Часть Вторая, содержащая оды Пифические

О Пифических играх

Сии игры, по Овидию, учреждены самим Аполлоном в воспоминание низложения змия Пифона. Овидий говорит следующее!
“Дабы время не возмогло изгладить памяти его победы, сей бог учредил священные игры и борьбы, и назвал их Пифическими, по имени низложенного им змия.“
Ежели бы сие повествование обнажить от иносказательного языка баснословия, то оно бы могло значить, что некий Государь, по имени Аполлон, царствовавший в Дельфе и его окрестностях, истребив огромного змия, опустошавшего сию страну, учредил сии игры в воспоминание его победы.
Приняв сие начало, должно согласиться, что Пифические игры были во всей Греции древнейшие, и даже предшествовали Олимпическим, не восходящим выше, как до Геркулеса.
Но Павзаний учреждение оных приписует завоеванию златого руна Язоном, что было лет за 50 до Троянской войны, при жизни Геркулеса, бывшего в сем предприятии соучастником, и Пиндар, поместя в своей четвертой Пифической Оде всю повесть о Язоне, кажется, последовал сему преданию.
Пифические игры, как и прочие, пришли в упадок, и восстановлены Эврилоком фессалиянином, заслужившим подвигами своими имя Нового Ахилла не прежде, как в 8-ю Олимпиаду, от сотворения мира в 3364 м, за 584 года До Рождества Христова.
Пифические игры приобрели новый блеск от присутствия Амфиктионов или депутатов, на всеобщий сейм разных Греческих областей собиравшихся весною в Дельфе, а осенью при Термопилах; оные Амфиктионы поставлены судиями сражений в Пифических играх, как о сем видно из третьей Демосфеновой филиппики:
“Филипп опровергает грады Греции, и председательствует на Пифических играх, а ежели не сам при оных присутствует, то рабов своих посылает для раздавания тамо венцов победителям.“ — Поелику Филипп, яко потомок Геркулеса, получил первое место в совете Амфиктионов.
В первоначальные времена сии игры торжествуемы были токмо чрез каждые девять лет, в честь девяти Музам, и сие бывало всегда весною.
Хотя древнее предание, Пиндаром упоминаемое, и утверждает, будто сыны Леды на сих играх одержали победу, Кастор в легком беге, а Поллукс на пугилате; видно однакож, что тогда Пифические игры по большой части состояли в прениях пения и музыки; можно с вероятием думать, что великий гимн Аполлона, при конце Одиссеи находящийся, и основательно Гомеру приписуемый, сочинен был на сей случай; ибо в сем гимне пиит пышными выражениями повествует о поражении змия Пифона и даже о самом происхождении имени, данного сему чудовищу.
В последовании торжествование сих игр сблизилось на четыре года, то есть, бывало весною третьего года Олимпиады, дабы оные не были на ряду с славными Олимпическими борьбами, что и сделало из Пифических игр некое новое леточисление, разделяющее для Греков продолжение Олимпияды.
В оные допускались все подвиги, в Олимпии уважаемые, кроме ристаний колесниц, четырьмя конями запряженных, которое долгое время спустя введено в оные было.
Награждение, по мнению Овидия, состояло из венца малого дуба, называемого Латинцами Oesculus; Овидий говорит:
“Там каждый юный атлет, победу одержавший в борьбе, в легком бегу, или в ристании колесниц, получал венок из листьев малого дуба; лавр тогда еще не существовал,“ — то есть, что он неизвестен был в Греции, и сей есть иносказательный смысл превращения Дафны.
Эврилок, по одержании победы над Цирианами, народом бывшим в соседстве с Дельфом (как то свидетельствуют две речи Эсхина и Демосфена за Птерифона и против его произнесенные) к вышесказанному прибавил денежное награждение, а по мнению иных, из животных и плодов состоящее.

Ода I. Сиракузянину Гиерону Этнеанину, победителю в ристании колесниц

Содержание,
Пиндар, приписав первую Олимпическую оду Гиерону[1], приписал ему и вторую пифическую. Сей государь не лично, но чрез колесницу и коней одержал победу в Пифе. Он тогда был болен в своем войск, а правление Этны вверил сыну своему Динамену; что пииту подает случай к уподоблению Гиерона Филоктету и ко введению посторонних повестей. Паче же блистает в сей оде сильная картина огней горы Этны, под коею, по баснословно, стенает безбожный Тифон.

Златая лига [2], дар богатый Аполлона,
И темновласых Муз! от сладости твоей,
От силы твоего пленяющего тона
Трепещут радостно сердца у всех людей;
Лишь в струны сребрены ударит Корифей
И знак подаст певцам божественным поющим;
Твой слыша глас Зевес, со громом всемогущим
Огнь вечный гасит грозных стрел;
Царь птиц, витающий на скипетре орел,
Обширны крылья простирает
И сном приятным засыпает.

Затменну облаком густым
Смыкает он свою зеницу отягченну,
И лирным пением пленялся златым,
Главу склоняет утомленну;
То поднимает он, то клонит свой хребет,
Как будто в след твоим размерам он течет,
И перья кажутся сияньем покровенны.
О лира! звуками твоими восхищенный,
Кидает пылкий Марс ужасное копье.
Небесной радостью вс души оживленны,
Лишь только Феб прольет согласие свое.

Но естьли на кого Юпитер гнев свой мещет,
Такой при пенье Муз бледнеет и трепещет;
В земле, в морях иным противен лирный тон;
Его гнушается стоглавный сей Тифон, [3]
Против отца богов толь дерзко ополченный
В Сицилии, внутри пещеры воскормленный; [4]
Теперь Кумейские страны его гнетут,
Сицильские брега власисты груди жмут;
Подобная столбу, до облак восходяща,
И льдистые снега на вершинах носяща,
Тяжела Этна стан Гиганта грозна жмет:
Из чрева у него поток лиется серный;
В день огненна река точит дым смрадный, черный,
В нощи же в пламенных струях она несет
Горящи каменья на дно морские бездны,
Летящие из уст, чудовища, железных;
Трепещут от сего живущи в сих местах,
И даже в слышащих о сем родится страх.

Оковы тяжкие безбожного Тифона
Простерлись Этною от корня до верхов,
Из коих черная составлена корона
Из мрачных и густых лесов;
Тифона члены сей громадой удрученны,
Чрез камни острые все кости раздробленны.
О! ты простерший с сих крутых вершин
Твой взор в глубоко дно долин,
Зевес, пошли твою нам милость несказанну,
Да славу навсегда имеет постоянну
Сей к Этне близкий град, что создал Гиегон,
Достигший на играх блистательных корон;
Подобно, как пловец, на свой корабль всходящий,
Желает, чтобы ветр способный начал дуть,
И беспрестанно только мнящий,
Чтоб свой свершить скорее путь;
Так я, усердием возженный,
Желаю лишь того, чтоб гимн сей посвященный
Тому, кто Этну основал,
Всю славу сей страны грядущу предвещал;
Чтоб Гиегоновы венцы воспел струнами,
Сколь быстро он летел с ретивыми конями,
Какие учредил он славны торжества,
Пиры, музыку, празднества.

О Феб! Ликии Царь, на трех холмах сидящий,
Кастальский чистый ключь любящий,
Всегда сию страну в уме твоем имей;
Героев порождай всегда обильно в ней.

Все то, что смертных восхищает,
Что в них тщеславие рождает:
Способность, ум, витийства жар,
Все то богов бессмертных дар.
Но Гиерона петь на лире начиная,
Надеюсь, медную стрелу мою бросая,[5]
Что в цель она свою конечно долетит;
Что громка песнь моих соперников затмит.
Пролейте, всемогущи боги!
Дары на Гиегона многи;
Да позабудет все страданья Пифрон;[6]
Да приведет себе на память он
Все мужество, каким горел в делах военных,[7]
Доколь не достиг тех почестей отменных,
Источника похвал и славных тех венцов,
Которы получил он с помощью богов;
В сей час, подобясь Филоктету, [8]
Вниманьем обращен к важнейшему предмету:
Он другу помогать, союзнику спешит;
О Филоктете так предание гласит:[9]
Что он страдающий в дали от грозных боев,
На помощь вызван был от Греческих героев;

Сей Филоктет, Пеантов сын,
Который бы возмог один
Чудесными ему врученными стрелами
Всю Трою низложить с огромными стенами
И прекратить труды Данаевых сынов;
Но так велел устав богов.
Да тако божество чрез силу благотворну
Исполнит то, чего желает Гиегон;
Да облегчит оно болезнь его упорну.
О Муза! помоги мне мой возвысишь тон,
Да Гиеронову пою победу ныне
И при его дражайшем сыне,[10]
Да в славе сей отца участник будет он.

О песнь моя! ты будь приятна Гиерону:
Он град сей сильный созидал,
Ему, по Иллову закону,
Свободу тветду даровал;[11]
Священны были те заветы
Дорийцам, жителям Эвротовых брегов, [12]
Вблизи подошвы Таигеты,[13]
В соседстве Тиндэрид, которы от веков
Гордились белыми конями,
Дорийцы славные воинскими делами,
Которы с Пинда сшед и Амиклего взяв,
Закон Агимниев щишали за устав,

Зевес! храни в нас душу праву,
Да Этны граждане под скипетром Царей
Всегда по истинне ценят прямую славу;
Да вождь их, с помощью твоей,
И сын, внимающий отцовскому уставу,
Во славе, в тишине страною правят сей!
Даруй, да жители Феникии и Тира, [14]
Наскуча бранию, не развернут знамен,
Останутся в домах, средь сладостного мира,
Потерю вспомянув вблизи Кумейских стен !.

В морском сраженье сем вождь бодрый Сиракузы
На легких кораблях побил феникиян,
Желая Греции расторгнуть рабски узы
С цветущей младостью пустился в Океан;
Но как не славишь мне Афины
За громкий подвит их при бреге Саламины,
Как храбрость Спартов не воспеть,
Торжествовавшую над Мидом в Цитероне?
Но лира не о сем одном должна греметь,
А Диномена чад воспеть в размерном тоне: [15]
Они рассеяли врагов
Вблизи Гимеровых брегов,[16]

От укоризны те всегда бывают чужды,
Кто с мыслью краткою не тратят слов без нужды,
И легкомыслие умов простых
Не может на одном предмете утвердиться;
Чрез пресыщение внимание тупится,
А паче похвалой других.
Но Гиерон, тебя сей страх не остановит.
В стезе твоих гремящих дел;
Коль зависть дика и злословит,
Все лучше, нежели б с презреньем кто смотрел.
Владей народами с щедротой, славой многой
И куй ты свой язык в горниле правды строгой.

Во вверенных тебе делах
Ошибка малая тебе быть может важной;
Тебя свидетели в поступках и в словах
Стараются судить со строгостью отважной;
Коль радость чистую желаешь ты вкусить,
Которая есть душ великих достоянье,
Не должно ни трудов, ни золота щадить
И лить рекой благодеянья:
Ты кормщику подобен будь;
Направя паруса по ветру общих мнений,
Да не возможет ввек тебя корысть преткнуть,
И подданным сетей не ставь для уловлений.

В повествованье жить, воспету быть от лир,
Се слава громкая; во век она не вянет;
До ныне Креза славит мир[17]
За щедрость, доброту и вечно славить станет;
Но сей жестокий Фалларис [18],
Который сожигал людей бесчеловечно,
Со омерзением вспомянут будет вечно;
Его неистовства повсюду пронеслись,
Но даже лиры и домашни
Отталкивают прочь хвалы и гнусну лесть,
И дети, зверства зря тигановы всегдашни,
Его название стыдятся произнесть.
Награда первая, вмещая душу праву,
Иметь во всех делах удачливый конец,
Вторая, добрую иметь повсюду славу;
Стяжать их обе вдруг, славнейший есть венец.


[1] Гиерон назывался Зтнеанином по городу Этне, основанному и населенному им на месте древнего города Катаны, у подошвы горы Этны находившегося, из коего он изгнале поселенцов острова Наксоса. Гиерон столько привержен был к сему своему заведению, что сделавшись победителем на играх цирка, восхотел быть прогдашенным под названием Гиерона Этнеанина. В благодарность за сие, новые поселенцы воздвигли ему памятник, который по смерти его был низвержен, когда прежние сея страны поселенцы паки сим новым городом овладели.
[2] Сие точно буквальный переводе с Греческого; Пиндар и все древние стихотворцы лирам своим в фигуральном смысле приписывали свойство Златая; иные говорят, что основание сему взято из того, что Аполлон или Солнце у древних химиков преобразовал золото, что и потом последовавшие химики в своих знаках сохранили, изображая золото знаком солнца. А по сему говорили пииты, что лиру яко дар Аполлона, можно в фигуральном смысле называть златою.
[3] По баснословию, Тифон, изверженный с нeба Юпитеровыми стрелами, заключен под гору Этну.
[4] Доевнее предание утверждает, что Тифон родился в Сицилийской некоей пещере, а погребен под Этною; — другие говорят: заключен в Лидии, в Беоция и во Фригия под огнедышущими горами.
[5] Метафора, весьма часто Пиндаром употребляемая. Утверждают, что здесь заключается критика на Бакхилида, который в своих стихах гораздо многословнее был, нежели Пиндар.
[6] Гиерон по словам Схолияста и Аристотеля страдал несказанно жестокою каменною болезнию, когда он принял начальство над войсками для той войны, о коей упомянуто будет в следующей строфе.
[7] Здесь говорится о войне Сиракузян противу Карфагенцов, Персами возбужденных; в оной Гелон и брат его Гиерон одержали славные победы; по чему Сиракуэяне и избрали Гелона себе в Царя, а ему наследовал брат его Гиерон.
[8] Иные относят сей стих и последующие к войне, восставшей между Анаксилаем, Царем Занклы, другом и союзником Гелона, и Италийскими Локриянами; а другие приписывают его войне Терона Царя Агригенты противу Карфагенцов. Гиерон, не будучи б состоянии сесть на лошадь по причине его болезни, велел нести себя на носилках к полю сражения, и при всем том одержал над неприятелем победу. А сия есть причина, по которой Пиндар уподобляет его слабому, болезнями одержимому Филоктету.
[9] Греки оставили Филоктета на острове Лемносе по причине его раны, полученной им от уронения на ногу одной из стреле Геркулесовых, кои все омочены были кровию Гидры Лернейской; сия рана была столь ядовита, что смрадом своим заражала весь Греческий флот. По смерти Ахиллесовой Греки, утомленные продолжительностию осады и предуведомленные Оракулом, что рок не попускает им овладеть Троею, без помощи стрел Геркулесовых, послали Улисса и Неоптолема к Филоклету с тем, что бы его к ниме привесть и овладеть колчаном Геркулесовым. Сии герои до сего достигли обманом, Филоктет, исцеленный стараниями Махаона, и Подалира сынов Эскулаповых, хотя остался хром, но умерщвил Париса; сие за собою повлекло погибель Трои.
[10] Сыне Гиерона, Диномен, с коем в оде сей Пиндар упоминает; но его не надобно смешивать с другим Диноменом, о коем также в сей оде говорится, и который был один из Гиероновых предков.
[11] Сей Илл был древний и мудрый законодатель Дориянцов, сын Геркулеса и Мелиты.
[12] Эврот, река в близи Спарты или Лакедемоны.
[13] Таигетта есть гора Лаконийсная.
[14] Пиндар в сей оде говорит о войне Сиракузян противу Тиряне и Тосканцов, коих он феникиянами называет; также упоминает и о войне Ксеркса противу Греков, поелику сии обе войны от единого произошли источника, то есть, от славолюбия Персов, возжелавших покорить всю Грецию; а сие и побудило Ксеркса к отправлению посольства к Карфагенцам для склонения их к нападению на Греков по брегам Италии поселившихся. Пиит пользуется сим случаем, дабы возвысить славу своего героя, чрез уподобление морской победы, одержанной Гиероном, славной победе Афинян, одержанной ими над Персами при Саламине, где флот Персов совершенно был истреблен; тако ж битву и победу Сиракузян уподобляет он победе в тот же день на сухом пути, Лакедемонцами одержанной при Платее, городе Беотийском, у подошвы горы Цитерона,
[15] Здесь говорится о древнем и старшем Диномене, отце Гелона и Гиерона: ибо имена всех четырех братьев были начертаны на золотых подножиях, кои Гелон посвятил Аполлону в благодарение за победы.
[16] Гимер есть Сицилийская река; при устье оной Карфагенцы были разбиты.
[17] Крез, Лидийский Царь, прославившийся своими богатствами, приверженностию к мудрецам вообще, и частно к Солону; всем известно продолжительное его щастие и нещастный конец.
[18] Жестокость Фалариса, тирана Агригенты, которого ему противупоставляет Пиндар, столько известна, что о ней не нужно распространяться.

