Цель этой книги — представить новую политическую биографию римского полководца Бонифация, которого называли «последним из римлян». Офицер в Африке, завязавший дружбу с Августином, он стал участвовать в придворной политике после смерти Констанция III (421 г.). Бонифаций сыграл решающую роль в реставрации изгнанной императрицы Галлы Плацидии после смерти ее брата Гонория (423 г.), но вскоре после этого вышел из милости. В результате он оказался вовлечен в гражданскую войну и даже, как утверждают, призвал на помощь вандалов, а те захватили Северную Африку. Он умер после битвы с Флавием Аэцием, другим «последним римлянином». Мой труд — первое всестороннее исследование жизни и времени Бонифация на английском языке.
В последней четверти четвертого века характер императорского правления резко изменился, наложив на правительство Западной Римской империи тяжелое бремя. Потеря военной власти, ранее связанной с императорской должностью, имела значительные последствия для высшего командования западной римской армии. 17 января 395 года император Феодосий I умер в Милане (Oros. 7.35.23; Zos. 4.59.4). Хотя Феодосий традиционно считается последним императором, правившим и восточным и западным царствами, он еще при жизни официально назначил обоих своих сыновей, Аркадия и Гонория, соправителями императорской коллегии. В начале 395 года империя оказалась в довольно необычной ситуации. Внешне единство было восстановлено. Впервые за двадцать лет императоры одной династии совместно управляли обоими царствами. Однако утверждение дома Феодосия на западе далось дорогой ценой. Когда преемником своего отца стал Гонорий, имперский Запад едва оправился от двенадцати лет междоусобных политических распрей, сопровождавшихся смертью четырех императоров и сменой их режимов.
Римская империя четвертого века переживала в целом относительно стабильное правление после перестройки своей администрации и сопутствующей ей реорганизации императорской должности при Диоклетиане. Почти все императоры в эту эпоху были взрослыми правителями, которые лично путешествовали по своим царствам со своей армией и двором. Многие из них обладали большим военным опытом. Даже более молодые начинающие императоры, такие как Констант и Юлиан, ставили во главу угла свою роль верховного главнокомандующего римской армией, регулярно контролируя границы и лично возглавляя кампании. Хотя некоторые императоры встретили значительно более враждебное отношение к себе в современной историографии, например, Констанций II или Валент, в одном из последних исследований утверждается, что «правление императоров от Диоклетиана до Феодосия представляет собой апогей императорского правления — длинную вереницу способных правителей». Хотя это, безусловно, было верно для имперского Востока до смерти Феодосия, западное царство испытывало более серьезные трудности с приспособлением своих правителей к эффективному осуществлению власти в течение двух десятилетий, предшествовавших смерти Феодосия.
Когда император Валентиниан I неожиданно умер от апоплексии в Бригетионе в Паннонии 17 ноября 375 года, группа старших военачальников и гражданских администраторов на месте сочла необходимым и целесообразным немедленно возвести в императорский пурпур младшего сына императора, Валентиниана. Это довольно удивительно, учитывая, что у Валентиниана I уже был непосредственный преемник в лице его старшего сына Грациана, который был его соправителем как Август с 367 года. Поэтому не было очевидной необходимости в дополнительном императоре, и Грациан мог оставаться единственным императором на западе. Согласно Аммиану Марцеллину, франкский magister peditum Меробауд опасался, что дунайская армия провозгласит императором его соперника Себастиана, если им не будет представлен правитель из дома Валентиниана (Amm. 30.10.1). Грациан все еще проживал в Трире, а ситуация в Паннонии в конце 375 года была потенциально нестабильной; возможны были как мятеж в иллирийской армии, так и вторжение варваров из–за Дуная. Вероятно, были более подходящие кандидаты, чем малолетний Валентиниан II, но их провозглашение привело бы к гражданской войне. Ни Грациан, ни его дядя Валент первоначально не санкционировали возвышение мальца, но, учитывая обстоятельства, Меробауд мог представить это решение как служащее интересам государства. Это не отменяет того факта, что возведение Меробаудом Валентиниана II в императорский пурпур также служило собственным целям генерала. Несмотря на относительно гладкое наследование, непредвиденная смерть Валентиниана I должна была иметь огромные последствия для правлений его сыновей.
И Грациан, и Валентиниан II получили высшую официальную власть в римском мире в невероятно юном возрасте. Грациану было шестнадцать лет, когда он стал старшим Августом имперского Запада, в то время как Валентиниану II было всего четыре. Смерть их отца, который в течение своего почти двенадцатилетнего правления железным кулаком управлял имперским Западом, позволила приспособленцам управлять братьями–императорами. Один из недавних исследователей предположил, что при них правили «комитеты», включавшие влиятельных военных и гражданских чиновников, таких как Меробауд, Авсоний и Петроний Проб. Назначение Валентиниана II императором было особенно полезно как возможность избавиться от потенциальных соперников, таких как magister equitum Феодосий «старший» и comes rei militaris Себастиан. Несмотря на то, что Валентиниан II был провозглашен Августом, он был фактически отодвинут на второй план на следующие восемь лет, пока его брат управлял Западом. Грациан попытался пойти по стопам своего отца и подражать традиционной модели императорского правления IV века в качестве мобильного солдата–императора. Первоначально он правил из Трира, но в начале готского кризиса он готовился оказать помощь Валенту. Уже в эти годы появились признаки неповиновения.
В 377 году Грациан приказал своему comes domesticorum Рихомеру помочь Валенту несколькими когортами. Однако Аммиан пишет, что большинство этих солдат Меробауд побудил остаться на своих местах, поскольку magister peditum опасался, что в противном случае Галлия останется беззащитной перед набегами варваров (Amm. 31.7.4). Предположение Меробауда могло быть вполне обоснованным, учитывая вторжение лентиев в Рэтию, когда Грациан отправился на восток в 378 году. Грациан охотно воспользовался этой возможностью приобрести военную славу и преследовал лентиев, пока не привел их к полной капитуляции (Amm. 31.10.2–17). Тем не менее, первые встречные приказы Меробауда все еще демонстрировали пренебрежение к власти императора и показывали, что Грациан не полностью контролировал своих военных. В конечном итоге это привело к его падению.
Длительное присутствие молодого императора в Иллирике и Северной Италии в последующие годы разжигало недовольство среди северо–западной элиты. [1] Во время смерти Валентиниана I Аммиан писал, что галльские войска «не всегда были преданы законным императорам, и [они] считали себя арбитрами императорской власти» (Amm. 30.10.1). Не может быть случайностью, что Валентиниан I провел большую часть своего правления в Трире в качестве западного императора, в то время как он был первоначально провозглашен единственным императором в Вифинии после смерти Иовиана в 364 году. В 350 году в Галлии появился узурпатор Магненций, который сверг Констанция и вызвал крупную гражданскую войну с востоком. Восстания Сильвана в 355 году и Юлиана в 360 году также были начаты из Галлии. Сильван был быстро убит, а в случае с Юлианом гражданской войны удалось избежать лишь благодаря внезапной смерти Констанция II. Сохранение верности галльских войск могло быть такой же целью Валентиниана, как и контроль над рейнской границей. Мудрость этой политики, очевидно, была упущена его сыном, чье правление закончилось очень схоже с императором Константом в 350 году. Оба были молодыми императорами, которые провели много времени в Галлии и приобрели военную репутацию в начале своего правления. Однако после длительного пребывания среди элиты Италии и Иллирика отсутствие обоих императоров в Галлии вызвало появление хунт внутри трансальпийской военной аристократии.
Летом 383 года армия в Британии провозгласила императором своего командующего Магна Максима. Точные мотивы его узурпации трудно определить, учитывая очернение Максима в историографической традиции после его казни, хотя он был старым соратником дома Феодосия I. Независимая династическая позиция восточного императора, который даже провозгласил своего сына Аркадия Августом 19 января 383 года без консультации с Грацианом, в сочетании с растущим отсутствием последнего в Галлии, возможно, предоставили Максиму наиболее подходящий контекст для его собственной заявки на пурпур. Он быстро пересек Ла–Манш и получил поддержку от рейнских армий. Когда войска Грациана встретили его в Париже, последовало пять дней осторожных стычек, пока большая часть сил законного императора не перешла на сторону узурпатора (Zos. 4.35.5). Ключевой фигурой в этом дезертирстве был Меробауд (Prosper s. a. 384), тот самый генерал, который сыграл ключевую роль в провозглашении Валентиниана II. [2] Грациан попытался бежать, но был перехвачен magister equitum Максима, Андрагафием, и 25 августа 383 года убит в Лионе (Ruf. HE 2.14; Soz. 7.13.8; Socr. 5.11.7), или (ошибочно) в Сингидуне (Zos. 4.35.6). Пока что попытка Магна Максима захватить власть все еще соответствовала традиционным образцам императорства и узурпации четвертого века. Магн Максим был опытным полководцем, который мог похвастаться отличным послужным списком и он стремился активно управлять империей. После убийства Грациана западная римская армия Максима, вероятно, была самой сильной в империи, в то время как восточная все еще восстанавливалась после потери людей при Адрианополе, а «центральная империя» Валентиниана II зависела от сюзеренитета Феодосия. Однако политика, проводимая как Феодосием, так и палатинскими фракциями, окружавшими Валентиниана II, в конечном итоге не только не позволила Максиму захватить весь имперский запад, но и значительно ограничила военную власть законного западного императора.
После смерти Грациана magister equitum Валентиниана II Баутон организовал оборону Альп против узурпатора Максима. По сравнению с его франкскими соотечественниками Меробаудом и Арбогастом, мы очень плохо осведомлены о его происхождении или политике во время правления дома Валентиниана. Когда епископ Амвросий отправил посольство ко двору Максима от имени правительства Италии, узурпатор посетовал, что Баутон использует мальчика Валентиниана в качестве подставного лица, чтобы полководец мог присвоить империю себе. Баутон исчез из исторических записей после своего консульства в 385 году и, вероятно, умер до начала противостояния Максима с Валентинианом и Феодосием. Его сменил на посту Арбогаст, который мог быть его близким родственником. [3] Наследование Баутона было само по себе несанкционированным актом, поскольку Арбогаста не назначил император, а одобрила армия (Zos. 4.33.1–2; Joh. Ant. Fr. 187). Это показывает, что армия считала своим фактическим правителем Баутона, а не младенца Валентиниана, что является еще одним признаком прогрессирующей фрагментации военной лояльности.
В начале лета 387 года войска Магна Максима практически не встречая сопротивления вторглись в Италию. В то время как Валентиниан бежал со своим двором в Фессалоники и обратился за помощью к Феодосию, аристократическая элита Италии встретила Максима с распростертыми объятиями. Подробности о последующей войне между Максимом и Феодосием скудны, и трудно оценить ущерб, нанесенный обеим императорским армиям. Феодосию пришлось провести две битвы в Иллирике, у Сисции и Петовии, в то время как каждая сторона участвовала в морских операциях и использовала варваров для подстрекательства к беспорядкам в тылу армий другой стороны. [4] Возможно, что армия Феодосия застала Максима врасплох, нанеся удар быстрее, чем Максим предполагал, и быстро преодолев его оборону, прежде чем Максим смог объединить все свои силы. Он все еще находился в Аквилее, когда был захвачен восточными войсками и 28 августа 388 г. казнен (Pacat. 35.1; Ambr. Ep. 73 [40] 22; Oros. 7.35.4; Zos. 4.46.1). Смерть Магна Максима означала, что в течение следующего десятилетия военная роль западного императора стала значительно более ограниченной.
Номинально Валентиниан II теперь был единственным правителем имперского запада и старшим Августом как последний представитель мужского пола в династии Валентиниана I. Он достиг совершеннолетия и даже мог получить некоторый военный опыт во время морских операций в войне с Максимом. [5] Однако Феодосий намеренно не допустил Валентиниана к участию в триумфе и торжествах. Вместо этого молодой император был отправлен в Галлию вместе с Арбогастом, в то время как восточный император обосновался в Италии не менее чем на три года, взял на себя управление «центральной империей» и укрепил свои восточные войска лучшими избранниками из разбитой западной римской армии (Zos. 4.57.2). Арбогасту, который служил генералом в кампании Феодосия, было поручено восстановить порядок в Галлии, где все еще находился сын Максима и соправитель в звании Августа Виктор (Zos. 4.47.1; Prosper s. a. 388). После устранения последнего он провел кампанию против франкских племен, которые использовали гражданскую войну Максима как возможность разграбить римские территории вдоль рейнской границы. Валентиниану не дали воспользоваться военными полномочиями, и вместо этого Арбогаст начал контрнаступление с целью умиротворить франков (Paulin. V. Amb. 8, 30; Greg. Tur. Dec. Lib. Hist. 2.9). Хотя в то время не было возможности предвидеть, операция Арбогаста станет самой последней имперской кампанией на восточной стороне Рейна. На данный момент она должно быть была очень эффективной. В течение следующих пятнадцати лет оттуда больше не было никаких неприятностей, а Арбогаст и позднее Стилихон смогли возобновить договоры с соседними королями–клиентами и заставить их поставлять рекрутов для императорской армии. Валентиниан во многом был императором, который царствовал, но которому никогда не позволяли править, в то время как Феодосий позволил Арбогасту заботиться о государственных делах в трансальпийских провинциях. Когда восточный император отбыл в Константинополь в 391 году, Арбогаст заточил Валентиниана II во дворце во Вьенне до положения бесправного пленника. Если верить историографическим записям, Арбогаст даже убил своими руками одного из советников Валентиниана и проигнорировал свое увольнение, сказав: «Не ты дал мне власть и не ты можешь ее отнять» (Zos. 4.53.3; Joh. Ant. Fr. 187; Greg. Tur. Dec. Lib. Hist. 2.9. 43). Очень заманчиво рассматривать все это как яркую иллюстрацию того, как полководец бессовестно работает на себя и лишает императора надлежащей власти. Однако эта цитата может означать, что либо Арбогаст получал прямые приказы от Феодосия, либо, как уже говорилось, считал себя правившим от имени армии. Не менее показательно, что, как и в случае с Грацианом в Париже в 383 году, галльская армия была готова следовать не за своим законным императором, а за господствующим magister militum. В конце концов события вышли из–под контроля, и 15 мая 392 года Валентиниан II был найден повешенным в петле во дворце во Вьенне (Zos. 4.54.3; Socr. 5.25.4; Oros. 7.35.10; Hier. Ep. 60.15).
Источники расходятся во мнениях, совершил ли молодой император самоубийство или был убит своим генералом. [6] Первое кажется более вероятным, учитывая, что со смертью Валентиниана Арбогаст терял гораздо больше: безобидного законного императора и поддержку Феодосия. Амвросий, вероятно, единственный из современных авторов, который, скорее всего, знал, что произошло, говорил на эту тему самым непрозрачным языком во время погребальной речи Валентиниану, но он не подразумевал, что император был убит; епископ Милана также, кажется, намекает на самоубийство как на причину смерти западного императора. Тем временем Арбогаст отправил посланников в Константинополь и ждал инструкций. Только когда стало очевидно, что Феодосий не склонен принимать его уговоры о примирении и, скорее всего, готовит возмездие за гибель Валентиниана, этот генералиссимус в целях самосохранения решился провозгласить императором Евгения. Подобно тому, как существуют поразительные параллели между падениями Константа и Грациана, есть очевидное сходство между узурпациями Магна Максима и Евгения. Оба они начинали в трансальпийских провинциях и получили поддержку со стороны галльских армий. Оба смогли относительно легко утвердиться в Италии и были тепло приняты тамошней аристократической элитой. Оба императора не собирались бросать вызов Востоку и фактически пытались достичь дипломатического равновесия с Феодосием I. Однако Евгений был совсем другим императором, чем Максим, и его возвышение можно рассматривать как дальнейший шаг в ослаблении государственной власти, традиционно осуществлявшейся на имперском Западе.
Новый западный император был преподавателем латинской грамматики и служил в правительстве Валентиниана II в качестве magister scrinii. То, что можно извлечь из источников, показывает, в лучшем случае, что государственные дела теперь велись при партнерстве гражданского императора и верховного военачальника. Однако даже Евгений, изображаемый в историографических записях как марионетка Арбогаста, лично ездил на Рейн, чтобы возобновить договоры с мелкими королями франков и аламаннов, демонстрируя при этом свои армии, чтобы привести варваров в трепет (Greg. Tur. Dec. Lib. Hist. 2.9). Он также присутствовал в битве с Феодосием при Фригиде (Zos. 4.58). В кровавой резне 5 и 6 сентября 394 года как западная, так и восточная римские армии понесли ужасающие потери. В конце концов, восточная армия одержала победу и ворвалась в лагерь Евгения. Узурпатор был немедленно обезглавлен, а Арбогаст покончил с собой, скрывшись в близлежащих горах. Теперь Феодосий оказался в положении единственного императора, но наслаждаться победой ему пришлось недолго. Он скоропостижно скончался через пять месяцев, не дожив до пятидесяти лет.
Провозглашение сыновей Феодосия императорами обоих царств можно было бы интерпретировать как триумф династического принципа, гарантирующего стабильность управления империей, как это ранее было осуществлено Константином I и пытался сделать Валентиниан I. Однако смерть Феодосия означала конец прямого активного правления взрослого солдата–императора и закрепление изолированных детей–императоров в обозримом будущем. Смерть восточного императора стала предвестником новой фазы императорства в поздней античности: император больше не был мобильным верховным главнокомандующим, а стал преимущественно церемониальной фигурой, правившей из своего дворца. До 395 года все императоры старались держаться поближе к своим войскам, за исключением, возможно, Валентиниана II, которого Феодосий и Арбогаст отдаляли от солдат. Возможно, личное присутствие императора не стоит преувеличивать: риск того, что император действительно вступит в бой, мог быть гигантским, как показали драматические события Месопотамской кампании Юлиана и битва Валента при Адрианополе. Непредвиденная гибель обоих императоров на поле боя спровоцировала кризисы наследования и дала воюющему противнику значительные преимущества. Тем не менее Грациан, Феодосий и Максим в 380‑х годах все еще лично руководили своими войсками. С приходом к власти мальчика–императора Гонория в качестве единственного императора западных провинций и его брата–подростка Аркадия в качестве единственного императора восточных провинций, вся империя стала династически единой, но под непосредственным контролем старших должностных лиц с индивидуальными планами.
Хотя это не сильно затрудняло функционирование восточного римского правительства, различные гражданские войны на имперском западе этой эпохи — особенно те, которые Феодосий начал с Магном Максимом и Евгением — затрудняли политические и военные ресурсы в этой области. [7] Устранение Грациана, Магна Максима и Евгения соответственно сопровождалось чисткой ключевых военных кадров и дорогостоящей сменой режима. Что еще более важно, эксперименты с военной автократией Меробауда, Баутона и Арбогаста проложили путь к возвышению единого magister militum, управляющего имперским Западом. В то время как Меробауд, возможно, был самым влиятельным чиновником среди нескольких гражданских и военных магнатов в правительстве Грациана, Баутон и особенно Арбогаст уже действовали в качестве «правой руки» Валентиниана II и Евгения. Однако новая модель партнерства между церемониальным дитем–императором и правящим генералиссимусом не останется бесспорной. Правление Гонория стало свидетелем попыток новых форм оппозиции, не ограничивающихся узурпацией императорской власти или подставлением императора. Карьера Бонифация стала примером этой тенденции к инновационным методам восстания.
Несмотря на многочисленные эпизоды политических потрясений внутри имперского Запада в последней четверти IV века, царство в целом было избавлено от серьезных внешних угроз. Однако в течение двух десятилетий после смерти Феодосия в империи наблюдалось беспрецедентное ослабление центральной власти над западными провинциями. Это ослабление проявилось в серии политических и военных кризисов, которые в конечном итоге завершились крахом рейнской границы, разграблением Рима и расселением варварских групп в Галлии и Испании. К концу второго десятилетия пятого века западное имперское правительство добилось шаткого восстановления внутренней безопасности. Тем не менее, результаты этих событий будут иметь большое значение для мира Бонифация по мере развития его карьеры.
Когда в 395 году Аркадий и Гонорий вступили в свое «единоличное правление», они оба эффективно управлялись их опекунами. Особенно на западе, Флавий Стилихон укрепил свое положение военного покровителя императорского трона гораздо более основательно, чем любой magister militum до него, и стал примером для других амбициозных генералов. Стилихон был сыном римской дворянки и вандальского кавалерийского офицера, хотя его «происхождение» никак не повлияло на его воспитание или карьеру, которая была исключительно римской. Он быстро поднялся по служебной лестнице в восточной римской армии при Феодосии I и получил в награду руку племянницы императора Серены. Он сопровождал Феодосия на запад в войне против Евгения, а после смерти императора оказался в уникальном положении самого высокопоставленного полководца, пережившего битву при Фригиде. После смерти Феодосия I 17 января 395 года он стал западным magister peditum praesentales и публично объявил себя регентом обоих феодосиевых сыновей, Аркадия и Гонория.
Однако с этим заявлением возникло несколько проблем. С юридической точки зрения не существовало такого понятия, как регент коронованного Августа. Бесспорно, что Гонорий был ребенком, ему было не более десяти лет, и поэтому он не мог надлежащим образом управлять западной империей. В течение следующих тринадцати лет Стилихон эффективно управлял имперским западом от имени Гонория, но палатинские фракции в Константинополе серьезно оспаривали его восточные притязания. Аркадию было уже семнадцать или восемнадцать лет, и он был достаточно взрослым, чтобы начать править самостоятельно. Самое главное, правительство и ближайшие советники Аркадия не хотели, чтобы влияние западного верховного главнокомандующего распространялось на Константинополь. В 395 и 397 годах Стилихон организовал две кампании, якобы направленные на подавление мятежной готской армии Алариха в Греции. Однако в обоих случаях Константинополь опасался, что это была лишь уловка Стилихона для последующего захвата власти в восточной столице. Дипломатические отношения между двумя царствами испортились и привели к фазе «холодной войны», в которой ключевую роль сыграл Аларих.
Аларих и его люди были преимущественно, но не исключительно представителями или потомками грейтунгов и тервингов, которые в 376 году переправились через Дунай и искали убежища на Балканах. Восточный император Валент разрешил этим готским племенам на время поселиться в Мезии. Сочетание коррумпированной администрации и взаимной подозрительности вскоре вылилось в насилие, и готы восстали. В результате Валент собрал свои полевые армии для кампании против готских повстанцев. Последующая битва при Адрианополе в 378 году привела к крупному поражению, в котором Валент и две трети восточной полевой армии погибли. После четырех лет стычек его преемник Феодосий I в конце концов сумел интегрировать этих готов в военную инфраструктуру и позволил им остаться в Мезии в качестве foederati. Взамен они должны были поддерживать имперские кампании, предоставляя новобранцев. Эти готские солдаты участвовали в гражданских войнах Феодосия против Магна Максима и против Евгения. И западные полевые армии, и готские вспомогательные войска Феодосия понесли особенно большие потери при Фригиде. Готы были очень недовольны тем, что их ряды поредели.
Аларих смог воспользоваться этим недовольством, чтобы поднять мятеж после смерти Феодосия. О происхождении Алариха известно очень мало. Историография VI века, сохраненная Иорданом и, вероятно, заимствованная у Кассиодора, представляла его как выходца из готского клана с царской родословной. Однако современные источники указывают на то, что Аларих начинал как малоизвестная фигура, командуя готскими вспомогательными войсками в армии Феодосия при Фригиде. После этого он был огорчен тем, что не получил в награду достойного генеральского звания. Под знаменем Алариха несколько готских полков подняли восстание, и они стали ядром группы, которая в итоге превратилась в вестготов. Балканы были практически беззащитны, поскольку восточные войска все еще находились под командованием Стилихона в Италии. Последний попытался напасть на Алариха в Греции, но его войска были плохо дисциплинированы, и константинопольский двор заставил Стилихона вернуть восточные отряды и покинуть Грецию. Аларих продолжал грабить Аттику и Пелопоннес, пока Стилихон не вернулся с новыми силами в 397 году. На полуострове произошли некоторые бои, но Стилихон был вынужден снова отступить после того, как Константинополь объявил его врагом народа. Взамен Алариху было позволено отступить в Эпир и он получил должность старшего генерала восточной армии в Иллирике (magister militum per Illyricum).
Несмотря на эти неудачи, Стилихон сумел сделать свою власть на западе практически абсолютной, подчинив всю западную армию своему единоличному командованию после подавления неповиновения magister utriusque militiae Гильдона в Африке. Стилихон еще больше укрепил свой контроль над Гонорием, выдав за него замуж в 398 году свою старшую дочь Марию, а после ее смерти в 407 году — младшую дочь Терманцию. На заре пятого века западное римское правительство Стилихона смотрело в многообещающее будущее, но на горизонте собирались бури.
После неудачного переворота, совершенного другим готским полководцем в Константинополе, Аларих без законного восточного командования оказался в затруднительном положении. Возможно, это был первый случай, когда он принял титул рекса, но его конечной целью по–прежнему оставалось высшее генеральское звание в римской армии. Поэтому он решил сменить потенциальных благодетелей и вторгся в Италию в 401 году, чтобы оказать давление на двор Гонория и заставить его пойти на такие уступки. Он вошел в Италию практически без сопротивления и смог осаждать Милан в течение нескольких месяцев, пока Стилихон не обрушился на него со своими войсками из Рэтии. Две битвы при Полленции и Вероне зашли в тупик, но в конечном итоге Стилихон одержал верх и смог захватить семью Алариха и его обоз. Аларих потерял значительное число людей в боях, от голода, болезней и дезертирства, но все же отступил со значительными силами в западную часть Иллирика. Вполне возможно, что у Стилихона не было ресурсов для уничтожения Алариха или он хотел использовать готских солдат в качестве федератов в будущих кампаниях. Действительно, не позднее 405 года Стилихон передал Алариху командование в Иллирике, но прежде чем реализовывать свои восточные амбиции, ему нужно было разобраться с внутренней безопасностью. В конце того же года в Италию вторглась огромная конфедерация варваров, возглавляемая неким Радагайсом. Ничего не известно о происхождении Радагайса или его биографии до вторжения в Италию, которое могло быть вызвано либо продвижением гуннов в центральной Европе, либо чисто внутренними причинами. Его войска, как говорят, насчитывали сотни тысяч воинов: 200,000 готов (Oros. 7.37.4), или 400,000 галлов и германцев (Zos. 5.26.3) — невероятно высокая оценка, учитывая численность армии в поздней Римской империи. В ответ Стилихон собрал тридцать полевых частей (numeri) западной римской армии, поддержанных вспомогательными варварскими войсками, такими как аланы, готы и гунны. Реально силы Стилихона могли насчитывать от 15 000 до 20 000 человек (Zos. 5.26.4). Орды Радагайса вначале не встретили особого сопротивления и опустошили северную Италию. Его войска были разделены на три группы, вероятно, из–за недостатка снабжения. Основные силы Радагайса осадили Флоренцию весной 406 года. Город был готов сдаться, пока вовремя не подоспела армия Стилихона. Западная римская армия окружила Радагайса у холмов Фьезоле и перекрыла все пути снабжения, тем самым подвергнув его войска голоду. Он попытался бежать, но был задержан и казнен 23 августа 406 года. Стилихон понес минимальные потери и, как утверждается, сумел включить 12 000 воинов Радагайса в свои вспомогательные войска (Olymp. Fr. 9). Однако западное римское правительство не получило передышки, и вполне возможно, что оставшиеся в живых воины орды Радагаиса, бежавшие через Альпы, привели в движение другие варварские отряды.
В самый последний день 405 или 406 года рейнская граница была захвачена большими отрядами вандалов, аланов и свевов. В ответ на волнения в Галлии британская армия быстро провозгласила императорами нескольких человек. Константин стал их последним выбором, после того как два предыдущих кандидата на пурпур, Марк и Грациан, были признаны неудовлетворительными фигурами и подверглись линчеванию. Константин «III» пересек Ла–Манш и высадился в Булони с британской полевой армией, которая реально могла состоять из 5 000 солдат. [1] После столкновения с рейнскими захватчиками ему удалось одержать над ними как минимум одну победу, сдержав их в северной Галлии и закрепив за собой Рейн (Olymp. Fr. 13.1; Zos. 6.3.2–3). Точная хронология и маршрут продвижения Константина в Галлии, как известно, проблематичны и должны быть восстановлены по его чеканке монет. Летом и осенью 407 года Константин захватил Трир и Лион, где начал чеканить монеты. Поначалу Стилихон не был склонен разбираться с ситуацией лично и отправил своего готского полководца Сара с армией через Альпы, чтобы помешать узурпатору захватить Арль. После некоторого первоначального успеха контрнаступление Сара против Константина III провалилось, и ему пришлось отступить в Италию. Политический капитал, который Стилихон приобрел благодаря победе над Радагайсом, начал медленно испаряться из–за его неспособности сдержать Константина III, который быстро захватил остальную часть Галлии и Испании.
В начале 408 года двор Гонория фактически потерял контроль над своими трансальпийскими провинциями. Кроме того, Аларих со своей готской армией совершил поход в Норик (Zos. 5.29.3–4). Ранее он получил западное римское командование в иллирийских провинциях. Неясно, было ли ему поручено использовать свою армию в качестве авангарда для кампании по захвату восточных иллирийских провинций, удерживаемых Константинополем, или просто для охраны западных провинций. Просидев без дела в Эпире более года, Аларих двинул свои войска в Норик и потребовал 4000 фунтов золота за свои услуги (Olymp. Fr. 7.2; Zos. 5.29.6–9). После длительных переговоров с римским сенатом Стилихон смог получить эту плату и пожелал использовать армию Алариха против Константина. Однако непредвиденное событие помешало этим планам: 1 мая 408 года Аркадий умер. Но вместо того чтобы сосредоточиться на кампании против Константина, Стилихон пожелал отправиться на восток, чтобы проследить воцарение Феодосия II, малолетнего сына и преемника Аркадия. Вскоре, однако, Стилихон полностью утратил контроль над событиями. Непреклонное желание генералиссимуса управлять палатинской политикой в Константинополе, несмотря на захват Константином трансальпийских провинций, вызвало дворцовый переворот во главе с magister officiorum Олимпием. Эта фракция организовала публичное убийство ведущих министров и офицеров Стилихона во время инспекции армии в присутствии Гонория в Тицине (Soz. 9.4.4–8 = Olymp. Fr. 5.2; Zos. 5.32.2–7). Тем временем были изданы постановления, в которых Стилихон был объявлен врагом государства, а его соратники осуждены. Римские солдаты впоследствии вырезали семьи его варваров–новобранцев, расквартированных в городах вокруг Италии (Zos.5.36.5). Такой шаг напоминал погромы, которые население Константинополя устроило против готов, живших в восточной столице, в 400 году. После провала переговоров с императором в Равенне, Стилихон был арестован и 22 августа 408 года предан казни. Несмотря на то, что у него все еще был доступ к варварским вспомогательным войскам, он не стал сопротивляться аресту. Несмотря на враждебные обвинения в измене, в конечном итоге он умер как верный слуга династии Феодосия.
Погромы, последовавшие за казнью Стилихона, привели к дезертирству тысяч варваров- федератов, которые нашли убежище в Норике у Алариха. Когда правительство Гонория отвергло просьбы Алариха о мире и вознаграждении, он двинулся со своими войсками в Италию. Вестготы обошли Равенну и осадили Рим зимой 408/409 года. Они отрезали город от Тибра, и нависшая угроза голода заставила сенат заключить соглашение. В обмен на огромные суммы золота, серебра, шелк, пряности и большое количество рабов Аларих отвел свои войска в Тоскану, а весной 409 года договорился о встрече с имперскими представителями в Римини. Аларих в основном использовал Рим как инструмент давления на двор Гонория для ведения переговоров.
