Предуведомление от переводчика

Есть ли кто здравомыслящими очами обозревал обширное поле словесных наук и проходил повесть постепенного их возраста от самого их начала до наших времен, таковый конечно уже убедился, что основание истинной учености положили древние так называемые классические писатели. Мы, живущие в просвещенном веке, думающие, что науки и вкус доведены у нас до возможного совершенства, не можем не удивляться красотам Гомера, не можем не услаждаться плавностию Виргилия, не можем не восхищаться пылкими партиями Пиндара и проч. Отложа всякое пристрастие к нашему веку, должны мы признаться, что все сии писатели преисполнены духа, силы и витийства неподражаемых, и что чем ближе кто из нынешних писателей подходит к сим образователям словесности и поэзии, тем ближе он бывает к совершенству. А потому убедясь в сих истинах, все просвещенные Европейские народы, сделавшие успешные в учености шаги, почли за необходимо нужное не токмо иметь классических авторов по одному переводу, но даже и по нескольку, и каждый переводчик ревновал превзойти в сем труде своего предшественника.
Мы не можем еще похвалиться, чтобы у нас хотя один полный и исправный существовал перевод какого либо классического автора, хотя нам более, нежели другим народам сие нужно, потому что в воспитание нашего юношества весьма у редких входят языки Латинский и Греческий, могущие доставить возможность в подлиннике, читать сих авторов, без познания коих не может человек назваться основательно ученым и получит вкус, нужный не токмо для приобретения способностей писателя витии и стихотворства, но не может даже правильно выражать своих мыслей и образовать на бумаге какого либо важного дела начертание. А от сего неведения о классических авторах ежедневно разливается наводнение дурных сочинений и в стихах и в прозе, строк с рифмами, не только пустых и никаких мыслей не заключающих, но даже противу правил грамматических писанных; смешно даже читать, что в некоторых сочинениях молодые писатели упоминают имена Гомера, Горация и пров. коих они никогда и не читывали. Сему я имел ясное доказательство, прочитав изрядные стишки одного юноши, и желая ободрить его к продолжению его упражнений, похвалил я его: так как в его стихах между прочим упомянуто было о имени Пиндара, то я и спросил молодого автора, читывал ли он его когда нибудь? Он признался, что никогда не читал, и потому только упомянул его, что видал часто сие имя в одах Ломоносова. Я советовал сему молодому человеку, для усовершенствования возникающих его дарований, прилепиться ко всем классическим авторам вообще, и думаю, что ежели он сие исполнит, а притом советоваться будет с опытными людьми, то со временем будет писать изрядно.
Размышление о положении нашей словесности, не имеющей еще ни одного перевода полного классического автора и благородный подвиг Императорской Российской Академии, предпринявщей обогатить наше слово переводами сих авторов, раздав оных для перевода каждому из её сочленов, возбудили во мне желание сему достохвальному труду, по мире сил моих, содействовать. Не смел бы я никогда решиться на дело толь трудное, каково есть, предложение Пиндара, есть ли 6 не ободрен был к тому вообще всею Российскою Академиею, коей я представил две мною переведенные Пиндаровы оды. Паче же обязан я много благоприятному и снисходительному поощрению почтенного оной Академии Председателя Андрея Андреевича Нартова, которой, ревнуя о пользе Российского слова, примерною своею деятельностью породил во мне силу, жар и охоту, на совершение сего дела потребных. И так сему мужу, познаниями и просвещением знаменитому, и соотечественники мои и я обязаны благодарностью за сие издание, как и за другие его подвиги, стремящиеся к возведению Российского слова на степень, соразмерную его важности и богатству.
Одобрение просвещенных мужей, умеющих ценить произведения ума и стихотворства, вознаградят паче меры труд мой, тем с большею ненадобностью сопряженный, что все оды переведены стихами и с рифмами; знающие же Греческий язык или читавшие Пиндара в хорошем переводе, могут судить, сохранены ли по возможности все красоты подлинника. Главная же цель моя была та, чтобы, по мере сил моих, принести пользу нашей словесности, и ежели, по суду беспристрастных людей, я сей цели достиг, то мне ничего более желать не остается.

Вступление, заключающее примечания на лирическое стихотворство вообще и на Пиндара частно

Лирическое стихотворство, из всех родов древнейшее, родилось от восторгов, вдохновенных благодарному человеку воззданием на чудеса Всемогущего Творца.
Таким образом священные наши книги представляют нам Моисея и сестру его Марию, по прохождении Чермного моря воспевающих, при звуке труб и тимпанов, сию славную песнь, которая есть древнейший и превосходнейший памятник лирической поэзии; из всех сего рода творений, до нас дошедших, таково точно есть и свойство псалмов, коих имя от слова псалейн происходящее, значит петь, и всех песней Давида, Соломона и пророков: “удивительная политика Египтян, (так называет Евреев Платон, по причине их долгого пребывания в Египте) в том, что они учредили праздники и песни, определенные для непрестанного воззвания человека к добродетели; такой порядок вещей должен быть или дело Божие, или дело божественного человека.“
Многие ученые и просвещенные люди с вероятием утверждают, что стихотворство сынов Израилевых состоит в едином выражении чувства и в превосходстве мыслей и картин. Г. Дасье е предисловии своем к одам Горациевым говорит: “я уверен, что непринужденность в наблюдении мерного стопосложения и совершенное от оного освобождение способствовали много к произведению в сих песнях той легкости и величия, каковые иногда теряются от подвержения себя строгим правилам меры и рифм.“ — Но признаться должно, что при правильном стопосложении и рифмах, сохранить смысл, силу, и так сказать, всю сущность автора, есть конечно дело превосходного пиитического духа и редкого дарования.
Греки, получившие от Египтян начала и правила всех художеств, искусств и наук, не укоснили занять от них празднества, толико сообразные их духу и склонностям.
Похвалы сего Бахуса, яко изобретателя искусства, насаждать виноград и извлекать из него вино и всех его работ, были воспеты стихотворцами под разными значениями, относящимися к похвалам богов и героев; дифирамб значит двойное или сугубое торжество (Бахуса); Идиллии, Оды, Гимны, имена происходящие от слове Гидейн, Адейн, Одейн, Гимнейн (петь) и проч. наконец из сего же источника происходит и эпическая поэма, что доказывается употреблением и обычаем бывших в Греции, носить по отрывкам поэмы Гомеровы и петь их всенародно на площадях.
Всем сим разным произведениям вообще присвоен был один род героических стихов, называемых александрическими, из шести стоп состоящих, с длинными и короткими окончаниями, смотря по нужному для выражения звуку.
Когда предметы трудов стихотворческих размножились, тогда разные роды получили приличные им свойства. Эпическая Поэма отличалась совокупностью песней и связью оных с главным воспеваемым действием. Трагедия из лирического рода сохранила токмо хоры, бывшие тогда во всех трагедиях в употреблении, как то и видеть можно из творений Софокла и Эврипида. Дифирамб был в особенности посвящен для изображения Бахического беснования. Идиллия хотя обыкновенно и заключает себя в пределах пастушеских повестей, однакож воспевала иногда и Царей и Консулов.

С неменьшей силою и с большим блеском ода,
В парении своем стремяся к небесам,
Умеет обращать стихи свои к богам;
Атлетам в цирке путь ко играм отверзает,
И победителя венцами украшает;
Ахилла в робости к Симоису ведет,
Иль Шельду Лудвигу с брегами отдает;
Или, подобяся пчеле трудом прилежным,
Велит в стихах своих цветам родиться нежный;
Иль в плясках, пиршествах поет любови плен,
Иль славит поцелуй, которой похищен
От сладких Дафны уст, когда с досадой милой,
Отказ ея велит его похитить силой;
И пылкой оды слог хоть быстро устремлен,
Но беспорядок в нем искусством порожден.
Буало.

Около ста лет до Пиндара нежная Сафо изобрела род стихов, носящий её имя; Анакреон, Мосх, Бион, Симонид, Вакхилид и Пиндар за нею последовали; меры гораздо живейшие, разнообразнейшие и более музыкальные заступили место важного александрического стопосложения, таким образом однакоже, что, по примечанию Цицерона: “ежели у высочайшего из лириков (у Пиндара) отнять то, что принадлежит к протяжности пения, то останется единая проза, обогащенная однакож картинами, выражением чувств и всем очарованием божественного восторга.“
А по сему то, что мы называем стихами versus, от слова a vertendo, то есть, оборот, во изъявление периодического оборота тех же мере, то самое Греки называли Chôla членами лирического периода, и располагали оные с такою свободою, что не токмо мыслию позволяли себе переступать из одного члена в другой, но даже раздробляли одно и тоже слово, присвояя первые слоги оного к одному члену, а другие к последующему; и сам Пиндар часто пользуется сею свободою, которая и Латинцам была известна; доказательство сему видим ясно в Горации.
Сказанное мною о различии мер и членов, лирический период составляющих, распространяется и на всеобщие разделения, о коих я, по существу сей материи, упомянуть должен.
Сии божественные певцы, по словам Гомера и сей Фемий, сей Демодок, под именем коего, как говорят, Гомер сам себя изображает, сей мудрец, коего Агамемнон, отправляясь к Трое, оставил при Клитемнетре для охранения её от соблазна, проходили города и деревни, сопровождали цитарою и лирою свои песни, и таким образом везде делались известными произведения их ума и дарований.
Когда же во всенародные празднества ввелась важная пышность, то стихотворец обязан был сам ли собою, или посредством корифея наблюдать за исправным исполнением его гимнов или од, кои петы были непрестанно и без всякой перерывки, кроме времени, нужного для отдохновения и действующих лиц и слушателей.
В последовании было в обычае, чтоб два хора, один другому ответствующие, с права, и с лева сходились на средину и в центре сцены соединялись; от сего родились разделения древних од на строфы, антистрофы, (от глагола строфейн, значущего обращаться) и эподы, заключения. Сего в употреблении не видно у стихотворцев, до Пиндара живших; из чего Г. Дасье и заключает, что Пиндар был сего разделения изобретатель; хотя однакож древнее употребление не совсем еще оставлено было. В Пиндаре сему мы видим доказательство; ибо многие его оды имегот строфы и антистрофы без эпод, другие же разделены на длинные непрерывные стансы.
Сей князь лириков, как его называют, во всеобщих сих разделениях так, как и в частных, пользуется вышесказанною свободою перехождения из члена в член.
Доверша вкратце начертание о древнем лирическом стихотворстве, приступаю теперь к тому, что Гораций и наших веков славный творец Путешествий Анахарсиса о Пиндаре и его творениях повествуют.
Гораций говорит Кн. iv. Од. 2.

Всегда сбирает он от Муз венцы Лавровы;
Слова ль изобретает новы;
Когда искусством научен,
За самые его пределы воспарен.

Богов ли он дела, или царей тех славит,
Которых гнев Центавров давит,
Иль возглашает, что они
Химеры грозные разрушили огни.

Атлета ль ли когда ведет под кровы мирны
Даря бессмертием чрез сладки звуки лирны,
На громких славит он струнах;
В ристаньях легкость им, и силу их в борьбах.

Диркейский лебедь сей нас голосом пленяет,
Его Зефир сопровождает,
Со сладостию на крылах,
И чтобы он ни пел, летит на облаках.

Из всех бессмертных творений Пиндара остались нам токмо четыре книги в честь победителей на играх Олимпических, Пифических, Немейских и Истмических, во всей Греции тогда славившихся. Сей памятник достоин удивления всех веков, тем более, что Пиндар не предавался пространным и неприличным повестям, в каковых он своих совместников укоряет, но чрез единое действие сего прекрасного беспорядка, лирическому стихотворству свойственного и чрез непрестанное смешение полезного с приятным, Пиндар умел сделать из своих творений драгоценную сокровищницу древних преданий, и самому Гомеру предшествовавших, и присовокупил к тому здравое любомудрие и чистейшее нравоучение.
Пиндар родился в Беоции в 75ю. Олимпиаду, а по мнению других в 65ю, около 500 лет до Рождества Христова. Он имел учителем Симонида, сделавшегося после его совместником у двора Гиерона Сиракузского. Он также учился у некоторой женщины, называемой Миртиса, вместе со славною Кориною Теспийскою, которая пять раз одержала над ним победу в музыкальных прениях или борьбах, происходивших при Олимпических играх, как в описании оных за сим объяснено будет; ибо на оных все и телесные и умственные подвиги были в чести.
Их совместничество не воспрепятствовало Корине, сделавшейся советницею Пиндара, отдавать ему справедливость в превосходстве его пиитического духа, но не преставала она нападать на его недостатки, что доказывается следующим примером.
Пиндар некогда показывал Корине свою оду, так начинающуюся.

Буду ли петь реку Исмену, нимфу
Мелису, Кадма, Гекубу, Вакха, и проч.
Прибавляя к каждому из сих имен характерическую похвалу, Корина ему сказала: “ты походишь на человека, который вознамерясь засеять удел земли, высыпал весь мешок семян при первой бразде.“ Великий лирик почувствовал справедливость сего замечания и поправил свою оду; она есть вторая олимпическая — ей подражал Гораций в 12й оде книги первой, где он проходит и упоминает всех великих мужей, произведенных Римом от времен Ромуловых до Августа. Пиндар был во всей своей силе и блеске во время славной Саламинской победы над Ксерксом, Фемистоклом одержанной.
Беспристрастие, коим он гордился, не позволило ему умолчать о славе Афинян, что почиталось тогда непростительным преступлением в городе Фивах, который был явным соперником и врагом Афинам.
За сие на Пиндара сделали донос; потребовали его лично к суду; изгнали его и осудили заплатить пеню, которой Афины за него удовлетворили.
Пиндар удалился ко двору Гиерона; гостеприимное принятие и милости сего государя вознаградили его за несправедливость его соотечественников. Однакож он возбудил зависть Симонида, Вакхилида и других пиитов, кои, по словам его, окружали Гиерона, как он говорит в первой Олимпической оде.

Да будет славен Гиерон,
Фемиды скиптр в руках держащий,
Хранящий истинны закон,
К наукам склонностью блестящий;
Собрав к себе сынов наук,
Он любит слушать лирный звук.

Пиндар будучи потом паки призван в свое отечество, так приобрел любовь и уважение своих сограждан, что когда он появлялся на Пифических играх, то его соотечественники имели обыкновение воздвизать ему трон, на который он восходил, увенчанный лаврами, и громко воспевал свои вдохновенные гимны.
Оракул Аполлонов, вопрошенной Фивцами, по причине землетрясения, почувствованного в соседстве дома Пиндарова и принудившего его перенесть на ближнее поле статуи Геи и Пана, был для него благоприятен; ибо повелел Фивским гражданам на сем месте соорудить храм сим двум божествам, и жрицами оного сделать дочерей Пиндаровых.
На фронтисписе сего здания потомки Пиндаровы вырезали следующую надпись: не сожгите убежища, сладкопевца Пиндара, что воистинну охранило его от двух пожаров, из коих один произведен был Лакедемонянами, победившими Фивы, а другой случился при Александре, не пощадившем из целых Фиб ничего, кроме жилища и потомков сего славного песнопевца.
Хотя Пиндар гнушался сребролюбия, но получал за труды свои законную плату.
Один пример может свидетельствовать о простоте его нравов.
Когда родственники младого Пифия, победителя на Панкрате, то есть, на опаснейшей борьбе, требовали от Пиндара, чтобы он сочинил оду, в честь сего атлета; то пиит оценил свою работу в три Аттические мины, что на наши деньги составляло около сорока рублей; родственники ему в том с презрением отказали, прибавляя, что за сию сумму они могут сделать бронзовую статую в честь Пифия. Единственное мщение, каковое Пиндар изъявил за сию их скупость, состояло в том, что он сию оду начал следующим образом.

Я статуй делать не умею,
Которы на столбах стоят
И неподвижностью своею
Дела героев нам гласят;
О, песнь моя дети в Эгину: и проч.

Но существенно о свойстве Пиндара свидетельствует та философская умеренность, принесшая потом толикую честь любимцу Меценатову; Пиндар говорите в своей XIй Пифической оде.

Мое единое желанье,
Чтоб высоко не ставить шаг,
Посредственное состоянье
Есть для меня всех выше благ;
Любя священну добродетель,
Не тщуся зависть возбуждать.
Своим потомкам тот бывает благодетель,
Кто славу добрую с именьем может дать.

Умеренные его желания исполнились и увенчались; ибо он оставил имение посредственное и доброе имя своим потомкам, и умер 55 лет спокойно, беспечально и безболезненно, как будто бы заснул сладким сном.

Об Олимпических играх

Общее мнение утверждает, что Олимпические игры, из всех прочих Греческих игр торжественнейшие, учреждены были Геркулесом; не Геркулесом Фивским, сыном Амфитриона, а по баснословию Юпитера и Алкмены, коему Пиндар приписывает учреждение сих игр в одах 2й и 10й; но Геркулесом Критским; ибо вообще все соглашаются, что существовали многие Геркулесы, так как и многие Бахусы, коих подвиги были смешаны и приписаны одному.
Полагают, что Олимпические игры учреждены в 29 год владения Акризия, Царя Аргосского, от сотворения мира в 2635 году, около времени первой Троянской войны.
Сии игры праздновались каждые пять лет, в честь Юпитеру, в Пизе городе Элиды, который город также называли и Олимпиею по причине близости оного к горе Олимпу.
Открытие оных игр делалось в летний сольстициум, всегда при полнолунии. Сии игры продолжались пять дней, из коих первый посвящаем был на жертвоприношения Юпитеру, а четыре прочие проходили в борьбах, в боях, в ристаниях на конях и на колесницах, в беганиях, и в других телесных упражнениях, требующих отважности, силы и проворства.
Учреждение сих игр Геркулесом и посвящение оных Юпитеру, соделали их с начала весьма славными.
Потом перерывались и возобновлялись оные попеременно до царствования Ифитра, около времени второй Троянской войны. Сей герой восстановил Олимпические игры во всем их великолепии. Стечение Греческих народов, собирающихся на оные, как для зрения их, так и для действования в оных, было столь знаменито, что торжествование сих игр соделалось летосчислением общим во всех городах Греции.
По первоначальному учреждению Олимпических игр, атлеты долженствовали сами лично сражаться или действовать. Но когда роскошь возросла, то Цари, знаменитые и богатые люди на конские и колесничные ристания стали посылать своих конюших и экипажи, что побуждает Пиндара часто оных делать соучастниками в похвалах, герою приписуемых.
В шестой день судьи присуждали награждения за первую и вторую победу; состояли оные в масличной ветви и в медном грудном истукане или бюсте, а за третью победу давали целую статую с ногами и руками; оные статуи назывались Икон, что значит совершенное сходство; ибо оные всегда походили на того, в честь коего были делаемы.
По окончании телесных действий, начинались новые борьбы, или прения ума, то есть, показания произведений, музыки, красноречия и стихотворства. На одном из таковых праздников Геродот читал свою историю, и удостоился, что каждая из девяти книг, оную составляющих, получила название одной из Муз.
В Олимпии также случилось, что Корина Теспийская, соревновательница Пиндара, одержала над ним победу.

Ода I. Сиракузянину Гиерону

Содержание.
Сия ода заключает 1е похвалу Гиерона[1], его мудрости, правосудия и любви к наукам. 2е похвалу Ференила, быстрого коня, доставившего Гиерону победу на олимпийских играх. 3е описывает изящность сих игр со включением повести тантала и Пелопса, от коих Гиерон произошел.

Всех выше жидкостей вода;[2]
Огню подобно блещет злато;
Оно мрачит глаза тогда,
Как в дом убранном богато,
Где знатный человек живет,
Везде лучи свои лиет.

Ты петь стремишься, о мой дух,
Борцов деянья благородны,
Об играх Олимпийских слух,
И слава столько превосходны,
Колико солнца луч затмил
Сияние других светил.

Сплетая песнию венцы,
Друг друга превзойти ревнуют;
Соединенны мудрецы
У Гиерона торжествуют;
Но я хочу воспеть один,
Да славится Сатурнов сын,[3]

Да будет славен Гиерон,
Фемиды скиптр в руках держащий,
Хранящий истинны закон,
К наукам склонностью блестящий;
Собрав к себе сынов наук,
Он любит слушать лирный звук.

О! Пиндар, лиру ты возьми,
И жаром новым пламенея,
О Ференике возгреми,
Который на брегах Алфея,
Проворством, силой резвых ног,
Венец побед доставить мог.

Владыке своему, царю,
Любящу конское ристанье,
И помрачившему зарю,
Чрез светлое свое сиянье,
В стране приятной, славной сей,
Котору любит бог морей.

Где был Пелопсом поселен[4]
Народ Лидийский толь отважный,
Когда он Клопсой извлечен[5]
Из стихии кипящей, влажной,
И получил, оживши вновь,
Плечо из кости от богов.

Невероятны чудеса!
Пиитами изобретены,
Которых прелесть и краса,
Приятней правды обнаженной,
От ваших пламенных огней
Горят умы, сердца людей.

Поэзия для душ мила,
Как мед сладка, чрез блеск приятный,
И вымысле, чудные дела
Для нас творятся вероятны;
Но должны мы во всех словах,
Выдать с почтеньем о богах.

Пиит, в блистании картин,
Не делай с правдой лжи смешенье,
Тебя поя Танталов сын,
Я древних не приемлю мненье;
Нептун, бог вод, тебя любя,
Похитил в пиршеств тебя.[6]

Он с помощью коней своих,
Для неба зря тебя готовым,
Подъял тебя от стран земных,
Да будешь Ганимедом новым;[7]
Отец тебя вотще искал;
Для смертных ты невидим стал.

Но глас завистников гласит,
Стремясь затмить твой род блестящий,
Что ты отцем твоим убит;
Что брошен ты в котел кипящий;
Что труп твой, посред пиров,
Поставлен в пищу для богов.[8]

Но боги, ядшие людей,
Есть повесть мысли развращенной;
Не смею в песни я моей,
Гневить их баснью дерзновенной;
Тантал их милость получил,
Блажен, когда б он их почтил.

За жадность он наказан был:[9]
Поставлен камень над главою,
Страданье вечное вкусил,
За то, что дерзкою рукою,
Богов, амброзию, нектар, [10]
Товарищам он роздал в дар.

Кто думает себя скрывать
От глаз богов, тот заблуждает.
Пелопс к отцу был послан вспять,
Да жизнь он временну вкушает,
И мужества стяжавши знак,
Вступить в законный хочет брак.

Себе в супругу получил,
Дщерь царскую Ипподамию;[11]
Он долго странствовал, ходил,
Смотря на влажную стихию;
Нептун из вод ему предстал,
Пелопс упав к нему воззвал:

“Нептун! когда Киприды дар
Тебя на помощь мне преклонит,
Умнож коней моих ты жар,
Да бег их прочих перегонит,
Чтоб я врага опередил,
Который многих погубил.

Не может слабый человек
Свершить труды, дела опасны;
Коль все должны мы кончить век,
Мои дела да будут гласны;
По чтож во мраке их скрывать,
По что без славы жизнь скончать?

Мне нужда строгая велит,
Чтоб я в борьбу сию пустился;
Нептун! бог сильный, будь мой щит!“
Обет Пелопсов совершился;
Сей бог ему рукой своей
Крылатых, быстрых дал коней.[12]

Пелопсе в ристанье победил,
И нимфу получил драгую;
Сынов достойных он родил, [13]
Стяжавших славу, часть благую.
Во гробе прах его лежит,[14]
Над коим днесь олтарь стоит.

Известен игр Олимпских строй,
Пелопса в них дела блистали,
Борьба, ристание и бой
Победы, лавры доставляли.
И кто на нем венцы стяжал,
Тот сладостный покой вкушал.

Победы радость толь чиста,
Как смертным дар богов бесценный,
Мой глас или во все места;
Пою на лире гимн священный,
Да будет славен Гиерон
В ристаньях всех превыше он.

Он всех достоин звука лир,
Умом, познаньем, силой власти;
Пошли ему, о небо! мир;
Храни его ты от напасти;
Коль будет он в сем мире жить,
Откроет путь его хвалить.

Возшед на верх Парнасских гор,
И зря парящу колесницу,
Восхитятся мой ум и взор;
На лиру возложу десницу,
И громом возвещу стихов,[15]
Что ты превыше всех борцов.

Всего превыше царский трон,
С почтеньем на него взирают;
Блажен пребуди, Гиерон,
И как дела твой блистают,
Так лирою тебя поя,
Да вечно буду славен я.

---

[1] Здесь идет дело о первом Гиероне, современном Фемистоклу, Царе Сиракузском. Сей Гиерон старался свое самовластие усладить и сделать любезным, покровительствуя наукам и художествам. Он призвал ко двору своему славнейших его века стихотворцев: Пиндара, Симонида, Вакхилида и Эпихарма, кои своим умом, дарованиями и просвещением усладили его пылкий нрав, вкус к наукам еще более в нем умножили, открыли ему многие сведения, государству полезные, чрез кои оно стало процветать. Гиерон тогда познал ясно, сколь нужно Царю составить круг свой из людей остроумных и познаниями обогащенных, умеющих чувствовать, говорить и писать; и от сего стал таковых людей отличать более, нежели нарядных истуканов, пышный двор его наполнявших, коих он вскоре и изгнал, увидя их ничтожество и неспособность. Пиндар, будучи всему тому свидетель, в восхищении воспевает Государя, умеющего ценишь превосходные дарования ума и ободрять науки.
[2] У древних принятое мнение и утвержденное Фалесом Милетским, что от воды мир восприял свое бытие, заставляло их воду уважать и славить, яко высшую и совершенную стихию.
[3] Сие говорится о Геркулесе, сыне Юпитерове; поелику он от Сатурна происходит, то пиит его и называет Сатурновым сыном. А Геркулес был учредитель Олимпийских игр.
[4] Отечество, из коего произошел Пелопс, не достоверно известно. Иные утверждают, что он по прадеде своем Оление происходит из Пафлогонии, а Пиндар производит его из Лидии, что и кажется вероятнейшим, поелику Тантал, отец его, царствовал в Лидии. Восприяв престол Танталов, и вступя в брак с дочерью Эномая, Пелопс оставил отечество свое, дабы поселенцов перевести в Элиду, отколе он по всему полуострову распространился, и дал имя свое Пелопонису.
[5] Баснословие повествует, что Тантал, быв приглашен на торжественное пиршество богов, восхотел заплатить им за оное; и вознамерившись принести им в жертву то, что ему было всего любезнее, заклал сына своего Пелопса, и поставил в пищу своим божественным гостям, кои узнав о сем злодействе, отвергли сию яству с ужасом. Одна Церера, возвратившаяся из трудного ея путешествия, от гладу съела плечо юного Пелопса, не ведая, какая то была пища. Боги повелели разбросанные его члены паки положить в котел. Сами они сии члены паки соединили и возвратили жизнь Танталову сыну; единого недостовало плеча, Церерою съеденного; вместо оного вставили они плечо из слоновой кости, принесенное Клотою, одною из Парки, коей имя значит прядущая; однакож Пелопс остался слабым до мужеского возраста; а с оного времени здоровье его укрепляться стало милостию Нептуна. Пелопс жил с людьми храбрыми и оставил по себе знаменитое потомство.
[6] Боги пришли на сие пиршество, на которое их Пелопс пригласил, единственно, что бы ему сделать честь; а поелику они не употребляли никакой тленной пищи, то и принесли с собою Нектар и Амврозию, из коих Тантал некоторую часть похитил, как ниже объяснено будет.
[7] Нептун соделал его своим кравчим, как Ганимед был у Юпитера.
[8] Сие есть то самое, о чем уже объяснено под цифрою (5).
[9] Тантал представляется яко образец скупца, собирающего богатства, коими он не наслаждается. Пиндар к сему иносказанию присовокупляет, что сей Лидийский Царь был ложный мудрец, делавший тщетные усилия к приобретению сведений, превышающих человеческое понятие. — Иные под сим иносказанием разумеют, что Тантал был физик, старавшийся унизить солнце, утверждая, будто оно есть ни что иное, как кальцинированный камень, или красное железо. А от сего то пииты и утверждали, что Юпитер над главою Танталовою поставил огромный камень.
Гомер же совсем иначе описывает наказание Танталово.
“Гортань его воспалена жгущею жаждою; вотще силится он её утолить; он не может коснуться убегающей от него воды. Одина песнь XI.“
[10] Продолжение той же аллегории о ложной мудрости, которая, не довольствуяся тем, что Бог позволил человекам открывать таинства натуры, силится постигать и те таинства, о коих сведение Высочайшее существо себе предоставило.
[11] Эномай, Царь Олимпии или Пизы, отец Ипподамии, обещал отдать её за того, кто над ним одержит победу в ристании на колесницах; но пожелав избежать исполнения сего обещания, поелику оракул предвещал ему, что супруг Ипподамии будет причиною смерти её отца, он преследовал всегда дерзавшего с ним спорить в победе, и пронзал его копьем, когда уже близок к нему находился — а посему Пелопс и просил Нептуна, да поможет он ему в сем трудном ристании.
[12] Повествуют, что Ипподамия, пленясь Пелопсом, подкупила Мелита, конюшего отца её, и склонила его, что бы он в ристании поудержал коней его, и чрез то доставила победу своему возлюбленному. Эномай, усиливаясь догнать Пелопса и пронзить его копьем, упал под колеса его колесницы; таким образом исполнилось предсказание оракула.
[13] Некоторые повествуют, что Пелопс имел многих сынов, а другие, что токмо он имел двух, то есть, Атрея и Фиеста.
[14] Погребательное поминовение Пелопса ежегодно было празднуемо в Лакедемоне. В сем то празднестве младые Спартияты, в доказательство своей твердости, позволяли сечь себя до крови, не испуская ни единого вздоха. Памятник, Пелопсу воздвигнутый, находился в самом центре Пизы или Олимпии, а вокруг оного оставалось расстояния на одну стадию, что составляет 94 сажени, которое пространство Атлеты долженствовали пробегать. Игры, Геркулесом учрежденные, начинались жертвоприношениями Юпитеру.
[15] К любви наук и вкусу Гиерон присовокупил проворство и отважность на играх; Пиндар, свидетель его достоинств, прославляет их с огнем ему свойственным, и во всех его стихотворениях обнаруженным.

