Несколько слов переводчика

Перевод пятого тома Тита Ливия начат мною в Январе 1865, и окончен в Октябре 1866 года; теперь предлагаю его публике, прося снисхождения к могущим быть ошибкам, неизбежным при совершении столь громадного труда, как перевод Тита Ливия. Я счел неизлишним прибавить содержание всех утраченных книг Тита Ливия, и даже перевод тех немногих остатков из них, которые для нас сохранились. Теперь мне остается только внутреннее довольство при мысли, что имя мое в ученой литературе нашей будет неразлучно с именем Тита Ливия, как первого переводчика его обширного и, по справедливости, великого труда. Не могу не помянуть здесь добрым словом незабвенных наставников моих в деле классического образования Московского Университета профессоров Крюкова, Клина[1], Гофмана, и знаменитого ревнителя просвещения, бывшего, во время моего университетского воспитания, попечителя Московского Университета Графа Сергея Григорьевича Строгонова, которого высокое покровительство и благосклонное внимание ободряло, и поддерживало меня постоянно на поприще ученой деятельности.
А. Кдеванов.
Новоселки.
7‑го Октября 1866 года.

[1] Прим. Оба умерли, Крюков давно, а Клин недавно.

Содержание книг XXXIX-XLV

Книги тридцать девятой, — М. Емилий, покорив Лигуров, дорогу, проведенную от Плаценции до Аримина, соединил с Фламиневою. — Излагается начало роскоши, пришедшей в Рим вместе с войском, вернувшимся из Азии. — Покорены Лигуры, все сколько их было по сю сторону Аппеннин, — Вакханалии, священное таинство Греческое и притом ночное, рассадник всякого рода преступлений, послужило поводом к обширному заговору, подверглось исследованию консула и уничтожено с преданием многих казни. — Цензоры Л. Валерий Флакк и М. Порций Катон, отличившийся своими действиями на войне и в мирное время, удалили из сената Л. Квинкция Фламинина, брата Т. Квинкция за то, что он будучи консулом и управляя провинциею Галлиею, на пиршестве, по просьбе Филиппа Пэна, любимого им благородного юношу развратного поведения, собственною рукою убил какого–то Галла, а по другому рассказу он сам отрубил голову одному из осужденных, но просьбе одной Плацентинки вольного поведения, в которую был влюблен. Существует речь Катона, говоренная против Фламинина. Сципион умер в Литерне. Судьба берегла, как бы к одному и тому же времени, конец двух великих людей: Аннибал погиб ядом, когда, по требованию Т. Квинкция, выдавал его Римлянам Прузиас, царь Вифинии, у которого он было нашел убежище после поражения Антиоха. — Филопемен, главный вождь Ахейцев, муж знаменитый, отравлен ядом Мессеянами, взявшими его в плен на войне. Выведены колонии Потенция, Пизавр, Мутииа и Парма. Кроме того излагаются тут удачные действия против Цельтиберов, а также начало и причины Македонской войны, возымевшей происхождение от того, что Филипп с неудовольствием видел уменьшение своего царства Римлянами, будучи принуждаем вывести свои войска из земли Фракийцев и из других местностей.
Книги сороковой. — Филипп велел отыскивать и приводить к себе в заложники детей тех, кого он казнил. Теоклена, опасаясь за своих детей и сестриных, находившихся еще в самом нежном возрасте, царского произвола, выложив на средину жечь и чашу, в которой был яд, убеждала их — смертью избавиться от угрожающего им посмеяния. Убедив их в этом, она сама с мужем бросилась из корабля в море. — Описываются споры между детьми Филиппа, Македонского царя — Персеем и Деметрием и то как, коварством брата, Деметрий за мнимые преступления, между прочим за умысел будто бы на жизнь отца и домогательство престола, в особенности же за расположение к нему Римлян, умерщвлен ядом; а царство Македонии по смерти Филиппа досталось Персею. — Тут же содержится описание счастливых действий многих полководцев против Цельтиберов в Испании и Лигуров в Италии. — Книги Нумы Помпиллия найдены земледельцами на поле писаря Л. Петиллия под Яникулом, написанные по–гречески и по–латыне и запертые в каменном ларце. Так как в них нашлось многое во вред религиозным верованиям, то претор, к которому они были доставлены, дал клятву в сенате, что требования общественной пользы запрещают беречь и читать эти книги, а потому, вследствие сенатского декрета, они сожжены на площади выборов, — Выведено поселение в Аквилею. — Филипп, глубоко страдая в душе о смерти сына Деметрия, которого он умертвил ядом, вследствие лживых доносов другого сына Персея, помышлял о наказании последнего, хотел лучше чем ему передать царство одному из приближенных своих Антигону, но пока собирался, постигнут смертью, а царство досталось Персею.
Книги сорока первой. — Огонь в храме Весты погас. — Проконсул Ти. Семпроний Гракх принял покорность побежденных Цельтиберов и, как памятник своих действий, оставил в Испании город Гракхурис. — Проконсулом Постумием Альбином побеждены Вакцеи и Лузитане; и тот и другой торжествовал. — Антиох, сын Антиоха, данный в заложники Римлянам отцом, по смерти брата Селевка, наследовавшего умершему отцу, отпущен из Рима на царство Сирии, но был, за исключением набожности, но которой воздвиг много великолепных храмов в разных местах, между прочив в Афинах Юпитера Олимпийского, а в Антиохии Капитолинского — самым позорным царем. — Составлена цензорами перепись, сочтено граждан двести шестьдесят три тысячи двести девяносто четыре. К. Воконий Сакса, трибун народный, издал закон, лишивший женщин права наследовать; в пользу закона говорил К. Катон, существует речь его. — Кроме того содержит описание походов против Лигуров, Истров, Сардов и Цельтиберов, совершенных разными вождями, но с постоянным успехом, и начало войны Македонской, которую замышлял Персей, сын Филиппа; он отправил к Карфагенянам посольство, которое выслушано ими ночью; он старался действовать и на другие города Греции.
Книги сорока второй. — Цензор К. Фульвий Флакк снял с крыши храма Юноны Лацинской мраморные плиты покрыть храм, им созидаемый. Плиты возвращены по сенатскому декрету. — Евмен, царь Азии, жаловался в сенате на Персея, Македонского царя: излагаются его оскорбления, сделанные народу Римскому. За это объявлена ему война, и консул П. Лициний Красс, которому она была препоручена, перешел в Македонию, незначительными походами и схватками конницы он сражался в Фессалии с Персеем — с исходом не довольно счастливым, — Между Масиниссою и Карфагенянами возник спор о земле, и сенатом дан посредник для разбирательства. Отправлены послы просить союзные города и царей, чтобы они оставались верными, причем относительно Родосцев возникло сомнение. — Цензоры составили перепись, и граждан оказалось двести пятьдесят семь тысяч, двести тридцать один. — Кроме того содержит описание счастливых действий против Корсиканцев и Лигуров.
Книги сорока третьей. — Несколько преторов подверглись осуждению за жестокое и корыстолюбивое управление провинциями. П. Лиципий Красс проконсул покорил и жестоко разграбил многие города в Греции. Вследствие этого пленные, которые им были проданы с аукциона в рабство, возвращены в последствии по сенатскому декрету. — Начальники флота Римского сделали много несправедливостей относительно союзников Римских. Кроме того содержит описание удачных действий царя Персея во Фракии: он победил Дарданов и Иллирик, царем которого был Гентий. Волнение, сделанное в Испании Олоником, прекратилось с его казнью. М. Емилий Лепид цензорами выбран первоприсутствующим в сенате.
Книги сороки четвертой. — К. Марций Филипп, по непроходимым дебрям, проник в Македонию и занял весьма многие города. — Родосцы прислали послов в Рим с угрозою что они будут помогать Персею, если народ Римский не заключит с ним дружественного союза; такое предложение встречено с неудовольствием. Когда эта война поручена Л. Емилию Павллу, консулу наступавшего года, то Павлл перед народным собранием помолился, чтобы все дурное, что могло угрожать народу Римскому, обратилось на его дом, отправился в Македонию, победил Персея и всю Македонию покорил власти Римлян. Прежде сражения К. Сульпиций Галл, трибун военный, предсказал войску — не удивляться — если луна в ближайшую ночь потеряет часть света. — Гентий, царь Иллириев начал войну с Римлянами, но побежденный Аницием претором, он покорился и с женою, детьми и приближенными, отослан в Рим. Из Александрии от царствовавших там, Клеопатры и Птолемея, явились послы с жалобою на неприязненные действия, Сирийского царя, Антиоха. — Персей приглашал на помощь Евмена, Пергамского царя, и Гентия Иллирийского, но оставлен ими за то, что не выдал тех денежных сумм, которые обещал.
Книги сорока пятой. — Персей взят Емилием Павллом в Самотраке. Когда Антиох, царь Сирии, осаждал Птолемея и Клеопатру, Египетских царей, и явились к нему послы сената с приказанием оставить осаду, он, выслушав распоряжение сената, сказал послам, что подумает — как ему поступить. Тут один из послов Попиллий очертил царя кругом и велел ему дать ответ, не выходя из него. Такою решительностью заставил он Антиоха прекратить войну. — Допущены в сенат посольства народов и царей с поздравлениями, за исключением Родосцев, так как они в этой войне благоприятствовали стороне, враждебной Римлянам. — На другой день, когда в сенате предложен был вопрос — объявить им войну, то послы защищали в сенате дело своего отечества и отпущены и не врагами, и не друзьями. Македония обращена в форму провинции. — Емилий Павлл получил почести триумфа, несмотря на противодействие воинов по случаю незначительной добычи и на противоречие Сер. Сульпиция Гальбы: перед колесницею веден был Персей с тремя сыновьями. Для триумфатора радость торжества была отравлена смертью двух сынов, из коих один умер перед самим триумфом, а другой вслед за ним. — Перепись составлена цензорами, и граждан сочтено триста двенадцать тысяч восемьсот пить. — Прузиас, царь Вифинии, явился в Рим поздравить сенат с победою, одержанною в Македонии и Никомеда сына рекомендовал сенату. — Царь, льстивый в высшей степени, называл себя отпущенником народа Римского.

Книга Тридцать Девятая

1. Между тем как в Риме совершалось (если только именно в этом году) то, что нами описано выше, оба консула вели войну в земле Лигуров. Враг этот, как бы от природы, назначен был, в промежутке значительных войн, поддерживать у Римлян военную дисциплину; ни одна другая провинция не содействовала более к развитию у воинов доблести. Азия — и городскими веселостями, и обилием произведений земли и моря, изнеженностью неприятелей и царскими богатствами скорее делала наши войска богаче, чем храбрее. В особенности, под начальством Кн. Манлия, содержимы были воины небрежно и чересчур свободно. А потому несколько затруднительный путь во Фракии и более опытный враг хорошим уроком их поучили. А в земле Лигуров было все, необходимое для возбуждения деятельности воинов; местность гористая и дикая, какую и самим занять не легко было и еще труднее сбросить неприятеля с неё, если он засел там ранее. Дороги крутые, узкие, где легко и часто подвергаться нападениям из–за угла. Неприятель легко поворотлив, быстр и появляется вдруг; от него ни в какое время, и ни в каком месте, нельзя было себя считать вполне спокойным или безопасным. Необходимо было брать приступом укрепленные замки, предприятие сопряженное вместе и с трудом и с опасностями. Бедность страны приучала воинов к умеренности, доставляя немного добычи. А потому за войском не тянулись торгаши (маркитанты), и длинный ряд вьючных животных не придавал военному строю излишнего растяжения, не было ничего кроме оружия и людей, полагавших всю надежду на оружие. Да и с ними никогда не было недостатка ни в самых военных действиях, ни в предлоге к ним: чувствуя постоянно у себя нужду дома, они производили набеги на соседние поля, но, впрочем, никогда не доходило дело до решительного сражения.
2. Консул К. Фламиний, после многих, увенчанных успехом, сражений с Фриниатскими Лигурами, принял покорность этого народа и отнял оружие. Выдаваемо было оно не чистосердечно и, будучи наказываемы за это, они побросали свои поселки и удалились на гору Авгин; консул стал их немедленно преследовать: они снова пустились бежать и, по большей части безоружные, по местам мало доступным и крутым скалам, уходили сломя голову туда, куда за ними гнаться было для их неприятеля невозможно. Таким образом они ушли на ту сторону Апеннин, а остававшиеся в лагере были осаждены и взяты. Вслед за тем легионы поведены через Апеннины. Тут Лигуры некоторое время находили защиту в вышине горы ими занятой, но не замедлили покориться. За тем произведен весьма старательный обыск оружия и все оно отобрано. Потом военные действия обращены против Апуанских Лигуров, производивших на земли Пизанские и Бононские набеги столь частые, что обрабатывание их сделалось невозможным. По усмирении и этих Лигуров консул водворил спокойствие у их соседей. И так как он совершенно умиротворил свою провинцию, то, дабы воины не оставались праздными, дорогу из Бононии провел в Арреций. Другой консул М. Емилий поля Лигуров и их поселки, находившиеся в полях или горных долинах — а сами Лигуры заняли две горы Балисту и Суисмонт — опустошил огнем и мечом. Потом он приступил к находившимся на горах и сначала утомил их легкими стычками, наконец вынужденных спуститься в равнину, разбил в правильном бою; тут–то он дал обет воздвигнуть храм Дианы. Покорив все по сю сторону Апеннин, Емилий атаковал жителей противоположного склона (между прочим тут были и Фриниатские Лигуры, до которых не касался К. Фламиний) всех их покорил, оружие отобрал и с гор в поля свел массу населения. Но умирении Лигуров повел он войско в Галльские земли и дорогу от Плаценции, для соединения с Фламиниевой, провел в Аримин. В последнем сражении с Лигурами, происшедшем в открытом поле, он дал обет воздвигнуть храм Юноны Царицы. Вот что в этом году совершено в земле Лигуров.
3. В Галлии М, Фурий претор, без всякой вины Ценоманов, в мирное время отыскивая повод к войне, отнял оружие. На это Ценоманы принесли в Рим сенату жалобу; будучи отосланы к консулу Емилию — ему сенат поручил исследование и постановление об этом деле — они имели большое состязание с претором и выиграли дело. Претор получил приказание возвратить оружие Ценоманам и оставить провинцию. Вслед за тем созвано собрание сената для послов от союзников Латинского племени; они явились во множестве со всех сторон Лациума. Вследствие их жалобы, что огромное число их сограждан переселилось в Рим и записалось там в ценз, — поручено претору К. Теренцию Куллеону таковых разыскивать, и о ком союзники докажут, что они, при цензорах К. Клавдие и М. Ливие и бывших после них, сами или родители их записаны были у них, заставить возвратиться туда, где они попали в список. По этому розысканию двенадцать тысяч Латинов воротились домой, а уже и тогда множество иноземцев становилось в тягость городу.
4. Прежде чем консулам возвратиться в Рим, М. Фульвий проконсул воротился из Этолии. Он в храме Аполлона изложил перед сенатом свои действия в Этолии и Кефалонии и просил его — счесть за благо, вследствие его действий, счастливо и благополучно для отечества совершенных, воздать надлежащие почести богам бессмертным, а ему консулу определить триумф. М. Абурий, трибун народный, высказал, что он не допустит что–либо решить относительно этого предмета впредь до прибытия консула М. Емилия: «который имеет против этого сказать. Отправляясь в провинцию, он ему трибуну дал поручение, чтобы рассуждение об этом оставалось непочатым до его прибытия. Фульвий напрасно тратит время, а сенат и в присутствии консула составит определение, какое заблагорассудит.» М. Фульвий на это заметил: «если бы не было достаточно известны всем — и неприязненные его с М. Емилием отношения и то, с какою он не умеренностью и произволом почти царским, высказывает свою вражду; то и тут невозможно было бы допустить, чтобы консул заочно мог служить препятствием и к возданию почести богам бессмертным и замедлить должный ему триумф. Полководец, честно совершил свое дело, и победоносное войско с добычею и пленными будет стоять перед воротами города, пока заблагорассудится консулу, именно потому замедляющему, возвратиться в Рим. Впрочем, когда неприятности его с консулом до такой степени известны, чего справедливого можно ждать от того человека, который украдкою составленный при малочисленности сенаторов декрет, внес в казнохранилище? Определено: считать Амбракию взятою не силою, а между тем против неё действовали насильно и осадными работами, и когда они сделались жертвою огня, то произведены вновь; гам вокруг стен и по верх земли, и в её недрах сражались в продолжение пятнадцати дней; где с рассвета, когда воины перебрались через стены, и до ночи продолжалось долго упорное и нерешительное сражение, в котором пало более трех тысяч неприятелей. Относительно храмов богов бессмертных, ограбленных при взятии города, что за клевету внес он к первосвященникам? Если не находили ничего возмутительного в том, чтобы украшать город достоянием Сиракуз и других взятых городов, почему же к одной Амбракии, взятой также точно, не применяется право войны? Он и умоляет сенаторов и трибуна просит — не допустить его быть игрушкою злейшего недруга».
5. Тут все обратились в трибуну и одни его просили, а другие упрекали; особенно сильное впечатление произвела речь Гракха: «и свою личную неприятность обнаруживать при отправлении должности не хорошо; а бить трибуну народному орудием чуждой вражды — гнусно и несообразно ни с достоинством этого коллегия, ни со священными законами. По своему собственному рассуждению каждый человек должен и любить, и ненавидеть, а также высказывать свое одобрение или неодобрение; а не ставить себя в зависимость от выражения чужого лица, или движения, не волноваться ни сколько чувствами другого; трибуну не следует действовать за одно с раздраженным консулом или иметь в памяти частные поручения Емилия, забив, что он сан трибуна получил от народа Римского и что его назначение быть заступником прав свободы частных лиц, а не власти консульской, переходящей в царскую. Не замечает ли он того, что вместе будет передано и памяти людей и потомству, что в одном и том же коллегии, один из двух трибунов народных для общественного блага забыл свою личную вражду, а другой был орудием чуждой ему и навязанной». Уступая таким упрекам, трибун вышел из храма, и, по докладу Сер. Сульпиция, определен триумф. Высказав свою признательность сенаторам, М, Фульвий присовокупил: «что он дал обет отпраздновать большие игры Юпитеру Великому и Всеблагому в тот день, в который возьмет Амбракию: на этот предмет города пожертвовали ему сто фунтов золота; просит, чтобы из денег, которые он, после несения в триумфе, положит в общественную сокровищницу, повелели отделить вышеупомянутое количество золота». Сенат повелел спросить совета у коллегия первосвященников: все ли это золото необходимо истратить на игры? Первосвященники ответили, что до религии не имеет ни малейшего отношения — с какими издержками будут совершены игры. Сенат предоставил Фульвию размер издержек, лишь бы только они не превосходили сумму восьмидесяти талантов Фульвий положил было иметь торжественный въезд в Январе месяце, но услыхав, что консул М. Емилий, получив письменное известие от трибуна народного М. Абурия об оставлении им противодействия, собрался ехать в Рим сам с целью воспрепятствовать триумфу, но на дороге остановился больной, — ускорил день триумфа для того, чтобы не иметь по поводу триумфа борьбы более упорной, чем на войне. — Триумфовал он перед десятым днем календ Январских над Этолами и Кефалониею. Перед его колесницею несли золотых венков сто двенадцать фунтов, серебра — восемьдесят три тысячи фунтов; золота — двести сорок три фунта; тетрадрахм Аттических сто восемнадцать тысяч; Филиппейских монет двенадцать тысяч четыреста двадцать две; статуй медных — двести восемьдесят пять, мраморных — двести тридцать; оружие как оборонительное, так и наступательное, и остальную добычу неприятельскую в большом количестве. Далее: катапульты, баллисты, орудия осадные всякого рода; вождей неприятельских, частью Этолов, частью Кефалонцев. частью царских, оставленных там Антиохом, двадцать семь. В этот день многим, еще прежде своего въезда в город, М. Фульвий на Фламиниевском цирке — трибунам, префектам, всадникам, сотникам Римским и союзникам раздавал военные дары. Воинам из добычи он раздал по двадцати пяти динариев, вдвое сотнику и втрое всаднику.
6. Уже приближалось время консульских выборов. Так как на них М. Емилий — ему по жребию досталась эта забота — поспеть не мог, то К. Фламиний прибыл в Рим. Им назначены консулы Сп. Постумий Альбин, К. Марций Филипп. Вслед за тем избраны преторами: Т. Маний, П. Корнелий Сулла, К. Кальпурний Пизон, М. Лициний Лукулл, К. Аврелий Скавр, Л. Квинкций Криспин. В конце года, когда сановники были уже избраны, Кн. Манлий Вульсо имел перед третьим днем Нон Мартовских торжественный въезд (триумф) в город вследствие победы над Галлами, живущими в Азии. Причиною того, что его триумф случился так нескоро было то, как бы, в бытность претором К. Теренция Куллеона, не подпасть Петиллиеву закону и не погибнуть в пламени чуждого приговора, которым осужден Л. Сципион. Судьи были бы еще неприязненнее ему, чем Сципиону, за то, что он, сделавшись его преемником, военную дисциплину, строго Сципионом соблюдаемую, по слухам развратил всякого рода преступными снисхождениями. Да ему в упрек ставилось не только то одно, что по рассказам делал он в провинции далеко от глаз, но еще более то, что каждый день замечалось в его воинах. Дотоле чуждой нам, роскоши проникновение в город имело свое начало от Азиатского войска. Тут–то впервые привезены были в Рим ложа, украшенные медью, дорогие покрывала, занавесы и другие тканые вещи и — в то время вещи эти считались принадлежностью только самих богатых домов — столики об одной ножке и буфеты. Тут наслаждения пиршеств увеличились присутствием певиц, арфисток и разных фокусников. На приготовление самих пиршеств стали употреблять гораздо более, чем прежде, старания и издержек. Повар, у людей старинных последний из служителей и по ценности, и по употреблению, начал становиться дорогим, и прежнее рабское занятие стало считаться искусством. Но все то, что тогда было заметно, составляло едва зародыш будущего господства роскоши.
7. Во время торжественного въезда своего Кн. Манлий внес золотых венков, весом двести двенадцать фунтов; серебра весом двести двадцать тысяч фунтов; золота две тысячи сто три; тетрадрахм аттических сто двадцать семь тысяч; цистофоров двести пятьдесят тысяч; Филиппейских золотых монет шестнадцать тысяч триста двадцать; много Галльского оружия и добычи всякого рода везено было на телегах. Вождей неприятельских ведено было перед колесницею пятьдесят два. Воинам раздал по сорок два динария, сотнику — вдвое; кроме того пехотинцу выдано двойное жалованье, а всаднику тройное. Много воинов из разных рядов, получили военные дары и следовали за колесницею. Воины, приветствия главному вождю стихами, высказывали в таком смысле, что без труда заметно было, что они относились к начальнику честолюбивому и снисходительному. Вообще этот триумф нравился гораздо более воинам, чем народу. Но друзья Манлия постарались снискать ему расположение и этого последнего; но их стараниям состоялся сенатский декрет о том: «чтобы из денег, несенных во время триумфа, суммы, пожертвованные народом на жалованье воинам и до сих пор не вполне возвращенные, были выплачены». Городские квесторы, с полным старанием и добросовестностью, выплатили по двадцать четыре с половиною асса на каждую тысячу. В то же время двое военных трибунов из обеих Испании прибыли с письмами К. Атиния и Л. Манлия, начальствовавших в этих провинциях. Из этих писем узнали, что Цельтиберы и Лузитане взялись за оружие и опустошают поля наших союзников. Об этом предмете суждение непочатым оставил сенат до имеющих быть вновь избранными сановников. В этом году, во время празднования Римских игр, совершаемого П. Корнелием Цетегом и А. Постумием Альбином, дурно поставленная мачта в цирке упала на статую Полленции и ее сбросила. Сенаторы, вследствие этого случая, проникнутые религиозными опасениями, положили — прибавить один день к празднованию игр, поставить две статуи вместо одной и сделать новую позолоченную. Плебейские игры эдилями К. Семпронием Блезом и М. Фурием Луском, даны в продолжение одного дня.
8. В следующем году, Сп. Постумий Альбин и К. Марций Филипп, консулы, от войска и заботы о войне и провинциях отвлечены были преследованием внутреннего заговора. Преторы по жребию распределили участки: Т. Мэнию досталось судопроизводство в городе, М. Лицинию Лукуллу разбор дел между гражданами и чужестранцами, К. Аврелию Скавру Сардиния, П. Корнелию Сулле — Сицилия, Л, Квинкцию Криспину Испания ближняя, К. Кальпурнию Пизону — Испания дальняя. Обоим консулам определено исследование о тайных заговорах, Какой–то грек из самих простых прибыл сначала в Етрурию; чужд он был всех тех искусств, которые, содействуя развитию и тела и духа, во множестве введены у нас образованнейшим изо всех народов; плохенькой жрец и прорицатель, он не принадлежал к числу тех, которые явно совершаемыми религиозными обрядами, снискивают себе занятие и пропитание, стараясь подействовать религиозным ужасом на умы черни, но был исполнителем священных обрядов таинственных и ночных. Сначала допускались весьма немногие; потом в обществе мужчин и женщин сделались известнее. К религиозным побуждениям присоединилось действие вина и пиршеств для более успешного соблазна умов. Когда в вине утопал рассудок и в ночное время женщины были перемешаны с мужчинами, из них нежные возрастом с более пожилыми — всякое ощущение стыда исчезало. Начался разврата всякого рода, так как каждый имел под руками готовое удовлетворение той страсти, к которой был более склонен от природы. И не один только вид преступления: половые соединения как попало людей благородных и женщин, но из той же мастерской исходили ложные свидетельства, фальшивые подписи под завещаниями и показаниями. Тут же действовал и яд, и домашние убийства, так что даже нередко и тел не оставалось для погребения. Многое совершалось коварством, а еще более насилием. Оно оставалось скрытым, так как от завываний, звука цимбалов и барабанов голос жертв разврата и насильственной смерти, не мог быть услышан.
9. Зараза этого зла, подобно прилипчивой болезни, из Этрурии проникла в Рим. Сначала оно скрывалось в многолюдстве и обширности города, столь благоприятных принятию и развитию подобных болезней. Наконец консул Постумий узнал о нем преимущественно следующим образом. П. Эбуций, отец которого отправлял военную службу на данном от государства коне, остался ребенком; по смерти опекунов, воспитывался он под попечительством матери своей Дуронии и отчима Т. Семпрония Рутила. И мать была вполне предана мужу; и он, управляя детским имением так, что уж ни в каком случае не мог отдать в нем отчета, вознамерился или извести пасынка, или какою–либо связью поставить его от себя в зависимость. Как лучшее средство развратить его показались Вакханалии. Мать стала убеждать сына: «что во время его болезни она дала обет, как только он выздоровеет, посвятить его в таинства Вакха; благосклонностью богов присужденная к обету, она желает его исполнить. В продолжении десяти дней надлежит ему хранить целомудрие, а на другой день после ужина чисто омыв его, она поведет его в святилище». В то время большою известностью пользовалась публичная женщина Гиспала Фецения, достойная лучшего занятия, чем торговля телом; к нему она привыкла еще быв девчонкою служанкою, а впоследствии, и получив вольную, снискивала себе пропитание тем же. Она была соседкою Эбуция и свыклась с ним; знакомство это не могло иметь вредных последствий ни для состояния молодого человека, ни для его чести. Гиспала его сама полюбила и волочилась за ним, а так как от своих родных получал он самое скудное содержание, то и в средствах жизни ему много помогала его знакомая. И до того велика была в ней сила привычки, а может быть и любви, что после смерти своего патрона, не находясь уже ни от кого в зависимости, она выпросила себе у трибунов и претора–попечителя и, сделав духовное завещание, Эбуция назначила своим единственным наследником.
10. При таком ручательстве взаимного расположения, любовники не имели конечно секретов друг от друга и шутя молодой человек говорит ей, чтобы она не удивлялась, если он несколько ночей проведет врозь с нею: «Делается это для религии, чтобы освободиться от обета за его здоровье данного — хочет он быть посвященным в таинства Вакха». Услыхав это, подруга его пришла в большое смущение: «Да сохранят тебя боги, сказала она; лучше умереть нам обоим, чем допустить тебя до такого поступка! Угрозы и опасности пусть обратятся на голову тех, которые это присоветовали). Молодой человек, удивленный и такими речами– и смущением подруги, велит ей воздержаться от проклятий: сама его мать, с согласия отчима, приказала ему это. «Ну так твой отчим, ответила на это подруга (мать винить может быть и не следует) хочет таким действием разом погубить твою стыдливость, честь, все надежды и самую жизнь). Когда молодой человек удивился еще более и допрашивал что это значит, то его подруга, помолясь предварительно всем богам и богиням о мире и прощении, если она из любви к своему другу, выскажет то, о чем следовало бы молчать: «Служанкою она (вот слова её) вместе со своею госпожою входила в это святилище, а с тех пор как свободна и близко к нему не подходила. — Знает только, что это вертеп всех возможных беззаконий, и вот уже два года как достоверно известно, что никого туда не посвящают старше двадцатилетнего возраста. Как кто вводится, то как жертва передается жрецам: отводят его в такое место, где кругом раздаются завывания, песни, звуки цимбал и барабанов, для того, чтобы не слышно было жалобного голоса, когда он делается жертвою позорного насилия)! Потом она начала умолять и заклинать своего возлюбленного, чтобы он это дело как–нибудь расстроил, и не бросался бы очертя голову туда, где всякого рода беззакония придется сначала терпеть, а потом самому делать, Она отпустила молодого человека не прежде, как взяв с него слово что он от этих таинств уклонится.
11. По возвращении его домой, когда мать стала говорить ему, что из относящегося до священнодействий следует наблюсти в этот день, и что в последующие, он сказал, что ничего этого не сделает, да и не хочет вовсе быть посвященным в эти таинства. И отчим присутствовал при этом разговоре. Тотчас мать воскликнула: «без своей Гипсалы не может он обойтись и десять ночей; этой эхидны ядовитыми приманками до того напитался он, что потерял всякое уважение и к родительнице, и к отчиму и самый страх к богам бессмертным». Ругали его с одной стороны мать, с другой отчим, наконец выгнали его из дому с четырьмя служителями. Молодой человек ушел оттуда к тетке своей Эбуции и рассказал ей, за что его прогнала мать. По её совету он на другой день донес все консулу Постумию наедине без свидетелей. Консул отпустил его, приказав ему явиться на третий день, а сам спросил Сульпицию, свою тещу, женщину почтенную: «не знаеть ли она старуху Эбуцию на Авентине?» Та отвечала, что знает ее за женщину честную и старинных нравов; тогда он сказал, что ему необходимо ее видеть, и чтобы она послала нарочного пригласить ее. По приглашению Эбуция явилась к Сульпицию, а скоро пришел консул, как бы случайно, и завел речь об Эбуцие, сыне её брата. Навернулись слезы на глазах у доброй женщины и начала она сожалеть о несчастной участи молодого человека: обобранный теми, от кого менее всего следовало этого ожидать, находился он теперь у ней, прогнанный матерью за то, что честный молодой человек (да будут ему благоприятны боги!) не хотел быть посвященным, в сопровождаемые гнусным развратом (так по крайней мере слух есть) таинства.
12. Консул, полагая, что уже собрал достаточно справок относительно Эбуция и убедился, что не пустой он выдумщик, отпустил Эбуцию и просил тещу пригласить к себе Гиспалу вольноотпущенницу, также жительницу Авентина, не безызвестную соседям, так как он и ее также хочет спросить. Получив об этом известие, Гиспала пришла в смущение; она не понимала причины, зачем зовут ее к женщине такого известного рода и столь уважаемой; увидав же в передней ликторов, толпу провожатых консула, а наконец и его самого, почти помертвела от страха. Отведя ее во внутренние покои своего дома, и в присутствии тещи, консул стал говорить Гиспале: «не чего ей бояться, если только она захочет говорить правду; пусть она примет заверение о том или от Сульпиции, такой почтенной женщины, или и от него самого. Только пусть она расскажет ему, что обыкновенно происходит в роще Стимулы, во время Вакханалий и совершения ночных таинств». Бедную женщину, когда она услыхала это, прохватил такой сильный страх, что она задрожала всеми членами и долго говорить не могла. Наконец несколько успокоенная, она сказала: «еще очень молоденькая служанкою она была посвящена вместе со своею госпожою; в течение же нескольких лет с тех пор, как отпущена на волю, она не знает ничего что там происходит». Уже это самое похвалил консул, что она не скрывает своего участия в этих таинствах, но и все прочее пусть она изложит с такою же искренностью. Когда она отговаривалась, что более ничего не знает, то консул ей сказал: совсем не то прощение и милость последует, если она будет уличена другим, или если она признается сама: ему, консулу дал знать обо всем тот, кто от неё слышал.
13, Гиспала, легко догадавшись — да и так на самом деле было — что Эбуций выдал её тайну, упала к ногам Сульпиции и сперва стала ее умолять: «болтовню женщины свободного обращения с её любовником не обращать в дело не только важное, но и, можно сказать, уголовное: говорила она так своему приятелю, чтобы его напугать, а не потому чтобы ей что–нибудь было известно». Тут Постумий, вспыхнув негодованием, сказал Гиспале: «также не думает ли она теперь хитрить с Эбуцием, своим любовником, и забывает, что говорит в доме, достойной всякого уважения, женщины и с консулом»! Сульпиция стала поднимать оробевшую Гиспалу, и вместе ее уговаривать и успокаивать раздражение зятя. Наконец разуверенная Гиспала много жаловалась на вероломство Эбуция, который так ее отблагодарил за все её в отношении к нему заслуги: «уж очень страшится она богов бессмертных, которых возвестит самые сокровенные таинства, а еще много больше людей, так как они ее за такой донос разорвут руками на части». А потому она умоляет Сульпицию, умоляет консула — послать ее куда–нибудь подальше вне Италии в такое место, где она могла бы в безопасности пронеси, остаток жизни». Консул приказывает ей не тревожиться; он на себя принимает заботу о том, чтобы ей возможно было жить в Риме с полною безопасностью. «Тогда Гиспала рассказала о происхождении этих таинств: «первоначально святилище это было только женское, и никого из мужчин туда не допускали. В году было три положенных дня, в которые днем принимаемы были для совершения таинств Вакха, Жречество поочередно принимала на себя женщины. Жрица, из Кампании, Пакула Анния все это изменила, действуя будто бы по внушению богов. Она первая допустила мужчин в число посвященных, а именно сыновей своих — Миния и Геренния Церриниий, сделала празднование из дневного ночным и днями для совершения таинств назначила вместо трех в году по пяти каждый месяц. Вследствие чего утратился всякий порядок в священнодействии: мужчины смешались с женщинами, присоединился ночной разврат, и не осталось ни одного рода преступления или сладострастия, которое бы здесь не совершалось. Более там мужчины насилуют мужчин же, чем женщин. Если же которые не слишком терпеливы к бесчестию, и не обещают деятельных слуг преступления, то их приносят вместо жертв: ничего не считать запрещенным — вот для них высший закон, Мужчины, как бы в неистовстве, изрекают прорицания с самыми отчаянными телодвижениями; а женщины, в виде Вакханок с распущенными волосами бегут к Тибру с зажженными факелами и опустив в воду, вынимают горящими ярко, так как они составлены из негашеной извести с чистою серою. Восхищенными от богов на небо называют тех людей, которых, привязанных к машине, бросают в открытые пещеры: это бывает с теми несчастными, которые отказываются или вступить в сообщество, или общение преступлений, или не хотят вынести поругания. Огромное число посвященных составляет уже так сказать особый народ: в числе их есть несколько мужчин и женщин из лучших семейств. Не более двух лет как положено не принимать никого в посвященные старше двадцатилетнего возраста; тут преимущественно стараются действовать на слабость возраста и готовность к преступному наслаждению».
14. Окончив свое показание, Гиспала упала снова на колени и просила куда–нибудь ее отослать. Консул просит тещу очистить какой–нибудь уголок её покоев, куда могла бы переселиться Гиспала. Небольшая комната наверху отведена ей; ход по лестнице на улицу заделан наглухо, а оставлен только обращенный внутрь покоев. Все вещи Феценнии тотчас перенесены и прислуга её призвана; Эбуцию велено перебраться к клиенту консула. Постумий, имея в своей власти обоих доносчиков, донес об этом сенату и изложил все порядком как сначала ему было донесено, и как он произвел расследование. Сенаторами овладел сильный страх, как за общественную безопасность, как бы эти сходбища и ночные сборища не условили какого–нибудь коварного замысла и серьезной опасности; так и в частности каждый боялся за себя, как бы от близких не ждать себе гибели. Впрочем сенат определил: благодарить консула за то, что он — такое дело и с особенною заботливостью, и безо всякой тревоги расследовал. Подробное следствие о Вакханалиях и ночных священнодействиях вне очереди поручить консулам, озаботиться, как бы доносчикам Эбуцию и Феценнии это дело не было во вред, и пригласить других денежными наградами к показаниям. Жрецов этих таинств — будут ли то — мужчины или женщины — не только в Риме, но и на всех базарах и сходбищах, разыскивать и предоставлять в распоряжение консулов. В городе Риме объявить эдиктом и по всем городам Италии разослать таковые же: «чтобы посвященные в таинства Вакха не собирались ни тайно, ни явно для совершения священнодействий, и чтобы таковых не совершали вовсе. А прежде всего чтобы произведен был розыск всех тех, которые собирались, и заодно действовали для совершения насильственных и преступных действий. Вот что определил сенат. Консулы отдали приказание эдилям курульным разыскать всех жрецов этого богослужения и схватив их держать под стражею в таком покое, где заблагорассудят, впредь до исследования; эдилям плебейским принять меры, чтобы не совершаемо было никаких тайных священнодействий. Трем сановникам о делах уголовных поручено — расставить по городу караулы и строго наблюдать, чтобы не было ни каких ночных сходбищ. Для охранения от пожаров, на площадь к трем сановникам, прибавлено еще пять, и каждый должен был заведовать своею частью города по ту сторону Тибра.
15. Разослав сановников для исполнения таких обязанностей, консулы взошли на Ростры и, созвав народное собрание, прежде всего консул прочел торжественную молитву, какую обыкновенно произносят сановники прежде, чем говорить к народу и потом начал такую речь: «Римляне, ни одному еще народному собранию это торжественное воззвание богов не было не только более кстати, но и так необходимо: оно вам напомнит, каких именно богов чтить, обожать и молить установили ваши предки; а не тех, которые чуждыми и вредными суевериями зараженные умы, как неистовыми побуждениями, подстрекают на всякое преступление и сладострастие. Я же теперь не нахожу ни что именно умолчать, ни как много высказать. Если что–либо останется вам неизвестным, то как бы я не подал вам повода в беспечности; если же я все открою, то опасаюсь, как бы не встревожить вас через меру. Но чтобы я ни сказал, знайте во всяком случае, что сказано мало, принимая в соображение чудовищность и важность предмета. Припять же меры осторожности, приложим мы все старание. Что уже давно не только по всей Италии, но и по городу во многих местах совершаются вакханалии — я думаю не только по слуху вы знали, по и, как я наверное знаю, по ночному шуму и завываниям, оглашающим весь город; впрочем, в чем была сущность дела, оставалось неизвестным: одни полагали, что это какое–нибудь богослужение своего рода, а другие, что это дозволенные потехи и игры, и во всяком случае, чтобы то ни было, касается немногих. Что же касается многочисленности лиц сюда прикосновенных, если скажу, что их многие тысячи, то этим конечно приведу вас в ужас, если не объясню, что эти за люди: во–первых, большая часть тут женщин, и они–то источник зла, потом мужчины, нисколько не лучшие женщин, играющие сначала страдательную, а потом деятельную роль в самом гнусном разврате, фанатики, проводящие бессонные ночи, утратившие почти сознание от криков и шума ночных. Этот заговор не имеет еще пока никаких существенных сил, но впрочем они растут у него быстро, так как число заговорщиков быстро увеличивается. Предки ваши, да и вы сами не собираетесь вместе необдуманно, а только когда, водруженное в крепости, развернутое знамя вызывает войско из города, по случаю производства выборов, или когда трибуны назначают народное собрание, или кто–нибудь из сановников зовет вас на сход. Вы понимаете, что везде, где собираются толпы народа, должен присутствовать и тот, кто по закону имеет право становиться во главе его. А каковы же должны быть — вы легко догадаетесь — ночные сходбища, где мужчины присутствуют вместе с женщинами? Если бы вы знали каких лет мужчины принимаются в число посвященных, то вам было бы не только жалко, но даже и совестно за них. И в такие таинства посвященных, юношей, Римляне, считаете ли вы достойными быть воинами? Не им ли, выведенным из гнусного вертепа разврата, вверять оружие? Не они ли, нося на себе следы и своего собственного и чуждого разврата, будут сражаться за честь и скромность жен ваших и детей?
16. Впрочем, не так было бы еще это важно, будь они только изнежены пороками (позор этот пал бы в особенности на них самих), удержи они свои руки от совершения преступлений, а рассудок от коварных замыслов. Но никогда еще в нашем обществе не появлялось такого зла, которое бы касалось столь многих и проникало бы повсюду. Все, что в эти годы совершенно позорных деяний, обманов, преступлений, знайте, все то вышло из этого вертепа. И до сих нор открыты еще не все злодеяния, которые были там задуманы. До сих пор нечестивые заговорщики, не имея еще достаточно сил для нарушения общественного спокойствия, ограничиваются нанесением вреда частным лицам; но зло с каждым днем распространяется и принимает все более широкие размеры. Уже оно больше, чем его вместить монет частная жизнь; метит оно на государственное значение. Если, Римляне, не возьмете вы мерь предосторожности, то скоро этому денному, законно консулом созванному собранию, равное ночное может быть открыто. Теперь заговорщики, каждый по одиночке, боятся вас вместе собравшихся, но когда вы разойдетесь по вашим домам и хуторам, они соберутся и будут совещаться о своей безопасности и вашей гибели, и тогда все вместе они станут страшны каждому из вас порознь. А потому каждый из вас должен желать, чтобы все наши были люди благонамеренные. Если кого страсти, безумство увлекли в эту пропасть, то пусть такого считают уже по нашим, но членом общества тех, с которыми он вступил в единомыслие на всякое преступление и злодейство. Не могу заверить, чтобы из вас не было и таких, которые попали туда ошибкою. Ничто по истине так не сбивает с толку, как ложные религиозные убеждения. Где именем богов прикрывается злодейство, умами овладевает суеверный страх, как бы нам, воздерживая увлечения людские, не нарушить примешанного сюда божественного права. Но от таких религиозных опасений освобождают вас бесчисленные декреты первосвященников, сенатские декреты, наконец ответы прорицателей. Сколько раз, во времена ваших дедов и отцов, поручаемо было сановникам — запрещать совершение чужеземных таинств, жрецов их и прорицателей изгонять из форума, цирка и города, книги таких прорицаний собирать и сожигать, всякое жертвоприношение, совершаемое не по обычаям Римским воспрещать. Люди, изучившие вполне божественное и человеческое право, были того убеждения, что ничто так не содействует разрушению религии, как то, когда она совершается не по завету предков, а по чужеземным обычаям. Я счел нужным все это вам сказать предварительно, дабы какое–нибудь суеверие не овладело умами вашими, когда увидите, что мы будем искоренять вакханалии и уничтожать нечестивые сборища. Все это мы совершим, при благословении богов бессмертных; они с негодованием видя, что величие их имени запятнывается преступлениями и позорными страстями, постарались обличить их и извлечь из тьмы на свет божий, и конечно если они открыли, то не с тем, чтобы подобные действия оставались безнаказанными, а для того чтобы они получили достойное возмездие и были искоренены. Сенат вне очереди мне и товарищу моему поручил исследование об этом, и мы с энергиею исполним то, что нам самим совершить надлежит. Заботу о ночных караулах по городу поручили мы второстепенным сановникам. Справедливость требует, чтобы и вы также со своей стороны — обязанности ваши, где кто в каком месте поставлен будет, какое получит приказание, деятельно исполнял бы и прилагал старание, как бы вследствие злоумышления виновных, не последовало опасности или тревоги.
17. За тем консулы приказали прочесть сенатские декреты и объявили, что назначается награда тому, кто кого–либо из виновных приведет, или донесет об имени, если он в отсутствие: «если указанный таким образом убежит, то назначается ему известный день явки, в который, если он не явится по вызову, то будет осужден заочно. Если же будет поименован кто–либо из находящихся вне Италии, то ему назначится более отдаленный срок, если только он пожелает явиться для оправдания». За тем консулы объявили: «чтобы никто, по случаю бегства, ничего не продавал и не покупал; чтобы никто ничего не принимал, не скрывал и отнюдь ни в чем не помогал бегущим». Собрание народное распущено; сильный ужас господствовал во всем городе и он не ограничивался одними стенами города и пределами Римской области, но по всей Италии, в разных местах, распространилась тревога вследствие получения писем о сенатском декрете, о народном собрании и эдикте консулов. Многие в ночь, последовавшую за тем днем, когда в народном собрании открылось это дело, в попытке бежать — так как около ворот поставлены были караулы, схвачены были триумвирами и возвращены назад: многих имена указаны доносчиками. Некоторые из них, мужчины и женщины, причинили сами себе смерть. В заговоре принимали участие — так по крайней мере был слух — более семи тысяч мужчин и женщин. Достоверно известно было, что во главе заговора стояли М. и К. Атинии, плебеи Римские, Фалиск — Л. Опитерний, и Кампанец — Миний Церриний; они были зачинщиками всех порочных и преступных действий, великими первосвященниками и основателями этих священнодействий. Приложено старание, чтобы схватить их как можно скорее. Они были приведены к консулам, повинились и те не замедлили их предать суду.
18. Впрочем так много было бегущих из города, что преторы Т. Маний и М. Лициний, принимая в соображение, что столько граждан теряют всякое право и путь к оправданию, при посредстве сената, отложили дело на тридцать дней, пока следствие будет консулами приведено к концу. Тот же самый недостаток подсудимых — так как в Риме не являлись к ответу, да и не оказывалось на лицо тех, которых имена указаны были доносчиками — вынудил консулов отправиться по соседним городам, разыскивать там и судить виновных. Те, которые были только посвящены и совершали молитвы по священному песнопению, повторяя слова за лицом священнодействующим, в которых заключался нечестивый обет на высшую меру преступления и сладострастия, но ничего из тех действий, на которые обязались клятвою, не совершили ни сами на себе, ни на других, тех консулы оставляли в оковах; а те, которые причастны были гнусному противоестественному разврату или убийствам, которые замешаны были в лжесвидетельствах, поддельных подписях (печатях), подложных завещаниях и других мошеннических действиях, те были присуждаемы к лишению жизни. Более было казненных, чем посаженных в оковы; и в том, и в другом случае много было и мужчин и женщин. Осужденные женщины были передаваемы родственникам или тем от кого они зависели, для того чтобы эти лица у себя дома с ними расправились. При отсутствии же кого–либо годного в исполнители приговора, он приводился в исполнение публично. Потом на консулов возложена обязанность — уничтожить все Вакханалии сначала в Риме, потом по всей Италии, кроме если где издревле существовал жертвенник или посвященная статуя. Относительно всего прочего предусмотрено так сенаторам декретом: «как в Риме, так и в Италии, Вакханалий вовсе быть не должно. Если же кто–либо сочтет такое священнодействие необходимым и важным, и опустить его было бы сопряжено с религиозными опасениями и упреками совести, то он должен заявить об этом городскому претору и тот спросит сенат о мнении: в случае разрешения последовавшего в заседании сената, где будет присутствовать не менее ста членов, священнодействие это должно быть совершенно так, чтобы при нем присутствовало не более пяти человек, чтобы не было никаких общественных сумм, и не участвовало тут никакого жреца или священнослужителя».
19. В дополнение к этому последовал другой сенатский декрет, по докладу консула К. Марция: «чтобы о тех, при посредстве которых консулы открыли это дело — был особый доклад сенату, когда вернется в Рим Сп. Постумий, по окончании следствия». Определено: Кампанца, Миния Церриния, отослать в Ардею в оковы, а сановникам Ардеатским объявить, чтобы они его держали под строгим караулом, так чтобы он не имел возможности не только бежать, но и причинить сам себе смерть. Немного спустя прибыл в Рим Сп. Постумий; по его докладу относительно награждения П: Эбуция и Гиспалы Фецении, так как при их содействии открыты Вакханалии, состоялось сенатское определение: «квесторы городские должны были выплатить из казны и тому и другому по ста тысяч асс. Консул должен войти в сношение с трибунами народными, чтобы они как можно поспешнее предложили народу — П. Эбуция считать отслужившим свой срок военной службы, не призывать его к ней иначе как буде пожелает, и цензору не навязывать ему общественного коня, Фецении Гиспале предоставлено право вполне распоряжаться своим имуществом, отдавать его, уменьшать, выходить за муж из роду вон, выбирать попечителя и вообще действовать так, как если бы она была замужем и после ее мужа осталось завещание. Во всяком случае дозволено ей выйти замуж за свободного и тому, кто бы на ней ни женился, не должно отнюдь вменяться это в стыд или бесчестие. Консулы и преторы, как теперешние, так и имеющие быть вперед, должны озаботиться, чтобы этой женщине не было ни какого оскорбления, и чтобы она была в полной безопасности. Так желает сенат и считает справедливым, чтобы это было исполнено». Обо всем этом доложено народу и сенатское определение получило от него утверждение; относительно безопасности других и их награждения распоряжение предоставлено консулам.
20. Уже К. Марций, окончив следствие в своем участке, собирался отправиться в назначенную ему провинцию — Лигурию; он получил в пополнение своих войск три тысячи пеших воинов, полтораста всадников, пять тысяч воинов латинского союза и двести всадников. Та же самая провинция и такое же число пеших и конных воинов предоставлено и его товарищу. Войска приняты те самые, которые в прошлом году имели консулы К. Фламиний и М. Емилий. Кроме того им приказано набрать два новые легиона вследствие сенатского определения; союзникам латинским велено выставить двадцать тысяч пеших, тысячу триста всадников, а из Римлян три тысячи пеших и двести всадников. Все это войско, кроме легионов, положено вести на подкрепление войску, находившемуся в Испании. Так как консулы наняты были пока следствием, то произвести набор поручили Т. Мению. По окончании следствия, первый К. Марций выступил в Апуанским Лигурам. Так как он погнался за ними внутрь отдаленных ущелий, где постоянно они укрывались и имели убежище, то и окружен был неприятелем, заранее захватившим позицию в месте, для него крайне неблагоприятном. Потеряно тут четыре тысячи воинов, и во власть неприятелей попали три значка второго легиона и одиннадцать знамен союзников Латинского племени, а также большое количество оружия, потому что бегущие бросали его во многих местах, как служившее помехою в бегстве по лесным тропинкам. Прежде остановились Лигуры преследовать, чем Римляне бежать. Консул, как только вырвался из неприятельской области, чтобы не заметили, на сколько уменьшились его силы, в замиренных местах распустил войско. Впрочем, не мог он подавить слух о неудачных своих действиях и самое ущелье, откуда его прогнали Лигуры, получило наименование Марциева.
21. Почти вместе с этим известием из земли Лигуров, получено и прочитано донесение из Испании, в котором к приятным вестям примешивалось и печальное, К. Атиний, за два года перед тем посланный претором в эту провинцию, имел в Астенской земле с Лузитанцами правильное сражение. До шести тысяч неприятелей убито; остальные разбиты, обращены в бегство и лишены лагерей. За тем претор повел легионы приступать к городу Асте, который и взят с немного большим усилием, чем лагери; но пропретор, неосторожно подойдя к стенам, ранен и через несколько дней умер. По прочтении донесения о смерти пропретора, сенат определил послать нарочного, который бы нагнал претора К. Кальпурния у порта Луны и известил бы его, что сенат считает справедливым — ускорить его отъезд, дабы провинция не оставалась без главного начальника. На другой день посланный прибыл в порту Луны, а Кальпурний уже за несколько дней перед тем уехал. В ближней Испании, Л. Манлий Ацидинт., отправившийся в провинцию в одно время с К. Атинием, сразился с Цельтиберами. Обе стороны разошлись после нерешительного боя; только Цельтиберы в следующую же ночь сняли свой лагерь с прежнего места, и Римляне получили возможность и предать погребению своих, и обобрать добычу неприятельских воинов. Несколько дней спустя, собрав войско еще большее, Цельтиберы у города Калагуриса сами начали наступательный бой с Римлянами. Не сохранилось никакого известия о том, почему при большой численности неприятель стал слабее силами; он побежден в сражении. До двенадцати тысяч неприятелей убито, более двух тысяч взято в плен и Римляне овладели лагерем. Не останови деятельность победителя преемник его своим прибытием, Цельтиберы были бы покорены. Оба новых претора отвели войска на зимние квартиры.
22. В то самое время когда получено было такое известие из Испании, совершаемы были в продолжение двух дней Таврийские игры вследствие религиозных соображений. За тем, в продолжение десяти дней, давал весьма пышные игры М. Фульвий; обет относительно их дал он в Этолийскую войну; в честь ему много художников прибыло из Греции. Тут в первый раз Римлянам представлено было зрелище боя атлетов, и охоты за львами и пантерами. По обилию и разнообразию игры эти могли почти стать наравне с нам современными. Потом совершено девятидневное священнодействие по тому случаю, что в Пицене, в продолжение трех дней, шел каменный дождь и говорили, что во многих местах небесные огни опалили многих слегка, особенно одежду. Прибавлено молебствие на один день по декрету первосвященников по тому случаю, что молния коснулась храма Описа в Капитолие. Принесением больших жертв исполнили это консулы, и совершили очищение города, Около этого же времени получено известие из Умбрии, что найден уже почти двенадцати лет не полный мужчина (Гермафродит), Смотря на такое чудовищное явление с омерзением, сенаторы повелели удалить его с Римского поля и предать смерти как можно скорее. В том же году Галлы Транзальпинские, перейдя в Венецию безо всякого опустошения и военных действий, недалеко от теперешней Аквилеи, заняли место для постройки города. Послы Римские, ездившие по этому делу но ту сторону Альп, получили в ответ: «что те Галлы отправились в Италию без разрешения правительства и что они там делают, ему неизвестно.» — В это же время Л. Сципион дал в продолжение десяти дней игры, о которых говорил, что обет дан во время воины с Антиохом, на деньги, пожертвованные царями и городами. Валерий Антиат утверждает, будто бы Л. Сципион послан легатом в Азию после осуждения и продажи имущества — для разбора несогласий, возникших между царями Антиохом и Евменом. Тут–то пожертвованы деньги и собраны со всей Азии художники, и будто бы Сципион, ничего не упомянув о тех играх после воины, в которую дал относительно их обет, наконец, уже после своего посольства, стал о них толковать сенату.
23. Так как год уже оканчивался, то К. Марцию приходилось оставлять должность, находясь в отсутствии. Сп. Постумий, окончив исследование с величайшими верностью и заботливостью, произвел консульские выборы; назначены консулами Ап. Клавдий Пульхер, М. Семпроний Тудитан. На другой день избраны преторами П, Корнелий Цетег, А. Постумий Альбин, К. Афраний Стеллио, К. Атилий Серран, Л. Постумий Темпсан, М. Клавдий Марцеллин. В конце года, вследствие заявления консула Си. Постумия о том, что объезжая, по случаю произведенного им следствия, и тот и другой берег Италии, он нашел опустевшие колонии — Синопт на верхнем, и Буксент на нижнем море и вследствие сенатского декрета назначены претором Т. Мением три сановника для записки туда поселенцев: Л. Скрибоний Либо, М. Туцций, Кн. Бэбий Тамфил. Угрожавшая в то время война с царем Персеем и Македонянами не оттуда, откуда многие думают, и не от самого Персея, имела побудительную причину. Все дело началось еще с Филиппа, и, проживи он долее, он сам вел бы эту войну. Одно обстоятельство — когда после поражения предписывались ему законы — особенно его огорчало, это отнятие сенатом права отомстить тем Македонянам, которые ему изменили во время войны. Сначала в условиях мира Квинкций оставил этот вопрос нерешенным и Филипп не отчаивался в возможности добиться того, чего желал. В последствии, когда царь Антиох потерпел поражение у Фермопил, то в разных местах в одно и то же время консул Ацилий осаждал Гераклею, а Филипп Ламию. По взятии Гераклеи, получил приказание отступить от стен Ламий, и город этот сдался Римлянам; это жестоко оскорбило Филиппа. Смягчил гнев его консул тем, что, спеша сам к Навпакту, куда удалились бежавшие Этолы, дозволил Филиппу — начать военные действия против Атамании и Аминандра, и города, отнятые Этолами у Фессалийцев, присоединить к своим владениям. Без большой борьбы и Аминандра изгнал из Атамании и некоторые города взял. И Деметриаду, город сильно укрепленный и во всех отношениях удобный, и народ Магнетов присоединил в своим владениям. Вслед за тем, и во Фракии завладел некоторыми городами, не умевшими пользоваться дарованною вновь и непривычною свободою и находившимися в смятении вследствие не согласий старейшин, присоединив к себе партию, претерпевшую поражение в домашних смутах.
24. Этим на время было успокоено раздражение царя против Римлян. Впрочем, он ни на минуту не отлагал в уме своем заботы о собрании сил в мирное время, которые бы он мог, как только представится благоприятный случай, употребить на войну. Доходы царства увеличил он не только налогами с сельских произведений и с морских пристаней; но и рудники металлов, оставленные было, стал опять разрабатывать и новые открыл во многих местах. А чтобы пополнить прежнее количество подданных, уменьшившееся вследствие потерь военных, не только подготовлял молодое поколение, принуждая всех иметь детей и воспитывать их, но и большое количество браков перевел в Македонию. Несколько поуспокоясь от войн, все старание приложил к увеличению сил царства. — Явились вновь причины, вызвавшие свежее раздражение против Римлян. Жалобы Фессалов и Перребов на то, что он, Филипп, завладел их городами, и послов Евмена царя относительно занятых силою Фракийских городов и перевода многих жителей в Македонию, были так выслушаны (Римлянами), что ясно было их желание не оставить их без внимания. Особенно подействовал на сенат дошедший до него слух, будто Филипп добивается уже владычества над Еном и Маронеею; а к делу Фессалов сенат оставался более равнодушным. Пришли также послы Атаманов; они жаловались не на утрату части своей области, не на ущерб своих пределов, но на то что вся Атаманил попала под владычество царя. Явились изгнанники Маронитов (изгнанию они подверглись вследствие того, что защищали свою свободу от царского войска) они–то принесли известие, что не только Маронея, но и Эн находятся во власти Филиппа. Явились и от царя послы для его оправдания; они утверждали, что все совершившееся сделалось не иначе, как с позволения Римских военачальников. Города Фессалов, Перребов и Магнетов, и народ Атаманский, вместе с Аминандром, находились на той же стороне, что и Этолы. После поражения царя Антиоха консул, будучи занят завоеванием Этолийских городов, покорение тех предоставил Филиппу; они повинуются, уступив силе оружия». Сенат, дабы не постановлять никакого решения в отсутствии царя отправил послов для разбора этих споров: К. Цецилия Метелла, М. Рэбия Тамфила, Ти. Семпрония: к времени их прибытия у Фессалийского Темпе назначен съезд представителям всех тех городов, у которых были недоразумения с царем.
25. Тут Римские послы заняли места судей; Фессалы, Перребы, Атаманы были явными обвинителями, а Филипп, как подсудимый, должен был выслушать обвинения. Каждый из тех лиц, которые стояли в главе посольств, действовал резче, или снисходительнее сообразно своему личному характеру и чувству расположения или ненависти к Филиппу. Предметом спора были: Филиппополись, Трикка, Фалория и Евримены и прочие вокруг них города: принадлежали ли они Фессалийцам по праву, а захвачены и перешли во владение Этолов силою (а что Филипп отнял их у Этолов, то не было подвержено сомнению) или эти города составляли издревле собственность Этолов. «И сам Ацилий уступил эти города царю на том условии — буде они собственность Этолов, и если они действовали за одно с этими последними по собственному побуждению, а не вынужденные силою». Точно такого же рода разбирательство было о городах Перребов и Магнегов, Своим временным владычеством Этолы внесли замешательство во все права. К этим предметам разбирательства присоединились жалобы Фессалов на то: «что если даже эти города и будут им возвращены, то не иначе царь их отдаст, как ограбленные и разоренные. Не считая потери от разных случайностей войны, он увел в Македонию пятьсот лучших молодых людей и пользуется их трудами на самые рабские занятия. Вообще он принял все меры, чтобы если и придется возвратить Фессалийцам вынужденно их собственность, она сделалась для них вовсе бесполезна. У Фив был один морской порт — Фтия, некогда для Фессалийцев весьма полезный и доходный. Собрав оттуда все транспортные суда с тем, чтобы они направляли путь мимо Фив к Деметриаде — и всю морскую торговлю отвлек туда. Уже он не воздерживается и от насилий послам, которых личность по народному праву считается священною: он поставил засаду послам их, когда они отправлялись к Т. Квинкцию. А потому все Фессалы повержены в такой страх, что не только по городам отдельно, но и на общих сеймах народных никто рта разинуть не смеет. Римляне, которым они одолжены свободою, далеко, а вовсе с боку привязался сильный властитель, недопускающий их пользоваться благодеянием Римлян. Но что же за свобода, если и высказать свободно ничего нельзя? Теперь только в надежде на послов и их защиту, вырываются их жалобы скорее стонами, чем словами. Если Римляне не примут каких–либо мер для уменьшения с одной стороны опасений Греков от соседних Македонян, с другой дерзости Филиппа, то не будет никакой пользы из того, что он побежден, а им дарована свобода. На него, как на упрямого коня не слушающего узды, надобно действовать более строгими средствами.» Так резко говорили последние, а те, которые говорили до них, старались успокоить раздражение Филиппа и просоли — «простить их, что они говорят за свою свободу; пусть он, отложив суровое обращение властителя, будет их союзником и другом, и возьмет пример с Римлян, которые ласково, а не страхом, хотят привязать к себе союзников». По выслушании Фессалов, Перребы толковали, что Гоннокондил, Филиппом названный Олимпиадою, принадлежал к Перребии, и просили его возвратить им. Такое же требование было относительно Маллеи и Ерициния. Атаманы просили свободы и возвращения укрепленных мест Атенея и Петнея.
26. Желая и сам лучше играть роль обвинителя, чем подсудимого, Филипп начал с жалоб: Менелаиду в Долопии, принадлежавшую к его царству, Фессалы отняли силою оружия, также Петра в Пиерии захвачена теми же Фессалами и Перребами. Да и Ксиниас, город бесспорно Этолийский, они присвоили себе; также и Парахелоиду, город принадлежащий к Атамании, безо всякого правомерного основания, сделался собственностью Фессалийцев. А что же касается с взводимых на него обвинений в устроенных послам засадах, и в запущении или процветании морских портов, то последнее смешно — отдавать отчет в том, какой порт больше посещают купцы или моряки — а первое вовсе противоречив его характеру. Уж сколько лет послы никогда не перестают являться с обвинениями на него то к Римским военачальникам, то в Рим к сенату; но против кого же он когда–нибудь, хоть на словах, употребил насилие? Говорят, будто бы он раз послам, отправлявшимся к Квинкцию, устроил засаду, но случилось ли что с ними — не присовокупляют. Такого рода обвинения понятны со стороны людей, явившихся с жалобами и, за неимением сказать что–либо основательное, вынужденных прибегать ж выдумкам. Дерзко и неумеренно пользуются Фессалы снисходительностью народа Римского: как после долговременной жажды припав к источнику свободы, они опились его. А потому они, по примеру рабов, получивших вольность вдруг и совершенно неожиданно, предаются всевозможным излишествам слова и языка, на перерыв друг перед другом стараясь отличиться ругательствами и преследованием своих бывших господ. Тут, под влиянием раздражения, он прибавил: «да ведь не навсегда закатилось солнце, будут еще дни вперед!» Что это было сказано, не только Фессалийцы приняли на свой счет, но и Римляне на свой. Когда же после этих слов раздавшийся ропот наконец утих, царь дал ответ послам Перребов и Атаманов: «дело городов, о которых они толкуют, представляется в том же самом виде. Консул Ацилий и Римляне дали ему их, когда они были собственностью неприятелей. Если те, которые дали подарок, и захотят его отнять, то он знает очень хорошо, что надобно уступить; но Римляне оскорбят своего лучшего и вернейшего друга в угоду союзникам легкомысленным и бесполезным. Никакого благодеяния память не забывается так скоро, как память дарованной вольности, а особенно со стороны людей, которые дурно пользуясь ею обратить ее же во зло.» Уяснив себе обстоятельства дела, послы Римские объявили: «полагают они необходимым вывести гарнизоны Македонян из тех городов, и царство Македонское ограничить его прежними пределами. Относительно обид, на нанесение которых и с той и с другой стороны последовали жалобы, относительно способа их разбирательства между этими народами и Македонянами, необходимо постановить особые судебные правила.
27. Нанеся таким решением жестокое оскорбление царю, Римские послы отправились в Фессалонику — произвести дознание о городах Фракии. Тут послы Евмена сказали следующее: «буде Римляне желают, чтобы Эн и Маронея были свободны, то ему совестно заметить на это что–либо кроме внушения им, оставить их свободными на деле, а не на словах, и не допускать, чтобы их дар перехватывал кто–либо другой. Если же их заботливость относительно городов Фракийских не простирается так далеко, то справедливее будет из принадлежавшего Антиоху попользоваться военною добычею Евмену, чем Филиппу; как вследствие заслуг его (Евменова) отца Аттала на войне, веденной народом Римским против этого самого Филиппа, так и его собственных, что он, Евмен, во время войны с Антиохом на суше и на море принимал участие во всех трудах и опасностях. Притом в этом вопросе может он сослаться на предрешение десяти Римских уполномоченных. Они, давая ему, Евмену, Херсонес и Лизимахию, конечно вместе с тем дали Маронею и Эн, так как эти города, по самой близости своей, составляют необходимое прибавление главного дара. А Филипп, на основании какой услуги народу Римскому и по какому праву власти — в городах, столь от пределов Македонии отдаленных, поставил свои гарнизоны? Пусть прикажут позвать Маронитов. От них они вернее узнают о положении этих городов». Послы Маронитов, будучи призваны, сказали: «не одного только города, как то бывает относительно других, царский гарнизон находится у них, но разве многих в одно и то же время, и Маронея переполнена Македонян. А потому везде господствуют царские сторонники: они одни имеют право говорить и в сенате, и в народных собраниях; они все почетные места и сами захватили и раздают другим. Лучшие же граждане, которым дороги вольность, исполнение законов, или находятся в ссылке, будучи изгнаны из отечества, или вынуждены молчать, находясь в законе и подчинении у людей, которые их не стоят». О пограничном праве сказали вкратце: «К. Фабей Лабеон, в бытность свою в тех краях, назначил границею Филиппу старинную царскую дорогу, которая, окаймляя пригорье Фракийское, нигде в морю не склоняется. А Филипп в последствии провел новую дорогу, которою и захватил города и земли Маронитов».
28. В ответе своем на это, Филипп взялся совершенно на другой способ рассуждения, чем относительно Фессалон и Перребов, Он сказал следующее: «спор у меня не с Маронитами и не с Евменом, но с вами, Римляне; и уже давно замечаю, что мне от вас справедливости ждать нечего. Я считал справедливым, чтобы мне были возвращены города Македонян, отпавшие от меня во время перемирия, не потому чтобы это было существенным прибавлением к моему царству — города эти и сами по себе невелики и находятся на границах царства — но этот пример был бы мне важен для удержания прочих Македонян. Мне в этом отказано. Во время войны с Этолами я получил от консула М. Ацилия приказание — осаждать Ламию, и когда я, потратив много и крови, и труда (моих воинов) готовился перейти стены, консул уже от взятого почти города меня отозвал и принудил увести мои войска оттуда. В утешение за эту обиду получил я позволение взять в земле Фессалов, в Перребии и у Атаманов некоторые, скорее укрепления, чем города. Но и их самих вы, К. Цецилий, несколько дней тому назад отняли. Еще недавно, вследствие попущения богов бессмертных, послы Евмена высказывали как истину, сомнению не подлежащую, что Евмену должно принадлежать все, что было прежде собственностью Антиоха; что Евмен в этом отношении имеет гораздо более прав, чем я. Но я об этом думаю совсем иначе, Евмен не только не мог оставаться в своем царстве, если бы не победили Римляне, но и если бы войну не вели; следовательно, он получил от вас одолжение, а не вы от него. Что же касается до моего царства, — то не только никакая его часть не подвергалась какой–либо опасности, но и я с пренебрежением отверг три тысячи талантов и пятьдесят крытых (палубных) судов, которые мне Антиох предлагать сам в вознаграждение союза с ним. Но я высказался ему враждебно много ранее, чем М. Ацилий переправился с войском в Грецию, и с этим консулом я вел тот отдел войны, который был мне поручен. Последовавшему за ним консулу Л. Сципиону, когда он положил — войска к Геллеспонту вести сухим путем, не только дал путь по своему царству, но и исправил дороги, устроил мосты, доставил припасы, и не по одной Македонии, но и по Фракии, где между прочим надобно было обезопасить и мир со стороны дикарей. За такие мои в отношении к вам, Римляне, заботы не следовало ли бы вам прибавить что–нибудь, а щедростью вашею усилить и возвеличить царство мое, а не отнимать того, что мне уже принадлежит по праву собственности, или подарено вами? А это–то именно вы и делаете: Македонские города, о которых вы сами сознаетесь, что они были частью моего царства, мне не возвращаете. Евмен пришел обирать меня как Антиоха. И, если боги попустят, взводит он пребессовестную ложь на десять уполномоченных; тут–то он в особенности может быть опровергнут и уличен. Самым ясным и точным образом в том договоре написано: что Херсонес и Лизимахия отдаются Евмену. Но где же наконец приписаны Эн, Маронея и города Фракии? Тогда он не смел даже высказать на них притязаний, неужели теперь получит их от вас, как будто уже тогда данные? Если с вашей стороны предположено преследовать меня, как явного вашего врага и недоброжелателя, то продолжайте действовать, как вы начали, но если только вы имеете сколько–нибудь уважения ко мне, как к царю союзному и дружественному, то умоляю, не делайте меня жертвою такого оскорбления.
29. Эта речь царя произвела некоторое впечатление на умы уполномоченных римских, а потому они двусмысленным ответом оставили дело нерешенным: «если действительно декретом уполномоченных города эти отданы Евмену, то они оставляют это без перемены. Буде же Филипп завладел ими на воине, то пусть и удержит их, по военному праву, как награду победы. Если же ни то, ни другое не будет доказано, то они считают за лучшее — решение этого дела предоставить сенату, а для того, чтобы дело это оставалось до того времени в первоначальном виде, признают они необходимым вывести оттуда гарнизон.» Вот в чем заключались причины, которые более всего содействовали к удалению Филиппа от Римлян; и таким образом обнаруживается, что война не начата Персеем по каким–либо новым причинам, но скорее получена им как наследие от отца; а в Риме и не подозревали возможности войны с Македонией). Проконсул Л. Манлий воротился из Испании. Он у сената, собравшегося в храме Беллоны, требовал триумфа за свои деяния и принимая в соображение их — следовало дать, хотя и не было примера. Обычаем предков наших было установлено — не давать никому почестей триумфа иначе, как если он с собою приведет войско, или передаст своему преемнику провинцию, окончательно покоренною и замиренною. Манлию оказана почесть посредствующая — войти в город с почестями овации. Внес: венков золотых пятьдесят два; кроме того золота сто тридцать два фунта; серебра — шестнадцать тысяч триста фунтов, и объявил в сенате, что квестор К. Фабий привезет еще десять тысяч фунтов серебра и восемьдесят золота, и это он внесет в казнохранилище. В этом году в Апулии произошло большое волнение между рабами. Претор Л. Постумий имел провинцию Тарент; он произвел строгое исследование о заговоре пастухов, которые по дорогам и общественным пастбищам занимались грабежом. До семи тысяч человек подверглось осуждению; многие оттуда убежали, а многие казнены. Консулы, долго удержанные у города наборами, наконец отправились в свои провинции.
30. В том же году, в Испании, преторы К. Кальпурний и Л. Квинкций с первым наступлением весны, вывели войска с зимних квартир и соединили их в Бетурии. Они выступили в Карпетанию, где находился лагерь неприятелей, будучи готовы с общего совета и рассуждения вести дело. Неподалеку от городов Гиппона и Толета произошла стачка фуражиров. Им из лагерей с обеих сторон подавали помощь, и мало–помалу все силы выведены на поле битвы. В этом беспорядочном (на скорую руку) сражении и местность и род битвы были в пользу неприятелей. Два войска римских разбиты и прогнаны в лагерь; неприятель не преследовал по пятам бегущих. Преторы Римские во избежание приступа к лагерю — на следующий день, в эту же ночь, в глубокой тишине вывели войско. На рассвете Испанцы в боевом порядке подошли к окопам и неожиданно найдя лагерь пустым, вошли в него и разграбили то, что было в ночной суматохе оставлено Римлянами; вернувшись оттуда в свой лагерь, неприятель несколько дней провел спокойно. Римлян и союзников во время сражения и бегства, убито до пяти тысяч; ограбив их оружие, неприятель взял себе; оттуда он выступил к реке Тагу. Между тем преторы Римские все это время провели, призывая вспоможения из союзных им городов Испании; старались они также ободрять своих воинов, объятых ужасом вследствие поражения. Когда сил было уже по–видимому достаточно собрано и воины, горя нетерпением загладить понесенное бесчестие, требовали неприятеля, Римские вожди стали лагерем в двенадцати милях от реки Тага. Оттуда, в третью перемену ночных караулов, взяв значки, войско, построенное в виде четырехугольника, на рассвете, пришло к берегу р, Тага; на той стороне реки на холме находился лагерь неприятельский. Тотчас, где в двух местах означались на реке броды: на правой стороне Кальпурний, на левой Квинкций — перевели войско. Неприятель оставался в покое, удивленный нечаянным прибытием, и занимался совещаниями, тогда как он мог вкинуть смятение в Римские ряды, пока они переправлялись в тревоге. Между тем Римляне, переведя все обозы и собрав их в одно место, видя, что неприятель начал уже двигаться и местность не позволяла укрепить лагерь, стали строиться в боевом порядке. В середине поставлены были пятый легион Кальпурния и восьмой Квинкция; тут заключалась главная сила войска; открытое поле простиралось до лагеря неприятельского, и нечего было опасаться засад.
31. Испанцы, видя два войска Римских уже на этом берегу, с целью занять их, прежде чем они соединятся и устроятся, оставив вдруг лагерь, бегом устремились на битву; сначала она была упорная: Испанцы вследствие недавней победы действовали смелее, а воины Римские — под влиянием раздражения от позора, для них непривычного. Особенно храбро сражались, находившиеся в центре, два самых твердых легиона. Неприятель, видя, что иначе их сдвинуть с места не может, задумал действовать клинообразно, и большою, (относительно числительности) и сплошною массою теснил центр. Когда претор Кальпурний заметил затруднительное положение, находившихся там, воинов — тотчас же послал своих помощников (легатов), Т. Квинктилия Вара и Л. Ювентия Тальну, к тому и другому легиону ободрять воинов. Он приказывает говорить воинам и внушать: «в них вся надежда победить и удержать Испании. Если только они тут уступят, то никто из этого войска не увидит никогда не только Италии, но и противоположного берега Тага». А сам с всадниками двух легионов, обогнув небольшой полукруг, врезался с боку в клинообразно расположенного неприятеля, теснившего центр. Квинкций со своими всадниками атаковал другой фланг неприятеля, но гораздо отчаяннее сражались всадники Кальпурния, и сам претор более всех: он первый стал поражать неприятелей и до того вмешался в средину сражавшихся, что трудно было решить — к чьей стороне он принадлежит. Всадники воодушевлены были примером геройского самоотвержения вождя, а за всадниками последовала пехота. Совестно стало передовым сотникам, когда они увидали претора, среди вооруженных неприятелей; вследствие этого каждый стал понуждать от себя значконосцев — нести вперед значки, и воинов следовать тотчас за ними. Отовсюду раздались новые крики, и натиск был так силен, как бы с возвышенного места; а потому совершенно наподобие горного потока, они ломают и уносят озадаченных неприятелей и сами удержаться не могут, напираемые последующими рядами. За бегущим в лагерь неприятелем погналась конница и, перемешавшись рядами с неприятельскими, проникла за окопы. Тут оказали свежее сопротивление воины, оставленные для обороны лагеря, и Римские всадники вынуждены были спешиться. Пока они сражались, подоспел пятый легион и потом приливали и остальные силы, как только поспевали. Повсюду в разных местах лагеря падали Испанцы: из них убежало не более четырех тысяч человек. Из этого числа около трех тысяч, у которых оставалось оружие, завяли ближайшую гору, а человек с тысячу вооруженных разбрелись большею частью по полям. Всех неприятелей было более тридцати пяти тысяч, и из них–то осталось от поражения такое незначительное количество. Значков взято сто тридцать три. Римлян и союзников пало не много более шестисот, и около ста пятидесяти человек из местных провинциальных вспомогательных войск. Военных трибунов потеряно пять и немного всадников Римских, что и придало победе вид кровопролитной (стоившей дорого). Римляне и остались в лагере неприятельском, так как для них не было возможности укрепить свой. На другой день, перед собранием воинов К. Кальпурний осыпал похвалами всадников и дарил их чапраками; он объявил, что преимущественно их усилиям он обязан поражением неприятеля, и взятием его лагеря. Квинкций, другой претор, дарил своих всадников цепями и застежками. Весьма многие сотники и того и другого войска получили подарки, а преимущественно те, которые находились в центре боевого строя.
32. Консулы, приведя к концу наборы и другие дела, которые надобно было довершить в Риме, повели войско в провинцию Лигурию. Семпроний, из Пизы выступив в землю Апуанских Лигуров, опустошил поля, жег деревни и укрепления и очистил ущелья до реки Мавры и порта Луны. Неприятель занял гору — старинное местопребывание его предков — и оттуда, по преодолении затруднений местности, после сражения сброшен. Ап. Клавдий сравнялся с товарищем и в счастии, и в мужестве, действуя против Ингаванских Лигуров, он дал несколько удачных сражений. Кроме того он взял у них приступом шесть городов и захватил там многие тысячи людей: сорок три виновника войны были казнены отсечением головы. Уже приближались время выборов: впрочем Клавдий прибыл в Рим прежде Семпрония, хотя ему по жребию досталась очередь управлять выборами; причина поспешности Клавдия была та, что брат его П. Клавдий искал консульства. Соискателями его были патриции Л. Емилий, К. Фабий, Сер. Сульпиций Гальба, старинные кандидаты; вследствие отказов, они, тем усерднее как им теперь должной, потому самому что в ней прежде было отказано, домогались почести. А так как из патрициев можно было выбрать только одного консула, то для четырех соискателей поле действия было довольно тесное. Да и из плебеев домогались консульства люди известные: Л. Порций, К. Теренций Куллео, Кн. Бэбий Тамфил; и они уже терпели отказ, и надежда получить когда–либо эту почесть отложена для них вдаль. Изо всех кандидатов один Клавдий являлся первый раз. Общим мнением граждан почти несомненно назначались К. Фабий Лабеон и Л. Порций Лицин. Между чем консул Клавдий, без ликторов, с братом блуждал по всему форуму. Противники его и большая часть сената вопияли: «надобно бы прежде Клавдию помнить, что он консул народа Римского, чем то, что он имеет брата П. Клавдия. Ему, сидя за трибуналом, следовало быть распорядителем комиций (сходки для выборов), или их молчаливым свидетелем!. Такие речи не могли остановить неумеренного усердия Клавдиева. Упорными состязаниями трибунов народных, из которых одни действовали против консула, а другие за него — при выборах несколько раз возникали было замешательства; наконец Аппий успел, отстранив Фабия, вытащить своего брата. Выбран консулом П, Клавдий сверх всеобщего, и своего собственного, ожидания. Другое консульское место получил Л. Порций Лицин, но у плебеев соискательство действовало умеренными средствами, чуждыми Клавдиева насилия. Вслед за тем имели место выборы преторов; в эту должность назначены. К. Децимий Флав, П. Семпроний Лонг, Корнелий Цетег, К. Нэвий Мато, К. Семпроний Блез, А. Теренций Варрон. Вот что и дома, и на войне совершилось в том году, когда консулами были Ап. Клавдий и М, Семпроний.
33. В начале следующего года консулы П. Клавдий, Л. Порций — когда К. Цецилий, М. Бэбий и Т. Семпроний, посланные для разбирательства между Филиппом и Евменом царем и Фессалийскими городами, докладывали о результате своего посольства — ввели в сенат послов этих царей и городов. Обе стороны повторили то, что было уже сказано Римским уполномоченным в Греции. За тем сенат определил отправить новое посольство, с Ап. Клавдием во главе, в Македонию и Грецию для поверки на месте — возвращены ли города Фессалам и Перребам, Им же поручено — из Ена и Маронеи вывести гарнизоны, и весь морской берег Фракии очистить от Филиппа и Македонян. Приказано — поспешить и в Пелопоннес, откуда первое посольство ушло оставив дела в большей неизвестности, чем если бы его вовсе не было. Кроме всего прочего оно уехало, не получив ответа, и его просьба о созвании Ахейского сейма не уважена. Когда на это К. Цецилий сильно жаловался, Лакедемоняне вместе с тем оплакивали разрушение стен, переселение жителей в Ахайю и продажу их, отнятие законов Ликурга, которыми до сих пор существовало их государство. Ахейцы особенно старались оправдаться в обвинении о несозвании сейма и читали закон, по которому запрещено было созвание сейма, иначе как по делу мира и войны, и когда послы придут с письмом от сената или с письменным от него предложением. А чтобы впоследствии не могло быть этого оправдания, сенат внушил им — озаботиться на будущее время — чтобы уполномоченным народа Римского постоянно был открыт доступ к народному сейму, точно также как и для них как ни захотят, собирают сенат Римский.
34. За тем посольства были отпущены; Филипп, получив от своих известие — что надобно уступить города и вывести гарнизоны, на всех рассерженный, излил свой гнев на Маронитов. Ономасту, начальнику прибрежного края, он предписал — умертвить старейшин, стоявших во главе враждебной ему партии. Тот, при содействии некого Касандра, одного из приверженцев царских, уже давно жившего в Маронее, ночью ввел Фракийцев и совершил убийства как в городе, приступом взятом. Римским уполномоченным принесена жалоба о поступке Филиппа, столь жестоком относительно невинных Маронитов, и столь наглом относительно народа Римского — так он, Филипп, избивал как неприятелей тех, которым сената определил возвратить свободу. Филипп на это возражал: «до последних событий в Маронее нет дела ни ему самому, ни кому–либо из его сторонников. Там между гражданами произошел междоусобный бой, так как одни из них тянули город к нему, а другие к Евмену. Впрочем, удостовериться в этом легко — пусть спросят самих Маронитов; он не сомневался, что из них, пораженных ужасом вследствие недавнего избиения, никто не дерзнет разинуть против него рот. Аппий на это отвечал, что бесполезно было бы производить там исследование, где дело ясно само по себе. Буде же Филипп хочет отстранить от себя виновность в деле, то пусть пришлет в Рим Ономаста и Касандра — через которых, как говорят, совершилось это преступное дело, для допроса их сенатом. Сначала эти слова А. Клавдия до того смутили царя, что он побледнел и переменился в лице, но потом, оправясь, сказал: «буде непременно нужно, то он Касандра, как находившегося в Маронее, пошлет (в Рим); насколько же это дело чем–нибудь относится до Ономаста, которого в это время не находилось не только в Маронее, но и по соседству»? — Берег Филипп в особенности Ономаста, которого удостаивал своею дружбою, и притом же он его немного более опасался, как свидетеля: сам он с ним совещался и во многих подобных делах употреблял его орудием и советником. А за Касандром, как бы через него что не обнаружилось, посланы вдогонку люди — преследовать на дороге по Епиру до моря, и тут он погиб, как говорят, жертвою яда.
35. Послы, после таких переговоров с Филиппом, удалились, обнаруживая полное недовольство его объяснениями. Да и Филипп со своей стороны не сомневался, что придется качать войну, но так как силы его еще не созрели до этого, то, для проволочки времени, он младшего сына Димитрия послал в Рим, как для оправдания в возводимых на него обвинениях, так и замолить гнев сената: полагая, что именно этот молодой человек, в бытность свою в Риме заложником обнаруживший несколько царственных способностей — в чем–нибудь да успеет. Между тем он выступил под предлогом подания помощи Византийцам, а на самом деле желая подействовать ужасом войны на князьков Фракийских. Поразил он их одною битвою, и взяв их вождя Амидока, вернулся в Македонию, а к жившим по берегам Истра дикарям послал, склоняя их к вторжению в Италию. И в Пелопоннесе ожидали прибытия Римских послов, которым приказано было из Македонии идти в Ахейю. Для того чтобы заранее обдумать как с ними действовать, претор Дикортас созвал сейм; здесь шло дело о Лакедемонянах, и из врагов сделались они обвинителями и есть опасность как бы пораженные не были они страшнее, чем с оружием в руках. Во время войны Ахейцы имели союзниками Римлян, а теперь те же самые Римляне склоняются более на сторону Лакедемонян, чем Ахейцев, с тех пор как Арей и Алкивиад, оба изгнанника, по их же милости возвращенные на родину, взяли на себя посольство в Рим против Ахейцев, оказавших им такую заслугу и до того неприязненны были их речи, как будто бы они были усланы из отечества, а не возвращены в него. «Со всех сторон раздались крики, чтобы претор сделал о них особый доклад, и так как все совершалось под влиянием раздражения, а не здравого обсуждения, то они и присуждены к смертной казни. Через несколько дней пришли Римские послы; для них Клитор созвал сейм в Аркадии.
36. Тут, еще прежде начала какого–либо дела, ужас овладел Ахейцами и мысль, что разбирательство будет не в их пользу: Арея и Алкивиада, в ближайшем собрании осужденных ими на смерть, увидали вместе с Римскими уполномоченными; потому никто разинуть рта не смел. Аппий высказал, что те действия Ахейцев, на которые Лакедемоняне принесли жалобу сенату, ему вовсе не правятся: «во–первых, у Компазия подверглись избиению те, которые вызваны были Филопеменом для представления объяснений; потом, когда с этими людьми поступлено было до крайней степени жестоко, разрушены стены знаменитейшего города, отменены законы самые древние, и славное между народами учение Ликурга уничтожено.» Когда Аппий это сказать, то ему Ликортас и как претор, и как член партии Филопемена, главного виновника всего, что сделано было относительно Лакедемона, дат такой ответ. «Затруднительнее нам, Ап. Клавдий, отвечать вам теперь, чем недавно в Риме сенату. Тогда нам следовало возражать на обвинения Лакедемонян, а теперь мы обвинены вами самими, перед которыми нам должно были защищать наше дело. Несправедливость такого положения принимаем мы в надежде, что ты выслушаешь с настроением духа судьи, отложив ту горячность предубеждения, с какою ты перед этим говорил. Конечно я, слыша от тебя только что перед этим повторение жалоб Лакедемонян, сначала перед К. Цецилием, в последствии в Риме принесенных, буду того убеждения, что я в твоем присутствии отвечаю не тебе, а им. Вы ставите нам в вину умерщвление тех, которые погибли будучи вызваны претором Филопеменом для объяснений по делу; но я не только никогда не ожидал слышать подобного от вас обвинения, но и думал, что вы его и к себе то не допустите. Рассудите сами, почему это так: в вашем союзном договоре было написано: Лакедемонянам не вступаться в приморские города, а между тем они, взяв оружие, города, от которых им приказано было воздержаться, заняли ночным нападением. Будь Т. Квинкций и войско Римское в Пелопоннесе, не к ним ли бежали бы жертвы этого нападения и насилия Лакедемонян? А так как вы находились далеко, то куда же иначе было им прибегнуть как не к вашим союзникам, которых они еще недавно видели подающими помощь Гитию и вместе с вами атакующими Лакедемон именно за такое же дело? Потому то мы за вас начали войну справедливую и вполне законную. Пусть другие ее хвалят, но и Лакедемоняне ничего против неё возразить не могут, а боги же, даровав нам победу, удостоили её своим одобрением. Каким же образом, совершенное по праву воины, может быть подвергнуто какому–нибудь оспорыванью? Впрочем значительная часть всего этого до нас нисколько не касается. Наше дело было: вызвать для объяснения тех, которые побудили чернь к вооруженному восстанию, взяли силою приморские города, разграбили их и произвели избиение лучших людей. А если вызванные нами, подходя к лагерю, убиты, то это ваше дело, Арей и Алкивиад, которые нынче, попущением богов, являетесь нашими обвинителями, а не наше. Изгнанники Лакедемонские (а в числе их находились и эти двое) и в то время были с нами вместе, избрав себе жилищем приморские города, они считали нападение против них направленным и потому они на тех, которых делом изгнанные из отечества, уже и в ссылке с безопасностью состариться не видели возможности, в негодовании учинили нападение. Следовательно Лакедемонян Лакедемоняне, а не Ахейцы избили; а умерщвлены они за дело ли, или безвинно, об этом и рассуждать было бы излишним.
37. Но скажут нам: то дело бесспорно ваше, Ахейцы, что вы законы и древнее учение Ликурга отменили и стены разрушили. Но кто же может то и другое вместе нам ставить в вину, когда стены Лакедемонские построены вовсе не Ликургом, а лишь несколько лет тому назад и на гибель тому же Ликургову учению? Их вовсе недавно воздвигли тираны, как свою крепость, для своей безопасности, а не города. И если бы ныне явился из подземного царства Ликург, то он радовался бы на их развалины и сказал бы, что только теперь узнает он свою старинную Спарту. Не дожидаться для этого Филопемена или Ахейцев, но собственными вашими руками, вы сами, Лакедемоняне, должны были уничтожить и изгладить все следы тирании. То были как бы безобразные рубцы, свидетельствовавшие о вашем рабстве и вы между тем как не имея стен, в продолжение почти восьмисот лет оставались свободными, а некоторое время даже распоряжались судьбами всей Греции, — окружив себя стенами, ими, как оковами связанные, около ста лет находились в рабстве. Что же касается до отнятых законов, то я того убеждения, что древние законы Лакедемона отменили его тираны, а мы не собственные их отняли, которых и не было, но свои им дали законы. И не плохого желали мы этому городу, сделав его участником нашего союза, а мы его присоединили к себе, как бы сплотив весь Пелопоннес в одно тело. По моему мнению вот в том случае, если бы мы сами, пользуясь одними законами, им бы навязали другие, они имели бы основание жаловаться, что они не одним правом с нами пользуются и приходить от того в негодование. Сознаю, Ап. Клавдии, то что так говорить, как я теперь говорю, несвойственно союзникам относительно союзников, и не прилично народу свободному; но скорее так говорят рабы, оправдываясь перед господами. Между тем, если не втуне раздавался голос герольда, через которого вы объявили Ахейцев прежде всею свободными, если союз и дружба одинаково наблюдаются и с той и с другой стороны, то почему я не спрашиваю — как вы, Римляне, поступили, взяв Капую? А вы требуете отчета, что мы, Ахейцы, сделали Лакедемонянам, побежденным на войне? Некоторые из них убиты, положим так что и нами. Ну что же? А вы разве не отрубили голов сенаторам Кампанским? Мы разрушила стены, а вы не только стены, по и город и область отняли. По–видимому, скажут, союз равный с обеих сторон, а на деле у Ахейцев мнимая свобода, а у Римлян действительная власть. Понимаю это, Аппий, и хотя так и не следовало бы, не прихожу в негодование, но умоляю вас — как ни велика, положим разница между Римлянами и Ахейцами, лишь бы не ставили бы вы на одну доску и нас союзников, и неприятелей ваших и наших; даже как бы не были вы к ним справедливее! Чтобы они были нам равные, мы достигли того, дав им наши законы и сделав их членами Ахейского союза. Но для побежденных мало того, чем довольствуются победители, враги требуют более того, что имеют союзники. То, что скреплено и освящено клятвою, что вырезано на вечное воспоминание буквами на камне, то они готовятся уничтожить, сделав нас клятвопреступниками. Чтим вас Римляне и, если хотите, даже боимся вас, но еще более чтим и боимся богов бессмертных». Выслушан претор с большими знаками одобрения, и все создавали, что он говорил согласно с достоинством сановника и весьма ясно было, что Аппию, действуя снисходительно, трудно было бы соблюсти достоинство Рима; тогда он сказал: «очень убедительно просит он Ахейцев — заслужить благодарность добровольным исполнением, а то как бы не пришлось вскоре сделать тоже самое против воли и по принуждению». Слова эти выслушаны с всеобщим стенанием, но как бы то ли было Аппий внушил им опасение в случае отказа исполнить требования Римлян. Одного только просили Ахейцы: «пусть Римляне относительно Лакедемонян что захотят изменят сами и не вводят Ахейцев в грех — делать то ничтожным, что они освятили клятвою». Только осуждение Арея и Алкивиада, не давно произнесенное, отменено.
38. В Риме, в начале этого года, когда шло дело о назначении участков консулам и преторам — консулам предоставлены Лигуры, так как нигде больше войны не было. Преторам: К, Децимию Флаву досталось по жребию городское судопроизводство, а П. Корнилию Цетегу разбор дел между граждан и чужестранцев; К. Семпронию Блезу — Сицилия, К. Невию Мато — Сардиния и ему же следствие об отравлениях; А. Теренцию Варрону ближняя Испания, П. Семпронию Лонгу — дальняя Испания. Около этого времени из тех двух провинций пришли легаты Л. Ювенций Тальна и Т. Квинктилий Вар. Они сообщили сенату, о том, как война, столь опасная, уже приведена в Испании к совершенному концу, и вместе требовали, чтобы за столь благоприятные события и богам бессмертным воздана была почесть, и преторам дозволено было перевезти войско обратно. Молебствие назначено двухдневное. Относительно возвращения легионов — так как дело шло о войсках консулов и преторов — приказано было сенатом доложить все дело вновь. Чрез несколько дней консулам в землю Лигуров назначено по два легиона, те самые, которые находились у Ап. Клавдия и М. Семпрония. Относительно Испанских войск возник большой спор между новыми преторами и приятелями отсутствовавших — Калыпурния и Квинкция. В этом деле разделились и трибуны народные, и консулы: одни говорили, что воспрепятствуют сенатскому декрету, если только состоится определение о возвращении войск. Другие же заверяли, что в случае такого противодействия они не дадут состояться никакому другому сенатскому декрету. Наконец дело отсутствующих проиграно, и состоялось сенатское определение: «преторам набрать четыре тысячи пехоты из Римлян, четыреста всадников, а из союзников Латинского наименования пять тысяч пеших и пятьсот всадников; все эти силы преторы должны перевозить в Испанию. Там распределить их на четыре легиона, так чтобы все воины, какие окажутся сверх пяти тысяч пеших и трехсот всадников, в каждом легионе были распущены, сначала выслужившие полный срок службы, а потом те, которых признают своими, наиболее храбрыми, сотрудниками в сражении Кальпурний и Квинкций.
39. Лишь только затихла одна распря, возникла тотчас же другая по случаю смерти претора К. Децимия. Домогались Кн. Сициний и Л. Пупий, бывшие эдилями в предшествовавшем году, и К. Валерий, Юпитеров фламин и К. Фульвий Флакк (тот самый, что был назначен эдилем курульным, хотя и без белой тоги, но он то и усиливался больше всех) и спор у них был с Юпитеровым фламином. Когда обнаружилось сначала, что он с ним одинаково шел, а дотом уже и опережал его, то часть трибунов народных отрицали у него самое право домогательства, так как он один вместе двух должностей, а в особенности курульных, не мог ни занимать, ни исправлять. Некоторые утверждали, что связывать его этим нельзя вследствие закона, что народ кого хочет может выбирать претором. Л. Порций консул сначала был того мнения, что и имени этого претендента записывать не следует; потом, желая при таком образе действия опереться на авторитет сената, он созвал его и сказал: «докладывает он ему, что ни какое право, ни какой пример, который мог быть бы терпим в свободном государстве — не допускают, чтобы гражданин, назначенный эдилем курульным, добивался преторства. Что касается до него консула, то если только сенаторам не угодно будет распорядиться иначе, он твердо решился при выборах наблюсти закон;". Сенаторы определили: Л. Порцию консулу переговорить с К. Фульвием — не был бы он препятствием тому, чтобы выборы претора на место умершего К. Децимия были произведены с соблюдением закона. Когда консул стал толковать об этом во исполнение сенатского определения, Флакк отвечал; «ни чего не сделает он, что было бы его недостойно». Таким неопределенным ответом он подал надежду толковать тому, кому этого хотелось, что он уступит влиянию сенаторов. На выборах кандидат домогался сильнее прежнего, жалуясь, что консулы и сенат хотят у него исторгнуть благодеяние народа Римского из зависти к его двойной почести, как будто бы не ясно было, что раз получив назначение претора, эдильство он тотчас же с себя сложит. Консул, видя, что и упорство просителя увеличивается, и расположение народа склоняется к нему все более и более, распустил народное собрание и созвал сенат. Большинство полагало: так как на Флакка влияние сената ни сколько не подействовало, то надобно объяснить о том народу. Собрание созвано, и консул доложил, но и тут Флакк не отказался от своего намерения, а благодарил народ Римский: «что он с таким усердием, на сколько дана ему была возможность высказать свое расположение, домогался — выбрать его претором. Такому усердию своих сограждан изменить он вовсе не намерен». Речь, высказавшая столько упорства, так расположила умы в его пользу, что без всякого сомнения был бы он претором, но консул и имени его записывать не хотел. Сильное состязание возникло у трибунов и между собою и с консулом. Наконец сенат созван консулом и определил: «так как упорство К. Флакка и дурное настроение умов граждан не допускают состояться выборам для замещения претора согласно с законом, то сенат полагает — ограничиться наличным числом преторов, предоставив П. Корнелию обе судебные части в городе и совершение игр Аполлона».
40. Когда таким образом эти выборы не состоялись вследствие благоразумной настойчивости сената, возникли другие состязания более значительные, а по важности предмета, и потому что здесь было замешано много могущественных лиц. Цензуры с величайшим упорством добивались: Л. Валерий Флакк, П. и Л. Сципионы, Кн. Манлий Вульсо, Л. Фурий Пурпурео — патриции, а из плебеев: М. Порций Катон, М. Фульвий Нобилиор, Ти. и М. Семпронии, Лонг и Тудитан; но далеко впереди всех патрициев и плебеев знатнейших фамилий стоял М. Порций. Человек этот отличался такими необыкновенными способностями ума и соображения, что, в каком бы положении ни родился, везде по–видимому составил бы он себе карьеру. Обладал он всеми качествами, необходимыми для успешного ведения как частных, так и общественных дел; одинаково спорились у него все дела и городские и деревенские. На верх почестей стали одни знанием прав, другие — красноречием, третьи — славою воинскою. Оборотливый же ум Порция равно был способен на все до такой степени, что за что бы он ни взялся — по–видимому рожден был на это дело. На войне отличился личною храбростью и заслужил известность во многих битвах. Он же, достигнув высших почестей, обнаружил способности великого полководца: а в мирное время отличался опытностью для совета в каких бы то ни было делах. Если нужно было защищать какое–либо дело он был красноречивейшим оратором. Притом он не из числа тех, которые цвели даром слова только при жизни, а после них не осталось никакой памяти их красноречия; но его дар слова продолжает жить и цвести, сохраняясь в сочинениях всякого рода. Много его речей и за себя им сказанных, и за других, и против других; не только обвинениями, но и оправданиями он утомил своих неприятелей. Вражды, слитком многие, и ему давали упражнение, да и он сам давал им пищу. И трудно сказать: его ли более теснила аристократия, или он ее тревожил? Он был характера сурового; язык у него был колкий и чересчур свободный; но дух его непобедимым был для страстей, а неподкупность неумолимая: на лесть, на богатство смотрел он с презрением. В бережливости, в терпении к перенесению трудов и опасностей, обнаруживай, он железную так сказать твердость тела и духа. Даже и старость, все разрушающая, сломить его не могла; на восемьдесят шестом году от рождения он защищал свой процесс, сам за себя и говорил и писал; а, будучи девяносто лет от роду, он Сер, Гальбу привел на суд народа.
41. Его, как в продолжение всей жизни, так и тут в искательстве (цензорства) преследовала аристократия. Все кандидаты, кроме Л. Флакка, бывшего его товарища в консульстве, сговорились не допустить его до этого почетного места, не только потому, чтобы лучше самим его получить и не потому, чтобы они с негодованием смотрели на домогательства человека нового в цензоры, но потому, что они ожидали неприятной цензуры, гибельной для доброго имени со стороны человека, терпевшего много оскорблений и имевшего сильное расположение оскорблять. Уже, при самом искательстве выражался он с угрозою: обвинял он в противодействии себе тех, которые опасаются свободной и строгой цензуры. Вместе с тем указывал он на Л. Валерия; только с таким товарищем будет он в состоянии преследовать вновь открывшиеся пороки и восстановить первоначальную чистоту нравов. Воодушевленные этим, граждане, несмотря на противодействие аристократии, не только избрали цензором М. Порция, но и товарищем ему назначили Л. Валерия Флакка. После выборов цензорских консулы и преторы отправились в провинции, кроме Нэвия; он, в продолжение четырех месяцев, прежде чем мог отправиться в Сардинию, — следствие об отравлениях большою частью производил вне города по городам и местечкам — так ему казалось удобнее. Если верить Антиату Валерию, то он предал осуждению до двух тысяч человек. Претор Л. Постумий, которому провинциею достался Тарент, преследовал значительные заговоры пастухов и докончил следствие о Вакханалиях с величайшим старанием. Многих, которые или будучи вызваны не явились, или оставив своих поручителей, нашли убежище в этой части Италии, частью признал виновными, частью схватив отправил в Рим к сенату. Все они П. Корнелием брошены в тюрьму.
42. В дальней Испании, где на последней войне усмирены Лузитане, дела шли спокойно. В ближней А. Теренций, в земле Суессетан, город Корбион взял с помощью осадных орудий и работ, пленных продал: за тем все было спокойно и на зимних квартирах и в ближней Испании. Прежние преторы — К. Кальпурний Пизон и Л. Квинкций, вернулись в Рим. И тому, и другому с одобрением сенаторов определен триумф. Первый торжествовал К. Кальпурний над Лузитанами и Цельтиберами. Золотых венков внес восемьдесят три и двенадцать тысяч фунтов серебра. Через несколько дней Л. Квинкций Криспин торжествовал над теми же Цельтиберами и Лузитанами. Столько же (сколько и в первом) при этом триумфе внесено золота и серебра. Цензоры — М. Порций и Л. Валерий — пересмотрели сенат, волнуемый вместе и ожиданием и опасениями. Семь человек удалили из него, и в том числе знаменитого и родом и заслуженными почестями, бывшего консула, Л. Квинкция. Еще на памяти наших предков, как говорят, установлено, чтобы цензоры, удаляя из сената, объявляли повод в заметках. Катоновы же и другие суровые речи существуют против тех, кого он или из сената удалил, или у кого коней отнял, но всего строже речь против Л. Квинкция; она такова, что будь она сказана обвинителем прежде удаления, а не цензором после его, то удержать Квинкция в сенате не мог бы даже брат его Т. Квинкций, будь он в то время цензором. Между прочим он уличал его, что он Филиппа Карфагенца, известного ему дорогого развратника, из Рима увел в свою провинцию Галлию обещанием огромных даров. Этот молодой человек, ласкаясь к нему в шутках весьма часто упрекал его, что он увел его из Рима почти перед самыми Гладиаторскими играми; это он говорил с целью — дороже продать любимому человеку свое повиновение. Случилось, что раз за пиршеством, когда уже они порядочно поразогрелись вином — доложили консулу, что знатный Боий явился перебежчиком и с детьми, желает видеть консула, чтобы лично от него получить заверение в безопасности. Введенный в палатку, он начал говорить консулу при посредстве переводчика. Пока он объяснялся, Квинкций сказал своему наперснику: «желаешь ли ты взамен, оставленных тобою в Риме, гладиаторских игр, видеть этого Галла умирающим»? Когда тот вряд ли не в шутку кивнул головою, консул, ухватив мочь, висевший над ним, сначала ударил по голове говорившего Галла, а потом бегущему, умолявшему народ Римский и всех присутствовавших о защите, пронзил бок.
43. Валерий Антиат, не читав речи Катоновой, поверил вымышленному кем–то рассказу и потому излагает это событие иначе, хотя с тем же оттенком и разврата и жестокости. Он рассказывает, что Квинкций, находясь в Плацентии одну известную женщину, в которую был страстно влюблен, пригласил к себе на пиршество. Тут между прочими похвальбами, высказанными публичной женщине, рассказывал он — как строго производил следствия и как многих, осужденных на смерть, держит в оковах, и их казнит отсечением головы. Тут та, возлежа ниже его, заметила, что ей не случалось никогда видеть, как секирою отсекают голову, а очень бы хотелось этого. Тут снисходительный любовник приказал притащить одного из этих несчастных и отрубил ему голову топором. Дело, так ли оно совершилось как ставил в вину цензор, или как Валерий передает, во всяком случае жестокое и вопиющее: за бокалом на пиршестве, где обычай велит — делать возлияние богам и воссылать усердные молитвы, — на показ прихотливой развратнице, возлежавшей на лоне консула, принесена человеческая жертва и стол обагрился кровью. В конце речи Катон предлагает Квинкцию любое: буде он отрицает этот факт и прочее, что он ему поставил в вину, пусть защитит себя поручительством. Буде же сознается, то неужели он полагает, что кто–либо пожалеет о его бесславии, когда он сам, вне себя от вина и страстной похоти, пролитием человеческой крови забавлялся на пиршестве?
44, При пересмотре всаднического сословия, у Л. Сципиона Азиагена отнят конь, При производстве оценки цензура была строга и неумолима ко всем сословиям. Украшения и платья женские, а также экипажи, превышавшие цену пятнадцати тысяч асс, присяжные получили приказание внести в оценочный список; также рабов, имеющих от роду менее двадцати лет, которые после последнего пересмотра, были проданы за десять тысяч асс или и выше — сочли необходимым оценить в десять раз более их стоимости, и со всех этих предметов полонен сбор по три асса с тысячи. Всю воду, составлявшую принадлежность общественную, если она текла в частное строение или поле — отвели, и все, что частные лица надстроили или возвели на общественных местах, снесли после тридцатидневного срока. За тем цензоры произвели общественные работы из сумм, на это определенных: бассейны воды вымостили камнем и вычистили, где предстояла в этом надобность, стоки нечистот; а в Авентине и других местах, где их еще не было, заподрядили сделать. Отдельно Флакк устроил плотину у Нептуниевых вод, чтобы можно было ходить гражданам, и дорогу через Формианскую гору. Катон купил на общественный счет два портика — Мэний и Тиций, в квартале каменоломен, и четыре лавки и устроил так базилику, называемую Порциевою. Сборы доходов отдали цензоры за самую высокую плату, а общественные работы за самую низкую. Эти последние отдачи сенат, уступая мольбам и слезам подрядчиков, отменил и приказал вновь назначить торги. Цензоры, сделав распоряжение удалить от них тех, которые прежде бывшие торги обратили как бы в шутку, отдали опять все по–прежнему, даже еще с небольшою уступкою. Долго памятна была эта цензура и вызвала много неудовольствий, которые тревожили М, Порция, так как ему приписывали такую строгость, во всю его жизнь. В этом же году отведены поселенцы в две колонии: Потенцию в Пицене и Пизавр в Галльской области; каждому дано по шести десятин. Распределили землю и поселенцев вывели те же три сановника К. Фабий Лабеон, М. и К. Фульвий Флакк и Нобилиор. Консулы этого года ни дома, ни на войне не совершили ничего замечательного.
45. В следующем году избраны консулами М. Клавдий Марцелл, К. Фабий Лабеон. — М. Клавдий, К. Фабий — в Мартовские Иды, в день вступления своего в консульство, доложили о провинциях своих и преторов. Преторами избраны К. Валерий, фламен Юпитеров (Диальский), тот самый, что домогался в предшествовавшем году, Си. Постумий Альбин, П. Корнелий Сизенна, А. Пуппий, Л. Юлий, Кн. Сициний. Консулам провинциею назначены Лигуры с теми же войсками, которыми начальствовали П. Клавдий и Л. Порций. Обе Испании не в очередь предоставлены прежним преторам и с войсками, у них находившимися. Преторам велено так распределить провинции, чтобы Юпитерову фламину принадлежало во всяком случае то ли, другое ли судопроизводство в Риме. Ему досталось — над чужеземцами; Сизенну Корнелию — городское, Си. Постумию — Сицилия, Л, Пупию — Апулия, Л. Юлию — Галлия, Кн. Сицинию — Сардиния. Л. Юлию велено поспешить. Галлы Трансальпинские, проложив себе путь по неизвестным дотоле ущельям, перешли, как прежде мы сказали в Италию и строили город на поле теперь Аквилейском. Претору поручено воспрепятствовать тому сколько возможно будет без войны. Если же необходимо будет действовать оружием, то пусть даст знать консулам; а из них одному поручено вести легионы против Галлов. В конце предшествовавшего года состоялись выборы для замещения авгура на место умершего Кн. Корнелия Лентулла. Назначен Сп. Постумий Альбин.
46. В начале этого года умер великий первосвященник П. Лициний Красс; на место его допущен (временно) М. Семпроний Тудитан первосвященник, а великим первосвященником избран К. Сервилий Гемин, По случаю похорон П. Лициния была раздача мяс народу, и сражались гладиаторы сто двадцать человек. В продолжении трех дней даны похоронные игры, и после игр — пиршество. Во время пиршества, когда по всему форуму расставлены били столы, страшная гроза, поднявшаяся с бурею, заставила многих на форуме расставить палатки. Они же скоро после того, когда отовсюду расчистилось, приняты, таким образом, по народному говору, исполнилось то, что прорицатели пели, как назначенное судьбою — необходимо, чтобы на форуме стояли палатки. По уничтожении этих религиозных опасений возникли другие: кровью в течение двух дней шел дождь на площади Вулкана; назначено десятью сановниками (децемвирами) молебствие для искупления этого чудесного явления. Прежде чем консулы разъехались по провинциям, ввели они в сенат посольства из–за моря: еще ни разу дотоле Рим не видал у себя стольких гостей из тех краев, С тех пор, как между народами, соседними с Македонией, разнесся слух, что Римляне не без внимания слушают жалобы и обвинения Филиппа, многие сочли нужным жаловаться. Каждый город и народ сам за себя, а некоторые частные лица отдельно (тяжелой он был для всех сосед) пришли в Рим или в надежде — получить вознаграждение за обиду, или для утешения хоть поделиться своим горем. И от царя Евмена пришло посольство с братом его Атенеем с жалобою на то, что вооруженные отряды (Филиппа) из Фракии не выведены и вместе на то, что послано вспоможение в Вифинию Прузию, ведущему войну против Евмена.
47. На все это нужно было отвечать Дмитрию, находившемуся в ранней поре молодости; а не легко было запомнить как все замечания, так и то, что на каждое из них нужно было отвечать. Не только было очень много предметов, но большая часть из них крайне незначительны: споры о границах, о захвате людей и угоне скота; о решении или произвольном, или вовсе не высказанном; о вещах, присужденных насильно или по пристрастию. Сенат, видя, что Димитрий не в состоянии ни в чем этом отдать ясного отчета и что ему сенату не возможно будет иначе хорошенько разобрать дело, а вместе тронутый молодостью и замешательством юноши, велел спросить у него: не получил ли он относительно всех этих дел наказа от отца? Получив ответ, что такой наказ он имеет, сенат счел за лучшее, как можно скорее иметь ответы самого царя о каждом деле порознь. Немедленно потребовали сенаторы книгу, и потом позволили Димитрию самому прочитать. О каждом предмете объяснительные причины были изложены вкратце: об одном он говорил, что сделал по указанию уполномоченных, о другом, что если он не так поступил, то зависело не от него, а от тех самих, которые его же обвиняли. Тут же включены были и жалобы на несправедливость декретов, и на то, как пристрастно было разбирательство Цецилия и как незаслуженно и без всякой с его стороны вины, царь ото всех подвергается оскорблениям. У сената осталось в памяти впечатление раздраженного состояния духа Филиппа. Впрочем, между тем как молодой человек (Димитрий) в одном извинялся, относительно другого заверял, что все будет так как только угодно сенату, тот заблагорассудил дать такой ответ: «ничего не сделал отец его основательнее, ни сообразнее с желанием сената, как то что, как бы ни было, удовлетворение Римлянам — хотел оказать через сына Димитрия. На многое может сенат смотреть сквозь пальцы, многое забыть и стерпеть прошлое и даже поверить, что ему Димитрию надобно верить. Имеют они в залоге и до сих пор его душу, хотя тело возвратили отцу, и знают, что и он, насколько это согласно с любовью родительскою, друг народа Римского. Из уважения к нему, Димитрию, отправят они послов в Македонию и пусть, если что–либо из того что следовало и не исполнено, сделается безо всякого ответа за прошлое. Желает сенат, дать почувствовать Филиппу, что если отношения его к народу Римскому остались прежние, то этим он обязан Димитрию».
48. Все это сделалось для одобрения и возвышения молодого человека, а обратилось тотчас же к возбуждению зависти, а потом и к гибели его, После того введены Лакедемоняне. Много было предметов их домогательства и незначительных, но самые важные заключались в том: будут ли им возвращены осужденные Ахейцами или нет? Справедливо ли и безвинно погибли те, которые казнены? Обращено было внимание и на то, останутся ли в Ахейском союзе Лакедемоняне, или, как прежде, будут пользоваться они одни в Пелопоннесе отдельными правами. Положено — восстановить и состоявшиеся приговоры отменить, а Лакедемону остаться в Ахейском союзе; составить об этом определение за подписью и Лакедемонян и Ахейцев. Послом в Македонию отправлен К. Марций и ему же приказано в Пелопоннесе вникнуть в положение союзников. Там остались еще смуты вследствие давнишних раздоров, и Мессена отпала от союза Ахейского. Но если бы я стал излагать причины и ход этой войны, то забыл бы о намерении настолько касаться лишь дел чужеземных, на сколько это имеет отношение к делам Римлян.
49. Заслуживает упоминания тот случай, что между тем как на войне Ахейцы имели верх, Филопемен, претор их, взят в плен в то время, когда он спешил вперед занять Коронею, куда стремились неприятели; он в сопровождении немногих всадников подавлен в горной неблагоприятной долине. Говорят, что самому Филопемену предстояла возможность убежать при помощи Фраков и Кретийцев, но удержал стыд — покинуть всадников из лучших фамилий народа, только что им самим набранных. Давая им возможность выбраться из ущелья, он замыкал собою ряды и выдерживал натиск неприятеля. Когда конь под ним упал, то и от самого падения и от тяжести коня, на него свалившегося, чуть было не лишился жизни на месте: ему ведь было уже семьдесят лет и вследствие продолжительной болезни, от которой он только что начинал было отправляться, значительно ослабел силами. Лежавшего неприятели, бросившись на него, схватили; узнав — сначала от невольного уважения и воспоминания о заслугах, не иначе как бы вождя своего поднимают, успокаивают и из непроходимой долины выносят на дорогу, едва сами себе веря в столь неожиданной радости. Некоторые посылают вперед в Мессену с известием — что войну можно считать оконченною и что ведут Филопемена, взятого в плен. Сначала дело это казалось до того невероятным, что не только считали известие о нем ложным, да и кто принес, полагали не в здравом уме. Наконец, когда многие, приходя один за другим, утверждали одно и тоже, поверили. Прежде чем наверное знали о приближении (знаменитого пленника) к городу, вышли все смотреть: как свободные, так и рабы, даже дети и женщины, и до того стеснилась в воротах толпа, что каждый спешил удостовериться собственными глазами, до тех пор едва ли за верное по–видимому считая такое дело. С трудом раздвигая встречных, могли войти в ворота те, которые привезли Филопемена; а сплошная масса народа заграждала дальнейший путь. Так как большая часть граждан лишена была этого зрелища, то они вдруг наполнили театр, находившийся недалеко от дороги, и в один голос стали все требовать, чтобы Филопемена привели на показ народа. Должностные лица и старейшины из опасения, как бы не произвело какого волнения в народе сострадание к такому человеку, когда его увидят лицом к лицу, когда на одних подействует уважение к прежнему величию в сравнении с теперешним положением, а на других воспоминание о его великих заслугах — постарались держать Филопемена подальше, хотя и в глазах народа. Потом они поспешили увести его оттуда и претор Динократ говорил, что городские власти имеют кое–что спросить его очень важное относительно военных действий. Затем отвели его в курию (место собраний сената) и созвав сенаторов, стали с ним советоваться.
50. Уже вечерело, а ничего не было решено не только о чем другом, но даже и о том, где в наступающую ночь с достаточною безопасностью можно было караулить пленника. Поражены были все величием прежнего его положения и доблестей: никто не дерзал взять его в свой дом под стражу, да и одному кому–нибудь вверить его обережение не решались. Наконец некоторые припомнили, что существует для хранения общественной казны подземелье, обложенное четырехугольными камнями. Туда опустили Филопемена связанного и огромный камень, которым закрывалось отверстие, навален при помощи машины. Таким образом сочтя за лучшее вверить охранение такого человека скорее месту, чем кому–либо человеку, ожидали следующего дня. На другой день вся масса народа, припоминая прежние заслуги Филопемена к своему городу, высказывала желание пощадить его и через него искать средства помочь настоящим бедствиям. Виновники отпадения, а в руках их была вся власть общественная совещались в тайне и все согласно решили убить его; только разногласие возникло о том — поспешить или отложить казнь. Взяла верх сторона, более алчная убийства, и послан служитель отнести яд. Говорят, что Филопемен, взяв чашу, сделал только вопрос: «благополучно ли ушли Ликортас (то был другой главный военачальник Ахейцев) и всадники?» — Получив ответ: «благополучно» — «ну так хорошо» заметил он и бесстрашно выпив чашу, вскоре после того испустил дыхание. Непродолжительна была радость о смерти Филопемена для виновников этого жестокого поступка. Побежденная в войне Мессена, по требованию Ахейцев, выдала их и возвратила кости Филопемена. Предан он погребению всем Ахейским союзом, и при этом не только все человеческие почести истощены, но немножко и от божественных не воздержались. Историки событий Греческих и Римских, так высоко ставят этого человека, что, как об особенно замечательном этом годе (569 г. от постр. города) передают памяти потомства, что в нем умерло три знаменитых полководца: Филопемен, Аннибал и П. Сципион; таким обратом они Филопемена поставили наравне с двумя величайшими военными людьми двух могущественнейших народов,
53. К царю Прузию прибыл посол Т. Квинкций Фламинин; этот царь находился в подозрении у Римлян и принятием Аннибала после того как бежал Антиох, и вследствие войны, начатой против Евмена. Тут потому ли что Фламинин между прочим упрекнул Прузия за то, что он дал у себя приют человеку, из всех живущих враждебнейшему для народа Римского, человеку, который увлек в войну с народом Римским сначала свое отечество, а потом, когда силы его были сломлены, царя Антиоха, или потому что сам Прузиас хотел сделать угодное Фламинину и Римлянам, и сам по себе замыслил умертвить или передать им Аннибала. Как бы то ни было, а после первого объяснения с Фламинином, Прузиас немедленно послал воинов караулить дом Аннибала. Постоянно он предвидел умом такой исход жизни, видя неумолимую ненависть к себе Римлян, да и конечно нисколько не доверяя слову Прузиаса легкомыслие которого в особенности ему уже довелось испытать. При том прибытие Фламинина, как судьбою назначенного для его гибели, привело его в содрогание. Имея все и отовсюду для себя неприязненным, Аннибал для того, чтобы постоянно иметь какой–либо путь, готовый для бегства, сделал из дому семь выходов и из них некоторые потайные для того, чтобы они не могли быть подкараулены. Но тяжкое владычество царей не оставляет неисследованным ничего, что они хотят узнать: весь дом Аннибала окружен стражами так, что никому оттуда уйти не было возможности. Аннибал, получив известие, что воины царские находятся уже в передней, хотел было бежать потайною дверью, где выход был и затруднителен и вместе самый скрытый, но увидав, что и он прегражден воинами, и что все кругом замкнуто стражами, потребовал яд, давно уже приготовленный на такую случайность. «Избавим тут он сказал — от дальнейшей заботы народ Римский, если ему кажется долго дожидаться смерти старика. Не велика и не достопамятна будет победа Фламинина над безоружною жертвою предательства. На сколько изменились нравы народа Римского, этот самый день может служить лучшим доказательством. Отцы нынешних граждан — царя Пирра, врага, с оружием в руках прибывшего в Италию с войском предупредили, чтобы он берегся отравления; а теперь прислали послом бывшего консула, склонить Прузиаса сделаться преступным виновником смерти его гостя». За тем, извергая проклятия на главу Прузиаса и на его царство и призывая в свидетели нарушения верности данного им слова богов, покровителей гостеприимства, он выпил чашу. Таков был конец жизни Аннибала.
52. Относительно Сципиона, Полибий и Рутилий пишут, что он умер в этом году; но я не согласен ни с ними, ни с Валерием. С ними — потому что, при цензорах М. Порцие и Л. Валерие, нахожу выбранным в старейшины сената самого цензора Л. Валерия, тогда как в предшествовавшие три люстра (четырехлетия) таковым был Африкан; а при жизни его — разве только в случае удаления из сената, а о таком пятне на его памяти никто ни упоминает — другой старейшина сената ни в каком случае не мог быть избран. Мнение Антиата опровергает трибун народный М. Невий, против которого существует речь, надписанная П. Африканом, а Нэвий в списке сановников показан трибуном народным в консульство П, Клавдия и Л. Порция, а в должность вступил в консульство Ап. Клавдия и М. Семпрония накануне четвертого дня Декабрьских ид, а с того времени три месяца до Мартовских ид, когда вступили в консульство П. Клавдий и Л. Порций. А потому обнаруживается, что Сципион не только жив был в трибунство Нэвия, но и им призываем был к суду, а умер прежде вступления в цензорство Л. Валерия и М. Порция. Трех знаменитейших, каждого в своем народе, деятелей кончины не только близостью времени представляют по–видимому сходство, но и в том отношении, что ни одного из них конец жизни не соответствовал блеску житейской деятельности. Первое — все они и умерли и преданы погребению не в отечестве. От яда погибли Аннибал и Филопемен: Аннибал изгнанником предан тем, у кого нашел было гостеприимство; Филопемен, взятый в плен, в темнице и оковах. Сципион хотя не был изгнан и неподвергся осуждению, но вызванный к назначенному для оправдания дню, он на срок не явился и подвергшись вызову заочно, он не только себя, но и бренные остатки свои — осудил на добровольную ссылку.
53. Между тем как это происходило в Пелопоннесе (откуда уклонился наш рассказ) возвращение в Македонию Димитрия и уполномоченных произвело впечатление разное, глядя по людям. Большинство Македонян, с ужасом смотревшее на угрожавшую войну с Римлянами, видя в Димитрие как бы орудие мира, встретили его с большим расположением, и в несомненной надежде назначали ему царство после смерти отца: «хотя он по летам и моложе был Персея, но он родился от законной матери, а последний от содержанки и будучи рожден из тела, для всех доступного, не представляет наверное признаков какого он именно родителя; а Димитрий так сказать носит перед собою поразительное сходство с Филиппом. Притом Римляне Димитрия посадят на отеческий престол, а Персей нисколько не пользуется их милостью». Вот что толковали в народе. Вследствие этого и Персея тревожила забота — как бы его старшинство не имело достаточно веса, так как во всех других отношениях брат имеет большое перед ним преимущество. И сам Филипп в убеждении, что едва ли от его произвола зависит — кого оставить наследником царства — считал младшего сына для себя тяжеле, чем бы желал. Оскорблялся он временем — большим стечением к нему Македонян и с негодованием видел, что еще при жизни его образуется другой двор. Да и сам молодой человек безо всякого сомнения вернулся более высокого о себе мнения, опираясь на суждения о себе сената, и на уступки, сделанные для него, в которых отцу было отказано. Всякое упоминание о Римлянах, на сколько возвышало его в глазах других Македонян, на столько возбуждало зависть не только в брате, но и в отце. Как бы то ни было, когда пришли новые послы Римские и стали принуждать — очистить Фракию, вывести вооруженные отряды и вообще выполнить все остальное по определению прежних уполномоченных, или по недавно состоявшемуся решению сената; но все хотя с досадою и огорчением (в особенности видя, что сын держит себя к ним почти ближе чем в нему), впрочем с покорностью, исполнял в отношении к Римлянам, для того чтобы не подать повода к немедленному началу войны. А для того чтобы лучше отклонить умы от самого подозрения его замыслов, он повел войско в середину Фракии — в земли Обризов, Дентелетов и Бессов. Он взял город Филипполис, оставленный бежавшими жителями, удалившимися с семействами на ближайшие горные возвышенности, а живших по полям дикарей, опустошив их земли, принял в повиновение. Оставив вслед за тем у Филиппополиса вооруженный отряд, не долго спустя после того изгнанный Одризами, он положил построить город в Девриопе; это часть Пэонии подле реки Еригона: она течет из Иллирика через Пэонию и вливается в реку Аксий не далеко от старого города Стобиса, а новый город назвал Персеидою в честь своего старшего сына.
54. Между тем как это происходило в Македонии, консулы отправились в свои провинции. Марцелл послал вперед гонца к проконсулу Л. Порцию с тем, чтобы легионы подвинул к новому городу Галлов. Консулу, по его прибытии, Галлы изъявили покорность; вооруженных было у них двенадцать тысяч. Оружие по большей части было ими похищено с соседних полей: с крайним для них огорчением оно отобрано, да и вообще все как награбленное при опустошении окрестностей, так и принесенное с собою. Жаловаться на это Галлы отравили послов в Рим; введенные в сенат, претором К. Валерием они изложили: «вследствие избытка в Галлии населения вынуждены они были недостатком земель и бедностью перейти Альпы, отыскивая себе жилищ. Видя места ненаселенные и невозделанные, они расположились было там никого не оскорбляя. Начали они и город строить и тем хотели показать, что они пришли не с тем, чтобы чинить насилие какому–либо полю или городу. Недавно прислал к ним М. Клавдий повестит, что если они не покорятся, что он против них начнет войну. Предпочитая мир верный, хотя и не очень почетный, неизвестностям войны — они покорились, более доверяя народу Римскому, чем уступая его силе. По истечении нескольких дней, приказано очистить и землю и город, и они намеревались было молча удалиться в какой край земли придется, но у них отнято оружие, а затем и все прочее, что несли, и что гнали (скот). Умоляют они сенат и народ Римский с ними, ни в чем не провинившимися и изъявившими покорность, не поступать строже чем с неприятелями». Сенат приказал ответ на эту речь дать такой: «и они, Галлы, не хорошо поступили, что, по прибытии в Италию, на чужой земле, без дозволения Римского сановника, в этом краю начальствующего, вздумали строиться, но и не угодно сенату, чтобы оббирали изъявивших покорность. А потому они отправят с ними послов к консулу с приказанием — им, в случае, если они возвратятся туда, откуда пришли, выдать все, составлявшее их собственность. И чтобы они немедленно отправлялись по ту сторону Альпов и объявили Галльским народам — чтобы они излишек своего населения удерживали дома. Альпы стоят посередине почти недоступным рубежом; и ни в каком случае не будет им лучше, как и тем, которые первые проложили по ним путь». Уполномоченными посланы: Л. Фурий Пурпурео, К. Минуций, М. Манлий Ацидин. Галлы, получив обратно все, чем они владели без чьей–либо обиды, вышли из Италии.
55. Римским послам Трансальпинские, жившие по ту сторону Альп, народы отвечали благосклонно. Старейшины их винили даже народ Римский в излишней снисходительности: «за то что они тех, которые отправились без дозволения народа заняли поля, Римлянам принадлежащие и покушались построить город на чужой земле, отпустили безо всякого наказания. Должны были бы они дорого поплатиться за свою дерзость. А так как им еще и возвращена их собственность, то опасаются они, как бы такая снисходительность не ободрила других на подобные смелые предприятия». И приняли, и отпустили послов с дарами. Консул М. Клавдий, по изгнании Галлов из провинции, начал замышлять войну в Истрии и отправил письмо к сенату, прося позволения перевести легионы в Истрию. Сенат это одобрил. О том толковали вывести колонию в Аквилею, но не совсем уяснили себе — из Латинян ли, или из Римских граждан. Наконец сенаторы сочли за лучшее — отправить поселенцев Латинян; триумвирами избраны: П. Сципион Назика, К. Фламиний, Л. Манлий Ацидин. В том же году отведены в Парму поселенцы из Римских граждан. Две тысячи человек получили в поле, принадлежавшем сначала Бойям, потом Тускам, в Парме — по восьми десятин, в Мутине по пяти. Отводили три сановника: М. Емилий Лепид, Т. Эбуций Кар и Л. Квинкций Криспин. Также Сатурния, поселение Римских граждан, отведено в Калетранское поле тремя сановниками: К. Фабием Лабеоном, К. Афранием Стеллио, Ти. Семпронием Гракхом; каждому дано по десяти десятин.
56. В том же году проконсул А. Теренций неподалеку от реки Ибра, в области Авзетанов, и удачные сражения имел с Цельтиберами, и несколько городов, ими там укрепленных, взял приступом. Дальняя Испания в этом году пользовалось миром, так как проконсул П. Семпроний имел продолжительную болезнь и не будучи никем затрагиваемы, Лузитаны весьма кстати оставались в покое, да и в земле Лигуров консулом К. Фабием не совершено ничего, чтобы заслуживало памяти. М. Марцелл, отозванный из Истрии, по распущении войска возвратился в Рим по случаю выборов. Назначены консулами Кн. Бэбия Тамфила и Л. Емилия Павлла. Вместе с М. Емилием Лепидом он был эдилем курульным, а с того времени шел пятой год, когда этот самый Лепид после двух неуспешных домогательств наконец сделался консулом. Преторами вслед затем сделаны: К. Фульвий Флакк, М. Валерий Левин, П. Манлий вторично, М. Огульний Галл, Л. Цецилий Дентер, К. Терентий Истра. В конце года было молебствие по случаю чудесных явлений: довольно за верное считали, что в продолжение двух дней шел дождь кровью на площади Согласия, и получено известие, что неподалеку от Сицилии вышел из моря остров, которого прежде не было. Валерий Антиат пишет, будто бы в этом году умер Аннибал, и что по этому делу отправлены были к Прузию послами, кроме Т. Квинкция Фламинина, которого имя и этом деле получило общую известность — еще Л. Сципиона Азиатического и П. Сципиона Назику.

