Есть ли кто здравомыслящими очами обозревал обширное поле словесных наук и проходил повесть постепенного их возраста от самого их начала до наших времен, таковый конечно уже убедился, что основание истинной учености положили древние так называемые классические писатели. Мы, живущие в просвещенном веке, думающие, что науки и вкус доведены у нас до возможного совершенства, не можем не удивляться красотам Гомера, не можем не услаждаться плавностию Виргилия, не можем не восхищаться пылкими партиями Пиндара и проч. Отложа всякое пристрастие к нашему веку, должны мы признаться, что все сии писатели преисполнены духа, силы и витийства неподражаемых, и что чем ближе кто из нынешних писателей подходит к сим образователям словесности и поэзии, тем ближе он бывает к совершенству. А потому убедясь в сих истинах, все просвещенные Европейские народы, сделавшие успешные в учености шаги, почли за необходимо нужное не токмо иметь классических авторов по одному переводу, но даже и по нескольку, и каждый переводчик ревновал превзойти в сем труде своего предшественника.
Мы не можем еще похвалиться, чтобы у нас хотя один полный и исправный существовал перевод какого либо классического автора, хотя нам более, нежели другим народам сие нужно, потому что в воспитание нашего юношества весьма у редких входят языки Латинский и Греческий, могущие доставить возможность в подлиннике, читать сих авторов, без познания коих не может человек назваться основательно ученым и получит вкус, нужный не токмо для приобретения способностей писателя витии и стихотворства, но не может даже правильно выражать своих мыслей и образовать на бумаге какого либо важного дела начертание. А от сего неведения о классических авторах ежедневно разливается наводнение дурных сочинений и в стихах и в прозе, строк с рифмами, не только пустых и никаких мыслей не заключающих, но даже противу правил грамматических писанных; смешно даже читать, что в некоторых сочинениях молодые писатели упоминают имена Гомера, Горация и пров. коих они никогда и не читывали. Сему я имел ясное доказательство, прочитав изрядные стишки одного юноши, и желая ободрить его к продолжению его упражнений, похвалил я его: так как в его стихах между прочим упомянуто было о имени Пиндара, то я и спросил молодого автора, читывал ли он его когда нибудь? Он признался, что никогда не читал, и потому только упомянул его, что видал часто сие имя в одах Ломоносова. Я советовал сему молодому человеку, для усовершенствования возникающих его дарований, прилепиться ко всем классическим авторам вообще, и думаю, что ежели он сие исполнит, а притом советоваться будет с опытными людьми, то со временем будет писать изрядно.
Размышление о положении нашей словесности, не имеющей еще ни одного перевода полного классического автора и благородный подвиг Императорской Российской Академии, предпринявщей обогатить наше слово переводами сих авторов, раздав оных для перевода каждому из её сочленов, возбудили во мне желание сему достохвальному труду, по мире сил моих, содействовать. Не смел бы я никогда решиться на дело толь трудное, каково есть, предложение Пиндара, есть ли 6 не ободрен был к тому вообще всею Российскою Академиею, коей я представил две мною переведенные Пиндаровы оды. Паче же обязан я много благоприятному и снисходительному поощрению почтенного оной Академии Председателя Андрея Андреевича Нартова, которой, ревнуя о пользе Российского слова, примерною своею деятельностью породил во мне силу, жар и охоту, на совершение сего дела потребных. И так сему мужу, познаниями и просвещением знаменитому, и соотечественники мои и я обязаны благодарностью за сие издание, как и за другие его подвиги, стремящиеся к возведению Российского слова на степень, соразмерную его важности и богатству.
Одобрение просвещенных мужей, умеющих ценить произведения ума и стихотворства, вознаградят паче меры труд мой, тем с большею ненадобностью сопряженный, что все оды переведены стихами и с рифмами; знающие же Греческий язык или читавшие Пиндара в хорошем переводе, могут судить, сохранены ли по возможности все красоты подлинника. Главная же цель моя была та, чтобы, по мере сил моих, принести пользу нашей словесности, и ежели, по суду беспристрастных людей, я сей цели достиг, то мне ничего более желать не остается.
Лирическое стихотворство, из всех родов древнейшее, родилось от восторгов, вдохновенных благодарному человеку воззданием на чудеса Всемогущего Творца.
Таким образом священные наши книги представляют нам Моисея и сестру его Марию, по прохождении Чермного моря воспевающих, при звуке труб и тимпанов, сию славную песнь, которая есть древнейший и превосходнейший памятник лирической поэзии; из всех сего рода творений, до нас дошедших, таково точно есть и свойство псалмов, коих имя от слова псалейн происходящее, значит петь, и всех песней Давида, Соломона и пророков: “удивительная политика Египтян, (так называет Евреев Платон, по причине их долгого пребывания в Египте) в том, что они учредили праздники и песни, определенные для непрестанного воззвания человека к добродетели; такой порядок вещей должен быть или дело Божие, или дело божественного человека.“
Многие ученые и просвещенные люди с вероятием утверждают, что стихотворство сынов Израилевых состоит в едином выражении чувства и в превосходстве мыслей и картин. Г. Дасье е предисловии своем к одам Горациевым говорит: “я уверен, что непринужденность в наблюдении мерного стопосложения и совершенное от оного освобождение способствовали много к произведению в сих песнях той легкости и величия, каковые иногда теряются от подвержения себя строгим правилам меры и рифм.“ — Но признаться должно, что при правильном стопосложении и рифмах, сохранить смысл, силу, и так сказать, всю сущность автора, есть конечно дело превосходного пиитического духа и редкого дарования.
Греки, получившие от Египтян начала и правила всех художеств, искусств и наук, не укоснили занять от них празднества, толико сообразные их духу и склонностям.
Похвалы сего Бахуса, яко изобретателя искусства, насаждать виноград и извлекать из него вино и всех его работ, были воспеты стихотворцами под разными значениями, относящимися к похвалам богов и героев; дифирамб значит двойное или сугубое торжество (Бахуса); Идиллии, Оды, Гимны, имена происходящие от слове Гидейн, Адейн, Одейн, Гимнейн (петь) и проч. наконец из сего же источника происходит и эпическая поэма, что доказывается употреблением и обычаем бывших в Греции, носить по отрывкам поэмы Гомеровы и петь их всенародно на площадях.
Всем сим разным произведениям вообще присвоен был один род героических стихов, называемых александрическими, из шести стоп состоящих, с длинными и короткими окончаниями, смотря по нужному для выражения звуку.
Когда предметы трудов стихотворческих размножились, тогда разные роды получили приличные им свойства. Эпическая Поэма отличалась совокупностью песней и связью оных с главным воспеваемым действием. Трагедия из лирического рода сохранила токмо хоры, бывшие тогда во всех трагедиях в употреблении, как то и видеть можно из творений Софокла и Эврипида. Дифирамб был в особенности посвящен для изображения Бахического беснования. Идиллия хотя обыкновенно и заключает себя в пределах пастушеских повестей, однакож воспевала иногда и Царей и Консулов.
С неменьшей силою и с большим блеском ода,
В парении своем стремяся к небесам,
Умеет обращать стихи свои к богам;
Атлетам в цирке путь ко играм отверзает,
И победителя венцами украшает;
Ахилла в робости к Симоису ведет,
Иль Шельду Лудвигу с брегами отдает;
Или, подобяся пчеле трудом прилежным,
Велит в стихах своих цветам родиться нежный;
Иль в плясках, пиршествах поет любови плен,
Иль славит поцелуй, которой похищен
От сладких Дафны уст, когда с досадой милой,
Отказ ея велит его похитить силой;
И пылкой оды слог хоть быстро устремлен,
Но беспорядок в нем искусством порожден.
Буало.
Около ста лет до Пиндара нежная Сафо изобрела род стихов, носящий её имя; Анакреон, Мосх, Бион, Симонид, Вакхилид и Пиндар за нею последовали; меры гораздо живейшие, разнообразнейшие и более музыкальные заступили место важного александрического стопосложения, таким образом однакоже, что, по примечанию Цицерона: “ежели у высочайшего из лириков (у Пиндара) отнять то, что принадлежит к протяжности пения, то останется единая проза, обогащенная однакож картинами, выражением чувств и всем очарованием божественного восторга.“
А по сему то, что мы называем стихами versus, от слова a vertendo, то есть, оборот, во изъявление периодического оборота тех же мере, то самое Греки называли Chôla членами лирического периода, и располагали оные с такою свободою, что не токмо мыслию позволяли себе переступать из одного члена в другой, но даже раздробляли одно и тоже слово, присвояя первые слоги оного к одному члену, а другие к последующему; и сам Пиндар часто пользуется сею свободою, которая и Латинцам была известна; доказательство сему видим ясно в Горации.
Сказанное мною о различии мер и членов, лирический период составляющих, распространяется и на всеобщие разделения, о коих я, по существу сей материи, упомянуть должен.
Сии божественные певцы, по словам Гомера и сей Фемий, сей Демодок, под именем коего, как говорят, Гомер сам себя изображает, сей мудрец, коего Агамемнон, отправляясь к Трое, оставил при Клитемнетре для охранения её от соблазна, проходили города и деревни, сопровождали цитарою и лирою свои песни, и таким образом везде делались известными произведения их ума и дарований.
Когда же во всенародные празднества ввелась важная пышность, то стихотворец обязан был сам ли собою, или посредством корифея наблюдать за исправным исполнением его гимнов или од, кои петы были непрестанно и без всякой перерывки, кроме времени, нужного для отдохновения и действующих лиц и слушателей.
В последовании было в обычае, чтоб два хора, один другому ответствующие, с права, и с лева сходились на средину и в центре сцены соединялись; от сего родились разделения древних од на строфы, антистрофы, (от глагола строфейн, значущего обращаться) и эподы, заключения. Сего в употреблении не видно у стихотворцев, до Пиндара живших; из чего Г. Дасье и заключает, что Пиндар был сего разделения изобретатель; хотя однакож древнее употребление не совсем еще оставлено было. В Пиндаре сему мы видим доказательство; ибо многие его оды имегот строфы и антистрофы без эпод, другие же разделены на длинные непрерывные стансы.