Ода II. Агригентинину Терону, победителю на конских ристаниях

Содержание.
Пиит прославляет в сей оде правоту, щедроту, мужество Терона[1], победителя в олимпийских играх, на колеснице четырьмя коньми запряженной; он восходит блистательным образом до потомков Тероновых, и говорит о Семелее, Ине, Пелее и Ахиллесе.
Песнь сладка, с лирой сопряженна,
Героя славить ты должна,
Зевесу Пиза посвященна;
Даров Алкида ты полна,
Но не тебя пою, Терона,
Ему принадлежит корона[2]
В ристанье колесниц, коней;
Терон, сих стен покров, защита,
Героев отрасль знаменита,
Будь славен песнию моей!

Его почтенны предки были[3]
Сицилии покой, покров,
Судьбины их вознаградили
За добродетель тьмой даров;
Сатурнов сын, Олимпа житель,
Алфея царь, борцов хранитель,
Прими ты песнь усердных чад;
Блюди отечество Терона,
Потомству буди оборона,
Блюди тебе подвластный град!

Тому, что древле сотворялось [4]
И время, всех существ отец,
Препятствовать не ополчилось,
Всем действиям настал конец;
Нещастья щастьем наградились,
Успехом бедствия затмились,
Печалей горьких лютый яд,
Вражды коварны, ядовиты,
Скрываются и позабыты,
Когда покой и мир блестят.

Так! все в забвенье погрузилось,
Коль боги нам дают покой;
Так дщерям Кадмовым случилось,[5]
Стяжавшим вечный век златой;
Так Семелея в жизни новой,
Погибши от стрелы громовой,
Живет в сообществ богов;
С Палладой дружбой сопряженна,
Зевесу ставши драгоценна,
Забыла скорбь мирских трудов.

Дано бессмертье было Ине,[6]
Чтоб быть в соборе Нереид;
Но смертный о своей судьбине
Не ведая, спокойно спит;
Не знает, радость, иль мученье,
Страданье или наслажденье
Его в теченьи жизни ждут.
И люди, роскошью прельщенны,
Страстей волнами увлеченны,
В заботах суетных живут.

Терона славны предки жили
Сначала в недрах благ, утех,
Но боги рок их пременили,
Наслав собор им бедствий всех;
В тот день судьба настала злая,[7]
Как Лаий, родителя сретая,
Его своей рукой сразил;
Творя оракула веленье,
Ужасно сделал преступленье,
И гибельный удар свершил.

То видя Фурия, воздвигла[8]
Между Эдиповых детей
ужасну брань; их смерть постигла
Косой свирепою своей.
Терсандр один, в борьбах толь славный
И в подвигах ни с кем неравный,
Отца жил доле своего,
Обид семьи своей отмститель,
Сей славный, громкий победитель;
Я лирой петь хочу его.

Венец приял он в колеснице, [9]
Победу с братом разделял,
Когда дёржа вожди в деснице,
Двенадцать раз вокруг скакал;[10]
Такое в славных играх щастье,
Разгонит всех скорбей ненастье.
Употребление богатств,
Которы мудрый рассыпает,
К делам великим ободряет
И в жизни тьму дает приятств.

Мудрец чтит злато яко средство,
Которым благо ближним льет;
Он ведает, какое бедство
За гробом всех жестоких ждет;
Ои знает судию, владыку,
Который зверство, злобу дику
Умеет казнью наказать,
Он суд, и месть им изрекает,
От коей рок не избавляет,
Коль им предписано страдать.

Он добрых ведает награды[11]
За их правдивые труды,
Что вкусят там они прохлады, [12]
Достойны праведного мзды;
Что там земли пахать не станут,
Что громы там на них не грянут;
Где свет, сиянье божества,
Где слез никто не проливает,
Где всяк в весельи пребывает
Среди бессмертна торжества.

Кто был во третьем превращенье [13]
И кто очистился от зол,
Того Зевес ведет в селенье,
Сатурнов где стоит престол;[14]
Зефиры нежны где дыхают,
И где цветы благоухают,
Древа обильный плод дают,
Упитанны водой прозрачной;
А мудрые в стране сей злачной
Из мирт себе венцы плетут.

Так все творятся приговоры,
Которы Радамант писал
С тех дней, когда себе в подпоры
Сатурн судью сего избрал;
Его престол стоит высоко;
Недосягает смертных око
Туда, где Кадм, Пелей, Ахилл
По власти Зевса помещенны,
От слез Фетиды умягченный,[15]
Сей бог их в небо поселил.

Ахилл, низвергший горду Трою,
Ахилл, что Гектора сразил,[16]
Ахилл, что бодрою рукою
Мемнона, Сигна умертвил.
В моем колчан многи стрелы
Летели в дальние пределы;
Но все ль поймут меня в сей час?
Натура мудрых наделяет,
Но кто искусственно блистает,
Имеет врана грубый глас,[17]

Но сей ли глас орлу препона,
О дух мой, тщетен всяк предел!
Кому готовится корона?
Куда ты бросишь тучу стрел?
На Агригенту устремляюсь,
Противников не опасаюсь,
А громко, смело возвещу:
Никто Терону не подобен;
Он добр, он щедр, правдив, незлобен!
Сей песнью я ему не льщу.

---

[1] Царь Сицилийского города Агригенты, коему имя, значащее: первые плоды земли, дано по изобилию земли сего города; сия ода по справедливости почитаемая одним из прекраснейших произведений Пиндара, сочинена на случай победы, одержанной Тероном в 77 Олимпиаду на ристании в колесницах. В первый раз тогда сии колесницы на играх появились.
[2] Поелику он первый всех обогнал в ристании.
[3] Кадм, основатель седмивратного града Фив, имел сына Полидора, который, убив на охоте Своего товарища, убегал мщения его сродников и перешел в Афины, потом в Родос, а оттоле переселился он в Сицилию, где и основал город Агригенту. Терон 6ыл двадцать седьмой из его потомков.
[4] Терон, отдав дочь свою Демарату за Гелона, старшего Гиеронова брата, соединился с зятем своим против Карфагенцов, и в самый день Саламинской битвы одержал над ними знаменитую победу. Демарата овдовев, поселилась у Полицена, другого Гиеронова брата, который, с помощью Терона побил Сибаритов, общих врагов Сиракузы и Агригенты; но при всем том Гиерон возымел подозренье и зависть против честолюбивых Тероновых намерений, и уже готовился объявить ему войну, когда стихотворец Симонид прекратил несогласие между ими умным своим посредничеством, и утвердил союз между двумя народами; о сем то Пиндар и упоминает, и сие доказывает, что от самых древних времен стихотворцы при дворах были более полезны, нежели щеголеватые и вытянутые тунеядцы, одною пустою наружностью блестящие, и ни ума, ни сердца не имущие.
[5] Гезиод говорит, что от Гармонии родились Семелея, Ина, Агвая и Автоноя; но из сих четырех дщерей Кадмовых Пиндар упоминает токмо о двух, то есть о Семелее и Ине. По баснословию известно, что когда Юпитер полюбил Семелею, от коей родился Бахус, то Юнона от ревности внушила ей пожелание, что бы громодержец показался ей во всей его славе. Сие тщеславие стоило ей жизни чрез сожжение её в палате её. По смерти её Юпитер перенес её в небо и поместил в число богинь.
[6] О сем пространно повествуется в 4‑й книге Овидиевых Превращений.
[7] Третий пример, взятый из семейства Теронова, ибо Лаий и Эдип происходили от Феника, брата Кадмова. Оракул, предвещавший Лаию, что сын толь сильно им желаемый, умертвит его; воспитание Эдипа у Коринфского Царя; недобровольно учиненное им отцеубийство; возвращение его в Фивы, где они объяснил загадку Сфинкса; незаконный его браке с Иокастой, его матерью; удаление его на гору Цитерн; все сие столь известно, что подробное о сем повествование почитается здесь не нужным.
[8] Здесь говорится о вражде и войне между Этеоклом и Полиником, кои оба погибли; Терсандр, один из предков прославляемого в сей оде Терона, рожденный от Полинина и Адрастовой дщери, Диомед, сын Тидеев и Стенел осадили паки Фивы, и предали сей город разорению, в отмщение своих отцов. Потом Терсандр привел 50 кораблей на Троянскую осаду и был в числе людей, заключивших себя в известную деревянную лошадь.
[9] Сие было сказано по двум причинам: 1е потому, что Терон и Ксенократ, брат его, оба сидели вместе на одной колеснице. 2е, потому, что кони, одержавшие победу, были их общие.
[10] Обскакать 12 раз во круг Цирка щиталось полным, совершенным и редким триумфом; ибо и седмикратное обтечение Цирка уже удостаивало венца, что доказывается 34. Эпитафиею Авзония и Сенекою в книге 5.
[11] Древние думали, что единым токмо мудрым дано от богов сведение о будущем состоянии человека в вечности
[12] Подобное сему Описание Елисейских полей видеть можно в Одиссее в песни IV.
[13] Система самой глубокой древности, у всех народов принятая. И Пифагор хотя жил 46 лет до Пиндара, но не был изобретатель сего мнения, а получил оное от Египетских жрецов.
[14] Изображение златого века.
[15] Ахиллес, за месть и поругание над трупом Гектора, соделался недостойным обитания в нолях Елисейских. Фетида, мать его, умолила Юпитера, да сына её туда переселится. — - Сей–то есть смысле сего стиха.
[16] Известно всем, что Гектора почитали подпорою Трои, а потому толико славилася Ахиллесова над ним победа.
[17] Думают, что сим стихом Пиндар осмеивает Бахидида, стихотворца Гиеронова двора; ибо говорят, что сей Бахилид был завистнике и враг Пиндару.

Ода III. Тому же Терону, при празднестве всех богов

Содержание.
Повод к сей оде подало празднество всех богов[1], называемое theoxesia, пиршество богов: пиит прославляет одержанные Тероном победы, о коих Агригентский царь получил известие в разное то время, когда он отправлял вышеупомянутое празднество — тут упоминается о путешествии геркулеса в полях гиперборейских, о диком оливном дерев, принесенном им в Элиду для соделания тени над цирком и для увенчания победителей, о дани нимфы Тайгетты, перенесенной им в Пилопонез из полей гиперборейских.
Желая лирой громкой славить
Гостеприимных Тиндарид,
Для Агригенты пень составить,
Когда Елена петь велит;
Молю, да огнь богов небесный
Поможет подвиг петь чудесный,
Который совершил Терон;
Да муза лирою владеет,
Да зависти язык немеет
Услыша струн приятный тон.

Всесильным богом вдохновенный,
Я, с лирой слив свирели глас,
Свершаю труд мне возложенный,
И буду славить я в сей час
Героя с быстрыми конями,
Которы венчаны цветами,
Как ветр летели на играх;
Плачу я Пизе должны дани,
Где мышцы крепки, сильны длани
Героев славились в борьбах.

Храня Алкидовы уставы,
Судьей рассмотрены борцы,[2]
Дающим им за знак их славы
Из дикой маслины венцы,
Подобной дереву священну,
Алкидом с Истра принесенну,
Для увенчанья славных дел;
О, ветвь! ты многих ободряешь,
О играх славных вспоминаешь,
О коих целый мир гремел.

Алкид, хранивший обещанье, [3]
Что он Гиперборейцам дал,
То дерево чрез увещанье,
Для Олимпийских игр стяжал;
Прохладна тень его полезна;
Но более борцам любезна
Награда маслична венца;
Сама луна, прельщенна видом
Тех жертвенников, что Алкидом
Создались в честь его отца.

Уже год пятый протекает,
Как беспристрастный глас судей
Венцы отличнейшим вручает,
Где льет струи свои Алфей;
Но в цвете естьли ветвь едина?
Нага Пелопсова долина
В ногах Сатурновой горы;
Луч солнца тщетно согревает,
Алкид свой путь предпринимает
Чрез воды, реки и бугры.

Сему победоносну богу
Повелевает Эвристей,
Чтоб лань привел он златорогу, [4]
Бегущу быстро средь полей,
Да заменит она плененна,
Дияне нимфу посвященну;
На высотах Аркадских гор,
Алкид Дияной угощенный,[5]
Пускается в тот путь стесненный,
Где ждет его трудов собор.

За ланью следуя полями,
Проходить грозные брега,
Где хладными Борей крылами
Наносит бури и снега;
Деревья видя, он дивится,
И в нем желание родится,
Чтоб цирк их тенью окружить;
Алкид нас всех благословляет,
При наших празднествах бывает,[6]
Чтоб нову бодрость в нас вселить.

Входя в небесное селенье,
Вручил он. Лединым сынам
Сих игр преславных управленье,
Где к славе путь открыт борцам,
Где колесницы с быстротою
Проворной правятся рукою;
А мне мой дух воспеть велит
Терона, и его доброты,[7]
Гостеприимство и щедроты,
Которыми он всех мрачит.

Столы его своим богатством
Рождают вкус, пленяют взгляд,
Вода и злато их приятством
Гостей к веселию манят;
А он всех ласкою пленяет,
Столбов Алкида достигает;
Сие есть редкий смертным дар.
Но здесь я пенье прерываю;
Лететь я дале не дерзаю,
Бессилен здесь пииты жар.

---

[1] Сие празднество называлось у Греков Theoxenia, а у Римлян Lectosternium. Терон занят был сим празднеством, когда он получил известие о победе одержанной его конями, возвратившимися из Пизы с венцами из масличных ветвей. А по сему то Пиндар и начинает оду похвалами гостеприимных Тиндарид, Кастора и Поллукса, учредивших сие празднество, когда Геркулес, в число богов включенный, вверил им управление Олимпийских игр. По сему Пиит повествует, каким образом Геркулес, посланный от брата своего Эвристея к Гиперборейским народам, не силою, но увещанием получил от них дикое масличное древо, привезенное им в Грецию во время сего празднества. Победители во храм сопровождаемы были хорами музыкантов, и с таковым же сопутствованием в домы свои возвращались; что много способствовало соделанию сих праздников великолепными.
[2] Геркулес назначил Оксилла судьею Олимпических игр. Сначала один токмо и был судья; потом поставили оных два, а наконец число судей возросло до девяти, из коих трое назначены были для ристаний, трое для пяти родов других боев, и трое для раздавания награждений. Аристодем, царь Лакедемонский к сему числу прибавил еще десятого судью, которой был вместо председателя. Сии судьи делали присягу в строгом и беспристрастном суждении. В Афинах, при введении сих игр в употребление, на одного из девяти Архонтов возложен был сбор денег, потребных на разные в сих празднествах издержки.
[3] Греки давали название Гиперборейцов всем северным народам, как Европейским, так и Азиатским, в сем заключаются: Скифия, Европейская Татария и Азиатская, Рифейские горы, земля Абиян, именуемых Гомером справедливейшими людьми. Илиады песнь XIII. и проч. Не совместно бы было повествовать о бесчисленных баснях, выдуманных Греками о сих народах; я упомяну токмо Естествослова Плиния, которой говорит: “близ Рифейских гор, по ту страну Аквилона, живет, по словам Греков, блаженный народ, именуемый ими Гиперборейцами; сии люди живут долго и славны по разным баснословным чудесам; в стране сей полагают полюсы, в коих утверждена ось мира: сия страна есть крайняя конечность земли и предел течения звезд; солнце сряду шесть месяцев закрыто от сих народов. Но при всем том бурное дуновение страстей не возмущает сих людей, всякого преступления чуждых. Леса, пещеры служат им вместо домов. Они богам воздают поклонение и всенародно и в уединении. Раздор и болезни им неизвестны; смерть постигает их тогда токмо, когда старцы, пресыщенные жизнию, пирами, празднествами, сами с высокой горы повергаются в море; сей род гроба почитали они щастливейшим."
[4] Греческий подлинник именно означает род женский, и лань, а не оленя. Должно заметить, что многие стихотворцы имеют обычай присваивать рога ланям и другим животным, в натуре оных не имеющим. Так точно и Менелай в IV песни Одисея говорит, что он путешествовал по Ливии, где ягнята родятся с рогами. — Баснословие повествует, что когда Юпитер преследовал Таигетту, одну из Дияниных наперстниц, то сия богиня превратила сию Нимфу в лань, а потом паки ей прежний вид возвратила; что Нимфа, во изъявление благодарности своей, посвятила Дияне златорогую лань, на шее коей висела сия надпись:
“Тайгетта посвящает сию лань Артемиде."
[5] Дияна на пути дала убежище Геркулесу или Алкиду, и угощала его.
[6] Здесь пиит паки возвращается к празднеству всех богов, при коем предполагалось, что присутствовал Геркулес и сыны Юпитеровы, Кастор и Поллукс.
[7] Здесь пиит обращается к добродушию и гостеприимству Терона, и повторяет похвалы оным.

Ода IV. Псомиду Камариниянину, победителю на конном ристании

Содержание.
Пиит похваляет Псомида[1] за его гостеприимство, за мир, сохраняемый чрез его попечение в Камарине, его отечестве, за любовь его к сему граду, в коем он рожден. Упоминает также вкратце о победе, одержанной Эргином, сыном Клименея, при погребении Фоаса.
О ты, держащий страшный гром,
Коню подобный быстротою,
Парящий огненным столбом,
Коль брошен он твоей рукою,
О Юпитер! Сатурнов сын;
Сидя на высоте вершин,
Имеешь Этну вместо трона,
Стенают каменны бугры,
Когда под игом сей горы
Ты жмешь стоглавного Тифона.

Прими приятну песнь мою,
От Граций нежных мне внушенну;
Борьбы я славные пою
И строю лиру вдохновенну;
Несу о них я громку весть,
Стремлюсь венец героям сплесть,
Которы доблестью известны;
Та песнь как факел возгорит
И новым блеском озарит
Их силу, подвиги чудесны.

Воспеть хочу Псомида я
Сидящего на колеснице,
Коньми везомой четырьмя,
Подобной светлостью деннице,
Парящей быстро как орел;
Псомид на ней как ветр летел
И всех оставил за собою;
Лавровый он стяжал венец,
И в Камарину наконец
Вступил с украшенной главою.

Зевес, пошли Псомиду дождь
Твоих влияний животворных,
Искусный он и бодрый вождь
Коней ретивых и упорных;
Он полон к странникам щедрот,
Он друг нещастных и сирот;
Любил он с детства добродетель,
Везде он сеет мир, покой;
Не лесть гремит ему хвалой,
Весь град доброт его свидетель.

Эргин так точно отразил[2]
Насмешек колких яд зловредный,
И в путь торжественный вступил,
Покрыв себя бронею медной.
Когда ж победу одержал,
Он так Гисипиле сказал:
Я был легок, отважен, силен,
И юноша бывает сед,
Но часто, старец дряхлых лет
Огнем и бодростью обилен.

---

[1] Камарина есть Сицилийский город, построенный Сиракузянами под предводительством Даскона и Менеала 135 лет по создании Сиракузы: сей город Камарина был по близости озера сего же имени, озера толико смрадного, что вошло в пословицу; “не возмущай Камарины; лучше, когда оно тихо.“ Кажется, что имя сие происходит от слова caminum, то есть печи, по причине близости сего места к отверстию горы Этны.
[2] Эргин, один из Аргонавтов, нашедши на острове Лемносе Гисипиду, воздающую чрез игры и бои честь погребению отца её Фоаса, вступил в бой, будучи уже стар. Сие уподобление заставляет догадываться, что и Псомид был уже стар, когда он одержал победу на Олимпийских играх.

Ода V. Тому же Псомиду, победителю на ристании колеснице, и мулами, и конями запряженных

Содержание.
Славная победа Псомида на колеснице, запряженной коньми и мулами[1]; жертвы, учрежденные в память его победы. Воззвание к юпитеру о сохранении Псомида и града Каманины, им восставленнаго.

Дщерь Океанова, прими благоприятно[2]
Сей гимн, который я пою Псомиду в честь;
В ристаньях он себя прославил многократно,
Умел природный град восставить и вознесть.

Его велением кровь жертвенна курилась, [3]
Пролитая им в честь двенадцати богов;
Признательность его пред ними изъявилась,
За посланный ему в ристаниях покров.

Псомид прославился проворными конями,
Герольд о нем трубой торжественно гласил;
Но более Псомид известен стал делами
Во граде, где покой и мир восстановил.[4]

Защитница градов, великая Паллада!
Уже в твоих лесах согласна песнь гремит,
Что возвратясь Псомид из Пелопсова града, [5]
Брега и блаты здесь цветущими творит.

Протоки сделал он с прозрачною водою,
По коим жизненны потребности плывут;
Сей град блаженствует, храним его рукою,
Науки мирные, художества цветут.

Конечно, все то плод издержек и старанья;
Но добродетелью все можно победить,
И кто трудом достиг свершения желанья,
Тот имя мудреца достоин получить.

Юпитер, грома бог, на облаках живущий,
Любящий Крония крутые высоты,
Алфеевы брега рукой твоей стерегущий,
Любящий те места, рожден в которых ты[6]

Прими ты песнь мою и громки звуки лирны;
Моленью моему усердному внемли,
Храни сей град, ему дай дни приятны, мирны,
Героями его навеки насели.

А ты, Псомид! всегда правь резвыми конями,
Будь наших игр красой, и бодро в путь стремись;
Маститой старости увенчан сединами,
Сынами, внуками, потомством веселись.

Кто щастия дары в руках своих имеет,
Кто славой доброю и здравьем награжден,
Да тщетных размножать желаний тот не смеет,
Когда в сей жизни он уже благословен.

---

[1] Употребление оных введено Азандером около сего времени; потом оные оставлены в 89 Олимпиаде, а по мнению других в 84.
[2] Иные под сим разумеют поток Аретузский, а другие Нимфу озера Камарины, давшую имя свое городу.
[3] По примеру Геркулеса, в Олимпии шесть олтарей в честь двенадцати богов посвятившего.
[4] Камарина, разоренная Сиракузянами, паки восстановлена и успокоена трудами и попечениями Псомида в 82 Олимпиаду.
[5] То есть из Элиды, или из Пелопониса.
[6] Сие разумеется о горе Иде, на коей Юпитере рожден в ущелине или в пещере.

Ода VI. Сиракузянину Агезию, сыну Сострата, победителю в конском ристании

Содержание.
Сия ода заключает похвалу сиракузянина Агезия[1], славного гадателя и победителя на олимпийских играх в конском ристании; воспоминание, заключающее повесть питаны и Эвадны, о их любви к Нептуну и аполлону и происхождение от них поколений Иамид, посвятивших себя служению аполлона в Олимпии, и бывших предками Агезия; пиит потом возвращается к своему герою, к Гиерону и к себе.

Как зодчий здание столбами украшает,
Так лира, предприяв побед прославить гром,
Свой труд вступлением блестящим начинает,
Да славится герой достойным языком
Герой, пред всеми отличенный,
На играх лавром украшенный.

Состратов сын, внемли! твои доброты, слава
Причиной сделались моих тебе похвал;
Одно достоинство на них имеет право
И тот, кто доблестью, трудами возблистал.
Агезий, ты отважен, честен,
Как сын Оиклов ты известен.[2]

Воздвигнув семь костров [3] под Фивскими вратами
В честь храбрых воинов, убитых на боях,
Сын Телаинов рек с прискорбьем и слезами:
Сколь нужен сей герой мне был в моих полках!
Он мудро войском управлял,
О днях грядущих прорицал.

Сражался он копьем, и будущее видел;
Жаленья дань ему должны мы все платишь,
Был кротким, никого во веки не обидел, [4]
Могу торжественно то клятвой утвердить.
Похвал толиких же достоин,
Мной славимый на лире воин.

Отважный сей борец, честь, слава Сиракузы,
Почтен во граде сем, уважен и любим;
Что истинну я рек, свидетельницы музы,
Вдохнувшие свой дух и огнь струнам моим.
И в повестях, и в песнях сих
Покорен я уставу их.

Мой дух впряги коней, умножь твое стремленье,
Лети чрез новый путь среди небесных стран,
Да с корня самого пройду я поколенье
Героев, коим был венец на играх дан.
Открой, открой моим коням
Врата в священный песней храм.

Питану воспою: она была прекрасна, [5]
Нептуну от того она была мила;
Сама соделавшись она к Нептуну страстна,
Эвадну от него на свет произвела.
Питана тщилась дочь сокрыть,
Чтоб подозренье удалить.

Наперсницам своим Питана повелела
Новорожденный плод Элату поручишь.
Эвадна зрелых лет едва достичь успела,
То Феба самого могла уже пленишь.
К брегам Алфея сшел сей бог,
И в ней взаимну страсть зажог.

Эвадна тщилася, для своего покоя,
Все Фебовы дары от глаз людей таить.
Эпит разгневанный, свою досаду кроя,
Спешит оракула о тайне сей спросишь.
Эвадна скрылась в лес густой,
Спасая плод любви драгой.[6]

Сей плод есть Фебов сын, гаданьем одаренный,
Сей бог с Эвадной был, любя ея скорбел,
И помощь ей подать желанием возженный,
Иллифе с Парками явиться к ней велел. [7]
Эвадны вскоре боль прошла,
Она Иама родила.

Эвадна в горести плод нежный оставляет;
Драконам грозным он от Феба поручен,
Чудесным образом их яд его питает,[8]
Который от богов в мед сладкий превращен.
Но вопрошает всех Эпит,
Куда Эвадны сын сокрыт.

Сам Феб ему открыл его рожденья тайну,
Сказал, что будет он народами почтен,
Что славу будет он иметь необычайну,
И что пророчеством он будет одарен,
И что чудес устав велел,
Чтоб род его вовеки цвел.

Хотя прошло пять дней Иамову рожденью,
Но с клятвой все твердят, что слуха нет о том,
Оставлен матерью судьбы в произволенье,
Лежал он на цветах, сокрытый под кустом.
Отсель он имя получил,
Которое вовек хранил.

Из детских вышед лет, в красе и силе зрея,
Едва пух отрока лице его покрыл,
Уже стремится он пройти к брегам Алфея,
В стране, которую поток его кропил.
Иам на землю упадает,
Нептуна, Феба призывает;

Он требует от них в усерднейшем моленьи
Названья славного питателя людей,[9]
Он слышит Фебов глас, он слышит изреченьи:
Восстань, мой сын! иди по воле ты моей
В страну, куда чрез горы, воды
Текут бесчисленны народы.

До Крония его глас Феба провождает,
Где прорицанья дух сей бог ему дает, [10]
Едва Алкид игры в честь Феба учреждает,
Иам, как жрец богов, почтенья стал предмет;
Оракул чрез него гласит,
Народ к нему толпой спешит.

С тех пор сокровища, дары, богатства Греков[11]
Ко Иамидам в дом с обилием текут;
Достойны почестей лишь те из человков,
Которы правою всегда стезей идут;
В делах людей благих и злых,
Мы зрим оселок мыслей их.

Агезий, сколь твои мне предки незабвенны,
Которы учрели жилище на горе,
Усердьем ревностным к Меркурию возженны, [12]
Курили фимиам ему на олтарь.
Сей бог в играх венчал борцов,
И был Аркадии покров.

Но те, кто с быстрыми конями пролетали [13]
Чрез весь обширный цирк двенадцать раз кругом,
Хоть росу милости им боги пролияли;
Но зависть вредная на них бросает гром.
Состратов сын, твой крепок щит;
Меркурий сам тебя хранит.

Подобно камню, чем орудия острятся,
Тебе даст новый блеск согласна песнь моя;
О Стимфализе все народы известятся;
О Фивах возвещу, где свет увидел я;
Сей град прославился мужами,
Умевшими владеть конями.

Зиждительница Фив, прекрасна Метопея, [14]
Вдохни мне огнь, да я могу героев петь;
Да песнопевца дух, дух славного Энея
Товарищей своих заставит возгреметь
На высотах Парфениона;
Да нами славится Юнона.

Да песни будут в месть за древнее презренье,
Которо Греки к нам старались изъявлять.
Эней, тебя зову, подай мне подкрепленье, [15]
Чтоб муза возмогла из чаши проливать,
Чрез голос нежный и приятный,
Напиток сладкий, ароматный.[16]

О муза, вспомяни ты славу Гиерона,
Над Сиракузою владычество его,
Который чувствуя, сколь важны скиптр, корона,
Стал другом и отцом народа своего.
Он храм Зевесу созидает,
Церере праздник учреждает.[17]

Да будет Гиерон предметом разговоров;
Он сладость чувствует, согласий, звуков лир,
Да много лет живет без скуки, бед, раздоров;
Его добротою, да красится весь мир.
Да он услышит песнь мою,
Что в честь Агезия пою.

Агезий позабыв отечественны узы,
Забыв и пышный град, в котором жил всегда,
Жилище учредил в пределах Сиракузы,
Оставив пышные Аркадские стада:
Как кормщик, в темну ночь плывущий,
Два якоря с собой несущий.

В двойном отечеств Агезий будь блаженным
Нептун, владыка вод, его защитой будь;
Корабль Агезиев, тобою покровенный,
Без всех опасностей да свой свершает путь

А мне ты дай, да сладка лира
Рождая новые цветы,
Являет пред глазами мира
Различны, новы красоты.