Книга Сороковая

1. В начале последовавшего года консулы и преторы распределили провинции по жребию. Консулам определена могла быть только одна, а именно Лигуров. Судопроизводство в городе досталось М, Огульнию Галлу, а между чужестранцами М. Валерию. Из Испании ближняя — К. Фульвию Флакку, дальняя — П. Манлию, Л. Цецилию Дентру — Сицилия, а К. Теренцию Истру — Сардиния. Консулам приказано произвести набор. К. Фабий из земли Лигуров написал, что Апуаны готовятся к возобновлению военных действий и угрожает опасность, как бы они не произвели набега на Пизанскую область. Относительно Испаний знали: о ближней, что она под оружием и что предстоит война с Цельтиберами; относительно дальней, что, вследствие долговременной болезни претора, от роскоши и праздности ослабела военная дисциплина. А потому положено набрать вновь войска: четыре легиона в землю Лигуров, так чтобы каждый заключал в себе по пяти тысяч двести человек пехоты и триста всадников; сюда же прибавлено из союзников латинского наименования пятнадцать тысяч пеших и восемьсот всадников. Все эти силы должны были составлять войска консулов. Кроме того велено набрать семь тысяч пеших союзников и латинского наименования, и четыреста всадников и послать их в Галлию к М. Марцеллу, которому власть продолжена и по истечении консульства. Также для отвода в Испанию ту и другую велено набрать четыре тысячи пеших граждан римских и двести всадников, а союзников — семь тысяч пеших с тремястами всадников, А К. Фабию Лабеону с войском, какое у него было в Лигурах на год продолжена власть.
2. Весна в этом году была очень грозная. Накануне Парилий, почти в половине дня, поднявшаяся с сильными порывами, буря, во многих священных и мирских местах наделала бед: медные статуи в Капитолие сбросила; дверь из храма Луны, находящегося на Авентине, сорвав, несла и поставила в задней части храма Цереры; другие статуи в главном цирке (in circo maximo) вместе с колоннами, на которых они стояли, опрокинула; некоторые крыши храмин, сорвав со стропил, разбросала в беспорядке. А потому буря эта причислена к чудесным явлениям и гадателям велено ее замолить. Сюда же причислено и то, что получено известие о рождении в Реате мула о трех ногах, а в Формиях храм Аполлона и Кайеты тронут молниею. За эти чудесные явления совершено священнодействие большими жертвами, и в продолжение одного дня было молебствие. Около этого же времени узнали из писем пропретора А. Теренция, что П. Семпроний умер в дальней провинции после болезни, продолжавшейся больше года. Тем поспешнее ехать в Испанию велено преторам. Потом в сенат введены посольства из–за моря; первое — царей Евмена, и Фарнака, и Родосцев, пришедших с жалобою о несчастье, постигшем жителей Синопа. Около этого же времени пришли послы Филиппа, Ахейцев и Лакедемонян. Им, прежде выслушав Марция, которого посылали для поверки дел Греции и Македонии, даны ответы. Царям Азии и Родосцам ответили, что сенат отправит послов для рассмотрения этих дел.
3. Относительно Филиппа прибавил заботы Марций. Он сознавался, что Филипп во всем исполнил волю сената, но что при этом не трудно было заметить, что готовность эта будет продолжаться лишь на столько, на сколько это необходимо нужно. Не было почти сомнения, что он возобновит военные действия, и что все его слова и действия к тому направлены. Еще прежде он почти всех граждан из приморских городов с их семействами перевел в Ематию, ныне так называемую, а некогда носившую имя Пэонии: Фракийцам и другим дикарям отдал он города жить там, полагая, что этот род людей будет вернее на случай войны с Римлянами. Сильный ропот по всей Македонии вызвало это дело. Оставляя свои пепелища с женами и детьми, немногие молча сдерживали горе; а в рядах переселенцев раздавались проклятие против царя, так как ненависть брала верх над страхом. Раздраженный этим, Филипп стал подозревать всех, а равно все места и обстоятельства стали внушать ему опасения. Наконец он начал высказывать во всеуслышание, что он не может быть безопасен, если детей тех, которые им казнены, не схватит и не посадит под стражу, и тем мало–помалу от них избавится.
4. Жестокость эта, гнусная сама по себе, сделалась еще отвратительнее вследствие гибели одного семейства. Геродик, один из первых людей Фессалии, убит Филиппом за много лет перед тем; зятья Геродика сделались жертвою Филиппа в последствии. Остались две дочери вдовы, и та, и другая с маленькими детьми; имена этих женщин были Теоксена и Архо. Руки первой искали многие, но она отвергла их; Архо вышла за Пориса, одного из знаменитейших старейшин племени Енеатов; родив от него много детей, она умерла, оставив их мал–мала меньше. Теоксена для того, чтобы самой воспитать детей сестры, вышла замуж за Пориса и о детях и своих и сестры одинаково, как бы сама их родила, имела заботу. А когда был получен указ царя о взятии детей тех, которые были казнены, Теоксена, убежденная, что они сделаются игрушкою позорной страсти не только царя, но и стражей, жестокое дело замыслила. Она дерзнула сказать, что скорее всех умертвит своею рукою, чем отдаст их во власть Филиппа. Порис, с ужасом выслушав самое упоминание столь гнусного злодейства, сказал, что он их перевезет в Афины к своим верным приятелям, и сам будет сопровождать их в этом бегстве. Отправились они все из Фессалоники в Еней к назначенному жертвоприношению, которое жители совершают ежегодно с большою торжественностью в честь своего основателя. Проведя день в обычном пиршестве, семейство Пориса взошло на судно, им приготовленное, когда все уснули с третьей смены ночной, как будто для возвращения в Фессалонику, а между тем предположено было переправиться в Евбею. Впрочем, тщетны были их усилия бороться с противным ветром, и свет дневной застал их в виду берега. Люди царские, начальствовавшие стражею пристани, отправили вооруженную ладью притащить этот корабль со строгим приказанием без него не возвращаться. Когда они уже приближались, Порис занят был увещанием гребцов и матросов; по временам протягивал он руки к небу, умоляя о помощи. Между тем суровая женщина снова взялась за преступное дело, ранее задуманное, распустила яд и обнажила нож. Поставив на виду чашу и приказав извлечь мечи, она сказала: «смерть — одно средство избавления. Вот две к ней дороги: какая кому больше по душе, тою уходите от царского произвола. Сюда мои молодые люди! Вы первые, как старшие, берите мечи или пейте из чаши, если предпочитаете смерть более медленную». И неприятель был возле, и советник смерти настаивал. Разного рода смертью погибая, полудышащие бросаются из корабля; потом сама Теоксена, обняв мужа, как спутника смерти, бросилась в море. Кораблем, опустевшим от хозяев, овладели царские служители.
5. Жестокость этого злодейства — как бы усилила пламя ненависти к царю; повсюду сыпались проклятия на него самого и на детей. Они скоро услышаны всеми богами, и те сделали так, что он в исступлении жестокости не пощадил свою собственную кровь. Персей, видя, что расположение и уважение к Димитрию все увеличиваются у большинства Македонян, и что он все больше и больше делается приятен Римлянам, не оставляя ему никакой другой надежды к достижению царской власти, как разве в преступлении, обратил к этому одному предмету все свои помышления. Впрочем, женоподобным и это обсуждая духом, не считал он себя достаточно для этого сильным, и потому стал стороною разузнавать образ мыслей кое–кого из приверженцев своего отца. Сначала некоторые из них сделали вид, что они далеки от чего–либо подобного, возлагая более надежды на Дмитрия. Но когда с каждым днем развивалась ненависть Филиппа к Римлянам — ей Персей потакал, а Димитрий противодействовал с величайшим тщанием — предвидя гибель неосторожного юноши от коварного брата, они решились лучше содействовать тому, что неизбежно должно было случиться, стали льстить надеждам сильнейшего, и действовать за одно с Персеем. Впрочем, исполнение этого умысла отложено до более благоприятного случая, а на первый раз положено всеми силами — вооружать царя против Римлян и склонять его к воинским замыслам, к которым он уже и сам по себе был очень расположен. А для того, чтобы Димитрий становился день ото дня подозрительнее, с умыслом заводили разговор в тоне презрительном для Римлян. Тут одни насмехались над нравами и обычаями их, другие над их подвигами, третьи над самою наружностью города, еще не украшенного ни общественными, ни частными зданиями, а некоторые над главными их лицами отдельно, неосторожный юноша, и любя все Римское и не желая уступить брату, защищал все и делал себя подозрительным отцу и давал повод к обвинениям. А потому отец устранял его совершенно ото всех обсуждений относительно дел с Римлянами. Весь предавшись Персею, он день и ночь толковал с ним о своих замыслах. Возвратились посланные Филиппом в Бастарны для призыва на помощь, и привели они оттуда знатных молодых людей; некоторые из них были царского рода. Один из них обещал отдать сестру свою в замужество за сына Филиппова и надежда на союз с этим племенем ободрила дух царя. Тут Персей сказал: «Да что толку во всем этом? Никак нельзя ждать столько пользы от чужестранных пособий, сколько грозит опасностью внутренняя измена. Не скажу предателя, но соглядатая имеем мы конечно у себя натруди: его, с тех пор как он был заложником к Риме, тело возвратили нам Римляне, а душою продолжают владеть сами. Почти всех Македонян лица обращены к нему и они того мнения, что другого царя не будут иметь кроме того, которого дадут Римляне» Такими словами и без того больной ум старика раздражался более; но действие этих обвинений более отражалось в его душе, чем на лице.
6. Случилось так, что подошло время смотреть войско и торжество это обыкновенно совершалось таким образом. Голову собаки, перерубленной пополам, и переднюю часть клали на правой стороне, а заднюю, и с внутренностями, на левой; между этих двух частей жертвы проводили войска с оружием. Впереди первого строя несли богато украшенное оружие всех царей от самого первого начала Македонии; за тем следовал сам царь с детьми, и непосредственно за ним царская когорта и телохранители; задние ряды заключали в себе все остальное множество Македонян. Но бокам царя шли двое молодых людей, его сыновья: Персей — ему уж был тридцатый год, и Димитрий на пять лет моложе, первый в самой силе молодости, второй в её цвете, счастливого отца зрелые отрасли, обладай только он умом неповрежденным! Был обычай, по окончания торжества очищения, войску заниматься маневрами: воины, разделясь на два строя, сходились и подражали правильному сражению. Юные сыновья царские были предводителями в этом примерном бою. Впрочем, это было не подобие сражения, но воины, как бы решая участь царства, сразились не шутя, и нанесли друг другу не мало ран кольями, и лишь оружия не доставало, чтобы этому маневру придать характер настоящего боя. Та сторона, которою начальствовал Димитрий, имела значительный верх. Весьма неприятно было это Персею; но предусмотрительные приятели его радовались, говоря, что это самое обстоятельство дает повод к обвинению молодого человека (Димитрия).
7. В этот день и тот, и другой из царских сыновей делали угощение для товарищей, вместе с ними занимавшихся маневрами; будучи приглашен на ужин Димитрием, Персей отказался. День был праздничный; ласковое приглашение и юношеская веселость и того, и другого склонили к попойке. Припоминали там бывшие маневры и шутя относились о противниках, так что не щадили и самих вождей. Для подслушиванья этих речей был послан шпионом один из гостей Персея и так как он неосторожно попался на глаза, то пойманный молодыми людьми, случайно выходившими из столовой, порядочно побит. Димитрий этого вовсе ничего не зная, стал говорить: «почему не идти нам покутить к брату и если осталось у него какое раздражение, как последствие давиншего боя, то смягчим его нашим простодушием и веселостью?» Все криками изъявили согласие идти кроме тех, которые опасались мщения шпиона, ими только что перед тем поколоченного. Так как Димитрий тащил и их, то они под платьем спрятали оружие, которым могли бы защищаться в случае какого–либо насилия. Но при домашних раздорах ничего не остается втайне: дома и того, и другого (из сыновей царских) были полны шпионов и предателей; побежал доносчик в Персею с известием, что четыре молодых человека, опоясанные мечами, идут с Димитрием. Хотя причина была совершенно ясна (он слышал, что они поколотили его гостя), однако чтобы этому делу придать более дурной характер, Персей приказал запереть двери и из обращенных на дорогу окон верхней части дома, гостей, как бы они пришли убить его, отгоняет от двери. Димитрий пьяный, немножко покричав на то, что его не допустили, возвратился домой пировать, совершенно незнакомый с сущностью дела.
8. На другой день Персей, как только представилась возможность видеть отца, вошел во дворец и с лицом, выражавшим смятение, долго стоял молча вдали. Когда наконец отец спросил: «здоров ли ты?» и о причине его грустного вида, Персей отвечал: «знай, в барышах тебе если я еще жив; уже не тайными ковами брат действует против нас. Ночью, с вооруженными воинами, приходил он во мне в дом убить меня; только, в запертых дверях и в крепости стен, нашел я защиту от его неистовства. " Когда он нагнал отцу страх и вместе удивление: «Если только ты хочешь слушать — продолжал Персей — то я сделаю, что тебе дело это будет ясно.» Филипп изъявил готовность слушать, и приказал тотчас позвать Димитрия и двух своих старейших друзей, совершенно чуждых, юношеских между братьев, распрей, и уже редко являвшихся при дворе — Лизимаха и Ономаста; их пригласил Филипп для совета. Пока пришли друзья, он один ходил, погруженный глубоко в размышления о многом, а сын между тем стоял вдали. Получив известие, что они явились, Филипп удалился с обоими друзьями и таким же числом телохранителей в самую внутреннюю часть покоев, а сыновьям позволил взять с собою по три человека безоружных. Тут Филипп, сев на место, сказал: сижу я, несчастнейший отец, судьею между моих двух сыновей, одного обвинителя в страшном преступлении, а другого подсудимого, и у своих самих близких я должен найти или что преступление выдумано, или действительно допущено. Уже давно боялся я этой нависшей теперь грозы, видя между вами отношения вовсе не братские и слыша некоторые ваши речи. Но иногда надежда проникала ко мне в душу — что раздражение ваше перегорит и недоразумения могут объясниться. Даже враги, положив оружие, вступают в союз, и многих частных лиц распри кончаются благополучно. Я думал, что вы когда–нибудь вспомните, что вы родные братья, вспомните ваши детские невинные беседы и игры, вспомните наконец и мои наставления, относительно которых я опасаюсь, как бы я не проповедывал по пустому глухим ушам. Сколько раз я так, чтобы вы слышали, с ужасом говорил о несогласиях между братьями и припоминал страшные их последствия, как они доводили до окончательной гибели себя, род свой, дома и царства! С другой стороны я представил примеры лучшие: родственное согласие между двумя царями Лакедемонскими было, в продолжение многих веков, спасительно для них и отечества. А тоже самое государство, когда возник обычай каждому для себя стараться похитить верховную власть, погибло. Да вот, эти братья, Евмен и Аттал, от самого ничтожного начала, так что стыдились почти царями называться, сравнялись владениями со мною, с Антиохом и с кем бы то ни было из современных царей не иным чем, как более всего братским единодушием, Да и не умолчал я о примерах между Римлянами: Т. и Л. Квинкциев, которые вели против меня войну; П. и Л. Сципиона, победивших Антиоха; отца и дяди их, которых постоянное согласие при жизни запечатлела самая смерть. Впрочем, вас ни преступления первых и их гибельные последствия; ни этих последних хорошие качества и успехи в жизни — не навели на истинный путь. Еще я жив и дышу, а вы оба добиваетесь моего наследия нечестивыми и надеждою и пожеланиями. Вы хотите, чтобы я дожил до того, что, переживи одного из вас, другого смертью моею сделаю царем несомнительно. Не можете вы сносить ни брата, ни отца; ничего нет у вас святого, дорогого; место всего заступила одна ненасытная жажда власти. К делу! Оскверняйте вашими преступлениями слух отцовский; состязайтесь пока уголовными обвинениями, не замедлите и за ножи взяться! Скажите прямо или на сколько можете истины, или что вам вздумается выдумать. Слух мой отверст, но на будущее время глух я буду, в тайным вашим один против другого, обвинениям " Кипя гневом, вот что высказал Филипп; у всех показались слезы и долго продолжалось грустное молчание.
9. Тут Персей стал говорит: «итак следовало ночью отворить дверь, принять вооруженных кутил, подставить горло ножу, когда не верят преступлению иначе, как когда оно совершится, и я, жертва коварного умысла, выслушиваю тоже, что разбойник и злоумышленник. Не даром верно говорят, что у тебя только один сын Димитрий, а я подставной и рожденный от любовницы. Будь я у тебя на счету сына, пользуйся я твоею отцовскою любовью, то ты обратил бы строгость не на меня, принесшего жалобу в открытии коварного умысла, но на того, кто так поступил. И не так дешево ценил бы ты жизнь мою, что прошедшая опасность моя нисколько тебя не трогает, да и за будущее не боишься ты, если замыслившим можно будет совершить это безнаказанно. А потому если необходимо мне молчать и умереть, то будем молчать, помолясь только богам, чтобы на мне начатое преступление, на мне же и кончилось, и чтобы через мои бока не старались достать тебя. Но если же сама природа внушает жертвам нападения и в пустыне — людей, никогда прежде не виденных, умолять о сострадании, то и мне, видя оружие против меня обнаженным, да будет дозволено испустить голос. Тобою самим, твоим именем отца — а кому оно из нас дороже, ты давно чувствуешь — заклинаю тебя: выслушай меня так, как если бы ты, будучи вызван моими ночными криками и воплями, пришел бы во мне жалобнику, а Димитрия в самое глухое время застал бы пришедшего с вооруженными воинами. Чтобы я кричал в ту минуту под влиянием ужаса, в том я теперь на другой день приношу жалобу. Брат, давно уже живем мы с тобою так, что нам с тобою вместе кутить не приходится! Ты хочешь царствовать во что бы то ни стало; но этой твоей надежде помехою мой возраст, народное право, старинный обычай Македонии, и даже самый приговор отца. Все это преодолеть иначе как пролитием моей крови, ты не можешь; решаешься ты и испытываешь все средства, но до сих пор или осторожность моя, или счастие защищает меня от твоего преступного умысла. Вчерашний день, при очищении и маневрах из шуточной и примерной борьбы, сделал ты почти губительное сражение, и если я и спасся от смерти так через то, что позволил победить себя и своих. После столь неприязненной схватки, как бы после братской игры, хотел ты затащить меня ужинать. Полагаешь ли ты, отец, что я ужинал бы среди безоружных гостей, между тем как на это пиршество явились вооруженные? Полагаешь ли ты, что мне ночью не угрожала ни малейшая опасность от мечей, когда я чуть не был убит, в глазах твоих, кольями? За чем в эту ночь, враждебно расположенный к справедливо тобою рассерженному, приходишь с молодыми людьми, опоясанными мечом? Гостем себя вверить тебе я не решился; а пьяного, пришедшего с вооруженными, я бы к себе допустил? Будь дверь отворена, то теперь, когда выслушиваешь мою жалобу, ты отец, устраивал бы мои похороны. Ничего здесь не привожу я как обвинитель с целью оклеветать и подбирать сомнительные доказательства. Что же? Будет ли он отказываться, что он с толпою приверженцев приходил в моим дверям? Или не будет ли он отрицать, что при нем находились вооруженные? Кого я назову, призови; могут решиться на все, раз дерзнувшие на такой поступок; а отрицать они не посмеют. Если бы я, захватив их с оружием в руках, привел бы к твоему порогу, тогда дело было бы для тебя ясно; а так как они сознаются, то считай их как бы они были захвачены.
10. Ты теперь предаешь проклятию страсть к власти, и бичуешь мучения ненависти между братьями; но, отец мой, да не будет слепо твое проклятие, рассмотри и различи заговорщика от его жертвы; обрати проклятие на главу виновного. К тому, кто замышлял убийство брата, пусть будут гневны и отеческие боги; тот, кто должен был погибнуть от преступления брата, пусть найдет себе прибежище в отеческих сострадании и правосудия. Где же в другом месте укроюсь я, которому ни торжественный обряд очищения войска, ни маневры воинов, ни дом, ни пиршество, ни ночь, данная благодеянием природы для отдохновения людям, не были довольно безопасны? Пойди я к брату по его приглашению, я был бы жертвою смерти; прими я его к себе пьяного та же участь меня ожидала бы. Ни уходя из дому, ни оставаясь дома, не избегаю от коварных против меня замыслов. Куда же я удалюсь? Никого кроме богов и тебя, отец, я не чтил. Нет у меня Римлян, к которым я мог бы убежать. Они сильно желают моей гибели, потому что я сострадаю твоим обидам, прихожу в негодование вследствие отнятия у тебя стольких городов, стольких племен, и еще недавно прибрежья Фракии, Пока и я, и ты будем целы, они (Римляне) не будут считать Македонию своею. Если же я погибну от преступления брата, а тебя старость — а может быть и ее дожидаться не станут — сведет в могилу — то Римляне убеждены, что царь и царство Македонское будут их вполне. Оставь тебе Римляне что–либо вне Македонии, я полагал бы, что это мне оставлено убежище (уголок). Но может быть в Македонянах довольно охраны; ты видел вчерашний день натиск на меня воинов; чего им недоставало кроме оружия? Но если у них не было его днем, то гости братнины взялись за него ночью. Что же мне говорить о большей части старейшин, которые на Римлян возложили всю надежду повышения, а счастия на того, кто все может у Римлян. И его то, Геркулес мне свидетель, не столько мне старшему брату, но почти — и тебе самому царю и отцу предпочитает? Он то самый и есть, по чьему благодеянию, сенат помиловал тебя от наказания, кто теперь защищает тебя от оружия Римского, кто твою старость ставит в зависимости и как бы в повиновении от своей молодости. За него стоят Римляне, за него все города, от твоей власти освобожденные, за него Македоняне, которым нравится мир с Римлянами. А мне, отец, кроме тебя, где есть какая–либо надежда или защита?
11. Как ты полагаешь, к чему клонится письмо, присланное в тебе ныне Т. Квинкцием, в котором он говорит, что для дел своих придумал ты хорошо, что Димитрия послал в Рим и убеждает, чтобы вторично и с большим количеством послов и Македонских старейшин, ты опять отослал его туда? Т. Квинкций теперь душа всех его поступков и наставник. Им то, ссадив тебя с отеческого места, заменил он тебя. Там то прежде всего зреют тайные замыслы. Желают приготовить себе по больше исполнителей, домогаясь, чтобы ты послал с ним (Димитрием) по более знатных людей Македонии. Они отправляются в Рим людьми простыми и чистосердечными в том убеждении, что у них царем Филипп, а возвратятся оттуда, напоенные Римским ядом. Димитрий один для них все; его они называют уже царем еще при жизни отца. Если я на это негодую, то мне придется выслушать тотчас же не только от других, но и от тебя, отец, упрек в домогательстве власти; но я этого упрека, если он будет предложен, не сознаю. Кого я сдвигаю с его места, чтобы самому его занять? Один впереди меня отец только есть, и, молю богов, чтобы он существовал долго. Если же я его переживу (этого я настолько желаю, насколько заслужу, чтобы отцу это было угодно) то я приму наследие царства, если отец мне передаст. Желает царской власти, и притом преступно, тот, кто спешит обойти порядок возраста, природы, обычаев Македонских, народного права. Стоит на дороге старший брат, и ему по праву, по воле отца, принадлежит царство. Долой его, не первой дискать убийством брата достигну престола! Отец старик, один лишенный сына, о себе будет бояться больше, чем думать о мщении за убийство сына. Римляне будут радоваться, одобрять, защищать это дело; ожидания эти, отец, неопределенны, но не воображаемы. Таково дело само по себе; опасность жизни можешь ты отклонить от меня, наказанием тех, которые взялись за оружие для умерщвления моего. Если же их злодеяние увенчается успехом, за смерть мою отомстить ты сам не будешь в состоянии.
12. Когда Персей окончил говорить, то глаза всех присутствовавших обратились на Димитрия, как бы ожидая от него немедленного ответа. Но долго после того продолжалось молчание, так как ясно было всем, что от сильного плача он говорить не может. Наконец горе уступило место необходимости: получив приказание говорить, он начал так: «Все, что прежде могло бы служить защитою обвиненному, обвинитель захватил ранее в свою пользу. Притворными слезами на гибель другого мои неподдельные слезы сделал тебе подозрительными. Между тем как он сам, со времени моего возвращения из Рима, в тайных со своими приверженцами совещаниях — денно и нощно злоумышляет против меня, он же сам не только злоумышленника, но явного разбойника и убийцы придает мне характер. Своею опасностью тебя пугает, с целью через тебя же приготовить гибель невинному брату. Он говорит, что ему нет нигде, ни у одного народа, убежища, для того чтобы и мне у тебя не оставалось никакой надежды. Жертву постоянных козней, одинокого, беззащитного — обременяет он еще завистью чужеземного расположения, более приносящего вреда, чем пользы. С какою ненавистью ко мне обвинитель мнимое преступление этой ночи соединил с очернением всей остальной моей жизни! Тут была цель и та, что уже каково — тебе известно, заподозрить мой образ жизни в прочих отношениях, и лживое оклеветание надежд, желаний, замыслов моих основать на этом ночном, искусно выдуманном и составленном, доказательстве. Вместе он и того домогался, сделать обвинение как бы внезапным и нисколько не подготовленным, возымевшим будто бы начало из опасений этой ночи и нечаянной тревоги. А между тем следовало, Персей, если я действительно предатель и отца и государства, если я составлял замыслы с Римлянами, с другими врагами моего отца, не дожидаться сказочного происшествия этой ночи, но ранее уличить меня в измене. Но если же это обвинение без того само по себе обнаруживало свою пустоту и скорее твою ко мне ненависть, чем мою виновность, то и теперь ты его или оставь, или отложи до другого времени, и тогда обнаружится — я ли тебе, или ты мне новым каким то и странным видом ненависти — готовил ковы. Но я насколько буду в состоянии при моем расстройстве вследствие самой внезапности обвинения — разделю то, что ты смешал, и открою нынешней ночи коварный умысел, были — я твоим или моим? Он (Персей) хочет показать, что будто я замышляю убить тебя и таким образом — изведя старшего брата, которому по народному праву, по обычаю Македонян, по твоему — так по крайней мере он говорит, решению, я младший мог бы наследовать место того, которого умертвил. К чему же клонится та другая часть речи, в которой говорит, что Римляне у меня в большом почете и что, опираясь на них, я возымел надежду царствовать? Но если бы я Римлянам и приписывал столько влияния, что они кого хотят, могут ставить царем Македонии и полагался бы на их ласку ко мне, то к чему мне и братоубийство? Не для того ли, чтобы носить венок царский, обагренный кровью брата, и через то даже тем, которых расположение приобрел я или искреннею или, скорее, притворною честностью — сделаться ненавистным и предметом проклятий? Не думаешь ли ты, что Т. Квинкций, которого доблестью и советами быть управляемым ты мне ставишь в вину — тот самый Квинкций, который живет в такой нежной дружбе с братом своим, мне будет советником на убийство брата? Он же, Персей, приписал мне не только благорасположение Римлян, но и суждение (в мою пользу) Македонян и сочувствие почти всех богов и людей — и при всем этом он не считал меня равным в предстоящей борьбе с ним и, как будто я во всех отношениях далеко ему уступаю — обвиняет меня, что я всю надежду мою основал будто бы на преступлении. Не хочешь ли я уясню тебе этот вопрос в таком виде: не тот ли из нас, который опасался как бы другой не был достойнее его престола, скорее по общему суждению может быть заподозрен в замысле извести брата?
13. Но преследуем дальше ход обвинения, каким бы образом оно ни было выдумано. Брат говорит, что разными способами до него добирались, и все коварные против него умыслы сосредоточивает на один день. Хотел я будто бы убить его, среди дня после очищения, во время маневров и даже, попущением богов, в самый день очищения; когда приглашал ужинать, имел мысль извести его ядом; намеревался убить оружием в то время, когда некоторые из коей свиты последовали за мною кутить, опоясанные мечами. Рассмотрите, какое время избрано для совершения убийства: игры, пиршество, кутеж. Далее: а день какой? В которой войско подверглось обряду очищения, когда между разрубленных частей жертвы, после выноса впереди царского оружия, всех, какие когда–либо существовали, владетелей Македонии, мы, только двое, идя с тобою рядом, прошли, и за нами последовало все войско Македонян. Этим я священнодействием очищенный и искупленный даже в том, что я и совершил бы прежде достойного возмездия, тут–то именно, взирая на жертву, окружавшую нашу дорогу, обдумывал братоубийство, отравление, приготовление оружия ко времени пиршества. Какими же на будущее время священнодействиями искупил бы я душу, запятнанную всякого рода преступлениями? Но ум, ослепленный желанием обращать в вину все, заподозрить каждый поступок, перемешивает одно с другим. Так если я хотел тебя извести ядом во время ужина, то что же могло быть более неловким — с моей стороны, так раздражить тебя на маневрах упорным сопротивлением, так что ты имел основание, что и доказал на деле, — отказаться от моего приглашения на ужин? А когда ты рассерженный отказался, то нужно ли было мне приложить старание успокоить тебя и искать другого случая, раз уж я приготовил яд, или от одного намерения как бы перескочить к другому — посягнуть на жизнь твою оружием, и притом в этот самый день под предлогом кутежа? Каким же образом я, зная, что ты из опасения смерти уклонился от моего ужина, не ожидал, что ты, под влиянием этого самого опасения, постараешься избежать и кутежа вместе со мною?
14. Нечего мне краснеть, отец мой, если я в праздничный день, в обществе сверстников выпил и лишнее. Я бы желал, чтобы ты узнал хорошенько, как весело, с какими шутками, было совершено у меня вчерашнее пиршество, под влиянием радости может быть и достойной осуждения, что пре борьбе оружием молодежи, наша сторона не была побеждена. Это горе и опасение мигом нас протрезвили; а не случись их, то мы, злоумыслители, лежали бы теперь погруженными в глубокой сон. Если бы действительно хотел проникнуть в твой дом насильно, и, проникнув туда, умертвить хозяина; то не воздержался ли бы я от вина на один день? Не воздержал ли бы и своих воинов? Пусть я один не прикрываюсь моею излишней простотой, но и самый этот брат мой, чуждый мысли о зле или преступлении, говорит: ничего другого я не знаю, ничего в вину не ставлю, как то, что они пришли кутить с оружием; но если я спрошу, откуда ты это узнал? Необходимо тебе признаться в том, что или дом мой полон твоих шпионов, или мои люди до того явно взялись за оружие, что все это видели. А чтобы не показать, что он еще прежде расследовал это обстоятельство, или теперь прибегает к обвинениям натянутым — он внушает тебе спросить тех, на кого он указал, имели — ли они с собою оружие? Не для того ли чтобы ты, в деле сомнительном удостоверясь их признанием, счел их за виновных? Но почему не внушаешь ты спросить: взялись они за оружие для твоего ли убийства, с моего ли ведома и по моему ли указанию? В этом ты хочешь удостовериться, а не в том, в чем они сознаются и что ясно само по себе Они скажут, что они взяли оружие для своей защиты. Хорошо ли, дурно ли они сделали, пусть они отдадут отчет сами в своем поступке; но не примешивай сюда меня, до которого этот факт нисколько не относится, или объясни — явно ли или тайно хотели мы на тебя напасть. Если явно, то почему же не все были вооружены? Почему не было оружия ни у кого из нас кроме тех, которые поколотили твоего шпиона? Если же тайно, то какой порядок был исполнения? По окончании пиршества, когда я подпивши ушел бы от тебя, эти четверо остались бы напасть на тебя сонного? Как могли бы они обмануть людей твоих, будучи чуждыми, моими, и наиболее подозрительными, так как они незадолго перед тем были в ссоре с ними? Убив тебя, как они могли бы сами уйти? С помощью четырех только мечей можно было взять твой дом и овладеть им?
15. Зачем ты не оставишь эту ночную сказку и невозвратишься к тому, что в сущности тебя огорчает, что разжигает твое недоброжелательство? «Зачем где–либо, Димитрий, говорят о том, чтобы тебе царствовать? Зачем ты, Димирий, для некоторых кажешься более достойным наследником отцовской судьбы, чем я? Зачем мои надежды, которые без тебя были бы верными, делаешь для меня предметом сомнения и забот? Вот что чувствует Персей, хотя и не говорит; вот что делает его моим врагом, моим обвинителем; вот почему дом твой и владения наполнены обвинениями и подозрениями! Что же касается до меня, отец, то так как я ни теперь надеяться царства не должен, и когда–либо прежде мне и думать о нем исследовало, как младшему сыну, и ты желаешь, чтобы я уступил старшему; так я и в прошедшем и теперь не должен же показать себя недостойным тебя отца, предметом общего презрения; ему подвергнусь я через мои пороки, а не уступчивостью тому, кому следует это по праву, не скромностью. Ты меня попрекаешь Римлянами с целью — в вину мне доставить то, что должно было бы приносить мне честь. Но я не просил — ни чтобы меня оставили в Риме заложником, ни чтобы меня посылали туда уполномоченным. Будучи послан тобою, отец, я не отказался идти; но в оба раза я так себя вел, чтобы не быть стыдом ни тебе, ни твоему царскому сану, ни моим соотечественникам. Таким образом ты, отец, сам был причиною моих дружественных отношений к Римлянам, Пока у тебя с ними будет мир, и я буду пользоваться их расположением; но если начнется война, то я, быв заложником и послом, для отца небезполезным, для тех же Римлян буду злейшим врагом. Да и теперь я не требую, чтобы милость Римлян приносила мне какую–нибудь пользу; об одном умоляю — лишь бы она не была мне во вред. Не в военное время началась она, не для войны и бережется. Залогом мира я был, послом ходил обеспечить мир. И то, и другое обстоятельство нельзя мне ставить ни в честь, ни в вину. Что касается до меня, отец, то, если я допустил себе и мысль преступную относительно брата, ни от какого наказания не отговариваюсь. Если же я невинен, то умоляю — не дай мне погибнуть от зависти, если не могут погубить меня клеветами. Не в первый раз меня обвиняет брат, но только теперь в первый раз открыто, и безо всякой с моей стороны против него вины. Будь на меня гневен отец, то тебе, старшему брату, за младшего следовало бы быть заступником и испросить прощение ради молодости, ради заблуждения; но именно где следовало бы найти защиту, там угрожает гибель. С пиршества и кутежа, дочти полусонный, увлечен я для оправдания в страшном преступлении: без покровителей, без защитников я сам за себя принужден говорить. Если бы мне надлежало произнести слово в защиту кого–либо другого, то взял бы я время для того, чтобы обдумать и составить речь, а между тем я рисковал бы только известностью моих способностей. А теперь, не зная по какому поводу призван, я выслушал от тебя, отец, раздраженного приказание оправдываться, а от брата — обвинения. Он сказал речь против меня давно уже приготовленную и обдуманную, а я только то время, пока меня обвиняли, имел для узнания в чем дело. Но тут что мне было делать: выслушивать ли обвинителя, обсуждать ли оправдание? Пораженный бедою внезапною и неожиданною, я едва мог понять что мне ставят в вину, не говоря уже о том, чтобы мне могло быть хорошенько известно, чем мне защищаться. Какую мог бы я иметь надежду, не будь у меня судьею отец, в привязанности которого хотя я и уступаю место старшему брату, но, будучи подсудимым — в сострадании не надеюсь получить отказа. Я умоляю, чтобы ты пощадил меня, и для меня собственно и для тебя, а он (брат) требует, чтобы ты казнил меня для его успокоения. Но, как же ты полагаешь, поступит он со мною, когда ты передашь ему царскую власть, если он уже теперь считает справедливым для своей прихоти пролить мою кровь.
16. Слезы, захватившие дыхание и голос Димитрия едва дали ему кончить. Филипп, удалив сыновей, после непродолжительного объяснения с друзьями объявил: не на словах, и не в обсуждении одного часа разберет он их дело, но исследованием образа жизни и нравов того и другого, и наблюдением за их действиями и словами в делах как важных, так и неважных. Для всех ясно было, что обвинение за предшествовавшую перед тем ночь легко опровергнуто, но остались подозрительными, чрезмерно хорошие, отношения Димитрия с Римлянами. Таким образом как бы еще при жизни Филиппа брошены семена Македонской войны, хотя пришлось вести ее преимущественно с Персеем. Консулы оба отправились в землю Лигуров, единственную на то время консульскую провинцию, и так как они вели дела там удачно, то и объявлено молебствие на один день. Две тысячи Лигуров пришли почти на крайний конец провинции Галлии, где имел лагерь Марцелл, прося о том, чтобы приняли их покорность. Марцелл, приказав Лигурам дожидаться в этом месте, спросил письмом сенат о мнении. Сенат приказал претору М. Огульнию отвечать Марцеллу: «основательнее было бы самим консулам, которым вверена эта провинция, чем сенату, решить как действовать более сообразно с пользами государства. Впрочем сенату неугодно, чтобы у Лигуров, в случае их добровольной покорности, было отобрано оружие, во всяком случае сенат признает за благо отправить их к консулам. Преторы в тоже время прибыли — П. Манлий в дальнюю Испанию, — ее же он имел провинциею и в прежнюю претуру, а К, Фульвий в ближнюю, и принял войско от Теренция, так как дальняя Испания, после смерти проконсула П, Семпрония, оставалась без главного начальника. На Фульвия Флакка напали Цельтиберы в то время, когда он осаждал город Испанский, по имени Урбикую. Там произошло несколько упорных сражений; много Римских воинов и переранено и убито. Уступая упорству Фульвия, которого ни в какую силу нельзя было оттащить от осажденного им города, Цельтиберы, утомленные разными сражениями, удалились. Город, по удалении желавших подать ему помощь, в продолжение немногих дней, взят и разграблен; добычу претор уступил воинам. Фульвий по взятии этого города, П. Манлий, только собрав в одно место войско, прежде рассеянное, не совершив более ничего достопримечательного, отвели войско на зимние квартиры. Вот что этим летом совершилось в Испании! Теренций, оставивший эту провинцию, вошел в город с почестями овации; внесено было серебра девять тысяч триста двадцать фунтов; золота восемьсот фунтов и два венка золотых по шестидесяти семи фунтов.
17. В этом же году Римлянам пришлось на месте разбирать спор о земле между народом Карфагенским и царем Масиниссою, Захватил ее у Карфагенян отец Масиниссы — Гала; его оттуда выгнал Сифакс и потом, в угоду тестя своего Аздрубала, подарил Карфагенянам, а их в этом году выгнал Масинисса. Обе стороны защищали перед Римлянами дело свое так горячо и упорно, как если бы приходилось решать дело оружием в открытом бою. Карфагеняне просили себе эту землю назад на том основании, что она и сперва принадлежала их предкам, и потом от Сифакса к ним перешла. Масинисса говорил, что он взял назад землю, принадлежавшую его отцу, и удерживает ее по народному праву, так как и справедливость, и сила на его стороне: «при этом споре ничего он так не опасается как бы не повредила ему совестливость Римлян, как бы им не показалось, что они слишком поблажают союзному и дружественному царю против общих своих и его неприятелей». Послы не изменили прав владения, но все дело, не решая его, препроводили к Рим к сенату. В земле Лигуров после того ничего не совершалось. Сначала они удалились в непроходимые ущелья, потом, по распущении войска, разошлись по разным местам в села и укрепления. Консулы также хотели распустить войско, и об этом предмете спросили совета сенаторов. Тот повелел одному из консулов явиться в Рим на выборы очередных должностных лиц, а другому зимовать в Пизе с легионами. Слух был, — что Трансальпинские Галлы вооружают молодежь, но неизвестно было в какую сторону Италии польется этот поток. Таким образом консулы между себя распределили, чтобы Кн. Бэбий отправился на выборы, так как его брат М. Бэбий домогался консульства.
18. Выборы для назначения консулов состоялись; объявлены консулами П. Корнелий Цетег и М. Бэбий Тамфил. Вслед за тем преторами назначены: два К. Фабия — Максим и Бутео, Ти. Клавдий Нерон, К. Петиллий Спурин, М. Пинарий Поска, Л. Дуроний. Им, по принятии должностей, провинции достались так по жребию: консулам — Лигуры; преторам: К. Петиллию — городское, К. Фабию Максиму — чужестранное судопроизводство; К. Фабию Бутеону — Галлия, Ти. Клавдию Нерону — Сицилия, М. Пинарию- Сардиния, Л. Дуронию — Апулия, и прибавлены Истры, так как от жителей Тарента и Брундизия получено известие, что прилегающие к морю земли подвергаются грабежам от экипажей судов, приходящих из–за моря. Точно также жаловались Массилийцы на Лигурийские суда. Потом распределены войска: консулам четыре легиона (по пяти тысяч двести Римских пехотинцев и по триста всадников в каждом) и пятнадцать тысяч союзников и Латинского наименования, восемьсот всадников. В Испаниях продолжена прежним преторам власть с теми войсками, которые у них были. На пополнение определено три тысячи граждан Римских, двести всадников, и союзников Латинского наименования шесть тысяч пеших, триста всадников. Приняты меры и относительно морских сил: поручено консулам на этот предмет избрать двух сановников, и они должны вывести в море двадцать судов с матросами из Римских граждан, в виде наказания присужденных к рабским работам, а только начальствовать ими должны свободние. Между двумя сановниками суда распределения так, что каждый из них с десятью судами должен был защищать морской берег, с тем чтобы у них в средине был мыс Минервы как предел разграничения: один должен был прикрывать правую сторону до Массилии, а другой левую до Бария.
19. Много чудесных явлений печального предзнаменования было в этом году и замечено в Риме, и получено о них известие из разных провинций. На площадях Вулкана и Согласия шел кровяной дождь. Первосвященники известили, что копья сами собою приходили в движение, и что в Ланувие изображение Юноны Спасительницы проливало слезы. Моровая язва по полям, торговым местечкам и сходьбищам, и в самом Риме была так сильна, что и Либитины при этом вряд доставало[1]. Озабоченный такими чудесными явлениями и бедствиями сенат определил чтобы консулы принесли жертвы тем богам, каким заблагорассудят, а десять сановников пусть возьмутся за книги. Вследствие их декрета определено — у всех жертвенников Рима совершить молебствие на один день. По предложению тех же лиц, сенат постановил, а консулы объявили, чтобы по всей Италии, в продолжение трех дней, было совершено молебствие и празднество. Моровая язва свирепствовала с такою силою, что когда вследствие отпадения Корсиканцев, и начатых в Сардинии Илийцами военных действий, велено было набрать восемь тысяч пеших из союзников Латинского наименования и триста всадников, которых претор М. Пинарий должен был перевезти с собою в Сардинию — обнаружился такой ущерб умершими в людях, и так много больных повсеместно, что такое количество воинов набрать оказалось невозможным. Недостающее количество их велено претору взять от проконсула Кн. Бэбия, зимовавшего в Пизе, и оттуда переправить в Сардинию. Претору Л. Дуронию, которому досталась провинциею Апулия, придано исследование о Вакханалиях; потому что, как бы оставшиеся от прежнего зла, семена обнаружились еще в предшествовавшем году. Но у претора Л. Пупия следствия били скорее начаты, чем приведены к какому–либо концу. Сенат повелел новому претору пресечь это зло, чтобы оно снова не припало более широких размеров. Также консулы внесли к народу, предложенные сенатом, законы против подкупа на выборах.
20. Затем консулы ввели в сенат посольства — сначала царей Евмена и Ариарата Каппадокского и Понтийского Фарнака: им не дано ничего другого в ответ, как только что будут посланы уполномоченные для разбора их споров и постановления о них. Затем введены послы Лакедемонских изгнанников и Ахейцев; изгнанникам подана надежда, что сенат напишет Ахейцам об их возврате. Ахейцы изложили к удовольствию сената дело об обратном взятии Мессены и о восстановлении там порядка. И от Филиппа, царя Македонян, пришли два посла: Филоклес и Апеллес, Посланы они были не с целью просить сенат о каком–либо деле, но более для шпионства и для исследования — справедливы ли те переговоры Димитрия с Римлянами, в которых обвинял его Персей, а в особенности с Т. Квинкцием, все направленные против прав брата на престол. Этих именно людей (Филоклеса и Апеллеса) отправил царь, как непринадлежащих ни той, ни другой партии и, следовательно, чуждых пристрастия к тому или другому из противников; но и они были участниками и орудиями коварного умысла Персея против брата. Димитрию ничего не было известно, кроме того, что недавно обнаружилось злостью брата. Сначала Димитрий, хоть и не питал большой надежды умилостивить отца в свою пользу, но и не терял ее вовсе; с каждым днем он имел все менее и менее веры в расположение родителя, замечая, что брат постоянно нашептывает ему в уши. А потому стал он крайне осторожен в своих словах и действиях, как бы не увеличить подозрения; в особенности же он воздерживался от всякого сношения с Римлянами и упоминания о них; и писать к себе он вовсе запретил, зная, что в особенности этого рода обвинения доводят дух (отца) до крайнего раздражения.
21. Филипп вместе для того, чтобы солдат от праздности не делался хуже, а также чтобы удалить подозрение о каком–либо замысле с его стороны, неприязненном для Римлян, назначив сборное место войск у Стоб в Пэонии, повел его далее в Мэдику. Овладело им желание взойти на верх горы Гема; верил он, распространенному в народе, слуху, будто бы оттуда можно видеть в одно и то же время Понтийское (Черное) и Адриатическое моря; реку Петр и самые Альпы: все это разом обнять главами ему казалось весьма немаловажным при обсуждении (плана) войны с Римлянами. По расспросам людей, хорошо знавших этот край относительно восхождения на Гем, довольно положительно обнаружилось из сличения всех показаний, что для войска дороги нет там совершенно, и что даже для немногих и налегке и то затруднителен доступ. Филипп, с целью — дружескою беседою ублажить младшего сына — его он решился не брать с собою — и потому сначала спросил его: «когда предстоит путь столь затруднительный, нужно ли упорствовать в намерении, или от него отказаться? Впрочем, если он (Филипп) и будет продолжать путь, то не может забыть в таком деле Антигона: он, бросаемый страшною бурею, когда в одном с ним судне находились все его близкие, говорят сделал наставление детям, чтобы они и сами помнили и своим потомкам передали, чтобы никто, вместе со всем родом, не подвергался опасности в сомнительных обстоятельствах. Припоминая это наставление, и он, Филипп не подвергнет обоих сыновей вместе случайности этого приключения и так как он берет с собою старшего сына, то младшего, как надежду про запас и для обережения царства, отошлет в Македонию». Не укрылось от Димитрия, что его отсылают, дабы он не присутствовал при совещании, когда при обзоре местности будет совет — какою ближайшею дорогою вести войско к Адриатическому морю и Италии, и какой вообще будет план военных действий. Впрочем приходилось не только повиноваться отцу, но и согласиться с ним, дабы не подать и подозрения, что он неохотно повинуется. Однако для того, чтобы обратный путь в Македонию для Димитрия не был сопряжен с какою–либо опасностью, Дидас, один из царских преторов, начальствовавший в Пэонии, подучил приказание проводить его с небольшим отрядом. И Дидаса Персей, как и большую часть приближенных отца с тех пор, как ни для кого уже не было сомнительным, кому, при таком настроении духа царского, будет принадлежать наследие царства, включил в число заговорщиков на гибель брата. На этот раз Персей дал ему поручение, чтобы он, исполнением всех желаний брата, старался вкрасться к нему в наибольшее доверие с целью — добиться возможности выследить все тайны и разузнать самые сокровенные его мысли. Таким образом Димитрий отправился под охраною, более опасною, чем бы пришлось ему ехать одному.
22. Филипп, перейдя сначала Медику, потом пустынные места, лежащие между Мединою и Гемом, седьмым наконец лагерем достиг подошвы горы. Тут он промедлил день, выбирая людей, которых должен был взять с собою, и на третий день отправился в путь. Не много сначала трудов было на нижних холмах, но чем поднимались выше, тем встречали все более и более лесистые и во многих местах непроходимые местности; потом достигли они такой чащи дерев, что сквозь огромных ветвей, стеснившихся одна с другою, чуть было видно небо; а с приближением к вершине встретили явление, в других местах редкое, — до того все было покрыто туманом, что также трудно было идти как ночью; наконец в третий день достигли вершины. Сойдя оттуда, они нисколько не касались общепринятого мнения, но, как я полагаю скорее от того, чтобы не подать повода смеяться над бесполезностью путешествия, чем чтобы они на самом деле видели с одного места, друг от друга столь отдаленные, моря, горы и реки. Все утомились, а в особенности царь по своим уже преклонным летам — затруднительностью пути. На вершине горы принеся жертвы на двух алтарях, посвященных Юпитеру и Солнцу, царь употребил на спуск с горы два дня, между тем как на восхождение было употреблено три дня; в особенности опасался он ночных холодов, которые, с наступлением каникул, равняются с зимними. После борьбы, в продолжение этих дней, со многими затруднениями, он и в лагере нашел мало приятного: во всем приходилось терпеть крайний недостаток как в стране, со всех сторон окруженной пустынями; а потому, промедлив только один день для отдохновения тех, которые его сопровождали, он оттуда походом, почти на бегство похожим, перешел в землю Дентелетов. С ними Филипп был в союзе, но Македоняне, терпя во всем крайний недостаток, опустошили их земли не хуже как бы и вражеские. Сначала грабили они загородные дома, а потом уже нападали и на целые деревни, не без большего стыда для царя, до слуха которого проникали жалобные голоса союзников, тщетно призывавших в защиту богов–свидетелей союзных договоров и его (Филиппа) имя. Взяв оттуда хлеба, Филипп вернулся в Медику и начал осаждать город, называемый Петрою: сам расположился лагерем со стороны поля, а сына Персея с небольшим отрядом обослал кругом для того, чтобы атаковать город с возвышенной местности. Жители города, видя опасность, угрожавшую им со всех сторон, дали заложников и на время покорились; но, как только войско удалилось, забыв о заложниках, они оставили город и убежали в горы и места укрепленные. Филипп, утомив трудами разного рода воинов безо всякой пользы, вернулся в Македонию с усиленными, вследствие коварства претора Диды, подозрениями против сына.
23. Отправленный, как мы уже прежде сказали, провожатым Димитрия, он воспользовался простотою неосторожного молодого человека, не без основания рассерженного против своих — он соглашался с ним, за одно с ним негодовал и сам предлагал ему содействие всякого рода, втершись к нему в доверие, он выманил его тайну: Димитрий замышлял бежать к Римлянам; казалось, что сами боги послали помощником к осуществлению этого намерения–претора Пэонии, через провинции которого Димитрий возымел надежду безопасно уйти. Намерение это передано немедленно брату, а через него сообщено и отцу. Донесение об этом получено было сначала, как только царь осадил Петру. Вследствие этого Геродор (он был главным из приверженцев Димитрия) брошен в оковы, а Димитрия велено держать под стражею, но незаметно для него. Вот что сделало для царя прибытие в Македонию в особенности печальным. Действовали на него и уже существовавшие улики; впрочем, он счел необходимым дождаться людей, посланных им в Рим для подробного обо всем исследования. Несколько месяцев прошло для него в этих неприятных мыслях; наконец вернулись послы, еще заранее в Македонии обдумав какое известие принести из Рима; кроме других злодейств отдали они царю фальшивое письмо, будто бы Т. Квинкция, скрепленное поддельною его печатью; оно содержало оправдание всего, что молодой человек, увлеченный страстью властвовать, с ним затевал; «во всяком случае ничего он (Димитрий) не сделает против кого–либо из своих, да и он (Квинкций) не из тех, которые могут быть виновниками какого–либо нечестивого замысла». Это письмо доказывало (по–видимому) справедливость обвинений Персея. Вследствие этого, Геродор тотчас же предан долговременным пыткам, но ничего не показал и умер в мучениях.
24. Тут–то Персей возобновил свои обвинения Димитрия перед отцом; как улики были против Димитрия бегство, приготовленное через Пэонию и подкуп некоторых, чтобы они были спутниками его странствования; во главною уликою служило мнимое письмо Т. Квинкция. Впрочем не состоялось относительно Димитрия никакого строгого приговора гласно, а положено лучше умертвить его хитростью, и это не из заботы о нем, но для того, чтобы казнь его не обнаружила неприязненных замыслов против Римлян. Собираясь ехать из Фессалоник в Деметриаду, Филипп отправил Димитрия в Астрий, город Пэонии, в сопровождении того же Диды, а Персея в Амфиполие — принять от Фракийцев заложников. При расставании с Дидою, говорят, Филипп дал ему поручение относительно убийства сына. Дида действительно ли, притворно ли, назначил жертвоприношение; на празднество по этому случаю приглашен Димитрий, из Астреи прибыл в Гераклею; тут–то, говорят, за столом дан ему яд. Выпив чашу, немедленно почувствовал его, и так как тотчас же начались боли, то он, оставив пиршество, удалился в спальню, жалуясь среди мучений на жестокость отца, злодейство брата, а Диду обвиняя в предательстве. За тем впущены какой–то Тирсис из Стуберы (родом) и Александр из Берои; они, набросив на голову и горло Димитрия ковры, отняли у него дыхание. Так погиб невинный молодой человек, и враги его не довольствовались даже употребить против него один какой–нибудь вид смертной казни.
25. Между тем как это происходило в Македонии, Л. Емилий Павлл — а ему продолжена власть, которую имел он бывши консулом, в начале весны ввел войска в землю Ингавнских Лигуров. Как только расположился он лагерем в пределах неприятелей, пришли к нему послы будто бы просить мира, а на самом деле о всем разведать. Павлл дал ответ, что о мире договариваться может он только не иначе как под условием совершенной покорности; они от неё и не отказывались, а утверждали, что нужно некоторое время для убеждения людей необразованных. На этот предмет дано им десятидневное перемирие; тут они стали еще просить: «чтобы воины не ходили за фуражом и дровами по ту сторону гор; там находятся возделанные места их земель». Получив и на это согласие, они, позади этих самих гор, от коих отвлекли неприятеля, сосредоточили все войско и вдруг огромными массами бросились атаковать Римский лагерь разом у всех его ворот. С величайшим напряжением они во весь день продолжали нападение, так что Римляне не имели даже ни возможности вынести значки, ни довольно места, чтобы развернуть строй. Тесною массою столпившись в воротах, они больше телом, чем оружием защищали лагерь. К закату солнца по удалении неприятеля, Емилий Павлл отправил в Пизу двух конных воинов к проконсулу Кн. Бэбию с письмом, чтобы он шел, как можно поспешнее, к нему осажденному во время перемирия. Бэбий передал войско претору М. Пинарию, отправлявшемуся в Сардинию; однако он немедленно донесением известил сенат, что Л. Емилий осажден Лигурами, и М. Клавдию Марцеллу, которого провинция была ближайшею, написал, чтобы он, если признает это удобным, перевел войско из Галлии в Лигурию, и освободил бы М. Емилия от осады. Но и та и другая помощь должны была опоздать; Лигуры на другой день воротились к лагерю. Емилий, зная, что они придут и имея возможность войско вывести в поле, держал своих за окопами, желая оттянуть решение дел до того времени, когда Бэбий будет иметь возможность подоспеть из Пизы с войском.
26. В Риме донесение Бэбия наделало большую тревогу и она еще усилилась, когда, через несколько дней, Марцелл, передав войско Фабию, прибыл в Рим и отнял надежду на возможность — войско, находящееся в Галлии, перевести в землю Лигуров, так как началась война с Истрами, препятствующими основанию колонии в Аквилеях; туда отправился Фабий и теперь, когда начались военные действия, ему оттуда вернуться невозможно. Единственная, да и та позднее, чем требовали обстоятельства времени, надежда на помощь заключалась в том, чтобы консулы, как можно поспешнее, отправились в провинции. Каждый из сенаторов сам от себя кричал им, чтобы они так и сделали. Консулы говорили, что не пойдут прежде, чем окончат набор и причиною позднего отправления выставляли не свою недеятельность, а силу болезни. Впрочем, не могла они устоять против единодушия сената, и должны были выйти в военной одежде, а воинам, которых имена были внесены в список, назначили день, к которому они должны сойтись в Пизу. Дозволено консулам по местам, через которые пойдут, немедленно производить внезапный набор и этих воинов вести с собою. Преторам, К. Петиллию и К. Фабию, повелено: Петиллию набрать поголовно два легиона граждан Римских и обязать военною присягою всех возрастом ниже пятидесяти лет. Фабию — истребовать от союзников Латинского наименования пятнадцать тысяч пеших и восемьсот всадников. Двумя сановниками по морской части назначены К, Матиен и Л. Лукреций, и ими снаряжены суда: Матиену, в распоряжение которого отданы места к Галльскому заливу, повелено флот — отвести как можно поспешнее к берегам Лигуров на случай — не представиться ли возможность быть чем–либо полезным Л. Емилию и его войску.
27. Емилий, видя, что помощи ни откуда не показывается и полагая, что посланные им всадники перехвачены (неприятелем) счел за нужное не откладывать долее попытать счастья до наступления неприятелей, а они стали уже нападать ленивее и слабее прежнего — у четырех ворот устроил он войско так, чтобы по поданному знаку оно разом бросилось со всех ворот. К четырем сверх — очередным когортам прибавлены две и во главе их поставлен легат М. Валерий; велено им броситься из сверх–очередных (экстраординарных ворот). У правых принципальных поставлены гастаты первого легиона, а из принципов того же легиона составлен резерв; начальниками этого отделения назначены М. Сервилий и Л. Сульпиций, военные трибуны. Третий легион выстроен против принципальных левых ворот. В этом вся перемена, что принципы поставлены в первом ряду, а гастаты в резерве: над этом легионом сделаны начальниками военные трибуны: Секс. Юлий Цезарь и Л. Аврелий Котта. Легат К. Фульвий Флакк с правым крылом поставлен у квесторских ворот; двум когортам и триариям двух легионов велено оставаться для защиты лагеря. Сам военачальник обошел все ворота для беседы с воинами, и какими только мог побудительными средствами старался произвести раздражение в воинах: то винил он коварство неприятелей, которые, прося мира и получив перемирие — во время самого перемирия, вопреки народного права, пришли атаковать лагерь. То внушал он воинам — какой стыд войску Римскому быть в осаде у Лигуров скорее разбойников, чем настоящих воинов: «с каким лицом каждый из вас, если вы из этого положения выйдете чужою помощью, а не вашею доблестью, встретитесь вы, уже не говорю я о воинах, победивших Аннибала, Филиппа, Антиоха, могущественнейших царей и полководцев нашего времени; но хоть о тех, которые несколько раз этих самих Лигуров, бежавших как стадо скота, избивали преследуя по непроходимым ущельям? На что не дерзают Испанцы, Галлы, Македоняне и Карфагенцы, неприятель Лигустинец подбегает к окопам Римским, действует наступательно и осаждает их; тот же неприятель еще недавно, когда мы осматривали непроходимые ущелья, прятался от нас, и мы с трудом находили его после долгих поисков». На это в ответ раздавались единодушные клики воинов: «они нисколько не виноваты, если им никто не дает сигнала к вылазке. А когда он его даст, то и увидит, что и Римляне, и Лигуры, остались теми же, какими были и прежде.»
28. По сю сторону гор были два лагеря Лигуров. В первые дни они выходили оттуда с восходом солнца разом все и устроенные в боевом порядке; теперь же они брались за оружие не прежде как насытясь и пищею и вином, выходили врозь и в беспорядке; так как они почти уже за верное надеялись, что неприятель не вынесет значков за окопы. На неприятелей, вышедших в таком беспорядке, испустив громкие военные крики, в которых участвовали и все, находившиеся в лагере, прислужники и маркитанты, Римляне бросились разом из всех ворот. Лигуры до того не ожидали вылазки, что пришли в такое замешательство, как бы подверглись нападению, обойденные из засады; недолгое время продолжалось что–то похожее на бой, но потом началось самое полное бегство неприятелей и избиение их в разных местах; всадникам дан знак — сесть на коней и никому не давать уходить; тогда все неприятели в самом беспорядочном бегстве сбиты в лагерь: а потом и его потеряли. Более пятнадцати тысяч Лигуров убито в этот день, а взято в плен две тысячи пятьсот. Три дня спустя все, что носило наименование Лигуров Ингавнов, изъявило покорность, представив заложников. Разыскали кормчие и гребцы, занимавшиеся на судах морским разбоем, и все отданы под стражу. Дуумвир К. Матиен захватил на Лигурском берегу тридцать два судна этого рода. С известием об этом и донесением сенату посланы в Рим Л. Аврелий Котта и К. Сульпиций Галл; вместе с тем они должны были просить, чтобы Л. Эмилию дозволено было, по умирении провинции — удалиться, увести с собою войско и распустить его. На то и другое последовало соизволение сената, и молебствие у всех алтарей объявлено на три дня. Преторы получили приказание: Петиллий распустить городские легионы, а Фабий отменить набор союзников Латинского наименования, и городской претор должен был написать консулам, что сенату заблагорассудилось — воинов, поголовно, по случаю тревоги, набранных, распустить как можно поспешнее.
29. Колония Грависки в этом году отведена в Этруское поле, некогда отнятое у жителей Тарквиния; каждому поселенцу дано по пяти десятин; отвели поселенцев три сановника; К. Кальпурний Пизон, П. Клавдий Пульхер, К. Теренций Истра. Этот год замечателен по необыкновенной засухе и недостатку плодов. Памяти потомства передано, что в продолжение шести месяцев не было вовсе дождя. В этом же году, на поле Л. Петиллия писца, у подошвы Яникула, когда возделывавшие землю стали ее глубже пахать, найдено два каменных сундука, по восьми футов в длину и по четыре в ширину; крышки их были скреплены свинцом. Письмена латинские и греческий вырезаны были на том и другом сундуке о том, что в одном похоронен Нума Помпилий, сын Помпона, царь Римлян, а в другом заключаются книги Нумы Помпилия. Когда хозяин, по совету своих приятелей, открыл эти сундуки, то значившийся по надписи гробницею царскою найден пустым без всякого следа человеческого тела, или иного какого предмета: разрушительным действием стольких годов все уничтожено. В другом сундуке две связки, обернутые в засмоленные покровы, заключали в себе каждая по семи книг не только целых, но и как бы вовсе новых на вид. Семь латинских были о первосвященническом праве, а семь греческих о преподавании мудрости в той мере, в какой оно могло быть в то время. Антиат Валерий присоединяет, что книги были Пифагоровы, довольно правдоподобную ложь прикрыв доверием к общераспространенному мнению о том, будто бы Нума был из числа слушателей Пифагора, Сначала приятели (хозяина) бывшие при этом деле, читали книги, но когда они многим уже становились известны через чтение, то К. Петиллий, городской претор, любитель чтения, взял их у Л. Петиллия. Были они коротко знакомы и К. Петиллий, сделавшись квестором, принял Л. Петиллия писцом в декурию. Ознакомившись с сущностью содержания и заметив, что многое клонится к разрушению принятых верований, он сказал Л. Петиллию: «что он книги эти бросил бы в огонь, по прежде чем так поступит, он ему позволяет испытать все средства законной защиты к удержанию этих книг; он это сделает, нисколько не утратив его доброго расположения». Писец обратился к трибунам народным, но те предоставили дело сенату. Претор заявлял свою готовность дать клятву, что этих книг ни читать, ни беречь не следует. Сенат определил: «достаточным считать, что претор берется дать присягу; книги как можно скорее сжечь на комицие (месте где производятся выборы), а цену за книги, какую определит претор К. Петиллий и большинство трибунов народных, заплатить их хозяину». Писец не согласился ее принять, а книги сожжены на комицие в глазах народа на огне, разведенном служителями жертвоприношений.
30. Этим летом возникла в ближней Испании значительная война. Цельтиберы собрали — чего прежде еще почти никогда не бывало — до тридцати пяти тысяч человек. Этою провинциею заведывал К. Фульвий Флакк; он, слыша, что Цельтиберы вооружают свою молодежь и сам, сколько мог, собрал союзных вспомогательных войск, но ни в каком случае численностью не равнялся с неприятелем. В начале весны он повел войско в Карпетанию, и расположился лагерем у города Ебуры, небольшой гарнизон оставив в городе. Через несколько дней Цельтиберы, почти в двух оттуда милях, стали лагерем под холмом. Узнав об их прибытии претор Римский, М. Фульвий, послал брата с двумя эскадронами союзных всадников в лагерь неприятельский для осмотра, и приказал ему подойти как можно ближе к окопам — посмотреть каковы они; от сражения же воздерживаться и удалиться как только увидит, что неприятельская конница станет выходить. Он так и поступил, согласно данному наставлению. В продолжении нескольких дней никакого другого движения не было, кроме того что эти два отряда показывались и опять уводимы были, как только неприятельская конница выбегала из лагеря. Наконец Цельтиберы, выведя из лагеря разом все свои войска пешие и конные, остановились, расположись в боевом порядке почти на середине пространства между обоими лагерями; поле было совершенно ровное и удобное для сражения; тут стояли Испанцы, ожидая неприятеля. Римлянин удерживал своих за валом в продолжение четырех дней, и неприятель стоял все это время в боевом порядке. Со стороны Римлян не было никакого движения; затем и Цельтиберы успокоились в своем лагере, так как возможности к сражению не представлялось; только всадники выходили на аванпосты для того, чтоб быть готовыми на случай какого–либо движения со стороны неприятеля. Позади лагерей воины и той и другой стороны свободно ходили за фуражом и за дровами, не пренятствуя друг другу.
31. Римский претор, полагая, что он покоем в продолжение стольких дней подал надежду неприятелю, что он первый не предпримет никакого движения, приказал Л. Ацилию с левым крылом и шестью тысячами местных этой провинции войск обойти гору, находившуюся в тылу у неприятелей и оттуда, как услышит воинские крики, устремиться к их лагерю. Ночью они выступили для того, чтоб не быть замеченными. На рассвете Флакк послал К. Скрибония, префекта союзников, к окопам неприятельским с внеочередными всадниками левого крыла. Цельтиберы, видя, что они приблизились в большем числе и ближе чем то случалось обыкновенно, выпустили из лагеря всю конницу; вместе подан сигнал выходить и пехоте. Скрибоний, согласно данного ему наставления, как только услыхал лошадиный топот, велел оборотить коней и устремился бегством к лагерю; тем усерднее преследовал неприятель. Сначала приблизились всадники, а потом и пехота тут же явилась с несомненною надеждою в этот день взять (Римский) лагерь: неприятель находился от окопов в расстоянии не более пятисот шагов. Тут Флакк, когда уже нашел, что достаточно отвлек его от защиты собственного лагеря, построил войско внутри окопов, и тремя отделениями разом сделал вылазку с воинскими криками, поднятыми не только для возбуждения военного пыла, но и для того чтоб быть услышанными от тех, которые находились в горах. И те не замедлили, как им было приказано, устремиться к лагерю, где для охраны его оставался отряд не более, как из пяти тысяч человек. Так как они пришли в ужас от малочисленности своей, от множества неприятелей и от внезапности нападения, то лагерь взят почти без борьбы. Ацилий зажег ту часть лагеря, которая была наиболее в виду у сражающихся.
32. Задние ряды Цельтиберов, участвовавших в сражении, нервно увидали пламя; потом по всему войску разнеслось, что лагерь утрачен и что он уже теперь горит очень сильно. А потому ими овладел ужас, а Римлянам прибавилось смелости: уже доносились до них крики их товарищей победителей, уже видели объятым пламенем неприятельский лагерь. Цельтиберы некоторое время оставались в нерешимости, не зная, что им делать, но когда возможности отступления, в случае поражения, не представлялось никакой и одна надежда оставалась в бою, упорно как бы вновь начинают сражение; в средине они были сильно теснимы пятым легионом. Против левого врыла, на котором видели Римлянами поставленные, однородные с собою, той же провинции войска, с большею уверенностью стали Цельтиберы действовать наступательно. Уже не далеко было оттого, чтобы левому крылу Римлян пришлось уступить, если бы не подоспел седьмой легион. Вместе с тем от города Ебуры войска, оставленные там в гарнизоне, прибыли в самом разгаре сражения, и Ацилий был в тылу. Долго Цельтиберы были поражаемы с двух сторон; оставшиеся разбежались во все стороны куда попало. Конница, пущенная за ними в погоню, произвела большое побоище. До двадцати трех тысяч неприятелей убито в этот день; взято в плен четыре тысячи семьсот, более пятисот коней и восемьдесят восемь военных значков. Победа была значительная, но и не обошлась без потерь. Потеря Римлян простиралась из двух легионов — немного более двухсот человек; из союзников латинского наименования восемьсот тридцать, из вспомогательных чужеземных войск почти две тысячи четыреста убито. Претор отвел в лагерь победоносное войско; Ацилию велено оставаться в лагере им взятом. На другой день снята с убитых неприятелей военная добыча, и перед собранием воинов розданы подарки отличившимся наиболее мужеством.
33. Затем раненые свезены в город Ебуру и легионы поведены через Карпетанию в Контребию. Этот город, будучи осажден, просил помощи Цельтиберов, но те замедлили не потому, чтобы они сами промешкали, но потому что, по выступлении их из дому, задержали дороги, сделавшиеся непроходимыми от беспрестанных дождей и разлития рек. Не надеясь более на помощь своих, город покорился. Да и Флакк со своей стороны, вследствие невыносимо дурной погоды, ввел все войско в город. Цельтиберы, выступившие из дому, не зная о покорении Контребии, по перейдя наконец реки при первой возможности, как только прекратились дожди, подошли к городу и, вне стен его не видя никакого лагеря, полагали, что или он перенесен в другую сторону или Римляне отступили от города, — по неосторожности в беспорядке к нему приближались. Против них Римляне сделали вылазку из двух ворот и, напав на неустроенных, обратили их в бегство. Обстоятельство неблагоприятное для сопротивления и начатия сражения, а именно то, что они шли не одним строем и не собирались толпами у значков, — при бегстве служило для многих спасением. Они рассеялись по всему полю и Римляне не могли нигде окружить значительную их толпу. Впрочем до двенадцати тысяч неприятелей убито, а взято более пяти тысяч человек, лошадей четыреста, значков военных шестьдесят два. Когда рассеянные бегством удалялись домой, встретили они еще отряд Цельтиберов и повернули его назад, рассказом о покорении Контребии и о постигшем их бедствии; немедленно все разошлись по своим селам и укреплениям. Флакк, выступив из Контребии, через Цельтиберию, опустошая ее, повел легионы; много укреплений взял он, пока большая часть Цельтиберов не изъявила покорности.
34. Вот что делалось в этом году в ближней Испании. В дальней претор Манлий имел несколько удачных сражений с Лузитанами. Аквилея, поселение Латинское, в этом году выведена в поле (бывшее) Галлов. Три тысячи пеших воинов получили по пятьдесят десятин, сотники по сто, а всадники по сто сорок десятин каждый. Три сановника отводили П. Корнелий Сципион Назика, К, Фламиний. Л. Манлий Ацидин. Два храма освящены в этом году: один Венеры Ерицинской у Колинских ворот; освящал Л. Порций Л. сын Лицин дуумвир (обет построения дан консулом Л. Порцием во время войны с Лигурами). Другой храм, на овощном рынке — набожности, его освятил М. Ацилий Глабрион дуумвир. Он же поставил отцу своему Глабриону позолоченную статую, первую, которая позолочена в Италии; а он самый дал обет воздвигнуть этот храм в тот день, когда с царем Антиохом имел решительный бой у Фермопил; он же и закладывал его вследствие сенатского декрета. В то же время, когда этот храм посвящен, проконсул Л. Емилий Павлл получил почести триумфа над Ингавнскими Лигурами; внес двадцать пять золотых венков, а кроме того ни сколько золота и серебра не несено во время триумфа. Много пленных старейшин Лигурских ведено. перед колесницею. Воинам разделил по триста асс; славу этого триумфа увеличили послы Лигуров просьбою о вечном мире: «так положил себе на ум народ Лигуров не браться за оружие иначе, как исполняя приказание народа Римского.» Претор К. Фабий отвечал Лигурам по приказанию сената: «не в первый раз слышат они подобные речи от Лигуров; но чтобы образ мыслей их изменился и соответствовал их словам — то это важнее всего для самих Лигуров.» — Мир господствовал в земле Лигуров. В Корсике происходили сражения с Корсани; претор М. Пинарий умертвил их в сражении до двух тысяч; вынужденные такою бедою, дали они заложников и воску сто тысяч фунтов. Оттуда войско отведено в Сардинию и удачные сражения даны Илийцам, народу и теперь еще не совсем умиренному. Карфагенянам в этом году возвращено сто заложников и народ Римский доставил им мир не только от себя, но и от царя Масиниссы, занимавшего войском с оружием в руках спорное поле.
35. Праздною пришлась провинция консулам. М. Бэбий, отозванный в Рим для выборов, назначил консулами А. Постумия Альбина Луска и К. Кальпурния Пизона. Затем сделаны преторами: Ти. Семпроний Гракх, Л. Постумий Альбин, П. Корнелий Маммула, Ти. Минуций Молликул, А. Гостилий Манцин, К. Мэний; все они вступили и должность в Мартовские Иды, в начале того года, в котором были консулами А. Постумий Альбин и К. Кальпурний Пизон введены в сенат консулом А. Постумием, пришедшие из ближней Испании от К. Фульвия Флакка, уполномоченный Л. Минуций и два военных трибуна Т. Маний и Л. Теренций Массилиота. Они принесли известие о двух удачных сражениях, о покорении Цельтиберии и совершенном замирении провинции, о том что не предстоит надобности ни в присылке жалованья, ни в доставлении на этот год к войску провианта, просили сенат во–первых: «за благополучно совершившиеся события воздать почесть богам бессмертным," потом: «чтобы Фульвию, при удалении из провинции, дозволено было увезти с собою и войско, которого деятельным содействием и сам он пользовался, и многие преторы до него, и поступить так не только следует, но даже есть решительная необходимость. Воины до того упрямы, что по–видимому удержать их в провинции нет более возможности и они, если не будут распущены, уйдут и так без приказания, или, если будут насильно удерживаемы, может вспыхнуть гибельный мятеж.» Обоим консулам сенат назначил провинциею — землю Лигуров; потом преторы бросили между собою жребий; достались: А. Гостилию — городское, Ти. Минуцию — чужестранное судопроизводство, П, Корнелию — Сицилия, К. Манию — Сардиния. Из Испании достались по жребию: Л. Постумию — дальняя, Т. Семпронию — ближняя. Он, долженствуя наследовать К. Фульвию Флакку, стал говорить в пользу того, чтобы провинцию не лишать старого войска. «Спрашиваю тебя, Минуций, говоришь ты, что провинция умирена, по полагаешь ли ты, что Цельтиберы навсегда останутся верными, так что этою провинциею владение будет обеспечено и без войска? Но если ты не можешь нас положительно заверить, или поручиться в верности этих дикарей, и сам ты того мнения, что во всяком случае войско там держать надобно; не посоветуешь ли ты сенату отправить в Испанию воинов только для укомплектования легионов, так чтобы отпустить только тех воинов, которые отслужили срок службы, и примешать к старым воинам новобранцев? Или не следует ли, выведя из провинции старые легионы, набрать и послать новые, между тем как внушающие пренебрежение новобранцы и более смирных дикарей могут побудить к восстанию? Гораздо легче на словах, чем на деле, провинцию, жители которой от природы неукротимы и уже не первый раз взялись за оружие, умирить окончательно. А как я слышал, то немногие города, которых в особенности теснило близкое соседство Римских зимних квартир, покорилась совершенно; более же отдаленные и теперь на военной ноге. А при таком положении дел, я вам отсюда предсказываю, почтенные сенаторы, что я буду служить отечеству с тем войском, которое теперь там находится. Если же Флакк уведет с собою легионы, я выберу для зимовки места мирные и вновь набранных воинов не подставлю ожесточенному врагу.
36. Легат на вопросы, ему сделанные, отвечал: «ни он, ни вряд ли кто другой в состоянии предузнать, что Целыиберы имеют в душе или будут иметь. А потому нельзя отрицать, что лучше и к замиренным, но еще недостаточно привыкшим к повиновению, дикарям — отправить войско. Нужно ли для этого новое войско или прежнее — может сказать только тот, который в состоянии был бы предузнать — до какой степени Цельтиберы останутся верны миру; и вместе тот, который знал бы наверное — останутся ли спокойными воины, если долее будут удержаны в провинции. Но если делать предположения на основании или того, что они между собою говорят или того, что вырывается у них криками при беседах к ним главного вождя, го они во всеуслышание объявляли, что они или его удержат с собою в провинции, или с ним пойдут в Италию.» Спор между претором и легатом прерван был докладом консулов, которые считали справедливым, чтобы устроили их провинции прежде, чем толковать о войске претора. Все новое войско определено консулам: два Римских легиона с принадлежащею к ним конницею, и союзников Латинского наименования число, какое обыкновенно полагалось — пятнадцать тысяч пеших и восемьсот всадников. С этим войском поручено им вести войну с Апуанскими Лигурами. П. Корнелию и М. Вэбию продолжена власть и велено им занимать провинции вперед до прибытия консулов, а затем повелено, распустив то войско, которое у них было, возвратиться в Рим. Потом шли толки о войске Ти. Семпрония. Консулы получили приказание набрать для него новый легион из пяти тысяч двухсот пеших воинов и четырехсот всадников, и кроме того тысячи пеших граждан Римских и пятидесяти всадников; а союзникам наименования Латинского повелеть выставить семь тысяч пеших воинов и триста всадников. С этим войском положено идти в ближнюю Испанию — Ти. Семпронию. К. Фульвию дозволено — воинов, как из Римских граждан, так и из союзников, которые прежде консульства Сп. Постумия и К. Марция, переведены в Испанию и кроме того, по получении подкрепления, все, что в двух легионах свыше десяти тысяч пеших, шестисот всадников и союзников Латинского наименования сверх двенадцати тысяч пеших и шестисот всадников, тех воинов, которых особенно полезным содействием пользовался К. Фульвий в двух сражениях против Цельтиберов, он мог с собою вывезти. Объявлено молебствие по случаю удачного им (Фульвивы) ведения общественных дел; и остальные преторы разосланы по провинциям. К. Фабию Бутеону в Галлии продолжена власть; восемь легионов, кроме старого войска, находившегося в Лигурии, в надежде скоро быть распущенным, положено в этом году иметь под оружием. Но и это самое войско с трудом было пополнено вследствие моровой язвы, уже третий год опустошавшей город Рим и Италию.
37. Умерли претор Ти. Минуций, и вскоре после того консул К. Кальпурний и много других замечательных людей разных сословий; наконец такую смертность начали считать явлением чудесным (выходящим из круга обыкновенных). К. Сервилий, великий первосвященник, получил приказание разыскать средства к умилостивлению гнева богов, децемвиры — посоветоваться со (священными) книгами, консул обещать дары Аполлону, Эскулапу и Спасению и поставить им позолоченные статуи; он дал эти обеты и статуи поставил. Децемвиры объявили молебствие на два дня за общественное здравие в Риме и по всем местам стечения народа; все старше 12 лет в венках и держа в руках лавровые ветви, приносили мольбы. Вкралось подозрение и на злобу человеческую, и сенат своим декретом поручил следствие об отравлениях как в Риме, так и в расстоянии десяти тысяч шагов от него — претору К. Клавдию, назначенному на место Ти. Минуция, а далее десятого (милевого) камня по базарам и всем местам сходбищ народных К. Мэнию, прежде чем он переправится в свою провинцию Сардинию. Особенно подозрительна была смерть консула: все говорили, что он погиб от жены своей Кварты Гостилии; а когда сын её, К. Фульвий Флакк, объявлен консулом на место отчима, то неблагоприятные толки о смерти Пизона получили большую силу. Явились свидетели тому, что когда объявлены были консулами Альбин и Пизон на тех выборах, на которых Флакк получил отказ, мать и попрекнула ему тем, что уже в третий раз ему отказано в консульстве по его просьбе и прибавила: пусть он приготовится еще просить; она сделает, что через два месяца он будет консулом. В числе многих других свидетельств, относившихся к делу, и этот слух, слишком хорошо оправдавшийся на деле, имел особенно влияние на осуждение Гостилии. В начале этой весны, между тем как консулов задержали в Риме новые выборы, затем смерть одного из них и выборы для назначения на его место, были причиною промедления во всем. Между тем П. Корнелий и М. Бэбий, во время консульства не совершившие ничего достойного памяти, ввели войско в землю Апуанских Лигуров.
38 Лигуры, до прибытия консулов в провинцию не ожидавшие военных действий, будучи захвачены вдруг, отдались в числе двенадцати тысяч человек. Их, спросив предварительно письмом мнение сената — Корнелий и Бэбий полошили вывести с гор в ровные поля подальше от родины, чтобы не было надежды на возвращение, убежденные, что иначе не будет никогда конца войны с Лигурами. В земле Самнитов находилось поле, общественное достояние народа Римского, прежде принадлежавшее Тавразинам. Желая перевести туда Лигуров Апуанских, они объявили: «Лигуры Апуанские должны оставить свои горы с женами и детьми и все свое с собою нести.» Лигуры не раз умоляли через послов, чтобы их не вынуждали покидать их пенатов (божков родного очага), место, в котором родились, могилы предков и обещали дать оружие и заложников. Не имея ни успеха в просьбах, ни сил для ведения войны, они повиновались приказанию. Переведены на общественный счет до сорока тысяч свободных граждан с женами и детьми. Серебра дано сто пятьдесят тысяч (монет) на покупку новых построек, в каких имели надобность. Для распределения и отвода участков поля назначены главными те же, которые отводили — Корнелий и Бзбий, но, по требованию их самих, сенат назначил еще пять сановников, по совету с которыми они должны были действовать. По окончании этого дела и отвода прежнего войска в Рим, определен триумф сенатом; первые Корнелий и Бэбий удостоились его почестей без ведения войны. Перед колесницею вели только неприятелей, так как при своем торжестве не имели они ничего для несения, и некого было вести пленных и нечего давать воинам.
39. В том же году в Испании проконсул Фульвий Флакк, так как преемник в его провинцию медлил прибытием, вывел войско из зимних квартир и стал опустошать дальние места Цельтиберии, откуда не было изъявлений покорности. Этим он больше раздражил, чем привел в ужас умы дикарей; тайно собрав войска, они заняли ущелье Манлианское, зная очень хорошо, что войску Римскому необходимо через него проходить. Когда отправлялся в дальнюю Испанию Л. Постумий Альбин, то Гракх его, как товарища, просил — дать знать Фульвию, чтобы он привел войско в Тарракону: «там ветераны будут распущены, распределены подкрепления и вообще устроено все войско». Также и срок, и притом близкий, назначен Фланку, к которому должен был прибыть его преемник. Известие об этом заставило Флакка, оставив предначертанный было им образ действия, поспешно вывести войско из Цельтиберии. Дикари, не зная о причине и полагая, что он прослышал об их отпадении и тайно составленных воинских замыслах и оттого оробел, тем смелее заняли ущелье. Как только в это ущелье на рассвете вошло войско Римское, вдруг с двух сторон разом поднявшись, неприятели напали на Римлян. Видя это, Флакк успокоил возникшее было смятение, приказав всем воинам через сотников остановиться каждому на своем месте и изготовить оружие; войсковые тяжести и вьючных животных собрав в одно место, все войска частью сам, частью через легатов и трибунов военных, согласно с требованиями местности и времени, построил безо всякого замешательства. Он внушал им, что: «приходится им дело иметь с людьми, уже два раза изъявлявшими покорность. Злобы и коварства прибавилось у них, а не доблести и мужества. Ничем не ознаменованное, возвращение в отечество сделают они славным и достопамятным: окровавленные свежим истреблением неприятелей и добычу, облитую кровью, принесут они в Рим для триумфа». Более говорить время не позволяло; неприятель напирал, и на крайних пунктах уже сражались; наконец сошлись и главные силы.
40. Везде было упорное сражение, но с разным успехом. Отлично сражались легионы, и им не уступали в мужестве два отделения конницы. Но чужестранные вспомогательные войска теснимы были воинами, одинаково с ними вооруженными, на деле же несколько лучшими, и не могли удержаться в позиции. Цельтиберы, понимая, что обыкновенным боевым порядком они не могут сравняться с легионами, построясь клином, произвели натиск. В этом роде сражения они так сильны, что куда бы они ни ударили со всею силою, напор их выдержать невозможно. И тут легионы пришли в замешательство, и ряды почти прорваны. Видя такое расстройство, Флакк на коне подскакал к коннице легионов и сказал воинам: «если вы еще не поможете, то войско пропало». Когда со всех сторон раздались крики: «почему он не скажет, как нужно поступить? он найдет в них деятельных исполнителей своих приказаний». — Вы, всадники двух легионов — сказал тут Флакк — соединитесь в одну массу и пустите коней на карре неприятельское, которым они наших теснят. В этом вы успеете более сильным напором коней, если вы пустите их туда разнузданными. Не раз уже поступали так Римские всадники с большою для себя похвалою, как о том сохранилось в преданиях. Повиновались они и, сняв узды, два раза туда и сюда проскакали с величайшею потерею неприятелей, переломав у всех копья. Когда карре, на котором почила вся надежда Цельтиберов, расстроилось, они начали робеть и почти оставив сражение, искали глазами места куда бы бежать. Всадники, находившиеся на флангах, видя столь знаменитое дело Римских всадников и сами, доблестью их воодушевленные, без чьего–либо приказания напустили коней на уже смятенных неприятелей. Тогда все Цельтиберы бросились бежать врассыпную и главный вождь Римский, видя тыл неприятелей, дал обет храма Счастия Всаднического, а Юпитеру Всеблагому и Всемогущему обещал игры. По всему ущелью бьют Цельтиберов, рассеявшихся в бегстве; говорят, будто бы в этот день убито было семнадцать тысяч неприятелей, а живых взято более четырех тысяч, двести семьдесят семь с военными значками, лошадей почти тысячу сто. В этот день победоносное войско оставалось вовсе без лагерей. Победа не обошлась без потери людьми. Четыреста два воина Римских, союзников латинского наименования тысячу девятнадцать и с ними три тысячи вспомогательных воинов пали на поле сражения. Таким образом победоносное войско, обновив свою прежнюю славу, приведено в Тарракон. На встречу Фульвию вышел претор Ти. Семпроний, пришедший за два дня перед тем, и поздравил его с отличными на пользу общественную действиями. С величайшим единодушием уладили они между собою, которых воинов отпустить и которых удержать. Оттуда Фульвий, отслуживших воинов посадив на суда, отправился в Рим, а Семпроний повел легионы в Цельтиберию.
41. Консулы ввели войско в землю Лигуров с разных сторон. Постумий с первым и третьим легионом занял горы Балисту и Суисмонтий, а вооруженными отрядами узкие через них проходы, прекратил подвозы и усмирил Лигуров недостатком во всем. Фульвий, со вторым и четвертым легионом из Пизы, напал на Апуанских Лигуров, живших около реки Макры и получив от них изъявление покорности, до семи тысяч человек посадил на суда и перевез в Неаполь вдоль берега Этруского моря; оттуда они переведены в Самний и им отведены участки между их земляками. Горных Лигуров виноградники порублены А. Постумием и фруктовые деревья сожжены: наконец всеми бедствиями войны вынужденные, они выдали оружие. Оттуда Постумий на судах выступил для осмотра берегов Лигуров Ингавнов и Интемелиев. Прежде чем консулы пришли к войску, сборное место которого назначено в Пизе — им начальствовали А. Постумий и брат К. Фульвия М. Фульвий Нобилиор; Фульвий был военным трибуном второго легиона. Он, в свои месяцы (управления) распустил легионы, клятвою обязав сотников — деньги в казначейство отнести квесторам. Когда об этом дано знать Авлу (случилось, что он туда поехал) то он с легкою конницею погнался за распущенными и которых мог нагнать отвод, пожурив, в Пизу; о прочих он дал знать консулу. По его докладу состоялось сенатское определение — сослать М. Фульвия в Испанию за новый Карфаген; консул дал ему письмо для доставления П. Манлию в дальнюю Испанию. Воинам приказано возвратиться к значкам; а в наказание им определено — выдать этому легиону за этот год жалованье только за шесть месяцев, а какой воин к войску не возвратится, того продать самого и имущество его — получил приказание консул.
42. В этом же году Л. Дуроний, претор, в предшествовавшем году вернувшийся из Иллирика в Брундизий с десятью судами, оттуда, оставив суда на пристани, прибыл в Рим и, при изложении своих действий, почти не колебался свернуть на Гентия, царь Иллиров, причину всего мореного разбоя. «Из его владений выходят все суда, опустошавшие берега Верхнего моря; об этом деле отправлены послы, но они не имели возможности видеть царя». В Рим прибыли послы от Гентия; они говорили, «что в то время когда Римляне пришли повидаться с царем, случилось, что он больной находился на отдаленном краю своих владений. Просит Гентий у сената не верить вымышленным на него обвинениям, заключающимся в доносах его врагов». — Дуроний еще прибавил, что во владениях Гентия нанесены обиды многим гражданам Римским и союзникам Латинского наименования; кроме того, говорят, граждане Римские задержаны в Корцире. Их всех положено привести в Рим и К. Клавдию претору произвести дознание, и не прежде дать ответ царю Гентию и послам его. В числе многих других жертв заразительной болезни этого года — умерло несколько духовных лиц. Скончался Л. Флакк первосвященник, а его место заступил К. Фабий Лабеон. Умер и П. Манлий, не задолго перед тем вернувшийся из дальней Испании, триумвир жертвенных пиршеств: место его заступил триумвир К, Фульвий, М. сын, в то время еще не снимавший юношеской одежды. По поводу назначения царя жертвоприношений вместо Кн. Корнелия Долабеллы произошел спор между К. Сервилием, великим первосвященником, и Л. Корнелием. Долабеллою, дуумвиром флота. Первосвященник требовал, чтобы он предварительно посвящения, сложил с себя должность: вследствие несогласия его исполнить это требование первосвященника, тот наложил штраф на дуумвира, и когда последний апеллировал, то состязание перенесено в народное собрание. Когда уже многие трибы, позванные к подаче голосов, приговорили — дуумвиру быть в повиновении у первосвященника, а штраф сложить, если он откажется от должности, вдруг случилось явление на небе, расстроившее выборы. Тогда из религиозных опасений первосвященники не стали посвящать Долабеллу, а посвятили П. Клелия Сикула, стоявшего вторым в списках посвящения. В конце года умер и великий первосвященник К. Сервилий Гемин; он был один из децемвиров священнодействий. Первосвященником назначил коллегий на его место К. Фульвия Флакка, а великим первосвященником М. Емилия Лепида; при соискательстве многих знатных лиц, децемвиром священнодействий на его место назначен К. Марций Филипп. Умер авгур Сп. Постумий Альбин; на его место авгуры назначили П. Сципиона, сына Африканова. Куманцам в этом году дано по их просьбе позволение — говорить всенародно по латыне, и глашатаям иметь право продавать по латыне же.
43. Пизанцам за обещание земель, куда могло бы быть выведено Латинское поселение — выражена благодарность сената; для этого дела (отвода колонии) выбраны триумвирами К. Фабий Бутеон, М и П. Попилии Ленаты. От К. Мэния претора (ему когда досталась провинциею Сардиния, прибавлено — произвести следствие об отравлениях на расстояние от города далее десяти тысяча шагов) прислано письмо о том: «что он уже подверг осуждению три тысячи человек, и круг его исследования все распространяется по множеству доносов: или следствие придется оставить или отказаться от провинции». К. Фульвий Флакк из Испании вернулся в Гим с великою славою за совершенные им действия. Находясь вне города по случаю триумфа, он выбран консулом с Л. Манлием Ацидином и через несколько дней он с воинами, которых с собою привел, имел торжественный въезд в город; при этом внесено было венков золотых сто двадцать четыре, кроме того золота тридцать один фунт; клейменого Оскского в монете сто семьдесят три тысячи двести. Воинам из добычи он дал по 50 динариев, вдвое сотнику и втрое всаднику; по стольку же союзникам Латинского наименования и всем двойное жалование.
44. В этом году в первый раз предложен Л. Виллием, трибуном народа, закон о том, каких лет можно домогаться и получить какую должность. Отсюда дано прозвание его роду, члены которого получили наименование Аннал (Летописи). После многих лет выбраны четыре претора по Бэбиеву закону — на основании которого нужно было выбирать через год по четыре претора; ими назначены: Кн. Корнелий Сципион, К, Валерий Левин, К. и П. Муций К. Ф. Сцеволы. Консулам К. Фульвию и Л. Манлию определена та же провинция, что и их предшественникам с тем же числом пеших и конных войск из граждан и союзников. В двух Испаниях продолжена власть Ти. Семпронию и Л. Постумию с теми же войсками, какие у них были, а на укомплектование велено консулам набрать до трех тысяч пеших Римлян и трех сот всадников, пять тысяч союзников Латинского наименования и четыреста всадников. П. Муций Сцевола получил себе провинциею город Рим, и он же должен был производить следствие об отравлениях в городе, и на расстоянии от него не более десяти тысяч шагов. Кн. Корнелий Сципион получил судопроизводство над чужестранцами, К. Муций Сцевола — Сицилию, Л. Валерий Левин — Сардинию. Консул К. Фульвий объявил: «что он прежде чем приступить к ведению каких–либо общественных дел, считает необходимым и себя, и отечество, освободить от религиозных опасений исполнением обетов; дал он обет в день последнего боя с Цельтиберами совершить игры Юпитеру Всеблагому и Всемогущему и построить храм Счастию Всадническому: на это дело пожертвованы ему и деньги Испанцами. Определены игры и назначен выбор дуумвиров для закладки храма. Относительно денег сделано ограничение: «чтобы на игры израсходована была денежная сумма. не больше той, какая определена Фульвию Нобилиору при совершении игр по окончании войны с Этолами и чтобы он для этих игр ничего не брал, не вынуждал, не принимал, не делал в нарушение сенатского определения, состоявшегося об играх в консульство Л. Емилия и Кн. Бебия». Сенатское определение это состоялось по поводу безмерных издержек на игры эдиля Ти, Семпрония, издержек, бывших в тягость не только Италии и союзникам Латинского наименования, но даже иноземным провинциям.
45. В этом году зима была суровая обилием снега и всякого рода непогод. Погибли все дерева, чувствительные к холоду, и притом эта зима была несколько длиннее чем обыкновенно. Так и празднование латинских игр на горе расстроилось, поднявшеюся вдруг невыносимою непогодою: они возобновлены по определению первосвященников, Та же буря в Капитолие повалила несколько статуй, а ударами грома обезображены были многие места: храм Юпитера в Таррачине, храм Белый в Капуе и ворота Римские; зубцы стены в некоторых местах сбиты. К числу чудесных явлений отнесено и известие, полученное из Реате о рождении мула о трех ногах. Вследствие этого децемвиры, получив приказание посоветоваться с книгами, объявили — в какие дни и в каком количестве будут принесены жертвы; а вследствие обезображения ударами грома многих мест объявлено молебствие на один день у храма Юпитера. Затем совершены были, по обету консула К. Фульвия, игры, в продолжение десяти дней с большою пышностью. Вслед за тем произведены цензорские выборы; назначены М. Емилий Лепид, великий первосвященник и М. Фульвий Нобилиор, получивший уже почести триумфа над Этолами. Между этими знатными людьми существовала сильная вражда, выражавшаяся многими ожесточенными спорами и перед сенатом и перед народным собранием. По окончании выборов, следуя древнему обычаю, цензоры сели в курульные кресла на поле у жертвенника Марса. Вдруг пришли туда старейшие из сенаторов с толпою граждан; из них К. Цецилий Метелл стал говорить следующее:
46. «Цензоры! Не забыли мы, что вот только что перед этим вас весь народ Римский поставил блюстителями наших нравов; и вы нам должны делать внушения и наставлять на истинный путь, а не от нас выслушивать советы. Впрочем, мы должны указать, что в вас неприятно поражает всех благомыслящих граждан, и в чем они наверное желают перемены. Рассматривая вас, М. Емилий и М. Фульвий, порознь, мы у себя в государстве не имеем никого предпочесть вам, если бы сейчас пришлось вновь подавать голоса; но при виде вас обоих вместе, не можем воздержаться от опасения, что вы не сойдетесь друг с другом, и что не столько принесет пользы общественному делу то, что вы всем нам пришлись по душе в высшей степени, сколько вреда — то, что вы один другому не нравитесь. Вот уже много лет, как между вами существуют значительные и ожесточенные неприятности; боимся мы как бы с этого дня не были они чувствительнее нам и отечеству, чем вам. О причинах этих опасений можно бы сказать очень многое, но мы не хотим напоминать вам дурное, если прежде вы были неумолимы друг ко другу. Теперь мы вас просим все, чтобы вы теперь, в этом храме, положили конец вашим несогласиям и пусть те, которых народ Римский соединил своими голосами, позволят нам связать их ласкою примирения. С одним настроением духа, с общего совета, произведите пересмотр сената, перечисление всадников, сделаете оценку, завершите торжество народосчисления и пусть то, что вы, при всех почти мольбах, будете повторять на словах: пусть дело это совершится хорошо и удачно мне и моему товарищу, то чтобы такого исполнения вы желали на самом деле и от души. Поступайте так, чтобы мы, люди, имели веру в слова ваши, в которых выражаете вы мольбы к богам. Т. Таций и Ромул согласно царствовали в том самом городе, среди которого они встречались врагами с оружием в руках. Не только несогласия, но и войны имеют конец, и ожесточенные враги становятся нередко верными союзниками, а иногда и гражданами. Жители Альбы, но её разрушении, переведены в Рим; латины, сабинцы получили нрава гражданства. Известная поговорка, заключая в себе истину, обратилась в пословицу: «дружба должна жить вечно, а вражда умирать скоро». Поднялся тут сначала одобрительный говор, а потом раздались голоса всех, единодушно просивших того же; слившись вместе, они прервали речь. Емилий при этом выразил жалобу между прочим на то, что М. Фульвий два раза столкнул его с консульства, почти уже верного. А Фульвий напротив жаловался, что Емилий постоянно его задирает, и далее принял на себя поручительство во вред ему. Впрочем, оба высказали, что если его противник согласится, то они покорятся воле стольких лучших людей государства. Уступая настоятельным просьбам всех присутствовавших, они дали друг другу правые руки и честное слово — чистосердечно оставить неприязненные чувства и ссоры. Затем, при общих похвалах, отведены они в Капитолий. Забота о таком деле старейшин и уступчивость цензоров заслужили отличное одобрение и похвалу сената. Затем, по требованию цензоров — определить им сумму денег, которую они должны употребит на общее шейные работы, назначен годичный сбор.
47. В этом году, в Испании, пропреторы Л. Постумий и Ти. Семпроний распределили между собою так, чтобы Альбин отправился в землю Вакцеев через Лузитанию и оттуда вернулся в Цельтиберию; а Гракх, в случае, если война будет здесь более значительною, должен был проникнуть в самые отдаленные места Цельтиберии. Сначала он взять силою город Мунду, напав нечаянно ночью. Взяв заложников и оставив гарнизон, он брал крепостцы, опустошал поля и наконец прибыл к другому, очень сильному, городу (Цертимою называют его Цельтиберы). Здесь, когда уже он подвинул осадные работы, пришли из города послы и речь их отзывалась старинным простодушием; не скрывали они своего намерения продолжать войну, достало бы у них только сил. Просили они о дозволении отправиться в лагерь Цельтиберов просить помощи: если же они не получат, тогда они отдельно от них позаботятся о себе. С дозволения Гракха, они отправились, и через несколько дней еще десять послов привели с собою. Время было полуденное. Ничего прежде не просили они у претора, как приказать дать им нить. Выпив раз чаши, они слова потребовали, к великому смеху окружающих, дивившихся их понятиям диким и чуждым всякого знания приличий. Тут старший из послов спросил Гракха: «посланы мы от нашего народа узнать, на что ты полагаясь начал с нами наступательную войну·? На этот вопрос Гракх ответил: «пришел он, полагаясь на свое отличное войско, и если они хотят его видеть для того, чтобы вернее сведение сообщить своим соотечественникам, то он даст им к тому возможность». Вслед за тем Гракх отдает приказание военным трибунам снарядить немедленно все войска пешие и конные, и велеть им маневрировать с оружием в руках. Вернувшись после этого зрелища, послы отклонили своих земляков от подания помощи осажденному городу. Жители его, в продолжение ночи, тщетно поднимали огни с башен (таков был условный сигнал), и утратив единственную надежду на помощь, покорились. Истребовано от них два миллиона восемьсот тысяч сестерциев и сорок знатнейших всадников: не нося имени заложников (они получили приказание участвовать в военных действиях), на деле они должны были представлять ручательство верности их соотечественников.
48. Отсюда Гракх повел уже войско к городу Альцену, где находился лагерь Цельтиберов, от которых недавно приходили послы. В продолжении нескольких дней, он их задирал небольшими сражениями, легковооруженные войска высылая на аванпосты; со дня на день он усиливал борьбу с целью увлечь всех неприятелей за окопы. А когда он заметил, что достиг цели своих усилий, то отдал приказание начальникам вспомогательных войск, чтобы они, затеяв схватку и как бы уступая многочисленности неприятелей, вдруг обратили тыл и бросились бежать назад к лагерю врассыпную, а сам войска устроил внутри окопов в боевом порядке перед всеми воротами. Немного времени спустя, увидал он и ряды своих в умышленном бегстве и следовавших за ними врассыпную дикарей; на этот именно предмет имел он, устроенным в боевом порядке, войско внутри окопов; а потому промедлив столько, чтобы допустить своим свободный вход в лагерь, он приказал воинам разом с военным кличем броситься изо всех ворот; не выдержал неприятель неожиданного нападения; идя с тем, чтобы взять чужой лагерь, он и своего защитить не мог; немедленно обращенный в бегство, он в страхе сначала сбит в лагерь, а потом и его потерял. В этот день девять тысяч неприятелей убито; взято живых триста двадцать, лошадей сто двенадцать, военных значков тридцать семь. Из Римского войска пало сто девять человек.
49. После этого сражения Гракх повел легионы опустошать Цельтиберию; когда воины его тут и уносили, и угоняли все, что могли, народы одни добровольно, другие от страха принимали иго покорности, сто три города в течение немногих дней принял под свою власть; добычею огромною овладел. Отсюда он повернул войско назад, откуда пришел, к Альцену, и решился овладеть этим городом. Жители города выдержали первый натиск неприятелей, но потом, подвергаясь атаке не только войском, но и осадными работами, не находя достаточно защиты в городе, удалились все в крепость. Наконец и оттуда выслали послов, и себя и все свое отдавая в распоряжение Римлян. Большая взята там добыча; многие знатные пленники достались им в руки; между прочим два сына и дочь Туррия; то было царек этого племени, много могущественнейший изо всех Испанцев. Услыхав поражение своих, он послал просить у Гракха дозволения на безопасный проход в лагерь; прежде всего спросил у него: «сохранена ли будет жизнь ему и семейству?! Когда претор ответил «сохранена», он опять спросил: «дозволено ли воевать будет вместе с Римлянами?» Когда Гракх и на это соизволил: «последую за вами против бывших моих союзников, оставивших меня без помощи». После этого он сопровождал войско Римлян, и его верная и деятельная помощь во многих случаях была очень полезна для них.
50. Вслед за тем Ергавика, знаменитый и могущественный город, устрашенный поражениями других окрестных народов, отворил ворота Римлянам. Некоторые писатели уверяют, что эта покорность городов была не чистосердечная, и там, откуда уведены были легионы, началось вновь восстание; и после того в большом сражении у горы Хавна с Цельтиберами, Римляне дрались рукопашным боем от рассвета до шестого часа дня; много пало и с той, и с другой стороны и если что–либо и доказывает, что Римляне не были побеждены, так то, что они на другой день затрагивали боем остававшихся за валом неприятелей, и в продолжение целого дня собирали военную добычу. На третий день возобновился упорный бой, и тут–то без всякого сомнения Цельтиберы побеждены, лагерь их взят и разграблен. Двадцать две тысячи неприятелей в этот день убито и более трехсот взято в плен, равное почти число коней, и военных значков семьдесят два. Тем война кончилась и Цельтиберы заключили мир, прямой, а не с шаткою, как дотоле, верностью. Пишут, что этим летом Л. Постумий в дальней Испании два раза с большим успехом сражался с Вакцеями; до тридцати пяти тысяч неприятелей убито и лагерь взят; но ближе к истине то, что он прибыл в провинцию позже, чем мог все это совершить этим же летом.
51. Цензоры произвели пересмотр сената верно и согласно; старейшиною (председателем) выбран сам цензор М. Емилий Лепид, великий первосвященник; трое исключено из сената. Удержал некоторых, обойденных было товарищем, Лепид. На деньги, данные им на этот предмет распределив их между собою, они вот что сделали: Лепид — насыпь (плотину) у Террачины, дело неблаговидное: имея там земли, он частный расход произвел из общественных денег. Театр и просцений у храма Аполлона, храм Юпитера в Капитолие, колонны кругом отдал отполировать белым и от этих колонн статуи, неудобно по–видимому расположенные напротив, велел принять, и с колонн убрать прикрепленные там щиты и военные значки всякого рода. М. Фульвий сделал более и притом полезнее: пристань и столбы моста на Тибре; на них перекладины отдали устроить уже несколько лет спустя цензоры П. Сципион Африкан и Л. Муммий; базилику за новыми серебряными лавками и рыбный рынок, построив кругом лавки, которые он продал в частную собственность; базар и портик вне Тригеминских ворот, а другой позади верфей и у храма Геркулеса, и позади храма Надежды у Тибра — храм Аполлона Медицейского, Кроме того имели они и такие деньги, которые тратили сообща; на них они вместе отдали устройство водопроводов и водосточных труб. Препятствие этой работе явилось со стороны М. Лициния Красса: он не допустил по своей земле. Эти же цензоры установили многие сборы провозные и другие. Большое число общественных часовен, захваченных частными лицами, по их старанию опять сделались общественным священным достоянием и открыты для народа. Эти же цензоры переменили образ подачи голосов; они расписали трибы по частям города, принимая в соображение сословие, занятия и способы в жизни.
52. Один из цензоров, М. Емилий, просил у сената — назначить ему денег на игры при посвящении храмов Царицы Юноны и Дианы, относительно которых он дал обет за восемь лет прежде во время Лигустинской воины. Назначено двадцать тысяч асс. Посвящены эти храмы, и тот, и другой, на фламиниевом цирке; сценические игры даны в продолжение трех дней после посвящения храма Юноны, двух дней после посвящения храма Дианы, и по одному дню совершены игры в цирке. Он же освятил храм божков покровителей морских (Larеs pеrmarini) на Поле (Марсовом). Дал обет построить его одиннадцать лет перед тем Л. Емилий Регилл, во время морского сражения, против полководцев царя Антиоха. Над дверьми храма прибита доска с такою надписью: «Для решительного окончания великой войны, для усмирения царей, для довершения дела мира выходящему Л. Емилию М. Емилия сыну…. его провозвестием (авспициями), властью, счастием и руководством между Ефезом, Самосом и Хиосом в глазах самого Антиоха совсем его войском, конницею, слонами, флотом царя Антиоха, перед одиннадцатым днем (накануне о. д.) Календ Январских побежден, разбит, смят и обращен в бегство; и там в этот день длинных судов со всем экипажем взято тринадцать. После этого решительного сражения царь Антиох и царство…[2] За это то дело он обещал храм божкам покровителям моря». В том же виде доска прибита над дверьми в храме Юпитера в Капитолие.
53. В те два дня, в которые цензоры пересматривали сенат, консул К. Фульвий, отправясь в землю Лигуров через непроходимые горы и долины, покрытые лесом и пройдя их с войском, имел правильный бой с неприятелем и не только победил его в поле, но тем же днем взял и лагерь. Три тысячи двести неприятелей, и вся эта часть Лигурии, изъявили покорность. Консул изъявивших покорность вывел в ровные поля, а горы занял вооруженными отрядами. Быстро и из провинции письма достигли Рима; молебствие за совершение этих событий объявлено на три дня. Преторы сорока большими жертвами при молебствии отправили божественное дело. — Другим консулом Л. Манлием не совершено в Лигурии нечего достопримечательного. Галлы Трансальпинские, три тысячи человек, перешли в Италию, никогда войною не задирая, просили у консулов и сената земель — чтобы мирно жить под властью Римлян. Им сенат велел вы идти из Италии, а консулу К. Фульвию произвести исследование, и наказание главных виновников и деятелей перехода через Альпы.
54. В этом году скончался Филипп, царь Македонян, сделавшись жертвою старости и скорби после смерти сына. Зимовал он в Деметриаде, мучимый и тоскою по сыне, и раскаянием в своей жестокости, Грыз душу и другой сын, несомнительно в своем и других убеждении царь, обращенные к нему глаза всех и одинокая старость; одни дожидались его смерти, а другие и того не дожидались. Тем более разделял его огорчение Антигон, сын Ехекрата, носивший имя деда своего Антигона; бывшего опекуна Филиппа, человека царственного величия, известного знаменитым сражением против Клеомена Лакедемонского. Опекуном назвали его Греки в отличие от прочих царей. Сын его брата, Антигон, из почетных друзей Филиппа один оставался неподкупным, и эта самая верность не только не сделала его другом Персея, а напротив злейшим его врагом. Он, предвидя умом, с какой для него опасностью наследие царства перейдет к Персею, как только заметил перемену в образе мыслей, а по временам и вопли от тоски по сыну: то выслушивал терпеливо, то и сам затрагивал воспоминание поступка, необдуманного хорошенько, и к его жалобам присоединял и свои. А так как обыкновенно истина оставляет много следов по себе, то он всеми силами содействовал — обнаружить все как можно скорее. Подозрительными были и исполнители злодейского умысла, в особенности Апеллес и Филоклес, ездившие в Рим послами и привезшие оттуда, гибельное для Димитрия, письмо от имени будто бы Фламинина.
55. Общий голос был в царском дворце, что письмо лживое, писарем сочиненное и с поддельною печатью. Впрочем когда дело это ограничивалось одним подозрением, но не открыто, случайно попался Антигону Ксиф и схваченный им приведен в царский дворец. Оставив его под стражею, Антиох явился к Филиппу: «из многих бесед я по–видимому понял, что дорого дал бы ты, если бы мог узнать истину о сыновьях твоих, который вернее угрожал другому коварными и злыми умыслами. Теперь в твоей власти Ксиф, человек, который, более чем кто–нибудь, может развязать узел этого темного и запутанного дела; случайно он мне попался и приведен мною во дворец; прикажи его привести.» Будучи приведен, он и сначала отрицал так не твердо, что ясно было, немного пригрозив, добиться от него истины, не выдержал вида палача и орудий казни и изложил весь порядок преступления послов и своего содействия. Немедленно посланы люди схватить послов. Филоклеса, находившегося на лицо, накрыли. Апеллес, усланный преследовать какого–то Херея, услыхав о доносе Ксифа, переправился в Италию. Относительно Филоклеса не сохранилось ничего верного. Одни говорят, что он сначала смело отрицал, но увидав приведенного Ксифа перестал упорствовать; а другие утверждают, что он и среди мучений пытки ни в чем не признался. Вопли и стоны Филиппа удвоились, и свою несчастную в детях судьбу тем тяжелее считал он, что погиб не тот, кому бы следовало.
56. Персей, узнав, что все открыто, сознавал в себе более силы, чем необходимости, искать спасения в бегстве. Впрочем он заботился держать себя подальше, пока жив Филипп, от его гнева, как от жаркого пламени. Филипп, потеряв надежду овладеть личностью сына своего для наказания, заботился только об одном, что еще осталось чтобы, кроме безнаказанности, не доставить ему пользования и плодами злодейства. А потому он призывает Антигона; обязанный ему одолжением открытого преступления Персеева, он полагал, что Македоняне найдут в нем царя, которого стыдиться или в котором раскаиваться им не придется, по свежей еще славной памяти дяди его Антигона.· «Теперь, Антигон, когда моя участь такова, что самое сиротство, столь ненавистное другим родителям, для меня предмет желаний — царство, полученное от дяди твоего сохраненным и приумноженным не только верным но и энергическим попечением, вознамерился я передать тебе. Ты у меня один, кого я могу сознавать достойным царства; не будь у меня тебя, то я лучше хотел бы его уничтожения и гибели, чем допустить достаться Персею наградою за его коварное злодейство. Я буду верить, что воскрес из мертвых и возвращен мне Димитрий, если оставлю на его месте тебя, который один пролил слезы об участи несчастного) сострадал о моей несчастной ошибке.» После этих слов не переставал Филипп Антигона осыпать всеми знаками почестей. Между тем как, Персей находился во Фракии, Филипп обходил города Македонии и рекомендовал Антигона старейшинам. И проживи Филипп долее, не было сомнения, что он оставил бы Антигону владение царством. Выехав из Деметриады, он долее всего оставался в Фессалонике; по прибытии оттуда в Амфиполис, он тяжко заболел. Но верно и то, что душою он более страдал чем телом, в заботах и бессоннице, когда беспрестанно возливал перед ним образ невинно умерщвленного сына, погиб он, осыпая ужасными проклятиями другого. Впрочем Антигон мог быть извещенным вовремя, не сделайся известною немедленно смерть царя. Медик Каллиген, главный при лечении царя, еще не дождавшись смерти царя, при первых признаках безнадежного положения, через заранее поставленных гонцов, как было условлено, известил Персея, и до его прибытия скрывал о то всех, вне дворца находившихся, смерть царя.
57. Таким образом Персей захватил всех врасплох и ничего не знавших, и царство, преступлением приобретенное, ему досталось. Смерть Филиппа пришлась как нельзя более кстати к тому, чтобы отложить войну, и возможность дать на нее собраться с силами. Немного дней прошло как народ Бастарнов, давно уже к этому склоняемый, — поднявшись со своих жилищ, в огромном количестве пехоты и конницы, переправился через Истр. Вперед отправились известить царя Антигон и Коттон (этот последний был знатный Бастарн, а Антигон весьма неохотно, с этим самим Коттоном послан был поднять Бастарнов) недалеко от Амфиполиса застал их сначала слух, а потом и верное известие о смерти царя и событие это смутило весь план действия; а условлено было так: Филипп должен был доставить Бастарнам безопасный переход через Фракию и провиант. А для того чтоб быть в состоянии это сделать, он старейшин того края ублаготворил дарами, поручившись со своей стороны, что переход Бастарнов будет совершенно мирный. Предположено было уничтожить народ Дарданов, и в их области поселить Бастарнов. Двойная была бы от того выгода, если бы Дарданы, народ, постоянно в высшей степени неприязненный Македонии, гроза её царей при неблагоприятных обстоятельствах, были уничтожены и Бастарны, оставив в Дардании жен и детей, могли быть посланы для опустошения Италии: «через землю Скордисков лежит путь к Адриатическому морю и в Италию; другой дорогою перевести туда войско невозможно. Без труда Бастарнам Скордисси дадут путь, так как у них сродственны и языки, и нравы; да и их присоединят к себе, когда увидят, что идут для грабежа народа самого богатого.» Каков бы ни был результат, но план действия во всяком случае был хорошо приспособлен. Будут ли Бастарны разбиты Римлянами, по Дарданы уже уничтожены, и Македонянам досталась бы, как вознаграждение, добыча остальных Бастарнов и свободное владение Дарданиею. В случае же удачных действий Бастарнов, внимание Римлян будет обращено на войну с ними, между тем Филипп возвратит себе в Греции то, что потерял: таковы были его расчеты.
58. Движение Бастарнов было сначала мирное; полагались они на Коттона и Антигона; но, немного спустя после полученного слуха о смерти Филиппа, и Фракийцы сделались не уступчивы в цене, и Бастарны не могли довольствоваться купленным, или быть удержанными в рядах, чтобы неудаляться от дороги. Вследствие этого начали происходить и с той, и с другой стороны, обиды а, с умножением их день ото дня вспыхнула война. Наконец Фракийцы, не будучи в состоянии выдерживать силу и многочисленность неприятелей, оставили села в ровных местах и удалились на очень высокую гору (называемую Донука). Когда Бастарны хотели на них там напасть, то такая же гроза, какою по преданию истреблены Галлы, грабившие Дельфы, захватила и Бастарнов в их безуспешном покушении взобраться на горные высоты. Сначала сделались они жертвою проливного дождя, потом засыпаны необыкновенно частым градом, со страшными раскатами грома и при ослепительной для глаз молнии. До того близко со всех сторон сверкала она, что по–видимому касалась самих тел, и не только воины, но и начальники падали пораженные ею. Очертя голову бросились они бежать по крутым скалам безо всякой осторожности, падали и убивались, а Фракийцы преследовали по пятам устрашенных; да и сами они (Бастарны) утверждали, что боги виновники их бегства, и что небо на них обрушилось. Рассеянные грозою и как бы после кораблекрушения, по большей частя на половину безоружные, возвратились они в лагерь, откуда выступили, и начали советоваться что делать; тут произошло несогласие: одни полагали, что надобно возвратиться, а другие, — проникнуть в Дарданию. Почти тридцать тысяч человек (они выступили под начальством Клондика) достигли Дардании, а остальное множество вернулось назад в за-Дунайскую сторону, откуда пришло. Персей, овладев царством, велел умертвить Антигона, и пока он занимался упрочением своей власти, он отправил послов в Рим — обновить дружественные отношения своего отца и просить сенат дать ему титул царя. Вот что произошло в Македонии в этом году.
59. Один из консулов К. Фульвий получил почести триумфа над Лигурами: довольно верно было, что он одолжен им личному снисхождению, а не значительности совершенных им действий. Много несено оружия неприятельского, а денег вовсе не было; роздал он впрочем каждому воину по триста асс, сотникам — вдвое, а всадникам втрое. В этом триумфе особенно замечательна была случайность, так как он торжествовал и теперь в тот самый день, в который год тому назад после преторства. После триумфа он объявил народное собрание для выборов, где и назначены консулами М. Юний Брут, А. Манлий Вульсо. Выборам преторов, по избрании трех, положила конец гроза. На другой день — это было накануне четвертого дня Мартовских Ид: выбраны трое остальных М. Тициний Курв, Ти, Клавдий Нерон, Т. Фонтсий Капито. Игры Римские возобновлены эдилями курульными Кн. Сервилием Цепионом, Ап. Клавдием Дентоном, по случаю бывших чудесных явлений. Земля тряслась: на общественных площадях, где было постилание лож (lеctistеrnium) головы богов, находившиеся на постелях, отвернулись, а чаша с покровом, поставленная перед Юпитером, упала. И то, что со стола мыши отведали маслины, сочтено в чудесное явление; для умилостивления за все это не назначено ничего кроме обновления игр.