Во время первых переговоров он потребовал прежнюю должность Стилихона, золото и зерно для своих солдат, а также провинции Венецию, Далмацию и Норик для их размещения. Двор Гонория отказался от этих условий, после чего Аларих попросил только зерно и Норик. Получив отказ, Аларих снова двинулся на Рим и начал вторую «осаду», точнее, он устроил демонстрацию силы возле города, чтобы запугать сенат. Сотрудничая с Аларихом, они поставили городского префекта Приска Аттала императором в декабре 409 года. Аттал назначил Алариха своим верховным главнокомандующим, и в первой половине 410 года они вместе пытались подчинить себе города Северной Италии. Они осадили Равенну, где гарнизон Гонория был на грани мятежа. Своевременное прибытие 4 000 восточных римских солдат в гавань Равенны означало неожиданное укрепление позиций Гонория. Тем временем Аларих и Аттал не смогли обеспечить безопасность африканских провинций. Комит Африки Гераклиан остался верен Гонорию и отправил императору финансовую помощь. Что еще более важно, он аннулировал поставки зерна в Рим и тем самым серьезно подорвал авторитет Аттала в городе. Среди римлян начался страшный голод, который, как утверждают, привел даже к каннибализму (Zos.6.11.2). Аларих в последний раз попытался договориться с Гонорием, для чего в качестве жеста доброй воли сместил Аттала. Неожиданный набег Сара на вестготский лагерь окончательно сорвал эти мирные переговоры.
Аларих не видел иного выхода, кроме как удовлетворить требования своих войск, и вернулся в Рим для окончательной осады, которая вскоре привела к его капитуляции. С 24 по 27 августа 410 года вестготам было разрешено разграбить город при условии, что не будет совершено поджогов и будут пощажены граждане, искавшие убежища в церквях. В политическом и военном отношении разграбление Рима мало что изменило в патовой ситуации между вестготами и императорским двором. Тем не менее, он вызвал большой резонанс среди римлян всего Средиземноморья и привел к интеллектуальным дебатам между язычниками и христианами.
Несмотря на некоторые первоначальные успехи, режим узурпатора Константина III не оказался более стабильным. Вандалы, аланы и свевы вторглись в Испанию в 409 году, вероятно, по наущению полководца узурпатора, Геронтия, который восстал против Константина. Узурпатор и его диссидентский полководец вскоре сражались друг с другом в Галлии. Новый magister utriusque militiae Гонория, Констанций, выступил против Константина III, который был осажден Геронтием в Арле. Солдаты Геронтия присоединились к Констанцию, а армия федератов была разбита. Однако во время подавления узурпации Константина в Арле, в Майнце уже был провозглашен новый галльский узурпатор. Иовин, местный аристократ, установил режим, сосредоточенный на оси Рейна и Роны в восточной Галлии. Тем временем Аларих скончался, пытаясь переправить своих людей на Сицилию, чтобы пробраться в Африку. Его преемник и шурин, Атаульф, в 412 году вывел вестготов из Италии в Галлию. Вначале вестготы Атаульфа поддерживали галльских повстанцев, но в итоге перешли на сторону Гонория и передали их Констанцию для казни в рамках сделки по получению срочных поставок продовольствия. Констанций не смог выполнить свою часть соглашения из–за восстания комита Африки Гераклида в 413 году. Оно было быстро подавлено, но оказалось очень неудобным для режима Гонория, поскольку Гераклиан заблокировал поставки зерна. Поэтому на данный момент не было возможности предоставить готам обещанное зерно. Атаульф и Констанций снова готовились к войне, поскольку соглашения достичь не удалось.
Вестготам удалось захватить Бордо, Тулузу и Нарбонну, но Констанций наложил эмбарго на их снабжение как по суше, так и по морю. Они были вынуждены перебраться в Испанию, где Атаульф был убит в 415 году. После короткого междуцарствия вестготы избрали новым королем Валлию, намереваясь продолжать войну против римлян. Однако Валлия также оказался не в состоянии справиться с проблемой пропитания своего народа. Он договорился с римлянами, пообещал военную помощь и вернул им Галлу Плацидию, сводную сестру Гонория, в обмен на поставки зерна. Плацидия была заложницей вестготов после разграбления Рима и даже вышла замуж за Атаульфа. В последующие годы вестготы разгромили аланов и вандалов–силингов в Испании, пока не были отозваны и поселены Констанцием в качестве федератов в Аквитании в 418 или 419 году. На данный момент империя нанесла победный ответный удар своим противникам.
Двору Гонория предстояло пройти еще долгий путь, чтобы восстановить гегемонию Западной империи над всеми ее провинциями. Британия фактически отделилась от империи, а контроль над северной Галлией и внешними дунайскими провинциями стал в лучшем случае номинальным. В северо–западной Испании все еще оставались неумиротворенные варварские отряды, а северо–западная Галлия находилась в состоянии анархии. Все западные провинции кроме Северной Африки были разорены, и для того, чтобы хоть как–то облегчить положение, требовалось значительное снижение налогов. Более двух десятилетий непрерывных боев изрядно потрепали западную римскую военную машину. Загадочная «Notitia Dignitatum» сохранила список имперской бюрократии и военного ведомства на западе позднего Рима в 420‑х годах.[2]
На первый взгляд, в списке изображен впечатляющий государственный аппарат, который передает контроль над западными имперскими силами в руки самого старшего генерала, magister peditum praesentalis, который в эту эпоху часто командовал обоими родами западной армии в качестве magister utriusque militiae. [3] Но детальный анализ военных частей показывает, что армия понесла пагубные потери в предыдущие десятилетия во время правления Гонория. Эти потери можно лучше всего объяснить многочисленными узурпациями, военными беспорядками, нашествиями варваров и гражданскими войнами, которые теперь терзали имперский Запад не меньше чем так называемый «кризис третьего века». Главной жертвой этих беспорядков стала западная армия, чьи полевые части несли большие потери и сильно страдали от истощения на протяжении всех этих десятилетий, что отражено в Notitia. Из 181 подразделения западных комитатов семьдесят шесть погибли в битве при Фригиде, в войнах против Алариха и Радагайса, а также в бесчисленных гражданских бранях против узурпаторов и мятежников. Потери в живой силе можно было компенсировать только временным переводом гарнизонных войск в мобильные полевые части: из девяноста семи вновь созданных полков шестьдесят два были прежде пограничными войсками, просто им изменили статус.
Несмотря на эти огромные потери, в конце второго десятилетия V века под эгидой Констанция баланс сил был восстановлен в пользу империи. Современники с энтузиазмом говорили об ordo renascendi (Rut. Nam. 1.139–140; Oros. 7.42.15–16). После уничтожения узурпаторов и соперников Констанций объединил западные римские полевые армии и умиротворил большую часть Галлии, Испании и Африки. Самое главное, западные средиземноморские земли оставались в безопасности, обеспечивая тем самым базу для будущей реинтеграции провинций, временно вышедших из–под имперского контроля. В 420 году судьба Рима выглядела гораздо более радужной, чем десятилетием ранее.
Перед рассмотрением карьеры Бонифация следует обратить внимание на два аспекта: военные восстания в Африке и религиозную ситуацию в регионе. В начале 370‑х годов magister equitum Феодосий вел серьезную войну против местного повстанца Фирма. Фирм был сыном Нубела, царя местного племени мавров. Он и его другие братья были местными магнатами, которые обеспечивали безопасность оседлого населения. Фирм убил одного из своих братьев, Саммака, который был близким другом комита Африки Романа. Роман довел дело до сведения Валентиниана I и пресек все попытки друзей Фирма выслушать версию последнего. В результате Фирм был вынужден восстать; его поддержали несколько местных племен и подразделения императорской армии. Его восстание было подавлено только после нескольких лет тяжелых боев. Старинные ученые интерпретировали восстание Фирма как часть национального движения против империи и навесили на него такие ярлыки, как «мавританский вождь» или «африканский принц». Однако, несмотря на его происхождение от мавров, ценности и культура Фирма были вполне римскими и христианизированными. Он был скорее не национальным революционером, а местным жителем, который пытался подняться по римской лестнице, но был вынужден восстать, потому что не мог конкурировать с влиянием Романа. Сочетание романтизма и честолюбия становится еще более очевидным в случае с братом Фирма, Гильдоном.
Во время кампании против Фирма Гильдон перешел на сторону императорских войск и через несколько лет получил должность comes Africae от восточного императора Феодосия, отцом которого был тот самый Феодосий, посланный против Фирма. Однако в то же время Гильдон был связан с узурпатором Магном Максимом и воздерживался от активного участия в гражданской войне между этими двумя людьми. Тем не менее в 393 году Феодосий пожаловал Гильдону уникальный титул magister utriusque militiae per Africam, чтобы защитить Африку и обеспечить его лояльность. Император также дал его дочери мужа, а внуки Гильдона воспитывались в Константинополе. Таким образом, Гильдон стал связан с восточным двором семейной верностью и династическими интересами. Когда Феодосий умер и Стилихон предъявил претензии на регентство над обеими частями империи, Гильдон, естественно, был склонен перенести свою верность на восток, где политика Стилихона вызывала резкое неприятие. В конце концов он решил отменить поставки зерна в Рим, и в 398 году против него была направлена армия под командованием его брата Маскецеля. Тот разгромил войска Гильдона, состоявшие как из римских войск, так и из племен мавров. Однако по возвращении Маскецель погиб в результате подозрительного несчастного случая (Oros. 7.36.13; Zos. 5.11.4–5). Как и Гильдон, Маскецель стал игроком в имперской политике благодаря своему местному положению и связям в италийских католических кругах. Стилихон, очевидно, не был склонен больше рисковать в будущем и в итоге предоставил должность comes Africae своему шурину Вафанарию, что является убедительным свидетельством важности этого звания с точки зрения положения Северной Африки на позднеимперском Западе.
Вафанарий был убит во время чистки, последовавшей после падения Стилихона, и на этот раз звание comes Africae получил Гераклиан. Он оказался одним из самых верных союзников Гонория. Во время вторжения Алариха в Италию он перенаправил поставки зерна из Рима в Равенну и снабжал императора средствами. В 413 году он даже получил должность консула, но в том же году поднял восстание. Его восстание, очевидно, было вызвано казнью Констанцием министра Гонория, Олимпия. И он, и Олимпий были причастны к казни Стилихона, и Гераклиан мог попытаться нанести ответный удар Констанцию, когда тот был занят вестготской кампанией в Галлии. В прошлом эти восстания интерпретировались как африканские сепаратистские движения. Однако правильнее рассматривать их как результат индивидуальных амбиций местных военных играть роль в имперской политике. Если Фирм соперничал с Романом на местном уровне, то восстания Гильдона и Гераклиана определенно были нацелены на более значительную роль в имперских эшелонах. Эта динамика достигнет своего апогея с Бонифацием.
С третьего века Северная Африка была западной провинцией, где христианство укоренилось наиболее прочно. Однако во время великих гонений того века возник раскол, который будет разрывать этот регион на протяжении нескольких поколений. В основе конфликта, бушевавшего в североафриканской церкви, лежал вопрос о том, как поступать с христианами, отрекшимися от своей веры во время гонений. Значительное число священнослужителей даже сдавали своих собратьев имперским властям и предавали Священное Писание. Когда Константин I начал распространять свою власть на запад, многие из этих людей были восстановлены в своих должностях. Большинство церквей за пределами Африки, поддерживая политику Константина по объединению церкви и государства, согласились с реабилитациями. Донат и его последователи, однако, отказались признать власть этих «предателей», поскольку видели здесь оскорбление целостности и чистоты Церкви. Эти донатисты положили начало серьезному расколу и выступали против любой христианской ассимиляции в империю.
После Арльского собора Константин зашел настолько далеко, что в 317 году послал войска в Северную Африку, вызвав тем самым первое спонсируемое государством преследование христиан другими христианами. Кампания была совсем не успешной, поскольку донатисты отказывались прибегать к насилию, но с готовностью принимали мученическую смерть, и в 321 году он отменил ее. Хотя император Констант изгнал Доната в 346 году, и католицизм на некоторое время вновь утвердился, донатизм стал массовым движением. Во время правления Пармениана (362-391) донатисты составляли большинство африканских христиан. Особенно в Нумидии была радикальная сельская секта, не имевшая аналогов в остальном средиземноморском мире. Ее непримиримость печально прославилась благодаря действиям тесно связанных с ней циркумцеллионов: групп, изображаемых как толпы воинствующих фанатиков, которые бродили по сельской местности, прибегая к насилию против своих противников. Однако недавние исследования показали, что циркумцеллионы не были связаны исключительно с донатистами. Но католической церкви в Африке благодаря неустанным трудам ее самого известного представителя Августина в конце концов удалось загнать донатистское движение в изоляцию.
После избрания епископом Карфагена (391-427) Аврелия африканские католики начали контрнаступление, с помощью которого им не только удалось вновь утвердить свое первенство в регионе, но в первой четверти пятого века даже привести Северную Африку к доминированию в делах западной церкви. Ключевой фигурой, которую Аврелий ввел в эту борьбу, был Августин, которому была оказана честь произнести вступительную проповедь на пленарном епископском соборе в Гиппоне Регии в 393 году. Тогда он был всего лишь пресвитером, но уже в 396 году стал епископом этого города. В последующие пятнадцать лет он стал защитником католиков и прилагал все усилия, чтобы заставить донатистов вступить в открытую дискуссию. Представители проигравшей стороны будут осуждены имперским правительством и заклеймены как еретики. В 405 году ему удалось убедить правительство Равенны начать применять меры против донатистов, а в 411 году ему удалось противостоять им на конференции в Карфагене. После напряженных дебатов имперский трибун и нотарий Марцеллин вынес решение в пользу католицизма как истинной церкви Африки. Имперский эдикт вскоре запретил донатистов, конфисковал их имущество и наложил большие штрафы на тех, кто отказался перейти в католичество. Однако победа Августина над донатистами вскоре была омрачена более важными религиозными делами.
В начале пятого века Пелагий, британец по происхождению и житель Рима, бросил вызов обычным христианам, призывая их взять на себя ответственность за свои души. Он считал, что душа свободна выбирать добро так же легко, как и зло. Только развращенность общества и сила привычки сдерживают душу, а крещение может стать резким переломом и началом новой, совершенной жизни. Взгляды Пелагия прямо противоположны взглядам Августина, который считал судьбу человеческих душ предопределенной, так что только «благодать» может принести им спасение. Ранее каждый из них был хорошего мнения о другом. Однако с 411 года между ними разгорелась теологическая борьба, в результате которой Августин впервые в своей жизни стал международной фигурой. Проповеди Пелагия привлекли значительное внимание италийской аристократии, и он получил большой резонанс на Востоке. Августин пытался добиться того, чтобы Пелагий был объявлен еретиком от папы и императора, но он добился этого только после того, как в 418 году на монастырь Иеронима в Палестине напали банды, связанные с Пелагием. В тот самый момент, когда Констанций (III) принес порядок и облегчение западным провинциям, страдавшим от гражданских войн и нашествий варваров, Августин создал единство в христианской Африке. То, что успехи обоих не переживут своих архитекторов, станет очевидным во время карьеры Бонифация.
Мы практически ничего не знаем о раннем прошлом Бонифация. Ни один из источников не дает нам никакой информации о дате его рождения, юности, семье или происхождении до начала его государственной карьеры. Как и почти у всех имперских офицеров пятого века, не сохранилось ничего из его личных записей, исключая, конечно, поддельные письма псевдо-Бонифация. Единственное, что о нем известно, — это его происхождение, о котором у нас есть два разных свидетельства, одно из которых предоставлено фальсификатором писем псевдо-Бонифация, а другое — Прокопием. В поддельном письме Бонифация говорится: «Рожденный фракийцем, я едва спасся от скифа!» (Ps. — Bonif. Ep. 10). С другой стороны, Прокопий рассказывает: «Было два римских полководца, Аэций и Бонифаций, особенно доблестные люди, и по опыту многих войн не уступавшие никому, по крайней мере, из современников» (Proc. BV 3.3.14). Заявление Прокопия не дает большого простора для исследования. С другой стороны, фракийская национальность не была неслыханной и принималась. Балканы произвели на свет некоторых из самых жестоких солдат–императоров так называемого «кризиса третьего века». Даже во времена Бонифация мужи из этого региона достигли самых высоких военных должностей на имперском Западе. Констанций (III), родившийся в Наиссе, и Гауденций и Аэций, уроженцы Дуросторума в Мезии, — три наиболее показательных примера. Авторитет составителя писем псевдо-Бонифация в этом вопросе, однако, не вызывает подозрений.
По мнению Кловера, фальсификатор не просто указывал на происхождение мужей, когда называл Бонифация фракийцем, а Кастина — скифом. Говоря о Кастине как о «скифе», он на самом деле имел в виду варвара. Для литераторов поздней античности название «фракиец» имело аналогичное значение. Для них дунайского происхождения было достаточно, чтобы военные выглядели как варвары. Чтобы начать наше расследование, у нас нет ничего, кроме его имени. Бонифаций переводится как «тот, кто имеет хорошее предзнаменование» и является составным христианским именем типа Deusdedit. Это было имя–пожелание, которое давали родители, чтобы благословить своего ребенка на удачу. Это имя вошло в моду во времена поздней империи. В провинции Фракия оно встречалось крайне редко. В африканской эпиграфике, напротив, оно было очень популярно, часто использовалось и редко засвидетельствовано за пределами епархии. Скорее всего, это был перевод семитского (пунического) имени. В свете карьеры Бонифация африканское происхождение кажется вполне правдоподобным. За исключением кратких появлений в Массалии и Италии, большую часть своего времени он провел в Магрибе. Тем не менее, мы не можем просто отбросить свидетельство псевдо-Бонифация только из–за прихоти автора. Фальсификатор имел доступ к широкому кругу современных источников, включая панегирик генералу, который фигурировал в истории Олимпиодора (Olymp. Fr. 40).
Дальнейшие просопографические исследования могут склонить чашу весов в другую сторону. Для поздней империи между 260 и 640 годами мы знаем только об одиннадцати чиновниках, носивших имя Бонифаций. Все они были на западе. Бонифаций, о котором идет речь в этой биографии, был единственным чиновником с таким именем, который, как утверждается, имел корни на востоке. Более того, с начала пятого века и до конца этого периода мы находим таких людей только в Африке и Италии. Четко указано происхождение лишь одного другого Бонифация; он был не кем иным, как секретарем вандальского короля Гелимера, уроженцем Бизацены в Проконсульской Африке (Proc. BV 2. 4.33). Хотя эти доказательства не являются убедительными, они свидетельствуют в пользу гипотезы о том, что Бонифаций был скорее всего африканцем или романо–пунийцем, чем фракийцем. И все же стоит спросить, имеет ли значение для нашего понимания карьеры Бонифация факт, был ли он африканцем или фракийцем. В конце концов, провинциальное происхождение таких людей, как Аэций и Констанций, не оказало никакого влияния на их западную карьеру или политику. В свете некоторых пробелов в наших знаниях об общественной жизни Бонифация, возможно, будет полезно поднять этот вопрос позже.
В 413 году Бонифаций впервые появился на публике в Массалии. Здесь он оказался в пресловутом осином гнезде. Вестготы Атаульфа, служившие западному двору, сокрушили режим галльского узурпатора Иовина (Chron. Gall. 452, 69; Olymp. Fr. 20; Oros. 7.42.6; Sozom. 9.15.3). Они предложили вернуть Галлу Плацидию, сводную сестру Гонория и их заложницу после разграбления Рима Аларихом в 410 году, в обмен на поставки продовольствия (Olymp. Fr. 22.1). Но в то самое время, когда головы мятежников (Иовина и его брата) были принесены гражданам Равенны, комит Африки Гераклиан поднял восстание [Oros. 7.42.14; Hydat. 48 (56)], блокировал поставки зерна в Рим и отплыл со своими войсками в Италию. Хотя армия Гераклиана была быстро разбита, его восстание оказалось большим неудобством для правительства Гонория, поскольку оно не смогло доставить обещанное зерно. Согласно Олимпиодору, Атаульф тогда решил сам снабжать свой народ и попытался захватить несколько галльских городов.
«Когда Атаульфа попросили вернуть Плацидию, он потребовал обещанное зерно. Хотя они не могли выполнить свои обещания, они, тем не менее, поклялись доставить его, если получат Плацидию. Варвар притворился, что согласен, и направился к городу Массалии, который он надеялся захватить вероломством. Там он был ранен оружием благороднейшего Бонифация и, едва избежав смерти, удалился в свой лагерь, оставив город ликующим и полным похвал и славословий Бонифацию» (Olymp. Fr. 22.2).
Несмотря на то, что готская армия Атаульфа в период между мятежом Алариха в 395 году и их поселением в Аквитании в 418/419 году превратилась в ветеранскую силу, для осады и штурма городов им все еще не хватало материально–технической базы. Марсель в поздней античности был одним из самых процветающих портовых городов западного Средиземноморья и был укреплен впечатляющими стенами. Этот случай часто интерпретируется как осада или битва, в которой Бонифаций успешно организовал оборону против вестготского штурма. В качестве альтернативы было высказано предположение, что Атаульф, возможно, надеялся завоевать Массалию, убедив местную администрацию, что у него есть императорское разрешение войти в город. Однако Олимпиодор утверждает, что именно императорские власти все еще претендовали на соблюдение ранее заключенных соглашений. Поэтому гораздо более вероятно, что городские власти действительно пытались устроить ловушку для Атаульфа к тому времени, когда он отважился приехать в Массалию, но не смогли его задержать. В четвертом веке имперские власти часто использовали тактику похищения или даже убийства варварских вождей во время пиров или других «мирных» встреч.[1]
Несмотря на мотивы действующих лиц, что–то явно пошло не так, и произошла какая–то стычка, в которой Бонифаций ранил и почти убил готского вождя. Олимпиодор — единственный автор, упоминающий об этом событии, и у нас нет других источников о Бонифации до того, как Августин начал с ним переписку. Таким образом, невозможно определить, как, когда и почему Бонифаций оказался в Массалии. [2] Однако отсутствие информации может также указывать на то, что о нем просто не было известно ничего важного, и это был его первый известный публичный подвиг. [3] Бонифаций был всего лишь трибуном, когда Августин написал ему свои первые письма, поэтому справедливо предположить, что во время поединка с Атаульфом он был обычным солдатом. То, что обычный солдат собственноручно ранил готского короля, сделало бы его знаменитостью, о чем свидетельствует реакция жителей Массалии. Бонифаций был лишь незначительным персонажем в великих событиях 413 года, однако Олимпиодор уже в этом отрывке воздает ему должное. Действительно, эпитет «благороднейший» (γενναιότατος) является единственным превосходным прилагательным, употребленным по отношению к человеку во всех фрагментах истории Олимпиодора. Хотя восточный дипломат писал с оглядкой и обладал обширной информацией о будущих деяниях Бонифация, кажется, нет причин сомневаться, что боевая доблесть Бонифация в Массалии послужила основой для его последующей военной карьеры.
Примерно через четыре года после своего знаменитого перформанса в Массалии Бонифаций появляется в Африке в качестве трибуна, командующего отрядом федератов. У нас нет информации о его местонахождении в промежуточные годы. Однако, как мы увидим, его местонахождение может иметь правдоподобное объяснение. Здесь он начал переписываться с одним из самых замечательных людей поздней античности, Августином, епископом Гиппона Регия. В 417 году Бонифаций получил первое известное послание из их переписки. Но это скорее книга, чем письмо, «миниатюрная история (представленная как учебник для начинающих) о природе христианского конфликта в Африке». В ней подробно обсуждаются проблемы с донатистами, а также делается отступление о типах людей, ответственных за насилие на религиозной почве. Несколько ключевых отрывков проливают свет на самого Бонифация.
«Я должен выразить похвалу и поздравления, и я поражен, мой возлюбленнейший сын Бонифаций, тем, что среди забот войны ты стремишься познать то, что относится к Богу. Отсюда ясно, что ты служишь вере, которую имеешь, во Христа, даже в военной обстановке. Итак, чтобы кратко сообщить твоей милости о разнице между заблуждениями ариан и донатистов, ариане говорят, что Отец, Сын и Святой Дух различны по существу. Но иногда некоторые из них, как мы слышали, желая привлечь на свою сторону готов, когда видят, что у них есть некоторая сила, исповедуют ту же веру, что и готы. Но их опровергает авторитет их предшественников, ибо даже сам Донат, как говорят, не придерживался такой веры, а ведь это его секта, принадлежностью к которой они хвалятся».
Как говорится в письме, Бонифаций продолжал свою военную карьеру и был участником бурных волнений в Африке. Примечателен тот факт, что Бонифаций спросил о разнице между арианством и донатизмом. Как объяснил Августин, первое было ересью, а второе — расколом. Однако донатисты, которые в те времена находились в весьма бедственном положении, отчаянно пытались найти влиятельных благодетелей и хотели прозелитизировать арианствующих готов. Готы, о которых говорит Августин, — это foederati, которыми командовал Бонифаций (Olymp. Fr. 42; Aug Ep. 220.7; Poss. V. Aug. 28.12). Ситуация могла несколько озадачить Бонифация, поскольку его солдаты технически также были «еретиками».
«Поскольку записи очень объемны, особенно для тебя, занятого другими делами, важными для мира в Риме, потребуется много времени, чтобы прочитать, как донатисты были побеждены во всех отношениях на самой конференции, но ты мог бы, возможно, прочитать их сборник, который, я полагаю, есть у моего брата и коллеги епископа Оптата, или, если у него его нет, его можно легко достать в церкви Ситифиса, поскольку эта книга тоже, возможно, утомительна для человека с твоим бременем из–за ее длины».
Тот факт, что Августин посоветовал Бонифацию обратиться к Оптату или в церковь Ситифиса, помогает локализовать область деятельности офицера. Де Леппер был склонен отождествлять его должность трибуна с должностью Praepositus Limitis в Гемеллах, из–за близости к Ситифису и резиденции Оптата. Однако нет никаких свидетельств, подтверждающих это местоположение, в то время как мы знаем, что несколько лет спустя Августин посетил Бонифация на его посту в Тубунах. Последнее место определенно кажется оправданным в качестве его штаб–квартиры и переносит нас в южную Нумидию, регион, где трибун не мог избежать контакта с донатистской церковью. На конференции в Карфагене в 411 году донатизм проиграл перед имперскими чиновниками, и с тех пор его члены постоянно преследовались имперскими властями. Однако секта все еще оставалась на свободе в сельской местности Нумидии, где она продолжала свое сопротивление. Письмо Августина создает впечатление, что донатисты потерпели полное поражение и остались лишь небольшие очаги сопротивления. Однако через несколько лет Августин признает, что многие люди притворились обращенными и что «очаги» на самом деле стали «областями». Другой трибун, Дульцитий, также спрашивал о деятельности этой секты, и Августин ответил ему, что он уже послал наставления другим людям. Не исключено, что он имел в виду и Бонифация.
«Исходя из этого, мы можем без всякого абсурда истолковать заявление блаженного апостола Павла, где он говорит: «Мы готовы наказать всякое непослушание, как только исполнится ваше прежнее послушание». По этой причине Сам Господь велит сначала пригласить гостей на Свой великий пир, а потом уже принуждать их. Ибо, когда слуги Его сказали Ему в ответ: «Господи, мы сделали все, что Ты повелел, и уже все готово», Он сказал: «Выйдите на дороги и тропинки и заставьте прийти всякого, кого найдете».
Эта политика религиозного принуждения предвосхитила бы века религиозной нетерпимости в средневековую эпоху и после нее. Лансель, однако, замечает, что, возможно, было бы несколько чересчур заклеймить Августина как отца инквизиции. Он определенно был против убийства людей, которых считал еретиками, хотя бы потому, что не хотел делать из них мучеников. Первоначально Августин сопротивлялся принуждению. Однако опыт его родного города, где банды донатистов прибегали к насилию и разрушению, заставил его поддержать принуждение, чтобы вернуть в лоно церкви свою африканскую паству. Таким людям, как Бонифаций и Дульцитий, было поручено выполнить имперские указы против осужденного культа. Августин написал письма 185 и 189 Бонифацию в тот период, когда епископ был полностью занят пелагианским вопросом. Между летом 416 и летом 418 года он получил от Орозия в Палестине известия об извращениях ереси и собирал африканских епископов для обжалования их дела у папы. Однако епископ Гиппона Регия нашел время, чтобы написать Бонифацию одно из самых длинных писем, которые он когда–либо писал. Августин не приложил бы таких больших усилий, если бы не знал о заслугах Бонифация.
Он писал Бонифацию: «Мне очень приятно, что среди своих гражданских обязанностей ты не пренебрегаешь также заботой о религии и желаешь, чтобы люди, оказавшиеся в разлуке и расколе, были возвращены на путь спасения и мира». Это письмо ясно показывает, что Бонифаций был христианином, проявлявшим немалый интерес к богословским вопросам. Вскоре после этого Августин отправил ему письмо 189. Это письмо поясняет, что интерес Бонифация к богословию проистекал не только из его служебных обязанностей, но и из его благочестивой натуры. В письме 189 он говорит: «Ты очень желаешь, чтобы я написал тебе что–нибудь, что укрепило бы тебя к вечному спасению, на которое ты надеешься в Господе нашем Иисусе Христе». Как и письмо 185, это послание говорит нам не так много, как хотелось бы, но оно освещает некоторые моменты, важные для реконструкции религиозных взглядов Бонифация.
Например, из письма 189 также становится ясно, что Бонифаций испытывал определенное беспокойство по поводу совместимости христианской веры и военной службы. Августин наставлял его: «Не думай, что невозможно угодить Богу тому, кто, будучи солдатом, носит боевое оружие». Опасения Бонифация иллюстрируют одну из самых больших проблем, с которыми столкнулась католическая церковь в поздней Римской империи: отношение военных к вере и средства, с помощью которых можно было примирить воинственный институт с его посланием о мире. Проблемы, связанные с моралью войны в христианстве, беспокоили апологетов задолго до четвертого века. Однако, по сравнению с другими доктринальными вопросами, это был лишь незначительный спор. Вскоре христианство стало отождествляться с Римской империей, и это переплетение заставило христианских писателей разработать несколько доктрин, с помощью которых они попытались определить надлежащую роль христианского солдата. Ответ Августина Бонифацию следует рассматривать в более широком контексте решения Церкви привести имперскую армию в лоно христианской веры и создать этический кодекс, по которому мог бы жить христианский воин. Он принял концепцию оправдания войны ради восстановления мира и считал, что для христианина не будет грехом убивать в бою. Церковь не пыталась сделать христианство непосильным бременем для военных.
Письма Августина также дают дальнейшее представление о военных занятиях Бонифация в это время. В письме 189 он пишет
«Те, кто отказался от всех этих мирских занятий, а также служит Богу с совершенным постоянством целомудрия, конечно, занимают более высокое место перед Богом. «Но каждый человек, — как говорит апостол, — имеет свой дар от Бога, один этот дар, другой тот». Поэтому другие сражаются с невидимыми врагами, молясь за тебя; ты же борешься с видимыми варварами, сражаясь за них».
Военные обязанности Бонифация неоднократно отмечались в письмах Августина. В данном случае прямо указано, что он борется с «видимыми варварами». Точный характер его службы станет очевиден из письма, написанного через много лет после их первого обмена письмами, в котором Августин напомнил Бонифацию о его первых днях службы в качестве штабного офицера в Африке: «[Бонифаций] как трибун умиротворил все эти племена силой оружия и угрожая им федератами». Звание трибуна было одной из низших должностей комитатов. Трибуны командовали полками, основной единицей полевой армии, численность которых обычно составляла около 400 человек для конницы и 800 человек для пехоты. Трибуны также могли называться препозитами и, как в случае с Бонифацием, могли командовать федератами. Если Бонифаций был обычным солдатом в Массалии, то должность трибуна во второй половине 410‑х годов, безусловно, была значительным продвижением в его карьере. В эти годы magister utriusque militiae Констанций после устранения галльских узурпаторов и своего соперника Гераклиана получил фактический контроль над всеми военными эшелонами.