---

[1] Агезий по отцу был Сиракузянин, а по матери Симфалиянин; он переселился в Элиду, где отправлял звание Первосвященника Юпитерова; пиит прославляет прорицательский дух, коим Агеэий был одарен, и победу одержанную им в Пизе на ристании в 84й или 85й Олимпиаде.
[2] Гадатель Амфиярий, сокрывшийся для избежания сопутничества с Адрастом, царем Аргосским, в Фивской войне, коей неудачу он предвидел, был предан и открыт своею супругою Эрифилою, прельстившеюся золотым ожерельем, обещанным ей Аргосцами. — Когда же Адрастово воинство совсем было разбито, то Юпитер из сожаления к Амфиярию, сокрыл его в недра земные, как то баснословие повествует.
[3] Некоторые утверждают, что по разбитии своем Адраст, чрез посредничество Тезеево, испросил у Фивцов тела своих воинов, для соделания им честного погребения; что при сем случае одного Амфирия не нашли, поелику он с колесницею и конями поглощен был землею; сему то преданию последовал Пиндар, и говорит о кострах, воздвигнутых под Фивами для сожжения оных тел по тогдашнему погребительному обычаю.
[4] Сии добродетели, толико же редкие и в древние времена, всегда пиитами прославляемы были, и Пиндар всегда на оные внимание во всех творениях своих обращает.
[5] Имя Нимфы, дщери Эврота Лаконийской реки, которую Питану почитают покровительницею города сего имени, на брегах Эвроты Лежащего; ибо стихотворцы имеют обычай приписывать каждому городу Нимфу основательницу. — Питана по мнению Пиндара, имела тайную связь с Нептуном: родила от него Эвадну, и отослала оную тайно к Элату, Царю Аркадскому. Эвадна, достигнув совершенных лет, была любима Аполлоном, от коего имела сына Иама, бывшего корнем Иамид и предком Агезия; а по сему то пиит восходит до самого баснословного его происхождения, и продолжает об оном и в сей и в последующих строфах повествование.
[6] Чистота языка не позволяет буквально иначе сего места перевести без нарушения стыдливости.
[7] Иллита у Латинцов называется Луциною, и почитается богинею, разрешению жен помогающею. — Греческое название Парк гораздо выразительнее Moirus; значит учреждающие доли. Имена Парк заключают Аллегорию высокую; Клото Значит начинающая ткань; она присутствует при рождении. Лахезия развивающая веретено происшествий; Атропа пресекающая поворот веретена перерезанием нити.
[8] От богов повелено было, чтобы яд, извергаемый драконами, превращался в сладкий мед, для питания сего младенца, от них покровительствуемого.
[9] Гомер именует царей пастырями людей. Таково есть высокое понятие древних о монархическом правлении, и о монархе, коего они почитали отцом народа, а правление его отеческим имущим все нежные свойства сего священного имени,
[10] Сей дар, по мнению многих, был двоякий: один есть отгадывание чрез пиромантию, или чрез огонь, а другой физический чрез полет птиц, чрез рассматривание внутренности животных и астрологию; Иамиды во всех сих науках были искусны.
[11] Храм Олимпийский был во всей земле богатейший; что доказывается славною статуею Олимпийского Юпитера, которая при всей колоссальной её величине и огромности была из чистого золота, и почиталась совершеннейшею работою Фидия.
[12] Аркадия, из коей предки Агезиевы происходили, посвящена была Меркурию, который, как говорят, в ней родился.
[13] Чем блистательнее были успехи в ристаниях, тем более на них стрелы зависти устремлялись, так и ныне, чем превосходнее дарование, тем более ополчается против него невежество, и безумие, старающиеся затмить все то, что их уничижить и обнаружить может.
[14] Здесь Пиит говорит о Фивах своем отечестве, и о Метопее, Нимфе сего города, которая по баснословию, была дочь реки Ладона, и от коей родилась Нимфа Фивея, покровительница седмивратного града Фив.
[15] Эней был правитель хоров, учредитель плясавших, и учивший петь гимны стихотворцев. Пиндар для того в помощь его призывает, что бы он, науча хористов петь искусно его творения, придал оным чрез то больший блеск и славу.
[16] Сие относится к обыкновению, какое имели Лакедемоняне, давать чашу вина наполненную в руки их послов. И так сказать, что кто нибудь имеет в руках чашу Муз, есть тоже изъявление, что сей человек обладает их таинствами.
[17] Сей праздник назывался Феогамия: на первом из оных торжествовали брак Прозерпины и Плутона, а поелику Церера была мать Прозерпины, то в следовании сии праздники ей посвящались.

Ода VII. Диагору Родиянину, победителю на пугилате

Содержание.
Пиит прославляет разные победы, Диагором[1] одержанные, в особенности же венец полученный им вновь на Пугилате в олимпийских играх. Включение повести о Тлептолиме, основатель Родоса, и о происхождении Солнцева богослужения на сем острове.

Какую радость ощущает
Жених среди цветущих лет,
Когда невесту получает
И тесть когда ему дает
С ней вкупе чашу золотую
Искусно сделанну, драгую,
Приятным полную вином;
Сей дар, символ любви священной,
Приемлет он с душой смягченной,
И радость в свой приносит дом.

Толико сердцем восхищенны
Приявшие венец в играх,
Когда плоды, умом рожденны,
И музы дар в моих стихах
Я им в награду посвящаю,
И славны их труды венчаю;
Блажен, о ком везде гремят
На лирах песни беспристрастны,
И флейты тихи, сладкогласны;
Они бессмертие дарят.

Парнасса мне пути открыты;
Родос я славлю в песни сей,[2]
Пою победы знамениты
Отважных, ревностных мужей,
Которым глас пиита лестен;
Да будет Диагор известен
И Демагет, его отец[3]
За добродетель, снисхожденье,
Стяжавший дружбу и почтенье
От добрых, искренных сердец,

Потомки оба Геркулеса,
Чрез Тлептолима, корня их,
В отцах их кровь текла Зевеса
Со кровию богов других;
Но чистое происхожденье
Помрачено чрез заблужденье,
Чрез слабость, свойственную всем.
Так смертных жребий здесь непрочен
Не всяк бывает непорочен,
Во всем течении своем.

Зиждитель Родоса почтенный
Единым делом помрачен,
Что палицей вооруженный
И гневом ярым распален,
Переменен одной минутой,
Лицимна предал смерти лютой,[4]
Который дядя был ему.
Толико бедственны суть страсти,
Когда, предавшися их власти,
Не внемлем более уму,

Сверша убийство толь ужасно,
Он смело Феба вопрошал;
Сей бог ему вещает ясно,
Чтоб он от той земли бежал,
Где Гидра Лернска всех терзает. [5]
Сей бог ему повелевает,
Чтоб он в корабль поспешно сел,
И чтоб чрез волны плыть стремился
К стране, где царь богов явился,
Где он в златом дожде сошел,[6]

В то время медная секира [7]
Вулкана в дебрях раздалась,
Паллада, к удивленью мира,
Из мозга Зевса родилась
С пронзительным военным криком,
И при явлении толь великом
В земле и в небе встала брань:
Оракул грозно возвещает,
Что он платить повелевает
Юпитеровой дщери дань.

Они рек им громкою трубою;
“Паллада с теми хочет жить,
Которы искренной душою
Ей будут жертвы приносить.“
Сие сладчайше прорицанье
Творит в Родосцах ревнованье;
Тогда почтенный Прометей
В их души пламя льет священно,
И каждый хочет непременно,
Чтить бога жертвою своей.

Обыкновенно то бывает,
Что облак разумы мрачит,
Что дым с пути их совращает
И в деле им успеть претит.
Родосцы к храму поспешают,
Олтарь средь леса воздвизают,
Но огнь священный позабыт;
Дары приносятся богинь,
Но, по неведомой судьбине,
Огонь на жертв не горит.

Сие в смятенье всех приводит;
Но сильной Зевсовой рукой
Густое облако нисходит
И сыплет с неба дождь златой.
Палладино благодеянье
Дает Родосцам дарованье
В ваянье больше всех успеть,
Чтоб сим искусством все пленились,
Чтоб истуканам их дивились [8]
Повсюду, где их будут зреть.

Их слава громка озарила,
Возрос к художествам их жар;
Премудрость в них усовершила
Природы щедрой редкий дар.
Преданье ныне есть меж нами:[9]
Что Родос был сокрыт песками,
Лежал во глубине морской,
Под волны погребен ревущи,
В те дни, как боги всемогущи
Делили землю меж совой.

Но Феб на время удаленный,
Когда творился сей раздел,
В отсутствии от всех забвенный,
В разделе части не имел,[10]
Юпитер вспомни правду строгу,
Благотворя блестящу богу,
Желает землю вновь делить;
Совет он прежний пременяет,
И всем богам повелевает
Чрез жребий паки все решишь.

Феб рек: сего я не желаю,
Но в море, под хребтом зыбей,
Пространну землю применяю,
Удобную питать людей
И быть обильною плодами;
Там тучны пажити с полями
Произведут всех былий род;
Да мной земля сия живится,
Она с усилием стремится
Чело поднять из бездны вод.

Лахезии в сие мгновенье[11]
Он руку вверх поднять велит; [12]
Бессмертных просит одобренья,
Да рок их волю совершит;
Главой Юпитер помавает,
И твердо Фебу обещает,
Вознаградить его труды.
Дают на то все боги право,
И остров новый величаво
Главу подъемлет из воды

Бог сильный родов размноженья,
Повсюду свой лиющий жар,
Коней имеющий в правленье,
Родящих пламень, дым и пар,
На остров новый сей приходит,
С Родоской нимфой производит,
Прекрасных, мудрых семь сынов, [13]
Достойных их происхожденья,
И чрез полезны откровенья
Светилом ставших всех веков.

Родосцов славно угощенье,
Каким почтен был Тлептолим,
Приводят все труды в забвенье,
Перенесенны в море им;
Пиры и почести отличны,
И жертвы пышны, необычны
Свершаются в его глазах;
Средь яств изящных и обильных,
Тельцов, волов кормленных сильных,
Курился тук на олтарях.

В боях, которы учрежденны [14]
Во граде сем ему же в честь,
Судьи отличностью почтенны,
Спешат борцу венец поднесть.
Но чудо странно, непонятно,
Что Диагор чехырекратно
В Немее, в Истме победил,
И под Афинскими стенами,
В сраженье с новыми борцами,
Своею силой удивил.

Ему за подвиги щастливы
В Аргос медный щит был дан;[15]
В Аркадии, в пределах Фивы,[16]
На празднествах Беоциян,[17]
В Эгине, даже и в Пелене[18]
Подвержен не был он премен
И принял сряду шесть венцов;
Его геройство всем священно,
И в камне имя впечатленно[19]
В пример для будущих родов.

Юпитер, грома повелитель,
Виновник всех великих дел!
За то мне буди покровитель,
Что Диагора я воспел.
Пошли ему твою ты милость:
Печаль, нещастие, унылость
От Диагора отжени;
Да будет он благословенным,
От чуждых, от своих почтенным,
Да поживет нещетны дни.

Он гнева, зависти не знает,
Сие ты ведаешь, Зевес,
Он добродетелью пылает,
Он друг людей и друг небес;
Не попусти сему народу,[20]
Забыть когда его породу;
Храни всегда сию страну,
Да Диарог в пирах, в беседах,[21]
В борьбах, в ристаниях, в победах
Везде вкушает тишину.

---

[1] Доселе Пиндар прославлял атлетов, победителей в конских ристаниях и на колесницах; в сей же оде и в последующих воспевает он победителей на пугилате, в борьбе и проч. — Диагор, сын Демагетов увенчан был, яко победитель, на пугилате в 79 Олимпияду. Сей Диагор и все его семейство столько прославились, что Афмиктионы ему, его трем сынам и внукам многие колоссальные статуи воздвигли. Когда одна из его дочерей, по имени Аристопатрия явилась к цирку для сражения, то не взирая на закон, воспрещающий женщинам вступать в игры цирка, она получила на то исключительное позволение, по единому уважению ко славе отца её; вступила в борьбу и одержала победу. — Сия Пиндарова ода столько прославилась, что оную златыми буквами начертали на столбе, в храме Минервином стоявщем.
[2] Нимфа города Родосса, по мнению одних, происходит от Афимтриты и Солнца, а по мнению других от Нептуна и Венеры Афродиты, то есть, от рожденной морскою пеною. В последовании обясняется, как чрез остров Родосс означалось отличное свойство солнца и что стихотворцы, для описания прелестей сего острова, утверждали, будто во весь год, каков бы ни был облачен день, солнце всегда на горизонте оного сияло. Цицерон сие же самое говорит о Сиракузе,
[3] Предание утверждает, что Демагет был любим и уважаем в Родоссе.
[4] Гомер в Илияде песнь II говорит: “Геркулес воспитал Тлептолема, который убил Лицимна, своего дядю, а потом, ослабев от лет, строил корабли.“ Эвстат объясняет сие убийство недобровольным; поелику Тлептолем ударил Лицимна, почитая его за провожавшего его невольника.
[5] То есть, Аргос, где делала опустошения Гидра Лернская, которую Геркулес убил.
[6] Гомер богатство Родосса приписывает земледелию, приведенному на оном в цветущее состояние трудами Тлептолема, а Пиндар говорит, что торговля и промышленность были сего богатства источниками.
[7] Высокое иносказание о премудрости, о непоколебимом мужестве, управляемом правосудием и мудрыми советами, коими сопровождается премудрость исходящая из мозга правителя богов.
[8] По мнению Аристарха Родияне были изобретатели скульптуры, или искусства, делать статуи; другие приписуют оное Дедалу, и некоторые наконец обитателям острова Хиоса, отечества Гомерова, где, как говорят, увидели первую статую окованного Бахуса; сии различные мнения и красота сих статуй подали случай к сочинению басни, будто бы сии статуи были живые и переходили из города в город. Протоген, который, как говорят, вылил славный Родосский колосе, был Родиянин. Деметрий сын Антигона, имел к произведениям сего художника такое уважение, что лучше пожелал снять осаду Родосса, и отступить от оного, нежели сжечь статуи, в оном находящиеся. Агезандер, Полидор, Антенодор, славные скульпторы, были из Родосса.
[9] Сия посторонняя повесть введена для объяснения, каким образом Родосс достался на часть Аполлону, и для приплетения к сему пиитической картины, выхождения Родосса из волн морских.
[10] Поелику сие делалось по жребию, то отсутствующий Аполлон был исключен.
[11] Яко той парке, которая при распределении участей и жребиев присутствует.
[12] Поднятие руки есть древнейшая форма присяги. Так точно поступаемо было и в народных собраниях, когда предлагаемое мнение принимали и одобряли. Франки, предки французов ударяли в щиты, в знак согласия. Смотри Тацита.
[13] Серкафа, Актиса, Макария, Тенагеса, Триопета, Фаэтона, дерзнувшего управлять отцовскою колесницею, и Охима.
[14] По убиении Тлептолема на Троянской осаде, Родияне привезли на свой остров пепел его и кости; воздвигли ему великолепный памятник; удостоили его божеских почестей; учредили игры на конях; причем давалась вместо венца тополевая ветвь; сии игры праздновались ежегодно в 24 день месяца Горпиея (Сентября).
[15] На играх Юнониных, или Гекатомбических, так называемых по причине предшествующих им жертве ста волов, награда состояла из медного щита и миртового венка.
[16] Славнейшие сих мест игры были в Аркадии игры Лицейские, где в награду давали медную броню, а в Фивах игры Геркулесовы.
[17] У Беоциян также разнородные игры, в разных городах празднуемы были.
[18] В Пелене были игры Теоксениянские и Гермеониянские в честь Меркурию.
[19] Для воздания превосходнейшей чести победителям, и сохранения в памяти их подвигов, имена их вырезали на марморных столбах,
[20] Поелику и предки Диагоровы благодетельствовали Родоссу, то Пиит желает, чтобы они помнили его происхождение, и его уважали не по одним токмо его достоинствам, но и по породе.
[21] Сие пожелание Пиит делает для того, что часто и в торжествах и в пирах случались неспокойствия и тревоги.

Ода VIII. Алкимедону, победителю в борьбах, Тимосфену, победителю в борьбах и Мелезию, учителю его

Содержание.
Пиит в сей оде прославляет, двух братьев Алкимедона и Тимосфена; первый был победитель на олимпийских играх, а другой на Нимейских; поет також Мелезия[1], сих игр учредителя. Он воспоминает предков Алкимедона и Тимосфена, и Эгину их отечество. Краткое упоминание о стенах трои, созданных Нептуном и Аполлоном, и о разорении сего славного града.

О мать борцов, тобой венчанных,
Олимпия! чертог избранных,
Небесной истинны орган![2]
Твои гадатели священны,
Чрез огнь на жертвах воспаленны,
Чрез дух, что им от неба дан,
Творят неложно заключенье,
Внимает ли Зевес моленье,
Которое творит герой,
И даст ли он ему покой.

По часту их Юпитер внемлет,
И просьбы праведных приемлет.
О лес! где воды льет Алфей,
И ты мое приемли пенье!
За добродетель награжденье
Дарует Феб рукой своей,
Но к слав разные дороги;
Различными стезями боги
К блаженству смертного ведут;
Что должно, каждому дают.

О Тимосфен! Бог грома сильный
Дарует милости обильны
Тебе и брату твоему:
В Немее подвигом ты славен,
Алкимедон тебе был равен;
В играх дивились все ему:
Его красу, его геройство,
Среди опасности спокойство
Провозвестил герольд трубой,
Как он сиял своей борьбой.

Достойного в нем видит сына
Его отечество Эгина,
Известная странам земным
Ея искусными гребцами,[3]
Ея правдивыми делами
И правосудием своим;
Наука трудная безмерно,
Весы держать рукою верно,
Где мыслью, нравами, душой
Различны люди меж собой.

Но милостью богов пречудной,
В толпе огромной, многолюдной
Пришельцов, странников, купцов,
Порядок, тишина хранятся,
В Эгине все блаженны зрятся;
Она, как столб среди валов,
Стоит, ругаясь бурей, твердо.
О небо! буди милосердо,
Продли во граде сем покой,
Согласие и век златой.

В те дни, когда цвела Эгина,
Тогда велела так судьбина,
Чтобы Нептун и Аполлон
Эака в помощь пригласили
И вместе с ним соорудили
В стенах огромных Иллион,
Которому судеб уставы
Назначили бои кровавы,
И в след за бедствием таким,
Родились пепел, огнь и дым.

Лишь только стены совершились,
Дракона грозных три явились,
Лететь во град устремлены;
И два низвержены с вершины
Упали с водные пучины,
И умирают у стены;
Но третий крылья простирает,
Со свистом стены проницает;
А Феб на чудо то взирал,
И так Эаку провещал:

Пергама с крепкими стенами
Падет сраженная врагами;
Они прейдут твою стену. [4]
Судьбы могущие законы
Открыли мне сии драконы,
И всех нещастий сих вину,
Причиной будут в разрушеньи
Твоих потомков поколеньи;[5]
Из них четвертое узрит,
Как рок Пергаму сокрушит.

Так бог блестящий изъяснился
И к брегу Ксанта устремился,
Направя путь до тех полей,
Где Амазоны обитают
И где искусно укрощают
Ретивых, огненных коней.
Меж тем Нептун, сей бог могущий,
Трезубцем бездны вод секущий,
Эака на конях везет
В Коринф, где пышный пир их ждет.

Да зависти язык немеет,
Да стрел в меня бросать не смеет,
За то, что лирою моей
Хвала Милезию воспета,
Который в юношески лета
Срывал венцы рукой своей;[6]
А в летах мужа совершенных,
Борцов проворством отличенных,
В полях Немейских побеждал,
И всех смотрящих удивлял.

Легко других мы научаем
Вещам, о коих сами знаем;
Но сколь безумен человек,
Совет не твердо подающий
И опытности неимущий!
Сколь мало, естьли он изрек:
Ты сделай то, или другое;
Но видя знанье не прямое,
В словах нетвердых таковых,
За звук пустой приемлют их.

Милезий ясно нам являет,
Сколь он премудро наставляет;
Его тридцатый ученик [7]
Алкимедон, храним богами,
Везде прославился борьбами,
О нем раздался звук велик:
Борца четыре с ним сразились,
Но в дом со страхом возвратились;
С трудом они изречь могли,
Какое бедство понесли.

Алкимедонова победа
Его возобновила деда;
От радости он паки млад;
Весельем старец ободренный,
Как новой жизнью оживленный
Вкушает множество отрад;
В нем будто старость исчезает,
И даже то позабывает,
Что он сединами покрыт,
Что близко гроба он стоить.

Но вспять я мысли обращаю,
Чудесну силу вспоминаю
Героя рода Блебсияд;[8]
Шестый из их потомков ныне
В борьбах, по щасшливой судьбине,
Где все его геройство зрят,
Ветвь масличную получает[9]
И самых мертвых восхищает
Родных, лежащих во гробах;
Трепещет радостно их прах.

Когда чрез звуки труб гремящих,
О подвигах, трудах блестящих
Узнаешь верно Ифион;[10]
О сем поведай Калимаку,
Да божеских щедрот признаку
Сердечно радуется он;
Пошлите вашу милость, боги!
Хранящим нравы чисты, строги;
Блюдите вы рукой своей
Честных и праведных людей.

---

[1] Алкимедон и Тимосфен, были два брата, одержавшие победу в борьбах. Алкимедон имел сие щастие в Олимпии, а Тимосфен в Немее, а Мелезий был их наставник, учивший их всем телесным подвигам, к играм относящимся.
[2] О гаданиях, до коих сие касается, сделано обяснение в 7‑й оде, где Пиндар говорит о Иамидах, и о прорицателе их поколения,
[3] В войне Греков против Персов, одна Эгина дала Афинянам в помощь 70 гребных судов, по тогдашнему времени, кораблями именуемых, а при Саламиниской битве из Эгины же находилось 30 таковых судов с искусными гребцами.
[4] Гомер в Илияде говорит: что Троянские стены построены одним Нептуном, а что Аполлон между тем пас стада Лаомедона; Виргилий присовокупляет Аполлона в помощь Нептуну. Пиндар же к сим двум богам еще третьего помощника смертного прилагает, то есть, Эака; что и согласно с Гомером: “защищай воинством твоим, (говорила Андромаха Гектору,) сию дикую смоковницу, ибо с сей стороны город более приступен и стены перейти не трудно, Илияда песнь VI. По сему Пиндар заключает, что сия часть стены, построенная руками смертного, не столь крепка, как созидание богов, а потому и к прехождению легче.
[5] Троя была уже опустошаема при Лаомедоне Пелеем и Теламоном, сопутниками Геркулеса; она обращена в пепел под владением Прияма Пиром Неоптолемом, коего имя значит новый воин. Сей Пирр был сын Ахилла и четвертый потомок Эака.
[6] Здесь метафора изъявляет, что поелику в борьбе более всего напрягаются и действуют руки, то и венцы за победу получаемые, приписать рукам можно, а особливо в смысле фигуральном и пиитическом.
[7] Сие относится к тому, что из 30 Мелезиевых учеников ни один не был побежден в играх, и все одержали победы; а потому Пиндар и прославляет Мелезия, яко искуснейшего для игре учителя, доведшего всех своих учеников до совершенства.
[8] Блепсиядами называлось то поколение города Эгины, из коего происходил Алкимедон.
[9] Знак победы на Олимпийских играх.
[10] Ифион и Калинак были братья Алкимедона, жившие в другом городе; Пиите желает, что бы до них дошла весть о победах Алкимедона.

Ода IX. Эфармосту из Опунты, победителю в борьбах

Содержание,
Пиит прославляет Эфармостовы[1] победы на играх Олимпических и Пифических, его предков и град Опунту, его отечество; к сему вкратце присовокупляет похвалу Лампромаху, брату Эфармоста. Упоминание о сражениях Алкида, Нептуна, Аполлона и Плутона. Повесть Девкалиона и происхождение Ияпептиян.

Согласно пенье Антилока,[2]
Несомо к западу с востока
Музыкой, мерною стопой
От Эфармоста украшенно
И в торжеств сопровождению
Цвьтущих юношей толпой,
Гласит о нем во все пределы;
Но дух мой, брось легчайши стрелы,[3]
Летящие из лука муз,
Да сладость чувствую их уз;

Да лира стройна и гремяща
Прославит бога, гром держаща
И мыс Эллиской вкупе с ним,
Где Пелопс, удивя Лидию,[4]
В супругу взял Гиподамию
В награду подвигам своим;
Пусти, мой дух, стелу крылату,
Огнем и мыслями богату,
Чтоб самой Пифы досязал
Благоуханный звук похвал.

Где низки речи и бездушны,
Там струны лиры не послушны,
И слабы, хладны для побед,
Стяжанных в подвиге опасном
Героем сильным и прекрасным,
Увидевшим в Опунте свет:
В Опунте Эфармост родился,
Его я славу петь решился;
Того он города Герой,
Фемида где живет с сестрой.[5]

Колико чтит он добродетель,
Тому Кастальский ток свидетель;
Алфеев брег то ясно зрел,
Отечество его сияло,
Когда на славу ту взирало,
Котору в цирке он обрел.
Издавна мышцы Локров сильны,
Они героями обильны;
Меж них прекрасный Марсов цвет
Дивит отважностию свет.

Веселья грации причины,
Добро и ум суть дар судьбины;
Когда позволит мне она[6]
Соплесть венок цветов священных,
Рукою граций насажденных;
То будет песнь моя стройна
И Эфармост, известный ею,
Безмерной славою своею
Концы вселенной удивит
И в днях позднейших возгремит.

Когда бы не дал рок Алкиду[7]
Свою всесильную эгиду;
Не мог бы он ни силой рук,
Ни палицей своей сражаться,
Ни против Феба ополчаться,
Ни стерт его сребристый лук;
Не мог бы мрачному Плутону
Поставишь твердую препону;
Но тщетен звук нелепых слов;
Всего вредней хулить богов,

Безумно быть собой надменну;
О лира! баснь оставь сплетенну,
Оставь военный громкий тон,
Но вспомни славный град священный,[8]
У ног Парнаса населенный,
Где с Пиррою Девкалион
Свои жилища учредили,
Из камней где производили
Без сочетания людей;
Воспой, о лира! город сей.

Вино за старость выхваляют,
Но гимны боле прельщают,
Коль в них цветов зрят новый род; [9]
Возвещено пиитов пеньем,
Что Зевса некогда веленьем[10]
Удержаны потоки вод,
Тогда растеньи появились,
Тогда Япетиды родились,
Явивши множество мужей,
Сиявших доблестью своей.

Когда Юпитер убоялся,
Чтоб Локр бездетен не скончался;
То дщерь Опунтову он взял
Из той земли, где обитала;
Пренес на верх крутый Менала
И плодородие ей дал.
Ее супругу возвращает;
Но тайны Локр не понимает;
Он сыном новым восхищен,
И мнит, что сын сей им рожден.

Сей сын душе его приятен,
Отважен, жив, любезен, статен;
С ним Локр делит и власть и сан:
Ему вручает город сильный,
И многолюдный и обильный,
В который из различных стран,
Из Фив, из Аргоса народы,
Прошед поля, леса и воды,
Для торгу, для наук идут,
Туда сребро свое несут.

Но повелением судьбины,
Всех лучше принят сын Эгины,
Менетий кем, Патрокл рожден,
Патрокл, Ахиллова подпора,[11]
Когда Телефом, средь раздора,
Флот Греков сильно был стеснен;
Патрокл, которого заслуга
Соделала, что имя друга
Он Ахиллесова имел,
И Ахиллес ему велел:[12]

Чтоб стрел он Гектора боялся,
И с ним в сраженье не пускался.
Стремись всей силою, Пиндар,
На колеснице муз блестящей,
С отважной кистью и горящей,
Иметь потребный, редкий жар,
Чтоб Эфармостову доброту,
К благотворению охоту,
Гостеприимство начертать
И должну честь ему воздать.

Но той же славою сияет,
И с ним победы разделяет
Венчанный в играх Лампромах;
В единый день они сражались
И в том же роде отличались,
Имея и в других боях
Чистейших радостей причины;
Аргос то видел и Афины,
Что Эфармост от юных лет
Героям шествует во след.

Он игры детства презирает,
Толпу веселу оставляет
С ним равных юношей, младых;
Борцы сильнейши им сраженны:
Берет он чаши драгоценны
В возмездие побед своих;
От сетей хитро избегает
И цирк обширный пролетает;
Тогда все зрители гласят:
Он статен, храбр, прекрасен, млад!

Еще во времени не давном,
В Зевесовом Лицее славном
За бодрый подвиг он стяжал
Одежду чудну, знамениту,
От ветра, холода защиту,
И сим везде известен стал.
Олайев гроб и Элевзия,[13]
Глася дела его благия,
Всегда его благодарят,
Что сей страны в нем славу зрят.

В искуствах тонких совершенство,
Есть дар природы, есть блаженство
И плод ученья и трудов;
Но слава наша драгоценна,
Когда она приобретенна
Всесильной помощью богов.[14]
Пути ко славь необычны;
Они бесчисленны, различны,
Не все идут одной стезей;
Различны ум и вкус людей.

О дух мой! бодрствуя, летая
И Эфармоста похваляя,
Умножи в песнях лиры жар;
Прославь его проборство, статность,
Отважность, силу и приятность,
Богов бесценный, редкий дар.
Сияя дивными делами,
Он там украшен был венцами [15]
На тех священных торжествах,
В местах, где скрыт Аяксов прах.

