Глава VIII. Эсхин

§ 1 Биография
Эсхин двадцать лет был ожесточённейшим из врагов Демосфена. Вражда эта составляла возможно главную пружину его жизни; во всяком случае, это основной мотив сохранившихся его речей. Демосфен, со своей стороны, не позволял себе презирать вражду, способную изрядно укусить и подлинный дар красноречия, в котором он мог убедиться в результате внимательного слушания в судах ли, пред народным ли собранием, дававший ему влияние, которое ни расплывчатость его политических взглядов, ни непостоянство его характера не могли полностью разрушить. Никакой конструктивной политики Эсхин не проводил, но он имел таланты, необходимые для лидера придирчивой и злоязычной оппозиции. Нам факт столь долго питаемой враждебности между этими двумя людьми даёт превосходную информацию из первых рук об общественной и частной жизни каждого из них. Да конечно, мы не можем принимать безоговорочно те утверждения и порицание каждого из них в отношении своего соперника; но по поводу ряда фактов данные их согласны, хоть они по разному их интерпретируют, потому–то мы при известном старании, можем добраться до основания истины.
Эсхин родился около 390 года [1]. Его отец, афинский гражданин безупречного происхождения [2], был изгнан Тридцатью и бежал вместе со своей женой в Коринф. Некоторое время он служил в Азии наёмником, но в конце концов возвратился в Афины, где стал держать школу. Его жена Левкофея отправляла мелкие религиозные обязанности, посвящая неофитов в какие–то мистерии, вероятно связанные с орфизмом. Кажется Эсхин помогал обоим родителям в их делах, если разумеется есть крупица истины в порицаниях Демосфена: «(258) Вот такова моя судьба и такова моя жизнь — я мог бы еще многое о ней порассказать, однако остерегусь, как бы не досадить кому–нибудь хвастовством. Ну, а ты, хвастун, оплевывающий всех кругом, погляди теперь на свою судьбу и сравни ее с моею. Судьба твоя была такая, что рос ты в превеликой нужде и сидел вместе с отцом при школе, а там и чернила готовил, и скамейки отмывал, и подметал за дядьками — одним словом, содержался не как свободнорожденный отрок, но как дворовый раб. (259) Возмужав, ты был на побегушках у матери и, пока она исправляла таинства, служил чтецом, а по ночам состоял при шкурах и кубках, и мыл посвящаемых, и обмазывал их грязью и отрубями, и напоминал сказать после очищения "бежал зла, нашел благо", да еще похвалялся, что никто–де не умеет завывать звончее. Этому последнему я вполне верю, и вы тоже не думайте, что если он теперь так орет, то не умеет еще и визжать лучше всех!». [3] Всё это описание — явная карикатура и ценно прежде всего тем, что показывает, что Демосфен, если бы не стал по каким–то там причинам государственным деятелем, мог бы стать успешным комедиографом средней комедии. Но его слова всё таки указывают на тот факт, что родители Эсхина пребывали в затруднительных обстоятельствах, что сам он ребёнком вёл трудную жизнь и не имел обычных возможностей получить образование, подобающее государственному деятелю [4]. После этого, в том возрасте когда прочие соискатели общественных должностей изучают под руководством учителей риторику, он был вынужден искать средства к жизни. Он отправлял мелкие должности, был актёром (согласно Демосфену, он играл мелкие роли в низменной компании и питался оливками и фигами, которыми его забрасывали зрители) [5]. Он так же служил гоплитом и как он сам об этом сообщает, отличился при Мантинее и Таминах. Затем служил писцом у оратора и государственного деятеля Аристофонта из Азении, а позже у Евбула, был писцом и при экклесии.
Благодаря женитьбе на девушке из респектабельной семьи (ок. 350 г.), он в 348 г. впервые появился на общественной арене в качестве члена посольства в Мегалополь в Аркадии. Отправлялся он туда, по общему признанию, противником Филиппа, но вернулся сторонником мира. Причины такой перемены взглядов мы обсудим позже. Его собственное объяснение, состоящее а том, что война эта бесполезна, само по себе вполне разумно [6]. Два года спустя он вместе с Демосфеном отправился в знаменитое посольство к Филиппу, которое, после долгих проволочек, завершилось неприемлемым для Афин Филократовым миром. Демосфен объявил этот мир недостойным Афин [7], хоть он и настаивал на том, что, хороший или плохой, его всё же надо соблюдать; и кроме всех прочих инсинуаций относительно поведения Эсхина как посла, он обвиняет его в утрате доверия, путём получения взятки от Филиппа. В качестве сообвинителя он выбрал Тимарха. Эсхин подготовил контрудар. Он выступил с обвинением Тимарха на том основании, что он известен был своей аморальностью и как таковому ему запрещено было выступать публично. Тимарх, как кажется, признан был виновным. В 343 г. Демосфен возбудил процесс на котором были произнесены его речь о «Предательском посольстве» и речь Эсхина, носящая то же название. ; Эсхин был оправдан с очень небольшим перевесом в 30 голосов. В следующем году Эсхин сам выдвинул обвинения против Демосфена, но вместо осуждения Демосфена поражён был встречными обвинениями со стороны своего соперника [8].
В 339 г. Эсхин был пилагором в Совете амфиктионов и пламенной речью отвратил от Афин опасность Священной войны.
В 337 году, год спустя после битвы при Херонее, предложение Ктесифона наградить Демосфена золотым венком за его заслуги перед Афинами, дало в руки Эсхину новое оружие, чтобы поразить врага. Он возбудил против Ктесифона процесс о противозаконии. Но дело было отложено до 330 года, когда Эсхин, не собрав минимального числа голосов (¹/₅), был приговорён к штрафу в 1000 драхм и будучи не в состоянии или не желая уплатить его, отправился в изгнание. Он уехал в Малую Азию и жил или в Эфесе или на Родосе. Как говорит Плутарх, он провёл остаток своей жизни в качестве профессионального софиста, т. е иными словами, в качестве учителя риторики [9]; но у нас нет иной информации о его жизни, времени и причине его смерти.
§ 2 Эсхин как общественный деятель
Мы не можем счесть Эсхина государственным деятелем, так как он не проводил определённой политики. Он был, как он сам признавал, оппортунистом: «Как частному лицу, так и государству следует менять своё положение в зависимости от изменения обстоятельств и стремиться к тому, что самое в данное время подходящее» [10]. И хотя он заявлял, что был «советчиком величайшего из всех государств» [11], он никогда не имел в государственных делах принципов более высоких, чем следовать по пути наименьшего сопротивления.
Нужно, однако, рассмотреть был ли он и в самом деле коррумпированным политиком, как его представляет Демосфен.
В том, что касается коррупции афинское общественное мнение было менее строго, чем наше; так Гиперид допускает, что существуют различные степени виновности в вопросе получения взяток; наихудшее преступление совершают те, кто берут где не следовало брать, т. е от врагов отечества и во вред государству [12].
Принцип этот подразумевает вывод, что получение взяток за исполнение обязанностей и за действия в интересах одной из сторон — это вполне простительный проступок, если даже вовсе и проступок; в таком деле вина или невинность человека могут быть делом совести отдельного лица.
Демосфен несомненно обвинял Эсхина в изменении своей политики под воздействием взяток, полученных от Филиппа. Известно, что в начале своей политической карьеры тот был противником Македонии и мы располагаем собственным его объяснением этой перемены по случаю посольства в Мегалополь: «Ты порицаешь мою речь, которую я, будучи послом, произнес в собрании Десяти тысяч в Аркадии, и упрекаешь меня в перемене убеждений, сам будучи рабской натурой и чуть ли не клейменным перебежчиком. Но я во время войны старался, сколько был в силах, восстановить аркадян и других греков против Филиппа. Так как никто не помогал нашему государству, но одни выжидали, что будет, другие шли против нас войною с Филиппом, а наши ораторы устраивали из войны источник для своих ежедневных расходов, то я, сознаюсь, посоветовал народу прекратить войну с Филиппом и заключить мир, который ты, никогда даже не прикасавшийся к оружию, признаешь в настоящее время позорным, а я утверждаю, что он гораздо лучше войны» [13].