---

[1] Прим. т. ч. не успевали хоронить как следует тела мертвых.
[2] Прим. В тех местах, где поставлены точки, недостает нескольких слов в подлиннике.

Книга Сорок Первая

1. [Уже[1] по всем частям земного круга народ Римский обнес свое победоносное оружие, и страны, лежащие в разных местах далеко друг от друга, и разделенные не одним морем, захватил на далекое и широкое пространство. Но и среди такого благополучия событий, по желанию случавшихся, он приобрел славу умеренности и нравственное влияние его было сильнее власти: не без основания ставил себе он в похвалу, что чаще достигал цели благоразумием, чем насилием и ужасом. Снисходительный к побежденным народам и царям, щедрый к союзникам, себе домогаясь одной славы победы, он оставлял неприкосновенными — царям: их величие, народам — при заключении союзов и как с равными, и как с побежденными, — сохранял их законы, права и свободу. Таким образом охватив своим оружием оба берега Средиземного моря от Гадеса до Сирии и на необъятных пространствах земли вселив уважение к имени Римлян, подчиненными непосредственно его власти имел одних лишь жителей Сицилии и других, окружающих Италию, островов и большую часть народов Испании, но и те несли ярмо еще не с покорною головою. К увеличению власти повод и содержание подал скорее необдуманный и дурной образ действия врагов и соперников, чем честолюбие народа Римского; в особенности Персея, стяжавшего Македонское царство коварством и преступлением, жестокость против его подданных, ненавистная всем, безумная при несметных богатствах жадность, непомерное легкомыслие при задумании и исполнении намерений — его самого погубили, и все то что, останься он невредим, могли бы служить как бы крепкою уздою Римскому могуществу. Своим падением увлек он других, и не одних ближайших соседей, но и более отдаленных — сокрушил своими развалинами. За гибелью Македонского царства последовала гибель Карфагена и Ахейцев. Несчастьем, их постигшим, нарушен был весь существующий порядок, и остальные самостоятельные государства, на некоторое время зависимые, вскоре уничтожились и все слились с владениями Римлян. И эти события, совершившиеся в разное время и в разных местах, сущностью дела до того связаны, что мы и сочли возможным изложить их в общем обозрении, при взгляде на угрожавшую Римлянам войну с Персеем, с которой власть Римлян стала распространяться особенно быстро. Войну эту замышлял тайно Персей, а Лигуры и Галлы затрагивали скорее, чем упражняли Римские военные силы,]
(2). [В консульство М. Юния Брута и А. Манлия Вульсона определены провинции — Галлия и Лигурия: Манлию досталась первая, а Юнию вторая. Преторам: М. Тицинию Курву досталось городище, Ти. Клавдию Нерону — чужестранное судопроизводство; П. Элию Лигуру — Сицилия, Т. Эбуцию Кару — Сардиния, М. Тицинию (в этом году было два претора носившие это имя) — Испания ближняя, Т. Фонтейю Капитону — дальняя. Пожар начался около форума, в котором многое сделалось жертвою пламени, храм Венеры сгорел до основания, а священный огонь Весты угас. Девица, которой очередь была сторожить его, по приказанию великого первосвященника М. Эмилия наказана бичами, и умилостивительное молебствие было совершено по обычаю. Перепись в этом году произведена цензорами М. Эмилием Лепидом и М, Фульвием Нобилиором; сочтено граждан мужеского пола двести семьдесят три тысячи двести сорок четыре. Прибыли послы от Персея, царя Македонян, с требованием от сената для царя наименования союзника и друга, и возобновления с ним союза того самого, что был с Филиппом отцом его. Подозрителен и ненавистен был Римлянам Персей и многие не сомневались, что он начнет войну, Филиппом в течение стольких лет тайными замыслами подготовленную, при первом благоприятном случае, как только сил покажется ему достаточно. Впрочем сенат для того чтобы не показать, будто бы он сам затронул Персея, остававшегося спокойным и хлопотавшего о мире и не подать тем ему повод к войне — исполнил все его требования. Персей, по получении такого ответа, считая свою царскую власть вполне упроченною, замыслил приготовить себе поддержку со стороны Греции. Сильно желая заискать расположение тех, которые должны были оставить Македонию, или вследствие долгов, или судебного осуждении, и тех, которые вышли оттуда по обвинениям в государственных преступлениях, всех вызвал назад в Македонию. Объявлено было от него на острове Делосе, в Дельфах и в храме Итопии Минервы — что он изгнанникам, в случае возвращении на родину, не только дает безнаказанность, но и возвращает имущество с процентами за то время, с какого кто находился в ссылке. Да и находившимся в Македонии и имевшим долги казначейству, он их простил и освободил всех, находившихся в оковах по обвинению в оскорблении величества. Такими поступками он многих умы ободрил, а Грецию всю к себе расположил, подав ей большие надежды. Да и вообще в образе жизни он тщательно соблюдал царское достоинство. И вид он имел внушающий уважение и тело сильное и способное к исполнению всех обязанностей как в военное, так и в мирное время: на лице его выражалось спокойное величие уже зрелого возраста. Нисколько не было в нем слабостей отца, пристрастного к вину и наслаждениям любви. Такими похвальными действиями Персей ознаменовал начало своего правления, имевшего конец, далеко тому не соответствовавший.]
[3. Прежде чем те преторы, которым Испания досталась по жребию, прибыли в провинции — замечательные действия совершены там Постумием и Гракхом; но славная честь их принадлежала Гракху: в цвете лет, далеко превосходя всех сверстников доблестью и благоразумием, он уже и тогда стяжал славную известность, и подавал о себе в будущем еще большие надежды. Карабис, союзный город Римлян, осажден был двадцатью тысячами Цельтиберов. Гракх спешил подать помощь союзникам. Одолевала его только забота — каким образом осажденным сообщить о своем намерении, между тем как неприятель держал город в тесной осаде до такой степени, что по–видимому не было возможности и для простого гонца проникнуть туда; но смелость Коминия помогла в столь трудном деле. Он, будучи начальником отряда всадников, обдумал сначала хорошенько свое предприятие и предупредив Гракха о том что замышляет, надел Испанскую сагу и вмешался в толпу фуражиров неприятельских. Войдя с ними в лагерь, оттуда бегом устремился к городу, и принес туда известие о приближении Тиберия. Жители города, узнав о такой новости, перешли от крайнего отчаяния к смелости и предприимчивости и, собравшись с духом для обновления борьбы с новою силою, на третий день освобождены от осады, так как с прибытием Гракха неприятель удалился. В последствии Гракх, сделавшись целью коварных умыслов неприятельских, опасность отстранил силою вместе с искусством и достиг того, что коварный умысел обрушился на врагов. Город Комплега, за несколько лет перед тем выстроенный, крепкий стенами и увеличившийся быстро, сделался убежищем, куда стеклось множество Испанцев, которые прежде, нуждаясь в земле, вынуждены были скитаться там и сям. Из этого города вышло до двадцати тысяч человек, в одежде просителей, протягивая ветки масличного дерева и остановились в виду лагерей, как бы прося о мире. Вдруг отбросив знаки просительные, неожиданно бросаются они на Римлян и наполняют все ужасом и смятением. Гракх благоразумно замыслил оставить лагерь притворным бегством и между тем как дикари, со свойственною им жадностью, предавали расхищению и добычею сами себя затрудняли, он вдруг воротился и напав на ничего подобного не боявшихся, он большую часть побил и самим городом овладел. Есть и другой рассказ этого происшествия: Гракх, узнав, что неприятель ощущает во всем недостаток, оставил лагерь, снабженный всем съестным: а когда неприятель, получив все это в свою власть, бросился на него безо всякой умеренности и отяжелел от излишества, войско Римское, приведенное назад, его вдруг подавило.]
[4. Впрочем, другой ли это рассказ одного и того же события или вовсе иной случай и иная победа, но верно то, что Гракх усмирил многие народы и даже все население Цельтиберии. Будто бы он взял у них и разрушил триста городов, хотя об этом и упоминает Полибий, писатель в особенности заслуживающий уважение, однако я этого за верное не посмел бы утверждать; разве под именем городов разуметь башни и крепости; а таким родом лжи и сами полководцы и сочинители исторических повествований любят украшать события. Испания на своей сухой и бесплодной почве большего числа городов прокормить не может. Да и самые обычаи Испанцев несогласны с этим; кроме живущих по берегам нашего моря они дики и необразованны, между тем как стечение большего числа людей в города смягчает нравы жителей. Но какое бы ни следовало принять мнение относительно числа и рода городов, взятых Семпронием (и в их численности у писателей разные сведения, так как одни говорят, что взято им сто три города, а другие что сто пятьдесят) но во всяком случае совершил он великие дела; и не только заслужил похвальный отзыв на войне, но и обнаружил в себе отличного распорядителя и законодателя в мирное время и судьи для побежденных народов. Он разделил недостаточным людям земли и отвел места для жительства; для всех, живущих в тех местах, народов он тщательно написал законы, на основании которых они должны были жить в дружбе и союзе с народом Римским и скрепил это данными и принятыми клятвами. На силу этого договора и последующие поколения не раз ссылались в войнах, происходивших в последовавшее за тем время. Гракх памятником своей доблести и деяний хотел оставить Гракхурис город, назвав его своим именем, прежде же он назывался Иллитургис. Деяний Постумия слава была менее блистательною; впрочем, им покорены Вакцеи и Лузитане, и сорок тысяч человек у этих народов побито. По совершении этих деяний оба вождя, передав и войско, и провинции прибывшим преемникам, удалились принимать триумф. В Галлии консул Манлий, которому досталась эта провинция, не имея никакого основания для триумфа, с жадностью ухватился за повод, счастливо подвернувшийся — начать войну с Истрами. Они давно уже оказали помощь Этолам, когда те вели воину, и теперь пришли в волнение. Начальствовал ими тогда царь духа неукротимого, по имени Эпуло; он народ, отцом его содержимый мирно, вооружил и тем заслужил, как говорили, особенное расположение молодых людей, жаждавших грабежа.
I. (5). Когда консул имел совещание о войне Истрийской, одни были того мнения, что надобно ее вести тотчас же, прежде чем неприятели могут сосредоточить войска, а другие полагали необходимым предварительно посоветоваться с сенатом. Имело верх мнение — неотлагать дня действия. Выступив из Аквилеи консул стал лагерем у озера Тимава (висит над морем это озеро); туда же с десятью судами прибыл дуумвир морской. Для действования против Иллирийского флота выбраны морские дуумвиры и они, прикрывая с двадцатью судами берег верхнего моря, имели Анкону как бы поворотным пунктом: отсюда Л. Корнелий должен был прикрывать правый берег до Тарента, а К. Фурий левый до Аквилеи. Эти корабли отправлены в пределы Истрии к ближайшему порту с транспортными судами и большим количеством запасов: следуя с легионами, консул почти в пяти милях от моря поставил лагерь. Скоро в пристани открылся многолюдный базар, и отсюда все в избытке доставлялось в лагерь. А чтобы это совершалось с большею безопасностью, поставлены кругом лагеря со всех его сторон посты: к стороне Истрии постоянный военный отряд из набранной на скорую руку когорты Плацентинской — расположен между морем и лагерем; а для того, чтобы он же служил прикрытием ходившим за водою ж реке, М. Эбуций, военный трибун второго легиона, получил приказание прибавить две роты (мапипула) воинов. Т. и К. Элий, военные трибуны, повели третий легион на дорогу, ведущую в Аквилею для защиты воинов, отправлявшихся за фуражом и дровами. С той же стороны почти в тысяче шагах находился лагерь Галлов. Катмел был у них за царька с воинами, в числе не более трех тысяч.
II. (6). Истры, как только лагерь Римский подвинут к озеру Тимаву, сами за холмами расположились в скрытом месте, и оттуда боковыми дорогами следовали за движением войска, со вниманием ловя всякую случайность; и ничего из того, что делалось на суше и на море, не оставалось им безызвестным. Узнав, что посты перед лагерем слабы, а базар наполнен большими безоружными толпами людей, ходивших по торговым делам, между лагерем и морем, не прикрытые ни со стороны моря, ни со стороны суши никаким укреплением — напали разом на два поста, на Плацентинскую когорту и на две роты второго легиона. Утренний туман скрыл их замысел: с восходом солнца он стал расходиться, но, как обыкновенно случается, хотя и был уже свет, впрочем не совсем еще ясный, при котором смотревшему все казалось в большем размере; тут то он ввел в заблуждение Римлян, показав им строй неприятелей много значительнее, чем он был. Приведенные в ужас, воины и того и другого поста в величайшем смятении убежали в лагерь и причинили там еще больший ужас, чем какой с собою принесли. Они не могли ни объяснить что их привело в бегство, ни дать ответа на вопросы; слышен был крик в воротах, а там не было никаких постов, которые могли бы выдержать нападение; столпились в одно место люди, в потемках наталкиваясь друг на друга, и даже находились в незнании — не находится ли уже неприятель внутри окопов. Один голос раздался звавший к морю; это слово, не обдуманно произнесенное кем–то, слышалось по всему лагерю в разных местах, А потому воины тотчас же, как бы получив приказание так поступить, многие с оружием в руках, а большая часть безоружные, бросились бежать к морю; вслед за ними больше и больше увеличивалось число беглецов, наконец примеру их последовали почти все и сам консул, которого все попытки остановить бегущих оказались тщетными и власть его, влияние, просьбы наконец — все не произвело никакого действия. Остался один М. Лициний Страбон, военный трибун третьего легиона, оставленный своим легионом с тремя значками. Его–то Истры, произведя нападение на опустевший лагерь, и тут никого не встретя с оружием в руках, захватили. Борьба была упорнее, чем можно было ожидать от малочисленности сопротивлявшихся, и не прежде она окончилась как убийством трибуна и воинов, его окружавших. Сбросив преторий (палатку начальника) и разграбив все, что там находилось, неприятели пришли на форум квесторский и на квинтану[2]. Найдя здесь в избытке предложенным огромное количество разных запасов, а в квесторие[3] уже накрытые столы, царек сел за них и стал пировать; Его примеру последовали тотчас же все, забыв об оружии и неприятеле; а так как им не привычен был более роскошный образ жизни, то они с чрезмерною жадностью обременили тела свои пищею и питьем.
III. (7) Совсем иначе дело шло тогда у Римлян; на море и на берегу царствовало смятение. Моряки спешат снимать палатки и запасы, выложенные на берет, поспешно тащат на суда, воины в ужасе стремятся на лодки и в море: матросы, опасаясь как бы суда не переполнилась чересчур, одни оказывают сопротивление толпам, а другие от берега суда гонят в море. Вследствие этого возникли споры, а потом и схватки, сопровождаемые ранами и убийством между матросами и солдатами, пока, не отведен, по приказанию консула, флот далеко от берега. Потом он занялся отделением безоружных от имевших оружие. Из такого количества едва 1200 нашлось сохранивших оружие, а всадников, уведших с собою лошадей, весьма мало; оставалась толпа беспорядочная, как бы из прислужников и маркитантов — непременная добыча неприятеля, если бы он только думал о продолжении военных действий. Тут только наконец отправлен нарочный — отозвать третий легион и отряд Галлов: и вместе со всех сторон стали возвращаться воины для того, чтобы взять обратно лагерь и смыть понесенное бесчестие. Военные трибуны третьего легиона приказывают бросить собирание фуража и дров, а сотникам отдают приказание — более пожилых воинов по двое сажать на тех вьючных животных, с которых сброшены тяжести, а всадники должны были взять с собою по одному из, молодых возрастом, пехотинцев. «Великою славою покроет себя легион, если лагерь, утраченный робостью воинов второго легиона, возвратят своею доблестью; а взят лагерь обратно очень легко, если только они захватят вдруг дикарей, занятых грабежом; как они сами взяли, так могут быть взяты». Воины с величайшею готовностью выслушали это увещание; поспешно несут значки, и вооруженные не отстают от значконосцев; но прежде пришли к окопам консул и войска, веденные им назад от моря. Л. Атий, первый трибун второго легиона, не только убеждал воинов, но и внушал им: «если бы Истры победители, каким оружием взяли лагерь, тем же бы удержать его имели в уме, то они сначала преследовали бы до моря неприятеля, потерявшего лагерь, и в таком случае наверное имели бы караулы перед валом; а правдоподобнее всего, что они лежат, отягченные вином и сном».
IV. (8). Вслед затем он приказывает А. Бэкулонию, своему значконосцу, человеку испытанной храбрости — нести вперед значок. Он сказал, что он это исполнит, если последуют, чтобы скорее это было — за ним одним: и с напряжением сил бросив свой значок за окопы, первый из всех вошел в ворота. С другой стороны Т. и К. Элии, военные трибуны третьего легиона — пришли с конницею. Немедленно последовали и те воины, которые по два были посажены на вьючных животных, и консул со всем войском. Из Истров немногие, не совсем еще пьяные, помышляли о бегстве, а для других смерть была продолжением сна. Римляне взяли обратно все свое, кроме того, что было потрачено вина и пиши. Даже больные воины, оставленные в лагере, услыхав, что их соотечественники уже находятся в лагере, схватили оружие и произвели большое побоище. Но в особенности отличное дело совершил всадник К. Попиллий, по прозванию Сабелл; он, будучи оставлен с раненою ногою, умертвил весьма многих неприятелей. До восьми тысяч Истров убито, никого в плен не взято; раздражение и гнев заставляли воинов забывать о добыче. Впрочем, царь Истров убежал пьяный с пиршества, посаженный поспешно своими на коня. Победители потеряли 237 воинов, и из них гораздо больше во время утреннего бегства, чем при взятии лагерей.
V. (9). Случилось, что Кн. и Л. Гавиллии, новые поселенцы Аквилеи, идя с запасами, по незнанию, попали было в лагерь, взятой Истрами. Бросив то, что везли, они бежали в Аквилею и наполнили все ужасом и смятением не только в Аквилее, но даже и в Риме по прошествии немногих дней: туда принесено известие не о взятии только лагеря неприятелем, и не о бегстве, что было справедливо, но о совершенной потере всего и гибели целого войска. А потому, как то обыкновенно делалось в случаях тревоги, назначен набор вне очереди не только в городе, но и по всей Италии. Составлены два легиона граждан Римских и от союзников Латинского наименования потребовано десять тысяч пехотинцев и восемьсот всадников. Консул М. Юний получил приказание — перейти в Галлию и потребовать от городов этой провинции такое количество воинов, какое каждый из них будет в состоянии. Вместе с тем определено: претору Т. Клавдию — приказать воинам четвертого легиона и из союзников Латинского наименования пяти тысячам пехотинцев и двумстам пятидесяти всадников — явиться в Пизу и прикрывать ту провинцию на время отсутствия консула. М. Тициний претор должен был приказать — явиться в Аримин первому легиону и такому же количеству союзных пехотинцев и всадников. Нерон в военной одежде отправился в Пизы в провинцию. Тициний, послав в Аримин К. Кассия, военного трибуна — начальствовать там легионом — набор произвел в Риме. Консул М. Юний, перейдя из земли Лигуров в провинцию Галлию и истребовав немедленно вспомогательные отряды от её городов и воинов от поселений (Римских), прибыл в Аквилею. Удостоверясь там в том, что войско невредимо, написал донесение в Рим, чтобы там не тревожились, а сам, отослав вспомогательное войско, истребованное у Галлов, отправился к товарищу. В Риме чем неожиданнее, тем сильнее была радость: набор оставлен; воины, давшие присягу, освобождены от неё и войско, в Аримине страдавшее от заразительной болезни, отпущено домой. Истры со значительными войсками стояли лагерем недалеко от консульского, но, услыхав о прибытии другого консула с новым войском, разошлись по городам в разные стороны; консулы отвели легионы в Аквилею на зимние квартиры.
VI. (10). Когда улеглась тревога, причиненная Истрами, состоялось определение сената: консулам между собою условиться, которому из них вернуться в Рим для производства выборов. Между тем как трибуны народные А. Лициний Нерва и К. Папирий Турд — в народных собраниях терзали отсутствовавшего Манлия и составили постановление, чтобы он далее Мартовских Ид не сохранял прав власти (так как консулам они уже были продолжены на год) для того, чтобы он мог тотчас же так оставит должность, явиться к оправданию. Такому предложению воспротивился трибун народный К. Элий и, после больших усилий, настоял, что оно не было принято. В то же время Ти. Семпроний Гракх и Л. Постумий Альбин из Испании возвратились в Рим, и сенат созван им претором М. Тицинием в храме Беллоны — для выслушания рассказа о совершенных ими (преторами) действиях, требования с их стороны заслуженных почестей, и богам бессмертным надлежащей благодарности. В тоже время узнали о большой тревоге в Сардинии из письма претора Т. Эбуция, принесенного сыном его в сенат. Илийцы, присоединив вспоможение Баларов, напали на мирную провинцию, и им невозможно было оказать сопротивления с войском больным и понесшим большую потерю, умершими от заразительной болезни. О том же извещали и послы Сардов, прося, чтобы сенат оказал помощь по крайней мере городам (а участь полей уже оплакана безвозвратно). Это посольство и вообще все, что имело отношение к Сардинии, отослано к новым сановникам. В равной мере возбуждало сострадание посольство Ликиев; жаловались они на жестокость Родосцев, которым они отданы Л. Корнелием Сципионом: «находились они и под властью Антиоха, но то рабство царю в сравнении с теперешним состоянием, показалось бы самою отрадною свободою. Не только они все вместе находятся под гнетом царской власти, но и каждый отдельно терпит настоящее порабощение: в их глазах жены и дети подвергаются оскорблениям; их собственные же тела и спины носят следы жестокости; не щадят они и бесчестят, что хуже всего, их доброе имя и явно делают самые ненавистные поступки для того, чтобы придать этому законную форму, для того, чтобы и сомнения у них не было о совершенном отсутствии разницы между ними и рабами, на деньги купленными. Такие речи произвели впечатление на сенат, и он дал Ликийцам такое письмо к Родосцам: «ни Ликийцев Родосцам, да и вообще никому никого из людей, рожденных свободными, сенату не угодно отдавать в рабство. А Ликийцы, под властью и попечительством Родосцев, должны состоять на тех же основаниях, на каких союзные города находятся под властью Римлян».
VII. (11). Вслед затем два триумфа один за другим совершены над Испаниею. Первый Семпропий Гракх торжествовал над Цельтиберами и их союзниками; на другой день Л. Постумий торжествовал над Лузитанами и другими Испанцами того же края. Сорок тысяч фунтов серебра пронес Ти. Гракх, а двадцать тысяч Альбин. Воинам роздали оба по двадцати пяти динариев, сотникам вдвое, всадникам втрое, а союзникам столько же, сколько и Римлянам. Почти в тоже время консул М. Юний прибыл из Истрии в Рим по случаю выборов. И в сенате к нему приставали с вопросами трибуны народные: Папирий и Лициний о том, что происходило в Истрии и вывели даже перед народное собрание; когда на это консул отвечал: «что он не более одиннадцати дней находился в этой провинции и о том, что делалось там в его отсутствие, он знает по слуху не больше как и они»; то продолжали затем спрашивать: «почему же это лучше не прибыл в Рим Л. Манлий отдать отчет народу Римскому — почему он из провинции Галлии, доставшейся ему по жребию, перешел в Истрию? Когда войну эту определил сенат, когда повелел народ Римский? Но, свидетель Геркулес, может быть война, предпринятая по личному убеждению, ведена разумно и энергично; хотя трудно решить: неосновательнее ли она начата, или необдуманнее ведена. Два военных поста захвачены нечаянно Истрами, лагерь Римский взят и все, сколько ни было там, пехотинцы и всадники; остальные безоружные и разбитые, и во главе их сам консул, бежали к морю и судам. Как частный человек отдаст он отчет в этих действиях, если теперь как консул не желает.
VIII. (12). Затем произведены выборы; консулами назначены К. Клавдий Пульхер, Ти. Семпроний Гракх, а на другой день преторами избрана: П. Элий Туберон вторично, К. Квинкций Фламинин, К. Нумизий, Л. Муммий, Кн. Корнелий Сципион, К. Валерий Левин. Достались: Туберону — судопроизводство городское, Квинкцию — чужестранное, Нумизию — Сицилия, Муммию — Сардиния, но последняя, по случаю значительности войны, сделана провинциею консулов. По жребию она досталась Гракху, а Истрия — Клавдию; Сципион и Левин метали жребий о Галлии, разделенной на две провинции. В Мартовские Иды — в этот день Семпроний и Клавдий приняли консульство, шла речь только о провинциях Сардинии и Истрии, а также о том и другом неприятеле, начавшем там войну. На другой день послы Сардов — дело их было отложено до новых сановников, и Л. Минуций Терм, легат консула Манлия в Истрии, прибыл в сенат; от них сенат узнал достоверно до какой степени война угрожает этой провинции. Произвела впечатление на сенат и посольства союзников Латинского наименования; они и к цензорам, и к прежним консулам приставали, наконец введены в сенат. Сущность жалоб заключалась в том: «что граждане их записаны по цензе в Риме, куда по большей части переселились, а если только это допустить, что еще немного переписей, и у них и города опустеют, и поля, и не в состоянии будут они выставлять воинов». Самниты и Пелигны жаловались, что в Фрегеллы четыре тысячи семейств перешли от них, а между тем они обязаны давать при наборе все тоже количество воинов. Два рода введено было обмана для перемены отдельно каждому — прав гражданства. Закон дозволял союзникам и людям наименования Латинского, оставившим от себя потомство дома — перечисляться в сословие граждан Римских. Через дурное пользование этим законом одни союзникам, а другие народу Римскому делали обиду. Для того чтобы не оставлять потомства дома, они — детей своих каким бы то ни было Римлянам отдавали в рабство с тем условием, чтобы те отпускали их на волю и таким образом они становились гражданами вольноотпущенниками и лица, не имевшие потомства, которое могли бы оставить, делались гражданами Римскими. Впоследствии и этот призрак права был пренебрежен и как попало, не соображаясь с законами, не оставляя потомства, они переходили в гражданство Римское посредством переселения и ценза». Дабы этого не было впоследствии, послы просили — приказать союзникам воротиться в свои города и предупредить заколом — чтобы никто не присваивал себе прав собственности над человеком для перемены прав гражданства и не отчуждал бы его с этою же целью, а если кто таким образом сделался гражданином Римским (чтобы не были таковыми). Это сенатом сделано.
IX. (13). Потом определены провинции, которые были в войне, — Сардиния и Истрия. В Сардинию велено набрать два легиона, в каждом по пяти тысяч и двести пехотинцев, и триста всадников и двенадцать тысяч пеших союзников и Латинского наименования, а всадников из них шестьсот, и десять судов о пяти рядах весел, буде он (консул) захочет свести с верфей. Столько же определено пехотинцев и всадников в Истрию, сколько и в Сардинию. И один легион с тремястами всадников, пять тысяч пеших союзников и двести пятьдесят всадников отправить в Испанию к М. Тицинию, — консулы получили приказание. Прежде чем консулы бросили жребий о провинциях, получено известие о чудесных явлениях. На Крустуминском поле в рощу, посвященную Марсу, упал камень с неба, мальчик на Римском поле родился с обрубленным телом, и ужа видели четвероногого. В Капуе многие здания на форуме тронуты молниею, а в Путеолах от неё сгорели дна судна. Между тем как об этом приходили известия, среди дня в Риме бегал волк и, войдя в Коллинские ворота, через Есквилинские ушел при большом шуме людей, его преследовавших. По случаю этих чудесных явлений консулы принесли большие жертвы, и в продолжение одного дня было молебствие около всех алтарей. Окончив как следует жертвоприношения, они бросили жребий о провинциях; достались Клавдию — Истрия, Семпронию- Сардиния. Затем К. Клавдий внес закон о союзниках на основании сенатского декрета и объявил: «которые союзники, и Латинского наименования, сами или их предки, в цензорство М. Клавдия и Т. Квинкция, и после них, окажутся записанными по цензу Латинского наименования — все должны возвратиться до Ноябрьских календ каждый в свой город». Исследование о тех, которые не возвратятся, предоставлено претору Л. Муммию. К закону и (эдикту) объявлению консула присоединено сенатское определение: «пусть каждый, диктатор ли то будет в то время, междуцарь, цензор ли, претор ли, — то каждый кто у них будет отпускаем на волю или будет отыскивать нрава свободы, должен давать клятву, что тот, кто его отпускает, делает это не для перемены гражданства». А кто этой клятвы не даст, того и отпускать на волю не повелели. Дела этого рода, и суждение по ним, предоставлены на будущее время консулу К. Клавдию.
X. (14). Между тем как это происходило в Риме, М. Юний и А. Манлий, в предшествовавшем году бывшие консулами, оставшись зимовать в Аквилее — в начале весны ввели войско в пределы Истров: когда они там опустошали на далекое пространство, то более горесть и негодование, при виде разграбления своего имущества, чем сознание у себя достаточности сил против двух войск, побудили Истров действовать. Стеклась молодежь изо всех народов и войско, собранное на скорую руку и в виде ополчения, при первом натиске сразилось более с горячностью, чем с постоянством. До четырех тысяч неприятелей пало в сражении; остальные, не помышляя более о войне, разбежались в разные места по городам. Оттуда они отправили сначала послов в лагерь Римский просить мира, потом доставили потребованных у них заложников. Когда в Риме узнали об этом по письмам проконсулов, то консул К. Клавдий, опасаясь, как бы это обстоятельство не лишило его провинции и войска, не совершив обычных молебствий, не облекшись в военную одежду, без ликторов, известив лишь одного своего товарища, выехал ночью и, очертя голову, поспешил в провинцию; там он вел себя еще необдуманнее своего приезда. Созвав собрание, он с укоризною отзывался о бегстве из лагеря А. Манлия в большому неудовольствию воинов (так как они сами первые бежали) и не щадил брани и для М. Юния за то, что он сделал себя сообщником позора своего товарища, а в заключение велел тому и другому оставить провинцию. На их ответ, что они в том случае повиновались бы власти консула, если бы он, согласно завета предков, произнеся известные мольбы в Капитолие, с ликторами, в военной одежде, выступил из города (Рима) — он вышел из себя от гнева, и призвав того, что был за квестора у Манлия, потребовал цепи и грозил, что отошлет в Рим Манлия и Юния связанными. И тот пренебрег повелением консула, а окружавшее войско, расположенное в пользу своих начальников и враждебное консулу — придавало смелости к ослушанию. Наконец консул, утомленный и порицаниями отдельных лиц и общими насмешками (все его же подняли на смех), на том же судне, на котором прибыл, вернулся в Аквилею. Отсюда он написал товарищу, чтобы он той части новых воинов, — которая набрана для провинции Истрии, велел прибыть в Аквилею, для того чтобы ничто его не могло задержать и он был бы в состоянии, произнеся мольбы, выйти из города в военной одежде. Все это в точности исполнено товарищем, и короткий срок назначен воинам для явки; да и Клавдий явился почти вслед за письмом своим. По прибытии он созвал народное собрание, где говорил о Манлие и Юние и, не более трех дней пробыв в Риме, он в военной одежде, с ликторами, по произнесении молитв в Капитолие, отправился в провинцию с такою же крайнею поспешностью, как и прежде.
XI. (15). За немного дней перед тем Юний и Манлий всеми силами атаковали город Незактий, где нашли убежище старейшины Истров, и сам царек их Эпуло. Туда Клавдий привел два новых легиона, старое войско с его предводителями отпустил, а сам осадил город и вознамерился действовать против него посредством крытых террас; реку, протекавшую вдоль стен, как представлявшую препятствие для осаждающих и снабжавшую Истров водою — после трудов, продолжавшихся в течение многих дней, отвел в новое русло. Это дело удивило дикарей, устрашенных исчезновением воды; но и тут они не думали о мире и обратились к истреблению своих же жен и детей и даже для того, чтобы неприятель был свидетелем столь гнусного деяния, они открыто на стенах убивали и оттуда сбрасывали. Среди воплей жен и детей, среди отвратительного избиения — воины Римские, перейдя стены, вошли в город. О тревоге взятия его узнав из робкого крика бегущих — царь проколол грудь мечом, чтобы не попасться в плен живым; остальные взяты или убиты. Потом два города — Мутила и Фаверия — взяты силою и разрушены, Добыча, как от народа бедного, была значительнее чем можно было ожидать, и вся отдана воинам. Пять тысяч шестьсот тридцать два человека проданы с молотка; виновники войны наказаны розгами и отсечением головы. Вся Истрия умирена гибелью трех городов и смертью царя, и все народы отовсюду дали заложников и изъявили покорность. К концу Истрийской войны у Лигуров начались совещания о возобновлении военных действий.
XII. (16). Проконсул Ти. Клавдий, бывший претором в предшествовавшем году, начальствовал в Пизе, имея в своем распоряжении один легион. Сенат, осведомившись из его письма о ходе дела, определил в подлиннике препроводить письмо к К. Клавдию (а другой консул уже переправился в Сардинию) и присоединил декрет: «Так как провинция Истрия умирена, то буде ему заблагорассудится, пусть он переведет войско в землю Лигуров». Вместе с тем, вследствие письма консула о действиях, совершенных им в Истрии, объявлено молебствие на два дня. И другой консул Ти. Семпроний в Сардинии успешно действовал; он ввел войско в землю Иллийских Сардов. Значительное вспоможение Каларов пришло к Иллийцам; с тем и другим народом сразился он в открытом бою. Неприятель разбит и обращен в бегство, лишился лагеря и понес потерю убитыми до двенадцати тысяч вооруженных воинов. На другой день консул подобранное оружие велел побросать в кучу и, обрекши Вулкану, сжечь. Победоносное войско он отвел на зимние квартиры союзных городов. К. Клавдий, получив письмо Ти. Клавдия и сенатское определение, перевел легионы из Истрии в землю Лигуров. У реки Скультенны, выступив в равнину, неприятель стоял лагерем; там с ними произошло сражение. Пятнадцать тысяч убито, более семисот взято в плен или в сражении, или в лагере, (и он достался в руки победителям); военных значков взято пятьдесят один. Лигуры, уцелевшие от побоища, разбежались по горам врассыпную и консулу, опустошавшему ровные поля, нигде не встретилось ни одного вооруженного неприятеля. Клавдий, в один год победитель двух народов и что редко случалось, умирив в продолжение своего консульства две провинции — вернулся в Рим.
XIII. (17) В этом году получены известия о чудесных явлениях: в Крустумине птица, так называемая Санивалис священный камень долбила носом. В Кампании проговорил бык. В Сиракузах на медную корову влез деревенский бык, ушедший из стада, и оросил семенем. В Крустумине один день на самом месте было молебствие, и в Кампании бык отдан на общественное продовольствие. В Сиракузах чудесное происшествие искуплено и гадатели назначили дни, в которые должно совершаться молебствие. В этом году умер первосвященник М. Клавдий Марцелл, бывший консулом и цензором; на его место замещен первосвященником сын его М. Марцелл. В этом же году отведена колония в Луку две тысячи граждан Римских; триумвиры отводили П. Элий. Л. Эгилий, Кн. Сициний; каждому дано по пятьдесят одной десятине; земля эта отнята у Лигуров, а прежде их она была собственностью Этрусков. Консул К. Клавдий пришел к городу. Он, изложив перед сенатом свои удачно совершенные действия в Истрии и земле Лигуров, потребовал триумфа и об этом состоялся декрет. Торжествовал в отправлении должности над двумя разными народами; при этом триумфе внес триста семнадцать тысяч денариев и восемьсот пять тысяч семьсот два викториатов (полудинариев). Воинам каждому дано по 15 денариев, вдвое сотнику и втрое всаднику. Союзникам дано вполовину меньше чем гражданам, а потому они молча, чем давали разуметь свое негодование, следовали за колесницею.
XIV. (18). Между тем как этот триумф совершаем был над Лигурами, они, узнав, что не только консульское войско отведено в Рим, но и легион Ти. Клавдием распущен из Пиз — утратили страх и, тайно собрав войско, поперечными тропинками перешли горы, спустились в равнину, опустошили Мутинское поле и нечаянным нападением овладели самим поселением. Когда в Риме получено об этом известие, то сенат повелел консулу К. Клавдию, как можно скорее, произвести выборы и, по назначении годичных сановников — вернуться в провинцию и колонию отнять у неприятелей. Таким образом, по определению сената, состоялись выборы; консулами назначены: Кн. Корнелий Сципион Гиспал, К. Петиллий Спурин. Преторами вслед затем сделаны: М. Попиллий Ленас, П. Лициний Красс, М. Корнелий Сципион, Л. Папирий Мазо, М. Абурий, Л, Аквиллий Галл. К. Клавдию консулу продолжена на год власть и дана провинциею Галлия, а чтобы Истры не последовали примеру Лигуров, он должен был послать в Истрию союзников, Латинского наименования, которых он по случаю триумфа вывел из провинции. Когда консулы, Кн. Корнелий и К. Петиллий, в день вступления в должность приносили жертву Юпитеру, каждый по быку как обыкновенно, то в жертвенном животном, приносимом К. Петиллием, в печени не оказалось головки; когда он донес об этом сенату, то получил приказание довершить жертвоприношение новым быкам. Потом сенат, спрошенный о провинциях, определил консулам провинции — Пизу и землю Лигуров. Тому из них, кому достанется Пиза провинциею, велено возвратиться в Рим ко времени назначения должностных лиц. Присоединено к декрету, чтобы каждый из них набрал вновь по два легиона и триста всадников, и истребовал десять тысяч пеших союзников и наименования Латинского, и шестьсот всадников. Ти. Клавдию продолжена власть на то время, пока консул прибудет в провинцию.
XV. (19) Между тем как об этих делах толковали в сенате, Кн. Корнелий, вызванный рассыльным, на выходе из храма, не много спустя вернулся с лицом смущенным и объявил сенаторам, что печень быка в шестьсот фунтов, принесенного им на жертву, расплылась. Не доверяя вполне жертвенному служителю, пришедшему с этим известием, он приказал при себе вылить воду из котла, в котором варились внутренности и увидал, что прочие внутренности все невредимы, одна печень вся источена какою то невыразимою болезнью. Устрашенным этим чудом, сенаторам и другой консул придал заботу, возвестив, что жертвоприношением трех быков не мог он довершить обряда, так как у печени все недоставало головки. Сенат повелел приносить великие жертвы до умилостивления. Прочие боги умолены; одно лишь Спасение оставалось, как говорят, неумолимо для Петиллия. Вслед затем консулы и преторы распределили провинции по жребию: Пиза досталась Кн. Корнелию, а Лигуры — Петиллию, Преторы вынули жребий: М. Папирий Мазо получил судопроизводство в городе, М. Агурий — у чужестранцев. М. Корнелий Сципион Малугинензский получил дальнюю Испанию, Л. Аквиллий Галл — Сицилию. Двое отпрашивались, чтобы не идти в провинции: М. Попилий от Сардинии, говоря: «Гракх умиряет эту провинцию; ему на помощь дан сенатом претор Т, Эбуций. Прерывать ход дела, последовательность которого есть первое условие успеха, вовсе не следует. Между передачею власти и непривычностью нового начальника, которому прежде приходится еще знакомиться с обстоятельствами дела, чем действовать, нередко упускаемы бывают случаи к успешным действиям.» Извинение Попиллия заслужило одобрение. П. Лициний Красс говорил, что ему препятствуют срочные жертвоприношения, делая отъезд его в провинцию невозможным. Ему досталась ближняя Испания: впрочем, он получил приказание — или немедленно отправиться или дать клятву перед народным собранием что препятствует ему срочное жертвоприношение. Когда так положено было относительно И. Лициния, М. Корнелий, изъявляя готовность дать туже клятву, требовал, чтобы и ему дозволено было не ехать в дальнюю Испанию. Оба претора дали одну и туже клятву. М. Тициний и Т. Фонтей проконсулы получили приказание — оставаться в Испании с прежними правами власти; а в пополнение их войск назначено послать три тысячи граждан Римских с двумястами всадников, пять тысяч союзников Латинского наименования и триста всадников.
XVI. (20) Пятого мая совершены Латинские ферии и тут возникли религиозные опасения вследствие того, что Ланувский сановник, при одном жертвоприношении, пропустил в молитве слова: «народу Римскому Квиритов». Когда об этом доложено было сенату, и тот передал дело на обсуждение коллегия жрецов, то им заблагорассудилось — вновь дать Латинские ферии, при чем Ланувинцы должны были их обновить и доставить жертвы. К религиозным опасениям присоединилось и то, что консул Кн. Корнелий, возвращаясь с Альбанской горы упал и, лишись употребления некоторых членов, отправился к Куманским водам, но болезнь усилилась и он умер в Кумах. Тело его принесено оттуда в Рим, где и были великолепный вынос и похороны. Он же был и первосвященником. Консул К. Петиллий, как только допустили авспиции, получил приказание произвести выборы для назначения ему товарища — и объявить Латинские ферии. Выборы он назначил на третье, а Латинские празднества на одиннадцатое августа. И без того исполнены были умы религиозных опасений, а тут присоединились известия о чудесных явлениях: в Тускуле виден был на небе факел, в Габиях храм Аполлона и многие частные строения, а в Грависках стена и ворота поражены ударами грома. Сенат повелел первосвященникам принять по случаю этих чудесных явлений такие меры, какие они признают нужными. Между тем как консулов задержали сначала религиозные опасения, потом одного смерть его товарища, выборы и возобновление Латинских празднеств, К. Клавдий подвинул войско к Мутине, которую Лигуры заняли в предшествовавшем году. Ранее трех дней после начала осады взяв у неприятелей, возвратил поселенцам. Восемь тысяч Лигуров там убито внутри стен и немедленно Клавдий написал донесение в Рим, в котором не только излагал дело, но и хвалился, что его доблестью и счастием народ Римский не имеет уже себе неприятеля по сю сторону Альпов и что взято несколько земли, которой достанет для раздачи поголовно многим тысячам граждан.
XVII. (21) И Ти. Семпроний в тоже время в Сардинии во многих удачных сражениях усмирил Сардов. Пятнадцать тысяч неприятелей убито. Все народы Сардинии, изменившие было, изъявили покорность. С плативших прежде дань она потребована; остальные доставили хлеб. Умирив провинцию и получив со всего острова двести тридцать заложников, Семпроний отправил в Рим послов с известием об этом и с просьбою к сенату за такие действия, благополучно совершившиеся под руководством и счастием Ти. Семпрония, воздать почесть богам бессмертным и дозволить ему, удаляясь из провинции, вывести войско с собою. Сенат, выслушав в храме Аполлона слова послов, определил молебствие на два дня и повелел консулам — совершить священнодействие сорока большими жертвами; а Ти. Семпронию проконсулу и войску в этом году оставаться в провинции. Потом выборы для замещения одного консула, назначенные было на третий день августа, в этот самый день совершены. Консул К. Петиллий товарищем для немедленного занятия должности, назначил К. Валерия Левина. Тот, уже давно жаждавший провинции, когда так кстати для алчности его получено донесение о возобновлении Лигурами военных действий, выступил со своими обоими новыми легионами, едва дав окончиться Латинским празднествам — тринадцатого августа в военной одежде — против Лигуров. Сенат, как только было прочитано ему донесение, вследствие этой тревоги, велел отправить третий легион к проконсулу К. Клавдию в Галлию, а дуумвирам морским с флотом отправиться в Пизу; они должны были, крейсируя около берегов Лигурских, грозить Лигурам и со стороны моря: туда же собраться и войску консул К, Петиллий назначил день. И проконсул К. Клавдий, услыхав о возмущении Лигуров — кроме войск, которые он имел с собою в Парме, собрал поголовное ополчение и придвинул войско к границам Лигуров.
XVIII. (22) К прибытию К. Клавдия неприятели, помня, что этим самим вождем они недавно у реки Скультены побеждены и обращены в бегство, намереваюсь обороняться более условиями местности, чем оружием против силы, которую уже раз испытали к своему несчастью, они заняли две горы Лету и Балист, и кроме того обвели их стеною. Опоздавшие при переселении с полей, будучи захвачены, погибли в числе тысячи пятисот. Остальные находились в горах и, при самом страхе, верные врожденному зверству, изливают его на добычу, взятую в Мутине. Пленных, гнусно истерзав, умерщвляют: скот как попало избивают в храмах в разных местах, и уже совершенно не похоже на жертвоприношения, как им следует быть. Пресытясь избиением всего что дышало, самые бездушные вещи они разбивают об стены — сосуды разного рода, более сделанные для пользы, чем для украшения. Консул К. Петиллий, опасаясь как бы война не была приведена к концу без него, послал письмо к К. Клавдию — чтобы он с войском пришел к нему в Галлию: на Макрском поле он будет его дожидаться. До получения письма, Клавдий передвинул лагерь из земли Лигуров, и войско у Макрского поля передал консулу. Туда же, по истечении немногих дней, прибыл консул К. Валерий. Тут разделив войска, прежде чем разойтись, вместе оба занялись обрядом очищения войска. Потом бросили жребий, так как не с одной и той же стороны оба решились напасть на неприятеля, куда кому идти. О Валерие наверное известно, что он вынул жребий, как и следовало по авспициям, находясь в храме; относительно Петиллия — такой впоследствии авгуры дали ответ, дурно случилось, что он, вне храма находясь и вне храма полошил жребий в ящик, когда его несли в храм. За тем консулы разошлись в разные стороны. Петиллий стал лагерем против горного хребта Балисты и Леты, соединяющего непрерывною цепью эти две горы. Тут когда он, собрав воинов, говорил им увещание, то, говорят, сам себе предсказал участь словами, не обратив внимания на двойной смысл в них заключавшийся: «в этот день возмог он Лету», Разом с двух сторон начал он всходить на, находившиеся напротив, горы. То отделение войска, при котором он сам находился, поднимаюсь без остановки. Другое неприятели отбили было и для восстановления дела, уже клонившегося к проигрышу, консул прискакал на коне и бегство своих остановил; но сам, неосторожно вертясь впереди знамен, пал пронзенный дротиком. Неприятели и не заметили, что полководец Римский убит, а из своих немногие видевшие поспешили скрыть тело, зная, что от этого зависит победа. Остальной отряд пехоты и конницы, сбив неприятелей, занял горы без вождя. До пяти тысяч Лигуров убито; из Римского войска пятьдесят два человека лишились жизни. Кроме столь уже ясного исполнения дурного предзнаменования слышно было впоследствии от караульщика священных птиц, что при гадании по ним обнаружился недостаток, который не мог остаться незамеченным консулом. Кай Валерий получив известие [о смерти К. Петиллия, присоединил войско, оставшееся без вождя, к своему и, возобновив нападение на неприятелей, их кровью справил отличные поминки тени своего павшего товарища. Над Лигурами получил он почести триумфа. Относительно легиона, перед значками которого убит консул, сенат принял меры строгости; весь он лишен на целый год и выслуги, и жалованья за то, что воины не защитили собою вождя от оружия неприятельского, Около этого времени пришли в Рим послы Дарданов; этих последних теснило огромное войско Бастарнов, под предводительством вождя Клондика, о чем мы упоминали выше. Когда они изложили относительно Бастарнов — как велика их численность, как они высоки ростом и громадны телом, как смелы в опасностях, то присовокупили, что они в союзе с Персеем, и он то составляет для них предмет опасений, больше самих Бастарнов; вследствие всего этого они просили у сената помощи. Сенат определил: отправить послов обозреть положение дел в Македонии, и немедленно поручено — А. Постумию отправиться туда. Присоединили к нему несколько товарищей помоложе; но в нем Постумие должна была заключаться вся сила и сущность посольства. Вслед за тем шло дело о выборах сановников на следующий год: об этом предмете возник не маловажный спор, так как] опытные в деле религии и общественного нрава утверждали, что когда два настоящие консула этого года погибли один от меча, а другой от болезни, подставной консул не может правильно заведовать выборами, [Дело окончилось междуцарствием, Временный царь назначил консулами П. Муцию Сцеволу, М. Емилия Лепида вторично. Потом преторами сделаны: К Попиллий Ленас, Т. Анний Луск, К. Меммий Галл, К. Клувий Саксула, Сер. Корнелий Сулла, Ап. Клавдий Центо. Консулам провинциями достались Галлия и Лигуры. Из преторов Корнелий Сулла получил Сардинию, Клавдий Центо — ближнюю Испанию. Кому достались остальные преторские провинции, не сохранилось памяти. Этот год заслужил печальную известность мором, хотя он только свирепствовал между скотом. Лигуры, народ постоянно побеждаемый, и постоянно возобновлявший военные действия, опустошили Луну и Пизу; вместе с тем усиливался стух и о волнениях между Галлами. Лепид без труда восстановил спокойствие в Галлии, перешел в землю Лигуров, Некоторые народы отдались в его волю: их, принимая в соображение, что характер жителей зависит от местных условий и что он суровее от неприступных гор, служащих им жилищем, но примеру некоторых консулов до него бывших] перевел в ровные места.
XIX. (23). По сю сторону Апеннин жили Гарулы, Лапицины и Гиркаты, по ту сторону Апеннин Бриниаты. На этом берегу реки Авдены П. Муций вел войну с теми, которые опустошили Луну и Пизу и, покорив всех своей власти, отобрал у них оружие. По случаю этих действий, совершенных в Лигурии и Галлии, под предводительством и счастием обоих консулов, сенат определил молебствие на три дня и повелел принести в жертву сорок животных. Таким образом волнение в Галлии и Лигурии, возникшее в начале этого года, было подавлено в короткое время без особенных усилий. Уже возникала забота о войне Македонской: там Персей устроил борьбу между Дарданами и Бастарнами. Послы, отправленные для обозрения положения дел в Македонии, уже вернулись в Рим и принесли известие, что в Дардании война. Вместе прибыли ораторы царя Персея, оправдывая его, что Бастарны не им призваны, и что в их действиях он не принимает никакого участия. Сенат и не оправдал царя от этого обвинения, и не уличил его: но только велел сделать ему внушение, чтобы он как можно более заботился — свято наблюдать союзный договор, заключенный с Римлянами. Дарданы, видя, что Бастарны не только не выходят из их пределов, как они было надеялись, но со дня на день становятся для них тягостнее, при помощи соседних Фраков и Скордисков — заблагорассудили решиться на такое бы то ни было смелое предприятие, и со всех сторон собрались с оружием в руках к городу, ближайшему к лагерю Бастарнов. Было зимнее время года и его–то они избрали, так как Фраки и Скордиски ушли в свои земли. Услыхав, что именно так и случилось, и что Бастарны уже одни, они разделили войска на две части: одна должна была идти прямым путем и напасть открыто; другая — обойти по трудному ущелью и напасть с тылу. Впрочем, сражение началось прежде, чем Дарданы имели возможность обойти лагерь неприятельский, и, будучи побеждены, сбиты в город, находившийся почти в 12 милях от лагеря Бастардов. Победители тотчас же осадили город, нисколько не сомневаясь, что неприятель или покорится под влиянием страха, или уступить открытой силе. Между тем другой отряд Дарданов, шедший в обход, не зная о несчастье соотечественников, без труда овладел лагерем Бастарнов, никем не защищаемым. [Бастарны, лишась всех запасов и принадлежностей воинских, находившихся в лагере и не имея возможности их пополнить в земле неприятельской и в суровое время года, решились вернуться на места, где жили их отцы. А потому они пошли назад к реке Истру и к неописанной радости, нашли реку покрытою толстым льдом, по–видимому способным выдержать какую бы то ни было тягость. Но когда вдруг налегла на лед тяжесть торопившихся бегством и разом столпившихся всею массою людей и вьючных животных, то он, слабея под такою огромною тяжестью, вдруг осел и весь строй, так долго им поддерживаемый, опустил, уступая гнету и сделавшись тонким, в пучину реки. Большая часть людей погибла немедленно в её волнах, а многих пытавшихся выплыть куски разломанного льда, тяжестью своею гнетя сверху, увлекли вглубь. Из целого народа удалось уйти на тот и другой берег весьма немногим, и то с перераненными телами.]
[24. В это время Антиох, сын Великого Антиоха, долго находившийся в Риме заложником, по смерти брата Селевка, достиг царской власти над Сириею. Селевк, получивший от Греков название Филопатора, получил Сирию истощенною в силах, вследствие несчастий понесенных отцом, после двенадцатилетнего царствования праздного и непрославленного никакими замечательными действиями — вызвал из Рима этого младшего своего брата, отправив на его место сына Димитрия по условию союзного договора, по которому во всяком случае необходимо было переменять заложников. Едва только прибыл он в Афины, как Селевк погиб жертвою козней Гелиодора, одного из приближенных (порфироносцев). Его, домогавшегося царской власти, Евмен и Аттал изгнали и облекли ею Антиоха; таким благодеянием привязать его к себе — они считали очень важным, так как уже подозрительно посматривали на Римлян вследствие некоторых неудовольствий. При таком содействии получив царскую власть, Антиох встречен такою радостью народов, что они придали ему название Епифана (явленного), так как он среди покушений лиц, чуждых царского рода, овладеть престолом, явился для своих блестящею звездою, наследником власти, следовавшей ему от предков. В Антиохе относительно военного дела не было недостатка ни в способностях, ни в энергии духа. Впрочем, он в нравственности и образе жизни обнаружил такое развращение, что вскоре прозвание его переменили, и вместо Епифана назвали Епиманом (безумным). Часто выходил он из дворца, не сказав никому из придворных и с одним или двумя провожатыми, шел он по городу, увенчанный розами, в одежде шитой золотом; то бросая в прохожих камни, которые держал под мышкою, то напротив деньги рассыпая в народ, с криком: «пусть берет, кому даст судьба». То он бегал по мастерским золотых дел мастеров, ваятелей и вообще художников, об искусстве каждого рассуждая с ними, как бы и понимая дело; то он с первым попавшимся ему простолюдином беседовал публично, то скитался около кабаков и там предавался пьянству с чужестранцами и пришлецами самого низшего разбора. Если он случайно узнавал, что молодые люди условились собраться где–либо пировать, то он сам немедленно являлся туда вовсе неожиданно с чашею и музыкою, готовый пить и гулять, так что собеседники, пораженные такою нечаянностью, по большей части пускались бежать, или от страха хранили молчание. Достоверно известно то, что он в публичных банях имел обычай мыться вместе с толпою. Так как он там употреблял впрочем самые дорогие мази, то, рассказывают, что раз когда–то, какой–то простолюдин ему сказал: «счастлив ты царь; пахнет от тебя самыми дорогими благовониями». Антиоху понравились эти слова и он сказал: «вот я и тебя сделаю счастливым до того, что ты будешь, как сам сознаешься, вполне довольным». И тотчас он велел вылить ему на голову огромный сосуд самых лучших духов. Всплыл пол и по скользскому стали падать как другие, так и сам царь, один из первых, повалился на пол с громким смехом].
XX. (25). [Наконец, одевшись вместо царской одежды в тогу, по примеру того как он видел поступают в Риме искатели мест, обходил он (форум) общественную площадь — в каждом простолюдине заискивая и обнимая его и прося то эдильства, то народного трибуната и наконец голосами народа получив должность, по Римскому] обычаю с поставленного ему из слоновой кости кресла, чинил суд и расправу и разбирал споры о самых ничтожных предметах. Переходя от одного образа жизни к другому, он не останавливался ни на каком окончательно; так что не мог ни сам себя, ни другие его понять — что он за человек. То он и приятелей не удостаивал словом, то ласково улыбался людям, которых едва знал. Неразборчивою щедростью издевался он и над другими, и над собою: некоторым людям почтенным, и высоко себя ценившим, он давал детские подарки, как–то лакомства или игрушки, а других обогащал, вовсе этого неожидавших; а потому некоторым казалось, что он сам не знает чего хочет. Одни говорили, что он просто шутит, а другие не сомневались, что он не в здравом рассудке. Впрочем, в двух великих и почитаемых предметах, обнаружил он истинно царский дух — в дарах городам, и в почтении богов. Мегалополитанцам в Аркадии обещал он обнести стеною их город и дал большую часть нужных на это денег. В Тегее он предпринял устроить великолепный театр из мрамора В Кизике, в Пританей (так называется внутреннее заведение города, где насчет общества кормятся те, кого оно удостоило этой чести) он дал золотые сосуды на один стол. Родосцам хотя он не дал ничего, чтобы одно особенно бросилось в глаза, но делал много всякого рода подарков, в чем только они имели нужду. Щедрости его в отношении к богам лучшим доказательством может служить хоть храм Юпитера Олимпийского в Афинах — один в целой земле предпринятый соответственно величию этого бога. И Делос украшен его отличными жертвенниками и множеством статуй; а в Антиохии, в великолепном храме Юпитера Капитолинского, он не только отделал золотом карнизы, но и покрыл им самые стены. Много обещал он и в других местах, чего, по чрезвычайной краткости своего царствования, не успел исполнить. Великолепием зрелищ всякого рода он победил прежних царей, как во всех прочих отношениях, так и множеством греческих художников, Гладиаторские игры — Римскую забаву — сначала он дал более к ужасу зрителей, не привыкших к подобного рода зрелищам, чем к удовольствию их; потом часто их повторяя, то до ран только, то без пощады — приучил к этому зрелищу и даже сделал его приятным, а в большей части молодых людей развил охоту к упражнению оружием. Таким образом сначала ему (Антиоху) приходилось — вызывать из Рима за большую плату готовых гладиаторов; в последствии легко находил в своих владениях добровольных гладиаторов, которые за ничтожную плату предлагали сами свои услуги для боя. Впрочем, он и давая игры обнаружил тоже легкомыслие и испорченность, что и в других обстоятельствах жизни, так что ничего не могло быть великолепнее игр, и ничего хуже и презреннее самого царя. Это обнаружилось не раз и в других случаях, но в особенности в играх, которые он, соревнуя данным Павллом в Македонии после поражения Персея, дал в Антиохии с огромными издержками и к неменьшему своему бесславию; но возвратимся к Римским делам, от которых нас далеко отвело упоминание об этом царе].
XXI. (26). [Ти. Семпроний Гракх, в продолжение двух лет управлявший Сардиниею, передал провинцию претору Сер. Корнелию Сулле и, возвратясь в Рим — получил почести триумфа над Сардами. Говорят, что он такое множество пленных вывел из этого острова, что, вследствие продолжительной их продажи, дело это обратилось в пословицу, и выражение Сарды продажные сделалось обыкновенным в шуточном разговоре о предметах малоценных. Получили почести триумфа и оба консула: Сцевола над Лигурами, Лепид над ними и над Галлами. Тут имели место выборы должностных лиц на следующий год. Консулами выбраны Си. Постумий Альбин, К. Муций Сцевола. На выборах преторских случай привел, в числе прочих кандидатов, бороться Л. Корнелию Сципиону, сыну П. Африкана — может быть его прозвание было и Кней — не без большого для него неудовольствия, с К. Цицерейем, бывшим письмоводителем его отца. Когда к пяти, уже наименованным–преторам К. Кассию Лонгину, П. Фурию Филону, Л. Клавдию Азеллу, М. Атилию Серрану, Кн. Сервилию Цепиону, хоть последним хотел примкнуть Сципион, до того по–видимому изменил он добрым качествам своего отца, что голосами всех сотен ему предпочтен был бы Цицерей, не исправь тот своею скромностью или вину счастия, или ошибку выборов. При этом публичном состязании он не мог помириться с мыслью унижения сына его бывшего патрона и тотчас, сбросив с себя белую тогу, из соперника относительно победы, сделался помощником своего противника. Таким образом Сципион достиг почести, которую через народ никогда по–видимому не получил бы — при содействии Цицерея с большею для него, чем для себя, славою. Консулам провинции назначены Галлия и Лигуры. Вслед затем преторы бросили жребий: К. Кассию Лонгину досталось судопроизводство в городе, Л. Корнелию Сципиону у иностранцев, М, Аталию претору досталась провинциею Сардиния; но он получил приказание с новым легионом, набранным консулами: с пятью тысячами пехоты и тремястами всадников — перейти в Корсику. Пока он будет вести там войну, Корнелию продолжена власть для управления Сардиниею. Кн. Сервилию Цепиону в дальнюю Испанию и П. Фурию Филону в ближнюю — определены три тысячи пеших Римлян, полтораста всадников и союзников Латинского наименования пять тысяч пеших и триста всадников; Сицилия назначена Л. Клавдию — без пополнения войск. Кроме того консулы приказали набрать два легиона с положенным числом пехотинцев и всадников, а от союзников истребовать десять тысяч пехотинцев и шестьсот всадников. Набор консулам представлял тем более затруднений, что моровая язва, истреблявшая в предшествовавшем году рогатый скот, обратилась на людей. Сделавшиеся её жертвою, нелегко переживали седьмой день, а которые оставались в живых долго страдали лихорадкою. Особенно сильна была смертность между рабами; по всем дорогам валялись тела не погребенных. Да и для похорон свободных граждан не доставало рук. Трупы, до которых не касались ни собаки, ни коршуны, гнили сами собою, и довольно верно, что ни в этом году, ни в предшествовавшем — при такой гибели людей и животных нигде коршунов не было видно. Общественные жрецы умерли от этой заразы: Кн. Сервилий Цепион первосвященник, отец претора, и Ти, Семпроний Ти. Ф. Лонг, децемвир священнодействий, и П. Элий Пет авгур, и Ти. Семпроний Гракх, К. Мамидий Витул, главный курион, и М. Семпроний Тудитан первосвященник. Вакансия первосвященника Тудитапа замещена К. Сульпицием Гальбою. Авгурами назначены: на место Гракха — Т. Ветурий Гракх Семпрониан, на место П. Элия — К. Элий Пет. Децемвиром священнодейстний сделан К. Семпроний Лонг, а великим курионом К. Скрибоний Курио. Так как моровая язва все еще не оканчивалась, то сенат определил — децемвирам посоветоваться с Сивилльскими книгами. По их определению назначено молебствие на один день и, повторяя слова К. Марция Филиппа, народ на форуме дал такой обет: «если болезнь и моровая язва удалится из Римских пределов, то в продолжение двух дней будут празднования и молебствия. В Веиентской области родился ребенок о двух головах, в Синуессе об одной руке, а в Авксиме девочка с зубами. Радуга при чистом небе раскинулась над храмом Сатурна на форуме Римском, и разом воссияли три солнца. В туже ночь много огненных метеоров скатилось с неба в Ланувинской области. Цериты утверждали, что в их области явился уж с гривою, усеянный золотыми пятнами и довольно верно было то, что в Кампанской области бык проговорил голосом человеческим.
XXII. (27) Послы вернулись из Африки пятого июня. Прежде они посетили царя Масиниссу, и потом уже отправились в Карфаген; впрочем более достоверные сведения о том, что в нем происходило, они получили от царя, чем от самих Карфагенян. Впрочем, они утверждали как достоверное, что от царя Персея приходили послы, и для них был собран ночью сенат в храме Эскулапа. То, что из Карфагена послы отправлены в Македонию, утверждал царь, да и сами Карфагеняне очень вяло от того отпирались. Сонат определил отправить послов в Македонию; трое назначены для этого: К. Лелий, М. Валерий Мессала, Сек. Дигитий. В это время Персей, так как некоторые из Долопов отказывали в повиновении, и в спорных делах жаловались Римлянам на решения царя — пошел с войском и весь народ подчинил своей власти. Оттуда перейдя через Этейские горы, вследствие некоторых, возникших его душе, религиозных опасений, отправился в Дельфы посоветоваться с оракулом. Внезапное появление Персея в средине Греции — причинило не только великий ужас соседним городам, но и было причиною, что и в Азию к Евмену посланы были об этом гонцы на спорую руку. Три дня не более промедлив в Фивах — он вернулся в царство через Фтиотиду, Ахейю, Фессалию, не причинив ни малейшего опустошения полям, по которым совершил движение. И не довольно было ему задобрить умы тех только городов, через которые лежал его путь; но он отправил и послов, и письма: прося, — не помнить долее неприятностей, которые были у них с его отцом; не до такой степени ожесточения они достигли, чтобы не возможно или не должно было их окончить. Впрочем с ним у них ничто не препятствует основать прочную дружбу Преимущественно хлопотал он восстановить доброе согласие с народом Ахейцев.
XXIII. (28) Только один этот народ целой Греции, да еще Афинское государство дошли до такой степени раздржения против Македонян, что воспретили им самый вход в свои пределы. Вследствие этого Македония была притоном для беглых из Ахайи рабов: воспретив Македонянам вход в свои пределы, Ахейцы и сами не смели входить в царские владения. Когда Персей это заметил, то схватив всех рабов…[4] при письме: «а в предупреждение на будущее время подобного бегства рабов надобно принять им меры.» По прочтении письма претором Кенархом, старавшимся собственно для себя заискать расположения царя, многие были того мнения, что письмо писано умеренно и ласково; особенно в пользу его были те, которые так неожиданно получили потерянных рабов. Но Калликрат, принадлежавший к числу, считавших поддержание ненарушимых дружественных отношений с Римлянами, жизненным для Ахейцев вопросом сказал следующее: «и некоторым из вас, Ахейцы, дело это кажется неважным и не значительным; но к моему мнению не только вопрос касается предмета не только очень важного и серьезного, но некоторым образом уже он перешел из области слова в область дела. Мы, которые для царей Македонских и самих Македонян воспретили доступ в наши владения, а хотя декрет этот в силе — недопускать ни послов, ни гонцов царских, которые могли бы действовать на умы некоторых из нас — мы же теперь слышим как бы голос отсутствующего царя и, попущением богов бессмертных, даже одобряем его речь. И между тем как самые животные, лишенные смысла, пищею, положенною для их обмана, по большей части пренебрегают и обегают ее, мы же слепо бросились на нее, прельщенные незначительным благодеянием: и в надежде получать обратно рабов ничтожной цены — мы допускаем подкапываться под нашу вольность и покушаться на нее. Кто же не заметит, что отыскивают предлога к союзу с царем и к нарушению союза с Римлянами, на котором основывается все наше благосостояние? Может ли быть для кого–нибудь сомнительным, что Римлянам придется воевать с Персеем и что то, чего ожидали еще при жизни Филиппа, но что приостановлено его смертью, теперь уже после его кончины совершится? Как вам известно Филипп имел двух сыновей Димитрия и Персея: происхождением матери, доблестью, умом, расположением Македонян далеко впереди стоял Димитрий; но как у Филиппа царство должно было служить наградою за ненависть к Римлянам, то Димитрия он предал смерти не за иное какое–либо преступление, как за дружественные отношения к Римлянам; а царем сделал Персея, в ненависти которого к народу Римскому он был убежден более чем в том, что он будет наследником его царства. А потому, по кончине отца, он что же другое делал, как не готовил войну? Прежде всего к ужасу всех напустил он Бастарнов на Дарданию; удержись они на своих местах, Греция имела бы в них соседей, более опасных, чем Азия — Галлов. Лишась этой надежды, он не оставил замыслов войны, а правильнее и вернее сказать — он ее уже начал. Долопию покорил оружием и не обратил никакого внимания на желание жителей — свои с ним несогласия отдать на суд народа Римского. Оттуда, перейдя Эту, с целью показаться вдруг в самой середине Греции, он вошел в Дельфы. Такое путешествие, выходящее из рода обыкновенных — к чему по вашему мнению клонится? Потом исходил он Фракию и если при этом безо всякого вреда для тех, кому он питает ненависть, то это, как искушение, внушает мне ещё более опасений. Затем послал он к нам письмо под предлогом дара и при этом советует подумать о том, как бы в подобном подарке мы на будущее время не нуждались; другими словами это значит, чтобы мы уничтожили декрет, которым Македоняне устранены из Пелопоннеса. Опять увидим мы у себя послов царских, их хлебосольство с нашими старейшинами, а вслед затем Македонское войско и самого Персея из Дельф (велик ли разделяет пролив?) переходящего в Пелопоннес, и смешаемся мы с рядами Македонян, вооружающихся против Римлян. Мое мнение — не надобно ничего определять нового, а все сохранять вполне, как было прежде, пока уяснится вопрос — основательны ли наши теперешние опасения или нет? Если мир между Македонянами и Римлянами останется ненарушенным, то пусть и у нас будет и с теми и другими приязнь и взаимные отношения; теперь же об этом помышлять будет и преждевременно, и сопряжено с опасностью.
XXIV. (29) После него Архон, брат претора Ксенарха, рассуждал в таком смысле: «Калликрат и для меня и для всех, не разделяющих его мнения, сделал затруднительным слово. Взявшись сам за вопрос о союзе с Римлянами и утверждая, что против него замышляют и действуют, он сделал так, что слова каждого, кто не одного с ним мнения, по–видимому направлены против Римлян. Прежде всего, как будто бы не из нашей среды, пришел он, а из сената Римского, или был свидетелем царских тайн, он знает и высказывает все, что совершалось в тайне. Он даже отгадывает, что случилось бы будь Филипп в живых, каким образом Персей сделался наследником царства, что готовят Македоняне, о чем помышляют Римляне? Что же касается до нас, то мы не знаем ни причины, ни обстоятельств гибели Димитрия; ни того что стал бы делать Филипп, если бы оставался в живых; но намерения наши мы должны приспособлять к тому, что явно совершается. Мы знаем, что Персей, сделавшись царем, отправил послов в Рим и получил от народа Римского наименование царя; мы слышим, что послы Римские пришли к царю и им благосклонно приняты. Во всем этом вижу я признаки мира, а не войны; да и Римляне не могут на нас обижаться, если мы — следовав за ними во время ведения войны, теперь последуем их примеру и относительно мира. Не вижу причины, почему нам одним вести непримиримую войну против Македонского царства? Что же, мы по самой близости, приходимся уже очень кстати Македонянам? Или может быть, мы слабее всех, как Долопы, которых недавно покорил Персей? Но во всех этих отношениях мы, благодаря богам бессмертным — находим защиту и в силах наших, и в самом отдалении. Положим даже, что мы также покорены, как Фессалы и Этолы, и в таком случае — неужели Римляне не имеют настолько доверия и уважения к нам, постоянным их союзникам и друзьям, насколько к Этолам, которые еще недавно были их врагами? Что вправе делать Этолы, Фессалы, Епироты, наконец вся Греция, относительно Македонян — тоже и мы. Почему нам одним обязательно будет это неумолимое расторжение всех связей человеческих? Может быть Филипп и сделал что–нибудь, почему мы составили такое определение против него, с оружием в руках ведшего с нами войну; но чем заслужил Персей, царь новый, ничем нас не оскорбивший, а своим благодеянием старающийся загладить и неприятности отца то, чтобы мы одни изо всех оставались его врагами? Хотя я мог бы сказать и то, что таковы были заслуги прежних царей Македонский против нас, что оскорбления со стороны одного Филиппа, если даже они и были… [5] во всяком случае после его смерти. Когда Римский флот находится в Кенхреях, а консул с войском в Елатии, в продолжение трех дней мы находились на сейме, занимаясь совещанием о том — последовать за Римлянами ли, или за Филиппом. Гроза, нависшая со стороны Римлян, не имела никакого влияния на наши мнения; было же что–нибудь, условившее такую продолжительность совещаний, а именно — старинная связь с Македонянами; давние и значительные заслуги их царей в отношении к нам. Пусть и теперь все это имеет силу не к тому, чтобы мы были главными друзьями, но хоть бы не были ожесточенными врагами. Не будем, Калликрат, браться за то, о чем никто и не думает. Никто не советует заключить новый союз или писать союзный договор, которым бы мы себя необдуманно связали; но пусть только возобновится общение взаимных прав относительно отдачи и приема; иначе, воспрещая вход в свои владения, мы запираем себе путь в пределы царства, и открываем для наших беглых рабов готовое убежище. Что же тут противного союзному договору с Римлянами? Зачем мы дело явное и незначительное представляем большим и подозрительным? К чему возбуждаем мы ложную тревогу? Зачем в чересчур усердном старании сохранить доброе согласие с Римлянами — мы будем выставлять других подозрительными и ненавистными? В случае войны я думаю и сам Персей не усомнится, что мы последуем за Римлянами. В мирное время ненависть, если не вовсе уничтожается, то по крайней мере отлагается. Так как эта речь заслужила одобрение сочувствовавших письму царскому, то вследствие только неудовольствия старейшин на то, что Персей в том деле, которое как бы счел незаслуживающим посольства — может достигнуть успеха письмом в несколько строчек, отложен декрет. Потом царем отправлены послы, когда в Мегалополисе собрался сейм; но старанием тех, которые опасались разгневать Римлян, они допущены не были,
XXV. (30) В это время безрассудство Этолов обратилось на них самих и междоусобными убийствами народ этот шел по–видимому к самоуничтожению. Утомясь истреблением, обе партии отправили послов в Рим, да и сами между собою толковали о восстановлении согласия. Дело это было расстроено новым преступлением, и даже вызвало с новою силою прежние неудовольствия. Когда Гипатейским изгнанникам, принадлежавшим к партии Проксена, обещан был возврат в отечество и дано заверение старейшиною города Евполемом, восемьдесят знатных мужей, на встречу которым, в числе многих прочих, граждан, вышел Евполем, приняты были с ласковым приветом и рукопожатиями при входе в ворота, они умерщвлены, тщетно взывая к данным клятвам и богам их свидетелям. Вслед за тем война загорелась с новою силою. Пришли от сената послы — К. Валерий Левин, Ап. Клавдий Пульхер, К. Меммий, М. Попиллий и Л. Капулей. В их присутствии в Дельфах уполномоченные той и другой стороны защищали свое дело с большим усердием, в особенности Проксен брал по–видимому верх как справедливостью дела, так и красноречием. Немного дней спустя жена его Ортобула отравила ядом; осужденная в этом преступлении, она отправилась в ссылку. Такое же безумство овладело и Кретийцами; потом, с прибытием посла К. Минуция, отправленного с десятью судами для умирения их по поводу начавшихся между ними несогласий — они стали надеяться на восстановление мира. Впрочем, только на шесть месяцев было заключено перемирие, а после война началась с новою силою. И Ликии в тоже время были тревожимы неприязненными действиями со стороны Родосцев; но войны чужестранцев между собою, как бы они там ни велись, излагать не наше дело, а с нас достаточно, и даже не под силу, излагать одни деяния, совершенные народом Римским.
XXVI. (31) Цельтиберы в Испании, изъявив покорность Ти, Гракху, победившему их силою оружия, оставались в покое, пока претор М. Тициний управлял провинциею. Возобновили они войну с прибытием Ап. Клавдия, и начали военные действия внезапным нападением на лагерь Римский. Только стало светать, как караульщики на окопах и находившиеся на страже у ворот, видя издали шедшего неприятеля, закричали: к оружию — Ап. Клавдий, дав знак к сражению — в немногих словах сделал увещание воинам и разом вывел их в трое ворот. При выходе противоставили сопротивление Цельтиберы, и сначала сражение было и с той, и с другой стороны равное: но тесноте места не все Римляне могли принимать участие в сражении; но потом, тесня друг друга когда вышли за окопы, и были в состоянии развернуть фронт и поровняться флангами с неприятелем, дотоле обходившим их кругом — с такою силою бросились вперед, что Цельтиберы не в состоянии были выдержать их напор. Еще до наступления второго часа они разбиты: до пятнадцати тысяч взято или убито; значков отнято тридцать два, лагерь в этот же день взят, и тем война приведена к концу; оставшиеся же от сражения разошлись по своим городам, и с тех пор беспрекословно повиновались власти.
XXVII. (32) Цензоры — избранные в этом году — К, Фульвий Флакк и А. Постумий Альбин, занимались пересмотром сената; председателем его назначен М. Емилий Лепид, великий первосвященник; особенно обратило на себя общее внимание осуждение М. Корнелия Малугинензского, за два года перед тем бывшего претором в Испании; претора Л. Корнелия Сципиона, которому тогда принадлежало судопроизводство между гражданами и чужестранцами, Кн. Фульвия, двоюродного брата цензора и даже, как передает Валерий Антиас, владевшего с ним нераздельно имением. — Консулы, произнеся обеты в Капитолии, отправились по своим провинциям. Из них сенат поручил М. Емилию — подавить в Венеции возмущение Патавинов, послы которых принесли известие, что борьба партий причинила у них междоусобную войну. Послы, ходившие в Этолию для подавления подобных же волнений, принесли известие, что оказалось невозможным успокоить безрассудное раздражение народа. Патавинам прибытие консула послужило к спасению и он, не имея другого дела в провинции, вернулся в Рим. Цензоры первые отдали работы — вымостить камнем улицы в городе, и вне города убить камнем и окопать их, и во многих местах сделать мосты. Они устроили сцену для игр, даваемых эдилами и преторами; в цирке устроили перилы и поставили столбики на бегу для обозначения расстояний и железные клетки…. через которые впускать… с железными… на горе Албане консулам, и спуск Капитолинский озаботились выслать камнем и построили портив от храма Сатурна в Капитолий в помещении сенаторов, и оттуда до курии. За Тригеминскими воротами базарную площадь вымостили камнем и огородили столбами; портик Эмилиев озаботились поправить; от Тибра на базарную площадь сделали вход по ступенькам. За теми же воротами дорогу Авентинский портик вымостили камнем, и на Публицийском холме от храма Венеры. Эти же цензоры подрядили построить стены Калатии и Авксима и продав там общественные места, полученные деньги употребили на постройку лавок кругом того и другого базара. И один из них Фульвий Флакк (Постумий утверждал, что он на общественные деньги не сдаст ни одного подряда без утверждения сената и народа Римского…) храм Юпитера в Пизавре и в Фундах, в Поленции водопровод, в Пизавре дооигу вымостил камнем, а в Синуессе произвел многие важные работы, между прочим обводный канал, окружил форум лавками и портиками и устроил трех Янусов. Эти работы произведены одним цензором к большой признательности жителей колоний. Относительно надзора за нравственностью цензура была тщательная и строгая; у многих отняты лошади (т. е. эти лица исключены из всаднического сословия).
XXVIII. (33) Почти в конце года, в продолжение одного дня, было молебствие по случаю благополучных событий в Испании под предводительством и счастием проконсула Ап. Клавдия; двадцатью большими жертвами совершено жертвоприношение. На другой день совершено молебствие у жертвенников Цереры, Либора и Либерия по случаю, полученного из Сабинской земли, известия о большом землетрясении, которым разрушено много зданий. По возвращении Ап. Клавдия из Испании в Рим — сенат определил войти ему в город с почестями овации. Уже приближались консульские выборы. Они совершились при значительной борьбе вследствие множества искателей, а избраны Л. Постумий Альбин и М. Попиллий Ленас. Потом преторами назначены: П. Фабий Бутеон, М. Матиен, К. Цицерей, М. Фурий Крассипес другой раз, А, Атилий Серран другой раз и К. Клувий Саксула также. По окончании выборов Ап. Клавдий Центо имел вход в город с почестями овации — десять тысяч фунтов серебра, и пять тысяч золота внес в казначейство. Юпитеровым Фламином посвящен Кн, Корнелий; в том же году поставлена в храме Матери Матуты доска с такою надписью: «Ти. Семпрония Гракха консула властью и счастием — легион и войско народа Римского покорили Сардинию. В этой провинции неприятелей взято и убито более восьмидесяти тысяч. Совершив самим счастливым образом дела общественные и освободив данников и… возвратив, войско здравое и невредимое, обремененное добычею, привел назад домой. Вторично с почестями триумфа вернулся он в Рим; в ознаменование этого события принес он в дар Юпитеру эту доску.» На ней было изображение острова Сардинии и нарисованы виды сражений. В этом же году было дано несколько небольших гладиаторских игр, и из них особенно замечательны — Т. Фламинина, данные им по случаю смерти отца его с раздачею мяс народу, пиршеством и сценическими играми в продолжение четырех дней. Впрочем сущность этих, в то время больших игр, заключалась в том, что в продолжение трех дней сражались семьдесят четыре человека.
34. [Конец этого года ознаменован новым и очень важным законом, который занимал некоторое время граждан не без волнения умов. Дотоле женщины допускались к наследству на равных с мужчинами правах; последствием было то, что состояния самих знатных родов переходили часто в чуждые им семейства, с большим ущербом для государства, в интересах которого то, чтобы наследник знатного имени имел в своих руках средства поддерживать блеск рода, нередко служащий более тягостью, чем украшением. А потом, когда с увеличением сил государства, стали возрастать и богатства частных лиц, возникло опасение — как бы, склонный от природы к роскоши и стремлению в утонченному образу жизни, женский дух, получив в увеличении богатств новую пищу страстям, не ринулся очертя голову в безрассудные издержки и роскошь, и не удалился бы совершенно от прежней умеренности, повлекши за собою такое же изменение в нравственности, какое последовало в наружности. Предупредить такие вредные последствия предположил К. Воконий Сакса, трибун народный; он внес к народу следующий проект закона: «никто, после цензоров А. Постумия и К. Фульвия, не должен оставлять наследство женщине или девице: притом ни одна женщина и девица не должна ни после кого получать наследство более ста тысяч сестерций.» Также Воконий счел нужным принять меры и против того, чтобы вследствие множества наследников не истощались, как то бывало иногда, наследства; вследствие этого он прибавил в проекте: чтобы никому не было завещаемо более того, сколько достается главному наследнику и наследникам.» Эта последняя статья закона без труда заслужила одобрение народа, потому что она казалась и вполне справедливою, да и притом никому не была очень в тягость; но относительно первого условия, которым женщины устранялись от наследства после всех граждан вообще, возникало много сомнений; им положил конец М. Катон, еще прежде, при защите Оппиева закона, упорный противник и гонитель женщин. Да и теперь он — гораздо важнейший против них закон, несмотря на свой шестидесятипятилетний возраст, защищал трояким голосом и энергическими жестами, с свойственною ему суровостью нападал на слабую сторону женщин — на их неумение соблюдать умеренность при достатке, и тут он обличал роскошь и надменность богатых женщин: «они — говорил он — нередко принеся мужу большое приданое, таят и удерживают при себе значительную сумму денег и впоследствии ее же дают взаймы мужу по его просьбе и в случае неудовольствия, они немедленно взыскивают их при посредстве подставного раба, ежедневно требующего уплаты, и мужа немилосердно преследуют, как бы вовсе чуждого им должника.» Под влиянием негодования на такие действия граждане согласились принять проект закона в том виде, как его предлагал Воконий.