В 416 году был заключен договор с вестготами, и Плацидия вернулась в Италию (Oros. 7.43.12–13; Olymp. Fr. 31; Philost. 12.4; Prosp. s. a. 416). Бонифаций мог остаться в Массалии до окончания войны между готами и римлянами. В качестве альтернативы он мог присоединиться к войскам Констанция в Испании. К этому времени его репутация героя войны могла стать известна на высших военных уровнях, возможно, даже подкреплена Галлой Плацидией, которая могла узнать о карьере солдата из первых рук через своего бывшего мужа Атаульфа. Констанций наверняка способствовал его продвижению, и в этом случае уместно снова поднять вопрос о происхождении Бонифация. Одной из особенностей реорганизации провинций Констанцием было то, что важные должности были доверены местным римлянам. Это определенно произошло в Галлии в 418 году, когда был создан совет семи провинций, призванный сблизить провинциальную аристократию с имперским правительством в Италии. Вполне совместимо с этой политикой было бы наградить местного солдата за выдающиеся заслуги престижной должностью, охраняющей границу его родной провинции. Для сравнения, современник Бонифация Астерий, испанец из Тарраконы, занимал должность comes Hispaniarum. Я подозреваю, что готские федераты могли быть ветеранами, назначенными Бонифацию после того, как Констанций и Валлия заключили свой договор.
Действуя из своего штаба в Тубунах, Бонифаций должен был патрулировать нумидийскую границу. Это была пустынная область соленых озер, часть предсахарской области, отделенной на севере высокогорными, хорошо орошаемыми районами Средиземноморской североафриканской зоны и характеризующейся полосой полузасушливых внутренних равнин. Африканские варвары, с которыми он здесь столкнулся, были племенами мавров. Следует отметить, что в большинстве случаев задача пограничных гарнизонов заключалась в контролировании этих кочевников, когда они выходили за пределы провинций для перекочевки, а не для борьбы с ними. Одной из обязанностей трибуна здесь было выслушивание клятв, которые они давали, когда выходили. Хотя реальные военные действия происходили редко, серьезные набеги время от времени все же случались. [1] В этих случаях вмешивалась римская кавалерия. Если слова Августина «умиротворяющий» и «устрашающий» поместить в правильный военный и дипломатический контекст, они означают, что Бонифаций смог подчинить их и навязать им договор. Августин написал это около 419 года коллеге в Салоне. Когда он упоминает, что некоторые варварские народы «умиротворены», он использует тот же язык, что и тогда, когда он говорил об успехе Бонифация в борьбе с этими племенами.
«Ибо среди нас, то есть в Африке, есть бесчисленное множество варварских народов, где Евангелие еще не проповедовалось; нам легко узнавать это каждый день от тех, кто был взят в плен и теперь находится среди рабов римлян. Но только несколько лет назад некоторые из них, исключительные и немногочисленные, были умиротворены и вошли в состав римских территорий, так что у них нет своих царей, но есть правители, поставленные над ними Римской империей, и они и их правители стали христианами. Но те, кто обитает дальше вглубь страны и не находится под властью Рима, никак не связаны с христианской религией, и все же ни в коем случае нельзя сказать, что к ним не относится Божье обетование».
Действительно на границах римской Африки действовали два типа мавров. Несколько местных племен, рассеянных внутри провинций, образовали королевства, но были и кланы, сформировавшиеся за границей. В пятом веке они начали свою «этническую экспансию» подобно готам и вандалам в Европе, которые объединили группы разного происхождения и заложили основу для внушительных региональных держав, доставивших восточным римским правителям столько хлопот в шестом веке.
Племена, с которыми сражался Бонифаций, принадлежали ко второму типу, и их не следует отождествлять с теми, которые превратились в местные царства мавров в Ауре. Августина также беспокоило то, что эти племена еще не были христианизированы и даже укрывали римских рабов. Уже с третьего века эти мавры совершали набеги на южную Нумидию, сделав ее одной из самых уязвимых частей римской Африки, которую необходимо было тщательно обследовать и укрепить. Силы, которыми располагал Бонифаций, состояли в основном из кавалерии, которая была наиболее эффективным средством борьбы с быстрыми набегами пустынных кочевников. Африканская кавалерия была одной из самых сильных в империи, составляя почти половину всех сил провинции. В течение нескольких лет Бонифаций был занят поддержанием мира в своем секторе нумидийской границы, когда в его личной жизни произошла катастрофа.
Спустя много лет Августин вспоминал, как Бонифаций написал ему в беде после смерти первой жены и обратился к нему за советом. Он сказал:
«Вспомни, каким человеком ты был, пока была жива твоя первая жена святой памяти, как ты ужасался суете этого мира вскоре после ее смерти и как ты желал поступить на службу Богу. Мы знаем, мы можем свидетельствовать о том, что ты говорил нам в Тубунах о своем душевном состоянии и желаниях, когда мы с братом Алипием были с тобой наедине. Действительно, я не думаю, что земные заботы, которыми ты сейчас поглощен, имеют такую силу, чтобы полностью стереть это из твоей памяти. В самом деле, ты хотел полностью отказаться от общественной жизни, которой ты занимался, и уйти в священный отдых и жить той жизнью, которой живут слуги Божьи, монахи».
Внезапная потеря жены нанесла Бонифацию огромный психологический и эмоциональный удар, ясно указывая на то, что она была важной частью его жизни. Его намерение стать монахом еще раз демонстрирует высокий уровень его личного благочестия, который уже был отмечен. В прошлом отношение Бонифация к религии в свете его будущих поступков оценивалось как лицемерие. Однако пока что это решение соответствовало его более ранним религиозным проявлениям. Мы не должны недооценивать их влияние. Решение Бонифация не было бы уникальным случаем. Еще одним примером того, как известный солдат прекратил свою военную карьеру под влиянием христианства, был галльский воин Тит. Во время правления восточного императора Льва I (457-473 гг.) Тит искал службу на востоке со своими вукеллариями и получил титул комита. Но когда он встретился с Даниилом Столпником, он решил стать отшельником и демобилизовал своих солдат.
«Но что мешало тебе сделать это? Только то, что ты подумал, когда мы указали на это, насколько велика будет польза от того, что ты делаешь, для церквей Христа. Ты делал это с единственным намерением, а именно: чтобы все жили, как говорит апостол, «тихой и спокойной жизнью во всяком благочестии и честности», защищенные от нападений варваров. Но ты также не хотел искать от мира сего ничего, кроме того, что необходимо для поддержания твоей собственной жизни и жизни тех, кто зависит от тебя, в то время как ты был препоясан поясом целомудрия и, несмотря на телесные доспехи, был защищен более надежно и крепко доспехами духа».
Наиболее интересна роль Августина в этом деле. Он был крупным распространителем монастырей в Северной Африке, и Бонифаций, вероятно, послал ему сообщение, чтобы посоветоваться с ним о своем желании стать монахом. Как мы видели в предыдущем письме, Августин прямо заявил, что монахи «безусловно, занимают более высокое место перед Богом». Бонифацию, который был в растерянности, что ему делать со своей жизнью после потери жены, монашество должно было казаться самым идеальным способом провести остаток жизни. Августин присутствовал в Тубунах, когда Бонифаций объяснял свои намерения. Следовательно, он должен был проделать весь путь туда вместе с Алипием из своей резиденции в Гиппоне Регии. Для пожилого епископа это было беспрецедентное путешествие, которое впервые привело его в Нижнюю Нумидию. Контраст между романизированными прибрежными городами, где действовал Августин, и регионом Телль, где патрулировал Бонифаций, не мог быть более резким. Августин определенно был здесь чужаком. Тубуны были расположены на равнине высотой около 470 метров и оставались крепостью до времен экзархата. Это, должно быть, было обременительным путешествием для старого епископа, которому было около шестидесяти лет, и который, как известно, плохо путешествовал. Чтобы добраться до места назначения, Августину и Алипию пришлось преодолеть более 400 километров.
Год их встречи определить нелегко. Мы знаем, что Бонифаций был отозван в Италию для большого похода в 422 году, сразу после этой встречи. Разумной датой кажется 421 год, когда Августин мог присутствовать на соборе в Карфагене. Есть все основания полагать, что Бонифаций тогда еще был трибуном, и еще не был комитом Африки. [2] Штаб–квартира последнего находилась в Карфагене, а его присутствие в Тубунах требовалось только во время неизбежных военных действий. В более мирные времена именно трибуны, такие как Бонифаций, оставались там во главе и руководили пограничными операциями. Человек, сознающий свои обязанности, как Бонифаций, не стал бы думать о том, чтобы уйти с поста в период военной борьбы, и кажется очень маловероятным, что Августин рискнул бы проделать столь долгий путь в зону боевых действий. Поэтому Бонифаций, вероятно, хотел уйти из светской жизни, когда его присутствие не было абсолютно необходимым. Однако, как справедливо заметил Браун, именно Августин, как никто другой, отговаривал его от монашества, в то время как за тридцать лет до этого он убедил члена имперской секретной службы стать монахом.
Августин хотел, чтобы Бонифаций остался на своем посту из–за важных услуг, которые он там оказывал, защищая Церковь и провинции от мавров. Августин предложил ему решение: он должен был оставаться офицером, но вести целомудренную жизнь. Если его необычайно длинное письмо о донатистах могло быть показателем того уважения, которое Августин питал к Бонифацию, то его решение отправиться в Тубуны и убедить его продолжать военную службу было неоспоримым признаком важности их отношений. Однако можно спросить, зачем епископу идти на такие большие усилия ради обычного офицера?
Со времени великой конференции в Карфагене в 411 году Августин поддерживал связь с важными военачальниками. С некоторыми из них, например, с Марцеллином, который председательствовал на конференции, у него завязалась настоящая дружба. Однако когда два года спустя Марцеллин был казнен во время восстания Гераклиана, он воспринял это как личный удар, который показал ему, что церковникам рекомендуется объединяться с наиболее мощной военной силой. В отличие от Амвросия, Августин никогда не оспаривал императорскую власть, и в последние два десятилетия своей жизни он благоволил к имперским силовикам, которые присылались в Африку. Бонифаций еще не был важным действующим лицом в имперских делах, но он определенно создавал себе репутацию в Африке. Вскоре он снова привлек внимание из–за границы, о чем может свидетельствовать другое письмо Августина:
«Мне представилась возможность приветствовать твою милость, что, я знаю, очень приятно для тебя, когда люди, которые должны были поспешить к тебе, были пригнаны к нашему берегу. Наблюдая в их случае милосердие, которым один человек обязан другому, и их любовь к тебе, мы приняли этих людей, едва не потерпевших кораблекрушение, и снабдили их всем необходимым, чем могли. Их сильно швыряло и подвергало опасности буйство неба и моря, и они едва избежали смерти, потеряв все свое имущество».
Трудно точно определить, когда именно могло быть написано это письмо, но его тон остается таким же сердечным, как и предыдущие, и не свидетельствует об изменении отношений со стороны Августина, как это произойдет в более поздние годы. Поэтому небезосновательно предположить, что письмо могло быть написано где–то между 417 и 421 годами. Однако дата, более близкая к последней, кажется благоприятной. В письме говорится, что люди из–за границы хотели посетить Бонифация. Что еще важнее, они должны были ускорить контакт с ним. Краткость послания Августина может также указывать на то, что он хотел как можно быстрее предупредить трибуна о случившемся. В конце концов, обычно в своих письмах он не был немногословен. Вскоре после смерти жены Бонифаций будет отозван в Италию. Хотя в письме не указано, что люди, разыскивающие трибуна, пришли от императорского двора, в нем содержится правдоподобное предположение, что от двора.
К 421 году Констанций достиг вершины своего могущества. Как патриций и magister utriusque militiae он контролировал всю западную римскую армию и за последнее десятилетие устранил всех своих соперников. Благодаря браку с Галлой Плацидией, сестрой императора, он стал членом императорской семьи. Однако их брак вряд ли можно было назвать счастливым: Гонорию пришлось принудить ее к браку с Констанцием, и в какой–то момент она пригрозила развестись с мужем (Olymp. Fr. 36). С другой стороны, для выживания династии Феодосия на западе это оказалось значительным преимуществом. Гонорий не смог произвести на свет наследника, но Плацидия родила сына, Валентиниана, в 419 году. Император объявил его нобилиссимом в 421 году и возвел Плацидию в ранг Августы, а ее мужа сделал Августом как Констанция III. Однако через семь месяцев Констанций неожиданно умер (Olymp. Fr. 33.1; Socr. 7.24.2–3; Philost. 12.12; Soz. 9.16.2). Его смерть вызвала новый виток борьбы за власть, в которой Бонифаций стал одним из главных действующих лиц.
Сразу после смерти Констанция, в начале 422 года, была организована крупная кампания против конфедерации вандалов и аланов в Бетике. Ее целью было уладить незаконченные дела. В 418 году вестготы, действуя под имперской властью, уничтожили вандалов–силингов и аланов в Испании. Остатки этих племен искали убежища в Галлеции у вандалов–хасдингов. В течение двух лет ситуация оставалась стабильной, пока в войну между вандалами и свевами в этой провинции не вмешался комит Испании Астерий [Hyd. 66 (74)]. Возможно, он хотел завершить дело, начатое вестготами при Валлии, но вышло наоборот. Вандалы прекратили свои распри со свевами и обратились против римских войск. Они с боями пробились из Галлеции, убив по пути неизвестное число людей Астерия, и в 420 году захватили Бетику. Астерий компенсировал эту неудачу победой и пленением узурпатора Максима, (старого соратника полководца Константина III, Геронтия), который в тот же период поднял новое восстание. Казнью Максима Гонорий отпраздновал триценалию, свое тридцатилетнее правление. Затем он возвел Астерия в ранг патриция, тем самым сделав его самым важным человеком в империи после своего коллеги Констанция III (Chron. Gall. 452, 85; Marcell. Com. s. a. 422). Однако, заняв Бетику, вандалы стали первой неимперской группой, получившей доступ к Средиземноморью, и этот регион был слишком важен для имперской администрации, чтобы смириться с его потерей. Два западных летописца описали, как имперское контрнаступление пошло не по плану:
«В это время в Испанию против вандалов была отправлена армия под командованием Кастина. Бессмысленным и несправедливым приказом он отстранил Бонифация, человека, хорошо знакомого с военным искусством, от участия в экспедиции. В результате этот человек [Бонифаций] счел его [Кастина] опасным для себя и унижающим его достоинство — поскольку он [Бонифаций] находил его сварливым и гордым — и он [Бонифаций] поспешил в Порт, а оттуда в Африку. Это было началом многих бед для государства» (Prosper s. a. 422).
«В Бетике Кастин, magister militum, вел войну против вандалов с большим отрядом войск и готскими федератами. Но когда он уже довел их до голода эффективной осадой, так что они были готовы сдаться, он опрометчиво вступил с ними в открытый бой и потерпел поражение, преданный вероломством своих помощников. После этого он бежал в Тарракон» [Hyd. 69 (77)].
Масштаб операций говорит о том, что кампания могла готовиться еще при жизни Констанция III. Астерий, вероятно, умер примерно в то же время, что и Констанций, поскольку после его возвышения мы больше ничего о нем не слышим. Будучи самым высокопоставленным генералом и ранее командовавшим в Испании, кажется вполне естественным, что он взял на себя управление кампанией. Теперь, когда оба мужа ушли, оставался открытым вопрос, кто возьмет на себя командование против вандалов. Гидаций ясно дает понять, что Кастин командовал в Бетике в звании magister militum. О прошлом Флавия Кастина почти ничего не известно, кроме того, что он сражался против франков в звании comes domesticorum около 420 г. Его возвышение, вероятно, связано с этим предыдущим высоким званием и его близким положением к Констанцию. Вероятно, он был magister peditum praesentalis, поскольку мы знаем, что некий Криспин был magister equitum, по крайней мере, в феврале 423 г. Проспер сообщил, однако, что Бонифаций находился в Италии и должен был участвовать в экспедиции в качестве партнера Кастина, но последний исключил его по «несправедливым причинам». Как и при каких обстоятельствах Бонифаций оказался в такой ситуации?
С самого начала стало ясно, что намерением Кастина было вступить в должность генералиссимуса Констанция и заполнить, оставленный последним вакуум. Однако такие амбиции рано или поздно привели бы его к конфликту с Галлой Плацидией. Ее главной целью было сделать так, чтобы однажды ее сын Валентиниан стал правителем западной империи. По этой причине она не хотела, чтобы кто–то забрал столько же власти, сколько ее муж при жизни. Но одновременно смерть Констанция ослабила ее позиции при дворе, и ее враги маневрировали против нее (Olymp. Fr. 39). Поэтому императрице нужны были союзники, и она могла счесть удобным отозвать Бонифация. Она могла узнать о нем через своего первого мужа Атаульфа, который лично сражался с Бонифацием, или через своего второго мужа Констанция, который отвечал за все крупные военные назначения. Дальнейшие события покажут, что Бонифаций оставался сторонником Галлы Плацидии, и можно предположить, что его появление в Италии произошло по ее инициативе. Как один из офицеров Констанция, имевший безупречный военный послужной список, он был ее лучшим противовесом Кастину, и поэтому был назначен провести испанскую кампанию.
Первоначальный план кампании мог предусматривать, что Кастин нападет на вандалов с севера с основной армией, а римские войска из Африки под командованием Бонифация атакуют их с юга. Однако союз вандалов–хасдингов с остатками вандалов–силингов и аланов был одной из крупнейших конфедераций варваров на западе, и они могли выставить в поле до 15 000 воинов или даже больше. Вероятно, имея в виду кампанию Кастина, Галльская хроника 452 года описывает, что «почти двадцать тысяч солдат были убиты в Испании, сражаясь против вандалов». [1] Это число сильно завышено, но такие огромные потери в живой силе и первоначальный успех Кастина, похоже, указывают на то, что западная римская армия вобрала достаточно частей, чтобы сравниться с ними. Единственными силами, которые могли выделить такое количество войск для успешного противостояния варварским конфедерациям, были полевые армии Италии и Галлии. Галльская армия могла предоставить свои части только в том случае, если готы, упомянутые Гидацием, были вестготскими союзниками из Тулузского королевства. В противном случае, она была привязана к своей территории, поскольку должна была контролировать вестготов, бургундов и франков, а также армориков и провинциальных багаудов. В таких обстоятельствах армия Италии должна была стать главной силой, поддерживающей в этой кампании испанских комитатов.
Однако даже без контингента Бонифация Кастину удалось загнать вандалов в угол и голодом заставить их подчиниться. Вероятно, он применил ту же стратегию блокирования их путей снабжения по морю и суше, что и Констанций (Oros. 7.43.1) в борьбе с вестготами Атаульфа. Когда готские вспомогательные войска дезертировали, Кастин все еще пытался попытать счастья, атакуя римскими войсками, и был жестоко разбит. В результате вандалы одержали свою первую после перехода через Рейн крупную победу и стали доминирующей силой в Южной Испании. Существует предположение, что дезертирство Бонифация и готов было заговором Плацидии с целью сорвать приход Кастина к власти, намеренно саботируя его кампанию. Против этой точки зрения есть несколько аргументов.
Гидаций критикует Кастина за то, что тот поступил так глупо. Испанский епископ писал с оглядкой на прошлое и часто был склонен изображать готов в самом негативном свете. Однако он мог быть прав в том, что было безрассудно принимать решение обитве против отчаявшегося врага. В эпоху, когда военные ресурсы Западной Римской империи становились нестабильными, предшественники Кастина Стилихон и Констанций успешно использовали тактику Фабия, чтобы уничтожить таких противников, как Радагайс и Атаульф. Тот факт, что Кастин все еще настаивал на том, чтобы дать сражение, можно интерпретировать как желание добиться славы и повысить свой авторитет, чтобы с меньшими помехами стать преемником Констанция на посту генералиссимуса. С другой стороны, в свете последних обстоятельств вестготы могли отнестись ко всей операции с неохотой. Констанций, архитектор их устройства в Аквитании, недавно умер, и они могли заподозрить ссору между Кастином и Бонифацием. Дезертирство Бонифация произошло только после того, как Кастин отстранил его от участия в этой кампании. Их разлад также фигурирует в одном из поддельных писем псевдо-Бонифация. Автор поведал об этих событиях следующим образом:
«Этот Кастин, частное лицо и бывший консул, гонитель моей жизни и имени, как всем известно, практикующий и вносящий весьма вредные раздоры, как будто не обращая внимания на мои дары, бежал из Италии и передал себя под мою опеку в Африке. Я ничего не говорю, благословеннейший отец, о бедствиях, которые некогда навалил на меня этот человек, и об опасностях, которыми он мне угрожал. Убежав от него, я живу до сих пор. Рожденный фракийцем, я едва спасся от скифа! Будучи солдатом, я стойко держался под началом ревнивого консула» (Pseud. Bonif. Ep. 10).
Составитель этого письма явно не был современником обоих мужей, что определяется тем, что во время этой ссоры с Бонифацием он анахронично называет Кастина консулом. На самом деле, magister militum получил эту честь только в 424 году. Фальсификатор псевдо-Бонифация также описывает своего героя как солдата, преследуемого ревнивым офицером, предполагая, что использование Проспером слова «партнерство» не обязательно означало положение полного равенства. Точный характер их партнерства — более сложный вопрос для ответа. Отсутствие других источников делает опасной задачу точно определить, какой ранг занимал Бонифаций в этой кампании. Кажется очень маловероятным, что даже если бы Плацидия пожелала, Бонифаций был возможным кандидатом на должность magister militum. [2] Звание Кастина comes domesticorum, командующего элитными императорскими домашними войсками, уступало только magistri militum, что делало его гораздо более очевидным выбором, чем трибун Северной Африки. Однако Бонифаций, благодаря своей военной репутации и вероятной поддержке Плацидии, был достаточно важен, чтобы ему присвоили подчиненное положение в кампании.
Предыдущие ученые считали, что его повысили до comes Africae — должности, на которую он вполне мог претендовать. Эта должность сделала бы его одним из самых важных западных генералов того времени. Однако нет прецедентов, чтобы люди, получившие звание comes Africae, были назначены на кампании за пределами их регионального командования. [3] Кроме того, этот вариант исключается фактом, что когда Бонифаций оставил Италию, он счел необходимым «покинуть дворец и вторгнуться в Африку», как сообщает Гидаций [Hyd. 70 (78)]. Такой гамбит должен был быть ни к чему, если он уже имел верховное командование тамошними войсками. Вместо этого де Леппер считает, что он стал трибуном scholae palatinae. После 425 года Бонифаций сам стал comes domesticorum, а на эту должность обычно квалифицировались трибуны этих войск императорских телохранителей. Тот факт, что он покинул дворец, подразумевает также дезертирство с должности. Де Леппер, однако, сам признает, что он ступает по тонкому льду, но тем не менее, его вариант из всех возможных самый правдоподобный.
Важным соображением в данном случае является предположение Зеккини, что готские вспомогательные войска могли быть также вукеллариями, которых Галла Плацидия обрела в браке с Атаульфом и которые сопровождали ее в Италию после его смерти. Они составляли значительную часть войск Констанция и могли быть призваны в кампанию. Зеккини считает более вероятным, что вспомогательные войска в Бетике были вестготскими союзниками, но это не исключает возможности того, что свита Плацидии должна была сопровождать и полевую армию. В таком случае она наверняка захотела бы назначить командира по своему усмотрению. Звание командира дворцовой стражи могло дать Бонифацию соответствующие полномочия для занятия этой должности. Впрочем, какое бы звание он ни получил, в конечном итоге это не имело значения, поскольку Кастин приказал отстранить его от командования кампанией.
Проспер прямо заявляет, что только после этого Бонифаций удалился в Африку. В связи с этим возникает самый важный вопрос: как ему удалось избежать дезертирства? В своем положении magister militum Кастин, безусловно, был начальником Бонифация. Действия Бонифация были ничем иным, как чистым неподчинением. Даже если бы он пользовался поддержкой Плацидии, он не мог бы совершить такой акт неповиновения безнаказанно; другое дело, если бы его сочли бы опасным и решили остановить. Другими словами, бывший трибун достиг значительно большего могущества власти с тех пор, как Августин оставил его в Тубунах. Этот вновь обретенный источник может быть связан с вошедшей в жизнь Бонифация новой женщиной.
Написав через несколько лет после их встречи в Тубунах, Августин вспоминал, как Бонифаций раздумал идти в монахи, оказавшись за морем. По его словам:
«В то время мы радовались, что ты решился на это, переплыл море и женился. Но переход через море был актом послушания, которым, по словам апостола, ты был обязан «высшим силам»; с другой стороны, ты не женился бы, если бы не отказался от принятого на себя целомудрия и не был побежден распутством. Тот факт, что я слышал, что ты отказался жениться, если она сначала не станет католичкой, несколько утешил мою печаль».
Точная дата нового брака Бонифация вызвала разногласия среди многих ученых. Некоторые считают, что это произошло где–то между 425 и 427 годами. Вскоре после этого периода Августин написал Письмо 220, и его ссылка на крещение дочери Бонифация заставляет думать, что брак был заключен совсем недавно. Однако слова Августина ясно показывают, что сама свадьба состоялась сразу после его встречи с Бонифацием в Тубунах. Нет никаких сомнений в том, что Бонифация ждали в Италии для участия в вандальской кампании 422 года. То, что он нашел новую жену в том же году, кажется наиболее разумным выводом. Из более поздних заявлений Августина мы можем сделать вывод, что его новая жена прежде была арианкой. В других современных источниках она не упоминается при жизни Бонифация, но восточно–римский хронист Марцеллин утверждает, что ее звали Пелагия и она была выдана замуж за Аэция, якобы по просьбе умирающего Бонифация (Marcell. Com. s. a. 432.3). Из свидетельств Сидония Аполлинария и панегириста Аэция, Меробауда, мы узнаем, что эта свадьба действительно состоялась. Более конкретно, они говорят, что она была готской принцессой, происходившей от королевских и героических предков:
«Женщина, которую нельзя прославлять тривиальными песнями. Отпрыск героев и потомок королей; ее слава превосходит славу женщины» (Merob. Carm. 4, 16–18).
«Какое царство я завоюю для своего сына, лишенного готского скипетра, если Рим игнорирует меня и, в довершение всего, судьба этого юноши попирает нашего маленького Гауденция» (Sid. Apo. Carm. 5, 203–206).
Считалось, что она была дочерью Теодерика I, но Гил Эгеа доказал, что ее фактическим отцом был Беремуд. Несколько лет спустя, когда имперский посланник Дарий вел переговоры о примирении Бонифация с императорским двором, он получил от последнего заложника по имени Веримод. Язык Дария указывает на то, что это, скорее всего, был сын Бонифация, и мы знаем, что его имя — это латинская версия имени Беремуд. Это имя может означать только то, что он был сыном от второго брака с Пелагией, и что оно имело глубокое значение. После смерти Валлии он мог бы претендовать на трон, но отказался и вместо этого присоединился к свите Теодерика I. Иордан утверждал, что он был потомком не кого иного, как Эрманериха, «благороднейшего из Амалов». Как он сказал:
«Как раз в это время Беремуд, сын Торисмунда, о котором мы упоминали выше в родословной семьи Амалов, прибыл в королевство вестготов. Хорошо зная о своей доблести и благородном происхождении, он полагал, что королевство будет тем охотнее даровано ему его сородичами, чем больше он был известен как наследник многих королей. Но сам он не стремился объявить о себе, и поэтому после смерти Валлии вестготы сделали его преемником Теодерика» (Jord. Get. 174).
На первый взгляд брак римлянина Бонифация с варваркой Пелагией может показаться не самым обычным делом. Аристократические круги ранней империи, вероятно, сочли бы ужасным саму эту мысль. Может сложиться впечатление, что такое же мнение было в моде и во времена поздней империи. Кодекс Феодосия прямо запрещал провинциалам жениться на варварках, угрожая гражданам смертной казнью в случае, если такой союз приведет к подозрительным или преступным событиям. Однако этот конкретный закон был издан от имени Феодосия «старшего» во время его войны против Фирма. Он отражает неспособность двора понять точную социальную ситуацию в Африке и то, как ее генерал не справился с ней. Времена значительно изменились. В этот период многие иностранцы смогли подняться по социальной лестнице благодаря своей военной службе. Поэтому в высших слоях общества брак между «римлянином» и «варваром» был вполне возможен. В четвертом и пятом веках мы знаем о многих таких случаях, и даже императорские семьи позволяли чужакам–неримлянам жениться на своих родственниках. Бонифаций и Пелагия были типичными из них, поскольку в их браке участвовали военный, чья карьера была очень подвижной по своей природе, и аристократическая варварка. Начиная с правления Феодосия I и далее, количество браков с участием готов несколько увеличилось. Точные обстоятельства этого брака для нас неизвестны, но поскольку он произошел в Италии, не кажется маловероятным, что к нему приложила руку Галла Плацидия. Она имела тесные связи с вестготским миром, будучи однажды замужем за Атаульфом и приобретя от него личный отряд прислужников. Пелагия также предоставила своему мужу собственную свиту, и это ключевой элемент, который раскрывает значение этих браков.
Эти свиты из воинов были не просто телохранителями, а миниатюрными армиями в собственном отношении. Уже во время правления Гонория они были известны как buccellarii, что означает «поедатели печенья» (Olymp. Fr. 7, 11). Такие люди, как Руфин, Стилихон и Сар уже имели подобные личные войска. К шестому веку, когда появляется большинство свидетельств о вукеллариях, эти солдаты составляли одни из лучших конных ударных отрядов в восточной римской армии. В самых исключительных случаях, как, например, при Велисарии, они могли состоять из нескольких тысяч человек; хотя большинство других мужей редко содержали более нескольких сотен. Вукелларии часто рассматривались как порождение варварского мира, по образцу воинских дружин кельтских и германских вождей. Действительно, некоторые ученые утверждают, что этот институт нельзя отделить от растущего влияния варваров в позднеримской армии. Однако к этому представлению следует относиться с осторожностью.
Самое известное описание варварского комитата восходит к «Германии» Тацита, и немногие ученые применяли его к вукеллариям, несмотря на весьма сложный характер этого источника и огромное расстояние в пространстве и времени между обоими институтами (Tac. Germ. 14). На самом деле, термин buccellarii впервые появляется в титуле самого старшего восточного командира cataphractarii, элитного кавалерийского подразделения, и явно свидетельствует об их положении как государственных войск. Их «римские» корни также можно увидеть в принятии этого слова на латыни в вестготских правовых кодексах. Несмотря на их статус государственных войск, которые выдавали им снаряжение, они, как правило, оплачивались и содержались отдельными военными покровителями или гражданскими магнатами. Поэтому неудивительно, что между такими воинами и их главнокомандующими складывались тесные отношения. Таким образом, Пелагия была особенно привлекательной невестой для многих римских вельмож, жаждавших власти. Фрагмент истории Олимпиодора проливает свет на то, что сделало Бонифация, офицера среднего ранга, хорошей парой для нее и подходящим повелителем ее свиты:
«Бонифаций был также любителем справедливости и свободен от скупости. Ниже приводится один из его поступков. У некоего крестьянина была молодая и красивая жена, у которой была связь с одним из варваров–федератов. Сокрушаясь о нанесенной обиде, он обратился за помощью к Бонифацию. Бонифаций спросил расстояние до места и название поля, на котором они совершили свой адюльтер, и отпустил просителя на время, приказав ему вернуться на следующий день. Вечером он незаметно ускользнул и отправился на поле, находившееся в семидесяти стадиях. Найдя варвара лежащим со своей прелюбодейкой, он отрубил ему голову и вернулся в ту же ночь. Когда муж вернулся на следующий день, как ему было приказано, Бонифаций протянул ему голову варвара и спросил, узнает ли он ее. Муж был ошеломлен зрелищем и не мог подобрать слов, но когда он понял, что произошло, то был полон благодарности за оказанную ему справедливость и счастливо удалился» (Olymp. Fr. 42).