---

[1] Имя Эфармост, значащее; совокулленные вместе, кажется быть аллегорическим и изявляет двух братьев, коих Пиндар в сей оде прославляет, хотя оная на имя одного надписана. Брат его в третьей строфе называется Лампромах, что значит славный боец. — Опунта городе Локриянской земли; смотри о нем в Географических примечаниях на II песнь Иллияды.
[2] Антилок был древний лирический стихотворец, сочинивший гимн на победу Геркулеса и Иолая. Сей гимн всегда в Пизе воспевали в честь победителям на Олимпийских играх.
[3] Метафора часто Пиндаром употребляемая для изъявления действия его песней, кои, как он сам говорит, и вдаль простирают благоуханный звук похвал.
[4] Смотри в I Оде о Пелопсе.
[5] Фемида, по мнению Гезиода, есть одна из жен Юпитеровых, а по гимну, приписываемому Орфею, родились от сего бряка Эвномия, Дикаия, Эйреноя, имена значащие, добрые законы, правосудие, мир.
[6] Стихотворцы часто смешивают муз и граций, как то видеть можно из Феокритовой Идиллии, именуемой Грация или Гиерон.
[7] Геркулес, по умерщвлении им Трахиния, получил от Аполлона повеление, очиститься от крови посредством Нелея, царя Пилосского, сына Нептунова по баснословию; за отказ в том от Нелея, Геркулес объеявил ему войну, и одержал над ним победу, не взирая на Нептуна, сыну своему вспомоществовавшего. Геркулес приходит в Дельф для вопрошения Питониссы, которая ответствует ему, что Аполлон в отсутствии. Разъяренный Геркулес подеемлет подножие, на коем садилась жрица для произнесения Оракулов: хватает её, и влечет во храм. Она вскричала: “Государь! ничто тебе воспротивиться не может.“ Сей ответ принял они за благоприятное прорицание.
[8] По баснословию таково есть родословие Ияпетид, детей Иапета или Яфета, ибо все басни носят на себе печать преданий, почерпнутых из книг Моисейских, но обезображенных. Ияфет по баснословию имел двух сынов, Прометея, коего имя значит предвидение, и Эпиметей, забвение. От Прометея и Клименея родился Девкалион и Пирра и сестра его и супруга. Здесь то Греки помещают потоп и повесть о камнях, бросаемых Девкалионом и Пиррою и превращавшихся в людей, по преданию о коем Пиндар упоминает. От Девкалиона и Пирры рождена Протогена, что значите первородная; она была супруга бесплодного Локра; Юпитер переносит её на гору Аркадскую Менале и производит от нее сына, коего Локр воспитываеше яко своего, называет его Опунсом, а сей сын был основатель Опунты. Наконец третье предание возвещает нам, что Цекропс, основатель Афин, желая знать в точности исчисление народа в воздвигнутом им городе, поведел, чтобы каждый гражданин, принес камень и положил на площади. По сочтении сих камней явилось оных 20000, число равное тому, в каком были граждане Афин при Деметрии Фалернском, жившем 1200 лет после Цекропса.
[9] Пиит говорит не о материи, ибо он всегда обращается к древности, но об образе оборотов, вымыслов и фигур Пиических, кои размножая до бесконечности, они всегда новые цветы в своих одах рассыпает.
[10] Сие относится к водам, коим после потопа Юпитер повелел паки вступить в их пределы.
[11] Греки, отправясь из Олиды, пристали в Лицию в царстве Тевтраском, которое они почитая Троядою, опустошали поля Дицияце. Телеф на них ударил, обратил в бегство всех, кроме Ахиллеса и Патрокла, кои устояли и отразили неприятеля.
[12] О сем подробно описано в Иллияде.
[13] Селение в Аттике, где были празднества Цереры и Прозерпины.
[14] Древние уверены были, что без помощи богов ни в каком предприятии успеть не возможно.
[15] В Локриде, ибо Аякс, сын Оилеев, был Локриянин.

Ода X. Младому Агезидаму Эпизефириянину, победителю на пугилате

Содержание,
Пиит извиняется в замедлении его, прославить победу, одержанную Агезидамом[1]. Он соплетает похвалы локриянам, эпизефириянам и Илласу, учителю младого Агезидама, восходя до установления Олимпийских игр, он воспевает победу, одержанную Геркулесом над Цикном, Эвритом и Авгием. Возвращаясь паки к своей материи, он уподобляет Агезидама славным борцам, кои первые были в Пизе увенчаны, и обещает, что песня его промчится до позднейшего потомства.
Победа славная, блестяща, несравненна,
Котору одержал в играх Агезидам,
Да в памяти моей пребудет впечатленна,
По что забыл я петь хвалу его делам.
О дева чистая, и ты, о дщерь Зевеса!
Небесна истинна, пребудьте вы со мной,
Да будет над моей погрешностью завеса,
Что долго не воспет драгой хозяин мой.

Чем время долее, тем боле я виновен,
Тем более велик мне кажется мой стыд;
Но естьли пребыл я безгласен и бессловен,
То лира звучная сильнее возгремит.
Невольную мою погрешность я поправлю,
И долг признательный воздать теперь потщусь;
Агезидама я, и град его прославлю,
На быстрых крылиях к Парнасу вознесусь;

Из уст моих слова обильные польются
И громко восшумят, как быстрых вод поток,
В дальнейшие места их звуки пронесутся,
И сведают о них и запад и восток.

Почтен Агезидам для будущего рода,
Когда у Локриян живет среди домов,[2]
Любовью к истинне известного народа,
Благочестивого и чтущего богов.[3]

Агезидам тому Алкиду был подобен,
Который Сикна сшиб, на землю положил,
Агезидам и смел, и ловок, и способен,
На играх подвиги чудесные явил;
Ко Иллу храброму толико благодарен,
Колико был Патрокл, Ахиллов верный друг,
Сей Илл, который был незлобен, не коварен,
И с помощью богов явил великий дух.

Без тягостных трудов не всякий достигает
На верх величия, блаженства и честей; [4]
Блеск первых подвигов во век не исчезает,
И часто действует на все теченье дней.

Закон священный игр и Зевсовы уставы
Велят о таковых мне ныне петь делах;
Победа громкая достойна вечной славы,
Одержанная там, где скрыт Пелопсов прах,
Во славных сих борьбах, Алкидом учрежденных,
Когда его Авгий отказом оскорбил,
Когда сообщников, с Авгием съединенных,
Креата, Эвриппа в отмщенье он убил,[5]

В проходах узких став, у самых стен Клеоны,[6]
Алкид противных ждет, в ущелинах сокрыт,
И смерти предая чад гордых Молионы,
За воинство свое рассеянное мстит:[7]
Эпейский царь спешит отчизну зреть любезну,
В богатую страну, в которой был царем;
Он зрит поверженну ея в нещастий бездну,
Пожженную огнем, войною и мечем.

Бороться с сильными так трудно нам бывает;
Авгий в отчаянье, впадает в тяжкий плен,
Пред победителем последний погибает,
И им на лютую он смерть определен.

Все воинство Алкид под Пизой съединяет;
Собрав добычу всю, ея вмещает там;
Густый, обширный лес Зевесу посвящает;
На месте избранном ему он зиждет храм;
Описывает круг для войск в успокоенье;
Близь вод Алфеевых он ставит олтари;
Двенадцати богам творит он приношенье, [8]
И с войском празднует до утренней зари.

То место назвал он Сатурновой горою;
Доселе снегом был одет сей дикий край,
Он неизвестен был, покрыт густою тьмою,
Доколе царствовал в сем месте Эномай.

Алкид благословил сии поля избранны,
Все игры цирка он уставил в сих местах;
И Парки, истинны священные органы,
Всегда присутствуют при славных сих борьбах.

Преданье сделало нам верно извещенье
О месте, где Алкид добычу разделил,
И Зевсу посвятя свое приобретенье,
Чрез каждые пять лет он праздник учредил;
Известно стало нам, какой борец избранный
Победу первую на играх одержал,
Бессмертной славою за мужество венчанный,
В ристанье колесниц он всех перебежал.

То был Лицимнов сын, явившийся не давно
С Мидийским воинством, отважный Ойней;
Он всех опередил, конями правя славно,
Как птица пролетя весь круг обширный сей. [9]
Эхем Тегеянин прославился борьбами;
Дориклий отличил себя чрез готилат,
Семий Мантинянин с ретивыми конями
И с колесницею обьехал цирк пять крат.

Стрела Фасторова своей достигла цели,
Рукою сильною взял пращу Эиницей;
Как бросил камень он, дивясь на то смотрели,
Как быстро полетел со свистом камень сей;
В обширный памятник он громко ударяет,
А солнце между тем на запад свой течет,
Уж полная луна в эфирный свод вступает
И сладостны лучи свои повсюду льет;

Воспели зрители героев честь и славу,
И лес провозгласил их громкую судьбу;
Так я, последуя древнейшему уставу,
Беру в мои уста геройскую трубу;
Хочу поведать я векам дальнейшим, поздным
Агезидамову победу на борьбах,
И вкупе восхвалю его я с богом грозным,
Держащим страшный гром и молнию в руках.

Я поздно начал петь, надежду ту имея,
Что звуки лирные во век не пропадут,
И что раздавшися на берегах Диркея, [10]
Герою моему веселье принесут.
Как старец много лет потомства ожидая,
Безмерной радостью, восторгами горит,
Когда любезная супруга, молодая
Ему прекрасного наследника дарит;

Сей старец зря его, младет и живится,
Берет в обятия он сына своего;
Уже спокоен он и боле не боится,
Что чуждые возьмут сокровища его;
Так будут и твои все чувства восхищенны,
Когда уверишься ты в том, Агезидам,
Что подвиги твои не будут погребенны
И будут ведомы позднейшим временам;

Что к славе ты своей стремился не напрасно,
Что даже и умреть тебе не суждено,
Доколе всем странам чрез пенье громогласно
О имени твоем не будет знать дано;
Что будут петь тебя согласны звуки лирны;
Что флейты сладостны тебе взыграют в честь;
Что дщерей Зевсовых, Пиерид песни мирны [11]
Потщатся похвалы твои везде пронесть.

Я в пении моем одно имел стремленье,
Да сладостью стихи превосходящи мед,
Прославят Локриян и их происхожденье
И град, вместилище героев и побед.
И Архистратова я также славил сына,
Который, младостью сияя как заря,
Явил во цвете лет всю силу исполина,
В борьбе соперника поверг у олтаря;
Так точно Ганимед, Кипридой защищенной, [12]
Избавлен ею был от смерти разъяренной.

---

[1] По вступлению сей оды и по последованию оной, кажется, что Агезидам, коего имя значит: предводитель народа, одержал победу на пугилате в такие лета, в какие атлеты еще к борьбам не допускаются; что Пиндар обещал ему воспеть его победу, и что некоторое время сие откладывал, в чем он и извиняется, обещевая заплатить долг свой с избытком.
[2] Из сего места видно, что Агезидам жил некоторое время в Локре, яко гражданине сего града.
[3] Локрияне всегда отличались своим благочестием и строгим наблюдением обрядов, в поклонении богам употребляемых.
[4] Философское размышление, свидетельствующее о тогдашнем образе мыслей.
[5] Два Молиона, или сыны Молионы, Клеат и Эврит вступились за Авгия, отказавшего Геркулесу в заслуженной им награде за очищение его области от разбойников. Баснословие сих двух Молионов представляет чудовищами двуглавыми, имеющими по четыре руки и по четыре ноги, но одно тело, изображающее их единогласие.
[6] Клеона город Арголидский, описанный Павзанием.
[7] Ои исполнил сие возвращался из Тиринфы, где погибли его братья и с ними много воинов.
[8] Такое было обыкновение при всяком важном происшествии или подвиге.
[9] Пространство cerо круга составляло 200 геометрических шагов; оно увеличилось тем паче, что Геркулес, коего рост был исполинский, определил сие пространство, отмеря оное своими шагами.
[10] Фивский проток так названный по имени Диркеи, супруги одного из древних царей Фивских.
[11] Пиериды или музы суть тоже; Пиеридами назывались они, поелику жили на горе Пиерии.
[12] Стихотворцы полагали, что Ганимед состоял под покровительством Киприды или Венеры.

Ода XI. Тому же Агезидаму, корысть

Содержание.
Сия ода названа корысть от того, что пиит опоздал заплатить свой долг; она есть яко прибавление к предыдущей оде[1]: пиит паки прославляет локриян и добродетели Агезидама.
Как ветрами носим бывает
Пловец среди кипящих вод,
Как вышняя роса рождает
В земле растение и плод.
Так человеку благотворна
Хвала нелестна, непритворна
В возмездие его трудов;
Не может он не восхищаться,
Что звуки дел его промчатся[2]
До поздных, будущих веков.

При гласе славы злость немеет!
Героям зависть не вредна.
О муза! жар твой дух мой греет,
Да их прославлю имена;
Мысль добрая есть дар бесценный,
Богами смертному внушенный.
Сын Архистратов, ты борец;
Но позабудь свое сиянье,
И к песням обрати вниманье,
Когда тебе плету венец.

Я в песни подвиг повествую
Агезидама, Локриян;
Пою ту маслину златую,
С которою венец им дан.
О музы! я пою героев,
Себя прославивших средь боев,
Могущих ласкою пленять;
Столь трудно разлучишь их со славой,
Как быть лисице не лукавой,
Как льву всю силу потерять.

---

[1] Оная есть токмо прибавление к предыдущей оде,
[2] Пииты тогдашнего времени, зная себе цену, уверены были, что песни их везде будут известны, и что чрез них и герои ими воспеваемые не предадутся забвению.

Ода XII. Эрготелу гимериянину, победителю на легком бегу

Содержание.
Пиит обращает взоры к непостоянству фортуны и к недостоверности предвещаний. Эрготел[1], рожденный в Крите, принужден его оставить; он удаляется в город Гимеру, что в Сицилии, по причине смятений, в отечестве его восставших. Но поелику он одержал победу на конском ристании[2] в олимпийских полях и в Пифе, то самое удаление от отечества соделалось для него источником славы.

Фортуна, Зевса дщерь, отрада смертных рода,[3]
По влажной стихии ведуща корабли,
Внущающа совет в собраниях народа,
Решающая судьбу во бранях на земли,
Пребудь с Гимерою, мольбе моей внемли!

Вс люди мыслями обмануты бывают,
Так мысли бегают, кружатся с быстротой,
Они отчаяньем нас в бездну повергают
От них, гордившийся богатством, высотой,
Лежит поверженный, как будто червь земной.

Не верно иногда бывает предвещанье;
Ползущий человек! не буди ослеплен:
О будущем узнать есть буйное желанье;
Один бывает вдруг всех сладостей лишен,
Другой из бездны зол для щасшья извлечен.

Когда ты, Эрготел, в отечестве остался,
То тщетно бы ты всех в ристанье обогнал;
Твоей побды звук нигде б не раздавался;
В стенах отечества никто б тебя не знал,
И славы ныньшней вовеки б не вкушал.

От стран, где ты рожден, волненьем удаленный,
Как ты отечества другова стал искать,
Среди Олимпских игр и в Пифе отличенный
Умел себе венец торжественно стяжать.[4]

---

[1] Зрготел, сын Филаноров, Критянин рождением, принужденный бежать и удалиться в Гимеру от неспокойствий, возмущавших его отечество, получил право гражданства в Гимере за то, что мудрыми своими советами успокоил внутренние раздоры сего города и наконец одержал знаменитые победы в Пизе, в Пите и в Истме при разных играх.
[2] Легким ристанием называлось ристание или скачка на конях, а тяжелым на колесницах.
[3] Пиндар называет Фортуну дщерью Зевса в изъявление того, что все называемое нами случаем, творится по уставам отца богов.
[4] Предание говорит, что Эрготелу город Гимера обязан своею славою.

Ода XIII. Ксенофону коринфянину, победителю на легком ристании

Содержание.
Пиит в сей оде прославляет победы, одержанные Ксенофоном[1]; потом восходит к венцам, полученным его предками, и к поколению Олигетид, от коего он происходит: присовокупляет к сему похвалы коринфянам, их законам, правосудию, гостеприимству; упоминает о славных людях, в Коринфе рожденных, Сизифе, Медее, Белерофонте, коих подвиги он, повествует; також описывает, каким образом Белерофонт с помощию Минервы укротил Пегаза.
Что б мог я плавно и приятно
Воспеть семейство на струнах,
Которо сряду троекратно[2]
Победой славилось в играх,
Собовище людей полезных,
Гражданам, странникам любезных;
Воспомни древни времена,
О мысль, добротой восхищенна,
Когда от предков их блаженна
Была Коринфская страна.

Коринф, где доблесть их блистала,
Известен буди звуком струн;
Б тебе та юность процветала,
Которой был покров Нептун;[3]
В тебе во дни твои златыя
Жила с сестрами Евномия,
Фемиды с ними был совет,
Согласие и мир бесценны,
Небесной правдой провожденны,
Рождали мудрость там и свет.

Сии божественны подруги
Прочь гнали свары и раздор.
Стремись, мой дух, воспеть заслуги,
И дел блистающих собор;
В сем роде люди знамениты,
Как могут быть в забвенье скрыты,
Когда их предком был Алет, [4]
Когда в борьбах их бодра сила
Венцами их вознаградила,
Прославя их на много лет?

Всегда сияли ваши предки
Огнем, отважностью, добром.
Открытия полезны, редки
Издревле славили ващ дом.
От граций пляски украшенны
И Дитирамбы несравненны
На Бахусовых празднествах[5]
От ваших вымыслов явились,
Быком те люди наградились,
Кто побеждали на борьбах.

Отважно управлять конями,[6]
И в колесницы их впрягать,
Как будто с быстрыми крылами
Пространство Цирка пролетать,
Сему людей вы научили;
На храмах наших утвердили[7]
С крылами Зевсова орла;
В стенах сих музы воспевают;[8]
В них чада Марса обитают,[9]
О них везде гремит хвала.

О ты, на небесах сидящий,
Юпитер, всемогущий бог!
Позволь, чтоб я чрез гимн блестящий
В потомстве быть бессмертен мог.
Когда по древнему закону
Прославлю ныне я корону,
Стяжал котору Ксенофон;
Да ветры разума попутны
Разгонят все напасти смутны
В народе, коим правит он.

Едва на Истме он явился,
В играх двукратно взял внец, [10]
В Неме столькож отличился,
Где был Фессал, его отец,
Который на брегах Алфея,
Конями резвыми владея,
Чрез цирк двукратно пролетел; [11]
Он в тот же месяц побеждает;
Венцы в Афинах получает
В возмездие прехвальных дел.

Семь крат имел он радость чисту [12]
На Геллотических борьбах,
Где воду льет Нептун пенисту,
Где Истм лежит в морских валах;
Там песни музы дорогие[13]
Поют Эритима, Терпзия
И Птеодора их отца;
В стране, Немейским львом известной,
Достиг он славы редкой, лестной,
И принял в Делфе три венца.

Но как возможно мне помыслить
Чтоб муза вспомнить все могла!
Песчин морских нельзя исчислить,
Так точно громкие дела.
Но мера всем вещам бывает;
Судьбою мудрый управляет.
Как ваш согражданин и друг,
Кориняне, я к вам взываю,
Не лесть, но истину вещаю,
И цену ведаю заслуг.

Сизифа подвиги все знают,[14]
Сколь он искуством всех дивил;
Его, как бога почитают,
Коринфу он любезен был:
Не меньше славят и Медею [15]
Котора смелостью своею
С Язоном свой свершила брак;
Спасла корабль его от бедства;
Дала Язону тайны средства,
Достать руно сквозь огнь и мрак.

Блистали силою герои
У вас рожденные в стенах;
С обеих стран в осаде Трои [16]
Они прославились в боях;
Одни Елену взять желали,
Другие силу отражали;
Героев храбрых. Глок привел,
Сей Глок, который тем гордился,
Что близ Пирена он родился
Где прежде дед его владел.

Сей дед хотел, презрев препоны,
Рукою покорить своей
Пегаза, сына той Горгоны,[17]
На место влас имущей змей,
Пегаза в поле том вскормленна,
Где быстрый ток бежит Пирена,
Доколь ему Паллада в дар,[18]
Явясь во сне, узду вручила,
узду, котора укротила
Пегаза сильный, пылкий жар.

Рекла: о царь страны обильной,
Эолов сын! ты спишь, внимай:
Возьми узду десницей сильной,
Коней быстрейших обуздай!
Сей дар, как неба награжденье,
Нептуну дай на рассмотренье,[19]
И помощи его проси.
Для дней твоих благополучных,
Избрав быка из, самых тучных,
Ему ты в жертву принеси.[20]

Паллада, щит носяща черный,
Ему явившаяся в ночь,
Изрекшая оракул верный,
По сих словах отходит прочь.
Он встал, исполненный отрады,
Берет бесценный дар Паллады,
Лежащий при его ногах;
Идет, гадателя встречает, [21]
Ему поспешно открывает
Свое видение и страх.

Ему вещает, что средь ночи,
Когда заснул он сладким сном,
Ему явилася пред очи
Минерва с шлемом и щитом;
Что с ним она во сне вещала,
Узду златую даровала,
Для укрощения коней.
Творит гадатель подтвержденье,
Чтоб он свершил её веленье
И точный смысл её речей;

Чтоб богу, правящу морями,
И чья простертая рука
Весь шар земной кропит водами,
На жертву он принес быка;
Чтоб жертвенник воздвиг Палладе;
Чтоб был уверен он в награде,
Коль жертва искренна, чиста.
Белерофон сие свершает;
Потом он удила влагает
Коню крылатому в уста.

Бронею медною покрытый,
Он на Пегаса сесть спешит,
Презрев коня огонь сердитый,
На нем по воздуху парит,,
И достигает без препоны
До стран, где жили Амазоны[22]
Сии военные жены,
Стрелами, луком, воруженны,
Его рукою побежденны,
Под власть его покорены.

Химеру грозну он сражает,
Огонь точащу из ноздрей,
Во мрак Солимов повергает.
Но доле песнию своей
Бряцать моя не смеет лира;
Известно всем пределам мира,
Что конь его крылатый взят
В Олимп, и светом озарился,
Он в тех селениях вместился,
Где Зевсовы кони стоят.

Престаньте руки утомленны[23]
Пускать сей вихрь Парнасских стрел,
Которы цели удаленны,
Прешли предписанный предел!
Блестящи музы мне велели,
Чтоб струны сладостно воспели
Деяния Олигетид;[24]
Тут многие слова напрасны,
Когда их подвиги толь гласны,
Что целый мир о них гремит.

Но лира искренно вещает,
Что Ксенофон стяжал Венец;
Что рок ему приготовляет
В его желаниях конец;
Что будет песней он предметом,
Коль боги праведным советом
Ему даруют свой покров.
Зевесу, Марсу предадимся,
Покорными им быть потщимся,
И рок не будет к нам суров.

Мегара, Пелла, Сициона[25]
И лес священный Эацид,
Елевзия и МаваФона,
И всех градов приятный вид,
В ногах у Этны населенных,
Собор торжеств соединенных,
Свидетели великих дел,
Которы смертным непонятны.
Зевес, когда тебе приятны
Слова и гимн, что я воспел,

Сопутствуй мне в моем паренье
И приведи его к концу,
Вдохни во все сердца почтенье
К сему преславному борцу,
О коем миру возвещаю;
Тебя от сердца умоляю,
Блаженны дни пошли ему;
Да он с Парнассом съединится,
Да муз беседой усладится,
Внимая гласу моему!

---

[1] Ксенофон был сын Фесала, внук Птеодора от поколения Олигетид; и отец Ксенофона и дед его были отличные атлеты, но Ксенофонф их превзошел.
[2] Три поколения сего рода сряду отличались на играх проворством, искуством и силою,
[3] Нептун почитался покровителем Истмическиж игр, где более род Олигетид отличался,
[4] Он был начальник Гераклидов, в Пелопонис перешедших, и царствовал 30 лет на Истме Коринфском,
[5] Род плясок, сопряженных с хорами и употребляемых на празднествах Бахуса,
[6] Сие относится к Коринфянину Белерофону, укротившему Пегаза, как ниже о сем упомянуто будет.
[7] Древние имели обыкновение на храмах и на публичных зданиях поставлять орла с распростертыми крылами, кои устроены были так, что служили вместо свода; Пиндар сие изобретение приписывает Коринфянам.
[8] В сем городе многие стихотворцы творениями своими прославились.
[9] Они прославились действуя с отличною неустрашимостию в битве Саламинской при Термопилах и пред Платеею.
[10] Два венца получить сряду в играх почиталось редкою отличностию.
[11] Сие также почиталось редкою удачею, чтобы без отдыху коней двукратно сряду обскакать все пространство цирка.
[12] Празднество, учрежденное в Афинах в честь Геллотической Минервы.
[13] Они оба были родственники воспеваемого в сей оде Ксенофона, и также как он, прославились в играх.
[14] Достойно замечания, что самые те люди, коих древние предполагали осужденными на вечные казни, в других преданиях представлены яко герои, коих они удостоивали божеских почестей.
[15] Многие утверждают, что и Медея и отец её были родом из Коринфа и там царствовали, но что после оставили корону и перешли в Колхиду.
[16] Коринфяне служили и у Греков и у Троянцов, и везде отличную являли храбрость.
[17] Пегаз крылатый конь по баснословию, родился от крови, истекшей из Медузиной главы, которую Персей отрубил и сел на сего же коня, дабы избежать мщения Эвриалы и Стенны сестер Медузиных.
[18] Минерва, яко богиня художеств, почитается изобретательницею чудесного удила и узды, коими Пегаз укрощен и обуздан.
[19] Непптун почитался отцем Белерофона.
[20] Сие обыкновенно делалось и для разрешений всякого сомнения и для умилостивления богов.
[21] Для вопрошения его о судьбе своей. Древнее было мнение, что все в храмах спящие получали дар гадания, или предузнания будущего.
[22] В VII й песни Иллияды описана вся повесть Белерофона.
[23] Обыкновенная Пиндарова метафора, коею они стихи свои уподобляет вдаль летающим стрелам,
[24] Коринфское поколение, составленное из единого семейства, коего Олигетон был корень, Ксенофон произшел из сего поколения, а по сему Пиит о нем и упоминает.
[25] О всех сих городах упоминается в географических примечаниях XI й песни Иллияды.

Ода XIV. Асопику, из града Орхомены, сыну Клеодама, победителю на легком бегу

Содержание.
Пиит призывает граций, да помогут ему прославить победу, на Олимпических играх одержанную Асопиком орхоменияном[1], сыном Клеодама, и желает, что бы слава о нем повсюду промчалась.
О вы, владющи Цефискими водами,[2]
Живущие в стране прославленной конями,
Царицы сильные обильные земли,
О Грации! когда вы дать покров могли
Потомкам Плиния, храня их многи леты;
Не ужели мои отвергнете обеты?

Вы щастья наших дней, вы всех отрад виной;
На смертных сладости текут от вас рекой,
Премудрость, красота, геройство и науки,
Все то на нас лиют всесильны ваши руки;
Без вас ни пенье муз, ни роскошь всех пиров
Не могут радости пролить в сердца богов.

Без вас, о Грации! не лестна и корона;
Сидите вы всегда при храм Аполлона,
Который держишь луке златой в рук своей;
Вы украшаете сиянием лучей,
И сердца и ума бессмертные творенья,
От вас рождаются Богам похвальны пенья.

Аглая, дщерь богов, бессмертная краса, [3]
Талия, любяща согласны голоса,
Богиня пения любезна Эфрозина;
Пребудьте вы со мной; тогда моя судбина
Щастливей будет всех; я стройно воспою,
Когда потщитесь вы украсить песнь мою.

Прославлю песнью сей и сам прославлюсь боле,
Победу громкую на Олимпийском поле,
Которую теперь Асопик одержал;
Творите, Грации, да звук его похвале
При вашей помощи во все страны несется,
И в град Миния со громом раздается.

Ты ж, эхо, в самый ад промчи толь славну весть
И Клеодаму ты спеши ея принесть;
Скажи, что сын его в борьбах одолевает
Других борцов; что он корону получает;
Что слава понесла на блещущих крылах
Повсюду громкий звук о всех его делах.

---

[1] Имя его происходит от Acопа, реки Беотийской: он был из Архомены, Беотийского города, управлявшегося своими собственными законами, а потом феникиянами и Карфагенцами к Беотии присоединенного. —
[2] Цефиза, река Беотийская, орошающая Архомену: при береге её Этеокл, сын Эдипов, воздвиг олтарь, посвященный Грациям.
[3] Аллегорические имена Граций, означали следующее: 1е Аглая, сияние или блеске. 2е Эфрозина, мудрые советы. 3е Талия, веселость.

О Пифических играх

Сии игры, по Овидию, учреждены самим Аполлоном в воспоминание низложения змия Пифона. Овидий говорит следующее!
“Дабы время не возмогло изгладить памяти его победы, сей бог учредил священные игры и борьбы, и назвал их Пифическими, по имени низложенного им змия.“
Ежели бы сие повествование обнажить от иносказательного языка баснословия, то оно бы могло значить, что некий Государь, по имени Аполлон, царствовавший в Дельфе и его окрестностях, истребив огромного змия, опустошавшего сию страну, учредил сии игры в воспоминание его победы.
Приняв сие начало, должно согласиться, что Пифические игры были во всей Греции древнейшие, и даже предшествовали Олимпическим, не восходящим выше, как до Геркулеса.
Но Павзаний учреждение оных приписует завоеванию златого руна Язоном, что было лет за 50 до Троянской войны, при жизни Геркулеса, бывшего в сем предприятии соучастником, и Пиндар, поместя в своей четвертой Пифической Оде всю повесть о Язоне, кажется, последовал сему преданию.
Пифические игры, как и прочие, пришли в упадок, и восстановлены Эврилоком фессалиянином, заслужившим подвигами своими имя Нового Ахилла не прежде, как в 8-ю Олимпиаду, от сотворения мира в 3364 м, за 584 года До Рождества Христова.
Пифические игры приобрели новый блеск от присутствия Амфиктионов или депутатов, на всеобщий сейм разных Греческих областей собиравшихся весною в Дельфе, а осенью при Термопилах; оные Амфиктионы поставлены судиями сражений в Пифических играх, как о сем видно из третьей Демосфеновой филиппики:
“Филипп опровергает грады Греции, и председательствует на Пифических играх, а ежели не сам при оных присутствует, то рабов своих посылает для раздавания тамо венцов победителям.“ — Поелику Филипп, яко потомок Геркулеса, получил первое место в совете Амфиктионов.
В первоначальные времена сии игры торжествуемы были токмо чрез каждые девять лет, в честь девяти Музам, и сие бывало всегда весною.
Хотя древнее предание, Пиндаром упоминаемое, и утверждает, будто сыны Леды на сих играх одержали победу, Кастор в легком беге, а Поллукс на пугилате; видно однакож, что тогда Пифические игры по большой части состояли в прениях пения и музыки; можно с вероятием думать, что великий гимн Аполлона, при конце Одиссеи находящийся, и основательно Гомеру приписуемый, сочинен был на сей случай; ибо в сем гимне пиит пышными выражениями повествует о поражении змия Пифона и даже о самом происхождении имени, данного сему чудовищу.
В последовании торжествование сих игр сблизилось на четыре года, то есть, бывало весною третьего года Олимпиады, дабы оные не были на ряду с славными Олимпическими борьбами, что и сделало из Пифических игр некое новое леточисление, разделяющее для Греков продолжение Олимпияды.
В оные допускались все подвиги, в Олимпии уважаемые, кроме ристаний колесниц, четырьмя конями запряженных, которое долгое время спустя введено в оные было.
Награждение, по мнению Овидия, состояло из венца малого дуба, называемого Латинцами Oesculus; Овидий говорит:
“Там каждый юный атлет, победу одержавший в борьбе, в легком бегу, или в ристании колесниц, получал венок из листьев малого дуба; лавр тогда еще не существовал,“ — то есть, что он неизвестен был в Греции, и сей есть иносказательный смысл превращения Дафны.
Эврилок, по одержании победы над Цирианами, народом бывшим в соседстве с Дельфом (как то свидетельствуют две речи Эсхина и Демосфена за Птерифона и против его произнесенные) к вышесказанному прибавил денежное награждение, а по мнению иных, из животных и плодов состоящее.

