*[1]
Обычное греческое федеративное государство было симполитией или федерацией городов–государств, которые развились либо с небольшим перерывом либо вообще безо всякого перерыва из одного из племенных государств, созданных группой греческих завоевателей. Города–государства выросли из племенного государства, но последнее никогда не утрачивало полностью своего единства и в какой–то момент дало более тесную организацию, основанную на союзе городов или других местных единиц. Перемена происходила постепенно — несомненно рост городов был естественным и постепенным процессом, не всегда происходившим с одной и той же скоростью на всей племенной территории — но она была столь велика, что какую–то сознательную конституционную реформу или же реформы следует предположить. Это был переход от государства, в котором правительство очень мало чем управляло, кроме иностранных дел, к государству в котором местные дела были в руках правительств городов и последние, в свою очередь, имели перед центральным правительством определённые военные и финансовые обязательства. Несомненно, решение вопросов сколько голосов имело то или иное государство в федеральном собрании или в совете и об определении размера их военных контингентов и величины финансовых обязательств, не произошло автоматически [2]. Конечно [3]
……………
язык, хотя этот язык мог содержать остатки языков более ранних, покорённых групп населения. Таким образом, племя было в значительной мере искусственным созданием географии и политики. Но, как бы то ни было, оно имело свой собственный язык и его члены состояли в родстве друг с другом. Племенное государство, единожды сформировавшись, ощущало ту же самое колебание, что и город–государство, относительно принятия чужаков в число граждан, или если этот термин подразумевает слишком уж высокоразвитое государство, в свой круг. Так только члены трёх этолийских племён, упоминаемых Фукидидом, как кажется, могли быть членами этолийского племенного государства [4]. Отдельные лица, если были приняты в общину, вероятно были легко поглощались, но нет оснований полагать, что ранние племенные государства легко поглощали целые общины, так что племенное государство было ни чем иным, как искусственным политическим созданием [5]. Позднейшая способность федеративных государств абсорбировать чужие общины — это уже другой вопрос.
В устройстве различных племенных государств много общего. В ранние времена все они возглавлялись (но вряд ли управлялись) царями и имели советы старейшин или глав ведущих семей и собрание всех способных носить оружие членов общины. Советы эти были предками сходных советов города–государства и таким образом косвенно позднейших греческих буле и герусии; собрания — предками первичных собраний греческих городов и более прямо первичных собраний акарнанской, этолийской и других конфедераций. Весь остов позднейшего греческого государственного устройства за исключением царей, заменённых магистратами, здесь уже сформировался. Единственное исключение состояло в том, что в племенном государстве аппарат управления был мало развит и занимался, за малым исключением, только внешними делами. Здесь не было писанного права, а только лишь обычное и защитой от преступлений служили скорее родственники друзья, чем правительство. Результатом было то, что люди обычно были при оружии, даже когда шли на рынок. Фукидид замечает, что в иных частях Греции ещё и в его время было так, а в другой связи говорит, что учреждения греков прежних времён были сходны с учреждениями варваров его собственного времени [6]. Недостаток организованности был так велик, что частные рейды и экспедиции были в порядке вещей и Фукидид признаёт, что они и в его время совершались в отдельных частях Греции. Так, когда иллирийская царица Тевта в 230 г. до н. э заявила римским послам, что позаботится о том, чтобы римляне не терпели никаких обид от иллирийского народа, что же касается отдельных лиц, то у царей Иллирии не в обычае мешать кому бы то ни было в приобретении добычи на море [7], то её ответ представлял собой точку зрения, некогда преобладавшую в Греции, но в то время сохранившуюся только среди иллирийцев и других отсталых народов. Правительство таких областей возглавляло совместные предприятия и войны государства, а не сдерживало и не сохраняло положение вещей в порядке. Судя по данным Полибия это было непонятно ни ему, ни римлянам. Вряд ли политика римлян, если бы они это понимали как то изменилась, но это могло бы помочь их послам урегулировать ситуацию.
Недостаток общегосударственного управления и администрирования оставлял открытым поле для любой силы, которая могла бы заполнить вакуум. В большинстве случаев это был город. Здесь была для этого особая причина. Население племенного государства жило в неукреплённых деревнях. Когда ощущалась нужда в защите и более тесной связи, жители деревень собирались вместе и возникали города. Это происходило не одновременно во всех частях Греции и даже в разных частях одного и того же племенного государства. Фукидид, как уже отмечалось, замечал, что старый образ жизни всё еще господствовал в иных частях Греции в его собственное время. Вряд ли нужно говорить, что лидерство в культурной и экономической жизни было за теми частями Греции, в которых развивались города.
При возникновении городов были возможны варианты. Если города становились полностью независимыми и достигали над окружающей территорией контроля, то старое племенное государство заменялось группой городов–государств. Если ж города сходным образом устанавливали контроль над окружающей территорией, но не позволяли связям с остальным племенем порваться, то результатом становилось федеративное государство. Ясно, что время от времени возникало несогласие относительно того, какой из двух вариантов предпочтительнее. Хороший пример даёт Беотия, но есть и другие иллюстрации. Так в Ахейской конфедерации Пеллена стремилась идти своим собственным путём. Третий вариант состоял в том, что один город стремился подчинить другие и превратить их жителей в периэков. Злые языки говорили, что реальной проблемой Беотии было то, что Фивы пытались низвести население остальной Беотии до этого статуса.
С появлением федеративного государства зарождалось что–то новое, отличное от прежнего. Греки показали это тем, что назвали федеративное государство новым словом – sympoliteia. Лучше всего его можно интерпретировать как союз городов–государств или общее гражданство граждан нескольких городов–государств. Слово это так естественно и просто и так тесно связано с обычными греческими словами, что трудно представить себе, что оно не зафиксировано в литературе до II в. до н. э, века Полибия и что нет ни одного примера его употребления в документах до этого столетия. Самый ранний его пример обнаруживается в постановлении ликийского города Аракса, опубликованному в 1949 г., где воздаётся почесть некоему согражданину [8]. Греческие историки и политологи сообщают нам весьма мало как о племенном, так и о федеративном государстве и из этого случайного материала мы должны восстановить греческий взгляд на федерализм. Причина создания нового слова состояла в том, что старые термины не отличали федеративное государство от племенного.
Было уже отмечено, что термин ethnos употребляем был для племенных государств, и что его продолжали употреблять и для федеративных. Слово это можно было прилагать и к племени и к народу, был ли он объединён в государство или нет. Ясно, что когда, например, в документе сообщается о действиях этноса ликийцев, то это значит, что существовало племенное или федеративное государство. Koinon, с другой стороны, часто употреблялось применительно к федеративному государству или федеральному правительству., но это слово, приложимое почти к любому виду объединения или ассоциации, несомненно применялось точно так же к племенному государству, как и к городу–государству или федеративному государству. В любом случае это не был термин, означавший с необходимостью федеративное государство и неосторожно заключать, как то часто делают из употребления выражения «койнон этолийцев» или «койнон македонян», что в то время существовало этолийское или македонское федеративное государство. Итак ясно, что поскольку ни «этнос», ни «койнон» не означали федеративное государство, как отличное от любой другой формы государства, то принят был термин «симполития». Различие между ним и «этнос» ясно видно из выражения, употреблённого в надписи из Араксы: «федеративное государство (sympoliteia) народа (ethnos) ликийцев».
Чтоб понять истинное значение термина «симполития», надо начать с греческого термина для граждан – polites, которое означает гражданина полиса или города–государства. В таком словообразовании самом по себе нет ничего необычного. Почти все индоевропейские слова для граждан, производятся от слов, означающих город или укреплённое место [9], но хотя в английском, например, это совершенно очевидно, мы обычно этого не сознаём, пользуясь словом в разговоре о гражданине Соединённых Штатов или какого–либо другого государства. Мы не сравниваем эту страну ни в каком отношении с городом. Сходным образом и греки могли применять «polites» к гражданину федеративного государства, «polis» же оставался определённо применим к городу или городу–государству. Впрочем, был период, в течение которого термин «полис» применялся более широко, к любому виду государства, включая и федеративное. Так в 389 г. Ахейская конфедерация включила в свой состав город Калидон, на северном побережье Коринфского залива, город который позднее стал этолийским. Ксенофонт, в сообщении об этом, говорит, что ахейцы сделали калидонян своими politai, приложив, таким образом, это слово к гражданам федеративного государства. Около того же времени федеративные государства, включённые в Пелопоннесскую и Вторую Афинскую лигу, так же были классифицированы как poleis. В надписи из Афин, списке членов Второй Афинской лиги, список этот предваряется заголовком: «Следующие poleis являются союзниками афинян» и среди них названы были акарнанцы[10]. Таким образом, polis стало обозначением для любого греческого государства, включая федеративные и polites обозначением гражданина любого вида государства. Но, однако, такая тенденция вскоре прервалась, по крайней мере в том, что касается употребления polis. Похоже, сам Аристотель именовал Фессалийскую конфедерацию polis. Если это так, то он употреблял это слово в смысле уже устаревшем или устаревающем и нет причины верить тому, что это слово в том же смысле употребляется в «Политике». В 337 г., в афинском постановлении, предоставлявшем гражданство ряду акарнанцев, как установлено, были так же записаны имена их poleis [11]. К тому времени Акарнания, согласно словоупотреблению того времени, была не polis, но содержала несколько poleis. Уже было отмечено, что в 302 году все государства, принадлежавшие к Эллинской лиге, классифицировались как ethne и poleis и в этой классификации федеративные государства были объединены с племенными как ethne, в то время как polis осталось обозначением города–государства. Федеративное государство, которое в согласии с прежней тенденцией, классифицировалось как polis, было переклассифицировано как ethnos. Но похоже, однако, что обозначение polites для граждан федерального государства сохранилось. По крайней мере, вполне возможно было записать в договоре, что этолийцы являются polites в Акарнании, а акарнанцы — в Этолии [12].
Предпочтение, отданное термину «ethnos» было разумным и естественным. Беотийцы и этолийцы, например, составляли ethnos до того, как были организованы в федеративное государство и не было причины, почему они не должны были бы рассматриваться как ethnos после перемены. Это делало возможным подчеркнуть неразрывную связь с более старым и менее развитым племенным государством. Это так же давало возможность употреблять это слово со значением, во многом сходным с «народ» и с некоторыми из тех же самых эмоциональных обертонов. Все это нисколько не вредило местному патриотизму. Ведь здесь уже были долгое время poleis в пределах племенного государства. Теперь они могли продолжать существовать в качестве самоуправляющихся городов в пределах федеративного государства и это по поводу их шла уже речь о том, что к гражданам федеративного государства применим термин patris — отечество или точнее город отца. Но однако же, недоставало термина, отличавшего федеративное государство от племенного и указывавшего на то, что это был союз городов–государств. Потому был найден термин sympoliteia, слово, определённо означавшее единое или федеральное гражданство, государство или конституцию. Точно установить, когда этот термин вошёл в употребление невозможно. Всё, что можно сказать, это то, что мы не располагаем примерами его употребления до начала II в. до н. э [13].
Из числа федеративных государств ведущую роль в греческой истории играли те, кто дальше всех сумел распространиться за пределы первоначальных племенных границ. Унитарное государство так же могло расширяться, как это делал Рим, прибавляя новые территории к своим собственным и абсорбируя граждан этих территорий в своё собственное гражданское общество. Так же аналогичным образом расширялись в период своего формирования и племенные государства, но пришло время, когда они почувствовали, что территория племени расширилась достаточно и в дальнейшем расширении больше не нуждается, а всё, что лежит за её пределами — чужая территория. Может быть, территориальное расширение, когда оно было возможно за счёт соседей, оставалось на повестке дня, но абсорбирование большого количества чужестранных элементов становилось все более трудным или даже невозможным. Федерализация и урбанизация сильно облегчили дальнейшую экспансию. Федерализация означала, что каждый город в пределах государства имел признанные обязанности и права; урбанизация — что вновь абсорбированные общины уже были городами, которые можно было наделить правами и обязанностями, сходными с теми, что были у прежних членов. Для этого, однако, нужно было преодолеть старый племенной партикуляризм и принять в свой состав города, принадлежавшие к другим племенным группам. Ранний пример этого — присоединение ок. 400 г. Калидона и Навпакта к Ахейской конфедерации. С этого времени такая политика без колебаний была принята ахейцами и когда Ахейская конфедерация. восстановлена была, после краткого перерыва, вновь, то едва минуло одно поколение до того, как в неё был принят первый неахейский город. В оба периода новые граждане, после их приёма были названы ахейцами. Они стали членами расширившегося ethnos или народа.
По контрасту с этим стоит вспомнить партикуляризм города–государства. В самых крупных из них не было недостатка в стремлении к господству, но это выражалось в стремлении возглавлять крупные союзы, такие как Пелопоннесская лига под руководством Спарты и Вторая Афинская лига под руководством Афин. Граждане городов, включённых в эти лиги не были ни афинянами, ни спартанцами и не могли ими стать, за исключением очень необычных обстоятельств. Более того, город–гегемон имел тенденцию низводить своих союзников до уровня фактических подданных. Обращение же Спарты и Афин с их ближайшими соседями было даже ещё худшим. Нет нужды говорить об илотах и периэках Спарты, но менее известно, что и у афинян в подобных делах руки были нечисты и что у них был ряд покорённых общин вдоль границ — Ороп, Элевферы, Саламин [14]. В противоположность этому политика Ахейской конфедерации была просвещённой и либеральной. Это верно, что в свои позднейшие времена она вынуждала к присоединению не желавших этого соседей, но она по крайней мере пыталась сделать новых граждан ахейцами.
Обычные представления о федеративных государствах подразумевают организацию городов, но города были не единственными объектами федерализации. Организация сельских районов или племён была возможна и действительно имела место. Так Эпирская конфедерация кажется, до самого конца сохраняла организацию по племенам. Так же и этолийцы, ещё будучи организованы по племенам, создали сильное и эффективное центральное правительство, как афиняне на свою беду узнали в 426 году. Организация по городам введена была позднее, но точную дату установить невозможно. Более того некоторые эти объединения вовсе не были подлинными городами. Несмотря на всё это, этолийцы создали необычайно гибкую и тщательно разработанную систему для того, чтобы привязать к себе и защищать своих друзей: не принимать в конфедерацию в качестве постоянных членов, но предоставлять гражданские права в сочетании с потенциальным гражданством через исополитию и предоставлять иммунитет от нападений этолийцев и других жителей Этолии. Большая часть всего этого, конечно, относится к позднейшему периоду их истории.
Данные по конфедерациям в этой главе главным образом касаются их формы правления, их учреждений и их эволюции. Исторические события, имевшие главным образом местное значение, исключаются; те, что имели более широкую значимость, оставляются для главы 3. Но, подчас трудно решить где остановиться. Это иногда ведёт к тому, что о некоторых событиях будет сказано полнее в этой главе и короче в следующей. Примером может послужить Халкидская конфедерация. Её сложная, запутанная история побуждает к более долгому обсуждению, чем это желательно в общем описании периода, но она имеет отношение к масштабным вопросам времени и к отношениям Спарты и Афин и их союзников друг с другом. Так же и порядок, в котором следует поместить различные конфедерации вызывает затруднения. Так постановка на первое место Фессалии кажется очевидной. Беотия заняла следующее место из–за раннего развития в ней федеративного государства с представительным правительством. Но она точно так же может быть поставлена последней, так как ни что не может служить более ясным свидетельством конца периода в эволюции федерализма, чем роспуск Беотийской конфедерации после Царского мира.
Фессалийская конфедерация рассматривается первой главным образом из–за значимости Фессалии в ранней греческой истории. Она относительно поздно развилась в подлинное федеративное государство и этому развитию предшествовал период ослабления и гражданской смуты [1]. До того здесь было сильное феодальное царство, созданное вторгшимися завоевателями, обратившими более ранних обитателей в крепостное состояние. Позже, когда точно мы не знаем, фессалийцы покорили своих ближайших соседей, позже известных как фессалийские периэки и подчинили так же многие другие племена, так что одно время контролировали Амфиктионийскую лигу, покорили Фокиду, простёрли своё влияние через Беотию до Еврипа и Афин и бросили вызов претензиям Спарты на гегемонию в Греции. Позже центральное правительство ослабело, в то время как значение городов возросло и Фессалия трансформировалась в нормальную симполитию, хотя в ней и оставалась одна черта от старой монархии — главный магистрат избирался пожизненно. Это послужило орудием для восстановления в IV веке авторитета центрального правительства, что произошло без разрушения городов и федерального устройства. Результатом стало федеративное государство, которое по крайней мере в федеральном пользовании таможенными пошлинами, было самым продвинутым из всех греческих федеративных государств, хоть и служило орудием власти македонских царей.
Очерк, данный выше, подразумевает сильную Фессалию в период до Персидских войн, что отличается от общепринятой интерпретации, которая принимает ослабевшую Фессалию Vи IV столетий, так сказать как первоначальную Фессалию. То, что Фессалия в более ранние времена была сильна показывает то, что она совершила. Более того, стоит напомнить, что древняя Греция возможно никогда не была так тесно объединена под общим руководством как то было в микенский период. Таким образом, не было ничего неестественного в том, что некоторые из следовавших друг за другом государств, были ли они созданы вторгшимися пришельцами или управлялись додорийскими греками, были относительно большими и сильными.
Своим величием Фессалия была отчасти обязана своему географическому положению. Собственно говоря Фессалия — это обширная равнина, долина реки Пенея и его притоков, разделённая надвое цепью холмов и окружённая со всех сторон горами. В них в Темпейской долине имелись прорывы, во–первых тот через который Пеней протекал к морю, а так же относительно легкий проход к заливу Волос в древних Пагасах; так же и проход к Ламии на Малийском залива не был слишком трудным. Как заметил Кэри: «Ни один другой район Греции не был лучше подготовлен для того, чтобы стать местоположением единого территориального государства». Он однако продолжает « Но фессалийцы вряд ли до IV века прогрессировали за пределы кантонального этапа развития»[2]. Это верно в том смысле, что они вряд ли до того времени развились в симполитию, но это не мешало Фессалии быть в VI веке единым и стройным т. е территориальным государством. В горах, окружающих равнину, жили племена, позже покорённые фессалийцами и ставшие периэками, те подданными или подчинёнными союзниками фессалийцев [3].
Вероятно, в ходе дорийской миграции пришельцы вторглись с запада, из Южного Эпира, вступили в эту долину [4], завладели этой землёй как победители, а прежних жителей частью изгнали, частью низвели до положения крепостных. Таким образом Фессалия, второе мощное государство ранней Греции, подобно Спарте было результатом дорийского вторжения. В обоих случаях низший слой населения низведён был до положения крепостных, а именно илоты в Спарте и пенесты в Фессалии [5], но однако здесь наблюдаются и различия. В Лакедемонском государстве всё население — спартиаты, периэки и илоты говорили на дорийском языке завоевателей. В Фессалии язык был главным образом эолийский, язык более раннего населения. В нём было достаточно общих элементов с языком западных и северо–западных греков, чтобы доказать, что здесь имело место вторжение, но в целом победил язык прежних жителей [6]. Результатом завоевания было создание феодального царства со столь обширными земельными владениями, что один знатный человек — Менон из Фарсала, вдобавок к денежному пожертвованию в 12 талантов, был в состоянии снарядить 200 или 300 всадников из своих собственных крепостных для военной кампании против Эйона во Фракии, в то время ещё находившейся под властью персов [7]. Это сообщение единственное; но большое количество упоминаний о богатых семьях их стадах и сторонниках [8], свидетельствует, что было несколько семей с подобными обширными владениями. Эта знать вероятно приобрела как коней, так и искусство верховой езды от прежних жителей, потомки которых, судя по уже упомянутым примерам, хоть и были покорены завоевателями, продолжали служить в качестве всадников. Таким образом, крепостные (пенесты) фессалийцев возможно занимали более высокое положение, чем большинство групп такого статуса. Но, хотя искусство верховой езды перенято было от более ранних жителей, всё же кажется, что развитие кавалерии и кавалерийской тактики невозможно поместить раньше VII века и таким образом оно принадлежит государству, установленному фессалийскими завоевателями [9].
Главой государства был царь, который в Фессалии обозначался местным титулом tagos (pl. Tagoi) [10]. Имеются данные, что с сер. V в. таг был выборным. Но, по всей видимости, царская власть была выборной с самого начала или по крайней мере с конца VII века. Это доказывается тем фактом, что различные таги, известные нам, происходили из различных семей и местностей [11]. Начиная с сер. V столетия здесь имеют место несколько длительных периодов, во время которых имеет место перерыв в выборах царя, называемых фессалийцами atagia, термин сопоставимый с латинским interregnum. Это породило среди исследователей уверенность в том, что таг был только полководец, избираемый в чрезвычайных ситуациях, на время войны, хотя и очевидно, что однажды избранный, он служил всю жизнь. Однако ясно, что наличие обозначения периода без главы исполнительной власти вовсе не означает, что такого рода длительный период был желательным. Напротив, успехи Фессалийской конфедерации, особенно в VI столетии, показывают, что центральное правительство воспринималось как постоянный организм. Фессалийское государство завоевало обширные территории, собирало дань с подвластных, ставило должностных лиц надзирать за ними и имело здравую и довольно последовательную внешнюю политику, так что с ним было вполне возможно заключать договоры о союзе и опираясь на них, выполнять свои обязательства. Так, когда афинский тиран Гиппий призвал фессалийцев на помощь против спартанского вторжения, он действовал так в силу прежнего договора о союзе, почти наверняка заключённого с его отцом — Писистратом, который даже дал одному из своих сыновей имя Фессал [12]. Вторжение фессалийцев поставило под вопрос претензии Спарты на верховенство в Греции. Государство с такой политикой не могло опираться на главного магистрата, избираемого только в случае возрастания опасности или на центральное правительство, время от времени бездействовавшее. Поэтому должность тага должна считаться постоянной, за исключением перерыва в несколько дней между смертью одного тага и избранием преемника. Долгие перерывы, отмечаемые позже, были вызваны слабостью и гражданской смутой.
В первый период после завоевания организация должна была быть чисто феодальной, с царём, опирающимся на поддержку знати и её сторонников. Но этот вид организации или её недостаток, не слишком надёжен в долгосрочной перспективе. Время от времени случалось, что царь не мог опираться на свою знать. Некоторые из её числа могли усомниться в его праве требовать их преданности. Отсюда могла произойти выборность царской власти, если только она не существовала здесь с самого начала. Но одной системы для выборов царя и улаживания спорных вопросов о переходе власти было недостаточно. Ведь размер поставляемых военных контингентов зависел от прихотей знати и её сторонников. Агрессивное и стремящееся к завоеваниям государство нуждалось в более прочной организации. Потому страна разделена была на четыре тетрады — Фессалиотиду, Фтиотиду, Пеласгиотиду и Гестиэотиду, каждая во главе с тетрархом. Подобно их преемникам полемархам, тетрархи очевидно были командирами воинских контингентов четырёх тетрад. Однако, они скорее были федеральными, чем местными должностными лицами и именовались «тетрархи фессалийцев». Подобно тагам они, как кажется, служили пожизненно или неопределённый срок. Лучшая информация об этой должности происходит из группы надписей с основания статуи в Дельфах [13]. Они дают генеалогию мужских членов знаменитой семьи Фарсалов и главные пункты карьеры её членов. Главной фигурой был Даох, 27 лет управлявший всей Фессалией, т. е бывший тагом конфедерации. Он явно относится к периоду Пелопоннесской войны. Его дед, Акноний, был тетрархом и похоже, что и его внук, второй Даох. Последний служил после того, как должность была упразднена, а затем восстановлена Филиппом II Македонским, но нам нет надобности касаться этого вопроса. Возвращаясь к личности Акнония, замечательно то, что ни его отец, ни кто–либо из сыновей, не служили в должности тетрарха. Иными словами, должность эта была не наследственной, а выборной [14]. Существовали и меньшие территориальные единицы, называвшиеся kleroi, каждый из них был обязан поставлять 40 всадников и 80 гоплитов. Слово «клерос» намекает на какую–то связь с земельными наделами, полученными фессалийской знатью во время завоевания. Но унифицированный размер контингентов показывает, что здесь был наведён порядок. В то время, как мелкие землевладельцы могли объединяться, чтоб совместно поставлять с одного клера контингент, лица подобные Менону из Фарсала, могущие мобилизовать сотни всадников, должны были обладать несколькими клерами.
Я уже высказывал предположение, что четыре тетрады представляли собой не прежде существовавшие отдельно и впоследствии объединённые мелкие государства, но подразделения унитарного государства и что клеры были дальнейшими подразделениями тетрад. Этот вывод, к которому я так же пришёл и на других основаниях, опирается также на любопытные данные, которые обычно неправильно интерпретируют или пропускают. Особенно важны два фрагмента Аристотеля — 497 и 498. В этой связи надо помнить, что среди очерков правления различных государств, составленных Аристотелем, было несколько относящихся к федеративным государствам, в т. ч и к Фессалии [15]. Во фр. 498 Аристотель говорит, что Алей, которому приписывают это преобразование, после того как подразделил polis, предписал, чтоб каждый клер выставлял 40 всадников и 80 гоплитов. Он мог так же сделать это и для контингентов пельтастов — менее тяжело вооружённой пехоты, но это неясно [16]. В этой связи polis должно было означать фессалийское государство и таким образом мы узнаём, что клеры, как и тетрады, были его подразделениями. Это применение термина «полис» к крупному территориальному или федеративному государству столь необычно, что издатели пытаются от него избавиться путём эмендации, но поступая так, только делают ещё хуже. Можно было бы предположить, что слово это обозначает собственно территорию государства, в противоположность периэкской территории [17]. Но в этом нет необходимости. Разумеется реорганизована была территория собственно Фессалии, а не периэкская, но мы не знаем были ли периэки низведены к тому времени до своего состояния или нет. Самое простое объяснение, что в IV в. существовала тенденция употреблять pois как обозначение для любого вида государства, даже федерального. В нашем фрагменте Аристотель следует этой традиции, которая вскоре, однако, прервалась и которая как–либо ещё не повлияла на его работы [18]. Реорганизация, описанная выше, приписывается Аристотелем некоему Алею Рыжему. Многие считают его фигурой легендарной. Для нас это не имеет значения. Здесь достаточно отметить, что Аристотель считает его реальным человеком, деятельность которого имела место задолго до его собственного времени.
Некоторую информацию о военной системе Фессалии можно извлечь из слов, приписываемых Ясону из Фер, который в начале IV в. желал быть избранным в таги и таким образом оживить спящую фессалийскую монархию. Он сказал, что когда Фессалия имела тага, то имела в наличии около 6000 всадников [19] и кавалерия всегда была важнейшей частью фессалийской армии. При расчете 40 всадников от каждого клера, для того, чтобы собрать 6000 всадников, нужно 150 клеров. Если площадь каждого клера была ок. 10 квадратных миль или 25 квадратных километров, то эти 150 клеров требовали только около половины земли четырёх тетрад [20]. 6000 возможно включает всех всадников из списков военнообязанных и похоже, что не более половины из этого числа могло быть мобилизовано одновременно. Но даже и такая цифра, может быть, слишком высока. Сообщают, что фессалийская конница, пересекшая с Александром Азию, была числом 1800 человек, а та, что сражалась в Ламийской войне и одержала победу над македонской кавалерией — 2000 [21]. В обоих случаях это почти максимальное число. Ведь Александр, считая кавалерию важной для своих планов, должен был собрать столько сил, сколько мог, в то время как в Ламийской войне, когда фессалийская конница изменила македонянам и сражалась против них на собственной территории, фессалийцы должны были призвать всех, кто только годен. Может быть в ранние времена преисполненной энтузиазма экспансии и могли быть мобилизованы несколько большие силы, но стоит вспомнить, что когда фессалийцы посылали за границу силы в 1000 всадников, то они посылали половину или по крайней мере ⅓ всей наличной кавалерии. Таким образом, когда они отправили силы такого размера на помощь Гиппию против Спарты, это была не случайная отправка помощи, но крупная операция, которая должна была подразумевать обдуманную и осознанную политику.
Реформы Алея Рыжего были вызваны обветшанием военной машины, использованной некогда для завоевания территории и удержания её в подчинении. Имеется так же информация о контроле над покорённым населением и его эксплуатации. Она включает в себя сведения о наложении дани и требовании военной службы и по крайней мере в некоторых случаях, контроле путём взятия заложников и надзоре, как с помощью фессалийских должностных лиц, так и местных агентов. Эта информация извлечена из небольшого по объёму, но важного источника даны. Наложение на периэков дани (вовсе не при первоначальном их покорении, как считают некоторые) несомненно произведено было Скопасом. Нам известно, что Ясон из Фер приказал всем периэкам платить дань, установленную Скопасом. Так как Ясон стремился к восстановлению власти тага, какой он была до её крушения и так как крушение это произошло до экспедиции Ксеркса в 480 году, то оно видимо относится к VI или к самому началу V вв. Скопас, которому приписывается эта реформа, это с наибольшей вероятностью старший Скопас, дед современника Симонида. Это заставляет отнести его деятельность к VI веку. Данные о контроле над периэками происходят из истории восстания в Фокиде. В один день фокейцы перебили всех фессалийских должностных лиц в их стране и своих «тиранов». Эти «тираны» вероятно были местными фокидскими правителями, правившими под контролем фессалийцев. Последние отплатили, умертвив всех фокидских заложников [22]. Сообщение Ксенофонта о военных обязанностях окрестных племён и выплачиваемой ими дани, показывают, что обязанности исполнялись и дань выплачивалась, когда здесь был таг [23]. Всё это связывали с теорией, что таг был только командующим, избираемым на время войны. Сходным образом дань интерпретировалась, как собираемая во время войны. Это система, подходящая миролюбивому государству, которое ведёт войну лишь тогда, когда на него нападают. Но всё это опровергается не только долгим временем службы некоторых тагов, но и историей восстания в Фокиде. Здесь, во время мира, фокейцы были всецело в руках фессалийских должностных лиц и агентов и война началась с нападения на этих должностных лиц [24]. Нет, Фессалия в VI веке была агрессивным государством, совершавшим завоевания и державшим других в повиновении. Смысл высказывания Ксенофонта о Ясоне должен состоять в том, что если старая монархия должна быть восстановлена и Фессалия воссоединена, то это должно быть сделано для того, чтобы подчинять и эксплуатировать соседей, как в «добрые старые времена». Хорошо известно, что Ясон в этом преуспел, но его власть не продлилась долго.
До сих пор мы рассматривали только административные и исполнительные учреждения правительства, но здесь также было и собрание. Есть данные, что кроме выборов должностных лиц, оно подчас решало вопросы государственной политики. В 424 г. проафинская группировка в Фессалии была недовольна тем, что Брасид проследовал через их страну, не получив на это общего согласия. Это должно означать, что здесь было собрание, в котором проспартанские олигархические махинаторы, сговорившись с Брасидом, провалили рассмотрение вопроса. Таким образом, здесь был орган, который требовал себе права решать вопросы политики. Это собрание или его предшественник и должно было быть тем органом, который решил послать царя с 1000 всадников на помощь Гиппию против Спартанцев. Это означает, что собрание существовало в дни фессалийского величия в VI веке. Относительно его точной природы информации у нас нет, но вероятно это было первичное собрание, посещаемое или контролируемое исключительно знатью [25]. Аристократический привкус фессалийского общества ощущается так же в выдающемся положении всадничества, хотя как это видно из истории Менона из Фарсала, знать могла использовать своих пенестов в тех военных контингентах, которые она выставляла. Так как кавалерии не было в гомеровские времена и так как самым ранним употреблением верховой езды греческими солдатами был род конной пехоты, использовавшей коней для доставки их к месту конфликта, то вероятно, что реальная кавалерия у греков была впервые использована фессалийцами в период их экспансии.
Таким образом, в VI и возможно в конце VII века существовало раннее фессалийское государство — сильное выборное царство с подразделением на районы, с собранием, контролируемым знатью, выбиравшим царя и других высших должностных лиц и решавшим важные вопросы иностранной политики, с аристократической армией, большей частью опиравшейся на всадничество, состоявшее из знати и их приверженцев. Государство это, вероятно, следует скорее называть унитарным, чем федеративным, хотя из–за территориального деления в нём чувствуется некоторый федеральный привкус. Правительство было достаточно сильным, но оно очень мало чем управляло, кроме иностранной политики и надзора за покорёнными народами. Можно предположить, что сначала местная администрация была полностью в руках знати. Позднее управление перешло отчасти к городам. Когда ок. 500 г. началась чеканка монеты, она была в руках городов [26]. Это естественно означает, что к тому времени города добились некоторого самоуправления. Далее, в V в. надписи свидетельствуют, что иностранная торговля и таможенные пошлины контролировались городами. Маленький городок Тетоний, кроме этого случая почти неизвестный, даровал коринфянину Сотеру, его потомкам, представителям и собственности иммунитет от конфискации собственности (asylia) и освобождение от налогообложения (ateleia). Асилия означает, что в то время как обычной практикой было захватывать имущество чужестранцев в качестве компенсации за безнадёжные долги и по иным поводам, не обязательно даже против того лица, имущество которого было захвачено, но подчас против его земляка, лицо, которому была дарована асилия, было гарантировано о того, что он и его собственность будут подвергаться подобным покушениям. В данном случае гарантия действовала независимо от того сам ли Сотер или его представитель будет распоряжаться имуществом. Ателия включала в себя право беспошлинного ввоза и вывоза товаров. Надпись порождает столько же проблем, сколько и решает. Так как город находился в глубине материка, трудно понять как коринфский купец мог здесь торговать. Торговцы и путешественники должны были в то время передвигаться по Фессалии свободно. Эпонимный магистрат, по которому датирован документ — это hyloros, гилор («хранитель лесов»), описываемый Аристотелем как надзирающий за тем, что расположено за пределами собственно города [27]. Таким образом кажется, что всё, что было в сельской местности, находилось в руках городов. Это может указывать на некое вторжение городов в прежние владения знати, хотя естественно предполагать, что знать продолжала контролировать и надзирать за теми, кто от неё зависел.
Но рост городов не означал с неизбежностью потерю влияния и власти знатью. Ясно, что сильно возросли внутренние раздоры и борьба различных группировок. Это яснее всего видно в связи с прохождением Брасидом через Фессалию, в связи с которым Фукидид (IV, 78) ясно свидетельствует о господстве узкой клики олигархических, проспартанских манипуляторов, в то время как существовала более народная и более многочисленная проафинская оппозиция. Уже было отмечено выше, что клеры, требовавшиеся для пополнения фессалийской армии, не включали в себя всю землю четырёх тетрад. На остальной земле оставалось место для городов, а возможно и для маленьких ферм. Однако ж поначалу города могли быть делом рук знатных семей. Центрами влиятельных семей, вероятно были деревни и они могли притягивать к себе торговцев и ремесленников. Так как Фессалия производила и экспортировала зерно [28], то возможно, что аристократические семьи участвовали в иностранной торговле. Так Ларисса могла вырасти вокруг замка или дворца Алеадов, а Фарсал — семьи Менона, который лично мог привести для военной кампании несколько сотен всадников. Во всяком случае ясно, что такие семьи стремились и большей частью добивались контроля над управлением городами в которых они жили или с которыми были связаны. Алеады прославлялись Пиндаром, Платоном, Феокритом [29] и Пиндар особенно хвалит Алеадов за сохранение и укрепление фессалийского пути, т. е аристократического правления.: «в руках добрых (знати) остаётся наследие их отцов, превосходное управление городами». Таким образом, согласно Пиндару, Ларисса управлялась знатью. Следующей за Алеадами и возможно самой известной из фессалийских семей были Скопады из Краннона. Так же были и Меноны из Фарсала, возможно все принадлежавшие к одной семье [30]. Первым был Менон, оказавший поддержку военной кампании против Эйона в 476-475 гг. и которому за это было даровано афинское гражданство. Следующим был Менон, который был одним из командиров фессалийской конницы, посланной на помощь афинянам в 431 г. Он был, возможно, внуком первого Менона [31]. Фукидид, сын Менона из Фарсала, афинский проксен, игравший важную роль в событиях, связанных со свержением Четырёхсот и установлением правления Пяти тысяч в 411 году, был возможно сыном второго Менона [32]. Имя Фукидид указывает, что здесь было нечто большее, чем патриотизм, связанный с участием первого Менона при Эйоне и что фарсальская и афинская семьи могли иметь общие финансовые интересы и Фукидид, сын Менона не был с необходимостью назван в честь историка. Несомненно, Менон, давший своё имя одному из диалогов Платона и появляющийся в «Анабасисе» Ксенофонта, принадлежит к той же самой семье [33]. Дело подкрепляется тем фактом, что Платон представляет его как находящегося в Афинах в качестве гостя, что указывает на то, что он был членом неафинской семьи, имевшей тесные связи в Афинах. Последний из Менонов командовал фессалийской конницей в Ламийской войне и был дедом с материнской стороны царя Пирра Эпирского. И он так же, по всей видимости, принадлежал к той же самой семье [34]. Но сколь бы ни была эта семья могущественна, ни один её член, сколько нам известно, не был тагом. Но это была не единственная могущественная семья в Фарсале. Здесь была так же семья Даоха, который был тагом в ходе Пелопоннесской войны.
Но хотя такие семьи продолжали быть влиятельны и хотя в Фессалии и в эллинистическую и в римскую эпоху продолжала доминировать аристократия, здесь были социальные смуты достаточно сильные, чтобы вызвать перемены и в городе и в федеральном правительстве. Так мы слышим об умножении числа граждан в Лариссе. С этим связана игра слов софиста Горгия, который сравнил изготовителей новых лариссян с изготовителями ступок. Всё это указывает на V столетие как на самое подходящее время для реформ и намекает на либеральное или демократическое движение, породившее радикальную демократию в Афинах. Такое движение имеет тенденцию пересекать границы и проявлять себя более, чем в одном государстве. Точный ход, который оно примет в любом отдельном месте, естественно зависит от местных условий. В фессалийских городах появление новых граждан вероятно означало распространение активного гражданства на членов низших классов в городах, вероятно ремесленников и торговцев. Освобождение пенестов, крепостных крупных поместий, также произошло не ранее. Точная его дата неизвестна, но это не могло быть раньше самых последних лет V века [35]. Еще одним свидетельством гражданской смуты является сообщение о том, что в Фессалии были города со «свободными площадями», т. е с такими на которых не позволялось ни покупать, ни продавать и на которые ремесленники и земледельцы не допускались иначе, как по вызову магистратов, т. е иными словами когда их призывают предстать перед судом лучших [36]. Тот факт, что это сообщается Аристотелем, свидетельствует, что такое учреждение возникло не позднее, чем в IV веке. Оно, возможно, представляет контрмеру олигархов против своих либеральных оппонентов. Возникновение такого учреждения менее вероятно, когда знать или олигархи имели неоспоримое влияние, чем когда их влияние было оспорено. Коротко говоря, это сообщение свидетельствует, что оппозиция олигархии возникала как в городе, так и среди сельского населения, т. е пенестов.
Первая перемена в федеральном правительства, которая может быть приблизительно датирована, это замена ок. 457 г. четырёх тетрархов, избираемых пожизненно, на четырёх полемархов, избираемых на короткий срок, вероятнее всего на год. Данные об этом извлекаются из Дельфийской надписи, впервые опубликованной в 1958 г., которая содержит посвящение, датируемое по имени полемархов [37]. Эта перемена должна была означать резкое возрастание власти собрания в том, что касается исполнительной власти и есть причина полагать, что собрание не было больше полностью контролируемо знатью. Сходным образом к 431 году и организация армии изменилась так, что контингенты стали выставляться городами. В этом году силы, посланные в Афины были составлены из контингентов городов, под командованием местных офицеров, таких как уже упомянутый Менон из Фарсала. Это вероятно означало ослабление власти тага. Конечно, нет надобности, чтобы таг принимал участие в подобной экспедиции, но впечатление такое, что командиры были избраны городами, приславшими контингенты. Позже, Ясон из Фер, став тагом, установил размеры контингентов, выставляемых каждым городом [38]. Таким образом, формирование армии городами сохранилось, но прямо поставлено было под контроль тага. Что бы ни происходило в промежутке, можно не боясь сделать вывод, что Филипп II и последующие македонские цари сохранили контроль тага над армией. Другой переменой была перемена титула главы конфедерации с tagos на archon. Она засвидетельствована в договоре с Афинами 361-360 гг [39]. Так как Ясон из Фер и его непосредственные преемники притязали на титул тага, то перемена должна была иметь место после них. Новый титул был введён для того, чтобы подчеркнуть, что глава конфедерации был скорее магистратом, чем монархом. Но, с другой стороны, так как архонт избирался, кажется, пожизненно, то перемена была мало значима. В том же самом документе перечислены hippeis или всадники среди тех кто присягает при ратификации договора от имени фессалийцев. Невозможно поверить, что от всех тех тысяч фессалийцев, которых призывали на службу в кавалерию, требовали присягать. Возможно, высший класс среди них, определяемый по имущественному цензу, составлял олигархический совет. Более важны данные, что конфедерация полностью трансформировалась в симполитию, подлинное федеративное государство, составленное городами, хотя здесь может быть уместным напомнить о том, что нет данных, что термин «симполития» прилагался к федеративному государству столь раннему, как это. В Двух декретах III века, происходящих из–за пределов Фессалии (Кос и Митилена) города Фессалии упоминаются таким образом, что показывают, что конфедерация состояла из городов, но перемена эта несомненно имела место раньше. В IV веке таможенные пошлины, а возможно так же и рыночные сборы собираемы были фессалийскими общинами для федерального правительства. Нам известно это из–за недовольства тем, что Филипп II и Александр Великий обратили эти доходы в свою собственную пользу [40]. Такой способ сбора указывает как на существование городов, так и на определённую их зависимость от федерального правительства. Это подразумевает самую развитую систему федеральных финансов, какая только известна в древней Греции, более продвинутую, чем финансовые системы Этолийской и Ахейской конфедераций. Перемены возможно так же затронули организацию собрания, но этого мы не знаем. Всё, что нам известно на эту тему, это то, что Фессалийская конфедерация, восстановленная в 194 г. до н. э имела представительный синедрион и не имела первичного собрания.
Если подвести итог всему сказанному, то кажется в Фессалии, после развития сильной выборной феодальной монархии, имело место двойное развитие. Сначала центральное правительство ослабело от внутренних смут и спорных выборов, в то время как значительная часть местного самоуправления перешла к городам. Позже произошло укрепление центрального правительства, но на новых основаниях, на основаниях подлинного федеративного государства и о силе центрального правительства свидетельствует сбор им в свою пользу таможенных пошлин со всех портов конфедерации. Самые ранние этапы всего этого развития остаются лишь предположительными, но то малое, что известно указывает на создание сильной монархии пришельцами, вторгшимися в Фессалию из южного Эпира. Поначалу всё правительство составляли царь и знать, а вооружённые силы должны были состоять из людей, непосредственно подчинённых царю и контингентов, поставляемых знатью. Контроль надо всякой внешней торговлей, которая тогда могла существовать, должен был осуществляться знатью в их поместьях, подчас столь же обширных, как небольшие княжества. Во времена до чеканки монеты и постоянных пошлин, чужестранные торговцы, прибывавшие для обмена, несомненно стремились снискать благосклонность царя или влиятельного знатного лица с помощью даров. Позже произошло разделение Фессалии на четыре тетрады, которые, в свою очередь, были разделены на клеры. Целью очевидно было сохранение армии, а правительство занималось главным образом внешними делами. Города им, вероятно, игнорировались. В качестве иллюстрации скажем, что если человек из Лариссы служил в армии, то он служил в контингентах клеров, контролируемых Алеадами и другой знатью. Это была Фессалия великих завоеваний и эта организация относилась главным образом к VI веку, но могла захватывать также и VII. К началу V века города, главным образом в восточных частях Фессалии, добились самоуправления и таким образом, когда в Фессалии начали чеканить деньги, это было оставлено городам. В V веке города, таким образом, контролировали иностранную торговлю и надзирали за своими собственными территориями. В то время Фессалия вероятно была конгломератом городов и поместий, контролируемых знатью. Известные знатные семьи вероятно осуществляли контроль и подчас личный надзор над городами, в которых они жили и одновременно правили собственными поместьями, схожими с небольшими княжествами. Знать могла занимать положение в чём–то сходное с положением династов или тех «тиранов», какие позднее в некоторых частях Малой Азии стояли рядом с городами и подчас были тесно связаны с ними [41]. В V веке здесь было народное движение против власти знати. Это привело к замене тетрархов на полемархов и замене клеров городами в организации армии. К этому времени поместья знати должны были быть абсорбированы городами, хотя знать всё ещё боролась за господство в городах и даже друг с другом за контроль над фессалийским государством. Результатом было то, что центральное правительство почти исчезло и что здесь были долгие перерывы, во время которых не было тага. Затем наступил период восстановления, результатом которого стало сильное федеративное государство, которое, с главой избираемым пожизненно, было почти что конституционной монархией. Возможно самое очевидное свидетельство этой перемены состоит в том, что в то время как в V веке города контролировали и собирали таможенные пошлины, в IV веке и они и возможно так же рыночные сборы в городах собирались в пользу федерального правительства. Да, города существовали и Фессалия может быть названа симполитией, но они, как кажется, явно подчинялись федеральному правительству. Насколько далеко могло б зайти развитие без македонской власти, сказать невозможно. Перестройка началась до того, как Филипп II стал главой (назывался ли он архонт или таг) конфедерации. Он завершил процесс установления верховенства центрального правительства, когда ещё раз заменил полемархов на тетрархов и лично их назначил [42].
