ГЛАВА I. Нашествие Ксеркса

§ 1. Подготовка к войне

Сравнительный анализ греческой истории Диодора должен быть начат с тех частей ее, где мы имеем параллельное связное изложение других источников. Работа по отрывкам всегда представляет собой значительные затруднения. Пока мы не имеем связного текста, мы всегда подвергаемся опасности неверно понять данное место, и, во всяком случае, не можем установить того значения, которое оно имело в пропавшем для нас контексте. Там, где мы желаем установить состав разбираемого нами исторического рассказа, работа по Фрагментам становится, именно в силу этого, почти несомненно безрезультатной — по крайней мере до тех пор, пока мы находимся в начале исследования, пока мы не установили еще принципов, по которым мы будем выделять из связного изложения составные его части.
В таком именно положении находимся мы теперь: мы должны искать такого пункта в труде Диодора, где мы его связное изложение можем противопоставить связному изложению другого писателя; такой пункт мы и найдем в начале одиннадцатой книги, в истории нашествия Ксеркса. История похода Датиса и Артаферна дошла до нас только в отрывках, да еще к тому же в виде эксцерптов. Начиная с похода Ксеркса мы опять имеем связный и несомненно Диодоровский текст, имеем и параллельное изложение Геродота.
Задача наша — решить вопрос о том, пользовался ли Диодор Геродотом, и только точный анализ обоих рассказов может решить его. Сходство отдельных черт и элементов не докажет само по себе ничего. Геродот служил несомненно одним из главных, если не главнейшим источником всей нашей, да и всей греческой традиции об эпохе греко–персидских войн. При громадной популярности Геродота[1]), отдельные его известия должны были многоразличными путями стать всеобщим достоянием и проникнуть в изложение Диодора даже в том случае, если бы он и не заглядывал в Геродота. Другое дело — связный рассказ, где мы можем установить взаимоотношение отдельных известий, где мы можем выяснить себе самый способ переработки, если она только имела место.
Раньше, чем приступить к анализу, я считаю необходимым указать на одно обстоятельство, крайне важное для нашего суждения об отношении Диодора к Геродоту. Сочинение Геродота есть, в существенных своих частях, специальный труд о греко–персидской войне. В труде Диодора это событие — один и неособенно большой отдел. Поэтому вся та масса пестрого анекдотического и эпизодического материала, которая делает столь живым и разнообразным рассказ Геродота, уже по самому своему характеру склонного к бесконечным отступлениям, должна была у Диодора исчезнуть, оставив один остов. Понятно, что в этом Фактическом остове многое должно было принять характер, совершенно отличный от того, который ему был свойствен в живом, полном подробностей оригинальном рассказе, но эти отличия не имеют значения — они являются необходимым, часто возникшим помимо воли и сознания писателя следствием особенностей задач и характера его труда.
Уже с самого начала нашего анализа мы поставлены в необходимость считаться с этими соображениями.
Bauer[2], которого очень добросовестным сравнением рассказов Диодора и Геродота мы неоднократно будем пользоваться, видит одно из главных отличий Диодора от Геродота в том, что у Диодора вся инициатива похода приписывается Ксерксу, между тем как у Геродота — Ксеркс ἐπὶ τὴν Ἑλλάδα οὐδαμῶς πρόθυμος ἧν ϰατ᾿ ἀρχὰς στρατεύεσθαι [вначале вовсе не желал идти в поход на Элладу] (VII. 5) и решился на поход только после целого ряда колебаний, побуждаемый к нему Мардонием, Алевадами, Писистратидами. Не говоря уже о том, что влияние Мардония достаточно ясно указано Диодором[3], вспомним только, что у Геродота эта история колебаний Ксеркса изложена в целом ряде речей, сновидений и т. п.; вспомним, что все это неминуемо должно было исчезнуть в кратком рассказе Диодора — и поразившая Bauer’а разница исчезает.
Существенное отличие от Геродота заключается не в этом, а в сообщенном им известии о союзе между Персами и Карфагенянами, известии, которого у Геродота нет. Диодор его должен был найти помимо Геродота, он и нашел его у Эфора (Schol. Pind. Pyth. I, 146. Müller, F. H. G. I 264 frg. III) — посредственно или непосредственно, — но вопрос именно и заключается в том, нашел ли он его в связном рассказе одного источника, или присоединил к своему источнику, заимствовав извне; мне кажется, что анализ места говорит в пользу второго предположения. Диодор рассказывает, почему Ксеркс собрался напасть на Греков. Первым побудившим его был Мардоний — это, как я указывал уже, взято из Геродота. Мардоний ἔπείσε τὸν Ξερξην ϰαταδουλώσεσαι τοὺς Ἕλληνας [уговорил Ксеркса поработить греков]. Убежденный им, βουλόμενος πάντας τοὺς Ἕλληνας ἀναστάτους ποιῆσαι, [желая погубить всех греков] Ксеркс посылает к Карфагенянам, прося их о содействии — это естественно ведет Диодора к рассказу о приготовлениях Карфагенян и Ксеркса; много солдат и кораблей собрал царь — συνεβάλετο δὲ αὐτῷ ϰαὶ ὁ πατὴρ Δαρεῖος [способствовал ему и отец Дарий][4].
В чем же заключается значение этого συμβαλεῖσθαι [способствования] Дария? Очевидно, в данной связи, в том, что приготовления Дария помогли Ксерксу сделать свои в указанных Диодором широких размерах. На самом деле оказывается однако не то. Дарий является не подготовителем войны, а лицом, которое своими приготовлениями побудило Ксеркса начать войну: ὁ Ξέρξης διὰ τὴν τοῦ πατρὸς ἐπιβουλήν ϰαὶ τὴν τοῦ Μαρδονίου αυμβουλίαν…, δεέγνω πολεμεῖν τοῖς Ἕλλησι [Ксеркс, побуждаемый как замыслом своего отца, так и советами Мардония … решил воевать с греками]. В этом, конечно, прямого фактического противоречия нет, но есть несомненно некоторое несогласие представлений, некоторое неумение приводить к единству различные мотивы. Заметив этот факт для всех наших будущих рассуждений, мы в данном случае не сможем уклониться от естественного его объяснения. И у Геродота говорится о приготовлениях Дария, и у него Ксеркс ссылается на Дария, говоря о своем желании начать войну (VII. 8, 3). Если бы эпизод об участии Карфагенян и тесно связанные с ним слова о приготовлениях Ксеркса были выпущены, изложение Диодора находилось бы в полном согласии; вставка этого известия видоизменила весь смысл места и привела к недоразумению. Очевидно, что она органически не связана с основным текстом, что она именно и есть вставка, недостаточно полно слитая с основным текстом.
Той же неполнотой слияния двух источников следует объяснить и другое несоответствие с Геродотом, отмеченное уже Bauer’ом[5]. В то время как у Геродота (VII. 20) приготовления к войне требуют около пяти лет, у Диодора они закончены в три года. Bauer объясняет это тем, что Эфор, который для него является несомненным и единственным источником всех сведений Диодора, смешал приготовления Ксеркса с приготовлениями Дария, которые действительно продолжались три года; но предположение это не имеет никакого основания. Мы можем относиться к Эфору, как нам угодно, — до тех пор, конечно, пока мы с ним ближе не познакомимся — , но и при этом мы должны признавать известные пределы; раньше чем допускать в его труде грубые промахи, подобные указанному, нужно доказать их возможность[6].
Персы готовятся к войне. Царь приказывает строить корабли по всему подчиненному ему побережью — в Египте, Финикии, Кипре, Киликии, Памфилии, Писидии, Линии, Карий, Мисии, Троаде, в Геллеспонтских городах, Вифинии и Понте. Соответственно этому перечислению у Диодора мы находим ниже и другое, более точное и определенное, с указанием числа кораблей при каждой области — точнее при каждом народе. Здесь(XІ. 3. 7) перечисляются Египтяне, Финикияне, Киликийцы, Памфилийцы, Ликийды, Кипряне, Доряне οἱ πρὸς τῇ Καρίᾳ ϰατοιϰοῦντες [живущие у Карии], Ионяне, Эоляне, Геллеспонтяне, жители Понта и островитяне–греки. Разница между этими двумя перечислениями заключается в том, что в первом из них, вместо указанных во втором Эолян, Дорян, Ионян, названы Мисия, Троада, Вифиния и Писидия. Видеть в этом последовательное применение какого бы то ни было принципа нельзя. Диодор действительно имел основание в первом из своих перечислений не упоминать Эолян, Дорян, Ионян, так как он указывает в нем страны, в которых строили корабли, между тем как Греки кораблей не строили, а только поставляли экипаж (Диод. 1. 1.); — но этот принцип не выдержан, так как упомянуты и города Геллеспонта и Понта. Диодор придерживался исключительно географического распределения местностей, перечисляя их в последовательном порядке, идя по берегу от Египта и до Понта[7].
Сходство обоих перечислений, таким образом, не существенно. Первое из них не имеет никакого исторического значения; оно может быть заимствовано из любого перипла или даже из личного запаса сведений автора. Тем важнее второе; оно несомненно составлено по Геродоту (VII. 89). Приведу параллельно оба списка.

Геродот [8]

Диодор

Финикияне

300 триер

300

Египтяне

200

200

Кипр

150

150

Киликия

100

80

Памфилия

30

40

Ликия

50

40

Кария

70

80

Доряне

30

40

Ионяне

100

100

Эоляне

60

40

Геллеспонт и Понт

100

80

Островитяне

17

50

Рубрики те же, что у Геродота. Трудно поэтому предположить, что список составлен без его влияния, хотя цифры и различны[9]. На следы такого влияния указывают следующие обстоятельства.
1) Диодор, равно как и Геродот, корабли Понта перечисляет под одной рубрикой с кораблями Геллеспонта.
2) Число кораблей у Диодора равно 1200, между тем как сумму их он определяет словами πλείους τῶν χιλίων ϰαὶ διάϰοσίων [более тысячи двухсот]. Это объяснится, если мы вспомним, что у Геродота общее число кораблей 1207[10].
И в рассказе о прорытии канала на Афоне самые отступления от Геродота доказывают зависимость Диодора от его текста. В то время как Геродот (VII, 32 и 38) рассказывает: 1) Царь прибыл в Сарды и оттуда послал послов в Грецию, 2) в то же время строили мост, 3) в то же время был закончен прорытием канал на Афоне, Диодор в той же последовательности фактов передает их следующим образом: 1) Царь прибыл в Сарды и послал послов в Грецию[11], 2) царь послал построить мост на Геллеспонте, 3) царь послал прорыть канал на Афонской горе, что и было скоро исполнено διὰ τὴν πολυχειρίαν τῶν ἐργαζομένων [благодаря множеству рабочих рук][12]. Самая последовательность вовсе не лежит в сущности рассказываемых событий — она обязана своим происхождением влиянию Геродота. Разница заключается в том, что по Геродоту канал был тогда закончен, начались же работы (VII. 22) за три года до того. Диодор, только теперь сообщающий о канале, не забыл указания Геродота, а сознательно отступил от него, и для того, чтобы объяснить свое отступление и вместе с тем сделать вероятной ту последовательность событий, в какой он их передает, и привел цитированное мною выше замечание οπολυχειρίαν τῶν ἐργαζομένων [множество рабочих рук]. Тут та же тенденция, с которой мы уже встречались и которая еще более уяснится нам, когда мы на других, более ярких и более несомненных, примерах ознакомимся с особенностями Диодоровской композиции. События сводятся в возможно более краткий промежуток времени. Едва ли слишком смело будет уже теперь сделать предположение, что причина этому лежит в анналистическом характере изложения Диодора; этим я не хочу сказать, что Диодор сам вносил изменения подобные данному в текст источника — для решения этого вопроса мы пока еще не имеем достаточно материала — , но указанная тенденция должна была, по меньшей мере, склонять его пользоваться соответствующими ей версиями там где он их находил.
Изложение Геродота следует определенной системе. Начавши рассказ о делах Персов, он и ведет его непрерывно до пункта, где считает удобным остановиться, — затем возвращается к делам Греков и рассказывает о них вплоть до наступления нового, удобного для остановки момента. При больших размерах его изложения способ этот имеет несомненные преимущества, но в небольших рамках годового рассказа Диодора он производил бы полную путаницу. Там, где Диодор ясно сознает, что непосредственное следование источнику привело бы его к такой путанице — а он это далеко не всегда сознает — , он переставляет Факты в их действительной — или ему таковой кажущейся — хронологической последовательности.
Сейчас же в рассказе о приготовлениях Греков к войне мы ознакомимся с этим явлением. Порядок событий, как их рассказывает Геродот, следующий: царь, находясь в Сардах, посылает послов в Грецию. Греки уже давно начали готовиться к войне. <Лучшие> из них посылают своих представителей на Истм. Очевидно, должны предшествовать совещания между отдельными государствами, обмен посольств и т. д. Узнавши, что Ксеркс находится в Сардах — послы царя тогда еще, конечно, не успели обойти всех Греков, — они решили послать соглядатаев в Сарды и послов к соседям. Тогда же они должны были обменяться клятвой — διδυντων σφίσι λόγον ϰαὶ πίστιν [давая слово верности]. (VII. 145); быть может тогда же они и наложили проклятие на тех, которые дадут Персам знаки покорности (VII 132)[13].
Затем царь собирается переправиться в Европу. Фессалийцы сообщают об этом союзникам, которые совершают поход в Темпе, современный пребыванию царя в Абидосе. Затем уже, когда Персы находятся в Пиэрии, возвращаются их послы, требовавшие от Греков земли и воды.
На первый же взгляд, при этом коротком резюме пространного, прерываемого отступлениями изложения Геродота, бросается в глаза, в чем заключается его главное затруднение. Одновременно с посылкой соглядатаев в Сарды посылают послов в Аргос и Сицилию. О других греческих городах ничего не сказано, но ясно одно: к ним должны были послать еще раньше, значит до того, как царь выехал из Сард, до того, как был совершен поход в Темпе, которому предшествовало и посольство в Аргос.
Диодор взял данные Геродота, но переместил их. У него порядок событий другой.
Царь в Сардах. Эллины[14] посылают в Темпе посольство под начальством Эвайнета и Фемистокла. Последние посылают просить помощи у Греков — имеется в виду посольство ко всем Грекам. Когда большинство близких в Темпе Греков покорились Персам, это войско отступает, а затем дается взаимная клятва, налагается уже известное нам проклятие, и посылаются послы в греческие города, теперь уже во второй раз. — Правда, делается и отличие между обоими посольствами: в первый раз просили только о помощи для определенного похода.
Мне кажется вполне правдоподобным, что ошибка Диодора объясняется неясностью текста Геродота и порядком, в котором он рассказывает события. Непосредственно за перечислением тех, которые стали на сторону Персов, Геродот продолжает: ἐπὶ δὲ τούτοισι οἱ Ἕλληνες ἔτεμον ὄρϰιον [против них–то эллины принесли клятву][15]. Очень легко предположить, что Диодор понял не adversus hos[16], а post haec — да и помимо того, как мы видели, ошибка очень естественна — и тогда ему легко было союз считать непосредственно следующим за Фактом передачи земли и воды. К тому же такое понимание фактов давало Диодору возможность объяснить благоприятным образом факт отступления Эллинов от Темпе.
Но мы и далее видим следы того, как работал Диодор. Он уже рассказал о том, что Греки дали землю и воду, но затем он соображает, что послы Персов пришли к Грекам очень поздно, соображает в своем рассказе о посольстве греков в Аргос, что приход персидских послов должен следовать за греческим посольством, и, рассказавши об отношениях Аргоса к союзу, он старается исправить свою ошибку: Μετὰ δὲ ταῦτα τῶν παρὰ Ξερξου πρέσβεων ἐπιόντων τὴν Ἑλλάδα ϰαὶ γῆν ϰαὶ ὔδωρ αἰτούντων, αἱ πόλεις ἅπασαι διὰ τῶν ἀποϰρίσεων ἀπεδείϰνυντο τὴν περὶ τῆς ϰοινῆς ἐλευθερίας σπουδήν. [После этих событий, когда послы, присланные Ксерксом пришли в Грецию и потребовали землю и воду, все полисы высказали в своих ответах рвение, связанное с их стремлением к свободе.]
Уже это одно обстоятельство должно было бы показать, что у Диодора история переговоров греческого союза с Аргосом основана на Геродоте[17]. Но основана ли она на нем непосредственно, этого сказать нельзя. Весьма возможно, что между обеими версиями существует какая–нибудь посредствующая ступень, но во всяком случае мы можем считать ее только новой литературной обработкой, а не новой исторической версией. Существенным отличием между Геродотом и Диодором является то, что у первого Аргивяне требовали предоставления им права предводительствовать ϰατὰ ῆμισο πάσης τῆς συμμαχίης [половиной симмахии], Лакедемоняне же предлагают их начальнику право командования на равных правах с их двумя царями, у второго Аргивяне требуют μέρος τι[18] τῆς συμμαχίας [часть симмахии]. Но фактического значения это отличие не имеет, как оно могло бы показаться на первый взгляд. Диодор и не думает отличным от Геродота образом оценивать образ действий и Аргивян и Лакедемонян, как это, казалось бы, вытекало бы естественным образом из его слов. Далеко не одно и то же, настаивают ли Аргивяне на полном равноправии с Спартанцами или требуют какого–нибудь участия в гегемонии. На самом деле и следа этого нет. Диодор делает тот же вывод, который делает Геродот — и этот вывод, логически являясь у него менее соответствующим обстоятельствам, риторически построен гораздо удачнее. Ловким приемом Диодор влагает его в уста союзников — οἶς οἱ σύνεδροι διεσάφησαν, εἰ μὲν δεινότερον ἡγοῦνται τὸ στρατηγὸν ἔχειν Ἕλληνα ἢ δεσπότην βάρβαρον, ὀρθῶς αὐτοὺς ἔχειν ἡσοχιαν ϰτλ. [синедры открыто заявили, что если они решат, что более страшно иметь грека стратегом, чем варвара господином, то пусть они предпочтут оставаться нейтральными и т. д.] — почти дословно то же, что Геродот передает, как решение Аргивян: (VII. 141) οἱ Ἀργεῖοί φασι οὐϰ ἀνασχίσθαι τῶν Σπαρτιατέων τὴν πλεονεξιην, ἀλλ᾿ ἑλεσθαι μᾶλλον ὑπὸ τῶν βαρβάρων ἄρχεσθαι ἤ τι ὑπεῖζαι Λαϰεδαιμίνοισι [по словам аргосцев, они не могли вынести высокомерия спартанцев и предпочли скорее подчиниться варварам, чем уступить лакедемонянам]. Это чисто риторическое отличие Диодоровского рассказа, охотно выдвигающего апофтегматический элемент, мы должны себе отметить, чтобы следить за подобными явлениями в дальнейшем.
Но Геродоту же (VII. 132) составлен и список Греков, перешедших на сторону Персов[19].

Геродот

Диодор

Θεσσαλοί [Фессалийцы]

Αἰνιᾶνες [Энианы]

До ухода греков из Темпе

Δόλοπες [Долопы]

Δόλοπες [Долопы]

Ἐνιῆνες [Эниэны]

Μηλιέες [Малийцы]

Πεῤῥαιβοί [Перребы]

Πεῤῥαιβοί [Перребы]

Λοϰροί [Локры]

Μάγνητες [Магнеты]

Μάγνητες [Магнеты]

Ἀχαιοί οἱ Φθιῶται [Ахейцы фтиотийские]

После него

Μηλιέες [Малийцы]

Λοϰροί [Локры]

Ἀχαιοί οἱ Φθιῶται [Ахейцы фтиотийские]

Θετταλοί [Фессалийцы]

Θηβαῖοι ϰαὶ οἱ ἄλλοι Βοιωταί, πλὴν Θεσπιέων τε ϰαὶ Πλαταιέων [Фиванцы и остальные беотийцы кроме Феспийцев и Платейцев]

Βοιωτοί οἱ πλείους [Большинство беотийцев]

Βοιωτοί οἱ πλείους [большинство беотийцев] представляет собой ссылку на сделанное Геродотом ограничение πλὴν Θεσπιέων τε ϰαὶ Πλαταιέων [кроме Феспийцев и Платейцев]. Деление на две группы вызвано тем, что Диодор уже раньше говорил о Греках, ставших на сторону Персов. Основанием для деления относительно Фессалийцев служило прямое заявление Геродота (VII 124)[20], относительно других — частью выводы, которые легко можно сделать из Геродота же[21], частью общее соображение относительно того, что первыми подчинились наиболее близкие к проходу — т. е. опять таки предшествующее упоминание факта подчинения некоторых греческих племен.


[1] Kirchhoff, Ueber die Entstehungszeit des Herod. Geschichtswerks,² 1878, стр.9, высказал, правда, мнение о том, что Геродот был сейчас же забыт и оставался без всякого влияния до времен Адриана, но уже Bauer, Herodote Biographie, соглашаясь с Kirchhoff’ом относительно незначительности влияния Геродота на современников (стр. 4 слл.), указал на многочисленные следы знакомства с ним среди Александринцев (стр. 23). Wehrmann, De Herodoti codicis Romani auctoritate целым рядом цитат доказал, насколько сильно было знакомство с Геродом во все времена древности, ср. Wiedemann. Herodot, zweites Buch стр.12 и Busolt, Griechishe Geschichte стр.II² 61.
[2] Die Benutzung Herodote durch Ephoros bei Diodor. Jahrb. f. class. Phil. Suppl. X стр.292.
[3] Мотивировка у Диодора и Геродота в существенном одна и та же; ср. Диод. XI. 1. 3. ἑπεθύμει μεγάλων δυνάμεων ἀφηγήσασθαι [стремился возглавить огромное войско] = Herod. Vil. 6. Ἐθίλων αὐτὸς τῆς Ἑλλάδος ὕπαρχος εἶναι [сам желая стать сатрапом Эллады].
[4] Отмечу здесь один из обычнейших оборотов Диодора, с которым нам не раз придется встречаться.
[5] Die Benutzung Hcrodots, 293.
[6] На самом деле мы фактически знаем только то, что Эфор говорил о совместных действиях Карфагенян и Персов Sch. Pind. Pyth. I. 146 Müller F. H. G. 1264 frg. 111. Понятно, что оба похода должны начаться одновременно — τοῖς αὐτοῖς χρόνοις [в одно и то же время] (Диод. XI. 20. 1); отрывок ясно доказывает, что Эфор говорил не о греко–персидской, а о сицилийско–пунической войне. Если Диодор сообщает сведение, несогласное с сообщенным у Геродота, то причина этому должна лежать в особенностях второго из указанных событий. См. также то, что будет сказано к указанному месту Диодора.
[7] И упоминая даже Писидию, хотя она не παραθαλάσσιος [прибрежная].
[8] Порядок у Геродота несколько иной, чем у Диодора.
[9] Что касается цыфр, то мне многократно придется указывать на крупные отличия в этом отношении; скажу, поэтому, уже теперь, что к этим цифрам следует относиться с величайшей осторожностью, так как мы очень мало можем полагаться на наши рукописи. Интересные наблюдения но этому вопросу мы находим у Bröckera, Untersuchungen über Diodor, стр.7 слл.
[10] Формула πλείους [более] с дальнейшей цифрой у Диодора, как мы увидим в целом ряде примеров, означает круглую цифру, причем на πλείους, т. е. на самом больше настаивать нельзя, во всяком случае она показывает, что Диодор какую то цифру округляет. В нашем случае это округление произошло еще до Эфора, так как цифру 1200 мы находим уже у Исократа (Paneg. 93. 97. 118). У Эсхила (Persae 311) мы можем считать только 1207, так как иначе случайность совпадения была бы необъяснима. Cp. Wecklein, Sitzungsberichte der Kön. Bayer. Akad. d. Wissenschafften. Hist. Phil. Cl. 1876. стр.243 Hauvette, Herodote et les guerres mediques p. 313.
[11] Я не считал бы существенным того обстоятельства, что Диодор не упоминает об исключении, сделанном царем для Афин и Спарты.
[12] Эта фраза в той или другой форме принадлежит к тем излюбленным формулам Диодора, которые всегда — когда это нужно и не нужно — являются к его услугам; ср., напр., XI. 16. 3. XII. 61. 1.
[13] Об этом проклятии смотри комментаторов а. 1. и превосходные замечания Busolt’а, Griech. Gesch. II² 654 пр. 3. Самая историчность проклятия для меня не подлежит основательным сомнением, cp. Nordin, Dieaüssere Politik Spartos zur Zeit der ersten Perserkriege, стр.72 прим. Если какая нибудь клятва и может быть заподозрена, то только данная пред Платеями (Lycurg. in Leocr. 31. Диод. XI. 29. 3(?) Poly b. IX. 39), как ее заподозрил Феопомп (Theon. Progymn. c. 2 pag. 17, Müller F. H. G. I 306 frg. 167). слово ἔδοσαν относится, конечно, к тем, которые уже дали знаки покорности Персам, но включает и тех, которые их дадут — и в том и другом случае проклятие будете только применено в некотором более или менее отдаленном будущем, для которого и тот и другой случай будет прошедшим. Если видеть в словах Геродота определенное хронологическое указание, имеющее в виду определенные народы, то клятва могла бы быть дана только после Фермопил, ибо некоторые из народов, ὲφ᾿ οἶς ἔτεμον ὅρϰιον [против которых разрезали жертву (т. е. принесли клятву)], во время, которого касается наше место Геродота, еще не дали земли и воды ‒ очевидно перечисление Геродота не имеет хронологического значения, оно только субсуммирует общий результат. Доводы Hauvette’а о. 1. 330 слл. неубедительны. Фессалийцы могли покориться и до нашего момента (πρυθύμως μηδίζουσι [без колебания перешли на сторону персов] VII. 174). Фиванцев насильно притянули в Фермопилы (VII, 205 и 233) — это доказывает, что они еще не покорились Персам и еще не были прокляты. Локры пока остаются верными. У Геродота хронологической связи нет. Диодор ее создает на основании вполне естественного понимания места Геродота.
[14] Из текста непонятно, почему Диодор говорит об οἱ ἐν τοῷ Ἰσθμῷ [собравшихся на Истме], когда раньше об этом нигде не было сказано. Объяснения Wecklein’а о. 1. 306 я не понимаю. Ясно станет дело только тогда, когда мы прибегнем к Геродоту, который, между прочим, говорит собравшихся на Истме VII. 172, там же, где говорит о походе в Фессалию и Темпе. У Геродота об Истме говорилось и раньше — поэтому для Диодора выражение οἱ ἐν τοῷ Ἰσθμῷ вполне понятно; он забывает, что оно может быть непонятно для его читателя. Cp. Bauer, о. 1. 293. он же Themislokles S. 165 Bauer признает полную зависимость Диодора от Геродота.
[15] См. Прим. 13.
[16] Ср. комментарий Bauer’а. 1.
[17] Cp. Bauer о. 1. 295.
[18] Следует очевидно понимать какую–нибудь, а не какую–то — в противном случае смысл был бы совершенно неясен.
[19] Место, где приведено перечисление, не то, где мы его находим у Геродота. Отступление сознательно — Диодор и объясняет его своим моралистически–риторическим замечанием; Χρήσιμον δὲ ϰτλ [будет полезно].
[20] Причем Диодор, следуя ему, впадает в некоторое противоречие с самим собой, раньше (XL 2. 6) он говорит, что Фессалийцы — правда только οἱ πλείους [большое количество] — были на стороне Персов.
[21] См. прим. 13.

