Разрушение Афин герулами в 267 году нашей эры было, пожалуй, самым драматичным эпизодом в долгой истории самого представительного и знаменитого города классической древности, ибо они так и не оправились от нанесенного ущерба, а катастрофа знаменовала для них начало темных веков. Археологические свидетельства, начиная приходить с 1931 года и продолжая поступать после войны, во многом прояснили ранее очень краткий и фрагментарный рассказ о катастрофе. Это исследование пересмотрит, а также сопоставит дошедшие до нас древние литературные источники и недавнюю вторичную литературу. Мы увидим, что разрушение Афин в 267 году было поворотным пунктом в истории города и ознаменовало собой кризис для Афин, их памятников и государственных учреждений. На фоне событий в римском мире III века катастрофа в Афинах является наглядным примером степени кризиса и она документирует конец античного мира и начало средневековья в одном из наиболее знаковых центров античного мира.
Ближе к середине третьего века нашей эры стало более чем очевидно, что принципат имел серьезные внутренние слабости. Армия была реальной силой в государстве и знала это. Эта крупная политическая ущербность наряду с серьезными внешними угрозами привела к пятидесятилетнему бедствию. До перестройки римских порядков Диоклетианом в конце III века Римская империя находилась в состоянии почти непрекращающегося кризиса. Солдаты растили своих фаворитов, которые, в свою очередь, сражались между собой. Рим также боролся за выживание на нескольких фронтах. Чума опустошала азиатские и иллирийские провинции в течение пятнадцати лет. В Азии давало о себе знать появление Сасанидской Персии.
Варварские соседи Рима собирали силы для своих безжалостных нападений. Их орды проникали через границы от Дуная до Рейна, на востоке и западе, и побеждали римские армии с монотонной регулярностью. Галлия, Испания, Италия, Эгейские провинции, Малая Азия, не говоря уже о других областях, подвергались последовательным враждебным набегам. В середине III века н. э. восточный сектор империи оказался незащищенным и находился во власти чередующихся волн германских захватчиков. Хаотичное состояние внутренних дел на западе в 250‑х и 260‑х годах позволило этим агрессивным мигрантам беспрепятственно опустошить древние города в Причерноморье, Малой Азии, Балканских провинциях и материковой Греции. Эти предшественники Алариха начали свои набеги из своих относительно недавних поселений вдоль Дуная и Днепра, и здесь, в восточных провинциях, их грабительские усилия увенчались значительным и в некоторых случаях постоянным успехом. Эта волна вторжений представляла собой увеличение числа набегов, начавшееся еще в царствование Александра Севера. И именно на Востоке, в то время как римские армии были заняты на западе, произошло самое худшее. Варварская угроза едва ли была нова для римлян, едва ли было время в истории римлян, когда границы не осаждались той или иной группой народов. Однако, уже много лет границы не нарушались столь масштабно. Одно дело — уничтожить легионы в пустынях Парфии (Красс, 53 г. до н. э.), в лесах Германии (Вар, 9 г. н. э.) или даже убить императора в болотах Добруджи (Деций, 251 г. н. э.), но совсем другое — осаждать, грабить и оккупировать древние центры цивилизации.
В 235 году нашей эры от рук своих собственных солдат погиб последний представитель сирийской династии Александр Север, и Максимин Фракиец стал первым в новой череде так называемых казарменных императоров. Нет ни необходимости, ни особого смысла задерживаться на подробностях мрачного списка узурпаторов, претендентов или законных глав государства в III веке. Это был век почти анархии, когда легионы, казалось, поднимали и низвергали императоров по своему желанию, и расстройство стало наиболее интенсивным в период 235 - 285 гг. Те редкие командиры, которым удавалось добиться дисциплины в своих рядах, оказывались лицом к лицу с другими грозными врагами. Сенаторы положили конец правлению Максимина в 238 году. Деций, честолюбивый до безрассудства, погиб в битве с готами в Мезии в 251 году. В 260 году Валериан подвергся, возможно, худшей участи — попал в плен к персам. Они были первыми императорами, которые встретили смерть от рук иностранного агрессора и, что важно, оба умерли в одно и то же десятилетие. Галлиен, сын Валериана, соправитель и преемник императора, удивительно неплохо справлялся с тяготами своего правления с 253 по 268 год. Он сражался с франками и алеманнами в Галлии и Италии, с готами на Балканах и с узурпаторами в Галлии (Постум), Сирии (Оденат) и Италии (Авреол). Галлиен пал жертвой заговора убийц. Его талантливый преемник и столь же хороший полководец Клавдий пал в непрерывной борьбе с варварами на востоке. Так продолжалось до тех пор, пока Диоклетиану не удалось остановить главные беспорядки.
Подробная история домашних осложнений в III веке выходит за рамки настоящего исследования, но краткий обзор в общих чертах поможет, однако, получить некоторое представление о разграблении Афин в 267 году н. э. германскими варварами. Трудности, с которыми столкнулся Рим в III веке, разнообразны — их можно различать как внутренние (вроде проблем с упорядоченной передачей исполнительной власти и амбиции армии), так и внешние (например, внезапное появление новой мощной и агрессивной Персидской империи на Востоке и германские движения и последующие набеги от Рейна до Дуная).
«Период 235 - 285 гг. является одним из самых темных в истории империи: Геродиан завершает свое повествование 238 годом, и после этого нам приходится опираться на скудных хронистов конца IV или V века, Аврелия Виктора, Евтропия и Зосима, а также на биографии сборника Historia Augusta. Но и в «Истории Августов» есть пробел между смертью Гордиана III в 244 году и пленением Валериана в 260 году. Эта потеря, впрочем, не слишком прискорбна, так как из–за недостатка материала авторы сборника пишут романы. В Дигестах нет выдержек ни одного из правоведов этого периода. В качестве современных документов фигурируют монеты, египетские папирусы и довольно тощий урожай надписей… . Нынешним ученым удалось достаточно точно реконструировать хронологическую последовательность событий, но их оценка ведущих персонажей эпохи и политических вопросов является весьма субъективной, поскольку она зависит от поздних и тенденциозных источников; для экономической и социальной истории имеется очень мало материала. Этот период подобен темному туннелю, освещенному редкими лучами, где приходится продвигаться, надеясь нащупать путь через промежуточную тьму» (Джонс).
К началу III века, с воцарением Максимина Фракийца (если не раньше с приходом Севера), баланс интересов и полномочий между сенатом, армией и императором был нарушен. Одаренный, умный или сильный принцепс мог контролировать армию, подчинить себе сенат и обеспечивать упорядоченную преемственность. Но со времени смерти Коммода в 192 году до возвышения Диоклетиана в 284 году цикл хронической нестабильности в империи был мало чем облегчен.
Трудно сказать, виновны ли в этих внутренних проблемах исключительно честолюбивые легионы. Трения между военачальниками и сенатом, по–видимому, были обычным явлением на протяжении большей части третьего столетия. Галлиен, конечно же, исключил сенаторов из верховного командования, когда длительные кризисы требовали квалифицированных и опытных полководцев. Армия может быть удобным козлом отпущения для упрощенцев. В своей книге «Социальная и экономическая история Римской империи» (1926) Ростовцев, хотя и не был замечен в упрощениях, по–видимому, преувеличил роль армии как средства классовой борьбы. Скудные и зачастую противоречивые источники препятствуют проведению четкой оценки.
Чеканка монет, при отсутствии литературных свидетельств, дает наглядное представление об экономических условиях. «Монеты показывают, что обесценивание валюты набирало обороты и достигло своего апогея при Галлиене, чьи антонинианы не только имели малый вес и плохо чеканились, но и стали практически медными монетами, содержащими менее пяти процентов серебра.
Во всяком случае, когда границы находились под серьезной угрозой римское оружие и энергия часто отвлекались и расходовались впустую. На востоке дезорганизованное Парфянское царство сменилось возрожденной и агрессивной сасанидско–персидской монархией. Вспоминая славу древних Ахеменидов и подкрепляясь националистическим зороастризмом, Сасаниды стремились восстановить старинное владычество. На западе, вдоль Рейна, франки и алеманны продвигались в Галлию и Испанию. На дунайской границе готы и вандалы подкрепили движение квадов и маркоманов. Очень серьезные набеги были совершены на Иллирию, Фракию, материковую Грецию и даже Италию. Некоторые распространились и на Малую Азию. Это было движение и вторжение в масштабах, неслыханных в течение многих веков. Греция и Малая Азия не видели ничего подобного с тех пор, как в III веке до н. э. появились галлы.
Империя с востока на запад была разорена римскими армиями и внешними врагами. Добавьте к этим антропогенным бедствиям появление чумы в 250‑х годах, и результатом стало серьезное нарушение упорядоченных процессов во всех областях.
Если источники, касающиеся имперских дел, вообще трудны, то они еще более трудны, если обратиться к частностям. Подробности готских набегов III века столь же непонятны современному ученому, как и античному. Источники с обеих сторон, если они вообще существуют, либо противоречивы, сомнительны, фрагментарны, либо вообще утеряны. Дексипп, афинский оратор и историк, которого некоторые сравнивают с Фукидидом, , помимо истории готских войн написал «Скифику», охватывающую период с 238 по 270 годы, и «Хронику» с доисторических времен до 270 г. до н. э. Но от рассказа этого редкого (для того времени) аттического автора остались лишь привлекательные фрагменты. В качестве источника для германской проблемы в III веке, эта работа вполне могла быть сравнима с работами Цезаря и Тацита. К счастью, кусочки и фрагменты Дексиппа можно найти у более поздних компиляторов, Зосима (V в.), Георгия Синкеллa (IX в.), а также Кедрена и Зонары (XII в.). К сожалению, книги Аммиана Марцеллина, относящиеся к середине III века, также утеряны, и о бедах в восточных провинциях и Греции в сохранившихся разделах упоминается лишь вкратце. В Historiae Augustae также есть пропуски, но они заведомо сомнительны по другим причинам. Их дата, авторство и цель уже давно сделали их предметом споров. Как мы увидим, в качестве источника для готских войн они представляют весьма особые проблемы. Что касается готских писателей, то «Гетика» или «Готская история» Иордана, эпитома VI века, сохраняет часть Кассиодора и, возможно, часть Дексиппа, хотя и плохо, через некоего Аблабия. Эти и другие второстепенные авторитеты не могут с большой уверенностью ответить на более важные вопросы о том, что привело готов в движение и когда или откуда они пришли. В отображении присутствия готов в Греции и набега или набегов на Афины эти источники также оказываются весьма запутанными, противоречивыми и ненадежными.
Мало кто из современных ученых попытался собрать воедино процессы и события, которые привели к готско–римскому противостоянию в восточных провинциях в III веке. А те, кто занимался этим вопросом, например, Герцберг в своей книге «Geschichte Griechenlands unter der Herrschaft der Pomer» (1868), не имели в своем распоряжении результатов важных недавних археологических работ в Афинах. За немногими исключениями ученые неизбежно сосредоточивались на тех областях и периодах, для которых источники являются наиболее полными. Поэтому большинство исследований было посвящено четвертому веку и после него, чему, возможно, также способствовали масштабы вторжений в IV и V веках.
