Как отмечено в Предисловии, дошедшие до нас источники удивительно последовательны в представлении деяний Евмена. Они включают в себя Библиотеку Диодора Сицилийского, наиболее полный и подробный рассказ о событиях от смерти Александра до сражения при Ипсе в 301 г. до н. э., написанную во второй половине I в. до н. э.; биографии, написанные Корнелием Непотом и Плутархом в I и в начале II вв. соответственно; сильно сокращенная версия Истории Филиппа Помпея Трога, историка эпохи Августа, эпитомированная, возможно, в начале III в. нигде более неизвестным Марком Юнианом Юстином; собрание военных анекдотов ритора II в. Полиэна; и краткие отрывки Истории Преемников, труда II в. сочинения Флавия Арриана, наряду с фрагментами сокращения III в. и византийской эпитомой истории Арриана. Согласованность относительно Евмена у этих различных авторов присутствует не только в общем представлении, но даже в деталях его карьеры, а также в оценке его деятельности и деятельности его союзников и противников. В 320 году мастерство Евмена дало ему победы в двух разных сражениях над двумя бывшими полководцами Александра[1], но его успехи подорвало поражение его покровителя Пердикки в Египте[2]. В 319 г. из–за изменнической деятельности подчиненного Евмен потерпел поражение от руки Антигона, тогдашнего царского стратега Азии[3], и только блестящее отступление Евмена спасло его от плена[4]. Наконец, сражаясь почти десятилетие в поддержку сына Александра, Евмен был беспощадно отдан своему заклятому врагу Антигону собственными солдатами, которые были больше озабочены своим имуществом, чем «своим командующим и победой»[5].
Источники последовательно представляют врагов Евмена как «алчных и вероломных»[6]. Такое же единообразие имеет место с его бывшими союзниками. Успехи Евмена — чаще всего результат его способностей[7], его поражения и неудачи — результат предательства, некомпетентности и предубеждения других. Предубеждение неоднократно подчеркивается Диодором, Плутархом и Непотом как главная причина окончательного поражения Евмена и его гибели[8]. Он изображен как иностранец, на успехи которого негодуют македоняне[9]. Непот (Eum. 1.3) находит Евмена в невыгодном положении из–за его иностранного происхождения и подобное мнение разделяется Плутархом (Eum. 20.1, 9).[10] Настолько в целом благоприятное описание Евмена во всем спектре сохранившихся источников, что было постулировано, что все они использовали утраченный ныне источник, начальная цель которого была в восхвалении кардийца, и только потом перенесенного в общую историю[11].
Согласие наших источников относительно этого периода и особенно относительно Евмена, дает основание предполагать общее происхождение для большей части их материала, и действительно, обычно признается, что сохранившиеся труды раннего эллинистического периода можно отследить от общего источника, Иеронима из Кардии, товарища и соотечественника Евмена (FGrH 154. T-1; F-8, F-9, F-15). [12] Фактически, основной вопрос сегодня состоит не в том, был ли Иероним основным источником, что общепринято, но сколько дополнительного материала из других источников, возможно, было добавлено, и использовалась ли история Иеронима непосредственно или посредством промежуточных источников[13]. В течение XIX и начало XX столетий это мнение не разделялось некоторыми учеными, приводящими доводы в пользу различного происхождения для большей части сохранившегося материала[14]. Сегодня бремя доказательств возложено скорее на тех, кто утверждал бы, что отдельный отрывок не происходит из Иеронима[15]. Это очень любопытная ситуация, когда наши реальные знания труда Иеронима основываются всего на восемнадцати фрагментах[16].
Фрагменты настолько скудны, что ни число работ Иеронима, ни точное содержание, ни число книг, ни даже точного названия, мы не знаем. В соответствии с Судой, Иероним написал «О делах после Александра»[17]. Диодор[18] и Иосиф[19] ссылаются на труд, озаглавленный О диадохах, тогда как Дионисий Галикарнасский цитирует историю под названием Об эпигонах[20]. Через форму схоластического синкретизма многие приходят к мысли о едином труде, Истории Диадохов и Эпигонов[21]. Предположение небезосновательное, потому что чтение фрагментов показывает, что Иероним написал произведение или произведения, охватывающие оба периода. Но эти названия вполне могли представлять два различных труда, и нет никаких данных в пользу окончательного выбора между этими двумя положениями[22]. Также возможно, хотя для этого нет никаких доказательств, что труд Иеронима включал в качестве введения относительно раннюю историю Македонии до смерти Александра и разделения его империи[23].
Другие заключения, основанные на сохранившихся фрагментах и свидетельствах, одинаково умозрительные. Было предложено, что сочинения Иеронима были очень подробные и обширные, ибо Дионисий Галикарнасский утверждал, что они были такими длинными и скучными, что никто не мог их дочитать до конца[24]. Дата, когда Иероним начал писать, открыта для догадки, хотя его политическая деятельность, по крайней мере до 293 г. (Plut. Demetr. 39.3-7), что весьма вероятно, задержала работу над сочинением до весьма позднего этапа его жизни. Если его историческое сочинение было единственным трудом, он, несомненно, не закончил свою историю 272 годом, так как один из фрагментов ссылается на смерть Пирра в этом году (Paus. 1.13.7). Это последнее известное событие записанное Иеронимом и оно может указывать на конечный момент его сочинения[25]. Пирр несомненно представляет из себя последнего эпигона, и следовательно, его смерть дает подходящий конечный пункт.
