Глава двенадцатая. Борьба государства и церкви

§ 75. Средневековое общество. Сменившая античную культуру новая культура средних веков отличалась от предыдущей тем, что она в своей основной части родилась на широкой континентальной основе. В отличие от стран средиземной эпохи средневековая Европа хотя и прилегает к двум морям — Средиземному с одной стороны, Балтийскому морю и Атлантическому океану — с другой, тем не менее основной тон ее жизни и деятельности дает не прибрежный торговый город, а в глубине страны расположенная земледельческая область. Лишь впоследствии, в конце средневековья, постепенно выдвигается значение торговли и торгового капитала. Поэтому необходимо начать историю средневековья с характеристики его земельного уклада. В интересующую нас эпоху он уже получил облик экономического и политического феодализма: «Германская собственность была одновременно земельным господством и земельным имуществом и таила в одном зерне зародыши как территориального верховенства, так и собственности нашего времени». Уже в начале феодализма «главную движущую силу развития средних веков» составлял «рост крупного землевладения». Оно приобретает государственно–правовой характер и обозначается во Франции термином сеньория, в Англии — манор, в Германии — грундхершафт. У нас в удельное время этому соответствовало понятие боярщины, обозначающей «боярское господство, соединенное с частным правом собственности на землю». (Павлов–Сильванский, Феодализм в древней Руси, Москва, 1923 г., стр.70-71.)
Сельское население, находящееся частью под властью, частью под покровительством или патронатом землевладельца, образуется из весьма различных элементов. В западной Европе основную массу крепостного населения образуют посаженные на землю рабы и их потомки, поднявшиеся до положения наследственных держателей своих земельных участков и отбывающие за них барщинные платежи, регулируемые твердым обычаем. В государстве франков они долго сохраняют наименование сервов. К ним присоединяются широкие массы полусвободных и свободных людей, которые стремятся укрыться в эпоху непрестанных войн и вооруженных споров «под сень сильных» людей. Они, таким образом, «коммендируются» крупным господам, признают над собой их власть, становятся их людьми и берут на себя обязательства, службы и платежи, и тем соответственно усиливают их могущество, их частную власть и их хозяйственные ресурсы. Первоначально эти держания передаются на так называемом прекарном праве, которое образовалось в последние времена Римской империи и состояло в том, что людям, нуждающимся в земле, отдавались участки во временное пользование с возможностью для господина ежеминутно взять их назад. Впоследствии такая коммендация приводит к довольно устойчивому владению под главенством такого сеньора у франков, глафорда или впоследствии лорда у англо–саксов, господина и графа у германцев и т. п. Эти частноправовые территории становятся иммунитетными округами, т. е. такими, куда запрещен ход центральной власти, так что сеньоры и лорды в своих владениях становятся представителями и обладателями власти государственной или публичной. В таких имениях ведется обширное хозяйство, рассчитанное не только на потребности вотчины, но и на рынок, обеспечивающий известный сбыт и хлеба, и вина, и всяких других продуктов, в изобилии поступающих на господский двор. Наряду с несвободными сервами и колонами так называемые свободные держатели в начале средневековья обладают правом перехода с одних земель на другие, причем, конечно, они должны предварительно уплачивать все недоимки, платежи, а также ссуды, полученные ими от господина. В конце концов эта масса мелких держателей, получающих отдельные участки, или мансы, сливается в одну категорию вилланов, или крестьян, которые даже, сохраняя личную свободу, становятся фактически к р е-постными людьми своего господина. Известная самостоятельность и даже самоуправление этих вилланов сохранялись лишь потому, что в рамках отдельного манора или сеньории господин предоставлял фактически своим держателям и судебные права и защиту частнохозяйственных отношений, и организацию круговой поруки, и т. п. (Петрушевский, Очерки экономической истории средневековой Европы, стр.156, 161, 163, 164, 180, 182-183, 206, 216, 217. Виноградов, Средневековое поместье в Англии, СПБ, 1911 г., стр.204, 295, 322 323, 325, 336- 337, 340, 341, 355. Сборник «Общая история европейской культуры» т. VII — «История Франции в раннее Средневековье», Пфистер, Меровингский период, стр.391-397.)
Необходимость вести на территории западноевропейских стран широкое сельское хозяйство обусловила переход от рабства древних латифундий к колонату Римской империи, а затем и к крепостничеству феодализма. Рабское хозяйство было абсолютно невыгодно при широком земельном просторе, при постоянном расширении культурной площади на необработанные земли и при необходимости если не интенсивной, то весьма трудоемкой обработки земли. В этом отношении Западная Европа стала на тот путь, который отчасти нам известен из развития Востока. Уже там мы могли заметить, что при «высоких требованиях, которые предъявлялись к труду земледельца, применение рабской силы было положительно невыгодно… На Востоке, с его квалифицированным земледельческим трудом, сменяли рабство сообразно разным условиям технического характера, то государственная барщина, то оброк, то аренда… Лишь труд собственника, а в худшем случае арендатора, оброчного или государственного крестьянина мог дать ту интенсивность, которая абсолютно необходима в рамках восточного земледелия». Западная Европа следует по тому же самому пути. Как говорит Виноградов, «вместо того, чтобы постоянно смотреть за рабами и тратить силы и энергию на организацию их подневольного труда, высшие классы средневекового общества взимали подати и повинности с вилланов, прикрепленных к земле и вынужденных своими же собственными хозяйственными интересами к повиновению и к поддержанию порядка. В этом секрет манориальной организации труда; этим же объясняется поразительное уменьшение числа рабов и падение всей системы личного холопства». (Рейснер, Идеологии Востока, Москва, 1927 г. стр.10, 11. Виноградов, Средневековое поместье в Англии, стр.325.)
Но как уже выяснено мною на истории идеологий Востока, крепостническая система классовых отношений требует существенно иной идеологической надстройки, нежели система рабского хозяйства. Перевод непосредственного насилия и власти собственника над «говорящим инструментом» на известный хозйственный интерес и поэтому сравнительно более слабое господство сеньора или лорда выдвигает ряд новых социальных задач. При наличии рабовладения нет никакой потребности ни в экономическом ни в идеологическом примирении классовой противоположности. Раб есть человек, лишенный свойств человека, хотя и обладающий его природой. Это — существо, совершенно исключенное из какого бы то ни было классового общения. Единственным средством вернуть себе человеческую личность и разбить оковы принудительной глухоты и немоты в сфере идеологических форм было, для раба вооруженное восстание, которых так много видел Рим в эпоху гражданских войн. Для идеологически глухого и немого раба, лишенного какого бы то ни было хозяйственного интереса, достаточно было плети и палки, а в конце концов креста для распятия, чтобы его поставить на надлежащее место и принудить к труду. Не то крестьянин даже в виде средневекового виллана. Он не только имел полную возможность бежать на новые земли или к соседним варварам и этим путем обратиться в свободного колониста или вольного разбойника, но точно так же он имел возможность объединиться с людьми. своего класса и вместе с ними поднять восстание или, в лучшем случае, вмешаться в борьбу более сильных и там решить дело вооруженной рукой. Но, с другой стороны, как мы видели выше, сам господин был заинтересован не только в оседлости и верности крестьянина, но и в интенсивности его труда. Как правильно говорит тот же Виноградов, «система держалась в равновесии, если земля и работа разделялись между держателями таким образом, чтобы обеспечить достаточные средства существования, с одной стороны, для усадьбы, с другой — для держательских хозяйств. Если такое равновесие сохранялось, крестьянам обыкновенно удавалось скопить некоторый капитал для постепенного выкупа своих повинностей, а помещик старался расширить свое усадебное хозяйство и привлечь поселенцев на арендном праве». Таким образом, характерной чертой феодального хозяйства является «совместная деятельность домена и общины держателей». (Рейснер, Идеологии Востока, стр.22, 23. Рейснер, Право, ЛГР, 1925 г., стр.125-128, 95-100. Виноградов, Средневековое поместье в Англии, стр.321-322.)