Беотия была родным домом самого хорошо известного и самого высокоразвитого федеративного государства V в. до н. э. Это единственное государство периода, для которого точно засвидетельствовано представительное правление. Этого достаточно, чтобы поставить его выше других современных ему федеративных государств, даже хотя его финансовая система была менее продвинутой, чем у Фессалийской и Халкидской конфедераций. Наши знания о её учреждениях относительно недавние и опираются на фрагменты Hellenica Oxyrhynchia, сохранившиеся на папирусе и впервые опубликованные в 1908 г. Она содержит описание государственного устройства Беотийской конфедерации, каким оно было в период 447-386 гг. Она так много добавила к нашим знаниям, что любые более ранние исследования современных историков практически бесполезны [1].
Беотия имела достаточно чётко очерченные естественные границы, окружавшие плодородные сельскохозяйственные земли, таким образом положив предел её экспансии и определив, что она была главным образом страной земледельцев. Это, в свою очередь, почти неизбежно сделало её страной гоплитов и умеренного олигархического правления. Она состояла главным образом из долины небольшой речки Асопа и более низменной долины несколько более широкой реки Кефисса. Но из–за Копаидского озера это была одна непрерывная равнина, кое где прерываемая только лёгкими возвышенностями. Озеро разделяло её на два района и Орхомен, главный город меньшего района, расположенного к западу от озера, имел тенденцию идти своим собственным путём и противостоять Фивам — главному городу восточной Беотии. Долина Кефисса была естественным путём для завоевателей, приходивших с северо–запада, хотя она и сужается в одном месте менее чем на милю, составляя род естественной границы между Фокидой и Беотией. Эти теснины и равнина между озером и горами на юге были естественными полями битвы и здесь находилась Херонея с её территорией, соприкасавшейся с границей. Но хотя эта сторона и была самой уязвимой всё же, кажется, что граница Беотии с Фокидой доставляла мало проблем и была стабильна. По направлению к Аттике граница, как кажется, лучше размечена горами, но тем не менее, здесь было больше нестабильности. Беотия так же обладала береговой полосой как на Коринфском заливе, так и на море, между Эвбеей и материком, но она отделена была от внутренней территории горами и здесь не было ни одного сколько–нибудь значительного порта. Единственная попытка Беотии построить флот, в IV в., под руководством Эпаминонда, была противоестественной и лишь на краткое время успешной [2].
В этот регион племя беотийцев вступило около времени дорийской миграции, но они сами не были ни дорийцами, ни северо–западными греками, но были эолийскоговорящей группой, вытесненной с более отдалённого севера фессалийцами [3]. Из Фессалии они принесли с собой культ Афины Итонии и ей был построен храм в Коронее в западной Беотии, где ежегодно праздновался национальный беотийский праздник — Памбеотии [4]. Они несомненно прошли через Фермопилы, мимо Гиамполя и по теснине между Фокидой и Беотией. Таким образом, первым местом, занятым ими в Беотии должна была быть Херонея, как об этом говорит Плутарх (Cimon, I), если она уже существовала и носила это имя; но, однако, изгнанный оттуда беотийцами народ не был, как он утверждает, варварами, но греками, пришедшими в более ранние времена, возможно ионийцами, подобно их соседям в Аттике [5]. Завоевание вероятно было медленным и это могло быть причиной того, что первые беотийские религиозные пункты сбора лежат в западной Беотии. Районы, граничащие с Аттикой даже в конце VI в. не были полностью замирены, чтобы быть включёнными в состав Беотии. Но это ещё не вся история. Из археологии и традиции известно, что «минийский» Орхомен, расположенный к западу от Копаидского озера, был в микенские времена сильным центром. В «каталоге кораблей» в «Илиаде» (II, 511-517) Минийский Орхомен и Аспледон перечисляются отдельно и не включаются во владения беотийцев. Вероятно, когда «каталог» был написан, Орхомен ещё не был приобретён ими. Так как он находился близ того места, где они вступили в страну, он должен был быть достаточно силён, чтобы противостоять захвату. Во время Пелопоннесской войны город был уже беотийским, но там помнили, что это не всегда было так [6].
При вступлении в Беотию, беотийцы несомненно представляли собой племя во главе с царём [7] и это естественно привело к созданию племенного государства. Внутри него быстро разрослись общины. «Каталог кораблей» в «Илиаде» перечисляет их 29, не включая Аспледон и Орхомен. Это число столь велико, что большинство из них должны были быть скорее деревнями, чем городами или городками. К V в. многие из них были абсорбированы более крупными городами, так что количество самоуправляющихся общин стало намного меньше. Многие, однако, сохранили свои имена и одним из них была Херонея, которая была под контролем Орхомена, по крайней мере со времени Персидских войн до Пелопоннесской войны [8]. Таким образом, Орхомен оставался сильным и самостоятельным в V в. и когда бы обстоятельства ему благоволили, был бы в состоянии добиться гегемонии в Беотии. Фивы, однако, оказались городом, который за долгое время достиг большего могущества. О прогрессе в объединении Беотии свидетельствуют монеты, отчеканенные в VI столетии различными беотийскими городами. На аверсе у них беотийский щит, а на реверсе обычно первая буква имени города. Они настолько схожи, что должны свидетельствовать о некоторого рода союзе. Даже было высказано предположение, что они все отчеканены были на одном монетном дворе, возможно в Танагре. Но был один город, монеты которого совершенно непохожи на другие, а именно Орхомен [9]. Это должно означать, что Орхомен не был членом конфедерации. Возможно, отсутствие архаических монет из Феспий показывает, что этот город так же стоял отдельно.
Кроме данных чеканки, первое определённое доказательство существования политического союза в Беотии — это попытка в 519 г. принудить Платеи присоединиться к конфедерации [10]. В то время гегемонами беотийцев и инициаторами агрессии против Платей были фиванцы. Согласно рассказу Геродота, платейцы сначала обратились к спартанцам под предводительством Клеомена. Последний направил их к афинянам, которые и пришли к ним на помощь. Когда фиванцы двинулись против Платей, а афиняне выступили на помощь городу, коринфяне, которым случилось здесь присутствовать, выступили в качестве посредников и разрешили дело так, что фиванцы должны позволить тем из беотийцев, которые того пожелают, оставаться за пределами конфедерации. Беотийцы, тем не менее, напали на афинян, но потерпели поражение. После этого афиняне установили реку Асоп границей между Фивами с одной стороны и Платеями и Гисиями (город прежде не упоминавшийся в истории) с другой [11]. Таким образом, не только Платеи, но так же и соседние Гисии вышли из Беотийской конфедерации. Этот маленький городок был, вероятно, аннексирован Афинами. Асоп, однако, не служил границей на всём своём протяжении. Скол, непосредственно на восток от Гисий и на юг от Асопа, оставался фиванским или по крайней мере беотийским, как и несомненно весь район к востоку от Скола. С этой историей не всё ясно, но что касается её итогов и договорённости, то они подтверждаются происшествиями и замечаниями, связанными с событиями позднейшего времени [12]. Таким образом, Фивы потерпели неудачу в том, чтобы обеспечить верность Платей и главным препятствием им в этом послужили Афины. Неудивительно, что Афины долго оставались главным врагом Беотии. Вероятно так же, что и Орхомен стоял особняком. Таким образом дело унификации шло не так, как хотелось бы фиванцам. И в самом деле, Геродот (V, 79,2) выводит фиванцев, говорящими в 506 году, что танагряне, коронейцы и феспийцы как всегда будут с ними заодно, но из них феспийцы не были столь у и надёжны и в Персидскую войну пошли своим собственным путём, Коронея же была маленьким городком. Это означает, что Танагра была единственным крупным беотийским городом, на который Фивы могли опереться. События так же показывают, что Фивы и их сателлиты не были в то время достаточно сильны. Они потерпели поражение от афинян и в 519 и в 506 году, когда присоединились к антиафинской коалиции, организованной Спартой во главе с Клеоменом. В этом последнем случае они напали и захватили пограничные селения Гисии и Эною, в то время как пелопоннесцы вторглись в Аттику, но не сумели развить своего первоначального успеха. Когда пелопоннесцы удалились и у Афин оказались развязаны руки для борьбы с другими врагами, они нанесли беотийцам решительное поражение и вернули потерянные пограничные селения [13].
Отношения Беотии с Фессалией в этот период остаются для нас загадкой. Фессалийская кавалерия должна была пересечь Беотию для того, чтобы прийти на помощь Халкиде в последней кампании Лелантинской войны и снова в 510 г., по пути в Афины на помощь Гиппию против Спарты. Так же кажется, что на какое–то время фессалийцы обеспечили почти полный контроль над Беотией, до того как потерпели решительное поражение при Керессе, на территории Феспий. Ниже [14] обсуждается вопрос о том, что беотийцы, т. е фиванцы и их сателлиты в это время были подчинёнными союзниками фессалийцев и присоединились к ним в нападении на феспийцев, которое привело всех их к поражению при Керессе ок. 490 г. и к последующему краху власти Фессалии. Афиняне стали союзниками фессалийцев или вовлечены были в их сферу влияния задолго до 519 г. Писистратом, который назвал одного из своих сыновей Фессалом [15]. Очень вероятно, что именно страх перед Фессалией побудил Клеомена и спартанцев отказать Платеям в покровительстве. Если это так, то тогда нет никакого секрета в пропуске фессалийских войск через Беотию в Аттику на помощь Гиппию.
Персидская война нисколько не улучшила и не усилила Беотийский союз. Среди тех кто дал землю и воду персам были «фиванцы и другие беотийцы, исключая феспийцев и платейцев». Это разделение давно уже существовало и война его только обострила. Стоит заметить, что как кажется, знаки покорности даны были городами, а не центральным правительством Беотии. В рассказе Геродота о войне фиванцы и феспийцы упоминаются часто, но беотийцы как таковые появляются только в военной кампании при Платеях. В пользу фиванцев можно сказать, что они не перешли в действительности на сторону персов до Фермопил, но факт остаётся фактом, что феспийцы послали 700 человек под Фермопилы; фиванцы же послали лишь 400 и есть сильное подозрение, что таким способом правящие проперсидские олигархи послали на смерть своих противников [16]. При Платеях в греческой армии было 1800 феспийцев, в то время как «беотийцы», т. е те из них, кто был настроен проперсидски сражались на стороне персов и как говорит Геродот, отличились, особенно члены проперсидской фиванской группировки. В результате 300 «лучших» членов проперсидской олигархической клики пали на поле битвы. Даже после того, как все остальные обратились в бегство, беотийская конница прикрывала бегущих [17]. Это самые ранние данные, которыми мы располагаем относительно превосходных военных качеств, которые позже характеризовали беотийцев. И однако ж первый приз из беотийцев следует отдать феспийцам, которые отличились под Фермопилами, после тяжёлых потерь держались до конца, даже после того, как город их был опустошён [18].
Относительно управления Беотией в это время очень мало доступной информации. То малое, что есть, указывает на то, что здесь было центральное правительство, но с очень малыми полномочиями и властью. Геродот сообщает, что беотархи обеспечили услуги соседей, живших близ Асопа, чтоб они послужили проводниками персам [19]. Отсюда мы узнаём, что существовали магистраты, известные как «правители Беотии», но мы не знаем, ни сколько их было, ни были ли они более чем просто фиванскими должностными лицами, титул которых свидетельствовал об их желании править всей Беотией. Уже отмечалось, что ответ персам, требовавшим земли и воды, дан был отдельными городами, а не центральным правительством. Кроме того, контингенты войск, посланных под Фермопилы, были выставлены отдельными городами, но однако ж этот способ мобилизации федеральной армии существовал даже когда конфедерация получила полное развитие. И всё же кажется, что активность центрального правительства была весьма мала, руководство ж на войне осуществляли фиванцы. Главное доказательство существования конфедерации — чеканка уже обсуждалось. Что касается формы правления, Фукидид изображает современных ему фиванцев, оправдывающих медизм (проперсидскую ориентацию) их города тем, что в то время правила dynasteia — узкая группа олигархов, мало отличавшаяся от тирании. Это подтверждается тем, что в 479 г. греки прекратили своё давление на Фивы после того, как им выдали группу проперсидских правителей [20]. Правительства других городов, бывших тогда заодно с Фивами должны были быть сходными. Каково бы ни было существовавшее до войны объединение, оно должно было быть утрачено. Несомненно, Феспии, Платея и районы с ними связанные были совершенно точно отдельными. Об Орхомене в ходе войны ничего не слышно, но нет причины думать, что он был тогда более дружествен к Фивам, чем бывал обычно. Таким образом, Беотийская конфедерация оставалась практически распавшейся, до того как в середине V в. были предприняты две попытки её восстановить. Первой была попытка Спарты восстановить конфедерацию под фиванским руководством в качестве противовеса Афинам. Это привело к поражению и подчинению большей части Беотии Афинам. Таким образом пришлось дожидаться инициативы старого врага Фив — Орхомена, чтоб освободить страну и дать конфедерации устройство, которое с небольшими переменами просуществовало с 447 по 386 г. и достаточно парадоксально служило инструментом фиванской власти.
В 457 г. спартанцы, действовавшие в Центральной Греции, решили усилить Фивы и утвердить их власть над Беотией. Поставленное ими правительство, несомненно было олигархическим. Через два месяца после того как спартанцы и их союзники побеждены были афинянами при Танагре и пелопоннесская армия удалилась восвояси, афиняне разбили беотийцев при Энофитах и в результате установили свой контроль не только над Беотией, но и над Фокидой и восточной Локридой. Когда пелопоннесская армия была в Беотии, афинские олигархи надеялись с её помощью свергнуть демократию. Теперь стороны поменялись ролями и афиняне с помощью местной демократической или народной партии насадили демократии в беотийских городах [21]. Лидеры олигархической партии должны были удалиться в изгнание, но им вероятно удалось почти тотчас же возвратиться в Фивы, обеспечить независимость города от афинского контроля и восстановить олигархическое правительство [22]. В остальной Беотии демократии, установленные Афинами, продержались до 447 года. В этом году изгнанникам удалось возвратиться назад и укрепить Орхомен и небольшой городок Херонею, расположенный на территории Орхомена. Малым силам афинян под предводительством Толмида удалось возвратить Херонею, но не больший и важнейший Орхомен. Это разумеется означало, что экспедиция провалилась. Тем не менее, афиняне оставили в Херонее гарнизон и отправились домой. При Коронее их силы были атакованы и потерпели поражение от изгнанников, действовавших из Орхомена при помощи изгнанников локрийских и эвбейских. После поражения афиняне заключили мир на условиях, что их сограждане, захваченные в битве в плен, будут освобождены и сами они удалятся из Беотии. Это была первая великая победа беотийцев над афинянами и она была одержана под руководством не Фив, но Орхомена. Не удивительно, что Орхомен взял на себя инициативу в возобновлении конфедерации и что он, несомненно в союзе с другими городами, враждебными Фивам, так распределил территорию и представительство, что получившаяся в результате система была почти столько же антифиванской, сколько и антиафинской [23].
Установленное тогда правительство — лучше всего известное федеральное правительство ранней Греции. Беотия этого времени важна как государство, несомненно обладавшее представительным правлением. Она равно важна и как пример умеренной олигархии. Активное гражданство — право голоса и отправления должностей опиралось на имущественный ценз. Ценз этот был почти несомненно гоплитским, так что круг активных граждан ограничивался теми, кто способен был служить в коннице и тяжёлой пехоте. Результатом было то, что более половины взрослых граждан мужского пола (politai) были лишены права голоса [24]. При этой системе пассивные или лишённые права голоса граждане отличались от чужестранцев тем, что имели гражданские права — обладали собственностью, судились как граждане, заключали законные браки с гражданками. Для того, чтобы они стали активными гражданами не требовалось предоставления им избирательных прав. Все, что было им необходимо — приобрести достаточную собственность. Как это делалось — неизвестно, но возможно проводилась периодическая оценка [25]. Власти были активно в этом заинтересованы ради привлечения к обязанностям военной службы.
В каждом городе активные граждане разделялись на четыре совета или boulai. Каждый из этих четырёх поочерёдно выступал в качестве совета и подготавливал законопроекты, которые представлял на рассмотрение трёх других. Вероятно, каждый из четырёх голосовал отдельно и единодушное согласие всех четырёх было необходимо для принятия решения. Так как члены всех четырёх относились к одному и тому же общественному классу, это означало, что споры и несогласие между ними были очень редки.
В целях представительства федеральное правительство Беотии было разделено на 11 избирательных округов. В этих округах маленькие города были сгруппированы друг с другом или присоединены к большему городу. Таким способом, из трёх крупных городов Фивы в итоге контролировали четыре таких округа, Орхомен — два, Феспии — два и Танагра составляла один. Последние два округа включали каждый по три маленьких городка, в очередь избиравших одного беотарха от округа. Но в 447 году распределение округов было иным. В это время Фивы контролировали только два округа, в то время как два были отданы Платеям, Сколу, Эрифрам и Скарфеям, маленьким городкам близ границы с Аттикой и к югу от Асопа. Так как район этот простирался от Феспий до Танагры, он полностью отрезал Фивы от контакта с Аттикой. Орхомен, возможно, контролировал три округа, но позднее, когда Херонея отделилась, одного лишился. Но, даже если Орхомен контролировал лишь два округа, голосов трёх городов, противостоявших Фивам, было достаточно, чтобы им обеспечить большинство. При данных обстоятельствах похоже, что Платеи, несмотря на свои тесные связи с Афинами, рассматривали себя членом конфедерации и принимали в её делах активное участие [26].
Каждый из 11 округов избирал одного беотарха — члена главного федерального исполнительного органа и 60 членов совета и участвовал в той же самой доле во всех привилегиях и обязанностях федерального правления. Таким образом, главными органами федерального правительства были федеральная коллегия из 11 беотархов и федеральное буле или совет из 660 членов. Подобно городским советам, федеральный совет так же разделялся на 4 секции, которые должны были чередоваться в ведении повседневных рутинных дел, а важные решения представлять на рассмотрение трёх других. Этот федеральный совет или советы имел «полную окончательную власть» и здесь не было более обширного федерального собрания. Совет собирался на Кадмее, акрополе Фив и Фивы несомненно были административной столицей. Выбор их, вероятно, предопределён был географией. Фивы занимали много более центральное положение, чем Орхомен и Платеи и даже, чем Феспии. Каждый округ был обязан выставлять 100 всадников и 1000 гоплитов в федеральную армию. И хотя эти цифры были, разумеется, только приблизительными [27] ясно, что Беотия в то время имела федеральное представительное правительство с представительством приблизительно в пропорции к количеству граждан (размеру гражданского общества) различных общин. Это устройство функционировало достаточно успешно в течение двух поколений. На практике, совет в большинстве дел следовал руководству беотархов и последние очень удивились бы, если бы совет отказался утвердить их предложение. Четверть совета, состоявшая из 165 членов, вероятно была слишком велика для эффективного ведения дел и потому большей частью оставляла их меньшей группе беотархов.
Обращаясь к вопросу о том как функционировало правительство, возьмём первой армию. В теории, каждый из округов выставлял равные контингенты. В реальности вероятно, все активные граждане подходящего возраста, которые были физически способны, были обязаны служить, так что размеры контингентов в некоторой степени варьировались. Дальнейшие данные об армии можно получить из данных Фукидида о битве при Делии в 424 году. Из них мы узнаём, что армией командовали 11 беотархов, из которых один был главнокомандующим. Как долго он пребывал в этой должности или как его выбирали, мы сказать не можем. И хотя остальные исполняли роль военного совета, слово его было решающим, даже если другие были с ним несогласны. При Делии, в то время как другие были против, он один был за то, чтоб вступить в битву и убедил беотийцев сражаться. В ходе битвы все контингенты должны были занять свои места в строю, но детали расстановки войск оставались за местными командирами. Фиванцы построились в 25 рядов в глубину; остальные, как каждый контингент считал нужным. Таким образом, данные об армии свидетельствуют в пользу слабой федеральной организации [28].
То же самое верно в отношении финансового, но не судебного устройства. 11 округов вносили равные доли в федеральную казну. Как мы убедимся позже, система взносов в федеральную казну в пропорции к представительству стала всеобщей и практически обычной в греческих федеративных государствах. Суммы, вносимые в федеральную казну, были невелики, кроме времени войны. Члены федерального совета получали жалование или возмещение расходов от своих избирателей [29]. То же самое должно быть также верно в отношении солдат, если (и это может быть более вероятно) они не служили за свой собственный счёт. С другой стороны, федеральная судебная система указывает на довольно развитое государство. Округа опять же выставляли равное число судей или заседателей. Это вся информация, какой мы располагаем, но её достаточно, чтобы показать, что существовала федеральная судебная система, независимая от совета. Наконец, судя о федеральном правительстве, следует держать в уме, что когда значительная доля административных функций остаётся за местными властями, это не означает слабости центральной власти. Напротив, федеративное государство в котором местные власти активно действуют под управлением центрального правительства, может быть очень эффективным. В Беотии, несмотря на разногласия между городами и борьбу между олигархами и демократами, государство продолжало по обычаю следовать руководству беотархов.
Беотийское государство образца 447 года было, в целом, необыкновенно успешным. Оно сохранялось, с небольшими переменами, два поколения — дольше, например, чем период от возникновения крайней демократии в Афинах при Перикле до олигархических 411 и 404 годов. Однако, оно не могло полностью избежать борьбы между олигархами и демократами и соперничества между городами внутри конфедерации. Прежде всего, Фивы не хотели оставаться в приниженном положении. Орхомен был слишком далёк от многого в Беотии, чтобы быть в состоянии увековечить своё лидерство и он несомненно имел слишком мало общего с Феспиями и Платеями, чтоб они втроём составляли эффективный блок. Фивы так же имели то преимущество, что служили федеральной столицей. Фиванцы также, кажется, опередили соседей в развитии военной системы и кроме того, кажется, не боялись временами действовать независимо, хотя несомненно старались придавать своим действиям видимость законности. При нападении на Платею в 431 г. силами нападающих командовали двое беотархов [30], но история удивительного нападения создаёт впечатление, что предприятие это было скорей фиванским делом, нежели беотийским. Если бы различным городам отдан был приказ о мобилизации, то нападение не могло б остаться в тайне. С другой стороны, когда фиванцы в 423 г. разрушили стены Феспий, обвинив их в аттицизме [31], они несомненно обеспечили заранее федеральное решение против города. В целом, широкие возможности для фиванцев открыла Пелопоннесская война, которая позволила им избавиться от Платей. Когда жители маленьких городков к востоку от Платей, объединявшиеся с ними ради представительства, ощутили себя слишком незащищёнными, они перебежали к Фивам и их территория была аннексирована Фивами. Процесс был завершён разрушением Платей и таким образом Фивы установили свой контроль над двумя добавочными представительными округами и таким образом удвоили своё представительство в коллегии беотархов и федеральном совете [32]. Но величайшим днём для Фив должен был стать день битвы при Делии, второй великой победы беотийцев над афинянами, победы, которой они прежде всего обязаны были фиванцам. Последние явно воспользовались тем престижем, что они приобрели в результате действий против их противников. Хотя феспийцы отличились в битве и понесли тяжёлые потери, их стены, как уже упоминалось, были разрушены на следующий год по обвинению в аттицизме. Так же вероятно в это время Херонея отошла от Орхомена и по всей вероятности, представительство этого города сократилось [33]. Также вероятно в это время, Фивы обеспечили себе монополию в Беотии на чеканку денег, которые с того времени чеканились скорее этим городом, чем беотийцами [34]. И в иных отношениях они действовали вполне законно и официальные действия постоянно представлялись как действия беотийцев. Это было конечно разумнее всего и притом нетрудно. Обладая большим количеством напрямую контролируемых голосов, им должно было быть не трудно с помощью голосов малых общин, получить перевес над орхоменянами или же феспийцами, если бы они попытались воспрепятствовать проведению их политики.
Влияние Фив стало теперь в федерации первостепенным и по тому, как развивался ход вещей, это было достаточно естественно. По такому крупному приросту территории фиванское представительство в федеральном правительстве не было непропорциональным и судя по Делию, военные силы Беотии в основном опирались на фиванские войска. Главы города воздали врагам в Орхомене благодарность за то, что те сохранили созданное ими государственное устройство. Тем не менее раздоров между городами и борьбы партий невозможно было избежать. О партийной борьбе яснее всего свидетельствует история Феспий. Во многих беотийских городах были приверженцы демократии, как всегда были сторонники олигархии в Афинах, но в Феспиях, расположенных близко к морю и к Аттике, опасность демократического восстания была больше, чем в других городах. Когда фиванцы через год после Делия разрушили их стены, это могло быть вызвано чем–то большим, чем простая мстительность. Феспийцы понесли в той битве тяжёлые потери, возможно до ⅓ гоплитов из тех, что участвовали в военной кампании [35]. Так как погибшие принадлежали к активным гражданам, т. е к олигархам, которые прежде контролировали город и так как лишённые избирательного права низшие классы обычно превосходят числом активных граждан, то эти потери так нарушили баланс сил, что опасность демократической революции резко возросла. Девятью годами позже, в 414 г., в Феспиях действительно вспыхнул демократический мятеж. С помощью Фив он был подавлен и те из повстанцев, что не были схвачены, бежали в Афины [36]. Так как демократы обращали взоры к Афинам, то естественно нет никаких сообщений о демократических восстаниях в оставшиеся годы Пелопоннесской войны, после того как спартанцы заняли Декелею.
Продолжавшаяся борьба между городами иллюстрируется историей Орхомена. Сообщений о каких–либо особых действиях со стороны города в ходе Пелопоннесской войны нет; но в начавшейся в 395 г. Коринфской войне, он, в своих усилиях отделиться от Беотии, стал верным и решительным союзником Спарты. В ходе военной кампании 395 г., когда Лисандр, командовавший союзниками спартанцев в центральной Греции, выступил из Фокиды и встретился с Павсанием, шедшим с юга к Галиарту, то самое естественное место для беотийцев попытаться перехватить его было близ Херонеи, но орхоменяне, очевидно снова контролировавшие Херонею, соединили свои силы с Лисандром и приняли участие в битве при Галиарте [37]. Вполне вероятно, что в это время в Орхомене был установлен спартанский гарнизон. На следующий год орхоменяне присоединились к армии Агесилая и какого он был о них мнения показывает то, что в битве при Коронее, он поставил их на левый фланг своей армии, против фиванцев [38]. И хотя они и потерпели поражение от рук своих старых врагов, но всё же продолжали упорствовать. В 391 г., как мы узнаём из речи Андокида (III, 13,20), бывшего одним из афинских послов, беотийцы действительно были готовы заключить мир на условиях, включавших дарование свободы Орхомену, но этот план провалился и орхоменяне были вынуждены дожидаться своей свободы до роспуска Беотийской конфедерации после Царского мира. Примеров Феспий и Орхомена достаточно для того, чтобы показать, что неверно рассматривать этот роспуск как чисто произвольный акт, наложенный Спартой на не желавшую этого Беотию. Может быть, большинство и не желало, но всё же было много беотийцев, этого роспуска желавших.
Феспии и Орхомен иллюстрируют два нарушающих равновесие фактора, всегда присутствовавших в греческих государствах. Феспии иллюстрируют тенденцию ставить партию в широчайшем смысле выше лояльности к родной общине и призывать чужестранцев на помощь против сограждан из оппозиционной партии. Демократы обращали свои взоры к Афинам, в то время как олигархи принимали помощь из Фив для подавления восстания низших классов в их родном городе. Конечно, эти олигархи и демократы были более, чем просто политическими партиями. Они стояли за совершенно противоположные социальные идеалы. Олигархи, даже в столь умеренной олигархии, как беотийская, верили, что контроль над государством должен быть в руках крепких и надёжных собственников и таким образом оберегали свои собственные интересы. Демократы же были за то, чтобы предоставить политические права всем взрослым гражданам мужского пола и мечтали улучшить жребий низших классов. Орхомен иллюстрирует крайности, в которые могли впадать греческие города, борясь за полную свободу, в особенности когда борьба эта ожесточалась ненавистью. Что делает случай с ним ещё более значимым, это то, что город, по крайней мере когда он встал и присоединился к спартанцам в 395 г., не мог рассчитывать на лидерство. Всё, на что орхоменяне могли рассчитывать, это отойти от Фив и беотийцев и ради этого они готовы были подчинить себя господству Спарты. За исключением краткого периода их собственного лидерства в сер. V в., кажется, что орхоменяне никогда не были в сердце беотийцами, но всегда оставались «миниями» [39].
Фокидская конфедерация, если бы у нас было больше нужной информации, вероятно могла бы послужить превосходной иллюстрацией процесса трансформации племенного государства в федеративное и притом развитие которого в большей мере стимулировало, чем ему препятствовало завоевание Фокиды фессалийцами. Племенное государство создано было племенем–завоевателем и когда оно однажды было создано, то единству его, кроме вечной проблемы Дельф, ничто всерьёз не угрожало до Третьей Священной войны в сер. IV в. Внутри этого государства рано развились города и когда Фокида ок. 490 г. освобождена была от фессалийского владычества, то возникло федеративное государство, в котором федеральное правительство и правительства городов каждое имели отведённые им задачи. Но дальнейшая информация о фокидских учреждениях, к сожалению, крайне незначительна [1].
Фокида была относительно невелика и компактна. Она состояла из двух частей, из которых большая включала большую часть верховьев долины Кефисса. Эта река, вытекая из Фокиды через относительно узкий проход, продолжает своё течение через Беотию. Этот проход служил достаточной границей, так что фокидская часть долины составляла сама по себе природное единство. Близ выхода в Беотию проход расширяется к югу до позднейшего порта Антикира на Коринфском заливе. Горный район вдоль побережья, к которому этот проход даёт доступ, составляет вторую и меньшую часть Фокиды. На его западной оконечности находятся Крисейская долина и Дельфы. В углу между дорогой на Антикиру и главной дорогой на долину Кефисса лежит гора Парнас. Когда Дельфы принадлежали Фокиде, этот район был полностью фокидским и гора служила местом убежища, к которому фокейцы прибегали, когда страна опустошалась врагами. Из восточной оконечности Фокиды, другой проход, Гиамполь, вёл на север к побережью Локриды. На этом побережье фокейцы, как говорят, владели некоторое время портом Дафнунт [2]. Оккупация этого порта должна была быть частью усилий защититься от завоевателей, наступавших с севера и попыткой остановить их до того, как они достигнут собственно Фокиды. В этой связи следует напомнить, что путь через проход Гиамполя был единственной хорошей дорогой, подходящей для пришельцев, проходящих Фермопилами и был собственно тем путём, который использовали фессалийцы в их вторжении в Фокиду [3].
Фокида, как кажется, уже была населена греками, до того как была захвачена новыми завоевателями в ходе дорийской миграции. Результатом стало смешанное население, которому завоеватели передали свой северо–западный греческий, хотя диалект этот сохранил так же некоторые остатки эолийского языка более ранних обитателей [4]. Как на символ своего единства фессалийцы смотрели на эпонимного героя, Фока [5]. И даже без этой легенды можно заключить, что завоеватели сохраняли этническое единство которое, за исключением смешения с более ранним населением, сохранялось в течение всей античности. Их отношения с локрийцами, которые так же говорили на северо–западном греческом диалекте и пришли около того же времени, остаются неясными. Возможно старая теория, что пришедших первыми локрийцев, фокейцы, пришедшие позже, разделили на две части, в сущности верна [6]. Фокейцы, очевидно, пытались покорить эпикнемидских локров между Фермопилами и Гиамполем. Доказательства этого, во–первых, фокидская стена, построенная, как уже было сказано, чтобы отражать фессалийцев [7], во–вторых то, что фокейцы удерживали некоторое время, как уже тоже было сказано, порт Дафнунт. Это была их единственная в наш период заслуживающая внимания попытка подчинить земли за пределами собственно Фокиды.
Мы уже отмечали, что единству Фокиды, после того как создано было племенное государство, в классические времена ничего всерьёз не угрожало. Но однако же два фактора служили препятствием к тому, чтоб единство было совершенно полным и непоколебимым. Одним был тот факт, что небольшая часть верховьев долины Кефисса не принадлежала Фокиде, составляя Дориду; другой — необычное положение Дельф и Крисы. Что касается Дориды верно, что древние помещали исток Кефисса в Лилее, в Фокиде [8], но при беглом взгляде на карту обнаруживается, что Дорида полностью относится как к долине этой реки, так и к району Лилеи. Попытка завоевать Дориду и таким образом расширить Фокиду с этой стороны до её естественных границ сделана была в середине V столетия, но привела лишь к спартанской интервенции [9]. Что до Дельф, то гомеровский гимн к Аполлону Пифискому сообщает, что Дельфы были под контролем Крисы [10]. В гомеровском «Каталоге» и Криса и Дельфы (Пифо) считались фокидскими. Тем не менее, Первая Священная война была направлена скорее против Крисы, чем против фокейцев. Это могло означать либо, что остальная часть Фокиды была уже завоёвана фессалийцами и оставалась только Криса или что город стал независимым по другим причинам. Доходы от торговли и от направлявшихся в Дельфы паломников, помогли сделать город достаточно сильным, чтоб он смог пойти своим путём [11]. Когда Криса была разрушена, Дельфы, в той мере в какой они не были под контролем Амфиктионийской лиги, должны были стать независимым городом. Здесь достаточно сказать, что за исключением самого раннего, почти мифического времени, Дельфы не были подчинены Фокиде до 454 г. до н. э [12].
Самые ранние свидетельства о единстве Фокиды содержатся в «Илиаде», в «каталоге кораблей», но он так же свидетельствует о существовании многочисленных городов [13]. Все упомянутые в нём места находились близ Коринфского залива и в южной части Фокиды, за исключением Гиамполя, находившегося на дороге, ведущей на север из восточной Фокиды к морю и Лилеи у истока Кефисса. Упоминание других, которые расположены вдоль Кефисса не исключает, а скорее указывает на существование других городов в долине Кефисса. Таким образом, мы можем заключить, что в Фокиде в начале VIII века были многочисленные города [14]. Двадцать с лишним городов, что в конечном счёте принадлежали к конфедерации было много для такого небольшого региона. Ни один из них не мог быть слишком большим и ни один не доминировал над другими. Если позже столицей стала Элатея, то не потому, вероятно, что держала в страхе остальных, но скорее потому, что остальные выбрали её как удобно расположенную. Ситуация в ряде отношений была идеальной для создания федеративного государства — компактная территория с многочисленными городами, которые были более или менее равными.
К данным «Илиады» о раннем развитии городов в Фокиде, можно добавить сообщение о том, что Криса, даже до того ещё как город начал использовать в своих интересах паломников, идущих в Дельфы, обогатился на пошлинах в торговле с Италией и Сицилией. Это означает, что уже в начале VII века, т. е до того как началась чеканка денег в этой части Греции, Криса была важным городом, использовавшим в своих интересах иностранную торговлю. Данные о выдающемся положении Крисы подтверждаются тем фактом, что Коринфский залив продолжал называться Крисейским даже после разрушения Крисы и именуется так Фукидидом [15]. Пример этого города показывает, что в Фокиде, как и в Фессалии, когда началось обложение постоянными таможенными пошлинами, обложение это осуществляли города. В случае с Крисой шаг этот облегчала её относительная изоляция. Развитие остальной Фокиды, была ли она столь же развитой как Криса или нет, было прервано фессалийским завоеванием в VI или VII веке. Когда последние были изгнаны, Фокида возобновила своё развитие, а затем, вероятно, продолжала его без перерыва до конца Третьей Священной войны в 346 году. По крайней мере нет данных, что Фокидская конфедерация в результате Царского мира была распущена.
О существовании какого–либо рода племенного государства до фессалийского нашествия, свидетельствует представительство фокейцев в Амфиктионийской лиге. Единственные сведения об управлении этим государством имеются только в сообщении «Илиады» (II, 517 ff), что фокейцами командовали двое братьев. Их отец и дед упомянуты без каких–либо признаков того, что они так же были военачальниками или правителями фокейцев, но из–за того выдающегося положения, которое Гомер отводит царской власти, естественно видеть здесь остаток царской власти, восходящей ко временам завоевания. Упомянутые два брата могли либо царствовать совместно, либо старший из двух был царём [16]. В любом случае, это единственные наши данные о сохранении царской власти в Фокиде. Сохранилась ли она до фессалийского завоевания — неизвестно. Данные «Илиады» и пример Крисы свидетельствуют, что развитие городов уже началось. Ему в известной мере содействовало фессалийское владычество. В связи с ним мы слышим о фессалийских должностных лицах в Фокиде и о тиранах. Последние должны были быть фокейцами, которые были назначены фессалийцами правителями в их родных общинах. Эта информация поступила к нам от Плутарха, который происходил из соседней Херонеи и извлекал из различных местных источников информацию, утраченную в основных течениях греческой историографии. Были или нет общины, которыми правили тираны городами, всё равно их поддержка фессалийцами должна была усиливать тенденцию к разрушению единства страны, в то время как с помощью взятия заложников фессалийцы стремились запугать фокейцев и предотвратить восстание. Тем не менее, оппозиция угнетателям, как кажется, усиливалась ощущением единства и содружества. Восстание, возможно ок. 490 г., которое привело к освобождению Фокиды, началось с совместного действия, с резни всех тиранов и всех фессалийских должностных лиц в один день и было продолжено решительным ведением войны центральным правительством [17].
Фокидское правительство периода от освобождения до роспуска конфедерации в IV веке характеризуется сильной исполнительной властью в форме полководца или группы полководцев, один из которых во время опасности наделялся диктаторской властью в качестве strategos autokrator, полководца со всеми полномочиями. Но эта исполнительная власть была в высокой степени подчинена контролю фокидского собрания и даже могла быть низложена собранием. Во время восстания против фессалийцев, Даифант из Гиамполя, бывший тогда полководцем, следуя пожеланию женщин–героинь предложил план, в случае поражения умертвить всех женщин и детей и собрание, состоявшее из вооружённых мужчин, этот план одобрило [18]. Эта история, может быть, в чём–либо и приукрашена, но общая картина соответствует позднейшему обыкновению. Для иллюстрации переместимся в 356 год, когда Филомел побуждал фокейцев требовать контроля над Дельфами и выбрать себя в качестве strategos autocrator. Филомел не стал вдаваться в подробности того, как он будет пользоваться своими полномочиями, но и своим избранием и решением выступить в поход был обязан собранию. В этом случае кажется Филомел не дожидался регулярного собрания в установленное время, но скорей имело место совещание и когда потребовала ситуация, было вынесено решение. Когда Филомел был убит, Ономарх, его коллега, продолжал его дело. Позже, когда война на короткое время прервалась, Ономарх убедил фокейцев ее возобновить и сам был избран strategos autocrator. Это подразумевает другое важное решение собранием. Затем, когда Ономарх был убит, его преемником стал его брат, Фаилл. Последний, в свою очередь, передал командование своему племяннику Фалеку, сыну Ономарха, со старшим в качестве опекуна и подлинного командира. Это выглядит так, как если бы семья Ономарха пыталась установить династическое правление. Всё это делается ещё более значимым оттого, что Фалек был смещён и заменён группой из трёх человек [19]. Таким образом, хотя в ходе всей войны Фокида была практически монархией, собрание вправе было сместить диктатора и когда общественное мнение требовало этого в самом деле так и поступало. У нас абсолютно нет информации о составе собрания. По всей видимости, это было первичное собрание, состоящее из мужчин, носящих оружие или когда–то его носивших. По всей видимости, оно было более демократическим, чем собрание ранней Фессалии. Наконец, мы ничего не слышим о крепостных в Фокиде. Был ли здесь вдобавок к собранию меньший совет — буле или синедрион в отсутствие данных возможны любые догадки и здесь нет смысла излагать предположения, высказанные различными учёными. Что касается собрания, то страна была так мала, что первичное собрание могло функционировать здесь так же хорошо или даже лучше, чем в Аттике.
Что касается главы или глав исполнительной власти конфедерации, то обычно употребляется титул strategos (полководец), относительно которого вряд ли надо напоминать читателю, что он был обычен в греческих федеративных государствах для лица, которого мы склонны называть президентом. Это, в свою очередь, будет служить напоминанием, что федеральное правительство занималось главным образом иностранными делами. Для Фокиды нам известен титул, но есть затруднения с вопросом об обычном количестве полководцев и продолжительности их срока службы. В ходе войны в середине IV века здесь был обычно полководец с диктаторскими полномочиями и эти полномочия, как кажется, могли делегироваться ему на неопределённый срок. История этой войны показывает, что все, за исключением Фалека, который был смещён и позднее возвратил себе власть, оставались в этой должности до самой смерти. Таким образом, выбирать стратега могли пожизненно или пока длится опасность. Делегирование подобных полномочий совершенно очевидно было мерой на случай опасности. В обычное время здесь, как кажется, была коллегия из двух или трёх полководцев. Данные о них следующие. В своём рассказе о нападении фессалийцев после восстания фокейцев 490 года, Плутарх говорит о Даифанте из Гиамполя, как об одном из этих трёх должностных лиц; Павсаний говорит о нём, как о командующем конницей, а о Рое из Амбросса как о командующем пехотой и таким образом, по мнению большинства комментаторов, подразумевает наличие двух командующих [20]. Из них двоих Плутарх более авторитетен во всём, что связано с Даифантом. Похоже он прав, когда говорит о трёх полководцах. Три полководца появляются вновь в 347 году, когда был смещён Фалек и похоже, что три было их нормальным количеством, за исключением того времени, когда избираем был полководец с диктаторскими полномочиями, что вероятно делалось настолько часто, насколько собрание считало это нужным. Это покажется менее удивительным, если напомнить, что Ахейская конфедерация в последней четверти III века избрала Арата strategos autocrator. Четыре знаменитых фокейских полководца IV столетия — Филомел, Ономарх, Фаилл и Фалек (служивший около 9 лет), все за исключением Фалека служили до самой смерти. Но нет информации относительно продолжительности службы полководцев при обычных условиях.
Указание на то, что фокидское правительство занималось и другими делами кроме войн, мы находим в чеканке. Она, как кажется, началась сразу же после восстания, в нач. V в. и была определённо чеканкой федерального или центрального правительства. Самые ранние монеты были безнадписными, но позднейшие несут имя фокейцев в сокращённой форме (ΦΟ, ΦΟΚΙ). Монеты были отчеканены по эгинскому стандарту, самые крупные были в три обола, а самые мелкие — в половину обола [21]. Кроме того один фокидский город, Неон, так же чеканил небольшие серебряные монеты того же стандарта, но с ФО на аверсе и NE на реверсе, в то время как другой город, возможно Лилея, даже опускал имя Фокиды. Но монеты эти, вероятно, были отчеканены в соответствии с федеральным стандартом, не в оппозицию и не ради соперничества с федеральными монетами. Дельфы также чеканили по тому же стандарту и в этот период выпускали только монеты от ¼ обола до полутора оболов, за исключением небольшого количества более крупных номиналов, возможно ок. 480 года [22]. Если Дельфы в то время политически были независимы, то по крайней мере экономически принадлежали к фокидской сфере. Чеканка монеты, в свою очередь, побудила создать некий федеральный административный механизм, иной чем только полководцы. Он включал контроль за финансами, своего рода казначейство. Самые ранние упоминания о государственных казначеях имеются в связи с выплатой компенсаций Дельфам в 336 г. [23].
Можно сделать вывод, что Фокидская конфедерация стала подлинным федеральным государством со времени изгнания фессалийцев или вскоре после. Это выясняется из её истории, несмотря на почти полное отсутствие информации о механизме управления. Вывод основывается на тех фактах, что здесь в то время было сильное федеральное правительство и города с собственной местной администрацией. Для последнего пункта чеканка монеты одним или двумя городами — полезное доказательство. В первый раз Конфедерация обозначена в письменном источнике как федеративное государство в связи с событиями середины V века [24]. Эти сведения обнаруживаются в данных о событиях, происшедших немногим более чем через поколение после освобождения. Они верны, хотя источник наш относительно поздний. Так имеются сведения о военной кампании непосредственно после восстания, в связи с которой названы имена двух полководцев — Роя из Амбросса и Даифанта из Гиамполя. Это указывает на федеративное государство, в котором должностные лица перечисляются как граждане их родных городов. Давление Фессалии совершенно определённо послужило вызовом, стимулировавшим развитие федеративного государства и похоже города, расположенные на линии наступления фессалийцев были первыми, кто сплотился вместе. Из двух упомянутых полководцев один происходит из Гиамполя, расположенного прямо на линии наступления фессалийцев, в то время как родной город другого, Амбросс, расположен в восточной Фокиде. Может быть также и войска, принимавшие участие в этой военной кампании, были местными войсками. С этим направлением развития хорошо сочетается теория, что деньги чеканились в Давлиде, ведь она расположена между Гиамполем и Амброссом. Впрочем также вероятно, что войска для этой военной кампании пришли из отдалённых частей страны. Так же возможно, что за оборону здесь отвечали определённые города из верховьев долины Кефисса. Некоторое значение может иметь и тот факт, что Лилея чеканила монеты в это время. Чеканились ли они на уплату расходов в связи с обороной? Хотя Неон лежит у подножия северного склона горы Парнас, кажется слишком фантастичным полагать, что деньги отчеканенные здесь, относятся ко времени когда большая часть страны была захвачена врагами и фокейцы вынуждены были искать убежища на Парнасе. Повлияло ли развитие городов на организацию собрания и на способ подачи голосов, мы не знаем. Мое предположение таково же, как и для Этолийской конфедерации, что не повлияло, но что голоса считались по головам. Расстояния были не столь велики, чтобы в интересах какого–либо города было стараться обезопасить себя голосованием по городам.