После заключения Филократова мира обвинения стали более определёнными. Демосфен утверждал, что Эсхин во время второго посольства имел частные встречи с Филиппом и что за свои услуги тот получил некие земли в Беотии [14]; это обвинение он повторил много лет спустя в речи «О венке». Эсхин не стал этого обвинения отрицать, он его даже не упомянул в речи «О посольстве» или в обвинении Ктесифона. Демосфен, не располагая, видимо, прямыми доказательствами пытался добиться своего подчёркивая отношения Эсхина с предателем Филократом; но это слабый довод, ведь хотя Эсхин некогда этими отношениями и хвастался, позже он от них отрекался и даже ставил самого Демосфена в один ряд с Филократом [15]. Но, может быть, нам следует выказать более доверия другому подчёркиваемому Демосфеном факту, что Эсхин время от времени побуждал афинян принимать те неопределённые знаки расположения, которые выказывал Филипп; но до того, как мы обвиним его на этом основании, вспомним, что Исократ, человек много большего ума, чем Эсхин и несомненной порядочности, столь прочно попал под обаяние личности Филиппа, что глубоко верил в искренность его заявлений. Точно так же мог быть одурачен и Эсхин.
Но самое суровое осуждение политики Эсхина содержится в его собственных речах. Во время посещения македонской армии в Фокиде он провинился тем, что выказал весьма дурной вкус, когда распевал с Филиппом пеаны, празднуя поражение Фокиды. Он признал обвинение и даже заявил, что так и надо было поступить [16]. Его поведение в Совете амфиктионов вызвало много более серьёзные последствия. Он был приглашён произнести речь, но когда начал, был грубо прерван локрийцами из Амфиссы. В отместку за это ему «пришло на ум [17] напомнить о нечестии амфиссян в отношении священной земли» (Киррейской равнины). Он прочёл вслух проклятие, произнесённое после Первой Священной войны и напоминанием о забытых событиях прошлого до того возбудил аудиторию, что на следующее утро — в этот вечер было слишком поздно что–либо уже предпринимать — всё население Дельф отправилось в Киррейскую равнину, разрушило гавань и подожгло город. И хотя такие действия ввергли Грецию в Амфиктионийскую войну, Эсхин, совершенно независимо от ужасных последствий, мог остановиться на произведённом своей речью замечательном эффекте.
§ 3 Личность
Кое–что о личных качествах Эсхина можно почерпнуть как из собственных его сочинений, так и из сочинений Демосфена. Он должен был быть человеком заметным, ведь даже если он всегда был на вторых ролях, как всё время твердит Демосфен, он действовал в превосходном окружении, как его враг имел неосторожность признаваться. Обстоятельства, при которых разыгрывалась греческая трагедия требовали величавой манеры держаться даже от тритагонистов и язвительное замечание Демосфена, который назвал его «благородной статуей», делает несомненным, что Эсхин не отставал от этих требований времени [18]. Слова Демосфена подразумевают вероятно, что достоинство было несколько преувеличенным, что величавая поза бывшего актёра на суде выглядела напыщенной и утрированной. Сам Эсхин осуждал употребление ораторами пафосных, экзальтированных жестов. Он подчёркивал необходимость сдержанности и часто настаивал на том, что оратор должен, во время выступления, держать руки под одеждой, как поступали старые ораторы [19]. Это дало Демосфену повод к меткой реплике: « Руку под плащ, Эсхин, надо прятать не выступая с речью, а будучи послом» [20]. Здесь мяч явно был на стороне Демосфена, но когда не всё решали остроумие и находчивость уважение слушателей было на его стороне.
Другой выдающейся особенностью Эсхина был его великолепный голос, которым он умел пользоваться с истинным мастерством. Демосфен, у которого голос был от природы ограничен, страшно ему завидовал и потому всегда старался высмеять его манеру исполнения [21]. Сознавая несомненно свои природные достоинства, которым Демосфен всё таки однажды воздал более или менее искреннюю дань [22], Эсхин ко всем его насмешкам, видимо, оставался безразличен; но его всё же глубоко задело, когда Демосфен сравнил его с сиренами, голоса которых очаровывают людей, чтобы погубить их. Переполнившее его негодование не позволило ему дать остроумного ответа; он лишь смог заявить, что подобное обвинение непристойно и что даже если бы оно было верно, Демосфен не тот, кто его вправе выдвигать; только человек дела, государственный деятель или полководец может быть ему достойным обвинителем, у Демосфена же нет ничего за душою, кроме слов. Дальше, немного придя в себя, он заявил, что Демосфен столь же пуст и ни на что не годен как флейта, когда её лишают язычка [23].
В случае с другими ораторами я уделял мало внимания их личным качествам, ведь, как правило, об ораторе следует судить отдельно от его свойств как человека. Так например, что касается Исея (хоть это и крайний случай) личные качества и свойства характера вовсе не имеют значения. Но в речах Эсхина столько черт его характера, что мы не можем ими пренебречь; они дают нам важные данные для оценки его и как оратора и как общественного деятеля. Потому–то у нас есть оправдание для того, чтобы ознакомиться с его личностью более подробно, чем с личностью любого другого из аттических ораторов. Вопрос о его общественной морали мы уже в какой–то мере обсудили; рассмотрение его поведения в личной жизни может быть поможет нам пролить больше света на вопрос о его виновности.
Он был, как мы видим, в определённой мере человеком сделавшим себя сам. Он, по крайней мере, возвысился над тем состоянием, в котором родился. Во всех его речах сквозит гордость за то положение и культурный уровень, которых он достиг, vanité de parvenu (тщеславие выскочки), как это назвал М. Круазе. Он гордится своей образованностью, чрезвычайно ею хвалится, не сознавая, что таким образом обвиняет себя в том, что упустил лучшее, что может дать образование. Демосфен прав, хоть и чересчур суров: «По какому праву смеешь ты даже поминать о просвещенности? Никакой из людей истинно просвещенных нипочем не стал бы отзываться о себе в таком тоне, как ты делаешь, да еще и покраснел бы, услыхав, что другие о тебе так отзываются, — а вот невежам вроде тебя только и остается изводить слушателей разговорами о просвещенности, на которую вы по невежеству своему притязаете, хотя даже видимости воспитания у вас нет» [24]!
Эсхин считал απαιδευσια (необразованность) почти что основным пороком и не мог никогда осознать, что сам грешен этим [25]. Он демонстрировал свои познания приводя цитаты из поэтов, которые подчас, надо признать, очень подходили к его аргументации и ссылаясь на мифы, иногда натянуто. Пользование историческими примерами выдаёт поверхностное знание предмета; вряд ли возможно, например, что он знаком был с Фукидидом. И хотя он обладает некоторой долей знаний, всё ж страдает почти полным отсутствием вкуса. Лучший из примеров использования им цитат, когда он обращает строки из Гесиода к человеку, дела которого повлекли весь город к гибели; это место мы приведём позже. Стихи придают подчас его обвинениям истинную остроту и силу и его мнение о воспитательном влиянии поэзии и значительно и искренне. Но на этой высоте он не может удержаться. Столь превозносимая им образованность выражается у него обычно в аффектации своего рода надуманной и искусственной правильности и пристойности в действии и в языке и исповедании излишней щепетильности, на самом деле чуждой его натуре. Так он восхищается самоограничением публичных ораторов эпохи Солона и в период расцвета республики и с отвращением отзывается о Тимархе, который «буквально на днях, сбросив плащ, голый, словно борец, бесновался в народном собрании» [26]. Во вступлении к той же самой речи он возносит великие хвалы умеренности; в ходе же самого обвинения Тимарха вся его умеренность состоит в том, что намекая на некие некрасивые по своей природе занятия Тимарха, он старается, по возможности не называть их прямо: «(37) Как я и обещал вам в начале своего выступления, я хочу теперь, после того как я рассказал о законах, сравнить с ними поведение Тимарха, чтобы вы знали, насколько оно противоречит вашим законам. При этом я прошу вас, афиняне, иметь ко мне снисхождение, если, вынужденный говорить о занятиях по природе своей некрасивых, но тем не менее характерных для этого человека, я прибегну подчас к таким выражениям, которые соответствуют делам Тимарха. (38) Ибо по справедливости вам следует порицать не меня, если я что–нибудь назову своим именем, желая рассказать вам всю правду, но скорее этого человека. Ведь он вел настолько постыдный образ жизни, что всякому, кто станет рассказывать о его поступках, невозможно будет пользоваться всегда таким языком, каким хочется: придется иногда прибегнуть к словам такого же рода, как и его дела. Все–таки я постараюсь делать это как можно реже» [27].