Книга Томаса Ходжкина «Италия и ее захватчики» уделяет некоторое внимание вторжениям третьего века и довольно причудливо воссоздает основные события. Замечания Джона Бьюри во «Вторжении варваров в Европу» носят общий характер, но небеcполезны. Теодор Моммзен в своем впечатляющем исследовании «История Рима: провинции от Цезаря до Диоклетиана» приводит относительно полную и всестороннюю картину ситуации в Греции. Проницательные статьи Леона Гомо о Галлиене, чье правление охватывает, возможно, самые трудные годы, особенно проливают свет на этот вопрос. Альфёльди, возможно, больше, чем кто–либо другой, постиг путаницу в источниках о готских вторжениях в критическое десятилетие от 260 до 270 года. Совсем недавно Люсьен Мюссе в книге «Les Invasions: les vagues Germaniques» собрал некоторые полезные материалы об этом раннем нарушении границ. Моммзен, конечно же, уделял большое внимание эпиграфике и нумизматике. Совсем недавно Альфёльди, Гомо и Мюссе дополнили литературные сообщения результатами археологических раскопок. Российские, румынские и болгарские археологические изыскания в настоящее время вносят новый и важный вклад в этой области, и есть определенные признаки того, что более четкая «картина» появится и в других местах помимо Афин.
Крупномасштабные и разнообразные германские движения на протяжении нескольких столетий явно выходят далеко за рамки настоящего исследования. Существует несколько аспектов миграций, которые следует, однако, упомянуть, чтобы дать перспективу набегам готов в Дунайской области и в Греции. Мотивы, которые привели готские народы к восточным границам, а также хронологию их перемещений очень трудно определить. Иордан, стремясь дать своему народу уважаемую традицию, ставит его первоначальное появление еще в эпоху Троянской войны. Более реалистичная оценка устанавливает дату его появления на Дунае, Днепре и в Причерноморье несколькими столетиями позже. Ростовцев, например, в работе «Иранцы и греки на юге России» предположил, что эти народы не были пришельцами в III веке и на самом деле они присутствовали в этом районе уже несколько столетий и вытеснили оттуда экономическую роль Боспорского царства. Ростовцев видит готскую оккупацию и использование городов вдоль северного и западного берегов Черного моря, а не бессмысленное их уничтожение, и говорит: «… Готское нашествие было не первым и не последним в вековой деятельности германцев на юге России. Если мы не ошибаемся … в предположении о существовании крупного германского населения на Днепре в первом и втором веках, мы легко можем понять, что германцы, некоторые из которых были отважными моряками, стремились к морскому берегу, который дал бы им возможность грабить и удерживать для откупа восточную часть Римской империи и вступать в прямые связи с богатым Востоком. Ростовцев видит в этой ситуации некое совмещавшее коммерческие и военные интересы готское царство, а не кочевое движение. Он считает, что свидетельства, главным образом археологические, из захоронений и поселений у Днепра, в сочетании с отсутствием свидетельств, указывающих на насильственное завоевание готов сарматами, подтверждают точку зрения о готах как на ведущих оседлую жизнь земледельцев, воинов и моряков. Норман Бэйнс предлагает менее образную интерпретацию и решительно расходится с мнением Ростовцева. Столь длительное пребывание в бассейне Днепра, безусловно, значительно изменило бы их привычки. Набеги III века, по мнению Бэйнса, представляли бы собой маловероятное возвращение готов к прежним кочевым обычаям. Более того, утверждает он, Тира на Днестре и Ольвия к западу от Днепра, по–видимому, не попадались готам вплоть до III века. В Ольвии деятельность римлян можно проследить до 248 года, когда двумя римскими солдатами был установлен алтарь Меркурия. Интенсивная деятельность 250‑х и 260‑х годов на море у Зосима приводит Бэйнса к выводу, что эти готы являются рейдерами, а не торговцами, которые командуют кораблями и моряками для своих пиратских набегов. Морские набеги готов стали возможными просто потому, что другие предоставили им корабли и людей, чтобы управлять ими. Мнение профессора Ростовцева, что готы предпочитали вступать в прямые отношения с греческими городами на фракийском Боспоре и южном берегу Черного моря, невозможно. Присутствие римских монет в германских могилах должно быть объяснено иначе: «монеты, вероятно, происходили из городов на берегу Черного моря, с которых германцы вполне могли требовать денежных выплат в качестве откупа от немецкого грабежа. Мы знаем, что еще в 238 году Римская империя выплачивала готам субсидии.
Сэр Мортимер Уилер интерпретирует материальные свидетельства германо–готских и римских контактов в III и IV веках в обширной колеблющейся зоне от Балтики до Дуная и Черного моря как наиболее важные. Он говорит о предметах и монетных кладах как о «вехах на пути варваров к Эльдорадо». Он предполагает, что когда варвары двигались к Черному морю, они знали, куда они идут и что им нужно. Торговцы, рейдеры, рекруты или наемники сообщали им о захватывающих и заманчивых перспективах на юго–востоке. Уилер предполагает, что эти сообщения циркулировали еще в середине II века и продолжали циркулировать до тех пор, пока гунны не перерезали линии коммуникаций в конце IV века.
Достаточно трудно проследить миграцию готских народов с их скандинавской родины на территорию сарматов, а затем на дунайскую границу. Еще труднее точно и подробно обсуждать хронологию их приключений у берегов Черного моря и их вторжений в Малую Азию, в дунайские провинции и в материковую Грецию.
Труды современных ученых, пытавшихся дать об этом периоде упорядоченный, хотя и частично подкрепленный в последнее время некоторыми эпиграфическими и нумизматическими свидетельствами отчет, дали множество интерпретаций. Моммзен в своей типично грубоватой и авторитетной манере собрал воедино достоверный обзор этих войн в районе Дуная. Он уделял особое внимание проблемам источников и старался обсуждать проблемы источников с особым акцентом на использование Дексиппа более поздними авторами вроде Зосима, Аммиана, авторов «истории Августов», Иордана и других. Б. Раппопорт и Л. Шмидт дают краткий отчет об этих годах из доступных им источников. Совсем недавно Альфёльди рассмотрел этот период в двенадцатом томе Кембриджской древней истории.
Готы, как бы долго они ни находились в Сарматско–Боспорской области, были, по–видимому, приведены в дунайские провинции слухами о сокровищах, которые легко можно было получить. Римский контроль над Черным морем был в лучшем случае слабым и в хаосе III века не укрепился. К северу от Трапезунта, на восточном берегу и к северу от устья Дуная, на западном берегу Черного моря римский надзор был очень ограничен. Тира и Ольвия к северу от Дуная имели римские гарнизоны, так же как Диоскуриада и Питиунт на противоположном берегу. Боспорское царство также номинально имело право на защиту со стороны Рима. Пиратство на этой северной оконечности моря было обычным явлением даже в ранней империи и с нарушением обороны все стало намного хуже.
В Дунайской области роль готов на суше и на море, по–видимому, становится более значительной, заменив в 230‑х гг. даков, карпов и пиратов. Угроза была достаточно серьезной, чтобы оправдать выплату субсидии готам в 238 году. [1] В 238 году Дексипп начинает свой рассказ о готско–скифских нашествиях. [2] согласно древнему обычаю, Дексипп употребляет слово «скиф» как синоним всех варваров из этой области. М. Туллий Менофил, римский губернатор нижней Мезии, был способным полководцем и сумел дисциплинировать римские войска и восстановить укрепления, что, по–видимому, сохраняло хрупкий мир до 241 года. Гордиан III, направляясь в 242 году разбираться с персами, подавил готских мародеров в Мезии и Фракии, но после того, как он прошел на восток, готы вновь проникли в провинции Нижнего Дуная. [3] Иордан, по общему признанию, в путаном описании, [4] указывает на сильную готскую активность в районе Дуная при Филиппе, по крайней мере на короткое время, возможно, в 246 и снова в 248 году.
Однако любое сосредоточение римских сил против этих захватчиков серьезно затруднялось хроническими узурпациями власти по всей империи. Например, Деций, подняв мятеж в 248 году, оставил Мезию открытой для нападения, когда подавлял еще одного претендента. Вернувшись в это беспокойное место, он столкнулся с очень серьезной угрозой. Готский вождь Книва, по–видимому, объединил свои силы с карпами. Это позволило ему вести свои войска на юг и восток от окрестностей Эскуса близ реки Алут, в то время как его союзники двигались на запад в Нижнюю Мезию до Филиппополя во Фракии. Деций нанес готам серьезный удар у Никополя и, в свою очередь, потерпел тяжелое поражение от остатков готов у Берои к югу через хребет Гем. Эта нерешительная борьба продолжалась, пока Деций пытался перегруппироваться. Император, не имея возможности призвать резервы из–за восстаний в Риме, Галлии и на востоке, беспомощно стоял, пока Книва и его войска пробивались во Фракию. Эти события были лишь прелюдией к великой катастрофе 251 года, когда Книва заманил Деция в болота близ Абритта. Деций и его август пали здесь в самой серьезной катастрофе для римских армий за последние двести лет. Требониан Галл, провозглашенный после смерти Деция, не мог ничего сделать, кроме как позволить готам наслаждаться плодами своей победы. Ни Требониан Галл, ни правитель нижней Мезии Эмилий Эмилиан не смогли восстановить порядок.
Возможно, именно в 253 году готы, бораны и другие варвары совершили набег на Малую Азию по морю и напали на Эфес и Пессинунт, которые находились примерно в 150 милях вглубь страны. Питиунт и Трапезунт были взяты в 255 году. В 253 году флот и сухопутные силы готов двинулись на юг вдоль западного побережья Черного моря и захватили Халкедон, Никомедию и Никею. Смирна, богатый торговый город и активный центр для культов Dea Roma и Divus Augustus, был у них на пути, и готы либо попали туда, либо прошли мимо в Эфес. Фракия постоянно подвергалась набегам бродячих отрядов, а Фессалоника была осаждена в 254 году. Стратегические пункты на греческом материке защищались в это время жителями. Фермопилам и перешейку, а также стенам Афин было уделено необходимое им внимание. Но это были по необходимости чисто оборонительные действия, так как императоры Галлиен и Валериан были заняты в других местах: первый на Рейне, второй персами.