Наша информация относительно биографии Иеронима опять–таки ограничена[26]. Он служил Евмену из Кардии, по крайней мере, от кампании против Ариарата в 322 г. до смерти последнего в 315[27]. Он был «другом и соотечественником» Евмена[28], а также, возможно, был его родственником[29]. После казни Евмена Иероним пошел на службу к Антигону Одноглазому[30]. Отныне Иероним был лояльным сторонником семьи Антигонидов, служа Антигону, Деметрию и Антигону Гонату[31]. Характер его службы менялся. Он выполнял посольские поручения как Евмена, так и старшего Антигона[32], последним был поставлен ответственным за сбор битума из Мертвого моря[33]. Как предполагает Якоби и другие, Иероним никогда не служил в качестве военачальника[34]. Об этом свидетельствует отсутствие каких–либо упоминаний Иеронима в связи с военными действиями. Но фактически есть несколько ссылок на Иеронима в каком угодно качестве, и есть несколько отрывков, которые предполагают, что у него была активная, хотя не впечатляющая, военная карьера. Псевдо–Лукиан упоминает Иеронима как «соратника» Антигона[35], и в отдельном отрывке, цитируя Агатархида, утверждает, что Иероним за свою жизнь принимал участие в боях и получил много ран[36]. Диодор подтверждает, что он был ранен в битве при Габене[37]. Более того, Деметрий назначил Иеронима эпимелетом и гармостом Фив, поручив ему местный гарнизон[38]. Такой военный опыт, пусть даже ограниченный, сделал Иеронима не только свидетелем, но во многих отношениях квалифицированным свидетелем, полностью способным к оценке и описанию персоналий и событий своего времени.
Поэтому его знание современности делало его идеально подходящим для написания истории. Надо иметь в виду, что невозможно привести ни один из его фрагментов напрямую бесспорно. Отношение к выжившим трудам весьма плачевно[39]. Действительно, ни один из известных фрагментов не является прямой цитатой. Несмотря на такой недостаток фрагментов и свидетельств, есть признаки того, что Иероним был аккуратным и академичным историком. Очевидно, что история Иеронима или истории не были просто мемуарами старика. Он старался из всех сил добывать точную информацию. Это видно на примере использования Комментариев Пирра для части его истории, имеющей дело с этим полководцем[40]. Другие признаки надежности Иеронима дает Плутарх, согласно которому Иероним приводит более разумные числа погибших в сражении при Гераклее, чем Дионисий Галикарнасский[41], и более вероятные размеры рва, чем Филарх[42]. Комментарии эти лишь наводят на размышления о компетентности историка, но не являются доказательством. Важнее то, что ни один из существующих рассказов недвусмысленно не указывает на Иеронима как на источник, не говоря уже как о главном источнике для всех сохранившихся историй, биографий, и exempla, изображающих людей и события ранней Эллинистической эпохи.
Действительно, аргумент в пользу использования Иеронима в наших сохранившихся источникам основан на других соображениях. Он основывается на сравнении Иеронима и того, что мы знаем о его труде из современных ему альтернатив. В то же время утверждать, что истинный источник для сохранившегося материала целиком утрачен нельзя, это маловероятная возможность. Сомнительно, чтобы такой крупный автор и его произведение остались бы неизвестны; Суда и другие антологисты почти наверняка упомянули бы такую альтернативу. Исключая забытые труды есть только несколько альтернатив: Марсий из Филипп[43], Евфант из Олинфа[44], Дурис Самосский[45], Нимфид из Гераклеи[46], Демохар[47] и Диилл из Афин[48]. Как и Иероним все эти авторы сохранились только во фрагментах.
При сравнении с этими альтернативами некоторые аспекты сохранившихся источников весьма близко соответствуют тому, что мы знаем о карьере Иеронима. Эти существующие биографии и истории следуют наиболее тесно за карьерами Евмена, Антигона и Деметрия — трех полководцев, которым Иероним служил по очереди. Диодор, главный сохранившийся источник об этом периоде, описывает события в Греции и Азии, концентрируясь почти исключительно на карьере этих трех полководцев. Плутарх написал биографии Евмена и Деметрия; Корнелий Непот составил биографию Евмена в своих Жизнеописаниях знаменитых иноземных полководцев. В частности, ни одна из альтернатив Иеронима не была лично связана с Евменом.
Хотя Евфант был связан с домом Антигонидов, он был наставником Антигона Гоната[49], но ни Дурис Самосский, ни Марсий из Филипп не имели никакой связи ни с Евменом, ни Антигонидами[50]. Тогда как Нимфид написал историю, охватывающую период от Александра и включающую «Диадохов» и «Эпигонов», сохранились только два упоминания, ни одно из которых не дает ясной картины[51]. Нимфид, похоже, родился после смерти Евмена, и, вероятно, был еще ребенком, когда умер Антигон Одноглазый[52]. Демохар и Диилл очевидно сосредоточились на родных Афинах[53]. Очень мала вероятность, что любая из этих альтернатив была исходным источником в особенности для материала, касающегося Евмена, но вполне возможно, что факты Иеронима были переданы через эти труды в известные нам сохранившиеся источники. Но не только факты, которые предполагают Иеронима в качестве такого источника, это также общий тон и последовательные характеристики Приемников.
Изображение Евмена, его союзников и противников, было не только последовательным, но и соответствовало образцу, который можно легко понять, если только Иероним был его источником. Как уже отмечалось, Евмен обычно представлен в превосходных определениях[54]. Он лоялен, умен, квалифицированный военный[55]; последовательная жертва предубеждения, иностранец, на успехи которого негодовали македоняне[56]. Его могущественный покровитель после смерти Александра, Пердикка, описан как амбициозный, безжалостный и высокомерный, «убийственный узурпатор» власти других[57]; чьи неудачи в Египте привели к его собственному убийству и к серьезным трудностям у Евмена[58]. Отношение к Антигону особенно выразительно. В то время как этот полководец обладал некоторыми определенными чертами, которые критикуются у Пердикки[59], он изображается не враждебно. Действительно, Антигон хвалится как энергичный, умный, смелый и квалифицированный военачальник[60]. Эти качества не приписываются Пердикке. Фактически, чаще всего бывшие союзники Евмена сталкиваются с самой большой критикой. Алкета и Неоптолем «ревнивые и вероломные»[61] Тевтам и Антиген — «высокомерные, амбициозные, завистливые»[62]; Певкест — «вздорный и трусливый»[63], Полиперхонт «апатичный и глупый»[64], а Олимпиада — «жестокая и дикая»[65]. Евдам и Федим остались верны Евмену только ради сохранения своих финансовых вложений в него[66]. Солдаты, составляющие лучшую боевую единицу армии Евмена — «вероломные», «нечестивые и развратные»[67].
