Если это так, то я не вижу возможности предполагать, что Диодор нашел в каком бы то ни было источнике указание на то, что возвращение Алкивиада последовало не сейчас, а только μιϰρὸν ὕστερον [немного позднее] — после битвы при Сесте.
Второй рассказ о возвращении Алкивиада составлен по Фукидиду. Περὶ δὲ τὸν αὐτὸν ϰαιρὸν Ἀλϰιβιάδης ἔχων τρισχσίδεϰα τριήρεις ϰατέπλευσε πρὸς τοὺς ἐν Σάμῳ διατριβοντας [Около того же времени Алкивиад с тринадцатью триерами подошел к афинянам, стоящим в Самосе] = ϰατέπλευσε δὲ ὑπὸ τοὺς αὐτοὺς χρονους τούτους ϰαὶ ὁ Ἀλϰιβιάδης ταῖς τρισι ϰαὶ δέϰα ναυάιν… ἐς τὴν Σαμον. [Около того же времени возвратился в Самос Алкивиад с тринадцатью кораблями] (VIII. 108. 1).
Здесь περὶ τὸν αὐτὸν χρόνον [около того же времени] имеет свое значение, хотя в сущности смысл оно имеет только у Фукидида. Там это время ясно определяется — это то время сейчас после битвы при Сесте, когда Афиняне успели взять Кизик, а Пелопоннесцы послали в Евбею; Диодор вставляет рассказ о том, как был послан в Евбею Эпикл, как он там собрал корабли, и на обратном пути был застигнут бурей, погубившей его флот. Факта этого нет у Фукидида — и именно при нем Диодора указывает, как на источник, Эфора. Будем же ему верить, что этот именно факт, а не все, что рассказано до и после него, он из Эфора взял. Но вставка эта переменила и время, к которому должно бы относиться ϰατὰ τοὺς αὐτοὺς χρόνους [в тому же времени]; между тем оно остается тем же, что у Фукидида; ясно, что и слова взяты из него.
У Фукидида Алкивиад сообщает, что Тиссаферн благодаря ему не пошлет кораблей Спартанцам — у Диодора солдаты это уже раньше узнали, но и у него есть эта ссылка, только Тиссаферн по прежнему должен превратиться в Фарнабаза. Затем — пропустим средину рассказа. — Ἀλϰιβιάδης πρὸς αἶς εἶχεν ἰδίαις ναυσὶν τρισϰαίδεϰα ἐννέα προσέλαβε [Алкивиад добавил девять кораблей к собственным тринадцати], отправился в Галикарнасс взял с него деньги, затем в Μεροπίδα [Меропиду][1], и затем с большой добычей вернулся с Самос. Фукидид говорит: ϰαὶ πληρώσας ναῦς ἐννεα πρὸς αἶς εἶχεν [и вооружив девять кораблей вдобавок к тем, которые у него были] взял деньги с Галикарнассцев, укрепил Кос, поставил в нем начальника и отправился обратно в Самос.
Мы видим опять то же самое. Очень важно одно прибавленное словечко, объясняющее, мне кажется, все положение дела — это словечко ἰδίαις [собственным], которого у Фукидида нет и быть не может по той простой причине, что корабли эти вовсе не собственность Алкивиада. Алкивиад уже давно стратег Афин, он уже давно вернулся в Самос, уехал из него для переговоров с Тиссаферном, взявши эти 13 кораблей (VIII. 88.1). Диодор принимает это возвращение за первое[2] — тогда, конечно, Алкивиад не мог иметь Афинских кораблей и они по отношению к новым девяти, которые он у Афинян берет, являются ἴδιοι [собственными]. Диодор, значит, сделал крупную ошибку, отнеся к слишком позднему времени возвращение Алкивиада.
