Настоящее исследование направлено на анализ характера Фемистокла, афинского победителя при Саламине, в восприятии литературной и историографической продукции с V в. до н. э. до поздней античности. Он запомнился прежде всего своими военными и политическими действиями во время конфликта с Персией, а также практичным интеллектом, дальновидностью, хитростями, которые он использовал не только в публичной сфере полиса и на поле боя, но и в качестве изгнанника при дворе Великого царя, когда он совершает проскинесис, вызывает симпатию Артаксеркса, разговаривает с ним на персидском языке без переводчиков и остается в Персии до самой своей смерти. Этот выбор в глазах грека V века не только неприемлем, но и труден для понимания, особенно в свете успехов против персов, но, возможно, по этой причине столь же привлекателен; вот почему у меня возникло желание заняться этой фигурой.
Фемистокл родился от афинского отца (Неокла) и неафинской матери, вероятно фракийского происхождения, в 523 году или позже около 515 года. Он принадлежал к фреаррийскому дему и филе Леонтиде. Карьера Фемистокла началась рано: если он родился в 523 году, то в тридцать лет стал архонтом–эпонимом и через несколько лет участвовал в Марафонской битве во главе своей филы, под руководством Мильтиада. Первый политический акт Фемистокла восходит к 483/482 году: он предлагает использовать доходы от Лаврийских рудников для создания флота и убеждает афинян покинуть город и сразиться с персами при Саламине. В 479 году он способствовал укреплению Пирея. Но впоследствии зависть к нему и разногласия в афинской общине привели к тому, что в 470/471 или, скорее всего, в 474/473 году Фемистокл подвергся остракизму и был приговорен к смертной казни, потому что его подозревали в связях с персами. Поэтому он вынужден покинуть страну и бежать: из источников известно, что он много передвигался, прибыл в Аргос, затем в Коркиру, в Эпир, остановился в Пидне, затем в Наксосе, может быть, побывал в Сицилии, и, наконец, его встречают при дворе царя Персии Артаксеркса, который дает ему три города, включая Магнесию, где он будет оставаться до самой смерти примерно в 450 году.
В основе этого исследования лежат древние и поздние античные источники. Они в основном греческие (но нет недостатка и в латинских текстах) и относятся к различным жанрам, в частности историографическим и биографическим. Первый жанр, по сути, касается только написания истории, т. е. (письменного) исследования определенным автором фактов и процессов. По сравнению с историографией, биография конфигурируется как «автономное развитие определенного направления», и поэтому больше фокусируется на характере, чем на событиях.
В обеих областях, однако, факты и поступки должны запоминаться так, как они происходили, чтобы не забывать о них, и чтобы они давали уроки будущим поколениям. Поэтому истина является предпосылкой и завершением любой работы, направленной на то, чтобы вернуть прошлое, помочь нам понять настоящее и создать лучшее будущее. В ходе традиции и развития историографического жанра прошлое конфигурируется «как нечто, что можно или нужно «изобрести», чтобы постоянно приспосабливаться к постоянно меняющимся потребностям настоящего». Что касается историописания, то оно зародилось и начало развиваться в пятом веке, когда возникла необходимость фиксировать особенности общества и тем самым очертить культурную и политическую самобытность народа. Поэтому написание истории предполагает, с одной стороны, поиск истины, а с другой — формальную адаптацию к потребностям как автора, так и его аудитории, и именно поэтому оно становится для автора зеркалом современных историко–культурных явлений.
Каждый автор, как исторический, так и другой, опирается не только на свой собственный опыт, но и на другие источники, как письменные, так и устные. Он передает полученные известия на просеивание, отбирая по личным критериям то, что кажется ему наиболее близким и полезным, и включает их в свою работу, приспосабливая к особенностям своего основного проекта. Поскольку традиция является наслоением знаний, она также является переосмыслением прошлого в новой и оригинальной перспективе, поскольку обогащается (или деформируется) новой точкой зрения.
Учитывая количество материала, я сделаю подборку источников и отрывков: приведу основных авторов традиции о Фемистокле, историков Геродота, Фукидида, Диодора, а также биографов Непота и Плутарха. Во–вторых, я попытаюсь сопоставить историко–литературный контекст, который помогает определить роль источника и, в частности, данных, передаваемых в рамках традиции, и, следовательно, влияние, которое он оказывает или испытывает в истории письменной продукции.
Источники 5‑го века многочисленны и разнообразны по содержанию, назначению и культурному контексту. Свидетельства авторов, живших при Фемистокле или позже, а также сведения, почерпнутые из них в последующие столетия, дошли до нас, в частности, благодаря Плутарху, собирателю предыдущей традиции и носителю свидетельств, которые иначе были бы утрачены.
Особенность традиции, связанной с Фемистоклом, заключается в том, что между источниками V века и Плутархом существует разрыв. Это объясняется двумя факторами: 1) в V веке мы находим современные свидетельства о Фемистокле, которые повлияли на написание Историй Геродота и Фукидида; 2) Геродот и Фукидид составляют основу, на которой вплоть до Плутарха покоится последующая историческая традиция. Что касается первого пункта, мы знаем, что Фемистокл уже при жизни становится объектом похвалы и полемики. Из–за своей политической и военной роли он обнаруживает, что у него есть друзья и враги, и они своими действиями поставляют материал исследуемым здесь источникам. Отсюда у нас будет традиция, которая представляется нам двусторонней: с одной стороны, «негативная», обличающая, с другой — «позитивная», прославляющая.
Начиная с источников пятого века, мы находим Симонида Кеосского (550-467), Пиндара (518-438), Тимокреонта Родосского, который немного моложе Симонида, живших на одно или два поколения позже Геродота (485? — 424), Стесимброта Фасосского (470-420) и, наконец, Фукидида (460-395?). На рубеже V и IV веков Фемистокл упоминается Ктесием Книдским, Исократом, Фанием Эресским, а между IV и III веками Феопомпом, Фанодемом, Филохором, Филархом Навкратийским, Аристоном Кеосским, Неанфом и другими второстепенными авторами. От них остались только фрагменты. Некоторые свидетельства дошли до нас через Афинея, но большинство, как уже упоминалось, благодаря Плутарху: его жизнеописание Фемистокла действительно представляет собой сборник интересной и полезной информации. Плутарх — собиратель и фильтр предшествующих традиций, но также и важный источник для последующих авторов.
Множественность и неоднородность источников находится во взаимосвязи с исторической реконструкцией, и это становится еще более очевидным, когда мы рассматриваем случай с Фемистоклом, потому что мы знаем о нем очень мало. В процессе создания древней и современной литературы были поставлены под сомнение имя его отца, личность матери, его отрочество и обучение, занимаемые политические позиции и предпринятые военные действия, инициативы касательно религии, отношения с демосом, события, связанные с остракизмом, изгнанием, бегством из Греции, путешествиями и пребыванием в Персии, смертью и даже посмертными событиями.
Несмотря на наличие многочисленных источников, у нас очень мало достоверных данных, потому что они являются частичными и несогласными друг с другом, а также находятся под сильным влиянием исторического, политического, культурного контекста и самой традиции. Вот некоторые примеры: Геродот пишет, что Фемистокл считался сыном Неокла (VII.143), Плутарх сообщает основные версии, касающиеся происхождения и имени матери (Them. 1.1-2). Мнесифил, военный советник у Геродота (VIII, 57-58), у Плутарха наставляет Фемистокла в философии. Из источников нельзя неопровержимо доказать, что он впервые занял должность архонта в 493/492 г. Опять же, согласно различным интерпретациям источников, Фемистокл попеременно рассматривается как homo novus, или как «демократ», или «великий радикал», и эта амбивалентная связь с демосом возникает уже при чтении Геродота и Фукидида. Проблемы с хронологией изгнания и остракизма, равно как и вопрос об этапах бегства, а также политические причины и последствия в стране и за рубежом изучаются до сих пор. Эти же проблемы возникают при переходе в Персию и эпизоде смерти и погребения.
Однако все традиции сходятся во мнении, что Фемистокл гениален, обладает большой практическим умом и немалой способностью оценивать обстановку и реагировать. Обман и амбивалентность, возможно, двойная игра — его специализация. Успех и зависть, следовательно, сопутствуют ему, начиная уже с начала V века: зависть к успехам, отмечаемая Симонидом (F 11 Page) и Пиндаром (I. V) сопровождается враждебностью со стороны политических противников, попыткой побега в Персию и актом медизма.
Из того, что говорит Плутарх, который является связующим звеном между обличающим и прославляющим, следует, что зависть и нетерпимость к чрезмерно амбициозному и в то же время невыносимому Фемистоклу сыграли ключевую роль в механике создания как устных, так и письменных обвинений. Среди источников, говорящих в пользу этого мнения — Тимокреонт, фасосец Стесимброт и Геродот.
Мы знаем, что лирик Тимокреонт из Ялиса, города на острове Родос, был немного моложе своего соперника Симонида и вступил в контакт с персами, однако мы не знаем, при Дарии или Ксерксе (Athen. 415F). После изгнания Фемистокла Тимокреонт, который, с другой стороны, всегда восхищался Аристидом, вечным антагонистом Фемистокла, написал стихи (Them. 21.4-7), в которых он называл Фемистокла «лживым бесчестным предателем» (ψεύσταν ἄδικον προδοταν) и «куцей лисицей» (ἀλώπηξ κολουρός), отмечая обвинение в медизме, которому Фемистокл подвергается во всех традициях, наряду с изгнанием и последующим побегом в Персию.
Читая все отрывки, в которых о Фемистокле пишет Геродот, мы приходим к выводу, что «он не упускает возможности бросить на дела Фемистокла двусмысленный свет, приписывая ему самые неприятные недостатки и намекая на подозрение в двойной игре и предательстве» (Браччези). Фемистокл, согласно Геродоту, является уникальным и бесспорным протагонистом, мотив которого определяется его личной и неконтролируемой жаждой денег.
Стесимброт Фасосский — автор конца V века, от чьей работы до нас дошло только название, переданное Aфинеем (589E, Περὶ Θεμιστοκλέους καὶ Θουκυδίδου καὶ Περικλέους), который квалифицирует ее как антифемистокловскую. Некоторые фрагменты приводятся Плутархом, но их недостаточно для реконструкции характера или цели работы, и даже нельзя с уверенностью сказать, что она оказала какое–то влияние на связанную с Фемистоклом традицию, поскольку первые источники, цитирующие его, — это Плутарх и Афиней.
Фукидид вводит Фемистокла по разным причинам и наделяет его время от времени различными функциями как литературного, так и историко–политического характера. Афинский историк впервые упоминает Фемистокла в Археологии (1.14), что находит оправдание в структурном комплексе самого произведения: как было объявлено в «проэмии», он находит причину Пелопоннесской войны в силе и могуществе, которых достигли два полиса. Афины, чьим гражданином гордо объявляет себя Фукидид, пришли к процветанию вследствие господства на море благодаря флоту, и из этого конкретного пассажа ясно, что его создателем является Фемистокл. Он убедил афинян построить корабли ввиду конфликта с варварами, и из этого первого опыта будет развиваться будущая афинская талассократия. У Фукидида Фемистокл составляет антитезу Павсанию и подготавливает сцену для Перикла.
Другим весьма значимым отрывком является 1.138, потому что там очерчены те качества Фемистокла, которые становятся традиционными, каноническими, то есть σύνεσις и γνώμη. Эти два свойства зависят от достоинств и недостатков, которые ему приписывает традиция: способность успешно действовать на войне и улаживать внутренние споры, сюда прибавляется победа греков над персами при Саламине; среди обвинений и грехов находят место демагогия, коррупция и жадность, неумеренное честолюбие и медизм.
В плутарховом портрете греческого полководца, который каким–то образом конденсирует и расширяет предыдущую традицию, φύσις Фемистокла накладывается на παιδεία, что, напротив, почти отвергается Фемистоклом в пользу развития врожденных μῆτις и φιλοτιμία: в самом деле он τῇ φύσει φιλοτιμότατος («от природы чрезвычайно амбициозный», 18, 1), а также τῇ (…) φύσει συνετός («от природы разумный», 2, 1). Фемистокл также задолго предвидит будущее (3, 5).
Как мы мимоходом видели, историографические источники, которые основываются на критериях истины и правдоподобия, в некоторой степени инструментализируют фигуру Фемистокла: он воплощает определенные положительные и отрицательные качества, среди последних алчность и филотимия — основные компоненты для тирании, откуда недалеко до остракизма. Если еще прибавить обвинение в медизме и демагогии, то город, чтобы защитить себя, вынужден изгнать его. Но Фемистокл не только творец морской победы при Саламине или просто предатель Эллады: как исторический персонаж он вносит свой вклад в программирования, которые историки используют для упорядочения реальности, делая ее понятной и проблематичной одновременно. Но я расскажу об этом на следующих страницах.
Ясно, что контекст, в котором затрагивается тема моей работы, связан с персидскими войнами. Основным источником являются «Истории» Геродота, в частности книги VI и VII, в которых он рассказывает о персидских экспедициях на запад, о Датисе и Артаферне, о битве при Марафоне, о нашествии Ксеркса и битвах при Фермопилах, Артемисии, Саламине, Платеях, Микале и, наконец, о захвате Сеста.
Контекст очень сложен, и наше восприятие сильно зависит от геродотовой и, следовательно, греческой точки зрения. Casus belli, или восстание 499 года, для нас объясняется ситуацией, в которой оказались греки Ионии, их отношениями с персидскими правителями и их недовольством, а не экспансионистскими целями персов. В греческом контексте этот момент тревоги и кризиса, который начинается, когда первые признаки возможного вторжения персов и политического вмешательства становятся ощутимой реальностью, продолжается и четко выражается в ходе конфликта, и он возникает как на макроскопическом, так и на микроскопическом уровне: каждый город должен противостоять опасности и решить, защищать или предавать договоры, которые связывают его с другими общинами, и в то же время заботиться о государственном управлении и поддерживать порядок и гармонию между своими гражданами. Нестабильность же уравновешивается, прежде всего, законами, которые всегда вносили свой вклад, если не создавали основу полисной структуры. Граждане выбирают и полагаются на магистратов и сражаются за Грецию, либо предают и переходят на сторону персов. Следовательно, мир разделен надвое, греки с одной стороны, варвары с другой, но остается пространство, в котором, как мы увидим, есть взаимопроникновение с тонкими контурами, обусловленное не военной силой или географическими границами, но существующее в силу культурных контактов между двумя народами.
Как ясно дал понять Геродот, у греков была информация о Персии, они знали, где она находится, как она организована политически, и знали, что там говорят на другом языке и имеют древнее происхождение. И персы также располагали информацией о греках и их территории.
До, во время и после конфликтов начала V века в контактах между греками и персами, безусловно, не было недостатка, и источники изобилуют информацией и анекдотами о них: как правило, это прямые контакты между отдельными лицами определенной политической значимости или между мелкими делегациями, но не игнорируются и поэты, торговцы, рабы, врачи и т. д. Это расширение связей становится ощутимым явлением; сами источники, фиксирующие эти факты, ясно дают понять, что происходят изменения, и именно через письменное слово подтверждается существование другой, нежели греческая, реальности.
Следовательно, персидские войны представляют собой переломный момент: в результате конфликта различия между Западом и Востоком усиливаются, их уже нельзя игнорировать, и они действительно становятся основой для построения различных концепций, в том числе политической, но также и культурной самобытности, и тем самым они служат напоминанием об общем (ионическом) происхождении. Но в то же время, даже если в отношениях между греками и варварами есть конфликт, это является (почти обязательным) поводом для сближения: все более тесные контакты и упоминания о них в сочинениях авторов, речах, посланиях и т. д. являются симптомом потребности в общении, будь то в интересах той или иной стороны.
Поскольку история реконструируется благодаря источникам и поскольку наши источники о персидских войнах — греческие, мы сталкиваемся с двойной трудностью: во–первых, с пристрастностью источника самого по себе, во–вторых, «греческим» видением, которое мы, современные люди, получаем о феномене, затрагивающем две половины мира в тогдашнем воззрении. Но эта двойная сложность выгодна тем, что именно относительность источников обеспечивает основу для восприятия событий, а также идей, которые авторы намеревались передать и в некоторой степени навязать грекам.
Во время войны те, кто являются греками, не могут быть (или стать) персами, а те, кто являются персами, не могут быть (или стать) греками, — одни греки предают и по разным причинам встают на сторону персов или просто сдаются при их продвижении; другие же из страха или ради выгоды решают покинуть свою родину и пополнить персидские ряды или занять место рядом с царем.
После хаоса войны стало ясно, кто действительно оказался греком, а кто нет. Установление контакта с персами или, подобно Фемистоклу, пребывание в Персии «после того как война была выиграна греками, казалось антигреческим, мидийствующим действием только в ретроспективе» (Макмаллин). После войны перед судом предстают уже не целые общины, а отдельные лица, и не случайно двумя обвинениями, которые приводят к остракизму, являются именно медизм и стремление к тирании.
Исторический и политический контекст — это контекст персидских войн и последующих лет, и его не следует отделять от идеологического и культурного контекста: подтверждением определенных конфликтом ценностей знаменуется конец особого периода с каждой точки зрения; каждый фактор связан друг с другом в сети запутанных событий, и каждое макрособытие является ничем иным, как продуктом процесса, в котором главными действующими лицами являются отдельные люди. И именно с этим я буду разбираться.
Конкретным объектом этого исследования является, следовательно, Фемистокл, и не столько в военной роли, возможно, самой известной, сколько в культурной парадигме в рамках исторической традиции, и не только. Этот аспект, пожалуй, менее очевиден, но он раскрывает новый тренд (или контртренд), который находит своего представителя в Фемистокле. Поскольку проблематичный характер отношений между Грецией и Персией выражается не только в войне, но и в политических и, следовательно, культурных контактах, центральным становится вопрос общения и, следовательно, языка, когда греки обычно не понимают и/или не заинтересованы в изучении другого языка. Напротив, Фемистокл учится персидскому языку, чтобы подобраться поближе к царю. Рядом с языком стоит и поведение: актом проскинесиса как–то одним махом стирается все то, что для афинского гражданина представляет собой идею идентичности.
Всем известно, что другие греки во время войн против персов, а также в последующие века уезжали в Азию, имели тесные связи с царской семьей, и их более или менее благосклонно принимал Великий царь, но это всегда происходило по–разному и с меньшими успехами. Новаторство же Фемистокла заключается в том, что он является греческим политиком, который решает остаться, а затем прекратить жить при дворе Великого царя и использует своеобразные способы и методы интеграции, чтобы выкроить привилегированное пространство рядом с царем. Это делает его подданным Персии, с одной стороны, но свободным, по крайней мере, чтобы учить язык, с другой.
Качества, приписываемые ему традицией, проявляются лучше всего в этот период его жизни и достигают кульминации в изучении персидского языка и обычаев. Фемистокл предстает как культурный новатор, он воплощает архетип исторического явления, которым нельзя пренебречь, и становится парадигмой популярного феномена пятого века. Он также стал продуктом желания различных авторов поразмышлять над непредвиденными обстоятельствами.
Двойственность или, скорее, многогранность характера Фемистокла укоренилась настолько глубоко, что до сих пор не находит единого и исчерпывающего объяснения.
Поэтому я предлагаю изучить и понять — через свидетельства традиции — значение культурного опыта Фемистокла с точки зрения греков и их отношений с персами.
Богатые источники и свидетельства о Фемистокле обусловлены двумя факторами: с одной стороны, фактической исторической важностью роли Фемистокла, особенно во время персидской войны, с другой стороны, налицо результат его изображения в панораме древней традиции истории. На самом деле, будь то повествование или идеологическое построение, Фемистокл оказался гибким материалом в руках автора. Описание и объяснение реальности помогает прояснить аспект характера Фемистокла.
К историческому плану относятся два зафиксированные источниками момента, подготовка флота и морская победа при Саламине, которые имеют решающее значение, поскольку они являются продуктами и причинами значительных явлений и процессов.