Обратите внимание так же на подчёркнутую сдержанность или «умолчание» (paraleipsis) ( риторический приём, хорошо известный читателям Цицерона ), которая намекает на то, что невозможно доказать: « (39) Обратите также внимание, афиняне, сколь сдержанно я намерен вести себя по отношению к этому Тимарху. Я опускаю все безобразия, которые он учинил над своим телом еще мальчиком: пусть все это будет лишено силы, как не имеют силы поступки, совершенные при Тридцати, или до Евклида, или если какой другой когда–либо устанавливался срок давности. Напротив, все, что он совершил уже сознательно, юношей, когда он доподлинно был знаком с законами нашего города, — это я включу в свою обвинительную речь, к этому я прошу вас отнестись со всей серьезностью… [28] (55) такие выходки, такие глумления, как я слышал, позволил себе над личностью Тимарха этот человек, что я, клянусь Зевсом Олимпийским, не рискну даже назвать их перед вами. Ибо то, что этот человек не стыдился совершать на деле, это я ни за что на свете не согласился бы даже назвать в вашем присутствии» [29].
Несмотря на умеренность обвинителя, намёки на подобные проступки Тимарха рассеяны по всей речи; сдержанность применяется для того, чтобы намекать на то, что в действительности упомянута лишь десятая часть из всех его проступков. Весь тон речи, таким образом, лицемерный и неискренний.
С другой стороны, дань, воздаваемая оратором честности и порядочности судей, иногда преувеличена. Так он сообщает им, что «Тимарх дни напролет стал проводить в игорном доме, где устанавливают помосты для бойцовых птиц, стравливают петухов и играют в кости. Впрочем, я думаю, что некоторые из вас и сами видели все то, о чем я говорю, или, во всяком случае, слышали об этом от других» [30]. Ни одно большое собрание не могло б воспринять всерьёз такой комплимент своей невинности и должно было воспринимать его как более лёгкий штрих, призванный смягчить окружающие тёмные тона. Такие игривые реплики были у него нередки и как и эта были часто совершенно безобидны.
Более серьёзные обвинения относительно личности Эсхина выдвигает Бласс, который тщательно исследовав речь против Тимарха пришел, на хронологическом основании, к выводу о том, что большинство обвинений Эсхина были ложны. Замечательно, что обвинения в аморальности основывались почти полностью на утверждениях обвинителя. Он выражает опасение, что Мисгол, наиболее важный из свидетелей, или вовсе откажется давать показания или же не скажет правды. Столкнуться на полпути с такой проблемой как эта — очень серьёзное признание слабости, что подтверждают дальнейшие данные оратора о состоянии дела. Он располагал, как он говорит, и другими свидетелями, но «Неужели и этих людей они смогут убедить не выступать со свидетельскими показаниями? Не думаю. Но если даже и смогут, то, очевидно, не всех. Одно во всяком случае им никогда не удастся — уничтожить правду, уничтожить молву, которая ходит в нашем городе о Тимархе: ведь ею он обязан не мне, но самому себе. Ибо жизнь порядочного человека должна быть настолько чистой, чтобы не навлекать на себя даже подозрения в дурных делах» [31].
Бласс полагает, что менее серьёзные обвинения, направленные против безрассудной опрометчивости, с которой Тимарх расточал своё наследственное имущество лучше обоснованы; но их одних вряд ли было бы достаточно, чтоб добиться осуждения.
Чтобы оценить меру правдивости теорий Бласса, мы должны установить то немногое, что мы знаем о фактах. Несомненно, что Тимарх был осуждён и лишён гражданских прав [32]. Да, афинский суд вовсе не был так непогрешим и был ли то обычный суд или же как в нашем случае верховный суд экклесии, политические соображения часто брали верх над беспристрастностью; и всё же человек, который был не виновен в выдвинутых против него обвинениях, человек не только реально не совершивший никаких политических проступков, но и вообще не принимавший никакого участия в политических делах и к кому же обладавший мощным покровительством Демосфена всё ж имел хорошие шансы быть оправданным. Сам Эсхин через несколько лет был оправдан по политическим обвинениям, хоть его образ действий и требовал немалых объяснений и влияние Демосфена было не за, а против него.
Эсхин вполне мог ощущать законную гордость за то высокое положение, которого он достиг со столь невысокой стартовой точки; но вновь и вновь напоминать об этом — признак явного тщеславия. Ему нравится говорить о себе, как о друге Александра и Филиппа. «Демосфен», — говорит он , — «обвиняет меня в том, что я связан узами гостеприимства с Александром» [33] Демосфен возражал, что не делал ничего подобного: «но он–то называет свою торговлю дружбой и гостеприимством, так что даже и в сегодняшней своей речи помянул "человека, попрекавшего меня гостеприимством Александра". Это я‑то тебя попрекал Александровым гостеприимством? Да где же ты это гостеприимство добыл и чем заслужил? Никак не мог я назвать тебя ни гостем Филиппа, ни другом Александра — не настолько я ополоумел! — разве что станем мы именовать жнецов и прочих подобных поденщиков друзьями и гостями тех, кто платит им за поденщину» [34]. И далее: «Однако, едва пришли известия о битве, ты сам же сразу и безо всякого смущения во всем признался, да еще объявил, что связан–де с Филиппом дружбою и гостеприимством — так ты именовал свою наемную службу. Чтобы Эсхин, рожденный бубенщицей Главкофеей, доводился другом, гостеприимцем или хотя бы знакомцем Филиппу Македонскому — возможно ли найти для подобного дива пристойное и честное объяснение? Я такого объяснения не вижу, а вижу, что ты нанят, и нанят нарочно — вредить всякому полезному делу» [35]. Демосфенова оценка ситуации вероятно более верна; Эсхин, не смотря на всю его одарённость, не был, подобно Исократу, тем кто встречался на равных с правителями мира.
Его гордость своими речами и эффектом, который они производили засвидетельствовано различными случаями, при которых он цитирует их или на них ссылается. Так он кратко излагает содержание речи, произнесённой им перед Филиппом в качестве посла [36], резюмирует содержание речи перед экклесией [37], упоминает о речи, произнесённой перед «тысячами и тысячами аркадян» [38]. С удовольствием цитируется пресловутая речь перед амфиктионами [39], описывается её бедственный эффект, восхищение оратором силой своего собственного слова совершенно ослепляет его, заставляя забыть о серьёзнейших и далеко идущих последствиях своего преступного неблагоразумия.
Его личная жизнь, несмотря на некоторые дискредитирующие признания, сделанные в «Тимархе», удовлетворяла афинским нормам поведения. Демосфен обвиняет его в том, что он грубо оскорбил некую олинфянку. Лживо это утверждение или нет мы судить не в состоянии. Эсхин с возмущением отрицает обвинение и утверждает, что когда оно было сделано, то афинский народ отказался слушать о нём, подтвердив тем самым уважение, которое он ему оказывал: «Посмотрите, в самом деле, как бестолков и невежествен этот человек, который придумал такую небылицу относительно моего поступка с олинфской женщиной, чтобы вы прогнали его, прервав его речь. Ведь он клеветал на того, кто совершенно не способен на подобные дела, клеветал перед теми, кто его знает» [40].