Ода II. тому же победителю в ристаниях на колесницах

Содержание.
Сия ода содержит три части! 1е похвалу Гиерону за победу[1], одержанную им в ристании на колесницах; 2е изображение казни неблагодарных, подтверждаемое примером Иксиона; 3е ополчение противу льстецов, старавшихся лишить Пиндара милости Гиероновой,

Градов собранье Сиракуза,[2]
Жилище Марсовых детей,
Вместилище его союза,
Его доспехов и коней;
Из славных Фив к тебе взираю;
К тебе я песни обращаю,
Несущи радостнейший звук
Победы громкой Гиерона,
Которому дана корона
За силу и проворство рук.

Он правя резвыми конями,
В бегу крутящими песок,
При всех увенчан был цветами,
Когда свершил свой быстрый шок.
Но силой рук невинных, чистых
Коней упорных и рысистых
Не удержал бы Гиерон,
Когда б, носящу белу ризу,
Блестящу, сильну Артемизу
К себе не призвал в помощь он.

Зовет на помощь он десницу
Всесильна бога волн морских;
Коней впрягает в колесницу,
Решась держать рукою их.
Богиня с грозными стрелами,
Меркурий, правящий боями
Чело украсили коней
Обвязками из ленты белой;
Другие лиры песнью смелой
Прославили борцов, Царей;

Воспели их да в поздны годы
Их чудны подвиги почтут;
Да добродетели народы
Хвалу достойну соплетут;
Да светлое её сиянье,
К геройской славе ревнованье
В сердцах потомков породит.
Подобно приобрел корону
Цинир, любезный Аполлону,
О коем Кипр поднесь гремит.

Достойну восприял награду Цинир,
Венеры первый жрец; [3]
Всегда предшествует он стаду
Своих возлюбленных овец.
Так точно сыну Диномена
Согласна песнь похвал сплетенна
От чистых дев и их сынов
В возмездье дел его преславных,
Чрез кои он во днях недавных
Посеял страх в сердцах врагов[4]

И мановением десницы
Он их толико устрашил,
Что сих обширных стран границы
От всех раздоров оградил.
Не премнит судьба закона;
Слова несутся Иксиона
С вертящегося колеса:[5]
"Не будьте, смертные, коварны;
К богам останьтесь благодарны,
Все их веленья — чудеса !"

Чрез тяжкий опыт наученный
И пострадавший Иксион,
К столу Зевеса приглашенный,
Но презревший его закон,
И могший быть всегда блаженным,
Когда б проступком дерзновенным
Себе не сплел ужасный ков;
Так сильно страстью ослепился,
Что он Юноною пленился,
Супругою отца богов.

Предавшись отрасти безрассудно,
Он явно вскоре ощутил
Богов отмщенье правосудно,
Которого достоин был,
И тою страшною виною,
Что дерзновенною рукою
Он человека пролил кровь,
С котовым был родством он связан,[6]
Кому был дружбою обязан;
Забыл родство, забыл любовь.

Когда, вступя в чертог священный,
Польстить Юнону он возмнил;
Тогда за пламень дерзновенный
Он казнь достойну получил.
О смертный! знать себя потщися;
Летать высоко берегися;
Воспомни Иксиона ты,
Пинтавшего любовь бесплодну;
Он тучу зря с Юноной сходну,
Прельстился блеском сей мечты;

В возмездие за преступленье
Прикован он у колеса,
Чтоб горькое терпеть мученье;
Не зря отрады ни часа,
Не может ждать себе премены;
Его привязаны все члены;
Ему ту казнь назначил рок.
Он в мрачном тартаре страдает;
Оттоле громко повторяет
Полезный смертным всем урок.

Но туча мрачная, густая,
Любви мечтательной предмет,
Как будто пламень ощущая,
Чудовище раждает в свет:
Центавр оно именовалось;
С кобылами совокуплялось
У Пелионских быстрых вод;
От них родилось чудо века:[7]
Вид конский с видом человека;
Потом размножился сей род.

Превыше всех властей судьбина,
Быстрей орла её полет;
Она плывет скорей дельфина,
Который бездны вод Сечет;
Единых льстит, к другим сурова,
Что нужды до греха чужова?
Уж вижу, едкий Архилок, [8]
Сатиры яд храня в утробе,
Готов к жестокости и злобе;
Но мудрый славен и высок!

Любя небесну добродетель,
О Гиегон! ты сын богов!
Народа сильного владетель
И примиритель городов;
Вотще тот истинно трудится,
Кто в древних повестях стремится
Тебе подобного найти.
Никто из смертных человеков,
Из всех Царей, преславных Греков
Тебя не может превзойти.

А я, Пегасом вознесенный,
Направя быстрый мой полет,
Пою твой, бодрый дух военный
В тебе сиявший с юных лет,
Которым ты в войне кровавой
Венчал себя бессмертной славой.
Не стыдно мне тебя хвалить;
То конницею управляя,
То пеших к брани ободряя,
Везде умел ты победить.

Когда, явя решимость скору,
Умом ты старцев превзошел;
Кто может сделать мне укору,
Что лесть я гнусную соплел?
Прими ж мое усердно пенье.
В моем последую паренье
Примеру я Феникиян,
И презря бурю, непогоды,
Мой глас чрез волны и чрез воды [9]
Несу к тебе из дальних стран.

Дай музе скромной ты подпору,
За то, что я в седьмь струн гремел;
Будь добр, каков ты был к Кастору, [10]
Как он в Эольском тоне пел.
Воспомни ты твой сан высокий,
И кто тебе давал уроки,
И голос лести отжени,
Удобный к подлости, к обману,
Хвалящий даже обезьяну,
Чем дети тешились одни.

Таков источник был блаженства,
Которо Радамант обрел;
Ища в добротах совершенства,
Стезями правыми он шел.
Он, помня долг прямые чести,
Ко гласу сладостному лести
Вовек ушей не преклонял.
И зная, сколь всегда опасны
Хвалы от лести сладкогласны;
Он их с презреньем отвергал.

Когда злословье изливает
Равно для всех свой вредный яд,
И тем, кто яд сей принимает,
И тем, кто дымом сим кадят;
В том нет ни пользы, ниже славы;
Бесплодны замыслы лукавы.
Как пробка, всплывши на воде,
Но немогуща потопиться, —
Так сеть соплесть злодей мне тщится,
Но презрен он от всех везде.

Ему сообщник я не буду;
Люблю я тех, кем сам любим;
Как волку зрящему повсюду
Везде последую за ним.
Кто искренен, правдив, умерен,
В победе тот всегда уверен;
В каком правленьи ни живет,
Под скиптром ли самодержавным,
Иль там, где всяк быть хочет равным,
Везде он свой покой найдет,

Вездь, когда хранит уставы
Судьбою правящих богов,
Виновников и бед и славы
Хранящих праведных рабов.
Но яд клевет течет, как реки;
Ни что не умягчит вовеки
Завистников коварну злость;
Она смирения не знает;
Успех ея ожесточает;
Она крепка, тверда как кость.

Но что же делать с роком злобным?
Во всем покорствовать ему.
Что бы не быть волам подобным,
Не привыкающим к ярму,
Быть тверду, презря вероломство,
Иметь с правдивыми знакомство,
С любящими мой лирный звук,
Их славить радостно и стройно,
И жить приятно и спокойно
В кругу возлюбленных наук.


[1] Древние схолиасты и комментаторы различное имеют мнение о месте, в коем сия победа одержана. Одни говорят, в Немее, друге в Олимпии: но расположение сей оды в древних рукописях, с вероятием побуждают думать, что здесь дело идет о играх Пифических.
[2] Наименование весьма приличное Сиракузе, которую Архий составил из совокупления нескольких селений, соделавшихся сего города частями, именовавшимися Акрадина, то есть, вышний город; Эпипола, новый городе и Тихей.
[3] Цинир по баснословию, был сыне Аполлона и царь острова Кипра. Пиндар называет его жрецом Венеры, потому что Тацит утверждает, будто Цинир построило Венере храме, прославившийся многочисленным в оный стечением народа из разных стран.
[4] Когда Локрияне были осаждены Анаксилаем, Царем Регским, то Гиерон отправиле ке сему государю посольство с угрозами, что он объявит ему войну, ежели Анаксилай, не оставит в покое Локриян, кои были союзники Гиерона.
[5] Известно всем, что Иксион осужден был вертеть непрестанно колесо.
[6] Здесь говорится о Дионее, тесте Иксиона, коего сей последний пригласил на торжественный пир. После оного Иксион под видом показывания Дионею своих сокровищ, запер его в комнату, у коей пол был подкопан, так что лишь Дионей в оную вошел, то пол подломился и он упал в раскладенный огонь, в коем сгорел.
Баснословие говорит, что раскаяние, Иксионом изъявленное, подвигло Юпитера к прощению ему сего преступления и к перенесению его на Олимп, где Иксион простер дерзость до того, что восхотел искусить верность Юноны.
[7] Здесь Пиндар все поколение Центавров производит от единого человека, имевшего тайное совокупленье с кобылами земли Магнезианской (Фракии, коей Фессалия была часть). Чудо века называет их потому, что по баснословию, все ужасались и дивились сему новому роду людей, а паче их возненавидели, когда восстала известная славная брань Центавров и Лапифов.
[8] Архилок был сатирический стихотворец, современный Пиндару, его совместник и изобретатель ямбического стиха. Гораций о нем говорит.
Archilochum proprio rabies armavit Jambo;
Ярость вооружила Архилоха ямбом, им изобретенным
Сей же Архилок так раздражил и уязвил сатирами своими Лизандра, своего тестя, что Лизандр удавился от отчаяния.
В продолжена сей оды, Пиндар нападает на Берехида своего соперника, который старался очернить его пред Гиерономе.
[9] Сия ода из Фив послана была водою к Гиерону в Сиракузу.
[10] О сих словах у истолкователей много было споров. Одни говорят, что ими Пиндар напоминает Гиерону, сколь благосклонно он принял некоего пиита, по имени Кастора, поднесшего ему на таковый же случай оду. Другие утверждают, что имя Кастор означает род стихов Касториянских или Эолиянских, коего изобретение приписуется некоторыми Кастору, сыну Тиндара, а другими Ахиллу на гробе Патрокла, сей род поэзии произведшему, хотя Гомер о том не упоминает, и хотя невероятно, что бы он позабыл сие обстоятельство. В сем воинском роде сочиненные стихи воспевал хор, сопровождая оные плясками, в коих действующие лица появлялись в полном вооружении.

Ода III. Тому же победителю в ристании на одном коне

Содержание.
Сия ода прославляет победу на Пифическихе играх одержанную конем Феником, коего Гиерон послал В 26ю или 27ю Пифияду, — сия ода паче всего драгоценна по утешениям, каковыя пиит делает Гиерону, одержимому тяжкою каменною болезнью, коей тогдашние врачи не могли исцелить; сие подало ему повод к разным посторонним повестям, как то: о рождении Эскулапия, о постоянстве Кадма, о Пелее и проч.

Когда бы глас мой, посвященный
Движениям духовных сил,
Со гласом общим съединенный
Сердец желанье изъявил:
То видеть бы меж нас хотелось мне Хирона, [1]
Священну отрасль от богов[2]
И человеческих сынов,
Владевшего в долинах Пелиона:
Он был чудовище; но в дикости своей
Он также был и друг людей.
Он Эскулапа был учитель; [3]
Наставил он его болезни исцелять,
И прежню силу возвращать.
Хирон сей, смертных утешитель,
От Коронисы был рожден.[4]

Когда Иллита к ней еще не появилась,
То жребий ей определен,
Чтоб прежде нежели ока включилась
В число щастливых матерей;
То в тартар надлежит поверженной быть ей
От стрел Дианиных пронзенной, [5]
Которой так велел бог света разъяренной.
Толико грозен гнев Зевесовых детей!
Ужаснейшая месть над нимфой сей свершилась,
За то, что позабыв ту нежну связь,
Которая давно меж ней и Фебом крылась,
Любовью новой воспалясь,
Чрез тайный брак она со смертным съединилась.

Она тогда, забывши вдруг,
Что семя божеско в утробе сокрывает,
Ни брачна торжества, ни пиршеств не желает,
Ни песней стройных от подруг,
Ни пляски юношей под
Флейтой сладкогласной, [6]
Какая в брачный день бывает завсегда;
Ко страннику горя любовью самой страстной,
В оъбятия его поверглась без стыда.
Безумны смертные, которы презирая
Собор всех данных вам судьбиною даров,
И мысль к мечтаньям устремляя,
Хотите обмануть всеведущих богов.

Познайте вы по сей напасти,
Сколь вредно предаваться страсти,
Которой нимфа воспылав,
Забыла и богов и честности устав:
Ея не скрылось преступленье
От быстрых Фебовых очей,[7]
Всегда творящих наблюденье
За действиями всех людей.
Из недр святилища, где жертв огни курятся,
Оракул где решит гадательную тьму,
Всесильный света бог мог скоро догадаться
О Коронисиной неверности к нему.

Не может лож прельстить его своей мечтою;
Он видит действия, и самых мыслей бег.
Узнав, что сын Эллатов пренебрег,
Возженный страстию слепою,
Гостеприимности священнейший закон;
Что с Коронисою имел знакомство он.
Феб яростью горя безмерной,
Сестре своей немедленно велит,
Да нимфе мстит она неверной.
Дияна гневная, как молния летит:
Она к Лацере притекает;
И нимфа с дарогим казнь должну получает:
Вдруг оба падают от стрел,
От солнца и луны прияли по удару,
Зараза грозная, подобная пожару,
Опустошает весь земли сея предел.

Едва костер, воздвигнутый стеною,
К сожженью тела воспылал,
Как Аполлон, беседуя с собою,
Сии слова сказал:
Не должно матери виновной вероломство
В погибели её сгубить мое потомство.
Сказав сие, оставил он свой трон;
К Лацерии поспешно прилетает,
Из умирающей свой плод он вынимает.
Раскрылся огнь костра, когда явился он:
Магнезиянину Кентавру поручает [8]
Хирона сына своего;
Притом ему повелевает,
Чтоб врачеванию он выучил его.