Переход трудящейся массы средневекового поместья на положение крепостных и полукрепостных держателей так же, как наличность среди держателей и так называемых свободных людей поставил перед классовым порядком феодального общества два основных вопроса: один относительно организации избыточного трудового населения и всей массы людей, оставшихся вне рамок феодального селения или города, другой — об идеологическом закреплении земледельцев за господами с соответственной системой морального и религиозного террора. При этом надо заметить, что подавление одного класса другим, поскольку оно совершается вне непосредственного рабства, не может осуществляться в абсолютно бесстыдных и откровенных формах. Лишь тогда классовый гнет получает надлежащую крепость в так называемом «свободном» обществе, когда он к насилию прибавляет иллюзию, а к непосредственной эксплуатации — известную долю заинтересованности. Наилучшей идеологией классового гнета обыкновенно является та, которая наиболее скрывает этот свой характер и прикрывается внешностью общеклассового интереса или сверхклассовой идеологии. Подобным задачам служит не только фикция каких–то прав у фактически бесправных, призрак «равенства, братства и свободы» у людей в действительности лишенных этих великих благ, высшие цели« общего блага», «всеобщего блаженства» и т. п., — гораздо сильнее этих идеологий правового и политического типа, организация и идеология религиозного характера. Ее гибкость обеспечивается уже тем громадным удобством мистического мышления, что оно восполняет земное небесным, а реальный факт божественным чудом. И если христианство в виде церковной организации с идеями христианского социализма и новой теократии оказало колоссальные услуги Римской империи в условиях ожесточенной классовой борьбы и внешних войн, то оно тем более оказалось способным дать феодальному обществу громадную силу для организации междуклассовых отношений и создания нужных идеологических форм.
§ 76. Организация церкви. Уже восточная церковь могла использовать все свои «благодатные силы», так как добилась весьма рано крупных прав и привилегий. Она получила право приобретения имущества покупкой, дарением и по завещанию, получила многочисленные богатые дары от государственной казны. Она занимала своими поземельными владениями десятую часть всей государственной территории. Не менее важно было освобождение церкви от всяческих личных повинностей так же, как от тяжелых экстраординарных повинностей вотчинного характера. Церковь уплачивала лишь обычные государственные подати. Клирикам даны были особенные привилегии для занятия торговлей. Епископами были присвоены обширные права в суде третейском и формальном и в суде над клириками. За епископами было признано право ходатайства, а за церквами — право убежища. Так что, когда церковь вошла в состав феодального общества, она могла опереться на крупные материальные средства и широко установившееся привилегированное положение в составе государства. Тем более на Западе церковь могла расширить свое внешнее влияние. Здесь она использовала с чрезвычайным умением старый римский «прекарий», который по праву являлся только благодеянием, «по имени был безвозмездной милостью», но уже «для крупных собственников делался способом извлекать доход с земли». «Особенно церковь применяла его в таком направлении». Она использовала его для самых различных сделок. Прекарий «обеспечивал кредитору уплату ссуженных им денег, он оплачивал покровительство, оказываемое богатым бедному. Он служил собственнику средством доходной эксплуатации его земли. Он проникал, таким образом, во все привычки людей, во все уголки жизни общества». Прекарная уступка земли в безвозмездное пользование на самом деле потеряла такой свой характер, по давала возможность обойти целый ряд стеснений, повинностей и законов в целях наилучшей эксплуатации нуждающихся в церковной помощи. Наряду с прекарием служила на пользу церкви коммендация, когда всякий, кто только лишь был заинтересован, или спасался под церковный патронат от нищеты и бедности, или укрывал таким образом свои богатства от податей и налогов, или наконец помещал свои земли на имя бога, Иисуса, богоматери и святых для того, чтобы скрыться от судебного преследования. Так безмерно расширялось землевладение небесных сил, переходящее к церкви, и к нему присоединялась целая армия нищих, рабов, вилланов, коммендированных лиц свободного состояния и всевозможных клириков, так что церковь могла расти беспрепятственно. И если церковь в конце концов стала собственником почти одной трети всех культурных земель, то она добилась этого, «никого не обирая, а благодаря своим благодеяниям и покупкам». (Болотов, Лекции по истории древней церкви, т. III, СПБ, 1913 г., стр.103-138. Фюстель–де–Куланж, История общественного строя древней Франции, т. V — «Начало феодального строя», СПБ, 1910 г., стр.139, 188-189, 320, 323, 326-327, 333, 337-338.)
Если присоединить к громадным имуществам церкви привилегии, подтвержденные различными варварскими королями, и припомнить, что все они создавали настоящий иммунитет и образовывали государство в государстве, то нам станет ясным, что церковь не только могла реально и фактически осуществить свое социальное призвание, но по существу стать на место еще весьма слабого государства различных франков, лангобардов, байюваров и т. п. И действительно, прежде всего церковь могла стать великим прибежищем для всех утруждающихся и обремененных». Она пропитывала при своих храмах и монастырях тысячи нищих, которые в конце концов получили соответственную организацию. Так были организованы корпорации записанной в реестре бедноты, матрикулированных нищих, которые составляли «армию довольно беспорядочную и буйную, но всегда готовую защитить святилище, у которого она кормится». Этим предупреждалось размножение опасных разбойников и бродяг. Церковь является заступницей «узников и пленных», помогает заключенным в темнице, а выкуп пленных становится одним из могущественных орудий церкви в борьбе с язычеством. Точно так же церковь отстаивает рабов перед господами, требует мягкого с ними обращения и в конце концов принимает меры к их выкупу. Все указанные категории ищут прибежища у церкви при помощи коммендации. Благодаря своим привилегиям и иммунитету, церковь влечет к себе крестьянское население, особенно обезземеленных земледельцев, которые лично ставят себя под патронат церкви и на прекарном праве получают от нее землю. Вилланы, которые не могли сами выкупить себя у своих господ, спасались от бремени частновладельческой эксплуатации и государственных повинностей к тон же церкви, которая их участками увеличивала свои земельные фонды, а их самих обращала в своих крепостных. Церковь строила странноприимные дома и охраняла дороги. Церковь создавала целые поселения ремесленников, зависящих от нее и работающих по ее заказам. Наконец, при помощи монастырей, сначала по уставам Бенедикта, а затем Клюнийским, церковь становится на путь специальной организации междуклассовых отбросов и деклассированных людей, которая якобы служит великим доказательством того, что материальная нужда и классовый интерес могут быть преодолены духовным подвигом и религиозным совершенством. (Пфистер, Меровингский период, стр.404-409. Гельмгольд, История человечества, т. VI, СПБ. Вальтер, История развития западного христианства, стр.267.)
