Колумелла был современником Клавдия и Нерона (годы его рождения и смерти неизвестны). Родился он в Гадесе или в его окрестностях. Гадитанцы получили права римского гражданства еще при Цезаре; мы не знаем, принадлежал ли Колумелла к старинному римскому роду, выселившемуся в Испанию с давних пор, или происходил от коренных испанских уроженцев, из которых кто–то путем усыновления вошел в древний род Юниев и положил начало испанской ветви этого рода. Связи с Испанией он во всяком случае не чувствовал никакой. Родину Колумелла покинул еще юношей, и родной страной для него стала Италия. Славные герои римской старины, все эти Курии Дентаты, Фабриции и Цинциннаты, для него «наши старики». Свои книги о сельском хозяйстве он пишет для Италии, имеет в виду особенности италийских почв и климата и обращается к италийскому виноградарю, хлебопашцу и скотоводу. Колумелла свой в Италии, и все для него здесь свое.
Ни о своих родных местах, ни о своих родителях Колумелла не говорит ни слова, ни одно воспоминание о них не врезалось в его душу. Может быть, он еще в раннем детстве остался сиротой. Прочно и почтительно сохранил он память только об одном человеке: о своем дяде с отцовской стороны, Марке Колумелле, «ученом и ревностном сельском хозяине» (2.16.4). Богатый землевладелец, хозяин нескольких имений, дядя этот был искателем новых путей и человеком подлинного творческого духа. Его смелые опыты по созданию почвенного горизонта и по выведению новых овечьих пород крепко запомнились племяннику, их свидетелю. Дядя сыграл немалую роль в жизни молодого Колумеллы; его влияние несомненно сказалось и в выборе племянником сельского хозяйства в качестве жизненной карьеры, и в том направлении и духе, в которых он это хозяйство повел. Дядя остался для Колумеллы, уже взрослого человека и блестящего хозяина, неизменным авторитетом, и племяннику, видимо, доставляло удовольствие при каждом удобном случае вспоминать об учителе и спутнике своей далекой юности.
Мы не знаем, где получил Колумелла образование, да это и неважно: характер тогдашнего образования для людей определённого класса и состояния был повсюду одинаков: ознакомление с литературой, греческой и римской, и уменье владеть речью, приобретаемое на упражнениях, строившихся по строго выработанным правилам, — вот его основа и сущность. Колумелла вынес из школы знание греческого языка и хорошее знакомство с древними авторами, греками и римлянами. Цитаты из Гомера, Гесиода и Энния легко и уместно соскальзывали с его пера (1. Предисл. 20; 1.1.3; 2.2.7). Вергилия он не просто читал, а занимался им прилежно и пристально — настолько, что впоследствии даже «осмелился» идти по его следам (10. Предисл. 3) и, «выполняя волю почитаемого поэта», восполнил пробел в «Георгиках»: написал в стихах, где на каждом шагу встречаются реминисценции из Вергилия, целую книгу об уходе за овощами. Писателей августовского времени он хорошо знал: и Гораций, и Овидий были ему близко знакомы. Из старых трагиков он высоко ценил Акция, удостоив его чести стоять рядом с Вергилием; читал старых историков и ораторов; вступление Цицерона в «Ораторе» послужило ему образцом для заключительной части его введения к первой книге «Сельского хозяйства». Несомненно, что школе обязан Колумелла и своим мастерством в искусстве владеть латинской речью: богатством своего языка, сознательным: и тонким подбором синонимов, патетической градацией риторических вопросов и ясной стройностью в расположении материала.
Неизвестно, кто были школьные учителя Колумеллы и какая индивидуальная печать лежала на их преподавании. Несомненно одно: юноша вышел из школы с любовью и доверием к книге и с жаждой знания. Окончание школы не было для него прощанием с умственными интересами: он продолжал учиться и учился всю жизнь. Занятия ли сельским хозяйством или какая–нибудь другая причина обратили его к изучению астрономии, но он читал греческих астрономов; любил щегольнуть, иногда даже без нужды, своим знакомством с Гиппархом и знанием специальной астрономической терминологии (1.1.4; 2.10.10; 3.6.4; 9.14.12) и был настолько осведомлен о небесных явлениях, что составил книги против астрологов (11.1.31). От этого произведения ничего не сохранилось, но из слов самого Колумеллы явствует, что в нём содержалась полемика «с халдеями бесстыдно обещающими перемену погоды в определенные дни». Судя по методу работы нашего автора, которую можно наблюдать в его «Сельском хозяйстве», он вряд ли удовольствовался и в своем астрономическо–метеорологическом трактате одной эмпирикой; обычно он не обходился без теоретических обоснований. Его интерес к римской старине в связи с интересами сельскохозяйственными приобрел своеобразную окраску: он заинтересовался сельскохозяйственным бытом в его историческом аспекте и стал читать книги понтификов с намерением самому написать книгу о древних обрядах италийской сельскохозяйственной религии (2.21.5—6). О его знакомстве со специальной сельскохозяйственной литературой сказано будет в дальнейшем.
Следующим этапом в жизни Колумеллы была военная служба. Он был военным трибуном (офицерский чин) в Шестом Железном легионе, стоявшем в Сирии, и принимал участие в экспедиции против одного киликийского племени. Военная служба оставила глубокие следы в сознании Колумеллы; до старости продолжает он воспринимать явления окружающей повседневной действительности в аспекте воинском: имение, куда не заглядывает хозяин, напоминает ему войско, брошенное предводителем (1.1.18); виноградную лозу, приносившую из года в год богатый урожай, он сравнивает с солдатом, беспорочно отслужившим свою службу (3.6.4); толпа рабов выходит с рассветом на работу, «словно в сражение, бодро и смело идя за виликом, как за военачальником» (11.1.17). Его образцовый хозяин ведет себя по приезде в имении, словно полководец, производящий смотр своим солдатам и ревизию всему лагерю. Живучесть этих военных воспоминаний отнюдь не случайна: в военной службе было нечто глубоко созвучное натуре самого Колумеллы, энергичной, деятельной, жаждавшей борьбы и воспринимавшей как борьбу даже такую, казалось бы, мирную деятельность, как сельское хозяйство. И если он не остался на военной службе, то здесь действовали какие–то, к сожалению, ближе нам неизвестные причины чисто нравственного порядка, на которые наш автор намекает вскользь в бегло брошенном замечании, что служба эта «ничего не приносит без чужой крови и чужого страдания» (1. Предисл. 7).
Военный трибунат был в те времена для юноши из сенаторского или всаднического сословия вступлением к обычной служебной карьере. Путь этот был открыт и для Колумеллы, принадлежавшего к верхушке рабовладельческого общества. Об этой его принадлежности свидетельствуют и самый его военный трибунат, и его знакомства, и некоторые брошенные им слова. В числе его знакомых и друзей были такие люди, как консуляр Л. Волузий, один из богатейших людей своего времени (Тац. Анн. X III. 30), ведший однажды с ним беседу о том, каких колонов считать наилучшими; Марк Требеллий, под начальством которого он служил в Сирии и с которым сдружился (5. 1. 2); Галлион, брат Сенеки, с которым он тоже был накоротке (9.16.2) и который был настолько знаком с занятиями Колумеллы, кругом его интересов и его вкусами, что наказывал ему написать в стихах об уходе за огородом. Свое сочинение Колумелла обращает именно к этому кругу, который для него является привычно своим («теперь большинство из нас часто бывает отозвано гражданскими магистратурами» — 1.1.19).
Почему же юноша по выходе из армии не пошел обычной дорогой тогдашней состоятельной и знатной молодежи, не занялся адвокатурой, как Плиний Младший, и не выставил себя в качестве кандидата на первую из должностей? Может быть, присмотревшись ближе к столичной жизни, он почувствовал к ней такое отвращение, что бежал, говоря словами Варрона, в «поля, которые дала божественная природа»? Единственный материал, которым мы располагаем для ответа на эти вопросы, находится в предисловии к 1‑й книге, где Колумелла перебирает различные занятия, с которыми он познакомился в Риме, и описывает жизнь знатного римского общества. Его слова о «собачьем ремесле облаиванья богатых» и о защите преступников, губящей невинных людей; его характеристики пресмыкающегося клиента, а также кандидата, «покупающего честь и власть магистрата бесчестьем ‘жалкого угодничества», и столичных прожигателей жизни, которые «тратят ночи на разврат и пьянство, а дни на азартную игру и на сон и почитают себя счастливыми, потому что не видят ни восхода солнца, ни его заката» (1. Предисл. 9— 10 и 16), полны такой горечи и такого личного негодования, что, казалось бы, можно утверждать, что они продиктованы гневом суровой и честной души, для которой весь строй и обычай тогдашней жизни Рима был непереносим и отвратителен. К сожалению, у нас нет данных, которые позволили бы категорически отвергнуть другое предположение: не появились ли эта горечь и негодование в результате неудач, постигших нашего юношу в его искании магистратур и в его адвокатских выступлениях? Если эго так, то к чести молодого человека следует все–таки отнести то обстоятельство, что, возмущенный своими неудачами и увидевший всю изнанку столичной жизни, он сразу же от этой жизни отрекся и занялся тем, что было ему мило с ранних лет, — сельским хозяйством. Он приобрел себе землю под Ардеей; затем, продав ее (3.9.2), обзавелся имениями в Лации (под Карсеолами и под Альба–Лонгой), а также в Этрурии, под Цере. Большими имения эти не были: говоря о них, Колумелла употребляет выражение «мое именьице» (3.3.14), которое, конечно, было бы неуместно в приложении к огромным поместьям. На этих «именьицах» он и повел свое хозяйство.
Можно составить себе некоторое представление о хозяйственных установках Колумеллы в начале его деятельности на основании его книги «О деревьях». Молодой хозяин испытывал, по–видимому, потребность подвести итог тому, что он узнал в своей области, и он составил по крайней мере две книги по сельскому хозяйству: одну — о полеводстве (она утеряна) и другую- о виноградниках и садах (сохранилась). В этой книге Колумелла предстает перед нами как прилежный и добросовестный ученик: он много читал Магона, с которым, вероятно, познакомился еще в Испании; присматривался к окружающим хозяйствам и считал усвоенные им практические правила и советы чем–то вроде сельскохозяйственных догматов, не нуждавшихся в пояснении и не допускавших возражений. Только дважды выступает он со своим мнением: в первый раз по поводу бурава, которым пользовались для прививки лоз и который Колумелла предпочел заменить буравом другой конструкции, и во второй, когда он говорит, что, «испытав на опыте такую культуру виноградника, он нашел ее неплохой». Молодой человек, оказывается, умел не только повторять с чужого голоса, он наблюдал, думал и выбирал. Эти размышления и наблюдения привели его к выводу, что та практика хозяйства, которая требует максимального сокращения расходов и снижения культуры, ведет хозяйство к гибели и во всяком случае не обогащает хозяина. Колумелла пошел другой, своей, дорогой, на которой, надо думать, в начале оступался неоднократно: недаром же первым его советом начинающим хозяевам было — не бояться ошибок, потому что «всякому делу учатся на ошибках» (1.1.16).