Такую враждебность к союзникам Евмена было бы легко объяснить предположением, что источником был Иероним. «Друг и соотечественник», и возможно, родственник, пытался обвинить других в поражении и смерти Евмена.[68]. Евмен одержал две большие победы, только они были полностью обесценены; первая убийством Пердикки в Египте[69]; вторая, при Габене, его собственной победоносной фалангой[70]. Союзники Евмена постоянно совершают грубые ошибки. Предложение союза от Полиперхонта отчасти заставило Евмена разорвать соглашение с Антигоном[71]. В сущности, с момента вступления в должность власть Полиперхонта уменьшалась. Подобные критические замечания могут быть высказаны против другого союзника Евмена, Олимпиады, матери Александра. Отчасти это было её требование, чтобы Евмен расторгнул свой договор с Антигоном и вступил в союз с Полиперхонтом[72]. В 318 г. она стала регентшей Македонского царства; она была эффективным правителем страны[73]. Последующие убийства ею царя Филиппа–Арридея, его жены Евридики, и многих других, обратили народ против неё[74]. Её действия, также как действия Пердикки и Полиперхонта, по–видимому, приносили вред Евмену. Действительно, Пердикка и Олимпиада в критические моменты изображены, как идущие в разрез с советами Евмена (Arr. Succ. 1.21; Diod. 18.58.4).
В случае Диодора, в частности, доказательство, что Иероним был основным источником для событий непосредственно после смерти Александра вплоть, по крайней мере, до 301 года. до н. э., весьма убедительно[75]. Диодор написал универсальную историю в сорока книгах (Diod. 1.4.6-7) от мифических времен до 59 г. до н. э. В то время как только часть его труда сохранилась, 18-20 книги являются самым полным отчетом о периоде от смерти Александра до сражения при Ипсе в 301 г. до н. э. Кроме того, наряду с римским биографом Корнелием Непотом он является самым ранним из наших сохранившихся источников[76]. Тогда как во введении в свой труд Диодор всячески подчеркивает свои квалификацию и способности, у большинства современных комментаторов они вызывают серьезные вопросы. Диодор заявляет, что несмотря на всеобщее превосходство универсальной истории над всеми другими вариантами (Diod. 1.3.8), не существовало труда, который был бы универсальным и простирался дальше «македонского периода» из–за трудностей, присущих такому сочинению (Diod. 1.3.3). Действительно, Диодор утверждает, что сам он потратил 30 лет на завершение своей истории (Diod. 1.4.1). Он заявляет, что много путешествовал по Европе и Азии, собирая сведения, и пользовался обильными литературными источниками.
Провозглашение Диодором своего усердия получило разнородные оценки от современных комментаторов[77]. В прошлом он чаще всего подвергался нападкам за рабское копирование своих источников[78], но более современные описания умерили эти взгляды. Дж. Пальм показал окончательно, что стиль и язык Диодора в основном его собственные[79], а Р. Дрювс указал, что общая моралистическая тема пронизывает всю работу Диодора[80]. Позже Кеннет Сакс предположил, что Bibliotheke отражает собственную Диодорову «философию истории», которая включает роль «tyche» и «моральной пользы»[81]. Эта философия истории, однако, довольно банальна. Диодор (1.2.2) напыщенно заявляет, что история «является хранительницей памяти о доблести выдающихся людей, с другой — свидетельницей преступления злых». Хваля добро и порицая зло Диодор надеялся повлиять на потомков[82]. Кроме того, по Диодору злодеи получают божественное наказание за свои поступки. Это возмездие они получают не в ином мире, а в этом. Tyche неизменно ставит задачи перед такими людьми[83]. Πλεονεξία, ἀσέβεια, и ὕβρις в особенности приводят к уничтожению[84]. С другой стороны εὐεργεσία, ἐπιείκεια, и ἐσέβεια — качества неизменно относятся к тем, кого Диодор одобряет[85].
Такие признаки некоторой независимости со стороны Диодора просто показывают, что он был способен к редактированию своих источников. Даже если бы он просто сокращал источник, то выбор материала отражал бы его особые интересы[86]. Доказательств, что его редакторские способности не распространялись на синтез различных материалов или на развитие чуть большее, чем самые элементарные тезисы, более чем достаточно[87]. Даже название его труда выдвигает претензии, рассмотренные в его предисловии. Хорнбловер отмечает, что любопытное название Bibliotheke historike показывает, что произведение «было предназначено для читающей публики»[88]. Несомненно, Диодор (1.3.7-8) подчеркивает, что из его истории «каждый сможет получить в готовом виде то, что полезно для его собственных целей, как бы черпаемое из большого источника». А. Д. Нокк называет предисловие Диодора «вступлением в стиле маленького человека с большими претензиями»[89]. Даже Сакс, утверждая, что Диодор ответственен за большую часть нерассказанного материала, часто защищает независимость Диодора, демонстрируя его некомпетентность. «Никто не хотел бы притязать на похвалу вступления к Книге XII. В предисловии к книге, которая охватывает Pentecontaetia, автор [Диодор] перечисляет среди самых прославленных мужей той выдающейся половины столетия Аристотеля, Исократа и его учеников»[90] Ошибки в повествовании Сакс часто приписывает «лени» Диодора[91]. Действительно, Сакс придерживается традиционного представления, что главный рассказ для истории Диодора взят от различных источников, обычно предлагаемых как главные источники, т. е. Эфор из Кимы для книг 11-15, Иероним для материалов по Греции и Ближнему Востоку для книг 18-20[92].