Церковная организация имела целый ряд преимуществ по сравнению с средневековым государством. Как мы уже отметили выше, последнее было построено при помощи феодализма, следовательно, смешения частной собственности с государственной властью. Когда образовалась общеимперская государственная власть и приступила к реорганизации поместных отношений в своих собственных государственных интересах, она «лишь применяла к поместным отношениям ту общую систему мероприятий», которая сложилась уже в Ромейской империи и стремилась к образованию «системы соподчиненных государственных сословий» на основе того же поместного права. Такое государство отличалось одним пороком: оно слишком явно и открыто выявляло классовые основы власти и эксплуатации крестьянских масс вотчинниками, непосредственно подымало принцип государственного образования сословий. Сравнительно с формами античного государства оно было почти совершенно лишено идеологического прикрытия в роде «добродетели», «справедливости», «общего блага». Поскольку средневековье обладало идеологией надклассового характера, оно черпало ее у христианства и христианской церкви. Высшая государственная власть, или «суверенитет, отождествлялся с собственностью». «Кто мог собрать в своих руках территориальные сеньории и сделать из них настоящее королевство, был их собственником и как собственник становился верховным вождем королевства». Помазание же происходило со стороны, из рук церкви, которая в свое время создала в лице Карла и пресловутую священную Римскую империю. Наоборот, церковь и сначала была организацией «общего» и притом высшего блага всех верующих. Она по принципу «не различала» богатых и бедных. Ее цели были «сверхземного» происхождения. В своем епископате и папстве она выступает не как собственник, а как широкая коллективная организация служебной власти. (Петрушевский, Очерки из истории средневекового общества и государства, Москва, 1922 г., стр.283-285. Его же, Очерки из экономической истории, стр.164, 165. Вильсон, Государство, Москва, 1905 г., стр.156-157.
Идеологический аппарат церкви, опирающийся на высшие ценности тогдашней культуры, еще и потому делал ее высшим и лучшим государством, нежели государство феодальное, что за ним стояло великое наследство древнего мира. Именно церковь унаследовала и научные достижения и технику римской культуры. Церковь не только захватывала земли, но она обрабатывала их наиболее совершенным способом. В монастырях она образовала широкое коллективное хозяйство с применением усовершенствованных способов обработки земли. В пределах церковных владений она вела упорядоченное и организованное хозяйство. Она пользовалась наиболее тонким разделением труда и впитала в себя все лучшие силы уцелевшей интеллигенции. Она была не только представительницей социального, в известной степени коллективного начала, но и разработала в лице своих мыслителей, философов, юристов, проповедников и подвижников образцовый механизм, который должен был противопоставить феодальному государству великую идеологическую силу. Лишнее говорить, что если церковь не превратилась целиком в кастовую организацию, то, во всяком случае, монополия идеологического строительства осталась целиком в ее руках. Грамотность и образование целиком сосредоточились в стенах церкви, лишь при ее помощи, под ее надзором и контролем могла возникнуть какая бы то ни было идеологическая работа. Она стремилась наложить свою печать на все идеологические формы, которые принимало средневековое общество. Религия стала единственным способом выражения каких бы то ни было запросов или идей. Богословие заменяет философию. Церковная и монашеская мораль становится завершением всякой человеческой нравственности вообще. Церковное право становится правом по преимуществу. Церковная власть в ее сверхъестественной природе превращается в источник всякой власти на земле. Социальная личность получает неизменные образцы для подражания и равняется по всевозможным мученикам, аскетам, подвижникам и т. п. При помощи своих таинственных сил церковь переходит и к прямому вмешательству в материальную жизнь.
Здесь мы переходим в сферу магии и чудотворения. Подвиги святых создают грандиозный фонд магически действующих сил. Неисчислимое количество реликвий сосредоточивается в руках духовенства. «За отсутствием останков мучеников удовлетворяются связанными с ними предметами: маслом из лампад их святилищ, материей с их могил, растениями, листьями с деревьев, растущих возле них, водой соседнего источника. Сцарапывают могильный камень, и смешивая пыль с водой, пьют ее». Считаются «частицы тех яслей, в которых лежал Христос, той свечки, которая горела при его рождении, того дерева, из которого Петр хотел выстроить три хижины на горе Фавор, и капля молока святой девы». Причащаясь, обнаруживали в чаше с вином кровь, на просфоре — кровь или даже самого ягненка. Началась чудовищная борьба со злыми духами. Для этого следовало «освящать дом, в котором люди живут, колодези, из которых пьют, хлеб, который они едят, сад и поля, с которых собираются снять жатву. Благословляются собаки и пчелы. Волшебным способом уничтожаются вредные гусеницы и всевозможные болезни. Развиваются пророчества и предсказания. Наконец специализируются святые на деле волшебства и магического врачевания. Создается таким путем тончайшим образом разветвленная медицина, где распределяются между святыми и зубная боль, и лихорадка, и чума, и болезни животных, и неплодие, и все, что представляется грозящим какой–нибудь бедой. Наконец сооружается грандиозная система религиозного террора, которая отчасти действует уже здесь, на земле, при помощи проклятий и отлучения, но находит свое полное завершение в страшном посмертном аду с его вечными мучениями». (Вальтер, История развития западного христианства, стр.270-271. Пфистер, Меровингский период, стр.412-414.)