Примерно в 482 году в Лаврионе, точнее в Маронее, были обнаружены новые серебряные жилы. Первоначальная идея состояла в том, чтобы распределить часть этих богатств, около ста талантов, между гражданами; с другой стороны, Фемистокл предложил, чтобы сто самых богатых граждан взяли по одному таланту каждый, чтобы построить одну или две триеры.
Следовательно Фемистоклу удается убедить афинян одобрить и реализовать этот проект, приводя в качестве аргументов неприемлемость повторения неудач в войне против Эгины и угрозу новых персидских нашествий.
Источники, в частности историографические, не преминули упомянуть этот эпизод, потому что он важен на разных уровнях: историческом, политическом, военном, социальном, идеологическом. Наиболее значимые авторы — Геродот и Фукидид.
Геродот в изложении этих фактов весьма лаконичен и не дает никаких конкретных комментариев или интерпретаций, он придерживается простого описания, и все же его слова много подсказывают. Прежде всего, после оракула о «деревянной стене» галикарнасец вставляет эпизод, в котором 1) Фемистокл выступает против официальных толкователей, давая свою личную интерпретацию слов Пифии и убеждая афинян двумя аргументами: первый базируется на лексическом анализе ответа (и поэтому прилагательное θείη, относящееся именно к Саламину, указывает на положительный для греков результат), второй основан на фактах: шанс на выживание дают корабли; 2) Фемистокл получает согласие афинского народа на содержание флота, чтобы им не пришлось покидать Аттику; однако, по настоянию Фемистокла, афиняне должны будут укрыться в Саламине и Трезене.
Фукидид вместо этого вставляет предложение Фемистокла в совершенно иной контекст: «по мере того, как Греция становилась более могущественной и предавалась еще больше, чем раньше, накоплению богатств, в городах обычно появлялись тирании с увеличением доходов ( … ); и Греция создавала флоты и больше посвящала себя морю» (Thuc. I, 13, 1). Но лишь при Фемистокле флоты становятся постоянными и готовыми к войне, сначала против эгинетов, а затем потому, что «ожидали прихода варвара» (Thuc. I, 14, 3). И именно наибольшее количество афинских кораблей определило успех при Саламине по мнению самих афинян (Thuc. I, 74, 1). Фукидид признает этот эпизод поворотным моментом, который приведет к созданию империи и к конфликту со Спартой: «древний» период заканчивается, а он является прелюдией к современному.
Плутарх вносит свой вклад в развитие этого события, включив в биографическую композицию философский элемент, перефразируя Платона: «он создал мореплавателей и моряков (…) его обвиняли в том, что отнял у граждан копье и щит и приковал афинский народ к скамье и веслу» (Plut. Them. 4, 4). Платон (и, возможно, Плутарх тоже) считает, что моряки склонны к бегству, потому что у них есть на то возможность и потому что они трусливы духом и склонны ко лжи.
Этот переход от древней (почти героической) и аристократической сухопутно–гоплитской державы к морской империи, в строительстве которой должны участвовать все граждане, является реальной μεταβολή, переменой. Концепция Фемистокла предвещает новшества, и его репутация типична для тех, кто способствует переменам: революция, которая пропагандируется внутри полиса, дестабилизирует обстановку, хотя это и необходимо для выживания самой общины, и Фемистокл представляется зеркалом этого противоречия, потому что он сам является дестабилизирующим элементом как в городе, так и в истории города.
В августе 480 года Афины были оставлены на разорение персам после перевозки женщин, детей, скарба и животных в Саламин, Эгину и Трезен. В следующем месяце происходит битва при Саламине на глазах великого царя Ксеркса: там спартанец Еврибиад возглавляет греческий флот, а персидский флот прибывает из Эвбеи в Фалерон. Афиняне, эгинеты и мегарцы добиваются, чтобы греки столкнулись с персами между Саламином и Аттикой, а не у Истма, как было предложено первоначально. Греки одержали верх, несмотря на значительно меньшее количество судов благодаря тщательной стратегии, знанию местности и мастерству командиров. Персидский флот возвращается в Азию, а сухопутное войско отправляется зимовать в Фессалию.
Главным источником и в этом случае является Геродот (VIII, 83-96), хотя, тем не менее, есть и другие, последующие авторы, которые внесли важный вклад в реконструкцию фактов и впечатлений.
Знаменательным для понимания отношения галикарнасского историка к Фемистоклу является эпизод, в котором во время битвы эгинет Поликрит обвинил Фемистокла в медизме после того, как незадолго до битвы афиняне обвинили в медизме эгинетов. Поликрит, а не Фемистокл входит в число тех, кто обретает наибольшую славу (VIII, 92, 2). Фукидид пишет, что лакедемонянин Павсаний и афинянин Фемистокл были «знаменитейшими в свое время эллинами» (Thuc. I, 138, 6). Геродот по–видимому, дистанцируется от общего мнения середины V века, когда пишет о Фемистокле, что «он имел большую славу самого проницательного человека (σοφοτατος) из всех греков» (Hdt. VIII.124.1). Поздняя традиция, с другой стороны, более решительно приписывает Фемистоклу роль спасителя Эллады. В первом веке до нашей эры Диодор Сицилийский, опираясь на традицию прославления подвигов Фемистокла, утверждает, что «по единодушному согласию ему была приписана заслуга победы» (XI, 19, 5) и что Фемистокл, несомненно, является самым превосходным человеком из всех, с кем он столкнулся в своих исследованиях (XI, 58, 5). В этот же период Корнелий Непот осмеливается утверждать, что Ксеркс «был побежден скорее замыслом Фемистокла, нежели оружием греков» (Them. 4) и «знанием одного человека была освобождена Греция и Европа укротила Азию» (Them. 5). Здесь фиксируется связь между событием и отдельной личностью: изобретательность одного человека более эффективна, чем военное вмешательство всего греческого народа, и та же самая хитрость означает, что одна половина мира уступила другой. Эти ключевые эпизоды способствуют — через интерпретации и восприятие древних источников — превращению Фемистокла в личность, обладающую определенными характеристиками и особенностями, которые претерпевают от автора к автору вариации и модификации, проблематизируя его и выявляя культурные субстраты.
Политические и военные действия в том виде, в каком они представлены в источниках, тесно переплетены с использованием Фемистоклом μῆτις, когда он пускает в ход уловки, обманы и хитрости. Эпизоды, в которых это качество проявляется как присущее Фемистоклу, многочисленны, хотя самого слова μῆτις в связанной с ним традиции нет: единственный случай встречается у Геродота в отрывке, в котором он передает изречение Пифии: «не может Паллада склонить Зевса ни многоречием, ни мудрым советом (μῆτις). В Илиаде μῆτις попадается шестнадцать раз, в Одиссее десять.
Среди эпизодов с фемистокловыми трюками наиболее известным, пожалуй, является тот, который связан с оракулом о «деревянной стене», когда Фемистокл каким–то образом навязывает свою интерпретацию слов пифии Аристоники (Hdt. VII, 141, 3); затем идут двойной обман с надписями, адресованными Фемистоклом ионийцам и карийцам (Hdt. VIII, 22-23 и Plut. Them. 9, 2), и два послания, доставленные к врагу без ведома греков персом Сикинном, слугой и наставником детей Фемистокла, первое, чтобы убедить царя первым напасть на греков, и те поневоле стали реагировать и сражаться (Hdt. VIII.75-76; Thuc. 1.74), и второе, уведомлявшее Ксеркса, что победоносные греки не собираются преследовать побежденного врага (Hdt. VIII, 110); далее плутовство, которым после войны удается укрепить Афины, не вызвав при этом враждебности со стороны спартанцев (Thuc. 1.89.3-93.2), и, наконец, уловка, чтобы стать гостем Адмета, царя молоссов, несмотря на старую вражду (Thuc. 1.136.2-137. 1).
С лексической точки зрения источники не являются однозначными: как правило, это уловки, планы и намерения, а не реальные обманы. У Геродота мы находим παλάμη (VIII, 19), μηχανή (VIII, 57, 2), ποιεύμα (VIII, 80, 1) и, наконец, ἀποθήκη (VIII, 109, 5); в VIII, 110 есть глагол διαβάλλω. Наконец, как уже отмечалось ранее, термин µῆτις у Геродота появляется только один раз и прямо во втором пророчестве пифии Аристоники (VII, 141, 3). Плутарх часто использует πανούργως (1,3), μηχανή и στρατήγημα (10, 1), πραγμάτεια (12, 3), γνώμη (16, 2), παρακρουσάμενος (19, 1). Непот же в биографии, посвященной афинскому полководцу, напротив, выражается более определенно: dolum (4), consilium (4), fallere (7).
Трюки, осуществляемые Фемистоклом в том виде, как они описаны в источниках, по–видимому, представляют собой повторяющиеся элементы, в частности 1) они происходят тайно; 2) происходят ночью; 3) для их организации только в немногих случаях используется посредник, который, однако, не участвует в подготовительной стадии.
1) Характер секретности связан с действиями Фемистокла: он действует, не сообщая никому о своем плане, или предоставляя только некоторые данные сотрудникам. Некоторые из этапов проекта Фемистокла выполняются тайно, другие наоборот среди бела дня. Фемистокл тайно удержал деньги для себя (ἐλάνθανε δὲ τὰ λοιπὰ ἔχων, Hdt. VIII, 5, 3), тайно покидает совет (λαθών, Hdt. VIII, 75), тайно получает деньги (λάθρῃ, Hdt. VIII, 112) и не раскрывает всю информацию (ταῦτα μέν νυν ἐς τοσοῦτο παρέγυμνον, Hdt. VIII, 19, 2). В Thuc. I, 91, 3-4: «Фемистокл тайно (κρύφα) посылает сообщение (…), и на этот раз он сказал открыто (φανερῶς)».
2) Интересно соображение Пиччирилли: «это (…) тьма и мрак благоприятствуют его интригам, обманам и уловкам: его µῆτις и ночь неотделимы; ночью он пытался подкупить спартанца Еврибиада и коринфянина Адиманта (Hdt. VIII, 5); именно ночью он привел в действие хитрость у Артемисия (Hdt. VIII, 19); именно ночью Мнесифил, его alter ego, подал ему идею плана, который привел к успеху при Саламине (Hdt. VIII, 56-58); именно ночью Фемистокл задумал и осуществил обман через посредство Сикинна (22); именно ночью состоялся его разговор с Аристидом (Plut. Arist. 8, 3); наконец, ночью Фемистокл и греки одержали верх над персами (Аr. V. 1085).
3) Фемистокл действует в одиночку, появляется как отдельная личность, которая не нуждается во внешней помощи и еще меньше сотрудничает с кем–то на равной основе. Фемистокл не просит совета, скорее он сам дает его; например, относительно резюмированной Геродотом (VIII, 83, 3) речи, которую он произнес перед битвой в Саламине для возбуждения солдат, отмечено, что πάντων является мужского рода, и фраза означает «всех говорящих», «всех генералов» и т. д., то есть Фемистокл один из них. Даже когда речь заходит о других важных личностях вроде Аристида или Еврибиада, он не сообщает им о своих намерениях. Фемистокл, по–видимому, чтобы сохранить себя свободным в действиях, не полагается ни на кого, и не должен полностью раскрывать свои мысли; здесь обнаруживается диалектика между тем, что сказано, и тем, что не сказано, между светом и тьмой, между явным и скрытым.
Отсюда определению неоднозначного и амбивалентного характера Фемистокла способствовали не только исторические факты, но и методы действия и поведения, а также установки, намеченные, описанные и интерпретированные источниками.
Эта особенность Фемистокла, или привычка использовать для обмана хитрость, по–видимому, имеет два значения, одно положительное и одно отрицательное: когда стратегия успешна и приносит пользу греческому обществу, работа Фемистокла, хотя и подозрительная, тайная и ночная, приобретает вес и становится приемлемой, если и не достойной похвалы; когда же, напротив, значение отрицательное, потому что план, по–видимому выгодный для сограждан, затем оказывается вредным, Фемистокл воспринимается и представляется как закулисная фигура. И все же проницательное и мошенническое поведение часто оказывается положительно оценено авторами, которые выражают почти определенную самоуспокоенность, завуалированную, но присутствующую, по моему мнению, даже у Геродота, для успеха обмана, особенно на войне. Это суждение основывается на данных: Фемистокл иногда выступает за родину, иногда ради собственной выгоды.
Возвращаясь к контекстуальным данным, персидские войны представляют собой поворотный пункт с военной, политической, культурной и идеологической точек зрения. Последние два аспекта имеют особое отношение к теме, которую я намерен рассмотреть, учитывая, что они способствуют более точному определению тех основополагающих характеристик идентичности, которые упоминаются в знаменитом отрывке Геродота: кровь, язык, культы и обычаи (Hdt. VIII, 144, 2). Военный конфликт заставляет различать соответствующие идеологические и культурные области, а не только географические: греки отличаются от варваров именно на основе этих факторов, а варвары — это люди, которые не принадлежат к греческому происхождению, поскольку они выражаются, используя другой и явно непонятный язык; их религия накладывается на культ суверена, и их обычаи иные, если не прямо отсталые. Следовательно, с одной стороны, свободные, праведные, грамотные и обученные греки, все (или почти) доблестные и благородные, с другой варвары, многие из которых неизбежно все рабы, кроме одного царя. Фемистокл грек, и все же его честность ставится под сомнение: он подвергается остракизму, изгнанию и бегству, несмотря на признанное авторство победы при Саламине, и вынужден искать убежища у варваров, чтобы очевидно стать одним из них.
Аспект, который вызвал мой интерес, находится в тесной связи с заявляемым до сих пор: Фемистокл играет исторически важную роль, но является спорным персонажем, как и события, которые видят его главным героем. Склонность к двурушничеству, хитрость и действие в соответствии с более чем идеологической практической выгодой являются факторами, которые играют важную роль в тот момент, когда после конфликта они снова перемещаются в персидскую среду. Все элементы, намеки, связанные с запасными планами, всегда не вполне дружественные связи с другими греческими политическими деятелями, контакты со всем иностранным, начиная, возможно, с матери, кажется, сходятся в фокусном моменте жизни Фемистокла: встрече с великим царем.
Изучение языка и принятие персидских обычаев ради получения защиты со стороны Артаксеркса, воспринимаются как точка невозврата, и если второе не является явлением, редко встречавшимся среди греков, которые каким–то образом оказываются связанными с персидским миром, то первое является. В самом деле все источники фиксируют это как маргинальность, особенно если учесть, что греки не проявляли интереса к другим языкам, но я считаю, что это свидетельствует об увлечении древних авторов афинским полководцем.
Фемистокл — это отличная лакмусовая бумажка противоречивых впечатлений, собранных при изучении древних источников об отношениях между греками и персами с точки зрения первых при решении проблем связей с иностранцем.
Темы, которые я затрону, поэтому три: первая касается общения или контакта, посредством которого происходит обмен информацией между Фемистоклом и различными персами, с которыми он должен общаться в соответствии с повествованием источников; вторая сфокусирована на языке или наиболее непосредственных средствах общения, но связана как с признанием интеллекта Фемистокла, так и, прежде всего, с изучением варварского иностранного языка. В центре внимания последней темы — медизм как в качестве причины обвинения в измене, так и в виде набора привычек, поведения и установок, принятых в свидетельствах древних авторов о Фемистокле.
Коммуникативность реализуется в диалектике выдачи/приема сообщения, но также обнаруживается во взаимосвязи с различными элементами, которые могут сосуществовать друг с другом и которые, в свою очередь, зависят от физических, материально–технических, психологических, географических, политических, философских и т. п. обстоятельств. то есть коммуникативный акт имеет место в определенном месте, в определенный момент, в силу определенных причин и обстоятельств и с различными характеристиками.
• · Связь между двумя или более сторонами может или не может потребовать вмешательства посредника.
• · Акт общения бывает свободный и спонтанный или контролируемый и организованный.
• · Сообщение производится по воле хотя бы одной из сторон, которая является активной или пассивной.
• · Связь происходит внутри городского периметра или за его пределами.
• · Общение может быть устным или письменным.
• · Отправленное сообщение является истинным или ложным, или и тем, и другим.
Коммуникационный акт, в котором участвуют только отправитель и получатель, теоретически самый простой, поскольку он не включает вмешательства третьих лиц, но все же может стать сложным, если будет представлена промежуточная фигура, поскольку вмешательство третьей стороны представляет собой вариант, который привлекает других.
В греческом мире, если обмен информацией происходит в городе, то скорее всего, в посреднике нет необходимости: будет так называемая «межличностная передача». Когда, с другой стороны, связь осуществляется промежуточным оператором, он будет послом (πρέσβυς, πρεσβευτής), посланником (ἄγγελος) или вестником (κῆρυξ). Все эти термины имеют микенское происхождение, речь идет не о новых образованиях для новых реальностей, а о словах, которым время от времени соответствует текущее явление. Хотя перевод отдельных терминов сомнителен, функции и задачи несколько схожи: например, κῆρυξ и ἄγγελος всегда использовались почти как синонимы в литературе начиная с Гомера и в историографии начиная с Геродота.
Тем не менее также из–за того, что источники не идентифицируют определенные и исключительные навыки, можно сказать, что ἄγγελος — носитель известия, в то время как κῆρυξ — носитель уведомления. Первый позволяет выполнить действие, второй ставит перед свершившимся фактом. Разница между κῆρυξ и πρέσβυς определяется в схолиях к Фукидиду (I, 29, 1 р. 31 Hude): «κῆρυξ действует в военное время, а πρέσβυς в периоды мира». Πρέσβεις и πρεσβευταί — «должностные лица, отправляемые из одного государства в другое, чтобы представлять его там, иногда или всегда, в определенных делах или во взаимных международных отношениях» (Пиччирилли).
Передача информации может быть активной (т. е. когда известие передается от источника получателю) или пассивной (когда посланник отправляется для получения информации от источника). В целом, в греческом мире ἄγγελος, по крайней мере на официальном уровне, похоже, соответствует фигуре раба, ответственного за доставку сообщений, обычно устных, среди частных лиц.
Возможность письма, однако, влечет за собой определенную степень грамотности отправителя, а также получателя, и наличие письменных материалов в дополнение к наличию посредника, который выступает в качестве предъявителя сообщения, если отправитель не может взять на себя эту роль. Поэтому разговор остается столь же предпочтительной, если не лучшей формой общения.
Устное общение — это открытая среда, которая позволяет свободно распространять информацию, в то время как письмо, понимаемое как закрытая и недоступная запись, является прерогативой в целом правящих классов.
Если информация выходит за пределы городского периметра, необходимо учитывать два фактора: пространство и время, необходимое для его прохождения: «транспортировка известий требует времени, пропорционального пространству, которое необходимо преодолеть» (Лонго).
Наконец, остается правдивость или ложность передаваемой информации. Фактически сообщение может быть выдано отправителем как ложное, или оно может быть изменено по различным причинам. В этом контексте и находится ψευδαγγελία, за которую предусмотрены санкции (Plat. Leg. 941a-b), хотя она допускается в военное время (Xen. Eq. Mag. 58).
То, что было сказано до сих пор, является результатом изучения древних источников и свидетельств, а также толкований и комментариев, которые авторы предложили на тему общения и передачи сообщений. Здесь коммуникативные акты находят пространство как двигатели исторических и политических процессов, и как объект повествования они также подвергаются искажениям. Именно эти искажения являются отражением древнего восприятия коммуникативных актов. Коммуникационный акт может происходить через язык в устной или письменной форме. И все же работы, которые сообщают об этих действиях, написаны (иначе быть не могло), авторы выбрали форму и содержание, когда они сообщили об этих действиях.
Меня же интересует прежде всего роль, которую играет в акте общения Фемистокл, в частности в контексте сосуществования греческого и персидского языков. В древней Греции общение является одной из основных функций общественных действий.
Поэтому есть две области, в которых происходит действие, а именно: частная и общественная. Частная сфера не вмешивается прямо и явно в городские учреждения. Публичная сфера, с другой стороны, неразрывно связана с гражданскими столпами полиса: поэтому в ней используется дипломатическая практика. Она имеет отношение к моему исследованию, потому что Фемистокл является личностью, имеющей большое политическое значение: он, как будет вскоре замечено, занимает должности, имеющие отношение к послам, и поддерживает связи с Великим царем через носителя информации, слугу Сикинна.