Тогда как Диодор добавляет свою морализаторскую философию где только можно, он, как требует Сакс[93], не настолько опытный мастер, чтобы создать произведение полностью сосредоточенное на этой и других темах[94]. Данные предполагают, что в этом, как во всех остальных отношениях, Диодор был ограничен своими источниками. Он мог бы приукрасить случай, но, очевидно, не способен был изменить общий фокус своих источников. Диодор был вынужден достигать своих целей исключительно посредством сокращения и улучшения. Для Диодора успешными являются те, кто жил в соответствии с божественными и человеческими законами. Филипп, сын Аминты, описан как человек, достигший больших успехов вследствие своей доблести и через почтение к богам[95]. В целом Филипп все время описывается благоприятно. Действительно, в конце 16 книги Диодор воздает почести мертвому царю (16.95.1-4). Разрушение Олинфа Филиппом не осуждается, тогда как другие за подобные действия подвергаются упрекам[96]. Нигде Филипп не обвиняется в πλεονεξία, ἀσέβεια, и ὕβρις; последнее не заявляется, хотя Филипп возвел себя на престол среди двенадцати Олимпийцев (Diod. 16.92.5). Филипп завоевал Фракию ради пользы Греции (Diod. 16.71.2). Фактически, Диодор упрекает Филиппа только за «порчу нравов» посредством «взяток» (16.54.4). Однако в другом месте эти «взятки» называются «дарами» (Diod. 16.55.2), и действительно, конце шестнадцатой книги, заявление Филиппа, что «умом» и «дружелюбием» он достиг большего, чем оружием, принимается благоприятно (95.2-3, ср. 16.53.3).
Диодор относится к сыну Филиппа и его преемнику, Александру, во многих отношениях также как к отцу. «Добрый и благородный характер» Александра прославляется[97], и, как в случае с Филиппом, неблаговидные поступки не осуждаются. Ни разрушение Александром Фив (17.14.4), ни сожжение Персеполиса (17.72.6) не подвергаются сомнению. Никаких упреков не высказывается Александру ни за поступки после падения Тира (17.46.4-5), ни за провозглашение себя сыном Аммона (17.51.3-4, ср. 108.3). Особенно любопытно, что смерть Клита не упоминается в рассказе Диодора. Возможно, Диодор решил, что этот эпизод лучше не освещать, иначе его общая тема вознагражденной добродетели будет поставлена под угрозу[98].
В то время как Диодор достаточно последователен в представлении своей довольно наивной точки зрения на историю, нужно отметить, что его поведение далеко не одинаковое. Сравнение между соответствующими рассказами о Филиппе и об Александре — предмет диспута. Относительно Филиппа есть намного больше отрывков с прямой похвалой, и, как было отмечено, 16 книга заканчивается самым благоприятным резюме деяний этого царя. Александр так экстравагантно нигде не прославляется, и заключительная хвалебная речь отсутствует. Вместо этого книга 17 обсуждает различные причины смерти Александра. Самое очевидное заключение, которое может быть выведено из этого сравнения, состоит в том, что Диодор в книге 16 использовал источник, содержащий в себе благоприятную точку зрения на Филиппа, очень вероятно с заключительным резюме его карьеры, и которое было воспроизведено Диодором и по случаю преувеличено. Относительно книги 17 и Александра, источник Диодора либо представлен мало за рамками фактического отчета, либо содержал мало похвалы Александру, мешая Диодору выполнить его цель путем устранения неблагоприятных комментариев и делая его отчет, по–видимому, более ориентированным на факты. По всей Библиотеке отмечается неравенство в степени восхваления и осуждения важных персонажей[99]. Конечно, книги 16 и 17 не уникальны в этом отношении. В рамках книг 19 и 20, аналогично, есть явная дихотомия[100]. Те разделы, в которых рассматривается Сицилия, заметно отличаются от тех, которые имеют дело с Грецией и Азией. Тогда как рассказ, описывающий деятельность на Востоке, представляет собой трезвый отчет о произошедших событиях, рассказ о событиях на Западе записывает оракулы (19.2.3), божественные знаки[101], чудеса[102], любовные интриги (19.3.1; 20.33.5), самозванство (19.5.2-3), экзотику[103] и мифы (20.41.3-6). В частности, те разделы, которые имеют дело с материалами к востоку от Адриатики, не затрагивают богохульного и сверхъестественного как предвестников событий. Кроме того, как показал Пальм, тогда как стиль и язык Диодора однородны, в книге 18 встречается слово ἰδιοπραγεῖν, которое есть только в этой книге, и только в главах, рассматривающих Грецию и Восток. Пальм заключает, «dass das Wort aus der Quelle übernommen ist.»[104] Этот термин обычно используется, чтобы описать различные интриги Диадохов[105], но в 18.9.2 оно применено к действиям Леосфена, афинского стратега во время Ламийской войны.
Самая большая проблема в оценке методологии Диодора состоит в том, что большая часть постулируемых источников разных частей Библиотеки сохранилась только во фрагментах. Тем не менее некоторые из этих фрагментов можно привести в прямое соответствие с отрывками из Диодора. Главы 12-48 Книги 3 можно сравнить с Фотиевым извлечением из Агатархида, где их подобие весьма наглядно[106]. В то же время прозаический стиль явно Диодоров, а факты и оценки Агатархида. Диодор даже включает ссылки своего источника на предыдущий материал (3.41.1), при том, что такие более ранние ссылки нигде не найдены в Диодоре. В книге 19 (3.3, 10.3), Диодор схожим образом делает ссылку на свой материал в «предыдущей книге». Материал, на который ссылается Диодор, в книге 18 или еще где–либо в его работе, отсутствует. Тогда как Сакс предполагает, что Диодор, возможно, просто забыл, что он пропустил этот материал перед публикацией[107] [108], Диодор 3.41.1 чаще всего полагают случайным повторением перекрестной ссылки его источника, Агатархида (Phot, cod. 250, 84.257a).[109] Диодор также отмечает, что он пользовался «царскими записями, хранящимися в Александрии»; Диодор включает ссылку дословно (3.38.1). Разумеется, Диодор сам мог пользоваться этими записями и поэтому сохранил этот пассаж. Более вероятно, что здесь он снова цитирует свой источник. В то время как утверждения, что Диодор редко копирует ссылки «бездумно», «обновляя», «меняя ракурс» и «часто путаясь», вряд ли подходят для определения использования добросовестным историком своих источников[110]. То что он, однако, не часто включает ссылки из своих источников, предполагает почти полную его зависимость от этих авторов.