Бонифаций изображается в высокопарных тонах как храбрый и праведный воин, покоривший местные племена мавров в Африке. Слово «героический» снова является большим комплиментом Бонифацию, подчеркивая его личное мужество и мастерство в сражении, либо в ближнем бою, либо в стычках небольших групп. Утверждается, что такая доблесть указывает скорее на варварскую природу, чем на греческую или римскую. Это даже было признаком времени, когда высшей похвалой для римского солдата за его воинские способности, как это видно из трудов Сидония Аполлинария, было сравнение с варваром. Однако такие замечания не учитывают давнюю традицию в римской армии единоборств, за которые солдаты могли получать похвалы и награды еще в эпоху Республики. Этот боевой образ стоит подчеркнуть.
Однако этот боевой образ стоит подчеркнуть, потому что в сохранившихся фрагментах истории Олимпиодора есть еще только один человек, которого восхваляют подобным образом; гот Сар также назван «героическим» (Olymp. Fr. 3). Сар был готским оптиматом и был вовлечен во вражду против Алариха и Атаульфа. У него была свита из 200 или 300 человек, и он начал свою карьеру в императорской армии под началом Гонория, но в конце концов порвал с ним и присоединился к галльскому узурпатору Иовину. Атаульф устроил ему засаду, и Сар погиб в лучах славы. Сравнение между Саром и Бонифацием оправдано не только потому, что они оба были воинами. Они оба опирались на вооруженную свиту и время от времени становились генералами–диссидентами. Кроме того, Сар был аристократом–готом, в то время как Бонифаций был женат на одной из них. Картина, полученная от Олимпиодора, вполне очевидна. Бонифаций был прирожденным воином, который мог соперничать с лучшими из своих готских солдат, даже вершить правосудие над ними собственным мечом, если находил это необходимым. Годы сражений в Африке с этими фридератами должны были дать ему глубокое знание их мира. И последнее, но не менее важное: в своей предыдущей карьере он едва не нанес смертельный удар готскому королю, что сделало его героем дня в Марселе. В высоко воинственном готском мире это еще больше усилило бы его славу. Плацидия не могла выбрать лучшего командира для своей свиты, если бы им предстояло присоединиться к экспедиции Кастина. Воины Пелагии, несомненно, сочли бы его достойным последовать за ним. Решающим фактором, однако, должна была стать сама перспектива предстоящей кампании против вандалов. Под командованием Бонифация они могли рассчитывать на долю военных трофеев. Если это и делало его подходящей парой для Пелагии, то, тем не менее, представляло собой огромный сдвиг в менталитете Бонифация.
То, что это не было делом сердца, становится очевидным из дальнейшего повествования Августина. Всего за год до этого он дал клятву целомудрия в качестве компенсации за то, что не стал монахом. Теперь же он не только вступил в брак по расчету, но даже был обвинен в связях с другими женщинами. Августин упрекнул его в таких выражениях: «Более того, люди говорят, хотя это, возможно, необоснованные сплетни, что твоей собственной жены тебе было недостаточно, но ты осквернил себя связями с различными наложницами». Возможно, Августин говорит, что сообщения о его неверности были просто клеветой, но он не стал бы включать это в свое письмо, если бы не считал это правдой. Когда источников так мало, а личные записи главного героя отсутствуют, угадывать личные мотивы — опасная задача. Во всей своей полноте это конкретное письмо Августина, написанное с оглядкой на дальнейшую карьеру Бонифация после его грехопадения, сильно намекает на то, что Бонифаций просто отбросил свои прежние моральные нормы, столкнувшись с перспективой подняться в высшие имперские эшелоны.
Однако до сих пор мы отмечали два ключевых аспекта в жизни Бонифация: военную сторону и религиозную. После смерти первой жены он решил отказаться от первого в пользу второго, но именно Августин убедил его продолжить жизнь солдата. Бонифаций не просто отказался от своих религиозных убеждений в Италии, о чем ясно свидетельствует его настойчивое требование, чтобы Пелагия стала католичкой. Это не только сильный волевой акт со стороны Бонифация, но и иллюстрация его моральных взглядов, поскольку он счел ее христианскую ортодоксию необходимой для того, чтобы жениться на ней. Главным аргументом, который убедил его остаться на посту в Тубунах, были важные заслуги, которые он оказал как военный. Возможно, этот аргумент все еще оставался в его сознании, когда он решил жениться на Пелагии. Если за последние несколько лет он сделал много в Нумидии, не имея больших средств, то теперь, возможно, он надеялся сделать еще больше, имея власть, которую он получит благодаря этому браку и своему новому положению. В свете последних событий, однако, мотивация Кастина исключить Бонифация из кампании начинает приобретать больше смысла, чем до сих пор показывал предвзятый язык Проспера.
Бонифаций в этот конкретный момент просто обладал гораздо большим влиянием, чем его обычный ранг предоставил бы ему при других обстоятельствах. Добавьте к этому должность подчиненного командира, и он мог стать потенциальной угрозой для власти самого Кастина. Поэтому новый magister utriusque militiae, возможно, счел благоразумным не привлекать к своей кампании такого коллегу, тем более такого, которого можно было заподозрить в приверженности императрице. Это удаление стало серьезной проблемой для Бонифация, гораздо более важной, чем любые чувства возмущения, о которых сообщает Проспер. Августин проницательно заметил, что такие люди зависели от вознаграждения за службу и всегда были заинтересованы в том, чтобы их начальник сохранил или даже повысил свой ранг на императорской службе, чтобы быть уверенным, что он будет заботиться об их интересах:
«Упомянем лишь об одном из этих моментов: кто не может не видеть, что многие люди стекаются вокруг тебя, чтобы защитить твою власть и безопасность, и что, даже если все они верны тебе и тебе не нужно опасаться предательства со стороны кого–либо из них, они все равно непременно хотят получить через тебя те блага, которых они тоже жаждут, не по–божески, а из мирских побуждений? И таким образом ты, чей долг был укрощать и обуздать свои желания, вынужден удовлетворять желания других людей».
Стилихон и Руфин фактически правили имперскими царствами и обладали значительными состояниями. Однако Бонифаций оказался в совершенно иной ситуации. Несмотря на все свои боевые качества, он был всего лишь офицером скромного ранга. Единственный способ, которым он мог обеспечить своих приближенных, — это выделить им долю добычи, которая будет собрана в предстоящей кампании. Лучший аргумент против того, что Бонифаций намеренно саботировал кампанию Кастина от имени Плацидии, дезертировав, заключается в том, что это прямо противоречило его собственным интересам. Если бы у него были к Кастину какие–то злые намерения, было бы все равно удобнее присоединиться к кампании и ждать подходящего случая в Бетике. Вместо этого Бонифаций просто ушел без сопротивления, чтобы получить должность, которая соответствовала бы его новой власти и давала ему средства для обеспечения его воинов.
Мы уже видели, как Гидаций заявил, что Бонифаций вторгся в Африку, что несколько десятилетий спустя дословно повторила галльская хроника 511 года [Chron. Gall. 511, 40 (571)]. Хотя этот рассказ создает впечатление военного вторжения, мы должны напомнить себе, что invadere может также означать «узурпировать». Другой источник указывает на то, что Бонифаций не просто завоевал провинцию, а скорее узурпировал там власть. Галльская хроника 452 года отмечает, что в 408/409 году народ убил комита Африки Иоанна (Chron. Gall. 452, 59). Однако эту дату довольно трудно согласовать с нашими знаниями. В этот период Вафанарий был казнен и сразу же заменен Гераклианом. Как же тогда разместить Иоанна в этом году? Галл, составивший эту хронику, был известен своей неустойчивой хронологией до смерти Гонория и очень ограниченными знаниями о событиях за пределами своей провинции. Так что он мог поместить убийство Иоанна в другое время. Более подходящей датой могло быть пятнадцать лет спустя в 423 году, если связать это событие с возвращением Бонифация в свою провинцию, только едва ли он приложил руку к падению соперника, возможно, он просто воспользовался случаем и заменил линчеванного полководца, чья гибель была полностью деянием разъяренной толпы. Становится очевидной тонкость ситуации, если учесть, что он не только дезертировал с крупной римской кампании, но и по собственной инициативе в один и тот же год захватил контроль над самой важной западной римской провинцией. Командуя всеми имперскими силами в Африке, он стал фактическим хозяином провинции и, что более важно, ее зерновых запасов, от которых зависела Италия. Однако этот акт отступничества не сделал бы его новым Гильдоном или Гераклианом. Кодекс Феодосия показывает, что поставки зерна из Африки в Италию в 423 году не прекращались и не прерывались. Поэтому правительство Гонория должно было не только согласиться с его магнатством, но и сделать его законным. Первое прямое доказательство этого относится к тому же году, когда ситуация в Италии после ухода Бонифация вышла из–под контроля:
«Наконец, из–за этой вспыхнувшей вражды и ненависти, столь же сильной, как и их прежняя любовь, когда Гонорий оказался сильнее, Плацидия вместе с детьми была сослана в Византию. Один лишь Бонифаций продолжал хранить ей верность и из Африки, которой он управлял, посылал деньги, какие мог, и обещал другую помощь. Позже он вложил все свои средства, чтобы вернуть ее в качестве императрицы» (Olymp. Fr. 38).
Когда Кастин вернулся из Испании, политическая напряженность в Равенне достигла апогея. Политические трения, вызванные его борьбой с Галлой Плацидией, оставили свои следы в канцелярии. Между весной 422 и летом 423 года сменилось не менее трех различных comites rerum privatum и четыре praefecti praetorio per Italiam. Взаимные подозрения, обвинения и вражда между группировками изобиловали. Плацидию обвиняли в кровосмесительной связи с ее братом Гонорием. Подобная пропаганда, должно быть, была направлена со стороны фракции Плацидии и на Кастина. Я подозреваю, что изображение Проспером несправедливого обращения Бонифация с Кастином может быть результатом этой пропаганды. Напряженность при дворе в конечном итоге вылилась в насилие на улицах, где римские солдаты и готские отряды сражались друг с другом (Olymp. Fr. 38). Последней каплей стала казнь двух языческих философов из фракции Кастина, вероятно, спровоцированная по приказу Галлы Плацидии (Marcell. Com. s. a. 423.4).
Гонорий, который до этого находился под влиянием своей сестры, в конце концов уступил фракции Кастина и сослал ее вместе с детьми весной 423 года. Если к этому времени магнатство Бонифация было признано официально, то она наверняка ему посодействовала. Однако к началу 423 года ее собственный авторитет при дворе резко упал, поэтому кажется более разумным, что она устроила это где–то в конце 422 года, когда позиции самого Кастина были временно ослаблены в результате поражения в Бетике. После того, как Плацидия ушла с дороги, всем участникам западной имперской политики должно было стать ясно, что Кастин стал при дворе доминирующей силой, и он, как до этого Стилихон и Констанций, будет управлять государственными делами.
На данный момент Бонифаций благодаря своим личным войскам и контролю над римской Африкой был вторым по могуществу человеком на западе. Гонорий до сих пор не пытался сместить его, и вместо того, чтобы предпринимать попытки примирения с Кастином, Бонифаций решил поддержать изгнанную императрицу. Деньги, которые он послал Плацидии, возможно, были взяты из бывшей собственности Гераклиана, которая за десять лет до этого была присуждена Констанцию (Olymp. Fr. 23). То, что он решил поддержать ее, было политически наименее целесообразным поступком. Плацидия прибыла в Константинополь, где ее двоюродный брат Феодосий II едва терпел ее присутствие. Бонифаций, возможно, был обязан своей уникальной властью условиям, созданным ее влиянием, но своими действиями он отдалился от правительства в Равенне, и на этом этапе он более чем вероятно мог заслужить вражду Кастина. Тупик в этой ситуации был бы снят только исчезновением еще одного крупного персонажа на политической сцене.
Если Гонорий в чем–то и походил на своего отца, то не в жизни, а в смерти. Он также скончался от симптомов водянки 15 августа 423 года (Socr. 7.22.20; Olymp. Fr. 41). Резкий комментарий Блокли о его правлении стоит процитировать полностью: «Самое доброе, что можно сказать об этом самом неэффективном обладателе императорского трона, это то, что его долгие периоды инертности причинили меньше вреда, чем его приступы относительной активности непосредственно до и после уничтожения Стилихона». Недавно было высказано мнение, что Гонорий был самым успешным из всех западных императоров–детей именно потому, что он сознательно выбрал пассивную церемониальную роль. Поэтому он продержался на троне три десятилетия и умер спокойно, в то время как вокруг него погибло множество узурпаторов и военных силачей. Как бы то ни было, учитывая, что в провинциях императорской власти препятствовали множество внутренних и внешних кризисов, можно также сказать, что его правление посеяло семена для окончательного упадка римского правления в Западной Европе. Если смерть Констанция привела к простой борьбе за политическое господство при дворе, то влияние кончины Гонория ощущалось во всем средиземноморском мире.
Отношения между Феодосием II и его дядей Гонорием к концу правления последнего значительно охладели. Поскольку Гонорий не смог произвести на свет потомство мужского пола, Феодосий был единственным человеком, имевшим законные права на западный трон. Галла Плацидия, однако, свела их на нет, родив 2 июля 419 года сына. Чтобы подчеркнуть династическое значение этого события, она назвала сына Валентинианом, в честь своего деда по материнской линии и последнего великого императора имперского Запада. Менее чем через два года мальчик был возведен в императорское звание, а с Феодосием (который тогда собирался жениться на Евдокии) не посоветовались. В результате восточный император отказался признать возвышение Валентиниана, Плацидии и Констанция. Однако из–за их изгнания Валентиниан не мог стать преемником своего дяди, а фракция Кастина определенно не хотела, чтобы сын Плацидии унаследовал трон. Не имея никакого основания для политической власти на западе, она нуждалась в поддержке, которую могли оказать ей только ее родственники в Восточной империи. Однако теперь, когда Гонорий умер, Феодосий фактически стал первым Августом с 364 года, правившим всей империей единолично. Восточные историографы упоминают, что Феодосий сначала скрыл известие о смерти своего дяди. Поэтому он вовсе не был склонен защищать дело Валентиниана.
В 424 году западный принц даже не рассматривался на должность консула. Что еще более ухудшило ситуацию, Феодосий достиг соглашения с заклятым врагом Плацидии: Кастин был назначен на этот год западным консулом. Это явно означало, что они пришли к консенсусу, и Феодосий начал принимать законы для обеих частей империи. Для Плацидии это должно было стать большим оскорблением, но в ее нынешней ситуации она была совершенно бессильна и могла лишь наблюдать со стороны, как имперский запад ускользает из ее рук.
Положение Плацидии из–за решения Феодосия казалось совершенно безнадежным. Как это повлияло на Бонифация в Африке? С момента его ссоры с Кастином в 422 году его позиция в отношении западного римского правительства была невероятно двусмысленной. Учитывая вероятность того, что западный magister utriusque militiae служил в Италии с благословения восточного двора, Бонифаций понимал, что его положение очень скоро может стать несостоятельным. Фрагментарная история Олимпиодора, упомянутая ранее, раскрывает несколько намеков на его деятельность: «Позже он вложил все свои средства, чтобы вернуть ее в качестве императрицы» (Olymp. Fr. 38). Далее он говорит: «Бонифаций был героическим человеком, который часто побеждал полчища варваров, иногда нападая на них с несколькими отрядами, иногда со многими, а иногда вступая в единоборство. Одним словом, он использовал все средства, чтобы освободить Африку от множества варваров и различных племен» (Olymp. Fr. 42). Мы уже видели, как Августин вспоминал успех Бонифация в борьбе с маврами в первые годы его трибуната. Олимпиодор четко различает сражения, которые были случайными стычками, и те, в которых участвовали более крупные силы. Важнейшим вопросом здесь является то, как мы должны интерпретировать представление о том, что Бонифаций использовал «все средства», чтобы «освободить Африку» от мавров.
С хронологической точки зрения, портрет Бонифация в Олимпиодоре появляется в конце его истории, после того, как он стал comes Africae. Олимпиодор писал свою историю ретроспективно, спустя долгое время после 425 года, формального завершения его труда. Однако Августин ясно дает понять, что вскоре после этого года Бонифаций в борьбе с африканскими варварами потерял инициативу. Заявление Олимпиодора, что местные племена были умиротворены между 422 и 426 годами, не кажется пустой риторикой. Бонифаций теперь мог направить против них африканские полевые отряды вместе со своей свитой, которая, по сути, была небольшой самостоятельной армией. Он мог счесть целесообразным, возможно, даже необходимым, использовать против них «все средства», как только стал верховным главнокомандующим региональными силами. Его buccellarii только недавно упустили возможность показать свою силу против вандалов и собрать военную добычу. Единственным возможным средством удовлетворения их требований могло быть только наступление на местные племена. Такая кампания имела бы и ряд других преимуществ. Она не только укрепила бы его контроль над Африкой, но и завоевала бы ему симпатии провинциального населения, как вспоминал Августин: «Кто не говорил, когда ты пришел к власти, что варвары Африки будут не только покорены, но даже станут данниками римского государства?»
Однако легитимность командования Бонифация в эти годы всегда подвергалась сомнению, и он мог ожидать реакции Италии против себя. В случае наступления равеннцев стратегически было бы целесообразно обезопасить внутренние районы Африки, чтобы не пришлось сражаться на два фронта. Будущие события покажут, что племена за границей воспользуются такой возможностью, когда она представится. Из полемической переписки между Августином и пелагианским епископом Юлианом можно понять, что не только мавры столкнулись с войсками Бонифация после его возвращения. Юлиан обвинял Августина и Алипия в том, что они привели в Африку подкрепление против пелагиан. Алипий присутствовал в Италии в 422 году, а по возвращении его «сопровождали трибуны». Преследование еретиков не было незнакомой задачей для Бонифация, и это определенно принесло ему благосклонность африканской церкви. Получив поддержку рядовых военных, народа и церкви, Бонифаций теперь прочно контролировал регион и мог обратить свое внимание на дела за пределами Африки.
Как уже упоминалось ранее, Олимпиодор отметил, что только Бонифаций продолжал поддерживать Плацидию и делал все возможное, чтобы помочь ей возвратиться. Если это начинание было смелым, когда Гонорий был еще жив, то оно, безусловно, превратило Бонифация в «одного человека против всего мира», как только стало ясно, что Феодосий не принял никаких мер для изменения вакансии западного императорского поста. Но что на самом деле мог иметь в виду Олимпиодор, когда говорил, что во время изгнания Плацидии Бонифаций использовал «все свои ресурсы», чтобы организовать ее реставрацию? О вооруженной интервенции против Италии, безусловно, не могло быть и речи. Африканская армия не могла соперничать с италийской ни в количественном, ни в качественном отношении. Двенадцать пехотных полков и девятнадцать кавалерийских насчитывали, возможно, чуть более 20 000 солдат. В ней был очень хороший набор конных частей, но большинство войск Бонифация составляли пограничные гарнизоны (limitanei), главной обязанностью которых было поддержание внутренней безопасности против мавров. Фактическая полевая армия насчитывала всего десять подразделений, и большинство из них были псевдо–комитатами, то есть лимитанами, переведенными в полевую армию. Только четыре отряда, возможно, общей численностью 2000 или 3000 солдат, были элитными войсками.
Бонифаций должен был оставить войска для защиты своей провинции, и только если бы большая часть италийской полевой армии отсутствовала, у него появился бы шанс отбиться. Однако Гераклиан предпринял такую попытку за десять лет до этого, и ее результатом стало полное фиаско [Oros. 7.42.12–14; Hyd. 48 (56)]. Кроме того, пока Феодосий поддерживал Кастина, такой шаг мог вызвать прямой гнев Востока. Оставался один козырь, который Бонифаций до сих пор не разыграл.
Большинство жителей Рима в основном зависели от усилий африканских властей по снабжению их зерном. По подсчетам одного ученого, ежегодный canon frumentarius urbis Romae составлял более 3 910 000 модиев, что было достаточно для 65 000 получателей. Всего несколько дней задержки прибытия африканских судов с зерном могли привести, и часто приводили, к голоду и беспорядкам. Предшественники Бонифация, поднявшие восстание против Италии, часто предпочитали тактику задержки или даже блокирования поставок зерна в Рим. Это всегда вызывало серьезное недовольство в бывшей caput mundi. В самом крайнем случае, во время осады Рима Аларихом, когда Гераклиан перенаправил африканский зерновой флот в Равенну, это привело к голоду и даже к употреблению человеческого мяса (Zos 6.11.2; Proc. BG 3.2.27). Нет никаких свидетельств, подтверждающих, что Бонифаций намеренно нарушил поставки зерна в Рим, как это делали ранее Гильдон и Гераклиан. Однако это был только первый раунд игры, и ему не нужно было сразу прибегать к такой мере. Одна лишь угроза ее применения могла оказать достаточное политическое давление в его целях. Вскоре в бывшей столице стало ясно, что ему это удалось.
Западный трон после смерти Гонория оставался вакантным в течение трех месяцев, пока неожиданно 20 ноября 423 года императором не был провозглашен primicerius notariorum Иоанн. Его провозглашение было поддержано фракциями в римском сенате, такими как влиятельные Аниции, которые организовали для него игры (Olymp. Fr. 41.2). То, что гражданский чиновник был провозглашен западным императором более чем через три месяца после смерти законного императора, лишь подтверждает, что не было ближайшего кандидата, готового принять власть. Сановники в различных канцеляриях стремились иметь собственного императора, который бы покровительствовал им и обеспечивал назначения на должности. Таким образом, провозглашению Иоанна способствовали три фактора: беспокойство бюрократов, нежелание восточного императора назначить себе коллегу и надвигающийся кризис в Африке. Бонифаций не был единственной причиной западной узурпации, но он определенно послужил катализатором, который привел события в движение. Однако роль Кастина в этих политических потрясениях далеко не ясна. Ученые сходятся во мнении, что он был военным покровителем, поддерживавшим режим Иоанна. В этом он следовал примеру Арбогаста, Алариха и Геронтия, которые оказывали военную поддержку церемониальным императорам Евгению, Приску Атталу и Максиму в Испании. Однако я считаю, что запись Проспера об этих двух людях ставит под серьезное сомнение такое прочтение. Он говорит: «Гонорий умер, и Иоанн принял императорскую власть при попустительстве, как считалось, Кастина, который возглавил армию в качестве magister militum» (Prosper s. a. 423). В своей хронике Проспер неуклонно враждебно относится к Кастину. Однако, написав после падения Кастина, когда никто не был заинтересован в его защите, Проспер косвенно признал, что поддержка Иоанну со стороны magister militum не была очевидной (Prosper s. a. 425). Как мы увидим позже, Проспер повторил этот вердикт при описании конечной судьбы Кастина. Конечно, прежняя должность Кастина дала бы ему больше свободы, но если Кастин хотел сохранить свою власть в Италии, то он должен был справиться с обострением, которое вызывал Бонифаций. Я считаю, что безопаснее уважать утверждение Проспера о том, что Кастин не поддерживал Иоанна всецело, возможно, только когда на него давил кризис в Африке. Похоже, что основными военными сторонниками Иоанна были Гауденций и сын последнего Аэций. В отличие от Феодосия, ни один чиновник в Италии не мог позволить себе просто ждать и смотреть, как будут развиваться события. К началу 424 года первоочередной задачей нового режима должно было стать контрнаступление на его противника в Африке. В то же время Иоанн отправил послов в Константинополь, чтобы объяснить ситуацию Феодосию. Он не принял их и немедленно бросил в тюрьмы (Philost. 12.13; Theoph. AM 5915). Если Феодосий не мог сам править империей, то он точно не потерпел бы западного коллегу, который даже не принадлежал к его дому. Он надеялся на продолжение династического наследия своего деда, и в этот момент он окончательно поддержал возвращение Валентиниана и Плацидии. Бонифаций выиграл этот первый раунд, но дальше последовал самый опасный для него этап. Восток довольно медленно действовал против Иоанна. Консульство Кастина было отменено только 26 апреля, а Валентиниан был коронован цезарем только 24 октября. К тому времени, когда Феодосий мобилизовал свои силы, уже наступила зима. Бонифаций мог ожидать, что в течение всего 424 года ему придется принять на себя основную тяжесть возмездия со стороны Иоанна.
Именно по этой причине Бонифаций обосновался в Карфагене. Даже в начале пятого века этот город оставался великолепным мегаполисом. Это была самая важная гавань западного Средиземноморья, и только Рим, Александрия, Антиохия и Константинополь могли соперничать с ним по количеству памятников и великолепных игр, которые он устраивал для своих жителей. То, что Бонифаций присутствовал в африканской столице для надзора за ее обороной, можно узнать от Августина. В 424 году он в последний раз ездил в Карфаген и оставался там с апреля по июль. Даже во время неминуемой войны Бонифаций находил время, чтобы посетить церковь и послушать своего старого друга. Удивительно, но Августин ни разу не ссылается на comes Africae, в то время как раньше в своих проповедях он не воздерживался от прямых ссылок на людей. Однако вся тема его проповедей — это прощение грехов и дарование помилования ближним. Трудно определить, делал ли Августин здесь политическое заявление, но предположение небезосновательно. Многих африканских провинциалов не обрадовала бы перспектива гражданской войны у их дверей. Многие из них могли помнить кровавые чистки, последовавшие за неудачным восстанием Гераклиана. Поэтому у них были все основания опасаться последствий действий Бонифация. Двумя важными способами Бонифаций еще больше расширит границы своей власти здесь, в то время как он будет добиваться восстановления Валентиниана. Галльская хроника 452 года отмечает, что в 425 году «Карфаген был окружен стеной. Указом римлян этот город было запрещено укреплять с тех пор, как был разрушен древний город, на случай, если он послужит убежищем для мятежников» (Chron. Gall. 452, 98). Раскопки, похоже, говорят в пользу даты, связанной с пребыванием Бонифация на посту comes Africae. Великая стена была последним крупным западным римским сооружением в Карфагене и исключительным событием. Из–за относительно спокойной обстановки на прибрежных равнинах немногие римские города в Магрибе имели укрепления. Много лет спустя, когда вандалы вторглись в Африку, только Цирта, Гиппон Регий и Карфаген были достаточно укреплены, чтобы продержаться некоторое время (Poss. V. Aug. 28). Ни одно из местных племен не могло угрожать большим городам, и поэтому кажется разумным, что в ожидании нападения из–за границы Бонифаций отдал приказ укрепить город. Карфаген всегда был бы первой целью любой армии вторжения. Однако его неумолимая решимость восстановить законную династию не ограничивалась укреплением обороны города. Бонифаций также возобновил работу городского монетного двора, который не использовался с момента узурпации власти Домицием Александром в 310 году, и выпустил серию мелких медных монет. Хотя строительство карфагенской стены было огромным достижением, выпуск монет под его руководством был поистине исключительным явлением. Во времена поздней империи это было исключительной прерогативой правящих императоров, и только узурпатор выпускал собственные монеты. Бонифаций никогда бы не проявил подобных амбиций. Вместо этого важно помнить, что в древнем мире монеты были самым успешным средством пропаганды. Чеканка этих монет была для остального мира ясным знаком, что он отстаивает интересы феодосиевой, а значит, законной, династии.
Наконец, как записал Проспер, Бонифаций столкнулся с вооруженной интервенцией из Италии: «Феодосий сделал своего кузена Валентиниана цезарем и послал его вместе с Августой, его матерью, вернуть западную империю. В то время оборона Иоанна ослабла, потому что он пытался силой оружия захватить Африку, которую удерживал Бонифаций» (Prosper s. a. 424). Галльский хронист 452 года дает некоторое подтверждение идее о том, что Иоанн начал экспедицию против Бонифация именно в этот момент. Хотя он написал, что «Сигисвульт поспешил в Африку против Бонифация», вполне вероятно, что он спутал экспедицию Иоанна с экспедицией Сигисвульта, которая произошла несколькими годами позже (Chron. Gall. 452, 98). Не исключено, что на самом деле командующим был Кастин. Кому–то нужно было разобраться с Бонифацием в Африке. Гауденций был занят в Галлии, а сын последнего был отправлен к гуннам, чтобы набрать наемников (Greg. Tur. Dec. Lib. Hist. 2.8). Если в вердикте Проспера о провале кампании 422 года против вандалов есть доля правды, то легко представить, что Кастин жаждал отомстить Бонифацию.
Учитывая срочность продовольственной блокады, кажется вполне разумным, что италийские войска вторглись в Африку в марте, в самый ранний момент, когда в том году можно было проплыть между Италией и Карфагеном. Точные детали его кампании неизвестны, но Проспер ясно дает понять, что оборона узурпатора была серьезно ослаблена войной в Африке. К 425 году экспедиция не вернулась. Должно быть, она либо ужасно бездействовала, либо, что более вероятно, Бонифаций если не разгромил вражеские силы полностью, то, по крайней мере, остановил их. Мы не видим никаких признаков восстания племен, что говорит либо о том, что они все были умиротворены, либо о том, что контрнаступление италиков было отбито на удивление быстро. Между тем, возможно, что действия Бонифация вдохновили фракции в Галлии, недовольные режимом Иоанна, сделать то же самое. И Гауденций, и преторианский префект Эксуперанций вскоре были убиты во время военного восстания в Арле в 424/425 г. (Chron. Gall. 452, 97, 100). Результаты отвлечения Бонифацием сил Иоанна проявятся в следующем году, когда восточная армия под командованием генералов Ардавурия, Аспара и Кандидиана, наконец, начнет действовать.
Зимой 424/425 гг. эта армия заняла Салону в Далмации, а затем в начале 425 г. разделилась. Аспар и Кандидиан продвинулись с кавалерией в северную Италию, где им удалось взять Аквилею и несколько других городов (Olymp. Fr. 43.1). Ардавурий отплыл из Далмации с остальной армией, но его флот был рассеян во время шторма. Он был схвачен и доставлен в Равенну, но ему предоставили достаточную свободу передвижения, чтобы он смог переманить на свою сторону нескольких офицеров, которые ранее были уволены Иоанном (Philost. 12.13–14). Аспар продвинулся вперед к Равенне и взял город, хотя, похоже, он либо позволил своим войскам разграбить его, либо не смог помешать им это сделать (Chron. Gall. 452, 99). Неспособность Иоанна оказать сколько–нибудь значительное сопротивление в Италии напоминает поражение Магна Максима в 388 году: восточные войска застали обоих узурпаторов врасплох после того, как западные силы были отвлечены на несколько фронтов. Иоанн был схвачен и казнен летом 425 года в Аквилее после тщательно срежиссированных празднований победы и обрядов публичного унижения (Proc. BV. 3.3.9). Говорят, что Феодосий II, руководивший играми на ипподроме, призвал население следовать за ним с молитвой по улицам Константинополя и вместе посещать церковь, получив известие о падении узурпатора (Socr. 7.23). В конце года Галла Плацидия наконец вернулась с сыном.
Действия Бонифация были невероятны во многих отношениях. Подобно Гильдону и Гераклиану, он бросил вызов авторитету ведущего magister militum в Италии, как comes Africae, оказывая политическое давление на Рим, когда он либо нарушал поставки зерна, либо угрожал сделать это. Однако он преуспел там, где его предшественники потерпели неудачу. Он выстоял в лобовом столкновении с западной полевой армией. Как верно отмечает Олимпиодор, он мобилизовал все свои ресурсы, чтобы добиться восстановления династии Феодосиев на имперском западе. Такая преданность и настойчивость, когда никто другой с самого начала не хотел поддержать претензии Плацидии, определенно не осталась незамеченной. Теперь ему предстояло пожинать последствия своих действий.
Несмотря на относительную безвестность, события 423-425 годов были весьма значимыми. Это была единственная гражданская война между западным и восточным царствами Римской империи в пятом веке. Иоанн был последним узурпатором на западе, который пытался утвердиться против царствующей династии. Вместо этого дом Феодосия еще более укрепился. Во время правления Валентиниана III никто больше не покушался на пурпур. Если Феодосий II и не преуспел в своем стремлении стать единственным императором–сеньором, как его дед, то он, по крайней мере, установил свою гегемонию над западным двором, в чем вскоре убедился Бонифаций.