Кто раны получил мечем, копьем глубоки, [9]
Иль камнем брошенным из рук,
Терпящие зимой горячки прежестоки
Все тщанием его избавлены от мук.
В болезнях действует он пением волшебным,[10]
И некиим питьем приятным и целебным.
Иным он мази раздавал,
Других разрезами он раны облегчал,[11]

Но жадная корысть и мудрых унижает;
Рукою щедрою от золота прельщен,
Сын нимфы, странника такова оживляет, [12]
Который алчною был смертью похищен.
В тот час Юпитер, гром держащий,
В них брося стрелы, в мрак ввергает обоих.
Ужаснейший пример и смертного учащий,
Всегда в предписанных пределах быть своих,
И противу судеб вовек не ополчаться.

О дух мой, выше сил не тщися напрягаться!
Не мни бессмертье дать, летая в высоты,
Тем людям, коих любить ты.
О, как бы я умом и сердцем восхищался,
Когда бы жил еще Хирон!
Я б сладкой песнию призвать его старался,
Чтоб он к тебе явился, Гиерон,
Для облегчения твоих недугов.
Почто я не могу созвать с небесных кругов
Хирона и других Латониных детей,
Иль Феба самого, чтоб он рукой своей
В возмездье за твои деяния блестящи,
Не медля погасил огонь в тебе горящий!
Сколь быстро б я летел среди валов морских
К полям Ионии, к потокам Аретузы,
Для облегчения болезней тяжких, злых
Владельца доброго пространной Сиракузы!

Не зная зависти, он ласкою своей
Гостей и странников приемлет как детей.
О, как бы я хотел привесть к нему с собою
Двух граций свежих из полей,
Держащих здравие бесценное рукою,
И музу славящу, что шибче всех коней
Феник его скакал; что цирк ему дивился;
Что в Пифе он венцем победы наградился!
Тогда б я был в его глазах,
Как благотворное светило,
Которое, разгнав туманы на водах
И тучи бурные, все море озарило.
В сем храм, блещущем огромностью столбов,[13]
Взвожу на небо я за Гиегона очи;
Моленье приношу я матери богов,
Которой таинства в тенях густыя ночи
Днесь дщери празднуют мои.
О Гиерон! ты сам в себя войди;
Чрез опыт научен, ты знаешь повесть века,
Бывает ли когда добро для человека,
Чтобы страдания с собой не принесло. [14]
Одни безумные с трудом выносят зло;
А мудрый все терпя, беды одолевает.
Так платье человек по часту обращает, [15]
Что бы на нем пятно быть видно не могло.

Царь града сильного, как можешь ты смущаться?
Смотги, сколь дивною ты славой озарен;
Судьбам твоим все смертные дивятся:
Но в мире сем ничто не чуждо перемен.
Так точно миновал Пелея век блаженный
И Кадма равного богам,
На верх величия фортуной вознесенных.
Их пели музы брак по стогнам и полям,
Когда один из них во граде седмивратном
С Гармониею в брак вступил,
Другой в восторге чувств приятном
В жену Фетиду получил;

При браках сих все боги были
И зрели с радостью супругов молодых,
Сидевших под венцем на тронах золотых;
Все боги им дары вручили;[16]
И новобрачные, ущедренны от них,
Все горести свои, все бедствия забыли.[17]
Но дщерей Кадмовых судбина огорчила:[18]
Из сердца Кадмова веселье истребила,
Хотя Зевес Тиону полюбил,
И с нею ложе разделил.

ФеТиды сын единородный, [19]
Отважный, дивный Ахиллес,
Геройством, духом превосходный,
Какую грусть отцу чрез смерть свою нанес,
Как зрел он труп его стрелою пораженный
И на костре созженный!
Но мудрый мирно все дары богов вкушает,
И не смущаяся он смерти ожидает,
Как неизбежного последствия забав,
Которых прочности претит судеб устав.

А я, хотя бы мне напасти угрожали,
Поставил правилом себе,
Не предаваяся печали,
Довольствоваться всем, покорствовать судбе;
Быть малым с малыми, с большими возвышаться,
И не страшася ничего,
Всегда последовать стараться
Внушеньям духа моего.
Коль буду я богат с душею непорочной,
Тогда скорее я достигну славы прочной.
Начальник Ликиян Нестор и Сарпедон,
Кому всей славой одолженны?
Тем лирам, коих стройный тон
Потомству сообщил доброты их священны.
Но мало в мире есть героев таковых,
Которы встретили те лиры вдохновенны,
Могущи петь достойно их.


[1] Сие самое начало свидетельствует о содержании сей оды и о желании Пиндара, что бы Гиерон исцелился от болезни; к сему присовокупляет он утешения любомудрия, могущие способствовать ему к терпеливому болезни его пренесению, буде в исцелении оной человеческая помощь не пред1ъуспеет. Пиндар приписует Хирону совсем не то происхождение, каковое другие Центавры имели, и о коем во 2 й оде упомянуто.
[2] Сие потому сказано, что когда Нептун имел тайное сообщение с Филирою материю Хирона, то он принял на себя виде бодрого коня, от чего и родилось существо, имеющее до половины вид человеческий, а другую часть конскую.
[3] Здесь хотя Эскулап и богом называется, но не почтен изобретателем врачебной науки. Из повести о Коронисе видно, что Аполлон, хотя и сам было бог врачевания, но поручил сына своего Эскулапа Центавру Хирону для обучения его сей науке.
[4] Корониса была нимфа, дочь Флега. Сия баснь есть таже, о коей повествуется в гимне Эскулапу, приписуемом Гомеру. Другие же предания утверждают, будто бог врачевания рожден от Аполлона и Арсинои, дочери Левкипа сына Амиклеева, основателя Спарты (ибо так прежде Лакедемон назывался.) А дед Левкипа назывался Лакедемон. От тайной любви Аполлоновой родились двое детей, Эскулап и Эриопий. От Эскулапа и Эриопия родились Подалир и Махаон. См. в Теогонии Гезиодовой.
[5] Из Гомера видно, что заразительные болезни женские приписывались действию гнева Дияны, а мужеские стрелам Аполлоновым; а по сему Пиндар и прибавляет:

Которой так велел бог света разъяренный.

[6] Брачное торжество сопровождаемо было двойною эпиталамою. Одна торжествовалась в самый вечер брака при провождении супругов к брачному ложу, а другая при восхождении зари. См. Данаиды Эсхиловы я 18 идиллию Теокритову, называемую; Эпиталама Елены.
[7] Гезиод в своей Теогонии говорит, что ворон возвестил Аполлону о преступлении Коронисы.
[8] Магнезиянин и фессалиянин есть тоже.
[9] Здесь делается исчисление различных болезней, от коих Хирон исцелял.
[10] Пению и музыке древние приписывали чудесные целительные силы. О таковом пении повествуется в ХIХ песни Одиссея, что дети Автолика посредством оного исцелили Улисса от раны, нанесенной ему кабаном.
[11] У древних хирургия и её операция нераздельно сопряжены были с медициною.
[12] Кто был сей человек? Упоминают о Гипполите, Тиндаре, Капанее, Главке сыне Миносовом, Гименее, о дщерях Претовых, об Орионе, кои по преданиями все были оживлены Эскулапом. Из всех сих имен единого Гипполита исцеление дошло до нас по преданию несколько достовернейшему. Не сущее ли безумие наша модные мудрецы показывают, уподобляя исцеление сего мнимого бога, чудесам божественного Мессии, человеку от падения его обетованного и основавшего святейший и чистейший законе любви, закон, коего ни нападки, ни насмешки софистов от начала мира потрясть не могли и устоявший даже противу лютейших Гонений, кои послужили к единому токмо утверждению и распространению божественного света.
[13] О происхождении сего храма, упомянутого мною в моем вступлении, повествуют следующим образом
Один на флейте играющий ученик Пиндаров, уединясь на некую гору для удобнейшего в игрании упражнения, почувствовал колебания, при землетрясении бывающие. В ту минуту, когда молния из облака сверкнула, он видел, или мнил видеть истукан Геи матери богов, движущийся по размеру музыки вкупе с истуканом Пана. Когда он рассказал сие произществие своему учителю Пиндару, то сей последний велел у своих вороте поставить истуканы сих двух богов, коих служения были между собою единосмысленны, ибо Рея или Сивилла почитается натурою, материю всего сущего, а Пан богом гор (великое все).
Когда слух о землетрясении, почувствованном учеником Пиндара, разнесся по городу, то Фивцы вопрошали Дельфийского оракула о сем происшествии; оный им повелел построить храм в честь сих двух богов, на том самом месте, где Пиндар их истуканы поставил, а дочерей Пиндаровых, Протомахию и Эвмату, избрать для служения сим таинствам, кои по принятому в Фивах обыкновению, всегда по ночам торжествуемы были.
[14] Сие Гомер изобразил двумя урнами; одна с благими, другая с злыми, поставленными в чертоге Юпитеровом. См, Илияда, песнь XXIV.
[15] Прекрасная метафора, коей нигде, кроме Пиндара до него не было употребляемо.
[16] Церера даровала Кадму обильную жатву пшеницы. Меркурий дал ему лиру, Паллада ожерелье, покрывало и флейты. Венера надела на Гармонию то золотое ожерелье, отданное после Полиником Эрифиле, дабы склонить её к открытию убежища супруга её Амфиария. Нептун подарил Пелею тех бессмертных коней, доставшихся потом сыну его Ахиллесу. Вулкан вооружил Пелея мечем, божественно закаленным, Так поступили и другие боги. Аполлон играл на лире при обеих браках и Музы надували свирели.
[17] Кадм феникиянин, посланный отцом своим Агенором для отыскания сестры своей Европы, с тем, что бы не дерзал и входить в отцовские пределы, ежели её не привезет с собою, и принужденный оракулом отречься отечества своего, переселился в Беоцию и основал седмивратный град Фивы.
В вознаграждение за претерпенные им в странствии его бедствия, Юпитер, похитивший Европу, дал ему Нимфу Гармонию.
Пелей, ложно обвиненный бесстыдною Крефидою, так как Беллерофон супругою Прета, (Илияды песнь VI.) прикован был Акасштм к горе Пелион; Юпитер сжалившись на его невинность, послал ему чрез Вулкана меч божественной закалки, коим Пелион поражал диких зверей, устремлявшихся его растерзать. Наконец Пелион, избавленный от оков с малым числом людей, вступил во Фтию, одержал победу над Акастом и овладел престолом. Потом Юпитер дал ему в супружество Фетиду; в другой Оде Пиндар повествует, как сие случилось.
[18] Ина и Агаия в бешенстве растерзали одна сына своего Мелицерта, а другая сына своего Пентея. Третия Кадмова дочь Семелея была нещастна, ибо хотя и удостоена была ложа Юпитерова, но поражена громовою стрелою.
[19] По баснословию, Ахилл был не один сын, происшедший от брака Фетиды и Пелея; она имела трех сынов. Но когда она положила их в теплый пепел, дабы отнять у них то, что им дано от отца смертного, то двое сгорели. Один Ахилл, коего Фетида из предосторожности намазала амврозиею, выдержал долее жар и был от оного избавлен Пелеем.

Ода IV. Архезилаю из Цирены победителю на ристаниях в колесницах

Содержание.
Пиит в сей оде, несравненно долгой и прекраснейшей из всех Пиндаровых од, восходит до знаменитого происхождения Архезилая[1], царя Цирены. Сие подает ему причину к пространному разглагольствию о повести Язона и аргонавтов. Потом Пиндар требует помилования Демофилу, изгнанному из Цирены, его отечества, за соучаствование в возмущении, и удалившегося в Фивы.

О муза полная небесными огнями!
Предстань в сей день к тому, кто так любезен мне,
К Царю владющу проворными конями;[2]
Неси его хвалы повсюду в сей стране;
И дань достойную да платит песнь гремяща
Тому, которому воздвигнут в Пифе храм,
Где жрица, между двух златых орлов сидяща, [3]
Велела Батту плыть к дальнейшим берегам, [4]
И презря шум и рев ярящейся стихии,
Устроишь славный град среди песков Ливии.

Так предвещание оракула свершению, [5]
Которо некогда Медея изрекла,
Что богом было ей всесильным вдохновенно;
Словами громкими она произнесла,
В семнадцатом сие случилось поколенье,
Во слух полубогов, Язоновых друзей:
Героев отрасли, бессмертных порожденье!
Внемлите звук моих спасительных речей;
На сей земле, водой морскою орошенной
Эпафа дщерь пришед, град славной учредит, [6].
Которой множество других градов родит.

Плывущи в сих волнах дельфины кратко–крылы[7]
Заменятся коней парящею толпой;
А вместо весл вожди, наполненные силы,
На колесницы сев, воздвигнут прах густой.
В болоты глубоко днесь Тера погруженна,
Куда Эфем пристал с Тритонских берегов,
Десницей божеской ему как дар врученно
Получит силу, блеск владычицы градов.
Таков оракул мой; он верно совершится;
Веление судеб не может не событься.

О достоверности событий толь чудесных
Ударом громовым Юпитер возвестил;
Он ясным голосом вещал с высот небесных,
Когда нас щедрый рок от бури сохранил;
Когда двенадцать дней в пустынях мы ходили,
В которы вал морской яряся ударял;
Когда мы на плечах деревья те носили,
Из коих наш корабль разбитой состоял.
Когда же якорь наш в песке остановился,
То в виде старческом к нам Гений появился.

Он принял мирно нас, явил нам вид приятной
И нам как странникам убежище давал.
Эфем же, предприять желая путь возвратный,
Остаться более в сем месте не желал.
Сей старец Эрифил [8], которым мы пленились,
От бога волн морских рождение приял;
Он ведая, что мы в свой путь итти решились,
Гостеприимные дары нам предлагал;
Эфем приемлет их, на берег выступает
И руку старцеву в знак дружбы пожимает.

Эрифил дал ему кусок земли чудесной,
Который, как о том сказали после мне,
Быв брошен с корабля, как камень полновесной
Погряз в морских волнах и скрылся в глубине.
Геспера влажна тень по морю простиралась;
Трудящимся рабам я строго повелел,
Чтоб глыба та у них прилежно сохранялась;
Но мой приказ никто исполнить не хотел.
Земля, таящая страны обширной семя,
Смесилась с островом и с морем в скоро время.

Когда б Эфем, сей царь Эвропою рожденный,
До возвращения ту землю сохранил;
Когда бы он, пришед в Тенару, град священный, [9]
Ко устью адову ту глыбу приложил;
Тогда б с четвертого в сем роде поколенья
Влилась Ливийска кровь в Данаевых сынов;
Обширную страну имели б во владенье,
И поселилось бы на множество веков.
Но Аргонавты вдруг придут рукою сильной, [10]
Найдут себе супруг, родят от них сынов;
А кроткому царю страны златой, обильной,
Оракул возвестит все таинства богов.

Достигнет сей герой ко храму Аполлона;
С огромным флотом плыть он будет побужден
К обильным тем полям, где царствует Помона,
Где мрачный лес густой Зевесу посвящен. [11]
Такие словеса Медеей изреченны,
И Аргонавты знав, что глас богов велит,
От удивления в молчанье погруженны.
О, Полимнастов сын! Мелисса говорит, [12]
Что подвиг сей тебе судьба определяет;
Она тебя царем Цирены проглашает.

О Батт! когда желал в языке ты свободы,
Тогда о жертвах ты спросил самих богов.
Возрадуйся, осьмой герой твоей породы;
Архезилай блажен и краше он цветов;
Архезилай, кому судейскими устами[13]
Бог света в Пифе днесь корону даровал:
На колесниц он с проворными конями
Награду должную торжественно приял.
Да славится во век он чистыми сестрами;
Им предков петь его судьбою суждено,
Которы в прежни дни, хранимые богами,
Златое, славное похитили руно.

