«Четыре мягких, но щекочущих слога, сладостных для памяти; имя, которое довольно хорошо известно и которое для большинства напоминает восточную царицу, легендарную и похотливую…»
Этими словами популярный французский историк Жорж Ру представляет читателям царицу Семирамиду, исполненную страстного желания. На протяжении всей своей жизни Ру непрестанно пленялся соблазнительным древним Ближним Востоком. Занимаясь медициной в Париже в 1940‑х годах, Ру в свободное время баловался ассириологией. Не в силах отказаться от своего увлечения, он не оставлял его наряду с медицинской карьерой в течение следующих двух десятилетий. Работая медицинским сотрудником в иракской нефтяной компании, Ру опубликовал множество статей о древнем Ближнем Востоке для различных популярных исторических журналов. Его книга «Древний Ирак» была информативна, легко читаема и интересна для неспециалистов. Поэтому Ру сыграл важную роль в развитии представлений о древнем Ближнем Востоке у широкой публики. Изображая Семирамиду, он опирался на давнюю традицию о царице, которая рассматривала ее как воплощение сексуально ненасытной, раскрепощенной и распутной восточной царицы, роковой женщины. В этой традиции она ассоциируется с непристойными и скандальными действиями, что резко контрастирует с ее образом просвещенной строительницы монументов и хитрой военачальницы, который будет обсуждаться в последующих главах.
О сексуальной природе Семирамиды существуют две основные традиции, обе из которых можно найти в Исторической библиотеке Диодора Сицилийского. Первая, сомнительно приписываемая Ктесию, дала ей гораздо меньше свободы действий, она — желанный объект, чья сексуальность эффективно пробуждается только тогда, когда она достигает царства. Во время своего вдовства она становится тираном, и секс становится одним из побуждений, которые она должна удовлетворить. Вторая, альтернативная традиция в Bibliotheca Historica расширяет ее кругозор и делает ее сексуальным объектом, замышляющим достичь власти. Она сексуальна с самого начала и движима сексуальными желаниями. Именно эта традиция была особенно воспринята источниками. Тем не менее обе эти конкурирующие традиции рассматривают Месопотамию как внутренне сексуальную страну, где женское желание бесспорно удовлетворялось вплоть до инцеста с сыновьями.
Истоки видения царицы как ненасытной самки являются продуктом целого ряда факторов. Месопотамские нравы поощряли открытый эротизм, который вполне мог способствовать этому образу царицы. Этот аспект жизни Месопотамии был впервые замечен учеными, когда стали открываться ближневосточные памятники и в Европу были доставлены фантастические древности. Начиная с монументальных мифологических фигур ламассу, гибридов человека и быка, до рельефов с людьми, охотящимися на свирепых львов, эти артефакты были выставлены в Британском музее и в Лувре к изумлению европейских ученых и широкой общественности. Но что особенно привлекло внимание публики, так это обилие изображений обнаженных мужчин и, в частности, обнаженных, сладострастных и сексуально раскрепощенных женщин, участвующих в эротических актах. С точки зрения Запада, месопотамская культура была отнюдь не ханжеской. Однако в действительности на древнем Ближнем Востоке нагота не всегда приравнивалась к сексу или сексуальным функциям.
Вместо этого весьма эротические изображения могут быть благочестивыми работами, связанными с культом божества.
Это представление о свободной эротической Месопотамии усилилось с расшифровкой аккадских текстов в середине XIX века. Они характеризовали, возможно даже прославляли женскую сексуальность, связанную больше с удовольствием, чем с деторождением. Например, в любовной песне, посвященной Шу–Сину (шумерскому царю Третьей династии Ура) и богине Инанне, говорится: «в спальне, залитой медом, будем снова и снова наслаждаться твоим очарованием, сладкой вещью. Парень, позволь мне делать с тобой самые сладкие вещи. Моя драгоценная сладкая, позволь мне принести тебе мед». Акцент на удовольствии, а не на деторождении показывает, что месопотамские источники не видели разделения между любовью и сексом, скорее секс был прямым выражением любви, которая порождала интимную близость. Тем не менее, ученые видели здесь ссылки на культы плодородия и храмовую проституцию.
Необузданная сексуальная свобода месопотамской культуры также ощущалась в их религиозных обрядах. Это особенно очевидно в отношении праздника Сакеи, который греко–римские источники и современные ученые ошибочно принимают за вавилонский праздник Акиту. В известной книге «Золотая ветвь» сэра Джеймса Фрейзера Сакеи изображаются как восточный аналог римских Сатурналий. Восточные тропы ясно видны в описании Фрейзером праздника как одной из форм сексуальной распущенности, «когда обычные ограничения закона и морали отброшены в сторону, когда все население отдается сумасбродному ликованию и веселью, и когда темные страсти находят выход, который никогда не был бы им позволен в более спокойном и трезвом течении обычной жизни … слишком часто вырождаясь в дикие оргии похоти и преступления». Это была очень популярная теория, как в академическом, так и в неакадемическом мире, но теперь она серьезно устарела.
В классических источниках существует много различных объяснений и переосмыслений этого фестиваля. Действительно, многие источники ошибочно принимали вавилонский праздник Акиту за предшественника персидских Сакей. Это означает, что ученые были готовы импортировать различные традиции, связанные с Сакеями. По словам Бероса и Ктесия, во время Сакей в Вавилоне, как и в римские Сатурналии, отменялись социальные нормы. [1] Тогда рабы отдавали приказания своим господам, и зоганы, специально подобранные рабы, облачались в одежды царя и правили вместо него в течение пяти дней. Кроме того, Дион Хрисостом в диалоге между Диогеном и Александром использовал праздник в качестве примера того, насколько опасно править, не обладая мудростью. [2] В Сакеи приговоренный к смерти преступник избирался на роль персидского царя, надевая его одежду, управляя вместо него и общаясь с наложницами.