Локры были маленьким племенем даже для Греции и разделены были на две отдельные географические группы — восточные локры на восток от Фермопил вдоль побережья Малийского и Эвбейского заливов и западные локры вдоль северного побережья Коринфского залива от местностей, соседних с Дельфами до теснин Навпакта. Западным локрам Фукидид (I, 5,3) даёт оценку как отсталым; их группа не создала ни сильного федеративного государства, ни играла заметной роли в исторических событиях. Но, однако ж, локры представляют для нас значительный интерес. Восточные локры в первой половине V века имели весьма передовую для того времени федеральную организацию, в то время как западные локры с более слабой организацией иллюстрируют состояние неустойчивости, в котором существует в племенном государстве центральное правительство с некоторой властью, в то время как здесь так же существуют города, претендующие на свою долю власти и граница меж двумя этими центрами силы была неопределённой. Но и западные локры были так же достаточно продвинуты в некоторых отношениях. Знания свои мы получаем из трёх хорошо известных и много обсуждавшихся и всё ж отчасти тёмных надписей [1], которые проливают свет не только на развитие федерализма, но и в более общем плане на греческие социальные и политические учреждения V в. до н. э. Эти три надписи найдены были в западной Локриде, притом две из них в Галаксиди, на месте древнего Халея [2]. Первая из них содержит нормы и правила, принятые восточными локрами для группы колонистов, выселенных ими в Навпакт. Замечание, прибавленное в конце, показывает, что те же самые правила применялись к колонистам, выведенным туда же Халеем. Таким образом, Халей позаимствовал закон у восточных локров и этому мы обязаны большей частью информации, которой обладаем о раннем государственном устройстве последних.
Как произошло разделение локров на две части остаётся лишь догадываться. Диалект их был северо–западно–греческим и они (или те из них, кто принесли с собой язык), принадлежали к той же самой группе пришельцев, что и фокейцы, но похоже, что они пришли первыми и что их разделение было вызвано позднейшим вторжением фокейцев [3]. Но хотя и разделённые, эти группы сохранили удивительно прочное чувство родства и связь друг с другом. Так когда в начале V в. Навпакт, близ западной оконечности западной Локриды, постигли какие–то бедствия, то восточная Локрида вывела колонию для поддержки города. А решив это, они составили нормы и правила, регулировавшие отношения колонистов с их прежней родиной, а так же включавшие условия относительно их прав в Навпакте, несомненно направленные на согласие с прежними жителями города. Как уже упоминалось, правила эти так же относятся и к группе колонистов, выведенных городом Халеем [4]. Отправка двух групп в один город — свидетельство того, что ситуация была весьма серьёзной. Дальнейшие данные о положении дел в западной Локриде опираются на постановление неизвестного города, предусматривавшее возможность того, что его община выведет 200 вооружённых поселенцев, которые вместе с их семьями составят солидную прибавку к местному гражданскому обществу [5]. Было высказано правдоподобное предположение, что трудности локрийев были вызваны нападением этолийцев [6].
Документ, содержащий правила для колонистов, высланных в Навпакт, подразумевает участие трёх сторон — восточных локров, колонистов и города Навпакта, с которым должно было быть заранее достигнуто соглашение. Восточные локры сохранили некий остаток контроля над колонистами. Они оговаривали, что колонисты не будут платить в Навпакте никаких налогов, кроме тех, что платят сами западные локры, т. е не должны рассматриваться в качестве метеков и обременяться особым налогом за право проживать в Навпакте. Далее оговаривалось, что если колонист не имеет прямого наследника, то его собственность может унаследовать родственник в восточной Локриде, которому даётся три месяца чтоб явиться в Навпакт и заявить претензию на собственность. Только если он откажется это сделать, применяются законы Навпакта. Наконец, от колонистов требовалось принести присягу верности восточным локрам. Документ составлен в форме закона, принятого восточными локрами, но как только колонисты поселятся в Навпакте, он становится договором между колонистами и восточными локрами и может быть изменен этими двумя сторонами по взаимному согласию. Так Навпакт стал почти что двойной или расколотой общиной, хоть и с самого начала оговаривалось, что колонист считается навпактянином и что посещая прежнюю родину, он там будет считаться чужестранцем. Если колонисты из Халея сходным образом составляли отдельную, отличающуюся группу, то ситуация должна была быть весьма запутанной и сложной. Но возможно, что захват Навпакта афинянами и занятие его мессенянами произошли так рано, что новая система не успела быть достаточно испытана.
Наличие федерального или центрального правительства у восточных локров в достаточной мере засвидетельствовано только что упомянутым документом, но понимание ситуации в некоторой мере осложняется тем фактом, что восточных локров иногда называют гипокнемидскими локрами, т. е локрами, жившими под горой Кнемида и иногда опунтскими. Последнее имя может, как кажется, означать граждан города Опунт, столицы или главного города района, но оно употребляется таким образом, что должно служить синонимом для восточных или гипокнемидских локров [7]. Некоторые из правил, установленных для всех восточных локров, были следующие. Гипокнемидский локриец, став навпактянином, поселившись в этом городе как колонист, имел право, посещая прежнюю родину, принимать участие в религиозных обрядах общины, но как иностранец; он и его потомки навсегда обладали этим правом (стк. 1-4). Колонисты на должны платить налоги среди гипокнемидских локров, если они не возвращаются и не возобновляют гражданство среди гипокнемидян. Если колонист пожелает возвратиться в свою общину, он может сделать это без уплаты вступительного взноса за гражданство, при условии, что он оставляет взрослого сына или брата жить среди колонистов. Так же если гипокнемидский локриец будет насильственно изгнан из Навпакта, он может возвратиться без уплаты какого–либо взноса той общине, из которой он пришёл (стк.6-10). Правило о месте происхождения, специально изложенное здесь, несомненно прилагается ко всем случаям возвращения, включая участие в религиозных обрядах колонистами, посетившими прежнюю родину. Всякий раз, когда гипокнемидский локриец возвращается из Навпакта, об этом должно быть объявлено в собрании в Навпакте, а так же в собрании (agora) того города (polis) из которого он происходит и в который он теперь возвращается (стк. 19-22) [8]. Ясно, что мы имеем здесь законодательство федерального правительства для группы общин–членов. Но у этих общин были и свои собственные законы. В случае с какими–то особыми группами колонистов, сохранившими собственность на своей прежней родине устанавливается, что их собственность в Навпакте, будет управляема согласно законам или обычаям Навпакта, а среди гипокнемидян — согласно гипокнемидским законам или обычаям, как управляемая в каждом случае особым городом. Если кто–либо из них возвратится, да будет он подчинён законам своего родного города (стк. 22-28). Если кто–либо из колонистов не уплатит налоги в Навпакте, он будет исключён из числа локрийцев до тех пор, пока не уплатит навпактянам то, что им должен (стк. 14-16).
После всех этих указаний на то, что колонисты имеют свои корни в ряде различных восточно–локрийских городов, удивительно заметить, что они клянутся в верности «опунтянам» и что когда встаёт вопрос о возможном возобновлении клятв, то две стороны о которых идёт речь — опунтяне и навпактяне, т. е колонисты, поселённые в Навпакте (стк. 11-14). Не может быть и речи, что все эти колонисты из различных городов должны были клясться в верности городу Опунту. Потому «опунтяне» здесь и там, где говорится, что условия документа могут быть изменены по договорённости между колонистами и «большинством из тысячи опунтян», должно обозначать то же, что «гипокнемидские локры» в других пассажах. Термин может указывать на выдающееся положение Опунта как столицы или главного города конфедерации, но не более. Сходным образом, когда поднимается вопрос о преференциях колонистам в судах «в Опунте» (стк. 32-33), то речь должна идти о судах в городах по всей восточной Локриде, ведь процессы о которых идёт речь, были гражданскими процессами того рода которые естественным образом подпадали под юрисдикцию местных судов в различных общинах. Но с другой стороны, archos (архонт), который был обязан возбудить иск в случае незаконной попытки изменить это соглашение о колонии (стк. 41), должен был быть федеральным должностным лицом. Подразумеваемое в этих нормах и правилах федеративное государство обнимало только восточную Локриду. Пункт об исключении из числа локрийцев колониста не уплатившего налоги в Навпакте, может служить свидетельством мечты о единой Локриде., ведь государство, охватывающее как восточную так и западную Локриду, вряд ли могло существовать в это время. Как видно будет ниже, западные локры имели собственное объединение, но очень рыхлое.
Как читатель может заметить, существование городов в пределах восточной Локриды, определённо засвидетельствовано надписью, только что использованной нами в качестве свидетельства существования федерального правительства. Когда уехавшие в Навпакт колонисты возвращаются в свои прежние общины, то об их возвращении возвещает глашатай в собрании их родного полиса. Упоминание о законах относительно собственности подразумевает, что существовали восточно–локрийские законы или обычаи, но с местными вариациями. Но, из–за природы документа ни один восточно–локрийский город, за исключением Оропа, не назван по имени, а потому нельзя быть совершенно уверенным, что это ссылка на сам город как таковой. С другой стороны, для западной Локриды есть данные о ряде городов. Кроме Навпакта, уже был упомянут Халей. В добавок, мы имеем бронзовую табличку с договором между Халеем и Эанфией и постановление одного из этих городов относительно прав чужестранцев в городе и юридической процедуры для судебных процессов, в которые вовлечены чужестранцы [9]. Затем из неназванного города мы имеем постановление относительно передела земли, прав на пастбища и вообще перемен, что должны быть произведены, если добавочная группа поселенцев будет призвана и примет гражданство [10]. Эти документы на первый взгляд являются решениями совершенно независимых городов, но это само по себе не исключает возможности существования слабого центрального правительства. Эти документы дают возможность обрисовать более яркую картину скорее городских, чем федеральных учреждений. Но однако, всё ж позвольте нам обратиться сначала к федеральным учреждениям.
Большую часть того, что мы можем узнать о федеральном правительстве восточной Локриды, мы извлекаем из постановления о колонистах, поселённых в Навпакте. Из него мы узнаём, что магистраты были ежегодными должностными лицами, что высшее федеральное должностное лицо называлось архонт и что было федеральное собрание, известное как «Тысяча». Для такой небольшой области, как восточная Локрида это подразумевает группу голосующих, выбранных для этой цели по принципу имущественного ценза, который не был слишком уж высоким [11]. Интересно отметить, что государство именуется не koinon (государство) или ethnos (народ), но просто «гипокнемидские локры» и изредка «опунтяне». Кроме того, когда упоминается федеральное собрание, оно именуется «Тысяча опунтян». Это обычно побуждает учёных заключить, что это было собрание города Опунта и что этот город установил своё господство над другими [12]. Однако, так как городское собрание в этом документе именуется «агора», то «Тысяча опунтян» должно быть чем–либо другим и едва ли может быть чем–либо иным, кроме как собранием всех «опунтян» т. е восточных локров. Кроме того, так как кажется, что правительство было олигархическим, то собрание с тысячей членов было бы слишком велико даже и для много большего города, в таком небольшом аграрном государстве, как восточная Локрида. С другой стороны, это вполне подходящее число для восточных локров в целом, если их активное гражданство и членство в собрании опирались на военную службу в качестве гоплитов [13]. Геродот сообщает, что когда опунтские локры с полными силами выступили под Фермопилы их контингент составил 1000 человек [14]. Это вовсе не означает с неизбежностью, что реальное число членов собрания было 1000. Думается, что его название — пример обычного для греков использования числа, как имени для собрания или группы лиц с активным гражданством, как например «Пять тысяч» в Афинах и собрание «Десяти тысяч» в Аркадской конфедерации. В добавок к федеральному архонту и собранию, здесь имеются так же сведения о существовании федерального суда. Обвинения в нарушении федеральных законов выдвигались частными лицами перед архонтом. Судьи или присяжные, участвовавшие в деле (это не даёт данных о том, был ли это постоянный суд или назначаемый по особому случаю) выносили свой вердикт под присягой и голосовали тайными бюллетенями или скорее жетонами для голосования (voting tokens) [15]. Таким образом, мы имеем здесь раннее федеративное государство, в котором высшее федеральное должностное лицо носило скорее гражданский, чем военный титул, в котором имеются данные о ежегодных магистратах и в котором существовал особый федеральный суд или юридический механизм. Это было так же федеративное государство со столицей. Способ, которым употреблялось прилагательное «опунтский» делает ясным, что собрание собиралось в Опунте и что Опунт был столицей конфедерации. Насколько велик был постоянный административный аппарат — неизвестно. К архонту, очевидно, можно было обратиться в любое время года и в случае некоторых судебных исков требовать, под угрозой лишения гражданства и собственности, обеспечить их решение в течение 30 дней.
Также высокое развитие получило и управление городами. Данные на эту тему происходят в основном из западной Локриды. Раннее постановление из неизвестного города обнаруживает почти что приводящее в замешательство богатство органов управления. Кажется, что постановления города принимались собранием (polis) и двумя советами - preiga и apoklesia [16]. Из двух советов preiga должна была быть более древним и более аристократическим органом; apoklesia, уникальный термин используемый только здесь, должна была быть более народным советом. Ссылка на решение «Тысячи и одного», указывает, что этот второй совет насчитывал 101 члена. Существование двух советов известно для ряда городов — для соседних Афин, для Хиоса VI столетия, для Кирены конца V века [17], но это что–то новое считать решение обоих советов прямо требуемым для законопроектов, принимаемых собранием. Равно удивительно в такое раннее время обнаружить народный совет, состоящий из нечётного числа членов, вероятно для того, чтоб уменьшить риск равного голосования. После этого, вряд ли нужно останавливаться на том, что города имели собственных магистратов и суды или как минимум регулярное отправление правосудия. Для одного города, как мы это покажем, имеются даже данные о суде или судах для рассмотрения дел, связанных с негражданами.
Отдельные города, как кажется, пользовались значительной свободой действий. Это подразумевается в столь часто уже упоминавшемся восточно–локрийском постановлении относительно колонистов, высланных в Навпакт. Но даже более замечателен документ, представляющий собой практически договор между двумя западно–локрийскими городами — Халеем и Эанфией относительно права конфискации имущества чужестранцев. Он предусматривал, что если гражданин одного из двух городов остаётся свыше месяца в другом, он имеет право пользоваться местными судами по любому судебному иску, который он предъявит, но он так же упоминает о xenodikai, таким образом свидетельствуя о существовании особого суда или судов для рассмотрения дел с участием неграждан [18]. Приведённого достаточно, чтобы показать, что два города установили законы или правила, чтобы применять их в будущем.
В этой связи следует напомнить, что локрийцы делали чёткое различие между существующим корпусом законов и обычаев (nomia) (вероятно, большей частью это было обычное право) и новым писанным сводом законов, называвшимся thethmios или tethmos (одно и то же слово в двух различных формах). Принятые законопроекты выражаются в типично греческой форме, как законопроекты которые понравились, то есть были проголосованы соответствующими участниками голосования. Но, однако, тот последний свод хоть и принят был собранием, но его содержание таково, что он должен считаться законами, а не просто постановлениями исполнительной власти. Насколько далеко зашла законотворческая деятельность в городах показывает упоминание в одном из актов существующего закона об убийствах и это в надписи, которая в других отношениях создаёт впечатление архаической [19]. Вероятно, локрийцы рано начали свою законотворческую деятельность и далеко в ней продвинулись. Если истинна традиция, что один из самых ранних законодателей происходил из Локр в Италии [20], то этим мы должны быть обязаны традиции, ведущей начало из Греции.
Можно ли установить каковы были взаимоотношения между центральным и местными правительствами в обеих частях Локриды? Нормы и правила, принятые восточными локрами в связи с высланными в Навпакт колонистами, указывают на федеральное правительство, которое может предписывать нормы и правила, общинам входящим в конфедерацию. Договор между Халеем и Эанфией указывает на полную независимость городов западной Локриды. Ведь в западной Локриде были города, которые по собственной инициативе стремились приглашать группы колонистов присоединиться к своей общине [21]. Маловероятно, что города восточной Локриды действовали равно независимо. Если город нуждался в подкреплении новым населением, вероятно дело должно было взять в свои руки федеральное правительство. В случае с Навпактом кажется, что восточные локры вели переговоры непосредственно с городом, без вмешательства какого–либо западно–локрийского федерального правительства. Вывод тот, что города западной Локриды пользовались большей независимостью, чем восточной. Если там и была центральная организация, то она должна была быть очень слабой. Правда, какая–то организация, способная действовать в вопросах войны и союзов здесь была, ведь в 426 г. афинянам была обещана помощь всех военных сил западной Локриды для вторжения в Этолию. И к этой же организации послал вестника Еврилох, командующий спартанскими силами, что прошли из Дельф через Локриду, чтоб атаковать Навпакт, с тем чтобы отговорить западную Локриду от союза с Афинами. Но в переговоры со спартанцами, обещая помощь или же нейтралитет, вступали всё ж таки отдельные общины [22]. Таким образом, даже столь слабая организация как западно–локрийская имела в некотором роде центральное правительство, с которым могли связываться представители других государств.
Таким образом, мы имеем в Локриде две организации, по крайней мере одну из которых — восточно–локрийскую можно рассматривать как федеративное государство типа, позже квалифицируемого как симполития. Правила, позволяющие колонистам при определённых обстоятельствах возвращаться из Навпакта в их прежние общины и возвращать себе гражданство без уплаты вступительного взноса (eneteria) демонстрируют, что здесь была ясная идея местного гражданства, а так же правила приёма новых граждан, в соответствии с которыми обычно взимался вступительный взнос [23]. Упоминание о лицах, обладавших собственностью более, чем в одной общине и имеющих родственников в иных общинах, чем те, в которых они жили делает вероятным, что граждане одной общины имели право обладать собственностью в любой общине в пределах конфедерации и заключать законные браки с их гражданами. Определялись ли эти права как enktesis и epigamia или нет, но они применялись здесь на практике. По вопросу налогообложения наша информация крайне недостаточна. Восточно–локрийское постановление относительно высылки колонистов в Навпакт, упоминает о налогах как в западной, так и в восточной Локриде и регулирует уплату налогов в определённом объёме. Это может, кажется, подразумевать, что налоги собирались непосредственно федеральным правительством. Но, однако, это маловероятно. Налоги, скорее всего, собирались городами, но в какой–то мере подчинялись регулированию федерального правительства, по крайней мере в восточной Локриде. То, в какой мере отношения с заграницей были в руках правительств городов, несомненно указывает, что последние так же собирали таможенные пошлины, каковы бы они ни были.
\Имеются данные об интенсивных контактах различных локрийских городов не только друг с другом, но и с заграницей. Локрида была так мала — узкая полоса едва в 50 миль длиной, что только самые упорные изоляционисты хотели б избегать контактов по крайней мере с соседями из других восточно–локрийских общин. Но здесь были также контакты и с западной Локридой. Самый тот факт, что были высланы колонисты из восточной Локриды в Навпакт — достаточное тому доказательство. Более того, восточные локрийцы рассчитывали поддерживать контакты со своими прежними гражданами, позволяя им принимать участие в религиозных обрядах и предоставляя им особые льготы в местных судах. Пункт, что власти должны были назначить колониста в помощь любому восточному локрийцу, вовлечённому в судебный процесс с колонистом означает, что не предполагалось, что будут какие–либо трудности с поиском приезжего колониста [24]. Связь между восточной и западной Локридой должна была осуществляться по земле. Вероятно имела место значительная свобода передвижения для отдельных путешественников через лежащее между ними государство или государства, главным образом Фокиду. Что касается контактов разных западно–локрийских городов друг с другом, то уже был отмечен случай с Халеем и Эанфией. Тот же самый документ предоставляет данные так же и по контактам с заграницей. Оба города были морскими портами, оба посещались торговыми судами, оба предоставляли чужестранцам некоторые преференции и покровительство. Оба города заключили меж собою договор не похищать чужестранцев или их имущество с территории друг друга или из гавани. Чтоб понять это, надо вспомнить, что право самопомощи для исправления предполагаемой несправедливости, надолго пережило связанную с ним практику кровной мести. Даже там, где явное пиратство уже исчезло, захваты отдельными лицами собственности и даже личности чужестранцев широко практиковались и жертва не была обязательно тем самым обидчиком, но могла быть кем–либо другим из той же самой общины [25]. Государства часто гарантировали друг другу какие–то права и общепринятые судебные процедуры, но это только в малой степени уменьшало опасность для торговцев, ведь они могли подвергнуться в пути нападению граждан третьих государств. Если Халей и Эанфия были двумя главными портами западной Локриды, как они и были, их соглашение уменьшало опасность, но оставляло чужестранцев беззащитными от захвата на море, за пределами двух гаваней. Это, однако, не означало одобрения открытого пиратства. Здесь существовал штраф за несправедливый захват и если несправедливо захваченная собственность удерживалась более десяти дней, обидчик был обязан не только возвратить её, но и выплатить дополнительно её половину. За подобные правонарушения каждый город несомненно осуществлял юрисдикцию над своими собственными гражданами. Обиженные союзники могли представить своё дело на суд особых магистратов, разбирающих дела заинтересованных чужестранцев (xenodikai). Если чужестранец–истец был несогласен с их решением, выбиралось добавочно девять присяжных для мелких дел и пятнадцать, если речь шла об иске в мину или более. Вдобавок, город имел официального проксена, обязанность которого была следить за тем, чтобы с иностранцами обходились хорошо. В случае обмана, он обязан был требовать штраф вдвое похищенной суммы.
Если подвести итоги тому, что было нами обнаружено, то окажется, что восточная Локрида в первой половине V века была организована как федеративное государство передового для того времени типа. Западная Локрида имела более слабую организацию, но демонстрирует передовое законодательство и понятия о нём., так же как относительно человечные и просвещённые нормы и правила обращения с чужестранцами. Кажется Фукидид (I, 5-6) был так очарован идеей города–государства, что порицал всех, кто подобно озольским (западным) локрам, этолийцам и акарнанцам не следовал этому образцу, а современные учёные больше доверяют obiter dictum (мимоходом сделанному замечанию) Фукидида, чем данным документов. Так как развитие Локриды происходило до захвата афинянами Навпакта, то оно так же значительно предшествовало организации Беотии в 447 году. Здесь может быть уместным напомнить, что локрийцы в то время присоединились к Орхомену в деле освобождения Беотии. Возможно даже, что создатели беотийской конституции кое–что из своих знаний о федерализме позаимствовали, наблюдая за своими соседями из восточной Локриды. И разве столь уж фантастично заключить, что высокое развитие в западно–локрийских городах законов относительно чужестранцев и внешней торговли в сочетании с памятью о высоком развитии Крисы, может служить свидетельством того, что порты вдоль Коринфского залива поддерживали контакты с колониями на западе и таким образом рано достигли успехов во внешней торговле?
Халкидская конфедерация важна как объединение греческих городов на границе с Македонией в сильное федеративное государство. О её государственной машине известно мало, но ясно, что она дошла в своём развитии до унификации законодательства в городах в пределах своих границ, до распространения гражданских прав на граждан всех городов конфедерации и до развития федеральных финансов до степени федерального контроля над таможенными пошлинами и внешней торговлей. Вдобавок ясно, что она была одним из самых ранних федеративных государств, принимавших в свой состав города, жители которых не принадлежали к той же самой этнической группе, что и первоначальные основатели. Таким образом, на первый взгляд, конфедерация, как кажется, обладала организацией способной расширяться до бесконечности и это искушает верить, что если б не спартанское вмешательство, она смогла бы вырасти достаточно сильной для того, чтобы выстоять против Македонии. Но это вряд ли возможно. По крайней мере, в начале Пелопоннесской войны только маленькие города объединялись вместе, в то время как более крупные стояли в стороне. Даже её знаменитая столица — Олинф, до синойкизма 432 года была относительно невелика и если он затем стал большим городом, то это было делом группы других небольших городков, которые объединившись сделали его своей столицей и главным укреплённым центром. Этот расширенный город был недавно раскопан и немало добавил к нашим знаниям о греческих классических городах и их архитектуре. К несчастью было обнаружено мало надписей, но всё ж одна из них поможет сделать ясным, что государство «халкидян» было подлинным федеративным государством и что его имя не было просто претенциозным преувеличением для граждан расширившегося, но при этом сплотившегося города–государства Олинфа [1].
Халкидский полуостров, на котором развивалось это государство, не был частью собственно Греции, но колонизированной территорией. Полуостров в самом широком его месте едва достигает 60 миль в ширину. С южной его стороны в Эгейское море вдаются три узких полуострова, каждый примерно 30 миль в длину. Самый восточный из них — Акта, называемый Геродотом Атос, центральный — Ситония, самый западный — Паллена. Самым подходящим местом для колоний было побережье, обращённое на юго–запад и здесь были расположены крупнейшие города — Минда и Скиона на Паллене, Торона — на Ситонии, Дий и Фисс — на Акте. Колонисты прибыли большей частью из Халкиды на Эвбее, но некоторые также из Эретрии и с Андроса, острова, расположенного непосредственно к югу от Эвбеи. Недавнее предположение Жана Берара, что колонии из Халкиды и Эретрии были основаны до Лелантинской войны, в то время как эти два города были в дружеских отношениях, возможно верно. Хотя эретрийцы и выходцы с Андроса не были в строгом смысле халкидянами, но они были ионийцами и достаточно близко родственны халкидянам, чтоб легко объединиться с ними. Исключением как по месту расположения, так и по своим основателям была Потидея, основанная Коринфом на перешейке, связывающем Паллену с главным полуостровом. Утверждение, что Скиона, после Потидеи крупнейший город на Паллене, была основана ахейцами из Пеллены, вероятно не основывается ни на чём ином, кроме сходства двух имён, но невозможно сказать, кто были её действительные основатели [2]. Очень близко расположенный к морю Олинф, остававшийся боттиейским до 479 года и Спартол, остававшийся боттиейским даже дольше, демонстрируют, что греческие колонисты не проникали внутрь полуострова на сколько–нибудь значительное расстояние.
Большинство греческих федеративных государств развились из более ранних племён или племенных государств. В случае с Халкидой можно видеть группу городов, объединившихся в своего рода племенное государство, а затем развившихся в федеративное государство — симполитию. У этих «халкидян фракийских» не было города под названием Халкида, но тем не менее они должны были принять это имя потому, что столь многие из их городов были колониями Халкиды на Эвбее. Однако, ссылки подразумевающие племенное единство, побудили одного учёного выдвинуть теорию, что это имя происходит от греческого племени, поселившегося на полуострове, а не от колонистов, пришедших с Эвбеи. Напротив, Эренберг, отмечая различия в происхождении поселенцев из различных городов в пределах конфедерации, утверждает, что организация не возникла из племенной общности [3]. Это, строго говоря, верно, но до создания высокоорганизованной конфедерации, халкидяне жили в организации, во многом сходной с племенным государством. Нет причины сомневаться в сообщениях древних, что побережье Халкидского полуострова, за исключением Потидеи, основанной Коринфом, было колонизировано из Халкиды, Эретрии и Андроса — всё ионийских общин и что колонисты из Халкиды составили ядро «халкидян». Так как этноним халкидян из Эвбеи и халкидян из Фракии один и тот же, то иногда трудно понять какой группе он принадлежит. Имя Chalkideis, — es совершенно определённо происходит от имени города, Chalkis и было завезено на побережье Фракии колонистами. Chalkidike, имя которым обозначается их земля, в свою очередь определённо происходит от Chalkideis. Геродот говорит о халкидянах времён Персидских войн, что они составляли племя или племенное государство. Он сообщает, что халкидский genos поставлял войска персам и далее, что Артабаз, взяв Олинф, которым тогда владели боттиейцы, умертвил всех бывших в городе боттиейцев и вернул его халкидскому genos, поселив там людей из Тороны, крупнейшего халкидского города на Ситонии [4]. В этих местах Геродот обозначает халкидян genos вместо ethnos, но genos равно ясно указывает на родство. Таким образом, мы здесь имеем пример как сформировались по крайней мере некоторые греческие «племена». Люди жившие поблизости, говорившие на одном языке и имевшие такие общие интересы, как защита от соседей, стали ощущать родство и объединяться в «племя». В нашем случае замечательно то, что произошло это с группой, которая уже обладала городами. В ходе персидских войн, халкидяне, поставляя войска персам, выступали в качестве государства и рассматривались ими в качестве такового. Существование политического объединения, известного как «халкидяне», засвидетельствовано так же монетным типом V столетия [5]. Это должна была быть очень небольшая организация, возможно ограниченная полуостровом Ситония. Олинф, остававшийся боттиейским, до того как в 479 г. был передан халкидянам, находился лишь в немногих милях внутри страны, близ перешейка, связывающего самый западный полуостров Паллена с материком. Так же и Потидея, расположенная на этом перешейке, была вне пределов халкидского genos, ведь она восстала против персов после Саламина, успешно выдержала осаду, направила свои войска для битвы при Платее и внесена в список греков–победителей на змеиной колонне [6]. Другие города на Паллене поддержали Потидею и потому остались за пределами халкидской организации.
Аргументы в пользу толкования данного выше, что фракийские халкидяне, большей частью колонисты из Халкиды на Эвбее, объединились в нечто сходное по сути с племенным государством, весьма прочно подтверждаются косвенными данными относительно законодателя, Андромаха из Регия, который составил законы для фракийских халкидян. Сочетание введения алфавита и развития греческих государств породили целый поток кодификаторов и законодателей [7]. Об их деятельности у локрийцев говорилось уже выше. Лучше всех из них известны разумеется Драконт и Солон афинские. Другие имена ранних законодателей тесно связаны с греками Сицилии и Италии. В их числе Аристотель упоминает Харонда из Катаны, который составил законы для халкидских городов Италии и Сицилии и среди них, несомненно, для Регия. В другом месте он сообщает, что фракийским халкидянам послужил законодателем Андромах из Регия. Это свидетельствует о замечательной сплочённости халкидских колонистов от Сицилии до Фракии и возможно все они позаимствовали своё стремление к законотворчеству у родного города. Правда, процессуальные нормы или законы о которых сообщается как о связанных с Халкидой, скорее имеют отношение к межгосударственным, чем к местным законам, но Халкида в любом случае была одним из самых развитых городов архаической Греции [8]. Развитие колоний на западе естественным образом сделало лидерами в законотворчестве специалистов из новых городов. Соответственно, когда фракийским халкидянам нужен стал законодатель, они нашли его в Италии. Вероятно во времена Аристотеля, Андромах из Регия считался автором законов, которые даны были фракийским халкидянам и всё ещё действовали.
Олинф ко времени Персидских войн был небольшим или средним городом, много меньшим, чем Потидея, Менда, Скиона и Торона и оставался таковым до 432 года. Об этом ясно свидетельствуют взносы, уплачиваемые этими городами в Делосской лиге, а позже Афинской империи [9]. В то время как Скиона и Торона каждый платили по 6 талантов в год, а Менда — 8, Олинф платил только 2. Взносы эти уплачивались отдельными городами и халкидское государство в податных списках никогда не упоминается. Иными словами, оно рассматривается как несуществующее, что доказывает по крайней мере то, что афиняне не желали, чтобы оно существовало. Было ли оно и в самом деле полностью распущено или продолжало в какой–то мере функционировать, нельзя сказать с уверенностью. В любом случае, оно вновь возобновило свою деятельность в 432 году, но тогда оно было незначительной организацией, созданной маленькими городками.
В год, когда потидейцы решили отпасть от Афин, халкидяне пришли в движение и по совету Пердикки македонского двинулись, разрушив и забросив свои города на побережье, внутрь страны к Олинфу и создали из него крупнейший укреплённый центр, неприступную крепость. На время войны с афинянами царь отдал в пользование этим переселенцам земли на озере Больба — свой собственный участок [10]. Решение отправиться в Олинф было принято и исполнено государством халкидян и это государство естественно продолжало носить это имя даже после того, как Олинф стал крупным городом. Фукидид, излагая этот случай, кажется употребляет термин polis в старом значении, когда он означал акрополь или цитадель общины, так что он не имеет в виду, что преобразовали прежнее своё федеративное государство в унитарное, в город–государство Олинф. Несомненно, жители нескольких городов покинули свои прежние дома, как о том свидетельствует статья в договоре о Никиевом мире, предписывавшая жителям трёх из них вернуться в свои прежние города. Этими тремя городами были Мекиберна, ближайший к Олинфу морской порт, расположенный на небольшом расстоянии от города, к востоку, Синг на самом северном побережье Ситонии и, вероятнее всего, Гале на противоположном побережье того же самого полуострова [11]. Все три городка были небольшими. Синг платил 2 таланта взносов, столько же сколько и Олинф; другие и того меньше. Местонахождение этих городов помогает установить территорию, вовлечённую в восстание. Она простиралась вдоль южного побережья главного полуострова и включала большую часть Ситонии, но не распространялась на Акте; в то же время тот факт, что Торона продолжала платить взносы и даже противостояла Брасиду, показывает, что даже и не вся Ситония была в него вовлечена. Так же и два больших города на Паллене — Менда и Скиона, оставались верными Афинам. То же самое верно даже и для города, расположенного в районе, который, как кажется, был самым центром движения, а именно для Сермилии, находившейся в паре миль вглубь страны, между Мекиберной и Сингом. Верно, этот город не платил в 432-431 гг. взносов, но вероятно, по зрелом размышлении, решил не присоединяться к восстанию. Потому–то он был атакован Аристеем, коринфянином, командовавшим потидейцами, и халкидянами. Ко времени Никиева мира он был под контролем афинян, которые в ходе своей интервенции, разместили здесь гарнизон [12]. Сермилия платила дань в пять талантов и возможно была самым большим окрестным городом, более чем вдвое больше Олинфа до того, как в 432 году началось его расширение. Большие города, очевидно, в слиянии не участвовали. Достаточно легко понять, что они не желали, чтобы их граждане переселялись, но видимо что–то делалось настолько по их мнению неверно, что они вовсе не желали присоединяться к конфедерации. Самый поразительный случай — Тороны, хотя, как кажется, в более ранние времена, она была ведущим городом халкидян. Тем не менее вполне вероятно, что некоторые города присоединились с самого начала, но без переселения своего населения, так что конфедерация уже была федеративным государством. Подходящий пример — Эйон, колония Менда, на который напали афиняне за год до прибытия Брасида и который был возвращён назад совместными усилиями халкидян и боттиейцев [13]. Если конфедерация с самого начала стала стремиться к тому, чтобы стать унитарным государством, то это должно было вызвать бойкот движения крупными городами региона. Потидея, конечно, была на особом положении. Кажется она с самого начала стремилась к тому, чтобы оставаясь независимым городом вне пределов конфедерации, быть с ней тесно связанным.
Сформировавшись, Халкидская конфедерация обладала умным руководством и чёткой внешней политикой. Возможно, во время восстания 432 года она вступила в союз с Коринфом [14]. В 429 г. афинские силы в 2000 гоплитов и 200 всадников, с некоторым количеством пельтастов из соседних городов, выступили, несомненно из Потидеи, против халкидян и боттиейцев. Когда они подошли к Спартолу в надежде, что город сдастся, последнему послано было из Олинфа в качестве подкрепления достаточное количество гоплитов, так что из Спартола выступило войско и сошлось с афинянами в решительном сражении. В нём халкидские гоплиты были побеждены и бежали в Спартол, в то время как легковооружённые и конница победили. После первого сражения из Олинфа прибыли добавочные пельтасты. Они побудили находившихся в Спартоле кавалерию и легковооружённых присоединиться к ним в новой атаке на афинян, которая закончилась полным разгромом последних. Халкидские легковооружённые, которые включали также лучников, поддавались и отступали, когда афиняне их атаковали и атаковали сами, когда в свою очередь отступали афиняне, в то время как халкидская конница подоспевала всюду, где то представлялось удобным [15]. Кажется халкидские гоплиты во втором сражении не участвовали и оно таким образом стало победой легковооружённых и конницы над гоплитами. Это поражение, как кажется, так обескуражило афинян, что они пребывали на этом театре военных действий в относительном бездействии до того, как Брасид не побудил их к действиям. Исключением была упомянутая уже безуспешная атака на Эйон. Хотя афиняне и имели в этом регионе гарнизоны, у них было недостаточно кораблей в Потидее, чтобы помешать Брасиду доставлять морем помощь восставшей Скионе.
Позитивный характер внешней политики халкидян особенно хорошо виден в свете вступления Брасида в халкидский регион в 424 году. Главной его целью, кроме возможной мегаломании и личного желания играть важную роль было усилить позиции Спарты путём ослабления афинских. В качестве помощников в этом деле он опирался на Пердикку македонского и халкидян. Его активные действия начались в западной Македонии, затем он, так сказать, обошёл кругом Халкидскую конфедерацию, расширяя её влияние или территорию на восток и на юг, а затем снова вернулся в Македонию. Помощь Пердикке, кажется, имела целью держать самого его в узде. В сущности, у спартанцев не было никакого интереса в усилении Македонского царства. Их интересы больше совпадали с интересами халкидян, ведь и те и другие пеклись о том, чтобы оторвать города от верности Афинам. Действия Брасида должны были привести к расширению Халкидской конфедерации и здесь стоит разобрать предмет с самого начала. Халкидяне принимали участие в предварительных переговорах, побуждая, чтоб была послана экспедиция и внесли свою лепту также в то, чтоб помочь Брасиду пройти через Фессалию. В группе выдающихся людей из Фарсала, которые встретили его и помогли обратить дело в его пользу, был и проксен халкидян. Когда Брасид достиг Македонии и выступил с Пердиккой против Аррабея, царя линкестов, но желал вместо сражения привлечь его к союзу, халкидские послы согласились с такой его политикой. Они рекомендовали постоянно держать Пердикку в страхе, чтобы тот внимательнее относился к халкидским интересам. В результате Брасид отошёл без сражения и без какого–либо реального соглашения. Это дало ему свободу посвятить себя завоеванию греческих городов, соседних с Халкидской конфедерацией [16].
В следующий раз мы слышим о Брасиде, что он выступил в поход на Аканф, андросскую колонию на противоположной стороне Халкидского полуострова, к северу от Акте. Возможно, он прошёл по конфедерации не найдя города, который нуждался бы в его внимании, но естественно предположить, что его образ действий вызван был особым интересом к устью Стримона и к Амфиполю. Он наверняка обошёл стороной Сермилию, которая будучи расположена почти в центре конфедерации, оставалась занозой в теле, до тех пор, пока город был в руках афинян. Как бы то ни было, халкидяне согласились и объединились для того, чтоб когда он подойдёт к Аканфу, граждане которого разделились между прохалкидской олигархической и проафинской демократической партией, армия его включала бы халкидские войска, в дополнение к его первоначальным силам [17]. После того, как Аканф и Стагир, так же колония Андроса, расположенная несколько далее на север, сдались без боя [18], Брасид, вместо того, чтобы повернуть на полуостров Акте, выступил в поход на Амфиполь, опять же с помощью союзников из фракийского региона, т. е большей частью халкидян. И опять, за исключением стычки с охраной моста через Стримон, победа была бескровной и за ней последовало дальнейшее бегство афинян из городов за Стримоном. Фукидид сообщает, что всё это происходило зимой и приписывает успех большей частью неожиданности, происшедшей от ускоренного марша весь день и всю ночь из халкидского города Арна, точное местоположение которого неизвестно [19]. Это выглядит так, как если бы его противники думали, что он отправился на зимние квартиры и для них всё это оказалось совершенно неожиданным. Той же самой зимой, после того как был гарантирован Амфиполь, Брасид и его союзники двинулись сначала на полуостров Акте, а затем против Тороны, главного города Ситонии. По поводу Акте Фукидид сообщает, что здесь было мало халкидян и была колония Андроса, Сана, непосредственно у Царского канала. Остальная часть полуострова была населена «варварами», которые достигли такой степени эллинизации, что были двуязычными, говоря и на местном языке и на греческом. Большинство городов, которые все были мелкими, сдались Брасиду, но Сана и Дий сопротивлялись [20]. После того, как он оставался там некоторое время и опустошал их поля, Брасид двинулся против Тороны. Очевидно он и его союзники не считали взятие мелких городков стоящими их усилий.
С точки зрения истории Халкидской конфедерации взятие Тороны — самая важная и самая интересная из всех военных операций Брасида. До сих пор халкидяне объединялись и несомненно были заинтересованы в изгнании афинян из Амфиполя, но нет данных, что освобождённые города были инкорпорированы в конфедерацию. Фактически, в ходе военной кампании с Пердиккой в Линкесте на следующий год, войска Аканфа, первого освобождённого города, были отдельно от халкидских войск [21]. Торона, с другой стороны, считалась полноправно принадлежащей к конфедерации, хотя и нет данных, что большинство её граждан испытывали сколько–нибудь сильное желание быть включёнными в её состав. Взятие её совершилось с помощью внезапной ночной атаки и с помощью изменников внутри стен. Эти изменники были немногочисленны и совершенно очевидно принадлежали к олигархической партии. Здесь было большее сражение и кровопролитие, чем во время предыдущих военных операций, но это было обусловлено большей частью присутствием афинского гарнизона, который занимал особое укрепление, Лекиф, на мысу, связанном с материком перешейком. Требование сдачи укрепления показывает, что Торона считалась de jure членом Халкидской конфедерации. От афинян требовали возвратить его на том основании, что оно принадлежало халкидянам [22]. Афиняне, так сказать, покусились на землю, принадлежавшую халкидянам. Надо напомнить, что Артабаз в 479 году поставил торонейца (Критобула) надзирать за Олинфом. В это время Торона должна была быть ведущим городом халкидского государства. Это могло служить основанием для позднейшей претензии на этот город, но так же возможно, что халкидяне претендовали на все города, которые этнически были халкидскими. Равно интересен тот факт, что изменников было немного и что в Тороне существовала проафинская партия, некоторые члены которой присоединились к афинскому гарнизону, когда тот удалился в Лекиф [23]. Это вызывает удивление, когда узнаёшь, что Торона сначала платила афинянам взнос в 6 талантов, затем он удвоился до 12, а в 425-424 гг. возрос до 15 талантов или даже более. При данных обстоятельствах лояльность к Афинам могла достигаться присутствием гарнизона и страхом, возбуждённым примером Потидеи. Но даже если и так, всё равно стоит принимать в расчет продемократические, проафинские стремления низших классов.
После взятия Тороны Брасид не только оставался здесь всю оставшуюся часть зимы, но использовал город некоторое время как свою штаб–квартиру. Он продвинулся с наземными силами настолько далеко, насколько мог. Большая часть Акте была им взята и взятие Тороны несомненно дополнилось взятием Ситонии. Оставались города Паллены, но из–за того, что афиняне владели Потидеей, полуостров с суши был недоступен и к нему нужно было подступать так, как если бы он был островом. Конечно так же оставалась Сермилия, но этот город прежде обходили стороной. В любом случае, Брасид был ещё в Тороне, интригуя в городах, которые ещё не восстали, когда к нему пришла весть, что на его сторону перешла Скиона. Он отправился в этот город ночью, на небольшом судне, сопровождаемый триерой, которая служила защитой или в случае приближения вражеской триеры, ложной целью. Сговорившись с горожанами он, как кажется, без труда ввёл в него войска. Вероятно, по соседству не было сколько–нибудь значительного афинского морского дозора. Когда прибыли новости о перемирии 423 года между спартанцами и афинянами, войска эти вновь удалились в Торону, но чтоб Скиона не предприняла шагов по восстановлению своей лояльности Афинам, спартанцы стали настаивать, что она отложилась до перемирия, афиняне же естественно настаивали на противоположном. C этого времени Скиона — пример того, как ужасно может пострадать небольшое государство, будучи вовлечено в соперничество великих держав, в то время как хладнокровно обдуманная месть афинян легла на их репутацию таким же пятном, как и более известное мелосское дело. Афиняне тотчас же, по предложению Клеона, проголосовали за то, чтоб разрушить город и предать смерти его жителей [24] – постановление, исполненное двумя годами позже. Ситуация для афинян вскоре осложнилась отпадением Менда под руководством небольшой группы олигархов. Их поддержал Брасид заявляя, что афиняне уже нарушают условия договора. Он ясно представлял себе, что это действие возмутит афинян и потому приказал перевезти женщин и детей из Скионы в Олинф и отправил 500 пелопоннесских гоплитов и 300 халкидских пельтастов на помощь этим городам, сам же поспешил в западную Македонию с Пердиккой, взяв с собой халкидские и аканфские войска [25]. До этого момента нет данных, что Скиона и Менда намеревались присоединиться к конфедерации. Это подчёркивает их отношение к Брасиду. Но после того, как их женщины и дети нашли убежище в халкидском городе, а оба их города защищали халкидские войска, присоединение их к конфедерации должно было бы стать неизбежным.
Но все эти планы нарушило македонское предприятие Брасида, который не добился ничего, кроме того, что оказался в трудном положении, будучи брошен своими македонскими союзниками, так сумев оттолкнуть от себя Пердикку, что тот перешел на сторону афинян. Когда Брасид возвратился в Торону, уже прибыла афинская экспедиция и вернула себе Менд. Этим она была большей частью обязана сторонникам народной партии, которые напали на пелопоннесские войска и на своих проспартански настроенных сограждан [26]. Фактически, как кажется, проафинская группа была бесспорно в большинстве. Тем не менее Скиона держалась и стала последним центром противостояния Афинам на Паллене. Прибытие афинской экспедиции так нарушило баланс сил, что стало очень серьёзной проблемой, что фессалийцы, под влиянием Пердикки, отказали пополнению Брасида в проходе через их государство. Поэтому из Спарты прибыли лишь трое уполномоченных, взяв с собой нескольких спартанцев призывного возраста, чтоб назначить их правителями городов. Это, как свидетельствует, правда слишком кратко, Фукидид, было чем–то необычным [27]. Это выглядит так, как если бы спартанские власти были недовольны великодушным обращением Брасида с освобождёнными городами и вознамерились установить прямой контроль с помощью должностных лиц, сходных с позднейшими гармостами, оставив Брасиду лишь командование полевой армией. Согласно сообщениям, назначены были Пасителид в Торону и Клеарид в Амфиполь. Из них по крайней мере Клеарид, как кажется, действовал больше в духе Брасида, чем спартанских властей.