Ода I. Сиракузянину Гиерону Этнеанину, победителю в ристании колесниц

Содержание,
Пиндар, приписав первую Олимпическую оду Гиерону[1], приписал ему и вторую пифическую. Сей государь не лично, но чрез колесницу и коней одержал победу в Пифе. Он тогда был болен в своем войск, а правление Этны вверил сыну своему Динамену; что пииту подает случай к уподоблению Гиерона Филоктету и ко введению посторонних повестей. Паче же блистает в сей оде сильная картина огней горы Этны, под коею, по баснословно, стенает безбожный Тифон.

Златая лига [2], дар богатый Аполлона,
И темновласых Муз! от сладости твоей,
От силы твоего пленяющего тона
Трепещут радостно сердца у всех людей;
Лишь в струны сребрены ударит Корифей
И знак подаст певцам божественным поющим;
Твой слыша глас Зевес, со громом всемогущим
Огнь вечный гасит грозных стрел;
Царь птиц, витающий на скипетре орел,
Обширны крылья простирает
И сном приятным засыпает.

Затменну облаком густым
Смыкает он свою зеницу отягченну,
И лирным пением пленялся златым,
Главу склоняет утомленну;
То поднимает он, то клонит свой хребет,
Как будто в след твоим размерам он течет,
И перья кажутся сияньем покровенны.
О лира! звуками твоими восхищенный,
Кидает пылкий Марс ужасное копье.
Небесной радостью вс души оживленны,
Лишь только Феб прольет согласие свое.

Но естьли на кого Юпитер гнев свой мещет,
Такой при пенье Муз бледнеет и трепещет;
В земле, в морях иным противен лирный тон;
Его гнушается стоглавный сей Тифон, [3]
Против отца богов толь дерзко ополченный
В Сицилии, внутри пещеры воскормленный; [4]
Теперь Кумейские страны его гнетут,
Сицильские брега власисты груди жмут;
Подобная столбу, до облак восходяща,
И льдистые снега на вершинах носяща,
Тяжела Этна стан Гиганта грозна жмет:
Из чрева у него поток лиется серный;
В день огненна река точит дым смрадный, черный,
В нощи же в пламенных струях она несет
Горящи каменья на дно морские бездны,
Летящие из уст, чудовища, железных;
Трепещут от сего живущи в сих местах,
И даже в слышащих о сем родится страх.

Оковы тяжкие безбожного Тифона
Простерлись Этною от корня до верхов,
Из коих черная составлена корона
Из мрачных и густых лесов;
Тифона члены сей громадой удрученны,
Чрез камни острые все кости раздробленны.
О! ты простерший с сих крутых вершин
Твой взор в глубоко дно долин,
Зевес, пошли твою нам милость несказанну,
Да славу навсегда имеет постоянну
Сей к Этне близкий град, что создал Гиегон,
Достигший на играх блистательных корон;
Подобно, как пловец, на свой корабль всходящий,
Желает, чтобы ветр способный начал дуть,
И беспрестанно только мнящий,
Чтоб свой свершить скорее путь;
Так я, усердием возженный,
Желаю лишь того, чтоб гимн сей посвященный
Тому, кто Этну основал,
Всю славу сей страны грядущу предвещал;
Чтоб Гиегоновы венцы воспел струнами,
Сколь быстро он летел с ретивыми конями,
Какие учредил он славны торжества,
Пиры, музыку, празднества.

О Феб! Ликии Царь, на трех холмах сидящий,
Кастальский чистый ключь любящий,
Всегда сию страну в уме твоем имей;
Героев порождай всегда обильно в ней.

Все то, что смертных восхищает,
Что в них тщеславие рождает:
Способность, ум, витийства жар,
Все то богов бессмертных дар.
Но Гиерона петь на лире начиная,
Надеюсь, медную стрелу мою бросая,[5]
Что в цель она свою конечно долетит;
Что громка песнь моих соперников затмит.
Пролейте, всемогущи боги!
Дары на Гиегона многи;
Да позабудет все страданья Пифрон;[6]
Да приведет себе на память он
Все мужество, каким горел в делах военных,[7]
Доколь не достиг тех почестей отменных,
Источника похвал и славных тех венцов,
Которы получил он с помощью богов;
В сей час, подобясь Филоктету, [8]
Вниманьем обращен к важнейшему предмету:
Он другу помогать, союзнику спешит;
О Филоктете так предание гласит:[9]
Что он страдающий в дали от грозных боев,
На помощь вызван был от Греческих героев;

Сей Филоктет, Пеантов сын,
Который бы возмог один
Чудесными ему врученными стрелами
Всю Трою низложить с огромными стенами
И прекратить труды Данаевых сынов;
Но так велел устав богов.
Да тако божество чрез силу благотворну
Исполнит то, чего желает Гиегон;
Да облегчит оно болезнь его упорну.
О Муза! помоги мне мой возвысишь тон,
Да Гиеронову пою победу ныне
И при его дражайшем сыне,[10]
Да в славе сей отца участник будет он.

О песнь моя! ты будь приятна Гиерону:
Он град сей сильный созидал,
Ему, по Иллову закону,
Свободу тветду даровал;[11]
Священны были те заветы
Дорийцам, жителям Эвротовых брегов, [12]
Вблизи подошвы Таигеты,[13]
В соседстве Тиндэрид, которы от веков
Гордились белыми конями,
Дорийцы славные воинскими делами,
Которы с Пинда сшед и Амиклего взяв,
Закон Агимниев щишали за устав,

Зевес! храни в нас душу праву,
Да Этны граждане под скипетром Царей
Всегда по истинне ценят прямую славу;
Да вождь их, с помощью твоей,
И сын, внимающий отцовскому уставу,
Во славе, в тишине страною правят сей!
Даруй, да жители Феникии и Тира, [14]
Наскуча бранию, не развернут знамен,
Останутся в домах, средь сладостного мира,
Потерю вспомянув вблизи Кумейских стен !.

В морском сраженье сем вождь бодрый Сиракузы
На легких кораблях побил феникиян,
Желая Греции расторгнуть рабски узы
С цветущей младостью пустился в Океан;
Но как не славишь мне Афины
За громкий подвит их при бреге Саламины,
Как храбрость Спартов не воспеть,
Торжествовавшую над Мидом в Цитероне?
Но лира не о сем одном должна греметь,
А Диномена чад воспеть в размерном тоне: [15]
Они рассеяли врагов
Вблизи Гимеровых брегов,[16]

От укоризны те всегда бывают чужды,
Кто с мыслью краткою не тратят слов без нужды,
И легкомыслие умов простых
Не может на одном предмете утвердиться;
Чрез пресыщение внимание тупится,
А паче похвалой других.
Но Гиерон, тебя сей страх не остановит.
В стезе твоих гремящих дел;
Коль зависть дика и злословит,
Все лучше, нежели б с презреньем кто смотрел.
Владей народами с щедротой, славой многой
И куй ты свой язык в горниле правды строгой.

Во вверенных тебе делах
Ошибка малая тебе быть может важной;
Тебя свидетели в поступках и в словах
Стараются судить со строгостью отважной;
Коль радость чистую желаешь ты вкусить,
Которая есть душ великих достоянье,
Не должно ни трудов, ни золота щадить
И лить рекой благодеянья:
Ты кормщику подобен будь;
Направя паруса по ветру общих мнений,
Да не возможет ввек тебя корысть преткнуть,
И подданным сетей не ставь для уловлений.

В повествованье жить, воспету быть от лир,
Се слава громкая; во век она не вянет;
До ныне Креза славит мир[17]
За щедрость, доброту и вечно славить станет;
Но сей жестокий Фалларис [18],
Который сожигал людей бесчеловечно,
Со омерзением вспомянут будет вечно;
Его неистовства повсюду пронеслись,
Но даже лиры и домашни
Отталкивают прочь хвалы и гнусну лесть,
И дети, зверства зря тигановы всегдашни,
Его название стыдятся произнесть.
Награда первая, вмещая душу праву,
Иметь во всех делах удачливый конец,
Вторая, добрую иметь повсюду славу;
Стяжать их обе вдруг, славнейший есть венец.

---

[1] Гиерон назывался Зтнеанином по городу Этне, основанному и населенному им на месте древнего города Катаны, у подошвы горы Этны находившегося, из коего он изгнале поселенцов острова Наксоса. Гиерон столько привержен был к сему своему заведению, что сделавшись победителем на играх цирка, восхотел быть прогдашенным под названием Гиерона Этнеанина. В благодарность за сие, новые поселенцы воздвигли ему памятник, который по смерти его был низвержен, когда прежние сея страны поселенцы паки сим новым городом овладели.
[2] Сие точно буквальный переводе с Греческого; Пиндар и все древние стихотворцы лирам своим в фигуральном смысле приписывали свойство Златая; иные говорят, что основание сему взято из того, что Аполлон или Солнце у древних химиков преобразовал золото, что и потом последовавшие химики в своих знаках сохранили, изображая золото знаком солнца. А по сему говорили пииты, что лиру яко дар Аполлона, можно в фигуральном смысле называть златою.
[3] По баснословию, Тифон, изверженный с нeба Юпитеровыми стрелами, заключен под гору Этну.
[4] Доевнее предание утверждает, что Тифон родился в Сицилийской некоей пещере, а погребен под Этною; — другие говорят: заключен в Лидии, в Беоция и во Фригия под огнедышущими горами.
[5] Метафора, весьма часто Пиндаром употребляемая. Утверждают, что здесь заключается критика на Бакхилида, который в своих стихах гораздо многословнее был, нежели Пиндар.
[6] Гиерон по словам Схолияста и Аристотеля страдал несказанно жестокою каменною болезнию, когда он принял начальство над войсками для той войны, о коей упомянуто будет в следующей строфе.
[7] Здесь говорится о войне Сиракузян противу Карфагенцов, Персами возбужденных; в оной Гелон и брат его Гиерон одержали славные победы; по чему Сиракуэяне и избрали Гелона себе в Царя, а ему наследовал брат его Гиерон.
[8] Иные относят сей стих и последующие к войне, восставшей между Анаксилаем, Царем Занклы, другом и союзником Гелона, и Италийскими Локриянами; а другие приписывают его войне Терона Царя Агригенты противу Карфагенцов. Гиерон, не будучи б состоянии сесть на лошадь по причине его болезни, велел нести себя на носилках к полю сражения, и при всем том одержал над неприятелем победу. А сия есть причина, по которой Пиндар уподобляет его слабому, болезнями одержимому Филоктету.
[9] Греки оставили Филоктета на острове Лемносе по причине его раны, полученной им от уронения на ногу одной из стреле Геркулесовых, кои все омочены были кровию Гидры Лернейской; сия рана была столь ядовита, что смрадом своим заражала весь Греческий флот. По смерти Ахиллесовой Греки, утомленные продолжительностию осады и предуведомленные Оракулом, что рок не попускает им овладеть Троею, без помощи стрел Геркулесовых, послали Улисса и Неоптолема к Филоклету с тем, что бы его к ниме привесть и овладеть колчаном Геркулесовым. Сии герои до сего достигли обманом, Филоктет, исцеленный стараниями Махаона, и Подалира сынов Эскулаповых, хотя остался хром, но умерщвил Париса; сие за собою повлекло погибель Трои.
[10] Сыне Гиерона, Диномен, с коем в оде сей Пиндар упоминает; но его не надобно смешивать с другим Диноменом, о коем также в сей оде говорится, и который был один из Гиероновых предков.
[11] Сей Илл был древний и мудрый законодатель Дориянцов, сын Геркулеса и Мелиты.
[12] Эврот, река в близи Спарты или Лакедемоны.
[13] Таигетта есть гора Лаконийсная.
[14] Пиндар в сей оде говорит о войне Сиракузян противу Тиряне и Тосканцов, коих он феникиянами называет; также упоминает и о войне Ксеркса противу Греков, поелику сии обе войны от единого произошли источника, то есть, от славолюбия Персов, возжелавших покорить всю Грецию; а сие и побудило Ксеркса к отправлению посольства к Карфагенцам для склонения их к нападению на Греков по брегам Италии поселившихся. Пиит пользуется сим случаем, дабы возвысить славу своего героя, чрез уподобление морской победы, одержанной Гиероном, славной победе Афинян, одержанной ими над Персами при Саламине, где флот Персов совершенно был истреблен; тако ж битву и победу Сиракузян уподобляет он победе в тот же день на сухом пути, Лакедемонцами одержанной при Платее, городе Беотийском, у подошвы горы Цитерона,
[15] Здесь говорится о древнем и старшем Диномене, отце Гелона и Гиерона: ибо имена всех четырех братьев были начертаны на золотых подножиях, кои Гелон посвятил Аполлону в благодарение за победы.
[16] Гимер есть Сицилийская река; при устье оной Карфагенцы были разбиты.
[17] Крез, Лидийский Царь, прославившийся своими богатствами, приверженностию к мудрецам вообще, и частно к Солону; всем известно продолжительное его щастие и нещастный конец.
[18] Жестокость Фалариса, тирана Агригенты, которого ему противупоставляет Пиндар, столько известна, что о ней не нужно распространяться.

Ода II. тому же победителю в ристаниях на колесницах

Содержание.
Сия ода содержит три части! 1е похвалу Гиерону за победу[1], одержанную им в ристании на колесницах; 2е изображение казни неблагодарных, подтверждаемое примером Иксиона; 3е ополчение противу льстецов, старавшихся лишить Пиндара милости Гиероновой,

Градов собранье Сиракуза,[2]
Жилище Марсовых детей,
Вместилище его союза,
Его доспехов и коней;
Из славных Фив к тебе взираю;
К тебе я песни обращаю,
Несущи радостнейший звук
Победы громкой Гиерона,
Которому дана корона
За силу и проворство рук.

Он правя резвыми конями,
В бегу крутящими песок,
При всех увенчан был цветами,
Когда свершил свой быстрый шок.
Но силой рук невинных, чистых
Коней упорных и рысистых
Не удержал бы Гиерон,
Когда б, носящу белу ризу,
Блестящу, сильну Артемизу
К себе не призвал в помощь он.

Зовет на помощь он десницу
Всесильна бога волн морских;
Коней впрягает в колесницу,
Решась держать рукою их.
Богиня с грозными стрелами,
Меркурий, правящий боями
Чело украсили коней
Обвязками из ленты белой;
Другие лиры песнью смелой
Прославили борцов, Царей;

Воспели их да в поздны годы
Их чудны подвиги почтут;
Да добродетели народы
Хвалу достойну соплетут;
Да светлое её сиянье,
К геройской славе ревнованье
В сердцах потомков породит.
Подобно приобрел корону
Цинир, любезный Аполлону,
О коем Кипр поднесь гремит.

Достойну восприял награду Цинир,
Венеры первый жрец; [3]
Всегда предшествует он стаду
Своих возлюбленных овец.
Так точно сыну Диномена
Согласна песнь похвал сплетенна
От чистых дев и их сынов
В возмездье дел его преславных,
Чрез кои он во днях недавных
Посеял страх в сердцах врагов[4]

И мановением десницы
Он их толико устрашил,
Что сих обширных стран границы
От всех раздоров оградил.
Не премнит судьба закона;
Слова несутся Иксиона
С вертящегося колеса:[5]
"Не будьте, смертные, коварны;
К богам останьтесь благодарны,
Все их веленья — чудеса !"

Чрез тяжкий опыт наученный
И пострадавший Иксион,
К столу Зевеса приглашенный,
Но презревший его закон,
И могший быть всегда блаженным,
Когда б проступком дерзновенным
Себе не сплел ужасный ков;
Так сильно страстью ослепился,
Что он Юноною пленился,
Супругою отца богов.

Предавшись отрасти безрассудно,
Он явно вскоре ощутил
Богов отмщенье правосудно,
Которого достоин был,
И тою страшною виною,
Что дерзновенною рукою
Он человека пролил кровь,
С котовым был родством он связан,[6]
Кому был дружбою обязан;
Забыл родство, забыл любовь.

Когда, вступя в чертог священный,
Польстить Юнону он возмнил;
Тогда за пламень дерзновенный
Он казнь достойну получил.
О смертный! знать себя потщися;
Летать высоко берегися;
Воспомни Иксиона ты,
Пинтавшего любовь бесплодну;
Он тучу зря с Юноной сходну,
Прельстился блеском сей мечты;

В возмездие за преступленье
Прикован он у колеса,
Чтоб горькое терпеть мученье;
Не зря отрады ни часа,
Не может ждать себе премены;
Его привязаны все члены;
Ему ту казнь назначил рок.
Он в мрачном тартаре страдает;
Оттоле громко повторяет
Полезный смертным всем урок.

Но туча мрачная, густая,
Любви мечтательной предмет,
Как будто пламень ощущая,
Чудовище раждает в свет:
Центавр оно именовалось;
С кобылами совокуплялось
У Пелионских быстрых вод;
От них родилось чудо века:[7]
Вид конский с видом человека;
Потом размножился сей род.

Превыше всех властей судьбина,
Быстрей орла её полет;
Она плывет скорей дельфина,
Который бездны вод Сечет;
Единых льстит, к другим сурова,
Что нужды до греха чужова?
Уж вижу, едкий Архилок, [8]
Сатиры яд храня в утробе,
Готов к жестокости и злобе;
Но мудрый славен и высок!

Любя небесну добродетель,
О Гиегон! ты сын богов!
Народа сильного владетель
И примиритель городов;
Вотще тот истинно трудится,
Кто в древних повестях стремится
Тебе подобного найти.
Никто из смертных человеков,
Из всех Царей, преславных Греков
Тебя не может превзойти.

А я, Пегасом вознесенный,
Направя быстрый мой полет,
Пою твой, бодрый дух военный
В тебе сиявший с юных лет,
Которым ты в войне кровавой
Венчал себя бессмертной славой.
Не стыдно мне тебя хвалить;
То конницею управляя,
То пеших к брани ободряя,
Везде умел ты победить.

Когда, явя решимость скору,
Умом ты старцев превзошел;
Кто может сделать мне укору,
Что лесть я гнусную соплел?
Прими ж мое усердно пенье.
В моем последую паренье
Примеру я Феникиян,
И презря бурю, непогоды,
Мой глас чрез волны и чрез воды [9]
Несу к тебе из дальних стран.

Дай музе скромной ты подпору,
За то, что я в седьмь струн гремел;
Будь добр, каков ты был к Кастору, [10]
Как он в Эольском тоне пел.
Воспомни ты твой сан высокий,
И кто тебе давал уроки,
И голос лести отжени,
Удобный к подлости, к обману,
Хвалящий даже обезьяну,
Чем дети тешились одни.

Таков источник был блаженства,
Которо Радамант обрел;
Ища в добротах совершенства,
Стезями правыми он шел.
Он, помня долг прямые чести,
Ко гласу сладостному лести
Вовек ушей не преклонял.
И зная, сколь всегда опасны
Хвалы от лести сладкогласны;
Он их с презреньем отвергал.

Когда злословье изливает
Равно для всех свой вредный яд,
И тем, кто яд сей принимает,
И тем, кто дымом сим кадят;
В том нет ни пользы, ниже славы;
Бесплодны замыслы лукавы.
Как пробка, всплывши на воде,
Но немогуща потопиться, —
Так сеть соплесть злодей мне тщится,
Но презрен он от всех везде.

Ему сообщник я не буду;
Люблю я тех, кем сам любим;
Как волку зрящему повсюду
Везде последую за ним.
Кто искренен, правдив, умерен,
В победе тот всегда уверен;
В каком правленьи ни живет,
Под скиптром ли самодержавным,
Иль там, где всяк быть хочет равным,
Везде он свой покой найдет,

Вездь, когда хранит уставы
Судьбою правящих богов,
Виновников и бед и славы
Хранящих праведных рабов.
Но яд клевет течет, как реки;
Ни что не умягчит вовеки
Завистников коварну злость;
Она смирения не знает;
Успех ея ожесточает;
Она крепка, тверда как кость.

Но что же делать с роком злобным?
Во всем покорствовать ему.
Что бы не быть волам подобным,
Не привыкающим к ярму,
Быть тверду, презря вероломство,
Иметь с правдивыми знакомство,
С любящими мой лирный звук,
Их славить радостно и стройно,
И жить приятно и спокойно
В кругу возлюбленных наук.

---

[1] Древние схолиасты и комментаторы различное имеют мнение о месте, в коем сия победа одержана. Одни говорят, в Немее, друге в Олимпии: но расположение сей оды в древних рукописях, с вероятием побуждают думать, что здесь дело идет о играх Пифических.
[2] Наименование весьма приличное Сиракузе, которую Архий составил из совокупления нескольких селений, соделавшихся сего города частями, именовавшимися Акрадина, то есть, вышний город; Эпипола, новый городе и Тихей.
[3] Цинир по баснословию, был сыне Аполлона и царь острова Кипра. Пиндар называет его жрецом Венеры, потому что Тацит утверждает, будто Цинир построило Венере храме, прославившийся многочисленным в оный стечением народа из разных стран.
[4] Когда Локрияне были осаждены Анаксилаем, Царем Регским, то Гиерон отправиле ке сему государю посольство с угрозами, что он объявит ему войну, ежели Анаксилай, не оставит в покое Локриян, кои были союзники Гиерона.
[5] Известно всем, что Иксион осужден был вертеть непрестанно колесо.
[6] Здесь говорится о Дионее, тесте Иксиона, коего сей последний пригласил на торжественный пир. После оного Иксион под видом показывания Дионею своих сокровищ, запер его в комнату, у коей пол был подкопан, так что лишь Дионей в оную вошел, то пол подломился и он упал в раскладенный огонь, в коем сгорел.
Баснословие говорит, что раскаяние, Иксионом изъявленное, подвигло Юпитера к прощению ему сего преступления и к перенесению его на Олимп, где Иксион простер дерзость до того, что восхотел искусить верность Юноны.
[7] Здесь Пиндар все поколение Центавров производит от единого человека, имевшего тайное совокупленье с кобылами земли Магнезианской (Фракии, коей Фессалия была часть). Чудо века называет их потому, что по баснословию, все ужасались и дивились сему новому роду людей, а паче их возненавидели, когда восстала известная славная брань Центавров и Лапифов.
[8] Архилок был сатирический стихотворец, современный Пиндару, его совместник и изобретатель ямбического стиха. Гораций о нем говорит.
Archilochum proprio rabies armavit Jambo;
Ярость вооружила Архилоха ямбом, им изобретенным
Сей же Архилок так раздражил и уязвил сатирами своими Лизандра, своего тестя, что Лизандр удавился от отчаяния.
В продолжена сей оды, Пиндар нападает на Берехида своего соперника, который старался очернить его пред Гиерономе.
[9] Сия ода из Фив послана была водою к Гиерону в Сиракузу.
[10] О сих словах у истолкователей много было споров. Одни говорят, что ими Пиндар напоминает Гиерону, сколь благосклонно он принял некоего пиита, по имени Кастора, поднесшего ему на таковый же случай оду. Другие утверждают, что имя Кастор означает род стихов Касториянских или Эолиянских, коего изобретение приписуется некоторыми Кастору, сыну Тиндара, а другими Ахиллу на гробе Патрокла, сей род поэзии произведшему, хотя Гомер о том не упоминает, и хотя невероятно, что бы он позабыл сие обстоятельство. В сем воинском роде сочиненные стихи воспевал хор, сопровождая оные плясками, в коих действующие лица появлялись в полном вооружении.

Ода III. Тому же победителю в ристании на одном коне

Содержание.
Сия ода прославляет победу на Пифическихе играх одержанную конем Феником, коего Гиерон послал В 26ю или 27ю Пифияду, — сия ода паче всего драгоценна по утешениям, каковыя пиит делает Гиерону, одержимому тяжкою каменною болезнью, коей тогдашние врачи не могли исцелить; сие подало ему повод к разным посторонним повестям, как то: о рождении Эскулапия, о постоянстве Кадма, о Пелее и проч.

Когда бы глас мой, посвященный
Движениям духовных сил,
Со гласом общим съединенный
Сердец желанье изъявил:
То видеть бы меж нас хотелось мне Хирона, [1]
Священну отрасль от богов[2]
И человеческих сынов,
Владевшего в долинах Пелиона:
Он был чудовище; но в дикости своей
Он также был и друг людей.
Он Эскулапа был учитель; [3]
Наставил он его болезни исцелять,
И прежню силу возвращать.
Хирон сей, смертных утешитель,
От Коронисы был рожден.[4]

Когда Иллита к ней еще не появилась,
То жребий ей определен,
Чтоб прежде нежели ока включилась
В число щастливых матерей;
То в тартар надлежит поверженной быть ей
От стрел Дианиных пронзенной, [5]
Которой так велел бог света разъяренной.
Толико грозен гнев Зевесовых детей!
Ужаснейшая месть над нимфой сей свершилась,
За то, что позабыв ту нежну связь,
Которая давно меж ней и Фебом крылась,
Любовью новой воспалясь,
Чрез тайный брак она со смертным съединилась.

Она тогда, забывши вдруг,
Что семя божеско в утробе сокрывает,
Ни брачна торжества, ни пиршеств не желает,
Ни песней стройных от подруг,
Ни пляски юношей под
Флейтой сладкогласной, [6]
Какая в брачный день бывает завсегда;
Ко страннику горя любовью самой страстной,
В оъбятия его поверглась без стыда.
Безумны смертные, которы презирая
Собор всех данных вам судьбиною даров,
И мысль к мечтаньям устремляя,
Хотите обмануть всеведущих богов.

Познайте вы по сей напасти,
Сколь вредно предаваться страсти,
Которой нимфа воспылав,
Забыла и богов и честности устав:
Ея не скрылось преступленье
От быстрых Фебовых очей,[7]
Всегда творящих наблюденье
За действиями всех людей.
Из недр святилища, где жертв огни курятся,
Оракул где решит гадательную тьму,
Всесильный света бог мог скоро догадаться
О Коронисиной неверности к нему.

Не может лож прельстить его своей мечтою;
Он видит действия, и самых мыслей бег.
Узнав, что сын Эллатов пренебрег,
Возженный страстию слепою,
Гостеприимности священнейший закон;
Что с Коронисою имел знакомство он.
Феб яростью горя безмерной,
Сестре своей немедленно велит,
Да нимфе мстит она неверной.
Дияна гневная, как молния летит:
Она к Лацере притекает;
И нимфа с дарогим казнь должну получает:
Вдруг оба падают от стрел,
От солнца и луны прияли по удару,
Зараза грозная, подобная пожару,
Опустошает весь земли сея предел.

Едва костер, воздвигнутый стеною,
К сожженью тела воспылал,
Как Аполлон, беседуя с собою,
Сии слова сказал:
Не должно матери виновной вероломство
В погибели её сгубить мое потомство.
Сказав сие, оставил он свой трон;
К Лацерии поспешно прилетает,
Из умирающей свой плод он вынимает.
Раскрылся огнь костра, когда явился он:
Магнезиянину Кентавру поручает [8]
Хирона сына своего;
Притом ему повелевает,
Чтоб врачеванию он выучил его.

Кто раны получил мечем, копьем глубоки, [9]
Иль камнем брошенным из рук,
Терпящие зимой горячки прежестоки
Все тщанием его избавлены от мук.
В болезнях действует он пением волшебным,[10]
И некиим питьем приятным и целебным.
Иным он мази раздавал,
Других разрезами он раны облегчал,[11]

Но жадная корысть и мудрых унижает;
Рукою щедрою от золота прельщен,
Сын нимфы, странника такова оживляет, [12]
Который алчною был смертью похищен.
В тот час Юпитер, гром держащий,
В них брося стрелы, в мрак ввергает обоих.
Ужаснейший пример и смертного учащий,
Всегда в предписанных пределах быть своих,
И противу судеб вовек не ополчаться.

О дух мой, выше сил не тщися напрягаться!
Не мни бессмертье дать, летая в высоты,
Тем людям, коих любить ты.
О, как бы я умом и сердцем восхищался,
Когда бы жил еще Хирон!
Я б сладкой песнию призвать его старался,
Чтоб он к тебе явился, Гиерон,
Для облегчения твоих недугов.
Почто я не могу созвать с небесных кругов
Хирона и других Латониных детей,
Иль Феба самого, чтоб он рукой своей
В возмездье за твои деяния блестящи,
Не медля погасил огонь в тебе горящий!
Сколь быстро б я летел среди валов морских
К полям Ионии, к потокам Аретузы,
Для облегчения болезней тяжких, злых
Владельца доброго пространной Сиракузы!

Не зная зависти, он ласкою своей
Гостей и странников приемлет как детей.
О, как бы я хотел привесть к нему с собою
Двух граций свежих из полей,
Держащих здравие бесценное рукою,
И музу славящу, что шибче всех коней
Феник его скакал; что цирк ему дивился;
Что в Пифе он венцем победы наградился!
Тогда б я был в его глазах,
Как благотворное светило,
Которое, разгнав туманы на водах
И тучи бурные, все море озарило.
В сем храм, блещущем огромностью столбов,[13]
Взвожу на небо я за Гиегона очи;
Моленье приношу я матери богов,
Которой таинства в тенях густыя ночи
Днесь дщери празднуют мои.
О Гиерон! ты сам в себя войди;
Чрез опыт научен, ты знаешь повесть века,
Бывает ли когда добро для человека,
Чтобы страдания с собой не принесло. [14]
Одни безумные с трудом выносят зло;
А мудрый все терпя, беды одолевает.
Так платье человек по часту обращает, [15]
Что бы на нем пятно быть видно не могло.