Мы не можем проследить шаг за шагом весь тот путь, который прошел Колумелла от начал своей деятельности и до того времени, когда у него была уже окончательно выработана система рационального ведения хозяйства. Систему эту он изложил в своем «Сельском хозяйстве», написанном уже на склоне жизни, когда он подводил итог и своим знаниям, и своему опыту и считал себя признанным учителем молодежи, избравшей сельское хозяйство своей деятельностью. Как вырабатывались отдельные пункты этой системы, мы сказать не можем: она лежит перед нами уже в готовом виде. Это не только свод конкретных сведений, свидетельствующих об очень высоком уровне италийской агрономической науки, — это определенная программа, указывающая сельскому хозяину, что он должен делать, если он хочет процветания своего хозяйства. Вокруг в вопросах сельскохозяйственных господствует полнейшее невежество, — он должен учиться и знать; вокруг думают, что землю можно обрабатывать кое–как, — он должен помнить, что хозяйство доходно только при высокой степени культуры; вокруг все сваливают на плечи первого попавшегося негодного раба и сами ничего не делают, — он должен во все вникать сам: ревностная деятельность самого хозяина — великий залог успеха.
У кого рекомендует Колумелла учиться молодому хозяину? Прежде всего он должен основательно ознакомиться с местной сельскохозяйственной практикой: «пусть он по каждому вопросу советуется с наиболее сведущими хозяевами» (1.1.3). Сам Колумелла эту практику знал хорошо и относился к ней с полным уважением. У него часты ссылки на «сведущих деревенских хозяев», «на старых хозяев», на «осведомленных землевладельцев». Он хорошо знал деревенскую сельскохозяйственную терминологию, пользовался ею и любил при случае сослаться на деревенскую поговорку. Изложив правила такой важной работы, как мотыженье хлебов, он заключает свои предписания советом производить эту работу, «следуя обычаю местных жителей» (2.11.3). Лозы следует сажать только тех сортов, которые согласно одобрены местными виноградарями (3.2.31). Этого практического устного обучения, однако, мало; его следует дополнить специальным чтением. После Варрона, поместившего в начале своего «Сельского хозяйства» длинный список писателей–агрономов, в кругу людей образованных считалось невозможным приобщиться к вершинам сельскохозяйственного знания без книги. Колумелла повторил библиографическую справку Варрона, несколько изменив ее и дополнив списком всех латинских агрономов, своих предшественников и современников. Трудно сказать, читал ли он сам всех перечисленных эллинистических авторов, сравнить с которыми его сочинение мы не имеем возможности, потому что от всех этих Аристандров и Эвбулов, кроме имен, ничего не сохранилось. Латинскую же агрономическую литературу он знал довольно хорошо и сумел кратко и выразительно охарактеризовать старых авторов; современников своих он помянул вежливо, что не помешало ему в дальнейшем вести с ними ожесточённые споры.
Предлагая начинающему хозяину «созвать на совет» названных им писателей (1.1.15) и «прилежно рыться в сочинениях старых авторов» (1.1.3), потому что у них «найдется гораздо больше такого, что мы должны будем принять, чем такого, что придется отвергнуть» (1.1.6), Колумелла тут же предостерегает от слишком большого доверия к этому теоретическому книжному обучению: «произведения этих писателей скорее наставляют хозяина, чем делают его мастером своего дела» (1.1.16). И свое сочинение он сравнивает с костылями, которые «принесут пользу не сами по себе, а в соединении с другим» (1.1.17). Этим «другим» оказывается собственная практика и опыт, из нее извлеченный. Страницы Колумеллы пестрят такими заявлениями: «опыт научил нас» (3.9.1—2), «на основании долговременного наблюдения» (3.10.19), «повинуясь длительному опыту» (3.10.8), «опыт осудил» (3.17.4). «Будем ставить опыты», — предлагает он своему читателю. «Если частично это и оказывается иногда убыточным, то в общем это дает прибыль: не будет ведь ни одного участка, возделыванье которого не принесло бы дохода, если хозяин путем многочисленных опытов добьется того, что будет выращивать на этой земле те растения, которые на ней пойдут всего лучше». Такой метод сделает самые плодородные поля еще урожайнее, и поэтому «никогда не нужно оставлять самых разнообразных опытов» (1.4.5), другими словами, надо неизменно стремиться к тому, чтобы лучше узнать свою землю и лучше ее обрабатывать. Боязнь расходов, отказ от вложений в землю и как результат этого снижение сельскохозяйственной культуры встретили в Колумелле горячего и убежденного врага. «Как он не понимает», обрушивается он на Цельса, советующего отказаться от глубокой вспашки, что «обильный урожай даст доход, который превысит наши издержки на покупку крупного скота» (2.2.24). По поводу сена, собранного с поля, где были бобы, Колумелла гневно замечает: «… по–моему, только самый плохой хозяин может допускать, чтобы посевы у него зарастали травой… Я считаю, что бобы надо мотыжить трижды. Я знаю по опыту, что при таком уходе не только увеличивается урожай бобов, но делается меньше и шелуха их» (2.11.7).
Во всей своей книге он выступает злейшим и принципиальным противником теории, предлагавшей обрабатывать землю «плохими средствами, которые хороши» ( то есть дешевы). «Если любую отрасль сельского хозяйства не вести со знанием дела, заботливо и прилежно, то от нее, по моему разумению, дохода быть не может» (4.3.4). «Поле даст немалый урожай, если его обработать заботливо и со знанием дела» (3.2.21). Кощунственно думать, что земля состарилась и утратила свое плодородие: «не усталость и не старость, как думает большинство, а наша собственная лень и бездеятельность сделала поля менее к нам благосклонными» (2.1.7). И виноградники не приносят дохода, потому что хозяева губят их «своей скупостью, невежеством и небрежностью» (3.3.6). Они поручают их любому бездельнику–рабу, только бы он дешево стоил; сами ничего не понимая в такой ответственнейшей работе, как отбор чубуков, от которого зависит в дальнейшем плодородие лоз, они накладывают ее на «самого слабого и ни к чему негодного раба», руководствуясь тем соображением, что, не способный по своей физической немощности ни на какую тяжелую работу, раб этот все–таки в хозяйстве что–то будет делать. Уход за саженцами и лозами небрежен и плох. А между тем стоит только заняться виноградным хозяйством «со знанием дела и прилежанием», и хозяин получит большие доходы. Что же конкретно должен делать он у себя на поле и в винограднике, чтобы это поле и этот виноградник стали доходной статьей? В языке Колумеллы, очень ярком и богатом метафорами, есть три глагола, которыми он любит пользоваться, когда речь заходит об обработке земли и уходе за растениями: «помогать земле», «помогать плодоношению», «лелеять землю» и «побеждать землю». «Природа не может осуществить в полной мере того, что она хочет, если ты не поможешь ей трудом и знанием (4. 28. 2). «бесплодие земли можно победить прилежной работой» (1.4.3). Эта «разумная и прилежная работа» обеспечит хозяину максимум дохода, а состоит она в том, чтобы не только не снижать того высокого уровня агротехники, который был уже достигнут в италийских хозяйствах, а наоборот, еще повышать его. «Можно получать большие урожаи, если ухаживать за землей, часто, вовремя и умеренно ее удобряя» (2.1.7), — настаивает Колумелла, справедливо считая, что «прежние исатели хотя и не обошли этого вопроса, но занялись им слишком невнимательно» (2.13.4). Он подробно описывает устройство усовершенствованного навозохранилища и добавляет к известным видам удобрения еще новые. Книги Колумеллы, посвящённые виноградникам, представляют полный курс виноградарства, который во многих своих частях принимается безоговорочно учеными виноградарями современной Италии.
Особо следует остановиться на опытах Колумеллы по возрождению аминейских лоз, старого и благородного италийского сорта, который давал во времена Катона превосходные урожаи, а при Колумелле почти совсем вывелся, потому что по общепринятому мнению лозы эти «страдали как бы врожденным бесплодием» (3.7.2). Современники Колумеллы обычно сажали привозные, преимущественно испанские и галльские, лозы, дававшие много вина, но среднего или плохого качества. Колумелла поставил себе задачей вывести такую аминейскую лозу, которая давала бы обильнейший урожай. Работа эта заняла у него несколько лет, и к тому времени, когда он писал книги по виноградарству, Колумелла мог считать ее завершенной: плодоносная аминейская лоза была выведена. Заставить вырождающееся растение покрываться обильными плодами и превратить бесплодные поля в щедрые нивы — это ли не торжество! У Колумеллы есть страницы, которые дышат упоением борьбы и победы; он уже считает, что человеческим силам нет преграды. Бывают ведь места, где нельзя держать ни скота, ни птицу: как же тут удобрять землю? «Только ленивый хозяин окажется и здесь без удобрения», — отвечает Колумелла и дает подробный рецепт изготовления компоста (2.14.5—6). Мех вина с югера считался хорошим урожаем: «мы думаем, что виноградники, дающие меньше трех мехов с югера, следует выкорчевывать» (3.3.11). Аттик пишет, что между взрослыми лозами можно посадить 14 тыс. саженцев, — нет, этого мало: можно посадить их 20 тыс. и можно так ухаживать за ними, что их купят с охотою, заплатив вдвое против обычного: не триста сестерций за тысячу, а шестьсот(3.3.12— 14). Все эти цифры должны служить наглядным доказательством того, как выгодно сельское хозяйство, в частности виноградарство, если вести его не кое–как, «хорошо и плохо», а на самом высоком уровне тогдашней агротехники. У Колумеллы были сторонники и последователи; вокруг него собиралась молодежь, его жадно слушали, его советам следовали. Были и горячие противники, голос которых слышим мы в произведениях Цельса и Плиния. Работа первого о сельском хозяйстве утеряна целиком; мы судим о нем только по тем его советам, которые кое–где приводит Колумелла. «Естественная История» Плиния, где он неоднократно касается вопросов сельского хозяйства, сохранилась целиком. Мы имеем, таким образом, возможность судить о противниках Колумеллы; их «философия хозяйства» обрисовывается довольно отчетливо.