§ 77. Идеология теократии. Теория двух мечей. Будучи настоящим государством, так как владение церковной областью дало папам не только территорию, но армию и финансы, церковь предъявила совершенно обоснованные претензии на создание новой мировой империи. Земли, принадлежащие ей в различных государствах того мира, были для этого весьма достаточны. Как мы уже знаем, в некоторых странах в собственности святой троицы, богородицы и бесчисленных святых находилось до одной трети всей земли. Со времени начала крестовых походов римская церковь получила в свое распоряжение специальные ополчения крестоносцев, которые с таким же удобством направлялись для освобождения гроба господня, т. е. для захвата восточных сокровищ, как на подавление ересей в северной Италии и южной Франции или на север и восток для вооруженного обращения в христианство соседних варварских народов. Наконец введение десятины, лепты святого Петра, юбилейных поборов и платы за всевозможные индульгенции и отпущения грехов дали церкви столь колоссальные средства, что она в полном смысле слова стала монопольным капиталистом того м и р а, могущественным банкиром, распорядителем не только ключами царства небесного, но также неисчислимыми сокровищами здесь, на земле. Пожалуй, единственное слабое место в церковной организации представляла собой специально Римская область, где церкви до последнего времени не удавалось овладеть буйным римским населением, по старой традиции предъявляющим неумеренные требования на дележку святой добычи. Неудивительно после этого, что папы не только сумели в самой церкви добиться полного единодержавия, но при помощи настойчивой и весьма определенной политики освободились от опеки светской власти, установленной при Карле Великом, и в свою очередь предъявили свое священное право на подчинение всего тогдашнего мира верховной власти наместника святого Петра. При системе средневекового государственного строя, допускающей бесконечное количество ступеней в феодальной иерархии, это было тем более возможно без полного уничтожения существующего порядка. И без того князья церкви, наряду с светскими сеньорами, стояли на высоких ступенях феодальной лестницы.
Для того, чтобы обосновать притязания церкви, было прежде всего сфабриковано три подложных документа. Два первых, так называемый «капитул Ангильрама» и «собрание капитуляриев Бенедикта Левиты», подделаны весьма грубо. Большим бесстыдством отличается третья подделка «Лжеисидоровы декреталии», названные так потому, что они приписывались епископу Исидору Севильскому. В их состав входит и пресловутый «дар Константина», т. е. подложный акт о передаче императором Константином римскому епископу Сильвестру всей Западной Римской империи. В «Лжеисидоровых декреталиях» главные старания авторов направлены к тому, чтобы освободить клириков от светского суда, ибо никто не «хотел бы видеть своего раба судимым кем–нибудь другим, а не им самим». Здесь же имеется и привилегия монастыря святого Медарга, приписанная Григорию Великому, где обосновывается право пап отрешать от престола светских государей. «Если какой–нибудь король, — говорится там, — государь, отец или мирянин какого бы то ни было звания нарушил постановления этой апостольской власти, каковы бы ни были его сан и его высота, да будет он лишен своей должности». Впоследствии подобные же документы были введены и в состав Дигестов канонического права, в так называемый «декрет Грациана». В нем имеется не менее сорока одного апокрифического правила, двадцати семи правил, приписанных облыжно иностранным авторитетам, и сорока ложных декреталий. Там использованы целиком не только ложные документы, но и подлинные, причем им придано совершенно обратное толкование. Образцом первого является сочиненный неизвестными монахами дар Константина. В нем говорится: «Мы отдаем с этого времени отцу нашему Сильвестру и его преемникам наш императорский Латеранский дворец… все внешние знаки императорской власти и славу нашей власти. Чтобы первосвященнический престол не был унижен, чтобы его слава и могущество возвышались над достоинством земной власти, мы даем и предоставляем блаженному Сильвестру… все провинции, города и наконец земли Италии и Запада. Там, где первенство священства и высшая власть религии были установлены небесным императором, там несправедливо земному императору иметь свою власть». Образцом использования подлинных документов является ссылка на клятву императора Оттона, где обещание покровительства Риму и папе превращается путем комментариев, или глоссы, в самую настоящую феодальную присягу папе Иоанну. Согласно этим толкованиям, мы находим и такие положения, что будто бы сам «Христос совершал известные вещи в качестве императора», а следовательно, совмещал в себе светскую и духовную власть. Здесь же формулируются и знаменитые учения о различии между императорской и священнической властью, подобном различию луны и солнца, теория ключей, данных Петру в знак власти небесной и земной, учение о праве паны низлагать императоров и т. и. (Вальтер, История развития западного христианства, стр.267. Чичерин, История политических учений, т. 1, стр.133. Поль Жане, История государственной науки в связи с нравственной философией, СПБ, 1878 г., стр.232-233, 246-250.)
Борьба между императорами и папами привела к чрезвычайному развитию политической идеологии в средние века. Не только образовались в Италии две партии: гибеллинов — приверженцев императора — и гвельфов — сторонников папства,· — но и весь тогдашний мир разделился на два лагеря, И письменно и устно шла самая ожесточенная полемика, которая сопровождала собой неоднократные военные экспедиции императоров в Италию и обратные захваты итальянских городов сторонниками пап. В этой полемике участвовали не только сами венценосцы и римские первосвященники, ной целые армии мобилизованных с той и другой стороны духовных и светских лиц: монахов, священников, епископов, канонистов, легистов, декретистов, юрисконсультов и целых соборов, сеймов, университетов и учреждений. Весь ученый и мыслящий мир был охвачен этой политической борьбой, и сама философия средних веков с ее разделением на реалистов, с их учением о реальности общих понятий в виде особых субстанций, и номиналистов, с их отрицанием такой реальности, служила своими рассуждениями то тому, то другому лагерю. Так, реалисты находились по преимуществу на стороне церковного учения, в то время как номиналисты отвечали развитию общества по пути «освобождения человеческой личности от сковывающих ее пут». В этой борьбе, сообразно с развитием общества, и аргументация обеих сторон была довольно различна. Первоначально церковь становится на демократическую почву и привлекает последователей своей силой социальной помощи и поддержки. В это же время до крайности обостряются ее притязания, которые в XIII веке завершаются некоторым торжеством. Но уже в эту эпоху церковь переходит к политике компромисса и либерализма с тем, что бы по мере падения своей фактической силы и власти перейти на иную почву. Мы попробуем сгруппировать основные теории теократии по отдельным видам и типам их аргументаций. (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.254. Столпиер и Юшкевич, История материализма, т. 1, ч. 1‑я, Москва, 1927 г., стр.145-146.)
Первым доводом в пользу превосходства духовной власти является самое ее происхождение. По утверждению папы Григория VII «цари и князья берут свое начало от тех, которые, не ведая бога, гордостью, разбоем, лукавством, убийствами, наконец, почти всеми злодеяними, побуждаемые дьяволом, князем мира сего, в слепой своей алчности и в невыносимом самопревознесении присвоили себе власть над равными себе, т. е. над людьми». Их можно сравнить только «с тем, кто глава всех сынов гордости», т. е. с сатаной. Так использовано учение Августина о граде земном. С другой же стороны, церковь свою власть ведет от Христа, который, по декрету Грациана, был уже сам императором, совмещавшим в своем лице обе власти. Специально власть папы, по учению папы Николая I, имеет свое начало от Христа. Впоследствии римский первосвященник был провозглашен наместником не только Петра, но самого Христа, следовательно, бог на земле.