На следующее лето (422 г.) приходятся фракийская экспедиция Клеона и битва при Амфиполе с гибелью и Брасида и Клеона. Осада Скионы явно занимала мысли людей в то время. Аристофан в «Осах», поставленных в начале этого года, шутит устами Бделиклеона, молодого человека ненавидящего Клеона и старающегося удержать своего клеонолюбивого отца от посещения судов, что труднее уследить за его отцом, чем сберечь Скиону (стк. 209 слл.). И однако же Клеон, инициатор постановления против Скионы, удовольствовался тем, что оставил город в осаде и двинулся против Тороны. Это, вероятно, стало для врага крайне неожиданным. Брасида там не было (мы не знаем, где в то время была его штаб–квартира) [28], войск на месте было мало и город был захвачен без особых затруднений. Женщины и дети были проданы в рабство, а мужчины угнаны в Афины. Из них пелопоннесцы были освобождены после Никиева мира, а халкидян обменяли на афинских пленных [29]. Ясно, что здесь не было той же ненависти против Тороны, как против Скионы.
Таким образом, афинские военные кампании 423 и 422 гг были успешными, несмотря на то, что Скиону взять не удалось. Но не так обстояло дело с военной кампанией против Амфиполя. Брасид, как кажется, снова был полноправным руководителем антиафинских сил и действовал совместно с Клеаридом, командиром гарнизона в Амфиполе. Для этой военной кампании он собрал войско, в котором легковооружённые превосходили по числу гоплитов [30]. Он отобрал небольшой гоплитский отряд для внезапной атаки на афинский строй, состоящий из гоплитов [31], но именно миркинская и халкидская конница и легковооружённые обратили в бегство правое крыло афинского строя, после того как оно выдержало атаку Клеарида с его гоплитами [32]. В этом последнем сражении перед Никиевым миром халкидяне проявили себя хорошо, но это не было принято во внимание на мирных переговорах.
Халкидская проблема разбиралась на этих переговорах только лишь когда затронуты были интересы Афин и Спарты. Это видно на примере общего правила, что обе стороны должны возвратить друг другу то, чем они владели до войны. От Спарты требовали возвратить не только Амфиполь, но и халкидские города, в которых в то время не было спартанских гарнизонов. На переговорах халкидяне меньше принимались во внимание, чем другие спартанские союзники, да фактически они и вовсе не рассматривались как союзники. Перед тем как ратифицировать договор, спартанцы созвали к себе союзников по Пелопоннесской лиге. Из союзников, которые не были членами лиги, по крайней мере беотийцы направили туда послов. Представители различных государств оставались в Спарте, присутствовали когда возникли споры об исполнении договора и оставили Спарту только после заключения мирного договора и союза между Спартой и Афинами. Так же и в связи с первоначальными переговорами о мире, нет упоминания о халкидянах. Ясно, что их представители не присутствовали и не имели возможности проголосовать против. Только после того, как был отдан приказ о сдача Амфиполя и Клеарид, спартанский командир, понял, что это невозможно сделать против воли халкидян, последние направили послов поддержать Клеарида и попытаться изменить договор. Нет надобности говорить, что они возвратились безо всякого успеха [33].
Большая часть договора касалась Халкидской конфедерации, хотя эта организация в нём нигде не упоминается и игнорируется как несуществующая. Вместо неё все условия договора прилагаются к отдельным городам. Прежде всего устанавливается, что Амфиполь должен быть возвращён Афинам. Далее следует пункт, что в городах, возвращаемых спартанцами афинянам, граждане вправе покинуть их и забрать своё имущество, т. е безопасность сторонников Спарты гарантируется, при условии, что они смогут найти место, куда уйти. Городам, вносящим форос, установленный при Аристиде, быть автономными. Иными словами они остаются платящими взносы подданными Афин, но взносы не будут произвольно повышаться. Афинянам и их союзникам да не дозволено будет по заключении договора браться за оружие во зло городам. И так все статьи прилагаются ко всем передаваемым Спартой городам, но затем следует список из 6 городов включая Олинф, халкидскую столицу и Спартол, боттиейскую столицу и следует утверждение, что они не являются союзниками ни лакедемонян, ни афинян, но что если последние склонят их, они могут вступить в союз с афинянами. Таким образом, спартанцы ни при каких обстоятельствах не могут требовать от этих городов военной помощи, афиняне же — лишь на добровольных основаниях. Несомненно эта статья, гарантировавшая право нейтралитета, прилагалась только к шести перечисленным городам; статья о городах, являющихся автономными, но платящих взносы, относится ко всем; статья, что граждане передаваемых городов могут их покинуть, применяется в теории ко всем, в действительности же она в некоторых случаях ограничена. Особая статья устанавливает, что жители Мекиберны, Гале и Синга должны жить в своих городах. Это очевидно означает, что жители городов, заброшенных в 432 году, возвратились в них. Таким образом, договор стремится восстановить положение, которое было до восстания в Потидее, но с некоторыми изменениями в деталях. Изменения эти включали гарантии против произвольного роста взносов и гарантии права нейтралитета для шести городов, гарантии, которые вероятно очень мало б значили, если бы Афины восстановили свою власть в этом регионе. Наконец, афинянам позволялось поступать как им заблагорассудится с городами в которых они поставили гарнизоны и которые удерживали. Специально упоминалась Торона, недавно покорённая и Скиона, всё ещё тогда осаждённая. В случае с последним городом это означало, что когда афиняне возьмут её, они вольны будут поступить с ней наихудшим образом [34].
После такого договора не удивительно, что состояние войны между Афинами и Халкидской конфедерацией продолжалось. Халкидяне, как уже говорилось, побудили Клеарида, спартанского командира в Амфиполе сообщить, что он не может передать город против их воли. Сами они так же отправили послов в Спарту поддержать его и попытаться изменить условия договора. Клеариду, однако, приказано было возвратиться в Амфиполь и сдать город или если он будет не в состоянии сделать это, вывести пелопоннесские войска. Он немедленно отправился туда и тем же летом вывел то, что осталось от войск, пришедших туда с Брасидом. После этого, спартанские власти стали настаивать на том, что они не контролируют Амфиполь и не в состоянии вернуть город афинянам [35]. И они были совершенно правы, ведь выведя свои войска, они лишились своего последнего влияния на город и таким образом выказали себя совершенно неспособными выполнить своё обещание.
Ряд инцидентов, имевших место летом 421 года показывает, что халкидяне не считали себя связанными Никиевым миром и состояние войны продолжалось. Дипломатическую путаницу этого года коринфяне использовали как предлог для того, чтоб отказаться принять условия мира, под предлогом клятв, которыми они связаны с халкидянами с того времени, когда последние поддержали восстание в Потидее и которые они возобновили позже [36]. Это означает, что ни Коринф, ни халкидяне не были в мире с Афинами. Вскоре после этого халкидяне вступили в союз с Аргосом. В этом своём шаге они, кажется, последовали примеру Коринфа. Так же имела место и реальная враждебность, хоть и не столь масштабная, за исключением взятия Афинами Скионы. Тем же летом город Дий на полуострове Акте поглотил своего соседа, Фисс. Для Афин это было, вероятно, выгодно, ведь когда Брасид в 424 г. выступил в поход на Акте, Дий оказал ему сопротивление, Фисс же был в числе тех городов, что перешли на сторону Брасида [37]. Другим достижением Афин, правда краткосрочным, стала временная оккупация Мекиберны. Этот город не был афинским ко времени Никиева мира, но должен был быть оккупирован Афинами до зимы 421-420 гг., когда олинфяне захватили город и изгнали их гарнизон [38]. Это единственный выигрыш халкидян в том году. Их враждебность к Афинам, однако, продолжалась. В краткий период в 418 году когда Аргос и Спарта были союзниками, союз с Аргосом был возобновлён и Спарта была также включена. Так же и Пердикка Македонский вступил с ними в соглашение, но не стал тотчас порывать с Афинами. Весной следующего года халкидяне добились большего успеха. Дий восстал против Афин и присоединился к конфедерации. Это было важно, ведь Дий после поглощения Фисса стал крупнейшим городом на Акте [39] и контроль над ним ранее обеспечивал Афинам контроль и над большей частью полуострова.
Может быть отпадение Дия привело к росту активности афинян в 417 году. В этот год они послали против халкидян и Амфиполя экспедицию под командованием Никия, предприятие безрезультатное из–за того, что Пердикка, на которого афиняне рассчитывали, их не поддержал. Вследствие этого афиняне заключили с халкидянами перемирие, которое могло быть разорвано каждой из сторон после десятидневного предупреждения. Затем они обратились против Пердикки и блокировали побережье Македонии. Позже они установили гарнизон в Мефоне, близ западного побережья Фермейского залива. Когда они в 415 г. послали в Мефону отряд всадников, спартанцы, в свою очередь постарались побудить халкидян поддержать Пердикку, но те отказались разорвать своё перемирие с афинянами [40]. Перемирие это всё же было разорвано, но позже, летом 414 года (пробыв таким образом в силе чуть менее трёх лет), когда афиняне, вместе с Пердиккой и фракийцами, совершили безуспешное нападение на Амфиполь. Может показаться странным, что афиняне предприняли это нападение в то время как были очень заняты в Сицилии, но они о фракийском регионе никогда не забывали. Так в «Птицах», написанных в 414 году Аристофан заявляет, что любой жаждущий сражаться, может полететь во Фракию [41]. С этого времени халкидяне более или менее пропадают из виду до последних лет Пелопоннесской войны. После Эгоспотам Лисандр послал офицера с небольшой эскадрой во Фракию и принудил всю эту область перейти на сторону лакедемонян. Есть так же указания на возвращение прежних жителей в старые дома. Единственный город на Халкидике, называемый в этой связи по имени — Скиона, но похоже та же самая мера применялась к Потидее и Тороне и как эти три города, так возможно и другие были приняты в конфедерацию [42].
Следующая крупная возможность расширения конфедерации возникла, когда Аминта Македонский, отец Филиппа II, был изгнан из большей части своего царства иллирийцами и передал многие свои земли халкидянам, когда же позже он их попросил обратно, то они отказались возвратить их. Территория, ими таким образом приобретённая, включала Пеллу, позднейшую столицу Македонии [43]. Аминта обратился к Спарте с жалобой. Так же ей пожаловались два города — Аканф и Аполлония, на которых халкидяне давили с целью присоединения к конфедерации [44]. Эти жалобы послужили поводом для вторжения в 382 г. Спарты и Пелопоннесской лиги, результатом чего стал временный роспуск конфедерации. Ход и итоги военных кампаний хорошо известны и не будут разбираться здесь. Достаточно отметить, в качестве показателя силы конфедерации, что Пелопоннесская лига проголосовала за то, чтоб послать войско в 10000 человек и к нему ещё прибавлены были войска, выставленные фиванцами, Аминтой и Дердой, младшим македонским принцем и что это соединённое войско потерпело крупное поражение от рук халкидян. И лишь когда было послано еще большее войско, так что полностью численно превзошло халкидян, они были вынуждены уступить [45].
Точные размеры конфедерации в каждый конкретный момент трудно установить. Уже было отмечено, что в 432 году конфедерация расширялась вдоль южного побережья главного полуострова и включила большую часть Ситонии, но не включала даже отчасти Акте или Паллену. Покорение Потидеи афинянами должно было означать, что в следующие несколько лет шансов для расширения было мало, хотя поражение афинян при Спартоле в 429 году так же означало, что свобода халкидян и боттиейцев на данный момент была обеспечена. Следующий удобный случай для экспансии связан был с экспедицией Брасида в 424 году. Степень сотрудничества с ним халкидян была такова, что кажется они смотрели на эту войну, как на свою собственную. Степень их интереса к Амфиполю была такова, что возможно даже этот важный город был уже включён в состав конфедерации. Фукидид, однако, ничего не говорит об этом. Напротив, в своём рассказе о кампании 423 года он упоминает аканфские войска отдельно от халкидских и притом таким образом, что это подразумевает, что Аканф не принадлежал к конфедерации. Если уж Аканф не принадлежал к конфедерации, то Амфиполь точно не принадлежал. Кажется, что эти города никогда не входили в состав конфедерации. С другой стороны, в Тороне Брасид действовал так, как если бы город принадлежал к конфедерации, а то, что последняя переправляла женщин и детей из Скионы и Менда в Олинф, должно было означать, что эти города так же намечались в её члены. Впрочем, это не имеет особого значения, так как эти три города были вскоре взяты афинянами. Халкидяне могли так же аннексировать некоторые маленькие местечки, не упоминаемые в источниках. Возможно, часть полуострова Акте, завоёванная Брасидом, присоединилась к конфедерации. К этому в 417 г. был прибавлен Дий. В других отношениях здесь как кажется было мало шансов для дальнейшей экспансии до коллапса афинской власти в конце Пелопоннесской войны. Когда Аминта позже передал халкидянам многие земли своего царства, это означало экспансию в западную Македонию. Таким образом, во времена своего наибольшего расширения конфедерация простиралась от Аканфа на востоке до Пеллы на западе. Но, однако, здесь были удивительные пробелы или анклавы из нечленов. Они включали в себя большой город Менд на Паллене. Договор халкидян с Аминтой, возможно ок. 393 г. показывает, что в это время ни Менд, ни боттиейцы, ни Амфиполь, ни Аканф не принадлежали к конфедерации [46]. В этом списке по настоящему удивляет только Менд, хотя и боттиейцы привлекают внимание. Их главный город — Спартол, находился менее, чем в 10 милях на запад от Олинфа. Затем, после того как в 382 г. на сцене появляются спартанские войска, к ним примкнула Потидея и халкидяне, таким образом, получили штаб–квартиру своего врага в укреплённом городе менее чем в 10 милях в другом направлении от своей столицы.
Обратившись к форме правления конфедерации, мы не найдём прямой информации относительно государственного аппарата, но найдём данные о двух важных особенностях её учреждений, а именно, что таможенные пошлины собирались федеральным правительством и что граждане конфедерации обладали гражданскими правами enktesis и epigamia во всех городах конфедерации. Эти особенности засвидетельствованы в содержащейся у Ксенофонта речи, произнесённой Клигеном из Аканфа, когда он призывал спартанцев вмешаться [47]. Он апеллирует к тому, что если города привыкнут к этим благам, то конфедерацию трудно будет разрушить. Этот пункт и упоминание о enktesis и epigamia как о чём–то, за что проголосовало народное собрание, может подразумевать, что права эти были новшеством. Эти меры, очевидно, были направлены к тому, чтоб придать конфедерации экономическое единство и сломать партикуляризм города–государства. В то же время, самое их существование доказывает, что Халкидская конфедерация была федеративным государством с городами, как единицами местного управления, а не унитарным государством таким как Афины, где вся Аттика была территорией одного города. Более того, существование как халкидского федеративного государства, так и города Олинфа подтверждается документами, сохранившимися в надписях [48].
Другой ясный пункт — это то, что Халкидская конфедерация была олигархической. В пользу этого свидетельствуют не одни лишь общие соображения, что государство, находившееся в ходе Пелопоннесской войны в оппозиции к Афинам и поддерживаемое Спартой и Коринфом должно было быть олигархическим и что выдающееся положение халкидской конницы подразумевает олигархическое или аристократическое общество. Ведь имели место некоторые случаи, связанные с экспедицией Брасида, определённо показывающие, что халкидяне были настроены олигархически и что демократы благоволили Афинам. Когда Брасид подступил к Аканфу, то в городе разгорелась внутренняя борьба между теми, кто хотел объединиться с халкидянами и демосом, совершенно очевидно им враждебным. Сходным образом в Тороне те, кто сдали город Брасиду составляли, как кажется, небольшую группу олигархов, в то время как демос здесь и Менде был настроен проафински. Эти, пусть случайные, фрагменты информации делают практически несомненным, что правительство халкидян было олигархическим. Это, в свою очередь, позволяет допустить, что оно следовало образцу лучше всего известного олигархического государства того времени, а именно Беотии и что, подобно беотийцам, они имели правительство, которое включало в себя представительное федеральное буле. Это станет почти совершенно несомненным если рассмотреть Боттиейскую конфедерацию — маленькое федеративное государство, известное лишь по немногим упоминаниям.
Боттиейцы обладали одним городом — Спартолом, который затмевал все остальные. Именно боттиейцы, а не жители Спартола как таковые, участвовали с халкидянами и потидейцами в восстании 432 года. В эти годы они, как кажется, взаимодействовали с халкидянами. Против этих двух конфедераций афиняне в 429 г. направили экспедицию, которая на территории боттиейцев, близ Спартола, потерпела сокрушительное поражение. Несколько лет спустя, когда афинский полководец собрал силы и захватил Эйон, колонию Менда, боттиейцы и халкидяне его изгнали. Но однако через некоторое время (дата спорна) боттиейцы вступили в союз с Афинами [49]. В этом документе (Tod, 68) упоминаются городские магистраты и несколько городов названо по именам, таким образом свидетельствуя о федеративном характере организации. То, что их конфедерация продолжала существовать и позже показывает договор халкидян с Аминтой Македонским [50], в котором называются четыре государства с которыми ни та, ни другая сторона не должны были вступать в дружбу друг без друга. Всё это были города, за исключением боттиейцев. В такой компании должно быть многозначительным, что Спартол не упомянут. С другой стороны, то что в договоре о Никиевом мире, как и в случае с Олинфом и халкидянами, упомянут Спартол, а не боттиейцы, не доказывает, что конфедерации не существовало; это означает только, что договаривающиеся стороны предпочли игнорировать факт её существования и иметь дело с городами. Что до сведений о форме правления, есть лишь только одно свидетельство в связи с договором с Афинами, что клятва, скреплявшая договор, дана была «буле боттиейцев» и магистратами в городах. Надпись повреждена и с трудом восстанавливается, но вполне очевидно, что упомянутое буле — это федеральное буле. Таким образом чрезвычайно правдоподобно, что одним из главных органов федерального правительства у халкидян и у боттиейцев, было, как у беотийцев, федеральное буле или представительный совет. По крайней мере в случае с халкидянами это была часть правительства в сплочённом федеральном государстве.
Прочная организация видна в уже упомянутом обмене гражданскими правами. Он давал гражданам право обладать недвижимостью и заключать законные браки в любом городе конфедерации. В речи Клеигена содержится так же намёк на более широкое применение законов и даже их унификацию; он говорит, что аканфяне, если вынуждены будут вступить в конфедерацию, вынуждены будут отказаться от законов предков и принять халкидские законы. Естественно считать, что халкидские законы V и даже IV столетия были отчасти основаны на законодательстве Андромаха из Регия, который, как отмечено выше, создал, по сообщению Аристотеля, для фракийских халкидян законы об убийствах и наследовании. Как и в восточной Локриде, здесь могли быть местные отличия в применении этого закона. С другой стороны, то что законы о enktesis и epigamia были приняты голосованием свидетельствует, что здесь был некий федеральный орган управления, подготавливавший законодательные акты. По всей видимости, это было буле. И ещё в одном отношении Халкидская конфедерация была весьма продвинутой, даже более, чем беотийская. Таможенные пошлины в портах ввоза на земле и на море, собирались федеральным правительством. Об этом говорится в той же речи Клеигена и засвидетельствовано в договоре с Аминтой из которого явствует, что федеральное правительство контролировало таможенные пошлины и торговлю и облагало сборами как экспорт и транзит товаров, так и импорт.
Контроль за таможенными пошлинами естественно усиливал федеральное правительство, поскольку обеспечивал регулярные доходы и позволял не зависеть от единовременных сумм, вносимых городами. В этом отношении халкидяне, вместе со своими соседями фессалийцами, были на переднем краю среди федеративных государств. В обоих государствах сбор реально осуществлялся, вероятно, откупщиками (публиканами). Кроме этого, о функционировании правительства известно мало. Раскопки в Олинфе принесли разочаровывающе мало документов о городском и федеральном правительствах, хоть и дали достаточно доказательств относительно существования города Олинфа и конфедерации. Если здесь были какие–нибудь публичные архивы или много важных документов было вырезано на камне и выставлено в общественных местах, то они не обнаружены. Наконец, Халкидская конфедерация была одной из самых ранних вышедших за пределы первоначального этнического единства в приёме новых членов. Она возникла как род халкидского этнического государства, но очевидно, с самого начала стремилась включить в состав эретрийские и андросские колонии. Так как последние были ионийцами, это не было насилием над этническим единством; но, когда в состав включены были Потидея и Пелла и без сомнения другие македонские города, то халкидяне перешагнули старые этнические границы, так же как ахейцы, когда включили в свой состав Калидон, а позже Сикион. Но они не были столь же успешны как ахейцы в абсорбировании чужого материала. Во всяком случае, в 382 г, как только маленькое спартанское войско объявилось по соседству, Потидея тотчас вышла из халкидского состава.
Этолия V века — лучше всего известный пример греческого племенного государства. Позже оно развилось в очень эффективное федеративное государство — симполитию, хотя даже и тогда в нём сохранилось первичное собрание. Трансформацию невозможно проследить в деталях, но ясно, что хотя племенная организация в то время сохранялась, этолийцы уже в эпоху Пелопоннесской войны развили эффективный контроль над внешней политикой и армией. Вскоре после того, хотя точную дату установить и невозможно, Этолия была реорганизована в симполитию с местным управлением в руках городов. Развитие её в немалой мере предопределено было географией. В стране было некоторое количество плодородной земли, но большая её часть была гористой и в значительной мере отрезанной от внешнего мира. Большая часть путей, связывавших её с внешним миром, была труднопроходимой. Она владела прибрежной полосой на Коринфском заливе, но природные условия были не таковы, чтоб на этолийской территории мог возникнуть крупный торговый порт. Восточная Этолия была отделена от побережья горами, к югу от которых лежала западная Локрида. Впрочем, здесь всё же было несколько портов и в числе их Навпакт, позже ставший одним из главных городов Этолийской конфедерации. Дальше к западу гавани имели тенденцию заиливаться, а самый важный здешний порт — Эниады был акарнанским. В эту страну пришельцы принесли в ходе миграции северо–западно–греческий диалект. Не удивительно, что города развивались слабо и организация оставалась племенной вплоть до начала IV столетия [1].
Развитие Этолии до Царского мира можно очертить очень кратко. В связи с афинской экспедицией в Этолию 426 года, Фукидид даёт описание этолийцев, которое показывает, что они создали типичное племенное государство. Он упоминает три главных племени — аподоты, офионеи, евританы и их племенные подразделения. Они жили рассеянно, в неукреплённых деревнях. Его рассказ о военной кампании свидетельствует, что их противники удивлены были мастерством этолийцев в ведении войны. Это, как и их искусная внешняя политика свидетельствуют, что здесь существовало эффективное центральное правительство для ведения войны и иностранных дел, хоть организация на племенных основаниях всё ещё сохранялась [2]. Фукидид ничего не говорит об их правительстве, ничего ни о главных магистратах, ни о собраниях. Их вожди, ведшие против афинян успешную военную кампанию, остались безымянными. Единственными названными по имени этолийцами были три посла, по одному от каждого племени, посланные в том же году в Коринф и Спарту [3]. Таким образом, остаётся неизвестным стоял ли во главе центрального правительства единственный полководец, как то было позже или же какие–то другие должностные лица. Собрание, если оно существовало, было почти наверняка первичным. Даже в эпоху эллинизма Этолийская конфедерация имела первичное собрание, в котором все взрослые граждане мужского пола, как кажется, имели право голоса и в котором, кажется, голосование производилось поднятием рук, как в афинской экклесии, а не бюллетенями. Было два ординарных собрания в год, весной, до начала военных походов и осенью, после их завершения [4]. Члены собрания и способные носить оружие мужчины были, как кажется, идентичны. Это, конечно, вряд ли означает, что пожилые люди, более в военных походах не участвовавшие, отстранены были от голосования. Так как этолийцы этого времени сражались в качестве легковооружённых [5], то собрание должно было быть достаточно демократическим, много более, чем беотийское, ограничивавшееся голосами всадников и гоплитов и исключавшее низшие классы. Этолийское собрание должно было восходить к ранним временам и занять видное положение с тех самых пор, как этолийцы начали вовлекаться в войны с соседями.
Неизвестно, обладали ли они в это время федеральным буле или советом или же ведение общих дел в периоды между собраниями оставалось в руках немногих магистратов или каких–то малого размера комитетов. По всей видимости, буле всё ж существовало. Находка несколько лет назад надписи, упоминающей федеральное буле ранней Ахейской конфедерации [6] даёт данные показывающие, что федеративные государства раннего времени обладали, подобно городам–государствам, буле. К этому можно добавить пример боттиейцев, отмеченный выше в связи с Халкидской конфедерацией. Несмотря на то, что организация с городами, представленными пропорционально их населению, существовавшая в эллинистические времена, не могла, по логике, предшествовать реорганизации конфедерации на основе городов, буле с несколько иной организацией всё ж могло существовать. Принятие конфедерацией организации по городам произошло, как кажется, в нач. IV столетия. Реорганизация была закончена к 367 году и возможно даже несколько раньше в связи с борьбой, происходившей вокруг Акарнании и развитием других конфедераций в это время [7]. Некоторые из «городов» могли быть «сельскими районами, группировавшимися вокруг какой–либо деревни или укрепления на возвышенности» [8]. Самое раннее свидетельство существования этолийского буле содержится в афинской надписи 333-332 гг. или около того, где упоминается этолийский boularch — председательствующий буле [9].
Ахейская конфедерация на ранних этапах своего развития важна прежде всего как пример конфедерации, которая уже по крайней мере в начале IV столетия перешагнула этнические границы и допустила неахейцев к гражданству. Таким образом, она предшествовала или положила начало политике, которая сделала возможной великую экспансию эллинистических времён. Кажется, такое развитие было подготовлено ранним смешением различных греческих групп уже до и во время дорийской миграции [1]. Согласно легенде, Ахайя, длинная узкая полоса, протянувшаяся вдоль южного побережья Коринфского залива примерно от Сикиона до узкого пролива, составляющего вход в собственно залив, некогда была оккупирована ионийцами, которые в свою очередь были изгнаны ахейцами. Археологические данные показывают проникновение в западную Ахайю микенской цивилизации, вероятно в XIII столетии. Это могло быть связано с вытеснением ионийцев ахейцами. К этому периоду, по всей видимости, относится ахейская колонизация Закинфа и Кефаллении [2]. Так как ионийцы несомненно не были самыми ранними обитателями Ахайи, население должно было стать смешанным уже со времени их появления на сцене. Последующий приход ахейцев должен был углубить процесс. Вероятно, ахейцы были достаточно многочисленны, чтобы с гордостью хранить своё имя даже в эпоху классики и после. Позже здесь было ещё проникновение дорийских элементов, достаточное чтоб придать местному диалекту дорийский привкус. И всё же, несмотря на смешение различных элементов, позднейшее население вполне могло стать тесно замкнутым в себе. То, что этого не произошло, это возможно благодаря памяти о процессе, путём которого они сформировались. Самый факт, что имя ахейцев сохранилось, свидетельствует в пользу этого [3]. Самый ранний из позднейших доступ чужестранных элементов мог быть связан с разрушением Микен Аргосом в V веке. В это время беженцы из Микен поселились в Керинее [4]. Это удивительно, ведь Керинея расположена была почти посреди конфедерации, недалеко от Эгия. Должно ли это означать, что в тогда уже существовало федеральное правительство и оно подготовило проход для беженцев? Ведь в противном случае, они должны были миновать земли ряда городов–государств, чтоб достичь Керинеи.
Что до формы правления, то ахейцы, согласно нашим источникам, перешли прямиком от единого царства к республиканскому федеративному государству [5]. Верно, эти источники, хоть и древние, отстоят от событий на столетия, но они включают Полибия, бывшего ахейского государственного деятеля, несомненно знавшего ахейскую историю и учреждения лучше, чем любой из прочих наших информаторов. Репутация его как историка совершенно исключительна, но он был патриотом и его взгляды могут так же отражать официальную ахейскую интерпретацию истории конфедерации. Впрочем, как бы то ни было, утверждение, что здесь сначала было единое царство, которое затем трансформировалось в федеративную республику, может быть верным. Если это так, то трансформация была возможно постепенной. Полибий, разумеется, утверждает, что ахейцы прямо перешли от монархии к демократии. Однако, принимая во внимание контекст, в котором последний термин употреблялся в эпоху эллинизма, это может означать, что он вовсе не подразумевает именно ту форму правления, которая считалась демократической в Афинах во времена Перикла. Фактически, не исключается период аристократического или олигархического правления. И даже более того, такой период был почти что гарантирован. Во времена Полибия любое государство с республиканским самоуправлением, каким бы оно ни было олигархическим, именовалось демократией [6]. В ранние времена принятие федеративного устройства не означает с неизбежностью, что всякая единица такого государства была полностью развитым городом. Геродот (I, 145) говорит не о 12 городах, но о 12 частях или можно сказать районах. Таким образом, некоторые из этих единиц могли быть районами без подлинных городских центров. Так же существование федеративного правительства не означало, что всякий город был полностью ему лояльным. Некоторые из них время от времени могли идти своим путём, как в позднейшие времена делала Пеллена.
Может быть разумно и не строить слишком много предположений и не пытаться точно определить когда возникла царская власть и когда она трансформировалась в федеративную республику. Примеры других частей Греции, в частности Фессалии, указывают на то, что в позднемикенскую эпоху и в период, непосредственно следующий за дорийской миграцией, достаточно обширные царства были явлением вполне естественным [7]. В ходе греческой колонизации на запад, ахейцам приписывалось основание нескольких важных городов, включая Сибарис и Кротон. В случае с ними нет письменных свидетельств о метрополии, т. е о материнском городе, городе–основателе, но колонии о которых идёт речь, как говорят, были основаны ахейцами. Конечно, может сохраниться имя и город ойкиста — человека, которому поручено было основание колонии, но это не означает, что его город был метрополией. Это просто обычный способ обозначения родины гражданина федеративного государства и таким образом ойкистом Сибариса был, как говорят, Ис из Гелики. Скептики могут усомниться в этом и сказать, что данные показывают только, что колонисты были ахейцами, но естественное объяснение то, что Ахайя в это время была единым государством, либо под царской властью, либо в качестве федеративной республики [8]. Их участие в колонизационном движении должно было так же означать, что ахейцы испытывали те же самые проблемы и тревоги, что в других частях Греции. Колонисты, однако, стремились поддерживать связь с городом–основателем и потому ахейцы должны были участвовать в торговле с западом, несмотря на то, что мало археологических данных, это подтверждающих. Ахейцы могли быть одной из групп, ведших торговлю, сами по себе не производя многие из продаваемых товаров. Пример такого типа торговли — торговля Фокеи с Испанией; и разве эгинцы не были скорее перевозчиками, чем производителями? Этим, несомненно, также занимались и другие. В любом случае, было б удивительно, если бы ахейцы не принимали участия в торговле и контактах, которые вызвали раннее развитие Крисы и западной Локриды [9]. Этот интерес к торговле с Западом ахейцы сохраняли ещё в V веке. В борьбе за контроль над Коринфским заливом в это и последующие столетия, Ахейская конфедерация не могла рассматриваться как соперник великих держав Греции, но она всё ж была более, чем просто пешкой в их руках. Этот вопрос мы полней рассмотрим ниже, в связи с дискуссией об участии федеративных государств в межгосударственном соперничестве.
Формы управления конфедерацией остаются спорными, но прежде всего надо попытаться определить должна ли восстановленная в 280 г. конфедерация рассматриваться как новая или как восстановление и продолжение более ранней организации. Если имело место второе, как кажется и было, то должна была быть преемственность в развитии учреждений, хоть конечно не всякая деталь, засвидетельствованная для одного периода, могла быть перенесена в другой. В пользу преемственности свидетельствует одна деталь в данных Полибия о возрождении конфедерации. Он говорит, что первоначальными городами союза были Димы, Патры, Тритея и Фара. По этой причине, говорит он, не существует стелы, содержащей запись о союзе этих городов. Это утверждение на первый взгляд кажется бессмысленным, но здесь со стороны Полибия имеет место чрезмерная сжатость изложения и опускание чего–то очевидного для него, но не для нас. Когда мы вспомним, что святилище, в котором сохранялись официальные документы конфедерации находилось на территории Эгия и что Эгий присоединился к ней лишь пятью годами позже, то становится ясным, что причина того, что четыре города не могли установить записи об их союзе, заключалась в том, что они не имели доступа в федеральное святилище [10]. Это, разумеется, доказывает, что восстановленная конфедерация рассматривалась как продолжение старой. Более того, это доказывает также, что идея федеральной столицы была настолько развитой, что святилище связанное с ней, считалось единственным подходящим местом для публикации важных федеральных документов.
Эта концепция федеральной столицы не была новой в то время, когда Ахейская конфедерация была распущена в начале III века. Её можно проследить вплоть до V века, когда Италийская конфедерация основана была и создана по модели Ахейской, как в других отношениях, так и в назначении храма и священного участка Зевса Гомария в качестве федерального святилища в котором проходили собрания и происходили прения [11]. Ясно, что собрания и совет Ахейской конфедерации проходили в Гомарионе по крайней мере в сер. V столетия, но как развивалась или была выбрана столица, не вполне ясно [12]. Значимость святилища заставляет нас предполагать, что конфедерация вначале могла быть религиозной амфиктионией. Однако, как указывалось выше, есть основания полагать, что политическое единство Ахайи было весьма древним и ничего неуместного не было в том, чтоб создать федеральный культ и святилище и дать богу, выбранному в качестве бога–покровителя, эпитет, указывающий на то, что он был богом державшим вместе и приводившим в порядок федеративное государство. Несомненно, реорганизация гражданского общества Афин Клисфеном, подразумевала инновации столь же крупные как эти. Ясно, что значение святилища было большим в более ранние времена, нежели в позднейшие. Было уже доказано, что восстановленная Ахейская конфедерация в течение 20 лет, начиная с 276 -275 гг. функционировала под руководством двух полководцев и секретаря, с собранием, происходившим в святилище [13]. Вероятно, не только практика проведения собраний в святилище, но и система двух полководцев и секретаря происходит от более ранней конфедерации. Не указывает ли это так же и на то, что прежде секретарь был должностью в святилище или же в ближайшем городе и что здесь, таким образом, начало федеральной администрации в столице?
То, что идея федерального гражданства получила своё полное развитие в нач. IV в., не должно нас удивлять. Некоторое время спустя до 389 г. ахейцы приобрели Калидон, расположенный в нескольких милях к северо–западу от узкого пролива, открывающего доступ в собственно Коринфский залив и сделали калидонян ахейскими гражданами [14]. Это был год, в который ахейцы обратились к Спарте за помощью в защите Калидона от нападений акарнанцев. Косвенные данные в связи с последовавшими военными операциями, делают практически ясным, что ахейцы также владели Навпактом и побережьем между двумя городами и инкорпорировали граждан этого города в ахейское гражданское общество [15]. В своём сообщении о принятии граждан Калидона в конфедерацию, Ксенофонт говорит об ахейских гражданах как о politai, слово, которое обычно означает граждан города–государства [16]. Таким образом, мы имеем здесь самое раннее применение термина, первоначально означавшего постоянных жителей или граждан города к гражданам федеративного или территориального государства. После того как ахейцы или некоторые другие греки стали поступать подобным образом, многие последовали их примеру, чему свидетельством citizen, citoyen, Burger и т. д. Самым заметным исключением был Рим. Cives Romani, вне зависимости от того, сколь они были многочисленны или каким количеством земли они владели, всегда были гражданами города Рима.
Относительно формы правления ранней конфедерации очень мало было известно до публикации несколько лет назад фрагментарной надписи, найденной в Эгии и датируемой IV или возможно самым началом III столетия [17]. В любом случае она, как кажется, предшествовала восстановлению конфедерации в 280 году, а также и роспуску старой организации. Документ очень фрагментарный, но по–видимому, представлял собой договор, природа которого не может быть установлена, с городом Коронея, который не может быть идентифицирован с точностью [18]. Он содержит совершенно определённую ссылку на буле, федеральный совет ахейцев и на damiorgoi. Таким образом, мы имеем данные о существовании федерального буле и органа дамиургов для ранней конфедерации. Несомненно, дамиургов было 10, как и позднее [19]. Так же можно утверждать с уверенностью, что частью государственного механизма раннего периода, до восстановления конфедерации были те два полководца и секретарь, которыми конфедерация обладала с 280 по 255 год. То же самое можно сказать с определённостью и о федеральном первичном собрании, хотя данные о нём более поздние. Таким образом, хоть и невозможно установить дальнейшие детали, ясно уже, что федеральное правительство было высоко развитым.
Обратившись к событиям 389 года обнаружим определённую политику, проявляющуюся не только в абсорбировании неахейских городов вдоль залива, но и в требовании помощи от Спарты, подкреплённом угрозой отделения от Пелопоннесской лиги, в случае если помощь не будет оказана. Это требование и угрозу со стороны ахейцев подстегнуло нападение Акарнанской конфедерации на Калидон, несомненно с целью завоевать и аннексировать город [20]. Для ведения дел при подобных обстоятельствах, вероятно уже существовали некие органы власти, функционировавшие между собраниями и заседаниями буле и к которым можно было обратиться в любое время, которые могли выносить решения по мелким вопросам и могли созывать экстраординарные собрания как буле, так и собрания, когда это было необходимо. Это едва ли мог быть кто–нибудь, кроме магистратов и дамиургов. Для ведения дел этого рода полезно было иметь постоянную столицу и таким образом, как мы уже видели, ахейцы, как кажется, имели в 389 году город, связанный с Гомарионом, возможно не Эгий, но Гелику. И только когда последний город через несколько лет разрушен был землетрясением, Эгий стал столицей [21].
Невозможно проследить детально эволюцию политических учреждений в ранней Ахейской конфедерации, но возможно в некоторой степени отследить колебания между аристократией или олигархией и демократией. Уже отмечалось, что переход от царской власти к республиканскому правлению должен был быть отмечен периодом аристократического или олигархического правления. Это можно вывести по аналогии с нормальным ходом развития греческих государств. Далее, если мы не относим свержение монархии к слишком позднему времени или напротив не считаем, что ахейцы на столетия опередили афинян, то надо исходить из того факта, что реальная демократия греческого типа не развилась до V столетия. Со времён Перикла греки обычно считали Клисфена основателем афинской демократии, но в реальности государство в его дни не было полностью демократическим и термин «demokratia» ещё не был принят как обозначение для народного правления [22]. С другой стороны, к 417 году Ахайя стала столь демократической, что спартанцы нашли необходимым восстановить положение вещей [23]. Это должно означать, что ахейцы приняли демократию в V столетии., т. е приблизительно в то же время, когда в Афинах развилась крайняя демократия и они могли сделать это в то время, когда были союзниками афинян. Сообщение, что в 417 году порядок вещей был восстановлен, свидетельство того, что спартанцы ввели олигархическое правление. Эта олигархия, будучи однажды установленной, очевидно оставалась неизменной до 367 года. В этом году ахейцы были побеждены Эпаминондом без перемены образа правления, но власти в Фивах решили послать гармостов и установить «демократии». Употребление здесь Ксенофонтом множественного числа указывает, что он имел в виду правительства городов внутри конфедерации. Результатом этого стало то, что изгнанные на время олигархи возвратились, восстановили олигархии и снова объединились со спартанцами [24].
Какие всё это повлекло за собой перемены в форме правления? К несчастью, данные практически отсутствуют. Что до демократии, то выдающееся положение первичного собрания в демократических государствах этого периода и акцент на коллективное суждение масс в популярной демократической теории делают вполне разумным предположить, что решение всех крупных вопросов сохранялось за первичным собранием, экклесией. Сходным образом, мы можем быть вполне уверены, что здесь не было имущественного ценза для голосования и отправления должностей. Зашли ли ахейцы столь же далеко как афиняне, выбирая магистратов по жребию или было ли в их городах что–либо сходное с народными афинскими судами с их сотнями граждан–судей, неизвестно. Несомненно, что федеральные должностные лица и представители городов в федеральном совете избирались голосованием, а не жребием. И вообще, как кажется, нет данных ни из одной греческой конфедерации о выборе должностных лиц по жребию. Таким образом кажется, что тем органом федерального правительства на который переход к демократии повлиял более всего, была экклесия. Впрочем, здесь всё это могло иметь значение лишь в теории. Из–за значительных расстояний только собственники, обладавшие достаточным досугом, обычно посещали федеральное собрание. Реальное влияние низших классов могло более очевидно проявляться в выборах представителей в федеральный совет. В целом похоже даже при демократии федеральное правительство контролируемо было богатым высшим классом.
Природа олигархической революции 417 года равно трудна для определения. Можно счесть несомненным, что она повлекла за собой некоторое ограничение в правах голосования и в обладании должностями, возможно сходное с тем, что имело место тогда в Беотии. Последовали ли ахейцы примеру беотийцев так же и в ликвидации федеральной экклесии и опоре исключительно на буле? Так как экклесия существовала в конфедерации эллинистической эпохи, это маловероятно. Но имеется другая характерная черта позднейшего устройства, которая может восходить к олигархической революции, а именно возрастной ценз в 30 лет для голосования. Это, по крайней мере судя по более ранним греческим стандартам, очень высокий возрастной ценз для государства, которое претендует на то, чтобы быть демократическим. Поэтому кажется логичным допустить, что он был принят в 417 году и никогда не отменялся. Это вызывает другой вопрос. Если имущественный ценз для активного гражданства был принят в это время, то когда он был отменён? Или он так же сохранялся? Тот факт, что Полибий считал Ахейскую конфедерацию демократической и что сама конфедерация хвасталась своей демократичностью, не доказывает, что она была демократической по стандартам Греции V века. Так что вполне возможно, что не только высокий возрастной ценз для голосования, но также и имущественный ценз для активного гражданства был введён в 417 году и сохранялся не только до временного роспуска конфедерации, но и в эллинистическую и римскую эпохи.
До Царского мира, Акарнания, позже важная в спорах за контроль над северной Грецией, имела значение главным образом в связи с экспансией греков в западном направлении и соперничеством между Афинами и Коринфом за лидерство в северо–западной Греции и вокруг неё. Это соперничество обострилось в середине V века и оставалось таковым в ходе всей Пелопоннесской войны. Неслучайно, что величайшей наземной битвой этой войны до битвы при Делии была битва при Ольпе, происшедшая в 426 году к северу от собственно Акарнании. Однако же, сама по себе Акарнания, до этих событий, была более или менее замкнутой на себя, внутренней страной напротив Этолии [1].
Акарнания была землёй завоевавшего её племени акарнанцев. Земли их состояли главным образом из гористой страны к западу от реки Ахелоя и части долины этой реки. Тут были лучшие сельскохозяйственные земли и здесь же находилась их столица или главный город — Стратий. Акарнанцы могли считать своей землю, простирающуюся с запада до моря, но побережье было занято цепью коринфских колоний — Соллий, Левка, Анакторий и немного дальше к северу важная Амбракия. Между Амбракие и Акарнанией находилась территория частично эллинизированных амфилохийцев, простиравшаяся до Амбракийского залива. Дальше на юг Эниады, близ устья Ахелоя кажется считались акарнанскими, но были объектом зарубежных козней и стояли отдельно от Акарнанской конфедерации, в то время как Астак, немного дальше к северу, был под властью тирана. В ходе Архидамовой войны, целью коринфян и амбракиотов было распространить свою власть и при возможности приобрести контроль над всей Акарнанией; афиняне же стремились вытеснить коринфян и усилить Акарнанскую конфедерацию как противовес последним; целью самих акарнанцев было усилить свою конфедерацию, привязать к себе и включить в состав акарнанские города, всё еще остававшиеся вне её пределов, включая коринфские колонии. В этом они преуспели, за исключением Левки.
Акарнания, подобно другим такого рода государствам, была результатом завоевания вторгшимися ордами. Плодом завоевания должно было стать смешанное население, в котором негреческие элементы были, кажется, иллирийскими. В самом деле, в Акарнании имеются места с иллирийскими названиями, но они сравнительно немногочисленны. Диалект акарнанцев был северо–западно–греческим, не отличавшимся от этолийского [2]. Насколько прочно было здесь ощущение территориального единства в период между завоеванием и Персидскими войнами — неясно, но Акарнания была известна как культурно или этнически единая по крайней мере уже в последней части VI столетия. Писистрат, если верить Геродоту, стремясь возвратиться в Афины после своего второго изгнания, побуждён был акарнанским прорицателем совершить ночное нападение на своих противников в Паллене. Но даже более интересен другой акарнанский прорицатель — Мегист, личный друг Симонида, который был с Леонидом при Фермопилах, отказался покинуть его и почтён был впоследствии эпиграммой Симонида [3]. Но, однако ж, Акарнания в то время отстояла далеко от греческой политики, тогда как коринфские колонии — Амбракия и Левка, выставили соответственно 7 и 3 корабля в греческий флот при Саламине и оба эти города, вместе с Анакторием, 1300 человек для платейской кампании [4]. Впрочем это всё произошло, вероятно, скорее благодаря руководству Коринфа, чем собственной их инициативе. Примерно через четверть века, когда Афины стали оспаривать верховенство Коринфа на западе и пытаться завладеть всеми путями на Сицилию, акарнанцы были втянуты в общегреческую политику и в результате их страна стала одним из главных театров военных действий в первые годы Пелопоннесской войны. Фукидид признаёт это и даёт довольно полную картину происшедших там событий.