В результате дипломатия играет важную роль как в военно–политической практике, так и в формировании культурных связей между древними реалиями. Ее можно определить как совокупность процедур и институтов, используемых в международных отношениях между автономными сообществами. Дипломатические отношения между полисами и между греками и негреками осуществляются с целью защиты и поддержания безопасности и привилегий; споры разрешаются или намеренно усиливаются с помощью дипломатических актов, укрепляются или распадаются альянсы. В контексте, который предопределяет конфликт, дипломатические отношения настроены как противостояние между более сильной и более слабой сторонами, в которой первая обратится к второй с целью получения подчинения или, по крайней мере, соблюдения проекта, который она хочет навязать, будь то военный, политический и т. д. К этой категории относятся, например, требования Великого царя воды и земли от греков.
Поскольку успех (или неудача) посольства в значительной степени зависит от способности посла убеждать с помощью эффективности произнесенного слова и его адаптации к аудитории, послы, следовательно, являются «публичными убеждателями», задача которых состоит в том, чтобы дать слабейшей стороне уступить, не оставляя ей места для встречных предложений. Мы уже можем видеть тесную связь между риторикой, убеждением и обманом, элементами, которые традиция приписывает Фемистоклу в эпизодах, которые я кратко проанализирую. Фактически, посол должен часто прибегать к хитростям и обману (и подкупу), если это необходимо. Кроме того, чтобы иметь успех, он должен хорошо знать ситуацию, в которой он работает, мастерство жестов, параллельный словесному язык и умение молчать. В дополнение ко всем этим качествам необходим и личный престиж. В результате послы — действующие лица, которые делают возможными дипломатические действия, помимо необходимости вносить предложение, убеждают и/или угрожают, обманывают и следят за получением информации.
В общем именно полис выбирает тех, кто хорошо вписывается в эти характеристики, обладающих красноречием, проницательностью, физической силой и престижем, но в случае с Фемистоклом он берет на себя ответственность, предлагая себя в качестве посла, чтобы завершить продвигаемый им полезный для Афин проект. В самом деле, следует помнить, что речь идет не о магистратуре (ἀρχή), а о специальном временном назначении (ἐπιμέλεια); из этого следует, что послы определяются не на основе установленных правил (т. е. выборов, сроков полномочий и т. д.), а по политическим обстоятельствам. Здесь подразумевается известная гибкость в выполнении соглашений обеими сторонами, так что на протяжении всего периода отношений между двумя общинами условия по мере необходимости могут изменяться. Наконец, поскольку дипломатический акт совершается без какого–либо надгосударственного органа принуждения, посол обязан отчитываться за свое поведение за границей и по сути, берет на себя все обязанности по представлению своей общины за ее пределами.
Работа магистратов и послов в сообществе прозрачна и понятна: граждане информируются и осведомляются, поэтому система участия и обмена известиями работает с участием каждого элемента гражданского общества.
Что касается частной сферы, общение обычно происходит между отдельными лицами или группами и не обязательно исключает участие учреждений. В принципе, коммуникативные и дипломатические акты, которые совершаются в частной сфере, то есть без рекламы, именно по этой причине не очень прозрачны: на самом деле они происходят между гражданами или между гражданином и негражданином, они могут иметь мотивы и последствия, которые влияют на судьбу города, а также на судьбу человека, и поэтому могут приобретать историческую значимость, даже если они не являются открытыми актами. Естественным следствием является то, что частный акт как непубличный, то есть не подлежащий проверке со стороны властей и всего сообщества, приобретает туманный характер. Наконец, контакт между частными лицами может расцениваться (или интерпретироваться) как намеренно скрытый и, тем самым, стать предметом подозрения, потому что делается «тайно» от публики.
Фемистокл оказывается особенно универсальным на всех фронтах: фактически он использует как канонические, так и новаторские средства, он сам передает свое сообщение прямо, косвенно, частично или полностью, говоря правду или ложь. Он использует разговорный язык, а также письменный, действует в пределах и за пределами городского периметра, информируя и не информируя в общественных и частных целях. Эта универсальность является синонимом многогранной изобретательности, а также способности адаптироваться и прогнозировать; поэтому характер Фемистокла через эпизоды, в которых он общается публично, является выражением впечатления, которое он производит не древних авторов. Он знает все варианты и знает, как их использовать: эта почти чрезмерная способность делает его проблемной фигурой.
Цель коммуникационного акта, независимо от его объема, состоит в том, чтобы сообщение прибыло и было понято получателем, поэтому сообщение должно быть сформулировано так, чтобы привести к точному результату: отправитель посредством искусства убеждения должен убедить в истинности или в благожелательности (или в том и другом) содержания. Как говорит Горгий у Платона, «мудрые и добрые ораторы создают вещи и делают их правильными, а не вредными для граждан», но в то же время «тот, кто вводит в заблуждение, более справедлив, чем тот, кто не вводит в заблуждение, а тот, кто обманут, мудрее, чем тот, кто не обманут». Отправитель и получатель находятся в равных условиях: оба должны быть в состоянии интерпретировать свою роль.
Искусство выражения себя культивируется Фемистоклом на протяжении всего его бытия и во всех упомянутых выше аспектах. Из изучения источников выясняется, что его основная цель состоит в том, чтобы получить преимущество: 1) немедленное и видимое или 2), которое имеет место во времени или в любом случае в неопределенном будущем и, следовательно, не сразу очевидно (или определенно). Коммуникативные действия Фемистокла неразрывно связаны с его практическим интеллектом: все, что он делает, включая общение, играет решающую роль в его хитросплетениях и планах, даже в запасных. Так, Фемистокл оценивает ситуацию, определяет курс действий и приводит в движение «механизм» посредством слова: «он быстро находил, что нужно делать, и легко объяснял это в своих речах» (Nep. Them. 1). Он использует слово, не обязательно истинное, чтобы изменить реальность: он искусен, потому что составляет речи, делая их убедительными, хотя они не полностью искренни или понятны по содержанию. Он не воздерживается от выражения своей точки зрения, как в общественной, так и в частной сферах, но его невозможно определить как παρρησιαστής, экстраверта: он предпочитает опускать или изменять истину, чтобы достичь цели, которая обычно совпадает с частной, в то время как «при παρρησία оратор пользуется своей свободой и выбирает откровенную речь вместо убеждения, правду вместо лжи или молчания, риск смерти вместо жизни и безопасности, критику вместо лести и моральный долг вместо эгоизма или моральной апатии» (Фуко). Можно утверждать, что это слово впервые появляется у Еврипида, но это не означает, что обозначение появилось одновременно со значением. То, что мы знаем о Фемистокле, является результатом размышлений, которые начались примерно в середине пятого века благодаря Геродоту, а затем Фукидиду. Это греческая концепция, хотя через источники она в конечном итоге применяется и к негреческим персонажам, в частности к варварским царям, поскольку те, кто имеет власть, могут свободно говорить и решать судьбу тех, кто не имеет власти или рабов.
Чтобы иметь возможность более плавно подойти к выбранной теме, я решил разделить ее на два макроаргумента: устный контакт и письменное общение с греками и персами. Первый включает в себя обмен посольствами между Афинами и Спартой, организатором и главным участником которого является Фемистокл, и дебаты, в которых он выступает против или просит о сотрудничестве других стратегов (в частности афинянина Аристида, спартанца Еврибиада и коринфянина Адиманта) на различных этапах конфликта. Затем я расскажу о надписях Фемистокла у Артемисия и о его письме персидскому царю, но прежде поставлю устные послания, переданные Сикинном Ксерксу во время войны.
На этом этапе необходимо вернуться к источникам, проанализировав эпизоды, в которых Фемистокл использует свои собственные хитрости, а также навыки общения и разговорной речи во время конфликта с Персией.
Есть два факта, записанные Геродотом до битвы при Саламине, в которых историк начинает описывать связь Фемистокла с остальной частью афинского народа: хронологически более поздний эпизод восходит к 483 году, когда Фемистокл убедил афинян (VII, 144) воздержаться от решения распределить богатство от Лавриона между гражданами: этот отрывок представляет собой единственный случай, когда афинян побуждают делать что–либо. Пару лет спустя (481/480) Фемистокл снова противостоит афинянам, и они признают предпочтительность его предложения по толкованию оракула (VII, 143). Но не только в городе Фемистокл использует свои навыки: в самом деле он занимает важное место в группе стратегов во главе всей греческой армии. В решающий момент после столкновения у Артемисия Фемистокл собирает командиров (συλλέξας τοὺς στρατηγοὺς) и говорит им, что у него есть уловка (τινὰ παλάμην), которой он надеется нейтрализовать самых доблестных союзников царя.
Но пока Фемистокл раскрывает только это (ταῦτα μέν νυν ἐς τοσοῦτο παρεγύμνου) и говорит им, что на данный момент необходимо уничтожить стада эвбейцев. Наконец он приглашает всех приказать своим солдатам зажечь огни. Что касается отъезда, то выбор подходящего момента, чтобы благополучно прибыть в Грецию, будет его заботой (κομιδῆς δὲ πέρι τὴν ὥρην αὐτῷ μελήσειν). Командиры одобряют предложение (Hdt. VIII, 19, 1-2).
Действия афинского полководца сформулированы по разным планам и с разными собеседниками, но с центральным и неизбежным элементом обмана и игры: Фемистокл заставляет греческих стратегов поверить, что отступление неизбежно, персов — что греки не отступают, а ионийцам и карийцам он адресует лестное обращение, и «возможно, ему удастся убедить эвбейцев, что их скот принесет больше пользы союзникам, чем врагам» (Ашери). Чтобы указать на уловку, Геродот использует уникальный в «Истории» термин παλάμη: отрывок цитируется в Suid., s. v. παλάμη˙ τέχνη (Π 41 Αdler); как отмечает Ашери, «это слово, которое у Гомера обозначает ладонь, предполагает в текстах выдумку, хитрость (…), одноименного изобретателя (… Паламеда). Уже в Илиаде (X, 341-348) есть упоминание об обмане, который происходит ночью. Поэтому Фемистокл, возможно, намеренно ассоциируется с мифологическим героем, противником гомеровского Одиссея, чьи обманы он раскрывает: Паламед фактически признан символом праведности и благодетеля человечества, но несправедливо обвинен и приговорен к смертной казни. Неизвестно, выбрал ли Геродот этот термин с конкретными мотивами, чтобы, например, заставить людей задуматься о сходстве или различиях между Фемистоклом и мифическим персонажем.
Взаимосвязь между явным и неявным возникает благодаря другим весьма специфическим лексическим вариантам: например, συλλέξας указывает на личное свидание, даже если, как отмечает Maкан, Фемистокл не мог, по причинам времени и места, созвать некоторых стратегов втайне. Тот же самый глагол с тем же значением появляется в главах 79-80, когда Фемистокл беседует с Аристидом при Саламине, прежде чем открыто говорить со своими коллегами.
Ταῦτα μέν νυν ἐς τοσοῦτο παρεγύμνου является уместным выражением в том смысле, что оно обрисовывает в общих чертах повторяющуюся особенность действий Фемистокла, почти практику, как видно выше. Также важно, что подобные предложения появляются у Геродота, когда говорится о махинациях и обмане, особенно в негреческом контексте: в V, 50 Аристагор с речью, основанной на лжи и недомолвках, хочет затащить спартиатов в Азию, а в I, 126 Кир сначала приказывает персам возделать необработанные земли, затем велит им прийти вымытыми на следующий день; незаметно для них он готовит богатый пир, который он предлагает им, и только в конце трапезы раскрывает все дело (ὁ Κῦρος παρεγύμνου τὸν πάντα λόγον): «Если вы хотите выслушать меня, для вас есть эти и тысячи других благ, и вы не будете терпеть никаких усилий в качестве слуг; если не хотите выслушать меня, у вас будут бесчисленные труды, как вчера. Поэтому, слушая меня, становишься свободным».
Написанное этим образом повествование сходится на Фемистокле, на достоинствах и недостатках его плана, а также характеризует его неявно как двурушника: он думает и работает в одиночку, берет на себя все обязанности, не намерен разделять задачи и скорее предпочитает не сообщать своим коллегам все подробности. Он говорит им, что он придумал подходящее средство, но не раскрывает, что это, приказывает уничтожить стада и разжечь костры, и, наконец, он сам отвечает за выбор подходящего времени для действий. Стратеги лишь одобряют и исполняют его предложения, почти добровольно приняв навязанное Фемистоклом самоустранение. Короче говоря, Геродот, похоже, представляет этот факт так, как будто это была личная инициатива Фемистокла, которая требует, но только формально, невмешательства других стратегов и которая в конечном итоге привела к спасению Греции.
С этим эпизодом тесно связан обмен посольствами между Афинами и Спартой по случаю укрепления Афин, проекта, продвигаемого Фемистоклом. Эпизод попадает в категорию дипломатических действий, где нередко используются ложь, обман и надувательство. Фукидид, первый источник с точки зрения хронологии, рассказывает, что после отступления персов афиняне готовятся восстановить город и стены. Спартанцы, узнав о приготовлениях, отправляют к афинянам послов, чтобы предотвратить начало работ, утверждая, что они предпочитают, чтобы ни у афинян, ни у других не было стен. Эпизод у Фукидида (I, 90, 3-91) структурирован следующим образом: 1) спартанцы просят афинян не строить стен, поскольку это может стать преимуществом для врага, если тот вторгнется в Грецию; но афиняне, по совету Фемистокла (Θεμιστοκλέους γνώμῃ), отвечают на предложения лакедемонян, что они сами отправят послов (πρέσβεις) для обсуждения вопроса, 2) а Фемистокл предлагает себя в качестве πρέσβυς в сопровождении ξυμπρέσβεις; 3) между тем он приказывает, чтобы стены возводились, говоря, что все остальное он сделает сам (ὑπειπὼν τἆλλα ὅτι αὐτὸς τἀκεῖ πράξοι ᾤχετο). 4) Фемистокл в Спарте говорит, что он ожидает своих коллег, задержавшихся в Афинах из–за непредвиденных обстоятельств и не может предстать перед магистратами, и спартанцы изначально верят (ἐπείθοντο διὰ φιλίαν αὐτοῦ). 5) Он убеждает лакедемонян, что они не имеют веских доказательств, что афиняне строят укрепления, и «просит не верить россказням, а послать в Афины несколько надежных людей разузнать об этом и доставить верные сведения». 6) С помощью хитрости Фемистоклу удается оказаться заложником спартанцев, в то время как посланники Лакедемона задержаны в Афинах; 7) афинский полководец тем самым предъявляет своего рода ультиматум, и спартанцы должны согласиться, чтобы спасти сограждан, уступив резолюции афинян и приняв, хотя и с раздражением, решение Фемистокла, которым они по–прежнему восхищаются (προσφιλεῖς ὄντες ἐν τῷ τότε διὰ τὴν ἐς τὸν Μῆδον προθυμίαν).
Фукидид представляет эпизод особенно подробно по двум причинам: строительство стен необходимо для усиления власти Афин, и именно тогда дружба между Афинами и Спартой дает первую трещину. «Спартанское недоверие к Фемистоклу (и впоследствии к имперским устремлениям Афин) датируется этим эпизодом» (Грин). Третья причина может быть найдена в интересе Фукидида к фигуре Фемистокла. Слово γνώμῃ, вероятно, указывает на декрет или иное решение, принятое народом; Θεμιστοκλέους γνώμῃ — это формула, которая не оставляет места для сомнений: именно Фемистокл думает и формулирует официально или неофициально, и Фукидил использует ее, чтобы подчеркнуть самостоятельность Фемистокла в принятии решений и оказываемое им влияние.
Многообразие планов, над которыми работает афинский стратег, также раскрывается лексикой: ὑπειπών у Фукидида можно перевести как «сказать больше», то есть «предоставить дальнейший совет», но и также как «сказать втайне»; еще раз граница между явным и неявным туманна.
Спартанцы, однако, верят Фемистоклу не столько из–за обоснованности его аргументов, но и из дружбы, которая их с ним связывает. Годом ранее, по сути, его приняли в Спарте с большим почетом. Когда, однако, он понимает, что дружбы недостаточно, Фемистокл основывает свою уловку на надежности источников информации: он «понижает предыдущие известия из Афин до уровня «говорят» (ἀκοή), подтверждая с помощью хитроумного трюка доверие к доносителям и ставя свои и их высказывания на одном этаже. Игра дополняется приглашением спартанцев получить информацию из первых рук через опрос доверенных людей.
Μὴ λόγοις μᾶλλον παράγεσθαι (Thuc. I, 91, 2) является безрассудным заявлением Фемистокла: он сам использует слово, истинное или ложное, чтобы убедить людей действовать определенным образом, а затем заставить события принять определенный курс, изменив реальность. Это выражение интересно по сравнению с другим пассажем Фукидида (I, 68, 1-2), в котором коринфяне обращаются к спартанцам: «Дух доверия, царящий у вас в общественной и частной жизни, лакедемоняне, заставляет вас несколько недоверчиво относиться к людям, если они, подобно нам, жалуются на других (…) напротив, вы подозревали, что мы заводим речь об этом из своих частных побуждений». Лакедемоняне, очевидно, имели репутацию подозрительных людей, особенно в отношении частных инициатив: и при ближайшем рассмотрении Фемистокл не сразу предстает перед магистратами, не раскрывает своих целей, не вовлекает и не информирует все заинтересованные стороны надлежащим образом. Еще раз личное, тайное, обманчивое считаются аспектами одного и того же явления.
Фукидидовский отрывок позаимствован Непотом, латинским писателем I века до н. э., который питает к афинскому историку большое уважение и восхищение и из которого он черпает по полной программе:
Nep. Them. 6, 4-7,6: «Когда он услышал от них известие о том, что фортификационные работы идут полным ходом, он явился к спартанским эфорам, которые были верховными магистратами, и перед ними утверждал, что они получили ложные сведения: поэтому будет справедливо, чтобы они послали честных, благородных и достойных веры людей, чтобы убедиться в этом, а тем временем держали бы его в заложниках. (…) Рассчитав, что они прибыли в Афины, он явился к спартанским магистратам и сенату и перед ними с большой откровенностью признался, что афиняне по его совету — но они могли сделать это по общему праву народов — опоясались стенами, чтобы было проще защитить общегреческих богов и своих собственных вместе с пенатами от врагов, и тем самым они действовали и на благо Греции».
Ни Фукидид, ни Непот не приводят речь напрямую; однако прослеживается основная структура: Фемистокл отвечает за предложенное афинянами посольство (план, следовательно, не был ему написан, но именно он формирует и доводит его до конца), и отправляется один. Сам он представляется спартанским властям, выдвигает претензии, намерения и, что очень важно, Непот прямо пишет, что у них–де неверная информация. Затем Фемистокл обманывает спартанцев, утверждая, что обманывает их не он, а собственные сограждане: он хочет подорвать чувство безопасности и уверенности у спартанцев, поскольку их информаторы, которые прежде всего должны быть достоверными и правдивыми, говорят неправду. Фемистокл не уточняет, является ли это ложной или фальсифицированной информацией, но ясно дает понять, что доносители не заслуживают доверия. Поэтому он советует спартанцам послать действительно достойных людей для проверки: Фемистокл говорит спартанцам, что делать, и они без промедления принимают его предложение. После объяснения вполне патриотических мотивов строительства стен Фемистокл упрекает спартанцев, обвиняя их в том, что они не заботятся о свободе Эллады. Заканчивается речь явной и прямой угрозой.
Еще одним свидетельством является отрывок из Библиотеки Диодора Сицилийского (XI, 39, 4-40, 4): афиняне не знали, что делать, поэтому Фемистокл, который в то время пользовался большим авторитетом среди своих сограждан, советует не проявлять какой–либо инициативы. Он тайно предупреждает буле, что он вместе с другими отправится послом в Спарту, и если другие послы из Спарты придут в Афины, то задержать их до его возвращения из Спарты и завершить тем временем укрепление города. Фемистокл был вызван спартанскими магистратами и осыпан упреками за строительство стены; но он решительно отрицает это и призывает руководителей спартанской политики не прислушиваться к необоснованным слухам, а поскорее послать в Афины достойных веры послов, от которых они могли бы узнать правду, предлагая гарантом их безопасности себя и тех, кто сопровождал его в этом посольстве. В результате стены возведены, и Фемистокл этой стратегемой приобретает среди сограждан большую славу.