Каково бы ни было его происхождение, он его не стыдился. О своём отце он упоминает не однажды и притом всегда подчёркнуто уважительно [41]. Тему своей любви к жене и детям он изобретательно вводит в один красноречивый пассаж, чтобы повлиять на чувства слушателей. Такое применение «пафоса» было для афинских слушателей достаточно привычно, но Эсхин проявил оригинальность формой, в которой он к ним с этим обратился, апеллируя к чувствам каждого слушателя к собственной его семье, а не умоляя всё собрание в целом пожалеть жертвы несчастья: «У меня, афиняне, есть трое детей от дочери Филодема, сестры Филона и Эпикрата: одна дочь и два сына. Я привел их сюда вместе с другими, чтобы предложить один вопрос и привести судьям одно доказательство, которым я теперь же воспользуюсь. Я спрашиваю вас, афиняне, кажется ли вам вероятным, чтобы я, имея отечество и преданных друзей, почитая святыни и могилы предков, мог продать Филиппу тех, кто мне дороже всех людей, и предпочесть его дружбу их жизни? Какая страсть охватила меня? Какой неблаговидный поступок совершил я когда–нибудь из–за денег? Ведь не Македония делает людей дурными или хорошими, а природа. И я не изменился, возвратившись из посольства, но я такой же, каким вы меня послали» [42].
Наконец, он мог говорить о себе с достоинством как в пассаже, процитированном выше, где он опровергает обвинения о себе как личности и в следующем: «А что касается моего молчания, Демосфен, то оно явилось результатом моего скромного образа жизни. Я довольствуюсь малым, не испытываю постыдного стремления к большему, поэтому я и молчу и выступаю по здравом размышлении, а не принуждаемый прирожденной расточительностью» [43].
§ 4 Стиль
Словарный запас Эсхина состоит большей частью из общеупотребительных слов, не требующих комментария. И хотя он был большим поклонником поэзии, его обычный стиль был не более поэтическим или изобилующим необычными словами, чем у любого другого оратора.
Отличие его стиля от стиля такого автора, как Лисий заключается главным образом не в словаре, а в тоне; тон Эсхина — приподнятый. Он имеет тенденцию употреблять слова и выражения более сильные, чем то необходимо, быть «разгневанным», когда можно быть только удивлённым, быть «до крайности возмущённым», когда речь идёт о том, чтоб быть лишь в меру обиженным, «ненавидеть», когда вполне достаточно не любить [44]. Он безо всякой надобности апеллирует к богам чаще чем любой другой оратор, кроме разве Демосфена. Преувеличение- часть тайны его splendor verborum, как это назвал один римский автор; но самая важная её часть — его подсознательный инстинкт употреблять совершенно обычные слова в наиболее эффектных сочетаниях. Лучшие места его речей, если рассмотреть их со вниманием состоят из слов общеупотребительных, но достоинство и сила их неоспоримы [45]. Древние, однако, отрицали чистоту стиля Эсхина, вероятно из–за только что описанных его особенностей.
Он, как замечает Бласс, подчас тёмен; есть фразы, смысл которых не легко понять; но они всё же редки. Ни один автор, даже Лисий, не может быть всегда абсолютно ясен [46]. Как правило Эсхин прост как в построении предложений, так и в конструкции речей и его много легче понимать, чем например Демосфена.
Он не обладает той совершенной грацией и изяществом, которое знатоки почитают главным достоинством Лисия; иногда он без всякой надобности повторяет отдельные слова, иногда использует два синонима там, где достаточно одного единственного слова; но такие повторы часто делают текст яснее, хоть и за счёт строгости формы, а скопление синонимов придаёт тексту выразительность [47]. Только великий мастер, будучи вполне уверен, что найдёт верное слово для того, чтобы адекватно выразить свою мысль самым точным образом, мог позволять себе делать это безо всяких злоупотреблений и излишеств. Эсхин не совершенный художник в языке; он стремится не к художественной прелести и красоте, но к воздействию, при котором стиль носит только подчинённое значение. Для него сочинение высокохудожественной прозы — вовсе не конечная цель.
Он предназначал свои речи вовсе не для чтенья знатоками, но для произнесения с трибуны; он стремился не к тому, чтобы удовлетворять вкусы знатоков, но к тому, чтоб воздействовать на чувства обычного гражданина. Некоторые из самых замечательных его речей вовсе не были записаны, хоть для личного пользования он возможно сохранял выписки из них, а те три, которые он записал целиком, сохранились не за их литературные достоинства, но за содержание. Время риторики ушло тогда в прошлое; ход событий требовал такого ораторского искусства, которое побуждало бы людей к действию. Что до эффективности воздействия его речей, то она несомненна. Мы знаем, правда от него самого, но ведь это никогда и никем не оспаривалось, как его речь возбудила амфиктионов; и мы так же знаем, что без каких–либо выдающихся моральных качеств, без каких–либо преимуществ, даваемых влиятельностью семьи и без определённых политических принципов, он приобрёл в Афинах влияние только силой своего красноречия.
Эсхин очень сильно варьировал длину периодов; некоторые из них были длинными и состояли из причастных и относительных оборотов. Это, однако, имело место большей частью в рассказе, в изложении фактов, где подобный стиль извинителен. Например, длинные периоды в речи «О предательском посольстве» (§§ 26-27 ; 75-77 ; 115) используются Эсхином для изложения содержания своих более ранних речей. Первый из них монотонен из–за ряда genetivus absolutus, составляющих весьма длинный протасис (восходящую часть периода), смысловой глагол не встречается почти до конца периода и затем следует другой придаточный член в генетиве.
В длинном периоде в начале речи «Против Ктесифонта» оратор даёт resume обстоятельств, побудивших его говорить; фразы большей частью связаны και , хотя все они зависят от относительного местоимения в начале. Никакого мастерства для построения такого периода не требуется и его длина ограничивается только количеством воды в клепсидре. При определённой длине он веский и убедительный, но если её превысить, то эффект пропадает, ведь та часть его, со смысловым глаголом, которую оратор хочет слишком надолго оттянуть, содержащая утверждение, которое предыдущие придаточные предложения иллюстрируют или объясняют, достигается уже тогда, когда длительное накопление придаточных предложений утомляет восприятие.
В целом, однако, периоды Эсхина по длине весьма умеренны; его предложения, в среднем, короче, чем у Исократа и он молчаливо придерживается того правила, что период не должен быть длиннее, чем можно произнести на одном дыхании.
Хоть и не педант, он всё же был далёк от безвкусицы. Во всех его речах мы находим примеры умышленного избегания зияния и в речи «О предательском посольстве», он даёт примеры того, как заботится об этом.
Избегание это можно обычно, хотя и не всегда, проследить по необычному порядку слов [48]. Примеры явного зияния редки, хотя есть много малозначащих примеров. Совершенно независимо от теоретических правил хороший оратор инстинктивно станет избегать неуклюжих сочетаний слов, ведь эвфония (благозвучие) необходима для плавной речи. Эсхин, обладавший безупречной манерой произношения, мог использовать сочетания слов и звуков, которые Исократ и другие теоретики считали грубыми и неблагозвучными; ведь он постоянно имел дело с практической декламации
Характерная черта стиля Эсхина — пользование риторическими фигурами. Противопоставления, к которым прибегали Горгий и софисты, многие из которых кажутся нам натянутыми и скучными, у Эсхина были слишком уж в чести. Пример- чисто формальная антитеза «он называет имена людей, которых никогда и в глаза не видел» [49], где звуковая аллитерация ονοματα , σωματα важнее смысла. Эффект таких «сходных окончаний» (ομοιοτελευτος) как правило невозможно передать, хотя подчас это и возможно, напр. οὐ γὰρ τὸν τρόπον, ἀλλὰ τὸν τόπον μετήλλαξεν (he has changed, not his habits, but only his habitation) [50]. В таком ассонансе несомненно заложен комический эффект. Явное повторение слов обнаруживается в таких периодах, как следующий: «Я, афиняне, и при первом, и при втором посольстве (46) доложил вам о том, что видел, как видел, о том, что слышал, как слышал. Каково же было и то и другое — то, что я видел и что я слышал о Керсоблепте? Я и все мои товарищи видели сына Керсоблепта заложником у Филиппа» [51]. Это и подобные ему повторения, кажется, иногда выходят из под контроля оратора и превосходят всякую меру [52].
