Навпактский мир положил конец эпохе. До тех пор Македония и греческие государства строили друг другу козни и вели между собою войны так, словно бы за Адриатикой не было никаких иных держав. После него, что бы ни происходило, Рим всегда маячил позади, хотя его конечная победа и господство не были так очевидны современникам как сегодняшним историкам, задним числом обозревающим события или даже Полибию. Ведь Македония, несмотря на то, что готовилась к вторжению на запад, продолжала, как и греческие государства друг против друга, свои происки внутри Греции. Иллюстрацией этого служит эпизод с посещением Филиппом и Аратом в 215 г. горы Ифомы и последовавшей ссорой. Это будет обсуждаться ниже. Что до римлян, трудно установить было ли их вторжение в Иллирию и Грецию следствием обдуманной политики или они стали жертвой обстоятельств, которые вовлекали их в одно осложнение за другим [1]. Я лично убеждён в том, что римляне, даже и до Второй Пунической войны, будучи более умудрёнными опытом, чем то думает большинство историков, становились всё сильнее год от года. Обсуждение этой темы хорошо поставить в связь с иллирийскими войнами.
До того, как начать рассматривать Первую Македонскую войну, надо разобрать римскую политику до времени Первой Иллирийской войны (229-228 гг.). Результатом этой войны стало установление протектората над городами, которые с той поры считались свободными, но связаны были с Римом посредством amicitia и служили в качестве постов подслушивания для агентов римской разведки, портами высадки с судов и военно–морскими базами для римских вооружённых сил. Протекторат этот не был, как кажется, случайностью, но основан был на плане, разработанном на будущее. Это подтверждается тем фактом, что различные города и племена, взятые под римский протекторат, одинаково побуждались или склонялись предать или вверить себя fides римского народа, а затем были провозглашены свободными. Теперь, когда известно, что римляне часто вступали в отношения дружбы (amicitia) без письменных договоров и что состояние это часто приводило к тому, что государство покорялось и провозглашалось свободным и когда далее известно, что Рим в III веке обычно был великодушен в обращении с теми, кого покорял [1], тогда тщательное изучение данных о войне. сообщаемых Полибием, должно сделать ясным, что римский консул, когда побуждал к сдаче сначала Коркиру, а затем и другие города, так же держал в уме подобный план [2]. Кроме того, в мирном договоре содержалось удивительно продвинутое положение о том, что иллирийцы не должны были заплывать за Лисс — город близ северной оконечности римского протектората более, чем с двумя судами и то невооружёнными [3]. Если поставить это в связь с договором Эбро, заключённым двумя годами позже, то становится ясным, что римские государственные деятели того времени очень хорошо разбирались в таких вещах как принцип сфер влияния. Более того, они не только применили на переговорах этот принцип, но и консул, который вёл переговоры, отправил послов к этолийцам и ахейцам объяснить причины интервенции и дать отчёт о ведении войны и условиях мирного договора [4]. Таким образом, по крайней мере главные магистраты обеих государств, потерпевших поражение от рук иллирийского флота, были извещены о римской победе и шагах, предпринятых для обуздания иллирийского пиратства. Ясно, по крайней мере, что консул, направивший послов, желал, чтобы два ведущих греческих государства осведомлены были о новой ситуации в Иллирии. Так же и сенат, позже направивший другое посольство, одновременно в Коринф и Афины, должен был разделять его желание [5].
Вывод, что Рим или скорее некоторые римские государственные деятели в 229 г. намеревались установить протекторат в Иллирии и в мирном договоре в конце войны даже установить границу между римской сферой влияния и Иллирийским царством в качестве подтверждающих данных может быть основан не только на договоре Эбро, но и на всей римской политике этого периода. Подходящими свидетельствами несомненной экспансионистской политики и интересов в областях за пределами Италии являются аннексия Сардинии, посольство к Гамилькару Барке в Испанию в 231 г. [6] и entente с Сагунтом. Так же и ряд лет между двумя Пуническими войнами, в который оба консула вели военные действия [7] даёт доказательства высокой активности правительства. Так если к договорам с иллирийцами и Эбро добавить тот факт, что в 227 г. на Сицилию и Сардинию впервые направлены были римские преторы, то это выглядит так как если бы римские государственные деятели в то время обустраивали римские владения и устанавливали границы сфер влияния. Это не решает проблемы римского империализма, но свидетельствует об активном правительстве с осознанной политикой.
Хотя какое–то время интервенция римлян не оказывала заметного влияния на греческую политику, но всё переменилось с началом Первой Македонской войны, после которой для греков уже невозможно было возвращение к тем условиям, при которых они «выступали войной друг против друга и вновь мирились когда б ни пожелали и вообще решали по своему все домашние распри» [8]. Соответственно, опираясь на заголовки двух глав Мориса Голлуа в «Кембриджской древней истории» можно сказать, что за войной Филиппа против римлян последовала война римлян против Филиппа. Первая Македонская война вызвана была союзом Филиппа V с Ганнибалом и главной целью римлян в ходе её было удержать Филиппа занятым на Балканах и тем самым отдалить его от Италии. В 208 г., как кажется, имела место более энергичная попытка уничтожить власть Македонии в Греции, но это, как кажется было временным отклонением от обычного хода дел, которое было делом рук Аттала Пергамского и Сульпиция Гальбы, тогдашнего римского командующего. Вторая Македонская война определённо начата была римлянами, но это не решает вопросов о её виновнике и римской внешней политике. Как обычно, учёные обсуждают её с упором на то был ли Рим или нет империалистическим [9]. Мы не станем продолжать здесь это обсуждение. Так же мы не будем ставить вопрос имели или нет македонские цари столь крупные интересы в Иллирии, чтоб рассматривать римскую интервенцию как посягательство на то, что по праву было македонской сферой влияния. Мы так же не будем касаться многих деталей, которые можно отыскать в любом сообщении о войне. В целом мы будем стремиться подходить к событиям с точки зрения греков.
План нежёсткого протектората, основанного на amicitis, который римляне, как кажется, готовы были осуществить, вторгаясь в Иллирию, позже применён был и для Греции, но это не означает, что протекторат над Грецией был задуман так же рано, как и вторжение в Иллирию. Но даже если бы это и было так, всё равно он был грубо нарушен Ганнибалом. Всё, что можно сказать с уверенностью это то, что римляне достаточно заботились о протекторате над Иллирией, чтобы вторгнуться туда снова в 219 г. Позже, когда на Балканах и за ними вспыхнули новые войны, их географическое положение привело к тому, что города этого протектората стали римскими портами высадки и базами для военных операций. Возможно, они так же стали одной из целей первого наступления Филиппа на римлян.
Уже в 217 г. Филипп вёл военные действия против иллирийского правителя Скердиллида, который порвал с ним в прошлом году, посчитав, что ему не доплатили. Затем, за зиму он построил 100 лембов и в начале весны 216 г. выступил с силами 5000 человек, прошёл через Еврип, вокруг Пелопоннеса и далее в направлении Аполлонии в римском протекторате и владений Скердиллида. Последний, однако, предупреждён был римлянами, которые в ответ на его просьбу, снарядили и направили в его распоряжение эскадру, состоявшую из 10 квинкверем. Простого известия, что римские квинкверемы — на его пути в Аполлонию было достаточно, чтоб заставить Филиппа отступить и возвратиться в Македонию. Поскольку он возвратился так внезапно, невозможно с определённостью понять было ли его целью только покорить Скердиллида или, как часто утверждают, он рассчитывал приобрести города в римском протекторате. Это вполне могло быть так. Занятость римлян в других местах, как кажется, предоставляла для этого удобный случай и поскольку города формально были свободными, нападение на них не могло рассматриваться как акт агрессии против Рима [10].
Следующий год ознаменовался заключением договора о союзе между Филиппом и Ганнибалом. Здесь нет надобности обсуждать его, стоит лишь отметить, что он был обязательным не только для македонян, но и для «прочих греков», которые были их союзниками и что особая статья постановляла — римляне должны быть изгнаны из их протектората в Иллирии [11]. Таким образом, кажется очевидным, что Филипп желал устранить всякое римское влияние в Иллирии и что он стремился договариваться и действовать как глава Эллинской лиги, которая, в свою очередь, была представителем объединённой Греции. Но в действительности он был от этого далёк. Ведь хотя Ахейская конфедерация и была его главным союзником и крупнейшим государством лиги, даже не весь Пелопоннес был объединён. Чтоб усилить в нём свои позиции, Филипп в том же году выступил в Мессению, очевидно намереваясь установить македонский гарнизон на горе Ифоме — акрополе города и объединиться в политической борьбе с низшими классами и демократическими элементами. Это вызвало раздражение Арата и других ахейских лидеров и притом по двум причинам. Во–первых, они несомненно полагали, что если какой–то чужеземный гарнизон и должен занимать Ифому, то это должен быть ахейский гарнизон. Во–вторых, они были противниками социальной революции в любой форме. Филипп, со своей стороны, стремился апеллировать к низшим классам, как он тогда же поступил, побуждая Лариссу в Фессалии расширить базис своего гражданства. Разумеется, из–за того, что Полибий и Плутарх всецело на стороне Арата, ничего нельзя сказать определённого и позиции и действиях Филиппа в это время. Фактически, хотя Филипп и уступил Арату, этот инцидент можно рассматривать как начало полного поворота в поведении Филиппа, символизируемого его отчуждением от Арата и его зависимостью от советов презренного Деметрия Фаросского.
В качестве фона для того, что случилось, надо напомнить, что Филипп и Арат разными путями трудились над тем, чтоб достигнуть большего единства Пелопоннеса и что в двух отношениях они потерпели неудачу. Элида практически оставалась этолийской, а Спарта порвала с Эллинской лигой в ходе Союзнической войны и вступила в союз с Этолией. Вдобавок Мессения, хоть и была членом Эллинской лиги, отнюдь не была беззаветно преданной ни ахейцам, ни македонянам. Если бы Мессенией можно было надёжно обладать, то связи Этолии со Спартой сильно б затруднились и сфера этолийских интересов в Пелопоннесе ограничилась бы Элидой. К этому времени гражданские распри в Мессене зашли так далеко, что почти 200 богатейших граждан были перебиты и многие отправились в изгнание. Когда Филипп и Арат устремились в город, чтобы положить конец гражданским распрям, то Филипп так скоро добился доверия народа, что обвинён был своими врагами в том, что в тайных целях раздувал вражду. Может быть это всего лишь сплетни, но выглядит вполне очевидным, что революция привела к власти в городе более либеральное, если не демократическое правительство и что Филипп благоволил этим переменам. Когда Арат прибыл, Филипп взял его с собой и Деметрием Фаросским совершить жертвоприношение на горе Ифоме. Вероятно сопровождение его было столь значительно, что он мог бы тотчас же установить в крепости гарнизон, если б пожелал это сделать. Тут произошёл обмен мнениями, когда Филипп спросил других следует ли ему завладеть крепостью или удалиться. Деметрий посоветовал ею завладеть; Арат — удалиться и как кажется подкрепил свой совет скрытой угрозой выхода из Эллинской лиги. Филипп уступил и удалился [12]. Таким образом ему помешали добавить Мессену к ряду укреплённых городов, многие из которых укреплены были Досоном и к которому сам он прибавил Лепрей и таким образом пресечь контакты Спарты с Этолией. Последующие попытки заполучить Мессену только усугубили проблему и город вскоре присоединился к этолийцам и римлянам. Двумя годами ранее Филипп, в знак единства цели, использовал Тавриона, наместника македонского царя в Пелопоннесе и Арата в качестве единой команды на переговорах с этолийцами. Теперь разрыв между Филиппом и Аратом стал так велик, словно бы Филипп отверг совет последнего и занял Ифому гарнизоном. Умирая от долгой болезни, Арат уверовал, что был отравлен по приказу Филиппа и что Таврион действовал как агент царя [13]. Два человека ставили одну и ту же цель и потерпели неудачу: первый — потому что слишком много ставил на македонское господство, а другой — на ахейскую независимость и руководство. Неудача Арата, кажется, была большей, так как ахейское господство в Пелопоннесе без македонской поддержки оказалось невозможным.
В конце лета 214 г. Филипп предпринял наступление опять с флотом в 120 лембов и по крайней мере с шеститысячным войском и целью его были Орик и Аполлония на побережье Иллирии. И опять города эти обратились за помощью к римлянам и Валерий Левин, выступив из Брундизия, освободил Орик, захваченный Филиппом и разбил македонян у Аполлонии. Может быть, это и не было значительным сражением, но это было первое прямое военное столкновение между македонскими и римскими войсками и оно оказало решающее влияние на решение Филиппа сжечь корабли и возвратиться в Македонию по суше. Более того, римская эскадра, которой было поручено бдительно следить за македонянами, перенесла свою операционную базу из Брундизия в Орик, где Левин со своим флотом и зазимовал [14]. С этого времени Филипп ограничился нападениями на Иллирию с суши. Вероятно в 213 г. ему удалось получить доступ к Адриатике, захватив Лисс к северу от римского протектората [15]. Римляне, хоть они и бдительно следили за прибрежными городами своего протектората, ничего не сделали, чтобы этому продвижению помешать. Но в конце концов они стали искать греческого союзника, чтобы удержать Филиппа в Греции. Результатом стал известный договор о союзе с Этолийской конфедерацией. Общераспространённая точка зрения, что целью римлян было достижение полной уверенности в том, что Филипп не сможет вторгнуться в Италию, вероятно правильна. И тем не менее, договор усиливал присутствие Рима за пределами Адриатики и таким образом, это неизбежно запускало или углубляло процесс, которым римляне глубже и глубже вовлекались в войны и завоевания и это вопреки тому факту, что в договоре они торжественно клялись не приобретать владений в Греции.
Ситуация в Греции в это время, с Эллинской лигой в качестве союзника Македонии, была такова, что Этолийская конфедерация являлась единственным возможным кандидатом на роль главного союзника Рима в Греции. Элида была сателлитом Этолии, а Спарта слишком отдалённой и даже если и могла ещё представлять для Македонии какую–то опасность, всё равно её было не сравнить с Этолией. Политика примирения, принятая в Навпакте, была отброшена и с этого времени большинство этолийских лидеров стало стремиться к немедленной выгоде — для самих себя от добычи и для конфедерации от аннексий. Так как договор с Римом оставлял возможным и союзы с другими государствами, то возможно этолийцы или по крайней мере некоторые из их вождей надеялись создать союз, который был бы более могущественным, чем Эллинская лига и мог бы заменить ее; но, поскольку источники единодушны во враждебности к этолийцам, то они не дают связного изложения их политики.
От договора между римлянами и этолийцами сохранились две копии, обе неполные — версия Ливия и часть греческого перевода, содержащаяся в надписи из Тиррея в Акарнании, впервые опубликованной в 1954 г. [16]. Эти два варианта, может быть, даже происходят не от одного и того же текста. Судя по положению в рассказе, версия Ливия должна была содержать текст прелиминарного договора, хотя и не в его полной форме, в то время как надпись могла быть основана на окончательно ратифицированной версии, которая могла быть изменена в деталях [17]. Эта версия представляет собой этолийский перевод латинского оригинала. Воспользовался ли Полибий этим переводом или сделал свой собственный — неизвестно. Так как сведения о переговорах Ливий извлёк из Полибия, то похоже, что его версия — это латинский обратный перевод греческой версии.
Римляне, когда им стало известно о договоре между Филиппом и Ганнибалом, сначала только предписали командующему флотом, находившимся в южной Италии, наблюдать за ситуацией. Командующим флотом тогда был Марк Валерий Левин, сначала в качестве претора, а затем пропретора; местопребыванием его сначала был Тарент, а затем Брундизий. Как уже отмечалось, он прибыл из Брундизия в Орик в 214 г., оставался там всю следующую зиму и возможно впоследствии год за годом сохранял штаб–квартиру в Иллирии [18]. Но практически ничего не сообщается о его деятельности в эти годы, за исключением того, что в 211 г. он провёл с этолийцами переговоры относительно предварительного договора о союзе, который, в соответствии с обычным переводом biennio post, ратифицирован был двумя годами позже. Но, в сущности, дата окончательной ратификации значения не имеет, так как обе стороны начали соблюдать условия договора как только были закончены предварительные переговоры. И произошло это достаточно рано для того, чтоб начать военные действия в том же самом году [19].
Две версии договора, дают с помощью пассажа Полибия, списки воюющих сторон. Часть договора, сохранившаяся в надписи, начинается с пункта, заключающего в себе тот смысл, что вожди этолийцев «вели против всех них» войну, т. е подразумевается, что вслед за этим должен был следовать список государств, объединившихся для ведения войны против этолийцев и римлян. Выглядит несомненным, что список этот воспроизведён в пассаже Полибия, перечисляющем союзников Филиппа — «большинство пелопоннесцев, беотийцы, эвбейцы, фокейцы, локрийцы, фессалийцы, эпироты» [20]. Здесь «большинство пелопоннесцев» это конечно высокопарная замена для ахейцев или Ахейской конфедерации. Части Пелопоннеса не входящие в их число и сохранившиеся у Ливия состоят из государств, с которыми римляне желали вступить в союз на тех же самых условиях, что и с этолийцами. Среди перечисленных «элейцы, лакедемоняне, Аттал, Плеврат и Скердиллид» [21]. Таким образом, из пелопоннесцев Элида и Спарта были перечислены в числе врагов Филиппа и потенциальных союзников Рима. Замечательно отсутствие в обоих списках Мессении. Если бы она была где–нибудь упомянута, она должна была бы быть в числе потенциальных союзников Рима и некоторые учёные считают такой пропуск ошибкой со стороны Ливия [22]. В любом случае, до того как началась война, договоры о союзе с Римом заключили Спарта, Мессения и очень вероятно Элида [23]. Таким образом, кто бы ни был архитектором, здесь имелся план построения коалиции греческих государств, поддерживавших Рим в противовес Эллинской лиге. Многие члены группы вероятно состояли в ней только ради выгод, которые можно было из неё извлечь. В 196 году, после Второй Македонской войны, элейцы как римские союзники всё ещё претендовали на Трифилию, мессеняне — на Пилос и мессенскую Асину, а этолийцы — на аркадский город Герея [24].
Важным пунктом в договоре была статья о разделе военной добычи. Согласно тексту Ливия, земля и постройки захваченных городов отходили к этолийцам, а вся другая добыча — движимость и пленные — к римлянам. Раздел военной добычи на таких условиях, вопреки тому что некоторые думали, как теперь видно, был не только специфически греческим или римским, но обычным в древности [25]. Применение этого правила, включающего вывоз всех ценностей из города и страны и продажу всего населения в рабство, не было против правил войны, но огульное и систематическое применение его осуждалось в древности и осуждение это повторяется современными историками [26].
Но статья о разделе добычи, только что обсуждавшаяся, применялась, как показывает надпись из Тиррея, в установленной форме только к местам, захваченным римлянами без посторонней помощи. В случае совместного захвата города, недвижимость переходила к этолийцам, а движимость делилась. Вдобавок, здесь была статья, предусматривавшая, что когда города сдавались добровольно, римляне не должны были становиться на пути их приёма в Этолийскую конфедерацию. Пункт этот может показаться загадочным. Нет никакой причины верить, что союз с Римом мог бы помешать этолийцам принимать новых членов в конфедерацию. Если, с другой стороны, счесть этот пункт неким самоограничением со стороны римлян и поставить его в связь с тем пунктом, которым римляне отказали этолийцам в праве аннексировать Коркиру или что–либо за её пределами [27], т. е посягать на римский протекторат в Иллирии, то пункт этот можно рассматривать как своего рода противовес ограничениям, наложенным на этолийцев. Римляне, в свою очередь, поклялись, что не будут препятствовать Этолийской конфедерации в присоединении ни одного государства за пределами этой ограниченной территории, даже если те добровольно перешли на сторону римлян. Это, вероятно, имеет отношение к deditio in fidem. После этого остальная часть надписи к несчастью фрагментарная. Особая статья, по крайней мере в прелиминарной версии, приводимой Ливием, обеспечивала этолийцам помощь римлян в приобретении Акарнании. Другая статья предусматривала, что римляне должны поддерживать своих союзников флотом не менее, чем в 25 квинкверем.
Левин после переговоров о союзе, в том же самом году захватил остров Закинф, весь кроме цитадели города, акарнанский порт Эниады и ещё какой–то неизвестный город. По крайней мере, акарнанские города были переданы этолийцам. По исполнении этого он отправился на Коркиру и остался там на зимних квартирах. Вероятно этолийцы планировали той же самой осенью совершить задуманную атаку на Акарнанию, но отказались, несмотря на то, что могли бы приобрести Тиррей. Всё, что мы знаем — это то, что здесь была записана копия римско–этолийского договора и в то время как это было сделано, город должен был быть в руках этолийцев. Тем временем Филипп занят был на иллирийском и северном фронтах [28]. Весной следующего года Левин обратился против македонских коммуникация с Пелопоннесом. Из Коркиры он проследовал в Навпакт и оттуда к Антикире в Фокиде, которая осаждена была римлянами и этолийцами под командованием их стратега Скопаса. Через несколько дней город взят был римлянами, который передали его этолийцам, а сами взяли добычу и продали в рабство население. Проданных этолийцы заменили новыми поселенцами, бросившими жребий на их дома [29]. Ясно, что в подобных операциях римский командир полагал себя вправе иметь верховное командование.
В начале того же самого года система союзов в Пелопоннесе продолжила своё развитие. В то время как этолийцы отправили в Спарту посла, чтоб уговорить спартанцев присоединиться к ним, акарнанцы так же отправили посла, чтобы защитить другую сторону дела. В это время этолийцы могли уже сказать, что элейцы и мессеняне — их союзники [30]. Из них элейцы видимо постоянно находились под влиянием этолийцев, но союз с мессенянами мог быть новым. Спартанцы так же присоединились к этолийцам, но сделали ли они это так же скоро — неизвестно. Судя по дебатам в Спарте, переговоры ведшиеся между этолийцами и новыми союзниками велись именно как между союзниками этолийцев, хотя всё это не исключает договоров с Римом.
Пока, с римской точки зрения, всё это было хорошо. После взятия Антикиры Левин, который в своё отсутствие избран был консулом, возвратился в Рим. Он сообщил в сенате, что война идёт хорошо, что легион из Греции можно отозвать и что довольно будет флота, чтобы удержать Филиппа от вторжения в Италию. Его преемник, Сульпиций Гальба, один из консулов прошлого года, приказал отослать домой всех своих людей, кроме socii navales. Когда точно это было сделано — неизвестно, ведь имеется упоминание легиона в связи с возобновлением его империя на 209 год [31]. В любом случае, здесь, как кажется, имел место спад активности римлян, которые видимо вели военные действия исключительно силами флота, с экипажами составленными из socii navales, вероятно главным образом греков из южной Италии. Другие военные действия 210 года вовлекли в них Фтиотийскую Ахайю и Эгину, включая первое появление римского флота в Эгейском море. Во Фтиотийской Ахайе Филипп несомненно продвигался на запад вдоль побережья Малийкого залива и вёл тщательно продуманные осадные работы у Эхина. Римский флот под командованием Сульпиция и этолийские войска под командованием Доримаха попытались прийти на помощь городу, но безуспешно. Может быть в том же самом году Филипп приобрёл Фалару — порт Ламии, установив, таким образом, контроль практически над всем побережьем Фтиотийской Ахайи [32]. В том же году римляне захватили Эгину и продали её население в рабство, хотя была сделана попытка выкупить пленных и передали остров этолийцам. Последние, вместо того чтобы удержать его за собой, продали его Атталу Пергамскому за 30 талантов [33]. Так как в этот период этолийцы были определённо заинтересованы в Эгеиде, то такая уступка острова вызывает удивление. Несомненно, они сделали это для того, чтоб добиться благосклонности Аттала, предоставив ему базу для военных операция в Греции [34]. Македоняне, засевшие в Коринфе, птолемеевский гарнизон в Мефане, атталиды на Эгине — вооружённые миссии трёх царств в Греции, всего в нескольких милях друг от друга.
Вероятно в 210 г., на ординарном собрании, этолийцы выбрали Аттала главнокомандующим с титулом стратега–автократора, в то время как Пиррий избран был постоянным полководцем, т. е осуществлявшим непосредственное командование этолийскими войсками в ходе военной кампании 209 г. [35]. Военная кампания этого года сложна для понимания и запутана, не отмечена большой активностью ни римлян, ни Аттала, лишь настолько, чтоб не допустить мирных переговоров между Филиппом и этолийцами, но зато она отмечена лихорадочной активностью Филиппа.. Сезон он открыл военными действиями у Ламии, где он дважды победил этолийцев под командованием Пиррия, хоть они и усилились 1000 человек с римского флота. Когда прибыли для побуждения к миру послы из Родоса, Афин, Хиоса и от царя Птолемея, заключено было перемирие на месяц, чтобы провести в Эгии мирные переговоры. По пути на это собрание, Филипп проследовал через Беотию в Халкиду, чтобы усилить её оборону и укрепить её против возможного нападения Аттала. В Эгии проведены были мирные переговоры с этолийцами, «чтобы ни римляне, ни Аттал не имели никакой причины для вторжения в Грецию». Таким образом, целью их был сепаратный мир с этолийцами. Поначалу, этолийцы этого, как кажется, хотели, хоть это и было нарушением договора с Римом, но когда они узнали, что Аттал прибыл в Эгину и что римский флот стоит у Навпакта, они выдвинули такие неприемлемые условия, что переговоры были сорваны. О более поздних военных действиях этого сезона достаточно сказать, что Сульпиций проплыл вокруг Греции на Эгину, где он соединился с Атталом и оба флота встали на зимние квартиры [36]. Здесь у него появилось свободного времени достаточно, чтоб спланировать грандиозное наступление будущего года.
План военной кампании 208 г., как он выясняется по доступным данным (большей частью из Ливия, позаимствовавшего у Полибия) был не больше не меньше, чем перерезать все контакты Македонии с центральной и южной Грецией и таким образом раз и навсегда прекратить её существование как великой державы. Чтоб осуществить его, этолийцы надёжней укрепили войсками и защитными сооружениями Фермопилы, в то время как флоты — римский и пергамский, готовились захватить те города, которые контролировали морской путь из Македонии на юг, так же как путь через северную Эвбею, Фокиду и Беотию. Одновременно задуманы были отвлекающие маневры в форме нападений на таких союзников как ахейцы и акарнанцы и на саму Македонию. План этот не был совершенно новым. Нападения на коммуникации начались ещё с весны 210 г. взятием Антикиры, а в 209 г. Филипп был готов к дальнейшим нападениям. Главное отличие кампании 208 г. состояло в том, что интенсивность её была выше. Филипп обещал помощь всем, кто в ней нуждался и послал подкрепления на остров Пепареф, в Халкиду, в Фокиду, в Беотию, а сам совершил бросок на Гераклею, в надежде сорвать совещание этолийцев с Атталом, но явился слишком поздно. Затем он отвёл свою армию в Скотуссу в Фессалии и условился, что ему будут сообщать о продвижении врага сигналами огнём из Пепарефа, Фокиды и Эвбеи на гору Тизей близ южной оконечности полуострова Магнесия [37].
Римляне, как сообщают, действовали с 25 квинкверемами, а Аттал — с 35. Этого было достаточно, чтобы обеспечить решающее преимущество на море и дать им возможность выбирать, как им действовать. Но, как показали дальнейшие события, этих сил было недостаточно, чтобы брать укреплённые, хорошо охраняемые города и главными своими успехами они обязаны были изменам или поспешным капитуляциям. Этолийцы показали себя явно неспособными. Флоты римлян и Аттала начали кампанию с рейда на остров Лемнос. Так как о нём больше ничего не сообщается, то он видимо успешным не был. Далее они направились к Пепарефу — острову близ северной оконечности Эвбеи и южной оконечности полуострова Магнесии. Здесь они опустошили сельскую округу, но им не удалось захватить город, которому Филипп послал подкрепление. Так как неизвестно было где ударит враг, то он послал войска так же в ряд других мест. Тем временем римско–пергамский флот проследовал в Никею на южном побережье Малийского залива. Оттуда Аттал (а возможно так же и Сульпиций) отправился в Гераклею для совещания с вождями этолийцев. Это было то самое совещание, на которое Филипп попытался неожиданно напасть. И хотя это ему не удалось, посевам он нанёс значительный урон. Таким образом, поход этот, возможно, датируется маем [38]. После совещания союзный флот направился к Орее (Гистиэе), которая предана была командиром гарнизона. Завладев этим городом, союзники надеялись прервать как путь через северную Эвбею, так и проходы из Эгеиды в Пагасийский и Малийский заливы. Следующая попытка была сделана в отношении Халкиды, но этот город был слишком хорошо укреплённым и здесь не нашлось предателя. В результате флот направился к Кину — торговой гавани Опунта, занимавшем ключевую позицию на пути сообщения между Македонией и центральной и южной Грецией. Это, вероятно, было главной целью их похода и когда Кин был взят, Сульпиций отправил римский флот назад в Орей и оставил Аттала брать и грабить Опунт. Это его занятие прервано было Филиппом и македонянами, которые перешли Фермопилы и как говорят, покрыли свыше 60 миль от Скотуссы до Элатеи за один день [39]. На следующий день критские наёмники, занимавшиеся фуражировкой, увидели приближающихся македонян и предупредили об этом Аттала, который едва сумел унести из Кина собственную жизнь. Он отплыл оттуда в Орей, откуда вызван был домой новостями, что вифинский царь Прусий напал на его владения. Таким образом, Опунт и Кин оставлены были почти тотчас же после того, как были взяты. Дальнейшая кампания Филиппа проходила в Фокиде и Локриде; он взял Троний в Локриде и несколько мелких городков в верховьях долины Кефисса. Именно во время этих операций он взял Лилею, из которой, однако, македонский гарнизон был позднее изгнан [40]. В то время как Филипп был в Фокиде послы Птолемея и родосцев совещались с этолийцами и римлянами в Гераклее, а затем начали с Филиппом в Элатии переговоры об окончании этолийской войны [41]. Но переговоры прерваны были сообщением, что Маханид, опекун спартанского царя Пелопса, угрожал нападением на ахейцев [42]. Потому Филипп поспешил в Пелопоннес через Истм. Его прибытия в Герею оказалось достаточно, чтоб заставить Маханида отказаться от своего плана.
Остальные военные действия этого сезона большей частью сконцентрировались вокруг Коринфского залива. Это был год в который Филипп тщетно ожидал прибытия карфагенского флота. Тот продвинулся до акарнанского побережья, но повернул назад из опасения, что захвачен будет в Коринфском заливе эскадрой Сульпиция, которая, по слухам, выступила из Орея. На самом деле, его эскадра покинула Орей через некоторое время после Аттала, отказавшись, таким образом, от последней добычи, добытой в том году соединёнными флотами. Разочарованный случившимся, Филипп потупил наилучшим образом, каким только можно было в этой ситуации. С несколькими ахейскими судами он приплыл в Антикиру в Фокиде, где присоединил 7 македонских квинкверем и 20 лембов. Следовательно, этот важный порт несколько ранее был возвращён и вновь служил в качестве македонской военно–морской базы [43]). Таким образом, попытки прервать македонские коммуникации совершенно провалились. С собранными таким образом судами Филипп совершил рейд на побережье Этолии. После этого он возвратился в Коринф. Отсюда он отправил свою армию домой по суше, а сам повёл корабли в Кенхрею в Халкиде, а из неё опять в Орей. В Орее он вернул в город тех, кто ещё остался из прежнего его населения. Должно быть уже после ухода Филиппа, Сульпиций на своём пути назад в Италию разграбил Димы. Последним действием Сульпиция о котором сообщает Ливий в своём рассказе о военных действиях этого сезона, было возвращение из Орея в Эгину. Если это правда, что Филипп на своём пути в Халкиду проплыл почти посреди вражеского флота, то Сульпиций должен был всё ещё оставаться в Эгеиде и на запад возвратился позже. Разграбление им Дим известно только из косвенных данных [44]. В Димах население было так же продано в рабство, но позже выкуплено Филиппом. Это было веской причиной для того, чтобы жители Дим, десять лет спустя, отказались проголосовать за разрыв с Филиппом и присоединиться к римлянам. Если этолийцы пытались захватить город и завладеть им, непосредственно сами или с помощью своих союзников, элейцев, то нам об этом ничего не известно. Таким образом, кроме добычи и пленных, всё что римляне приобрели от этого деяния — это к ним враждебность.
Если обозреть все события года, то ведение военных действий римлянами, пергамцами и этолийцами можно счесть крайне неудачным. Объединённый флот нанёс удар по ключевым позициям, но не добился длительных и прочных результатов. Да, в Орее поначалу удалось, с помощью измены, добиться результата. Что до Халкиды, здесь трудно избежать впечатления, что осаждающие были не особенно упорны. Разумеется, если бы союзникам удалось завладеть Ореем, Кином, Опунтом и Антикирой и если б этолийцы удержали свои позиции в Фермопилах, то для македонян сделалось бы затруднительным помогать их южным союзникам. С этой точки зрения, возвращение себе Филиппом Кина и Опунта было роковым для их планов и как кажется причиной этого провала большей частью стала беспечность Аттала. А последний, несомненно, винил в этом этолийцев. Ведь случилось невозможное. Филипп был прочно блокирован в Фессалии, но этолийцы позволили ему проскользнуть через Фермопилы. Кин и Опунт так быстро возвращены были Филиппом, что невозможно сказать, как его противники намеревались эти местечки использовать. Должны ли они были отойти к Этолии, как кажется предполагалось договором? Или же они рассматривались как пергамские завоевания и переходили к Атталу как господину морских баз и укреплений, выведенных из под македонской власти? Несомненно, таковы были планы на Орей. После того как Аттал вызван был домой, римляне вскоре возвратились на Эгину и она стала единственным греческим портом, сохраняемым Атталом. Когда римляне ушли из Эгейского моря, война в том что касалось их наступления была проиграна и захват Дим был лишь частичным возмещением потерь.
Римско–этолийское дело потерпело другое поражение осенью 208 г. в результате выборов Филопемена стратегом Ахейской конфедерации. Этот знаменитый солдат к тому времени уже набрался опыта в качестве командира наёмных сил на Крите. После своего возвращения домой он уже служил в качестве гиппарха конфедерации и в качестве такового реформировал конницу [45]. Эта реформа, как кажется, включала в себя укрепление дисциплины, обучение, гордость за свою службу, приобретение лучших лошадей, но во всём прочем не было радикальных перемен. По иному обстояло дело с пехотой. Ахейцы до сего времени были легко вооружёнными и очень мобильными. Филопемен ввёл более тяжёлое вооружение и сделал основной упор на более надёжной фаланге. До сих пор пехота пользовалась продолговатым или прямоугольным щитом (thyreos), который был слишком лёгким и слишком узким, чтобы закрывать тело надлежащим образом. Он заменён был другим типом щита – aspis, явно македонским, который, хоть и небольшой, был более эффективным. Аналогичным образом, более короткое копьё заменено было более длинным македонским (sarissa) [46]. Эти реформы не имели цели лишить легковооружённые войска их значимости, но они давали фаланге прочность и стабильность, которых ей не хватало и которые позволили бы ахейцам не только совершать рейды и набеги, но и вступать в генеральные сражения. То, что заслуга этого принадлежит самому Филопемену показывает тот факт, что в 205 г., в ходе своей второй стратегии, он привёл на Немейские игры войско и продемонстрировал гоплитские упражнения [47].
Реформы Филопемена почти тотчас принесли плоды. В 209 г., служа в качестве гиппарха, он лично отличился в битве при Лариссе в ходе военной кампании Филиппа в Элиде и как сообщают, собственной рукой убил командира элейской конницы [48]. Два года спустя Филопемен привёл ахейцев к победе над спартанцами под командованием их «тирана» Маханида при Мантинее в величайшем сражении имевшем место в Греции после битвы при Селласии. В этой битве в центр ахейского войска поставлена была фаланга из граждан–ополченцев, на правом крыле — кавалерия так же из граждан–ополченцев, в то время как весь левый фланг состоял в основном из наёмников [49]. Число наёмников могло быть сравнительно больше того, чем предполагают. Нет никаких античных статистических данных о количестве задействованных в этой битве войск за исключением потерь спартанцев и любая другая статистика, даваемая современными учёными — чисто предположительная. Битва распалась на две части: первая — сражение между наёмниками ахейского левого фланга и наемными солдатами Маханида, вторая — сражение двух фаланг, завершившееся преследованием и избиением побеждённых. Филопемен поспешил атаковать первым потому что заметил, что Маханид решил использовать катапульты в качестве полевой артиллерии и он не хотел позволить ему пустить их в дело. Когда после тяжёлого боя легковооружённые наёмники ахейцев отступили, Маханид стал преследовать их слишком рьяно и слишком далеко. Кажется, даже спартанская фаланга вовлеклась в преследование и нарушила ряды, в то время как Филопемен удержал ахейскую фалангу неподвижной и позволил бегущим и преследующим пройти мимо. Затем, в подходящий психологический момент, он приказал им опустить пики и атаковать. Итогом стало полное поражение спартанцев с потерями, согласно Полибию, не менее 4000 убитых и ещё больше взятых в плен [50]. Кажется потери были необычно высоки оттого, что Филопемен приказал своим войскам не щадить никого из наёмников противника. Это он сделал для того, чтобы уничтожить полностью наёмные силы тирана [51]. В этом он совершенно преуспел. Так закончилась битва, определённо нарушившая баланс сил в Пелопоннесе и перевес на данный момент перешёл от этолийцев и спартанцев к ахейцам. И тем не менее на ход истории это оказало очень малое влияние, ведь реальной ставкой на кону было римское или македонское господство на Балканах и для выигрыша этой партии битва при Мантинее никакого значения не имела. Потому–то историки Рима от Ливия до Моммзена редко упоминают (если упоминают вообще) эту битву [52]. И это очень многозначительно, что ахейцы, одержавшие победу для себя и македонян, несколько лет спустя стали союзниками римлян против македонян.
Но на данный момент эффект битвы должен был весьма велик. Она должна была обескуражить этолийцев, так что когда римляне перестали посылать в Грецию свой флот, они готовы стали заключить сепаратный мир с Филиппом и его союзниками. Мир этот конечно стал бы нарушением договора с римлянами, но в оправдание этолийцы могли бы заявить, что римляне, отказавшись оказывать обещанную помощь их союзникам, первыми нарушили договор. О переговорах 206 г. в наших источниках содержатся лишь краткие упоминания [53]. Ведь на следующий год римляне изменили свою политику и послали в Грецию Публия Семпрония Тудитана в качестве проконсула, хоть он ещё и не был консулом, с силами, как сообщается, в 10 000 пехоты, 1000 всадников и 35 кораблями — силы значительно большие, чем предусмотрено было в договоре с этолийцами. Те руководители в Риме, что ответственны были за эту экспедицию, планировали крупные действия против Македонии, но были не готовы вести войну лишь своими силами. Тудитан высадился в Диррахии, но позднее ушёл к Аполлонии. Здесь он вызван был Филиппом на битву, но отказался. После того как им не удалось побудить этолийцев вновь вступить в войну, римляне созрели для мира, который заключён был в Фойнике в Эпире. Условия его были вполне благоприятны для Филиппа, ведь в то время как римляне заполучили протекторат над иллирийским племенем парфинов и некоторыми городами, возможно близ Диррахия, Филипп сохранил контроль над Атинтанией, районом однажды перешедшим к римлянам и который был стратегически важен, потому что включал в себя долину Аоя и таким образом контролировал пути сообщения из Македонии и Греции в район Иллирии, расположенный близ Аполлонии. Однако, договор не был уж таким односторонним. Тудитан осадил Дималу, но не смог взять её. Тем не менее в договоре он включил её в сферу римского влияния [54].
Всё предприятие свидетельствует, что римляне планировали сохранить плацдарм к востоку от Адриатики и если удастся, то и укрепить его. Но хотя это и выглядит так, как если бы те, кто контролировал сенат, охотнее склонялись поддержать Тудитана в его предприятии в Иллирии, чем Сципиона в его планах вторжения в Африку, всё равно посланные силы были недостаточны для того, чтобы действовать без греческой поддержки. Это не означает, что римляне не относились к вопросу серьёзно. Они уже давно начали учиться пользоваться союзниками. В мирном договоре они выказали свой неизменный интерес не только к статьям относительно Иллирии, но так же включили в него список других союзников, которые имели право на привилегии, даваемые договором. Обе стороны перечислили таких союзников в качестве foederi adscripti. Списки приводимые Ливием не являются целиком заслуживающими доверия, но вполне очевидно, что римский список включал спартанцев, элейцев и мессенян. Афиняне, также включённые Ливием в списки, к ним несомненно не относятся, но возможно очевиднейшее доказательство того, что списки его испорчены — упоминание в них Набиса в качестве Lacedaemoniorum tyrannus. Титул «тиран» не мог быть применён к нему в официальном документе. Вместо этого, спартанское государство должно было быть упомянуто каким–либо иным образом. Тем союзникам или партнёрам, которые были там перечислены не была безоговорочно гарантирована защита, но защита их интересов могла быть использована в качестве предлога для интервенции [55].