В этой более драматичной версии Диодор подчеркивает тот факт, что план был составлен без ведома буле, так что на самом деле только часть всего развития истории вызвана уловкой Фемистокла. Отсюда очевидно, что Диодор опирался на труд афинского историка, но не только на него; к сожалению, Диодор не дает никаких указаний на этот счет.
В заключение, хотя у Фукидида нет явного осуждения тайной работы Фемистокла, тем не менее, у него есть свидетельство об обмане одного из «самых выдающихся греков своего времени» (Thuc. I, 138,6). Другие свидетели традиции, однако, не преминут подчеркнуть характер обмана этого обмена посольствами. В самом деле приводится термин στρατήγημα (D. S. XI, 40, 4 и Them. Ep. 4, 10), в то время как в фрагменте Аристодема относительно этого эпизода мы находим ἀπάτη (Aristod. FHistGr 104 F 1 5,3): «Когда афиняне так поступили, лакедемоняне, обнаружив обман (ἀπάτη), ничего худого ему не причинили, опасаясь за своих, но отпустив его, своих задержанных возвратили».
Другие источники, относящиеся к обмену посольствами, — Полиэн (Strat. I, 30, 5), Фронтин (Strat. I, 1, 10) и Юстин (II, 15, 6); эти последние, также предоставляют сведения о обмане: Фемистокл на самом деле он тянул время, притворяясь, что болен. Гораздо тяжелее было обвинение, выдвинутое против Фемистокла в том, что он прибегнул не к обману, а к подкупу: у Андокида (3, 38) афиняне подкупили спартанцев, а по Феопомпу (FHistGr 115 F 85 = Plut. Them. 19, 1-2) Фемистокл «купил» покой эфоров. Плутарх описывает эпизод очень кратко, указав, однако, что Фемистокл едет в Спарту ὄνομα πρεσβείας ἐπιγραψάμενος, под видом посла. Поэтому Плутарх подтверждает официальность должности и (предположительно) всей операции.
Фемистокл и другие командиры
Как видно из источников, Фемистокл выступает как отдельная личность, каксающаяся всего сообщества. Поэтому я считаю уместным проанализировать эпизоды, в которых афинскому полководцу приходится общаться со своими коллегами. Наиболее значимым из них является сообщение Геродота (VIII, 58-63), в котором Фемистокл обращается к Еврибиаду, командующему спартанской армией, по совету (ὑποθήκη) Мнесифила, для того, чтобы убедить его каким–то образом (μηχανή) не искать боя у Истма: флот — вот решение, позволяющее успешно противостоять в столкновении. Он умоляет его до тех пор, пока не вынуждает собрать совет стратегов (ἀνέγνωσέ <μιν> χρηίζων ἔκ τε τῆς νεὸς ἐκβῆναι [τὸν Εὐρυβιάδεα] συλλέξαι τε τοὺς στρατηγοὺς ἐς τὸ συνέδριον). Синедрион является формальным и, возможно, проходит в доме Еврибиада (VIII, 56, 5). Здесь Фемистокл, охваченный тревогой, обращается к стратегам, прежде чем Еврибиад объявил повестку, и излагает некоторые не упомянутые ранее соображения (πολλὸς ἦν ὁ Θεμιστοκλέης ἐν τοῖσι λόγοισι οἷα κάρτα δεόμενος). После короткой ссоры с Адимантом, стратегом коринфян, Фемистокл произносит свою речь Еврибиаду, говоря в пользу столкновения при Саламине:
«Теперь от тебя зависит спасение Греции: если ты послушаешь меня и атакуешь на море, оставаясь здесь, а не пустишь корабли к Истму в угоду предлагающим это. В самом деле, послушай и сравни два мнения. Столкнувшись у Истма, ты будешь сражаться в открытом море, что менее благоприятно для нас, у которых более тяжелые и меньшие числом корабли; более того, даже если нам повезет в остальном, ты потеряешь Саламин, Мегару и Эгину. В самом деле, сухопутная армия последует за флотом, и ты сам приведешь их в Пелопоннес, тем самым поставив под угрозу всю Грецию. Но если ты сделаешь то, что я тебе скажу, ты найдешь эти преимущества. ( … ) Если случится так, как я надеюсь, и мы будем победителями с кораблями, варвары не предстанут перед Истмом и не пройдут дальше Аттики; они отступят в беспорядке, и мы заслужим спасение Мегары, Эгины и Саламина, раз уж даже оракул предсказал, что мы победим врагов. Если люди задумывают разумные проекты, они обычно реализуются; но когда их планы неразумны, обычно даже бог не соглашается с человеческими решениями».
Интересно прежде всего отметить использование термина ὑποθήκη (совет). Он встречается в «Истории» восемь раз: в I, 211 «Кир (….) исполнил советы (ὑποθήκας) Креза»; в VII, 3 приводится совет Демарата Ксерксу; в V, 92 Периандр пытается получить подсказку от Фрасибула через вестника; в I, 206, 2 Томирис, обманутая Киром, через вестника обращается к царю мидийцев, пытаясь убедить его последовать ее совету (ὑποθήκῃσι τῃσίδε χρῆσθαι).
Геродот использует синедрион, чтобы Фемистокл раскрыл тактические и стратегические причины, по которым Саламин оказывается лучшим местом для борьбы с врагом. И, однако, аргументов в пользу, основанных на данных реальности, недостаточно: в самом деле божество не признает свое согласие с людьми, когда они принимают неразумные решения.
В то время как Плутарх представляет дебаты, поместив Еврибиада (Mor. 185a-b и Them. 11, 2) в качестве антагониста Фемистокла, у Геродота Фемистокл при разговоре с ним принимает более вежливый и уважительный тон, тогда как к Адиманту он решительно более агрессивен. Фемистокл, похоже, оказывается в затруднительном положении, когда Адимант указывает ему, что он апатрид, человек без родины, а это может лишить его права осуществлять стратегию. Но Фемистокл отвечает, что город — это не что иное, как сообщество, к которому он принадлежит, а не географический пункт.
Речь Фемистокла Еврибиаду имеет ту же структуру, что и речь Мильтиада Каллимаху (Hdt. VI, 109, 3-6):
«Каллимах, теперь у тебя есть шанс либо сделать Афины рабыней, либо, освободив их, оставить, пока существуют люди, память, которой не оставили даже Гармодий и Аристогитон. Пока что афиняне находятся в наибольшей опасности с тех пор, как они появились, и если они покорятся мидянам, то уже решено, что им придется страдать после того, как они будут переданы Гиппию; но если этот город возьмет верх, то он может стать первым среди греческих городов (…), если ты присоединишься к моему мнению, то у тебя будут свободная родина и первый среди греческих город; но если ты выберешь мнение тех, кто советует против битвы, то будет противоположное благам, которые я перечислил».
Заметьте, что «теперь от тебя зависит спасение Греции» соответствует «Каллимах, теперь у тебя есть шанс либо сделать Афины рабыней», а «если ты послушаешь меня» напоминает «если ты присоединишься к моему мнению».
Геродотовский портрет Фемистокла сложен: он почти монополизирует дискуссию, обращаясь к двум своим коллегам Адиманту и Еврибиаду. Быстрый ритмичный стиль передает чувство волнения и беспокойства: речь идет о судьбе Греции. Шутка Адиманта о поспешности Фемистокла и об отсутствии у него авторитета из–за его бездомности показывают, что Фемистокл с нетерпением ждет нужного момента, и прежде всего характеризует коринфян во главе с Адимантом как неразумных людей (VIII, 59, 1 и 61, 1).
Еврибиад не возражает, и предложение Фемистокла приветствуется, потому что союзники знают, что без афинян у них не будет шансов против персов. Диодор предложит другой вариант (XI, 15, 4): «и, изложив с равной последовательностью многие другие соответствующие обстоятельствам аргументы, он убедил всех проголосовать так, как он хотел». Фемистокл позаботился о том, что именно он одержал верх в дебатах благодаря своему показу и умению аргументировать.
Еще один эпизод, в котором Фемистокл имеет дело с другими стратегами, — это тот, в котором его коллега Аристид вызывает Фемистокла из совета, чтобы сообщить ему о том, что их окружили персы; Фемистокл открывает Аристиду, что это желаемый результат. Аристид по призыву Фемистокла сообщает об кружении другим командирам:
Hdt. VIII, 80: «Фемистокл ответил следующими словами: «твой совет превосходен, и ты принес мне хорошую весть, потому что ты пришел, увидев своими глазами то, чего я желал. Я знаю, что мидяне ведут себя так благодаря моим стараниям. Так как греки не хотели вступать с ними в бой, пришлось их заставить против их воли. Но раз уж ты пришел сообщить хорошие новости, сообщи их сам, ибо если скажу я, то будет казаться, что я сочиняю, а я не стану убеждать их, что варвары действительно так поступили. Ну же, иди сам и объясни, как обстоят дела. И если они поверят, тем лучше; если же не поверят, то для нас будет то же самое, потому что они больше не смогут сбежать, если мы, как ты говоришь, действительно обложены со всех сторон».
Фемистокл знает, что его репутация испорчена предыдущими обманами, поэтому он использует авторитет Аристида: именно тот объявляет, просто приносит известия, данные реальности, с которыми необходимо столкнуться. Аристид не выглядит особенно обеспокоенным тем фактом, что Фемистокл заманил туда персов, не осуждает и не упрекает его, а также не просит у него объяснений, как он достиг всего этого. Может быть, Аристид доверяет Фемистоклу больше, чем другим стратегам, или, может быть, нет времени думать: в конце концов, враг у самых дверей.
Кажется, что ответственность переходит от одного человека к другому: Фемистокл является причиной окружения врагом, но он никому не сообщает, он ждет момента, когда Аристид (или хотя бы один из командиров) сам увидит это и доложит совету, которому придется принять коллективное решение (хотя есть только одно возможное решение). Фемистокл позаботился о том, чтобы события следовали друг за другом в соответствии с его планами. Фраза «заставить против их воли» (ἀέκοντας παραστήσασθαι) подчеркивает сложную ситуацию войны за свободу, которая в то же время является также войной за гегемонию.
В Hdt. VIII, 108-109, после того, как столкновение закончилось, Фемистокл хочет направиться к Геллеспонту и перерезать мосты, в то время как пелопоннесцы хотят позволить персам бежать. Однако, Фемистокл обращается к афинянам (которым не терпится плыть к Геллеспонту даже одним), призывая их придерживаться не своего собственного, а мнения Еврибиада. Фемистокл понимает, что он не смог бы убедить большинство осуществить свой план, поэтому он заканчивает речь, предлагая отложить его до следующей весны. Но, как сказал с большой уверенностью Геродот(110, 1), «Фемистокл, говоря так, обманывал их, однако афиняне слушали его: ибо после того как он впервые был признан мудрым, а затем показал себя очень умелым и хорошим советчиком (ἀληθέως σοφός τε καὶ εὔβουλος), все, безусловно, были готовы подчиниться его словам», после чего он отправляет Сикинна и других доверенных людей к Ксерксу, чтобы сказать, что Фемистокл позволяет им отступать в полном спокойствии.
Теперь Фемистоклу пришлось столкнуться с собственной колеблющейся репутацией: он больше не может покорять толпу и вынужден пойти на более приемлемый для обеих сторон компромисс. Хотя истинным намерением Фемистокла является обман, афиняне верят ему, потому что он оказался мудрым и хорошим советчиком. Это мнение не Геродота, но он приписывает его афинянам. Фактически Фемистокл размышляет слишком быстро, его решения всегда запутанны и очень рискованны, но прежде всего основаны на молчании и мошенничестве. Не похоже, что он ἀληθέως σοφός τε καὶ εὔβουλος, поскольку он провоцирует внезапную атаку персов, заставляя стратегов принимать невзвешенные решения, но его решения, несомненно, привели к спасению Греции.
Устное общение формируется в отношениях между греками как равный диалог: однако источники заставляют Фемистокла проявлять себя как одиночку, противостоящую общине. В Персии, однако, Фемистокл не найдет столь большого количества собеседников, возможно, из–за их нехватки, возможно, из–за самой структуры персидского общества.
Надписи на камнях
В рамках традиции о Фемистокле есть два эпизода, в которых он использует для общения письменные средства. Эти эпизоды очень отличаются друг от друга как по причинам и методам реализации, так и по целям: хронологически первый эпизод касается упомянутых выше надписей, и, так сказать, приписывается коммуникативному контексту между греками; второй, о котором я вскоре расскажу, — это письмо царю Артаксерксу.
Hdt. VIII, 22: «Фемистокл, выбрав афинские корабли, которые плавали лучше всех, обошел вокруг мест, где была питьевая вода, выбив на камнях письма, которые ионийцы, пришедшие на следующий день к Артемисию, прочитали. Надписи гласили: «Люди Ионии, вы не поступаете справедливо, идя против своих отцов и пытаясь поработить Грецию. 2. Вам лучше быть на нашей стороне; но если это невозможно, по крайней мере, отныне оставайтесь нейтральными в наших интересах и попросите карийцев делать то же самое. Если ни одна из этих двух вещей невозможна, но вы не в состоянии восстать, в бою, однако, когда мы столкнемся, покажите себя нерадиво (ἐθελοκακέετε), помня, что вы произошли от нас и что изначально враждебность варвара пришла к нам от вас». 3. Фемистокл написал это, насколько я полагаю, думая или о том, что, оставшись неизвестными царю, слова заставят ионийцев передумать, и они перейдут на их сторону, или, если о них сообщат с клеветническими измышлениями Ксерксу, они сделают ионийцев подозрительными ему и он будет держать их подальше от морских сражений».
На мой взгляд, их не следует рассматривать как выдумки Геродота, который, если он лжёт, умалчивает или вообще неточен, делает это из добрых побуждений. Видел ли их Геродот? К сожалению, мы не знаем. Если бы это были настоящие эпиграфы на камне, то мы столкнулись бы с ещё одним препятствием: особенностью послания Фемистокла на камне является использование прочного материала, и он привел каменщиков (я не думаю, что Фемистокл выгравировал/нарисовал надписи своими руками).
Что касается содержания, то за призывом следует резкий упрек, разбавленный возможностью искупления, предложенного самим Фемистоклом: «Вы — причина войны, но если вы останетесь нейтральным или покажете себя трусами, ваша вина больше не будет столь серьезной». Оставаться нейтральным — это почти судебный запрет. Глагол ἐθελοκακέετε указывает на приглашение вести себя намеренно трусливым образом; он не засвидетельствован до Геродота.
Плутарх сообщает версию, похожую на геродотовскую (Plut. Them. 9, 1-3), в то время как версия Орозия (II, 10, 2) является вольным заимствованием из Геродота:
«И поскольку не было возможности переговорить с ионийцами, он прикрепил к камням в местах, куда они могли подойти с кораблями, надписи, в которых, упрекая их соответствующими словами, что когда–то они были союзниками и участниками общих опасностей, в то время как теперь они несправедливо бездействовали, и увещевая их во имя религии уважать древние договоры, он горячо приглашал их, как только на них нападут в бою, грести назад, словно отступая, и отказаться от битвы».
Орозий мог предположить существование или отсутствие этих надписей, поскольку они должны быть прочитаны, но не должны сохраниться со временем, они выгравированы, но не прямо на камнях: они прикреплены к ним.
*****
Обман используется даже в дипломатических переговорах между греками и иностранцами. Есть три эпизода с участием Фемистокла перед его пребыванием в персидском дворе: первые два касаются задач, возложенных Фемистоклом на Сикинна во время войны; третий относится к письму Фемистокла Артаксерксу. Тем самым на основе имеющихся свидетельств можно утверждать, что Фемистокл сделал Сикинна первым персидским собеседником, который, в свою очередь, является посредником в общении с Ксерксом.
Сикинн — раб Фемистокла и педагог его детей; у Плутарха, однако, он персидский заложник, у Полиэна евнух. Климент Александрийский говорит, что он педагог и изобретатель одноименного танца. Фемистокл является одновременно хозяином Сикинна и отправителем, тогда как Сикинн действительно является рабом и носителем. Здесь налицо подтверждение иерархической системы контроля и распространения информации.
Раб — неодушевленный инструмент, говорит Аристотель (Ar. Eth. Eud. 1241 b 18), и в действительности в источниках Сикинн, похоже, не обладает собственной риторической автономией, поскольку он должен дословно сообщать то, что приказал ему Фемистокл.
Первое сообщение
Hdt. VIII, 75, 1-3: «В то время Фемистокл, поскольку его мнение было отвергнуто пелопоннесцами, тайно покинул совет и отправил на лодке в персидский лагерь человека по имени Сикинн, слугу и учителя детей Фемистокла, поручив ему сказать что было нужно; позже, после этих событий, Фемистокл сделал его гражданином Феспий, так как Феспии принимали новых граждан. Итак, он приплыл на лодке и сказал варварским военачальникам следующее: «Афинский полководец тайно послал меня от других греков — он на самом деле встал на сторону царя и хочет, чтобы преимущество имела ваша сторона, а не греки — сказать вам, что испуганные греки подумывают о бегстве и теперь предлагают вам возможность совершить самое прекрасное из всех достижений, если вы не дадите им убежать. 3. В самом деле, они не согласны друг с другом и больше не будут противиться вам, но вы увидите, что они будут сражаться друг с другом, ибо одна сторона за вас, другая против».
Персам эта новость кажется достойной веры; возможно, Сикинн был каким–то образом известен царскому двору; Штраус выдвигает гипотезу, что Фемистокл послал его к царю как перса, чтобы его сообщение выглядело правдоподобнее для врагов. У Диодора же посланец Фемистокла и не Сикинн, и не перс:
D. S. XI, 17, 1-2: «Тем временем Фемистокл (…) применил следующую уловку: он уговорил одного человека вступить в ряды армии Ксеркса и убедить его, что корабли, стоявшие на якоре в Саламине покидают это море, чтобы собраться у Истма. 2. В результате царь, веря словам человека, сведения которого казались ему правдивыми, решил предотвратить воссоединение греческих военно–морских сил с сухопутным войском».
Совет должен был состояться ночью, 20‑го числа боэдромиона, и как свидетельствует Непот (Them. 4), сообщение было доставлено ночью: «Не добившись от него желанного сочувствия, Фемистокл ночью послал к персидскому царю вернейшего из своих рабов с донесением, что враги собираются бежать; если, мол, греки разойдутся, то война пойдет весьма затяжная и трудная, поскольку царь вынужден будет преследовать каждого поодиночке, а если он нападет на них немедленно, то покончит со всеми разом».
Царь снова ничего не подозревает, вероятно, для Непота, как и для других источников, потому что здесь перс приносит известия другому персу и более естественно верить соотечественнику; да и промидийская направленность Фемистокла объясняет легкомысленное принятие царем посланника и послания.
Геродотовский рассказ — самый обширный, в то время как Диодор даже не называет имени человека, которого убедили перейти на сторону персов; общим фактором является тот факт, что он является персонажем, который в глазах персидского государя очень надежен. Сикинн на самом деле возвращается благополучно.
Второе сообщение
Hdt. VIII, 110, 2-3: «Убедив их, Фемистокл немедленно отправил людей, в которых он был уверен, что, даже если они подвергнутся пытке, они будут молчать о том, что он велел им сказать царю, и один из них был снова слуга Сикинн. Когда они прибыли в поле зрения Аттики, остальные остались в лодке, в то время как Сикинн, представившись Ксерксу, сказал: «Меня послал Фемистокл, сын Неокла, командующий афинянами, самый доблестный и мудрейший человек из всех союзников, который говорит тебе: «Афинянин Фемистокл с намерением оказать тебе услугу, удержал греков, которые хотели преследовать с кораблями и перерезать мосты через Геллеспонт. А теперь уходи с миром».