Эсхин не уделяет внимания тому, чтобы ритмизовывать свои речи; его стиль слишком свободный, чтобы без нужды связывать себя ограничениями; стихотворные и ритмизованные места спорадически встречаются, но они редки. Он, кажется, пользуется ими случайно, т. к они встречаются там, где нет особой точки, отмечаемой необычным ритмом [53].
С другой стороны, у него очень часты прямые цитаты из поэзии, к которой он имел большую симпатию. Нет другого оратора, кроме Ликурга, сравнимого с ним в этом отношении и к тому же Ликург пользуется своим умением цитирования со много меньшей силой, чем Эсхин, цитаты которого часто очень к месту. Так он усиливает религиозное осуждение деятельности Демосфена с помощью цитаты из Гесиода:
Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье [54].
В других случаях цитаты бывают чрезвычайно длинными и подобно цитатам Ликурга практически не усиливают смысл речи.
Метафоры его подчас яркие и хорошо подобранные: αμπελουργειν την πολιν — «обирать город дочиста, словно виноградник»; εναυλον ην πασιν — «это звенело в ушах у каждого». Некоторые самые сильные из его метафор находятся в местах, являющихся цитатами или парафразами из Демосфена: επιστομισαι — «обуздать партию войны»; απορραψειν το Φιλιππου στομα — «зашить Филиппу рот». Есть возможно и пародии на смелые выражения Демосфена.
Обратившись теперь от рассмотрения составных частей к готовому продукту, мы найдем, что Эсхин мог достигать очень высокого уровня стиля. Осуждение им недобросовестного, жульнического образа действий, столь распространившихся в его время, впечатляюще; мы знаем, что он говорит правду и не впадает в ошибку преувеличения. Серьёзность смягчается, но не обесценивается светом сарказма, который пронизывает всю ткань его сочинений: «(192) И, как говорил мне отец, слушание дела происходило не так, как теперь, ибо судьи тогда враждебнее, чем сам обвинитель, относились к авторам противозаконных предложений. Они многократно поднимали на ноги секретаря и требовали, чтобы он снова прочитывал законы и оспариваемое предложение. И те, которые вносили противозаконные предложения, осуждались не за то, что преступили все законы, но даже в том случае, если нарушили хотя бы одну букву закона. Теперь же дело ведется смехотворным образом. Секретарь читает противозаконное предложение, а судьи, будто они слушают магические заклинания или то, что их совсем не касается, думают о чем–то постороннем.(193) В результате происков Демосфена вы уже примирились в судах с постыдным порядком, и законность в нашем государстве нарушена. Тот, кто возбудил процесс, защищается, а тот, кто привлечен по иску, тот обвиняет, а судьи иногда забывают, что является предметом судебного разбирательства, и вынуждены подавать голос по поводу того, что вовсе и не подлежит рассмотрению. Обвиняемый, если он когда–либо вообще коснется сути дела, не говорит, что его предложение соответствует законам, но что уже и прежде некто другой, внесший подобное предложение, был оправдан. Я слышал, что и теперь Ктесифонт возлагает на это большие надежды» [55].
На следующий пассаж многократно и притом справедливо указывали как на превосходный пример риторики Эсхина. Если взять его отдельно от контекста и не рассматривать правдивость содержащихся в нём инсинуаций — то это замечательный пример «патетической» мольбы. Римляне, с их любовью к язвительным противопоставлениям, находили в Эсхине больше смысла, но меньше силы, чем в Демосфене. Если взять их сочинения в целом, это верно; но в отдельных пассажах, подобных этому, Эсхин стоит наравне с лучшими из аттических ораторов: «(133) А Фивы! Фивы, соседний с нами город, в течение одного дня был вырван из центра Эллады! Пусть наказание постигло их заслуженно — ибо они принимали неверные решения по важнейшим вопросам, — но все же ослепление и безрассудство, овладевшие ими, были не от людей, а от божества. А несчастные лакедемоняне! Ведь они только соприкоснулись с этими делами, в самом начале в связи с захватом храма. Притязавшие некогда на гегемонию над эллинами, они теперь собираются в знак своего несчастья отправить к Александру заложников, готовые подчинить и самих себя, и свое отечество любому его решению, вверив свою судьбу милосердию ранее обиженного ими победителя.(134) А наш город, прибежище всех эллинов, куда прежде прибывали посольства со всей Эллады и представители каждого государства искали у нас спасения! Теперь наш город борется уже не за гегемонию над эллинами, а за землю отечества. И это случилось с нами с того времени, как Демосфен стал руководить государственными делами. Очень хорошо высказывается о подобных людях поэт Гесиод. Он как–то говорит об этом, поучая народ и давая совет государствам не допускать дурных политических деятелей.
(135) Я прочту [вам] эти стихи. Я думаю, что мы для того в детстве и заучиваем высказывания поэтов, чтобы пользоваться ими, когда станем взрослыми:
Целому городу часто в ответе бывать приходилось
За человека, который грешит и творит беззаконье.
Беды великие сводит им с неба владыка — Кронион, —
Голод совместно с чумой. Исчезают со света народы…
Или же губит у них он обильное войско, иль рушит
Стены у города, либо им в море суда потопляет
Предначертаньем владыки богов, олимпийского Зевса.
(136) Если вы, отвлекшись от стихотворного размера, исследуете мысли поэта, то вам, я думаю, покажется, что это не сочинение Гесиода, а оракул относительно политической деятельности Демосфена. Ведь в результате его политики совершенно разрушены целые города, погублены морские и сухопутные силы» [56].
Нам известно, что Эсхин получил очень серьёзное образование — более серьёзное фактически, чем кто–либо ещё — и его напоминание здесь о воспитательном влиянии поэтов, даёт нам доказательство его серьёзности убеждённости и искренности, которые где–то могут быть и преходящими, но в данный момент были очень сильными.
Кроме нескольких таких серьёзных мест, Эсхин лучше всего когда он прямо обвиняет Демосфена. Его нападения на последнего почти всегда выдержаны в насмешливой манере, которая не делает их менее сильными и они обычно достаточно правдивы, чтобы сделать их злословие эффективным. Тот факт, что Эсхин слишком глубоко уважал правду, чтобы ею поступаться не уменьшает силы и злобности его нападок на правдивость соперников и вопрос о правдивости их высказываний тонет в насмешках, как то например в следующем параграфе: «(99) Демосфен и здесь поступает по–своему, необычным образом. Ведь другие хвастуны, когда они лгут в чем–либо, стараются говорить неопределенно и неясно, боясь изобличения. Когда же хвастает Демосфен, то он лжет, начиная с клятвенных заверений, и призывает погибель на свою голову; затем относительно того, что, как ему хорошо известно, никогда не свершится, он нагло заявляет, когда именно это будет; называет имена людей, которых никогда и в глаза не видел, обманывая слушателей и подражая тем, кто говорит правду. И за это он в особенности заслуживает ненависти, так как, будучи негодяем, бросает тень на верные приметы порядочных людей.(100) Рассказав все это, Демосфен предлагает секретарю прочесть проект псефизмы, более длинной, чем Илиада, более пустой, чем обычно произносимые им речи и прожитая им жизнь, но зато заполненной несбыточными надеждами, обещаниями армий, которые никогда не будут набраны» [57].