Царь града сильного, как можешь ты смущаться?
Смотги, сколь дивною ты славой озарен;
Судьбам твоим все смертные дивятся:
Но в мире сем ничто не чуждо перемен.
Так точно миновал Пелея век блаженный
И Кадма равного богам,
На верх величия фортуной вознесенных.
Их пели музы брак по стогнам и полям,
Когда один из них во граде седмивратном
С Гармониею в брак вступил,
Другой в восторге чувств приятном
В жену Фетиду получил;

При браках сих все боги были
И зрели с радостью супругов молодых,
Сидевших под венцем на тронах золотых;
Все боги им дары вручили;[16]
И новобрачные, ущедренны от них,
Все горести свои, все бедствия забыли.[17]
Но дщерей Кадмовых судбина огорчила:[18]
Из сердца Кадмова веселье истребила,
Хотя Зевес Тиону полюбил,
И с нею ложе разделил.

ФеТиды сын единородный, [19]
Отважный, дивный Ахиллес,
Геройством, духом превосходный,
Какую грусть отцу чрез смерть свою нанес,
Как зрел он труп его стрелою пораженный
И на костре созженный!
Но мудрый мирно все дары богов вкушает,
И не смущаяся он смерти ожидает,
Как неизбежного последствия забав,
Которых прочности претит судеб устав.

А я, хотя бы мне напасти угрожали,
Поставил правилом себе,
Не предаваяся печали,
Довольствоваться всем, покорствовать судбе;
Быть малым с малыми, с большими возвышаться,
И не страшася ничего,
Всегда последовать стараться
Внушеньям духа моего.
Коль буду я богат с душею непорочной,
Тогда скорее я достигну славы прочной.
Начальник Ликиян Нестор и Сарпедон,
Кому всей славой одолженны?
Тем лирам, коих стройный тон
Потомству сообщил доброты их священны.
Но мало в мире есть героев таковых,
Которы встретили те лиры вдохновенны,
Могущи петь достойно их.

---

[1] Сие самое начало свидетельствует о содержании сей оды и о желании Пиндара, что бы Гиерон исцелился от болезни; к сему присовокупляет он утешения любомудрия, могущие способствовать ему к терпеливому болезни его пренесению, буде в исцелении оной человеческая помощь не пред1ъуспеет. Пиндар приписует Хирону совсем не то происхождение, каковое другие Центавры имели, и о коем во 2 й оде упомянуто.
[2] Сие потому сказано, что когда Нептун имел тайное сообщение с Филирою материю Хирона, то он принял на себя виде бодрого коня, от чего и родилось существо, имеющее до половины вид человеческий, а другую часть конскую.
[3] Здесь хотя Эскулап и богом называется, но не почтен изобретателем врачебной науки. Из повести о Коронисе видно, что Аполлон, хотя и сам было бог врачевания, но поручил сына своего Эскулапа Центавру Хирону для обучения его сей науке.
[4] Корониса была нимфа, дочь Флега. Сия баснь есть таже, о коей повествуется в гимне Эскулапу, приписуемом Гомеру. Другие же предания утверждают, будто бог врачевания рожден от Аполлона и Арсинои, дочери Левкипа сына Амиклеева, основателя Спарты (ибо так прежде Лакедемон назывался.) А дед Левкипа назывался Лакедемон. От тайной любви Аполлоновой родились двое детей, Эскулап и Эриопий. От Эскулапа и Эриопия родились Подалир и Махаон. См. в Теогонии Гезиодовой.
[5] Из Гомера видно, что заразительные болезни женские приписывались действию гнева Дияны, а мужеские стрелам Аполлоновым; а по сему Пиндар и прибавляет:

Которой так велел бог света разъяренный.

[6] Брачное торжество сопровождаемо было двойною эпиталамою. Одна торжествовалась в самый вечер брака при провождении супругов к брачному ложу, а другая при восхождении зари. См. Данаиды Эсхиловы я 18 идиллию Теокритову, называемую; Эпиталама Елены.
[7] Гезиод в своей Теогонии говорит, что ворон возвестил Аполлону о преступлении Коронисы.
[8] Магнезиянин и фессалиянин есть тоже.
[9] Здесь делается исчисление различных болезней, от коих Хирон исцелял.
[10] Пению и музыке древние приписывали чудесные целительные силы. О таковом пении повествуется в ХIХ песни Одиссея, что дети Автолика посредством оного исцелили Улисса от раны, нанесенной ему кабаном.
[11] У древних хирургия и её операция нераздельно сопряжены были с медициною.
[12] Кто был сей человек? Упоминают о Гипполите, Тиндаре, Капанее, Главке сыне Миносовом, Гименее, о дщерях Претовых, об Орионе, кои по преданиями все были оживлены Эскулапом. Из всех сих имен единого Гипполита исцеление дошло до нас по преданию несколько достовернейшему. Не сущее ли безумие наша модные мудрецы показывают, уподобляя исцеление сего мнимого бога, чудесам божественного Мессии, человеку от падения его обетованного и основавшего святейший и чистейший законе любви, закон, коего ни нападки, ни насмешки софистов от начала мира потрясть не могли и устоявший даже противу лютейших Гонений, кои послужили к единому токмо утверждению и распространению божественного света.
[13] О происхождении сего храма, упомянутого мною в моем вступлении, повествуют следующим образом
Один на флейте играющий ученик Пиндаров, уединясь на некую гору для удобнейшего в игрании упражнения, почувствовал колебания, при землетрясении бывающие. В ту минуту, когда молния из облака сверкнула, он видел, или мнил видеть истукан Геи матери богов, движущийся по размеру музыки вкупе с истуканом Пана. Когда он рассказал сие произществие своему учителю Пиндару, то сей последний велел у своих вороте поставить истуканы сих двух богов, коих служения были между собою единосмысленны, ибо Рея или Сивилла почитается натурою, материю всего сущего, а Пан богом гор (великое все).
Когда слух о землетрясении, почувствованном учеником Пиндара, разнесся по городу, то Фивцы вопрошали Дельфийского оракула о сем происшествии; оный им повелел построить храм в честь сих двух богов, на том самом месте, где Пиндар их истуканы поставил, а дочерей Пиндаровых, Протомахию и Эвмату, избрать для служения сим таинствам, кои по принятому в Фивах обыкновению, всегда по ночам торжествуемы были.
[14] Сие Гомер изобразил двумя урнами; одна с благими, другая с злыми, поставленными в чертоге Юпитеровом. См, Илияда, песнь XXIV.
[15] Прекрасная метафора, коей нигде, кроме Пиндара до него не было употребляемо.
[16] Церера даровала Кадму обильную жатву пшеницы. Меркурий дал ему лиру, Паллада ожерелье, покрывало и флейты. Венера надела на Гармонию то золотое ожерелье, отданное после Полиником Эрифиле, дабы склонить её к открытию убежища супруга её Амфиария. Нептун подарил Пелею тех бессмертных коней, доставшихся потом сыну его Ахиллесу. Вулкан вооружил Пелея мечем, божественно закаленным, Так поступили и другие боги. Аполлон играл на лире при обеих браках и Музы надували свирели.
[17] Кадм феникиянин, посланный отцом своим Агенором для отыскания сестры своей Европы, с тем, что бы не дерзал и входить в отцовские пределы, ежели её не привезет с собою, и принужденный оракулом отречься отечества своего, переселился в Беоцию и основал седмивратный град Фивы.
В вознаграждение за претерпенные им в странствии его бедствия, Юпитер, похитивший Европу, дал ему Нимфу Гармонию.
Пелей, ложно обвиненный бесстыдною Крефидою, так как Беллерофон супругою Прета, (Илияды песнь VI.) прикован был Акасштм к горе Пелион; Юпитер сжалившись на его невинность, послал ему чрез Вулкана меч божественной закалки, коим Пелион поражал диких зверей, устремлявшихся его растерзать. Наконец Пелион, избавленный от оков с малым числом людей, вступил во Фтию, одержал победу над Акастом и овладел престолом. Потом Юпитер дал ему в супружество Фетиду; в другой Оде Пиндар повествует, как сие случилось.
[18] Ина и Агаия в бешенстве растерзали одна сына своего Мелицерта, а другая сына своего Пентея. Третия Кадмова дочь Семелея была нещастна, ибо хотя и удостоена была ложа Юпитерова, но поражена громовою стрелою.
[19] По баснословию, Ахилл был не один сын, происшедший от брака Фетиды и Пелея; она имела трех сынов. Но когда она положила их в теплый пепел, дабы отнять у них то, что им дано от отца смертного, то двое сгорели. Один Ахилл, коего Фетида из предосторожности намазала амврозиею, выдержал долее жар и был от оного избавлен Пелеем.

Ода IV. Архезилаю из Цирены победителю на ристаниях в колесницах

Содержание.
Пиит в сей оде, несравненно долгой и прекраснейшей из всех Пиндаровых од, восходит до знаменитого происхождения Архезилая[1], царя Цирены. Сие подает ему причину к пространному разглагольствию о повести Язона и аргонавтов. Потом Пиндар требует помилования Демофилу, изгнанному из Цирены, его отечества, за соучаствование в возмущении, и удалившегося в Фивы.

О муза полная небесными огнями!
Предстань в сей день к тому, кто так любезен мне,
К Царю владющу проворными конями;[2]
Неси его хвалы повсюду в сей стране;
И дань достойную да платит песнь гремяща
Тому, которому воздвигнут в Пифе храм,
Где жрица, между двух златых орлов сидяща, [3]
Велела Батту плыть к дальнейшим берегам, [4]
И презря шум и рев ярящейся стихии,
Устроишь славный град среди песков Ливии.

Так предвещание оракула свершению, [5]
Которо некогда Медея изрекла,
Что богом было ей всесильным вдохновенно;
Словами громкими она произнесла,
В семнадцатом сие случилось поколенье,
Во слух полубогов, Язоновых друзей:
Героев отрасли, бессмертных порожденье!
Внемлите звук моих спасительных речей;
На сей земле, водой морскою орошенной
Эпафа дщерь пришед, град славной учредит, [6].
Которой множество других градов родит.

Плывущи в сих волнах дельфины кратко–крылы[7]
Заменятся коней парящею толпой;
А вместо весл вожди, наполненные силы,
На колесницы сев, воздвигнут прах густой.
В болоты глубоко днесь Тера погруженна,
Куда Эфем пристал с Тритонских берегов,
Десницей божеской ему как дар врученно
Получит силу, блеск владычицы градов.
Таков оракул мой; он верно совершится;
Веление судеб не может не событься.

О достоверности событий толь чудесных
Ударом громовым Юпитер возвестил;
Он ясным голосом вещал с высот небесных,
Когда нас щедрый рок от бури сохранил;
Когда двенадцать дней в пустынях мы ходили,
В которы вал морской яряся ударял;
Когда мы на плечах деревья те носили,
Из коих наш корабль разбитой состоял.
Когда же якорь наш в песке остановился,
То в виде старческом к нам Гений появился.

Он принял мирно нас, явил нам вид приятной
И нам как странникам убежище давал.
Эфем же, предприять желая путь возвратный,
Остаться более в сем месте не желал.
Сей старец Эрифил [8], которым мы пленились,
От бога волн морских рождение приял;
Он ведая, что мы в свой путь итти решились,
Гостеприимные дары нам предлагал;
Эфем приемлет их, на берег выступает
И руку старцеву в знак дружбы пожимает.

Эрифил дал ему кусок земли чудесной,
Который, как о том сказали после мне,
Быв брошен с корабля, как камень полновесной
Погряз в морских волнах и скрылся в глубине.
Геспера влажна тень по морю простиралась;
Трудящимся рабам я строго повелел,
Чтоб глыба та у них прилежно сохранялась;
Но мой приказ никто исполнить не хотел.
Земля, таящая страны обширной семя,
Смесилась с островом и с морем в скоро время.

Когда б Эфем, сей царь Эвропою рожденный,
До возвращения ту землю сохранил;
Когда бы он, пришед в Тенару, град священный, [9]
Ко устью адову ту глыбу приложил;
Тогда б с четвертого в сем роде поколенья
Влилась Ливийска кровь в Данаевых сынов;
Обширную страну имели б во владенье,
И поселилось бы на множество веков.
Но Аргонавты вдруг придут рукою сильной, [10]
Найдут себе супруг, родят от них сынов;
А кроткому царю страны златой, обильной,
Оракул возвестит все таинства богов.

Достигнет сей герой ко храму Аполлона;
С огромным флотом плыть он будет побужден
К обильным тем полям, где царствует Помона,
Где мрачный лес густой Зевесу посвящен. [11]
Такие словеса Медеей изреченны,
И Аргонавты знав, что глас богов велит,
От удивления в молчанье погруженны.
О, Полимнастов сын! Мелисса говорит, [12]
Что подвиг сей тебе судьба определяет;
Она тебя царем Цирены проглашает.

О Батт! когда желал в языке ты свободы,
Тогда о жертвах ты спросил самих богов.
Возрадуйся, осьмой герой твоей породы;
Архезилай блажен и краше он цветов;
Архезилай, кому судейскими устами[13]
Бог света в Пифе днесь корону даровал:
На колесниц он с проворными конями
Награду должную торжественно приял.
Да славится во век он чистыми сестрами;
Им предков петь его судьбою суждено,
Которы в прежни дни, хранимые богами,
Златое, славное похитили руно.

Но подвига сего чем славилось начало?
Чем рок полубогов с сим действием связал?
Хотя им бедствие ужасно угрожало,
Хоть ясно Пелию оракул предвещал,
Что он погубится советом, иль руками
Жестоких, яростных Эоловых сынов. [14]
Носился голос сей близ Пифы над лесами,
Повелевал ему храниться от врагов,
Повелевал граждан и странников бояться,
Коль кто из них сошед от стад с горы крутой,
В Иолку к западу потщится пробираться,
И скоро побежит с разутою ногой.[15]

Приходит некто в день, назначенный судьбою;
Двумя ужасными копьями он грозит.
Сей человек покрыт одеждою деойною:
Одна искусственно весь стан его хранит;
Из кожи тигровой обернут епанчою, [16]
Служащею ему защитою в дождях;
Власы, не срезанны вовек ни чьей рукою [17]
Вилися у него волною на плечах.
Ногою твердой он отважно выступает,
Толпу народную он грудью пробивает,
Прорвав ея, в перед без робости грядет
В места священные, где собран был совет.

Ни кем незнаемый, вселяет он почтенье;
Различное о нем творится заключенье,
К нему и общий взор и речь устремлены:
Не сей ли Аполлон, иль грозной бог войны?
Погибли б Наксос Ифимедии чада;
Дияна острою и меткою стрелой
Повергла Тития во мрачны бездны ада,
Да смертные владеть научатся собой,
Да не гоняются за лестною мечтой.

Такие суть о сем пришельце разговоры;
На колесниц вдруг явился Пелион,
Дивяся страннику, к нему простерши взоры,
У правыя ноги ремень приметил он;
Тогда оракула слова воспоминает,
И трепет в сердце скрыв, к герою он вещает:
Скажи, о странник! мне отечество твое;
Но истину открой без всякого упорства,
И уст не оскверняй языком ты притворства.

Герой ответствует с отважной простотой:
Хирон меня учил; его невинны дщери,
Имея двадцать лет смотренье надо мной,
Чрез воспитанье мне открыли к щастью двери;
Я честен, льсти мои не ведают уста:
Веленьем я судеб пришел в сии места,
В мое отечество, и правами закона
Я буду требовать отеческого трона;
Я ведаю, что сам отец богов велел,
Чтоб в славной сей земле Эолов род владел;
Я слышу, что Пелей, безумством ослепленный, [18]
Принадлежащим мне престолом овладел;
Что мой отец и мать им были притесненны,
И что в тот самый час, когда я свет узрел,
Родители мои его жестокость зная,
Старались утаить, что я на свет рожден;
Что вопли, слезы жен палаты наполняя,
Уверили, что я злой смертью похищен;
Что багряницею они меня одели,
И устрашайся злодея своего,
В ночи отнесть меня к Хирону повелели,
Чтоб я воспитан был старанием его.

Я все сказал; но вам те действия не новы,
Сограждане мои; — они известны вам,
Скажите где мои отеческие кровы?[19]
Я знаю, что пришел не к чуждым берегам:
Я вам и брат и друг, рожденный от Эзона;
Дано Центавром мн название Язона.
Сказав сие к отцу в палаты он идет:
Узнав его Эзон обильны слезы льет.
В безмерной радости он сына обнимает;
Сей сын своей красой всех смертных превышает.

Узнав о сем чрез глас гремящий Реномеи,
Все сродники его из разных мест сошлись:
Ферес, Амитаон с потоков Гипереи,
Адмет, Меламн от стран дальнейших собрались,
И всяк из них любовь Эзону изъявляет,
Которой их в своем жилище принимает,
Гостеприимные готовит им дары;
Пять дней продлилися веселья и пиры,
Соборы пышные и праздники священны
Чистейшей радостью все время растворенны.

Когда же день шестой по сих пирах настал,
То для совету все они соединились:
К народу речь свою Эзон им всем сказал,
И все они восстав в Пелеев дом стремились;
Их встретил Тиров сын с кудрявою главой.
Язон со кротостью и смелостью вещает,
Законные права свои он утверждает,
И рек ему, блестя умом и добротой:

Пелей! всегда умы склоняются людские,
Что бы стяжания не правы утвердить,
Забыв, что следствия родиться могут злые;
Нам должно ненависть в начале укротить
И примирением нелестным и сердечным
Соделать щастие в семействах наших вечным;
Я средства предложу, что б нам вкушать покой:
И Крет и Салмоней от матери одной
Три поколения со дней тех миновались
До дня, который мы с тобою повстречались,
В которой оба мы сиянье солнца зрим;
Но Парка мщением всегда грозит своим,
Тому, кто связанный родством, единой кровью
Стремится злобу скрыть притворною любовью.

К мечам прибегнуть мы не можем без стыда.
Для разделения отцов своих богатства;
Я все тебе отдам бесчисленны стада,
Все их сокровища без всякого препятства,
Да ими возрастет в обилии твой дом;
Но царску власть, но трон, на коем чада Крета
Сияли мужеством и мудростью совета,
И правили народ и сердцем и умом;
Ты должен мне отдать не споря в том со мною,
Когда не хочешь быть великих бед виною.
С примерной тихостью сказал ему Пелей:
Исполнить все хочу по воле я твоей,
Но я и слаб теперь, а ты в цветущих силах,
Горяща кровь кипит, в твоих лиется жилах;
Ты можешь умолить разгневанных богов;
Тень Фриксова зовет меня в страны отцов;
Велит мне прах его нести в страну природну
И с оным то руно густое съединить,
С которым он преплыл пучину 6урну водну,
Когда от мачихи хотел себя сокрыть[20]

Таков то есть приказ, во сне мне Фриксом, данной,
Он голосом в меня посеял трепет странной;
Я бога вопрошал, которому народ
Служение творит в близи Кастальских вод,[21]
Что б знать, какой успех судьба мне обещает.
Сей бог вооружить мне флот повелевает
И поручить тебе преславной подвиг сей;
Ты замени меня при старости моей.
По возвращении, я клятвой утверждаю,
Что будет здесь венец носить твоя глава;
В свидетели того Зевеса призываю.
Он рек, и все его одобрили слова.

Про сей поход, куда влекла его судьбина
Язон провозгласить герольдам повелел;
Тотчас явились три Юпитерова сына,
Хотящи быть его участниками дел,
Сии два спутника с густыми волосами
Из Пилоса пришли с Тенаровых высот;
Эфем и Периклем, вы громкими делами
Известны будете прославясь в род и род!
Еще им спутствует сын юный Аполлона,
Драгой Орфей, отец лирического тона.

С жезлом златым Эрмий туда же посылает[22]
Сынов, во цвете лет, прекрасных близнецов:
Эхия, Эврита; он им повелевает
С другими разделить все тяжести трудов
Горит усердье в них и ревность не притворны,
Уже они спешат и дом оставить свой;
Зетес и Калаис два втра благотворны,
Багряны крылия носящи за спиной,
Стремятся сократить теченье их дороги;
Юноны властью все младые полубоги
Собравшиеся в путь, в виду имущи честь,
Горят желанием скорее в Арго сесть;

Под кровом отчим жить в спокойствии стыдятся
И в безопасности влачить бесславны дни;
Но добродетелью от смерти защищаться
За правило себе поставили они.
В Иолку воинство Язон свое сбирает
И делает осмотр младых своих пловцов,
Приличною хвалой он всех их ободряет:
Гадатель Мопс на птиц летающих взирает,
Что б знать чрез их полет веление богов.
Он им садиться всем в корабль повелевает,
И якорь в тот же час поъдемлют из валов.

Начальник их Язон, в сред кормы стоящий
И кубок золотый в руке своей держащий,
Для помощи к себе зовет отца богов,
Зовет Юпитера помощника в бедах,
Громовою стрелой вселяющего страх;
Приносит он мольбу морским волнам ревущим:
Он просит ясных дней и чуждых всех препон,
Дабы в отечество щастливо прибыл он.
Гремит ужасный гром и молния сверкает,
Дороги огненны по небу простирает.
Смущается Язон, и сонм его друзей,
Не зная изъяснить, что гром являет сей.

Гадатель Мопс, глядя на грозное явленье,
Своим сопутникам вселяет ободренье:
Нагнуться и налечь на веслы им велит;
Стихия бурная от силы рук бежит;
Тогда полуденны им ветры помогают,
К враждующим странам их вскоре приближают,
Касаются они Нептуновых лесов,[23]
Где видят множество пасущихся волов;
Нептуну, богу вод, на жертву их приносят,
Защиты у него в своих напастях просят.

Но им плывущие те камни не вредят, [24]
Которы вкруг носясь им гибелью грозят;
Ужасны трески вдруг по морю раздаются,
Те горы каменны как бурный ветр несутся,
Но кажется, что их корабль остановил,
Который на себе полубогов носил;
Когда же их корабль, пристав избег волненья,
На бреге началось жестокое сраженье
Между приплывшими от Греческих брегов
И между жителей богатыя Колхиды,
Аэтом собранных против его врагов;
Но Греки ясно зрят, что милость к ним Киприды
От всех грозящих бед дарует им покров:
Богиня нежная с Олимпа к ним снисходит
За колесницею привязанну приводит
Июнку птицу ту, котора прежде всех [25]
Вдохнула страсть любви, желание утех.

Богиня подает Язону наставленье,
Что б он любовию Медею преклонил;
Забыть к родителям преданность и почтенье,
Чтоб он прельстя ея, желанье ей внушил,
С ним плыть во Грецию; когда ж она пленится,
В отцовском таинстве тогда должна открыться,
Но что б с победою из бед его известь,
То масло на него волшебно проливает,
Что б мог мученья он и раны перенесть.
Уже взаимна страсть в сердцах у них пылает;
Они свои судьбы чрез брак хотят соплесть.

Меж тем алмазный плуг Аэт влечет с собою
И ставит он его в средине пришлецов,
В него впрягает он при них своей рукою.
Пылающих огнем огромнейших волов;
Их ноги гибкие подемлются упорно,
Ногтями их земля разрезанна дрожит;
Аэт гоняет их отважно и проворно,
Бразду широкую и длинную творит.
Когда начальник ваш, он Грекам говорит,
Искусство мне теперь покажет таковое
И столько же земли сим плугом разрешит;
То соглашусь отдать ему руно златое
Которо с бахрамой на сей земле лежит.

Он рек… Язон богов на помощь призывает
И багряницу сняв к работе приступает;
Но мудрою во всем Медеей научен,
От огненных волов он не был изумлен: [26]
Увязший в землю плуг с усилием влечет,
На гордую главу волов ярмо кладет,
Верьвями крепкими их к плугу прикрепляет,
Пространство сказанно пройти их принуждает.
Аэт сей силою Язона удивлен,
Со криком подвиг сей чудесный одобряет,
Но стонет внутренно, что им он побежден.

Язона спутники, весельем восхищенны,
Зеленый на чело кладут ему венец; [27]
Отвага с силою повсюду проглашенны,
Приобрели к нему почтенье всех сердец;
Аэт меж тем ему то место показует,
Где славное руно сокрытое лежит,
На коем агнец сей от Фриска был убит; [28]
Но внутренно Аэт смеется, торжествует,
Что будет жертвою в сем подвиге Язон,
И что пожрет его ужасный тот дракон,
Простертый посреде глубокия пещеры,
Сокрытый под кустом кудрявыя гедеры
Бесценное сие сокровище хранит,
И тела страшного огромные размеры [29]
Большего корабля имели грозный вид.

Но что в толь дальний путь паренье устремляю?
Я паки возвращусь к ристанью колесниц;
Пути к ним вдаю, других я наставляю,
Что часто выходить не должно из границ.
Внемли, Архезилай, я музой вдохновенный
Скажу тебн, как рок сей подвиг учредил,
Очарованием Медеи подкрепленный,
Язон ужасного дракона умертвил:
Что он во Грецию увез Медею тайно;
Что похитителя Целея он убил;
Что плаванье сверша совсем необычайно,
Он бурный Океан и Чермный переплыл;
Что Аргонавты им к Лемносу преведенны, [30]
С Убийцами мужей женами соединенны,
Средь цирка на борьбах явили силу рук;
Что громких их побед везде раздастся звук.

Но все, что в мире есть, покорствует судбине,
Свершают брак и в день, и в мрачностях ночных:
О Аргонавты! вам земли чужой в средине
Сияет первый луч дней красных и благих;
От крови Греческой с Лемносскою смешенной,
Потомки сильные Эфема родились,
Которы устремись к Ливии отдаленной,
С брегов отеческих в Каллистру собрались:
Там с помощью богов почтенье возрастало,
Которое всегда потомство воздавало
Твоим, Архезилай, почтенным праотцам;
Ты их достойный сын; премудро ты владеешь;
Ты подданных твоих сердца в руках имеешь;
Они внутри давно тебе воздвигли храм.

Во всех Эдиповых познаньях наученный, [31]
Загадку разреши ты в сих стихах моих:
Секирой поражен дуб гордый потрясенный,
Лишася ветвей всех и прелестей своих,
Нам с корня жолудей он больше не рождает
Но в зимни холоды он нас обогревает,
Обрублен служит он подпорой наших стен;
Им часто также свод в палатах укреплен;
Архизелай, тебя прославил Феб чрез меру;
Премудрого врача последуя примеру,
Мгновенье в пользу ты потщись употребить,
И бальзам к ранам всех подвластных приложить,
Что б тихо истребить все язвы застарелы;
Легко и глупому потрясть земель пределы,
Но дашь градам покой, блаженну, мирну часть,
Не всем равно дана сия чудесна власть;
Не всякой божеской премудростью управлен;
В такое звание от Граций ты поставлен;
Пекись, чтоб слышан был от самых дальних стран
Сей звук: Архезилай отец Цириниян.

Взвесь в мудрости твоей, что нам Гомер вещает:
Сколь щастлив, кто послал разумного посла,
Он с честию свершит важнейшие дела;
Сколь сила в сих словах чрез музу возрастает:
Архезилай, весь град и сонм твоих людей,
Все знают правоту и кротость Демофила:
С младыми молод он, стар мудростью своею,
Котора всех своей любезностью пленила;
Он гнусной клеветой языка не сквернит
На бунты, на раздор он с ужасом глядит.

В пустые прения во веки не вступает,
И добры замыслы не медля исполняет;
Он знает, что случай не должно пропускать,[32]
Не тщится на бегу он щастье уловлять
Не могут граждане о нем не сокрушаться,
Познанием его платя почтенья дань,
Что должен он от стран природных удаляться;
Атлас против небес воздвигнуть смевший брань,
На самый край земли за гордость удаленный,
Скитается богатств, отечества лишенный;
Так было, но Зевес Титанов разрешил.[33]
И ветр со временем иначе направленный,
Велит, чтоб кормщик путь в теченье пременил.

От прежней буйныя заразы став свободным,
Желает Демофил притти к брегам природным,
Желает разогнать он тучи мыслей мрачных,
И паки съединясь друзей своих с тоской,
При бреге радостном Кастальских струй прозрачных,
В отечестве вкусить приятнейший покой,
Желает, паки быть в беседе с мудрецами,
Учившими его на лире воспевать;
И в сладкой тишине звучащими струнами;
От всех граждан любовь потщится он снискать.
Архизелай, позволь, да сам тебе он скажет,
С какою ласкою он в Фивах принят был,
Да лирой сладкою он сам тебе покажет,
Какие он дары в сем граде получил!