Ясно, что Вторая Македонская война начата была Римом, но почему она была им начата? Была ли эта война империалистической? Или же она была, как её именовали, «превентивным наступлением», предпринятым из опасения, что эллинистические державы сделаются слишком сильными и таким образом опасными? Здесь достаточно отметить, что Рим будучи вовлечён в какое–либо предприятие за границей, редко или никогда не отступал. Протекторат в Иллирии, однажды установленный, не был им оставлен и сходным образом сохранились связи, установившиеся в Греции в ходе Первой Македонской войны. Кстати будет напомнить, что помимо прямой аннексии существуют и другие способы управления и контроля и таким образом отсутствие прямых аннексий в период 200 – 150 гг. до н. э. не доказывает отсутствие империалистических намерений. Вместо захватов и наместников провинций, здесь был ряд посольств и сенатских посланий [1]. В данный период политика Рима состояла в поддержании слабого, рыхлого протектората над государствами, связанными с Римом только amicitia, но всё более становившимися зависимыми и раболепными — или, напротив, непокорными. В Греции обстоятельства привели к заключению ряда союзов в ходе Первой Македонской войны. К ним в ходе Второй Македонской войны и после неё добавились договоры о союзе с Ахейской конфедерацией и самой Македонией. Однако, это не сильно изменило общую политику и когда в 196 г. провозглашена была независимость греков, то это почти навсегда осталось официальной версией их статуса [2]..
Если трудно установить точку зрения римских вождей того времени, то позиции других вовлечённых держав установить ещё труднее. Филипп, очевидно, в это время не желал войны с Римом и вероятно не предвидел дальнейших проблем с этой стороны. Со своим вновь отстроенным македонским флотом он был вовлечён в агрессию в Малой Азии и вокруг Геллеспонта. К этому периоду относится подлинный или подложный тайный договор Филиппа с Антиохом III о разделе птолемеевских владений за пределами Египта. Вообще, это был период агрессии и завоеваний, в который Филипп не ограничивал себя нападениями на птолемеевские владения. Его агрессия в Малой Азии совершенно естественно пробудила Родос и Пергам и Филипп оказался втянут в войну с этими двумя государствами. Это породило тяжёлую борьбу. Данные обо всех этих событиях, адекватно освещённые в нескольких трудах [3], в эту работу нами не включаются. Для доказательства серьёзности борьбы вполне достаточно упомянуть, что в сражении на Хиосе в 201 г. потери с македонской стороны составили убитыми 3000 македонян и 6000 членов экипажей судов и свыше 3000 взятых в плен [4]. Даже если, как считает большинство учёных, цифры эти происходят из патриотических родосских источников, преувеличивавших вражеские потери, всё равно данные об этом сражении свидетельствуют, что потери были очень велики. Потому–то, хотя итоги битвы и были не в пользу его врагов, всё равно удивительно, что после таких потерь Филипп всё ещё был в состоянии смело вести войну на нескольких фронтах и что его солдаты, как македоняне, так и наёмники, продолжали верно ему служить Он должен был обладать качествами настоящего лидера. И всё же кажется, что эти его восточные предприятия довели скрытую в нём безжалостность до такого состояния, что ей легко было проявиться и что с этого времени его страсти стали препятствовать его лучшим побуждениям [5].
Великие эллинистические монархии того времени кажется считали, что могут продолжать свою борьбу за господство на Ближнем востоке не беспокоясь будущим приходом Рима. В то же время Пергам и Родос, обычно проводившие политику уравновешивания сил в попытке не позволить какой–либо из держав, чтобы все другие оказались полностью в её тени и таким образом стать угрозой их собственной свободе, вероятно рассматривали римлян как исключительно удобных подручных, которыми можно воспользоваться для того, чтобы сокрушить силу слишком агрессивного македонского царя. Даже ахейцы и спартанцы думали, что смогут продолжать свои местечковые распри беспрепятственно. Если точки зрения различных государств были таковы, то будущие события показали их полную несостоятельность [6].
В Спарте Маханиду, после его гибели при Мантинее в 207 г., унаследовал Набис, сначала в качестве телохранителя юного царя Пелопса, а затем в качестве царя от своего имени [7]. Его социальные реформы и тиранические эксцессы (возможно, сильно преувеличенные его врагами) здесь нет надобности обсуждать. Достаточно заметить, что он тотчас же вступил в войну с ахейцами. Пограничный инцидент, который согласно Полибию, привёл к началу военных действий, может послужить примером того, что могло и что должно было случиться. Некие беотийцы склонили конюха царя пойти с ними и увести лучшего коня из табуна Набиса. Слуги последнего погнались за ними и захватили их в Мегалополе. Им удалось отвести назад коня и конюха, но беотийцев, когда те воззвали о помощи, освободили свидетели, которые не позволили увести их. Воспользовавшись этим как предлогом, Набис начал с угона скота с территории Мегалополя. Это вероятно привело к ряду мелких столкновений, но не к объявлению войны [8]. Более серьёзным было внезапное вторжение Набиса в Мессению в 201 г., хотя Мессения тогда была союзником как Спарты, так и Этолии и таким образом в лагере противников ахейцев. И тем не менее, оккупация Мессении спартанцами была серьёзнейшей угрозой для ахейцев и Филопемен, в то время частное лицо, стал побуждать ахейского стратега вмешаться. Когда последний отказался, Филопемен лично, с добровольцами из Мегалополя, бросился к городу Мессене. Весть об этом заставила Набиса отступить [9].
Надо полагать, вмешательство Филопемена можно было интерпретировать как помощь стороне, подвергшейся агрессии и не счесть её за акт войны против спартанцев. Филопемен, однако, счёл, что его страна находится в состоянии войны. Осенью того же самого года он был избран стратегом. В ходе своего срока службы он предпринял крупные действия против Набиса, вероятно весной или летом 200 г. Он приказал ахейскому ополчению собраться в определённый день, но так ловко поступил, что ни собравшееся войско, ни население Тегеи ничего не знали о его планах до тех пор, пока не собралось всё войско. Ведь сначала были отправлены письма с приказами в более отдалённые города о мобилизации и выступлении в следующий по дороге город и доставке туда такого же письма с приказом. В нём опять указывался только следующий город на пути и так они шли до тех пор пока все не собрались в Тегее. Таким образом, оказалось возможным сделать так, что Набис не почуял откуда дует ветер. Одновременно, войска постоянной армии (epilektoi) посланы были вторгнуться на спартанскую территорию близ Селласии и отвлечь на себя наёмников Набиса. После того как они успешно это выполнили, они отступили назад в соответствии с заранее установленным планом туда, где находилось в засаде ополчение. Результатом стала решающая победа ахейцев. Поражение, нанесённое врагу, не было столь сокрушительным, как при Мантинее, но всё же достаточно решительным. В этом, вероятно, причина того, что Филопемен, сочтя войну законченной, отправился на Крит для дальнейших военных предприятий [10]. Но вера в то, что война с Набисом окончена оказалась ложной. Потому–то Киклиад, преемник Филопемена на посту стратега, вскоре после выборов счёл необходимым созвать чрезвычайное собрание Ахейской конфедерации, чтоб поставить вопрос о войне с Набисом [11]. Эта война, скорее чем угроза римской интервенции, была для ахейцев самым животрепещущим вопросом того времени.
Ясно, что по возвращении, Филипп осознал угрозу, исходящую от Рима, но не уделил ей исключительного внимания. Он не намерен был отказываться от своих интересов в Малой Азии или в Греции. Еще в 197 г. у него оставались войска в Пелопоннесе и в Карии. В Пелопоннесе его главные усилия, как кажется, были направлены на обеспечение взаимодействия с Ахейской конфедерацией в войне, а когда это не удалось, то по крайней мере на нейтралитет. Но проблемы его осложнялись тем, что природа его империи сделала необходимым укреплять гарнизонами города в Греции, во Фракии и в Малой Азии. Оценка количества войск в этих гарнизонах разнится, но вероятно самая низкая цифра задействованных наёмных солдат — 15 000. К ним, по крайней мере в некоторых местах, было добавлено какое–то количество македонян [12]. Но ближе всего касаются нашего исследования его действия в Греции. В конце 200 г. он присутствовал на собрании ахейцев, созванном чтобы рассмотреть вопрос о войне против Набиса и предложил взять на себя ведение войны. Взамен он попросил ахейцев дать войска для укрепления гарнизонами Коринфа, Халкиды и Орея и таким образом прикрыть его тыл когда он двинется в Лаконию. Совершенно очевидно замысел его состоял в том, чтоб Ахейская конфедерация не смогла избежать участия в войне с Римом. Киклиад, тогдашний ахейский стратег, председательствовавший на том собрании, был промакедонски настроен; будучи по этой причине позже изгнан, он фактически стал членом штаба Филиппа [13]. И тем не менее он уклонился от того, чтоб поставить на голосование предложение Филиппа о гарнизонах под тем предлогом, что принимать какие–либо решения по любому вопросу за исключением того, по которому собрание было созвано — незаконно и потому после принятия постановления о мобилизации войск для борьбы с Набисом, распустил собрание.
Позже, вероятно осенью 199 г., Филипп попытался уговорить ахейцев передать ему прочие города Пелопоннеса кроме Коринфа, в котором македоняне держали гарнизон со времён Клеоменовой и Союзнической войн. Но и этот так же ему не удалось. Поэтому в 198 г., после того как римляне вступили в Грецию, всё что он от них просил было что б они оставались бы нейтральными. Осенью того же года, когда Тит Фламиний осадил Элатею, а его брат Луций с римским флотом вышел из Кенхреи, на ахейцев было оказано давление, чтоб они перешли на сторону римлян. В противоположность этому, македоняне только требовали от них нейтралитета. История с трёхдневным первичным собранием, созванным в Сикионе для рассмотрения этого вопроса, хорошо известна. Страсти на нём были так сильны, что как это не парадоксально, после того как выслушаны были римские, пергамские, родосские, македонские и афинские послы, ни один ахеец поначалу выступить не пожелал. Когда стратег Аристен вынудил их к этому почти что силой, то 10 дамиургов разделились поровну — пятеро пожелали поставить на голосование вопрос о союзе с Римом, а пятеро заявили, что для магистратов является незаконным ставить на голосование, а для собрания — принимать какое–либо постановление, нарушающее союз с Филиппом. Последние несомненно были правы, но целесообразность, или то, что ахейцы ей считали, победила. Выход из тупика найден был когда отец одного из дамиургов, противившихся постановке вопроса на голосование, побудил угрозами собственного сына изменить своё решение. Когда вопрос всё же был поставлен на голосование, граждане Мегалополя и Димы, а так же многие из аргивян (голосование производилось по городам) удалились. Ведь даже в это время оставались ахейцы, считавшие Филиппа и македонян благодетелями [14]. Так как договор о союзе с Римом требовал одобрения римских комиций, то заключение официального союза с ним было отложено, но немедленно были заключены союзы с Атталом и родосцами. Как только это было сделано, ахейцы тотчас же вступили в войну. Таким образом, на их долю выпали участие в осаде Коринфа и последовавших близ него сражениях, отправка войск на помощь родосцам в Карию. Но об этом позже.
Тотчас после собрания ахейцы присоединились к римлянам и их союзникам в осаде Коринфа. Осада эта провалилась, отчасти из–за того, что Филокл, который был тогда практически македонским вице–королём со штаб–квартирой в Халкиде, привёл 1500 человек подкрепления, которые переправились через Коринфский залив на лембах. Когда осада была снята и ахейцы разошлись, то настало время ухода на зимние квартиры — Аттал удалился в Пирей, а римский флот — в Коркиру. Филокл же остался и воспользовавшись промакедонскими настроениями в Аргосе, занял этот город [15]. Но преимущество это было вскоре утрачено, отчасти из–за ошибки самого Филиппа, который в начале 197 г. приказал Филоклу передать Аргос Набису в качестве гарантии дружественных к нему отношений. Но вместо того, чтоб остаться верным Филиппу, Набис вступил в отношения с Фламинием и Атталом и между ними близ или в самих Микенах состоялось совещание. Как итог его восстановлен был союз Спарты с Римом, имевший место в Первую Македонскую войну или скорее он признан был всё ещё имеющим силу. Потому–то Набис поставил 600 ауксилариев в римскую армию и согласился на перемирие с ахейцами, что, как стало ясно позже, сделались свободными для борьбы с македонянами. Фламиний, вероятно, был в таком восторге от этого успеха, что даже попытался побудить Филокла сдать Коринф, но не преуспел. После этого он сел в Антикире на корабль, чтобы присоединиться к своей армии в Фокиде и отправился на север для ведения военной кампании, которая привела к победе при Киноскефалах [16].
До того как дать краткий очерк македонских и римских военных кампаний, надо рассмотреть вклад других греческих государств и прежде всего этолийцев, которые, помимо афинян и Аттала Пергамского, были первыми греками, вступившими в войну на стороне римлян [17]. Из всех греков этолийцы, несомненно, были самыми желанными союзниками, за возможным исключением афинян. Они представлялись естественными союзниками из–за их ненависти к македонянам и прежнего союза с римлянами. Но их не оказалось среди тех, кто поспешил встать на вытяжку перед римлянами как только те прибыли в Иллирию, может быть из–за чувства досады, вызванного обращением с ними в прошлую войну. Потому–то весной 199 г. Сульпиций Гальба, римский командующий, направил посольство на Панэтолику — ординарное весеннее собрание Этолийской конфедерации. К этому собранию обратились македонские, афинские и римские послы. Большинство собрания расположено было поступать в соответствии с тем как их призывали римляне, но стратег конфедерации, Дамокрит, призвал отсрочить решение до экстраординарного собрания, которое должно было собраться в этом же году. Перед этим собранием делегация этолийцев во главе с Пиррием имела совещание в Гераклее близ Фермопил с Апустием, командующим римского флота действовавшего в Эгейском море и Атталом, который приплыл на корабле в Малийский залив из какого–то пункта на северном побережье Эвбеи. Для Аттала, который был здесь в 208 г. Такое совещание не было чем–то необычным. Римляне «сулили всё, что угодно», но видимо договорённость не была достигнута и не было заключено никакого письменного соглашения. Но позднее успехи, достигнутые римской армией в Иллирии и союзным флотом в Эгейском море, произвели на этолийцев такое впечатление, что было созвано особое собрание по вопросу вступления в войну. Но до того, как оно собралось Скопас, который был столь успешен в прежних войнах и интригах, но теперь действовал в качестве вербовщика новобранцев в войско Птолемея, увёл в Египет 6000 этолийцев призывного возраста в качестве пехотинцев и 500 человек в качестве кавалеристов и набрал бы даже больше, если бы стратег конфедерации не пресёк его деятельность. И всё–таки, этолийцы вступили в войну уже в этом году, хотя самый большой их вклад был во время военной кампании при Киноскефалах.
Кампанию этого года Фламиний начал на севере, выступив из Элатеи в Фокиде, чтоб достичь Фермопил точно к тому времени, когда этолийцы будут проводить в Гераклее их весеннее собрание — Панэтолика. В этом году, как уже бывало прежде в ряде случаев, собрание было созвано близ театра военных действий и сочетало в себе общее собрание и общевойсковой сбор. Как его итог, Фламиний присоединил у Ксиний ок. 6000 этолийских пехотинцев и 40 всадников. С этим добавлением его армия численно превзошла армию Филиппа. Для того, чтоб осознать какой важный вклад внесли этолийцы в последовавшую военную кампанию надо прочесть рассказы Полибия и Ливия или любой в меру полный современный рассказ. Общее впечатление при этом создаётся такое, что римские и этолийские должностные лица доверяли друг другу и действовали совместно и действовали совместно и что ревность и неприязнь друг к другу развились у них позднее. Так Ливий сообщает, что когда в ходе одной из предварительных стычек римский контингент оказался в замешательстве, Фламиний послал ему на помощь 500 всадников и 2000 пехоты, большей частью этолийцев, под командованием двух этолийских офицеров и двух военных трибунов [18].
Беотийская конфедерация в начале войны была столь же лояльна Македонии, как любой другой член Эллинской лиги и беотийские войска продолжали служить под командованием Филиппа даже после того как конфедерацию в начале 197 г. обманом вынудили перейти на сторону римлян. Это подтверждается участием беотийских войск в военных действия под Коринфом в том же году. Беотия была стратегически важной. Именно контроль над Беотией позволил македонянам и акарнанцам совершить поход в Аттику в 200 г., а Филиппу провести войска из Халкиды в Коринф в 198 г. Главной задачей конфедерации в это время было противодействовать любому продвижению римлян за пределы Фокиды. Вдобавок к войскам в Коринфе, здесь, как кажется, был другой небольшой контингент, служивший под командованием Филиппа. Командиром его и вождём всей промакедонской партии среди беотийцев был Брахилл, который некогда служил Антигону Досону в качестве наместника Спарты. Во время правления Филиппа он и другие промакедонские вожди, вероятно, занялись демагогией и законотворчеством в интересах низших классов. При таких обстоятельствах более консервативная оппозиция была или стала проримской. С ней достигнуты были договорённости о том, что Фламиний и Аттал прибудут в Фивы и обратятся к собранию беотийцев. Римский проконсул и царь прибыли лишь с небольшим эскортом, но когда они за городом встретились с беотийскими должностными лицами, то пошли так медленно, что 2000 легионеров, следовавшие за ними на расстоянии, смогли подойти и тайно вступить в город. Это было приписано измене со стороны Антифила, главы конфедерации. Таким–то образом отпала надобность расточать на следующий день на собрании красноречие Атталу, ахейцу Аристену и самому Фламинию. Все города Беотии (голосование в собрании в то время было по городам), проголосовали за союз с Римом. Однако, официального договора составлено и записано не было [19]. После Киноскефал Брахилл и другие изгнанники возвратились и он избран был главой конфедерации, но был убит своими политическими противниками. С этого начались затяжные и кровавые гражданские распри, которые привели к тому, что стали подстерегать и резать римских солдат, что в конце концов привело к римскому вторжению [20].
Из членов Эллинской лиги акарнанцы были вовлечены в события особым образом, через инцидент с двумя акарнанскими юношами, которые осквернили элевсинские мистерии и были казнены афинянами. В отместку, акарнанцы с одобрения Филиппа и с македонской помощью вторглись в Аттику и захватили немалую добычу. Такая самопомощь в обеспечении возмещения нанесённого ущерба вероятно считалась законной, если два вовлечённых в это государства не были связаны договором об асилии, но это не делало подобное деяние более популярным среди обиженных. Гнев афинян, как кажется, направлен был большей частью против македонян, которые не только поддержали акарнанцев на суше, но и захватили несколько афинских судов, которые позднее освобождены были родосцами [21]. Объявление войны, которое вызвал этот рейд, было направлено против Македонии, но не против Акарнании. В ходе войны, до последнего года, об Акарнании было слышно мало. Вероятно проримская партия была недостаточно сильна, чтобы обеспечить поворот к Риму, несмотря на то, что конфедерация, после того как римляне захватили Эпир, оказалась почти отрезанной от других союзников Филиппа.
Фессалийская конфедерация была особенно тесно связана с македонянами по той причине, что царь Македонии так же был главой конфедерации. Это, однако, не только не дало ей в ходе войны никаких преимуществ, но скорей наоборот. Но её бедствия вызваны были главным образом её географическим положением, обусловившим тот факт, что она служила в ходе последних частей двух военных кампаний главным театром военных действий. Испытавшая вторжения и разграбленная этолийцами, афаманами, римлянами и отчасти опустошённая самим Филиппом, когда он опустошал страну перед наступавшими римлянами, Фессалия, вероятно, видела больше ужасов войны, чем любая другая часть Греции. Особо выделяется взятие Гомфи, взятой Аминандром из Афамании с помощью римских войск, из–за его важности как перевалочного пункта на наземном пути из Амбракии в Фессалию. Но несмотря на все эти бедствия в собственном своём доме, фессалийские войска, наряду с акарнанскими и беотийскими, оставались в Коринфе [22].
Ход военной кампании римлян будет обсуждаться нами лишь настолько, насколько он повлиял на различные греческие государства. Менее известная морская кампания будет рассматриваться несколько полнее сухопутной. Последняя была по всем статьям более важной с римской точки зрения, отчасти потому, что римляне придерживались практики никогда не перевозить войска на любые расстояния по морю, если был доступен путь по суше. Поэтому, порты взятые под контроль римлян в ходе Иллирийских войн, оставались решающими для их операций за пределами Адриатики, но после первой попытки в 199 г. путь из этих баз на восток через горы Македонии был заброшен. Ясно, что он был признан слишком трудным из–за противодействия. Единственное исключение когда он использовался в 191 г., во время военной кампании против Антиоха III в Греции подтверждает правило, ведь в это время римляне находились в союзе с Филиппом и с македонянами. Позже, когда римлянами создана была провинция Македония, этот путь был положен в основание Эгнациевой дороги. В то же время путь на юг через Эпир и через горы на равнины западной Фессалии был использован в 198 г. и затем им пользовались регулярно. Так Эпир приобрёл решающее значение для римских коммуникаций. Этим можно объяснить как благосклонное обращение с Эпиром вначале, так и ужасную кару, что обрушил на эпиротов в 167 г. Эмилий Павел. Ведь эпироты совершили непростительный грех — угрожали римским линиям коммуникаций.
В 198 г., обеспечив себе снабжение через Гомфи, Фламиний прошёл через Фессалию в направлении Темпейского прохода. На некотором расстоянии к западу от Лариссы он задержался у города Атракс, который оказался не в состоянии захватить. Даже когда была пробита брешь в стене, масса македонской фаланги со своими длинными копьями эффективно сдерживала римлян. В обороне города, как кажется, участвовали как местные жители, так и македонский гарнизон. После такой задержки Фламиний решил отойти на зимние квартиры. Зимовка в опустошённой Фессалии, далеко от моря, была невозможна. Поэтому необходим был порт с причалом для транспортных судов и с квартирами для войск. Выбрана была Антикира в Фокиде, несомненно потому, что это означало значительное продвижение в глубь вражеской территории, отрывало Фокиду от союза с их врагами и наносило большой ущерб македонским коммуникациям с Грецией. Предполагаемую альтернативу Антикире — побережье Акарнании и Этолии, т. е Амбракию и Левку, вряд ли можно в качестве таковой рассматривать. Отступление в эти порты было бы похоже на отступление Сульпиция Гальбы из Македонии в прошлом году. Продвижение к Антикире, напротив, представляло собой большой успех. Список взятых фокидских городов — Фанотей, Амбрис, Гиамполь и Антикира показывает, что за Фермопилами он следовал путём через проход Гиамполя. После взятия этих городов он повернул к Давлиде и Элатее; оба эти города причинили ему немалые проблемы, особенно Элатея [23]. После долгого сопротивления Элатея сдалась на условиях свободы для города и свободного выхода находившегося здесь царского гарнизона. Это случилось после перехода ахейцев на сторону римлян и могло отчасти быть этим вызвано. На этом римляне завершили военную кампанию. Для македонян и их союзников это означало не только потерю Фокиды, но и серьёзное нарушение их коммуникаций. Правда, пока они контролировали Беотию и Халкиду их коммуникации не были совершенно прерваны, но всё же много более, чем прежде вынуждены были опираться на море. Присутствие македонского гарнизона в Элатее, когда к ней приступили римляне, указывает на то, что Фокида со времени Союзнической войны непрерывно укреплялась гарнизонами.
Что до морской войны, то она в действительности началась раньше, чем кампания на суше. В сущности это было продолжение прежних конфликтов Родоса и Пергама с македонянами. Удивительней всего то, что с присоединением римского флота к прочим война эта сделалась безрезультатной. Да, взято было несколько портов, но через какое–то время все они вновь оказались в руках македонян. Важным фактором несомненно было то, что македоняне контролировали Коринф; это лишало римлян возможности пользоваться гаванями и волоком (diolkos), с помощью которого по крайней мере меньшие по размеру суда можно было б перетаскивать через Истм. Вместо этого, суда шедшие в Эгейское море, где происходило большинство морских сражений, шли вокруг Пелопоннеса.
Военные действия начались уже осенью 200 г. Когда Сульпиций Гальба вступил в Иллирию, он нашёл здесь афинских послов с просьбой о помощи и в ответ на неё немедленно послал Гая Клавдия Центона с 20 судами. Ливий говорит о триремах и если это в самом деле были триремы, они не предназначались для использования в крупных морских операциях. Вероятно, Сульпиций послал то, что у него было под руками и этого было не слишком много. Впрочем, этого оказалось достаточно, чтоб объединившись с небольшим количеством родосских и афинских кораблей, предоставить Аттике некоторую защиту против рейдов с моря македонских сил, находившихся в Халкиде. Рассказ, что римляне и их союзники взяли и полностью разрушили Халкиду, вырезали её гарнизон и даже свергли статуи македонских царей — в лучшем случае большое преувеличение. Халкида и граничащие с ней части Эвбеи находились в то время под управлением македонского наместника (по Ливию — префекта) Филокла, который в этом году уже вторгался в Аттику и который через несколько недель после предполагаемого уничтожения его штаб–квартир на Еврипе привел двухтысячное войско из Эвбеи (очевидно через Еврип) и затем через Беотию и перевалив через Киферон вторгся в Аттику. Ливий упоминает о стратегической важности Халкиды, которая была столь же важна для коммуникаций по морю, как Фермопилы — по суше. Для римлян, говорит Ливий, стало бы огромным преимуществом ею обладать, но они испытывали большой недостаток в живой силе и как только закончили её разрушать, тотчас отступили. Но даже это сообщение о быстром отступлении не спасает всю эту историю. Как будет видно ниже, Халкида продолжала служить македонской штаб–квартирой и нет данных, что она сильно пострадала. Ясно, что какие–то неопасные рейды против неё могли быть предприняты. Римские корабли несомненно помогли защитить Аттику, но не одержали в этом году ни одной крупной победы [24] Так как морская экспедиция следующего года вышла из Коркиры, то ясно, что римская эскадра после окончания военных операций возвратилась в этот порт, который служил штаб–квартирой для действий римского флота за пределами Адриатики.
В следующем (199 г.) году военные действия стали более масштабными. Римская эскадра вышла в начале весны под командованием Луция Апустия, офицера служившего в прошлом году под командованием Сульпиция. Вероятно в течение зимы велась подготовка к экспедиции крупного масштаба. Так же и помощи от союзников поступило больше, чем в прошлом году. Естественно, что крупная морская экспедиция должна была попытаться прервать македонские морские сообщения, атаковав Халкиду с юга или обойти Эвбею и прервать линии коммуникации на её северной оконечности. Кроме того, путь к северу от Эвбеи был единственным, по которому корабли могли достичь Малийского залива, когда Халкида была во вражеских руках. Вероятно, они время от времени предпринимали подобные попытки, даже когда македоняне владели портами на северной Эвбее и во Фтиотийской Ахайе [25]. Величайшим подвигом, который флот мог бы надеяться совершить было б взятие Халкиды и его командующий кажется лелеял подобную идею, но едва ли больше. Вступив в Эгейское море, римский флот стал действовать в союзе с Атталом на побережье северо–восточного Пелопоннеса и затем они, посетив Пирей, задержались у Андроса и добились его сдачи. Действия против этого острова с южной оконечности Эвбеи могли стать прелюдией к операциям в любом направлении. Флот сначала двинулся на юго–запад. После безуспешной атаки на остров Китн, некоторых других мелких операций и прибавления 20 лембов, прибывших из Иссы иллирийской, он повернул к Эвбее и обогнул её и обратился против Менде и Кассандреи на халкидском полуострове Паллена. Здесь нападавшие понесли потери как от бури, так и от рук защитников. После этой неудачи они вновь проплыли на юг вдоль западного побережья Паллены и обогнув мыс на его оконечности, проплыли мимо оконечности полуострова Ситония и через Сингитский залив к Аканфу, расположенному в начале залива. Здесь они опустошили поля и разграбили город, после чего возвратились на Эвбею с судами, нагружёнными добычей. Бросок на Кассандрею и Аканф кажется не имел успеха, но поход всё таки принёс добычу. Нападавшие могли надеяться Кассандрею взять, но едва ли могли надеяться её удержать [26]. Когда флот возвратился на Эвбею, он обосновался на своего рода штаб–квартире (где неизвестно) и оттуда Апустий и Аттал вошли в Малийский залив с 10 лёгкими судами, направляясь к Гераклее для уже упомянутого нами совещания с этолийскими вождями. По их возвращении на флот началась осада Орея. Пока римские и пергамские силы атаковали город, родосская эскадра, как сообщается, противостояла македонскому флоту, базировавшемуся в Деметриаде. После взятия Орея, союзный флот возвратился в Пирей. Здесь Апустий оставил 30 кораблей, в то время как сам он с остальным римским флотом оставался в Коркире. Позже пергамские силы возвратились домой. Поскольку родосцы ещё раньше отправились домой, римляне взяли на себя обязанность защищать Афины в ходе нынешней зимы [27].
Единственным прочным успехом этой кампании была оккупация Андроса пергамцами. Когда город сдался на тех условиях, что граждане и гарнизон отправятся в Делий в Беотии, то римляне забрали добычу, а город оставили Атталу. Последний позднее убедил некоторых из местных жителей и солдат гарнизона остаться и даже возвратил некоторое количество андросцев из Делия. Вдобавок, он также должен был установить в городе гарнизон. Так как следующей весной здесь встретились пергамская и родосская эскадры, ясно, что город оставался за пергамцами. Орей так же передан был Атталу, но сомнительно предпринял ли он какие–либо усилия удержать его. Возможно, здесь было поблизости слишком много македонских укреплений. Или если он какое–то время и владел им, то вскоре оставил и он был в македонских руках в конце войны [28]. Два города переданы были Атталу и один из них за ним остался — кажется не слишком много, хотя планировалось несомненно много больше. Руководители римской политики в то время, очевидно, решили, что если какая–либо морская держава и должна быть создана в противовес Македонии, то это должен быть Пергам.
198 год принёс значительные перемены в ведении войны. Тит Фламиний, консул этого года, которому Македония была назначена в качестве провинции, вскоре отправился туда и взял на себя ведение большей части наземной кампании. Командовать флотом назначен был сенатом его брат Луций, который в прошлом году отправлял обязанности претора. Природа его командования не ясна, но он мог обладать пропреторским империем [29]. Такое назначение сенатом было чем–то новым; оба прошлых года корабли, направляемые для ведения военных действий в Эгейское море, были в ведении легатов, назначаемых главнокомандующим. Таким образом, на сенат были возложены заботы по ведению войны на море, так же как и на суше. Дополнительное доказательство давно задуманных планов можно видеть в ранней встрече с пергамской и родосской эскадрами. Собранные противниками силы были весьма значительны. Позже в том же году, на собрании на котором ахейцы решили перейти к римлянам, «претор» (как его именует Ливий) Ахейской конфедерации Аристен заявил, что помимо лёгких открытых судов, вражеский флот насчитывает сто крытых судов. Пергамская эскадра, пришедшая этой весной в Андрос состояла из 24 квинкверем; родосская — из 20 крытых судов, возможно квадрирем. Это указывает на то, что сами римляне выставили несколько больше 50 кораблей, вероятно большей частью квинкверем [30]. Союзный флот был достаточно большой силой, чтоб вести крупные военные действия, хоть и вероятно недостаточно силён, чтобы взять Халкиду. Как оказалось, флот в большей мере действовал в согласии с армией, чем в прошлые годы. На момент когда оба брата выехали уже из Италии, план нанесения сухопутной армией удара из Эпира по северной Греции должен был быть уже принят. Задачей флота было нанести удар по центру Македонской державы, дальше к югу. Здесь первой конечной целью, по видимому, была Халкида. Но, по вступлении римской армии в Фокиду, она изменилась на Коринф.
Луций Фламиний выступил из Италии с двумя квинкверемами уже в самом начале сезона и тем не менее обнаружил, что корабли в Коркире уже на ходу. Он догнал их у Самы на Кефаллении [31]. Обогнув Малейский мыс, где был задержан буксировкой судов с продовольствием, он на трёх лёгких квинкверемах поспешил в Пирей, чтобы разыскать корабли, которые там зазимовали. К этому времени пергамские и родосские суда вторглись на территорию Кариста, но им помешал захватить город гарнизон, присланный сюда из Халкиды и они двинулись к Эретрии, где к ним присоединились римляне. Объединённые силы направились осаждать город. Филокл, который всё ещё был командиром в Халкиде, попытался прийти на помощь, но был отброшен и Эретрия в конце концов сдалась. Затем флот возвратился к Каристу, который так же сдался на условиях, что граждане смогут выйти из него свободными, а солдаты македонского гарнизона могут быть выкуплены. Из Кариста флот проследовал к Кенхрее. Это выглядело как признание, что Халкида если и не неприступна, всё же слишком трудна для имеющихся сил. Но, несмотря на это, Эретрия и Карист могли бы обеспечить союзникам контроль над Эвбеей к югу от Халкиды, но нет никаких данных, что предприняты были попытки удержать эти два города. Эретрия вскоре вновь оказалась в македонских руках и то же самое несомненно относится и к Каристу, если только город не был укреплён гарнизоном. [32]. Без Халкиды всё остальное представляло мало ценности. Таким образом, реальный выигрыш до сих пор составил немногим более, чем умеренное количество добычи.
Больше было достигнуто, когда флот двинулся к Кенхреям и приготовился осадить Коринф, хотя это и было достигнуто скорее дипломатией, чем военными силами. В ходе осады римлянами Элатеи, Тит Фламиний предложил своему брату, чтобы он, Аттал, родосцы и афиняне отправили послов к ахейцам. Чтобы выслушать послов, созвано было экстраординарное собрание в Сикионе. Итогом стало то, что ахейцы решили разорвать союз с Македонией и встать на сторону её врагов. Одновременно они проголосовали за то, чтобы вся их армия приняла участие в осаде Коринфа. Это должно было означать их регулярную армию, а не всеобщую мобилизацию. Коринф был теперь осаждён объединёнными силами римлян, Аттала и ахейцев. И тем не менее, Филокл смог привести 1500 пехотинцев из Халкиды, через Беотию и Мегариду на побережье Коринфского залива, откуда они переправлены были на лембах в Лехей. Очевидно, в заливе в это время никакого римского флота не было. Прибывших подкреплений оказалось достаточно, чтобы поменяться ролями с осаждавшими, которые сожгли свои осадные машины и возвратились на судах в Кенхреи. Оттуда Аттал проследовал в Пирей, в то время как римляне возвратились в Коркиру [33]. Таким образом, флоту опять не удалось достичь своей главной цели, хотя оккупация Кенхрей и имела значительную важность. Кажется, что во всё время войны пергамцы укрепили город гарнизоном [34]. После войны город должен был быть отдан ахейцам вместе с Коринфом.
Обозрев три года военных кампаний, кампанию 200 г. можно оценить как торопливую мелкую экспедицию для защиты Афин. Две другие кажется опирались на осознание того, что власть македонян в Греции опирается большей частью на контроль над Халкидой и Коринфом. Экспедиция 199 г. быстро отказавшись от мысли достичь Халкиды с юга, обратившись сначала к грабежу, затем взяла Орей, но вероятно не сделала реальной попытки удержать его. Экспедиция 198 г. опять потерпела с Халкидой неудачу, хотя Ливий, главный наш источник, избегает говорить об этом. Затем она обратилась против Кенхрей и Коринфа и хотя морской порт был захвачен, под Коринфом вновь случилась неудача, несмотря на то, что ахейцы присоединились в этом нападении. Война Рима против Филиппа несомненно не была выиграна этими экспедициями. С другой стороны, несколько укрепилось положение Пергама прибавлением к его прежнему владению, острову Эгина, Андроса. Но величайшим успехом, несомненно большей частью обязанным присутствию флота, был отрыв Ахейской конфедерации от союза с Филиппом. Её помощь следующей весной спасла римские операции под Коринфом от полного разгрома. Но даже так, упоминавшийся уже переход Аргоса на сторону Филиппа, обеспеченный Филоклом, должен был в некоторой мере послужить противовесом выгоде от «перемены подданства» ахейцами. Но выгода эта вскоре была македонянами утрачена из–за ошибки Филиппа, передавшего Аргос Набису.
197 год, год сражения при Киноскефалах, оказался решающим, хотя в начале кампании это было бы не просто предсказать. Филипп несомненно не был лидером, готовым поставить на кон всё в одном предприятии. Вместо этого он приготовился вести войну более, чем на один фронт, хоть и не в одних и тех же масштабах. Македонские войска служили и в Карии и в Коринфе и силы, сосредоточенные в Коринфе были столь значительны, что вполне очевидно собирались не только оборонять Акрокоринф, но и так же вести наступательные действия, что они и делали, по крайней мере в форме вылазок на окружающую территорию. Но если царь надеялся таким образом отвлечь внимание римлян и вынудить их прийти на помощь к своим союзникам, то он ошибся в своих расчетах. Так ахейцы оказались удивительно эффективны в оказании помощи самим себе. Противостояние с римлянами так же имело место а Акарнании, хотя здесь не было наземных македонских войск. Вместо этого акарнанские войска служили в Коринфе. Военные действия на этих трёх фронтах невозможно датировать точно. Они представляются приблизительно одновременными друг с другом и с битвой при Киноскефалах.
Операции в Акарнании были продолжением действий римского флота, который в этом году не вёл действий в Эгейском море. В конце военной кампании прошлого сезона он возвратился на Коркиру. Оттуда в начале весны Луций Фламиний отплыл в Антикиру с 10 квинкверемами. С ними он сопровождал своего брата в Сикион и отправился с ним на свидание с Набисом. Затем он отвёз Тита назад в Антикиру, а затем возвратился на Коркиру, чтобы разобраться с Акарнанией. Действовать он там решил методом уже проверенным в других случаях, именно, не применять военную силу, если государство можно было победить дипломатией или же интригами. Потому–то Луций пригласил знатных акарнанцев в Коркиру и договорился с ними. Они, в свою очередь, созвали собрание конфедерации в столице, Левке. Здесь, хотя представители некоторых городов отказались явиться, а представители других этому противодействовали все же было внесено privatum decretum (частное постановление) в пользу союза с Римом. В собрании голоса подавались по городам и неучастия некоторых городов и голосования против других было вполне достаточно, чтобы сделать это постановление недействительным. И все же проримские вожди были готовы протащить его; но их противники созвали другое собрание, аннулировали преступное постановление, сместили стратега конфедерации и осудили инициаторов этой меры. Но с умеренностью, редкой в греческих гражданских междоусобицах, они не наложили на них сколько–нибудь тяжёлого наказания. Как только о провале постановления о союзе сообщили ему на Коркиру, Луций Фламиний вывел свой флот и начал осаду Левки. Город отчаянно защищался, но наконец пал из–за измены. Вскоре после этого, когда весть о битве при Киноскефалах достигла Акарнании, все другие города конфедерации сдались [35]. После её взятия, римляне вероятно владели Левкой до тез пор, пока не покинули Грецию и перенесли сюда из Коркиры свою морскую штаб–квартиру [36].
Кампания в Карии представляет интерес как по тому, сколько там использовано было солдат, так и по её итогам. Наместник Филиппа, кроме карийцев, имел под своим командованием 500 македонян и отряд агрианов, около 400 силачей, несомненно так же из Македонии. С другой стороны, родосский полководец имел первоначально 800 ахейцев. В ходе боевых действий он добавочно присоединил к себе 1000 ахейских пехотинцев и 100 всадников. Таким образом Ахейская конфедерация, в то время как война была у неё на пороге, сочла необходимой послать войска за море, на службу Родоса. 800 ахейцев, которые были там с самого начала, вероятно были наёмниками. В битве близ Алабанды, довольно далеко на севере Карии, родосцы и их ахейские союзники одержали победу [37]. Но хотя в битве этой македоняне и потерпели поражение, это не положило конец их контролю над городами Малой Азии. Так по крайней мере четыре карийских города находились ещё в их владении к концу войны и были включены в число тех городов, из которых Филиппу приказано было вывести свои гарнизоны [38]. Таким образом, владения Филиппа в Карии не были утрачены в ходе этой военной кампании, но были даны им после поражения при Киноскефалах.