Новые доказательства основной методологии Диодора находятся при сравнении фрагментов книг 28-32 с источником для этих книг, Полибием[111]. Хотя соответствующие главы этих двух авторов сохранились только во фрагментах, большая часть соответствующего материала обоих авторов происходит из антологии X века, собранной для Константина VII (Багрянородного), точность следования оригиналам которой, как считается, довольно высока[112]. Основание Диодора на Полибии подтверждено большим количеством отрывков, которые можно привести в прямое соответствие[113]. Сравнение их показывает, что Диодор достигал своих целей копируя и пересказывая близко к оригиналу; его сокращения включают пропущенные главы из Полибия, а не только их синопсис[114]. Там где Диодор действительно подводит итог, он склонен извращать и искажать оригинал[115]. Например, Полибий (22.9.13) утверждает, что дар в виде военных кораблей был отклонен; Диодор (29.17) говорит, что ахейцы приняли дар. В то время как Полибий хвалит Эмилия Павла за смирение, умеренность и простоту, Диодор повторят пассаж почти дословно, но добавляет замечание о жадности «современных римлян»[116]. Опять–таки, Диодор считает, что войска Прусия были поражены дизентерией вследствие кощунства их главнокомандующего, Полибий не настолько категоричен.[117]
Одна область, где оговорки Диодора являются самыми очевидными — это область хронологии. Зачастую в его повествовании ссылки на времена года опровергают его размещение событий. Диодор часто приравнивает события зимы–весны к году архонта. В то время как Диодор показывает склонность к сезонным ошибкам такого рода, иногда он действительно начинает свой год архонта с осени или зимы. Он начинает повествование о событиях 479/8 гг. с персидского флота на «зимних квартирах» (11.27.1). Диодор также испытывает затруднения при определении временных интервалов в своих сокращениях. Чаще всего он решает проблему использованием фраз типа «после этого», «через какое–то время», «вскоре», и «в то же время»[118]. Точное время ссылок, в таком случае, по всей видимости, скопировано непосредственно из его источников.
Ясно, что несмотря на попытки реабилитации Диодора, он остается немного больше чем несовершенный шифровальщик материалов своих источников. Общая шероховатость его работы показывает, в то время как язык чаще всего его собственный, а при случае и моральный акцент, общее содержание и мнение его источников сохранены. Маловероятно, чтобы Диодор добавлял сведения из других источников, чтобы увеличить свой материал[119]. Нельзя сказать, что Диодор никогда не интерполировал информацию других историков, только это делалось ни как регулярная процедура, ни, возможно, как осознанная. Если бы это имело место, то книги 19 и 20 не содержали таких прямо противоположных акцентов относительно Сицилии и Востока. Но определенно при случае Диодор вставлял главы из других источников, что бы выдвинуть на особые интересные для него элементы, но незначимые или неинтересные его главному источнику. Например, в книге 19, глава 98, Диодор почти дословно повторяет описание Мертвого моря, которое он включил в свою книгу 2 (48.6-9). Достаточно очевидно, что Диодор следует за одним источником по данной теме и только иногда изменяет источники, когда хочет вернуться к другим темам. Поэтому, даже при том, что Диодор не идентифицирует свой источник для книг 18-20, учитывая его методологию, вполне возможно определить характерные черты этого источника.
Те разделы книг 18-20, которые охватывают Греческий Восток, представляют больше деталей, чем другие секции этих книг, или другие книги Диодора. Хронологии уделено особое внимание. Ход времени измеренный в днях упоминает время суток[120]. Зарегистрированы даже времена года, упоминание солнцестояний, восходов и заходов неподвижных звезд[121]. Числа для кампаний, аналогично, очень точны[122]. Описание сражений и осад, включая планирование и управление, достаточно детализированы[123]. Обращено внимание даже на снабжение армий[124]. И дело не только во внимании к деталям, которое демонстрирует качество источника Диодора. Есть многочисленные ссылки на документальные материалы[125]. Трезвый тон исключает как возможные источники Марсия из Филипп, Македоника которого имела дело прежде всего с легендами и мифами[126], и Дуриса Самосского. Дурис, который в дополнение ко многим другим работам написал Македонику[127], в древности очень часто критиковался за отсутствие точности[128]. В наше время Дурис отмечается как лучший выразитель методологии «трагической истории», сенсационного повествования[129]. Конечно, за этот акцент ответственно относительное изобилие фрагментов трудов Дуриса, которые сохранились благодаря авторам симпосиев, биографий и словарей. Больше четверти из 96 сохранившихся фрагментов Диодора, включая 14 из 36 фрагментов Македоники, собранных Феликсом Якоби, получены из Пира Афинея; 7 фрагментов Македоники взяты из Плутарха[130]. Действительно, Дурис критикует Эфора и Феопомпа за пренебрежение эмоциональной обработкой их тем[131]. Большинство фрагментов Дуриса содержат анекдоты фантастической и чудесной природы. Есть сказки об экстравагантных царях, которые продали свои царства вследствие огромных долгов[132], невероятные кубки[133] и истории типа «из грязи в князи». Эти последние рассказы особенно ясно говорят о надежности Дуриса. Сократ не был сыном раба, как уверяет Дурис (.FGrH 76 F-78 = D. L.2.19), но сыном Софрониска и Фенареты, из трибы Антиохидов и дема Алопека[134]; Евмен из Кардии не был сыном возчика (FGrH 76 F-53 = Plut. Eum. 1.1), но кардийского аристократа[135].