Я не могу себе объяснить эту ошибку Диодора. Мы видели, что в начале интересующего нас отрывка Диодор следует первой главе Фукидида. Затем при описании битвы при Сесте и предшествующих обстоятельств он прямо переходит к последним главам — все промежуточное, очень сложное и запутанное, богатое массой мелких событий изложение им пропущено. Я не хочу сказать, что он не читал всей книги, но он не читал ее с специальной целью воспользоваться ей для данных частей труда. Теперь, после битвы при Сесте он наталкивается на рассказ о возвращении Алкивиада — в его памяти это первое и за первое он его и принимает. Он знает, что Алкивиад воспользовался для своего возвращения влиянием, которое он имел на Тиссаферна (Фарнабаза) — он читал Фукидида и смутно помнит его — именно этим смутным воспоминанием я и объяснил бы то, что он путает Тиссаферна с Фарнабазом: у Фукидида оба они играют видную роль[3] — и здесь он видит, что Алкивиад объявляет о своем успехе у сатрапа. Это утверждает его в его мнении. Но он не видит у Фукидида рассказа о том, как произошло примирение с Афинянами — и его он тут же вставляет; откуда, я не берусь решать; возможно, что по воспоминаниям и риторическим шаблонам[4].
Но возможна ли, вероятна ли ошибка Диодора, если бы в том источнике, который сообщил Диодору о восстановлении демократии, было что нибудь сказано о возвращении Алкивиада? Я думаю, решительно невозможна. Прибавка к упоминанию деятельности Ферамена при восстановлении демократии замечания об его роли при возвращении Алкивиада сделана из другого источника — как таковая она и характеризуется самой формой — οὖτος δὲ ϰαὶ ϰτλ [он же и т. д.]. Написавши свое замечание о Ферамене, Диодор вспомнил, что Ферамен способствовал возвращению Алкивиада, и прибавил это от себя — прибавил под влиянием той же тенденции, которая заставила его начать рассказ о событиях, следующих за Сицилийской войной, введением, ведущим к вящему прославлению Алкивиада.
Отсюда вытекает в высшей степени интересный вопрос — к сожалению, только вопрос. Мы видели уже близость Диодора к Аристотелевскому изложению революции, поскольку оно касалось Ферамена. Теперь мы видим, что источник Диодора не связывал переворота с возвращением Алкивиада. Аристотель нигде не упоминает последнего[5], у Аристотеля этой связи нет — только у него одного из всех, кто о событиях эпохи говорит. Не подтверждает ли это того предположения, что Диодор — посредственно или непосредственно — следует Аристотелю?
Кто может быть источником этого известия? Самое известие встречается, как мы видели, у Непота, который, как предполагает Stedefeld[6], восходит к Феопомпу, но оно могло быть изложено и многими другими; другое дело в освещении факта, в том, что этот факт блестит, как новый перл в венце славы Алкивиада — и здесь мы имеем дело с теми трудно контролируемыми влияниями, о которых я раньше говорил.
Я не знаю, почему нам не остановиться на том писателе, который, как мы теперь несомненно знаем, служил источником Диодору, который во всяком случае влиял на него — на Тимее. Ведь Тимей был горячим поклонником Алкивиада. В Сицилийской истории он, конечно, мало мог проявить свое к нему отношение — , но именно при окончании ее в общем рассуждении об ее результатах и был простор для панегирика любимому герою. На край гибели привела катастрофа Афинян, но спас их Алкивиад. Повторяю, я говорю только о влиянии; те же мысли могли встречаться и у других писателей — мы находим ту же мысль у Плутарха (Lys. 3) в очень близкой форме[7].
Называть имена источников, по большей части, потерянная работа; достаточно, если мы выделим элементы, из которых сложился рассказ. Кажется, нам удалось выделить: 1) Фукидида, факты которого переработаны под влиянием симпатизирующей Алкивиаду тенденции, 2) источник сведений о Ферамене и отношения к нему, очень близкий к Аристотелю.
Перейдем теперь к военным событиям 411 года.