С точки зрения македонских интересов и участия, наиболее важной из второстепенных кампаний этого сезона была пелопоннесская кампания вокруг Коринфа. Цифры подкреплений, посланных Филиппом в Коринф, вызывают удивление, показывая, что он решился выделить войска из своей главной армии. Постоянный гарнизон в Коринфе состоял из 500 македонян и 800 наёмников различного происхождения. К ним теперь прибавились 1000 македонян, 1200 иллирийцев и фракийцев, 800 критян и ещё отряд из 1000 легковооружённых из Беотии, Фессалии и Акарнании. Вдобавок 700 мобилизованных молодых коринфян увеличили общее число солдат гарнизона с 1300 до 6000. Из них македоняне, иллирийцы и фракийцы, а возможно так же критяне были войсками, которые, не будь они посланы на юг, могли бы служить в главной македонской армии или где–либо на домашнем фронте. Так же могло быть и с беотийцами. Они и другие союзники так же служили заложниками [39]. С этими войсками Андросфен, командир всех коринфских войск, начал вылазки на окружающую территорию. Ахейский стратег этого года, Никострат, находился в Сикионе с 2000 пехоты и 100 всадниками — силы слишком маленькие, чтобы начинать военные действия. Потому, в тайне от врагов, Никострат созвал ополчение соседних городов и привёл его ночью к Клеонам. Здесь он удачно напал на врагов, когда они были рассеяны и нанёс им поражение, убив 1500 человек и взяв в плен 300. Для мобилизации своих войск он должен был использовать систему сходную с той, что применял несколькими годами раньше Филопемен, с тем отличием, что Никострат мобилизовал ополчение не всей конфедерации, но только одной её части. Организованность мобилизации, так же как и последующие действия войск показывают, что реформы Филопемена всё ещё давали плоды, несмотря на то, что сам он удалился за границу. В ахейской армии так же были и наёмники; несомненно, это были обученные и мобильные легковооружённые войска. Никострат послал отряд этих войск вперёд, занять ключевую позицию. Остальная пехота наступала двумя отрядами, один состоял из тяжеловооружённых или фалангитов, другой — из легковооружённых и наёмников. В рассказе о битве так же упомянуты пельтасты (caetrati); они присоединены были к более тяжело вооружённой пехоте [40]. По потерям в пропорции к числу участвовавших в битве поражение было сокрушительным, но даже так Коринф не был взят и остался за македонянами до конца войны.
Но, несмотря на победы римских союзников в этих второстепенных кампаниях, итог войны опирается всецело на военную кампанию при Киноскефалах. Мы не станем обсуждать её здесь, кроме замечания о количестве убитых. Армия Филиппа в этой битве насчитывала 25 000 человек. Из них 8000 пали и не менее 5000 было взято в плен [41]. Все такие круглые цифры могут быть только приблизительными. Эти цифры для армии могут быть верными настолько, насколько вообще может быть верна такая статистика. Цифры потерь вероятно преувеличены были врагами македонян, но даже если это так, всё равно потери должны были быть очень тяжёлыми. Но в некоторых отношениях ситуация не была совершенно безнадёжной для Филиппа. Римляне не вступили в Македонию и он всё ещё сохранял за собой «оковы Эллады» — Деметриаду, Халкиду и Коринф. Таким образом, его готовность заключить мир могла быть вызвана убеждением, что может оказаться более выгодным скооперироваться с римлянами в будущем, чем продолжать бороться с ними. Вскоре после битвы он послал вестника к Фламинию, прося его о перемирии для похорон убитых и позволении направить к нему послов, чтоб начать мирные переговоры. Обе просьбы были удовлетворены и притом в манере достаточно дружественной и притом оскорбительной для этолийцев. Когда на следующий год один из римских уполномоченных посоветовал Филиппу отправить послов в Рим для переговоров о союзе, он последовал этому совету. И хотя дальнейшая информация отсутствует, с уверенностью можно сделать вывод, что договор действительно был заключён [42]. Новый союзник оказал ценные услуги римлянам в их войне против Антиоха и этолийцев, но приобретение Македонии в качестве союзника осложнило ситуацию из–за прибавления ещё одного к группе союзников с противоречивыми интересами.
Мирный договор между римлянами и македонянами, насколько можно судить по косвенным данным, большей частью устанавливал от чего Филипп и македоняне отказывались, а это включало в себя практически всё, чем они владели за пределами Македонии. Право на всё это переходило к римлянам. Из договора следовало, что применялся принцип свободы греков [43], но применялся он таким образом, что было ясно: римские власти решительно заинтересованы в организации и управлении соответствующими государствами. Senatus consultum, регулирующий применение договора был доставлен в Грецию десятью уполномоченными, присланными для совместных действий с Фламинином и он получил широкую огласку. Он содержал общее положение, что греки Азии и Европы, за некоторыми исключениями, являются свободными. Исключение составляли те, кто был подчинён Филиппу и города, укреплённые им гарнизонами. Они должны были быть переданы римлянам до истмийских игр 196 г. Далее следовал список городов, большей частью в Малой Азии и Фракии, из которых Филипп должен был удалить гарнизоны и немедленно объявить их свободными. Это означало, что все бывшие македонские владения стали римскими, но сенат уже решил, что более отдалённые из них должны быть немедленно провозглашены свободными. Этолийцы тотчас заметили, что список укреплённых городов, объявленных таким образом свободными не включал ни одного города в Греции и таким образом предусматривалось, что в Орее, Эретрии, Халкиде, Деметриаде и Коринфе македонские гарнизоны сменялись на римские. Так оно в действительности и было и римляне продолжали оккупировать эти города до удаления всех войск из Греции в 194 г. [44]. До сих пор вопрос о том, оставались ли римские гарнизоны в Греции был открытым. В действительности, по указанию сената, этот вопрос должны были решить уполномоченные прямо на месте.
Сообщается об этом в такой форме, что ясно: уполномоченным были даны определённые инструкции по всем другим пунктам, но они должны были решать проблемы Халкиды, Коринфа и Деметриады сами. Что вызвало такие колебания? Страх перед Антиохом. Обсуждение этого вопроса ясно показывает, что римские власти, каковы бы ни были их мотивы, рассматривали Грецию как свой будущий протекторат. Это был лишь вопрос того, что более целесообразно: владеть этими крепостями или от них отказаться. Решение отказаться от них объявлено было грекам на Истмийских играх, хотя города не были названы по имени. Решение тотчас передать Коринф ахейцам, продолжая при этом владеть Акрокоринфом, могло иметь значение для пропагандистских целей. Но объявление о свободе Греции касалось большего чем эти укрепления. В период со 198 по 194 гг. римляне заняли большую часть Греции и создали нечто очень сходное с провинциальной организацией, с Элатеей в качестве столицы. Степень, в которой это было сделано, хоть и хорошо засвидетельствована, но редко отмечается. Известно, что Фламиний занял Элатею в конце 198 г. и перезимовал здесь. Не столь хорошо известно, что он возвратился сюда осенью 197 г. и вновь здесь перезимовал [45]. В течение этой зимы войска посылались отсюда для военных действий в Беотии и весной, когда прибыли 10 уполномоченных, они и Фламиний отправились из Элатеи в Антикиру, а оттуда — в Коринф на Истмийские игры и на совещание, которое им предшествовало [46]. И на следующий год римские войска, действовавшие против Набиса, выступили из Элатеи и возвратились в неё осенью назад, в то время как общее отступление из Греции в 194 г. официально началось когда войска выступили, чтоб пройти из Элатеи через Фессалию и Эпир до Орика в Иллирии [47]. Только отзыв римской армии помешал созданию постоянной провинции. Возможно, армия ещё в 195 г. была несколько сокращена, но и то, что осталось, представляло собой армию в два легиона, т. е обычную консульскую армию [48].
Но хотя Элатея и была римской штаб–квартирой в Греции, вся армия, кроме гарнизонов на Акрокоринфе и в эвбейских городах и Деметриаде, не могла быть расквартирована в городе. Наиболее естественными местами для расквартирования остальной армии, которая пришла в Элатею через Фермопилы, была сама Фокида и восточная Локрида. Войска были так же расквартированы и в Беотии, как показывают нападения здесь на римлян в 197-196 гг. Кроме того, римляне несомненно хотели сохранить контроль над путём, которым они пришли. Поэтому в Фессалии, а весьма вероятно и во Фтиотийской Ахайе должны были быть римские войска. Народами, упоминаемыми в знаменитом провозглашении свободы на Истмийских играх были коринфяне, фокейцы, локрийцы, эвбейцы, фтиотийские ахейцы, магнесийцы, фессалийцы и перребы — все, за одним или двумя исключениями, города или области, оккупированные римлянами [49]. Связь между этими явлениями столь тесна, что вполне очевидно — целью знаменитого провозглашения свободы было не больше и не меньше как сделать всем известным, что части Греции, оккупированные римлянами, были провозглашены свободными, римские войска уходят, города и области вольны самоуправляться по законам предков и свободны от уплаты дани. Это обещание римляне в конце концов сдержали, но оно не помешало им изменить перед уходом в своих целях границы и формы правления. Это в свою очередь означало, что римляне рассчитывали на какого–то рода подчинение их желаниям и интересам даже после ухода войск. Такой план мог бы сработать если бы здесь было некоторого рода представительство для надзора за балканскими делами и поддержания мира на полуострове. Но этого–то здесь и недоставало. Здесь не было ни одного государства настолько сильного, чтоб вести за собой и обуздывать других и не было ни лиги ни союза государств, чтобы с их помощью обеспечивался мир и порядок.
Волнения начались в Беотии, даже до того ещё как 10 уполномоченных выехали в 196 г. из Рима. Эта конфедерация, которая была приведена к покорности демонстрацией силы и у которой были войска, служившие македонянам даже после того как центральное правительство перешло на сторону римлян, просила Фламиния позволить возвратиться домой тем беотийцам, которые служили Филиппу. Эта просьба их была удовлетворена в надежде, как было сказано, одолеть беотийцев добротой. Они же воздали за это избранием своего главного промакедонского вождя Брахилла в беотархи и так благоволили его партии в целом, что проримские вожди искренне верили или делали вид, что верят, что их жизни не будут в безопасности после ухода римских войск. Наконец, они намекнули Фламинию, что Брахилла следует убрать с дороги. Фламиний ответил, что он не желает нести ответственность за его смерть, но посоветовал беотийцам поговорить об этом с Алексаменом, стратегом Этолийской конфедерации. Последний приказал убить Брахилла трём этолийцам и трём италийским солдатам. Так, по крайней мере, излагает эту историю Полибий и может быть правдивым, что Фламиний в той или иной мере поощрял заговорщиков, но избегал быть прямо в это дело замешанным. Заговор удался. Брахилл был убит на пути домой с публичного обеда, а убийцы в возникшей сумятице бежали. Сперва в суд приведены были некоторые из тех, кто в тот вечер был с Брахиллом, но вскоре подозрение пало на вождей проримской партии, да и самих римлян подозревали, что они не без греха. В результате на римских солдат стали устраивать засады и их, как говорят, до 500 человек было перебито. Разумеется это число преувеличено. Фламиний потребовал, чтобы были выданы виновные и выплачено возмещение в 500 талантов. Когда ни то, ни другое требование не было исполнено, он направил послов к афинянам и ахейцам проинформировать их о том, что он намерен начать справедливую войну против беотийцев, а потому собирается вторгнуться в Беотию. Беотийцы тотчас же отправили к нему своих послов, но те не были приняты до тех пор, как ахейцы и афиняне не вступились за них. Таким образом они сохранили мир в обмен за возмещение в 30 талантов [50]. Таким образом, римляне оказались в предвкушении проблем, с которыми они должны были столкнуться в будущем.
И еще больше беспокойств причинила проблема Набиса Спартанского и особенно его контроль над Аргосом, городом, который был членом Ахейской конфедерации и лишь недавно был им приобретён. Фактически, контроль над Аргосом был одним из главных спорных вопросов в войне между ахейцами и Набисом, которая была прервана перемирием, организованным Фламинином [51]. Это делало неизбежным принятие каких–либо мер в отношении него по окончании войны с Филиппом. Более того, оставить Набиса без внимания по видимому означало бы слишком отпустить поводья социальной революции и таким образом поставить под угрозу контроль над обществом более состоятельных людей, обычно благоволивших Риму [52].
Основной рассказ о военных действиях против Набиса сохранился у Ливия и это, как ни странно один из самых полных рассказов о событиях истории этого времени. Видимо, он основан на утраченном рассказе Полибия, но невозможно сказать в какой мере Ливий изменил его, как он сделал это в случае с заговором с целью убийства Брахилла, где представил римлян в более благоприятном свете. Есть, однако, основания полагать, что уже рассказ Полибия был явно приукрашен поскольку речь шла о тиране, а тираны были вне обычных рамок. Есть так же и добавочное соображение, что античные историки считали: в биографиях и работах на отдельные темы не требуется того же уровня правдивости, как в историях с более широким охватом. Такими сочинениями видимо часто пользовались в качестве источников и они тем самым влияли на серьёзную историю. Вполне вероятно, что кем–либо была написана биография Набиса как типичного тирана, приписывавшая ему все пороки и эксцессы, связываемые с тиранией. Если это так, то либо это сочинение могло повлиять на Полибия, либо сам он мог сгустить краски [53]. И есть данные, что такие преувеличенные рассказы действительно существовали и использованы были Полибием, а именно рассказы об особой жестокости Набиса и особенно пыточной машины в форме фигуры его жены [54]. Всё это означает, что невозможно установить истину о Набисе, но что главные направления военных действий в 195 г. представляются достаточно ясными.
Решение начать войну против Набиса вынесено было на своего рода Панэллинском конгрессе в Коринфе, на котором Фламинин делал вид, что всё решение зависит от самих греков, но считалось само собой разумеющимся, что они захотят освободить Аргос. В последовавшем обсуждении, Александр, этолийский стратег, не только выразил недовольство всей Этолии достигнутыми договорённостями, но и прямо заявил, что римляне со своими войсками должны удалиться из Греции. В этом случае этолийцы либо миром побудят Набиса вывести свой гарнизон из Аргоса, либо силой оружия принудят его сделать это и таким образом подчиниться воле Греции [55]. Этолийское предложение естественно вызвало гнев ахейского стратега, Аристена и остальные греки были в этом с ним согласны и они проголосовали начать войну, если Набис не сдаст Аргос ахейцам. Это было практически объявлением войны и следовательно союзники обязаны были прислать воинские контингенты. Ясно одно — этого хотел Фламинин, хоть и в форме решения греческих союзников. Однако, это решение касалось только контроля над Аргосом, но не жизненно важного вопроса как избавиться от самого Набиса. Его решение было оставлено на будущее.
Набранные силы были удивительно большими. Их состав показывает, что война эта была первоначально войной римлян и ахейцев против Набиса. Римская армия приведена была военными трибунами из Элатеи в Клеоны близ Аргоса, по всей видимости через Беотию, Мегариду и коринфский Истм. В Клеонах к римлянам присоединился ахейский стратег Аристен с 10 000 пехоты и 1000 всадников. Другие, меньшие, контингенты включали македонян и фессалийцев. Одновременно Луций Фламинин привёл 40 кораблей из Левки в Эгейское море для совместных действий с родосской и пергамской эскадрами [56]. Этолийцы, очевидно, не послали войск, что свидетельствует об их отрицательном отношении к предприятию. Общая численность набранной армии установлена быть не может, главным образом потому, что нет информации о числу участвовавших в ней римских войск. Римская армия в Греции вероятно была обычной консульской армией из двух легионов с обычным числом ауксилариев, но половина этих сил, большая или меньшая, должна была быть рассредоточена по всей Греции, по многим гарнизонам. Всё это указывает на то, что численность римских войск, действовавших против Набиса, была около 10 000 человек. Для решительных действий против Спарты, когда были ещё добавлены все годные войска из римского и союзных флотов, общая численность войск, как говорят, стала свыше 50 000 человек [57]. Сначала римско–ахейская армия показалась в виду Аргоса. Когда это не вызвало восстания внутри города, решено было отойти от него и продвинуться к самой Спарте. Армия перевалила через горы в Аркадии и двинулась на юг мимо Тегеи. Так как Набис, вероятно, не был достаточно силён, чтоб вступить в решительную битву, то союзная армия смогла проследовать мимо Спарты к Амиклам с единственной мелкой стычкой по пути. Одновременно союзный флот брал македонские прибрежные города, включая важный Гифий.
Условия, в конце концов предложенные Набису звучали так, что он должен сдать свой флот (ему было позволено иметь только два шестнадцативесельных лемба) и все владения за пределами Лаконии и запрещено заключать какие–либо союзы или вести войны совместно с такими союзами. Статья, предписывавшая Набису не чинить никакого ущерба тем городам, которые он возвратит и какие сами отдадутся под власть и покровительство римского народа, означает, что он должен уступить лаконские приморские города, которые были взяты союзным флотом [58] и хотя флот этот не был исключительно римским, сдача городов рассматривалась как сдача римлянам, дававшая им право располагать ими как они пожелают. Эти условия были, как кажется, ограничивавшими власть Набиса достаточно, чтобы сделать его относительно безвредным, но они не удовлетворили греческих союзников, несомненно прежде всего ахейцев, которые желали полностью уничтожить Набиса [59]. Набис, напротив, находил их настолько суровыми, что не сдавался без дальнейшей борьбы. Но когда он наконец решился, ему этого сделать не позволили. Вместо этого ему было предложено перемирие и предварительный мир на уже выдвинутых ранее условиях. В этом случае, как кажется, римский командующий почувствовал, что если он примет сдачу, он будет принуждён обращаться с побеждённым врагом более милостиво, чем предписывали условия договора [60]. Вскоре после окончания военных действий, Фламинин явился в Аргос на Немейские игры и провозгласил свободу города, но таким образом, что город присоединился к Ахейской конфедерации. И тем не менее, аргивяне отметили возвращение их свободы учреждением в честь Фламинина игр, известных как Titeia, которые ещё довольно долгое время продолжали праздноваться [61]. Из Аргоса Фламинин возвратился со своей армией в Элатею, что означало — за исключением гарнизона на Акрокоринфе римляне очистили Пелопоннес [62]. Невозможно было рассчитывать, что один этот гарнизон сможет контролировать римский мир на Пелопоннесе. Эта незавидная задача пала на Ахейскую конфедерацию.
То, что на неё действительно была возложена эта задача, косвенно, кратко говоря, свидетельствует тот факт, что лаконские города, отделившиеся от Спарты, были поставлены Фламинином под контроль ахейцев [63]. Это может означать только то, что ахейцы должны были позаботиться о том, чтобы Набис не вернул себе контроль над ними. Задача осложнялась тем, что города эти не были включены в состав конфедерации. Они, возможно, представляли собой ряд мелких независимых общин. По крайней мере нет, как кажется, данных, чтоб они тогда или позже составляли б небольшое федеративное государство. Вероятно Фламинин действительно считал принятое решение наилучшим из возможных, думая, что включение Спарты в Ахейскую конфедерацию породит ещё большие проблемы [64].Кто, наблюдая за тем, что произошло, когда впоследствии Спарта была аннексирована, мог бы сказать, что этот вывод не был правильным? И всё же это было решение, которое не сработало и не могло сработать. Набис естественно хватался за любую возможность вновь возвыситься и был не настолько лишён власти, чтобы им пренебрегать. Ахейцев, со своей стороны, возмущало присутствие Набиса и вряд ли они вели себя слишком разумно в отношении него. Ситуация осложнялась ещё тем фактом, что Элида и Мессения — старые союзники Рима и Этолии не были членами конфедерации и легко были способны на разного рода интриги. Мог ли б договор работать, если бы ахейцев возглавлял человек целиком преданный Риму — теперь уже вопрос чисто академический. Но конечно очевидно, что когда руководство ахейской политикой взял на себя Филопемен, который хоть и был готов исполнять все обязанности перед римской армией, но однако требовал для ахейцев права на независимую политику в Пелопоннесе, договор не мог работать.
В 194 г. Фламинин, в соответствии с распоряжением сената [65], вывел римскую армию из Греции, но он всё же сделал больше. Он поставил финишную точку в римской организации Греции. После того как он провёл зиму в Элатее, «отправляя правосудие» (iure dicundo), он в начале весны созвал в Коринфе конгресс представителей всех государств. Но, возможно, встреча и не была столь представительной как предполагает Ливий. Больше вероятность, что это было только лишь собрание, созванное выслушать решения Фламинина, чем настоящий конгресс. В своём обращении к участникам, Фламинин оправдывал свою политику, а именно, что он оставил Набиса у власти. Что касается Деметриады и Халкиды, то гарнизоны будут выведены в течение 10 дней и все здесь присутствующие смогут увидеть Акрокоринф возвращённым ахейцам «и пусть все увидят, кто привык лгать — римляне или этолийцы». Затем последовали увещевания: ко всем грекам — пользоваться своей свободой с умеренностью, к первым гражданам, членам высших классов, всем гражданам в каждом городе и ко всем городам — жить в согласии и таким образом показать, что они достойны дара римского народа [66]. Наконец, Фламинин потребовал, чтобы все римские граждане, находящиеся в рабстве в Греции, были освобождены. Это были большей частью пленные, проданные Ганнибалом. Одна Ахейская конфедерация, как говорит Полибий, освободила 1200 человек. Выкуп за каждого установлен был в 500 денариев; содержание же их обошлось ахейцам в 100 талантов. Это был несомненно самый большой из отдельных контингентов [67].
Не успело ещё собрание разойтись, как римский гарнизон спустился с Акрокоринфа и покинул город. Фламинин последовал за ним и возвратился в Элатею. Отсюда он велел легату Аппию Клавдию провести всё войско через Фессалию и Эпир в Орик в Иллирии. Так же он приказал своему брату Луцию собрать транспортные суда, рассеянные вдоль побережья Греции. Сам же он отправился в Халкиду, куда созвал посланцев от всех городов Эвбеи. Затем он вывел гарнизоны не только из Халкиды, но и так же из Эретрии и Орея; затем он отправился в Деметриаду, откуда так же вывел гарнизон и далее двинулся через Фессалию и Эпир в Орик [68]. Очевидно, гарнизоны Халкиды и Эретрии были выведены через Деметриаду, направляясь на север морем. Если они проделали тот же путь, что и остальная армия, то они должны были выступить до того, как вся остальная армия вышла из Элатеи. Во время этого похода Фламинин восстановил Фессалийскую и Магнесийскую конфедерации. Это делает вероятным, что и собрание эвбейцев в Халкиде означало возрождение или реорганизацию слабой Эвбейской конфедерации. От периода после 194 г. в одной надписи имеются данные о koinon эвбейцев во главе с гегемоном и так же имевшей секретаря, казначея, буле и экклесию [69]. Но достаточных данных, чтобы описать функционирование федерального правительства, у нас нет. Таким образом, самым сильным доводом в пользу её реорганизации в 194 г. является её участие в позднейших предприятиях Фламинина, и прежде всего объединение эвбейских городов несколько лет спустя для противостояния Антиоху.
Было и ещё одно, особое продолжение истории Элатеи в ходе войны и римской оккупации, продолжение известное лишь из надписи, впервые опубликованной пару десятилетий назад. Элатея была взята в 198 г. только после того как Фламинин открыл для римлян наземный путь из Фермопил в Антикиру и через своего брата договорился с ахейцами об их переходе от Македонии на сторону Рима. Элатея упорно сопротивлялась, но сопротивление это большей частью держалось на македонском гарнизоне. Но наконец, она сдалась на условиях, чтобы гражданам гарантирована была свобода, а царским наёмникам позволено было удалиться невредимыми. Таким образом, когда элатейцы вскоре изгнаны были из родного города, они не могли быть обязаны этим Фламинину. Ведь это было не только против общей линии его политики, но и против особого обещания, данного городу. Более того, изгнанникам было предоставлено временное убежище в Стимфале в Аркадии, тогда члене Ахейской конфедерации. Но в тот момент ахейцы, которые решили перейти на сторону римлян, вряд ли дерзнули бы предоставить убежище тем, кто был изгнан Фламинином. Потому, изгнанием они обязаны были этолийцам, которые приобрели Фокиду во время урегулирования греческих дел в 196 г. Изгнание элатейцев вероятно имело место тотчас по уходе римлян в 194 г. и было естественным выражением возмущения эолийцев. Это так же объясняет готовность Глабриона, именуемого в надписи просто Manios, вернуть в Элатею её прежних жителей после того, как римляне вернули контроль над центральной Грецией [70]. Правление Глабриона должно было закончиться в 191 или в начале 190 г., до того как Сципион прибыл в Грецию и принял командование.
Когда римляне отправлялись на войну за пределы Адриатики, всякий сдавшийся враг сдавался им, независимо от того, кто были их союзники. Это ясно показала Вторая Македонская война и последовавшие за ней договорённости. Если Пергаму позволено было сохранить за собой город в Греции, то это потому, что этого желали римляне. Сходным образом, если греки были свободны, они были свободны милостью Рима, но границы и даже формы правления иных из них в некоторой степени установлены были римлянами. Некоторых деталей соглашений будет достаточно, чтобы показать, что римляне продолжали иметь здесь интересы и были склонны рассматривать любую перемену как проступок. Это должны были ясно понимать этолийцы, вознамерившись освободить грецию от римлян. Они, по–видимому, считали это возможным и думали, что эллинские государства объединившись когда это будет нужно, смогут одолеть римлян. В этой своей попытке они так же надеялись на помощь Македонии. Это не должно нас удивлять, если мы примем во внимание насколько быстро греческие государства меняли сторону, если считали это соответствующим своим интересам. Отсюда ясно, что то, что римлянам удалось поддерживать дружеские отношения с Филиппом в 197 или 196 гг., а позднее и вступить с ним в союз было их большим успехом и имело величайшее значение.
Заговоры, интриги и мелкие войны периода между уходом римлян из Греции и возвращением крупных римских сил в 191 г. очень сложны для понимания и задают немало загадок. Но при всём при том политика и действия большинства греческих государств вовсе не вызывают удивления. Наибольшие сюрпризы преподносят сами римляне. Они, видимо, рассчитывали продолжать руководить делами греческих государств или ещё лучше, чтобы эти государства сами по себе поступали так, как то им римлянам угодно. С другой стороны они, как кажется, не выказывали особого рвения вести новую войну. Возникшие у них затруднения в организации флота показывают, что они действительно опасались нападать на Антиоха.
Планы по объединению Филиппа, Антиоха, Набиса и их самих против римлян в головах этолийских лидеров возникли год спустя после того как римская армия ушла из Греции. Похоже, что послы Антиоха в Рим в 193 г., провели на возвратном пути переговоры с этолийцами [1], но нет причин приписывать планы, принятые этолийцами, этим послам или Антиоху и его советникам и они вероятно, ничего не предпринимали для того, чтобы подогреть ненависть этолийцев к Риму. Это посольство возвратилось с фактическим ультиматумом, что римляне не станут вмешиваться в дела Азии, если Антиох будет держаться подальше от Европы — условия объявленные не только всем послам Антиоха, но и всем послам греческих государств Европы и Азии, находившимся тогда в Риме [2]. Этолийцы, видимо, подумали, что Антиох никогда не согласится на это и война неизбежна. Однако, вместо того, чтобы ожидать развития событий, они решили ускорить их приближение.
Фоант, стратег 194-193 гг. был подстрекателем и вероятно вождём партии войны. Вероятно, скорее всего в конце лета 193 г. он созвал экстраординарное собрание Этолийской конфедерации в Навпакте. Решено было отправить послов к Набису, Филиппу и Антиоху для того, чтобы побудить их к войне против Рима. Набиса побуждали возвратить приморские города Лаконии; ведь римляне не станут возвращать в Грецию легионы только ради них. Филиппу напомнили как твёрдо он один противостоял Риму и насколько сильнее будет он в союзе с этолийцами и Антиохом. Антиоху вероятно нарисовали преувеличенную картину поддержки, которую он найдёт в Греции, если выступит. И Филипп и Набис, заверили его, готовы возобновить войну. Это посольство побудило Набиса к немедленным действиям, но пока только лишь его одного. Из поездки к Филиппу этолийские послы вынесли впечатление, что он на их стороне. Их советом ему, как говорят, было начать действовать только после того как армия Антиоха вступит в Грецию. Несмотря на то, что трудно узнать, что ему послы действительно сказали, это вероятно верно. Несомненно, никто не мог бы рассчитывать на то, что Филипп возобновит войну внезапно сам по себе. При сложившихся обстоятельствах, Филипп несомненно не сказал этолийцам, что в случае войны будет действовать как союзник римлян. И даже если б он уже полностью принял на этот счёт решение, то зачем он стал бы раскрывать душу перед этолийцами, его врагами последние двадцать лет [3].
Последовавшие события сложны и их трудно проследить. Ясно, что Набис уже в 193 г. начал строить планы как ему вернуть контроль над приморскими городами Лаконии. Большей частью он действовал с помощью интриг, но всё же счёл нужным осадить Гифий. Ахейцы, которым Фламинином поручена была опека над этими местами, отправили одно посольство к Набису. чтобы выразить протест, а другое — в Рим, чтобы известить о происшедшем, а так же отправили к Гифию войска. Кто в 194-193 гг. был ахейским стратегом — неизвестно, но почти наверняка он принадлежал к партии, которая предпочитала уступать Риму и избегать независимых действий [4]. Отправка войск для защиты государства от нападения согласно греческому международному праву не являлась актом войны. И на следующий год вопрос будет ли объявлена война или нет был всё ещё открытым. Таким образом, в 193 г. произошло нападение Набиса на Гифий, но ни одна из крупных держав не была вовлечена в войну. Ход событий был таков, что римский сенат, распределяя на 192 год провинции, готовился к возможной войне, где бы она не разразилась — в Греции, на Сицилии или даже в Италии. Но принятые меры показывают, что предпочтительной всё ещё оставалась дипломатия. В то же время диктаторское и бескомпромиссное отношение к Антиоху делало войну неизбежной или почти неизбежной, ведь, как кажется, агрессивность этолийцев всё ещё жаждала её начать.
Таким образом началась война, которой ни одна из двух великих держав не желала. Ясно, что Антиох не вступил бы в войну, если б римляне не вторглись в те места, которые он по праву считал принадлежащими к его империи. Римляне, со своей стороны, пытались добиться своих целей скорее угрозами, чем военными действиями [5]. В 196 г. послам Антиоха, находившимся в Коринфе во время провозглашения свободы, заявлено было, что царь должен держать руки подальше от свободных городов, должен очистить те из них, которые принадлежат Птолемею или же Филиппу и вообще не должен вступать в Европу. Позже в том же году римские послы встретились с самим царём в Лисимахии во Фракии [6]. Когда в 194 г., после возвращения Фламинина, послы Антиоха прибыли в Рим, то ведение переговоров с ними поручено было тем 10 уполномоченным, которые были с ним двумя годами раньше. Они должны были предложить царю, что римляне не будут вмешиваться в азиатские дела, если Антиох удалится из Европы — вполне достаточное доказательство того, что римляне не были идеалистическими приверженцами греческой свободы. Так как переговоры в Риме естественно зашли в тупик, трое из уполномоченных отправлены были с посольством к Антиоху [7]. Состав посольства указывает на то, что оно считалось очень важным и что ситуация рассматривалась как критическая. Первым из трёх послов стал Публий Сульпиций Гальба, консул 211 г., несколько лет спустя командующий в Первой Македонской войне, вновь консул в 200 г. и первый римский командующий во Второй Македонской войне. Вторым его членом стал Публий Виллий Топулл, консул 199 г., преемник Гальбы в командовании, человек достигший успехов на переговорах с Антиохом [8]. Активность таких людей в политике в 193 г. указывает на её непрерывность и последовательность.
В Риме, при распределении провинций на 192 год, сенат сначала не сделал никаких приготовлений к войне в Греции, кроме того, что предписал одному из консулов быть готовым выступить, если того потребует необходимость. Шести преторам были сначала определены обычные провинции — Сицилия, Сардиния, две Испании и две судебные должности. Позже с помощью senatus consultum и плебисцита под командование Авла Атилия Серрана, которому сначала назначена была Дальняя Испания, передан был флот и «Македония», в то время как на Марка Бебия Тамфила, которому сначала назначена была Ближняя Испания, возложено было командование двумя легионами и вспомогательными войсками в Бруттии. Об испанских провинциях позаботились, продлив империй обоим их наместникам [9]. Меры эти должны означать, что план посылки одного из консулов за границу был оставлен, но едва ли это означает, что ситуация стала рассматриваться как менее серьёзная. Самым беспокоящим, как показывают принятые меры, было состояние флота. Атилию приказано было построить 30 квинкверем и спустить на воду все еще годные старые суда. Но, по–видимому, не рассчитывали, что из них годных к плаванью окажется достаточно, ведь двум оставшимся в Риме преторам приказано было приготовить 100 добавочных квинкверем [10]. Консулам было так же приказано передать Атилию 2000 союзных и 1000 римских солдат — свидетельство того, что план урегулирования дел в Греции, в случае возникновения необходимости, с помощью небольшого флота и малого контингента солдат, был уже принят. Тем не менее, ожидали возвращения римских послов, отправленных к Антиоху. По их прибытии, Атилию было приказано двинуться со своим флотом в Грецию. Таким образом, проведение римской политики в Греции пало больше на уполномоченных во главе с Фламинином, чем на Атилия. С Фламинином были Виллий, консул 199 г., Гней Сервилий, консул 203 г. и Гней Октавий, бывший претор. В то же время Бебию было приказано двинуть свои войска из Бруттия в Тарент и Брундизий, в то время как отряду из 20 судов предписано было охранять побережье Сицилии, а претору, отвечавшему за остров было послано предупреждение о том, что Антиох может попытаться вторгнуться в него и что он должен собрать войска и соответственно подготовиться [11]. Эти приготовления свидетельствуют, что сенат действительно считал вторжение в Италию или на Сицилию возможным. Переброска войск в Тарент и Брундизий служила двойной цели: защите этих портов и тому, чтоб иметь в любой момент в готовности войска для переправы через воды. Тот факт, что в Грецию был направлен только флот Атилия показывает: всё ещё была надежда, что проблемы могут быть решены дипломатией и небольшой демонстрацией силы. В рассказе Ливия об отправке флота упомянуто до прибытия посольства, но ход событий свидетельствует, что Фламинин со своими спутниками прибыл в Грецию значительно раньше флота.
Начало весны в 192 г. вновь застало Набиса осаждающим Гифий. В отплату за помощь, посланную этому городу в прошлом году он разорил какие–то поля членов Ахейской конфедерации. Это был один из тех актов, которые рассматриваются их исполнителями как помощь самом себе в деле возмещения за понесённую обиду, а не как акт войны. Вспыхнет ли в результате него война или нет, полностью зависит от позиции другой стороны. Несмотря на то, что стратегом был Филопемен, может быть самый воинственный ахейский лидер того времени, ахейцы не стали действовать немедленно, но сдерживались до того, пока не возвратились посланные в Рим прошлой осенью послы. Тем временем, ахейцы созвали экстраординарное собрание, на котором решили отправить послов к Фламинину, чтоб просить его совета. Тот посоветовал ахейцам дождаться прибытия Атилия с римским флотом. Ахейцы, однако, проголосовали за войну, но оставили за Филопеменом право выбора времени начала военных действий и способа ведения войны. Последний тотчас же спустил на воду несколько непригодных для плавания судов и подступил к Гифию с моря. Результатом стало сокрушительное поражение. Потери скоро возмещены были в других местах, но Гифий взять не удалось. Потому он решился на крупную операцию, но незадолго до её начала, Гифий пал. И всё же Филопемен и ахейцы выступили и нанесли Набису крупное поражение. В этот момент Фламинин, как кажется, принудил воюющие стороны к перемирию [12]. Всё это произошло весной и многое, а возможно всё до Панэтолики, регулярного весеннего собрания этолийцев, т. е до обычного начала сезона военной кампании. Всё это выводится из хода событий в других частях Греции.
Пока развивались военные действия между ахейцами и Набисом, римские уполномоченные объезжали греческие государства, включая Афины, Халкиду, Фессалию и Деметриаду, столицу Магнесийской конфедерации. В других местах они, кажется не столкнулись ни с какими затруднениями, хотя меры принятые позже показывают, что они не вполне доверяли ахейцам и халкидянам. Напротив, в Деметриаде они встретили реальные затруднения. Многие из её вождей, включая Еврилоха, магнетарха этого года или главу конфедерации, были настроены антиримски. Ситуация ещё обострилась из–за слуха, что римляне намерены вернуть Деметриаду Филиппу. На собрании конфедерации, созванном чтобы выслушать римских послов, Еврилох открыто выступил против римлян. И всё же проримская фракция в этот день взяла верх и Еврилох бежал в Этолию. Там чувства разгорелись до лихорадочного состояния из–за возвращения из Азии Фоанта, этолийского стратега 194-193 гг. С ним прибыл Менипп, посол Антиоха, который нарисовал радужные картины силы и богатства царя. Ясно, что Антиох теперь решился на войну, полагал её неизбежной и считал за лучшее поддерживать решимость этолийцев, чтоб она не остывала. Фоант и Менипп прибыли заранее, чтоб до Панэтолики этого года распространять свою пропаганду и занимались этим так долго, что об этом сообщено было Фламинину. Чтоб противодействовать этому, он побудил афинян отправить на это собрание послов и те, в свою очередь, добились, чтобы Фламинина выслушали лично. И всё же в его присутствии этолийцы приняли постановление, призывавшее Антиоха освободить Грецию и выступить третейским судьёй между этолийцами и римлянами. Рассказ Ливия о магнесийцах и собрании этолийцев необычайно живой и яркий. Несомненно он заимствован из Полибия, который к тому времени был уже достаточно взрослым, чтобы сохранить память о событиях, касавшихся собрания. Таким образом, рассказ Ливия в целом верен, хоть и может быть в чём–либо преувеличенным [13]. Следовательно, ничто не препятствует поверить, что этолийское постановление действительно принято было в присутствии Фламинина; но история о том, что когда последний попросил себе копию, то этолийский стратег Демокрит ответил, что он вскоре вручит её в Италии, на берегах Тибра, представляется сомнительной. И всё же, если сами римляне опасались вторжения, то почему бы и самим этолийцам не поверить, что такой поход уже близок? [14]. Статья в постановлении этолийцев относительно посредничества оставляла для партии мира возможность предпринять последнее усилие, чтобы отвратить неизбежное, даже после того как Антиох вступил в Грецию. Нечего и говорить, что и друзья и враги восприняли это постановление как объявление войны и действовали соответственно.
Это критическое для некоторых греческих государств решение было принято ещё до того как в Грецию вступили сколько–нибудь значительные римские силы. Даже Атилий со своим малым флотом и небольшим отрядом войск прибыл только в самом конце сезона [15]. Бебий мог прибыть в Аполлонию на иллирийском побережье несколько раньше, но он был слишком далёк от театра военных действий в Греции, чтоб вмешаться до того как Филипп V откроет ему путь через Македонию. Кроме того, его войско не могло быть слишком многочисленным. По данным Ливия, он взял с собой всю свою армию, которая должна была состоять из двух легионов и вспомогательных войск, но ясно, что силы которые он в реальности привёл с собой были намного меньшими [16]. Но его силы всё же не могли быть столь малы, чтобы ими можно было б пренебречь. Они были вполне достаточны для того, чтоб направить Аппия Клавдия с 2000 человек для освобождения Лариссы, а с остальными войсками начать военную кампанию 191 г. до прибытия Глабриона с его армией. Таким образом, когда Полибий говорит о том, что ахейцы проголосовали за вступление в войну за четыре месяца до прихода римлян в Грецию, то это должно означать, что войска Атилия, по их мнению, были столь малочисленны, что их можно было не принимать в расчет, а войско Бебия было так далеко, что фактически его не было в Греции [17].
Возвращаясь к этолийцам отметим, что после того как они в начале 192 г. проголосовали за то, чтоб призвать Антиоха, апоклеты, вступив в должность, совершенно очевидно стали действовать исходя из предположения, что начнётся война. Их план состоял, как кажется, в том, чтобы для начала установить полный контроль над восточным побережьем Греции, за исключением территории Ахейской конфедерации. С этой целью они задумали захватить Деметриаду, Халкиду и Лакедемон [18]. Что касается Деметриады, то они были в некоторой степени успешны. Некий Диокл послан был с этолийской кавалерией, чтоб вернуть Еврилоха из изгнания, но войска проникли в город и перебили вождей противной партии. Без сомнения, такой поступок пресёк любую возможность получить Филиппа в качестве союзника [19]. В Спарту послан был Алексамен, который несколько лет назад организовал удачный заговор с целью убийства беотарха Брахилла. Теперь перед ним была поставлена задача сделать то же самое с Набисом с помощью предательства и захватить Спарту. Но замысел этот провалился. С ним было 1000 пехотинцев и 30 отборных всадников из молодёжи. Последним приказано было исполнять любые приказы Алексамена, какими бы они ни показались странными. С этим войском он достиг Спарты через Элиду и Мессению. Этолийцев воспринимали в качестве союзников и их заговор сработал в том пункте, что Набис был убит. Однако, когда они захотели вступить в город спартанцы отказались принять их как освободителей и оказали им такое упорное сопротивление, что Алексамен и многие из его войска были убиты. Остальные бежали в Тегею и Мегалополь, где были проданы в рабство. Что ещё хуже с этолийской точки зрения, на сцене вскоре появился Филопемен и передал Спарту ахейцам. Этолийцы потерпели неудачу так же и в Халкиде, когда Фоант, бывший стратег конфедерации, подступил к городу с 2000 пехоты и 200 всадниками, явно надеясь на предательство. Но когда халкидяне поручили защиту города эретрийцам и каристянам, а сами заняли позицию у Салганей, на той стороне Еврипа, то этолийцы отступили. Таким образом, из трёх их предприятий два закончились плачевной неудачей, причиной которой стало сопротивление местных жителей. Римляне же внесли в это поражение мало или вовсе ничего. После неудачи этолийцев в Халкиде, Фламинин договорился с Евменом разместить в городе 500 солдат. После этого произошла безуспешная попытка вернуть Деметриаду, в связи с которой Фламинин приказал стратегу Фессалийской конфедерации объявить мобилизацию [20].