Однако реальные события праздника Акиту были более адекватными, чем это представлено в греко–римских источниках. Этот фестиваль был самым важным праздником вавилонян в честь божества–покровителя города, Мардука. Он отмечался один раз в год в начале Нового года в апреле и проводился в течение двенадцати дней. Когда фестиваль был наиболее развит, он включал в себя священные процессии статуй богов (прежде всего Мардука), пиры, молитвы, жертвоприношения и декламирование эпоса «Энума Элиш» (вавилонский миф о сотворении мира). Однако вавилонский владыка был необходим для важного ритуала, и поэтому праздник мог проводиться только в его присутствии. Во время этого ритуала царь при входе в храм Акиту лишался своих царских знаков отличия, его били до тех пор, пока он не начинал плакать, и принуждали встать на колени перед статуей Мардука и произнести покаянную исповедь. Это гарантировало процветание народа в новом году, а также верность царя и легитимность его положения, однако нет никаких свидетельств, чтобы во время вавилонского праздника Нового года правил другой царь и публично казнили преступника. Поэтому кажется, что вавилонские Акиту получили свою репутацию фестиваля сексуальной распущенности из–за смешивания с Сакеями в греко–римских источниках.
Соответственно, было бы легко отбросить конструкцию похоти Семирамиды как просто продукт западной фантазии. Хотя Запад всегда строил Восток в сексуальном плане, мы должны также признать, что в Месопотамии действовали очень разные сексуальные протоколы. Хотя многие из историй, относящихся к Семирамиде, несомненно, были результатом преувеличений, эти преувеличения, возможно, имели свои истоки в сексуальной жизни месопотамцев и их представлениях о сексуальной жизни сильных мира сего. По меньшей мере, знание месопотамской сексуальности могло поддержать сексуализированный образ Семирамиды. Как будет показано в этой главе, растущая необузданная сексуальность вавилонской царицы присутствует в ранней греко–римской традиции.
О сексуальности Семирамиды есть две конкурирующие традиции. Первая традиция видит вавилонскую царицу с ограниченной свободой действий. В следующих разделах я изложу основные истории, которые внесли свой вклад в эту первую традицию сексуализированной царицы.
Ктесий из Книда, наш самый ранний источник, приводится Диодором Сицилийским как ответственный за историю сексуального пробуждения Семирамиды, главную черту первой традиции. Ктесий служил врачом при персидском дворе на рубеже IV века до н. э., сопровождая Артаксеркса II в походах по всему Востоку. Его работа «Персика» — это история Персии от ее истоков до правления Артаксеркса I. Она сохранилась во фрагментах у Диодора Сицилийского, Николая Дамасского, Плутарха и Фотия. «Историческая библиотека» Диодора Сицилийского является наиболее сохранившимся источником для Семирамиды, которой посвящена большая часть второй книги. Однако Комполи показал, что Семирамида, которую мы видим у Диодора, является адаптацией Ктесия, слившейся с другими источниками. Как объясняет Ллевеллин–Джонс, фрагменты Ктесия на деле показывают очень мало ориенталистских клише по сравнению с более поздними источниками, особенно после царствования Сарданапала. Вместо этого мы видим в «Персике» историю гарема, внутреннего круга царя, где женщины и евнухи соперничали за звание и положение в пределах двора. [3] Поэтому Семирамида Диодора должна рассматриваться как его собственное представление, расходящееся с Ктесием.
Использование Диодором сообщения Ктесия служит в его работе нескольким целям. Во–первых, оно знакомит с характером Семирамиды и объясняет, как «самая замечательная из всех женщин, о которых у нас есть запись … поднялась до столь большого уважения», чтобы стать женой Нина и царицей Вавилона. [4] Во–вторых, оно показывает, как красота Семирамиды доводит мужчин до беды, предвещая ее будущее поведение в тексте. Чтобы сделать это, Диодор отвлекается от рассказа о царствовании Нина, чтобы создать более полное понимание Семирамиды.
Большая часть отчета о Семирамиде посвящена ее взаимоотношениям с Оннесом и Нином. Прекрасная Семирамида является объектом драматической истории соперничества между могущественными мужами. Красота Семирамиды, по–видимому, настолько завораживает, что заставляет этих людей сломаться и в конечном итоге умереть, чтобы завоевать ее. Действительно, в красоте Семирамиды может быть даже что–то сверхъестественное. [5] Повествование начинается с того момента, когда Оннес, правитель Сирии, положил глаз на Семирамиду, когда он осматривал стада ее отчима Симмаса. После этой единственной встречи Оннес был сражен наповал и с глубокой убежденностью умолял Симмаса отдать ему в жены эту девушку. После того как они поженились, Оннес оказался «полностью порабощен ею и, поскольку он ничего не делал без ее совета, то преуспевал во всем». [6] Когда Оннес осаждал Бактры и застрял там, то, «страстно влюбленный в свою жену», он послал за Семирамидой, которая добилась того, чего не могли мужчины. [7] С небольшим отрядом она взобралась на скалистый выступ и захватила город. Это проявление военной смекалки и мастерства привлекло внимание вавилонского царя Нина. Нин также увлекся ее красотой и очень долго ухаживал за вавилонянкой, которая все еще была замужем за Оннесом. Именно здесь повествование достигает драматической кульминации. Чтобы подсластить сделку, Нин предложил Оннесу свою собственную дочь Сосану, но Оннес отказался. Расстроенный, Нин обратился к насилию, угрожая ослепить Оннеса, если тот не подчинится–очевидно, что Нин был деспотичной фигурой. Тогда Оннес, «отчасти напуганный угрозами царя и отчасти из–за своей любви к жене, в гневе и безумии надел петлю на шею и повесился». [8] Хотя красота Семирамиды явно оказывает драматическое воздействие на мужчин, Симмас, Оннес и Нин сдерживают ее сексуальность. Однако это только временно. Со смертью Нина она может заниматься сексом без ограничений уже в качестве вдовы.
Древние историки уже давно были очарованы фигурами вдов. Они встречаются во всей литературе — от Корнелии и Эвадны, которые отказываются выходить замуж и даже убивают себя от горя из–за смерти своего мужа, до старых и уродливых похотливиц, ссорящихся из–за мужчин, у Аристофана. [9] Они могут быть добродетельными и целомудренными, или сексуально ненасытными. Первый, целомудренный тип соответствовал идеальным гендерным социальным ролям, а второй отвергал их, как видно потому, что они не хотели отказываться от сексуального удовольствия вместо того чтобы смириться с целомудрием после переживания «сексуального пробуждения» мужчиной в браке. Без ограничений со стороны мужчины они утратили контроль, осуществляемый мужем. С этой новообретенной свободой они могут предаваться своей страсти и похоти. Поэтому вдова принимает мужскую позицию и считается бросающей вызов своей истинной природе. Отсюда вдовы были мощным символом беспорядка и разрушительного потенциала неконтролируемой женской сексуальности. Именно это угрожающее расширение возможностей Семирамида воплощает после смерти Нина, где она, как считается, соответствует представлениям о необузданной вдове.