Но подвига сего чем славилось начало?
Чем рок полубогов с сим действием связал?
Хотя им бедствие ужасно угрожало,
Хоть ясно Пелию оракул предвещал,
Что он погубится советом, иль руками
Жестоких, яростных Эоловых сынов. [14]
Носился голос сей близ Пифы над лесами,
Повелевал ему храниться от врагов,
Повелевал граждан и странников бояться,
Коль кто из них сошед от стад с горы крутой,
В Иолку к западу потщится пробираться,
И скоро побежит с разутою ногой.[15]

Приходит некто в день, назначенный судьбою;
Двумя ужасными копьями он грозит.
Сей человек покрыт одеждою деойною:
Одна искусственно весь стан его хранит;
Из кожи тигровой обернут епанчою, [16]
Служащею ему защитою в дождях;
Власы, не срезанны вовек ни чьей рукою [17]
Вилися у него волною на плечах.
Ногою твердой он отважно выступает,
Толпу народную он грудью пробивает,
Прорвав ея, в перед без робости грядет
В места священные, где собран был совет.

Ни кем незнаемый, вселяет он почтенье;
Различное о нем творится заключенье,
К нему и общий взор и речь устремлены:
Не сей ли Аполлон, иль грозной бог войны?
Погибли б Наксос Ифимедии чада;
Дияна острою и меткою стрелой
Повергла Тития во мрачны бездны ада,
Да смертные владеть научатся собой,
Да не гоняются за лестною мечтой.

Такие суть о сем пришельце разговоры;
На колесниц вдруг явился Пелион,
Дивяся страннику, к нему простерши взоры,
У правыя ноги ремень приметил он;
Тогда оракула слова воспоминает,
И трепет в сердце скрыв, к герою он вещает:
Скажи, о странник! мне отечество твое;
Но истину открой без всякого упорства,
И уст не оскверняй языком ты притворства.

Герой ответствует с отважной простотой:
Хирон меня учил; его невинны дщери,
Имея двадцать лет смотренье надо мной,
Чрез воспитанье мне открыли к щастью двери;
Я честен, льсти мои не ведают уста:
Веленьем я судеб пришел в сии места,
В мое отечество, и правами закона
Я буду требовать отеческого трона;
Я ведаю, что сам отец богов велел,
Чтоб в славной сей земле Эолов род владел;
Я слышу, что Пелей, безумством ослепленный, [18]
Принадлежащим мне престолом овладел;
Что мой отец и мать им были притесненны,
И что в тот самый час, когда я свет узрел,
Родители мои его жестокость зная,
Старались утаить, что я на свет рожден;
Что вопли, слезы жен палаты наполняя,
Уверили, что я злой смертью похищен;
Что багряницею они меня одели,
И устрашайся злодея своего,
В ночи отнесть меня к Хирону повелели,
Чтоб я воспитан был старанием его.

Я все сказал; но вам те действия не новы,
Сограждане мои; — они известны вам,
Скажите где мои отеческие кровы?[19]
Я знаю, что пришел не к чуждым берегам:
Я вам и брат и друг, рожденный от Эзона;
Дано Центавром мн название Язона.
Сказав сие к отцу в палаты он идет:
Узнав его Эзон обильны слезы льет.
В безмерной радости он сына обнимает;
Сей сын своей красой всех смертных превышает.

Узнав о сем чрез глас гремящий Реномеи,
Все сродники его из разных мест сошлись:
Ферес, Амитаон с потоков Гипереи,
Адмет, Меламн от стран дальнейших собрались,
И всяк из них любовь Эзону изъявляет,
Которой их в своем жилище принимает,
Гостеприимные готовит им дары;
Пять дней продлилися веселья и пиры,
Соборы пышные и праздники священны
Чистейшей радостью все время растворенны.

Когда же день шестой по сих пирах настал,
То для совету все они соединились:
К народу речь свою Эзон им всем сказал,
И все они восстав в Пелеев дом стремились;
Их встретил Тиров сын с кудрявою главой.
Язон со кротостью и смелостью вещает,
Законные права свои он утверждает,
И рек ему, блестя умом и добротой:

Пелей! всегда умы склоняются людские,
Что бы стяжания не правы утвердить,
Забыв, что следствия родиться могут злые;
Нам должно ненависть в начале укротить
И примирением нелестным и сердечным
Соделать щастие в семействах наших вечным;
Я средства предложу, что б нам вкушать покой:
И Крет и Салмоней от матери одной
Три поколения со дней тех миновались
До дня, который мы с тобою повстречались,
В которой оба мы сиянье солнца зрим;
Но Парка мщением всегда грозит своим,
Тому, кто связанный родством, единой кровью
Стремится злобу скрыть притворною любовью.

К мечам прибегнуть мы не можем без стыда.
Для разделения отцов своих богатства;
Я все тебе отдам бесчисленны стада,
Все их сокровища без всякого препятства,
Да ими возрастет в обилии твой дом;
Но царску власть, но трон, на коем чада Крета
Сияли мужеством и мудростью совета,
И правили народ и сердцем и умом;
Ты должен мне отдать не споря в том со мною,
Когда не хочешь быть великих бед виною.
С примерной тихостью сказал ему Пелей:
Исполнить все хочу по воле я твоей,
Но я и слаб теперь, а ты в цветущих силах,
Горяща кровь кипит, в твоих лиется жилах;
Ты можешь умолить разгневанных богов;
Тень Фриксова зовет меня в страны отцов;
Велит мне прах его нести в страну природну
И с оным то руно густое съединить,
С которым он преплыл пучину 6урну водну,
Когда от мачихи хотел себя сокрыть[20]

Таков то есть приказ, во сне мне Фриксом, данной,
Он голосом в меня посеял трепет странной;
Я бога вопрошал, которому народ
Служение творит в близи Кастальских вод,[21]
Что б знать, какой успех судьба мне обещает.
Сей бог вооружить мне флот повелевает
И поручить тебе преславной подвиг сей;
Ты замени меня при старости моей.
По возвращении, я клятвой утверждаю,
Что будет здесь венец носить твоя глава;
В свидетели того Зевеса призываю.
Он рек, и все его одобрили слова.

Про сей поход, куда влекла его судьбина
Язон провозгласить герольдам повелел;
Тотчас явились три Юпитерова сына,
Хотящи быть его участниками дел,
Сии два спутника с густыми волосами
Из Пилоса пришли с Тенаровых высот;
Эфем и Периклем, вы громкими делами
Известны будете прославясь в род и род!
Еще им спутствует сын юный Аполлона,
Драгой Орфей, отец лирического тона.

С жезлом златым Эрмий туда же посылает[22]
Сынов, во цвете лет, прекрасных близнецов:
Эхия, Эврита; он им повелевает
С другими разделить все тяжести трудов
Горит усердье в них и ревность не притворны,
Уже они спешат и дом оставить свой;
Зетес и Калаис два втра благотворны,
Багряны крылия носящи за спиной,
Стремятся сократить теченье их дороги;
Юноны властью все младые полубоги
Собравшиеся в путь, в виду имущи честь,
Горят желанием скорее в Арго сесть;

Под кровом отчим жить в спокойствии стыдятся
И в безопасности влачить бесславны дни;
Но добродетелью от смерти защищаться
За правило себе поставили они.
В Иолку воинство Язон свое сбирает
И делает осмотр младых своих пловцов,
Приличною хвалой он всех их ободряет:
Гадатель Мопс на птиц летающих взирает,
Что б знать чрез их полет веление богов.
Он им садиться всем в корабль повелевает,
И якорь в тот же час поъдемлют из валов.

Начальник их Язон, в сред кормы стоящий
И кубок золотый в руке своей держащий,
Для помощи к себе зовет отца богов,
Зовет Юпитера помощника в бедах,
Громовою стрелой вселяющего страх;
Приносит он мольбу морским волнам ревущим:
Он просит ясных дней и чуждых всех препон,
Дабы в отечество щастливо прибыл он.
Гремит ужасный гром и молния сверкает,
Дороги огненны по небу простирает.
Смущается Язон, и сонм его друзей,
Не зная изъяснить, что гром являет сей.

Гадатель Мопс, глядя на грозное явленье,
Своим сопутникам вселяет ободренье:
Нагнуться и налечь на веслы им велит;
Стихия бурная от силы рук бежит;
Тогда полуденны им ветры помогают,
К враждующим странам их вскоре приближают,
Касаются они Нептуновых лесов,[23]
Где видят множество пасущихся волов;
Нептуну, богу вод, на жертву их приносят,
Защиты у него в своих напастях просят.

Но им плывущие те камни не вредят, [24]
Которы вкруг носясь им гибелью грозят;
Ужасны трески вдруг по морю раздаются,
Те горы каменны как бурный ветр несутся,
Но кажется, что их корабль остановил,
Который на себе полубогов носил;
Когда же их корабль, пристав избег волненья,
На бреге началось жестокое сраженье
Между приплывшими от Греческих брегов
И между жителей богатыя Колхиды,
Аэтом собранных против его врагов;
Но Греки ясно зрят, что милость к ним Киприды
От всех грозящих бед дарует им покров:
Богиня нежная с Олимпа к ним снисходит
За колесницею привязанну приводит
Июнку птицу ту, котора прежде всех [25]
Вдохнула страсть любви, желание утех.

Богиня подает Язону наставленье,
Что б он любовию Медею преклонил;
Забыть к родителям преданность и почтенье,
Чтоб он прельстя ея, желанье ей внушил,
С ним плыть во Грецию; когда ж она пленится,
В отцовском таинстве тогда должна открыться,
Но что б с победою из бед его известь,
То масло на него волшебно проливает,
Что б мог мученья он и раны перенесть.
Уже взаимна страсть в сердцах у них пылает;
Они свои судьбы чрез брак хотят соплесть.

Меж тем алмазный плуг Аэт влечет с собою
И ставит он его в средине пришлецов,
В него впрягает он при них своей рукою.
Пылающих огнем огромнейших волов;
Их ноги гибкие подемлются упорно,
Ногтями их земля разрезанна дрожит;
Аэт гоняет их отважно и проворно,
Бразду широкую и длинную творит.
Когда начальник ваш, он Грекам говорит,
Искусство мне теперь покажет таковое
И столько же земли сим плугом разрешит;
То соглашусь отдать ему руно златое
Которо с бахрамой на сей земле лежит.

Он рек… Язон богов на помощь призывает
И багряницу сняв к работе приступает;
Но мудрою во всем Медеей научен,
От огненных волов он не был изумлен: [26]
Увязший в землю плуг с усилием влечет,
На гордую главу волов ярмо кладет,
Верьвями крепкими их к плугу прикрепляет,
Пространство сказанно пройти их принуждает.
Аэт сей силою Язона удивлен,
Со криком подвиг сей чудесный одобряет,
Но стонет внутренно, что им он побежден.

Язона спутники, весельем восхищенны,
Зеленый на чело кладут ему венец; [27]
Отвага с силою повсюду проглашенны,
Приобрели к нему почтенье всех сердец;
Аэт меж тем ему то место показует,
Где славное руно сокрытое лежит,
На коем агнец сей от Фриска был убит; [28]
Но внутренно Аэт смеется, торжествует,
Что будет жертвою в сем подвиге Язон,
И что пожрет его ужасный тот дракон,
Простертый посреде глубокия пещеры,
Сокрытый под кустом кудрявыя гедеры
Бесценное сие сокровище хранит,
И тела страшного огромные размеры [29]
Большего корабля имели грозный вид.

Но что в толь дальний путь паренье устремляю?
Я паки возвращусь к ристанью колесниц;
Пути к ним вдаю, других я наставляю,
Что часто выходить не должно из границ.
Внемли, Архезилай, я музой вдохновенный
Скажу тебн, как рок сей подвиг учредил,
Очарованием Медеи подкрепленный,
Язон ужасного дракона умертвил:
Что он во Грецию увез Медею тайно;
Что похитителя Целея он убил;
Что плаванье сверша совсем необычайно,
Он бурный Океан и Чермный переплыл;
Что Аргонавты им к Лемносу преведенны, [30]
С Убийцами мужей женами соединенны,
Средь цирка на борьбах явили силу рук;
Что громких их побед везде раздастся звук.

Но все, что в мире есть, покорствует судбине,
Свершают брак и в день, и в мрачностях ночных:
О Аргонавты! вам земли чужой в средине
Сияет первый луч дней красных и благих;
От крови Греческой с Лемносскою смешенной,
Потомки сильные Эфема родились,
Которы устремись к Ливии отдаленной,
С брегов отеческих в Каллистру собрались:
Там с помощью богов почтенье возрастало,
Которое всегда потомство воздавало
Твоим, Архезилай, почтенным праотцам;
Ты их достойный сын; премудро ты владеешь;
Ты подданных твоих сердца в руках имеешь;
Они внутри давно тебе воздвигли храм.

Во всех Эдиповых познаньях наученный, [31]
Загадку разреши ты в сих стихах моих:
Секирой поражен дуб гордый потрясенный,
Лишася ветвей всех и прелестей своих,
Нам с корня жолудей он больше не рождает
Но в зимни холоды он нас обогревает,
Обрублен служит он подпорой наших стен;
Им часто также свод в палатах укреплен;
Архизелай, тебя прославил Феб чрез меру;
Премудрого врача последуя примеру,
Мгновенье в пользу ты потщись употребить,
И бальзам к ранам всех подвластных приложить,
Что б тихо истребить все язвы застарелы;
Легко и глупому потрясть земель пределы,
Но дашь градам покой, блаженну, мирну часть,
Не всем равно дана сия чудесна власть;
Не всякой божеской премудростью управлен;
В такое звание от Граций ты поставлен;
Пекись, чтоб слышан был от самых дальних стран
Сей звук: Архезилай отец Цириниян.

Взвесь в мудрости твоей, что нам Гомер вещает:
Сколь щастлив, кто послал разумного посла,
Он с честию свершит важнейшие дела;
Сколь сила в сих словах чрез музу возрастает:
Архезилай, весь град и сонм твоих людей,
Все знают правоту и кротость Демофила:
С младыми молод он, стар мудростью своею,
Котора всех своей любезностью пленила;
Он гнусной клеветой языка не сквернит
На бунты, на раздор он с ужасом глядит.

В пустые прения во веки не вступает,
И добры замыслы не медля исполняет;
Он знает, что случай не должно пропускать,[32]
Не тщится на бегу он щастье уловлять
Не могут граждане о нем не сокрушаться,
Познанием его платя почтенья дань,
Что должен он от стран природных удаляться;
Атлас против небес воздвигнуть смевший брань,
На самый край земли за гордость удаленный,
Скитается богатств, отечества лишенный;
Так было, но Зевес Титанов разрешил.[33]
И ветр со временем иначе направленный,
Велит, чтоб кормщик путь в теченье пременил.

От прежней буйныя заразы став свободным,
Желает Демофил притти к брегам природным,
Желает разогнать он тучи мыслей мрачных,
И паки съединясь друзей своих с тоской,
При бреге радостном Кастальских струй прозрачных,
В отечестве вкусить приятнейший покой,
Желает, паки быть в беседе с мудрецами,
Учившими его на лире воспевать;
И в сладкой тишине звучащими струнами;
От всех граждан любовь потщится он снискать.
Архизелай, позволь, да сам тебе он скажет,
С какою ласкою он в Фивах принят был,
Да лирой сладкою он сам тебе покажет,
Какие он дары в сем граде получил!