«Превосходного» обычая, которому следуют ораторы древности, как греки так и римляне, осквернять могилы предков своих политических противников и марать их частную жизнь не гнушался как Эсхин, так и его противники. Набор бранных слов Эсхина не особенно оригинален, Динарх проявляет в этом много большее разнообразие, но следующее извлечение из его подробных вымыслов о Демосфене производит больший эффект, потому что более умеренно по тону, чем невероятные оскорбления, которыми этот последний сопровождает описание семейных обстоятельств и карьеры Эсхина [58]: «(172) Там он женится на женщине богатой — клянусь Зевсом! — и принесшей ему в приданое много золота, но произошедшей от скифов. От нее у него рождаются две дочери, которых он отправил сюда (в Афины) с большими деньгами. Одну из них он выдал замуж за человека — не назову его имени, чтобы не вызывать со стороны многих вражды к себе. На второй же дочери женился, пренебрегши законами нашего государства, Демосфен из дема Пэания, и от нее родился вам этот хлопотун и сикофант. Итак, он со стороны деда по матери должен быть враждебен народу, ведь вы приговорили его предков к смертной казни. По материнской линии он скиф, то есть варвар, являющийся эллином только по языку. Отсюда и пороки его неместного происхождения.(173) А каков он в повседневной жизни? Из человека, выполнявшего триерархию, он стал вдруг логографом, смехотворным образом растратив отцовское наследство. Но, после того как ему перестали верить и в этих делах, ибо он выдавал противникам доводы своих [клиентов], он выскочил на трибуну. И хоть он извлек из своей политической деятельности огромные деньги, он сделал лишь ничтожные сбережения. Несмотря на то, что царское золото теперь покрыло его расходы, ему и этого будет недостаточно. Ведь не было еще такого богатства, которого хватило бы человеку, расточительному по природе. А самое главное — он обеспечивает свою жизнь не из личных доходов, а используя ваши несчастья» [59].
Но самые удачные его места те, где незначительные промахи со стороны его противника дают ему возможность раздуть какой–нибудь банальный случай. В следующей карикатуре нерешительность Демосфена лучше выражена словами колебания, вложенными в собственные его уста, чем то можно было б сделать самым красноречивым описанием в третьем лице: «(106) Демосфен, прервав мою речь, начинает громко кричать, как знают все наши товарищи по посольству; ведь кроме других недостатков он еще и Беотии предан. И вот что он говорил: «Этот человек полон задора и наглости. А я, сознаюсь, мягок и боюсь даже издалека приближающейся беды; поэтому я не позволил возбуждать раздоры между городами и считаю нашим долгом послов совершенно не заниматься посторонними делами. (107) Филипп отправляется в Фермопилы, а я смотрю на это сквозь пальцы. Никто не будет осуждать меня за поход Филиппа, но осудит, если я скажу что–нибудь, чего не следует, или сделаю что–нибудь такое, что не предписано» [60].
Провал попытки Демосфена быть на высоте положения, когда он имел случай произнести впечатляющую речь перед Филиппом в ходе первого посольства составляет основу для великолепной комедии, разыгранной Эсхином. Демосфен, по указанию его соперника, был в посольстве этом столь невыносим из–за своего несносного и тяжёлого характера, что его коллеги предпочли б не останавливаться в одном с ним помещении, если б то было возможно; но он сумел произвести на них впечатление ощущением своей важности в качестве оратора. Эти потуги его как оратора хорошо изложены в нескольких словах. Рассказ о его провале, покровительственном ободрении Филиппа, о провале из–за этого всего посольства, выполнен с таким тонким злоязычием, что делает любую защиту или оправдание невозможным; и в самом деле, Демосфен, как кажется, не пытался возражать: «(34) После этих и других речей дошла наконец и до Демосфена очередь выполнять долг посла. Все напряженно ждали услышать «дивные» и «могучие» речи. Ведь даже до самого Филиппа, как об этом узнали впоследствии, и до его друзей дошел слух о его чрезмерных обещаниях. Когда все были так настроены слушать его, это чудовище пробормотало какое–то неясное и безжизненное вступление. Сделав небольшой исторический очерк событий, Демосфен вдруг спутался, замолчал и наконец совершенно прекратил выступление. (35) Филипп, увидев, в каком он был состоянии, советовал ему успокоиться и не думать, что с этой неудачей связана для него какая–нибудь беда, как для актера в театре, но спокойно и понемногу припоминать и говорить так, как он себе первоначально наметил. Но раз, смутившись и сбившись со своих записок, Демосфен не мог даже прийти в себя, и когда вторично начал говорить, то с ним случилось то же самое. Так как наступило молчание, то глашатай предложил нам удалиться» [61].
И Эсхин выделялся не только в этом роде косвенной карикатуры, но умел высмеять и заклеймить одной фразой. Хорошо известно, что Мидий после ряда столкновений с Демосфеном, положил конец его дерзости, публично отвесив Демосфену пощёчину в театре. Демосфен многократно извлекал выгоду из подобных на себя нападений; как Эсхин замечает «он обладает не головой, а источником дохода» [62]. Что касается его умения давать остроумные ответы можно привести один единственный пример. В речи «О преступном посольстве» Демосфен заявил, явно в отношении Эсхина «Если вы видите, что сила речи и красота голоса — или другое подобное достоинство достались почтенному человеку, то всем надобно радоваться и помогать ему упражнять их, и тогда это достоинство станет для вас общим благом; а когда оно досталось мздоимцу и подлецу, бессильному перед любой наживой, надо ставить ему препоны и слушать его со злостью, не поддаваясь ему, потому что подлость, прослывшая у вас силой, оборачивается в ущерб городу» [63]. Эсхин, прицепившись к словам, скорей чем к смыслу, так парировал ему: «Я прошу вас, граждане афиняне, не отказать благосклонно выслушать мою речь, принимая во внимание, как велика угрожающая мне опасность, как много обвинений, от которых я должен оправдаться, а также искусство и подготовку моего обвинителя и то озлобление, с каким он решился обратился к лицам, давшим клятву беспристрастно выслушать обе тяжущиеся стороны, с увещанием не обращать внимания на речь подсудимого» [64].
§ 5 Трактовка тем: общая оценка
Исполняя обязанности γραμματευς — служителя при экклесии Эсхин должен был получить знания о процедуре этого собрания и о законах. Это вытекает из трактовки им тем своих речей и особенно юридических доводов, излагаемых убедительно и ясно. В речи против Ктесифона, в которой нарушения процедуры награждения Демосфена венком дали Эсхину превосходный повод для выступления и доводы его весьма сильны.
В построении своих речей он следует хронологическому принципу. Он хорошо понимал, что самый выигрышный для него вид красноречия — яркое и увлекательное повествование. Его гибкость и многосторонность уберегли его от того, чтобы стать утомительным и нудным. С одной стороны, он мог говорить с благородной торжественностью, напоминающей М. Круазе проповедническое красноречие [65], а с другой, лёгкость его манеры изложения почти скрывает горечь чувств и серьёзность намерений. Он мог говорить о себе — с достоинством, о своей семье — с истинным чувством; тщательная аргументация следует за ясным повествованием; серия чётких вопросов, усиленная мощным сарказмом — за мастерским описанием. Он умел пробудить интерес своих слушателей указанием на путь, которым был намерен следовать и поддерживать этот интерес всеми силами своего красноречия, которое, хоть оно по временам и софистическое, хоть не избежало и иных недостатков, всё же более естественно и содержит меньше следов софистического влияния, чем у любого другого великого оратора. Он талантливее Андокида, разнообразнее Лисия, живее Исея.
Природное дарование ставит его выше Ликурга, хотя наше ощущение высоких нравственных качеств последнего резко усиливает его права на наше к нему внимание. Бласс ставит его ниже Гиперида, но исследование более лёгких и светлых пассажей Эсхина заставляет нас поверить в то, что если б он занялся частными делами, он мог бы сравняться или даже превзойти этого изысканного и элегантного оратора на собственном его поле. Единодушное суждение как древних, так и нынешних времён ставит его ниже Демосфена, возвышающегося надо всеми без соперника. Но по крайней мере в одном отношении он этот образец совершенства превосходит. Демосфен, по мнению Лонгина, склонен был заставлять слушателей смеяться не с ним. а над ним [66]; Эсхин же никогда не обращал своих насмешек на себя.