Именно духовная власть, по учению Гуго из монастыря Ссн–Виктора, является «первой по времени», ибо «сначала создано богом священство, и потом уже царская власть установлена священством по повелению божьему». Разумеется, это было во времена Самуила и Саула. Духовной власти затем приписывается ряд отдельных свойств, которые ставят ее безмерно выше светской. Так, по учению Бернарда Клервосского, церковь в лице апостола Петра получила «два меча: один вещественный, другой духовный; но первый должен быть обнажен за церковь, другой — церковью; один находится в руке воина, другой — в руке священника; первый обнажается только по повелению императора с согласия церкви». В этих мечах католическая церковь видела сосредоточие двух властей: светской и духовной. То же самое говорит Иоанн Салисбюрийский: «Государь получает светский меч из рук церкви, потому что сама она не может держать кровавый меч. Однако она им владеет и пользуется руками государя, которому она дала власть наказывать тела, сохраняя за собой власть в делах духовных. Следовательно, государь — слуга священника» и отправляет ту обязанность, «которая кажется недостойной рук священника», т. е. попросту говоря, обязанность палача. (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.249. Чичерин, История политических учений, т. I, стр.127-138. Поль Жанэ, стр.241, 245; Чичерин, стр.139, 143.) 3
§ 78. Церковь и тираны. Духовная власть. За теорией двух мечей следует учение о так называемой власти ключей, которые будто бы были вручены Петру, причем все, что он свяжет на земле, будет связано на небесах, а разрешенное на земле будет разрешено на небесах. На этом основании уже папа Николай I требует и главенства церкви и первенства ее суда над людьми в деле греха. Грех же, как известно, может обнимать собой всю жизнь и деятельность людей. В особенности подлежит преследованию церкви грех царей и князей, которые слишком легко извращаются в тиранов. Борьба против тиранов была сугубо важна в первое время спора между церковью и государством, когда дело шло о так называемой инвеституре, т. е. о праве светской власти не только награждать епископов соответственными феодальными владениями, но и о праве выбирать и утверждать кандидатов для таких феодальных ленов, или держаний. Грешниками при этих условиях оказываются все те, кто отстаивает права феодальных государей на инвеституру епископов. Против них подымаются всевозможные церковные громы. По учению Гинкмара, архиепископа Реймсского, только «богохульник, исполненный духа дьявола», может стоять за первенство светской власти. Без духовной власти уже потому нельзя обойтись, что «царь прелюбодей, человекоубийца, несправедливый, грабитель, раб всех пороков» может быть судим по праву лишь священниками, «которые суть престолы бога, на коих он восседает и посредством которых он объявляет свои приговоры». В этом же духе говорит и Николай I, сомневаясь, чтобы цари и короли, поддерживаемые некоторыми духовными лицами, были действительно таковыми: «Смотрите, по праву ли они царствуют, потому что без этого на них должно смотреть скорее как на тиранов, нежели как на царей, и мы должны противиться им и восставать против них». Английский епископ Фома Бекет Кентерберийский в своем споре с королем за церковные имущества грозит ему, что он будет свержен с престола, так как, утверждает он в своем письме папе Александру III, «короли изменяются в тиранов», и он жаждет приговора папы или самого бога, который «отнимает жизнь у государей и освобождает бедного от сильного». Иоанн Салисбюрийский развивает это учение до теории тираноубийства: «Государь есть образ божества, а тиран — Люцифера. Государь — образ бога — должен быть любим, чтим и уважаем; тиран — образ дьявольской злобы — большей частью должен быть убиваем». По отношению к тирану все допускается, даже вероломство. «Можно льстить тирану, потому что позволительно льстить тому, кого позволительно убить. Убийство тирана дело не только позволительное, это дело пристойное и справедливое… Тирания есть не только общественное преступление, это — преступление более, нежели общественное». Иоанн ссылается приэтом на ряд исторических примеров. Только «когда священники принимают личину тирана, то отнюдь не позволительно поднимать против них вещественный меч по причине уважения, которое подобает таинство. Лишь одно ограничение по отношению к тиранам — это запрещение яда как средства убийства, ибо таким путем к греху тирана прибавляется еще новый — самоубийство. Поступить иначе было бы «ущербом для религии и честности». (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.236, 237, 242- 245. Чичерин, История политических учений, стр.127, 146, 147, 160. Дальнейшее развитие учения о тираноубийстве см, Трейман, Тираноборцы, СПБ, 1906 г. Предисловие Рейснера. стр.4-6.)
Само собой разумеется, что акту тираноубийства должен предшествовать суд над тираном со стороны церкви, которая предварительно отлучает грешника и налагает на него проклятие. А суд принадлежит исключительно церкви. Уже Николай I требует такого суда, так как «жалобы всегда следует подавать высшему, которому принадлежит и суд»… Это и есть «престол первого апостола, который установлен главой всех остальных». «Светская власть не имеет права связывать и разрешать». В своем столкновении с Востоком папа определенно отрицает какие бы то ни было права в этом отношении со стороны светской власти. Так поступил Николай I при споре с императором Михаилом III. К той же теории прибег папа Лев IX в своей переписке с константинопольским патриархом Михаилом Керуларием. В особенности на право духовного суда ссылается Григорий VII в своей борьбе с императором Генрихом IV, так как «когда бог сказал Петру: паси овцы моя», он не «сделал изъятия для царей». Именно папе «дана власть затворять и отворять врата неба». Поэтому Бернард Клервосский пишет папе: «Опоясайся мечом, мечом духа, который есть слово божие, прославляй свою десницу, чиня наказания земным племенам, гремя против народов, связывая царей в оковы и вельмож их в железные цепи… Немалая это власть — отгонять хищных зверей от границ, где пасутся твои стада… Тебе вручены ключи, тебе вверены овцы, ты всеобщий пастырь». Так Бернард требует, чтобы папа «пас драконов и скорпионов, а не овец». Отсюда и требует он суда над царями, так как у папы «власть и над имеющими власть», ибо он может и «епископу запереть царство небесное, отставить его и предать сатане». Иннокентий III целиком обосновывал права духовного верховенства на праве суда. Он подтверждает это ссылкой на Второзаконие. Во всех крайних случаях нужно «прибегать к суду апостольского престола, и кто гордясь презирает его решения, тот должен умереть, дабы искоренилось зло из Израиля; тот через отлучение от церкви, как мертвый, отсекается от общения верующих… Таким образом, духовная власть исправляет должность власти светской иногда, в некоторых делах, сама собой, иногда же через других». «Папе принадлежит право судить о всем, что касается до спасения или осуждения душ». А поэтому он вправе судить там, где стремятся «возбуждать раздоры, сражаться против верующих, разрушать монастыри, грабить церковные имущества, насиловать дев, посвященных богу, попирать бедных и разорять богатых, проливать человеческую кровь и осквернять церковь». И если Иннокентий III не претендует на непосредственное назначение императора, то он оставляет за собой «право и власть разбирать личность» избираемого и отводить «святотатца, отлученного от церкви, тирана, слабоумного, еретика или язычника». (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.250-252. Чичерин, История политических учений, т. I, стр.128, 129, 130, 137, 143, 149, 162, 163.)