В книге 18-20 главная линия повествования Диодора, исключая события на Западе, следует за деяниями трех человек: Евмена, Антигона и Деметрия. Хотя в книге 18 не настолько драматично, как в двух других, 27 из 75 глав сосредоточены на событиях жизни Евмена и Антигона. Из оставшихся 31 касаются Ламийской войны, в которую ни Евмен, ни Антигон непосредственно не были вовлечены[136]. В Книге 19, с другой стороны, из 85 глав, имеющих дело с Грецией и Востоком, 66 сосредоточены на деяниях Евмена, Антигона и Деметрия. Кроме того, главы посвященные делам материковой Греции, имеют определенный промакедонской уклон — качество, которое Диодор, очевидно, перенес из своего источника. В частности, Диодор хвалит действия, которые ограничили независимость Афин и афинские демократические традиции. Антипатр превозносится за его обхождение с побежденными афинянами, несмотря на то, что он отменил демократию, лишил гражданских прав 12 000 афинян и вынудил переселение значительной их части во Фракию (Diod. 18.18.4-6), передал Самос от афинян царям, которые объявили его независимым, и поставил гарнизон в Мунихии[137]. После урегулирования афинских дел, Антипатр «мудро» продолжил реформировать другие греческие полисы, также уменьшая в них корпус граждан (Diod. 18.18.8). Евмен и Иероним происходили из Кардии, которая долгое время была враждебна афинским интересам (cр. Dem. 23.169), и большую часть своих карьер тесно сотрудничали с правителями Македонии[138]. Со стороны кардийцев, вероятно, позиция южной Греции поддержкой не пользовалась[139]. Этот промакедонский акцент устранили бы Демохар и, возможно, Диилл, как источники Диодора для сведений, касающихся материковой Греции. Демохар был племянником Демосфена[140] и проафинским и продемократическим политиком[141]. Это промакедонским уклон также делает маловероятным, чтобы Диилл был источником для материалов по Греции. В то время как слишком мало известно о последнем, чтобы делать определенные выводы, фрагменты, касающиеся Афин, и, как уже было отмечено ранее, конец его истории приходился на смерть Филиппа, старшего сына Кассандра. За этой смертью быстро последовал конец даже подобия афинской автономии (Diod. 16.76.6).[142]
Опять–таки, показатель промакедонскости источника, Диодор осуждает демократические силы в Афинах за обращение с Фокионом и его гибель (18.67.3-6).[143] Тогда как эта критика могла предполагать члена афинских имущих классов как источник Диодора для его материалов по материковой Греции, она обладает элементами, которые оспаривают такую идентификацию. В биографии Фокиона Плутарх приписывает Фокиону, что после Ламийской войны он заставил Антипатра многих афинян избавить от изгнания, а также выступал против размещения гарнизона (27.6-7, 29.4). Вся эта информация отсутствует в сокращенном, как принято считать, рассказе Диодора. Повествование Диодора, однако, сообщает, что Фокион и другие позже явились к Александру, сыну Полиперхонта, и тайно убедили его оставить македонские гарнизоны (18.65.4). Диодор утверждает, что Фокион поступил так «из боязни законного наказания» (18.65.4). Плутарх ничего такого не упоминает. Действительно, Плутарх очень расположен к Фокиону. Напротив, рассказ Диодора о Фокионе может быть описан как незаинтересованный[144]. Действительно, такое отношение очевидно к Афинам в целом. Морское сражение, которое навсегда сокрушило военно–морскую мощь афинян, упомянуто сухо и беспристрастно (18.15.9). Обращение Диодора к афинским делам в целом отстраненное. Если афинский источник присутствует, то он примечателен полным отсутствием патриотизма и незаинтересованностью в афинской независимости, во владениях, и даже в истории[145]. Более показательна концентрация внимания источника Диодора на македонских интересах[146]. Диодор и, следовательно, его источник явно отражают промакедонскую позицию.
Джейкоб Сейберт и Джейн Хорнбловер утверждали, что Диодор, в основном следуя за одним источником для восточного материала в этих трех книгах, использовал александрийский источник для глав, описывающих Птолемея.[147] Несомненно, Птолемей описан самым благоприятным образом[148]. Однако, несмотря на эти одобрительные упоминания, Птолемей едва ли занимает центральное положение в повествовании. За исключением связи с Пердиккой, Антигоном или Деметрием, он упоминается мимоходом, а эти главы следуют за действиями этих трех, но не за таковыми Птолемея. Даже в отчете о вторжении Пердикки в Египет, главная линия повествования следует за действиями Пердикки (Diod. 18.29.1-2, 33.1-36.7). Ожидалось бы, что александрийский источник сосредоточит рассказ на Птолемее. Благожелательное отношение, вероятно, отражает, по крайней мере частично, источник Диодора, но словарь, кажется, собственный Диодоров[149]. Εὐεργεσία, ἐπιείκεια, и εὐσέβεια — эти качества Диодор последовательно прилагает к тем людям, которых он одобряет.[150] Диодор в этих книгах неоднократно критикует многих преемников Александра за πλεονεξία.[151] Птолемей, однако, не подвергается критике и последовательно описывается как εὐεργέτης и ἐπιεικής[152] Птолемей довольствовался своей сатрапией и не питал амбиций управлять объединенной империей. В 320 г., когда ему предложили регентство над царями, очевидное приглашение управлять наследством Александра, он отклонил это предложение (Diod. 18.36.6). Эта приверженность более скромным целям, возможно, произвела впечатление на Иеронима. Представляет интерес, хотя, конечно, это не неопровержимое доказательство, что Павсаний обвинил Иеронима в предвзятости к его последнему покровителю — Антигону Гонату[153]. Антигон Гонат, подобно Птолемею, отличался от большинства своих предшественников и современников более ограниченными амбициями.[154] Нужно также подчеркнуть, никогда непосредственно не конфликтовал с Евменом. В то время как он постоянно был в союзе с врагами Евмена[155], и в одном случае безуспешно призывал войска Евмена покинуть его (Diod. 18.62.1-2), он никогда не сходился с Евменом в битве. Более того, его столкновение с Деметрием, одному из тех, кому служил Иероним, обеими сторонами производилось с почти галантным поведением[156]. Вполне возможно, что умеренная похвала Иеронима стала экстравагантной похвалой у Диодора[157]. Ни Плутарх, ни Непот не сообщают подробностей смерти Пердикки в Египте (Plut. Eum. 8.2; Nepos Eum. 5.1), но Юстинова Эпитома Помпея Трога выдвигает на первый план усердие, умеренность и доброту Птолемея (13.6.18-19).[158] Эти качества, однако, выдвинуты, чтобы продемонстрировать проницательность полководца в его подготовке к предстоящей борьбе с Пердиккой (13.8.1). В противоположность этому высокомерие Пердикки указано как главная причина неудачи этого полководца в Египте (Just. 13.8.2; ср. Ael. VH 12.16). Это просто моменты, которые были подчеркнуты историком фактическим и преувеличены историком дидактическим.