Воспоминания о былых успехах и новых волнах готов, появившихся в Дунайской области и на юге России, положили начало новому циклу движения варваров в последние годы правления Галлиена. Боспор был прорван, и Малая Азия подверглась новому нападению в 267 году. В очередной раз были атакованы Халкедон, Никомедия и Эфес. На этот раз был разрушен храм Артемиды в Эфесе. По возвращении во Фракию они нанесли удар по территории Трои. Иордан сообщает в своей странной путаной манере: «…вожди готов сели на корабли и поплыли через пролив Геллеспонта, нагруженные добычей и трофеями, а затем вернулись тем же путем, каким вошли в Азию, разграбив по пути Трою и Илион. Эти города, едва оправившиеся от знаменитой войны с Агамемноном, были вновь разрушены вражеским мечом». [5]
Еще большее вторжение, объединившее морские и сухопутные силы, последовало за описанным Иорданом. Пришельцы из Причерноморья, готские герулы (о которых мы еще поговорим позже), похоже, на этот раз снабжали или обслуживали флот. Эти огромные силы оставили разрушения на своем пути, когда флот двигался через Босфор, а сухопутные войска двинулись в Грецию, не сумев взять столь хорошо укрепленные и защищенные города, как Маркианополь и Томы. Именно в это время перед ними пали Афины, и разбойники добрались до самой южной части Спарты. Они также затронули Элевсин, Коринф, Олимпию и, возможно, Дельфы.
Галлиен незадолго до своей смерти и Клавдий в 269 году смогли вложить в эту проблему свою энергию, и в конце концов герулы потерпели серьезные поражения, сначала у Наисса на реке Морава в верхней Мезии, а затем у горы Гессакс в Македонии. Наконец, Аврелиан сдержал многолетние разорения в восточных провинциях, подчинив себе готов и перестроив дела в Дакии. Аврелиан частично заслужил свой титул «восстановителя земного круга», в дунайских провинциях. Но подобные действия со стороны варваров вскоре должны были повториться в схожем масштабе. Римские граждане устроились на время под прикрытием легионов ниже Дуная. Была создана новая Дакия под названием Прибрежная Дакия. К югу от нее была основана Внутренняя Дакия со своим новым императорским монетным двором в Сердике. Должно было пройти еще много времени, прежде чем здесь вновь начнутся потрясения, и проблемы, с которыми столкнулись Тацит, Флориан и Проб в третьей четверти века, не идут ни в какое сравнение с более ранними беспорядками.
Теперь, когда предыстория изложена в общих чертах, уместно перейти к предмету настоящего исследования — нападению готов на Грецию и, в частности, осаде Афин. Набеги в царствование Галлиена были самыми обширными, в них участвовало наибольшее число людей и они имели самые серьезные последствия для всех вовлеченных в события людей. И для Афин эта атака 267-268 гг. имела самые серьезные последствия.
На основе дошедших до нас литературных свидетельств практически невозможно составить подробный или хронологически последовательный рассказ о вторжениях варваров в период с 260 по 270 год. Передвижения захватчиков и имперских армий очень трудно проследить в деталях с какой–либо определенностью. Сохранившиеся источники мало согласуются друг с другом, и в некоторых случаях небрежность в предоставлении информации усугубляется субъективным злоупотреблением историческими записями. Поскольку рассказ Дексиппа по большей части утерян, картина собирается воедино из путаницы компендиумов и эпитом разных дат и отражающих разные точки зрения. В некоторых важных случаях видно, что составители сочетали некритический подход с манипулированием свидетельствами. В случае решающих последних лет правления Галлиена и первых лет правления Клавдия особенно запутано повествование в Historia Augusta. Давным–давно Эдвард Гиббон, хорошо знакомый с источниками, признал ограниченные возможности литературных данных, когда он пытался реконструировать события. Примерно сто лет спустя Моммзен в отчаянии заметил: «Здесь действительно сплошной кавардак».
Современные интерпретации этих свидетельств позволяет разделить вторжение варваров в период с 260 по 270 год на три волны. Первая, в 267 году, задела города Черноморского побережья и Малой Азии. Вторая, в 267 г. и далее в 268 году, опять охватила Малую Азию вместе с материковой Грецией и Балканской областью. Третье вторжение, в 269 году, по–видимому, имело меньший успех, чем остальные.
По–видимому, большая путаница по вопросу о вторжениях варваров происходит в древней литературе отчасти от попыток опорочить Галлиена и создать репутацию Клавдию. Особенно виновны в этом отношении авторы Historia Augusta. В их рассказе о вторжениях в биографиях Галлиена и Клавдия можно увидеть, что они воспроизвели с небольшими вариациями события из «Жизни Клавдия», которые по праву принадлежат «Жизни Галлиена».
Здесь не место вдаваться в сложную историографию Historia Augusta, но события 260-270 годов занимают видное место на запутанных страницах этой работы и серьезно касаются истории Афин. Как недавно сказал сэр Рональд Сайм: «Из загадки Historia Augusta превратилась в помеху. И все же, продолжает он, «от Historia Augusta никуда не деться». Ни Альфёльди, взявший на вооружение Historia Augusta в своем исследовании варварских вторжений, ни Сайм не претендуют на то, чтобы ответить на все вопросы: трясина здесь глубокая, «как то сербское болото между Дамиатой и древней горой Касий, где потонули целые армии».
Альфёльди убедительно доказывал, что рассказ о вторжениях в «Жизни Галлиена» в Historia Augusta совпадает с рассказом Синкелла, а рассказ в «Жизни Клавдия» совпадает с рассказом Зосима.
Как выяснил Альфёльди, рассказ о первой экспедиции в Малую Азию в 237 году, который появляется у Синкелла, [1] совпадает с рассказом в «Жизни Галлиена». [2] Оба сообщения происходят из общего источника. Они также согласуются с рассказом у Иордана. [3] Фиксированная дата здесь — смерть Одената весной 267 года, сразу после первого набега. Следующее великое нашествие готов (включая герулов) обрушилось на западную Малую Азию, Балканы и греческий материк осенью 267 года и продолжалось до начала 268 года. Об этом вторжении упоминают Зосим и Синкелл [4]. Рассказ «Жизни Галлиена» совпадает с рассказом Синкелла. [5] Упоминание в Иордане, по–видимому, отделяет вторую попытку от первой. [6] Этот этап операций описывают также Дексипп, Аммиан Марцеллин и автор «Жизни Клавдия». [7] Фиксированная дата здесь исходит из проблем Галлиена с Авреолом, возвращения Галлиена в Италию и его смерти в Медиолане в марте 268 года.
В следующем, 269 году, было предпринято третье, но наименее успешное вторжение. Подразделения императорских армий и флота теперь препятствовали полномасштабным действиям со стороны варваров. [8] Это было, конечно, результатом усилий Галлиена и Клавдия. Биограф Клавдия, по–видимому, имел основания прославлять своего героя. Он повторил, с небольшими изменениями в формулировках, факты из биографии Галлиена. События из войн Галлиена в Греции и на Балканах включены в повествование об окончательных поражениях готов и операциях по зачистке, проведенных Клавдием. Это повествование есть у Зосима и в «Жизни Клавдия». [9] Следует иметь в виду, что оно составлено из различных авторов, начиная со свидетеля некоторых событий Дексиппа, и оно предполагает, что «Жизнь Галлиена» и Синкелл имели общий источник, а биограф Клавдия и Зосим тоже брали из одного источника. Эта интерпретация, наряду с дополнительными свидетельствами, очищает Галлиена от приписываемой ему черной репутации и объясняет дублеты рассказов о готских войнах, которые появляются в Historia Augusta.
Первые успехи варваров в Малой Азии в 267 году побудили их предпринять вторую попытку позднее в том же году. Они, по–видимому, объединились в большом количестве в устье Днестра. Их численность варьируется в записях от 500 до 2000 кораблей в дополнение приблизительно к 320 000 солдат сухопутных войск. Эти цифры явно неточны и преувеличены, однако должно было речь идет о впечатляюще большой силе. В типичном приступе риторики биограф Клавдия (в отрывке, который следует отнести к его предшественнику Галлиену) сравнивает это вторжение с вторжением Ксеркса столетиями ранее. «Триста двадцать тысяч вооруженных людей! У какого Ксеркса, скажи на милость, их было так много? какая сказка когда–либо представляла столько народу, какой поэт когда–либо вообразил столь громадное число? Там было триста двадцать тысяч вооруженных людей! Прибавьте к этому их рабов, прибавьте также их семьи, их обозы, вспомните также о реках, которые они выпивали, и о лесах, которые они жгли, и, наконец, о трудах самой земли, которая выносила столь разбухшую массу варваров». [10] Увеличение числа наверняка имело целью сделать деяния Клавдия еще более сказочными. Готы, герулы и другие по суше и по морю [11] вторглись в пределы Римской империи, одни двигались по суше через Фракию, другие — через Хрисополь и Византий. Римский флот, посланный Галлиеном и возглавляемый афинянином Клеодамом, по–видимому, нанес варварскому флоту серьезный удар, давший византийцам возможность отомстить. [12] Захватчики были обескуражены укреплениями Том и Маркианополя. При движении через Пропонтиду, которая была опасной для плавания без лоцмана, многие корабли и люди погибли, повторив судьбу флота Ксеркса у Саламина. Некоторые из группы, похоже, двинулись дальше только для того, чтобы отступить перед стенами и защитниками Кизика. Оставшиеся в живых пробились через Геллеспонт и после поспешного ремонта у горы Афон осадили Кассандрию и Фессалонику. [13]
Часть захватчиков, по–видимому, проникла в Грецию, где вся Ахайя оказалась в их власти. Афины, Коринф, Спарта и Аргос были разграблены и сожжены. [14] Хотя последовательность событий далеко не ясна, Клеодам, который находился с флотом в Византии, по–видимому, нанес удар варварам в это время в греческих водах, возможно, недалеко от Афин. Дексипп, архонт Афин, собрал своих сограждан, чтобы изгнать варваров, которые разграбили Афины, из Аттики. [15] Потом этот варварский контингент, по–видимому, повернул на северо–запад, двигаясь через Беотию, Эпир, а затем заскочили в Македонию.
Большая группа странствующих воинов, по–видимому, сосредоточилась в Наиссе (Ниш) в верхней Мезии, чтобы противостоять римским войскам, возглавляемым Галлиеном, идущим на восток после войны с Постумом. Эти варвары, возможно, были объединенными элементами тех, кто разорил Грецию, и тех, кто осаждал Фессалонику. Основному противостоянию, по–видимому, предшествовала ”стычка» между императорской далматинской кавалерией и варварами. [16] Зосим рассказывает, что после первой стычки в районе Добера и Пелагонии, основные силы сразились около Наисса с потерями для обеих сторон. Вполне возможно, что войска, осаждавшие Фессалонику, двигались по шоссе вверх по долине реки Аксий (Вардар). Наисс находится примерно в 250 километрах к северу от Фессалоники по прямой линии. Маршрут будет примерно на 50 километров дальше по дороге, так как она идет на запад сначала к Стобам, а затем поворачивает дальше на запад к Скопье. Вполне возможно, что мародеры забрались еще дальше на запад от Фессалоники, за Пеллу, чтобы захватить Гераклею. Римляне (согласно Зосиму), по–видимому, столкнулись с другой большой группой варваров и уничтожили 50 000 человек. Эта цифра кажется преувеличением. Но эта другая группа могла бы быть группой из Греции, раз они не присоединились к своим товарищам у Наисса.