Когда она становится вдовой и царицей Вавилона, ее чувственные желания в «ктесиевой» традиции «Исторической библиотеки» выходят на первый план. Это видно из текста, когда она посещает мидийский город Хавон:
«Здесь она прожила долгое время и в полной мере наслаждалась всеми средствами, способствовавшими роскоши; однако она не желала вступать в законный брак, опасаясь, что ее могут лишить ее верховного положения, но выбирала самых красивых солдат, с которыми сходилась, а затем убивала всех, кто спал с ней».[10]
Мотивы Семирамиды для этих драматических действий стали предметом академических дебатов. Берингер считает, что нежелание Семирамиды выходить замуж, оправдывающее казнь ее любовников, будет истолковано как поступок, который уменьшает суровость ее действий. Однако более вероятно, что это предложенное Диодором рассуждение было задумано как щекочущий случай, демонстрирующий характерные черты деспота, отказавшегося уступать власть. Как видно из этого отрывка, Семирамида очень озабочена сохранением своей позиции. Именно это желание лежит в основе ее поступков. Об этом говорит Диодор, который рассказывает, что Семирамида отказалась заключить законный брак для того, чтобы защитить свою власть. Соответственно считается, что она использует свою вновь обретенную власть и свободу действий для устранения любых потенциальных угроз своему положению. Следовательно, чтение этого отрывка явно соединяет неестественный и чрезмерный эротизм Семирамиды с царством клишированного восточного деспота.
Греко–римское общество всегда питало большой интерес к тираническим деятелям и восточным деспотам. Каждый индивид и эпоха имели различные представления о тирании, которые постоянно изменялись. Люди остро осознавали опасности, связанные с тиранией, будь то судьба граждан, находящихся под этим гнетом, или же окончательное падение деспотических лидеров. Это особенно относится к политической сфере, где сравнения или намеки на тираническое поведение наносят ущерб репутации человека и могут навредить его карьере. Это, безусловно, имело место для уроженца Вифинии, Диона Хрисостома, в начале II века н. э. Оратор подвергся двум судебным искам и шквалу оскорблений, пытаясь заставить Прусу взять на себя ответственность за строительный проект, который стал для него финансово ущербным. Главной силой, выступавшей против и подавшей иск против Диона, был Флавий Архипп. [11] Обвинения Архиппа в тирании были рассмотрены Дионом в его речи «Об украшении Прусы», в которой он отрицает эти клеветнические утверждения, обрисовывая в общих чертах характеристики тирана. Дион делает это, опираясь на пример Семирамиды, квинтэссенции тирана женского пола. Он комментирует:
«Ибо, по моему разумению, тиран — это тот, кто совращает замужних женщин и растлевает мальчиков, избивает и жестоко обращается со свободными людьми на глазах у всех, иногда даже подвергает их пыткам, например, погружает в кипящий котел, а в других случаях мажет дегтем; но я ничего этого не делаю. Кроме того, я знаю о женщине–тиране, Семирамиде, которая, будучи уже немолодой и похотливой, заставляла мужчин спать с собой».[12]
Из этого видно, что Дион воспринимал или избирательно классифицировал тиранию как проявление сексуальных и насильственных преступлений. Отсюда тирания Семирамиды отмечена развратными и жестокими актами, которые, казалось, развивались в последние годы ее жизни предположительно после смерти Нина, когда она стала единственным правителем империи, обретя большую свободу действий. Очевидно, Дион не видел в этом соответствия своему собственному поведению. Тем не менее из писем императорского магистрата Плиния Младшего мы знаем, что иск был направлен Траяну. [13] Император отклонил обвинение в оскорблении величества и потребовал, чтобы Дион представил книги для проверки. Однако, как представляется, никаких дальнейших мер по этому вопросу принято не было. [14] Тем не менее ущерб был нанесен, и Дион так и не оправился от этого политического нападения.
Более поздний источник, который сильно влияет на эту первую традицию о вавилонской царице — это роман о Нине, один из наших самых ранних сохранившихся греческих романов, потенциально относящийся к середине I века до н. э. Этот роман рассказывает о двух молодых, целомудренных любовниках, Нине и Семирамиде, жаждущих брака, которые должны преодолеть препятствия своего юного возраста, а также физические барьеры, чтобы быть вместе. Семирамида в романе, безымянная во фрагментах, далека от грозной царицы–воительницы в «Исторической библиотеке» Диодора, написанной примерно одновременно с романом. Напротив, она настолько скромна и застенчива, что не может заставить себя произнести слово «брак», да и вообще не может заставить себя говорить. [15] Следовательно, этот источник является репрезентативной характеристикой Семирамиды до того, как она стала вдовой, где она практически не имеет свободы действий и соответствует идеалам целомудренной и добродетельной юности. Несмотря на эти различия, некоторые части повествования о Семирамиде были сохранены, хотя и в измененной форме. Большинство этих сходств можно найти в характеристике Нина, который принимает на себя многие из атрибутов вавилонской царицы. Подобно Семирамиде, он характеризуется как смелый воин, который возглавляет зимнюю экспедицию в Армению, где он пересекает трудную местность и переживает кораблекрушение, что продлевает разлуку между Нином и его возлюбленной. Для сравнения, в романе сохранилось небольшое количество элементов, характеризующих Семирамиду, а именно ее исключительная красота и божественная мать, Деркето, превратившаяся из злополучной убийцы в заботливую родительницу по имени Деркея, которая пытается ускорить брак между ними.
Уитмарш утверждает, что это отсутствие корреляции с Исторической библиотекой вполне объяснимо, поскольку Диодор склонен преуменьшать эротические элементы в пользу военных по сравнению с первоначальным описанием Ктесия. Об этом свидетельствует история любви Зарины и Стриангея, которая названа «самым знаменитым эпизодом из «Персики», но полностью опущена Диодором. Отсюда Уитмарш находит возможным, что у Ктесия был роман, который вдохновил роман о Нине, но был сокращен и уменьшен в Исторической библиотеке. Однако из–за непримиримых различий между девушкой в романе Нина и Семирамидой у Диодора Уитмарш предполагает, что вавилонская царица не является любовным интересом в романе. Вместо этого он предполагает, что она была предыдущей женой или любовницей Нина, которая была полностью исключена из Исторической библиотеки, потому что она ничего не внесла в его политическую историю Ассирии. Хотя теория Уитмарша интересна, эта экстраполяция фрагментарного романа не обоснована ни в одном из сохранившихся источников, которые ссылаются на Персику Ктесия.