Тогда как источник Диодора для деяний Евмена можно постулироваться с достаточно высокой вероятностью как Иеронима, такая уверенность не применима с такой определенностью к другим сохранившимся трудам, описывающим раннюю эллинистическую эпоху. Методология этих источников и условия сохранения очень отличаются от таковых для Диодора. Непот и Плутарх написали биографии некоторых ключевых фигур того периода времени. Ни один из трудов, в конечном счете, не может быть расценен как происходящий из единого источника. Утверждения относительно Непота колеблются от описаний его как пионера в установлении биографической традиции[159] до копировальщика более ранних Александрийских биографий[160]. В то время как некоторые ученые приписывают материал Плутарха эллинистическим биографиям[161], большинство комментаторов утверждает, что Плутарх полагался на первичные источники[162]. Разумеется, Плутарх утверждает, что выбирал свой материал из большого числа источников[163] Несмотря на использование составных или вторичных источников, Непот и соответствующие жизнеописания Плутарха хорошо согласуются с историей Диодора. Как отмечалось ранее, характеристики Евмена[164], его врагов и бывших союзников удивительно похожи[165]. Кроме того, различные части повествования переписаны очень близко. Описание единоборства между Неоптолемом и Евменом[166], изобретенное Евменом устройство для тренировки лошадей во время нахождения в осаде в Норе[167], соответствующие рассказы о Шатре Александра[168] – удивительно похожи во всех трех рассказах. Но эти три источника каждый включают материал, отсутствующий у двух других[169].
Тогда как большинство этих соответствующих упущений может быть объяснено как результат различных критериев отбора материала или сокращения, во второй главе Плутарха присутствует традиция враждебная кардийцу. Евмен копит и скрывает свои богатства (4-6), показывает себя способным к мелочности (2, 8) и подобострастию (9-10). В дополнение к упущениям есть несколько конфликтов. Плутарх (Eum. 12.2-4) и Непот (ср. Nepos Eum. 5.7) показывают Евмена, спасающегося из своего заточения в Норе через обман, изменяя присягу верности Антигону[170]. Диодор (18.57.3-4, 58.1; 19.44.2) утверждает, что Евмен заключил союз с Антигоном и был освобожден[171]. Очевидно, Плутарх, и в меньшей степени Непот, брали источники не используемые Диодором и враждебные Евмену.
Когда приняты во внимание различные методологии и цели, эти три рассказа представляют собой замечательное подобие[172]. Есть тем не менее важное различие между оценками Евмена у Плутарха и у Диодора. Тогда как Плутарх прославляет Евмена как преданного, умного, умелого[173] и оплакивает воздействие предубеждения македонян[174], в сущности в тех же самых выражениях, что и Диодор[175], последний также восхваляет отсутствие у Евмена амбиций (18.60.1, 62.7, 63.4). Плутарх (Eum. 21.2-5; ср. Eurn.2.1), однако, критикует Евмена за его личные амбиции. Вероятное объяснение этого противоречия лежит в способности Плутарха видеть сквозь риторику Иеронима низменную правду об Евмене, что кардиец был честолюбив. Диодор, как это он часто делает в своей Bibliotheke, слепо следует за своим источником.
Книга 4‑я Военных хитростей Полиэна включает анекдоты, имеющие отношение к различным личностям, связанных с Македонской историей в пределах от Аргея до Персея, но большинство связаны с Филиппом II, Александром III, Диадохами и Эпигонами. Из этих «стратагем» 21 имеют отношение к Антигону, 5 к Евмену, и 12 к Деметрию. Тогда как многие из этих анекдотов, имеющие отношение к этим трем, почти точно пересказывают события, приведенные Диодором[176], а другие делают это еще подробнее[177], многие рассказы существенно отличаются[178]. Есть также большое число эпизодов, отсутствующих у Диодора[179]. Из стратагем, связанных с Евменом, три фактически идентичны таковым у Диодора. Несмотря на очевидно ограниченный период исследования и написания, Полиэн, возможно, всея–таки пользовался подлинными историями, а не просто обращался к ранее изданным коллекциям военных хитростей[180]. В любом случае, тогда как можно привести аргументы в пользу извлечения отдельных пассажей из Иеронима, невозможно решить, получил ли их Полиэн непосредственно, или через посредство других источников.