§ 2. Фермопильская битва

Перейдем к рассказу о Фермопильской битве.
Леонид отправляется из Спарты с недостаточным количеством войска. Требуется объяснить это обстоятельство. Как в указании самого числа взятых Леонидом воинов, так и в объяснении незначительности этого числа Диодор расходится с Геродотом. Разница источников несомненна, но, мне кажется, мы имеем вполне достаточное основание предполагать, что эта отличная от Геродота версия взята Диодором не из основного его источника, а заимствована им извне. Дело в том, что, по Диодору, Леонид берет с собой только 1000 человек. Когда эфоры замечают ему, что этого мало, он заявляет им, что для его цели их достаточно, что ведет он их не для того, чтобы помешать варварам вторгнуться в Грецию, а для того, чтобы они умерли за отечество — περὶ τῆς ϰοινῆς ἐλευθερίας ἀποθανουμένους [чтобы умереть за общую свободу]; если пойдет только 1000 человек, их смерть прославит Спарту, если же пойдут в поход все Лакедемоняне, Лакедемон совершенно погибнет, ибо никто из них не осмелится бежать ради своего спасения. Едва ли может быть сомнение, что здесь речь идет только о Спартиатах, а между тем Диодор сейчас же прибавляет: τῶν μὲν οὖν Λαϰεδαιμονίων ἦσαν χίλιοι ϰαὶ σὺν αὐτοῖς Σπαρτιᾶται τριαϰόσιοι [итак, лакедемонян была одна тысяча и вместе с ними триста спартиатов]. Эта прибавка вносит в текст Диодора внутреннее противоречие и с предыдущим и с дальнейшим; я даже позволил бы себе предположить тут интерполяцию. Говоря об экспедиции Лакедемонян, каждый древний писатель прежде всего указал бы на Спартиатов и вместе с ними на других Лакедемонян — в нашем месте выражение построено как раз в противоположном смысле. Далее, формула τῶν μὲν οὖν [итак] показывает, что мы имеем дело с рекапитуляцией, и в такой рекапитуляции присоединение столь важного факта, как посылка 300 Спартиатов, факта, определяющего все дальнейшее изложение, было бы странным и логически и стилистически. Наконец, — и это, мне кажется, одно могло бы решить вопрос — у Диодора оказался бы совершенно неверный счет. Леонид имел 1000 Лакедемонян и 300 Спартиатов, остальные Греки предоставили в его распоряжение 3000 солдат — и всего оказывается сейчас же, две строчки дальше, у Леонида 4000 солдат, между тем как их должно бы быть 4300.
Но имеем ли мы здесь интерполяцию, или нет, дело от этого не изменяется. Говорить об историческом значении анекдота не имеет смысла — а весь рассказ именно анекдот[1] с любимой Диодором риторически–апофтегматической окраской и есть. В самой Спарте Леонид знал, что идет на смерть, и на смерть вел своих. Такой анекдот теряет всякую соль, если не исполнится то, что ожидалось — вся тысяча должна погибнуть. На самом деле погибает Греков всего на всего 500[2]; против этого ничего поделать нельзя было: так стояло в основном варианте. Если бы мы даже не заподазривали интерполяции, а понимали οί Λαϰεδαιμόνιοι [лакедемоняне] в специальном государственном значении слова, если бы мы решились считать σὺν αὐτοῖς [вместе с ними] равносильным ἐν αὐτοῖς [среди них], то это делу не поможет; окажется, что Диодор в других местах, там, где говорит об оставшихся в Фермопилах (XI. 2.1), употребляет то же выражение οί Λαϰεδαιμόνιοι, употребляет его совершенно без всякого отличия от слова οί Σπαρτιᾶται [спартиаты]: Λεωνίδης ό βασιλεύς τῶν Λαϰεδαιμονίων φιλοτιμούμενος αὑτῷ τε δόξαν περιθεῖναι με άλην ϰαὶ τοῖς Σπαρτιᾶταις [Леонид, царь лакедемонян, горя нетерпением приобрести для себя и для спартиатов великую славу][3] — пока можно было бы еще установить отличие: государство — есть государство οί Λαϰεδαιμόνιοι и Леонид действительно царь τῶν Λαϰεδαιμονίων, о славе же заботится он для своих Спартиатов, — но этому противоречит дальнейшее: προσέταξε τοὺς μὲν ἄλλους Ἕλληνας ἅπαντας ἀπιέναι… αὐτους δὲ τοὺς Λαϰεδαιμονίους ἔφησε δεῖν μένειν [приказал всем остальным грекам уходить … но что касается лакедемонян, сказал он, они должны остаться].
Правильная интерпретация требует, чтобы мы здесь не отличали между οί Λαϰεδαιμόνιοι [Лакедемоняне] и οί Σπαρτιᾶται [Спартиаты]; тысяча Диодора состоит из Спартиатов[4]. Диодор имел особую традицию, знакомую нам и из других источников (Isocr. Paneg. 90 Archid. 94). Анекдот привлекал его своим риторически–апофтегматическим характером — понятно, что с ним не могло согласоваться то объяснение незначительности посланного войска, какое дает Геродот[5].
В перечисления войска Леонида Диодор поступает суммарно — поэтому отдельных дат с датами Геродота нельзя сравнивать, немногие точные указания, с которыми мы встречаемся у Диодора, не противоречат Геродотовским[6]. Характерны две особенности. Мы видели уже, что Диодор хронологически понял то, по стилистическим соображениям выбранное место, где Геродот поместил свое перечисление принявших сторону Персов Греков. Поэтому Локры и Фиванцы теперь уже должны были бы быть явными αηδίζοντες [приверженцами персов], и приходилось объяснять их присутствие в лагере Греков. Для Локров Диодор воспользовался известием Геродота о переговорах Греков с Локрами (VII. 203). Для объяснения участия Фиванцев он дал версию о существовавшей в Фивах эллинофильской партии, враждовавшей с партией τῶν μηδιζόντων [мидийствующих]. Это отличие весьма существенно. Диодор пользуется несомненно существовавшей в древности версией, на которую ссылается Плутарх в своей полемике с Геродотом[7], версией, которая не знает тяжких обвинений, взводимых на Фиванцев Геродотом. Предположение Busolt’a [8] о том, что мы здесь имеем у Геродота афинскую передачу событий, окрашенную враждебным к Фиванцам настроением, мне кажется вполне правдоподобным. Диодор, черпавший, между прочим, и из лаконофильского источника, мог из него заимствовать свой отклоняющийся рассказ[9].
В перечислении войска Ксеркса Диодор значительно отступает от Геродота, но и тут он все таки не выпускает из рук его сочинения. Это ясно 1) из того, что он, как и Геродот, помещает это перечисление непосредственно перед описанием Фермопильской битвы, и 2) из того, что, совершенно так же как и Геродот, он приведен к необходимости дать здесь второе перечисление тем обстоятельством, что в первый раз он, опять таки, как Геродот, не принимал во внимание сил европейских союзников даря — поэтому он и перечисляет войско по двум, соответствующим Геродотовским, рубрикам. Но при этом он считает нужным дать мотивировку — и для этого изобретает причинную связь между полученной царем вестью о занятии прохода Греками и призывом европейских контингентов. В этой мотивировке контаминатор сам себя изобличает.
Еще яснее зависимость Диодора от Геродота в заключительной формуле. Его общая сумма персидского войска гораздо меньше Геродотовской — и тем не менее он заканчивает: ὥστε μηδέν θαυμαστὸν εἶναι τὸ λεγόμενον ὑπὲρ τοῦ πλήθους τῶν Ξερξου συναχθέντων· φασὶ γὰρ τοὺς ἀενάους ποταμοὺς διὰ τὴν τοῦ πλήθους συνέχειαν ἐπιλιπεῖν, τὰ δὲ πελάγη τοῖς τῶν νεῶν ἱστίοις ϰαταϰαλυφθῆναι [впрочем, не следует удивляться столь великому войску, собранному Ксерксом, ибо рассказывают, что оно осушало целые реки, а паруса судов закрывали целые моря], что представляет собой расширенное и усиленное заимствование у Геродота (VII. 187) ὥστε οὐδέν μοι θαῦμα παρίσταται προδοῦναι τὰ ῥέεθρα τῶν ποταμῶν ἔστι ὤν [поэтому вовсе не удивительно, что воды некоторых рек иссякли].
Первое, что делает царь перед Фермопилами — это посылка разведчика с приказанием разузнать ὁχόσοι εἰσὶ ϰαὶ ὁ τ῾ ποιοῖεν [каковы числом и что собираются делать] Греки (Herod. VII. 208). Результатом является уверенность в том, что Греки готовы к битве, как это ясно из слов Демарата. Диодор берет эту черту и соединяет ее с чертой несомненно нетрадиционной, опять таки отличающейся риторически–апофтегматическим характером. Царь посылает τοὺς ἅμα μὲν ϰατααϰεψομένους τίνα διάνοιαν ἔχουσι περὶ τοῦ πρὸς αὐτὸν πολεμεῖν [разведчиков выяснить, как думают воевать с ним] — то, что у Геродота является результатом посылки, Диодор ставит ее целью — προσέταξε δ᾿αὐτοῖς παραγγέλλειν [приказал объявить им], что царь приказывает им всем положить оружие, самим же без всякой для себя опасности разойтись по домам и вступить в союз с Персами; если они это сделают, он даст им[10] землю лучше и больше той, которой они владеют[11]. Следует благородный ответ Леонида, ответ, ради которого и приведено предложение царя, если и имеющее в данном случае смысл, то все таки плохо понятное и плохо соединенное с предыдущим: ведь ответ на это предложение сразу и ответит на вопрос τίνα διάνοιαν ἔχουσι περὶ τοῦ πρὸς αὐτὸν πολεμεῖν [как думают воевать с ним], и двухчленное деление поручения окажется нелогичным.
Ответ в первой своей части почти дословно заимствован из Ксенофонта (Anab. II. 1. 20), замечательно при этом, что там, где Диодор передает сообщенный в указанном месте Ксенофонта ответ Клеарха (XIV. 25. 3), он повторяет те же слова и ссылается на наше место.
Следует беседа царя с Демаратом, по содержанию она совершенно отлична от приведенной у Геродота, но самая идея — в данном месте привести царя к беседе с Спартанским изгнанником — едва ли могла явиться помимо влияния Геродота[12].
Диодор переходит к описанию самой битвы. В первый день ее царь сначала посылает против Греков Мидян — Диодор приводит несколько объяснений этого факта, представляющих собой очевидный домысел его источника[13]. Мидяне побеждены. Затем идут Саки и Киссийцы — побеждены и они. Наконец, царь посылает бессмертных, но и их ждет та же участь. Геродот рассказывает в существенных чертах то же самое, но он, не упоминая о Саках, соединяет Мидян и Киссийцев. У него, таким образом, являются только две отдельных атаки, между тем как Диодор знает о трех. Но и тут, признавая существование у Диодора рядом с Геродотом и другого источника, мы не можем считать случайным следующего обстоятельства. Геродот (VII. 211) дает объяснение поражению упомянутых им бессмертных — объяснение это, если не должно, то, во всяком случае, может быть отнесено без всякой натяжки и к поражению первого его отряда — Мидян и Киссийцев. Диодор то же объяснение — риторически развивши его — относит к Мидянам и Киссийцам, представляющим у него два отдельных отряда. Но тогда не оставалось объяснения для его третьего отряда — бессмертных, именно там, где оно было всего нужней, он его и не дает. Очевидно, он пользуется Геродотом, где может, и второй его источник оставляет его в данном случае без помощи.
В том же положении Диодор при описании второго дня битвы. У Геродота нет данных относительно того, какие отряды царь в этот день посылал против Эллинов — и Диодор остается совершенно беспомощным, а между тем его риторическая манера требует частностей и подробностей, он и прибегает к повторениям. Опять появляются ἐπίλεϰτοι [отборные], соответствующие Киссийцам и ἀθανατοι [бессмертные] предшествовавшего дня. Сюда же Диодор относит подробность, заимствованную им из дальнейшего рассказа Геродота. Его ἐπίλεϰτοι бегут, но им не дают убежать остальные варвары, ставши за ними плотным строем. У Геродота то же совершается (VII. 223) в третий день битвы более энергичным образом[14]: бегущих плетьми гонят обратно в битву, но этого, понятным образом, не мог сказать Диодор о своих отборных воинах — переменив ситуацию, он только смягчает рассказ Геродота.
Я не стал бы придавать значения тому, что Геродот результат бесплодных нападений Персов выражает словами: ἀπορέοντο; δὲ βασιλέος ὅ τι χρήσεται τῷ παρεόντι πρήγματι [между тем царь не знал, что делать дальше] (VІІ. 213) и Диодор с той же целью употребляет почти те же слова: ἀπορουμένου δὲ βασιλέως [пока царь был в затруднении] — сходство лежит в самих обстоятельствах дела; мне кажется, что гораздо важнее следующее, на первый взгляд незначительное отличие между обоими сравниваемыми нами текстами. По Геродоту царя вывел из указанного выше затруднительного положения Ἐπιάλτης… ἀνὴο Μηλιεὺς [Эфиальт … малиец](официально Τρηχίνιος [трахинец], VII. 214), указавший царю роковую для Греков тропинку. У Диодора нет имени Эфиальта, а говорится о Τρηχίνιός τις τῶν ἐγχωρίων [некий трахинец из местных]. Как бы мы ни смотрели на состав Диодоровского рассказа, но что в той или другой степени, тем или другим образом он зависит от Геродота, в этом нельзя сомневаться. Кто бы ни был автором нашей версии, он знал, кого имел в виду Геродот — значит τίς [некий] не означает незнания автора[15]. Я думаю, что здесь говорит скорее его осторожность; автор не желает брать на себя решение вопроса, значит, для него вопрос существует, существуют сомнения — и эти сомнения мы находим изложенными у Геродота (1. 1.), правда решающего вопрос без всякого колебания по официальным данным; τίς Диодора отражает собой рассуждения Геродота (VII. 213. 214).
И у Геродота и у Диодора царь посылает войска в обход ночью, но дальше у Диодора происходит некоторая путаница.
По Геродоту жрец Мегистий предсказал находившимся в Фермопилах Грекам ἔσετθαι ἅμα ὴοῖ σφι θάνατον [на заре грядущую гибель] (VII 219). Предсказание, собственно говоря, не сбывается. Царь подождал ἐς ἀγορῆς πληθώρην [времени, когда рынок наполняется народом] (VII. 223) и только тогда двинул на Греков войска. Происходит битва. Греки четыре раза успевают прогнать врага, и только тогда появляется посланный с Эфиальтом обходной отряд.
Диодор не становится в противоречие с Геродотом, когда определяет время передаваемых им событий, у него все — и отправление обходного отряда, и приготовления Леонида, и начало битвы — эпизод, отсутствующий у Геродота — происходит ночью, умирают же Греки действительно утром.
Диодор был вынужден так распределить свое время, так как сверх того, что дает Геродот, он рассказывает еще один эпизод, на который я только что указывал — эпизод ночной битвы в лагере Ксеркса. Для этого эпизода ночь безусловно обязательна. Постараемся уяснить себе характер этой вставки. Темной ночью вторгаются Греки в лагерь Персов, застают их неприготовленными, распространяют среди них беспорядок и смятение, многих убивают — и убили бы и самого царя, если бы он не убежал из своей палатки; наступление дня положило конец избиению.
Почти тоже самое мы находим у Плутарха (De Herodoti malignitate 32, 2).
По Диодору Леонид «приказал солдатам вторгнуться в лагерь Персов, убивать всякого попадающегося и устремиться на самую палатку царя…. многие из варваров были убиты воинами Леонида, но еще большее число своими же…; если бы царь оставался в своей палатке, то и он был бы убит Греками; но Ксеркс, заметив смятение, выбежал из палатки, Греки же, забравшись в нее, убили почти всех оставшихся в ней, τῆς δὲ νυϰτὸς ϰαθεστώσης ἐπλανῶντο ϰαθ᾿ ὅλην τὴν παρεμβολὴν ζητοῦντες τὸν Ξέρξην» [всю ночь они бродили по лагерю, разыскивая Ксеркса].
Плутарх (1. 1.) в своей полемике против Геродота возмущается тем изложением дела, которое дает тот. Дело обстояло не так, как рассказывает Геродот, а вот как: «когда Греки ночью узнали, что неприятели их обходят, они встали и пошли на лагерь врагов и чуть ли не на самую палатку царя[16], чтобы убить его и умереть вместе с ним, — и дошли они до палатки, убивая или прогоняя встречных: ἐπεὶ δ᾿ οὐχ ηὑρίσϰετο Ξέρξης, ζητοῦντες ἐν μεγάλῳ ϰαὶ ἀχανεῖ στρατεύματι, ϰαὶ πλανώμενοι, μόλις ὑπὸ τῶν βαρβάρων πανταχόθεν περιχυθέντων διεφθάρησαν [когда же не нашли Ксеркса, они стали искать его в огромном разбросанном лагере и, блуждая, были постепенно уничтожены окружившими их со всех сторон варварами].
Очевидно, что мы имеем у Диодора и Плутарха общий источник. Отличия объясняются отчасти общей привычкой Диодора разводить свой рассказ водой общих мест, отчасти его желанием выставить на первый план ночное время, для согласия с Геродотом ему нужно было покончить с Греками днем.
Но точно также очевидно, что рассказ контаминирован — Плутарховская версия по самой своей сущности не может быть согласована с версией Геродота, как противоречащую ей и обозначает ее Плутарх. Но и тут Диодор имел предшественников в своей контаминации, это ясно из того, что подобное же. соединение мы имеем у Юстина (II. 11. 16. sqq). Всего естественней было бы предположить, что Диодор этому уже контаминировавшему рассказ предшественнику непосредственно следовал, но этому заключению препятствуют те черты непосредственного знакомства с Геродотом, на которые мы указывали и которые отсутствуют у Юстина [17]). Диодор имел под руками и Геродота и тот источник, которым пользовался Юстин и Плутарх.
Сравнительно с этим источником у Диодора прибавлена только подробность о завтраке Леонида. Самый завтрак у него, пожалуй, является вполне достаточно мотивированным — что не мешает этой мотивировке носить далеко не традиционный характер; но слова Леонида, приказавшего солдатам ταχέως ἀριστοποιεῖσθαι ὡς ἐν ᾅδου δειπνησομένους [быстро готовить завтрак, так как обедать им придется в Аиде], в данном месте теряют всякий смысл. По комбинации Диодора эти слова оказываются произнесенными вечером, а Греки завтракали, конечно, утром. Здесь мы не можем ссылаться на общее значение слова, на то, что «завтракать» могло бы быть употреблено вместо «есть»; вся соль апофтегмы заключается в действительном, точном значении слова, в противоположении ἄριττον [завтрак] и δεῖπνον [обед], в указании последовательности этих двух моментов обычного греческого дня. Апофтегма создалась в рамках Геродотовского рассказа, но затем она отрывается от своей связи и является чем то вроде наших поговорок и «крылатых слов». Такое «крылатое слово» Диодор вставил в свой рассказ, не заботясь о том, подходит ли его собственное первоначальное значение — единственное, в котором оно могло бы быть в этом рассказе употреблено, — к той обстановке, в которую он же его поставил.
Это соображение имеет свою важность в том отношении, что бросает яркий свет на способ составления занимающего нас повествования и на один специальный вопрос, могущий представить собой затруднения.
Я уже указывал (стр. 17) на заимствованный у Ксенофонта ответ Леонида на персидское требование положить оружие, указывал и на то, что сам Диодор впоследствии на него ссылается. Можно было бы аргументировать следующим образом: Если бы Диодор сам заимствовал данное выражение у Ксенофонта и сам же приписал его Леониду, он не стал бы впоследствии указывать на тождество ответов Клеарха и Леонида — тождество, которое было бы им самим созданным.
Этот аргумент имел бы силу, если бы мы могли действительно быть уверены, что Диодор или его непосредственный источник заимствовал ответ Клеарха непосредственно у Ксенофонта или заимствовал его, именно как ответ Клеарха. Вероятней, однако, другое предположение. Ответ Клеарха носит резко апофтегматический характер, благодаря этому своему характеру, он должен был уже рано быть вырван из своей связи и ходить в качестве отдельного знаменитого изречения. Такие ходячие изречения отличаются полной, если так можно выразиться, бесхозяйственностью и охотно пристают то к одному, то к другому «хозяину». Диодор мог найти его в виде такого отдельного изречения, действительно приписанного Леониду, и на этом основании вставить его в нашем месте; встретив тот же ответ в другом месте, он был поражен совпадением и дал своему удивлению соответствующее выражение.
Примеров такого перехода изречений от лица к лицу можно привести массу — достаточно будет указать на изречения семи мудрецов, corpus которых оставался неизменным, хотя самый состав «семи» изменялся по отношению к последним трем из них.
Можно привести и несколько примеров из изречений, относящихся к нашему периоду войны. Геродот (VII. 226) приписывает знаменитое изречение: «мы будем сражаться в тени» Спартанцу Диенеку. Плутарх (Apopht. Lacon. Leonidas. 6) приписывает его Леониду.
Плутарх (De Herod, malign. 32. 6) изречение Μαχατάς τοι οὐϰ ἀγγελιοφόρος [Я пошел с тобой как соратник, а не как вестоноша] приписывает безыменному родственнику Леонида; точно также не приписывается оно определенному лицу и у Плутарха Apoplit. Lacon. Leonidas 15· в другом месте того же сборника (Themisteas) мы вдруг узнаем, что изречение произнесено гадателем Фемистием (= Мегистию Геродота).
Рассказ свой о Фермопильской битве Диодор заканчивает, по своему обычаю, похвальным словом павшим в ней Грекам. Вся эта риторическая часть могла быть легко составлена на основании того, что рассказано у самого Диодора, за исключением одной только цитаты из Симонида, известной нам только из данного места Диодора[18]. Я очень охотно допускаю, что Диодор сам, непосредственно едва ли мог заимствовать эту цитату из текста Симонида, это допущение, как мне кажется, говорит против единства текста Диодора, показывает, что — худо ли, хорошо ли —, но Диодор и сам умел соединять в своем изложении различные источники. Вопрос о том, насколько самостоятелен Диодор в многочисленных похвальных словах, которыми он провожает в могилу павших героев, вообще не решен, но данное «слово» носит на себе явный след своего самостоятельного происхождения, как это доказал Busolt в своей, по моему мнению, не только фактически, но и принципиально–методологически весьма важной и прекрасной статье: Diodors Verhältniss zum Stoicismus [Связь Диодора со стоиками][19]. Диодор говорит, что Леонид и его воины, будучи побеждены, все же достигли большей славы, чем другие прекраснейшими победами: χρὴ γὰρ οὐϰ ἐϰ τῶν ἀποτελεσμάτων ϰρίνειν τοὺς ἀγαθοὺς ἄνδρας ἀλλ᾿ ἐϰ τῆς προαιρέσεως: τοῦ μὲν γὰρ ἡ τύχη ϰυρία, τοῦ δ᾿ ἡ προαίοεσις δοϰιμάζεται [ибо добродетельных людей следует судить не по результатам их поступков, а по их цели: в первом случае распоряжается Фортуна, во втором хвалится поступок] (XI. 11. 2). Мысль эта повторяется у Диодора и в части его произведения (XXVI. 24. 2), не имеющей ничего общего с Эфором, да она и не может принадлежать последнему, так как целиком коренится в воззрениях стоицизма[20]. Busolt приводит две выписки из Цицерона, очень характерно отвечающие мысли Диодора: nec enim peccata rerum eventu, sed vitiis hominum metienda sunt [ведь проступки следует измерять не их результатом, а человеческими пороками] (Parad. III. 1) и ipsum habitum per se esse praeclarum [склонность к добродетели сама по себе прекрасна] (Acad. I, 10, 38).


[1] Welzhofer, Jahrb. f. class. Philol. 145 стр.663 говорит об историческом его значении, но имеет он, конечно, в виду не слова Леонида, а самый факт его готовности к смерти, причем очень кстати напоминает о Кодре.
[2] Исторически Welzhofer о. 1. 669, быть может, и прав, говоря о гибели большинства во время битвы, но у Диодора в сознании этого нет. Спартанцев, Фивян и Фессалийцев было бы вместе 2400, а не 1700, как думает Welzhofer — Спартанцев 1300. Счет Welzhofer’а именно и указывает на 300 Спартанцев.
[3] Ср. Plut. Apophtegm. Lacon. Leonidas, 2, 3, 4, cp. Herod. VII. 220 — Λεωνίδην… βουλόμενον ϰλέος ϰαταθἐσθαι μοῦνον Σπαρτιατέων [Леонид … желал стяжать славу только одним спартиатам].
[4] Cp. Bauer о. 1. 296 и 297 прим. Если Busolt и указанные им (о. 1. III 674 и прим. 2) говорят о 1000 периэков и 300 спартиатах, то это есть едва ли научное слияние различных версий, все таки не разрешающее сомнений. У Диодора общее число 4000 представляет собой внутреннее противоречие, к тому же они у него не ἐϰ Πελοπόννησου [из Пелопоннеса], как у Симонида (ар. Herod. VII 228. Bergk. P. L. G. III⁴ 450 frg. 91). Ссылаться на Ктезия (De rebus Persicis 25) решительно неправильно: Ктезий говорит не о Фермопильской, а о Платейской битве — что эта ошибка сделана им, а не его эксцерптором, признает и Busolt, см. о. 1. II² 622 прим. 2,
[5] Оракул, сообщенный у Геродота VII, 220, объяснил бы гибель Леонида, но он не имеет никакого отношения к числу Спартиатов. Предание о выборе имеющих детей Спартиатов (VII. 205) говорит только об опасности, а не об ожидании неминуемой смерти. Леонид не считает положения безнадежным; он сознает, что солдат мало, и заботится о пополнении их числа (VII. 207). Версия Диодора возникла в лаконофильских кругах, как оправдание незначительности посылки; она противоречит тому, которое дает Геродот (VII. 206), но независима от него; ср. Hauvette о. 1. 357.
[6] Μηλιεῖς [Малийцы] у Диодора обязаны своим происхождением конъектуре Пальмерия — их упоминание противоречит XII. 3. 2. Paus. X. 20. 2 в части, касающейся числа Локров, содержит не традицию, а явное рассуждение автора.
[7] De Herodoti malignitate. 31, E. pag. 865, cp. Busolt о. 1. II² стр.675 прим. 1, и указанную им литературу.
[8] 1. 1. Cp. Wecklein о. 1. стр.308 слл.
[9] Следы этой версии мы находим и у Геродота XI. 67 и возражения против нее у него же IX. 87. О распространенности ее в древности говорит рассуждение Павсания IX. 6. 1. Прямой связи между источниками Диодора и Плутарха нет; последний прямо отрицает медизм, ср. Hanvette о. 1. 360 слл.
[10] Слова τοῖς Ἕλλησι [Эллинам], стоящие в тексте, не дают смысла, или лучше сказать, дают ложный смысл. Каким Эллинам и какую землю? Вероятно Ἕλλησι ошибочно заимствовано из дальнейшего πάτριόν ἐστι τοῖς Ἕλλησι.
[11] Busolt о. 1. II² 680 прим. 2 объясняет это заимствованием из Геродота VIII. 140. По моему мнению сходство здесь совершенно внешнее. К тому же мне кажется несомненным, что предложение составлено по ответу а нашего ответа у Геродота нет, есть другой, не менее эффектный, и Диодор воспользовался бы им, если бы вообще пользовался нашим местом.
[12] Едва ли нужно доказывать, что совершенно неправ Welzhofer о. 1· стр.664, полагая, что Диодор в своем изложении точней Геродота.
[13] Не самого Диодора, так как одно из его объяснений мы находим и у Юстина II. 11. 2.
[14] Ctes. De. r. pers. 23 относит то же к первому дню битвы, — судить об отношении Диодора к Ктезию весьма затруднительно при безнадежной запуганности эксцерпта.
[15] Ctes. De r. pers. 24. говорит о двух определенных Трахинянах, имена которых он знает. Неверно, поэтому, рассуждение Busolt’а, о. 1. II² 685.
[16] Слова ἀλίγου δεῖν [чуть ли не] — относятся к исполнению, а не к цели, о которой идет речь. Вставка из дальнейшего?
[17] Юстин гораздо ближе к Плутарху, чем Диодор. Он вместе с Плутархом — с свойственными ему риторическими acumina [изюминками] — настаивает на смерти Греков в лагере Персов; Диодор умеет обойти противоречие, которое возникло бы у него с Геродотом, оставивши вопрос о точном месте гибели Греков не только не решенным, но и не затронутым.
[18] Cp. Bergk. P. L. G. III⁴ стр.383 frg. 4.
[19] Jahrb. f. cl. Phil 129 стр.300 слл.
[20] Характерно, что Исократ (Paneg. 92) в своем сравнении подвигов Лакедемонян и Афинян, отдавая должное ἴσαις τολμαις [равной отваге] первых, все таки основывается в своем предпочтении Афинян на οὐχ ὁμοίαις τύχαις [неодинаковом вкладе] Лакедемонян.

§ 3. Битва при Артемисии

Прежде чем перейти к анализу Диодоровского рассказа о битве при Артемисии, я должен устранить одну ошибку в многократно мной цитированной статье Bauer’а: Die Benutzung Herodots durch Ephoros bei Diodor [Использование Геродота через Эфора у Диодора][1], работой, с которой мой опыт имеет так много общего, расходясь с ним и в исходной точке зрения и в методе. Моя работа исходит, с одной стороны, из известного нам текста Диодора, а не из гипотетического Эфора, с которым оперирует Bauer. С другой стороны, я не могу следовать за Bauer’ом, когда он, на основании сходства самых общих выражений, решается выводить заимствование — чрез посредство Эфора — из Геродота.
Вместо многих примеров приведу один[2]. Диодор, эксцерпируя Эфора, пишет γενομένης δὲ ναυμαχίας ἰσχυρᾶς πολλαὶ νῆες πάρ᾿ ἀμφοτέρων διεφθάρησαν [в произошедшей жестокой навмахии многие суда с обеих сторон пропали] — Bauer сейчас же уличает его в плагиате у Геродота, который по тому же случаю говорит: πολλαὶ μὲν δὴ τῶν Ἑλλήνων νέες διεφθείροντο, πολλοί δ᾿ἄνδρες, πολλῷ δ᾿ἔτι πλεῦνες νέες τῶν βαρβάρων ϰαὶ ἄνδρες [эллинских кораблей и воинов пропало много, но у варваров кораблей и людей пропало гораздо больше]. Как же не плагиат! И Диодор и Геродот говорят о гибели многих кораблей, и оба для означения гибели употребляют глагол διαφθείρεσθαι [пропадать]. Конечно, приведенный мною пример особенно резок, но он только особенно ясно показывает, что таким образом можно доказать все, а, значит, в сущности не доказать ничего. Подобная погоня за произвольными сближениями должна уступить место внимательному, по возможности полному анализу текста, проведенному с полной Филологической строгостью и последовательностью.
Перехожу к частному случаю моего разногласия с Bauer’ом. Bauer[3] пишет: «Когда узнали о приближении Персов, собравшиеся на Истме Эллины послали флот к Артемисию и достаточное количество войска к Фермопилам (Диод. XI, 4,1. Herod. VII, 177). Главнокомандующим по Диодору является Еврибиад, а Леонид командует только Фермопильским отрядом. Это противоречит Геродоту, у которого (VIII. 2) Еврибиад командует только флотом, и объясняется неправильным пониманием дела сопротивления Персам, которое вытекает из положения, отведенного Эфором собранию Греков на Истме. Без подобного панэллинского учреждения Эфор не мог себе представить никакого предприятия, и таким образом он и создал своего главнокомандующего, которого в данное время не было».
Вся эта тирада основана исключительно на общих фразах, которыми мы привыкли характеризовать Эфора. Допустим, что Bauer прав, что в рассказе Диодора действительно заметны следы панэллинистических тенденций. Уж не говоря о том, что именно эти тенденции — в той или другой форме — лежат в основе самого Геродотовского рассказа, нужно помнить, что ко времени Диодора составилось известное общее представление о греко–персидских войнах и что соответствующего этому представлению характера не мог не придать своему изложению всякий не отличающийся критичностью писатель, каким бы источником он ни пользовался, как невольно придает такую традиционную окраску отечественной войне всякий из нас, кто, не занимаясь ею специально, будет поставлен в необходимость изложить ее популярно. Если наш источник и будет объяснять пожар Москвы случайностью, в нашем изложении невольно проскользнет черта патриотического восторга пред «великим народом, рубящим самому себе руки».
Геродот самым решительным образом, еще последовательнее, чем Диодор, говорит об οἰ Ἕλληνες [эллинах], об οἰ ἐν Ἰσθμῷ συνεδρεύοντες [заседающих в синедрионе на Истме]. Проклятие на изменивших обще–национальному делу греков налагают οἱ Ἕλληνες οἱ τῷ βαρβάρῳ πόλεμον ἀειράμενοι [эллины, которые объявили войну варварам] (VII. 132); οἰ Ἕλληνες οἰ τὰ ἀμείνω φρονέοντες [эллины, которые были настроены более мужественно] (VII. 145) посылают разведчиков к царю и послов в Сицилию; οἰ συνωμόται Ἑλλήνων ἐπὶ τῷ Πέρση [эллины же, заключившие союз против Персии] (VII. 148) ведут переговоры с Аргосом, который отказывается ποιέεσθαι τὴν πρὸς τοὺς Ἕλληνας συμμαχίαν [вступать в симмахию с эллинами] (VII. 149); в Сицилию приходят послы ἀπὸ τῶν συμμάχων [от союзников] = τῶν Ἑλλήνων [от эллинов] (VII. 153. cp. 157); свою речь они произносят от имени Эллады (VII. 161); на Истме были собраны πρόβουλοι τῆς Ἑλλάδος ἀραιρημένοι ἀπὸ τῶν τολίων τῶν τὰ ἀμείνω φρονεουσέων περὶ τὴν Ἑλλάδα [посланцы Эллады, избранные от городов, верных эллинскому делу] (VII. 172); послать войска в Темпе решили οἰ Ἕλληνες [эллины] (VII. 173); те же собранные на Истме Эллины решают τὴν ἐν Θερμοπύλῃσι ἐσβολὴν φυλάξαι… τὸν δὲ ναυτιϰὸν στρατὸν πλέειν γῆς τῆς Ἰστιαιώτιδος ἐπὶ Ἀρτεμίσιον [занять Фермопильский проход … флот же должен был плыть к Артемисию в области Гистиеотиды] (VII. 175). Эти предприятия, таким образом, являются общими предприятиями собравшихся на Истме Эллинов, играющих именно ту роль, какую им приписывает Диодор; оба предприятия являются двумя теснейше связанными сторонами одного, с одной целью и одним планом скомбинированного, военного действия. Геродот напирает на то, что гегемония принадлежала Спарте, Еврибиад в дальнейшем является главой всех Греков — Диодор мог без всякого затруднения, не прибегая ни к какому посредствующему источнику, поставить его во главе и этого предприятия — если это ошибка, то Диодор мог бы ее сделать так же легко, как и Эфор.
Итак, тенденция у Диодора и Геродота одна и та же, но нам нет нужды привлекать эту тенденцию для объяснения той окраски, которая, по мнению Bauer’а, придана событиям в изложении Диодора. Для этого вовсе не нужна идея панэллинизма — существенна идея теснейшей связи обоих предприятий, также всецело основанная на Геродоте. Еще яснее, чем уже цитированное место, говорит об этом рассказ Геродота о том, как было организовано сообщение между комбинированными отрядами (VIII. 21). Панэллинистической идеи здесь и быть не могло; о ней могла бы быть речь тогда, если бы одним из отрядов командовали Афиняне — на деле же во главе обоих стоят Спартанцы.
Я останавливался так долго на этом эпизоде потому, что он показывает, как осторожно должны мы поступать в определении тенденций у такого писателя, как Диодор — ведь Эфор для нас все таки является только искомым иксом. Общие характеристики очень соблазнительны, но они не дают нам твердой почвы для определенных выводов.
Таким образом, принципиальные соображения заставили меня войти в некоторые подробности: с точки зрения нашего отдельного факта дело обстоит гораздо проще. Bauer понимает там, где говорится о πᾶς ό στόλος, все предприятие, и я, становясь на его точку зрения, понимал точно так же, на самом деле στόλος означает флот, и если Диодор говорить: Греки послали к Артемисию флот, к Фермопилам гоплитов, ήγεῖτο δὲ τοῦ μὲν στόλου παντὸς Εὐρυβιάδης ό Λαϰεδαιμόνιος τῶν δὲ εἰς Θερμοπυλας ἐϰπεμφθέντων Λεωνίδης [начальником всего похода был лакедемонянин Еврибиад, а отрядом, посланным в Фермопилы, командовал Леонид], то всего проще и естественней понимать: всем флотом командовал Еврибиад, гоплитами Леонид. Напирать на весь флот нужно, или, по крайней мере, можно было в виду того, что во флоте Спартанцы составляли меньшинство и командование Еврибиада над всеми — нужно помнить, что в числе этих всех были Афиняне — представляло собой нечто замечательное. Во всяком случае, это объяснение так же возможно, как и данное у Bauer’а.
Рассказ о битве при Артемисии несомненно составлен по Геродоту. Чтобы доказать это, нам достаточно будет воспользоваться двумя указанными Bauer’ом[4] замечательными совпадениями не в словах, а в мыслях.
Herod. VIII. 13. ἐποιέετό τε πᾶν ὑπὸ τοῦ θεοῦ ὅϰως ἄν ἐξίσωθείη τῷ Ἑλληνιϰῷ τὸ Περσιϰὸν μηδέ πολλῷ πλέων εἴη [Все это божество совершило для того, чтобы уравнять персидскую мощь с эллинской и чтобы флот персов не был гораздо сильнее эллинского].
Диод. XI. 13. 1…. ὥστε δοϰεῖν τὸ θεῖον ἀντιλαμβάνεσθαι τῶν Ἑλλήνων, ἵνα τοῦ πλήθους τῶν βαρβαριϰῶν νεῶν ταπεινωθέντος ἀντίπαλος ἡ τῶν Ἑλλήνων δύναμις γένηται ϰαὶ πρὸς τὰς ναυμαχίας ἀξιόχρεως [казалось, что божество стало на сторону греков, чтобы уменьшить число варварских кораблей, и вооружения греков могли бы соперничать с ними и быть достаточно сильными, чтобы предлагать бой]. Общая характеристика битвы дается у Геродота (VIII. 15) в следующих выражениях: ἦν δὲ πας ὁ ἀγὼν τοῖσι ϰατὰ θάλασσαν περὶ τοῦ Εύρίπου, ὥσπερ τοῖσι ἀμφὶ Λεωνίδεα τὴν ἐσβολὴν φυλάσσειν. Οἱ μὲν δὴ παρεϰελεύοντο ὅϰως μὴ παρήσουσι ἐς τὴν Ἑλλάδα τοὺς βαρβάρους, οἱ δ᾿ ὅϰως τὸ Ἑλληνιϰὸν στράτευμα διαφθείραντες τοῦ πόρου ϰρατήσουσι [задачей эллинского флота была только защита Еврипа, так же как отряд Леонида должен был прикрывать [Фермопильский] проход. Итак, эллины стремились не допустить варваров в Элладу, а варвары — уничтожить эллинское войско и овладеть проходом].
Диод. XI. 2. ἤν δ᾿ αὐτῶν ἡ ναυμαχία παραπλήσιος τοῖς περὶ ταῖς Θερμοπύλαις μάχαις οἱ μὲν γὰρ Πέρσαι διεγνώϰεσαν βιάσασθαι τοὺς Ἔλληνας ϰαὶ τὸν Εὔριπον διεϰπλεῦσαι, οἱ δ᾿ Ἕλληνες ἐμφράξαντες τὰ στενὰ προεμάχοντο τῶν ἐντὸς τῆς Εὐβοίας σαμμαχούντων [Последовавший морской бой походил на битву при Фермопилах; ибо персы решили сокрушить греков и прорваться через Еврип, в то время как греки, закрыв пролив, дрались ради спасения своих союзников на Евбее].
Но это основное, безусловно принимаемое мною сходство не должно нас заставить закрывать глаза на те немаловажные отличия, которые существуют между обоими рассказами.
Что Диодор заставляет войска выйти из Пидны, а не из Терм, как Геродот, который Пидны совсем не знает, это бы еще, пожалуй, не так важно, хотя аргументы вроде того, что Ephoros es in solchen Dingen nicht zu genau nimmt [Эфор не касается этих вопросов слишком уж всерьез], которыми так охотно пользуется Bauer[5], представляют собой не что иное, как фразу, при помощи которой можно любое затруднение обойти, но не объяснить, цифры Эфор мог округлить, но как мог бы он выдумать имя? Что начальником флота Диодор называет Мегабата, которого Геродот (VII. 97)[6], правда, называет среди начальников флота, но вовсе не выдвигает здесь на первый план, само по себе значило бы так же мало, как указание Пидны, но вместе эти два обстоятельства заставляют задумываться.
Но в том то и дело, что они вовсе не случайны, а стоят в связи с совершенно самостоятельным взглядом Диодора на весь ход дела: (Ξέρξης) ἐπεὶ πεζῆ τῶν παρόδων ἐϰυρίευσε τῶν ϰατὰ τὴν θάλατταν ἀγώνων ἔϰρινεν λαμβάνει πεῖραν [(Ксеркс) после того как он завладел проходом силами своих сухопутных войск, решил предпринять попытку побороться на море] — это само по себе не более, чем риторическая формула, дающая удобный антитетический переход, но употребить ее было возможно только при том предположении, что битва при Артемисии совершилась после битвы при Фермопилах. Диодор располагает события вполне последовательно. После битвы царь призывает Мегабата, очевидно, из Пидны, откуда он затем отплыл с флотом, затем Мегабат должен был вернуться, далее он едет с флотом к месту назначения, и только тогда совершается битва. Диодор настолько последователен, что решается пренебречь столь эффектным сопоставлением битв при Артемисии и Фермопилах, сопоставлением, которое ему удобно было взять непосредственно из самого Геродота. Что битва при указанных им условиях едва ли имеет смысл, это для него безразлично.
Что касается роли Фемистокла, то я не могу согласиться с тем, что она будто бы более значительна, чем та, которую ему приписывает Геродот[7], Правда, Диодор говорит: διώϰει τὰ περὶ τὸν στόλον Θεμιστοϰλῆς ὁ Ἀθηναῖος [делами флота управлял афинянин Фемистокл] — Геродот этого не говорит, но у Геродота и здесь и, главное, в дальнейшем все делает Фемистокл. Диодор или его источник, если и работал глава за главой — я буду иметь случай относительно некоторых частей сочинения Диодора доказать такой способ работы, — то знал, конечно, и дальнейшее и был под его влиянием, а затем я — вероятно не в последний раз — должен повторить: помимо того или другого источника, существовала общая традиция, и эта традиция именно такую роль Фемистоклу приписывала.
Диодор выбрасывает из рассказа Геродота все черты анекдотического характера — выбросил он и эпизод о подкупе Фемистокла. Вместе с тем у него для первого совещания ничего не осталось. (Herod. VIII. 4. 5). Дилемма для Греков у Геродота заключается в том, убежать ли, или остаться. Это данное Диодор отвергает — я не стану отрицать здесь весьма, впрочем, невинной тенденции — и ему приходится повторять дилемму второго совещания (VIII. 9). Решение вопроса Диодор здесь приписывает Фемистоклу, как его в первом случае ему приписал Геродот. Второго совещания у Диодора вовсе нет, и Фемистокл больше у него не выступает, между тем как Геродот рассказывает еще высоко замечательный анекдот о «надписях» Фемистокла. Если бы Диодор действительно отличался такими панэллинистическими наклонностями, какие хотят ему приписывать новые исследователи, он не преминул бы им воспользоваться.
Таким образом мы имеем у Диодора рассказ Геродота, в который с одной стороны привнесены самостоятельные элементы и из которого, с другой стороны, многое выпущено, отчасти под влиянием необходимости излагать возможно короче, отчасти, быть может, под влиянием тенденции.
У Геродота значительное затруднение представляет рассказ об отряде посланных в обход кораблей (Herod. VIII. 7sqq.[8] Варвары послали корабли и ждут. Скиллий убегает из лагеря Персов, переплывает пролив и является к Грекам; те обсуждают вновь возникшее положение вещей и решают день подождать, ночью же отправиться на встречу обходящим их кораблям. Ночью никто не приходит. Утром Греки нападают на варваров, стоящих при Афетах. Целый день продолжается битва. Ночью разразилась буря, которая застигла посланных вперед варваров при Κοῖλα [Лощинах] Евбеи (Herod. VIII. 13), т. е. они еще не прошли Еврипа[9] тогда — чрез полтора дня. Спрашивается, где могли бы их застать Греки. Если бы они должны были для этого обогнуть мыс Герайст, им пришлось бы предоставить Персам возможность свободного доступа в Аттику, т. е. уничтожить весь смысл своего сопротивления. Но дело не в том; Греки решаются пойти навстречу огибающим Евбею кораблям; затем, когда никто не нападал на них, они выждали поздней зари и т. д. — это имеет смысл только тогда, если Греки рассчитывали встретить врагов в непосредственной близости — мы видели, что такое понимание станет в противоречие со всем рассказом Геродота. Всякий должен рассуждать: Греки не могли не знать, когда приблизительно могут прийти враги — и по этому расчету они не могли бы рассчитывать встретиться с ними в данное время. Конечно, в этом рассуждении будет пробел. Возможно, что Персы могли прийти, а не пришли только потому, что не были достаточно внимательны к своему делу, что встретили неожиданные препятствия и т. п. — никто не может перечислить всех тех не поддающихся расчету неожиданностей, которые могли бы их задержать, — но Геродот ни одного такого обстоятельства не указал. Далее, остается непонятным, почему Греки именно теперь решились произвести нападение на персидский флот — раньше они на это не осмеливались. Персы не пришли до утра, но они могли ведь прийти чрез более или менее продолжительное, вероятнее, через очень короткое время. Что, если они появятся в тылу Греков в то время, когда они будут заняты борьбой с гораздо более многочисленным неприятелем? Гибель будет неизбежной. И здесь могут быть неизвестные нам обстоятельства, которыми руководились Греки в своем внезапном решении, но вина Геродота именно в том и заключается, что они остались нам неизвестными. Во всяком случае, рассказ Геродота представляет собой некоторые неясности.
У Диодора этих неясностей нет; он рассказывает о посылке кораблей, но у него эта посылка ровно никакой роли в дальнейшем не играет. В совещании относительно нападения на варваров ни намека на корабли нет. Для мотивировки Диодор прибегает к собственным догадкам, повторяя в существенном ту же ситуацию, которую он уже раз изобразил, говоря о последнем нападении Леонида. Что здесь он отступал от своего источника, видно уже из того, что эта ситуация в частностях решительно не связана с предыдущим. Персы почему то выезжают не из одной гавани, хотя они в одной гавани находятся. Нужно было создать беспорядок в рядах персидских кораблей, и то объяснение, которое дает Геродот: Персы не могли ждать такой дерзости от своих малочисленных врагов и потому не подготовились, — показалось, очевидно, Диодору недостаточным или невероятным. Да теперь, после Фермопил, оно и не могло иметь смысла. Во всяком случае Диодор им не воспользовался. Далее говорится о буре, рассказывается о прибытии вспомогательных кораблей Афинян, но об обходном отряде — ни слова. Очевидно, что мы либо имеем дело с сознательно сделанным опущением, либо вообще об интересующем нас факте не было речи в том источнике, которому, помимо Геродота следовал здесь Диодор.
При первом допущении мы, конечно, должны будем отнести опущение на счет самого Диодора; но будет ли то он, или его источник, придется принять крайнюю непоследовательность писателя, который, ни словом не обмолвившись о последствиях факта, упомянул однако о самом факте и, решившись произвести исключение известных элементов источника, не провел этого исключения до конца. Едва ли это вероятно.
Если же мы допустим вторую возможность, то с полной ясностью будет установлен для Диодора новый факт самостоятельного пользования источниками. При выяснении сообщения о посылке кораблей, Диодор мог не только забыть рассказать о дальнейшей их судьбе — он мог сознательно пожелать не рассказывать об ней; неясность Геродота была ему так же понятна, как и нам. Хорошо или дурно пользовался он своими источниками, он читал и Геродота и пользовался его данными и там, где не клал его в основу своего рассказа, и vice versa то же верно относительно других источников. Одно я могу считать установленным: рассказ Геродота не однородного происхождения.
Bauer (1. 1.) указывает на то, что у Диодора Греки являются гораздо более смелыми, чем у Геродота. Замечание это вполне верно; оно указывает до известной степени на тенденцию Диодоровского рассказа, сходную с той, которую мы уже имели случай отмечать.
Плутарх (de Herod, malign. 34): «Геродот рассказывает, что Эллины испугавшись задумывали убежать от Артемисия в Элладу; когда Евбейцы просили их подождать немного, пока они спасут детей и рабов, Греки оставили их просьбу без внимания, до тех пор, пока Фемистокл, сам взявши деньги, не дал из них часть Еврибиаду и стратегу Коринфян; тогда они остались и вступили в битву с варварами… Геродот, который, по мнению некоторых, прославил Элладу, делает эту победу результатом подкупа и кражи, говорит, что Греки сражались против своей воли, обманутые подкупленными военачальниками. И это еще не конец его злоречию. Почти все люди согласны в том, что, победивши в морском сражении, Греки все–таки оставили Артемисий варварам, услышав о том, что произошло в Фермопилах… а Геродот утверждает, что Греки совещались о бегстве еще раньше, чем было возвещено о смерти Леонида»[10].
Плутарх выражается вполне ясно — злоречивому рассказу Геродота он противопоставляет то, что говорят «все люди».
Этот же рассказ «всех людей» или, во всяком случае, его тенденцию передает Диодор; и у него нет и речи о бегстве эллинов, нет речи о хитрости Фемистокла. Поведение Греков безусловно благородно. Фемистокл убеждает их напасть — они хотят не убежать, а только выждать, оставаясь на месте. Даже та подробность, на которую особенно настойчиво напирает Плутарх, сохранена у Диодора: и у него Греки решаются уйти только после того, как узнают о смерти Леонида, — хотя их решение не является плодом спокойного рассуждения: они ἠθύμησαν [приуныли].
Во всяком случае и здесь — уже в третий раз — мы замечаем сходство между рассказом Диодора и исторической вульгатой, лежащей в основе Плутарха.
Мелкие отличия, касающиеся цифровых данных, ни к какому результату привести не могут, а потому я оставляю их в стороне.