Город Рим был оживлен и полон суеты, когда 24 октября 425 года состоялась церемония чрезвычайной важности. За год до этого ребенок Валентиниан был восстановлен в императорском статусе и возведен в ранг цезаря в Фессалониках (Olymp. Fr. 43; Philost. 12.13–14). Его дядя Феодосий был слишком болен, чтобы выполнить эту задачу самому, и передал ее своему magister officiorum Гелиону. Чтобы укрепить союз с востоком, Валентиниан был обручен с дочерью Феодосия Лицинией Евдоксией, которой в то время было всего два года. Теперь тот же сановник завершит реставрацию, возложив диадему на голову Валентиниана в бывшей западной столице, тем самым сделав его Августом. Нет причин сомневаться, что это произошло в присутствии его матери, сената и высших сановников имперского Запада. Весть о победе восточных римлян и казни Иоанна могла достичь Африки уже в конце того лета. Как один из главных архитекторов реставрации Валентиниана, Бонифаций, естественно, хотел присутствовать на коронации своего императора. То, что он вернулся в Италию, не вызывает сомнений, поскольку он получил от Августы новое назначение. Однако ни в одном из существующих источников нет подтверждения тому, что его возвращение было связано с коронацией Валентиниана. Одно из писем Августина подтверждает, что он отсутствовал в Африке и не собирался возвращаться раньше весны 426 года. Августин попросил своего дьякона Фаустина помочь разрешить спор о деньгах, которые одна вдова задолжала Церкви. Из письма становится ясно, что Бонифаций отдал деньги за несколько лет до этого, когда он уже был комитом Африки:
«Несколько лет назад, когда доместик Флорентин еще был жив, Бонифаций дал Церкви определенную сумму денег … Если, однако, женщина не находится в Ситифисе, мой брат Новат должен позаботиться о том, чтобы трибун Фелициан ответил по этому поводу и чтобы дело было доведено до сведения комита Себастиана, который может определить, что он считает справедливым».
Женщина была вдовой Басса, одного из трибунов Бонифация, которому были доверены деньги. Басс разделил сумму пополам и отдал ее двум сборщикам. Они выдали Бассу расписку, и через некоторое время Бонифаций решил, что эти деньги должна получить Церковь. Однако к тому времени, когда первый коллектарий захотел получить свою расписку, Басс умер, а его вдова покинула Гиппон. Позже умер и этот коллектарий, и его наследники вернули оставшиеся деньги вдове, когда она вернулась. Она отдала им расписку и теперь обещала пожертвовать все деньги Церкви. Она потребовала, чтобы ей вернули или аннулировали расписку второго коллектария, но когда ей предъявили расписку, она снова передумала. Она доверила все деньги третьему лицу и покинула Гиппон. Примечательно, что в это время Августин посоветовал своему дьякону обратиться не к Бонифацию, а к Себастиану, который был зятем Бонифация и упоминается как имеющий тот же ранг. Это, похоже, означает, что Себастиан взял на себя командование Бонифация во время его отсутствия. Тот факт, что Бонифаций мог просто назначить своего зятя исполняющим обязанности comes Africae, также является показательным признаком того, насколько основательно он укрепил свою власть в Африке. Когда Бонифаций прибыл в Рим, его репутация, должно быть, была на пике популярности. Однако если он ожидал, что будет щедро вознагражден за те важные услуги, которые сделали возможным его возвращение, то его ждал сюрприз. Прокопий и Августин рассказывают о том, как его вознаградили:
«Были два римских полководца, Аэций и Бонифаций, особенно доблестные люди и по опыту многих войн не уступавшие, по крайней мере, никому из живущих в те времена. Эти двое по–разному вели государственные дела, но достигли такой степени ума и совершенства во всех отношениях, что если бы кто–нибудь назвал одного из них «последним из римлян», он бы не ошибся, настолько верно было то, что все превосходные качества римлян были собраны в этих двух людях. Один из них, Бонифаций, был назначен Плацидией генералом всей Ливии» (Proc. BV 3.3.14–16).
«Кто бы мог опасаться, что после назначения Бонифация генералом Ливии (comes domesticorum) и размещения его в Африке (comes Africae) с такой большой армией и такой большой властью …» (Aug. Ep. 220.7).
Помимо подтверждения его нынешнего ранга, Галла Плацидия также сделала его comes domesticorum. Хотя мы видели, что это было не обычное командование, его Бонифаций был скорее нейтрализован, так как ему было приказано остаться в Африке. Возможно, после смерти Констанция он не имел права стать magister militum, но в свете последних лет, когда он посвятил все свои силы делу императрицы, это звание было бы подходящей наградой, однако, помешал ряд событий. Вскоре после казни Иоанна в Италию прибыла армия гуннов. Узурпатор послал Аэция, своего cura palatii, в Паннонию, чтобы набрать их, поскольку остатки италийской армии были заняты в Африке, и он отчаянно нуждался в дополнительных силах (Greg. Tur. Dec. Lib. Hist. 2.8). Аэций вступил в бой с армией Аспара, но после больших потерь с обеих сторон стало очевидно, что он сражается за проигранное дело:
«Аэций, один из подчиненных Иоанну командиров, прибыл через три дня после его смерти, ведя за собой до шестидесяти тысяч варваров–наемников. Его и аспаровы силы сошлись, и с обеих сторон началась большая резня. После этого Аэций заключил соглашение с Плацидией и Валентинианом и получил титул комита. Варвары в обмен на золото отложили свой гнев и оружие, дали заложников, обменялись клятвами и удалились в свои земли» (Philost. 12.14).
Фракция Иоанна, возможно, потеряла своего лидера, но у нее все еще была армия. Это дало Аэцию сильный козырь на переговорах, и он получил командование в Галлии, чтобы перенаправить своих гуннских союзников на родину. Амнистия для военных сторонников узурпатора была для Плацидии единственным способом прекратить восстание, не затягивая гражданскую войну. Однако стоит еще раз рассмотреть поддержку, которую Кастин оказал Иоанну. Проспер повторяет свое утверждение о «попустительстве», подразумевая, что никто не уверен, в какой степени Кастин действительно поддерживал Иоанна. По словам Проспера:
«Августа Плацидия и цезарь Валентиниан с невероятной удачей разбили узурпатора Иоанна и в качестве победителей вернули себе царство. Аэций был помилован, поскольку гунны, которых он привел от имени Иоанна, благодаря его усилиям вернулись домой. Кастин же был отправлен в изгнание, поскольку казалось, что Иоанн не смог бы захватить царство без его попустительства» (Prosper s. a. 425).
Факт, что бывший magister utriusque militiae был просто изгнан, на самом деле удивителен. Аэций смог спасти свою шкуру благодаря доступу к гуннской власти вне имперского контроля. Однако мы можем серьезно задуматься, почему Кастин не разделил ту же участь, что и Иоанн, ведь это была эпоха, которая не очень благосклонно относилась к высокопоставленным сторонникам узурпаторов; ценой провала почти всегда была смерть. Поэтому можно предположить, что Кастин не был главным сторонником Иоанна и лишь неохотно присоединился к восстанию в последний момент, чтобы сохранить свое собственное положение. Его изгнание могло быть отражением этого и более раннего договора между ним и Феодосием. [1] В противном случае, очень трудно объяснить, почему Проспер не запятнал репутацию Кастина еще сильнее. Верховное командование западной римской армией было передано до сих пор неизвестному Флавию Констанцию Феликсу. Есть некоторые разногласия по поводу того, был ли он одним из людей Плацидии или римским ставленником востока. Влияние Константинополя в эти годы не слабело. [2] Западное консульство 427 года было зарезервировано для Ардавурия, и Феодосий, возможно, позаботился о том, чтобы Бонифаций не стал magister militum. Он определенно не мог хорошо относиться к comes Africae, который был достаточно силен, чтобы помешать его планам. Бонифаций же наверняка был разочарован и досадовал.
Продвижение на высокие посты было публичным событием, и то, что его обошли, не осталось бы незамеченным. Вскоре после этого Августин дал понять, что Бонифаций ожидал большего: «Но ты, возможно, ответишь на это, что мы должны возложить эту вину на тех, кто тебя обидел, кто дал тебе не справедливую награду, сопоставимую с твоими заслугами на посту, а совсем противоположную». Решение Плацидии, тем не менее, было вполне объяснимо. Валентиниану было всего шесть лет, и он еще не мог осуществлять свою власть. Сама она не могла править напрямую, поскольку была женщиной. В лице Бонифация и Аэция у нее было два компетентных, но опасно независимых генерала. Поэтому она, возможно, хотела сохранить некоторый уровень независимости, поставив между ними Феликса, который не мог похвастаться такими же военными заслугами, как те двое. В качестве наград оставалось не так много альтернатив. Западный консулат уже был зарезервирован на первые два года для Валентиниана и Ардавурия. Влияние Константинополя не позволило бы ей присвоить ему более высокий ранг. И даже если бы она захотела вознаградить Бонифация более щедро, вряд ли ей хотелось, чтобы кто–то из ее генералов стал новым Стилихоном или Констанцием, который полностью затмил бы правящего императора. Однако без военного «менеджера» при дворе, чей авторитет был непререкаем, политическая ситуация сложилась точно так же, как и после смерти Констанция. На этот раз результат оказался еще более плачевным.
Оглядываясь из шестого века, Прокопий приводит наиболее подробный отчет о придворных интригах, которые последовали сразу после новых назначений в высшем военном командовании. Он записал:
«Когда Бонифаций был уже далеко, Аэций оклеветал его перед Плацидией, сказав, что он установил тиранию и лишил ее и императора всей Ливии, и сказал, что ей очень легко узнать правду; ведь если она вызовет Бонифация в Рим, он никогда не придет. И когда женщина услышала это, ей показалось, что Аэций говорит верно, и она так и сделала. Но Аэций, опередив ее, тайно написал Бонифацию, что мать императора замышляет против него заговор и хочет убрать его с дороги. И он предсказал ему, что будет убедительное доказательство заговора, так как его очень скоро призовут ко двору без всякой причины. Таково было содержание письма. Бонифаций не оставил послание без внимания, и как только прибыли те, кто вызывал его к императору, он отказался внимать императору и его матери, никому не открыв предостережения Аэция. Услышав это, Плацидия подумала, что Аэций предан делу василевса, и приняла к сведению вопрос о Бонифации» (Proc. BV. 3. 3. 17–22).
Как будет показано позже, история Прокопия о заговоре Аэция против Бонифация нашла большой отклик среди более поздних восточно–римских историографов. Такие авторы, как Иоанн Антиохийский и Феофан, скопировали его почти дословно. Проспер подтверждает, что Бонифаций должен был оправдаться в Италии, но отказался это сделать. Однако летописец утверждает, что не Аэций, а Феликс нес ответственность за обвинения: «Из–за решения Феликса от имени государства была объявлена война против Бонифация, чья власть и слава росли в Африке, потому что он отказался приехать в Италию» (Prosper s. a. 427). Как следует рассматривать каждое мнение?
До сих пор есть ученые, склонные принимать утверждение Прокопия, что виновником интриги против Бонифация был Аэций. [3] Однако есть аргументы в пользу версии событий Проспера. Во–первых, Прокопий писал более века спустя и на востоке, в то время как Проспер был западным современником событий. Кроме того, ничто не указывает на то, что Аэций был особенно враждебен к своему коллеге в Северной Африке с самого начала правления Валентиниана. Оба оказались во взаимно противоборствующих фракциях во время гражданской войны 424-425 годов, но это скорее результат обстоятельств, чем реальной вражды. Я подозреваю, что возможно даже, что они никогда не встречались до их окончательной конфронтации в битве при Римини. Сразу после сделки с Равенной Аэций был отправлен в Галлию, где ему пришлось освобождать Арль от вестготской осады (Prosper s. a. 425; Chron. Gall. 452, 102). У Галлы Плацидии было очень мало причин доверять изменнику, который всего за год до этого боролся против ее реставрации, а не человеку, который был ее верным союзником в самый отчаянный час. Настоящий взлет Аэция к власти еще не начался; тогда он просто не имел такого влияния, какого достигнет десятилетие спустя. Можно предположить, что он был достаточно мудр, чтобы даже не пытаться совершить подобный поступок. И последнее, но не менее важное: мы должны помнить, что рассказ Прокопия — это часть отступления, а не всеобъемлющий отчет о западных делах пятого века. Он был просто заинтересован в том, чтобы обеспечить для своих читателей исторический фон. Поскольку такие персонажи, как Феликс, стали очень малоизвестными в его время, Прокопий просто пропустил их и сосредоточил сюжет на Аэции и Бонифации, потому что, в конце концов, они действительно столкнулись.
Некоторые ученые считают, что и Феликс, и Аэций готовили заговор против comes Africae. Однако мы знаем, что Аэций все еще был сильно занят кампаниями в Галлии в 426-427 гг. Прокопий и Проспер уточняют, что ответственным за интригу был либо Аэций, либо Феликс, а не их сотрудничество. То, что Феликс был главным подстрекателем против бывшего защитника императрицы, не вызывает сомнений. Уже в 426 году он убил нескольких церковных деятелей (Prosper s. a. 426). Самым известным из них был Патрокл, влиятельный епископ Арля и бывший сторонник Констанция и Плацидии. Устранение Бонифация соответствовало бы политике бывших генералиссимусов, которые всегда следили за тем, чтобы соперник за власть не контролировал Африку. Такой шаг мог быть даже поддержан Феодосием. Бонифаций, как comes domesticorum, занимал редкую должность, которая не попадала под прямой контроль magister utriusque militiae. Поэтому Феликс не мог просто приказать ему вернуться в Италию. Под каким же предлогом Феликс мог вызвать Бонифация? В конце концов, он нацеливался на одного из людей императрицы, и для суда над ним требовалось ее согласие. Утверждается, что вероятным вопросом могла быть религия, поскольку Плацидия стремилась к торжеству твердой католической политики, и дела Бонифация с его арианской свитой могли вызвать ее подозрения. Гораздо более вероятным предлогом, прямо упомянутым Прокопием и частично подтвержденным Проспером, является обвинение Бонифация в установлении «тирании» в Африке, которое могло легко вселить страх и враждебность в умы нескольких группировок при дворе.
С конца четвертого века Африка приобрела статус самой процветающей провинции имперского Запада. В предыдущие десятилетия крупные восстания ее старших командиров провоцировали политические кризисы в Италии. Опасения, что Бонифаций может переломить ход событий против недавно установившегося режима, были не совсем беспочвенны. В течение трех лет, с момента его ухода из похода Кастина до восстановления Валентиниана, Бонифаций был фактическим хозяином Африки. Возможно, он защищал дело Плацидии, но нельзя было не заметить, что при этом он превысил границы своих официальных полномочий. В частности, укрепление Карфагена и возобновление работы монетного двора столицы региона были экстраординарными действиями. Кажется, что Бонифаций продолжал активно действовать в Африке вплоть до 427 года, о чем свидетельствуют слова Проспера о том, что «его власть и слава там росли». Подтекст этих терминов здесь связан с неконституционной властью и жаждой славы.
Только одна надпись, которую можно связать с Бонифацием, может относиться к этому времени. Она прославляет его как восстановителя города Магна Вилла, расположенного к юго–западу от Карфагена. Следуя примеру Стилихона, он также нанял галльского поэта для составления панегириков. В письме другу в середине 460‑х годов галльский аристократ Сидоний Аполлинарий дал краткий обзор таких панегиристов: «Нет никого из тех, кто еще в ранние годы был величайшим из товарищей наших отцов, из которых один в свите Бонифация и своенравного Себастиана с детства ненавидел своих родных кадурканцев, больше любя Афины Пандиона». Стилихон использовал Клавдиана в качестве инструмента для создания пропагандистского потока, и его примеру вскоре последовали другие. Слова Сидония могут означать, что человек в свите Бонифация и его зятя был не только поэтом, но и служил в каком–то военном качестве. Это было бы похоже на двух панегиристов, служивших офицерами при Аэции. Бонифаций, похоже, был столь же влиятелен, как и раньше, и хотел добиться еще более выдающейся роли, за что Августин критиковал его позже:
«Неужели ты отрицаешь перед Богом, что ты не попал бы в это положение, если бы не любил благ этого мира, которые, как раб Божий, каким мы тебя прежде знали, ты должен был полностью презирать и считать ничтожными? В самом деле, ты должен был принять их, когда тебе их предлагали, чтобы посвятить их благочестивому использованию, но не стремиться к ним, когда они были отвергнуты или отданы другим, чтобы из–за них ты оказался в нынешнем затруднительном положении».
Это критический момент в оценке характера Бонифация Августином. Если в 422 году его действия были благосклонны к нему, то к 426 году Бонифаций, кажется, уже был заинтересован в высшей военной и политической власти. В этом, однако, он ничем не отличался от других генералов своего времени. То, что Бонифаций отказался явиться ко двору, когда его вызвали, не следует рассматривать как подтверждение вины в выдвинутых против него обвинениях. Высокопоставленные генералы никогда не были защищены от сфабрикованных обвинений, и четвертый век изобилует примерами таких людей, которые были повержены своими соперниками с помощью подобных уловок. Достаточно вспомнить судьбу Стилихона, который хотел провести переговоры с императором в Равенне, но вместо этого был арестован и казнен. Феликс уже продемонстрировал, что он не марионетка Плацидии, убив ее бывшего союзника Патрокла. Его действия в этом деле не могли быть случайными: он выступил против Бонифация в 427 году, вероятно, окрыленный своим недавним успехом в возвращении западной Паннонии. Бонифаций, несомненно, считал, что подчиниться его приказу было бы равносильно подписанию смертного приговора по сфабрикованному обвинению.
Следующий шаг Феликса показателен, поскольку он устроил так, что Бонифаций был объявлен hostis publicus, «врагом государства» (Prosper s. a. 427). Это точно такая же процедура, которая была применена против Гильдона почти сорока годами ранее, и параллель могла быть неслучайной. У Феликса могла быть та же мотивация, что и у Стилихона, когда тот объявил Гильдона врагом государства, но не вмешался лично. Послав против Гильдона Маскецеля, Стилихон мог преуменьшить более широкие политические последствия, представив дело как некую местную борьбу. Для этой конкретной декларации римский сенат должен был действовать единым блоком, что подразумевает наличие по крайней мере достаточного количества его членов, готовых поддержать действия против comes Africae. Члены семьи Анициев, которые поддержали узурпацию Иоанна, могли сыграть в этом процессе важную роль. Следующий шаг был очевиден, как вспоминал Кассидор почти столетие спустя: «Война была неудачно навязана Бонифацию, пока он удерживал Африку» (Cass. s. a. 427).
И Проспер, и псевдо-Бонифаций сообщают подробности кампании, которую Феликс организовал против непокорного comes Africae. Проспер сообщает: «Войну вели Маворций, Галлион и Санек. Из–за предательства последнего из них Мавортий и Галлион были убиты, когда осаждали Бонифация, а вскоре он сам был убит Бонифацием, когда его обман был раскрыт» (Prosper s. a. 427).
С другой стороны, псевдо-Бонифаций говорит:
«Но чтобы он ничего не возбудил против меня своей обычной хитростью, как это у него принято, и не думал, что своим обманом он принесет пользу римским полководцам и займется моей гибелью, пусть он даст о своих чувствах полную клятву твоему блаженству, если в его сердце не зародился обман».
Из–за краткости Проспера подробности этой кампании весьма загадочны. Одним из поразительных элементов является тройное командование императорской армией, направленной против Бонифация. Это была широко распространенная практика восточных римлян в более поздние времена, и, вероятно, она возникла из желания не допустить, чтобы один полководец стал слишком могущественным. Феликс определенно не хотел бы, чтобы Бонифаций потерпел поражение, а на его место пришел новый соперник. Ничего не известно о Санеке, Маворции или Галлионе, хотя их имена, кажется, не предполагают, что они были римского происхождения. Как именно им удалось загнать Бонифация в угол, невозможно реконструировать без дополнительных источников. Возможным местом для осады мог быть недавно укрепленный Карфаген, где в мирное время находилась резиденция комита Африки. Проспер относит это событие к 427 году. Де Леппер, однако, утверждает, что экспедиция была отправлена уже в 426 году. Собор в Гиппоне Регии состоялся в 427 году, и упоминание о нем в актах можно рассматривать как указание на то, что он стал возможен только благодаря восстановлению порядка. Однако это не обязательно исключает четкую дату 427 года, которую Проспер предлагает для военного столкновения. Это также может указывать на то, что первая экспедиция была быстро разгромлена. Любопытно, что в рассказе псевдо-Бонифация упоминается, что Кастин был жив и нашел убежище в штаб–квартире самого Бонифация. Последний, очевидно, передал его Августину, чтобы избежать сотрудничества между Кастином и «римскими командирами». Де Леппер склонен верить в подлинность этой истории. Учитывая их историю и плохую достоверность источника, Бонифаций, предоставив убежище заклятому врагу Плацидии с ее возвращения, мало что выиграл. У обоих были очень веские причины ненавидеть Кастина, учитывая те несчастья, которые тот им причинил. Если он действительно командовал контрнаступлением Иоанна, начатым в 424 году против Бонифация, то его могли просто заочно сослать после бегства. [1] Полное отсутствие подробностей не позволяет восстановить причины, по которым Санек предал своих коллег, или как Бонифацию удалось убить его после этого.
Возможно, он надеялся устранить Бонифация средствами, подобными тем, которые он использовал против своих коллег, чтобы впоследствии вернуться в качестве нового крупного временщика, что Феликс и пытался предотвратить. Независимо от таких намерений, кампания закончилась неудачно. Бонифаций остался непобежденным и, вероятно, присоединил к себе войска своих противников. Для правительства Италии это, должно быть, было не только неудобно, но и тревожно. Это был второй раз менее чем за три года, когда Бонифаций отбил атаку западной армии, которая теоретически должна была превосходить его силы. Хуже того, факт, что Бонифаций смог командовать имперскими частями против династических войск, был ярким признаком того, что правительство на западе окончательно утратило свою власть над африканскими вооруженными силами. Гильдон пользовался поддержкой востока, когда защищался от Стилихона. Гераклиана подозревали в намерении стать императором, когда он вторгся со своими войсками в Италию. Бонифаций, однако, даже не стремился к такой имперской поддержке или легитимности, когда сопротивлялся попыткам сместить его в этот раз. То, что двор не смог сместить его, говорит о том, что африканские комитаты перенесли верность императору на своих командиров. Они превратились в личную армию Бонифация. Теперь обе стороны вооружались для новой конфронтации.
Прокопий рассказывает, что в этот критический момент борьбы Бонифаций предпринял отчаянную попытку заручиться для своего дела военной помощью:
«Но Бонифаций, поскольку ему казалось, что он не в состоянии выступить против императора, и поскольку в случае возвращения в Рим ему явно не грозила безопасность, начал строить планы, чтобы, если возможно, заключить оборонительный союз с вандалами, которые, как уже говорилось, обосновались в Испании недалеко от Ливии. Бонифаций отправил в Испанию тех, кто были его самыми близкими друзьями, и добился присоединения каждого из сыновей Годигискла на условиях полного равенства, договорившись, что каждый из троих, владея третьей частью Ливии, должен править своими подданными; если же против кого–либо из них пойдет враг, чтобы начать войну, то они должны будут совместно одолеть агрессоров. На основании этого соглашения вандалы пересекли пролив у Гадиры [Гадеса] и пришли в Ливию, а вестготы в более поздние времена обосновались в Испании» (Proc. BV 3.3.22–27).
Приглашение вандалов, безусловно, является самой спорной частью карьеры Бонифация. Заявление Прокопия, что он призвал их в Африку, осуждалось и защищалось учеными на протяжении девятнадцатого и двадцатого веков. Многие ученые склонны признать историчность этого «приглашения». Возможность того, что в этот момент Бонифаций, испытывающий большие трудности, призвал на помощь в борьбе с имперскими войсками воинов Гейзериха, не является смехотворной и не должна отбрасываться априори. Несмотря на две победы над полевыми армиями, войска Бонифация наверняка понесли серьезные потери. Не похоже, что Равенна давала ему передышку, поскольку в том же году была организована новая экспедиция под командованием гота Сигисвульта, которая должно быть прибыла весной 428 года, как сообщает Проспер: «После этого море стало доступным для вандалов, которые раньше не знали, как пользоваться кораблями, когда они призывались на помощь всякими враждующими сторонами. Ведение войны, начатой против Бонифация, перешло к комиту Сигисвульту» (Prosper s. a. 427). Бонифаций, похоже, находился в тяжелом положении. Если бы ему пришлось столкнуться с войсками Сигисвульта в открытом бою, любая дополнительная военная поддержка была бы желанной. Единственным потенциальным источником такой помощи могла быть конфедерация аланов и вандалов–хасдингов, которые к тому времени уже почти десять лет жили в Бетике. Три автора обсуждали вербовку Бонифацием вандалов. Согласно Иордану:
«Гейзерих, король вандалов, уже был приглашен в Африку Бонифацием, который вступил в спор с императором Валентинианом и мог отомстить, только нанеся ущерб империи. Поэтому он срочно пригласил их и переправил через узкий межток, известный как Гадитанский пролив, шириной едва ли семь миль, который разделяет Африку и Испанию и соединяет устье Тирренского моря с водами Океана» (Jord. Get. 167).
Иоанн Антиохийский рассказал об этом подробнее:
«Когда императрица написала ему, чтобы он приехал, тот, считая, что сведения, сообщенные ему Аэцием, правдивы, приехать отказался и предал Ливию вандалам. Позже, когда с ним встретились посланные к нему лиц, обман раскрылся. Императрица стала относиться к нему еще более благосклонно и возненавидела Аэция за то, что он поступил опрометчиво, хотя и не смог причинить никакого вреда. Она так и не смогла вернуть Ливию от Бонифация» (Joh. Ant. Fr. 196).
Феофан также прокомментировал:
«Бонифаций в страхе перед римскими императорами переправился из Ливии в Испанию и пришел к вандалам. Узнав, что Годигискл умер и власть перешла к его сыновьям Гундериху и Гейзериху, он обрадовал их, пообещав разделить западную Ливию на три части при условии, что каждый (включая его самого) будет править третьей частью и что они объединятся для защиты от любого врага. На этих условиях вандалы пересекли пролив и обосновались в Ливии от океана до Триполиса рядом с Киреной» (Theoph. AM 5931).
Если воспользоваться остроумными словами Гиббона, истории Иордана, Иоанна Антиохийского и Феофана рассказаны восхитительно, и единственный недостаток этих приятных сочинений — отсутствие правды и здравого смысла. Поразительно то, что все эти источники взяты из восточных авторов, писавших более чем через столетие после описываемых ими событий. Иордан, Иоанн Антиохийский и Феофан как бы повторяют высказывания Прокопия. Однако ни один из современных западных авторов не упоминает о договоре между Бонифацием и Гейзерихом. С африканской стороны удивляет полное молчание здесь Августина и Поссидия. Виктор Витенский, писавший пятьдесят лет спустя, не возлагал вину за вандальское вторжение на Бонифация, которого он все еще помнил как «знаменитого мужа» (Vict. Vit. 1.19). Галльский монах Сальвиан, писавший сразу после падения Карфагена в 439 году, Бонифация вообще не упоминает. Что бы Сальвиан и Виктор ни думали о вандалах, они рассматривали их переселение как божественный акт, а не как результат человеческих усилий. Даже Кассиодор в начале шестого века не связывал Бонифация с вторжением вандалов, но, что неудивительно, приплел готов: «Племя вандалов, вытесненное из Испании готами, перешло в Африку» (Cass. s. a. 427). Наконец, самое раннее обвинение в измене в западном источнике появляется только в конце восьмого века! — «Бонифаций же, чувствуя, что он не может овладеть всей Африкой, и полагая, что находится в постоянной опасности, на гибель всего государства призвал вандалов и аланов с их королем Гейзерихом и пустил их в Африку» (Paul. Diac. Hist. Rom. 13.10).
Более того, испанский епископ Гидаций описал в своей хронике, как еще в узурпацию Иоанна вандалы совершали набеги на Балеарские острова и Мавританию Тингитану [Hyd. 77 (86)]. Вандалы были вполне способны плавать по морю, а их будущий вождь Гейзерих сохранил невероятный талант наносить удары по римлянам в моменты их крайней уязвимости. [2] Когда ему представлялась такая возможность, он явно не нуждался в приглашении. Последним аргументом против союза между этими двумя людьми является обстоятельство, что они оба были союзниками соперничающих готских соединений. Всего этого было достаточно, чтобы Куртуа пришел к выводу, что «дело против comes Africae состоит больше из обвинений, чем из доказательств». Не стоит удивляться, что древние историки стремились возложить вину за вандальское вторжение на Бонифация. Они воспринимали историческую причинность как личную и моральную. У них не было особого представления о безличных явлениях, и когда они были потрясены несчастьями имперского Запада в пятом веке, они искали козлов отпущения для их объяснения. Таким образом, Стилихон считался настоящей причиной разграбления Рима Аларихом, императрица Евдоксия — разграбления того же города Гейзерихом и, соответственно, Бонифаций — потери Африки. Но как тогда следует интерпретировать рассказ Проспера? Не может ли он служить доказательством обвинения Прокопия? Когда Проспер писал о пятом веке, он редко ошибался в хронологии, так почему же тогда он датировал их вторжение двумя годами ранее?
Правдоподобное объяснение, которое одновременно может лечь в основу истории о приглашении, заключается в том, что «люди, которые раньше не умели пользоваться кораблями» на самом деле были вандальскими наемниками Бонифация, которых он набрал в 427 году. К тому времени, когда Бонифаций вновь примирился с западной империей, Гейзерих, извлекши выгоду из возникшего хаоса, уже организовал свое вторжение, что враждебные группировки в Италии позже будут использовать как пропаганду против Бонифация после его смерти. Хотя это объяснение имеет много достоинств, позже я буду утверждать, что истоки «предательства Бонифация» нужно искать в другом этапе его карьеры. Действительно, Проспер четко проводит различие между вандальским вторжением и союзниками Сигисвульта и Бонифация. За его сообщением о конфликте между обоими имперскими полководцами сразу же следует отдельная запись о вандалах: «Народ вандалов перешел из Испании в Африку» (Prosper s. a. 427). Мы не должны считать само собой разумеющимся, что Проспер знал о военно–морских навыках вандалов. В конце концов, набег на Балеарские острова был малоизвестным событием, о котором знал только Гидаций. Вместо этого мы должны принять во внимание, что Проспер сгруппировал эти события в одной записи не из–за тесной хронологической связи, а потому что они были последствиями гражданской войны. Несмотря на то, что и Прокопий, и Проспер представляли этот вопрос совершенно по–разному, они считали, что истинной причиной вандальского вторжения были политические разногласия в высших эшелонах власти Западной империи. Более того, существует более убедительный ответ на вопрос о личности таинственных мореплавателей, чем вандалы.
Будучи учеником августинцев, Проспер мог знать историографическую традицию о народах, плохо приспособленных к морским переходам. История Орозия содержит два печально известных провала готских попыток переправиться в Африку: попытку Алариха в 410 году и попытку группы, действовавшей в Испании во время правления Валлии (Oros. 7.43.11–12). Учитывая, что «народы, которые раньше не умели пользоваться кораблями» у Проспера связаны в этой записи с Сигисвультом и Бонифацием, более правдоподобно отождествить их с готами. В отличие от вандалов, вестготы действительно несколько раз поставляли вспомогательные войска западному правительству [Hyd. 61 (69), 69 (77), 126 (134)]. Недавно они были покорены Аэцием, и, учитывая нестабильность военных ресурсов двора, вполне вероятно, что им напомнили об условиях их foedus. Поэтому, когда готские вспомогательные войска из Аквитании были отправлены в Африку под командованием Сигисвульта, Проспер мог с полным правом утверждать, что «море стало доступным» для них впервые в 427 году.