Интересный эпизод в этой битве или серии сражений близ Наисса связан с капитуляцией герульского контингента, командир которого упомянут по имени как Навлобат. [17] Помимо того факта, что герулы опять засветились в числе захватчиков, что–то об исходе битвы может сказать мирное урегулирование. Синкелл говорит, что Галлиен наделил Навлобата консульскими знаками отличия, что само по себе является довольно зловещим прецедентом. Здесь возникает вопрос, действительно ли герулы пришли сюда одни, возможно, побуждаемые каким–то особым импульсом. Интересно, какое поражение потерпели варвары, если их включили в ряды римлян и наградили высокими почестями в придачу (без сомнения, какое–то золото сгладило порядок). Казалось бы, все варвары еще не были побеждены. Непобежденные остатки отказались сдаваться и отсиживались в горах Гема; биограф Галлиена назвал гору Гессакс (гора Родопа?). [18] Здесь варвары выстроили свои повозки (нагруженные добычей?), но из–за истощения и голода не могли серьезно обороняться. [19] Варвары понесли большие потери в это время, но все же смогли воспользоваться спорами в императорском командовании, чтобы нанести несколько ударов по рядам римлян. Лишь когда кавалерия была приведена в боевую готовность, римляне смогли вернуть себе инициативу.
В разгар борьбы с варварами Галлиен был вынужден вернуться в Италию из–за угрозы со стороны Авреола. Галлиен оставил командование на Балканах Марциана с приказом продолжать начатое там дело. [20] Галлиен был убит в пути, и Клавдий стал его преемником.
Клавдий вступил в борьбу с готами на Балканах и за короткое время до своей смерти заслужил титул Готского. Его трудам в горах Гема отчасти способствовал факт, что ряды варваров были опустошены чумой и голодом. [21] По иронии судьбы, сам Клавдий пал жертвой чумы, и командование принял его брат Квинтилл.[22]
В то же самое время, когда Клавдий проводил операции по зачистке Балкан, по–видимому, состоялась третья экспедиция готов. Это было бы в 269 году. Но эта морская экспедиция, в которой снова участвовали герулы и которая достигла Крита, Кипра и Родоса, похоже, потерпела неудачу. [23] Эта группа и другая на материке, по–видимому, страдали от широко распространившейся чумы. Зосим рассказывает, что готский флот не совершил ничего достойного упоминания.[24]
Краткое правление Квинтилла сменилось царствованием Аврелиана, который выдвинулся к дунайской границе близ Паннонии, где было достигнуто соглашение с почти истребленными готами. испытывал сильное давление в других округах. Поскольку Зенобия контролировала Египет и, следовательно, поставки зерна Риму, а мятежные галльские войска еще больше усложняли положение, необходимо было предпринять какие–то действия. Поэтому Аврелиан пошел на довольно радикальный, но реалистичный компромисс: он создал новый дом для готов, оставив им Дакию. Римляне были эвакуированы в новую Дакию ниже Дуная, под защиту дакийских легионов. Это высвободило иллирийские войск для борьбы с Зенобией. Дакийские легионы служили на перекроенной границе. Успех этого совместного стратегического отступления и переселения был высоко оценен Аммианом, который говорит о трудах Аврелиана после безвременной смерти Клавдия: ”… чужеземные враги беспрепятственно бродили по Эпиру, Фессалии и всей Греции … они были изгнаны [после смерти Клавдия] Аврелианом, энергичным мужем и суровым мстителем за их грехи, и оставались спокойными в течение долгих веков, если не считать того, что вскоре после этого отдельные банды разбойников совершали набеги на соседние области, но очень редко и к своей собственной гибели».[25]
Как мы уже упоминали, варварские экспедиции в греческую область и нападения на крупные греческие города достигли своего пика во времена правления Галлиена и Клавдия и охватили десятилетие 260-270 гг. н. э. Именно во время этой волны разрушений, в конце 267 года, Афины были атакованы, разграблены, и большая часть города осталась в руинах. Литературная традиция отводит большую роль в этих злосчастных делах готам (скифам) и родственной готам группе герулов. Здесь не место прослеживать историю герулов от их предполагаемой скандинавской родины до движения к северному краю Черного моря и далее в греко–римский мир. Их включение в ряды римлян, поражение от лангобардов и гипотетическое возвращение на родину — еще одна целая история.
Но поскольку им отводится столь видная роль во вторжениях в Грецию и в разграблении Афин, то вполне уместно уделить им некоторое внимание. Герулы, хотя и не столь иллюзорные, как столь же разрушительные «дорийцы» XII века до н. э., труднее всего поддаются точному и достоверному определению. Их греко–римские современники мало что знали о них, и мало что из того, что они могли сказать о них, сохранилось до наших дней. Рассказ Дексиппа утерян, как и большая часть его других работ о варварах того времени. Стефан Византийский [26] и Etimologicum Magnum [27] указывают, что Дексипп писал о них и путал их со скифами или готами. Стефан Византийский называет их скифским племенем. Иордан, по всей вероятности, также опираясь на Дексиппа, описывает их путь от их скандинавской родины до района Меотидского озера (Азовское море), а затем через римские границы. [28] Синкелл и Зосим отводят им главную роль в нападениях на черноморские города, эгейские острова и греческий материк [29]. «Жизнь Клавдия» в Historia Augusta упоминает герулов наряду с другими в подобных набегах [30]. Эти герулы объединились с другими племенами готов в единый сухопутный и морской поход, оставив после себя обширные разрушения. Из рассказа Синкелла и, возможно, Зосима можно сделать вывод, что при набегах герулы использовали свои особые навыки моряков. Однако эти сведения далеко не ясны, и неизвестно, были ли они морскими воинами или их перевозили. Моммзен и позже Альфёльди подчеркивают морской вклад вновь прибывших герулов. Альфёльди отводит ведущую роль на суше собственно готам. Были ли они моряками или морпехами, вероятно, никогда не будет известно определенно. Комментарии Зосима указывают на некоторые проблемы. Он говорит о ранних набегах скифов (готов), захватывающих лодки или использующих как перевозчиков рыбаков.[31]
После разграбления Афин они двинулись на север и запад через Беотию, Эпир, Иллирию и Македонию, добравшись даже до Спарты и Олимпии. В Малой Азии они продвинулись вглубь страны до Пессинунта к северу от Антиохии.[32]
Однако в сохранившихся фрагментарных и путаных записях об этих событиях нет четкого различия между герулами и готами или скифами, и обычно есть включенные в общую картину другие племена. Очень трудно отличить герулов от готов. В рассказе Синкелла [33] есть конкретная ссылка на капитуляцию герульской армии и ее предводителя Навлобата после того, как герулы бежали из Греции, разграбили Афины и были пойманы в ловушку у Наисса на обратном пути в Мезию. Образный подход к герулам был использован Люсьеном Мюссе в его недавнем обзоре германских вторжений. Он утверждает, что герульские набеги действительно знаменуют начало чего–то нового, морских миграций. Эти народы, выходящие из Дании и Швеции, предвещают, по его мнению, появление викингов и варягов. Их морская тактика, по крайней мере, предвосхищает деятельность вандалов в пятом и шестом веках. Если бы эти герулы были из Скандинавии, Восточной Дании и Южной Швеции, как утверждает Иордан, [34] то можно было бы ожидать, что море было их родной стихией.
На основе имеющихся данных наиболее трудно с какой–либо определенностью определить географическое происхождение или племенные связи герулов, а также выявить их особые навыки, квалификацию или склонности. Их мотивы также неясны. Неизвестно, прибывали ли они массово с семьями и багажом, чтобы поселиться, или же приходили как пираты только воинскими группами, грабя там, где представлялась возможность. Новые волны, возможно, присоединились к первым пришельцам. Путаное сообщение из «Жизни Клавдия» в Historiae Augustae называет герулов вместе с другими племенами, насчитывающими около 320 000 человек «под ружьем». Это, несомненно, преувеличение, призванное укрепить репутацию Клавдия. Однако к ним автор добавляет рабов, семьи и обозы. [35] Громадные полчища и другие преувеличения следует отбросить, но как быть с семьями и багажом? В Historia Augusta и у Зосима [36] подчеркивается, что уцелевшие в войнах герулы поселились на римской земле или были включены в ряды римской армии. В Historia Augusta описывается ситуация, когда были захвачены короли, знатные женщины стали пленницами, тогда как многие скифы стали рабами или земледельцами. В том же духе писатель интересуется, сколько овец, крупного рогатого скота и лошадей попало в руки римлян при разгроме. [37] Так «скифы» выглядят гораздо солиднее, чем простая шайка рейдеров или пиратов, намеревающихся грабить.
Иордан говорит, что герулы были изгнаны со своей родины в Скандзы данами, [38] и они, по–видимому, присоединились к другим готским или скифским группам, уже промышлявшим на северном берегу Черного моря. [39] Герулы, по–видимому, пришли несколькими волнами вместе с другими племенами, связанными с готами, и они, по–видимому, продолжали значительно пополнять первоначальных переселенцев на протяжении всего VI века до окончательного поражения от лангобардов. Отсюда следует, что многие из них, как и другие представители готской группы, имели обыкновение регулярно перебираться из Германии или Скандинавии в более перспективные области. Черноморская область и дунайские провинции были хорошей добычей для набегов или миграции, если не встречалось никакого сопротивления. По–видимому, так оно и было: никаких запланированных или обязательно согласованных усилий не существовало, а скорее был дрейф в более слабые места, пока римская реакция или давление гуннов не изменили ситуацию.
К счастью, существуют описания герулов. Что любопытно в рассказах о герулах более поздних времен, так это то, что они, по–видимому, оставили всякий интерес к морской деятельности. По сути, их выдающиеся достижения носят военный характер, и они, по–видимому, были очень востребованы как легкие или ударные войска, как рассказывает Иордан: «это был народ быстроногий, и по этой причине они еще больше раздулись от гордости, ибо в то время не было народа, который не набирал бы их для себя в качестве легковоруженных пехотинцев». [40] Он говорит о них во времена Германариха в четвертом веке, когда «остальная часть племени герулов» находилась под властью этого вождя. Иордан фиксирует их местоположение в окрестностях Меотидского озера, и в искаженной народной этимологии говорится, что их название происходит от болотистой местности, «которую греки называют hele; поэтому их и назвали элурами». [41] Если оставить этимологию в стороне, то кажется, что после III века герулы все еще не сидели на месте и продолжали размещаться на северном краю Черного моря. Отсюда возможно, что эти более поздние описания герулов не относятся отчасти к этой группе в III веке.