[1] Jahrb. f. cl. Phil. X Suppl, стр.281 слл.
[2] Bauer о. 1. стр.304.
[3] о. 1. 296.
[4] о 1. 303.
[5] ср. о. 1. 304.
[6] ср. Volquardsen, Untersuchungen über die Quellen der Griechischen und Sicilischen Geschichten bei Diodor, Buch XI bis XVI стр.32.
[7] Bauer о. 1. 303.
[8] cp. Beloch. Griech. Geschichte I стр.372 примеч. 3.
[9] Τα Κοῖλα τῆς Εὐβοιας [Лощины Евбеи] находятся по обе стороны острова — преимущественно на восточной его стороне, ср. Bursian, Geograpie von Griechenland II 398, Lolling Hellenische Landeskunde 190 (Iwan Müller Handbuch III. 1). Ptolem. III 14 относит их целиком к восточной половине, Strabo X. стр.445, Liv. XXXI, 47 этому не противоречат. Cp. Busolt Griech. Gesch. II² 683 пр. 3. К тому же персидские корабли находятся ἐν πελάγει, что, конечно, гораздо более подходит к восточной стороне острова; πέλαγος означает открытое море; ср. Thuc. VI.104. Γύλιππος… ἁρπασθείς ὑπ᾿ ἀνέμου ϰατὰ τὸν Τεριναῖον ϰόλπον… αποφέρεται ἐς τὸ πέλαγος VII. 49. ταῖς δέ ναυσί ἐν πελάγει ϰαὶ οὐϰ ἐν στενοχώριᾳ… [Гилипп … увлекаемый ветром в Тарантском заливе … уносится в открытое море" VII. 49 "кораблям надо биться в открытом море, а не в узком пространстве] Эти и другие примеры см. у I. H. H. Schmidt, Synonymik der griechischen Sprache I. 645. cp. еще у Диодора (XI 15.4) ἔσεσθαι πελάγιον τὸν ἀγῶνα [борьба будет проходить в открытом море]. Если Персы находились ἐν πελάγει, то они, всего вероятней, были с восточной стороны острова, значит не только не прошли еще Еврипа, но даже не обогнули еще и мыса Γέραιστος.
[10] Bauer Themistocles 115 прим., ссылаясь на Albracht’а, De Themistoclis Plutarchei fontibus 23, сближает выражение Plut. Them 9. ϰρατεῖν Ξίρξην τῶν ϰατὰ γῆν παρόδων [Ксеркс овладел сухопутными проходами] с Диод. XL 12.1 и Plut. De malign. Herod. 34. Ξέρξου τῶν παρόδων ϰρατοῦντο [когда Ксеркс получил проходы]; но он забывает, что у Диодора указываемый факт происходит до битвы.

§ 4. Ситуация перед Саламинской битвой

Перехожу к эпизоду, непосредственно предшествующему битве при Саламине. Связь отрывка с Геродотом установлена Bauer’ом[1]. Соглашаясь с ним — со всеми вытекающими из отличия моего основного взгляда ограничениями, — я укажу только на одно опущенное им обстоятельство, характеризующее эту связь и способ работы Диодора.
Геродот (VIII. 50) сообщает, что войско Ксеркса ἐνέτρησε Θεσπιέων τὴν πόλιν αὐτῶν ἐϰλελοιπότων ἐς Πελοπόννησον χαὶ τὴν Πλαταιέων ὡσσύτως [сожгло город феспийцев, ушедших в Пелопоннес, и также [город] платейцев]. Причастие ἐϰλελοιπότων [ушедших] несомненно относится только к Θεσπιέων [Феспийцам], но очень легко было бы при небольшой невнимательности слово ὡσσύτως [также] считать подтверждением факта, заключающегося в этом придаточном предложении, и относительно Платейцев. Только на этом основании могло вырасти замечание Диодора (XI. 14. 5) о том, что «Ксеркс опустошил землю Феспийцев, а оставленные жителями Платеи сжег, ибо жители этих городов убежали все в Пелопоннес».
В рассказе о походе Ксеркса следует указать на то, что Диодор опускает то объяснение эллинофильских чувств Фокийцев, которое дает Геродот (VIII. 30). Хотя и здесь мы сталкиваемся с протестом Плутарха (De malign. Herod. 35), но я остерегся бы и здесь видеть нечто общее между обоими писателями. Возможно, и даже вероятнее то, что объяснение пропуска Диодора заключается в необходимости излагать возможно коротко. В данном случае к тому же не было и основания повторять слова Геродота, так как и он сам не выставляет своей мотивировки несомненным фактом, а только догадкой, — ὡς ἐγὼ συμβαλλόμενος εὑρίσϰω; [как я при сопоставлении нахожу] приведи Диодор это объяснение, ему пришлось бы объяснить факт существования вражды между Фессалийцами и Фокийцами, а это завело бы его слишком далеко. Конечно, вульгата, которая, как мы можем судить по указанному месту Плутарха, относилась симпатично к Фокийцам, сделала для него этот пропуск желательным.
Во взгляде на историю нападения па Дельфы я в общем схожусь с Bauer’ом, хотя не могу не указать на то, что Bauer видит отличия между Диодором и Геродотом и там, где их нет. Геродот говорит об ϰοροφαί Παρνησοῦ [вершинах Парнаса] (VIII. 37), Диодор об μεγάλαι πέτραι [громадных камнях]; в этом однако еще нельзя видеть намеренного со стороны Диодора ослабления чудесного элемента; μεγάλαι πέτραι [громадные камни] есть не что иное, как те же ϰορυφαί [вершины]; несколькими параграфами ниже Геродот называет их οἰ πεσόντες ἀπὸ τοῦ Παρνησοῦ λίθοι [упавшими с Парнаса камнями] (VIII, 38). Да вообще, едва ли так несомненно, что Диодор старается ослабить впечатление чудесного, к которому сознательно стремится Геродот. Припомним, что Геродот считает два приведенных и Диодором чуда более важными и замечательными, чем третье, Диодором опущенное.
Особой разницы между определенным θεός [божеством] Геродота и δαιμονία πρόνοια [божественным промыслом] Диодора я не могу видеть; но если бы и придавать особое значение этому отличию, то следует приписывать его не Эфору, а несомненно самому Диодору. Понятие πρόνοια [промысел] входит в состав обычных стоических терминов, и, как таковой, оно нередко употребляется Диодором — хотя бы, для примера, уже в самом введении его труда. (I. 1.3). Прибавлю еще, что, как утверждает цитированный Busolt’ом[2] Zeller[3], πρόνοια в данном смысле не встречается еще у Платона[4].
Таким образом, я полагаю, что видеть в нашем отрывке особые следы рационализующего направления, которое указывало бы на заимствование из Эфора, нет никакого основания. Диодор следует Геродоту, сокращая его в силу своей общей тенденции[5].
Прибавлена у Диодора эпиграмма, служившая надписью поставленного Дельфийцами трофея. Что она находится в противоречии с самим рассказом о нападении варваров на Дельфы, весьма вероятно. Толкование эпиграммы не свободно от затруднений: ясно, что в эпиграмме говорится об участии в спасении Дельф людей, участии, о котором речи нет в рассказе[6]. Но это неумение согласовать данную и не подлежащую изменению эпиграмму с также данным и не представляющим удобного для согласования с эпиграммой материала рассказом Геродота так же легко может быть приписано Диодору, как и его источнику, хотя бы и Эфору. Самая принадлежность хотя бы одной второй части рассказа вместе с эпиграммой Эфору, далеко не доказана; то, что Эфор охотно употреблял для своего изложения эпиграммы[7], едва ли что–нибудь доказывает — эпиграммы встречались и у других, не говоря уже о Геродоте, хотя бы у Феопомпа[8].
Укажу еще на ряд любопытных параллелей между текстом Геродота и Диодора, приведенных в цитированной мною статье Pomptow’а и дающих ему право видеть в последнем эксцерпт из Геродота, сделанный самим Диодором[9].
Ксеркс идет походом. В Фокиде войска разделяются: часть идет на Дельфы, часть в Беотию. Рассказ ведется у Диодора и Геродота одинаковым образом. Сначала говорится о походе всего войска, затем об его разделении, затем оба автора рассказывают о судьбе отряда, отправившегося против Дельф, и после этого возвращаются к Ксерксу и главному отряду. Геродот (VIII. 35): οὖτοι μὲν τῶν βαρβαρών τάυτῃ (sc. в Беотию) ἐτράποντο,…[одни из варваров устремились по этому пути (т. е. в Беотию)] другие в Дельфы. У Диодора другие напали на Дельфы — αὐτὸς δὲ Ξέρξης μετὰ τῶν ἄλλων βαρβάρων προελθὼν ἐς τὴν Βοιωτίαν ϰατεστρατοπέδευσεν [сам же Ксеркс двинулся в Беотию с остальными варварами и встал там лагерем]. На первый взгляд может показаться, что мы имеем здесь дело с новым фактом. Ксеркс стал лагерем в Беотии — вероятно было бы предположить, что он там ждал возвращения Дельфийского отряда. Спрашивается, где это было, долго ли он там сидел, когда он снялся с лагеря — ничего этого нет у Диодора. Вслед за рассказом о поражении, понесенном Персами в Дельфах, он непосредственно продолжает: Ξέρξης δὲ διὰ τῆς Βοιωτίας διεξιῳν ϰτλ [Ксеркс же, пройдя через Беотию и т. д.] — как будто о том, что он ϰατεστρατοπέδευσεν [встал лагерем] раньше не было речи. Это не противоречие, а только неудачный стилистический прием, которым Диодор заменил Геродотовское ἐτράπετο [устремился]. Ему нужно было найти какую–нибудь заключительную формулу, чтобы, покончив с рассказом о Ксерксе, перейти к Дельфийскому эпизоду войны. Геродот поступает проще. Закончив указанными словами первую половину рассказа о Ксерксе, он затем снова поднял прерванную им раньше нить изложения простым повторением: ὁ γὰρ διὰ Βοιωτίας τραπόμενος στρατός ϰτλ [ибо он, направив войско через Беотию и т. д.]. (VIII. 50).
В значительной мере выясняет нам способ работы Диодора эпизод, рассказывающий о Керкирейцах, особенно о том, почему они не пришли на помощь Грекам. В то время как Ксеркс был в Афинах, рассказывает Диодор, Керкирейцы, снарядивши 60 кораблей, стояли с ними у Пелопоннеса, как они сами рассказывают, потому, что не могли обогнуть Малейского мыса, ὡς δὲ τινες τῶν συγγραφέων ἱστοροῦσι, ϰαραδοϰοῦντες τὰς τοῦ πολέμου ῥοπάς [ожидая, как говорят некоторые из историков, исхода войны].
Отрывок этот самым несомненным образом заимствован у Геродота (VIII. 168). Геродот рассказывает о том, что Керкирейцы медлили, находясь у Малейского мыса, что они сими говорили, будто не могут обогнуть мыса, на самом же деле ждали, чем кончится война, чтобы тогда примкнуть к победившей стороне. Таким образом оба повода, указанные у Диодора, заключаются в рассказе Геродота. То, что Геродот считает истинным поводом, конечно, истинно именно по его мнению — и как мнение Геродота и обозначил его Диодор, приписывая его «некоторым из писателей».
Мы уже неоднократно убеждались в том, что наш автор не переписывает подряд Геродота, а располагает заимствуемые им из его рассказа события в определенном порядке, вытекающем из определенной комбинации. Наш эпизод рассказан у Геродота в другом месте и не в той связи, в которой его рассказывает Диодор. Для определения времени, когда событие случилось, ему приходилось прибегать к догадкам. Ἐτησίαι [этесии] Геродота едва ли могли служить исходным пунктом для такого определения; комбинация Диодора, очевидно, покоится на словах, которыми заканчивает свое изложение Геродот οῦτω οὐϰ ἀπιϰέσθαι ἐς Σαλαμῖνα ϰαὶ οὐδεμιῇ ϰαϰότητι λειφθῆναι τὴς ναυμαχίης [поэтому–то они и не прибыли к Саламину и вовсе не из коварства не участвовали в навмахии]: на основании их Диодор и приурочивает эпизод ко времени, непосредственно предшествующему битве. И здесь не обошлось без влияния Геродота.
И все таки Диодор цитирует не одного Геродота, а τινὰς τῶν συγγραφέων [некоторых из историков]. Вошло в обычай считать подобные фразы простыми формулами, не имеющими реального значения. Но доказано ли это? Мы не раз видели, что наш автор имеет не один источник. Я не сомневаюсь в том, что Диодор сам непосредственно пользовался Геродотом, но он мог в другом своем источнике, хотя бы у Эфора, который, конечно, и сам взял интересующий нас в данную минуту факт из Геродота, найти то же самое,, что он читал у Геродота, и тогда считал себя в праве говорить об οἱ συγγραφεῖς [историках].
Рассказ о совещаниях и колебаниях, предшествовавших битве, распадается у Диодора на две половины, как на две половины он распадается и у Геродота. Геродот рассказывает (VIII. 40 слл.), как Афиняне из Артемисия приплыли в Аттику, как они обманулись в своих ожиданиях относительно помощи Пелопоннесцев, которые, предоставив Аттику на произвол судьбы, занялись укреплением Пелопоннеса, как они просили других Эллинов, участвовавших в битве при Артемисии, т. е. флот собраться у Саламина, как там совещались и как Пелопоннесцы предлагали сражаться при Истме. В это время явился вестник, который рассказал ἥϰειν τὸν βάρβαρον ἐς τὴν Ἀττιϰὴν ϰαὶ πᾶσαν ἀυτήν πυρπολέεσθαι [что варвар пришел в Аттику и опустошает ее огнем] (VIII. 50) — это известие так напугало Эллинов, что многие и слушать не стали, о чем говорят совещающиеся, а сейчас же поставили паруса, чтобы убежать. Остальные тоже порешили обратиться в бегство. Ночью Фемистоклу удалось опять собрать совет и убедить вождей изменить свое решение.
До сих пор у Диодора все в главных чертах рассказано так же, как у Геродота. Пожар Афин он помещает пред началом самого совещания — для него это является необходимым вследствие изменений, которые он вообще вносит в рассказ. У него есть всего одно заседание, которое и решает дело. Понятно, что на решение этого одного совещания, как оно у него рассказано, известие не могло произвести своего влияния. Эллины в момент совещания уже находятся под влиянием страха, вызванного этим событием — под тем же влиянием находятся и другие Эллины, собравшиеся на Пелопоннесе.
В остальном — история перерыва и эпизод Мнесифила[10] могли быть опущены для краткости — рассказ очень близок к Геродоту; можно указать и заимствования в отдельных выражениях. Где есть уклонения, они объясняются особенностями рассказа Диодора. Так, у него Греки сейчас же оказываются на Саламине, между тем как по Геродоту они сначала разбрелись по городам и сошлись только потом, по просьбе Афинян. У Диодора просьба должна была бы иметь место сейчас, еще при Артемисии, так как уже там Греки знали, что царь идет на Аттику (XI. 13. 4).
Итак, наконец, решили περὶ Σαλαμῖνα ναυμαχεῖν [дать навмахию у Саламина]. У Геродота является два новых, непредвиденных обстоятельства: 1) Ксеркс двигается к Саламину, 2) пешие войска отправляются в Пелопоннес. Оба эти обстоятельства вызывают страх, начинаются толки между отдельными лицами — τέλος δὲ ἐξεῤῥάγη ἐς τὸ μέσον [наконец недовольство прорвалось наружу] (VIII. 74). Опять собирают совет, и тут то Фемистокл решается на свою хитрость.
У Диодора оба указанные обстоятельства выпущены, а потому страх Эллинов является для нас немотивированным, во всяком случае немотивированным является вторичное упоминание об этом страхе; к тому же мы наталкиваемся и на ряд неизвестных нам из Геродота фактов; оказывается, что τὸ πλῆθος [большинство] не слушается, что оно хочет убежать, что Еврибиад не может его удержать[11], что он просит Фемистокла удержать его — все черты совершенно новые.
Самая форма не имеет смысла: οἰ μὲν Ἕλληνες παρεσϰευάζοντο ϰρὸς τοὺς Πέρσας ϰαὶ πρὸς τὸν ϰίνδυνον… ὁ δ᾿ οὖν Εὐρυβίαδης παραλαβὼν τὸν Θεμιστοϰλέα παραϰαλεῖν ἐπεχείρει τὰ πλήθη ϰαὶ προτρεπεσθαι πρὸς τὸν ἐπιφερόμενον ϰίνδυνον [эллины стали готовиться к опасной борьбе против персов … Еврибиад же, пригласив Фемистокла, пытался ободрить воинов и воодушевить перед лицом предстоящей битвы], так как они боялись и не хотели драться, т. е. не παρεσϰευάζοντο [занялись необходимыми приготовлениями]!
Трудно предположить подобное недоразумение, но я, тем не менее, не могу не указать на поразительное совпадение разбираемого мной отрывка со словами Геродота (VIII. 70) οἰ δὲ περεσϰευάζοντο ἐς τὴν ὑστεραίαν… τοὺς δὲ Ἕλληνας εἰχε δέος τε ϰαὶ ἀρρωδίη [стали готовиться к бою на следующий день … эллинов же охватили страх и тревога] — разница только в том, что готовились у Геродота не Эллины, а Персы. Диодор — мы увидим, что подобное предположение относительно него не лишено вероятности — слишком поспешно читал и не заметил этого обстоятельства.
У Геродота ясно, чего боятся Греки, да оно прямо и сказано: οὐχ οὕτω περὶ σφίσι αὐτοῖσι δειμαίνοντες, ὡς περὶ τῇ Πελοποννήσῳ [они опасались не столько за самих себя, сколько за Пелопоннес] (VIII .74). У Диодора возможность этой причины отпала — он не рассказал о грозившей Пелопоннесу опасности — пришлось придумывать другую. Вот какую мотивировку дает он: «масса не слушалась; все боялись перевеса персидских сил, и никто не слушался вождей, но все спешили отплыть из Саламина в Пелопоннес; точно также и пешие войска Эллинов боялись сил врагов, так как их пугала и гибель наиболее видных мужей при Фермопилах и случившаяся на их глазах катастрофа в Аттике. Члены эллинского совета, видя смятение войска и общий страх, решили отгородить Истм стеной; ϰαὶ τάχα τῶν ἔργων συντελεσθέντων διὰ τὴν προθυμίαν ϰαὶ τὸ πλῆθος τῶν ἐργαζομένων [работы были завершены быстро вследствие усердия и большого числа работников][12], Пелопоннесцы строили стену…, а бывшие в Саламине со всем флотом настолько устрашились, что уже не слушались вождей».
Здесь все рассказано точно по Геродоту, а между тем смысла в данных словах не много. Находившиеся у Саламина боялись — τὸ μέγεθος τῶν Περσιϰῶν δυνάμεων [величины персидских войск]. У Геродота этого не сказано, у него причина всеобщего страха другая. Диодор забывает, что с той же массой врагов Греки дрались уже однажды — при Артемисии. Слова Диодора дают такую причину, которая всегда может быть пущена в ход; она не имеет определенного индивидуального характера.
Но боялись не одни стоявшие у Саламина, боялись и те, которые находились в Пелопоннесе. Рассказывается о них то же, что у Геродота, но спрашивается опять таки, чем объяснить объявший их страх. Диодор и объясняет: их испугала гибель лучших людей при Фермопилах — не тот факт, что Фермопилы взяты, а именно гибель 300 Спартанцев. Диодор свободно творит по данной Геродотом канве. У Геродота страх Пелопоннесцев также в связи с фермопильскими событиями, но связь то эта совершенно другая. Лакедемоняне боятся за Пелопоннес, потому что падение Фермопил сделало доступ к нему совершенно свободным. В том то и дело, что у Геродота описываемое событие относится ко времени, непосредственно следующему за гибелью фермопильского отряда. Диодор, между тем, тут же прибавляет и вторую причину: гибель Афин. Понятно, что датировка события совершенно передвигается. Видя страх войска, представители Эллинских государств решили построить стену на Пелопоннесе — значит это решение состоялось после падения Афин. Сейчас же, по мановению ока стены вырастают, словно волшебством, так как между падением Афин и Саламинской битвой проходит не более суток. И вот Пелопоннесцы строили стены — (они их уже построили), а бывшие при Саламине Греки перестали слушаться начальников. Это уже было рассказано, но, как и у Геродота, рассказ был прерван, и автор этим замечанием восстановляет связь — правда очень неудачно. Ср. у Геродота VIII. 74 οἰ μὲν δὴ ἐν τῷ Ἰαθμῷ τοιούτῳ πόνῳ συνεστασαν… οἰ δὲ ἐν Σαλαμῖνι ὅμως…. ἀρρώδεον [бывшие на Истме трудились настолько усердно … бывшие на Саламине однако … испытывали страх].
Но у Геродота это имеет смысл, так как рассказанные им факты нужны ему для характеристики настроения саламинского войска, у Диодора оно является совершенно ненужным, так как для выяснения положения при Саламине не привносится этими фактами ни одной новой черты, неуместным и ложным, так как он относит их ко времени, к которому они никаким образом относиться не могут.
И, наконец., по существу эти слова только повторяют уже выше сказанное: οἱ δὲ περὶ τὴν Σαλαμῖνα διατρίβοντες Ἀθηναῖοι θεωροῦντες τὴν Ἀττιϰὴν πυρπολουμένην ϰαὶ τὸ τέμενος τῆς Ἀθήνᾶς ἀϰούοντες ϰατεοϰαφθαι (в нашем случае это перешло на Пелопоннесцев) δεινῶς ἠθύμουν — ὁμοίως δὲ ϰαὶ τοὺς λοιποὺς Ἕλληνας (=οὐδὲν δ᾿ ἤττον ϰαὶ τὸ πεζὸν στρατόπεδον) πολὺς ϰατεῖχε φόβος συνεληλαμένους εἰς αὐτὴν τὴν Πελοπόννησον [афиняне, которые выжидали на Саламине, когда они увидели, что Аттика опустошена огнем, и узнали, что священный участок Афины разрушен (в нашем случае это перешло на пелопоннесцев), были крайне подавлены. Великий страх охватил также и других греков (= не меньше и сухопутное войско), которые были заперты в самом Пелопоннесе] (XI. 15. 2).
Думаю, ясно, что в тексте Диодора не все оказывается ясным и последовательным. Думаю, что объяснение лежит в основной особенности Диодоровского рассказа. Диодор, как я уже указывал, опустил два сообщенных Геродотом известия — известия о движении флота Персов к Саламину и пешего их войска к Пелопоннесу. Страх Греков у Геродота вполне объяснялся этими двумя фактами. Диодор, опустив их, тем не менее самое описание общей паники должен был оставить, так как она необходима была для объяснения поступка Фемистокла — и вот ему самому приходилось придумывать мотивировку. Где Диодор спокойно следует Геродоту, даже иной раз и приводя отдельные факты из другой связи, там все идет сравнительно гладко; где ему приходится, пользуясь Геродотом же, существенно изменять характер излагаемых им фактов, он оказывается ниже своей задачи; эта крайняя неспособность нашего автора действовать хоть сколько нибудь самостоятельно — первый вывод, к которому приводит нас произведенный нами анализ. Важнее второй вывод: если ради опущения определенных, вышеуказанных нами фактов Диодору приходится прибегать к самостоятельным комбинациям, то отсюда следует, что это опущение не случайное, а сознательное, что рассказ, которому дальше следует Диодор, этими чертами существенно отличается от Геродота и что Диодор из этого другого рассказа черпает по крайней мере отдельные черты.


[1] Iahrb. f. class. Phil. Suppl. X. 306.
[2] о. 1. 298.
[3] Griech. Phil. II³ 1 стр.988.
[4] ср. впрочем Herod. III. 108. τοῦ θείου ἡ πρόνοια… ἐοῦσα σοφὴ, ὅσα μὲν ψυχήν τε δειλὰ ϰαὶ ἐδώδιμα, ταῦτα μὲν πάντα πολύγονα πεποίηϰε, ἵνα μὴ ἐπιλίπτη, ὅσα δὲ σχίτλια ϰαὶ ἀνιηρὰ, ὀλιγόγονα [Божественный промысел … в своей премудрости сотворил всех робких и годных в пищу животных весьма плодовитыми, чтобы у нас не было недостатка в пище, хищных же и вредоносных — малоплодовитыми].
[5] Если и Юстин (ΙΙ. 12.10) говорит только о двух чудесах, упомянутых у Диодора, то это объясняется тем, что он только то и желает объяснить, как manus [много] врагов deleta est [погибло]. Характер чуда у него подчеркнут еще сильней, чем у Геродота.
[6] Я читаю: Ζανὶ χαριζόμενοι, Σὺν Φοίβῳ πτολίπορθον [В благодарность Зевсу и Аполлону грабителя городов и т. д.] и т. д. Ζανὶ χαριζόμενοι [В благодарность Зевсу] следует понимать, как Eurip. Phoen. 572 τρόπαια πῶς ἀναστήσεις Διί [Какой трофей воздвигнешь ты Дию]. cp. относительно толкования этих слов Pomptow, Iahrb. f. class. Phil. 129 стр.238. Preger Inscr. Metr. Graecae, стр.86.
[7] Pomptow о. 1. стр.229 сл. cp. Вergk. P. L. G. ΙΙΙ.⁴ 516.
[8] cp. Müller F. H. G. I frg. 170.
[9] ο. 1. стр, 230.
[10] Очень вероятно, что Диодор воспользовался этим эпизодом для описания паники, воцарившейся в Эллинском войске, и бессилия Эврибиода — ср. Herod. VIII 57 и Диод. XI. 16 1.
[11] Ср. предыд. примеч.
[12] Ср. Herod. VIII. 71, Diod. XI. 2. 4 и примеч. 12.