Афиняне назначили для ведения войны стратегами Фрасилла и Фрасибула; эти собрали войско и корабли в Самосе. Это многократная неправда. Афиняне не назначали теперь для ведения войны Фрасилла и Фрасибула — это, впрочем, не имеет значения, так как Диодор имеет обыкновение, много раз уже отмеченное нами, в первый раз говоря о стратегах, говорить об их назначении. Но здесь ошибка его крупнее. Дело не в том только, что их не теперь назначили, а в том, что их вообще не назначали Афиняне οἱ ἐν ἄστει [бывшие в городе] — они выбраны стратегами взбунтовавшимся войском. И это еще не все: они не собирают войска в Самосе — оно давно уже находится там; именно οἱ ἐν Σάμῳ [бывшие на Самосе] и сделали их стратегами. Здесь именно те следы пропуска, которые я раньше обещал указать: Диодор рисует себе все так, будто до момента отправления в Геллеспонт ничего и не было — он выпускает длинный ряд предшествующих событий. Оттого у него играет известную роль мотив появления Афинян в Самосе. Миндар оставляет Милет, потому что ему нет основания там больше сидеть без дела; он ждал помощи от Персидского сатрапа и узнал, что Алкивиаду удалось убедить его этой помощи не посылать — у Фукидида есть этот мотив с той однако разницей, что упомянут только факт отсутствия помощи и не упомянута причина ее, между тем как Диодор оперирует столько раз уже употребленным средством — влиянием Алкивиада.
С другой стороны Миндар отправляется в Геллеспонт, потому что узнал, что флот Афинян находится в Самосе. Это, во первых, опять та же история — Миндар давным–давно знает об этом; это, во вторых, решительно непонятно: какое основание для Миндара плыть в Геллеспонт, потому что Афиняне в Самосе? Самосский флот играет некоторую роль при его отправлении — но он заставляет его не отправиться вообще, а отправиться ἀπὸ παραγγέλματος αἰφνίδιου [при внезапном возвещении]. Диодор мог подставить вместо этой причины особенностей отправления причину самого отправления потому, что действительной причины он выставить не мог. По Фукидиду Миндар ушел потому, что Тиссаферн не помогал, а Фарнабаз обещал помочь, если Спартанцы направятся к Геллеспонту. Диодор уже запутался; у него все время действует Фарнабаз — здесь он, понятно, для целей Диодора уже не может годиться; ему пришлось бы рассказать: Фарнабаз не исполнил обещания, и потому Миндар ушел из Милета; Фарнабаз звал его в Геллеспонт, и потому он пошел туда.
Таким образом, изложение Диодора пока объясняется из Фукидида, но и здесь есть одна черта, прямо не взятая из него — это посылка Дориея в Родос, о которой не говорит Фукидид. Дорией послан в Родос, потому что некоторые там собираются произвести переворот. Мы, собственно, не можем и объяснить себе, в чем дело. Диодор не упомянул об отпадении Родоса к Лакедемонянам — мы и не знаем, в каком положении остров. У Фукидида, правда, есть объяснение — Родос отпал от Афин и пристал к Лакедемону (VIII. 44), но за то у него нет факта посылки Дориея. У Диодора факт взят из какой то связи и вставлен в первоначально чуждую ему обстановку — скажу опять, вставлен из collectanea Диодора. Посылка у Диодора не мотивируется: αὐτὸς ϰαταρτίσας τάς τ᾿ ἐϰ Πελοπόννησου ναῦς ϰαὶ τὰς παρὰ τῶν ἔξωθεν συμμάχων, Δωριέα μὲν μετὰ τριῶν χαὶ δέϰα νεῶν ἀπέστειλεν εἰς Ῥόδον… αὐτὸς δὲ τὰς ἄλλας πάσας ἀναλαβών χτλ [самостоятельно снарядив корабли, полученные из Пелопоннеса и посланные союзниками из–за границы, он отправил Дориея с тринадцатью кораблями на Родос … сам же, взяв все остальные и т. д.]. и после слов εἰς Ῥόδον [на Родос] вставлено προσφάτως γὰρ τοῖς Λαϰεδαιμονίους τινὲς τῶν ἀπὸ τῆς Ἰταλίας Ἑλλήνων ἀπεστάλχεισαν εἰς συμμαχίαν τὰς προειρημένας ναῦς [ибо упомянутые корабли были посланы лакедемонянам в помощь италийскими греками#]. Что означает это γὰρ [ибо]? я убежден, что всякий читатель, дойдя до него, будет убежден, что объяснено будет, почему в Родосе было недовольство или почему был послан Дорией, или, в крайнем случае, почему было послано как раз 13 кораблей — на самом деле ничего этого нет, да и вообще ничего не объясняется — по смыслу могло бы стоять только δὲ [же] вместо γὰρ, но в тексте γὰρ, и текст верен: при δὲ порядок слов должен бы быть другой.