Так мы приходим к теории солнца и луны, из которых вторая заимствует свои свет от солнца, сопоставления золота духовной власти со свинцом власти гражданской, предоставления дня власти священства и и о ч и императорской власти. На этом основании именно папе принадлежит право избрания царей, так как, по учению Гинкмара, хотя «цари — избранники божьи», по они избираются лишь «через посредство священников». По словам Гуго из Сен–Виктора, именно «церковь утверждает гражданскую власть и судит ее». Христос как император, по декрету Грациана, обе власти передал папам как наместникам божьим, и лишь папы передают светскую власть императорам. Ведь это «церковь римская перенесла империю с Востока на Запад, и таким образом истинный император есть император Рима». Явным доказательством этого является акт благо»Словения и помазания. Ибо совершенно очевидно, что тот, «кто благословляет, выше того, кто принимает благословение». Как говорил Иннокентий III, «мы его (т. е. императора) помазываем, посвящаем и коронуем». Отсюда светская власть обязана послушанием духовной. Как учит Гинкмар, «власть апостольская предписывает царям повиноваться своим представителям пред господом», т. е. священникам. Это же подтверждает Иоанн Салисбюрийский, когда говорит, что «князь — служитель священника». На этом основано и право низложения королей и лишения их престола. В тех случаях, когда они оказываются недостойными своей должности, они подлежат церковному суду. По словам Бонавентуры, «по строгому праву тот заслуживает потерять верховную власть и все права власти, кто злоупотребляет ею». Ибо царям «бог дал власть не неограниченно и не безусловно). Но так как он дает эту власть только на время, то он позволил, чтоб она была отнимаема». То же самое находим мы в декретах Грациана. Как пример приводится там, что «папа отнял ее у греков и перенес к германцам первый раз на главу Карла Великого, во второй — на главу Оттона». По словам Гуго Флерийского, «цари, которые впадают в ересь, проклинаются церковью, чтоб от них не заразилось стадо». Григорий VII утверждает, что виновные «цари или князья отлучаются от церкви и лишаются сана». На той же точке зрения стоит Иннокентий, утверждая, что папе принадлежит право разрешать подданых от присяги, так как клятвопреступление есть грех, а «святителям церкви принадлежит право разрешать от греха». (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.235, 241, 242, 249, 250, 254, 260, 261. Чичерин, История политических учений, т. I, стр.137, 138, 145, 160, 161.)
Так мы получаем общую характеристику духовной власти. Она, по словам Гуго из Сен–Виктора, «первая по времени и величайшая по достоинству». Папа Николай говорил: «Мы установлены князьями над всей землей, т. е. над вселенской церковью», и «эти привилегии, будучи дарованы самим Христом, вечны и непреложны. Они не могут быть уменьшаемы, нарушаемы или изменяемы». Как обращается Бернард Клервосский, к папе, «надобно выйти из земного шара, чтобы найти что–либо не принадлежащее твоей заботе. Апостолы установлены князьями над всей землей, а ты их наследник». Григорий VII провозглашает, что именно престол святого Петра обладает всей полнотой власти, так как Петра «господь наш Иисус Христос, царь славы, поставил князем над королевствами мира». Ему подчинены «все власти и княжества земного шара». Иннокентий III утверждает, что Петру Христос передал не только управление всей церковью, но и всем светом: «он поставил во главе и того и другого, царства и священства, единое лицо, которое есть его наместник на земле». Наконец Бонифаций VIII «ради вечного спасения объявляет, изрекает, определяет и провозглашает, что всякому человеческому существу необходимо подчиниться римскому первосвященнику». И только выводом было отсюда, что при Григории VII церковь торжествовала над империей в лице Генриха IV, при Иннокентии III папа судил французского короля Филиппа–Августа и короля Леоны Альфонса IX, добился покорности у португальского короля Санчо I и получил от короля аррагонского Педро II признание в качестве ленного сюзерена. Болгарский князь Кало Иоаннес просил у Иннокентия признания своих прав на престол. В качестве третейского судьи папа судил в Венгрии, Швеции и Норвегии. Иоанн Безземельный, король Английский, получил свои земли в виде папского лена. При нем войсками крестоносцев был завоеван Константинополь и основана под покровительством папы Латинская империя. Ленами папы считались Италия, Богемия, Болгария, Далмация и даже южная Россия. Неудивительно, что когда праздновал великий юбилей Бонифаций VIII в 1300 г., то он, украшенный тройной короной, опоясанный мечом, возгласил, указывая на свой трон: «Не первосвященник ли я? Не престол ли эго святого Петра? Разве не в силах я защищать права империи? Я есмь кесарь, я есмь император». (Поль Жанэ, История государственной науки в связи с нравственной философией, стр.241, 245, 251, 252. Чичерин История политических учений, стр.127, 137, 142, 143. Вальтер, История развития западного христианства, стр.286-287. Рейснер, Государство и верущая личность, СПБ, 1905 г., стр.83 -85.)
§ 79. Развитие средневекового хозяйства и теократия. Господство теократии в Западной Европе имело некоторые предпосылки в первый период феодализма. На Востоке такие предпосылки обладали более длительным характером. Восточное хозяйство больших речных систем, несмотря на свое расположение в теплом климате и среди богатой природы, подвергалось, однако, таким стихийным катастрофам и было так связано естественными условиями, что сплошь и рядом было лишено возможности развития производительных сил и соответственного накопления капитала. В Западной Европе условия хозяйства гораздо более устойчивы. И хотя здесь нет баснословных урожаев жаркого Востока, однако же сельский хозяин не подвергается таким страшным угрозам и не живет в таком напряженном состоянии, как земледелец Египта, Вавилона, Индии или Китая. Лишь в эпоху переселения народов и всеобщего колебания установившихся отношений, т. е. в начале феодализма, крестьянин почувствовал себя на таком положении, что он был принужден искать путем обращения к церковной магии сверхъестественной помощи в своей хозяйственной работе и церковного патроната для спасения от последствий социального катаклизма в виде бесконечных завоеваний, вооруженной перетасовки различных господ, переселений целых племен и народов и связанной с этим крайней тяжести финансовых поборов и военных повинностей. Церковь в этом отношении вполне использовала благоприятный момент и создала в своих монастырях и владениях церковный феодализм устойчивого и высшего типа, а в своих церквах и капеллах — громаднейшие запасы технической магии на все случаи беды и несчастья. И не одно крестьянство пользовалось коммендациями для того, чтобы спастись, множество средних собственников и даже крупных владельцев искали помощи у церкви и хотя бы в царстве небесном покупали при ее посредстве недостающий им на земле покой, спасение от тяжелой действительности и пользование вечным блаженством. (Рей спер, Идеологии Востока, стр.15. 16, 17-21.