§ 5. Саламинская битва

С этими выводами мы приступаем к анализу рассказа о самой Саламинской битве.
О Саламинской битве много и безуспешно было писано. Самый ход события, сам по себе, нас в данном случае, в силу особенностей нашей задачи, совершенно не касается, и мы могли бы спокойно обойти контроверзы, которые затрудняют — на наш взгляд делают невозможным — вполне удовлетворительное решение вопроса, если бы нам не было необходимо в целях выяснения отношения Диодора к Геродоту точно определить, как представлял себе дело этот последний — а в этом то именно и заключается все затруднение. Геродот описывает битву настолько сбивчиво, что составить себе о ней ясное представление почти невозможно. Лучше всех, как мне кажется, анализировал рассказ Геродота и указал на представляемые им затруднения Löschcke[1], соображения которого я постараюсь вкратце изложить.
По Геродоту (VIII. 85) к началу битвы одно персидское крыло простиралось по направлению к Элевзину и на запад (τὸ πρὸς Ἐλευσῖνός τε ϰαὶ ἑσπέρας χέρας), другое на восток и к Пирею (πρὸς τὴν ἠῶ ϰαὶ τὸν Πειραιέα) — значит, битва произошла в самом проливе.
Löschcke полагает, что это невозможно: 1) каким образом можно допустить, что Персы ввели свой флот в узкий пролив, во многих местах имеющий не более английской мили в ширину, так бесшумно, что Греки и не заметили этого. Правда, ночь была безлунная, но таковой она была и для Персов — движенье в темноте не могло сойти так гладко[2]. 2) При таком положении оба крыла были бы не западным и восточным, а северным и южным.
Busolt[3] на это возражает: «Так как Эгиалей выступает в море на значительном расстоянии к западу от Пирея, то совершенно понятно, почему Геродот называет выдвинутое по направлению к Элевзину крыло западным, другое, обращенное к Пирею, восточным».
Это имело бы смысл, если бы мы действительно знали, как далеко простирался ряд Персидских кораблей. Я думаю, что мы должны были бы разместить их вплоть до самого Элевзина, иначе Геродот мог бы удовлетвориться одним обозначением πρὸς ἑσπερας. На юге Персы действительно стояли вплоть до Пирея в широком смысле слова. Взгляда на карту достаточно, чтобы увидеть, как произвольно объяснение Busolt’а.
3) Геродот говорит (VIII. 76), что Персы заняли остров Пситаллию, ὡς ἐπεὰν γένηται ναυμαχίη ἐνθαῦτα μάλίστα ἐξοισομένων τῶν τε ἀνδρῶν ϰαὶ τῶν ναυηγίων (ἐν γὰρ δὴ πόρῳ τῆς ναυμαχίης τῆς μελλούσης ἔσεσθαι ἔϰειτο ἡ νῆσος), ἵνα τοὺς μὲν περὶποιέωσι τοὺς διὲ διαφθείρωσι [чтобы спасать или уничтожать занесенных туда волнами людей и обломки кораблей (ведь остров лежал на пути предстоящего сражения)]. При том положении, которое вытекает из объяснения Геродота, Пситталия не находится ἐν τῷ πόρῳ τῆς ναυμαχίης [в ареале навмахии] — и никого не могут ни спасти ни погубить засевшие на ней Персы.
На этих основаниях Löschcke предполагает, что и Геродот считал битву происшедшей не в самом проливе, а у входа в него и что Греки сражались тылом к северу, Персы к югу. В затрудняющем нас месте Геродота Löschcke предлагает читать не Ἐλευσὶνος, а Σαλαμῖνος, и тогда, не без некоторых затруднений, текст Геродота будет соответствовать той картине, которую вырисовал себе Löschcke.
Прежде всего я должен предостеречь против возражения Busolt’а[4], который замечает, что уже Эфор читал в нашем месте Ἐλευσὶνος — Эфор, потому что именно так мы читаем у Диодора — возражать я должен потому, что принципиально не могу стать на эту точку зрения. Я не считаю доказанным, что все, что мы находим у Диодора, взято из Эфора; я, далее, даже и в том случае, если бы допустить это, не могу однако вместе с тем допустить, что Диодор не заглядывал в Геродота. Если бы даже у Эфора и стояло Σαλαμῖνος, то, найдя в своем экземпляре Геродота ’Ἐλευσὶνος, помня со времени своих школьных лет это ’Ἐλευσὶνος, он мог его вставить. Наконец, как я стараюсь здесь доказать, Диодор в данном месте отклоняется от своего постоянного источника.
Но это вовсе не значит, что я согласен с выводами Löschcke, хотя я признаю всю основательность его доводов. Для решения вопроса нам нужно было бы прежде всего выяснить себе следующее: 1) как стояли Персы до битвы, 2) как стояли Греки во время битвы, 3) что означают затруднительные слова Геродота (VIII. 76): τοῖσι μὲν (sc. τοῖς Πέρσαις) ὡς ἐγένετο πιστὰ τὰ ἀγγελθέντα, τοῦτο μὲν… τοῦτο δὲ, ἐπειδὴ ἐγίνοντο μέσαι νύϰτες, ἀνῆγον μὲν τὸ ἀπ᾿ ἑσπέρης ϰέρας ϰυϰλούμενοι πρὸς τὴν Σαλαμῖνα, ἀνῆγον δὲ οἱ ἀμφὶ τὴν Κέον τε ϰαὶ τὴν Κυνόσουραν τεταγμένοι, ϰατεῖχόν τε μέχρι Μουνυχίης πάντα τὸν πορθμὸν τῇσι νηοσί τῶν δὲ εῖνεϰα ἀνῆγον τὰς νέας ἵνα δὴ τοῖσι Ἕλλησι μηδὲ φυγεῖν ἐξῇ, αλλ᾿ ἀπολαμφθέντες ἐν τῆ Σαλαμῖνι δοῖεν τίσιν… [они (т. е. персы) поверили этому сообщению … потом, с наступлением полночи, корабли западного крыла отплыли с целью окружения со стороны Саламина. Отплыли и корабли, стоявшие у Кеоса и Киносуры, так что весь пролив до Мунихии заняли вражеские корабли. Варвары плыли туда для того, чтобы не дать эллинам бежать, отрезать их на Саламине …]
Ни один из этих вопросов не может быть разрешен с надлежащей полнотой. О положении персидского флота в разные моменты[5] мы узнаем, что он из Евбеи приплыл в Фалер (Herod. VIII. 66). Там происходит совещание, на котором решено дать битву — Персы ἀνῆγον τὰς νῆας πρὸς τὴν Σαλαμῖνα ϰαὶ παρεϰρίθησαν διαταχθέντες ϰαθ᾿ ἡσυχίαν…[повели корабли на Саламин и там спокойно выстроились в боевом порядке] По смыслу, кажется, ясно, что весь Персидский флот (τὰς νῆας [корабли]) перешел на Саламинскую сторону. Где он там стал, совершенно не ясно. Все известие заключается в раньше выписанных мною словах — вопрос только в том, как их объяснить.
Когда Персы получили известие от Фемистокла, какая то часть персидского флота находилась ἀμφὶ τὴν Κέον τε ϰαὶ τὴν Κυνόσουραν [у Кеоса и Киносуры]. Так, по крайней мере, ясно и точно говорит текст, и я решительно не могу понять, что заставляет Sihler’а[6], следуя Stein’у[7], а за ним и Wecklein’а[8] и Busolt’а[9] видеть в этом обозначении, равно как и в обозначении τὸ ἀπ᾿ ἑσπέρας ϰέρας [корабли западного крыла] prolepsis; ἀπ᾿ ἑσπέρας [западный] под влиянием известной особенности греческого языка: τὸ πρὸς ἐσπέραν ϰέρας ἀπ᾿ ἑσπέρας ἀνῆγον [западное крыло отплыло]. Sihler, исходя из этого, переводит: «с одной стороны Персы привели в позицию (brought into position) крыло, назначенное для западной стороны (точней северо–западной) своей линии, производя этим блокаду по направлению к Саламину, с другой стороны те, которым было приказано занять позицию у Кеоса и Киносуры, направились к ней и таким образом заняли своими кораблями весь пролив вплоть до Мунихии». Не говоря уже о том, что не мешало бы знать, откуда это «направлялись на позицию» Персы, не говоря о том, что ни о западном, ни о северо–западном крыле в сущности, как мы уже говорили, речи быть не может, последние слова делают понимание Sihler’а невозможным.. Каким образом корабли, пришедшие к Кеосу и Киносуре могли занять пролив до Мунихии, когда они, как мы достаточно несомненно знаем, до своего движения уже были на Саламинской стороне? Это было бы возможно только в том случае, если бы Кеос был на аттической стороне — Sihler локализирует его не там[10].
Но в том и беда, что мы не знаем, ни где находится Κέος, ни где находится Κυνόσουρα. Относительно последней разногласий нет. На основании этимологии — критерия, конечно, не особенно надежного — решили видеть Киносуру в узком и длинном мысе, с юга замыкающем залив, ныне известный под именем Амбелаки. Далеко не так единодушны по отношению к Κέος, о котором мы ровно ничего не знаем, память о котором не сохранилась между нынешними Греками в виде какого нибудь сходного названия.
Stein[11] полагает, что Κέος есть только иное название для той же Киносуры[12]. Sillier дал на это вполне решающий дело ответ: при слове Κέος стоит особый член.
Lolling[13] строит особую гипотезу на основании общего толкования разбираемого места; он полагает, что все движение было выполнено западным крылом, об общем смысле движения которого и было сказано раньше, затем это общее действие разбивается на частные — яснее будет, если я выпишу место Геродота так, как его предлагает писать Lolling: ἀνῆγον μὲν τὸ ἀπ᾿ ἑαπέρης ϰέρας ϰυϰλούμενοι πρὸς τὴν Σαλαμῖνα (ἀνῆγον δὲ οἱ ἀμφὶ τὴν Κέον τε ϰαὶ τὴν Κυνόσουραν τεταγμένοι) ϰατείχόν τε μέχρι Μουνυχίης παντα τὸν πορθμόν τῆσι νηυσί [корабли западного крыла отплыли с целью окружения со стороны Саламина (корабли же, стоявшие у Кеоса и Киносуры, также вышли в море), и весь пролив до Мунихии заняли вражеские корабли]. Ясно, что Lolling должен считать действующим одно только западное крыло.
С этими так понимаемыми словами Lolling сопоставляет другое место Геродота (VIII. 85): ϰατὰ μὲν δὴ Ἀθηναίους ἐτετάχατο Φοίνιϰες οὐτοι γὰρ εἶχον τὸ πρὸς τὴν ἠῶ τε ϰαὶ τον Πειραιέα [против афинян были выстроены финикийцы: ибо они занимали восточное крыло со стороны Пирея] — а затем рассуждает следующим образом: «Из присоединенных для объяснения первого из указанных мест слов ἀνῆγον δὲ οἱ ἀμφὶ τὴν Κέον τε ϰαὶ τὴν Κυνότουραν [отплыли и стоявшие у Кеоса и Киносуры], мы заключаем, что западное крыло Персов, до того как подошло к острову, было расположено ἀμφὶ τὴν Κέον [у Кеоса], восточное крыло ἀμφὶ τὴν Κυνόσουραν [у Киносуры]. Остановимся пока здесь. Спрашивается, откуда взялось восточное крыло — действовало ведь только западное. Очевидно восточным могло быть только то, которое потом, после совершения маневра, стало восточным, которое в тот момент, о котором идет речь, было западным, — но тогда мы опять сталкиваемся с тем же возражением Löschcke, которое нас затрудняло и до гипотезы Lolling’а.
Lolling продолжает: когда движение, по существу заключавшееся в том, что западное крыло[14] было двинуто вперед к Саламину, было выполнено, полукруг был замкнут, и враги окружены Для разъяснения своего построения Lolling приложил карту, к которой мы и отсылаем читателя. Lolling, представляет себе Греков в гавани города Саламина — заливе Амбелаки — и дальше вдоль берега, тянущегося к Скирадиону. Замыкающая линия врагов должна тогда, начиная у Киносуры, тянуться к северу, следуя направлению берега; если берег будет луком, то замыкающий флот тетивой — mutatis mutandis. Понятно, что тогда Lolling должен признать слова ἀμφὶ τὴν Κέον непонятными; уже давно предполагали, что Κέον не верно; вместо Κέον следует по мнению Lolling’а писать Λερόν, «потому что больший из лежащих в западной части пролива островов еще теперь носит, подобно островку между Калимносом и Патмосом, античное название Лерос».
Lolling не прав в самой своей исходной точке. И до него, и после него, благодаря энергичному отпору Wecklein’а[15]. ἀνῆγον μὲν… ἀνῆγον δὲ [отплыли эти … отплыли и те] понимали, как два совершенно равносильных предложения; трудно объяснить себе, как Busolt[16] столь остроумно доказавший невозможность гипотезы Lolling’а, мог разделять его основную ошибку. К поучительной статье Busolt’а я и отсылаю читателя, указавши только на один решающий дело аргумент: «если бы Персы стояли при Леросе и одновременно при Киносуре, греческий флот не имел бы выхода, и все рассуждения вождей о том, драться ли у Саламина или отправиться к Истму, были бы бездельными».
И так, мы не знаем, где находится Кеос, и должны помириться с этим, так как попытка Wecklein’а[17] поместить на основании оракула Геродота (VIII. 77) Кеос на аттической стороне едва ли заслуживает упоминания, тем более, что и там мы о подобном имени ничего не знаем.
Геродот отличает до[18] маневра два крыла: одно, которое он называет западным, и другое, расположенное подле Кеоса и Киносуры — всего естественнее в таком случае предположить, что это второе крыло было и называлось восточным; а тогда, мне кажется, ясно вытекает тот вывод, что персидский флот не был расположен вдоль берега пролива — ибо в таком случае называть крылья западным и восточным не имело бы смысла.
К тому же выводу ведет и история дня. Персы решили дать битву, перевели флот на Саламинскую сторону и παοεϰρίθησαν διαταχθέντες — [выстроились в боевом порядке] значит в полной готовности[19] — ϰατ᾿ ἡσυχίην, τότε μέν νον οὐϰ ἐξεχρησε ἡ ἡμέρη ναυμαχίην ποιήσασθαι [сохраняя спокойствие. Однако днем они не могли уже вступить в бой] (VIII. 70) — значит, Персы были в боевом порядке, готовые напасть на врагов; так как Персы были на Саламинской стороне, то ясно, что мы не можем себе представить их в том положении, в какое их ставит Lolling. Флот должен был, западным крылом упираясь в Саламин, оттуда тянуться на восток, восточным крылом касаясь Киносуры и Кеоса. Я предположил бы, что Кеос лежит где–либо в конце Киносуры, либо вне ее, но в ее непосредственной близости[20]; тогда я ясно понял бы употребленное Геродотом выражение ἀμφὶ Κέον [у Кеоса] — оно было бы только более ясным и точным определением.
Стоял ли флот к югу или к северу от Киносуры, я определить не могу, но судя потому, что только ночь помешала Персам начать битву, я предположил бы, что они стояли возможно ближе к врагу, значит, к северу от Киносуры, — но это не существенно.
Если мы еще предположим, что флот Персов стоял не параллельно к Киносуре, то станет вероятным следующий вывод. Западное крыло стоит, упираясь в берег острова несколько ниже или выше того места, где выходит из него Киносурский полуостров. Восточное крыло сгруппировано около конца его. Таково положение до посольства Фемистокла.
Прежде чем перейти к дальнейшему, я остановлюсь на общем положении дел и постараюсь ответить на некоторые, по моему крайнему разумению, несправедливые замечания исследователей.
Артемисия предлагает царю не вступать в битву у Саламина, а перевести пешее войско в Пелопоннес (Herod. VIII. 63). На этом плане ее основывает свое крайне неясное рассуждение о ходе битвы Busolt. Действительно, он прав, говоря, что движение войск в Пелопоннес, которое, на основании слов Артемисии, должно было заставить Пелопоннесцев уйти от Саламина, не согласуется с планом «поймать» флот в Саламинской бухте, но 1) совет Артемисии не принят во внимание, 2) Ксеркс не думал о том, чтобы «поймать флот в Саламинской бухте», 3) оба движения комбинированы. Ксеркс мог рассчитывать дать битву в тот же день — тогда наступившая среди Греков под влиянием вести о движении пешего войска Персов на Пелопоннес паника должна была благоприятствовать его целям. Следует настаивать на том факте, что только наступление ночи помешало Ксерксу сейчас же завязать сражение. Но ночь наступила — и тут–то в положении вещей является новый, неожиданный фактор. Днем насильно помешать врагам уйти для Ксеркса не могло представить никакого труда. Ему стоило двинуть на врагов свои корабли и, если они повернутся к нему кормой, уничтожить их всех до единого, — имея врагов лицом к лицу, Греки не могли и помышлять о бегстве. Поэтому в данный момент не имела бы смысла посылка обходного отряда с целью не выпустить врагов, как ее для этого именно момента и с этой именно целью предлагает Busolt. Единственной целью такого маневра могло бы быть захватить врагов и с тылу, поставить их между двух огней. Но о таком маневре Геродот ничего не знает, и Busolt, горячо протестующий против произвольного кантаминирования различных известий, должен был бы и сам воздержаться от него. Точно также на полнейшем произволе основано предположение о том, что Персы в данный момент заняли Пситталию[21]. Геродот (VIII. 76) ясно говорит, что это занятие произошло после посольства Фемистокла.
В чем же заключается значение хитрости Фемистокла, если Ксеркс и до нее решился дать битву, если, как выражается Welzhofer[22], «битва при Саламине состоялась исключительно вследствие решения царя и его военного совета»? «Так как», продолжает Welzhofer, «решение было принято еще за день до битвы, то весьма невероятно, чтобы посольство Фемистокла, последовавшее только вечером или ночью, имело какое нибудь значение. Греки и без хитрости Фемистокла были бы принуждены к битве — враги направлялись к Саламинской бухте, и Греки должны были выйти из нее, чтобы не быть отрезанными от линии отступления». В том то и дело, что наступила ночь. Для того, чтобы в битве не дать уйти врагу, нужно иметь только удобный пункт; для того, чтобы не дать врагу ускользнут, нужно окружить его со всех сторон. Ночь помогла Персам совершить свое движение, та же ночь могла бы помочь и Грекам ускользнуть в открытый для бегства северный проход, — пожалуй, даже в узкое пространство между Киносурой и аттическим берегом. А именно о тайном бегстве помышляли Афиняне. Посланник говорит Ксерксу (Aesch. Persae. 355 слл.)
ὡς εἰ μελαίνης νυϰτος ἳξεταί ϰνεφας,
Ἕλληνες οὐ μενοῖεν ἀλλὰ σέλμααιν
ναῶν ἐπενθορόντες ἄλλος ἄλλοσε
δρασμῶ ϰρυφαίῳ βίοτον ἐϰσωσοίατο.
[что, если черной ночи мрак придет,
и греки не останутся, но по скамьям
судов рассыпавшись, спасать побегом
тайным жизни кинутся]
Геродот VIII. 75[23] ὅπι οἳ Ἕλληνες δρησμὸν βουλεύονται ϰαταῤῥφδηϰότες ϰαὶ νῦν παρέχει ϰάλλιστον ὑμέας ἔργων ἁπάντων ἐξεργάσεσθαι ἢν μὴ περιίδητε διαδράντας αὐτούς [что эллины в страхе замышляют бегство и что теперь вы имеете возможность совершить славнейший подвиг, если только не дадите им разбежаться].
Для Ксеркса это настроение греческого флота должно было послужить побудительной причиной запереть Греков в проливе и немедленно дать им сражение. Так и говорит Геродот (VIII. 76).
Смысл слов Геродота ясен: Персы, во первых, заняли Пситталию, чтобы помогать подплывающим своим и избивать подплывающих врагов — и затем произвели маневры флота; τῶν δ᾿εὕεϰα ἀνῆγον τὰς νῆας [они двинули суда для того], чтобы эллинам и убежать нельзя было, но… (VIII. 76). Очевидно., обе стороны двустороннего маневра имели целью запереть Афинян, не только первый, при котором сказано, что Персы ἀνῆγον [двинули] корабли ϰυϰλούμενοι [с целью окружения]. В чем же состоял маневр[24]? Относительно второго отряда мы знаем результат, к которому привел его маневр — корабли заняли весь πορθμός [пролив] — не в техническом смысле переправы (Fähre): весь пролив вплоть до Мунихии был πορθμός[25]. И так, восточная эскадра замыкала пролив с юга. Ясно, что с севера, и, если нужно было, с востока замыкала его западная. Так и выходит по Геродоту. Корабли западной эскадры выходят в море, ϰυϰλούμενοι πρὸς Σαλαμῖνα [с целью окружения со стороны Саламина], замыкая свою дугу по направлению к нему, составляя нечто вроде того μηνοειδές [полумесяца], о котором говорится в описании битвы при Артемисии — οἱ δὲ βάρβαροι μηνοειδές ποιήσαντες τῶν νεῶν ἐϰυϰλέοντο ὡς πεοιλάβοιεν ἀυτοὺς [варвары построили свои корабли полумесяцем (дугой), чтобы окружить врага] (VIII. 16); стараясь держаться возможно дальше от Греков и ближе к аттическому берегу, враги обошли их; они могли частью выстроиться против бухты, частью дальше на север, могли и все пройти на север И в том, и в другом случае Греки были действительно отрезаны от северного прохода. При таком распределении отдельных эскадр флота в сущности и нельзя было говорить об его крыльях: он разделялся на две более или менее самостоятельно действовавшие части Геродот удерживает прежнее свое обозначение крыльев; часть, которая, после совершения маневра, должна была называться северной, по прежнему называется τὸ πρὸς ἑσπέρης ϰέρας [западное крыло] — и для более точного определения прибавляется: πρὸς Ἐλευσῖνος [со стороны Элевсина]; нынешняя южная часть, прежде бывшая восточной, продолжает называться τὸ πρὸς τὴν ἠῶ ϰέρας [восточное крыло] — и для более точного определения нынешнего его положения прибавляется ϰατὰ τὸν Πειραιᾶ []против Пирея. Этим и объясняется то затруднение, которое заставило Löschcke прибегнуть к изменению рукописного чтения.
Может показаться, что подобное расположение флота могло быть достигнуто гораздо удобнее иным, совершенно противоположным, движением. Ближе было бы пожалуй пойти на север восточной эскадре, на юг западной — особенно в том случае, если, как обыкновенно предполагают, флот Персов стоял к югу от Киносуры. Но военная сторона дела для нас совершенно неясна. Кто может сказать, под каким углом к Киносуре стоял флот? Тем не менее, допуская даже самое невыгодное для произведенного движения положение западной части флота, мы можем оправдать образ действий персидского главнокомандующего. Роль играют не только чисто технические условия, а и живой материал, которым приходится работать. На западном крыле стояли Финикияне (VIII. 85), которые внушали военному начальству больше доверия, чем подозрительные Ионяне. Мог ли персидский адмирал быть уверен в том, что Ионяне пожелают произвести тайное ночное движение достаточно ловко, что они какой нибудь преднамеренной неосторожностью не дадут знать соплеменникам об угрожающей опасности. Могло случиться, что тот или другой корабль под покровом ночи перейдет на сторону врагов. Словом, причин, которые могли бы сделать предпочтительным более медленный и затруднительный в техническом отношении маневр, могло быть не мало.
Южный отряд, растянувшись вплоть до Мунихии, произвел высадку на Пситталию, которая, таким образом, и была действительно пунктом, с которого можно было подавать помощь погибающим. Это не могло помешать тем из Греков, которые по своему положению были в состоянии это сделать, выплывать на Саламин. Персы не могли же рассчитывать перебить всех попавших в воду Греков.
Нужно думать, что занятие Пситталии послужило главной причиной странного расположения восточного крыла флота. Для того, чтобы замкнуть Греков в проливе, Персам было совершенно невыгодно занять такую растянувшуюся позицию, сравнительно столь отдаленную от врага. Гораздо легче и выгодней было бы занять позицию между Киносурой и Гераклеоном — самое узкое место пролива[26], — ту позицию, которая была ими занята, по словам Диодора (XI. 18.2). Но раз занятие Пситталии было включено в цель маневра, приходилось располагаться другими способами[27].
Наконец, вполне естественное положение занял тогда и царь, сидевший ὑπὸ τῷ οὖρει τῷ ἀντίον Σαλαμῖνο; τὸ ϰαλέεται Αἰγάλεως [у подошвы горы под названием Эгалеос напротив Саламина] (Herod. VIII. 90). С вершины горы он, находясь между обоими отрядами своего флота, мог ясно видеть все происходившее[28].
Таким образом, представляется мне, понимал положение дел Геродот. Я вовсе не хочу решать, насколько это положение соответствует действительности, но мы должны признать, что мы имеем цельное, во всех своих частях согласное описание, в достаточной мере ясное и понятное.
В этом описании рассказ об обходной эскадре не имеет смысла. Он не был случайно опущен Геродотом, Геродот не мог бы им воспользоваться, если бы даже и знал его, так как по той традиции, которая была в его руках, окружение греческого флота произошло другим способом, им прямо и указанным. Из отделения этого варианта от других, с точным определением основных черт каждого из них, должно исходить всякое научное исследование Саламинской битвы.
Раньше чем перейти к исследованию отношения Диодора к Геродоту, остановимся несколько на встречаемом у Эсхила описании битвы.
Это описание отличается от Геродотовского двумя характерными и в высшей степени важными чертами.
1) Нет речи о первой высылке флота Персов. Когда приходит вестник Фемистокла, Персы находятся на суше
πᾶς ἀνὴο ϰώπης ἄναξ
ἐς ναῦν ἐχώρει, πᾶς δ᾿ὅπλων ἐπιστάτης
(Aesch. Pers. 376 сл.).
[муж каждый господин весла
взошел на борт, оружия владетель каждый]
2) Движение кораблей, имевших целью окружить флот Греков, произошло иным способом. Царь приказывает
εὗτ᾿ ἄν φλέγων ἀϰτῖσιν ῆλιος χθόνα
λήξη, ϰνέφας δὲ τέμενος αἰθέρος λαβή,
τὰθαι νεῶν στῖφος μὲν ἐν στοίχοις τρισίν,
ἔϰπλους φυλάσσειν ϰαὶ πόρους ἁλιῤῥθους,
ἄλλας δὲ ϰύϰλῳ νῆσον Αἴσντος πέριξ
ὡς σἱ μόρον φευξοίαθ Ἕλληνες ϰαϰόν,
ναυσὶν ϰρυφαίως δρασμὸν εὑρόντες τινά
πᾶσι στέρεσθαι ϰρατὸς ἦν προϰείμενον
(Aesch. Pers. 362 слл.)
[когда лучами солнце землю перестанет жечь
и мраком будет поглощен святой эфир,
сонм выстроить судов тремя рядами,
гавани стеречь и трассы в море,
а другим Аянтов остров окружить кольцом,
чтоб если греки избегут злой участи,
устроив тайно бегство для судов своих,
лишить голов приказы исполняющих]
Персы по приказанию царя производят два движения: с одной стороны στῖφος кораблей, разделенный на три στοῖχοι занимает ἔϰπλους ϰαὶ πόρους άλιῤῥόθους [гавани и трассы в море] с целью стеречь выход (или выходы), с другой особый отряд располагается νῆσον Αἴαντος πέριζ [вокруг Аянтова острова]. По точному смыслу слов мы должны предполагать, что Персы ставят корабли вокруг острова — и больше ничего — так и понимает большинство исследователей[29]. Эсхил прямо говорит, что посылка кораблей имела целью помешать Грекам убежать, и от этого вывода не уйдешь. А между тем убежать не чрез Элевзинский пролив Греки могли бы только в том случае, если бы перешли чрез Саламин пешком, таща на руках корабли[30]. А так как это, как мне представляется, совершенно невозможно, то движение явилось бы бессмысленным, и мы, вопреки непосредственному смыслу слов Эсхила, не можем отказаться от предположения, что Эсхил предполагает посылку особого отряда, который, обойдя остров с западной стороны, должен был отрезать Грекам выход с севера. Тогда и смысл первого движения будет ясен — его целью является закрытие южного выхода из пролива[31]. Филологические затруднения, представляемые данным местом[32], дают нам некоторое право принять такое толкование.
Здесь не место решать вопрос о том, насколько возможно такое обходное движение, насколько оно соответствует обстоятельствам дела. Замечу только, что мне доводы Grote’а[33] и его последователей, доказывающих его невозможность, кажутся не опровергнутыми и неопровержимыми.
Мы должны таким образом установить новый, отличный от Геродота вариант, основанный на традиции о предпринятом Персами обходном движении. Попытки путем интерпретации устранить это разногласие, сделанные Busolfc’ом[34] и Goodwin’ом[35], бесплодны.
Возможно ли такое противоречие между Геродотом и Эсхилом? Мне кажется, вполне возможно. Движение было произведено ночью, тайком. Греки могли знать его результат (Аристид видел только окончательный результат движения. Herod. VIII 79 сл.). Объяснять себе каждый мог его, как хотел. Греки видели только то, что они окружены и с севера п с юга. Настаивать на том, что Эсхил был очевидцем и участником сражения, не основательно. Эсхил был солдатом и знал то, что происходило на его корабле. Даже действия в собственном лагере не могли быть ему известными во всей полноте[36]. Тем менее могли быть ему известны тайные движения во враждебном лагере — также мало, как и Геродоту, или, пожалуй, еще меньше. Со времени битвы не один из участвовавших в битве на стороне Персов — какой нибудь Ионянин или Галикарнассец из кругов Артемисии — мог сообщить Геродоту более или менее аутентичные сведения.
Но общий результат движения Персов должен быть верен у Эсхила — ведь зрителями «Персов» были участники великой битвы — , и этот результат у него тот же, что у Геродота, если понимать текст последнего сообразно нашему толкованию. И это совпадение подтверждает наше толкование. Геродот имел в виду прежде всего Афинскую читающую публику, а она этот результат знала и по личным воспоминаниям, и по рассказам старших и по «Персам» Эсхила.
Перехожу к Диодору.
Что и в изложении Саламинской битвы Диодор пользовался Геродотом, не может подлежать никакому сомнению. В доказательство этого я приведу только одну параллель, приведу ее, между прочим, потому, что она основывается на месте, обыкновенно неверно понимаемым. Диодор (XI. 18. 1) говорит о том, что правое крыло занимали Эгинеты и Мегаряне, которым назначили эту позицию потому, что их считали наилучшими моряками после Афинян и думали, что они μάλιστα φιλοτιμήσεσθαι διὰ τὸ μόνους τῶν Ἑλλήνων μηδεμίαν ἔχειν ϰαταφυγὴν, εἴ τι συμβαίη πταῖσμα ϰατὰ τὴν ναυμαχίαν [будут биться с наибольшей славой, поскольку в случае поражения в навмахии они единственные из эллинов не имели убежища]. Duucker[37] видит в этом внутреннее противоречие Диодора. При том положении греческого флота, какое принимает Диодор, правое крыло будет касаться Саламина, а, значит, именно Эгинетам будет легче всего туда доплыть. Но мне кажется совершенно ясным, что не то имеет в виду Диодор. Когда располагают войска, когда вступают в битву, не о том думают, куда и кому легче убежать. Эго может входить в соображения только отдельного солдата, для которого спасение зависит не от того, победит ли его сторона, а от того, уцелеет ли его корабль. Для войска вопрос совершенно в другом. Если Персы победят, все остальные могут убежать на Пелопоннес и укрыться под защитой стены, выстроенной на Истме. Эгина и Мегара в таком случае немедленно попадут в руки неприятеля эта мысль и заставит их граждан драться возможно ожесточенней. Словом, мы здесь имеем не что иное, как повторение мысли, не раз настойчиво повторяемой, по рассказу Геродота, Фемистоклом во время спора из–за места битвы: ἢν νιϰήσομεν τῇσι νηυσί… Μεγάροισί τε ϰερδανέομεν περιεοῦσι ϰαὶ Αἰγίνῃ ϰαὶ Σαλαμῖνι [если мы со своими кораблями одержим победу … мы спасем Мегары, Эгину и Саламин] (VIII. 60. ср. 64). Диодор воспользовался этим мотивом[38], но не там, где следует, а перенес его в свою произвольную диспозицию флота. Выдает он себя своей ссылкой на то, что место, занятое Эгинетами и Мегарянами, объясняется их превосходными морскими качествами. Во первых, не ясно, почему это именно правое крыло требует наилучших моряков; во вторых, Эгинеты действительно ναυτιϰώτατοι [наилучшие мореплаватели]: они ἐν τῇ ναυμαχίῃ ἤϰουσαν Ἕλήνων ἄριστα ]превзошли в [этой] навмахии всех эллинов] (Herod. VIII. 93), но Мегаряне этой репутацией вовсе не пользуются.
В предыдущем я с особой обстоятельностью останавливался на месте Диодора XI. 16. 1. 2, стараясь показать, что оно составлено с специальной целью перебросить мост между предыдущей и последующей частями рассказа, для того, чтобы обосновать те отступления от Геродота, которые позволяет себе сделать Диодор; так как отступления эти имеют фактический характер, то ясно, что он должен иметь для них новый источник.
Главное отличие от Геродота, как мы видели, именно то отличие, которое поставило Диодора в затруднение, заключалось в том, что у него 1) не упомянуто о том, что Персы до извещения Фемистокла послали свои корабли к Саламину. Движение таким образом у него должно было начаться от Аттического берега, как у Эсхила, и действительно началось оно у Фалера; 2) не упомянуто о посылке пешего войска на Истм. Я думаю, что именно этот второй пункт имеет особое значение, что именно в этом втором опущении — я хочу сказать, в выборе такой версии, которая это опущение заключала, — проявилась самостоятельная умственная работа Диодора, критическое отношение к своему главному источнику Геродоту. Сознательность отступления, которую я пытался доказать, делает вероятным, что мы имеем дело с результатом критики самого Диодора.
Дело в том, что известие Геродота о пешем войске, посланном на Истм царем Персов, должно было поразить своею странностью древнего ученого. Ксеркс собрал совет и спрашивает, εἰ ναυμαχίην ποιέοιτο [следует ли давать навмахию] (VIII 67). Говорили разно — царь решил дать морскую битву. Следует рассказ о мерах, принятых для того, чтобы дать эту битву. Греки были в великом страхе — и тут вдруг, без всякого приготовления врывается замечание: τῶν δὲ βαρβαρών ὁ πεζὸς ὑπὸ τὴν παρεοῦσαν νύϰτα ἐπορεύετο ἐπὶ τὴν Πελοπόννηαον [ночью сухопутное войско варваров двинулось на Пелопоннес] (VIII. 71), Персы идут на Пелопоннес — пришли ли они, этого мы не знаем. С той минуты, как они отправились, их и след простыл. Геродот о них больше ни слова не говорит, влияния на дальнейший ход событий они никакого не оказывают — , а стоит только подумать, какое громадное влияние должно было бы иметь их появление у Истма. И в нас это известие возбуждает не мало сомнений — древний ученый мог на их основании решиться прямо выбросить его, тем более, что он имел древнейшее свидетельство, тоже не говорящее об этой посылке — свидетельство Эсхила. В обоих указанных нами отрицательных пунктах, создающих для истории битвы совершенно отличные от Геродотовских условия, новый источник Диодора сходится с Эсхилом — настолько мы, значит, должны признавать влияние Эсхиловской версии на рассказ Диодора, влияние, которое признает и Busolt[39].


[1] Ephoros–studien I, Jalirb. f. cl. Phil. 115 стр.25 слл,
[2] Hauvette о. 1. стр.414 указывает на то, что большинство греческих триер были вытащены на берег, что пролив только в одном месте имеет 1900 метров, а на всем расстоянии от Пирея он в три, четыре раза шире. Но первое обстоятельство могло только воспрепятствовать Грекам помешать движению Персов — услышать они его все таки должны были, второе также не важно — услышать достаточно было на одном только пункте, cp. Milchhöfer Erlaüterungen zu den Karten von Attica, herausgegeben von E. Curtius u. Kaupert VII. стр.32.
[3] Griech. Gesch. II³ 760 пр. Hauvette 1. 1. думает, что западным правое крыло будет, если смотреть de la pointe du Mont Aegaleos à Munichie [с вершины горы Эгалеос на Мунихию] — но почему именно так смотреть?
[4] 1. 1. и Rhein. Museum. 38 стр.627.
[5] Отличение отдельных моментов в высшей степени важно. К сожалению, исследователи именно на это обстоятельство обращают слишком мало внимания. Так, мне кажется, что прекрасное во многих отношениях рассуждение Hauvette’а о. 1. 411 подрывается тем, что автор смешивает эти отдельные моменты; к этому рассуждению я еще вернусь. Не могу не выразить сожаления о том, что статья Hauvette’а Rapport sur une mission scientifique en Grèce, дающая подробное описание местности, осталась мне недоступной.
[6] Transactions of the American philological Association 1877 стр.112.
[7] a. 1. cp. Dimker Griech. Gesch. III стр.218 примеч.
[8] Sitzungsberichte d. K. Bayer. Akad. d. Wissensch. Hist. — phil. kl. 1892 стр.23.
[9] 1. 1.
[10] o. 1. стр.115.
[11] a. 1.
[12] Hauvette (о. 1. 412) поддерживает Stein’а, указывая на то, что у Греков два обозначения для одного и того же места вполне обычны (Лакедемон и Спарта, Гистиея и Ореос); я не отрицаю верности этого замечания, но нельзя же сказать: Еврот протекает чрез Лакедемон и Спарту.
[13] Die Meerenge von Salamis. Historische und philologische Aufsätze E. Curtius gewidmet стр.3 слл.
[14] Очевидно, западное крыло нового строя, того, который образовался после совершения движения; если бы западное крыло прежнего боевого порядка было придвинуто к Саламину, то корабли не достигали бы Мунихии, восточного киносурского крыла нельзя было бы двинуть.
[15] o. 1. стр 22.
[16] Zur Chronologie u. Geschichte der Perserkriege. Iahrb. f. dass. Phil. 135 стр.40 слл.
[17] o. 1. 23.
[18] Дальнейшее рассуждение по своему методу значительно сходится с уже цитированным рассуждением Hauvette’а о. 1. 411, но Hauvette упускает из виду, что Геродот говорит о положении флота до маневра. Сравни рисунок Hauvette’а на стр.418.
[19] ср. Baer а. 1.
[20] Milchhöfer o. 1. 31 также настаивает на этой близости; его сближение Кеоса с Таландовизи (Ἀταλάντη) сильно говорило бы в пользу моего объяснения.
[21] ο. 1. 28 слл.
[22] Die Seeschlacht hei Salamis. Historisches Taschenbuch XII. стр.55.
[23] ср. Duncker. Der vermeintliche Verrath des Themistokles. Sitzungsber. d. Berl. Akad. d Wissenschaf. 1882. I. стр.382.
[24] Построение Milchhöfera o. 1. 33 не может быть правильно, так как исходит из неправильного толкования текста. Если говорится только о западном крыле, то понятно, только к нему относится ϰατεῖχόν τε ϰτλ [заняли и т. д.]. При этом: если ϰυϰλούμενοι [с целью окружения] означает окружить остров, обогнуть его, то не имеет смысла выражение: заняли весь пролив до Мунихии; если оно этого не означает, то тогда при толковании Milchhöfer’а не может быть речи о закрытии пролива. На самом деле есть два движения: западное и Киносурское, Киносурское занимает весь пролив поперек до Мунихии; оба движения имеют одну цель.
[25] Нс могу отрицать возможности того, что упоминание Мунихии взято Геродотом из намека на нее в приведенном им сейчас же после него оракуле (VIII. 77), но то, что вероятно, тем самым еще не действительно. В самом оракуле намек на Мунихию мог быть вставлен на основании совершившегося факта — среди многочисленных vaticinia ex eventu [прогнозы задним числом] этот не будет казаться странным. Почему бы нам и не верить Геродоту, который заявляет свое удовольствие по поводу того, что оракул Бакида вполне отвечает истине? С дальнейшим известием о том, что восточное крыло стояло πρὸς Πείραιᾶ [со стороны Пирея], наше не составляет противоречия, так как в нем Πειριεύς, как и Ἐλευσίς указывают только выдающиеся и всякому известные пункты, по направлению к которым расположен был флот.
[26] ) Возможно, что указанное Диодором место пролива оказалось бы недостаточно большим, чтобы вместить флот. Не следует впрочем упускать из виду, что во время самой битвы не было иушды удерживать прежнюю позицию; на севере, ио крайней мере, она должна была быть изменена.
[27] ср. Lolling о. 1. стр.6. Точное положение Гераклейона не может быть определено; cp. Milchhöfer о. 1. стр.30.
[28] Очевидно, битва происходила на сравнительно небольшом пространстве, но это было бы и само собой понятно и нисколько не говорит о расположении флота до битвы, вызванном не тактическими соображениями, а исключительным желанием замкнуть флот Греков в πορθμός [пролив]. Одиноко стоит свидетельство Акестодора (ap. Plut. Them. 13. Strabo IX. 395. Müller, F. H. G. II 464 a.) о том, что царь сидел на границе с Мегаридой, в Κέρατα.
[29] ср. комментарий Conrad’а a. v. 366.
[30] Лодки, о которых говорит Conrad. 1. 1., не соответствует ναυσ Эсхила. Точно также ни на чем не основано предположение Hauvette’а o. 1. 416 о намерении царя захватить «население, укрывшееся на острове». Эсхил говорит об эллинах, которые, спасшись от злой гибели, — конечно, в битве — вздумали бы тайно убежать на кораблях.
[31] Не южного и северного, как предполагает Conrad a. v. 364 ср Anhang,, стр.114.
[32] Хорошо формулирует их Wecklein o. 1. 26. 1) после ἄλλας δὲ ϰύϰλῳ νῆσον Αἴαντος πέριξ [другим Аянтов остров оцепить кольцом] мы ждем какого–нибудь ближайшего определения — можно было бы предположить выпадение стиха, 2) ἐν στίχοις τρισί [тремя рядами] указывает на боевой порядок — тогда странной является цель ἔϰπλους φυλάσσειν ϰτλ [выходы стеречь и т. д.] (?). И то и другое затруднение устранится перестановкой Köchly (прибавлю, что тогда получает полный смысл pluralis ἔϰπλους [множественного числа "выходы"]).
τάξαι νεῶν μὲν στῖφος ἐν στοίχοις τρισίν,
ἄλλας δὲ νῆσον Αἴαντος πέριξ
ἔϰπλους φυλάσσειν ϰαὶ πόρους ἁλιῤῥόθους
[сонм выстроить судов тремя рядами,
а другим Аянтов остров окружить кольцом,
чтоб выходы стеречь и трассы в море]
[33] History of Greece V стр.172, прим. 1.
[34] Busolt Jahrb. f. class. Philol. 135 стр.43 полагает, что Эсхил имеет в виду движение вдоль западного берега острова — но можно ли тогда говорит о движении νῆσον πέριξ [вокруг острова] — особенно при исходной точке движения от аттического берега?
[35] Papers of the American scool of Athens I 1885 стр.248. Goodwin желает вычитать у Геродота известие об обходном движении, но текст Геродота явно противоречит этому толкованию: Геродот говорит: ϰυϰλούμενοι πρὸς Σαλαμῖνα [чтобы окружить со стороны Саламина].
[36] Известный военный корреспондент Forbes в своей весьма поучительной статье Ten jears of war correspondence сообщает слова Скобелева, жаловавшегося на то, что каждый читающий по утрам свою газету знает о положении дел на театре войны нисколько не меньше, если не больше тех, которые находятся в огне, слыша свист пуль и гром залпов.
[37] Gesch. d. Altherth. VII⁵ стр.283, cp. Wecklein о. 1. стр.19.
[38] Опущение Саламина объясняется той обстановкой, в которую поместил слова Геродота Диодор; он говорит о сражающихся, а среди них Саламинцев нет — как и вообще есть Саламин, но нет «Саламинцев».
[39] Ephoros als Quelle für die Schlacht bei Salamis, Rein. Museum. 38 стр.629 сл.