---

[1] Прим. Все, что находится в скобках не принадлежит Титу Ливию, а вместо утраченного подлинника наполнено недостающий для смысла последовательного рассказа событий текст его Немецкими Комментаторами, преимущественно Фрейнсгеймом.
[2] Прим. Квинтана — широкая улица, служившая в Римском лагере разделением помещений двух легионов.
[3] Прим. Палатка квестора.
[4] Прим. Здесь небольшое пропуск в подлиннике.
[5] Прим. Тут в тексте есть пропуски.

Книга Сорок Вторая

1. Л. Постумий Альбин, М. Попиллий Ленас прежде всего доложили сенату о провинциях и войсках. И тому, и другому консулу определены Лигуры. Каждый из них должен был защищать провинцию с новыми легионами (и тому, и другому определено по два) и союзников Латинского наименования с десятью тысячами пеших и шестьюстами всадников; кроме того для пополнения Испанских войск три тысячи пеших Римлян и двести всадников. Сверх того велено набрать тысячу пятьсот пеших Римлян и сто всадников; с ними тот претор, которому достанется Сардиния, перейдя в Корсику, должен был вести войну, а впредь до того Сардиниею управлять должен был прежний претор М. Атилий, Потом преторы бросили жребий о провинциях: А. Атилию Серрану досталось судопроизводство в городе, К. Клавдию Саксуле — между гражданами и чужестранцами, Н. Фабию Бутеону — Испания ближняя, М. Матиену — дальняя, М. Фурию Крассинесу — Сицилия, К. Цицерею — Сардиния, До отъезда сановников, сенату заблагорассудилось: послать консула Л. Постумия в Кампанию для разграничения общественного поля от частных земель; достоверно было известно, что мало–помалу частные лица, расширяя пределы своих земель, захватили огромное количество общественного поля. Постумий, рассердясь на Пренестинцев за то, что они, когда он, Постумий, заехал к ним как частное лицо для жертвоприношения в храме Фортуны, не оказали ему никакой почести ни целым обществом, ни кто–либо из граждан отдельно — еще прежде отъезда из Рима, отправил предписание в Пренесте: сановникам города выйти к нему приготовить от города помещение, где остановиться и заготовить к тому времени как он будет выходить, надлежащее число обозных лошадей. До этого консула никто из них не был в чем–либо в тягость союзникам, и не стоил им никаких издержек. Сановники при отправлении снабжены были мулами, палатками и всеми воинскими принадлежностями для того, чтобы ничего такого не требовать от союзников. Имели они (сановники) связи частного гостеприимства и их поддерживали ласкою и благосклонностью. Их дома в Риме открыты были для гостей, у которых они сами обыкли останавливаться. Послы, отправляемые куда–либо на скорую руку — требовали в городах, через которые приходилось проезжать, по одному вьючному животному. Другой издержки не производили союзники на сановников Римских. Неудовольствие консула, хотя и основательное, не должно было высказываться в отравлении должности, и молчание Пренестинцев, условленное или их скромностью, или робостью, послужило как бы законным примером для других сановников к требованиям от союзников, со дня на день возраставшим к их обременению.
2. В начале этого года уполномоченные, которые были посланы в Этолию и Македонию, объявили: «что они не могли видеться с царем Персеем — так как их уверяли — и все ложно, одни, что он, Персей, в отъезде, а другие, что он болен. Впрочем, не трудно было им заметить, что делаются приготовления к войне, и что долее кажется войну откладывать не будут, Да и в самой Этолии волнение растет со дня на день, и их (уполномоченных) влияние оказалось бессильным укротить зачинщиков раздоров». Когда стали ждать войны в Македонии, то до начала её положено искупить чудесные явления и умилостивить богов мольбами. В Ланувие по рассказам видели на небе подобие большего флота; в Приверне черная шерсть выросла из земли, а в Веиенской области у Ремента шел каменный дождь. Вся Помптинская область была покрыта тучами саранчи. В Галлийском поле, где проходил плуг, под целыми глыбами земли находили рыб. По случаю этих чудесных явлений посмотрели в книги судеб и децемвирами объявлено — в какие дни и какими животными приносить жертвы и предписано совершить молебствие для искупления чудесных явлений, и другое, обет которого дан в прошлом году за здоровье народа, с прекращением всяких работ и занятий; и жертвоприношение совершено так, как децемвиры изложили на письме.
3. В этом же году снята крыша с храма Юноны Лацинской. Цензор К. Фульвий Флакк строил с величайшим старанием храм Всаднического счастия, воздвигнуть который дал обет, будучи претором в Испании и ведя войну с Цельтиберами; он усиливался, чтобы в Риме не было ни одного храма обширнее и пышнее. Он полагал много прибавить красоты храму, если он будет крыт мраморными плитками. Отправясь в землю Бруттиев, он там раскрыл до половины храм Юноны Лацинской, полагая, что этого достаточно будет покрыть строящееся здание. Суда были приготовлены — поднять их и отвезти; союзникам же уважение к цензорской власти, воспрепятствовало — остановить такое святотатство. По возвращении цензора, плитки, сложенные с судов, были относимы к храму; хотя и умолчано о том, откуда они взяты, но вовсе скрыть не было возможности. В сенате возник громкий ропот: отовсюду стали требовать, чтобы консулы об этом деле доложили сенату. Когда явился в сенат цензор, нарочно призванный, то сенаторы, и все вместе, и каждый порознь, еще неприязненнее стали бранить в глаза: «мало ему было посягнуть на святость храма, самого уважаемого в той стороне, храма, которого не коснулись ни Пирр, ни Аннибал, а нужно было еще позорно раскрыть и почти разрушить. Снять верх с храма, и он без крыши совершенно открыт для дождей. Цензор, назначение которого смотреть за доброю нравственностью, который обязан требовать, чтобы места для совершения общественного богослужения были хорошо покрыты и тщательно бы оберегались — все это завещано ему обычаем предков, а он странствует по городам союзников, разрушая храмы и снимая крыши с посвященных здании. Такой образ действий, который, будучи применен и к частным постройкам, вызвал бы общее негодование, теперь он употребил на разрушение храмов богов бессмертных, и взваливает на народ Римский ответственность (в деле религии) того, что разрушением одних храмов зиждутся другие, как будто бы не везде присутствуют одни и те же бессмертные боги, а необходимо обирать одних для того, чтобы чтить и украшать других». Так как еще прежде доклада ясен был образ мыслей сенаторов, то, по сделании доклада — все единогласно остановились на мнении — мраморные плитки отвезти назад в храм на прежнее место, а Юноне совершить очистительное молебствие. Тщательно исполнено все, что относилось к делу религии; плитки же оставлены на помосте храма, так как ни один художник не мог найти средства поместить их как они были; такое по крайней мере известие принесли те, которым поручено было их отвезти.
4. Из числа преторов, отправившихся в провинции, Н. Фабий умер в Массилии, на пути в ближнюю Испанию. А потому когда получено было об этом известие от Массилийских послов, сенат определил: П. Фурию и Кн. Сервилию, места которых уже подлежали замещению, бросить жребий — которому из них следует управлять ближнею Испанией» с отсроченною властью. Жребий вышел так удачно, что эта провинция опять досталась П. Фурию, который ею и управлял. В том же году, так как часть земель Лигурских и Галльских, доставшихся вследствие войны, лежала впусте, то и состоялся сенатский декрет — разделить это поле между гражданами поголовно. В число десяти сановников на этот предмет выбраны вследствие сенатского декрета: А. Атилий, претор города, М. Емилий Лепид, И. Кассий, Т. Эбуций Кар, К. Тремеллий, И. Корнелий Цетег, К. и Л. Аппулеи, М. Цецилий, К, Салоний, К. Мунаций. Они разделили по десяти десятин каждому (гражданину), а союзникам Латинского наименования по три. В тоже время когда это происходило, пришли послы из Этолии в Рим о своих несогласиях и волнениях, а также и послы Фессалийцев с известием о том, что происходит в Македонии.
5. Персей, имея в виду войну (с Римлянами), задуманную еще при жизни отца, все не только народи Греции, но и города задабривал в свою пользу более обещаниями, чем исполнением их. Впрочем, умы большей части Греков были расположены в его пользу, и притом склонялись на его сторону преимущественно перед Евменом. А между тем благодеяниями и дарами Евмена были осыпаны все города Греции и большая часть их передовых людей. В царстве своем он вел себя так, что города, находившиеся под его властью, не захотели бы поменяться участью ни с одним из вольных городов. О Персее же слух был, что он уже после смерти отца — собственноручно убил жену; Апеллеса, которого прежде употребил коварным орудием гибели брата, и который удалился в ссылку, так как Филипп хотел предать его казни, призвал к себе, после смерти отца, обещанием великих наград за совершенное им дело и — тайно умертвил. Но несмотря на худую славу Персея, ознаменовавшего себя многими убийствами, как внутри своего государства, так и вне его и на то, что никаких с его стороны заслуг не было, большая часть городов предпочитали его царю, отличному семьянину, в высшей степени справедливому в отношении к своим подданным и великодушному ко всем. Древняя ли слава и величие Македонских царей предрасполагали в его пользу, внушая презрение к царю, еще новому и возникшему на глазах; желали ли просто перемены, или может быть думали видеть в нем противника Римлян. Волнения были не только у Этолов, страдавших под гнетом долгов, но и у Фессалийцев; зло это, как бы зараза проникла и в Перребию. По получении известия о том, что Фессалийцы вооружились, сенат отправил послом Ап. Клавдия — ознакомиться с положением дел и устроить их к лучшему. Он сделал строгий выговор предводителям и той и другой партий и в облегчение долгов, сделавшихся такими от несправедливо наросших процентов, уменьшил их с согласия тех же самых лиц, которые обременяли, а уплату настоящей капитальной суммы рассрочил на…[1] лет срочными платежами. Тот же Аппий и тем же способом уладил дета в Перребии. О делах Этолов в тоже время произвел исследование Марцелл в Дельфах; у них, при объяснении дела, высказывалось тоже ожесточение, с каким они вели междоусобную войну. Видя, что и с той и с другой стороны обнаруживается одинаковая дерзость и самонадеянность, он (Марцелл) не хотел своим декретом ни облегчить, ни обременить которую–либо из сторон; а вообще просил и тех и других — воздержаться от войны и положить ей конец забвением прежних несогласий. В удостоверение этого примирения обе стороны дали друг другу заложников, а местопребыванием для них назначен Коринф.
6. Из Дельф, с Этолийского сейма, Марцелл переправился в Пелопоннес, где назначил быть собранию Ахейцев. Тут он похвалил этот народ за то, что они поддержали в его силе старинный декрет о недопущении в их пределы царей Македонских, и тем обнаружил ненависть Римлян против Персея. А для того, чтобы скорее она высказалась на деле, царь Евмен прибыл в Рим с запискою о произведенных им подробных исследованиях, относительно приготовлений к войне. В тоже время отправлены пять послов к царю — посмотреть на положение дел в Македонии; им же приказано ехать в Александрию к Птоломею — возобновить с ним дружественные связи. Послами были: К. Валерий, Кн. Лутаций Церко, К. Бэбий Сулька, М. Корнелий Маммула, М. Цецилий Дентер. Около того же времени пришли послы и от царя Антиоха, Стоявший во главе их Аполлоний, будучи введен в сенат, приводил многие основательные причины в оправдание царя: «что он денежный взнос представил позднее назначенного срока; все, что следовало, привезено сполна и царь просит снисхождения только относительно времени. Сверх того он приносит в дар золотых сосудов на пятьсот фунтов. Просит царь — союз дружбы и приязни, бывший с его отцом — обновить с ним; и пусть народ Римский требует с него всего, что следует требовать с царя хорошего и верного союзника; а он со своей стороны не изменит ни одной из своих обязанностей. Относительно его, таковы заслуги сената во время его бытности в Риме и такова была любезность Римской молодежи, что он для всех сословий был царем, а не заложником». Послам дан благосклонный ответ, и городовой претор, А, Атилий получил приказание обновить союз с Антиохом тот же, что был с отцом его. Городские казначеи приняли денежный взнос, а цензоры — золотые сосуды; им же поручено расставить их в тех храмах, где они заблагорассудят. Послу отправлено сто тысяч асс, отведена готовая квартира и определено содержание на общественный счет на все время нахождения и Италии. Послы, бывшие в Сирии, принесли известие, что он пользуется большою почестью со стороны царя, и расположен в высшей степени дружелюбно к народу Римскому.
7. В провинциях в этом году происходило следующее: претор К. Цицерей в Корсике дал правильное сражение: семь тысяч Корсиканцев убито; взято в плен более тысячи семисот. В этом сражении претор дал обет — воздвигнуть храм Юноне Монете; потом дан мир Корсиканцам по их просьбе, и истребовано с них двести тысяч фунтов воску. Из покоренной Корсики Цицерей переправился в Сардинию. И в земле Лигуров, на Статиелатском поле, произошло сражение у города Кариста; туда сосредоточилось большое войско Лигуров. Сначала, к времени прибытия консула М, Попиллия, они оставались в стенах; потом, видя, что Римлянин собирается приступать к стенам города, они вышли и перед воротами выстроились в боевом порядке. Да и консул угрозою осады — он именно этого и добивался — не стал откладывать сражения. Оно продолжалось более трех часов, и так, что ни на одну сторону не склонялся перевес. Консул, замечая, что нигде не тронулись значки Лигуров, велел всадникам сесть на коней, и разом в трех местах со сколько возможно большим шумом, броситься на неприятеля. Главная масса всадников разрезала пополам боевую линию неприятельскую и зашла в тыл сражавшихся; вследствие этого ужас овладел Лигурами: они бросились бежать в разные стороны, весьма немногие назад в город, потому что с этой стороны преимущественно заслоняла путь Римская конница, И в борьбе упорной много пало Лигуров, и не мало истреблено их в разных местах во время бегства. Если верить преданию, то десять тысяч человек убито и более семисот взято в плен в разных местах; военных значков принесено восемьдесят два. Да и для победителей борьба не обошлась без потерь: более трех тысяч воинов убыло, так как ни та, ни другая сторона долго не уступала, то и потеряла преимущественно воинов, стоявших в первых рядах.
8. После этого сражения Лигуры собрались вместе из бегства в разные стороны, и видя, что гораздо больше воинов потеряно, чем сколько осталось (их было всех не более десяти тысяч человек) сдались безо всяких условий; впрочем они надеялись, что консул поступит с ними не строже, как и прежние полководцы; но он отнял у всех оружие, город разрушил, их самих и имущества распродал; а сенату отправил донесение о своих действиях. Когда его прочел в заседании сената претор А. Атилий (другой консул Постумий находился в отсутствии, занимаясь в Кампании исследованием относительно земель) дело показалось сенату слишком жестоким. «Статиелаты, одни изо всего народа Лигуров, не обращали оружия против Римлян, и в этом случае были предметом нападения, а не сами его произвели. Вверились они чести народа Римского — но сделались жертвою примерной жестокости, и окончательно уничтожены. Несколько тысяч невинных граждан, прибегших в верности народа Римского — проданы — самый вредный пример, дабы впоследствии никто уже не решался отдаваться безусловно; будучи увлечены в разные стороны, они сделались рабами некогда отъявленных врагов народа Римского, теперь умиренных. Вследствие всех этих обстоятельств благоугодно было сенату: предписать консулу М. Попиллию — Лигуров выкупить, внеся за них плату купившим, да и озаботиться возвращением имуществ, сколько их может быть отыскано. Оружие как можно поспешнее должно быть сделано, и консул не прежде оставить провинцию, как возвратив покорившихся Лигуров на их прежние места жительства. Победа становится славною поражением неприятеля во время его сопротивления, а не жестокостью относительно побежденных.
9. Консул с тою же неукротимостью духа, с какою обошелся с Лигурами, решился не слушаться сената. Легионы немедленно отправил в Пизу на зимние квартиры, а сам раздраженный против сенаторов, враждебный претору, вернулся в Рим. Тотчас созвал он сенат в храме Беллоны, и большою речью нападал на претора: «он вместо того, чтобы, как следовало, по поводу удачно совершенных на войне действий доложить сенату о необходимости воздать почесть богам бессмертным — против него за неприятелей составил сенатский декрет, которым его победа передана Лигурам, и претор чуть только не приказал выдать им консула. А потому он налагает на него, претора, штраф, а от сенаторов требует — уничтожить определение, враждебно ему составленное и молебствие, которое следовало бы им, и в его отсутствие, обнародовать на основании его донесения о событиях благополучных для отечества, теперь пусть объявят в его присутствии во–первых в честь богов бессмертных, а потом и сколько–нибудь из уважения к нему». Нисколько не снисходительнее, как и когда был в отсутствии, обруганный речами некоторых сенаторов, не успел он ни в том, ни в другом, и вернулся в провинцию. Другой консул Постумий провел лето за разбором земель и, не видав даже своей провинции, вернулся в Рим по случаю выборов; консулами объявил он К. Попиллию Лената и П. Элия Лигура. Вслед за тем сделаны преторами: К. Лициний Красс, М. Юний Пенн, Сп. Лукреций, Сп. Клувий, Кн. Сициний, К. Меммий в другой раз.
10. В этом году составлена была перепись; цензорами были К. Фульвий Флакк, А. Постумий Альбин; последний произвел перепись; сочтено граждан Римских двести шестьдесят девять тысяч пятнадцать. Число несколько уменьшилось, потому что Л. Постумий консул объявил перед народным собранием, чтобы никто из союзников Латинского наименования, которым следовало по декрету консула К. Клавдия, воротиться в свои города, не вносим был в списки в Риме, а чтобы они записывались каждый в своем городе. Цензоры действовали единодушно в видах общей пользы. Всех, исключенных из сената, и подвергшихся отнятию коней, сделали они податными и удалили из округа избирателей; и ни одного, исключенного цензором, не одобрял его товарищ. Фульвий освятил храм Конного Счастия, воздвигнуть который он дал обет, будучи проконсулом во время сражения легионов с Цельтиберами; исполнение обета последовало через шесть лет после того, как он его дал. Сценические игры совершены им по этому случаю в продолжение четырех дней, а в цирке одного дня. — В этом году умер Л. Корнелий Лентулл, один из десяти членов священнодействий; на его место поступил А. Постумий Альбин. — Ветром с моря нанесены в Апулию вдруг целые облака саранчи, так что роями своими они покрыли поля на далекое пространство. Для уничтожения этой пагубы на плоды один из назначенных преторов, Кн. Сициний, послан в Апулию с поручением и он, собрав огромное число людей для её уничтожения, провел там несколько времени. В начале следующего года в котором консулами были К. Попиллий и П. Элий — продолжались распри, начавшиеся в предшествовавшем году. Сенаторы хотели, чтобы вновь было доложено о Лигурах и возобновлен сенатский декрет, и консул Элий соглашался доложить. Попиллий умолял и сената и товарища за брата, высказывая, что он во всяком случае воспрепятствует состояться определению, и тем отвлек товарища. Сенаторы, тем упорнее оставались неприязненными и тому и другому консулу и настаивали на своем намерении. А потому когда толковали о провинциях и просили (консулы) Македонию, так как грозила война с Персеем — обоим консулам назначены Лигуры. Сенаторы объявили, что не назначат Македонию прежде, чем последует доклад о М. Попиллие. На требование консулов дозволить набрать новые легионы или пополнить прежние — последовал также отказ. Да и преторам в их просьбе о подкреплении в Испанию отказано: М. Юнию в ближнюю и Сп. Лукрецию в дальнюю. К. Лицинию Крассу достаюсь по жребию судопроизводство в городе, Кп. Сицинию — между чужестранцами, К. Меммию — Сицилия, Сп. Клувию- Сардиния. Консулы, негодуя за это на сенат, назначили Латинские празднества так скоро, как только могли, и объявили, что они отправляются в провинцию; и ничего из общественных дел не тронут, кроме на сколько они будут касаться управления провинциями.
11. Валерий Антиат пишет, что при этих консулах прибыл в Рим Аттал, брат царя Евмена, уполномоченным от него — изложить обвинения на Персея и обнаружить его приготовления к войне. Большая же часть источников, и притом таких, которым охотнее можно верить, содержать показание, что сам Евмен приезжал в Рим. Он принят там с такими почестями, какие народ Римский считал должными не только его заслугам, но и своим огромным благодеяниям, которыми он его осыпал. Будучи введен в сенат, он сказал, что «причиною его прибытия в Рим была, кроме желания видеть богов и людей, виновников такого его возвышения, о котором и мечтать он не дерзал, необходимость лицом к лицу предупредить сенат, чтобы он противодействовал планам Персея.» Потом он, начав излагать замыслы еще Филиппа, припомнил: «убийство сына Димитрия, старавшегося воспрепятствовать войне с Римлянами; народ Бастарнов вызван со своего прежнего местопребывания для того, чтобы с его помощью перейти в Италию. Все это Филипп имел в уме, но, застигнутый смертью, оставил царство тому, кого знал за отъявленного врага Римлян. Таким образом Персей войну, оставленную в наследство от отца и переданную вместе с властью, с самого начала замышлял, и старался дать ей пищу всеми средствами. При том имеет он в избытке — молодежь, выросшую в продолжение, долговременного мира; в цветущем положении находятся и средства царства, и его собственные (Персея) силы. Обладая крепким здоровьем и силою телесною, он имеет, приобретенное долговременною опытностью, знание войны и её искусства. С детского возраста сотрудник отца, он приобрел навык в борьбе не только с соседями, но и с Римлянами, и быль посылаем отцом во многие и разные походы. А с того времени как сам сделался царем, он с удивительным счастием успел добиться многого, чего не мог достигнуть ни силою, ни хитростью Филипп, испытав все средства. К силам присоединилось, приобретаемое только долгим временем, многими и разнообразными заслугами — нравственное влияние.
12. Перед величием его (Персея) преклоняются все города Греции и Азии. И нельзя заметить за какие услуги, за какую щедрость столько ему оказывается; и невозможно наверное сказать — счастием ли это каким–либо особенным условлено или — в чем он (Евмен) и сам совестится сознаться, неблагорасположение к Римлянам задабривает в пользу Персея умы. И между царями пользуется он особенным влиянием: женился он на дочери Селевка; сам не просил, а его искали; сестру свою отдал Прузию по усердной его просьбе. И тот и другой брак сопровождались поздравлениями и дарами бесчисленных посольств, и совершены к удовольствию знаменитейших народов. Народ Беотийский, несмотря на все соблазны Филиппа, не мог никогда быть убежденным — заключить письменный дружественный союз; а теперь в трех местах записан союз с Персеем: первое в Фивах, второе в Делосе, в знаменитом и наиболее уважаемом храме, а третье — в Дельфах. Даже на Ахейском сейме — не будь это дело расстроено усилиями немногих приверженцев Римской власти — доходило до того, чтобы дозволить Персею доступ в Ахайю. А между тем знаки почести относительно его, Евмена, заслуги в отношении к этому народу — а какие больше частные или общественные — трудно решить — частью оставлены в небрежении и без внимания, частью неприязненно отменены. Относительно Этолов кому неизвестно, что они в своих междоусобиях искали защиты не от Римлян, но от Персея? Находя опору в стольких друзьях и союзниках, он дома имеет такой запас военных принадлежностей, что в чуждых не нуждается. Он имеет тридцать тысяч пеших, пять тысяч всадников; на десять лет заготовляет хлеб для того, чтобы не иметь надобности истощать содержанием войск свои или чужие земли. Денег же у него столько, что он на такое же число лет приготовил жалованье десяти тысячам наемных воинов, кроме войск Македонских; сюда не входят ежегодные доходы, получаемые из царских рудников. Оружия в арсеналах заготовлено на три таких же войска. Молодых людей если бы и не достало в Македонии, неиссякаемым источником откуда ее брать — имеет под рукою Фракию.
13. В остальной части речи Евмен убеждал сенат: — Почтенные сенаторы, все это я вам передаю не слухи неверные, которым бы я с жадностью поверил, желая, чтобы обвинения моего врага имели основу; но то, что я хорошо и твердо узнал после тщательного исследования, не иначе как если бы я послан был вами нарочно, и докладывал бы вам то, что собственными глазами видел. Оставив мои владения, вами расширенные и обогащенные, я переплыл море не для того, чтобы утратить ваше доверие передачею неосновательных слухов. Видел я лучшие города Греции и Азии, со дня на день более и более обнаруживавшими свои замыслы, и они, если будет допущено, не замедлит зайти так далеко, что и возвращение к раскаянию сделается для них невозможным. Видел я Персея, уже не довольствующегося пределами царства Македонского, приобретающим одно силою оружия, другое, чего силою взять нельзя, снискивающим ласкою и искательством. Замечал я как неравны условия: он готовит вам войну, а вы даете ему пользоваться безопасностью мира; да и мне кажется, что он уже не готовит только войну, но почти ведет ее. Абруполиса, союзника и приятеля вашего, изгнал из царства. Иллира Артетавра, о котором он узнал, что он вам кое–что писал, также союзника и друга вашего, умертвил. Еверса и Калликрита Фиванцев, старейшин их города, за то, что они слишком свободно говорили о нем на сейме Беотов и изъявляли готовность донести вам о всем что делается, позаботился извести. Византийцам подал помощь вопреки союзного договора, в Долопии начал военные действия, Фессалию и Дориду занял войсками для того, чтобы в междоусобной войне, поддерживая неправую сторону, подавить лучшую. В Фессалии и Перребии произвел он общее замешательство надеждою на новый расчет долгов с целью — задобрив должников, при их содействии подавить лучших людей. Совершая все это, между тем как вы терпеливо оставались спокойными, и видя, что вы Грецию как будто ему уступили, он считает за верное, что не встретит ни одного противника с оружием в руках ранее, чем переправится в Италию. На сколько это для вас честно или безопасно, ваше дело рассмотреть; но я считал бы постыдным для себя, если бы Персей мог прибыть в Италию для ведения войны прежде, чем я, союзник ваш, мог предупредить вас об этом. Исполнив то, что я считаю непременною обязанностью мою и таким образом очистив и облегчив так сказать мою совесть — мне ничего не остается более, как просить богов и богинь, чтобы вы озаботились участью вашею, вашего государства и нас, ваших союзников и друзей, от вас вполне зависящих?»
14. Речь эта произвела впечатление на сенаторов; впрочем, в то время никто не мог ничего узнать кроме того, что был царь в заседании; оно же окончилось в полном молчании. Уже по окончании войны стали известны: и речь царя и ответ ему данный. Потом, по прошествии немногих дней, открыто заседание сената и для послов царя Персея; но так как не только слух, но и самый ум сенаторов были уже. предупреждены царем Евменом, то все оправдание и мольбы послов оставались бесполезными. Ожесточила умы окончательно крайняя наглость Гиспала, стоявшего во главе посольства; он сказал: «желает царь и старается о том, чтобы дали веру его оправданиям, в отсутствии с его стороны враждебных намерений и действий. Впрочем, если он увидит, что упорно отыскивают повода к войне, то он с твердостью будет защищаться. Война — дело обоюдное, и исход её неизвестен». Все города Греции и Азии были озабочены тем, что говорили в сенате Евмен и послы Персея. По случаю прибытия Евмена, в уверенности, что он что–либо замышляет, большая часть городов прислали также посольства, конечно совсем под другими предлогами. Было тут и посольство Родосцев, и Сатир старейшина; не сомневались они, что Персей и их город включил в обвинения за одно с Персеем; а потому всеми способами, через приятелей и знакомых, добивался возможности поспорить с царем в присутствии сената. Получив ее, он с излишнею вольностью напал на царя за то, что он народ Ликийский вооружил против Родосцев, и для Азии вреднее самого Антиоха. Речь его приятна была народам Азии (уже и туда проникло увлечение Персеем), но сенату ненавистна; оратору же и его соотечественникам не принесла ни малейшей пользы. Общий заговор против Евмена увеличил только благосклонность Римлян к нему; а потому ему оказаны всевозможные почести, даны самые богатые дары, вместе с курульным креслом, и скипетром из слоновой кости.
15. Посольства были отпущены, я Гарпал, сколько мог поспешнее, вернулся в Македонию и привез известие царю, что хотя он оставил Римлян, еще не начинавшими приготовлений к войне, но уже в таком враждебном расположении духа, из которого ясно было, что они не станут откладывать. Да и сам царь полагал, что так и будет и даже желал этого — убежденный, что находится во цвете сил. Евмену в особенности был он враждебен: с его крови желая начать войну — Кретийца Евандра, начальника вспомогательных войск, и трех Македонян, привыкших совершать подобные злодеяния — подкупает на убийство царя и дает им письмо к своему приятелю Праксону, по богатству и влиянию первому человеку к Дельфах. Довольно за верное было, что Евмен заедет в Дельфы — принести жертву Аполлону. Поспешив вперед, заговорщики с Евандром, искали только места, удобного для исполнения их намерения, и везде обходили. Если подниматься от Цирры к храму, то прежде прихода в застроенные зданиями места, с левой стороны тропинки, немного поднимавшейся с основания, находился забор; с правой стороны земля осыпалась с некоторой высоты так, что в этом месте можно было проходить только по одному. За плетнем спрятались заговорщики, подстроив ступеньки, так чтобы оттуда, как со стены, бросать оружие в тех, которые будут мимо проходить. Сначала Евмен шел от моря, окруженный толпою друзей и приближенных; но мало–помалу, вследствие тесноты места, растянулась его свита; а когда пришли туда, где только по одному можно идти, первый на тропинку вступил Панталеон, Этолийский старейшина, с которым царь в это время вел разговор. Тут заговорщики поднявшись, сбросили два огромных камня, из них один попал в голову царя, а другой в плечо, и он упал без чувств вниз в обрыв, и на упавшего уже успела навалиться куча камней. Прочие из друзей и провожатых Евмена, видя его упавшим, бежали; один Панталеон. упорно и бесстрашно остался прикрывать царя.
16. Разбойники, между тем как могли недалеко обойдя плетень, покончить с раненым, как бы совершенно окончив дело, бежали на вершину Парнасса с такою поспешностью, что когда одному из лих трудно было следовать за ними по местам крутым и неудобопроходимым, и он задерживал их бегство, то они убили товарища, для того чтобы он, будучи схвачен, не открыл весь ход заговора. К телу царя сбежались сначала приятели его, потом рабы и провожатые: они подняли его без чувств вследствие раны; но что он еще жив, это приметили по теплоте тела и признакам дыхания; сохранить его для жизни не было почти ни малейшей надежды. Некоторые из провожатых гнались по следам убийц и достигли до вершины Парнасса, но труды их остались без успеха и они, ни в чем не успев, вернулись назад. Македоняне, решившись на дело смелое и дерзкое — покинули его робко и неблагоразумно. Евмена, уже пришедшего в сознание, друзья на другой день отнесли на корабль; затем в Коринф, оттуда, перетащив суда через перешеек Истма, переправились в Егину. Там к нему никого не допускали и лечение его совершалось так тайно, что во всей Азии распространился слух о его смерти. Да и Аттал поверил скорее, чем можно было ожидать от его братского с Евменом согласия: и с женою брата, и с начальником крепости, он говорил в таком смысле, как будто уже не было никакого сомнения о том, что он наследует царство. Впоследствии это не укрылось от Евмена, и хотя он положил скрыть, промолчать и стерпеть это; однако при первом свидании не удержался от упрека брату в том, что он так поспешил просить его жену. Слух о смерти Евмена достиг и Рима.
17. Около этого времени вернулся из Греции К. Валерий, посланный — рассмотреть положение этой страны и вникнуть в замыслы царя Персея; он донес вполне согласно с обвинениями, сделанными царем Евменом. Вместе привел он из Дельф Праксона, которого дом служил сборным местом для убийц, и из Брундизий Л, Раммия, виновника этого показания. Раммий был однимиз первых граждан Брундизия; его гостеприимством обыкновенно пользовались и все Римские вожди и знатнейшие послы чужеземных народов, в особенности царские. Через это было у него заочное знакомство с Персеем; письмами, обнадеживавшими более тесною дружбою и значительным повышением, вызнанный, он отправился к царю, в короткое время стал просто домашним человеком и более чем бы хотел, сделался участником тайных совещаний. С обещанием огромных наград, царь усиленно его просил: «так как все вожди и уполномоченные Римские привыкли пользоваться его гостеприимством — то пусть он постарается дать яду тем из них, о которых он к нему напишет; но приготовление его очень затруднительно и сопряжено с опасностью: с ведома многих заготовляется он; притом самый успех не совсем верен: или его не довольно достаточно бывает для исполнения дела, или мало ручательства скрыть его совершение. Он же (Персей) даст такой яд, что ни во время приема, ни после его, ни по какому признаку нельзя заметить». Раммий, опасаясь в случае отказа испытать на себе первом этот яд, отправился с обещанием исполнить; а в Брундизий возвратился не прежде как повидавши Римского легата К. Валерия, о котором говорили, что он находится в окрестностях Халкиды; сообщив ему первому показание, он, по его повелению, приехал с ним вместе в Рим. Введенный в сенат, он изложил подробно как было дело.
18. Все это, в связи с донесением Евмена, содействовало к тому, чтобы Персей поскорее был объявлен врагом, так как сенат убедился, что он не только готовится с царским духом к правильной борьбе, но и прибегает ко всякого рода тайным преступлениям убийств и отравлений. Ведение войны отложено до новых (будущих) консулов; в настоящее же время поручено претору Кн. Сицинию, на обязанности которого лежало разбирательство судебных дел между гражданами и чужестранцами, набирать воинов, Отведенные в Брундизий, они должны быть переправлены как можно поспешнее для занятия приморских городов, где бы консул, которому достанется провинциею Македония, мог безопасно пристать с флотом и удобно высадить войска. Евмен, некоторое время задержанный в Эгине опасным и затруднительным лечением, как только мог поспешнее без вреда дли себя, отправился в Пергам. И прежде ненавидел он Персея, а последнее его злодеяние еще усилило эту ненависть и с величайшим старанием готовился он к войне. Туда прибыли послы из Рима с поздравлением, что он избег такой опасности. Македонская война отложена на год и прочие преторы уже отправились в свои провинции, а М. Юний и Сп. Лукреций, которым обе Испании достались — утомили сенат постоянными просьбами об одном и том же, и наконец успели в том, что им дано подкрепление войска по три тысячи пеших воинов и полтораста всадников в Римские легионы; а в союзное войско — пять тысяч пеших и триста всадников; эти войска отправились в Испанию вместе с новыми преторами.
19. В этом же году, вследствие того, что, по исследованию консула Постумия, значительная часть земель в Кампании, присвоенная было в разных местах частными лицами без основания — возвращена в общественное достояние, трибун народный М. Лукреций предложил, чтобы цензоры Кампанскую землю отдали в аренду; этого не было сделано в течение стольких лет после взятия Капуи, как бы для того, чтобы предоставить широкое поле жадности частных лиц. Между тем как сенат находился в ожидании — теперь когда война была уже определена, хотя еще и не объявлена — которые из царей предпочтут дружбу с Римлянами, а которые с Персеем, пришли в Рим послы царя Ариарата и привели с собою его сына, еще мальчика; они сказали: «царь прислал своего сына воспитываться в Рим с тем, чтобы он с детства свыкся с Римлянами и их нравами; он просит, чтобы сын его находился под присмотром не только частных лиц, но и находился под попечением и как бы опекою правительства». Это посольство царя было очень приятно сенату. Предписано претору Кн. Сицилию — нанять готовый дом, в котором могли бы жить сын царя и его свита. Послам Фракийским, изложившим свои жалобы сенату и просившим союза и дружбы — дано и то, чего они домогалась и подарки в количестве двух тысяч асс на человека посланы. Во всяком случае радовались, что этот народ сделался союзным, так как Фракия находится в тылу Македонии. Но для того, чтобы в Азии и по островам все было исследовано — отправлены послы Ти. Клавдий Нерон и М. Децимий; они получили приказание — посетить Крит и Родос — как для того, чтобы обновил дружественные связи, так и наблюсти — произвели ли усилия Персея впечатление на умы союзников.
20. При напряженном состоянии умов вследствие ожидания новой войны — во время ночной грозы, разбита до основания молниею колонна с рострами (носами судов, обитыми медью), поставленная в первую пуническую войну консулом Марком Эмилием, у которого товарищем был Сервий Фульвий. Случай этот сочтен за чудесный и о нем доложено сенату. Тот передал его гадателям, а децемвирам велел посоветоваться со священными книгами. Децемвиры объявили, что необходимо исполнить обряды очищения города, совершить покаяние и молебствие, и принеси. большие жертвы в Риме, в Капитолие, и в Кампании у мыса Минервы; совершить в первый день какой возможно — десятидневные игры Юпитеру Всемогущему и Всеблагому; все это исполнено тщательно. Гадатели дали ответ — что это чудесное явление обратится к хорошему и предвещает распространение границ и гибель врагов, так как ростры, разбросанные грозою, были отняты у неприятеля. Были и еще случаи, увеличившие религиозные опасения в умах. Получено известие, что в Сатурнии, в продолжение трех дней, шел дождь кровью. В Калатии родился осёл о трех ногах, и убиты одним ударом грома бык и пять коров; в Авксиме шел дождь землею. По случаю этих чудесных явлений совершено богослужение и назначено молебствие, и празднование в продолжение одного дня.
21. Консулы до этого времени не отправлялись в свои провинции; так как они не хотели слушаться сената и доложить о М. Попиллие, а сенаторы решили ничего не определять прежде этого доклада. Не расположение к Попиллию возросло вследствие его письма, которым доносил проконсул, что он снова сражался со Статиеллатскими Лигурами и умертвил из них шесть тысяч. Вследствие такой несправедливой войны и остальные народы Лигурии взялись за оружие. Тут не только отсутствующий Попиллий, начавший войну вопреки всякому закону и справедливости, и возбудивший к восстанию замиренные народы, но и консулы, за то что не отправляются в провинцию — получили строгий выговор от сената. Под влиянием такого единодушие сената народные, трибуны М. Марций Серно и К. Марций Сцилла, объявили, что наложат на консулов штраф, если они не выйдут в провинции, и прочли в сенате проект закона, который они замышляют предложить народу, относительно Лигуров, изъявивших покорность. Им постановлено было: «кто из покорившихся Статиеллатов не будет к календам шестого (Августа) месяца возвращен в свободное состояние, то сенат, обязавшись клятвою, должен назначить кого–нибудь для производства следствия и суда над тем, чьим злоумышлением они попали в рабство». С утверждения сената они внесли этот проект закона в народное собрание. Еще прежде отъезда консулов, созван сенат в храме Беллоны для К. Цицерея, претора прошлого года; он, изложив свои действия в Корсике и тщетно требовав триумфа, торжествовал на Албанской горе, как это вошло уже в обычай — помимо утверждения властей. Предложение Марциево о Лигурах, народ с большим единодушием принял и утвердил. Вследствие народного определения — претор К. Лициний доложил сенату, кому он поручит произвести исследование по силе этого определения; сенаторы определили ему самому произвести следствие.
22. Тут только наконец консулы отправились в провинцию и приняли войско от М. Попиллия. Он не смел вернуться в Рим, опасаясь, как бы не пришлось оправдываться на суде при нерасположении сената и еще большем негодовании народа — перед претором, который мог доложить сенату о производстве против него следствия, Такое уклонение его предупредили трибуны народные новым предложением: если Попиллий ранее Ноябрьских Ид не войдет в город, то К. Лициний должен был произвести о нем суд и составить приговор заочно. Уступая этому требованию (собственно: как бы тащимый этою петлею) он вернулся и прибыл в сенат при страшном против него раздражении. Тут должен он был выслушать от многих бранные речи и состоялось сенатское определение: тех из Лигуров, которые после консулов К Фульвия и Л. Манлия, не были неприятелями, преторы К. Лициний и Кн. Сициний, должны были возвратить в свободное состояние, а консул К. Попиллий отвести им земли по ту сторону реки По. Несколько тысяч людей по этому сенатскому декрету, получили опять свободу и, будучи переведены через По — получили там земли. М. Попиллий, по Марциеву предложению, два раза являлся на суд к претору К. Лицинию; и третий претор, из уважения к отсутствовавшему консулу и уступая мольбам Попиллиева семейства — пятнадцатого марта назначил явиться подсудимому, а в этот день должны были вступить в должность новые сановники, с целью, сделавшись уже частным человеком, уклониться от произнесения суда; таким образом предложение относительно Лигуров — вследствие обмана, должно было остаться без последствий.
23. В это время находились в Риме послы Карфагенские и Гулусса, сын Масиниссы: между ними в сенате происходили большие споры, Карфагеняне жаловались: «кроме поля, о котором еще прежде были посланы уполномоченные из Рима, рассмотреть дело на месте, более семидесяти городов и укреплений Карфагенской области в последнее двухлетие захватил Масинисса силою оружия; для него, ни на что не обращающего внимания, это легко; Карфагеняне же молчат, будучи связаны союзным договором: запрещено им действовать силою оружия вне своих пределов. Хотя они (Карфагеняне) и знают, что в своих землях, если с них прогонят Нумидов, будут вести войну, но тем, очень положительным, условием договора остановлены, которым прямо запрещается вести войну с союзниками народа Римского; долее же не в состоянии Карфагеняне уже выносить надменность, жестокость и алчность Масиниссы. Они (послы) присланы умолять сенат — удовлетворить одной которой–нибудь из трех просьб: или на основании справедливости исхлопотать у союзного народа обеспечение того, что кому принадлежит; или пусть дозволят Карфагенянам против несправедливой войны действовать законною и справедливою; или наконец если у них Римлян приязнь имеет более силы чем истина, то пусть раз навсегда постановят, что именно желают они, чтоб было дано Масиниссе из чужого. Конечно они дадут ему умереннее и будут знать сколько именно дали; этим же он никогда не будет знать меры иной, кроме произвола своих пожеланий. Если же они ничего этого не исхлопочут, и есть какая–либо с их стороны вина после мира, данного Сципионом, то пусть лучше они Римляне сами с ними поступят как хотят, Предпочитают они безопасное рабство под властью Римскою — вольности, беспрестанно подвергающейся оскорблениям со стороны Масиниссы. Предпочитают они раз погибнуть, чем сохранять дыхание жизни в зависимости от самого немилосердного палача. При этих словах послы Карфагенские, проливая слезы, упали к ногам сенаторов и, распростертые на земле, они возбуждали столько же сострадания в себе, сколько негодования против царя.
24. Положено спросить Гулуссу, что он на это ответит, или, если он предпочитает, пусть объяснит по какому делу прибил в Рим. Гулусса сказал: и для него не легко толковать о тех делах, о которых отец не дал ему никакого поручения; да и отцу затруднительно было дать какой–либо наказ, когда Карфагеняне не высказали — ни о чем они будут говорить, ни даже вовсе, что они отправятся в Рим. В храме Эскулапа, в продолжение нескольких ночей, было у них тайное собрание старейшин, откуда они и отправили послов в Рим с секретными поручениями. А для отца послать его в Рим был тот повод, чтобы он умолял сенат — не верить в чем–либо обвинениям их общих врагов, так как они питают к нему ненависть не по иной какой причине, а только за постоянную его верность к народу Римскому.» По выслушании той и другой стороны, сенат, обдумав требования Карфагенян, велел дать им такой ответ: «не угодно ли Гулуссе немедленно отправиться в Нумидию и известить отца, чтобы он как можно скорее прислал в сенат послов относительно жалоб, принесенных Карфагенянами и объявил бы им, чтобы и они явились для разбирательства. Если сенату будет возможно сделать в честь Масиниссы, то они не замедлят это исполнить, как делывали и прежде; но справедливостью — расположению к нему жертвовать не будут. Желают, чтобы и та, и другая сторона владели теми землями, какие каждой принадлежат. Не желают проводить новых рубежей, но требуют, чтобы прежние оставались неприкосновенными. Победив Карфагенян, Римляне оставили им города и земли, не для того, чтобы их обижали и отнимали у них в мирное время то, что и по военному праву не было у них отнято.» С этим отпущены и князек, и Карфагеняне; дары нарочно даны и первому и вторым, и все требования гостеприимства тщательно соблюдены.
25. В это же время воротились уполномоченные Кн, Сервилий Цепион, Ап. Клавдий Центо, Т. Анний Луск, посыланные в Македонию с требованием удовлетворения и с объявлением царю о превращении с ним дружественных сношений. Они — сенат, и без того уже враждебный Персею, еще более вооружили против него изложением последовательным того, что они видели и слышали; «заметили они по всем городам Македонии приготовления к войне, производимые с величайшим старанием. По прибытии к царю, в продолжение многих дней не имели возможности его видеть. Наконец потеряв на то всякую надежду, они было уже отправились обратно; но тут только они возвращены уже с дороги и введены к нему. Сущность их речи была следующая: «союзный договор, заключенный с Филиппом, после смерти отца возобновлен с ним самим; в этом договоре прямо запрещается ему действовать оружием вне пределов царства, запрещается затрагивать войною союзников народа Римского. Затем они (послы) в порядке изложили все то, что незадолго перед тем слышали сами здесь в сенате от Евмена, как вполне справедливое и достоверное. Кроме того узнали они, что царь имел в Самотракии в продолжение многих дней секретное совещание с посольствами Азии. Сенат находит справедливым в таких оскорблениях просить удовлетворения, требовать возвращения того, что принадлежит Римлянам и их союзникам и чем он владеет вопреки союзного договора. — На это царь, воспылав гневом, отвечал очень резко и неоднократно упрекал Римлян в жадности и надменности; в том, что одни за другими послы приходили следить за его действиями и словами, находя справедливым, чтобы он и говорил и поступал по их мановению и повелению, Наконец много и долго покричав, велел им прийти на другой день; желает он дать письменный ответ. Тут он передать им на письме следующее — союз, с отцом заключенный, до него нисколько не касается; допустил же он его возобновить — не потому чтобы он его одобрял, но потому что, при недавнем еще владении царством, надобно было все терпеть. Если же им желательно заключить с ним новый союзный договор, то прежде необходимо согласиться насчет условий, и если они (Римляне) имеют в уме союз, справедливый для обеих сторон, то и он посмотрит как ему надобно поступить, да и они, как он полагает, должны принять в соображение интересы своего государства. С этими словами он бросился из залы, и их всех стали было выводить оттуда. Тут–то они объявили прекращение отношений дружбы и союза. Взбешенный этими словами, царь остановился и громким голосом объявил им, чтобы они в три дня оставили пределы его царства. Так они (послы) отправились и им, ни по прибытии, ни во время пребывания, не оказано ничего такого, что обнаруживало бы гостеприимство или благосклонность.». Потом выслушаны послы Фессалийские и Этолийские. Сенат, для того чтобы узнать как можно скорее — кому именно на этот раз достанется заведывание общественными делами, заблагорассудил отправить письмо к консулам о том, чтобы тот, которому это будет можно, прибыл в Рим для избрания должностных лиц.
26. Ничего особенного, чтобы заслуживало упоминания, не совершили консулы в этом году для отечества. Наиболее казалось согласным с пользами общественными — подавить и успокоить доведенных до отчаяния Лигуров. При ожидании войны с Македонянами, послы Иссенские заподозрили царя Иллирийцев Гентия, Они вместе жаловались, что он вторично опустошил их пределы и давали знать: «в одну душу живут цари Македонский и Иллирийский; с общего совета готовят войну Римлянам; под видом послов находятся в Риме Иллирийские лазутчики, по внушению Персея посланные для узнании того, что делается.» Иллирийцы призваны в сенат. Они сказали, что они назначены послами от царя для оправдания в обвинениях, которые в виде доноса Иссенцы могут взвести на царя. Затем сделан им вопрос: почему они не явились немедленно к сановникам для назначения им, как это обыкновенно водится — квартиры и содержания. Да будет ли наконец известно, зачем они пришли и по какому делу? Когда они замешкались ответом, то им велено оставить сенат: не признано за благо давать им ответ как послам, тогда как они сами не требовали быть допущенными в сенат. Положено — отправить к царю послов — дать ему знать какие союзники принесли сенату жалобу, что их поля выжжены царем; несправедливо он поступает, не минуя оскорблением и союзников. В это посольство отправлены А. Теренций Варрон, К. Плеторий, К. Цицерей. Из послов, ездившие к союзным царям, возвратились с известием: свиделись они с Евменом в Азии, с Антиохом в Сирии, с Птолемеем в Александрии. На всех их старался подействовать посредством посольств Персей, но к чести их пребыли они в верности непоколебимы и обещали, что исполнят все, чтобы ни повелел народ Римский. Заходили они (послы) и в союзные города; верность прочих почти вне сомнения; одних Родосцев нашли они в положении колебания и напитанных советами Персея.» Пришли послы Родосские для оправдания в том, что, как они знали общими слухами, взводилось на их государство. Впрочем, положено допустить их в сенат только тогда, когда новые сановники вступят в отправление должности.
27. Полошено: военные приготовления не откладывать далее. К. Лицинию претору поручено: из числа старых квинкверем, отведенных в Римские верфи, поправить те, которые могут быть еще полезными и изготовить пятьдесят судов. Если чего–либо будет недоставать для пополнения этого количества, то пусть он напишет в Сицилию товарищу своему К. Меммию — поправить суда, находящиеся в Сицилии и изготовить, чтобы их можно было как можно скорее отправить в Брундизий. Матросов из сословия отпущенников, вышедших в Римское гражданство, повелело набрать претору К. Лицинию на двадцать пять судов; на двадцать же пять судов такое же число должен был истребовать Кн. Сициний от союзников. Тот же претор должен был истребовать от союзников Латинского наименования пеших воинов, восемь тысяч и четыреста всадников. Принять этих воинов в Брундизие и отправить в Македонию — выбран А. Атилий Серран, бывший претором в предшествовавшем году. Претор К. Сицилии должен был иметь войско, готовое к переправе. Консулу К. Попиллию, с утверждения сената, претор К. Лициний написал, чтобы он приказал явиться в Брундизий к Февральским Идам и второму легиону, старейшему по времени служения, находившемуся в земле Лигуров, и из союзников Латинского наименования четырем тысячам пеших и двумстам всадников. С этими флотом и войском повелено Кн. Сицинию принять провинциею Македонию, впредь до прибытия преемника, при чем власть ему продолжена на год. Все постановления сената приведены немедленно в действие. Тридцать восемь судов о пяти рядах весел спущено с верфей; для отвода их в Брундизий назначен Л, Порций Лицин; двенадцать послано туда же из Сицилии. Для заготовления покупкою провианта флоту и войску, в Апулию и Калабрию отправлены три носла: Секс. Дигитий, Т, Ювенций, М. Цецилий. На все готовое прибил в Брундизий претор Кн. Сициний, облекшись в военную одежду.
28. Почти в конце года прибыл в Рим консул К. Попиллий несколько позднее, чем полагал сенат; заблагорассудили немедленно выбрать новых сановников в виду такой войны, угрожавшей общественному строю. А потому неблагосклонно внимали сенаторы консулу, когда он в храме Беллоны рассуждал о своих действиях в отношении к Лигурам. Неоднократный поднимался ропот и слышались вопросы: почему он не возвратил свободы Лигурам, утратившим ее вследствие преступного действия его брата? — Выборы консульские, на какой день были назначены, состоялись накануне двенадцатого дня календ Мартовских, Выбраны консулами: П. Лициний Красс, К. Кассий Лонгин. На другой день назначены преторы К. Сульпиций Гальба, Л. Фурий Фил, Л. Канулей Дивес (богатый), К. Лукреций Галл, К. Каниний Ребил, Л. Виллий Анналис. Этим преторам распределены провинции: два должны были чинить суд и расправу в Риме, и по одному назначено для Испании, Сардинии и Сицилии; одному — обязанности не назначены для того, чтобы он оставался в распоряжении сената. Вновь избранным консулам сенат повелел — в день вступления в должность, по обыкновению принести большие жертвы и помолиться о том, чтобы война, которую народ Римский имеет намерение вести, имела благополучный исход. В этот же день определил сенат: консулу К. Попиллию дать обет десятидневных игр Юпитеру Великому и Всеблагому и дары принести ко всем божницам, если отечество в продолжение десяти лет останется в том же положении. Согласно мнению сената, консул произнес в Капитолие обет дать игры и принести жертвы на сумму, какую определит сенат в собрании, где будет присутствовать не менее полутораста членов. Когда обет давался, то слова его произносил вперед Лепид. великий первосвященник. — В этом году умерли служители общественного богослужения: Л. Эмилий Пап, один из десяти членов комиссии по делам священнодействии и К. Фульвий Флакк первосвященник, в предшествовавшем году бывший цензором. Он погиб постыдною смертью. Относительно двух его сыновей, находившихся на военной службе в Иллирике, получено известие, что один умер, а другой лежит в тяжкой и опасной болезни. Разом овладели духом отца горе и опасения: войдя рано в спальню, люди нашли его висящим на веревке. Были толки, что он уже после цензуры — был не совсем в полном уме: говорили в народе, что гнев Юноны Лацинской за ограбленный храм лишил его рассудка. На место Емилия назначен децемвир М. Валерий Мессала, а на место Фульвия первосвященник Кн. Домиций Агенобарб, с весьма ранних лет юности уже бывший священником.
29. В консульство П. Лициния и К. Кассия не только город Рим, и материк Италии, но и все цари, и вольные города, какие находились в Европе и в Азии — обратили внимание на войну Македонян с Римлянами, и были ею очень озабочены. Евмена подстрекали и старинная ненависть и свежее раздражение, так как его преступным умыслом чуть не был заклан он в Дельфах, как жертвенное животное. Прузиас, Вифинский царь, положил — воздержаться от военных действий и дождаться исхода. И Римляне не могли считать справедливым, чтобы он обнажил меч против брата жены; а в случае победы Персея ему легко было бы исходатайствовать через нее прощение. Ариарат, царь Каппадокский, не только Римлянам обещал помощь от своего имени, с тех пор как породнился с Евменом, но и положил действовать с ними за одно и в мире и в войне. Антиох грозил Египту, презирая и детство царя, и бездействие опекунов: в обоюдных притязаниях на Келе–Сирию, он думал видеть основательный повод к войне и надеялся вести его беспрепятственно, так как Римляне заняты войною с Македонянами: впрочем, он с большою готовностью обещал все сенату и через своих послов, и со своей сторона послам сената. Птоломей уже по самому возрасту не зависел в то время от себя. Опекуны готовили войну против Антиоха, предъявляя притязания на Келе–Сирию, и Римлянам обещали все на войну с Македонянами. Масинисса помогал Римлянам и хлебом, и приготовлялся отправить на войну вспомогательное войско со слонами, и сына Мизагена. Планы свои, на всякий случай, расположил он так: если победа увенчает Римлян, то дела его останутся в одном положении, и дальше нечего было и затевать. Римляне не допустили бы сделать насилие Карфагенянам. А если силы Римлян будут сокрушены, то, так как они защищали Карфагенян, вся Африка сделается его собственностью. Гентий, царь Иллиров, более навлек подозрения Римлян своими действиями, чем принял твердое решение какую сторону защищать и по–видимому скорее по первому побуждению, чем по здравому обсуждению, должен был присоединиться к тем или другим. Фракиец Котис, царь Одризов, ясно был на стороне Македонян.
30. Таково–то было мнение царей о войне; у свободных же народов и племен везде почти вся чернь… как свойственно худшим, склонялась на сторону Македонян; а у старейшин были разные побуждения. Некоторые до того горячо взялись за дело Римлян, что даже вредили своему влиянию неуместным усердием. Немногие из них увлечены были справедливостью Римского управления; а большая часть надеялись, что будущее влияние их в отечестве будет зависеть от большей меры их содействии. Другая сторона состояла из льстецов царских; долги и безнадежность при том же положении дел выйти из затруднительных обстоятельств, побуждали их бросаться очертя голову к изменению существующего порядка. Некоторые увлекались желанием подделаться к народу, так как массы сочувствовали более Персею. Третьи — и то были люди лучшие и благоразумнейшие — предпочитая, если уже необходимо выбрать лучшего властелина, сторону Римлян царской — если бы в своих руках держали весы счастия, — не захотели бы, чтобы которая–либо сторона сделалась сильнее подавлением другой, а предпочитали, чтобы мир был последствием истощения сил той и другой стороны. Тогда положение вольных городов между теми и другими будет самое лучшее, так как бессильные будут находить защиту в одних против других. Так думая, они спокойно смотрели молча на усилия поборников той и другой партии.
Консулы в самый день вступления в должность, согласно сенатского декрета, около всех жертвенников, в которых большую часть года бывает обыкновенно постилание лож, принесли большие жертвы; тут сделав заключение, что молитвы их приятны богам бессмертным, они донесли сенату, что жертвы принесены согласно обычаю и мольбы о войне совершены. Гадатели дали такой ответ: «Если что нового будет начато, надобно торопиться: предвидится победа, торжество, расширение границ». Сенаторы определили: «да будет в добрый и благополучный час для народа Римского, а пусть консулы в народное собрание, имеющее быть за тем в первый день, внесут к народу предложение: «так как Персей, сын Филиппа, царь Македонян, в нарушение союзного договора, заключенного с отцом его Филиппом, и после его смерти с ним самим возобновленного, внес войну к союзникам народа Римского, опустошил поля, занял города, стал затевать замыслы о военных приготовлениях против народа Римского, и для этого дела заготовлять оружие, воинов и флот; то если он не окажет удовлетворения в этих действиях, пусть начата будет с ним война.» Это предложение было представлено народу.
31. Сенатское определение состоялось так: «консулы пусть между собою сравняют провинции Италию и Македонию и бросят о них жребий. Кому достанется Македония, пусть тот преследует войною Персея и тех, кто примет его сторону, если только они не окажут удовлетворения народу Римскому». Положено набрать четыре новых легиона по два каждому консулу. Особенность для провинции Македонии сделана та, что между тем как другого консула легион должен был состоять из пяти тысяч двухсот пеших воинов, для отправляемых в Македонию велено набрать по шести тысяч; всадников по триста одинаково на все легионы. И в союзном войске для одного из консулов увеличено число: шестнадцать тысяч пеших, восемьсот всадников, кроме тех, которых повел Кн. Сициний, шестисот всадников, консул должен был вести в Македонию. Для Италии показалось достаточным двенадцати тысяч союзной пехоты и шестисот всадников. И та особенность дана жребию Македонскому, чтобы консул набирал, сколько захочет, сотников и заслуженных воинов до пятидесятилетнего возраста. Относительно военных трибунов в этом году сделано нововведение по случаю Македонской войны: вследствие сенатского декрета консулы предложили народу — военных трибунов в этом году назначить не голосами народа, а предоставить назначение их суждению и усмотрению консулов и преторов. А между преторами власть распределена так: положено — претору, которому достанется жребий, идти куда заблагорассудит сенат — отправиться к флоту в Брундизий; он должен был произвести там смотр морским экипажам, отпустить тех людей, которые покажутся ему мало способными, пополнить недостающее число вольноотпущенниками — но с тем, чтобы две трети было граждан Римских и одна треть союзников. Провиант флоту и легионам подвезти из Сицилии и Сардинии и преторам, которым достанутся по жребию эти провинции, поручено — другую десятину взыскать с Сицилийцев и Сардов, и этот хлеба, отвести к войску в Македонию. Сицилия досталась по жребию К. Канинию Ребилу, Сардиния — Л. Фурию Филу, Испания — Л. Канулею, городское судопроизводство К. Сульпицию Гальбе, а Л. Виллию Анналису между иностранцами; К. Лукрецию Галлу жребий указал быть в распоряжении сената.
32. Относительно провинции консулы более хитрили, чем прямо спорили. Кассий говорил: «пожелает он иметь Македонию не прибегая к жребию и нельзя будет товарищу его, если только он уважает клятвы, бросать с ним жребий. Будучи претором, он для того, чтобы не отправляться в провинцию, поклялся, что он, в определенном месте и в определенные дни, имеет жертвоприношения, которые в отсутствии его правильно совершены быть не могут, Они, будь он консул, а не претор — тем не менее правильно совершены быть не могут в его отсутствие. Если же сенат заблагорассудит обратить более внимания на то, чего пожелает П. Лициний сделавшись консулом, чем на клятвы его, когда он был претором, то он не выйдет из воли сената.» Спрошенные о мнении, сенаторы сочли неуместным отказать в провинции тому, кого народ Римский удостоил быть консулом и повелели консулам бросить жребий. П. Лицинию досталась Македония, а К. Кассию — Италия. За тем консулы распределили по жребию легионы: первый и третий должны были переправиться в Македонию, второй и четвертый — остаться в Италии. Набор производили консулы гораздо внимательнее, чем как то бывало в других случаях. Лициний переписывал заслуженных воинов и сотников: многие волею давали свои имена, видя богатыми тех, которые в первую Македонскую войну, или в Азии против Антиоха, были в походах. Когда военные трибуны вызывали сотников по порядку, начиная от первого, двадцать три сотника, которые начальствовали в первых рядах, будучи вызваны, апеллировали к трибунам народным. Два из коллегия, М. Фульвий Нобилиор и М. Клавдий Марцелл, предоставляли это дело консулам: «на их обязанности должно быть рассмотрение его; им поручены и набор и ведение войны». Остальные трибуны говорили, что они рассмотрят дело, в котором в ним апеллировали, и окажут содействие гражданам в случае, если им делается обида.
33. Дело решалось у места заседания трибунов. Туда явились М. Попиллий, бывший консул, сотники и консул. По требованию консула чтобы это дело разбиралось в народном собрании, созван народ на собрание. За сотников говорил так М. Попиллий, бывший за два года перед тем консулом: «отслужили свое время военные люди и тела их удручены и возрастом, и постоянными трудами: впрочем, они и теперь не отказываются служить общественному делу; об одном просят, чтобы их не поставили в ряды ниже тех, которые они занимали прежде, находясь на службе». П. Лициний консул приказал прочесть сенатские определения: первое — относительно объявления войны Персею: второе, о том что он повелевает набрать на эту войну как можно более заслуженных сотников; и никого не увольняет от обязанности служить, кроме имеющих более пятидесяти лет от роду. Потом он умолял: «чтобы они в войну новую, столь близкую к Италии, против могущественного царя, не препятствовали военным трибунам в производстве набора; и не были бы помехою консулам в назначении каждому того места, которое они ему определят, согласно с требованиями общего блага; если же что в этом деле их вводит в сомнение, то пусть они сошлются на сенат».
34. Когда консул высказал все, что желал, Сп. Лигустин из числа тех, которые апеллировали к трибунам народным, просил консула и трибуна, чтобы им дозволено было сказать несколько слов народу. С разрешения всех он, как передают, говорил так; «я Сп. Лигустин происхожу на Крустуминской трибы в земле Сабинов, Квириты. Отец оставил мне десятину земли и небольшую избушку, в которой я родился и воспитан, и теперь я там живу. Лишь только пришел я в возраст, отец женил меня на дочери своего брата; ничего не принесла она в приданое мне, кроме вольности и стыдливости, да сверх того плодородия такого, что, и в богатом доме, было бы его достаточно. У нас шесть сынов и две дочери, обе за мужем. Из сынов четыре уже надели мужские тоги, а два ходят в юношеском одеянии. Воином я сделался в консульство П. Сульпиция и К. Аврелия. В войске, переправленном в Македонию, в продолжение двух лет, служил и рядовым воином против царя Филиппа; в третьем году за мою доблесть Т. Квинкций Фламинин назначил меня в десятый ряд копьеносцем (гастатом). После поражения Филиппа и Македонян, когда мы были привезены в Италию назад и распущены, я тотчас отправился волонтером в Испанию с консулом М. Порцием. За достоверное известно, что ни один из всех военачальников, находящихся в живых, не был столь проницательным оценщиком и судьею доблести, как он для тех, которые, в продолжение долгого служения, имели возможность узнать и его и других вождей. Этот военачальник счел меня достойным быть первым гастатом первой сотни. В третий раз опять я добровольно поступил на службу в войско, посланное против Этолов и царя Антиоха. М. Ацилий сделал меня первом принципом первой сотни. По изгнании царя Антиоха с покорением Этолов, мы отвезены обратно в Италию, и опять я отслужил два годовых срока легионов. Два раза потом служил я в Испании; первый раз с К. Фульвием Флакком, а второй с претором Ти. Семпронием Гракхом. Флакк привел меня из провинции в числе прочих, которых доблесть хотел он отличить участием в его триумфе. По просьбе Ти. Гракха отправился я в провинцию. Четыре раза в продолжение немногих лет я водил первый ряд; тридцать четыре раза получал я от военачальников награды за доблесть; шесть гражданских венков мне дали. Я отслужил в войсках 22 годичных срока, и теперь мне более 50 лет от роду. Не отслужи я всех сроков службы, не будь самим возрастом моим от неё уволен, и тут, так как я четырех воинов могу выставить за себя одного, то, П. Лициний, справедливость требовала бы меня отпустить. Впрочем я хотел бы, чтобы все сказанное мною отнесли бы собственно к этому делу; но сам я, пока кто бы ни набирал войско будет считать меня годным, ни за что не стану уклоняться. Назначьте ряд, в котором сочтут меня достойным стоять военные трибуны — в их власти; я приложу все старание, чтобы никто в войске не превзошел меня доблестью; а свидетелями тому, что я так поступал всегда — мои начальники и сослуживцы. Справедливость требует и с вашей стороны товарищи, хотя вы и прибегали к праву апелляции, хотя с ранней юности вы не делали никогда ничего противного воле сената и властей, и теперь быть во власти сената и консулов, и считать равно почетными все места, где вы будете защищать отечество».
35. Когда он это произнес, то консул, осыпав его похвалами, повел из народного собрания в сенат. Там ему объявлена благодарность от имени сената, и военные трибуны за его доблесть назначили ему первый ряд в первом легионе. Остальные сотники, оставив свою апелляцию, при наборе вели себя с полным послушанием. Чтобы скорее должностные лица отправились в провинции, Латинские празднества совершены в июньские календы. По совершении этого обычного торжества претор К. Лукреций, послав вперед все, нужное для флота, отправился в Брундизий. Кроме войск, заготовляемых консулами, дано поручение претору К. Сульпицию Гальбе — набрать четыре городских легиона с надлежащим числом пеших и конных воинов, и выбрать из сената четырех военных трибунов для начальства над ними; с союзников Латинского наименования истребовать пятнадцать тысяч пеших воинов и тысячу двести всадников. Для того, чтобы это войско было готово идти туда, куда бы ни повелел сенат, по просьбе консула П. Лициния к его войску, состоящему как из граждан, так и из союзников придано на помощь две тысячи Лигуров, Критские стрелки (число их неизвестно, так как не знаем сколь значительное вспоможение прислали кретийцы по просьбе Римлян), также Нумидские всадники и слоны. На этот предмет отправлены послы к Масиниссе и Карфагенянам: Л. Постумий Альбин, К. Теренций Кулео, К. Абурий, Заблагорассудил (сенат) отправить в Крит трех послов А. Постумия Альбина, К. Децимия, А. Лициния Нерву.
36. В тоже время пришли послы от царя Персея. Положено их не впускать в город, так как война против их царя и Македонян была определена и декретом сената и повелением народного собрания. Будучи введены в сенат, собравшийся в храме Беллоны, они сказали следующее: «дивится царь Персей — по какому случаю войска перевозятся в Македонию. Если от сената будет возможно исходатайствовать их отозвание, то царь по воле сената окажет удовлетворение за оскорбления, в нанесении коих приносили жалобы союзники.» Сп. Карвилий, которого на этот самый предмет отослал назад из Греции Кн. Сициний, находился в сенате. Он показывал, что Перребия занята силою оружия, некоторые города Фессалии взяты, И другие обличал он действия и приготовления царя — послы получили приказание дать на это ответ. Когда они мешкали, отговариваясь, что на этот предмет им ничего не поручено, то получили приказание объявить царю: «консул П. Лициний не замедлит быть с войском в Македонии: к нему, если только царь действительно помышляет об удовлетворении, пусть отправит послов; посылать же их ему в Рим, нет более повода: ни одного из них не пропустят по Италии». Так они были отпущены, а консулу П. Лицинию поручено — приказать им в одиннадцать дней оставить Италию, и послать с ними Сп. Карвилия — провожать их, пока они не сядут на суда. Вот что было в Риме еще до отправления консулов. Уже Кн. Сициний, посланный вперед, еще до истечения срока его прежнего служения, в Брундизий к флоту и к войску, переправил в Епир пять тысяч пеших воинов и триста всадников; он стал лагерем у Нимфея на Аполлониатском поле. Оттуда он послал трибунов с двумя тысячами воинов — занять крепости Дассаретов и Иллирийцев; они сами просили гарнизонов, чтоб быть безопаснее от нападения соседственных Македонян.
37. По истечении немногих дней, К. Марций, А. Атилий, П. и С. Корнелий Лентулы и Л. Децимий, отправленные послами в Грецию, привезли с собою в Корциру тысячу пеших воинов: тут они разделили между собою и страны, которые намеревались обойти, и воинов, Децимий отправлен в Гентию, царю Иллирийцев; он получил приказание его, если только заметит, что он сколько–нибудь дорожит дружбою с Римлянами, испытывать и даже склонять к союзу для ведения войны сообща. Оба Лентула отправлены в Кефалонию с тем, чтобы переправиться в Пелопоннес, и до наступления зимы обойти берег моря, обращенного к западу. Марцию и Атилию — Епир, Этолия и Фессалия назначены для обхода; они же получили приказание заглянуть в Беотию и Евбею, а затем переправиться в Пелопоннес; там они положили свидеться с Лентулами. Прежде чем разошлись они из Корциры, получено письмо от Персея, в котором он спрашивал: какой был повод Римлянам как переправить войска в Грецию, так и занимать (войском) города? Не заблагорассудили ему отвечать на письме, а гонцу его, с ним приехавшему, дан ответ на словах: «Римляне так поступают для защиты самих городов.» Лентулы, обходя города Пелопоннеса, старались подействовать убеждениями на все города без различия и склоняли их — с таким же постоянством и верностью, с какими помогали Римлянам в их войнах сначала с Филиппом, потом с Антиохом — содействовать им против Персея — слышали ропот в собрании. Ахейцы приходили в негодование: что они, оказывая во всем постоянное содействие Римлянам с начала Македонской войны, и быв врагами Македонян в войне с Филиппом, на том же у них счету, что и Мессенийцы и Елии, которые за царя Антиоха обнажили меч против народа Римского; недавно допущенные в Ахейский сейм, они жаловались, что они отданы Ахейцам победителям в виде военной добычи.
38. Марций и Атилий посетили Гитаны, Епирский город в десяти милях от берега. Там созвали они собрание Епиротов, и выслушаны со значительным общим одобрением. Они послали из них четыреста молодых людей в Орест с тем, чтобы служили защитою освобожденным ими Македонянам, Оттуда выступив в Этолию и пробыв там не долго, пока на место умершего претора был назначен другой — то был Лизиск, о котором довольно достоверно было известно, что он расположен в пользу Римлян — перешли в Фессалию. Туда прибыли послы Акарнанов и изгнанники Беотов. Акарнанцам приказано сказать: «если они сначала в войне с Филиппом, потом с Антиохом, введены были в заблуждение обещаниями царя и погрешили против народа Римского, то теперь представляется случай это поправить. Как они, и быв виновными, испытали милосердие народа Римского, так и верною службою пусть испробуют щедрость его.» Беотийцы получили упрек, что они заключили союз с Персеем. Так как они слагали войну на Исмения, предводителя другой партии, который увлек на свою сторону некоторые города, до того бывшие других мнений «все это обнаружится» отвечал Марций — они предоставят каждому городу возможность — подумать о себе.» — В Лариссе было собрание Фессалийцев; тут и Фессалийцам представился случай в избытке благодарить Римлян за дарованную свободу; и послов за то что они в войнах сначала с Филиппом, а потом с Антиохом получали деятельную помощь от Фессалийского народа. Таким взаимным припоминанием заслуг воспламенились умы народа, и он выразил готовность определить все, чего ни захотели бы Римляне. После этого сейма прибыли послы от царя Персея более в надежде на частные связи гостеприимства с Марцием, наследованные им от отца. Начав с напоминания этих отношений, послы просили дать возможность царю иметь с ним личные переговоры. Марций сказал: «от отца своего слышал он, что у него с Филиппом были связи дружбы и гостеприимства; самое посольство принял он, имея в памяти эти отношения. Свидание с царем — будь его (Марция) здоровье лучше, он не стал бы откладывать; а теперь, при первой возможности, они (с товарищем) придут в реке Пенею в том месте, где бывает переезд от Гомолия в Дий. послав вперед людей, которые дали бы знать о том царю».
39. На этот раз Персей от Дия удалился во внутренность своего царства, питая легкую надежду, вследствие слов Марция, что он принял посольство для него. По прошествии немногих дней явились к назначенному месту. У царя была большая свита: его окружала толпа друзей и служителей. Не с меньшим отрядом прибыли и Римские уполномоченные: многие их провожали от Лариссы, и в особенности посольства городов, явившиеся в Лариссу и желавшие принести домой верные известия, то, что сами услышат. Побуждала их забота, свойственная смертным, видеть встречу именитого царя и уполномоченных народа, первого по могуществу на земном шаре. Когда обе стороны стали в виду друг друга, то разделявшая их река несколько замедлила свидание, переговорами о том, кому перейти первому. Одни были того мнения, что надобно уважить величие царское, а другие требовали предпочтения имени народа Римского, тем более что Персей просил свидания. Шуткою Марций положил конец замедлению: «пусть — сказал он — меньший идет к большему и (Марцию прозвание было Филипп) сын к отцу». Без труда в этом убедили и царя. Потом возник другой вопрос: со сколь многими должен перейти царь? — Он полагал справедливым перейди в сопровождении всей свиты; а послы приказывали: или перейти с трем провожатыми, или если он переведет такую свиту, то должен дать заложников в обеспечение того, что при свидании никакого коварства не будет. Царь дал в заложники Гиппия и Пантавха — они же были от него послами — первых своих друзей. В заложниках нуждались (Римляне) не столько в обеспечение верности, сколько желая показать союзникам, что далеко не при равных условиях имеет место свидание царя с послами. — Свиделись не так как враги, но ласково и приветливо; они уселись на приготовленные места.
40. Как только немного водворилось молчание, то Марций сказал: «ты, Персей, я полагаю дожидаешься ответа на твое письмо, присланное в Корциру; ты в нем спрашиваешь, зачем мы уполномоченные пришли с воинами и разослали гарнизоны по отдельным городам? На этот твой вопрос я боюсь и не дать ответа, чтобы не показаться надменным и отвечать правду, как бы ответ мой тебе в глаза не показался жестким. Но так как нарушитель союзного договора должен быть наказан или словами, или оружием; то я, хотя и предпочел бы то, чтобы ведение войны с тобою было поручено лучше кому–либо другому, чем мне, однако решаюсь быть жестким на словах против моего приятеля, какие бы ни были последствия — по примеру врачей, которые для пользы больных употребляют врачевания более горькие (чем сами бы желали). Ты с тех пор, как получил, царство по мнению сената сделал только одно дело какое следовало: ты отправил послов в Рим для обновления… Но лучше было бы его не возобновлять, чем возобновить только для того, чтобы нарушить. Ты изгнал из его царства Абруполиса, союзника и друга народа Римского; убийц Артетавра — обнаруживая, что ты рад был его смерти (чтобы не сказать более) — ты принял, а они убили царька — отличавшегося передо всеми верностью к Римскому имени. Ты, вопреки союзного договора, отправился с войском через Фессалию и Малиенское поле в Дельфы; Византийцам также послал ты вспоможение в нарушение союзного договора. С Беотийцами, нашими союзниками, скрепил ты клятвою тайный союзный договор, чего тебе не дозволено; что касается до Фиванских послов Еверса и Калликрита, которые шли от нас, я предпочитаю сделать вопрос: кто их убил, чем прямо тебя обвинять, Междоусобную войну в Этолии, и избиение старейшин, через кого по–видимому произошли, как не через твоих приверженцев? Долопы тобою самим разорены. Царь Евмен, возвращаясь из Рима в свои владения, почти как жертвенное животное подвергся закланию в Дельфах перед жертвенником, а кого он обвиняет, тяжело мне высказывать. Что же касается до показаний Брундизинского твоего приятеля, уличающего тебя в тайных злодеяниях, то я верно знаю, что все тебе писано из Рима, и послы твои принесли тебе об этом известие. Чтобы я тебе всего этого не высказал, ты мог избежать одним средством — не задавая вопроса, по какой причине мы переправляем войско в Македонию, и посылаем вооруженные отряды в города союзников. Если бы не дали ответа на твой вопрос, то поступили бы дерзче, чем теперь высказывая правду. Что касается до меня, то я, имея в памяти связи гостеприимства, завещанные мне отцом, с благосклонностью выслушаю твои слова и желаю, чтобы ты дал мне некоторое основание — быть перед сенатом защитником твоего дела.
41. На это царь сказал: «верное дело мое, будь оно изложено перед судьями беспристрастными, приходится мне защищать перед обвинителями и судьями вместе. Из обвинений же, на меня взведенных — одни таковы, что я не знаю — не должен ли я скорее ими хвалиться; другие, в которых мне не стыдно признаться, а некоторые голословные достаточно опровергнуть одним же словом. А теперь, будь я подсудим по вашим законам, из того, что взводят на мена доносчик Брундузийский или Евмен, есть ли такое, что имело бы скорее вид обвинения, а не клеветы. Конечно и Евмен, столь тяжелый для многих и в общественной и в частной жизни, не мог иметь врага кроме меня одного; да и я, для приведения в исполнение моих злодейских замыслов, не мог выбрать никого лучше Раммия, которого я и прежде никогда не видал, да и в последствии не увижу? С меня же требуют отчета в участи Фивян, а о них положительно известно, что они погибли в кораблекрушении, и в убийстве Артетавра; в этом последнем случае мне ставится в вину, впрочем, одно только то, что убийцы искали убежища в моем царстве. И я сознаюсь вполне в несправедливости этого поступка, если и вы — сколько изгнанников ни уходят в Италию и Рим — их преступления, за которые они осуждены, примете на себя? Но если и вы, и все другие народи, эту ответственность от себя отклоняете, то и я буду в числе прочих, Да и по истине, какой смысл имела бы ссылка, если бы изгнанник нигде не находил себе места? — Но я со своей стороны их, как только я от вас узнал, что они в Македонии, приказал разыскать, удалить из царства и навсегда запретить в него доступ. — Все это представлено как обвинение мне, защищающему в виде подсудимого, мое дело; обратимся же к тому, о чем я как царь и по смыслу союзного договора, имею с вами недоразумения. В этом случае, будь у меня в союзном договоре написано, что мне, если кто и будет наступать на меня войною, не дозволяется защищать себя и мое царство, то должен сознаться, что мною нарушен союзный договор тем, что я защищался оружием против Абруполиса, союзника народа Римского. Но если же это мне дозволено было и союзным договором, и самое народное право уславливает необходимость силу отражать силою — то как же мне следовало поступить, когда Абруполис опустошил пределы моего царства до Амфиполиса, и отогнал в плен много свободных и рабов, и тысячи голов рогатого скота? Мне следовали оставаться в покое и терпеть, пока он с оружием в руках проник бы в Пеллу и в мой собственный дворец? Я затеял с ним войну справедливую, но не следовало ему быть побежденным, ни подвергнуться последствиям поражения. Эту участь принял бы я, будучи затронут оружием; как же может жаловаться тот, кто был виною войны. Но, Римляне, не таким же образом буду я защищаться в том, что я смирил оружием Долопов; может быть они этого и не заслуживали, но я был в моем праве; они, подданные моего царства, в моей власти находятся, так как они вашим декретом даны моему отцу. И если нужно отдавать отчет, то не вам, и не по смыслу союзного договора, но тем, которые не одобряют применения жестокой и несправедливой власти даже в отношении рабов; только таким людям я могу показаться переступившим меру справедливости и добродетели при наказании их. Евфранора, поставленного от меня над ними начальником, они умертвили так, что смерть была самим легким из его страданий.
42. А когда я оттуда выступил — посетить Лариссу. Антрону и Птелей, то, находясь по соседству и желая исполнить давно мною принятые обеты, я отправился в Дельфы — принеси жертвы. Тут прибавляют, чтобы усилить обвинение против меня, что я ходил туда с войском, имея целью сделать то, на что я теперь жалуюсь в ваших действиях — занять города и в крепостях поставить гарнизоны. Позовите на собрание Греческие города, через которые я совершал путь; принесет ли кто–либо жалобу на обиду моего воина? В таком случае я не откажусь, что, под предлогом жертвоприношения, имел другую цель. Этолам и Византийцам послал я вооруженные отряды, а с Беотийцами заключил союз дружбы. Все эти поступки, каковы бы они ни были, не раз не только были указаны послами моими, но и объяснения их признаны сенатом удовлетворительными, где я встречал несколько людей притязательных, не столь справедливых, как ты, К. Марций, друг и гость отца моего. Но в то время еще не приезжал в Рим обвинителем Евмен; он черня, и выставляя все в подозрительном и дурном виде — пытался вас убедить, что Греция не может быть свободною и пользоваться вашими благодеяниями до тех пор, пока царство Македонское будет стоять невредимым. Но пусть обернется этот круг; не замедлит явиться кто будет утверждать, что тщетно Антиох подвинут по ту сторону Тавра: Евмен для Азии гораздо тяжеле, чем был прежде Антиох, и союзники ваши не могут быть покойными, доколе в Пергаме будет Царский дворец; это крепость, воздвигнутая над главою соседних городов. Я со своей стороны, К. Марций и А. Атилий, знаю, что и ваши обвинения, и мои оправдания такого рода: что зависят от расположения умов слушающих: и не так важно, что я сделал и с какою целью, сколько то, как вы примете совершение этого. Я сознаю, что ни в чем не погрешил я умышленно, а если что я сделал неблагоразумно, то я могу исправиться и загладить мою вину при первом внушении. Конечно, ничего я не сделал чего бы нельзя поправить, что вы сочли бы необходимым преследовать войною и силою оружия. Иначе ложно распространилась между народами молва о вашем милосердии и мудрости, если вы в таких делах, которые едва ли стоят жалобы и объяснений — беретесь за оружие и начинаете войну с союзными царями.
43. Персей сказал это при общем одобрении, и Марций советовал ему отправить послов в Рим, полагая необходимым испытать последние средства и не выпускать из виду никакой надежды. Остальное совещание заключалось в том, как обезопасить путь послов. Так как для этого казалось необходимым просить перемирия, и сам Марций желал этого, да и свиданием не иного чего домогался, однако он туго и как великую милость сделал царю, уступая его просьбам. В то время Римляне ни в каком отношении не были достаточно приготовлены к войне; ни войска, ни вождя у них не было. Между тем Персей, если бы тщетная надежда на мир не ослепляла его рассудка, имел все изготовленным и устроенным, и мог начать войну при обстоятельствах самих для него благоприятных, и неблагоприятных для неприятеля. С этого совещания послы Римские, скрепив своим словом перемирие, отправились в Беотию. Там начались волнения: уже некоторые народы стали отклоняться от единства общего совета Беотов с тех пор, как получено известие об ответе послов, что они обнаружат, каким собственно народам не нравилось вступить в союз с царем. На самой дороге встретили послов первые депутаты от Херонеи, потом от Фив, утверждая, что они не присутствовали на том совещании, где определен союз с царем. Им уполномоченные Римские тотчас не дали ответа, а приказали следовать за собою в Халкиду. В Фивах возникло сильное смятение из другого повода. Часть Беотов, потерпевшая поражение на преторских выборах, мстя за свою обиду, собрав чернь, составила декрет в Фивах, о непринятии Беотархов в города. Все изгнанники удалились в Теспии: оттуда (приняты они были без промедления) возвращены были в Фивы — так как расположение умов уже изменилось; они составили определение, чтобы двенадцать человек, которые, быв частными лицами, созывали народное собрание, осуждены были на ссылку. Вслед за тем новый претор (то был Исмениас, человек знатного рода и могущественный) заочно присуждает их декретом к смертной казни. Они убежали в Халкиду, оттуда отправились к Римлянам в Лариссу, и вину союза с Персеем взвалили на Исмения: «дело пошло на спор.» И той, и другой стороны послы пришли к Римлянам, и изгнанники обвинители Исмения и сам Исмений.
44. По прибытии в Халкиду старейшины других городов — и это было в высшей степени приятно Римлянам — за каждый, отдельным определением, пренебрегли союзом с царем и присоединились к Римлянам. Исмениас находил справедливым, чтобы народ Беотов отдался на слово Римлянам. Вследствие этого завязался спор, и не убеги он в то место, где заседали Римские уполномоченные, то чуть не был он убит изгнанниками и их приверженцами. Самые Фивы — столица Беотии, находились в большом смятении: одни влекли государство к царю, другие к Римлянам. Толпы Коронейцев и Галиартийцев явились защищать декрет союза с царем. Твердостью старейшин, наученных поражением Филиппа и Антиоха, каковы сила и могущество Римского государства, должна была уступить самая чернь и определила отменить союз с царем, а виновников этих дружественных связей отправила в Халкиду оказать удовлетворение Римских уполномоченным и повелел участь городов вверить послам. Марций и Атилий с радостью выслушали Фиванцев; они советовали и им, и отдельно каждым — отправить послов в Рим для возобновления дружественных связей. Прежде всего велели они возвратить изгнанников, и виновников союза с царем осудили своим декретом. Таким образом — расстроив союз Беотийцев, чего особенно желали — Римские уполномоченные отправились в Пелопоннес, пригласив в Халхиду Сер. Корнелия. В Аргосе созвано для них собрание; тут они просили у народа Ахейского не иного чего, как дать тысячу воинов. Этот гарнизон отправлен защищать Халкиду, пока Римское войско переправится в Грецию. Марций и Атилий, совершив в Греции то, что надобно было, в начале зимы вернулись в Рим.
45. Оттуда, около этого же времени, отправлено посольство в Азию и по островам. Три было посла: Ти. Клавдий, Сп. Постумий, М. Юний. Они обходя убеждали союзников предпринять войну за Римлян против Персея; и чем какое государство было богаче, тем усерднее старались, убежденные, что младшие будут увлечены влиянием старших. Особенное внимание обращали на Родосцев, так как они были в состоянии не только на словах, но и на деле могли быть деятельными сотрудниками: у них, по совету Гегезилоха, было готово сорок судов. Он, стоя во главе управления (этого сановника называюсь Пританом) многими речами убедил Родосцев, чтобы они, оставив мысль о союзе с царями, тщету которой они уже не раз испытали, остались верными союзу с Римлянами (единственный на земле прочный и силами и верностью): «угрожает война с Персеем: Римляне потребуют такого же пособия флотом, какое видели недавно в войне с Антиохом, а прежде с Филиппом. Произойдет замешательство, если нужно будет на скорую руку готовить флот тогда же, когда и посылать. Необходимо заранее готовить суда и снабдить их сведущими людьми. Это нужно сделать с тем большим старанием, чтобы они обвинения, взведенные Евменом, опровергли своею верностью.» Побужденные этим, собрав и изготовив флот из сорока судов, они показали его послам Римским по их прибытии, как доказательство, что они не имели нужды в их убеждениях. Это посольство имело большое влияние к тому, чтобы расположить в пользу Римлян умы жителей Азийских городов. Один Децим вернулся в Рим безо всякого успеха, даже с бесславным подозрением, будто бы он взял деньги от Иллирийских царей.
46. Персей, удалившись в Македонию после переговоров с Римлянами, отправил послов в Рим о начатых с Марцием условиях мира; он дал послам -· письма отнести в Византию и Родос. В письмах во всем выражено было одно и тоже: «переговорил он с уполномоченными Римлян». И слышанному и сказанному придал он такой вид, будто бы он имел верх в их спорах. У Родосцев послы присовокупили: «надеются они, что мир состоится; Марций и Атилий сами присоветовали отправить в Рим послов. Если Римляне будут упорствовать в начатии войны вопреки союзного договора, то Родосцы должны употребить все усилия и старания к заключению мира. Если же все их просьбы останутся без действия, то надобно стараться, как бы распоряжение и власть надо всем не сосредоточились в руках одного народа. И для прочих это важно, но в особенности для Родосцев, которые передо всеми другими государствами отличаются и достоинством и богатствами: а между тем они будут в рабстве и чужом произволе, если только придется рассчитывать на одних Римлян.» Сообщенное послами, и письменно и словесно, выслушано было хотя и благосклонно, но не имело ни малейшего влияния на перемену расположения умов: влияние лучшей партии становилось все сильнее. Дан ответ согласно декрета: «Родосцы желают мира; но в случае войны пусть царь нисколько не надеется на Родосцев и ничего у них не просит, чтобы могло служить к разорванию их старинной дружбы, скрепленной многими и великими заслугами в мире и на войне.» По возвращении из Родоса, они посетили города Беотии, Фивы, Коронею и Галиарт, о которых думали, что они против воли оставили союз с царем и присоединились к Римлянам. Фиванцы нисколько не тронулись, хотя несколько и сердились на Римлян за осуждение старейшин и возвращение изгнанников. Коронейцы и Галиарты, по какой–то врожденной привязанности к царям, отправили послов в Македонию, прося охранительного отряда, которым могли бы они защититься против неумеренной надменности Фивян. На это посольство царь дал ответ: «послать к ним гарнизон он не может вследствие перемирия с Римлянами; впрочем советует от оскорбления Фиванцев защищаться как только могут, не давая Римлянам повода приступить в отношении к ним к мерам строгости.
47. Марций и Атилий, по прибытии в Рим, изложили в Капитолие свое посольство так, что ничем столько не хвалились, как тем, что обманули царя переговорами и надеждою на мир: «до такой степени он (царь) в избытке заготовил все нужное для войны — между тем как у них (Римлян) ничего не было готово что он был бы в состоянии захватить все самые удобные пункты прежде, чем было бы переправлено войско в Грецию. Теперь же, благодаря промежутку перемирия, царь нисколько не будет готовее, а Римляне начнут войну, заготовив все что нужно. Искусно они же (послы) расстроили союз Беотийцев, так что между ними уже ни в каком случае невозможно единодушие для соединения с Македонянами». Все действия послов, как совершенные в высшей степени благоразумно, заслужили одобрение большой части сенаторов; но старики, помня еще обычаи предков говорили: «что они в этом посольстве не узнают свойств Римлян. Не засадами и ночными сражениями, не бегством притворным и внезапным возвращением в ничего неожидающему неприятелю и вообще, не с тем, чтобы хвалиться более хитростью, чем действительной доблестью — вели войны их предки. Они привыкли прежде объявлять войны, а потом вести их; иногда даже вперед извещали о битве, указывая и самое место, где будут сражаться. Побуждением такой честности указано царю Пирру на его врача, умышлявшего против его жизни; и вследствие её же передан Фалискам связанным предатель их детей. Таков был закон Римлян, чуждый коварства Пунического и хитрости Греков, у которых считается более славным обмануть неприятеля, чем преодолеть его силою. Иногда и в настоящее время более успевают хитростью, чем доблестью; но только того дух может считаться навсегда побежденным, у кого вынуждено признание, что он уступил не хитрости и случаю, но в открытом и правильном бою при состязании обоюдными силами вблизи». Вот что говорила старики, которым не нравилась такая новая мудрость. Впрочем верх одержала та часть сената, которой полезное было дороже честного: прежнее посольство Марция одобрено, и он опять отослан назад в Грецию с квинкверемами с приказанием действовать и в других случаях, согласно указаниям общего блага. А. Атилия послали занял Лариссу в Фессалии, опасаясь, как бы с истечением срока перемирия, Персей, послав туда отряд войска, не захватил в свою власть столицу Фессалии. Атилий получил приказание принять на этот предмет две тысячи пеших воинов от Кн. Сициния. П. Лентулу, возвратившемуся из Ахайи, дано триста воинов Италиянского происхождения чтобы он заботился из Фив удержать в своей власти Беотию.
48. Приготовления эти были сделаны, и хотя все намерения явно клонились к войне, однако признано за благосозвать для послов сенат. Тут послы изложили почти все тоже, что на совещании уже сказано было царем. С особенным старанием, хотя и вовсе не правдоподобно (дело достать точно говорило за себя) защищались они от обвинения в злом умысле на жизнь Евмена; прочее все заключалось в молении; но не в таком расположении духа слушали их, чтоб могло быть место убеждению или перемене мыслей. Объявлено послам, чтобы они оставили стены Рима немедленно, а Италию в продолжение тридцати дней. Вслед за тем дано знать консулу П. Лицинию, которому досталась провинция Македония, чтобы он назначил срок как можно ближайший для собрания войска. Претор К. Лукреций — которому достался флот, отправился из города с 40 квинкверемами; из починенных судов некоторые сочтено за лучшее оставить у города. Вперед послан претором брат его М. Лукреций с одною квинкверемою; он получил приказание — взяв у союзников суда, согласно договора, встретить флот у Кефалонии. Взяв у Регинцев одну трирему, у Локров две, у Уритов четыре, вдоль берега Италии, обогнул самый дальний мыс Калабрии в Ионическом море и переправился в Диррахий. Здесь найдя десять судов самих Диррахинцев, двенадцать Иссейцев, пятьдесят четыре царя Гентия, он сделал вид будто они приготовлены для содействия Римлянам; уведя их всех, он на третий день переправился в Корциру и оттуда прямо в Кефалонию. Претор К. Лукреций выступил из Неаполя и, перейдя пролив, на пятый день явился в Кефалонию. Тут стоял флот, вместе дожидаясь, как переправы сухопутных войск, так и прибытия транспортных судов, рассеявшихся по морю из их же конвоя.
49. Случилось, что в это самое время консул П. Лициний, произнеся обеты в Капитолие, выступил из города в военной одежде. И постоянно это событие совершалось с большим торжеством и величием; но в особенности оно привлекает и зрение и умы всех, когда провожают консула, идущего на войну с неприятелем могущественным и приобретшим известность или доблестью, иди счастием. Привлекает не только забота исполнить свою обязанность, но и просто желание посмотреть вождя, власти и уму которого предоставили верховное распоряжение делами. Приходит на мысль — как неизвестна судьба сражения, как неверны перевороты счастия и как жребий войны обоюден; и счастье и несчастье; сколько и как часто несчастий случалось от незнания и самонадеянности вождей, а с другой стороны сколько благих последствий было от их благоразумия и доблести. А кто из людей мог знать, каковы будут способность и счастие консула, отправленного на войну? Не замедлит ли он, торжествуя, с победоносным войском, войти в Капитолий в тем же богам, от которых отправился, или неприятели будут иметь повод в такой же радости. А царю Персею — против которого назначался поход, известность доставляли и Македонский народ, стяжавший славу на войне, и отец Филипп, среди многих удачных действий, прославленный даже Римскою войною, да и самого Персея имя постоянно, с тех пор как принял царство, было известно самим ожиданием войны. Такими–то размышлениями граждане всех сословий сопровождали удалявшегося консула. С ним посланы в качестве военных трибунов два бывших консула: К. Клавдий и К. Муций, и три знатных родом молодых человека: Ц. Лентул и два Манлия Ацидина, один сын М. Манлия, а другой Л. Манлия. В сопровождении их консул отправился к войску в Брундизий, и, оттуда переправившись со всеми войсками, он стал лагерем у Нимфея на земле Аполлониатов.
50. Незадолго перед тем Персей созвал совет, когда послы его, возвратясь из Рима, уничтожили всякую надежду на мир. На совете произошла было борьба разных мнений. Одни полагали, что надобно заплатить военные издержки, если их будут требовать, или уступить часть владений в виде наказания, и вообще не отказаться ни от чего, что ни пришлось бы терпеть, для подтверждения мира, но ни в каком случае не допускать чтобы он (Персей) себя и царство отдавал решению случайностей войны. «Удержать бы только обеспеченное владение царством, течение времени может привести многое, чем он в состоянии будет не только вернуть утраченное, но и со своей стороны сделаться страшным для тех самих, которые внушают ему теперь серьезные опасения». Впрочем, гораздо большая часть держалась мнения самого смелого. Уверяли Персея: «каковы бы ни были уступки, а кончится тем, что все царство придется оставить. Римляне не имеют нужды ни в деньгах, ни в полях, но знают то, что все человеческое и в особенности царства и владычества чем могущественнее, тем более подвергаются многим случайностям. Они (Римляне) сломили мощь Карфагенян и посадили им на шею сильнейшего соседнего царя; Антиох и его род отброшены за вершины Тавра. Одно только царство Македонское осталось, и близкое соседством, и если счастие изменит сколько–нибудь народу Римскому, могущее по–видимому внушить своим царям великий дух их предков. Пока еще дело ничем не испорчено, Персей должен решить в душе своей: уступая одно за другим, утратив наконец силы и царства, будет ли он просить у Римлян Самофракию или другой остров, где и состарится частным человеком в презрении и нужде пережив свое могущество, или с оружием в руках, мстителем свой судьбины и достоинства, подвергнуться, как приличествует мужу твердому, всем случайностям войны, каковы бы они ни были, а может ему победителю придется освободить шар земной от владычества Римского. Нисколько не удивительнее прогнать Римлян из Греции того, что Аннибал был изгнан из Италии. Да и по истине не видят они — почему бы Персею, с такою твердостью противоставшему брату в его несправедливых домогательствах на царство, теперь, когда оно вполне упрочено, уступить инородцам. Притом, но общему мнению, самая цель войны и мира такова, что нет ничего позорнее как уступить свои владения без борьбы; и нет ничего славнее, как за свое достоинство и величие подвергнуться всем переворотам судьбы.
51. Совещание это происходило в Пелле, в старинном дворце царей Македонских. Персей заключил его словами: «так будем, если таково общее мнение, вест войну при деятельном содействии богов бессмертных». Разослав приказания начальникам войск, он стянул все войска к Цитию, Македонскому городу; а сам, совершив истинно царское жертвоприношение Минерве, прозываемой Альцидемон, сотнею жертвенных животных, в сопровождении толпы придворных и свиты, отправился в Цитий. Туда уже собрались все войска — и Македонские, и чужеземные вспомогательные. Царь стал лагерем перед городом и всех воинов выстроил в поле: всех под оружием было сорок три тысячи, из них почти половинная часть была фалангитов; ими начальствовал Гиппиас из Берои. Затем изо всего числа воинов, носивших цетры, отобраны самые сильные, и в цвете возраста, воины в числе двух тысяч: у Македонян этот легион носит название агемы; начальниками его были Леоннат и Тразипп Евлиестас. У остальных цетратов, в числе почти трех тысяч, начальником был Антифил Едессей. Пэоны, и из Парореи и Пастримонии (места эти прилежат к Фракии) и Агрианы — к ним присоединились еще жившие там Фраки, и сами дополнили число до трех тысяч. Вооружил их и собрал Пэон Дидас, умертвивший юного Димитрия (брага Персея). Было там и две тысячи Галлов, под начальством Асклепиодота. Из Гераклеи от Синтов пришло три тысячи Фраков свободных под начальством своего вождя. Почти такое же количество Кретийцев следовало за своими вождями: Сузом из Фаласарнея и Силлою из Гноссия. Леонид Лакедемонянин начальствовал над пятьюстами Греков, смесью разного рода людей. Говорили, что он царского рода; он изгнан, по приговору многочисленного собрания Ахейцев, за перехваченные его письма к Персею. Над Этолами и Беотийцами — число которых едва доходило до пятисот — был начальником Ахеец Ликон. Из этой смеси вспомогательных войск стольких народов и племен, составлялось почти двенадцать тысяч воинов. Всадников со всей Македонии собрано три тысячи. Туда же прибыл Котис, сын Севты, царь народа Одрисов, с тысячею отборных всадников, и почти одинаковым же количеством пеших воинов. Таким образом общее число всего войска заключалось в тридцати девяти тысячах пехоты и четырех конницы. Довольно верно, что после войска, с которым Александр Великий переправился в Азию, никогда еще ни один Македонский царь не собирал таких сил.
52. Двадцать шестой год наступил с тех пор, как Филиппу по его просьбе дан мир. В продолжении всего этого времени, Македония наслаждалась спокойствием, и возрасло поколение, уже годное к военной службе: в неважных войнах с соседними Фраками оно более упражнялось, чем утомлялось, и впрочем находилось в постоянной военной деятельности. Война с Римлянами, задолго прежде замышляемая Филиппом, а потом Персеем, условила то, что все уже было готово и снаряжено. Войска сделали несколько движений (настоящих маневров впрочем не было) для того чтобы показать, что они не стояли только под оружием. Воинов, вооруженных как они были, царь велел созвать на собрание. Сам стал на возвышении, имея около себя двух сыновей: старший из них Филипп, по крови брат, был им усыновлен, а младший, по имени Александр, был кровный сын. Персей увещевал воинов к борьбе, припоминал оскорбления народа Римского в отношении к отцу и к нему самому: «тот (отец) самими недостойными поступками побужден был к возобновлению военных действий, но среди приготовлений к войне судьбою взят; а к нему в одно и тоже время посланы уполномоченные и воины запять города Греции. Потом обманчивыми переговорами, под видом возобновления мира, проведена зима для того, чтобы они (Римляне) имели время изготовиться. Теперь идет консул с двумя Римскими легионами, из коих в каждом по шести тысяч пехоты и по триста всадников, с таковым же почти числом союзных пехотинцев и всадников. Присоедините сюда вспомогательные войска Евмена и Масиниссы, составится не более семи тысяч пеших и двух тысяч всадников.[2] Теперь, узнав о силах неприятельских, пусть бросят взгляд на свои собственные: на сколько и численностью, и родом войска, превосходят рекрутов, поспешно на эту войну набранных, сами с детства обученные искусству военному, окрепшие и испытанные в стольких войнах. Вспомогательные войска Римлян состоят из Лидийцев, Фригов и Нумидов, а у него (Персея) из Фраков и Галлов, известных храбростью народов. Оружие у Римлян то, какое бедный воин может приобрести каждый для себя, у Македонян же взятое из царских арсеналов, где оно собрано было, в течение стольких лет, заботливостью и издержками его отца. Подвоз всякого рода припасов будет у них и издалека, и зависеть от всех случайностей мореного плавания; у него же (Персея) заготовлено и денег и хлеба на десять лет, не включая сюда доход от рудников. У Македонян в избытке есть все, что только нужно было приготовить милостью богов и заботою царей. Нужно только им (воинам) иметь тот дух, какой имели их предки, которые, покорив всю Европу, перешли в Азию и оружием открыли для славы, неведомый дотоле, край земли. Не прежде положили они конец своим победам, как на берегах Красного моря, когда уже не было кого побеждать. Но, по истине, велением судьбы теперь начинается борьба не об отдаленных берегах Индии, но о владении самою Македониею. Римляне, ведя войну с его отцом, выставляли, как благовидный предлог, освобождение Греции, а теперь уже явно домогаются поработить Македонию, да не существует царь по соседству с владениями Римскими, да народ, стяжавший себе знаменитость на войне, не обладает оружием! Его–то придется отдать надменным владыкам вместе с царем и царством, буде хотят отказаться от войны и исполнить приказания».
53. И в продолжение всей речи не раз слышались довольно многочисленные голоса одобрения, а тут поднялись такие крики, полные с одной стороны негодования и угроз, с другой убеждавшие царя иметь твердую надежду, что он должен был положить конец речи. Он только отдал воинам приказание изготовиться к походу (говорили что Римляне уже сняли свой лагерь у Нимфея), собрание распустил и отправится дать аудиенцию депутациям от городов Македонии: они пришли предложить на войну пособия деньгами и хлебом, сообразуясь со своими средствами. Царь поблагодарил их всех, но от пособия отказался, сказав, что у него достаточно заготовлено на этот предмет; приказал только дать подводы для перевозки осадных орудий, метательных снарядов всякого рода, заготовленных в огромном количестве и других военных принадлежностей. Выступив оттуда со всем войском, по направлению в Еордее, стал лагерем у озера, называемого Бегорритским и на другой день двинулся далее в Елимею к реке Галиакмону. Потом узким ущельем перейдя горы, называемые Камбунийскими, спустился к трем городам (место это называется Триполис) Азору, Питию и Долиху. Жители их были некоторое время в нерешительности, так как они дали заложников Лариссейцам, но сила, висевших над ними, опасений взяла верх и они покорились. Ласково с ними обошелся царь, не сомневаясь, что и Перребы также поступят, и действительно, при первом появлении, он взял город безо всякого колебания со стороны жителей. Будучи принужден напасть силою на Циретию, царь в первый день даже отбит вооруженными людьми, усердно сбежавшихся к воротам, а на другой день приступив всеми силами, он заставил жителей изъявить покорность прежде наступления ночи.
54. Милы, ближайший затем город, был так сильно укреплен, что жители, надеясь на неприступность укреплений, до того сделались дерзкими, что, не довольствуясь уже запереть перед царем ворота, осыпали его самого и Македонян наглою бранью. Обстоятельство это сделало неприятеля усерднее к нападению, а жителей, по безнадежности на прощение, побудило упорнее защищаться. Таким образом, в продолжение трех дней, истрачено с обеих сторон не мало мужества и при нападении, и при обороне. Вследствие многочисленности Македонян, им не трудно было сменять друг друга в сражении; а жители должны были одни и те же днем и ночью защищать стены: они изнемогали не от ран только, но и от бессонницы и беспрерывных трудов. В четвертый день, когда уже лестницы со всех сторон были подняты к стенам и ворота защищаемы были с большим упорством, жители, будучи сброшены со стен, сбежались защищать ворота и вдруг сделали неожиданную вылазку на неприятелей. На такой поступок решились они более в увлечении необдуманного раздражения, чем действительно надеясь на свои силы. Малочисленные и утомленные, теснимые свежими силами, они обратили тыл: вслед за бегущими в отворенные ворота проник и неприятель. Таким образом город взят и разграблен: и вольные граждане, которые остались от избиения, проданы в рабство. Выступив из города, которого большая часть была разрушена и сожжена, Персей придвинул лагерь к Фаланне, а оттуда на другой день прибил в Гиртон. Узнав, что туда вошли с вооруженным отрядом Т. Минуций Руф и Гиппиас, претор Фессалийцев, он и не сделал попытки к нападению, а прошел мимо и занял Елатию и Тонн, жители которых были поражены его неожиданным прибытием. И тот и другой город находятся в теснине, ведущей к Темпе, а особенно Гонн. Вследствие этого царь оставил тут и сильный гарнизон пеший и конный, и укрепил его тройным рвом и валом. А сам, выступив до Сикурия, решился там дожидаться прибытия неприятелей, а вместе с тем отдал приказание войску — запасаться провиантом в разных местах, расстилавшейся перед ним, неприятельской области. Сикурий лежит у подошвы горы Осы: с южной стороны прилегают поля Фессалии, а сзади находятся Македония и Магнезия. К этим благоприятным условиям присоединяются чрезвычайно здоровые местности и обилие никогда иссякающей воды в многочисленных, протекающих тут, источниках.
55. Римский консул в тоже время шел с войском в Македонию; сначала по Епиру движение его было очень легко. Потом, когда он перешел в Атаманию, то местность гористая, и почти непроходимая, условила то, что он, с величайшими затруднениями и небольшими переходами, едва добрался до Гомф. Если бы тут царь с готовым войском и при, благоприятных для себя, условиях времени и места, встретил консула, который вел войско из новобранцев, у которого и лошади и люди выбились из сил, то, в чем и Римляне сознаются, борьба для них сопряжена была бы с огромною потерею. По беспрепятственном прибытии в Гомфы Римляне и радовались, что прошли в высшей степени опасные теснины и с пренебрежением смотрели на неприятелей, обнаруживавших такое незнание благоприятных для них обстоятельств. Совершив обычное жертвоприношение, консул роздал провиант воинам и промедлив непродолжительное время для того, чтобы дать отдохнуть и людям и вьючным животным, повел воинов, уже достаточно оправившихся к Лариссе, так как до него доходил слух, что Македоняне толпами бродят по Фессалии и опустошают поля союзников. Оттуда, находясь на расстоянии почти трех миль от Триполиса (называемого Скеа), стал лагерем над рекою Пенеем. В тоже время Евмен подошел к Халкиде на судах, в сопровождении братьев Аттала и Атенея, а брата Филетера оставил в Пергаме для обережения царства. Оттуда он (Евмен) с Атталом и четырьмя тысячами пеших, тысячею всадников, пришел к консулу, а в Халкиде оставил две тысячи воинов под начальством Атенея. Туда же стеклись к Римлянам отовсюду вспоможения ото всех народов Греции, и из них большая часть в таком малом размере, что пришли в забвение. Апполониаты прислали триста всадников и сто пехотинцев. От Этолов прибыло только что–то похожее на эскадрон, составленный изо всех всадников, сколько у них их было. Из Фессалийцев — вся их конница была разделена — не более трехсот всадников находилось в лагере Римском. Ахейцы дали своей молодежи до тысячи пятисот человек, большою частью в Кретийском вооружении.
56. Около этого же времени претор К, Лукреций, начальствовавший судами у Кефалонии, приказал брату М. Лукрецию с флотом обогнуть Малею и идти к Халкиде, а сам сел на трирему и отправился в Коринфский залив с целью заранее обеспечить Беотию. Плавание это было медленно вследствие его нездоровья. М. Лукреций, по прибытии в Халкиду, услыхав, что П. Лентул осаждает Галиарт, отправил гонца с приказанием, именем претора, отступить оттуда. Легат взялся было за это дело, при помощи Беотийской молодежи, часть которой была на стороне Римлян, но тут он отступил от стен. Снятие этой осады подало повод к новой: немедленно М. Лукреций с войском, находившимся на судах, с десятью тысячами воинов, присоединив к ним две тысячи царских, находившихся под начальством Атенея, осадил Галиарт; он уже готовился к нему приступить, как от Креузы прибыл претор. Почти в это же время суда союзников прибыли в Халкиду: две Карфагенских квинкверемы, две триремы из Гераклеи, что на Понте, четыре из Халкидона, столько же из Самоса и в заключение пять Родосских квадрирем. Претор отослал их назад союзникам, так как нигде не предстояло морской войны. К. Марций прибыл в Халкиду на судах, заняв Алопу и взяв приступом Лариссу, прозываемую Кремасте. Между тем как таково было положение дел в Беотии, Персей, стоя лагерем, как выше было сказано, у Сикурия, свез хлеб со всех окрестных полей и послал опустошать поля Ференцев, рассчитывая захватить врасплох Римлян, если они, желая подать помощь союзникам, отойдут подальше от своих лагерей. Видя, что эта тревога нисколько на них не действует, он, оставив себе пленных, добычу (она преимущественно заключалась в разного рода скоте) разделял воинам на пиршество,
57. Почти в одно и тоже время, и консул и царь созвали советы относительно того, откуда начать войну. Царь ободрился духом, видя, что неприятель допустил его беспрепятственно опустошать область Феройскую; а потом он полагал — идти к лагерям (Римским) и долее не медлить. Римляне со своей стороны думали, что их медлительность пустит о них дурную славу в союзниках, особенно недовольных тем, что Ферейцам не подано помощи. Между тем как рассуждали как поступить (тут находились в совете Евмен и Аттал) торопливый гонец приносит известие, что неприятель приближается большою массою. Совет распущен и немедленно дан сигнал — всем браться за оружие, и заблагорассудили выслать покамест из царского вспомогательного войска сто всадников и такое же количество пеших пращников. Персей около четвертого часа дня, находясь уже от Римского лагеря в расстоянии не с большим тысячу шагов, приказал пехотинцам водрузить значки, а сам выступил вперед со всадниками, и легко вооруженными воинами, в сопровождении Котиса и других вождей вспомогательных войск. До лагеря оставалось не более пяти сот шагов, как показались неприятельские всадники: то были два эскадрона, преимущественно Галлов (под начальством Кассигната) и около полутораста легковооруженных воинов — Мизов или Кретийцев. Царь остановился, не зная сколько именно неприятелей, а потом выслал из своего отряда два эскадрона Фраков, и два — Македонян с двумя когортами Кретян и Фраков. Сражение, при одинаковом числе воинов, так как ни той, ни другой стороне не подходило подкреплений — окончилось ничем: победа осталась нерешенною. У Евмена убито около тридцати воинов, и между прочим нал Кассигнат, вождь Галлов. На этот раз Персей отвел свои войска назад к Сикурию. На другой день, в тот же самый час и к этому же самому месту, царь подвинул войска; воду везли на телегах, так как на двенадцать (тысяч шагов) миль по протяжению дороги нет воды, а между тем было и жарко, и пыльно, и в случае сражения при первой встрече, пришлось бы по–видимому драться воинам истомленным жаждою. Римляне оставались в покое, и даже аванпосты увели внутрь окопов; и царские воины вернулись в лагерь. Так поступали они несколько дней в надежде, что Римские всадники атакуют задние ряды во время отступления: в происшедшей борьбе если бы удалось заманить их подальше от лагеря, легко было обернуть строй, в каком бы месте они ни находились при перевесе сил на их стороне конницею и легковооруженными воинами.
58. Так как этот план действия не удавался, то царь подвинул лагерь ближе к неприятелю и укрепил его в пяти тысячах шагов расстояния. Оттуда, на рассвете, в обычном месте построил пехоту в боевой порядок, а всю конницу и легко вооруженных воинов повел к неприятельскому лагерю. Вид, поднявшейся ближе и сильнее обыкновенного пыли, произвел смятение в лагере Римском. Сначала едва верили принесшему известие, так как постоянно в прежние дни неприятель не показывался ранее четвертого часу, а тут был еще восход солнца. Наконец появлением и криком многих бывших у ворот, сомнение исчезло и произошла страшная тревога. Трибуны, префекты и сотники сбежались в преторий, а воины устремились к своим палаткам. В расстоянии менее пятисот шагов от вала построил Персей своих воинов в боевом порядке около холма, называемого Каллицинским, На левом крыле начальствовал царь Котис всеми, сколько ни было из его народа воинов; в промежутках рядов конницы были поставлены легковооруженные воины. На правом крале находились всадники Македонские; с их эскадронами были перемешаны Кретийцы, Ими начальствовал Медон из Берои, а всадниками — и вообще он главное начальство имел — предводительствовал Менон Антигонский. Поближе к крыльям стали царские всадники и смесь всякого рода, состоявшая из отборных вспомогательных воинов разных народов: начальство над ними вверено Патроклу Антигонскому и префекту Пеонии Дидасу. В самой середине стоял царь и около него так называемая агема и всадники священных эскадронов. Впереди поставил царь пращников и стрелков, число которых доходило до пятисот: начальство над ними он поручил Ионе из Фессалоник, и Тиманору Долопу. В таком порядке расположились силы царя. Консул внутри окопов, построил в боевом порядке пехоту, а сам выслал всю конницу и легковооруженных: они построились перед валом. Начальство над левым крылом вверено К. Лицинию Крассу, брату консула; оно состояло изо всей Италийской конницы, перемешанной с велитами, а на левом стоял М. Валерий Левин с союзными всадниками Греческих народов и легковооруженными той же нации. Середину с отборными всадниками неочередными занимал К. Муций. Впереди значков этого строя поставлены двести всадников Галльских, и из вспомогательных войск Евменовых триста жителей Циртия. Четыреста всадников Фессалийских поставлены в небольшом промежутке повыше левого врыла. Евмен царь и Аттал со всеми своими силами стали с тылу между задними рядами и окопами.
59. Почти так устроенные в боевом порядке, обе стороны, при равном почти количестве конницы и легко вооруженных воинов, сразились; первая схватка произошла между пращниками и стрелками, бывшими впереди строя. Прежде всего бросились Фракийцы, не иначе как звери, которых долго держали взаперти, кипя раздражением с оглушительными криками на правое врыло; они вкинули смятение в ряды Итальянских всадников, привычных к войне и от природы не трусливых… мечами отбивали копья пехотинцы… то подсекали ноги у лошадей, то кололи их под брюхо. Персей, устремись на середину строя, первым натиском сбил Греков: положение их было очень опасно, потому что их теснил по пятам наступавший неприятель. Тут конница Фессалийская, стоявшая как резерв в небольшом расстоянии от левого крыла, сначала просто смотрела на бой, когда же он принял неблагоприятный оборот, то она принесла существенную пользу. Мало–помалу отступали они, не расстраивая рядов, но соединясь с вспомогательным войском Евмена, они не только открывали в своих рядах безопасное убежище союзникам, рассеявшимся в бегстве, но когда неприятель преследовал уже не столь сплошною массою, дерзнули выступить вперед и многих беглецов, попадавшихся на встречу приняли в ряды. А царские воины, рассыпавшись сами преследованием в разных местах, не смели вступить в бой с воинами, устроенными в порядке и шедшими мерным шагам. Когда, царь одержав верх в деле конницы, убеждал воинов: «если они еще не много напрягут усилия, война приведена будет к концу.» Тут как нельзя более кстати явилась фаланга, которую, по собственному побуждению, дабы принять участие в смелом предприятии, поспешно привели Гиппиас и Леоннат, услыхав об удачном исходе сражения конницы. Между тем как царь колебался между надеждою и опасением за успех такого начинания, Критянин Евандр, через посредство которого Персей строил ковы Евмену в Дельфах, увидя, что приближается строй пехоты под значками, прибежал к царю и настоятельно его упрашивал: «возгордись счастием не подвергать необдуманно ненужной опасности сущность дела. Если довольствуясь успехом он успокоится на этот день, то или будет иметь условия честного мира, или приобретет в большом числе союзников для войны, которые разделят его жребий, если он предпочтет военные действия. Царь был более расположен послушать этого совета, а потому, похвалив Евандра, отдал приказание — отнести назад значки, пехотному строю возвратиться в лагерь, а для сбора конницы играть отбой.
60. Со стороны Римлян пало в этот день двести всадников и не менее двух тысяч пехоты, а взято в плен почти шестьсот всадников. Из царских воинов убито двадцать всадников и сорок пехотинцев. Когда победители вернулись в лагерь, то все они были веселы, но в особенности отличились Фракийцы неумеренною радостью: они вернулись с песнями, воткнув на копья головы неприятелей, У Римлян господствовала не только печаль о неудачном исходе дела, но и опасение, как бы неприятель не напал тотчас же на лагерь. Евмен советовал — перенести лагерь на ту сторону Пенея с целью — иметь защитою реку, пока испуганные воины не оправятся духом. Для консула слишком было чувствительно позорное сознание страха, но, уступая основательным доводам, потихоньку ночью перевел войска и укрепил лагерь на той стороне Пеней. Царь выступил на другой день с целью — возобновить наступательные действия, но видя, что лагерь поставлен на том берегу в безопасном месте, должен был сознать свою ошибку в том, что накануне не преследовал побежденных, и еще большую в том, что ночью оставался без движения. Если бы он даже никого из своих не трогал, то пустив в дело одних только легковооруженных воинов, мог легко уничтожить большую часть неприятелей, когда они в смятении перебирались через реку. У Римлян, по крайней мере на этот раз, все опасения уничтожились, так как они имели лагерь в месте безопасном, но особенно действовал на них ущерб их славы. В совете у консула все слагали вину на Этолов: «от них взялось начало и бегства и ужаса; примеру Этолов в робости последовали и прочие союзные Греческие народы.» Пять старейшин Этолийских, которых по рассказам видели первых обратившими тыл, отправлены в Рим. Фессалийцы получили публичную похвалу перед собранием воинов, а вожди их получили подарки в награду за храбрость.
61. К царю приносили вещи, принадлежавшие убитым неприятелям; их он раздавал: одним хорошей работы оружие, другим лошадей, некоторым пленных, Щитов было более тысячи пятисот, панцирей и нагрудников также, шлемов, мечей, дротиков и копий всякого рода еще несколько большее число. Хотя все это достаточно говорило само за себя, но в устах царя приняло еще большие размеры, когда он, позван войско на собрание, говорил к нему: «вы видите, что исход войны был заранее предугадан. Вы поразили лучшую часть неприятелей; конницу Римскую, которою хвалились они как непобедимою. Всадники у них отборная молодежь, всадники — рассадник сената; из числа их набирают они сенаторов, консулов, военачальников; снятую с них добычу я только что разделил между вами. Не менее значительною победою можете вы гордиться и над пехотинцами легионов; только ночным бегством ускользнули они от вас вплавь через реку, подобно людям, потерпевшим крушение; но легче будет нам, преследуя побежденных, перейти Пеней, чем это было для них в смятении страха. Перейдя, мы тотчас же атакуем лагерь, который нынче был бы взят, если бы они не бежали. Если же они захотят сразиться, то ждите от битвы пехотинцев того же исхода, какой увенчал встречу конниц. Победители веселые, нося на плечах добычу убитых неприятелей, слушали похвалу своим действиям, от случившегося делая заключение о том, что будет вперед. Пешие воины, особенно составлявшие Македонскую фалангу, подстрекнутые славою других, и сами с нетерпением желали стяжать такую же славу на счет неприятеля. Распустив собрание, царь, выступив на другой день оттуда, стал лагерем у Мопсела. Это холм впереди Темпе, и срединою своею он возвышается над Лариссою.
62. Римляне не оставляли берегов Пенея, а перенесли лагерь в место, еще более безопасное. Туда прибыл Нумид Мизаген с тысячею всадников, таким же количеством пехоты и 22 слонами. Около этого времени царь собрал совет для обсуждения важнейших вопросов военных: уже поуспокоилась не много самонадеянность от удачных действий, и некоторые из приближенных царя дерзнули ему преподать совет благосклонностью счастья воспользоваться лучше для получения честного мира, чем, увлекшись несбыточными надеждами, подвергнуться случайности уже непоправимой. «Знать умеренность в счастьи, и не слишком полагаться на благоприятное положение дел в настоящем, свойственно человеку благоразумному и достойному счастия. Пусть он (Персей) отправит послов к консулу, которые возобновили бы союзный договор на тех же условиях, на которых отец его Филипп принял мир от победоносного Т. Квинкция. Более блистательного конца войны не может быть, как после столь достопримечательного сражения, да и не может быть надежды основательнее на прочный мир, как теперь когда Римляне, пораженные своею неудачею, будут сговорчивее в условиях соглашения. Если же Римляне и теперь по упорству, им свойственному, с пренебрежением отвергнут условия справедливые, то боги и люди будут свидетелями умеренности Персея и закоренелого упорства Римлян.» Ум царя постоянно встречал подобные советы благосклонно, и потому это мнение заслужило одобрение большинства. Послы, отправленные к консулу, выслушаны в присутствии многочисленного собрания приглашенных. Они просили мира: «обещая, что Персей выплатит Римлянам деньги в количестве, условленном Филиппом, и прежде всего очистит города, поля и места, из которых выступил Филипп.» Вот что говорили послы. Когда они были уведены и стали собирать мнения, упорство, свойственное Римлянам, одержало верх на совете, до того было тогда в обычае и при несчастье показывать тот же дух, что и в счастье, а в последнем обнаруживать умеренность; положено отвечать: «мир может быть дан только на том условии, чтобы царь отдал вполне на безусловное усмотрение сената решение участи как его собственной, так и всей Македонии.» Когда послы принесли такой ответ, то все, не зная обычая Римлян, очень удивлялись их упорству и большая часть высказали мнение — не упоминать более о мире: сами не замедлять просить о том, чем теперь пренебрегают, когда было предложено. Персей боялся этой самой самонадеянности Римлян, как основанной на сознании сил своих. Увеличивая сумму денежную, на случай возможности купить мир на деньги, не переставал он испытывать расположение ума консула. Так как он ни в чем не изменял своего прежнего ответа, то, отчаявшись получить мир, Персей вернулся к Сикурию, откуда выступил, с тем чтобы теперь сызнова испытать военного счастья.
63. Слух о сражении конницы, распространясь по Греции, обнаружил расположение умов. Не только те, которые открыто держались стороны Македонян, но и получившие великие благодеяния от Римлян, а от Македонян ничего не видавшие кроме насилия и притеснений, с радостью встретили это известие. Другой причины не было, кроме того низкого побуждения, которое обнаруживает большинство и при шуточных борьбах, предпочитая принимать сторону худшего и слабейшего. В это время в Беотии претор Лукреций осаждал с большим напряжением сил Галиарт, и хотя осажденные не имели помощи извне, за исключением нескольких молодых людей Коронейских, которые при начале осады проникли в город, и надеяться её было неоткуда, впрочем они сопротивлялись не столько по силе, сколько по мужеству. Часто они делали вылазки на осадные работы, а подкинутую к стенам машину придавили к земле, бросив на нее тяжелый груз свинца; когда же люди, двигавшие стенобитное орудие, удалялись куда–нибудь, то они вместо разрушенной воздвигали дружным делом новую стену, из самих обломков вынимая камни. Видя, что мало подвигается вперед действие стенобитными орудиями, претор отдал приказание распределить лестницы по взводам, так чтобы воины в одно и тоже время как венком охватили стены, полагая, что численности воинов будет тем более достаточно, что с той стороны, где болото опоясывает город, и не нужно было приступать, да и не было к тому возможности. А сам с той стороны, где обрушились две башни и вся часть стены, сколько её между ними было, подвинул две тысячи отборных воинов с тою целью, чтобы в то время когда он будет пытаться сам проникнуть через развалины и жители все соберутся против него, стены, оставленные защитницами, могли быть где–нибудь заняты посредством лестниц. Осажденные деятельно приготовляются отразить силу силою: по месту, покрытому развалинами, навалили они сухого хворосту и соломы и стали с зажженными факелами, угрожая постоянно зажечь их, пока пожаром огражденные от неприятеля будут они иметь время возвести внутреннюю стену; но судьба воспрепятствовала исполнению этого намерения. Вдруг полил такой дождь, что и зажечь было трудно, да и зажженное было загашено потоками воды. Таким образом открылся переход по растасканному дымившемуся хворосту, и стены разом во многих местах взяты при помощи лестниц. В первой суматохе по взятии города избиты в разных местах старики и несовершенполетние, попавшиеся случайно на встречу: а вооруженные убежали в крепость. На другой день — так как ни какой надежды не оставалось ни от куда — они сдались и были проданы с молотка. Было их почти две тысячи пятьсот. Украшавшие город статуи и картины, и все сколько ни было драгоценной добычи, отнесено на суда, а город разрушен до основания. Отсюда войско повели к Фивам: город этот занят без сопротивления и передан изгнанникам и тем, которые держались стороны Римлян; семейства членов враждебной партии приверженцев царя и Македонян, проданы с публичного торгу. После таких действий в Беотии, претор вернулся к морю и судам.
64. Во время этих происшествий в Беотии, Персей несколько дней простоял у Сикурия в постоянных лагерях. Услыхал он тут, что Римляне свозят поспешно с полей скошенный хлеб, и потом каждый перед своею палаткою отрубают колос, чтобы чище получать муку от молотья, и таким образом в лагере образовались огромные кучи соломы. Соображая, как тут легко произвести пожар, Персей приказал заготовить факелы, фитили и волокна, пропитанные смолою. Среди ночи он выступил с целью, на самом рассвете нападением застать врасплох неприятеля. Это не удалось. Аванпосты, нечаянным нападением захваченные — в тревоге и ужасе разбудили прочих: подан сигнал немедленно браться за оружие, разом по валу и у ворот построились воины, и все внимание их обращено на защиту лагеря. Персей немедленно повернул свою армию, и приказал сначала идти обозом и потом уже следовать пехоте, а сам с конницею и легковооруженными воинами стал замыкая движение, соображая — что действительно и отучилось что неприятель будет преследовать с целью, атаковать арьергард с тылу. Весьма непродолжительна была борьба легковооруженных воинов с набегавшими на них. Всадники и пехота безо всякой тревоги вернулись в лагерь. Так как кругом хлеб был скошен, то Римляне двинулись к Кранонийскому полю, еще нисколько не пострадавшему от войны. Здесь они расположились постоянным лагерем в полной безопасности, как по случаю дальнего расстояния лагеря (неприятельского), так и по затруднительности пути в краю, совершенно безводном между Сикурием и Краноном. Вдруг на рассвете, на господствовавших над местностью, холмах показалась конница царская вместе с легковооруженными воинами, что и произвело страшную суматоху. Накануне около полудня выступили они из Сикурия: строй пеших оставили на рассвете на ближайшей равнине. Неприятель постоял немного на холмах, надеясь вызвать Римлян на бой конницы. Но так как они нисколько не трогались, то Персей и послал всадника с приказанием пехоте вернуться к Сикурию, а сам последовал за нею вскоре. Всадники Римские следовали в небольшом промежутке для того, чтобы иметь возможность напасть в случае, если они рассеются порознь, но видя, что неприятель отступает сплошною массою, оставаясь в правильных рядах и под знаменами — сами вернулись в лагерь.
65. Оттуда царь, утомленный длиннотою перехода, подвинул лагерь к Мопселу, а Римляне, сняв жатву около Кранона, перешли на Фаланнейское поле. Персей, узнав от перебежчика, что Римляне без военного прикрытия косят хлеб, рассеявшись по полям в разных местах, выступил с тысячею всадников и двумя тысячами Фраков и Критян, и идя с величайшею поспешностью без соблюдения рядов, нечаянно напал на Римлян. Захвачено слишком тысячу телег, по большой части нагруженных и до шестисот человек, Прикрывать добычу и отнести ее в лагерь поручил тремстам Критян; а сам, отозвав от поголовного убийства конницу и остальную пехоту, повел к ближайшему сторожевому отряду, рассчитывая его подавить без упорной борьбы. Начальствовал над ним военный трибун Л. Помпей; он воинов, испуганных внезапным приходом неприятеля, собрал на ближайший холм, намереваясь найти защиту в местности, так как численностью и силами сравняться не мог. Тут он сжал воинов в кружок для того, чтобы, они плотно сомкнутыми щитами, защитились от поражения стрелами и дротиками. Персей, окружив воинами холм, отдал приказание одним воинам со всех сторон испробовать где лучше взойди и вблизи завязать бой, а другим издали бросать стрелы. Римляне находились в положении вдвойне опасном: сбитым в кучу им неудобно было отбиваться от неприятелей, пытавшихся взобраться на холм, а если они (Римляне), выбегая вперед расстраивали ряди, то обнажали себя дротикам и стрелам: особенный вред наносили им цетросфендоны: в эту войну изобретено это новое оружие. Острие, в две ладони длины, было накнуто на копеище в половину локти длины, а толщиною в палец. Задняя часть его была снабжена тремя перьями, как обыкновенно бывает у стрел: праща посередине имела две веревки не одинаковой длины. Когда пращник раскачивал ее с большим усилием, то стрела выскакивала оттуда, как желудь из пятки. Много Римских воинов было переранено и этим, и всякого рода оружием, и им утомленным трудно было держать оружие. Царь настаивал, чтобы они сдались, обещал безопасность, даже награды, но никто из них и не думал о покорности, как вдруг неожиданно, когда уже они умирать собирались, блеснула надежда. Несколько человек фуражиров, прибежав в лагерь дали знать консулу, что отряд осажден. Тронутый опасностью стольких граждан (их было почти 800 человек) и все до одного Римляне, он вышел из лагеря с конницею и легковооруженными воинами (присоединились новые вспомогательные войска, пешие и конные Нумиды и слоны) отдав приказание военным трибунам, чтобы следовали и легионы с военными значками; а сам, присоединив велитов в подкрепление вспомогательных легковооруженных войск, выступил вперед к холму. Фланги консула прикрывали Евмен, Аттал и Мизаген, царев Нумидов.
66. Как только увидали осажденные Римляне, первые значки своих соотечественников, крайнее отчаяние, овладевшее было ими, отлегло от души. Для Персея важнее всего было удовольствоваться случайным успехом и частью взяв, частью избив нескольких фуражиров, не тратить времени на осаду гарнизона; а во–вторых, даже испытав ее сколько–нибудь и удостоверясь, что с ним сил недостаточно, уйти, пока еще возможно было с безопасностью. Вместо того он, возгордись успехом, остался, несмотря на приближение неприятелей, и поспешно послал — призвать фалангу. Она неминуемо должна была прийти и позднее, чем требовали обстоятельства дела, и в поспешном движении должна была расстроиться и в таком виде иметь дело с неприятелем, готовым к бою в надлежащем порядке. Консул предупредил (прибытие фаланги) и немедленно бой завязался. Македоняне сначала сопротивлялись, но когда они, уступая далеко неприятелю во всех отношениях, потеряли триста пеших воинов и двадцать четыре знатных всадников из эскадрона, называемого Священным, в числе их пал и начальник — Антимах, пытаются уйти; впрочем обратное движение представляло еще больше суматохи, чем сражение. Фаланга, призванная нарочным, в поспешном движении встретилась в теснинах с толпою пленных и повозками, нагруженными хлебом. Пленные были избиты, конечно не без большего вреда и для другой стороны, вовсе не ожидавшей такой встречи, так что не только развернуть строй не было возможности, но воины, для того только чтобы открыть себе путь, валили в пропасть нагруженные воза; погоняемые лошади бесились и тем более причиняли замешательства в толпе. Едва только они (воины Македонские) отделались от беспорядочного обоза захваченной добычи, как встретили расстроенное войско царя и его оробевших всадников. Тут крики их с приказанием несть назад значки, произвели замешательство, приблизившее Македонян почти к гибели. Если бы Римляне, дерзнув войти в теснины, преследовали далее, то урон неприятеля был бы еще больше. Консул, присоединив к себе отряд, находившийся на холме, отвел войска в лагерь, довольствуясь умеренным успехом. Некоторые писатели утверждают, что в этот день произошло значительное сражение: восемь тысяч неприятелей убито, и в том числе царские вожди Сопатр и Антипатр; живьем взято около двух тысяч восьмисот, а военных значков (знамен) захвачено двадцать семь. И для Римлян победа не обошлась без потерь: из войска консульского пало более четырех тысяч трехсот; из значков эскадрона, находившегося на левом фланге, утрачено пять.
67. День этот и Римлян ободрил духом, и Персея поразил так, что он, пробыв несколько дней у Мопсела, озабоченный главным образом погребением павших его воинов, оставил довольно значительный гарнизон у Гонна, и отвел войска в Македонию. Одного из своих военачальников, по имени Тимофея, оставил он с небольшим отрядом у Филы, отдав приказание — вблизи стараться подействовать на Магнетов. По прибытии в Пеллу, он отпустил войско на зимние квартиры, а сам с Котисом отправился в Фессалонику, Туда пришло известие, что Атлесбис, царек Фракийцев, и Корраг, префект Евменов, произвели нападения на владения Котнса и захватили край, называемый Мареною. А потому Персей, найдя нужным отпустить Котиса для защиты его собственности, при отъезде осыпал его значительными дарами. Коннице выдано двести талантов, полугодичное жалованье, тогда как прежде положено было выдать за год. Консул, услыхав, что Персей удалился, подвинул лагерь в Гонну, думая захватить этот город. Находясь перед самим Темпейским ущельем, он представляет вернейший ключ к Македонии, и возможность безопасно спускаться в Фессалию. Видя, что, и по условиям местности и по сильному гарнизону, взять его невозможно, он оставил это намерение. Повернув путь в Перребию, он первым приступом взял и разрушил Маллею, и овладев Триполисом и остальною Перребию, вернулся в Лариссу. Отсюда отослав домой Евмена и Аттала, он распределил Нумидов и Мизагена по зимним квартирам, в ближайших Фессалийских городах, и часть войска он распределил по всей Фессалии так, чтобы все имели удобную зимовку и вместе служили зашитою городам. Он послал легата К. Муция, с двумя тысячами, овладеть Амбракиею, а союзников изо всех городов Греции отпустил кроме Ахейцев. С частью войска выступил он в Ахейю Фтиотийскую, Птелей, оставленный бежавшими жителями, разрушил до основания, а Антроном овладел с согласия его жителей; за тем он подвинул войско к Лариссе. Город оставлен и все жители удалились в крепость; он стал к ней приступать. Прежде всех вышли под влиянием страха Македоняне, составлявшие царский гарнизон; оставленные ими жители немедленно изъявили покорность. Потом возникло сомнение: прежде ли атаковать Деметрию, или взглянуть на положение дел в Беотии? Фивяне теснимые Европейцами, звали Римлян в Беотию: вследствие их просьб и того, что эта страна представляла более, чем Магнезия, удобств дли зимних квартир, он повел войска в Беотию.