Сей князь лириков, как его называют, во всеобщих сих разделениях так, как и в частных, пользуется вышесказанною свободою перехождения из члена в член.
Доверша вкратце начертание о древнем лирическом стихотворстве, приступаю теперь к тому, что Гораций и наших веков славный творец Путешествий Анахарсиса о Пиндаре и его творениях повествуют.
Гораций говорит Кн. iv. Од. 2.
Всегда сбирает он от Муз венцы Лавровы;
Слова ль изобретает новы;
Когда искусством научен,
За самые его пределы воспарен.
Богов ли он дела, или царей тех славит,
Которых гнев Центавров давит,
Иль возглашает, что они
Химеры грозные разрушили огни.
Атлета ль ли когда ведет под кровы мирны
Даря бессмертием чрез сладки звуки лирны,
На громких славит он струнах;
В ристаньях легкость им, и силу их в борьбах.
Диркейский лебедь сей нас голосом пленяет,
Его Зефир сопровождает,
Со сладостию на крылах,
И чтобы он ни пел, летит на облаках.
Из всех бессмертных творений Пиндара остались нам токмо четыре книги в честь победителей на играх Олимпических, Пифических, Немейских и Истмических, во всей Греции тогда славившихся. Сей памятник достоин удивления всех веков, тем более, что Пиндар не предавался пространным и неприличным повестям, в каковых он своих совместников укоряет, но чрез единое действие сего прекрасного беспорядка, лирическому стихотворству свойственного и чрез непрестанное смешение полезного с приятным, Пиндар умел сделать из своих творений драгоценную сокровищницу древних преданий, и самому Гомеру предшествовавших, и присовокупил к тому здравое любомудрие и чистейшее нравоучение.
Пиндар родился в Беоции в 75ю. Олимпиаду, а по мнению других в 65ю, около 500 лет до Рождества Христова. Он имел учителем Симонида, сделавшегося после его совместником у двора Гиерона Сиракузского. Он также учился у некоторой женщины, называемой Миртиса, вместе со славною Кориною Теспийскою, которая пять раз одержала над ним победу в музыкальных прениях или борьбах, происходивших при Олимпических играх, как в описании оных за сим объяснено будет; ибо на оных все и телесные и умственные подвиги были в чести.
Их совместничество не воспрепятствовало Корине, сделавшейся советницею Пиндара, отдавать ему справедливость в превосходстве его пиитического духа, но не преставала она нападать на его недостатки, что доказывается следующим примером.
Пиндар некогда показывал Корине свою оду, так начинающуюся.
Буду ли петь реку Исмену, нимфу
Мелису, Кадма, Гекубу, Вакха, и проч.
Прибавляя к каждому из сих имен характерическую похвалу, Корина ему сказала: “ты походишь на человека, который вознамерясь засеять удел земли, высыпал весь мешок семян при первой бразде.“ Великий лирик почувствовал справедливость сего замечания и поправил свою оду; она есть вторая олимпическая — ей подражал Гораций в 12й оде книги первой, где он проходит и упоминает всех великих мужей, произведенных Римом от времен Ромуловых до Августа. Пиндар был во всей своей силе и блеске во время славной Саламинской победы над Ксерксом, Фемистоклом одержанной.
Беспристрастие, коим он гордился, не позволило ему умолчать о славе Афинян, что почиталось тогда непростительным преступлением в городе Фивах, который был явным соперником и врагом Афинам.
За сие на Пиндара сделали донос; потребовали его лично к суду; изгнали его и осудили заплатить пеню, которой Афины за него удовлетворили.
Пиндар удалился ко двору Гиерона; гостеприимное принятие и милости сего государя вознаградили его за несправедливость его соотечественников. Однакож он возбудил зависть Симонида, Вакхилида и других пиитов, кои, по словам его, окружали Гиерона, как он говорит в первой Олимпической оде.
Да будет славен Гиерон,
Фемиды скиптр в руках держащий,
Хранящий истинны закон,
К наукам склонностью блестящий;
Собрав к себе сынов наук,
Он любит слушать лирный звук.
Пиндар будучи потом паки призван в свое отечество, так приобрел любовь и уважение своих сограждан, что когда он появлялся на Пифических играх, то его соотечественники имели обыкновение воздвизать ему трон, на который он восходил, увенчанный лаврами, и громко воспевал свои вдохновенные гимны.
Оракул Аполлонов, вопрошенной Фивцами, по причине землетрясения, почувствованного в соседстве дома Пиндарова и принудившего его перенесть на ближнее поле статуи Геи и Пана, был для него благоприятен; ибо повелел Фивским гражданам на сем месте соорудить храм сим двум божествам, и жрицами оного сделать дочерей Пиндаровых.
На фронтисписе сего здания потомки Пиндаровы вырезали следующую надпись: не сожгите убежища, сладкопевца Пиндара, что воистинну охранило его от двух пожаров, из коих один произведен был Лакедемонянами, победившими Фивы, а другой случился при Александре, не пощадившем из целых Фиб ничего, кроме жилища и потомков сего славного песнопевца.
Хотя Пиндар гнушался сребролюбия, но получал за труды свои законную плату.
Один пример может свидетельствовать о простоте его нравов.
Когда родственники младого Пифия, победителя на Панкрате, то есть, на опаснейшей борьбе, требовали от Пиндара, чтобы он сочинил оду, в честь сего атлета; то пиит оценил свою работу в три Аттические мины, что на наши деньги составляло около сорока рублей; родственники ему в том с презрением отказали, прибавляя, что за сию сумму они могут сделать бронзовую статую в честь Пифия. Единственное мщение, каковое Пиндар изъявил за сию их скупость, состояло в том, что он сию оду начал следующим образом.
Я статуй делать не умею,
Которы на столбах стоят
И неподвижностью своею
Дела героев нам гласят;
О, песнь моя дети в Эгину: и проч.
Но существенно о свойстве Пиндара свидетельствует та философская умеренность, принесшая потом толикую честь любимцу Меценатову; Пиндар говорите в своей XIй Пифической оде.
Мое единое желанье,
Чтоб высоко не ставить шаг,
Посредственное состоянье
Есть для меня всех выше благ;
Любя священну добродетель,
Не тщуся зависть возбуждать.
Своим потомкам тот бывает благодетель,
Кто славу добрую с именьем может дать.
Умеренные его желания исполнились и увенчались; ибо он оставил имение посредственное и доброе имя своим потомкам, и умер 55 лет спокойно, беспечально и безболезненно, как будто бы заснул сладким сном.
Общее мнение утверждает, что Олимпические игры, из всех прочих Греческих игр торжественнейшие, учреждены были Геркулесом; не Геркулесом Фивским, сыном Амфитриона, а по баснословию Юпитера и Алкмены, коему Пиндар приписывает учреждение сих игр в одах 2й и 10й; но Геркулесом Критским; ибо вообще все соглашаются, что существовали многие Геркулесы, так как и многие Бахусы, коих подвиги были смешаны и приписаны одному.
Полагают, что Олимпические игры учреждены в 29 год владения Акризия, Царя Аргосского, от сотворения мира в 2635 году, около времени первой Троянской войны.
Сии игры праздновались каждые пять лет, в честь Юпитеру, в Пизе городе Элиды, который город также называли и Олимпиею по причине близости оного к горе Олимпу.
Открытие оных игр делалось в летний сольстициум, всегда при полнолунии. Сии игры продолжались пять дней, из коих первый посвящаем был на жертвоприношения Юпитеру, а четыре прочие проходили в борьбах, в боях, в ристаниях на конях и на колесницах, в беганиях, и в других телесных упражнениях, требующих отважности, силы и проворства.
Учреждение сих игр Геркулесом и посвящение оных Юпитеру, соделали их с начала весьма славными.
Потом перерывались и возобновлялись оные попеременно до царствования Ифитра, около времени второй Троянской войны. Сей герой восстановил Олимпические игры во всем их великолепии. Стечение Греческих народов, собирающихся на оные, как для зрения их, так и для действования в оных, было столь знаменито, что торжествование сих игр соделалось летосчислением общим во всех городах Греции.
По первоначальному учреждению Олимпических игр, атлеты долженствовали сами лично сражаться или действовать. Но когда роскошь возросла, то Цари, знаменитые и богатые люди на конские и колесничные ристания стали посылать своих конюших и экипажи, что побуждает Пиндара часто оных делать соучастниками в похвалах, герою приписуемых.
В шестой день судьи присуждали награждения за первую и вторую победу; состояли оные в масличной ветви и в медном грудном истукане или бюсте, а за третью победу давали целую статую с ногами и руками; оные статуи назывались Икон, что значит совершенное сходство; ибо оные всегда походили на того, в честь коего были делаемы.
По окончании телесных действий, начинались новые борьбы, или прения ума, то есть, показания произведений, музыки, красноречия и стихотворства. На одном из таковых праздников Геродот читал свою историю, и удостоился, что каждая из девяти книг, оную составляющих, получила название одной из Муз.
В Олимпии также случилось, что Корина Теспийская, соревновательница Пиндара, одержала над ним победу.
Содержание.
Сия ода заключает 1е похвалу Гиерона[1], его мудрости, правосудия и любви к наукам. 2е похвалу Ференила, быстрого коня, доставившего Гиерону победу на олимпийских играх. 3е описывает изящность сих игр со включением повести тантала и Пелопса, от коих Гиерон произошел.
Всех выше жидкостей вода;[2]
Огню подобно блещет злато;
Оно мрачит глаза тогда,
Как в дом убранном богато,
Где знатный человек живет,
Везде лучи свои лиет.
Ты петь стремишься, о мой дух,
Борцов деянья благородны,
Об играх Олимпийских слух,
И слава столько превосходны,
Колико солнца луч затмил
Сияние других светил.
Сплетая песнию венцы,
Друг друга превзойти ревнуют;
Соединенны мудрецы
У Гиерона торжествуют;
Но я хочу воспеть один,
Да славится Сатурнов сын,[3]
Да будет славен Гиерон,
Фемиды скиптр в руках держащий,
Хранящий истинны закон,
К наукам склонностью блестящий;
Собрав к себе сынов наук,
Он любит слушать лирный звук.