Развитие средневекового феодализма и в — другом отношении не давало теократии должной опоры. На Востоке господствующим характером отношений между земледельцами и господином было на протяжении веков так называемое рентное владение. Оно состояло в том, что господин или барин непосредственно сам не садился на землю, не вел своего собственного хозяйства и довольствовался исключительно теми поборами, рентой, оброками и арендными поступлениями, которые в возрастающей прогрессии платил ему зависимый крестьянин. Западная Европа сразу же дает нам другой тип зависимости. Феодализм весьма рано ведет к смешению временного держания па условном и служебном праве — феода с настоящей земельной собственностью, или вотчиной, которая на манер древнеримской плантации обрабатывается рабами или сервами: таков — аллод. Эти два полюса весьма скоро сливаются, уничтожается рабство, свободные держатели теряют свою свободу, и в результате определяется процесс образования крупных поместий, проникнутых вотчинным духом, которые постепенно подчиняются заведыванию и хозяйственным интересам господского двора, причем все сильнее сказываются интересы сеньора на крестьянском хозяйстве и на его землях. Процесс закрепощения, перехода на барщину, натуральные поборы и отчасти денежный оброк полусвободных и свободных людей совершился далеко не без борьбы. Известную слабость связей между крестьянином и сеньором в начале феодализма церковь могла использовать в свою пользу и в действительности использовала. Но уже средина средневековья противопоставила церковным собственникам очень крепкую и сплоченную массу крепостников, которые менее всего были склонны оставить без возражения рост церковных земельных владений. Усиление крупных сеньоров, рост государственной власти и патримониально–вотчинного государства еще более ослабили позицию церкви, и скоро перед ней был уже не один созданный церковью император Священной империи, но ряд так называемых «провинциальных царей», королей более или менее национального характера, которые настолько сумели объединить интересы' своих территорий, что без труда положили конец папским притязаниям. И характерно, что первое основательное поражение (при Бонифации VIII), повлекшее за собой знаменитое Авиньонское пленение пап, им пришлось претерпеть не от германскоримского императора, ослабленного борьбой за Италию и силой крупных вассалов, но от «провинциального царька», короля французского Филиппа Красивого. (Петрушевский, Очерки экономической истории, стр.211, 219. Виноградов, Средневековое поместье, стр.337, 354. Рейснер. Идеологии Востока, стр.25-27.).
Первоначальному росту теократии содействовало и положение городов Средневековья. Многие из них уцелели еще от римских времен. При нашествии варваров церковь не раз оказывала им защиту от диких победителей. Блаженный Августин особенно подчеркивает, что готы Алариха оставили неприкосновенными римские церкви и всех, кто нашел там прибежище. Но церковь стала защитницей городов и в дальнейшую эпоху. В Италии на стороне гибеллинов были как раз всевозможные сеньоры и феодалы, а партия гвельфов ставила на сторону папы городскую бюргерскую и ремесленную демократию. В своей борьбе за самостоятельность городского хозяйства, городские привилегии и автономию города Западной Европы неоднократно прибегали к помощи церковных властей и при помощи паи отстаивали интересы промышленности и торговли. Именно церкви обязаны они первой организацией безопасных рынков, установлением безопасности на торговых путях, сохранившихся форм банковского оборота и правовой регламентации. Именно церковь приняла на себя инициативу по подготовке и руководству крестовых походов, повлекших настоящий переворот в хозяйственной жизни городов, нанесших серьезный удар экономическому благосостоянию сеньориальных бургов и давших Западу неисчислимые сокровища Востока. Однако теократия здесь, несмотря на свое, казалось бы, монопольное положение, не смогла добиться роли восточной теократии вроде египетской, вавилонской или индийской. Основой городской жизни средневековой Европы становится не только торговля, но и промышленность. Выдвигается громадная роль ремесла и связанных с ним слоев городского населения. Папство первоначально поддерживает это движение и даже идет навстречу таким течениям, более или менее коммунистического характера, как организация миланских патаров. С благословения пап организуются не только монастыри с их коммунистическим и трудовым уклоном, но и целые армии нищих, создавших особые ордена, вроде братства Франциска Ассизского. Городская беднота, демократия и даже городское движение вообще оказываются связанным с ростом папства, его финансовой мощью, покровительством торговле и городскому просвещению. (Каутский, Предшественники новейшего социализма, Москва, т. I, изд. 4‑е, стр.114-119, 141, 142. 144, 145, 147, 150-151. Лоран, Папство и империя. Цитирую по «Истории Средних веков» М. Стасюлевича, II, Петроград. 1915, стр.732-733. Петрушевский, Очерки по экономической истории средневековой Европы, стр.282-284, 287, 288. Белов, Городской строй и городская жизнь в средневековой Германии, Москва, 1912, стр.118-119, 122-123. Макс Вебер, Город, Петроград, 1923, стр.105, 110, 112, 114, 121, 129.)
Монопольному капиталу церкви, однако, не удалось стать основой длительной теократической формы. Средневековый город скоро окреп и стал средоточием новых общественных сил. Как правильно говорит Энгельс, в нем имеется «несравненно высшая ступень развития промышленности и торговли, созданная средневековым бюргерством; с одной стороны, производство стало более массовым, совершенным и многообразным, а с другой — торговые сношения стали значительно более развитыми; судоходство со времени саксов, фризов и норманнов стало несравненно более предприимчивым, а, с другой стороны, масса самостоятельных и занесенных с Востока изобретении не только делали возможным появление и распространение греческой литературы, морских открытий, а также религиозной революции, но и придали этой последней несравненно больший размах и ускоренный темп». Среди этих изобретений, отметим «магнитную иглу, книгопечатание, литеры, льняную бумагу, употреблявшуюся арабами и испанскими евреями XII столетия, хлопчатую бумагу, постепенно появлявшуюся с X столетия, а в XIII — XIV столетиях уже более распространенную, порох, очки, механические часы, огромные успехи во времеисчисленин, а также в механике. В результате начался такой рост городского хозяйства, торговли и промышленности, что в некоторых областях папству пришлось вести настоящие войны для уничтожения еретиков, которые как раз нашли себе место среди самых богатых местностей северной Италии и южной Франции. Там возникло первое движение возрождения, или ренессанса, так тесно связанного с городской культурой». Именно там «сохранились многие остатки греческой и в особенности римской культуры, там впервые в Средние века своеобразно развились науки, изящные и прикладные искусства, равно как и учреждения гражданской жизни… Города южной Франции давно пользовались такой свободой и самостоятельностью, какой еще не знали другие страны Европы». В этой стране прежде всего должно было родиться восстание против папской теократии, и неудивительно, что там «возникла ужасная война с церковью, которая в конце концов не только уничтожила свободу этой страны, не только на долгое время превратила самый цветущий край Европы в пустыню и распространила господство французского короля до Средиземного моря, но и дала повод для введения на Западе инквизиции». (Архив Маркса и Энгельса, кн. II, Москва, 1925, стр.73.. Каутский, Происхождение христианства, стр.144-146.)