Я думаю, что и это характеризуется как прибавка — сделана она из Фукидида (VIII. 35. 1). Объяснить себе ее я могу следующим образом. Диодор знал, что Дорией командует Итальянскими кораблями (XIII. 45. 1)· при посылке его на Родос ему показалось интересным, откуда явились итальянские корабли — он поискал у Фукидида или, вероятно, в своих заметках, и механически пришил ответ на свою ἀπορία к изложению. Мне кажется, этот случай показывает, что Диодор не ограничивался простым списыванием, а старался по возможности объяснить себе то, что списывает, на основании собранного им материала, своих заметок.
Движение Спартанского и Афинского флота описаны по Фукидиду с незначительными отступлениями, к которым мы уже привыкли у Диодора. Но уже при рассказе об отплытии флота Афинян в Лесбос есть одна важная черта. — В то время как у Фукидида Афиняне отправляются туда для того, чтобы, смотря по обстоятельствам, покончить с анти–афинским движением на острове или сделать его исходным пунктом против Миндара (VIII. 100), у Диодора цель совершенно другая — собрать корабли у союзников. Фактически они действительно берут несколько кораблей (Thuc. VIII 100. 5), но о цели этой речи нет; Диодор дальше и говорит, что они отказались собирать корабли, а взяли только три — это само по себе и могло бы быть взято из Фукидида, хотя у Фукидида число взятых кораблей не указано[8], но это упоминание играет слишком большую роль в дальнейшем, чтобы быть случайным.
У Сестоса происходит битва. Расположение войск взято из Фукидида (VIII. 104. 3). Диодор или рукописи перепутали только Фрасилла и Фрасибула. Если Диодор, помимо Фукидида, сообщил, что Сицилийцами командовал Гермократ, то это не говорит об отличии источника — это он знал из предыдущего[9].
Но в описании самой битвы нет и следа Фукидида. В ней нет и вообще реального содержания. Все описание состоит ив ряда обычных фраз. Начинается она с того, что обе стороны борются из за места. Καὶ τὰ μὲν πρῶτον ἔαπευδον φιλοτιμούμενοι περὶ τοῦ τόπου [И сперва обе стороны боролись за выгодное место] — между Абидосом и Сестосом, где происходит битва, очень сильное течение, и обе стороны стараются устроить так, чтобы не иметь течения против себя; долго они так плавают, пока… В том то и дело, что этого пока нет; ничего из этого плавания не выходит, т. е. Диодор ни о каком результате не сообщает. Битва еще и не начиналась, а Диодор спешит сказать οὐ μὲν ἄλλ᾿ οἱ τῶν Ἀθηναίων ϰυβερνῆται πολὺ ταῖς ἐμπειρίας προέχοντες πολλὰ πρὸς τὴν νίϰην συνεβάλοντο [афинские кормчие, имевшие превосходный опыт, внесли большой вклад в предстоящую победу]. Мотив борьбы из–за позиции им откуда то взят, но он не умеет им воспользоваться и оставляет его не использованным.
Те, кто, подобно Fricke[10] и Breitenbach’у[11], считают наш отрывок заимствованным из Феопомпа, могут ссылаться на засвидетельствованное Страбоном (XIII. pg. 541. Müller F. H. G. I.pg. 278 frg. 6) показание Феопомпа о значении течения в проливе именно для Сестоса. Но это сближение ничего не доказывает: 1) о течении в Геллеспонте Диодор мог звать и из других источников; 2) мы не знаем, в какой связи Феопомп говорит о течении при Сестосе; 3) он не мог говорить о нем в той связи, в какой о нем говорил Диодор, так как первой битвы при Сестосе он не описывал — какое оно могло иметь значение для общего введения? к тому же, по смыслу отрывка, Феопомп говорил только о том, что течение и особенности гавани Сестоса делают его ϰορίαν τῶν παρόδων [контролирующим переправу] — какое отношение это имеет к битве?