Вскоре после этих событий прибыл Антиох со своей армией из 10 000 пехоты, 500 всадников и 6 слонов; он занял Деметриаду, чтобы сделать её своей главной штаб–квартирой в Греции. Это случилось уже в конце осени, ведь экстраординарное собрание Этолийской конфедерации, пред которым предстал Антиох, произошло в Ламии в стратегию Фенея (192-191 гг.). Это означает, что оно прошло после Thermika этой осенью и таким образом после окончания сезона военной кампании. На этом собрании Феней сделал последнюю попытку избежать большой войны, выступив, чтобы Антиоху предложено было выступить только в качестве третейского судьи между этолийцами и римлянами, но взяла верх более воинственная политика Фоанта и Антиох был избран стратегом автократором. Для совета с ним назначено было 30 этолийских апоклетов. По их совету, первым его шагом стала попытка взять Халкиду. Осуществлено это было с помощью выступления этолийских вождей с умеренным числом войск и переправы на Эвбею для совещания с халкидскими вождями, но всё это было напрасно [21]. Для взятия Халкиды необходимы были более решительные действия, но до того как их возможно стало предпринять, произошли другие события, из которых самым замечательным стало экстраординарное собрание Ахейской конфедерации, на котором ахейцы проголосовали за объявление войны как Антиоху, так и этолийцам и это несмотря на то, что римляне в войну сними официально не вступили и хотя ещё не было поблизости римских войск.
Собрание это имело место в Эгии осенью 192 г. На нём выступили посол Антиоха, по крайней мере один из этолийцев и сам Фламинин. Что касается этолийского оратора, это был некий Архедам, который, по просьбе самого Фламинина оказал важные услуги при Киноскефалах. Если можно доверять рассказу Ливия, он был очень откровенен, критикуя неблагодарность Фламинина и зашёл так далеко, что заявил: Фламинин обязан этолийцам спасением своим и своей армии. Послы Антиоха и этолийцев не не просили ахейцев о помощи, но лишь просили их оставаться нейтральными. Тем не менее ахейцы проголосовали за то, чтоб иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне и за то, чтобы объявить войну Антиоху и этолийцам и несмотря на то, что сами римляне в войну ещё официально не вступили. Это решение в большей мере подчинить ахейскую политику римской свидетельствует о влиянии Филопемена. И это в самом деле так. Это был тот род смелой, решительной политики, который так гармонично сочетался с его личностью. Последующие события показали, что он был равно твёрд в требовании права на независимую политику в пелопоннесских делах, но это совершенно очевидно оказалось неприемлемым для римлян. Собрание постановило так же, по просьбе Фламинина, послать 500 пехотинцев в Афины и 500 – в Халкиду. Очевидно здесь не было еще наличных римских войск [22].
Вскоре после этого Атилий должен был уже вступить в Грецию со своим флотом и войском. Антиох, как сообщают, поспешил выступить против Халкиды после того как узнал, что Евмен и ахейцы направили туда войско. Войско это встало лагерем в Салганее на Еврипе, напротив Халкиды. Так же 500 пехотинцев послано было Фламинином. Это войско, которое внезапно появляется на сцене, должно быть пришло из флота Атилия. Когда оно стало приближаться то обнаружило, что путь им преградил отряд армии Антиоха под командованием Мениппа. Потому оно отступили в Делий где, как говорят, солдаты шлялись невооружёнными, доверяясь неприкосновенности святилища и тому факту, что война не была объявлена. И однако же Менипп на них напал, перерезав большинство римских солдат. После этого город Халкида сдался и члены проримской партии были отправлены в изгнание. Некоторое время спустя пергамские и ахейские войска в Салганее сдали укрепление и им позволено было удалиться под охранной грамотой. Другие города Эвбеи последовали примеру Халкиды и Антиох установил контроль над островом [23].
Но этолийцы своими ошибками облегчили римлянам задачу выиграть войну. Взятием Деметриады и возможно так же преувеличенными утверждениями относительно готовности Греции к союзу, они побудили Антиоха поспешить с небольшим войском в Грецию. Впрочем и преувеличивать малочисленность его армии не стоит.. Если бы сама Греция подготовилась к войне, 10 000 подготовленных солдат стали б для неё ценным прибавлением, но судя по дальнейшему их поведению, греки похоже надеялись, что царь разместит гарнизоны повсюду по стране и при этом сохранит армию, годную для битвы. Неудача этолийцев в Спарте имела далеко идущие последствия. Сама Спарта, вместо того чтобы стать оплотом этолийцев, захвачена была ахейцами и пелопоннесские государства, стоявшие на стороне этолийцев и Антиоха, чувствовали, что нуждаются в помощи. Так просьба Антиоху поступила из Элиды и он счёл себя обязанным послать туда солдат, которые там и оставались до поражения Антиоха при Фермопилах. О Мессении в это время ничего не слышно, но похоже, что войска, размещённые в Элиде, косвенно служили так же и защите Мессении [24]. Если бы войска расположены были бы в самой Мессении, то они были б в большей изоляции; в Элиде они сохраняли более тесными связи по крайней мере с самой Этолией, если не с армией самого Антиоха. Но однако же для Антиоха ничего не должно было быть более недопустимым, чем таким образом уменьшать свои основные силы.
Осенью 192 г. так же велись важные операции в Фессалии, которые могли бы дать большие преимущества Антиоху и его союзникам, но надежды эти расстроены были римскими войсками, присланными из Иллирии через Македонию с позволения Филиппа. Тогда в Деметриаде созван был совет, включавший этолийских старейшин и Аминандра из Афамании. Принятый план предполагал немедленно начать военные действия в Фессалии, несмотря на то, что уже настала зима. В то время как войска его сконцентрированы были у Фер, Антиох послал Филиппа Мегалопольского с 2000 солдат собрать останки македонян, павших при Киноскефалах, чтобы заслужить этим расположение македонян, чем нанёс тяжёлое оскорбление царю Филиппу, не похоронившему их тотчас после сражения; потому он тотчас же связался с Бебием, римским командующим в Иллирии и предложил ему держать совет о совместных действиях. Это должно было иметь серьёзные последствия для союзников сирийского царя, но тем временем его союзная армия начала военные действия. Она осадила и взяла Феры. Отсюда она двинулась не прямо к Лариссе, но на юг, путём пересекавшим равнины Фессалии и тем самым поставила, до того как двинулись на Лариссу, под свой контроль большую часть западной Фессалии. После совещания с Филиппом, Бебий послал 2000 человек во главе с Аппием Клавдием через Македонию. Аппий, увидев с Темпейского перевала Антиоха, осаждавшего Лариссу, зажёг много огней, скрывая малочисленность своего войска. С помощью такой простой военной хитрости, Аппий побудил Антиоха снять осаду Лариссы, ибо царь испугался, что явились вместе Бебий и Филипп [25]. Антиох, однако, кажется, ещё не осознал всей значимости объединения Филиппа с римлянами и хотя римские войска прошли в Фессалию через Македонию, он, как кажется, считал, что главная римская армия, как и прежде, двинется из Иллирии через Эпир. Что и эпироты так же ожидали этого показывает их посольство, которое предстало перед Антиохом в конце 192 г.
Это посольство из Эпира во главе с Харопсом было в числе первых представших перед Антиохом в Халкиде, с тем Харопсом, который в 198 г. помогал Фламинину в его борьбе с Филиппом. Просьба эпиротов состояла в том, чтобы Антиох не вовлекал их войну, а затем не бросил бы их одних сражаться с римлянами. Вот если б он занял бы позицию на границе Эпира и защищал бы их страну, то они б приняли его в своих городах и портах. Если ж нет, то да простит он их за их боязнь вступать в войну с римлянами. Таким образом, они ясно дали понять, что если помощи не будет, то сопротивляться наступлению римлян они не станут. Царь ответил, что отправит послов дабы обсудить их общие интересы [26]. Предполагаемое посольство никогда, вероятно, не было отправлено, ведь римляне предпочли путь не через Эпир. Но до того как он узнал об этом, Антиох начал уже в начале 191 г. военные операции в Акарнании. Насколько мы в состоянии судить по тем сбивчивым данным, что дошли до нас, Антиох объявил всеобщую мобилизацию и постарался, до того как двинуться на север, в Эпир, установить контроль над Акарнанией. Несмотря на то, что войско, продвигавшееся из Иллирии через Эпир в Фессалию, не должно было (и обычно этого не делало) проходить через Акарнанию, всё же для армии, действующей в Эпире, составляло решительное неудобство иметь вражескую армию окопавшейся в Акарнании, в своём тылу. Так как Акарнания представляла для этолийцев особый интерес, удивительно, что Антиох большого успеха не добился, хоть ему и помогали акарнанские изменники или суперпатриоты. Он взял Медеон и ряд других городов, но среди них, очевидно, не было важного морского порта Левки и он потерпел неудачу у Фирей. Неудача это была отчасти вызвана слухом, распространяемым римскими судами в Левке, что консул Атилий Глабрион со своей армией уже в Фессалии. Затем Антиох возвратился на зимние квартиры в Халкиде, оставив гарнизоны в Медеоне и нескольких других городах, таким образом вновь ослабив свою армию [27].
Пока Антиох находился в Акарнании, Филипп и Бебий начали атаку с севера на части Фессалии, контролируемые их противниками. После того как эти двое осенью сошлись, в то время как Аппий Клавдий послан был в Лариссу, они отправились на зимние квартиры. Для Бебия это должно было означать возвращение на иллирийское побережье, но в начале весны он возвратился назад с имевшимся в его распоряжении войском; правда неизвестно, как оно было велико. Вполне возможно, что именно в связи с этими операциями Филиппу впервые было обещано сохранить за ним некоторые захваченные им города. Когда дело дошло до реального вторжения в Фессалию, эти двое двинулись различными путями. Филипп спустился в долину реки Европа, где его задержало противостояние Маллеи в Перребии. Бебий, вероятно, вступил в Фессалию через Темпейскую долину и действуя из Атракса к западу от Лариссы взял Фест и Фаций, тем самым открыв дорогу в западную Фессалию. Затем он возвратился назад в Атракс и двинулся по долине Европа к Маллее. После взятия этого города, соединённые силы двинулись в западную Фессалию, большая часть которой была покорена уже прежде главной римской армией под командованием Атилия Глабриона, выступившей на сцену [28].
Одна подробность продвижения Глабриона кажется ясной, хоть о ней есть лишь беглое упоминание — это то, что он должен был продвигаться из своего порта высадки через Иллирию и Македонию приблизительно тем же самым путём, что и Бебий и таким образом подступить к Фессалии с севера. Пехота направилась прямо к Лариссе, где армии дано было несколько дней отдыха, главным образом из–за армейских мулов, которые утомлены были после морского путешествия и похода после высадки. Таким образом, по крайней мере в это время, римляне вели с собой вьючных животных и выступили в поход тотчас же после высадки с судов [29]. Использованием этого пути римляне обязаны были дружественным отношениям и совместным действиям с Филиппом — факт, который наши источники вероятно намеренно замалчивают, сообщая только, что консул пересёк океан и появился в Фессалии. Разумеется, простой факт, что он сначала появился близ Лариссы, служит достаточным доказательством, что он вступил в Фессалию с севера, т. е что он прошёл через Македонию.
Фермопильская кампания 191 г. не была сколько–нибудь продолжительной. Пополнения, пришедшие из Азии к Антиоху, были разочаровывающее малы. Из сохранившихся источников видно, что их было достаточно лишь для того, чтоб восполнить потери войск, размещённых в гарнизонах и тех кто был взят в плен или дезертировал при прохождении Филиппа и римлян через Фессалию. Таким образом, лишь с 10 000 пехоты, 500 всадниками и 4000 мобилизованных этолийцев было нечего делать кроме как обороняться и ожидать подкреплений. Совместные силы Антиоха с этолийцами были меньше, чем одна римская армия, не считая македонян. И тем не менее, до тех пор пока Антиох владел Фермопилами и имел гарнизоны в Халкиде и Деметриаде положение его не было безнадёжным и особенно пока он не утратил Фермопил. Задача охраны горных троп естественно падала на этолийцев. Когда Катону удалось разбить один из таких отрядов этолийцев и напасть на армию Антиоха, тому пришлось вступить в сражение. В результате Антиох бежал в Халкиду с 500 человек. Остальные были перебиты, взяты в плен или рассеяны, вероятно большей частью рассеяны [30]. Слоны прикрывали тыл армии Антиоха и сдерживали преследователей. Кроме того в этот день преследование продолжалось только до Скарфеи, в нескольких милях от поля битвы, а затем преследователи возвратились в лагерь и возобновили преследование только на следующий день. Из Халкиды Антиох отплыл в Эфес, таким образом позволив врагу взять Эвбею без сопротивления. Те из его судов, которые находились в Малийском заливе уплыли в Деметриаду и оставались там до тех пор, пока Филипп не взял город [31]. Но даже и после Фермопил Антиох продолжал контролировать Эгейское море. Римский флот, вышедший из Остии или откуда–то поблизости ещё не прибыл, а эскадра Атилия не была достаточно сильна, чтоб ему в этом воспрепятствовать. И всё же бегство было столь поспешным, что римляне смогли наложить руки не только на царское серебро, ставшее украшением триумфа Глабриона, но и на немалое число цистофоров — монет, которые должны были быть привезены с собой из Азии [32]. В сообщениях о фермопильской кампании нет упоминаний о Филиппе. Хоть его роль в военных действиях в Фессалии и была значительной, в битве он не принимал участия. Позже он сослался в качестве оправдания на болезнь, но подозревали, что истинной причиной было недовольство тем, как с ним обращались римляне [33].
После Фермопил этолийцам, кажется была предоставлена возможность заключить мир на выгодных условиях, но если это так, то переговоры провалились. Если им были предложены условия, это не обязательно означает, что Глабрион лично одобрял этот шаг. Ясно, что между римских руководителей в Греции не всегда царило согласие и у консула со своим окружением подчас возникали разногласия. Фламинин всё ещё оставался в Греции и был не прочь поделиться с Глабрионом своими превосходными знаниями и опытом. Более того, консул имел в своём штабе или в армии в том или ином качестве двух бывших консулов 195 г., Катона и Валерия Флакка. После Фермопил Глабрион послал Катона на родину с сообщением. Не было ли это сделано для того, чтоб избавиться от назойливого критика? Флакк, как отмечено будет позже, предпочитал более мягкое обращение с этолийцами, чем Глабрион. С Фламинином Глабрион столкнулся из–за обращения с халкидянами и Фламинин удостоен был последними обожествления, как обычно греки поступали, выражая благодарность благодетелю. Культ его всё ещё существовал во времена Плутарха Всё еще исполнялся гимн, восхвалявший pistis (fides) римлян [34]. Это должно означать, что халкидяне отдали себя на милость римлян с помощью deditio in fidem и те отнеслись к ним снисходительно. Сообщения от Глабриона этолийцам, стараются внушить им мысль о том, что к другим государствам, которые вступили в войну на стороне врага, но потом раскаялись римляне применили то же милостивое обращение, что к халкидянам и что сами этолийцы, хоть они вступили в войну на стороне царя и пригласили его к себе, если бы они раскаялись, испытали б то же самое обращение и ушли бы безнаказанными [35]. Это предложение означало, что ещё в 191 г., до того как римское предложение отвергнуто было этолийцами, римляне были всё ещё настроены милостиво обращаться с теми, кто сдавался. Но всё переменилось в том же году, в ходе переговоров с этолийцами.
Результатом этолийского противодействия мирным предложениям стало то, что война в Греции продолжилась как война римлян и македонян против этолийцев и приняла форму ряда осад. Сначала римляне осадили Гераклею, в то время как Филипп осадил Ламию. В этот период этолийцы имели свою временную столицу в соседнем энианском городе Гипата. Он, по всей видимости, лежал достаточно далеко от главных линий коммуникации, так что римляне не пытались захватить его даже когда они двинулись на Навпакт. Из двух осаждённых городов Гераклея пала первой. Город взят был штурмом и солдатам позволено было его разграбить, чтобы те, «кто так часто сдерживал себя, освобождая города из под власти неприятеля», могли насладиться плодами победы. Это было в согласии с обычаем того времени, но, как кажется, означало определённую перемену в политике. Тотчас после взятия Гераклеи консул приказал Филиппу отступить от Ламии и город этот на какое–то время предоставлен был самому себе [36].
Вскоре после взятия Гераклеи имела место другая попытка мирных переговоров и инициатива исходила от этолийской партии мира, возглавляемой Фенеем. Незадолго до падения Гераклеи, их противники были ещё достаточно сильны, чтобы организовать отправку посольства к Антиоху с просьбой вновь вторгнуться в Грецию или же по крайней мере послать им деньги. Деньги царь прислал, а вооружённое вторжение с моря и с суши обещал позднее. Как и следовало ожидать, Никандр, этолийский посол, которому были доверены деньги, высадился в малийском порту Фалара вскоре после того как Филипп снял осаду Ламии и смог благополучно доставить их туда. Когда он попытался проехать оттуда в Гипату. то столкнулся с македонским аванпостом и был взят в плен, но Филипп оказал ему дружеский приём и отпустил. Его доклад об обещаниях Антиоха возможно способствовал принятию этолийцами решения о продолжении войны. До его возвращения они отправили к Глабриону трёх послов попытаться договориться о перемирии и мире. Глабрион заявил им, что слишком занят распределением добычи, захваченной в Гераклее, чтобы совещаться с ними, но он согласен на перемирие на десять дней и пошлёт Валерия Флакка для переговоров с этолийцами. Хотя ссылка на добычу и звучала нетактично, но отказ от личных переговоров вероятно не был задуман как оскорбление. В конце концов, для ведения переговоров был назначен бывший консул и муж по возрасту более старый, чем Глабрион и потому представлявший собой отличный выбор для поставленной задачи.
То, что последовало далее, кажется показывает, что Флакк более, чем Глабрион склонен был к мягкости и снисходительности. Флакк возвратился в Гипату с этолийскими послами и здесь советовался, вероятно, с апоклетами и главными магистратами. Легко поверить, что этолийцы слишком много говорили о своих прежних услугах римлянам и стремились оправдать себя; впрочем стоит напомнить, что Полибий, который в конечном счете является источником большей части нашей информации, был далёк от дружеских чувств к этолийцам. Флакк, во всяком случае, кажется советовал этолийцам не спорить, но сдаться и отдаться на милость римлян. Именно это они и предлагали сделать и уповать, что следствием deditio in fidem станет милостивое с ними обращение, как это имело место в других случаях в тот же самый год. Но этолийцы конечно же не знали до какой степени, согласно римским представлениям, те кто покорялся зависели от милосердия победителей. То, что за этим последовало представляло собой несчастный случай, если только Глабрион не решил намеренно сделать примирение невозможным. Римским должностным лицам должно было быть известно, что главой партии мира у этолийцев был Феней и что наилучшие шансы на мирный договор были именно в союзе с ним. И однако же, когда последний заговорит о том, о чем, по его мнению следовало говорить, Глабрион, чтоб продемонстрировать истинный смысл dtditio, приказал наложить на послов оковы. На это Флакк и «другие военные трибуны» призвали его не угрожать им столь сурово, ведь они являются послами. Когда Глабрион уступил, Феней заявил, что он и апоклеты сделают всё, что им прикажут, но что мир требует одобрения собрания этолийцев. Чтоб такое решение было принято, были дарованы добавочные десять дней перемирия. Объяснение такой странной ситуации состоит возможно в том, что хотя после deditio победители могли казнить или заковать в оковы любое количество граждан или должностных лиц покорившегося государства, всё ж общественное мнение осуждало жестокое обращение с послами в ходе исполнения ими своих обязанностей. Вдобавок, договор или акт о капитуляции не был ратифицирован и поэтому в силу не вступил. Тем не менее, Феней чувствовал, что он и апоклеты, предложившие сдачу, были связаны честью своим словом. В этом случае, презренные этолийцы повели себя лучше, чем римский консул. Стратегически так же консул поступил опрометчиво. Оскорбление, нанесённое одному из их вождей, так разозлило этолийцев, что они отвергли предложенный акт о капитуляции, вероятно бойкотировав собрание, на котором он должен был рассматриваться. Возвращение около того же времени Никандра с обнадёживающими, хоть и обманчивыми обещаниями от Антиоха, так же помогло этолийцам, столь часто оптимистичным в неподходящее время, укрепиться в своём решении продолжать сопротивление. Когда срок перемирия истёк, война вновь возобновилась [37].
После того как военные действия возобновились, римляне прошли из Гераклеи в Навпакт не встретив со стороны этолийцев никакого сопротивления и принялись осаждать этот последний город. Это была уже другая история. Этолийцы защищались энергично и осада затянулась. Тем временем ахейцы предприняли шаги по включению Элиды и Мессении в свою конфедерацию. Начали они с дипломатических шагов. Ведь ахейцы не более, чем римляне рвались сражаться за то, что могли бы получить в обмен на просимое. Элейцы ранее потребовавшие и получившие от Антиоха гарнизон, ответили, что они распустят этот гарнизон и обсудят как им действовать в дальнейшем. Это заняло некоторое время, но в конце концов привело к тому, что элейцы присоединились к конфедерации. Мессеняне, с другой стороны, отпустили ахейских послов без ответа и приготовились к военным действиям. Когда в результате их страна захвачена была ахейцами, мессеняне отправились к Фламинину, находившемуся тогда в Халкиде и предложили сдать город римлянам. Нет данных, что сдача их была принята, хоть Фламинин и обязался всё уладить. Он приказал Диофану, ахейскому стратегу, вывести ахейские войска из Мессении, а мессенянам присоединиться к конфедерации. Если возникнут какие–то разногласия, то они могут обратиться к нему в Коринфе. В то же самое время он приказал Диофану созвать экстраординарное собрание Ахейской конфедерации. От него он добился уступки римлянам острова Закинф, который в результате запутанного ряда инцидентов перешёл недавно под ахейский контроль. Тот факт, что созван был особый synkletos показывает — Фламинин хотел преподать урок, что ахейцы могут расширять союз в пределах Пелопоннеса, но им не позволено распространять свой контроль на какой либо остров к западу от полуострова. Конечно, несмотря на то, что он сравнил Ахейскую конфедерацию с черепахой, которая в безопасности до тех пор, пока на высовывает какую–либо часть тела за пределы панциря, он не подразумевал этим никакого блага для ахейцев. Так же маловероятно, что уступка Риму означала, что он намеревался установить какой–либо более прямой контроль над островом, чем над другими частями Греции [38].
В то же время Филипп, по достижении соглашения с Глабрионом относительно того, чтоб занять города, отложившиеся от союза с Римом, двинулся к Деметриаде, покоряя по пути города вдоль Малийского залива. Деметриада сдалась без сопротивления и возможно правда то, что сообщает Ливий — жители её больше боялись римлян, чем Филиппа. Впрочем некоторые из македонских лидеров всё равно отправились в изгнание, а один покончил жизнь самоубийством. Что до находившихся в городе солдат Антиоха, то по условиям сдачи, им не только было позволено его покинуть, но и ради их безопасности они препровождены были под македонской охраной через Македонию и Фракию в Лисимахию, точно так же как на следующий год их сопровождали и защищала римская армия. Так же было позволено отплыть и нескольким кораблям Антиоха, остававшимся тогда в Деметриаде. Когда Филипп прежде помогал римлянам в Греции, он делал это для того, чтоб иметь выгоды для себя и для македонян. Но полная ликвидация державы Антиоха частью его программы не была [39].
Пока всё это происходило, Глабрион продолжал безуспешно осаждать Навпакт. Это было уж слишком для Фламинина, которого деятельность Глабриона часто раздражала. В этом случае дело изображается в источниках так, что он явившись к Глабриону стал его порицать за то, что он тратит время на осаду пока Филипп усиливается сверх меры. Брошенное случайно Фламинином замечание о том, что год полномочий Глабриона почти истёк, прозвучало как предупреждение о том. что империй его продлён не будет. Глабрион, не решаясь признать, что осада провалилась, решил передать дело в руки Фламинина. Это должно означать просто, что он решил последовать совету последнего и взять на себя ответственность за последовавшие переговоры. До того Фламинин уже показался осаждающим и теперь он снова появился перед этолийцами, посоветовав им послать своих поверенных к консулу, пусть они попросят перемирия на такой срок, который позволил бы им отправить послов в Рим, дабы представить их дело сенату. Сам же он предстанет их ходатаем и защитником перед консулом. Это очень походило на deditio. Никаких заранее оговорённых условий не было, всё оставлено было на усмотрение сената. Единственное отличие состояло в том, что этолийцы свободны были принять или отвергнуть предложенные условия. Когда им было гарантировано перемирие на таких условиях, осада была снята и римская армия отправилась на зимние квартиры в Фокиду, где она уже останавливалась несколькими годами ранее под командованием Фламинина [40].
Подробности только что обсуждавшегося дела остаются тёмными, но по крайней мере ясно, что он утвердил своё господство над римским главнокомандующим. Несомненно он хотел навязать Греции мир, продиктованный им самим. Кроме того, он несомненно смотрел с тревогой на усиление могущества Филиппа, хотя сам некогда предпринял первые шаги к примирению Филиппа с римлянами. Он должен был так же сознавать, что ослабление греческих городов Филиппом является насилием над свободой греков, которая была его политикой. Но очевидно с этой проблемой он в данный момент ничего не мог поделать и потому направил свои усилия в другом направлении.
Фламинин, решив на время этолийский вопрос взял с собой Глабриона и направился в Эгий, чтобы разобраться с ахейцами, над которыми ему, видимо, было труднее властвовать, чем над римским консулом. В начале того же года ахейцы приняли третейское решение Фламинина в деле с мессенянами и ничего от этого не потеряли. Они так же уступили в вопросе Закинфа. Но произошёл случай, который показал, что они не собираются уступать по всем пунктам. Ситуацию, вероятно, усугубила личная вражда между Фламинином и Филопеменом. Включение Спарты в Ахейскую конфедерацию произведено было Филопеменом без римского совета или позволения. Когда после убийства Набиса, Спарта была поспешно принята в конфедерацию, город взят был в неё таким, как был при Набисе, без возвращения в него изгнанных Набисом богачей. Это подтверждается их последующим возвращением ахейцами. Но это, должно быть, многих не устраивало. Потому не удивительно, что в Спарте вскоре возникли какие–то беспорядки. Когда ахейский стратег Диофан решил в это вмешаться, Филопемен выступил против, но Диофан настоял и выступил к Спарте в сопровождении Фламинина. Потому–то Филопемен поспешил к Спарте, закрыл ворота города перед Диофаном и Фламинином и довёл дело до мирного урегулирования. Это создало ему великую популярность среди ахейцев и на данный момент также и в Спарте [41]. И всё же, что бы ни было там решено тогда, проблема изгнанников, очевидно большей частью из высших классов, сохранялась. Эта проблема вновь поставлена была Фламинином осенью 191 г., когда он и Глабрион присутствовали на собрании ахейцев в Эгии — вероятно, ординарном собрании ахейского совета (synodos) и возможно том, на котором Филопемен избран был стратегом на 191-190 гг. В своей речи Фламинин затронул две темы — принятие элейцев в Ахейскую конфедерацию и проблему спартанских изгнанников, но по обеим вопросам получил отпор. Элейцы предпочли сами договориться с ахейцами, а ахейцы захотели сохранить за собой право вернуть изгнанников к себе [42]. Таким образом, Филопемену, кажется, несмотря на вмешательство римлян в дело с Мессенией, удалось довольно успешно осуществить свои притязания на независимость ахейской внешней политики в Пелопоннесе, но его победа, если это в самом деле была победа, оказалась очень кратковременной.
Морская кампания 191 г. имеет большей частью значение как предвкушение того, что произошло в следующем году и как иллюстрация того в какой мере Рим уже в своей морской мощи начал зависеть от греческих или эллинистических союзников. Широкое использование греческих socii navales из Южной Италии носило давний характер. Вдобавок союзники Рима, особенно родосцы и пергамцы, внесли большой вклад в римские войны на Востоке. В этом году римский флот тронулся в путь относительно поздно и не прибыл в Эгейское море вовремя, чтобы помешать отступлению Антиоха. Гай Ливий Салинатор, претор назначенный командовать флотом проплыл «из Рима», что вероятно означает из Остии, в Неаполь с 50 квинкверемами [43]. Вдобавок у него были ещё беспалубные суда, которые должны были доставить в Неаполь по договорам с ними союзные города. Еще другие были набраны позднее в Регии и Локрах. По пути к Ливию также присоединились шесть карфагенских кораблей, которые судя по данному позже подсчёту судов, были палубными. После соединения с эскадрой Атилия, он располагал 81 палубным судном, считая те 50. что он привёл из Рима, 25 приготовленных для него в Эгейском море городами и 6 карфагенских судов; вероятно, все эти суда были квинкверемами. Вдобавок, он располагал рядом более лёгких судов, предоставленных греческими союзными городами в Италии. С этими силами он проплыл через Эгейское море к Эрифрам. К этому времени Антиох уже вернулся в Азию и собирал силы. Его флот, под командованием Поликсенида, родосского изгнанника, со штаб–квартирой в Эфесе, насчитывал 70 палубных судов. Таким образом, и в этой части римляне численно превосходили его флот. Вдобавок, корабли Поликсенида, хоть и более быстрые, были меньше по размерам; вероятно, большей частью это были квадриремы [44]. Вполне возможно, что флот Поликсенида восполнял свой недостаток в палубных судах большим количеством более лёгких судов, возможно даже около 130 [45]. Он спешил вступить с римлянами в бой до того, как они соединятся с пергамским и родосским флотами. Евмену, однако, удалось соединиться с римлянами со своими 24 палубными судами и несколько большим числом более лёгких кораблей. Поликсенид, тем не менее, изготовился для битвы. но потерпел поражение в битве при Коркике, потеряв 13 кораблей захваченными и 10 потопленными. От больших потерь его спасла более высокая скорость антиоховых судов. Римляне, как кажется, были обязаны своей победой применению абордажных крючьев. Разбитый флот отступил в Эфес. Родосская эскадра из 25 палубных судов присоединилась к римской на следующий день после этого сражения. Но вскоре после этого римляне отправили пергамский и родосский флоты домой, а сами остановились на зимних квартирах в Кане, близ гавани Пергама — Элеи [46]. Это само по себе свидетельствует, что они намеревались вести войну в Азии.
Весть о победе при Коркике достигла Рима примерно 18 ноября, когда консулы на 190 год вступили в должность [47]. После отправления надлежащих религиозных ритуалов, первым что предпринял сенат, даже до распределения провинций, стали переговоры с этолийскими послами. Причина этого, приводимая Ливием заключается в том, что перемирие вот–вот должно было истечь. Но, возможно, равно важным было то, что конечный результат переговоров мог повлиять на назначение провинций и распределение войск. Обсуждение вопроса в сенате, возможно, представляло собой спор между политикой Фламинина, оказывавшего поддержку этолийцам и более жёсткой политикой Глабриона и политика последнего взяла верх. Этолийцам был предложен выбор между двумя альтернативами: либо целиком вверить себя римлянам, т. е безоговорочно капитулировать или немедленно заплатить контрибуцию в 1000 талантов и принять договор, обязывавший их иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне, т. е отказаться от независимой внешней политики и полностью подчинить свою политику римской. Реакцией этолийцев было спросить о степени подчинения, которое возникнет в результате капитуляции. Так как им не было дано определённого ответа, то послы отправились домой не заключив мира и война возобновилась. Если вспомнить об обращении с ними Глабриона раньше в том же году, то легко понять позицию этолийцев. С другой стороны, римлянам, которые намеревались победить Антиоха ничего не выигрывали от возобновления войны с этолийцами и кажется, что не требовалось прилагать слишком много дипломатии, чтобы обеспечить мир, которого все заинтересованные стороны желали [48].
Распределение провинций на 190 год произведено было так, словно б для войны с Антиохом и этолийцами требовалась одна единственная армия. После того как Сципион Африканский заявил, что если брат его будет послан в Грецию, то он отправится с ним в качестве легата, Греция назначена была Луцию Сципиону в качестве провинции с условием, что он вправе переправить свою армию в Азию, если он сочтёт это наилучшим образом отвечающим интересам государства. Это по–видимому означало бы, что в своём тылу армия оставляет мирную и безмятежную Грецию. Если и существовал план направить в Грецию армию на замену той, что перемещалась в Азию, то план этот был отставлен. Командовать флотом был назначен претор Луций Эмилий Регилл. И Сципион и Эмилий отправились в назначенные им провинции уже в марте [49].
Главным успехом Сципиона в Греции стало заключение перемирия с этолийцами, так что римлянам открыт был путь в Азию. Пополнение, которое Сципионы вели с собой, переправилось из Брундизия в Аполлонию и пошло затем обычным путём через Эпир и Фессалию. После бесполезного обмена посольствами в Гипате с этолийцами, которые отказались сдать город, Сципионы отступили от него и встали лагерем в нескольких милях от Амфиссы, осаждённой Глабрионом [50]. Этолийцы в этом году сосредоточились на защите подступов к Навпакту. Глабрион, штаб–квартира которого находилась в Элатее, начал военную кампанию этого года с разграбления Ламии, а затем уже двинулся к Амфиссе, стены которой ко времени прибытия Сципиона до того уже были разрушены, что все жители укрылись за стенами Акрополя [51]. С прибытием Сципиона этолийцам удалось добиться ещё одного шестимесячного перемирия. Очевидно, что на уме у Сципиона как бы поскорей перенести военные действия в Азию и трудно не понять, что он использовал свой престиж и репутацию для того, чтобы возбудить в этолийцах ложные надежды. Как только до них дошли вести о прибытии Сципиона, афиняне отправили посольство с Эхедемом во главе, чтобы попытаться достичь мира. Им был оказан дружеский приём Африканом, который попросил их увещевать этолийцев, чтоб они предпочли мир войне. Затем, он сначала послал вестников с приказанием сдать город, а затем и сам двинулся к Гипате, всё ещё бывшей главной квартирой этолийцев. Он нашёл их готовыми к переговорам и отправил к ним послов. Сначала они имели разговор с Африканом, который побуждал их довериться ему. Это породило в них надежды, но когда они встретились с Луцием Сципионом он им заявил, что у них есть тот же самый выбор из двух альтернатив, что и раньше. С этими условиями этолийские послы, в сопровождении Эхедема, возвратились в Гипату, где они стали советоваться с апоклетами. Условия эти выглядели невыполнимыми. Ведь 1000 талантов взять им было неоткуда, а прежний опыт отношений с Глабрионом вынуждал их бояться сдачи. Так как все их усилия добиться облегчения условий сдачи провалились, то они вняли совету Эхедема и опять попросили перемирия на шесть месяцев, чтобы апеллировать к сенату. Так как это позволяло привести военную кампанию этого года к концу, то просьба их была охотно удовлетворена. Вслед за тем Глабрион снял осаду Амфиссы, передал преемнику войско и снаряжение и отбыл в Рим со своими военными трибунами [52].
Для похода в Азию требовались два предварительных условия: переход армии через Македонию и Фракию на её пути к Геллеспонту и господство над морем. Наземный переход обеспечивал союз с Филиппом, который не только гарантировал свободный проход через Македонию, но и так же помогал римлянам в их переходе через Фракию. Он даже позволял им набирать в Македонии добровольцев (наёмников?). В качестве своеобразной награды за это, Сципион объявил об отмене оставшихся выплат контрибуции, сумме вероятно составлявшей около 200 талантов [53]. Было необычным слышать такое заявление от полевого командира, но такой дар, вероятно, был санкционирован, в случае хорошего поведения, предыдущим обещанием сената.
Ливий, командир римского флота, зимовавшего в Кане и Евмен действовали этой весной так, словно бы битва при Корике решила исход войны на море. Первым действием Ливия, сообщаемым под 190 годом, было плавание с 30 римскими судами и 7 квадриремами, принадлежавшими Евмену в Геллеспонт с целью подготовки прибытия армии. Здесь он взял Сест и осадил Абидос, как вдруг действия его прерваны были новостями о решительной победе Поликсенида, адмирала Антиоха, над родосцами [54]. В начале весны родосский флот под командованием Павсистрата пойман был в ловушку Поликсенидом. Последний, родосский изгнанник, якобы готов был сдать флот Павсистрату, на условиях что последний поможет ему возвратиться из изгнания. Хотя Павсистрат и пытался принять всякого рода предосторожности, он всё же был обманут и и потерял почти весь свой флот, около тридцати судов. Только 7 судов, пять родосских и два косских спаслись благодаря огню, полыхавшему в жаровнях на двух длинных баграх, который перекинулся бы на любой вражеский корабль, подошедший слишком близко [55]. Последствия этого поражения были огромными. Римляне отказались от осады Абидоса и хотя родосцы вскоре прислали еще больше кораблей, так что союзный флот сделался неисчислимым, они всё же некоторое время были не в состоянии вступить с врагом в решающую битву. Самой удивительной подробностью является та, что было сочтено необходимым послать родосца Эпикрата с двумя родосскими триремами и двумя союзными судами из Италии с тем, чтобы очистить пролив между Кефалленией и Левкой, где пираты препятствовали перевозке припасов и снаряжения из Италии. Это выглядит так словно бы римляне оставили охрану транспортных путей целиком на флот, который был послан на восток и теперь находился у побережья Малой Азии [56]. Эпикрат уплыл не дольше Пирея, где его встретил Луций Эмилий Регилл — римский претор, который назначен был командовать флотом и прибыл с двумя квинкверемами. Вероятнее всего он прибыл с большей эскадрой, но оставил большую её часть где–то позади, может быть в Коркире для того, чтобы действовать против пиратов и охранять транспортные пути, но из–за недостатка данных это точно неизвестно [57]. Эпикрат, во всяком случае, повернул назад вместе с Эмилием, который проследовал на Самос, где была стоянка союзного флота. В военном совете Эпикрат выступил за нападение на Патару, ликийскую столицу, укреплённую войсками Антиоха и использовалась его флотом в качестве важной морской базы между Киликией и эгейским морем. Контроль союзников над этим портом делал затруднительным или вовсе невозможным для селевкидской эскадры, находящейся в Киликии проследовать в Эгейское море. Сообщается, что предложение Эпикрата произвело очень благоприятное впечатление. Тем не менее было решено, что главный флот направится к Эфесу, чтобы бросить вызов Поликсениду. Только небольшая эскадра, состоящая большей частью из родосских судов, направлена была против Патары. Этих сил оказалось недостаточно и пришлось отступить. Позже к Патаре со всем своим флотом проследовал Эмилий, но так же повернул назад [58].
Главным театром морской войны между флотом Антиоха, базировавшимся в Эфесе и его противниками — на Самосе, теперь стали воды между Самосом, Эфесом и Эрифрами. Римской базой снабжения, однако, был Хиос. Таким образом, два флота, находясь в соседних портах, в бой друг с другом не вступали. Скрадывается впечатление, что флот Селевкида, если бы на то пошло, взял бы верх. Незадолго до битвы при Мионессе римский адмирал тщетно попытался захватить группу из примерно 15 «пиратских» судов, которые совершили рейд на побережье Хиоса. В этих замкнутых водах не могло быть каких–нибудь пиратских штаб–квартир для такого большого количества судов. Пираты эти должны были быть каперами на службе Селевкида, совершившими нападение на остров, на котором римляне хранили свои припасы и к которому приставали все транспортные суда из Италии. Так под 190 г. сообщается о прибытии большого транспорта зерна из Италии, в то время как суда, доставлявшие вино, задержаны были ненастной погодой [59]. Вероятно большая часть зерна из «Италии» происходила из Сицилии и Сардинии, где в начале 191 г. римляне начали собирать вторую десятину, что означало — правительство получило количество зерна, равное тому, что было собрано в результате первой десятины. Такая операция производилась в 191, 190, 189 и в 171 гг. в связи с распределением провинций. Флот в связи с этим не упоминается, но это не исключает передачи ему какой–то части зерна [60]. На каком–то этапе римский и родосский флоты отправились на север в Элатею, чтобы поддержать Евмена, на территорию которого вторглись селевкидские войска. В этот момент Антиох чувствовал себя достаточно сильным, чтобы попытаться заключить мир, но Эмилий ответил ему, что не вправе вести переговоры до приезда консула [61].
В ходе этого периода относительного застоя отличился, как сообщают, отряд из 1000 ахейских пехотинцев и 100 всадников под командованием Диофана, бывшего в 192-191 гг. стратегом конфедерации. Посольство от Евмена предстало перед экстраординарным собранием Ахейской конфедерации, чтоб возобновить союз между двумя государствами и посылку войск. Это было устроено между двумя государствами, которые по крайней мере в некоторой степени, вести независимую внешнюю политику вместо того, чтобы только подчиняться приказаниям из Рима. Войска эти, разумеется, должны были переправляться через Эгейское море на судах. Это всё были отличные войска, возглавляемые превосходным командиром. Своими смелыми вылазками они добились того, что осада Пергама была снята [62]. Эти или другие ахейские войска так же сражались при Магнесии.