Внутри самих городов водворение монастырей, соборов и церковной собственности далеко не во всем приходилось по вкусу новому промышленному и торговому бюргерству. И хотя, с одной стороны, паломничества к ракам святых и поклонение реликвиям приносили известный доход городу, а сами городские цехи и гильдии принимали идеологическую форму религиозных союзов под покровительством специальных святых, однако борьба между церковью и государством началась почти в каждом городе. Дело в том, что горю да претендовали на единство ведения всего городского хозяйства, образовывали в известной степени замкнутую торговую и промышленную единицу и крепко держались за единство городского обложения и ряд повинностей, связанных с благоустройством и военной защитой городской территории. Характерной чертой города было также введение им самостоятельного суда, равной общей подсудности и улучшенных форм судебного процесса, лишенных такой варварской процедуры, как, например, судебный поединок и различные ордалии (испытание огнем, водой и пр.). Духовенство, проигравшее спор за инвеституру, тем не менее упорно держалось за свои привилегии, свободу от податей и повинностей, неподсудность светскому суду и полную самостоятельность в своих владениях. На этой почве необходимо родились конфликты, и города прибегали к так называемой амортизации, воспрещали церкви приобретать земельную собственность в своих границах, завещать церкви выше известной нормы даже движимое имущество, а то и вовсе отменяли это право, иногда даже не позволяли горожанам вступать в церковные союзы или братства. На этой почве не раз происходили жесточайшие кровавые столкновения, а епископ прибегал к отлучению и проклятию городов, желавших привлечь клириков к уплате городского налога. С другой же стороны, в лице светских братьев монастыри имели рабочую силу, освобожденную от заботы о семье, с которой поэтому не могла выдержать конкуренции никакая другая рабочая сила. Вместе с тем те же монастыри часто владели рыночными и другими торговыми помещениями, мясными лавками, мельницами и т. п., которые были изъяты из круга хозяйственной политики города вообще. Немало испортило крови горожанам и запрещение роста, подавлявшее возможность торгового кредита. Наконец, социальное расслоение города и борьба, которая в нем происходила между беднотой и богачами, цехами и городскими патрициями, необходимо 'привела к образованию коммунистически окрашенной идеологии, особенно в рядах таких цехов, как ткачи. Отсюда не только требование церковной реформы, но и настоящих ересей. (Белов, Городской строй и городская жизнь в средневековой Германии, стр.107, 109. Макс Вебер, Город, стр.107, 109. Каутский, Происхождение государства, стр.148 и сл.)
Сама церковь далеко отошла от своих первоначальных задач социального характера. Монастыри по мере возрастания богатств «перестали быть производительными товариществами и становились товариществами эксплуататоров». Они даже изменили своему основному назначению — «быть прибежищем для бедных и угнетенных». Они сделались учреждениями для «призрения младших сыновей дворянства и его оставшихся незамужними дочерей». И если церковь «среди класса собственников средних веков выдвигалась на первое место, владела огромнейшими богатствами и господствовала над всей общественной жизнью нс только в духовном, но и в экономическом отношении», то, с другой стороны, уже совершенно было ясно, что церковь и клир вступали на путь все большего и большего паразитизма. По мере развития денежного хозяйства падает не только церковное покровительство бедным, увеличивается количество беспризорной бедноты, но совершается сплошное превращение имущества бедных в имущество праздных эксплуататоров и тунеядцев. Само «духовенство распалось на два совершенно различных класса. Духовная феодальная иерархия составила аристократический класс», а под его гнетом находились «обширные пространства земель с многочисленным крепостным и зависимым населением». Духовные господа эксплуатировали своих подданных не только так же беспощадно, как дворянство и князья, но вели себя еще более бесстыдно. Чтобы вырвать у подданных последнюю копейку и умножить владения церкви, — пускались в ход наряду с грубым насилием все ухищрения религии, наряду с ужасами пытки все ужасы анафемы и отказа в отпущении грехов, все интриги исповедальни. Подделка документов являлась у этих достойных мужей обычным и излюбленным средством мошенничества». Кроме обычных феодальных повинностей и поборов клирики обирали народ при помощи чудотворных икон и мощен, организации богомолий, торговли индульгенциями и т. п. «Плебейская часть духовенства состояла из сельских и городских священников. Они оплачивались гораздо хуже и их бенефиции были большей частью очень скудны». «Они стояли вне феодальной иерархии церкви и не имели доли в ее богатствах». Отсюда трещина в организации самой церкви, которая необходимо склоняла ее к известному смягчению теократической идеологии. (Энгельс, Крестьянская война в Германии, 1926, стр.34-36. Цитирую по сборнику «Мысли Маркса и Энгельса о религии». Каутский, Происхождение христианства, стр.33, 113-115, 119.)
Превращение церкви в теократическое государство, разделенное между богатым меньшинством и бедным большинством, заставило ее отнестись более внимательно к противникам в виде князей и крупных феодалов, с одной стороны, и городов, — с другой. Меньше всего на смягчение церковной политики могли подействовать аргументы ее противников. Они были не больше не меньше, как выводами «от противного». Вся литература первоначальных защитников церкви также пользуется священным писанием, также толкует различные документы, не исключая подложных, как церковные канонисты, но лишь в противоположную сторону. Каждому аргументу противопоставляется контраргумент, каждому доказательству — противное доказательство. Те же факты и положения оказываются основанием для прямо противоположных выводов. Совершенно в духе церковной схоластики защищал дело империи Вальстрам Наумбургский, в том же духе действовало люттихское духовенство, отказавшееся поднять оружие против императора, теми же приемами пользовались при Фридрихе Барбароссе юристы Болонской школы и не иначе рассуждал Гуго Флерийский в своем трактате «О царской власти и святительском чине». Ничего нового эта идеология не дает. И решение вопроса осталось за силой фактов, изменениями хозяйства и классовым соотношением сил. И если теократическая теория переходит от проклятий и борьбы с тиранами на почву аристотелевского либерализма, то виной здесь не прогресс знания или мысли, но потребность, с одной стороны, смягчить требования, а с другой — оправдать их при помощи оснований, более понятных городскому населению, с его высоким уровнем просвещения и культуры. Вот почему выдвигается на первый план умеренная идеология и в первых рядах ее представителей один из замечательнейших людей своего века, уроженец Сицилии, потомок графского рода Аквино, племянник императора Фридриха Барбароссы, бенедиктинский монах, ученик знаменитого Альберта Великого. Он умер сравнительно нестарым, но успел создать замечательную систему или «Сумму схоластической философии и политики», которая дала ему почетное прозвище «ангельского доктора», или «доктора универсального». Впоследствии римской церковью он был причислен к лику святых. Доныне, его система является основой философии римско–католической церкви.