О! Пиндар, лиру ты возьми,
И жаром новым пламенея,
О Ференике возгреми,
Который на брегах Алфея,
Проворством, силой резвых ног,
Венец побед доставить мог.
Владыке своему, царю,
Любящу конское ристанье,
И помрачившему зарю,
Чрез светлое свое сиянье,
В стране приятной, славной сей,
Котору любит бог морей.
Где был Пелопсом поселен[4]
Народ Лидийский толь отважный,
Когда он Клопсой извлечен[5]
Из стихии кипящей, влажной,
И получил, оживши вновь,
Плечо из кости от богов.
Невероятны чудеса!
Пиитами изобретены,
Которых прелесть и краса,
Приятней правды обнаженной,
От ваших пламенных огней
Горят умы, сердца людей.
Поэзия для душ мила,
Как мед сладка, чрез блеск приятный,
И вымысле, чудные дела
Для нас творятся вероятны;
Но должны мы во всех словах,
Выдать с почтеньем о богах.
Пиит, в блистании картин,
Не делай с правдой лжи смешенье,
Тебя поя Танталов сын,
Я древних не приемлю мненье;
Нептун, бог вод, тебя любя,
Похитил в пиршеств тебя.[6]
Он с помощью коней своих,
Для неба зря тебя готовым,
Подъял тебя от стран земных,
Да будешь Ганимедом новым;[7]
Отец тебя вотще искал;
Для смертных ты невидим стал.
Но глас завистников гласит,
Стремясь затмить твой род блестящий,
Что ты отцем твоим убит;
Что брошен ты в котел кипящий;
Что труп твой, посред пиров,
Поставлен в пищу для богов.[8]
Но боги, ядшие людей,
Есть повесть мысли развращенной;
Не смею в песни я моей,
Гневить их баснью дерзновенной;
Тантал их милость получил,
Блажен, когда б он их почтил.
За жадность он наказан был:[9]
Поставлен камень над главою,
Страданье вечное вкусил,
За то, что дерзкою рукою,
Богов, амброзию, нектар, [10]
Товарищам он роздал в дар.
Кто думает себя скрывать
От глаз богов, тот заблуждает.
Пелопс к отцу был послан вспять,
Да жизнь он временну вкушает,
И мужества стяжавши знак,
Вступить в законный хочет брак.
Себе в супругу получил,
Дщерь царскую Ипподамию;[11]
Он долго странствовал, ходил,
Смотря на влажную стихию;
Нептун из вод ему предстал,
Пелопс упав к нему воззвал:
“Нептун! когда Киприды дар
Тебя на помощь мне преклонит,
Умнож коней моих ты жар,
Да бег их прочих перегонит,
Чтоб я врага опередил,
Который многих погубил.
Не может слабый человек
Свершить труды, дела опасны;
Коль все должны мы кончить век,
Мои дела да будут гласны;
По чтож во мраке их скрывать,
По что без славы жизнь скончать?
Мне нужда строгая велит,
Чтоб я в борьбу сию пустился;
Нептун! бог сильный, будь мой щит!“
Обет Пелопсов совершился;
Сей бог ему рукой своей
Крылатых, быстрых дал коней.[12]
Пелопсе в ристанье победил,
И нимфу получил драгую;
Сынов достойных он родил, [13]
Стяжавших славу, часть благую.
Во гробе прах его лежит,[14]
Над коим днесь олтарь стоит.
Известен игр Олимпских строй,
Пелопса в них дела блистали,
Борьба, ристание и бой
Победы, лавры доставляли.
И кто на нем венцы стяжал,
Тот сладостный покой вкушал.
Победы радость толь чиста,
Как смертным дар богов бесценный,
Мой глас или во все места;
Пою на лире гимн священный,
Да будет славен Гиерон
В ристаньях всех превыше он.
Он всех достоин звука лир,
Умом, познаньем, силой власти;
Пошли ему, о небо! мир;
Храни его ты от напасти;
Коль будет он в сем мире жить,
Откроет путь его хвалить.
Возшед на верх Парнасских гор,
И зря парящу колесницу,
Восхитятся мой ум и взор;
На лиру возложу десницу,
И громом возвещу стихов,[15]
Что ты превыше всех борцов.
Всего превыше царский трон,
С почтеньем на него взирают;
Блажен пребуди, Гиерон,
И как дела твой блистают,
Так лирою тебя поя,
Да вечно буду славен я.
Содержание.
Пиит прославляет в сей оде правоту, щедроту, мужество Терона[1], победителя в олимпийских играх, на колеснице четырьмя коньми запряженной; он восходит блистательным образом до потомков Тероновых, и говорит о Семелее, Ине, Пелее и Ахиллесе.
Песнь сладка, с лирой сопряженна,
Героя славить ты должна,
Зевесу Пиза посвященна;
Даров Алкида ты полна,
Но не тебя пою, Терона,
Ему принадлежит корона[2]
В ристанье колесниц, коней;
Терон, сих стен покров, защита,
Героев отрасль знаменита,
Будь славен песнию моей!
Его почтенны предки были[3]
Сицилии покой, покров,
Судьбины их вознаградили
За добродетель тьмой даров;
Сатурнов сын, Олимпа житель,
Алфея царь, борцов хранитель,
Прими ты песнь усердных чад;
Блюди отечество Терона,
Потомству буди оборона,
Блюди тебе подвластный град!
Тому, что древле сотворялось [4]
И время, всех существ отец,
Препятствовать не ополчилось,
Всем действиям настал конец;
Нещастья щастьем наградились,
Успехом бедствия затмились,
Печалей горьких лютый яд,
Вражды коварны, ядовиты,
Скрываются и позабыты,
Когда покой и мир блестят.
Так! все в забвенье погрузилось,
Коль боги нам дают покой;
Так дщерям Кадмовым случилось,[5]
Стяжавшим вечный век златой;
Так Семелея в жизни новой,
Погибши от стрелы громовой,
Живет в сообществ богов;
С Палладой дружбой сопряженна,
Зевесу ставши драгоценна,
Забыла скорбь мирских трудов.
Дано бессмертье было Ине,[6]
Чтоб быть в соборе Нереид;
Но смертный о своей судьбине
Не ведая, спокойно спит;
Не знает, радость, иль мученье,
Страданье или наслажденье
Его в теченьи жизни ждут.
И люди, роскошью прельщенны,
Страстей волнами увлеченны,
В заботах суетных живут.
Терона славны предки жили
Сначала в недрах благ, утех,
Но боги рок их пременили,
Наслав собор им бедствий всех;
В тот день судьба настала злая,[7]
Как Лаий, родителя сретая,
Его своей рукой сразил;
Творя оракула веленье,
Ужасно сделал преступленье,
И гибельный удар свершил.
То видя Фурия, воздвигла[8]
Между Эдиповых детей
ужасну брань; их смерть постигла
Косой свирепою своей.
Терсандр один, в борьбах толь славный
И в подвигах ни с кем неравный,
Отца жил доле своего,
Обид семьи своей отмститель,
Сей славный, громкий победитель;
Я лирой петь хочу его.
Венец приял он в колеснице, [9]
Победу с братом разделял,
Когда дёржа вожди в деснице,
Двенадцать раз вокруг скакал;[10]
Такое в славных играх щастье,
Разгонит всех скорбей ненастье.
Употребление богатств,
Которы мудрый рассыпает,
К делам великим ободряет
И в жизни тьму дает приятств.
Мудрец чтит злато яко средство,
Которым благо ближним льет;
Он ведает, какое бедство
За гробом всех жестоких ждет;
Ои знает судию, владыку,
Который зверство, злобу дику
Умеет казнью наказать,
Он суд, и месть им изрекает,
От коей рок не избавляет,
Коль им предписано страдать.
Он добрых ведает награды[11]
За их правдивые труды,
Что вкусят там они прохлады, [12]
Достойны праведного мзды;
Что там земли пахать не станут,
Что громы там на них не грянут;
Где свет, сиянье божества,
Где слез никто не проливает,
Где всяк в весельи пребывает
Среди бессмертна торжества.
Кто был во третьем превращенье [13]
И кто очистился от зол,
Того Зевес ведет в селенье,
Сатурнов где стоит престол;[14]
Зефиры нежны где дыхают,
И где цветы благоухают,
Древа обильный плод дают,
Упитанны водой прозрачной;
А мудрые в стране сей злачной
Из мирт себе венцы плетут.
Так все творятся приговоры,
Которы Радамант писал
С тех дней, когда себе в подпоры
Сатурн судью сего избрал;
Его престол стоит высоко;
Недосягает смертных око
Туда, где Кадм, Пелей, Ахилл
По власти Зевса помещенны,
От слез Фетиды умягченный,[15]
Сей бог их в небо поселил.
Ахилл, низвергший горду Трою,
Ахилл, что Гектора сразил,[16]
Ахилл, что бодрою рукою
Мемнона, Сигна умертвил.
В моем колчан многи стрелы
Летели в дальние пределы;
Но все ль поймут меня в сей час?
Натура мудрых наделяет,
Но кто искусственно блистает,
Имеет врана грубый глас,[17]
Но сей ли глас орлу препона,
О дух мой, тщетен всяк предел!
Кому готовится корона?
Куда ты бросишь тучу стрел?
На Агригенту устремляюсь,
Противников не опасаюсь,
А громко, смело возвещу:
Никто Терону не подобен;
Он добр, он щедр, правдив, незлобен!
Сей песнью я ему не льщу.
Содержание.
Повод к сей оде подало празднество всех богов[1], называемое theoxesia, пиршество богов: пиит прославляет одержанные Тероном победы, о коих Агригентский царь получил известие в разное то время, когда он отправлял вышеупомянутое празднество — тут упоминается о путешествии геркулеса в полях гиперборейских, о диком оливном дерев, принесенном им в Элиду для соделания тени над цирком и для увенчания победителей, о дани нимфы Тайгетты, перенесенной им в Пилопонез из полей гиперборейских.
Желая лирой громкой славить
Гостеприимных Тиндарид,
Для Агригенты пень составить,
Когда Елена петь велит;
Молю, да огнь богов небесный
Поможет подвиг петь чудесный,
Который совершил Терон;
Да муза лирою владеет,
Да зависти язык немеет
Услыша струн приятный тон.