Наши знания о личной истории Колумеллы и датах его сочинений были почти полностью получены путём догадок из тех случайных упоминаний, которые он делает в самых разных местах своих трудов о себе и своих современниках. Из этих источников мы узнаём, что он был уроженцем Гадеса (Кадис) (VIII, 16,9; X, 185) — римского муниципия в провинции Бетика в южной Испании; и хотя дата его рождения неизвестна, очевидно, что рождён он был примерно в начале I в. н. э.
Колумелла в общих чертах определяет своё время упоминанием Марка Варрона (ок. 116 -27 гг. до н. э.) как современника своего деда (I, Praef., 15). Более точно время его определяется по упоминанию Сенеки (III, 3,3) как жившего в его дни; так же он говорит как о современнике о Корнелии Цельсе (I в. н. э.) (I, 1,14; III, 1,8; III, 2, 31; III, 17,4; IV, 1,1). По мнению Цихориуса Цельс написал свой сельскохозяйственный трактат в 25-26 гг. н. э. Он так же упоминает как авторитетных писателей своего времени нескольких других о ком нам кое–что известно — Требеллия (Марк Требеллий, легат Вителлия (Tac., Ann., VI, 41,1), в 36 г. н. э был наместником Сирии), Грецина (Юлий Грецин был казнён при Калигуле (Tac., Agr., IV) в 39 или 40 гг.), Юлия Аттика (IV, 1,1; IV, 8,1. О нём неизвестно ничего, кроме беглых упоминаний Колумеллы как о современнике Цельса; некоторые учёные предполагают, что он был несколько старше Цельса и писал во времена Тиберия), Волузия (I, 7,3; Луций Волузий упоминается Плинием (N. H., VII, 49) как умерший в 56 г. н. э в возрасте 93 лет; ср. Tac., Ann., XIII, 30; XIV, 56) и Галлиона (IX, 16,2; Галлион, брат Сенеки Младшего, умер в 65 г. н. э.). Из этих и других упоминаний ясно, что Колумелла жил во времена Луция Аннея Сенеки (ок. 4 г. до н. э – 65 г. н. э.) и Плиния Старшего (23-79), который его упоминает (N. H., XV, 18, 66) и что он был того же возраста, что первый и несколькими годами старше второго. Мы имеем основание считать (из заключения книги XII), что он завершил свой труд, будучи уже в преклонных годах.
Родителей своих Колумелла ни разу не упомянул в своих трудах, но он часто и с величайшим уважением говорит о своём дяде, Марке Колумелле (II, 15,4; VII, 2,4; XII, 21,4; XII, 40,2; XII, 43,5) — опытнейшем фермере провинции Бетика, в обществе которого он провёл большую часть своей юности. Так же родственником его мог быть философ–пифагореец Модерат из Гадеса, упоминаемый Плутархом (Quaest., VIII, 7,1).
Неясно когда Колумелла оставил родную Испанию, чтоб обосноваться неподалеку от Рима. Там, in hoc Latio et Saturnio terra (I Praef., 20) он провёл большую часть своей жизни, владея в разное время имениями в Карсеолах, Ардее и Альбануме в Лации (III, 9,2) имением, которое он именовал Церетанум (Ceretanum) (III, 3,3), вероятно находившемся в Цере в Этрурии. Мы располагаем данными (II, 10,18; возможно в 36 г. н. э., при Требеллии), что он в какой–то период своей жизни посетил Сирию и Киликию, а из надписи (CIL, IX, 235 = Dessau 2923):
L. IUNIO L. F. GAL.
MODERATO
COLVMELLAE
TRIB. MIL. LEG. VI FERRATAE
найденной в Таренте, мы можем заключить, что он находился на военной службе, так как его родной город Гадес относился к Галериевой трибе (tribus Galeria), которая поставляла солдат в VI Железный легион (legio VI ferrata), расквартированный в 23 г. н. э. в Сирии и остававшийся там во всё время правления Тиберия. Из этой надписи заключают обычно, что Колумелла умер и был погребён в Таренте.
Колумелла известен нам по 12 книгам своей Res Rustica и книге De Arboribus. Кассиодор (Div. Lect., 28: sed Columella XVI libris per diversas agriculturae species eloquens ac facundus illabitur, disertis potius quam imperitis accommodus, ut operis eius studiosi non solum communi fructu, sed etiam gratissimis epulis expleantur), однако, упоминает 16 написанных им книг, число объявляемое некоторыми ошибкой переписчика, но другими учёными защищаемое потому, что они придерживаются мнения — более обширная работа представляет собой расширенный вариант более раннего руководства из трёх или четырёх книг на ту же самую тему, из которых только вторая, «О деревьях», сохранилась (что имелась по крайней мере одна предшествующая книга, ясно из De Arboris, I, 1 Quoniam de cultu agrorum abunde primo volumine praecepisse videmur, non intempestiva erit arborum virgultorumque cura). Эта точка зрения подкрепляется тем фактом, что в книге «О деревьях» речь идёт о тех же самых предметах, которые обсуждаются в большем объёме в III -V книгах Res Rustica. De Arboris в рукописях и в первых печатных изданиях помещается в качестве третьей книги всего сочинения, так что книга теперь обозначаемая как третья в наиболее ранних изданиях была четвёртой и т. д. То, что книга «О деревьях» не относится к большому сочинению очевидно из того факта, что она не посвящена Сильвину как другие двенадцать и из того, что другие книги Res Rustica дают точные данные о числе предшествующих книг (VIII, 1,1; XI, 1,2; XII, 13,1). Так же Колумелла упоминает своё сочинение «Против астрологов» (Adversus Astrologos) (XI, 1, 31) и задуманное, но возможно не написанное сочинение о религиозных церемониях, связанных с сельским хозяйством (II, 21, 5-6).
Res Rustica, посвящённая некоему Публию Сильвину (известному только из многочисленных упоминаний о нём Колумеллы, землевладельцу и соседу автора) — самое обширное и систематическое из всех сочинений римских авторов по вопросам сельского хозяйства. Первая книга содержит общие указания относительно выбора земельного участка, снабжения его водой, обустройства хозяйственных построек и распределении различных работ между работниками поместья. Вторая посвящена собственно сельскому хозяйству, вспашке и удобрению почвы, уходу за различными сельскохозяйственными культурами. Третья, четвёртая и пятая книги посвящены выращиванию, прививке и обрезке плодовых деревьев и кустарников, виноградных лоз и оливок. Шестая дает рекомендации по отбору (селекции), разведению и выращиванию крупного рогатого скота, коней и мулов вместе с экскурсом в ветеринарию. Седьмая продолжает ту же тему с упором на более мелких домашних животных — овец, коз, свиней и собак. Восьмая касается разведения домашней птицы и рыбных садков. Девятая трактует сходным образом о пчёлах. Десятая представляет собой эксперимент в гекзаметрах, предназначенный для того, чтобы удовлетворить просьбу Галлиона и Сильвина, добивавшихся «попробовать на вкус моего стихосложения» (XI, 1,2; cf. IX, 16,2; X Praef., 1,3) и трактует вопросы садоводства, являясь своего рода дополнением к четвёртой книге «Георгик» Вергилия. Из введения ко всему труду (I. Praef., 25-28), так же как из заключения книги IX (IX, 16,2) и введения к книге X (X. Praef., 1) ясно, что десятой книгой должен был завершаться весь трактат. Но по настойчивым просьбам Сильвина (XI, 1,2) была добавлена XI книга, содержащая обсуждение обязанностей управляющего имением, а так же Calendarium Rusticum, в котором установлены времена и сезоны для различных сельскохозяйственных работ в связи с восходом и заходом звёзд и длинный раздел о садоводстве в качестве дополнения к трактату в стихах. Двенадцатая книга написана для жены управляющего и определяет её особые обязанности и содержит советы по изготовлению различных сортов вина, консервированию овощей и фруктов. То, что все двенадцать книг отправлялись Сильвину по мере того как завершались и что они дошли до нас в порядке написания показывают их начальные или завершающие строки содержат либо некий комментарий к предыдущей книге либо краткое содержание следующей.
Трактат «О деревьях» посвящён Эприю Марцеллу (претору–суффекту 49 г. н. э., пребывавшему в этой должности один день или даже несколько часов (Tac., Ann., XII,4); при Нероне был доносчиком). Речь идёт в нём о возделывании и разведении виноградной лозы, оливок и различных деревьев. И хотя в Res Rustica тема эта раскрывается полнее, это сочинение всё же представляет интерес и ценность, так как проливает свет на более позднюю и обширную работу, особенно на повреждённый в рукописи текст четвёртой книги.
Труды Колумеллы, хоть и относительно забытые с XVIII века, всё ж в своей специальной сфере занимают важное место. Плиний, его современник упоминает их творца в числе авторитетов для своего труда по естественной истории (N. H., VIII, 153; XV, 17-19, 66; XVII, 51-52, 137, 162; XVIII, 70, 303; XIX, 68). Ветеринар Пелагоний, писавший незадолго до Вегеция (IV в. н. э) (Artis Veterinariae), часто дословно цитирует наставления Колумеллы из его VI книги. Так же часто поступает и Евмел, греческий писатель по ветеринарии. Вегеций хвалит его facultas dicendi (Vegetius, Ars Veterinaria, Praef. 2). В IV в. н. э. его много цитирует в своей De Re Rustica Палладий, которого, как кажется, стихотворное De Cultu Honorum побудило написать последнюю книгу своего трактата (De Insitione) в стихах. Кассиодор (Div.lect., 28) упоминает его как одного из выдающихся сельскохозяйственных писателей, так же как и Исидор (Orig., XVII, 1,1: Columella, insignis orator, qui totum corpus disciplinae eiusdem complexus est) в VII столетии. «Hortulus» Валлафрида Страбона (ок. 809-849) в 443 гекзаметрах, так же может быть обязан в чём–то стихотворному трактату о садоводстве Колумеллы. В XVI в. его восхваляет в своей эпиграмме Феодор Беза (швейцарский реформатор, сторонник и преемник Кальвина). А в XVII столетии Милтон, в своём кратком трактате «Об образовании» хотел бы, чтобы ученики его идеальной школы посвятили свои мысли «после вечерней трапезы до сна» сначала священному писанию, а затем «сельскохозяйственным писателям, Катону, Варрону и Колумелле ибо это нетрудно сделать и если язык их труден, то тем лучше». «Это», добавляет он, — «побудит их и даст им в будущем возможность экспериментировать с обработкой почвы своего имения, восстанавливать плохие почвы и т. д».