Эсхина читают возможно менее, чем он того заслуживает. Он претерпел от исторической несправедливости и преобладающее осуждение его качеств, как политика ведёт к чрезмерному пренебрежению его достоинств, как оратора. Ничего особенно необычного в этом нет; другие ораторы претерпели то же самое от рук несправедливых историков [67].
Интересно прочитать мнение об Эсхине Бласса, в его «Attische Beredsamkeit». Даровитый учёный явно начинает с очевидным предубеждением против оратора и делает упор на его промахах и недостатках; но спустя какое–то время вынужден признать наличие у него положительных качеств и к концу, кажется почти что против воли, вынужден изменить своё суждение. Тщательность и беспристрастность, с которой он исследовал все стороны, как положительные, так и отрицательные, предоставила материал для более благоприятной оценки, такой как у Круазе.
§ 6 Содержание речей
Кратким обзором содержания трёх речей мы завершим эту главу.
I Против Тимарха. (http://simposium.ru/ru/node/12866)
Речь начинается (§§ 1-2) начинается с объяснения мотивов обвинителя. § 3 содержит тезис, который он намерен защищать — Тимарх, нарушив законы, сделал этот судебный процесс неизбежным. Относящиеся к делу законы зачитываются и подробно обсуждаются в §§ 4-36. Это предварительное юридическое предуведомление, отдельно от основного изложения дела, ставит обвинение на более прочное основание, чем если б речь началась сразу с изложения сути дела. §§ 37-76 содержат первое обвинение (в безнравственности). Рассказ о частной жизни Тимарха, вперемешку с данными и доводами о его политических проступках. Параграфы 77-93 содержат примеры иных его проступков. Прецеденты для вынесения приговора на основании знаний об образе жизни данного лица, даже если доказательств недостаточно. В параграфах 94-105 второе обвинение (в мотовстве). Доказательства его мотовства. В параграфах 106-115 третье обвинение (в коррумпированности в общественных делах). В параграфе 116 резюме. §§ 117-176 — опровержение доводов защиты. §§ 177-195 — эпилог, анонсированный раньше (§ 117) как «увещание к добродетельной жизни». § 196 — краткий вывод: «Итак, вы услышали от меня все, что я считал справедливым сказать: я изложил законы, я рассмотрел жизнь подсудимого. Теперь вам надлежит судить о том, что я сказал, я же через мгновение стану свидетелем вашего приговора. Ведь исход дела зависит теперь от вашего решения. Итак, если вы примете справедливое и полезное решение, то мы сможем в дальнейшем, если вам это будет угодно, с еще большим рвением разоблачать нарушителей законов».
II «О преступном посольстве». (http://simposium.ru/ru/node/12867)
Демосфен обвинил Эсхина в измене; в его речи, как уже отмечено было, речь идёт только о втором посольстве и последовавших за ним событиях в Афинах, хоть ссылается кое–где и на третье, намекая что Эсхин был подкуплен даже ещё и до второго. Хронологии он не соблюдает, так что за его рассказом трудно следовать. Напротив, изложение событий Эсхином выглядит очень ясным, так как он излагает все события в хронологическом порядке. Но этим он только вводит в заблуждение, так как для того, чтоб отвлечь внимание от того периода, когда поведение его вызывало вопросы, он уделяет непомерно много времени описанию первого посольства, в связи с которым Демосфен вовсе его не обвиняет.
Введение (§§ 1-11) содержит энергичный призыв выслушать его беспристрастно. События первого посольства к Филиппу — предмет занимательного рассказа о Демосфене (§§ 12-39); возвращение послов и их доклады и т. д занимают §§ 40-55. И ясность эта пропадает в остальной части речи. Для того, чтобы защититься от выдвинутых против него обвинений одного простого и ясного рассказа Эсхину недостаточно. Главным обвинением против него было то, что он был подкуплен Филиппом и что он вводил в заблуждение народ относительно намерений Филиппа, побуждая его таким образом к действиям, оказавшимся столь бедственными. Обвинения в подкупе Демосфен доказать не мог, но его подозрение было очень сильным; факты относительно Филократова мира и затяжки ратификации соглашения с Филиппом были общеизвестны; вопрос был лишь в том с какой всё это целью. Линия защиты Эсхина, состоявшая в том, что он вводил в заблуждение народ, потому что сам был обманут — это признание в собственной излишней доверчивости и некомпетентности. Рассказ не слишком длинный; подробности о посольстве к Филиппу, посольстве к аркадянам и злосчастной судьбе Керсоблепта отчасти перемешаны. Упомянуты и некоторые другие обвинения напр. дело олинфянки, речь перед амфиктионами, распевание пэана и т. п. В двух последних случаях никакой защиты нет, но есть попытка оправдаться (§§ 55-170). Заключение начинается с исторического обзора афинских дел, позаимствованного или у Андокида или из какого–то риторического пособия и содержит в себе обращение к судьям защитить оратора от зложелательства его противников. Заканчивает он обращением к Евбулу и Фокиону выступить в его пользу (§§ 171-178).
Стоит обратить внимание на несколько несвязный характер разделов, касающихся главных обвинений и нельзя отрицать, что защита иногда неопределённа и расплывчата, так что подчас кажется — цель Эсхина не опровергнуть обвинения, но от них уклониться. Тщательный анализ выявляет эти недостатки, нов целом это прекрасный образец зашитительной речи и делает оправдание оратора вполне понятным.
III Против Ктесифона. (http://simposium.ru/ru/node/12868)
Речь начинается с банального общего места в стиле Андокида о порочной изощрённости противников оратора и его простодушной вере в закон. Эсхин заявляет: он докажет, что образ действий Ктесифона был незаконным, его утверждения лживыми, его поступки вредоносными (§§1-8).
Первое обвинение. Предложение наградить Демосфена венком было незаконным, так как он был в то время подотчётным лицом (§§ 9-12). Вопреки всем противоположным утверждениям разбор законов с очевидностью доказывает, что Демосфен был подотчётным (§§ 13-31).
Второе обвинение. Объявлять о награждении венком в театре — противозаконно (§§ 32-48).
Третье обвинение. Повод, по которому Ктесифонт счёл Демосфена достойным венка «пусть глашатай объявит в театре перед эллинами, что афинский народ награждает его венком за доблесть и добродетель", а главное, "что он словом и делом всегда стремится к вящему благу народа» ложный (§ 49).
Первые два обвинения рассматриваются с помощью юридических доводов, в пользовании которыми Эсхин, как обычно, выказывает большое умение и ловкость. Третий и самый продолжительный раздел речи (§§ 49-176) наименее удовлетворительный. Оратор отказывается разбирать частную жизнь своего врага, хоть и утверждает, что многое могло б послужить к доказательству его никчёмности (§§ 51-53), заявляя что станет разбирать лишь его политические дела. Этим он и занялся, в хронологическом порядке и весьма пространно. Он приводит многочисленные примеры того, как вредна была Афинам политика Демосфена. Доводы с которыми у него перемешано повествование часто тривиальны и подчас апеллируют к суевериям и предрассудкам, как когда он говорит нам, сто войска были посланы под Херонею, несмотря на то, что не были совершены надлежащие жертвоприношения или когда заявляет, что Демосфен αλιτηριος (нечестивый, грешный) и весь город от этого страдает. Некоторые места и детали впечатляющи, но проблема в том, что сам Эсхин не отстаивал какой–либо серьёзной и систематической политики. Эта часть речи содержит, между прочим, отступления, во вкусе дня, относительно семьи и нрава Демосфена [68].