Всесильным богом вдохновенный,
Я, с лирой слив свирели глас,
Свершаю труд мне возложенный,
И буду славить я в сей час
Героя с быстрыми конями,
Которы венчаны цветами,
Как ветр летели на играх;
Плачу я Пизе должны дани,
Где мышцы крепки, сильны длани
Героев славились в борьбах.
Храня Алкидовы уставы,
Судьей рассмотрены борцы,[2]
Дающим им за знак их славы
Из дикой маслины венцы,
Подобной дереву священну,
Алкидом с Истра принесенну,
Для увенчанья славных дел;
О, ветвь! ты многих ободряешь,
О играх славных вспоминаешь,
О коих целый мир гремел.
Алкид, хранивший обещанье, [3]
Что он Гиперборейцам дал,
То дерево чрез увещанье,
Для Олимпийских игр стяжал;
Прохладна тень его полезна;
Но более борцам любезна
Награда маслична венца;
Сама луна, прельщенна видом
Тех жертвенников, что Алкидом
Создались в честь его отца.
Уже год пятый протекает,
Как беспристрастный глас судей
Венцы отличнейшим вручает,
Где льет струи свои Алфей;
Но в цвете естьли ветвь едина?
Нага Пелопсова долина
В ногах Сатурновой горы;
Луч солнца тщетно согревает,
Алкид свой путь предпринимает
Чрез воды, реки и бугры.
Сему победоносну богу
Повелевает Эвристей,
Чтоб лань привел он златорогу, [4]
Бегущу быстро средь полей,
Да заменит она плененна,
Дияне нимфу посвященну;
На высотах Аркадских гор,
Алкид Дияной угощенный,[5]
Пускается в тот путь стесненный,
Где ждет его трудов собор.
За ланью следуя полями,
Проходить грозные брега,
Где хладными Борей крылами
Наносит бури и снега;
Деревья видя, он дивится,
И в нем желание родится,
Чтоб цирк их тенью окружить;
Алкид нас всех благословляет,
При наших празднествах бывает,[6]
Чтоб нову бодрость в нас вселить.
Входя в небесное селенье,
Вручил он. Лединым сынам
Сих игр преславных управленье,
Где к славе путь открыт борцам,
Где колесницы с быстротою
Проворной правятся рукою;
А мне мой дух воспеть велит
Терона, и его доброты,[7]
Гостеприимство и щедроты,
Которыми он всех мрачит.
Столы его своим богатством
Рождают вкус, пленяют взгляд,
Вода и злато их приятством
Гостей к веселию манят;
А он всех ласкою пленяет,
Столбов Алкида достигает;
Сие есть редкий смертным дар.
Но здесь я пенье прерываю;
Лететь я дале не дерзаю,
Бессилен здесь пииты жар.
Содержание.
Пиит похваляет Псомида[1] за его гостеприимство, за мир, сохраняемый чрез его попечение в Камарине, его отечестве, за любовь его к сему граду, в коем он рожден. Упоминает также вкратце о победе, одержанной Эргином, сыном Клименея, при погребении Фоаса.
О ты, держащий страшный гром,
Коню подобный быстротою,
Парящий огненным столбом,
Коль брошен он твоей рукою,
О Юпитер! Сатурнов сын;
Сидя на высоте вершин,
Имеешь Этну вместо трона,
Стенают каменны бугры,
Когда под игом сей горы
Ты жмешь стоглавного Тифона.
Прими приятну песнь мою,
От Граций нежных мне внушенну;
Борьбы я славные пою
И строю лиру вдохновенну;
Несу о них я громку весть,
Стремлюсь венец героям сплесть,
Которы доблестью известны;
Та песнь как факел возгорит
И новым блеском озарит
Их силу, подвиги чудесны.
Воспеть хочу Псомида я
Сидящего на колеснице,
Коньми везомой четырьмя,
Подобной светлостью деннице,
Парящей быстро как орел;
Псомид на ней как ветр летел
И всех оставил за собою;
Лавровый он стяжал венец,
И в Камарину наконец
Вступил с украшенной главою.
Зевес, пошли Псомиду дождь
Твоих влияний животворных,
Искусный он и бодрый вождь
Коней ретивых и упорных;
Он полон к странникам щедрот,
Он друг нещастных и сирот;
Любил он с детства добродетель,
Везде он сеет мир, покой;
Не лесть гремит ему хвалой,
Весь град доброт его свидетель.
Эргин так точно отразил[2]
Насмешек колких яд зловредный,
И в путь торжественный вступил,
Покрыв себя бронею медной.
Когда ж победу одержал,
Он так Гисипиле сказал:
Я был легок, отважен, силен,
И юноша бывает сед,
Но часто, старец дряхлых лет
Огнем и бодростью обилен.
Содержание.
Славная победа Псомида на колеснице, запряженной коньми и мулами[1]; жертвы, учрежденные в память его победы. Воззвание к юпитеру о сохранении Псомида и града Каманины, им восставленнаго.
Дщерь Океанова, прими благоприятно[2]
Сей гимн, который я пою Псомиду в честь;
В ристаньях он себя прославил многократно,
Умел природный град восставить и вознесть.
Его велением кровь жертвенна курилась, [3]
Пролитая им в честь двенадцати богов;
Признательность его пред ними изъявилась,
За посланный ему в ристаниях покров.
Псомид прославился проворными конями,
Герольд о нем трубой торжественно гласил;
Но более Псомид известен стал делами
Во граде, где покой и мир восстановил.[4]
Защитница градов, великая Паллада!
Уже в твоих лесах согласна песнь гремит,
Что возвратясь Псомид из Пелопсова града, [5]
Брега и блаты здесь цветущими творит.
Протоки сделал он с прозрачною водою,
По коим жизненны потребности плывут;
Сей град блаженствует, храним его рукою,
Науки мирные, художества цветут.
Конечно, все то плод издержек и старанья;
Но добродетелью все можно победить,
И кто трудом достиг свершения желанья,
Тот имя мудреца достоин получить.
Юпитер, грома бог, на облаках живущий,
Любящий Крония крутые высоты,
Алфеевы брега рукой твоей стерегущий,
Любящий те места, рожден в которых ты[6]
Прими ты песнь мою и громки звуки лирны;
Моленью моему усердному внемли,
Храни сей град, ему дай дни приятны, мирны,
Героями его навеки насели.
А ты, Псомид! всегда правь резвыми конями,
Будь наших игр красой, и бодро в путь стремись;
Маститой старости увенчан сединами,
Сынами, внуками, потомством веселись.
Кто щастия дары в руках своих имеет,
Кто славой доброю и здравьем награжден,
Да тщетных размножать желаний тот не смеет,
Когда в сей жизни он уже благословен.
Содержание.
Сия ода заключает похвалу сиракузянина Агезия[1], славного гадателя и победителя на олимпийских играх в конском ристании; воспоминание, заключающее повесть питаны и Эвадны, о их любви к Нептуну и аполлону и происхождение от них поколений Иамид, посвятивших себя служению аполлона в Олимпии, и бывших предками Агезия; пиит потом возвращается к своему герою, к Гиерону и к себе.
Как зодчий здание столбами украшает,
Так лира, предприяв побед прославить гром,
Свой труд вступлением блестящим начинает,
Да славится герой достойным языком
Герой, пред всеми отличенный,
На играх лавром украшенный.
Состратов сын, внемли! твои доброты, слава
Причиной сделались моих тебе похвал;
Одно достоинство на них имеет право
И тот, кто доблестью, трудами возблистал.
Агезий, ты отважен, честен,
Как сын Оиклов ты известен.[2]
Воздвигнув семь костров [3] под Фивскими вратами
В честь храбрых воинов, убитых на боях,
Сын Телаинов рек с прискорбьем и слезами:
Сколь нужен сей герой мне был в моих полках!
Он мудро войском управлял,
О днях грядущих прорицал.
Сражался он копьем, и будущее видел;
Жаленья дань ему должны мы все платишь,
Был кротким, никого во веки не обидел, [4]
Могу торжественно то клятвой утвердить.
Похвал толиких же достоин,
Мной славимый на лире воин.
Отважный сей борец, честь, слава Сиракузы,
Почтен во граде сем, уважен и любим;
Что истинну я рек, свидетельницы музы,
Вдохнувшие свой дух и огнь струнам моим.
И в повестях, и в песнях сих
Покорен я уставу их.
Мой дух впряги коней, умножь твое стремленье,
Лети чрез новый путь среди небесных стран,
Да с корня самого пройду я поколенье
Героев, коим был венец на играх дан.
Открой, открой моим коням
Врата в священный песней храм.
Питану воспою: она была прекрасна, [5]
Нептуну от того она была мила;
Сама соделавшись она к Нептуну страстна,
Эвадну от него на свет произвела.
Питана тщилась дочь сокрыть,
Чтоб подозренье удалить.
Наперсницам своим Питана повелела
Новорожденный плод Элату поручишь.
Эвадна зрелых лет едва достичь успела,
То Феба самого могла уже пленишь.
К брегам Алфея сшел сей бог,
И в ней взаимну страсть зажог.
Эвадна тщилася, для своего покоя,
Все Фебовы дары от глаз людей таить.
Эпит разгневанный, свою досаду кроя,
Спешит оракула о тайне сей спросишь.
Эвадна скрылась в лес густой,
Спасая плод любви драгой.[6]
Сей плод есть Фебов сын, гаданьем одаренный,
Сей бог с Эвадной был, любя ея скорбел,
И помощь ей подать желанием возженный,
Иллифе с Парками явиться к ней велел. [7]
Эвадны вскоре боль прошла,
Она Иама родила.
Эвадна в горести плод нежный оставляет;
Драконам грозным он от Феба поручен,
Чудесным образом их яд его питает,[8]
Который от богов в мед сладкий превращен.
Но вопрошает всех Эпит,
Куда Эвадны сын сокрыт.
Сам Феб ему открыл его рожденья тайну,
Сказал, что будет он народами почтен,
Что славу будет он иметь необычайну,
И что пророчеством он будет одарен,
И что чудес устав велел,
Чтоб род его вовеки цвел.