Преданность Вергилию: эти два слова могут служить заголовком нашего вступления.
В конце предыдущей книги (IX, 16,2) Колумелла, чтобы перейти к дальнейшему, заявляет, что для того, чтобы угодить Публию Сильвину [1] и Галлиону [2], он изложит в стихах последнюю часть своих сведений по агрономии: de cultu honorum (садоводство). В прозаическом предисловии к десятой книге, он вспоминает о неоднократных просьбах Сильвина, «которые побудили его завершить ритмом и стихом то, что опущено было в «Георгиках» и о чём сам Вергилий сказал [3], что он предоставляет потомкам с этим разбираться» ($ 3). Он не только представляет себя продолжателем Вергилия, послушным «воле почитаемейшего из поэтов», но и говорит о своём учителе как о божестве, «quasi numine instigante» ($ 4). Во введении к поэме (v. 2-4) он вновь перефразирует слова вергилиева завета; и в эпилоге (v. 433-436), он ещё раз исповедует свою преданность тому, кого именует «божественным поэтом»
Нет ли в этом благочестивом выражении дани уважения противоречия, поскольку во введении он напоминает, что Вергилий, пленник узких границ, опустил культуру садоводства, а в эпилоге заключает: «Я достаточно уже, Сильвин, рассказал о садоводстве, следуя заветам Марона»?
Во–первых, в общем плане труда место X книги достаточно удивительно. Так в книге I Колумелла рассматривает, что полезного и приятного в сельской экономике, а так же условия, необходимые для того, чтоб добиться в ней успеха; во II речь идёт о полях посевах и урожае; в книге III — о виноградниках и фруктовых садах; в книге IV продолжается разговор о виноградниках; в книге V расписание занятий в земледелии и в садоводстве; книга VI о крупном рогатом скоте и его болезнях; книга VII о мелком скоте (овцы, козы, свиньи); книга VIII об устройстве скотного двора; книга IX о пчёлах.
Разве садоводство нельзя было отнести к группе книг I-V, посвященных собственно земледелию? Почему оно идёт после пчеловодства (книга IX) ?
Ответ прост: потому, что Вергилий думал о садах в связи с пчёлами (Georg., IV, 116-124) и потому, что он описал, в эпизоде со стариком из Тарента, сад пчеловода (v. 139-141) [4], населённый медоносными растениями и деревьями, которые обнаруживаются в списке Колумеллы (IX,4).
Кроме того, в то время когда римляне очарованы были великолепием восточных парков и слишком увлекались увеселительными садами, Вергилий прославил скромный, но производительный сад, в котором деревенский простак из Тарента выращивая овощи, фрукты и цветы, «помышлял, что богат как цари» и «стол нагружал своею, некупленной снедью» (v. 130-133). В своём прозаическом предисловии Колумелла говорит, что в то время как из–за тяги к роскоши растёт стоимость жизни и не позволяет массам есть продукты по завышенной цене, возделывание сада прибыльно и целесообразно. Садик — это кладовая. В самом начале, в стихе 6, сад Колумеллы, numerosus hortus, предстаёт не как крупное огородное, цветочное или фруктовое хозяйство, а как участок земли, дающий всего понемногу. Это очень в духе Вергилия и соответствует тому предписанию, которое он даёт в «Георгиках» (II, 412): «Восхваляй обширные земли, — над небольшою трудись».[5]
Одно место из Плиния Старшего (XIX, 50-52) проливает на всё это свет: «Римские цари возделывали сады своими собственными руками; и в самом деле, именно из своего сада Тарквиний Гордый послал своему сыну то жестокое и кровожадное послание. В наших законах XII таблиц мы нигде не находим слова «вилла» или «ферма»; именно слово hortus всегда употребляется в этом значении, тогда как термин heredium мы находим употребляемым для обозначения сада … В настоящее время, под общим названием Сады, мы имеем в самом Риме места для прогулок, расположенные в самом центре города, а так же поля и виллы. Эпикур, этот знаток наслаждений, был первым, кто разбил сад в Афинах; до него никто и не помышлял о том, чтобы поселиться в сельской местности посреди города. В Риме сад прежде был ager pauperis ( полем для бедняков) и именно из него низшие классы получали свою ежедневную пищу — пищу, добытую столь невинно». Когда послы самнитов пришли предложить золото Марку Курию Дентату, он ел из деревянной миски репу, жареную на огне.[6]
Когда Рим стал великим городом и выросли столицы провинций, потребовались огромные урожаи овощей, чтоб накормить их голодные животы; целые поля превратились в сады и эллинистическое земледелие дало римлянам образцы масштабного возделывания овощей. C другой стороны, в пригородах доходные сады уступают место увеселительным и большим бесплодным паркам, чинарам и лаврам, статуям и бассейнам; Гораций сетует:
Земли уж мало плугу оставили
Дворцов громады; всюду виднеются
Пруды, лукринских вод обширней,
И вытесняет платан безбрачный
Лозы подспорье — вязы; душистыми
Цветов коврами с миртовой порослью,
Заменены маслины рощи,
Столько плодов приносившей прежде;
И лавр густою перенял зеленью
Весь жар лучей … Не то заповедали
Нам Ромул и Катон суровый, —
Предки другой нам пример давали. (Od., II, 15, 5-12).
Ars topiaria (искусство садоводства) заменяет труд и практику olitor’а (огородника) и putator’а (обрезчика деревьев).[7]
Колумелла, поэт садов, — старый римлянин; его сад по–деревенски простоват и продуктивен; там не видно армии рабов; можно заметить иногда обрубщика сучьев, который цепляясь за деревья в саду, поёт за работой (v. 228-229); в другом месте (v. 309-310) носильщик, продававший в городе весенние цветы возвращается, шатаясь от обильных возлияний. Все упомянутые в поэме садовые работы, может выполнить один человек, который всё делает своими руками.
И дело это трудно: смелее! так восклицает поэт: «Вот какой труд, более суровый и бесконечный зовёт тебя, смелее! изгони ленивый сон …» (v. 67-69). Labor и usus, труд и нужда — господа земледельцев (v. 339), людей грубых (v. 23; 303), закалённых жизненным опытом (v. 338) и жестокостью Юпитера (v. 325-336). Закон упорного и постоянно возобновляемого труда сформулирован Вергилием в «Георгиках» (I, 125 sq; 401-402). Сад Колумеллы напоминает hortuli (садики) сохранившиеся по всей империи среди больших поместий, преобразованных в парки и хозяйств специализированных огородников в пригородах Рима и столиц провинций. «Так весь район вокруг храма Марса и берега Альмона был заполнен этими небольшими садиками, которые располагались между четырёхугольных грядок с овощами, маленькими хижинами, тавернами, столь характерными для всех пригородов. Даже сейчас нетрудно найти вокруг часовни Quo Vadis эти садики, защищённые лёгким тростниковым частоколом, с таверной, куда можно приходить в воскресенье и прохладным вечером…» [8].
Что до дорогих и громоздких статуй, которыми богачи жаждут уставить свои бесплодные парки, Колумелла прямо заявляет, что в его саду им места нет: «Не ищи творений, вышедших из рук Дедала и не беспокойся о том, как заполучить статуи Поликлета, Фрадмона или Агелада, но…». Старомодного Приапа, грубо вырезанного из древесного ствола, вполне достаточно, чтобы обращать в бегство детей и воришек.
Замысел и дух одинаковы в «Георгиках» Вергилия и в поэме Колумеллы одинаковы: оба они против крупных хозяйств и непродуктивных парков, преимущества которых соблазнили Варрона [9].
Поэма начинается введением из 40 строк, которое подразделяется следующим образом:
1. Посвящение Сильвину, напоминающее посвящение «Георгик» Меценату и ставящее тему, оставленную Вергилием своим преемникам (v. 1-5);
2. Природа почвы, подходящей саду; проблема воды (v. 6-26);
3. Ограда и защита (v. 27-34);
4. Обращение к музам и указание на хронологический план (v. 35-40).
Таким образом, поэт вознамерился переложить в стихи календарь садовода. Варрон (R. R., I, 37 sqq) устами Столона разделил годовой цикл сельскохозяйственных работ, в соответствии с ходом луны и солнца, на шесть фаз: подготовка почвы; посев (или посадка); питание и прорастание; сбор урожая; хранение, потребление. Вергилий в двух строках обобщил этот годовой цикл:
По кругу идёт земледельца
Труд, вращается год по своим же следам прошлогодним.
(Georg., II, 401-402).
Колумелла со стиха 41 до стиха 432 разворачивает ряд садоводческих работ, начиная сбора винограда (стк. 41-44), чтоб опять к нему вернуться (стк. 423-432); кстати делаются два напоминания об осенних праздниках, которые обрамляют календарь.
Точные даты, которые легко обнаружить под астрономическими и мифологическими перифразами, благодаря календарю в книге XI [10], следующие:
1) Осенние работы, с 24 сентября по 9 ноября: копка земли и орошение (стк. 41-54);
2) Зимние работы, с 18 ноября по 4 февраля: копка (продолжение) (стк. 55-76);
3) Весенние работы, с 5 февраля по 19 мая:
а) удобрение навозом и очистка почвы (стк. 77-93);
б) посадка цветов, лекарственных, ароматических растений и овощей (стк. 94-139);
с) уход за почвой и полив (стк. 140-154);
д) от равноденствия (23 марта), пересадка; подразделения: общие данные об этих операциях (стк. 155-165); пересадка овощей, ароматических растений, цветов (стк. 166-177); салат, посадка и уход (стк. 178-195);
е) всеобщая весенняя вспышка любви (стк. 196-214);
ж) Каллиопа напоминает поэту, что надо возвратиться к садоводству (стк. 215-229);
з) дальнейший посев и пересадка (стк. 230-254); и) триумф весны: расцветают все цветы (стк. 255-274); сбор плодов; обращение к нимфам, затем к садоводам (стк. 275-310);
4) Летние труды, с 19 мая до конца августа:
а) сбор овощей (стк. 311-317);
б) борьба с вредителями (стк. 318-368);
в) сбор полезных растений (стк. 369-399);
г) после 20 августа сбор плодов (стк. 400-418); посев (стк. 422);
5) Возвращение к осени: урожай и свита Вакха (стк. 423-432).