Как уже упоминалось ранее, в Исторической библиотеке берет свое начало вторая, альтернативная традиция восхождения Семирамиды к власти. Эта традиция резко отличается от первой, в которой Семирамида не имела большой сексуальной свободы, пока не была освобождена смертью Нина. Вместо этого она видит Семирамиду, проявляющую чрезмерное сексуальное поведение и повышенную свободу с самого начала. Источники в этой традиции представляют это поведение как врожденное и неотделимое от ее личности.
Из–за возросшей сексуальной активности, пропагандируемой в этой традиции, записанной Диодором, Семирамиду часто называют куртизанкой, подходящей ролью для похотливой женщины, что также делает ее восхождение к власти более замечательным. Дрюс и другие ученые предположили, что рассказы о злонамеренном приходе Семирамиды к власти в качестве куртизанки были связаны с ранее упомянутым древним ритуалом Сакеи. Сходство между этим праздником сексуальной распущенности и перевернутыми вверх дном ритуалами и восхождением Семирамиды к власти поражает во многих аспектах. Подобно фигуре зогана или козла отпущения, упоминаемой в греко–римских рассказах об этом празднике, Семирамида также происходит от низкого рождения и поднимается до положения единоличного правителя во время проведения фестиваля. Более того, подобно зогану, который носит одеяние царя, Семирамида надевает андрогинное платье, чтобы маскироваться под своего сына с целью сохранить власть. [16] Гера замечает, что независимо от лежащего в основе традиции ритуала, если он вообще существует, она определенно отличается от царицы у Ктесия. [17] Эта фигура более типична для варварских женщин–цариц в греко–римской традиции, поскольку она использует только традиционно женское оружие — красоту, соблазнительность, обман и хитрость–чтобы подняться от куртизанки до царицы Вавилона.
Как уже упоминалось ранее, описание злонамеренного восхождения Семирамиды к власти впервые появляется в Исторической библиотеке. Эта версия происходит не от Ктесия, а от Афинея. [18] Многое в отношении Афинея носит предположительный характер. Место и дата рождения Афинея были и продолжают оставаться предметом ожесточенных споров среди ученых. Ранняя наука во главе с Марквартом и Крумбхольцем предположили, что он был уроженцем Афин, однако поздние академики опровергли эти утверждения. Кроме того, даты с IV по I век до н. э. были предложены также с аналогичной тщетностью. Хотя наши знания об Афинее недостаточны, очевидно, что его повествование сильно отличается от рассказа Ктесия. Эта история резко контрастирует с кажущимся пассивным восхождением Семирамиды на трон, где власть была получена ею через брак с Оннесом, а затем с Нином. Вместо этого она — миловидная куртизанка, которая хитростью пробирается на трон. Используя сочетание красоты и хитрости, Семирамида смогла получить полный контроль над Вавилоном во время новогоднего праздника за короткое время, постепенно завоевывая признание и власть во дворце, пока она не стала женой царя. Затем, воспользовавшись любовью царя к ней, она убедила его уступить ей трон на пять дней. В первый же день она получила скипетр и царский наряд и устроила пир, на котором завоевала полное доверие военачальников и других царских сановников. Затем, на второй день, она укрепила эту власть, приказав арестовать царя и бросить его в тюрьму. После этого она не отказалась от своей власти и вместо этого сохранила трон для себя. В этой версии Семирамида обладает большой свободой действий с самого начала и использует свои женские чары для дальнейшего укрепления своего положения. Другие рассказы об этой альтернативной традиции также менее лестны, играя в восточные тропы о женщине как о соблазнительнице и блуднице.
Это повествование преувеличено и расширено в «Моралиях» Плутарха. В эссе «Диалог о любви» ненасытное сексуальное поведение вавилонской царицы сочетается с ее склонностью к убийству мужчин. В диалоге обсуждается предполагаемый брак между молодым человеком Бакхионом и богатой вдовой Исменодорой. Существуют две противоположные точки зрения на обсуждаемый брак. Протоген утверждает, что в гетеросексуальных отношениях можно найти только желание, а не подлинную любовь, и что добродетельную дружбу, которая вмещает любовь, можно найти только в гомосексуальной педерастии. [19] Следовательно, Исменодора, как представляется, соответствует негативному стереотипу вдов, распространенному в греко–римском обществе. Для Протогена она, по существу, ”пума», на десять лет старше его, охотящаяся и порабощающая более молодых мужчин, потому что ею движет желание и она не может контролировать свои сексуальные порывы. Дафний, другой собеседник, возражает против этого. Он добавляет, что многие плодотворные отношения возникают из–за того, что бедные мужчины женятся на богатых и благородных женщинах, тогда как только слабые мужчины позволяют женщинам эксплуатировать и выхолащивать себя. Чтобы подкрепить этот аргумент, приводится список женщин подобного калибра. Среди них те, которые «попирали короны царей»: самосские флейтистки, балетные танцовщицы, Агафоклея, любовница Птолемея IV, и ее мать Энанфа, а также таинственная Аристоника. [20] Приведен расширенный пример и с Семирамидой. Эта версия повторяет ту же схему, что и у Афинея, но с добавлением враждебности, при которой Семирамида несет прямую ответственность за смерть своего мужа. Согласно Плутарху, сириянка была низшей из низших, служанкой и наложницей рожденного в доме царя раба. Несмотря на это, когда Нин увидел ее, он мгновенно влюбился, но не получает взаимности на протяжении всего текста. Семирамида, движимая теперь ненавистью, шла своим обычным путем, используя хитрость, чтобы медленно накапливать силу, а затем, когда она полностью овладела ситуацией, приказала схватить Нина, заковать его в цепи и затем предать смерти. [21] В этом повторении рассказа деспотизм Семирамиды усиливается, она не только узурпирует трон, но и убивает Нина.