Это вторая попытка связаться с Ксерксом, и поскольку традиция меняется, это может быть более поздняя конструкция (на нее есть ссылка в письме к Артаксерксу у Фукидида). У Ктесия есть элемент отличия: и Фемистокл, и Аристид ответственны за решение атаковать Ксеркса (FHistGr 688 F 13: «Βουλῆι δὲ Θεμιστοκλέους Ἀθηναίου καὶ Ἀριστείδου»).
В то время как у Геродота сообщение приводится в прямой речи, следовательно, в устной форме, у авторов I века до н. э. Непота и Диодора оно представлено как косвенная речь:
Nep. Them. 5, 1-2: «Хотя царь и потерпел поражение, у него оставалось еще достаточно сил, чтобы раздавить противника. Но и тут Фемистокл снова обвел его вокруг пальца: опасаясь, что царь продолжит войну, он послал ему известие, что греки намерены разрушить построенный им на Геллеспонте мост, дабы отрезать ему обратный путь в Азию. Царь поверил и менее чем за тридцать дней, возвратился в Азию по той самой дороге, которую раньше прошел за полгода, считая при этом, что Фемистокл не победил, а спас его».
DS XI, 19, 5: «Он послал к Ксерксу слугу своих сыновей, чтобы сообщить тому, что греки собираются отплыть к понтонному мосту и уничтожить его. Соответственно царь, полагая, что сообщение правдоподобно, стал опасаться, что теперь, когда греки завладели морем, ему будет отрезан всякий путь, по которому он бы мог вернуться в Азию, и решил перебраться со всей возможной поспешностью из Европы в Азию».
Сикинн раб персидского происхождения, который учит детей одного из самых выдающихся людей 5‑го века в Афинах. Он раб, но он культурный и надежный, и хорошо говорит по–гречески. Более того, по словам источников, он пользуется определенным уважением персидского двора. Факт, что Фемистокл доверяет ему настолько, что поручает ему миссии, от успеха которых зависит судьба Греции, делает его важной фигурой по отношению к самому Фемистоклу.
У Плутарха (Them. 16, 5) миссия возложена не на Сикинна, а на некого Арнаса, персидского евнуха, попавшего в руки греков, возможно, чтобы объяснить, что царь не может дважды следовать обманчивым указаниям одного и того же персонажа.
Диодор вводит фигуранта, неизвестного из других источников (возможно, упомянутого и у Фукидида, I, 137, 3): он богатый друг Ксеркса, который с большим сочувствием относится к Фемистоклу, помогает ему любыми способами и спасает его от ловушек, в которые он рискует угодить:
DS XI, 56, 4-8: «Используя ночные часы для своих поездок, он сумел спастись от спартанцев и, благодаря благосклонности и жертвенности со стороны двух молодых людей, достиг Азии, где он мог рассчитывать на поддержку своего личного друга по имени Лисифид, человека, особенно почитаемого за славу и богатство, у которого он нашел убежище. 5. Случилось так, что он был другом Ксеркса и по случаю переправы царя устроил пир для всей персидской армии. Поэтому, поскольку он был в хороших отношениях с царем и хотел защитить Фемистокла из чувства сострадания к нему, он обещал ему всяческое содействие. 6. Но когда Фемистокл попросил привести его в присутствие Ксеркса, Лисифид сначала выступил против, заявив, что афинянин будет наказан за его действия против персов; позже, однако, видя, что так будет лучше, он согласился и неожиданно и без какого–либо риска привел его к царю. (…) Произнеся очень осторожную речь, он получил от царя заверения в том, что его не обидят».
То, что было предложено до сих пор, имеет целью подчеркнуть неоднозначные отношения Фемистокла не только с греками, но и с персами во время конфликта. Его способность использовать возможности общения делает его оригинальным, но в то же время обманщиком, вряд ли заслуживающим доверия в долгосрочной перспективе.
Эпизоды, в которых Фемистокл имеет дело с персами, гораздо менее многочисленны, чем те, в которых он сталкивается и общается с греками. Первая причина этого дефицита информации связана с недостатком свидетельств. Мне кажется уместным ограничить здесь область исследования контактами Фемистокла с персами, которых можно считать собеседниками на равных условиях с греками. Действительно, из древнегреческих источников ясно, что выдающиеся личности из персидского окружения принадлежат к царской семье и двору, и поэтому в воображении читателей немногие персонажи совпадают со всем персидским народом.
Поэтому Сикинн, который является рабом и поэтому занимает неполноценное положение как по своему социальному статусу, так и по этническому происхождению, похож не на представителя персидского народа, а на Великого царя и придворных. Необычно, что Фемистокл находится в Греции наравне с греками, в то время как с персами он играет двойную роль господина для Сикинна и подданного для царя.
Во время изгнания Фемистокл отправляет письмо Великому царю, чтобы объявить о себе. Самое древнее — свидетельство Фукидида:
Тhuc. I, 137, 3-138, 1: «Фемистокл одарил капитана корабля деньгами (так как позже он получил их от своих друзей из Афин и из Аргоса), и вместе с прибрежнымперсом путешествует вглубь страны и посылает письмо Артаксерксу, сыну Ксеркса, который недавно воцарился. 4. В письме говорилось: «Я, Фемистокл, пришел к тебе, я, который среди греков причинил больше вреда твоему дому, когда в силу необходимости я защищался от твоего отца, который напал на меня; однако я также предоставил ему гораздо больше выгод, поскольку его отступление происходило в безопасной для меня ситуации, но представляющей опасность для него. И я должен был получить награду за свои услуги (и он написал об извещении им царя об отступлении греков из Саламина и о том, что тогда, благодаря ему — хотя это он присочинил — мосты устояли), и теперь, имея возможность принести вам большую пользу, я здесь, преследуемый греками из–за моей дружбы к тебе. Я хотел бы подождать год и лично объяснить тебе цели, ради которых приехал».
Этот пассаж важен с многих точек зрения: исторический, политический, идеологический, а также повествовательной.
По моему мнению, фукидидовский Фемистокл использует письмо для связи с Великим царем с точки зрения исторической реконструкции по двум причинам: прежде всего потому, что письмо — это инструмент, который позволяет общаться на больших расстояниях. Другая причина выбора Фемистокла отправить письмо, а не одного из своих доверенных посланников, может быть прослежена на основе сравнения с эпизодом, в котором Никий посылает послание вместо посланника (Thuc. VII, 8, 2). В самом деле, Никий опасается, что из забывчивости они не сообщат верно или изменят содержание сообщения, в то время как Никий хочет, чтобы афиняне были проинформированы о фактах должным образом. Что касается форм и содержания, письмо написано от первого лица, без приветственных формул; существует параллель между введением и заключением. После презентации следует список ущерба и выгод, которые Фемистокл принес Ксерксу и персам, вкупе с просьбой о вознаграждении за эти льготы во имя соглашения о дружбе.
Письмо Фемистокла к Артаксеркусу позволяет затем Фукидиду объяснить, как и почему Фемистокл укрылся у персов и с какими хитростями ему удалось покорить благосклонность царя, ясно указав неопровержимые причины, по которым Фемистокла обвиняли в медизме. Письмо является письменным свидетельством факта, что Фемистокл хотел быть принятым при персидском дворе, поскольку его преследовали все греки, и резюмирует успехи и обманы Фемистокла в персидских войнах. Кроме того, письмо позволяет выразить мысль Фемистокла напрямую и предложить объяснение развития политических событий, как затрагивающих Грецию, так и связанных с Фемистоклом.
Но Гомм справедливо задал себе вопрос: «Как было обнаружено, что Фемистокл написал царю?». Непот пишет: «Я верю прежде всего Фукидиду, потому что среди тех, кто передавал известия о тех временах, он хронологически ближе к нему и происходил из того же города» (Nep. Them. 9); поэтому я считаю, что Фукидид опирался на точный источник, и я сомневаюсь, что он написал подобный текст ex nihilo.
Если верно, что Фемистокл написал письмо, то Фукидид является для нас единственным свидетельством, потому что Геродот не упоминает о нем и потому, что оно составляет основной источник для последующей традиции, и, кроме того, у нас нет текста в какой–либо другой версии. Так откуда Фукидид взял письмо? Возможно, он получил текст, относящийся к персидской царской переписке или к другой информации. Необходимо попытаться понять, греческий или персидский этот источник. Я предполагаю, что источник греческий или скорее греческого языка, поскольку ὡς λέγεται (138, 1), в общем, указывает на то, что Фукидид не доверяет персидской версии фактов.
Возможно, Фукидид мог прочитать текст у автора из Ионии, который, в свою очередь, извлек бы его из персидских документов; текст приписывается Харону Лампсакскому и Стесимброту Фасосскому, но без гарантии. Источник может быть устным: нельзя исключать, что Фукидид, возможно, слышал о содержании письма от какого–то грека или потомка, оказавшегося при дворе царя, или возможно, отсутствие точного источника заставило Фукидида самому восполнить недостающие данные.
То, как Фукидид работает с письмом, по–видимому, показывает использование оригинального, но не обязательно подлинного текста: письма Фемистокла и Павсания фактически были изготовлены в качестве доказательства медизма двух греков и поэтому хранились в архиве.
Геродот не скупится на включение писем: в самом деле в «Истории» мы находим одиннадцать случаев эпистолярного обмена: это мидо–персидская (I, 124), персидская (I, 125; III, 128; V, 14), греко–персидская переписка (VI, 14; VIII, 128) или письма тиранов (III, 40 и 42-43; V, 35). Фукидид приводит тринадцать ссылок на письма, из которых пять касаются обмена между греком и персом: пропорция высока, если считать, что в центре внимания всей работы стоят не отношения между Грецией и Персией. К этому следует добавить тот факт, что из этих пяти обменов четыре относятся к Павсанию и Фемистоклу и поэтому объединены в первой книге. Интересное сравнение можно сделать, изучив письмо Павсания Ксерксу:
Тhuc. I, 128, 7-129, 1: «Этого Гонгила Павсаний послал к царю с письмом, в котором, как открыто было впоследствии, стояло следующее: «Спартанский предводитель Павсаний, желая оказать тебе услугу, отпускает этих военнопленных; предлагаю тебе, если ты согласен, взять в жены твою дочь и подчинить тебе Спарту и остальную Элладу. Посоветовавшись с тобою, я думаю, окажусь в состоянии выполнить этот план. Поэтому, если тебе угодно принять какое–либо из моих предложений, пришли к морю верного человека для ведения дальнейших переговоров». Вот что содержало письмо. Ксеркс обрадовался письму и отправил к морю сына Фарнака Артабаза».
Все остальные случаи являются примерами частной переписки, направленной на плетение интриг, которые должны оставаться скрытыми.
Если письмо в той или иной форме является подлинным, это демонстрация того, что эпистолярные обмены между греками и персами не были редкостью; если оно не является подлинным, тем не менее оно является вероятным и заслуживающим доверия или, в любом случае, оно предназначено для читателя Фукидида и поэтому демонстрирует определенное знакомство с практикой переписки с персидским миром.
Фукидид не сообщает о диалогах или других обменах между Великим царем и Фемистоклом. Непот, как обычно, восходит к Фукидиду:
Nep. Them. 9: «Ну, он говорит, что Фемистокл отправился к Артаксерксу и послал ему письмо следующего содержания: «Я пришел к тебе, я, Фемистокл, который из всех греков причинил максимум зла твоей семье, пока мне пришлось сражаться против твоего отца и защищать свою родину. Но я сделал ему и много хорошего, когда я был в безопасности, а он в опасности. Фактически, когда после битвы при Саламине он хотел вернуться в Азию, я письмом предупредил его, что существует план разрушить построенный на Геллеспонте мост и окружить его войско. Это сообщение спасло его от опасности. Теперь вот я пришел к тебе, преследуемый всей Грецией, просить твоей дружбы: если я получу ее, ты сделаешь меня не менее верным другом, чем твой отец познал ко мне ярого врага. Прошу тебя: дай мне год, чтобы я выполнил план, который я хочу с тобой обсудить, а по окончании этого срока ты позволишь мне прийти к тебе».
По изложенным выше причинам я нахожу интересным факт, что письменное послание повторно предлагается последующими источниками как речь, которую Фемистокл произносит перед Великим царем. В любом случае, вот версия Плутарха:
Plut. Them. 28: «Когда он был представлен в присутствии царя и поклонился, он молча стоял, пока царь не приказал переводчику спросить его, кто он, и переводчик задал ему вопрос. Тогда он ответил: 2. «Я прихожу к тебе, о царь, я, Фемистокл афинянин, беженец и преследуемый греками. Персы испытали от меня много зла, но еще больше получили добра, так как я предотвратил их преследование, когда, после того как Греция обрела безопасность, спасение моей родины позволило мне оказать некоторые услуги и вам. 3. Состояние моей души теперь соответствует нынешним несчастьям: я готов принять твои блага, если ты проявишь ко мне благосклонность, и отвратить твой гнев, если ты все еще держишь на меня обиду. 4. Призови к себе моих противников, чтобы засвидетельствовать пользу, которую я принес персам, и используй мою судьбу, чтобы показать свою щедрость вместо того чтобы утолить свой гнев: в первом случае ты спасешь своего просителя, во втором погубишь того, кто стал врагом греков». 5. Сказав это, Фемистокл вселил в свои слова божественную силу последующим рассказом о видении, которое он видел во сне в доме Никогена, и об оракуле Зевса Додонея: тот приказал ему пойти к тем, кто имел имя, равное божественному, поэтому он пришел к выводу, что его послали к нему, так как оба были велики и назывались царями».
На этом этапе можно сделать первые выводы: 1) прежде всего вопрос об источниках: у древних авторов есть больше материалов, к которым нужно добавить то, что они видели и слышали лично, и это хорошо отражается в сборе данных, которые они нам предоставляют, по Фемистоклу; 2) используемые материалы влияют на передачу особенностей характера: поскольку греческого материала больше, Фемистокл в его способе общения будет характеризоваться более по греческим канонам. Фемистокл пишет царю Персии письмо, которое для греческого языка 5‑го века заслуживает доверия как подлинный документ, но модель, на которой основано письмо Фемистокла у Фукидида, вероятно, не является непосредственно персидской: не зная, как составлялось письмо, отвечающее критериям царской канцелярии, Фукидид готовит письмо с теми характеристиками, которые грек считает варварскими; 3) что касается, наконец, способов общения Фемистокла, они отражают шаблоны, которые используются как тогда, когда наш персонаж адресуется к грекам, так и когда он обращается к царю Персии.
Случай Фемистокла интересен тем, что в нем выявляются противоречия и парадоксы: ему приходится сноситься с персидской властью после войны, в которой он был главным героем, поэтому он должен осуществить «самоконфигурацию». Фемистокл обладает огромным потенциалом убеждения, который в конечном итоге опирается прежде всего на военные успехи, результат стратегических усилий; следовательно, ущерб, нанесенный персидской империи, и выгоды, принесенные царю, являются показателями проявления необычного таланта. Фемистокл знает, что он должен делать, оказавшись вне афинской политической сферы и военной области: он знает, что может дать ему возможность для спасения.
Тем не менее Фемистокл, осознавая все это, хочет напрямую связаться с царем, и, как мы увидим, он обязуется поддерживать отношения, свободные от вмешательства посредников или переводчиков любого рода. Поэтому темой, на которой я остановлюсь, является изучение Фемистоклом персидского языка.
В любом случае, как свидетельствуют источники, отношения между Фемистоклом и языком неоднозначны: Фемистокл просит у царя позволения выучить персидский язык, тогда как сам он ранее осудил греческого переводчика, который передал послание от царя Персии:
Plut. Them., 6, 3-4: «Его также хвалили за поступок в отношении переводчика, который входил в состав посольства, отправленного царем просить дара воды и земли. 4. Он арестовал его и приговорил к смерти по декрету народа, потому что тот осмелился поставить греческий язык на службу варварским предписаниям».
Эпизод, кажется, подобран для создания позитивного изображения Фемистокла. В самом деле были два посольства от персов грекам для требования земли и воды: последнее, посольство Ксеркса 481 года, однако, миновало Афины и Спарту, в то время как первое, отправленное Дарием в 491 году, принял Мильтиад, и именно по его совету афиняне убили персидских посланников. Схолии к Элию Аристиду, однако, сообщают нам, что переводчиком являлся самосец по имени Мис (Schol. In Ael. Aristid., Panath. CXXII). Однако, в соответствии с самой надежной версией Кратера (FGrHist 342 F 14), в декрете вероятно, говорится о Кимоне. Примечательно, что Плутарх, возможно, невольно приписывает все эти общественные инициативы Фемистоклу. Жестокость одобренного народом решения сакрализирует Фемистокла как стража греческого языка и, следовательно, эллинства. Но не следует забывать, что для Плутарха этот эпизод восходит к годам конфликта, когда Фемистокл все еще был в моде среди греков.
Хотя на протяжении веков варвары определялись как лишенные культуры и не обладающие навыками обучения и воспитания люди, первоначально за ними признавались большие культурные заслуги в самом широком смысле этого слова. Например, Геродот прослеживает происхождение класса переводчиков в Египте ко времени Псамметиха I: тот фактически отправлял молодых египтян к греческим наемникам в Ионии учить греческий язык (II, 154, 2); Ариапиф, царь скифов, с другой стороны, научился не только говорить, но и писать по–гречески от матери, которая была родом из Истрии (IV, 78, 1); в II 56-57 женщина из Пеласгии изучает греческий язык и основывает оракул Зевса; персидский гость Ферсандра из Орхомена (IX, 16, 2) обращается к нему по–гречески и поэтому понимает и т. д. Поэтому очевидно, что греки, безусловно, уже в пятом веке, осознают тот факт, что иностранцы способны выучить греческий.
Языки обычно изучаются только для практических нужд или из любопытства, но ограниченным образом. Например, сам Геродот, несмотря на то, что много путешествовал и был родом из района, находящегося в тесном контакте с варварским населением, не знает другого языка, кроме греческого, хотя он знает много слов из других языков. Он знает о персидском языке только то, что собственные имена там заканчиваются сигмой, показывая, что в действительности он знает только греческие переводы этих имен (I, 139), в то же время включая в «Историю» многочисленные иностранные слова. В древней историографии, однако, нет недостатка в упоминании, даже мимолетных, о греках, которые владеют персидским языком или, по крайней мере, используют его, например, Гистией из Милета, который раскрывает свою личность, чтобы не быть убитым персидским солдатом (Hdt. VI, 29, 2). Другой известный случай — Алкивиад (Аthen. XII, 135 E), который «из симпатии к персам подражал Павсанию и Фемистоклу: посещая Фарнабаза, он надевал персидский халат и изучал персидский язык».
Здесь я проанализирую эпизод, рассказанный несколькими источниками совершенно по–разному, или эпизод, в котором Фемистокл, вынужденный искать убежища в Персии, изучает язык Великого царя.
Первый автор, который рассказывает об этом эпизоде, Фукидид:
Тhuc. I, 137, 4-138,2: «В письме говорилось: «Я, Фемистокл, прихожу ныне к тебе. Я причинил вашему дому больше всего вреда из всех эллинов, пока мне приходилось обороняться от нападения твоего отца, но я сделал ему еще гораздо больше добра, когда мне уже нечего было бояться, а он попал в опасное положение на обратном пути. И этим я приобрел право на благодарность». (Здесь Фемистокл сослался на то, что предупредил об отступлении от Саламина и воспрепятствовал разрушению моста — заслуга, которую он приписал себе безосновательно). «Даже и теперь я в состоянии оказать большие услуги и пришел к тебе, потому что эллины преследуют меня как твоего друга. Через год ты услышишь от меня самого, что привело меня к тебе». Царь, как передают, очень обрадовался и предоставил Фемистоклу действовать, как он желал. Фемистокл же воспользовался временем, чтобы как можно лучше изучить персидский язык и познакомиться с местными обычаями. Через год Фемистокл прибыл к царю и тотчас же занял у него положение, какого еще никогда не занимал ни один эллин, отчасти из–за своей прежней славы, отчасти же оттого, что подал царю надежду на покорение Эллады, но прежде всего потому, что выказал себя необыкновенно умным человеком».