---

[1] Цирена был знаменитый город в Ливии, основанный Баттом. См. Геродота в книге его Истории, названной Мельпомена.
Семейство Баттов, из коих происходит Архезий сын Полимнестора, последнего царя Цирены, обладало престолом в течение двух столетий. Сие семейство почитало себя происходящим от Аргонавтов, что и подало повод ко всеме фикциям сей оды.
Архезилай провозглашен был победителем на ристании колесниц в Дельфе, в 31 Пифику. Таковой же чести он потом удостоился и в Олимпиике 80ю Олимпияду. Но поелику стихотворец в сей оде упоминает токмо о первой его победе, то сия ода и помещена в числе Пифических.
[2] Ливийские лошади славились в древности: их почитали одной породы с Лакедемонскими скакунами. Древнее предание почитало Ливиян изобретателями все–го до конской науки касающегося. Баснословие повествует, что в Ливии родилась конная Минерва, и что Нептун сообщил Ливиянам искусство уздою укрощать ретивейших коней.
[3] Баснословие повествует, что Юпитер, возжелав узнать средину окружности земного шара,, послал двух орлов, одного, дабы он облетел Восток, а другого Западе; что остров Дельф был центральный пункт, где сии орлы встретились; а сие было причиною, что Греки в Дельфийском Аполлоновом храме посвятили сему богу двух золотых орлов, на крыльях коих утвержден был пьедестал или подножие, на которое первосвященница садилась для произнесения оракулов. Сей богатый дар с прочими сокровищами был похищено Евмением, что и подало повод к священной брани и к совершенному рассеянию Фокиян.
[4] Батт, по мнению Геродота, назывался Арисотом. Он прозвание Батта получил от Греческого слова Βαταριζειν батаризеин, значущего бормотать, быть косноязычным иди неявственно говорить, на что Пиндар и делает указание в 9 строфе сей оды, говоря, что основатель Цирены вопрошал Аполлона.
О Батт, когда желал в языке ты свободы,
Тогда о жертвах ты спросил самих богов.
Оракул же вместо ответа повелел Батту перевести в Ливию Греческую колонию.
Пиндар называешь Теру священным островом по той причине, что поселившиеся на оном Лакедемоняне посвятили его Минерве и Нептуну.
[5] Аргонавты, при возвращении своем из Колхиды, попавшись в песчаные пустыни Африки, принуждены были, по совету Медеи, разобрав корабль свой по частям, на плечах переносить его до моря.
Когда они достигли острова Теры, где царствовал Еврипил, сын Европы и Нептуна, то сей государь, бывший волшебник, принял их дружелюбно, а при отшествии их подарил им глыбу земли, которая скоро поглощена была морем. Медея открыла Аргонавтам смысл сего таинства, а именно, что в десятом поколении один из их потомков, то есть Батт, устроит колонию в самом том месте, где сия глыба была от грунта отделена, и что из сей колонии составится город, долженствующий над многими другими первенствовать.
[6] Героида Ливийская, ибо все страны почитались состоящими под покровительством какого либо божества, без коих никакие человеческие предприятия не совершались.
[7] Дельфины имеют род висящих крыл, пособляющих им нырять и из воды подниматься.
[8] Другие говорят, что то был Тритон, что Аполонию и подало повод назвать острове Теру островом Тритоном.
[9] Тенара, город Лаконийский, первое жилище Эфема, по мнению Пиндара; в сем городе, по мнению пиитов, существовал вход или двери в ад. Но не одно сие место удостоено было таковой почести; все глубокие пещеры подавали повод к вымышлению таковых басен. См, Виргилиеву Энеиду песнь V.
[10] Аргонавты, при возвращений из Колхиды, пристав к острову Лемносу, нашли оный населенным женщинами, убившими мужей своих во отмщение за разные от них притеснения. Они в сем острове остановились токмо на время, потребное для размножения рода
человеческого и возвратились в Пелопонес. Дети, рожденные от сих тайных браков, в последовании времени оставили остров Лемносе, и со своими матерями прибыли в Лакедемоне, где были приняты в число граждан. Но после того за умысл, произвесть возмущение и присвоить себе власть, посажены были в темницы. Матери их, введенные с ними вместе в темницы, разменялись с ними платьями и чрез то способствовали их освобождению. Когда же Лакедемоняне опять ихе захватили, то Тера, сын Анфесима, потребовал их к себе для переселения их в остров Калист, в чем преуспев, переменил название острова и дал оному свое имя. Ве числе сих поселенцев находился Самий, один из предков Баттовых сын Полимнаста, семнадцатого потомка Эфема, который сам основал новую колонию в Цирене.
Таким–то обуазом схолиясты, согласуяся с IV. ю кн. Геродота, объеясняют исполнение, прореченного Медеею.
[11] Место сего леса называлось у древних чернооблачными полями, от того, что там частые и сильные были дожди или по причине густых испарений из земли поднимавшихся и паки на оную росами упадавших; а по мнению других, место сие называлось мрачным, по причине песков, воздымавшихся и горизонт омрачавших. Сей лес и все место посвящено было Юпитеру.
[12] Мелисса значит пчела; сие имя есть общее жрицам Цереры и некоторым другим, по причине мнимого целомудрия пчел, которое есть символ целомудрия, Пифинес. Некоторые повествуют, что когда Нимфы, служившие во храме Аполлона, восхотели человеков склонить, что бы они не питались мясам, то одна из сих Нимф, имянеме Мелисса, нашла пчельный улий; первая вкусила из оного мед и смешав с водою, сделала приятный напиток; что с того времени пчел стали называть именем той, которая открыла благоуханный, сладкий сок в их восковых жилищах. Лактанций уверяет, что существовал Критский Царь Мелисс, коего дочь Мелисса или Амалтея питала Юпитера своим молоком; что удостоило её чести быть жрицею Сибиллы, а от сего происходит баснь, что Юпитер, сокрытый в острове Крите, вскормлен был там пчелами.
[13] Судьи сии назывались Амфихтионами. Они были депутаты, посылаемые от двенадцати главных Греческих народов и собирались весною в Дельфе, где они присуждали венцы победителям на Пифических играх.
[14] Пелий и Язон оба происходили от Тира и Сальмонеи. Пелий же почитался сыном Нептуна; Язонов прадед был Кретей, сын Эола.
[15] Пелий или Пелияс делал Нептуну торжественное жертвоприношение, к коему он пригласил всех своих сограждан. Язон Магнезиянин, то есть Фессалиянин по Эзону, отцу своему, и по Эолу, своему прапрадеду, яко странник вновь с Пелиона сошедший, яко никому неизвестный, а потому вкупе и гражданин и пришлец, пахал поле близь реки Адура. Извещенный о вышесказанном торжественном жертвоприношении, пустился он вплавь чрез реку, дабы оного быть свидетелем; когда он плыл, то одна из его сандалий упала в воду; он привязал другую, и так с одною сандалиею пришел на праздник. Таким образом схолияст обясняет оракул и исполнение оного.
[16] Сия кожа дана ему была Хироном для одежды по обычаю древних, покрывавшихся кожами диких зверей для изображения их силы и мужества.
[17] Не резанные волосы были знак свободы, однакож по обычаю древних посвящались рекам и им в жертву приносились. Таким образом Ахиллесе, обрезав в первый раз свои волосы на погребении Патрокла, посвятил их реке Сперхий. См. Илиады песнь XXIII.
[18] Пелий не токмо притеснял брата своего Эзона, но принудил его пить бычачью кровь, что древние почитали отравою.
[19] Яко совсем чуждый и в младенчестве из отечества удаленный Язон забыл доме родительский, а потому о нем и вопрошает.
[20] Баснословы повествуют, что Фриксова мачеха, разными именами от них называемая, влюбясь в своего пасынка, но не преуспев в намерении своем его ко взаимной любви склонить, обвинила его пред своим супругом, будто бы он хотел её изнасиловать; что Фрикс от мщения её спасся помощию овна златокожого, на коем он с сестрою своею Медеею бежал в Колхиду.
[21] Дельфийский поток, во храме Аполлоновом, орошавший жертвенник сего бога; он так назывался по имени Касталия, сына Аполлонова; сего потока не должно смешивать с другим, таковое же имя носящим, на Парнасе находящемся и Музам посвященным. Сего же имени и третий поток существует — в Сирии близ Антиохии, и славился своими оракулами.
[22] Эрмий или Меркурий отправил в Колхиду двух сынов своих Эхиона и Эврита, коих он имел от Нимфы Иссы.
[23] То есть к брегам Понта Эвксинского, на коем тогда обитали Скифы, народ варварский, убивавший всех людей выкидываемых кораблекрушением на их брега, бывшие неприступными по причине частых бурь, в сих местах случающихся.
Сия страна есть та самая Таврида, где Ифигения была Дианиною жрицею, когда братья её, Орест и Пилад туда прибыли. Нептун имел в сем месте славный храм.
[24] Цианейские с собачьими головами камни близ Сестоса и Абидоса, между коими находится проливе Эврипийский, имеющий длины токмо двадцать стадий, что составит около 3 верст. Сии высокие скалы столь близки одна к другой, что смотря на них с открытого моря, можно подумать, что оные друг с другом сталкиваются · по сей то причине Пиндар их называет пловущими иди живыми камнями. Стихотворцы повествуют, что Юнона, покровительствующая кораблю Аргу, послала цаплю, которая перелетела сии камни без всякого себе вреда, кроме потеряния нескольких из хвоста перьев; сие от мореплавателей признано было щастливым предзнаменованием.
[25] О сей птице упоминается в 2‑й Феокритовой Идиллии; к ней волшебница обратила свою просьбу о возвращении её возлюбленного.
[26] Пиндар не упоминает о наставлениях, данных Медеею её возлюбленному; но баснословы говорят, что она предписала ему следующие правила. 1. не направлять волов противу ветра, дабы пламя их на него не обращалось. 2. не возвращаться вспять по той же бразде, как то обыкновенно пахари делают, но начать другую бразду в ту же сторону.
[27] Таков был древних обычай, во изъявление того, что добродетель никогда не увянет; однакож в Коринфском Истме венцы делали из сухой петрушки.
[28] Иные говорят, что он был принесен в жертву Юпитеру, а по мнению других Марсу, в то время, когда Фрикс избежал сетей от мачехи его, на погибель ему устроенных.
[29] Авлугеллий повествует, что во время первой Пунической войны Атилий Регул, в Африке, близ стен Карфагенских встретил змея длиною во 120 футов, которого его воины убили.
[30] Пиндар помещает сии браки по возвращении Аргонавтов из Колхиды, а Геродот в IV. кн. говорит, что оные совершились при отъезде их из Ионии.
[31] Здесь начинается вторая часть Оды, в коей Пиндар требует от Архезия помилования Демофила, имевшего некоторое участие в случившемся возмущении, и принужденного к бегству; по разбитии его соучастников, удалясь в Фивы, он склонил Пиндара к исходатайствованию ему от Архезия прощения и позволения возвратиться в отечество; так как испрашивание сей милости было трудно, по причине праведного царского гнева, то Пиндар прибегает к риторической фигуре для внушения Архезию, что раскаявшийся Демофил в последствии может быть ему полезным, хотя прежде и был виновен.
[32] Каменосечец Лисип изобразил фортуну или случай под эмблемою молодого человека, быстро бегущего, держащего в руке бритву, имеющего спереди клок волос, а сзади плешивого.
[33] Кажется, будто Пиндар здесь делает некоторое приложение, что Ахиллес в I й песни Иллияды говорит своей матери: "я помню, что, сидя в чертогах отца моего Пелея, часто слышал и тебя похваляющуюся, яко бы ты единая дерзала оборонять отца богов против умыслов бессмертных, Юнона, Нептун и Минерва вознамерились ограничить власть его. Ты тогда появилась, и с помощию стоглавого исполина, тобою на Олимпе призванного, расторгла узы гρомодержца."

Ода V. Тому же Архизилаю, победителю в ристаниях на колесницах

Содержание[1],
Пиит в сей оде старается прославит добродетели Архизилая, и конюшего его Каропа: краткое упоминание об основании Цирены. Пиит желает Архезилаю еще блистательнейших побед и на олимпийских играх.

Богатство, сколько сильно ты,
Когда с тобой живет небесна добродетель!
Кто сердцем прав и чист, гнушается тщеты.
С богатством таковый есть ближних благодетель.
Архезилай! судьба вела
Тебя ко щастью постепенно:
Богатство тратишь ты на добрыя дела,
Тобой Касторова днесь слава оживлена, [2]
Который сим местам спокойство возвратил, [3]
Пресек раздоры и волненье,
И мир в сем граде водворил
Блаженном чрез твое премудрое правленье.

Коль можно даром счесть богов
Согласие добра и власти:
То ты, по мненью мудрецов,
Достоин сей щастливой части,
Которую вкушаешь ты,
Народом правя многи леты;
Сия награда правоты
Судьбой тебе дана за мудрые советы.
Сугубо ныне ты блажен,
И чрез победу знамениту,
И тем, что случай дал пииту
Воспеть, сколь громкою ты славой озарен.

Когда похвальный гимн на лирах вдохновенных,
Тебе воспетый в честь, несется по садам
И слышится в лесах Киприде посвященных:
Не позабудь, что всем обязан ты богам;
Они единая причина,
Что щастлива твоя судбина.
Но больше всех товарищей твоих,
Каропа ты люби; он паче всех трудился: [4]
Он не искав отсрочек никаких,
Во град природный возвратился;
К гостеприимному он приглашен столу,
В близи Кастальских вод, в кругу мужей правдивых,[5]
И сей венок через коней ретивых
Доставил твоему челу.

Он крепосгпью возжей и силою десницы
Отважно проскакал, при помощи небес
Двенадцать раз священный Фебов лес
Без поврежденья колесницы.
Но чудна бодрость сих коней,
От сих трудов не уменшалась;
Кароп, достигнувший полей,
Где Цисса гордо возвышалась,
Над храмом Фебовым на сводах утвердил
Свою блестящу колесницу,
На коей он опередил
Других ристателей парящую станицу;
Поставил он ея, как радость в сих местах,
Близ статуи, из древа иссеченной,
И Аполлону посвященной
От Критских жителей, искусных в сих трудах.

Архезилай! прими благоприятно
Сего помощника в победах таковых.
А ты поверь, Кароп, что музы многократно
Потомству возвестят о подвигах твоих
В средине колесниц, в обломки разрушенных,
Их предводителей смятенных.
Кароп! какое ты веселие вкушал,
Когда весь цирк обширный обскакал,
Бессмертной славою покрылся
В отечество свое Ливию возвратился.
Хоть стоило сие трудов,
Но смертных жребий есть таков.

А ты, всех Баттовых богатств наследник,
Народа сильного защитник и покров,
В раздорах внутренних посредник,
Помощник странных, пришлецов,
Каких достоин ты венцов!
Когда сия страна от львов опустошалась;
Единым взглядом их отважный Батт прогнал.
В нем сила грозная оракула являлась;
Сам Феб его сопровождал;
Сам Феб ему велел природный брег оставить,
Селенье новое в Цирену перевесть.
Дабы оракул свой событием прославить,
Сам Феб хотелл во львах сей ужас произвесть.

Оставил Феб небесны круги,
Летит, чтоб смертным дать в залог его щедрот,
Лекарства разные, целящие недуги,
От коих страждет смертных род.
Он сладку лиру им дарует,
И с помощию муз драгих
Любимцам он своим законы предписует
К блаженству и к покою их.
Оракулы его, в пещере изреченны,
Потомство храброе на свет произвели,
И Гераклиды им рожденны,
В Лакедемон, в Аргос и в Пилос перешли.

От кореня сего Эгеане родились,
Которы в Теру преселились,
По предписанию богов.
Они участники во многих жертвах были
Когда их разные народы приносили
Во граде и среди лесов.
Потом их также пригласили
На те священны празднества,
От коих после учредили
Карнейски славны торжества.
При сих играх по днесь творим воспоминанье,
И празднуем на них Цирены основанье,
Куда по бедствах перешли
Трояне, мирные потомки Антенора,[6]
Когда, спасаяся от браней и раздора,
Они в сем город убежище нашли.

Как люди храбрые, искуством отличенны,
Они приятно угощенны;
Рукою Баттовой в то время насажден
Сей лес, богам великим посвященный;
Сциротиньянский путь им также уравнен, [7]
Толь гладко камнем намощенный,
Что ноги резвые коней,
Которых множество всегда к играм летело,
Могли скакать легко и смело;
А ныне при конце дороги сей
Покоится сей Батт, сложивший бренно тело:

Сей Батт, столь щастливый во все теченье дней,
Теперь достоин стал божественных честей.
И в самых сих местах пред храмом погребенны
Тела лежат его потомков и сынов.
Чистейшей Радостью их души восхищенны,
Когда и в недре их гробов
Им слышны похвалы потомкам их сплетенны.

Аркезилай, вели в сих пышных торжествах,
Что б имя Фебово у юношей в устах
Всечасно громко повторялось
И в сей стране обширно раздавалось.
Единый Феб внушает мудрецам
Те гимны светлые, согласны,
Чрез кои мы победам и трудам
Поем хвалы сердечны, беспристрастны.
Скажу еще для чести я твоей,
Что Феб тебе успех послал в твоих обетах,[8]
Что мудростью в твоих советах,
Что прелестью твоих речей,
Деяний, смелостью; хотя в младых ты летах,
Но столько превзошел и старых ты мужей,
Колико быстрых крыл пареньем
Орел превыше птиц других.
Блаженству общему ты служить утвержденьем;
Ты любишь подданных, как нежных чад своих.

Да с летами ростет к отраде муз драгих,
Наклонность пылкая и к ним твое стремленье,
Да с быстростью водя в играх коней твоих,
Ты нежной матери умножишь восхищенье.
Художеств и наук собор
Твой дух великий занимает;
На них обращены и разум твой и взор.
Да сим Зевес тебя во веки подкрепляет,
Ко исполнению намерений твоих;
Да сильные Сатурна дети
Успех тебе дадут в делах твоих благих.
Да в век врагов коварны сети,
Ниже дыханье ветров злых
Не возмутят твоих дней мирных и полезных.
Зевес всегда хранит рабов ему любезных.
Да славный Баттов род, как солнце возблестит,
И средь Олимпских игр победой возгремит.

---

[1] Сия ода служит дополнением к предыдущей.
[2] Циренияне совершали богослужение в честь Диоскурам, то есть, двум близнецам, сынам Юпитеровым, Кастору и Поллуксу. Кастор есть бог конской науки; ему приписывают изобретение колесниц, двумя конями запряженных. А по сему сие служение особливо приличествовало Архезию, имевшему всегда бдительнейшее попечение о конских заводах, не жалевшему на них великого иждивения и часто в ристаниях упражнявшегося, как о том в сей Оде сказано.
Кастор и Поллукс были Лаконияне, сыновья Леды, братья Елены. Циренияне были колония Спартанцов, поселившаяся сперва в Тере, а потом в Цирене, городе Ливийском.
[3] Здесь Пиит делает уподобление с возмущением Цирениян, о коем в предыдущей Оде упомянуто было; он Кастору приписывает славу восстановленья спокойствия и тишины в сем городе; сия метафора взята из бури, которую утишать Диоскуры имели власть, как то утверждают баснословные предания.
[4] Кароп был конюший или правитель колесницы Архезилаевой, а вкупе и его зять, заступивший место Эфема. Схолияст утверждает, будто Эфем одержал победу в Пифе.
[5] То есть в самой Пифе, где протекал Кастальский поток, о коем в примечаниях предыдущей Оды упомянуто.
[6] Они были предводимы Менелаем, который, пристав к Ливии с Еленою по возвращении своем из Трои, как в III й песни Одиссея сказано, основал там колонию из своих соотечественников и из пленных Троян состоящую.
[7] Он прилагал попечение о намощении сей дороги обтесанными весьма гладко камнями, коими с великим тщанием, плотностию и равностию сия дорога была укладена.
[8] Сие разумеется о победе им одержанной, пред коею, по древнему обыкновению, он делал обеты Фебу.

Ода VI. Ксенократу Агригентинину, победителю в ристаниях на колесницах

Содержание.
Сия ода содержит похвалы Ксенократа[1] и сына его Тразибула, коего пиит прославляет за сыновнюю его любовь. Краткое упоминание о смерти Антилока, коего Мемнон умертвил за то, что он защищал родителя своего Нестора.
Да песнь моя и глас вниманье возбуждают;
К тому святилищу стремлюсь из дальних стран,
Где Грации всегда с Венерой обитают,
Где центр земли кропит кипящий океан, [2]
Где Аполлоново убежище златое
Стоит на крутизне лесистыя горы,
Где песней собрано сокровище драгое,
Где победителям готовятся дары,
Где гимны им поют за подвиги их громки,
О играх Пифы где торжественно гласят,
На коих действуют Эвменовы потомки,
На коих возблистал отважный Ксенократ.

Сие сокровище ни ветром, ни дождями, [3]
Ни шумною водой, ни силою громов,
Ниже стесненными густыми облаками,
Ни бурной быстротой ярящихся валов,
Ни чем оно, ни чем не будет истребленно.
Ты славен Тразибул с родителем твоим;
Чело твое во век сей славой озаренно.
Мы в песнях о тебе потомству возвестим,
Победу воспоем, что зрим тебя щастлива,
И с колесницею на четырех конях,
Опередившего близ Кризского залива
Других ристателей, блиставших на играх.

С отцом, о Тразибул, делишь венцы ты славы,[4]
Советы помнишь ты, что дал Филиров сын,
Когда Немеев сын хотел знать игр уставы,
Когда в пещеры он пришел к нему один;
Хирон сказал: твори Зевесу поклоненье,
Держащему в руке грозящий, страшный гром;
Имей к родителю признательность, почтенье,
Покорен будь ему и сердцем и умом.

Таков был Антилок: он жертвуя собою,
Чтоб спасть отца, призрел Мемнонов острый меч.
Несторов конь, пронзен Парисовой стрелою, [5]
С трудом возмог его из всей, толпы извлечь.
Копьем вооружен, летит он в след Мемнона;
Вотще Нестор держать его насильно мнил,[6]
Отважный Антилок не знает, что препона;
Он жизнь родителя чрез смерть свою купил.
Между блестящими щитается делами
Чудесный сей пример сыновния любви.
В дни наши Тразибул идет его следами, [7]
И древни правила живут в его крови.

Он дяде своему щедротою подобен;[8]
С благоразумием он злато раздает:
Он кроток, справедлив, любезен и незлобен;
Он бегал пышности от самых юных лет.
Богатство он свое на то употребляет,
Чтоб мудрости искать в пещере Пиерид;
К Нептуну должное почтенье сохраняет,
За то, что на играх сей бог его хранит.
Любезен Тразибул, везде живит беседу;
В священных торжествах, с младыми вместе он:
Его приятна речь, вкусней и слаще меду;
Везде он скромности хранит святый закон.

---

[1] Он одержал победу в 24 Пифический праздник, что Схолиасту и подало причину к замечанию, что сии оды не по порядку летосчисления собраны.
Поелику пиит в похвалах Тразибула, сына Ксенократова более распространяется, нежели в похвалах самого Ксенократа; то полагают с довольным вероятием, что титул сей оды не во всей полноте и целости соблюден был в древних рукописях.
[2] Я в другом месте обяснил уже, по чему Дельфийский храм и Пифа назывались центром земли.
[3] Так точно и Гораций, подражая Пиндару в III й кн. в 30 оде о своих творениях говорит:
“Я воздвиг памятнике крепчайший меди, вытший пирамид, царями Египетскими сооруженных, коего ни дожд, снедающий камни, ни свирепость Аквилона, ни продолжение веков, ни быстротекущее время опровергнуть не возмогут".
[4] Сей стих доказывает, что и Ксенократ и сын его имели участие в одержанной победе.
[5] Гомер в VIII й песни Илияды говорит о сей ране Несторова коня стрелою, Парисом пущенною; но Нестору тогда помог не сын его, а Диомид.
[6] Гомер в IV й песни Одисеи упоминает о смерти Антилока, убитого Мемноном сыном Авроры; но не сказано, чтобы сие случилось при вспомоществовании отцу его.
[7] Самая лестная для Тразибула похвала, уподобляющая его героям, прежде его прославившимся.
[8] Здесь говорится о Тероне, дяде Тразибуловом. Сего самого Терона Пиндар прославляет в своей 1й Олимпической оде, которая ему приписана.

Ода VII. Мегаклу афинянину победителю в ристаниях на колесницах, запряженных четырьмя проворными конями

Содержание.
В сей оде пиит соединяет похвалы Мегакла[1], Афин, его отечества и славного дому Алкмеонид, из коего происходит Мегакл; он заключает ея утешительными размышлениями о превратности судьбины.

Во мне желанье воспылало,[2]
Потомка петь Алкмеонид;
Какое сделаю начало,
Когда победой он гремит?
И воздвизая пышно зданье,
Не всех ли тверже основанье
Мне слава громкая Афин?
Сей есть Мегакла град природный,
Его достойный и свободный,
Цветущий, яко райский крин.

Где чада Эрехтея жили,[3]
О град том теперь пою;
Они, о Феб! восстановили
Храм Пифы пышный в честь твою.
Мегакл! меня ты восхищаешь,
Что пять венцов ты получаешь;
Ты кровь геройскую явил:
Двукратно в Истме отличался,
В Олимпии ты увенчался,
Двукратно в Сцирре победил.[4]

Пою теперь триумф твой новый
На лире громкой я моей:
Но рок завистный и суровый,[5]
Мрача твоих спокойство дней,
Есть горести моей причина.
Но смертных такова судбина:
Она всегда полна премен;
Сей жизни радость скоротечна,
Не может быть тверда и вечна,
Доколе носим тела тлен.

---

[1] Он был от поколения Алкмеонид и одержал победу на 86 Пифическим торжестве.
Похвалы, кои в сей оде приписует Пиндар Афинянам, возбудило противу него негодования Фив, как я о том и упомянул в моем вступлении; ибо ревность была виною их вражды, продолжавшейся дотоле как витийство Демосфеново и опасность обеих сих республик, Филиппом угрожаемых, на время их соединили. А в то самое время, когда Фивы лишили Пиндара права гражданства и осудили его заплатить пеню, Афиняне оной удовлетворили, и к себе его пригласили. Ои после помирился со своим отечеством, как я выше заметил.
[2] Алкмеониды были поколение знатнейшего рода из потомства Эрехтея, одного из древних Афинских царей.
Геродоте в книге VI й повествует, что когда Алкмеон, их родоначальник, приняли в дом свой послов Креза; то сей государь пригласил его к своему двору и подарил елу золота столько, сколько он с собою унести может. Сия сумма была чрезвычайная; Крез присовокупил к тому многие дары, что все вкупе увеличило богатство и силу Алкмеонид.
[3] Когда изгнанные из Афин Пизистратиды ограбили и зажгли Храм Дельфийский, то Алкмеониды протииву их ополчились, и сделав обет, что буде победят их, то восставят храме Аполлонов, на самом деле и то и другое исполнили; а по сему можно судить, сколь богато и сильно было сие поколение.
[4] Сцирра городе в Фокиде у подошвы Парнаса; здесь он упомянут вместо Дельфа или Пифы, к коей он был весьма близок; вся сия страна посвящена была Аполлону и Дияне.
[5] Аристарх утверждает, что сие касается огорчения, которое в сие самое время Мегакл имел от смерти верного его друга Гипократеса.

Ода VIII. Аристодему Эгиниянину, победителю в борьбах

Содержание.
Сия ода заключает похвалу города Эгины, отечества Аристодема[1]. Пиит восходя до героев, сим городом произведенных, воспоминает Эака, Пелея, Теламона, Ахиллеса. Краткое повествование об оракуле, произнесенном Амфиарием, предвещавшим во второй Фивской войне победу сына Алкмеонова. Ода оканчивается призыванием богов в помощь Аристодема и размышлениями о непостоянстве человеческой судбины.

Дщерь правды, коей кроткий луч [2]
Рождает блеск градов обширных,
В рук своей держаща ключ [3]
И браней и советов мирных;
Тебе, друг добрых, тишина,
Тебе одной посвящена,
Аристодему песнь похвальна;
Твоею силой и рукой
Дан мудрым сладостный покой
И жизнь свободна, беспечальна.

Когда в душе родится гнев;
Его чудесно ты смиряешь;
Кто так сражался, будто лев,
Того ты в агнца превращаешь.
Колико сладок твой закон!
Не знал, не знал Порфирион,[4]
Не ведал он, что есть герой,
Не ведал, что владеть собой
Победа славна и высока.

Где гордость, гнев дают закон,[5]
Там пропасть, а над ней завеса.
И многоглавный сам Тифон[6]
Не спасся от руки Зевеса.
Один был громом поражен,
Другой от Феба побежден.[7]
Сам Феб да слышит звуки лиры;
Я тот венец воспеть желал,
Которой мужеством стяжал
Ксенарков сын в пределах Сцирры.

Пребуди остров не забвен,
Потомками Эака славный,
Доброт собором озарен;
Едва ль тебе есть в мире равный;
Тебя пииты воспоют,[8]
А Грации венки сплетут
Для чад твоих в позднейши годы;
И громкий звук в борьбах побед
Промчится в весь пространный свет;
Его услышат все народы.

Твоих героев начислять,
Которы так известны в мире,
Не может сил моих достать;
Не мне их петь на слабой лире.
Но что я вижу пред собой!
Хочу петь лирой и душой;
Аристодема я прославлю;
На подвиги его смотря,
И мыслью к Фебу воспаря,
Превыше всех его поставлю.

Аристодем, ты в сих борьбах
Преславных предков шел следами.
На Олимпийских так играх
Они прославились делами;
Но ты, достойна отрасль их,
Сияньем подвигов твоих
Сугубишь рода блеск венцами.
Авгур не тщетно возгремел,
Когда он седмь героев зрел
Под седмью Фивскими вратами.

Когда к Аргосовым стенам
Пришли потомки Полиника,
Когда сразились смело там,
Град зрел, сколь храбрость их велика;
Тогда Оиклов сын прорек.[9]
От славной крови человек
В боях бывает всем приметным.
Алкмеев сын и в далеке
Гремит, держа в своей руке
Щит грозный с змием разноцветным.

Но лучшу часть авгур сулит[10]
Адрасту за труды суровы,
За скорбь рок лавр ему вручит;
Но с ним пошлет печали новы.
Хотя Данаевы полки
От сильной Зевсовой руки
Получат мир и путь свободной;
Адраст же слезы пролиет,
И кости сына понесет,
Что б их погребсть в земле природной.

Так Амфиарий провещал;
А я с Алкмеевым потомком[11]
Живя в соседстве, лиру взял,
И в пенье плавном, хоть не громком,
Я славлю громкие дела;
Моя усердная хвала,
Как водный чистый ток, да льется,
И вместе с шумною молвой
Ея звучащею трубой
В пределы мира понесется.

А ты, которого рука
Стрелами зыблет землю, воды,
В чей храм текут издалека
Толпясь различные народы;
Когда я сей венец соплел,
Когда Аристодема пел,
Ты правил лирой и рукою.
Тебя, блестящего царя,
За твой покров благодаря,
Молю, пребудь всегда со мною!

Внемли с улыбкой песнь мою:
Аристодем похвал достоин;
Не я один его пою;
Народа глас к тому ж настроен.
О боги! с горней высоты,
Подпорой будьте правоты;
Пошлите вашу помощь сильну,
Чтоб век Аристодемов цвел,
Чтоб он, добром сияя, вел
Жизнь мирну, радостьми обильну.

Безумцы! мните вы чрез лесть,
Чрез ложну мудрость и чрез страсти
Себя на верх всех благ вознесть.
Но смертным не дано сей власти.
Единый всеми правит рок;
Одним щастлив, другим жесток;
По часту гордых унижает;
Тебя же он, Аристодем,
Украся тройственным венцем,
Бессмертной славой озаряет.