Следующим из наших источников, дающим интерпретацию этой истории, был Элиан. [22] При династии Северов во II-III веках этот римский автор составил исторический альманах из подборки анекдотов, биографий и других видов разнообразной информации. Эти лакомые кусочки были сгруппированы вместе в тематические главы для удобства читателя. Как показывает Джонсон, Элиан часто использует поведение человека, а не поступки, накопленные в течение карьеры, как отражение характера индивида, который будет приведен в качестве примера. В случае Семирамиды анекдот, относящийся к ее восхождению к власти, является первой записью в седьмой книге, которая касается роскоши и скромности и как они соотносятся с тиранией и добродетелью. Рассказ Элиана звучит так:
«Семирамида Ассирийская неоднократно прославлялась разными авторами. Она была самой привлекательной из женщин, даже если и не слишком заботилась о своей внешности. Когда она предстала перед ассирийским царем, приглашенная из–за своей пресловутой красоты, тот влюбился в нее при первой же встрече. Она попросила у царя надеть царское платье и пять дней править Азией и чтобы все выполняли ее приказы. Ей не было отказано. Когда царь посадил ее на трон и она поняла, что все находится в ее руках и подчиняется ее воле, она приказала телохранителям убить царя, и тем самым приобрела Ассирийское царство. Так рассказывает Динон».[23]
Жажда власти и узурпации трона Семирамиды свидетельствует и о других безнравственных поступках, которыми она известна—в том числе о ее тиранической сексуальной хищности. Как и в других версиях этой истории, здесь подчеркивается красота Семирамиды. Однако из этого рассказа явствует, что ее небрежное отношение к воздействию своей красоты непосредственно привело к смерти царя. [24] Кроме того, Ллевеллин–Джонс замечает, что этот рассказ отражает персидскую веру в то, что одеяние великого царя обладало сверхъестественной монархической силой. Следовательно, трон может быть узурпирован вследствие смещения царя. Тем не менее женские чары Семирамиды способствуют ее действиям в этом положении, и дурная слава за убийство своих любовников вписывается в эту историю, еще больше подчеркивая ее деспотические акты.
Очевидно, что эти мрачные версии восхождения Семирамиды к власти представляли особый интерес для греко–римских источников. Этой второй традиции соответствует больше источников, чем первой. Можно предположить, что это было связано с развлекательными факторами драмы и злодейства этой альтернативной версии. Кроме того, это также играло на предвзятых представлениях об опасности женской сексуальности, типичной для восточных женщин. Эта сказка была настолько интригующей и популярной, что в сто седьмую Олимпиаду знаменитый художник Аэтион проиллюстрировал этот эпизод восхождения Семирамиды из рабства к царской власти. [25] Также очевидно, что эта сильно драматизированная интерпретация продолжала быть привлекательной для более поздних источников, и особенно для христианских, которые с энтузиазмом восприняли эту традицию.
Представления о Семирамиде, как и о Вавилоне, были радикально и бесповоротно изменены в христианских трудах, причем ответственность за это радикальное изменение восприятия несет ряд источников. Одним из этих источников, имевшим важное значение для более позднего прочтения Семирамиды, было изложение Юстином «Филипповых историй» Помпея Трога. Самое главное, он перечисляет Нина и Семирамиду как первых заслуживающих внимания правителей и первых правителей, которые ведут войну. [26] Греко–римская история о том, как Семирамида переодевалась в сына, чтобы сохранить трон после смерти Нина, представлена в самом ярком свете. [27] Она заканчивается кратким очерком инцеста Семирамиды с ее сыном Нинием. [28] Здесь впервые упоминается это событие, которое впоследствии станет чрезвычайно влиятельным в сексуализации вавилонской царицы в христианских источниках. Далее мы имеем Хронику Евсевия–Иеронима, составленную в IV веке н. э. и впервые поместившую Нина и Семирамиду (опять же как первых языческих правителей, заслуживающих упоминания) в христианскую хронологию в одно время с Авраамом. [29] Это было пагубно для их репутации, особенно из–за важности латинского перевода летописи, ставшей ключевой историей в средневековой Европе. Примерно столетие спустя Святой Августин в «Граде Божьем» добавил, что Вавилон был построен как прообраз небесного Царства Божьего, которое было достигнуто через христианское благочестие и соблюдено на Страшном Суде. [30] Для сравнения земной город Вавилон, первый Рим, пмещался в сердцах людей, созданных через эгоистичную любовь к себе, а не к Богу. Земным городом руководили кровожадные и безнравственные Нин и Семирамида, и как Рим после него, он в конечном итоге будет завоеван христианством. [31] Августин соединил параллелизм Евсевия–Иеронима (Авраам–Вавилон и Иисус–Рим) с деталями Юстина (Нин и Семирамиды как первые правители, ведущие войну) и опустил любые другие подробности греко–римской традиции, которые были сочтены излишними.
Эта традиция также обоснована в Historiae adversus paganos Павлом Орозием, Отцом церкви, писавшим в начале V века н. э. и учеником святого Августина. Его история состояла из непрерывного повествования о бедах и бедствиях, предшествовавших христианству. Подобно Юстину он утверждает, что Вавилон возглавляли Нин и Семирамида. Мало того, что они были типичными злыми язычниками, но их греховные пути были описаны как распространяющиеся подобно чуме, заражая другие народы. Из этой пары Семирамида, в частности, прямо связана с ненасытным сексуальным аппетитом и жаждой крови. Это поведение было врожденным и было результатом ее язычества, а не пришло внезапно с вдовством. Так, Орозий отклоняется от своего главного для этого периода истории источника, юстиновой эпитомы Помпея Трога, в которой сексуальная природа Семирамиды затрагивается лишь кратко. Поэтому представляется, что Орозий в значительной степени новаторски характеризует сильно сексуализированную Семирамиду.