---

[1] Тут пробел и в подлиннике.
[2] Тут явная ошибка в подлиннике; итог войск Римских много больше.

Книга Сорок Третья

1. Тем же летом, когда в Фессалии Римляне имели верх в деле конницы, наместник, отправленный консулом в Иллирик, силою оружия принудил к покорности два богатых города, оставив жителям неприкосновенною их собственность с целью — славою милосердия подействовать и на жителей укрепленного города Карнунта. А когда он не мог ни уговорить их покориться, ни принудить их к тому осадою, то для того чтобы не пропали даром труды воинов при осаде двух городов, он их, пощаженные прежде, отдал воинам на разграбление. Другой консул К. Кассий — и не совершил ничего замечательного в Галлии, доставшейся ему по жребию, и задумал бесполезный план — вести легионы в Македонию через Иллирик. О том, что консул предпринял было это движение, сенат узнал от послов Аквилейских. Они пришли жаловаться, что их колония, недавняя и слабая, недостаточно еще укрепленная, находится среди неприязненных народов — Истров и Иллирийцев, и просить, чтобы сенат озаботился принятием мер к укреплению этой колонии. Их спросили: не желают ли они поручить это дело консулу К. Кассию? и получили в ответ, что Кассий, собрав войско в Аквилее, двинулся через Иллирик в Македонию. — Это обстоятельство показалось сначала невероятным и все полагали, что может быть начаты военные действия с Карнами или Истрами. Тогда Аквилейцы сказали: «ничего они более не знают и не дерзают утверждать кроме того, что воинам дано провианта на тридцать дней, и что разысканы и уведены проводники, знающие дорогу из Италии в Македонию. — Сенат пришел в негодование, что консул решился на такой поступок: оставить свою провинцию с тем, чтобы перейти в провинцию другого, вести войско путем новым и опасным через земли народов чуждых, и открыть для стольких племен путь в Италию. Значительным большинством положено: чтобы претор К. Сульпиций назначил из числа сенаторов трех уполномоченных, которые в этот день отправились бы из города, и как только будут в состоянии поспешнее, догнали бы консула Кассия, где бы он ни находился и объявили бы ему чтобы он не вступал в войну ни с одним народом без определения на то сената. Послы отправились: К. Корнелий Цетег, М. Фульвий, П. Марций Рекс. Опасения относительно консула и войска были причиною, что в это время отложили заботу об укреплении Аквилеи.
2. За тем были введены в сенат послы от нескольких народов и той, и другой Испании. Они принесли жалобу на корыстолюбие и надменность Римских начальств и, стоя на коленах, просили у сената не допускать их, союзников, обирать гнуснее, чем неприятелей. Они жаловались и на другие недостойные поступки, и ясно было, что тут взяты деньги. Претору Л. Канулею, которому по жребию досталась Испания поручено к каждому, от кого Испанцы будут требовать своих денег обратно, приставить по пяти следователей из сословия сенатского, и дать им возможность взять таких покровителей (патронов), каких они захотят. Послы позваны в сенат и прочитано сенатское определение; они приглашены наименовать патронов, и избрали четырех: М. Порция Катона, П. Корнелия Кн. Сципиона, Л. Эмилия Л. С. Павлла, К. Сульпиция Галла. Прежде всего послы взяли следователей к М, Тицинию, который был претором, при консулах А. Манлие и М. Юние, в ближней Испании. Два раза было отложено исследование, а в третий раз подсудимый оправдан. Произошло разномыслие между послами обеих провинций: народы ближней Испании назначили патронами М. Катона и Сципиона, а дальней Л. Павлла и Галла Сульпиция. К следователям приведены народами ближними П. Фурий Фил, а дальними М. Матиен. Первый был претором за три года прежде в консульство Сп. Постумия и К. Муция, а другой два года тому назад в консульство Л, Постумия и М. Попиллия. И тот, и другой обвинены в важных преступлениях и суждение им отсрочено, а когда пришлось вновь защищать дело, то оказалось, что они отправились в добровольную ссылку. Фурий удалился в Пренесте, Матиен в Тибур. Слух шел, что патроны не допускают привлекать к суду лиц знатных и сильных. Подозрение это усилил претор Канулей: оставив порученное ему дело, он начал производить набор. За тем он поспешно удалился в провинцию для того, чтобы Испанцы более никого не тревожили. Таким образом прошлое предано забвению, а на будущее сенат принял меры — о чем они и просили — чтобы Римские чиновники не производили оценки хлеба, чтобы они не принуждала Испанцев продавать им двадцатую часть по такой цене, какую сами (чиновники) назначать, и чтобы по городам не было особых префектов для сбора денег.
3. Пришло и другое посольство Испанское же, но от другого рода людей. Они высказали, что происходят от Римских воинов и Испанских женщин, с которыми не были соединены законным браком, что их более четырех тысяч человек и умоляли дать им город, где бы они могли жить. Сенат определил: «пусть они запишут свои имена у Л. Канулея и те из них, которых он отпустит на волю, пусть, по благоусмотрению сената, будут отведены в Картейю, что на берегах океана. А которые из жителей Картейи захотели бы остаться дома, то и им дается возможность быть принятым в число поселенцев с отведением им земли. Поселение это считать Латинским и называть «отпущенникам». — В то же время пришли из Африки и царек Галусса, сын Масинисы, послом от отца и Карфагеняне. Гулусса первый введен в сенат и изложил, в чем именно заключалось пособие отца его на Македонскую войну, и если сверх того Римляне заблагорассудят повелеть, то он обещал что тотчас все будет исполнено на заслуги Римлян. Он предостерегал сенаторов — принять меры против коварства Карфагенян. «Они задумали снарядить большой флот, по–видимому за Римлян и против Македонян, а когда он будет изготовлен и снаряжен, то в их власти будет избрать врага или союзника», Такое обвинение… [1] [Потом он толковал о деле Масиниссы относительно земель и городов, которые, как жаловались Карфагеняне, отняты будто бы у них. Сильной спор произошел тут между царьком и послами Карфагенян. Какие были доводы с той и другой стороны и какой последовал ответ сената, хорошенько неизвестно. Впрочем этот спор затих на несколько лет, как бы преданный забвению. Возобновленный впоследствии, он был поводом к ожесточенной войне: Карфагеняне начали ее против Масиниссы, но пришлось вести с Римлянами, и она окончилась только гибелью Карфагенян. — Под этим годом находим в древних летописях, что из девицы, жившей у родителей, сделался мальчик; по приказанию гадателей отвезен он на пустынный остров.]
[4. Консулом К. Кассием произведены выборы, и консулами назначены А. Гостилий Манцин, А. Атилий Серран, Затем преторами определены: М. Ретий, А. Мэний, Л. Гортензий, К. Элий Пет, Т. Манлий Торкват, К. Гостилий, Консулам назначены провинции: Италия и Македония, Преторам достались по жребию: Рэтию — судопроизводство в городе, а Мэнию над чужестранцами. Флот и морской берег Греции достались Гортензию. Остальными преторскими провинциями были без сомнения, как и в предшествовавшем году: Испания, Сицилия и Сардиния, по какому именно претору досталась каждая из них, вследствие молчания древних памятников, наверное определить нельзя. Между тем П, Лициний, посланный на войну как будто бы не с Персеем, а с Греками — бесполезное раздражение против настоящего неприятеля, обратил против бедных и бессильных; он взял силою, и без милости разграбил, много городов в Беотии, где зимовал. Коронейцы, потерпевшие особенное притеснение, прибегли к защите сената, который и определил — возвратить свободу пленным, проданным в рабство. Жестокости и корыстолюбию консула подражал, и даже его превзошел, претор Лукреций, начальник флота, опасный для союзников, а для врага — предмет презрения. Так на флот, стоявший у Орея, Персей произвел нечаянное нападение, взял двадцать транспортных судов, нагруженных хлебом, остальные, потопил и даже овладел четырьмя, военными о пяти рядах весел, судами. Удачно также действовал Персей и во Фракии, куда он зашел защитить Котиса от войск Атлебиса и Коррага. Впрочем Котис действовал и сам не плохо: деятельный на войне, он был рассудителен в совете и только по происхождению Фракиец, а не по нраву: удивительно умеренный и трезвый, он заслужил общую любовь милосердием и снисходительностью].
[5. Персею все шло по его желанию, так как тут и народ Епиротов перешел на его сторону, по совету Цефала: впрочем его к измене побудила более необходимость, чем добрая воля. Благоразумный и постоянный человек, он и в это время был расположен самым лучшим образом. Он молил богов бессмертных, чтобы не начиналась война между Римлянами и Персеем, или не доходила до чего–либо решительного. Как только война началась, он решился, согласно союзному договору, помогать Римлянам, но не выступая из условий договора и не переходя в подлую угодливость. Расстроил это намерение какой–то Хероп, внук того, который открыл Т. Квинкцию — когда тот вел войну с Филиппом — ущелье у реки Аоя, подлый льстец людей могущественных, и удивительно изобретательный выдумщик клевет на каждого хорошего человека. Он был воспитан в Риме, и послан дедом в город изучить язык Римский и литературу. Вследствие этого он был знаком и дорог многим из Римлян; по возвращении домой, от природы легкомысленный и нравственно испорченный, он не оставил в покое людей самых первостепенных, тем более, что дружественные связи с Римлянами придавали ему самонадеянности. Сначала все его презирали и никакого на него внимания не обращали; но когда началась война с Персеем, и все в Греции было полно подозрений, многие тайно, а большая часть явно сделались расположены в Персею, Хероп не переставал обносить перед Римлянами тех, которые пользовались у Епиротов наибольшим влиянием. Правдоподобие, и некоторое основание клеветам придавали родственные связи с царями Македонскими, которые когда–то были у Цефала и у прочих лиц, принадлежащих к этой партии. Все их слова и действия он злонамеренно проверял и, постоянно извращая их смысл в самую дурную сторону, искажал истину произвольными прибавками и утайками, и обвинениям придавал вид правдоподобия. На них не обращали внимания Цефал и разделявшие его убеждения относительно ведения общественных дел, сильные сознанием неограниченной верности к Римлянам. Но когда они убедились, что Римляне не остаются глухи к таким наговорам, и что уведены в Рим старейшины Этолов, заподозренные также вследствие клевет доносчиков, тут они сочли своею обязанностью — заботиться уж собственно о себе и своих интересах. Другого исхода не было как приязнь с царем, и потому они вынуждены были войти в союз с Персеем и передать ему свой народ. В Риме консулы А. Гостилий и А. Атилий, вступив в должность и совершив все обязанности консулов в отношении богов и людей в городе и около города, отправились в провинцию. Гостилий, которому досталась Македония, поспешил в Фессалию к войску, и вошел в Епир, еще явно не отпавший и чуть было не попал в руки Персея. Какой–то Феодот и Филострат, полагая, в случае передачи его царю, заслужить большую благосклонность Персея и причинить Римлянам величайший вред в данную минуту, написали письмо к царю, приглашая его как можно поспешить. Если бы Персея не задержала остановка, сделанная Молоссами у реки Аоя и консул, предупрежденный о близкой опасности, не свернул с предположенного пути, то вряд ли он по–видимому ушел бы. Таким образом оставив Епир, он отплыл в Антициру и оттуда направился в Фессалию; приняв там войско, он двинулся к неприятелю, но вел войну там нисколько не счастливее того, как и в предшествовавшем году. В сражении с царем он разбит, и когда он сначала хотел было проложить себе путь силою через Елимею, а лотом через Фессалию тайком, то там и здесь встретился Персей, и все усилия оказались тщетными. Да и претор Гортензий, которому досталось начальство над флотом, не совершил ничего счастливо, или со знанием дела, и из его действий не осталось ничего более памятного, как жестокое и вероломное разграбление города Абдеритов, когда они жаловались на возложенные на них невыносимые тягости. А потому Персей уже презирал Римлян, и как бы совершенно свободный и незанятый, сделал набег на Дарданов и, умертвив десять тысяч варваров, увел огромную добычу].
6. [В этом году Цельтиберы начали войну в Испании, побуждаемые новым вождем Олоником; некоторые называют его Салондиком. Он. человек в высшей степени хитрый и смелый, потрясая серебряным копьем, будто бы с неба посланным, в виде пророка, обратил внимание всех на себя. Когда он, за одно с таким же товарищем как сам, около ночи проник в лагерь претора Римского с намерением его умертвить, то у самой палатки он встречен был дротиком часового: товарищ также получил достойное возмездие за столь безрассудное начинание. Претор велел тотчас же отрезать головы обоим, и воткнув на копья отдал отборным из числа пленных с приказанием отнести к своим. Когда они вошли в лагерь, то, показывая отсеченные головы, [2] [причинили такой страх, что будь придвинуто немедленно войско, лагерь мог быть взят. Да и тут произошло порядочное бегство; нашлись и такие, которые предлагали отправить послов с просьбою о мире: весьма многие города, получив об этом известие, покорились. Когда они оправдывались и возлагали вину на безумие двоих, безумно устремившихся на свою гибель, то претор дал им прощение. Немедленно отправился он по другим городам — все исполняли его требования и, не тревожа войско, прошел он замиренную область, еще недавно бывшую жертвою страшного волнения. Такая снисходительность претора — ею он, без, пролития крови, усмирил самый отчаянный народ, тем приятнее была народу и патрициям, чем с большею жестокостью и жадностью велась война в Греции консулом Лицинием и претором Лукрецием. Трибуны народные отсутствующего Лукреция терзали постоянными нападками в народных собраниях, между тем как он извинялся отсутствием своим на общественном служении; но тогда так мало исследовали даже окрестности, что он в это же время находился в своем поместье на Антиатском поле, и на военную добычу делал водопровод в Антий из реки Лорацины; говорили, что он отдал эту работу за сто тридцать тысяч асс. Картинами, из военной добычи, украсил он храм Эскулапа. Общее неудовольствие и худую славу обратили от Лукреция на Гортензия, его преемника, Абдериты; они плакали перед сенатом и жаловались: «что их город взят и разграблен Гортензием. Причиною гибели города было то, что когда он приказал представить сто тысяч динариев, и пшеницы пятьдесят тысяч мер, они просили срока — об этом деле отправить послов к консулу Гостилию и в Рим. Но лишь только пришли они к консулу, как услыхали, что город взят, старейшины казнены отсечением голов, а остальные жители проданы в рабство». Такой поступок показался сенату возмутительным; он относительно Абдеритов оставил тоже определение, какое о Коронеях в предшествовавшем году. Тоже самое объявить перед народным собранием велел сенат претору К. Мению. Отправлены два уполномоченных — К. Семпроний Блез и Секс, Юлий Цезарь возвратить Абдеритам свободу. Им же поручено объявить консулу Гостилию и претору Гортензию, что с Абдеритами военные действия начаты несправедливо, и что потому признано за справедливое — разыскать всех, находящихся в рабстве и возвратить им свободу.
7. В это же время на К, Кассия, бывшего консулом в предшествовавшем году — а тогда он находился в Македонии с А. Гостилием в должности военного трибуна — принесены жалобы сенату, и прибыли послы царя Галлов Цинцибиниса. Брат его говорил в сенате и жаловался, что К. Кассий опустошал поля союзных Альпийских народов, и оттуда увел в рабство многие тысячи людей. Около этого же времени пришли послы Карнов, Истров и Япидов; они говорили: «консул Кассий приказал им сначала дать проводников — показать путь, которым вести войско в Македонию: мирно ушел он от них, как бы для ведения войны с другими; затем он вернулся с половины пути и уже врагом прошел их пределы: в разных местах произведены пожары и грабежи, и до сих пор им неизвестно — по какой причине консул счел их за врагов». И царю Галлов заочно и этим народам дан ответ: «сенат относительно жалоб на случившееся не мог предвидеть, что это будет и не одобряет, если действительно так поступлено; но не выслушав осудить заочно человека, бывшего консулом, несправедливо тем более, что он находится в отсутствии на общественной службе. По возвращении из Македонии К. Кассия, если они захотят обвинять его в лицо, то сенат, разузнав обстоятельства дела, постарается дать им надлежащее удовлетворение», Не только дан ответ этим народам, но и отправлены послы — два к царьку по ту сторону Альпов, а три к другим народам — объявить им — какое на этот предмет мнение сената. Положено отправить послам в подарок две тысячи асс, а двум братьям царькам особенно два ожерелья, сделанные из пяти фунтов золота, и серебряные сосуды в 25 фунтов, два коня в полном уборе с проводниками, оружие и платье, какое носят всадники, и их провожатым одежды как свободным, так и рабам. Вот что послано, а по просьбе послов дозволено купить десять лошадей и увести из Италии. Послы с Галлами отправлены по ту сторону Альпов: К. Лелий, М. Емилий Лепид; к прочим народим К. Сициний, М. Корнелий Блазио и Т, Меммий.
8. Разом стеклись в Рим послы многих городов Греции и Азии; первые введены Афиняне; они сказали: «что все суда и воинов, сколько они их ни имели, отослали консулу П. Лицинию и претору К. Лукрецию, но он ими не воспользовался, а потребовал сто тысяч мер хлеба: хотя они обрабатывают почву скудную, да и своих поселян кормят привозным хлебом, впрочем они, исполняя свою обязанность, и это представили; готовы всегда исполнить все, что от них ни потребовали бы. Милезийцы, не припоминая ничего о прошлом, обещали представить все, что ни потребовать бы сенат на войну. Алабандийцы напомнили, что они построили храм в честь города Рима, и установили этому божеству ежегодные игры: они принесли золотой венок в пятьдесят фунтов весом, положить в Капитолий в дар Юпитеру Всемогущему и Всеблагому и триста щитов всадничьих, с тем чтобы вручить все это кому будет приказано; они просили позволения положить дар в Капитолие и принести жертвы. О том же просили и жители Лампсака, принесшие венок в 80 фунтов и припоминали: «что они оставили Персея после того, как Римское войско пришло в Македонию, находясь под властью Персея, а прежде Филиппа. За это, и за исполнение всех требований вождей Римских, они просили одного только — быть принятыми в дружбу народа Римского и в случае заключения мира с Персеем, быть изъятыми от его власти и не подпасть снова ему». Прочим послам дан вежливый ответ, а относительно жителей Лампсака велено претору К. Мэнию — внести их в список союзников. Всем даны подарки каждому до две тысячи асс. Алабандийцам приказано отнести щиты в Македонию к консулу А. Гостилию. Вместе с тем послы Карфагенян показали, что у них свезено к берегам моря миллион мер пшеницы и пятьсот тысяч мер ржи с тем, чтобы отвезти туда, куда укажет сенат; «знают они, что такое их приношение и заслуга далеко не соответствуют одолжениям народа Римского и их желанию; но не раз они исполняли и в других случаях, при благоприятных обстоятельствах того и другого народа, обязанности благодарных и верных союзников». Также послы Масиниссы обещали такое же количество хлеба, и сверх того тысячу двести всадников и двенадцать слонов, и по приказанию сената все, в чем бы обнаружилась потребность; с одинаковою готовностью исполнит Масинисса — равно как и то, что сам обещал по собственному побуждению. Благодарность объявлена Карфагенянам и царю, и вместе просили их обещанное доставить в Македонию к консулу. Послам и тем и другим дано по две тысячи ассов.
9. Послы Кретийцев напоминали, что они отправили в Македонию столько стрелков, сколько было приказано консулом П. Лицинием, и когда на сделанный им вопрос они не скрыли; «что у Персея в войске находится большее число стрелков, чем у Римлян», то и получили в ответ; «если Кретийцы чистосердечно и искренно предпочтут дружбу народа Римского дружбе с Персеем, то и сенат тогда даст им ответ, как несомненным союзникам, а между тем пусть они известят своих соотечественников о желании сената, чтобы Кретийцы как можно скорее отозвали домой воинов своих, какие находятся в рядах Персея». Когда Кретийцы были отосланы с таким ответом, позваны Халкидийцы. Их посольство, при самом входе, обнаружило дело первой необходимости, так как старейшина их Миктион, лишенный болезнью употребления ног, внесен на носилках: несмотря на такое страдание, оно не могло служить ему оправданием и он или и сам не просил увольнения, или, если и просил, то получил отказ. Предупредив, что если в нем еще сохранилось что–либо живое, то — это язык оплакивать бедствия отечества; он изложил сначала услуги своих соотечественников и прежние, и оказанные во время войны с Персеем, вождям и войскам Римским; а затем во–первых надменное, жадное и жестокое поведение К. Лукреция с их соотечественниками, а во–вторых, доныне совершаемые, еще худшие, действия Л. Гортензия. Впрочем они готовы перенеси, все, и еще худшее того, что теперь терпят, чем изменить данному слову; что же касается до Лукреция и Гортензия, то они убеждены, что безопаснее для них было бы затворить ворота, чем принять в город. Города, их не допустившие, Ематия, Амфиполис, Маронея, Энос невредимы, а у ихних храмов все украшения обобраны, святотатственную добычу К. Лукреций отвез в Антий; свободные граждане увлечены в рабство, имущество союзников народа Римского разграблено и по ныне предмет грабежа. По примеру К. Лукреция, и Гортензий зимою и летом держит на квартирах экипажи судов, таким образом постоянно с ними, их женами и детьми находятся люди, которые никогда не привыкли взвешивать свои слова или действия».
10. Положено пригласить Лукреция в сенат для сделания возражений и оправдания; впрочем он лично выслушал гораздо больше, чем что припоминалось против отсутствующего. Явились обвинители более опасные и могущественные — два трибуна народных, М. Ювенций Тальна и Кн. Авфидий. Они не только не щадили его в сенате, но и, привлекши в народное собрание, взвели на него много обвинений и назначили день суда. По приказанию сената, претор К. Мэний дал такой ответ Халкидийцам: «что они говорили о своих услугах в отношении к народу Римскому и ранее, и в войне, которая теперь ведется, то сенат знает, что они говорят правду и благодарен настолько, насколько следует. А что они жалуются на действия, совершенные К. Лукрецием и совершаемые Л. Гортензием, преторами Римскими, то все это делалось и без ведома, и без согласия сената, так должно быть известно каждому, кто знает, что народ Римский начал войну с Персеем, а прежде с Филиппом за свободу Греции, а не для того, чтобы страдали союзники и их власти. Сенат даст письмо к претору Л. Гортензию о том, что те действия его, на которые жалуются Халкидийцы, сенату не нравятся; если какие свободные граждане попали в рабство, то чтобы он, претор, озаботился поскорее разыскать их и возвратить им свободу; признано справедливым относительно морских экипажей отводить квартиры одним начальникам». Вот что написано Гортензию по приказанию сената; послам дано в подарок по две тысячи асс, и на общественный счет наняты повозки, отвезти Миктиона по покойнее в Брундизий. К. Лукреция, когда наступил назначенный день суда, трибуны обвинили перед народом и назначили ему пеню миллион асс; при подаче голосов все тридцать пять триб его обвинили.
11. В земле Лигуров в этом году не происходило ничего замечательного; и неприятели не поднимали оружия, и консул не водил легионов в их земли. Убедясь достаточно в спокойствии на этот год, он распустил воинов двух легионов Римских не позднее шестидесяти дней, после того как пробыл в провинцию. Войско латинских союзников он заблаговременно отвел на зимние квартиры в Луну и Пизу, а сам с всадниками побывал в большей части городов Галлии. Войны не было нигде, кроме Македонии; впрочем подозревали и Гентия, царя Иллиров. Вследствие этого сенат определил — отправить восемь, совершенно снаряженных, судов из Брундизия к К. Фурию легату в Иссу; он командовал островом под защитою двух Иссенских судов. На те суда посажены две тысячи воинов, набранные претором М. Рэцием по сенатскому декрету в той части Италии, которая обращена к Иллирику. Консул Гостилий отправил в Иллирик четыре тысячи воинов — защищать народы, соседние с Иллириком. Недовольный приведенными войсками, он выпросил вспоможения от союзников и вооружил до восьми тысяч людей разного рода: он прошел всю эту страну и остановился у Лихнида, города Дассаретиев.
12. Неподалеку оттуда находился город Ускана, который почти составлял собственность Персея: в нем заключалось десять тысяч граждан и небольшой гарнизон Кретийцев для обережения; оттуда приходили тайно гонцы к Клавдию: «если он подвинет ближе войско, то найдутся люди, которые передадут город. Да и дело стоит трудов; добычи с избытком достаточно будет обогатить не только приятелей, но и воинов». Близкая надежда поживиться до того ослепила ум, что он не удержал никого из тех, которые приходили с таким известием, не потребовал заложников как порук дела, для совершения которого нужно было употребить обман и коварство, не послал разузнать, не обязал клятвою. Он назначил им день и, выступив из Лихнида, стал лагерем в двенадцати милях от города, на который имел замыслы. Оттуда он велел поднять значки в четвертую смену ночных караулов, оставив около тысячи человек для прикрытия лагеря: в беспорядке, растянувшись на большее пространство редкими толпами (вследствие темноты ночи они разошлись в разные стороны), подошли они к городу. Беспечность еще возросла, когда они увидали, что на стенах нет ни одного вооруженного воина. Но лишь только Римляне подошли на полет стрелы, разом из двух ворот сделана вылазка. С военными криками неприятелей, бросившихся из города, соединились страшные вопли женщин со стен вместе, с раздавшимся отовсюду, звуком меди. Толпы людей всякого рода, в том числе и рабы, кричали на разные голоса. Со всех сторон грозила по–видимому опасность и ужас до того овладел Римлянами, что они не могли выдержать и первого напора вылазки; таким образом их более погибло во время бегства, чем во время сражения; едва две тысячи человек с самим легатом убежали в лагерь. Отдаленность лагеря давала неприятелям возможность настигнуть по более утомленных Римлян. Аппий даже не остановился в лагере — собрать своих воинов, рассеявшихся в бегстве (это обстоятельство служило спасением воинам, разошедшимся по полям) и прямо в Лихнид отвел оставшиеся от поражения войска.
13. Слух об этих и других неудачных действиях в Македонии, получен от Секс. Дигития, трибуна военного, пришедшего в Рим для жертвоприношения. Вследствие этого сенат, опасаясь, как бы не было получено в Македонии еще большего позора, отправил уполномоченных в Македонию: М. Фульвия Флакка, и М. Каниния Ребила, для доклада о том, что делается, на основании дознания на месте. Консул А. Гостилий должен был назначить собрание народное для выбора консулов так, чтобы они могли быть произведены в январе, и для того вернуться в город как можно поспешнее. Между тем поручено претору М. Рацию эдиктом — созвать в Рим всех сенаторов из Италии кроме тех, которые находились на общественной службе, а живущие в Риме сенаторы не должны были удаляться на расстояние далее тысячи шагов. Это все сделано так как определял сенат. Выборы консульские назначены накануне четвертого дня календ Февральских. Выбраны консулами К. Марций Филипп в другой раз и Кн. Сервилий Цепион. Три дня спустя назначены преторами: К. Децимий, М. Клавдий Маррелл, К. Сульпиций Галл, К. Марций Фигул, Сер. Корнелий Лентул, П. Фонтей Капето. Назначенным преторам распределены четыре провинции, кроме двух городских: Испания, Сардиния, Сицилия и флот. Уполномоченные вернулись из Македонии уже по окончании февраля месяца. Они донесли об удачных действиях царя Персея в продолжение этого лета и о том, что большой страх овладел союзниками народа Римского вследствие того, что столько городов досталось во власть царя: «войско консула не богато людьми вследствие многочисленных отпусков, раздаваемых щедро из желания популярности; вину этого дела консул взваливает на военных трибунов, а они напротив на консула.» Позор, понесенный вследствие опрометчивости Клавдия, в глазах сенаторов они старались смягчить, уверяя, что при этом весьма незначительна потеря воинов Итальянского происхождения, так как она относится более к воинам, собранным поголовно на месте на скорую руку. Назначенные консулы как только вступили в отправление должности, получили приказание доложить сенату о Македонии, и им назначены провинциями Италия и Македония. Этот год был високосный, и на третий день по окончании года были вставные Календы. В продолжении этого года умерли священники: Л. Фурий Фил и К. Ливий Салинатор. Первосвященники выбрали на место Фурия Т. Манлия Торквата, а на место Ливия М. Сервилия.
14. В начале наступившего года, когда новые консулы, К. Марций и Кн. Сервилий, доложили о провинциях, то сенат заблагорассудил, чтобы они или полюбовно распределили между собою Италию и Македонию, или прибегли к жребию. Но прежде чем сделался известным результат его, определен размер пособий на ту и другую провинцию на удачу, для того чтобы нисколько не влияло личное предубеждение. Назначено в Македонию шесть тысяч пеших воинов и союзников Латинского наименования шесть же тысяч; всадников Римских двести пятьдесят, союзников триста. Старых воинов распустить так, чтобы в каждом Римском легионе заключалось не более шести тысяч пеших воинов и триста всадников. Другому консулу не определен размер вспоможения, которое ему надобно было составить из воинов Римских; сказано только, чтобы он набрал два легиона по 6200 человек пехоты, и 300 конницы. Латинян большее, чем другому консулу, определено число: пеших десять тысяч и шестьсот всадников. Кроме того приказано набрать четыре легиона, которые долженствовали быть выведенными в поле по указанию надобности. Не допущено, чтобы консул назначил военных трибунов, но они выбраны народным собранием. Из союзников Латинского наименования потребовали шестнадцать тысяч пехоты и тысячу всадников. Войско это велено изготовить для выхода в поле только по указанию надобности. В особенности озабочивала Македония: на флот предписано набрать тысячу матросов граждан Римских из вольноотпущенников, из Италии пятьсот и столько же из Сицилии; а тому, кому досталась бы эта провинция, поручено — отвезти их в Македонию, где бы ни находился флот. В Испанию определено на вспоможение три тысячи пеших Римлян и триста всадников; при этом же назначено — сколько воинов должно заключаться там в легионах — пеших воинов пять тысяч и всадников триста. Претор, которому достанется Испания, должен был потребовать от союзников четыре тысячи пеших воинов и триста всадников.
15. Не безызвестно мне, что вследствие пренебрежения, по которому нынче вообще думают, что боги ничего не предвещают, никакие чудесные явления уже не заявляются в общее сведение и не записываются в летописи. Впрочем мне, бытописателю древних событий, не знаю каким образом привились и старые убеждения; овладевает мною какое–то религиозное опасение — считать пустым то, что самые умные люди не оставляли без внимания в видах общественной пользы, и не записать его в мою летопись. Получено известие о двух чудесных явлениях в Ананье, в этом году: на небе виден был необыкновенный огонь и корова, которую кормили на общественный счет, проговорила по–человечески. В это же время и в Минтурнах небо казалось как бы все в пламени. В Рэате шел каменный дождь. В Кумах в крепости Аполлон плакал в продолжение трех дней и ночей. В Риме два храмовых сторожа сообщили известие: один, что в храме Фортуны многие видели ужа с гривою, а другой в храме Перворожденной Фортуны, находящемся на холме, два разные чудесные явления: на полу выросло пальмовое дерево, и в средине дня шел дождь кровью. На два чудесных явления не обращено внимания, на первое потому, что оно случилось в частном месте: Т. Марций Фигул известил, что у него на дворе выросло пальмовое дерево, а второе потому что случилось в чужеземном месте: говорили, что в Фрегеллах, в доме Л, Атрея копье, купленное им сыну, состоявшему в военной службе, горело днем в продолжение более двух часов так, что огонь нисколько его не повредил. По поводу всенародных чудес десять сановников посоветовались со священными книгами; они объявили, чтобы сорока большими жертвами, какие обыкновенно богам приносят консулы совершено было богослужение, и все сановники около всех ложниц богов принесли бы большие жертвы, а народ надел бы венки. Все исполнено по указанию десяти сановников.
16. Затем созвано народное собрание для производства выборов: домогались цензуры первые лица в государстве: К. Валерий Левин, П. Постумий Альбин, П. Муций Сцевола, М. Юний Брут, К, Клавдии Пульхер, Ти. Семпроний Гракх. Последних двух выбрал цензорами народ Римский. Так как вследствие войны Македонской набор производился с большею, чем обыкновенно, заботливостью, то консулы обвиняли народ перед сенатом в том, что и молодые люди не отвечали на призыв. Против них К. Сульпиций и М, Клавдий преторы защищали дело народа: «для консулов набор не труден, но труден для честолюбивых: никого не хотят они записать против его воли; а для того, чтобы сенаторы знали, что это действительно так, преторы, которых и власть и влияние гораздо меньше, произведут набор, если сенату это будет угодно.» Сенат и поручил это дело преторам с большим единодушием… не без неудовольствия консулов. Цензоры, желая помочь этому делу, объявили так в народном собрании: при составлении переписи они предложат закон, чтобы граждане, кроме общей всем присяги, дали такую клятву: «тебе менее сорока шести лет и ты должен явиться к набору по эдикту цензоров К. Клавдия Ти. Семпрония и каждый раз при производстве набора сановниками при этих цензорах, ты должен являться, если только не будешь еще воином.» А также вследствие распространившегося слуха, что многие воины из Македонских легионов, вследствие заискивания вождей, оставили войско с неопределенными отпусками, постановлено относительно воинов набранных в Македонию, в консульство П. Элия и К. Попиллия и после них: «чтобы те из них, которые находятся в Италии, возвратились в провинцию в тридцатидневный срок, показав сначала себя в перепись по месту нахождения; а те, которые находятся во власти родителя или деда, должны объявить свои имена самим цензорам. Рассмотрят также они и причины отпусков, и велят продолжать служение тем из воинов, которые, не выслужив установленного срока, отпущены по снисхождению начальства.» Когда это постановление было обнародовано и письма цензоров разосланы по площадям и местам народных сборищ, в Рим собралось такое множество молодых людей, что необычное стечение народа было городу даже в тягость.
17. Кроме набора воинов, которых надлежало послать для укомплектования, претор К. Сульпиций набрал четыре легиона, и набор окончен в продолжение одиннадцати дней; потом консулы распределили провинции, а преторы, кроме судопроизводства, ранее бросали жребий: судопроизводство в городе досталось К. Сульпицию, а над чужестранцами К. Децимию, Испания досталась М. Клавдию Марцеллу, Сицилия — Сер. Корнелию Лентулу, Сардиния — П. Фонтию Капитону, флот — К. Марцию Фигулу. Из консулов Кн. Сервилию досталась Италия, а К. Марцию — Македония. По окончании празднования Латинских игр, Марций немедленно отправился. Потом по докладу Цепиона сенату о том, какие два легиона из новых отвести с собою в Галлию, сенаторы определили, чтобы преторы К. Сульпиций и М. Клавдий дали консулам из набранных легионов те, какие заблагорассудят. С неудовольствием консул видел такое подчинение произволу претора и распустив сенат, он, стоя перед трибуналом преторов, требовал, чтобы они, на основании сенатского декрета, назначили ему два легиона; преторы предоставили консулу самому выбрать. Затем цензоры поверили сенат: председательствующим выбран уже третьими цензорами М. Эмилий Лепид. Семь человек удалены из сената. При составлении народной переписи цензоры отсылали в провинцию воинов из Македонского войска, а многочисленность таковых окапалась при самой народной переписи: исследовали причины отпусков уволенных и воина, которого отпуск оказывался несогласным с законами, приводили к такой присяге: «вполне добровольно, и на основании распоряжения цензоров К. Клавдия и Ти. Семпрония, возвращаюсь в провинцию Македонию, и обещаюсь это исполнить безо всякой хитрости.»
18. При пересмотре всаднического сословия, приговор цензоров был очень грустен и строг: у многих отняты лошади. Таким поступком оскорбив сословие всадников, пыл негодования еще усилили постановлением: «чтобы никто из лиц, в цензорство К. Фульвия и А. Постумия, державших в оброчном содержании общественные доходные статья и сборы, не смел являться на торги и даже принимать косвенное участие в них.» Уже давно откупщики просили, но бесполезно, сенат — положить предел произволу цензоров; наконец они нашли себе защитника в трибуне народном П. Рутилие, имевшем личное неудовольствие с цензорами: они приказали его вольноотпущенному клиенту, возведенную им, стену на священной улице против публичных зданий сломать, как выстроенную без надлежащего дозволения. Это частное лицо апеллировало к трибунам: так как кроме Рутилия не вступался никто, то цензоры послали потребовать обеспечения, и наложили денежный штраф перед частным собранием. Вследствие этого возник спор, и прежние откупщики обратились к трибуну; вдруг, от имени одного народного трибуна, предлагается народу определение: «отдачу общественных оброчных доходов и сборов, сделанную цензорами К. Клавдием и Ти, Семпронием, считать ничтожною, а объявить новую, в которой все без исключения имели бы право принять участие.» Трибун назначил день, в который это предложение должно быть внесено в народное собрание. Когда он наступил и цензоры выступили с возражениями: Гракх говорил среди общего молчания, а когда Клавдий стал говорить, поднялся шум; он отдал приказание уряднику восстановить тишину, Трибун жаловался, что таким действием народное собрание от него отозвано и он вынужден молчать; затем он оставил Капитолий, где было народное собрание. На другой день возникли большие смуты: трибун все имущество Ти. Гракха обрек богам за то, что он, пренебрегши вмешательством трибуна, наложил штраф и потребовал обеспечения у гражданина, апеллировавшего к трибуну и самого трибуна заставил молчать. К. Клавдию назначил день явки к ответу за отозвание от него народного собрания, объявив, что он обоих цензоров призывает к суду в государственном преступлении, и просил претора К. Сульпиция назначить день народного собрания. Цензоры не уклонялись и желали как можно скорее отдаться на суд народу, а потому семнадцатый день Октябрьских календ назначен как день народного собрания для суда. Цензоры немедленно отправились в притвор Свободы, и там запечатав все публичные счеты, заперли помещение, распустили общественных служителей и объявили, что они не будут заниматься никакими делами прежде, чем состоится о них приговор народа. Первый Клавдий защищался, и так как из двенадцати центурий всаднических восемь обвинили цензора, а вместе с ними и многие другие центурии первого класса, то тотчас первые лица государства, сложив с себя золотые кольца, переменили одежду, и в виде просителей обходили народ. Но особенное, как говорят, влияние на перемену общественного мнения имел Т. Гракх, который на клики народа отовсюду, что Гракху не может угрожать никакая опасность, поклялся, что если его товарищ будет осужден, то он, не дожидаясь о себе приговора, добровольно отправится с ним в ссылку. Впрочем подсудимого положение было чуть не безнадежное и только восьми центурий не доставало для осуждения. Когда Клавдий был оправдан, трибун народный не захотел более беспокоить Гракха.
19. В этом году, по требованию Аквилейских послов относительно увеличения числа поселенцев, записаны тысячу пятьсот семейств и посланы три сановника отвести их: Т. Анний Луск, П. Деций Субуло и М. Корнелий Цетег. В этом же году легаты, К. Попиллий и Кн, Октавий, посланы были в Грецию с сенатским декретом: наперед прочитав его в Фивах, они объявили его потом по всем городам Пелопоннеса: «чтобы никто не давал Римским должностным лицам на войну ничего кроме того, что назначит сенат». Такое постановление придало союзникам уверенность, что на будущее время они освободятся от тягостных издержек, которые их разоряли вследствие новых требований каждого нового начальника. Явись на Ахейской сейм, собравшийся в Эгие, они говорили очень ласково и выслушаны с сочувствием. Оставив народ непоколебимой верности в полном убеждении лучшего будущего, они переправились в Этолию. Настоящего волнения там еще не было, но все было полно подозрений и взаимных обвинений. Вследствие этого потребовав заложников, но не дождавшись окончания дела, уполномоченные отправились в Акарнанию. Акарнаны созвали для Римских уполномоченных сейм в Тирие; и тут между партиями была борьба· Некоторые старейшины требовали, чтобы в города были введены гарнизоны против безрассудства лиц, старавшихся привлечь народ на сторону Македонян: некоторые же отрицали необходимость мирным и союзным городам добровольно принимать на себя позор тот, какой обыкновенно достается на долю городов, взятых силою и враждебных. Такое представление найдено справедливым; Римские уполномоченные вернулись в Лариссу к проконсулу Гостилию (они им были посланы). Октавия он удержал с собою; Попиллия, почти с тысячею воинов, отправил зимовать в Амбракию.
20. Персей в начале зимы не дерзнул оставить пределы Македонии, опасаясь, как бы Римляне не ворвались с какой–либо стороны в беззащитное царство, к средине зимы, когда со стороны Фессалии глубокий снег сделал переход через горы невозможным, счел благоприятным для себя случаем сокрушить надежды и самоуверенность соседей для того чтобы, когда он обратится на войну с Римлянами, никакая опасность не угрожала с тылу; так как со стороны Фракии Котис, а со стороны Эпира Цефал, внезапным отпадением от Римлян, обеспечили спокойствие, а Дардан недавно усмирил Персей, то для войны открыта была только одна сторона Македонии, обращенная к Иллирику, где Иллирийцы и сами не оставались в покое и открывали дорогу Римлянам. Персей соображал, что если только он усмирит ближайших Иллирийцев, то будет в состоянии привлечь в союз и царя Гентия, уже давно колебавшегося. Выступив с десятью тысячами пеших воинов, часть которых состояла из фалангитов, с двумя тысячами легковооруженных воинов и пятьюстами всадников, он прибыл в Стуберу. Тут забрав провианту на много дней, и приказав за собою следовать обозу осадных принадлежностей, он на третий день стал лагерем у Усканы (это главный город Пенестиансвой области) но прежде чем действовать открытою силою, он отправил разведать расположение умов как начальников гарнизона, так и жителей города. Там, вместе с молодежью Иллиров, находился и Римский гарнизон. Так как в принесенных известиях не заключалось ничего похожего на мир, то Персей начал действовать открытою силою и попытался взять город одновременным приступом со всех сторон. Беспрерывно и безостановочно, и днем и ночью, одни воины сменяли других, то лестницы приставляя к стенам, то пытаясь зажечь ворота. Такую бурю выдерживали сначала защитники города, питая надежду, что и Македоняне не вытерпят долее действия зимних холодов под открытым небом, да и царю не будет такого послабления со стороны войны с Римлянами, чтобы он мог оставаться долго; а когда увидали, что возводятся насыпи и на них воздвигаются башни, должны были оставить упорство. Не говоря уже о том, что они не в состоянии были бороться с силами неприятеля, они, но случаю совершению неожиданной осады, не имели в городе запасов хлеба и вообще ничего нужного. А потому как не было никакой надежды на сопротивление, отправлены от Римского гарнизона К. Карвилий Сполетин и К. Афраний; они должны были сначала просить Персея — дозволить уйти вооруженным с тем, что им принадлежит; если же они в этом не успеют, то получить по крайней мере ручательство за жизнь и свободу. Царь благосклоннее на это согласился, чем исполнил. Дозволив сначала воинам выйти и унести все, что им принадлежало, он отнял у них оружие. По уходе Римлян, когорта Иллирийцев (их было 500) и Усканийцы сдались вместе с городом.
21. Персей, оставив гарнизон в Ускане, всех сдавшихся (численностью они почти равнялись с его войском) привел в Стуберу. Тут он Римлян (их было четыре тысячи человек), кроме главнейших, распределил между городами под их присмотр, Усканийцев и Иллиров продал в рабство, а войско отвел в Пенестию с целью покорить своей власти город Оэней; в других отношениях выгодно расположенный, он служит ключом для входа в землю Лабеатов, где царствовал Сентий. Когда царь проходил мимо обильной населением крепостцы Дравдак, то хорошо знакомые с этою страною сказали ему: не нужно брать Оэней, если Дравдак не будет в его власти; местоположение последнего еще удобное для всего.» С первым движением войска, жители Дравдака немедленно сдались. Обнадеженный такою быстрою сдачею, он, заметив — как велик ужас перед его войском, этою грозою покорил своей власти еще одиннадцать укреплений. Для весьма немногих нужна была сила, а остальные покорились добровольно; при этом взято тысяча пятьсот Римских воинов, которые были распределены по гарнизонам. Весьма полезен были при переговорах Сполетин Карвилий засвидетельствованием, что с ними не было поступлено жестоко. Пришли к Оенею, который не было возможности взять без правильной осады. Город был силен и стенами и большим, чем другие, количеством молодых людей; с одной стороны опоясывал его ручей, называемый Артат, с другой превысокий и недоступный горный хребет. Все это внушало жителям надежду сопротивления. Персей окружил город валом, и начал с возвышенной стороны вести насыпь, которая бы господствовала над стенами. Пока эти работы приводились к концу, горожане между тем в частных схватках, которыми посредством вылазок они и старались защищать свои стены и препятствовать осадным работам неприятелей, испытали значительные потери, да и остальные сделались почти негодными вследствие трудов денных и ночных и ран. Как только насыпь подведена в стене и царская когорта из воинов, называемых Никаторама перешла, одновременно, во многих местах, приставлены лестницы и произведено нападение. Все достигшие совершенного возраста, умерщвлены, жены их и дети отданы под стражу; остальная добыча уступлена воинам. Победитель, на возвратном пути оттуда в Стуберу, отправил к Гентию послами Плеврата Иллирийца в нему бежавшего, и Адея Македоняна из Берои с поручением — изложить ему его действия в течение последних зимы и лета против Римлян и Дарданов, с присовокуплением недавних подвигов зимней экспедиции в Иллирик, и уговаривать Гентия вступить в дружественный союз с ним (Персеем) и Македонянами.
22. Послы Персея, перейдя хребет гор Скорда, по пустыням Иллирика, сделанным нарочно таковыми от Македонян опустошениями для того, чтобы Дарданам затруднить переход в Иллирик и Македонию, наконец с большим трудом прибыли в Скорду. Царь Гентий находился в Лиссе. Туда приглашены послы; они передали им порученное, и благосклонно выслушаны; принесли же они ответь без действия; «у царя не станет дело за охотою воевать с Римлянами, а впрочем для приведения в исполнении того, чего он желал бы, он особенно имеет недостаток в деньгах». Все это донесли послы царю Персею, который в то время занимался особенно продажею пленных из Иллирика. Немедленно те же послы отосланы назад с присовокуплением Главкие из числа телохранителей, но без упоминания о деньгах, а ими только одними небогатый дикарь мог быть побужден к войне. Опустошив потом Анциру, Персей отвел назад войско в Пенесту; оставив в Ускане, и по всем взятым им укреплениям вокруг её надежные гарнизоны, удалился в Македонию.
23. Л. Цэлий, Римский легат начальствовал в Иллирике; он не смел тронуться с места, пока находился в этих краях царь; по удалении его пытался таки наконец взять Ускану в земле Пенестов, но, будучи отбит находившимся там Македонским гарнизоном с большою потерею, отвел войско в Лихниду. Оттуда, по прошествии немногих дней, отправил он в землю Пенестов М. Требеллия Фрегеллана с довольно сильным отрядом — принять заложников от городов, которые верны остались дружественному союзу; он приказал им дойти и до Партинов (и они обязались дать заложников): и от тех и других истребованы безо всякой суматохи. Заложники Пенестов отправлены в Аполлонию, а Партинов в Диррахий (в то время Епидамн у Греков известен был более под этим названием). Ап. Клавдий, желая загладить бесславие, понесенное в Иллирике, приступил к Фаноту, Епирской крепости, и увел с собою, кроме Римского войска, до шести тысяч человек вспомогательного войска Атаманов и Теспротов; это покушение осталось без успеха, так как там защищался Клева, оставленный Персеем с сильным гарнизоном. Персей двинулся к Елимее и произведя там смотр войска, повел его к Страту по приглашению Епиротов. Страт в то время был самим укрепленным городом Этолии; он лежит над Амбракийским заливом подле реки Инаха. Персей туда отправился с десятью тысячами пехоты и тремястами всадников: он повел небольшое число воинов вследствие того, что дороги узки и круты. Когда он на третий день достиг горы Цития, то он с трудом перешел ее вследствие глубокого снега, и едва отыскал место удобное для лагеря. Выступив оттуда более по невозможности там остаться, чем по тому чтобы погода или дорога благоприятствовали движению, с ужасным вредом, в особенности для вьючных животных, он на другой день расположился лагерем у храма Юпитера, прозываемого Никейским. За тем, после огромного перехода, остановился он у реки Арахта, будучи задержан глубиною вод; употребив столько времени, сколько нужно было на изготовление моста, перевел войска, и после перехода, продолжавшегося день, встретил Архидама, старейшину Этолов, который намеревался ему передать Страт.
24. В этот день лагерь поставлен у границ Этолийской области; оттуда на другой день достигли Страта. Тут, подле реки Инаха, поставлен лагерь, и между тем как Персей ждал, что из ворот выйдут Этолы толпами с изъявлением покорности, нашел он, что ворота заперты и что в самую ночь его прибытия, принят Римский гарнизон с легатом К. Попиллием. Старшины, пригласившие царя под влиянием Архидама, когда он был на лицо, теперь когда вышел из города, сделались не так усердны и дали возможность враждебной партии — пригласить Попиллия из Амбрами с тысячею пеших воинов. Во время прибыл и Динарх, начальник конницы Этолийского народа, с шестьюстами пеших и сотнею конных воинов. Довольно верно было, что он прибыл в Страт с чем, чтобы идти к Персею, но переменив с новым оборотом дел свое намерение, присоединился к Римлянам, действовать против которых было прибыл, Да и Попиллий был не слишком доверчив, как и следовало с такими непостоянными людьми: ключи от ворот и караул на стенах он немедленно принял в свое распоряжение: Динарха и Этолов с молодежью Стратиев он удалил в крепость под видом гарнизона. Персей с холмов, возвышающихся над верхнею частью города, пытался вступить в переговоры, но, видя упорство жителей и то, что они даже близко не подпускают стрелами, стал лагерем в пяти тысячах шагов от города по ту сторону реки Петитов, Тут он созвал совет: Архидам и перебежчики Епиротов старались его удержать, а старейшины Македонян были того мнения, что не следует вступать в борьбу в неблагоприятное время года, когда не заготовлено никаких припасов, и осаживающие испытают недостаток во всем прежде осажденных тем более, что неподалеку оттуда находятся и зимние квартиры неприятеля; испуганный этим, Персей перенес лагерь в Аперантию. Аперанты приняли его с общего согласия, так как Архидам пользовался в этом народе большим расположением и влиянием: он сам оставлен у них начальником с отрядом войска из восьмисот человек.
25. Царь вернулся в Македонию не с меньшим ущербом для людей и вьючных животных, с каким приходил. Впрочем Аппий оставил осаду Фанота вследствие слуха о движении Персея к Страту. Клевас, преследуя его с отрядом смелой молодежи, у подошвы почти непроходимых гор, до тысячи человек умертвил из войска, затрудненного в движении, а до двухсот взял. Аппий, пройдя ущелья, остановился на поле, называемом Мелеон, лагерем не на долгое время; между тем Клевас, взяв Филострата, под начальством которого находился народ Эпиротов, перешел в область Антигонскую. Македоняне двинулись опустошать, а Филострат со своею когортою расположился засадою в потайном месте. Когда на рассеявшихся грабителей бросились вооруженные люди из Антигонеи, бегущие — усердных преследователей завели в долину, окруженную неприятелем. Тут до тысячи убито, с сотню взято в плен и, после удачных везде действий, подвинули лагерь почти к самому Аппиеву для того, чтобы союзники их не потерпели какого насилия от Римского войска. Аппий, без пользы потратив время в этих местах, распустив Хаонийцев и других Епиротов, сколько их находилось по гарнизонам, с Итальянскими воинами отступил в Иллирик и, распустив воинов по союзным городам Партинов на зимовку, сам вернулся в Рим для принесения жертв. Персей отозвал тысячу пеших воинов и двести всадников из народа Пенестов, отправил их в Кассандрею, чтобы они были там гарнизоном. Посланные от Гентия вернулись с прежним ответом. Впрочем Персей не переставал его искушать, посылая то одних, то других, так как очень ясно было как велико его значение, а впрочем никак не мог совладать с собою, чтобы решиться на издержку в деле величайшей важности.

---

[1] Отсюда все, что в скобках, пропуск.
[2] Все, что в скобках Т. Ливию не принадлежит.