Прокопий описывает их военные навыки на римской службе против персов следующим образом: «Ибо у герулов нет ни шлема, ни панциря, ни каких–либо других защитных доспехов, кроме щита и толстой куртки, которой они опоясывают себя, прежде чем вступить в бой. И действительно, герульские рабы идут в бой даже без щита, и когда они доказывают, что они храбрые люди на войне, тогда их хозяева позволяют им защищаться в битве щитами». [42] Какими бы свирепыми они ни были в бою, они считались дикими и ненадежными. Это иллюстрирует описание Прокопием некоего Фары, который с отличием служил при Велизарии в Африке: «Фара был энергичен, чрезвычайно серьезен и честен во всех отношениях, хотя и был урожденным герулом. А для герула не поддаваться предательству и пьянству, но стремиться к праведности — дело нелегкое и заслуживает немалой похвалы. И не только Фара, но и герулы под его командованием вели себя порядочно». [43] После этого довольно банального комплимента Прокопий в самом поучительном отрывке обсуждает в другом месте добровольную эвтаназию герулов и практикование сати: «Теперь о том, кто есть герулы? … Они издавна жили за рекой Истр, поклоняясь великому сонму богов, которых они считали святыми, чтобы умилостивить даже человеческими жертвами. И они соблюдали многие обычаи, которые не совпадали с обычаями других народов. Ибо им не позволялось жить ни когда они старели, ни когда они заболевали, но как только один из них был побежден старостью или болезнью, ему приходилось просить своих родственников как можно скорее удалить его из этого мира. И эти родственники собирали и громоздили массу дров на большую высоту и укладывали человека поверх дров, а затем посылали к нему с кинжалом одного из герулов, но не родственника этого человека, потому что родственник не мог быть его убийцей. И когда убийца их родственника вернется, они сразу же сожгут всю кучу дров, начиная с краев. И после того, как огонь прекратится, они немедленно соберут кости и закопают их в землю. А когда умирал человек из рода герулов, его жене, если она претендовала на добродетельность и желала оставить после себя доброе имя, следовало вскоре умереть рядом с могилой своего мужа, повесившись на веревке. А если она этого не сделает, то в результате будет иметь дурную репутацию и нанесет обиду родственникам своего мужа. Вот каковы были обычаи, соблюдавшиеся герулами в древние времена».[44]
После многих лет контактов с римлянами и службы у них и даже после обращения в христианство герулы сохранили многие из своих старых привычек. Сохранение этнического единства наряду с вековыми привычками не должно вызывать удивления. Рассмотрим, например, со страниц Григория Турского, сколько времени потребовалось франкам, чтобы обуздать некоторые из своих привычек. Прокопий, по–видимому, отражает тот факт, что герулы произвели сильное впечатление на римлян и греков, в замечаниях, которые попахивают расовыми предрассудками и, по–видимому, основаны на длительном общении. Прокопий чувствует себя вынужденным осуждать этих людей, хотя в целом они поддерживали римское дело. «Однако они все еще неверны по отношению к ним [римлянам], и так как они склонны к скупости, то охотно совершают насилие над своими соседями, не чувствуя никакого стыда за свои поступки. Не довольствуясь своим убийственным социальным и политическим поведением (продолжает Прокопий), они спариваются нечестивым образом, особенно мужчины, с ослами, и они самые низкие из всех народов и совершенно отпетые мошенники».[45]
При всем этом, однако, Прокопий никогда не упоминает о более ранних действиях герулов в III веке. Он действительно указывает их происхождение и, по–видимому, озабочен тем, чтобы поместить их в исторический контекст. Можно было бы подумать, что он мог бы обратиться к некоторым более ранним ссылкам на их деятельность если не в интересах науки, то по крайней мере для того, чтобы подкрепить свои аргументы о том, что они были разрушительным народом. Эти материалы, вероятно, были ему доступны, и отсутствие основательности с его стороны достойно сожаления.
Афины середины третьего века нашей эры, опустошенные и преображенные варварским разграблением, знавали лучшие времена. По сравнению с перикловыми днями, в III веке они находились в стесненных обстоятельствах. Как и многие греческие города, имели склонность выбирать не ту сторону, выступая за Македонию, за Митридата или против Октавиана. Но прежняя репутация и великодушие победителей, например, Суллы в 88 году до нашей эры, спасли их от судьбы Коринфа. Афины разделяли экономическую и социальную депрессию Греции в последние годы республики и в первые годы империи. Греция была разорена войной; ее людские и материальные ресурсы эксплуатировались всеми сторонами во многих конфликтах. Но Афины, казалось, постоянно испытывали терпение Рима своим укоренившимся высокомерием и мятежными действиями. После изгнания из Греции Митридата, Рим стал считать Афины безвредными. Им можно было потакать, и они были достойны снисхождения. Они были всем, что символизировало эллинскую культуру, перед которой Рим снимал шляпу. У Афин были друзья. Они не только были «свободны», но и, в отличие от некоторых других свободных городов, сохранили свои монеты. Афинская сова, драхма и обол чеканились и использовались на местном уровне. Она продолжала доминировать в Аттике и обладать традиционными владениями. Возможно, население и процветание Афин увеличивались до тех пор, пока не пришли герулы.
По сравнению с остальной Грецией Афины были важным исключением, однако, из–за многочисленных материальных благ, дарованных ей щедрыми поклонниками и почетными гражданами. Атталиды и Птолемеи соперничали в своем фаворитизме к ним. Адриан или Траян могли следить за зданиями, которые Афины уже не могли сохранять, и даже добавлять новые, Адриан завершил Олимпию и создал буквально целый новый город, подходяще отмеченный аркой, которая отделяла Афины Тесея от его собственных. Он также начал строительство акведука и вычистил частные дома с южной стороны Агоры, где они были построены после разрушительной осады Суллы. Именно Адриан построил большую библиотеку к западу от древней Агоры. К западу же от последней, благодаря неизменному фаворитизму Августа, вырос целый новый рыночный район. Украшение Афин Римом и эллинизированными восточными монархами (прекрасным примером является Стоя Аттала II) в любом случае впечатляет. Были и преуспевающие местные жители вроде Ирода Аттика, который играл важную роль в этой деятельности. Афины, похоже, тоже никогда не имели недостатка в туристах и студентах. Без сомнения, преподаватели, владельцы таверн и гиды были в лучшем положении, чем многие другие, в экономике.
Итак, несмотря на то, что почти потеряли самостоятельность, они тем не менее были предметом большого обожания, благосклонности и лелеяния из–за своего богатого прошлого. Их памятники не только сохранились, но и восстанавливались и приумножались. В императорский период город даже расширялся. Афины были одновременно верховной жрицей и главным хранилищем святых мощей в культе эллинизма.
Путеводитель Павсания, какими бы неполными и избирательными ни были его комментарии об Афинах, бросает последний перед разрушением третьего века детальный взгляд на Афины и Агору. Павсаний был филэллином, писавшим для других людей с аналогичными интересами. Он выделил Афины как создателей самого лучшего в греческой культуре, и именно афиняне с самого начала боролись, иногда безуспешно, за греческую свободу. Свое собственное время, последнюю половину второго века, Павсаний считал эпохой упадка, и он ностальгически и субъективно оглядывался назад, на древнюю славу. Его описание Афин выборочно и не всегда так точно, как хотелось бы современным ученым, но других мы не имеем.
Этот город был еще не совсем на последнем издыхании. Возможно, он выжил за счет благосостояния, а его политика была фикцией, но все же это был впечатляющий город, сокровищница древности. То, что Дион сказал жителям Родоса, чьи привычки серьезно изменились из–за римского присутствия, точно так же относится и к афинянам:
«Ваши задачи совсем другие, чем у ваших предков. Те могли развивать свои способности в разные стороны, стремиться к власти, помогать угнетенным, приобретать союзников, основывать города, воевать и завоевывать; из всего этого вам уже не дано. Вам остается вести домашнее хозяйство, управлять городом, даровать почести и отличия с выбором и мерой, заседать в совете и суде, приносить жертвы богам и отмечать праздники; во всем этом вы можете выделяться среди других городов. И это не мелочи: благопристойная осанка, забота о волосах и бороде, степенная походка по улице, так что иностранцы, привыкшие к другим вещам, могут рядом с вами разучиться спешить; приличная одежда, даже, хотя это может показаться смешным, узкая и аккуратная пурпурная кайма, спокойствие в театре, умеренность в аплодисментах — все это составляет честь вашего города; в этом больше, чем в ваших портах, стенах и доках, проявляется добрая старая эллинская привычка; и даже варвар, не знающий названия города, чувствует, что он находится в Греции, а не в Сирии или Киликии» [1].
Степенность, умеренность или забота о волосах и бороде могут быть слишком большими ожиданиями от типичного афинянина, но, конечно, варвар должен знать, что он находится в Греции, когда находится в этом городе. Ирония судьбы заключается в том, что Дион, писавший в начале III века, почти дожил до того момента, когда греческие города оказались в гораздо «худшей, чем описанная им, ситуации». [Поразительно, но уважаемый Уилсон представляет как одно лицо ритора Диона Хрисостома и историка Кассия Диона — Исихаст].
В предыдущей главе было показано, как трудно разобраться в связности и хронологии вторжений в Грецию. Те же самые проблемы возникают, когда мы обращаемся к подробностям об Афинах. Из литературы далеко не ясно, когда именно и кем они были атакованы, как и кем и с какими результатами они оборонялись. Эти сообщения кратки, искажены, фрагментарны и противоречивы. Неизвестно, была ли осада продолжительной и использовалась ли в ней техника, или же Афины легко пали под натиском налетчиков. Даже неполное описание Аппиана сулланской осады Пирея и Афин во время Митридатовой войны в 86 году до н. э. предлагает больше информации. [2] История Дексиппа фрагментарна, но его рассказы о скифских осадах Маркианополя в Западной Фракии, [3] Филиппополя в нижней Мезии [4] и Сиде в Памфилии [5] сохранились и служат соблазнительными примерами для тех, кто интересуется Афинами. Многие древние авторы упоминают, что Греция была захвачена в III веке, но не все упоминают, были ли осаждены или пали Афины. Аммиан Марцеллин, например, упоминает о потерях в 100 000 человек в Филиппополе во время правления Деция, [6] но о более поздних событиях в Афинах он не упоминает вообще. Очевидно, его больше интересует внушительное количество жертв, чем описание ущерба столь знаменитого города, как Афины. Зосим упоминает о падении Афин во время скифского нашествия на Грецию, но без подробностей. [7] Зосим, как ни странно, приводит более подробные сведения об инциденте, в котором Афины и Аттика избежали ущерба в результате землетрясения, в то время как остальная Греция была сильно побита. Это замечательное событие произошло сразу после смерти Валентиниана, и Зосим даже приводит свой источник (мемуары философа Сириана) и подчеркивает актуальность анекдота для своей точки зрения. В этом случае, по–видимому, Афины были спасены, когда в соответствии со сновидением иерофанта были совершены надлежащие жертвоприношения памяти Ахилла.[8]
Еще больше подробностей приводит Зосим об осаде Афин Аларихом в конце IV века. Аларих и его войска, которые настолько стремились захватить Афины, что обошли Фивы, были остановлены видом Афины Промахос на крепостной стене. Это наверняка было большим потрясением, так как Аларих думал, что афиняне были слишком малочисленны, чтобы занять свои обширные стены, а также потому, что он думал, что Пирей испытывает нехватку припасов. Во всяком случае, в данном случае было достигнуто мирное соглашение. Аларих и его небольшой эскорт были хорошо приняты отцами города. [9] Очевидно, Аларих не был знаком с рассказом Геродота о Писистрате и Афине. Зосим подчеркивает, что, как и в случае с землетрясением, Афины и Аттика вновь были чудесным образом спасены. Но здесь антихристианин Зосим, возможно, хотел показать силу традиционных языческих богов и героев.