Четыре сильные борца
С тобой в последний бой сразились;
Но вместо славы и венца
Стыдом покрыты возвратились;
Улыбка нежных матерей,
Приятной сладостью своей
Трудов и ран не наградила.
Борцы трепещут и бегут,
Но свой позор с собой несут;
Хотят, чтоб их земля сокрыла.

А победитель сих людей,
Всего превыше ставя славу,
Гордясь победою своей,
Надежды лестну пьет отраву.
Но смертных радость не тверда;
За щастьем следует беда,
И вдруг вся пышность исчезает:
Проходят радости, как сон;
Темнет блеск, и самый трон
С высот на землю упадает.

О смертный! что есть бытие?
Скажи мне! что же есть ничтожность,
Когда величие твое
Соделать прочным невозможность?
Но тот не ложно преблажен,
Кто светом Зевса озарен.
О боги! голос мой внемлите,
Пролейте реки нам отрад;
Аристодема и сей град
От всех напастей сохраните.

---

[1] Аристодему Эгиниянину, победителю в 35 Пифическое торжество.
[2] Сия ода, по мнению одних, сочинена была после войны с Персами, простершей ужас и беспокойствие по всей Греции, а по мнению других после возмущения, случившегося в Эгине; как бы то ни было, но желать надлежит, что бы правила, в сей оде начертанные, во все сердца впечатлелись.
[3] Тишина внушает добрые советы, усмиряет междоусобные неспокойства, а по сему, яко ключ, отверзает дверь для мудрости и заключает её для раздора.
[4] Безбожный Порфирион, один из Гигантов, которой, по баснословию, покусился свергнуть Юпитера с престола и похитил волов Геркулесовых.
[5] Гораций, подражая Пиндару, еще более его сию мысль распространил в книге III й в оде 4 й:
“Сила, без помощи совета, падает под собственною её тягостию. Боги увеличивают могущество, мудростию умеренное; они ненавидят силы, замышляющие преступления и разнородные беззакония.
[6] Известна о нем повесть по I й оде; он есть эмблемма народных возмущений, а потому баснословы и присваивают ему сто голов и сто руке.
[7] Тифон был низвержен в ад громом Юпитера, а Порфирион стрелами Аполлоновыми.
[8] Пиит предвещает своему герою, что и другие пииты его прославят.
[9] Здесь разумеется Амфиарий Авгур, о коем упомянуто в 6 й Олимпической оде.
[10] В первой Фивской войне из семи начальников, сражавшихся при семи Фивских вратах, Адраст, царь Аргосский, токмо единый спасся бегством, а во второй Аргосцы потеряли токмо Эгиалея, сына Адрастова, о чем Авгурами предвозвещено было.
[11] Сие место весьма темно; я последовал смыслу, который; по мнению моему, вероятнейшим образом из текста извлечь можно.
Иные говорят, что в честь Алкмеону, славнейшему из предков Аристодемовых, была поставлена статуя близ Пиндарсвой, далее на пути из Фив в Дельфе; а по сему пиит и называет себя соседом потомка.

Ода IX. Телезикрату Цирениянину победителю в ристании в полном вооружении

Содержание[1].
Пиит распространяется о похвалах города Цирены, отечества Телезикратова[2]; он прославляет победу им одержанную и последствия оной; по кратком обращении к посторонним предметам, восходит он и до потомства Телезикратова.

Вспомоществуемый от Граций дарагих,
Носящих поясы из злата,
На струнах стройных я моих
Хочу воспеть Телезикрата:
Он столько щастлив был, что с тягостным щитом,
Остановляющим коней его стремленье,
Украшен в Пифе был торжественным венцом;
Он есть Цирены украшенье,[3]
Производящия прекраснейших коней,
Носящей имя той Цирены несравненной,
Которую похитил Аполлон,
И в колесниц позлащенной,
Приехав на гору крутую Пелион,
Оттоле перенес ея в страну богату,
Обильну множеством плодов,
Где классы полные блестят подобно злату,
Где сладостный собор пестреющих цветов;
Он ей владенье дал сих щастливых брегов.

Киприда гостя своего,
Пришедшаго ея владычества в границы,
Приемлет, угостить старается его,
Касается его блестящей колесницы;
Стыдливость кроткую и в нимфе сей и в нем
Прикосновением рождает,
И бога света съединяет
Со дщерью Гипсовой, а Гипс сей был царем
Лапифов, коих звук толь громок;
Из Океяновых сей Гипс вторый потомок: [4]
Его произвела Креуза, дщерь земли,
С Пенеем съединясь, от тайныя любви.

Сей Гипс воспитывал прекрасну Циренею;
Не прикасалася она рукой своею
Девических работ, ни пряжи, ни тканья,
И нечувствительна к забавам лет ея;
Делам хозяйственным, играм не предавалась,
К охоте за зверьми единой прилеплялась:
Вооруженная стрелою, иль копьем,
Иль зверю дикому грозящая мечем,
В леса густые устремлялась,
Или храня волов отцовских в тьме ночной,
Враждебных им зверей отважно поражала;
Едва тогда она приятный сон вкушала,
Когда заря взошед кропит поля росой;
Других она забав и радостей не знала.

В единый день бог света зрит
Сию красавицу копья и сил лишенну,
На льва ужасного отважно ополченну;
Зовеш Хирона он, и так ему гласит: [5]
Филеров сын, оставь свою пещеру тесну,
Дивися бодрости и мужеству чудесну
Сей нимфы молодой; она с одним жезлом
Дерзает без копья бороться с грозным львом.
Каким отцом она на свет произведенна?
Какова кореня и кем она рожденна?

Живя в ущелинах крутых, лесистых гор,
Чудесною она там силой одарилась;
Не уж ли думаешь, что мне причтут б позор
Когда б моя рука увезть ея решилась,
Когда бы с ней мое я ложе разделил,
И тайные любви с ней сладости вкусил?
При сих словах Центавр приятно улыбался,
И мыслей сообщишь он Фебу не боялся,
Он рек: о света бог! по мненью мудрецов,
Всего потребнее в любови нежность слов,
Могущих в душу влить о страсти уверенье;
Стыдливость тихая есть сладостный покров,
Скрывающий огней пылающих стремленье
И свойственный сердцам и смертных и богов.

Но ложь тебя не обольщает;
Теб известно все, что есть;
Твой взор тончайшие сосуды проницает,
В которых сок и жизнь велят растеньям цвесть,
Песков морских, речных творишь ты исчисленье,
И даже, кои ветр чрез бурно дуновенье,
Взвивая в воздухе крутить
И те песчинки взор твой зрит.
По чтож меня ты вопрошаешь
О нимфе, о её родстве,
Когда ты сам твоей премудростию знаешь
Все вещи в самом существе!
Но естьли мне ты позволяешь;
То чувства искренны тебе я пролию;
Скажу тебе я мысль мою.

Приходишь ты в сию долину,
И хочешь с нимфой сей соединить судьбину;
Ты пренесешь ея к свершению отрад
В прекраснейший Зевесов сад; [6]
Потом, собрав число великое народа,
Владелицей над ним поставишь ты ея;
Под властию ея блаженство и свобода
Дадут сим жителям сладчайше бытие.
Народы, кои днесь в Ливии обитают,
Любезную твою потщатся угостить;
Своей Царицею они ея признают;
В палатах золотых она там будет жить:
Она даст мудрые законы
Участку той земли, где множество плодов,
Где сладостны дары и Флоры и Помоны
Родятся, зреют без трудов.

В сем месте в светы родит она дитя прекрасно,
Которого Эрмий от матери возьмет,
И что бы дать ему жилище безопасно;
К Часам, к Земле его поспешно принесет: [7]
Они сие дитя в свое положат лоно,
Амброзию, нектар прольют в него струей,
Бессмертие ему даруют Аполлона;
Он радость возродит в сердцах своих друзей;
Стада он будет пасть щастливо, без урона,
И будет назван Аристей.
О Феб! сверши скорее брак ты сей!
Сим речь окончилась Хирона.

Пути все кратки для богов;
Им всех намерений не трудно совершенье,
Не нужно много им трудов;
Феб скоро произвел желанье в исполненье:
В средине Ливии, в чертогах золотых
Сей бог вкусил любви отраду;
Стал покровителем сих мест ему драгих,
И помощь дал тому блистающему граду,
Где после многих лет атлеты родились
Своею силой знамениты,
Которых славили пииты,
И коих похвалы повсюду пронеслись.
Цирена есть сей град; величьем он гордится,
Отечество красот, обширен и богат,
Нетерпеливо ждет, когда Телезикрат
Во свой природный край с ристаний возвратится;
С какою радостью сей град в своих стенах
Героя будет зреть украшенна венцами,
Которой силою и резвыми конями
В Дельфийских славился полях!

Геройство искони нам повод подавало,
Дела велики прославлять,
Но мудрым, слов потребно мало;
Их может быстро дух утехи пременять,
Удобный случай уловлять;
Боясь, чтоб щастие с безвласою главою
Не обернулось к нам спиною,
Есть то, что из виду не должно нам терять;
То видел Иолай за подвиги щастливы;
Ему дивились сами Фивы,
Как Эвристея он убил,
Когда за тяжкую ему обиду мстил,[8]
Но вскоре и его взяла земли утроба:
По смерти положен был он
По близости от гроба,
В котором дед его сокрыт Амфитрион.

От тайные любви Алкмены и Зевеса [9]
Родились храбры близнецы;
Кто может умолчать о славе Геркулеса?
Она промчалася во все земли концы.
Кому Диркейские потоки не священны,
Которых чистою водою воспоенны
И он, и Ификлес его любезный брат?
Их славою мои все чувства восхищенны;
Благотворенья их я буду петь стократ,
Да звуки нежные, от граций вдохновенны,
И свет блистающий от громких струн моих,
Помогут совершить мне подвиги священны;
Да в песнях искренних, простых
Телезикратову победу славлю ныне,
Одержанную им в Эгине,
О коей звук молвою пронесен
До стран, где сей герой рожден.

Сим подвигом избег он мрачного забвенья,
Производимого от горестей и бед,
Друзья его, враги дань платят удивленья,
И общий всех язык ему хвалы плетет.
Я в сем последую учению Нерея;
Он даже не велит врагов лишать трофея.
Уже мы зрели много крат,
Что в славе сей, Телезикрат,
Когда украшен ты венцами,
Когда ристаньем и боями
Во всех ты славился странах;
Мы зрели матерей, желающих в сынах
Увидеть равные твоим заслуги,
И нимф, желающих тебя себе в супруги.

Не кончу песней я моих,
Не заплативши дань законну;
От музы получил я лиру сладкозвонну,
Да предков славлю я твоих.
Я воспою того героя,
Который нимфою пленясь, лишен покоя,
В Ираз, Антеев град пришел [10]
И там своей любви драгой предмет узрел;
Там многие ему соперники предстали,
Которы нежный сей цветок сорвать желали,
Достойный всех любви венцов,
И все стремились к ней из дальних городов
Но ей знатнейший брак отец определяет;
Он в сем Данаю подражает [11],
Избравшему в зятья, в супруги дочерей
Лишь тех, кто легкостью своей
Опередит других в ристанье;
Такой и дочь его получит в воздаянье.

Так точно сделал и Антей:
Супругом дочери своей
Тому он быть повелевает,
Кто всех в ристаньи побеждает;
Сия красавица есть подвигов цена;
На самый цирка край она помещена;
Толпа Антея окружала
Достойных женихов, родства искавших с ним.
Он рек: тот будь ей муж и зятем будь моим,
Кто первый до её коснется покрывала.
Алексидаму рок щастливым быть судил;
Он всех в бегу опередил:
Прекрасну нимфу он берет тогда рукою,
Ведет сведи толпы торжественно с собою;
Другия нежны красоты
Кидают к их ногам цветы.
Победа славна, несравненна,
В позднейши времена ты будешь незабвенна!

---

[1] В сем роде игр, для получения венца, надлежало на ногах пробежать два раза стадию, имея на себе полное тяжелое древних вооружение. Какая сила! какая легкость!
[2] Телезикрат был один из потомков Алексидама; он победу одержал на бегу в 28е Пифическое торжество, Дельфийцы воздвигли ему статую.
[3] Город Цирена его отечество.
[4] Пеней, сын Океянов, по баснословию, имел от Нимфы Креузы Гипса, царя Лапифов, коих имя означает детей, Девкалионом из камней произведенных. Сей Гипс сочетался с Нимфою Циреною, материю Аристея, основательницею города Цирены.
[5] Центавр Хирон славен был своею мудростию и глубокими познаниями в медицине и хирургии.
Аполлон возглашает к нему и вызывает его для совета из Фессалийской горы Пелиона, в ущелине коей Хирон жил.
[6] Мы уже видели, что Ливию древние называли садом Венеры; здесь Пиндар её именует Садом Юпитера, потому что сия страна была посвящена Юпитеру Аммону.
[7] Сие изъявляет упражнения и открытия, сделанные Аристеем, который, как говорят, первый стал различать времена года и разделение времени по звездам; також и изобрел способы пахать землю.
[8] Эврисфей, явный враг Гераклид, требовал, чтобы Афиняне ему выдали потомков Геркулесовых, у них по смерти Геркулеса сокрывшихся, угрожая Афиняним, что в случае отказа объявит им войну. Иолай, сын Ификла, племянника Геркулесова, удрученный уже бременем лет, стал умолять богов, да возвратят ему прежнюю крепость и силу для ополчения противу тирана Эврисфея. Получа сию чудесную от богов милость, Иолай вызывает Эврисфея на личный бой: убивает его, а потом сам умирает. В воздаяние за его мужество Фивцы воздвигли ему памятнике близ гроба деда его Амфитриона.
[9] Многие говорят, что кроме Геркулеса был у них еще сын Ификлес.
[10] Ираз есть город Африканский, близ Цирены лежащий. Здесь говорится не о гиганте Антее. Геркулесом задушенном, но о другом Антее, современном Аргонавтам.
[11] Данай поступил подобно сему при выборе мужей своим дочерям.

Ода X. Фесалиянину Гипоклесу на быстрое им двукратное пробежание стадии

Содержание[1].
Пиндар, как он сам в сей оде говорит, Тероном своим хозяином был склонен воспеть победу, одержанную Гипоклесом[2] в легком ристании; присовокупляет к сей песни похвалу и братьям сего атлета; повествование о полете Персея к гиперборейским народам, от коих он принес главу Медузы.

Драгой Лакедемон, Фессалия блаженна! [3]
Страна таким Царям законным покоренна,
Которы родились от матери одной.
Алкид ваш предок был, чудесный сей герой;
Какое вы в мой дух влияли восхищенье,
Когда мне слышится от музы повельнье,
Да Пифа славится и с нею Пелиней,[4]
Да имя Гипоклес раздастся в песни сей!

Сей самый Гипоклес в кругу Амфиктионов
Чрез стадию летел по правилам законов;
О Феб! виновник ты сей гибкости в ногах[5]
Атлетам силу ты даруешь в сих борьбах;
Поддержанный твоим небесным вдохновеньем
И сил естественных чудесным напряженьем
Отважный Гипоклес делами возгремел,
И по следам отца в сем подвиге пошел.
Отец его, сей Фрикл, в Олимпии двукратно,
Под тяжкою броней, что всем невероятно,
В ристанье был легок и в Пифе победил;
Близ царския горы туж легкость он явил.
Да тако Гипоклес всегда успех встречает,
Да в век богатством он и славой процветает!

Не малые дары атлетам пролил рок;
Их сладка жизнь течет, как вод чистейший ток,
Да сила злобная не повредит их славы,
Да горькие они не вкусят ввек отравы,
Да сильно божество всегда им даст венцы;
Щастливым лишь того щитают мудрецы,
Кто силою руки, кто бега быстротою
Повсюду водится удачною судьбою.

Кто сына своего в цветущих зрит годах
Средь Пифы славою блистающа в венцах,
С успехом все свое свершившего теченье,
Чего недостает еще для наслажденья?
До неба медного не можно досягнуть [6] ;
Никто еще не мог на сей решиться путь;
Никто не восходил еще в эфирны своды,
Никто еще не мог чрез землю, иль чрез воды,
Не мог перелететь чрез грозный Океан,
Никто не достигал Гиперборейских стран [7],

Один Персей проник в жилищ Таигетов;[8]
Он зрел их торжества и множество предметов,
И Гекатомбы те [9] ослины видел он,
Которым похвалы дарует Аполлон,
И радуется зря животных сих огромных,
Закланных от ножа, бессильных, слабых, томных.

Но музы чистые народам сим известны [10]
Перстами легкими девицы там прелестны,
Со сладкой нежностыо играя на струнах,
Связуют с флейтою размерной пляски шаг;
Там множество венцов, со златом соплетенных,
Блистают на челах сих жителей блаженных,
Пиры их веселы средь мирной тишины;
Не ведают они ни распрей, ни войны;
Ни старость, ни болезнь сим людям не знакомы;
Раздор не смел вступить ни в их поля, ни в домы.

В сие собрание к премудрым людям сим
Достиг Данаи сын, Палладою водим;
Отважен, чувствуя Паллады оборону,
Он смерти предает ужасную Горгону:
Отняв главу, змиев имущу вместо влас,
Ко островитянам несет ея в тот час:
О чудо странное! они окаменели;
От божеской руки чудес мы много зрели.

Но время мне престать усильно толь грести;
Я брошу якорь мой, чтоб мне корабль спасти;
Подобно сладкому от пчел текущу меду,
Когда геройскую возносим мы победу;
То гимны из себя раждают вкусной сок;
Услышит песнь мою Пенейский быстрый ток,[11]
Когда в устах она Эфирян повторится, [12]
Сугубым Гипоклес сияньем озарится.
Цветущих юношей блистающий собор,
Почтенный старцев круг и нимф прекрасный хор,
Хотя и склонности и вкусы в них различны,
В единой глас поют хвалы ему отличны.

Тот мудр, кто случая из рук не упустил,
Кто в сладкой тишине трудов плоды вкусил.
Сокрыто навсегда от ока человека,
Что будет с ним вперед во все теченье века.
Торакс меня просил, чтоб с лирой я моей
Во колесницу муз четырех впряг коней;
Чтоб Гипоклеса я, его прославил друга;
Для благодарности легка сия услуга.

Подобно золоту, чрез опыт многих лет
Наш разум чистится, приемлет новый свет.
Дань искренну платя, не прогневлю Зевеса,
Когда прославлю я и братий Гипоклеса:
Они правлением и мудростью своей
Дают блаженный век стране обширной сей
О, сколько те страны судьбой своей щастливы,
Где все начальники смиренны и правдивы!

---

[1] Двойная стадия составляла 189 наших сажен. Атлеты, пробежав оную, обращались около стены и паки возвращались к пределу, от коего пошли, и так бег их простирался на 378 сажен.
[2] Имя Гипоклес значит: славный конский ездок; он был сын Фриция, уроженец из Фессалийского города Пелинея.
[3] Геркулес, оставя отечество свое Фивы, для очищения земли от опустошавших её чудовище, кончил жизнь свою на горе Оэте; оттуда потомки его распространились в Грецию, а именно, поселились в Лакедемоне, где и учредили главное свое правление; от сего произошли два Лакедемонские царя, кои были из двух отраслей Гераклид.
[4] Пелиней, город Фессалийский, лежащий на горе толь высокой, что, по повествованию Страбона, оная была видима из острова Хиос; сей город был близ Пифы или Дельфа, а потому Пиндар о нем в сей оде упоминает.
[5] Частые воззвания к Фебу делаются потому, что Пифические игры, здесь прославляемые, в честь ему учреждены и посвящены были.
[6] Гомер таковое же выражение часто употребляет, сообразуяся мнению древних, думавших, что звезды прикреплены к медному своду.
[7] Греки называли Гиперборейцами все народы, живущие от них по ту сторону Гадеса (Кадиса) или стодбов Геркулесовых, то есть, ныне называемого Гибральтарским проливом.
[8] Персей, сын Юпитера и Данаи. Баснословье повествует, что когда оракул возвестил Акрилию, Аргосскому царю, будто он убит будет рукою своего внука; то сей жестокосердый отец заключил в башню единородную свою дочь Данаю. К ней, как известно, сошел Юпитер в златом дожде, и она от него родила Персея. О сей–то басне Пиндар в оде своей и упоминает.
[9] При жертвах, называемых Гекатомбами, в честь умерших приносимых, обычай был закалать ослов.
[10] За сим последующее описание сходствует с повестью о щастливых островах, ныне Канарийскими называемых; а сие доказывает, что страны Южные, лежащие близь столбов Геркулесовых, были Грекам известны.
[11] Пеней Фессалийская река.
[12] Эфиряне, коих земля лежит в Аргосском проливе, были народ толико просвещенный, что пииты почитали за честь, ежели их произведения, дошед до их слуха, — заслужат их одобрение.

Ода XI. Фивянину Фразидею дитяте, победителю на бегу

Содержание.
Сия ода, как кажется, относится к первой победе Фразидея[1], в простом бегу одержанной, что и видно из наших примечаний. Пиит присовокупляет к сему похвалы отца Фразидеева, бывшего двукратно победителем на Олимпических играх. Краткое повествование об Оресте. Пиндар оканчивает сию оду похвалою посредственного состояния, доброй славою сопровождаемого.

О дщери Кадма [2], Семелея,
Живуща средь богов, где сам Зевес сидит,
Почтенна Ина, Левкотея,
Подруга Нереид!
Спешите с матерью Алкида съединиться
В чертогах, Мелии, где зрится,
Собор подножий золотых,
В святилище, куда в сиянье Феб стремится,
Любя его превыше мест других.

Священной Гармонии дщери,
Его оракулов откройте вы мне двери;
Мелия на вечер зовет вас в свой чертог! [3]
Небесны, славны Героиды,
Чтоб с вами съединясь я пел хвалы Фемиды,[4]
Чтоб строгий суд её прославить; я возмог
Чтоб Фивы я воспел и с ней сраженья Сциры;
Что бы её поля обильны, звуком лиры
Прославил громко я, и что Пиладов род
На память торжество отцов своих приводит;
Что славою их всех потомок превосходит,
Являя красные денницы нам восход.

Пилад, сей есть тот друг Ореста нареченный,[5]
Своей кормилицей от бедства сохраненный,
Когда Агамемнон престола был лишен,
И Клитемнестрою нещастно умерщвлен.

Супруга злобная! твоя душа сурова
К такой жестокости давно была готова,
За Ифигению свершая грозну месть;
Иль можно боле жестокость ту причесть
Тому, что ты всегда любовь питая тайну,
Хранила в чувствиях боязнь необычайну,
Чтоб вскоре твой обман не сделали открыт.
Неверность явную какой супруг простит!

Что слабый гложеть, сокрываеть,
Тая в душе весь скорби яд,
То сильный перенесть себе не позволяеть,
А паче естьли въявь позор его гласят;
Так точно славою во Спарте пламенея,
Нещастлив был герой сын бодрого Атрея;

Но за собой повлек в свою погибель он,
Чрез предвещание прославленну девицу,
Когда отмщением горя Агамемнон,
Троянску разорил столицу;
А Трофий между тем в убежище сокрыл [6]
Ореста при его гоненье,
Который за отца творя отмщенье,
Эгиста, мать его в единый день убил.

Куда же я иду, восторгами влекомый?
Хотя сначала я на правый путь вступил,
Но вдруг, как будто бы корабль волной несомый,
По бурным ветгам я дорогу пременил.
О муза, перестань скитаться отвлеченно,
И помни, что тебе сначала порученно!

Ты Фразидею сплесть стремилася венец,
Хотела ты, чтоб он и с ним его отец
Тобою громко были петы,
И слава, коею гремят сии атлеты:
Один в Олимпии в ристаньях победил
И зрителей своих проворством удивил;
Другой же ног своих всю гибкость развивая
И резво стадии обширность пробегая,
Победу одержал с открытым телом, наг.
Мое ж единое желанье,
Чтоб высоко не ставить шаг;
Посредственное состоянье[7]
Есть для меня всех выше благ.
Любя священну добродетель,
Не льщусь я зависть возбуждать,
Своим потомкам тот есть прямо благодетель,
Кто славу добрую с именьем может дать.

Так, имя доброе есть прямо часть благая,
Которая была и частью Иолая;
Его да славит муз собор;
Да с ним прославятся и Поллукс и Кастор [8],
Живущие среди небесного селенья,
Достойные вовек похвал, венцов и пенья!

---

[1] Он был знаменитый атлет, с самых юношеских лет прославившийся; он одержал победу на бегу двукратно. Прежде воспетые Пиндаром атлеты были цари и люди знатные, а Фразидей был частный человек, проводивший жизнь весьма скромную, как то и видно из похвалы умеренной жизни, коею похвалою ода сия заключается.
[2] Пиит начинает взыванием к дщерям Кадмовым; потому что оные почитались покровительницами города Фив.
[3] Мелия, по баснословию, была дщерь Океяна и сестра Исмения, славного гадателя; от тайные любви с Аполлоном родила она сына Тенера, от коего место построения Фив восприяло имя поля Тенерова.
[4] От Фемиды происходит начало Дельфийского оракула. Земля, мать Фемиды, первая в Дельфе председательствовала; её место заступил Нептун, а потом Алоллон: сие явствует из Гимна Орфеева в честь Фемиды.
[5] Пилад был спасен от ярости Эгиста кормилицею своею Арсиноею, подставившею родного своего сына, дабы сохранить Пилада.
[6] Строфий был отец Пилада.
[7] Здесь обнаруживаются и философия и умеренность Пиндара, о коих он упоминает для похвалы Фразидея, избравшего посредственное состояние.
[8] Сии два брата, называемые вообще Диоскурами, почитались покровителями Пифических игр, и духом при оных и по смерти присутствующими.

Ода XII. Мидасу Агригентинину, игравшему на свирели

Содержание.
Сия ода посвящена прославлению победы, одержанной Мидасом на музыкальных прениях[1], введенных в пифические игры. Пиит в сей оде восходит до самого изобретения свирели, приписуя оное Минерве, сделавшей сие в подражание жалобам горгон при смерти медузы. Краткое упоминание о Персее; Пиндар оканчивает сию оду некоторыми философическими размышлениями о непостоянстве фортуны.

Подай мне помощь и покров,
О нимфа, прелестьми цветуща!
Близ Агригентских берегов
На шумных пажитях живуща,
В сем сильном город, что пышностью своей[2]
Возвысился, как царь, окрестных всех полей.
О нимфа! на меня воззри со снисхожденьем,
Со сладким тем благоволеньем,
Каким пленяешь ты и смертных, и богов;
Защитой сильной будь и гимна и стихов,
Поющих Мидаса, его венцы прекрасны,
Какие он стяжал чрез звуки сладкогласны.
Мидас над Греками победу получил;
В сем даре научен Палладою он был;
Чрез трости связанны она рождала тоны
Из стона дикого свирепыя Горгоны.

Когда шипящий свист змиев главы ея [3]
От приближенья страх во всех рождал ужасный,
Персей, лиша её главы и бытия,
В отечество свое понес сей дар опасный:
Он Поликлету им за праздник заплатил,
Пренебрегая приглашеньем,
И мать от брака свободил,[4]
К которому она влеклася принужденьем.

Персей Данаею рожден,
Зевесовым дождем златым произведен,
Палладой он храним, пренес беды жестоки;
Она тогда имея цель,
Чтоб Эвриалы стон и жалобы глубоки,
На челюсти свои лиющей слезны токи,
Чрез звук изображать; составила свирель,
И сделавши сие орудие чудесно [5],
В котором тоны все родятся равновесно,
Минерва именем пристойным назвала
И смертным в дар сие орудие дала:
Оно зовет героев к бою [6],
Рождает храбрость в них, и правит их душою;
Подвижны члены в нем из связанных тростей [7],
Вблизи Цефизских вод растущих,
Приятны звуки издающих,
По коим грации играют средь полей.

В сей жизни мы должны покорствовать судьбине,
Блаженства чрез труды полезные искать.
В чем рок отказывает ныне [8],
То может завтра даровать;
Один отчаяньем успехи получает,
Другой вотще себя трудами утомляет.

---

[1] Чрез сие музыкальное прение возвещаемо было об открытии Пифических игр: в оных воспевались Гимны в честь Аполлона и сопровождались лирою и свирелью.
Тоже самое делалось и на Олимпических играх; но в 48 Олимпиаду, Амфиктионы или судьи исключили свирель, яко производящую томные и печальные звуки. К сему то Пиндар и обращается, приписуя изобретение свирели Минерве, соплетшей, по его словам, с гибкими тростями жалобные звуки Горгон, оплакивающих смерть Медузы. В Пифичес: их же играх свирель сохранена, что доказывается сею одою; ибо Мидас был объявлен победителем в игрании на свирели.
[2] Агригента был знаменитый город, лежащий на склонении горы; Сицилийские цари имели в нем свое пребывание.
[3] Три Горгоны: Стека, Эврилла. и Медуза имели свойство, превращать в камень всех на них взирающих; подробнейшее о них описание видно в баснословии.
[4] Даная с сыном своим, вместе заключенная в ящике и поверженная в море, выброшенная волнами на острое Серифе, удержана там была тираном Полидектом, который почитая и мать и сына своею добычею, стал сына воспитывать, а мать принуждать, чтобы она с ним вступила в 6рак.
[5] Уже выше объявлено, что Минерва здесь представлена яко изобретательница свирели.
[6] Свирель у древних употребляема была не токмо яко орудие нежное и томное, на ней играли и в военных походах, и она заступала тогда место труб и волторн.
[7] Древним не известны были наши флейты, из одной трубки состоящие, а свирель их состояла из многих тростей, из коих каждая особливый звук производила.
[8] Сия же самая мысль находится в Эврипидовой Альцесте; сей трагик говорит:
“Судьбины приемлют на себя различные виды; часто боги даруют то, чего мы и уповать не дерзали; но отказывают нам в том, что нам вероятнейшим казалось. Сильный бог легко совершает дело, за невозможность смертными почитаемое.“