Относительно управления конфедерацией и её организации в это время известно мало и Фукидид прямо ничего не говорит. Но однако, как и в случае с Этолией, он свидетельствует о наличии здесь центральной власти, заключавшей политические и торговые договоры. Кроме того, утверждение, что Стратий был самым крупным городом Акарнании, в сочетании с его значимостью в ходе боевых действий — явное свидетельство того, что город этот был уже столицей. Это даже ещё яснее вытекает из того, что Агесилай в 389 году отправил в Стратий посла к koinon акарнанцев [5]. Это koinon должно было означать федеральное правительство и таким образом становится ясным, что Стратий был местом, в которое обычно посылались сообщения, предназначенные для этого правительства. Ольпа, на амфилохийской территории, была местом общего суда [6]. Употреблённое Фукидидом выражение указывает на то, что этот суд был федеральным (то что органы федеральной исполнительной власти и федеральный суд находились в разных местах — вещь вполне возможная); так же иногда это было место для урегулирования споров между акарнанцами и амфилохийцами.
Так как сведений об управлении Акарнанией мало, то общее мнение таково, что у акарнанцев этого времени было слабое, рыхлое племенное государство [7]. Однако, есть признаки того, что развитие городов зашло достаточно далеко. Сообщение Фукидида о Стратие, которое уже было процитировано, подразумевает, что здесь были так же и другие города. Фукидид также сообщает, что после битвы при Ольпе добыча была разделена между городами, в то время как под 389 годом Ксенофонт сообщает, что Агесилай пытался захватить несколько городов, но однако неудачно [8]. Акарнанцы состязались с Амбракией за контроль над Амфилохийским Аргосом; за период 431-424 гг. они завладели коринфскими колониями Соллием и Анакторием, также Астаком, который возможно был коринфским и наконец, Эниадами, акарнанским городом, сторонившимся конфедерации. Изо всех этих городов единственный, из которого есть данные о функционировании городской администрации — это Стратий, от которого мы имеем постановление о проксении конца V века [9]. Он содержит сведения об обычном городском управлении с собранием, советом и ежегодными магистратами. Один из перечисленных магистратов, буларх — председатель совета был из Фетий, позже отдельного города. Если это место, примерно в 10 милях к западу от Стратия, было частью его территории, то она была относительно большой и может показаться, что он стал господствующим городом. Нет, однако, сведений о какой–либо особой враждебности (а тем более выражающейся в войнах) между ним и другими городами. Одного современного учёного имеющиеся данные привели к выводу, что Акарнанию этого времени следует считать симполитией или настоящим федеральным государством [10]. Как бы то ни было, важно то, что в то время как ряд городов развивался, ощущение их единства не было утрачено. Да похоже, что развитие городов сопровождалось некоторым ослаблением уз, связывавших первоначальную нацию, так как города противопоставляли «права штатов» центральному правительству. Но однако ж нет ничего необычного в том факте, что в боевом строю контингенты из различных местностей сохраняли собственное своё единство и выстраивались в битве в тот порядок как предпочитал каждый контингент или же его командир. Той же практики придерживались беотийцы в битве при Делии [11] и возможно позже. Что и в самом деле важно, это то, в каком объёме федеральное правительство действовало от лица конфедерации. Например, оно вело переговоры о заключении оборонительного союза с Амбракией на 100 лет и переговоры эти акарнанцы, как кажется, вели сами, без афинского руководства. И в самом деле, договор предусматривал, что ни амбракиоты не будут поддерживать акарнанцев против пелопоннесцев, ни акарнанцы (включая амфилохийцев) [12] амбракиотов против афинян. Таким способом обе стороны договора сохранили связи со своими прежними союзниками. Для амбракиотов «пелопоннесцы» означали прежде всего коринфян, которые действительно послали в город гарнизон из 300 гоплитов. Это выглядит зловещим, но когда б коринфяне того пожелали, местные власти вероятно согласились бы оставить их на постоянной основе. Особая статья в договоре предусматривала, что амбракиоты не должны были помогать Анакторию. Это должно было означать, что акарнанцы их уведомили, что намерены подчинить себе эту коринфскую колонию и что амбракиоты согласились с этим планом. Хотя вывод на основе умолчания опасен, всё ж похоже, что акарнанцы, в свою очередь, дали обещание держаться в стороне от Левки. Анакторий в самом деле был на следующий год акарнанцами взят с помощью «афинян из Навпакта», жители изгнаны, а город колонизирован акарнанцами. Это вероятно не предполагало сколь–нибудь крупной афинской экспедиции. Ничего афиняне не сделали и для взятия Эниад в следующем (424) году. Афинский полководец Демосфен, появившись а Акарнании перед задуманным им рейдом на Сифы в Беотии, обнаружил Эниады уже взятыми самими акарнанцами. Вероятно, местная война уже закончилась. Акарнанские войска были с Демосфеном когда он подступил к Сифам и какое–то количество акарнанцев позже служило с афинянами на Сицилии [13], в то время как левкадяне (коринфяне с Левкады) и амбракиоты оказали некоторую поддержку противной стороне [14]; но война в и вокруг Акарнании и Амфилохийского Аргоса кажется не была возобновлена.
Союз или согласие с Афинами оставались по сути ненарушенными до 388 года. С такими связями, для акарнанцев было вполне естественным встать в Коринфской войне на сторону антиспартанской коалиции. Потому они выставили легковооружённых для военной кампании союзников в Пелопоннесе [15]. Их нападение на Калидон позже, в ходе войны могло быть частью попытки союзников лишить ахейцев, союзников спартанцев, владения входом в Коринфский залив. С более узкой акарнанской точки зрения, это несомненно было попыткой расширить конфедерацию и аннексировать также побережье к востоку от Эниады. После экспедиции Агесилая 389 года, акарнанцы решили в начале 388 года, до того как могло произойти повторное вторжение в их страну, заключить мир с ахейцами и вступить в союз со спартанцами. Рассказ Ксенофонта [16] свидетельствует, что инициатива исходила от акарнанцев, чей посол прибыл в Спарту когда там разрабатывались планы новой военной кампании. Их действия в это время сравнимы с их решением 426 года выйти из великой греческой войны. Союз со Спартой означал возможно, что акарнанцы поклялись следовать руководству спартанцев, но они находились так далеко от обычной территории спартанских военных кампаний, что это не должно было причинить им серьёзных неудобств. Может быть этот альянс сделал для них возможным избежать той эпидемии роспуска федеративных государств, которая имела место после Царского мира. Таким образом, через несколько лет Акарнанская конфедерация присоединилась ко Второй Афинской лиге в качестве единого целого. Конечно, со спартанской точки зрения, Акарнания находилась слишком далеко, так что этого могло быть достаточно, чтобы удержать спартанцев от принятия каких–либо ответных мер. В любом случае, акарнанские лидеры конца V и начала IV столетия, кажется, не выказали никакой особой государственной мудрости.
С помощью какой государственной машины управляли эти государственные деятели? Для ответа на этот вопрос очень мало полезной информации, а та что есть поздняя — датируется концом IV- III столетиями. Но и она, несмотря на некоторый разрыв в непрерывности, позволяет сделать некоторые выводы так же и об учреждениях более раннего периода. Договор середины III столетия показывает, что в то время во главе конфедерации стояла коллегия из 7 полководцев [17]. Так как в греческих федеративных государствах этого времени имела место тенденция заменять такие органы единоличным главой государства, то почти несомненно, что эта группа полководцев представляла собой возрождение или пережиток более ранних учреждений. Из семи перечисленных в договоре полководцев не было даже двух из одного и того же города. В отсутствие дальнейших данных невозможно сказать с уверенностью было ли просто правилом — не иметь двух полководцев из одного и того же города или же это были семь представителей семи избирательных районов. Возможно, последнее более вероятно, хотя в этом случае в нескольких районах должно было быть больше, чем по одному городу [18]. Прочие перечисленные должностные лица — гиппарх, секретарь и казначей, происходят из тех же самых городов, что и полководцы. Тот же самый документ содержит так же и упоминание о федеральном синедрионе или совете. Возможно, он также восходит к V столетию. Число полководцев в разные времена могло быть неодинаково, так же могли быть и другие изменения в деталях. Вдобавок, должно было быть естественным иметь федеральное первичное собрание и насчёт этого здесь и в самом деле могут быть свидетельства. Кассандр, когда он в 314 году предложил укрепить границу Акарнании против Этолии, как говорят представил свои предложения федеральной экклесии и она, как кажется, была прежде существовавшей, а не вновь созданной организацией [19]. В пользу того, чтоб рассматривать её в качестве первичного собрания, не только её имя, но и более поздний пережиток первичного собрания в соседней Этолии. Вдобавок, следует принять в соображение, что когда Акарнанская конфедерация попадает в V веке в поле зрения, то есть до того, как она включила в свой состав Эниаду и коринфские колонии вдоль побережья, она была сравнительно компактным государством, так что первичное собрание могло эффективно функционировать. В договоре с Пирром, документе, который к несчастью никогда не был опубликован полностью, а теперь утрачен, это собрание именуется chiloi или «Тысяча» [20]. Это может показаться слишком небольшим количеством для первичного собрания государства любого размера, но следует напомнить, что такие цифры как тысяча, пять тысяч и десять тысяч, когда они использовались в качестве названий для собраний были круглыми цифрами, а не действительными, которые могли быть значительно больше. Кроме того, это название могло быть принято в то время, когда конфедерация была ещё так мала, что следующее число, употреблявшееся в подобных случаях (вероятно пять тысяч) выглядело слишком претенциозным. Так же допустимо, что здесь был имущественный ценз для активного гражданства, даже если обозначение «гоплитский ценз» неправильно для государства, которое в широком масштабе пользовалось легковооруженными войсками [21].
Всё это позволяет сделать вывод, что акарнанцы имели обычное греческое правление с магистратами, включая коллегию полководцев, совет и первичное собрание и что самое основное в этой форме правления сохранялось от V до конца III века. К этому следует добавить особенности, редко встречающиеся у греческих федеративных государств. Так здесь существовал федеральный суд, который в то время, когда амфилохийцы были членами конфедерации, находился в Ольпе. Koinon dikasterion, находившийся в Ольпе, долго приводил в замешательство учёных, колебавшихся принять естественное значение, что это был федеральный суд и что так как его местонахождением была Ольпа, то амфилохийцы в то время были постоянными членами конфедерации [22]. Эта интерпретация получает некоторую косвенную поддержку в опубликованной несколько лет назад надписи конца III столетия, содержащей помимо другой ценной информации, упоминание акарнанского федерального суда. Эта надпись будет обсуждаться ниже, в связи с Акарнанской конфедерацией того времени. Здесь же будет достаточно отметить, что существование федерального суда в более позднее время должно сделать для нас менее сомнительным его существование и в более ранний период. Конечно, это подразумевает передовое и развитое федеративное государство, но это не единственное свидетельство того, что акарнанцы не были столь отсталыми, как иногда думают учёные.
*[1]
Союз греческих городов южной Италии возник несомненно для того, чтоб предоставлять взаимную защиту от местных племён, особенно от луканцев. Как показывают данные, все они были связаны договором или соглашением приходить на помощь любому городу, в чьи земли вторгнутся луканцы и что ответственные должностные лица любого города, которые не позаботятся об этом, должны быть преданы смерти [2]. Это может указывать на то, что организация скорее была симмахией или союзом, скорее чем федеративным государством. С другой стороны, такие нормы могли быть установлены федеративным государством для того, чтобы обеспечить быстрые действия в случае опасности. Кроме того, если верно, что конфедерация возникла в V веке и скопировала учреждения Ахейской конфедерации в том смысле, что заимствовала у неё законы и последовала её примеру в создании федерального святилища и столицы, тогда первоначальную организацию следует рассматривать как федеративное государство, а её создание — как важное событие в истории федерализма.
Данными о том, что союз обязан своим возникновением инициативе кротонян, сибаритян и кавлониатов и о том, что были скопированы ахейские учреждения, мы обязаны Полибию. Относительно даты его возникновения он указывает, что конфедерация создана была некоторое время спустя после роспуска пифагорейских клубов в различных городах и позднее была разрушена Дионисием Сиракузским и окружающими варварами. Упоминание Дионисия показывает, что организация недолго просуществовала в IV веке и что позднейшее объединение италийских городов было обязано позднейшим договорённостям. Далее, подражание ахейским учреждениям должно было иметь место до 417 года, года в который Спарта ввела в Ахайе олигархию. Таким образом, Италийская конфедерация, по всей вероятности, относится к последней четверти V века и первому десятилетию или около того IV [3].
Сказанное Полибием о том, что новая организация копировала ахейскую лишь дразнит воображение, так как о последней известно очень мало. Может также возникнуть подозрение, что Полибий, для вящей славы ахейцев, несколько исказил положение дел, и что единственная цель всего сказанного в этом месте — показать, сколь высоко уважаемы были тогда ахейцы. Но однако есть одна подробность, которая почти наверняка гарантирует истину всего происходящего. Это утверждение, что кротоняне и те, кто были с ними связаны определили храм и священный участок Зевса Гомария в качестве федерального святилища, где происходили собрания и имели место прения [4]. Так как федеральным святилищем ахейцев был священный участок Зевса Гомария близ Эгия, это указывает на явное заимствование. Но, когда мы говорим, что были заимствованы ахейские законы и обычаи, это может и не означать слишком много. Это должно означать, что обе конфедерации были полностью развитыми федеративными государствами, но глупо было б думать, что их учреждения были абсолютно идентичными. Вот тому иллюстрация. Полибий утверждает, что в первые после восстановления Ахейской конфедерации в 280 году, её главными магистратами были два полководца и секретарь [5]. Использование двух полководцев очень вероятно было заимствовано из старой конфедерации. Но если это и было в обычае ахейцев V столетия, для италийской организации это могло и не подходить и могло быть ей и не позаимствовано. Однако, бесполезно делать предположения о деталях италийских учреждений.
Таким образом об Италийской конфедерации известно очень мало, но то, что всё таки известно, имеет большое значение. Повторимся, она иллюстрирует стремление, слишком часто недооцениваемое, греческих городов объединяться перед лицом опасности. Во–вторых, её пример показывает, что уже в V веке для греческих федеративных государств было делом обычным иметь что–то вроде столицы. Греки могли и не иметь для этого названия, но они имели такое учреждение. Нет ничего удивительного в том, чтобы обнаружить, что федеративное государство имело федеральное святилище, но это было больше, чем просто святилище. Это было так же место, где происходили политические прения и несомненно вдобавок место, где сохранялись записи федеральных постановлений. Кроме того, так как италийская столица была создана по образцу ахейской, то информацию из Италии можно так же интерполировать на учреждения родины.
Эвбея, хоть и крайне важная в греческом межгосударственном соперничестве и войнах, к греческим федеративным учреждениям имела мало отношения, но однако ж это малое имеет значительную важность. Это касается главным образом проблем федеральной и местной чеканки [1]. И урок, как кажется, состоит в том, что невозможно судить об интенсивности федеральных связей по количеству якобы федеральной чеканки, находящейся в обращении.
Удивительно, что Эвбейская конфедерация когда–нибудь должна была быть организована и несмотря на её монеты вовсе не является несомненным, что такая организация существовала в конце Vи начале IVвека. Длинному и узкому острову недоставало сколько–нибудь удовлетворительных сухопутных связей между центром острова и его северной и южной оконечностью [2]. Должно быть, именно такие его очертания привели к тому, что он оказался практически разделён между четырьмя большими городами–государствами, господствовавшими над меньшими общинами, а именно Халкида и Эретрия в центре острова, Карист на его южной оконечности и Гестиея–Орей — на северной. Во всяком случае, когда конфедерация существовала в своём наибольшем охвате, то кажется, включала все эти четыре города [3]. Но, однако кажется, что временами Гистиэя и Карист находились за пределами конфедерации или же союза, так что она оставалась исключительно делом Халкиды и Эретрии. Это побуждает рассматривать организацию как восстановление или продолжение более раннего объединения Халкиды и Эретрии. После Лелантинской войны объединение сопровождалось доминированием или господством одного или другого из этих городов. С Лелантинской войны до поражения от афинян в 506 году, господствовали халкидяне; после этого — эретрийцы, но их господство, вероятно, продолжалось только до захвата города персами в 490 году. Положение этих двух городов друг относительно друга отражается в их чеканке. Вначале наиболее обильна была халкидская чеканка, впоследствии — чеканка Эретрии, которая на аверсе тетрадрахм и меньших номиналов помещала корову, вероятно прославлявшую Эвбею как страну превосходного скота и таким образом, как оно и было, претендуя на общеэвбейскую чеканку [4]. Это не означает с неизбежностью, что здесь существовало какое–либо настоящее федеративное государство или что Эретрия подчинила себе весь остров, но только то, что город претендовал на главенство над этим островом «богатым скотом». Таков мог быть фактический смысл его названия, которое, как представляется, являлось названием места, а не именем производным от этнической группы. Скорее в пользу этой интерпретации, чем против неё тот факт, что в то же самое время Карист чеканил монеты с коровой и телёнком на аверсе. На реверсе у каждого города был свой собственный символ, напр. у Эретрии — каракатица, у Кариста — петух [5].Стремление к тесным связям между Беотией и Эвбеей, столь заметное в позднейшей истории, в более ранние времена видно как в литературной традиции [6], так и чеканке: на халкидских монетах можно видеть беотийский щит, на беотийских — халкидское колесо [7]. Фактически, во время тройной атаки на Аттику Спарты, Беотии и Халкиды в 506 году, Беотия и Халкида могли официально быть союзными.
Дальнейшую историю острова в V века до восстания на Эвбее в 411 году мы здесь обсуждать не будем, за исключением того замечания, что под властью Афинской империи эвбейцы всегда надеялись возвратить себе свободу и иногда пытались это сделать и что, как то было ожидаемо после поселения афинских клерухов не только в Халкиде, но и Гистиэе, во главе этого движения стояли эретрийцы. Когда спартанцы заняли Декелею, самыми первыми обратились к Агису за помощью в восстании именно эвбейцы и Агис в самом деле собирался направить небольшой воинский контингент для вторжения на остров. Однако, когда пришло обращение с Лесбоса, от эвбейского предприятия отказались. Но интриг эвбейцев это не остановило. В начале 411 года эретрийцы обратились к беотийцам с целью захвата Оропа. Тотчас же после этого они обратились к командирам пелопоннесского флота на Родосе, но вновь были обмануты в своих надеждах, когда флот этот предпочёл отправиться на Хиос [8]. Они, возможно, также отправились и в Спарту, ведь флот, совершивший в конце концов вторжение, действовал, как говорят, по наущению эвбейцев. Когда пелопоннесский флот подошёл к Эвбее и установил свою штаб–квартиру в Оропе, эретрийцы вновь взялись за дело и несмотря на присутствие афинского гарнизона на своей земле, подали сигнал нападающим. Афиняне, бежавшие в город Эретрия, были перебиты и спаслись только те, кто бежал в афинское укрепление или же в Халкиду. Позднее и эти места так же были освобождены и только Гистиэя или Орей, как теперь Фукидид называет этот город, остался за афинянами. После всего этого Халкида и Эретрия возобновили прежние взаимоотношения. Вероятно одним из первых их совместных действий было объединить усилия с беотийцами в том, чтобы сузить Еврип, построив через него дамбу, так чтобы проход стал настолько узок, что через него могло пройти лишь одно судно. Афинская экспедиция, посланная этому помешать, оказалась неудачной [9]. Об организации конфедерации в письменных источниках ничего не сообщается если на неё не содержится намёка в утверждении Фукидида, что спартанцы всё привели в порядок. Её создание выводится из косвенных данных, в особенности из чеканки. Но это, в свою очередь, делает невозможным точно датировать время ее создания. Сохранилось постановление города Эретрия, дарующее гражданство и особые привилегии некоему тарентинцу, несомненно командиру тарентинских кораблей в том флоте, что освобождал Эретрию [10]. Легко допустить, что постановление это принято было до образования конфедерации, но это вовсе не обязательно. Эвбейские города кажется всегда сохраняли значительную свободу действия, даже если были в какой–либо форме объединены, Эретрия же была близка к месту решающей битвы, её граждане принимали активное участие во всём, что с нею связано и город этот стал чем–то вроде столицы, где чеканились, очевидно, федеральные монеты [11].
Термин «конфедерация» приложим к эвбейской организации и есть данные о существовании федеративного государства, но данные эти датируются эпохой эллинизма. Надпись начала III столетия, упомянутая выше в качестве доказательства, что организация состояла из четырёх крупных городов–государств, так же свидетельствует, что здесь существовали федеральное собрание и федеральное законодательство [12], но всё это относится к периоду когда Эвбея была под властью Деметрия Полиоркета, так что конфедерация вряд ли была независимой. Практически ничего неизвестно о её правительственном аппарате, за исключением того, что глава конфедерации назывался гегемон и что здесь так же были федеральный казначей и секретарь [13]. Но для периода до Царского мира отсутствуют даже столь скудные данные, как эти.
Что до сведений о существовании федеративного государства после 411 года, то они до крайности скудны и незначительны. Здесь имеется масса монет, отчеканенных вероятно в Эратрии и известных с самых ранних времён с легендой EYB и с коровой или тёлкой. Очевидно, монеты эти претендуют на то, чтобы быть чеканкой всей Эвбеи, но подобные монеты чеканились столь долго, даже когда другие города чеканили уже собственное серебро, что это выглядит так как будто эти монеты временами были чеканкой Эретрии и как будто бы существование федерации было чистой фикцией. Однако, здесь были две важных эмиссии к концу V столетия, обе по эгинскому стандарту. Если их связать с процитированным уже утверждением Фукидида, что спартанцы привели всё в порядок, то это указывает на создание некоторого рода союза, который даже в своей чеканке был антиафинским. Спарта с двумя конфедерациями в качестве союзников — Беотийской и Ахейской, отнюдь не была и против третьей. Так действия по суживанию Еврипа в союзе с беотийцами, выглядят как предприятие объединённой Эвбеи или по крайней мере как совместные действия Эретрии и Халкиды и возможно Кариста. Гистиэя тогда всё еще была в руках афинян. Разумеется, так как всё это предпринималось на Еврипе, предполагает, что Халкида принимала участие в делах. О форме правления ничего определённого сказать нельзя, но государство или государства, союзные с беотийцами и спартанцами похоже должны были быть олигархическими [14].
В приведённых выше данных в действительности нет ничего, что доказывало бы существование федерального правительства для Эвбеи в V веке. Тот факт, что Эретрия чеканила монеты с общеэвбейскими символами, вовсе не доказывает, что это были монеты эвбейского федеративного государства. Подтверждение этого можно видеть в том факте, что в IV веке группа городов, включавшая Родос, Византий, Самос, Эфес и ещё других, чеканила монеты с легендой на аверсе ΣΥΝ, что таким образом свидетельствует о существовании симмахии, неизвестной из письменных источников. Она, как считают, возникла тотчас после победы Конона над спартанцами в 394 году [15]. Если, как считают некоторые, монеты эти свидетельствуют о существовании лишь коммерческого союза [16], то налицо доказательство, что организация иная, чем федеративное государство, могла чеканить нечто очень сходное с федеральными монетами. В случае с городами о которых идёт речь, их монеты могли служить образцами для федеральной чеканки с федеральными символами на аверсе и городов на реверсе. Что до упомянутых предприятий на Еврипе, то всё, чего они требовали — это союз между Эретрией, Халкидой и беотийцами.
Новая эвбейская организация, какова бы ни была её форма, сначала была союзником Спарты и Беотии, были или нет заключены меж ними официальные договоры. В Коринфской войне эвбейцы последовали за своими беотийскими союзниками в антиспартанский лагерь. Из–за этого конфедерация, если не была формально распущена, прекратила функционировать. города во внешней политике пошли своим путём и заключили собственные договоры. Так уже в 394-393 гг. Эретрия заключила договор о союзе с Афинами. К этому же времени можно отнести загадочный договор между Эретрией и Гистиэей [17]. Когда создана была Вторая афинская лига, то халкидяне, эретрийцы и каристяне присоединились к ней очень скоро после её создания, но каждый город посредством своего собственного отдельного договора о союзе. Эретрия, несмотря на то, что имела уже раньше договор, должна была вновь пройти эту процедуру, так как в случае с городами уже союзными с Афинами, новые договоры делали и их союзников так же союзниками Афин, то есть предоставляли им членство в лиге. Договор о приёме Халкиды в лигу сохранился [18]. Одновременное принятие в Афинскую лигу Халкиды, Эретрии и Кариста (Гистиэя принята была позже), указывает на какие–то совместные действия. Были ли три города объединены в непрочный альянс или объединились лишь когда обстоятельства этого потребовали? Монеты с легендой EYB могут точно так же указывать как на эвбейский альянс, как и на федеративное государство. С другой стороны, совместные действия могли быть обусловлены побуждением и давлением со стороны Афин. Так же думается, что скорей отдельные города, чем федеративное государство присоединились к Фивам после Левктры и поставили войска в армию Эпаминонда для её первой пелопоннесской кампании и вновь для мантинейской кампании [19]. Когда в 357 г. или около того эвбейские города возвратились во Вторую афинскую лигу, то туда вновь были приняты четыре города [20]. Таким образом, если в 411 году или около того и было создано эвбейское федеративное государство, то оно было распущено всего несколько лет спустя, когда города по отдельности присоединились ко Второй афинской лиге и с того времени продолжали действовать как самостоятельные единицы. Федеративное государство, краткий очерк которого был дан выше, возникло позже, самое раннее, как кажется, ок. 341 г. [21].
Данный в этой главе очерк федеративных государств вовсе не претендует на то, чтоб быть исчерпывающим, но мы надеемся, что не пропустили ни одного государства, которое могло бы пролить добавочный свет на федеративные учреждения. Об иных из включённых в данную главу конфедерациях информация очень скудная, но для их включения были особые причины. Так Италийская конфедерация включена была отчасти потому, что самый факт её существования свидетельствует как обширно было федеративное движение. Эвбея включена главным образом из–за её чеканки. Это тема, в которую будущие исследования специалистов смогут внести большой вклад. Тем не менее, кажется, что данных из других источников достаточно, чтобы утверждать с уверенностью, что одних монет не достаточно для установления факта существования федеративного государства. Из других конфедераций Боттиейская имеет некоторое значение для того, чтобы показать интенсивность федеративного движения во фракийском регионе; но то, что можно о ней сказать слишком мало для отдельного параграфа, что и побудило включить её в состав параграфа о Халкидской конфедерации.
То, что далее последует — не всеохватывающий рассказ о событиях данного периода, но лишь попытка выявить те стороны и пункты, которые в историях Греции обычно опускаются. В целом как федеративным так и племенным государствам уделяется мало внимания, за исключением Беотийской и Халкидской конфедераций, но даже эти два государства не получают того внимания, которого они заслуживают. Беотийцы внесли больший вклад в развитие греческих политических учреждений и в поражение Афин в Пелопоннесской войне, чем считает большинство исследователей. Но даже более вопиющая неудача адекватно представить то, сколь позорным образом обращались с Халкидской конфедерацией, особенно Афины. В самый ранний период, который мы теперь рассматриваем, это государство более всего претерпело от неадекватного обращения Фессалийской конфедерации. Мимоходом стоит заметить, что ни один обычный город–государство не осуществлял настоящего господства в Греции или в Эгеиде. Возможно, ближе всего к этому был Родос в эпоху эллинизма. То, что Афины и Спарта не были обычными городами–государствами (если вообще существовала такая вещь, как обычный город–государство), нет необходимости доказывать. Кроме того, они осуществляли своё господство с помощью союзов или доминирования над другими.
Федеративным или племенным государством, игравшим наиболее важную роль в северной и центральной Греции была Фессалийская конфедерация, которая по крайней мере в один временной отрезок бросала вызов Спарте и возможно была столь же могущественна, как сама Спарта. Тем, кто смотрит на раннюю Фессалию как на нечто отсталое, это утверждение может показаться абсурдным. Но была ли Фессалия такой уж отсталой? Несомненно, невозможно написать историю фессалийской литературы или же искусства; но стоит напомнить, что вклад в греческое возрождение шёл из многих частей греческого мира от Малой Азии до Сицилии, и даже после того как значительная часть греческой интеллектуальной деятельности стала концентрироваться в Афинах, было бы ошибочно думать, что в других местах всякая такого рода деятельность прекратилась. Что касается Фессалии, хорошо известно, что она принимала активное участие в развитии Амфиктионийской лиги и в её функционировании. Отступив ещё назад и коснувшись часто обсуждаемой проблемы, зададимся вопросом: разве выдающееся положение Ахиллеса в «Илиаде» и эолийский пласт в её языке не указывают на то, что Фессалия принимала видное участие в развитии эпической традиции? [1] И разве не получает это дополнительной поддержки от коней и колесниц, которые свидетельствуют о прошлом земли коней? Кроме того, тот факт, что жилища богов находились на горе Олимп, указывает даже более, чем на влияние эпической традиции. Это свидетельство того, что Фессалия сама принимала важное участие в формировании греческой мифологии и религии [2]. Близ Олимпа так же находился прежний дом муз, культ которых, по крайней мере согласно одной из версий, был перенесён в Беотию именно отсюда. Если обратиться к более поздним временам, то с Фессалией был связан Симонид и среди самых ранних покровителей Пиндара был Алеад из Фессалии, которого он прославил в десятой пифийской оде. Далее обозрев раннюю сферу фессалийского политического влияния, убедимся что она простиралась на Локриду, Фокиду и Беотию и таким образом включала в себя не только Дельфы, но и родину Гесиода — самого раннего из известных греческих учителей социальной справедливости [3].
Выдающееся положение Фессалии и особенности её истории обусловлены рядом факторов. Здесь уже в раннее время развилось сильное единое государство. Но, возможно, даже более важно то, что в Фессалии раньше, чем в других греческих государствах развилась настоящая кавалерийская тактика, в то время как в экономическом отношении преимущество её состояло в том, что она была одним из немногих регионов Греции, производивших достаточно зерна не только для собственного потребления, но даже и на экспорт. Это, без сомнения, объясняет нежелание Фессалии принимать участие в том движении колонизации, которое началось в VIII столетии.
Что до сильного единого государства, то уже доказано было выше, в главе о Фессалийской конфедерации, что вторжение фессалийцев создало обширное государство во главе с царём, носившим местный титул таг и что это государство вероятно начало ослабевать, но ему был придан новый импульс, после того как его вооружённые силы реорганизованы были на основе четырёх тетрад и их подразделений — клеров. Таким образом, Фессалия была и оставалась аристократическим государством с феодальной знатью. Сильнейшие семьи владели обширными поместьями и большим количеством пенестов, которых обычно приравнивают к спартанским илотам. Однако, в противоположность илотам пенесты были подданными отдельных господ, а не были собственностью государства. Более того, согласно той малой информации, которой мы располагаем, они действительно использовались в знаменитой фессалийской коннице и некоторые представители фессалийской знати, такие как Менон из Фарсала, отправивший афинянам помощь во время военной кампании при Эйоне, были в состоянии постоянно содержать небольшие частные армии.
Значимость развития кавалерии в северной Греции и особенно в Фессалии в некоторой степени затемняется наличием в других государствах hippeis или всадников, часто переводимых как «рыцари» (knights). Обычно признаётся, что эти государства прошли через период аристократического правления и что некоторые из членов господствующего класса были известны как hippeis и продолжали, например в Афинах существовать как класс с имущественным цензом более высоким, чем те, кто служили в качестве гоплитов. На основе этого может легко создаться впечатление, что все молодые люди этого класса в самом деле служили своему городу в качестве всадников и что там, где были гиппии, там была и кавалерия. Но, однако, это не всегда так. Так 300 элитных спартанских воинов, известных как «гиппии», вовсе не служили верхом [4].
Оглянувшись назад, насколько то возможно, вспомним, что гиппии «Илиады» ездили на колесницах или ими правили и как знает всякий читатель эпоса, великие витязи выезжали на битву на колесницах, но обычно спускались с них и сражались пешими. Недавно было доказано, что колесницы использовались тем же образом в те времена, когда эпос был уже давно составлен [5]. Эта теория получает поддержку в непрерывности и преемственности развития учреждений. Вскоре настало время, когда в большинстве греческих общин колесницы стали употребляться только в церемониях и колесничных бегах. Колесничие, однако, остались аристократической группой, так же как и их потомки и даже после того как они полностью забросили свои колесницы, они продолжали называться гиппиями. Забросив свои колесницы, они продолжали ездить верхом, но вначале не в качестве подлинных кавалеристов, а скорее как конные гоплиты, использовавшие своих коней как средство доставки к полю битвы. Другими словами, они составляли конную пехоту [6]. Несомненно, поначалу битвы всё велись как в гомеровские времена, т. е как ряд поединков между витязями. Позже, когда тяжёлое вооружение стало более обычным делом гиппии или забросили своих коней или же стали настоящими кавалеристами. Спартанские гиппии, упомянутые выше, являются примером первого процесса. Еще более удивительны, судя по терминологии, были триста избранных гоплитов, именуемых «колесничие и их спутники», пользуясь переводом Грота, которые сражались в первых рядах беотийского войска [7]. Здесь название позволяет описать процесс развития. Сначала эти двое действительно служили на колеснице, затем они стали витязем и его грумом или спутником и наконец, оба стали гоплитами, но остались связанными.
Как рано в греческих государствах развилась кавалерия? Примера спартанских гиппиев достаточно, чтобы показать, что не все аристократические гиппии служили в качестве всадников. Даже для Беотии, в которой кавалерия была принята относительно рано, прилагаемое к отборным гоплитам любопытное название показывает, что здесь, после того как вышли из употребления колесницы, был период в течение которого не было кавалерии. Также и солоновские гиппии всадниками не были. Они могли быть или в самом деле были прежде конной пехотой, но не всадниками. Писистрат пользовался кавалерией своих фессалийских союзников. Так же и другие данные показывают, что афиняне до V века не имели собственной кавалерии. Кажется, что ко времени вторжения Ксеркса единственными греками, кроме фессалийцев, обладавшими кавалерией, были беотийцы [8]. Фукидид, в начале Пелопоннесской войны, перечисляет беотийцев, фокейцев и локрийцев в качестве тех союзников Спарты, которые обладали кавалерией [9]. Таким образом, к началу Пелопоннесской войны, к югу от Истма кавалерии не было. Эти фрагменты информации позволяют приблизительно реконструировать порядок принятия кавалерии греческими государствами. Первыми сделали это фессалийцы, а затем те, кто имели с ними тесные контакты. Из них, у беотийцев кавалерия развилась до 480 года, у локрийцев, фокейцев [10] и афинян перед Пелопоннесской войной, у спартанцев — в ходе войны.
Точное время возникновения фессалийской кавалерии естественно неизвестно. Систематически организованная и обученная кавалерия едва ли могла появиться раньше VII века и возможно связана была с реформами Алея Рыжего, обсуждавшимися выше в очерке Фессалийской конфедерации. Завоеватели, вступившие в Фессалию из южного Эпира около времени дорийской миграции, не могли быть конными воинами.; кони и искусство верховой езды были ими заимствованы у прежних обитателей. Как конями пользоваться новые господа узнали скоро, но скорее всего поначалу пользовались ими только для перемещения. Позже они возможно начали предводительствовать отрядами своих подданных в конных рейдах, то есть тут были всадники из подданных в армиях местных феодальных правителей, но в общегосударственном масштабе первая систематически организованная кавалерия похоже связана с Алеем. Тот факт, что в его систему были включены гоплиты, не противоречит этому предположению. Что случилось позже с конной пехотой? То, что произошёл рост числа тяжеловооруженных пехотинцев и развился тесный боевой гоплитский строй. И когда произошла эта перемена, Спарта и Фессалия начали развиваться в противоположных направлениях. Спарта предпочла гоплитскую технику и полностью пренебрегла кавалерией; Фессалия, хоть в ней и сохранились гоплиты, придавала особое значение и развивала кавалерию. Замечательно, что система Алея Рыжего обеспечивала лишь вдвое больше гоплитов, чем кавалеристов и что в течение всего этого периода фессалийцы всегда придавали особое значение своей кавалерии. В итоге, Спарта стала величайшей державой южной Греции, а Фессалия — северной. Будь они в 480 году обе заодно, греки встретили бы персов на суше во много лучшем положении. Ведь в 479 году им пришлось сражаться с много более многочисленной кавалерией Фессалии и Беотии, вступивших в союз с захватчиками.
Ни завоевание фессалийцами территорий за пределами Фессалии, ни крушение их империи не возможно проследить в достаточной мере удовлетворительно. Всё, что можно с уверенностью сказать о завоеваниях, это то, что в начале VI столетия Фессалия приобрела значительное влияние в Амфиктионийской лиге и в Дельфах, подчинила восточную Локриду и Фокиду и таким образом распространила на Беотию своё влияние, что её конница смогла беспрепятственно проследовать через Беотию к Еврипу, вступить на остров Эвбею и поддержать Халкиду, обеспечив ей окончательную победу в Лелантинской войне [11]. Единственная точно установленная дата — конец Первой священной войны, т. е сугубо предположительно ок. 590 г. Если б дата Лелантинской войны была известна точно, то можно было бы восстановить по крайней мере последовательность главных шагов расширения могущества Фессалии, но к несчастью датировка её — вопрос спорный и предлагаемые даты очень значительно варьируются [12]. Если б мы уверены были в том, что Священная война представляла собой первый шаг в продвижении фессалийцев за Фермопилы (или скорее за пределы долины Сперхея), то должны были б поместить завоевание Фокиды и конец Лелантинской войны сколь возможно дальше в VI столетие [13]. Если считать, что первый шаг в продвижении был сделан к Дельфам, то этот вывод неизбежен. Хотя греки более охотно, чем современные государства допускали проход войск других государств через собственную территорию, невозможно поверить, что фессалийская конница могла заходить так далеко тогда, когда влияние её государства не распространялось за пределы Фермопил. Однако есть причина думать, что ход событий мог быть обратным и что продвижение в Фокиду произошло до Первой Священной войны.
Предположение о том, что участие фессалийцев в Первой священной войне имело место до завоевания ими Фокиды, вероятно основывается на допущении, что естественным путём для продвижения армии, когда она направляется с севера к устью Малийского залива было двигаться на юг к Дориде, Амфиссе и Дельфам, нежели на восток через трудный Фермопильский проход. Следовательно, фессалийцы должны были обосноваться в центральной Греции до того, как они продвинулись из долины Кефисса в Фокиду. При поверхностном взгляде на карту это кажется достаточно логичным. Более того, мы были введены в заблуждение Геродотом, который заставляет нас думать, что персы несколько дней сражались за то, чтоб очистить Фермопилы, а затем повернули назад и пошли другим путём. Даже Белох, который считал само собой разумеющимся, что поход фессалийской конницы на помощь Халкиде должен был иметь место после Первой священной войны, как кажется, впал в эту ошибку. Но проверка данных показывает, что сведения о схватках между фессалийцами и фокейцами свидетельствуют о том, что фессалийцы в своих нападениях на Фокиду продвигались не через долину Кефисса, а через проход Гиамполя. Это означает, что они прошли через Фермопилы и почти через всю восточную Локриду прежде чем вступили в Фокиду, в ту её часть, которую можно назвать несколько огрублено, северо–восточным углом Фокиды. Информация о позднейших передвижениях войск показывает, что во времена римского завоевания Греции этот маршрут рассматривался как единственный пригодный для продвижения армии из северной в центральную Грецию [14]. Таким образом, это было естественным для фессалийцев, при продвижении в центральную Грецию идти обычным путём через восточную Локриду к Фокиде и Беотии. За исключением небольшого племени восточных локрийцев, первым врагом, встреченным ими на своём пути были фокейцы. Для последних было логичным попытаться остановить захватчиков при Фермопилах. Свидетельство того, что они так и поступили — фокидская стена [15]. Когда она оказалась преодолена, следующим местом, годным для того, чтоб остановить вторжение был проход Гиамполя — обычный путь из восточной Локриды в Фокиду. То, что фокейцы действительно так и поступили, свидетельствует сообщение о трёх их победах над фессалийцами. Из них две были одержаны в самом проходе, а третья так же связана с проходом и произошла у одного из источников, очевидно потому, что нападавшие пришли этим путём и противостоящие армии впервые столкнулись здесь друг с другом. Из трёх битв две были связаны с восстанием фокейцев против фессалийцев и тщетными усилиями последних отвоевать район и таким образом, вероятно, с фокидской войной за независимость и окончательным изгнанием фессалийцев из Фокиды. Третья битва, как кажется, была связана с более ранним вторжением фессалийцев в Фокиду [16].
Заложив такое основание, можно очень предварительно восстановить историю экспансии фессалийцев за Фермопилы. Они начали свои вторжения в VII или даже возможно в конце VIII в. Вероятно, они столкнулись в этом со значительными трудностями, так что фокейцы даже оказались в состоянии построить оборонительную стену под Фермопилами. Далее Геродот сообщает, что они спустили в ущелье горячие потоки воды, чтобы сделать местность непроходимой из–за рытвин и оврагов, образовавшихся от этих потоков — очевидно эффективная защита против конницы. Этого должно было оказаться достаточным на некоторое время, ведь другой источник сообщает, что в течение некоторого времени Фокида обладала морским портом по соседству, а именно Дафнунтом [17]. И всё же фессалийцам удалось обратить ситуацию в свою пользу с помощью той самой тропы, которой позднее воспользовались персы [18]. Это конечно было делом не конницы, а легковооружённых, поставляемых периэками, но они открыли путь для конницы, которая прошла через проход Гиамполя. Здесь, согласно позднейшим рассказам, она потерпела полное поражение, оттого что в землю были врыты пустые амфоры и лошади проваливались в них и ломали ноги. Но и это оказалось временной задержкой, ибо фессалийцы оказались в состоянии настолько полно покорить Фокиду, что контролировали всю страну с помощью фессалийских должностных лиц, тиранов и взятия заложников [19]. Тираны были, вероятно, фокейцами, служившими в качестве агентов фессалийцев. Единственным фокидским городом, сохранившим при этом независимость была Криса с Дельфами. Стоит напомнить, что Криса была изолированной и труднодоступной, особенно для врага, главной силой которого была конница. Но и она в ходе Первой священной войны была захвачена и разрушена, а Дельфы поставлены под покровительство Амфиктионийской лиги. Нет надобности говорить, что последняя была большей частью под контролем Фессалии.
Фессалия сделалась теперь величайшей державой северной, а возможно и всей Греции. Об этом обычно забывают, вероятно отчасти потому, что Фессалия отличалась от других греческих государств. Начать с того, что она была более обширной, чем другие [20] и вместо того, чтобы импортировать зерно, производила больше, чем его было нужно и потому рано начала экспортировать его. Таким образом, её внешняя торговля отличалась от торговли других греческих государств. Кроме того, фессалийцы не высылали колонистов, а вместо этого покоряли своих соседей. Спарта делала в какой–то мере то же самое, но по крайней мере с начала фессалийская система была более сложной, чем спартанская. Помимо Лаконии и Мессении Спарта имела только союзников (в конечном счёте Пелопоннесскую лигу), в то время как Фессалия, помимо периэкской территории имела подвластных и союзников. Точный статус например малийцев неизвестен, но Фокида была подвластной (покорённой). Союзниками были, кроме Фокиды, Халкида и Афины при Писистратидах. Статус Беотии остаётся неизвестным, но она, в любом случае, не принимала, по большей части, реального участия в межгосударственной политике этого периода, по крайней мере до своего восстания против афинского владычества в 447 году. Возможно, что большая часть её была низведена до подчинения (поражение при Керессе показывает, что подчинение не было завершено), но события этого периода скорей указывают на дружбу или что–то вроде союза. Самое позднее в начале VI века фессалийская конница пересекла Беотию на своём пути на помощь халкидянам в Лелантинской войне и вновь, позже в том же столетии, на помощь Гиппию против спартанцев. Так как в древней Греции войска пересекали нейтральную территорию достаточно свободно, это могло означать либо простое молчаливое согласие либо дружбу или же союз. Так как здесь были союзники и помимо Беотии, то некоторый род согласия или союза вероятен. Союз с Афинами вероятно восходил ко временам самого Писистрата, так как он назвал одного из своих сыновей Фессалом [21]. Если это так, то союз или соглашение оставался в силе ряд лет, до попытки Фив в 519 году принудить Платею к вступлению в Беотийскую конфедерацию, попытки которая привела к союзу Платей с Афинами. Надо думать, именно страх перед Фессалией удержал Клеомена и Спарту от того, чтобы оказать покровительство Платеям. С другой стороны, Афины могли оказать Платеям покровительство именно из–за своего союза с Фессалией. Усиление Афин означало усиление самого южного союзника Фессалии. Таким образом, если Фивы так же были союзником, то они оказались менее предпочтительными, чем Афины. Ведь события 519 года показывают, что при Гиппии Афины были силой, с которой надо было считаться.
Все это в короткий срок переменилось и Фессалия стала единственной реальной силой к северу от Истма. Кажется, что после убийства Гиппарха, Гиппий утратил самообладание. Он сделался столь подозрителен в отношении афинского народа, что разоружил его и потому опирался только на своих наёмников и конницу своих фессалийских союзников [22]. Следовательно, захват Алкмеонидами Лепсидрия [23] не был в то время безрассудным, как считают позднейшие авторы. Алкмеониды вполне могли счесть, что они в состоянии будут справиться с наёмниками и уладить все дела до того, как фессалийцы появятся на сцене. Но оказалось, что наёмников вполне достаточно, чтоб им помешать. Но не так было в 510 году, когда в Аттику вторглись спартанцы. Первая их экспедиция изгнана была силами 1000 всадников, посланных фессалийцами; вторая, под командованием Клеомена, сумела нанести поражение фессалийской коннице, в результате чего Гиппий был осаждён и в конце концов удалился в изгнание [24]. Это первая датированная неудача фессалийцев, после того как они распространили свою власть за пределы Фокиды. Афины не стали спартанским вассалом, как на то, без сомнения, рассчитывал Клеомен, но они так же оказались потеряны и для Фессалии и началось их развитие как великого республиканского и крайне демократического государства. При Писистрате Афины были довольно значимым государством со вполне определённой внешней политикой и невозможно сказать кто выступил инициатором первоначального сближения — они или руководители Фессалии, но в последние годы правления Гиппия Афины были немногим лучше, чем вассалом Фессалии. С изгнанием Гиппия и новым вооружением его граждан, они вновь сделались живым и энергичным государством.