Этот план обладает двумя достоинствами: он простой и жизненный. Технически, он объединяет сведения, которые древние календари давали сельским жителям относительно звёзд, метеорологии и сельскохозяйственных работ, месяц за месяцем. [11] Поэтически, он воскрешает в памяти жизнь сада со всеми её метаморфозами: его зимний сон, его пробуждение к обновлению, его летнюю славу. Часто пишут, что Колумелла говорил о сельском хозяйстве как знаток [12]. Он определённо был более опытен, чем Вергилий [13], ближе к земле и к земледельческим работам.
Возможно ли ныне обнаружить каковы были источники тех советов и предписаний Колумеллы, на основе которых он создал своё сочинение? Поиск их ведёт к неутешительным результатам: в XI книге по садоводству, Колумелла упоминает только три имени: Демокрит, Бол из Мендеса и Гигин; но в главе 1 книги I он даёт большой список своих предшественников в агрономии: Гесиод, Демокрит, Аристотель, Феофраст, Катон, Варрон, Вергилий, Цельс, Юлий Аттик, Грецин [14]. Что до утраченных сочинений, то прежде всего это труды карфагенянина Магона, которые были хорошо известны римлянам и влияние которых было, как кажется, значительным [15]. Кроме того, во введении к своей XIX книге, Плиний Старший перечисляет латинских авторов, которые сочинили «Cepurica» («Садоводство»): Цезенний, Кастриций, Фирм и Потиций, имена, относительно которых мы даже не знаем предшествовали ли они поэме Колумеллы. Приблизительно можно датировать только Cepuricon Сабиния Тирона, отмеченный Плинием (XIX, 177), как посвящённый Меценату.
Если мы попробуем почерпнуть в трудах Катона и Варрона детали, касающиеся садоводства, то результат будет скудным. Катон помещает огород по продуктивности на второе место после виноградной лозы; он говорит о репе, редьке, просе, спарже, люпине, бобах, чечевице и особенно о капусте, королеве овощей, но очень кратко и сухо о том, что касается самих культур [16]. Варрон больше, чем Катон интересуется виноградарством и садоводством, но лишь только овощами (фасоль, чечевица, нут, спаржа, тимьян, капуста, репа, хрен, просо, пастернак) [17].
Кроме того, разве сам Колумелла не предупреждал историков литературы о том, что труды агрономов менее подходят для обучения будущих фермеров, чем для инструктирования тех, кто ими уже стал [18], что опыт важнее книжных знаний [19], что его научила прежде всего практика [20]? Так оставим на этом в покое неразрешимую проблему источников и посмотрим, как сочетаются в нашей проблеме техника и поэзия.
Дидактическая поэзия — жанр рискованный; удачи очень редки во все времена и во всех литературах. Описывать в стихах копку почвы, рыхление и полив, удобрение и пересадку, перечислять виды капусты, салата, слив и инжира — значит подвергать себя всесторонней критике: так в глазах Д. Низара у Колумеллы слишком много поэзии и слишком мало техники, а по мнению Ж. Байе [21] техники наоборот слишком много. Столкнувшись с теми же трудностями, что и его учитель Вергилий, преодолел ли он их, как и тот?
Чтобы оживить неблагодарный материал, он прибегает к следующим литературным приёмам:
1) перифразы, обозначающие растение, инструмент, календарную дату (стк. 3, 38, 41-42, 52-57, 77-79, 115, 124-126, 127-129, 148, 248-249, 251-252, 253, 311-312, 400, 405-406, 409-410);
2) Небольшие наброски, быстрые, но точные, которые воскрешают в памяти какой–либо пейзаж, образ, растение, цветок или плод: болотистая почва, вечно терпящая вопли лягушек (стк. 12); непристойный Приап, чья грубая деревянная статуя стоит посреди сада (стк 31-34); богатая Осень вскидывает голову с висками, испачканными соком фруктов и суслом (стк. 43-44); зимний пейзаж, опалённый жгучим холодом и исхлёстанный яростным ветром (стк. 74-76); приход весны, возвещаемый песней ласточки (стк. 80); список растений, каждое из которых детально характеризуется (форма, цвет, уход за ним, лечебные или кулинарные свойства (стк. 96-126); особенности регионов, давших название видам капусты (стк. 130-139); живописное описание разных сортов салата (стк. 181-188); артишок и различные фазы его быстрого роста (стк. 235-241); вид гранатового дерева, покрытого кроваво–красными цветами (стк. 242 – 243); бриония, смело вздымаясь среди колючек дикой груши, обвивается вкруг ствола ольхи (стк. 248-250); мягкий покров нежной травы на котором Феб зовёт растянуться, насладившись родниковой водой, уже не ледяной, но ещё и не тёплой (стк. 283-285); садовник возвращается с рынка из города шатаясь, с полными денег карманами (стк. 309-310); парад вредителей: крошечная тля, муравей — грабитель, улитка, одетая в свой панцирь, крылатые твари (мотыльки) — злые враги вакховой лозы и всякой прочей зелени, ползающие лохматые гусеницы (стк. 320-334); жалкий вид растений повреждённых вредителями, лишённых листвы, обгрызенных и упавших наземь (стк. 335-336); от магических заклинаний дарданского обряда извиваясь всем телом, корчась катаются гусеницы, словно бы дерево стряхнуло дождь гладких яблок или желудей (стк. 364-366); приятные и красивые формы извитых огурцов и пузатых тыкв, белых огурцов, поначалу столь же мягких как вымя свиноматки, или как только что загустевшее молоко (стк. 378-399); разноцветное разнообразие фруктов в августе (стк. 400-418); возвращение облаков, которые остаются висящими в небе во время осеннего равноденствия (стк. 420); Вакх побуждает крестьян к радости в окружении сатиров и двоевидных панов, в то время как в чанах бродит виноградный сок, а в бочках очищается сусло;
3) Мифологические аллюзии о тех, кто вознёсся с земли на небо из ограды бренности к необъятности космоса и грёз (стк. 52, 55-57, 59-67, 155-156, 174-175, 200-208, 220-224, 263-279, 288-293, 313, 348, 367-368, 427-428);
4) Большие отступления, в которых поэт позволяет увлечь себя лирическому вдохновению: эпизод о потопе и миф о Девкалионе, обогащающий скудную тему — зима — межсезонье в садоводстве (стк. 60-67); гимн весне, нарушающий однообразие перечисления посевов и пересадок (стк. 196-229); обращение к нимфам, которое является вступлением к описанию цветущего сада и заключается мифом о Прозерпине и надеждой на новые и счастливые будущие перемены (стк. 268-279);
5) Аккумуляция в одном месте имён собственных, богатых созвучиями, часто греческих: александризмы, столь частые в «Буколиках» и «Георгиках» Вергилия;
6) Олицетворения (персонификации) земли, растения, цветка: у почвы свои вкусы и предпочтения (стк. 9-15); сады вечно жаждут и полив должен заполнять зияющие устья земли проточной водой (стк. 24, 49); зубом лемеха стригите зеленые власы земли и рвите на ней одежду (стк. 70); у земли есть внутренности, которые нужно выставлять напоказ широкой мотыгой (стк. 72); у неё есть грудь, которую надо открывать в нужный момент (стк.90); садовник ухаживает за ней, расчёсывает, украшает и наряжает (стк. 94-95); цветы — это не просто созвездия земли (стк. 96); у ноготков есть глаза, у нарциссов — волосы, у львиных зевов — дико разинутая пасть, розы скромные (стк. 97-102); засеянная земля в стадии беременности (стк. 141); затем роды (стк. 145); юные растения — потомство садовника (стк. 146); во время высадки и пересадки растений, земля зовёт детей и хочет жениться на растениях, которые мы ей доверим, отдадим лелеять (стк. 157-164); у весенней растительности есть свои волосы, свои косы; сельдерей своими локонами и пастернак стесняют нежную грудь земли (стк. 164-168); ахейская мирра плачет (стк. 172); когда мировую душу поражает страсть к удовольствиям Венеры, то у земли наступает течка (стк. 195 и тд); земля отдаётся в объятия своего сына Юпитера, который дождём проливается ей в утробу (стк. 206); у артишока зелёные волосы и изогнутая шея (стк. 238); гранатовое дерево украшает себя (стк. 242); мальва следует за солнцем, наклоняя голову (стк. 247); дерзкая бриония (стк. 248); распускание цветов — украшение, которым земле нравится украшать свои виски (стк. 257); мигая раскрываются глаза фиалок (стк. 259); львиный зев зевает (стк. 259); роза обнажает щёки в наивном румянце (стк. 261); зеленоватый огурец вечно скручен в спираль (стк. 391); каллиструтские фиги гордятся семенами цвета роз (стк. 416). Мы даже могли бы обвинить Колумеллу в злоупотреблении этим простым приёмом; но в этом он следовал примеру Вергилия, да и сами фермеры в своих повседневных разговорах прибегают к таким персонификациям.
Кроме того, это больше, чем стилистический приём и писательский штамп; подобно Вергилию, который проявляет симпатию ко всем живым существам: людям, животным или растениям, его ученик пребывает в единении с садом и всеми его обитателями: он знает их, понимает, живёт их жизнью и его энтузиазм искренен, когда природа обновляется или когда торжествует сезон цветов и фруктов. Всякий, кто владеет и обрабатывает садовый участок поймёт это восторженное возбуждение поэта.
В нашем комментарии вы найдёте ссылки на тексты Вергилия [22], реминисценции, сокращения (retractationes), а так же метрические группы, заимствованные Колумеллой в качестве начал или концов гекзаметров. Теперь нам понятно, почему в эпилоге нашей поэмы Колумелла может утверждать, что:
До сюда, Сильвин, я учил тебя садоводству
В духе Марона,
в то время как Вергилий не учил садоводству: praecepta надо понимать как замысел, дух, уроки литературной техники и натуральной философии. Как во второй «Буколике» (стк. 45-55), где Вергилий создаёт впечатление роскошного изобилия, называя цветы и плоды, которые Алексис получит от щедрого Коридона, Колумелла с еще большей щедростью предлагает Сильвину богатства своего сада; сравнение напрашивается само собой, ведь оно предлагается самим поэтом в строках 298-299. Как во второй книге «Георгик» (стк. 89-108) Вергилий перечисляет 15 сортов вин, представляющих бесчисленное разнообразие почв, так Колумелла составляет список видов капусты (стк. 130-139), салата (181-189) и фиг (стк. 413-418). Тот же художественный приём, создающий то же впечатление плодородия, жизненной силы, изобилия. Всё это с той только разницей, что Колумелла менее сдержан; Вергилий, по словам Плиния Старшего, только срывает цветок [23]; Колумелла, так как он более техничен или менее артистичен, хочет быть более полным даже и в стихах.