Вполне возможно, что эти басни четвертого века попали в труд Зосима из–за его относительной близости к этим событиям. Он — не самый критичный из историков, и, возможно, он не смог бы пройти мимо столь захватывающих историй. Кедрен говорит, что Афины, наряду с другими городами, были разрушены готами, и рассказывает любопытную историю о планах готов сжечь все афинские библиотеки. [10] В последний момент их убедили, что с книгами греки будут менее опасны в будущем. Похожую историю рассказывает Зонара, у которого в римские границы вторглись безымянные «варвары» с Меотидского озера. [11] Этого едва ли достаточно, чтобы восстановить какую–либо картину сложившейся ситуации.
Кое–что говорят Синкелл и «Жизнь Галлиена» в Historia Augusta. Синкелл более конкретен в отношении оккупантов. [12] Это герулы с Меотидского озера. Они захватывают и сжигают Коринф, Спарту, Аргос и Афины. Кроме того, император Галлиен посылает помощь, и многие герулы гибнут в Афинах. «Жизнь Галлиена» добавляет к этой туманной картине. Готы опустошили всю Ахайю, но были разбиты афинянами под командованием Дексиппа, «историка тех времен». [13] Не густо, но лучше, чем ничего. Если еще присоединить сохранившийся фрагмент речи Дексиппа к защитникам Афин, [14] то картина может немного проясниться. Дексипп рассказывает, как он собрал 2000 добровольцев и создал своего рода национальную гвардию. Он дал им наказ не лезть прямо на врага, превосходящего их численностью, поддержал их дух риторикой, а затем продолжил, по–видимому, преследовать варваров с некоторым успехом. Дексиппу, по–видимому, помогали в этом столкновении части римского флота. Зонара упоминает здесь Клеодама, и Дексипп сообщил своим нерегулярным войскам, что помощь уже в пути. Любопытно, что только увещевания Дексиппа (косвенно) и Historia Augusta отводят определенную роль в этом деле Клеодаму. Синкелл, как мы видели выше, упоминает о роли афинян, но не указывает на лидерство ни Дексиппа, ни Клеодама. Вполне возможно, что Клеодам нанес удар по герульскому флоту в Пирее, в то время как Дексипп изгнал сухопутные войска из Афин (разумеется, только после взятия города). Галлиену предстояло завершить эти события своей победой и взятием на капитуляцию герульского вождя Навлобата.
Роль Дексиппа оспаривалась на основании литературных и эпиграфических источников. Иоганн Бергман в своей диссертации, опубликованной в Стокгольме в конце прошлого века, высказал серьезные сомнения в том, что эти свидетельства подтверждают предание о том, что историк Дексипп изгнал герулов из Афин и нанес им тяжелые потери. Он собрал воедино всю литературу и ту малость эпиграфики, которая была в то время. Наиболее убедительным аргументом Бергмана является то, что сохранившаяся надпись, посвященная Дексиппу его детьми, упоминает все его добродетели и общественные заслуги, но не его военную роль. Бергман утверждает далее, что Historia Augusta (в биографии Галлиена) — с единственным свидетельством, подтверждающим роль Дексиппа — не очень надежна и что, возможно, Дексипп, упомянутый как вождь афинян, не является историком Дексиппом. Бергман утверждает, что, поскольку византийские историки не упоминают об этом инциденте, Historia Augusta тем более подлежит сомнению.
Врожденные недостатки сохранившейся литературы делают проблему реконструкции событий 267 года в Афинах неразрешимой. Было бы прекрасно, если бы последний аттический писатель защищал свой город от варваров. Но опять же авторы Historia Augusta — известные кропатели и даже фабрикаторы имен. Они обсуждали разграбление Афин, так почему бы им не назвать имя знаменитого гражданина, даже если бы он был тем самым автором, которого они переписывали?
Обращение Дексиппа, сохранившееся лишь частично, далеко от ясного понимания хода событий. В этой речи говорится, что собравшиеся патриоты призывали Дексиппа вести их в бой после его волнующих слов. На этом месте рассказ обрывается, и отсутствие какого–либо дальнейшего повествования Дексиппа вынуждает использовать жизнеописание Галлиена в Historia Augusta.
Особую проблему представляют сомнения Бергмана в отношении роли Дексиппа как военного человека из эпиграфической записи. Его аргумент состоял в том, что поскольку памятная надпись не содержит конкретного упоминания о драматической защите Дексиппом своего города, то он не должен был принимать участия в этом деле. Казалось бы, это событие заслуживает внимания. Надпись восхваляет исторические труды Дексиппа наряду с его храбростью, красноречием и решительностью, и поскольку он, должно быть, заслужил свою литературную репутацию после описываемых им готских войн (ок. 270 г.), то надпись, должно быть, была создана после войн и после осады и разграбления Афин.
Отсутствие более подробного упоминания о военных достижениях Дексиппа действительно вызывает сомнения в его роли. Однако вполне возможно, что храбрость, красноречие и решительность, упомянутые в надписи, относятся именно к его роли вождя в сопротивлении, которое изгнало герулов из Афин. Сыновья Дексиппа возвели памятник своему отцу по просьбе Ареопага, Буле и афинского народа. В период экономической депрессии, последовавшей за вторжением герулов, эту надпись и связанный с ней скульптурный портрет Дексиппа следует считать самыми необычными. Это был один из немногих памятников, которые были установлены в районе Агоры на длительное время. Общий спад производства скульптурных изделий был отмечен исчезновением скульптурных могильных стел и прекращением экспорта аттических саркофагов. Вряд ли столь редкий и дорогостоящий памятник был бы воздвигнут в честь историка, если только он не получил признание как военный герой в недавней катастрофе. Возникает искушение дать Дексиппу преимущество в сомнениях и приписать ему заслуги в военном руководстве.
Скудость достоверных литературных источников вынуждает хотя бы бегло взглянуть на «библиотечный инцидент», упомянутый Зонарой и Кедреном. Как бы ни был полезен этот анекдот для заполнения скудного повествования о разрушении Афин, к нему следует относиться с осторожностью. Сомнительно, чтобы какой–нибудь герульский разбойник прервал свои «труды» на достаточно долгий срок, чтобы его убедили в том, что Афины будут менее вредны со своими книгами, чем без них.
Некоторые современные ученые, особенно в девятнадцатом веке, возможно, разочаровавшись в римских Афинах, ухватились за эту историю, чтобы осудить город. Недовольные тем, что Афины больше не соответствовали какому–то идеализированному образу, они, возможно, увидели возможность охаять упадочный народ, приняв эту историю. Подобные же чувства, возможно, двигали византийскими хронистами, увековечившими эту историю.
Очевидно, что любое полное описание осады Афин на основании литературных свидетельств невозможно. Можно строить догадки, как это с воображением делали цитируемые авторы. Только самые смелые были готовы пойти очень далеко. Некоторые из них, по–видимому, больше заинтересованы в том, чтобы ругать афинян за то, что они не те, что прежде.
Однако, важно оценить падение Афин с точки зрения общей римской оборонительной стратегии в восточных провинциях. Можно рассмотреть роль Дексиппа, Клеодама, римского флота и Галлиена как главнокомандующего. Если мы не можем подробно рассказать историю падения Афин, то тем не менее можно говорить о том, почему они пали.
Более того, в настоящее время имеется археологический материал, который бросает некоторый новый свет на это разграбление. Теперь, например, можно проследить ход боевых действий и путь разрушения от Дипилонских ворот до Агоры, где город пострадал сильнее всего.
Афины, как и другие города Европы, Причерноморья и Малой Азии, были уязвимы и не защищены, потому что Римская империя не могла справиться с войнами на нескольких фронтах в дополнение к внутренним мятежам и военной анархии. Афины пострадали, потому что у нее не было защиты и потому что не хватало римских сухопутных и морских сил, пока не стало слишком поздно. В сочетании с другими проблемами внезапность и непредсказуемость готско–герульского вторжения затрудняли, если не делали невозможным, ответные меры. Римские или местные силы могли реагировать на варварскую стратегию во многих важных случаях, но не упреждать ее.
В общем, варварская «модель» состояла в том, чтобы ударить и убежать. Готы, казалось, не хотели или не могли участвовать в длительных осадах. Так было и с Томами на Черноморском побережье в нижней Мезии, и с находившимся в глубине страны Маркианополем. [15] Зосим говорит, что одна группа использовала осадные машины против Фессалоники и Кассандрии (Потидеи), но быстро отказалась от операций при приближении императорских войск. [16] В случае Трапезунта во время правления Валериана город, хотя и был хорошо укреплен гарнизоном, пал из–за слабости защитников. Зосим рассказывает, как варвары ночью взбирались на стены с помощью бревен, сделанных из местной древесины, пока гарнизон пьянствовал. [17] Гарнизон Халкедона, который был на очереди, очевидно, бежал в страхе без боя. [18] Что касается герулов, то вряд ли люди, описанные Иорданом и Прокопием, могли вести длительную осаду (см. главу III). В большинстве случаев они легко добивались своего, и лишь немногие города могли оказать им эффективное сопротивление. Кроме того, у многих не было ни припасов, ни средств защиты, чтобы продержаться долгое время.
Репутация Дексиппа в деле обороны Афин опиралась на довольно скудные свидетельства. Во всяком случае, он должен был разделить славу с Клеодамом, который вывел римский флот из Боспора и уничтожил флот варваров в гавани. [19] По–видимому, упоминание в Historia Augusta и подтекст в собственном фрагменте Дексиппа довольно убедительны, чтобы приписать Клеодаму немалую вспомогательную роль.
Но не следует пренебрегать и Галлиеном. Его роль в худшей из готских войн, сильно оклеветанная в Historia Augusta, не лишена важности. Теперь уже без всяких сомнений доказано, что черная картина мягкотелого, продажного, небрежного правителя была лживой. На самом деле Галлиен был полной противоположностью: он справлялся с кризисами своего царствования умело, целеустремленно и энергично. Столкнувшись с мятежом, гражданской войной и вторжением, он фактически прошел долгий путь к спасению империи, а не к ее падению. Пытаясь восхвалить Клавдия, его преемника, Historia Augusta попыталась погубить Галлиена клеветой и даже приписала некоторые его победы Клавдию. Галлиен был человеком, унаследовавшим свой пост от отца, который был пленен персами. Почти десять лет он сражался с варварами в Италии (261 г.), на Балканах (267-269 гг.) и на Рейне (256 г.). Он обошелся с паннонцами дипломатично и с тактом, женившись на дочери могущественного короля (262-263 гг.). Все это время ему пришлось бороться с восстаниями честолюбивых офицеров в своих собственных рядах (Постум в Галлии в 259-260 и 263-263 гг.; Авреол в Италии в 268 г.). На востоке Галлиену еще предстояло выработать дипломатические отношения с Персией и разобраться с Зенобией в Сирии.