§ 6. Посольство Фемистокла

Перехожу к рассказу о посольстве Фемистокла и принятых царем мерах.
У Геродота (VIII. 75) Сикинн, посланный Фемистоклом в Персидский лагерь, говорит с полководцем Персов, у Диодора посланный говорит с царем. Это, мне кажется, не больше, чем случайное отступление. Диодор стремится сделать разбираемое посольство возможно более сходным со вторым посольством Фемистокла. Так как во втором говорится о царе, то он говорит о нем и в первом. Думать поэтому поводу о влиянии Эсхила (Persae 353), как это делает Wecklein[1], едва ли есть основание. Не стану я настаивать и на том, что Диодор не упоминает имени Сикинна[2] — гораздо существенней отличия в самой формулировке посольства и мотивировке действий царя.
В то время, как у Геродота Фемистокл заявляет о том, что Греки собираются бежать, а царь запирает их в проливе затем, чтобы им убежать не удалось, у Диодора Фемистокл советует запереть их в проливе, чтобы они «не убежали оттуда и не собрались у Истма», и царь, «поверив сообщению «διὰ τὴν πιθανότητα» [из–за его правдоподобия], исполняет совет Фемистокла, чтобы не дать Грекам соединиться с пешим войском, не позволить τὰς ναυτιϰὰς δυνάμεις τῶν Ἑλλήνων τοῖς πεζοῖς στρατοπέδοις πλησιάζειν [морским силам эллинов приблизиться к сухопутным войскам].
Тут нам приходится привлечь к сравнению рассказ Плутарха (Them. XII), который исследователи обыкновенно значительно сближают с рассказом Диодора[3]. Но в сущности то, что сообщает Плутарх в данной части, почти дословно сближает его изложение с Геродотовским — за исключением одной черты, на которой и основывается Albracht. Фемистокл советует напасть на Греков ἐν ᾧ ταράττονται τῶν πεζῶν χωρίς ὀντες [пока они пребывают в смятении без сухопутных войск]. О πεζοί [О сухопутных войсках] в своей мотивировке говорит и Диодор. Но сходство тут совершенно внешнее. У Диодора желательно напасть на Греков раньше, чем они соединятся с пешими, предупредить их соединение и, стало быть, усиление; у Плутарха следует напасть, пока они не соединились, пока это разъединение приводит их в ταραχή [замешательство], воспользоваться этой ταραχή [тревогой]. Материал, конечно, у того и другого один, но мотивы различны, и мотивировка Плутарха гораздо более совпадает с характеристикой положения у Геродота (VIII 74), чем с мотивировкой у Диодора.
По Диодору царь посылает корабли в битву — τὸ τῶν Αἰγυπτίων ναυτιϰὸν ἐξέπεμψε, προστάξας ἐμφράττειν τὸν μεταξὺ πόρον τῆς τε Σαλαμῖνας ϰαὶ τῆς Μεγαρίδος χώρας, τὸ ἀλλο πλῆθος τῶν νεῶν ἐξέπεμψεν ἐπὶ τὴν Σαλαμῖνα… [направил египетский флот с приказом блокировать пролив, который отделяет Саламин от Мегариды. Остальную часть своих кораблей он направил к Саламину…] для нападения на Греков.
Прежде всего непосредственно ясно, что здесь мы имеем не Геродотовскую версию. Во первых, Диодор знает только один акт, в результате которого состоялось нападение на Греков и обход Греков — Геродот знает их два; во вторых — и это важнее — у Диодора упоминается о посылке Египтян, а это сведение не только не может быть возводимо к Геродоту, но и стоит с ним в прямом противоречии. Геродот (VIII. 100) говорит об участии Египтян в битве, а по Диодору услан и, поэтому, не участвует в ней весь Египетский флот (τὸ ναυτιϰόν), не часть его, как кажется Bauer’у[4].
Тем не менее Busolt[5] старается показать, что разбираемое известие построено на основании Геродота Эфором, откуда брали Диодор и Плутарх[6] (Them. 12). Комбинация его очень остроумна, но едва ли основательна. В целях методологических я остановлюсь на ней.
Busolt полагает: 1) что Эфор говорил о 200 египетских кораблях — полагает это на основании указанных мест Диодора и Плутарха, из которых один говорит об египетских, другой о 200 кораблях[7]. Для того, чтобы иметь право на такую комбинацию, нужно доказать, что оба писателя пользовались Эфором и только Эфором, чего я доказанным не считаю.
2) Эфор имел в виду лучшие корабли, как 200 лучших кораблей были посланы вокруг Евбеи. Но этого нет нигде ни в одном из наших текстов, да едва ли и быть могло. Зачем посылать лучшие корабли для простой сторожевой службы — особенно, если, как это делает между прочим и Busolt, думать об объезде вокруг острова.
3) Лучшими кораблями Персов при Артемисии были египетские — Эфор оттуда и взял их. Но раз вообще нет речи о лучших кораблях, то незачем и говорить об этом доводе.
Но и помимо всех этих фактических невероятностей, самый способ рассуждения крайне ненадежен. Если с самого начала освободить себя от обязанности делать строго логичные выводы, если предположить, что исследуемый автор делал свои построения всякими правдами и неправдами, можно вывести все, что угодно. Если верить Busolt’у, то Эфор рассуждал следующим образом: послали вокруг Евбеи 200 кораблей, значит 200 кораблей было послано вокруг Саламина. Эти 200 кораблей были не египетские, но Эфору это все равно: лучшими при Артемисии были египетские, значит и теперь послали Египтян — и все таки 200. Да если бы Эфор захотел предположить что нибудь неосновательное, ему незачем было искать столь неосновательных оснований.
Совершенно не ясно, как представлял себе Диодор самый процесс, которым были замкнуты в проливе Греки. В результате движения оказалось то, что замыкающий отряд расположился в северной части Саламинского пролива — значит, приблизительно там же, где располагал его Геродот. Но прошел ли отряд к этому месту по самому проливу, как полагал Геродот, или обогнул для этого остров Саламин, как рассказано у Эсхила, этого сжатое изложение Диодора нам не объясняет.
Более ясен этот вопрос у Плутарха. В биографии Фемистокла (12) Плутарх повествует: царь приказал командирам кораблей διαϰοσίαις ἀναχθέντας ἤδη περιβαλέσθαι τὸν πόρον ἐν ϰύϰλῳ πάντα ϰαὶ διαζῶσαι τὰς νήσους [с двумястами судов тут же снявшись с якоря, запереть весь пролив и удерживать острова]. Здесь, кажется, не может быть сомнения в том, что Плутарх не имеет в виду движения вокруг Саламина. Корабли, конечно, входят в самый πόρος [пролив] — иначе не имело бы никакого смысла указывать на πάντα τὸν πόρον [весь пролив]. Περιβαλέσθαι[8] τὸν πόρον ἐν ϰύϰλῳ [Запереть пролив] должно в таком случае совпадать с ϰυϰλεῖσθαι ποὸς τὴν Σαλαμῖνα [окружением со стороны Саламина] Геродота. К тому же выводу приводит параллельное место в биографии Аристида (8)[9]: αἱ βαρβαριϰαὶ τριήρεις… τόν τε πόρον ἐν ϰύϰλῳ ϰαὶ τὰς νήσους ϰατεῖχον[10] [варварские триеры … заперли пролив и удерживали острова] — Персы проходили по проливу [11]), огибая остров с западной стороны. Как бы ни понимать рассказ Эсхила, у него корабли обходной эскадры были на востоке от Саламина[12].
К сожалению, этот результат нам не поможет решить вопрос о понимании Диодора, так как мы не можем утверждать единства источников обоих писателей.
Зато совершенно ясно, что никакого сходства между Диодором и Геродотом нет в понимании положения остальной части флота. У Геродота Греки замкнуты с двух сторон. У Диодора речи об этом нет. Прямо в битву идут у него корабли Персов от аттического берега, они начинают битву, вплывая в пролив, сначала ἔχοντες πολλὴν εὐρυχωρίαν [имея достаточно пространства] и только затем входя ἐς τὸ στενόν [в узкое пространство]. Понятно, что об этом и речи быть не может у Геродота. А между тем это представление для Диодоровской версии существенно. Оно вытекает из его представления о предшествующем битве расположении сил обеих воевавших сторон. Представление об εὐρυχωρία [просторе] не внесено произвольно Диодором — оно даже ставит его в затруднительное положение; варвары отступают в εὐρυχωρία [широкое пространство], но далее эта εὐρυχωρία [просторность] никакой роли не играет. Не в более или менее открытое море уходят в конце концов варвары, а Афиняне пригоняют их к суше. Если же мы теперь опять вспомним, что влияющие здесь на Диодора премиссы встречаются уже у Эсхила, что они тождественны у Плутарха, то мы поймем, что имеем здесь дело с независящей от Геродота самостоятельной версией.
Совершенно вне всякой зависимости от Геродота стоит рассказ о Самосском вестнике. Геродот (VIII. 85) рассказывает о том, что из лагеря Персов приплыл корабль Теноссцев, который и присоединился к Грекам, но дальнейшего влияния это не имело, ибо ἐθελοϰάϰεον… αὐτῶν (sc. τῶν Ἰώνων)… ὀλίγοι, οἱ δὲ πλεῦνες οὐ [отлынивали … из них (т. е. ионян) … немногие, большинство наоборот].
У Диодора дело имеет совершенно другой вид. Военачальники Ионян посылают к Грекам ἄνδρα Σάμιον [самосца], который διανηξάμενος [переплыв], значит, не на корабле, извещает Греков о движении царя и заявляет, что Ионяне отпадут во время битвы. Все это соответствует известию Геродота, но не является его повторением; описанное событие имеет совершенно другое значение и смысл; оно ободряет Эллинов надеждой на помощь Ионян, о чем у Геродота речи быть не может. Но вместе с тем отрывок носит на себе явные признаки неорганического придатка. Вестник со слов ионийских военачальников обещает отпадение Ионян; на самом деле, в дальнейшем, естественным образом, об отпадении Ионян речи быть не могло; наоборот Ионяне держатся дольше всех; уже давно было разбито крыло Финикиян, когда еще боролось другое — ионийское. Диодор вставил на место Геродотовского рассказа о Теносском корабле другой, заимствованный из другого источника. Возможно само по себе, что этот новый рассказ был комбинацией по Геродоту, как это думает Biisolt[13], но это во первых, ничем не доказано, а во вторых, ясно то, что комбинация не принадлежит автору всего данного рассказа.
У Геродота известие о замкнутии флота приносит сначала Аристид, которому Греки плохо верят, затем Теносцы, убедившие Греков в действительности сообщенного факта. Диодор об Аристиде ничего не сообщает и сообщать не может. Сообщении Самосца достаточно для того, чтобы убедить — не Греков, а Фемистокла, который, конечно, не мог бы сомневаться, кто бы ни принес известие, — ведь он подготовил сообщенное движение царя (ϰατὰ νοῦν αὐτῷ προϰεχωρηϰότος τοῦ στρατηγήματος [он понял, что его хитрость удалась]); два известия в данной связи немыслимы, значит чужд нашей версии по самому ее существу рассказ об Аристиде[14].
Отступает Диодор от Геродота и в расположении кораблей по обоим крыльям войска. На левом по Геродоту (VIII. 85) стояли Афиняне, на правом Лакедемоняне. Диодор и тех и других располагает на левом крыле, на правом стоят Эгинеты и Мегаряне. Объяснять это отступление простой ошибкой значит ничего не объяснять. Но видеть новый источник также нет основания. У Геродота только и говорится о Лакедемонянах на правом крыле. Пользовавшийся им автор мог совершенно основательно заметить, что Лакедемоняне, имевшие самое ничтожное число кораблей, не могли составить особого крыла. Так как весь рассказ и Диодора и Геродота изображает Лакедемонян действующими всегда в полном согласии с Афинянами, то Диодору естественно было и в битве поставить их рядом[15].
Поставить Эгинетов и рядом с ними Мегарян [16] на правое крыло он мог потому, что первым, как особенно отличившимся в битве и представившим наибольшее после Афинян число кораблей, естественно было отвести особое место — оставалось только правое крыло.
Я прибегаю к этому толкованию только крайне неохотно. Комбинация выдает себя своею крайней неудачностью. Никакое действительно традиционное известие не могло создать такой неравномерности крыльев на левом крыле оказывается 196 кораблей, на правом 50, или maximum 60 (Herod. VIH 43 sqq.)[17]·
Я говорил о том, что Диодор всегда рассматривает действия Афинян и Лакедемонян, как вполне согласные. На совещаниях у него везде Еврибиад на стороне Фемистокла; отчаявшись в возможности удержать в повиновении союзников, Еврибиад обращается к Фемистоклу с просьбой убедить их; пред самым выступлением в битву войска располагаются ὑπὸ τῶν περὶ Εὐρυβιάδην ϰαὶ Θεμιστοϰλέα [под началом Еврибиада и Фемистокла]. Роль Фемистокла здесь далеко не так выдвигается на первый план, как у Геродота — ясное доказательство того, как неправы те, которые в Диодоровском рассказе о битве при Артемисии желают видеть стремление Диодора возможно более выдвинуть Фемистокла.
Начинается самая битва. О том, как она произошла, мы из Геродота знать ничего точного решительно не можем, потому что у него нет указаний относительно положения, которое занимали Греки до начала битвы, Тот факт, что Диодор относительно этого положения дает точные и ясные, хотя, быть может, и неверные указания, как нельзя более соответствующие тем, которые он дает относительно общего расположения Персов, показывает, что он имеет здесь независимый от Геродота источник и притом источник тот же самый, из которого им заимствованы все существенно от Геродота отступающие подробности. Οὔτοι μὲν [Они же] (т. е. указанные раньше отряды греческого флота) ἐξέτλευσαν ϰαὶ τὸν πόρον μεταξὺ Σαλαμῖνας ϰαὶ Ἡράϰλείου ϰατεῖχον [отплыли и заняли пролив между Саламином и Гераклеоном] — так начинается у Диодора описание битвы. Совершенно ясно, что слова эти относятся ко всему греческому флоту[18], а не к одному правому крылу[19]. Так как мы, повторяю, не знаем положения Греков у Геродота, мы не можем сказать, противоречит ли ему известие Диодора. Важно то, что мы имеем свидетельство, которое не могло быть выведено из слов Геродота, которого нет у Эсхила. Здесь мы имеем особый источник.
Но не могу я делать заключения относительно нового источника из того обстоятельства, что у Диодора Финикияне оказываются побежденными раньше, чем Ионяне. Это весьма легко объяснить желанием Диодора показать, что везде, по всей линии битвы главную роль сыграли Афиняне — таков ведь общий характер вульгаты. Для того, чтобы Афиняне могли принять участие в обеих частях битвы, они должны были победить тех врагов, с которыми им пришлось столкнуться раньше, чем битва кончилась. Выводить это из рассказа Геродота (VIII. 90) о τῶν τινες Φοινίϰων τῶν αἱ νέες διεφθείρατο [некоторых из финикиян, корабли которых погибли], обвиняющих в измене Ионян, как это делает Busolt[20], неправильно. Геродот говорит об отдельных Финикиянах, корабли которых погибли; не у всех же они погибли сразу — остальные могли продолжать драться. Нужно отличать существенные черты рассказа от несущественных его украшений, придающих ему большую живость и могущих легко быть придуманными, но придуманными свободно, без сложных, затруднительных и все таки произвольных комбинаций, по общему риторическому рецепту, которому, как мы в этом многократно будем убеждаться, так охотно следует Диодор.
Не стал бы я, поэтому, затрудняться и отысканием источника для свидетельства Диодора о том, что царь «наиболее виновных из начавших бегство Финикиян казнил, остальным же пригрозил надлежащим наказанием» — меньше всего искал бы его в только что цитированном месте Геродота, где имеются в виду вовсе не те, которые начали бегство, и где говорится о казненных еще до конца битвы. И это тоже есть одна из особенностей риторического рецепта — необузданный тиран казнит правых и виновных.
Но дело изменяется в виду того, что здесь же присоединяется и факт, который должен быть Диодору дан и который стоит одиноко посреди всего дальнейшего рассказа — факт сообщаемого Диодором бегства Финикиян в Азию. Чем страннее этот факт, тем более он для нас значителен. Диодор мог неверно истолковать его, мог поставить его в неверную связь, но изобрести он его не мог, как не мог никакими комбинациями извлечь его из Геродота; он взял его из независимого от Геродота источника, в его рассказе он не только не нужен, но прямо таки неудобен.
Точно также не могут быть основаны на Геродоте указанные Диодором цифры потерь, понесенных в битве обеими сторонами[21]. Сами по себе эти цифры, конечно, округленные, очень вероятны [22]).
Следует у Диодора рассказ о втором посольстве Фемистокла. Я уже указывал на то, что Диодор старается поставить его в возможно полную параллель с первым — Θεμιστοϰλῆς δόξας αἴτιος γενέσθοι τῆς νίϰης ἕτερον οὐϰ ἐλάττον τούτου στρατήγημα ἐποίησε [Фемистокл, чьей заслугой была достигнутая победа, пустил в ход другую не менее остроумную хитрость], раньше он нечто ἐμηχανήσατο [задумал]; у Диодора эти понятия совпадают. По воспоминанию об употребленном в рассказе о первом посольстве выражении διὰ τὴν πιθανότητα τῶν παραγγελθέντων πιστεύσας [поверив сообщению из–за его правдоподобия] он и здесь пишет: ὁ βασιλεὺς πιστεύσας τοῖς λόγοις διὰ τὴν πιθανότητα [царь, поверив словам из–за правдоподобия]. Наконец, давая общее заключение, он говорит: Θεμιστοϰλῆς μὲν οὖν δυσί στρατηγήμασι χρησάμενος μεγάλων προτερημάτων αἴτιος ἐγένετο [Итак, Фемистокл путем использования двух стратагем стал виновником великих успехом]. В связи с этой строгой параллелизацией обоих рассказов находится и отличное от Геродотовского понимание события у Диодора.
По Геродоту Греки после битвы далеко не считают опасности миновавшей; они, наоборот, ждут возобновлении битвы. Царь, желая отвлечь их внимание, строит насыпь, которую рассчитывает довести до Саламина, и в то же время замышляет отступление. Следует известие о предложении Мардония и совете Артемисии; наконец, начинается отступление, царь усылает флот и чрез несколько дней уходит с большею частью войска. Афиняне преследуют Персов до острова Андроса. Фемистокл предлагает сейчас же плыть к Геллеспонту и разрушить построенный на нем мост. Когда этот план был отвергнут Пелопоннесцами, Фемистокл сумел убедить Афинян отказаться от него и отправил посла к царю, бывшему тогда еще в Аттике; посол и сообщил ему: «послал меня Фемистокл…, чтобы я сказал тебе, что… желая тебе услужить, он удержал Эллинов, желавших преследовать твои корабли и разрушить Геллеспонтский мост: ϰαὶ νῦν ϰατ᾿ ἡσυχίην ἀσφαλὴς ϰομίζου» [теперь возвращайся совершенно спокойно]. Сделал он это, ἀποθήϰην μέλλων ποιήσεσθαι ἐς τὸν Πέρσην, ἵνα, ήν ἄρα τί μιν ϰαταλαμβάνη πρὸς Ἀθηναίων πάθος ἔχη ἀποστροφὴν [чтобы обеспечить себе убежище у персидского царя на случай, если в Афинах его постигнет какая–нибудь беда] (Herod. VIII. 110).
Никакого влияния на ход дела это иметь не могло. По рассказу Геродота известие Фемистокла не имело целью побудить Ксеркса уйти с пешим войском из Аттики. Уход уже решен. Фемистокл только дает царю уверенность в том, что он может уйти, ничего не опасаясь.
Но тут мы должны считаться с мнением Дункера. Знаменитый ученый в своей уже цитированной нами статье[23] доказывает, что Фемистокл, только что так жестоко обманувший царя, не мог рассчитывать на то, что царь ему поверит[24]. Наоборот, вся сущность хитрости Фемистокла заключалась в расчете на то, что царь ему не поверит, что он предположит противоположное тому, что говорит коварный враг. Если тот говорит, что Греки не пойдут к Геллеспонту, то, значит, они именно туда и пойдут, а потому и ему следует пойти туда возможно скорее.
Верно ли это или неверно фактически, вопрос другой — Геродот дела так не понимал, другие писатели сообщают о нем совершенно иначе, никто, значит, в древности так не понимал его — для меня этого достаточно. В той связи, в которой нам сообщает о событии Геродот, подобная хитрость, пущенная в ход с такою целью, едва ли имела бы смысл. Как бы ни спешили пешие войска Ксеркса, они не могли бы прийти раньше греческого флота, не могли бы спасти моста. Если бы Геллеспонт был во власти Греков, переход для Персов не был бы возможен ни с мостом ни без него. Всякая основанная на известии Фемистокла мера прежде всего должна была бы иметь своим последствием движение персидского флота — так и говорит Геродот (VIII. 107): «ночью по приказанию царя полководцы увели корабли из Фалера обратно к Геллеспонту, ὠς ταэχεος εἴχε ἕϰαστός, διαφυλαξούσας τὰς σχεδίας περευθῆναι βασιλέι» [чтобы с возможной для каждого быстротой охранить мост для перехода царя]. Находилось ли с этим в связи и движение пешего войска, я не берусь прямо утверждать в виду того, что такой авторитетный знаток военного дела, как Hans Delbrück[25] утверждает, что отступление было совершено лично Ксерксом и его охранителями, и притом в целях вовсе не военных, и что главная часть войска, которая только одна и может быть принимаема в расчет при суждении о военной стороне дела, осталась в Греции. Во всяком случае только в комбинации с посылкой флота могло иметь смысл отступление пехоты.
У Диодора Фемистокл посылает к царю сейчас же вслед за битвой, т. е. тогда, когда и флот и пешие войска еще в Аттике, и посылка его имеет другую цель. Не заручиться расположением царя желает Фемистокл, а удалить его возможно скорей из Греции; он извещает его не о том, что он помешал Грекам плыть к Геллеспонту, а, наоборот, о том, что Греки хотят идти туда. Царь сейчас же убегает, и Греция оказана великая услуга.
Ясно вполне, что мы здесь имеем совершенно другую традицию, другое объяснение того же факта, исходящее из другого взгляда на деятельность и характер Фемистокла. Характерное соединение обеих версий мы находим у Плутарха[26]. Фемистокл посылает к царю вестника[27], который извещает его о намерении Греков плыть к Геллеспонту. Для удаления царя этого и было достаточно — и именно в этом удалении царя и видит автор смысл и цель хитрости Фемистокла — благодаря ей Греки при Платеях столкнулись παλλοστομορίῳ τῆς Ξέρξου δυνάμεως [с ничтожной частью Ксерксова войска].
Но тут же рядом вестник царя прибавляет, что «Фемистокл, заботясь о царе, советует ему поспешить… μέχρι αὐτὸς ἐμποιεῖ τινας διατριβὰς τοῖς σομμάχοις χαὶ μελλήσεις πρὸς τὴν διωξιν» [пока сам он будет устраивать союзникам разные проволочки и замедлять их погоню]. Очевидно, здесь есть и второй элемент — , то объяснение, которое дает факту Геродот: Фемистокл желает заручиться милостью царя. Оба объяснения у Плутарха соединены так тесно, что их нельзя разорвать[28]. У Диодора об этой связи речи быть не может, говорится только об одной цели спасения Греции — понятно, что вместе с этим меняется и вся характеристика Фемистокла[29], характеристика, всецело соответствующая тому представлению о Фемистокле, которое всюду проводит Диодор. Таким образом, мы замечаем значительное отличие от Плутарха; обязано ли оно своим возникновением изменениям, внесенным Диодором в его источник, или тому, что Диодор следует другому источнику, чем Плутарх, сказать я не могу; во всяком случае общность источника Плутарха и Диодора не может считаться доказанной[30].
Мы видели, что Диодор в рассказе о хитрости Фемистокла отступил от Геродота. Но в то же время одна особенность в изложении (не в самых излагаемых фактах) Диодора невольно наводит на мысль о влиянии Геродота. Писатели, сообщающие о хитрости Фемистокла, точнее не определяют, какая именно часть войска — сухопутное или флот — была удалена вследствие получения известия о предполагаемом Греками разрушении моста. Так как по многим версиям и, между прочим, Диодоровской, хитрость относится ко времени, когда флот еще не ушел, то естественно полагать, что, по воззрению указанных писателей, результатом хитрости было и удаление флота. Между тем Диодор с особенной настойчивостью указывает именно на отступление пешего войска — φοβούμενων γὰρ τῶν Ἑλλήνων πεζῆ διαγωνίζεσθαι πρὸς τοσαύτας μυριάδας, ἐταπείνωσε τολὺ τὰς δυμάμεις τῶν πεζῶν στρατοπέδων ϰτλ. [так как греки боялись сражаться на суше против стольких мириад персов, он значительно сократил количество персидских бойцов и т. д.] — дело именно не в факте удаления пешего войска, а в том, что Диодор именно на него так напирает. И это у него не случайность, не простой риторический прием; в том «слове», которое он посвящает восхвалению Фемистокла вслед за известием о его смерти (XI. 59), в одном из тех похвальных слов, которые, как мы уже видели, обыкновенно составлены более или менее свободно самим Диодором, он опять таки подчеркивает указанное обстоятельство — τίς πολέμου μεγίστου ϰατασχόντος αὐτὴν (sc. τὴν πατρίδα) διέσωσεν, μιᾷ δ᾿ἐπινοίᾳ τῇ περὶ τοῦ ζεύγματος γενομένῃ τὴς πεζὴν τῶν πολέμίων δύναμιν ἐξ ήμίσους μέρους ἐταπεινωσεν ϰτλ [который, когда гигантская война охватила его родину, спас ее и одной хитростью с мостом уменьшил сухопутные вооружения противника в два раза и т. д.].
Не ясно ли, что настаивать на удаления пешего войска можно именно при тех обстоятельствах, которые рисует нам Геродот, по рассказу которого флот удален еще раньше? Не вероятно ли, что разбираемые места Диодора составлены под впечатлением Геродотовского рассказа[31]?
В дальнейшем изложении войны Диодор еще теснее примыкает к Геродоту. Сейчас же в описании действий флота он почти дословно следует ему (VIII. 130), но верный заимствованному им из другого источника сведению о том, что Финикияне еще в Аттике убежали от гнева царя в Азию, он и тут, говоря о стоянке персидского флота в Кумах, прибавляет: πλὴν Φοινίϰων [кроме финикиян]. Этого известия он не мог бы ни. каким образом вывести из Геродота, так как последний сообщает нечто этому прямо противоположное (IX. 96). Весьма вероятно, что интересующее нас замечание не взято Диодором из источника — он только, помня сообщенное им раньше сведение и сознавая свое отступление от Геродота, старается свое дальнейшее, основанное на Геродоте изложение привести в согласие с предыдущим[32].
Геродот любит после описания битвы указывать на то, кто в ней оказался ἄρίστος [наилучший]. Так поступает он и закончив рассказ о Саламинской битве; основывается ли он при этом на каком нибудь официальном акте, трудно сказать; сам он рассказывает об этом ἄρίστος, как об определенном мнении, не как об официальном титуле. Между тем Диодор именно в этом последнем смысле понимает слова Геродота. Только на основании такого понимания он и может рассказывать о том, что Лакедемоняне, желая обидеть Афинян, признали, что из городов ἀριστεῖα заслужила Эгина, из отдельных лиц Аминий, брат трагика Эсхила, между тем как Геродот заявляет только, что из городов ἤϰούσαν Ἑλλήνων ἄριστα — Эгина, а затем Афины, из мужей же Эгинет Поликрит и Афиняне: Эвмен Ἀναγυράσιος· и Аминий Παλληνεὺς, δε ϰαὶ Ἀρτεμισίην ἐπεδίωξε [Эвмен из дема Анагирунта и Аминий из Паллены, который преследовал Артемисию] (VIII. 93 ср. VIII. 87)[33].
Самый порядок изложения — πόλεων — ἀνδρῶν [из городов — из мужей] указывает на влияние Геродота, но есть и отклонения. Отклонения эти заключаются, во первых, в выпуске одного из имен Афинян, что можно бы пожалуй объяснить самым понятием об официальных ἀριστεῖα — первым может быть один — , во вторых, в опущении имени Эгинета. Этого опущения нельзя признать тенденциозным — раз говорится о желании Лакедемонян отодвинуть на задний план Афинян, нельзя думать о намеренном опущении соответствующего этому желанию факта. Очевидно, кроме Геродота, Диодор имеет другой источник, сведения которого вдвинуты в заимствованные у Геродота рамки.
К тому же ведет и упоминание Аминия. Упоминает его имя и Геродот, но Диодор, кроме простого упоминания, присоединяет и указание причины, по которой Аминий получил приз — не той, которая указана у Геродота, если он вообще указывал причину[34]. Возможно, что это однако основано на комбинации сообщенного Геродотом (VIII. 44) сведения о том, что Аминий первый сцепился с вражеским кораблем, с другим сведением, рассказанным им самим (XI. 18. 4) и не взятым из Геродота, сведением о навархе Персов, который первый столкнулся с врагом и погиб λαμπρῶς ἀγωνισάμενος [блестяще сражаясь] — Диодор и рассказывает, что Аминий потопил корабль персидского наварха. Тем не менее и при этом предположении остается еще один элемент, не взятый из Геродота и не происшедший из комбинации — указание на то, что Аминий был братом Эсхила. Это указание должно было быть заимствовано прямо или посредственно либо из исторического источника, между прочим заметившего, что Аминий был брат Эсхила, либо из биографии Эсхила, заметившей между прочим, что брат его отличился в Саламинской битве, как биографии поэта сообщают анекдоты о Кинегире[35].
В рассказ о распределении наград совершенно произвольно внесена тенденция. Лакедемоняне, предвидя, что им придется состязаться с Афинянами из за гегемонии, желают уже теперь ταπεινοῦν [] их φρόνημα. Афиняне обижены, и Лакедемоняне, боясь, как бы Фемистокл ἀγαναϰτήσας ἐπὶ τῷ συμβεβηϰότι [недовольный результатом], не задумал чего нибудь дурного против них и против Эллады, почтили его дарами в размере двойном против получивших ἀριστεὶα — очевидно, желая помирить с собой Фемистокла. Если мы будем искать соответствующего места у Геродота, то окажемся в некотором затруднении. Геродот в одном месте (VIII. 123) говорит о том, что, когда зашла речь об ἀριστεῖα стратегов, то первой награды не получил никто, вторая большинством голосов была присуждена Фемистоклу. Сейчас же затем (VIII. 224) говорится о поездке Фемистокла в Спарту и об исключительных почестях, оказанных Спартанцами Фемистоклу. Очевидно, Диодор пользуется вторым указанием, беря из него упоминание о данных Фемистоклу рядом с Еврибиадом ἀριστεῖα мудрости, причем не забывает и первого. Характер этому он, однако, придал другой — именно вследствие связи, в которую поставлены эти оказанные Фемистоклу почести с предыдущим поведением Лакедемонян — и нельзя не сознаться, что эта связь неудачна. Во первых, неясно, каким образом Спартанцы могли распределять общие ἀριστεῖα, во вторых, неясно, какую связь имеет недовольство Афинян — недовольство, которого Лакедемоняне не могли не ожидать, — с почестями оказанными Фемистоклу — отдельному человеку; ведь и непосредственно после битвы и Афинянин получил ἀριστεῖα.
Почести, оказанные Фемистоклу, Диодор связывает с его дальнейшей судьбой. Повод для этого ему мог дать Геродот, говорящий о φθόνος [зависти] и упреках, вызванных этими почестями (VIII. 125). Но у Геродота это частный, не имеющий значения случай, Диодор придает ему другое значение. Δωρεαί [дары], бывшие по его же рассказу только заменой ἀριστεῖα — простыми почестями — у него вдруг являются действительными дарами, чем то вроде подкупа, и принятие Фемистоклом этих даров ведет к его политическому падению — ὁ δῆμος… ἀπέστησεν αὐτὸν ἀπὸ τῆς στρατηγίας, ϰαὶ παρέδωϰε τὴν αρχήν Ξανθίπῳ Ἀρίφρονος [демос … отстранил его от командования и передал должность Ксантиппу, сыну Арифрона]. Этого у Геродота нет. У него Фемистокл молча сходит со сцены. Конечно, Диодор мог бы сделать некоторые выводы из того, что в следующем году стратегом был Ксантипп[36]. но это одно само по себе не давало бы ему права говорить об отставлении Фемистокла; он мог бы просто не быть выбран на следующий год. Так ли это фактически[37], об этом нам здесь говорить не приходится — Диодор говорит не об естественном переходе власти из одних рук в другие, а о политическом перевороте; для этого он должен был иметь известные указания. Является ли вообще связь, в которую поставил дело Диодор, результатом простой комбинации, это вопрос совершенно другой, от вопроса о самом характере отставки Фемистокла независящий[38].
На той же почве недовольства Афинян развивается у Диодора и дальнейшая история посольства Мардония. Признавать эту связь по существу дела необходимой мы едва ли можем. Геродот в эту связь событий не ставит. Он и вообще не останавливается на специальных причинах, побудивших Персов войти с Афинянами в переговоры — очевидно, он их определенно не знает, так как предположительно высказывается относительно значения полученного Мисом (Μυς) оракула. Как бы то ни было, Мардоний посылает послом в Афины царя Македонян Александра, и Спартанцы, узнав об этом и боясь, чтобы Афиняне не сдались на предложения царя, и с своей стороны посылают в Афины послов.
Диодор причину посольства знает. Персы узнали, что Афиняне недовольны Эллинами и потому посылают к ним в надежде склонить их на свою сторону. Поэтому же посылают послов и Лакедемоняне. Почему и для чего? Лакедемоняне специально желали ταπεινοῦν τὸ φρόνημα [смирить гордость] Афинян, и теперь, когда результаты их действий проявились, они посылают к ним послов. Смысл это имело бы только в случае известных примирительных предложений, извинений и т. п. Но ни о чем подобном у Диодора речи нет. Оказывается, что послы фактически посланы только для того, чтобы возражать послу Персов, но тогда посольство Лакедемонян должно было бы явиться результатом посольства Мардония, и именно эту связь обоих посольств между собою Диодор и уничтожил, поставив их оба в связь со слухами об ἀλλοτριότης [отчуждении][39] Афинян. Очевидно, Диодор не сумел достаточно полно слить двух своих мотивов — заимствованного из Геродота повествования о посольствах и извлеченного из предыдущего изложения мотива распри между союзниками.
Эта неполнота слияния особенно ясно проявляется в самой композиции занимающего нас отрывка. Послы были посланы Эллинами, а между тем говорят послы Лакедемонян. Реально тут никакого противоречия нет; Лакедемоняне, как гегемоны обще–эллинского союза, могли своих послов послать, как представителей Эллинов; эти послы могли в качестве представителей Эллинов говорить — но за то есть противоречие формальное. Ни один, совершенно свободно, aus einem Zuge, как говорят немцы, работающий писатель не скажет: διαβοηθείσης τῆς τῶν Ἀθηναίων πρὸς τοὺς Ἕλληνας ἀλλοτριότητος ἥχον εἰς τὰς Ἀθήνας πρέσβεις παρὰ Περσῶν ϰαὶ παρὰ τῶν Ἕλλήνων [40]… οἱ μὲν ὑπὸ τῶν Περσῶν ἀποσταλέντες… οἱ δὲ παρὰ τῶν Λαϰεδαιμονίων πεμφθέντες [когда об отчуждении, возникшем между афинянами и другими греками стало широко известно, в Афины прибыли послы от персов и от греков … те, кто пришли от персов … но те, что пришли от лакедемонян], никакой самостоятельный писатель, написав о том, что посылка послов вызвана ἀλλοτριότης [отчуждением] Афинян по отношению к Эллинам, не заставит этих послов — без всяких с своей стороны оговорок — просить Афинян τηρεῖν τὴν πρὸς τοὺς Ἕλληνας ϰαὶ συγγενεῖς ϰαὶ ὁμοφώνους εὔνοιαν [придерживаться своей верности по отношению к грекам, которые были с ними людьми одной крови и одного языка].
Повторяю, противоречие только формальное — но в этой то формальной неудачности лучшее доказательство того, что Диодор только перерабатывает рассказ Геродота, находясь под влиянием чуждой Геродоту тенденции, которую он раньше внес в свой рассказ. Свою роль играет и простой стилистический прием удобного перехода от одной части рассказа к другой.
В ответе Афинян отмечу стилистически красивую фразу: «нет ни земли такой, ни такого количества золота, которое побудило бы нас изменить обще–эллинскому делу». У Геродота (VIII. 144) она служит ответом Спартанцам, у Диодора Персам, но этому отличию не следует придавать особенного значения. Фраза могла Диодору в таком виде казаться более удобной с риторической точки зрения.
Точно также не следует придавать особенно важного значения отличию, существующему между Диодором и Геродотом в описании дальнейших действий Мардония. Диодор рассказывает, что «Мардоний, находясь в Беотии, сначала старался склонить на свою сторону Пелопоннесские города, рассылая стоявшим во главе их деньги». Связь места указывает на то, что мы имеем не что иное, как свободное распространение совета, вложенного Геродотом (IX. 12) в уста Фивян. «Посылай деньги имеющим власть в городах и, посылая их, ты произведешь раскол в Элладе». То, что у Геродота является невыполненным советом Фиванцев, Диодор выдает за совершившийся факт, факт, который дальнейших последствий не имеет, что и показывает, что мы здесь не имеем у Диодора действительного расширения Геродота, как это думает Bauer[41], не обративший внимания на параллельное место последнего[42].
Цифры, которыми Диодор определяет размеры бывшего в распоряжении Мардония войска, в данном случае можно, кажется, отчасти без натяжки объяснить данными Геродота. По Геродоту число варваров, данных Мардонию царем и участвовавших в Платейской битве, было 300000 (VIII. 113). Диодор сообщает, что число союзников было 200000, и я не понимаю, как можно иначе понимать место Диодора[43] — χωρὶς τῆς διδομένης ὑπὸ Ξερξου στρατιᾶς πολλοὺς ἄλλους αὐτὸς Μαρδόνιος ἐϰ τῆς Θρᾷϰης ϰαὶ Μαϰεδονίας ϰαὶ τῶν ἄλλων τῶν συμμαχίδων πόλεων ἠθροίϰει, πλείους τῶν εἴϰοσι μυριάδων [помимо переданных ему частей армии Ксеркса, сам Мардоний набрал много других солдат из Фракии, Македонии и других союзных государств, — более двухсот тысяч человек]. В этом последнем числе Диодор мог свободно отступить от Геродота, который признает, что числа присоединившихся к Мардонию «никто не знает», и указывает свое число 50000 только по догадке (IX. 32), чем я, конечно, вовсе не хочу сказать, что Диодор свое число свободно выдумал. Складывая 300000, указанных Геродотом, со своими 200000, он и получил указанные им (XI. 30. 1) 500000[44].
Все те колебания Лакедемонян, которые так подробно описаны Геродотом (IX. 6. sqq.), опущены у Диодора. Он прямо идет к цели — Пелопоннесцы идут на помощь Афинянам. Эта прямолинейность есть следствие того же желания опускать эпизодические подробности, которое мы уже неоднократно отмечали.