Хотя прошло пять дней Иамову рожденью,
Но с клятвой все твердят, что слуха нет о том,
Оставлен матерью судьбы в произволенье,
Лежал он на цветах, сокрытый под кустом.
Отсель он имя получил,
Которое вовек хранил.
Из детских вышед лет, в красе и силе зрея,
Едва пух отрока лице его покрыл,
Уже стремится он пройти к брегам Алфея,
В стране, которую поток его кропил.
Иам на землю упадает,
Нептуна, Феба призывает;
Он требует от них в усерднейшем моленьи
Названья славного питателя людей,[9]
Он слышит Фебов глас, он слышит изреченьи:
Восстань, мой сын! иди по воле ты моей
В страну, куда чрез горы, воды
Текут бесчисленны народы.
До Крония его глас Феба провождает,
Где прорицанья дух сей бог ему дает, [10]
Едва Алкид игры в честь Феба учреждает,
Иам, как жрец богов, почтенья стал предмет;
Оракул чрез него гласит,
Народ к нему толпой спешит.
С тех пор сокровища, дары, богатства Греков[11]
Ко Иамидам в дом с обилием текут;
Достойны почестей лишь те из человков,
Которы правою всегда стезей идут;
В делах людей благих и злых,
Мы зрим оселок мыслей их.
Агезий, сколь твои мне предки незабвенны,
Которы учрели жилище на горе,
Усердьем ревностным к Меркурию возженны, [12]
Курили фимиам ему на олтарь.
Сей бог в играх венчал борцов,
И был Аркадии покров.
Но те, кто с быстрыми конями пролетали [13]
Чрез весь обширный цирк двенадцать раз кругом,
Хоть росу милости им боги пролияли;
Но зависть вредная на них бросает гром.
Состратов сын, твой крепок щит;
Меркурий сам тебя хранит.
Подобно камню, чем орудия острятся,
Тебе даст новый блеск согласна песнь моя;
О Стимфализе все народы известятся;
О Фивах возвещу, где свет увидел я;
Сей град прославился мужами,
Умевшими владеть конями.
Зиждительница Фив, прекрасна Метопея, [14]
Вдохни мне огнь, да я могу героев петь;
Да песнопевца дух, дух славного Энея
Товарищей своих заставит возгреметь
На высотах Парфениона;
Да нами славится Юнона.
Да песни будут в месть за древнее презренье,
Которо Греки к нам старались изъявлять.
Эней, тебя зову, подай мне подкрепленье, [15]
Чтоб муза возмогла из чаши проливать,
Чрез голос нежный и приятный,
Напиток сладкий, ароматный.[16]
О муза, вспомяни ты славу Гиерона,
Над Сиракузою владычество его,
Который чувствуя, сколь важны скиптр, корона,
Стал другом и отцом народа своего.
Он храм Зевесу созидает,
Церере праздник учреждает.[17]
Да будет Гиерон предметом разговоров;
Он сладость чувствует, согласий, звуков лир,
Да много лет живет без скуки, бед, раздоров;
Его добротою, да красится весь мир.
Да он услышит песнь мою,
Что в честь Агезия пою.
Агезий позабыв отечественны узы,
Забыв и пышный град, в котором жил всегда,
Жилище учредил в пределах Сиракузы,
Оставив пышные Аркадские стада:
Как кормщик, в темну ночь плывущий,
Два якоря с собой несущий.
В двойном отечеств Агезий будь блаженным
Нептун, владыка вод, его защитой будь;
Корабль Агезиев, тобою покровенный,
Без всех опасностей да свой свершает путь
А мне ты дай, да сладка лира
Рождая новые цветы,
Являет пред глазами мира
Различны, новы красоты.
Содержание.
Пиит прославляет разные победы, Диагором[1] одержанные, в особенности же венец полученный им вновь на Пугилате в олимпийских играх. Включение повести о Тлептолиме, основатель Родоса, и о происхождении Солнцева богослужения на сем острове.
Какую радость ощущает
Жених среди цветущих лет,
Когда невесту получает
И тесть когда ему дает
С ней вкупе чашу золотую
Искусно сделанну, драгую,
Приятным полную вином;
Сей дар, символ любви священной,
Приемлет он с душой смягченной,
И радость в свой приносит дом.
Толико сердцем восхищенны
Приявшие венец в играх,
Когда плоды, умом рожденны,
И музы дар в моих стихах
Я им в награду посвящаю,
И славны их труды венчаю;
Блажен, о ком везде гремят
На лирах песни беспристрастны,
И флейты тихи, сладкогласны;
Они бессмертие дарят.
Парнасса мне пути открыты;
Родос я славлю в песни сей,[2]
Пою победы знамениты
Отважных, ревностных мужей,
Которым глас пиита лестен;
Да будет Диагор известен
И Демагет, его отец[3]
За добродетель, снисхожденье,
Стяжавший дружбу и почтенье
От добрых, искренных сердец,
Потомки оба Геркулеса,
Чрез Тлептолима, корня их,
В отцах их кровь текла Зевеса
Со кровию богов других;
Но чистое происхожденье
Помрачено чрез заблужденье,
Чрез слабость, свойственную всем.
Так смертных жребий здесь непрочен
Не всяк бывает непорочен,
Во всем течении своем.
Зиждитель Родоса почтенный
Единым делом помрачен,
Что палицей вооруженный
И гневом ярым распален,
Переменен одной минутой,
Лицимна предал смерти лютой,[4]
Который дядя был ему.
Толико бедственны суть страсти,
Когда, предавшися их власти,
Не внемлем более уму,
Сверша убийство толь ужасно,
Он смело Феба вопрошал;
Сей бог ему вещает ясно,
Чтоб он от той земли бежал,
Где Гидра Лернска всех терзает. [5]
Сей бог ему повелевает,
Чтоб он в корабль поспешно сел,
И чтоб чрез волны плыть стремился
К стране, где царь богов явился,
Где он в златом дожде сошел,[6]
В то время медная секира [7]
Вулкана в дебрях раздалась,
Паллада, к удивленью мира,
Из мозга Зевса родилась
С пронзительным военным криком,
И при явлении толь великом
В земле и в небе встала брань:
Оракул грозно возвещает,
Что он платить повелевает
Юпитеровой дщери дань.
Они рек им громкою трубою;
“Паллада с теми хочет жить,
Которы искренной душою
Ей будут жертвы приносить.“
Сие сладчайше прорицанье
Творит в Родосцах ревнованье;
Тогда почтенный Прометей
В их души пламя льет священно,
И каждый хочет непременно,
Чтить бога жертвою своей.
Обыкновенно то бывает,
Что облак разумы мрачит,
Что дым с пути их совращает
И в деле им успеть претит.
Родосцы к храму поспешают,
Олтарь средь леса воздвизают,
Но огнь священный позабыт;
Дары приносятся богинь,
Но, по неведомой судьбине,
Огонь на жертв не горит.
Сие в смятенье всех приводит;
Но сильной Зевсовой рукой
Густое облако нисходит
И сыплет с неба дождь златой.
Палладино благодеянье
Дает Родосцам дарованье
В ваянье больше всех успеть,
Чтоб сим искусством все пленились,
Чтоб истуканам их дивились [8]
Повсюду, где их будут зреть.
Их слава громка озарила,
Возрос к художествам их жар;
Премудрость в них усовершила
Природы щедрой редкий дар.
Преданье ныне есть меж нами:[9]
Что Родос был сокрыт песками,
Лежал во глубине морской,
Под волны погребен ревущи,
В те дни, как боги всемогущи
Делили землю меж совой.
Но Феб на время удаленный,
Когда творился сей раздел,
В отсутствии от всех забвенный,
В разделе части не имел,[10]
Юпитер вспомни правду строгу,
Благотворя блестящу богу,
Желает землю вновь делить;
Совет он прежний пременяет,
И всем богам повелевает
Чрез жребий паки все решишь.
Феб рек: сего я не желаю,
Но в море, под хребтом зыбей,
Пространну землю применяю,
Удобную питать людей
И быть обильною плодами;
Там тучны пажити с полями
Произведут всех былий род;
Да мной земля сия живится,
Она с усилием стремится
Чело поднять из бездны вод.
Лахезии в сие мгновенье[11]
Он руку вверх поднять велит; [12]
Бессмертных просит одобренья,
Да рок их волю совершит;
Главой Юпитер помавает,
И твердо Фебу обещает,
Вознаградить его труды.
Дают на то все боги право,
И остров новый величаво
Главу подъемлет из воды
Бог сильный родов размноженья,
Повсюду свой лиющий жар,
Коней имеющий в правленье,
Родящих пламень, дым и пар,
На остров новый сей приходит,
С Родоской нимфой производит,
Прекрасных, мудрых семь сынов, [13]
Достойных их происхожденья,
И чрез полезны откровенья
Светилом ставших всех веков.
Родосцов славно угощенье,
Каким почтен был Тлептолим,
Приводят все труды в забвенье,
Перенесенны в море им;
Пиры и почести отличны,
И жертвы пышны, необычны
Свершаются в его глазах;
Средь яств изящных и обильных,
Тельцов, волов кормленных сильных,
Курился тук на олтарях.
В боях, которы учрежденны [14]
Во граде сем ему же в честь,
Судьи отличностью почтенны,
Спешат борцу венец поднесть.
Но чудо странно, непонятно,
Что Диагор чехырекратно
В Немее, в Истме победил,
И под Афинскими стенами,
В сраженье с новыми борцами,
Своею силой удивил.
Ему за подвиги щастливы
В Аргос медный щит был дан;[15]
В Аркадии, в пределах Фивы,[16]
На празднествах Беоциян,[17]
В Эгине, даже и в Пелене[18]
Подвержен не был он премен
И принял сряду шесть венцов;
Его геройство всем священно,
И в камне имя впечатленно[19]
В пример для будущих родов.
Юпитер, грома повелитель,
Виновник всех великих дел!
За то мне буди покровитель,
Что Диагора я воспел.
Пошли ему твою ты милость:
Печаль, нещастие, унылость
От Диагора отжени;
Да будет он благословенным,
От чуждых, от своих почтенным,
Да поживет нещетны дни.