Для Фессалии поражение в Афинах оказалось серьёзным испытанием, но однако ж не было смертельным. В следующие двадцать лет она всё еще была серьёзным государством и ок. 490 г. была ещё достаточно сильна, чтобы оказать защиту своему прежнему врагу — Клеомену спартанскому [25]. Крушение произошло, как кажется, вскоре после этого. Тем временем, лишившись для себя опорного пункта в Афинах, фессалийское правительство завязало более тесные сношения с Беотией и особенно с Фивами, ставшими передовым форпостом фессалийского влияния. Сотрудничество двух агрессивных и эгоистичных государств было достаточно естественным. Потому–то фессалийцы присоединились к фиванцам в нападении на Феспии, город, который обычно стремился противостоять Фивам. Феспийцы укрылись в крепости Кересс на своей собственной территории. Результатом оказалось катастрофическое поражение фессалийцев, которое, в свою очередь послужило толчком к великому восстанию в Фокиде. Фокейцы за один день перебили всех фессалийских должностных лиц в своей стране и всех «тиранов» — вероятно правителей из фокейцев, которые были опорой фессалийцев. Таким–то образом Фокида была очищена от всех должностных лиц и приверженцев фессалийцев и последние оставили страну. В ответ они принялись избивать заложников и постановили перебить всех мужчин–фокейцев, женщин и детей обратить в рабство. Как и во время первого завоевания, они двинулись через проход Гиамполь, где им удалось уничтожить передовой отряд из 300 фокейцев. В битве, которая затем последовала, фокейцы одержали полную победу, но её, однако же, оказалось недостаточно, чтоб изгнать фессалийцев навсегда. Они вскоре вернулись, перешли горный проход и опустошили большую часть Фокиды, фокейцы же бежали на гору Парнас. Перелом наступил тогда, когда фокейцы, собравшись в количестве 500 или 600 человек выбелили свои тела и оружие и напали на фессалийцев ночью, при лунном свете. Последовало замешательство, фессалийцы потерпели поражение, потеряв 4000 человек убитыми [26].
Вся эта реконструкция включает в себя ряд событий, точные даты которых в наших источниках не сообщаются. Кроме того, эти данные содержат некоторое количество недостоверного материала, но их не следует по этой причине совершенно отвергать. Многое исходит от Плутарха, который жил поблизости, в Херонее и как кажется, имел доступ к местным источникам. В настоящей работе невозможно входить в детали реконструкции. Можно лишь отметить, что датировка битвы при Керессе, столь поздняя, как она даётся здесь, необычна, но, как говорят, итогом её стала свобода греков. Таким образом, естественно счесть, что она произошла непосредственно перед восстанием фокейцев и есть немало причин для его датировки довольно поздним временем. Конечно, многое остаётся сомнительным. Потеря фессалийцами 4000 человек в решающей битве с фокейцами кажется чрезмерным преувеличением, но битва с тяжёлыми потерями незадолго до вторжения Ксеркса представляется вполне достаточной, чтобы объяснить существовавшую в то время взаимную ненависть между фессалийцами и фокейцами. Возможно, предположение о том, что фессалийцы присоединились к фиванцам в нападении на Феспии до битвы при Керессе можно было б счесть самым диким предположением во всей реконструкции, но оно выглядит вполне естественным в силу обычного антагонизма этих двух городов. Во всяком случае, до нападения, Фивы должны были быть либо покорёнными фессалийцами, либо их союзниками.
Обратимся теперь к ситуации в 480 году. И здесь вновь следует напомнить, что Фессалия в столетие до Персидских войн была одной из сильнейших держав Греции и в 510 г. была всё еще достаточно сильна, чтобы поддержать Гиппия против Спарты. К 480 году владения за Фермопилами были уже утрачены, но Фессалия, тем не менее, не была ничтожным, не принимаемым в расчет государством. Фессалийская конница всё ещё была сильнейшей в Греции и фактически, кроме меньшей по размеру беотийской, единственной греческой конницей имеющей значение. Таким образом, когда персы вторглись в Грецию, здесь было не два, а три вида вооружённых сил, принимаемых в расчет греками в планировании их стратегии: гоплиты, в которых особенно преуспели спартанцы, флот, самый большой контингент которого поставили Афины и кавалерия, в которой превосходней всех были фессалийцы. Первоначальный план предполагал, очевидно, встретить персидскую армию в Фессалии и таким образом иметь преимущество за счёт профессиональной кавалерии и проведения военной кампании в регионе, где было относительно легко добывать пропитание для армии. План этот был позднее отвергнут в пользу того, который ставил целью добиться решающей победы на море. Но поскольку этот план, несмотря на славную победу при Саламине, не достиг своей цели вынудить персов к удалению из Греции, то решающая битва в конце концов произошла на суше. В результате всего этого, греки не только выиграли сражение при Платеях без помощи фессалийской и беотийской конницы, но и даже сошлись с ней лицом к лицу, когда она встала на сторону врага. По крайней мере, беотийская кавалерия очень рьяно проявила себя при Платеях.
Так как все наши источники написаны с точки зрения Афин и Спарты, то естественно фессалийским предложения по ведению войны, не было уделено в них достаточно внимания. Из них без труда можно сделать вывод, что фессалийцы противостоять персам и не собирались. Таков почти единодушный вывод современных учёных, основанный на том факте, что таг и семья Алеадов, к которой он принадлежал и прежде, до войны, были настроены проперсидски и что всё государство, будучи брошено остальными греками, обратилось в ту же сторону. Что до первого из двух этих пунктов, то здесь у Алеадов не единожды были разногласия с остальной Фессалией. Геродот свидетельствует, что Алеады имели сношения с Ксерксом до того, как он вступил в Грецию и что Ксеркс был введён в заблуждение, думая, что они говорят от имени всей Фессалии [27]. Естественно, Геродот не мог знать, ни сколько информации доходило до Ксеркса, ни как он её оценивал. Что точно выясняется из его утверждения, так это то, что проперсидская позиция Алеадов разделялась не всеми фессалийцами. Естественно, что в ходе возникших на этой почве политических раздоров, для царя было совершенно логичным обращаться за помощью к Великому царю Персии, а для его противников — к свободным государствам Греции.
Трудно восстановить точно, как там всё это у них происходило, но выглядит всё так, как если бы анти-Алеадское и антиперсидское большинство в Фессалии думало, что персов можно победить сочетанием пехоты из остальной Греции и кавалерии и прочих войск из Фессалии. Их изложение сути дела должно было произвести сильное впечатление на собрание греков на Истме и это представляется самым правдоподобным объяснением таинственной фессалийской экспедиции 480 года. Если морем были посланы силы в 10 000 гоплитов и они соединились с другой пехотой, пришедшей из соседних государств и с фессалийской конницей из 2000 сильнейших или лучших, то это очевидно не было мелким или наспех организованным делом [28]. Во всяком случае, это была не разведывательная экспедиция, но возможно силы столь же или даже лучше подготовленные к противостоянию персам, чем те, что на следующий год нанесли им поражение при Платеях. Они могли не быть столь велики, но имели конницу, которая в той позднейшей армии отсутствовала и эта конница была вполне достойным противником персидской. Ведь персидская армия, которая действительно вступила в Грецию едва ли могла насчитывать более 50 000, включая не более 2000 конницы [29].
Но даже и такой, вторгшаяся армия несомненно была величайшей из тех, которые Греция когда–либо видела. Тем не менее, Греция всё ж была достаточно обширна для того, чтоб при правильной кооперации усилий и организации, быть в состоянии встретиться лицом к лицу с любой армией, вторгшейся в страну, хоть персидской, хоть какой–либо еще. Она могла, не превосходя противника числом, опираться на своё качество и умелое командование. Ведь персидское вторжение не было неожиданным, внезапным рейдом. Тщательность приготовлений Ксеркса, дала и грекам время всё спланировать и подготовиться. Так почему ж они должны были бояться встретиться с персами в Фессалии? И не было ли большего преимущества в том, чтоб остановить их до того, как они продвинутся дальше? В конце концов, афиняне победили персов при Марафоне без помощи конницы, в то время как в Фессалии греки не испытывали недостатка в кавалерии.
Представленные соображения указывают на то, что союзная армия удалилась из Фессалии не потому, что персы могли пройти каким–либо другим путём, чем через проход Темпе и не потому, что пытаться сражаться в Фессалии было безнадёжно. Это случилось потому, что те, кто всецело рассчитывал на флот, всеми правдами и неправдами стремились одержать верх над теми, кто намеревался опираться на греческих гоплитов и фессалийскую конницу. Решающим фактором вероятно стало то, что военачальники, посланные в Фессалию не сочувствовали этому предприятию и потому не выполнили волю пославшего их собрания. Этими военачальниками были неизвестный в других отношениях спартанец Евенет, вероятно разделявший общую спартанскую антипатию к дальним экспедициям и афинянин Фемистокл, который больше всех прочих склонен был бросить персам вызов скорее на море, чем на суше [30]. Таким образом, стратегия Фемистокла заменила собой первоначальный план совета союзников. Вряд ли надо говорить, что новый план, который теперь должен был быть одобрен собранием союзников, призывал направить все усилия к тому, чтобы одержать решающую победу на море, а наземная битва при Фермопилах должна была задержать продвижение персидской армии до того, как будет одержана морская победа. Это был очень творческий план и мало решений в истории более впечатляющих, чем решение афинян покинуть свой город, посадив всех имевшихся жителей на корабли [31].
Отступление за Фермопилы означало отказ от плана обороны, в соответствии с которым Фессалийская, Фокидская и Беотийская конфедерации и особенно фессалийская и беотийская конница играли бы важную роль. И в любом случае, когда это решение было принято, фессалийцам не осталось ничего, как перейти на сторону персов, с радостью или нет — сказать невозможно. Самым большим вкладом Фессалии в дело персов стало то, что она послужила им зимними квартирами. В связи с реальными военными действиями о фессалийцах слышно мало. Да, конечно правда то, что фессалийцы служили персам в Фокиде проводниками и что они побуждали персов наносить ей столько ущерба, сколько возможно. Фессалийцы также упомянуты как участвовавшие в битве при Платее и это всё. Если фессалийцы в 479 году побуждали Мардония вторгнуться в Грецию, как утверждает Геродот, это мало что значит [32]. Их целью могло быть заставить персов удалиться из Фессалии или принять решение в Греции как можно скорее. Позднейшая безуспешная карательная экспедиция спартанского царя Леотихида может служить доказательством не столько их вины, сколько враждебности спартанцев [33]. С другой стороны, локрийцам, фокейцам и беотийцам не было надобности становиться на сторону персов до тех пор, пока не были сданы Фермопилы. И в самом деле, как сообщает Геродот, греки призвали восточных локров с полными силами прийти под Фермопилы и они ещё прислали семь пентеконтер к Артемисию [34]. Для такого маленького государства это требовало значительных усилий. Совершенно ясно, что после Фермопил у них уже не было выбора, они присоединились к персам и приняли участие в битве при Платее [35]. Фокейцы, хоть их и порицали за то, что они не смогли остановить персов, обходивших позицию греков при Фермопилах, всё же не предстают в источниках в слишком уж дурном свете. Согласно Геродоту, им не удалось остановить обходившие силы персов не из–за трусости, но из–за достойной уважения ошибки. Они сочли, что атака будет направлена против них, а потому приготовились занять прочные позиции и дорого продать свои жизни, но поступив так, они дали персам шанс обойти их [36]. Очевидно, было ошибкой доверить защиту этой позиции людям, которые похоже считали вполне достаточным, если им удастся предотвратить вторжение в своё собственное государство с заднего входа и которые привыкли давать свои оборонительные сражения в проходе Гиамполя. После фермопил, фокейцы не перешли на сторону персов, но бежали на гору Парнас и в западную Локриду. В 479 году они, как кажется, уклонились от участия во вторжении Мардония в Аттику, но позже прислали 1000 человек, которые участвовали в битве при Платее. Но даже после того, как их государство перешло на сторону персов, некоторые из них остались на Парнасе и продолжали нападать на персов и тех греков, которые перешли на их сторону [37]. Фессалийцы, локрийцы и фокейцы были среди греков, принуждённых персами участвовать в битве при Платее, но уклонявшихся сражаться против своих соотечественников- греков [38]. Изо всех греков только беотийцы, т. е прежде всего фиванцы, упорно сражались на стороне персов.
Сообщениями о поведении беотийцев под Фермопилами трудно руководствоваться. Геродот заявляет, что за исключением феспийцев и платейцев, они изъявили свою лояльность персам ещё до того, как последние вступили в Грецию, что под Фермопилами фиванцы оставались до конца только по принуждению и как только появилась возможность, сдались. Однако, тень сомнения на эту историю бросает тот факт, что персы заклеймили их после того, как взяли в плен [39]. С другой стороны, после Фермопил, фиванцы и те беотийцы, которые находились под их властью, сделали всё что могли, чтоб помочь персам и вероятно также использовали своих персидских союзников для того, чтобы нанести всевозможный урон собственным своим врагам. Напротив, феспийцы и платейцы стояли против персов до конца. Феспийцы, согласно Геродоту, послали под Фермопилы больший контингент, чем фиванцы (700 человек против 400), добровольно остались с Леонидом и по смыслу были все убиты. Тем не менее, их сограждане продолжали противостояние и выставили для битвы при Платее 1800 человек легковооружённых, несомненно все выжившие, годные к военной службе. Платейцев в 480 г. не было под Фермопилами, но они служили на афинских кораблях при Артемисии. На следующий год они выставили 600 гоплитов для битвы при Платеях. На воздвигнутом в Дельфах монументе и феспийцы и платейцы перечислены среди победоносных греческих государств [40].
Фиванцы и их приверженцы среди беотийцев начали сотрудничать с персами тотчас после Фермопил. То, что сотрудничество это началось столь незамедлительно позволяет думать, что есть причина согласиться с сообщением, что беотийцы заранее дали персам землю и воду и что следовательно поддержка греков фиванцами под Фермопилами была неискренней [41]. Когда персы вступили в Беотию, то города были спасены от опустошения присутствием в них македонских гарнизонов или должностных лиц, которые были посланы вперёд и указывали прибывавшим персидским войскам, что эти города настроены к персам дружественно [42]. Для осуществления этой меры требовалось время и взаимопонимание между беотийскими властями, персидскими должностными лицами и македонским царём. И конечно когда вторгшаяся армия подступила к Феспиям и Платеям, того факта, что города эти покинуты были жителями и не были заняты македонскими войсками, было вполне достаточно, чтобы показать, что эти два города настроены недружественно и таким образом их позволялось разграбить и сжечь. Сообщение, что фиванцы донесли на них царю, вполне может быть правдой [43]. Фиванцы так же присоединились к персам в их вторжении в Аттику в 480 году и играли важную роль в военной кампании следующего года. Сообщение о том, что когда Мардоний двинулся на юг из своих зимних квартир в Фессалии, то фиванцы убедили его сделать их город своей штаб–квартирой может или не может быть значимым. Они, несомненно, так же принимали участие в его вторжении в Аттику и когда он отступал другой дорогой, беотархи предоставили ему местных жителей в качестве проводников. Кстати, армия Мардония не могла быть слишком велика, если провела ночь в Танагре, а на следующий день проследовала в Скол. В ходе дальнейших военных действий, фиванцы ещё раз оправдали доверие персов, посоветовав Мардонию занять проходы на Кифероне, через которые шло подкрепление в греческую армию и похоже беотийская конница участвовала в нападениях на греческую пехоту. В решающей битве беотийцы сражались упорно и понесли тяжёлые потери, а когда прочие части персидского войска стали отступать, беотийская конница продолжала прикрывать их отступление. Особенно тяжёлые потери нанесла фиванская кавалерия мегарянам и флиунтцам [44]. Неудивительно, что после битвы союзники двинулись на Фивы и потребовали выдать вождей проперсидской партии. Когда их выдали, Павсаний приказал казнить их без суда, но при этом распустить союзное войско. Ввиду такого действия, союзники, как кажется, заявили претензию, позже приписанную Фукидидом фиванцам, что вина лежит не на народе, а на узкой олигархической клике, которая правила в то время [45].
Если всё это суммировать, то единственным федеративным государством оказавшим персам помощь более, чем самую необходимую, была та часть Беотии в которой доминировали Фивы. Отмена плана встретить персов в Фессалии означала отмену стратегии, в которой важная роль отводилась фессалийцам. Это, в свою очередь, вынудило последних стать на сторону персов. Контроль над Фессалией, которая была использована в качестве зимних квартир для их армии, оказался крайне ценным для персов, но это едва ли была вина фессалийцев. В тех военных действиях, которые затем последовали, фессалийцы служили в качестве проводников в Фокиде и использовали персов в том, чтоб навлечь на своих старых врагов как можно больше бедствий. В других отношениях нет данных, что они были более активны в ходе военной кампании, чем необходимо. Что касается других из рассматривавшихся государств, то у них не было надобности переходить на сторону персов до того, как последние одержали победу при Фермопилах. Единственные, кого можно заподозрить в том, что они уже и раньше сочувствовали персам, были беотийцы. Фокейцы, несмотря на их роковую ошибку при Фермопилах, с точки зрения эллинского патриотизма имели достаточно хорошую репутацию. Они держались и некоторое время спустя после Фермопил и даже после того, как их государство перешло на сторону персов, некоторые из них отказались сдаться и удалились в горы, в то время как воинский контингент, посланный присоединиться к персам уклонялся от участия во вторжении в Аттику и подобно многим другим отступил от Платеи без сражения. Есть даже сведения о том, что платейцы и феспийцы, оставшиеся верными греческому делу, сражались в битве при Платее на стороне греков. Напротив, беотийцы, предводительствуемые Фивами, были рады видеть сколь возможно больший урон, нанесённый их врагам из греков и сами рьяно сражались за персов при Платее и в ходе всей военной кампании, предшествовавшей битве.
Нетрадиционная структура предмета обсуждения может удивить читателя. Оправдание этому состоит в том, что не в последнюю очередь для федеративных государств того времени, события периода, начинающегося ок. 460 года, подготавливают путь для замыслов и событий первой части Пелопоннесской войны. С другой стороны, особенно для Халкидской конфедерации, Никиев мир означал конец эпохи. Данные, приводимые ниже, не претендуют на то, чтобы стать интерпретацией афинской и спартанской политики. Но с тех пор как различные федеративные государства так или иначе оказались втянуты в неё, ей нельзя пренебрегать. Особое внимание мы здесь уделим торговому и политическому соперничеству Коринфа и Афин, распространявшемуся от Истма до Италии, Сицилии и возможно даже Карфагена. Прямо или косвенно в него вовлечены были Фокидская, Этолийская, Ахейская и Акарнанская конфедерации. Так же сюда можно включить и Беотийскую конфедерацию, так как её территория касалась Коринфского залива и так как тройное нападение на Беотию в 424 г, включало атаку с этого направления. Беотия, однако, была, как кажется, более заинтересована в местных делах, возможно включавших Эвбею. С другой стороны, Халкидская конфедерация, возможно никогда бы не была лично втянута в Пелопоннесскую войну, если бы не афинская провокация с Потидеей. Трудно не увидеть в этом тяжёлую ошибку, сильно осложнившую войну и отвлекшую много сил от её главных направлений. Наконец, Фессалийская конфедерация, помимо поддержки время от времени Афин своей кавалерией, была бы относительно мало вовлечена в конфликт, если бы не переход через её территорию Брасида. Это тоже, конечно, было косвенным результатом потидейских дел.
Когда в 462 г. разрыв между Афинами и Спартой начал углубляться, Афины вступили в союз с Аргосом и Фессалией [1]. Это были первые шаги, предпринятые Афинами в их усилиях построить свою державу так же и на материке близ дома, несмотря на продолжающуюся враждебность с Персией. Однако, вскоре стало ясно, что агрессия Афин направлена много больше против Коринфа, чем против Спарты и что цель её — обеспечить контроль над Коринфским заливом и торговлей с Западом. Прямо втянутыми в происшедшую борьбу оказались Ахейская и Акарнанская конфедерации. Побочным результатом стало афинское вторжение в Этолию. Ранним признаком этой цели стал союз Афин с Мегарой. Согласно Фукидиду, пограничный спор с Коринфом вынудил этот город выйти из Пелопоннесской лиги и сблизиться с Афинами. Этот союз открыл афинянам доступ к мегарским портам Пеги на Коринфском и Нисея на Сароническом заливе. Последний был теперь связан с городом Мегара с помощью длинных стен [2]. Первый открытий конфликт из–за соперничества Афин и Коринфа произошёл в Сароническом заливе. Афиняне потерпели поражение от коринфян и эпидаврян, когда напали на Гале, на южной оконечности полуострова Актэ, но зато одержали две победы на море, которые позволили им осадить Эгину. За этим последовала безуспешная попытка коринфян отвлечь афинян с помощью вторжения в Мегариду [3]. Но хотя первые столкновения произошли у Саронического залива, центр конфликта вскоре переместился к Коринфскому заливу и теперь оказались вовлечёнными федеративные государства, граничившие с ним. Ход событий вскоре привёл к тому, что оказалась втянута и Спарта. Но, когда окидываешь взором весь период с 462 по 432 гг., то Коринф куда скорей, чем Спарта был первой скрипкой среди противостоявших Афинам государств. Спарта, кроме того была, как кажется, более заинтересована в связях с северными землями в направлении к Фессалии, чем в западных интересах Коринфа. Таким образом, как кажется, было некоторое разделение интересов, но активность Спарты в целом была более спорадической, чем Коринфа.
Более тесно спартанцы оказались втянуты в дела, когда выступили против агрессии фокейцев в Дориде, метрополии лакедемонян. За этим последовала попытка создать из Беотии противовес Афинам. Отправленные силы были так велики, что казалось — интервенция с самого начала направлена была против Афин, а не против Фокиды. В то время как фокейцы всего лишь попытались вторгнуться в Дориду и захватить один из маленьких городков этой ничтожной области, спартанцы вмешались с 1500 собственных гоплитов и 10 000 войск союзников — силы явно большие, чем необходимо, чтобы разобраться с фокейцами [4]. Да и сама по себе попытка фокейцев захватить Дориду не была, по греческим меркам, слишком отвратительным проступком. Можно даже счесть, что фокейцы всего лишь попытались расширить своё государство до его естественных границ, установив контроль над верхним краем долины Кефисса. Это верно, что древние помещали истоки Кефисса близ Лилеи в Фокиде, но если кто–нибудь бросит хотя бы беглый взгляд на карту региона, то почувствует, что его приток, вытекающий из Дориды, имеет большее право считаться его истоком. Далее, так как диалектом фокейцев был северный греческий, то он не слишком уж сильно отличался от доридского и едва ли власть фокейцев над Доридой была бы более чужестранной, чем власть Беотийской конфедерации при главенстве Фив — над Орхоменом. У спартанцев могло быть сентиментальное отношение к Дориде как к метрополии лакедемонян. Но было так же и добавочное соображение, что лишь в связи с метрополией Спарта была представлена в Амфиктионийской лиге. Поначалу спартанцы не имели в ней представительства, но позже, по крайней мере временами, им было позволено занимать место, сохраняемое исключительно за метрополией [5]. Тем не менее, интерес Спарты в Дориде был вероятно более географический, чем чувствительный. Обычный путь из центральной в северную Грецию вёл через проходы Гиамполя и Фермопил, путь, на который можно было вступить через фокидский порт Антикира. Если этот путь был во вражеских руках, то альтернативным путём, возможным, но трудным, мог быть путь из Дельф и Амфиссы к верховью Малийского залива. Перспектива иметь оба эти пути под контролем Фокиды была для спартанцев совершенно нежеланной, пусть они и были тяжелы на подъём, когда речь шла о вмешательстве в дела за пределами Пелопоннеса. Если, как уже похоже и случилось, афиняне поселили мессенских беженцев в Навпакте [6], то у спартанцев и их союзников появилась дополнительная причина поступать подобным образом. Величина посылаемой армии была такова, что ясно, что военной кампании должно было предшествовать собрание Пелопоннесской лиги, которое должно было проголосовать за интервенцию. Коринф так же, несомненно, должен был быть настроен в пользу интервенции.
И вот, после того как фокейцы захватили один из крохотных городков в Дориде, спартанцы в 457 г. или около того вмешались [7]. Глядя на размер вторгшейся армии, не стоит удивляться, что фокейцы пошли на уступки без сражения, позволив пелопоннесской армии проследовать через долину Кефисса в Беотию, где их главной целью было восстановление распавшейся Беотийской конфедерации под главенством Фив. Но даже для выполнения этой задачи столь большое войско вряд ли было нужно. После Персидской войны Платея и Феспии точно, а Орхомен очень вероятно стояли отдельно от группы городов, лояльных Фивам. Таким образом, здесь не было опасности стать лицом к лицу с единой Беотией и гораздо меньших сил было бы вполне достаточно, чтобы поддержать Фивы против их противников в Беотии. Таким образом, размер армии диктовался, скорее всего, опасностью противостояния с Афинами и афиняне и в самом деле вмешались при поддержке 1000 аргосских солдат и отряда фессалийской конницы. Но в битве последняя перешла на сторону врага и по этой причине или нет, а афиняне были побеждены. Спартанцы, однако, после битвы удалились из Беотии наземным путём через Мегариду и беотийцам пришлось опираться только на себя. Но они к этому были неспособны. Через пару месяцев афиняне снова вторглись в Беотию, победили беотийцев при Энофитах и как результат обеспечили фактический контроль над Беотией (за исключением Фив), Фокидой и восточной Локридой [8]. И хотя это точно не известно, похоже, что установили контроль так же и над западной Локридой, расположенной между Дельфами и Навпактом. Таким образом, Спарта выиграла битву при Танагре, но проиграла всю кампанию. В долгосрочной перспективе, однако, эти события могли оказать далеко идущее влияние на будущий ход событий тем, что объединили Беотию в противостоянии Афинам и хотя союз этот быстро расстроился, покорение афинянами побудило беотийцев оставаться к ним враждебными и таким образом открыло путь для нового союза той же самой направленности.
Реакция на эти события федеративных государств оказалось весьма разнообразной. Фокидская конфедерация, перейдя на сторону афинян, как кажется, без какого–либо противостояния, стала рассматриваться ими как дружественное государство и ей было позволено установить контроль над Дельфами. С другой стороны, были или нет в восточной Локриде какие–либо военные действия, афиняне совсем не в той же мере доверяли локрийцам и взяли от них заложников [9]. Союз Афин с Фессалийской конфедерацией вероятно не расстроился в результате перехода при Танагре кавалерии на сторону врага. Внутренние распри не были редкостью в Фессалии того периода и к поступку этому кавалерию вероятно побудили враждебные к Афинам командиры — аристократы, которые не повиновались приказаниям, данным им правительством. Не считая инцидентов, связанных с переходом через Фессалию Брасида, сходные распри имели место несколько лет спустя после Танагры, котла афиняне попытались вернуть власть Оресту, сыну Эхекратида, «царю фессалийцев», т. е тагу, но им воспрепятствовала в этом фессалийская конница [10]. Вероятно Эхекратид, который возможно был тагом, несколькими годами ранее заключившим союз с Афинами, был убит или изгнан и афиняне попытались вернуть власть его сыну. И вновь конница была враждебна к афинянам, в то время как семья тага была на их стороне. Союз, как кажется, не распался и после этого инцидента. Он, кажется, не разрушился, во всяком случае, после Танагры. Похоже даже, что фессалийцы поддержали афинян при Энофитах, приняли участие в последующем разрушении Танагры и посвятили в Дельфы десятину от взятой добычи [11]. Только что упомянутые события показывают, что Фессалия была не слишком надёжна как союзница, но это кажется было связано с ухудшением её внутренней ситуации.
Возвысившись, афиняне естественно делали всё, что в их силах, чтобы укрепить своё положение и заполучить престиж. Одним из шагов в этом направлении было заключение необычного союза — с Амфиктионийской лигой или её членами. Этот договор или скорее афинское постановление относительно него, сохранился в очень повреждённой надписи, которая обычно интерпретируется как договор между афинянами и фокейцами, хотя имя фокейцев не встречается на камне, в то время как несколько раз упоминаются амфиктионийские дела. Причина такой интерпретации несомненно в том, что договор о союзе с Амфиктионийской лигой кажется немыслимым. Однако, с разницей в несколько лет, двое наших ведущих эпиграфистов — покойный Адольф Вильхельм и В. Д. Меритт, опубликовали независимо друг от друга восстановления, сделавшие ясным, что Амфиктионийская лига действительно была одной из сторон договора [12]. Относительно общего содержания надписи сомнений быть не может, хотя многие детали остаются неясными. Вероятно афиняне, вскоре после их победы при Энофитах, обеспечили принятие амфиктионами предложения о договоре между членами лиги и Афинами. Несомненно с помощью манипуляций афиняне добились того, что их сторонники получили явное большинство в совете лиги. Целью всего этого было обеспечить Афинам всевозможные выгоды, которые можно было извлечь из панэллинского престижа лиги. Как политический инструмент это не могло воздействовать прямо, кроме как на тех, кто голосовал в собрании и с этой точки зрения Амфиктионийская лига была скорее местной, чем панэллинской организацией [13], но даже если так, лига обладала значительным престижем из–за своей связи с Дельфийским оракулом. Таким образом, афинские демократы, порвавшие с панэллинской политикой Кимона, теперь попытались заполучить столько панэллинского престижа, сколько было возможно, для своего города и державы [14].
Афиняне так же получали большую материальную помощь от Ахейской конфедерации. Это государство не было представлено в совете Амфиктионийской лиги и таким образом некоторое время стояло в стороне от основных течений греческой политики. Оно, видимо, даже не принимало участия в Персидской войне. Ахейцы, однако, не утратили, как кажется, своих старых связей с Западом и потому были заинтересованы в ограничении коринфского контроля над Коринфским заливом и торговлей с Италией и Сицилией. Во всяком случае, эта конфедерация стала союзницей афинян и помогла им контролировать обе стороны входа в залив. Точная дата этого союза неизвестна, но кажется он уже существовал ко времени экспедиции Перикла в залив, которую он начал из Пег в Мегариде, высадился близ Сикиона и одержал победу над сикионянами, затем посадил на борт ахейцев и проплыл через самую узкую часть залива, чтобы безуспешно осаждать Эниады [15]. Таким образом ахейцы были активной силой, а не просто пассивными зрителями в попытках заблокировать Коринф. В то время как мессеняне в Навпакте и укреплениях, которыми владели афиняне, контролировали северное побережье узкого пролива, ахейцы обладали южным. Сходную роль они продолжали играть и в качестве союзников Спарты в Коринфской войне в нач. IV в., с той только разницей, что тогда ахейцы некоторое время контролировали обе стороны узкого пролива.
Приблизительно к тому же самому времени, что и союз с ахейцами относится и группа афинских договоров о союзе с Регием в Италии и с некоторыми городами на Сицилии [16]. Может быть афинские мечты о расширении власти на запад простирались даже до осуществления контроля над Этрурией и Карфагеном. Самые ранние данные о планах относительно Карфагена обнаруживаются во «Всадниках» Аристофана, представленных на сцене в 424 г. В них Демосфен говорит Колбаснику, который сменил Пафлагонца (Клеона) в качестве любимца Демоса, что подвластная ему территория будет включать и Карфаген, а ниже в той же пьесе сообщается о том, что демократический вождь Гипербол планирует экспедицию против Карфагена. Это должно означать, что такая экспедиция в то время серьёзно обсуждалась [17]. И вопрос к тому времени не был уже новым, если, коли верить сообщению Плутарха, сам Перикл противился мечтам о нападении на Карфаген и Этрурию [18]. Если он и в самом деле был в подобные споры вовлечён, то похоже это было на раннем этапе его карьеры главы государства. Много более вероятно, что такие планы озвучивались в период агрессивного демократического империализма, зародившегося ок. 460 г., чем в более благоразумные и сдержанные последние годы политической карьеры Перикла. Но заходили или нет афинские лидеры столь далеко в своих планах, афинская интервенция на запад была в наибольшей мере направлена против интересов Коринфа. Из союзников афинян, более всего заинтересованными в этих вопросах были ахейцы. Позже вовлечены были и другие противники Коринфа, в частности Акарнания и Коркира.
Но весьма скоро амбициозные планы афинян потерпели неудачу и были оставлены или претерпели изменения. События, связанные с этим, не относятся к теме настоящего исследования, за исключением того в какой мере они затронули различные федеративные государства. Так всё что нужно сказать по поводу провала вторжения в Египет это то, что потери были не столь велики, чтоб значительно ослабить энергию афинян. Пятилетнее перемирие 451 г. скорее всего было вызвано не истощением сил, а возвращением к политике Кимона, включавшей дружбу со Спартой и полномасштабную войну с Персией. Большая перемена произошла в 447 году с ростом могущества Беотии, когда беотийские изгнанники захватили Орхомен и Херонею в северо–западной Беотии, Херонею, которая в то время была частью территории Орхомена [19]. Афинский полководец Толмид вторгся в Беотию с тысячей афинян и с некоторым количеством союзных войск и преуспел в захвате маленькой Херонеи, продаже в рабство её населения и оставлении там гарнизона; но он не был настолько же успешен в покорении Орхомена, что конечно означало — экспедиция с самого начала провалилась. Когда Толмид начал свой обратный марш к Афинам, беотийские изгнанники использовали Орхомен как штаб–квартиру и получив помощь от локрийцев и эвбейцев, атаковали афинян при Коронее и взяли в плен тех, кто не пал в сражении. После этого афиняне заключили мир на условии, что они получат назад своих пленных за своё полное удаление из Беотии. Вряд ли стоит говорить, что это означало крушение большей части афинского господства или покровительства над материковой Грецией. За восстанием в Беотии последовало восстание на Эвбее, но тогда как Эвбея была потом вновь покорена, владения на материке были большей частью утрачены. Фессалия, как кажется, осталась для Афин союзником, но что до остальных, то в начале Пелопоннесской войны даже фокейцы считались союзниками спартанцев. Навпакт, впрочем, оставался за ними и события 427 г. показали, что афиняне сохранили так же Халкиду и вероятно пару других небольших укреплений на северной стороне от входа в Коринфский залив [20]. Таким образом, они не отказались полностью от своих интересов в Коринфском заливе, даже хотя и отказались от союза с Ахейской конфедерацией во времена Тридцатилетнего мира. Фукидид пишет так, словно бы они передали Ахайю спартанцам, но это заблуждение. Ахейская конфедерация не была покорённым государством, чтобы быть передаваемой одной державой другой. И действительно, в начале Пелопоннесской войны лишь самый восточный из ахейских городов — Пеллена, который часто шёл своим путём, был твёрдым союзником Спарты [21].
Так же события и на другом театре военных действий показывают, что афиняне не забросили свои интересы на западе во времена Тридцатилетнего мира. Так, незадолго до того, афиняне вторглись в Акарнанию, район, побережье которого было усеяно коринфскими колониями. Из них Амбракия была самой агрессивной. Так, видимо вскоре после 440 года, амбракиоты, составлявшие часть населения Амфилохийского Аргоса, изгнали аргивян (очевидно, амфилохийцев) и завладели городом. Из–за этого амфилохийцы вверили себя акарнанцам как союзникам или членам конфедерации, а последние, в свою очередь, обратились к афинянам. Эти последние послали экспедицию под командованием Формиона, который потом благодаря своим подвигам в 429 г. С помощью афинян акарнанцы взяли Аргос, продали в рабство военнопленных и вновь населили город амфилохийцами и акарнанцами. За этим последовал первый договор о союзе между афинянами и акарнанцами [22]. Это несомненно означает, что был заключён официальный договор, как и в случае союзов с сицилийскими городами, упомянутыми выше.
Таким образом Афины, когда их наземная империя рухнула, не оставили своих планов по распространению на запад своей власти. Об этом свидетельствует не только поход в Акарнанию и последующее утверждение союза с Коркирой. Есть ведь данные о возобновлении ок. 433- 432 гг. прежних договоров с Регием и Леонтинами. Всё это выглядит так, как если бы позднейший афинский ультиматум потидейцам намеренно провоцировал Коринф. Если это так, то это оказалось дорого обошедшейся ошибкой, которая сильно осложнила соперничество двух городов. В любом случае, именно крушение их западных интересов привело к Пелопоннесской войне и первая часть этой войны в наибольшей мере приняла форму борьбы за контроль над северо–западной Грецией. В первый год войны самые осязаемые успехи были достигнуты эскадрой из 100 кораблей, отправленной афинянами в этот регион. Были захвачены два города на побережье Акарнании — Соллий, коринфская колония и Астак. Первый из них афиняне отдали вместе с землёй на поселение одним лишь палереям (жителям города Палера) из акарнанцев. Это вероятно означает, что он был слит с уже существовавшим акарнанским городом. Это слияние, по–видимому, оказалось прочным. Из Астака, находившегося под властью тирана, тот, как кажется, был изгнан для того только, чтобы быть восстановленным коринфянами, а затем снова изгнанным акарнанцами. По крайней мере, силы афинян и мессенян, прибывшие в 429 г. из Навпакта, могли воспользоваться этим городом в качестве порта высадки с судов [23].
Следующий год был только прелюдией к более важным военным действиям на акарнанском театре. Амбракиоты с помощью хаонов — эпирского племени и других соседних варваров, совершили нападение на Амфилохийский Аргос, но были отражены. Позже, осенью или в начале зимы, афинский адмирал Формион выступил из Навпакта с эскадрой из 20 судов, чтобы охранять вход в Коринфский залив [24]. Зато следующий сезон оказался богат не только на два знаменитых морских сражения, но и на вторжение в Акарнанию. Морские битвы нас не касаются; боевые действия в Акарнании — да. Но, до того как мы к ним обратимся, следует напомнить, что 429 год так же стал свидетелем крупного поражения афинян от рук другого федеративного государства. Примерно в мае этого года 2000 афинских гоплитов, 200 всадников и некоторое количество пельтастов, выступили под командованием трёх афинских полководцев против Спартола, столицы боттиейцев. В последующем сражении афинские гоплиты потерпели сокрушительное поражение от местных легковооружённых и конницы, включая войска из Олинфа. Это вероятно первое сражение, в котором гоплиты, сражаясь на относительно ровной почве побеждены были сочетанием кавалерии и легковооружённых войск [25]. Таким образом, эффективность иных войск, чем гоплиты продемонстрирована была халкидянами и боттиейцами в тот же самый год, что и акарнанцами.
Эскадра Формиона, судя по дальнейшему ходу событий, послана была для того, чтоб блокировать вход в Коринфский залив. Но она была недостаточно велика для того, чтоб одновременно выполнять и эту задачу и в то же время препятствовать передвижению пелопоннесских войск на запад из Пелопоннеса в коринфские колонии на побережье Акарнании. Спартанец Кнемид вероятно завершил своё продвижение до того, как его противники узнали, что оно может быть предпринято. Спартанцев побудили к вторжению амбракиоты и хаоны, которые надеялись оторвать всю Акарнанию от союза с Афинами и закрыть для них соседние воды. В ответ на их просьбы тотчас был послан с несколькими кораблями и тысячей гоплитов Кнемид, спартанский наварх Он должен был проследовать прямо к острову Левкаде, где уже собирались корабли как с этого острова, так и из Амбракии и Анактория. Туда же было приказано следовать и пелопоннесскому флоту, сформированному в Коринфе и Сикионе. Весь этот флот, когда он собрался, насчитывал 47 судов, перевозящих войска, которые должны были высадиться на побережье Акарнании. Это был, таким образом, план атаки одновременно с земли и с моря и обе части его одновременно стартовали из коринфских колоний в северной части побережья Акарнании. Противодействие Формиона этому плану выразилось в том, что он перехватил вражеский флот и таким образом помешал реализации нападения с моря. Сам Кнемид должен был выступить из Амбракии с 1000 пелопоннесских гоплитов, людей из коринфских колоний, из Левкады, Анактория и самой Амбракии, а так же значительным войском из эпирских племён. С этими силами он пересёк Аргосскую область (Амфилохийский Аргос) и подошёл к Стратию на реке Ахелой, столице и крупнейшему городу Акарнании. При известии об этом нападении жители Стратия предоставлены были их собственным силам, так как прочие акарнанцы остались дома, чтобы защищать свою страну от предполагаемого нападения с моря. В таких обстоятельствах жители Стратия повели себя замечательно удачно. Они установили наблюдение и сообщали о продвижении врага, так что знали, что хаоны, преисполнившись самоуверенности, безрассудно движутся впереди других. Это дало им время подготовить засаду, так что когда хаоны приблизились к городу, они были встречены двойной атакой — войск, выступивших из города и других, выскочивших из засады. В результате хаоны были разбиты с такими потерями, что единственное, что смог сделать Кнемид — сохранить остальные свои силы. Жители Стратия, со своей стороны, не были достаточно сильны, чтоб атаковать гоплитов, но они осложняли им жизнь тем, что осыпали их камнями из пращей Заключив перемирие и подобрав для погребения тела павших, Кнемид отступил к Эниадам и оттуда его войско возвратилось на родину [26]. Таким образом, Акарнания была на время спасена. Первая морская победа Формиона, одержанная одновременно с битвой при Стратие, уберегла побережье Акарнании от нападения пелопоннесского флота. Его вторая морская победа в том же году, уберегла его от нападения флота ещё большего, чем первый [27]. Следующей осенью или в начале зимы, Формион двинулся из Навпакта в Акарнанию и высадил в Астаке 400 афинских и 400 мессенских гоплитов. Целью было покорение Эниад, единственного акарнанского города, враждебного Афинам. Однако, так как воды реки Ахелоя делали зимой нападение невозможным, этот замысел был оставлен.[28]
Это было не слишком блестящим окончанием года, который начался на этом театре замечательно успешно как для афинян, так и для акарнанцев. Последние должны были сознавать, что хотя Формион до своих двух морских побед и был не в состоянии прямо вступить в Акарнанию, он внёс большой вклад в их спасение. Только это может объяснить его огромную популярность, которой он едва ли мог быть обязан помощи, оказанной тем же акарнанцам несколькими годами ранее, когда он принимал участие в заключении первого союза Афин и Акарнании. На следующий год, когда Формион был в отсутствии, акарнанцы просили его сына или родственника и афиняне послали его сына Асопа. По его прибытии, афиняне и акарнанцы предприняли наступление. Но их совместная атака на Эниады провалилась. Затем Асоп отплыл с эскадрой на Левкаду, но был побеждён и убит [29]. Поражение могло быть обусловлено отчасти слишком малыми размерами афинского флота (всего 12 кораблей) и отчасти трудностью взятия укреплённых городов. Таким образом, ситуация в корне отличалась от той, что была в прошлом году. Ведь уже не было страха перед вторжением большой пелопоннесской экспедиции. Вместо этого инициатива была на другой стороне.
Таким образом, соперничество Афин со Спартой и более всего с Коринфом в северной Греции и за её пределами, начавшись по крайней мере уже в середине V века, продолжалось в течение раннего периода Пелопоннесской войны и воздействовало на эту войну и между прочим так же усиливало Акарнанскую конфедерацию. Следующим годом, в который конфедерация эта вовлечена была в важные военные операции был 426 и в это время операции эти перепутаны были с другими операциями и особенно с афинским вторжением в Этолию. Но перед тем, как перейти к событиям этого года, надо бросить беглый взгляд на то, как события этого периода воздействовали на Беотийскую конфедерацию.
Как уже отмечалось, за освобождением Беотии в 447 г. последовало создание наиболее передового и лучше всего известного олигархического федеративного государства в ранней греческой истории. Тогда вся Беотия принуждена была вступить в антиафинский и проспартанский лагерь. После Персидской войны не только Платея, но так же и Феспии стояли в стороне от Фив, а Орхомен был к ним обычно враждебен. Казалось бы, для умелого политика вполне возможно навсегда оторвать их от Фив и сделать их союзниками Афин. Позднейшие события показали, что по крайней мере в Феспиях сильны были демократические элементы, готовые сотрудничать с Афинами. В 457 г. последовало поражение союза, управляемого Спартой от афинян при Энофитах и падение его членов до статуса подчинённых союзников., что настроило беотийцев против Афин. Стоит напомнить, что первым событием Пелопоннесской войны в 431 г. было нападение фиванцев на Платею, единственный город в Беотии, остававшийся искренним союзником Афин. В организации и плане представительства Беотийской конфедерации, составленном в 447 г., всё выглядит так, как если бы отведено было место для платейцев. Была ли Платея в период с 447 по 431 гг. членом Беотийской конфедерации и одновременно союзником Афин? Точно сказать невозможно, но греки делали столько вещей, которые нам кажутся странными, что это не выглядит совершенно невозможным [30]. В ходе Пелопоннесской войны беотийцы, кроме платейцев, были союзниками спартанцев. Но членами Пелопоннесской лиги они не были. Они часто, но неверно, считались таковыми [31]. Трудность состоит в том, что термин symmachoi имеет очень много значений, начиная от людей, случайно сражавшихся на чьей–либо стороне, до групп с официальными договорами о союзе и даже до членов одной и той же лиги. Потому например «symmachoi лакедемонян» не всегда имеет одно и то же значение. У Фукидида (II, 9,2) беотийцы перечислены в числе symmachoi и это верно, ведь они поддерживали спартанцев в войне, но это не означает с необходимостью, что они были членами Пелопоннесской лиги. Перечислив всех тех, кто поддерживал Спарту, Фукидид заключает: «таков был союз (symmachia) лакедемонян», но несомненно, эта группа союзников включает и тех, кто не был членами Пелопоннесской лиги. Но, усложняя ситуацию, он сообщает о консультациях, которые, как кажется, указывают, что беотийцы принимали участие в совещаниях членов лиги и они безусловно это делали. Но по вопросам, по которым Спарта совещалась с членами лиги, она могла так же пожелать проконсультироваться и с самым могущественным союзником за пределами лиги. Когда в 431 г. заключался Никиев мир, Фукидид указывает, что против него проголосовали беотийцы, коринфяне, элейцы и мегаряне (V,17,3). Если б это место было бы единственным свидетельством, можно было б заключить, что беотийцы, подобно трём другим упомянутым государствам были обычными членами Пелопоннесской лиги, но то, что произошло впоследствии показывает — не были. Ведь беотийцы не считали себя связанными договором и заключили отдельное перемирие. Когда коринфяне позже склоняли беотийцев заступиться за них и заключить такой же дополнительный десятидневный договор, какой существовал между афинянами и беотийцами, но афиняне отказались на том основании, что у них уже мир с коринфянами, так как последние – symmachoi лакедемонян, т. е как это слово употреблено здесь, членами Пелопоннесской лиги [32]. Таким образом, афиняне считали коринфян, а не беотийцев, членами лиги и связанными Никиевым миром [33].