[1] Ueber die Tradition der Perserkriege. Sitzungsber. d. Bayer. Akad. Hist. phil. kl. 1876 стр.29.
[2] Во всяком случае заслуживает быть отмеченным то обстоятельство, что при первом посольстве Диодор совершенно отказывается определить, кто был посланный Фемистоклом, при втором, где Геродот (VIII. 110) называет посланца οἰϰέτης [слугой] Фемистокла, Диодор называет его педагогом его детей, каким и был, по Геродоту, Сикинн. Выходит так, будто оба раза были посланы различные люди. При указанном уже стремлении Диодора сблизить оба посольства это не может не показаться несколько странным.
[3] Cp. Albraclit De Themist. Plutarchei fontibus. 43.
[4] o. 1. 309.
[5] Ephoros als Quelle u. s. w. стр.629.
[6] В Griech. Gesell. II² стр.698 пр. Busolt говорит о «некоторых пунктах соприкосновения источника Плутарха с Эфором».
[7] Следует отметить существенное отличие обоих рассказов. У Диодора обходная и наступательная эскадра выступают одновременно. Это едва ли вероятно, но Диодор не мог бы говорить этого, если бы его источник настаивал на противном: источник Плутарха именно на противном настаивает; наступательной эскадре приказано было ϰαθ᾿ ἡσυχίαν [в спокойствии] оставаться, обходной ἀναχθέντας ἤδη [немедля снявшись с якоря] отплыть.
[8] Если только περιβαλέσθαι [запереть] верно; судя по употреблению глагола, смысл могло бы в данном сочетании иметь только activam [действительный залог], но никак не medium [медиальный]. В Arist. 8 Плутарх, действительно, в совершенно тождественном смысле употребляет выражение περιβαλοῦσαι [окружив].
[9] Полную тождественность обоих мест, помимо всего прочего, подтверждает и одинаковое упоминание в них странных и необъяснимых из контекста αἱ νῆσοι [островов].
[10] Это вовсе не значит, что Персы произвели замкнутие тем, что выставили корабли вдоль пролива; в описанный у Плутарха момент они только ϰατεῖχον [удерживали], а не ϰατέσχον [забрали] пролив — движение не было закончено. В противоположность Геродоту у Плутарха Аристид увидел маневр не законченным, а совершавшимся — τούτων πραττομένων [пока это совершалось] (Them, 12).
[11] Ср. Mohr. Die Quellen Plutarchs und Nepos Themist., sowie d. entsprechenden Partien d. Diodor u. Justin стр.33 и возражение Holm’а в Bursians Jahresberichte. 23 стр.385.
[12] ср. Busolt 1. 1.
[13] о. 1. II² 703 пр. 1; нужно отметить, что рассказ Геродота IX. 90 сл., послуживший будто бы источником этой комбинации, обработан в соответствующем месте Диодора (XI. 33. 2).
[14] Если только не предположить, что Диодор, вставив в свой рассказ эту версию, привел в соответствие с нею остальной свой рассказ. Мы видели, как мало он вообще умеет это делать, видели, что по отношению к известию об отпадении Ионян он этого в данном случае сделать не умел.
[15] Hauvette o. 1. 422 объясняет это обстоятельство на основании Herod. VIII. 87, где рассказывается о преследовании Афинским кораблем корабля Артемисии; само по себе это бы еще ничего не доказывало, так как в битве расположение флота изменилось и сама битва превратилась в ряд отдельных схваток, но возможность такого вывода со стороны Диодора не исключена, хотя он представляет себе битву совершенно правильной.
[16] См. стр.57.
[17] Beloch, Die Bevölkerung d. griech. — römischen Welt, стр.508 полагает, что кораблей Эгинетов было не 30, а 40, и уменьшает число афинских триер (cp. Ctes. De r. pers. 26); cp. Stein ad Herod. VIII. 42. Paus. II, 29, Aesch. Persae. 336. Общая сумма у Геродота 378, подсчет отдельных чисел дает 366.
[18] Toepffer, Quaestiones Pisistrateae стр.16.
[19] Breitung, Jahrb. f. dass. Phil. 129 стр.859,
[20] Rhein. Mus. 38 стр.629.
[21] Комбинация Busolt’a, Ephoros über die Verluste bei Salamis und bei Plataiai, Rhein. Mus. 38 стр.629 основаны на грубой арифметической ошибке (1000000 :1000=1000 :1, не 100 :1).
[22] Cp. Duncker, Abhandlungen и. т. д.51.
[23] Abhandlungen и т. д. стр.41 слд.
[24] Не могу не сказать, что мне это представляется недостаточно выясненным. Должен ли был царь считать себя обманутым Фемистоклом? Что Греки не замышляли бегства, он не мог бы знать, да они ведь его в действительности замышляли. Мог ли Фемистокл нести ответственность за неудачный исход битвы? Cp. Wecklein о. 1. стр.12 слл.
[25] Die Perserkriege und. die Burgunderkriege стр.102; cp., впрочем Thuc. I. 73. 5 и Hauvette о. 1.434.0 значении разрушения моста и хитрости Фемистокла см. у Debrück’а 1. 1.
[26] См. Themist. 16 и сокращенный, но почти дословный пересказ в Arist. 9 cp. Bauer Plutarchs Themistocles für Quellenkritische Uebungen а. 1.
[27] Одного из царских евнухов Арнака — один из фактов существенного отличия между Плутархам и Диодором cp. Holzapfel, Untersuchungen über die Darstellung der Griechischen Geschichte von 489 bis 413 V. Chr. bei Ephoros, Theopomp u. a. Autoren стр.160 Albracht De Themistoclis Plutarchei fontibus стр.42, A. Schmidt Das Pericleische Zeitalter I. стр.125.
[28] Особенно ясна эта неразрывность связи, с явной наклонностью к объяснению Геродота, в сжатом изложении того же посольства Arist. 9; вестник сообщает: ὅτι πλεῖν ἐπὶ τὰς γεφύρας ὡρμημένους τοὺς Ἕλληνας αὐτὸς ἀποστρέψειε σώζεαθαι βασιλέα βουλόμενος [что греки уже были готовы плыть к мосту, но он отговорил их, заботясь о спасении царя].
[29] Ср. Bauer, Themistocl. стр.95; изложение Nep. Them. 5 слишком сжато, чтобы можно было точно судить о его составе и отношении к Диодору.
[30] См. Прим. 129.
[31] Объяснение Геродота могло вызывать критику в древности, как оно вызывает ее теперь. Представленные Wecklein’ом Sitzungsberichte u. s. w. 1876 стр.225, Bauer’ом Themistocles стр.21 и др. возражения направлены именно против этого объяснения, а не против самого факта ср. Savelli, Themistocle стр.31. Не подобной ли критикой объясняется возникновение двух указанных нами версий?
[32] Указанное Диодором число кораблей не согласуется с Геродотовским (ср. прим. 9); важно, однако, что Диодор, как и Геродот, считает нужным привести вообще цифру.
[33] Желает ли этим Геродот указать на причину, по которой Аминий ἤϰουσεν ἄριστος [был объявлен лучшим], для меня очень сомнительно.
[34] У Bauer’а Benutzung и т. д. стр.316, очевидно, простой недосмотр.
[35] Ср. vita Эсхила 4, Suidas s. v.; уже то, что братья Эсхила отличаются и в Марафонской и в Саламинской битве, делает традиционность сообщения подозрительной. К тому же Геродот называет Аминия Παλληνεύς [палленцем], между тем как Эсхил был Ἐλευσίνιος [элевсинцем]. Очевидно, здесь комбинация ср. G. Herman, Opuscula II 166, Dieterich y Pauly–Wissowa I 1066. Но едва ли можно приписывать эту комбинацию Эфору — время подобных историко–литературных построений несколько позже.
[36] Herod. VIII 131 — cp. Bauer, Die Benutzung и т. д. стр.317‑хотя впрочем из этого места вовсе не следует, что Фемистокл не был стратегом — он только не был главнокомандующим.
[37] Решение зависит от сложного вопроса о времени избрания стратегов; cp. ex. gr. Grote History of Greece V, 196. Wilamovitz, Aus Kydathen стр.78, Hauvette о. 1. стр.440.
[38] Связь между Диодором с одной стороны и Thuc. I. 74.1 и Herod. IX. 71 с другой стороны (Bauer Them. стр.85 и 103) для меня не ясна. Эфор (Müller F. H. G. I стр.264 frg. 112) только об ἀριστεῖα Эгинетов и говорит.
[39] Уже отсюда ясно, насколько неправ Busolt о. 1. II² 720 пр. 2, и тут видя в рассказе Диодора пересказ изложения Эфора.
[40] Фактически Диодор во всем следует Геродоту (VIII 136 sqq.) Послы действительно пришли вместе (Herod. VIII. 141) — дело только в том, что они не могли выйти вместе.
[41] Die Benutzung и т. д. стр.318.
[42] Посольство Артемия из Зелеи едва ли относится сюда; ср. Ael. Arist. Panath. Dind. 310 sch. 327 Busolt о. 1. Il² 653 пр. 3.
[43] Cp. Bauer 1. 1.
[44] Никакого противоречия здесь нет — у Bauer’а здесь какое то странное недоразумение. Противоречие получилось бы только с указанными в XI. 12. 5. 400000, но там уже Weselling изменил в 300000.

§ 7. Платейская битва

По Геродоту Греки собираются на Истме, откуда идут в Беотию и по дороге, в Элевзине, соединяются с Афинянами (IX. 19).
По Диодору на Истме находятся οἱ σύνεδροι τῶν Ἑλλήνων [синедры эллинов] — наши старые знакомые; они являются у Диодора как будто постоянным учреждением. Эти σύνεδροι решают παραλαβεῖν τοὺς Ἀθηναίους [пригласить афинян] и отправиться πανδημεί [всем народом] в Беотию; когда же Эллины собрались на Истме — значит раньше на нем были не Эллины, а только их представители — σύνεδροι — , решено было принести клятву. Приходится предполагать или, что Афиняне пришли на Истм, но это не значило бы, что их παρελαβον [пригласили]; это последнее имело бы смысл только в том случае, если бы дело происходило так, как его описывает Геродот — или, что Афиняне не принимали участия в клятве, что опять таки невозможно. Почему бы именно Афинян от нее освободили? Да мы и имеем свидетельства других источников, говорящих о клятве, как об обще–эллинской[1].
Σύνεδροι [Синедры], очевидно, неудачная прибавка Диодора — в источнике говорилось об Эллинах, собравшихся на Истме. Приведенная у Диодора клятва другими источниками обыкновенно относится к Платейскому эпизоду войны. Диодор перенес ее на Истм. Вся она целиком заимствована из источника, отличного от Геродота. Нам она известна из уже цитированного места Ликурга. Хотя тот текст ее, который мы находим у Ликурга, быть может, и позднейшего происхождения, но из слов самого оратора мы видим, что часть ее, по крайней мере по содержанию, древняя. Но так как за самый текст клятвы мы ручаться не можем, то с такой же вероятностью, с какой говорят, что Диодор выпустил параграф клятвы, гласящий τὰς δὲ τὰ τοῦ βαρβάρου προελομένας ἁπάσας (se. τὰς πόλεις) δεϰατεύσω [все (города), выбравшие сторону варвара, я обложу десятиной], на том основании, что он привел его раньше (XI. 3.3)[2], мы можем, наоборот, полагать, что составитель клятвы у Ликурга вставил этот параграф из своих сведений относительно приведенной у Геродота (VII. 132) клятвы.
Феопомп (Müller F. H. G. I 306 frg. 167) заявляет, что клятва эта идет из Афинских источников, которые относят ее к Платеям, куда она по своему значению более всего и подходит. Спрашивается, каким образом мог бы источник Диодора отнести ее к Истму — раз она, идя из Афинских источников, сообщалась в связи с Платейской битвой. Остается предположить, что он нашел ее где нибудь вне этой связи — я и полагал бы такое, к тому же сравнительно позднее происхождение версии Диодора. По крайней мере, я не мог бы иначе понять той ее части, в которой говорится о запрещении восстановлять святыни Греков. Ведь это значило бы не более не менее, как одним взмахом лишить Афинян всех их святынь, которые все были «сожжены и разрушены» варварами. Первое, что должны были сделать и сделали Афиняне, по прогнании врага, было восстановление святынь. Во всяком случае такой клятвы не могли изобрести Афиняне. Она, если и была действительно дана, то только до стрясшегося над Афинянами несчастья.
Все замеченные нами в изложении Диодора несообразности стали бы для меня ясными, если бы предположить, что Истм в этот рассказ введен совершенно произвольно и, мне кажется, не без уверенности утверждать, что он введен именно Диодором. Дело в том, что он же в другом месте говорит, что при Платеях была дана клятва, но клятва другого рода: «Греки поклялись при Платеях детям и внукам передать свою вражду к Персам до тех пор, пока реки текут в моря и существует род людской и плодоносная земля» (IX. frg. 10 Exc. Vat pg. 17 — 19). Теперь он опять говорить о новой клятве при Платеях не мог, и найдя такую новую клятву, перенес ее на Истм. Думаю, что заимствовал он ее либо из позднейшего издания речей Ликурга, либо из какого нибудь риторического источника, к какому возводит ее Relidantz в своем издании оратора[3].
Из приведенного тем же Rehdanz’ом места Исократа (Paneg. 158)[4] ясно, что оратор не понимал ее так, как Геродот, и не считал ее клятвой всех Греков: иначе он не одних Ионян восхвалял бы: «τὶ δ᾿οὐϰ ἐχθρὸν αὐχοῖς (sc. τοῖς βάρβαροι;) ἐστι τῶν παρ᾿ ἡαῖν» [и что в нашей стране не вызывает у них (варваров) ненависти?] спрашивает он. Ведь они осмелились во время войны ограбить и сжечь храмы и седалища богов. Поэтому достойны похвалы и Ионяне, которые наложили проклятие на тех, которые стали бы исправлять или восстановлять сожженные храмы οὐϰ ἀποροῦντες, πόθεν ἐπισϰευάσωσιν, ἀλλ᾿ ἵνα ὑπόμνημα τοῖς ἐπιγιγνομένοις ᾖ τῆς τῶν βαρβάρων ἀσεβείας [не от недостатка средств на восстановление, но чтобы сохранить для потомков память о нечестии варваров] ср. Диод. XI. 29, 3=Lyc. in Leocr. 81 τῶν ἱερῶν ἐμπρησθέντων ϰαὶ χαταβλτιθέντων οὐδὲν ἀνοιϰοδομήσω, ἀλλ᾿ ὑπόμνημα τοῖς ἐπιγιγνομένοις ἐάσω ϰαὶ ϰαταλείψω τῆς τῶν βαρβάρων ἀσεβεἰας [Я не буду отстраивать заново ни один из сожженных и разрушенных варварами храмов, но допущу, чтобы они были оставлены как напоминание потомкам о бесчестии варваров].
Движения соединенного греческого войска и Персов рассказаны точно по Геродоту. Персы располагаются укрепленным лагерем у Азопа, Греки на Азойском предгории. В рассказе о схватке, послужившей προαγών [увертюрой] настоящей битвы, Диодор опять таки следует Геродоту до мельчайших подробностей, до дословных заимствований, сокращая только, по своему обыкновению, рассказ своего источника; упрекать его в стремлении к эффектам нет никакого основания. Эффектные подробности убийства Мегистия, чисто эпический рассказ о битве за его труп им безжалостно выпущены. Можно ли поэтому находить стремление к эффекту в том, что Диодор, вопреки Геродоту, заставляет Мардония начать битву ночью, как находит в этом обстоятельстве признаки такого стремления Bauer[5] Объяснить этого отличия я не умею, но не считаю себя вправе придавать ему особое значение, так как для рассказа оно проходит бесследно[6]. Особой версии я в нем не могу усмотреть[7].
Ободренные этой победой, Греки решаются сойти с гор и занять новую позицию. У Геродота до битвы происходит целый ряд передвижений — обо всех их Диодор не говорит ни слова. У него Греки сразу занимают такое положение, при котором они одним крылом упираются в Азоп, другим в Киферон. Диодор имеет здесь в виду первое из занятых Греками, по Геродоту, положений, но описание его в значительной мере подходит и ко второму. Причины, по которым Греки считают новую позицию более выгодной, чем старая, различны у Диодора[8] и Геродота; что объяснение Диодора схематически построено на основании аналогии с битвами при Фермопилах и Саламине, верно заметил Bauer[9].
Как бы то ни было, Диодор опускает подробности относительно маневров, найденные им у Геродота — и это не случайное опущение, не простое бестендендиозное опущение подробностей. Дело в том, что в связи с маневрами, непосредственно предшествовавшими битве, находится взгляд Геродота на всю битву и на поведение в ней союзников Лакедемонян и Афинян. Когда по решению вождей начали отступать ближе к Платеям, на так называемый «остров», то произошла путаница: центр ушел еще дальше, чем ему было приказано, Лакедемоняне не ушли тогда, когда было условлено, а несколько позже — в их собственном лагере произошло несогласие. Эти недоразумения порвали связь между ними и Афинянами, и битва распалась на две части — битву между Лакедемонянами и Персами с одной, и битву между Афинянами и стоявшими на стороне Персов Греками с другой стороны (Herod. IX. 60. 1). Центр совершенно не принимал участия в деле[10]. Понятно, что при таких условиях Греки были бы рады уйти невредимыми, и не могли думать о том, чтобы начать битву.
У Диодора этого последнего маневра нет, и вместе с тем отпадают все те его последствия, на которые я только что указал. Битва у него ведется всеми греческими войсками и ими начинается: οἱ περὶ τὸν Παυσανίαν ϰαὶ Ἀριστείδην… προῆγον τὴν δύναμιν εἰς τὴν μάχην… Μαρδόνιος δὲ ἀπήνιησε τοῖς Ἕλλησι [Павсаний и Аристид … вывели войско в битву … Мардоний же двинулся навстречу грекам]. Правда, Диодор не может ничего рассказать о том, что делали в битве Афиняне; заимствуя реальное содержание своего рассказа из Геродота, он говорит только о Лакедемонянах, но при этом он умеет избежать противоречия с своим общим воззрением на битву: он не исключает из битвы Афинян, а только не говорит о них. Ни на минуту Диодор не выпускает из рук своего основного источника. Согласно, однако, тому побочному источнику, из которого он заимствовал свой взгляд на единство и нераздельность битвы, он заставляет Греков после битвы — и только после нее — разделиться на три части[11]: Лакедемоняне осаждают запершихся за деревянной стеной Персов; Афиняне, Платейцы и Феспийцы преследуют убежавших к Фивам; Коринфяне, Сикионяне, Флиунтийцы и некоторые другие преследуют Артабаза. Здесь особенно характерно, что в преследовании войска Артабаза, кроме Сикионян, участвуют еще Коринфяне и Флиунтийцы, которые по свидетельству Геродота (IX. 69) пришли на поле битвы слишком поздно и подоспели только для того, чтобы быть разбитыми Фиванцами.
Таким образом ясно, что Диодор в своем изложении Платейской битвы исходит из представления, резко отличного от представления Геродота; это представление проведено вполне последовательно и, как далеко простираются его последствия, так далеко распространяются и различия между рассказами Диодора и Геродота. Мы имеем здесь дело с двумя самостоятельными тенденциями[12]. У Диодора мы имеем версию, сложенную в том же духе, которым проникнут его рассказ в стольких уже указанных нами случаях. Как, вопреки Геродоту, он старается не набрасывать тени на поведение Фиванцев при Фермопилах (ср. стр.15), всех Греков при Артемисии (ср. стр.31 слл.), Коринфян при Саламине, точно также он здесь старательно избегает той версии, которая оставляет некоторое пятно на памяти всех Греков, кроме Афинян, Лакедемонян, Платейцев и Тегеатов — и в этом отношении, очевидно, находясь в полном согласии с вульгатой. Как в вышеприведенных случаях, он и здесь откидывает именно те черты Геродотовского рассказа, против которых полемизирует Плутарх (de Herod, malign. 42), ссылающийся между прочим на Симонида, удостоверяющего участие в битве Коринфян — черта, очевидно, традиционная, не придуманная, не скомбинированная Диодором. Правда, мы из приведенного Плутархом отрывка (frg. 84 Bergk. P. L. G. III⁴ pg. 424) не можем сделать точных выводов о τάξις и τέλος Коринфян, но Плутарх их мог сделать — он мог знать из стихотворения Симонида больше, чем нам сообщил.
В биографии Аристида (19) Плутарх рассказывает всю историю Платейской битвы по Геродоту, но по вопросу об участниках ее он вступает с ним в ту же полемику, ссылаясь на те же аргументы, которыми пользуется в трактате De Herodoti malignitate.
Диодор продолжает:
Греки, стоявшие на стороне Персов, бегут по направлению к Фивам. Фиванцы принимают к себе бегущих и вместе с ними нападают на преследующих их Афинян. Происходит новая битва, в которой Фиванцы опять побеждены и опять запираются в Фивы. Этот эпизод совершенно отсутствует у Геродота, но в его рассказе имеются почти все его элементы. Самое описание битвы составлено по Геродоту (VIII. 67), причем я решительно не вижу здесь следов риторического разукрашивания, которое усматривает в рассказе Диодора Bauer[13]. Геродот говорит о битве между Фиванцами и Афинянами, происшедшей в то же время, как дрались Лакедемоняне с Персами — Диодор все время говорит об общей битве, в которой он не отличает отдельных моментов — он приписывает всем Грекам то, что Геродот рассказывает об одних Лакедемонянах. Геродотовский эпизод о битве Афинян и Фиванцев у него является таким образом в описании самой общей битвы излишним; он может им воспользоваться отдельно. Ему приходится только перенести его куда нибудь по близости к Фивам — именно куда нибудь: он не определяет места, где Фиванцы ἐπέθεντο τοῖς διώϰουσι Ἀθηναίοις [выступили против преследующих афинян]. В самой датировке своего эпизода он старается соблюсти согласие с Геродотом — ξύλινον τεῖχος [деревянное укрепление] у него, как и у Геродота (IX. 70), берется только тогда, когда являются к нему — у Диодора возвращаются к нему — Афиняне.
Как бы то ни было, у Диодора есть новый факт — битва под стенами Фив, являющаяся результатом вылазки Фиванцев; этот новый факт видоизменяет характер основного, взятого из Геродота рассказа, как ни усердно старается Диодор остаться близким к своему главному источнику. Строить гипотезы относительно того, откуда заимствован Диодором этот новый Факт, при отсутствии всяких данных, бесполезно[14].
Описание битвы при лагере Персов несомненно сильно риторично. Вместе с Bauer’ом я этой риторичностью объясняю запрещение ζωγρεῖν [брать пленных], запрещение, которое вводит Диодора в противоречие с данными его же рассказа. Из 500000 врагов, бывших по Диодору под Платеями, следует вычесть известное число Греков, спасшихся в Фивах, или хотя бы всех Греков, 40000 воинов Артабаза и 100000 убитых — остается еще громадное войско. Что делать с ними? Диодор, добросовестно следуя Геродоту, сообщает о судьбе отряда Артабаза, но оставшиеся в живых сотни тысяч варваров исчезают из его рассказа бесследно. В этом, как мне кажется, мы имеет право видеть доказательство того, что число 100000 Диодором не выдумано и не добыто им путем комбинаций[15]. Никто сам себя добровольно и сознательно не поставит в такое неудобное положение.
Число войск Диодор определил отчасти по Геродоту, отчасти по другим основаниям (ср. стр.78); по Геродоту, все войско погибло, кроме отряда Артабаза; понятно, Диодору неоткуда было взять описания судьбы спасшихся, которых и не было при заимствовании числа павших из другого источника, Диодор мог и не заметить, в какое противоречие он впадает с самим собой.
Прибавлю еще, что самая мотивировка запрещения ζωγρεῖν [брать пленных] носит на себе явные черты обычных Диодоровских приемов и плохо согласована с обстоятельствами дела.
Битва кончена. Греки из добычи посвящают треножник в Дельфы, — об этом в соответствующем месте сообщает и Геродот (IX. 81); на треножнике находится надпись, приводимая Диодором; надписи этой у Геродота нет. Уже по этому одному ясно, что Диодор воспользовался и независящим от Геродота источником. Для нашей непосредственной цели достаточно было бы установить этот только факт, но понятно, что наш общий взгляд на Диодора в значительной мере определится в зависимости от того, есть ли эта приведенная у него надпись поздняя подделка, или она действительно стояла на треножнике[16]. Свидетельство об этой надписи сохранилось только у Диодора — понятно, что сохранение ее — если она подлинна — составит особую его заслугу. Единственное, что противоречит подлинности эпиграммы — возражения Frick’а[17] могут доказать только то, что Диодор мог небрежно списать, но отнюдь не то, что он мог выдумать эпиграмму; уж не небрежности же списывателя обязана своим происхождением эпиграмма — это свидетельство Фукидида (I. 132). «Павсаний на Дельфийском треножнике, который посвятили некогда Эллины ἀπὸ τῶν Μήδων ἀϰροθινιον ἠξίωσεν ἐπιγράψασθαι αὀτὸς ἰδίᾳ τὸ ἐλεγεῖον τόδε [из начатков мидийской добычи, самовольно велел написать следующую элегию].
Ἑλλήνων ἀρχηγὸς ἐπεὶ στρατὸν ὤλεσε Μήδων,
Παυσανίας Φοίβῳ μνῆμ᾿ ἀνέθηϰε τόδε.
[Эллинов вождь, когда войско погубил мидийцев,
Павсаний, Фебу памятник этот воздвиг]
Но стихи эти Лакедемоняне тогда же сейчас стерли с треножника и написали имена городов, которые, победив совместно варвара, поставили приношение».
Беспристрастное толкование слов Фукидида должно признавать, что слова эти обозначают замену одной уничтоженной надписи другою, означают, что новая надпись стояла на месте старой. Это единственный пункт, в котором я не могу согласиться с мнением Fabricius’а[18]. Во всем остальном он, как мне кажется, безусловно прав. В настоящее время мы имеем на сохранившемся памятнике только список участвовавших в войне с варварами государств и слова: τοίδε τὸν [πόλεμον ἐ] πολεμουν [вот кто [на войне] воевали][19]. Обыкновенно желают в свидетельстве Фукидида видеть доказательство того, что на надписи больше ничего не стояло. Это едва ли могло быть; ἀνάθημα [подношение] должно было заключать указание того, кто посвящает — кому, могло быть ясно из места, на котором оно стояло. Да и свидетельство Фукидида не доказывает, что другого посвящения, кроме указанного им, не было: он не описывает треножника, который сам по себе для него нисколько не интересен; значение для него имеет только царь Павсаний и его ὐβρις. Естественно было бы поэтому с его стороны опустить и другую, находившуюся на треножнике надпись, раз она к этой ὐβρις отношения не имела. Если, таким образом, свидетельство Фукидида не доказывает отсутствия на треножнике надписи, помимо указанной у него и сохранившейся до нашего времени, то мы не имеем никакого основания сомневаться в подлинности приведенной у Диодора эпиграммы. Если бы Диодор заимствовал ее у Эфора, как это обыкновенно полагают, то очень странно было бы, что никто другой ее из этого столь распространенного в древности писателя не заимствовал.
Две другие приведенные у Диодора надписи взяты им несомненно из Геродота; это явствует из связи, в которой они между собою приведены: [20] ἐπέγραφον δὲ ϰαὶ τοῖς ἐν Θερμοπύλαις ἀποθανοῦσι Λαϰεδαιμονίοις ϰοινῆ μὲν πᾶσι τάδε, μυριάσιν ϰτλ… ἰδίᾳ δὲ αὐτοῖς τόδε. ὧ ξεῖν᾿ ϰτλ [погибшим при Фермопилах лакедемонянам надписали всем миром следующее: «против мириад и т. д.» … от себя же те добавили: «о чужестранец и т. д.»]. Cp. Herod. VII 228. Θαφθεῖσι δὲ σφι… ἐπιγέγραπται ἐπιγράμματα λεγοντα τάδε [Погребенным им … написали эпиграмму, гласящую следующее] (следует первая эпиграмма), ταῦτα μὲν δὴ τοῖσι πᾶαι ἐπιγεγραπται, τοῖσι δὲ Σπαρτιήτῃσι ἰδίῃ [Это надписали всем, спартиатам же отдельно] (следует вторая эпиграмма). Некоторую разницу в тексте эпиграмм следует объяснить их популярностью. В позднейшее время был распространен тот вариант, который мы имеем у Диодора: τειθόμενοι τοῖς νομίμοις [заветы блюдя][21].
То обстоятельство, что Диодор не поместил этих эпиграмм там, где он их нашел у Геродота, следует, по моему мнению, объяснить стилистическими соображениями — там (XI. 11) он уже воспользовался цитатой из Симонида и мог счесть неудобным ослаблять ее впечатление новыми цитатами. Нельзя не признать, что место для помещения обеих эпиграмм Диодором выбрано не без оснований. Только теперь могли Греки позаботиться об увековечении памяти павших при Фермопилах, которые до того времени находились во власти врагов. Теперь, когда страна была очищена от врагов, когда легко вздохнувшие Греки могли подумать о богах, героях и погибших соотечественниках, — теперь было время воздать заслуженную честь Леониду. Поводом могли послужить слова речи Павсания (Herod. IX. 79), относящиеся к Леониду и павшим в Фермопилах.
Чисто механически присоединено к двум указанным эпиграммам известие о почестях, которые оказали своим умершим Афиняне. Лакедемоняне[22] надписали такие–то эпиграммы — ὁμοίως δὲ χαὶ ὁ Ἀθηναίων δῆμος [сходно и афинский демос] украсил могилы павших в войне с варварами и установил τὸν ἀγῶνα τὸν ἐπιτάφιον [погребальные игры] и постановил тогда впервые, чтобы речь над пользующимися общественным погребением говорили первые из ораторов.
Ничего подобного у Геродота нет; у него только сказано (IX. 85), что Греки похоронили своих павших на Платейском поле. К этому присоединяется рассказ Фукидида (III. 58.4) о почестях и культе, которыми пользуются эти могилы со стороны Платейцев, и о празднике Элевтерий[23]. Но не эти празднества имеет в виду Диодор: они совершаются в Платеях, а не в Афинах, они празднуются всеми Греками, они посвящены всем павшим только в Платейской битве, а не вообще в войне с варварами. Диодор желает указать на совершенно другое — на знаменитый ἀγὼν ἐπιτάφιος [погребальный агон][24], ежегодно праздновавшийся в Афинах, и еще более знаменитый λόγος ἐπιτάφιος [погребальный логос], классический образец которого представляет собой известная речь Перикла. Ничего общего, таким образом, между Диодором с одной и Геродотом и Фукидидом с другой стороны нет. Об Ἐλευθέρια [элевфериях], о которых в этой связи говорят другие источники, Диодор рассказал в другой связи (XI. 22), в истории клятвы, данной Греками пред переходом чрез Истм. Мы уже видели, что весь этот эпизод самым неудачным образом помещен там, где мы его у Диодора находим, и что он составлен не по Геродоту. Само по себе известие об ἐλευθέρια, вне той обстановки, в которую оно Диодором поставлено, не вызывает никаких подозрений. Если мы предположим, что в первоначальном источнике оно находилось на принадлежащем ему по праву месте — немедленно после описания Платейской битвы, и затем было перенесено в ту обстановку и в то место, в котором мы его читаем у Диодора, то в разбираемом нами месте у Диодора образовался некоторый пробел, который он, рядом с известиями об оказанных Лакедемонянам почестях, естественно рад был пополнить и, надо ему отдать справедливость, пополнил достаточно удачно. Если мы далее предположим, что устройство ἐλευθέρια в первоначальном источнике было сообщено так, как у Плутарха, т. е. как дело Аристида, то это могло подать повод заполнить пробел именно действиями Афинян. Понятно, что тогда у них источник свидетельств об ἐλευθέρια и об ἀγὼν ἐπιτάφιος [погребальном агоне] был различный. Но все это гипотезы — к твердому выводу здесь прийти едва ли можно. Имеем ли мы дело с определенной традицией или домыслом, я не могу решить. Вероятнее последнее, но для Диодора это уже не домысел, а общее убеждение, вульгата — по крайней мере, современник его, Дионисий Галикарнасский (Ant. Rom. V. 17 cp. Diog. Laert. I. 55), не сомневается в том, что происхождением своим знаменитые надгробные речи обязаны персидским войскам; сомнения вызывает в нем только тот их момент, которому принадлежит решающее значение.