Отрывок начинается с текста письма, которое Фемистокл посылает Артаксерксу, уже проанализированное в предыдущем разделе, и в котором он просит дать ему время, чтобы он мог потом поговорить с царем. Получив одобрение, он использует год для изучения персидского языка и обычаев. Поскольку Фемистокл хочет лично объяснить царю цели, ради которых он пришел к его двору, в течение года он усваивает, насколько ему это удается, персидский язык и обычаи. Он, следовательно, становится фигурой, очень близкой к царю и демонстрирующей невероятный интеллект. В качестве причины симпатий, которые царь испытывает к Фемистоклу, Фукидид подчеркивает не столько «надежду покорить Грецию», сколько проявленный разум (σύνεσις), интеллект, который для других Фукидид также определяет как φύσεως ἰσχύς и как φύσεως δύναμις (I, 138, 2). Также на данном этапе он обнаруживает способности убеждать (πείθειν) других следовать его совету (γνώμη). И этот же σύνεσις обретает способность овладеть персидским языком.
Фукидид использует фразу Περσίς γλώσση, уникальную в работах афинского историка, но также встречающуюся у Геродота в уже упоминавшемся отрывке о Гистиее, в «Персах» Эсхила (ст. 406), у Полиэна (III, 9, 59) и во фрагменте Аристодема (FGrHist F 2a 104 F 1).
Приобретая знание персидского языка и обычаев, Фемистокл, с одной стороны, впечатляет варвара, который знает о греческом неприятии различных культур, с другой, он может раскрыть полезную информацию царю, став самим дипломатическим оружием.
Фукидид — единственный из используемых мною авторов, который указывает на факт, что Фемистокл наравне с языком усвоил как можно больше из привычек (ἐπιτηδεύματα) персов. Это, по–видимому, только деталь для завершения интеграции Фемистокла в варварскую среду, но на самом деле это имеет важные последствия на уровне историографической традиции: действительно мы увидим, как у Диодора, но прежде всего у Филострата, как Фемистокл превращается в защитника греческих, демократических и строгих обычаев по сравнению с роскошными и изнеженными, типичными для ближневосточного мира установлениями.
Второй источник в хронологическом порядке, который упоминает об эпизоде, это Непот:
Nep. Them. 9, 2-10: «Я, Фемистокл, пришел к тебе. Более всех греков вредил я дому твоему, пока должен был сражаться против твоего отца, защищая родину. Но гораздо больше принес я ему пользы после того, как сам я оказался в безопасности, а он попал в беду: ибо когда после Саламинского сражения он намеревался возвратиться в Азию, я уведомил его письмом, что враги собираются разрушить мост, построенный им на Геллеспонте, чтобы отрезать ему путь. Благодаря этому извещению он избежал опасности. Ныне же я, гонимый всеми греками, прибегаю к тебе, ища твоей благосклонности, и если ты удостоишь меня ею, то найдешь в моем лице столь же преданного друга, сколько храброго врага имел твой родитель. Прошу тебя, дай мне год сроку на подготовку тех планов, о которых я намерен рассказать тебе, и по прошествии этого времени позволь мне предстать перед тобою». Царь, удивляясь величию его души и желая привязать к себе выдающегося человека, оказал ему снисхождение. А тот на протяжении всего предоставленного срока ревностно изучал персидский язык и сочинения (litterae) персов и освоил их настолько, что, по рассказам, держал перед царем речь так искусно, как не сумел бы и прирожденный перс».
Непот использует термин litterae. Необходимо прежде всего спросить, существовала ли литература, которую можно было бы изучить в Персии в пятом веке. Если существовала, то в дополнение к разговору Фемистокл стал способен писать, то есть он, должно быть, изучил клинописное письмо древнего персидского или арамейского языка: даже в «Письмах Фемистокла» автор упоминает «τὰ Ἀσσύρια τὰ παλαιὰ γράμματα» (Lett. 21).
Непот именно потому, что он римлянин, человек с более широким культурно–географическим горизонтом, разрушает ту твердую греческую веру, что варвар — это тот, кто не имеет и не может иметь культуру.
Эпизод Фемистокла при дворе царя более приемлем и восхитителен в Риме первого века. Тем не менее Непот выражает некоторые из основных взглядов римского общества и культуры первого века до нашей эры, и в то же время «представляет целесообразным предостеречь читателей, чтобы они не судили об обычаях других так же, как о своих собственных, и не верили в то, что определенные вещи, для них малозначимые, оценивались как пустяковые и другими народами» (Epam. 1,1).
С другой стороны Непот, как показали недавние исследования, не является неотесанным и неточным автором, и его дальновидность также направлена на его собственную аудиторию, как демонстрирует начало «Жизни Пелопида»: «Фиванец Пелопид известен больше историкам, чем обычным людям. Я не уверен, как мне приступить к обсуждению его добродетелей, потому что, если я начну иллюстрировать его подвиги, то боюсь создать впечатление, что описываю не его жизнь, а пишу историю: если же я коснусь только верхушек, то опасаюсь, что незнакомые с греческой культурой не увидят, насколько велик этот человек. Поэтому я постараюсь избежать, насколько смогу, и той и другой опасности, чтобы читатель не скучал и не ощущал себя невеждой».
Возвращаясь к описанию эпизода, в котором Фемистокл обращается к Великому царю с просьбой в течение года выучить язык, следующим источником является Диодор Сицилийский. Последний предлагает еще одну версию произошедшего, к которой добавляется немаловажное приложение:
DS XI, 57, 4-6: «Когда народ массой поспешил ко дворцу, громко требуя наказании Фемистокла, царь ответил, что он создаст трибунал из граждан, избранных из числа самых благородных персов, решения которых будут исполнены. 5. Все согласились, и поскольку для вынесения приговора было достаточно времени, Фемистокл тем временем выучил персидский язык и использовал его в своей защите, и в результате избежал обвинения. 6. Царь был особенно рад спасению Фемистокла и почтил его великолепными дарами».
Диодор предлагает точную обстановку и практическую демонстрацию способностей и успехов Фемистокла в изучении персидского языка.
Среди многочисленных элементов, подлежащих анализу, особенно бросается в глаза один: царь вместо того, чтобы самому быть судьей, как принято в империи Ахеменидов, собирает лучших граждан. как будто процесс проходил в Афинах пятого века, и предложение царя одобряется (словно это было необходимо) всеми. В любом случае, Фемистокл побеждает благодаря своим талантам и способностям. Фаний из Эреса (FGrHist 1012 F 18-19 = Plut. Them. 13, 2, 5) сообщает нам, что иск был подан по поводу того, что Фемистокл принес в жертву Дионису Гоместу сыновей Манданы (у Диодора Сандаки).
Диодор, однако, лишает нас объяснения, которое, безусловно, интересно для нас, современных людей, а именно, с помощью каких аргументов Фемистокл убедил персидскую знать, что убийство членов царской семьи по его приказу во время войн, в которых персы потерпели поражение, не должно вменяться ему в вину. Что конкретно Фемистокл сказал, чтобы приобрести их доброжелательность и получить подарки от царя?
Вариантов два: либо здесь полностью вымышленная и оригинальная история, либо сокращенная версия более длинного и сложного повествования (не обязательно верного с исторической точки зрения), из которого черпает Диодор. Если это так, то ответ можно было бы найти в «Персике» Ктесия Книдского, источнике, зафиксированном и точно описанном, в частности, во второй книге Библиотеки.
Традиция, носителем которой является Диодор, также многослойна и разнообразна. В самом деле, Ктесий был известен продолжительностью своих рассказов и обилием речей и диалогов. Кроме того, тема принцессы, требующей наказания мятежника, ответственного за смерть ее детей, также найдена у книдийца (FGrHist 688 F 14.34-35 и 59). Следовательно, достоверность эпизода может быть связана с Ктесием, но это может быть и другой, неизвестный нам источник.
В качестве альтернативы Диодор, возможно, взял информацию из персидского источника; однако, если бы это было так, источник должен быть, по крайней мере, проэллинским, учитывая, что грек оскорбил не только персидский народ, но и членов царской семьи. То, что источник азиатский, но хронологически ближе к Диодору, а не к Фемистоклу, является гипотезой, которая не опирается на прочную основу.
Оставляя в стороне все вопросы исторической правдоподобности и приверженности реальности, я считаю уместным спросить, какое сообщение передает этот отрывок и какова мысль Диодора, и, прежде всего, почему он решил рассказать эту версию, уничтожающую все наиболее авторитетные предыдущие традиции. Я полагаю, что персидский суд подразумевает реабилитацию Фемистокла и завуалированное осуждение афинян. В самом деле, я считаю, что Диодор хочет подчеркнуть, что в Персии Фемистокл был обвинен и предан суду, но был оправдан, несмотря на языковой барьер и что в демократических Афинах сограждане Фемистокла судили его и заочно приговорили.
Мы знаем, что для Диодора ἔπαινος и ψόγος, похвала и порицание — это средства, которые история использует для исправления общего поведения в жизни (XXXI, 15,1), поскольку она является хранительницей добродетели, свидетельницей зла нечестивых, благодетельницей всего человечества.
А вот что сказал Плутарх:
«Нет, Артабан, я пришел сюда для того, чтобы умножить славу и силу царя; я и сам буду повиноваться вашим законам, коль скоро так угодно богу, возвеличившему персов, и благодаря мне еще больше людей, чем теперь, будет падать пред ним. Итак, да не служит это никоим образом препятствием мне сказать ему, то, что я хочу сказать». (…) [28] Итак, Фемистокла ввели к царю. Он, павши ниц перед ним, потом встал и молчал. Царь приказал переводчику спросить его, кто он. Когда переводчик спросил, Фемистокл сказал: «К тебе, царь, пришел афинянин Фемистокл, изгнанник, преследуемый эллинами. Много зла видали от меня персы, но еще больше добра, так как я помешал эллинам преследовать персов, когда, благодаря спасению Эллады, безопасность родины дала возможность оказать услугу и вам. Что касается меня, то, при теперешнем моем бедственном положении, я не могу претендовать ни на что и пришел готовый как принять благодарность, если ты милостиво со мною примиришься, так и просить тебя сложить гнев, если ты помнишь зло. Но ты смотри на моих врагов как на свидетелей услуг моих персам и используй теперь мои несчастия лучше для того, чтобы показать свое великодушие, чем для того, чтобы удовлетворить свой гнев: сохранив мне жизнь, ты спасешь человека, прибегающего к тебе с мольбою, а, погубив меня, погубишь того, кто стал врагом эллинов». После этого Фемистокл в подкрепление слов своих привел указание на божественную волю (…). 29,4. Фемистокл отвечал, что речь человеческая похожа на узорчатый ковер: как ковер, так и речь, если их развернуть, показывают свои узоры, а, если свернуть, то скрывают их и искажают. Поэтому ему нужно время. Царю понравилось сравнение, и он предложил ему назначить срок. Фемистокл попросил год, выучился в достаточной степени персидскому языку и стал разговаривать с царем непосредственно. Людям, далеко стоявшим от двора, он давал повод думать, что говорит об эллинских делах; но, так как при дворе и между своими приближенными царь в то время производил много нововведений, то Фемистокл навлек на себя зависть вельмож, которые думали, что он имел дерзость и против них откровенно говорить с царем».
В самом деле, Фемистокл, чтобы заслужить благосклонность царя и его посредников, совершает акт проскинесиса, символ порабощения персу и предательства всех греческих ценностей. С другой стороны, он не может напрямую обратиться к царю: он должен сначала убедить Артабана, выполнить действие на коленях, а затем говорить с царем через посредника.
Затем, сравнивая речи с персидскими коврами, он показывает, что он обладает осознанием, способностью понимать то, что важно для другой культуры, отличной от его собственной, и это может быть ключевым аргументом для достижения того, чего он хочет. Как хороший оратор, он информирован, какие преимущества он может использовать в свою пользу.
Учитывая, что все, что просит Фемистокл, это просто год, у царя нет причин не согласиться, и Фемистокл посвящает этот год учебе: ему удается овладеть языком настолько, что он может говорить с царем без переводчиков. Общаться с царем напрямую означает 1) не использовать посредников, которые могли бы более или менее невольно исказить слова Фемистокла, 2) беседовать с царем в одиночку и, следовательно, для себя, и, как только доверие суверена будет завоевано, создать связь с царем, которая покажется ему искренней и глубокой (а также продуктивной с дипломатической и политической точек зрения).
В результате Фемистокл говорит по–персидски достаточно сносно, чтобы приспособить язык к своему посланию, наладить отношения с членами царской семьи и проводить много времени в компании царя. Это приводит к недовольству знати и придворных чиновников, которые опасаются, что Фемистокл сговорился против них. Из всей известной нам продукции подробности, касающиеся тесной связи с царем и его матерью, а также общения с магами сохранились только у Плутарха. Позиция, к которой стремится Фемистокл или к которой он в любом случае приходит, — это позиция «советника» царя, как у Гиппия при Дарии и у Алкивиада при Артаксерксе II. Позиция, которая помимо привилегий гарантирует также защиту и прямой доступ к управлению внутренними и внешними вопросами.
Представляется целесообразным вставить здесь показания другого источника (говоря по правде, довольно спорного), так называемых «Писем Фемистокла».
Этот источник представляет трудности как филологического характера, то есть касательно традиции и реконструкции текста, и в историческом плане. Письма на самом деле представляют позднюю кристаллизацию связанных с Фемистоклом истинных и вымышленных фактов. Вот отрывок из Письма 20 (28-42):
«28. (Артабаз) после того, как он узнал от меня, среди прочего, что я решил пойти к царю, дал свое одобрение и немедленно пригласил меня, предоставил мне двух лошадей и столько же слуг и велел сопровождать меня тринадцати другим персам, которые должны были позаботиться о путешествии и необходимом (…). 29. (…) Я переплыл много рек и контактировал с самыми разными народами. 30. Я также уже начал понимать персидский язык в результате общения, которое у меня было, и путешествие больше не было для меня болезненной привычкой. (…) 36. С этого момента, Полигнот, я оставался во дворце, где меня чествовали и постоянно допрашивали о делах Греции. 37. И сам царь, поскольку я часто отвечал ему на персидском языке, подарил мне золотой акинак и сотканную из золота персидскую одежду (…). 42. И как, так возвысившись, я могу радоваться, что я грек?»
Переписка псевдо-Фемистокла передана нам из единственной рукописи (cod. Palatinus Graecus 398), датируемой серединой IX века и имеющей многочисленные пробелы и повреждения. Это не оригинальный текст, а скорее риторическое упражнение с историческим фоном, которое может иметь в качестве terminus post quem второе столетие. По содержанию письма относятся к событиям, последовавшим за остракизмом Фемистокла, от его прибытия в Аргос до высадки в Азии. Автор, который не может быть идентифицирован именно в силу риторического назначения произведения, похоже, не прибегает к систематическому использованию исторических источников: вероятно, переписка была основана на уже подготовленных документальных собраниях и общих сочинениях, которые, в свою очередь, использовали Геродота, Фукидида и Эфора через Диодора.
В выбранном отрывке есть отклонения от других свидетельств: Фемистокл изучает язык во время путешествия в Персию без каких–либо стараний, без «квалифицированных» учителей и менее чем за год. Даже усилия, а точнее, увлечение персидским языком делают путешествие менее затруднительным.
Давайте кратко проследим историю Фемистокла:
• Фемистокл учится говорить по–персидски и усваивает обычаи в течение года, насколько это было в его силах (Тhuc. 138.1-2: «За время, какое Фемистокл прожил в Персии, он усвоил, насколько смог, персидский язык и порядки страны»).
• Фемистокл учится говорить на персидском языке, изучает литературу/письменность и превосходит персов в риторическом мастерстве (Nep. Them. 10: «А тот на протяжении всего предоставленного срока ревностно изучал персидский язык и сочинения персов и освоил их настолько, что, по рассказам, держал перед царем речь так искусно, как не сумел бы и прирожденный перс»).
• Фемистокл изучает персидский язык менее чем за год и оказывается способным вести процесс на персидском языке, чтобы красноречием победить коренных персов (DS XI, 57, 5: «Фемистокл тем временем выучил персидский язык и использовал его в своей защите, и в результате избежал обвинения»).
• Фемистокл изучает персидский язык настолько, что лично беседует с царем (и его семьей), вызывая зависть и страх царских чиновников (Плут. Them. 29, 5: «он попросил год, выучился в достаточной степени персидскому языку и стал разговаривать с царем непосредственно …»).
Из этого краткого обзора можно сделать некоторые выводы по ключевым моментам, которые традиция считает достойными регистрации и передачи, и поэтому интересует как авторов, так и их публику:
1) Все источники говорят, что Фемистокл, в некоторой степени и форме, изучает персидский язык не по предложению царя или придворных, а по своей собственной инициативе.
2) Все источники подчеркивают способность Фемистокла перейти на другой язык, чтобы занять место рядом с сувереном.
3) Подчеркивается важность интеллекта Фемистокла.
Грин, однако, пытается найти исторически правдоподобное решение этих несоответствий: «Мог ли Фемистокл быть представлен Ксерксу Лисифидом ок. 468 г.(DS II.56.5-8, Plut. Them. 28.3-4), вызвать подозрение у Артабана, Роксана и многих других (Plut. Them. 27.1-5, 29.1-4), а также озлобление Манданы (DS II.57.1-5), быть оправданным через год — в течение которого он выучил персидский язык (ок. 467/6: Plut. Them. 29.3-4, ср. Thuc. I.138.1-2, Nep. Them. 10.1) и быть удостоенным почестей (DS II.57.5-7, Plut. Them. 29.4), но затем подвергнуться опасности из–за убийства Артабаном Ксеркса (…) и вынужденным в 465 г. договариваться с Артаксерксом?»
Фигура Фемистокла до сих пор выглядит по меньшей мере двусмысленной: он подтверждает обвинение в медизме, изучает персидский, варварский язык, язык врага. Здесь представляется уместным предложить описание картины Филострата (160-249 гг. До н. э.), посвященной именно Фемистоклу (Imag. II, 31):
«Грек среди варваров, человек среди развратных и изнеженных нелюдей, с аттической внешностью, в плаще, который он носит, он произносит, как мне кажется, мудрые слова, пытаясь что–то изменить в персах и принудить их отойти от роскоши. Это мидяне, это центр Вавилона, здесь царский символ, золотой орел на пельте и царь на золотом троне, пестрый, как павлин. Художник недостоин похвалы, если только он воспроизвел в точности тиару, каласирис или кафтан или необычные изображения животных, которые варвары раскрашивают в разные цвета, но его следует хвалить за золото, поскольку он хорошо рисует его вплетенным в одежду, и он способен сохранить запечатленные изображения, и, о Зевс, внешний вид евнухов. Комната может быть из чистого золота, и на самом деле она не кажется раскрашенной, а изображена так, как если бы это было настоящее здание. Пахнет ладаном и миррой: варвары действительно загрязняют ими чистый воздух. Кажется, что копьеносец разговаривает с соседом–греком, потому что он впечатлился им и узнал о его великих делах. 2. Фемистокл, сын Неокла, прибыл, я полагаю, в Вавилон из Афин после божественной битвы при Саламине, не зная, где найти убежище в Греции, и беседует с царем о выгодах, которые Ксеркс мог бы получить, если бы он возглавил его армию. Ничто в мидянах его не удивляет, но он спокоен, как если бы он был на трибуне в Афинах; он говорит не на нашем языке, а на персидском, так как он посвятил себя его изучению в этом месте. Если ты не веришь, смотри на слушателей, поскольку они своими глазами показывают, что понимают; также смотри на Фемистокла, чья твердость лица отражает то, что он говорит, но неуверенного во взгляде, так как он говорит на новом языке, который он только что выучил».
Филострат первоначально был учителем риторики в Афинах, затем при Септимии Севере переехал в Рим, где он был представлен при дворе и получил покровительство императрицы Юлии Домны. Филострат придает своим эссе очарование, сродни живописи, которая (по его мнению) использует цвет и форму, чтобы передать определенное послание зрителю. Следовательно, εἰκόνες становятся картинами в словах.