Союзный флот вскоре возвратился на Самос, с той только разницей, что Евмен повёл свои корабли на север, чтобы подготовиться к приёму Сципиона, когда он прибудет и что какое–то количество родосских судов (по данным Ливия 13) возвратилось домой, чтоб следить за эскадрой Ганнибала, которая рассчитывала проплыть из Киликии на запад. С ним отправились так же косская и книдская квинкверемы. Позже к ним добавились ещё родосские суда, составив в общей сложности 32 квадриремы и 4 триремы, причём две квинкверемы Ливием, возможно, сосчитаны вместе с квадриремами. Этому флоту противостоял вражеский больший по числу судов — имевший 37 квинкверем или даже больше. Два флота встретились у Сиды в Памфилии и родосцы, благодаря более высокому мореходному искусству и более высокой манёвренности своих судов одержали решающую победу, несмотря на то, что истощены были недавней болезнью, чтоб преследовать врага так же рьяно, как они обычно делали. Но они всё же сделали достаточно, чтобы Ганнибал не пытался возвратиться. После этой победы родосцы отправили двадцать судов, чтобы стать на страже у Мегисты, острова неподалёку от Патар. Это требовало участия большей части родосского флота, так что для присоединения к союзным силам на Самосе ими послано было только семь судов [63].
Отсутствие на Самосе родосской эскадры, стоявшей на страже у Мегисты и пергамского флота — у Геллеспонта, дало селевкидскому флоту численный перевес и побудило Антиоха и Поликсенида вызвать римский флот на битву. Потому совершено было нападение на Нотий, порт Колофона, в то время как селевкидская армия выступила, чтобы присоединиться к нападению. Перед тем как прийти на помощь Нотию, римский флот счёл необходимым отправиться на Хиос для пополнения запасов. По пути римляне узнали, что на Теосе хранятся запасы продовольствия для селевкидского флота, а так же, что теосцы обещали царскому флоту 5000 амфор вина. Так как на Хиосе чувствовался недостаток вина из–за того, что везшие вино корабли задержала буря, то это, кажется, побудило римлян направиться к Теосу, чтоб потребовать царские запасы для себя. Подступив к Теосу, они начали с разорения сельской округи вокруг города, вопреки тому, что в 193 г. сенат признал неприкосновенность города — признак того, что не было никакой уверенности в том, что такое решение сената уважено будет главнокомандующим. Пока римляне этим занимались, Поликсенид подвёл к острову свой флот близ мыса Мионесс в непосредственной близости от Теоса. Когда местный поселянин сообщил об этом римскому претору это вызвало панику, поспешно созваны были экипажи и флот вышел в море. Эмилий повёл правое крыло и развернул его к битве, предоставив родосцам под командованием Евдама прикрывать тыл и составлять левое крыло. К счастью для римлян, Евдам взял всё дело в свои руки. Когда он заметил, что враг рассчитывает охватить и зайти в тыл правому крылу римлян, он погнал свои корабли во всю мочь и выровнял положение на правом фланге. И опять превосходное мастерство родосских матросов и использование ими огня, который они перекидывали на вражеские суда помогли им одержать победу и нанести левому крылу селевкидского флота поражение столь сокрушительное, что флот этот не представлял более никакой угрозы для римлян и их союзников [64].
Битва при Мионессе открыла для Сципиона дорогу в Малую Азию. Антиох сосредоточил запасы в Лисимахии близ истма Фракийского Херсонеса и приготовился противостоять Сципиону в этом пункте. Но узнав о поражении на море, он тотчас приказал войскам отступить и эвакуировать население города; более того, он не сделал никакой попытки воспрепятствовать переправе противника через Геллеспонт. Ливий и другие древние писатели сурово порицают его за это. Порицание это, как кажется, восходит к одному и тому же источнику, вероятно к Полибию. Современные историки более к нему благосклонны. Они подчас порицают его за то, что он позволит, чтоб его запасы пали в руки римлян, но они считают — Лисимахию невозможно было сохранить после потери господства на море и рассматривают его тактику завлечения римской армии во внутреннюю часть Малой Азии, с тем чтоб дать битву при Магнесии на Сипиле как удачную из–за наличия у него большого количества кавалерии [65]. Перед битвой Антиох предложил мир на приемлемых условиях, но римляне сочли нужным требовать, чтобы он оплатил все военные издержки и отступил за горы Тавра, т. е отдал все свои владения в Малой Азии, за исключением только южного побережья. Эти условия были естественно отвергнуты и война продолжилась [66].
В последовавшую за прибытием в Малую Азию римских войск военную кампанию вовлечено было, кроме Евмена и пергамских войск, мало греков. В битве при Магнесии были ахейские войска, но они были больше союзниками Пергама, чем Рима. В ней, как кажется, не участвовало контингентов из какого–либо греческого города Малой Азии; в ней участвовали критяне, но они несомненно были наёмниками. Фактически критяне были в обеих армиях [67]. Но если греческие города не направили своих контингентов в римскую армию, то среди них оказалось достаточно пострадавших просто из–за своего местоположения. Уже отмечены были эвакуация Лисимахии и нарушение неприкосновенности Теоса, но эти города несомненно были не единственными пострадавшими. Вероятно, не было города более пострадавшего, чем Фокея, но это сложная история.
Роль Евмена и Пергама в войне хорошо известна и её вряд ли нужно комментировать. Корабли его принимали активное участие в военных действиях, хоть, быть может, и не так много сражались и внесли не такой большой вклад, как родосцы. С другой стороны, он должен был оказать активную поддержку римским силам, как флота, зимовавшего в 191-190 гг. в пергамском порту, так и армии Сципиона. В битве при Магнесии контингент его был не столь велик, может быть не превышая 4000 человек, включая служивших у него ахейцев [68]. Тем не менее, Евмену удалось в ходе битвы отличиться. У Антиоха был отряд серпоносных колесниц. Евмен научил лучников и пращников метать свои снаряды в коней, чтобы вызвать среди них панику, чтоб они приведи другие подразделения и особенно кавалерию в смятение. После этого, когда она приведена уже была в замешательство, он приказал своим всадникам вступить с ней в сражение, начав таким образом разгром, в который, в конце концов, вовлечена была вся вражеская армия [69]. Вскоре после наземной битвы, отступили так же и остатки селевкидского флота, отойдя к Патаре, где они рассеялись. Краткие сведения об этом даны уже были выше в связи с Ликийской конфедерацией.
Мирные переговоры начались в начале зимы 189 г. Условия мира вновь сформулированы были Африканом и во многом повторяли предложенные раньше, за исключением того, что сумма контрибуции установлена была в 15 000 эвбейских талантов. Из них 500 должны были быть уплачены немедленно, 2500 — как только римский народ ратифицирует договор, а остальные — двенадцатью ежегодными взносами по 1000 талантов каждый. Другие условия включали, как и прежде, полное удаление из Европы и из Азии до гор Тавра и конечно и другие ограничения. Эти условия приняты были послами Антиоха и договорено было, что послы отправятся в Рим, чтобы предстать перед сенатом. Как оказалось, послы в Рим отправлены были не только Антиохом. но и многочисленными греческими городами Малой Азии, в то время как Евмен отправился лично [70]. Они не успели достичь Рима до того, как оба консула летом отправились в свои провинции. По прибытии их последовали продолжительные слушания и обсуждение в сенате. В конце концов, договор был одобрен сенатом и утверждён народом; на Капитолии произошёл обмен клятвами с послами Антиоха [71]. Таким образом, договор обычно известный как Апамейский мир, на самом деле заключён был в Риме в 189 г. Что дело обстояло так демонстрирует тот факт, что родосские послы до того как покинуть Рим выдвинули требование получить Солы в Киликии, но отказались от него потому, что оно противоречило договору, который уже был ратифицирован [72]. То, что позднее имело место в Апамее было только дополнительной церемонией ратификации. Конечно, оставалось ещё уладить много деталей, что и сделали Манлий Вульсон — в то время главнокомандующий в Азии и 10 уполномоченных, посланных в 188 г. для совместной с ним работы.
Дела в Малой Азии устроены были во многом по тому же самому образцу, что и в Греции после Второй Македонской войны. То, что уступил Антиох передано было непосредственно римлянам и они поступили с этим так, как пожелали и в договоре прямо сказано было о подчинении Риму [73]. Ясно, что римляне не намеревались что–нибудь захватывать или прямо над чем–нибудь господствовать, но полагались на неформальный протекторат над своими друзьями, которые должны были следовать их указаниям. Таким образом, встал вопрос кто и что из их друзей получит из территорий, уступленных Антиохом римлянам иными словами, что перейдёт к Евмену пергамскому и что к родосцам. А поскольку римляне претендовали быть защитниками свободы греков, какие города и в самом деле останутся свободными вместо того, чтобы быть подчинёнными одному из более крупных государств? Общей линией ведения дел было соблюдать инструкции, данные сенатом уполномоченным [74] и лишь детали должны были быть улажены на месте. После исправления деталей договора, Манлий Вульсон с 10 уполномоченными и с войском направились на родину через Геллеспонт, Фракию, Македонию, Фессалию и Эпир до Аполлонии в Иллирии, где они зазимовали. Во время перехода через Фракию они немало претерпели от рук местных племён. Высказанное Ливием подозрение, что за этими нападениями стоял Филипп, подтверждений не находит, но в то же время у него уже не было как в 190 г. под рукой агентов, чтобы проложить римлянам прямой путь [75]. Правда, к этому времени многое уже произошло, что сделало отношения Филиппа и римлян менее сердечными, чем они были когда Сципион стоял во главе армии
Характерная черта событий этого периода в Греции — крайняя воинственная энергия этолийцев и их усилия добиться от Рима более благоприятных условий чем те, что были им сначала предложены. Этого они в конце концов добились, но лишь затратив массу энергии и потеряв множество жизней. Они так же доставили римлянам немало хлопот, но даже так, враждебность римлян к этолийцам в 188 г., когда мир был уже заключён, кажется была меньше, чем в любое время со 196 г.
Этолийские послы, направленные в Рим после заключения перемирия со Сципионом, выслушаны были сенатом только после того как были избраны консулы на следующий год. Говорят, что этолийцы так настаивали на своих услугах, однажды оказанных Риму и так жёстко отвергали выдвинутые им суровые условия, что изгнаны были из Италии. Senatus consultum по этому вопросу был предложен Глабрионом. Таким образом, возобладала партия сторонников сурового обращения с этолийцами. Этому способствовала только что достигшая Рима весть о том, что этолийцы затеяли наступательную войну в Афамании и других районах к северу от Этолии [76]. Крохотное царство Афамания в горах к западу от Этолии, в основном состоявшее из верховьев долины реки Ахелоя, вовлечено было в историю той эпохи большей частью из–за своего местоположения и отчасти из–за воинственного характера своих жителей. Римские послы, обходя в 200 г. греческие государства, встретились с афаманским царём Аминандром, а в 197 г. афаманы прислали 1200 человек в армию Фламинина, контингент несомненно столь же крупный в пропорции к населению их страны, что и этолийский [77]. Из более крупных соседних государств интересы которых наиболее часто сталкивались с интересами афаманов была Македония, в то время как от Этолии их страна отделена была Долопией и Амфилохией. Следовательно, они обычно выступали против Македонии и чаще были, чем не были на стороне этолийцев. Таким образом, для них не было ничего противоестественного в том, чтоб в 192 г. выступить совместно с этолийцами и Антиохом. Это сделало Афаманию законной добычей для Филиппа, который в 191 г. изгнал Аминандра из его царства [78]. Но на следующий год с помощью этолийцев он себе царство возвратил и Филипп, хоть и сообщается, что он вторгся с армией в 6000 человек, неспособен оказался низложить его и понёс значительные потери. Этолийцы, со своей стороны вполне естественно, воспользовались ситуацией, чтобы сократить районы между Этолией и Афаманией. После возвращения на царство Аминандр, стремясь встать на сторону Рима, направил послов к Сципиону в Эфес и в Рим. Очевидно, римские интересы в Греции всё ещё рассматривались как часть обязанностей Луция Сципиона. Этот последний стремился настроить римлян против этолийцев. Потому повторявшиеся попытки этолийских послов и их усилия апеллировать к римлянам закончились провалом [79]. Действия римлян в этом случае вызывают удивление ибо подразумевали, что они должны будут послать в Грецию армию и начать там наступление. Но они, вероятно, воспринимать этолийцев как угрозу для себя и для Италии; они были угрозой лишь для римских предприятий в Греции.
Возобновляя войну с Этолией, римляне, по–видимому, должны были выбирать между тем, чтобы дождаться возвращения в Грецию армии из Малой Азии или же послать другую армию из Италии. Выбран был последний вариант. Консул Марк Фульвий Нобилиор проследовал с войском, вероятно с регулярной консульской армией из двух легионов и ауксилариев, в Аполлонию в Иллирии [80]. После высадки здесь, у Фульвия в действительности не было выбора. Для него открыт был лишь один путь — на юг и напасть на Этолию с севера или с запада. Старый путь через Фессалию и Фермопилы был не только более дальним, но и более трудным. После ухода римских войск вероятно, даже очень правдоподобно, что этолийцы вновь заняли Гераклею и готовы были воспрепятствовать римскому продвижению через Фермопилы. В Аполлонии Фульвий встретился с эпирскими послами, которые посоветовали ему атаковать Амбракию. Но похоже, что в совете этом не было необходимости. К этому времени было уже достаточно римлян, знавших путь через земли Греции.
Амбракию большей частью защищали сами граждане, за исключением 1500 солдат посланных на помощь этолийцами, которые в то время были в состоянии вести действия и на других фронтах. Военная кампания эта так же интересна примером того каким образом этолийцы устанавливали штаб–квартиры в городах, расположенных близ мест проведения наиболее важных военных операций. В данном случае, естественно, таким городом выбрана была не Гипата, а Стратий, бывшая акарнанская столица, расположенная примерно в 40 милях к югу от Амбракии. В этом городе стратег того года, Никандр, провёл собрание этолийцев и одновременно мобилизацию в армию, а впоследствии использовал его в качестве штаб–квартиры в ходе кампании. Первым предпринятым им шагом была отправка в Амбракию 1000 легковооружённых. С остальной армией Никандр, по–видимому, не совершил ничего, кроме набега на Акарнанию. Позже он отправил ещё около 500 солдат в Амбракию и условился с командиром в городе о вылазке в заранее назначенную ночь. Вылазка была сделана, но Никандр почему–то не поддержал её, как обещал. Ливий (Полибий) намекает, что он мог счесть для себя более важным отразить вторжение в Долопию и Амфилохию сына Филиппа — Персея. Но даже так защитники Амбракии нанесли врагам немалый ущерб своей вылазкой. То, что в конце концов вынудило этолийцев уйти из Амфилохии, было то, что иллирийские и ахейские корабли стали грабить их побережье, добавив тем самым новый фронт [81].
Мирные переговоры с этолийцами в 189 г. представляли собой со стороны римлян в некотором роде поворот от жёстких требований прошлых лет к более либеральным условиям. Такие перемены в политике были связаны с фракционной борьбой в Риме и это также могло окрашивать в разные тона сообщения наших источников. Таким образом, когда, как об этом сообщает Ливий, на переговорах во время осады, Фульвий выдвинул требования в чём–то даже более жёсткие, чем на более ранних переговорах, то позднее обвинён был политическими оппонентами в чрезмерной жестокости к амбракиотам, причём ими были подкуплены амбракийские послы, чтобы те выступили в качестве свидетелей в поддержку их обвинений. Вполне возможно извлечь из этих переговоров некоторые детали обвинений [82]. Переговоры так же дают ранний пример вмешательства в дела иностранного государства со стороны сына человека, который первым договорился об урегулировании с этим государством, в то время как история с обвинениями против Фульвия даёт столь же ранний пример использования подкупленных свидетелей из покорённого или союзного государства в римской внутриполитической борьбе.
Этолийское посольство, ведшее переговоры с Фульвием, возглавляли Дамотел, который раньше уже был послом в Рим и Феней — старый вождь партии мира. Они после их первой встречи с Фульвием, возвратились «домой», несомненно в Стратий, чтоб проконсультироваться с этолийским правительством. На своём обратном пути в штаб–квартиру римлян, они попали в засаду и захвачены были акарнанцами, которые, однако, по приказу Фульвия, приведены были в его лагерь. Тут им помогли афинские и родосские послы, которые поддержали их дело и посоветовали им добиваться расположения Гая Валерия Левина, единоутробного брата консула, сына того Марка Валерия Левина, который некогда заключил с этолийцами первый договор о дружбе. В то время как он защищал дело этолийцев, Аминандр Афаманский озаботился судьбой Амбракии. Результатом стали сепаратные переговоры, так что Амбракия отделилась от конфедерации. Амбракиоты сдались на условиях, что этолийским войскам, находившимся в городе, позволено будет удалиться целыми и невредимыми — условие, которое Фульвий должным образом исполнил. Так как это произошло ещё до того как этолийское правительство одобрило прелиминарные условия мира, то это свидетельствует о новом духе взаимопонимания и пристойности, который оживлял переговоры. Фульвий получил от этолийского правительства это одобрение после того, как подошёл к амфилохийскому Аргосу, на полпути между Стратием и Амбракией. Оставалось ещё утверждение договора Римом. Для этой цели он послать туда единоутробного брата Валерия Левина и двух этолийцев — Фенея и Никандра, стратега 190 -189 гг [83].
Договор, принятый теперь этолийцами, подразумевал значительное смягчение выдвигавшихся ранее условий. Из двух альтернатив – deditio или контрибуция и договор, предписывавший этолийцам иметь тех же самых друзей и врагов, что и римляне, выбрана была вторая, но контрибуция была сильно сокращена. Вместо 1000 талантов, которые должны были быть выплачены немедленно и единовременно, сумма была сокращена до 500 талантов и из них только 200 должны были быть выплачены немедленно и единовременно, а остальные — шестью ежегодными взносами. Одна из статей прелиминарного договора вызывает удивление. Она гласила, что этолийцы не должны сохранять в составе своей конфедерации или принимать в её состав города, которые после высадки Луция Корнелия Сципиона в Грецию были взяты римлянами или добровольно заключили с ними договоры о дружбе [84]. Это дало бы этолийцам позволение на возвращение мест, захваченных Глабрионом, но это позволение отменялось тем, что в договоре, утверждённом в Риме, этот пункт был изменён и временная граница передвинута на два года, к 192 г. [85]. Тем не менее, и после окончания войны этолийцы продолжали владеть Гераклеей. Это может быть и не столь удивительным, как подчас считают. Подписание договора не означало автоматически вывода гарнизонов или перехода городов от одной формы правления к другой. Если римляне не настаивали официально на том, чтобы этолийцы очистили Гераклею, то они могли продолжать владеть ею. Римляне, по–видимому, не проявляли больше никакого особого интереса к Фермопилам. С другой стороны, исключение Кефаллении из договора, конкретно указанное уже в прелиминарном договоре и её позднейшее взятие Фульвием, свидетельствуют о тогдашних интересах Рима к западным подступам к Греции.
Вообще договор этот представляет интерес с нескольких точек зрения. Это самый ранний договор в котором греческое государство лишается права вести независимую внешнюю политику. Одновременно это самый ранний из сохранившихся договоров того рода, который обозначается как foedus iniquum — термин не употребляемый в тексте самого договора, но используемый в качестве описательного термина Ливием, а возможно и намного раньше [86]. В ливиевой версии договора с этолийцами свидетельством зависимости является статья о maiestas, предписывавшая этолийцам признавать высшую власть и верховенство римского народа за которой далее следует греческая формула о неравноправном союзе, предписывавшая этолийцам иметь тех же самых врагов, что и римский народ и быть готовыми при необходимости воевать с ними [87]. Статья о maiestas в несколько изменённой форме приводится Прокулом, юристом I в. н. э. при характеристике какой–то формы договора, очевидно foedus iniquum, хотя термин этот и не употребляется, при сравнении с foedus aequum. Таким образом, во времена Республики он стал формулой, употреблявшейся в договорах о союзе, подразумевавших подчинение одной из сторон и упоминание о нём в «Дигестах» указывает на то, что он стал официальным [88]. Здесь не место для разбора трудного вопроса о происхождении этой формулы. Достаточно заметить, что на предварительных переговорах старая греческая формула об одних и тех же друзьях и врагах употреблялась повсеместно [89]. Этот пункт был достаточно ясным и статья о maiestas не могла прояснить этот вопрос ни в каком отношении. Всё это выглядит так как если бы она была включена и поставлена в начале договора потому, что уже была признана римская формула. К ней для ясности была добавлена греческая формула, но между ними вставлен был пункт несомненно греческий по своему происхождению — обещание не давать права прохода или не оказывать помощи кому–либо нападающему на друзей или союзников римлян. Этот пункт связан был со старым греческим обычаем воюющих сторон рассчитывать на право прохода через нейтральную территорию.
Территориально договор был не столь суровым. Кроме Дельф, отделившихся ещё до мирных переговоров, Амбракии, отделившейся в ходе ведения переговоров и Кефаллении, упомянутой уже в предварительном мирном договоре, только Эниады перешли от Этолии к Акарнании. Отделение от Этолии Дельф, не упомянутое в письменных источниках, устроено было уже Глабрионом, который зимой 191-190 гг. возвратил «богу и городу» земли и дома в городе и ту территорию, которая приобретена этолийскими гражданами. В своём письме к городу он обещал и дальше отстаивать древнюю свободу города и святилища [90]. Это означает, что он уже рассматривал Дельфы не как подчинённые этолийцам. Естественно, для этого требовалось одобрение правительства в Риме. Потому–то Дельфы направили к сенату трёх послов, которые получили senatus consultum, подтверждавший, что храм Аполлона Пифийского, город Дельфы и его земли были неприкосновенны, автономны и свободны. Это урегулировало статус Дельф и об этом сообщено было в письмах городу и Амфиктионийской лиге Спурием Постумием Альбином, одним из преторов 189 г. Но если этим и установлен был статус города, это не избавило его от дальнейших треволнений. Три посла убиты были на пути домой и кажется, что этолийцы так же доставляли какие–то проблемы. Когда вести об этих делах дошли до сената, Гай Ливий Салинатор, один из консулов 188 г., сообщил в письме в Дельфы, что сенат решил написать Марку Фульвию, чтобы он разыскал и покарал убийц после того как покорит Самос. Сходным образом сенат решил написать и этолийцам по поводу их проступков в отношении Дельф, приказав им возвратить то, что они похитили [91].
Прелиминарный договор с Амбракией, несмотря на то, что город объявлен был свободным, проведён был в жизнь с большой суровостью и жадностью Фульвием, который не только получил в качестве «дара» (stephanos- один из многих предшественников aurum coronarium императорских времён) сумму в 150 талантов, но вдобавок вывез картины и статуи [92]. Вопрос об Амбракии, по–видимому, не поднимался, когда сенат ратифицировал договор с Этолией. Он поднят был в начале 187 г. в связи с обвинениями, выдвинутыми против Фульвия, всё ещё отсутствовавшего, Марком Эмилием Лепидом, который обеспечил принятие сенатусконсульта, возвращавшего амбракиотам всю их собственность, гарантировавшего свободу, пользование собственными законами, разрешавшего устанавливать ввозные и вывозные пошлины какие пожелают, но однако с тем, чтобы римляне и их латинские союзники были от них освобождены. Особое постановление предписывало, что Амбракия не должна быть захвачена военными силами (vi), что несомненно подразумевало, что захватчик не имеет права на её разграбление [93]. Что касается обеспечения возврата собственности амбракиотам, то эти постановления, вероятно, не возымели никакого действия и Фульвий заслуживает того вывода, что с него началось крупномасштабное разграбление Греции.
После заключения договора с этолийцами, Фульвий отплыл на Кефаллению, где нашёл нужным осадить Самос за четыре месяца до того как город был окончательно взят. В ходе осады сам он возвратился в Рим, чтобы провести консульские выборы и продлить свой собственный империй. Из Рима он опять вернулся на Кефаллению, чтобы завершить упорную осаду, в которой римляне понесли, как кажется, большие потери, чем осаждённые, до того как получили помощь 100 ахейских пращников из Эгия, Патр и Димы, которые, как говорят, были более умелыми, чем знаменитые пращники с Балеарских островов. В данном случае не было проявлено никакого уважения к храбрости защитников. Город был разграблен а пленные проданы в рабство [94]. Таким образом, особый протекторат вдоль адриатического побережья, созданный в ходе Иллирийских войн был расширен на юг вдоль западного побережья Греции. Закинф у ахейцев потребовал ещё Фламинин, а теперь военная кампания Фульвия прибавила Амбракию и Кефаллению. Они несомненно были провозглашены свободными и оставались таковыми до самого принципата. Дельфы, так же свободные, представляли в некотором роде самостоятельный разряд, а Фокида так же относилась к особой категории. Следствием вывода войск Сципионом и позднейших военных действий против Этолии и Кефаллении было то, что Фокида осталась неокупированной и что римская армия, остававшаяся в Греции с 189 по 187 гг., находилась в западной Греции, по всей вероятности со штаб–квартирой на Кефаллении. Единственная информация состоит в том, что когда Фульвий удалился в Пелопоннес, он оставил в городе Самосе гарнизон [95]. Так как он, очевидно, не взял большую часть своей армии с собой, то она, вероятно, оставалась на Кефаллении, вероятно большей частью до тех пор пока он не возвратился в Италию. Какое важное место отводилось Кефаллении в римских планах показывают старания, приложенные чтобы оторвать её от Этолии и захватить Самос. Несомненно в намерения римлян не входило, чтоб когда их армия вернётся в Италию, остров стал штаб–квартирой пиратов или их врагов и он и в самом деле таковым не стал. Как они этого добились? Историки иногда используют термин «аннексия» в связи с протекторатом в Иллирии и с Закинфом и Кефалленией, но у нас нет данных о том, что римские должностные лица постоянно находились в этих местах. И всё же, с самого начала, города так или иначе должны были понять, что хотя они и именуются свободными, вполне таковыми они не являются.
После устройства дел на Кефаллении, Фульвий направился в Пелопоннес, чтоб вмешаться там в дела Ахейской конфедерации и Спарты. Это не было военной интервенцией, но было очень схоже с тем как действовали римские послы в период между войнами и различие было только в том, что он прибыл из римской штаб–квартиры на Кефаллении вместо самого Рима. Самая сходная и ранняя параллель подобного вмешательства — вмешательство Фламинина после его возвращения в Грецию в 192 г. Качество данных источников трудно определить. Главный источник — Ливий, который заимствовал у Полибия, который мог быть каким угодно, но только не непредубеждённым, когда дело касалось ахейцев. Вдобавок, главными действующими лицами с ахейской стороны были Филопемен и Ликорт, отец Полибия, правая рука Филопемена. В 189 и 188 г. Филопемен должен был найти ситуацию очень сложной — «должен был найти», ведь возможно он действовал столь импульсивно и диктаторски, что игнорировал сложности. Вопреки всем сигналам об опасности, он упорствовал в требовании для ахейцев права быть господами Пелопоннеса и самостоятельно решать вопросы. В 192 г. такая политика выглядела достаточно логичной, но даже и тогда Фламинин указывал на то, что желательно большее раболепие. Теперь вопрос возник вновь, когда группировка в Спарте враждебная ахейцам обратилась к Фульвию и он вмешался и выступил в их пользу. В последовавших событиях выступил на первый план особый антагонизм Спарты и Мегалополя. В то же самое время Филопемен провёл закон или постановление, что одинарные собрания ахейского совета не должны более проводиться исключительно в Эгии, но должны ротироваться между различными городами. Это определённо было прогрессивным, но само по себе решение вызвано было враждебностью между первоначальными ахейцами северного прибрежного района или по крайней мере Эгия и остальной конфедерации.
Разрыв со Спартой был ускорен действиями самих спартанцев, но в целом обязан был антагонизму между радикальной группой, контролировавшей Спарту и консервативным элементом — олигархическим, несмотря на то, что он провозглашал себя демократическим — который контролировал Ахейскую конфедерацию. Когда в 192 г. Спарта включена была Филопеменом в конфедерацию, она включена была такой, какой на тот момент была — с организацией данной ей Набисом и с территорией, сокращённой по договору 195 г. В прибрежных городах, в то время находившихся под покровительством ахейцев, поселились изгнанники, отправленные в изгнание Набисом. Изгнанники эти должны были постоянно быть начеку в поисках удобного случая возвратиться и вернуть себе своё имущество и контроль над городом и в этом их поддерживал Филопемен и другие ахейские вожди. В результате этой ситуации спартанцы, которые чувствовали себя запертыми и отрезанными от моря, совершили ночное нападение на Лас, город расположенный на небольшом расстоянии к югу от Гифия. Но нападавшие, поначалу действовавшие успешно. были с рассветом без большого труда отражены; но случай этот пробудил другие города и изгнанников в них, которые все направили послов к ахейцам. Филопемен, только что избранный стратегом на 189-188 гг., созвал экстраординарное собрание Ахейской конфедерации и направил спартанцам ультиматум с требованием выдать виновных за это нападение. Вместо этого спартанцы казнили 30 своих сограждан, благоволивших изгнанникам и политике Филопемена. Они так же отказались от членства в Ахейской конфедерации и направили послов к Фульвию на Кефаллению, предлагая сдать свой город Риму и просили его прийти в Пелопоннес, чтоб принять их сдачу. Узнав об этом, ахейцы созвали новое экстраординарное собрание и объявили Спарте войну, но была уже такая поздняя осень, что военные действия в этом году ограничились мелкими рейдами [96].
Но до того как он проследовал в Пелопоннес, к Фульвию обратилось посольство так же и от Эгия, старой столицы конфедерации, в которой скорее по обычаю, чем по закону, долгое время проходили все ординарные собрания конфедерации. Таким образом, поступок Филопемена, когда он призывал провести первое ординарное собрание года в Аргосе, а так же предложил принять закон, обязывающий чередовать проведение собраний в разных городах, был своевольным, но не был при этом незаконным. Это стало известно достаточно рано для того, чтобы граждане Эгия направили посольство к Фульвию. Это посольство по поводу чисто внутренних противоречий — поразительный пример стремления любого грека, который чувствовал себя обиженным, апеллировать к римлянам. Фульвий, как оказалось, прибыл в Эгий слишком поздно. Хотя дамиурги, так сказать федеральное правительство, держались за Эгий, все остальные ушли в Аргос. Вероятно общественное мнение было прочно на стороне Филопемена. Фульвий так же теперь отправился в Аргос, но опять явился слишком поздно чтобы повлиять на решение [97]. Поэтому всё, что он сумел сделать — это организовать новое экстраординарное собрание, созванное в Элиде, на которое пригласили и спартанцев. Теперь Фульвий оказался в безвыходном положении. В 191 году римляне настаивали на возвращении изгнанников. Сделай они так теперь, это означало бы поддержать политику Филопемена, в то время как поддержать спартанцев означало бы объединиться с государством, изменённым путём социальной революции. Потому он не мог придумать ничего лучшего, как попросить враждующие стороны отложить военные действия до созыва по этому поводу заседания римского сената. Но сенат должен был бы действовать не лучше Фульвия и не мог бы слишком много подсказать ахейцам, как им справиться с ситуацией. Их послами были Ликорт, который представлял точку зрения Филопемена, требовавшего свободы действий в пелопоннесских делах и Диофана, желавшего оставить всё на волю сената.
Сенат вероятно желал не нанести обиды ни ахейцам, ни спартанцам и потому дал обеим сторонам почувствовать, что ответ будет для них благоприятен. Объяснение этому дано было то, что обе стороны должны быть выслушаны отдельно и не вступать в конфронтацию друг с другом. Это сделало возможным дать и тем и другим двусмысленные, но дружественные ответы. Филопемен, исходя из предположения, что ахейцам будет предоставлена свобода действий, сосредоточил ахейскую армию на спартанской границе. Отсюда он направил в Спарту послов со списком лиц, которых считал ответственными за мятеж, требуя их выдачи и обещая, что выданные не будут наказаны без суда и что сам город будет пребывать в мире. Когда требования эти были оглашены, то названные люди и некоторое количество других вызвались пойти. Ситуация выглядела многообещающей для максимально разумного решения столь сложной проблемы. Ведь хотя война была объявлена, Филопемен предпочёл переговоры, те спартанцы для которых больше всего было поставлено на карту, выказали доверие к обещанию, данному ахейскими послами. К несчастью всё было испорчено тем, что ахейцы не сдержали своих обещаний и похоже большая часть вины за это должна пасть на самого Филопемена. В войске Филопемена было немалое количество спартанских изгнанников. Эти изгнанники напали на спартанцев, которые сдались, когда те подходили к воротам лагеря и подстрекнули некоторых ахейцев присоединиться к ним. В результате 17 человек были убиты на месте. Представляется, что человек с такими способностями к командованию как у Филопемена, в состоянии это был предотвратить. Что ещё хуже, видимо обещание дать сдавшимся спартанцам справедливый суд было лицемерным. 63 из них были спасены от толпы только для того, чтобы быть казнёнными на следующий день, после формального суда. Если Ливий позаимствовал содержащееся в данном месте порицание Филопемена у Полибия, то это показывает, что даже тот не мог снять с Филопемена всю ответственность за это [98].
Ахейцы теперь стали отдавать спартанцам приказы как завоёванной общине. Стены города были срыты, бывшим наёмникам тирана и освобождённым им илотам было приказано покинуть страну под угрозой продажи в рабство, если они останутся, прежние спартанские законы и обычаи были заменены ахейскими, а изгнанники были восстановлены в правах. Многие из бывших наёмников и илотов, вместо того чтоб покинуть страну, попытались скрыться в сельских районах. Они были пойманы и проданы в рабство в количестве около 3000. Вдобавок, согласно нашим данным, 300 их вождей были изгнаны, так что ахейцы, восстановив в правах одну группу изгнанников, сами создали другую [99]. Лучшее, что можно сказать о Филопемене, это то, что он возможно надеялся решить этот вопрос раз и навсегда энергичными и решительными действиями. Если так, то он потерпел сокрушительный провал и помог подготовить почву для многих лет ожесточённых споров. В какой мере в этом были виноваты римляне сказать трудно. Несомненно, их вмешательство в это время принесло больше вреда, чем пользы. Возможно, если бы спартанцы не рассчитывали на поддержку из Рима, то не атаковали бы Лас и не положили бы начало длинному ряду бедствий для себя и для ахейцев.
Вмешательство Фламинина, Глабриона и Фульвия в ахейские дела показывает в какой мере римляне ожидали от греков следования их распоряжениям. Меру ожидаемого раболепия ещё более ярко показывает инцидент в который была вовлечена Беотия, имевший место в 187 – 186 гг. Фламинин имел собственный интерес в деле Зевксиппа, про–римского вождя, ответственного за подстрекательство к убийству Брахилла. С тех пор он находился в изгнании. Теперь Фламинин побудил сенат написать беотийцам, чтоб они призвали назад Зевксиппа и членов его партии. Ответ беотийцев был тот, что он осуждён за убийство Брахилла, а так же признан был виновным в святотатстве и что эти приговоры не могут быть отменены. После этого сенат, пред которым Зевксипп предстал лично, написал этолийцам и ахейцам, требуя восстановить его в правах. Как отреагировали на это этолийцы, если вообще отреагировали, неизвестно. Ахейцы же отправили послов, предписав им подчиниться требованиям римлян и в то же время добиваться урегулирования своих собственных неурегулированных претензий. Беотийцы обещали подчиниться. но своих обещаний не сдержали. После этого Филопемен, который вновь стал стратегом разрешил тем, кто имел претензии (явно ахейцам, а не римлянам) помочь самим себе. Это было очень похоже на каперство в отношении государства, с которым ахейцы не находились в состоянии войны. И война почти последовала, но римский сенат положил этому делу конец и мегаряне успешно примирили беотийцев и ахейцев, положив нападениям конец [100]. Зевксипп, вероятно, всё ещё оставался в изгнании. То как себя повели беотийцы показывает, что греки далеко не всегда были малодушны и сервильны, а Филопемен вёл свою независимую линию. Это должно означать, что Рим не вступал в войну за всякую мелкую обиду. Одновременно уже стало ясным, что римляне могли отстаивать свои интересы, используя греков против греков.
Период между поражением этолийцев и созданием провинции Македония в 148 г., за которым вскоре последовали Ахейская война и разрушение Коринфа — в некоторых отношениях самый трудный в греческой истории. И он не делается легче от того, если рассматривать его как составную часть римской истории. С точки зрения окончательного установления римской власти возобладала тенденция расценивать всякое противодействие Риму как верх абсурда. Несмотря на то, что после Второй македонской войны Филипп V восстановил македонскую военную машину достаточно для того, чтоб она стала угрожающей, стремления ахейцев к независимости встречали мало одобрения. Но всё же, детально исследуя период, приходишь почти к противоположному выводу. Государственные деятели и политики, подчиняющиеся отдалённому государству. не имеющему какой–либо военной силы на местах выглядят наивными и глупыми, а когда они сочетают такую позицию с кознями против своих политических противников, то заслуживают и более сильной характеристики. Утверждение это не следует воспринимать слишком уж серьёзно, хотя остаётся верным, что когда рассматриваешь события этого периода, то усилия греческих вождей стать независимыми, не выглядят уже столь нереалистичными как они выглядели после их провала. Ведь вожди эти знали, что римляне в то время не имели в Греции войск, не стремились их туда посылать и поэтому готовы, вероятно, пренебречь даже некоторыми действиями, которых они не одобряли.
То, что далее последует, будет большей частью обсуждением ахейских и пелопоннесских дел. Договор 196 года оставил на Балканах три крупных государства — Македонию, Этолию и Ахайю. Из них Этолия теперь утратила своё прежнее значение. С другой стороны, войны против Антиоха и этолийцев усилили двух других. Конфликты с римскими властями вскоре породили враждебность между македонским и римским правительствами, которая в конце концов привела к Третьей македонской войне. Ситуация с ахейцами была иной, так как конфедерация управлялась государственными деятелями с противоположными политическими взглядами: одна группа готова была беспрекословно следовать указаниям из Рима, другая пыталась занимать более независимую позицию. У власти находилась большую часть времени вторая и она достигла кое–каких успехов, но это была та группа, которая в конце концов вовлекла конфедерацию в злосчастную Ахейскую войну.
У Ахейской конфедерации было два основных проблемных места — Спарта и Мессения. Граждане обоих этих государств чувствовали себя униженными и оскорблёнными ахейцами, оба эти государства апеллировали к Риму и в обоих случаях римское вмешательство принесло больше вреда, чем пользы. Одновременно римские послы и сенатские послания отправлялись так же и в другие греческие государства и в Македонию. Всё это в конце концов создало такую обстановку, что Рим или должен был опять вмешаться с помощью военной силы или признать себя банкротом в качестве управляющего делами восточного средиземноморского мира. Что Рим, вольно или невольно, брал на себя такую роль ясно любому, кто исследует деятельность римских послов и множество постановлений сената по восточным вопросам [1].
В споре с ахейцами спартанцы продолжали вести себя как граждане города независимого от Ахейской конфедерации и как будто отношения с этой конфедерацией всё ещё оставались открытыми для переговоров. Ахейцы, как кажется, вынуждены были соглашаться с этим, во многом против своей воли, настолько, что не препятствовали отправке посольств из Спарты в Рим. По крайней мере, такие посольства год за годом появлялись в Риме и ни об одном из них нет сообщений, что оно было по дороге арестовано, хотя большая часть их путешествия проходила по пути или по путям, которые ахейцы легко могли бы контролировать. Так как ахейцы относились к иностранным делам как к сфере компетенции федерального правительства, это отсутствие вмешательства должно было быть вызвано соображениями неодобрения Рима. Конечно же, позиция римлян далека была от корректности. Кажется, их договор с ахейцами предусматривал, что только послы от федерального правительства допускаются в сенат; отдельным городам запрещено было отправлять посольства [2]. После нескольких лет препирательств, вопрос вышел на первый план в 183 году, когда сенат назначил комиссию из трёх специалистов, которая попыталась выработать общее и окончательное решение.
Филопемен и ахейцы несомненно желали рассматривать условия договора, которые они наложили на Спарту в 188 г. как вечные. Не так считали спартанцы, которые уже в том же году отправили посольство в Рим. Послы получили письмо от Эмилия Лепида, одного из консулов 187 г., критиковавшего поведение ахейцев в этой ситуации. Чтобы возразить на эту критику Филопемен, избранный стратегом на 187-186 гг., отправил в Рим посольство во главе с Никодемом из Элиды. Оно отправилось в Рим вероятно в конце 187 г., но похоже так там задержалось, что не вернулось в Грецию до весны 185 года. В этом году на собрании ахейского совета в Мегалополе, на котором обсуждалось множество различных дел, Никодем сообщил, что сенат раскритиковал некоторые особенности ведения ахейцами спартанских дел, но ничего не признал недействительным [3]. Таким образом, сенат по–видимому принял политику простого выражения неодобрения и рассчитывал, что ахейцы будут поступать в соответствии с его указаниями без дальнейшего вмешательства.