[1] Lyc. in Leocr. 81;, ср. комментаторов a. 1.
[2] См. прим. 13.
[3] Стр. 171 sqq. Anhang. III.
[4] Ср. Benseler a. 1.
[5] Die Benutzung и т. д. стр.120.
[6] В описании битвы нет ни одной черты, которая характеризовала бы ее как ночную, как нет и указаний на то, почему она начата или должна была быть начата ночью, а между тем для описания ночной битвы у Диодора есть ряд почти обязательных шаблонных черт; ,ср. хотя бы XI. 9. XI. 61. XI. 80. — Текст вызывает во мне некоторые сомнения: πρῶτοι δὲ ϰατήρξαντο μάχης οἱ βάρβαροι νυϰτὸς ἐϰχυθέντες ἐπ᾿ αὐτοὺς ϰαὶ πᾶσι τοῖς ἱππεῦσι πρὸς τὴν στρατοπεδείαν ἐπελάσαντες [Первыми бой затеяли варвары, ночью обрушившись на них и всей конницей напав на лагерь]. 1) не понятно ἐπ᾿ αὐτούς, [на них] грамматически в нашем контексте невозможное. 2) при наличности ἐπ᾿ αὐτούς [на них] дальнейшее πρὸς τὴν στρατοπεδείαν [на лагерь] является излишним и vice versa. 3) В нашем тексте вырываются из лагеря все варвары, как целое противополагаемые τοῖς ἱππεῦσι [коннице] а между тем описывается только кавалерийская битва. Все это заставляет меня предполагать первоначальную крупную порчу текста, затем произвольно исправленную. Не стояло ли вместо νυϰτὸς — ἑϰτὸς, [ночью — снаружи] легко доступное порче рядом с ἐϰχυθέντες? [обрушившись]
[7] Рассказ Плутарха (Arist. 14) составлен по Геродоту и ничего общего с Диодором не имеет; cp. Busolt o. 1. II² 727 пр. 1.
[8] Указание о στενοχωρία [тесноте], которой придает такое значение Диодор, Busolt’ом о. 1. II² 623 пр. 6 сближается с Эфором, причем указывается frg. Müller F. H. G I стр.254, в котором, однако, ничего о местности не говорится.
[9] o. 1. 321.
[10] Об общем положении войск см. Hauvette Herodote et les guéris Mediques стр.473.
[11] Это деление основано на Herod. IX. 67. Артабаз побежал οὔτε ἰς τὸ ξύλινον οὔτ᾿ ἐς τὸ Θηβαῖον τεῖχος [не к деревянному укреплению и не за стены Фив].
[12] Тенденция Геродота вполне ясна. В истории передвижений Павсания видны явные следы Афинских симпатий и антипатий ср. Hauvette o. 1. стр.469. (Критика их у Delbrücka о. 1. стр.112 слл., Афинскую версию выделил Nitsehe, Rhein Mus. XXVII стр.248. На партийность источника Геродота указывает Busolt о. J. II² 732 пр. 4.
[13] Die Benutzung, u. s. w. 323.
[14] Построение Bauer’а 1. 1. страдает непримиримым противоречием.
[15] Хитроумные соображения Busolt’а Rh. Mus., 38 стр.630 я оставляю в стороне; ср. прим. 123.
[16] Литературу и свидетельства древних см. у Roehl’а. I. G. A. № 70. Preger, In scriptiones graecae metricae стр.74 № 85.
[17] Das Plaläische Weihgeschenk, Jahrb f. cl. Phil. Supplem. III стр.603.
[18] Das Platäische Weihgeschenk, Jahrb. des deutschen archäologischen Instituts I стр.141.
[19] о. 1. стр.180 cp. Roehl. 1. 1.
[20] Cp. Hauvette о. 1. стр.461 пр. 4.
[21] Preger o. 1. № 21 стр.17. Reitzenstein Epigramm u Scholion стр.112.
[22] Эта параллель служит явным доказательством того, насколько прав был Sintenis, заменив невозможное чтение рукописей Λαϰεδαμονίοις [лакедемонянам] конъектурой Λαϰεδαιμόνιοι [лакедемоняне].
[23] Ср. Plut. Arist. 19 sqq. De malign. Herod. 42 и мн. др. ср. коммент. а· 1. и Daremberg–Saglio s. v. Ἐλευθερία.
[24] Plato, Menex. 249 А. Arist. Ἀθ. Πολιτ. 58 ср. Sandys а. 1. и др коммент. Daremberg–Saglio s. v. ἐπιτάφια.

§ 8. Битва при Микеле

Перехожу к битве при Микале.
Едва–ли может быть более явное доказательство влияния, которое оказывает Геродот на повествование Диодора, чем диспозиция, которую дал Диодор своему рассказу о битве при Микале и предшествующих обстоятельствах. Геродот рассказал, что сталось с персидским флотом после битвы при Саламине; затем, возвратившись к материку, рассказал о том, что делалось там, и затем, после рассказа о Платейской битве, снова возвращается к судьбам персидского флота. У Геродота это имеет смысл. Говоря об уходе Ксеркса, он, прерывая, правда, свой рассказ многочисленными отступлениями, все таки доводит его до того момента, когда Персы остановились подле Самоса. Небольшой эпизод, выполняющий у Диодора годовой рассказ, является у Геродота окончанием длинного повествования, а потому обрыв его не является неестественным.
У Диодора рассказ ведется в точно таком же порядке, но того оправдания, которое имеет Геродот, у него нет. После известия о бегстве царя он обрывает рассказ эпизодом, посвященным Сицилийским делам, и затем, после длинного отступления, говорит пару слов о персидском флоте, чтобы, снова оборвав это повествование рассказом о действиях Персов и Греков на материке, вернуться к нему. У него эти предварительные несколько слов являются началом, сейчас же после которого делать отступление по меньшей мере неудобно; эта странность диспозиции всего естественней может быть объяснена заимствованием из источника. Диодор здесь был совершенно свободен. В пределах года он мог переставлять события, как ему было удобней.
Но все это не говорит за прямое заимствование у Геродота. Если, как обыкновенно предполагают, Диодор списывает Эфора, то ведь и Эфор мог найти удобным оставить в своем изложении порядок изложения Геродота. Едва ли, однако, такое предположение объяснит дело. Эфор, как известно, не держался строго хронологического порядка. У нею Диодор не мог заимствовать своего деления на годы — и это деление в настоящем случае вполне совпадает с изложением Геродота (VIII. 130), здесь начинающего свой год: флот Ксеркса… перезимовал в Кумах, ἔαρος δὲ ἐπιλάμψαντος πρώιος συνελέγετο ἐς Σάμον [с наступлением весны флот поспешно стал собираться к Самосу] (Диод. XI. 27.1 ). ἐπὶ τούτων (sc. τῶν ὑπάτων) ὁ μὲν τῶν Περσῶν στόλος… διέτριβε περὶ τήν Κόμην, ἐνταῦθα δὲ παραχειμασας, ὠς τὸ θέρος ἐνίστατο, παρέπλευσεν εἰς Σάμον [при них (консулах) персидский флот … пребывал около Кимы и здесь перезимовав, с наступлением лета от плыл к Самосу]. Годы у Диодора и Геродота различные: Геродот имеет в виду естественное начало года, Диодор гражданское — тем не менее разрез производится в одном и том же месте, вопреки ходу рассказа, вопреки всяким правилам композиции. Очевидно, что здесь была сделана справка у Геродота, а если это так, то всего вероятней, что и сходство во всем остальном объясняется простым, непосредственным заимствованием у Геродота.
Но не будет–ли это совпадение случайным? Что, если Диодор действительно закончил свой год битвой при Саламине, т. е. срединой сентября, как это полагает Unger[1]? Это имеет за себя все шансы. Действительно, годовой рассказ Диодора обрывается сейчас же после Саламинской битвы и начинается с весны, пожалуй, потому, что за всю осень и зиму нет никаких событий, о которых сообщил бы Геродот — вполне естественно: военные действия у древних обыкновенно начинаются с весны и покоятся во время всего неблагоприятного сезона.
Тем не менее я продолжаю стоять на своем. Весна служит у Диодора началом изложения — служит ли она началом года? Нужно только условиться относительно того, как понимать начало Диодоровского года[2]. Само по себе это начало не соответствует никакому, ни гражданскому, ни естественному году, так как соединяет в себе три совершенно несогласимых элемента: год по олимпиадам, год по консулам, при чем неясно, какой момент считать моментом вступления консулов в должность — тот ли когда они вступали в нее во времена Диодора, или тот, когда начиналась их служба во время описываемых в каждый год событий, и, наконец, год по архонтам. Понятно, поэтому, что Диодор делает свой годовой разрез, соображаясь каждый раз с обстоятельствами[3], и если этот разрез так совпадает с Геродотовским, как это показывает выше отмеченная параллель, то можно ли сомневаться в том,· чем объяснять это совпадение?
Правда, в описании действий сухопутной армии Диодор как будто возвращается обратно и в новом году рассказывает о вопросе об ἀριστεία, который, по Геродоту, должен был рассматриваться еще до весны — сейчас же после битвы. Но тут дело совершенно особого рода.
1) Диодор, пользуясь, как мы видели, касающимся ἀριστεία отрывком Геродота, все таки его самостоятельно переделал, видоизменил, соображаясь с своими целями, именно для того, чтобы теснейшим образом связать всю историю ϰρίσις [кризиса] с посольством Мардония. Для этого ему, конечно, необходимо было непосредственно связать изложение χρίσις с рассказом об этом посольстве; следуя и здесь Геродоту, он должен был бы отделить первое от второго длинной историей Гелона.
2) Мне кажется, следует рассматривать данный эпизод в связи с рассказом, вводящим читателя в изложение битвы при мысе Микале. Вот как начинает рассказывать Диодор о битве: περὶ ἤς μέλλοντες γράφειν ἀναληψόμεθα τὴν ἀπ᾿ ἀρχῆς διήγησιν [поскольку мы собираемся описать ее, мы должны приступить к рассказу с самого начала]. Леотихид и Ксантипп τὸν στόλον ἐϰ τὴς περὶ Σαλαμῖνα ναυμαχίας ἀθροίσαντες εἰς Αἰγιναν [собрав после битвы при Саламине флот в Эгине], пробыли там несколько дней и затем оттуда отправились на Делос. Когда же они прибыли туда, прибыли от Ионян послы, которые просили им помочь. Греки решили отправиться в Ионию и ϰατὰ τάχος ἐζεπλευσαν ἐϰ Δήλου [побыстрее отплыли из Делоса].
Все это потребовало, конечно, не особенно много времени, во всяком случае не целого же почти года — от битвы при Саламине до битвы при Микале. Когда начались все эти движения, ясно сказано у Геродота (VIII. 131 sqq. IX. 90 sqq.), откуда выписал свои сведения Диодор. Отсюда вытекают два вывода. Становится, во–первых, ясно, что считать началом τῆς διηγήσεως [рассказа]; ясно, во–вторых, то, что он, тем не менее, это начало непосредственно связывает с битвой при Саламине — флот был собран ἐϰ τῆς ναυμαχίης [с навмахии]. В том то и дело, что разрез делается вполне механически, при чем на действительные перемены естественного года не обращается никакого внимания. Если бы Эфор на самом деле имел определенное время начала года, и если бы Диодор действительно списывал его, подобные явления не могли бы иметь места.
Персы, узнав о том, что Греки плывут к Самосу, высаживаются на берег при мысе Микале, где они вытаскивают на сушу корабли и обносят их стеной и рвом[4]. Этим они не довольствуются, но вызывают из Сард и других мест в окрестностях войска — таким образом им удается собрать до 100 000 человек Цифра эта разнится от Геродотовской (IX. 96), но разница эта объясняется вполне естественным образом. В то время как Геродот, не заботясь о числе воинов, бывших на кораблях, сообщает только о численности персидского корпуса, оставленного царем у берегов Малой Азии, Диодор сообщает общую сумму[5].
Но главное, это та связь, в которую Диодор приводит все действия расположенных при Микале Персов с Сардами — и, признавая, как это делает и Bauer[6], значительность этой связи, нельзя в то же время признавать измышлением Эфора–Диодора этого первого ее звена.
Так как эта связь с Сардами есть самая основная характерная черта Диодоровского рассказа, вокруг которой группируются все его главные отличия, то я прежде всего обращусь к ней.
Когда должна была начаться битва, персидские командиры сказали солдатам, что сам Ксеркс придет к ним на помощь — это в значительной мере ободрило войска. Точно определить, когда это произошло, мы не можем. Был ли это обман? Диодор об этом не говорит. Уже это одно должно было бы заставить Bauer’а[7] остеречься приводить это известие в связь с рассуждением Диодора относительно значения сообщения о Платейской победе, тем более, что в тексте Диодора никаких данных для создания этой связи нет, и Bauer ее произвольно вносит в слова писателя. Как бы то ни было, будь ли это обман Персидских вождей, либо действительный факт, Греки об этом знают. Когда Ионяне опять являются к ним, чтобы перейти на их сторону, они думают, что это идет Ксеркс со своими войсками. Очевидно, оба известия взаимно друг друга поддерживают.
Попробуем дать себе ясный отчет в ходе дела.
Персы обезоружили Эллинов, говорит Диодор, но мы не должны строго настаивать на этом слове: он произвольно и promiscue [без разбора] употребляет выражения: Ἕλληνες, Ἴωνες, Σάμιοι, Μιλήσιοι [эллины, ионяне, самосцы, милетяне]. И вот часть этих обезоруженных Эллинов решается перейти на сторону союзных Греков — конечно, просто убежать из персидского лагеря; у Геродота они помогают соплеменникам, как могут сделать это обезоруженные люди. Но Греки совершенно непонятным образом не узнают идущего им на встречу соплеменного войска, а принимают незначительный отряд Милетян и Самосцев, которых только одних и имеет в виду Диодор, за войско самого Ксеркса, идущее под предводительством самого даря. Как Греки могли не узнать Ионян, которые προιόντες εἰς ὄψιν ἦλθον [появились в поле зрения], в обстоятельствах, указанных Диодором, объяснить себе нельзя.
Прежде всех пошли в бой Персы; это и само собой понятно: не могли же Ионяне осмелиться уйти из лагеря Персов на глазах у этих Персов; не будем забывать, что они обезоружены; ясно из самого рассказа, что они приходят после Персов. Итак, ситуация такая: на построенных в боевом порядке Эллинов несется нафанатизированная толпа персидских воинов. За ними — во всяком случае, дальше их — идет другой отряд, несомненно уже видный. Этот второй отряд возбуждает в Эллинах страх, и они начинают совещаться, не уйти ли им на корабли. Трудно представить себе более невозможное положение. Имея в нескольких минутах от себя атакующее войско, то войско, против которого идет атака, не может думать о посадке на корабли; ведь для этого пришлось бы расстроить боевой порядок, показать врагу тыл, словом, подставить шею под нож. Такое решение могут принять люди, обезумевшие от страха, а между тем Греки спокойно рассуждают и совещаются. Нет ничего удивительного, что, пока они рассуждали, атака коснулась их, и им волей–неволей пришлось сражаться, ожидая каждую минуту атаки нового и более сильного отряда. Затем появляются Самосцы и Милетяне — как успокоились Греки, не сказано — и своим появлением решают битву, которая до тех пор велась с равным для обеих сторон успехом. Греков они подкрепили, Персы испугались — и все это произошло от того, что к Грекам присоединилась кучка невооруженных людей.
Мы видим, что во всем этом описании есть какое–то странное недоразумение, делающее ситуацию невозможной; вместе с тем мы должны отметить, что оно существенно отличается от Геродовского (IX. 102 слл,).Самый характер битвы у Геродота совершенно не тот. Наступающей стороной у него являются Греки. С самого начала Персы выставляют пред своим фронтом бруствер из своих γέρρα [плетеных щитов] (как в Платейской битве IX. 61) и ждут нападения. Когда эта своеобразная стена была разбита, Персы побежали в лагерь, где Греки их беспрепятственно резали. Самосцы до битвы находятся в лагере, как в лагере находятся и сами Персы. Действовать они начинают только во время самой битвы. Милетянам с самого начала отведена Геродотом другая роль. Вероятно, Диодор соединил их с Самосцами для того, чтобы не рассказывать о них отдельно. Притом ошибка Греков, видевших в приближавшемся ионийском отряде войска царя, тем вероятней, чем больше эта наступающая толпа.
Но ошибка все таки остается мало понятной. О предстоящем прибытии царя было объявлено в лагере. Как узнали об этом сообщении Греки, Диодор не рассказал. Почему, видя приближавшихся Ионян, они приняли их за войско царя, Диодор нам ничего не объяснил. Фактически все эти обстоятельства, конечно, вполне возможны, но рассказ Диодора оставляет читателя в каком–то недоумении, усиливаемом вышеуказанными фактическими несообразностями.
Перейдем в персидский лагерь. Солдатам сообщают, что к ним идет на помощь царь. Вполне понятно, что это их ободряет. Но в таком случае солдат должен быть уверен в том, что нападение начнется тогда, когда царь придет — в противном случае его приход не имеет для него никакого значения. Если солдаты победят до прихода царя, зачем тогда ему приходить; если они будут побеждены до его прихода, он придет для них поздно. Словом, ожидание царя несогласимо с добровольным начатием наступательных действий со стороны ждущего его войска. Если мы предположим, что царя действительно ждали, что полководцы не обманывали своего войска — Диодор, собственно говоря, нигде этого не утверждает — , то ожидание это может быть фактически согласовано с страхом Греков, которые от перебежчиков могли об этом узнать: между сообщением о предстоящем приходе царя и самой битвой прошел некоторый, более или менее значительный, промежуток времени. Видя нападение врагов, они могли бы заключить, что помощь подоспела. Но у Диодора положение не такое. У него полководцы сообщают уже выстроенным для нападения Персам о приходе царя, и битва сейчас же начинается.
В тех условиях, которые мы имеем у Геродота, ожидание царя было вполне естественно: у него Персы не нападают, нападают Греки; понятно, что нападение могло и должно было быть сделано до прихода царя.
Словом, в связи Геродотовского рассказа ожидание царя имеет свой смысл, и нет никакого основания сомневаться в его исторической верности; внесенное в рассказ Диодора, оно производит путаницу. Из этого следует, что оно дано Диодору традицией и только неудачно соединено с остальным рассказом. Следы комбинирующей деятельности Диодора постоянно видны. Так, нельзя сомневаться в том, что идея заставить Греков сражаться и победить против их воли, идея лежащая в основе предания о Саламинской битве, сыграла свою роль при составлении рассказа о битве при мысе Микале. Поводом для создания подобной ситуации и образцом для ее описания могло послужить следующее место Геродота (IX. 98) Οἱ δὲ Ἕλληνες ὡς ἐπυθοντο οἰχωϰότας τοὺς βαρβάρους εἰς τὴν ἤπειρον… ἐν ἀπορίῃ τε εἴχοντο ὅτι ποιέωσι, εἴτε ἀπαλλάισσωνται δτίσω εἴτε ϰαταπλώωσι ἐπ᾿ Ἑλλήσποντον [При известии о том, что варвары ушли на материк, эллины … недоумевали, что делать: возвращаться ли назад, или плыть дальше к Геллеспонту]. Кроме этого колебания Геродот описывает и страх Греков (IX. 102).
Нападение Персов Диодор рисует себе по общему шаблону нападений варварских войск, вспоминая при этом и свое описание Фермопильского боя — и здесь, как и там (XI. 10. 4) οἱ Πέρσαι θεωροῦντες ὀλιγους ὄντας τοὺς Ἕλληνας ϰατεφρόνησαν αὐτῶν [персы заметив, что греки были немногочисленны, стали смотреть на них с презрением] — фраза, в описании Фермопильской битвы имеющая гораздо более смысла; здесь разница между численным составом обоих вступающих в бой войск далеко не такая значительная.
Для своего описания деятельности Самосцев Диодор также имел исходной точкой Геродота. При небольшой натяжке немудрено было ему вывести свой рассказ из слов Геродота IX. 103[8].
В этом заключается главное, наиболее существенное отличие между рассказами Диодора и Геродота. Все остальное — отличия чисто редакционные, для которых Диодор в особом источнике не нуждался. Отсылаем читателя, интересующегося этими частными отличиями, к указанной нами уже статье Bauer’а.
Остается еще только указать на число 40000 погибших, внесенное из особого источника, вероятно, того же автора, который и раньше снабжал Диодора его отличными от Геродотовских цифрами; как и в рассказе о битве при Платеях, Диодор не знает, что ему сделать с громадным числом оставшихся в живых Персов. Совершенно произвольно он заставляет их спастись в лагере — в лагерь они бегут у него и раньше. То же мы имеем у Геродота, но у него именно в лагере и начинается настоящая резня, как и в битве при Платеях. Диодор эту вторую часть битвы выпускает. Στρατοπεδεία, конечно, та же παρεμβολή, то же τεῖχος, которым Персы окружили корабли. Если бы этот лагерь уцелел, то битва не была бы решена, так как у Персов оставался бы их флот. Очевидно, мы здесь имеем дело не с определенным фактом, а с простой заключительной фразой[9].
Независимо от Геродота прибавленным считают известие о том, что Ксеркс, узнав о поражениях при Микале и Платеях — одновременно? — удаляется в Экбатану; у Геродота его действительно прямо нет в такой связи, но, думается мне, если где нибудь, то именно здесь, мы имеем право видеть простую комбинацию по Геродоту.
У Геродота (IX. 107 sq.) сказано, что во время прихода в Сарды беглецов из–под Микале, там находился царь. Далее рассказывается роман Ксеркса и брак, которым этот роман заканчивается; вслед за этим браком царь отправляется в Сузы. Таким образом у Геродота есть и пребывание царя в Сардах около времени битвы при Микале и его отправление оттуда. Стоило только связать эти два обстоятельства, стоило только видеть в страхе, наведенном на царя битвой при Микале, причину того, что он покинул Сарды — и рассказ Диодора готов.
Переходя затем к главе, посвященной описанию результатов битвы при Микале, следует указать на роль, которую играют здесь Эолийцы. Правда, Диодор с самого начала руководился желанием изобразить движение, как общее движение малоазийских Греков; правда, он promiscue переходит от обозначения Ἴωνες [Ионяне] к обозначению Ἕλληνες [Эллины] и обратно; правда, говоря об отпадении Греков, он называет не только Ἴωνας ϰαὶ Αἰολεῖς [ионян и эолян], но и τῶν ἄλλων πολλοὺς τῶν ϰατὰτὴον Ἀσίαν [многих других в Азии], — но, тем не менее, я не могу отрицать, что в данном месте он особое внимание обращает на Эолийцев, везде называя их наряду с Ионянами. Для объяснения этого факта обыкновенно ссылаются на Эолийца Эфора, который везде выдвигал свой родной город Кумы и своих соплеменников — Эолийцев.
Дело, однако, в том, что в данном случае мы без всякой натяжки, без всякого насилия над текстами можем вывести сообщение Диодора из рассказа Геродота, который сам же рассказывает о том, что Греки освободили подвластных Персам соотечественников. В данное время, по известию Геродота, Греки Σαμίους τε ϰαὶ Χίους ϰαὶ Λεσβίους ϰαὶ τὸυς ἄλλους νησιώτας, οἶ ἔτυχον συστρατευόμενοι τοῖς Ἕλλησι, ἐς τὸ συμμαχιϰὸν ἐποιήσαντο [приняли в союз самосцев, хисцев, лесбосцев и прочих островитян, сражавшихся в рядах эллинов] (IX. 106). Их то имеет в виду, или, по крайней мере, может иметь в виду Диодор, когда говорит, что Греки τοὺς Ἴωνας (Самос и Хиос) ϰαὶ τοὺς Αἰολεῖς (Лесбос) συμμάχους ἐποιήσαντο [сделали союзниками ионян (Самос и Хиос) и эолян (Лесбос)]. Даже Милет не принят в союз: Греки еще не решаются вступить на материк.


[1] Diodors Quellen im XI Buch, Phil. 40 стр.60.
[2] Относительно хронологии Диодора ср. Reuss. Iahrb. f. cl. Phil. 153 стр.642. Droysen, Gesch. Alexanders III стр.359. Ad. Schmidt, Das Pericleische Zeitalter I стр.9. Unger o. 1. и Sitzungsberichte d. Bayer, Aknd. Hist. phil. KJ. 1878 стр.379. Holm, Griech. Gesch. II стр, 126. Adams, Iahrb. f. cl. Phil. 1886 стр.379.
[3] К вопросу о начале Диодоровского года мне придется еще неоднократно возвращаться.
[4] Ξύλινόν τεῖχος [Деревянный частокол] Диодора вполне соответствует ἑοϰος λίθων ϰαὶ ξύλων [ограде из камней и дерева] Геродота (IX. 97); τάφρος βαθεῖα [глубокий ров] прибавлено Диодором, у которого χάραξ [глубокий ров] и τάφρος βαθεῖα [лагерь с палисадом] является чуть ли не стереотипной фразой; ср., нпр. XIX 39. XVIII. 13. XXI. 108.
[5] Bauer (Die Benutzung и т. д. стр.326) полагает, что Диодор–Эфор именно это последнее известие и имеет в виду — его только извращая; это будто бы доказывает его прибавка νομίσχντες ϰαὶ τοὺς Ἴωνας ἀποστήσεοθαι πρὸς τοὺς πολεμίους [считая, что и ионийцы перейдут на сторону врагов], соответствующая указанию Геродота на то, что войска Тиграна Ἰωνίην ἐφύλασσε [охраняли Ионию]. Но ведь сведение об охране Ионии (от врагов?) не равняется сведению об опасности отпадения Ионян — да и связь, в которой стоит оба известия, различная. Не могу однако не заметить, что и вообще связь Диодоровской прибавки мне кажется несколько странной. Персы укрепили лагерь, призвали войска — ἐποιοῦντο δὲ χαὶ τῶν ἄλλων ἁπαντούν τῶν εἰς πόλεμον χρησίμων παρασϰευὰς, νομίζοντες ϰαὶ τοὐς Ἴωνας ϰτλ [они приготовили всякое другое снаряжение, которое полезно во время войны, считая, что и ионяне и т. д.]. Что это значит? Само собою понятно, что люди готовятся к битве, когда им грозит битва — все равно, ждут ли они измены, или нет. Что значит ϰαὶ τοὐς Ἴωνας [и ионяне]? Разве кто нибудь уже перешел к врагам? Мне кажется, что в тексте произошли ошибки: либо выпало что–нибудь пред νομ(νομίζοντες [считая]. либо это слово попало не на надлежащее место — смысл оно имело бы, например, после указания о созыве войска. Замечу еще, что рукописи все, кроме Р., читают не ἀποστήσεσθαι [перейдут], а ἀποστήσασθαι [перешли].
[6] Die Benutzung и т. д. стр.322.
[7] I. 1.
[8] Самые отношения Самосцев к Грекам Диодор понимает не совсем так, как Геродот. У последнего (IX. 82) Самосцы в прямом формальном союзе. Диодор об этом союзе не сообщает. Греки у него, не смотря на посольство Самосцев, только рассчитывают ἀϰοστήσειν [на отпадение] Ионян.
[9] Укажу еще на особенность, которой отличается эпизод относительно попыток Греков склонить Ионян к отпадению: Греки говорят о том, что они победили в Платеях. Никакой писатель не будет таким «нетотным», чтобы говорить о победе за день раньше самой битвы (Bauer o. 1. 328). Несомненно прав поэтому Madwig (Advers. erit, стр, 448), считающий слова ἐν ταῖς Πλατοπαῖς [при Платеях] (Диод. XI. 34. 4) интерполяцией: ipsa verba (νενιϰηϰότες πάρεισι) satis ostendunt intellegi superioris anni victoriam [сами слова («победители явились сюда») вполне показывают, что речь идет о победе предыдущего года]. Melber (Jahbr. f. cl. Phil. Suppi. 14, стр.437) сближает эпизод о влиянии известия о Платейской победе (XI. 35) с повествованием Полиэна (I. 33). Но сходство не достаточно полное, чтобы дать нам право делать выводы. У Полиэна στρατήγημα имеет целью побудить Ионян к отпадению, у Диодора — ободрить своих же солдат; у него первая цель по самому ходу рассказа невозможна; к тому же Полиэн прямо видит в сообщении στρατήγημα, Диодор только говорит о том, что в нем можно было видеть также στρατήγημα — и он приводит тому основания: διόπερ ἔδοξαν… σρατηγήματος ἔνεϰα τοῦτο πεποιηϰέναι [поэтому, казалось … применил стратегему], что сильно напоминает цитату.