Он гнева, зависти не знает,
Сие ты ведаешь, Зевес,
Он добродетелью пылает,
Он друг людей и друг небес;
Не попусти сему народу,[20]
Забыть когда его породу;
Храни всегда сию страну,
Да Диарог в пирах, в беседах,[21]
В борьбах, в ристаниях, в победах
Везде вкушает тишину.
Содержание.
Пиит в сей оде прославляет, двух братьев Алкимедона и Тимосфена; первый был победитель на олимпийских играх, а другой на Нимейских; поет також Мелезия[1], сих игр учредителя. Он воспоминает предков Алкимедона и Тимосфена, и Эгину их отечество. Краткое упоминание о стенах трои, созданных Нептуном и Аполлоном, и о разорении сего славного града.
О мать борцов, тобой венчанных,
Олимпия! чертог избранных,
Небесной истинны орган![2]
Твои гадатели священны,
Чрез огнь на жертвах воспаленны,
Чрез дух, что им от неба дан,
Творят неложно заключенье,
Внимает ли Зевес моленье,
Которое творит герой,
И даст ли он ему покой.
По часту их Юпитер внемлет,
И просьбы праведных приемлет.
О лес! где воды льет Алфей,
И ты мое приемли пенье!
За добродетель награжденье
Дарует Феб рукой своей,
Но к слав разные дороги;
Различными стезями боги
К блаженству смертного ведут;
Что должно, каждому дают.
О Тимосфен! Бог грома сильный
Дарует милости обильны
Тебе и брату твоему:
В Немее подвигом ты славен,
Алкимедон тебе был равен;
В играх дивились все ему:
Его красу, его геройство,
Среди опасности спокойство
Провозвестил герольд трубой,
Как он сиял своей борьбой.
Достойного в нем видит сына
Его отечество Эгина,
Известная странам земным
Ея искусными гребцами,[3]
Ея правдивыми делами
И правосудием своим;
Наука трудная безмерно,
Весы держать рукою верно,
Где мыслью, нравами, душой
Различны люди меж собой.
Но милостью богов пречудной,
В толпе огромной, многолюдной
Пришельцов, странников, купцов,
Порядок, тишина хранятся,
В Эгине все блаженны зрятся;
Она, как столб среди валов,
Стоит, ругаясь бурей, твердо.
О небо! буди милосердо,
Продли во граде сем покой,
Согласие и век златой.
В те дни, когда цвела Эгина,
Тогда велела так судьбина,
Чтобы Нептун и Аполлон
Эака в помощь пригласили
И вместе с ним соорудили
В стенах огромных Иллион,
Которому судеб уставы
Назначили бои кровавы,
И в след за бедствием таким,
Родились пепел, огнь и дым.
Лишь только стены совершились,
Дракона грозных три явились,
Лететь во град устремлены;
И два низвержены с вершины
Упали с водные пучины,
И умирают у стены;
Но третий крылья простирает,
Со свистом стены проницает;
А Феб на чудо то взирал,
И так Эаку провещал:
Пергама с крепкими стенами
Падет сраженная врагами;
Они прейдут твою стену. [4]
Судьбы могущие законы
Открыли мне сии драконы,
И всех нещастий сих вину,
Причиной будут в разрушеньи
Твоих потомков поколеньи;[5]
Из них четвертое узрит,
Как рок Пергаму сокрушит.
Так бог блестящий изъяснился
И к брегу Ксанта устремился,
Направя путь до тех полей,
Где Амазоны обитают
И где искусно укрощают
Ретивых, огненных коней.
Меж тем Нептун, сей бог могущий,
Трезубцем бездны вод секущий,
Эака на конях везет
В Коринф, где пышный пир их ждет.
Да зависти язык немеет,
Да стрел в меня бросать не смеет,
За то, что лирою моей
Хвала Милезию воспета,
Который в юношески лета
Срывал венцы рукой своей;[6]
А в летах мужа совершенных,
Борцов проворством отличенных,
В полях Немейских побеждал,
И всех смотрящих удивлял.
Легко других мы научаем
Вещам, о коих сами знаем;
Но сколь безумен человек,
Совет не твердо подающий
И опытности неимущий!
Сколь мало, естьли он изрек:
Ты сделай то, или другое;
Но видя знанье не прямое,
В словах нетвердых таковых,
За звук пустой приемлют их.
Милезий ясно нам являет,
Сколь он премудро наставляет;
Его тридцатый ученик [7]
Алкимедон, храним богами,
Везде прославился борьбами,
О нем раздался звук велик:
Борца четыре с ним сразились,
Но в дом со страхом возвратились;
С трудом они изречь могли,
Какое бедство понесли.
Алкимедонова победа
Его возобновила деда;
От радости он паки млад;
Весельем старец ободренный,
Как новой жизнью оживленный
Вкушает множество отрад;
В нем будто старость исчезает,
И даже то позабывает,
Что он сединами покрыт,
Что близко гроба он стоить.
Но вспять я мысли обращаю,
Чудесну силу вспоминаю
Героя рода Блебсияд;[8]
Шестый из их потомков ныне
В борьбах, по щасшливой судьбине,
Где все его геройство зрят,
Ветвь масличную получает[9]
И самых мертвых восхищает
Родных, лежащих во гробах;
Трепещет радостно их прах.
Когда чрез звуки труб гремящих,
О подвигах, трудах блестящих
Узнаешь верно Ифион;[10]
О сем поведай Калимаку,
Да божеских щедрот признаку
Сердечно радуется он;
Пошлите вашу милость, боги!
Хранящим нравы чисты, строги;
Блюдите вы рукой своей
Честных и праведных людей.
Содержание,
Пиит прославляет Эфармостовы[1] победы на играх Олимпических и Пифических, его предков и град Опунту, его отечество; к сему вкратце присовокупляет похвалу Лампромаху, брату Эфармоста. Упоминание о сражениях Алкида, Нептуна, Аполлона и Плутона. Повесть Девкалиона и происхождение Ияпептиян.
Согласно пенье Антилока,[2]
Несомо к западу с востока
Музыкой, мерною стопой
От Эфармоста украшенно
И в торжеств сопровождению
Цвьтущих юношей толпой,
Гласит о нем во все пределы;
Но дух мой, брось легчайши стрелы,[3]
Летящие из лука муз,
Да сладость чувствую их уз;
Да лира стройна и гремяща
Прославит бога, гром держаща
И мыс Эллиской вкупе с ним,
Где Пелопс, удивя Лидию,[4]
В супругу взял Гиподамию
В награду подвигам своим;
Пусти, мой дух, стелу крылату,
Огнем и мыслями богату,
Чтоб самой Пифы досязал
Благоуханный звук похвал.
Где низки речи и бездушны,
Там струны лиры не послушны,
И слабы, хладны для побед,
Стяжанных в подвиге опасном
Героем сильным и прекрасным,
Увидевшим в Опунте свет:
В Опунте Эфармост родился,
Его я славу петь решился;
Того он города Герой,
Фемида где живет с сестрой.[5]
Колико чтит он добродетель,
Тому Кастальский ток свидетель;
Алфеев брег то ясно зрел,
Отечество его сияло,
Когда на славу ту взирало,
Котору в цирке он обрел.
Издавна мышцы Локров сильны,
Они героями обильны;
Меж них прекрасный Марсов цвет
Дивит отважностию свет.
Веселья грации причины,
Добро и ум суть дар судьбины;
Когда позволит мне она[6]
Соплесть венок цветов священных,
Рукою граций насажденных;
То будет песнь моя стройна
И Эфармост, известный ею,
Безмерной славою своею
Концы вселенной удивит
И в днях позднейших возгремит.
Когда бы не дал рок Алкиду[7]
Свою всесильную эгиду;
Не мог бы он ни силой рук,
Ни палицей своей сражаться,
Ни против Феба ополчаться,
Ни стерт его сребристый лук;
Не мог бы мрачному Плутону
Поставишь твердую препону;
Но тщетен звук нелепых слов;
Всего вредней хулить богов,
Безумно быть собой надменну;
О лира! баснь оставь сплетенну,
Оставь военный громкий тон,
Но вспомни славный град священный,[8]
У ног Парнаса населенный,
Где с Пиррою Девкалион
Свои жилища учредили,
Из камней где производили
Без сочетания людей;
Воспой, о лира! город сей.
Вино за старость выхваляют,
Но гимны боле прельщают,
Коль в них цветов зрят новый род; [9]
Возвещено пиитов пеньем,
Что Зевса некогда веленьем[10]
Удержаны потоки вод,
Тогда растеньи появились,
Тогда Япетиды родились,
Явивши множество мужей,
Сиявших доблестью своей.
Когда Юпитер убоялся,
Чтоб Локр бездетен не скончался;
То дщерь Опунтову он взял
Из той земли, где обитала;
Пренес на верх крутый Менала
И плодородие ей дал.
Ее супругу возвращает;
Но тайны Локр не понимает;
Он сыном новым восхищен,
И мнит, что сын сей им рожден.
Сей сын душе его приятен,
Отважен, жив, любезен, статен;
С ним Локр делит и власть и сан:
Ему вручает город сильный,
И многолюдный и обильный,
В который из различных стран,
Из Фив, из Аргоса народы,
Прошед поля, леса и воды,
Для торгу, для наук идут,
Туда сребро свое несут.
Но повелением судьбины,
Всех лучше принят сын Эгины,
Менетий кем, Патрокл рожден,
Патрокл, Ахиллова подпора,[11]
Когда Телефом, средь раздора,
Флот Греков сильно был стеснен;
Патрокл, которого заслуга
Соделала, что имя друга
Он Ахиллесова имел,
И Ахиллес ему велел:[12]
Чтоб стрел он Гектора боялся,
И с ним в сраженье не пускался.
Стремись всей силою, Пиндар,
На колеснице муз блестящей,
С отважной кистью и горящей,
Иметь потребный, редкий жар,
Чтоб Эфармостову доброту,
К благотворению охоту,
Гостеприимство начертать
И должну честь ему воздать.
Но той же славою сияет,
И с ним победы разделяет
Венчанный в играх Лампромах;
В единый день они сражались
И в том же роде отличались,
Имея и в других боях
Чистейших радостей причины;
Аргос то видел и Афины,
Что Эфармост от юных лет
Героям шествует во след.