То же самое желание управлять делами Греции в том же самом году показало посольство во главе с Квинтом Цецилием Метеллом, которое значило так много для будущего ахейцев. На переговорах с Филиппом в Темпе и Фессалонике оно детально обсуждало многие вопросы относительно Македонии и Фракии. На обратном пути послы, в соответствии с инструкциями, посетили Пелопоннес. Там Аристен, стратег 186-185 гг., тот самый который был стратегом и председательствовал на том собрании а Сикионе в 198 г., на котором ахейцы постановили порвать с македонянами и Эллинской лигой и присоединиться к римлянам, теперь созвал собрание федеральных должностных лиц в Аргосе. По–видимому, таким образом была сделана попытка разрешить спартанскую дилемму и шансы на урегулирование были столь велики каковы они вообще могли быть у ахейцев, предводимых стратегом, считавшимся проримским и с римским посольством, возглавляемым старейшим государственным деятелем, бывшим консулом ещё в 206 году. Собрание это оказалось явно неудачным и привело к досадному тупику между ахейскими должностными лицами и послами, продемонстрировав полную невозможность согласовать римское стремление к господству со стремлением Филопемена и его сторонников к свободе рук в Пелопоннесе. Данные об этом собрании показывают далее, что Филопемен обладал большим весом среди ахейских должностных лиц, чем стратег этого года, но они так же показывают, что среди ахейцев были и несогласные и они высказывались не стесняясь, даже если это приводило в серьёзное замешательство их правительство. Ахейцы так и не научились выступать единым фронтом перед внешним миром. Когда Метелл порицал обращение ахейцев со спартанцами, Аристен не возразил, выразив тем самым, согласно Полибию, согласие с его порицанием. Диофан, которого Полибий считал лучшим солдатом, чем политиком, даже заявлял, что дурно велись дела не только Спарты, но так же и Мессении. Филопемену, Ликорту — отцу Полибия и Архонту оставалось защищать ахейскую политику и побуждать своих коллег–магистратов отвечать, что ахейцы будут придерживаться заключённых соглашений. В этот момент Метелл потребовал созыва чрезвычайного собрания ахейской экклесии или первичного собрания. Ахейские должностные лица попросили письменного распоряжения сената на эту тему и когда Метелл такого распоряжения не представил, отказались созвать собрание. Мол законы их не позволяют этого без письменного распоряжения сената относительно данного предмета. Метелл, раздражённый этим, отказался принять предложенный ответ и таким образом официально удалился без ответа. Рассказанная Полибием история подразумевает, что инструкции послов предписывали попытаться решить спартанский вопрос путём совещания с заинтересованными сторонами и что требование созыва экклесии не было в них включено, но являлось решением Метелла, принятым под влиянием минуты [4].
В отказе созвать требуемое Метеллом собрание буква закона несомненно была на стороне ахейских должностных лиц, но они могли применить её более сурово, чем необходимо. Но однако ж здесь имела место реальная проблема. Ахейским должностным лицам не позволено было созывать экклесию за исключением союзов, объявления войны или по вопросам, указанным в письменном распоряжении римского сената (последний пункт — вероятнее всего поправка, сделанная к более раннему закону). Кроме того, собрание могло рассматривать лишь вопросы, заранее внесённые на рассмотрение. И всё же если бы ахейские чиновники были более сговорчивы, они могли бы составить заявление по данному вопросу и сформулировать его так, чтобы удовлетворить требованиям римлян. По тому ж как всё случилось, инцидент послужил только лишь к тому, чтоб ухудшить отношения, и без того не особенно хорошие, между ахейцами и римлянами. Полибий [5] заявляет, что ахейцы в это время приписывали вмешательство в их дела Метелла и ещё более раннее вмешательство Фульвия Нобилиора козням Аристена и Диофана. Если ахейцы действительно считали, что римские представители вмешиваются из–за того только, что некоторые ахейцы побудили их сделать это, то они вероятно полагали, что у римлян нету собственных интересов в тех делах, о которых шла речь. Иначе трудно понять их неповиновение такому выдающемуся человеку как Метелл.
Обращение ахейцев со Спартой и их отказ Метеллу рассматривались в римском сенате зимой 185 -184 гг. По особой договорённости в это время перед сенатом предстали ахейские и спартанские послы, чтобы доказать своё дело. Спартанскими послами были Арей и Алкивиад, из числа изгнанников, возвращённых Филопеменом и ахейцами. Ахейцам это казалось вопиющей неблагодарностью, хотя вполне возможно утверждать, что этот их поступок показывает: обращение с ними ахейцев было так плохо, что даже те, кто обязан был им благодарностью отвернулись от них. Как отмечено будет нами ниже Арей и Алкивиад не принадлежали к экстремистам, но к более умеренным элементам среди «старых изгнанников». Выслушав доводы сторон сенат просто передал дело другому посольству, которое уже назначено было к отправке в Македонию. Во главе его поставлен был Аппий Клавдий, консул прошлого года, прежде служивший в Греции под началом Фламинина и во время эвакуации в 194 г. вывел основное подразделение римских войск из Элатеи в Фокиде в Орик в Иллирии. После этого сенат занялся тем, как ахейцы обошлись с Метеллом, по–видимому без спартанских послов, а лишь в присутствии ахейских. Ахейцы же оправдывались в своём с ним обращении. Сообщение об этом оправдании содержит, между прочим, лучшие сведения какими мы располагаем относительно ахейского закона запрещавшего созыв экклесии за исключением нескольких особых вопросов. Возражая, Метелл персонально обвинил Филопемена и Ликорта. После этого сенат объявил ахейским послам, что пошлёт своих представителей для разбора спартанского вопроса — несомненно посольство во главе с Аппием Клавдием. Далее сенат посоветовал ахейцам впредь проявлять учтивость и должное внимание римским послам, посещающим их [6]. Похоже, сенат всё ещё пытался избежать излишней резкости. Ахейцы, однако, ничего в дальнейшем не сделали, чтоб достичь взаимопонимания. Ещё до прибытия римских послов Ликорт, стратег 185 -184 гг., на собрании ахейцев, вероятно одном из ординарных собраний их представительного совета, представил дело Арея и Алкивиада, с тем результатом, что они осуждены были на смерть in absentia. Юридически и технически осуждение могло быть оправданным, но едва ли это была хорошая политика. Несколько дней спустя прибыли римские послы вместе с Ареем и Алкивиадом. Тогда было созвано экстраординарное собрание Ахейского федерального собрания. Несмотря на предостережения Аппия Клавдия, ахейцы всё ещё отказывались вносить какие–либо изменения в свои прежние порядки, хоть и отменили смертный приговор двум спартанцам. Ливий сообщает дальше, что ахейцы просили римлян внести те изменения, которые они сами не могли сделать не нарушив своей клятвы [7]. Сомнительно, что ахейцы действительно обратились с такой просьбой, но на следующий год римская комиссия всё же приступила к составлению плана урегулирования. С другой стороны кажется, что Аппий Клавдий в самом деле побудил спартанцев отправиться со своими жалобами в Рим [8]. Это видимо и послужило причиной череды спартанских посольств в Рим в следующем году.
Принятая сенатом процедура заключалась в том, чтоб назначить комиссию экспертов, а именно Тита Фламинина, Метелла и Аппия Клавдия [9] для составления плана урегулирования. И они составили его, правда исключительно на основе совещаний исключительно с послами спартанцев и спартанскими изгнанниками. Аппий Клавдий может быть уже держал в уме эту процедуру, когда побуждал спартанцев приносить свои жалобы в Рим. Когда план, сформулированный таким образом, был составлен, он был представлен ахейским послам в Риме и их побуждали принять его [10]. В Риме присутствовали четыре группы спартанских послов. Из них две представляли старых изгнанников, возвращённых ахейцами. Крайние из них требовали полного возврата своих земельных владений; более умеренные, представляемые Ареем и Алкивиадом требовали, чтобы каждому из возвратившихся изгнанников возвращено было имущество на сумму в один талант, а остальное распределено между людьми, достойными гражданства. Третья группа послов, возглавляемая Сериппом, просила сохранить организацию, которая у них была в то время, когда они были членами конфедерации; иными словами, они представляли про–ахейскую группу. Четвёртая группа, возглавляемая неким Хероном представляла тех, кто осуждён был на смерть или изгнание постановлениями ахейцев. Они естественно хотели быть восстановлены в правах и реформировать управление государством — вероятно дать больше прав низшим классам. Члены комиссии, по–видимому, честно попытались разработать работоспособное соглашение. Они начали с принятия решения о том, чтобы изгнанные и осуждённые на смерть были восстановлены в правах, вынесенные им приговоры были бы отменены, а Спарта осталась членом конфедерации. Спартанцы должны были подчиняться юрисдикции ахейских федеральных судов, но смертные приговоры должны были выноситься иностранными судьями. Деталь эта ясно показывает стремление выработать жизнеспособный компромисс. Ахейская гордость должна была быть спасена тем, что Спарта останется в конфедерации, подчиняясь в целом юрисдикции ахейских судов, в то время как использование иностранных судей в судах по тяжким преступлениям должно было сохранять жизни спартанцев от мстительности ахейцев. К несчастью в тексте Полибия столько лакун, что невозможно в точности узнать условия пользования собственностью, но дело выглядит так как если бы старым изгнанникам не была возвращена вся их прежняя земельная собственность и всякому позволено было иметь значительные земельные владения [11]. Но каковы бы ни были достоинства этого урегулирования оно имело мало шансов на успех по той простой причине, что затеяно было не советуясь с ахейцами и представлено было их послам только после того как работа над ним была уже завершена. Под давлением, ахейские послы скрепили документ своими печатями. Независимо от того рассматривался ли он как обязательный для исполнения местными властями, кажется принят был по крайней мере в том отношении, что группе изгнанников, представляемых Хероном позволено было возвратиться [12], но их возвращение привело скорее к смуте, чем к миру. И тем не менее, даже если она в этом одном случае и уступила, партия Филопемена и Ликорта продолжала упорно отстаивать права ахейцев.
Возвращение только что упомянутой группы изгнанников должно было б означать, что никаких спартанских изгнанников более не существовало. Вместо этого, уже летом 183 г. проблема изгнанников снова стала волновать всех, кого это касалось. Случилось, как кажется, то, что группа изгнанников во главе с Хероном тот час же по возвращении вступила в своего рода коалицию с партией, возглавляемой Сериппом (альянс низшего и среднего классов) и они отправили в изгнание большинство, если не всех старых изгнанников. Вместо того, чтоб вернуть им часть их прежних владений, власти теперь конфисковали земли, которые «тираны» (Клеомен и Набис) позволили сохранить сёстрам, жёнам, матерям и детям тех изгнанников [13]. Так как это произошло в то время когда Спарта принадлежала к Ахейской конфедерации и отчасти в результате урегулирования римской комиссии, то это поразительное свидетельство степени недовольства среди представителей низших классов и их стремления к социальной революции. В тот же самый год посольство во главе с Квинтом Марцием Филиппом, консулом 186 г. послано было в Македонию и ему приказано так же было заглянуть в Пелопоннес [14]. Сведений о его деятельности нет, но есть сообщение, что Фламинин, в это время направлявшийся в Вифинию, написал из Навпакта ахейскому стратегу и дамиургам, требуя чтобы они созвали synkletos — экстраординарное собрание Ахейской конфедерации. Когда они попросили его предоставить официальное распоряжение по этому вопросу и когда он отказался сделать это, то ахейцы отказались созвать собрание [15]. Очевидно, они были вправе это сделать. Ожидать, что они созовут собрание ради римского сановника, который просто проезжал мимо, даже если сановником этим был Фламинин, было чересчур. По словам Полибия, этот отпор, данный Фламинину, был большим разочарованием для так называемых старых изгнанников, недавно вновь изгнанных из Спарты. Таким образом, эта группа была изгнана уже летом 183 года. Таким образом, провал урегулирования, предпринятого римской комиссией, был немедленным и полным. Римское правительство однако, с его обычным стремлением держаться однажды принятого решения, по–видимому до конца считало его действующим. Это видно будет в связи с переговорами, предшествующими Коринфской войне 146 года.
182 год, в котором так же имели место проблемы с Мессенией, стал решающим для истории Ахейской конфедерации и её взаимоотношений с Римом. Ахейцы были всё ещё полны решимости вести свою собственную политику в Пелопоннесе и даже призвать Рим в качестве союзника помочь им против мессенян. Посольство, посланное в Рим осенью 183 г., не упоминало, по–видимому, о Спарте, полагая, что вопрос решён. Вместо этого, оно искало помощи против Мессении или если это не удастся, то по крайней мере добиться эмбарго на поставки оружия и снаряжения из Италии в Мессению. Несмотря на отказ римлян предоставить помощь, ахейцам удалось ослабить Мессению. В течение зимы 183-182 гг. в Риме вероятно побывало множество посольств, но сенат сэкономил себе массу времени уделяя мало внимания посольствам от ахейцев, спартанцев и спартанских изгнанников, вместо этого основывая свои решения на отчёте Марция Филиппа. Он предположил, что если б сенат выразил своё неодобрение, но в остальном проигнорировал ахейцев, тогда Спарта и Мессения вскоре выступили б вместе и ахейцы испытали бы такие затруднения, что вынуждены были б обратиться к Риму. В соответствии с этим советом спартанским послам заявлено было, что римляне сделают для них всё, что смогут, в то время как ахейцам — что их не должно удивлять, что римляне сочтут, что их не касается, если Лакедемон, Коринф или Аргос выйдут из конфедерации. Этот ответ был им объявлен, но послы задержались в Риме, чтоб дождаться исхода событий в Мессении [16]. Когда новости о том, что мессеняне попали в безвыходное положение достигли Рима сенат круто изменил свою политику и объявил ахейским послам, что будут приняты меры, чтобы воспрепятствовать поставкам оружия или продовольствия в Мессению [17]. Ахейцы могли счесть это подлинным триумфом своего дела и сделать вывод, что римляне предпочитают, чтобы всё шло своим чередом, чем вмешиваться военной силой.
Лето 182 г. ознаменовалось необычным развитием событий ахейских дел. Спарта принята была в Ахейскую конфедерацию и условия этого принятия точно зафиксированы на стелле. Трудно установить точно, что произошло. Ахейцы, вероятно, рассматривали римское урегулирование как несуществующее и потому пытались совершить своё собственное. Их могло побудить к этому заявление сената, что римляне полагают, что их не касается если Лакедемон выйдет из конфедерации. За принятие Спарты проголосовало экстраординарное собрание Ахейской конфедерации, на котором Ликорт, стратег этого года, доказывал, что римляне отказались от своего верховенства в Спарте — вывод подтверждавшийся заявлением сената спартанским послам, что Рим уже сделал для Спарты всё, что мог. Вероятно главное отличие между ахейским и римским планами состояло в том, что ахейцы требовали полной юрисдикции над спартанцами в их обычных судах и не считали нужным передавать суд по преступлениям, каравшимся смертью в руки чужестранных судей. О своём урегулировании ахейцы римским властям не сообщили, но на это обратили их внимание как посольство из самой Спарты во главе с Хероном, так и посольство от изгнанников. Последним было сказано, что сенат напишет ахейцам и потребует их восстановления в правах. Изгнанники предъявили это письмо ахейцам, но последние решили дождаться возвращения из Рима собственных послов. Последние заявили, что сенат направляет это письмо об изгнанниках не из какой–то реальной заинтересованности в их деле, но просто из любезности. Поэтому ахейцы проголосовали за то, чтобы ничего не менять в их прежних установлениях. Иными словами, изгнанники так и остались изгнанниками [18].
Поначалу всё вроде бы шло хорошо. Волнения начались после того как в какое–то время в 181году из своего посольства в Рим вернулся Херон. Он продолжал действовать как демагог и растрачивать государственные средства незаконно и безответственно. Когда, очевидно самими спартанцами, назначены были аудиторы и приказал убить самого из них выдающегося. Это было уже слишком для стратега ахейцев, несомненно Ликорта, который вмешался, предал Херона суду и лишил его свободы. Были предприняты так же шаги по возвращению имущества родственникам изгнанников, отнятого у них Хероном. Это, кажется, оказало благотворное воздействие, даже если стратег злоупотребил при этом правом федеральных должностных лиц вмешиваться в местные дела. Ясно, что пока что партия Филопемена и Ликорта господствовала. Но осенью 181 г. Ликорта в качестве стратега сменил Гипербат, член оппозиционной группы. Сразу же после своего избрания он созвал экстраординарное собрание Ахейской конфедерации и ещё раз представил ему письмо римского сената относительно восстановления в правах спартанских изгнанников, т. е попытался использовать своё влияние как стратега, чтоб добиться отмены более ранних решений ахейцев. Но это ему не удалось. На собрании Ликорт защищал ранее принятые решения, в то время как Гипербат и Каллистрат побуждали ахейцев последовать совету римлян. Ликорт в этом вопросе одержал победу, но в Рим было отправлено посольство и среди послов был и Каллистрат, который посоветовал сенату быть более строгим с ахейцами. Похвала, возданная ему римлянами, позволяет отнести выборы Каллистрата в качестве стратега к 180-179 гг. В ходе своего срока службы, он обеспечил возвращение изгнанников как в Спарту, так и в Мессению [19]. Но прежде чем рассматривать дальнейшее значение этого, надо взглянуть на ситуацию в Мессении.
Первое вступление Мессении в Ахейскую конфедерацию устроено было в 191 г. Фламинином, после того как он отозвал ахейские войска под командованием Диофана. Тогда мессенянам велено было возвратить своих изгнанников. Возвращение их привело к спорам и разного рода затруднениям в которые позже вмешался Филопемен в качестве стратега, но однако безуспешно. Однако, всё это, видимо не привлекало внимания римлян до 185 г., когда Метелл посетил Пелопоннес. В ходе его совещания с ахейскими должностными лицами по поводу Спарты Диофан заявил, что дело Спарты не единственное, которое повели неправильно. Ведь имеет место ещё и дело Мессении, где возникли волнения из–за решения Фламинина по поводу изгнанников и попыток Филопемена решать вопросы [20]. Для сравнения мессенян с вечно сварливыми спартанцами интересно отметить, что жалоба подана была не мессенским, а ахейским политиком. На следующий год мессеняне, как кажется, решили обратиться в Рим. Во всяком случае, Динократ из Мессены находился в Риме в качестве посла зимой 184-183 гг. или в начале 183 г. По прибытии он узнал, что Фламинину назначено отправиться в Вифинию. Потому Динократ сконцентрировал на Фламинине всё своё внимание надеясь с помощью его вмешательства, когда тот будет следовать в Вифинию, обеспечить урегулирование мессенских дел по своему усмотрению. Вероятно его планы включали выход из конфедерации и в случае необходимости войну. Всё это он, как говорят, предпринял довольно необдуманно. Фламинин, хоть и упрекал его за легкомыслие, обещал сделать всё возможное [21]. Хотя Фламинину и не было дано распоряжений о вмешательстве в дела Греции, всё же апелляция к нему не казалась неестественной. Да, но как уже отмечалось, он ничего не добился. В том же самом году Квинт Марций Филипп возвращаясь из Македонии, по крайней мере имел удобный случай побудить ахейцев не предпринимать ничего в отношении мессенян без одобрения Рима. Ахейцы пренебрегли его советом и в конце 183 г. проголосовали за войну. Совет Марция — свидетельство того, что Динократ и его сторонники уже провозгласили выход Мессении из конфедерации и надеялись, что римляне в этом их поддержат [22].
Военные действия начались осенью 183 г., но информация сохранилась лишь о тех, которые имели место в следующем году. Тем временем, в Рим направлены были ахейские послы с тем, чтобы добиться от римлян военной помощи в качестве союзников или если это не получится, то по крайней мере воспрепятствовать поставкам для мессенян оружия и снаряжения из Италии. Ответом было знаменитое предупреждение, что римлян не касается если Спарта, Коринф или Аргос выйдут из союза. Это означало, что связи между ахейцами и мессенянами считались уже разорванными и что других побуждали последовать их примеру. Сенат вероятно счёл, что Марций был прав, предвещая, что ахейцы, если будут предоставлены самим себе, будут иметь больше проблем со спартанцами и мессенянами, чем они смогут справиться [23]. Как оказалось, после пленения и казни Филопемена они были быстро покорены Ликортом, который избран был дослужить остаток срока Филопемена, а затем избран и на полный срок на 182-181 гг. [24]. Когда Динократ счёл необходимым вступить в переговоры, то Ликорт потребовал, чтоб мессеняне выдали виновных в мятеже и смерти Филопемена, получили гарнизон на акрополе и передали все остальные вопросы на решение ахейского народа (efhnos). Так решено было на втором ординарном synodos этого года, возможно в конце весны или в начале лета. Ряд городов отделён был от Мессении и принят в Ахейскую конфедерацию в качестве отдельных общин, так что Мессения не была более столь обширной [25]. Когда новости об успехах ахейцев достигли Рима, сенат сообщил ахейцам, что он устанавливает эмбарго на поставки оружия и продовольствия в Мессению, которого они добивались, но в котором сенат им раньше отказал. Более того, когда ахейские послы в Риме сообщили о победе над мессенянами и последующем урегулировании мессенских дел, им оказан был сенатом дружеский приём [26]. Вряд ли может быть более ясное свидетельство того, что ахейцы победили. Потому–то не удивительно, что когда сенат послал им упомянутое уже письмо о спартанских изгнанниках, то ахейцы почувствовали себя свободными его проигнорировать. Тот факт, что когда они подошли к окончательному урегулированию мессенского вопроса, они гарантировали городу три года освобождения от федеральных налогов [27] свидетельствует, что каково бы ни было их отношение к тем, кто был ответствен за смерть Филопемена, они не таили зла на рядовых граждан Мессении. Разделение одной слишком большой общины на несколько меньших было естественной политикой федерального государства и не означало особой враждебности.
Серьезные трудности для партии Филопемена, вождём которой после его смерти стал Ликорт, начались дома с осеннего собрания 181 г., на котором вновь избранный стратег Гипербат попросил ахейцев пересмотреть принятое раньше в том же году под председательством Ликорта решение. Но на этом собрании Гипербату, вероятно, сделать этого не удалось, ведь решено было отправить в Рим посольство с защитой политики Ликорта. И всё же, даже если это тогда и не осознавалось, решение отправить посольство противоречило интересам Ликорта. Ведь чего можно было добиться отправив посольство сообщить сенату, что его совет проигнорирован? Таким образом, сама отправка посольства была в некотором смысле победой Гипербата, но даже ещё большей победой было включение в его состав Калликрата, который был по крайней мере столь же упорным противником Ликорта, как и сам Гипербат. В Риме, кажется, Калликрат взял все дела в свои руки, игнорируя своих коллег — Лидиада из Мегалополя и Арата из Сикиона. Вместо того, чтоб оправдывать политику Ликорта, он принялся осуждать её и советовать сенату быть твёрже в поддержке его, Калликрата, сторонников. Под влиянием его совета сенат не только написал ахейцам, требуя возвращения спартанских изгнанников, но так же направил заявления этолийцам, эпиротам, афинянам, беотийцам и акарнанцам. В своём письме ахейцам, он добавил так же, что было б хорошо, если бы они имели больше государственных деятелей, подобных Калликрату. В силу этой рекомендации Калликрат избран был стратегом на 180 – 179 гг. и в ходе срока своей службы способствовал возвращению изгнанников как в Спарту, так и в Мессению. Оценить его деятельность трудно. Полибий считает, что он принёс Греции большие бедствия. В те времена было ещё возможным для государства — верного союзника вести дела с римлянами почти на равных. Римляне имеют похвальную слабость поддерживать народы, которые обращаются к ним за помощью и когда им указывают на требования справедливости, обычно уступают [28]. Это утверждение сына Ликорта кажется достаточно веским. Однако замечательно, что за исключением стратегии Калликрата и его временного контроля над политикой конфедерации не было резких перемен как в ахейской позиции и политике, так и в римском отношении к ним. Великая перемена произошла только с Третьей македонской войной и особенно с победой римлян при Пидне. До неё в греческих государствах, даже в ходе войны, имели место удивительные уступки общественному мнению.
Две ахейские политические партии отличались так же позицией к отношениям с эллинистическими монархиями, в особенности к птолемеевскому Египту. Партия Филопемена и Ликорта, как кажется, считала необходимыми переговоры о союзе с этим царством и отправку посольств в Александрию даже если Птолемей заинтересован был в Греции главным образом как в источнике наёмных солдат ибо несколько усиливал их позицию в международных делах. Гипербат, с другой стороны, старался воспрепятствовать возобновлению союза, очевидно оттого, что желал, чтоб ахейцы тесно связаны были только с римлянами. Одновременно велись переговоры и с монархией Селевкидов в лице Селевка IV и с Евменом Пергамским. Все эти вопросы и многие другие поднимались на синоде (ординарном собрании) совета Ахейской конфедерации в Мегалополе в 185 г. И пергамские и селевкидские послы получили там менее дружественный приём, чем послы Птолемея. Именно на этом собрании ахейцы получили и отвергли предложение Евмена о даре в 120 талантов для того, чтобы средства эти использованы были в качестве выплаты членам ахейского буле за посещение собраний. Какова бы ни была истинная причина отказа, дебаты по этому вопросу в собрании показали значительную враждебность к Евмену, что показывает значительный поворот от тесной связи в 190 г. Поворот этот вызван был обидой на него за установление им контроля над Эгиной и возможно дальнейшее вмешательство в греческие дела. Нет данных о сходной обиде на Селевка IV, послы которого так же желали возобновить дружеские отношения и доставили в дар эскадру из 10 «длинных судов». Дружеские отношения ахейцы решили возобновить, но от дара отказались. Смысл этого действия не ясен, но по–видимому, посольство Селевкидов не привлекло к себе особого внимания. А вот что касается посольства Птолемея Эпифана — это было совсем другое дело. В 186 г., когда стратегом был ещё Филопемен, в качестве посла от Птолемея явился афинянин Деметрий, чтоб возобновить существовавший договор между Птолемеем и ахейским народом (ethnos). Предложение об этом было с радостью принято и посольство во главе с Ликортом отправилось в Египет для обмена клятвами в связи с его ратификацией. В 185 г. Ликорт возвратился, но теперь уже стратегом был член противной партии Аристен. Просто спросив какой договор возобновляется и указав на различия между несколькими старыми договорами, он сумел заблокировать его принятие. Договор, однако, всё таки возобновлён был позже, когда Ликорт стал стратегом [29]. Рассказ о заминке, вызванной противоречием между различными старыми договорами даёт ключ к смыслу всех этих действий. Пелопоннес был одним из самых крупных резервуаров наёмников и масса договоров о союзе между Птолемеем и ахейцами должно означать, что царь находил, что такие договора облегчают получение наёмников. Всё это время Птолемей владел Мефаной, которая должна была быть чем–то вроде постоянной военной миссии и пункта набора рекрутов и нет никаких признаков, что ахейцы так же возражали против этого, как они возражали против обладания Евменом Эгины. Примерно к тому же времени относится сообщение о деятельности птолемеевских вербовщиков в Греции [30]. Между тем, кажется, тщеславие ахейского народа сильно возбуждалось от того, что о них говорили как о союзниках Птолемеея, в то время как знатные ахейцы получали удовольствие от посещения александрийского двора в качестве послов.
Из случая с посольством в Александрию в 181 г., запланированным, но несостоявшимся, ясно, что по крайней мере один молодой человек был назначен послом для того, чтоб ему доставить удовольствие. В этот год птолемеевское посольство предложило в дар 10 пентеконтер, а на самом деле, может быть 50 вёсельных лембов. Получить этот дар и привести суда в Грецию выбраны были Ликорт и его сын Полибий, хотя и несовершеннолетний и Арат, сын Арата из Сикиона. Последний был возможно внуком знаменитого Арата. Так как Ликорт в 182-181 гг. был стратегом, то возможно он намеревался отправиться в посольство осенью, после выборов своего преемника. Но оно не состоялось из–за новостей о смерти Птолемея Эпифана. В конце той же осени Арат избран был отправиться в Рим, вместе с Калликратом и Лидиадом из Мегалополя, возможно потомком того тирана, который позже стал стратегом Ахейской конфедерации [31]. Таким образом, члены великих семей имели режим наибольшего благоприятствования в выборах послами, по крайней мере в период пребывания у власти Ликорта. Таким образом, Птолемеи получали наёмников и ахейские игры в дипломатические отношения с Птолемеями продолжались даже в ходе Третьей Македонской войны.
Третья Македонская война, как обычно считается, представляет собой поворотный пункт в отношениях Рима с греческими и восточными государствами. В самом начале войны римляне обратились к своим греческим союзникам — союзникам в самом широком смысле — за помощью, но они так же выказали то же самое желание управлять делами этих государств, что и прежде. Когда же кто–либо из них им не подчинялся римляне поначалу уступали и только после Пидны сделались властными и деспотичными. До неё они даже принимали меры по защите союзников от эксцессов со стороны римских командиров. Некоторые из них даже были преданы суду, а в 170 г. было установлено сенатусконсультом, что командирам не должно предоставляться ничего сверх того, что установлено сенатом и объявлено публично. Ведь тогда для римлян продолжение сотрудничества или по крайней мере дружеские отношения с различными государствами имели первостепенное значение. Ведь Македонское царство до такой степени восстановило свои силы, что исход войны вовсе не был предрешён заранее. Некоторые из беотийских городов встали на сторону Македонии и эпироты начали восстание, что подразумевает в них некоторую надежду на победу над римлянами.
Останавливаться подробно на вопросе о причинах войны и дипломатических спорах, ей предшествовавших было б бесполезно. Большая часть всей нашей информации происходит от Ливия, но его источниками были большей частью анналисты и не всегда легко понять насколько то, что он сообщает надёжно. Общего изложения хода войны мы давать не будем. Мы рассмотрим только несколько отдельных вопросов, а именно: участие греков в начальных операциях, отношение к войне и вклад в неё некоторых из федеральных государств и наконец перемены в отношении к ним Рима после победы при Пидне.
Для некоторых из греческих государств первое испытание в связи с Третьей Македонской войной имело место в 172 г., независимо от того была ли тогда война уже объявлена или нет. Начало войны обычно относят к 171 году, так как в 172 римляне отправили комиссию во главе с Марцием Филиппом в Македонию и Грецию, чтобы подготовиться к войне. Члены её разделили меж собой обязанности и отправились с визитами в различные греческие государства, чтобы побудить их послать войска с тем, чтобы занять стратегические позиции и в других отношениях подготовиться к войне, которая должна была последовать. Сообщается, что Марций даровал Персею перемирие, чтобы дать ему возможность отправить в Рим послов [32]. Это означает, что война уже была объявлена, но Персей пребывал в заблуждении, что шансы на мир, на то что удастся избежать конфликта всё еще высоки. Говорят, что это был ни что иное как обман, применённый для того, чтобы получить больше времени на подготовку. Члены комиссии привели с собой в Коркиру 1000 пехотинцев. Даже больше их привёл Гней Сициний, praetor peregrinus этого года, который высадился в Аполлонии в Иллирии по крайней мере с 5000 пехотинцев и 300 всадниками. Здесь он должен был оставаться до следующей весны, когда должна была прибыть консульская армия [33]. Эти приготовления должны означать, что римские руководители решились на войну, но так как там не было военных сил для немедленных наступательных операций крупного масштаба, то начало войны перенесено было на следующий год [34]. Потому желательно было побудить Персея оставаться бездеятельным, а так же проследить за тем, чтобы ключевые позиции контролировались римлянами и их союзниками когда война начнётся. Осуществлено это было с помощью немногочисленных римских солдат и отрядов греческих союзников. Но прося о помощи римские должностные лица, насколько хватало решимости, вмешивались в местные дела. Уже в 172 г. они прилагали усилия к тому, чтобы развалить Беотийскую конфедерацию и поощряли партикуляризм в Ахейской.
Теперь коснёмся некоторых деталей. Сициний, вскоре после высадки в Иллирии послал 2000 человек занять иллирийские укрепления близ границы с Македонией. Когда пять членов комиссии достигли Коркиры, двое из них — сам Марций и Авл Атилий отправились прежде всего в Гитану в Эпире, где они предстали перед собранием Эпирской конфедерации, которое возможно было экстраординарным, созванным специально для того, чтобы их принять. Там они стали побуждать конфедерацию послать 400 человек на помощь, для защиты Орестиды — области между Эпиром и Македонией [35]. Дальше они отправились в Этолию, а затем в Фессалию, где в Лариссе получили от фессалийцев все гарантии, каких только пожелали. Когда они там находились к ним прибыли послы из Акарнании и Беотии. Акарнанцам они прочитали назидания и посоветовали быть начеку. Беотийцам, так как там имела место распря между проримской и промакедонской партиями, каждому городу посоветовали принимать решение самому, т. е фактически распустить конфедерацию. Самым важным, однако, было прибытие посольства от Персея, которое попросило их о встрече. Им заявлено было, что она состоится на берегах Пенея, возможно сразу за Темпейской долиной [36].
После этой встречи, на которой между Персеем и римлянами было достигнуто перемирие, послы отправились в Беотию с целью разрушить как союз беотийцев с Персеем, так и их конфедерацию. Им удалось достигнуть обеих этих целей. Прибыв в Беотию, они прежде всего встретились с послами из пограничного города Херонея, а затем и с посольством из Фив, заявившим, что они не голосовали за союз с Персеем. Послам этим предложено было проследовать с римлянами в Халкиду, где Марций и его приспешники тогда обосновались [37]. Таким образом, члены римской комиссии получили выражения преданности от большинства беотийских городов и Беотийская конфедерация была таким образом фактически распущена. Дела Марция и Атилия в Халкиде были теперь закончены, но она не была оставлена без присмотра и охраны. Сервий Корнелий Лентул, один из двух Лентулов, посланных в Кефаллению и на Пелопоннес вызван был и поставлен здесь начальствовать. Марций и Атилий же отправились в Аргос, где встретились со стратегом и главными магистратами ахейцев и договорились, что 1000 ахейцев будут посланы, чтоб составить гарнизон Халкиды [38]. Затем эти двое, полностью завершив свою миссию, в начале зимы возвратились в Рим.
Таким образом общая хронология достаточно ясна и хотя некоторые из упомянутых событий, относимые к 172 году, помещаются Ливием в следующий год, но поскольку работа возглавляемой Марцием комиссии закончена была до начала зимы и до того как были избраны консулы на 171 год, то ясно, что вся их деятельность относится к 172 году. В какой последовательности размещать последующие события — менее ясно, хоть и несомненно, что имела место значительная деятельность до того как Публий Лициний Красс, консул 171 г., которому Греция была назначена в качестве провинции, выступил на сцену. Вероятно некоторая или даже значительная её часть относится к осени 172 года.
В Беотии урегулирование, организованное Марцием Филиппом, не вполне прекратило беспорядки. Некоторое время спустя Персей отправил посланника в три города, которые всё ещё оставались лояльны Македонии — Коронею, Фисбу и Галиарт. Города эти обратились к Персею за помощью, особенно против Фив, но получили ответ, что из–за перемирия он не может оказать им какой–либо помощи [39]. Было ли об этом известно римским властям или нет, они не считали Фессалию и Беотию достаточно надёжно защищёнными. После того как Марций, Атилий и Публий Корнелий Лентул доложили обо всём сенату, они были посланы назад в Грецию. Марций послан был с несколькими квинкверемами в Эгеиду, Атилий с 2000 тысячами пехотинцев, взятых из сил, посланных с Сицинием в Иллирию — занять Лариссу в Фессалии, а Лентул — в Фивы с 300 италийскими солдатами [40]. Отправка войск в Лариссу может показаться в этом списке самым удивительным, но то, что они были посланы доказывается тем фактом, что следующей весной, когда Персей вторгся в Фессалию, римские и фессалийские войска смогли завладеть не только Лариссой, но и соседним Гиртоном [41]. Занятые в этом римские войска должны были быть посланы осенью 172 г. и если войска были посланы в Фессалию, то естественным было разместить небольшой гарнизон так же в Фивах.
В Фивах Корнелий Лентул не удовольствовался только тем, чтобы удержать город. Он так же организовал нападение на Галиарт, привлекши к этому беотийские войска. Оно, видимо, имело место в начале 171 г., ведь осада всё ещё продолжалась когда на сцене появился римский флот под командованием претора Гая Лукреция Галла. Последний собрал значительную эскадру римских и союзных судов у Кефаллении. Отсюда он отправил своего брата Марка Лукреция с большей частью флота в Халкиду вокруг Пелопоннеса, в то время как сам он вступил в Коринфский залив на триреме, чтоб предупредить события в Беотии. Так как его несколько задержала болезнь, то по прибытии он нашёл, что Марк передал уже Лентулу приказ претора отступить от Галиарта и сам приступил уже к новой осаде с 10 000 моряков и 2000 воинов царя Евмена Пергамского. Почти в то же время подошли к Халкиде и корабли союзников: две пунийские квинкверемы, две триеры из Гераклеи Понтийской, четыре — из Халкедона, столько же — с Самоса и, наконец, пять родосских квадрирем. Но поскольку никаких военных действий на море не велось, претор отпустил эти корабли назад к союзникам. Ясно, что эта мобилизация судов, очевидно спланированная заранее, имела целью морские операции в Эгейском море. Если бы главной целью была Беотия, то подход со стороны Коринфского залива был бы куда удобнее. Лукреции, однако, предпочли действовать в Беотии, вероятно в надежде на добычу. К несчастью для нападавших, Галиарт получил помощь от добровольцев из Коронеи, упорно оборонявшихся. Когда осаждавшие наконец ворвались в город, то перебили стариков и юношей. В цитадели засел вооружённый гарнизон, несколько дней продержался, затем сдался и был продан в рабство в количестве около 2500 человек. Objets d‘ art были вывезены, а сам город разрушен. Это несомненно было одним из самых славных и доходных римских военных предприятий. Далее Лукреций обратился против Фисбы,, которая сдалась без сопротивления. В город возвратились изгнанники, он был передан во власть проримской партии, в то время как сторонники промакедонской партии проданы были в рабство. Коронея, третий из открыто промакедонски настроенных городов, видимо, продержалась до тех пор пока не была захвачена когда консул Публий Лициний Красс привёл свою армию в Беотию, чтобы встать на зимние квартиры после окончания военной кампании 171 года. На следующий год сенат урегулировал дела в Фисбе в пользу бывших изгнанников и других сторонников проримской партии [42].
Все эти случаи иллюстрируют позицию римлян и их требования. От друзей и союзников римляне ожидали, что они должны оказывать военную помощь всякий раз, как её от них потребуют и всегда следовать указаниям римских властей. Последние так же явно желали иметь дело скорее со многими мелкими, чем с немногими крупными государствами. Это явствует из случая с роспуском Беотийской конфедерации. Менее успешны были в этом римские послы в отношении ахейцев. Так когда оба Корнелия Лентула в 172 г. посетили Пелопоннес, они обратились не только к ахейским федеральным властям, но объехали различные города, среди них Элиду и Мессену повторяя прежний намёк, что Рим высоко оценит выход из конфедерации и её роспуск [43]. Как уже отмечалось, римские послы потребовали и получили от конфедерации отряд в 1000 человек для посылки в Халкиду. Как долго они там оставались неизвестно. Они могли быть отосланы домой когда прибыл римский флот, но это был не последний вклад ахейцев военными силами. В 171 г. с консульской армией было 1500 ахейцев — возможно какие–то опытные легковооружённые ахейские войска [44]. Еще одной стороной поведения римлян было стремление во всём искать выгоду и добычу. Взятие Галиарта — пример мародёрства и если даже необычно жестокого, всё равно это не был единичный случай. Сенатусконсульт о Фисбе содержит статью о золоте, собранном для венка, который должен был быть поднесён Юпитеру Капитолийскому. По–видимому, это золото было прежде конфисковано, а теперь решено было, что оно «возвращено» будет жителям Фисбы для поднесения упомянутого золотого венка. Этот случай служит примером многих «добровольных» даров, которые нашли свой путь в Рим.
Вымогательство денег и съестных припасов и иные акты произвола римских должностных лиц в Греции и других провинциях дошли до того, что власти в Риме сочли нужным принять меры, чтобы обуздать своих наместников и военных командиров за границей. В то же время обращение с различными греческими государствами показывает, что римские власти не отказались от своего желания править и господствовать, но лишь после Пидны они отбросили все соображения и стали совершенно безжалостными. Таким образом, не ясно, что стояло за попытками обуздать римских командиров: подлинная симпатия к их жертвам или это был вопрос политики. Меры воздействия на римских командиров были двух родов: уголовное преследование за прошлые преступления и меры профилактики будущей деятельности. Начнём с судебных преследований, а именно с многочисленных судебных преследований 170 г. или около того и рассмотрим только те, которые связаны с Грецией и с Македонской войной. Сведения о них происходят главным образом от Ливия, который под 170 годом говорит, что как консул, командовавший в 171 г. армией, так и претор, командовавший тогда же флотом были в 170 г. обвинены в том, что алчно и жестоко вели войну — обвинение, которое в отношении претора Лукреция кажется вполне подтверждается его действиями против Галиарта. Так же афинянами было выдвинуто обвинение, что Лициний — командующий армией и Лукреций отказались от поставленных им кораблей и солдат и потребовали большое количество зерна, что было совершенно неразумно в отношении города, который сам импортировал большую часть своего зерна. Так же были поданы жалобы и на Гортензия, командующего флотом в 170 г., в то время как он ещё отправлял свою должность. Из Абдеры Фракийской прибыли послы сообщить, что Гортензий потребовал с города не только большое количество зерна, но и так же 100 000 денариев. Тогда горожане обратились к Гостилию, консулу, командующему армией, Гортензий, не дожидаясь его решения, захватил город, перебил ряд знатных людей. а других продал в рабство. Послы из Халкиды — штаб–квартиры римского флота жаловались на поборы Лукреция и Гортензия и их практику размещать на постой матросов в частных домах. За свои многообразные проступки Лукреций сначала подвергся нападкам трибунов в их речах на собраниях (contiones), будучи еще при исполнении обязанностей Позже он предстал перед сенатом, а после обвинён был трибунами перед comitia tributa и присуждён к штрафу в 1 000 000 ассов единодушным голосованием 35 триб. Гортензий, который всё ещё находился в Греции, был тогда отпущен с порицанием, но было вынесено чёткое постановление относительно Абдеры и Халкиды. В Абдеру были направлены послы, чтоб восстановить свободу города и уведомить Гостилия и Гортензия, что они развязали против Абдеры несправедливую войну и что они должны разыскать и возвратить свободу тем, кто был продан ими в рабство. Послам из Халкиды заявлено было, что действия Лукреция и Гортензия сенатом не санкционированы. Так же Гортензий был проинструктирован, что из числа socii navales только высшие офицеры (magistri) могут размещаться на постой в частных домах [45]. Так же должны были иметь место и другие постановления сената относительно других дел. Один пример этого — постановление относительно Фисбы; указ относительно Коронеи, упомянутый в связи с Абдерой. Поэтому неудивительно, что сенат готов был издать общий указ, устанавливающий ограничения для командующих.