Здесь на первый взгляд возникает то, что вытекает из текста: Фемистокл, очевидно, грек среди варваров, он произносит слова на языке, которым он еще не владеет, чтобы убедить персов отказаться от своих роскошных обычаев, как если бы он выступал на собрании в Афинах. Согласно интерпретации Филострата, Фемистокл учил персидский язык с единственной целью просвещения персов и улучшения их народа и образа жизни.
Последние строки отрывка, кажется, делают упор на глаза Фемистокла: это не должно удивлять, потому что уже во втором веке до нашей эры физиогномика стала предметом научного интереса, достаточно вспомнить трактат Полемона, который был сосредоточен именно на глазах. Здесь тема глаз развивается как выражение внутренней эмоциональности, раскрывая поведение или ощущения.
Вместо этого я хочу подчеркнуть тот факт, что Филострат, кажется, основывается на традиционных эпизодах, в основном связанных с троянским мифом и циклами, а не каким–то историческими фактами.
«Описание картины Филостратом в целом согласуется с сохранившимися рельефными скульптурами и вазами на эту тему». Проблема в том, что на иконографическом уровне (кроме бюста Остии) у нас о Фемистокле практически ничего нет: можно ли предположить, что обстановка или даже несколько подробностей программно вписываются в изображение греческого полководца?
То, что сюжеты картин, существующие или нет, связаны априори или апостериори с литературными источниками, кажется, подтверждается именно исключительностью случая Фкмистокла. Мы не знаем, на какие источники ссылался Филострат. Возможно, он читал Диодора или опирался на источник, использованный историком I века; или, проще говоря, он предлагает самую популярную версию того времени, более способную проникнуть в суть, чтобы убедить душу молодого ученика действовать в соответствии с этикой и справедливостью. Однако ясно, что Филострат знает, по крайней мере, часть предания о греческом полководце, на самом деле в этом процессе, возможно, в том, на который ссылается Диодор, Фемистокл поднимает тему благ, оказанных Ксерксу, тему, которая появляется в письме/речи к Артаксерксу. Тем самым Филострат, возможно, заполняет пробел в описании Диодора, но все же принимает известие Фукидида, что Фемистокл обращается к Ксерксу, а не к Артаксерксу; поэтому Филострат не может использовать миф или древние стихи, он вынужден ссылаться на эпизод, известный или неизвестный, традиции, относящейся к Фемистоклу, отвечая на вопрос, касающийся аргументов, которые смогли убедить персов простить ему убийство членов царской семьи.
Филострат хочет осудить упадок обычаев в третьем веке нашей эры. Он использует наречие ἀττικῶς, чтобы указать, что он узнаваем как аттикиец из–за особенностей лица и одежды. Фемистокл символически олицетворяет политическую и культурную роль софистического ритора: тема языка и способности изучать и говорить на разных языках — это τόπος второй софистики и признак риторического мастерства (см. Philostr. VA, I, 21: Аполлоний Тианский говорит по–персидски, а в VA, I, 32 сатрап Вардан говорит по–гречески).
Вторая софистика глубоко отмечена возрождением греческого национального сознания, фактически почти у всех авторов происходит обновление и новое открытие греческих ценностей и возвышение греческой идентичности, которые также проявляются в лингвистическом пуризме, который представляет прошлое одинаково славным и великолепным. И действительно, сравнение греков и персов — повторяющаяся тема в софистическом репертуаре (ср. Philostr. VS, I, 21; II, 1; II, 16); однако в качестве риторической моды его высмеивает Лукиан (ср. Luc. Rh. Pr., 18 и Hist. Conscr., 2), который иронизирует над историками, упоминающими Геродота и персидские войны в связи с парфянскими кампаниями.
В любом случае, работа Филострата представлена самим автором как дидактическое произведение. Выбор предметов (или картин) точен: цель состоит в том, чтобы научить или, по крайней мере, заставить читателя/ученика задуматься.
В «Картинах» в частности, скрывается «желание не только уйти в фантастическое греческое прошлое, но и использовать свои знания греческой культуры в качестве источника общественного престижа в римском настоящем» (Боуи).
Из пройденного пути вытекают ключевые моменты:
· Инновационный фактор в деле Фемистокла заключается в том, что он использует греческие способности интеллекта и хитрости, чтобы очаровать царя Персии. В этом процессе Фемистокл «подчиняет» суверена благодаря своим талантам, еще раз подчеркивая превосходство греков над другими народами.
· Он представляет собой то, чем может стать грек: этот аспект, тесно связанный с темой греческого превосходства, не следует недооценивать. Фактически он может изучать язык, который ему не принадлежит, в зрелом возрасте и, по–видимому, без вмешательства репетиторов. Поэтому ясно, что грек обладает врожденными способностями стать тем, кем он хочет; но Фемистокл идет дальше: он говорит с царем по–персидски, поэтому он не совсем грек, потому что обычно греки не говорят на других языках, а также потому, что язык определяет родословие.
· Фемистокл умный, но обманщик; он грек, но ищет симпатий царя; он родился в Афинах как свободный человек и погребен в Магнезии как персидский подданный. У него много положительных качеств, которые стали очевидными во время конфликта и которые являются завидными, и все же он использовал эти же качества, чтобы предать Элладу. Поэтому он, конечно, очарователен, но не пример для подражания.
· Он — одна из немногих греческих политических личностей начала V века, столкнувшихся с изменениями этого рода как в жизни, так и в литературе: Фемистокл, в самом деле, помимо того, что он был объектом похвалы и критики при жизни, стал также подопытным кроликом традиции, и это привело к расслоению разработок и размышлений по его делу именно в связи с изучением языка и подходом к персидской культуре.
Мотивы, побуждающие Фемистокла к «лингвистическому варварству», безусловно, носят практический характер и в значительной степени не зависят от искреннего интереса к неэллинскому языку: Фемистокл фактически предает Грецию и ищет интеграции в Персии, и именно на этих основаниях было построено обвинение в медизме. Но следующие за ним источники не единодушно осуждают его, возможно, потому, что его осуждение было бы, во–первых, равносильно осквернению образа победы в Саламине, во–вторых, делало исход конфликта туманным и не окончательным: если Фемистокл обещает Грецию Артаксерксу, очевидно, у царя все еще есть реальные надежды на ее подчинение.
В заключение следует отметить, что фигура Фемистокла подвергается переоценке наряду с эволюцией представлений о значении и влиянии, которые варвары имели на протяжении веков. Поразительный пример: когда варвары в процессе развития традиции идентифицируются как не имеющие культуры, грек не может стать варваром, потому что он не может принять их культуру.
Фемистокл заслуживает упоминания историков, которые важны для нас, потому что он изучил почти непонятный язык. Будучи в состоянии общаться на персидском языке, потому что он выбрал этот путь, он ставит себя как грек, который покидает свою землю и рискует потерять свою идентичность, чтобы постепенно занять другую. Невозможно говорить по–персидски, чтобы остаться в Персии, по крайней мере внешне, не затрагивая своего греческого существа: несмотря на защиту греческого языка, Фемистокл заменяет ту часть языка, которая составляет его идентичность, персидским языком.
Тема медизма является спорной темой. С лексической точки зрения они обозначают сотрудничество с Персией глаголом μηδίζω и существительным μηδισμός, и оба они происходят от существительного Μῆδος. Μηδίζω придуман так же, как глаголы ἀττικίζω, λακονίζω и т. д., и указывает на осуществление комплекса социальных и политических моделей поведения. И только в более поздних источниках, например, у Диона Хрисостома (IV, 55: οὐ περσίζων, οὐ μηδίζων τῇ φωνῇ) и у проанализированного выше Филострата μηδίζειν, по–видимому, означает «говорить по–персидски». Следовательно, медизм является выражением сотрудничества с персами через конкретные отношения, источники которых не предлагают систематического объяснения; однако я попытаюсь с помощью данных, относящихся к Фемистоклу, идентифицировать некоторые из них.
Медизм обычно понимается как принятие проперсидской позиции, которая выражается в политическом поведении, в некоторой степени благоприятствующем варвару; в соответствии с этим первым определением следует, что: 1) контекст представляет собой конфликт с персами; и 2) здесь задеваются политические личности полиса. И глагол, и существительное встречаются нечасто и почти исключительно относятся к грекам.
Отсюда медизм становится поводом для обвинений и упреков в отношении персонажей, подозреваемых в благоприятствовании негреческому врагу. «Медизм является (…) по своей сути актом предательского сговора грека против свободы других греков» (Туплин); в этом свете медизм понимается как сотрудничество с Персией, которое имеет целью порабощение народов, еще не ставших подданными Великого царя. И в самом деле первое свидетельство, предоставленное Геродотом, касается поведения сообщества, а не отдельных лиц, и, как правило, в военной области, в частности, перед угрозой внешнего нападения. Акт медизма как сотрудничество с врагом соответствует предательству не только своего города, но и всей Греции, доказательством является тот факт, что, хотя в нормативном праве Аттики нет конкретного упоминания о медизме (νόμος εἰσαγγελτικός), а термин προδοσία (предательство) довольно редко встречается в источниках и еще реже ассоциируется с медизмом, он часто идеально связан с преступлением προδοσία.
Однако есть несоответствие: термин «медизм» касается мидийцев, но на самом деле относится к персам. Вообще говоря, источники используют термин «Medi» по отношению к персидским войнам, или τὰ Μηδικά, поэтому он идеологически связан не столько с историей персов, которые подчинили мидийцев до того, как Кир завоевал Ионию, сколько с войной греков против персов. Что касается источников, следующих за Геродотом, то они имеют для контекста персидских войн архаическую и привлекательную ценность: концепция медизма никогда не применяется к современным обстоятельствам. Было также отмечено, что «вне строго этнографических отрывков Геродот обычно называет персов «персами», но часто использует «мидийцы» в контекстах, которые приписывают элемент фактического «медизма» человеку или народам» (Боуи).
Последнее, что нужно помнить: связь между медизмом и остракизмом. Изгнание включает в себя выселение гражданина из его города на десять лет без ущерба для репутации и имущества. Внедрение остракизма и его реализация связаны со страхом перед персами, считающимися сторонниками и покровителями тирании, еще одной причины страха у греков. Однако предатели должны предстать перед судом в Афинах и, если они будут признаны виновными, приговорены к смертной казни или изгнаны на пожизненный срок с потерей имущества и права на погребение на территории полиса.
Фемистокл был сначала подвергнут остракизму, затем отозван из изгнания, чтобы предстать перед судом за измену, и, наконец, приговорен к смертной казни и вынужден покинуть Грецию. Здесь я рассмотрю пассажи, из которых можно выявить элементы, которые с точки зрения античных авторов помогли объяснить и обосновать приговор за государственную измену.
Доступных нам источников, как всегда, много. Для этой конкретной темы необходимо рассмотреть два фрагмента Тимокреонта Родосского в плутарховой «Жизни Фемистокла» (Them. 21.4):
Timocr. F 1 Page: «Если вы похвалите Павсания, Ксантиппа или Леотихида, / то я восхваляю Аристида, единственного честного / выходца из священных Афин; на самом деле / Фемистокл лжец, ненавистный Латоне / неправедный предатель (προδότης), который за подлые / монеты не позволил вернуться на родину / в Ялис, Тимокреонту, своему гостю. / С тремя талантами он взошел на борт, гибельный, / и одних безрассудно возвращал, других изгонял, а третьих убивал. / Жадный до серебра, забавный гость / на Истме он подавал холодное мясо, и клятва / тех, кто ел, была: «Проклятый Фемистокл!»
Эту композицию сложно разместить в хронологическом порядке: она обычно склоняется к 480-477 гг. или к 474-470 гг. В любом случае, προδότης — сильно сказано, и упоминание других персонажей политической сцены, достойных подозрений и доносов (а также обвинения в коррупции), поощряет мысль о том, что Фемистокл способен совершать всевозможные плохие действия не только против друзей, но и против самой Греции. Но оскорбление Тимокреонта не обязательно связано с обвинением в медизме: это мог быть просто договор, который Фемистокл нарушил. Что это был за договор, неясно.
А вот составленный после обвинения в медизме второй фрагмент:
Timocr. F 3 Page: «Так что не только Тимокреонт / ведет переговоры с мидянами, / но есть и другие парни, / не только у меня хвост / отрублен, но есть и другие лисицы».
Интерпретация этих двух композиций остается сложной и запутанной: для Макмаллина Тимокреонт выступает посредником, потому что Родос уступает Великому царю, и потому что контакты с персами характеризуют его как склонного поддерживать врага, хотя у нас нет никаких доказательств того, что он сотрудничал с персами или фактически предал греков.
Официально, вероятно, именно Леобот из семьи Алкмеонидов обвиняет в медизме Фемистокла, а не, насколько нам известно, Тимокреонта; к этому добавляются обвинения спартанцев, раздраженных делом со стенами Афин и предполагаемой связью Фемистокла с Павсанием.
Диодор объясняет мотивы, которые спровоцировали изгнание Фемистокла, завистью и страхом перед приобретенной им силой (XI, 54, 5), и именно для того, чтобы не допустить возвышения тех, кто достиг чрезмерной власти, афиняне, продолжает Диодор (XI, 55, 3), несколькими годами ранее ввели практику остракизма. Спартанцы сразу же, как только Фемистокл подвергся остракизму, отправляют посольство, чтобы выдвинуть против него обвинение в соучастии в предательстве Павсания, вероятно, после смерти спартанца, и Фукидид (I, 135, 2) также написал: «обвиняли по делу Павсания вместе с ним в медизме также и Фемистокла», поскольку это было результатом предъявленных Павсании обвинений. Поэтому Фемистокл заочно осужден за измену.
У Фукидида термин μηδισμός связан только с одним человеком, именно с Павсанием. В других источниках это слово и связанная с ним терминология всегда связаны с темой персидских войн и, в частности, из эпизода с Павсанием, идея, что даже Фемистокл был обвинен в медизме, приняла более явную форму в четвертом веке (Dem. XXIII, 205 и Arist. AP. 25, 3). То же самое относится и к более поздним источникам, в которых особое внимание уделяется Павсанию и Фемистоклу.
У Фукидида доказательства — это не что иное, как письма, которыми Павсаний обменялся с Ксерксом, к которым следует добавить его персидский образ жизни (I, 130). Фукидид продолжает, что на Павсания падает больше подозрений, чем обоснованных обвинений, и в поисках конкретных доказательств подвергается расследованию все, что он делал прежде. Обнаружение писем рассеивает любые сомнения относительно его поведения. Фемистокл, с другой стороны, похоже, не проходит через этот процесс: но его успехи заставляют ему завидовать, и он в конечном итоге разжигает негодование по отношению к себе (элементы, которые приведут к его остракизму). Фукидид не приводит сообщений, доставленных Фемистоклом через Сикинна во время конфликта, как τεκμήριον его вины. Поэтому читателю необходимо изучить события и сделать свои собственные выводы.
Непот, следуя фукидидовскому тексту, пишет, что спартанцы отправили некоторых ответственных людей в Афины, чтобы обвинить его в сговоре с царем Персии с целью покорить Грецию (Nep. Them. 8, 2: societatem cum rege Perse ad Greciam opprimendam fecisset). Поэтому Непот не связывает два предательских действия, предоставляя персонажу Фемистоклу автономию от персонажа Павсания.
Обман с участием Сикинна свидетельствует о двух качествах Фемистокла: он умеет принять немедленное решение и предвидеть возможные отдаленные последствия. И несмотря на то, что эти меры предосторожности гарантировали победу и ограничивали возможность дальнейших потерь людей и кораблей, факт остается фактом: Фемистокл установил неоднозначный контакт с Ксерксом через персидского раба.
К эпизодам с Сикинном присоединился еще один, хронологически поздний: фактически, Фемистокл направляется в Персию после заочного осуждения и встречает персонажа, которого мы знаем благодаря Диодору. Это Лисифид, друг Ксеркса, который из симпатии к Фемистоклу разрабатывает план представить его в присутствие царя.
DS XI, 56, 7-8: «Поскольку у персов вошло в обычай, чтобы любой, кто привозил наложницу царю, совершал путешествие в плотно закрытом экипаже, и никому из прохожих не разрешалось подсматривать или встречаться лицом к лицу с пассажиром, Лисифиду пришло в голову использовать этот регламент, чтобы провернуть свой план. 8. Поэтому он приготовил повозку и украсив ее пышной завесой, поместил там Фемистокла».
В версии Плутарха персонаж, придумавший эту уловку, — Никоген, гостеприимец Фемистокла из эолийских Эг:
Them. 26, 4-6: «Иностранцы в целом, и особенно персы, по своей природе дики и жестоки в своей ревности к женщинам. 5. Не только замужние, но и купленные за деньги и наложницы находятся под столь строгим наблюдением, что их не видит ни один незнакомец; они живут запертыми в доме, а во время переездов путешествуют в повозке с плотной занавеской. 6. Для Фемистокла приготовили аналогичный экипаж, и он отправился в путешествие. Тем, кто встречался и спрашивал, кто там, отвечали, что это гречанку из Ионии везут к одному из придворных царя».
Эти сходные по содержанию отрывки, несмотря на несовпадение имени персонажа, помогающего Фемистоклу, указывают на знание персидского обычая, который, очевидно, хорошо известен и, следовательно, может использоваться для совершения обмана. Что может быть причиной недоумения, так это легкость, с которой Фемистокл завоевывает симпатии и, следовательно, полезное сотрудничество персидских варваров.
Но, если говорить более конкретно, подразумеваемые выше термины носят исключительно политический характер и касаются действий, которые благоприятствуют персам и поэтому классифицируются как измена. Источники, однако, создают впечатление, что дело не только в предательской политической деятельности: если грек сотрудничает с персами, в результате чего Эллада оказывается подчиненной и, следовательно, теряет свою свободу, то грек должен был отрицать не только фундаментальные принципы своей идентичности, но и он также должен был приобрести новые, характерные для Востока, черты. В эту рамку вставлено упоминание об усвоении персидских костюмов и одежды. В отрывке Афинея (535E) Алкивиад подражает медизму Павсания, надевая персидскую одежду и говоря по–персидски. Ясно, что здесь переработка отрывка из Фукидида, который подтверждает использование Павсанием персидской одежды. Налицо личное сотрудничество с Ксерксом, настоящий акт медизма (Thuc. I, 131, 1). Те, кто сотрудничает с персами, ведут себя как персы: к первоначальному политическому значению добавляется культурный и социальный придаток. Хотя медизм означает, вкратце, «сотрудничество с персом», он становится узнаваемым как попытка «быть похожим на перса».
«Культурный медизм» в основном включает персонажей, вынужденных по разным причинам эмигрировать в Персию: среди них Павсаний и Демарат с восточной одеждой, Фемистокл и Алкивиад с изучением языка. Но они не являются элементами, которые традиция определяет как надлежащие медизму; признаки, которые идентифицируют культурный медизм, очевидны, особенно в постклассических источниках, поскольку варвары не являются образцом для подражания, скорее, они представляют собой уровень, на котором греки были в древние времена. На самом деле Фукидид утверждает, что в греческом мире прошлого существовали обычаи, подобные тем, которые практикуются в настоящее время у варваров (I, 6, 1-6), и поэтому греки не могут (или не должны) возвращаться к состоянию варваров. Эта разница в прогрессе между двумя цивилизациями только подчеркивает инаковость персидского мира. По этой причине обычаи и привычки, военные приемы, политическая и дипломатическая практики являются и продолжают считаться чуждыми греческой традиции.
Что касается Фемистокла, то наиболее важным источником в отношении принятия персидских обычаев является Фукидид, как потому, что он является самым древним из доступных нам авторов, так и потому, что для обозначения принятия обычаев он единственный использует конкретный термин: «и по сообщениям, царь восхитился его намерением и пригласил его сделать то, что тот обещал. И Фемистокл, пока он оставался в Персии, изучил персидский язык насколько мог вместе с обычаями страны (κατενόησε καὶ τῶν ἐπιτηδευμάτων τῆς χώρας)». Фукидид не указывает, что это за обычаи, но он один записывает, что Фемистокл их понимает и принимает. В то же время, однако, Фукидид, похоже, не осуждает этого рода культурное предательство; скорее кажется, что он просто принял к сведению этот факт.