§§ 177-190 содержат ссылки на героев древности в их сравнении с Демосфеном; §§ 191-202 — порча судопроизводства в нынешние времена в сравнении с прошлым; §§ 203-205 — резюме; §§ 206-212 — дальнейшие обвинения Демосфена и §§ 213-214 — Ктесифона. §§ 215-229 — главным образом опровержение обвинений против Эсхина; §§ 230-259 — дальнейшее обсуждение незаконности мер и вообще недостойного поведения Демосфена. И в конце — апелляция к прошлому: «А Фемистокл, а павшие при Марафоне и Платеях, а самые гробницы ваших предков неужели не застонут, если дастся венок тому, кто сам говорит, что он вместе с варварами был против эллинов?» резко и гротескно заканчивающаяся призывом: «Пусть же будут свидетелями земля, солнце, добродетель, разум и людская просвещенность, дающая нам различать прекрасное и постыдное: вот я высказался, чтобы вам это было в помощь». Это странным образом напоминает обращения и мольбы, вкладываемые в уста Еврипида Аристофаном [69].


[1] См. речь против Тимарха (§ 49), где Эсхин заявляет в 346 году, что ему в этом году исполнится 45 лет.
[2] Aesch., de Leg., 147. Демосфен (de Cor., 129 sqq) заявляет, что он был прежде рабом по имени Тромет (трус), но сменил своё имя на Атромет (неустрашимый).
[3] Dem., de Cor., 258-259.
[4] Однако, старший из братьев, Филохар, избирался трижды подряд стратегом, а Афобет, самый младший, был послом к персидскому царю (Aesch., de Leg, 149).
[5] De Cor, 262.
[6] De Leg, 79.
[7] De Pace (passim), произнесённую в том же самом году.
[8] Aesch., Ctes., 222-225.
[9] Plut., Dem., XXIV («Последний немедленно покинул Афины и остаток жизни прожил на Родосе и в Ионии, обучая за плату красноречию и философии»).
[10] De Leg., 16.
[11] Ibid., 157 ὁ τῆς μεγίστης σύμβουλος πόλεως.
[12] Hyper., adv. Dem., XXIV.
[13] De Leg., 79.
[14] Dem., De Falsa Leg., 145 , 166-177 ; de Cor., 41.
[15] Timarchus, 174 ; Ctes., 58.
[16] De Leg., 163.
[17] Επηλθε μοι , Aesch ., Ctes, 118 , где Эсхин самодовольно вспоминает обо всём этом происшествии.
[18] De Cor., §§ 129, 262 etc. Тритагонист обычно играл роли царей и тиранов, которые, как правило, были величавыми по своему характеру (ср. ο Κρεων Αισχινης , de Falsa Leg., 247).
[19] Timarch., 25.
[20] Dem., De Falsa Leg., 252.
[21] Dem., de Falsa Leg., 255 , σεμνολογει … φωωασκησας , etc; de Cor, 133 σεμνολογου и многочисленные возвращения к теме τριταγωνιστης.
[22] Aesch., de Leg., 41 («За мной он следовал по пятам, расточал мне похвалы и надоедал, превознося мой талант и распевая похвальные оды произнесённым мною речам»).
[23] Ctes., 228-229 εξ ονοματων συγκειμενος etc.
[24] Dem., de Cor., 128.
[25] Наименование себя πεπαιδευμενος (образованный), а своих противников απαιδευτοι (невежественные), упоминания о их απαιδευσια (невежестве), αμαθια (необразованности) и т. п очень часты в речах против Тимарха и о посольстве.
[26] Timarch, 26. Эсхин добавляет типично греческий штрих: «Тело его выглядело при этом настолько мерзко и отвратительно от постоянного пьянства и загула, что все честные люди закрылись плащами, стыдясь за наш город, поскольку мы можем пользоваться такими советниками». Именно это пренебрежение собственным телом, в не демонстрация рук и ног открытыми во время выступления действительно шокировало зрителей в добавление к «бесноватым» жестам оратора.
[27] Timarch, 37-38.
[28] Timarch, 39. Ακυρος (лишённый силы) употреблено здесь в двояком смысле: проступки Тимарха в детстве не подтверждаются, потому что не доказаны; действия Тридцати не ратифицированы (не подтверждены) последующими правительствами. Эта неопределённость выражения не портит общего смысла и возможно содержит намёк на амнистию, объявленную после изгнания Тридцати. Тем же самым образом Эсхин объявляет амнистию всем проступкам Тимарха до определённого времени.
[29] Ibid., 55 ; в § 70 — дальнейшие извинения; см. так же § 76.
[30] Timarch, 53.
[31] Timarch, 48.
[32] Dem., de Falsa Leg., 2 ; 257.
[33] Здесь имеется в виду ξεωια — узы взаимного гостеприимства, союз дружбы.
[34] De Cor., 51.
[35] Ibid ., 284.
[36] Aesch, de Leg., 25-33.
[37] Ibid., 75-78.
[38] Ibid., 79.
[39] Ctes., 119-121.
[40] Aesch., de Leg., 153.
[41] E. g ., de Leg.,147 ; почтение к своей матери он выражает там же ,§ 148.
[42] De Leg., 152.
[43] Ctes., 218.
[44] Ср. так же частое употребление δεινος и δεινως – δεινη απαιδευσια , αναισχυντια ; δεινως σχετλιαζειν , ασχημονειν , αγνοειν , etc; и составные слова такие как υπεραγανακτω , υπεραισχυνομαι .
[45] Напр. превосходный пассаж о Фивах, Ctes., 133-136.
[46] Напр. речь Лисия против Эратосфена содержит массу сложных и без всякой надобности тёмных фраз и выражений.
[47] Ορωντων φπονουντων βλεποντων υμων . Ctes., 94.
[48] E. g de Leg., 183 τοὺς εἰς τὸν μέλλοντα αὑτῷ χρόνον ἀντεροῦντας . Бласс (Vol. III, Pt. 2 , p. 232) замечает, что Эсхин более тщательно следит за этим в речи о посольстве, чем в двух других речах.
[49] Ctes., 99.
[50] Ibid., 78.
[51] De Leg., 81.
[52] Cp. Ctes., 198 ὅστις μὲν οὖν ἐν τῇ τιμήσει τὴν ψῆφον αἰτεῖ, τὴν ὀργὴν τὴν ὑμετέραν παραιτεῖται: ὅστις δ ἐν τῷ πρώτῳ λόγῳ τὴν ψῆφον αἰτεῖ, ὅρκον αἰτεῖ, νόμον αἰτεῖ, δημοκρατίαν αἰτεῖ, ὧν οὔτε αἰτῆσαι οὐδὲν ὅσιον οὐδενί, οὔτ αἰτηθέντα ἑτέρῳ δοῦναι .
[53] Напр. ямбы Ctes, 239 ἃ σωφρονῶν οὐκ ἐδέξατο и de Leg., 66 μίαν δὲ νύκτα διαλιπὼν συνηγόρουν ; анапесты Ctes,223 ἀεὶ τὸ παρὸν λυμαινόμενος, τὸ δὲ μέλλον κατεπαγγελλόμενος .
[54] Ctes ., 135.
[55] Ctes ., 192-193.
[56] Ctes., 133-136.
[57] Ctes., 99-100.
[58] Dem., de Cor., 129; 259.
[59] Ctes., 172-173.
[60] De Leg., 106-107.
[61] De Leg., 34-35.
[62] Ctes., 212 οὐ κεφαλήν, ἀλλὰ πρόσοδον κέκτηται. Эту игру слов нелегко воспроизвести: κεφαλή конечно намекает на κεφαλαιον — «главный», «основной», в то время как πρόσοδος — «доход», «прибыль».
[63] De Falsa Leg., 339.
[64] Aesch., de Leg., 1.
[65] La litt. Grecque, IV, 643 со ссылками особенно на Ctes., 133 et 152 sqq.
[66] De Sublim., XXIV, ου γελωτα κινει μαλλον η καταγελαται.
[67] См. напр. уничтожающий отзыв Теодора Моммзена о Цицероне в 12 главе пятой книги его «Истории Рима».
[68] Напр, в частности §§ 171-176.
[69] Лягушки, 892
αἰθὴρ ἐμὸν βόσκημα καὶ γλώσσης στρόφιγξ
καὶ ξύνεσι καὶ μυκτῆρες ὀσφραντήριοι,
ὀρθῶς μ᾽ ἐλέγχειν ὧν ἂν ἅπτωμαι λόγων.