Вернемся, однако, к самой битве. Спартанцы начинают ее общей атакой — действуют ἐμβολαίς [таранами] — Афиняне ловким маневром избегают удара: они подставляют врагу не борт, а нос. Тогда Спартанцы приходят к заключению, что ἄπραϰτον εἴναι τὴν ἐϰ ἐμβολῶν βίαν [тараны неэффективны], и решаются отказаться от нее. Вместо общей атаки они приказывают ϰατ᾿ ὀλίγας ϰαὶ χατὰ μίαν συμπλέϰεαθαι [сходиться с немногими и с одним]. Смысл это будет иметь тогда, если спартанцы решаются отказаться от маневра ἐμβολαὶ и желают перейти к борьбе гоплитов — их ἐπιβάται [эпибаты] гораздо лучше. На самом деле выходит не то; они все таки производят ἐμβολαὶ [тараны]; Афиняне избегают их новым ловким маневром — впрочем, обе стороны действовали не только ἐμβολαῖς ἀλλὰ συμπλεϰόμενοι τοῖς ἐπιβάταις διεγωνίζοντο [таранами, но и сцепившись друг с другом кораблями, пустили в дело эпибатов]. Мы видим, что и здесь отдельные мотивы нагромождены и писатель не умеет с ними справиться.
Битва не приходит ни к какому результату, как вдруг являются 25 кораблей союзников — теперь мы видим, почему Диодор так усиленно настаивал на союзниках раньше, говоря о пребывании Афинян на Лесбосе — они решают победу, или собственно и не решают ее; о том, что они приняли участие в битве, и не сказано; сказано только, что они ἐπεφάνησαν [появились], что Пелопоннесцы испугались и бежали, ἐξαπτομένων τῶν Ἀθηναίων ϰαὶ φιλοτιμώτερον διωξάντων [а афиняне энергично их преследовали].
Таким образом, фактов для битвы мы не имеем; мы только и видим, что нерешительную битву и появление союзников. Диодор отказывается от изложения Фукидида, но строго фактического другого изложения не имеет.
Несколько глав позже (XIII. 45) мы имеем описание другой битвы — второй битвы, данной в тех же местах, теми же войсками, под начальством тех же лид. Фукидид этой второй битвы не описывал. Описание ее есть у Ксенофонта — не буду теперь пока решать, пользовался ли им Диодор; его описание живей и подробней Ксенофонтовского, и при этом оно, не смотря на риторический характер, не лишено реальной подкладки. Сходство с первой битвой очень велико. Расположение войск, распределение их между стратегами одно и то же. Точно также сначала говорится о борьбе ἐμβολαῖς [таранами], затем о борьбе эпибатов; точно также битва является ἰσόρροπος [равновесной] — , пока не ἐπιφάνη [появился] Алкивиад. Здесь это указание на его появление имеет свой смысл — сначала его не узнали[12]. Но он не только появляется, а и действительно участвует в битве[13].
Не найдем ли мы естественное объяснение возникновения особенностей описания первой битвы в том, что Диодор спутал ее со второй? Сходство слишком велико, а между тем без этого мы не сможем объяснить себе появление помощи в первом случае. Фукидид о ней ничего не говорит, да трудно и сообразить, откуда бы ей взяться. Σύμμαχοι [Союзники] Диодора у него ничем не подготовлены, да по обстоятельствам времени они при данных условиях не могли появиться, не говоря уже о том, что слишком невероятно было бы это внезапное появление помощи в решительную минуту. Я думаю, что, найдя два описания одной и той же второй битвы, Диодор принял их за описание двух битв и, соединивши одно из них с рассказом Фукидида и для разнообразия сделавши некоторые перемены, воспользовался им для своей первой битвы.
Здесь заканчивается история Фукидида, который, как, я надеюсь, мне удалось доказать, был постоянным спутником Диодора в тех частях его труда, которые обнимают описанную у Фукидида эпоху; с этого момента основной его источник должен был измениться.