[1] Цирена был знаменитый город в Ливии, основанный Баттом. См. Геродота в книге его Истории, названной Мельпомена.
Семейство Баттов, из коих происходит Архезий сын Полимнестора, последнего царя Цирены, обладало престолом в течение двух столетий. Сие семейство почитало себя происходящим от Аргонавтов, что и подало повод ко всеме фикциям сей оды.
Архезилай провозглашен был победителем на ристании колесниц в Дельфе, в 31 Пифику. Таковой же чести он потом удостоился и в Олимпиике 80ю Олимпияду. Но поелику стихотворец в сей оде упоминает токмо о первой его победе, то сия ода и помещена в числе Пифических.
[2] Ливийские лошади славились в древности: их почитали одной породы с Лакедемонскими скакунами. Древнее предание почитало Ливиян изобретателями все–го до конской науки касающегося. Баснословие повествует, что в Ливии родилась конная Минерва, и что Нептун сообщил Ливиянам искусство уздою укрощать ретивейших коней.
[3] Баснословие повествует, что Юпитер, возжелав узнать средину окружности земного шара,, послал двух орлов, одного, дабы он облетел Восток, а другого Западе; что остров Дельф был центральный пункт, где сии орлы встретились; а сие было причиною, что Греки в Дельфийском Аполлоновом храме посвятили сему богу двух золотых орлов, на крыльях коих утвержден был пьедестал или подножие, на которое первосвященница садилась для произнесения оракулов. Сей богатый дар с прочими сокровищами был похищено Евмением, что и подало повод к священной брани и к совершенному рассеянию Фокиян.
[4] Батт, по мнению Геродота, назывался Арисотом. Он прозвание Батта получил от Греческого слова Βαταριζειν батаризеин, значущего бормотать, быть косноязычным иди неявственно говорить, на что Пиндар и делает указание в 9 строфе сей оды, говоря, что основатель Цирены вопрошал Аполлона.
О Батт, когда желал в языке ты свободы,
Тогда о жертвах ты спросил самих богов.
Оракул же вместо ответа повелел Батту перевести в Ливию Греческую колонию.
Пиндар называешь Теру священным островом по той причине, что поселившиеся на оном Лакедемоняне посвятили его Минерве и Нептуну.
[5] Аргонавты, при возвращении своем из Колхиды, попавшись в песчаные пустыни Африки, принуждены были, по совету Медеи, разобрав корабль свой по частям, на плечах переносить его до моря.
Когда они достигли острова Теры, где царствовал Еврипил, сын Европы и Нептуна, то сей государь, бывший волшебник, принял их дружелюбно, а при отшествии их подарил им глыбу земли, которая скоро поглощена была морем. Медея открыла Аргонавтам смысл сего таинства, а именно, что в десятом поколении один из их потомков, то есть Батт, устроит колонию в самом том месте, где сия глыба была от грунта отделена, и что из сей колонии составится город, долженствующий над многими другими первенствовать.
[6] Героида Ливийская, ибо все страны почитались состоящими под покровительством какого либо божества, без коих никакие человеческие предприятия не совершались.
[7] Дельфины имеют род висящих крыл, пособляющих им нырять и из воды подниматься.
[8] Другие говорят, что то был Тритон, что Аполонию и подало повод назвать острове Теру островом Тритоном.
[9] Тенара, город Лаконийский, первое жилище Эфема, по мнению Пиндара; в сем городе, по мнению пиитов, существовал вход или двери в ад. Но не одно сие место удостоено было таковой почести; все глубокие пещеры подавали повод к вымышлению таковых басен. См, Виргилиеву Энеиду песнь V.
[10] Аргонавты, при возвращений из Колхиды, пристав к острову Лемносу, нашли оный населенным женщинами, убившими мужей своих во отмщение за разные от них притеснения. Они в сем острове остановились токмо на время, потребное для размножения рода
человеческого и возвратились в Пелопонес. Дети, рожденные от сих тайных браков, в последовании времени оставили остров Лемносе, и со своими матерями прибыли в Лакедемоне, где были приняты в число граждан. Но после того за умысл, произвесть возмущение и присвоить себе власть, посажены были в темницы. Матери их, введенные с ними вместе в темницы, разменялись с ними платьями и чрез то способствовали их освобождению. Когда же Лакедемоняне опять ихе захватили, то Тера, сын Анфесима, потребовал их к себе для переселения их в остров Калист, в чем преуспев, переменил название острова и дал оному свое имя. Ве числе сих поселенцев находился Самий, один из предков Баттовых сын Полимнаста, семнадцатого потомка Эфема, который сам основал новую колонию в Цирене.
Таким–то обуазом схолиясты, согласуяся с IV. ю кн. Геродота, объеясняют исполнение, прореченного Медеею.
[11] Место сего леса называлось у древних чернооблачными полями, от того, что там частые и сильные были дожди или по причине густых испарений из земли поднимавшихся и паки на оную росами упадавших; а по мнению других, место сие называлось мрачным, по причине песков, воздымавшихся и горизонт омрачавших. Сей лес и все место посвящено было Юпитеру.
[12] Мелисса значит пчела; сие имя есть общее жрицам Цереры и некоторым другим, по причине мнимого целомудрия пчел, которое есть символ целомудрия, Пифинес. Некоторые повествуют, что когда Нимфы, служившие во храме Аполлона, восхотели человеков склонить, что бы они не питались мясам, то одна из сих Нимф, имянеме Мелисса, нашла пчельный улий; первая вкусила из оного мед и смешав с водою, сделала приятный напиток; что с того времени пчел стали называть именем той, которая открыла благоуханный, сладкий сок в их восковых жилищах. Лактанций уверяет, что существовал Критский Царь Мелисс, коего дочь Мелисса или Амалтея питала Юпитера своим молоком; что удостоило её чести быть жрицею Сибиллы, а от сего происходит баснь, что Юпитер, сокрытый в острове Крите, вскормлен был там пчелами.
[13] Судьи сии назывались Амфихтионами. Они были депутаты, посылаемые от двенадцати главных Греческих народов и собирались весною в Дельфе, где они присуждали венцы победителям на Пифических играх.
[14] Пелий и Язон оба происходили от Тира и Сальмонеи. Пелий же почитался сыном Нептуна; Язонов прадед был Кретей, сын Эола.
[15] Пелий или Пелияс делал Нептуну торжественное жертвоприношение, к коему он пригласил всех своих сограждан. Язон Магнезиянин, то есть Фессалиянин по Эзону, отцу своему, и по Эолу, своему прапрадеду, яко странник вновь с Пелиона сошедший, яко никому неизвестный, а потому вкупе и гражданин и пришлец, пахал поле близь реки Адура. Извещенный о вышесказанном торжественном жертвоприношении, пустился он вплавь чрез реку, дабы оного быть свидетелем; когда он плыл, то одна из его сандалий упала в воду; он привязал другую, и так с одною сандалиею пришел на праздник. Таким образом схолияст обясняет оракул и исполнение оного.
[16] Сия кожа дана ему была Хироном для одежды по обычаю древних, покрывавшихся кожами диких зверей для изображения их силы и мужества.
[17] Не резанные волосы были знак свободы, однакож по обычаю древних посвящались рекам и им в жертву приносились. Таким образом Ахиллесе, обрезав в первый раз свои волосы на погребении Патрокла, посвятил их реке Сперхий. См. Илиады песнь XXIII.
[18] Пелий не токмо притеснял брата своего Эзона, но принудил его пить бычачью кровь, что древние почитали отравою.
[19] Яко совсем чуждый и в младенчестве из отечества удаленный Язон забыл доме родительский, а потому о нем и вопрошает.
[20] Баснословы повествуют, что Фриксова мачеха, разными именами от них называемая, влюбясь в своего пасынка, но не преуспев в намерении своем его ко взаимной любви склонить, обвинила его пред своим супругом, будто бы он хотел её изнасиловать; что Фрикс от мщения её спасся помощию овна златокожого, на коем он с сестрою своею Медеею бежал в Колхиду.
[21] Дельфийский поток, во храме Аполлоновом, орошавший жертвенник сего бога; он так назывался по имени Касталия, сына Аполлонова; сего потока не должно смешивать с другим, таковое же имя носящим, на Парнасе находящемся и Музам посвященным. Сего же имени и третий поток существует — в Сирии близ Антиохии, и славился своими оракулами.
[22] Эрмий или Меркурий отправил в Колхиду двух сынов своих Эхиона и Эврита, коих он имел от Нимфы Иссы.
[23] То есть к брегам Понта Эвксинского, на коем тогда обитали Скифы, народ варварский, убивавший всех людей выкидываемых кораблекрушением на их брега, бывшие неприступными по причине частых бурь, в сих местах случающихся.
Сия страна есть та самая Таврида, где Ифигения была Дианиною жрицею, когда братья её, Орест и Пилад туда прибыли. Нептун имел в сем месте славный храм.
[24] Цианейские с собачьими головами камни близ Сестоса и Абидоса, между коими находится проливе Эврипийский, имеющий длины токмо двадцать стадий, что составит около 3 верст. Сии высокие скалы столь близки одна к другой, что смотря на них с открытого моря, можно подумать, что оные друг с другом сталкиваются · по сей то причине Пиндар их называет пловущими иди живыми камнями. Стихотворцы повествуют, что Юнона, покровительствующая кораблю Аргу, послала цаплю, которая перелетела сии камни без всякого себе вреда, кроме потеряния нескольких из хвоста перьев; сие от мореплавателей признано было щастливым предзнаменованием.
[25] О сей птице упоминается в 2‑й Феокритовой Идиллии; к ней волшебница обратила свою просьбу о возвращении её возлюбленного.
[26] Пиндар не упоминает о наставлениях, данных Медеею её возлюбленному; но баснословы говорят, что она предписала ему следующие правила. 1. не направлять волов противу ветра, дабы пламя их на него не обращалось. 2. не возвращаться вспять по той же бразде, как то обыкновенно пахари делают, но начать другую бразду в ту же сторону.
[27] Таков был древних обычай, во изъявление того, что добродетель никогда не увянет; однакож в Коринфском Истме венцы делали из сухой петрушки.
[28] Иные говорят, что он был принесен в жертву Юпитеру, а по мнению других Марсу, в то время, когда Фрикс избежал сетей от мачехи его, на погибель ему устроенных.
[29] Авлугеллий повествует, что во время первой Пунической войны Атилий Регул, в Африке, близ стен Карфагенских встретил змея длиною во 120 футов, которого его воины убили.
[30] Пиндар помещает сии браки по возвращении Аргонавтов из Колхиды, а Геродот в IV. кн. говорит, что оные совершились при отъезде их из Ионии.
[31] Здесь начинается вторая часть Оды, в коей Пиндар требует от Архезия помилования Демофила, имевшего некоторое участие в случившемся возмущении, и принужденного к бегству; по разбитии его соучастников, удалясь в Фивы, он склонил Пиндара к исходатайствованию ему от Архезия прощения и позволения возвратиться в отечество; так как испрашивание сей милости было трудно, по причине праведного царского гнева, то Пиндар прибегает к риторической фигуре для внушения Архезию, что раскаявшийся Демофил в последствии может быть ему полезным, хотя прежде и был виновен.
[32] Каменосечец Лисип изобразил фортуну или случай под эмблемою молодого человека, быстро бегущего, держащего в руке бритву, имеющего спереди клок волос, а сзади плешивого.
[33] Кажется, будто Пиндар здесь делает некоторое приложение, что Ахиллес в I й песни Иллияды говорит своей матери: "я помню, что, сидя в чертогах отца моего Пелея, часто слышал и тебя похваляющуюся, яко бы ты единая дерзала оборонять отца богов против умыслов бессмертных, Юнона, Нептун и Минерва вознамерились ограничить власть его. Ты тогда появилась, и с помощию стоглавого исполина, тобою на Олимпе призванного, расторгла узы гρомодержца."

Ода V. Тому же Архизилаю, победителю в ристаниях на колесницах

Содержание[1],
Пиит в сей оде старается прославит добродетели Архизилая, и конюшего его Каропа: краткое упоминание об основании Цирены. Пиит желает Архезилаю еще блистательнейших побед и на олимпийских играх.

Богатство, сколько сильно ты,
Когда с тобой живет небесна добродетель!
Кто сердцем прав и чист, гнушается тщеты.
С богатством таковый есть ближних благодетель.
Архезилай! судьба вела
Тебя ко щастью постепенно:
Богатство тратишь ты на добрыя дела,
Тобой Касторова днесь слава оживлена, [2]
Который сим местам спокойство возвратил, [3]
Пресек раздоры и волненье,
И мир в сем граде водворил
Блаженном чрез твое премудрое правленье.

Коль можно даром счесть богов
Согласие добра и власти:
То ты, по мненью мудрецов,
Достоин сей щастливой части,
Которую вкушаешь ты,
Народом правя многи леты;
Сия награда правоты
Судьбой тебе дана за мудрые советы.
Сугубо ныне ты блажен,
И чрез победу знамениту,
И тем, что случай дал пииту
Воспеть, сколь громкою ты славой озарен.

Когда похвальный гимн на лирах вдохновенных,
Тебе воспетый в честь, несется по садам
И слышится в лесах Киприде посвященных:
Не позабудь, что всем обязан ты богам;
Они единая причина,
Что щастлива твоя судбина.
Но больше всех товарищей твоих,
Каропа ты люби; он паче всех трудился: [4]
Он не искав отсрочек никаких,
Во град природный возвратился;
К гостеприимному он приглашен столу,
В близи Кастальских вод, в кругу мужей правдивых,[5]
И сей венок через коней ретивых
Доставил твоему челу.

Он крепосгпью возжей и силою десницы
Отважно проскакал, при помощи небес
Двенадцать раз священный Фебов лес
Без поврежденья колесницы.
Но чудна бодрость сих коней,
От сих трудов не уменшалась;
Кароп, достигнувший полей,
Где Цисса гордо возвышалась,
Над храмом Фебовым на сводах утвердил
Свою блестящу колесницу,
На коей он опередил
Других ристателей парящую станицу;
Поставил он ея, как радость в сих местах,
Близ статуи, из древа иссеченной,
И Аполлону посвященной
От Критских жителей, искусных в сих трудах.

Архезилай! прими благоприятно
Сего помощника в победах таковых.
А ты поверь, Кароп, что музы многократно
Потомству возвестят о подвигах твоих
В средине колесниц, в обломки разрушенных,
Их предводителей смятенных.
Кароп! какое ты веселие вкушал,
Когда весь цирк обширный обскакал,
Бессмертной славою покрылся
В отечество свое Ливию возвратился.
Хоть стоило сие трудов,
Но смертных жребий есть таков.

А ты, всех Баттовых богатств наследник,
Народа сильного защитник и покров,
В раздорах внутренних посредник,
Помощник странных, пришлецов,
Каких достоин ты венцов!
Когда сия страна от львов опустошалась;
Единым взглядом их отважный Батт прогнал.
В нем сила грозная оракула являлась;
Сам Феб его сопровождал;
Сам Феб ему велел природный брег оставить,
Селенье новое в Цирену перевесть.
Дабы оракул свой событием прославить,
Сам Феб хотелл во львах сей ужас произвесть.

Оставил Феб небесны круги,
Летит, чтоб смертным дать в залог его щедрот,
Лекарства разные, целящие недуги,
От коих страждет смертных род.
Он сладку лиру им дарует,
И с помощию муз драгих
Любимцам он своим законы предписует
К блаженству и к покою их.
Оракулы его, в пещере изреченны,
Потомство храброе на свет произвели,
И Гераклиды им рожденны,
В Лакедемон, в Аргос и в Пилос перешли.