Пока Бонифаций занимался организацией своих сил, зимой 427/428 года он получил послание от Августина. После Тубун контакты между этими двумя людьми стали менее частыми, как признает сам Августин:
«Но никому нелегко дать тебе совет в согласии с Богом, чтобы предотвратить гибель твоей души, не потому, что у тебя нет друзей, которые могли бы это сделать, а потому, что трудно найти возможность, когда они могли бы поговорить с тобой на эти темы. В самом деле, ведь я всегда жаждал этого, но никогда не находил ни места, ни времени, чтобы поговорить с тобой так, как подобает говорить с человеком, которого я горячо люблю во Христе. Впрочем, ты знаешь, в каком состоянии я был, когда ты видел меня в Гиппоне, когда ты был настолько милостив, что навестил меня, ибо я едва мог говорить из–за телесной слабости. Итак, сын мой, послушай меня, как я говорю с тобой хотя бы этим письмом, которое я никогда не мог бы послать тебе посреди опасностей, которым ты подвергался, поскольку я помнил об опасности для его носителя и опасался, что мое письмо попадет в руки людей, к которым я не желал, чтобы оно попало».
Последний раз мы видели этих двух людей вблизи друг друга в Карфагене во время узурпации Иоанна. Когда Бонифаций не был занят в походах против племен мавров, пришедших из–за границы, он бывал в африканской метрополии, где как у comes Africae у него была своя резиденция. Августин, достигший семидесяти лет, почтенного возраста по античным меркам, в это десятилетие был активен как никогда. Он только недавно закончил свой великий труд «Град Божий», а в это время написал невероятное количество писем и богословских трактатов. Несмотря на свои обязанности, Бонифаций проделал весь путь до Гиппона, чтобы навестить своего старого друга. Письмо, которое он получил на этот раз, было отправлено после первой экспедиции, поскольку Августин не хотел рисковать жизнью своего посланника. Однако его содержание могло стать для Бонифация неожиданностью. Августин упрекал его: «Что мне сказать об этих многочисленных, тяжких и очевидных для всех злодеяниях, которые ты совершил с тех пор, как женился? Ты христианин, у тебя есть совесть, ты боишься Бога. Подумай сам о том, что я не хочу говорить, и ты поймешь, как велики грехи, в которых ты должен покаяться». Все письмо порицает деградировавшую христианскую мораль Бонифация и его пороки. Мы уже видели, что Августин винил в этом жажду власти Бонифация. Теперь же несколько факторов причиняли престарелому епископу серьезные страдания:
«И еще ересь тех, кто отрицает истинного Сына Божьего, приобрела такое влияние в твоем доме, что твоя дочь была крещена ими. Теперь, если то, что нам сообщили, не является неправдой — хотя я хотел бы, чтобы это было неправдой, — а именно, что эти еретики даже перекрещивали девиц, посвященных Богу, то с какими огромными фонтанами слез мы должны оплакивать такое бедствие?»
Как и в 422 году, обязанность Бонифация поддерживать верность своей свиты давала о себе знать. Теперь, когда он рассорился с Равенной, это был единственный источник силы, на который он мог положиться. Они снова стали требовать от него вознаграждения за свою службу. Единственным способом, которым он мог удовлетворить их требования, было позволить им самим обеспечивать себя за счет местного населения, к большому огорчению Августина:
«Когда же тебе удастся, имея столько вооруженных людей, свирепости которых ты боишься, в то время как ты удовлетворяешь их жажду, когда, повторяю, тебе удастся, я не говорю, чтобы удовлетворить желания этих людей, любящих мир, поскольку это невозможно, но частично накормить их, чтобы избежать еще большей всеобщей гибели, если ты не сделаешь того, что запрещает Бог, в то время как он угрожает тем, кто это делает? Чтобы дать им удовлетворение, ты видишь, что хаос был настолько полным, что едва ли можно найти что–нибудь стоящее для них, чтобы разграбить».
Также не должно удивлять, что дочь Бонифация была крещена в это время арианским священником. Ее крещение в арианство не обязательно означает, что Бонифаций сам стал арианином. Если бы это было так, Августин обязательно прокомментировал бы это. Скорее всего, это был компромисс между ним и Пелагией, которая ради него перешла в католичество и теперь требовала, чтобы их ребенок принял таинства религии ее народа. В этих обстоятельствах Бонифаций мог только согласиться. Августин, с его строгими ортодоксальными принципами, находил это ужасным, но сообщения, которые он получал с юга, были еще ужаснее:
«Что мне сказать об опустошении Африки, которое совершают африканские варвары, не встречая сопротивления, пока ты увяз в своих проблемах и не принимаешь никаких мер, чтобы предотвратить это бедствие? Кто бы мог поверить, кто бы мог опасаться, что … варвары теперь станут столь дерзкими, проникнут так далеко, опустошат, разграбят и разорят столь обширные места, некогда переполненные народом?»
Мы уже видели, что Августин упоминал об ожиданиях африканского населения и больших надеждах, которые они возлагали на своего полководца. Новости о перипетиях на нумидийском фронте, похоже, быстро и свободно распространялись по всей Северной Африке. «Африканские варвары», о которых упоминает Августин, были теми, о ком он говорил ранее, обсуждая первые годы трибуната Бонифация. Факт, что на этом этапе не было войск, чтобы противостоять им, может свидетельствовать только о том, что они были переброшены для помощи Бонифацию в его борьбе с имперскими войсками. [3] В результате граница у Тубун была открыта, и племена из–за границы смогли проникнуть в провинцию. Это был не обычный набег, а массовое вторжение: Тубуны и несколько других городов стали «официальной» территорией мавров ко времени правления вандальского короля Гунерика (477-484 гг.). С точки зрения Бонифация, однако, эта стратегия была разумной. Он не мог позволить себе воевать на два фронта одновременно. Имперские войска из Италии могли достичь Карфагена за пару дней и были гораздо более опасными противниками, чем племена с юга. Он должен был сконцентрировать все свои силы, если хотел иметь хоть какой–то шанс. Для Августина, однако, это ничего не меняло. В письме 220 он сказал Бонифацию, что ему придется отвечать перед Богом за свои проступки.
«Конечно, ты утверждаешь, что у тебя есть справедливое дело, о котором я не могу судить, поскольку не имею возможности выслушать обе стороны… Я сам не могу рассматривать и судить эти вопросы; лучше посмотри и поинтересуйся своим собственным делом, в котором, как ты знаешь, нет ничего общего между тобой и людьми, но только с Богом… Возможно, ты скажешь мне: «В таком положении, что ты хочешь, чтобы я делал?» Если ты попросишь у меня совета с точки зрения стандартов этого мира о том, как обеспечить эту свою преходящую жизнь и как сохранить эту власть и богатство, которые у тебя есть, или как увеличить их еще больше, я не знаю, что я должен тебе ответить».
Питер Браун метко назвал это письмо Августина «прилежно аполитичным … одновременно пастырским напоминанием об оставленных идеалах и молчаливым отказом от поддержки». Однако, что более важно, письмо, похоже, указывает на то, что в этом конфликте с Равенной Бонифаций был полностью убежден в своей невиновности. Невозможно определить, обращался ли Бонифаций ранее к Августину, чтобы изложить свою версию событий, или епископ просто риторически представлял голос генерала в этом письме. Для Бонифация это, должно быть, был жизненно важный элемент убеждения местного населения Африки, не в последнюю очередь его собственных солдат, в том, что он не мятежник, а ведет справедливую войну, которая была несправедливо навязана ему. Августин, инстинктивно преданный двору, не желал принимать чью–либо сторону. Однако в конце концов он поражает нас тем, что совершенно не понимает ситуацию своего друга–диссидента:
«Ибо, если бы у тебя не было жены, я бы сказал тебе то же, что говорил тебе в Тубунах, — что ты должен жить в святом состоянии непорочности. К этому я бы добавил то, что мы тогда запретили тебе делать, а именно, чтобы ты удалился от своих военных обязанностей, насколько это возможно без ущерба для общества, и чтобы в кругу святых ты был свободен для той жизни, для которой ты тогда желал быть свободным, той жизни, в которой воины Христовы в тишине борются не для того, чтобы убивать людей, но чтобы бороться с «правителями и властями и духовным злом, то есть с дьяволом и его ангелами».
Таким образом, Августин рекомендовал Бонифацию, ставшему жертвой придворного заговора и отчаянно пытавшемуся выжить, сделать то самое, что сам старый епископ не позволил ему сделать в Тубунах: стать монахом! Все письмо выглядит как характерный случай Августина, который не смог сдержать себя в вопросе, требующем церковного исправления. Что мог чувствовать Бонифаций по этому поводу — совершенно другой вопрос. На данный момент у него определенно были более насущные заботы, чем христианская мораль. К концу 427 года его общественная репутация достигла дна. Учитывая теплую дружбу, которую когда–то разделяли оба человека, для Бонифация это, тем не менее, должно было стать горьким разочарованием. Похоже, что его несчастья становились только хуже.
Последствия спора Бонифация с Равенной явно ощущались в родном городе Августина, который в последующие годы жизни Бонифация стал местом самых важных событий. К тому времени Гиппон Регий существовал уже более тысячелетия, а за последние два столетия он превратился в civitas Romana. Город располагал исключительно большим форумом, театром, вмещавшим несколько тысяч зрителей, большой общественной баней и классическим храмом. Свою значимость он получил благодаря своему положению второй гавани Африки. Однако его процветание было связано не с морской торговлей, а с богатыми плодородными равнинами, которые давали большое количество вина, оливкового масла и, прежде всего, зерна. Спокойствие города вскоре будет нарушено серьезными событиями, начиная с высадки войск Сигисвульта в Африке. Апокрифическая переписка между «Августином» и «Бонифацием» дает нам иллюстрацию прибытия Сигисвульта: «Заморские солдаты, как я слышал, достигли берегов Африки. Но командир этих солдат не согласен со Вселенской Истиной. О чем мне молиться, как подобает, я не знаю. Сообщают, что из Италии прибыл враг, который поднимает надменные копья против победоносных боевых штандартов». Командир, о котором идет речь, несомненно, Сигисвульт, чье арианство противостояло «вселенской истине», и который был послан против Бонифация после поражения предыдущей экспедиции. Однако фальсификатор снова показывает, что он не был ни современником описываемых им событий, ни особенно не заинтересован в деталях, поскольку он ошибочно назвал Сигисвульта «врагом общества». Из проповеди, которую Августин произнес в этом году, ясно, что в этой кампании Сигисвульт имел ранг комита. Есть предположение, что он был назначен на бонифациеву должность comes Africae, поскольку власть Бонифация была объявлена недействительной в 427 г. В свите готского полководца также находился арианский епископ Максимин, который совершил визит в Гиппон, где он вскоре вступил в жаркий спор с назначенным преемником Августина, Гераклианом. Последний не выдержал риторического мастерства Максимина и счел необходимым призвать на помощь Августина:
«Августин также провел конференцию в Гиппоне с епископом этих же ариан, неким Максимином, который пришел в Африку с готами. Это было сделано по желанию многих выдающихся людей, которые просили об этом и присутствовали при обсуждении… Когда Максимин вернулся из Гиппона в Карфаген, то из–за своего большого красноречия на конференции он похвастался, что вернулся с дебатов победителем» (Poss. V. Aug. 17).
Максимин настолько доминировал в дебатах и так поспешно ушел, что Августину не оставалось ничего другого, как опубликовать отдельный трактат, содержащий то, что он хотел сказать. Он также должен был проповедовать в церкви против этого еретика, который «произносил свои богохульства в Африке». Факт, что Максимин сразу же вернулся в Карфаген, указывает на то, что Сигисвульт проживал там и, следовательно, город больше не находился во владении Бонифация. Следовательно, город был либо завоеван, либо покинут. С военной точки зрения последняя возможность кажется более разумной. Бонифаций уже однажды был осажден, и он должен был знать, что Карфаген будет первой целью следующего войска, посланного против него. Кажется маловероятным, что он оставил войска в городе, когда отступал. [1] Если у него были намерения использовать африканскую столицу в качестве бастиона, чтобы задержать операции Сигисвульта, то он должен был оставить для охраны стен значительный гарнизон. Это ослабило бы его силы, а в данных обстоятельствах ему необходимо было их сконцентрировать. Однако слова Максимина ясно показывают, что в его намерения не входило обсуждать богословие, когда он был в Гиппоне, но что он был послан Сигисвультом: «Августин и Максимин встретились вместе в Гиппоне Регии, где присутствовало много людей, как клириков, так и мирян. Максимин сказал: «Я пришел в этот город не для того, чтобы устраивать дебаты с твоим святейшеством. Я здесь, посланный комитом Сигисвультом с целью заключения мира». Его немедленный отъезд в Карфаген после дебатов предполагает, что он завершил свою миссию, а Бонифаций, должно быть, находился в окрестностях Гиппона. Очевидно, Равенна окончательно решила прекратить войну.
Есть много причин предполагать, что в этот момент двор хотел восстановить отношения со своим генералом–отступником. Спустя почти два года он полностью провалил свою первоначальную миссию по устранению Бонифация. В результате северо–африканские провинции были опустошены силами обеих сторон. Набеги племен мавров выходили из–под контроля. Нет ни малейших признаков того, что Бонифаций на этот раз нарушил снабжение Рима зерном, но первая экспедиция вокруг Карфагена могла задержать поставки. Налогообложение провинций в лучшем случае стало бы осуществляться нерегулярно, что означало серьезные потери для казны, поскольку Африка была самой богатой епархией имперского запада и единственной, которая ранее не была опустошена нашествиями варваров. Правительство в Италии, возможно, даже получало сообщения о готовящемся вторжении вандалов.
«Но в Риме друзья Бонифация, помня характер этого человека и учитывая, насколько странным был его поступок, были сильно удивлены, решив, что Бонифаций устанавливает тиранию, и некоторые из них по приказу Плацидии отправились в Карфаген. Там они встретились с Бонифацием, увидели письмо Аэция и, выслушав всю историю, как можно быстрее вернулись в Рим и сообщили Плацидии причину поведения Бонифация по отношению к ней. И хотя женщина была ошеломлена, она не сделала ничего неприятного Аэцию и не упрекнула его за то, как он поступил с императорским домом, ибо он сам обладал большой властью и дела империи уже были в плохом положении; но она открыла друзьям Бонифация совет, который дал ей Аэций, и, предлагая клятвы и обещания безопасности, просила их убедить его, если они смогут, вернуться на родину и не допустить, чтобы империя римлян оказалась под дланью варваров» (Proc. BV 3.3. 27–30).
«Некоторые римские сенаторы, которые были друзьями Бонифация, сообщили Плацидии, что обвинение Аэция было ложным, и даже показали ей письмо Аэция к Бонифацию, которое прислал им Бонифаций» (Theoph. AM 5931).
Прямые заявления Прокопия и Феофана указывают на то, что некоторые римские сенаторы были на стороне Бонифация. Возможно, они принадлежали к Цейониям–Дециям, имевшим крепкую династию, и к числу союзников Плацидии. Участие сенаторов в этих мирных переговорах не должно удивлять. Представители италийской аристократии владели огромными поместьями в африканских провинциях и часто служили в епархии в качестве императорских чиновников. Некоторые из этих магнатов наверняка были недовольны действиями Феликса (объявившего Бонифация врагом государства), которому они должны были оказать поддержку. Затяжная гражданская война могла только повредить их интересам, а значит, и их собственности. Кажется очень маловероятным, что Феликс захотел бы заключить с Бонифацием мир, когда он мог бы получить больше, устранив своего самого могущественного соперника в войне, которую он постепенно выигрывал. [2] В этот момент, однако, его престиж должен был сильно ослабнуть. Плацидия, должно быть, заметила, что ситуация в Африке обостряется, и, поскольку авторитет Феликса уменьшился, она могла взять на себя инициативу, чтобы положить конец войне. Вторым посольством, упомянутым Прокопием, было посольство Дария, которое привлекло внимание Августина зимой 428 года: «Я слышал от моих святых братьев и собратьев епископов Урбана и Новата, какой ты хороший и великий человек. Один из них имел возможность познакомиться с тобой недалеко от Карфагена в городе Гиларии и вскоре после этого в Сикке, а другой в Ситифисе». Миссия Дария привела его из Карфагена в глубь Мавритании, в Ситифис. Кажется весьма вероятным, что он был в Ситифисе, чтобы встретиться с Бонифацием. Утверждается, что миссия Сигисвульта с самого начала заключалась в примирении с Бонифацием, на основании того, что нигде на протяжении всей кампании мы не слышим о крупном столкновении между двумя армиями. Действительно, Августин надеялся на бескровное разрешение конфликта:
«Но это знак высшей славы — истреблять сами войны словом, а не убивать людей мечом, и завоевывать и поддерживать мир миром, а не войной. Ведь те, кто сражается, если они добрые люди, несомненно, стремятся к миру, но все же они делают это через кровопролитие. Ты же был послан для того, чтобы не проливалась ничья кровь; значит, и другие находятся под этой необходимостью, но тебе выпала удача предотвратить это бедствие.
Однако я считаю, что ответ Дария ставит под сомнение мысль о том, что кампания Сигисвульта была полностью пацифистской. В письме 230 говорится:
«Если мы не прекратили войны, то, несомненно, отсрочили их, и с помощью Бога, который является правителем всех, зло, которое возросло до пика бедствий, уменьшилось. И все же я надеюсь на Бога, … что эта отсрочка войны, о которой я упомянул … может принести с собой и сохранить прочную и вечную основу для мира».
Если кампания Сигисвульта с самого начала была направлена на достижение мира, то трудно объяснить заявление Дария об «отсрочке войны». Отсутствие сражений не исключает возможности партизанских стычек, пока Бонифаций постепенно выводил свои войска из Проконсульской Африки и Нумидии. Оттягивая императорские войска вглубь страны, он заставлял их сражаться на родной местности, как это делали во время своих восстаний Фирм и Гильдон. Последний был быстро побежден в битве при Ардалио не только потому, что его противником был его собственный брат, хорошо знакомый с регионом и способный подчинить себе римские войска Гильдона (Oros. 7.36.4–11). Феодосию «старшему», напротив, потребовалось несколько лет упорных стычек, прежде чем он, наконец, смог разбить Фирма (Amm. 29.5). Заявление Дария, что он опасался, что даже в конце 428 года война может быть только отложена, имеет решающее значение.
Это может означать только то, что Бонифаций был еще достаточно силен, чтобы бросить вызов императорским войскам. Вероятно, он прочно укрепился в регионе. Если учесть, что Бонифаций считался опасным даже в конце этого года, то можно без преувеличения утверждать, что он оказал «доблестное сопротивление». К этому времени двор так же стремился к заключению окончательного мира. Когда было заключено первое соглашение с Максимином, Бонифаций мог приехать в Карфаген, чтобы заключить перемирие. После этого второе посольство, отправленное Плацидией, должно было договориться об окончательном мире. Это было бы посольство Дария и вторая миссия, описанная Прокопием, когда уже были намечены основные линии договора. Поэтому, когда он прибыл в Ситифис, он был действительно способен «убить словом саму войну». Переписка Августина и Дария показывает, что с целью продемонстрировать свою добрую волю Бонифаций отдал в заложники своего сына Веримода, как это видно из писем 229-231.
Предполагается, что определенную роль в примирении двух сторон сыграл Августин. Однако самым поразительным элементом в этих письмах является то, что Августин ни разу не спрашивает Дария о Бонифации. Его письма к имперскому послу показывают, что Августина интересовало только окончание войны и сам Дарий. Нежная забота, которую он проявлял о сыне Бонифация, не должна подразумевать аналогичного отношения к отцу. Старого епископа Гиппонского, должно быть, все более обескураживало поведение Бонифация по мере того, как затягивался хаос в Африке. И все же Бонифаций в очередной раз выжил в чрезвычайных обстоятельствах. В третий раз менее чем за пять лет он противостоял наступлению из Италии. В итоге он так и остался inbictissimo — непобежденным. [3] На этот раз, однако, было мало поводов для радости. Беспорядок, устроенный готскими отступниками, имперскими солдатами и налетчиками–маврами, истощил африканские провинции. Возможно, между Бонифацием и Равенной и был заключен мир, но вскоре по всей Африке распространилось еще большее насилие.
В феврале 429 года проконсулу Африки Целеру были посланы указы, что свидетельствует о том, что епархия вернулась в орбиту империи. Однако если африканское население надеялось, что после почти двух лет гражданской войны оно наконец–то получит некоторую передышку, то оно жестоко ошибалось. В течение более чем двух десятилетий африканская епархия была избавлена от насилия, от которого страдал европейский континент, но вскоре наступил ее самый черный час.
После поражения Кастина вандалы остались в Бетике одни. В последующие годы их король, Гундерих, захватил и разграбил несколько городов, но, похоже, он не смог сохранить прочный контроль над регионом, не говоря уже о создании какого–либо правительства. Большой город Севилья был захвачен в 425 году, но через три года ему пришлось брать его снова [Hyd. 77 (86), 79 (89)]. В этот раз он внезапно умер во время грабежа. Его сменил сводный брат Гейзерих, вероятно, самый хитрый и самый искусный варварский король V века. В 429 году он решил оставить Бетику и перенести свою конфедерацию в Африку: «В мае месяце король Гейзерих оставил Испанию и со всеми вандалами и их семьями переправился с берегов провинции Бетика в Мавританию и Африку» [Hyd. 80 (90)]. Этот поход не следует рассматривать как следующий логический шаг в странствиях великого племени. Покинув южную Испанию, вандалы отказались от очень процветающего региона, которому относительно не угрожали другие претенденты. [1] Однако у Гейзериха была хорошая мотивация двигаться дальше. После смерти Констанция ни один magister militum не смог сделать свою власть в западном римском правительстве абсолютной. Если бы таковой восстал, конфедерация Гейзериха, скорее всего, стала бы его первой мишенью. Поэтому вандальскому королю нужен был регион, который избавил бы его народ от угрозы будущих римско–готских экспедиций. Африка была разумным выбором, поскольку она находилась на небольшом расстоянии от Бетики. В стратегическом плане ее было легче оборонять, поскольку имперское контрнаступление по морю потребовало бы больше времени и ресурсов, чем сухопутные операции. Этот план не был новинкой. Аларих предпринял попытку переправиться в Африку (Jord. Get. 157), как и другой готский отряд в Испании в правление Валлии (Oros. 7.43.11), но в обоих случаях собранные ими корабли были уничтожены бурей [Hyd. 77 (86)]. Вандалы, с другой стороны, до своей великой переправы уже совершали набеги на Балеарские острова. Более того, во время гражданской войны 424-425 гг. они создали плацдарм в Мавритании Тингитане [Hyd. 77 (86)]. Когда в Африке бушевала еще одна гражданская война, время для вторжения казалось идеальным. Биограф Августина Поссидий описал их переход в Африку:
«Вскоре после этого, в соответствии с божественной волей и силой, большое количество людей, вооруженных и обученных для войны, прибыло на кораблях из Испании через море и ворвалось в Африку. Это была смешанная группа диких вандалов и аланов, а также готское племя и люди разных рас. Всюду по всей Мавретании и вдобавок переходя в другие провинции и земли, они давали выход своей ярости всякими зверствами и жестокостями, опустошая все, что могли, грабежами, убийствами, различными пытками, пожарами и другими бесчисленными неописуемыми злодеяниями».
Готы, упомянутые Поссидием, вероятно, были вышеупомянутым отрядом, который входил в конфедерацию Валлии, но откололся и предпринял неудачную попытку переправиться в Африку. Со времен Куртуа принято считать, что вандалы пересекли Гибралтарский пролив и прошли весь путь через Магриб. Другое мнение, однако, гласит, что они вторглись по морю и высадились прямо в сердце римской Африки. Существуют явные свидетельства военно–морских навыков вандалов и того, что сухопутный путь из Тингитаны в Цезариенсис был практически не исследован. Поэтому кажется очень маловероятным, чтобы они думали идти по суше. Действительно, с лета 429 года до весны 430 года мы ничего не слышим о путешествии вандалов. Единственный источник, который может прямо указывать на то, что они прошли через Мавританию, — это надпись в Альтаве, в которой упоминается ранение одного из ее жителей «варварами» в 429 году. Однако логистические причины делают немыслимым путешествие вандалов по морю.
Когда Велисарий вторгся в Африку столетием позже, на каждом его корабле было по семьдесят человек, включая лошадей и припасы (Proc. BV. 3.11.13–16). Конфедерация Гейзериха состояла по крайней мере из нескольких десятков тысяч человек, поэтому ему потребовалось бы по крайней мере несколько сотен кораблей, чтобы переправить свои силы одной волной. Если бы ему пришлось переправлять свои силы несколькими волнами и на такое большое расстояние, они могли быть быстро перебиты на пляжах войсками Бонифация. [2] Переправа вандалов через Гибралтар скорее напоминала бы отступление союзников из Дюнкерка в 1940 году, а не большой набег викингов. Переправа, вероятно, осуществлялась с помощью стольких различных типов судов, сколько мог собрать Гейзерих. Этот медленный и трудоемкий процесс также помогает объяснить дату вандальской переправы. Гейзерих, вероятно, уже сделал первые приготовления в 427-428 годах, когда в центре римской Африки бушевала гражданская война, но ему помешала осуществить операцию надвигающаяся агрессия свевов. Только в 429 году, когда он нанес ответный удар по свевам и убил их короля, он мог обрести уверенность и завершить переход в Африку. Вандалам потребовалось больше года, чтобы преодолеть расстояние почти в 2000 км, прежде чем поздней весной 430 года они встретили первое серьезное вооруженное сопротивление около Гиппона Регия. Относительно медленный темп их продвижения легко объясняется пересеченной горной местностью Мавритании тем обстоятельством, что они взяли с собой свои семьи, включая стариков и детей. Незначительное сопротивление в деревнях и небольших городах также могло стать причиной задержки. Свой путь они отметили разрушениями: Тассакра, Портус Магнус, Картенна, Кесария, Икосий, Аузия, Ситифис, Калама, Тагаста, Сикка и Тубурбон Больший были разграблены. Однако следует отметить, что, несмотря на совершение военных злодеяний, поведение вандалов во время их завоеваний было не хуже, чем у других варварских отрядов или даже имперской армии. Современное понятие «вандализм» будет введено только во время Французской революции епископом Блуасским.
Бонифация подозревают в том, что все это время он был ужасно бездеятельным. Тем не менее, мы не должны забывать, что до его примирения с Равенной внешние племена мавров совершили крупное вторжение в южную Нумидию. Я не думаю, что можно представить, что Бонифаций, как только он вернулся к командованию, провел бы большую часть 429 года в кампании на юге, чтобы эффективнее сдержать мавров. Как сообщают Виктор из Виты и Прокопий, вандалы обладали значительной боевой силой, и Бонифаций не захотел бы сразу вступать с ними в бой, когда они вошли в Цезарейскую Мавританию в 430 году. Как сообщает Виктор:
«Переправилось большое количество, и хитрый дукс Гейзерих, желая, чтобы репутация его народа внушала страх, приказал пересчитать всю толпу, даже тех, кто в тот же день вышел на свет из утробы матери. Стариков, юношей и детей, рабов и хозяев оказалось 80 000. Цифра эта широко распространилась, и до сих пор несведущие люди считают, что именно столько у них вооруженных, хотя сейчас их число невелико и малочисленно» (Vict. Vit. 1.2).
Прокопий описал ситуацию следующим образом:
«Вандалов и аланов он разделил на роты, назначив над ними не менее восьмидесяти капитанов, которых он назвал «хилиархами», отчего создавалось впечатление, что число его воинов на действительной службе достигает восьмидесяти тысяч человек. А вот численность вандалов и аланов в прежние времена, по крайней мере, считалась не более пятидесяти тысяч человек. Однако по прошествии этого времени, естественным образом увеличившись между собой и присоединив к себе других варваров, они превратились в чрезвычайно многочисленный народ. Но имена аланов и всех других варваров, кроме мавров, были объединены в имя вандалов» (Proc. BV. 3.5.18–22).
Число 80 000 когда–то считалось единственным бесспорным свидетельством о численности варварских народов в эту эпоху, поскольку два автора сообщали его независимо друг от друга. Однако для Виктора это число представляло всю конфедерацию, в то время как Прокопий говорит, что первоначально считалось, что оно представляло только вооруженные силы Гейзериха после обоснования в Африке. Оба автора согласны, что это была уловка Гейзериха, чтобы обмануть своих противников относительно реальной силы его воинов. Поэтому это число не кажется более или менее точным, чем другие цифры, которые мы имеем для различных варварских групп. Как уже отмечалось ранее, они могли выставить до 15 000 или даже 20 000 воинов. Мы уже видели, что в распоряжении comes Africae было немногим более 20 000 воинов, так что это давало африканской армии небольшое преимущество. Тем не менее, за последние пять лет они были вынуждены сражаться с имперскими армиями в трех различных случаях. Не исключено, что армия Бонифация была усилена войсками Сигисвульта, чтобы восполнить потери, понесенные во время последней гражданской войны. Иначе силы Бонифация были бы далеко неполными, и Notitia Dignitatum отражает это. Единственные два подразделения африканских limitanei, о которых упоминается, это Milites fortenses в castris Leptitanis и Milites Munifices в castris Madensibus около Габеса. Между границами Тингитаны и восточной империи был оставлен целый ряд пограничных постов, что указывает на то, что они были либо сметены во время вторжения, либо призваны в армию Бонифация. С другой стороны, в Тингитане сохранились limitanei, а полевые части были усилены конницей. Их задачей могло быть предотвращение возвращения вандалов в случае победы Бонифация над ними. Однако Прокопий сообщает, что столкновение приняло худший оборот:
«Услышав это, Бонифаций раскаялся в своем поступке и в соглашении с варварами, и он непрестанно просил их, обещая им все, удалиться из Ливии. Но поскольку они не приняли его слова благосклонно, а сочли, что их оскорбляют, он был вынужден вступить с ними в бой, и, потерпев поражение в битве, он удалился в Гиппон Регий, укрепленный город в прибрежной части Нумидии. Там вандалы разбили лагерь и начали осаду под предводительством Гейзериха, ибо Гундерих уже умер» (Proc. BV. 3.3.30–33).
На первый взгляд, не стоит удивляться тому, что Бонифаций проиграл битву с вандалами. Даже если бы он собрал достаточно сил, между двумя сторонами все равно оставалась фундаментальная разница в качестве. Конфедерация Гейзериха состояла из закаленных в боях воинов, некоторые из которых были ветеранами, прошедшими с боями по империи весь путь, неоднократно противостоя франкам, вестготам, свевам и комитатам с тех пор, как они пересекли Рейн. Большинство армии Бонифация, как мы уже видели в прошлом, составляли гарнизонные войска, которые в основном были обучены борьбе с пустынными кочевниками. Его элитные войска, должно быть, уже испытали наибольший урон после сражений с Кастином, полководцами Феликса и Сигисвультом. Можно предположить, что в этих столкновениях Бонифаций понес минимальные потери, вобрал в себя силы полководцев Феликса и был усилен войсками Сигисвульта. Его buccellarii, как показали дальнейшие события, все еще были в хорошем состоянии. В таком наилучшем случае он мог даже удвоить число ударных войск по сравнению с теоретической диспозицией сил в Notitia Dignitatum. Но даже в этом случае в противостоянии с воинами Гейзериха он все равно, вероятно, превосходил их числом, по крайней мере, три к одному. Отбивать вандалов в таких условиях было, как резко заметил один автор, «все равно что приказывать нарастающему приливу утихнуть». Однако я по–прежнему сомневаюсь в традиционном прочтении Прокопием битвы между армиями Бонифация и Гейзериха. Ни один другой источник не упоминает о вооруженном столкновении такого рода, и я подозреваю, что в целях современной пропаганды Прокопий мог раздуть незначительное событие, как это видно из анекдота, упомянутого во время вторжения Велисария в вандальскую Африку. По словам Прокопия:
«И они сказали, что в прежние времена в Карфагене дети произнесли старое прорицание: «Гамма будет преследовать бету, а сама бета будет преследовать гамму». Тогда дети произнесли его в игре и оставили как необъяснимую загадку, но теперь оно стало совершенно ясным для всех. Ибо раньше Гейзерих изгнал Бонифация, а теперь Белисарий делает то же самое с Гелимером. Итак, что бы это ни было — слух или прорицание, — все вышло так, как я изложил» (Proc. BV. 3.3.14–16).