У Вергилия нет недостатка в упоминаниях цветов; у Колумеллы они просто изобилуют [24]. Из 436 строк поэмы в 53 упоминаются различные цвета. Цветовые оттенки листьев, цветов и плодов естественным образом используются садовниками и ботаниками для различения видов. Так листья одного сорта салата зелёные, а другого — коричневые; у каппадокийского салата — чисто белые; у гадесского сорта белые скрученные листья и белые стебли; у кипрского — красные листья и стебель молочного цвета (стк. 181-188). Хелидонские фиги пурпурного цвета; каллиструтские горды своими розовыми семенами; белые фиги носят название пожелтевшего воска; у лидийских пятнистая кожа (стк. 415-418). Эти два примера показывают, что Колумелла был человеком с развитыми зрительными ощущениями, испанцем, любившим яркие цвета, которому нравилось сочетать их и противопоставлять друг другу.
Весна у него представляет собой, по сравнению с его предшественниками, разноцветную и мерцающую сказочную страну [25]. Но следует предостеречь: это не примитивная школьная пестрота: поэт изящно вызывает те или иные ассоциации и контрасты цветов: прославив розу ярче тирского пурпура, ярче алого лика Феба, ярче пылающего в небе Сириуса, ярче блистательного явления Геспера и радуги, он представляет на тёмном фоне майорана нарцисс (цветок которого как известно белый) и цветок граната (пурпурный) (стк. 287-297). Такая же тонкая цветочная композиция и в белой корзине садовника: тёмные гиацинты, пурпурные розы, огненные ноготки (стк. 303-307).
Колумелла полон Вергилия, но он не лишён оригинальности; стиль его часто чувственный и живописный. Чего ему не хватает, так это вергилиевой плавности и текучести. Его поэма неровная, потому что некоторые её части перегружены и перенасыщены. Но в лучших её местах много виртуозности.
Я имею рискованную честь дать в коллекции Буде первое издание–перевод–комментарий агрономического текста. Могу ли я надеяться, что мой труд вызовет публикацию других книг Колумеллы, Катона, Варрона и Палладия и общее обновление наших знаний о сельском хозяйстве древних?
Могу ли я так же надеяться, что оно будет способствовать реабилитации Колумеллы, заброшенного французскими учёными и подвергшегося жестокому обращению со стороны литературной критики? Д. Низар [26], одержимый своей целью добраться до Гюго и романтиков через «латинских поэтов упадка» отзывался о нём с пренебрежением: «Добрый Колумелла, довольно чистый прозаик, ошибался, полагая что Вергилий возложил на него, как на наследника, обязанность восполнить пробелы в «Георгиках» … Он был поэтом по обязанности душеприказчика». В своей латинской диссертации о жизни и творчестве Колумеллы Барбере [27] признаёт, что его поэма напоминает «Георгики» манерой и элегантностью стихосложения, но упрекает его в отсутствии вдохновения: «Он не видел в своей теме того, что в ней красиво, очаровательно и по настоящему поэтично». Р. Пишон [28] ставит десятую книгу выше остальных, но находит, что автор «остаётся значительно ниже своего предмета подражания, ограничиваясь, как в стихах, так и в прозе очень монотонными техническими предписаниями. Впрочем, у него есть несколько довольно неплохих описательных стихов». Отзыв Ф. Плесси [29] ничуть не более сочувственный: «Стихи Колумеллы — это дидактические стихи, без особой поэзии, но по крайней мере простые и естественные, искупающие тут и там некоторой грацией холодность технических предписаний». Только в 1964 году раздался голос [30] в защиту «доброго Колумеллы», «служивого поэта» [31], восхваляющий щедрость таланта, чуткого к щедрости земли. В чувствах, которые он испытывает к своему саду есть такие же простосердечие, доброта и нежность как в любящем сердце Жоселена: «Я спускаюсь в свой сад, промокший от холодных волн, чтобы на минутку посетить мои затопленные растения; там я обращаю взор к моим ногам, чтобы посмотреть есть ли распускающиеся цветами бутоны на подснежниках; я поднимаю опавшие от воды стебли, я отряхиваю на солнце сердцевину салата, проходя называю деревья по имени, ласково касаюсь рукой их ветвей; подхожу к ним как к старым сердечным друзьям, ведь душа моя, в одиночестве своём, переполненная потребностью в любви, соединяется, своей жизнью и страданиями, чувством с миром растений» [32].
Кроме того, в Риме считалось хорошим тоном поддерживать научную поэзию, о чём свидетельствуют два её успеха: «О природе вещей» Лукреция и «Георгики» Вергилия. В I в. н. э. к усилиям Колумеллы в этом направлении присоединились Овидий с «Галиевтикой (Наукой рыболовства) », Манилий с «Астрономикой» и Граттий Фалиск с «Кинегетикой». С другой стороны этот испанец, влюблённый в реализм и яркие цвета [33], стал предвестником двух других испанцев — Лукана и Марциала.
Луций Юний Модерат Колумелла — один из самых интересных писателей по вопросам сельского хозяйства древнего Рима.
О его жизни известно очень мало. Родился в Испании, в г. Гадесе (Кол. VIII, 16, 9 – у нас на родине в Гадесе), обладавшем правом муниципия. Получил, по–видимому, неплохое образование, хорошо знал латинский язык, был знаком с ведением сельского хозяйства у себя на родине и в Италии.
О своих родителях он не упоминает, зато с большим уважением говорит о дяде Марке Колумелле, превосходном хозяине, под руководством которого он получил практическую подготовку в области сельского хозяйства (Кол. II, 15,4‑хозяин весьма сведущий и старательный; V, 15,5 — человек образованный в важных науках и весьма усердный земледелец; VII, 2,4 — человек острого ума и знаменитый хозяин; XII, 21,4; 44,5).
Из надписи, найденной в Таренте, можно сделать вывод, что он был военным трибуном в VI Железном легионе (CIL, IX, 235 = ILS 2923). Возможно, в связи с военной службой ему удалось посетить Сирию и Киликию, но, может быть, он был в этих странах, путешествуя (Кол, II, 10, 18).
Из Испании Колумелла переселился в Италию, где (in hoc Latio et Saturnia terra, I, praef., 20) провёл большую часть жизни и владел несколькими скорее всего небольшими по размеру имениями (in nostris Ceretanis, III, 3,3; in Ardeatino agro, quem multis temporibus ipse ante possedimus in Carseolano in Albano, III, 9,2). Сам он, возможно, жил в Риме, центре политической и культурной жизни (Кол, III, 8,2; 8,4).
Выше приведённая надпись позволяет думать, что умер он в Таренте.
Годы жизни Колумеллы определить не представляется возможным.; уверенно можно сказать, что жил он в I в. в период правления династии Юлиев–Клавдиев. Об этом свидетельствуют следующие данные: 1) Марка Теренция Варрона (116-27 гг. до н. э) он называет писателем, жившим и писавшим во времена наших дедов (…iam temporibus avorum concuestus est, I, praef., 15); 2) он сам служил в VI Железном легионе, который стоял в Сирии (Dio, LV, 23; Tac., Ann., II, 79 — зимний лагерь VI легиона в г. Лаодикее) и в 36 г. был направлен в Киликию на подавление восстания клитов; в этом походе в качестве легата одного из легионов участвовал М. Требеллий (Tac., Ann., VI,41), о котором известно, что он был сельскохозяйственным писателем и находился в дружественных отношениях с Колумеллой (VI, 1,2); 3) он говорит о Луции Волузии et ipse nostra memoria veterem consularem virumque opulentissimum; о нём, как о консуле и богатом человеке говорит Тацит (Ann., III, 30); его знает и Плиний (N. H., VII, 156), приведший cognomen Saturninus, в консульских фасцах под 741 г. от основания Рима значится Луций Волузий Сатурнин, consul suffectus; 4) он говорит, что в Риме на цирковых играх он видел очень высокого иудея; Иосиф Флавий (Antiquit., XVIII, 103) и Плиний (N. H., VII, 16) говорят о присылке подарков наместнику Сирии из Аравии.; игры, возможно, состоялись в самом начале правления императора Клавдия (41 г.); 5) Его современником были Корнелий Цельс, Юлий Аттик, Юлий Грецин, Сенека, Галлион (I, 1, 14; III, 3,3; 17,4; V, 1,2; X, 16,2). Можно думать, что умер он в глубокой старости.
Его литературная деятельность протекала в Италии, в Риме. Он- автор нескольких сочинений. Наиболее известным, полностью до нас дошедшим произведением является его трактат «Сельское хозяйство» в 12 книгах. По–видимому, этому трактату предшествовало написание сочинения, известного под названием «О деревьях», может быть, не в одной книге. Кассиодор (Div. Lect., 28) говорит о 16 книгах Колумеллы, посвящённых вопросам агрикультуры; возможно, сочинение «О деревьях» ему было известно полностью и оно имело несколько (скорее всего, четыре) книг; сохранившаяся до нас книга, видимо, была второй из них (De Arb., I,1).
Все исследователи утверждают, что написание этого произведения предшествовало созданию трактата в 12 книгах; возможно, что оно было написано и до появления посвящённых виноградарству сочинений Юлия Аттика и Юлия Грецина. Об этом свидетельствует отсутствие упоминания их имён (как, впрочем и имён других писателей, кроме Вергилия (De Arb., I, 1) в этой книге, в то время как в III-V книгах Колумелла почти постоянно ссылается на Юлия Аттика и Юлия Грецина, то соглашаясь (III, 3,12; II, 9-10; 16, 3; 17,4; 11,8; 2,31; 3,4; IV, 2,2; 8,1; 10,1; 13,1; 3,6; 28,2; 3,1; 29,1; 29,4; 30, 1-2; 33,4), то споря с ними (III, 18, 1-2; IV, 1,1; 1,6; 29,3). Далее. В III-V книгах «Сельского хозяйства» подробно обсуждается тема, конспективно изложенная в De arboribus (см. de arb., 1,3-III, 4; de arb., 1,5-III, 5,3; de arb., 2-III, 18,1; de arb., 3,1 – III, 10,5; 6,1; 10,1; de arb., 5,3 – IV, 8,2; de arb., 8,4 – IV, 29,16; de arb., 11,2 – IV, 27,3; de arb., 16 – V,6; de arb., 18 – V,10; de arb., 27 –V, 11, 12 и т. д).