И такой сенатусконсульт принят был в тот же самый год по нашему календарю, но на следующий — по римскому того времени. Указ был издан и оглашён в Греции и других частях средиземноморского мира — по крайней мере есть информация, что весть о нём достигла Родоса — в том смысле, что никто не обязан поставлять припасы для ведения войны, кроме тех, что были установлены сенатом [46]. Несмотря на такую формулировку, указ безусловно не был призван служить сдерживающим фактором для добровольных усилий дружественных государств, но предназначался для сдерживания чрезмерных требований со стороны римских командующих [47]. Осенью 170 г. Авл Гостилий Манцин направил Гая Попилия Ленея и Гнея Октавия в различные греческие государства — в Фивы, в Пелопоннес, в Этолию, в Акарнанию возвестить постановление и провести другие переговоры. Манцин, один из консулов 170 г., был тогда уже проконсулом, т. е срок его консульства уже истёк. В то время римский календарь был в таком беспорядке, что консулы, вступавшие в должность в мартовские иды, на самом деле делали это осенью. Разница по времени не всегда была одна и та же и обычно невозможно с точностью установить дату вступления консулов в должность. В данном случае, по–видимому, это произошло исключительно рано. Попилий возвратился из своего посольства в Лариссу в Фессалии достаточно рано для того, чтоб отправиться на зимние квартиры в Амбракии [48].
Попилий Ленат, впоследствии печально прославившийся своим грубым обращением с Антиохом Эпифаном, был странной кандидатурой на роль посла, возвещающего указ о римском самоотречении. Следование за ним по его маршруту не избавляет от ощущения странности. Ясно, что ни он, ни римская администрация в Греции не питали никакого уважения к чувствам греков. Но вновь и вновь, во имя политической целесообразности, они делали уступки общественному мнению. Они явно не чувствовали себя достаточно сильными или защищёнными, чтобы диктовать свои условия. И тем не менее, если бы об их деятельности сообщалось точно, всем наблюдателям стало б ясно, что отношение римлян полностью изменится, когда они почувствуют себя в безопасности, контролируя ситуацию. Таким образом, вожди греков в состоянии были бы в какой–то мере предвидеть то, что случилось после Пидны. Трудность исследования этого вопроса состоит в том, что вся информация прямо или косвенно исходит от Полибия, который сам был одним из ахейских вождей, подозреваемых в антиримской деятельности. Со своим странным сочетанием проримской и проахейской точек зрения он должен был испытывать немалые трудности с изложением материала. Он несомненно желал, чтобы он и его отец Ликург предстали столь значительными, сколько то возможно и в то же время не сделать ничего ничего непристойного и ничего за что бы их могли порицать их римские друзья. Ведь он принадлежал к партии, продолжавшей политику Филопемена и которая теми, кто подлизывался к римлянам именовалась антиримской.
Попилий и его коллега, после остановки в Фивах, направились в Пелопоннес, где совершили тур по городам. Это можно было б объяснить желанием сколь возможно шире огласить либеральную политику сената, но несомненно более верным объяснением было бы желание римлян трактовать города как независимые государства, а не как простых членов конфедерации. Более того, куда бы они ни отправлялись, послы, как говорят, давали понять, что знали, кто были теми, кто отказался от активного участия в политике, подразумевая, что такие люди были врагами Рима, которые своей бездеятельностью старались скрыть свою враждебность. Но по имени, видимо, никто упомянут не был, ведь упоминание имён произвело бы меньший эффект. Наконец, он объявил, что послы прибыли созвать экстраординарное собрание ахейской экклесии, т. е synkletos с намерением обвинить Ликорта, его сына Полибия и Архонта в том, что они враждебны к римлянам, но остаются бездеятельными, ожидая развития событий. Что произошло далее не вполне понятно. Вероятно, что synkletos созван не был. Вместо этого послы предстали перед ахейским буле в Эгии, вероятно экстраординарным собранием этого органа и обратились к нему со словами приветствия и увещания. Поскольку, по–видимому, экклесия не состоялась и поэтому послы к ней не обращались, утверждение о том, что они планировали обвинить трёх ахейских вождей может быть чистым предположением, хоть и правдоподобным т. к основано на поведении послов в других местах [49]. В Этолии они предстали перед экстраординарным собранием, созванным в Фермах. Так Попилий фактически отказался от своего первоначального требования заложников и таким образом снова сделал уступку местному общественному мнению. Наконец, он предстал перед собранием Акарнанской конфедерации. Здесь одна группа вождей требовала, чтобы Акарнания была укреплена гарнизонами, а другая этому противилась. Попилий сделал вид, что согласен с последними. Заявлено было, что решение это принято из уважения к чувствам большинства акарнанцев и из желания выполнить волю сената. Это выглядит так, как если бы римские должностные лица в Греции проинструктированы были не настраивать против себя местные власти.
В том же самом году вожди прежней партии Филопемена созвали совещание, чтоб решить какой стратегии им придерживаться. Они взволнованы были не только визитом Попилия и Октавия, но и позицией римлян после их поражения при Каллинике в 171 г. Ведь те обвиняли в поражении этолийскую конницу и арестовали и отправили в Рим по крайней мере пятерых этолийских вождей и среди них Никандра, который был известен как посол к Антиоху, а позднее служил стратегом конфедерации [50]. Собравшаяся на совещание группа включала в себя Ликорта, Архонта, Полибия и пятерых других. В последовавшем обсуждении Ликорт, несомненно старейший из присутствовавших государственных деятелей выступил против помощи обеим сторонам в войне, так победитель чрезмерно усилится. Но с другой стороны, противостоять римлянам — дело опасное. Двое из других присутствовавших поддержали его, заявив, что противостоять римлянам было б неумно, но однако же считали нужным противодействовать тем ахейцам, которые заходят слишком далеко в том, чтобы выслужиться перед римлянами. Очень похоже, что эти люди выступили бы против римлян, если б те дерзнули сделать это. Политика защищаемая Архонтом отличалось от политики Ликорта только тем, что больше старалась избегать задевать и оскорблять римлян. Он советовал избегать как того, чтобы быть приспособленцами, так и избегать каких–либо оскорблений римлян, чтоб не разделить судьбу Никандра. Эту точку зрения поддержал Полибий и трое других и таким образом она одержала победу над мнением Ликорта пятью голосами против трёх. Эта группа решила в дальнейшем поддерживать кандидатуру Архонта в стратеги и Полибия в гиппархи. Эти двое были должным образом избраны на 170-169 гг. [51]. Они и их сторонники, вероятно, в это время полностью контролировали конфедерацию, а Калликрат со своими приверженцами пребывал в тени.
Архонту вскоре предстояло показать, что его политика избегания нанесения римлянам обид на практике означала делать позитивные шаги в угоду римлянам. Первая возможность появилась в странном деле о восстановлении почестей, некогда возданных Евмену Пергамскому, но затем отменённых. Конфедерация некогда постановила отменить почести ему как чрезмерные. Решение о том какие из почестей ему являются чрезмерными было передано на решение суда и поскольку ахейцы пользовались услугами зарубежных судей, то среди судей, которым поручено было вынести решение, оказались родосцы. Как порядочные граждане своей страны они были достаточно враждебны к Евмену, чтобы отменить все дарованные ему почести. Это была ошибка, которая теперь должна была быть исправлена. Послы от Аттала, брата Евмена предстали перед первым синодом или собранием ахейского совета в 169 г. И хоть здесь и имела место оппозиция, но послов поддержал Архонт — стратег конфедерации; и всё самая лучшая речь в их защиту произнесена была гиппархом или вице–президентом — Полибием (по крайней мере так сам он сообщает) [52]. На последнем собрании в году Архонт обеспечил принятие постановления, что ахейцы должны послать все свои военные силы в Фессалию, на помощь римлянам. Кроме того, было принято решение, что Архонт будет руководить мобилизацией и подготовкой военных сил, в то время как Полибий встанет во главе посольства, которое должно будет сообщить римскому консулу решение ахейцев и приготовить запасы вдоль всего пути следования. То, что ахейцы пытались играть роль независимого и значимого государства показывают так же два других решения этого собрания. Одно посольство отправлено было к Атталу, сообщить о восстановлении почестей Евмену, а другое в Египет — поздравить Птолемея VI с совершеннолетием [53].
Когда ахейское посольство достигло Фессалии, Квинт Марций Филипп — консул, командующий римской армией уже выступил в поход через Перребию, мимо горы Олимп, на побережье южной Македонии. Полибий догнал римскую армию в Перребии и последовал за ней её трудным путём, но отложил своё обращение к Марцию до того как армия достигла Гераклеума на побережье. Марций отверг предложенную помощь, заявив, что он теперь в ней не нуждается и что подступы к Македонии под его контролем. Это, видимо, придаёт некоторую достоверность обвинению в том, что он не торопился обращаться к Марцию до того, пока тот не завершил успешно свой опасный переход через горы. Однако если верно, что Полибий не нагнал римскую армию до того как она встала лагерем между Азором и Долихой далеко на севере в Перребии, то значит было невозможно вовремя собрать ахейцев, чтоб они могли оказать какую–либо помощь в этом конкретном походе [54].
В тот же самый год и другой трудный вопрос встал перед ахейцами. Римская военная кампания в Иллирии и Эпире была не слишком успешной. И в 169 г. Аппий Клавдий Центон потребовал от Ахейской конфедерации послать 5000 солдат в Эпир. Марций каким–то образом узнал об этом и по словам Полибия отправил его домой с инструкцией не допустить отправки войск. Вопрос рассматривался ахейским синклетом в Сикионе. Полибий, по его собственным словам, чувствовал, что не может разгласить тайные инструкции, полученные им от Марция. Поэтому он сослался на сенатусконсульт, предписывавший государствам не исполнять требования командующих за исключением тех, что основаны на постановлениях на постановлениях сената. Ему удалось добиться в передаче решения об этом консулу и Марций, конечно, наложил вето на это предложение [55]. Если б первое действие было правильным и обоснованным, то не было б необходимости обращаться к Марцию. На данный момент ситуация была спасена, но это не предвещало ничего хорошего в будущем.
Следующий год, год Пидны, ознаменовался усилением попыток заигрывания ахейцев с Птолемеем. Послы от двух Птолемеев, правивших совместно, предстали вероятно перед первым синодом 168 г., собравшимся в Коринфе. Они выдвинули требование, чтоб ахейцы прислали контингент в 1000 пехотинцев и 200 всадников с Ликортом в качестве главнокомандующего и Полибием в качестве командующего конницей. Большинство выступало за то, чтоб послать требуемую помощь, в то время как Каллистрат доказывал, что ахейцы должны избегать всех других связей и быть готовыми предоставить любую помощь, какой могут пожелать римляне, указывая на то, что римляне зимовали в Македонии и что вскоре надо ожидать решительных действий. Большинство ему убедить не удалось, но удалось добиться, чтоб решение отложено было до синклета, созванного в Сикионе. На второй день, в день когда выдвигались предложения, Ликорт предложил, чтобы требуемые войска были посланы; Каллистрат — чтобы были отправлены послы примирить Птолемея с Антиохом Эпифаном. Когда партия Ликорта и Полибия всё ещё, казалось, имела большинство, Каллистрат представил собранию гонца с письмом от Марция Филиппа, призывавшего ахейцев присоединиться к римлянам в попытке примирить царей. Несомненно, что своевременное появление гонца было заранее подготовлено, но его оказалось достаточно, чтоб заставить Полибия сдаться и ахейцы решили отправить не войска, а послов. Так окончилось то, что по–видимости было последним усилием ахейских лидеров добыть себе славу из отношений с Птолемеями. Войска, если б их послали, несомненно были б в лучшем случае прославленными наёмниками. Маловероятно, что ахейские вожди и в самом деле думали, что смогут получить от Египта сколько–нибудь эффективную помощь против Рима, как считал Де Санктис [56]. Единственная из прочих конфедераций роль которой в войне требует особого разбора — это эпирская, государство, которое приблизило римлян к катастрофе и понесло самое страшное наказание. События в Эпире тесно связаны с тем, что происходило тогда в Иллирии и сведения Ливия о них спутаны и противоречивы. И всё же некоторые пункты следует отметить. С самого начала войны римляне использовали иллирийские порты для высадки десантов и последние, как и в прежних войнах продвигались через Эпир или близ него. В 170 г. Авл Гостилий Манцин, новый командующий на этот год, находясь в Фанотее в северо–западном Эпире вдруг узнал, что против него организован заговор с целью его захвата и выдачи Персею. Последний в самом деле был уже в пути, но его задержали молоссы. Гостилий ночью бежал, отказавшись от своего плана пройти через Эпир и отплыл на корабле в фокидский порт Антикира [57]. Эти события следует рассматривать как начало восстания в Эпире, которое в значительной мере было делом рук молоссов, хотя были и молоссы задержавшие Персея и таким образом помогшие Гостилию бежать. Но, хотя Персей прибыл слишком поздно, всё же вероятно в это время он основал в Фанотее гарнизон, который позже находился под командованием некоего Клевы, кажется энергичного и полезного офицера. Следующей зимой (170-169) Персей провёл успешную военную кампанию в Иллирии к северу от озера Лихнид, где он взят, несмотря на то, что в нём был римский гарнизон, важный город Ускана. Очевидно римляне претерпели и другие неудачи. Вскоре после этого Луций Целий, лицо в других отношениях неизвестное, легат, начальствовавший над римлянами в Иллирии, попытался вернуть Ускану, но был отбит с тяжёлыми для него потерями, в то время как главнокомандующий, Аппий Клавдий Центон с помощью хаонских и феспротских войск осадил Фанотей в Эпире, но не добился успеха против обороняющихся, возглавляемых Клевой [58]. В то время как Аппий Клавдий всё ещё осаждал Фанотей, Персей в ответ на обращение эпиротов совершил марш–бросок к Стратию, прежней акарнанской столице, которая теперь была этолийской крепостью. Тот факт, что в этом своём походе он переправился через реку Арахт показывает, что он вступил в восточный Эпир и притом как можно дальше к югу, чтобы избежать столкновения с римскими войсками действующими у Фанотеи и даже более того у Усканы и Лихнида. Но так как он переправился через Арахт, он должен был пройти по долине этой реки на юг и пройти близ Амбракии. Таким образом почти неизбежно, что Попилий Ленат, римский командующий в Амбракии, должен был узнать о его продвижении и поспешил направиться с войском к Стратию, особенно потому, что его попросили об этом некоторые из этолийцев. Другие ж пригласили Персея, но когда он прибыл, он нашёл уже там Попилия с 1000 пехотинцев. Одновременно отряд в 600 этолийских пехотинцев и 100 всадников, как утверждали выступивший на соединение с Персеем, вступил в город и присоединился к римлянам. И хотя мнения в городе разделились, этих войск хватило, чтобы удержать город от падения в руки Персея, который вопреки советам своих этолийских и эпирских сторонников решил не начинать осады, но удалиться Тем временем Аппий Клавдий, получив известие о том, что Персей движется к Стратию снял осаду с Фанотей, для того только, чтобы быть преследуемым и избиваемым Клевой. В конце концов он распустил своих эпирских союзников и возвратился в Иллирию [59]. Из этого должно следовать, что следующей весной он вызвал войска из Ахайи. Фанотей был в конце концов взят Лацием Аницием в 168 году [60].
В ходе описанной нами кампании римляне, потерпев несколько поражений, утешались одним единственным успехом, именно тем фактом, что сохранили Стратий, ведь с точки зрения последствий он стоил больше, чем все поражения. Если б Стратий оказался бы в руках Персея, Эпир полностью перешёл бы под его контроль. За ним, несомненно последовала бы Акарнания и большая часть, если не вся, Этолия. Этолийские государственные деятели, призвавшие Персея были старейшинами, отличившимися при Киноскефалах и они, как кажется, не были скоропалительными и горячими противниками римлян. У них несомненно были сильные сторонники. Если б все эти области были приобретены Персеем, он смог бы контролировать путь сообщения из Амбракии в Фессалию. В этом случае римская армия оказалась бы почти полностью зависимой от морского пути в Антикиру, не говоря уже о том, что успехи македонян на северо–западе могли вызвать волнения среди прочих греков. Не удивительно, что в 168 г. Иллирия стала рассматриваться римлянами как театр военных действий почти столь же важный, что и сама Македония. В Иллирию направлен был Луций Аниций Галл, который при первом распределении провинций был назначен praetor peregrinus, но с условием дальнейшего назначения сенатом. Позже он был назначен в Иллирию, ему были даны два легиона и соответствующее число вспомогательных войск [61]. А когда к ним добавлено было ещё некоторое количество войск во главе с Аппием Клавдием и войска из дружественных городов Иллирии, силы его стали столь большими, что победа над иллирийским царём Гентием стала относительно легка. За этим последовало в том же году покорение Эпира.
За исключением покорения восставших частей Эпира, греческие федеральные государства ни в какой мере не были вовлечены в военную кампанию 168 года, года Пидны И всё ж исход битвы повлиял на них столь же катастрофически как и на побеждённые государства — Македонию и Иллирию. Таким образом, у римлян не осталось больше страха какой–либо вооружённой оппозиции на Балканах и они могли дать волю сдерживаемому негодованию против всех, кто не был достаточно раболепен или же подозревался в антиримских настроениях. Условия наложенные на Македонию и Иллирию демонстрируют элементы искусства управления государством, но действия против провинившихся и подозреваемых были произвольными и жестокими. Но, однако, принятый прежде принцип свободы сохранился и теоретически ни одно вовлечённое в события государство не было лишено своей свободы. Они могли быть обложены налогами, территория их могла быть уменьшена, вожди их могли быть увезены в Италию, но они оставались свободными и были ими ибо так говорили римляне. Так и хочется сказать, что античное определение свободы (и не только римское) для практических целей было: «Тот свободен, кто не подчиняется ничьим приказам, кроме собственных».
Соглашение 167 г. очень важно так же тем, что проливает свет на развитие римской системы провинциального управления, хотя Иллирия и Македония в то время не были ещё обращены в провинции. Оно даёт наиболее ранние документированные примеры сочетания свободы с уплатой налогов Риму. Это должно служить предостережением насчёт того, что никогда нельзя быть уверенным в том, что civitates liberae были так же immunes если об этом нет особых данных. Соглашение с иллирийцами включает добавочные пункты и является наиболее ранним примером соглашения в котором некоторым общинам в пределах большей свободной территории даруется дополнительная привилегия иммунитета. Постановление о том, что македоняне и иллирийцы должны быть свободны содержалось как в предварительном senatus consultum, так и в планах, составленных для обоих государств, о которых сообщалось позже. В senatus consultum, как сообщалось, заявлялось, что цель его состоит в том, чтобы всем народам стало ясно, что римская армия не навязывает подчинения свободным и напротив приносит свободу тем, кто в подчинении и потому ныне свободные народы должны верить, что под покровительством римского народа их свобода сохранится навсегда, в то время как народы жившие под властью царей должны верить, что цари эти станут более кроткими и справедливыми под влиянием римского народа, а с наступлением войны, итогом её будет победа для римлян и свобода для них самих [62]. Если сенатусконсульт предназначен был для публичного распространения, то ясно, что он предназначен был служить делу проримской пропаганды. Так же в нём интересна идентификация подчинения с правлением царей и свободы с их отсутствием и скрытый смысл, что и народам и царям было б хорошо под руководством Рима.
Описание устройства, навязанного Македонии было уже дано [63]. Менее известно об устройстве Иллирии, но похоже оно следовало той же модели, что и Македония. В Македонии было четыре части, в Иллирии — три. Это возможно означает три маленьких федеральных государства. Как в Македонии, так и в Иллирии наложенная римлянами дань (vectigal) составляла половину той, что прежде выплачивалась царю. Здесь освобождённые от налогов общины составляли проблему. Они едва ли могли быть освобождены от своей доли в расходах новых федеральных правительств. Можно предложить решение, но это, честно говоря лишь гипотеза. В большинстве федеральных государств налоги собираемы были местными властями, которые отсылали их долю в федеральную сокровищницу в виде единовременной суммы. Для македонских республик можно высказать предположение, что их общины–члены платили ту же сумму, что и прежде и что их федеральные правительства половину удерживали за собой, а другую половину пересылали в Рим. В Иллирии, вероятно, использовалась та же самая система и различие состояло только в том, что обладающие иммунитетом города освобождены были от уплаты доли отправляемой в Рим и оплачивали лишь расходы своего собственного федерального правительства.
Дух времени иллюстрирует рассказ Полибия о попытках родосца Полиарата избежать отправки в Рим. Он бежал в Египет до прибытия туда посольства Попилия Лената. Последний приказал Птолемею отправить его в Рим. Вместо этого ему предоставлен был лемб, чтобы отвезти его на Родос. Но по пути он сбежал и высадился в Фаселиде, где искал убежища у общественного очага с масличной ветвью в руках. Когда фаселидяне не дерзнули принять его, он обратился с тем же к жителям Кавна и Кибиры, но так же безуспешно. Жители Кибиры сообщили о его присутствии на Родос и римскому консулу в Македонии. Последний предписал им отослать его из Кибиры на Родос, а из Родоса в Рим и так и было сделано [64]. Инструкции относительно Поликрата вероятнее всего даны были Эмилием Павлом в конце 168 г. , до прибытия комиссии из 10 членов. Вероятно к тому же времени относится разграбление Эгиния в Фессалии, Агасс вероятно в Македонии и Энии неподалеку от Фессалоники. Так против Агасс выдвинуто было обвинение, что после ухода римлян город вновь перешёл на сторону Персея; против Эгиния — что его жители нападали на римских солдат; против Энии — просто в том, что его жители защищались упорнее соседей. Высказывалось предположение, что римский военачальник искал случая позволить своим солдатам разжиться добычей [65]. Во всяком случае, действия эти указывают на то, что тому кто не в фаворе у римлян не стоит искать у них милости и внимания.
Когда комиссия из 10 членов прибыла и обосновалась в Амфиполе, она и Эмилий Павел, в добавление к планированию будущей организации Македонии, действовали как верховный суд и верховные арбитры греческого мира. Когда Эмилий Павел возвращался из тура по Греции, то близ Деметриады встретился с группой этолийцев, которые сообщили ему, что проримские вожди, Ликург и Тизипп, с помощью римских солдат окружив этолийский совет, перебили 550 его членов, остальных отправили в изгнание и присвоили всё их имущество. Эмилий приказал доставлять обвиняемых в различных преступлениях в Амфиполь [66]. Таким образом план использования Амфиполя в качестве штаб–квартиры не только для устройства дел Македонии, но и для слушания дел, касающихся споров и разногласий в Греции был уже принят. В Амфиполь сошлись послы из многочисленных греческих государств, чтоб поздравить римлян с их победой [67]. Согласно Ливию, сразу после первой встречи римлян с македонянами были призваны этолийцы и слушалось их дело. Он несомненно прав в утверждении, что об их деле судили больше на основе того какая партия была на стороне Рима и какая на стороне Персея, чем на основании того кто совершил преступление, а кто пострадал ошибочно. Этолийцы, перебившие своих сограждан, были оправданы, а изгнание тех, кто был изгнан подтверждено. Единственным осуждённым оказался Авл Бебий, римский командир, предоставивший для этого дела римских солдат этолийцам. Возможно тогда у Этолии отнята была значительная часть территории. Она включала Амфилохию и несомненно некоторые территории малых общин (koina) центральной Греции, существовавших в то время [68]. Таким образом с этолийцами, которые предоставили в 171 г. войска своим римским союзникам и не предпринимали никаких открытых враждебных действий, обошлись более сурово, чем в 188 г.
Так же в Амфиполе принят был ряд других решений. Так Левка отделена была от Акарнании. Это была часть политики по недопущению того, чтобы ни один из важных островных портов вдоль западного побережья Греции был бы связан с материковым государством. Послана была эскадра на Лесбос для разрушения города Антисса, а её жителей переселить в Мефимну, за то, что они помогли Антенору, пустив его в гавань и снабдив припасами когда он с кораблями сновал вокруг Лесбоса. Так же сообщается о двух судебных процессах над отдельными лицами. Во–первых, казнён был некий этолиец по имени Андроник, а во–вторых — Неон из Фив, которого сочли ответственным за союз Беотии с Персеем [69]. Этот последний акт был своего рода продолжением более раннего урегулирования дел в Беотии. Несомненно, так же в Амфиполе были вынесены и решения о которых ничего не сообщается, например, решение отделить полуостров Магнесия от Македонии и восстановить Магнесийскую конфедерацию, но снести укрепления Деметриады [70].
Другой задачей, исполненной в Амфиполе, было составление списков подозреваемых, которые должны были быть отправлены в Рим для суда. Списки эти основаны были на обвинениях, выдвинутых послами, прибывшими в Амфиполь и данных, извлечённых из македонских архивов. От имени Эмилия Павла отправлены были письма в Этолию, Акарнанию, Эпир и Беотию и это было ещё не всё. Полибий перечисляет перребов и фессалийцев с ахейцами как народы против которых выдвинуты были обвинения несмотря на их неучастие в войне и возможно так же некоторые и из из вождей отправлены были в Рим. Наконец, есть достаточно информации, чтобы показать, что как часть римской программы принято было что–то подобное массовой экстрадиции подозреваемых. Македоняне так же были в эту программу включены. В их случае имена руководителей, прежних царских должностных лиц и им подобных, которых следовало отправить в Италию были объявлены на собрании. Им вероятно было предоставлено самим добираться до Италии, но им угрожали смертью, если они не подчинятся [71]. Для Эпира и Акарнании последний акт драмы наступил позже, когда Аниций объявил имена тех вождей, которых он пожелал отправить в Италию на суд сената [72].
С ахейцами обращение было особым. Вместо отправки письменного распоряжения двое из членов комиссии лично отправились, чтобы огласить их требования. Один из двоих, Гай Клавдий Пульхр был в 177 г. консулом, в то время как второй, Гней Домиций Агенобарб был намного более молодым человеком. Таким образом, посольство это в самом деле имело вес, хоть и не вполне верно, как то утверждал Полибий, что из членов комиссии посланы были наиболее достойные [73]. Но перед членами комиссии встала та трудность, что в македонских архивах не было ни на кого из ахейцев никаких компрометирующих данных. Всё, что им оставалось — это их собственные подозрения и свидетельства Калликрата и других людей, стремившихся завоевать расположение римлян. Для встречи с римскими послами ахейцы созвали экстраординарное собрание. Послы, наиболее вероятно потребовали, чтоб ахейцы отправили всех, кто был на подозрении у римлян в Рим, чтоб они предстали там перед судом и притом даже и не зная имён подозреваемых. Когда ахейцы против такого голосования в слепую возразили, им сказали что все военачальники того времени виновны. Это вызвало возмущение одного бывшего полководца, Ксенона, который на собрании ахейских вождей в 170 г. встал на сторону Архонта и Полибия. Он встал и заявил: «И я был стратегом у ахейцев, но я ничем не виноват перед римлянами и не чувствую никакого расположения к Персею; и по этому вопросу я готов подвергнуться суду в совете ахейцев, готов подвергнуться ему и перед лицом римлян». И он, можно так сказать, был на этом римлянами пойман и тысячи ахейцев были отправлены в Италию, а затем в своего рода изгнание или в своего рода частное тюремное заключение в города Этрурии, вероятно в ту часть Италии, где ахейцы менее всего чувствовали бы себя как дома [74].
Последние действия Эмилия Павла и его армии демонстрируют тенденцию использовать войну как источник обогащения как государства, так и отдельных солдат. Первые военачальники в ходе войны действовали по этому принципу до тех пор, пока на это не был наложен запрет, но после Пидны дух алчности получил полную свободу действий. Скопленные македонским правительством сокровища сохранены были за римским государством. Сокровища таким образом доставленные в Рим были в несколько раз больше тех, что были добыты в любой из прежних войн в Греции и Македонии. Фактически, они были настолько велики, что их перевозку можно рассматривать как важный этап перемещения в Италию всего накопленного капитала древнего мира. Перемещённые в это время сокровища можно оценить в 210 000 000 сестерциев или 52 500 000 денариев [75]. Но даже если это косвенно и шло на пользу солдатам как римским гражданам, это он удовлетворяло их стремления к личной выгоде и до сих пор, по–видимому, им отдавали на разграбление лишь немногие и не слишком крупные города. Чтоб исправить, если можно так выразиться, эту ситуацию солдатам победившей Македонию армии позволено было помочь себе в Иллирии и Эпире и это было сделано после того как Аниций ослабил и уменьшил в размерах Эпир и с пятью членами комиссии устроил дела в Иллирии. Таким образом, действия Эмилия и его армии кажутся беспричинными актами жестокости, совершёнными после завершения мирного урегулирования. Трудно сказать, на кого возложить вину за это безобразие, но выглядит очевидным, что лично Эмилий не был так уж невиновен как обычно представляют его античные источники. Здесь возникает подозрение, что защита Эмилия может быть отчасти вызвана благодарностью Полибия за оказанное ему в сципионовом кругу расположение. Эмилий, даже если он иными способами лично не обогатился, то по крайней мере удержал за собой библиотеку Персея под предлогом, что его сыновья — большие любители чтения [76]. После завершения дел в Амфиполе, Эмилий двинулся со своей армией к Пелле, а оттуда послал часть войска в Иллирию, чтоб разграбить иллирийцев — сторонников Персея, а сам с остальной армией двинулся к Пассарону в северном Эпире, где у Аниция была уже штаб–квартира [77]. Чем его войска занимались далее в Иллирии — неизвестно, в то время как о разграблении Эпира сохранились достаточно подробные отчёты. Достаточно будет напомнить, что 150 000 человек обращены были в рабство и около 70 городов, большей частью молосских, разрушено. Видимо пленные и другая добыча были проданы, а выручка использована для вознаграждения солдатам. Имеются разногласия относительно его размера. Ливий говорит, что каждый всадник получил 400 денариев, а каждый пехотинец — 200, в то время как Плутарх заявляет, что на каждого отдельного солдата пришлось только по 11 драхм, чем старается подвести читателя к мысли сколь невыгодна была эта война [78]. Более крупные суммы несомненно ближе к истине. Но даже с ними солдаты остались недовольны. После того как Эмилий Павел и его солдаты сделали всё что могли, Аницию оставалось только созвать «оставшихся эпиротов» и акарнанцев на собрание и объявить имена тех кого следовало отправить в Рим, чтоб они предстали там перед судом.
Каковы могли быть причины столь сурового обращения с Эпиром? Всё уже сказанное свидетельствует, что имели место надежды на добычу. Солдаты Эмилия выражали, возвратившись в Рим, недовольство своей долей добычи из царских сокровищ [79]. Они считали, что добыча эта должна была обогатить их, а не государственную казну и конечно же добыча из Эпира и Иллирии была по сравнению с ней явно недостаточна. Когда решено было действовать, солдатам разрешили поживиться, но трудно поверить, чтоб какой–нибудь государственный деятель, претендующий на благоразумие и проницательность, мог отдать приказ о такой жестокости, как разграбление Эпира просто ради наживы. Высказано было предположение, что большую часть вины следует возложить на козни проримски настроенного эпирота Харопса в стачке с теми безжалостными римскими государственными деятелями, действия которых пресечены были и частично наказаны несколькими годами ранее, но это объяснение даже его автор считает недоказанной гипотезой [80]. Несомненно, проримски настроенных эпиротов использовали в качестве информаторов, но маловероятно, чтобы римский командующий зашёл так далеко, чтобы угождать сторонникам и равно маловероятно, чтоб Харопс желал таким способом опустошить свою страну. То, что произошло в Эпире лучше всего объясняется позицией, занятой Эмилием Павлом, а именно, что ему дана была власть творить суд над любым врагом Рима. Эпироты были заранее извещены о том, что римские гарнизоны будут выведены из их городов, так что они смогут быть свободны. То, что за этим последовало должно было считаться вынесением приговоров и наказанием врагов Рима. Ответственность за вердикт должна быть возложена на Эмилия и членов комиссии, которые вынесли приговор и контролировали его исполнение.
Объяснение суровости римлян вероятно надо искать в том факте, что эпироты прерывали главный путь военных коммуникаций между Италией и не только Балканами, но и всем Ближним Востоком. Надо помнить, что римляне предпочитали коммуникации по суше. В ходе всех восточных войн, начиная со Второй Македонской войны, римские войска обычно высаживались на побережье Иллирии. После провала вторжения в Македонию с запада в 199 г., путь их, таким образом, постоянно лежал через Эпир или рядом с ним, в Фессалию. Единственное исключение имело место в 192 и 191 гг., когда римляне в союзе с Филиппом V смогли пройти на восток с побережья Македонии и подойти к Фессалии с севера. Некоторые перемены должны были иметь место с постройкой Эгнациевой дороги, но и даже после того, как она была построена, Сулла в 88 г. использовал старый путь [81] и так же поступил во время кампании 48 г. против Помпея и Цезарь. Поначалу с эпиротами обращались хорошо и их мелкие грешки были забыты, вероятно в надежде, что они окажутся дружелюбны и покладисты. Когда вместо этого мятеж эпиротов чуть не привёл к захвату консула и на следующую зиму почти что позволил Персею установить контроль над северо–западной Грецией и одновременно прервать римские пути сообщения, то легко понять в каком гневе были римляне. К несчастью для эпиротов всё это имело место тогда, когда в римскую политику вошёл новый и безжалостный дух.
Несмотря на деятельность членов комиссии, посланных в Иллирию и Македонию, вопросы продолжали передаваться римскому сенату для рассмотрения. В начале 166 консульского года (вероятнее всего осенью 167 г.) в Рим должно было прибыть множество посольств. К несчастью, сохранившаяся часть истории Ливия здесь подошла к концу, так что сохранилось мало информации о деятельности сената в этот и последующие годы. Сообщается о приходе посольства из Афин. Оно прежде всего стало просить за Галиарт в Беотии. Но когда просьбы эти оказались безрезультатными посольство сменило тон и попросило, чтобы территория Галиарта, так же как и островов Делоса и Лемноса были предоставлены Афинам. Просьба эта была удовлетворена, но с условием, что Делос станет порто–франко [82]. В начале 167 г. сенат принял важное решение. Плодом победы в Иллирии стали 220 захваченных римлянами лембов. Сенат приказал передать их Коркире, Аполлонии и Диррахию [83]. Не был ли это мягкий намёк на то, что эти три морских порта должны охранять моря и сдерживать пиратство?
После Третьей Македонской войны римское правительство во многом руководило делами не только Греции и Македонии, но так же и Малой Азии и отчасти Ближнего востока. В этом ему очень помогла привычка государств обращаться с жалобами к Риму на своих врагов. Таким образом, Рим всегда мог выступать в роли защитника какого–нибудь друга или союзника. Воля римлян становилась известна через ответы на эти жалобы, через постановления и письма сената, через посольства и комиссии. В качестве примера можно упомянуть два посольства. Так в 164 г. отправлены были два посла для контроля за греческими делами в целом, для урегулирования территориального спора между Спартой и Мегалополем и особенно для контроля за планами Антиоха Эпифана и Евмена Пергамского. Двумя годами позже три посла, включая Тиберия Семпрония Гракха, отца трибунов, посланы были для решения дел в Греции, а затем пересекли Малую Азию, чтоб понаблюдать за делами Селевкидов и других царей, так же как и галатов [84]. Такие посольства — свидетельство широких интересов и пристального наблюдения. Конечно, до тех пор, пока здесь ещё не было римских наместников или постоянного присутствия солдат, для правителей греческих государств всё ещё возможно было воображать, что они могут действовать независимо. Вспышка войн в Македонии и Греции в 150 и в последующие годы создаёт впечатление, что период со 167 г. и до этой даты был временем беспорядка и смуты. Это едва ли подтверждается проверкой немногих известных событий. Установленная система поначалу с римской точки зрения работала хорошо. Объяснение этому кажется состояло в том, что все греческие лидеры увезённые в Рим в 167 г. служили в качестве заложников. То, как с ними обращались (это можно проследить на примере ахейцев), показывает, что римляне не намерены были ни устраивать над ними суд, ни позволить им вернуться. Даже когда оставшиеся в живых вернулись в 151 г. или около того, сомнительно, что это в какой–либо мере повлияло на ситуацию. Из двух вернувшихся ахейцев, известных по имени, Стратий стремился предотвратить разрыв с римлянами, а Полибий ничего не предпринимал, чтоб разрыв этот вызвать.
Условия в Греции в этот период лучше всего можно осветить в связи с Ахейской конфедерацией. Вот два пункта,, которые здесь прежде всего следует отметить. Во–первых, не кажется, что Калликрат и крайняя проримская фракция полностью контролировали ситуацию а Ахайе. Это особенно важно, так как все вожди, выказавшие сколько–нибудь независимости были из Ахайи удалены. Вряд ли именно Каллистрат вдохновлял неоднократные отправки посольств в Рим по поводу удерживаемых в Италии ахейцев или если это всё же так, то тогда Каллистрат не был столь крайним, как его обычно представляют, но вступил по этому вопросу в соглашение с оппозицией. Во–вторых, спартанский вопрос был настолько хорошо урегулирован, что спартанец избран был стратегом конфедерации. Есть какая–то связь между спартанским вопросом и началом Ахейской войны в 146 г., но вопрос не обострялся до последней части периода. Вывод этот, конечно, основывается на той информации которая, по счастью, сохранилась. То, что можно наблюдать — это вереница посольств, отправляемых в Рим в интересах удерживаемых в Италии ахейцев, столкновения с Афинами, вызванные защитой делосских беженцев, изгнанных Афинами, вмешательство в дела Афин и Оропа и под конец вспышка раздора со Спартой.
Первое посольство в Рим по поводу удерживаемых должно было быть отправлено в 166 г. Нет данных о его отправке или прибытии в Рим, лишь упоминание о его возвращении; но из данных о следующем посольстве ясно, что сенат удивлён был тем, что они просят за тех, кого они сами осудили. Ахейцы в ответ на это в следующем году отправили посольство с протестом, что они никого не осуждали и поэтому потребовали или чтоб сенат сделал это или если обстоятельства делают это невозможным, чтобы их передали ахейцам для суда. Справедливость просьбы ахейцев была очевидной. Их сограждане увезены были в Италию, чтоб предстать перед судом и удерживались там уже два года. Но сенат не желал возвращать их в Грецию и ответил, что не в интересах ни Рима, ни греческих государств, чтобы эти люди возвратились домой. Этот ответ, данный ахейцам, по–видимому, был истолкован как относящийся ко всем грекам. Полибий, сообщая об этом, указал, что сенат был в неловком положении, так как оказался неправ по всем пунктам, но особо подчеркнул отчаяние большинства греков и радость Харопса, Каллистрата и других людей их сорта [85]. Через несколько лет, когда многие из видных изгнанников уже умерли, сообщается ещё о двух посольствах. В обеих послами были Ксенон из Эгия и Телекл из Эгины, оба из старых ахейских городов. Второе из этих посольств имело место в 155 году. В ходе него, согласно Полибию, освобождение было б обеспечено если бы не способ, которым претор Авл Постумий, в этом заседании председательствовавший, вёл это дело. Было внесено три предложения: первое — за освобождение, второе — чтобы их удерживать в Италии и дальше, третье — чтобы их освободить, но ещё какое–то время удерживать в Италии. Подразумевалось, что большинство выступит за это третье предложение, но когда претор поставил на голосование вопрос об освобождении или дальнейшем удержании в Италии, те кто выступал за третье предложение проголосовали вместе с теми, кто выступал за второе. Думаю, что это утверждение Полибия ошибочно. Именно третий вариант — голосование за освобождение, но с временным удержанием в Италии, был для римлян самым выгодным, ведь никто не мог сказать, как долго удержание будет продолжаться. Ахейцы, однако, были достаточно воодушевлены, чтоб послать ещё одно посольство на следующий год. В нём опять участвовал Телекл, а коллегой его был Анаксидам из Мегалополя, участник посольства 165 года. Были ли они глупы или нет, в настойчивости этих людей есть что–то трогательное. Результат был лишь тот, что сенат проголосовал за сохранение существующего положения [86]. Когда в 151 г. сенат всё таки проголосовал за разрешение вернуться, то всё еще возникли живые дебаты по этому вопросу. Согласно одному анекдоту, дело повернул Катон, который упрекнул сенат за пустую трату времени, проведённого в спорах о том «кому хоронить старикашек–греков — нам или ахейским могильщикам». Это решение сената, как кажется, распространялось на всех греков, всё ещё находившихся в Италии [87].