Орозий, используя связанные с Вавилоном библейские темы плотских страстей и кровожадности, замечает ‘что «[Семирамида], пылая похотью и жаждой крови, жила среди бесконечного блуда и убийств». [32] Орозий также добавляет рассказ Диодора о том, что вавилонская царица убивала мужчин после того, как занималась с ними сексом. Однако они явно не идентифицируются как солдаты. Вместо этого утверждается, что они были «мужчинами, которых она приглашала как царица, но мурыжила как проститутка», и подразумевается, что это было обычным явлением. [33] Чтобы еще больше усилить разврат ее поступков, добавляется, что она незаконно зачала сына с одним из наложников и затем нечестиво его подбросила. Один исследователь комментирует, что вавилонская блудница из «Откровения», возможно, была вдохновением для этого сильно эротизированного образа Семирамиды. В «Откровении» вавилонская блудница была олицетворением зла и разложения Вавилона и языческого мира, что в свою очередь было метафорой упадка Рима. Проводя эти параллели, Орозий дополнил концепцию Вавилона, земного города Августина, как первой империи, которая пала из–за коррупции и язычества, в то время как Рим возобладал из–за христианской веры. Однако, эта гиперболическая обработка как раз не найдена с Семирамидой. Ван Нюффелен замечает, что другие женщины у Орозия (амазонки, Тамирис, Артемидора, матроны, отравляющие Рим, а также галльские и германские женщины) также вышли за пределы своего пола аналогичным образом. Отсюда, хотя Семирамида беспрецедентно сексуализирована, это не был единичный случай в тексте. Тем не менее, книга Орозия Historiae adversus радапоs была одной из самых широко читаемых и популярных в средневековой Европе, поэтому она сыграла важную роль в позднем восприятии Семирамиды. Это особенно ярко проявляется в творчестве Данте Алигьери, который помещает ее во второй круг ада, зарезервированный для плотских грешников. Петрарка и Боккаччо также придираются к ее все более ненасытной сексуальности. Однако в этих более поздних примерах аморальная сексуальность Семирамиды показана на другом примере, который демонстрирует, что она достигла самого низкого возможного уровня сексуальной морали — инцеста со своим сыном Нинием.
Чрезмерно сексуализированная и кровожадная Семирамида, пропагандируемая в христианских источниках, увековечивается более поздними источниками. Один из примеров этого рода зафиксирован в VIII веке Моисеем Хоренаци, чья история Армении совершенно отличается от других традиций, с которыми мы сталкивались. Выдавая себя за очевидца в пятом веке, Моисей смешивает устную армянскую традицию с греко–римскими и христианскими источниками, чтобы создать вымышленную историю своей родины в «золотом веке» армянской литературы. В этом случае армянская традиция о Семирамиде (известной как Шамирам) как колдуньи сочетается с ее характеристикой как либидного тирана, обнаруженной в наших греко–римских источниках. [34] Необузданная сексуальность Семирамиды связана с безответной любовью к армянскому царю, Аре Прекрасному. Как следует из его имени, Ара был известен своей красотой, так что похотливая Семирамида, прежде чем они встретились, пожелала выйти за него замуж. Однако Семирамида все еще была замужем за Нином. Это вынудило ее скрывать присущую ей неразборчивость в связях и ограничивало ее свободу действий до тех пор, пока ее муж не бежал на Крит, а затем позволило ей «свободно демонстрировать свою страсть» к армянскому царю. Очевидно, что это хищное поведение было врожденным, но скрытым, поскольку Нин оправдывает отказ от своего царства после обнаружения «пагубного и злого образ жизни» Семирамиды. Когда Нин уходит со сцены, она может полностью принять свой образ жизни. Царица посылала Аре дары и подношения, чтобы заманить его в Ниневию, и побудить «либо жениться на ней и править всей империей, которой правил Нин, либо удовлетворить ее желания и затем вернуться в свою страну с миром и великолепными дарами». Когда Ара отказался, вавилонская царица разозлилась и отправилась в его страну, «стремясь… подчинить его и подчинить себе, чтобы исполнить свои желания». Моисей также отмечает, что Семирамида «безумно воспламенилась, как будто уже видела его». Во время битвы Ара был убит, несмотря на приказ Семирамиды взять его в плен живым. «Обезумев от страсти» и желая избежать постоянной войны с армянами, Семирамида попыталась воскресить Ару из мертвых. Однако ее попытки были безуспешны, и она приказала выкинуть разлагающееся тело Ары в канаву. Чтобы усмирить местных жителей, Семирамида выдала одного из своих любовников за Ару и, распространив слух, что боги вернули Ару к жизни, убедила армян не продолжать войну. После этого Семирамида какое–то время правила страной, устраняя все угрозы своей власти, включая своих сыновей.
Гаджикян отмечает, что в армянской традиции Ара и Семирамида являются противоположностями друг друга. Ара — это «примерный муж», который остается верным своей жене Нвард, несмотря на авансы и соблазны Семирамиды. Ара патриотичен по отношению к своей стране и семье, в то время как Семирамида — развращенный деспот. Следовательно, сохраненная Моисеем Хоренаци армянская традиция продолжает связь между сексуальным излишеством и тиранией, обнаруженную в предшествующих греко–римских источниках. Однако, в конце концов, это христианский источник, поэтому Семирамида получает христианскую обработку. Вместо того чтобы превратиться в голубя, упомянутого в других греко–римских источниках, божественное правосудие совершается ее смертью руками ее жертв.
Именно в христианской традиции Семирамида получает наибольшую свободу действий по сравнению с предыдущими источниками, которые мы видели. Это вполне видно в поздневизантийском романе «Повествование об Александре и Семирамиде, царице Сирии» (ок. конца XIV — начала XV вв.). В романе неизвестный автор играет на предвзятых христианских тропах–необузданной сексуальности, связанной с насилием—и использует их в качестве барьеров, которые главный герой, Александр Великий, должен преодолеть и укротить. Было высказано предположение, что этот роман был вдохновлен встречей Александра с Кандакой из Мероэ в романе об Александре. Кандака, потомок Семирамиды, описывается как очень красивая вдова средних лет с тремя сыновьями, которая напоминала Александру его собственную мать. Переодетый в Антигона, Александр встретил царицу, но она узнала его по портрету, который у нее был, и из их отношений ничего не вышло. Этот конец был признан неудовлетворительным многими византийскими учеными. Стоунмен утверждает, что Иоанн Малала переделал эту историю в историю сексуального завоевания. В его переработанном рассказе точно так же есть переодетый Александр, которому помешала овдовевшая Кандака, распознавшая физические характеристики македонянина. Отступая от прежней традиции, она затем заявила: «Император Александр, ты захватил весь мир, но одна женщина захватила тебя», и они поженились. [35] Поскольку переработанный рассказ Малалы и византийский роман имеют общие элементы маскировки, идентификации и брака, похоже, что Кандака была заменена Семирамидой, чтобы добавить более драматические элементы в историю. Подобный взаимообмен в романе происходит и с известной легендой о Медузе. Однако вместо пронзительного взгляда Медузы, превращающего людей в камень, именно ошеломляющая физическая красота Семирамиды приводит людей к смерти. [36] Используя эти две легенды, автор мог играть с темами эротизма и садизма, с которыми Семирамида была связана в этот период. Это полностью осознается с того момента, как мы впервые знакомимся с царицей в романе.