В ходе Архидамовой войны, вклад беотийцев в её ведение был крайне важен. Вторжения Пелопоннесской армии в Аттику сделались возможными большей частью, а возможно даже исключительно, при поддержке беотийской конницы. В это время афиняне имели уже свою собственную конницу и вдобавок, по крайней мере вначале, пользовались помощью фессалийской конницы. Лакедемоняне и их пелопоннесские союзники первые несколько лет конницы вовсе не имели. Потому, если б не было беотийской конницы, афинская и фессалийская конница могли бы сделать для спартанцев невозможным совершать свои вторжения и опустошать сельскую местность. Утверждение, приписываемое афинскому полководцу Гиппократу, перед битвой при Делии, что без беотийской конницы пелопоннесцы не могли б вторгаться в Аттику, не преувеличение. Сами фиванцы, в своей речи после капитуляции Платеи, предстают как сознающие значение своей конницы, более сильной, чем у любого другого государства, принимавшего участие в войне на их стороне. Это несомненно верно, так как единственной другой конницей на спартанской стороне в первые годы войны была фокидская и локрийская [34]. Однако, вклад кавалерии сам по себе был всё же не таков, чтобы часто упоминать о нём в отчётах о событиях этого периода. Под 431 годом сообщается о стычке между беотийской конницей с одной стороны и афинской с фессалийской — с другой. В этой стычке афиняне и фессалийцы брали верх до того момента как на помощь к беотийцам подоспели гоплиты [35]. В этой связи, невозможно не удивляться тому, почему беотийцы позволили фессалийской коннице достичь аттики безо всякой попытки остановить её на пути. Далее, в течение ряда лет ни об одном действии беотийской конницы не сообщается, но даже когда она не упоминается, она должна была регулярно действовать совместно с вторгавшимися пелопоннесскими войсками.
Важным годом для федеративных государств стал 426, год в котором афиняне под командованием Демосфена потерпели сокрушительное поражение от этолийцев и в то же время они и их союзники акарнанцы, под командованием того же Демосфена, при Ольпе, на территории Амфилохийского Аргоса одержали решительную победу над амбракиотами и их пелопоннесскими союзниками несомненно в величайшей до Делия наземной битве в этой войне. События эти тесно взаимосвязаны: Демосфен действовал в Акарнании до того, как вторгся в Этолию; после его поражения, Навпакт остался за акарнанцами; и после этого, вновь имела место военная кампания, кульминацией которой стала битва при Ольпе. Анализ событий этого года показывает, что если бы афиняне и акарнанцы сошлись друг с другом во взглядах, их успехи могли бы быть большими. Акарнанцы могли бы удержать за собой Левку, а афиняне — Амбракию. Фукидид не сообщает план кампании, но излагаемые им события делают ясным, что первоначальной целью было покорение Левки, крупнейшей и могущественнейшей коринфской колонии на побережье Акарнании.
Силы, прибывшие из Афин, были небольшими. Фактически это был меньший из двух флотов, посланных этим летом. Состоял он из 30 судов под командованием Демосфена и Прокла. Эти двое так же предполагали взять на себя руководство союзными войсками и кораблями. Первой их крупной военной операцией стало нападение на Левку при поддержке закинфян, кефалленян, 15 кораблей из Коркиры и с помощью тотальной мобилизации войск Акарнанской конфедерации [36]. Такая атака едва ли могла быть предпринята спонтанно, но должна была быть спланирована заранее. Очевидно, план состоял в том, что акарнанцы атаковали с суши, афиняне — с судов, а коркиряне должны были перерезать морские коммуникации. Кажется всё шло хорошо и акарнанцам удалось осуществить блокаду города., когда Демосфен вынужден был снять осаду и отправиться в Этолию. Из под Левки он отплыл в соседний Соллий. где о чём–то совещался с акарнанцами, невозможно сказать, с группой полководцев или с каким–то более широким органом. И хотя акарнанцы этого его поступка не одобрили и коркиряне так же от него ушли, Демосфен отправился отсюда с остальными силами, чтобы вторгнуться в Этолию. Так как флот его блокаду снял, акарнанцам естественно ничего не оставалось, как свою осаду снять. Вероятно всё это побудило акарнанцев, не имевших собственного флота, заключить в конце военной кампании этого года мир с соседями на условиях подразумевавших, по крайней мере на время, отказаться от какой–либо надежды покорить Левку [37].
Экспедиция афинян в Этолию слишком хорошо известна и не требует детального разбора. Несомненно, общепринятая точка зрения, что Этолия была более отсталой, чем Акарнания верен. Однако стоит напомнить, что этолийцы были в состоянии планировать военную кампанию, отступать перед вторгшимся врагом и в конце концов давать сражения в месте по собственному выбору. Кроме того совершенно очевидно, что в межгосударственных отношениях их обычаи были те же, что у прочих греков., так что например афиняне смогли заключить с ними перемирие, чтобы возвратить своих убитых. Позже, в том же году они направили послов в Спарту, чтобы побудить спартанцев атаковать Навпакт и принять участие в военной кампании, которая последует. Очевидно, что у этолийцев развилось эффективное центральное правительство. Вероятно, для других это стало новостью, ведь деловитость и действенность этолийцев удивила даже мессенян из Навпакта, которые предрекали Демосфену и афинянам лёгкую победу [38]. Однако, в то время вся организация у них была ещё на племенном уровне. Организация городов или общин, рассматриваемых как города, на уровне симполитий возникла несколько позднее.
В экспедицию против Навпакта, организованную в ответ на призывы из Этолии, спартанцы послали 3000 союзных гоплитов под командованием Еврилоха. Изо всех этих сил только он и два других командира были спартанцами. Когда к этим силам были на месте добавлены этолийцы и локрийцы, это всё стало выглядеть страшной и реальной угрозой Навпакту. Чтобы встретить их, Демосфен, не без труда, побудил акарнанцев, всё еще возмущённых его уходом из под Левки, послать 1000 гоплитов. Этих сил, с добавлением ещё местных мессенян, оказалось достаточно, чтобы удержать Еврилоха от попыток напасть на город и потому он отступил, но не назад в направлении Амфиссы и Дельф. Вместо этого он направился в Просхий, город в нескольких милях от устья Ахелоя. Причина этого состояла в том, что амбракиоты убедили его поддержать их в их действиях, направленных против Амфилохийского Аргоса и Акарнании в целом. Поэтому он отпустил этолийцев и стал ожидать сигнала к действию [39]. Чтоб понять, что затем последовало, следует напомнить, что Амбракия находилась к северу от Акарнании, на территории Эпира, что Амфилохийский Аргос находился на севере собственно Акарнании, в то время как Просхий — близ её южной окраины.
Последовавшая военная кампания началась зимой или поздней осенью. Началась она с вторжения на территорию Амфилохийского Аргоса 3000 амбракийских гоплитов, которые захватили Ольпу, укреплённое поселение, расположенное на побережье. Потому акарнанцы мобилизовались и заняли две позиции, одну в Аргосе, а другую немного дальше к югу, в надежде перехватить пелопоннесские войска Еврилоха, как только они появятся. В то же время они послали к Демосфену в Навпакт и к эскадре из 20 афинских судов, крейсировавшей вдоль Пелопоннеса прийти к ним на помощь. Еврилох и его пелопоннесцы прибыли первыми, двигаясь на север через Акарнанию, которая за исключением укреплённых фортов была теперь лишена войск и сумели соединиться с амбракиотами, не будучи перехваченными. Вскоре появились и афинские корабли и Демосфен, так же очевидно пришедший морем в Амбракийский залив. Он привёл с собой только 200 мессенских гоплитов и 60 афинских стрелков. Как кажется, репутация его нисколько не пострадала из–за его поражения в Этолии и он был избран командующим союзными силами совместно с акарнанскими командирами [40].
Есть некоторые трудности, особенно топографические, связанные с этой военной кампанией, но основной ход событий выглядит совершенно ясным [41]. Еврилох, после того как соединил свои войска с амбракийскими силами, занял позицию за пределами, но близ Ольпы. Демосфен, в свою очередь, привёл свои войска и занял позицию поблизости, но с оврагом, разделявшим обе армии. Еще до прибытия Еврилоха амбракиоты послали своему правительству просьбу прийти к ним на помощь со всеми силами государства. Когда же явился Еврилох. соединённое войско превосходило уже численно врагов и не боялось принять битву не дожидаясь добавочных войск. Битва эта, как кажется, была по большей части гоплитской битвой старого образца, за исключением того, что Демосфен посадил 400 гоплитов и легковооружённых в засаду [42]. Это обстоятельство стало решающим и акарнанцы со своими союзниками одержали решительную победу. Потери амбракиотов и пелопоннесцев были тяжёлыми. В числе павших оказались Еврилох и один из двух других спартанских командиров.
На следующий день Менелай, единственный из трёх спартиатов оставшийся в живых, вынужден был вступить в тайное соглашение с Демосфеном и акарнанскими полководцами по которому мантинейскому контингенту и наиболее выдающимся из других пелопоннесцев позволялось удалиться, покинув амбракиотов в их тяжёлом положении. Когда пришло время исполнять соглашение, возникло некоторое замешательство, так как удалявшимся пелопоннесцам не удалось уйти совершенно незамеченными. В замешательстве, возникшем когда амбракиоты попытались следовать за ними, некоторые пелопоннесцы, так же как и амбракиоты были перебиты. Другие амбракиоты, те что были вызваны из города Амбракии, прибыли к Идомене, представляющей собой два высоких холма. Это дало преимущество акарнанцам, ведь это означало, что они отодвинуты были дальше от театра военных действий, в тот момент когда акарнанцам и амфилохийцам пришлось иметь дело с остальным амбракийским войском, которое тогда подступило к Ольпе. В тот самый день, когда пелопоннесцам позволено было удалиться, Демосфен выслал вперёд войска подготовить засаду. На следующее утро, когда ещё было темно, он предпринял внезапную атаку на амбракиотов, которые быстро обратились в бегство и когда они побежали, то обнаружили тропы, по которым пытались бежать, перекрытыми засадами амфилохийских легковооружённых. Итогом была резня, от которой спаслись немногие. Катастрофа возможно была даже больше, чем в главной битве двумя днями ранее. Фукидид по этому поводу делает необычное для него заявление, что он не сообщает общего числа павших, потому что оно было невероятно велико по сравнению с величиной города [43].
Результаты этой военной кампании принесли больше пользы скорее акарнанцам, чем афинянам. Они также знаменуют конец попыток Коринфа и его колоний установить контроль над Акарнанией. После того как Демосфен и афиняне подвели акарнанцев при Левке, последние, по–видимому, больше чем прежде, стали держаться собственной своей выгоды. Так когда Навпакт отказался в опасности, они спасли ситуацию в ответ на просьбу Демосфена, хотя возможно главным их побуждением к действию послужило то, что они сознавали сколь для них самих может быть опасным, если Навпакт попадёт в руки пелопоннесцев. Когда против них выступила армия под командованием Еврилоха, они были рады получить помощь афинского флота и иметь Демосфена в качестве командующего, но по–видимому, это был предел. Когда была одержана победа, они взяли дело в свои руки. Демосфен захотел взять Амбракию и Фукидид конечно прав, полагая, что это могло бы стать нетрудным делом. Ведь в Амбракии кроме женщин, детей и мужчин, вышедших уже из призывного возраста могло быть лишь немного выживших, годных для решающего сражения. Выжившие в первой битве бежали в Эниады, где их отделяло от дома всё пространство Акарнании. И тем не менее акарнанцы и амфилохийцы отказались брать город, так как понимали, что таким образом он будет взят афинянами и боялись, что последние окажутся худшими соседями, чем амбракиоты. В это время и акарнанцы и амбракиоты кажется готовы были заключить мир и старались, сколь возможно, избегать военных действий.
После того как Демосфен и афиняне удалились, акарнанцы и амфилохийцы сначала позволили амбракиотам возвратиться домой по заключении перемирия, а затем заключили с ними оборонительный союз на 100 лет, однако же с особым условием: ни амбракиоты с акарнанцами не будут воевать против пелопоннесцев, ни акарнанцы с амбракиотами против афинян. Вдобавок, амбракиоты обязались не помогать Анакторию. Это определённо означает, что акарнанцы решили покорить этот город [44]. На следующий год он был взят «афинянами и Навпактом» и акарнанцами, коринфские колонисты изгнаны и город заселён акарнанскими колонистами. Демосфен же, явившись к Эниадам год спустя, обнаружил, что город взят уже акарнанцами [45]. В сообщении об этом, Фукидид подчёркивает то обстоятельство, что они примкнули к афинскому союзу, но ведь несомненно, что Эниады стали союзником Афин будучи уже членом Акарнанской конфедерации. Слишком большой упор на Афины временами искажал видение даже Фукидида. Что до Акарнании, то конфедерация теперь добилась всех своих ближайших целей, кроме Левки и что было крайне редким в древней Греции, научилась удовлетворяться тем, что доступно и избегать, насколько то возможно, невыгодного соперничества.
Возвратимся к беотийцам. Вдобавок ко вкладу их конницы в спартанские военные усилия, они навлекли на афинян самое серьёзное поражение в ходе Архидамовой войны — это была битва при Делии 424 года. Это поражение было много более тяжёлым, чем понесённые ими во фракийском регионе — при Спартоле в 429 и при Амфиполе в 422 г. В самом начале лета, когда Брасид прибыл на помощь Мегаре с войсками, предоставленными ему соседними союзниками, беотийцы выставили 600 всадников и 2200 из общего числа в 6000 гоплитов. Появление кавалерии явилось полной неожиданностью для афинских легковооружённых, совершавших рейды по сельской местности, но всё ж, какое–то время спустя на неприятеля устремилась афинская конница и вступила в битву. Впрочем, согласно Фукидиду, беотийцы планировали вторгнуться в Мегариду даже до того, как Брасид запросил их помощи. Фактически они собрали при Платеях все имеющиеся силы, но отослали домой обратно тех, кто не был нужен для экспедиции [46]. Таким образом, беотийцы в то время вели независимую внешнюю политику и не нуждались в указаниях от Спарты перед тем, как действовать. В данном случае вклад их несомненно был немалым, но ведь их великая победа произошла тогда, когда афиняне вторглись в их страну.
Афиняне, вступая в Беотию, не планировали крупного сражения. Вместо этого они планировали, с помощью демократических и антифиванских группировок в Орхомене и Феспиях, укрепиться в трёх различных местах на границе с Беотией и из них постепенно свергнуть олигархию во всей Беотии. Сифы — порт Феспий на Коринфском заливе, должен был быть предательством сдан афинянам; Херонея, на границе с Фокидой, должна была быть сдана орхоменянами; сами афиняне должны были занять и укрепить Делий, находившийся в Танагрской области, близ юго–восточной оконечности Беотии. Всё это должно было произойти в один и тот же день, чтобы помешать беотийцам сосредоточить все свои силы в одном месте. Согласно Фукидиду, руководил беотийцами в этом заговоре фиванский изгнанник Птойодор [47]и он и в самом деле мог являться таковым, но большинство заговорщиков составляли орхоменяне и феспийцы. Фукидид особо отмечает активность изгнанников из Орхомена, к которым также присоединились и некоторые фокейцы. Таким образом, руководство опять принадлежало большей частью тому же самому городу, что и в 447 г. Главная проблема заговора состояла в том, что невозможно было сохранить его в глубокой тайне. Силы для захвата Херонеи вряд ли можно было собрать без того, чтоб не просочилось некоторой информации и особенно если верно, что некоторые из возможных участников прибыли из Пелопоннеса; так же и афиняне не могли бы мобилизовать свои резервы без некоторой информации, поступившей из Беотии [48]. Возможно, операцией, сулившей лучшие шансы на успех был план взять Сифы с помощью группы трирем, которые бы внезапно появились перед городом, но весь заговор был раскрыт неким фокейцем из Фанотея (менее чем в 5 милях от Херонеи по прямой линии), так что беотийцы оказались в состоянии провалить заговор против Сиф до того, как они вступили в сражение с афинской армией при Делии [49].
Битва при Делии оказала особое воздействие на беотийские дела. Беотийские потери пришлись большей частью на феспийцев и поскольку павшие были в большинстве гоплитами, это означало ослабление олигархического элемента в городе и соответствующий рост влияния низших классов, благоволивших к демократии. Это в свою очередь дало фиванцам предлог предпринять действия против Феспий и таким образом усилить свои собственные позиции в Беотийской конфедерации [50]. На следующий год фиванцы разрушили стены Феспий, обвинив их в аттицизме [51]. Это один из тех редких и случайных фрагментов информации, которые Фукидид время от времени даёт нам относительно второстепенных действующих лиц войны. Они вставлены в стену его повествования как попало, без соломы и раствора, но и такой материал должен быть использован, если версия греческой истории, основанная на излишнем сосредоточении внимания только на Афинах и Спарте, должна быть исправлена. В данном случае, упоминание об обвинении в аттицизме, в сочетании с тем, что нам известно о беотийских учреждениях, делает вполне вероятным заключение, что фиванцы обеспечили какое–то осуждение Феспий всей конфедерацией, перед тем как предпринять против них какие–либо действия. После этого Феспии пали беззащитными во власть своих врагов. Вероятно, единственной надеждой для некоторых из отчаявшихся фокейцев было принять демократию и обратиться к Афинам за помощью — план, который должен был стать последней отчаянной надеждой для людей, которые не могли быть незнакомы с судьбой Платеи. В 414 г. в Феспиях произошло демократическое восстание, которое было подавлено с помощью Фив [52]. Из восставших одни были схвачены, другие бежали в Афины. Таким образом, победа при Делии стала двойной победой для фиванцев. Во–первых, они нанесли афинянам поражение, в котором те потеряли 1000 человек, не считая легковооружённых и носильщиков, во–вторых, сами афиняне, на том крыле, на котором они вначале побеждали, нанесли феспийцам такие тяжкие потери, что значительно облегчили фиванцам задачу расправиться с этими мятежниками.
В тот же самый год на ход войны значительно повлияли действия ещё двух федеративных государств — Халкидской конфедерации, которая с помощью войск, посланных Спартой под командованием Брасида постаралась оторвать множество городов от Афинской империи и Фессалийской, равно решительно на него воздействовавшей тем, что позволила Брасиду пройти через свою территорию на его пути во Фракию. Так как фессалийцы были союзниками афинян, это настолько удивительно, что их действия требуют особого внимания. Решение позволить ему пройти с войском через всю территорию страны было большей частью своевольным поступком проспартанской группировки, которая сделала это несмотря на противодействие более многочисленной проафинской группировки, но отчасти здесь сыграли роль некоторые особенности действовавшего тогда греческого международного права. Греческие оборонительные союзы первоначально не обязывали заключившие договор стороны к чему–либо большему, кроме как защищать союзника от вторжения и прямого нападения. Различие между наступательным и оборонительным союзом видно из сообщения Фукидида о договоре 433 года между Афинами и Коркирой. Афины отказались договариваться с ней о наступательном союзе, обязывавшем стороны иметь одних и тех же друзей и врагов из опасения, что коркиряне вовлекут их в войну с Коринфом и этим вынудят их нарушить договор с пелопоннесцами о тридцатилетнем мире. Вместо этого они вступили с ними в оборонительный союз (epimachia), по которому обе стороны обязывались помогать друг другу в случае нападения или на коркирян или на афинян и их союзников [53]. Оборонительный союз поначалу не влёк за собой даже обязанности запрещать вражеским силам пересекать территорию одной стороны договора для нападения на другую сторону, хотя точные права и обязанности воюющих сторон и союзников уже начали становиться к тому времени предметом обсуждения.
Но, кажется, в Фессалии, ещё и до экспедиции Брасида стало возникать некоторое неприятие спартанской оккупации Гераклеи Фракийской. Согласно Фукидиду, поводом для колонизации Гераклеи было обращение трахинян, которые просили защиты от этеян — горцев, угрожавших их земле. Это может быть правдой, ведь спартанцы ясно сознавали ценность этого поселения. Сознавали его и афиняне опасавшиеся, что оно может быть использовано в качестве базы для нападения на Эвбею. Однако, в конечном счёте, Гераклея оказалась для них относительно безвредной из–за многократных нападений фессалийцев на новых поселенцев. Это разумеется означает, что фессалийское государство того времени контролировало территорию практически до Фермопил. Таким образом территория его всё ещё была обширной, хотя в нем и проявлялись уже признаки внутренних распрей и как следствие, слабости. Фукидид сообщает, что одним из соображений, побудивших спартанцев основать колонию, было её стратегическое положение на пути во Фракию. Интересно было бы узнать правда ли это или даже у Фукидида это просто соображение, навеянное более поздними событиями. В любом случае, Брасид использовал Гераклею в качестве базы для того, чтобы пройти через Фессалию в Македонию и в район Халкиды. Из Гераклеи Брасид отправил вестника, но не к правительству Фессалийской конфедерации, а к своим проспартанским друзьям в городе Фарсале, прося их провести его и войско через территорию Фессалии [54]. То, что это удалось, сделало возможными все позднейшие успехи Брасида в Халкидике. Ситуация была весьма странной. Фессалийская конфедерация была союзницей Афин, с основанием Гераклеи в фессалийцах зародилась к Спарте неприязнь, большинство фессалийцев было к Афинам дружественно. И тем не менее проспартанские заговорщики добились успеха, просто потому, что они принадлежали к олигархическому клану, который в то время в той или иной мере управлял Фессалией. Им помогло то обстоятельство, что для греков было обычным делом позволять чужим войскам проходить через нейтральную территорию, так что отказ в пропуске мог выглядеть враждебным актом. Это был давний обычай. В ходе мелких рейдов, военные от ряды пересекали территории третьих стран без особых церемоний. Не похоже, что более мелкие соседи чинили препятствия спартанским гоплитам или фессалийской коннице в прохождении через свою территорию. И лишь когда обе стороны были относительно сильны, начали подчас раздаваться от одной из них протесты по поводу того, что вооружённые силы не должны пересекать территорию нейтрального государства без предварительного позволения.
Переход через Фессалию был тщательно спланирован Брасидом и его местными друзьями и не без причины. Как замечает Фукидид, нелегко было вооружённым силам пересечь Фессалию без проводника, ибо здесь чувствовалось развитое среди греков предубеждение против пересечения земель соседей без получения позволения [55]. Потому из Гераклеи Брасид отправил вестника к проспартанским руководителям Фарсала. Некоторые из них встретили его в Мелитее, что во Фтиотийской Ахайе, вероятно на расстоянии дневного перехода от Гераклеи. На другой день они провели его форсированным маршем до Фарсала. На пути, у реки Энипей, они встретили группу противников, которые заявили, что Брасид поступил вопреки праву, совершая переход без разрешения федерального собрания. На это проводники Брасида возразили, что не повели бы его через страну против воли народа. Будучи связаны узами гостеприимства они проводят Брасида, который явился внезапно. Брасид, со своей стороны, заявил, что он пришёл в землю фессалийцев как друг, что он воюет не с ними, а с афинянами и что он не знает, чтобы между фессалийцами и лакедемонянами существовала какая–либо вражда, которая мешала бы одному народу проходить через земли другого. Отметим, что это позволяет предположить, что ни союз фессалийцев с Афинами, ни помощь, оказываемая афинянам фессалийской конницей, не привели к войне между спартанцами и фессалийцами. Наконец, Брасид добавил, что он не пойдёт, да и не может пройти против их воли., однако просит его не задерживать. После такого обмена мнениями противники удалились и Брасид, по совету своих друзей, поспешил пройти через фессалийскую территорию форсированным маршем до того, как его противники смогут собраться, чтобы помешать ему.
Следует отметить кратко, что же было дальше с правом прохода через Фессалию. В следующем году Пердикка Македонский вызвал такое противодействие в Фессалии, что спартанцы отказались от плана отправлять подкрепления через Фессалию. За этим также, вероятно, стояла афинская дипломатия [56]. Годом позже (422 г.) силы из 700 гоплитов были посланы в качестве подкрепления Брасиду, но их командир упустил время, приводя в порядок дела в Гераклее. Он не выступил в Фессалию до начала зимы, а затем повернул назад, отчасти из–за противодействия фессалийцев, а кроме того из–за того, что к нему пришла весть о гибели Брасида под Амфиполем [57]. Такие случаи не способствовали решению вопроса о праве прохода через нейтральную территорию. Так могло быть и потому, что стало обычным включать в договоры о союзе статью, по которой договаривающиеся стороны обязывались не допускать проход вооружённых сил по территории одной стороны для нападения на другую. Не может быть случайностью, что такая статья была внесена в договор 420 года между Афинами, Аргосом, Мантинеей и Элидой [58]. Опыт их взаимоотношений с фессалийцами, мог привести афинян к осознанию того, что подобные статьи были бы желательны.
Возвращаясь к событиям 424 г., следует отметить, что экспедиция Брасида была типичной спартанской экспедицией для военных действий на дальних расстояниях; её силы состояли из одного спартиата (самого Брасида), 700 илотов и 1000 наёмников — все гоплиты. Наёмные войска несомненно были набраны в Пелопоннесе и возможно состояли большей частью из аркадян и ахейцев. Эти области уже, вероятно, начинали становиться известными в качестве резервуара для набора наёмных солдат [59]. Уже в 432 г. коринфяне могли набрать наёмных солдат в Пелопоннесе для посылки в Потидею и теперь спартанцы произвели такой же или сходный набор. Вероятно, отправленные ими солдаты были все гоплитами, хоть и были посланы в страну, сильную легковооружёнными и конницей. Данные о военных кампаниях Брасида были уже даны выше в очерке о Халкидской конфедерации и мы их здесь не будем повторять. Будет лишь достаточно упомянуть, что сохранившиеся данные не всегда дают вполне удовлетворительную информацию о набранных войсках. Однако, для битвы при Амфиполе в 422 г., битвы в которой пали Брасид и Клеон, Фукидид делает относительно ясным, что своим окончательным поражением афиняне обязаны были кавалерии и пельтастам халкидян и их соседей, миркинян [60].
В связи с военными операциями в Халкиде ни Афины ни Спарта не сделали ничего, чтоб завоевать расположение и доверие халкидян. Вряд ли будет преувеличением сказать, что афиняне подстрекали потидейцев к мятежу и что они же когда позже в регионе вспыхивали мятежи, были заинтересованы лишь в их подавлении и наказании виновных. Наихудший из подобных случаев — резня всех взрослых мужчин в Скионе и продажа женщин и детей в рабство [61]. Спартанцы, со своей стороны, как кажется, были заинтересованы прежде всего в том, чтобы причинить афинянам как можно больше неприятностей и притом желательно с наименьшими усилиями со своей стороны. Потому, кроме помощи, оказанной Брасидом и его войском, халкидяне и их соседи большей частью сражались собственными силами. После прохода Брасида, ни одно спартанское подкрепление, за исключением немногих командиров, не прошло через Фессалию. Так почему же халкидяне должны были соблюдать условия соглашения, согласованные афинянами и спартанцами? Тем не менее, это именно то, что они, кажется, сделали сначала в связи с перемирием 423 года. Единственный спор был относительно времени восстания в Скионе на полуострове Паллена. При заключении договора о перемирии и афиняне и спартанцы должны были держать халкидский вопрос в уме, несмотря на то, что халкидяне не присутствовали на переговорах и не упомянуты в договоре. Единственной статьёй, которая могла быть приложима к ним было общее положение в договоре, что стороны договора должны продолжать владеть тем они владели, когда договор вступил в действие [62]. Халкидяне могли возразить, что хотя они в некотором смысле и были союзниками спартанцев, они не являются членами Пелопоннесской лиги и таким образом не связаны договором. Но, со своей стороны, афиняне и спартанцы полагали, что договором связаны все воюющие стороны и двое послов, по одному от каждого из двух государств, посланы были на Халкидский полуостров, чтобы наблюдать за применением его условий. Их точка зрения принята была халкидянами, несомненно потому, что она оставляла им на время города, перешедшие к ним в предшествующий год. В случае со Скионой было, как кажется, достаточно настоять на том, что она восстала до того, как началось перемирие. Это отрицали афиняне, которые так же особенно раздражены были тем фактом, что теперь даже и островитяне осмелились восстать против них. Этот спор привёл к возобновлению военных действий. Афиняне немедленно приготовились послать экспедицию и по предложению Клеона постановили взять Скиону и предать её жителей смерти. По спорному пункты, Фукидид замечает, что истина была на стороне афинян, ведь восстание произошло через два дня после начала перемирия. В этом пункте Фукидиду можно доверять, но даже если афиняне были в этом правы, это не оправдывает их бесчеловечного постановления относительно Скионы и еще менее того хладнокровного способа, которым они его осуществили несколько лет спустя [63].
Кажется то, что скионяне держались и что Менда вскоре после того восстала было основано большей частью на их вере в Брасида и Брасид полностью сознавал серьёзность ситуации. Он отправил женщин и детей из этих двух городов в Олинф и усилил их гарнизоны 700 пелопоннесскими и 300 халкидскими воинами. Затем он поспешил с Пердиккой в западную Македонию, где не занимался ничем, кроме как выпутывался со своими войсками из затруднительных ситуаций и всё более утрачивал дружбу и расположение Пердикки. По своём возвращении, обнаружив Менду захваченной, а Скиону осаждённой и решив, что он не в состоянии им помочь, удалился в Торону на полуострове Ситония. Все эти события не могли способствовать росту репутации ни Брасида лично, ни спартанцев в целом и отнюдь не улучшило ситуации то, что следующей весной они не смогли предотвратить возвращения Тороны афинянами. Верно, что халкидяне продолжали совместно действовать с Брасидом в Амфиполе, но это должно было происходить большей частью из–за их общей ненависти к афинянам. Битва при Амфиполе была большей частью победой халкидян, полностью проигнорированной на мирных переговорах и в самом договоре.
При заключении Никиева мира афиняне и спартанцы с лёгкостью распорядились владениями Халкидской и Беотийской конфедераций. Беотийцы по крайней мере присутствовали на собрании Пелопоннесской лиги и смогли проголосовать против. Халкидяне не получили даже этого сомнительного удовлетворения. Вместо этого, в их отсутствие договаривающиеся стороны свободно распорядились Амфиполем и халкидскими городами. И хотя тему эту здесь вновь не стоит поднимать, об одном пункте следует упомянуть. В список городов которыми обладали афиняне и с которыми они вольны были обращаться как они пожелают. была включена Скиона [64]. Да, в то время город не принадлежал ещё афинянам, но он был ими осаждён. Пункт означал, конечно, что когда город будет взят, афиняне вольны будут удовлетворить свою месть столь жестоко, как только пожелают. Факт, что афиняне настояли на включении этого пункта в мирный договор, а спартанцы согласились, демонстрирует полное бесчувствие греческих государств, когда жизни граждан других государств были под угрозой. На все это бросает даже более мрачный свет другой пункт предусматривавший, что пелопоннесские солдаты и все иные лица, прибывшие в Скиону с Брасидом, должны быть отпущены из города. Скиона и вправду была взята в конце лета, взрослые мужчины перебиты, женщины и дети проданы в рабство- пятно на репутации Брасида, Клеона и всех, кто заключал Никиев мир [65]. Потому не удивительно, что халкидяне долго ещё считали себя в состоянии войны с Афинами, возможно до 417 года, когда было заключено перемирие, которое могло быть расторгнуто любой из сторон по предварительном десятидневном извещении. И оно действительно расторгнуто было в 414 году, когда афиняне и Пердикка предприняли безуспешное нападение на Амфиполь [66].
Никиев мир и те сложные сюжеты, которые за ним последовали, свидетельствуют о крушении биполярности, которая долгое время была доминирующей концепцией во внешней политике Афин и Спарты и которая нашла официальное выражение в Тридцатилетнем мире. Оба государства были, конечно, осведомлены о существовании Аргоса, но последний большую часть своего существования находился где–то сбоку, наблюдая за соперничеством между ними. Так же разумеется знали они и о других государствах, не принадлежавших ни к одной из двух великих симмахий, но ни одно из них не бросало вызова лидерству Афин и Спарты и если одно из них оказывалось втянутой в проблемы или же жаждало вести слишком уж амбициозную внешнюю политику, то должно было установить какие–либо связи с одной из великих держав, как, например, Коркира с Афинами и Беотия со Спартой. Но такие государства не коснели в вечном раболепии. Так Беотийская конфедерация, как уже отмечалось, проявляла в своей внешней политике признаки независимости. То же верно и в отношении Халкидской конфедерации, которая, в то время как тяготела к Коринфу, члену Пелопоннесской лиги, пыталась идти собственным путём, преисполненным опасностей и даже пытаться вести за собой других. Несмотря на всё это, Афины и Спарта пытались сохранить старую биполярность (dualism) и действовали исходя из допущения, что все должны быть связаны договорами, заключёнными между ними. Так как Беотийская и Халкидская конфедерации сражались против Афин, то Спарта позволяла себе давать Афинам обещания от их имени. По любым нормам международного права, за исключением эгоцентрических взглядов Афин и Спарты, обе конфедерации имели полное право отказаться исполнять эти обязательства.
Детальный анализ Никиева мира в нашу обязанность не входит. Здесь будет достаточным отметить, что статьями наиболее неохотно исполнявшимися были те, которые предписывали, что «лакедемоняне и их союзники» должны сдать афинянам Панакт и Амфиполь. Первое означало, что Спарта и Афины устанавливали границу между Аттикой и Беотией без согласия беотийцев, которые в то время владели Панактом. Второе, в совокупности с детальными соглашениями по фракийскому региону означало, что ото всех выгод от действий Брасида Спарте следовало отказаться. Фактически ссылки в договоре на отдельные города означают, что договаривающиеся стороны даже не признавали существования Халкидской конфедерации. Если исключить жестокое обращение со Скионой и признание некоторого рода прав нейтралитета за шестью городами, договор пытался восстановить состояние дел приблизительно так, как оно было до восстания в Потидее. Если бы условия договора проведены были в жизнь, это означало бы решительную победу Афин, но они не могли быть осуществлены без совместных военных действий со стороны Спарты и Афин, а об этом не могло быть и речи. Тем не менее всё ж была общая линия, которой придерживались две великие державы, но она не шла дальше совместных убеждений, не переходя в совместное военное вмешательство.
Первый ясный сигнал того, что договор является неработоспособным, поступил из Амфиполя. Клеарид, спартанский командир пелопоннесского (не спартанского) гарнизона этого города возвратился в Спарту, заявив, что не мог применить силу против халкидян, без чего для передачи города афинянам было никак не обойтись [67]. Фукидид, конечно, полагает, что он занял такую позицию в угоду халкидянам. В Спарте ему приказали вернуться и или сдать город или вывести пелопоннесский гарнизон и естественно, он решился на вывод гарнизона [68].
Вследствие всех этих событий, халкидяне продолжали оставаться в состоянии войны с Афинами. Между тем, беотийцы и афиняне заключили перемирие Между тем, беотийцы и афиняне заключили перемирие, которое могло быть прервано любой из сторон по предварительном десятидневном уведомлении [69], а Коринф прекратил военные действия, но не имел с Афинами ни перемирия, ни какого–либо иного рода соглашения [70]. Следовательно, будучи членом Пелопоннесской лиги, коринфяне отказались быть связанными договором, заключённым этой организацией.
Период неустойчивого мира, начинающийся в 421 году, до того переполнен дипломатическими интригами, что трудно не упустить из виду главное. И всё же кажется, что прежняя борьба за господство на Западе продолжалась. Именно это, как кажется, скрывалось за недовольством коринфян Никиевым миром. Что до недовольства им беотийцев и халкидян, то оно уже нами обсуждалось. Оно выражалось большей частью в несогласии с теми статьями договора, в которых спартанцы обязались уступить афинянам те поселения, которыми владела или стремилась завладеть какая–либо из этих двух конфедераций. В противоположность этому, поводом для недовольства коринфян стало то, что афиняне не вернули им Соллий и Анакторий — две из их старых колоний на побережье Акарнании [1]. Таким образом, западный вопрос продолжал сохранять свою важность. С этой точки зрения, главной проблемой, решавшейся несколько последующих лет, был статус Ахайи. Были предприняты усилия втянуть Ахейскую конфедерацию в антиспартанскую коалицию. Это не удалось и победа при Мантинее позволила спартанцам установить контроль над Ахайей..
Недовольство коринфян, как его изображает Фукидид, показывает, что они вполне согласны были со старой биполярностью в греческой межгосударственной политике, но вместе с тем очевидно их желание, чтобы лидеры обеих группировок защищали интересы своих союзников. Коринфяне возражали против мирного договора на том основании, что афиняне (не акарнанцы), не вернули им те города, о которых шла речь. Несомненно акарнанцы, подобно халкидянам, не присутствовали на том собрании Пелопоннесской лиги, на котором решался вопрос о мире, но в их случае, никаких неблагоприятных для них пунктов в договор включено не было. Несомненно, недовольство коринфян побудило их возглавить создание коалиции против Спарты. Их задача, кажется, облегчалась тем, что закончился тридцатилетний мир между Аргосом и Спартой, так что аргивяне свободны были выступать к качестве знаменосцев в новой организации. Чувства еще более ожесточились от дальнейших действий спартанцев, противодействовавших договору аргивян и коринфян путём заключения оборонительного союза с афинянами [2]. Вероятно, две прежде враждебных друг другу державы предпочли скорей договориться друг с другом, чем подвергнуться риску того, что лидерство захвачено будет каким–либо неожиданно объявившимся третьим государством.
Обстоятельства предоставили коринфским представителям возможность действовать. Кажется, что Никиев мир заключён был в Спарте и делегаты из различных государств оставались там до того, как заключён был договор о союзе с афинянами. Таким образом, делегаты из Коринфа на обратном пути могли остановиться в Аргосе и побудить аргивян склонить другие государства присоединиться к ним в оборонительном союзе. Аргивяне приняли предложение и создали комиссию из 12 членов, уполномоченных ратифицировать такие договора с любым государством, кроме Афин и Спарты. Договор с одним из этих двух последних государств должен был быть утверждён народным собранием. Это звучало идеально — чисто оборонительный союз, состоящий главным образом из пелопоннесских государств. Однако на деле вышло так, что каждое из присоединившихся государств отстаивало свой особый интерес и это порождало постоянные споры и раздоры. Так первый из присоединившихся городов, Мантинея, стремилась гарантировать за собой свои недавние завоевания. Элида стремилась возвратить себе Лепрей, который спартанцы объявили свободным и поставили там свой гарнизон. Другими членами союза стали коринфяне и халкидяне, каждый из которых имел свои собственные поводы для недовольства. В то же самое время мегаряне и беотийцы остались от союза в стороне [3]. Таким образом, вместо того, чтобы быть союзом, предоставляющим взаимные гарантии мира и нейтралитета, это объединение оказалось набором государств со своими особыми интересами, стремившихся добиться каждый для себя преимуществ и сохранить их, в то время как Афины, присоединившиеся позже под влиянием Алкивиада, заинтересованы были главным образом в укреплении своей власти. Ни одно из этих государств не расположено было поддержать своих союзников. если не имело к этому собственного интереса. Тем не менее, лето 421 года занято было главным образом дипломатической активностью, включая попытки аргивян и коринфян склонить Тегею к отпадению от лакедемонян. Когда эти усилия провалились, то коринфяне ослабили свои старания, опасаясь, что ни один город не захочет присоединиться к ним. Таким образом, в Пелопоннесе Аргос сохранил в качестве союзников только Элиду и Мантинею. Тем временем, спартанцы вторглись в Паррасию, район недавно покорённый мантинейцами и оставили его опустошённым. Мантинейцы вверили защиту своего собственного города своим союзникам, аргивянам, а сами рассчитывали защищать Паррасию, но по зрелому размышлении отступили без сражения. После этого спартанцы объявили паррасийцев свободными, освободив народ, земли которого они только что опустошили. Таким–то образом мантинейцы утратили завоевания, которые так стремились защитить, хотя официально от своих претензий отказались только после битвы при Мантинее в 418 году [4].
Самым важным событием 420 года был договор о союзе между Афинами, Аргосом, Элидой и Мантинеей, который привёл к созданию коалиции, два года спустя противостоявшей Спарте при Мантинее. Как не странно, но сложная цепь переговоров была приведена в движение двумя спартанскими государственными деятелями — Клеобулом и Ксенаром, противостоявших спартанскому договору о союзе с афинянами. Они были членами новой группы эфоров, выбранными на должность осенью 421 года. Эти двое, сообщают, вступили с бывшими тогда в Спарте послами коринфян и беотийцев в частные переговоры, намереваясь заключить союз между Спартой и Аргосом. Из них коринфяне выбраны были потому, что они уже были союзниками Аргоса, а беотийцы потому, вероятно, что были не в ладах с афинянами и можно было рассчитывать на их присоединение к большой антиафинской коалиции. На своём пути домой беотийцы встретились, очень своевременно с их точки зрения, с двумя аргосскими послами, которые убеждали беотийцев стать союзниками Аргоса. Когда послы пришли домой и сообщили обо всём этом беотархам, те довольны были сделанными предложениями. Однако, чтобы быть принятым, договор так же должен был быть одобрен федеральным буле. Это то и вызвало осложнения. Беотархи, вероятно, были так уверены, что их предложение будет принято буле, что им и в голову не приходило, что этот орган может отвергнуть предложение если членам его не разъяснят политику, лежащую в его основе. Беотархи ведь не стали сразу предлагать союз с Аргосом, а вместо того предлагали союзы с коринфянами, мегарянами и халкидянами. Договор с Аргосом должен был последовать за ними. Но он никогда не был даже представлен на рассмотрение совета. Ведь когда были представлены эти другие договоры, члены совета были так потрясены идеей заключить союз с коринфянами, которые порвали со спартанцами, что проголосовали против них. Потерпев на этом неудачу, беотархи и ото всего своего плана отказались [5].
Все перипетии и интриги года 420 невозможно исследовать в подробностях. Когда спартанцы попросили беотийцев передать им Панакт, то последние взамен потребовали от спартанцев заключить с ними отдельный союз, такой как те заключили с афинянами. Когда им это было сделано, они немедленно принялись срывать укрепления Панакта, чтобы всё, что спартанцы смогут передать афинянам, было лишь пустое место. И даже несмотря на то, что спартанцы добились возвращения афинских пленных, всё еще удерживаемых беотийцами, это вызвало дурные чувства и подготовило путь для объединения Афин с врагами Спарты. Ещё до этого аргивяне, первоначальные лидеры антиспартанской коалиции, стали искать союза со спартанцами. Но от этого их удалось отвратить афинской дипломатии под руководством Алкивиада. Результатом их усилий стал договор о союзе афинян с аргивянами, мантинейцами и элейцами. Но однако, несмотря на этот союз с врагами Спарты, афиняне не порвали собственный союз со Спартой [6]. Эта ситуация не была столь уж невозможной, как то кажется иным из современных учёных. Так как оба договора о союзе были в сущности оборонительными, то вполне возможно было обязаться защищать как спартанцев так и их противников от агрессии. Новым в договоре между Афинами и пелопоннесскими государствами была статья, обязывавшая стороны договора не допускать прохода вражеских сил по земле или по морю, если за проход не проголосуют все четыре государства. Когда позже спартанцам удалось провезти 300 человек морем в Эпидавр, аргивяне обратились с жалобой к афинянам, что они не исполнили того, что этой статьёй было предусмотрено [7]. Ведь союзники определённо надеялись на то, что афиняне сумеют прекратить всякое враждебное передвижение по морю. Сам по себе союз Афин и Аргоса с Элидой и Мантинеей, двумя государствами, отошедшими от Пелопоннесской лиги, должен был казаться спартанцам агрессивным, несмотря на то, что по договору был оборонительным [8]. Более того если, как свидетельствует Фукидид, элейцы, аргивяне и мантинейцы видоизменили свой тройной союз в наступательный, обязывавший заключившие его стороны иметь одних и тех же друзей и врагов и если это сделано было до того, как заключён был союз с Афинами [9], то вполне очевидно, что не следует взваливать на Алкивиада всю вину за последовавшие затем военные действия.