Такой вывод можно сделать и на основании заключительной части II книги. Колумелла так определяет план следующей книги: о виноградниках и древесных насаждениях в нём (II, 21,6). Однако в III книге нет ничего относительно arbustum, этот материал содержится в IV и V книгах. И напротив, он имеется в книге о деревьях. Наконец, это произведение адресовано не Публию Сильвину, как «Сельское хозяйство», а Эприю Марцеллу, который занимал ряд государственных постов в 40-70 годах (см. о нём у Тацита Dial., 5; 8; 13; Ann., XII, 4; XIII, 33; XVI, 22; Hist., II, 53; 95; IV, 6, 42-43; Диона Кассия и в надписях, в частности ILS, 992), что явствует из индекса, содержащегося в ряде рукописей; в конце указателя содержания XI книги имеются следующие слова: praeter hoc duodecim libros singularis est liber ad Eprium Marcellum de cultura vinearum et arborum. Hic liber aliter quam indicem habet inscriptus. (G. Schneider предпосылает индекс всем книгам, включая вышеприведённые слова; V. Lundstrom даёт индекс после XI книги, перед XII, включая только следующие слова: Liber undecim hic est villicus et hortorum).
Кроме этих произведений, у него было сочинение, направленное против халдеев Abversus astrologos (XI, 1, 31), о котором мы ничего, кроме названия, не знаем. Наконец, он говорит о своём намерении написать произведение, посвящённое описанию религиозных церемоний, совершаемых с целью получения хороших урожаев (II, 21,6); неизвестно, было ли оно осуществлено.
Основным произведением Колумеллы является трактат «Сельское хозяйство». Определить время его написания крайне затруднительно, можно лишь высказать некоторые предположения. Книги III-V, несомненно, написаны после книги «О деревьях», III книга скорее всего была создана в первой половине 60‑х годов: Сенеку он упоминает как владельца Номентанского имения (hic certe temporibus Nomentana regio celeberrima fama est inlustris, et praecipue quam possidet Seneca, vir excellentis ingenii atque doctrinae cuius in praediis …, III, 3,3). Известно, что Номентанское имение Сенека приобрёл в 61 г. у Реммия Палемона; умер же Сенека в 65 г.
Трактат создавался, несомненно, в течение многих лет человеком опытным, имеющим немало знаний, умудрённым жизнью. Колумелла в I книге высказывает опасение, что он до конца дней своих не успеет постичь всю науку о сельском хозяйстве (…vereor, ne supremus ante me dies occupet, I praef., 21); в другом месте он говорит, что знания всех вещей природа не даёт и седому (nec tamer canis natura dedit cunctarum rerum prudentiam, XII, 59,5). Нельзя ли на основании этого утверждать, что Колумелла был не очень молодым человеком, когда работал над своим произведением?
В пользу этого утверждения можно привести и ещё одно соображение: Колумелла постоянно ссылается на собственный опыт, стремится сделать какие–то выводы и обобщения. Это вряд ли под силу молодому человеку. Попробуем подсчитать, сколько могло быть Колумелле в это время лет. Если отнести его службу в VI Железном легионе к 36 г., то ему в то время не могло быть меньше 20 лет, так как он был военным трибуном, должность которого, как известно, занималась в этом возрасте. В 41 г. он был в Риме — ему 25 лет. Таким образом, III книга, законченная до 65 года, писалась им, когда ему было не менее 45 лет. Если к тому же учесть, что в III книге он говорит уже о результатах опытов, проделанных им по улучшению аминейских лоз в его Церетанском имении, то, по–видимому, выше сформулированный вывод можно считать доказанным.
«Сельское хозяйства», задуманное как произведение, охватывающее все его отрасли, как части единого организма (I, praef., 21) состоит из 12 книг. В I книге содержатся общие указания относительно выбора земли, о водоснабжении, о постройках, о распределении работ. Во II книге — вопросы собственно земледелия. III-V книги посвящены возделыванию винограда, маслины, фруктовых деревьев и кустарников. VI книга — разведение крупного рогатого скота, лошадей, мулов, вопросы ветеринарии. VII книга — разведение мелкого рогатого скота, свиней, собак. VIII книга — о домашней птице и рыбных садках. IX книга — разведение пчёл. X книга, посвящённая садоводству, написана в стихах. В XI книге даны обязанности вилика и календарь сельских работ. В XII книге обязанности вилики, заготовление впрок овощей и фруктов.
Все двенадцать книг адресованы Публию Сильвину, соседу Колумеллы по имению и близкому другу (Кол, III, 9,6; V, 1,4); в X книге в качестве адресата назван также Галлион, брат Сенеки и дядя Лукана (Кол, IX, 16,2); в XI — Клавдий Августал (Кол, XI, 1, 1-2).
Произведение Колумеллы является научным трактатом, в котором используются как труды предшественников и современников Колумеллы, так и опыт его дяди и его собственный. В качестве источника своих знаний он называет многочисленных греческих и латинских авторов. Некоторые из них известны нам только по имени, другие — по тем отрывкам из их произведений, которые приводятся в сочинениях греческих и римских писателей; произведения третьих дошли до нас полностью. К первым относятся Гиерон, Эпихарм, Филометор, Херея Афинский, Эвфроний, Хрест, Эвфроний Амфипольский, Эпиген, Агафокл Хиосский, Эвагон, Анаксипол, Диодор и Менандр, Бакхий из Милета, Мнасея из Милета, Антигон Кимеец, Аполлоний Пергаменец, Дион Колофонец, Гегесий Маронит, Диофан Вифинский, Андротион, Эсхрион, Аристомен, Афинагор, Кратет, Дадис, Дионисий, Эвфитон, Эвфорион, Лисимах, Эвбул, Менестрат, Плентифан, Перс, Феофил (I, 1,8-11), Гамилькар, Паксам, Марк Амбивий, Менат Лициний, Гай Матий (XII, 4,2). Ко вторым относятся Гигин, Корнелий Цельс, Юлий Грецин, Юлий Аттик, Гней Тремеллий Скрофа, Сазерны, отец и сын, Гай Лициний Столон, Магон Карфагенянин, (I, 1, 12-13). Наконец последнюю, самую малочисленную группу, составляют Марк Порций Катон Старший, Марк Теренций Варрон, Вергилий, Гесиод, Ксенофонт, Феофраст, Аристотель (I, 1,7; I, 11).
Значительную роль в качестве источника произведения играет опыт — практическая деятельность его самого как в провинции, так и в Италии, и его дяди (I, 1,16; 4,5; II, 2,9; 2,20; 8,5; 9,1; 10,8; 10,11; III, 1,4; 3,12; 9,2; 13,12; 20,4; IV, 3,5; 7,3; V, 6,23; XI, 2,69; 3,30, 3,61; XII, 20,7; 39,1; de arb., 26,1).
Некоторое значение имеют и личные наблюдения, сделанные во время поездок по другим странам (например, Сирия, Киликия и Памфилия, II, 10,18; XI, 2,56).
Колумелла критически относится к своим источникам, сопоставляет их с собственными наблюдениями и практикой, высказывает согласие или несогласие с имеющимися в их произведениях выводами (например, II, 2,15; 2, 24-25; IV, 1,1; IX,6,2).
Многие из своих источников он использует очень полно, постоянно ссылается на них. Это, прежде всего, «Георгики» Вергилия, посвящённые виноградарству сочинения Юлия Аттика и Юлия Грецина. «Экономика» Ксенофонта. Использование произведения последнего особенно интересно; можно проследить почти дословное совпадение советов, данных Колумеллой в I, 7-9; XI,2 и XII книгах об обязанностях вилика и вилики, об организации ведения хозяйства, с тем, что пишет Ксенофонт в «Экономике». По–видимому, Колумелла пользовался латинским переводом этого сочинения, сделанным, как он указывает (XI, 1,5; XII, praef., 1; praef., 7), Цицероном. Также много и часто, но не всегда дословно цитируется Вергилий во II, III, VI и IX книгах.
Обилие ссылок на Вергилия в этих книгах позволяет допустить мысль, что Колумелла в какой–то степени следовал ему и в построении своего произведения; в самом деле, I книга «Георгик» по содержанию совпадает со II книгой Колумеллы, II — с III, III — с VI и VII, IV- с IX, после которой он пишет X книгу в стихах о возделывании садов. Его X книга, несомненно, написана не только под влиянием и в подражание Вергилию, но и как продолжение его «Георгик», как выполнение завещания поэта. Вергилия Колумелла очень высоко ценил, называл самым выдающимся (III,1,1), превосходным (XI, 2, 1), знаменитым (VII, 1,3), божественным (X, v. 434) поэтом, а его поэму знаменитой (III, 1,1), божественной (VII, 3, 9-10).
Из других латинских авторов, очевидно, так же полно используются им произведения Корнелия Цельса; ссылки на него содержатся почти во всех книгах колумелловского трактата (например, I, 8,4; II, 9, 11; III, 1,8; IV, 8,1; V,6, 22; VI, 12,5; VII, 2,2; VIII, 5,15; IX, 2,1 и др.).
Что же касается Катона и Варрона, то, несомненно, ему, как хозяину–практику, ближе Катон, нежели Варрон. Катон для Колумеллы — идеал хозяина, один из самых больших авторитетов в вопросах ведения сельского хозяйства.; следуя ему, он решает ряд вопросов; часто ссылается на его произведения, которые он, по–видимому, неплохо знал. Некоторые места у Колумеллы и Катона совпадают, только Катон лаконичен, Колумелла пространен. Различная манера письма определяется различными задачами, стоявшими перед ними, когда они брались за свои сочинения и различной аудиторией, к которой они адресовались. Один писал, чтобы научить людей, мало сведущих в некоторых новых отраслях сельского хозяйства, другой адресовался к таким же, как он, хозяевам.