В ходе кампании против готов и герулов в Греции и на Балканах Галлиен, по–видимому, следовал плану, который в целом был успешным. Когда готские войска прорвались через Босфор, они были разбиты римским флотом, который, в свою очередь, был деморализован и дезорганизован потерей своего командира Венериана. [20] Галлиен послал форсированным маршем Марциана, чтобы отрезать отступление захватчиков на север, которые теперь опустошали Грецию. Остатки римского флота под командованием Клеодама захватили флот варваров в Пирее, а Дексипп, как уже говорилось, отогнал их от Афин. Именно тогда Галлиен покинул запад, чтобы объединить свои силы с Марцианом и заманить готов в клещи у Наисса. В этой схватке герульский вождь Навлобат сдался, понеся тяжелые потери. [21] Так Галлиен, не спасший Афин, руководил стратегией, которая победила готов и герулов и изгнала их из Греции. Клеодам, с флотом, возможно, действовавшим совместно с национальной гвардией Дексиппа, безусловно, заслуживает похвалы, но Галлиен по праву заслуживает равной похвалы как замечательный муж, который многого достиг перед лицом подавляющего превосходства врагов.
Галлиен, изгнавший варваров–захватчиков с греческой земли, был (как и Адриан до него) филэллином первого ранга. Автор его биографии в Historia Augusta может очернять его, но подчеркивает его любовь к Афинам и греческой культуре:
«… Галлиен занимал должность архонта–магистрата, то есть в Афинах, проявляя то же самое тщеславие, которое также заставляло его желать быть зачисленным в число их граждан и даже принимать участие во всех священных обрядах, которые совершал Адриан на пике своего процветания или Антонин во время давно установившегося мира, и эти императоры настолько глубоко изучили греческую литературу, что по мнению великих людей они едва ли уступали самым ученым мужам. Кроме того, он желал быть включенным в число членов Ареопага, словно презирая общественные дела у себя дома».[22]
Значит, Галлиен считал свою задачу в Греции исключительно особой.
Если в литературе имеется мало подробностей, позволяющих пересказать историю разграбления Афин, то в настоящее время имеются наглядные материальные свидетельства. Раскопки показали, что нападение герулов было внезапным и разрушительным.
Стены Афин, восстановленные в какой–то степени во время правления Валериана [23], по словам Зосима, не привлекали ничьего внимания со времен осады Суллы в 86 году до н. э., но, похоже, что там не было людей, чтобы защитить стены, как и более 100 лет спустя, когда на город двинулся Аларих. [24] Акрополь наверняка был превращен в цитадель, а остальная часть города была в спешке покинута. Герульский блицкриг мог бы легко двинуться из Пирея, если бы большинство горожан заранее ничего не знали. Герулы, по–видимому, прошли через район Керамик–Дипилон, где был разрушен Адрианов Помпейон. На Агоре и в соседних домах внезапность нападения, захлестнувшего город, очевидна по многочисленным брошенным монетным кладам. Монеты Галлиена найдены в большом количестве в обгоревших развалинах домов и других построек. Их контекст указывает на хаотическую ситуацию, в которой жители, должно быть, пытались сохранить свои жизни и имущество и бежать либо в Акрополь, либо за пределы города.
В одном большом доме, построенном на участке между холмом Нимф и Ареопагом, за пределами юго–западного угла собственно Агоры, в обгоревшей комнате были найдены три группы монет. Нет ни одной монеты до Валериана (253-260) и ни одной позже Галлиена (253-268). В соседнем доме также была найдена партия из пятидесяти пяти монет. Одна из монет в этой группе принадлежала Галлиену. Еще один клад монет найден в полу Одеона Агриппы. Контекст всех этих кладов подтверждает вывод о том, что они должны быть связаны с герульским разграблением. В другом доме, расположенном у крайнего северо–восточного подножия Ареопага, найден более крупный клад из 135 монет Галлиена. Одна из них была отчеканена в Антиохии между 266 и 268 годами, что дает более четкое хронологическое описание катастрофы. Поскольку эти монеты найдены в углублении в полу, возможно, у этого владельца было больше времени, чтобы спрятать свое сокровище. Можно только гадать, почему он так и не вернулся, чтобы забрать его.
В том же самом доме, где был найден упомянутый ранее клад из пятидесяти пяти монет, был обнаружен скелет маленького ослика, который прятался или искал убежище, по–видимому, на кухне. В разбитой посуде нашли тридцать четыре бронзовых монеты. Горящая крыша дома обрушилась на кухню, накрыв все вокруг.
Несмотря на то, что Акрополь был пощажен, в то время как Агора охвачена пламенем, здания на южном склоне получили серьезные повреждения. Были сожжены Одеон Перикла, Одеон Ирода Аттика и театр Дионисия. Слой пепла в остатках Одеона Перикла свидетельствует о повсеместном разрушении.
Около ста лет назад великий швейцарский историк Якоб Буркхардт писал об Афинах в IV веке: «Парфенон Афины Паллады и Пропилеи взирали на город с высоты своего древнего и практически невозмутимого величия; несмотря на набеги готов при Деции и грабежи при Константине, возможно, большая часть того, что Павсаний видел и описал во II веке, все еще сохранилась». И еще в 1931 году Вальтер Юдейх, крупная фигура в афинской топографии, мог сказать: «Но в 267 г. орда герулов захватила город, хотя незадолго до этого (253 г.) Афины восстановили свои стены, и только благодаря энергии и умному руководству историка Геренния Дексиппа удалось снова изгнать германцев. Памятники, похоже, не понесли значительного ущерба». Новые археологические данные и переоценка литературных материалов позволят составить более точную картину этих важных событий.
Совокупность литературных и полученных в ходе раскопок на Агоре материальных свидетельств говорит о том, что вторжение герулов в 267 году нашей эры было настоящим бедствием для Афин, для их памятников и для граждан. Это был, пожалуй, самый драматический эпизод в афинской истории со времен персидского разорения в 480 году до н. э., вот только после персов афиняне поднялись на новые высоты, а после герулов наоборот. Размеры сулланского грабежа 86 г. до н. э. невозможно минимизировать, но в последующие поколения Афины были перестроены и даже украшены под императорским патронажем.
По–видимому, во время герульского нашествия уцелел только Акрополь и он, должно быть, сохранялся как цитадель. Самое большое количество свидетельств о катастрофе и ее последствиях для Афин происходит от Агоры, которая, должно быть, приняла на себя основную тяжесть нападения, но и в окрестностях Афин разрушения были ужасающими. Одеон Ирода Аттика и более древний Одеон Перикла на южных склонах Акрополя получили серьезные повреждения. Возможно, что некоторые здания на римском рынке, к востоку от греческой Агоры и к северу от Акрополя, пострадали меньше. Возможно, они были залатаны и продолжали использоваться с тех пор, как были окружены новыми оборонительными стенами.
То, что не уничтожили герулы, разрушили сами афиняне, когда в течение 267-280 годов они отчаянно пытались построить новый комплекс оборонительных сооружений. К счастью для Афин, новые стены не скоро подверглись следующему испытанию. Граждане Афин, возможно, имели некоторые опасения по поводу этой наспех состряпанной массы, но ее должно было хватить надолго. По–видимому, это было печальное зрелище для тех, кто привык жить в одном из самых красивых и изнеженных городов мира.
Многие свободные места вскоре будут заполнены. Однако строения, возведенные поселенцами, были либо лачугами, либо мелкими мастерскими. То же самое можно сказать и о северо–западной части Агоры, расположенной рядом со стоей Зевса, святилищем Аполлона и другими постройками вдоль западной стороны Агоры. Метроон, Булевтерий и Толос оставались руинами по крайней мере до четвертого века нашей эры. Гефестейон стоял как выгоревшая скорлупа в течение длительного времени. Место, где находился Одеон Агриппы, пустовало. В здании гелиеи помещался примитивный литейный цех. Но нужда в пространстве в пределах теперь уже очень ограниченных границ города к северу от Акрополя вынудила афинян переселиться в старую Агору.
Перспективы Афин не улучшались сколько–нибудь существенным образом по крайней мере в течение ста лет. Опустошение на Агоре и в других местах было постоянным напоминанием афинянам о понесенных потерях. Экономическая и политическая активность порядком поубавилась. Портретная скульптура сразу пришла в упадок; очевидно, ни частное лицо, ни государство не могли поддерживать это искусство. То же самое относится и аттическим саркофагам, обычному экспорту до прихода герулов. Изготовление скульптурных могильных стел заглохло. Производство светильников и терракотовых статуэток, достигшее своего расцвета незадолго до нашествия, представляет собой небольшое исключение из экономического спада в конце III века. Возобновившаяся деятельность в ламповой промышленности соответствовала количественным и качественным показателям догерульского периода вплоть до IV века. Обилие свидетельств указывает, однако, на снижение качества, начавшееся в начале четвертого века. В конце века мастера просто копировали прежние образцы, да и то очень плохо. Производители терракотовых статуэток сохраняли качество своей продукции гораздо дольше, чем изготовители светильников. В четвертом и далее в пятом столетии эти мастера выпускали изделия, демонстрирующие мастерство и фантазию. Очевидным объяснением успеха этих отраслей в условиях экономического спада в других областях должна быть их относительная дешевизна. Сырье было недорогим и доступным. Стоимость готовой продукции не была чрезмерной в условиях кризиса. Лампы и статуэтки были важной частью повседневной жизни. Лампы были, конечно, утилитарными и декоративными. Статуэтки легендарных или религиозных деятелей и терракоты, связанные с театром, отвечали бы большим художественным вкусам и интересам публики. Эти ремесла также могли легко адаптироваться к новым реалиям, когда усиливалось влияние христианства.
Гончары, по–видимому, возобновили свою деятельность в районе Керамика–Дипилона, даже у остатков Помпейона, однако рынки обедневших Афин и Греции не могли поддерживать их работу в крупных размерах. Афины и другие греческие города издавна пользовались привилегией выпускать свои собственные монеты. Афинянам, однако, была предоставлена особая привилегия: на их монетах не было головы римского императора, но сохранилось изображение Афины. Выпуск этих монет прекратился после 267 года н. э. Экономика больше не допускала чеканки.