После Третьей Македонской войны римское влияние давало о себе знать как в греческих межгосударственных отношениях, так и во внутренних делах отдельных государств. В качестве примера римского влияния последнего рода можно привести вмешательство в спор между Спартой и Мегалополем по поводу обладания Скиритидой (гористой областью в северной Лаконии). Как уже отмечалось посольство 164 г. было направлено для разрешения этого спора. О действиях римлян говорится так же во фрагментарной надписи, содержащей отчёт комиссии, созданной для вынесения решения по этому делу [88]. Хотя и Спарта и Мегалополь были в то время членами Ахейской конфедерации, римские послы явились разрешить конфликт между ними как между независимыми государствами. Вердикт вынесен был ими в пользу Мегалополя, вероятно в рамках тенденции поддерживать существующие связи, если это не противоречило римским интересам. Позже дело передано было на рассмотрение какого–то особого суда, где сторонами вовлечёнными в конфликт были теперь спартанцы и ахейское правительство. И вновь вердикт вынесен был против Спарты.
В межгосударственной политике ахейцы, несмотря на сдерживающее влияние римлян, оказались втянуты в конфликты, хоть сначала мелкого масштаба. Когда в 155 г. началась война между родосцами и критянами, обе стороны обратились к ахейцам за помощью. Ахейцы склонны были помочь родосцам, но бросили это дело когда Каллистрат предупредил их, что они не должны ни отправляться на войну, ни оказывать кому–либо помощь без одобрения римлян [89]. В этом случае участие ахейцев в военных действиях было предотвращено. Вероятно, не так вышло в деле бывших делосцев, ставших ахейскими гражданами. Когда афиняне захватили остров, они приказали прежним жителям его покинуть. Последние воспротивились и пожаловались в Рим; там им было заявлено, что они должны покинуть остров, но могут взять с собой всё их движимое имущество. Очевидно, какие–то обстоятельства помешали иным из них увезти всё, что они считали вправе. Делосцы эти направились в Пелопоннес (Ахайю) и были приняты в число ахейских граждан, после чего попытались судиться с афинянами по торговому договору, регулирующему отношения афинян и ахейцев. Афиняне вполне естественно отрицали, что в отношении бывших делосцев это допустимо. После этого последние просили, чтоб ахейское правительство предоставило им право на репрессалии и они могли б помочь самим себе. Просьба была удовлетворена и за этим должны были последовать нападения и ответные нападения. Сколь масштабны они были и как долго продолжались — неизвестно. Результатом стало то, что и афиняне и ахейцы отправили посольство в Рим, где сенат постановил, что всё, что предприняли делосцы с позволения ахейцев было правомерным. Это надо думать означает, что делосцы имели право обращаться к афинянам как ахейские граждане. Неизвестно, действительно ли это решило спор [90].
Другое дело в которое втянуты были Афины и Ахайя было связано с Оропом — городком на границе между Аттикой и Беотией. Оно привело к вооружённой интервенции Ахейской конфедерации против Афин, хотя, может быть и не к реальным военным действиям. Ситуация была столь запутанной и сложной, а наши источники столь фрагментарны и противоречивы, что возможно полностью до истины не удастся добраться никогда. В какое–то время, самое позднее через несколько лет после 160 года, афиняне потребовали с оропян то, что они считали законными налогами или данью. Против этого оропяне возражали и обратились к римскому сенату, который осудил действия афинян и проучил оценить сумму ущерба городу Сикиону. Выбор (не Ахейской конфедерации, а города, принадлежавшего к ней) многозначителен для позиции Рима. Сикионяне оценили ущерб в 500 талантов — непомерно большая сумма. Возражая против этого вердикта, афиняне отправили в Рим знаменитое посольство из трёх философов — Карнеада, главы Академии, перипатетика Критолая и киника Диогена. Они предстали перед сенатом в 155 г. (единственная точная дата в этом деле) и добились сокращения суммы до 100 талантов. Видимо афиняне не в состоянии были заплатить и эту сумму и вместо этого предложили некую сделку, включавшую в себя выведение клерухии на территорию Оропа. Нет данных, что это привело афинян в столкновение с Римом. Оропяне обратились к Ахейской конфедерации; вероятно им казалось, что надежды на помощь больше от близкого соседа, чем от далёкого Рима. Это обращение поддержал, в частности, Гиерон из Эгиры, сын того Телекла, который неоднократно ездил в Рим в качестве ахейского посла. Он выступал в качестве патрона оропян сначала на синоде в Коринфе, а затем на синклете в Аргосе. В почётном постановлении ему воздаётся оропянами честь за то, что он вернул их на родину. Но однако в этом деле был изъян, состоявший в том, что по ахейским законам объявление войны требовало созыва экстраординарного собрания ахейской экклесии. Когда планировались военные действия против соседа их невозможно было удержать в секрете. Таким образом, Павсаний вероятно верно сообщает, что решение ахейцев стало известно афинянам, которые имели время до прибытия ахейцев так опустошить оропскую территорию, что это вызвало выселение населения. Так как нет сведений о битве, то афиняне, в свою очередь, должны были удалиться при приближении ахейской армии под командованием спартанца Меналкида, стратега этого года. За удалением афинян должно было последовать возвращение оропян. Появление Меналкида, который так же сыграл видную роль в разжигании Ахейской войны показывает, что интервенция ахейцев едва ли могла иметь место раньше 150 года [91].
Способ каким решались дела делосцев и оропян показывает, что попытка управлять делами Греции без вооружённого вмешательства всё ещё находила сильную поддержку в сенате. Более того, сторонники этой политики всё ещё вели её в тот день, когда вести об успехах Андриска (Псевдо–Филиппа) достигли Рима. Возможно, отчасти это было связано с пониманием связанной с этим опасности [92]. И однако события вскоре окончательно убедили римские власти, что попытка контролировать Грецию и Македонию только дипломатией и распоряжениями закончилась провалом. Результатом стало создание в 148 г. провинции Македония путём простого процесса отправки преемников командующему, который окончательно закончил в этом году войну. После этого процесс постепенного узнавания того, как управлять покорёнными провинциями был долгим и болезненным. Но в 150 г. сенат послал против претендента не армию, но посольство во главе со Сципионом Назикой, консулом 162 и 155 гг, великим оппонентом Катона [93]. Римляне обычно поручали такие миссии старейшим государственным деятелям и было совершенно в характере человека, пытавшегося предотвратить разрыв с Карфагеном залечить раны Македонии и Фессалии и насколько можно судить по той скудной информации, что у нас имеется, он сделал это замечательно хорошо, по крайней мере по сравнению с полным провалом его предшественника. До его появления на сцене фессалийцы, боясь неприятностей, обратились к ахейцам за помощью. По своём прибытии, Сципион принял командование над ахейскими и несомненно и другими греческими войсками, нанёс поражение Андриску и изгнал его из Фессалии [94]. Так и должно было быть согласно одной из школ мысли. Римские союзники (если употреблять этот термин в самом общем смысле) предприняли под римским руководством действия против нарушителя мира. Но задача выполнена не была. Андриск не был изгнан из Македонии. Потому в 149 г. послан был претор Публий Ювентий с одним легионом [95]. С ауксилариями численность его войска составляла примерно 10 000. Оно оказалось полностью рассеяно, а командующий убит. Относительно того, что произошло с трудом можно сделать выводы на основании скудных сохранившихся данных. Попытался ли Ювентий сразиться без помощи греческих союзников? Или волнения в других частях Греции зашли так далеко, что греческие союзники не смогли помочь ему? Ахейцы, вероятно, достаточно глубоко погрязли в спартанской и иных проблемах. Или просто Андриск так усилился, что оказался чересчур силён для армии противника? В любом случае, после поражения Ювентия, войска Андриска вновь вошли в Фессалию. В 148 г. послан был претор Квинт Цецилий Метелл Македонский с большим войском и проделал свой путь из Иллирии через Эпир в Фессалию. Здесь следует отметить только два момента его продвижения. Единственным упомянутым союзником, действовавшим с ним совместно был пергамский флот [96], но другие так же могли принимать участие в походе. Во–вторых, успешная кампания привела в Грецию и в Македонию римские войска и римского полководца, годных для использования в в других чрезвычайных ситуациях.
Ахейская война 146 г., приведшая к разрушению Коринфа и временному роспуску Ахейской конфедерации, остаётся с её причинами и сложным фоном одной из самых трудных проблем в античной истории. Ясно, что Полибий дал очень полное её описание, но оно сохранилось лишь частично. Это одна из самых ярких частей произведения и заставляет сожалеть о потере всего остального. Почти равно достойна сожаления потеря данных Ливия, несомненно основанных на Полибии, но дополненных сведениями из анналов. Единственное достаточно полное изложение содержится у Павсания и оно в целом кажется хорошим. К этому можно добавить более краткие сведения из эпитом. На события её часто ссылаются и всё же удовлетворительная их интерпретация очень трудна, чтобы не сказать невозможна.
Война началась так скоро после возвращения греков, некогда отправленных в Италию, что естественно подумать об этом возвращении, как о её причине. У Рима больше не было заложников, чтобы обеспечивать хорошее поведение греков. Вместо этого группа озлобленных стариков возвратилась домой. Однако, как уже отмечалось, это было не вполне так. Например Страт, один из ахейцев участвовавших в политике после своего возвращения, напротив старался предотвратить войну. Одно место указывает, что возвращение выживших привело к спорам о собственности [97]. Такие споры по возвращении изгнанников бывали неизбежными и известно, что с войной было связано что–то вроде социальной революции. Но маловероятно, что так много собственности увезённых в Италию попало в руки низших классов, что возвращение выживших вызвало серьёзные беспорядки. Кстати вспомнить, что во многих частях Греции в этот период были признаки социальных волнений и что римляне были обычно на стороне собственников из высших классов. Однако маловероятно, что эти волнения сами по себе были достаточно сильны, чтобы побудить ахейцев попытаться сразиться с Римом. Скорее всего демагоги, возглавлявшие ахейцев, подняли волнения, чтобы укрепить свою власть над массами. Фактически, кажется необходимым согласиться с Полибием, что большей частью следует порицать вождей ахейцев и особенно Критолая и Диэя [98]. Некоторое оправдание для заблуждения, в которое впали как вожди так и народ относительно того, что римляне не пойдут на вооружённое вмешательство. Ещё в 147 г. римское правительство направило два посольства, пытаясь добиться мирного урегулирования спартанской проблемы. Каждое из этих посольств возглавляло лицо, которое за десять лет до того было консулом и хотя первому посольству нанесены были в Коринфе тяжкие оскорбления, второе всё ещё занимало примирительную позицию. Когда же наконец предпринято было вооружённое вмешательство, то на первый взгляд это выглядело так словно бы элементы комической оперы были введены в трагедию. Две армии состязались, так сказать, за право победить ахейцев. Метелл пришёл на юг из Македонии и почти закончил войну для того только, чтоб уйти и оставить завершение её консулу Муммию. Правильное объяснение этого состоит вероятно в том, что власти Рима в начале консульского года не знали, что армия Метелла будет в боеспособном состоянии. Вдобавок они предполагали, что наступление с севера может быть блокировано при Фермопилах. Чтобы быть уверенным в завершении войны в этом году Муммий был послан морским путём. Решимость довести дело до конца была так велика, что даже члены комиссии, которые должны были урегулировать отношения после победы отправлены были в 146 г. ещё до завершения кампании.
Мы уже отметили, что вовлечённость в местные проблемы могла помешать ахейцам послать в 149 г. войска Ювентию. Военная кампания ахейцев против Спарты имела место в 148 г., но кажется что спартанский и оропский инциденты были так тесно связаны, что год или два предшествующих этой акции были заполнены интригами. Ахейским стратегом во время интервенции в Ороп был Меналкид из Спарты, стратег в 151-150 гг. Он был чем–то вроде авантюриста и интригана. Когда Попилий Ленат был в 168 г. в Александрии, он освободил из тюрьмы этого самого Меналкида, который служил в Египте, но так старательно интриговал в собственных своих интересах, что попал в тюрьму. Этого освобождения с помощью влияния римского посла было вероятно достаточно для того, чтобы он настроен стал проримски. Он был достаточно популярен, чтобы быть избранным ахейским стратегом [99]. Вероятно в конце его срока службы вновь разгорелась старая ссора между Спартой и ахейским федеральным правительством. Кажется для этого не было достаточной причины, кроме той, что застарелый спор требовал ничтожных раздражителей, чтобы вызвать вспышку. Так же мог иметь место антагонизм между интригующими лидерами. Даже если не принять во внимание большую часть скандала, связанного с Меналкидом и его преемником на посту стратега, Диэем, всё равно кажется, что последний в немалой мере достоин порицания за развязывание войны и за те несчастья, к которым она привела.
Рассказ о том, что Калликрат выдвинул против Меналкида обвинение в измене, грозившее тому смертной казнью, может соответствовать истине, так как вопрос о юрисдикции ахейского правительства над спартанцами вновь был поднят. Обе стороны утверждали, что противники неправильно интерпретируют решение сената: Диэй утверждал, что ахейцам предоставлена была полная юрисдикция, спартанцы это отрицали и намеревались апеллировать к Риму. Ахейцы, в свою очередь, отрицали право отдельных городов направлять посольства в Рим. Если по этим спорам сенатом было вынесено новое решение, то это должно было иметь место в конце 150 или в начале 149 гг. Диэй, ахейский стратег 150-149 гг. довёл эту ссору до конца. Он представил спартанцам список из 24 лиц, которых считал нарушителями мира. Они отправились в добровольное изгнание и остались в Риме, очевидно надеясь на римское вмешательство в свою пользу. По окончании срока службы Диэй и Каллистрат отправились в Рим в качестве послов. Каллистрат умер в пути. Целью посольства было противодействовать спартанским изгнанникам, интересы которых представлял Меналкид, бывший ахейский стратег. Единственным результатом стало обещание, что сенат отправит посольство, чтобы рассудить ахейцев и спартанцев [100].
Это обещание сената обычно связывают с римским посольством в Грецию в 148 г., но до 147 г. никакое посольство туда не прибыло. Верно, что в 148 г. Метелл побудил посольство, направлявшееся в Азию свернуть в сторону, чтобы посетить ахейцев и убедить их не нападать на Спарту, а ждать послов из Рима. Сообщение было доставлено, но пришло слишком поздно. Дамокрит, стратег 149-148 гг. уже вторгся на спартанскую территорию и нанёс поражение спартанцам с тяжёлыми для них потерями, но вместо того чтобы взять город отозвал свою армию. За это он был присуждён к уплате штрафа в 50 талантов и будучи неспособным заплатить его, отправился в изгнание. Преемником его избран был Диэй. Когда Метелл вновь направил послов к ахейцам, вероятно осенью 148 г., Диэй обещал не атаковать, но дождаться прибытия римских послов. Он, однако, ввёл гарнизоны в периэкские города. Одним из неблагоприятных инцидентов, происшедших до прибытия послов из Рима, стал захват и разграбление одного из них Меналкидом, теперь действовавшим в качестве спартанского полководца. Но поскольку это не принесло ему ничего, кроме непопулярности даже у спартанцев, он покончил с собой [101]. Как не странно, эта история может оказаться правдой. Общественное мнение чувствовало, что Дамокрит должен решить спартанскую проблему раз и навсегда и предстать перед римскими послами a fait accompli (с совершившимся фактом). Диэй, даже если он разделял это мнение, мог ощущать, что поскольку удобный случай потерян, дальнейшая агрессия будет неразумной. На этом этапе своей карьеры он проявил некоторую сдержанность. Во время своего предыдущего пребывания на посту стратега он добивался принятия мер против отдельных спартанских вождей. Действия Меналкида подверглись всеобщему осуждению на том основании, что он мало чего добился и даже усугубил без того плохую ситуацию.
Когда в 147 г. прибыло римское посольство во главе с Луцием Аврелием Орестом, чтоб принять послов было созвано экстраординарное собрание Ахейской конфедерации в Коринфе. На собрание это явились спартанцы в значительном числе. Предлагаемое послами решение было для них более, чем приемлемым, но таково, что вызвало гнев ахейцев. Ведь теперь сенат прямо потребовал частичного роспуска конфедерации, на который намекал ещё в 182 году. Это стало неожиданностью для ахейцев. Это должно было быть решено после того как посольство Диэя покинет Рим и естественно не оглашалось в Греции до прибытия Ореста. В этом смысле это было «тайной», как один из источников утверждает это. Если, как об этом сообщается, сенат вторично принял решение, что спартанцы должны подчиняться ахейской юрисдикции, кроме обвинений в преступлениях, подлежащих смертной казни, то это так же представляло собой внезапный поворот политики и в то же время это было возвращение к старой политике. Орест, очевидно, полагал, что обсудив вопрос с вождями, он сможет подготовить почву для выступления на собрании ахейцев и поэтому пригласил Диэя и других высших должностных лиц в свои покои. Здесь он объявил, что сенат желает, чтоб не только Спарта, но так же и Коринф, Аргос, Аркадский Орхомен и Гераклея, та что близ Фермопил, вышли из конфедерации. Объявление об этом вызвало эффект противоположный тому, на который он рассчитывал. Ахейские должностные лица тотчас удалились и призвали собрание ахейцев захватить всех спартанцев и всех подозреваемых в том, что они спартанцы. Позже настоящие спартанцы были оставлены в тюрьме, прочие освобождены. Орест, будучи не в состоянии обуздать ахейцев, мог только обратить их внимание на ту дерзость, с которой они выступили против римлян и удалиться [102]. Позже послы сообщили, что они изгнаны из Коринфа и что им грозит опасность [103]. Ахейцы, вполне естественно, послали в Рим посольство во главе с Феаридом, братом Полибия, чтобы изложить свою позицию и принести извинения [104].
Римляне на удивление быстро отреагировали на события в Коринфе. Орест возвратился в Рим и доложил обо всём сенату, который послал второе посольство тем же летом. Возглавлял его Секст Юлий Цезарь, который был коллегой Ореста по консулату десятью годами раньше. По пути он встретил посольство Феарида и побудил его вернуться с собой в Пелопоннес. Секст, вероятно, достиг Эгия еще до начала осеннего синода на котором избирались федеральные должностные лица и обратился к этому собранию. Он был проинструктирован мягко обращаться с ахейцами и действовал соответственно, обвиняя их в оскорблении римских послов менее сурово, чем сами ахейцы, но нет данных, что условия, предложенные Орестом, были смягчены. И тем не менее, любезная манера обхождения посла обольстила Диэя и Критолая, который только что избран был стратегом в качестве преемника первого. Они и их окружение полагали, что римляне так заняты проблемами в Африке и Испании, что будут стараться избегать войны с ахейцами. Во всяком случае, Критолай был учтив с римскими послами и обещал созвать собрание в Тегее для переговоров со спартанцами [105]. При этом он действовал недобросовестно.
Собрание, объявленное в Тегее, должно было быть экстраординарным собранием ахейской экклесии, созванным в аркадском городе, удобно расположенном для переговоров со Спартой. Должность стратега занимал в то время Критолай. Он и его окружение решили, что Критолай должен явиться на собрание один и что остальные ахейцы должны держаться в стороне. История гласит, что должностные лица объявили о собрании, но разослали тайные распоряжения его не посещать. Римляне и спартанцы прибыли в Тегею в должное время и согласовали позиции по отношению к ахейцам. Тем временем последние всё не появлялись и наконец явился один Критолай и заявил, что один он ничего не может. Римляне могут представить свое дело перед следующим синодом, который будет созван через шесть месяцев. Секст, естественно, отпустил спартанцев и сам возвратился в Италию [106]. Этот инцидент сделал войну неизбежной. Намеренно спланированное оскорбление и расстройство планов должны были показаться римлянам еще более оскорбительными, чем вспышка дурного настроения толпы во время визита Ореста. Кроме того, совещание Секста со спартанцами должно было показать ахейцам, что римляне теперь определённо на стороне спартанцев. Но Критолай, кажется, не осознал серьёзности ситуации, вероятно всё еще считая, что римляне не предпримут серьёзных усилий по усмирению ахейцев. Потому–то он провёл зиму обходя ахейские города, возбуждая их против римлян и объявляя мораторий на долги на всё время войны. Последняя мера, как кажется, была правительственным распоряжением. Затем весной 146 года на безумном собрании в Коринфе, которое, как кажется, было комбинацией регулярного синода, который мог рассматривать самые различные дела и синклета — особого массового собрания, компетентного решать вопросы войны и мира, он провёл решение о войне против Спарты — действие неизбежно вызывавшее войну с Римом. На собрании этом он яростно нападал на своих политических противников, утверждая что боится лакедемонян и римлян вместе взятых меньше, чем предателей внутри государства. Так, по крайней мере, сообщает Полибий, который был современником событий, хоть и не присутствовал на собрании. За объявлением войны последовало постановление облекающее диктаторскими полномочиями исполнявшего тогда должность стратега [107].
Если Критолай и другие ахейцы неправильно оценивали намерения римлян, то это не потому, что они не были предупреждены. Может быть, их ввёл в заблуждение тот факт, что сенат явно не торопился с отправкой посольства Ореста. Так же их могла ввести в заблуждение обходительность, выказанная выказанная Секстом и когда они позже получили предупреждение от Метелла, то они могли счесть не имеют столько веса как те, что приходят непосредственно из Рима. Оглядываясь назад на происшедшее, кажется очевидным, что сенат, прежде чем отправить Ореста в Грецию, принял решение вмешаться в случае, если его указания будут проигнорированы. Отправка Секста означала, что ахейцам давался еще один шанс. Кроме того, в этом году было уже слишком поздно отправлять армию из Италии в Грецию или как вариант, Метелл был ещё не готов двинуться на юг. По всей вероятности, Ахайя назначена была Муммию в качестве провинции в начале консульского года и постановлено было подготовить для этого армию и флот. В то же время Метелл был в состоянии действовать и возможно ему было это предписано. Рассказ о том, что он рассчитывал завершить войну до прибытия Муммия может быть правдивым, хотя здесь кажется был какой–то перерыв между двумя военными кампаниями или между двумя частями кампании 146 г. Возможно Метеллу приказано было не переходить коринфский истм [108]. До того как он приступил к военным действиям, он отправил к ахейцам четырёх послов, чтобы побудить их избежать разрыва. Послы эти предстали и обратились к тому собранию ахейцев в Коринфе, которое проголосовало за войну против Спарты. После того как они покинули Коринф, один из четырёх отправился сначала в Афины, а оттуда в Спарту, двое оставались в Афинах до прибытия Метелла, в то время как четвёртый направился в Навпакт, может быть для контактов с этолийцами и с тем, чтобы убедиться, что этот порт пригоден для военных операций Муммия [109]. Видимо с самого начала запланировано было, что Муммий переправит свою армию по морю в Коринфский залив [110].
Может быть полезным попытаться реконструировать план военной кампании Критолая и ахейцев, хотя надо напомнить что информация скудна и что все выводы будут предварительными. До сих пор обычным путём продвижения римлян в Грецию был наземный путь через Иллирию, Эпир и Фессалию. Это означало, что в случае такого продвижения Фокида, Локрида, Беотия, a fortiori и Пелопоннес могли быть в безопасности лишь до тех пор, пока удерживают Фермопилы. Это тезис, кажется, лежал в основании плана военной кампании ахейцев. В это время ахейцы провозгласили Гераклею, ту что расположена ниже горы Эта, своей собственной. Это должно означать, что они попытались завладеть воротами в центральную Грецию. В этом их поддерживали беотийцы, локрийцы и эвбейцы. Фокида была скорее территорией прохода войск и сценой битвы, чем активным участником. Таким образом, большая часть центральной Греции, кроме Аттики и Фокиды, объединилась с ахейцами в защите Фермопил. Главой всей коалиции, включая и Ахейскую конфедерацию по всей видимости был Пифей из Фив [111]. Сам по себе план был не безнадёжным. Если бы у них было первоклассное военное руководство, то у греков был бы хороший шанс обладать Фермопилами. Так, кажется, думали и римляне, которые такой план предвидели. Потому Муммий послан был по морю, так чтобы он мог высадиться в тылу войск защищавших Фермопилы или же в Пелопоннесе, смотря по тому, что оказалось бы наиболее выгодным.
Военные действия начались с осады Гераклеи, хотевшей порвать с ахейцами, Критолаем и беотийцами. При приближении Метелла они отступили к Скарфее в Восточной Локриде за Фермопилами. Лучшая позиция для защиты была потеряна, но ситуация не была ещё безнадёжной. При Скарфее римляне встретились с Критолаем и его войском и нанесли ему решительное поражение с большими потерями. Сам Критолай исчез, пал в битве или покончил жизнь самоубийством. Чтобы всё было ещё хуже, два отряда пришедшие на битву слишком поздно были уничтожены; оба они, видимо, продвигались через Фокиду на соединение с Критолаем. Отряд в 1000 отборных аркадских воинов достиг Элатеи и вступил в город. Во время их пребывания здесь вести о битве при Скарфее достигли города и потому элатейцы попросили аркадян удалиться. Последние двинулись наземным путём домой вниз по долине Кефисса, но были остановлены у Херонеи. Поведение фокейцев указывает на то, что они давали воюющим сторонам право прохода через свою территорию, но сами стремились оставаться нейтральными [112]. От Херонеи Метелл двинулся на Фивы, покинутые их населением [113]. Здесь он узнал, что в Фокиде находится войско синтелии патрян. Видимо, патряне переправлялись через Коринфский залив и ничего не знали о поражении при Скарфее. Когда Метелл узнал о присутствии в Фокиде этого войска, он обратился на него, чтоб сразиться. Нет надёжных цифр о количестве войск, вовлеченных в это предприятие, но Полибий связывает с этой битвой деморализацию и отчаяние, которые охватили не только побеждённое войско, но так же и многих в Греции и как кажется считает, что поражение в Фокиде скорее, чем при Скарфее было причиной великой катастрофы всей военной кампании. Фактически он подразумевает, что выдающийся римский государственный деятель, предвидя сколь жестокой будет битва, предпочёл держаться от неё подальше, оставаясь в Фивах [114]. Этим закончилась военная кампания Критолая, хотя сам он умер до её завершения. Может показаться, что план ахейцев и беотийцев был не лишён достоинств и что он провалился отчасти потому, что они позволили себе вступить в большую битву до того, как их армия полностью усилилась. Гибельным последствием этого стало то, что подошедшие слишком поздно контингенты были встречены противником по отдельности и уничтожены. Второй из этих контингентов, тот что из Патр, был так велик, что уничтожение его потребовало настоящей битвы.
Как ни странно, но после этих поражений, противники дали ахейцам передышку для подготовки к продолжению войны. Преемником Критолая стал Диэй в соответствии с ахейским законом, что в случае смерти стратега конфедерации службу исполнял его предшественник до очередного синода или собрания совета конфедерации. Когда это собрание произошло, Диэй был должным образом избран и служил до конца войны или скорее до своего самоубийства [115]. Диэю пришлось, по всей видимости, всё начинать сначала и он предпочёл делать это опираясь на внезапно освобождённых им рабов. Он приказал, чтоб 12000 домашних рабов были освобождены, вооружены и отправлены в Коринф, куда так же должны были явиться все граждане призывного возраста. Одновременно с состоятельных людей взяты были обязательные военные взносы. Мобилизованным должен был выпасть печальный жребий. Элидяне и мессеняне должны были оставаться дома на случай возможного нападения римского флота. Может быть так задумано было по первоначальному плану военной кампании. Что до синтелии патрян, то она по видимости понесла такие потери, что уже не могла послать войска. С прочих членов конфедерации собраны были 14 000 пехоты и 600 человек конницы. Это войско было сосредоточено в Коринфе, кроме 4000, которые были отделены и отправлены в Мегару. Последние удалились как только подошла римская армия и граждане сдали город без сопротивления. Таким образом Коринф и Истм стали линией обороны [116].
До этого момента можно понять решимость не уступать римским требованиям и если надо сражаться. Пока римляне не прошли через Фермопилы, ахейцы могли даже думать, что у них есть какие–то шансы на успех, но решимость эту сохранившуюся и после поражения и смерти Критолая, хоть и появился шанс достичь мира, можно счесть безумием отчаяния. Самое худшее, что решимость эта не встретила никакого противодействия. Правда наиболее разумной группе лидеров удалось организовать отправку посольства во главе с Андронидом, старым сподвижником Калликрата, к Метеллу, чтоб начать переговоры. Он вернулся с предложениями Метелла и поддержкой фессалийца Филона. И ахейцы, как кажется, начали переговоры. Движущей силой их, если Диэй не обвинял его ложно, был Сосикрат — гиппостратег, один из высших офицеров армии [117]. В числе тех, кто настаивал на принятии предложенных условий был Страт, один из ахейцев, увезённых в Рим в 167 г., будучи теперь стариком, унизился настолько, что обнял Идею колени и умолял его уступить. Но всё это было бесполезно. К этому времени Диэй так уже контролировал окружающих, что мог выдвигать обвинения в суде против своих оппонентов. Он был замучен до смерти, но не выдал никаких тайн. Другие были оправданы потому, что даже в условиях того времени население сочло то как обошлись с Сосикратом чересчур жестоким. Полибий заявляет, что некоторые добились оправдания подкупив Диэя и он в своих обвинениях конкретен [118].
Когда военные действия возобновились, римским командующим стал консул Муммий, прибывший с военными силами в 3500 всадников и 23 000 пехотинцев. К ним добавились критские лучники и пергамские войска. Это войско переправилось морем из Италии в Коринфский залив. С их прибытием Метелл и его войско были распущены и вновь прибывшие заняли их место. Победа над небольшим римским отрядом придала ахейцам излишнюю смелость, так что они предложили римлянам решительное сражение, которое привело к катастрофическому поражению. Теперь ахейские вожди из самоуверенности впали в чрезмерное отчаяние. Диэй даже не попытался удержать Коринф или задержать продвижение римской армии. Вместо этого он бежал в свой родной город Мегалополь, собственной рукой убил жену а затем принял яд. При таких обстоятельствах не удивительно, что как «защитники» Коринфа, так и большинство его жителей покинули город. Тем не менее Муммий, опасаясь засады, выждал два дня перед тем как вступить в город, разграбить и сжечь его. Таким образом, война закончилась [119]. Некоторое впечатление о потере ахейцев в битве при Истме даёт список 156 граждан и лиц постоянно проживающих в Эпидавре, павших в этой битве [120]. Это подразумевает многотысячные потери в одной только этой битве, не говоря уже о битвах военной кампании Критолая.
Мы не можем обсуждать здесь в деталях устройство Греции и перипетии её судьбы после 146 г. [1]. Мы дадим лишь очень краткое их изложение, за которым последует несколько более полное рассмотрение некоторых моментов, касающихся федеративных государств. Теперь ясно, что Греция в целом не была в то время данницей. В тех её частях, которые принимали участие в войне, значительная часть земель была конфискована и превращена в ager publicus. Возможно также некоторые её районы сделаны были данниками. Но Греция не была превращена в провинцию. Вместо этого она была помещена под бдительное око наместника Македонии. Это — свидетельство того, что часть Греции определённо была покорена и поставлена под контроль этого наместника [2]. И для такого разграничения были основания. И в самом деле, данная в 196 г. общая свобода не была отменена. Так в письме, написанном около 115 г. и адресованном городу Димы в Ахайе, наместник Македонии Квинт Фабий Максим, хоть и изъясняется в приказном тоне, всё ж упоминает о свободе, дарованной грекам в целом [3]. С определённой точки зрения можно сказать, что все подданные римской империи были свободны [4], но большая разница между общей свободой и свободой civitates liberae, которые в меньшей степени были под контролем наместника провинции, чем провинция в целом. Так в период после 146 г. имело место различие между городами, прямо находившимися под контролем наместника Македонии и теми, что свободны были от его прямого надзора и в какой–то мере были сходны с позднейшими civitates liberae, с тем отличием, что последние были анклавами внутри провинции, в то время как в период после 146 г. «покорённые общины» были анклавами среди более многочисленных свободных общин. Однако все они, как подчинённые так и свободные, должны были следовать указаниям Рима и ближайшим высшим римским должностным лицом был наместник Македонии. В этом смысле вся Греция была частью провинции Македония.
Условия на отдельные государства наложены были, как обычно, комиссией из 10 человек в сотрудничестве с победоносным командующим. Члены комиссии прибыли в Грецию в 146 г., возможно до прибытия армии Муммия, проработали здесь зиму и весной возвратились в Италию [5]. Списка членов её не сохранилось, но в числе их были, как кажется, по крайней мере два бывших консула. Таким образом, сенат продолжил прежнюю практику включения старейших государственных деятелей в такие комиссии. В этом случае ясно, что разрушение Коринфа и другие суровые меры были не личной инициативой Муммия, но продуманными политическими актами наиболее вероятно самого сената. Вероятно, Муммий лично был ответствен за иные жестокие деяния, включая казнь выдающихся граждан Халкиды, но вину за это Полибий возлагает на его друзей [6]. Начальным пунктом урегулирования несомненно было требование, выдвинутое ещё в 147 г., а именно роспуск Ахейской конфедерации. Возможно так же и другие конфедерации, вовлечённые в войну были сначала распущены, а затем, подобно Ахейской восстановлены короткое время спустя. Те области Греции, которые не принимали участия в войне были предоставлены самим себе и в них никаких перемен не производилось. Но в случае с ахейцами речь не шла об отделении нескольких городов. Это был скорее общий роспуск, который означал, что федеральное правительство ликвидируется и что города должны будут функционировать в качестве независимых государств. То, что именно таким продолжал оставаться статус ряда бывших членов ясно на примерах Спарты и Мессены. Очень вероятно, что когда война закончилась, Мессения и Элида ощутили, что она пошла им на пользу. Их войска не участвовали в военных действиях, оставаясь дома, чтоб давать отпор возможным нападениям с моря. Нападения не состоялись, в то время как поражение ахейцев означало восстановление свободы этих государств.
Ахейская конфедерация вскоре была восстановлена и если буквально понимать письмо Фабия Максима, сделали это сами римляне. Восстановленная конфедерация была много меньше распущенной в 146 г. и естественно было б счесть, что она включала только собственно старую Ахайю [7]. Но ошибочность этого мнения доказана была публикацией несколько лет назад надписи из Олимпии с пьедестала конной статуи; ей солдаты из 19 ахейских городов, служившие в 122 г. до н. э или около того под командованием консула Гнея Домиция в Трансальпийской Галлии, почтили своего командира Дамона из Патр. Из перечисленных городов по крайней мере следующие были аркадскими: Герея, Тельфуса, Псофида, Клитор, Кинефа и Феней [8]. Надпись эта важна для понимания как тогдашних условий в Греции, так и римской политики. Она показывает, что Ахейская конфедерация включала тогда немалую часть северной и северо–западной Аркадии. Членство их, надо полагать, было добровольным; трудно ведь поверить, чтобы римляне принуждали их присоединяться или позволяли ахейцам использовать принуждение. Вероятно, именно в этот период старый ахейский город Тритея упоминается как аркадский. Вполне вероятно, что он чувствовал себя более тесно связанным с Псофидой, Клитором и Кинефой, чем с ахейскими прибрежными городами и таким образом мог считать себя принадлежащим к аркадской части Ахейской конфедерации [9]. Документ этот важен и в том отношении, что показывает — федеральное правительство вовсе не было полностью пренебрегаемо. Когда римлянам требовался контингент ахейских войск, то его организовывало федеральное правительство и у войск изо всех городов был единый командующий. Что касается римской политики, это кажется малой добавкой в скудный список примеров использования греческих войск в войнах на востоке [10]. Но, однако, эти новые данные могут служить свидетельством того, что такая практика могла быть более распространённой, чем предполагалось, несмотря на то, что большая часть данных этого периода утрачена. Может вызвать удивление, что войска эти надо было перемещать из Греции в Галлию, но это едва ли более удивительно, чем использование нумидийских войск в Греции в Третью Македонскую войну. И всё же такие услуги как эти должны были быть очень незначительны по сравнению с теми, которые оказаны были в ходе Митридатовых и римских гражданских войн.
Римляне так же часто требовали и денежных взносов на различные войны, включая войны против пиратов. Таким образом, свобода от повинностей и уплаты дани вовсе не означали свободы от финансового бремени. Вероятно, лучший из известных примеров этого — сбор взноса в восемь оболов с каждой мины (эгинского стандарта) облагаемого имущества в Мессении, т. е налог немного менее 2% [11]. Другие данные показывают, что реквизиции могли быть частыми и тягостными. Известно, что города в случае крупных финансовых затруднений брали в долг под 48% сложных процентов. Превосходный пример этого — надпись о ссуде, сделанной городом Гифием в связи с поборами, вероятно около 71 г., на войну с пиратами [12]. В этом случае ростовщики, братья Клоации, впоследствии сократили проценты до 24% простых. Это не было простой милостью, оказанной братьями городу. Надпись даёт живую картину положения в городе, подвергавшемся частым поборам, включая содержание солдат и приём высокопоставленных сановников. Но в связи с реквизицией зерна и одежды ссылка на долю, выпавшую городу, указывает на то, что такие требования не ограничивались только Гифием. В то же время количество случаев, когда Клоации ходатайствовали об освобождении Гифия от уплаты налогов говорит о том, что города, бывшие в хороших отношениях с влиятельными римлянами иногда могли получать освобождение от уплаты — факт который, должно быть усложнял ситуацию для городов, таких патронов не имевших. И ситуация должна была ещё более осложниться в ходе гражданских войн с 49 по 30 гг. до н. э [13].
В период после 146 г. те федеральные государства, которые ещё продолжали своё существование развились в то, чем они стали при Империи — орудиями местного самоуправления большей или меньшей значимости. Некоторые вели активную политическую жизнь на основе местного патриотизма. С этой точки зрения вероятно наиболее важны Ликийская и Фессалийская конфедерации. Первая, хоть её учреждения и были тесно связаны с учреждениями греческих конфедераций была от них географически изолирована и потому рассмотрение её истории при Империи было нами включено в параграф об этой конфедерации. У Фессалии так же отчасти была своя история, особенно в ходе гражданских войн и потому очерк её истории так же включён в параграф об этой конфедерации. Другие конфедерации могли бы быть равно интересны, если бы о них было бы доступно больше информации. Восстановленная Ахейская конфедерация, как уже отмечалось выше, была больше, чем подчас предполагают, но её не следует путать с Панахейской (иногда называемой Ахейской) лигой, вероятно впервые созданной в ходе гражданских войн и существовавшей при Империи [14]. Она представляет интерес по той причине, что имеются сведения о левой революции в ахейском городе Дима ок. 120 г. до н. э. В результате двум её вожакам вынесен был смертный приговор наместником Македонии, а третьего приказано было отправить в Рим [15]. Законы, предложенные революционерами, осуждены были на том основании, что они нарушают конституцию конфедерации. И тем не менее, как кажется, связи осуществлялись непосредственно между городом и губернатором и обратно, минуя федеральных посредников. Заметим, однако, что обращение губернатора едва ли могло быть отправлено до того как в городе взяло верх контрреволюционное правительство. Неизвестно, удалось ли местным консерваторам восстановить контроль без посторонней помощи или им помогли их соседи, или наконец, вмешались федеральные власти. В этой связи может быть уместным напомнить, что социальная революция, как кажется, стала важным фактором, приведшим к утрате свободы Ликийской конфедерацией. Наконец, можно отметить, что единственным старым федеративным государством о котором имеются данные, что оно сохранилось почти до начала правления Диоклетиана была маленькая Магнесийская конфедерация со столицей в Деметриаде [16].
То, что при Республике римское правительство ничего не имело против продолжения существования федеративных государств достаточно ясно показывает восстановление Ахейской конфедерации. То, что политика эта продолжалась и при Империи показывает обыкновение императоров время от времени позволять назначать себя стратегом или главой конфедерации. Примеры этого известны для Фессалийской и Магнесийской конфедераций. Так для Августа служба в Фессалийской конфедерации была более, чем простой рутиной. По–видимому, это символизировало признание им конфедерации с самого начала его правления и было частью его политики, направленной на то, чтобы позиционировать себя в Греции почти как грека, а не как чужака. Он и еще более Адриан пытались переделать Амфиктионийскую лигу по модели настоящего федеративного государства путём корректировки представительства. К сожалению детали реорганизации Адриана неизвестны. Его Панэлленион вдохновлён был скорее симмахиями и амфиктиониями, хотя опубликованная несколько лет назад надпись показывает, что в нём так же применялось представительство в пропорции к размеру и значимости представленных общин [17]. Эллинистические федеративные государства так же послужили образцом для подражания для системы представительства в пропорции к населению в собрании «Трёх галлов» и несомненно других западных «провинциальных» собраний [18].