Два оставшихся главных источника, относящихся к карьере Евмена, оба сохранились только в виде эпитомы, кратких фрагментов и фрагментов эпитомы. Арриана из Никомедии Τὰ μελι Ἀλέξανδρον, обычно называемая в современной литературе Преемники, охватывает годы от смерти Александра до 320/319 в десяти книгах.[181] Не повезло в том, что сохранилось несколько страниц фрагментов и эпитома.[182] Самый обширный из них найден в Византийском компендиуме IX в., Библиотеке Фотия (часть. 1a-45). Несмотря на очевидные ограничения на какие–либо выводы относительно источников Арриана, есть признаки, что он, в основном, следовал за Иеронимом. Во–первых, в своем сочинении об Александре, Анабазисе, он перечисляет свои основные источники и затем объясняет причины их выбора. Здесь он демонстрирует предпочтение к хорошо осведомленным свидетелям (Arr. Anab. 1. prefi). Такая склонность, естественно, привлекла бы его к Иерониму. Во–вторых, сохранившиеся фрагменты и извлечение Фотия показывают поразительное сходство с рассказом Диодора за тот же самый период. Разумеется, использование хронологической системы, основанной на боевых действиях по годам, совместимо с практикуемой Диодором в книге 18,[183] а расположение материала событий в Азии также похоже.[184]. Исключая разделы, не найденные как у Диодора, так и в остатках Арриановых Преемников, только два пункта различаются в последовательности событий[185]. Эпитома Фотия помещает рассказ о смерти Леонната (Succ. 1.9) перед действиями Лисимаха во Фракии (Succ. 1.10), тогда как Диодор меняет порядок (Лисимах, 18.14.2~4; Леоннат, 18.14.5-15.3). Второе несоответствие — Фотий помещает шаги Пердикки против Антигона (Succ. 1.20) перед бракосочетанием с Никеей (Succ. 1.21); Диодор снова меняет порядок этих двух событий (18.23.1-3). В окончательном анализе мало что можно определить относительно источников для сохранившихся фрагментов истории Арриана. Кроме того, Арриан не был историком, который ограничивал себя одним источником, или находил те или иные трудности смешать разные источники в связный рассказ.[186] В своем Анабазисе, утверждая, что в основном он следует Птолемею Лагу и Аристобулу, он включал материал «вовсе не невероятный» из других источников (Arr. Anab. 1. pref.).[187]
В случае Юстиновой эпитомы Истории Филиппа Помпея Трога всякое определение первичного источника или источников истории Помпея Трога еще более трудная задача, чем для Преемников Арриана. Это верно даже при том, что произведение Юстина не единственная работа, основанная на Троге. Некоторое время спустя после его публикации неизвестная рука составила резюме оглавления Трога; они известны как Прологи[188]. Если Трог и указывал свои источники, ни Юстин, на автор Прологов не сохранили эти ссылки. Даже при том, сохранившаяся Юстинова эпитома Трога относительно пространная по сравнению с остатками Аррианова труда[189], эта эпитома представляет значительные трудности, связанные с идентификацией источников. Трог написал свою историю в I в. до н. э., а Юстин, точное время жизни которого оспаривается, где–то в промежутке от II до IV в. н. э.[190]. В то время как Юстин, эпитомириуя Трога, очевидно, привнес мало, кроме акцента и языка[191], Трог не следовал за единственным автором, но, очевидно, синтезировал материал из многих источников (Just. Praef. 3). К сожалению, источники Трога не указаны ни в прологах, ни в самой эпитоме. Их идентификация, следовательно, становится почти невозможной. И при этом невозможно сделать сколько–нибудь выводов об оригинале, основываясь на сокращении Юстина. В то время как очевидно, что Юстин не добавлял нового материала к истории Трога, его «краткая антология» (Praef 4) радикально усекает оригинал, а в некоторых случаях он даже не вполне точно воспроизводит эти части. Юстин путает кампанию Пердикки против Ариарата в Каппадокии с более поздней в Писидии (13.6.1-3; ср. Diod. 18.22); он неточно сообщает о смерти Полиперхонта в 320 г. (13.8.7), позднее упоминая о нем как здравствующем (14.5.1). Здесь Юстин перепутал Полиперхонта с Кратером (Diod. 18.30.5-6). Он сообщает, что Филипп–Арридей, царь, был назначен ответственным за перевозку тела Александра из Вавилона (13.4.6), тогда как фактически другой человек по имени Арридей исполнял эту работу (Diod. 18.26.1). Фессалоника названа дочерью царя Филиппа–Арридея (14.6.13); на самом деле она дочь Филиппа, сына Аминты (Diod. 18.23.5). Войска Пердикки в Египте перешли на сторону Антипатра (13.8.2), который физически отсутствовал. Совершенно очевидно, что эти несоответствия внесены эпитоматором, а не Трогом. Юстин неправильно помещает Ламийскую войну возле Гераклеи (13.5.8), но Пролог книги 13 ясно помещает театр военных действий под стены Ламии[192]. Данный недостаток информации мало способствует определению источников Трога.
Из анализа сохранившихся источников кажется вероятным, что Иероним был исходным оригиналом для значительной части материала, имеющего отношение к событиям после смерти Александра, и к большей части рассказов об Евмене. Выдающееся положение Евмена в наших сохранившихся источниках — несомненно лучший аргумент, который может быть приведен в пользу Иеронима. Евмен не учредил царство или династию, и в то же время, как сведущий военачальник, разбив двух полководцев в 320 г., которые возглавляли значительные контингенты великой армии Александра, он проиграл решающие сражения Антигону в 319 г. и в начале 315 г. Его карьера после смерти Александра заняла чуть меньше восьми лет и закончилась поражением и смертью. Но Диодор сосредотачивает эти годы своего рассказа об Азиатских событиях на Евмене, а Плутарх и Непот составили биографии кардийца. С учетом методологии Диодора, что автор очевидно сокращал источник, следует, что источник сосредотачивал свою историю с 323 по 315 гг. на Евмене. То, что так много информации относительно Евмена было доступно этим биографам и что большая ее часть отражала то, что находится у Диодора, предполагает, что исходный источник их информации был тем же самым, что и для Диодора, — Иероним. Маловероятно, чтобы какой–нибудь историк той эпохи без личной заинтересованности или непосредственного знания сосредоточил бы семь с половиной лет истории на Евмене. Более того, именно относительно Евмена сохранившиеся источники демонстрируют самую большую однородность. Тогда как доказательства, что Иероним основной источник информации о всем периоде Преемников, требуют подкрепления. Это сделало бы Иеронима ответственным не только за описание событий, но также за фокус повествования, выбор материала, и характеристики первостепенных персонажей. Учитывая вероятность, что Диодор сократил произведение Иеронима с небольшими дополнениями, можно сделать вывод, что Иероним создал подробное и фактически очень точное произведение, но с определенными уклонами, особенно в отношении его соотечественника Евмена. Во многих отношениях этот раздел его истории был апологией.[193]