В истории Прокопия утверждается, что Бонифаций прежде чем покинул Африку потерпел от Гейзериха два поражения. Тогда «оракул» мог сопоставить эти неудачи с двойным успехом Велисария против Гелимера в битвах при Дециуме и Трикамаре. Действительно, представляется весьма сомнительным, что Бонифаций действительно направил превосходящую по численности африканскую полевую армию в решительное сражение против Гейзериха. Несмотря на это предполагаемое поражение, его войска сохранили достаточно живой силы, чтобы выдержать длительную осаду Карфагена, Цирты и Гиппона. Прокопий описывает перемирие между обеими сторонами перед этой «битвой», которая на самом деле могла быть не более чем стычкой между представителями Гейзериха и Бонифация. Возможно даже, что Бонифаций просто хотел задержать Гейзериха, пока тот занимался гарнизонированием своих трех крепостей, попытавшись сначала заключить перемирие [3].
Предложенные условия могли быть не более чем утверждением Прокопия, что Бонифаций был готов пожертвовать вандалам две трети Африки, поскольку Гейзерих уже завоевал столько же на этом этапе, когда достиг стен Гиппона. Вандальский авангард, участвовавший в переговорах, мог легко понять неискренность такого предложения и посчитать его оскорблением, как это описал ранее Прокопий, взявшись при этом за оружие против Бонифация. И это «первое поражение», и «предательство Африки» были в лучшем случае незначительными событиями, преувеличенными до неузнаваемости в поздней восточной историографии и получившими широкое распространение в современной науке. Место этой стычки нигде не указано, но оно не могло быть далеко от Гиппона. Со стратегической точки зрения возможное место было на равнине у озера Фезарра, поскольку Бонифаций сразу же удалился в город. Настоящее столкновение между вандалами и императорской армией наконец–то могло начаться.
Город был хорошо укреплен и стратегически удачно расположен для обороны. Он располагался в конце равнины реки Сейбуз, занимал два небольших холма, а с запада его подпирал Джебель Эдоф, высокий гористый мыс. Его гавань была легко доступна из Сардинии, что делало возможным морское сообщение между Гиппоном и Портом для снабжения. Здесь Бонифаций занял свою позицию, как вспоминал очевидец Поссидий:
«По своей глубокой мудрости Августин ежедневно и обильно оплакивал все эти события. Его скорбь и печаль усиливались тем, что враг осадил Гиппон Регий, который до сих пор избегал сей чаши. Обороной города занимались бывший комит Бонифаций и армия союзных ему готов. Почти четырнадцать месяцев враги блокировали город, отрезав его даже от морского побережья».
Для жителей Гиппона осада должна была стать экстраординарным событием. Город не переживал военных действий со времен гражданской войны Юлия Цезаря в 46 году до н. э., когда в его водах произошло морское сражение (Caes. B. Afr. 96). Заявление Поссидия, что город был подвергнут морской блокаде, не обязательно означает, что Гейзерих поддерживал связь со своими кораблями, когда пересекал Гибралтарский пролив. Древний город Гиппон располагался на юге у левого берега реки Сейбуз. Северная сторона со стороны моря могла быть блокирована чисто сухопутными средствами. Более года Бонифаций вместе со своими готскими солдатами находился в ловушке в городе, как утверждает Поссидий. Здесь примечательны два момента. Тот факт, что вандалы оставались позади так долго, указывает на то, что либо они не овладели технологией осады, либо Бонифаций оказывал сильное сопротивление, если не то и другое. Возможно, на первом этапе осады вандалы действительно пытались штурмовать стены с помощью лестниц. Также могли быть предусмотрены внезапные попытки в ночные часы. Однако без поддержки соответствующих осадных машин готские дозорные легко отражали их. Гейзерих явно считал, что силы Бонифация остаются достаточной угрозой, учитывая, что он все это время поддерживал осаду. Однако через несколько месяцев моральный дух жителей получил серьезный удар. Они потеряли своего духовного лидера: «И вот, на третий месяц осады Августин умер от лихорадки, истощенный болезнью». Автор псевдо-Бонифация вложил в уста Августина следующие слова:
«Я не думаю, что от внимания твоего превосходительства ускользает то, что я лежу в постели; я страстно желаю, чтобы настал мой последний день. Я радуюсь твоей победе. Спаси римское государство, умоляю тебя. Командуй своими людьми, как подобает хорошему воину. Ни в коем случае не рассчитывай на свои силы. Гордись тем, кто породил твою храбрость, и тебе будет нипочем любой враг. Прощай!»
Августин не оставил свою резиденцию, когда началась осада. Он призвал епископов всей африканской епархии последовать его примеру, но в августе 430 года, в возрасте семидесяти шести лет, он скончался. Картина, нарисованная псевдо-Бонифацием, конечно, не является достоверной, но интересно подумать, мог ли Бонифаций посетить Августина.
Бонифаций мог посетить Августина перед его смертью. В течение последних десяти дней Августин допускал посетителей только тогда, когда ему приносили еду или его осматривал врач. Непосредственное присутствие Бонифация на стенах было бы необходимо только в том случае, если бы вандалы начали атаку на город. На данном этапе осады они были достаточно умны, чтобы воздержаться от штурма. Бонифаций мог бы посетить Августина, если бы пожелал. Правда, Августин отказался поддержать Бонифация, когда тот поднял восстание против Равенны, но даже в то время в нем еще сохранялись чувства старой дружбы, когда он сделал ему замечание. В конце концов, он написал Бонифацию:
«По велению любви я написал это тебе, мой дорогой возлюбленный сын; этой любовью я люблю тебя по Божьим меркам, а не по стандартам мира. Ибо, помня слова Писания: «Обличи мудреца, и он возлюбит тебя; обличи глупца, и он еще более возненавидит тебя», я, конечно, должен был считать тебя не глупцом, а мудрецом».
К тому времени эти два человека знали друг друга по меньшей мере тринадцать лет. Даже при всей своей ортодоксальной суровости Августин не отказался бы увидеться с Бонифацием в свой последний час. Однако посетил бы его Бонифаций или нет — это вопрос, который остается без ответа. Не исключено, что последнее известное письмо Августина, отправленное Бонифацию, когда его публичная карьера достигла дна, оскорбило его гордость. Епископ Гиппона умер 28 августа, прожив достаточно долго, чтобы стать свидетелем того, что называют «крахом дела всей его жизни». В то время как Гиппон находился в осаде, вандалы свирепствовали в Нумидии и в Проконсульской Африке. В отличие от континентальных провинций, мы слышим очень мало о признаках сопротивления. [1] Один ученый–марксист рассматривал вторжение вандалов как последнюю каплю, приведшую к дезинтеграции римской Африки, после десятилетий борьбы между донатистами и католиками, между угнетенным аграрным населением и аристократической верхушкой, между римско–пуническими провинциалами и маврами. Хотя социальная напряженность могла способствовать продвижению войск Гейзериха, мы не должны забывать, что римская Африка не имела опыта борьбы с варварскими нашествиями такого масштаба.
Во время так называемого кризиса III века африканские провинции были в основном избавлены от крупномасштабных военных действий, а на протяжении всего IV века и первых трех десятилетий V века здесь происходили лишь местные восстания и случайные набеги мавров. Более того, Африка также страдала от ключевой стратегической слабости: ее система обороны со второго века была сосредоточена в предсахарской зоне. Когда вандалы перешли в Мавританию, они вклинились прямо в незащищенный арьергард Африки. В отличие от таких провинций, как Галлия, Испания или Норик, здесь не было объединения епископов или аристократии, которые организовывали местную оборону. Когда имперская армия не могла оказать сопротивление, большинство жителей провинции предпочитали бежать, а не брать в руки оружие. Сам факт того, что только три крупных города были достаточно укреплены, как предполагает Поссидий, подчеркивает мирный характер прибрежных равнин: «Из бесчисленных церквей уцелели лишь три — в Карфагене, Гиппоне и Цирте. Только по милости Божьей они не были разрушены. Эти города также сохранились, поддерживаемые божественной и человеческой защитой, хотя после смерти Августина враги сожгли город Гиппон, который был покинут его жителями».
Более чем через год Гейзерих был вынужден снять осаду. К этому времени он был уверен, что не сможет взять Гиппон. Его попытки захватить город, отрезав его от снабжения, также не увенчались успехом, так как его воины к этому времени уже умирали от голода. То, что в Гиппоне было достаточно запасов, чтобы поддерживать сильный гарнизон в течение более чем года против численно превосходящей армии, показывает тщательную организацию со стороны Бонифация и еще раз подтверждает гипотезу о том, что Бонифаций не участвовал в сражении перед осадой, а закрепил свои войска на ключевых бастионах Магриба. Болезни, возможно, связанные с характерным для осадной войны голодом, также могли заставить вандалов отступить. [2] Однако голод и болезни были не единственными факторами, которые убедили вандалов оставить Гиппон и воссоединить свои разрозненные силы.
И восточный, и западный дворы, должно быть, с тревогой ждали известий с африканского фронта. Возможная потеря африканской епархии стала бы серьезным ударом для Равенны, в то время как Константинополь стремился избежать угрозы в водах Средиземного моря. Как только Плацидия узнала о поражении Бонифация под Гиппоном, она призвала на помощь своего племянника в Константинополе. Тот, как рассказывает Прокопий, отправил в Африку войска:
«Но после того, как прошло много времени, они, поскольку не смогли взять Гиппон Регий ни силой, ни сдачей, и в то же время их давил голод, сняли осаду. А немного позже Бонифаций и римляне в Ливии, поскольку из Рима и Византии прибыла многочисленная армия, а с ними в качестве генерала Аспар, решили возобновить борьбу, и произошло ожесточенное сражение, в котором они были крепко разбиты врагом, и поспешили бежать, кто как мог» (Proc. BV 3.3.34–35).
Августа, вероятно, обратилась к Феодосию в качестве последнего средства в 430 году, когда стало ясно, что Бонифаций не сможет дать отпор вандалам с теми силами, которые были в его распоряжении. Восточная экспедиция требовала значительного времени на организацию и подготовку. И снова сопротивление Бонифация в Гиппоне выиграло время, и снова Аспар был выбран командующим для непростой интервенции на западе. Армия Аспара и западные подкрепления прибыли в начале лета 431 года и, вероятно, высадились в Карфагене, который все еще находился в руках римлян. [3] В том же году состоялся Эфесский собор, и магистриан Эбагний даже сопровождал восточные римские войска, чтобы лично пригласить Августина присутствовать на соборе, но когда он прибыл в Африку, то обнаружил, что епископ уже скончался.
Войска Аспара соединились с Бонифацием и немедленно вступили в бой с вандалами. Таким образом, битва должна была произойти где–то между Карфагеном и Гиппоном, вероятно, на границе Нумидии и Проконсульской Африки. О том, что Гейзерих нанес им тяжелое поражение, можно судить по тому, что вандалу удалось захватить значительное количество заложников, в том числе одного из личных охранников Аспара, который в будущем стал императором Маркианом (Proc. BV. 3.4.1–2). Гейзерих мог выиграть битву, но он не выиграл войну. Аспар сохранил достаточно людей, чтобы остаться в Африке и продолжать сопротивление. Однако прежде чем Бонифаций смог принять решение о новой стратегии борьбы с захватчиками, он был отозван Плацидией в Италию, которая снова оказалась в политическом хаосе.
Карьеры Бонифация и Аэция не могли так различаться, как в годы, отделявшие коронацию Валентиниана от высадки Аспара в Карфагене. Бонифаций превратился из героя войны во врага народа, был вынужден сражаться с законными войсками и был загнан вандалами в угол в Африке. Аэций, напротив, неуклонно поднимался к вершине. Поддержанный своими гуннскими вспомогательными войсками, он разгромил вестготский штурм Арля в 425 году (Prosper s. a. 425). В последующие годы он восстановил порядок в Галлии так, как не удалось даже Констанцию. Франки были отбиты из Северной Галлии в Белгику II, и он даже смог вернуть западный берег Рейна (Prosper s. a. 428). В эти годы он установил прочные связи с галло–римской аристократией и епископами. В конце концов, он начал расширять сферу своей деятельности, выступив против ютунгов и багаудов в Норике [Chron. Gall. 452, 106; Hyd. 83 (93), 85 (95)]. Возможно, он даже сделал первые шаги к налаживанию дипломатических контактов для восстановления императорской власти в Британии. За свои военные успехи он был повышен в звании с comes rei militaris до magister equitum Галлии.
Стремительный взлет Аэция глубоко обеспокоил его начальника, Феликса. Как верховный главнокомандующий западной римской армией, Феликс пытался восстановить законный контроль во всех ее секторах. В 427 году ему удалось отвоевать у гуннов Паннонию (Marcell. Com. s. a. 427.1). В то же время он пытался устранить независимых игроков, которые могли нанести ущерб хрупкому восстановленному единству. Патрокл, влиятельный епископ Арля, стал его первой жертвой. Затем он попытался устранить Бонифация с катастрофическими для него результатами. К 429 году, когда Бонифаций был восстановлен в правах, а Аэций получил повышение, его политика явно провалилась, а престиж сильно упал. Галла Плацидия выиграла от этого, став более независимой в политическом плане, но в то же время она отчаянно пыталась любой ценой сохранить баланс между своими генералами. Хотя она не могла легко забыть о том, что Аэций встал на сторону Иоанна, в то же время она не могла отрицать его ценные заслуги в деле восстановления императорской власти в Галлии. С другой стороны, она должна была следить за тем, чтобы он оставался в подчинении у Феликса. В связи с повышением Аэция императрица наградила Феликса консульством в 428 г. и патрициатом в 429 г. В том же году Бонифаций вернул контроль над comitiva Africae, и она снова установила баланс сил. Но, как и четырьмя годами ранее, ему не суждено было продержаться долго.
В мае 430 года в Равенне вспыхнуло военное восстание. Феликс, его жена и диакон были убиты у самого порога столичной базилики (Prosp. s. a. 430, Hyd. 84 (94); Marcell. Com. s. a. 430.2; Joh. Ant. Fr. 201). Незадолго до этого распространились слухи, что патриций замышляет убийство Аэция. Такие слухи кажутся достаточно правдоподобными в свете прошлых действий Феликса, но поведение Аэция указывает на то, что это был всего лишь предлог. Императрица, должно быть, была в ярости от такого грубого попрания ее власти, но политически она была парализована. В том же году вандалы загнали Бонифация в Гиппон Регий, и она была вынуждена в качестве последнего средства призвать на помощь Феодосия. На данный момент она могла только смириться, и назначила Аэция новым magister utriusque militiae. Он продолжал свои кампании в дунайских провинциях, а она ждала возможности для ответных действий.
Пока Гейзерих все еще находился в Африке, присутствие Бонифация потребовалось в Италии. Он вернулся, хотя, учитывая недавнее поражение союзных имперских войск, вряд ли это был самый подходящий момент, чтобы оставить свой пост. Что же убедило его сделать это? Ответы на этот вопрос можно найти у Прокопия, Гидация и Проспера. Прокопий рассказывает: «Аспар отправился домой, а Бонифаций, представ перед Плацидией, оправдался от подозрений, показав, что они возникли против него без истинной причины» (Proc. BV. 3.3.36). Тем временем Гидаций говорит: «Бонифаций, отозванный Плацидией из Африки в Италию как соперник Аэция, вернулся во дворец» [Hyd. 89 (99)]. Показательно, что Проспер пишет: «Бонифаций, приняв звание magister militum, прибыл из Африки в Италию через Рим» (Prosper s. a. 432).
Вопреки утверждению Прокопия, Аспар вернулся на восток не сразу. Феодосий взял на себя немалые обязательства на западе, и его армии на несколько лет задержались в Африке. В 434/435 годах отсутствие этих армий во Фракии ощущалось настолько остро, что Константинополь даже был готов платить гуннам повышенную дань. Несмотря на первоначальное поражение, Бонифаций и Аспар продолжали держать оборону против вандалов на протяжении 431-432 годов. Поскольку восточный magister militum находился в Карфагене, Бонифаций мог доверить оборону епархии своему коллеге. Единственный способ, которым Плацидия могла убедить Бонифация вернуться, — это пообещать ему верховное командование западными армиями, чего он жаждал уже много лет. Если Бонифаций имел намерение вернуть себе остальную часть Африки, которая уже почти десять лет была базой его могущества, то ему необходимо было контролировать все элементы западной армии. Заявление Проспера можно понять так, что Плацидия послала ему официальные кодициллы, тем самым обеспечив дополнительный стимул для его возвращения в Италию. Примерно в это время западный двор также дал согласие на реабилитацию старшего Никомаха Флавиана, как раз когда его сын стал преторианским префектом Италии.
Осенью 432 года Бонифаций высадился в Риме и был должным образом назначен magister militum. Однако по сравнению с обстоятельствами, сложившимися во время коронации Валентиниана, это вряд ли можно назвать итогом его карьеры. Cвою последнюю победу он одержал как мятежник против законных императорских войск, а недавнее поражение от вандалов должно было понизить его престиж. Мы можем с уверенностью предположить, что Плацидия отозвала и повысила Бонифация из–за лояльности, которую он демонстрировал в прошлом. Однако, доверив ему верховное командование, она могла чувствовать себя спокойнее, зная, что его нынешнее состояние не позволит ему слишком заноситься. Аэций поначалу ничего не подозревал. Он только что провел еще одну успешную экспедицию против франков и, вернувшись в свой штаб в Арле, готовился к дипломатической миссии против свевов [Hyd. 86 (96), 88 (98)]. По возвращении в Италию Аэций ожидал получить свой первый консульский титул. Однако, как сообщают западные летописцы, вскоре он обнаружил, что поводов для радости было немного [Hyd. 89 (99); Chron. Gall. 452, 109; Prosper s. a. 432].
Некоторые ученые считают, что Аэций поспешил из Галлии в Италию, чтобы вступить в бой с Бонифацием, когда узнал о назначении своего соперника. Но слова Проспера и галльского хрониста 452 года, которые в целом не были благосклонны к Аэцию, ясно показывают, что он присутствовал в Италии и милостиво отреагировал на его смещение с должности. Можно ли предположить, что он добровольно подчинился приказу Галлы Плацидии и дал согласие? Ситуация выглядит весьма загадочной, учитывая, что Аэций без колебаний устранил Феликса грубой силой, лишь заподозрив, что тот замышляет то же самое в ответ. Однако сфера власти Аэция до сих пор находилась в Галлии, и он не был интегрирован в политическое сердце Италии. Плацидия не попыталась бы сместить его, если бы он все еще находился в Галлии во главе полевой армии. Такой поступок, несомненно, вызвал бы реакцию, подобную той, что была в Африке у Бонифация в 427 году. Если можно доверять хронологии событий галльского хрониста, то я подозреваю, что консульство было приманкой, использованной для того, чтобы выманить Аэция из его пресловутой пещеры. Хотя консульство не давало никакой власти как таковой, оно оставалось одним из высших знаков императорской благосклонности и необычайной честью. В поздней Римской империи консульство было шансом обрести мемориальное бессмертие, поскольку определенные годы назывались в честь современных носителей этой должности. Когда Аэций вернулся на италийский полуостров, он, должно быть, слишком поздно понял, что императрица подстроила его падение. Тем не менее, у него хватило дерзости явиться ко двору, чтобы официально сложить с себя полномочия — потрясающе смелый поступок. Теперь Бонифаций был бесспорно законным верховным главнокомандующим Западной Римской империи. Именно в этот момент Марцеллин называет Бонифация и Аэция «патрициями».
Константин I ввел этот титул как уникальное высокое гражданское отличие, но в течение пятого века его носили в основном генералиссимусы западной римской империи. Источники иногда подразумевали это дополнительное значение, когда использовали термин для обозначения самого могущественного генерала, даже если он не носил этого титула. Из современных источников мы знаем, что Аэций получил эту честь только несколько лет спустя, но Марцеллин мог предвидеть это. Однако он является единственным источником, который упоминает о ней для Бонифация, и есть сомнения в том, что Бонифаций вообще получил патрициат. Другие утверждают, что Плацидия предоставила эту честь, потому что к этому времени она, должно быть, поняла, что иметь рядом более одного могущественного генерала было невыносимо. Даровав Бонифацию титул, она могла дать понять всем, что он снова стал ее защитником. Этот вердикт в конечном итоге зависит от Марцеллина, который, как может показаться, подразумевает равное положение Аэция и Бонифация как полководцев, когда называет их «патрициями». Это можно заметить по другой битве в его хронике. Около 464 года в Италию вторгся отряд аланов, и Марцеллин называет и предводителя аланов Беоргора, и magister militum Рицимера, который победил их, «королями», чтобы показать, что они оба были варварскими военачальниками (Marcell. Com. s. a. 464). Однако позже Марцеллин называет Себастиана зятем «временного патриция Бонифация» (Marcell. Com. s. a. 435). Для Марцеллина, таким образом, не было сомнений в том, что Бонифаций получил патрициат, и, учитывая обстоятельства, титул казался оправданным. Теперь, когда он мог руководить военными чинами по своему усмотрению, Бонифаций мог подумать о возвращении в Африку, чтобы начать новое наступление на Гейзериха. Вместо этого он решил сделать то, что удалось Стилихону и Констанцию, когда они занимали его пост, и не удалось Кастину и Феликсу: устранить своего самого опасного соперника.
Когда 432 год подошел к концу, наступила ужасная зима (Chron. Gall. 452, n. 110). Более поздний продолжатель хроники Проспера рассказывает, что Бонифаций и Аэций сошлись в битве на пятом рубеже от Римини (Addit. Prosp. Haun. s. a. 432). И снова мы имеем дело с битвой, подробности которой в источниках скудны. Как заметил один ученый, она была значительной, потому что «впервые гражданская война велась не за то, кто должен был быть императором, а за то, кто должен был быть генералиссимусом императора». Если убийство Феликса еще не развеяло иллюзий о том, что западный римский двор контролирует свои вооруженные силы, то открытое сражение между двумя самыми могущественными полководцами так близко от имперской столицы должно было прозвучать громко и ясно. Считается, что Бонифаций имел в своем распоряжении превосходящие силы благодаря своему новому положению. Однако есть все основания полагать, что это было не так.
Либешютц категорично отмечает, что Италия была совершенно беззащитна, когда вандалы вторглись в Сицилию восемь лет спустя. Валентиниан даже был вынужден издать закон, предоставлявший гражданам право самим брать в руки оружие, потому что правительство ничего не могло сделать до возвращения полевой армии из Галлии, где она завершила войну с вестготами. На протяжении большей части правления Валентиниана западная римская армия имела едва ли достаточно частей, чтобы укомплектовать один отряд для больших кампаний. К моменту смерти Констанция III италийская полевая армия стала единственным соединением, которое могло обеспечить людей для операций за пределами своей территории. Мы видели, что она понесла тяжелые потери в кампании Кастина против вандалов.
Еще больше людей было потеряно в гражданской войне с имперским режимом- близнецом на востоке. И Иоанн, и Феликс использовали италийскую полевую армию против Бонифация, понеся дополнительные потери. Вероятно, после экспедиции Сигисвульта оставались отряды, и Плацидия послала еще больше сил на поддержку армии Аспара. Поэтому кажется вполне обоснованным, что значительные силы италийской полевой армии находились в Африке. Бонифаций, вероятно, уже передал африканскую полевую армию, или то, что от нее осталось, Аспару, прежде чем вернуться в Италию. Аэций не мог взять с собой галльскую армию, не нарушив недавно восстановленный порядок в борьбе с вестготами и франками и не спровоцировав бургундов и багаудов. Действительно, нет никаких признаков того, что эти группы стали враждебными во время этого конфликта. Если принять во внимание все возможные варианты, то наиболее вероятно, что битва при Римини была не более чем миниатюрной войной между Аэцием и Бонифацием с их вукеллариями.
Относительно небольшой масштаб этой битвы может скрыть тот факт, что ставки для всех участников в то время были весьма высоки. Вполне вероятно, что на этом поединке «последние римляне» встретились в первый и последний раз. Бонифаций и Аэций действительно были двумя сторонами одной медали. Как Бонифаций стал настоящим владыкой Африки, поднявшись по карьерной лестнице благодаря своей воинской доблести и помощи готских воинов, так и Аэций создал региональную базу власти в Галлии и стал практически неприкасаемым благодаря своей гуннской коннице. Победитель при Римини в конечном итоге определит дальнейший курс имперского Запада и его руководящую силу: Африка и готы или Галлия и гунны. Марцеллин единственный приводит подробности перипетий битвы: «Аэций сразился с Бонифацием и ранил его, причем копьем более длинным, чем у Бонифация, которое было изготовлено для него накануне. Сам он остался невредим» (Marcell. Com. s. a. 432.3). Его рассказ создает впечатление, что битва при Римини была не более чем средневековой дуэлью между двумя генералами. Некоторые ученые склонны верить любопытной детали, что Аэций лично ранил Бонифация более длинным оружием. Однако для того, чтобы применить стратагему с более длинным копьем, Аэций должен был знать, что оружие Бонифация короче, чем у него, еще до битвы. Это не кажется правдоподобным. С другой стороны, не исключено, что Аэций и Бонифаций лично встретились и вступили друг с другом в бой. Бонифаций был известен своими показательными выступлениями в одиночном бою, а Аэций приобрел впечатляющие кавалерийские навыки во время пребывания в качестве заложника у готов и гуннов. И в пятом, и в шестом веках мы встречаем примеры, когда выдающиеся генералы вступали в схватку с вражескими вождями. [1] Как отмечалось ранее, это не обязательно следует рассматривать как форму боя, более близкую к варварской традиции, чем к римской. Их личные разборки не изменили хода сражения, но имели неожиданные драматические последствия.
В первый и последний раз в своей карьере Аэций потерпел поражение в битве, но Бонифаций недолго наслаждался своей победой. Сообщения о смерти Бонифация, однако, откровенно противоречивы. Для сравнения стоит привести соответствующие фрагменты из источников:
«Он [Бонифаций] победил его [Аэция], который противостоял ему в битве, и умер от болезни через несколько дней» (Prosper s. a. 432).
«Бонифаций был ранен в битве с Аэцием; он одержал победу, но отступил и умер» (Chron. Gall. 452, 111).
«Но через несколько месяцев он [Бонифаций] умер от раны, полученной в сражении с Аэцием» [Hyd. 89 (99)].
«Через три месяца Бонифаций умер от полученной им раны» (Marcell. Com. s. a. 432.3).
«Когда Бонифаций переправился из Ливии с большим войском, он [Аэций] одолел его, так что он [Бонифаций] умер от болезни в результате тоски, а Аэций овладел его женой и имуществом» (Joh. Ant. Fr. 201).
Иоанн был единственным автором, приписавшим победу Аэцию. Марцеллин вообще не уточняет более широкий результат. Западные хронисты, писавшие независимо друг от друга, согласны с тем, что Бонифаций победил своего соперника в битве, а последствия сражения якобы показали, что Аэций фактически проиграл. Фрагмент Иоанна, с другой стороны, был взят из некролога Аэцию в истории Приска, в которой он был представлен великой опорой Валентиниана III. Поэтому небольшой поворот в этом вопросе вполне естественен. Проспер и Иоанн приписывают смерть Бонифация болезни, тогда как Гидаций, Марцеллин и галльский хронист 452 года приписывают ее боевому ранению. Эти сообщения не обязательно противоречат друг другу. Галльский хронист 452 года вспоминает, что зимой 432/433 года «был сильный холод, который также разрушил здоровье многих людей» (Chron. Gall. 452, 110). Автор этой хроники поместил свою запись о битве между Бонифацием и Аэцием сразу после этой зимы. В условиях суровой погоды плохо обработанная рана могла перейти в гангрену. Однако на то, как этот вопрос был представлен позже, легко могло повлиять давление официальной пропаганды — особенно после того, как Аэций окончательно утвердил свое военное превосходство при дворе. Ярчайшим примером этого является Проспер, который хорошо отзывался о Бонифации, но в остальной части своей хроники демонстрировал неблагоприятное отношение к Аэцию. Однако первое издание его хроники было написано сразу после событий и опустило некоторые важные детали, которые даже менее осведомленный галльский хронист вспомнил двадцать лет спустя. Именно по этой причине подозрительно, что он единственный упоминает, что Бонифаций умер через несколько дней, в то время как периферийные авторы, такие как Гидаций и Марцеллин, говорят о нескольких месяцах.
Возможно, за враждебными словами Иоанна, когда он говорит о тоске Бонифация, даже кроется какая–то правда. Это заставляет вспомнить портрет Петрония Проба, написанный Аммианом Марцеллином. На самом пике своего богатства и почестей его постоянно мучили тревоги и болезни (Amm. 27.22.2-6). Это была вполне разумная реакция на стресс от участия в макиавеллистских играх в высших эшелонах империи. Муки, которые Бонифаций, должно быть, испытывал в последние месяцы своей жизни зимой 432-433 годов, когда его телесное здоровье медленно угасало, можно только представить. Он стал первым бесспорным генералиссимусом со времен Констанция, но сразу после этого потерял все. Вместо этого он покинул сцену в Римини так же, как и вышел на нее двумя десятилетиями ранее в Массалии: в схватке с одним из самых важных игроков своей эпохи. Он жил и умер, как гласит старая поговорка, от меча.
Из всех источников Проспер, вероятно, ближе всех подошел к пониманию истинного влияния событий, произошедших во время карьеры Бонифация: «Это [дезертирство Бонифация] стало для государства началом многих бед».
На последнем этапе карьеры Констанция западная империя в значительной степени оправилась и даже смогла снова перейти в наступление. Если бы кампания Кастина против вандалов в 422 году имела успех, крупная варварская конфедерация была бы покорена и средиземноморское сердце имперского Запада было бы защищено. Вместо этого разгорелась борьба за власть, которая продолжалась более десяти лет, пока запад оставался в состоянии покоя. С одной стороны, несколько генералов хотели стать неоспоримым верховным главнокомандующим, чего Галла Плацидия, с другой стороны, изо всех сил старалась не допустить. В результате во время пребывания Бонифация на посту Аэция ценные военные ресурсы были потрачены впустую, а вандалы смогли захватить самую важную провинцию Запада. Когда в 433 году Аэций наконец вернулся, мало что можно было сделать, чтобы исправить ущерб, нанесенный хрупкой целостности государства.
Пытаться выделить одного человека, который был наиболее виновен в этом хаосе, бессмысленно, и это лишь приведет нас к тем же старым теориям о козлах отпущения, которые римские историографы использовали для объяснения бедствий имперского Запада. Бонифаций сыграл свою роль в сумятице, возникшей в результате борьбы за верховное командование западными армиями. Однако появление императоров–детей, таких как Гонорий и Валентиниан III, открыло старшим генералам путь к непосредственному управлению государственными делами. Включение Бонифация в список этих генералиссимусов, таких как Стилихон, Констанций, Аэций и Рицимер, не раскрывает его значимости. Мы видели, что к тому времени, когда он стал верховным главнокомандующим, он вряд ли находился на пике своей военной карьеры, и в итоге он не прожил достаточно долго, чтобы что–то изменить. На самом деле, его смерть могла бы даже предотвратить затяжную гражданскую войну в Италии. Рассуждения, как это сделал Мосс, о том, как западная империя могла бы процветать, если бы Бонифаций остался в живых и руководил ее делами, — это такая контрфактическая история, которую лучше приберечь для исторических романов.