От кореня сего Эгеане родились,
Которы в Теру преселились,
По предписанию богов.
Они участники во многих жертвах были
Когда их разные народы приносили
Во граде и среди лесов.
Потом их также пригласили
На те священны празднества,
От коих после учредили
Карнейски славны торжества.
При сих играх по днесь творим воспоминанье,
И празднуем на них Цирены основанье,
Куда по бедствах перешли
Трояне, мирные потомки Антенора,[6]
Когда, спасаяся от браней и раздора,
Они в сем город убежище нашли.

Как люди храбрые, искуством отличенны,
Они приятно угощенны;
Рукою Баттовой в то время насажден
Сей лес, богам великим посвященный;
Сциротиньянский путь им также уравнен, [7]
Толь гладко камнем намощенный,
Что ноги резвые коней,
Которых множество всегда к играм летело,
Могли скакать легко и смело;
А ныне при конце дороги сей
Покоится сей Батт, сложивший бренно тело:

Сей Батт, столь щастливый во все теченье дней,
Теперь достоин стал божественных честей.
И в самых сих местах пред храмом погребенны
Тела лежат его потомков и сынов.
Чистейшей Радостью их души восхищенны,
Когда и в недре их гробов
Им слышны похвалы потомкам их сплетенны.

Аркезилай, вели в сих пышных торжествах,
Что б имя Фебово у юношей в устах
Всечасно громко повторялось
И в сей стране обширно раздавалось.
Единый Феб внушает мудрецам
Те гимны светлые, согласны,
Чрез кои мы победам и трудам
Поем хвалы сердечны, беспристрастны.
Скажу еще для чести я твоей,
Что Феб тебе успех послал в твоих обетах,[8]
Что мудростью в твоих советах,
Что прелестью твоих речей,
Деяний, смелостью; хотя в младых ты летах,
Но столько превзошел и старых ты мужей,
Колико быстрых крыл пареньем
Орел превыше птиц других.
Блаженству общему ты служить утвержденьем;
Ты любишь подданных, как нежных чад своих.

Да с летами ростет к отраде муз драгих,
Наклонность пылкая и к ним твое стремленье,
Да с быстростью водя в играх коней твоих,
Ты нежной матери умножишь восхищенье.
Художеств и наук собор
Твой дух великий занимает;
На них обращены и разум твой и взор.
Да сим Зевес тебя во веки подкрепляет,
Ко исполнению намерений твоих;
Да сильные Сатурна дети
Успех тебе дадут в делах твоих благих.
Да в век врагов коварны сети,
Ниже дыханье ветров злых
Не возмутят твоих дней мирных и полезных.
Зевес всегда хранит рабов ему любезных.
Да славный Баттов род, как солнце возблестит,
И средь Олимпских игр победой возгремит.


[1] Сия ода служит дополнением к предыдущей.
[2] Циренияне совершали богослужение в честь Диоскурам, то есть, двум близнецам, сынам Юпитеровым, Кастору и Поллуксу. Кастор есть бог конской науки; ему приписывают изобретение колесниц, двумя конями запряженных. А по сему сие служение особливо приличествовало Архезию, имевшему всегда бдительнейшее попечение о конских заводах, не жалевшему на них великого иждивения и часто в ристаниях упражнявшегося, как о том в сей Оде сказано.
Кастор и Поллукс были Лаконияне, сыновья Леды, братья Елены. Циренияне были колония Спартанцов, поселившаяся сперва в Тере, а потом в Цирене, городе Ливийском.
[3] Здесь Пиит делает уподобление с возмущением Цирениян, о коем в предыдущей Оде упомянуто было; он Кастору приписывает славу восстановленья спокойствия и тишины в сем городе; сия метафора взята из бури, которую утишать Диоскуры имели власть, как то утверждают баснословные предания.
[4] Кароп был конюший или правитель колесницы Архезилаевой, а вкупе и его зять, заступивший место Эфема. Схолияст утверждает, будто Эфем одержал победу в Пифе.
[5] То есть в самой Пифе, где протекал Кастальский поток, о коем в примечаниях предыдущей Оды упомянуто.
[6] Они были предводимы Менелаем, который, пристав к Ливии с Еленою по возвращении своем из Трои, как в III й песни Одиссея сказано, основал там колонию из своих соотечественников и из пленных Троян состоящую.
[7] Он прилагал попечение о намощении сей дороги обтесанными весьма гладко камнями, коими с великим тщанием, плотностию и равностию сия дорога была укладена.
[8] Сие разумеется о победе им одержанной, пред коею, по древнему обыкновению, он делал обеты Фебу.

Ода VI. Ксенократу Агригентинину, победителю в ристаниях на колесницах

Содержание.
Сия ода содержит похвалы Ксенократа[1] и сына его Тразибула, коего пиит прославляет за сыновнюю его любовь. Краткое упоминание о смерти Антилока, коего Мемнон умертвил за то, что он защищал родителя своего Нестора.
Да песнь моя и глас вниманье возбуждают;
К тому святилищу стремлюсь из дальних стран,
Где Грации всегда с Венерой обитают,
Где центр земли кропит кипящий океан, [2]
Где Аполлоново убежище златое
Стоит на крутизне лесистыя горы,
Где песней собрано сокровище драгое,
Где победителям готовятся дары,
Где гимны им поют за подвиги их громки,
О играх Пифы где торжественно гласят,
На коих действуют Эвменовы потомки,
На коих возблистал отважный Ксенократ.

Сие сокровище ни ветром, ни дождями, [3]
Ни шумною водой, ни силою громов,
Ниже стесненными густыми облаками,
Ни бурной быстротой ярящихся валов,
Ни чем оно, ни чем не будет истребленно.
Ты славен Тразибул с родителем твоим;
Чело твое во век сей славой озаренно.
Мы в песнях о тебе потомству возвестим,
Победу воспоем, что зрим тебя щастлива,
И с колесницею на четырех конях,
Опередившего близ Кризского залива
Других ристателей, блиставших на играх.

С отцом, о Тразибул, делишь венцы ты славы,[4]
Советы помнишь ты, что дал Филиров сын,
Когда Немеев сын хотел знать игр уставы,
Когда в пещеры он пришел к нему один;
Хирон сказал: твори Зевесу поклоненье,
Держащему в руке грозящий, страшный гром;
Имей к родителю признательность, почтенье,
Покорен будь ему и сердцем и умом.

Таков был Антилок: он жертвуя собою,
Чтоб спасть отца, призрел Мемнонов острый меч.
Несторов конь, пронзен Парисовой стрелою, [5]
С трудом возмог его из всей, толпы извлечь.
Копьем вооружен, летит он в след Мемнона;
Вотще Нестор держать его насильно мнил,[6]
Отважный Антилок не знает, что препона;
Он жизнь родителя чрез смерть свою купил.
Между блестящими щитается делами
Чудесный сей пример сыновния любви.
В дни наши Тразибул идет его следами, [7]
И древни правила живут в его крови.

Он дяде своему щедротою подобен;[8]
С благоразумием он злато раздает:
Он кроток, справедлив, любезен и незлобен;
Он бегал пышности от самых юных лет.
Богатство он свое на то употребляет,
Чтоб мудрости искать в пещере Пиерид;
К Нептуну должное почтенье сохраняет,
За то, что на играх сей бог его хранит.
Любезен Тразибул, везде живит беседу;
В священных торжествах, с младыми вместе он:
Его приятна речь, вкусней и слаще меду;
Везде он скромности хранит святый закон.


[1] Он одержал победу в 24 Пифический праздник, что Схолиасту и подало причину к замечанию, что сии оды не по порядку летосчисления собраны.
Поелику пиит в похвалах Тразибула, сына Ксенократова более распространяется, нежели в похвалах самого Ксенократа; то полагают с довольным вероятием, что титул сей оды не во всей полноте и целости соблюден был в древних рукописях.
[2] Я в другом месте обяснил уже, по чему Дельфийский храм и Пифа назывались центром земли.
[3] Так точно и Гораций, подражая Пиндару в III й кн. в 30 оде о своих творениях говорит:
“Я воздвиг памятнике крепчайший меди, вытший пирамид, царями Египетскими сооруженных, коего ни дожд, снедающий камни, ни свирепость Аквилона, ни продолжение веков, ни быстротекущее время опровергнуть не возмогут".
[4] Сей стих доказывает, что и Ксенократ и сын его имели участие в одержанной победе.
[5] Гомер в VIII й песни Илияды говорит о сей ране Несторова коня стрелою, Парисом пущенною; но Нестору тогда помог не сын его, а Диомид.
[6] Гомер в IV й песни Одисеи упоминает о смерти Антилока, убитого Мемноном сыном Авроры; но не сказано, чтобы сие случилось при вспомоществовании отцу его.
[7] Самая лестная для Тразибула похвала, уподобляющая его героям, прежде его прославившимся.
[8] Здесь говорится о Тероне, дяде Тразибуловом. Сего самого Терона Пиндар прославляет в своей 1й Олимпической оде, которая ему приписана.

Ода VII. Мегаклу афинянину победителю в ристаниях на колесницах, запряженных четырьмя проворными конями

Содержание.
В сей оде пиит соединяет похвалы Мегакла[1], Афин, его отечества и славного дому Алкмеонид, из коего происходит Мегакл; он заключает ея утешительными размышлениями о превратности судьбины.

Во мне желанье воспылало,[2]
Потомка петь Алкмеонид;
Какое сделаю начало,
Когда победой он гремит?
И воздвизая пышно зданье,
Не всех ли тверже основанье
Мне слава громкая Афин?
Сей есть Мегакла град природный,
Его достойный и свободный,
Цветущий, яко райский крин.

Где чада Эрехтея жили,[3]
О град том теперь пою;
Они, о Феб! восстановили
Храм Пифы пышный в честь твою.
Мегакл! меня ты восхищаешь,
Что пять венцов ты получаешь;
Ты кровь геройскую явил:
Двукратно в Истме отличался,
В Олимпии ты увенчался,
Двукратно в Сцирре победил.[4]

Пою теперь триумф твой новый
На лире громкой я моей:
Но рок завистный и суровый,[5]
Мрача твоих спокойство дней,
Есть горести моей причина.
Но смертных такова судбина:
Она всегда полна премен;
Сей жизни радость скоротечна,
Не может быть тверда и вечна,
Доколе носим тела тлен.


[1] Он был от поколения Алкмеонид и одержал победу на 86 Пифическим торжестве.
Похвалы, кои в сей оде приписует Пиндар Афинянам, возбудило противу него негодования Фив, как я о том и упомянул в моем вступлении; ибо ревность была виною их вражды, продолжавшейся дотоле как витийство Демосфеново и опасность обеих сих республик, Филиппом угрожаемых, на время их соединили. А в то самое время, когда Фивы лишили Пиндара права гражданства и осудили его заплатить пеню, Афиняне оной удовлетворили, и к себе его пригласили. Ои после помирился со своим отечеством, как я выше заметил.
[2] Алкмеониды были поколение знатнейшего рода из потомства Эрехтея, одного из древних Афинских царей.
Геродоте в книге VI й повествует, что когда Алкмеон, их родоначальник, приняли в дом свой послов Креза; то сей государь пригласил его к своему двору и подарил елу золота столько, сколько он с собою унести может. Сия сумма была чрезвычайная; Крез присовокупил к тому многие дары, что все вкупе увеличило богатство и силу Алкмеонид.
[3] Когда изгнанные из Афин Пизистратиды ограбили и зажгли Храм Дельфийский, то Алкмеониды протииву их ополчились, и сделав обет, что буде победят их, то восставят храме Аполлонов, на самом деле и то и другое исполнили; а по сему можно судить, сколь богато и сильно было сие поколение.
[4] Сцирра городе в Фокиде у подошвы Парнаса; здесь он упомянут вместо Дельфа или Пифы, к коей он был весьма близок; вся сия страна посвящена была Аполлону и Дияне.
[5] Аристарх утверждает, что сие касается огорчения, которое в сие самое время Мегакл имел от смерти верного его друга Гипократеса.

Ода VIII. Аристодему Эгиниянину, победителю в борьбах

Содержание.
Сия ода заключает похвалу города Эгины, отечества Аристодема[1]. Пиит восходя до героев, сим городом произведенных, воспоминает Эака, Пелея, Теламона, Ахиллеса. Краткое повествование об оракуле, произнесенном Амфиарием, предвещавшим во второй Фивской войне победу сына Алкмеонова. Ода оканчивается призыванием богов в помощь Аристодема и размышлениями о непостоянстве человеческой судбины.

Дщерь правды, коей кроткий луч [2]
Рождает блеск градов обширных,
В рук своей держаща ключ [3]
И браней и советов мирных;
Тебе, друг добрых, тишина,
Тебе одной посвящена,
Аристодему песнь похвальна;
Твоею силой и рукой
Дан мудрым сладостный покой
И жизнь свободна, беспечальна.

Когда в душе родится гнев;
Его чудесно ты смиряешь;
Кто так сражался, будто лев,
Того ты в агнца превращаешь.
Колико сладок твой закон!
Не знал, не знал Порфирион,[4]
Не ведал он, что есть герой,
Не ведал, что владеть собой
Победа славна и высока.

Где гордость, гнев дают закон,[5]
Там пропасть, а над ней завеса.
И многоглавный сам Тифон[6]
Не спасся от руки Зевеса.
Один был громом поражен,
Другой от Феба побежден.[7]
Сам Феб да слышит звуки лиры;
Я тот венец воспеть желал,
Которой мужеством стяжал
Ксенарков сын в пределах Сцирры.

Пребуди остров не забвен,
Потомками Эака славный,
Доброт собором озарен;
Едва ль тебе есть в мире равный;
Тебя пииты воспоют,[8]
А Грации венки сплетут
Для чад твоих в позднейши годы;
И громкий звук в борьбах побед
Промчится в весь пространный свет;
Его услышат все народы.

Твоих героев начислять,
Которы так известны в мире,
Не может сил моих достать;
Не мне их петь на слабой лире.
Но что я вижу пред собой!
Хочу петь лирой и душой;
Аристодема я прославлю;
На подвиги его смотря,
И мыслью к Фебу воспаря,
Превыше всех его поставлю.

Аристодем, ты в сих борьбах
Преславных предков шел следами.
На Олимпийских так играх
Они прославились делами;
Но ты, достойна отрасль их,
Сияньем подвигов твоих
Сугубишь рода блеск венцами.
Авгур не тщетно возгремел,
Когда он седмь героев зрел
Под седмью Фивскими вратами.

Когда к Аргосовым стенам
Пришли потомки Полиника,
Когда сразились смело там,
Град зрел, сколь храбрость их велика;
Тогда Оиклов сын прорек.[9]
От славной крови человек
В боях бывает всем приметным.
Алкмеев сын и в далеке
Гремит, держа в своей руке
Щит грозный с змием разноцветным.

Но лучшу часть авгур сулит[10]
Адрасту за труды суровы,
За скорбь рок лавр ему вручит;
Но с ним пошлет печали новы.
Хотя Данаевы полки
От сильной Зевсовой руки
Получат мир и путь свободной;
Адраст же слезы пролиет,
И кости сына понесет,
Что б их погребсть в земле природной.

Так Амфиарий провещал;
А я с Алкмеевым потомком[11]
Живя в соседстве, лиру взял,
И в пенье плавном, хоть не громком,
Я славлю громкие дела;
Моя усердная хвала,
Как водный чистый ток, да льется,
И вместе с шумною молвой
Ея звучащею трубой
В пределы мира понесется.