Он игры детства презирает,
Толпу веселу оставляет
С ним равных юношей, младых;
Борцы сильнейши им сраженны:
Берет он чаши драгоценны
В возмездие побед своих;
От сетей хитро избегает
И цирк обширный пролетает;
Тогда все зрители гласят:
Он статен, храбр, прекрасен, млад!
Еще во времени не давном,
В Зевесовом Лицее славном
За бодрый подвиг он стяжал
Одежду чудну, знамениту,
От ветра, холода защиту,
И сим везде известен стал.
Олайев гроб и Элевзия,[13]
Глася дела его благия,
Всегда его благодарят,
Что сей страны в нем славу зрят.
В искуствах тонких совершенство,
Есть дар природы, есть блаженство
И плод ученья и трудов;
Но слава наша драгоценна,
Когда она приобретенна
Всесильной помощью богов.[14]
Пути ко славь необычны;
Они бесчисленны, различны,
Не все идут одной стезей;
Различны ум и вкус людей.
О дух мой! бодрствуя, летая
И Эфармоста похваляя,
Умножи в песнях лиры жар;
Прославь его проборство, статность,
Отважность, силу и приятность,
Богов бесценный, редкий дар.
Сияя дивными делами,
Он там украшен был венцами [15]
На тех священных торжествах,
В местах, где скрыт Аяксов прах.
Содержание,
Пиит извиняется в замедлении его, прославить победу, одержанную Агезидамом[1]. Он соплетает похвалы локриянам, эпизефириянам и Илласу, учителю младого Агезидама, восходя до установления Олимпийских игр, он воспевает победу, одержанную Геркулесом над Цикном, Эвритом и Авгием. Возвращаясь паки к своей материи, он уподобляет Агезидама славным борцам, кои первые были в Пизе увенчаны, и обещает, что песня его промчится до позднейшего потомства.
Победа славная, блестяща, несравненна,
Котору одержал в играх Агезидам,
Да в памяти моей пребудет впечатленна,
По что забыл я петь хвалу его делам.
О дева чистая, и ты, о дщерь Зевеса!
Небесна истинна, пребудьте вы со мной,
Да будет над моей погрешностью завеса,
Что долго не воспет драгой хозяин мой.
Чем время долее, тем боле я виновен,
Тем более велик мне кажется мой стыд;
Но естьли пребыл я безгласен и бессловен,
То лира звучная сильнее возгремит.
Невольную мою погрешность я поправлю,
И долг признательный воздать теперь потщусь;
Агезидама я, и град его прославлю,
На быстрых крылиях к Парнасу вознесусь;
Из уст моих слова обильные польются
И громко восшумят, как быстрых вод поток,
В дальнейшие места их звуки пронесутся,
И сведают о них и запад и восток.
Почтен Агезидам для будущего рода,
Когда у Локриян живет среди домов,[2]
Любовью к истинне известного народа,
Благочестивого и чтущего богов.[3]
Агезидам тому Алкиду был подобен,
Который Сикна сшиб, на землю положил,
Агезидам и смел, и ловок, и способен,
На играх подвиги чудесные явил;
Ко Иллу храброму толико благодарен,
Колико был Патрокл, Ахиллов верный друг,
Сей Илл, который был незлобен, не коварен,
И с помощью богов явил великий дух.
Без тягостных трудов не всякий достигает
На верх величия, блаженства и честей; [4]
Блеск первых подвигов во век не исчезает,
И часто действует на все теченье дней.
Закон священный игр и Зевсовы уставы
Велят о таковых мне ныне петь делах;
Победа громкая достойна вечной славы,
Одержанная там, где скрыт Пелопсов прах,
Во славных сих борьбах, Алкидом учрежденных,
Когда его Авгий отказом оскорбил,
Когда сообщников, с Авгием съединенных,
Креата, Эвриппа в отмщенье он убил,[5]
В проходах узких став, у самых стен Клеоны,[6]
Алкид противных ждет, в ущелинах сокрыт,
И смерти предая чад гордых Молионы,
За воинство свое рассеянное мстит:[7]
Эпейский царь спешит отчизну зреть любезну,
В богатую страну, в которой был царем;
Он зрит поверженну ея в нещастий бездну,
Пожженную огнем, войною и мечем.
Бороться с сильными так трудно нам бывает;
Авгий в отчаянье, впадает в тяжкий плен,
Пред победителем последний погибает,
И им на лютую он смерть определен.
Все воинство Алкид под Пизой съединяет;
Собрав добычу всю, ея вмещает там;
Густый, обширный лес Зевесу посвящает;
На месте избранном ему он зиждет храм;
Описывает круг для войск в успокоенье;
Близь вод Алфеевых он ставит олтари;
Двенадцати богам творит он приношенье, [8]
И с войском празднует до утренней зари.
То место назвал он Сатурновой горою;
Доселе снегом был одет сей дикий край,
Он неизвестен был, покрыт густою тьмою,
Доколе царствовал в сем месте Эномай.
Алкид благословил сии поля избранны,
Все игры цирка он уставил в сих местах;
И Парки, истинны священные органы,
Всегда присутствуют при славных сих борьбах.
Преданье сделало нам верно извещенье
О месте, где Алкид добычу разделил,
И Зевсу посвятя свое приобретенье,
Чрез каждые пять лет он праздник учредил;
Известно стало нам, какой борец избранный
Победу первую на играх одержал,
Бессмертной славою за мужество венчанный,
В ристанье колесниц он всех перебежал.
То был Лицимнов сын, явившийся не давно
С Мидийским воинством, отважный Ойней;
Он всех опередил, конями правя славно,
Как птица пролетя весь круг обширный сей. [9]
Эхем Тегеянин прославился борьбами;
Дориклий отличил себя чрез готилат,
Семий Мантинянин с ретивыми конями
И с колесницею обьехал цирк пять крат.
Стрела Фасторова своей достигла цели,
Рукою сильною взял пращу Эиницей;
Как бросил камень он, дивясь на то смотрели,
Как быстро полетел со свистом камень сей;
В обширный памятник он громко ударяет,
А солнце между тем на запад свой течет,
Уж полная луна в эфирный свод вступает
И сладостны лучи свои повсюду льет;
Воспели зрители героев честь и славу,
И лес провозгласил их громкую судьбу;
Так я, последуя древнейшему уставу,
Беру в мои уста геройскую трубу;
Хочу поведать я векам дальнейшим, поздным
Агезидамову победу на борьбах,
И вкупе восхвалю его я с богом грозным,
Держащим страшный гром и молнию в руках.
Я поздно начал петь, надежду ту имея,
Что звуки лирные во век не пропадут,
И что раздавшися на берегах Диркея, [10]
Герою моему веселье принесут.
Как старец много лет потомства ожидая,
Безмерной радостью, восторгами горит,
Когда любезная супруга, молодая
Ему прекрасного наследника дарит;
Сей старец зря его, младет и живится,
Берет в обятия он сына своего;
Уже спокоен он и боле не боится,
Что чуждые возьмут сокровища его;
Так будут и твои все чувства восхищенны,
Когда уверишься ты в том, Агезидам,
Что подвиги твои не будут погребенны
И будут ведомы позднейшим временам;
Что к славе ты своей стремился не напрасно,
Что даже и умреть тебе не суждено,
Доколе всем странам чрез пенье громогласно
О имени твоем не будет знать дано;
Что будут петь тебя согласны звуки лирны;
Что флейты сладостны тебе взыграют в честь;
Что дщерей Зевсовых, Пиерид песни мирны [11]
Потщатся похвалы твои везде пронесть.
Я в пении моем одно имел стремленье,
Да сладостью стихи превосходящи мед,
Прославят Локриян и их происхожденье
И град, вместилище героев и побед.
И Архистратова я также славил сына,
Который, младостью сияя как заря,
Явил во цвете лет всю силу исполина,
В борьбе соперника поверг у олтаря;
Так точно Ганимед, Кипридой защищенной, [12]
Избавлен ею был от смерти разъяренной.
Содержание.
Сия ода названа корысть от того, что пиит опоздал заплатить свой долг; она есть яко прибавление к предыдущей оде[1]: пиит паки прославляет локриян и добродетели Агезидама.
Как ветрами носим бывает
Пловец среди кипящих вод,
Как вышняя роса рождает
В земле растение и плод.
Так человеку благотворна
Хвала нелестна, непритворна
В возмездие его трудов;
Не может он не восхищаться,
Что звуки дел его промчатся[2]
До поздных, будущих веков.
При гласе славы злость немеет!
Героям зависть не вредна.
О муза! жар твой дух мой греет,
Да их прославлю имена;
Мысль добрая есть дар бесценный,
Богами смертному внушенный.
Сын Архистратов, ты борец;
Но позабудь свое сиянье,
И к песням обрати вниманье,
Когда тебе плету венец.
Я в песни подвиг повествую
Агезидама, Локриян;
Пою ту маслину златую,
С которою венец им дан.
О музы! я пою героев,
Себя прославивших средь боев,
Могущих ласкою пленять;
Столь трудно разлучишь их со славой,
Как быть лисице не лукавой,
Как льву всю силу потерять.
Содержание.
Пиит обращает взоры к непостоянству фортуны и к недостоверности предвещаний. Эрготел[1], рожденный в Крите, принужден его оставить; он удаляется в город Гимеру, что в Сицилии, по причине смятений, в отечестве его восставших. Но поелику он одержал победу на конском ристании[2] в олимпийских полях и в Пифе, то самое удаление от отечества соделалось для него источником славы.
Фортуна, Зевса дщерь, отрада смертных рода,[3]
По влажной стихии ведуща корабли,
Внущающа совет в собраниях народа,
Решающая судьбу во бранях на земли,
Пребудь с Гимерою, мольбе моей внемли!
Вс люди мыслями обмануты бывают,
Так мысли бегают, кружатся с быстротой,
Они отчаяньем нас в бездну повергают
От них, гордившийся богатством, высотой,
Лежит поверженный, как будто червь земной.
Не верно иногда бывает предвещанье;
Ползущий человек! не буди ослеплен:
О будущем узнать есть буйное желанье;
Один бывает вдруг всех сладостей лишен,
Другой из бездны зол для щасшья извлечен.