Книга Сорок Четвертая

1. В начале весны, последовавшей за зимою, когда все это случилось, из Рима отправился консул К. Марций Филипп с пятью тысячами воинов, которых он должен быль перевезти с собою на пополнение легионов, и прибыл в Брундизий. Бывший консул М. Попиллий и другие молодые люди, равные ему по благородству происхождения, последовали за консулом в качестве военных трибунов для Македонских легионов. В тоже время прибыл и претор К. Марций Фигул, которому досталось командование над флотом. Вместе отправясь из Италии, они достигли Корциры на другой день, а на третий прибыли в Акций, Акарнанский порт. Оттуда консул, выйдя на берег в Амбракии, сухим путем двинулся во Фракию. Претор, миновав Левкату, вошел в Коринфский залив и оставив суда в Креузе, сам сухим путем отправился в Халкиду к флоту по середине Бэотии (идущему налегке тут день пути.) В это время А. Гостилий имел флот в Фессалии около Палефарсала: хотя не совершено никаких замечательных военных действий, но воины после крайнего своеволия приучены к полной воинской дисциплине; союзникам оказано надлежащее внимание, и они получили защиту от оскорблений всякого рода. Услыхав о прибытии преемника, со вниманием осмотрев оружие, воинов и коней, с устроенным войском он выступил на встречу приближавшемуся консулу. И первая их встреча вполне соответствовала достоинству их самих и Римского имени, и в действиях после совершенных… проконсул к войску… По прошествии немногих дней консул говорил речь к воинам, начав со злодейства, совершенного Персеем в отношении к брату, замышленного против отца его он прибавил «стяжав царство злодействами, отравлениями, убийством, гнусным умыслом посягнув на жизнь Евмена, осыпав оскорблениями народ Римский, разграбил союзные города вопреки святости договоров — до какой степени все эти его действия ненавистны богам бессмертным, почувствует он при исходе своих действий! Любят верность и доброту боги, через которых народ Римский достиг такой степени величия». За тем он сделал сравнение сил народа Римского, уже обнимавшего земной шар, с силами Македонии и одно войско с другим. «Но (сказал он в заключение) не с равными ли войсками сокрушили мы силы Филиппа и Антиоха, в несколько раз большие?»
2. Умы воинов были воспламенены подобного рода убеждениями, и начальник стал отбирать мнения относительно сущности ведения войны. К нему прибыл и претор К. Марций, от Халкиды приняв флот; заблагорассудили — не тратить более времени пребыванием во Фракии, но немедленно снять лагерь и отсюда идти в Македонию, а претору озаботиться, чтобы и флот в тоже время учинил нападение на неприятельский берег. Отпустив претора, консул, отдав приказание воинам взять с собою запасов на месяц, снял лагерь, и выступил в поход в десятый после того день, как принял войско. Совершив однодневный переход, он позвал снова в совет проводников и велел им высказать — какою дорогою каждый из них поведет войско. По удалении проводников, консул изложил совету, какую который из них укажет дорогу. Одни предпочитали движение через Питий; другие через Камбунийские горы, дорогою, по которой в предшествовавшем году вел войско консул Гостилий, иные — мимо Аскуридского болота. Оставалось несколько дороги общей, а потому окончательное обсуждение этого дела оставлено до того времени, когда лагерь будет поставлен там, где расходятся дороги. Оттуда повел в Перребию, и стал постоянным лагерем между Азором и Долихом для нового обсуждения, какую лучше предпочесть дорогу. В тоже время Персей, узнав о приближении неприятеля, но, не зная по какому пути он двинется, положил — все ущелья занять охранительными отрядами. На вершину Камбунийских гор (Волустаном сами называют) отправил он десять тысяч молодых легковооруженных воинов с вождем Асклепиодотом, У крепости, находившейся над Аскуридским болотом (место называется Лапать) по приказанию Персея, стал для обороны Гиппиас с двенадцатью тысячами Македонян. Сам Персей с остальными войсками имел постоянный лагерь сначала около Дия, потом, как бы растерявшись и не зная что делать, с отрядом легкой конницы он скакал по берегу то в Гераклей, то в Филу, и оттуда тем же движением достигал Дия.
3. Наконец решение консула остановилось на том, чтобы вести войско тем ущельем, где, подле Артолофа, как мы сказали, находился царский лагерь… Положено отправить вперед четыре тысячи воинов занять благоприятную местность; начальство над ними поручено М. Клавдию и К. Марцию, сыну консула. Немедленно последовали и все войска; впрочем дорога была до того затруднительна, крута и неудобна, что и, посланные вперед, легковооруженные воины, совершив с трудом в два дня путь в пятнадцать тысяч шагов, стали лагерем; они заняли позицию у башни, называемой Евдиеру. Пройдя на другой день от этого места шесть миль (тысяч шагов), заняли возвышенность недалеко от неприятельского лагеря, и послали гонца к консулу: «достигли они неприятеля, остановились в месте безопасном и для всего удобном; пусть он как можно поспешит вслед за ними». Консул был озабочен и затруднениями дороги, на которую вступил и судьбою тех, которых он отправил в малом числе в средину сил неприятельских, как вдруг встретил его гонец у Аскуридского болота. Прибавилось и у самого уверенности и сосредоточив войска, стал он лагерем, упираясь в занятый прежде холм в таком месте, где это наиболее дозволяла местность. Не только лагерь неприятельский, находившийся немного более тысячи шагов, но вся страна около Дия и Филы, и берег моря были в виду, так как далеко обнимало зрение со столь высокого хребта. Это обстоятельство воспламенило умы воинов, когда они увидали так вблизи всю сущность войны, все царские войска и неприятельскую землю. А потому горя усердием, они просили консула вести их немедленно к лагерю неприятельскому; один день дан для отдохновения утомленным затруднениями пути. На третий день консул, оставив часть войска для охраны лагеря, остальное повел к неприятелю.
IV. Гиппиас незадолго перед тем был прислан царем защищать ущелье: он, увидав лагерь Римский на возвышении, приготовил умы своих воинов к борьбе и выступил на встречу, двигавшемуся вперед, войску консула. И Римляне вышли на сражение налегке и неприятель. Легкое оружие наиболее было приспособлено к началу борьбы, а потому немедленно как встретились, пустили они стрелы: в такой смелой схватке и с той, и с другой стороны не мало ран и принято и нанесено: но потеря убитыми обоих войск была незначительна. Раздражены были на другой день умы воинов, с большими силами и упорством схватились они, но свойство местности не позволяло развернуть строй. Вершина горы оканчивалась узкою площадкою, едва дозволявшею стать в линию трем рядам воинов. Таким образом немногие сражались, а прочие, в особенности тяжеловооруженные воины, были простыми зрителями. Легковооруженные воины бегали и по ущельям горного хребта, и на флангах схватывались с легковооруженными воинами, и искали борьбы с удобной и неудобной местности. В этот день более было ранено, чем убито и сражению положило конец наступление ночи. На третий день Римский полководец признал нужным созвать совет: он не мог ни оставаться долее на обнаженной и всего лишенной горной вершине, ни отступить без позора и даже опасности, если неприятель стал бы преследовать по пятам с более возвышенного места. Не оставалось более ничего, как смело начатое дело поправить упорством и смелостью, нередко благоразумными в окончательном результате. Впрочем дело было таково, что имей консул врага, подобного древним Македонским царям, мот бы он понести великое поражение; но царь, скитаясь около Дия с конницею по берегу моря, и слыша почти за двенадцать миль крики и шум сражающихся, не дал подкрепления войскам присылкою свежих вместо утомленных и не явился сам в сражение (что было бы очень важно), а между тем Римский вождь, имея более 60 лет от роду и претяжелый телом, сам усердно исполнял все обязанности воина. В смелом начинании он превосходно упорствовал до конца и, оставив Попиллия оберегать вершину гор, перешел по непроходимым дотоле местам, послал вперед очищать путь Аттала и Мизагена, и того и другого с вспомогательными воинами из их земляков, и приказал им служить защитою для очищавших ущелье, а сам, имея впереди всадников и обозы, замыкал движение с легионами.
5. Несказанные были труды Римлян, спускавшихся с потерею вьючных животных и обозов. Едва прошли они четыре тысячи шагов, как уже ничего так не желали, как возвратиться тою же дорогою, какою шли, если бы только это было возможно. Слоны причиняли войску смятение как бы от неприятеля: они, достигнув непроходимых мест, сбросили вожаков и страшным шипением нагоняли сильный ужас, в особенности лошадям, пока наконец не придумали способа их переводить. В крутых спусках, вровень с верхом вбивались в землю внизу два толстых столба на расстоянии один от другого немного более ширины животного. На эти столбы клались длинные бревна, и на них поперечные так, что образовался мост до трехсот футов длиною; сверху набрасывали земли. Затем внизу в небольшом расстоянии делался другой такой же мост, потом третий и так далее и более по порядку, где скалы были очень круты. Как по твердой почве наступал слон на мост: но прежде чем он доходил до его конца, подрубали столбы, и мост падая принуждал потихоньку спускаться до начала следующего моста. Одни слоны спускались стоя, а другие сидя на заднице. Когда принимала их площадка другого моста, то снова таким же разрушением нижнего моста опускаемы были ниже, пока достигли не столь крутых горных долин. Римляне двигались в день немного более семи миль (тысяч шагов); менее пути совершено ими на ногах, а по большей части катились они с оружием и прочими тяжестями, при страшных неудобствах всякого рода, так что даже вождь и виновник движения не скрывал, что небольшой отряд неприятелей мог истребить все войско. Ночью они достигли до умеренной величины площадки и даже не было возможности осмотреть, неприязненно ли это место, со всех сторон огражденное. Воинам, неожиданно нашедшим наконец место удобное для стоянки, пришлось в такой глубокой долине поджидать Попиллия и остальные с ним войска: и они, хотя неприятель ни откуда не грозил им, потерпели вред от крутизны местности. На третий день соединив войска, двинулись через ущелье, которое жители называют Каллипевце. На четвертый день по местам столько же непроходимым, но научась уже опытом и с большею уверенностью, так как неприятеля нигде не было видно и приближались к морю, спустились на поля и между Гераклеем и Либетром пехота стала лагерем; большая часть ее занимала холмы. Валом лагеря обнималось и то место, куда должна была удалиться конница.
6. Говорят, что царь мылся, когда ему принесли известие о приближении неприятеля. Испуганный им Персей выскочил из ванны и бросился бежать с криком, что он побежден без сражения. Вслед затем теряясь во множестве робких предположений и распоряжений, он вызвал двух из своих приближенных: одного в Пеллу, где положены деньги, а другого даже до Парта из охранительных постов; и открыл неприятелю повсюду доступ. А сам, захватив из Дия все позолоченные статуи, чтобы они не сделались добычею неприятеля, принудил жителей этого города переселиться в Пидну. И то, что могло бы показаться заносчивостью консула, так как он зашел туда, откуда и выхода не было без согласия неприятеля, обратилось удачным исполнением в смелый мастерски обдуманный план. Римляне могли уйти оттуда только по двум ущельям: одно через Темпе в Фессалию, а другое в Македонию мимо Дия, но и то, и другое было занято отрядами царя. А потому, покажи он себя бесстрашным вождем и выдержи смело в продолжение десяти дней видимую грозу приближавшегося неприятеля, то Римлянам не было бы возможности ни отступить в Фессалию через Темпе, ни открыть сообщения для подвоза припасов всякого рода. Ущелье Темпейское, и если не сделается еще более неприязненным вследствие войны, весьма затруднительно для перехода. Кроме узкого прохода в пять миль длиною, по которому одному вьючному животному и то трудно двигаться, по обе стороны скалы до того круты, что невозможно смотреть без головокружения и робости. Страх еще увеличивается шумом, быстро и глубоко бегущей внизу горной долины, реки Пенея. Такая местность, и сама по себе от природы неприязненная, в четырех местах была занята царскими отрядами: первый стоял при самом входе у Гонна, другой у неприступной крепостцы Кандилона, третий около Лапатунта, иначе Харака; четвертый стоял над самой дорогою в середине и самом узком месте горного ущелья, где даже десяти вооруженным воинам легко было преградить путь. Раз только через Темпе невозможны были ни отступление, ни подвоз провианта, пришлось бы Римлянам взбираться на те самые горы, с которых спустились. Но движение, совершенное прежде украдкою от неприятеля, становилось невозможным теперь, когда он занимал горные вершины; притом раз испытанные затруднения уничтожали всякую надежду. Ничего другого не оставалось при столь смелом начинании, как проникнуть в Македонию к Дию посреди неприятелей, но и это, не отними боги у царя здравого соображения, было сопряжено с величайшею трудностью. Спуски гори Олимпа оставляют к морю пространства немного более как на тысячу шагов, и половину места занимает устье реки Бафира, разливающегося на широкое пространство; часть равнины занимает город и храм Юпитера, и остальное, очень узкое, место могло быть замкнуто небольшим рвом и валом; камня под руками и лесного материалу было такое обилие, что можно было возвести целую стену и с башнями. Ослепленный внезапным ужасом, ум царя не хотел ничего видеть и он, сняв все вооруженные отряды и открыв все для войны, убежал в Пидну.
7. Консул, видя столько надежды и помощи в лености и бездействии неприятеля, послал гонца в Лариссу к Сп. Лукрецию занять около Темпе укрепления, оставленные неприятелем, а Попиллия отправил вперед осмотреть переходы около Дия. Заметив, что везде и повсюду путь свободен, другим (лагерем) переходом достиг Дия и приказал размерять место для лагеря около самого храма для того, чтобы не случилось какого насилия в священном месте, а сам вошел в город; он нашел его хотя небольшим, но украшенным общественными зданиями, множеством статуй, отлично укрепленным. Он просто не мог поверить, чтобы все это было оставлено так, безо всякого коварства. Один день он пробыл хорошенько все исследуя, а потом снял лагерь и довольно основательно полагая, что в Пиерии будет достаточно хлеба, он в этот день дошел до реки, называемой Митин. На другой день двинулся далее и взял город Агассу, жители которого изъявили сами покорность. Желая задобрить умы прочих Македонян, консул удовольствовался заложниками, а город оставил жителям без гарнизона, уверив их, что они будут жить безо всяких повинностей, под сенью собственных законов. Двинувшись оттуда на день пути, он стал лагерем у реки Аскорда, чем далее отходил он от Фессалии, тем чувствовал больший недостаток всех предметов первой необходимости и вернулся к Дию. Тут уже ни у кого не осталось сомнения, что пришлось бы ему терпеть, если бы преграждено было сообщение с Фессалиею, когда и далеко отойти от неё было небезопасно. Персей, сосредоточив в одно место все войска и их начальников побранил префектов гарнизонов, в особенности Асклепиодота и Гиппия; он говорил, что ими переданы Римлянам ключи Македонии: но в этом случае никого не было виновнее самого царя. Консул, увидав в море флот, стать надеяться, что идут суда с провиантом (хлеб был крайне дорог, да и совсем почти его не было); но, когда они вошли в пристань, услыхал, что транспортные суда остались в Магнезии. Озабоченный неизвестностью, как тут поступить (до такой степени затруднительно было бороться с обстоятельствами и безо всякого почти противодействия неприятеля) как вдруг весьма кстати пришло письмо от Сп. Лукреция: занял он все укрепления, которые находятся над Темпе и около Филлы, и нашел в них запасы хлеба и других нужных припасов.
8. Сильно обрадованный этим консул, повел войско от Дия к Филе, как для того чтобы подкрепить находившийся там гарнизон, так вместе распределить воинам хлеб, подвоз которого замедлялся. Такое движение консула имело дурную огласку: одни говорили, что под влиянием робости отступил он перед неприятелем, так как, оставаясь в Пиерии, он должен был непременно дать сражение; а другие винили консула, что он, незнакомый со случайностями войны, ежедневно изменяющимися, не умел пользоваться счастием, которое ему навязывалось и выпустил из рук случай, которого вернуть не было уже возможности. Как только он уступил владение Дием, побудил неприятеля — почувствовать наконец необходимость взять назад то, что было упущено его виною. Услыхав о движении консула, царь вернулся в Дий и оправил все разрушенное и опустошенное Римлянами: сбитые со стен зубцы наделаны и со всех сторон стены укреплены; затем он поставил лагерь в пяти тысячах шагах от города по сю сторону Енипея; самая река, затруднительная для перехода, должна была служить ему прикрытием; течет она из горной долины Олимпа и летом ничтожная, но, наполнясь от зимних дождей, и вверху кипит между высоких скал и внизу, унося в море подмытую землю, образует глубокие пучины и, промыв русло, течет в самых крутых берегах. Персей полагал, что этою рекою прегражден путь неприятелю, и хотел только кое как протянуть остальное время лета. Между тем консул от Филы отправил в Гераклею Попиллия с двумя тысячами воинов. Отстоит от Филы дочти на пять тысяч шагов, на середине расстояния между Дием и Темпе, на возвышенном над рекою береге.
9. Попиллий, прежде чем придвинуть вооруженных воинов к стенам, отправил уговаривать должностных лиц и старейшин — предпочесть испытать на себе верность и милосердие Римлян, чем силу их. Эти убеждения нисколько не подействовали, потому что видны были огни в царском лагере у Енипея. Тогда разом и с моря (флот стоял причалив у берега) и с сухого пути началось нападение одновременно силою оружия и вместе осадными работами и машинами. Даже некоторые молодые люди из Римлян, применив к воинскому делу потеху цирка, заняли часть стены в самом низком месте. В то время, когда еще не была в разгаре страсть — животными всякого рода наполнять цирк, существовал обычай придумывать разного рода потехи: то скакали в колесницах, то посылали наездников, но бег и тех и других продолжался не более часа. Между прочим почти шестьдесят молодых людей, а иногда и более, когда игры были по роскошнее, выходили в полном вооружении. Их движение представляло подражание движению войска, но только воины были изысканнее одеты, чем того требует военное искусство и самое оружие, бывшее у них в употреблении, напоминало больше гладиаторов. После разных эволюций, они строились в карре, и подняв щиты над головами, плотно их смыкали, при чем воины передние стояли прямо, второго ряда наклонясь, третьего и четвертого еще более, а последние даже стояли на коленах, и таким образом образовывалась наклоненная поверхность на подобие крыши. Оттуда в расстоянии один от другого почти пятидесяти шагов, выбегали два вооруженных воина, грозя один. другому: они по щитам взбегали на верх и представляли вид единоборства то на самом краю черепахи, то сходились друг с другом на средине, а вообще бегали как на твердой почве. Подобие такой же черепахи, в высшей степени сходной, подвинуто к самой низкой части стены. Когда подошли помещавшиеся в верху её воины, то они стояли на одной высоте с защитниками стены: сбив их, воины двух значков перешли в город: разница была только в том, что спереди и с боков воины не держали, как прочие, щиты над головами, дабы не обнажить тело для ударов, но держали их впереди, как то бывает в бою. Вследствие этого, воины когда подходили, не потерпели никакого вреда от стрел, бросаемых со стены и они, падая дождем на наклоненную поверхность щитов, безо всякого вреда катились к низу. Консул, по взятии Гераклеи, выдвинул лагерь вперед, как будто намереваясь двинуться к царю и затем, удалив его, проникнуть в Пиерию, а между тем заготовлял уже зимние квартиры, приказал укрепить дороги, по которым должны были подвозиться припасы из Фессалии, заготовить в удобных местах магазины для ссыпки хлеба и построить здания, где могли бы находить отдых подвозившие провиант.
10. Персей пришел наконец в себя от ужаса, которым был поражен, и тут ему понравилось, что его приказания остались без исполнения, когда в испуге велел он сокровища свои выбросить в море в Пелле, а в Фессалонике сжечь верфи. Андроник, посланный в Фессалонику, тянул время, давая возможность, как и оправдалось на деле, изменить решение. Не так осторожен был в Пелле Никиас, бросив в море часть денег, какую только мог достать; но по–видимому впал в ошибку исправимую, так как почти все вытащено водолазами. Царю до того стыдно было своей робости, что он приказал тайно убить водолазов, потом Андроника и Никия, для того чтобы не было никого, кто знал бы о таком безрассудном приказании. Между тем К. Марций, отправясь с флотом от Гераклеи в Фессалонику, на далекое пространство опустошил поля во многих местах, высадив на берег вооруженных воинов, а выходивших из города в нескольких удачных схватках, сбил внутрь стен в большом расстройстве. Уже он стал грозить городу, когда, посредством расставленных всякого рода осадных орудий, поражаемы были не только воины, блуждавшие около стен и неосторожно подходившие; но даже находившиеся на судах, падали от камней, бросаемых орудиями. А потому Римляне, отозвав на суда воинов и оставив осаду Фессалоники, оттуда идут в Энею. Пятнадцать тысяч шагов отстоит этот город и находится напротив Пидны в плодородной местности. Опустошив область этого города, и следуя берегом, достигли Антигонии. Тут, выйдя на берег, сначала опустошили поля в разных местах, и несколько добычи отнесли на суда. Потом Македоняне напали на Римлян, рассеявшихся поберегу и вместе, пеших и конных воинов, бросившихся бежать, усердно преследовали до моря, убили почти пятьсот человек и не меньше взяли в плен. И только крайняя необходимость, так как им препятствовали безопасно достичь судов, раздражила умы Римлян как безнадежностью иначе на спасение, так и стыдом. На самом берегу возобновилась битва и находившиеся на судах подали помощь. Тут Македонян почти двести человек убито, и такое же число взято в плен. Флот отплыл от Антигонеи, и на Паллененском поле сделана высадка для опустошения. Поле это принадлежит к области Кассандрейцев и самое плодородное изо всех, мимо которых проплыли. Тут попался на встречу царь Евмен, выступивший из Елеи с 20 палубными судами; царь Прузий прислал пять крытых (палубных) судов.
11. Вследствие такого увеличения сил, у претора прибавилось на столько смелости, чтобы осадить Кассандрею. Город этот построен царем Кассандром в самих теснинах, соединяющих Паллененское поле с остальною Македонией; с одной стороны огражден он Торонайским, а с другой Македонским морем. Далеко выдвигается в море коса, на которой стоит, не менее — знаменитой по своей величине Афонской горы, и обращена к стороне Магнезии двумя неравными мысами: больший называется Посидеем, а меньший Канастрейским, Нападение начато с разных сторон. Римляне стали делать окопы в урочище, называемом Клитас, предварительно устроив палисад (из кольев) для преграждения пути, и провели их от Македонского до Торонайского моря. С другой стороны находился морской пролив, и оттуда приступал Евмен. Римлянам очень трудно было завалить ров, недавно сделанный Персеем. Когда претор спросил, от чего нигде не видно холма, который должен был образоваться из вынесенной изо рва земли, то ему показали своды: «выстроены они не такой толщины, как прежние стены, но выложены в один ряд кирпичей.» А потому он задумал: пробив стену открыть путь в город. Ввести же в заблуждение его защитников мог он, приставив к стенам города лестницы в другом месте, и произведя тревогу, обратить внимание защитников города на сбережение этого места. Гарнизон Кассандреи составляли: довольно порядочное число молодых людей из граждан, восемьсот Агрианов и две тысячи Иллириев Пенестов, посланных Плевратом: оба народа весьма воинственны. Они защищали стены, а Римляне употребляли все усилия подойти; пробив в одну минуту стены сводов, они открыли вход в город. Будь вооружены те, которые ворвались, город взят был бы немедленно: когда воины получили известие, что это дело совершено, то они от радости вдруг подняли громкие крики, стараясь проникнуть в город где кто мог.
12. Неприятель был поражен сначала удивлением, чтобы значил такой внезапный крик; но когда начальники гарнизона Пито, и Филипп, узнали, что в город открыт доступ, сообразили, что кто сделает первое нападение, совершил почти уже дело, с сильным отрядом Агрианов и Иллиров сделали вылазку, и Римлян, которые сходились и собираемы были с разных мест, для того чтобы внести значки в город, обратили в бегство неустроенных и в беспорядке преследовали до рва: сбив их туда довершают поражение. Почти шестьсот человек там убито, а переранены почти все, сколько их было захвачено между стеною и рвом. Претор, потерпев поражение от своего же собственного замыслы, сделался уже не столь предприимчивым. Да и Евмену, в его одновременном нападении вместе и с моря и с суши, не все достаточно хорошо удавалось. А потому оба заблагорассудили поставить где нужно сильные отряды, для того чтобы из Македонии не мог проникнуть ни один вооруженный отряд, при неудаче действия открытою силою, стали осадными орудиями громить стены. Пока они это приготовляли десять царских судов, отправленные из Фессалоники с отборными Галльскими вспомогательными воинами, увидали стоявшие в море неприятельские суда, а сами в позднюю ночь, в один ряд, плывя как можно ближе к берегу, проникли в город. Слух об этом новом подкреплении заставил Римлян и царя вместе отказаться от осады. Обогнув мыс, они пристали с флотом к Торону. Они пытались напасть и на этот город, но видя, что его защищает сильный отряд, без успеха отправились в Деметриаду; подходя они увидели, что стены наполнены вооруженными воинами; проплыли мимо и пристали к Голку, а оттуда, опустошив поля, собрались приступать и к Деметриаде.
13. Между тем консул для того только, чтобы не оставаться праздным в неприятельской области, отправил М. Попиллия с пятью тысячами воинов–приступить к городу Мелибею. Находится он у подошвы горы Оссы в её стороне, обращенной к Фессалии, и весьма удобно возвышается над Деметриадою. Сначала прибытие неприятелей поразило жителей места: оправившись потом от неожиданного страха, вооруженные войны разбежались к воротам и стенам, в местах, где можно было подозревать доступ и немедленно они отняли надежду на то, чтобы можно были взят его первым нападением. Таким образом готовилась осада, и неприятель начал приступать к правильным осадным работам. Персей, услыхав, что в одно и тоже время Мелибей подвергся нападению войска консула, и вместе флот стоит в Голке, чтобы напасть на Деметриаду — отправил в Мелибей одного из вождей Евфранора с отборными двумя тысячами воинов. Ему же приказано, если удастся удалить Римлян от Мелибея, то потайным путем войти в Деметриаду прежде, чем Римляне пододвинут от Голка войско к городу. Когда он (Евфранор) вдруг показался на высотах, осаждавшие Мелибей, Римляне с большою тревогою оставили осадные работы, подожгли их, и таким обратом удалились от Мелибея. Евфранор, освободив один город от осады, тотчас же повел в Деметриаду. Тогда жители возымели достаточно уверенности в своих силах — не только защитить стены, но и поля, и делали вылазки на, рассеявшихся для грабежа, неприятелей не без вреда для них. Впрочем претор и царь объехали стены, рассматривая местоположение города, нельзя ли в каком–нибудь месте сделать покушение или силою или осадными работами. Прошел слух, что, через посредство Циданта Критянина и Антимаха, начальствовавшего в Деметриаде, между Персеем и Евменом завязались переговоры об условиях дружбы. Во всяком случае от Деметриады отступили Римляне. Евмен поплыл к консулу и поздравив его, что он благополучно прибыл в Македонию, отправился в свое царство. Претор Марций Фигул, послав часть флота на зимовку в Сциат, с остальными судами удалился в Евбею в Орей, находя, что этот город удобнее для отправления припасов к войскам, находившимся как в Македонии, так и в Фессалии. Относительно царя Евмена передают совсем разно. Если верить Валерию Антиату, то узнаем, что Евмен не помогал претору флотом, хотя и был неоднократно к этому приглашаем его письмами, и что он отправился в Азию недовольный консулом за то, что он не позволил ему идти вместе с войском, и даже Римляне не могли от Евмена добиться того, чтобы он оставил им всадников Галльских, приведенных с собою, Аттал брат его, оставался у консула; верность его пребыла одинаковою и неизменною, и усердное содействие его в войне было весьма полезно.
14. Пока велась война в Македонии, Трансалыпинские послы от царька Галлов (имя его было Баланос, но какого племени Галлов не сохранилось известия) прибыли в Рим, обещая помощь на войну с Македонянами. Сенат поблагодарил и отправил послам подарки: золотое ожерелье в два фунта, золотые чаши в четыре фунта, коня в полном приборе и вооружение для всадника. Вслед за Галльскими послами послы Памфилийские внесли в сенат золотую корону, сделанную из двадцати тысяч филиппеев (монета). Они просили о позволении этот дар положить в храме Юпитера Всемогущего и Всеблагого и принести жертву в Капитолие. Послам, желавшим возобновить союз дружбы, дан благосклонный ответ, и послан подарок каждому по две тысячи асс. Тогда выслушаны послы от царя Прузия, и немного спустя от Родосцев; об одном и том же предмете толковали они весьма разно. Со стороны Прузия была скорее просьба, чем требование, так как он заявлял: «что как доныне он стоял за одно с Римлянами, так и будет стоять, пока продолжится война. Впрочем, когда к нему пришли послы от Персея относительно приведения к концу войны с Римлянами, то и им он обещал — быть за них молельщиком перед сенатом, и просит, буде сенат может положить себе на сердце оставить гнев, то и его Прузия не забыть благодеянием возобновленного мира. Вот что говорили послы царские. Родосцы надменно исчислили свои благодеяния народу Римскому и присвоив себе большую часть победы, как бы то ни было одержанной над Антиохом, прибавили: «когда мир был между Македонянами и Римлянами, тут возымела начало их Родосцев дружба с Персеем: ее нарушили они против воли, без всякой с его стороны вины и потому только, что Римлянам вздумалось притянуть и их к участию в войне. Третий год уже они, Родосцы, испытывают на себе все неудобства этой войны: вследствие превращения сообщений по морю, остров терпит недостаток, с потерею морских пошлин и доходов. Такое положение дел им долее невыносимо, а потому они отправили в Македонию к Персею других послов — объявить ему о требовании Родосцев — заключить мир с Римлянами; в Рим они послали с известием о том же. А там Родосцы подумают, как поступить с теми, которые будут препятствовать положить конец войне.» Я уверен, что и теперь нельзя ни слышать, ни читать таких слов без негодования, а потому не трудно было представить каково было состояние умов сенаторов, когда они это слушали.
15. Клавдий уверяет, что Родосцам не дано никакого ответа, а только прочитан декрет сената, которым народ Римский повелел Карам и Ликам быть свободными, и с известием об этом письма немедленно посланы к тому и другому народу. Выслушав это, старейшина посольства, многоречие которого незадолго перед тем едва вмещалось в здании сената, упал духом. Другие говорят, что Родосцам дан такой ответ: «еще в начале войны народу Римскому известно было от людей, заслуживающих доверие, что Родосцы с царем Персеем затевали тайные замыслы против государства Римского, да и если бы в этом оставалось еще какое–либо сомнение, то недавние слова послов поставили это вне всякого сомнения, и по большей части коварство, как оно сначала ни бывает осторожно, само себя открывает. Неужели теперь Родосцы сделались распорядителями войны и мира на земном шаре? Отныне, по указанию Родосцев, Римляне будут браться за оружие и класть его? Свидетелями договоров будут уже не боги бессмертные, но Родосцы. В правду ли это так? Если им, Родосцам, не будет оказано повиновения, и войска из Македонии не будут удалены, то они посмотрят, как им следует поступить? Что Родосцы будут рассматривать, они сами пусть знают; а народ Римский, победив Персея, что не замедлит, как он — надеется, вскоре случиться — примет меры к тому чтобы, каждый город и народ получил достойное по заслугам его в эту войну.» Впрочем послам отправлено в подарок каждому по две тысячи асс, но они их не приняли.
16. Затем прочитано письмо консула К. Марция: как он перешел в Македонию, пробравшись по горным ущельям: тут он имеет запасы на зиму, как заготовленные претором из разных мест, так и взятые у Епиротов тридцать тысяч мер пшеницы, и десять тысяч мер ячменя: за этот хлеб деньги должны быть заплачены в Риме их послам. Из Рима надобно прислать одежды воинам, а лошадей нужно двести, преимущественно Нумидских; в этих же местах в них ощущается совершенный недостаток. Состоялся сенатский декрет, чтобы все по письму консула было исполнено. К. Сульпиций претор отдал с торгов поставку шести тысяч тог, тридцати (тысяч) туник (рубашек), и доставку лошадей в Македонию с предоставлением их в распоряжение консула. Послам Епиротов претор заплатил деньги за хлеб и ввел в сенат Онезима, Питонова сына, благородного Македонянина. Он был перед царем постоянным советником мира и убеждал его, хотя не постоянно, но часто, подражать примеру отца его Филиппа, который до последнего дня жизни имел обыкновение ежедневно два раза читать оглавление статей союзного договора, заключенного с Римлянами. А когда оказалось невозможным — отвлечь царя от войны, то он (Онезим) стал уклоняться то под тем, то под другим предлогом для того, чтобы не участвовать в том, чего не одобрял; наконец замечая, что становится подозрительным и даже иногда стали взводить на него обвинение в измене, перебежал к Римлянам и был в высшей степени полезен консулу. Когда он (Онезим), будучи введен в курию, все это припомнил, сенат приказал подвести его под правило союзников, дать ему квартиру и угощение на общественный счет; из Тарентинского поля, составлявшего общественное достояние народа Римского, отвести двести десятин и купить дом в Таренте. Озаботиться всем этим — поручено претору К. Децимию. Цензоры в Декабрьские Иды произвели пересмотр и притом строже обыкновенного. У многих отняты лошади, между прочим у П. Рутилия, который, в бытность свою трибуном народным, сильно на них (цензоров) нападал: он также удален из трибы и записан в подушный оклад. На общественные работы, по предписанию сената, квесторы отпустили половину дохода с пошлин этого года; Ти. Семпроний на деньги, ему доставшиеся, купил в общественную собственность дом П. Африкана подле старых у статуи Вортумна, а также мясные и другие лавки, с ним соединенные, и озаботился устройством базилика, который в последствии и получил название Семпрониева.
17. Год уже начался, и в особенности озабоченные войною с Македонянами, граждане толковали — кого бы выбрать консулами наступающего года для приведения войны к концу; а потому состоялось сенатское определение ·- Кн. Сервилию прибыть как можно поспешнее для производства выборов. Сенатское определение претор Сульпиций к консулу… по прошествии немногих дней… прочел ранее какого дня прибудет в город.[1] Консул поспешил, и выборы произведены в тот самый день, который он назначил: консулами выбраны Л. Эмилий Павлл в другой раз, на четырнадцатый год после того как был в первый раз консулом, и К. Лициний Красс. На другой день назначены преторами: Кн. Бэбий Тамфил, Л. Аниций Галл, Кн. Октавий, П. Фонтей Бальб, М. Эбуций Эльва, К. Папирий Карбо. Забота о войне Македонской побуждала и исполнить все как можно поспешнее, а потому признано за нужное немедленно вновь назначенным лицам разделить провинции: для того чтобы знать, которому консулу Македония, а какому претору — флот. Они немедленно должны были обсуждать и приготовлять все, что нужно для войны, а также и спросить сенат — если в чем будет нужда. «Как только новые сановники вступят в должность, то они как можно скорее должны совершить Латинские празднества, лишь только это возможно будет по церковному уставу; а консул, которому назначено идти в Македонию, не должен быть задерживаем.» Когда состоялось это определение, то консулам назначены провинция — Италия и Македония, а преторам, кроме двух судопроизводств в городе — флот, Испания, Сицилия и Сардиния. Из консулов Эмилию досталась Македония, а Лицинию Италия. Преторам досталось по жребию: Кн. Бэбию судопроизводство над гражданами; Л. Апицию — над чужестранцами и оставаться в распоряжении сената, Кн. Октавию — флот, П. Фонтейю — Испания, М. Эбуцию — Сицилия, Кн, Папирию — Сардиния.
18. С первого же разу обнаружилось всем, что Л, Эмилий будет вести эту войну деятельно; кроме того что он был совсем другой человек, он дни и ночи проводил в соображениях о том, что нужно для войны. Прежде всего он просил у сената — отправить уполномоченных в Македонию — осмотреть войска и флот, и по основательным исследовании доложить, что именно нужно для войск как сухопутных, так и морских: кроме того чтобы они узнали о положении войск царских, как велика их сила, и в чем заключается их преимущество и наше. Римляне имеют ли лагерь внутри ущельев, или уже все теснины ими пройдены и они достигли мест ровных; какие союзники нам верны, какие сомнительны и верность их колеблется вместе с счастьем, а какие обнаружили в себе явных неприятелей; сколько заготовлено припасов и откуда они должны быть доставлены сухим путем, откуда судами; что именно, в течение прошлого лета, совершено на море и на сухом пути; только, по основательном изучении всего этого, можно, будет принять верные меры на будущее время. Сенат поручил консулу Кн. Сервилию — отправить в Македонию уполномоченных, избрав их по указанию Л. Эмилия. Два дня спустя отправились уполномоченные Кн. Домиций Агенобарб, А. Лициний Нерва и Л. Бэбий. В конце этого года получено известие о два раза шедшем каменном дожде: раз на Римском, а на раз на Веиентском поле. Два раза совершено девятидневное жертвоприношение. В этом году умерли жрецы П, Квинтилий Вар, фламен Марциал и М. Клавдий Марцелл децемвир: на его место подставлен Кн. Октавий. С увеличивающеюся роскошью обратило на себя внимание то, что, во время Цирценских игр, П. Корнелия Сципиона Назики и Ти. Лентула, курульных эдилей, участвовали в играх шестьдесят три Африканки (пантеры) и сорок медведей и слонов.
19. В консульство Л. Эмилия Павлла и К. Лициния, к Мартовские Иды, в начале наступающего года, сенаторы были в ожидании в особенности того, что консул доложит о Македонии, доставшейся ему провинциею. Павлл сказал: «нечего ему доложить, так как послы не возвращались; впрочем они находятся в Брундизие, быв два раза во время плавания отброшены в Диррахий. Он, консул, доложит — как только ему известно будет то, что знать нужно для сущности дела, а это совершится в течение самого непродолжительного времени, Во избежание же какой–либо задержки к выступлению, назначен день для празднования Латин накануне Апрельских Ид. Совершив обычные жертвоприношения, выступят он и Октавий согласно с распоряжением сената. А на товарище его, К. Лициние, будет лежать забота в его отсутствии заготовлять и посылать, все что нужно будет на эту войну; между тем есть возможность выслушать посольства чужеземных народов. Первые позваны прибывшие из Александрии послы от царей Птолемея и Клеопатры, В траурной одежде, с отпущенными бородою и волосами, вошли они в курию (здание сената) с масличными ветвями и упали ниц: речь их соответствовала жалкой наружности. Антиох, царь Сирии, бывший в Риме заложником, под благовидным предлогом восстановления на царство старшего Птолемея, начал войну с меньшим братом его, который властвовал в то время в Александрии, у Пелузия одержал морскую победу и поспешно сделав мост на Ниле, перешел с войском, грозя осадою самой Александрии, и казалось уже для него не далеким овладеть богатейшим царством. Жалуясь на это, послы молили сенат: подать помощь царству и владетелям его, связанным узами дружбы с империею Римскою: «таковы заслуги народа Римского в отношении к Антиоху, и таково влияние на всех царей и народов, что если они отправят послов объявить нежелание сената, чтобы вели неприязненные действия с союзными царями, то Антиох немедленно отступит от стен Александрии и уведет войско в Сирию. Если же Римляне замедлят так поступить, то вскоре изгнанниками явятся в Рим Птолемей и Клеопатра с некоторым стыдом для народа Римского, так как он не подал никакой помощи, когда дело шло о решении их участи.» Сенаторы, тронутые просьбами Александрийцев, немедленно отправили уполномоченными К. Попилия Лената, К. Децимия и К, Гостилия — положить конец войне между царями. Приказано им навестить сначала Антиоха, а потом Птоломея и объявить им, что если они не откажутся от войны, то Римляне не будут считать ни за друга, ни за союзника того, кто будет этому виною.
20. Не позже как через три дня отправились Римские уполномоченные вместе с Александрийскими послами. В конце Квинкватров (пятидневного праздника в честь Миневры) явились наконец из Македонии уполномоченные; их ждали с таким нетерпением, что не будь вечер, консулы тотчас же бы созвали сенат. На другой день сенат собрался, и уполномоченные выслушаны. Они известили, что: «с большею опасностью, чем выгодою, войско введено в Македонию по непроходимым ущельям. Перию занимает царь до тех мест, до каких выступил; лагерь с лагерем сближены почти так, что только отделяются рекою Енипеем: и царь не дает возможности к битве, а у наших недостаточно сил принудить его. Да и зима наступила неожиданно в самом разгаре военных действий; воины праздно потребляют припасы, и не более шести… хлеба осталось. У Македонян говорят тридцать тысяч воинов под оружием. Будь у Ап. Клавдия около Лихнида достаточно сильное войско, можно было бы развлечь царя войною в двух местах. Теперь же Аппий, и сколько с ним есть войска, находятся в величайшей опасности, если поспешно не будет послано туда достаточных сил, или и остальные воины не будут выведена оттуда. Когда они из лагеря отправились ко флоту, то услыхали, что часть морских служителей сделалась жертвою болезни, а часть, преимущественно те, которые были из Сицилии, отправились домой, и на судах ощущается недостаток в людях, да которые и есть, не получают жалованья и одежд не имеют, Евмен и флот его, подобно судам, занесенным ветром, без причины и явились и исчезли: и обнаружилось, что характер царя не довольно постоянен». На сколько относительно Евмена сомнительное, на столько — относительно постоянной верности Аттала — уполномоченные сообщили все самое лучшее.
21. Выслушав уполномоченных, Л. Эмилий сказал, что теперь он доложит о войне. Сенат определил: «чтобы на восемь легионов одинаковое число трибунов назначили консулы и народ: в этом году не назначат никого, кроме лиц уже служивших с честью, Потом из числа всех военных трибунов Л. Эмилий в два легиона, назначаемые в Македонию, имел право выбрать по своему усмотрению. По совершении Латинских празднеств, должны отправиться в свои провинции консул Л. Эмилий и претор Кн. Октавий, которому досталось начальство над флотом». Третий прибавлен к ним претор Л. Аниций, которому поручено было судопроизводство над иностранцами. Заблагорассудили ему быть преемником Ап. Клавдия в провинции Иллирике около Лихнида. Забота о наборе возложена на консула К. Лициния; ему повелено набрать семь тысяч граждан Римских и двести всадников; от союзников Латинского имени потребовать семь тысяч пеших воинов и четыреста всадников. Кн. Сервилию, управлявшему провинциею Галлиею, послано предписание — набрать шестьсот всадников. Лицинию приказано — все это войско, как можно поспешнее, отправить в Македонию к товарищу, и в этой провинции находиться не более как двум легионам, но пополнить их так, чтобы в каждом было по шести тысяч пеших воинов и по триста всадников; остальных пеших и конных воинов расположить по гарнизонам, а тех из них, которые окажутся неспособными к военной службе, распустить. Кроме того потребовано от союзников десять тысяч пеших воинов и восемьсот всадников. Это подкрепление дано Аницию кроме двух легионов, которые ему велено доставить в Македонию: в каждом из них заключалось по пяти тысяч двести пеших воинов и по триста всадников. Для службы на флоте набрано пять тысяч человек. Консулу Лицинию приказано занимать провинцию двумя легионами и к ним присоединить союзников десять тысяч пеших и шестьсот всадников.
22. Когда составлялись сенатские декреты, то консул Л. Эмилий вышел из курии в народное собрание и сказал такую речь: «Квириты, мне кажется я заметил, что когда мне досталась по жребию провинциею Македония, большее мне было поздравление, чем когда я и был поздравлен консулом, и вступил в отправление должности. Другой причины этому нет, как убеждение, что через меня может быть положен конец, достойный величия народа Римского, войне с Македонянами, которая тянется уже так долго. Надеюсь, что благосклонное внимание богов не было чуждо этому жребию, и что они с таким же будут присутствовать и при совершении событий; частью я могу это предполагать, частью надеяться; но то и смею утверждать наверное, что я употреблю все силы оправдать надежды, которые вы на меня возлагаете. А что необходимо на войну, то уже и сенат определил; так как мне нужно немедленно отправиться и я медлить не стану, то товарищ мой К, Лициний, человек отличный, приготовит с таким же старанием, как будто ему самому предстояло вести войну; а вы верьте тому, что я напишу сенату или вам, но вашею доверчивостью не давайте пищи слухам, которым не окажется прямого виновника. И теперь, а в особенности в эту войну, заметно явление, обыкновенно случающееся, что нет человека, который бы на столько пренебрег молвою, что бы дух его не мог упасть под её влиянием. Во всех кружках и даже, по снисходительности богов, на пиршествах являются люди, которые ведут войска в Македонию, знают — где надобно поставить лагерь, какие места занять войсками, когда и каким ущельем проникнуть в Македонию, где поставить житницы, откуда сухим путем и морем подвозить провиант, в какое время лучше сразиться с неприятелем и в какое оставаться в покое. И не только утверждают как надобно поступить, но если в чем–нибудь поступлено иначе чем как они решили, то они обвиняют консула как бы в уголовном преступлении. В этом заключается большое препятствие для лиц, которые должны действовать. Не все обнаруживают столько твердости и постоянства против ложных слухов, сколько обнаруживал Фабий; он предпочел уменьшение власти своей вследствие легкомыслия народа, чем сохранить его доброе мнение жертвою польз отечества. Я вовсе не того мнения, что вожди не должны спрашивать ничьего совета: и даже человека, который во всем действует только по собственному внушению, считаю скорее гордым, чем умным. Как же тут быть? Во–первых полководцы должны спрашивать совета у людей благоразумных, опытных в военном деле и наученных практикою, потом от тех, которые, находясь на лицо на месте военных действий, могут ознакомиться с неприятелем, со свойствами местности и, пребывая как бы на одном и том же корабле, делят труды и опасности. А потому если найдется человек, с уверенностью сознающий в себе, что в войне, которую мне придется вести, он может принести пользу отечеству советом, то пусть он не откажется быть полезным и на деле, и отправляется со мною в Македонию; я доставлю ему корабль, лошадь, палатку и припасы. Но если кто ленится так поступить и предпочитает праздность городскую трудам военным, то пусть откажется от мысли, оставаясь на берегу, управлять судном. Городская жизнь уже сама по себе доставит довольно пищи для толков, а затем болтливость пусть каждый сдержит и знает, что на будущее время мы будем довольствоваться советами, которые можно получить в лагере». Сказав эту речь, и по обычаю во время Латинских празднеств, накануне Календ Апрельских, совершив жертвоприношение на горе, немедленно консул и претор Кн. Октавий отправились в Македонию. Осталось в памяти, что отъезд консула сопровождался большим участием со стороны граждан, чем это обыкновенно бывает, и граждане почти наверное предчувствовали и надеялись, что Македонская война скоро окончится, и что консул не замедлит вернуться с блистательным триумфом.
23. Пока это происходит в Италии, Персей, до сих пор не могший решиться довести до конца начатое дело о задобрении в свою пользу Гентия, царя Иллиров, так как оно сопряжено было с денежным пожертвованием, когда увидал, что Римляне перешли теснины и война принимает решительный оборот, счел невозможным медлить долее и, условясь через Гиппия о платеже трех сот талантов серебра с взаимною выдачею заложников, отправил Пантавха, вернейшего своего друга, привести это дело к окончанию. В Метеоне, в земле Лабеатидской, Пантавх встретил царя Иллирийского; тут он принял от него присягу и заложников. Послан и от Гентия уполномоченный, по имени Олимпий, потребовать у Персея клятв и заложников; с ним отправлены и лица для принятия денег и, по словам Пантавха — Парменион и Морк, назначенные послами в Родос, куда они должны были отправиться вместе с Македонскими. Им поручено, чтобы они приняли прежде от Персея присягу, заложников и деньги и тогда уже отправились в Родос: «соединенными убеждениями двух царей, Родосцы могут быть возбуждены в войне с Римлянами. А когда присоединится государство, за которым одним почти осталось первенство в морском деле, то Римлянам не останется надежды ни на море, ни на суше». По приходе Иллирийцев, Персей двинулся со всею конницею от реки Енипея и встретил их у Дия. Тут–то, что условлено, совершенно среди окружавшей конницы: царь хотел, чтобы она присутствовала при утверждении союза с Гентием в надежде, что это обстоятельство хотя сколько–нибудь ободрит умы воинов, и заложники в присутствии всех даны и приняты; в Пеллу к царским сокровищам посланы для принятия денег; а те, которые должны были идти в Родос с Иллирийскими послами, получили приказание отправиться в Фессалонику. Тут находился Метродор, недавно прибывший из Родоса; он, ссылаясь на старейшин Родоса — Динона и Полиарата, утверждал, что Родосцы готовы к войне; он поставлен во главе соединенного с Иллирийским посольства.
24. В тоже время к Евмену и Антиоху даны общие поручения, какие могло внушить положение дел: «от природы враждебны между собою вольные государства и цари. По одиночке нападает народ Римский и, что хуже всего, царей сокрушает царскими же силами. С помощью Аттала отец его (Персея) подавлен; Антиох побежден при помощи Евмена и отчасти отца его Филиппа. Теперь против него вооружились и Евмен и Прузиас. С падением Македонского царства ближе всего Азия: Римляне уже и ее частью, под предлогом освобождения городов, сделали своею, а затем очередь дойдет до Сирии. Уже Прузиаса чтят более Евмена, уже у Антиоха победителя исторгают награду победы Египет, Пусть обо всем об этом хорошенько подумают и, в видах заботливости о себе, склонят Римлян к заключению с ним мира или, если те упорно будут продолжать войну, соединят общие усилия противу отъявленных врагов всех царей.» К Антиоху поручение было явное, а к Евмену отправлен уполномоченный под предлогом размена пленных: впрочем шло дело о чем–то секретном, что тогда же сделало для Римлян подозрительным — Евмена, вследствие ложных и более важных. … Его сочли изменником и почти врагом, а между тем оба царя состязались друг с другом в коварстве и корыстолюбии. Был Кретиец Цидас, из числа приближенных Евмена: он вел переговоры сначала у Амфиполиса с каким–то земляком Химаром, стоявшим за Персея, а потом у Деметриады, раз с каким то Менекратом, потом с Антимахом, царскими вождями — под самыми стенами города. И Герофон, посланный в это время, уже два раза был посылан с поручениями к Евмену. Об этих тайных поручениях и посольствах шла дурная молва, но подлинно никто не знал, что делалось и на чем покончено между царями; в действительности же дело происходило так:
25. Евмен не желал победы Персея, и не намеревался напасть на него войною не столько вследствие наследованной от отцов вражды, сколько по личной ненависти, пищи для которой было не мало. Не таково было соперничество между царями, чтобы Евмен мог равнодушно смотреть на такое усиление Персея и на такую славу, какие достались бы ему в удел, если бы он победил Римлян. Видел он (Евмен), что с самого начала войны, Персей испытывал все средства иметь мир и с каждым днем, по мере приближения военной грозы, сосредоточивал на этом все свои мысли и действия. Да и Римляне со своей стороны — так как война продлилась долее, чем они надеялись, и сами вожди и сенат не чужды были (так по крайней мере думал Евмен) сочувствия к мысли об окончании войны в местности, столь неудобной и трудной. Убежденный в таком желании обеих сторон, и веря в возможность исполнения этого само собою, вследствие робости слабейшей и скуки сильнейшей стороны, он желал задобрить обе стороны и как можно дороже продать свое в этом посредничество. То он уговаривался, чтобы не помогать Римлянам в войне ни на море, ни на сухом пути, то торговался о цене за посредничество к заключению мира; за то, чтобы не принимать участия в войне … тысячу пятьсот талантов, В том, и в другом случае, он заявлял готовность не только дать клятву, но и представить заложников. Персей заявлял величайшую готовность к начатию дела под влиянием страха; о приеме заложников он толковал немедленно и условился, чтобы, по принятии их, они были отосланы в Крит. Но когда дело дошло до денег, он медлил; во всяком случае такой торг от имени таких царей был постыдным и гнусным, как для имевшего получить деньги, так и отдать их. В надежде на мир с Римом, Персей не отказывался от издержек, но говорил, что он деньги отдаст только по окончании дела, а пока положит в Самотракском храме. Так как остров Самотрак владения Персеева, то Евмен видел мало разницы, как бы деньги находились в Пелле, а для него важно было взять хоть какую–нибудь часть денег теперь же. Таким образом цари, тщетно стараясь обмануть друг друга, ничего не приобрели, кроме бесславия.
26. И не только это дело упустил Персей вследствие корыстолюбия, тогда как он мог сберечь деньги и иметь мир через посредство Евмена, хотя бы и купил его частью владений; он мог снова обобрать неприятеля, тяжело нагруженного платою, и мог бы вооружить против него Римлян весьма основательно; но и ранее подготовленный союз с царем Гентием и огромные полчища Галлов, рассеявшихся по Иллиряку, остались без пользы вследствие того же корыстолюбия. Шли десять тысяч всадников и столько же пеших воинов; последние быстротою движения равнялись с конными, и вместо упавших всадников в сражении они брали их коней и выступали в бой. Они условились получить немедленно по прибытии: всадник по десяти золотых, пеший по пяти, а вожди по тысяче. Когда они приближались, то Персей, выступив им от Енипея на встречу с половиною войск, стал объявлять по селам и городам, прилежащим в дороге, чтобы заготовляли провиант, хлеб, вина и скота в изобилии; а сам взял с собою лошадей, уборы лошадиные и одежды воинские в дар старейшинам, а также небольшое количество золота для распределения между немногими, а большую часть он надеялся провести одними обещаниями. Он прибыл к городу Альману и стал лагерем на берегу реки Аксия. Войско Галльское остановилось около Десудабы в Медике, дожидаясь там условленной платы. Царь отправил туда Антигона, одного из приближенных, с приказанием Галльскому войску — подвинуть лагерь к Билазоре (это место находится в Пэонии), а старейшинам явиться к нему в большом числе. Они находились на расстоянии 75 миль от реки Аксия и лагеря царского. Когда Антигон передал Галлам то, что ему было поручено и прибавил, что по дороге заботливостью царя приготовлены для Галлов в избытке припасы всякого рода, а старейшин, по их прибытии, встретит даром одежд, денег и лошадей; на это Галлы отвечали: увидим сами, что будет; а спросили: то, о чем прежде условились, количество золота, следующее к распределению между пешими и конными воинами поголовно, привез ли с собою? — Не получая на это никакого ответа, Клондик, царек Галлов, сказал Антигону: «ступай к царю и скажи, что Галлы, пока не получат золота и заложников, ни на шаг подвинутся далее». Царь, получив об этом донесение, собрал совет и так как ясно было в каком смысле были бы все убеждения, то царь сам, лучший охранитель денег, чем царства, настоятельно говорил о коварстве и жестокости Галлов: «уже прежде многими бедствиями доказана опасность принятия в Македонию такого их множества: как бы союз с ними не обошелся дороже вражды с Римлянами! Пяти тысяч всадников достаточно для того, чтобы принести пользу на войне без опасений, внушаемых многолюдством».
27. Ясно было для всех, что царю не хотелось тратить значительной суммы на жалованье — и больше ничего; но никто не посмел противоречить царю, высказавшему свое мнение, Антигон послан к Галлам снова с известием, что царю нужно только содействие пяти тысяч всадников, а прочих он не удерживает. Услыхав это, варвары возроптали некоторые из них в негодовании, что напрасно вызваны из своих жилищ: Клондик опять спросил: отсчитает ли он деньги, в которых условился, хоть этим пяти тысячам? Видя же, что и тут царь хочет отделаться двусмысленными речами, Галлы, не причинив ни малейшего вреда вестнику обмана (такого благополучия он и сам не мог ожидать), вернулись назад к Истру, опустошив Фракию в местах, прилежащих к дороге. А между тем полчища Галлов, пока царь спокойно оставался бы у Енипея, будучи переведены по ущелью Перребии в Фессалию против Римлян, не только очистили бы поля грабежом, так что Римляне не могли бы ждать уже оттуда никаких подвозов, но и уничтожить самые города; а Персей у Енипея держал бы Римлян, так чтобы они не в состоянии были подать помощь союзным городам. Да и самим Римлянам пришлось бы о себе подумать. Они не могли ни оставаться, утратив Фессалию, откуда получалось продовольствие для войска, ни идти вперед, когда напротив лагерь Македонян… которые имели эту надежду, не мало ослабил. Такою жадностью Персей удалил от себя царя Гентия: когда он триста талантов отсчитал в Пелле его посланным, он допустил их наложить свои клейма и затем отдал приказание — немедленно вручить царю десять талантов, посланных к Павтавху: остальные деньги, перемеченные печатями Иллирийцев, он приказал — подводчиками были Македоняне — везти маленькими переходами; а по прибытии к границам Македонии остановиться и подождать от него известия. Гентий, получив такую небольшую сумму денег, но побуждаемый постоянно Пантавхом затронуть Римлян открыто неприязненным действием, их уполномоченных — М. Перперну и Петиллия, в то время к нему пришедших, заключил в оковы. Услыхав об этом, Персей, полагая, что Гентий таким поступком по необходимости уже втянут в войну с Римлянами, дослал вернуть тех, которые везли деньги, как будто у него не было другой заботы, как оставить Римлянам сколь можно большую добычу, когда они его победят. От Евмена вернулся Герофон, не зная о том, что делалось тайно; и сами они объявили, что дело шло о пленных, и так же уведомил консула Евмен по избежание подозрения.
28. Персей, обманувшись в надежде с возвращением Герофонта от Евмена — начальников флота Антенора и Каллипа отправил в Тенедос с сорока судами (лембы) прибавив к этому количеству пять, так называемых, прист — оберегать рассеянные про между Цикладских островов суда, шедшие в Македонию с хлебом. Они отведены сначала в Кассандрею, в порт, находящийся подле Афонской горы, оттуда при тихом состоянии моря переправлены в Тенедос, а стоявшие в пристани, Родосские открытые (без палубы) суда, и префекта их, Евдама отпустили безо всякого насилия и даже очень ласково с ними обошлись. Узнав потом, что в другом боку пятьдесят транспортных судов заперты, стоящими в устье порта, военными судами Евмена, бывшие под начальством Дамия, поспешно поплыли и грозою приближения удалив неприятельские суда — транспортные суда отправили в Македонию, дав им для прикрытия десять лембов и они, проводив до безопасного места, должны были вернуться в Тенедос: на девятый день вернулись они к флоту, стоявшему уже у Сигея, откуда переправились в Суботе (так называется остров между Елеею и Атосом). Случилось, что на другой день после того, как флот стал у Суботы, тридцать пять судов, называемых гиппагогами, отплыли от Елей с всадниками Галльскими и лошадьми и шли к Фанасу, выдавшемуся пункту острова Хиоса для того, чтобы оттуда переправиться в Македонию; их Евмен посылал Атталу. Когда Антенору дан был знак со сторожевой скалы о том, что суда в море, то, двинувшись от Суботы, он встретил их между мысом Еритрейским и Хиосом в самом узком месте пролива. Начальники Евменовых судов никак и не предполагали возможности — видеть флот Македонян в этом море: то на Римлян думали, то на Аттала, то предполагали, что, отосланные Атталом, несколько судов идут в Пергам. Но когда вид приближавшихся судов не оставил никакого сомнения и поспешное движение весел и прямое направление судов ясно обнаружили приближение неприятеля, тогда началась тревога; на сопротивление нельзя было иметь никакой надежды, так как и род судов был неспособен к этому, да и Галлы с трудом переносили пребывание на море, даже спокойном. Часть судов, находившихся ближе к твердой земле, ушла в Еритрею; некоторые, выпустив все паруса, дали себя выбросить на Хиос и, покинув лошадей, поспешно бросились бежать в город. А Македонские суда ближе к городу, и в более удобном, месте берега высадили вооруженных воинов, которые и избили много Галлов отчасти дорогою, отчасти у ворот, недопущенных в город, Хиосцы заперли ворота, не будучи в состоянии различить бегущих от преследовавших. Почти восемьсот Галлов убито, а двести взято в плен живых, лошади частью погибли в море когда разбились суда, а остальным Македоняне подрезали жилы на берегу. Двадцать лошадей, особенно красивых, и пленных — Антенор приказал отвезти в Фессалонику тем же десяти лембам, которых прежде посылал и, как можно поспешнее, вернуться к флоту: он будет дожидаться их у Фаноса; почти три дня флот стоял около города; оттуда выступил до Фаноса, и когда десять лембов вернулись ранее чем их ожидали, то они поплыли по Эгейскому морю и причалили к Делосу,
29. Между тем как это происходило, Римские послы К. Попиллий, К. Децилий и К. Гостилий выступили от Халкиды, и прибыли в Делос на трех судах о пяти рядах весел; тут они нашли 40 лембов Македонских и пять квинкверем царя Евмена. Святость храма и острова защищала всех от насилия, а потому, перемешавшись вместе, Римляне, Македоняне и морские служители Евмена обращались в храме; уважение к месту было вместо перемирия. Антенор, префект Персеев, как только давали ему знать со сторожевых башен о появлении каких–либо транспортных судов в море, с частью лембов сам их преследовал, а часть их расположил по Цикладам и все кроме тех, которые шли в Македонию, или истреблял, или обирал. Каким могли, оказывали пособие Попиллий, или Евменовы суда; но Македоняне чаще обманывали их, отправляясь в поход с двумя и много с тремя лембами. Около этого времени послы Македонские и Иллирийские вместе прибыли в Родос; вес им придал не только приход лембов, свободно разгуливавших около Цикладов и по Эгейскому морю, но и самый союз царей Персея и Гентия, и слух о приближении Галлов с большим количеством пеших и конных воинов. Посмелее стали духом Динон и Полиарат, сторонники Персея, и не только цари получили благосклонный ответ, но и громко объявлено: «влиянием своим Родосцы положат конец войне, а потому и сами цари пусть спокойно готовятся к принятию мира».
30. Уже было начало весны, и новые вожди прибыли в провинцию: консул Эмилий в Македонию, Октавий в Орей к флоту, Аниций в Иллирик — ему предстояло воевать с Гентием. Он (Гентий) родился от, царя Иллириев, Плеврата и матери Евридики, и у него было два брата: Платор от одного и того же отца и матери, и Караванций только по матери. Не столько подозрительно смотря на последнего по незначительности его (отцовского) происхождения, Гентий умертвил Платора, и двух его приближенных Еттрида и Епикада, с целью царствовать с большею безопасностью. Был слух, что он в особенности позавидовал сговору за брата Етуты, дочери Гонуна, повелителя Дарданов, так как с этим браком подчинил бы он себе народ Дарданов. Похожим на правду сделалось это в особенности, когда Гентий, умертвив Платора, женился на этой девушке. Но перестав бояться брата, Гентий сделался тяжел для своих подданных: природную жестокость усиливало непомерное употребление вина. Впрочем, как мы уже прежде упомянули, возбужденный к войне с Римлянами, он сосредоточил все войска к Лиссу: они состояли из пятнадцати тысяч вооруженных воинов. Отсюда он послал брата с тысячею пеших и пятьюстами конных воинов к племени Кавиев — подчинить его или угрозами, или открытою силою, а сам повел (остальные войска) к городу Бассанию, в пяти милях от Лисса; жители этого города были союзниками Римлян, а потому, отвергнув сделанные им предложения, предпочли подвергнуться осаде, чем покориться. Караванция — в земле Кавиев, город Дурний по его прибытии, ласково принял, а Каравантис, другой город, не впустил; когда же он на далекое пространство опустошил их поля, несколько воинов, рассеявшихся (для грабежа) умерщвлены сбежавшимися крестьянами. Уже и Ап. Клавдий, присоединив к имевшемуся у него войску — вспомогательные отряды Буллинов, Аноллониатов и Диррахинов, выступил с зимних квартир, и стал лагерем около реки Генуза. Услыхав о заключении союзного договора между Персеем и Гентием, и рассерженный обидою послов, потерпевших насилие, решился вести с ним открытую войну. Претор Аниций, в то время находясь в Аполлонии и услыхав о том, что делается в Иллирике, послал вперед письмо к Аницию, чтобы он дождался его у Генуза, а через три дня и сам прибыл в лагерь и к, уже находившимся у него, вспомогательным войскам Партинов, присоединил две тысячи пеших воинов и двести всадников (над пехотою был начальником Епикад, над конницею Альгальз) и готовился вести в Иллирик, главное с целью — Бассанитов освободить от осады. Движение его задержал слух об опустошениях морского берега лембами. Восемьдесят их было — и, по внушению Пантавха, посланы они были Гентием — опустошать поля Диррахинов и Аполлониатов. Тогда флот стоял у берега не далеко от Аполлонии. Сюда поспешил Аниций, скоро нагнал Иллирийских грабителей, сразился с ними и без труда их победив, взял несколько неприятельских судов, а остальные принудил поспешать в Иллирик. Потом вернувшись в лагерь к Генузию, поспешил на помощь Бассанитов. Не устоял против слуха о приближении претора Гентий и, сняв осаду, удалился в Скодр таким поспешным бегством, что растерял значительную часть войска, которая, если бы была поддержана вождем, могла замедлить движение Римлян, а теперь она, по удалении царя, сдалась им.
31. Также поступали и города этой страны; такому расположению умов содействовало милосердие ко всем и справедливость претора Римского. Потом пришли Римляне к Скодре (где было средоточие войны) не потому только, что Гентий выбрал ее себе, как самый укрепленный пункт царства, но и потому что в земле Лабеатов это был город самый крепкий и недоступный. Его опоясывают две реки: Клавзула течет со стороны города, обращенной на Восток, а Барбанна на Запад, имея начало из Лабеатидского болота. Эти две реки, соединясь вместе, впадают в реку Ориунд, а она, начинаясь из горы Скорда, увеличенная многими другими притоками, впадает в Адриатическое море. Гора Скорд, самая высокая в этой стране; с Востока господствует над Дарданиею, на Юге над Македониею, на Западе лад Иллириком. Хотя город укреплен самим местоположением, а защищаем был всем народом Иллириев и самим царем, однако претор Римский, по благоприятному началу, судя о дальнейшем хорошем ходе всего дела и рассчитывая на действие внезапного страху, устроив войско (в боевой порядок) подошел к стенам. Если бы жители заперли ворота и, расположив воинов по стенам и башням над воротами, защищали их, то они отразили бы Римлян от стен безо всякого для последних успеха. А они, выйдя из ворот, дали сражение в открытом поле с большею храбростью, чем стойкостью. Сбитые, они пустились бежать толпою и в самих теснинах ворот пало более двухсот; такой ужас овладел осажденными, что Гентий немедленно отправил к претору просителями, старейшин народных, Тевтика и Белла, испрашивая перемирие, в продолжение которого он мог бы рассудить о положении своих дел. Три дня дано на это, и так как лагерь Римский находился от города почти на расстоянии пяти сот шагов, Гентий сел на судно, и по реке Барбанну поплыл в Лабеатское озеро, как бы отыскивая поуединеннее место для обдумывания; но как оказалось он питал неосновательную надежду, о приближении брата Караванция, собравшего будто бы в той стороне куда был послан, многие тысячи вооруженных воинов. Когда этот слух оказался неосновательным, то на третий день царь спустился в том же судне, по течению реки, в Скодр: он послал вперед гонцов — прося претора о позволении видеться с ним и, получив его, прибыл в лагерь. Он начал речь с обвинения самого себя в глупости, потом обратился к просьбам и слезам и, упав на колени перед претором, отдался в его власть. Сначала ему приказало не робеть и получил он приглашение поужинать; потом возвратился в город к своим и с претором в этот день пиршествовал с большим почетом, а, уже по окончании ужина отдан под стражу К. Кассию, военному трибуну. И царю досталось подпасть такой участи, приняв от царя же за это десять талантов, едва плату, которую получают гладиаторы.
32. Аниций, по взятии Скодры, прежде всего приказал разыскать Римских уполномоченных, Петиллия и Перперну, и привести к себе. Возвратив им должное, Перперну немедленно отправил схватить друзей и родственников царя. Он отправясь в Метеон, город Лабеатского народа, жену Гентия — Етлеву, с двумя сыновьями Скердиледом и Плевратом, и брата его Караванция привел в лагерь в Скодру. Аниций, окончив войну с Иллирийцами в течение тридцати дней, отправил вестником победы в Рим Перперну, а, по прошествии немногих дней, послал туда же самого царя Гентия с отцом, женою, детьми и братом и другими старейшинами Иллирийскими. Об этой одной войне в Риме узнали прежде, что она окончилась, чем что она началась. — Между тем как это происходило, и Персей был в большом ужасе, как по случаю прибытия нового консула Емилия, шедшего, как он слышал, с большими ему угрозами, так и претора Октавия. Сильно опасался он флота Римского и небезопасности мореного прибрежья. В Фессалонике начальствовали Евмен и Атенагор с небольшим отрядом двух тысяч цетратов[2]. Туда же послал и префекта Андрокла, приказав ему иметь лагерь у самих верфей. В Эней он отправил тысячу всадников с Антигоном — оберегать морской берег: в каком месте берега послышат они, что причалили суда неприятельские, туда должны спешить для подания помощи сельским жителям. Пять тысяч Македонян отправлены для защиты Пития и Петры; начальниками над ними сделаны Гистией, Теоген и Медон. По удалении их, Персей начал укреплять берег реки Енипея; ее уже можно было перейти по сухому руслу. Для того чтобы все свободно могли заняться этим делом, женщины из соседних городов носили вареную пищу; воины получили приказание из соседних лесов брать в избытке[3] [материал. Таким образом воздвигнут вал и бастионы; присоединены башни и повсюду расставлены осадные орудия, защищавшие берег так, что неприятелю невозможно было перейти реку без большой и крайне опасной борьбы. Таким образом Персей считал себя вполне безопасным ото всякого натиска Римлян и надеялся, что неприятель наскучит бездействием, невозможностью действовать, а также и огромными расходами ни войну. Павлл напротив, чем более замечал со стороны Македонян деятельности и осторожности в заготовлении и сбережении всего, тем сильнее заботился и всячески напрягал ум — нельзя ли как–нибудь доказать неприятелю неосновательность его расчетов. Впрочем, в то время угрожало зло действительное — недостаток воды; ближайшая река почти высохла, и только по соседству с морем, было еще немного и то испорченной воды.»
33. Консул, получив донесение от посланных осмотреть ближайшие места, что нигде не могли найти воды] приказал водовозам следовать за собою к морю, находившемуся в расстоянии менее трехсот шагов, и копать ямки на берегу в разных местах, одна от другой недалеко. Чрезвычайная крутизна гор подавала надежду (тем более, что снаружи не было видно вовсе потоков) на нахождение неподалеку воды, которая подземными жилами стекала в море. Чуть только взят был верхний слой песку, как показалась вода — сначала мутная и в небольшом количестве, потом она становилась все прозрачнее и обильнее, как бы дар богов. Самое это обстоятельство прибавило вождю славы и влияния на воинов. Потом воинам приказано готовить оружие, а сам консул, с трибунами и первыми рядами, отправился осматривать переходы: где легче сойти вооруженным воинам, где на другой берег менее затруднителен выход. Хорошенько рассмотрев это, консул принял меры, чтобы в войске порядком и без смятения все делалось, по мановению и приказанию вождя. Когда же объявлялось всем разом что делать и не все слышали; получив сбивчивое приказание, одни от себя прибавляли более, чем сколько приказано, другие менее исполняли; затем нестройные крики поднимались в разных местах, и прежде неприятель узнавал, что будет делаться, чем все воины, А потому консул на будущее время установил объявлять тайно приказание примипилу легиона; тот. и потом за ним каждый (из примипилов) передавал ближайшему по порядку сотнику о том, кто нужно было делать: от первых ли рядов к последним или от последних к первым нужно было сообщить распоряжение. — Караульщикам установил, чего дотоле не было, чтобы они на караул щитов с собою не брали: не на сражение идет караульщик и не употреблять в дело оружие, но караулить для того, что как почувствует приближение неприятелей, должен удалиться назад и возбудить к вооружению других. Воины стояли на карауле, водрузив перед собою щит; потом, утомясь погружались в сон, положив голову на край щита и упершись в дротик, так что по блеску оружия неприятель видел их издалека, а сами они ничего не могли видеть. И в передовых постах также консул ввел перемену: прежде всадники во весь день стояли вооруженные и с взнузданными конями. И так как это было и в летние дни, когда солнце постоянно жгло, то от такого зноя, в продолжение стольких часов, ослабевали и всадники и лошади, а потому, в случае нападения неприятеля со свежими войсками, они уступали с большими силами меньшим. Теперь же консул установил, чтобы от утра до полудня были караулы одни, а в полдень сменялись другими: таким образом неприятель, когда бы ни пришел, постоянно встретил бы свежие силы.
34. Объявив об исполнении всех этих перемен в собрании воинов, он прибавил в речи слова в том же смысле, как говорил в городе перед народным собранием: «главного вождя в войске обязанность обо всем заботиться и принимать меры к тому что нужно делать, как самому по себе, так и с теми, кого пригласит на совет. Те же, которые не призваны на это, не должны ни тайно, ни явно высказывать своих предположений. Воину надлежит постоянно заботиться о трех предметах: приобрести как можно более здоровья и ловкости в движениях, иметь хорошее оружие и провиант, всегда готовый на случай неожиданных приказаний. Относительно всего прочего заботу пусть возложит он на богов бессмертных и своего вождя; а в каком войске воины обсуждают все, и вождь должен принимать в соображение толки народные, там хорошего ожидать невозможно. Он — консул — озаботится тем, что нужно по его обязанности как полководца и постарается доставить им случай развернуться и показать все свои способности, пусть они не спрашивают ни о чем, что будет, а когда даст он сигнал, то пусть приложат все старание воины.» После этих наставлений консул распустил собрание, и даже старые воины публично сознавались, что только тут они в первый раз, как новобранцы, вполне ознакомились с военным делом. Но воины, не одними такими разговорами, показали — с каким одобрением выслушали они слова консула; а самое исполнение на деле последовало за словами. Во всем лагере тогда не нашлось бы человека, который оставался бы в покое: одни точили мечи, другие чистили шлемы и наушники, иные щиты и панцири. Одни прилаживали вооружение к телу и пробовали в них ловкость движений. Некоторые потрясали дротиками, другие сверкали мечами, смотрели на острие: легко было видеть, что эти воины, как только представится случай встретиться с неприятелем в поле, положат конец войне или блистательною победою, или достопамятною смертью. И Персей со своей стороны, видя, что, с прибытием консула и началом весны, все у неприятелей зашумело и пришло в движение, так как бы война начиналась вновь, и лагерь от Филы перенесен на противоположный берег, а главный начальник то обходит, осматривая свои работы и безо всякого сомнения отыскивая более удобное для перехода место [то с величайшим вниманием готовит все нужное к наступательному движению и приступу лагеря; не пропускает ничего, что великому вождю надлежит испробовать и привести в исполнение как во вреду неприятеля, так для усиления своих. Тогда и сам Персей, понимая, что дело приближается к развязке, ободряет умы воинов и все более и более усиливает свои укрепления, не доверяя сам себе, никаких запасов не считая достаточными и берег, недовольно безопасным и укрепленным. Впрочем, при сильном воодушевлении обеих сторон, в продолжение некоторого времени, все сбыло спокойно, и вряд ли когда на памяти людей столь значительные силы, почти в смежных лагерях, так долго оставались покойными. Между тем прошел слух, что в Иллирике царь Гентий побежден претором Аницием и сам со всем семейством и областью попал во власть»] Римлян.
35. Это обстоятельство сделало Римлян еще смелее, а Македонянам, и их царю, причинило немалый ужас. Сначала он было попробовал затушить слух этот втайне и послал Пантавху, уже приближавшемуся, приказание — не подходить к лагерю. Но его (Персеевы) воины видели нескольких молодых людей, уведенными в числе Иллирийских заложников, и вообще что тщательнее скрывается, то легче и выходит наружу, вследствие болтливости царских служителей. Около этого времени Родосские послы прибыли в лагерь с теми же поручениями о мире, которые в Риме вызвали столь сильное негодование сенаторов. Еще менее равнодушно выслушаны они военным советом; а потому, когда одни … немедленно прогнать из лагеря без ответа … объявил, что на пятнадцатый день даст ответ; а между тем чтобы показать, как много подействовало убеждение Родосцев к миру, немедленно стал собирать мнения относительно того как вести военные действия. Некоторые, в особенности старики, советовали проложить дорогу силою через Енипей и неприятельские укрепления: «Македоняне не в состоянии будут сопротивляться дружному натиску полков Римских; в предшествовавшем году они (Македоняне) выброшены из стольких укреплений, еще более высоких и неприступных, и занятых сильными отрядами.» Другие предлагали: «Октавия с флотом послать в Фессалонику, и опустошением морского берега развлечь силы царя: когда откроются военные действия с тылу, он должен будет обратиться к защите внутренности царства, и переход через Енипей где–нибудь да обнажить. Берет этой реки и сам по себе от природы и вследствие работ казался неприступным: везде были расставлены метательные орудия, да неприятель и лучше и вернее употреблял в дело всякие метательные снаряды. На другое обращено было все внимание главного вождя: отпустив совет, он пригласил к себе Перребских торговцев — Цена и Менофила, людей испытанной ему верности и благоразумия, и по секрету стал их расспрашивать — каковы переходы в Перребию. Так как они сказали, что местность не вовсе неприступна, но занята отрядами царскими, консул возымел надежду — в случае неожиданной атаки — неприятеля, сильным отрядом в ночное время, можно сбросить с высот.» Дротики, стрелы и другие метательные снаряды в потемках когда вдали не видно во что целить, бесполезны: а в рукопашном бою в тесноте дело решится мечом, которым побеждает воин Римский. Пригласив этих торговцев проводниками, призвал претора Октавия и, объяснив ему свои приготовления, приказал идти с флотом в Гераклею; тысячу человек должны были взять с собою вареной пищи на десять дней; а сам отправил П. Сципиона Назику и К. Фабия Максима, сына своего, с пятью тысячами отборных воинов в Гераклею, как бы для того, чтобы посадить их на суда и послать опустошать морской берег внутри Македонии, о чем было говорено и в совете. Тайно сказано, что для них приготовлена уже, во избежание задержки, пища у флота. Проводникам же пути велено так его распределить, чтобы в четвертую смену караулов, на третий день, можно было приступить к Питию. На другой день консул, чтобы не дать царю возможности всмотреться в положение дел, в другой стороне, на рассвете, в самой середине русла завязал сражение с передовыми неприятельскими постами. И с той, и с другой стороны, были в деле только легковооруженные воины, да по неудобству местности более тяжелое оружие невозможно было употребить в дело. Спуск и того и другого берега в русло имел почти триста шагов, а середина ложа реки, в разных местах имевшего разную выемку, простиралась немного более тысячи шагов. Тут, в середине, в виду смотревших с лагерных окопов, с одной стороны — царя, с другой — консула с легионами, произошло сражение. Издали царские вспомогательные войска лучше действовали метательными снарядами, а вблизи тверже, и безопаснее Римский строй, прикрытый щитами (пармами или Лигустинскими.) Почти в полдень консул приказав своим играть отбой: тем и кончилось в этот день сражение с небольшою потерею убитыми и с той и с другой стороны. На следующий день, на восходе солнца — умы воинов были раздражены борьбою — схватка сделалась значительнее; но Римляне не только от тех, с которыми непосредственно завязался бой, по еще более от большего числа воинов, расставленных по башням — поражаемые всякого рода метательным оружием и каменьями, получали множество ран; а когда они еще более приблизились к неприятельскому берегу, то снаряды, бросаемые машинами, не щадили даже последних рядов. С гораздо более значительною в этот день потерею, и немного позднее, консул отвел своих назад. На третий день консул не вступал в дело, а сошел в нижнюю часть лагерей, как бы отыскивая переход через обращенный к морю рукав реки. Персей, думая о том только что в глазах [обращал все внимание, чтобы отразить оттуда неприятеля, ничем другим не озабоченный. Между тем П. Назика с, данным ему, отрядом отправился к морю в Гераклею и, по прибытии туда, велел отдохнуть воинам в ожидании наступления ночи. Тогда изложив главным начальникам сущность истинных поручений консула, с первым наступлением темноты, повернул путь в горы к Питию, куда было приказано, и повел воинов в глубокой тишине. По прибытии на вершину, поднимающуюся в вышину более чем на десять стадий, утомленным войнам дано несколько отдохновения. Эту горную вершину занимали, как уже выше сказано — Медон, Гиспей и Теоген, присланные Персеем с пятью тысячами Македонян, но таково было нерадение вождей царских, что никто из них не почувствовал приближения Римлян. Напав на сонных, Назика их сбросил с горы без труда, если верить Полибию. А сам Назика в письме к какому–то царю рассказывает дело совсем иначе: гора была очень крута, но никто ее не караулил, так что горные проходы можно было занять безо всякого труда, если бы перебежчик Критский из тех, которые при нем находились, не бежал к Персею и не передал ему обо всем что делалось. Царь сам остался в лагере, а отправил занять горный переход две тысячи Македонян и десять тысяч вспомогательных воинов, под начальством Медона. С ними, на самой вершине, завязался ожесточенный бой, и между прочим и он (Назика) получил рану от одного Фракийского солдата, которого он проколол насквозь копьем. Побежденные наконец Македоняне уступили позицию и сам Медон, бросив оружие, искал со своими спасения в постыдном бегстве. — Римляне, преследуя бегущих, спустились легко и безо всякой опасности в ровные места. При таком положении дел, Персей не знал как поступить. Теперь когда Римляне по горному переходу проложили себе дорогу, он опасался, как бы они не обошли его с тылу и потому — необходимо было или отступить ему к Пидне и там дожидаться неприятеля, так как с меньшею опасностью можно было дать сражение под стенами укрепленного города; или, распределив войска по городам Македонии, свезти в укрепленные места весь хлеб и скот, и оставить неприятелю опустошенные поля и обнаженную почву. Ум царя, не зная на что решиться, колебался между этими двумя предположениями. Друзья царя, считая безопаснее то что честнее, советовали испытать военное счастие в битве; на его стороне и перевес численности воинов, да и надлежит иметь доверие и к мужеству; уже врожденное человеку, оно усилится от самих действительных и святых для каждого человека к храброй защите побуждений: домашние жертвенники и очаги, священные предметы, за которые и среди которых придется сражаться, родители и жены. Притом дело будет происходить в глазах самого царя, и он будет принимать участие и в опасности. Все эти убеждения подействовали на царя и он стал готовиться к битве: отступив к Пидне, он и расположился лагерем и устраивал войско, каждому из своих военачальников назначая и место и обязанности, как будто бы он хотел дать сражение немедленно по окончании похода. Местность была такого рода: ровное поле было благоприятно развернуть фалангу, для которой необходима открытая и ровная поверхность, но не до такой степени было удобно, чтобы совершенно легко было ее выдвинуть вперед. Потом беспрерывный ряд холмов представлял возможность легковооруженным воинам то отбегать назад, то обходить во фланги. Две реки, из которых одну жители называют Эзон, а другую Левк, как ни скудны были в то время водою, по–видимому, могли все–таки до некоторой степени служить для Римлян препятствием. Эмилий, соединив свои войска с Навикою, продолжал идти прямо к неприятелю; но, при видя войска сильного и численностью и крепостью воинов, отлично устроенного и готового к сражению, остановился удивленный и многое пришло ему на мысли].
36. Время года было уже после летнего солнцестояния и час дня склонялся к полудню; переход совершен был в пыли и под жгучим действием солнца. Воины начинали чувствовать утомление и жажду и с наступлением полудня, и то и другое должно было усилиться. Консул решился воинов в таком положении не пускать в дело с неприятелем свежим и сильным. Но с обоих сторон в воинах такова была горячность в битве, что консулу нужно было употребить не менее искусства для того чтобы обмануть своих, чем неприятелей; не все еще было готово и консул сам торопил трибунов военных, чтобы они спешили устраивать; сам обходил ряды и убеждениями склонял воинов к сражению. Сначала они с величайшею готовностью требовали сигнала к сражению, но по мере увеличения зноя, и лица выражали менее усердия и голоса делались слабее; многие уже стояли склонясь на щиты и опершись на копья. Тут уже консул прямо отдал приказание сотникам первых рядов размерить место лагеря и становить войсковые тяжести. Воины, как только заметили что делается, некоторые явно высказывали свою радость, что консул не заставил вступить в сражение их, утомленных переходом, под палящим солнцем. Около главного вождя находились послы и вожди чужеземные — в числе их Аттал — они все высказывали свое одобрение, когда предполагали, что консул немедленно дает сражение. При внезапной перемене намерения одни молчали; только один изо всех Назика дерзнул представать консулу: «как бы неприятеля, проведшего других полководцев уклонением от боя, не выпустить из рук. Опасается, как бы в случае удаления его ночью, не пришлось бы с великими трудом и опасностью преследовать его внутрь Македонии и разбитого не пришлось бы гнать его, по примеру прежних вождей, по высотам и ущельям Македонских гор. Он (Назика) усердно советует, пока неприятель находится в открытом поле, пусть он на него нападет, не упуская случая представляющегося в победе.» Консул нисколько не оскорбился смелым представлением столь знатного молодого человека и отвечать ему: «Назика, и я имел такой образ, как ты теперь, а мой нынешний ты будешь иметь когда–нибудь. Многими случайностями войны приобрел я опытность и знание, когда надобно сражаться и когда воздержаться от боя. Теперь когда мы стоим в боевом порядке, не время объяснять, почему нынешний день лучше окончить покойно; причины я тебе изложу после, а теперь будь доволен решением старого вождя.» Замолчал молодой человек, понимая, что вероятно консул замечает какие–либо препятствия к сражению, которые для него незаметны,
37, Павлл, видя, что лагерь поставлен и обозы находятся на местах, сначала увел из последнего ряда триариев, потом принципов, а гастаты стояли в первом ряду на случай движения неприятеля, наконец гастатов, и сначала с правого крыла исподволь уводили воинов по ротно. Таким образом пехота уведена без всякой тревоги, а впереди боевого строя против неприятеля стояли всадники вместе с легковооруженными воинами; конница же отозвана с постов не прежде, как окончен был с фронта вал и ров. Царь со своей стороны готов был без уклонения вступить в бой в этот день, но довольный что, как известно было всем, причина замедления была со стороны неприятеля, и сам отвел войска в лагерь. Когда укрепления Римского лагеря были окончены, К. Сульпиций Галл, военный трибун второго легиона, в предшествовавшем году бывший претором, с дозволения консула созвав воинов, объявил им, «в следующую ночь — и пусть этого никто не считает за чудо — от второго до четвертого часа ночи, свет луны затмится, но так как это происходит естественным порядком и в положенное время, то это можно узнать прежде и предсказать. А потому, как не удивляются постоянному в известные часы восхождению и захождению солнца, и луна является, то в виде полного круга, то старея обращается в небольшой рог; также точно нельзя причислять в чудесным явлениям того, что свет луны затмевается, когда ее покроет тень земли.» В ночь, последовавшую за кануном Сентябрьских Нон, в назначенный час свет луны затмился: Римским воинам мудрость Галла показалась почти божественною; а Македонянам это явление показалось чудесным и печальным, предзнаменующим падение царства и гибель народа: так толковали и ихние прорицатели. Крики и вопли поднялись в лагере Македонян, пока луна не пришла в свой первоначальный вид. На другой день (и то, и другое войско пылало таким усердием к сражению, что некоторые воины громко обвиняли своих и царя, и консула, в уклонении от битвы) царь легко нашел себе оправдание, так как неприятель первый, прямо уклоняясь от боя, отвел войска в лагерь; притом же место, где было построено войско, не представляло удобства для наступательного движения фаланги, которую делает бесполезною самая незначительная неровность местности. Консулу приходилось оправдываться в том, что он накануне упустил случай к сражению, дал возможность неприятелю удалиться ночью, если бы он захотел, да и теперь, под предлогом принесения жертв, без пользы продолжает время, между тем, как еще на рассвете, следовало подать сигнал — выходить из лагеря воинам и строиться в боевом порядке. Наконец в третьем часу, окончив обычное жертвоприношение, консул позвал на совет; и тут некоторым казалось, что он время, когда нужно было бы действовать, тянул в несвоевременных речах и обсуждениях. Впрочем, после всех толков, консул сказал такую речь:
38. «П. Назика, отличный молодой человек, один изо всех, желавших вчера дать сражение, высказал мне свой образ мыслей, но и он потом замолчал, по–видимому, как–бы согласившись с моим мнением. Для некоторых же показалось лучше заочно бранить вождя, чем прямо высказать ему мнение. И тебе, П. Назика, и тем, которые тоже что и ты, но про себя думали, не поленюсь высказать причину, почему я отложил сражение. Не только я не жалею о вчерашнем бездействии, но остаюсь в том убеждении, что этою мерою я спас войско. А для того, чтобы никто из вас не полагал, что я имею такое мнение без основания, пусть каждый рассмотрит, если ему угодно, вместе со мною, как много условий было в пользу неприятеля и ко вреду нашему. Прежде всего во сколько раз он многочисленнее нас, никто из вас и прежде не оставался в неведении, а вчера, как я наверное убедился, каждый приметил, смотря на развернутую боевую линию неприятельскую. И из не большого нашего войска четвертая часть должна была оставаться для прикрытия тяжестей, и, как вам известно, для этой цели оставляются не самые плохие воины. Но предположим, что мы и все были бы на лицо; но разве это пустое, что мы из лагеря, в котором провели ночь, выйдем на сражение сегодня, или много завтра, с помощью богов бессмертных. Разве все равно воину, не утомленному сегодня ни дорожными трудами, ни работами, отдохнувшему со свежими силами в палатке, приказать взяться за оружие, и вывести его на поле битвы полного сил, свежего и телом и духом? Или утомленного длинным переходом, изможденного работою, покрытого потом, припеченного жгучим солнцем — подставить свежему неприятелю, отдохнувшему, принесшему в сражение силы, ни чем прежде не истощенные? Кто же, свидетельствуюсь богами бессмертными, так изготовясь, как бы ни был слаб и робок, не одержит верх над самим храбрым человеком? Неужели когда неприятель на полной свободе расположился в боевом порядке, оправился духом, стоял устроившись, каждый ряд на своем месте? а для нас неизбежно было замешательство при внезапном устройстве для сражения, или пришлось бы сражаться неустроившись?
39. Но, может быть, войско у нас было в беспорядке и неустроенное, за то был у нас укрепленный лагерь, снабжение водою обеспеченное и защищенное, поставленными по дороге, военными отрядами, все кругом исследовано? Или не скорее ли, что мы ничего не имели своего, кроме обнаженного поля, на котором приходилось дать сражение? Предки ваши считали укрепленный лагерь пристанью для всякой случайности, могущей постигнуть войско, откуда они выходили на сражение, куда могли иметь пристанище после бурных волнений сражения. С этою целью обведя лагерь окопами, прикрывали его сильным гарнизоном, так что потерявший лагерь, хотя бы и одержал верх в открытом поле, считался побежденным. Лагерь — для победителя приют, а для побежденного — убежище. Как много войск, которым не посчастливилось в открытом бою, быв сбиты внутрь вала, в свое время, и иногда и вскоре потом сделав вылазку, прогнали победоносного неприятеля. Это военное местопребывание служит вместо отечества, вал вместо стен и для каждого воина его палатка есть дом и пенаты. Без всякой точки опоры, блуждая в поле, дали бы мы сражение, не имея — где приютиться даже победителями? Этим препятствиям, и затруднениям к сражению противопоставляют то: если бы в течение прошлой ночи неприятель удалился, то сколько бы опять, преследуя его внутрь в отдаленные пределы Македонии, пришлось бы понести трудов? Но я со своей стороны убежден, что неприятель и не остался бы и не вывел бы войско в поле, если бы хотел отсюда удалиться. Не гораздо ли легче было бы для него уйти, когда мы находились еще далеко, чем теперь когда мы сидим так сказать у него на шее? И не обманул бы он нас, удалился бы он днем ли, ночью ли. А что для нас желательнее, как не то чтобы, вместо предстоявшего нам, нападения на лагерь, обезопасенный крайне высоким берегом реки, огражденный валом и частыми башнями, пришлось напасть с тылу на неприятеля, оставившего окопы, удаляющегося в открытом поле беспорядочным строем? Вот причины, почему сражение отложено со вчерашнего дня на нынешний. Я и сам желаю битвы, уже и потому, что у реки Енипея путь к неприятелю был прегражден, а теперь я другим горным проходом, сбросив неприятельские отряды сторожевые, проложил новый путь и не прежде отстану, как приведя войну к концу.
40. После этой речи было общее молчание; слушавшие частью согласились с его (консула) мнением, частью опасались без пользы раздражить в том, чего, как уже прошедшего, вернуть назад невозможно было. И в этот день, ни один из вождей того или другого войска, ни консул, ни царь не хотели дать сражение (царь потому, что пришлось бы напасть не на утомленных, как накануне, во время замешательства при устройстве в боевую линию и даже чуть устроенных; а консул, так как в новый лагерь не было свезено еще не дров, ни сена, за поиском которых большая часть воинов отправилась из лагеря в ближайшие поля), но судьба, которая имеет верх над всеми человеческими расчетами, завязала сражение. Была небольшая река недалеко от неприятельского лагеря, из которой и Македоняне и Римляне брали воду и на той, и другой стороне, стояли вооруженные отряды для того, чтобы в безопасности можно было пользоваться водою. Со стороны Римлян было две когорты: Марруцинская и Пелингская, два эскадрона Самнитских всадников, над которыми начальствовал легат М. Сергий Сил. Другое прикрытие из трех когорт Фирманской, Вестинской и Кремонской стояло перед лагерем под начальством легата К. Клувия; у него же находились два эскадрона всадников — Плацентинский и Эзернинский. Все покойно было у реки, и воины не затрагивали друг друга, как около девятого часа вьючное животное, вырвавшись из рук смотревших за ним, убежало на противоположный берег. Когда за ним по воде, бывшей не выше колена, погнались три воина, то два Фракийца это животное из середины течения вытащили на берег; убив одного из них и отняв животное, воины возвращались к своему посту; на неприятельском берегу стоял отряд из восьмисот Фракийцев; из них сначала немногие, в негодовании за убийство в их глазах земляка, перешли реку преследуя убивших, потом более и более, а наконец и все, и с отрядом … [со стороны Римлян защищавшим берег вступили в бой. Есть писатели, которые утверждают, что, по приказанию самого Павлла, с лошади сняли узду и погнали ее на неприятельский берег и посланы на него люди поймать ее с целью — неприятелям дать повод первым завязать бой. Так как принесением двадцати жертв боги не были умилостивлены, и только у двадцать первого гадатель нашел внутренности с благоприятным предзнаменованием победы, но и то, если зачинщиками битвы будут не они Римляне, а неприятель. Как бы то ни было, умыслом ли вождя, случаем ли, от этого именно начала завязалось сражение: с обеих сторон воины одни за другими летели на помощь своим, и вскоре сражение разгорелось так, что и вожди вынуждены были сойти туда, где дело принимало решительный оборот. Эмилий, услыхав тревогу бежавших воинов, вышел из претория, видя, что слепое стремление воинов, бросившихся к оружию, не легко и небезопасно было остановить и обуздать, решились воспользоваться усердием воинов, и случайность обратить в благоприятное обстоятельство, А потому он вывел войска из лагеря и скакал по рядам, убеждая воинов — в битве, которой они так желали, обнаружить соответственное усердие. Вместе с тем Назика послан вперед — рассмотреть в каком положении дела там, где сначала завязался бой и принес известие, что Персей приближается с войском, устроенным в боевом порядке. Первые шли Фракийцы со зверскими чертами лица, высокого росту; ярко светились их щиты, прикрывавшие левой бок; с обоих плечей спускался черный плащ, а в правой руке блистало огромное копье. Подле Фракийцев стояли наемные вспомогательные войска: у разных племен было различное вооружение и одежда: тут находились и Пэоны. Затем следовал корпус самих Македонян, носивший название Левкаспидской фаланги: тут были воины, отборные по мужеству и силе телесной; они отличались красными одеждами и позолоченным оружием; то была середина боевой линии. Затем следовали воины, носившие название Халкаспидов от блестящих медных щитов. Эта фаланга поставлена подле первой на правом крыле. Кроме этих обоих фаланг, в которых заключалась главная сила Македонского войска, Македоняне, же, носившие цетры (щиты особенного рода) и сариссы (длинные копья) точно также, как и воины фалангиты, но во всем прочем легче сооруженные, распределены были по фалангам, и во всем строю занимали самые передние и видные места по всему полю; ярко блистало оружие, и соседние холмы оглашались криками воинов, ободрявших друг друга. Всех этих войск, вышедших в сражение, такова была быстрота и смелость, что первые убитые тела находились в двухстах пятидесяти шагах от лагеря Римского. Между тем Эмилий продолжал наступать, но когда увидал и прочих Македонян, и в особенности составлявших фаланги, как они, скинув с плеч щиты, дружно, по одному сигналу, наклонили свои длинные копья встретить натиск Римлян, не мог надивиться твердости столь сплоченных рядов, представлявших непроницаемую железную стену и поражен был удивлением и ужасом, как бы он никогда не видал ничего столь грозного, что он раз впоследствии припоминал и рассказывал. Но тут он старательно скрыл свое смущение и с лицом светлым, выражавшим полную уверенность в своих силах, не прикрывая ни головы, ни тела, устраивал войска в боевой порядок. Уже Пелигны вступили в бой со стоявшими насупротив их цетратами: в течение долгого времени употребляли они страшные усилия проломить плотные ряды неприятельские, но без успеха; тогда Салий, предводивший Пелигнами, схватил значок и бросил в неприятеля. Тут загорелся страшный бой, так как Пелигны употребляли все усилия отнять обратно значок, а Македоняне удержать его за собою. Пелигны старались длинные Македонские копья или перерубить мечами, или оттолкнуть щитами, или даже отвернуть в сторону голыми руками, но Македоняне, обеими руками твердо ухватив копья, с такою силою подставили их неприятелю, дерзко и нелепо лезшему вперед, что, пронзив щиты и панцири, проколотых людей отбрасывали через головы. Таким образом истреблены первые ряды Пелигнов и избиение достигло даже стоявших позади их; нерешительно, еще не настоящим бегством, отступали они к горе, называемой жителями Олокром. Такое горе взяло Эмилия, что он разорвал на себе одежду: и в других местах он замечал колебание своих и робость, с какою они подступали к этому, как бы железному, частоколу, окружавшему отовсюду ряды Македонян. Но приметил опытный вождь, что не везде одинаково крепка эта неприятельская твердыня, и что в ней есть кое–где небольшие промежутки, или вследствие неровностей почвы, ила самой длины строя, растянутого до бесконечности, так как хотя без намерения, а отделяются одни от других между тем, как одни стараются занять более возвышенное место, а другие остаются ниже, также менее деятельные отстают от более торопливых, выступающие вперед от остающихся позади, наконец наступающие на неприятеля тех, которых он теснит, А потому с целью прорвать ряда неприятелей, и непреоборимую силу фаланги вместе взятой, подразделить на многие мелочные сражения, отдал приказание своим следить за каждым промежутком в неприятельских рядах, и напирать туда как можно с большею силою, и клинообразно стесняясь в какие бы то ни было отверстия, исполнять дело старательно. Отдав это приказание, когда оно сообщено было всему войску, Емилий, сам один из легионов] повел в битву.
41. Сильное впечатление производило величие власти, слава человека, в особенности лета, так как шестидесятилетний старик усерднее молодого участвовал во всех трудах и опасностях, Промежуток, находившийся между цетратами и фалангою, занят легионом, и таким образом разорвана боевая линия неприятельская. Легион находился у цетратов с тылу, а против клипеатов фронтом: они носят название Халькаспидов. Второй легион, бывший консул Л, Альбин получил приказание вести против Левкаспидской фаланги: то была середина неприятельской линии. На правом крыле, где около реки началось сражение введены в дело слоны и эскадроны союзной конницы. Отсюда–то возымело начало бегство Македонян. Точно также как большая часть новых затей людских на словах имеют силу, на опыте же когда надобно действовать, а не толковать о том, как привести в исполнение, исчезают бесследно; так и теперь слоны в сражении были название только без употребления. За натиском слонов последовали союзники наименования Латинского и сбили левое крыло. В средине второй легион, будучи введен в дело, рассеял фалангу, и не было другой более очевидной причины победы как то, что много сражений было в разных местах, и они сначала внесли замешательство в колебавшуюся фалангу, а потом ее разбросали, а когда она, сплошная и ограждена щетиною копий, тогда сила её невыносима! Но если частными нападениями вынуждаешь неприятеля — поворачивать неподвижные, вследствие длины и тягости, копья, то он запутывается сам этим движением, а если с боков или сзади будет угрожать опасность, замешательство угрожает гибелью. Также и тут фаланге приходилось идти вперед сплошною массою против Римлян, набегавших отрядами и строем, разорванным во многих местах; Римляне, где только находили промежутки, втирали ряды свои. Если бы они всем строем встретились с вполне устроенною фалангою — что и случилось в начале битвы с Пелигнами, неосторожно схватившимися с цетратами, — то напоролись бы на копья и не выдержали бы густой массы.
42. Впрочем хотя пеших воинов по разным местам убивали неприятели кроме тех, которые бежали отбросав оружие, однако конница оставила сражение почти без вреда. Первым беглецом был сам царь; уже он со священными эскадронами всадников спешил из Пидны в Пеллу; немедленно за ними следовал Котис и конница Одризов. И остальная конница Македонян удалилась без расстройства рядов; находившийся в промежутках строй пехоты, задерживая победителей истреблением, заставлял забывать о преследовании конницы. Долго фаланга была поражаема с фронта, с боков и с тылу; наконец те, которым удалось ускользнуть из рук неприятельских, бежали без оружия к морю, некоторые входили даже в воду; протягивая руки к находившимся на судах, умоляли они о спасении жизни. Видя, что отовсюду с судов поспешили ладьи и полагая, что они высланы их принять, предпочитая их взять в плен, чем убивать, шли как можно далее в воду, некоторые даже вплавь. Поражаемые неприязненно с лодок, те, которые еще были в состоянии, спешили плыть к берегу, по там находили еще более горькую участь. Слоны, быв пригнаны проводниками на берег, давили и топтали выплывавших из воды. Нельзя не согласиться, что еще ни разу Римляне в одном сражении не истребляли столько Македонян; убито до двадцати тысяч человек; около шести тысяч, бежавших в Пидну с поля битвы, попали в плен живыми, да из рассеявшихся беглецов захвачено до пяти тысяч человек. Из победителей пало не более ста, и то большая часть Пелигны: ранено немного более. Если бы сражение началось ранее, и победителям оставалось более дня для преследования, то все неприятельское войско было истреблено; но наступившая ночь послужила покровом для беглецов, и Римлянам не дала возможности преследовать их по местам незнакомым.
43. Персей бежал к Перийскому лесу по военной дороге, в сопровождении царской свиты и большего отряда конницы. Как только вступили в лес, где было много дорог в разные стороны, и приближалась ночь, в сопровождении немногих, самих верных лиц, свернул в сторону. Всадники, оставшись без вождя, разошлись по своим городам в разные стороны; немногие оттуда пришли в Пеллу скорее самого Персея, так как они шли прямою и хорошею дорогою; а царь почти до половины ночи терпел под влиянием разных опасений и затруднений дороги. Тут в царском дворце Персея встретили начальник Пеллы Евкт и царские отроки. А из приятелей, которые, спасшись разными случаями, пришли в Пеллу, из сражения не явился никто к Персею, несмотря на неоднократные приглашения. С царем находилось только три товарища бегства: Еванор Критский, Нео Бэотийский и Архидам Этол. С ними Персеи, опасаясь какого–либо умысла со стороны тех, которые отказались к нему прийти, в четвертую смену караулов бежал. Последовало за ним не более пятисот Кретийцев. Царь шел в Амфиполис, но ночью вышел из Пеллы, спеша до рассвета переправиться через реку Аксий, рассчитывая, что тут, вследствие затруднений переправы, будет конец преследованию со стороны Римлян.
44. Консулу, по удалении его победителем и лагерь, препятствовала наслаждаться вполне чистою радостью забота о младшем сыне. То был П. Сципион, впоследствии получивший прозвание Африканского за разрушение Карфагена; он был родным сыном Павлла, а по усыновлению внук Африкана. Он, имея от роду всего семнадцать лет — это–то и усиливало о нем беспокойство, усердно преследуя неприятеля, толпою занесен быль в сторону. Впрочем он воротился хотя и поздно, и консул только тут наконец, приняв сына невредимым, почувствовал радость такой победы. Когда в Амфиполис дошел слух о сражении, женщины сбежались в храм Дианы, называемой Таврополон, просить помощи. Диодор, начальствовавший в городе, опасаясь, как бы Фраки, — их две тысячи стояли тут гарнизоном — не разграбили город в такой тревоге, получил среди форума письмо будто бы от гонца, которого он назваться так, подкупил деньгами. Написано было так: «флот Римский пристал к Ематии и опустошает поля кругом; начальники Ематии просит прислать защиту против грабителей.» Прочитав письмо, стал уговаривать Фракийцев: «отправиться для защиты берега Ематии; большое поражение нанесут они Римлянам, рассеявшимся в разных местах по полям и много добычи получат». Вместе с тем он старается уменьшить важность слуха о проигранном сражении: «будь он справедлив, давно уже являлись бы один за другим свежие свидетели поражения.» Выслав Фракийцев под этим предлогом, как только увидал, что они перешли Стримон, запер ворота.
46. На третий день после сражения Персей прибыл в Амфиполис; отсюда он послал в Павллу герольдов. Между тем Гиппиас, Медон и Пантавх, старейший из друзей царя, из Берои, куда бежали после сражения, сами отправились к консулу и отдались Римлянам; тоже самое за ними приготовлялись сделать и другие под влиянием страха. Консул, отправив в Рим с письмами и известием о победе — сына К. Фабия, Л. Лентулда и К, Метелла; добычу пораженного неприятельского войска уступил пехоте, а коннице соседние поля, но с тем, чтобы она не более двух ночей отсутствовала из лагеря, а сам подвинул лагерь ближе к морю к Пидне. Сначала Бероя, потом Фессалоника и Пелла, и наконец почти вся Македония, в продолжение двух дней покорилась. Жители Пидны, самые ближайшие соседи, еще не присылали уполномоченных: нестройная толпа многих племен вместе и большое число людей, сбитых в одно место после сражения, препятствовали гражданам обдумать и принять решение; ворота не только заперты, но и даже надстроены. Медон и Пантавх отправлены к стенам переговорить с Салоном, начальником гарнизона. Он выпустил воинственную толпу, а город покорившийся отдан воинам на разграбление. Персей, испробовав еще последнюю надежду на вспоможение Бизальтов, к которым понапрасну посылал послов, вышел в народное собрание, имея с собою сына Филиппа для того, чтобы убеждениями ободрить умы как жителей Амфиполиса, так и воинов пеших и конных, как постоянно за ним следовавших, так и занесенных сюда же бегством. Несколько раз принимался он было говорить, но слезы не давали, и не будучи в состоянии сам высказаться, он поручил Евандру Кретийцу — поговорить с народом соответственно его намерению и затем вышел из храма. Народ, хотя при виде печали и слез царских, и сам расчувствовался и стал плакать, но пренебрег речью Евандра, а слышны были даже голоса некоторых, кричавших из средины сходки: «ступайте отсюда, дабы и те немногие, которые еще остались, не погибли через вас». Такие дерзкие выражения заставили замолчать Евандра. Затем царь возвратился домой и, нагрузив в лодки, стоявшие на Стримоне, деньги, золото и серебро и сам спустился на реку. Фракийцы не решились ввериться судам, разошлись домой; точно также поступила толпа воинов разного рода. Кретийцы последовали (за Персеем) в надежде на деньги, но, как при распределении, всегда бывало более обиженных, чем довольных, то пятьдесят талантов просто положены для них на берегу для разграбления. После этого подвига второпях садясь на суда, одну лодку, находившуюся в устье реки, тяжело нагрузив, потопили. В этот день прибыли в Галепс, а на другой в Самотрак, цель похода. Говорят туда привезено до двух тысяч талантов.
46. Павлл разослал по всем покорившимся городам начальников, дабы не было побежденным какой–либо обиды при недавнем мире, задержал у себя герольдов царских, а П. Назику, не зная о бегстве царя, отправил в Афмиполис с небольшим отрядом пехоты и конницы, а вместе опустошить Синтику и препятствовать всем замыслам царя. Между тем Мелибея взята Кн. Октавием и разграблена: у Эгиния, для завоевания которого послан легат Кн. Аниций, потеряно двести воинов при вылазке, сделанной из города, так как Эгинеты не знали о приведении войны к концу. Консул, отправясь из Пидны, со всем войском прибыл на другой день в Пеллу. Он стал лагерем в тысяче шагах от этого города и, в продолжение нескольких дней, находился там, рассматривая со всех сторон местоположение города: и тут он заметил, что не без причины назначена тут столица. Город Пелла находится на холме, обращенном к зимнему западу. Опоясывают его болота, недоступной глубины летом и зимою, а болота эти образуются от разлива озер. На самом болоте, ближайшем к городу, возвышается, как остров, насыпь, стоившая огромных трудов; она поддерживает стену и нисколько не терпит от влажности окружающего болота; издали кажется соединенною стеною с городом: находящийся между стенами проток служит разделением, а мост соединяет, так что в случае нападения извне, ни откуда нет доступа, а для лица, заключенного царем, нет возможности убежать кроме через мост, который караулить весьма легко. И царская сокровищница находилась в этом месте, но тогда не найдено ничего, кроме трехсот талантов, назначенных царю Гентию, но в последствии удержанных. В течение того времени, когда у Пеллы находился лагерь Римский, выслушаны многие посольства, пришедшие для поздравления по большей части из Фессалии, Получив потом известие, что Персей переправился в Самотраку, консул двинулся от Пеллы, и четвертым лагерем (переходом) прибыл в Амфиполис, Толпы жителей, вышедших с радостью на встречу, служили для каждого доказательством, что они лишились царя не доброго и справедливого, [но что Амфиполитанцы рады были избавиться от немилосердного повелителя. Войдя в город, Павлл занялся религиозными обрядами и совершал торжественно жертвоприношение, вдруг загорелся жертвенник, пораженный молниею. Все это истолковали так, что богам приношение консула в высшей степени приятно, и потому они сами освятили его небесным огнем. Консул не долго оставался в Амфиполисе, как для преследования Персея, так и для того, чтобы победоносным войском обойти все народы, которые были под его властью. Отсюда он (консул) отправился в Одомантику, страну по тот берег Стримона и стал лагерем у Сира].

---

[1] То есть претор отправил сенатский декрет к консулу, и тот вскоре после того отвечал, что он в известный день придет в город и произведет выборы.
[2] Цетраты — воины, вооруженные цетрою, небольшим кожаным щитом Испанского происхождения.
[3] Все, что в скобках, позднейшее пополнение утраченных мест Тита Ливия.