Строительные работы любого рода велись в очень небольших масштабах и, как уже упоминалось ранее, носили грубый, лоскутный характер. На Агоре вообще не происходило ничего важного. Возведение новой кольцевой стены и так называемых «ворот Бёле», ок. 267-280 гг., конечно, следует рассматривать как симптом упадка, а не жизненной силы. Пникс, Булевтерий, Толос в течение ста лет лежали за пределами города. Государственный архив, веками хранившийся в Метрооне, постигла неизвестная судьба. Город вроде Афин просто не мог нормально функционировать без архивов и общественных зданий. Афинская политическая традиция настолько забуксовала, что прекратилось обучение эфебов. Напротив, в IV веке эфебы избирались в египетских городах. Многовековая Панафинейская процессия, похоже, тоже была отменена. Очевидно, ее традиционный путь теперь был перекрыт новыми укреплениями. Да и финансовое положение вряд ли позволило бы проводить шествие. По крайней мере, маршрут наверняка был перенесен, и, по–видимому, лишь сто пятьдесят лет спустя процессия возобновилась. Отражением ухудшающегося финансового и политического положения города является первый случай многократного пребывания на посту архонта Т. Флавия Мондо. Очевидно, в Афинах не было достаточно богатых людей, способных претендовать на эту почетную должность.
Когда Одеон Агриппы, Одеон Перикла, Одеон Ирода Аттика и Театр Диониса лежали в руинах или были сильно повреждены, Афины, должно быть, были странно притихшим городом. Драматические, музыкальные и ораторские представления были свернуты. Превращение театра Диониса в бассейн положило конец давней театральной традиции. Это была работа архонта Федра, ок. 270 г., и вряд ли это можно считать восстановлением. Рельефы, изображающие историю Диониса пошли на строительный материал для бассейна. Сценические спектакли, по–видимому, проходили в Одеоне Ирода. Возможно, водные феерии, которые были популярны в то время в империи, представляют собой некую попытку поднять моральный дух афинян.
Студенты, философы и учителя имели мало мест для собраний в течение более чем ста лет. В условиях финансового кризиса субсидии профессорам были урезаны. Абстрактные философские дебаты, возможно, были вытеснены более приземленными дискуссиями. Деньги, которые богатые студенты тратили в Афинах, тоже уменьшились. Тяжелый удар по «университетам» был нанесен многократно. Вместе с ними пострадала социальная, интеллектуальная и экономическая жизнь. В 267 году не было ни Афины, ни Ахилла, чтобы спасти Афины от герулов, как это было в 390‑х гг., когда пришел Аларих. Да и золота не хватало даже на то, чтобы откупиться от врага. Скептики говорят, что от Алариха откупились. И здесь уже не было эллинистических или императорских покровителей, как в предыдущие годы, чтобы восстановить город. Покровительство Юлиана никогда не могло сравниться с патронажем Птолемеев, Атталидов, Траяна или Адриана. И никогда не будет в Афинах другого Ирода Аттика или благодетеля, подобного Титу Флавию Пантену.
Воцарение Диоклетиана положило конец гражданской войне и анархии в римском мире. Но восстановление Афин после депрессии и разрушений было незначительным. Хотя многие города и обширные области Малой Азии сильно пострадали от варваров, персов и римских армий, на востоке наблюдалось оживление. Восток обладал экономическими и людскими ресурсами, которых не было у Греции и Афин. Кизик, Антиохия, Пергам и Никея — вот лишь некоторые из них — наслаждались новым процветанием. На Западе было аналогичное разрушение, но и там было восстановление. Многие города в Галлии и Италии были спешно укреплены в ответ на угрозы и нападения варваров. Как и в Афинах, каменщики работали, используя все, что было под рукой, в ожидании осады или в некоторых случаях после нее. Шестьдесят галло–римских городов были разрушены во время нашествий 276 года. Периметры Отена, Ле–Мана и Нима уменьшились наполовину или даже больше. Общественные здания, включая арену в Ле–Мане, частные дома и виллы были заброшены так же, как и в Афинах. Однако почти во всех случаях эти города восстанавливались.
Конечно, в Афинах продолжалась кое–какая деятельность, и в середине IV века, примерно через сто лет после катастрофы, философы и учителя полностью вернулись к своим занятиям. Это были Афины Юлиана, антихристианского филэллина. Ему приписывают работу над стенами Афин. Судя по комментариям Зосима, к 396 году старая линия укреплений была налицо, но Аларих чувствовал, что может легко взять город, потому что афинян было слишком мало, чтобы его защитить. Евнапий говорит, что у Юлиана был большой особняк, наполненный статуями его знаменитых друзей. К тому времени Юлиан, по крайней мере, мог найти некоторые районы Афин достаточно приятными. Но даже у Юлиана не было ни средств, ни времени, чтобы восстановить Афины.
В начале пятого века в районе к югу от Агоры были отстроены дома. Метроон, Булевтерий и Толос были частично перестроены для новых целей, и на руинах Одеона и других зданий в центре Агоры был возведен новый строительный комплекс. Была частично восстановлена канализация. В ремонтных работах использовались старые материалы. Большой ансамбль, занимавший центр Агоры состоял из ряда дворцов, колоннад и залов. Библиотека Адриана, по–видимому, была перестроена и пополнена в начале пятого века в ответ на растущее число студентов. Очевидно, после вторжения Алариха стало спокойнее. Гефестейон был вновь открыт, но уже как христианская церковь Георгия Победонсца, а Парфенон отдан другой «девственной богине». Но в будущем, конечно, предстояло закрытие школ Юстинианом в 529 году, а также новые нашествия славян в 580‑х гг.
Никто не мог сказать об Афинах или Аттике в четвертом или пятом веке того, что автор «Описания всего мира» мог бы сказать о значительно ожившей области Малой Азии около 350 г. Он мог восхвалять виноградные лозы Киликии, шкуры Каппадокии, одежду Галатии, масло Памфилии и ткани провинции Азии. Об Афинах же в начале IV века кипенский епископ Синезий говорил прямо противоположное. Это был призрак прошлого. Это был город, лишенный былой славы, город, похожий на шкуру животного, убитого в жертвоприношении, город, знаменитый лишь разведением пчел. Даже Пестрая стоя, которая каким–то чудом не разрушилась, пустовала. Картины, так же как и философы, исчезли.
Символы языческих Афин отошли новой вере. Парфенон и Гефестейон отдавались новым божествам по мере того, как Афины все больше отдалялись от своего классического блеска. Лишь один Толос, сильно поврежденный много раз до этого, так и не был восстановлен после 267 года н. э. Это был памятник и символ перикловых Афин, который продержался до нашествия, что бы ни перестраивали на Агоре. С его исчезновением в Афинах закончилась целая эпоха: древний город Афины остался в прошлом, хотя Парфенон все еще стоял нетронутым.
По словам Порфирия, на пятнадцатом году правления Галлиена 61-летний Плотин написал отрывки своих Эннеад и послал их ему на Сицилию. Замечания Плотина интересны отчасти потому, что они написаны именно тогда, когда были разрушены Афины. Кроме того, Плотин и Галлиен были друзьями. Плотин предлагает некоторое утешение или объяснение этим событиям. Потеря имущества должна заставить пострадавшего задуматься о том времени, когда он еще не имел этого имущества, говорит он. Те, кто захватывает чужую собственность, вскоре потеряют свое «эфемерное благо». Смерть на войне или в бою — это всего лишь преждевременный вкус того, что предлагает старость. «Убийства, смерть во всех ее обличиях, разрушение и разграбление городов — все это должно быть для нас как меняющиеся сцены пьесы; все это лишь разнообразные эпизоды сюжета, костюмы и маски, разыгрываемые горе и плач». Но от унылой покорности он переходит к некоторой надежде. «Так, от прелюбодеев и арестантов процесс природы произведет прекрасных детей, которые, возможно, вырастут в прекрасных людей; и там, где злое насилие разрушило города, на их месте могут возникнуть другие, более благородные города». Да, готские набеги в III веке предвещали новое заселение Европы, но ни один великий город не поднялся бы там, где стояли Афины. Столицы нового мира христиан, германцев и славян должна была переместиться в другие места. Даже в Восточной Римской империи греческая цивилизация не исчезла в мегаполисах вроде Константинополя, Антиохии или в Александрии. Афины будут затерты новыми городами в новых местах.
Орозий несколько позже предложил более простое, чем у Плотина, объяснение. Вторжение готов в греческий мир, разрушившее Афины (он упоминает только Грецию, Понт, Азию и потерю Дакии), было результатом божьей воли. Готские народы на границах освободились от римского контроля. То, что произошло в Афинах в 267 году н. э. и впоследствии, является замечательным примером упадка античного мира. Изучение последствий нападения герулов тем более примечательно, что никто не мог найти лучшего примера древней цивилизации, чем Афины. Это был город, охватывающий греческий и римский периоды развития. Никому не нужно напоминать о вкладе Афин во все сферы искусства и политики.
Ранее было высказано предположение, что без археологических работ в важности герульского разорения 267 г. можно было бы усомниться. Теперь уже само собой разумеется, что археология не является панацеей. Ясно, однако, что в случае с Афинами, где литературы маловато, а раскопки систематичны и скрупулезны, она самая ценная помощь.
Остается еще много вопросов без ответа. Трудно не поинтересоваться, например, был ли демонтаж поврежденных зданий для строительства новых кольцевых стен систематическим или бессистемным. По–видимому, были приняты меры для восстановления сооружений, которые, возможно, будут служить лишь временно. Гибель герульского флота в Пирейской гавани вызывает мучительные раздумья. Очень заманчиво размышлять о том, был ли флот нагружен добычей, которая теперь может находиться на дне гавани. Большие территории за пределами Агоры еще предстоит исследовать. Есть надежда, что появятся новые материалы и надписи, которые еще больше прояснят ситуацию. Более широкой проблеме нашествия варваров будет способствовать интенсивная археологическая деятельность в других районах Греции. Объекты в районе Черного моря и Малой Азии также должны давать новую дополнительную информацию. Опыт, накопленный в Афинах, должен, по сути, служить обнадеживающим образцом для будущей работы. Хотя остается еще много загадок и предстоит проделать большую работу, сейчас, по крайней мере, можно продемонстрировать последствия герульского набега. В совокупности с литературой керамические, нумизматические, эпиграфические, архитектурные и стратиграфические свидетельства позволяют датировать катастрофу. Набег на Афины, по–видимому, произошел в последние месяцы 267 года нашей эры или, возможно, в первые месяцы 268 года, самое позднее. Удалось прояснить путаницу вокруг так называемой валериановой стены и поместить ее строительство в десятилетие после герульского разграбления.
Хотя до сих пор не удалось подробно выяснить роль Дексиппа в обороне Афин, он, как и Галлиен, заслуживает похвалы за нанесение серьезных поражений герулам. Теперь уже нет достаточных оснований сомневаться в том, что он возглавил охрану Афин и изгнал захватчиков из Аттики. Так, Дексипп и принятый в число афинян Галлиен вполне заслуживают признания как Мстители за Афины.
Следует еще раз подчеркнуть, что основное внимание в этом исследовании уделяется Афинам. Готы широко кочевали по Греции, и следы их пребывания можно найти в Олимпии, Коринфе и других местах, но до сих пор отчетливее всего они сохранились в Афинах. Наше исследование — только начало, и по мере хода раскопок будут расти дополнительные археологические свидетельства.