Так изменил ли Бонифаций ситуацию? Есть ли момент во времени, когда становится невозможно вычеркнуть нашего главного героя из истории его времени? Можем ли мы указать момент, когда его личность и действия настолько изменили историю, что было бы немыслимо писать о том конкретном историческом периоде, не упоминая его? Де Леппер утверждает, что если бы не Бонифаций, то вся Римская империя осталась бы единой под владычеством Феодосия II. Однако события показали, что к пятому веку это стало невозможным, и действия Бонифация лишь ускорили гибель проекта Феодосия. Однако именно узурпация Иоанна продемонстрировала необычайную власть Бонифация. Сама природа этой власти не становится очевидной, если мы сравним его с предыдущими милитумами, такими как Стилихон или Констанций, или даже с comites Africae, такими как Гильдон или Гераклиан. Однако есть еще один человек, чья карьера несколькими десятилетиями позже сильно перекликалась с карьерой Бонифация.
В 461 году западный император Майориан был казнен своим magister militum Рицимером. Марцеллин, вероятно, пришедший к власти в качестве rei militaris, отказался признать ставленника Рицимера, марионеточного императора Ливия Севера, и поднял восстание в Далмации. Он не предпринимал никаких попыток стать императором или провозгласить им себя. Вместо этого он управлял Далмацией на основе собственных полномочий, опираясь на региональную полевую армию и «скифских» федератов. Он проводил кампании против вандалов на Сицилии и даже угрожал вторжением в Италию. Когда в 467 году восточный император Лев отправил в Италию в качестве нового западного императора Антемия, Марцеллин сопровождал его со своими войсками и был награжден патрициатом и должностью magister militum. На вершине своего могущества он был убит на Сицилии, скорее всего, по поручению Рицимера. Племянник Марцеллина Юлий Непот унаследует власть своего дяди в Далмации и даже станет последним законным западным римским императором. Марцеллин принадлежал к новому поколению военных, как и его коллега Эгидий в Северной Галлии и Рицимер в Северной Италии. Когда они отказались признать конкретного императора, каждый из них пошел на открытый мятеж и отделил свою соответствующую провинцию от центральной власти. Они играли решающую роль в политических делах, не вписываясь в структуру императорских должностей, которые до сих пор были традиционным источником легитимности для власть имущих в позднеримском мире. Никто из них не пошел на традиционный шаг узурпации и не пытался создать собственные альтернативные имперские правительства.
Бонифаций, возможно, после смерти Гонория отстаивал интересы Плацидии, но до тех пор, пока Феодосий отказывался поддерживать ее, он управлял Африкой по собственному усмотрению. На своем посту comes Africae, как и его предшественники Гильдон и Гераклиан, он, вероятно, оказывал политическое давление на Италию, срывая поставки зерна или угрожая сорвать. Существенное отличие заключается в том, что Бонифаций был способен противостоять контрнаступлениям Италии, когда дело доходило до драки. Даже когда впоследствии законное правительство попыталось сместить его, он мог командовать и направлять против него африканскую армию. Его карьера, происходящая менее чем через несколько лет после смерти Констанция III, уже показывает эволюцию, происходящую в военной верхушке. И Стилихон, и Констанций обладали огромной властью за пределами своего официального звания magister utriusque militiae, осуществляя фактический контроль над управлением имперским Западом. Тем не менее, оба мужа следовали традиционному карьерному пути внутри офицерского сословия и ни в одном случае не порывали с династическим правительством. Бонифаций добился своего военного положения и власти существенно иными путями.
Каждый из них был уличен в действиях, которые, с легитимистской точки зрения, можно определить только как неподчинение и насильственное противостояние выраженным желаниям центральной власти. Бонифаций смог установить в Африке местное господство, основываясь на своем доступе к частным силам, которые он смог успешно собрать в трех различных случаях против Кастина, Феликса и Аэция. Бонифаций стал первым западным римским офицером, который бросил вызов центральной власти и успешно противостоял ей, не прибегая к традиционному способу узурпации императорского поста — курс, который в начале его карьеры все еще использовали другие претенденты. Таким образом, Бонифаций установил новую парадигму политической и военной оппозиции, исповедуя верность царствующей династии, но не ее генералиссимусу. В этом процессе он нарушил монополию западного имперского правительства на насилие, проложив путь для будущих военачальников–командиров, к гибели узурпации императорской власти и к распаду западной римской армии во второй половине пятого века.
Смерть Бонифация окажет значительное влияние на персонажей, сыгравших важную роль в его жизни. Это особенно хорошо видно на примере его зятя Себастиана, чья неоднозначная карьера в сохранившихся источниках выглядит как головоломка. Тем не менее, вырисовывается поразительный образ дерзкого человека, постоянно перемещающегося по всему Средиземноморью и постоянно изобретающего что–то, чтобы опередить своих врагов.
После битвы при Римини, когда Бонифаций был смертельно ранен Аэцием, Гидаций сообщает, что «его заменил его зять Себастиан» [Hyd. 89 (99)]. Назначение Себастиана на место тестя свидетельствует о том, что высшая власть в западной римской армии становилась все более наследственной. [1] Плацидия, возможно, надеялась, что он сможет сохранить лояльность своих бывших защитников–вукеллариев, будучи прямым родственником Бонифация. В то время как Аэций удалился в свои владения, Себастиан приступил к завершению дела, начатого его тестем, как сообщает Проспер: «Аэций, сложивший с себя власть, проживал в своих поместьях, и там некоторые из его врагов попытались сокрушить его внезапным нападением. Бежав в Рим, а оттуда в Далмацию, он через Паннонию добрался до гуннов. Пользуясь их дружбой и помощью, он добился мира с императорами и восстановил свою власть» (Prosper s. a. 432).
Следует отметить, что Проспер не раскрыл личность человека, отвечавшего за операцию по устранению Аэция, но из Гидация можно сделать вывод, что Себастиан был ответственен за это, учитывая последние политические обстоятельства [Hyd. 89 (99)]. Галльская хроника 452 г. отмечает, как западное правительство пыталось призвать готскую помощь в 433 г. (Chron. Gall. 452, 113). Возможно, Плацидия или Себастиан, если не оба, запросили вспомогательные войска из Тулузы, но неясно, была ли эта поддержка оказана. Если да, то это, по–видимому, не имело большого значения, когда в том же году Аэций вернулся в Италию с армией гуннов, шантажом заставил правительство предоставить ему верховное командование западными войсками и отправил Себастиана в ссылку. Последний предпочел отправиться в Константинополь [Hyd. 95 (104)].
Не исключено, что Себастиан надеялся найти там работу на императорской службе. На протяжении четвертого и начала пятого века офицеры и генералы часто меняли местами западные и восточные должности. Однако Гидаций и Марцеллин дают понять, что через некоторое время Себастиану пришлось бежать из Константинополя. Гидаций рассказывает: «Себастиан, обнаруженный в том месте, где он искал убежища, и предупрежденный о том, что против него готовится заговор, бежал из Константинополя» [Hyd. 121 (129)]. Аналогичным образом Марцеллин говорит: «Себастиан, зять бывшего патриция Бонифация, бежал из императорского дворца и был убит в Африке» (Marcell. Com. s. a. 432.2). Гидаций не упоминает об этом отъезде до 444 года, в котором он укладывает половину его маршрута в одну запись. Хронология испанского епископа была принята как официальная. [2] Однако десятилетнее пребывание в Константинополе просто не имеет смысла в свете других событий, о которых речь пойдет ниже. Марцеллин утверждает, что Себастиан бежал в 435 году и вскоре после этого умер в Африке. Константинопольский хронист не предоставляет о Себастиане никакой другой информации. Поэтому информацию о его смерти следует интерпретировать не как произошедшую в 435 году, а скорее как сжатое предвосхищение его конечной судьбы. Марцеллин представляет официальную константинопольскую линию и хорошо осведомлен об истории столицы. Вопрос хронологии будет обсуждаться позже, но, похоже, нет причин сомневаться в том, что к 435 году Себастиан исчерпал ресурс уделенного ему гостеприимства и бежал. Одно из правдоподобных объяснений заключается в том, что дворцовые интриги между императрицей, Пульхерией и некоторыми камергерами, в которые были втянуты высокопоставленные генералы, в конечном итоге вынудили Себастиана покинуть восточную столицу. Однако мы почти ничего не знаем о возможных связях между восточным правительством и Себастианом, кроме того, что ему было позволено какое–то время проживать в столице. Гораздо более вероятно, что причиной второго падения Себастиана стали политические отношения и общение между двумя императорскими дворами.
В 435 году Аэций официально установил свое главенство над западным имперским правительством в качестве патриция и magister utriusque militiae. В 437 году Валентиниан III женился на дочери Феодосия II Евдоксии в восточной столице. Брак уже был заключен во время изгнания молодого западного принца в 424 году. Утверждается, что Аэций сам сопровождал Валентиниана в Константинополь на эту свадьбу. Хотя это не исключено, очень вероятно, что по крайней мере Меробауд, панегирист и офицер Аэция, сопровождал молодого императора на восток. Кроме того, оба консулата 437 года были зарезервированы для двух западных командиров: самому Аэцию и Сигисвульту. В контексте брака, который должен был служить символом имперского единства, и нового военного режима, установленного при западном дворе Аэцием, присутствие Себастиана при восточном дворе внезапно стало потенциальным источником напряженности и неловкости. Как повествуют летописцы, Себастиан, должно быть, опасался за свою жизнь и решил бежать из Константинополя.
Вероятно, именно в этот момент среди его приближенных вспыхнуло пиратство, о чем свидетельствует фрагмент из Суды, относящийся к правлению Феодосия II:
«Поскольку он [Феодосий II] был воспитан под влиянием евнухов, он был открыт для любых их требований. В результате даже высшие чиновники нуждались в их поддержке, а в гражданской и военной администрации появилось множество новшеств, поскольку должности занимали не те, кто мог ими управлять, а те, кто платил за них золото из–за жадности евнухов. Более того, среди сторонников Себастиана вспыхнуло пиратство, которое терзало Геллеспонт и Пропонтиду» (Suda theta 145).
Эта информация происходит из враждебного источника, который стремился оклеветать правление Феодосия II, скорее всего, из Приска, который очень хорошо относился к Аэцию. Поэтому трудно судить, имеем ли мы дело с гнусными придворными сплетнями или нет. Тем не менее, описание того, как вукелларии Себастиана прибегают к пиратству, напоминает свиту Бонифация в 427 году, когда они грабили провинциальное население Африки в то время как их покровитель был лишен своего сана. Высказывалось предположение, что Себастиан унаследовал вукеллариев своего тестя, что возможно, но трудно доказать. Также утверждалось, что после смерти Бонифация эти вукелларии должны были остаться у Пелагии и предпочесть сохранить нейтралитет в конфликте между Аэцием и Себастианом. Однако этот аргумент основан на утверждении Марцеллина, что умирающий Бонифаций убеждал свою жену выйти замуж за его врага: «Через три месяца Бонифаций умер от полученной раны, умоляя свою очень богатую жену Пелагию выйти замуж не за кого иного, как за Аэция» (Marcell. Com. s. a. 432.3). Учитывая, что это утверждение поддерживается только восточным источником шестого века, в целом хорошо относящимся к Аэцию, более вероятно, что оно является продуктом пропаганды последнего после захвата ее и ее имущества. Однако Марцеллин говорит только о богатстве Пелагии. [3] Хотя вполне вероятно, что Себастиан мог заручиться верностью некоторых, если не всех, вукеллариев Бонифация, он мог лично набрать и других сторонников во время своего короткого пребывания на посту magister utriusque militiae. Эти люди стали его единственным оставшимся источником власти и защиты после его второго падения. Единственным способом сохранить их преданность было обеспечить их. Обращение к пиратству, возможно, было единственным доступным вариантом. Источники больше не упоминают о Себастиане до его прибытия ко двору вестготского короля Теодерика I (418-451 гг.). [Hyd. 121 (129)]. Однако можно засвидетельствовать по крайней мере одну его остановку между Константинополем и Галлией.
Проспер упоминает, что «варвары–дезертиры из foederati занялись пиратством» в 437 году, и что «те же пираты разграбили многие острова, особенно Сицилию» в 438 году (Prosper s. a. 437, 438). Марцеллин сообщает о таком же внезапном всплеске пиратства в эти годы, и говорит, что в 438 году «разбойник Контрадис вместе со своими пиратами и компаньонами был схвачен и убит» (Marcell. Com. s. a. 438). Некоторые ученые считают, что Проспер, должно быть, имеет в виду вандалов, король которых, Гейзерих, заключил договор с имперским Западом в 435 г. Действительно, эта запись следует сразу после пространного описания того, как Гейзерих причинял несчастья католическим епископам (Prosper s. a. 437). Однако Проспер вполне мог назвать и обвинить их в таком гнусном поведении, как он это делал в других частях своей хроники, если бы они действительно были вандалами (Prosper s. a. 406, 409, 422, 427, 435, 437, 441). Более того, Гейзерих еще не обладал военно–морскими средствами, чтобы заниматься пиратством, как он обладал после захвата Карфагена и его зернового флота в 439 году. Как отмечает Олимпиодор, и buccellari, и foederati могли относиться к подразделениям имперской армии, и грань между ними была очень тонкой (Olymp. Fr. 7.4). [4] Проспер искажает реальную идентичность этих foederati, включая их в одну группу записей, посвященных народу, с которым империя заключила foedus несколькими годами ранее. По крайней мере, Проспер снова решил оставить Себастиана без упоминания, несмотря на то, что ему было известно, что он стал вольным разбойником и потерял несколько своих вукеллариев в результате дезертирства.
Как отметил Гидаций, Себастиан бежал из Константинополя в Галлию. Но в какой момент он прибыл в Галлию? Правдоподобным представляется контекст во время войны между вестготами и римлянами, которая продолжалась с 436 по 439 год, или, по крайней мере, в ее начальной фазе. Иордан упоминает, что в 439 году в Галлию прибыл отряд федератов, который заставил Аэция начать войну против вестготов: «В консульство Феодосия и Феста римляне нарушили перемирие и взялись за оружие против него [Теодерика] в Галлии, с гуннами в качестве своих помощников. Ибо отряд галльских союзников [foederati], возглавляемый Гайной, возбудил римлян, повергнув Константинополь в панику» (Jord. Get. 36, 176–177). Кловер показал, что Иордан путает Себастиана с готским полководцем Гайной, который к этому моменту был уже мертв более тридцати лет. И все же Иордан относит начало этой войны к 439 году, когда она достигла своего пика. Проспер, точный современник этих событий, утверждает, что Теодерик начал войну с захвата нескольких городов и осады Нарбонны в 436 году (Prosper s. a. 436). Нарбонна была ближайшим портовым городом вестготской Аквитании и наиболее вероятным плацдармом для высадки Себастиана с оставшимися войсками. Осада продолжалась несколько месяцев и была снята только подчиненным Аэция, генералом Литорием. В течение следующих двух лет война усилилась. Литорий сражался вплоть до вестготской столицы Тулузы, пока не пал в бою со своей гуннской бригадой (Prosper s. a. 439). Аэций сам был вынужден продолжать войну и в конце концов в 439 году заключил мирный договор. Учитывая масштабы зоны военных действий, трудно понять, как Себастиан мог объединиться с Теодерихом из–за границы в период между 437 и 439 годами, то есть именно в тот период, когда некоторые из его вукеллариев решили остаться пиратами в окрестностях Сицилии.[5]
Учитывая, что Себастиан уже бежал из Константинополя в 435 году, возможно, что он высадился в Южной Галлии в 436 году, как раз вовремя, чтобы присоединиться к вестготам, осаждавшим Нарбонну. Учитывая, что некоторые из его вукеллариев не позднее 437 года уже были дезертирами, это означает, что он не смог обеспечить их всех в достаточной мере. Поэтому весьма маловероятно, что беглый полководец хотел увековечить эту экономическую неопределенность и рисковать дальнейшим мятежом, мародерствуя по Средиземноморью в течение нескольких лет. Я подозреваю, что раннее участие Себастиана в вестготской войне может быть фактором, который помог привести к поражению Литория. Сидоний Аполлинарий, Проспер и Виктор из Виты, писавшие после 445 года, описывают Себастиана как упрямого человека, искусного в ведении войны (Prosper s. a. 442; Vict. Vit. 1.19; Sid. Ap. Carm. 9, 277–279). На самом деле, мы очень мало знаем о том, в каких войнах участвовал Себастиан, но он должен был накопить значительный опыт, чтобы получить такие эпитеты. [6] После смерти Алариха вестготы не одержали над имперскими войсками ни одной победы. [7] Кажется вполне вероятным, что поражению Литория могли способствовать помощь и опыт Себастиана, который сам был прежде magister utriusque militiae. Еще раз стоит отметить, что Проспер вообще не упоминает о пребывании Себастиана в Галлии, хотя ему было известно, что тот переправился в Африку из Испании (Prosper s. a. 440).
Изгнание Себастиана из Аквитании, вероятно, стало результатом договора 439 года между западным римским правительством и вестготами, в котором Теодерик, скорее всего, пожертвовал им в интересах своего королевства. И снова Себастиану пришлось скитаться. Гидаций упоминает, что в этот период он ненадолго захватил Барселону: «Придя к Теодериху, королю готов, он был объявлен вне закона и затем вошел в Барселону, которую искал для себя изо всех сил» [Hyd. 121 (129)]. Выбор Барселоны мог быть удачным, поскольку это был первый крупный город на сухопутном пути из южной Галлии в Испанию. [8] Захват Себастианом Барселоны может показаться изолированным событием, но он имеет большое значение, если принять во внимание политический контекст Испании середины пятого века. После ухода вандалов в 429 году единственной крупной варварской державой в Испании оставалась территория свевов. На протяжении 430‑х годов они пребывали в Галлеции, но с приходом к власти их короля Рехилы в 438 году баланс сил значительно изменился. В течение следующих лет Рехила совершал нападения на половину полуострова. В 438 году он разбил последнюю засвидетельствованную провинциальную армию в Бетике [Hyd. 106 (114)]. [9] В 439 году Рехила даже захватил епархиальную столицу Мериду [Hyd. 111 (119)].
Тарраконенсис, где находилась Барселона, оставалась единственной провинцией, прочно находившейся в руках императора. Это был естественный обороноспособный регион с местной аристократией, имевшей необходимые ресурсы для вооружения. В начале пятого века Барселона была резиденцией узурпатора Максима и готского короля Атаульфа. Она была хорошо укреплена стенами, была богатым городом благодаря своему порту и имела регулярное сообщение с остальной частью Средиземноморья. Даже в 472 году вестготам пришлось послать несколько армий, чтобы разбить местные войска и осадить прибрежные города, когда они хотели завоевать долину Эбро (Chron. Gall. 511, 79 (652) [s.a. 472]). В таком контексте кажется маловероятным, что Себастиан взял Барселону штурмом, и заявление Гидация не предполагает такого прочтения. Более правдоподобно, что город принял его с радостью. Тарраконенсис был бы идеальной игровой площадкой для такого военачальника, как Себастиан, а Барселона — отличной базой.
Есть еще одно свидетельство в пользу этой гипотезы. В 441 году, впервые за двадцать лет, императорская полевая армия была направлена в Испанию, но не для повторного завоевания Мериды, не для борьбы со свевами, а для восстановления порядка в Тарраконенсисе, где ей пришлось уничтожить огромное количество багаудов [Hyd. 117 (125)]. Остаются значительные разногласия по поводу точной природы этих групп, особенно в отношении тех, что были в Галлии. В случае с Испанией, однако, разумно рассматривать их как совокупность боевых отрядов или частных ополчений, поднятых местной аристократией в целях обеспечения безопасности. Однако в случае с Испанией разумно рассматривать их как собрание отрядов или частных ополчений, созданных местной аристократией в целях самозащиты в провинции, которая управлялась официально, но больше не защищалась Империей. Это первый случай, когда багауды появляются в Испании, и связь с Себастианом, безусловно, имеет смысл в общей схеме событий. Однако наш головорез, похоже, не собирался становиться позднеримским Серторием. Он покинул Барселону в 440 году и направился в Африку.[10]
Утверждается, что известия об имперском походе на Тарраконенсис могли стать достоянием общественности уже в 440 году и вынудили Себастиана уехать. Это маловероятно. Когда в 439 году Гейзерих завоевал Карфаген, это привело к остановке всех военных усилий западного Рима за пределами Италии. Действительно, Валентиниан III в 440 году издал указ, намереваясь усилить оборону Италии от вандальских набегов, и ожидал скорого прибытия войск Аэция. В таких условиях невозможно представить, что имперская армия могла собираться в поход на Испанию в 440 году, когда вандальский король уже высадился на Сицилии и осадил несколько городов. [Prosper s. a. 440; Hyd. 112 (120)]. Я полагаю, что именно этот последний факт побудил Себастиана поспешить в Африку на полной скорости. Почти десятью годами ранее он, должно быть, входил в отряд Бонифация, покинувшего Африку и отправившегося в Италию. В определенном смысле Себастиан наконец–то возвращался домой, в провинцию, где началась его карьера. Этот шаг в конечном итоге стал его гибелью. Это самая сложная для реконструкции часть жизни Себастиана, и нам снова необходимо внимательно изучить более широкий геополитический контекст.
В 439 году Гейзерих нарушил договор с Империей и захватил Карфаген врасплох. В следующем году он переправился на Сицилию, где осадил несколько городов. Проспер утверждает, что Гейзерих решил вернуться в Карфаген, потому что услышал, что Себастиан направляется из Испании:
«Пока Гейзерих наносил серьезный урон Сицилии, он получил известие, что Себастиан переправляется из Испании в Африку, и быстро вернулся в Карфаген. Гейзерих решил, что для него и его людей будет очень опасно, если человек, искусный в военном деле, вознамерится вновь захватить Карфаген. Но Себастиан, желая казаться скорее другом, чем врагом, обнаружил, что все в мыслях варвара противоречит тому, на что он надеялся. Эта надежда стала для него причиной величайшего бедствия и несчастной смерти» (Prosper s. a. 440).
Эта запись — фактически единственный раз, когда Проспер упоминает Себастиана по имени, и он не предпринимает никаких усилий, чтобы представить его должным образом. Свидетельство Проспера было отвергнуто на том основании, что Себастиан был «один и бежал», следовательно, не мог представлять для Гейзериха никакой угрозы. Как будет обсуждаться позже, это не может быть так, поскольку Гейзериху позже понадобился предлог, чтобы устранить Себастиана. Если бы Себастиан был единственным отчаянным человеком, ему не было бы необходимости придумывать такой предлог. И здесь вовсе не часть имперской пропаганды и запугивания, призванной заставить Гейзериха покинуть Сицилию — на том основании, что Гидаций изобразил прибытие Себастиана в Африку только пять лет спустя. Гидаций, без сомнения, является одним из самых важных источников по истории позднеримского Запада середины пятого века, но следует подчеркнуть, что его воспоминания о событиях за пределами его родной Галлеции не всегда достоверны. Эта запись Проспера дает наиболее четкие аргументы против хронологии Гидация о походе Себастиана. Гидаций отметил, что Себастиан прибыл в Вандальскую Африку в 445 году, и что между 449 и 450 годами он был предан смерти. Но в последней записи также говорится, что он был убит вскоре после своего прибытия. Самым ясным аргументом против этой версии является хронология Проспера. Проспер опубликовал свою хронику в трех разных изданиях: первое — в 433 году, второе — в 445 году и последнее — в 455 году.61 Последнее событие, зафиксированное во втором издании, произошло в 444 году. Уже до 445 года Проспер знал, что Себастиана больше нет среди живых, и этот факт является самым сильным аргументом против того, чтобы для жизни Себастиана полагаться на хронологию Гидация.
Решение Себастиана отплыть в вандальскую Африку было истолковано как окончательное решение, принятое человеком, который исчерпал себя в отношениях со всеми другими крупными политическими игроками Средиземноморья. С совершенно другой точки зрения, Джон Бьюри пишет, что Себастиан служил Феодосию II, когда отправился в Африку. Это кажется маловероятным, учитывая, что он был врагом государства в обоих имперских царствах. И все же я думаю, что Бьюри, возможно, был гораздо ближе к истине, чем любой другой ученый с тех пор. Себастиан все еще действовал как независимый агент, но, вероятно, рискнул воспользоваться последней возможностью искупить свою вину. Проспер ясно говорит, что Себастиан изначально стремился захватить Карфаген. В это время Восточная империя собирала армаду для освобождения Сицилии. Валентиниан III уже публично объявил 24 июня 440 года, что Феодосий II пришлет помощь. Если бы Себастиан смог взять Карфаген, один из немногих укрепленных городов Северной Африки, пока Гейзерих отсутствовал в Сицилии, то имперские войска смогли бы разбить вандалов между молотом и наковальней. Это был не первый случай, когда полководцу пятого века удалось получить имперскую амнистию за свои ценные заслуги. Действительно, заклятый враг Себастиана, Аэций, именно таким образом построил свою карьеру. Однако в Карфаген нельзя попасть просто так. Прямой морской переход из Барселоны через открытое море был бы крайне опасен. Если бы Себастиан хотел попасть в Африку из Барселоны, он, вероятно, держался бы ближе к испанскому побережью и переправился бы из ближайшей гавани напротив нумидийского побережья, Картахены. Такая операция была бы идентична походу императора Майориана против вандалов двадцать лет спустя. Однако обе они провалились по совершенно одинаковым причинам.
И в случае Себастиана, и в случае Майориана в 460 г. [Hyd. 195 (200)] Гейзерих располагал осведомителями, которые следили за передвижением противника. Из Сицилии до Карфагена было всего несколько дней пути, поэтому к тому времени, когда Себастиан достиг Африки, Гейзерих уже ждал его. Восточный римский флот прибыл только через год, и Проспер прямо критикует их промедление: «Феодосий открыл военные действия с вандалами, отправив генералов Ареобинда, Ансилу и Германа с большим флотом. Они откладывали дело с большими задержками и оказались скорее обузой для Сицилии, чем помощью для Африки» (Prosper s. a. 441). Когда Себастиан высадился в Африке и обнаружил, что Гейзерих уже там, у него, должно быть, не было другого выхода, кроме как заключить союз с бывшим врагом, который воевал с правительством, заклеймившим обоих как врагов государства.
Проспер и Гидаций сходятся во мнении, что Себастиан должен был умереть вскоре после своего прибытия ко двору Гейзериха. Гидаций предвещал это событие в следующих зловещих выражениях: «Изгнанный Себастиан искал убежища у Гейзериха, и этот поступок должен был стать его гибелью, как показал последующий результат, поскольку вскоре после его прибытия Гейзерих приказал его убить» [Hyd. 136 (144)]. Виктор из Виты приводит длинный анекдот о пребывании Себастиана, в котором он вступил в борьбу за волю с Гейзерихом, замышлявшим его гибель:
«Был некий комит Себастиан, тонкий в советах и доблестный в войне, зять известного комита Бонифация. Гейзерих, считая его советы необходимыми, боялся находиться в его присутствии. Он жаждал покончить с ним и нашел предлог, чтобы убить его, в религии. Король решил обратиться к Себастиану в присутствии епископов и доместиков» (Vict. Vit. 1.19).
Виктор рассказывает, что Себастиану удалось одолеть Гейзериха хитростью, достойной Улисса (Vict. Vit. 1.19–21). В отличие от своего тестя, Себастиан, похоже, строго придерживался католической веры и не хотел компрометировать себя арианством. Поэтому основным намерением Виктора, включившего Себастиана в свою историю, было превознести его как католического мученика, который упорствовал перед лицом враждебного гонителя. Насколько можно доверять этому повествованию, в нем есть два примечательных элемента: Гейзерих нуждался в предлоге для убийства Себастиана и не мог просто устранить его. Необходимость в предлоге указывает на то, что у него все еще была какая–то защита, возможно, от оставшихся членов его buccellarii, служивших телохранителями. Гейзерих также чувствовал необходимость сделать это в присутствии своих domestici, домашних слуг. Виктор продолжает утверждать, что «затем, по каким–то другим причинам, он приказал предать смерти этого воинственного человека» (Vict. Vit. 1.19).
Гейзерих убил Себастиана между 440 и 445 годами. Если следовать Просперу и Гидацию, это, вероятно, произошло в более близкий к его прибытию в Африку период. 442‑й год представляет собой наиболее правдоподобный контекст для предлога, под которым Гейзерих прикончил его. Проспер объясняет: «Август Валентиниан заключил мир с Гейзерихом и разделил Африку между ними на отдельные территории» (Prosper s. a. 442). В этот момент между западной империей и вандалами был заключен долгосрочный договор, по условиям которого сын Гейзериха Гунерих был обручен с дочерью императора Валентиниана Евдокией. Как сообщает наш источник Проспер, 442 год был также годом, когда Гейзерих прочно установил монархию, основанную на его династии, в Северной Африке за счет восставшей против него вандальской аристократии:
«Некоторые из магнатов [оптиматов] Гейзериха составили заговор против него, потому что благодаря удачному исходу событий он возгордился даже среди своего народа. Но когда затея была раскрыта, они были подвергнуты им многим пыткам и убиты. И когда оказалось, что то же самое собираются предпринять другие, из–за подозрений царя смерть настигла столь многих, что он потерял больше людей из–за своих тревог, чем если бы был побежден в битве» (Prosper s. a. 442).
Ни один источник не утверждает, что договор предусматривал устранение Себастиана или что он участвовал в восстании против Гейзериха. Однако с момента своего изгнания из Италии, где бы Себастиан ни находился, он оставлял за собой след диссидентства и становился препятствием в международных отношениях. В 435 году ему пришлось бежать из Константинополя в тот же год, когда Аэций официально стал патрицием и magister utriusque militiae, а его сторонники занялись пиратством. До 437 года он высадился в Галлии, где он, возможно, участвовал в войне вестготов против западного римского правительства, но был вынужден бежать, как только был заключен мирный договор. До 440 года он обосновался в Барселоне, примерно в то же время, когда местные ополчения управляли собой в отсутствие императорского правительства. Наконец, Виктор из Виты предполагает, что Себастиан был убит, потому что Гейзерих посчитал его угрозой собственной власти. Учитывая его безупречный послужной список мятежника и угрозу международным отношениям, 442 год кажется наиболее вероятным годом, когда после десятилетней одиссеи Себастиан встретил свой окончательный конец.
Случай Себастиана — самый впечатляющий пример отряда солдат удачи, путешествующих на значительные расстояния по территориям бывшей или оставшейся империи в поисках работы. Но история Себастиана не была уникальной. В те же рамки можно поместить Сара, который стал вольным разбойником в Пицене во время осады Рима Аларихом, а затем увел некоторых своих последователей в Галлию (Zos. 6.2.13; Olymp. Fr. 18). Можно также рассмотреть магната Тита, который проделал весь путь из Галлии в Константинополь, чтобы служить Льву I вместе со своими вукеллариями. Скирийский князь Одоакр имел похожую судьбу. После распада империи Аттилы он скитался по Балканам и Норику, чтобы в конце концов стать последним верховным главнокомандующим западной римской армии. Все эти люди обладали частными войсками, которые делали их достаточно могущественными, чтобы двигаться как независимые игроки, но не настолько могущественными, чтобы оставаться таковыми бесконечно. Большинство из них желали стать частью официальных властных структур, если представится такая возможность, учитывая тяжелые последствия, если бы не стали. Вердикт Отто Зеека, написанный почти столетие назад, по–прежнему звучит справедливо для мира Бонифация и Себастиана: «У того, кто желал достичь воинской славы в Римской империи, был выбор между верховной властью и насильственной смертью». В конечном итоге, похвала Прокопия в адрес Бонифация не могла быть более ироничной, когда он назвал первого западного имперского военачальника последним из римлян.