Другие источники, хотя и не используют употребляемый афинским историком специфический термин, позволяют сделать вывод, что фактором, который традиционно отмечает тех, кто впал в медизм, является роскошь, создаваемую дарами Великого царя. Они идентифицируются как продукт жадности, а не как культурное предательство, поскольку подчеркивается количество, а не качество предоставленного добра и его неумеренное использование; например Алкмеон и Демокед неплохо обогащаются благодаря Крезу и Дарию соответственно (Hdt. VI, 125 и III, 135). Восточное богатство отражается в образе жизни, который ведет к расточительству и бахвальству, но дары Великого царя имеют не только материальные или этические последствия: получение дара от Великого царя означает вступление в контакт (или, скорее, в договор), политический, выгодный прежде всего персидскому правителю.
Поэтому принять во внимание историю Фемистокла означает начать прямо с установленных с царем отношений, выраженных в дарах и привилегиях, предоставленных афинскому полководцу.
Обычно персидские правители назначают продукты или арендную плату некоторых городов людям, которым они доверяют. Для персов получение подарков от царя является большой честью, в то время как для греков это не честь, так как это демонстрация богатства с одной стороны и социального расслоения с другой. Но портрет источников не изображает его как персонажа, обеспокоенного всем этим. Вот дары, подаренные Фемистоклу Великим царем:
Тhuc. I, 138, 5: «Его могила находится на площади Магнесии в Азии, поскольку он правил этим регионом с тех пор, как царь дал ему (δόντος βασιλέως) на хлеб Магнесию (которая приносила ему 50 талантов в в год), на вино Лампсак (который в то время имело репутацию самой богатой виноградниками страны) и за компанию Mиунт».
Диодор сообщает те же известия, добавив некоторые технические подробности и, прежде всего, включив в список подарков персидскую аристократку:
DS XI, 57, 6-7: «Царь, особенно обрадованный спасению Фемистокла, удостоил его великолепных даров: в самом деле он подарил ему персиянку, отличавшуюся от всех благородством и красотой и знаменитую добродетелями; женщина принесла ему в качестве приданого не только большое количество предназначенных для ее обслуживания рабов, но также и большое число ваз различных видов и других служащих для наслаждения и роскоши вещей. 7. Кроме того, царь вручил ему дар из трех городов, в которых были все необходимые условия для обеспечения его необходимыми средствами к существованию и удовольствиям: Магнесия на реке Меандр, в которой было больше зерна, чем в любом другом городе в Азии, предоставляла ему хлеб; Миунт давал ему еду, так как его море было полно рыбы; и наконец Лампсак поставлял ему вино, так как его окрестности были в основном засажены виноградными лозами».
Что касается судебного процесса, затеянного Манданой, сестрой Ксеркса (DS XI, 57, 1-5), то здесь предполагается персидский источник, и поскольку брак Фемистокла не упоминается другими источниками, даже Плутархом, существует вероятность, что он весь происходит из персидских источников. Диодоровский отрывок интересен тем, что именно царь предоставляет все, что необходимо для полноценного наслаждения жизнью: жену–персиянку с ценными качествами, соответствующее приданое из рабов и драгоценностей, и, наконец, землю, которая может обеспечить его всем.
Уже Метиох имел аналогичную честь взять в жены персидскую женщину, но не только: детей, рожденных от этого брака, царь признал персами (Hdt. IV, 41), что было исключительной уступкой.
В Магнесии, которая платила дань Фемистоклу по пятьдесят талантов, он чеканил монеты со своим именем, дидрахмы с изображением Аполлона, божества, связанного с оракулом Дельф и, следовательно, с пророчеством о «деревянной стене», а на обороте был изображен орел в полете. Это осуществление административной автономии символично, особенно если сравнивать с эпизодом, в котором Дарий убивает Арианда, сатрапа Египта: тот осмелился чеканить деньги, ставя себя на один уровень с Великим царем (Hdt. IV, 166, 2). Также в Магнезии он обретает достойное захоронение (DS XI, 58, 1). Наконец, в городе Лампсак в его честь был организован ежегодный фестиваль.
К этим данным Плутарх (Them. 29, 11) сообщает: «Неанф из Кизика и Фаний прибавляют еще два города — Перкоту и Палескепсис — на постель и на одежду».
Из Ктесия (FGrHist 688 F 9, 5) мы знаем, что Кир подарил Крезу Барену; Ксеркс, как пишет Ксенофонт в «Элленике» (III, 1, 6), дает Демарату Пергам и Алисарну в Мисии и Тевтранию в одноименной области.
По аналогии с эпизодом, описанным Геродотом в II, 98, 1, в котором египетский город Антилла снабжал жену фараона обувью, возможно, что три города фактически платили «натурой».
Дары подпадают под систему признания определенных почестей, благодаря чему на самом деле проявляется благосклонность суверена и за ним устанавливается место в царском дворе. В самом деле это не недоступно: сам Плутарх говорит, что среди иностранцев Фемистокл получил беспримерные почести; поэтому очевидно, что, хотя кроме Демарата не упоминаются никакие другие персонажи, с которыми у Фемистокла есть какие–то отношения, двор не отвергает тех, кто желает следовать необходимым процедурам и, следовательно, приспосабливаться к обычаям этой среды, как бы идеологически это ни было нецелесообразно. Однако при дворе великого царя иностранцы не могут претендовать на равенство с персидской знатью: греческое происхождение запрещает это, потому что это неприемлемо для персов. Фактически, они считают, что греки уступают им, и поэтому именно в этой ситуации подходит исключительность случая Фемистокла.
Plut. Them. 29, 6: «Почести, которых он был удостоен, совсем не походили на почести другим иностранцам: он принимал участие в царских охотах и домашних развлечениях, был допущен к царице–матери и познакомился с ней, по приглашению царя он также посещал уроки магов».
С греческой точки зрения медизм измеряется на основе отношений, которые устанавливаются между греком и великим царем. Обычно персидский царь полон энтузиазма приветствовать греческих личностей, имеющих политическое значение, в своем собственном дворе, но не только. Это может произойти по увлечению или по необходимости: в случае с Фемистоклом, согласно источникам, Артаксеркс проявляет интерес и восхищение качествами Фемистокла, а также видит выгоду, которую принесет ему афинский полководец. Вот как греки чувствуют свое превосходство перед другими: нематериальные богатства, вроде учебы, мудрости и интеллектуальных способностей, намного перевешивают материальные и легко завоевывают тех, кто традиционно их не имеет. Разница, неоднозначность Фемистокла заключается в том, что, несмотря на свои греческие качества, он наоборот решает обеспечить себе роскошь и изнеженность.
Царская охота, к которой допущен Фемистокл — это деятельность, в которой четко определена иерархия ролей при дворе, и она предназначена только для ограниченного круга придворных. Плутарх (Mor. 173d) сообщает нам, что Артаксеркс первым установил, что во время охоты ничье копье не может быть брошено до того, как он сам бросит его — во избежание эксцессов вроде описанного у Ктесия (FHistGr F 3c 688 F 14), когда хилиарх Мегабиз убивает льва, опередив царя и тем самым лишив его прерогативы первого броска. Мегабиз наказывается обезглавливанием. Завоевание позиции за пределами обычных возможностей для грека раздражает придворных, так как он предвестник дестабилизирующих новшеств.
Plut. Them. 29, 5: «Несведующие верили, что они обсуждали греческие дела; но поскольку в то время царь внес множество изменений как при дворе, так и в среде своих друзей, Фемистокл вызвал зависть у властителей, убежденных, что он осмелился воспользоваться доверием к царю».
Элементом, решающим фактором, который позволяет Фемистоклу установить эту связь с царем, является проскинесис, подтвержденный для Фемистокла только Плутархом:
Plut. Them. 27, 2-29, 1: «Как бы то ни было, Фемистокл, прибыв в решающий час, сначала встречается с хилиархом Артабаном и открывает ему, что он грек, который пришел, чтобы увидеться с царем по очень важным для него делам. 3. Артабан отвечает: «О незнакомец, у народов разные обычаи; одни прекрасны для одних и безобразны для других, но для всех считается благом чтить и соблюдать свои обычаи. 4. Говорят, что вы превыше всего ставите свободу и равенство; для нас, среди множества прекрасных обычаев, самым прекрасным является уважение к царю и совершение проскинесиса перед ним, как перед образом бога, который контролирует вселенную. 5. Поэтому, если, соблюдая наши обычаи, ты преклонишь колена перед сувереном, ты сможешь увидеть и поговорить с ним; если ты думаешь иначе, тебе нужно будет использовать других в качестве посредников для общения с ним. Традиция не позволяет, чтобы царь слышал тех, кто не поклоняется ему на коленях». 6. Услышав это, Фемистокл отвечает: «Но я пришел, о Артабан, чтобы увеличить славу и власть царя! Я не только склонюсь перед вашими обычаями, как угодно богу, возвысившему персов, но благодаря мне людей, преклонивших колени перед царем, станет больше, чем сейчас. 7. Пусть это не станет препятствием для разговора, который я хочу с ним вести». «Однако», — спросил Артабан, — «как мне сказать, что за грек сюда приехал? Цель у тебя явно не рядовая». А Фемистокл: «Этого, о Артабан, никто не узнает прежде царя» (…). 28.1 Когда он был представлен царю и совершил проскинесис, он потом стоял и молчал, пока царь не приказал переводчику спросить его, кто он. (…) 29. 1. На рассвете он вызвал своих друзей и представил Фемистокла. (…) 3. Однако, когда он предстал перед царем и снова исполнил проскинесис, он поприветствовал его и говорил с ним доброжелательно».
Страбон (XI, 13, 9) сообщает нам, что почитание подданными суверена происходит от мидийцев. И, несомненно, Ахемениды позаимствовали этот обычай у своих предшественников. Этимологически греческое слово, не засвидетельствованное до персидских войн, указывает на жест поцелуя руки перед властителем, жест, который шокировал греков, поскольку он был зарезервирован для поклонения богам (что не означает, что подданные считали царя богом). Александр Великий пытается внедрить эту процедуру у греко–македонцев, но терпит неудачу: «приказал поклоняться себе по обычаю персов, порожденному царской надменностью» (Just. XII, 7, 1). Этот жест поцелуя сопровождается небольшим изгибом вперед, и именно так сцена изображена на рельефах, иногда с протягиванием руки ото рта к царю в своего рода поклоне. У Геродота (I, 134, 1) есть объяснение различия между любезностями: при встречах на улице можно понять, находятся ли те, кто встречается, в равных условиях: приветствуя друг друга, они целуются в губы (φιλέουσι τοῖσι στόμασι); если один из них чуть ниже по положению, они целуются в щеки (τὰς παρειὰς φιλιονται); с другой стороны, если человек намного ниже, он простирается в поклоне (προσπίπτων προσκύνεει). В ахеменидской Персии жест обожания совершается даже перед письмом великого царя: так, когда в рассказе Полиэна (VII, 21, 5) сатрап Датам получает от Артаксеркса сообщение с приказом прекратить осаду Синопы, он упал ниц перед царским посланием и принес жертвы, словно за хорошие известия.
«Поскольку жест проскинесиса выражал наиболее распространенную форму поклонения, этот термин можно было легко использовать для обозначения любого знака почитания» (Бикерман).
Другой известный пример грека на коленях — Исмений Фиванский, который после разговора с хилиархом Титравстом, кланяется, не совершив предательства (Plut. Art. 22, 8 и Ael. VH. I, 21); а вот Конон (Nep. Con. 3, 1-3) отказывается вставать на колени и предпочитает писать письмо царю. Титравст фактически сообщил ему о существовании двух действительных альтернатив для беседы с царем: встать перед ним на колени или написать письмо. В случае Фемистокла этот вариант не рассматривается, так как он уже настроен продемонстрировать добровольное желание принять персидские обычаи. Только через хилиарха, командира частной охраны царя, можно получить аудиенцию у царя: он тот, кто передает сообщения, если те, кто просит об этом, не могут появиться в присутствии суверена (см. DS XVIII, 48, 4); хилиарх один из самых важных постов в правительстве Ахеменидов, но его полнмочия четко ограничиваются властью царя.
Отказ простираться перед другими у греков расценивается как моральная норма (Xen. An. III, 2, 13; Isocr. Pan. 151; Dem. 106): потеря свободы включает подчинение, выражением которого является проскинесис, весьма варварская практика (Hdt. VII, 136, 1 и Eur. или 1507), но Фемистокл не оказывает никакого сопротивления и не прибегает к какому–либо обману или хитрости, напротив, он охотно его исполняет. Фактически это позволяет ему войти в присутствие царя и сделать собственное предложение: он просит время, чтобы затем обсудить дела, для которых он прибыл к персидскому двору. Поэтому упоминание о коврах полезно для целей Фемистокла:
Plut. Them. 29, 4: «Фемистокл ответил, сравнив речи людей с пестрыми коврами: подобно им, если речи развернуты, они показывают все свои аспекты, в то время как свернутыми они скрывают и искажают их; поэтому ему нужно время».
Мне кажется, ковры играют здесь гораздо большую роль, чем может показаться на первый взгляд, поскольку именно это сравнение вызывает симпатию царя. В самом деле персы известны прекрасным текстильным производством. Следовательно, это источник гордости, который усиливается благодаря подобранным словам Фемистокла; но ковры используются персами, чтобы сидеть на них группами при разговоре, как показывает Ксенофонт, когда он пишет, что «сатрап Фарнабаз прибыл в назначенное место, одетый в роскошную одежду, и обнаружил Агесилая и тридцать человек, ожидающих его сидящими на лужайке. Когда его слуги расстелили ковры (ῥαπτά), на которых сидели персы, ему стало стыдно перед простотой манер своего собеседника и предпочел сесть рядом с ним на землю» (Hell. IV, 1, 30). Отсюда очевидно, что Фемистокл хочет использовать персидскую практику искусно сотканного драгоценного ковра и сесть рядом с царем, чтобы произнести свою речь открыто, а потому искренне и прямо. Очень остроумная многоуровневая метафора, которую Плутарх, кажется, предлагает почти мимоходом.
Если исходить из персидских культурных особенностей, внешний вид является наиболее легко изменяемой и видимой частью: любой, кто одевается в персидском стиле, вероятно, будет персом; и хотя, с одной стороны, существует тенденция осуждать восточную одежду как слишком роскошную и женственную, с другой стороны, одного вида персов было достаточно, чтобы заставить греков трепетать в Марафоне (Hdt. VI, 112, 3–113, 1). Некоторый существенный намек на принятие персидской одежды не находит места в произведениях, посвященных Фемистоклу: Каньяцци предполагает, что он носит кафтан, то есть κάνδυς, особый пурпурный сюртук с широкими рукавами (Xen. Cyr. I, 3, 2 и An. I, 5, 8; Plut. Art. 24, 10), пояс и тиару, головной убор в форме тюрбана, который чуть не стоил жизни Демарату (Plut. Them. 29, 7). Свидетельство, приведенное в эпистолярном послании Фемистокла, является исключением: «подарил мне золотой акинак и сотканную из золота персидскую одежду» (Them. 20, 37). Эта сотканная из золота одежда хорошо представлена, по словам Филострата, также на картине, посвященном Фемистоклу (II, 31).
Существует множество различных факторов, которые привели к тому, что в традиции фигура Фемистокла была связана с медизмом. Существует две ситематизации: 1) факты, относящиеся к периоду до вынесения приговора и служащие доказательствами для обвинения; 2) события, последовавшие за осуждением и являющиеся подтверждением предыдущих подозрений. Среди первых мы находим письмо, предложенное Фукидидом, досье с доказательствами, необходимыми для обвинения Фемистокла, а также сообщения, переданные Великому царю через Сикинна. Последние включают факты, касающиеся его пребывания при дворе Артаксеркса и отношений, которые Фемистокл поддерживает с ним и с царской семьей, и, прежде всего, привилегии, которыми он там пользовался и которые привели его к «интеграции».
Эти элементы при ближайшем рассмотрении довольно неоднозначны: мы уже говорили об историчности письма, и подобное рассуждение применимо к случаю Павсания; известия, представленные Сикинном, не поддаются проверке, поскольку, как предполагают источники, они являются устными сообщениями, запись которых отсутствует.
Что касается того, что произошло в Персии, сами источники, кажется, предоставляют реконструкции, основанные на гипотезах, а не на неопровержимых свидетельствах, и традиция становится богаче именно в этой части жизни Фемистокла, которая ранее не рассматривалась подробно, возможно, именно из–за дефицита документация (а также из–за несовместимости с целями самих работ). Диодор и Плутарх способствуют обогащению фигуры Фемистокла противоречиями, добавляя новые грани его персонажу.
У Геродота способность Фемистокла направлять общественное мнение, его ораторские и стратегические навыки, практический интеллект приобретают сильный оттенок средств манипуляции для личных или, что еще хуже, антиэллинских целей. Однако у Фукидида преобладает восхищение: «он безоговорочно отвергает суть обвинения»; Непот фиксирует и подчеркивает предустановленную практику действовать вне навязанных схем; Диодор не скрывает, что он очарован этим персонажем, который даже при царском дворе представляет себя способным реагировать и противостоять любой ситуации. Плутарх для объяснения Фемистокла создает таблицу, состоящую из категорий, которые пересекаются и во многом опираются на предыдущие традиции: нестабильность, внутренний конфликт, природные склонности, амбиции и жадность, ум, смекалка, любовь и ненависть соотечественников.
Проблема медизма вписывается в эту сложную и постоянно развивающуюся систему. Фемистокл сначала подвергается остракизму из–за внутренних проблем, а затем осужден за измену и лишен права захоронения на аттической земле; зато в Персии он получает несравненные почести для себя и своих потомков и с честью погребен в Магнесии. Права, которые отняли у него греки, великий царь вернул ему в еще больших количествах. Он персонаж, герой Саламина, который в своем путешествии по источникам и интерпретациям позволяет очертить ключевые концепции, способствующие характеристике и стандартизации того, что делает грека варваром.
Я считаю, что случай Фемистокла особенно интересен во многих отношениях. Его фигура играет не только литературную, но и историческую роль: это своеобразный персонаж. С точки зрения данных реальности, Фемистокл живет противоречивым, мучительным существованием: из признанного победителя Саламина он становится первым из предателей, примером грека, завоевавшего симпатию, доброжелательность и дары Великого царя Персии. Но с точки зрения исторической литературы Фемистокл — пластичный материал в руках авторов, которые видоизменяют, придают новую форму и жизнь событиям, которые видят в нем главного героя. Фемистокл объединяет в себе, век за веком, источник за источником, характеры, чувства, общие места развивающейся греческой культуры. Он осужден, становится трагическим персонажем, реабилитирован, но никогда не забывается. Персонаж Фемистокла живет другой жизнью, параллельной своему историческому реальному alter ego. Он становится своего рода абстракцией, результатом размышлений, созревших за годы традиции. Его эхо распространяется от битвы при Саламине, когда он признается героем, и отражается на Востоке, где он как подданный Артаксеркса правит Магнесией.
Так Фемистокл медист или нет? Однозначного ответа не существует, поскольку это зависит от принятой точки зрения: что является правдой и что является вымыслом в источниках? Если мы примем за истину то, что сообщали древние авторы, и примем сотрудничество с мидянами в качестве определения медизма, то сам Фемистокл не виновен, потому что он не сделал ничего, что повредило Греции. Но он покинул Грецию и укрылся в Персии при дворе в качестве советника царя: он не продолжал сражаться с врагом, он стал его союзником. Медизм, политический, но прежде всего культурный, становится причиной, ставящей под сомнение все труды Фемистокла, вновь оправдывая остракизм и осуждение, основанные как на ненависти, так и на страхе, а не на реальных действиях, вредных для полиса.
Бегство в Персию — рискованный выбор, но, с другой стороны, это единственный возможный вариант: Фемистокл — грек, приговоренный к смерти, оказавшийся далеко от своей родины, независимо от того, был ли он медистом или нет; но настоящая причина падения Фемистокла — его амбиции и жадность. Информация, которая могла прийти с востока, недействительна: причины должны быть найдены внутри греческой общины, а не за ее пределами.