А ты, которого рука
Стрелами зыблет землю, воды,
В чей храм текут издалека
Толпясь различные народы;
Когда я сей венец соплел,
Когда Аристодема пел,
Ты правил лирой и рукою.
Тебя, блестящего царя,
За твой покров благодаря,
Молю, пребудь всегда со мною!

Внемли с улыбкой песнь мою:
Аристодем похвал достоин;
Не я один его пою;
Народа глас к тому ж настроен.
О боги! с горней высоты,
Подпорой будьте правоты;
Пошлите вашу помощь сильну,
Чтоб век Аристодемов цвел,
Чтоб он, добром сияя, вел
Жизнь мирну, радостьми обильну.

Безумцы! мните вы чрез лесть,
Чрез ложну мудрость и чрез страсти
Себя на верх всех благ вознесть.
Но смертным не дано сей власти.
Единый всеми правит рок;
Одним щастлив, другим жесток;
По часту гордых унижает;
Тебя же он, Аристодем,
Украся тройственным венцем,
Бессмертной славой озаряет.

Четыре сильные борца
С тобой в последний бой сразились;
Но вместо славы и венца
Стыдом покрыты возвратились;
Улыбка нежных матерей,
Приятной сладостью своей
Трудов и ран не наградила.
Борцы трепещут и бегут,
Но свой позор с собой несут;
Хотят, чтоб их земля сокрыла.

А победитель сих людей,
Всего превыше ставя славу,
Гордясь победою своей,
Надежды лестну пьет отраву.
Но смертных радость не тверда;
За щастьем следует беда,
И вдруг вся пышность исчезает:
Проходят радости, как сон;
Темнет блеск, и самый трон
С высот на землю упадает.

О смертный! что есть бытие?
Скажи мне! что же есть ничтожность,
Когда величие твое
Соделать прочным невозможность?
Но тот не ложно преблажен,
Кто светом Зевса озарен.
О боги! голос мой внемлите,
Пролейте реки нам отрад;
Аристодема и сей град
От всех напастей сохраните.


[1] Аристодему Эгиниянину, победителю в 35 Пифическое торжество.
[2] Сия ода, по мнению одних, сочинена была после войны с Персами, простершей ужас и беспокойствие по всей Греции, а по мнению других после возмущения, случившегося в Эгине; как бы то ни было, но желать надлежит, что бы правила, в сей оде начертанные, во все сердца впечатлелись.
[3] Тишина внушает добрые советы, усмиряет междоусобные неспокойства, а по сему, яко ключ, отверзает дверь для мудрости и заключает её для раздора.
[4] Безбожный Порфирион, один из Гигантов, которой, по баснословию, покусился свергнуть Юпитера с престола и похитил волов Геркулесовых.
[5] Гораций, подражая Пиндару, еще более его сию мысль распространил в книге III й в оде 4 й:
“Сила, без помощи совета, падает под собственною её тягостию. Боги увеличивают могущество, мудростию умеренное; они ненавидят силы, замышляющие преступления и разнородные беззакония.
[6] Известна о нем повесть по I й оде; он есть эмблемма народных возмущений, а потому баснословы и присваивают ему сто голов и сто руке.
[7] Тифон был низвержен в ад громом Юпитера, а Порфирион стрелами Аполлоновыми.
[8] Пиит предвещает своему герою, что и другие пииты его прославят.
[9] Здесь разумеется Амфиарий Авгур, о коем упомянуто в 6 й Олимпической оде.
[10] В первой Фивской войне из семи начальников, сражавшихся при семи Фивских вратах, Адраст, царь Аргосский, токмо единый спасся бегством, а во второй Аргосцы потеряли токмо Эгиалея, сына Адрастова, о чем Авгурами предвозвещено было.
[11] Сие место весьма темно; я последовал смыслу, который; по мнению моему, вероятнейшим образом из текста извлечь можно.
Иные говорят, что в честь Алкмеону, славнейшему из предков Аристодемовых, была поставлена статуя близ Пиндарсвой, далее на пути из Фив в Дельфе; а по сему пиит и называет себя соседом потомка.

Ода IX. Телезикрату Цирениянину победителю в ристании в полном вооружении

Содержание[1].
Пиит распространяется о похвалах города Цирены, отечества Телезикратова[2]; он прославляет победу им одержанную и последствия оной; по кратком обращении к посторонним предметам, восходит он и до потомства Телезикратова.

Вспомоществуемый от Граций дарагих,
Носящих поясы из злата,
На струнах стройных я моих
Хочу воспеть Телезикрата:
Он столько щастлив был, что с тягостным щитом,
Остановляющим коней его стремленье,
Украшен в Пифе был торжественным венцом;
Он есть Цирены украшенье,[3]
Производящия прекраснейших коней,
Носящей имя той Цирены несравненной,
Которую похитил Аполлон,
И в колесниц позлащенной,
Приехав на гору крутую Пелион,
Оттоле перенес ея в страну богату,
Обильну множеством плодов,
Где классы полные блестят подобно злату,
Где сладостный собор пестреющих цветов;
Он ей владенье дал сих щастливых брегов.

Киприда гостя своего,
Пришедшаго ея владычества в границы,
Приемлет, угостить старается его,
Касается его блестящей колесницы;
Стыдливость кроткую и в нимфе сей и в нем
Прикосновением рождает,
И бога света съединяет
Со дщерью Гипсовой, а Гипс сей был царем
Лапифов, коих звук толь громок;
Из Океяновых сей Гипс вторый потомок: [4]
Его произвела Креуза, дщерь земли,
С Пенеем съединясь, от тайныя любви.

Сей Гипс воспитывал прекрасну Циренею;
Не прикасалася она рукой своею
Девических работ, ни пряжи, ни тканья,
И нечувствительна к забавам лет ея;
Делам хозяйственным, играм не предавалась,
К охоте за зверьми единой прилеплялась:
Вооруженная стрелою, иль копьем,
Иль зверю дикому грозящая мечем,
В леса густые устремлялась,
Или храня волов отцовских в тьме ночной,
Враждебных им зверей отважно поражала;
Едва тогда она приятный сон вкушала,
Когда заря взошед кропит поля росой;
Других она забав и радостей не знала.

В единый день бог света зрит
Сию красавицу копья и сил лишенну,
На льва ужасного отважно ополченну;
Зовеш Хирона он, и так ему гласит: [5]
Филеров сын, оставь свою пещеру тесну,
Дивися бодрости и мужеству чудесну
Сей нимфы молодой; она с одним жезлом
Дерзает без копья бороться с грозным львом.
Каким отцом она на свет произведенна?
Какова кореня и кем она рожденна?

Живя в ущелинах крутых, лесистых гор,
Чудесною она там силой одарилась;
Не уж ли думаешь, что мне причтут б позор
Когда б моя рука увезть ея решилась,
Когда бы с ней мое я ложе разделил,
И тайные любви с ней сладости вкусил?
При сих словах Центавр приятно улыбался,
И мыслей сообщишь он Фебу не боялся,
Он рек: о света бог! по мненью мудрецов,
Всего потребнее в любови нежность слов,
Могущих в душу влить о страсти уверенье;
Стыдливость тихая есть сладостный покров,
Скрывающий огней пылающих стремленье
И свойственный сердцам и смертных и богов.

Но ложь тебя не обольщает;
Теб известно все, что есть;
Твой взор тончайшие сосуды проницает,
В которых сок и жизнь велят растеньям цвесть,
Песков морских, речных творишь ты исчисленье,
И даже, кои ветр чрез бурно дуновенье,
Взвивая в воздухе крутить
И те песчинки взор твой зрит.
По чтож меня ты вопрошаешь
О нимфе, о её родстве,
Когда ты сам твоей премудростию знаешь
Все вещи в самом существе!
Но естьли мне ты позволяешь;
То чувства искренны тебе я пролию;
Скажу тебе я мысль мою.

Приходишь ты в сию долину,
И хочешь с нимфой сей соединить судьбину;
Ты пренесешь ея к свершению отрад
В прекраснейший Зевесов сад; [6]
Потом, собрав число великое народа,
Владелицей над ним поставишь ты ея;
Под властию ея блаженство и свобода
Дадут сим жителям сладчайше бытие.
Народы, кои днесь в Ливии обитают,
Любезную твою потщатся угостить;
Своей Царицею они ея признают;
В палатах золотых она там будет жить:
Она даст мудрые законы
Участку той земли, где множество плодов,
Где сладостны дары и Флоры и Помоны
Родятся, зреют без трудов.

В сем месте в светы родит она дитя прекрасно,
Которого Эрмий от матери возьмет,
И что бы дать ему жилище безопасно;
К Часам, к Земле его поспешно принесет: [7]
Они сие дитя в свое положат лоно,
Амброзию, нектар прольют в него струей,
Бессмертие ему даруют Аполлона;
Он радость возродит в сердцах своих друзей;
Стада он будет пасть щастливо, без урона,
И будет назван Аристей.
О Феб! сверши скорее брак ты сей!
Сим речь окончилась Хирона.

Пути все кратки для богов;
Им всех намерений не трудно совершенье,
Не нужно много им трудов;
Феб скоро произвел желанье в исполненье:
В средине Ливии, в чертогах золотых
Сей бог вкусил любви отраду;
Стал покровителем сих мест ему драгих,
И помощь дал тому блистающему граду,
Где после многих лет атлеты родились
Своею силой знамениты,
Которых славили пииты,
И коих похвалы повсюду пронеслись.
Цирена есть сей град; величьем он гордится,
Отечество красот, обширен и богат,
Нетерпеливо ждет, когда Телезикрат
Во свой природный край с ристаний возвратится;
С какою радостью сей град в своих стенах
Героя будет зреть украшенна венцами,
Которой силою и резвыми конями
В Дельфийских славился полях!

Геройство искони нам повод подавало,
Дела велики прославлять,
Но мудрым, слов потребно мало;
Их может быстро дух утехи пременять,
Удобный случай уловлять;
Боясь, чтоб щастие с безвласою главою
Не обернулось к нам спиною,
Есть то, что из виду не должно нам терять;
То видел Иолай за подвиги щастливы;
Ему дивились сами Фивы,
Как Эвристея он убил,
Когда за тяжкую ему обиду мстил,[8]
Но вскоре и его взяла земли утроба:
По смерти положен был он
По близости от гроба,
В котором дед его сокрыт Амфитрион.

От тайные любви Алкмены и Зевеса [9]
Родились храбры близнецы;
Кто может умолчать о славе Геркулеса?
Она промчалася во все земли концы.
Кому Диркейские потоки не священны,
Которых чистою водою воспоенны
И он, и Ификлес его любезный брат?
Их славою мои все чувства восхищенны;
Благотворенья их я буду петь стократ,
Да звуки нежные, от граций вдохновенны,
И свет блистающий от громких струн моих,
Помогут совершить мне подвиги священны;
Да в песнях искренних, простых
Телезикратову победу славлю ныне,
Одержанную им в Эгине,
О коей звук молвою пронесен
До стран, где сей герой рожден.

Сим подвигом избег он мрачного забвенья,
Производимого от горестей и бед,
Друзья его, враги дань платят удивленья,
И общий всех язык ему хвалы плетет.
Я в сем последую учению Нерея;
Он даже не велит врагов лишать трофея.
Уже мы зрели много крат,
Что в славе сей, Телезикрат,
Когда украшен ты венцами,
Когда ристаньем и боями
Во всех ты славился странах;
Мы зрели матерей, желающих в сынах
Увидеть равные твоим заслуги,
И нимф, желающих тебя себе в супруги.

Не кончу песней я моих,
Не заплативши дань законну;
От музы получил я лиру сладкозвонну,
Да предков славлю я твоих.
Я воспою того героя,
Который нимфою пленясь, лишен покоя,
В Ираз, Антеев град пришел [10]
И там своей любви драгой предмет узрел;
Там многие ему соперники предстали,
Которы нежный сей цветок сорвать желали,
Достойный всех любви венцов,
И все стремились к ней из дальних городов
Но ей знатнейший брак отец определяет;
Он в сем Данаю подражает [11],
Избравшему в зятья, в супруги дочерей
Лишь тех, кто легкостью своей
Опередит других в ристанье;
Такой и дочь его получит в воздаянье.

Так точно сделал и Антей:
Супругом дочери своей
Тому он быть повелевает,
Кто всех в ристаньи побеждает;
Сия красавица есть подвигов цена;
На самый цирка край она помещена;
Толпа Антея окружала
Достойных женихов, родства искавших с ним.
Он рек: тот будь ей муж и зятем будь моим,
Кто первый до её коснется покрывала.
Алексидаму рок щастливым быть судил;
Он всех в бегу опередил:
Прекрасну нимфу он берет тогда рукою,
Ведет сведи толпы торжественно с собою;
Другия нежны красоты
Кидают к их ногам цветы.
Победа славна, несравненна,
В позднейши времена ты будешь незабвенна!


[1] В сем роде игр, для получения венца, надлежало на ногах пробежать два раза стадию, имея на себе полное тяжелое древних вооружение. Какая сила! какая легкость!
[2] Телезикрат был один из потомков Алексидама; он победу одержал на бегу в 28е Пифическое торжество, Дельфийцы воздвигли ему статую.
[3] Город Цирена его отечество.
[4] Пеней, сын Океянов, по баснословию, имел от Нимфы Креузы Гипса, царя Лапифов, коих имя означает детей, Девкалионом из камней произведенных. Сей Гипс сочетался с Нимфою Циреною, материю Аристея, основательницею города Цирены.
[5] Центавр Хирон славен был своею мудростию и глубокими познаниями в медицине и хирургии.
Аполлон возглашает к нему и вызывает его для совета из Фессалийской горы Пелиона, в ущелине коей Хирон жил.
[6] Мы уже видели, что Ливию древние называли садом Венеры; здесь Пиндар её именует Садом Юпитера, потому что сия страна была посвящена Юпитеру Аммону.
[7] Сие изъявляет упражнения и открытия, сделанные Аристеем, который, как говорят, первый стал различать времена года и разделение времени по звездам; також и изобрел способы пахать землю.
[8] Эврисфей, явный враг Гераклид, требовал, чтобы Афиняне ему выдали потомков Геркулесовых, у них по смерти Геркулеса сокрывшихся, угрожая Афиняним, что в случае отказа объявит им войну. Иолай, сын Ификла, племянника Геркулесова, удрученный уже бременем лет, стал умолять богов, да возвратят ему прежнюю крепость и силу для ополчения противу тирана Эврисфея. Получа сию чудесную от богов милость, Иолай вызывает Эврисфея на личный бой: убивает его, а потом сам умирает. В воздаяние за его мужество Фивцы воздвигли ему памятнике близ гроба деда его Амфитриона.
[9] Многие говорят, что кроме Геркулеса был у них еще сын Ификлес.
[10] Ираз есть город Африканский, близ Цирены лежащий. Здесь говорится не о гиганте Антее. Геркулесом задушенном, но о другом Антее, современном Аргонавтам.
[11] Данай поступил подобно сему при выборе мужей своим дочерям.

Ода X. Фесалиянину Гипоклесу на быстрое им двукратное пробежание стадии

Содержание[1].
Пиндар, как он сам в сей оде говорит, Тероном своим хозяином был склонен воспеть победу, одержанную Гипоклесом[2] в легком ристании; присовокупляет к сей песни похвалу и братьям сего атлета; повествование о полете Персея к гиперборейским народам, от коих он принес главу Медузы.

Драгой Лакедемон, Фессалия блаженна! [3]
Страна таким Царям законным покоренна,
Которы родились от матери одной.
Алкид ваш предок был, чудесный сей герой;
Какое вы в мой дух влияли восхищенье,
Когда мне слышится от музы повельнье,
Да Пифа славится и с нею Пелиней,[4]
Да имя Гипоклес раздастся в песни сей!