В этом уникальном романе Семирамида сохраняет образ свирепости, интеллекта и самосохранения. Семирамида, которая была в поисках мужа и наследника, объявляет, что выйдет замуж за любого поклонника, который может взглянуть на нее и ответить на ряд загадок. Ошеломленные ее красотой, ни один из них не добился успеха и все были казнены за свою неумелость, а их головы были выставлены на городских воротах. Берингер замечает, что она является помесью Сфинкса, предлагающего загадки, и Горгоны, способной убить с первого взгляда. Александр, подобно Персею, пересиливает и укрощает монстра. Александр делает это, лингвистически отклоняя хитрость Семирамиды, правильно отвечая на загадки, а затем приручая ее через брак. Действительно, кажется, что Александр был единственным подходящим соискателем, чтобы завоевать царицу. Кроме того, это первоначальное пари показывает, что она не была против брака, а только подчинилась бы равному. В своем соединении с Александром царица не теряет никакой власти. Когда эти двое должны пожениться, Семирамида посылает Александру письмо, в котором прямо подчиняет себя и свое царство своему возлюбленному. Однако она не восходит к Семирамиде, которую мы видели в первой традиции. Вместо этого Александр отвечает, подтверждая свою любовь к ней и подчиняясь ей, и они живут в супружеском блаженстве, продолжая править бок о бок до самой смерти. Садистские наклонности Семирамиды ослабевают после их брака, поскольку она никогда не становится вдовой, и поэтому аудитория остается в неведении, вернется ли она к своему прежнему образу жизни.
Как было показано в предыдущей части главы, Семирамида ассоциируется в наших источниках с различными сексуальными эксцессами и извращениями. Ее ненасытное либидо заставляет ее участвовать в многочисленных половых актах с бесконечными любовниками, садистских сексуальных убийствах, и мы даже видим, что она обвиняется в скотоложстве. [37] Самым диковинным из этих преступлений, которое привлекает внимание наших источников, является ее инцест и закон, принятый ею для легализации этого преступного деяния, особенно распространенные в мифологии о вавилонской царице.
В греко–римских источниках ассоциации Семирамиды с инцестом впервые появляются в литературе эпохи Августа. В римском обществе, как и в большинстве других на протяжении всей истории, инцест считался культурным табу. Кровосмесительные действия расценивались как подрывающие семью, естественный порядок, pax deorum, а также как искажения социальных норм. Поэтому наказание за это было соответствующе суровым и виновных казнили, сбрасывая с Тарпейской скалы, что приберегалось для особо тяжких преступлений. [38] Эта суровая кара применялась ко всем, кто шел против ius gentium, общего набора моральных и правовых доктрин, которые связывали римских граждан и всех цивилизованных людей.[39]
Тем не менее об интересе к инцесту в греко–римском сообществе свидетельствуют многочисленные рассказы в античной литературе. Впервые мы встречаемся с ним в «Диэгезах» мифографа Конона, автора времени Августа. «Диэгезы» представляли собой сборник из пятидесяти историй с квинтэссенцией квазиисторических анекдотов, басен и притч. Согласно переложившему их патриарху Фотию, работа была посвящена Архелаю Филопатриду, который правил Каппадокией с 36 г. до н. э. до 17 г. н. э. Кроме этого, о Кононе больше ничего не известно.
Хейз отметил, что Конон предпочитал малоизвестные варианты и необычные подробности. Мы видим то же самое сосредоточение внимания на своеобразии в рассказе о Семирамиде. В этом источнике говорится, что Семирамида «тайно и невольно» вступила в связь со своим сыном, при этом Конон умалчивает о том, как сложились эти любопытные обстоятельства. [40] Узнав о кровосмешении, Семирамида открыто взяла Ниния в мужья. По праву это было принято как традиция мидян и персов. [41] Однако, по–видимому, эта традиция могла зародиться не с Семирамиды. Фотий замечает, что Конон приписывает Семирамиде все то, что обычно ассоциируется с Атоссой, еще одной воинственной и переодевающейся восточной царице. Он также не был уверен, «думает ли он, что женщина была названа двумя именами, или же он не знал истории о Семирамиде вообще». [42] Мы видим подобное соединение этих двух фигур увековеченным Кастором Родосским и Евсевием, у которых они обе правят вместе, а также Клавдианом, который, по–видимому, смешал их целиком. [43] Толчком к этому слиянию стало сходство в их ассоциациях с изобретениями, а также использование ими одежды для маскировки своего пола и удержания власти. [44] Однако Атосса никогда не ассоциируется с инцестом; похоже, это традиция, чисто связанная с Семирамидой.
В эпитоме сочинения Помпея Трога, составленной Юстином, обвинение в инцесте создает более широкую дискуссию о ее отказе следовать условностям и морали. Сюда можно включить ношение ею мужской одежды, превращение в сексуальную хищницу, и ее материнскую любовь, которая перерабатывается в эротическую страсть. Это преломление Семирамиды оказало большое влияние на позднейших христианских авторов, вроде Орозия, который в значительной степени опирался на Юстина/Трога. Очевидно, ради интриги и развлечения Юстин позволил себе вольности и поэтому его версия совершенно отличается от оригинала Помпея.