Когда ты, Эрготел, в отечестве остался,
То тщетно бы ты всех в ристанье обогнал;
Твоей побды звук нигде б не раздавался;
В стенах отечества никто б тебя не знал,
И славы ныньшней вовеки б не вкушал.
От стран, где ты рожден, волненьем удаленный,
Как ты отечества другова стал искать,
Среди Олимпских игр и в Пифе отличенный
Умел себе венец торжественно стяжать.[4]
Содержание.
Пиит в сей оде прославляет победы, одержанные Ксенофоном[1]; потом восходит к венцам, полученным его предками, и к поколению Олигетид, от коего он происходит: присовокупляет к сему похвалы коринфянам, их законам, правосудию, гостеприимству; упоминает о славных людях, в Коринфе рожденных, Сизифе, Медее, Белерофонте, коих подвиги он, повествует; також описывает, каким образом Белерофонт с помощию Минервы укротил Пегаза.
Что б мог я плавно и приятно
Воспеть семейство на струнах,
Которо сряду троекратно[2]
Победой славилось в играх,
Собовище людей полезных,
Гражданам, странникам любезных;
Воспомни древни времена,
О мысль, добротой восхищенна,
Когда от предков их блаженна
Была Коринфская страна.
Коринф, где доблесть их блистала,
Известен буди звуком струн;
Б тебе та юность процветала,
Которой был покров Нептун;[3]
В тебе во дни твои златыя
Жила с сестрами Евномия,
Фемиды с ними был совет,
Согласие и мир бесценны,
Небесной правдой провожденны,
Рождали мудрость там и свет.
Сии божественны подруги
Прочь гнали свары и раздор.
Стремись, мой дух, воспеть заслуги,
И дел блистающих собор;
В сем роде люди знамениты,
Как могут быть в забвенье скрыты,
Когда их предком был Алет, [4]
Когда в борьбах их бодра сила
Венцами их вознаградила,
Прославя их на много лет?
Всегда сияли ваши предки
Огнем, отважностью, добром.
Открытия полезны, редки
Издревле славили ващ дом.
От граций пляски украшенны
И Дитирамбы несравненны
На Бахусовых празднествах[5]
От ваших вымыслов явились,
Быком те люди наградились,
Кто побеждали на борьбах.
Отважно управлять конями,[6]
И в колесницы их впрягать,
Как будто с быстрыми крылами
Пространство Цирка пролетать,
Сему людей вы научили;
На храмах наших утвердили[7]
С крылами Зевсова орла;
В стенах сих музы воспевают;[8]
В них чада Марса обитают,[9]
О них везде гремит хвала.
О ты, на небесах сидящий,
Юпитер, всемогущий бог!
Позволь, чтоб я чрез гимн блестящий
В потомстве быть бессмертен мог.
Когда по древнему закону
Прославлю ныне я корону,
Стяжал котору Ксенофон;
Да ветры разума попутны
Разгонят все напасти смутны
В народе, коим правит он.
Едва на Истме он явился,
В играх двукратно взял внец, [10]
В Неме столькож отличился,
Где был Фессал, его отец,
Который на брегах Алфея,
Конями резвыми владея,
Чрез цирк двукратно пролетел; [11]
Он в тот же месяц побеждает;
Венцы в Афинах получает
В возмездие прехвальных дел.
Семь крат имел он радость чисту [12]
На Геллотических борьбах,
Где воду льет Нептун пенисту,
Где Истм лежит в морских валах;
Там песни музы дорогие[13]
Поют Эритима, Терпзия
И Птеодора их отца;
В стране, Немейским львом известной,
Достиг он славы редкой, лестной,
И принял в Делфе три венца.
Но как возможно мне помыслить
Чтоб муза вспомнить все могла!
Песчин морских нельзя исчислить,
Так точно громкие дела.
Но мера всем вещам бывает;
Судьбою мудрый управляет.
Как ваш согражданин и друг,
Кориняне, я к вам взываю,
Не лесть, но истину вещаю,
И цену ведаю заслуг.
Сизифа подвиги все знают,[14]
Сколь он искуством всех дивил;
Его, как бога почитают,
Коринфу он любезен был:
Не меньше славят и Медею [15]
Котора смелостью своею
С Язоном свой свершила брак;
Спасла корабль его от бедства;
Дала Язону тайны средства,
Достать руно сквозь огнь и мрак.
Блистали силою герои
У вас рожденные в стенах;
С обеих стран в осаде Трои [16]
Они прославились в боях;
Одни Елену взять желали,
Другие силу отражали;
Героев храбрых. Глок привел,
Сей Глок, который тем гордился,
Что близ Пирена он родился
Где прежде дед его владел.
Сей дед хотел, презрев препоны,
Рукою покорить своей
Пегаза, сына той Горгоны,[17]
На место влас имущей змей,
Пегаза в поле том вскормленна,
Где быстрый ток бежит Пирена,
Доколь ему Паллада в дар,[18]
Явясь во сне, узду вручила,
узду, котора укротила
Пегаза сильный, пылкий жар.
Рекла: о царь страны обильной,
Эолов сын! ты спишь, внимай:
Возьми узду десницей сильной,
Коней быстрейших обуздай!
Сей дар, как неба награжденье,
Нептуну дай на рассмотренье,[19]
И помощи его проси.
Для дней твоих благополучных,
Избрав быка из, самых тучных,
Ему ты в жертву принеси.[20]
Паллада, щит носяща черный,
Ему явившаяся в ночь,
Изрекшая оракул верный,
По сих словах отходит прочь.
Он встал, исполненный отрады,
Берет бесценный дар Паллады,
Лежащий при его ногах;
Идет, гадателя встречает, [21]
Ему поспешно открывает
Свое видение и страх.
Ему вещает, что средь ночи,
Когда заснул он сладким сном,
Ему явилася пред очи
Минерва с шлемом и щитом;
Что с ним она во сне вещала,
Узду златую даровала,
Для укрощения коней.
Творит гадатель подтвержденье,
Чтоб он свершил её веленье
И точный смысл её речей;
Чтоб богу, правящу морями,
И чья простертая рука
Весь шар земной кропит водами,
На жертву он принес быка;
Чтоб жертвенник воздвиг Палладе;
Чтоб был уверен он в награде,
Коль жертва искренна, чиста.
Белерофон сие свершает;
Потом он удила влагает
Коню крылатому в уста.
Бронею медною покрытый,
Он на Пегаса сесть спешит,
Презрев коня огонь сердитый,
На нем по воздуху парит,,
И достигает без препоны
До стран, где жили Амазоны[22]
Сии военные жены,
Стрелами, луком, воруженны,
Его рукою побежденны,
Под власть его покорены.
Химеру грозну он сражает,
Огонь точащу из ноздрей,
Во мрак Солимов повергает.
Но доле песнию своей
Бряцать моя не смеет лира;
Известно всем пределам мира,
Что конь его крылатый взят
В Олимп, и светом озарился,
Он в тех селениях вместился,
Где Зевсовы кони стоят.
Престаньте руки утомленны[23]
Пускать сей вихрь Парнасских стрел,
Которы цели удаленны,
Прешли предписанный предел!
Блестящи музы мне велели,
Чтоб струны сладостно воспели
Деяния Олигетид;[24]
Тут многие слова напрасны,
Когда их подвиги толь гласны,
Что целый мир о них гремит.
Но лира искренно вещает,
Что Ксенофон стяжал Венец;
Что рок ему приготовляет
В его желаниях конец;
Что будет песней он предметом,
Коль боги праведным советом
Ему даруют свой покров.
Зевесу, Марсу предадимся,
Покорными им быть потщимся,
И рок не будет к нам суров.
Мегара, Пелла, Сициона[25]
И лес священный Эацид,
Елевзия и МаваФона,
И всех градов приятный вид,
В ногах у Этны населенных,
Собор торжеств соединенных,
Свидетели великих дел,
Которы смертным непонятны.
Зевес, когда тебе приятны
Слова и гимн, что я воспел,
Сопутствуй мне в моем паренье
И приведи его к концу,
Вдохни во все сердца почтенье
К сему преславному борцу,
О коем миру возвещаю;
Тебя от сердца умоляю,
Блаженны дни пошли ему;
Да он с Парнассом съединится,
Да муз беседой усладится,
Внимая гласу моему!
Содержание.
Пиит призывает граций, да помогут ему прославить победу, на Олимпических играх одержанную Асопиком орхоменияном[1], сыном Клеодама, и желает, что бы слава о нем повсюду промчалась.
О вы, владющи Цефискими водами,[2]
Живущие в стране прославленной конями,
Царицы сильные обильные земли,
О Грации! когда вы дать покров могли
Потомкам Плиния, храня их многи леты;
Не ужели мои отвергнете обеты?
Вы щастья наших дней, вы всех отрад виной;
На смертных сладости текут от вас рекой,
Премудрость, красота, геройство и науки,
Все то на нас лиют всесильны ваши руки;
Без вас ни пенье муз, ни роскошь всех пиров
Не могут радости пролить в сердца богов.
Без вас, о Грации! не лестна и корона;
Сидите вы всегда при храм Аполлона,
Который держишь луке златой в рук своей;
Вы украшаете сиянием лучей,
И сердца и ума бессмертные творенья,
От вас рождаются Богам похвальны пенья.
Аглая, дщерь богов, бессмертная краса, [3]
Талия, любяща согласны голоса,
Богиня пения любезна Эфрозина;
Пребудьте вы со мной; тогда моя судбина
Щастливей будет всех; я стройно воспою,
Когда потщитесь вы украсить песнь мою.
Прославлю песнью сей и сам прославлюсь боле,
Победу громкую на Олимпийском поле,
Которую теперь Асопик одержал;
Творите, Грации, да звук его похвале
При вашей помощи во все страны несется,
И в град Миния со громом раздается.
Ты ж, эхо, в самый ад промчи толь славну весть
И Клеодаму ты спеши ея принесть;
Скажи, что сын его в борьбах одолевает
Других борцов; что он корону получает;
Что слава понесла на блещущих крылах
Повсюду громкий звук о всех его делах.