Книга Сорок Пятая

1. Вестники победы, К. Фабий, Л. Лентул и К. Метелл, как ни спешили прийти в Рим, но нашли, что радость этого события уже предвкушена. На четвертый день после сражения с царем, когда в цирке совершалась игры, вдруг пронесся по всему, смотревшему зрелище, народу слух: «в Македонии было сражение, и царь побежден». Потом шум увеличился, наконец раздались крики и рукоплескания, как будто бы уже получено было верное известие о победе. Но как этого не было, то радость утихла, как о событии еще не верном, радостное же предзнаменование осталось в умах. А когда это подтвердилось с прибытием Фабия, Лентула и Метела, самых достоверных вестников, то граждане радовались и самой победе, и верности собственного предчувствия. И другим образом рассказывается, не менее правдоподобно, радость толпы, собравшейся в цирке. Рассказывают, что накануне пятнадцатого дня календ Октябрьских, на второй день игр Римских, к консулу Кн. Лицинию, вышедшему высылать колесницы, явился вестник, говоривший, что он из Македонии и принес письмо, украшенное лавром. Увидав его, народ, забыв о зрелище, вдруг сбежался на середину; тут консул созвал сенат и прочитав письмо, с утверждения сенаторов, объявил народу на площади: «Л. Эмилий, товарищ его, встретясь полками, имел сражение с царем Персеем; Македонское войско разбито и обращено в бегство; царь с немногими убежал: все города Македонии достались во власть Римлян». По выслушании этого, раздались крики и оглушительные рукоплескания: оставив игры, большая часть граждан отнесли радостное известие женам и детям; тогда был тринадцатый день после сражения в Македонии.
2. На другой день сенат созван в курию, назначено молебствие и состоялся сенатский декрет, чтобы консул распустил всех, давших присягу, кроме воинов и матросов; о распущении же воинов и матросов доложить, когда послы от консула Л. Эмилия, отправившие вперед себя гонца… Перед шестым днем календ Октябрьских, около второго часа, послы вошли в город и привели за собою на площадь к трибуналу огромную толпу граждан, вышедших на встречу и провожавших. Сенат в это время случайно был собран в курии: туда консул ввел послов; тут они задержаны на столько времени, чтобы объяснить: «как велики были силы царя пешие и конные, сколько из них тысяч убито и сколько взято в плен, с потерею сколь немногих воинов, нанесено такое поражение неприятелю — с какою немногочисленною свитою убежал царь; полагают, что он отправится в Самотракию, Флот готов для его преследования, ни на море, ни на суше, уйти ему невозможно». Тоже самое изложили немного спустя, быв приведены в народное собрание. Последовал новый взрыв радости, когда консул предписал: отворить все священные места; тогда из собрания каждый гражданин спешил принести благодарность богам; сплошными массами не только мужчин, но и женщин наполнились по всему городу храмы богов бессмертных. Сенат, снова созванный в курию, определил молебствие, по случаю особенно счастливых действий консула Л. Эмилия, на пять дней около всех капищ, и повелел принести большие жертвы. Суда, стоявшие на Тибре приготовленными и снаряженными к отправлению в Македонию в случае сопротивления царя, отвести и поместить в верфи, а матросов, дав годичное жалованье распустить, и с ними всех, давших воинскую присягу консулу; а сколько воинов находится в Корцире, в Брундизие, у Верхнего Моря или в Ларинатской области (во всех этих местах расположено войско, с которым, по требованию обстоятельств, К. Лициний должен был подать помощь товарищу) всех этих воинов положено распустить. Благодарственное молебствие объявлено народу в собрании с кануна пятого дня Октябрьских Ид в течение пяти дней, включая и тот.
3. Из Иллирика двое уполномоченных: К. Лициний Нерва и П. Деций принесли известие: «что войско Иллирийсвое истреблено, царь Гентий взят и Иллирик находится во власти народа Римского». За такие действия, совершенные под предводительством претора Л. Аниция и его счастием, сенат определил молебствие на три дня и безотлагательно назначены они консулом на дни перед четвертым, третьим и вторым Ид Ноябрьских. Некоторые историки передают, будто бы уполномоченные Родосские, еще не отпущенные, когда получено было известие о победе, позваны в сенат, как бы в осмеяние их безрассудной надменности. Тут старший посол Агеполяс сказал следующее: «Родосцы отправили послов для заключения мира между Римлянами и Персеем, так как война крайне тяжела и неудобна для всей Греции, убыточна и разорительна для самих Римлян. Судьба прекрасно распорядилась, когда с иным решением войны представляется им (Родосцам) случай поздравить Римлян с блистательною победою». Вот слова Родосца. Сенат дал такой ответ: «Не пользы Греции имели в виду Редосцы, отправляя посольство и не заботливость об издержках, падающих на народ Римский, но собственно защиту Персея. Будь действительно у них в виду та цель, которую они поставили предлогом, то им следовало бы отправить послов тогда когда Персей, введя войско в Фессалию, в продолжение двух лет, города Греческие одни осаждал, а другие держал в страхе развитием военных сил. В это время от Родосцев не было и помину о мире; а когда они услыхали, что затруднения горных путей преодолены и Римляне перешли в Македонию, Персей окружен, тут только Родосцы отиравши посольство не зачем иным, как чтобы выручить Персея из угрожавшей ему опасности». С таким ответом послы отпущены.
4, В это же время М. Марцелл, удаляясь из провинции Испании по взятия знаменитого города Марколики, десять фунтов золота и серебра, по крайней мире десять миллионов сестерций внес в казначейство. Консул Павлл Емилий, стоя лагерем, как мы выше сказали, у Сираса в земле Одомантинской, увидав, что письмо от царя Персея приносят три незнатных посла, пролил, как говорят, сам слезы о жребии человеческом: тот, который не задолго перед сим недовольствуясь царством Македонским, нападал на Дарданов и Иллириев, вызывал вспомогательные войска Бастарнов, теперь, утратив войско, изгнанный из царства, вынужден искать убежища на маленьком острове, просителем, находя безопасность в уважении к святости храма, а не к своим силам. Но когда прочел слова: «царь Персей, консулу Павллу приветствие», то всякое сожаление исчезло перед безрассудством человека, не сознававшего истинного положения своих дел; а потому, хотя в остальной части письма, заключались мольбы вовсе не царские, однако без ответа и письма отпущено это посольство. Понял Персей, какое прозвание нужно забыть побежденному, а потому послал новое письмо, уже как частный человек; тут он просил и добился, чтобы к нему были посланы люди, с которыми бы он мог переговорить о положении и устройстве судьбы своей. Посланы трое уполномоченных: П. Левтулл, А. Постумий Альбин и А. Антоний. Это посольство не успело ни в чем: Персей изо всех сил отстаивал титул царя, а Павлл добился, чтобы он и себя, и все свое вполне предоставил верности и милосердию народа Римского.
5. Между тем как это происходило, флот Кн. Октавия причалил к Самотраке; и он также, действуя страхом прибывшей силы, частью угрозами, частью надеждами, старался склонить к сдаче; тут помогло ему обстоятельство или случайное, или обдуманное. Знаменитый юноша Л. Атилий, заметив, что народ Самотраков находится в собрании, просил начальников — дозволить ему сказать несколько слов народу. Получив дозволение, он спросил: «действительно ли, хозяева Самотраки, правду слышали мы, или ложно, что остров этот священный, и что, уважаемая всеми, земля его не допускает насилия?» Когда все согласились с верованием в общественную святость. «А если так — продолжает оратор, то зачем оскверняет его человекоубийца … кровью царя Евмена нарушил святость, и так в первых словах всех молитв при священнодействиях, устраняются все, у кого нечистые руки, вы допускаете самые священные места ваши пятнать окровавленным телом разбойника?» Известен был по всем городам Греции слух об убийстве царя Евмена, почти совершенном Евандром в Дельфах. А потому, не говоря уже о том, что жители видели и себя, и весь остров и храм во власти Римлян, да и находя такой упрек себе вполне заслуженным, отправили Теонда, главного у них начальника (они называют его царем) к Персею — объявить ему: «Евандр Кретиец обвиняется в убийстве; но у них, по обычаю предков, установлены суды над людьми, вносящими оскверненные кровью руки в освященные храмом пределы. Если Евандр убежден в невинности своей относительно уголовного, взводимого на него, обвинения, то пусть явится для оправдания; буде же он не дерзнет подвергнуться суду, то пусть освободит святое место от опасений и позаботится сам о себе». Персей, отозвав Евандра, советовал ему не отдаваться ни в каком случае суду: «и сущность дела, и предубеждение судей — все против него». Волновало Персея опасение, как бы в случае осуждения, Евандр не выдал его, как главного виновника преступления. Другого исхода не осталось, как умереть с твердостью (по словам Персея), Евандр по–видимому на все соглашался, но сказав, что предпочитает умереть от яда, чем от меча, тайно стал готовиться к бегству. Когда царю дано об этом знать, то он, опасаясь как бы не обратить на себя раздражение Самофракийцев, дав возможность преступнику уйдти от наказания, отдал приказание убить Евандра. Необдуманно совершив убийство, Персей тотчас же сообразил, что кара преступления, угрожавшая Евандру, пала теперь на него: Евандр в Дельфах посягнул на жизнь Евмена, а он, Персей, в Самотраке убил Евандра. Таким образом, виною одного и того же человека (Персея) два самых священных храма на земле, осквернены человеческою кровью. Обвинение в таком деле устраняется деньгами: подкупленный Теонда, объявил гражданам, что Евандр сам себя лишил жизни.
6. Впрочем допустив такое преступление в отношении к единственному остававшемуся другу, верности испытанной в стольких случайностях, который сделался жертвою измены, потому что не хотел быть изменником, Персей удалил от себя умы всех. Каждый спешил перейти к Римлянам, что и вынудило Персея прибегнуть к последнему, остававшемуся для него средству — бегству. Он призвал Кретийца Ороанда, хорошо знавшего берега Фракии, так как он вел там торговлю и уговаривал его отвезти на лодке к Котису. Есть порт Деметрий на одной из оконечностей Самотраки; тут стояла лодка, К закату солнца отнесли туда все нужные припасы, отнесены и деньги сколько можно было тайком. Царь сам, в средине ночи, с тремя соучастниками бегства, задними дверями ушел в сад, находившийся подле спальни и оттуда, с трудом перелезши через стену, достиг до моря. Между тем Ороандес, как только принесены были деньги, с наступлением сумерек, поднял якорь и отплыл в море по направлению к Криту. Не найдя в пристани судна, Персей скитался несколько времени по берегу, но, опасаясь наступавшего дня, и не смея уже вернуться в гостиницу, спрятался в боковой стороне храма подле темного угла. — Царскими отроками у Македонян назывались дети знатнейших лиц, отобранные для служения царю. Их когорта последовала за бежавшим царем; но и тут не оставляла его, пока, по приказанию Кн. Октавия, объявлено через герольда: «царские отроки и прочие Македоняне, находящиеся в Самотраке, если перейдут к Римлянам, получат безопасность, свободу и все, что они имеют с собою или оставили в Македонии.» По выслушании этого, все стали переходить и являлись записываться к военному трибуну К. Постумию. И маленьких детей царских Ион Фессалоникиец передал Октавию, и с царем не осталось никого, кроме Филиппа, старшего из сыновей. Тут Персей — себя и сына передать Октавию, обвиняя судьбу и богов, в храме которых находился, в том его они не вняли ни в чем его мольбам. Отдано приказание посадить его на преторское судно; туда же снесены и деньги, сколько их осталось, и немедленно флот вернулся к Амфиполису. Отсюда Октавий отправил царя в лагерь к консулу, послав вперед письмо, извещая о том, что Персей в его власти и что он его ведет.
7. Это событие Павлл, и не без основания, счел второю победою и, получив это известие, принес жертвы. Позвал совет и, по прочтении письма претора, К. Элия Туберона послал на встречу царю, а прочим велел оставаться в преторие в большом числе. Еще ни разу не собиралось столько народу на какое–либо зрелище. На памяти предков приведен был в лагерь Римский, взятый в плен, царь Сифакс, но он не мог сравниться с Персеем ни собственною славою, ни славою народа; то было только дополнение к войне Пунической такое, какое Гентий к Македонской. Персей был главою войны и его замечательным делали не только слава отца его и деда, кровью и родом с ним не раздельных, но и блистали Филипп и Великий Александр, доставившие Македонянам высшую степень могущества на земном шаре. Одетый в траурное платье, Персей вошел в лагерь, не сопровождаемый никем из своих, который, как товарищ несчастья, делал бы его более достойным сожаления. Идти вперед ему было невозможно вследствие толпы сбежавшихся зрителей, пока консул послал ликторов и они, раздвинув народ, открыли ему дорогу к преторию. Консул встал и приказав сесть прочим, выступил немного вперед, протянул правую руку входившему царю и поднял его, когда он было упал к его ногам: не допустил он его коснуться колен и, введя его в палатку, велел сесть напротив лиц, созванных на совет.
8. Первый вопрос предложен Персею: «какое оскорбление вынудило его — с таким ожесточением начать войну против народа Римского, которою он и себя, и царство поставил на край гибели?» Все долго ожидали ответа, но Персеи, потупив глаза в землю, молча плакал; тогда консул продолжал говорить: «если бы ты в очень молодых летах принял царство, то менее удивился бы я твоему незнанию того, каким важным может быть народ Римский и другом и недругом. Теперь же, когда ты был свидетелем войны, которую вел твой отец против нас, и имел в памяти мир, условия коего в отношении к нему мы свято соблюдали, что за цель твоя была предпочесть миру войну с теми, которых испытал ты и силу на войне, и верность в мире?» Не отвечал Персей ни на вопрос, ни на обвинение: «Но как бы это ни случилось — по заблуждению ли, человеку свойственному, по случаю ли, по необходимости ли, будь смелее духом: примером многих царей и народов доказанное милосердие народа Римского, должно подавать тебе не только надежду, но почти полную уверенность.» По Гречески сказав это Персею, консул потом по–латыне обратился в своим: — перед вами великий пример непостоянства дел человеческих; в особенности к вам, молодые люди, обращаю речь; а потому в счастии не надобно ни с кем обходиться дерзко и надменно, и не доверять настоящему счастию не зная, что нам принесет наступающий вечер. Только тот заслуживает вполне название человека, кто не возносится духом в счастии и не теряет его в несчастье.» Распустив совет, консул заботу об охранении царя поручил К. Элию. В этот день Персей и приглашен к консулу, и вообще ему оказана всякая почесть, какая только доступна была в его положении.
9. Затем войска распущены по зимним квартирам; большую часть войск принял Амфиполис, остальную ближайшие города Таков был конец войны между Римлянами и Персеем, продолжавшейся непрерывно в течение четырех лет вместе; с тем вместе это был конец существованию царства, заслужившего известность в большей части Европы и во всей Азии. Персея считали двадцатым царем от Карана, который первый носил это название. Персей принял царство в консульство К. Фульвия и Л. Манлия; от сената получил наименование царя в консульство М. Юния и А. Манлия; царствовал в продолжение одиннадцати лет. Македоняне имели очень мало известности до Филиппа, Аминтова сына; от него и через него начали ее приобретать, но ограничивалась она пределами Европы, включая всю Грецию, часть Фракии и Иллирика. Затем перешла она в Азию, и в течение тринадцати лет царствования Александра, сначала Македоняне покорили своей власти все, простиравшееся на необъятное пространство, государство Персов; за тем они прошли все, сколько ни есть самых отдаленных краев земли, до Красного моря. Тогда на всей земле царство Македонян и их имя было первым. По смерти Александра образовались многие царства: каждый спешил присвоить себе побольше могущества, и силы тратились в борьбе междоусобной: от высшей степени могущества до последнего конца Македония простояла сто пятьдесят лет.
10. Когда слух о победе Римлян достиг Азии, Антенор, стоявший с флотом лодий у Фанаса, переправился оттуда в Кассандрею. К. Попиллий, стоявший у Делоса для защиты судов, шедших в Македонию, услыхав, что война в Македонии окончена и неприятельские суда оставили свои посты, и сам, отпустив Афинские суда, продолжал плавание в Египет, куда имел поручение как посол, спеша встретить Антиоха прежде, чем он подойдет к стенам Александрии. Послы, плывя вдоль берегов Азии, по прибытии в Лориму, пристань, от Родоса находящуюся в расстоянии немного более двадцати миль и как раз напротив города. Подоспели старейшины Родосцев (уже и суда пришел слух о победе) и просили: «заехать в Родос; это обстоятельство очень важно для доброй славы и безопасности острова; узнают они сами все, что произошло в Родосе и что там делается, и таким образом принесет в Рим плоды своих собственных наблюдений, а не пустые толки народа». Долго отказывались уполномоченные, но наконец убеждены были немного замедлить для спасения союзного города. По прибытии в Родос, уступая тем же просьбам, уполномоченные явились в собрание народа: их прибытие скорее увеличило, чем уменьшило опасения народа. Попиллий повторил тут все, что кем–либо в продолжение всей войны, сделано или сказано неприязненного. Крутой нравом человек (Попиллий), увеличивал резкость того, что говорил, зверским выражением лица и тоном обвинителя, так что от суровости одного сенатора Родосцы могли сделать заключение относительно того, как к ним расположен весь сенат. К. Децимия слова были умереннее; он говорил: «что в большей части случаев, которые припомнил Попиллий, виноват не народ, но немногие руководители народа. Они–то, имея продажный язык, составляли декреты, полные угодливости по отношению к царю и посылали посольства, которых Родосцы должны не менее стыдиться, как и жалеть. Но если таков образ мыслей народа, то все падет на главы виновных.» Он выслушан с величайшим одобрением не столько потому, что большинство народа освобождал от обвинения, сколько потому что указал настоящих виновников. А потому из ответов старейшин Римлянам заслужили одобрение народа не те, которые просто хотели доказать неосновательность обвинений Попиллия, а те, которые за одно с Децимием требовали наказания главных виновников. А потому немедленно состоялось определение — тех, которые будут уличены, что они говорили или действовали в пользу Персея против Римлян, осудить на смерть. Некоторые удалились из города к прибытию Римлян, другие сами себе причинили смерть. Уполномоченные, пробыв не более пяти дней в Родосе, отправились в Александрию. Тем не менее тщательно произведен суд на основании декрета, при них составленного Родосцами; это упорство в исполнении кротость Децимия…
11. Пока это происходило, Антиох, сделав тщетное повышение на стены Александрии, удалился: овладев всем остальным Египтом, оставил он в Мемфисе старшего Птоломея, для которого будто бы завоевывая царство, напрягал он все силы, чтобы не замедлить напасть на него, когда он будет победителем, увел войско в Сирию. Зная такое его намерение, Птоломей сообразил, что может быть допущен в Александрию, пока младший брат еще находится под влиянием страха осады; сестра же ему содействовала и препятствия не было со стороны приближенных брата. Он не прежде перестал посылать сначала к сестре, потом к брату и его приятелям, пока не утвердил с ними мира. Антиоха подозрительным сделало то обстоятельство, что, передав ему весь Египет, в Пелузие оставил сильный гарнизон. Ясно было, что он удержал ключ от Египта, для того чтобы снова ввести войско когда пожелает: междоусобная де война с братом будет иметь тот исход, что победитель, утомленный борьбою, ни в каком случае не может уже равняться с Антиохом. Все это, благоразумно замеченное старшим Птоломеем, с одобрением приняли младший брат и все, которые с ним были: сестра больше всего содействовала не только советом, но и мольбами. А потому мир заключен с общего согласия и старший Птоломей впущен в Александрию; не встретив сопротивления даже в черни, так как не только во время войны в продолжение осады, но и по удалении неприятеля от стен, не было никаких подводов из Египта и чувствовался недостаток во всем. Антиоху следовало бы радоваться, если действительно вводил он войско в Египет для восстановления Птоломея — этот благовидный предлог выставлял он всем государствам Азии и Греции как во время принятия посольств, так и в переписке; но он так обиделся, что несравненно усерднее и неприязненнее стал готовиться к войне с двумя братьями, чем прежде с одним. Немедленно отправил он флот в Кипр, а сам, при наступлении весны, с войском по дороге в Египет, достиг Келе–Сирии. Около Риноколуры встретили Антиоха послы Птоломея; они его благодарили за то, что через него получил он опять отеческий престол и просили сберечь его дар и лучше прямо сказать, чего ему нужно, нем сделаться врагом из союзника и действовать силою оружия. Антиох дал такой ответ: (Не иначе он отзовет флот и вернет назад войско, как когда ему будет уступлен весь Кипр, Пелузий и земли, находящиеся около Пелузийсвого устья Нила», и назначил день, к которому должен быть дан решительный ответ относительно предложенных условий,
12. По истечении срока, назначенного для перемирия… когда плыли к устью Нила у Пелузия, по пустыням Аравии… жили у Мемфиса, и от прочих Египтян частью добровольно, частью под влиянием страха, спустился к Александрии небольшими переходами. Перейдя реку у Елевзина — место это находится от Александрии в четырех милях — встретилась послы Римские. Когда они подходили, царь их приветствовал и протянул правую руку Попиллию, но тот вручил ему дощечку, содержавшую сенатский декрет и приказал прежде всего его прочитать. Прочитав царь сказал, что он подумает с общего со своими приближенными совета, как поступить. Попиллий, человек и без того суровый в обращении, палкой, которую держал в руках, очертил около царя крут и сказал: «прежде чем выйдешь из этою круга, дай ответ, какой мне отнести сенату». Озадаченный таким насильственным приказанием, царь несколько времени колебался, но потом сказал: «исполню угодное сенату». Только тогда Попиллий протянул правую руку царю, как союзнику и другу. В назначенный срок Антиох оставил Египет, а Римские уполномоченные, своим влиянием скрепив согласие между братьями, только что согласившимися на мир, отплыли в Кипр и оттуда отослали флот Антиоха, уже успевший победить в сражении Египетские суда. Это посольство стяжало знаменитость у народов, так как не было сомнения, что Египет вырван из рук Антиоха, его имевшего уже, и отеческое наследие возвращено роду Птоломеев. Из консулов этого года как один прославился блистательною победою, так другой оставался в неизвестности, не имея повода к деятельности. С самого начала, когда он назначил день легионам для сбора, вошел в храм без обычных гаданий. Авгуры, узнав об этом, объявили день назначенным неправильно. Отправясь в Галлию, он стал лагерем около Макрского поля у гор Сициминской и Папинской; потом около этих же мест провел зиму с союзниками наименования Латинского, а легионы Римские остались в Риме, так как день для собрания войска назначен неправильно. Преторы, кроме К. Папирия Курсора, которому досталась Сардиния, отправились в провинции; а ему сенат определил оказывать суд и расправу в Риме (жеребьем пало и это на его обязанность) между гражданами и иноземцами.
13. Попиллий и посольство, которое ездило к Антиоху, вернулось в Рим. Он донес, что несогласия между царями окончились, и войско из Египта отведено в Сирию. Затем явились послы самих царей. Антиоховы говорили: «для царя мир дороже всякой победы, как определил сенат, и Антиох повиновался приказаниям послов Римских не иначе, как бы повелению богов бессмертных». Потом принесли поздравление с победою: «и царь содействовал бы ей всеми силами, если бы получил на то приказание». Послы Птоломеевы от общего имени царей и Клеопатры, благодарили: «более они считают себя обязанными сенату и народу Римскому, чем своим родителям, чем даже богам бессмертным: Римляне освободили их от бедственной осады и возвратили им прародительское царство, почти уже утраченное». Сенат дал такой ответ: «Антиох поступил правильно и порядком, что послушал послов; сенату и народу Римскому это очень приятно. Царям Египта — Птоломею и Клеопатре: «сенат очень рад, если был в состоянии сделать для них что–либо хорошее и приятное, и постарается, чтобы и на будущее время лучшая защита царства заключалась в верности народа Римского», Претору К. Папирию поручено озаботиться отсылкою даров послам согласно установленного обычая. Затем получено письмо из Македонии, удвоившее радость победы: «царь Персей находится во власти консула». По отсылке этих послов — было разбирательство между послами Пизанскими и Луненскими: первые жаловались, что поселенцы Римские сгоняют их с земли, а жители Луны утверждали, что та земля, о которой идет речь, отведена им триумвирами. Сенат отправил пять уполномоченных произвести дознание и постановить решение, а именно К. Фабия Бутеона, П. Корнелия Блазиона, Т. Семпрония Муску, Л. Невия Бальба и К. Аппулея Сатурнина. — Явилось посольство от Евмена и братьев Аттала и Атенея сообща, поздравить с победою. Масгабе, сыну царя Масиниссы, вышедшему на берег в Путеолах, послан на встречу с деньгами (казначей) квестор Л. Манлий, и ему поручено на общественный счет отвести его в Рим. Но прибытии Масгабы немедленно созван для него сенат. Этот молодой человек говорил так, что приятное на деле, он умел словами сделать еще приятнее. Он припомнил: «сколько пехоты и конницы, сколько слонов, сколько хлеба, в течение этих четырех лет, отправил отец его в Македонию. Только два обстоятельства бросают его в краску: одно что сенат его, о том, что нужно для войны, просил через послов, а не приказал; а другое, что за хлеб ему присланы деньги. Масинисса помнит, что царство свое он и приобрел через народ Римский, усилил и увеличил. С него довольно пользования царством, а власть и право тех, которые дали. А потому справедливость требует, чтобы Римляне сами брали, а не просили и не покупали произведений земли, ими же данной. С Масиниссы их достаточно, а весь излишек — народа Римского. Когда уж он отправился с этими поручениями от отца, нагнали его всадники с известием о поражении Македонян, и с приказанием принести поздравление сенату и объявить ему — отец его так рад этому счастливому событию, что хочет прийти в Рим сам, принести жертвы Юпитеру Всеблагому и Всемогущему в Капитолие и благодарственное молебствие: просит он сенат высказать ему свое дозволение, дабы ему не быть в тягость».
14. Царьку дан ответ: «отец его Масинисса поступает так, как следует человеку благодарному, и доброму и придает цену и честь должному благодеянию. И народ Римский во время войны Пунической нашел в нем твердое и верное содействие, и сам, по благосклонности народа Римского, получил царство. По чувству справедливости, он (Масинисса) в последовавшие войны с тремя царями исполнил все обязанности верного союзника. Что царь радуется победе народа Римского — неудивительно, так как он свою судьбу и царства своего связал с ходом дел Римских. Благодарить богов за победу, дарованную Римлянам, может он и у домашнего очага: в Риме же сын его это исполнит. Да и поздравлений довольно, как от него, так и от имени отца. А самому Масиниссе покидать царство и выходить из Африки, и для него будет бесполезно по мнению сената, и несогласно с интересами народа Римского». Масгаба просил, чтобы Ганнон, сын Гамилькаров, заложник вместо … получил. Состоялся сенатский декрет, по которому квестор получил приказание купить даров царьку на сто фунтов серебра и проводить его до Путеол, давать ему полное содержание, пока он будет в Италии и нанять два судна, на которых должен быть отвезен царек и его провожатые в Африку; всем лицам, составлявшим свиту, как свободным, так и рабам, даны одежды. Не так много времени спустя получено письмо о Мизагене, другом сыне Масиниссы, такого содержания: «после поражения Персея, Л. Павлл отослал его в Африку с конницею; во время плавания флот рассеян бурею в Адриатическом море, и Мизаген занесен с тремя судами в Брундизий больной». К нему с такими же дарами, какие в Риме даны его брату, квестор Л. Стертиний отправлен в Брундизий и приказано ему озаботиться, чтобы дом (для помещения царьку) был отведен и доставлено ему все необходимое для выздоровления; чтобы все издержки содержания его и свиты, были щедро покрыты и отысканы суда, на которых он мог бы покойно и безопасно переправиться в Африку. Каждому всаднику дано по фунту серебра и по пяти сот сестерций. — Выборы консулов к следующему году произведены консулом К. Лицинием; назначены: К. Элий Пет и М. Юний Пенн. Затем преторами выбраны: К. Кассий Лонгин, М. Ювентий Тальна, Ти. Клавдий Нерон, А. Манлий Торкват, Кн. Фульвий Гилло, Лициний Нерва. В этом же году цензоры Ти. Семпроний Гракх и К. Клавдий Пульхер привели наконец к миролюбивому окончанию дело, служившее поводом к большим несогласиям Гракх, когда отпущенники, уже не раз собранные в четыре трибы городских, рассеялись опять по всем, возымел намерение исторгнуть с корнем зло, постоянно оживавшее и исключить из переписи всех, которые когда–либо были рабами. Клавдий с этим не соглашался, и ссылался на установления предков, которыми они старались сдерживать отпущенников, не имея никогда в виду устранить их совершенно от прав гражданства. Он указывал даже, что цензоры К. Фламиний и Л. Эмилий ослабили прежнюю строгость. Впрочем, так как этот класс людей рассеялся по всем трибам, то признано необходимым, привести его опять в прежнее положение, но для некоторых членов сделать какие–нибудь уступки.
15. Эти цензоры распределили отпущенников по четырем трибам, кроме тех, которые имели сыновей, рожденных более пяти лет назад. Таковых положено внести в перепись там же, где они находились по последней; также дано право быть внесенными в перепись и тем, которые имели дачи и поместья сельские, ценою более тридцати тысяч сестерций. Когда это было так установлено, Клавдий утверждал все–таки: «что, без приговора народного, цензор не может лишить права подачи голоса и отдельного гражданина, не говоря уже о целом сословии. Если цензор может удалить из трибы, то это значит не больше, как переменить трибу, а удалить изо всех тридцати пяти цензор не может; это значило бы отнять права вольности и гражданства; определять место внесения в перепись не дает еще права исключать из неё вовсе». Такого рода шел спор между цензорами. Наконец сошлись на том, чтобы, из четырех городских триб, по явной баллотировке в храме Свободы, оставить одну, в которую и поместить всех, бывших когда–либо рабами. Достался жребий Есквилинской трибе и Ти. Гракх объявил, что в нее должны быть помещены все отпущенники. Это обстоятельство послужило к большей чести цензоров перед сенатом. Изъявлена благодарность — и Семпронию за его стойкость в хорошем начинании, и Клавдию за то, что он не препятствовал. Эти цензоры большее, чем их предшественники, число лиц и удалили из сената, и приказали им продать коней. Цензоры единодушно всех и лишали трибы и делали податными, и ни один не облегчил никому позора, наложенного товарищем. Когда цензоры просили, чтобы, по обыкновению, для рассмотрения прочности общественных построек и принятия тех, которые отданы с подряда, продолжено было им время служения на год и шесть месяцев. Этому противостал трибун К. Тремеллий, негодуя за то, что не был записан в сенат. В этом же году К. Цицерей освятил храм Монеты на Албанской горе, через пять лет после данного обета. Фламином Марса избран авгурами на этот год Л. Постумий Альб.
16. Когда консулы К. Элий и М. Юний доложили о провинциях, сенаторы положили: в Испании быть снова двум провинциям, так как, во время войны Македонской, там считалась одна. Македония и Иллирик должны были оставаться у прежних — Л. Павлла и Л. Анция -- пока, согласно мнения уполномоченных, они устроят дела, запутанные войною, и бывшему царству дадут новое устройство. Консулам определены — Пиза и Галлия с двумя легионами по пяти тысяч чел. пехоты и по четыреста всадников. Преторов жребии были: К. Кассия — городское судопроизводство, М. Ювенция Тальны — между чужестранцами, Ти. Клавдия Нерона — Сицилия, Кн, Фульвия — Испания ближняя, К. Лициния Нервы — дальняя. А. Манлию Торквату досталась Сардиния. Он не мог отправиться в провинцию, будучи оставлен сенатом для исследования уголовных дел. — Потом у сената спрошено мнение относительно чудесных явлений, о которых получено известие. Храм богов пенатов в Велии тронут молниею, а в городе Минервие двое ворот и часть стены. В Анагнии шел земляной дождь; в Ланувие виден был на небе факел. В Калатие на общественном поле, как дал знать М. Валерий, гражданин Римский, из его очага три дня и все ночи текла кровь. По этому главному обстоятельству децемвирам приказано посоветоваться с книгами, объявлено народу молебствие на день, и на общественной площади принесено в жертву пять–десять коз. И по случаю других чудесных явлений еще день было молебствие около всех капищ, принесены большие жертвы и город очищен. Затем состоялся декрет, относившийся к чести богов бессмертных: «по случаю приведения войн к концу, и так как цари Персей и Гентий, с Македониею и Иллириком, находятся во власти народа Римского, то какие дары, в консульство Ап. Клавдия и М. Семпрония, розданы по всем капищам, такие же раздать пусть озаботятся преторы К. Кассий и М. Ювенций».
17. Затем определено послать уполномоченных, по совету с коими военачальники, Л. Павлл и Л. Аниций, должны были устроить дела — десять в Македонию и пять в Иллирик. В Македонию назначены: А. Постумий Луск, К. Клавдий, оба бывшие цензоры, К. Лициний Красс, товарищ в консульстве Павлла; в это время ему власть была продолжена, и он имел провинциею Галлию. К этим бывшим консулам прибавлены: Кн. Домиций Агенобарб, Сер. Корнелий Сулла, Л. Юний, К. Лабеон, Т. Нумизий Тарквинийский, А. Теренций Варрон. В Иллирик назначены — П, Элий Лит, бывший консул, К. Цицерей и К. Бабий Тамфил (последний был претором в предшествовавшем году, а Цицерей за много лет ранее), Т. Теренций Тусцивикан, П. Манилий. Потом консулы получили от сената внушение: так как одному из них надобно было наследовать К. Лицинию, назначенному уполномоченным, в Галлии, то чтобы они поскорее или разобрались провинциями, или бросили жребий. Они сделали последнее: М. Юнию досталась Пиза (он заблагорассудил прежде чем отправиться в провинцию — ввести в сенат посольства, собравшиеся со всех сторон в Рим для поздравления), К. Элию — Галлия. Впрочем, несмотря на то, что уполномоченными посланы такие люди, от которых совета нельзя было ожидать ничего, недостойного имени и важности народа Римского, однако в сенате обдуманы главные начала действий, для того, чтобы уполномоченные могли отнести главным начальникам из дому все уже начатым.
18. Положено: прежде всего Македонянам и Иллирам быть свободными. Пусть все народы видят, что оружие народа Римского приносить — не порабощение вольным, а напротив порабощенным свободу. Пусть народы, пользующиеся свободою, знают, что будут наслаждаться ею постоянно и безопасно под попечительством народа Римского; а, которые живут под властью царей, пусть знают, что их повелители теперь мягче и справедливее из уважения к народу Римскому, и если когда царям их приключится война с народом Римским, то последствием будет для Римлян победа, а для них свобода»·. Положено: «отменить значительную пошлину с рудников Македонских и отдачи сельских угодий. Их собирать без откупщика невозможно, а где они есть, там общественное право становится пустым словом, и союзникам свободы нет никакой. Да и сами Македоняне не могут ими (этими статьями доходов) пользоваться. Где готова добыча для лиц начальствующих, там будет неиссякаемый источник борьбы и смут. Пусть будет общий сейм народа дна того, чтобы неблагонамеренная чернь не повлекла к гибельному своеволию вольность, данную сенатом для умеренного и разумного ею пользования». Положено: «Македонию разделить на четыре области, чтобы каждая имела свой сейм, и половину дани, какую обыкновенно платили царям, платить народу Римскому». Подобные же поручения даны и в Иллирик. Прочее оставлено на волю самих вождей и уполномоченных, которые лучше могли руководствоваться в своих соображениях рассмотрением дел на месте.
19. Между многими посольствами царей, народов и племен Аттал, брат царя Евмена, обращал на себя особенно глаза и мысли всех. Он принят, теми, которые вместе с ним участвовали в войне, столько же благосклонно, как если бы прибыл сам царь Евмен. Два благовидных предлога было его прибытию: одно поздравление, весьма приличное в победе, которой сам оказывал содействие; другой — жалоба на возмущение Галлов и понесенное от них поражение, вследствие которого царство подверглось опасности. Была и затаенная мысль надежды почестей и наград от сената, но она не могла осуществиться без нарушений его родственных отношений. И в числе Римлян были люди, советовавшие не на добро, поддерживавшие его честолюбие внушениями; — в Риме таково мнение об Аттале и Евмене, что первый Римлянам верный друг, а второй — и Римлянам, и Персею, ненадежный союзник. А потому трудно определить — легче ли ему будет получить от сената то, что он будет просить за брата или то, что за себя против брата: до такой степени все расположены были Атталу сделать угодно, а Евмену отказать». Оказалось, что Аттал принадлежал к числу тех людей, которые желают, пока им льстит надежда; но благоразумное внушение одного друга может наложить, как бы узду, его духу, возгордившемуся успехом. С ним был врач Стратий, посланный именно на этот предмет Евменом, не совсем покойным, для наблюдения за действиями брата и верного донесения в случае, если он заметит в нем какую–либо измену. Когда ом пришел, то Аттал уже был настроен дурно и поддался внушениям, но он успел во время своими представлениями поправить дело, почти испорченное. «Различные были (так говорил он Атталу) условия усиления других государств; а их недавнее царство, которое никак не может искать скбе прочной основы в прошедшем, основывается на согласии братьев: один носит наименование царя, и отличительный признак его достоинства на голове, а все братья царствуют. Аттала, по годам непосредственно следующего за братом, кто же не считает за царя и не потому только, что он теперь в такой силе, но потому что ему — по старости и дряхлости, не имеющего законных детей (он еще не признал того, который в последствии царствовал), Евмена предстоит немедленно управление царством. К чему же употреблять насилие для достижения того, что и так не минет его рук? Прибавилась и новая опасность царству — возмущением Галлов, которых трудно сдержать при согласии и единодушном действии царей; а если к внешней войне присоединится домашнее несогласие, то устоять невозможно. Разве одного он (Аттал) хочет, чтобы Евнем не умер царем, а у себя отнимет ближайшую надежду царствовать? Если славно то и другое: и сохранить для брата царство и отнять его, однако больше чести в первом, так как такой образ действий условлен братскою любовью. Но если второе возмутительно и отзывается отцеубийством, есть ли еще какое–либо сомнение относительно лучшего образа действий? Чего он (Аттал) будет домогаться — части ли царства или всего? Если части, то оба брата будут слабы, развлеченные силами, и легко сделаются доступны всякого рода оскорблениям и унижениям. Если же всего, то допустит ли он брата в таких уже летах, и при такой слабости здоровья, быть изгнанником, или может быть повелит ему умереть? Не говоря уже о баснословных рассказах относительно участи братьев, ненавидевших друг друга, прекрасный урок можно извлечь из судьбы Персея: братоубийством похищенную корону он, в храме Самотракийском, как бы в присутствии самих ботов, требовавших возмездия, положил, моля о пощаде, к ногам врага победителя. Даже и те, которые не из расположения к нему, и из ненависти к Евмену, его подстрекают, похвалят его твердость и братскую любовь, если он до конца устоит в верности к брату».
20. Такие представления оказали более влияния на дух Аттала. Будучи введен в сенат, он поздравил с победою и изложил свои и братнины, какие были, заслуги на этой воине — и отпадение Галлов, незадолго перед тем случившееся и причинившее страшное беспокойство. Просил — отправить послов к Галлам и, влиянием Римского народа, отозвать их от оружия. Изложив таким образом то, чего требовали пользы царства, он просил себе Эн и Маронею. Затем Аттал оставил здание сената, обманув ожидания тех, которые полагали, что он будет обвинять брата и просить раздела царства. Вряд ли кто–либо прежде, и из царей, и из частных лиц, был выслушан с такою благосклонностью и общим одобрением; всеми почестями и дарами осыпан он лично и провожаем при отъезде. Между многими посольствами Азии и Греции в особенности обратило внимание граждан посольство Родосское. Сначала показались было послы Родосские в белом платье, как прилично лицам, пришедшим с поздравлением. Надень они на себя траурное платье, они сочтены были бы оплакивающими Персееву участь. Когда консул М. Юний спросил сенаторов — послы дожидались на площади — угодно ли назначить им квартиру, угощение и аудиенцию, определено — в отношении к ним не соблюсти ничего, что обыкновенно делается с почетными гостями. Консул, выйди из сената, когда Родосцы объяснили ему, что они пришли принести поздравление с победою и оправдаться в обвинениях, объявил: «относительно союзников и друзей Римляне, и в других отношениях обращаются гостеприимно и ласково, и обыкновенно допускают их в сенат; поведение же Родосцев в этой войне было таково, что их никак нельзя считать в числе союзников и друзей». Выслушав это, они все распростерлись на земле, моля консула и всех присутствовавших не допускать. чтобы Родосцам недавние и несправедливые обвинения более повредили, чем принесли пользы их прежние заслуги, которых они сами были свидетелями. Немедленно надев на себя траурное платье, они со слезами и мольбами обходили дома знатнейших лиц, упрашивая, прежде чем изрекать приговор осуждения рассмотреть их дело.
21. Претор М. Ювенций Тальна, которому принадлежало судопроизводство между гражданами и чужестранцами, возбуждал народ против Родосцев: он внес предложение такого рода: «объявить войну Родосцам, и из сановников этого года выбрать одного и послать его на войну». Надеялся он быть выбранным этому действию воспротивились народные трибуны — М. Антоний и М. Помпоний. Но и претор начал дело новое и дурного примера, потому что без совета с сенатом, без извещения консулов, по собственному только мнению, сделал предложение народу: «соблаговолит ли он и повелит Родосцам объявить войну»? А прежде всегда сначала сенат обсуждал вопрос о войне, потом, с утверждения сената, вопрос шел к народу. И из трибунов народа — так было установлено — не прежде кто–либо имел право противоречить проекту закона, как когда частным лицам дана была полная возможность говорить за закон и против него. Вследствие чего не раз случалось, что трибуны народные, желавшие противоречить, приметив недостатки из речей лиц, говоривших против него, останавливали его; а пришедшие с мыслью о противоречии, отступались от неё, убежденные доводами лиц, говоривших в пользу закона. А тут, на перерыв друг перед другом, претор и трибуны состязались в незаконности действий. Трибуны, осуждая поспешность претора, подражали ей преждевременным противоречием. [Его основывали они на том, что все обсуждение Родосского дела надобно отложить до прибытия главного вождя и десяти уполномоченных из Македонии, которые, рассмотрев дело самым тщательным образом по письменным документам, наверное определят, каковы были отношения каждого города к Персею и Римлянам. Но как претор тем не менее настаивал на своем предложении, дело дошло до того, что Антоний трибун вывел к народу послов, а претора Тальну, когда он вышел и начал было говорить, стащил с Ростр и дал возможность Родосцам говорить к народу. Впрочем, хотя упорство трибуна положило конец необдуманному и пылкому замыслу претора, однако забота не оставляла умы Родосцев. Сенат был к ним в высшей степени неприязнен, так что по–видимому казалось, что зло, угрожавшее им, скорее отсрочено на некоторое время, чем миновало совсем; а потому когда наконец, после продолжительных и усиленных просьб, допущены они в сенат, то будучи введены консулом, они сначала, распростершись ниц, долго лежали, проливая слезы. Наконец, когда консул велел им встать и говорить, то Астимед, приняв на себя наружность, наиболее могшую возбудить сострадание, сказал следующее:
22. «Эти слезы и траур ваших, отцы почтенные, союзников, еще недавно процветавших вашею дружбою, не могут не возбудить сострадания и даже в разгневанных. Но еще справедливее покажется вам сожаление, если вы захотите вникнуть — при каких тяжелых условиях, приходится защищать дело нашего отечества, заранее осужденного. Другие бывают подсудимыми, пока не изречется приговор осуждения: и не прежде подвергаются наказанию, как по доказанной вине. Родосцы…] виноваты ли — еще под сомнением: а наказание, позор всякого рода мы уже терпим. Прежде, когда мы прибыли в Рим, после поражения Карфагенян, после побед над Филиппом и Антиохом, из, отведенного на счет государства вашего, помещения шли мы в курию к вам, отцы почтенные, для принесения поздравлений, и из здания сената понесли в Капитолий приношения вашим богам. Теперь — из грязного постоялого двора, насилу и за деньги туда пущенные, получив приказание, наравне с открытыми врагами, оставаться за городскими стенами, в этом печальном виде явились в здание сената мы. Родосцы, которых недавно подарили вы провинциями Ликию и Карию, осыпали самыми щедрыми наградами и почестями. Мы слышали, что вы повелели быть свободными Македонянам и Иллирийцам, находившимся в рабстве, прежде чем они подняли против вас оружие (мы не завидуем ничьему счастью и сознаем милосердие Римлян); а Родосцев вы объявляете врагами из союзников, тогда как они просто оставались в покое в эту войну. Конечно, вы те самые Римляне, которые хвалитесь, что войны ваши потому счастливы, что справедливы и гордитесь не исходом — тем, что победите, а началом, что не без причины беретесь за оружие. Карфагеняне нападением на Мессану в Сицилии, Филипп — атакою Афин, стремлением поработить Грецию и оказанием пособия деньгами и войском Аннибалу — вооружили против себя Римлян. Сам Антиох, будучи приглашен вашими врагами, Этолами, переправился с флотом из Азии в Грецию; занял Деметриаду, Халкиду и ущелье Термопильское, домогаясь вас сбросить с вашего высокого положения власти. Поводом к войне с Персеем было — нападение на ваших союзников, убийство царьков и старейшин племен и народов. А наше бедствие, если нам суждено погибнуть, какой будет иметь повод? Дело нашего отечества еще не отделено от дела Полиарата и Динона, граждан наших и тех, которых мы привели к вам выдать. Если бы мы, все Родосцы, одинаково были виноваты, то в чем же именно заключается вина наша в этой войне? Мы сочувствовали стороне Персея и, как в войнах с Антиохом и Филиппом, стояли мы за вас против царей, так теперь за царя против вас стояли мы? В какой мере обыкли мы помогать союзникам и какое принимать деятельное участие в войне, спросите К. Ливия и Л. Эмилия Регилла, — они начальствовали вашими флотами в Азии. Ни разу суда ваши не вступали в дело без нас: нашим флотом сразились мы раз у Самоса, и другой в Памфилии против главного вождя Аннибала, Эта победа для нас тем славнее, что, утратив у Самоса в несчастном сражении большую часть судов и отборную молодежь, мы не оробели и перед таким поражением, и снова дерзнули идти на встречу царскому флоту, шедшему из Сирии. Об этом я упомянул не с тем, чтобы хвалиться (не такова теперь наша участь), но чтобы показать, в какой мере Родосцы обыкли помогать союзникам.
23. Награду, после поражения Филиппа и Антиоха, получили мы самую щедрую. Если бы тоже счастье, которое, по милости богов бессмертных, увенчало вашу доблесть, было на стороне Персея, и мы явились бы в Македонию к победоносному царю просить награды, что стали бы мы говорить? Деньгами мы ему помогали или хлебом, сухопутными или морскими силами? Какой пункт мы защищали? Где сражались, под начальством его полководцев или сами по себе? Если бы он спросил — где наши воины, где наши суда находились в его пределах, что пришлось бы нам отвечать? Может быть и перед ним победителем пришлось бы оправдываться также, как теперь перед вами. Посылая и туда и сюда послов о мире, мы успели в одном — не заслужить ничьего распоряжения, а с одной стороны — обвинение и опасность. Хотя Персей справедливо бы нас упрекнул — в чем вы, почтенные сенаторы, не можете, что мы в начале войны отправляли к вам послов — обещая вам все, что потребовалось бы для войны: флот, оружие, молодежь наша будут готовы на все, как и в прежние войны. Что мы не исполнили, это от вас зависело; так как вы по неизвестной причине пренебрегли нашим содействием. А потому мы и ничего не совершили, как неприятели и не изменили обязанностям добрых союзников; но исполнить их не могли, так как вы же нам не дали. Что ж из того? — Итак, Родосцы, в вашем городе не было ни совершено, ни сказано ничего такого, чего бы вы хотели, чем заслуженно раздражился народ Римский? — Я не стану (еще не потерял я совсем здравого рассудка) защищать того, что было, но отделю дело государства от вины нескольких частных лиц. Нет ни одного государства, которое не заключало бы в себе иногда некоторого количества неблагонамеренных граждан и постоянно огромного — невежественной черни. Слыхал я, что и у вас были люди, которые, подольщаясь массам, хотели выдвинуться вперед? И когда–то от нас отделилась чернь, и управление общественными делами, не было в вашей власти. Если это могло случиться в государстве столь благоустроенном, то удивительно ли, что и у нас нашлось несколько человек, которые, домогаясь распоряжения царя, старались своими советами чернь нашу обратить в дурную сторону. Впрочем все их усилия достигли только одного — остановили нашу готовность к исполнению обязанностей. Не промолчу и о том, что в эту войну составляет главную вину нашего государства. В одно и тоже время мы отправили послов о мире и к вам и к Персею. Несчастное это намерение, как мы услыхали впоследствии, безумный оратор сделал глупейшим: достоверно, что он говорил таким тоном, каким К. Попиллий, Римский уполномоченный, отправленный положить конец войне между Антиохом и Птолемеем царями. Но надменности ли это или глупости приписать надо, такое же поведение, что в отношении к вам, тоже было и к Персею. У государств, как и у человека, у каждого свой нрав: одни народы гневливы, другие смелы, третьи — робки; некоторые склонны к вину, а другие более к удовольствиям любви. Об Афинском народе молва, что он скор и, несоображаясь с силами, смел на решения; Лакедемоняне же медленны, и с трудом решаются на то даже, в чем вполне уверены. Нельзя отрицать, что и вся Азия производит умы тщеславные, и что образ выражений наших земляков, напыщенный уже по убеждению нашему, что мы выше стоим наших соседей; хотя и этому обязаны мы не силам нашим, но вашим о нас мнению и почестям. Довольно уже и в то время получило хороший урок то посольство, быв отослано с таким грустным ответом. Но если еще мало позора понесено тогда, то теперешнее посольство, такое жалкое и умоляющее, было бы достаточным искуплением и еще более дерзкому, чем то было, посольству. Надменность, особенно на словах, люди гневливые ненавидят, а благоразумные только смеются над нею, особенно если слабый употребляет ее против сильнейшего: уголовного уже наказания никто никогда не признает ее достойною. Разве того надобно было опасаться, как бы Родосцы не пренебрегли Римлянами. Некоторые люди дерзко выражаются и о богах, но мы не слыхали, чтобы кто–либо за это был сражен молниею.
24. В чем же остается нам оправдываться, если с нашей стороны не было никакого неприязненного действия, a дерзкие слова посла, оскорбив слух ваш, не заслужили, чтобы за них губить целый город? Я слышу, почтенные сенаторы, что вы, беседуя друг с другом, домогаетесь определить, как бы ценность иска, степень нашего затаенного расположения: мы благоприятствовали царю и предпочитали, чтобы он победил, а потому убеждены, что необходимо нас преследовать войною. Другие из вас, соглашаясь, что таков был наш образ мыслей, не думаете, чтобы за это нужно было нас преследовать войною: так как нет ни в одном государстве закона — осуждать на казнь человека, который, хотя и желал бы гибели врага, не сделал бы впрочем для того и шагу. Благодарим и тех, которые освобождают нас от наказания, а не от обвинения; но сами себе определяем закон: если мы все желали того, в чем нас обвиняют, то не делаем разницы между желанием и исполнением: все подвергнемся одинаковой ответственности. Если из наших старейшин одни были более расположены к царю, другие к вам, то не требую, чтобы из уважения к нам, принадлежащим к вашей партии, вы пощадили приверженцев цари; об одном молю–не губите нас из–за них. Не можете вы их ненавидеть больше, чем мы сами, и зная это, большая часть приверженцев царя или бежали, или сами себя лишили жизни; а другие осужденные нами будут во масти вашей, почтенные сенаторы. Остальные Родосцы, если в эту войну не заслужили ни накой награды, не заслужили и наказания. Пусть запас наших прежних заслуг пополнит то, чего не исполнено нами теперь из наших обязанностей. С тремя царями вели вы войны в продолжение последних лет. Пусть наше бездействие в одной не ставится выше того, что в двух мы сражались за вас. Положите, как три приговора — Филиппа, Антиоха и Персея; два нас оправдывают, а третий уж на худой конец пусть будет сомнительным; но если бы те о нас судили, мы были бы осуждены. Решите, почтенные сенаторы — существовать ли Родосу, или пусть он будет разорен до основания. Не о войне приходится вам рассуждать, отцы почтенные; объявить ее вы можете, но вести никогда: никто из Родосцев не обнажить против вас меча ни в каком случае. Если вы будете неумолимы в вашем гневе, то мы попросим у вас времени — этот несчастный исход нашего посольства отнести домой; а сами все, сколько есть нас вольных Родосских граждан, с женами и всеми деньгами, сядем на суда и оставив богов общественных и домашних, придем в Рим: все золото и серебро, составляющее достояние, как общественное так и частное, сложим на площади выборов, в прихожей курии вашей; тела же наши, наших жен и детей отдадим вашей власти и вынесем все, чтобы нам ни пришлось терпеть. Пусть вдали от глаз наших, город наш разграбят и сожгут. Римляне могут решить, будто Родосцы враги; но сохраним и мы о себе такое убеждение, что врагами вашими никогда не будем и ничего неприязненного не сделаем, чтобы нам ни пришлось терпеть».
25. После этой речи все Родосцы опять упали на землю, протягивая с умоляющим видом масличные ветви; наконец их подняли, и они вышли из курии. Тут начали отбирать мнения: особенно неприязненны в отношении к Родосцам были консулы, преторы и легаты, которым приходилось вести войну в Македонии. Более всего делу их помог М. Порций Катон: всегда суровый, тут он был на стороне милости и снисхождения. Не буду повторять слов многоречивого мужа, в каких он высказался; его писанная речь находится в пятой книге Начал. Родосцам дан ответ такой, что, перестав быть союзниками, они не сделались врагами. Старшими в посольстве были Филократ и Астимед. Определено, чтобы часть посольства с Филократом отнесла в Родос известие о результате посольства, а часть с Астимедом осталась в Риме — узнать о том, что будет и известить своих. На первый же раз отдано приказание префектам — вывести к назначенному дню гарнизоны из Ликии и Карии. Об этом дано знать в Родос: хотя грустное само по себе, но так как миновало опасение худшего зла — а именно боялись войны — известие это причинило общую радость. Немедленно состоялось определение — поднести венок в двадцать тысяч золотых; с этим поручением послан Теетет, начальник флота. Родосцы намеревались просить союза с Римлянами, но так, чтобы об этом не было никакого определение народного и вообще ничего на письме, опасаясь в случае отказа большего для себя бесчестия. Начальника флота одного это было право — иметь полномочие говорить об этом предмете, без гласного утверждения народного собрания. В продолжение стольких лет Родосцы находились в дружбе с Римлянами, но союзным договором не связывали себя не почему иному, как для того чтобы не отнимать у царей надежды на возможность от них пособия, если будет настоять в толь надобность, и не лишить себя плодов их благосклонности и счастия. А теперь признано за нужное — просить во всяком случае союза с Римлянами не потому, чтобы они видели в нем ручательство безопасности от других (они никого не боялись кроме Римлян), но потому, чтобы для самих Римлян не быть подозрительными. Около этого же времени и Кавнии отпали от Родосцев и Милазенцы заняли Евромензские города. Не до такой степени Родосцы упали духом, чтобы не понимать, что, в случае отнятия Римлянами Лидии и Карии, остальные их подданные или изменят и сами освободятся, или сделаются добычею соседей, а им придется довольствоваться пределами небольшого и бесплодного острова, который никогда не в состоянии прокормить населения столь многолюдного города. Вследствие этого, послав молодежь, принудили поспешно покориться их власти и Кавниев, хотя они и пригласили вспоможение от Цибиратов; а Милазензов и Алабенденов, пришедших к ним, по отнятии области Евромензов, соединенными войсками, победили в сражении около Ортозы.
26. Между тем как это происходило там, частью в Македонии, частью в Риме, в Иллирике Л. Аниций, подчинив, как уже об этом писано выше, своей власти царя Гентия, в Скодру, бывшую столицу царства, поставил гарнизон и начальство над ним вверил Габинию, а К. Лицинию над городами Ризоном и Ольцинием, стоявшими в важных пунктах. Распорядясь так в Иллирике, с остальным войском отправился он в Епир: тут ему сдался прежде всего город Фанота, все жители которого вышли к нему на встречу со знаками покорности. Отсюда оставив гарнизон, перешел он в Молоссиду: заняв все города этой области кроме Пассарона, Текмона, Филаки и Горрея. сначала пошел к Пассарону. Старейшинами этого города были — Антиной и Теодот, отличавшиеся и благорасположением Персея и ненавистью к Римлянам — они–то были виновниками отпадения всего народа от Римлян. Сознавая собственную опасность — так как им не могло быть надежды на прощение — они хотели погибнуть под развалинами отечества, заперли ворота и убеждали народ предпочесть смерть рабству. Никто не дерзал — сказать ни слова против людей столь сильных. Наконец некто Теодот, и сам благородный молодой человек, так как у него опасение Римлян взяло верх над страхом начальников, стал говорить: «что за безумство увлекает вас, что вы целый город хотите сделать ответственным за вину двух человек. Не раз приходилось мне слышать о людях, которые пожертвовали жизнью за отечество; это же первые нашлись, которые находят справедливым, чтобы отечество за них гибло. Почему нам не отворить ворот и не принять власти от тех, которых принял весь шар земной?» Так как большинство народа приняло сторону говорившего эти слова, то Теодот и Антиной бросились на ближайший неприятельский пост и там погибли, сами подставляя себя ранам: город покорился Римлянам, Подобным упорством старейшины Цефала запертый Текмон по умерщвлении его изъявил покорность. Ни Филаце, ни Горрей не выдержали осады. Умирив Епир и распределив войска на зимних квартирах в удобных городах, вернулся в Иллирик, и в Скодре, куда прибыли пять уполномоченных из Рима, и вызваны были старейшины изо всей провинции — держал сейм. По решению совета с трибуны объявлено: «сенат и народ Римский повелевает Иллирам быть свободными, гарнизоны будут выведены изо всех городов, крепостей и замков. Не только свободными, но и не платящими никаких податей будут Иссенцы, Тавлантии, Пирусты Дассаретов, Рицониты, Ольциниаты, так как они, когда Гентий был еще в полной силе, отпали к Римлянам. И Даорсы освобождены ото всех повинностей за то, что оставив Каравантия, с оружием перешли к Римлянам. Скодренцам, Дассарензам и Селепитанам и прочим Иллирам наложена подать в половину той, которую они платили царю.» Затем разделил он Иллирик на три части: одну сделал ту, о которой сказано выше; другую составили все Лабеаты; третью Агравониты, Ризониты и Ольциниаты и смежные с ними племена. Сделав такое распоряжение относительно Иллирика, сам он вернулся в Пассарон Епирский на зимние квартиры,
27. Пока это делалось в Иллирике, Павлл, еще прежде прибытия десяти уполномоченных, послал сына К. Максима, уже вернувшегося из Рима, разорить Эгиний и Агассы. Последние, передав консулу Марцию город и просив сами союза с Римлянами, снова отпали к Персею. Эгиненцев вина была еще свежая. Не доверяя слуху о победе Римлян, они неприязненно поступили с несколькими воинами, вошедшими в город. А для разграбления города Ениев послан Л. Постумий за то, что его жители долее соседей оставались с оружием в руках. Была уже почти осень; Павлл положил в начале этого времени года обойти Грецию и, осмотрев её достопримечательности, поверить собственными глазами справедливость слухов, нередко преувеличенных. Оставив в лагере начальником К. Сульпиция Галла, он отправился с небольшою свитою, имея при себе непосредственно сына Сципиона и Атенея, брата царя Евмена, через Фессалию в Дельфы, прославленные оракулом. Здесь принес он жертвы Аполлону и начатые в притворе колонны, которые назначались для помещения на них статуи Персея, победитель назначил для своих, В Лебадии посетил он храм Юпитера Трофония; здесь когда он увидал отверстие пещеры, которым желающие пользоваться оракулом спускаются для беседы с богами, принеся жертвы Юпитеру и Терцине — тут находится их храм, спустился в Халкиду — посмотреть Еврип и остров Евбею, где он соединен с материком посредством моста. Из Халкиды переправился на пароме в Авлид, находящийся в трех милях расстояния, пристань знаменитую стоянкою здесь некогда тысячи судов Агамемнонова флота и храмом Дианы, откуда этот царь царей с флотом отправился в Трою, принеся в жертву богам дочь свою. Отсюда прибыл (Павлл) в Орон, город Аттики; тут древнего прорицателя чтят за бога, и находится старинный храм его в приятном месте, обильном водою и источниками. Затем посетил Афины, город полный старинною славою и представлявший многое, достойное осмотра; крепость, пристань, стены, соединяющие Пирей с городом, верфи знаменитых полководцев, изображения богов и людей, отличавшиеся и достоинством материала, и искусством исполнения,
28. Принеся в городе жертву Минерве, покровительнице крепости, Павлл отправился далее, и на другой день прибыл в Коринф. В то время — это было еще до его разорения — город был прекрасен и стоило посмотреть его крепость и Истм; крепость внутри стен возвышалась на необъятной скале, обильной родниками. Истм — узким проходом разделял два моря, близко подходившие одно с востока, другое с запада. Отсюда он посетил Сикион и Аргос, знаменитые города; затем Епидавр, который не мог равняться в богатстве, но ставился знаменитым храпом Эскулапа; этот храм находился в пяти милях (тысячах шагов) от города, и в то время богат был приношениями, теперь ограбленными (одни следы остались) сделанными богу больных за спасительное лечение. Отсюда посетил Лакедемон, достопримечательный не богатством построек, по строгим порядком и учреждениями, и Паллантий; затем через Мегалополис достиг Олимпии: здесь, между прочими предметами, достойными осмотра, увидя Юпитера, как бы лицом, к лицу, был тронут в душе. Вследствие этого, не иначе, как если бы в Капитолие, принес жертвы, повелев приготовить жертвоприношение более обыкновенного. Посетив таким образом Грецию, не пускаясь нисколько в исследование того, кто как поступал в частной или общественной жизни во время войны с Персеем, дабы опасениями не потревожить умы союзников, возвратился в Деметриаду. Дорогою встретилась ему толпа Этолов в траурных, одеждах; удивился он и спрашивал, что это значит; ему донесено, что пятьсот пятьдесят старейшин умерщвлены Лициском и Тизиппом. окружившими сенат воинами Римскими, присланными Бабием, начальником гарнизона: другие отправлены в ссылку, а имущество умерщвленных и сосланных присвоено доносчиками. Приказав явиться в Амфиполис. сам Павлл, свидевшись с Кн, Октавием в Деметриаде и получив известие, что десять уполномоченных уже переправились через море, оставил все другие дела, и отправился к ним в Аполлонию. Когда Персей вышел сюда ему на встречу из Амфиполиса под караулом самым слабым (это на день нуги оттуда), то с ним самим он поговорил довольно ласково, а, по прибытии в лагерь к Амфиполису, он говорят сильно побранил К. Сульпиция: во–первых за то, что позволил Персею на такое далекое от себя расстояние скитаться по провинции; во вторых за такое баловство воинов, что он допустил со стен города снимать черепицы и покрывать зимние помещения, Павлл отдал приказания черепицы отнести на место и поправить крышу как была. А Персея, со старшим сыном Филиппом передав А. Постумию, отправил под стражу, а дочь с младшим сыном, призвав из Самотраки в Амфиполис, осыпал всеми знаками внимания.
29. А сам когда наступил день, в который он приказал явиться в Амфиполис десяти старейшинам городов, все грамоты, какие где–либо были сложены и деньги царские снести, с десятью уполномоченными, воссел на трибунале, а вся толпа Македонян окружала его. И привычным к масти царской чем то новым и грозным являлся этот трибунал, до которого близкий доступ был воспрещен. Герольд, урядник — ко всему этому не привыкли и глаза, и слух, было от чего испугаться и союзникам, а не только побежденным неприятелям. Когда герольд водворил молчание, Павлл на латинском языке объявил, что заблагорассудилось сенату и ему по приговору совета, а претор Кн. Октавий (он тут присутствовал) повторял все это в переводе на Греческий язык. Прежде всего повелено Македонянам быть свободными, владея своими городами и молями, пользуясь своими законами, избирая ежегодно начальников: дань в половину той, какую платили царям, отдавать народу Римскому. Потом Македония делится на четыре участка: первый заключает в себе область между Стримоном и Нессом; к ней же должны были прибавиться по направлению к востоку по ту сторону Несса все города, укрепления, села, какими владел Персей, кроме Эна, Маронеи и Абдеры; а по ту сторону Стримона, лежащую на запад — всю Бизальтику с Гераклеею, называемою Синтика. Вторая область ограничивается с востока Стримоном, за исключением Базальтов и Гераклеи. С запада в том месте, где составляет границу река Аксий с присовокуплением Пеонов, которые подле реки Аксия живут на Восток. Третья часть образуется реками Аксием с востока и Пенеем с запада; с севера ограничивает гора Бора. К этой части прибавлена область Пеонии, простирающаяся к западу по ту сторону Аксия; Едесса и Бероя, туда же вошли в состав. Четвертая часть по ту сторону реки Бора, прилежащая одною стороною к Иллирику, а другою к Епиру. Столицы областей, где должны были находиться собрания, в первой — Амфиполис, во второй Фесеалоника, в третьей — Пелла, в четвертой Пелагония. Сюда должны были, по приказанию Павлла, собираться сеймы каждой области, деньги складываться и выбираться должностные лица.» Потом объявлено: «ни брачных связей, ни продажи земель и строений не должно быть допускаемо вне пределов области. Добывание золота и серебра запрещается, а разрешается железо и медь.» А кто будет заниматься, обязан платить половину той дани, какая платилась царю. Ввоз соли запрещен. Когда Дардане просили себе Пеонии на том основании, будто бы она им принадлежала и заключалась в их пределах, объявлено: «все, находившиеся под властью царя Персея, должны получить свободу.» Но отказав в Пеонии, предоставил им торговлю солью, третьей области повелено — свозить (?) в Стобы Пэонийские за положенную цену. Материал для постройки судов и жители не имели право рубить и посторонние не допущены. Областям, граничившим с дикарями (а все граничили кроме третьей) дозволил на границах иметь вооруженные отряды.
30. Это объявление, сделанное в первый день сейма, различно подействовало на умы. Понравилась дарованная сверх чаяния вольность и уменьшение ежегодной дани. Расторжение же отношений всякого рода по областям казалось как бы разорванием живого существа на части, имевшие нужду одна в другой. Для Македонян самих казались загадкою и обширность их отечества, и удобство его для деления, и то, в какой мере каждая часть составляет отдельное целое. Первая часть заключает в себе Бизальтов, храбрейших мужей (живут они по ту сторону Несса и около Стримона), большое разнообразие плодов и металлов; тут же находится в высшей степени удобный по местоположению город Амфиполис, который служит ключом для всех доступов в Македонию с востока. Вторая часть заключает знаменитейшие города — Фессалонику и Кассандрею, да кроме того Паллене, плодородную и обильную страну: удобства морского сообщения доставляют ей пристани у Торона и горе Афона (последнюю называют Энейскою), весьма удобно обращенные — одна к острову Евбее, а другая к Геллеспонту. Третья область заключает в себе знаменитые города Едессу, Берою и Пеллу и воинственное племя Веттиев; живут тут также в большом числе Галлы и Иллиры, неутомимые земледельцы. Четвертую область населяют Еордеи, Линцесты и Пелагоны: к ним присоединяется Атинтания, Стимфалис. Страна это холодная, дикая, неудобная к обработке: характер жителей соответствует свойствам страны. Они грубее и, по ближайшему соседству с дикарями, с которыми они то вели войны, то в мирное время вместе свыкались обычаями. Так разделена Македония, с особым назначением частей, а всем Македонянам объявлена общая для них форма управления.
31. Потом вызваны Этолы: при этом исследовании более обращено внимания на то, какая сторона более расположена была к Римлянам, а какая к царю, чем на то, кто причинил оскорбление и кто его принял. Убийцы освобождены от наказания, а изгнанным ссылка признана столь же достаточным наказанием, каким была смерть для умерщвленных. Осужден один А. Бэбий за то, что воинов Римских сделал орудиями убийства. Такой исход дела Этольского во всех племенах и народах Греции возвысил до невыносимой надменности умы тех, которые принадлежали к Римской партии, и поверг к их ногам в полный их произвол всех, кого сколько–нибудь коснулось подозрение благорасположения к царю. Три рода старейшин было в городах: два, подольщаясь то власти Римлян, то заискивая приязни царей, старались снискать себе собственно богатство на счет отечества; один средний, враждебный и той, и другой стороне, защищал вольность и законы. На сколько сильнее было к этим последним сочувствие сограждан, на столько меньше расположены были к ним чужеземные народы. Возгордись крайне счастливым оборотом дел, поборники партии Римлян одни были тогда должностными лицами, одни участвовали в посольствах. Они, присутствуя тут в большом числе и из Пелопоннеса, и из Беотии и из других Греческих сеймов, постоянно нашептывали в уши десяти уполномоченным: «не только те, которые из тщеславия сами хвалились, что они с Персеем в отношениях дружбы и гостеприимства, но гораздо больше таких, которые тайком благоприятствовали. Они в народных собраниях под видом, что защищали свободу, готовили все против Римлян: и не прежде народы Греции будут верными, как подавлен будет дух партий, и прочно утвердится значение и сила тех, для которых нет ничего дороже власти Римлян.» По данному ими (доносчиками) списку вызваны письмом главного вождя Римского из Этолии, Акарнании, Кипра и Беотии; они должны были следовать в Рим для оправдания. В Ахайю из десяти уполномоченных отправились двое К. Клавдий и Кн. Домиций, — вызвать сами эдиктом. Это сделано по двум причинам: первое — потому что Ахейцев считали народом наиболее самоуверенным и несклонным к повиновению, а еще и потому что боялись за безопасность Калликрата и других доносчиков. Вторая, почему считали нужным вызвать на лицо, причина заключалась в том, что в архиве царском нашли письма от старейшин других народов; относительно Ахейцев вина была темная, так как никакой переписки с ними не найдено. Отпустив Этолов, вызвали представителей Акарнанского народа; относительно их ничего нового не сделано кроме того, что Левкад изъят из сейма Акарнанского. При более подробном наследовании, кто всенародно или частно держался стороны царя, и на Азию оно распространилось. Отправлен Лабеон — разрушить Антиссу на острове Лесбосе, и перевести жителей Антиссы в Метимну за то, что они Антенора, царского претора, в то время, когда он с судами плавал около Лесбоса, приняли в пристань и помогали припасами. Двое знатных лиц казнены отсечением головы; Андроник, сын Андроника, Этол, за то, что обнажил меч против Римлян по примеру отца, и Неон, Фивянин, убедивший своих сограждан к союзу с Персеем.
32. После этого промежутка занятия делами чужестранными, снова созван сейм Македонян. Объявлено: «как условие, необходимое для устройства Македонии, предстоит выбор сенаторов, называемых Синедрами, обсуждением которых должны управляться общественные дела.» Потом прочитаны имена знатных Македонян, которым повелено идти вперед в Италию с детьми старше пятнадцатилетнего возраста. Сначала это действие казалось жестоким, но не замедлило показаться большинству народа Македонян, совершенным в пользу его вольности. В списке показаны все приятели царя, носившие порфиру, начальники войск, флота и отдельных отрядов (постов); они привыкли раболепствовать царю, а над другими надменно повелевать; одни очень богаты, а другие, не равные им состоянием, равнялись издержками; у всех образ жизни и одежды царские: ни один не способен быть гражданином и подчиняться законам и равноправию вольности. А потому все занимавшие какую–либо должность у царя, даже участвовавшие в самом незначительном посольстве, получили приказание оставить Македонию и отправиться в Италию; ослушникам объявлена смертная казнь. Законы Македонии даны с такою заботливостью, как будто бы они писаны для оказавших хорошие услуги союзников, а не для побежденных неприятелей; и даже самое применение их в продолжение значительного времени (а оно одно есть лучший исправитель законов) не показало на опыте никаких недостатков. После занятия важными предметами Павлл дал в Амфиполисе с великою пышностью зрелище, приготовления к которому делались гораздо ранее: в города Азии и к царям были посланы об этом извещения, да и при личном посещении Греции сам объявил старейшинам. Со всех сторон из самих отдаленных краев собрались артисты всякого рода, занимавшиеся сценическим искусством, атлеты (борцы) и благородные наездники; и посольства с жертвами и вообще все, что обыкновенно совершается в Греции на играх как для богов, так и для людей. Таким образом в вожде Римском были предметом удивления не только пышность, но и умение давать зрелища, а в этом отношении Римляне считались до того времени неопытными. Угощение приготовлено для посольств с такими же пышностью и заботливостью. Повторялось постоянно в народе изречение Павлла: «и пиршество снарядить и игры приготовить не чуждо тому, кто умеет побеждать на войне. "
33. Дав зрелища всякого рода и золотые щиты сложив на суда, прочее оружие всякого рода собрав в огромную кучу, помолился Марсу, Минерве и Луе Матери и другим богам, которым по закону и обыкновенно посвящается добыча убитых неприятелей; поджег сам главный вождь, подложив факел. Потом стоявшие кругом трибуны народные, каждый от себя, бросили огонь. Замечательно было в этом сборище Европы и Азии, когда несметное множество народа собралось отовсюду частью поздравить, частью посмотреть, когда находились в одном месте такие морские и сухопутные силы — то, что такой был избыток во всем, такая дешевизна хлеба, что и частным людям, и городам и народам, даны большие дары этого рода не только для употребления в настоящем, но даже с тем, чтобы и домой отвезти. Толпы зрителей привлекали не столько сценическое зрелище, борьба людей, бег лошадей, сколько вся добыча Македонян, разложенная напоказ: тут были статуи, картины, ткани, сосуды, сделанные с величайшим старанием для царского дворца из золота, серебра и слоновой кости: эти предметы были на для показу только в настоящем (такими в избытке наполнен царский дворец в Александрии), но и для постоянного употребления. Все это, нагруженное на флот, поручено отвезти в Рим Кн. Октавию, Павлл, благосклонно отпустив посольства, перешел Стримон, и в тысяче шагах от Амфиполиса, стал лагерем, а оттуда выступив на пятый день прибыл в Пеллу. Пройдя город, он пробыл два дня у так называемого Спелея, и отправил П. Назику и сына К. Максима с частью войск опустошать землю Иллириев, оказывавших Персею пособие на войне, отдав им приказание встретить себя у Орика; а сам, идя в Епир, прибыл пятнадцатым переходом в Пассарон.
34. Неподалеку оттуда находился лагерь Аниция. К нему отправлено письмо — не тревожиться тем, что будет происходить: «так как сенат отдал войску добычу городов Епира, отпавших к Персею;" разосланы сотники в отдельные города объявить, будто бы они пришли вывести гарнизоны, чтобы Епироты были также свободны как Македоняне, вызвал по десяти старейшин из каждого города. Объявив им, чтобы все золото и серебро было вынесено как общественное достояние, разослал по всем городам когорты. Они отправились ранее в более отдаленные чем ближайшие, для того чтобы в один день проникнуть всюду. Трибунам и сотникам объявлено как поступить. Рано снесено все золото и серебро; в четвертом часу дан воинам знак разграбить город, и добыча была так значительна, что разделили на каждого пехотинца по двести, а на всадника по четыреста денариев, а в рабство уведено сто пятьдесят тысяч голов человеческих. Потом разрушены стены разграбленных городов, число их простиралось до семидесяти. Вся добыча продана, и полученные деньги распределены между воинами. Павлл спустился к морю в Орик, нисколько не удовлетворив, как он полагал, жадности воинов. Они, лишась добычи царской, как будто они и не вели никогда войны в Македонии, были в негодовании. Найдя в Орике войска, досланные с Сципионом Назикою и сыном Максимом, посадил войско на суда и переправился в Италию. По прошествии немногих дней, Аниций, собрав сейм из остальных Епиротов и Акарнанов, приказал следовать в Италию старейшинам, дело которых предоставил дальнейшему расследованию, а сам на ожидавших судах, которыми пользовалось Македонское войско, переправился в Италию. Когда это происходило в Македонии и Епире, уполномоченные, отправленные положить конец войне между Галлами и царем Евменом, прибыли в Азию. Заключено перемирие на зиму, Галлы отправились домой, а царь на зимние квартиры удалился в Пергам и сделался тяжело болен. Первое наступление весны вызвало снова в поле, и уже прибыли в Синнаду, когда Евмен к Сардам со всех сторон собрал войско. Тут и Римляне вступили в переговоры с Соловеттием, вождем Галлов, в Синнаде и Аттал с ними отправился, но он не заблагорассудил войти в лагерь Галлов, дабы не ожесточились умы в жару спора. П. Лициний поговорил с царьком Галлов и донес, что он от просьбы сделался несговорчивее. Удивительным могло показаться, что перед царями, столь сильными как Птоломей и Антиох, слова послов Римских имели такую силу, что они немедленно заключили мир: у Галлов же остались без всякого действия.
35. Сначала отведены в Рим под стражею пленные цари Персей и Гентий с детьми, затем остальная толпа пленных и вслед за ними те и из Македонян, и Греческих старейшин, которым объявлено, чтобы они пришли в Рим. Эти последние вызваны не только находившиеся на лицо; но и те, о которых был слух, что они проживали у царей, приглашены письмами. Сам Павлл, немного дней спустя, на царском судне огромного размера, приводимом в движение шестнадцатью рядами весел, украшенном Македонскою добычею не только дорогим оружием, но и царскими тканями, против течения Тибра подплыл к городу; берега реки покрыта были толпами народа, вышедшего к нему на встречу. Немного дней спустя Аниций и Октавий приплыли со своим флотом. Им всем трем сенат определил триумф, и поручил претору К. Кассию переговорить с трибунами народными, и с утверждения сената сделать предложение народу, чтобы в какой день триумфаторы будут въезжать в город, им бы принадлежала власть. Зависть не трогает посредственности: она постоянно стремится в тому, что выше. Не было сомнения о триумфе Аниция и Октавия, а Павлла, с которым и сравниться постыдились бы они сами, коснулось порицание. Он с воинами обращался по старинной дисциплине: относительно добычи скупее, чем ожидали от таких богатств царя, дал воинам, а они бы не оставили ничего, и внести в казначейство. Все Македонское войско своему начальнику не усердно готово было содействовать при подаче голосов в пользу предложенного закона. А Сер. Сульпиций Гальба, бывший военным трибуном второго легиона в Македонии, личный враг главного вождя, сам упрашивал воинов и убеждал их через воинов своего легиона, чтобы они в большом числе сходились для подачи голосов: «пусть они отомстят вождю злому и повелительному, отвергнув предложение, сделанное относительно его триумфа: городская чернь последует за мнением воинов. Денег он (Павлл) не может дать! Теперь от воина зависит дать почесть; пусть он не ждет плодов благосклонности, которой он не заслужил».
36. Подстрекнув таким образом воинов, когда в Капитолие, военный трибун, Ти, Семпроний, внес это предложение и частным лицам представлена возможность говорить о законе, и когда никто не являлся склонять к принятию закона, как в деле вне всякого сомнения; вдруг выступил Сер. Гальба и потребовать от трибунов: «чтобы, так как уже восьмой час дня и недостаточно осталось времени для доказательств, почему Л. Емилию не следует давать триумфа, отложить до следующего дня и начать это дело по раньше. Нужен целый день для объяснений по этому вопросу». Трибун со своей стороны приказывал высказать в этот день то, что он хочет; тогда Гальба протянул дело разговоров до вечера, объясняя и внушая: «обязанности службы требовались слишком строго; навязывали на воинов более труда и опасности, чем сколько нужно было по делу; напротив в наградах и почестях крайняя скупость; военная служба, если только будет удача таким вождям — сделается хуже и невыносимее для воюющих, а для победителей сопряжена будет с бедностью и позором. Дела Македонян в лучшем положении, чем воинов Римских, Если они на другой день явятся в большом числе для отмены закона, то поймут люди могущественные что не все в руках вождя, а кое–что и в руках воинов». Возбужденные этими речами на другой день воины наполнили Капитолий с таким усердием, что не было и доступа для подачи голосов никому другому. Когда позванные внутрь первые трибы стали отменять предложение, первые лица города стеклись поспешно в Капитолий, «недостойное дело вопияли они — готово совершиться; Павлл, победитель после такой войны, лишается триумфа: главные начальники отныне вполне отдаются на жертву своеволию и корыстолюбию воинов, Уже и без того много дурного делается от желания подольститься народу, а что же будет, если воины будут отныне господами своих вождей». Каждый из них (сенаторов) не щадил ругательств для Гальбы; наконец, когда утихло это волнение, М. Сервилий — он был вместе и консулом и начальником всадников (magistеr еguitum), просил трибунов — это дело начать сызнова, и дать ему возможность говорить с народом. Трибуны отошли обсуждать дело и, уступая убеждениям старейшин, начали снова вести дело и объявили, что они вновь позовут для подачи голосов те же трибы, если М. Сервилий и другие частные лица, которые захотят говорить, выскажутся.
37. Тогда Сервилий стал говорить: «Квириты, каким вождем был Л. Емилий, если бы ни из чего другого нельзя было сделать заключения, то уже того было бы достаточно что, имея у себя в лагере воинов, столь легкомысленных и расположенных к бунту и врага, столь внятного, дерзкого и красноречивого к возбуждению черни, не испытал в войске никакого возмущения. Та же строгость власти, которая ныне им ненавистна, тогда их удерживала; а потому, приученные к прежней дисциплине… не сделали. Если бы Сер. Гальба хотел — обвинением Л. Павлла начать свое поприще, как оратор и представить образец красноречия, то и тут не должен был препятствовать триумфу, который, по мимо всего прочего, признан сенатом справедливым, но на другой день по окончании триумфа он повидался бы с ним, как с частным человеком, заявил бы свое обвинение и подал бы вопросы на основании законов; или немного попозднее, когда вступил бы сам в отправление должности, назначил день явки к суду и обвинил своего неприятеля перед народом. Таким образом и Л. Павлл получил бы триумф за веденную им войну, как награду своих достойных деяний и наказаний, если бы он сделал что–либо недостойное и прежней славы своей и новой. Но по истине, он хотел только унизить заслугу того, кому, не мог сказать ни одного порицания, ни одного обвинения. Он просил вчера целый день для обвинения Л. Павлла: четыре часа, сколько оставалось дня, потратил он в речах. Был ли когда–либо подсудимый до такой степени вреден, чтобы проступки его жизни не могли быть рассказаны в продолжение четырех часов. Что же он поставил ему в вину, от чего бы отказался Павлл, если бы пришлось ему защищаться перед судом. Пусть мне кто–либо — два собрания предоставит: одно воинов Македонских, другое, беспристрастное, чуждое лицеприятия и ненависти, где высказалось бы суждение всего народа Римского. Чтобы, Сер. Гальба, сказал перед гражданами Римскими? Твоя речь вся состояла бы из отрывочных фраз следующего содержания: «Строже и внимательнее стоял ты на карауле; ночную стражу обходили тщательно и внимательно; дела ты совершал более прежнего, когда главный вождь и наблюдатель сам обходил все посты. В один и тот же день ты и делал переходы, и войско прямо с дороги вел в сражение. Даже и после победы не дал покоя, и немедленно повел преследовать неприятеля. Будучи в возможности разделом добычи сделать тебя богатым, он царские деньги понесет в триумфе и внесет в казнохранилище». Все эти доводы, если и производят еще некоторое действие на умы воинов, полагающих, что мало удовлетворены их своеволие и корыстолюбие, но перед народом Римским, не будут иметь никакой силы. Он, не обращаясь в прежнему, что делалось при его предках — какие потери понесены честолюбием главных вождей, какие победы приобретены строгостью власти, помнит конечно о том, что в последнюю Пуническую войну произошло между начальником всадников, М. Минуцием диктатором и К. Фабием Максимом. Обвинитель мог это знать, и защита Павллу была бы совершенно излишняя. Персей дал к другому собранию, и по истине я назвал бы вас квиритами, а не воинами, будь это наименование в состоянии вызвать у вас хоть краску стыда, и возбудить хоть в некоторой степени совестливость — как бы не оскорбить бывшего вашего же главного вождя.
38. Да и сам я совсем не то чувствую на душе, видя, что говорю перед войском, что я чувствовал незадолго перед тем, когда речь шла о городской черни. Что вы скажете воины? Есть ли кто в Риме кроме Персея, кто не хотел бы триумфа над Македонянами? Будь только в состоянии, не допустил бы и до победы тот, кто не дает победителю возможности войти в город с почестями триумфа. В заблуждении вы воины если полагаете, что триумф есть почесть только главного вождя, а не вместе воинов и всего народа Римского. Это случалось и не с одним Павллом: многие, не получив от сената почестей триумфа, имели его на горе Албанской. Никто не может отнять у Л. Павлла заслуги, что он окончил войну Македонскую, точно также как у К. Лутация первой Пунической войны, как у П. Корнелия второй и равно у тех, которые после них торжествовали (получили почести триумфа. Да и Л. Павллу триумф не увеличит и не уменьшит славы великого вождя; тут скорее дело идет о славе воинов и всего народа Римского. Во первых как бы народ не заслужил молвы завистливого и неблагодарного к своим лучшим гражданам, подражая народу Афинскому, от зависти губившему собственных вождей. Довольно погрешили и предки ваши относительно Камилла, но и его они обидели прежде, чем он отнял Рим обратно у Галлов. Уже достаточно виновны вы относительно П. Африкана. В Литерне было жилище и местопребывание повелителя Африки; в Литерне показывают его гробницу! Неужели не будет вам стыдно, если Л. Павлл, сравнявшись славою с теми героями, разделит с ними и ваши оскорбления. Итак прежде всего надобно уничтожить этот позор, который у других народов приносит нам бесславие, а нам самим вреден. Кто же захочет быть подобным Афринану или Павллу в неблагодарном, и неприязненном для добрых, государстве? Да если бы не было никакого бесславия, и дело бы шло о славе только, то какой же триумф не заключает в себе славы общей всему, что носит имя Римское? Столько триумфов над Галлами, Испанцами, Карфагенянами считаются ли принадлежностью одних вождей или всего народа Римского? Точно также триумфы совершаются не над Пирром только и Аннибалом (и не над Филиппом), но над Епиротами, Карфагенянами и Македонянами; также торжествовали (получили триумф) не только М. Курий, П. Корнелий, Т. Квинкций, но вообще все Римляне. Притом же это дело самих воинов: они, увенчанные лаврами и украшенные наградами, требуют триумфа, и идут по городу с песнями в честь вождя и свою собственную. Если случается, что воинов не привозят из провинции для триумфа, то они ропщут, да и тогда заочно они считают себя участвующими в триумфе, так как их руками приобретена победа. Если бы кто спросил вас, воины, зачем вы привезены в Италию, а не распущены тотчас же по умирении провинции? Зачем вы в большом числе пришли в Рим под знаменами, зачем вы здесь медлите, а не уходите каждый домой? Какой другой ответ дадите вы, как не тот, что вы желаете показаться в триумфе? Конечно у вас неминуемо должно быть желание, чтобы вас победителей все видели.
39. Недавно совершены триумфы над Филиппом, отцом этого Персея и над Антиохом, Оба еще царствовали во время триумфа, а по поводу взятия Персея, приведенного сюда и с детьми, триумфа не будет? Если триумфаторов, когда они в колеснице будут въезжать в Капитолий, в порфире и золоте, Л. Павлл, стоя внизу в толпе частных людей, спросит: Л. Аниций, Кн. Октавий — считаете ли вы себя достойнее триумфа, чем меня? Сойдут они с колесницы, и как мне кажется от стыда, все свои украшения передадут ему. И вы, Римляне, захотите, чтобы лучше Генция, чем Персея, вели в триумфе, и чтобы триумф совершатся по поводу эпизода войны, чем всей войны. Легионы из Иллирика войдут в город, увенчанные лавром и флотские экипажи? Македонские легионы, отказавшись от своего триумфа, будут смотреть на чужой? А что же будет с такою богатою добычею, с приобретениями столь блистательной победы? Куда денутся эти тысячи оружий, снятых с неприятельских тел? Не отослать ли их назад в Македонию? что делать с изображениями золотыми, мраморными, слоновой кости, картинами, тканями, с таким количеством серебряных вещей, золота и денег царских? Не ночью ли, как краденые, внести все эти вещи в казначейство? Ну, а достойнейший предмет для зрелища — знаменитый и сильнейший царь, взятый в плен, где будет показан народу победителю. Большая часть из нас помнит какое множество народа привлек, взятый в плен царь Сифакс, второстепенный деятель Пунической войны. Плененный царь Персей, и Филипп, сыновья царские, такие имена, будут скрыты от глаз граждан? Взоры всех желают видеть Л. Павлла, дважды консула, покорителя Греции, въезжающим в город на колеснице. На то и сделали мы его консулом, чтобы он войну, которая тянулась четыре года и со стыдом для нас, привел к окончанию. Тому, кому — когда он получил провинцию, когда выступал в поход — мы, предчувствуя в душе, назначили победу и торжество, теперь победителю откажем в триумфе? И не только людей, но и богов лишим следующей им почести? Ваши предки всех великих событий, и начало и конец ставили в зависимость от богов. Консул или претор, отправляясь облеченный в военную одежду с ликторами, в провинцию и на войну, давал обеты в Капитолие, а победитель, довершив дело, торжествуя в Капитолие, приносил от народа Римского заслуженные дары тем самым богам, которым прежде давал обеты. Немалую часть триумфа составляют жертвенные животные, идущие впереди. Все эти жертвы, которые домогается вести в триумфе, вы заколете, где какую и кому придется. Как то пиршество сената, которое совершается не в частном доме и не в общественном светском, но в самом Капитолие (для удовлетворения ли животной потребности или не по указанию ли богов и людей?) по убеждению Сер. Гальбы, вы смутите? Перед триумфом Л. Павлла запрутся ли ворота? Царь Македонян, Персей, с детьми и толпою прочих пленных, с добычею Македонян останутся за рекою? Л. Павлл, частным человеком, как бы возвращаясь из деревни, от ворот отправится домой? А ты — будешь ли сотник, будешь ли простой воин — слушай лучше то, что сенат определил относительно полководца Павлла, чем басни Сер. Гальбы: и лучше дай мне высказать это, чем ему. Он выучился только говорить, да и то желчно и зло, а я двадцать три раза вступал в бой с неприятелем, вызвав его сам на это; его всех, с кем я ни сражался, принес добычу; тело у меня покрыто честными ранами, полученными все спереди.» Тут, рассказывают, он распахнул одежду и показал раны, полученные на войне какие на какой. Но когда он показывал, случилось ему обнажить то, чего не следовало — распухшие детородные части, что вызвало смех со стороны стоявших ближе. Тут он сказал: «и то, что теперь вызывает вам смех, получил я, проводи на коне дни и ночи, и я и этого стыжусь не более, как и тех рубцов: никогда не служили они мне препятствием с исполнению обязанностей честного гражданина и дома и на войне. Я, старый воин, обнажил перед молодыми воинами это тело, не мало пострадавшее от железа. Гальба пусть покажет тело белое и лоснящееся. Зовите трибуны снова, если заблагорассудите, трибы для подачи голосов; я к вам, воины [сойду вниз, буду провожать при подаче голосов и укажу людей бесчестных и неблагодарных и тех, которые хотят не подчиняться вождю, но предпочитают, чтобы он, снискивая их расположение, служил им.» Проученная этою речью толпа воинов до того переменила образ мыслей, что трибы, позванные для подачи голосов, все до одной утвердили предложение. Таким образом, победив усилия врагов унизить его и порицать, Павлл торжествовал над Персеем и Македонянами в продолжение трех дней, накануне четвертого, третьего и второго дня Календ Декабрьских. Этот триумф — обращать ли внимание на величие побежденного царя, на разные роды изображений или на количество денег, был самый блистательный, и сравнением далеко оставил за собою прежде совершенные триумфы. Народ смотрел в белых тогах с построенных на форуме и других местах города, по которым должна была двигаться торжественная процессия, в виде амфитеатра, скамеек. Храмы все были отверсты и, украшенные венками из цветов, наполнены фимиама. Ликторы и сторожа, раздвигая толпу зрителей, неосторожно стекавшихся и загораживавших дорогу, на далекое пространство очищали улицы. На три дня, как мы сказали, распределено было это торжественное зрелище: первого дня едва достаточно было перевести статуи и картины, отнятые у неприятеля, они наполняли двести пятьдесят повозок. На следующий день везли на большом количестве телег все лучшее, как по красоте, так и по роскошной отделке, Македонское оружие; недавно вычищенное, оно сверкало блеском железа и меди и было так расположено, что по–видимому набросано случайно, а не с искусством приведено в порядок, и этим самим удивительным и странным смешением представляло для глаз чудное зрелище. Мечи лежали с щитами, панцири с набедренниками, Кретийские пелты, Фракийские цетры и колчаны, перемешанные с лошадиными уздами, обнаженные мечи с торчавшими там и сям грозными концами и длинные копья, далеко выдававшиеся в сторону. Все это связано было довольно свободно и оружие, дорогою стуча одно о другое, издавало воинственный страшный звук, так что и на бездушное смотреть нельзя было без душевного содрогания. Затем три тысячи человек несли семьсот пятьдесят сосудов, наполненных печатанным (в монете) серебром; в каждом по три таланта несли четыре человека. Другие несли серебряные чаши разного рода (phialas, calicеs еt cornua), расставленные очень искусно и обращавшие на себя внимание, как величиною, так тяжестью, изящною работою и резными украшениями. На третий день, с раннего утра, пошло войско, предводимое трубачами, игравшими не обыкновенные праздничные пьесы, а воинственный марш, как бы идя на битву. Затем вели сто двадцать быков жирных с позолоченными рогами, украшенными повязками и венками. Вели их юноши, подвязанные поясами отлично вышитыми; их провожали мальчики, несшие серебряные и золотые патеры (сосуды для жертвоприношении). Следовали те, которые несли печатанное золото в семистах семи сосудах, из которых каждый заключал в себе три таланта также, как и те, в которых перенесено серебро. Затем виднелись священная чаша, весом в десять талантов, украшенная драгоценными каменьями, которую постарались сделать Павлл, и Антигонидес, Селевкидес и Териклея, и остальные золотые сосуды, которыми украшены были покои Персея. Следовала колесница Персея, нагруженная его оружием и с прибавлением диадемы. Следовала толпа пленных: Битис, сын царя Котиса, посланный от отца заложником в Македонию, и потом с детьми Персея взятый и плен Римлянами; затем дети самого Персея в сопровождении толпы воспитателей и учителей, жалобно со слезами простиравших руки к жителям; они внушали и детям — униженно просить народ победитель о пощаде. Было два мальчика и девочка, и они тем большое сострадание возбуждали в зрителях, что по малолетству даже не понимали всего размера своего горя. А потому многие зрители не могли удержать слез, и всеми овладело неприятное чувство грусти: они не могли веселиться от души, пока в глазах находилось семейство царское. Вслед за детьми шел с женою Персей в печальном одеянии, в обуви Греческой; на лице его выражалось удивление и какой–то испуг, так что по–видимому необъятное горе убило в нем вовсе сознание. Следовала толпа его друзей и приближенных; лица их выражали глубокую грусть и глаза, как только обращались на Персея, наполнялись слезами и ясно обнаруживали, что его горестное положение на них действует сильнее, чем их собственное. От такого позора отпрашивался Персей, и послал просить Емилия — нельзя ли не вести его в триумфе? Посмеялся Емилий малодушию человека и дал ответ: «это и прежде, да и теперь вполне от него зависит», намекая на возможность благородною смертью уйти от угрожавшего ему позора. Но изнеженный дух не решился на такой поступок и, льстя себя какою–то надеждою, предпочел сам увеличить собою список взятой у него добычи. Потом несли четыреста золотых венков, присланных Павллу ото всех почти городов Греции и Азии, как поздравление с победою через послов: конечно значительной ценности сами по себе, но чуть заметное прибавление необъятных богатств, несенных в этом торжественном шествии.]
40. Все количество золота и серебра, взятого у неприятеля и пронесенного в триумфе, по словам Валерия Антиата, простирается до тысячи двухсот миллионов сестерций; неподвержено сомнению, что еще несколько большая цифра выходит исчислением количества повозок и весу золота и серебра, сколько он вообще показал. Еще столько же частью издержано на последнюю войну, частью, как полагают, растеряно во время бегства в Самофрак. И это тем удивительнее, что собрано столько денег в продолжение 30 лет после войны Филиппа с Римлянами, частью из добычи металлических рудников, частью из других доходов. Таким образом Филипп начал войну с Римлянами, будучи очень беден деньгами, а Персей напротив пребогатым. В заключение всего ехал Павлл на колеснице с величием, изображавшимся во всей его наружности и наиболее условленным его летами. За колесницею следовали, в числе других знаменитых мужей, два сына К. Максим и П. Сципион: потом всадники эскадронами, и когорты пеших в обыкновенном порядке устройства. На каждого пешего воина дано по ста динариев, сотнику вдвое, а всаднику втрое. Полагают, что он эту последнюю цифру дал бы пехотинцам, а другие считают это за верное, если бы они или не оспаривали его почесть, или даже встретили веселыми рукоплесканиями это самое его объявление. Но не только Персей представлял в течение тех дней пример непостоянства человеческого счастия, будучи веден в цепях по неприятельскому городу перед колесницею вождя победителя, но и сам торжествовавший, залитый золотом и в порфире, Павлл. Из двух сынов, которые, так как он двух отдал на усыновление, оставались единственными наследниками имени и святыни семейства, младший, почти двенадцать лет от роду, умер за пять дней до триумфа, а старший, четырнадцати лет, три дня после него; а им следовало бы в праздничной одежде въезжать вместе с отцом в колеснице, приготовляясь к подобным же триумфам и для себя. Немного дней спустя, когда трибун народный М. Антоний сознал народное собрание, на котором Емилий должен был, по примеру других полководцев, — изложил совершенные им деяния, речь его была достопримечательна и достойна Римского вождя.
41. Квириты, хотя я уверен, что не безызвестно вам и то, с каким успехом вел я общественные дела и то, что два как бы громовых удара, поразили мое семейство на этих днях; я в этом почти убежден, так как для вас зрелищами были сначала мой триумф, а теперь похороны детей моих, но прошу позволения, ради бога, поставить на одну доску с судьбами отечества мою собственную. Оставляя Италию, я в девятом часу дня со всеми судами был уже в Корцире. Потом, на пятый день, в Дельфах, Аполлону за меня, и за очищение войска и флота принес жертвы. Из Дельф на пятый день я прибыл в лагерь. Тут, приняв войско и сделав некоторые перемены относительно того, что было большим препятствием к победе, я выступил оттуда и так как лагерь неприятельский был неприступен, и царя нельзя было вынудить к сражению, то я, сквозь его вооруженные отряды, по горным ущельям прошел в Петру и, вынудив царя к сражению, победил его в открытом бою; Македонию покорил власти народа Римского и войну, которую, в продолжение четырех лет, четыре консула вели до меня так, что постоянно преемнику передавали в виде более опасном, окончил в продолжение пятнадцати дней. Потом последовать ряд счастливых событий одно за другим. Все города Македонии покорились; нарекая сокровищница досталась мне в руки; а царь, выдаваемый почти самими богами, в Самофракийском храме взят с детьми. Мне самому мое счастие казалось уже чрезмерным и вследствие того подозрительным. Я начинал опасаться морских бурь при переправе в Италию такой огромной денежной суммы царской и победоносного войска. Когда же все, благополучным плаванием судов, достигло Италии, и не о чем было молить более богов бессмертных, я просил только о том, что как счастие обыкновенно изменяет, достигнув высшей степени, то пусть эту перемену почувствует скорее дом мой, чем отечество. А потому я полагаю, что общественное благо вполне обеспечено постигшим меня страшным семейным несчастьем, и мой триумф как бы в насмешку над делами человеческими, пришелся между похоронами двух детей моих. Я и Персей представляем собою самые замечательные примеры жребия смертных: он, находясь в плену, видел перед собою веденными детей своих в плену, но здоровыми; а я, торжествуя над ним, ехал в колеснице в Капитолий с похорон одного сына, и, из Капитолии вернувшись, застал другого почти при последнем издыхании, и из такого количества детей не осталось ни одного носить имя Л. Эмилия Павлла. Двух, как из большего семейства отданных на усыновление, присвоили роды Корнелиев и Фабиев, а в доме Павлла, кроме старика, не осталось никого; но в этой потере моего дома ваше счастие и удача общественных дел вполне утешают.»
42. Эти слова, сказанные с такою твердостью, подействовали гораздо сильнее на слушателей, чем если бы он стал жалобно оплакивать свое сиротство. Кн. Октавий в Декабрьские Календы получил почести морского триумфа над царем Персеем. В этом триумфе пленных не было и добычи также. Дал он на каждого матроса по семидесяти пяти денариев, кормчим вдвое, командирам судов вчетверо. Потом был созван сенат. Сенаторы высказали мнение: К. Кассий должен был отвести царя Персея с сыном Александром в Альбу под стражу; оставлены при нем все, какие были, провожатые, деньги, серебро, домашняя утварь. Битис, сын царя Фракийского, с заложниками отправлен под стражу в Карсеолы. Прочих пленных, которые ведены были в триумфе, положено посадить в тюрьму. Немного дней спустя после этих распоряжений, пришли послы от Котиса, царя Фракийского, и принесли деньги на выкуп его сына и прочих заложников. Введенные в сенат, они в речи ссылались на то, что Котис не по своей воле содействовал Персею, а потому что вынужден был дать ему заложников и умоляли — дозволить их выкупить по той цене, какую назначит сенат. С утверждения сената дан ответ: «народ Римский помнит еще дружественные отношения, в каких находился с Котисом, его предками, и народом Фракийским. То, что заложники были даны составляет вину, а не оправдание в ней: Фракийскому народу не был страшен Персей и оставаясь в покое, а не только занятой войною с Римлянами. Впрочем, хотя Котис и предпочел милость Персея дружбе народа Римского, однако он более обратит внимания на то, что достойно его, чем на то, чего заслужит царь своими поступками; сын и заложники будут ему возвращены. Народ Римский не берет денег за свои благодеяния, и предпочитает оставить лучше память благодарную в душах, получивших благодеяние, чем требовать немедленно, возмездия.» Назначено трое уполномоченных: Т. Квинкций Фламинин, К. Лициний Нерва и М, Каниний Ребил — отвести заложников во Фракию, и Фракийцам дан подарок каждому по две тысячи асс. Витис, с прочими заложниками призванный из Карсеол, отправлен к отцу с послами. Царские суда, взятые у Македонян, невиданной дотоле величины, поставлены на Марсовом поле.
43. Оставалась еще не только в душах, но почти в глазах память Македонского триумфа, Л. Аниций во время Квириналов (праздника в честь Ромула 17 февраля) торжествовал над царем Гентием и Иллирами. Гражданам показалось все похожим, хотя и далеко ниже сравнения. И сам вождь Аниций был ниже Емилия, и относительно знатности рода и правами власти, как претор, ниже консула. Не могли идти в сравнение Гентий с Персеем, Иллирийцы с Македонянами, добыча с тою добычею, деньги с теми деньгами, приношения с теми приношениями. А потому хотя этот триумф и затмевался блеском недавнего, но зрителям и сам по себе казался заслуживающим презрения. В продолжении немногих дней усмирил он — смелый на суше и на море, обнадеженный местностью и укреплениями, народ Иллиров; он пленил царя и все его семейство, перенес в триумфе много военных значков, разной добычи и царского достояния: золота двадцать семь фунтов, серебра девятнадцать фунтов; денариев тринадцать тысяч и сто двадцать тысяч Иллирийского серебра. Впереди колесницы вели царя Гентия с женою и детьми, Каравантия, брата царского, и несколько знатных Иллирийцев. Из добычи начальник дал воинам каждому по сорок пять денариев, сотнику вдвое, всаднику втрое, союзникам Латинского наименования столько же, сколько и гражданам, и матросам дал наравне с воинами. Веселее следовали за триумфом воины, и вождя прославляли многими песнями. Двести миллионов сестерций получено от этой добычи, как утверждает Антиат, кроме золота и серебра, внесенного в казнохранилище; но так как не видно, откуда могло быть получено, я и указываю на автора вместо основания. Царь Гентий с детьми, и женою, и братом отведен в Сполетий под стражу на основании сенатского декрета, а прочие пленные брошены в Рим в тюрьму: но так как Сполетинцы отказались их караулить, то цари переведены в Игувий. От Иллирийской добычи оставалось двести двадцать судов; отнятые у Генция — К. Кассий, на основании сенатского декрета, отдал Корцирейцам, Аполлониатам и Диррахинцам.
44. Консулы в этом году опустошив только землю Лигурцев, так как неприятели нигде не выводили войска в поле, не совершив ничего замечательного, возвратились в Рим для назначения новых должностных лиц. В первый день выборов консулами назначены М. Клавдий Марцелл и К. Сульпиций Галл, а затем на другой день преторами Л. Юлий, Л. Аппулей Сатурнин, А. Лициний Нерва, П. Рутилий Кальв, П. Квинтилий Вар, М. Фонтей. Этим преторам определены два городских участка, две Испании, Сицилия и Сардиния. В этом году (високосном) вставлены дни: и за тем были Календы Терминальские вставочные. В этом же году умер авгур К. Клавдий: на его место авгуры выбрали Т. Квинкция Фламинина, И Квиринальский фламин умер К. Фабий Пиктор. В этом году прибыл в Рим царь Прузиас с сыном Никомедом. Он вошел в город с большою свитою, и прямо от ворот пошел на форум к трибуналу претора К. Кассия; стеклись со всех сторон граждане. Царь стал им говорить: пришел он приветствовать богов, живущих в городе Риме, сенат и народ Римский, и принести поздравление о победе над царями Персеем и Гентием, и об увеличении государства присоединением, покоренных их власти, Македонян и Иллириев». Претор сказал, что если ему угодно, он для него в тот же день созовет сенат; царь просил два дня — обойти храмы богов, город, друзей и приятелей. Дан сопровождать его квестор Л. Корнелий Сципион, тот же, что был выслан к нему на встречу в Капую, и нанят дом для приличного помещения его и свиты. На третий день после того царь отправился в сенат, поздравил с победою, припомнил свои заслуги на этой войне и просил: дозволить ему исполнить обет — в Риме, в Капитолие принести десять больших жертв, и в Пренесте одну — счастью. Обеты эти (деланы) за успех оружия народа Римского. Еще просил он — с ним возобновить союз и отдать ему поле, отнятое у царя Антиоха: оно еще народом Римским никому не дано и им владеют Галлы. В заключение он отрекомендовал сенату сына Никомеда; всех, какие ни были главные вожди в Македонии, он был поддержан благосклонностью. А потому ему дано все, о чем он ни просил; относительно земли дан ответ: будут отправлены уполномоченные рассмотреть это дело. Если это поле составляет действительно собственность народа Римского и никому не дано, то они сочтут Прузиаса достойнейшим этого дара. Если же оно не принадлежало Антиоху и следовательно не могло сделаться и собственностью народа Римского, или если оно отдано Галлам, то Прузиас должен извинить нежелание народа Римского, чтобы его дары сопровождались для кого–нибудь оскорблением. Да и подарок потеряет свою цену, если получивший может ожидать от давшего, что он во всякое время имеет право взять его обратно. Охотно принимают они рекомендацию Никомеда; а с какою заботливостью народ Римский защищает детей друзей своих, доказательством может служить Птолемей, царь Египта. С таким ответом отпущен Прузиас. Дары велено ему дать… сестерций и серебряных сосудов на пятьдесят фунтов. А сыну царя Никомеду положено дать подарки на такую сумму, на какую даны, сыну царя Масиниссы, Масгабе: жертвенные животные и все, что необходимо для жертвоприношения, царю, пожелает ли он принести жертвы в Риме или в Пренесте, должно быть выдано на общественный счет, одинаково с Римскими сановниками; а из флота, находившегося в Брундизие, должно быть назначено двадцать судов длинных, которыми и должен пользоваться царь до прибытия к флоту, ему подаренному. Л. Корнелий Сципион не должен был отходить от него и содержать царя и свиту до тех пор, пока они сядут на суда. Говорят, что царь не знал меры радости перед такою благосклонностью народа Римского: сам он не допустил покупать себе дары, а сыну повелел взять дар народа Римского. Вот как рассказывают о Прузиасе наши писатели. Полибий передает, будто царь вел себя несоответственно с величием такого названия; что он обыкновенно встречал уполномоченных Римских с бритою головою, в шапке отпущенников, называл себя отпущенником народа Римского, и оттого носил отличительные признаки лиц этого сословия. В Риме, когда царь вошел в курию, он упал на пол и поцеловал порог: сенаторов назвал: богами его сохранившими и вообще сказал речь не столько к чести слушавших, сколько к своему унижению. Оставался он около города не более тридцати дней и отправился в свои владения, а войну, которая шла в Азии…