Однако, нельзя отрицать использования им произведения Варрона. Ему, как и Вергилию, он следует, строя план сочинения. На самом деле, те вопросы, которые изложены Варроном в I книге — вопросы собственно земледелия, некоторые моменты виноградарства и оливководства, рассматриваются Колумеллой в I-V книгах; вопросам скотоводства у Варрона посвящена II книга, у Колумеллы – VI-VII, причём сюда же включаются обоими авторами пункты о приготовлении сыра и стрижке шерсти; последняя III книга Варрона содержит главы о птицеводстве, парках, садах и пчеловодстве, у Колумеллы эти отрасли подробно рассматриваются в VIII-IX книгах. Известную аналогию между произведениями Варрона и Колумеллы можно усмотреть и в том, что VI-VIII книги строятся Колумеллой по единому плану: приобретение, обучение (только волов), уход за здоровыми и больными домашними животными. Как известно, стремление к системе изложения было весьма присуще Варрону, и оно особенно ясно обнаруживается в его II и III книгах. Совпадают и многие рассуждения Колумеллы и Варрона. Это особенно ясно обнаруживается в тех частях трактата, где речь идёт о почвах, о закономерности включения скотоводства в произведение как часть сельского хозяйства, о развитии роскоши и т. д.
В литературе (напр, Б. Варнеке, Колумелла, Филологическое обозрение, т. XVI, Кн., 2, М, 1899) высказывалось мнение, что Колумелла не сдержал обещания дать изложение содержания всех своих книг (XI, 3,65). Едва ли этот вывод верен. Если отказаться от мысли, что изложение содержания обязательно должно быть похожим на index (подобно index’у к книгам Плиния Старшего и Авла Геллия), то таким изложением, по–видимому, можно считать его XI,2 книгу, которая, по существу, повторяет кратко, сжато всё сказанное ранее в II-VII, IX книгах, приурочивая земледельческие, скотоводческие, и пчеловодческие работы к определённым срокам. Да и сам автор говорит об этом: omnium librorum meorum argumenta subieci (XI, 3,65; употреблён perfectum). Этим же, очевидно, объясняются и встречающиеся многочисленные повторения и буквальные совпадения. Кроме того, эта XI,2 по характеру изложения напоминает книгу «О деревьях». Здесь почти нет указания на использованную литературу; в самом деле, Колумелла называет здесь только Вергилия (XI, 2,1), Гигина (XI, 2,83), Катона (XI, 2,1). Здесь нет и полемики, присущей другим книгам (напр. I, 6, 16-17; II, 2, 14-15; III, 10,6; 17,1; IV, 2,1 и др.; возражения же, сделанные против Гиппарха (XI, 2, 94) и астрологов (XI, 2,2) общей картины не меняют), кроме разве одного места (XI, 2,82). Здесь он почти не ссылается на собственный опыт. Очевидно, по первоначальному плану его сочинение должно было состоять из 10 книг (XI, 1, 2). Прибавление XI книги привело к тому, что её XI,1, 3-32 является почти дословным повторением мыслей и наставлений, изложенных в I книге (I, 7-9). Поэтому, по–видимому, правы те авторы, которые считают index, имеющийся, в частности, в Сен–Жерменской рукописи, не принадлежащим самому Колумелле.
Что касается XI, 3, посвящённой садоводству, то её написание совершенно логически завершает план задуманного трактата, ибо его X книга, конечно же, выпадает из общего стиля его произведения, стиля рачительного хозяина, стремящегося обучить всех желающих научиться вести хозяйство наилучшим образом.
Трактат Колумеллы не даёт достаточно материала для выявления его политических взглядов, его мировоззрения, хотя некоторые данные имеются. Он одушевляет и олицетворяет природу. Ему не чужд и рационализм; в упадке сельского хозяйства в Италии винит он не какие–то сверхъестественные силы, а людей, италийских хозяев, которые не желают не только заниматься, но хотя бы наблюдать за ведением своего хозяйства, не стремятся вкладывать деньги, не считают необходимым иметь в своих имениях квалифицированную рабочую силу. Это те, которые переселились в город (I, praef., 15), которые придерживаются ходячего мнения, что сельское хозяйство — дело грязное (I, praef., 20), что оно- легчайшее занятие и не требует никакого ума (I, praef., 33), которые отдают сельское хозяйство, как палачу на расправу, самому негодному из рабов (I, praef., 3).
Лейтмотивом его сочинения является мысль о необходимости изучать сельское хозяйство (I, praef., 11; 1, 1-2). Он пишет, что хотя хозяйское старание уравновесит ущерб от невежества (I, praef., 11), но тем не менее, чтобы заниматься сельским хозяйством нужен просвещённый ум и отменное образование (I, praef., 23), что с ним можно справиться без тонкостей, но оно не терпит глупости (I, praef., 33). На протяжении всего сочинения звучит и другая мысль: необходимо присутствие самого хозяина в имении, его участие в работах или хотя бы наблюдение за ними (I, 1,18; 2,1; 3,3 и др.). А чтобы быть в состоянии выполнить эту задачу хозяину опять–таки надо знать сельское хозяйство. И третья мысль — надо разумно вкладывать в него деньги; и опять это требует знаний.
Идеалом Колумеллы является землевладелец типа старых римлян — Катоны, Цинциннаты, Регулы — его дяди Марка Колумеллы. К рачительным хозяевам, умеющим вести хозяйство разумно, правильно, относит он и себя — недаром так часто он ссылается на собственный опыт, особенно в виноградарстве. Их он хочет образовать, адресуя своё произведение римским землевладельцам. По–видимому, трактат Колумеллы имел определённый круг читателей, людей, подобных ему самому и его соседу Публию Сильвину. Они читали его, обсуждали, высказывали свои мнения и предположения (IV, 1,1; V, 1,1; 1,2).
Что касается языка и стиля произведения, то он прост, но вместе не однороден. В целом это деловой язык, язык наставлений; но имеются и места, — правда их немного, — написанные в духе ораторских декламаций (I, praef). Колумелла был литературно образованным человеком, но не талантливым поэтом. Его гекзаметры, которыми написана X книга, правильны, но они скорее упражнение в поэзии, чем подлинная поэзия; да и сам Колумелла не без иронии говорит о «нашем стихоплётстве», отведать которое стремился Публий Сильвин (XI, 1,2).
Трактат Колумеллы интересен для нас как произведение, отражающее состояние римского общества и хозяйства в I веке. Это время характеризуется упадком римского сельского хозяйства, особенно хозяйства интенсивного. В этот период в римском обществе ясно обозначились две тенденции, два направления в ведении хозяйства: интенсивное, за которое ратовал Колумелла, и экстенсивное, выразителем этой тенденции был Плиний Старший (см. Сергеенко М. Е Два типа сельских хозяйств в Италии в I в. н. э, Известия АН СССР, 1935, № 6).
Колумелла для улучшения состояния сельского хозяйства считает необходимым прибегнуть к следующим средствам: надо знать, как вести сельское хозяйство; надо иметь для этого деньги; надо иметь желание действовать (I, praef., 20; 1, 1-2); надо иметь в имении квалифицированную рабочую силу (III, 3,8 и др.).
Произведение содержит важный материал, свидетельствующий о стремлении римских рабовладельцев повысить производительность рабского труда. Это, как утверждает Колумелла, может быть достигнуто и правильной организацией труда — разделением труда (I, 8,1), — о чём предшествующие авторы почти не говорили, — и обучением работников, применением квалифицированной рабочей силы (III, 3,8 и др.), и системой уроков, и системой разнообразных поощрений — о чём говорил уже и Варрон. Не отказывается Колумелла и от наказаний: страх, колодки, эргастула — всё должно быть использовано. Но акцент делается им на первое.
Не менее важными являются те места его произведения, которые свидетельствуют о довольно широком применении детского труда в римском рабовладельческом обществе I в. Некоторые работы, как пишет Колумелла, могут выполнять даже дети, а некоторые детям только и надо поручать. Дети выполняют следующие работы: в винограднике обрывают зелень между веток и обламывают отвердевшие побеги (IV, 27, 6), причём им устанавливается даже определённая норма — ребёнок обломает югер виноградника за один рабочий день (IX, 2,44); в курятнике вместе с работящей старушкой они смотрят за птицей (VIII, 2,7); на поле они занимаются прополкой — жнут папоротник (II, 2, 13); в доме достают пищу (XII, 4,3); на кухне помогают готовить лекарство (XII, 42,2). Заметим, что Катон ничего не писал об этом; Варрон говорит только об использовании детей в скотоводстве: пастухами для мелкого скота можно взять юнцов, а в имении скот пасут мальчики и даже девочки (II, 10,1).
Трактат Колумеллы важен и как свидетельство развития агрономической науки в Риме. В этом отношении интересны следующие мысли его. Он рассматривает сельское хозяйство как науку, считая, что каждый хозяин должен проникать в сущность явлений (I, praef., 22), заниматься отбором и систематизацией фактов (II, 2,1), критически относиться к уже сложившимся мнениям и представлениям (I,1,3), проверять их на практике (I, 4,5), связывать теорию с практикой (см. Бурский М. И Введение к книге Катон, Варрон, Колумелла и Плиний о сельском хозяйстве, М-Л, 1937).
Он вслед за Варроном полагает, что наука — сельское хозяйство не должно ограничиваться лишь земледелием, что в него входят как части целого и другие отрасли: и садоводство, и виноградарство, и скотоводство, и пчеловодство, и даже разведение рыб в садках и содержание зверей в парках (I, praef., 21 сл.).
Он даёт классификацию почв (см. Кузищин В. И Очерки по истории земледелия Италии II в. до н. э –I в. н. э, М, 1966), растений (по числу семядолей), удобрений (см. Бурский М. И). Он не устаёт повторять, что при возделывании полей, посеве, уходе за посевами и насаждениями необходимо учитывать природные условия: местность и климат.
Трактат Колумеллы служил источником для писателей последующих времён. Его использовал современник Колумеллы Плиний Старший (N. H., VIII, 153; XII кн., см. I, 12; XIV кн. см, I, 14; XV, 66; XVII, 51-52; 137; 162; XVIII, 70; 303; XIX, 68)., далеко не всегда соглашавшийся с ним, иногда прямо враждебно относившийся к нему особенно там, где Плиний отстаивает иную точку зрения на ведение хозяйства, отрицавшую необходимость вложения средств в него. Трактат Колумеллы был источником для писателей последующих веков: для Евмела из Фив, греческого автора, писавшего, по–видимому, в III в. по вопросам ветеринарии, для Пелагония (IV в.) автора книг по ветеринарии, для Вегеция (IV в.), так же писавшего по ветеринарии, для Палладия, жившего, по–видимому, в конце IV в., который в подражание Колумелле написал последнюю книгу своего произведения De insitione в стихах. Его знали Кассиодор, автор VI века (Div. Lect., 28), и Исидор, автор VII века (Orig, XVII, 1,1).