Сей самый Гипоклес в кругу Амфиктионов
Чрез стадию летел по правилам законов;
О Феб! виновник ты сей гибкости в ногах[5]
Атлетам силу ты даруешь в сих борьбах;
Поддержанный твоим небесным вдохновеньем
И сил естественных чудесным напряженьем
Отважный Гипоклес делами возгремел,
И по следам отца в сем подвиге пошел.
Отец его, сей Фрикл, в Олимпии двукратно,
Под тяжкою броней, что всем невероятно,
В ристанье был легок и в Пифе победил;
Близ царския горы туж легкость он явил.
Да тако Гипоклес всегда успех встречает,
Да в век богатством он и славой процветает!

Не малые дары атлетам пролил рок;
Их сладка жизнь течет, как вод чистейший ток,
Да сила злобная не повредит их славы,
Да горькие они не вкусят ввек отравы,
Да сильно божество всегда им даст венцы;
Щастливым лишь того щитают мудрецы,
Кто силою руки, кто бега быстротою
Повсюду водится удачною судьбою.

Кто сына своего в цветущих зрит годах
Средь Пифы славою блистающа в венцах,
С успехом все свое свершившего теченье,
Чего недостает еще для наслажденья?
До неба медного не можно досягнуть [6] ;
Никто еще не мог на сей решиться путь;
Никто не восходил еще в эфирны своды,
Никто еще не мог чрез землю, иль чрез воды,
Не мог перелететь чрез грозный Океан,
Никто не достигал Гиперборейских стран [7],

Один Персей проник в жилищ Таигетов;[8]
Он зрел их торжества и множество предметов,
И Гекатомбы те [9] ослины видел он,
Которым похвалы дарует Аполлон,
И радуется зря животных сих огромных,
Закланных от ножа, бессильных, слабых, томных.

Но музы чистые народам сим известны [10]
Перстами легкими девицы там прелестны,
Со сладкой нежностыо играя на струнах,
Связуют с флейтою размерной пляски шаг;
Там множество венцов, со златом соплетенных,
Блистают на челах сих жителей блаженных,
Пиры их веселы средь мирной тишины;
Не ведают они ни распрей, ни войны;
Ни старость, ни болезнь сим людям не знакомы;
Раздор не смел вступить ни в их поля, ни в домы.

В сие собрание к премудрым людям сим
Достиг Данаи сын, Палладою водим;
Отважен, чувствуя Паллады оборону,
Он смерти предает ужасную Горгону:
Отняв главу, змиев имущу вместо влас,
Ко островитянам несет ея в тот час:
О чудо странное! они окаменели;
От божеской руки чудес мы много зрели.

Но время мне престать усильно толь грести;
Я брошу якорь мой, чтоб мне корабль спасти;
Подобно сладкому от пчел текущу меду,
Когда геройскую возносим мы победу;
То гимны из себя раждают вкусной сок;
Услышит песнь мою Пенейский быстрый ток,[11]
Когда в устах она Эфирян повторится, [12]
Сугубым Гипоклес сияньем озарится.
Цветущих юношей блистающий собор,
Почтенный старцев круг и нимф прекрасный хор,
Хотя и склонности и вкусы в них различны,
В единой глас поют хвалы ему отличны.

Тот мудр, кто случая из рук не упустил,
Кто в сладкой тишине трудов плоды вкусил.
Сокрыто навсегда от ока человека,
Что будет с ним вперед во все теченье века.
Торакс меня просил, чтоб с лирой я моей
Во колесницу муз четырех впряг коней;
Чтоб Гипоклеса я, его прославил друга;
Для благодарности легка сия услуга.

Подобно золоту, чрез опыт многих лет
Наш разум чистится, приемлет новый свет.
Дань искренну платя, не прогневлю Зевеса,
Когда прославлю я и братий Гипоклеса:
Они правлением и мудростью своей
Дают блаженный век стране обширной сей
О, сколько те страны судьбой своей щастливы,
Где все начальники смиренны и правдивы!


[1] Двойная стадия составляла 189 наших сажен. Атлеты, пробежав оную, обращались около стены и паки возвращались к пределу, от коего пошли, и так бег их простирался на 378 сажен.
[2] Имя Гипоклес значит: славный конский ездок; он был сын Фриция, уроженец из Фессалийского города Пелинея.
[3] Геркулес, оставя отечество свое Фивы, для очищения земли от опустошавших её чудовище, кончил жизнь свою на горе Оэте; оттуда потомки его распространились в Грецию, а именно, поселились в Лакедемоне, где и учредили главное свое правление; от сего произошли два Лакедемонские царя, кои были из двух отраслей Гераклид.
[4] Пелиней, город Фессалийский, лежащий на горе толь высокой, что, по повествованию Страбона, оная была видима из острова Хиос; сей город был близ Пифы или Дельфа, а потому Пиндар о нем в сей оде упоминает.
[5] Частые воззвания к Фебу делаются потому, что Пифические игры, здесь прославляемые, в честь ему учреждены и посвящены были.
[6] Гомер таковое же выражение часто употребляет, сообразуяся мнению древних, думавших, что звезды прикреплены к медному своду.
[7] Греки называли Гиперборейцами все народы, живущие от них по ту сторону Гадеса (Кадиса) или стодбов Геркулесовых, то есть, ныне называемого Гибральтарским проливом.
[8] Персей, сын Юпитера и Данаи. Баснословье повествует, что когда оракул возвестил Акрилию, Аргосскому царю, будто он убит будет рукою своего внука; то сей жестокосердый отец заключил в башню единородную свою дочь Данаю. К ней, как известно, сошел Юпитер в златом дожде, и она от него родила Персея. О сей–то басне Пиндар в оде своей и упоминает.
[9] При жертвах, называемых Гекатомбами, в честь умерших приносимых, обычай был закалать ослов.
[10] За сим последующее описание сходствует с повестью о щастливых островах, ныне Канарийскими называемых; а сие доказывает, что страны Южные, лежащие близь столбов Геркулесовых, были Грекам известны.
[11] Пеней Фессалийская река.
[12] Эфиряне, коих земля лежит в Аргосском проливе, были народ толико просвещенный, что пииты почитали за честь, ежели их произведения, дошед до их слуха, — заслужат их одобрение.

Ода XI. Фивянину Фразидею дитяте, победителю на бегу

Содержание.
Сия ода, как кажется, относится к первой победе Фразидея[1], в простом бегу одержанной, что и видно из наших примечаний. Пиит присовокупляет к сему похвалы отца Фразидеева, бывшего двукратно победителем на Олимпических играх. Краткое повествование об Оресте. Пиндар оканчивает сию оду похвалою посредственного состояния, доброй славою сопровождаемого.

О дщери Кадма [2], Семелея,
Живуща средь богов, где сам Зевес сидит,
Почтенна Ина, Левкотея,
Подруга Нереид!
Спешите с матерью Алкида съединиться
В чертогах, Мелии, где зрится,
Собор подножий золотых,
В святилище, куда в сиянье Феб стремится,
Любя его превыше мест других.

Священной Гармонии дщери,
Его оракулов откройте вы мне двери;
Мелия на вечер зовет вас в свой чертог! [3]
Небесны, славны Героиды,
Чтоб с вами съединясь я пел хвалы Фемиды,[4]
Чтоб строгий суд её прославить; я возмог
Чтоб Фивы я воспел и с ней сраженья Сциры;
Что бы её поля обильны, звуком лиры
Прославил громко я, и что Пиладов род
На память торжество отцов своих приводит;
Что славою их всех потомок превосходит,
Являя красные денницы нам восход.

Пилад, сей есть тот друг Ореста нареченный,[5]
Своей кормилицей от бедства сохраненный,
Когда Агамемнон престола был лишен,
И Клитемнестрою нещастно умерщвлен.

Супруга злобная! твоя душа сурова
К такой жестокости давно была готова,
За Ифигению свершая грозну месть;
Иль можно боле жестокость ту причесть
Тому, что ты всегда любовь питая тайну,
Хранила в чувствиях боязнь необычайну,
Чтоб вскоре твой обман не сделали открыт.
Неверность явную какой супруг простит!

Что слабый гложеть, сокрываеть,
Тая в душе весь скорби яд,
То сильный перенесть себе не позволяеть,
А паче естьли въявь позор его гласят;
Так точно славою во Спарте пламенея,
Нещастлив был герой сын бодрого Атрея;

Но за собой повлек в свою погибель он,
Чрез предвещание прославленну девицу,
Когда отмщением горя Агамемнон,
Троянску разорил столицу;
А Трофий между тем в убежище сокрыл [6]
Ореста при его гоненье,
Который за отца творя отмщенье,
Эгиста, мать его в единый день убил.

Куда же я иду, восторгами влекомый?
Хотя сначала я на правый путь вступил,
Но вдруг, как будто бы корабль волной несомый,
По бурным ветгам я дорогу пременил.
О муза, перестань скитаться отвлеченно,
И помни, что тебе сначала порученно!

Ты Фразидею сплесть стремилася венец,
Хотела ты, чтоб он и с ним его отец
Тобою громко были петы,
И слава, коею гремят сии атлеты:
Один в Олимпии в ристаньях победил
И зрителей своих проворством удивил;
Другой же ног своих всю гибкость развивая
И резво стадии обширность пробегая,
Победу одержал с открытым телом, наг.
Мое ж единое желанье,
Чтоб высоко не ставить шаг;
Посредственное состоянье[7]
Есть для меня всех выше благ.
Любя священну добродетель,
Не льщусь я зависть возбуждать,
Своим потомкам тот есть прямо благодетель,
Кто славу добрую с именьем может дать.

Так, имя доброе есть прямо часть благая,
Которая была и частью Иолая;
Его да славит муз собор;
Да с ним прославятся и Поллукс и Кастор [8],
Живущие среди небесного селенья,
Достойные вовек похвал, венцов и пенья!


[1] Он был знаменитый атлет, с самых юношеских лет прославившийся; он одержал победу на бегу двукратно. Прежде воспетые Пиндаром атлеты были цари и люди знатные, а Фразидей был частный человек, проводивший жизнь весьма скромную, как то и видно из похвалы умеренной жизни, коею похвалою ода сия заключается.
[2] Пиит начинает взыванием к дщерям Кадмовым; потому что оные почитались покровительницами города Фив.
[3] Мелия, по баснословию, была дщерь Океяна и сестра Исмения, славного гадателя; от тайные любви с Аполлоном родила она сына Тенера, от коего место построения Фив восприяло имя поля Тенерова.
[4] От Фемиды происходит начало Дельфийского оракула. Земля, мать Фемиды, первая в Дельфе председательствовала; её место заступил Нептун, а потом Алоллон: сие явствует из Гимна Орфеева в честь Фемиды.
[5] Пилад был спасен от ярости Эгиста кормилицею своею Арсиноею, подставившею родного своего сына, дабы сохранить Пилада.
[6] Строфий был отец Пилада.
[7] Здесь обнаруживаются и философия и умеренность Пиндара, о коих он упоминает для похвалы Фразидея, избравшего посредственное состояние.
[8] Сии два брата, называемые вообще Диоскурами, почитались покровителями Пифических игр, и духом при оных и по смерти присутствующими.

Ода XII. Мидасу Агригентинину, игравшему на свирели

Содержание.
Сия ода посвящена прославлению победы, одержанной Мидасом на музыкальных прениях[1], введенных в пифические игры. Пиит в сей оде восходит до самого изобретения свирели, приписуя оное Минерве, сделавшей сие в подражание жалобам горгон при смерти медузы. Краткое упоминание о Персее; Пиндар оканчивает сию оду некоторыми философическими размышлениями о непостоянстве фортуны.

Подай мне помощь и покров,
О нимфа, прелестьми цветуща!
Близ Агригентских берегов
На шумных пажитях живуща,
В сем сильном город, что пышностью своей[2]
Возвысился, как царь, окрестных всех полей.
О нимфа! на меня воззри со снисхожденьем,
Со сладким тем благоволеньем,
Каким пленяешь ты и смертных, и богов;
Защитой сильной будь и гимна и стихов,
Поющих Мидаса, его венцы прекрасны,
Какие он стяжал чрез звуки сладкогласны.
Мидас над Греками победу получил;
В сем даре научен Палладою он был;
Чрез трости связанны она рождала тоны
Из стона дикого свирепыя Горгоны.

Когда шипящий свист змиев главы ея [3]
От приближенья страх во всех рождал ужасный,
Персей, лиша её главы и бытия,
В отечество свое понес сей дар опасный:
Он Поликлету им за праздник заплатил,
Пренебрегая приглашеньем,
И мать от брака свободил,[4]
К которому она влеклася принужденьем.

Персей Данаею рожден,
Зевесовым дождем златым произведен,
Палладой он храним, пренес беды жестоки;
Она тогда имея цель,
Чтоб Эвриалы стон и жалобы глубоки,
На челюсти свои лиющей слезны токи,
Чрез звук изображать; составила свирель,
И сделавши сие орудие чудесно [5],
В котором тоны все родятся равновесно,
Минерва именем пристойным назвала
И смертным в дар сие орудие дала:
Оно зовет героев к бою [6],
Рождает храбрость в них, и правит их душою;
Подвижны члены в нем из связанных тростей [7],
Вблизи Цефизских вод растущих,
Приятны звуки издающих,
По коим грации играют средь полей.

В сей жизни мы должны покорствовать судьбине,
Блаженства чрез труды полезные искать.
В чем рок отказывает ныне [8],
То может завтра даровать;
Один отчаяньем успехи получает,
Другой вотще себя трудами утомляет.


[1] Чрез сие музыкальное прение возвещаемо было об открытии Пифических игр: в оных воспевались Гимны в честь Аполлона и сопровождались лирою и свирелью.
Тоже самое делалось и на Олимпических играх; но в 48 Олимпиаду, Амфиктионы или судьи исключили свирель, яко производящую томные и печальные звуки. К сему то Пиндар и обращается, приписуя изобретение свирели Минерве, соплетшей, по его словам, с гибкими тростями жалобные звуки Горгон, оплакивающих смерть Медузы. В Пифичес: их же играх свирель сохранена, что доказывается сею одою; ибо Мидас был объявлен победителем в игрании на свирели.
[2] Агригента был знаменитый город, лежащий на склонении горы; Сицилийские цари имели в нем свое пребывание.
[3] Три Горгоны: Стека, Эврилла. и Медуза имели свойство, превращать в камень всех на них взирающих; подробнейшее о них описание видно в баснословии.
[4] Даная с сыном своим, вместе заключенная в ящике и поверженная в море, выброшенная волнами на острое Серифе, удержана там была тираном Полидектом, который почитая и мать и сына своею добычею, стал сына воспитывать, а мать принуждать, чтобы она с ним вступила в 6рак.
[5] Уже выше объявлено, что Минерва здесь представлена яко изобретательница свирели.
[6] Свирель у древних употребляема была не токмо яко орудие нежное и томное, на ней играли и в военных походах, и она заступала тогда место труб и волторн.
[7] Древним не известны были наши флейты, из одной трубки состоящие, а свирель их состояла из многих тростей, из коих каждая особливый звук производила.
[8] Сия же самая мысль находится в Эврипидовой Альцесте; сей трагик говорит:
“Судьбины приемлют на себя различные виды; часто боги даруют то, чего мы и уповать не дерзали; но отказывают нам в том, что нам вероятнейшим казалось. Сильный бог легко совершает дело, за невозможность смертными почитаемое.“