Одним из примеров является история с инцестом в рассказе о Семирамиде. Лингвистический анализ установил, что это была вставка Юстина, по–видимому, независимая от Конона и датируемая пост–августовской эпохой. Конкретнее, фраза concubitum filii petisset («стремилась совокупиться с сыном») имеет параллели в поэзии и прозе после Августа, часто в случаях с инцестом. [45] Когда в последней строке раздела о царице Семирамида пытается вступить в сексуальные сношения со своим сыном, к повествованию добавляется драматизм. [46] Был ли этот акт совершен или нет, Юстин не уточняет, оставляя его открытым для предположений. Интересно отметить, что инцест является единственным сексуальным преступлением, упомянутым Юстином. Другие примеры сексуальных излишеств Семирамиды, найденные в Bibliotheca Historica, вроде ее многочисленных любовников и их казней, у Юстина не обнаружены. В рассказе Юстина основное внимание уделяется сохранению ею власти, а не ее потворству безнравственности. Райли поддерживает эту позицию, утверждая, что Семирамида «настолько одержима удержанием власти, что стремится сохранить ее через сексуальные отношения со своим сыном и поэтому обеспечивает выносливую линию преемников, усиленную ее генами». Так, мы видим, что concubitum, означающее половое сношение, используется вместо бранного stuprum, которое указывает на развратные связи. Это еще больше усиливается двумя другими случаями использования concubitum в работе Юстина. В обоих случаях оно используется в описании амазонской царицы Талестрис, просящей заняться сексом с Александром, чтобы зачать ребенка–супервоина.[47]
Став любовником своей матери, Ниний изнеживается, и Семирамида берет на себя традиционную мужскую роль охотника в романтических отношениях. Однако Семирамида не смогла задним числом оправдать свои действия браком или законом, как она сделала у Конона. Это происходит потому, что, как заметил Юстин, в этот древний период люди были связаны волеизъявлением, а не законами. [48] Вместо этого, изменение естественного порядка было устранено единственным возможным способом: через насильственную смерть царицы от рук ее сына. В рамках всей схемы работы Райли показывает, что кровосмесительные ухаживания Семирамиды действуют как предостережение от женской власти. Семирамида, как первая женщина в этом произведении, инициирует эти темы женского честолюбия и властного материнства, которые затем вновь подчеркиваются другими семью женщинами в первой книге Эпитомы. [49] Это было особенно актуально для его пост–августовой установки, которая видела империю, удерживаемую одним человеком. Тем самым инцест показал, что Семирамида, как и другие женщины в эпитоме, не подходила для вступления в политическую сферу.
Святой Августин уточняет двусмысленное утверждение Юстина и записывает, что Семирамида действительно совершила инцест со своим сыном, и что она «осмелилась осквернить его, своего сына, кровосмесительными объятиями». [50] Тем самым Семирамида бросает вызов этим правилам, избегает правильной морали и, как правитель Вавилона, олицетворяет нечестие и извращение, противоположные Божьему Граду. Как указывает Арчибальд, «что может быть более ужасным извращением для царицы и матери, чем эксплуатировать свой тиранический статус, соблазняя собственного сына?» В подкрепление Августин сообщает об убийстве матерью Ниния, которое, по отношению к современной обстановке, явно оправдано в моральном плане.
Современник Августина, священник и историк Орозий, также включил рассказ Семирамиды в свои семь книг Истории против язычников, охватывающих деяния человечества от сотворения мира до его собственного дня в первой четверти V века. [51] Сохранившиеся в 249 рукописях и отрывках истории Орозия против язычников постоянно читались на протяжении всего западного Средневековья и составляли доминирующий образец для написания истории в средневековый период. В отличие от своих предшественников, Орозий писал светскую историю с христианской точки зрения. Хотя Орозий и отличался в этом отношении от «Божьего града» Августина, он все же опирался на элементы, обнаруженные в этой работе. Он опирался на образ дегенеративного Вавилона, олицетворяемого трансгрессивными сексуальными удовольствиями Семирамиды, черпая вдохновение от вавилонской блудницы в «Откровении». Работая от Юстина и Августина, он с непревзойденной энергией и рвением подчеркивает отвратительную распущенность и похоть царицы. Этот пыл сохраняется на протяжении всего повествования. Например, он утверждает, что Семирамида «жила среди бесконечного блуда и убийств», [52] и в подкрепление добавляет историю о том, что у царицы было много любовников, далее драматизируя ее, чтобы также включить удерживание ею мужчин как проституток, а затем их убийство после «наслаждения удовольствиями плоти». [53] Орозий также добавляет, что во время этих беспорядочных подвигов Семирамида незаконно зачала сына, которого она затем подкинула. Однако вершина этих похотливых действий была достигнута, когда она невольно совершила инцест с этим сыном и, узнав об этом преступлении, покрыла свой «личный позор», задним числом узаконив свое преступление путем одобрения полной сексуальной свободы для своих подданных. [54] Закон предусматривал, что «не должно быть никакого естественного почтения между родителями и их детьми, когда речь заходит о поиске супруга, и что каждый должен быть свободен поступать так, как ему заблагорассудится». [55] Сделав это, она навлекла свое чудовищное преступление и противоестественные наклонности на всю империю. Более того, в отличие от рассказа Августина, Орозий опускает убийство Ниния или попытку матереубийства (Ниний даже не упоминается по имени). Тогда Ниний, по–видимому, становится соучастником преступления, усугубляя всю тяжесть испытания. Вот какое неизгладимое впечатление мы имеем о царице, ее тирании и похотливости, соединенных для того, чтобы контролировать сексуальную жизнь своих подданных.
Популярность и широкая читательская аудитория «Истории против язычников» также демонстрируют ее конспектирование и перевод на староанглийский язык в IX веке и арабский перевод столетием позже. Древнеанглийская версия Орозия была создана неизвестным англосаксонским автором и иногда ошибочно приписывается Альфреду Великому. Работа была адаптирована для англосаксонской аудитории путем сокращения объема, добавления объяснений и рационализаций, а также принятия более объективного, но все же христианского тона. Семирамида, которая появляется в этом тексте, является чрезвычайно женственной, склонной к эмоциональным всплескам и манипуляциям через свое тело. Например, Семирамида описывается как подстрекающая Нина к войне своими похотями, и как только она заняла трон, вторглась в Эфиопию с «женской злобой». Этот рассказ все еще содержит все другие проявления похоти, и мы видим, как царица совершает «многочисленные незаконные сношения с самой неизмеримой порочностью», укладывая в постель и затем убивая всех, кто, как она обнаруживала, был царской крови. Рассказ завершается тем, что Семирамида сознательно совершает инцест со своим сыном и организует признание инцеста, чтобы обойти осуждение подданных.
Существует давняя традиция создания Семирамиды в народном воображении как сексуальной фигуры. Мало того, что она проявляла признаки сексуальных излишеств, она, как было замечено, сочетала жестокость и безнравственность. Следовательно, мы видим, что она связана с распущенностью, ненасытным сексуальным аппетитом, садистски убивает своих многочисленных любовников, управляет сексуальной жизнью других с помощью поясов верности, кастрации и сексуальных законов, а также нарушает естественные и социальные границы, достигая кульминации в зоофилии и инцесте. Однако, как будет обсуждаться в следующих главах, Семирамида — сложная фигура, которую хвалили за ее добродетель так же часто, как проклинали за пороки. Однако эти позитивные восприятия были в значительной степени отвергнуты современной наукой, которая вместо этого несправедливо сосредотачивается на ее темных, эротических сторонах. Этим они увековечивают проблему и утверждают, что доминирующее мнение о Семирамиде было отрицательным.