§ 9. Итог

Подведем итоги нашему столь затянувшемуся анализу повествования Диодора в его отношениях к Геродоту.
Повествование это по своему составу самым несомненным образом распадается на две части. Прежде всего мы имеем основной источник, которым посредственно или непосредственно служит Геродот.
Рассказ этого основного источника передается в достаточной мере точно, постепенно и последовательно, но сообразно различию целей, преследуемых оригинальным писателем и его заимствователем, он отличается от него тем, что все эпизодическое и анекдотическое, все, что не служит непосредственно целям изложения хода событий, обрезано самым систематическим образом. Вместо широкого течения Геродотовского рассказа, останавливающегося на всякого рода подробностях, охотно расплывающегося в бесчисленных эпизодических отступлениях, мы имеем сухой перечень событий, от времени до времени заменяющий поэтические красоты несравненного оригинала риторически–морализующими блестками.
Этой потребностью сжаться до пределов возможности объясняются многие опущения фактов, сообщаемых Геродотом, характеризующие рассказ Диодора. Я указал в своем месте (ср. стр.3), что таким образом должно объяснить то обстоятельство, что у Диодора опущены все те речи, которые у Геродота подготовляют поход Ксеркса.
Но далеко не все опущения могут быть объяснены таким образом. Часто опускаются обстоятельства, слишком существенные для самого хода рассказа, часто опущения вытекают из отличия отношений обоих рассматриваемых нами писателей к описываемым ими событиям, к характерам действующих лиц и народов, из различных симпатий и антипатий того и другого. Такие опущения никогда просто опущениями не бывают — образовавшийся от них пробел заполняется новым материалом, носящим совершенно отличную от Геродотовской окраску; этот новый материал заимствован из той второй составной части Диодоровского рассказа, о которой я только что говорил.
Рядом с указанным основным источником мы замечаем целый ряд сведений, которые либо отсутствуют у Геродота, либо стоят с ним в прямом противоречии, либо исходят из совершенно несоответствующих ходу Геродотовского рассказа премисс.
Я с особенною тщательностью старался выделить именно эти элементы; количество их оказалось довольно значительным, и сами они очень характерными. Я старался, насколько мог, Доказать, что в большинстве случаев такого разногласия Диодор не мог вывести своих сведений из рассказа Геродота, как это утверждают многие современные ученые, приписывающие древнему автору свои, более или менее остроумные, комбинации; что в остальных случаях, где возможность такой комбинации нельзя отрицать, самая ее действительность далеко не доказана; что только в некоторых, сравнительно немногочисленных, случаях Диодором действительно сделаны выводы из Геродота, но что тогда новые данные им выведены действительно логическим путем и стоят в полном согласии с Геродотом. Я старался, наконец, самым энергичным образом протестовать против метода, применяемого большинством исследователей, раз на всегда признавших, что Диодору можно приписать всякую бессмыслицу, приписывать ему явно неверные комбинации; я указывал при этом на то, что раз мы — хотя бы и становясь на точку зрения древнего писателя — позволяем себе делать неверные выводы, мы можем вывести все, что угодно. Какова, в самом деле, степень ошибочности в самых элементарных выводах, дальше которой не может заходить Диодор, какова та степень произвола, которую мы можем ему приписывать? Большинство исследователей полагает, очевидно, что границы этому произволу нет.
Признавая, таким образом, в большинстве случаев, где существует разногласие между Диодором и Геродотом, наличность у первого не исходящих из последнего сведений — причем вопрос об их верности и традиционности мною принципиально сам по себе не затрагивается — я старался определить влияние, которое они оказывают на ход рассказа, и определить способы, которыми Диодор соединяет эти побочные сведения с рассказом основного источника. Мне, позволяю себе надеяться, удалось показать, что, с одной стороны, это соединение источников вполне сознательно, что Диодор знает, что новыми фактами он в более или менее значительной мере видоизменяет те условия, при которых происходят события у Геродота, и старается по мере возможности примирить вытекающие вследствие этого противоречия. Новая, вводимая им ситуация подготовляется им исподволь, факты, заимствованные из Геродота, вдвигаются в новую связь и обрисовываются в новом освещении; с другой стороны, однако, мы замечаем, что эта контаминация различных элементов производится подчас крайне неудачным образом, что, стремясь по возможности сохранить и Факты Геродота я даже иногда порядок их изложения и в то же время согласить с ними новые, иногда с ними по существу несогласимые данные, Диодор не остается в согласии ни с теми ни с другими, обнаруживая далеко не достаточно глубокое понимание излагаемых событий, далеко не полное проникновение сущностью рассказываемых исторических фактов; каждый раз в таких случаях мы замечаем неловкости и недоумения, а иной раз и прямые противоречия. Слова Геродота, будучи поставлены в чуждую им обстановку, явным образом выделяются из нее, чуть ли не громко заявляя о том, что они значат вовсе не то, что им в этой обстановке приходится обозначать.
Основному источнику Диодор следует с возможной точностью; даже там, где он находит для себя возможным отступить от него, он старается сохранить из него возможно больше. Эта верность источнику особенно ярко выказывается в том, что события по возможности располагаются в том же порядке, в котором они идут у Геродота, даже там, где это вовсе не требуется сущностью самых событий. Это обстоятельство, по моему мнению, имеет гораздо большее значение, чем мнимые или даже действительные дословные заимствования из Геродотовского текста, за которыми с таким неослабевающим рвением следит Bauer в своей неоднократно мной цитированной статье, к достоинствам которой я, впрочем, отношусь с полным уважением. Указав в своем месте несколько примеров рассуждений Bauer’а, я в остальном отсылаю читателя к его статье.
Вывод, к которому приходит и Bauer и я, — очень близкое сходство Диодора с Геродотом; кажется, ясно, что чем ближе это сходство, тем больше вероятностей за то, что Диодор непосредственно списывал Геродота. Bauer’у не удалось указать ни одного случая, на основании которого можно было бы хотя с некоторой долей уверенности утверждать, что этого не было; я, думается мне, указал не один такой случай, где характер изложения Диодора объясняется именно известными случайными особенностями слов Геродота. Для того, чтобы принять, что между Диодором и Геродотом есть некоторое посредствующее звено, нужно допустить либо, что этот посредник так точно списывал Геродота, что Диодор из него мог вывести то же самое, что из самого Геродота, либо, что Диодор так точно списывал свой непосредственный источник, что следы Геродота, бывшие в этом источнике, остались и у него нисколько не изглаженными. Но вероятно ли это? Конечно, самой возможности того, что п ясные следы непосредственного следования Геродоту, и явные швы, соединяющие сведения побочного источника с главным, и ошибки понимания, обнаруживаемые при этом, и крайняя неудачность контаминации перешли к Диодору по наследству от его непосредственного источника — этой возможности я отрицать не могу. Дело однако в том, что это и мало вероятно, и не доказано, между тем как onus probandi лежит именно на тех, которые это утверждают.
Виновник взгляда, против которого я борюсь, автор, на которого ссылается большинство исследователей, считая его выводы незыблемо твердыми, это Volquardsen[1], давший твердое обоснование теории, уже раньше выставленной Ed. Cauer’ом[2]. Оба ученые полагают, что в частях, касающихся собственно греческой истории, единственным источником Диодора был Эфор[3]. Рассмотрим доводы Volquardsen’а возможно внимательно, настолько, насколько они касаются анализированной нами до сих пор части рассказа Диодора.
Если оставить в стороне предвзятые мнения о «переписывателе» Диодоре и совершенно неправильное убеждение, будто Диодор располагает события не в том порядке, как Геродот — мы видели, что, как правило, допускающее, конечно, исключения, верен противоположный взгляд, — то останется у Volquardsen’а одно доказательство: многие отступления Диодора мы находим и у других писателей. Уже теоретически это ничего не доказывает. Нет никакого основания думать, что Диодор что нибудь прибавил от себя. Ясно только то, что он кое что брал не из Геродота.
Некоторые из тех сопоставлений, которые делает Volquardsen, указаны уже мною. Важней всего те его сопоставления, которые он делает между текстами Диодора и Юстина.
Volquardsen сравнивает описание Фермопильской битвы у Диодора, Плутарха и Юстина. Я в своем месте только слегка коснулся возбужденного Volquardsen’ом вопроса, потому что откладывал его подробное обсуждение до того времени, когда мне придется разобраться во взглядах Volquardsen’а.
Отсылая читателя к сочинению Volquardsen’а[4], я уверен, что сделанные последним параллельные выписки из занимающих нас писателей действительно убедят его в некоторой существующей между ними общности. Но если мы внимательней вглядимся в разбираемые места, то мы убедимся, что процесс гораздо сложнее, чем его описывает Volquardsen, и что теория Volquardsen’а указанными им местами не подтверждается.
Я не отрицаю — наоборот, я с особенной настойчивостью напираю на то, что эпизод ночной битвы не заимствован из Геродота; этого недостаточно: нам нужно установить, как он относится к связи всего рассказа, есть ли он у Диодора вставка или органическая часть неразделимого целого. Я уже указывал на то, что весь эпизод есть вставка (ср. стр.20 слл.) — попробую полней обосновать это.
Из трех хронологических моментов, указываемых Диодором, только один мы находим и у Плутарха и у Юстина — это получение известия о движении обходного отряда ночью — ср. Диод. XI. 8. 5. 9. 1. Plut, de Herod, malign. 32. У Юстина II. 11. 5. sqq. это прямо не говорится, но не может быть сомнения, что и у него в основе лежит то же самое: Quarta die cum nuntiatum esset Leonidae a XX milibus hostium summum cacumen teneri, tum hortatur socios .. Dimissis igitur sociis hortatur Spartanos… nec expectandum, ut ab hostibus circumvenirentur, sed dum nox occasionem daret, securis et laetis superveniendum [На четвертый день Леониду донесли, что вершина горы занята 20 000 врагов. Тогда он обратился к союзникам … Отослав союзников, он стал увещевать спартанцев … не ждать, пока неприятель их окружит, но как только ночь даст к тому возможность, надо нагрянуть на беззаботных и ликующих врагов].
Вероятно, поэтому, что это хронологическое определение может быть возведено к общему источнику — вероятно, Геродоту, который получение известия об обходном отряде от перебежчиков относит к ночи (VII. 219).
Далее, Диодор указывает на то, что Эфиальт повел Персов ночью. Этого нет ни у Плутарха ни у Юстина. Но я не позволяю себе строить выводов на основании отсутствия этого указания у обоих писателей, так как и тот и другой могли его опустить, считая его по той или другой причине излишним.
Другое дело — третья из указанных дат.
Когда выступили Греки против Персов? Понятно, чем раньше, тем лучше — сейчас после того, как решили услать союзников. Плутарх так торопится начать битву, что даже забывает рассказать о том, что союзники были отпущены. Юстин прямо заявляет, что битва была начата раньше, чем появилось обходное войско: non expectandum, ut ab hostibus circumvenirentur [не ждать, пока неприятель их окружит][5]. Диодор прямо рассказывает, что Спартанцы вступили в бой после того, как οἱ μετὰ τοῦ Τραχινίου Πέρσαι περιελθόντες δυσχωρίας τοὺς περὶ τὸν Λεωνίδην ἀπέλαβον ἐς τὸ μέσον [персы с трахинцем, пройдя по труднопроходимой местности, вдруг взяли Леонида в клещи] (XI. 9. 3). Этого не могло быть в общем источнике, и, если мы спросим, откуда оно явилось, ответ не может быть сомнителен: из Геродота. В природе описываемых им событий это не лежит, у Геродота битва начинается, когда враги находятся уже сзади Но у него приходят они не ночью — об этом он не говорит, у него и битва не тогда происходит. Диодор, введший ночную битву, должен был и Персов провести ночью. Склейка двух версий и произвела путаницу — в злосчастную ночь происходит гораздо больше, чем естественно могло бы произойти. Эпизод ночной битвы остальному рассказу по существу своему чужд.
Если, таким образом, мы встречаем не находящиеся в других вариациях общего источника элементы, более того, элементы, с этими другими вариациями несогласимые, если мы можем определить происхождение этих элементов из другого источника, то не имеем ли мы право утверждать, что у Диодора соединено два источника — неизвестный X, лежащий в основе всех трех вариантов, и тот, из которого эти особые элементы заимствованы — Геродот.
Я напирал в свое время на то, что Диодор именно из желания согласовать свой рассказ с рассказом Геродота перенес окончание битвы на день. Этим я не хотел утверждать, что Диодор сделал это сам, по собственному почину, не утверждал этого потому именно, что и у Юстина Греки погибают днем. Но мне кажется, что всякий, кто спокойно и беспристрастно разберет соответствующее место Плутарха, поймет, что последний не только не говорил о дне, а прямо имел в виду ночь. Вместо продолжительных разъяснений я позволю ограничиться тем, что поставлю рядом параллельные места Диодора и Плутарха.

Diod. τῆς δὲ νοϰτὸς ϰαθεστώσης ἐπλανῶντο ϰαθ᾿, ζητοῦντες τὸν Ξέρξην, ἡμέρας δὲ γενομένης ϰαὶ τῆς ὅλης περιστάσεως δηλωθείσης.

Plut. μέχρι μὲν οὖν τῆς σϰηνῆς ἀεὶ ἐμποδὼν φονεύοντες, τοὺς δὲ ἄλλους τρεπόμενοι προῆλθον, ἐπεὶ δ᾿ οὐχ᾿ ηὑρισϰετο ὁ Ξέρξης, ζητοῦντες ἐν μεγάλῳ ϰαὶ ἀχανεῖ στρατεύματι ϰαὶ πλανώμενοι, μόλις ὑπὸ τῶν βαρβάρων περιχυθέντων διεφθάρησαν.

Diod. На протяжении всей ночи они бродили по лагерю, разыскивая Ксеркса — разумный поступок, но когда рассвело, и все обстоятельства дела прояснились

Plut: Частью убивая, частью обращая в бегство тех, которые выходили им навстречу, они дошли до палатки. Но Ксеркса там не оказалось; они стали искать его в огромном разбросанном лагере и, блуждая, были постепенно уничтожены окружившими их со всех сторон варварами.

Плутарх полемизирует с Геродотом; вероятно, поэтому, что, если его источник более или менее свободен от влияния Геродота, он в этот свой источник черт из Геродота не внесет, что он, во всяком случае, влияния Геродота на свой рассказ не допустит; его передача источника в этом, по крайней мере, отношении будет наиболее чистой. Относительно Диодора мы влияние Геродота доказали — нельзя не предположить, что Геродот остался не без влияния на Трога, который его несомненно читал же. Анализ рассказа Юстина во всяком случае не неблагоприятен для такого предположения. Между рассказами Диодора и Юстина есть не одно отличие. Рассказывая о походе Леонида и указывая на малое число его солдат, Юстин приводит и ту причину незначительности этого числа, которую приводит и Диодор[6], но прибавляет и указание на сообщаемый у Геродота (VII. 220) оракул, по которому погибнуть предстоит либо царю, либо Лакедемону. Само по себе это соединение двух причин не должно вызывать подозрений, но неловкость соединения невольно наводит на мысль о контаминации. По рассказу Юстина Грекам дан оракул о том, что aut regi Spartanorum aut urbi cadendum [надлежит пасть либо царю спартанцев, либо их государству]. Поэтому Леонид 1) подготовил своих солдат к тому, что они идут на смерть; 2) занял теснины, чтобы либо с большой славой победить, либо с меньшим ущербом для государства погибнуть. Против самой мысли о возможности удачи я не стал бы возражать; но в этой связи, в связи с оракулом, по которому величайшим уроном для государства будет именно спасение царя, приведенная Юстином дилемма теряет всякий смысл. Очевидно, что эта дилемма, по существу соответствующая тому рассуждению царя, которое приводит Диодор (XI. 4. 4), с известием об оракуле соединена насильственным способом — известие об оракуле приведено Трогом из Геродота.
Другое крупное отличие между разбираемыми текстами состоит в том, что Диодор отводит битве два дня и на третий утром кончает ее избиением Греков, у Юстина самая битва продолжается три дня, затем на четвертый день только то и совершается, что приходит известие об обходном отряде, и, наконец, на пятый день Греки погибают. Это распределение дано у Юстина вполне сознательно — он explicite [ясно] указывает на отдельные даты. Нельзя, поэтому, не отметить здесь крупного разногласия между ним и Геродотом. Позволю себе высказать предположение относительно способа его возникновения.
Рассказавши о нападении Мидян и Киссийцев и об его неуспешности, Геродот (VII. 219) вставляет замечание: ἐγίγνετο δὲ ἡ συμβολὴ δι᾿ ἡμερης [бой продолжался в течение дня]. Слова эти дают право сделать само по себе (cp. VII. 212) ложное заключение, что здесь Геродот заканчивает день[7]. Если же допустить эту ошибку, то действительно окажется, что битва в своей первой стадии продолжалась не два, а три дня, как рассказано у Юстина. Таким образом и в этом мы увидим влияние, — пожалуй непосредственное — Геродота. Но мы можем пойти и дальше — не скрываю от себя, что тут почва становится шаткой. Думаю, не лишено вероятности, что уже цитированные слова Юстина: cum nuntiatum esset Leonidae a XX millibus hostium summum cacumen teneri [когда Леониду донесли, что вершина горы занята 20 000 врагов] восходят к замечанию Геродота, что в определенный момент Персы ἐγένοντο ἐπ᾿ ἀϰρωτηρίω/ τοῦ ὄρους [взошли на гору] и что об этом моменте известили Греков οἱ ἡμεροσϰόποι ϰαταδραμόντες ἀπὸ τῶν ἄϰρων ἤδη διαφαινούσης ήμέρης [соглядатаи, сбежавшие с горных вершин еще на рассвете]. Так как оказалось, что известие Греки получили днем, то пришлось принять четвертый день, а так как с другой стороны ночной эпизод битвы требует ночи, то оказалась необходимость ввести один совершенно незаполненный день — он есть у Юстина — и перенести заключительный акт драмы на пятый день.
Если, таким образом, мы и в рассказе Юстина видим — в одних случаях с большей, в других с меньшей степенью несомненности — следы влияния Геродота, то не естественно ли предположить, что сведения, общие между рассказами Диодора и Юстина, с которыми мы считались в анализе Диодоровского изложения, обязаны своим происхождением тому, что и Диодор и Юстин, помимо некоторого общего, отличного от Геродота источника, независимо один от другого, пользовались Геродотом и в таких чертах, которые в этом общем источнике отсутствовали, как это последнее обстоятельство явствует из Плутарха, передававшего тот же источник и притом с наименьшими отклонениями.
Я имел, главным образом, в виду рассказ о гибели Греков у Юстина и Диодора. Не только риторическое заключение рассказа, но и самое представление об этом конечном акте фермопильских сражений у обоих авторов (cp. Jost. II. 11. 19. Diod. XI. 10. 4) не совпадает.
Другой аргумент Volquardsen’а[8], заслуживающий внимательного рассмотрения, касается Фразы, которой Диодор и Юстин вводят нас в изложение битвы при Артемисии.
Diod. (XI. 12. 1) ἐπεὶ δὲ πεζῇ τῶν παρόδων ἐϰυρίεοσε, τῶν ϰατὰ θάλατταν ἀγώνων ἔϰρινε λαμβάνειν πεῖραν [И после того как он завладел проходом силами своих сухопутных войск, он решил предпринять попытку побороться на море].
Just. (II. 11. 19). Xerxes, duobus vulneribus terrestri proelio acceptis, experiri maris fortunam statuit [Ксеркс же, потерпев поражения в двух сражениях на суше, решил испытать счастье на море].
Несомненно, фразы эти при точном анализе окажутся не вполне соответствующими. Можно понимать Фермопильское дело как vulnus [поражение] для Ксеркса, можно в то же время считать его победой, но то, что Юстин прямо выставляет его таким vulnus и видит в последующих действиях даря что то вроде желания получить реванш, между тем как Диодор указывает на победу (ἐϰυρίευσε [завладел]) и видит в дальнейшем продолжение направленных к тем же целям, что и занятие Фермопил, действий, устанавливает между обоими писателями значительное отличие. Тем не менее общий строй обеих Фраз настолько сходен, что я вполне согласен с Volquardsen’ом, когда он полагает, что мы в них имеем не более, чем вариации одной и той же основной мысли.
Volquardsen обратил внимание на употребленное Юстином выражение duobus vulneribus [в двух поражениях], которое в данном месте не имеет никакого смысла. Рассказано вообще только об одной битве, больше одной и не было, да и той так прямо vulnus назвать нельзя. Volquardsen ограничился тем, что поставил здесь вопросительный знак. Дело однако в том, что таких вопросительных знаков здесь пришлось бы поставить далеко не один.
Прежде всего в тексте Юстина ни одного слова не сказано о битве при Артемисии. Написанные нами раньше слова, служащие параллелью к словам Диодора; не служат введением к рассказу о битве при Артемисии — уже этого одного достаточно для того, чтобы не позволить нам делать какие бы то ни было выводы на. основании сходства этих слов с словами Диодора.
Указанное место Юстина продолжается: sed… Themistocles… symbolos proponi et saxis praescribi jussit etc [но Фемистокл велел поставить условные знаки и начертать на скалах]. Это sed [но] не может не казаться странным. Оно в сущности никакого отношения к предыдущему — ни в смысле его продолжения, ни в смысле его противоположения — не представляет. Самые далее приведенные надписи на скалах представляют собой не что иное, как перифраз Геродотовского известия о том письме, которое написал Фемистокл Ионянам после битве при Артемисии.

Herod. VIII. 22. Θεμιστοκλέης ἐπορεύετο…, ἐνταμὼν ἐν τοῖσι λιθοισι γράμματα… ἄνδρες Ἴωνες, οὐ ποιέετε, δίϰαια ἐπὶ τοὺς πατέρας στρατευόμενοι ϰαὶ τὴν Ἑλλάδα κατὰδουλούμενοι; ἀλλὰ μάλιστα μὲν πρὸς ἡμέων γινεσθε, εἰ δὲ ὑμῖν ἐστι τοῦτο μὴ δυνατὸν ποιῆσαι, ὑμεῖς δὲ ἔτι ϰαὶ νῦν ἐϰ τοῦ μέσου ἡμῖν ἔζεσθε… εἰ δὲ μήδέτερον τούτων οἴόντε γινεσθαι, ἀλλ᾿ ὑπ᾿ ἀναγϰαίης μέζονος ϰατεζευχθε ἢ ὥστε ἀπίστασθαι, ὑμεῖς δὲ ἐν τῷ ἔργῳ. ἐπεὰν συμμίσγομεν, ἐθελοϰαϰέετε, μεμνημένοι ὅτι ἀπ᾿ ἡμέων γεγόνατε ϰαὶ ὅτι ἀρχῆθεν ἡ ἔχθρη πρὸς τὸν βάρβαρον ἀπ᾿ ὑμέων ἡμῖν γέγονε.

Just. II. 12 sqq. (Themistocles)… qua applicituri erant, symbolos praeponi et saxis praescribi curat: quae vos Iones dementia tenet? quod facinus agitatis? bellum inferre olim conditoribus vestris, nuper etiam vindicibus cogitatis. An ideo moenia vestra condidimus, ut essent qui nostra delerent? Quasi non haec et Dareo prius et nunc Xerxi… belli causa nobiscum foret, quod vos rebellantes non destituerimus. Quin vos in haec vestra castra ex obsidione transitis? aut si hoc parum tutum est, at vos comisso proelio ite missim, inhibete remis et a bello discedite.

Herod. VIII. 22 Фемистокл … велел вырезать на камнях надпись … «Ионяне! Вы поступаете несправедливо, идя войной на своих предков и помогая [варварам] поработить Элладу. Переходите скорей на нашу сторону! Если же это невозможно, то, по крайней мере, хоть сами не сражайтесь против нас … А если не можете сделать ни того, ни другого, если вы скованы слишком тяжелой цепью принуждения и не можете ее сбросить, то сражайтесь, как трусы, когда дело дойдет до битвы. Не забывайте никогда, что вы произошли от нас и что из–за вас первоначально пошла у нас вражда с варваром.

Just. II 12 sqq. (Фемистокл) велел поставить в тех местах, где ионяне намеревались пристать к берегу, условные знаки и начертать на скалах: «Что за безумие охватило вас, ионяне? Какое преступление вы совершаете? Вы задумали идти войной на тех, которые некогда основали ваши города, а еще недавно были вашими защитниками? Для того ли мы заложили ваши стены, чтобы вы разрушили наши? Как будто не за то сперва Дарий, а теперь Ксеркс затеял с нами войну, что мы не покинули вас, когда вы восстали. Почему же вы не переходите из вашего зависимого положения в наш лагерь? А если это не безопасно, то, по крайней мере, когда завяжется сражение, оставайтесь в стороне, гребите потихоньку и покиньте бой.

У Юстина нет ни одной мысли, которая не была бы взята у Геродота, но вместе с тем все письмо перенесено на время, непосредственно предшествующее битве при Саламине — оттого то Греки in castris [в лагерях], Ионяне in obsidione [в осаде], оттого то действия Ионян во время самой саламинской битвы (II. 12. 25) вполне соответствуют указаниям Фемистокла. Но между этим письмом и описанием битвы вдвинут рассказ о походе на Дельфы, взятии Платей и Афин, планах Фемистокла и т. д. Очевидно, весь рассказ в полном беспорядке. Недостаточно поставить знак вопроса при пресловутом duobus [в двух], нужно действительно спросить себя, в чем дело, какое это действительно второе volnus terrestri proelio acceptum [поражение на суше]; я могу найти только одно такое поражение — это именно поражение при Дельфах, когда, по рассказу Юстина (II. 12. 8 sqq.), 4000 человек погибли до единого. Если это так, то соответствие разбираемых нами слов с Диодоровскими становится еще сомнительней: они относятся к поражениям при Фермопилах и Дельфах, они вводят в изложение саламинской битвы. В тексте Юстина произошла какая то путаница, в которой повинен, вероятно, сам Юстин.
Как бы то ни было, в этом тексте нет ни одного слова, которое указывало бы на битву при мысе Артемисии — отсюда с большой вероятностью следует, что об ней едва ли упоминалось и в источнике, так как иначе пришлось бы объяснить себе, каким образом Трог и Юстин могли решиться ее выпустить и, решившись на это, произвели это опущение столь важного факта так тщательно, что от него не осталось и следа; вместе с этим падает и вся сила аргумента Volquardsen’а, Что же в том, если совпадают — и то, как мы видели, совпадают не вполне — отдельные фразы, если совершенно не совпадают факты?
Но допустим, что самые факты заимствованы обоими писателями из одного и того же источника, что Трог или Юстин выпустили битву при Артемисии — надеюсь, мне удалось установить, что в Диодоровском рассказе есть черты не Геродотовского происхождения, которые ясно выдают себя резкой противоположностью с чертами, заимствованными из Геродота. В данном случае противоречие состояло в том, что Геродот считает битву при Артемисии происшедшей в один и тот яге день с битвой при Фермопилах, между тем как Диодор относит факт посылки Мегабита ко времени, следующему за этой битвой, чем совершенно и последовательно (ср. стр.28) уничтожает Геродотовский синхронизм. Правда, Volquardsen старается ослабить значение этого факта, не видя в нем указания на отступление Диодора от своего основного источника. «Писатель, которому он следовал, вероятно словами Ξέρξης τῶν ϰατὰ θαλατταν ἀγώνων ἔϰρινεν λααβάνειν πειραν [Ксеркс решил предпринять попытку побороться на море] перешел к описанию действий персидского флота, следовавших за взятием Фермопил, и затем Саламинской битвы, но предварительно рекапитулировал предшествовавшую битву при Артемисии, и начал поэтому с рассказа о том, как Мегабит по приказанию Ксеркса отплыл из Пидны к Артемисию; небрежно эксцерпировавший Диодор это перепутал так, что у него Мегабат отплывает из Пидны только после смерти Леонида».
Прежде всего, это, конечно, только предположение, основанное при этом на допущении со стороны Диодора крупной ошибки — я уже говорил, как следует быть осторожным с такими допущениями. Затем, вся гипотеза построена на Юстине — мы видели, как обстоит дело у Юстина. Для доказательства гипотезы Volquardsen’а требовалось бы, чтобы Юстин действительно «рекапитулировал» рассказ о битве при Артемисии, между тем как на самом деле он его просто на просто выпустил, если он только вообще был в его источнике.
Далее, едва ли после битвы при Артемисии можно было сказать, что Ксеркс решил попытать счастья на море — он его уже испытал; наконец, из Диодора вовсе не видно, чтобы царь после этой битвы искал морского сражения; наоборот, все его движение рассчитано на Аттику. Словом, все построение Volquardsen’а основано на тех же остроумных, но шатких комбинациях, на каких стоят и падают характеризованные выше гипотезы Busolt’а, с той только разницей, что Busolt приписывает Диодору слишком хитроумные соображения, Volquardsen слишком грубые ошибки.
Опровергать Volquardsen’а, собственно говоря, никто не обязан; наоборот он обязан доказывать вероятность и верность своих предположений. Особенно тяжело лежит на нем это onus probandi [бремя доказательства] в настоящее время. Когда Volquardsen написал свою книгу, достоинств и заслуг которой я, конечно, нисколько не желаю умалять, дело обстояло иначе. Он был совершенно прав, когда писал: «Нет никакого основания выводить рассказ Диодора из Геродота, Фукидида и Ксенофонта,… но дать этому полные доказательства крайне трудно, потому что противники не выставили никаких определенных специальных положений, не указали мест, из которых, по их мнению, явствовало бы заимствование из этих писателей».
С тех пор однако такие положения были выставлены, такие места указаны, но не противниками, а последователями Volquardsen’а, проводившими его теорию без колебаний и ограничений. Получилось довольно забавное qui pro quo [кто вместо кого]. Bauer указывает места, из которых несомненно явствует заимствование из Геродота; но, говорит при этом Bauer, произвел это заимствование не Диодор, а Эфор, а почему это так, смотри у Volquardsen’а, который это доказал. А между тем в числе доказательств Volquardsen’а находится и тот принципиально и методически крайне важный аргумент, что нельзя указать у Диодора и не указано следов пользования Геродотом, Фукидидом и Ксенофонтом. Volquardsen слишком строго мыслящий исследователь, чтобы отрицать значительность и доказательность всей той массы параллелей, которые выставил, между прочим, Bauer — он только этих параллелей не заметил.
Разобранные два аргумента суть те, которые, по моему крайнему разумению, наиболее существенны среди доказательств Volquardsen’а, насколько они касаются уже анализированной нами части Диодоровского рассказа. Остальное, что и верно, не существенно, а очень многое далеко не верно.
Но я не стану останавливаться на этих более или менее важных частностях: во всякой научной работе не трудно указать ошибки. Вместо этого я укажу на те положительные результаты, к которым ведет работа Volquardsen’а, и скажу, в чем его основная ошибка.
Volquardsen указал с большой проницательностью на ряд весьма решительных параллелей к Диодору, несомненно имеющих важное значение для решения вопроса об его источниках. Рассуждает он при этом следующим образом: мне удалось доказать, что Диодор пользовался источниками, отличными от Геродота, и источники эти те же, которые лежат в основе изложения у Плутарха, Юстина, Корнелия Непота. В этом наблюдении положительный результат исследования Volquardsen’а. Диодор пользовался некоторым неравным Геродоту источником. Но VoJquardsen идет дальше; из своих наблюдений он выводит, что Диодор везде пользовался этим им открытым источником и не пользовался Геродотом. Volquardsen отлично понимает, что это утверждение из ею рассуждений может вытекать только тогда, если a priori допустить, что Диодор на всем протяжении определенных отделов своего труда пользовался только одним источником. Это так называемая Einquellentheorie. Пока эта теория господствовала, как априорная истина, выводы Volquardsen’а можно было принимать на веру; теперь теория свое непреложное априорное значение потеряла, и тем не менее исследователи источников греческой истории продолжают следовать взглядам Volquardsen’а, которые теряют свою доказательность с того момента, как пала теория единого источника, и не приобретет вновь значения до тех пор, пока не будет доказано — уже a posteriori — , что она верна для Диодора, — а это не сделано, да, по моему крайнему разумению, сделано быть не может, так как доказано может быть противное.
Для контроля высказанного мной только что утверждения я укажу мимоходом, чтобы оставаться в тех пределах, где возможно сравнение Диодора с Геродотом, на начальные страницы знакомого читателю исследования Bauer'а[9], касающиеся известий об Египте, составляющих первую книгу сочинения Диодора.
Рядом примеров, подобранных одни более, другие менее удачно, Bauer, насколько я могу об этом судить, несомненно доказал — и выводы его подкрепил и пополнил Evers[10] — , что Диодор в некоторых местах пользовался Геродотом; в сущности это и не требовало доказательств; скорее должно было бы быть доказано противное. Но здесь, полагает Bauer, дело особого рода. Диодор путешествовал по Египту и изложил в своем сочинении результаты своих личных наблюдений и исследований. Там, где эти результаты сталкивались с тем, что сообщили об Египте его литературные предшественники — значит, он их знал — он становился к ним в определенное отношение. Чаще всего он подобным образом принимал во внимание Геродота, дополняя его сведениями свое изложение. «Первая книга Диодора», говорит Bauer, «есть самостоятельная работа, для которой Диодор от времени до времени и притом в очень незначительных размерах считал нужным черпать материал у своих предшественников по описанию Египта».
Как мы видим, Bauer имеет очень высокое мнение о Диодоре. Здесь он совсем не похож на робкого списывателя Эфора, сохраняющего все случайные обороты речи своего оригинала — он является самостоятельным исследователем.
Но едва ли кто нибудь теперь станет разделять мнение Bauer’а. Два года спустя после появления работы Bauer’а было с значительной долей вероятности доказано[11], с одной стороны то, что источником первой книги Диодора следует считать Абдерита Гекатея, с другой, что Диодор непосредственно следовал и Манефону. Ясно, во всяком случае, что у Диодора был некоторый — один или больше — литературный источник; удерживая положительные результаты работы Bauer’а, мы увидим, что сведения этого своего основного литературного источника он пополнял сведениями из других писателей — словом, выясним себе тог самый способ работы Диодора, который я желал установить всем предшествующим анализом. Основной источник для описания греко–персидской войны я считаю себя вправе видеть в Геродоте. К этому основному источнику Диодор прибавляет довольно многочисленные известия, которыми он обязан другим писателям, причем делает далеко не всегда удачные попытки органически слить эти известия с изложением основного источника.
Раньше, чем перейти к анализу тех частей сочинения Диодора, где он соприкасается с Фукидидом, я считаю долгом оговориться относительно одного термина, который я нередко употреблял для характеристики одного (или нескольких) из источников Диодора — я говорю о термине «историческая вульгата».
Говорить о живой исторической традиции во времена Диодора значило бы совершенно не понимать характера образованного общества этого времени. Но во всякое время и во всякой стране есть известная, большая или меньшая, сумма исторических представлений, настолько вошедших в сознание каждого, что трудно отдать себе отчет в их возникновении. Эта сумма слагается из тех данных, которые введены в общий обиход наиболее популярными историческими трудами, сложившимися об исторических событиях анекдотами, произведениями любимых поэтов, историческими романами, которым, до некоторой степени, соответствуют в древности произведения популярных ораторов и риторов, и т. д. Эти то распространенные взгляды и составляют «историческую вульгату». Она не отличается особенной незыблемостью и точностью во всем, что касается отдельных фактов, но зато она налагает неизгладимую печать на общую характеристику лиц и событий. Даже и в настоящее время, не смотря на общедоступность и популярность целой массы исторических трудов и общую склонность к оригинальности и оригинальничанью, главный исторический багаж массы образованной и полуобразованной публики слагается именно под такими влияниями. Тем несомненней будет предположить существование подобной исторической вульгаты в древности.
Но эта зыбкая и неопределенная вульгата, существуя в неуловимом образе общераспространенных мнений и, еще более, представлений, проявляясь в случайных заметках и систематических рассуждениях ораторов, философов, публицистов, должна была неоднократно отливаться в некотором твердом и установившемся виде — в виде исторического сочинения — и только в таком виде она и может служить источником для исторического писателя. Никто не решится писать о каком бы то ни было историческом факте на основании одних только своих представлений и воспоминаний; даже при крайнем историческом легкомыслии писатель будет искать такого источника, в котором эти общие представления отлились в твердые словесные формы — да и искать ему их не нужно будет — именно подобные, отражающие вульгату, книги и наиболее распространены; именно такая книга у него всегда будет под рукою, и ее, как представителя вульгаты, писатель и положит в основу своего изложения.
Для нас эти представители вульгаты крайне неопределенны. Рассказывая о том, что — конечно, не так определенно — знает всякий, исходя из той точки зрения, которая близка и понятна каждому, отражая унаследованный и укоренившийся взгляд общества, они теряют всякий индивидуальный характер — в период развития греческой образованности, в период действия Александрийских и Пергамских ученых таких сочинений, о которых мы теперь иногда ничего не знаем, должны были появляться десятки. Указать, какое из них влияло на разбираемого писателя, возможно только в исключительных случаях.
Диодор, эксцерпируя Геродота, в то же время стоял и под влиянием такой вульгаты и в виде общего мнения и в ее проявлении в книге. Всякий раз, когда Геродот либо только в фактах, либо, что еще важнее, во взгляде на характер описываемых событий и лиц резко отличался от того, что давала эта вульгата — укажу только для примера на взгляд Геродота на личность и деятельность Фемистокла, — Диодор останавливается в недоумении, ищет в известной ему исторической литературе подтверждения тем взглядам, которые у него составились, которые у него и для него вовсе не были субъективны, и находит его либо в своем представителе вульгаты, или, что, будучи возможно, тем не менее не особенно вероятно, в том источнике, на основании которого эта вульгата создалась.


[1] Untersuchungen über die Quellen d. griech. u. sicil. Geschichten bei Diodor, Buch XI bis XVI.
[2] Quaestionum de fontibus ad Agesilai historiam pertinentibus pars I Vn tislaviae 1847 — не должно смешивать с одноименной диссертацией того же автора.
[3] Заслуженный протест теория Volquardsen’а вызвала у Bröcker’а, Holm’а и M. Büdinger’а: Die Universalgeschichte im Alterthum стр.33 и 124 слл., где подробно указана литература.
[4] o. 1. 31.
[5] Ср. ΙΙ, 11, 12 proelium a principio noctis in majorem diei partem tractum [битва началась с наступлением ночи и продолжалась почти весь день]. Diod. XI, 9. 1 οἱ Ἕλληνες.,. σονήδρευσαν περὶ μέσας νύχτας [Греки … собрались вместе примерно в середине ночи].
[6] У Just. II 11. 10. объясняется не то, почему Леонид занял теснины — для этого есть своя причина, а то, почему он их занял с незначительным количеством солдат. Ср. Диод. XI. 4. 4. Текст несомненно испорчен.
[7] Этого замечания я не могу понять; не попало ли оно не на свое место?
[8] о. 1. стр.32.
[9] Die Benutzung и т. д. стр.283 слл.
[10] Ein Beitrag zur Quellenbenutzung bei Diodor. Festschrift zum Jubiläum der Königstädtischen Realschule zu Berlin стр.257 слл.
[11] G. J. Scheider, De Diodori fontibus. Krall, Manetho und Diodor. Sitzb. d. öster. Ak. 1880 стр.237 сл. ср. Wiedemann, Geschiche Aegyptens von Psammetich I. bis Alexander den Grossen стр.100 слл. Wachsmuth, Einleitung in das Studium der alten Geschichte стр.100 np. 2, стр.329. Biidinger о. 1., стр.133 слл.