Что до 1419 года, то из нескольких случаев, о которых под этим годом сообщает Фукидид, два, которым он уделяет менее всего внимания были наиболее важными для истории федеративных государств, а возможно — и всей Греции в целом. Это интервенция беотийцев в Гераклею Фракийскую и афинян и их союзников в Ахайю. События в Гераклее показывают, что беотийцы пытались лишить спартанцев контроля над этим стратегическим пунктом. Командир спартанских войск в Гераклее, Ксенар — лидер партии, стремившейся к разрыву с Афинами, был убит зимой 420-419 гг. в стычке с соседними племенами. Следующей весной беотийцы изгнали из Гераклеи его преемника под предлогом его некомпетентности и взяли командование на себя. Они утверждали что делают это из опасения как бы афиняне им не овладели, пока лакедемоняне отвлечены раздорами в Пелопоннесе [10], но кажется вполне надёжным заключить, что беотийцы действовали в собственных своих интересах и были кем угодно, только не бескорыстными сторонниками спартанцев. Вряд ли Фукидид считал, что есть необходимость сообщать нам, что спартанцы всем этим остались недовольны.
Может быть, еще важней была попытка афинян с их союзниками под командованием Алкивиада обеспечить активное взаимодействие с Ахейской конфедерацией и с её помощью установить контроль над обеими сторонами входа в Коринфский залив [11]. Это другой случай, о котором Фукидид сообщает досадно кратко. Следует напомнить, что ахейцы были союзниками афинян в середине V столетия и что союз этот прерван был Тридцатилетним миром, но это не сделало ахейцев членами Пелопоннесской лиги. В 419 г. Алкивиад, прибыв в Пелопоннес с небольшими силами афинских гоплитов и лучников, получив помощь от аргивян и других союзников, пересёк полуостров, уговорил жителей Патр построить длинные стены до моря, в то время как сам он намеревался возвести крепость на мысе Рие, на ахейской стороне входа в Коринфский залив, укрепление, которое несомненно должно было быть занято афинскими или другими неахейскими войсками. Но с другой стороны, планы в отношении Патр показывают, что проект этот пользовался поддержкой у ахейцев. С афинской точки зрения, это было возвращение к политике пятидесятых годов по ограничению Коринфа и обеспечению полного контроля над входом в залив. Если б это предприятие оказалось бы успешным, оно много бы способствовало тому, чтоб сломить власть Спарты и Коринфа. Как этого и следовало ожидать, это тотчас вызвало противодействие. Коринфяне, сикионяне и другие, кто пострадал бы от укрепления Рия, выступили и воспрепятствовали завершению постройки форта. Может быть, они добились своего даже безо всякого сражения. И однако ж поражение это, понесённое союзниками, было может быть не менее значительно, чем много более известное поражение в битве при Мантинее следующим летом. Своим вторжением в 417 году спартанцы ясно показали понимание значимости контроля над Ахайей.
В год битвы при Мантинее лучшую картину расстановки сил показывают не военные действия, непосредственно предшествовавшие битве, но более раннее вторжение в Арголиду, закончившееся переговорами и удалением вторгшихся. Здесь отметим только то, какую роль играли беотийцы и ахейцы. Из ахейцев упоминаются только пелленяне. Вероятно, другие ахейцы в этом участия не принимали. Это означает, что их конфедерация как таковая стояла в стороне и не была членом Пелопоннесской лиги или близким союзником Спарты. Беотийцы же, как сообщается, послали 5000 гоплитов, 5000 легковооружённых, 500 всадников и 500 сидящих за каждым всадником пехотинцев [12]. Этот контингент несомненно включал не всех беотийцев призывного возраста, но для сил, посылаемых за границу это должен был быть почти что максимум, что в свою очередь свидетельствует о высоком интересе беотийцев к данной военной кампании. То, что главным побудительным мотивом этого не была лояльность к Спарте, демонстрирует прошлогодняя интервенция в Гераклею. Здесь должно было скорее повлиять противостояние с Афинами, а теперь и с Аргосом, союзником Афин. Это, кажется, подтверждают дальнейшие события. Аргивянам было предоставлено лакедемонянами перемирие на четыре месяца для переговоров. Но союзники аргивян постарались, чтоб военные действия были возобновлены и ответственность за это ложится главным образом на афинян и большей частью лично на Алкивиада. Союзники предприняли наступление и двинулись сначала против аркадского Орхомена, а после его взятия, против Тегеи [13]. Здесь нет надобности повторять рассказ о том как Спарта пришла на помощь Тегее или как усилия союзников были расстроены главным образом из–за разногласий в их собственных рядах, как элейцы ушли перед наступлением на Тегею и как афиняне послали силы явно недостаточные для столь важной операции. Достаточно напомнить, что битва завершилась полной победой Спарты и восстановлением её главенства в Пелопоннесе и что хотя афиняне сражались против спартанцев и понесли потери тяжкие для их маленького контингента, это не привело к возобновлению войны между Афинами и Спартой [14]. Причина, вероятно, в том, что ни одна из держав не желала предпринимать крупные военные операции против другой. Если попытаться дать этому действию или отсутствию действия рациональное объяснение, то его можно попытаться объяснить старой практикой посылать войска на помощь другому государству, не вступая при этом в войну с агрессором. Так как битва произошла на мантинейской территории, то можно было б попытаться доказать, что афиняне намеревались помочь Мантинее, защищая её против вторгшихся спартанцев.
Но на самом деле, сами союзники были агрессорами и несмотря на поражение при Мантинее представляли угрозу для спартанского господства в Пелопоннесе. Ведь победа Спарты не была столь решительной, как подчас считают. Аргос не был устранён или искренне убеждён встать на сторону Спарты и союз между двумя старыми врагами, заключённый вскоре после битвы, оказался краткожизненным. Может быть даже более важно то, что захват Орхомена, породил двойную угрозу спартанским интересам. Освобождение содержавшихся там аркадских заложников ослабило влияние Спарты на аркадских союзников, в то время как орхоменяне, в свою очередь, дали заложников своим новым союзникам, мантинейцам. Но господство Мантинеи над Орхоменом очень скоро подошло к концу, когда Мантинея вскоре после битвы вынуждена была отказаться от своего господства и над другими аркадскими общинами [15]. Даже из этих немногочисленных фактов складывается зловещая картина обстановки в великой восточной долине или равнине Аркадии перед крахом Мантинеи. В центре Мантинея пыталась построить свою собственную мини–империю в оппозицию Тегее на юге и Орхомену, тесно связанному со Спартой, на севере — условия, выглядящие не слишком подходящими для будущего построения аркадского федеративного государства. Возвращаясь к событиям 418 года, следует заметить, что со спартанской точки зрения угроза для коммуникаций к северу от Коринфского залива, связанная с потерей Орхомена, была, возможно, даже более серьёзной, чем освобождение аркадских заложников [16]. Если Спарта хотела оставаться большим, чем маленькой страной южного Пелопоннеса, то ей необходимо было поддерживать эти коммуникации открытыми. Что и сами спартанцы это ощущали, показывают дальнейшие события.
Уже зимой 418-417 гг., во время короткого периода когда Спарта и Аргос были союзниками, два государства вторглись в Сикион и установили там правительство более узко олигархическое, чем прежнее и очень тесно связанное со Спартой. Об этом, правда очень кратко сообщает Фукидид. Даже и ещё короче в сообщении от лета 417 г. он же говорит, что лакедемоняне установили в Ахайе более соответствующую их интересам форму правления [17]. Это должно означать установление олигархического правления, дружественного Спарте и включение Ахейской конфедерации в состав Пелопоннесской лиги. Такое положение дел сохранялось до 367 г. Таким образом, с унижением Мантинеи, возвращением Орхомена и установлением контроля над Сикионом [18] и Ахайей, спартанцы на время обеспечили безопасность своих северных коммуникаций, включая контроль над южной стороной входа в Коринфский залив. На противоположной стороне Навпакт всё ещё был под афинским контролем [19]. Так как из более поздних событий известно, что Ахейская конфедерация поклялась беспрекословно подчиняться Спарте во внешних делах, то кажется что защитники греческой свободы от афинян уже в 417 г. начали изменять собственные свои свободные союзы в подчинённые. Может быть, аркадских заложников следует рассматривать как свидетельство самого раннего шага в этом направлении. Самым же известным из шагов в этом направлении был договор с Афинами 404 г., по которому последние обязывались иметь тех же самых врагов и друзей, что и спартанцы и следовать их руководству на земле и на море [20].
Все эти события подготовили почву для расстановки сил в Коринфской войне. Так близкие связи, установившиеся между Спартой и Ахайей вполне могли внести вклад в позднейший антагонизм Коринфа и Спарты. Благодаря поражению, нанесённому Афинам в последние годы войны, Спарта установила своё господство по ту сторону Истма и Коринфского залива в Центральной Греции. В следующие годы она попыталась и дальше распространить своё господство. В этих своих попытках Спарта использовала два федеративных государства, Ахейскую и Фокидскую конфедерации и вероятно помогла усилиться первому из них. Так в 389 г. Ахейская конфедерация контролировала Калидон и вероятно Навпакт к северу от Коринфского залива и как кажется. контроль этот длился некоторое время [21]. Одновременно спартанцы так же попытались распространить своё влияние на север за Фермопилы. Беотийцы воспользовались суматохой 419 года, чтобы захватить Гераклею и таким образом противодействовать спартанцам [22]. Последние, естественно, воспользовались первой возможностью, чтоб восстановить свой контроль над Гераклеей и даже распространить своё влияние дальше. Осенью 413 г. Агис выступил в поход из Декелеи к Малийскому заливу. Вдобавок к установлению гарнизона в Гераклее, он установил контроль над Эхином в Малиде к северу от залива и потребовал заложников и денежные контрибуции с малийцев и фтиотийских ахейцев. Это было сделано невзирая на протесты фессалийцев, которые рассматривали эти племена как своих подданных [23]. Таким образом, спартанцы на какое–то время распространили своё господство до границ Фессалийской конфедерации. Таким образом, наиболее агрессивные спартанские лидеры сделали ясным насколько далеко простираются их замыслы. Но в этом случае их господство недолго оставалось неоспоримым. Недолгое время спустя этейцы восстали против гераклеотов и когда к ним присоединились фтиотийские ахейцы, нанесли им поражение, причём гераклеоты потеряли 700 человек, включая спартанского гармоста [24]. На какое–то время спартанское господство было прервано, но оно было вскоре восстановлено. В 399 г., из–за неумелых действий другого полководца, спартанцы послали некоего Гериппида, чтобы всё исправить. Вероятно в то же время спартанский гарнизон появился так же и в Фарсале в Фессалии. В любом случае, всё это произошло до 395 года [25]. Господство Спарты в этой части Греции неизбежно должно было быть оспорено беотийцами В последующем соперничестве спартанцам более всего помогали Фокидская конфедерация и раздор внутри конфедерации Беотийской. Им так же помогал Ликофрон из Фер, который вероятно пытался стать тагом Фессалии, но не преуспел в завоевании общего признания. В 404 г. он нанёс жителям Лариссы кровавое поражение,, но в 395 г, когда началась Коринфская война, Ларисса, под управлением некоего Медия, вела войну с тираном Фер [26].
В виду такой спартанской политики, неизбежно должна была начаться такая война как Коринфская. В то время она была нежеланной для спартанцев, которые были тогда втянуты в войну с Персией. Вполне возможно, что персидское золото оказало некоторое влияние на развязывание войны, укрепив в своих намерениях иных антиспартанских лидеров [27]. Но даже без такого стимулирования война, раньше или позже, всё равно должна была начаться. Предыдущие события ясно показали, что беотийцы будут пользоваться любым удобным случаем, чтоб оспорить гегемонию Спарты и почти равно ясно, что коринфяне, аргивяне и афиняне всячески поддержат эти их усилия. Ведь коринфяне были противниками попыток Спарты контролировать Коринфский залив, аргивяне всегда были готовы превзойти сами себя, а афиняне хватались за любую возможность хоть немного восстановить своё прежнее могущество. Так былых врагов соединило общее желание противостоять Спарте. Если вспомнить некоторые хорошо известные случаи, то не придётся удивляться, что беотийцы и коринфяне, которые в 404 г. жаждали разрушения Афин, в 403 отказались следовать за Павсанием в Аттику. Ещё раньше Фивы дали убежище афинским демократам — изгнанникам во время тирании Тридцати, не потому что были проафински настроены, но совсем по иным причинам, а именно, как сообщает нам автор Hellenica Oxyrhynchia (Оксиринхский историк), из–за их противостояния спартанцам, поддержавшим Тридцать тиранов [28]. Некоторое время спустя коринфяне и беотийцы отказались поддержать Агиса в его экспедиции против Элиды, в которой прочие союзники спартанцев, включая даже афинян, приняли участие. Наконец, в 396 г. случилось оскорбление Агесилая, когда беотархи послали отряд кавалерии, чтобы воспрепятствовать ему в совершении жертвоприношения. которое, в подражание Агамемнону, он желал совершить в Авлиде, перед тем как отплыть в Азию [29]. Если же добавить к этому тот факт, что Спарта, несмотря на такие признаки неудовольствия и несмотря на то. что была вовлечена в войну в Малой Азии, всё же попыталась около. того же 395 г. выступить в качестве арбитра между всеми своими союзниками как за пределами так и внутри Пелопоннесской лиги, то легко принять сообщение древних авторов, что антиспартанские лидеры Фив преднамеренно разжигали войну. В отдельных деталях могут быть разногласия, но основная линия событий может быть реконструирована с достаточной точностью.
Поводом к войне послужили споры из–за пастбищ. Как фокейцы так и западные локрийцы пасли стада овец на Парнасе, где вероятно была какая–то ничейная земля или общие пастбища этих двух племён. Кажется, они нередко угоняли друг у друга скот, но обычно после как–то договаривались. Фокейцы совершали набеги на эти спорные земли, локрийцы совершали ответные, после чего фокейцы вновь вторгались в них. Вероятно, все эти более ранние походы ограничивались угоном скота с этих самых спорных пастбищ. Но теперь, когда фокейцы вторглись в самую их страну, локрийцы обратились к беотийцам и беотийцы тотчас же решили им помочь [30]. Потому, фокейцы отправили послов к спартанцам, чтобы те воспрепятствовали вторжению беотийцев в Фокиду. Спартанцы в ответ отправили послов к беотийцам, чтобы убедить их не воевать с фокейцами, а если есть какие–то обиды, то искать справедливости на собраниях союзников [31]. Хотя сообщение это подразумевает, что союзники Спарты принимали участие в урегулировании споров, тем не менее кажется, что это был род третейского или обычного суда, с помощью которого сильнейшая держава контролировала тех, кто от неё зависел. Как и следовало ожидать, беотийцы отвергли просьбы спартанцев и вторглись в Фокиду, опустошив земли городов близ границы до Элатеи и предприняв кое–какие попытки взять сами города. После этого они удалились. Никакого крупного сражения не произошло; фокейцы, вероятно, отложили его до того, как подойдёт помощь. Тем временем, в качестве подготовки к войне которая, как они знали, должна начаться, беотийцы заключили союз с Афинами. Когда спартанцы выступили и призвали к этому своих союзников, то коринфяне отказались следовать за ними и еще до конца года так же и аргивяне присоединились к коалиции [32]. Сохранившиеся фрагменты договора между беотийцами и афинянами показывают, что это был оборонительный союз. Так как спартанцы в 395 г. вторглись в Беотию, это естественно обязывало афинян прийти на помощь своему союзнику. Но договора такого рода не включали юридического решения относительно того, кто ответствен за развязывание войны и просто оговаривали в качестве условия, что «если кто–либо выступит против беотийцев войной, на земле или на море», то афиняне обязаны откликнуться на их призыв о помощи и vice versa.
Когда для спартанцев стало ясным, что войны не избежать, если они позволят беотийцам запугать фокейцев и таким образом позволят разрушить собственное своё господство над центральной и северной Грецией, то они замыслили против беотийцев дерзкий и несомненно губительный двойной охват. Лисандр вступил в Беотию с запада, царь Павсаний — с юга. Первый опирался на поддержку союзников Спарты с запада и севера Фокиды, второй — на пелопоннесских союзников. Лисандр, очевидно, достиг Фокиды морем и смог собрать войско не только из фокейцев, но и из более северных союзников. Продвижение его облегчилось тем, что Орхомен добровольно перешёл на его сторону. Несомненно, город этот недоволен был тем, как Фивы изменили в свою пользу представительство в Беотийской конфедерации и добились над этой организацией практически полного контроля, как о том свидетельствует обращение с Феспиями. Отпадение Орхомена означало, что северо–западная часть Беотии была теперь открыта для вторжения. Также это означало, что орхоменяне присоединились к Лисандру в его дальнейшем продвижении и таким образом были готовы сражаться против своих прежних соратников по конфедерации. Неудивительно, что маленький городок Лебадея, хоть и сопротивлялся, легко пал и был разграблен. Также и Коронея, которая была следующей, кажется, не создала спартанцам никаких проблем. Далее Лисандр двинулся против Галиарта, но прежде он послал письмо к Павсанию, находившемуся у Платей, чтобы встретиться с ним в Галиарте. Это письмо перехвачено было фиванскими разведчиками. Это дало возможность беотийцам передислоцировать к городу войска до прибытия Лисандра. Последний, опережая Павсания, двигался беспечно и оказавшись зажат между солдатами, находившимися в городе и теми, что были снаружи, был побеждён и убит. Потери были тяжёлыми с обеих сторон. На остальной части этой истории нет необходимости задерживаться. Хорошо известно, что на место битвы подошёл Павсаний, а за ним вскоре и афиняне. Павсаний начал переговоры о перемирии, с тем, чтобы ему позволено было забрать тела павших и удалиться. Таким образом, первый раунд остался за противниками Спарты. Всё ж одно из своих приобретений спартанцы удержали за собой. У них осталась точка опоры в виде Орхомена, где они разместили подразделение своих войск — ясное указание на то, что они имели серьёзные намерения сохранить плацдарм в этой части Греции. Войска эти, может быть, были размещены ещё Лисандром до его продвижения на Лебадею и Галиарт. Вряд ли был удобный случай разместить их после битвы; войска эти оставались в Орхомене в начале следующей военной кампании [33].
К трём государствам, уже упомянутым как противники Спарты, а именно Беотии, Афинам и Коринфу присоединился Аргос и таким образом создан был союз для ведения войны с синедрионом, заседавшим в Коринфе. Приглашения разосланы были и другим государствам и к организации присоединились Акарнанская, Халкидская, Эвбейская и Локрийская конфедерации, а так же города Левка и Амбракия. Другие государства могли присоединиться позже. Вероятно, таким образом составленная лига была скорее временной симмахией для ведения войны, чем постоянной организацией. Что до её собрания, то оно или постоянно пребывало в Коринфе или могло созываться по первому требованию. Оно, кажется, руководило военной кампанией 394 года и в последний раз о нём было слышно в 393 году, когда пред ним предстали Фарнабаз и Конон, с тем чтобы передать союзникам персидские субсидии [34].
Просьба о помощи от Медия из Лариссы против Ликофрона из Фер поступила в это собрание возможно уже в 395 году. В ответ были отправлены силы в 2000 человек. Судя по тому, что последовало, силы эти содержали некоторое количество аргивян, но всё же состояли большей частью из беотийцев. Так как и фокейцы, и орхоменяне стояли на стороне Спарты, наиболее вероятно, что эти экспедиционный корпус скорее всего прошёл прибрежной дорогой из Беотии через восточную Локриду. Хоть и небольшой, он был вполне достаточен, чтоб помочь Медию захватить Фарсал. Вслед за тем беотийские и аргосские войска взяли Гераклею, которая была передана местным трахинянам, но в неё были введены аргосские войска. Тем временем, фиванский полководец Исмений приступил к набору войск из отдалённых племён и задумал вторгнуться в Фокиду. Это должно было означать попытку вступить в Фокиду через проход Гиамполя. Фокейцы, однако, встретили нападавших в Нариксе, на локрийской земле. Сообщается, что беотийцы одержали победу, но отступили и не вошли в Фокиду [35].
Если «инвентаризировать» военную кампанию первого года, то она была неудачной для спартанцев, но однако ж не фатальной, хоть они и потеряли одного из своих величайших полководцев и лишились всякого господства над тем, что находится за Фермопилами. Потери включали два города, в которых у них были войска — Гераклею и Фарсал. Правда, это уравновешивалось отпадением Орхомена от Беотии. С другой стороны, для беотийцев год, если бросить на него беглый взгляд, был весьма успешным. После того, как они приобрели своих первых союзников, поражение нанесённое ими спартанцам, должно было позволить им приобрести ещё и новых. Создав организацию для координации ведения войны, они и получили добавочных союзников, большей частью федеративные государства. Новая организация начала военные действия с успешной кампании, лишившей спартанский союз всех владений к северу от Фермопил. На противоположной чашке весов утрата Орхомена и провал атаки на Фокиду. До тех пор, пока спартанцы могли рассчитывать на Орхомен и Фокиду, они имели прочный плацдарм в центральной Греции, позволявший им вторгаться в Беотию с запада. Крупные успехи союзников побудили их нанести удар непосредственно по Спарте. Это и произошло во время военной кампании, кульминацией которой стала битва различно известная как битва при Коринфе или битва при Немее, но возможно лучшим вариантом будет «битва при реке Немее».
Примечательной особенностью Коринфской лиги было то, что она поначалу функционировала хорошо и смогла заручиться поддержкой даже довольно отдалённых государств в осуществлении смелого замысла выступив против спартанцев, застать их одних близ их собственного дома, до того как они смогут выступить и присоединить к своей армии союзников. Двадцатью четырьмя годами ранее была сделана попытка сокрушить господство Спарты с помощью восстаний в Пелопоннесе, а двадцатью четырьмя годами позже Эпаминонд вторгся в Лаконию, но в тех случаях большая часть полуострова была уже охвачена восстанием. Теперь же нападение на Спарту задумано было в то время, когда она контролировала весь Пелопоннес, за исключением Коринфа и Аргоса. Ради этого набрана была армия — возможно, величайшая из всех греческих армий, когда–либо выступавших против отдельного греческого государства. Здесь были гоплиты из Афин, Аргоса, Беотии, Коринфа и Эвбеи и легковооружённые из такой дали, как Акарнания. Союзная армия, возможно, насчитывала до 20 000 человек и спартанцы, вероятно, сумели набрать армию примерно того же самого размера. Обе армии были примерно равными по числу гоплитов; беотийцы и их союзники обладали перевесом во всадниках и легковооружённых, но они, как кажется, не использовали их эффективно в битве, которая описывается как главным образом гоплитская. Возможно союзникам недоставало сильного централизованного командования, чтобы надлежащим образом координировать действия различных контингентов. Наиболее серьёзным просчётом союзников оказалась, однако, неспособность двигаться настолько быстро, чтоб застигнуть спартанцев до того, как они соберут своих союзников. Но просчёт этот был, вероятно, неизбежен, ведь тщательно разработанные планы союзников вряд ли могли остаться в тайне. Как бы то ни было., коринфяне и их союзники не успели продвинуться дальше Немеи, приблизительно на полпути между Коринфом и Аргосом, когда спартанцы и их союзники появились под Сикионом. Это сделало для их противников необходимым спускаться в долину реки Немей. На неровной местности спартанская армия понесла некоторые потери от рук легковооружённых своего противника, но когда обе армии спустились на равнину, о легковооружённых мы больше ничего не слышим. В битве, которая затем последовала, правое крыло обеих армий двигалось вправо и обходило левое крыло своих противников. Таким образом, спартанцы на своём правом крыле нанесли поражение афинянам, в то время как на другом крыле союзники спартанцев потерпели поражение от беотийцев и их союзников. Потери спартанской стороны, как говорят, составляли около 1100 человек, их противников — ок. 2800. Итогом битвы стало то, что члены коалиции не сделали дальнейшей попытки продвижения к Спарте. С другой стороны, они не понесли столь решительного поражения, чтобы вовсе отказаться от борьбы [36].
Позже в то же лето произошла битва равно важная, хоть и не столь масштабная. Спартанский царь Агесилай, подчиняясь распоряжениям из дома, возвращался из Азии, вероятно по дороге, однажды проложенной Ксерксом. Ксенофонт, его поклонник, был с ним и таким образом собственными глазами видел все события. Вступив в Фессалию, Агесилай принялся опустошать там земли, как всегда на вражеской территории. Ксенофонт ведь перечисляет Лариссу, Краннон, Скотуссу и Фарсал как союзников беотийцев. Фессалийцы нападали на войска Агесилая, пока он пересекал их территорию, но он, как кажется, всё же пересёк её без больших проблем. Затем, перейдя последнюю горную цепь во фтиотийской Ахайе, он, согласно Ксенофонту, проследовал через дружественную территорию до границы Беотии [37]. Но точнее было бы сказать, что он достиг границы между территорией Орхомена и остальной Беотии.
Беспрепятственным проходом от границы фтиотийской Ахайи он, конечно, был обязан лояльности Фокиды и Орхомена. Что до восточных локрийцев, то они могли быть настроены недружественно, но они были слишком слабы, чтобы оказать противодействие. Лояльность Орхомена обеспечена была отчасти присутствием в нём спартанского гарнизона, а Фокида могла быть контролируема спартанскими должностными лицами. Поддержка Орхомена, скорей всего, принесла с собой поддержку маленьких городков западной Беотии, особенно Херонеи, так что самой крупной общиной, поддерживавшей Фивы, была Коронея. Перед битвой при Коронее Агесилай получил подкрепление в виде контингентов Фокиды и Орхомена, пол–моры лакедемонян, стоявших в Орхомене и моры лакедемонян, переправившихся из Коринфа. Это, между прочим, указывает на то, что две вражеские армии, стоявшие при реке Немее или какие–то их части всё еще стояли друг против друга близ Коринфа. И хотя большинство государств, сражавшихся в той битве, были представлены и при Коронее, но размеры их контингентов неизвестны. В ходе этой битвы правый фланг армии Агесилая всё сметал перед собой, в то время, как на левом фланге орхоменяне были разгромлены фиванцами. Так как фиванцы пробивались к западу, в то время как остальная часть армии отступала в противоположном направлении к горе Геликон, то спартанцы оказались между фиванцами и их союзниками. Фиванцы попытались проложить себе путь через ряды вражеской армии. Ксенофонт, конечно преувеличивает потери фиванцев, но он не скрывает того факта, что сам Агесилай был в большой опасности и был серьёзно ранен. Беотиец Плутарх, с другой стороны, сообщает нам, как гордились фиванцы тем, что они оказались непобеждёнными. И всё же, так как фиванцы забрали своих убитых по заключении перемирия, Агесилай мог претендовать по крайней мере на техническую победу. Реальной же победы не было. Армия коалиции не была разбита и Агесилаю не был открыт путь через Беотию. Сам он отправился в Дельфы, чтобы посвятить богу десятину своей азиатской добычи, в то время как войско его отошло в Фокиду под командованием спартанского командира, Гиллида. Но последний встретил свою смерть, грабя западную Локриду. После этого Агесилай распустил свои войска, а сам «отплыл на родину», т. е переплыл Коринфский залив [38].
Таким образом, наземная военная кампания никому не принесла решительной победы и она одержана была на море в битве при Книде, которая окончательно определила исход войны между Спартой и Персией. В конечном счёте это может показаться победой Афин в виду того, что Конон и Фарнабаз прибыли в следующем году в Грецию с персидскими субсидиями для союзников и Конону было позволено вступить в Афины и предложить персидские деньги на восстановление Длинных стен между Афинами и Пиреем [39]. Ответом на это был Царский мир. Этого достаточно, чтобы показать, что после Книда вопрос состоял только в том какое греческое государство одержит победу в борьбе за уши персидского царя и может показаться странным, что Спарта, потерпевшая поражение в войне реальной, одержала победу в войне дипломатической и утвердила свою гегемонию над Грецией. Однако же спартанское владычество в Азии после Книда было полностью разрушено. Фарнабаз и Конон изгнали спартанских гармостов из различных городов и объявили этим городам, что они свободны от гарнизонов и автономны. Это освобождение, как кажется, было встречено с энтузиазмом, как это доказывают памятники и почести, оказываемые Конону, доказывающие если не доверие к Персии, то по крайней мере, глубину ненависти к Спарте [40].
Единственной сферой, в которой Спарта в Коринфской войне была успешной было сохранение контроля над Коринфским заливом и контакты через него со своими союзниками на севере, где она сохраняла связи с Фокидой и Орхоменом. В последнем городе по Царскому миру оставался спартанский гарнизон [41], в то время как Фокида, вероятно, всё ещё была союзницей Спарты в 371 г., во время экспедиции Клеомброта, предшествовавшей битве при Левктре. Если вспомнить, что именно эти связи позволили Лисандру в 395 г. вторгнуться в Беотию с запада, а Агесилаю в 394 г. продолжить путь в Спарту, когда он не смог пробиться через Беотию, то не удивительно, что враги Спарты предприняли особые усилия, чтоб сломить её контроль и что Спарта противилась этому с упорной решимостью. Военные действия велись в относительно небольшом масштабе и о них так кратко и неудовлетворительно сообщает Ксенофонт, что их обычно упускают из виду [42]. После того, как Фарнабаз и Конон предоставили союзникам персидские субсидии, коринфяне употребили их на то, чтобы снарядить флот, с которым, действуя из Лехея, они установили временный контроль над заливом до ахейского порта Рий, который они, вероятно, оккупировали и использовали в качестве военно–морской базы. Спартанцы, в конце концов, успешно справились с задачей, но лишь после длительной борьбы. Командующий спартанским флотом, Поданем, был убит при каком–то нападении, а следующий по званию командир (эпистолей) Поллид ранен. Никакие другие детали нам неизвестны, за исключением того, что командующий коринфским флотом Проэн оставил Рий, который был вслед за тем занят лакедемонянами и в свою очередь использован ими в качестве военно–морской базы. Таким образом, спартанско–ахейский контроль над входом в Коринфский залив был восстановлен. Вероятно, восстановление коринфской «талассократии» в заливе относится к 393 г., а оставление коринфянами Рия — к 392 г. С этого времени, как кажется, спартанцы держали в заливе флот в 12 судов [43].
Но исход морской войны за контроль над заливом был, по всей видимости, решён всё же на земле. Странно, что Ксенофонт, сообщающий о гибели спартанского командующего в сражении за Рий, а так же о последующем оставлении коринфянами Рия, не упоминает о спартанской морской победе; трудно поверить, что он пренебрёг бы сообщением о такой победе, если бы она имела место, особенно поскольку последним спартанским командующим, о котором он упомянул, был Телевт, брат Агесилая. Потому, похоже, что оставление коринфянами Рия было вызвано взятием спартанцами Лехея [44]. Возможно, что потеря Лехея так же объясняет отказ коринфян и их союзников оспаривать спартанский контроль над заливом в течение оставшегося времени войны. Но возможно было бы ещё точней сказать, что первым шагом было попытаться возвратить Лехей и что когда это попытка провалилась, то о любых морских операциях не могло быть и речи. Во всяком случае, несколько лет спустя, всякое противодействие спартанским сообщениям через залив исходило не от Коринфа, а от афинской эскадры, базировавшейся в Эниаде, в южной оконечности Акарнании [45].
Возможность захватить Лехей пришла к спартанцам в результате действия которое, в зависимости от тот как на него смотреть, было или предательством или крайностью партийной политики. После того как партия войны перебила или отправила в изгнание многих из тех, кто желал мира со Спартой, двое из тех, кто ещё был настроен проспартански, связались с командиром спартанских войск в Сикионе и условились впустить его и его войско внутрь длинных стен, связывающих Коринф и Лехей. В то время Сикион был штаб–квартирой спартанских войск; Коринф, Лехей и Длинные стены — союзников. Очевидно, какое–то время там активных военных действий не велось. В Сикионе в это время размещена была одна мора спартанцев [46] под командованием спартанского полемарха, Праксита. Эта мора собиралась уже уходить, когда к её командиру подошли двое его коринфских знакомых, которые предложили впустить его с его людьми в коридор между стенами. Когда они туда попали, то там укрепились и оставались там без боя целый день, поскольку аргосские войска были отведены в Коринф, ведь всё это происходило тогда, когда эти два города были соединены. На следующий день они были атакованы коринфянами, аргивянами и наёмниками, под командованием афинянина Ификрата. Спартанцы и присоединившиеся к ним коринфские изгнанники сражались целый день, нанесли врагу тяжёлые потери и захватили Лехей, который защищал беотийский гарнизон. Одержав победу, Праксит велел срыть часть длинных стен, чтобы получился достаточный проход для войска, а затем двинулся по направлению к Мегаре и захватил два укрепления, Сидуит и Кроммион, расположенные на побережье Саронического залива, на коринфской территории и поставил в этих укреплениях гарнизоны. Завершив эти операции, он распустил своё войско, а сам возвратился в Спарту [47]. Таким образом, для спартанцев эта военная кампания закончилась возвращением контроля над Коринфским заливом и завладением крепостями на границе с Мегаридой. Такая ситуация требовала со стороны врагов энергичного противодействия, что и имело место в следующем году.
Военная кампания следующего года началась с походов Ификрата и его пельтастов из Коринфа против Флия и в Аркадию и ответных походов в район Коринфа спартанской моры, расквартированной в Лехее и коринфских изгнанников. Поздней афиняне вошли в полную силу, отвоевали Лехей и восстановили Длинные стены. Отвоевание Лехея, включавшее в себя изгнание спартанской моры, должно было представлять из себя победу довольно важного значения, но она Ксенофонтом даже не упоминается и выводится лишь из того факта, что Лехей прежде в том же году был в руках спартанцев, а затем вновь был отвоёван ими позже в том же году. Вероятно, афиняне и коринфяне начали уже готовиться возвратить себе гегемонию в заливе, но не сумев достаточно долго удержать за собой Лехей, не смогли её добиться. Ведь в том же самом году Агесилай, после рейда на Арголиду, двинулся на север, разрушил участки стен, восстановленные афинянами и снова захватил Лехей. В этой последней операции участвовала спартанская флотилия примерно из 12 судов [48]. Таким образом, борьба спартанцев за контроль над Коринфским заливом оказалась успешной. И сенсационный разгром спартанской моры Ификратом в 390 г. не изменил существенно общую ситуацию. Агесилай увёл домой остатки разбитой моры, но оставил в Лехее другую. Но, однако, из–за этого успеха Ификрата сношения между Лехеем и Сикионом поддерживались теперь морским путём, а не по суше [49].
На следующий год центр событий переместился на запад, где Акарнанской конфедерацией, вероятно побуждаемой афинянами был оспорен ахейский (или спартанский, осуществляемый руками ахейцев) контроль над входом в Коринфский залив. К этому времени, хотя точная дата приёма или вступления неизвестна, Калидон и Навпакт были членами Ахейской конфедерации. В 389 г. ахейцы жаловались спартанцам, что хотя на них напали акарнанцы с их союзниками, афинянами и беотийцами, они не получили никакой помощи. Если помощь и дольше не будет предоставлена, то они угрожали разорвать союз, т. е. выйти из Пелопоннесской лиги. Ясно, что не первый раз акарнанцы предпринимали нападения с целью захватить у ахейцев два вышеупомянутые порта и таким образом положить начало тому, чтоб открыть залив. Так как Ксенофонтом упомянут лишь один Калидон, этот город мог стать первой целью. Спартанцы уступили ультиматуму ахейцев и послали Агесилая с двумя морами (приблизительно ⅓ спартанской армии) и с некоторыми союзными войсками. Сами ахейцы присоединились к экспедиции со всеми своими годными войсками. Что до спартанцев, то у них была одна мора в Лехее, одна в Орхомене и меньшие гарнизоны в других местах и становится ясно, что немного спартанцев призывного возраста оставались в бездействии и что Спарта всерьёз взялась за акарнанские дела [50].
Рассказ Ксенофонта об этом походе никоим образом не умаляет достижений Агесилая, но показывает, что спартанцы немало пострадали от рук акарнанских пельтастов и что ахейцы были недовольны тем, что Агесилаю не удалось захватить ни одного города. Он удалился из Акарнании через Этолию после того, как достиг соглашения с этолийцами; дойдя до Рийского хребта он перевалил его. Этот путь, вместо плавания из Калидона, он предпринял потому, что в Эниадах скрывались в засаде афинские триремы. Дружественная позиция этолийцев обусловлена была надеждой (кстати не оправдавшейся), что Агесилай поможет им захватить Навпакт. Ксенофонт сообщает, что до того как он оставил Акарнанию, ахейцы просили его остаться до осени, пока не придёт время посева, чтобы помешать акарнанцам совершить его. На это он ответил ахейцам, что совет их противоположен тому, что действительно полезно. Он заверил их, что придёт к ним снова с наступлением следующего лета и что чем больше акарнанцы посеют, тем больше они будут желать мира. Если он это сказал, то такое предсказание оказалось верным. Когда Агесилай следующей весной приготовился к новому вторжению, то акарнанцы направили послов в Спарту и заключили мир с ахейцами и союз со спартанцами. Иными словами они вышли из антиспартанской коалиции и присоединились к Пелопоннесской лиге. Таким образом, несмотря на понесённые в прошлом году потери, акарнанское предприятие оказалось, с точки зрения спартанцев, одним из самых удачных за всю войну. Сходным образом, хотя ахейцы угрожали выходом, как это сделали в 432 г. коринфяне, союз с ахейцами или их членство в лиге, оказался одной из самых удачных вещей из тех, на которые влияла Спарта. Причина этого была просто–напросто в том, что здесь практически не было конфликта интересов между большим и меньшим государством [51].
Таким образом, к концу Коринфской войны спартанцы подошли с тем, что добились контроля над Коринфским заливом, столь же прочного, как и прежде. Обладание Лехеем позволяло исключать какие–либо морские предприятия со стороны коринфян, в то время как присоединение ахейцами Калидона и Навпакта обеспечило им контроль над обеими сторонами входа в залив. Кроме залива, союз с фокейцами и орхоменянами дал им доступ в центральную Грецию и сделал Беотию открытой для нападений с запада. Этого удалось достигнуть большей частью благодаря сотрудничеству с двумя федеративными государствами, Фокидской и Ахейской конфедерациями, в то время как третья, Акарнанская конфедерация, в 388 г. подчинилась гегемонии Спарты. Единственным федеративным государством, которое потерпело неудачу в войне, несмотря на успех на поле битвы, было беотийское.
Анталкидов или Царский ми р 386 г. — один из поворотных пунктов греческой истории, знаменующий собой на деле прекращение усилий обеспечить свободу греков Малой Азии, а в теории зарождение попыток обеспечить общий мир и свободу всех греческих полисов за исключением тех, которые находились под властью Великого царя и нескольких других, перечисленных в договоре. Мир этот был плодом усилий дипломатии Спарты, а особенно Анталкида, но он был возглашён грекам царём Персии, хотя царь был лишь конечно лишь номинальным главой в ходе переговоров. Общий замысел был впервые представлен Анталкидом персидскому сатрапу Тирибазу в 392 или даже 393 гг. Состоял он в том, что спартанцы не будут предъявлять права на греческие города в Азии, но удовлетворяться тем, что острова и прочие греческие города будут свободными. В теории этот последний пункт доложен был быть возведён в своего рода общий принцип или политику, но на практике, хотя Тирибаз и нашёл эти условия приемлемыми, они были отвергнуты афинскими послами из–за страха, что Афины вынуждены будут отказаться от власти над Лемносом, Имбросом и Скиросом, беотийцами — из–за страха, что их заставят признать независимыми беотийские города, наконец, аргивянами — из страха, что они потеряют всякую возможность владеть Коринфом [52].
По прошествии некоторого времени, спартанцы, ободрённые успехами во взятии Лехея и разрушением длинных стен, возобновили переговоры, сделав некоторые уступки своим главным противникам, беотийцам и афинянам. В это время мы впервые слышим об общем или всеобщем мире (koine eirene) [53] и свободе для всех греков, хотя предложенный договор в действительности эти принципы и нарушал. В договоре не было никакого упоминания о подчинении азиатских греков Персии, Афины сохраняли за собой контроль над Лемносом, Имбросом и Скиросом, беотийцы сохраняли свою конфедерацию на условиях, что они откажутся от своих претензий на Орхомен [54]. Этими уступками спартанцы надеялись склонить на свою сторону эти государства и таким образом сделать для Аргоса невозможным продолжение войны. Беотийцы согласились, афинские послы так же договор одобрили, но афинское народное собрание его отвергло и война продолжилась. Вместо заключения мира афиняне снова захватили Лехей и восстановили длинные стены, но Агесилай разрушил их снова в том же году и все выгоды, добытые афинской энергией и инициативой были вновь утрачены. C этого времени вопрос был лишь в том, когда истощатся силы всех участников. И когда Анталкид и Тирибаз добились мира, для которого они трудились, сохранились прежние уступки афинянам, но не беотийцам, но и даже афинянам, а не только беотийцам было б лучше, если бы предложенный договор был бы принят раньше [55].
Договор, конечно, не исполнил заявленной цели принести свободу всем греческим городам, кроме тех, которые оставались подданными Персии или подчинялись Афинам, но по крайней мере факт существования федеративных государств не рассматривался как нарушение договора. И в самом деле, ряду федеративных государств было позволено продолжать существовать. Вероятно критерием права на существование было то, одобряла или не одобряла Спарта существование того или иного федеративного государства. Это положение не относилось к Пелопоннесской лиге. Эта организация не была федеративным государством, но в теории — союзом свободных городов и таким образом продолжение её существования не могло ставиться под вопрос. Сходным образом и Вторая афинская лига несколько лет спустя организована была без нарушения условий Царского мира. Таким образом, факты и теория были не одно и то же. Постепенно власть Спарты становилась всё более и более деспотической и всё более была занята превращением своих свободных союзников в подчинённых. Так же и Афины, пытаясь возродить свою империю, заключали союзы, в которых партнёры становились подчинёнными союзниками. Они даже попытались восстановить десятипроцентную пошлину с судов, проходящих через Геллеспонт (с товаров, вывозимых из Понта) [56]. Теперь такие договоры должны были быть аннулированы, хотя господство едва ли было более суровым, чем то, что практиковалось Спартой в отношении некоторых из её союзников. Впрочем, в решении вопроса о том будет ли позволено существовать тому или иному федеративному государству в прежнем виде или же оно будет вынуждено предоставить своим городам свободу, Спарта проявляла много произвола.
Единственным крупным федеративным государством по условиям Царского мира распущенным была Беотийская конфедерация. Выступление спартанцев против Халкидской конфедерации было основано на принципах Царского мира, но оно произошло несколькими годами позже. Несомненно, спартанцы были удовлетворены роспуском Беотийской конфедерации, но осуждать это действие как спартанский произвол и тиранию, было бы ошибочным. Напротив, следует заметить, что многие из беотийцев одобряли этот роспуск. На собрании представителей, созванном для ратификации договора, фиванцы пожелали дать клятву за всех беотийцев. Фивы, к этому времени, до того уже усилили свою власть, что Беотийская конфедерация стала почти что пародией на то, чем она была прежде. Уступить фиванцам в этом пункте означало бы, например, отдать Орхомен, который девять лет был отдельным от конфедерации, на милость фиванцев. Когда беотийские послы отправились домой, а вопрос остался нерешённым, Агесилай убедил спартанских эфоров объявить мобилизацию. Сам он повёл спартиатов в Тегею в Аркадии и созвал туда периэков и контингенты членов Пелопоннесской лиги. До того, как выступить из Тегеи, он получил сообщение из Фив, что фиванцы готовы предоставить автономию городам Беотии [57]. Пожалуй, это был для них единственный разумный вариант. Если бы они выказали бы враждебность, Агесилай мог призвать на помощь не только спартанскую мору, всё ещё находившуюся в Орхомене, но так же и самих орхоменян и возможно феспийцев и других беотийцев, пострадавших в прошлом от рук фиванцев.
Вдобавок к роспуску Беотийской конфедерации, Царский мир также привёл к отделению Коринфа от Аргоса, но это едва ли можно назвать роспуском федеративного государства. Более значимым был роспуск Халкидской конфедерации несколько лет спустя. С другой стороны, Ахейской и Фокидской конфедерациям, доказавшим свою полезность Спарте, было позволено продолжать своё существование. Так же позволено было сохраняться в прежнем виде Акарнанской, Этолийской и Фессалийской конфедерациям, вероятно из–за их большой отдалённости что, по мнению спартанцев, лишало из всякой значимости. Фессалийская конфедерация была более значима, на она в то время не представляла для Спарты угрозы [58].
Если в это время для роспуска федеративных государств было сделано так мало, может показаться странным то, что мы взяли Царский мир в качестве вехи окончания одного периода их развития и начала другого. Но, по нашему мнению, тех фактов, что Беотийская конфедерация была распущена как прямой итог мира, а Халкидская — как более отдалённый, вполне достаточно, чтобы оправдать такую периодизацию. Ведь Беотийская конфедерация, если уж на то пошло, была самым влиятельным федеративным государством в Греции V столетия, в то время как Халкидская конфедерация, если бы её оставили в покое, была бы греческим государством, имевшим наилучшие шансы выстоять против Македонии. Кроме того, роспуск этих двух конфедерация положил конец раннему этапу развития представительного правления в греческих федеративных государствах. Беотийская конфедерация несомненно, а Халкидская — очень вероятно, приняли представительное правление для федерального правительства и в других отношениях так же обладали очень передовыми учреждениями. Сохранившиеся же конфедерации были того рода, который опирается на первичное собрание для управления федеративными делами. Сходным образом и федеративные государства, созданные вскоре после Царского мира, новая Беотийская и Аркадская конфедерации, приняли прямое правление с федеральным первичным собранием, а не представительное правление. Такому развитию содействовало общее его согласие с теорией демократии. В этой связи стоит вспомнить, что единственной характерной чертой теории демократии, долгое время признававшейся даже теми, кто в других отношениях отвергал демократическое правление, была вера в то, что коллективное суждение масс лучше, чем суждение профессионалов [59], вера, которая естественно вела к сохранению или же введению первичных собраний. Что ж касается представительного правления, то федеративные государства взяли новый старт не раньше конца III столетия, когда представительное правление было вновь принято и стало обычным в федеративных государствах.