Оглавление утраченных книг

Книги Сорок Шестой
Царь Евмен прибыл в Рим; так как он в Македонской войне держал себя нейтральным, то во избежание необходимости счесть его неприятелем в случае недопущения или оправдать от вины в случае допущения, принят закон, вообще не дозволяющий никому из царей приезжать в Рим. Консул Кл. Марцелл покорил Альпинских Галлов, а К. Сульпиций Галл консул Лигуров. — Послы царя Прузиаса принесли жалобу на Евмена, что он опустошил его земли и сказали, что он составляет с Антиохом заговор против народа Римского. — С Родосцами, по их просьбе, заключен дружественный союз. Цензорами произведена перепись; сочтено граждан триста двадцать семь тысяч двадцать два. Старейшиною (председателем) сената выбран М. Эмилии Лепид, — Птоломей, царь Египта, выгнанный из царства меньшим братом, восстановлен посланными к нему уполномоченными, — По смерти Ариарата, царя Каппадокии, сын его Ариарат принял царство и обновил через послов дружественный союз с Римлянами. Сверх того содержит действия против Лигуров, Корсов и Лузитанцев, совершенные с различным успехом и волнения Сирии по смерти Антиоха, оставившего сына Антиоха в совершенном еще младенчестве. Этого ребенка Антиоха с опекуном его Лизием, Деметрий, сын Селевка, находившийся заложником у Римлян, тайно, так как его не выпускали, умертвил, а сам принят на царство. — По смерти Л. Емилия Павлла, победившего Персея, обнаружилась такая его умеренность, что от продажи с аукциона имущества человека, принесшего (в общественную казну) из Испании и Македонии несметные богатства, едва составилась сумма, необходимая на уплату приданого его жены. Понтийские болота высушены консулом Корнелием Цетегом, которому досталась эта провинция, и из них сделано пахотное поле.
(Содержит события от 166 года до Р. Х. по 160 от построения города 586-590.)
Книги Сорок Седьмой
Кн. Тремеллию, трибуну народному, наложен штраф за то, что он дерзко спорил с великим первосвященником М. Емилием Лепидом, и право лиц священных оказалось выше права должностных светских — объявлен закон относительно подкупа на выборах — произведена цензорами перепись, сочтено граждан триста тридцать восемь тысяч триста четырнадцать. Старейшиною сената выбран Емилий Лепид. Между братьями Птоломеями, ссорившимися между собою, заключен мирный договор — одному царствовать в Египте, а другому в Кирене. — Ариарат, царь Каппадокии, умыслом и силами царя Сирии Димитрия, изгнан из царства, а сенатом восстановлен. — Отправлены сенатом уполномоченные — разобрать дело о землях между Масиниссою и Карфагенянами. Консул К. Марций сначала неудачно, а потом счастливо, сражался с Далматами; поводом начать войну с ними — было опустошение ими земель Иллирийцев, союзников Римских; этот же народ усмирил консул Корнелий Назика. Консул К. Опимий победил Трансальпинских Лигуров, опустошивших города Массилийцев — Антиполис и Никею. Сверх того содержит события в Испании, многими, но неудачно веденные. — Консулы в пятьсот девяносто восьмом году от построения города начала вступать в должность по окончании выборов, и по назначении уже консулов следующего года. — Изменения выборов причина была возмущение Испанцев. — Послы, отправленные для разбора дела между Масиниссою и Карфагенянами, объявили, что они нашли в Карфагене большое количество материалов для флота. — Несколько преторов, обвиненных от имени провинций в корыстолюбии, подвергнуты осуждению.
(События годов до Р. Хр. 160-151, от построения города 590- 599.)
Книги Сорок Восьмой
Перепись произведена цензорами — переписано триста двадцать четыре тысячи граждан. — Начинаются развиваться семена третьей Пунической войны. По дошедшему слуху, что в пределах Карфагенян находится огромное войско Нумидов под предводительством Ариобарзана, внука Сифакса, М. Порции Катон советовал объявить войну Карфагенянам, за то что они имеют в своих пределах Ариобарзана, по–видимому будто бы против царя Масиниссы, а на деле против Римлян. — Против этого возражал П. Корнелий Назика и положено послать уполномоченных в Карфаген — посмотреть, что там делается. — Сделав выговор сенату Карфагенскому за то, что он, вопреки союзного договора, заготовляет войско и кораблестроительные материалы, хотели заключить мир между ними и Массиниссою, так как последний уступал земли, о коих шел спор. Но Гистон, сын Гамилькара, человек беспокойный, в то время занимавший одно из важнейших мест в управлении, объявил послам, что повинуется воле сената, а между тем до такой степени вооружил народ убеждениями к войне, что только одно бегство спасло Римских послов от насилия. Вследствие того известия, сенат, и без того враждебный Карфагенянам, сделался еще неприязненнее. М. Порций Катон сына, умершего претором, похоронил самим скромным образом (по своей крайней бедности). — Андриск, выдавший себя очень самоуверенно за сына Персея, бывшего царем Македонским, прислан в Рим. — М. Емилий Лепид, выбранный председателем сената уже шестыми цензорами, перед кончиною убеждал по смерти вынести его на ложе без покровов и порфиры, и вообще на остальные издержки похорон потратить не более десяти асс: фамильными портретами, а не издержками, должны блистать похороны великих людей. — Было следствие об отравлениях: Публиция и Лициния, знатные женщины, обвиняемые в причинении смерти мужей своих, бывших консулов, по рассмотрении дела, когда представили за себя поруку претору, по определению родственников, умерщвлены. — Гулусса, сын Масиниссы, объявил, что в Карфагене производится набор, заготовляется флот и вне всякого сомнения замышляется война. — Катон советовал объявить войну, а П. Корнелий Назика говорил, что ничего не надобно делать необдуманно, и потому положено послать на место десять уполномоченных. — Консулы Л. Лициний Лукулл и А. Постумий Альбин производили строго набор и для никого не делали снисхождения, трибунами народными, которые не были в состоянии получить для своих приятелей увольнение, брошены в тюрьму. — Когда война в Испании, веденная отчасти не совсем успешно, до того смутила граждан Римских, что не находилось из среды их ни одного ни принять трибунат, ни отправиться послами, И. Корнелий Емилиан выступил и изъявил готовность принять род военной службы, какой бы на него ни наложили. Этим примером он всех возбудил усердно приняться за военную службу. Консул Л. Лукулл, преемник М. Клавдия Марцелла, когда все народы Цельтиберии стали принимать наступательное движение, победил Вакцеев, Кантабров и другие народы дотоле неизвестные. Здесь П. Корнелий Сципион Африканский, сын Емилиан, сын Л. Павлла, Африкана усыновленный внук, будучи военным трибуном, умертвил дикаря, вызывавшего на единоборство, а при взятии города Интеркации подвергся еще большой опасности: он первый перелез через стену. Претор, Сер. Сульпиций Гальба, несчастливо сражался против Лузитан. Когда Римские уполномоченные вернулись из Африки с ораторами Карфагенян и Гулуссою, сыном Масиниссы и объявили, что они захватили в Карфагене и войско и флот, положено — переспросить мнения. Катон, и другие пожилые сенаторы, убеждали — немедленно переправить войско в Африку, а П. Корнелий Назика уверял, что для войны не представляется еще достаточной причины. Положено — удержаться от войны, если только Карфагеняне флот расснастят и войско распустят; а если нет, то первые, какие будут, консулы должны сделать доклад относительно войны. Когда производилась постройка театра, отданная с подряда цензорами; то, по убеждению П. Корнелия Назика, сенатским декретом постановлено разрушить это здание, и народ, в продолжение еще некоторого времени, смотрел на игры стоя. — Карфагеняне, начав войну с Масиниссою вопреки союзного договора и побежденные им, имевшим уже от роду 92 года и питавшимся только небольшим количеством хлеба без приправы, кроме того заслужили войну с Римлянами.
(До Р. Х. 156-150 г.)
Книги Сорок Девятой
Возникла третья Пуническая война в шестьсот втором году от построения Рима, и кончилась в течение пятого года от начала. — Была борьба мнений между М. Порцием Катоном и Сципионом Назикою: один слыл умнейшим, а другой признан от сената лучшим человеком: Катон советовал войну и совершенное уничтожение и разрушение Карфагена, а Назика отсоветовал. Впрочем положено объявить войну Карфагенянам за то, что они вопреки мирного трактата имели суда, вывели войско за пределы своих владений, союзника и друга народа Римского, Масиниссу оскорбили войною, сына его Гулуссу, находившегося вместе с уполномоченными Римскими, не допустили в город. Еще войска вовсе не садились на суда, как Утические послы прибыли в Рим, вручая себя и свое все власти Римлян. Посольство это, как благоприятное предзнаменование, было приятно сенаторам, и в высшей степени оскорбительно для Карфагенян. По наставлению книг Сивиллиных, совершены у Тарента игры отцу Дию — те же самые, что, почти сто лет тому назад, были совершены во время первой Пунической войны в пятьсот втором году от построения Рима. Тридцать послов прибыли от Карфагенян с изъявлением полной покорности. Взяло верх мнение Катона — оставить определение неизменным и консулам, как можно поспешнее, отправиться на войну. Когда они перешли в Африку, и приняли сколько приказали триста заложников, оружие и все военные снаряды, какие только были в Карфагене. А когда они передали приказание сената — перенести город на другое место не ближе от моря на десять тысяч шагов, то таким возмутительным распоряжением побудили Карфагенян возобновить войну. Началась правильная осада Карфагена консулами Л. Марцием и М. Манилием. Во время осады, когда два трибуна неосторожно ворвались в город через стены, с одной стороны беззащитные по нерадению караульщиков, и подвергались от жителей города страшной опасности, выручены Сципионом Африканом. Он же, при помощи немногих всадников, освободил укрепление Римское, подвергшееся ночному нападению; ему же принадлежала преимущественно слава освобождения лагеря, на который напали Карфагеняне, выведя одновременно все войска из города. Кроме того, когда консул (другой отправился на выборы в Рим) сняв безуспешную осаду Карфагена, повел войско против Аздрубала, занявшего с войском весьма неудобное горное ущелье; советовал сначала консулу не схватываться с неприятелем в местности, столь неблагоприятной. Потом, уступая мнению большинства людей, завидовавших его благоразумию и доблести, и сам вошел в ущелье; а когда войско Римское разбито и обратилось в бегство, а две когорты окружены были неприятелем, то он, с небольшим количеством всадников, вернувшись в ущелье, освободил их и привел невредимыми. Такие подвиги его и Катон, человек с языком, более склонным к порицанию, оценил словами, что из лиц, ведущих войну в Африке, прочие ходят как тени, один Сципион бодрствует. Народ Римский до того полюбил его, что многие трибы на выборах записали его консулом, хотя он не имел узаконенных лет. Когда Л. Скрибоний, трибун народный, сделал предложение — возвратить свободу Лузитанцам, на слове отдавшимся верности слова Римского, а С. Гальбою проданным в Галлию, М. Катон со всех сил поддерживал это; в его летописях сохранилась речь по этому вопросу. К. Фульвий Нобилиор, и сам подвергался неоднократным нападкам Катона в сенате, и на этот раз отвечал за Гальбу. А сам Гальба, видя угрожавшее ему осуждение, обнял двух сыновей, только что пришедших в возраст возмужалости, и сына Сульпиция Галла, которого он был опекуном и говорил так жалостно, что предложение народного трибуна принято не было. Существуют его три речи; две против Либона, трибуна народного, и его предложения, сделанного относительно Лузитан, и одна против К. Корнелия Цетега, в которой признается, что он Лузитанцев, имевших подле него лагерь, истребил; что они, принеся по своему обычаю в жертву богам лошадь и всадника, под видом мира, намеревались напасть на его войско. — Андрикс, человек самого низкого происхождения, выдавал себя за сына царя Персея, и переменив имя, назвался Филиппом. Из Рима, куда именно за эту ложь был он прислан Деметрием, царем Сирии, он убежал тайно и прельстив многих своею выдумкою, выдавая ее за дело, собрал войско и всю Македонию занял частью добровольно по усердию жителей, частью силою оружия. Он придумал такой рассказ: рожденный царем Персеем от любовницы, он отдан на воспитание одному Кретийцу для того, чтобы, на случай несчастного исхода войны, начатой с Римлянами, оставалась невредимою какая–либо отрасль царского происхождения. По смерти Персея, он воспитывался в Адрамите до двенадцатилетнего возраста и не зная своего происхождения, считал отцом того человека, у которого воспитывался. Но тот, уже почти при последнем издыхании, открыл ему настоящий род, и показал книжку, данную Персеем, мнимой его матери, за его печатью для передачи ему, по достижении совершенного возраста; к этому присоединил он последние убеждения — дело это хранить пока втайне. По достижении совершенных лет вручена ему отцовская книжка, в которой он нашел, что отцом ему оставлено два клада. Тут женщина, открыв ему настоящее происхождение, прибавила мольбы, чтоб он немедленно и прежде, чем слух дойдет до царя Евмена, Персеева неприятеля, удалился из этих мест, где он подвергается опасности быть убитым. Устрашенный этим, и вместе надеясь помощи от Деметрия, он удалился в Сирию, и только там впервые дерзнул себя назвать так, как он есть в действительности.
(до Р. Хр. 149 год).
Книги Пятидесятой
Фессалия, когда ее Лже–Филипп хотел занять силою оружия, через уполномоченных Римских защищена пособием Ахейцев. Прузиас, царь Вининии, предался всем самым низким порокам, и убит сыном Никомедом при помощи Аттала, царя Пергама. Был у него и другой сын, у которого от природы в верхнем ряду зубов выдавалась вперед кость. Так как из трех послов, отправленных Римлянами для примирения Никодима и Прузиаса, у одного голова была покрыта многими рубцами, другой страдал ногами, а третий быль беспечного характера, то Катон сказал: у этого посольства нет ни ног, ни головы, ни сердца. — В Сирии в это время царствовал Аммоний: происхождением рода он был одинаков с царем Македонским, а беспечностью и пороками, погрязнув в излишествах разного рода, походил на царя Прузиаса: он умертвил всех приближенных царя, царицу Лаодикею и Антигона, сына цари Деметрия. Масинисса, царь Нумидии, умер девяноста лет от роду, муж знаменитый. — До конца жизни сохранил он силу молодости в такой степени, что после восемьдесят шестого года от роду родил сына. Масинисса оставил трех сынов: старший был Миципса, Гулусса, Мастанабал, знавший хорошо по Гречески; им отец всем вообще оставил царство под попечительством П. Сципиона Емилиана, который и разделил между ними различные обязанности управления царством. Он же Фамея Гамилькона, начальника Карфагенской конницы, человека доблестного и в высшей степени полезного для Карфагенян, убедил перейти на сторону Римлян с конницею. Из трех послов, отправленных к Масиниссе, Клавдий Марцелл погиб в волнах в сильную бурю. Карфагеняне в здании сената умертвили Газдрубала, внука Масинисса, бывшего у них претором, подозревая его в измене; слух же об измене прошел вследствие его родства с Гулуссою, помогавшего Римлянам. П. Сципион Емилиан домогался эдильства, но народ его выбрал консулом, а как он не имел еще узаконенных лет, то и освобожден от силы законов при великом старании народа и некотором сопротивлении сенаторов; во всяком случае назначен консулом. М. Манилий взял несколько городов, лежавших около Карфагена. Лже–Филипп в Македонии истребил было войско Римское и претора П. Ювенция, а К. Цецилием побежден, взят в плен, и Македония вновь покорена.
Книги Пятьдесят Первой
Карфаген, имевший в окружности двадцать три тысячи шагов после продолжительной и трудной осады, взят по частям: сначала легатом Манцином, потом консулом Сципионом, которому вне жребия назначена Африка провинциею. Карфагеняне, устроив новую пристань, так как старая завалена Сципионом и в короткое время снарядив огромный флот, потеряли его в несчастном для них сражении. Войско их, стоявшее лагерем у города Нефериса в неприступном месте, уничтожено и с вождем Аздрубалом; наконец Сципион покорил город на семисотый год его существования. Из добычи большая часть возвращена Сицилийцам, у которых она взята. При окончательном разрушении города, когда Аздрубал отдался Сципиону, жена его, несколько дней перед тем, тщетно умолявшая мужа перейти к осаждающим, бросилась из крепости с двумя детьми в средину горевшего города, Сципион, по примеру своего настоящего отца Емилия Павлла, победителя Македонии, дал игры, а перебежчиков и дезертиров отдать на съедение зверям, — Повод к войне с Ахейцами рассказывается так: в Коринфе Ахейцами оскорблены уполномоченные Римские, которые должны были отделить от Ахейского союза города, находившиеся под властью Филиппа.
Книги Пятьдесят Второй
С Ахейцами, которым помогали Беотийцы и Халкидийцы, К. Цецилий Метелл сразился у Фермопил; они побеждены, а вождь их Критолай отравился ядом. На его место выбран Ахейцами вождем Диэй, виновник первого их движения; он побежден у Истма консулом Л. Муммием; тот, приняв покорность всей Ахей, вследствие сенатского декрета, разрушил Коринф за оскорбление там уполномоченных народа Римского. Фивы и Халкиды, помогавшие в этом случае, также разрушены. Сам Л. Муммий показывал величайшую умеренность и из богатств и украшений, которыми изобиловал Коринф, ничего не перевез в дом свой. — К. Цецилий Метелл торжествовал над Андриском, П. Корнелий Сципион Африкан Емилиан над Карфагеном и Аздрубалом. — Вириат в Испании, сначала пастух, потом охотник, из охотника разбойник, наконец начальник настоящего войска, занял всю Лузитанию, взял в плен претора К. Вителлия, разбив его войско. Последовавший за ним претор, К. Флавций вел дело нисколько не удачнее, и этот враг возбудил столько опасений, что оказалась потребность послать туда консула и войско. Кроме того здесь находятся известия о делах Сирии и войнах между царей. Александр, человек неизвестный и незнатного происхождения, умертвив, как сказано выше, царя Димитрия, царствовал в Сирии. Его убил на войне Деметрий, сын Деметрия, сосланный отцом в Гнид за его беспечность и недеятельность на войне, оставив эти пороки; ему помогал царь Египта Птоломей, на дочери которого Клеопатре он женился. Птоломей получил тяжкую рану в голову и умер, между тем как доктора собирались ему делать операцию; а на его место последовал брат его Птоломей, царствовавший дотоле в Кирене. Деметрий за свою жестокость, которую он со страшными пытками применял к своим подданным, каким–то Диодотом, хлопотавшим в пользу Александрова сына, оставшегося всего двух месяцев от роду, побежден на войне и убежал в Селевкию. Л. Муммий торжествовал над Ахейцами: статуи медные, мраморные и живописные картины несены во время торжественного шествия.
Книги Пятьдесят Третьей
Ап. Клавдий консул усмирил Салассов, народ Альпийский. Другой Лже–Филипп в Македонии истреблен квестором Л. Тремеллием с войском. Проконсул К. Цецилий Метелл победил Цельтиберов. Проконсул К. Фабий покорил большую часть Лузитании и взял силою несколько городов. К. Юлий сенатор на Греческом языке написал историю Рима.
Книги Пятьдесят Четвертой
Консул К. Помпей победил в Испании Терместинов; с ними и Нумантинцами он заключил мирный договор, не утвержденный народом Римским. — Перепись произведена цензорами, сочтено граждан триста двадцать восемь тысяч пятьсот сорок два. — Из Македонии явились уполномоченные с жалобою на претора Д. Юния Силана, что он, получив деньги, грабит провинцию. Сенат хотел произвести следствие. Т. Манлий Торкват, отец Силана, настоял, чтобы оно было поручено ему и, рассмотрев дело у себя на дому, нашел сына виновным, отказался от него и даже не присутствовал на его похоронах, когда он окончил жизнь повесившись; сам оставаясь дома нарочно допускать тех, которые приходили к нему советоваться. Проконсул Фабий воспрепятствовал было удачному ходу дел в Испании, заключив с Вириатом мир, на условиях не безвыгодных для обеих сторон. Вириат убит изменниками, умыслом Сервилия Цепиона; войска его много оплакивали и похоронили его с большею честью: отличный полководец, в продолжение четырнадцати лет вел он упорную борьбу с Римлянами, из которой неоднократно выходил победителем.
Книги Пятьдесят Пятой
П. Корнелий Назика, ему дал в насмешку прозвание Серапиона Куриаций, трибун народный — и Д. Юний Брут консулы производили набор, и в глазах рекрутов совершился пример строгости спасительной. К. Матион обвинен перед трибунами народными в том, что оставил войско в Испании; осужденный, он долго сечен розгами и потом продан в рабство. Трибуны народные, не успев в настоянии изъять, по их усмотрению, десять человек, велели вести консулов в тюрьму. Консул Юний Брут в Испании тем, которые вели войну под начальством Вириата, дал поля и город, прозванный Валенциею. М, Попиллий — Нумантинцами, заключенный было с которыми мир сенат признал недействительным, разбит и обращен в бегство с войском. Когда консул К. Манцин приносил жертву, птенцы из клетки улетели; потом когда он садился на судно — отправляться в Испанию, послышался голос: «оставайся Манцин». Печальный исход этих предзнаменований показало дело. Побежденный Нумантинцами и лишенный лагеря, не видя возможности спасти войско, он заключил позорный мир, но сенат его не утвердил. Тридцать тысяч Римлян побеждены четырьмя тысячами Нумантинцев. Д. Юний усмирил Лузитанию покорением тридцати городов до западного края и Океана, и когда воины не хотели перейти реку Забвения, он сам, схватив у знаменосца орла, перенес его и таким образом убедил и воинов перейти. — Сын Александра, царь Сирии, имея всего десять лет, коварно умерщвлен Диодотом по прозванию Трифоном, своим опекуном. Он подкупил докторов и те, умертвив его, сказали народу, что он умер во время произведенной над ним операции.
Книги Пятьдесят Шестой
Д. Юний Брут в дальней Испании вел счастливую войну с Галлеками. Не так удачно вел дело прошв Вакцеев проконсул М. Епилий Лепид, потерпев поражение, похожее на Нумантинское. Для освобождения народа от ответственности в несоблюдении Нумантинского договора Манцин. как виновник этого дела, не допущен и выдан Нумантинцам. Произведена цензорами перепись, по которой оказалось граждан триста двадцать три тысячи, девятьсот двадцать три человека. — Консул Фульвий Флакк покорил Вардеев в Иллирике. Претор М. Косконий во Фракии счастливо сражался со Скордисками. Между тем Нумантинская война продолжалась ошибками вождей Римских не без стыда для всего государства, Сципиону Африканскому предложено консульство от сената и народа Римского; так как ему нельзя было принять его на основании закона, запрещавшего вторично быть консулом, то он, как уже случилось и в первое консульство, освобожден от силы закона. Восстание рабов, начинавшееся в Сицилии, не могло быть усмирено преторами и потому поручено консулу К. Фульвию. Виновником войны был раб Енн, родом Сириец; он, собрав отряд рабов поселян и освобождая заключенных, составил себе настоящее войско. Да и Клеон, другой раб, собрал до семидесяти тысяч рабов; соединив эти войска, они не раз вели открытую войну с народом Римским и его войском.
Книги Пятьдесят Седьмой
Сципион Африканский осадил Нуманцию и ввел снова самую строгую дисциплину в войско, избалованное своеволием и сладострастием. Все средства соблазна прекратил; до двух тысяч распутных женщин выгнал из лагеря, воинов постоянно занимал работами. Он приказывал воинам тридцатидневный провиант нести к седьмому валу, и когда они с трудом двигались под тяжестями, он им говорил: вот если бы вы умели ограждаться мечом и окопов бы не нужно. Другому воину, ловко носившему маленький щит, велел сделать размером более обыкновенного, прибавив, что он не будет в претензии, если он теперь будет действовать ловчее щитом, чем мечом. Воина, оставлявшего ряды, наказывал — Римлянина розгами, а иноземца — палками. Вьючных животных всех продал, дабы они не облегчали воинов. Нередко он удачно имел схватки с неприятелем, делавшим вылазки. Осажденные Вакцеи избили своих жен и детей, и потом сами себя лишили жизни. Когда Сципиону царь Антиох прислал богатейшие дары, то он, не следуя примеру прочих вождей Римских, имевших обыкновение скрывать подарки царей, объявил, что он примет их не иначе как перед трибуналом и приказал казначею записать все это в общественную сумму, для выдачи из неё награждений воинам, которые будут отличаться мужеством. Со всех сторон обложена Нуманция, и осажденные стали терпеть голод; тогда Сципион запретил убивать неприятелей выходивших для фуражировки, говоря, что чем их будет больше, тем скорее поедят остальной хлеб.
Книги Пятьдесят Восьмой
Ти. Семпроний Гракх, трибун народный, предложил закон поземельный, вопреки желаний сената и всаднического сословия: чтобы никто не имел во владении более пятисот десятин общественного поля и дошел до такого неистовства, что законным постановлением народного собрания успел лишить власти товарища М. Октавия, защищавшего дело противной партии и назначить себя, брата К. Гракха и тестя Ап. Клавдия, членами комиссии трех (триумвирами) для раздела полей. Объявил и другой закон, расширявший круг его деятельности, по которому триумвирам предоставлено право определять — какое поле составляет частное и какое общественное достояние. Потом когда земель оказалось недостаточно для удовлетворения излишне возбужденных ожиданий черни, он ей показал проект закона, по которому деньги, оставленные царем Атталом, должны быть распределены тем, которым, но Семпрониеву закону, следовали поземельные участки. — Аттал, царь Пергама, сын Евменов, оставил своим наследником народ Римский. Сенат сильно оскорблен такими недостойными поступками трибуна, а в особенности бывший консул Т. Анний; он в сенате сильно нападал на Гракха; увлеченный им к народу, которому Гракх на него жаловался, он в другой раз говорил к народу с ростров. — Когда Гракх хотел снова сделаться трибуном народным, то виною П. Корнелия Назики он убит в Капитолие аристократами, первый удар получил обломком скамьи и в числе прочих, убитых в этом смятении, брошен в реку без погребения. Кроме того содержит, совершенные с разнообразным успехом, действия против беглых в Сицилии.
Книги Пятьдесят Девятой
Нумантинцы, вынужденные голодом, истребили друг друга. — Сципион Африкан разрушил взятый город, и торжествовал над ним в четырнадцатый год после разрушения Карфагена. — П. Рутилий консул одним решительным ударом покончил войну рабов в Сицилии. Аристоник, сын царя Евмена, занял Азию, между тем как, но завещанию царя Аттала, она отдана Римлянам и должна была пользоваться вольностью. — Против него консул П. Лициний Красс — он же великий первосвященник — вышел, чего прежде никогда не было — из Италии, побежден в сражении и убит; консул М, Перперна принял покорность побежденного Аристоника. — К, Помпей и К. Метелл — в первый раз тогда из плебеев сделанные цензорами, составили перепись: оказалось граждан триста семнадцать тысяч, восемьсот двадцать три человека кроме вдов и малолетних. Цензор К. Метелл подал от себя мнение, чтобы все обязательно должны были жениться для произведения детей. Существует речь его, которую Август цезарь, когда дело шло об установлении обязательного брака для сословий, прочел в сенате как бы написанную нарочно на этот случай. — К. Атиний Лабеон, трибун народный, приказал цензора К. Метелла, выпустившего его при пересмотре сената, сбросить с камня, но другие трибуны народные не допустили сделать это. — Карбо, трибун народный, сделал предложение, чтобы одно и тоже лицо можно было выбирать сколько раз угодно трибуном народным. Это предложение отсоветовал Л. Африкан в весьма основательной речи, в которой сказал, что, по его мнению, Ти. Гракх убит за дело, Гракх напротив говорил в пользу предложения, но Сципион настоял. — Излагаются войны между Антиохом, царем Сирии, и Фраатом, царем Парфов, а также не более спокойное состояние Египта. — Птолемей, прозванный Евергетом, вследствие излишней жестокости сделавшийся ненавистным для своих подданных, убежал тайном в Кипр, так как дворец его сожжен: а когда народ отдал власть царскую сестре его Клеопатре, которую он отверг, изнасиловав дочь её к взяв ее за себя замуж, то он возненавидел сына, которого он от неё имел, убил его в Кипре, а руки, голову и ноги отослал матери. — Возмущения, сделанные триумвирами Фульвием Флакком, К. Гракхом и К. Папирием Карбоном, выбранными дли раздела полей. Когда им П. Сципион Африкан сопротивлялся, то на другой день найден мертвым в спальне, куда накануне удалился совершенно сильным и здоровым. Подозреваема была в отравлении жена его Семпрония, потому что она была сестра Гракхов, с которыми большая неприятность была у Африкана. Впрочем, относительно смерти Сципиона, не было произведено никакого следствия, а по кончине его волнения, причиненные трибунами народными, начались с новою силою. Консул К, Семпроний сначала неудачно действовал против Япидов; но победа, не замедлила загладить понесенный урон доблестью Д. Юния Брута, покорившего Лузитанию.
(до Р. Хр. 129 год).
Книги Шестидесятой
Л. Аврелий консул покорил Сардов, взявшихся было снова за оружие. М. Фульвий Флакк первый усмирил на войне Трансальпинских Лигуров, будучи послан на помощь Массилийцам против Галлов Саллувиев, опустошавших пределы Массилийцев. Претор Л. Опилий Фрегеллан отпавших было принял покорность, а Фрегеллы разрушил. Говорят, что в Африке появилось моровое поветрие вследствие множества саранчи, впоследствии побитой. — Цензоры составили перепись, сочли граждан триста девяносто тысяч, семьсот тридцать шесть. — К. Гракх, брат Тиберия, трибун народный, превосходивший красноречием брата, провел несколько пагубных законов, между прочим по которому хлеб, должен был за весьма дешевую установленную цену продаваться народу; другой поземельный, уже предложенный его братом; третий, для соблазна всаднического сословия, в то время действовавшего за одно с сенатом — чтобы в число сенаторов было выбрано шестьсот человек из всаднического сословия и так как в то время было всего триста сенаторов, то эти шестьсот новых должны присоединиться к ним при совершенном, почти вдвое, перевесе в пользу всаднического сословия. — Трибунство ему продолжено на год и он щедрыми поземельными законами сделал то, что в Италии выведено много новых поселений, а в Африку одно на место разрушенного Карфагена, куда он отвел колонистов в качестве одного из триумвиров, для того назначенных. — Кроме того эта книга содержит описание действий К. Метелла против Балеарцев; Греки называют их Гимнезиями, так как они летом ходят совершенно голые; Балеарцами же они названы или от умения стрелять, или от Балея, Геркулесова товарища, оставленного там Геркулесом, когда он отплыл к Гериону. — Излагаются и движения в Сирии, где Клеопатра умертвила мужа своего Димитрия, и сына Селевка, в неудовольствии за то, что он, по убиении по её приказанию отца, без её ведома принял венец.
Книга Шестьдесят Первой
Проконсул К. Секстий, победив народ Саллувиев, основал колонию Секстовых Вод, получившую такое наименование от его собственного прозвания, и большего количества минеральных источников холодных и теплых. Проконсул Кн. Домиций имел у города Виндалия счастливое сражение с Аллоброгами: поводом к начатию войны с ними было то, что они приняли бежавшего, царя Саллувиев, Тевтомалия и помогали ему всеми силами, опустошили все поля Эдуев, союзников народа Римского. — К. Гракх, по окончании своего беспокойного трибунства, занял вооруженными толпами черни Авентинскую гору, но разбит и убит Д. Опимием консулом, созвавшим, на основании сенатского декрета, граждан к оружию; с Гракхом погиб и бывший консул Фульвий Флакк, товарищ его безрассудных действий. — Консул К Фабий Максим, внук Павлла, счастливо сражался против Аллоброгов и Битуита, царя Арвернов; из войска Битуита пало сто двадцать тысяче человек, а он сам отправился в Рим принести удовлетворение сенату; отдан в Альбу под стражу: казалось противным миру отослать его опять в Галлию. — Определено также, чтобы Конгентиат, сын его, был схвачен и отослан в Рим. — Аллоброги покорились и их покорность принята. — Л. Опимий, обвиненный перед народом — трибуном народным, К. Децием за то, что граждан без судебного приговора заключил в тюрьму — оправдан.
Книги Шестьдесят Второй
Консул К. Марций покорил Стоенов, народ Альпийский. — Миципса, царь Нумндов, умирая оставил царство трем сыновьям Адгербалу, Гиемпсалу и Югурте, усыновленному племяннику, Л. Цецилий Метелл покорил Далматов. Югурта начал войну с братом Гиемпсалом и убил его, Адгербала выгнал из царства, но сенат восстановил его. Цензоры Л. Цецилий Метелл, Кн. Домиций Агенобарб удалили из сената тридцать два человека. Кроме того содержит движения царей Сирии.
Книги Шестьдесят Третьей
Катон Порций, консул, во Фракии несчастливо сражался сс Скордисками. — Цензорами произведена перепись; сочтено граждан триста девяносто четыре тысячи, триста тридцать шесть. — Эмилия, Лициния и Марция, весталки, уличены в нарушении обета целомудрия; тут рассказано и то, как это узнали, уличили и наказали. — Кимбры, народ кочевой, пришли в Иллирик для грабежа; ими разбит консул Папирий Карбон с войском. Ливий Друз консул против Скордиков, народа имевшего Галльское происхождение, во Фракии счастливо сражался.
Книги Шестьдесят Четвертой
Адгербал, войною теснимый от Югурты, осажден в городе Цитре и, вопреки требований сената, умерщвлен. За это самое Югурте объявлена война. Консул Кальпурний Бестия получил приказание вести войну, но без дозволения сената и народа заключил мир. Югурта, вызванный общественным ручательством для указания соучастников своих замыслов, так как о нем был слух, что он многих деньгами подкупил в сенате, прибыл в Рим. За то, что он дерзнул тут убить одного царька, именем Массиву, который, по ненависти народа к Югурте, домогался его владений и за это подвергся опасности, будучи обвинен и уголовном преступлении, тайно бежал и, оставляя город, говорят, сказал: «о город продажный! Скоро придет твой гонец, как только найдется покупатель». — А. Постумий легат, после неудачного с Югуртою сражения, заключил бесславный мир, который впрочем сенат не счел обязательным для государства.
Книги Шестьдесят Пятой
Консул К. Цецилий Метелл в двух сражениях разбил Югурту и опустошил всю Нумидию, — Консул М. Юний Силан неудачно сражался против Кимбров. Послам их сенат отказал в требовании ими земель для поселения. — Проконсул М. Минуцин счастливо сражался против Фракийцев. Консул Л. Кассий истреблен с войском Тигурннскими Галлами, на земле Гельвециев, удалившихся от города в пределах Аллоброгов. Воины, уцелевшие от побоища, отпущены неприятелем на условии, дав заложников и половину всего, что имели за свою безопасность.
Книги Шестьдесят Шестой
Югурта, теснимый К. Марием в Нумидии, нашел помощь в Бокхе, царе Мавров. Когда же и Бокховы войска были разбиты, то царь, не желая долее вести войну, принявшую такой несчастливый оборот, связал Югурту и передал Марию; главная честь этого дела принадлежала Л. Корнелию Сулле, квестору (казначею) Мариеву.
Книги Шестьдесят Седьмой
М. Аврелий Скавр, легат консула, взят в плен Кимбрами, разбившими его войско. Приглашенный ими для совета, он их отговаривал — не переходить Альпы в Италию, говоря, что Римлян победить невозможно — умерщвлен Боиоригом, дерзким юношею. — Тот же неприятель победил в сражении консула Кн. Манлия и проконсула К. Сервилия и взял два лагеря. Убито воинов восемьдесят тысяч, воинских прислужников сорок тысяч, если верит Аравзиону. Имущество Цепиона, по самонадеянности которого получено поражение, описано первого после царя Тарквиния, а он осужден и лишен власти. В триумфе К. Мария веден перед колесницею его Югурта с двумя сыновьями и умерщвлен в тюрьме. Марий вошел в сенат в одежде триумфатора, чего до него никто не делал, и ему, вследствие опасений войны с Кимбрами, продолжена власть на многие года. — Во второй и третий раз заочно назначен консулом, а четвертое консульство получил он искусным притворством. — Кн. Домиций, великий первосвященник, назначен по избранию народа. Кимбры, опустошив все пространство земли между Роданом и Пиренеями, перешли в Испанию через ущелье, и там опустошили многие места, но Цельтиберами обращены в бегство: по возвращении в Галлию, соединились они с воинственными Тевтонами.
Книги Шестьдесят Восьмой
М. Антоний, претор в Киликии, преследовал морских разбойников. Консул К. Марий защитил лагерь, подвергшийся отчаянному нападению Тевтонов и Амбронов; потом, в двух сражениях около Секстиевых вод, он истребил неприятелей и говорят тут пало неприятелей двести тысяч, взято девяносто тысяч. Марий заочно выбран консулом пятый раз; предложенный триумф отложил до победы над Кимбрами. Они, отбив от Альпов и обратив в бегство проконсула К. Катулла, осадившего Альпийские ущелья и занявшего укрепление на высоком месте у реки Атезиса, но бросившего все это, преследовали бегущего проконсула и войско, переправились в Италию, но там побеждены соединенными войсками Катулла и К. Мария; тут, говорят, убито неприятелей сто сорок тысяч, а взято шестьдесят. — Марий, принятый с восторгом гражданами всех сословий, удовольствовался одним триумфом вместо предложенных двух. — Первые лица государства, хотя и завидовали Марию, как человеку новому, достигшему таких высоких почестей, сознавались, что отечество им спасено. — Публиций Маллеол за убийство матери первый посажен в мешок и брошен в воду, — Донесено, что Анцилии (щиты безопасности общественной) пришли в движение с треском, — Кроме того содержит описание войн между царями Сирии.
Книги Шестьдесят Девятой
Л. Аппулей Сатурнин, при содействии К. Мария, умертвил через посредство воинов соперника своего А. Нония, насильственно сделавшись трибуном народным, исполнял эту обязанность также насильственно, как и добился ее. Силою провел он поземельный закон, а Метелла Нумидийского за то, что он ему не присягнул, отдал под суд: находя опору в благомыслящих гражданах, он, не желая быть поводом к междоусобию, отправился в Родос в добровольную ссылку; тут он утешал себя чтением и слушанием великих людей. Вслед за его отъездом, К. Марий, виновник смут, купив себе консульство раздачей денег по трибам, воспретил ему огонь и воду (объявил государственным преступником). Тот же Аппулей Сатурнин, трибун народный, умертвил К. Меммия кандидата в консулы, опасаясь найти в нем ожесточенного противника своих намерений, — Таким действиями возмутил он сенат, на сторону которого перешел и К. Марий, человек характера непостоянного и переменчивого, следовавший всегда за тем, на чьей стороне был успех и потому оставивший Сатурнина, который и погиб в междоусобной войне, убитый вместе с претором Главцием и другими лицами, разделявшими его безумные замыслы. — К. Цецилий Метелл возвращен из ссылки при общем сочувствии всех граждан. М. Аквилий проконсул положил конец возмущению рабов в Сицилии.
Книги Семидесятой
Когда М. Аквиллий должен был защищаться от обвинения во взятках, то он не хотеть просить сам за себя судей. М. Антоний, его защищавший, разорвал ему на груди рубашку и показал честные раны; при виде их он беспрекословно оправдан. — Цицерон один упоминает об этом. — Т. Дидий, проконсул, против Цельтиберов счастливо сражался. — Птоломей, царь Киренеев, прозванный Аппионом, умирая, оставил наследником народ Римский, и городам этого царства сенат повелел пользоваться правами свободы. — Ариобарзан восстановлен на престол Каппадокии Л. Корнелием Суллою. Послы Парфов, присланные царем Арзаком, пришли в Сулле — просить дружбы народа Римского. П. Рутилий, человек высокой честности, будучи помощником проконсула К. Муция, защищал Азию от обид откупщиков, возбудив против себя ненависть всаднического сословия, от которого зависел суд; осужденный во взятках, отправлен в ссылку. — К. Сентий претор несчастливо сражался против Фракийцев. — Сенат, не будучи в состоянии выносить долее неспособность всаднического сословия при решении судебных дел, стал стараться всеми силами перенести к себе суд, в чем его поддерживал трибун народный М. Ливий Друз; он, с целью усилиться, вступил на гибельную стезю соблазна черни приманками разного рода щедрот. — Кроме того здесь содержится описание движения Сирийских царей.
Книги Семьдесят Первой
М. Ливий, трибун народный, с целью приобрести более сил для поддержания дела сената, старался приманить союзников и народы Италии надеждою на Римское гражданство. При помощи их провел он силою законы поземельный и хлебный, а наконец отстоял и судебный, но которому судебная власть должна была принадлежать пополам сенату и всадническому сословию. Так как обещанное союзникам исполнено не было, то они начали готовиться к восстанию. Главные лица государства получили известие об их сходбищах, заговорах и речах. За это Ливий Друз сделался ненавистен и сенату, как виновник войны с союзниками, и неизвестно кем умерщвлен дома.
Книги Семьдесят Второй
Отпали Итальянские народы: Пицентины, Вестины, Марсы, Пелигны, Марруцины, Самниты, Луканы, война начата Пицентинцами. Проконсул К. Сервилий в городе Аскуле убит со всеми гражданами Римскими, там находившимися. Народ облекся в траурное одеяние. — Сер. Гальба, схваченный Луканами, спасся от плена старанием одной женщины, у которой останавливался. — Поселения (колонии) — Эзерния и Альба, осаждены Итальянцами. Затем присланы народу Римскому вспомогательные войска от народов Латинского наименования и чужеземных, и сообщаются подробности о взаимных походах и завоеваниях городов.
Книги Семьдесят Третьей
Консул Л. Юлий Цезарь неудачно сражался с Самнитами. Колония Нола попала во власть Самнитов вместе с претором Л. Постумием, и он убит ими. — Весьма многие народы отпали к неприятелям. Когда консул П. Рутилий неудачно сражался против неприятелей Марсов и пал в сражении, помощник (легат) его К. Марий с лучшим успехом сразился с неприятелем. Сер. Сульпиций разбил Пелигнов в сражении. К. Цепио, помощник Рутилия, осажденный неприятелем, сделал удачную вылазку; за такое успешное действие он властью сравнен с Марием, сделался самонадеянным, и попав в засаду, погиб совсем войском, разбитым на голову. — Л. Юлий Цезарь консул счастливо сражался против Самнитов; вследствие этой победы в Риме снято траурное одеяние; между тем, как бы для того, чтобы показать непостоянство воинского счастия, колония Эзерния с М. Марцеллом попала во власть Самнитов; но К. Марий в сражении разбил Марсов, умертвив Серия Азиния, претора Марруцинов. К. Цецилий в Галлии Трансальпинской победил Саллувиев, возобновивших было войну,
Книги Семьдесят Четвертой
Кн. Помпей разбил Пицентин в сражении и осадил их, вследствие каковой победы в Риме граждане и сановники облеклись в торжественные одежды. — К. Марий сражался с Марсами без решительного успеха. — Отпущенники тут в первый раз начали участвовать в военной службе. — Легат А. Плотий победил в сражении Умбров, а претор Л. Порций — Марсов, когда и тот и другой народ отпал. — Восстановлены на царские престолы Никомед в Вифинии, и Ариобарзан в Каппадокии. — Консул Кн. Помпей победил Марсов в сражении. Так как граждане обременены были тяжкими долгами, то претор А. Семпроний Азеллио оказывал суд и расправу в пользу должников, и за это ростовщиками убит на общественной площади. — Кроме того содержит набеги Фракийцев в Македонию и их опустошения.
Книги Семьдесят Пятой
А. Постумий Альбин легат начальствовал флотом, но, по подозрению в измене, убит своим войском. Л. Корнелий Сулла легат победил Самнитов в сражении и взял приступом два их лагеря. — Кн. Помпей принял покорность Вестинов. — Консул Л. Порций счастливо вел воину, несколько раз победил Марсов и пал при взятии приступом их лагеря; его смерть доставила в этом случае честь победы неприятелю. — Косконий и Лукцей победили Самнитов в сражении, убили Мария Егнация, знаменитейшего вождя неприятелей, и жителей многих городов вынудили к покорности, Л. Сулла усмирил Гирпинов, Самнитов разбил во многих сражениях и несколько народов покорил и, совершив весьма много замечательных дел, не бив консулом, отправился в Рим искать консульства.
Книги Семьдесят Шестой
Легат А. Габиний после удачных действий против Луканцев, покорив многие их города, пал при осаде неприятельского лагеря. Сульпиций легат разбил Марруцинов и всю эту страну занял, Кн. Помпей проконсул принял покорность Вестинов и Пелигнов. — Марсы также, побежденные легатами Л. Муреною и Цецилием Пинною в нескольких сражениях, просили мира. — Аскулум взят Кн. Помпеем, при чем легатом Мам. Емилием разбиты Итальянцы. Сило Помпедий, предводитель Марсов и виновник восстания, пал в сражении. Ариобарзаи из Каппадокии, а Никомед из Вифинии выгнаны Митридатом, царем Понта. — Кроме того содержит описание набегов Фракийцев в Македонию и их опустошений.
Книги Семьдесят Седьмой
Когда трибун народный П. Сульпиций, побуждаемый К. Марием, обнародовал законы в высшей степени вредные; о возвращении изгнанников, о распределении по трибам новых граждан и отпущенников, о назначении К. Мария полководцем против Понтийского царя Мидридата, — то консулы К, Помпей и Л. Сулла воспротивились, но должны были уступить силе, при чем убит К. Помпей, сын консула, зять Суллы. Консул Л. Сулла пришел с войском в город и сражался противу партии Сульпиция и Мария в самом городе и ее изгнал. Сенат объявил двенадцать человек, и в том числе К. Мария, отца и сына, врагами отечества, П. Сульпиций, скрывшийся в каком–то загородном доме, показанием раба открыт и убит. Раб в награждение, ему обещанное, получил свободу, а за преступную измену господину сброшен со скалы. — К. Марий сын переправился в Африку. — К. Марий отец скрывался в Минтурнских болотах, вытащен оттуда жителями и когда посланный его убить Галл не решился совершить преступления, пораженный величием такого мужа, тогда он публично посажен на корабль и отправлен в Африку, Л. Сулла устроил порядок в государстве и вывел несколько колоний. Консул К. Помпей отправился принять войско от проконсула Кн. Помпея, но его умыслом убит. — Митридат, царь Понта, занял Вифинию и Каппадокию и, разбив Аквиллия легата, вошел с огромным войском во Фригию, провинцию народа Римского.
Книги Семьдесят Восьмой
Митридат занял Азию, а проконсула К. Оппия, а также Аквиллия легата, бросил в оковы. По его приказанию в один день избиты граждане Римские все, сколько их было в городах Азии. Город Родос, только один остававшийся верным, подвергся его нападению; но, побежденный в нескольких морских сражениях, он вынужден был отступить. — Архелай, префект царя, пришел в Грецию с войском и занял Афины. Кроме того содержит волнения городов и островов, из которых в каждом одни граждане влекли на сторону Митридата, а другие отдавались народу Римскому.
Книги Семьдесят Девятой
Л. Корнелий Цинна силою оружия проводил гибельные законы; он изгнан из города товарищем своим К. Октавием с шестью трибунами народными, власть у него отнята, но он, подкупив войско Ап. Клавдия и взяв его себе, пошел войною на Рим и пригласил из Африки К. Мария и других изгнанников. Во время этой войны сошлись в сражении, не зная друг друга два брата: один служил в войске Помпея, другой в войске Цинны; убив противника, один из братьев стал его раздевать, и, узнав брата, испустил страшный вопль, воздвиг ему костер и заколовшись на нем, погиб в одном огне с братом. — В начале легко могли быть подавлены Марий и Цинна, но коварство Кн. Помпея, старавшегося угодить обеим партиям и подавшего помощь аристократам, тогда когда они уже потерпели поражение, придало им сил и они, пользуясь бездействием консула с четырьмя войсками, из коих два даны К. Серторию и Карбону, осадили город. Колонию Остию Марий взял приступом и разграбил жестоко.
Книги Восьмидесятой
Итальянским народам даны права гражданства. Самниты, одни остававшиеся под оружием, соединились с Цинною и Марием; они разбили Плавтия с войском. Цинна и Марий с Карбоном и Серторием заняли Яникул. но отступили, обращенные в бегство консулом Октавием. Марий опустошил колонии Антий, Арицию и Ланувий. Когда аристократической партии не было никакой надежды на сопротивление вследствие коварства и бездействия и вождей и войск: подкупленные они или отказывались сражаться, или переходили на сторону противников. Цинна и Марий впущены в город и наполнили его грабежом и убийствами, как бы взяв его приступом. Они умертвили консула Кн. Октавия и истребили множество знатных лиц противной им партии и в том числе М. Антония, красноречивейшего мужа, Л. и К. Цезаря, коих головы поставлены на Рострах. Красс сын убит всадниками Фимбрии; отец Красс дабы не подвергнуться чему–либо недостойному его доблести, пронзил себя мечом. Без всяких выборов консулы следующего года объявили себя сами таковыми: в день вступления в должность, Марий приказал сенатора Сек. Лициния сбросить со скалы; по совершении многих преступлений, он умер в Январские Иды. Об этом человеке, если сравнить достоинства с недостатками, трудно решить — полезнее ли он был на войне или гибельнее в мирное время, так он отечество, которое сначала спас оружием, мирным гражданином, наполнил всякого рода коварствами, а наконец погубил неприязненно с оружием в руках.
Книги Восемьдесят Первой
Сулла осадил Афины, занятые Архелаем, префектом Мидридата и завоевал с большим трудом. Городу он возвратил свободу, а гражданам их собственность. — Магнезия, единственный город в Азии, остававшийся верным Римлянам, защищался против Мидридата с величайшею доблестью. — Кроме того содержит описание действий Фракийцев в Македонии.
Книги Восемьдесят Второй
Сулла победил в сражении царские войска, которые, по занятии Македонии, пришли в Фессалию, истребил сто тысяч неприятелей и лагерь взял. Потом, когда война была возобновлена, снова разбил и уничтожил царское войско. — Архелай с царским флотом, передался Сулле: Л. Валерий Флакк консул, товарищ Цинны, послан принять войско от Суллы, за корыстолюбие сделался ненавистен своему войску и умерщвлен своим легатом К. Фимбрием, человеком в высшей степени отчаянным, а власть перешла к Фимбрию. — Кроме того города в Азии взяты Мидридатом и провинция жестоко разграблена, а Фракийцы производили набеги на Македонию, что и описано.
Книги Восемьдесят Третьей
В Азии К. Фимбрий в сражении победил несколько полководцев Мидридата, взял город Пергам и чуть–чуть не захватил было и самого царя, находившегося в осаде. Город Илион, оставлявший свою покорность до Суллы, взял и разграбил, и большую часть Азии занял. — Сулла во многих сражениях поразил Фракийцев. Когда Л. Цинна и Кн. Папирий Карбо, сами себя на два года назначившие консулами, готовили войну против Суллы, Л. Валерий Флакк, первоприсутствующий сената, сказал в нем речь, которою успел склонить он и другие лица, желавшие согласия в государстве, к тому, чтобы к Сулле были отправлены послы о мире. Цинна убит своим войском, которое он принуждал против его воли садиться на суда и отправляться против Суллы. Консульство осталось за одним Карбоном. Сулла, переправившись в Азию, заключил мир с Мидридатом и уступил ему провинции Азию, Вифинию, Каппадокию. — Фимбрий, оставленный войском, перешедшим в Сулле, сам себя умертвил и успел убедить раба своего, подставив ему шею, чтобы он его убил.
Книги Восемьдесят Четвертой
Сулла послам, отправленным сенатом, отвечал, что он будет во власти сената, если граждане, изгнанные Цинною и нашедшие у него убежище, будут восстановлены. Условие это показалось сенату справедливым; но Карбон и его партия, которой война казалась полезнее, успели в том, что сенат не согласился. Тот же Карбон, когда ото всех городов Италии и колоний хотел требовать заложников их верности против Суллы, встретил сильный отпор в сенате. Новым гражданам сенатским декретом дано право голоса. — К. Метелл Пий, последовавший за аристократическою партиею, замышлял войну в Африке, но прогнан претором К. Фабием. — Состоялся сенатский декрет под влиянием партий Карбоновой и Мариевой о распущении всех войск. Вольноотпущенники распределены по тридцати пяти трибам. Кроме того содержит описание военных приготовлений, которые делались против Суллы.
Книги Восемьдесят Пятой
Сулла переправился в Италию с войском и отправил послов толковать о мире, но они потерпели насилие от консула К. Норбана, а Норбан побежден Суллою. Через другого консула Л. Сципиона старался он всеми силами заключить мир, но безуспешно, и уже собирался приступить к его лагерю, когда все войско консула, увлеченное подосланными Суллою воинами перешло к нему. Сципион, легко могший потерять жизнь, отпущен. — Кн. Помней, сын того, который взял Аскул, собрал войско волонтеров и с тремя легионами пришел к Сулле. К нему же устремилась вся аристократия, так что как будто весь город переселился в лагерь. Кроме того описываются походы вождей той и другой партии по Италии.
Книги Восемьдесят Шестой
Когда К. Марий, сын К. Мария, избран консулом насильственно ранее двадцатилетнего возраста, К. Фабий в Африке за жестокость и корыстолюбие живой сожжен в преторие. Л. Филипп, легат Суллы, занял Сардинию, победив и умертвив претора К. Антония. — Сулла с Итальянскими народами, дабы не внушать им опасений, будто бы он отнимет у них гражданство и право голоса, только что перед тем им данное, заключил союз. Уверенный в победе Сулла отсылав тяжущихся представлять поруки в Рим, хотя этот город был еще в руках враждебной ему партии. — Претор Л. Дамазипп созвал сенат по воле консула К. Мария, все дворянство, находившееся в городе, избил: из числа их великий первосвященник К. Муций Сцевола бежал, но в притворе храма Дианы убит. — Кроме того содержит описание войны, возобновленной Л. Муреною против Митридата в Азии.
Книги Восемьдесят Седьмой
Сулла осадил в городе Пренесте К. Мария, а войско его разбил и уничтожил у Сакрипорта, а город Рим исторг из рук неприязненной партии, Мария, пытавшего сделать вылазку отразил. Кроме того содержит действия его наместников, совершенные с таким же успехом.
Книги Восемьдесят Восьмой
Сулла — Карбона, войско его разбив у Клузия и истребив у Фавенции и Фиденции, изгнал из Италии, с Самнитами единственным из Итальянских народов, не положившим еще оружие, имел решительное сражение в окрестностях Рима у Коллинских ворот. Восстановив общественное спокойствие, он запятнал себя жестокостью неслыханною дотоле ни в ком из людей. Восемь тысяч граждан, изъявивших покорность, он истребил в общественном загородном доме, составил списки людей осужденных на казнь, весь город и Италию наполнил кровопролитием; между прочим он велел избить всех Пренестин безоружных. Мария, принадлежавшего к сословию сенаторов, он умертвил, переломав ему руки и ноги, отрубив уши и выколов глаза. К. Марий, осажденный в Пренесте Лукрецием Офеллою, человеком партии Суллы, когда он хотел уйти посредством подземного подкопа, но видя невозможность спасения, так как все пути преграждены были войском, умертвил себя в самом подкопе, а именно он обнажил меч и сразился с Понтием Телезином, товарищем его бегства; он его умертвил, а сам раненый убедил раба его докончить.
Книги Восемьдесят Девятой
М. Брут Кн. Папирием, приставшим к Коссуре, послан на рыбачьем судне в Лилибей — узнать — находится ли там Помпей, окружен судами, посланными Помпеем, и бросился на острие меча, воткнув его в палубу судна, — Кн. Помпей, будучи послан сенатом в Сицилию с правами власти, умертвил взятого в плен К. Карбона, который принял смерть со слезами, подобно женщине. Сулла, сделавшись диктатором, выходил с 24‑мя ликторами, чего до него никто не делал. Новыми заколами утвердил он общественный порядок, уменьшил права трибунов народных и отнял у них вовсе участие в законодательстве. Он пополнил коллегий первосвященников и авгуров до пятнадцати, а в сенате ввел членов из всаднического сословия; у детей изгнанников отнял право добиваться почестей, а имущество их продал с публичного торгу, расхитив предварительно большую часть его. Получено три тысячи пятьсот миллионов сестерций. — К. Лукреция Офеллу, дерзнувшего искать консульства вопреки его желания, приказать убить на общественной площади; а когда Римский народ встретил это событие с негодованием, он созвал народное собрание и объявил, что это сделано по его приказанию. — В Африке Кн. Помпей победил и умертвил изгнанника Кн. Домиция и Гиарбу, цари Нумидии, замышлявших войну. Двадцати четырех лет от роду, будучи еще только всадником Римским, он, чего еще ни с кем не случалось, удостоился почестей триумфа. Кн. Норбан, бывший консул и один из изгнанников, схвачен в Родосе, но лишил сам себя жизни. — Мутил, один из изгнанников, тайно покрыв голову, подошел к задним дверям дома жены своей Бастии, но недопущен, как государственный преступник; тут он закололся и своею кровью оросил порог дома жены своей. — Сулла отнял обратно у Самнитов Нолу; сорок семь легионов поселил на отнятых землях, распределив между ними. — Волагерры, город еще бунтовавший, он осадил и вынудил к покорности. — Мителены, в Азии единственный город после поражения Мидридата, остававшийся вооруженным, взят и разрушен.
Книги Девяностой
Сулла умер; сенат оказал ему почесть погребения на Марсовом поле. М. Эмилий Лепид, пытаясь уничтожить распоряжения Суллы, возбудил войну, но товарищем своим К. Катулом изгнан из Италии, и погиб в Сардинии в тщетных попытках сопротивления. — М. Брут, которому принадлежала Цизальпинская Галлия, умерщвлен Кн. Помпеем. — К. Серторий изгнанник затеял огромную войну в дальней Испании. Проконсул Т. Манлий и легат Домиций побеждены в сражении квестором Гиртулеем. — Кроме того содержит действия проконсула П. Сервилил против Киликов.
Книги Девяносто Первой
Кн. Помпей, будучи еще всадником, послан против Сертория, облеченный консульскою властью. Серторий взял несколько городов, и на далекое пространство расширил свои владения. — Ап. Клавдий проконсул победил Фраков во многих сражениях. Проконсул К. Метелл, с войском разбил Л. Гиртулея, квестора Сертория.
Книги Девяносто Второй
Кн. Помпей имел нерешительное сражение с Серторием: в том и другом войске одно крыло победило, а другое побеждено. К. Метелл — Сертория и Перпенну с двумя войсками — разбил в сражении: желая участвовать в этой победе, Кн. Помпей сразился не слишком счастливо. Осажденный в Клуние, Серторий постоянными вылазками нанес осаждающим значительный вред. — Кроме того содержит действия проконсула К. Куриона во Фракии против Дарданов и многие жестокие поступки Сертория в отношении к своим; он умертвил многих друзей; таких же изгнанников, как и он сам, обвинив их в измене.
Книги Девяносто Третьей
Проконсул П. Сервилий в Киликии усмирил Исавров. и несколько городов пиратских взял приступом. Никомед, царь Вифинии, умирая, сделал народ Римский наследником и царство его обращено в провинцию. — Мидридат, заключив союз с Серторием, начал войну с народом Римским. Затем следует подробное описание морских и сухопутных приготовлений царя. По занятии Вифинии консул М. Аврелий Котта побежден царем у Халкедона. Действия Помпея и Метелла против Сертория, не уступавшего им во всех родах военного искусства. Вынудив Римских военачальников снять осаду Калагурриса, он заставил их идти в разные стороны: Метелла в дальнюю Испанию, а Помпея в Галлию.
Книги Девяносто Четвертой
Консул Л. Лициний Лукулл против Мидридата имел несколько удачных сражений конницы и совершил несколько счастливых походов и воинов, требовавших сражения, он удержал от возмущения. — Дейотар, тетрарх Галло–Греции, поразил полководцев Мидридата, ведших войну во Фригии. Кроме того содержит удачные действия Кн. Помпея в Испании против Сертория.
Книги Девяносто Пятой
Проконсул К. Курион усмирил Дарданов во Фракии. Семьдесят четыре гладиатора убежали в Капуе с игр, которые давал Лентулл. Собрав большое число рабов и узников, они начали войну, избрав вождями Крикса и Спартака, победили в сражении легата Клавдия Пульхра и претора П. Вариния. Проконсул Л, Лукулл у города Кизика огнем и мечом истребил войско Мидридата и, выгнав царя из Вифинии, сокрушил его силы на море и сухом пути и заставил бежать в Понт.
Книги Девяносто Шестой
К. Аррий претор разбил Крикса, вождя беглецов, с 20‑ю тысячами воинов. Консул Кн. Лентулл несчастливо сражался против Спартака; им же — консул Л. Геллий и претор К. Аррий — побеждены в сражении. — Серторий М. Антонием и М. Перперною и другими заговорщиками убит на пиршестве в восьмой год своего правления, вождь великий и против двух римских полководцев — Помпея и Метелла — сражавшийся часто с успехом, а еще чаще их побеждавший, наконец он был оставлен и сделался жертвою измены. — Начальство над этою партиею досталось М. Перперне: его Кн. Помпей победил, взяв в плен, умертвил и возвратил Испанию под власть Римлян в десятый год после начатия войны. Проконсул К. Кассий и претор К. Манлий неудачно сражались против Спартака, и ведение этой войны поручено претору М. Крассу.
Книги Девяносто Седьмой
Претор М. Красс сначала с партиею беглецов, состоявшею из Галлов и Германцев, счастливо сражался, истребив тридцать пять тысяч неприятелей и вождя их Генника. Потом он привел к концу войну со Спартаком, умертвив с ним его и 60‑ть тысяч неприятелей. М. Антоний претор — войну против Кретийцев, неудачно им веденную, окончил своею смертью. М. Лукулл проконсул покорил Фраков. Л. Лукулл в Понте счастливо сражался против Мидридата, и истребил неприятелей более шестидесяти тысяч. М. Красс и Кн. Помпей, назначенные консулами (но Помпей, прежде получения квесторы, прямо из всадников Римских) восстановили власть трибунскую. Право суда претором Л. Аврелием Коттою перенесено ко всадникам Римским. Мидридат, вынужденный отчаянным положением своих дел, искал убежища у Тиграна, царя Армении.
Книга Девяносто Восьмой
Махарес, сын Мидридата, царь Боспора, вступил в дружественный союз с Л. Лукуллом. — Цензоры, Кн. Лентулл и Л, Геллий, строго исполняли свои обязанности, и шестьдесят четыре человека удалили из сената, составлена перепись и сочтено граждан четыреста пятьдесят тысяч. — Претор Л. Метелл в Сицилии против пиратов счастливо вел дело. Храм Юпитера в Капитолие, сгоревший от пожара и возобновленный, освящен К. Катуллом. Л. Лукулл в Армении победил во многих сражениях Мидридата и Тиграна и многочисленные войска того и другого. Проконсул К. Метелл, которому была поручена войну против Кретийцев, осадил город Цидонию. — К. Триарий, легат Лукулла, сражался несчастливо против Митридата. Лукулла от преследования Митридата и Тиграна и довершения победы, удержало возмущение воинов, не хотевших идти далее; именно легионы Валериевы, говоря, что им вышел срок служения, оставили Лукулла.
Книги Девяносто Девятой
Проконсул К. Метелл взять Гносс, Ликт и Цидонию и многие другие города. Л. Росций, трибун народный, издал закон, чтобы всадникам Римским в театре отводились ближайшие четырнадцать ступенек. — Кн. Помпей, по закону принятому в народном собрании, получил приказание преследовать пиратов, прекративших было подвозы хлебные, и в течение сорока дней очистил от них море. Окончив с ними воину в Киликии, он покорившимся пиратам отвел земли и города. Кроме того содержит действия К. Метелла против Крейтийцев, и письма Метелла и Кн. Помпея, писанные ими друг к другу. Жалуется Метелл, что Помпей перехватывает у него славу деяний, так как он послал в Крит легата принять покорность городов. Помпей отдает отчет, что ему необходимо было так поступить.
Книги Сотой
К. Манилий, трибун народный, к большему негодованию аристократии издать закон — поручить Помпею войну с Митридатом. Прекрасная его речь. К. Метелл, усмирив Кретийцев, предписал законы, свободному до этих пор, острову. Кн. Помпей отправился вести войну против Мидридата, возобновил союз дружбы с Фраатом, царем Парфов, победил Мидридата в сражении конницы. Кроме того содержит описание войны между Фраатом, царем Парфов и Тиграном, царем Армян, и потом бывшей между сыном Тиграном и отцом.
Книги Сто Первой
Кн. Помпей — Мидридата, побежденного в ночном сражении, вынудил убежать в Боспор. Он принял покорность Тиграна и, отняв у него Сирию, Финикию, Киликию, восстановил царство Армянское. Заговор тех, которые, домогаясь консульства, уличены в подкупе, имевший целью умертвить консулов, подавлен. Кн. Помпей, преследуя Мидридата, проник в земли отдаленных и дотоле неведомых народов. Он победил в сражении Иберов и Албанцев, не пропускавших его через свои земли. Кроме того описывает бегство Мидридата через земли Колхов, Гениохов и дела, совершенные им в Боспоре.
Книги Сто Второй
Кн. Помней привел Понт в форму провинции. Фарнак, сын Мидридата, начал войну с отцом. Им Мидридат осажденный во дворце, тщетно старался ядом превратить жизнь, и убит воином Галлом, по имени Бутастом, которого он просил о содействии. — Кн. Помпей покорил иудеев и взял их храм в Иерусалиме, дотоле никем еще не завоеванный. — Л. Катилина, два раза потерпевший отказ в консульстве, с претором Лентулом, Цетегом и многими другими, сговорился истребить консулов и сенат, сжечь город и изменить общественное устройство; в Этрурии было подготовлено войско. Заговор этот предупрежден деятельностью М. Туллия Цицерона. Катилина изгнан из города, а прочие заговорщики казнены.
Книги Сто Третьей
Катилина и его войско разбиты проконсулом К, Антонием. П. Клодий обвинен в том, что он в женском платье вошел в святилище, куда мужчинам не следовало входить и имел там преступную связь с женою великого первосвященника и оправдан. К. Понтиний претор усмирил у Салона Аллоброгов, возобновивших было войну, П. Клодий перешел на сторону черни. К. Цезарь покорил Лузитан, Домогаясь консульства и желая всю власть в государстве подобрать в свои руки, он вступил в союз с Кн. Помпеем и Крассом. Консулом К. Цезарем проведены поземельные законы после больших споров, против воли сената и другого консула М. Бибула. — Проконсул К. Антоний во Фракии вел дела несчастливо. — М. Цицерон по закону, предложенному трибуном народным П. Клодием, отправлен в ссылку за то, что граждан Римских предал казни без суда. — Цезарь, отправясь в провинцию Галлию, усмирил Гельвециев, народ кочующий; отыскивая новых мест для поселения, они хотели проложить себе путь через, провинцию Цезаря, Нарбону. Кроме того содержит описание Галлии. Помпей получил триумф над детьми Мидридата, Тиграном и сыном Тиграна; то всего народного собрания получил прозвание Великого,
Книги Сто Четвертой
Первая часть содержит описание Германии и её нравов. К. Цеаарь, когда вел войско против Германцев, перешедших в Галлию под предводительством Ариовиста по просьбе Эдуев и Секванов, поля которых они захватили, остановил красноречивою речью возмущение воинов, возникшее было перед опасением неведомых дотоле неприятелей и изгнал из Галлии Германцев, победив их в сражении. М, Цицерон, по просьбе Помпея и других, и хлопотами трибуна народного, Т. Аппия Милона, возвращен из ссылки к радости сената и всей Италии. Кн. Помпею поручена на пять лет забота о снабжении города Рима хлебом. — Цезарь принял изъявление покорности Амбиан, Суессионов, Веромандуев, Атребатов и Бельгов, которых было огромное число. Потом он сражался с величайшею опасностью с Нервиями, жителями одного города и уничтожил этот народ, Он вел войну до тех пор, пока из шестидесяти тысяч вооруженных воинов осталось всего триста, а из шестисот сенаторов только три. Издан закон об обращении в форму провинции острова Кипра и конфисковании царских денег; исполнение этого дела поручено М. Катону. — Птоломей, царь Египта, прибыл в Рим, изгнанный из своего царства вследствие обид, им причиненных. — К. Цезарь Венетов, народ, живший на берегу Океана, победил в морском сражении. Кроме того содержит действия его легатов, также счастливо совершенные.
Книги Сто Пятой
Когда выборы были остановлены вмешательством К. Катона, трибуна народного, то М. Катон, домогаясь преторства, получил отказ, и ему предпочтен Ватиний. Он же, сопротивляясь закону, по которому консулам провинции давались на пять лет — Помпею назначались Испании, Крассу — Сирия и Парфянская война, Цезарю — Галлия и Германия, — отведен в тюрьму К. Требонием, трибуном народным, виновником закона. А. Габиний проконсул отвел Птоломея обратно на царство Египта, прогнав Архедая, которого Египтяне взяли было себе царем. — Цезарь, победив Германцев в Галлии и истребив их, перешел Рейн и усмирив ближайшую часть Германии, потом по Океану переправился в Британию, сначала не слишком удачно, так как препятствовали сильные бури, а потом счастливее; он истребил большое количество неприятелей, и значительную часть острова покорил власти Римлян.
Книги Сто Шестой
Юлия, дочь Цезаря, жена Помпея, умерла; народ оказал ей почесть погребения на Марсовом поле. — Несколько народов Галльских, под предводительством Амбиорига, вождя Ебуронов, отпали; они коварно, посредством засады, истребили Котту и Титурия, легатов Цезаря с войском, находившимся у них под начальством; при чем с величайшим трудом защитили Римляне лагери других легионов. Между прочим войско, начальствовавшего в земле Нервиев, К. Цицерона (?)… самим Цезарем неприятели разбиты в сражении. М. Красс собирался начать войну с Парфами, перешел реку Евфрат и будучи побежден в сражении, в котором пал и сын его; остатки войска собрал на возвышенное место, был вызван для переговора с неприятелем, как бы для переговоров о мире — вождем его был Суренас и убит когда не давался в руки, из опасения потерпеть живым что–либо бесчестное.
Книги Сто Седьмой
К. Цезарь победил Тревиров в Галлии и снова перешел в Германию, не найдя тут неприятеля, вернулся он в Галлию, победил Ебуронов и другие народы, находившиеся в заговоре и преследовал бежавшего Амбиорига. Тело П. Клодия, убитого у Бовилл по Аппевой дороге, Т. Аннием Милоном, домогавшимся попасть в консулы, чернь сожгла в сенате. Так как происходила вооруженная борьба между искателями консульства Гипсеем, Сципионом и Милоном, то легат Кн. Помпей для усмирения их назначен сенатом в третий раз консулом заочно (он находился в отсутствии и один, чего прежде не было еще примеров.) Назначено следствие о смерти И. Клодия, а Милон, осужденный судом, отправился в ссылку. Издан закон — иметь в виду при выборах К. Цезаря, несмотря на его отсутствие, что встретило ожесточенное сопротивление М. Катона. Кроме того содержит описание действий К. Цезаря против Галлов, которые почти все отпали под предводительством Арверна Верцингенторига и трудные осады городов, между прочим Аварика Битуригов и Герговии Арвернов.
Книги Сто Восьмой
К. Цезарь победил Галлов у Алезии и принял покорность всех городов Галлии, бывших под оружием. К. Кассий, квестор М. Красса, разбил Парфов, перешедших в Сирию. В просьбе консульства М. Катон потерпел отказ и консулами избраны Сер. Сульпиций и М. Маррелл. — К. Цезарь усмирил Белловаков и прочие народы Галлии. Кроме того содержит споры между консулами о посылке преемника Цезарю, при чем консул М. Марцелл требовал в сенате, чтобы Цезарь сам явился искать консульства, между тем как по, уже изданному, закону он должен был владеть провинциями на время консульства, и действия М. Бибула в Сирии.
Книги Сто Девятой
Излагаются причины междоусобной войны и начало, споры о назначении преемника К. Цезарю, отказ его распустить войско, если и Помпей не поступит также. Содержит речи К. Куриона, трибуна народного, сначала против К. Цезаря, а потом в защиту его. Когда состоялся сенатский декрет о назначении Цезарю преемника, изгнаны из Рима трибуны народные, М. Антоний и К. Кассий, за то что своим противодействием останавливали сенатские декреты — поручено сенатом консулам и Кн. Помпею — озаботиться, чтобы общественное дело не потерпело какого–либо ущерба. К. Цезарь, грозя войною врагам своим, пришел с войском в Италию, взял Корфиний, и там Л. Домиция и П. Лентула, и их отпустил. Кн. Помпея и прочих его приверженцев изгнал из Италии.
Книги Сто Десятой
К. Цезарь осадил Массилию, запершую перед ним ворота и, оставив осаждать город легатов К. Требония и Д. Брута, отправился в Испанию, где принял покорность М. Петрея и Л. Афрания, легатов Кн. Помпея с семью легионами у Илерды и отпустил их всех невредимыми, а Варрона, Помпеева легата с войском, подчинил своей власти. Гадитанцам (жителям Гадеса) даровал права гражданства, Массилийцы, побежденные в двух морских сражениях, после долговременной осады, покорились власти Цезаря. К. Антоний, легат Цезаря, взят после неудачных действий в Иллирике против Помпеевой партии. В этой войне Опитергины Транспаданцы, Цезаря союзники, на плоту быв окружены судами неприятелей, предпочли погибнуть от руки друг друга, чем отдаться во власть неприятелей. — К. Курион, легат Цезаря в Африке, счастливо сражался там против Вара, вождя Помпеевой партии, но с войском уничтожен Юбою, царем Мавритании. К. Цезарь переправился в Грецию.
Книги Сто Одиннадцатой
Претор М. Целий Руф возбуждал волнения в городе, надеждою новых льгот подстрекая народ, изгнан из города, лишенный должности, и соединился с Милоном изгнанником, собравшим войско из беглецов. И тот и другой, замышляя войну, умерщвлены. Клеопатра, царица Египта, изгнана из царства братом Птолемеем. Вследствие корыстолюбия и жестокости претора К. Кассия жители Кордубы в Испании с двумя Варронианскими легионами, отпали от Цезаря. — Кн. Помпей, у Диррахия осажденный Цезарем, с большою потерею для противников разбил окружавшие его отряды, избавился от осады и перенес войну в Фессалию, где у Фарсалии побежден в сражении. Цицерон остался в лагере, муж всего менее для войны рожденный; всем лицам, принадлежавшим в противной партии, отдавшимся во власть победителя, Цезарь даровал прощение.
Книги Сто Двенадцатой
Описывается смущение побежденных, искавших спасения в бегстве по разным и отдаленным частям земного шара. Кн. Помпей отправился в Египет, где, по приказанию малолетнего царя Птолемея, послушавшегося советов наставника своего Феодота, имевшего огромное на него влияние и Потина, убит Ахиллою, которому препоручено было это дело, в судне, прежде чем вышел на берег. Жена Корнелия и сын Сек. Помпей убежали в Кипр. Цезарь нагнал три дня спустя, и когда Феодот принес к нему голову Помпея и кольцо, то он огорчился и заплакал; не без опасности вошел он в Александрию, находившуюся в сильном волнении. Цезарь, сделавшись диктатором, восстановил Клеопатру на царство Египта и когда Птолемей начал войну под влиянием тех же людей, которые ему присоветовали умертвить Помпея, Цезарь победил его не без большой для себя опасности, а бегущий Птолемей задержан был в корабле на Ниле. Кроме того содержит описание затруднительного движения М. Катона по пустыням Африки, и неудачной войны Кн. Домиция против Фарнака.
Книги Сто Тринадцатой
В Африке усилилась партия Помпея и главное предводительство над нею вверено Сципиону; Катон, которому предлагали власть, сам ее уступил ему, И когда шла речь о разрушении города Утики за расположение его. жителей к Цезарю, М. Катон отстаивал существование города, а Юба убеждал разрушить; забота о городе и сбережении его вверена Катону. — Кн, Помпей, сын Великого Помпея, в Испании собрав силы, предводительство над которыми не хотели принять ни Афраний, ни Петрей, возобновил войну против Цезаря. — Фарнак, сын Митридата, царь Понта, побежден безо всякого продолжения войны. Когда возникли в Риме смуты вследствие, предложенных трибуном народным, П. Долабеллою, новых льгот, и чернь взволновалась, то М. Антоний, предводитель всадников, ввел воинов в город, и убито восемьсот человек из черни. Цезарь дал увольнение заслуженным воинам, просившим отставки с буйством; он переправился в Африку и сражался против войск царя Юбы с большою опасностью.
Книги Сто Четырнадцатой
В Сирии возбудил войну Цецилий Басс, всадник Римский, принадлежавший к Помпеевой партии, при чем Сек. Цезарь оставлен своим легионом, который, умертвив его, перешел к Бассу. Цезарь победил у Тапса претора Сципиона, Афрания и Юбу и взял приступом их лагерь. — Катон, получив об этом известие, закололся в Утике, и когда по приезде сына, начали его лечить, он раскрыл рану и умер на сорок восьмом году от роду. — Петрей умертвил себя и Юбу П. Сципион, окруженный на судне, сам пошел на встречу честной смерти и на вопрос неприятелей «где Император»? — отвечал: император хорошо себя чувствует. — Фавст и Афраний убиты, а сыну Катона даровано прощение. Брут, легат Цезаря, в Галлии победил Белловаков, возобновивших было войну.
Книги Сто Пятнадцатой
Цезарь имел четыре триумфальных шествия за победы: в Галлии, Египте, Понте и Африке; он дал пиршества и всякого рода зрелища народу. По просьбе сената он дозволил возвращение М. Марцеллу, бывшему консулу; этим добрым делом не мог воспользоваться Марцелл, так как он убит в Афинах, клиентом своим, Кн. Магием Цилоном. — Произведена перепись, по которой оказалось граждан сто пятьдесят тысяч. — Цезарь отправился в Испанию против Кн. Помпея; много и с той, и с другой стороны совершено походов и несколько городов взято; у города Мунда Цезарь с большою опасностью, одержал решительную победу. Секст Помпей убежал.
Книги Сто Шестнадцатой
К. Цезарь имел пятый триумф над Испаниею и когда сенат определил ему много значительных почестей, между прочим название отца отечества, священного и бессменного диктатора, он навлек на себя негодование тем, что не встал, сидя перед храмом Венеры Родительницы, когда сенат предлагал ему эти почести; еще тем, что он, когда товарищ его М. Антоний консул, во время празднования Луперков, возложил ему на голову корону, положил ее на кресло; и еще тем, что трибунов народных, Епидия Марулла и Цезетия Флава, обвинявших его в домогательстве царской власти, лишил должности. Вследствие всех этих причин составился против Цезаря заговор, главами которого были М. Брут, К. Кассий, и из партии Цезаря Д. Брут и К. Требоний. и он убит в Помпеевой курии, получив двадцать три раны; а убийцы его заняли Капитолий. Сенат определил убийство это предать забвению; взяты в заложники дети Антония и Лепида и заговорщики оставили Капитолий. — Завещанием Цезаря признан наследником в половинной части К. Октавий, внук сестры, и усыновлен с принятием имени. — Тело Цезаря несено было на Марсовое поле, но чернь сожгла его перед Рострами. — Навсегда отменено звание диктатора. К. Аматий, человек самого низкого происхождения, выдававший себя за сына К. Мария, возбуждал смуты в легковерном народе и за это убит.
Книги Сто Семнадцатой
К. Октавий прибыл в Рим из Епира (его туда послал вперед Цезарь, желая вести войну в Македонии) встреченный при благоприятных предзнаменованиях, он принял самое имя Цезаря. В происшедших смутах и замешательстве Лепид перехватил великое первосвященство; но М. Антоний консул, в неудачных попытках присвоить себе власть, силою провел закон о перемене провинций и осыпал оскорблениями Цезаря, когда он просил оказать ему помощь против убийц его дедушки. — Цезарь, приготовляя силы для защиты своей и отечества, вызвал заслуженных воинов, отведенных было в поселения. Легионы четвертый и Марсов перешли от Антония к Цезарю. Вслед за ними многие от жестокости М. Антония, избивавшего в лагере всех на кого только падало подозрение, отпали к Цезарю. — Д. Брут, сопротивляясь Антонию, шедшему в Цисальпинскую Галлию, занял Мутину с войском. Кроме того содержит описание усилий людей той и другой партии к захвату провинций и приготовления их на войну.
Книги Сто Восемнадцатой
М. Брут в Греции, под предлогом государственной пользы и войны, начатой против Антония, захватил в свою власть войско, которым начальствовал Ватиний, и его провинцию. — К, Цезарю, взявшемуся за оружие для защиты общественного порядка, сенатом дана власть пропретора с консульскими украшениями и прибавлено, чтобы он был сенатором: М. Антоний осадил Д. Брута в Мутине; отправленные сенатом послы для восстановления между ними мира, не имели почти никакого успеха. Народ Римский облекся в траурное одеяние. — М. Брут в Епире претора К. Антония с войском подчинил своей власти.
Книги Сто Девятнадцатой
К. Требоний в Азии убит коварством П. Долабеллы, а за это преступление П. Долабелла объявлен врагом отечества. Когда консул Панза неудачно сразился с Антонием, консул А. Гирций подошел с войском, разбил войска М. Антония и уравновесил успехи той и другой стороны. Побежденный потом Гирцием и Цезарем, Антоний бежал в Галлию и присоединил к себе М. Лепида с легионами, которые были под его властью; он со всеми, действовавшими с ним за одно, объявлен врагом отечества. — А. Гирций, после победы павший в самом лагере неприятельском и К. Панна, умерший от раны, в неудачном сражении с неприятелем полученной, погребены на Марсовом поле. — Относительно К. Цезаря, который остался один в живых из трех вождей, сенат не выказал себя достаточно признательным. Д. Бруту, Цезарем освобожденному из осады, даны почести триумфа, а о Цезаре и его воинах упомянуто недостаточно с почетом. За это К. Цезарь помирился с М. Лепидом и М. Антонием, прибыл в Рим с войском и поразил страхом тех, которые против него были: девятнадцати лет от роду он назначен консулом.
Книги Сто Двадцатой
Цезарь консул издал закон о производстве следствия против тех, которых виною убит его отец (?); по этому закону подпали суду М. Брут, К, Кассий и Д. Брут; заочно они осуждены как виновные, — М. Антоний увеличил свои силы присоединением Азиния Поллиона и Мунация Планка с их войсками, и Д. Брут, которому сенат дал приказание преследовать М. Антония, оставлен своими легионами, бежал и, по приказанию Антония, во власть которого попал, убит Капеном Секваном. К. Цезарь заключил мир с Антонием и Лепидом на том условий, чтобы тремя сановниками для устройства государства на пятилетний срок были назначены К. Цезарь, Лепид и Антоний, с правом каждому губить своих врагов; в этом гонении сделались жертвами весьма многие всадники, сто тридцать сенаторов и в том числе Л. Павлл, брат М. Лепида, Л. Цезарь, Антония дядя, и М. Т. Цицерон. Этот последний убит Попиллием, простым воинам легиона, имея шестьдесят три года от рождения и голова его с правою рукою положены на Ростры. Кроме того описывает действия М. Брута в Греции.
Книги Сто Двадцать Первой
К. Кассии, которому поручено от сената преследовать войною Долабеллу, объявленного врагом отечества, действуя именем сената, овладел провинциею Сириею и тремя находившимися в ней войсками. Долабеллу, осажденного в городе Лаодицее, принудил лишить себя жизни. По приказанию М. Брута, К. Антоний взят и убит.
Книги Сто Двадцать Второй
М. Брут удачно ведет дела против Фраков; он и Кассий покорили своей власти все заморские провинции и войска, и сошлись в Смирне обдумать план военных действий на будущее время. Брата М. Мессалы Попликолу побежденного простили с общего совета.
Книги Сто Двадцать Третьей
Секс. Помпей, сын Великого, собрав из Епира беглецов и изгнанников, с войском долго грабил по морю, не имея никакого пункта оседлости, потом занял сначала город Мессану в Сицилии, а наконец и всю провинцию. Он умертвил А. Помпея, Вифинского претора, а К. Сальвидиена, Цезарева легата, победил в морском сражении. Цезарь и Антоний с войсками переправились в Грецию, вести войну с Брутом и Кассием. — К. Корнифиций в Африке победил в сражении Т. Секстия, одного из вождей Кассиевой партии.
Книги Сто Двадцать Четвертой
К. Цезарь и Антоний у Филипп сразились с Брутом и Кассием не с равным успехом, так что правые крылья и с той и с другой стороны победили, и оба лагеря сделались добычею победителей. Но смерть Кассия дала другой, более решительный, оборот делу; он находился на крыле, обращенном в бегство и полагая, что все войско подверглось той же участи, лишил себя жизни. Брут побежден потом в другом сражении и сам кончил жизнь, упросив товарища своего бегства Стратона — заколоть его мечом; также поступили около сорока знатнейших Римлян, в числе коих находился К. Гортензий.
Книги Сто Двадцать Пятой
К. Цезарь, оставив за морем Антония, возвратился в Италию в провинции, которые достались ему по разделу, и разделил ветеранам поля. Возмущение войска, начатое солдатами, подкупленными Фульвию, женою М. Антония, против власти Цезаря, он остановил с большою для себя опасностью. Консул Л. Антоний, браг М. Антония, по совету той же Фульвий объявил войну Цезарю; он присоединил в себе те народы, поля которых розданы ветеранам и разбив М. Лепида, оберегавшего город с войском, неприязненно ворвался в город.
Книги Сто Двадцать Шестой
К. Цезарь, имея от роду двадцать три года, осадил в городе Перузие Л. Антония, и принудил его голодом сдаться после нескольких неудачных попыток к вылазкам; а самому, и всем его воинам, даровал прощение. Перузию разрушил и, сосредоточив в свою власть все войска враждебной партии, положил конец войне без кровопролития.
Книги Сто Двадцать Седьмой
Парфы, под предводительством Лабиена, принадлежавшего к партии Помпея, ворвались в Сирию; они победили Децидия Сакса, легата М. Антония, и заняли всю провинцию. М. Антоний собрался было вести войну с Цезарем, но когда потерял жену Фульвию, не стал продолжать ссоры и помирившись с Цезарем, женился на сестре его Октавии. Он сделал донос на Сальвидиена в преступных замыслах против Цезаря; осужденный Сальвидиен лишил сам себя жизни. П. Вентидий, легат Антония, выгнал из Сирии Парфов, победив их в сражении и умертвил вождя их Лабиена. Так как в соседстве с Италиею Сек. Помпей неприятель владел Сицилиею и препятствовал хлебным подвозам, то Цезарь и Антоний по необходимости заключили с ним мир на том условии, чтобы он иметь провинциею Сицилию. Кроме того содержит описание движений в Африке и войн там веденных.
Книги Сто Двадцать Восьмой
Когда Сек. Помпей опять сделал плавание по морю небезопасным вследствие грабежей, и не исполнял условий мира, с ним заключенного, то Цезарь по необходимости начал с ним войну, и в двух морских сражениях имел успех нерешительный. П, Вентидий, легат М. Антония, победил Парфов в сражении в Сирии и умертвил их царя. иудеи покорены легатами Антония. Кроме того содержит приготовления Сицилийской войны.
Книги Сто Двадцать Девятой
Против Кн. Помпея дано несколько морских сражений с разным успехом, таким образом, что из двух флотов Цезаря победил один, которым начальствовал Агриппа, а другой, которым начальствовал Цезарь, уничтожен, и воины, высаженные на берег, оставались в большой опасности. Побежденный Помпей убежал в Сицилию. М. Лепид, переправившийся из Африки, как будто для участия в войне, которую Сек. Помпей вел против Цезаря, пошел на него войною, но оставленный войском, отказался от почести триумвирства и выхлопотал себе жизнь. Агриппа получил в подарок от Цезаря морскую корону, а до того никому еще не была оказана эта почесть.
Книги Сто Тридцатой
М. Антоний предавался с Клеопатрою всякого рода наслаждениям, и потому поздно вошел в Медию и начал войну с Парфами, имея восемнадцать легионов и шестнадцать тысяч всадников. Потеряв два легиона и испытав во всем неудачу, он возвращался назад; вдруг нагнали его Парфы, произошло большое смятение и замешательство в войсках и они подверглись большой опасности; он возвратился бегством в Армению, сделав в двадцать один день триста миль. По случаю дурной погоды потерял до восьми тысяч воинов; дурной погоде он подвергся и так неудачно вел войну с Парфами по своей вине; он не хотел зимовать в Армении, торопясь к Клеопатре.
Книги Сто Тридцать Первой
Сек. Помпей отдался было М. Антопию, но, замышляя войну в Азии, побежденный его легатами, убит. Цезарь остановил бунт ветеранов, сопряженный с большою опасностью, покорил Япидов, и Далматов и Паннониев. Антоний приказал бросить в оковы Артавасда, царя Армении, заманив его обещанием безопасности, и царство Армении отдал сыну своему, рожденному от Клеопатры; влюбясь в нее он имел ее вместо жены.
Книги Сто Тридцать Второй
Цезарь в Иллирике усмирил Далматов. Когда М. Антоний из любви к Клеопатре, от которой он имел двух сынов Филадельфа и Александра, не хотел ни вернуться в Рим, ни сложить власть по окончании времени триумвирства, и замышлял войну против Рима и Италии, собирая для этой цели огромные сухопутные и морские силы, отверг Октавию, сестру Цезаря, тот переправился в Епир; излагаются счастливые сражения Цезаря морские и конные.
Книги Сто Тридцать Третьей
М. Антоний, побежденный в морском сражении у Акция, бежал в Александрию; осажденный Цезарем, в отчаянии, особенно поверив ложному известию о смерти Клеопатры, он лишил себя жизни. Цезарь овладел Александрией после смерти Клеопатры, добровольно лишившей себя жизни, дабы не попасть в руки победителя, вернулся в город, где имел три триумфа: один над Иллириком, другой вследствие Актийской победы, третий над Клеопатрою и положил конец междоусобным войнам на двадцать втором году. М. Лепид, сын Лепида, бывшего триумвиром, составил заговор против Цезаря, но в замыслах к войне он подавлен и убит.
Книги Сто Тридцать Четвертой
Цезарь, устроив дела и приведя все провинции в известную форму, назван Августом, и месяц, бывший Секстилисс, переименован в его честь. Он созвал сейм в Нарбонну и даровал право гражданства Галлам, которых победил отец Цезарь. Излагается война против Бастарнов, Мезов и других народов, веденная М. Крассом.
Книги Сто Тридцать Пятой
Описывается война М. Красса против Фракийцев и Цезаря против Испанцев; усмирение Салассов, народа Альпийского.
Книги Сто Тридцать Шестой
Усмирение Реции Ти. Нероном и Друзом, Цезаревыми пасынками. Умер Агриппа, Цезарев зять; произведена перепись Друзом.
Книги Сто Тридцать Седьмой
Города Германии, лежащие по сю и по ту сторону Рейна, подверглись нападению Друза; усмирены волнения, возникшие в Галлии по поводу переписи; посвящен жертвенник Цезарю при слиянии Арариса и Родана, а священнослужителем его назначен Эдуй К. Юлий Веркундарь Дубий.
Книги Сто Тридцать Восьмой
Фракийцы усмирены Л. Пизоном; также описывается покорение Друзом Херусков, Тенктеров, Хаттов и других Германских народов, живущих по ту сторону Рейна. Умерла Октавия, сестра Августа, а прежде её сын Марцелл, памятниками после которого остались театр и портик, известные под его именем.
Книги Сто Тридцать Девятой
Излагается война против народов по ту сторону Рейна, веденная Друзом, в которой в первых рядах сражались Сенектий и Анектий трибуны из города Нервиев. Нерон, брат Друза, покорил Далматов и Паннониев. Заключен мир с Парфами, и они возвратили значки Римские, отбитые сначала у Красса, а потом у Антония.
Книги Сто Сороковой
Описывается война, веденная Друзом, против Германских городов на той стороне Рейна. Сам он умер от перелома ноги вследствие падения с лошади, на тридцатый день после того, как это случилось. Тело его, братом Нероном, поспешившим к брату вследствие известия о его болезни, перевезено в Рим, и положено в гробницу К. Юлия. Похвальное слово ему говорил отчим его Август Цезарь, и осыпал память его многими и разными почестями.

Остатки Утраченных Книг Тита Ливия

Из Книги Двенадцатой
Пирр, единственный художник военного искусства, лучший впрочем в сражении, чем на войне. (Sеrv. ad Virg. Aеn. I. 456).
Из Книги Тринадцатой
О том, что наши предки употребляли колесницы с косами, упоминают и Ливий, и Саллюстий, Sеrv. ad Virg. Aеn. I. 476).
Из Книги Пятнадцатой
И своего частного достояния было бы с нас довольно (Priscian. lib, XV p. 1009, ed, Putsch, Vol. I, p. 620 еd, Krеhl).
Из Книги Шестнадцатой
Сихей прозван Сихарбас; Бел, Дидоны отец — Метрес; Карфаген от Картады — как находим в истории Карфагенян, и в Ливие. (Sеrv. ad Virg. Aеn. I p. 343.)
Карфаген, на Пуническом (Карфагенском) языке значит: новый город, о нем говорит Ливий. (Sеrv. ad Virg. Aеn. I. 366).
Битиас был начальником Пунического флота, по словам Ливия. (Sеrv. ad. Virg, Aеn. I. 738).
Из Книги Семнадцатой
Pridiе Nonas. Pridiе Idus [1]). Prisе. Lib. XIV p. еd. Putsch Vol. I p. 601 еd. Krеhl.
Из Книги Восемнадцатой
Imbеrbеs (безбородые) Charis, lib. I p, 74 ad. Putsch.
Любопытно и красноречиво рассказывает Т. Ливии о змее. Он говорит, что у реки Баграды был такой огромный уж, что он не допускал воинов Атилия Регула пользоваться водою из реки; много воинов поглотил он своею огромною пастью, еще больше сдавил в кольцах хвоста; он не мог быть проколот бросаемыми в него дротиками; наконец со всех сторон стали действовать против него стенобитными орудиями, метавшими в него большие и тяжелые каменья. Он пал, но для всех когорт и легионов вид его был страшнее самого Карфагена. Кровью своею испортил он воду реки, а ядовитые испарения лежавшего трупа отравили воздух до такой степени, что Римляне должны была отнести лагерь далее. Ливий уверяет, что когда этого животного, величиною в сто двадцать футов, отослана в город. (Val. Max. I. 8. еxt. 19).
Из Книги Девятнадцатой
Третьи (столетние) игры были, по словам Антиата и Ливия в консульство П. Клавдия Пульхра и К. Юния Пулла, (Censorin dе Diе Nat. cap. 17).
Ливий пишет, что один Римский вождь, желая идти на войну, но встречая препятствие со стороны трибуна народного, велел принести цыплят. Когда они не клевали предложенную им пищу, то консул, насмехался над дурным предзнаменованием: «пусть пью» сказал, и велел бросить их в Тибр; а сам, победителем возвращаясь из Африки, утонул со всеми, кто при нем находились. Sеrv. ad Virg, Aеn. VI. 198.
Из Книги Двадцать Второй
Оправясь он подошел с небольшим отрядом к стенам Алифаса, как вдруг ушел из города слон в военной сбруе; консул взял его силою, избив тех, которые на нем находились и оставил его для сражения. Но на другой день жители города произвели нападение на немногих рассеявшихся Римлян и слона опять захватили. И жители, город, дотоле называемый Руфрин, переименовали в Алифас оттого, что хорошее предзнаменование последовало за дурным.
Этот, довольно бессмысленный, отрывок, по мнению критиков, должен находиться в Лив. XXII, 18, 5, после слов: «стал над Алифасом в месте высоком и укрепленном».
Из Книги Сорок Девятой
О четвертом праздновании столетних игр есть троякое мление: Антиас, Варрон и Ливий утверждают, что они совершались в консульство Л. Марка Цензорина и М. Манилия, в шестьсот пятый год от построения Рима.
Из Книги Пятьдесят Шестой
Говорят, что Помпей притворился больным для того, чтобы не присутствовать при покорности Нумантинцев, и тем их не раздражить, Prisеian. Lib. XVIII p. 1198 еd. Putsch. Vol. II p. 240 еd. Krеhl.
Из Книги Семьдесят Седьмой
Сулла вступил в самый знатный брак, женившись на Цецилие, вдове Великого Первосвященника. По этому поводу чернь сложила про него много позорных песен, да и не мало знатных лиц ему завидовало и недостойным женщины считали того, кого признали достойным консульства. (Plut. Sulla, cap. 6).
Как только Сулла, действуя против Мария, пододвинул лагерь к городу, то, по словам Ливия, до того благоприятны были предзнаменования внутренностей приносившего жертвы, что гадатель Постумий вызвался, чтобы его отдали под стражу и казнили смертью, если только Сулла, при помощи богов, не получит всего, чего желает (August, dе civ. Dеi II. 24 Cp. Plutarch. Sull. c. 9).
Из Книги Восемьдесят Третьей
Когда были опрокинуты и сожжены, вместе с городом все изображения богов, только одно изображение Минервы, говорит Ливий, осталось невредимым, как уверяют, под развалинами её храма. (August, dе Civ. Dеi, III, 7, Cp. Frеinshеm. Supplеm. cap. 7).
Из Книги Девяносто Первой
(Контребийцы, сверх всего прочего, теснимые сильным голодом, после многих тщетных усилий отразить войну от города и стен, брошенными со стены огнями, повредили осадные работы Сертория. Башня о нескольких этажах, превосходившая вышиною все укрепления города, охвачена была сильным пламенем и упала со страшным треском). В следующую ночь вождь не смыкал глаз и на рассвете, к удивлению неприятелей, на том же месте воздвиглась другая башня. Вместе с тем башня города, у которой основание было подрыто, покрылась громкими трещинами и начала гореть, подожженная факелами: испуганные опасением и пожара и гибели, Контребийцы в трепете бегут со стен. Поднялся общий крик всех жителей, чтобы немедленно были отправлены послы с изъявлением покорности. Такие доблесть, которая раздражала во время осады, победителя сделала снисходительнее. Взяты заложники, наложен небольшой денежный штраф, но оружие все отобрано. Свободного состояния перебежчиков он велел привести к себе, а перебежчиков, которых было гораздо больше, он приказал жителям умертвить; заколов их, бросили со стен. С большею потерею воинов после сорока четырехдневной осады взяв Контребию, он оставил там Л. Юстея (с сильным гарнизоном), а сам привел войска к реке Иберу. Тут, устроив зимние помещения для войск подле города, называемого Элиевы лагери, он сам оставался в лагере, и между прочим держал в городе сейм союзных городов. По всей провинции он приказал заготовить оружие согласно со средствами каждого народа. Осмотрев его, он приказал воинам принести все оружие, которое сделалось бесполезным или от частых походов, или от сражений и осадных действий. И конницу снабдил он новым оружием; распределил одежды, заготовленные ранее и раздал жалованье. Тщательно разыскал он отовсюду кузнецов; устроив общественные кузницы, он их сейчас употребил в дело, назначив срочную на каждый день работу. Разом заготовлялись все принадлежности войны: у мастеров не было недостатка в материале при усердии жителей всех городов доставлять его, и ни для одной работы не оказывалось недостатка в мастерах. Созвав потом посольства всех городов и народов, он благодарил за исправную доставку всего, что требовалось для пеших войск; изложил им, какие меры принял для защиты союзников, какие против враждебных городов и убеждал не ослабевать усердием на остальное время войны; в немногих словах представил он им, до какой степени важно для Испании — если он (Серторий) останется победителем. Распустив сейм и приказав всем благонадежными разойтись по городам, в начале весны, отправил М. Перперну с двадцатью тысячами пехоты и полутора тысячью конницы, к народу Илеркаонов для прикрытия морского берега той страны. Дал наставление какими путями вести для защиты союзных городов, на которые нападал Помпей, и как на войско самого Помпея напасть из засады. В тоже время он отправил письма к Гереннулею, находившемуся в тех местах, и в другую провинцию к Л. Гиртулею, давая ему наказ, как он полагает, чтобы ведены были военные действия: в особенности так защищать союзные города, чтобы отнюдь не вступать в бой с Метеллом, далеко не равным ему ни силою, ни влиянием. Да и у самого (Сертория) не было намерения вести войско против Помпея, который, как он полагал, и сам избегал решительного боя. В случае, если бы война протянулась, неприятель, имея море с тылу и все провинции в своей власти, будет получать отовсюду провиант на судах; а сам он, употребив уже в дело все заготовленное в предшествовавшее лето, будет ощущать недостаток в необходимом. Перперна прикрывал морское прибрежье для защиты того, что еще уцелело от неприятеля, если представится случай напасть на неприятеля, в случае его неосторожности; а сам Серторий с войском решился выступить в землю Беронов и Автригонов. Об них он знал, что они, неоднократно в продолжение зимы, когда он приступать в городам Цельтиберским, умоляли Помпея о помощи и посылки Римскому войску провожатых показывать дорогу, и часто всадники его подвергались их нападениям, когда, во время осады Контребия, они выходили за провиантом или фуражом. Они дерзнули Ареваков склонять к такому же образу действий. Начертав план военных действий, он предоставить своему дальнейшему обсуждению — идти ли прежде против неприятеля, или в провинцию и действовать в морском ли прибрежье, чтобы не допустить Помпея до Идеркаонии и Контастании, где жители были его союзниками, или обратиться против Метелла в Лузитанию. Обдумывая это, Серторий шел вдоль реки Ибра по замиренным местам, и вел войско безо всякого вреда. Отсюда он отправился в пределы Бурсаонов, Каскантинов и Гракхуритан, опустошая все и истребляя жатвы, пришел к Калагурису Назике, союзному городу; перейдя реку подле города, по устроенному мосту, стал лагерем. На другой день он отправил квестора М. Мария к Аревакам и Цериндонам, набрать воинов у этих народов, и привезти оттуда хлеба в Контребию, прозываемую Левкадою; мимо этого города самый удобный путь из земли Беронов, в какую бы страну ни решился Серторий вести войско; К. Инесия, начальника конницы, он отправил в Сеговию и к народу Вакцеев отыскивать всадников, с приказанием дожидаться с ними в Контребии. Отпустив их, он сам выступил далее и, ведя войско через землю Волконов, стал лагерем на границе Беронов. На другой день он с конницею отправился рассмотреть дорогу и, отдав приказание пехоте идти квадратным строем (карре), он прибыл к Варейе, сильнейшему из городов этой страны; он подошел сюда ночью, не совсем нежданный жителями. Собрав со всех сторон конницу и своего народа и Автригонов (жители, сделав вылазку, пошли на встречу Серторию, чтобы не допустить его до города…).
Таково было первое сражение между Сарторием и Помпеем. Десять тысяч человек потерял Помпей, и весь обоз, как уверяет Ливий. (Frontin. Stratеg. II. 5. 31).
Из Книги Девяносто Четвертой
Ливий в девяносто четвертой книге говорит, что Инаримен находится в стороне Меонии, где на пятьдесят миль земля сожжена. Он утверждает, что именно это хотел означить Гомер. (Sеrv. ad Virg. Aеn. IV. 715).
Из Книги Девяносто Седьмой
Тридцать пять тысяч воинов (беглецов, Крассом побежденных) в этом сражении убито с их вождями Кастам и Ганником, как уверяет Ливий, взято назад пять Римских орлов, двадцать шесть значков, много потерянных вещей, между прочим пуки с секирами (Frontin, Stratеg. IL 5. 34).
Из Книги Девяносто Восьмой
Ливий говорит, что еще ни в одном деле Римляне не были так малочисленны сравнительно с неприятелем: победители составляли вряд ли двадцатую часть побежденных, Plutarch. Lucull, cap. 28.
Ливий уверяет, что в прежнем сражении (у Тиграноцерты) пало более числом неприятелей, а в этом (у Артаксаты) хотя и менее, но знатнее были убитые. Plut. Luc. c. 31.
Из Книги Девяносто Девятой
Крит имел сначала сто городов, почему и прозван Гекатомполис, впоследствии двадцать четыре, а наконец тольво два — Гноссон и Гиерапитну. Хотя Ливий приписывает Метеллу покорение большего числа городов (Sеrv. ad Virg. Aеn. III. 106).
Из Книги Сто Второй
По взятии города Иерусалима Кн. Помпеем в третий наконец месяц, в постный день, во сто семьдесят девятую Олимпиаду, в консульство К. Антония и М. Туллия Цицерона, неприятели, проникнув силою во храм, предали острию меча всех там находившихся. Впрочем священнослужители тем не менее продолжали свое божественное дело, без робости потерять жизнь. Они не обратились в бегство, видя перед собою столько убиваемых и решились лучше то, что им суждено, претерпеть у жертвенника, чем пренебречь что–либо из прародительских уставов. А что это не баснословный рассказ, составленный единственно с целью ложной набожности, а вполне истинный, о том свидетельствуют все описывавшие действия Помпея; как–то Страбон, Николай и сверх того Т. Ливий, Римский историк.
Из Книги Сто Третьей
К. Серен, Самон. dе Mеdic, cap. 39 vs 725 sеq., говоря в стихах о болезни карбункул, упоминает, что Тит Ливий, в сто третьей книге своей истории, рассказывает о лечении этой болезни, вырезыванием раскаленным железом и питьем из сока репы. Болезнь же так сильна, что пораженный ею редко может пережить седьмой день.
Из Книги Сто Пятой
Наружный вид всей Британнии сравнивают красноречивейшие писатели — Ливий из древних, и Фабий Рустик из новейших, с подобием продолговатого, или о двух полукружиях щита (Tacit. Agriе, с. 10.)
Хотя всю окружность Британнии никто прежде, по словам Ливия, не обогнул на судах, однако многие считали себя в праве говорить о ней самым разнообразным образом (lornandеs, dе rеbus Gеt. cap. 2).
Из Книги Сто Девятой
В семисотый год существования Рима огонь, неизвестно откуда начавшийся, истребил четырнадцать кварталов. По словам Ливия дотоле не было еще столь значительного пожара, так что, и спустя несколько лет Цезарь Август счел нужным отпустить значительную сумму денег из общественного казначейства на возобновление сгоревших строений. (Oros. VII. 2.)
Цезарь, перейдя речку Рубикон, по прибытия в Аримин имел с собою только пять когорт и с ними, как говорит Тит Ливий, предпринял покорение вселенной; он им тут объяснил в чем дело. Oros. VI. 15.
Из Книги Сто Одиннадцатой
Первый ударил в неприятеля, только что взяв дротик, К. Крастин, Sеhoi. vеt. Luc. ad Pharsal. VII. 471.
В Патавие (Падуе) К. Корнелий, искусный в науке предвидения (авгурской), Ливия историка согражданин и приятель, около этого времени занимался гаданием. Он сначала, как говорит Ливий, узнал время Фарсальского сражения и присутствовавшим сказал: вот теперь завязалось дело и вожди вступили в сражение. Когда снова принялся за гадание и посмотрел на знаки, вне себя вскочил и воскликнул: ты побеждаешь Цезарь!. Когда присутствующие онемели от удивления, он снял венок с головы и клялся, что не прежде наденет его, когда успех оправдает его слова. Ливий утверждает, что все это правда.
Из Книги Сто Двенадцатой
Bogud, Bogudis — варварское имя, которому Ливий в сто двенадцатой книге дал в родительном окончание Bogudis. Priscian. lib. V.
В различных местах Кассий и Богуд напали на лагерь и едва было не прорвали линию укреплений.
В это время с целью упрочить царство Богуда, он постарался поспешно переправить войско в Африку.
Кассий вел бы войну с Требонием, если бы мог увлечь Богуда в товарищи своего безумства. (Priscian. lib. VI.)
В Александрии сгорело четыреста тысяч книг, великолепнейший памятник царской щедрости. И другой похвалит как Ливий, который называет это лучшим делом царской заботливости и утонченности вкуса (Sеnеc. dе Tranquil, anim. cap. 9.)
Из Книги Сто Тринадцатой
А сам оберегал около прибрежья… (Priscian. L. V.)
Из Книги Сто Четырнадцатой
Вот как некоторые говорят о Бассе. А Ливий рассказывает, что он воевал под начальством Помпея, и, после его поражения, частным человеком жил в Тире; подкупом некоторых воинов в легионах, он успел в том, что они, убив Секста, провозгласили его вождем (Appian. Bеll. Civ. III. 77.)
Я бы желал, чтобы со мною случилось то, что Т. Ливий пишет о Катоне: славу его никто не мог увеличить похвалою, ни уменьшить порицанием, хотя и за то, и за другое взялись люди с большими дарованиями. Указывает при этом на М. Цицерона и К, Цезаря, из которых первый написал похвальное слово Катону, а другой пасквиль (Hiеronym. Prol. Lib. II. in Hosеam).
Из Книги Сто Четырнадцатой
Дому Цезаря по сенатскому декрету, как для украшения, так и для величия, придан высокий верх, как рассказывает Ливий. Кальпурние привиделось во сне, что этот верх упал, о чем она и заплакала сильно. На рассвете она просила Цезаря — нельзя ли ему в этот день вовсе не выходить в общество, и сенат отложить до другого дня. (Plutarch Caеs. c. 63.)
Дурное предзнаменование всякой раз, когда Этна, Сицилийская гора, выбрасывает не дым, а клубы пламени. Так Ливий рассказывает, что, перед смертью Цезаря, столь сильное пламя вырвалось наружу из горы Этны, что не только соседние города, но даже Регий, далеко от ней отстоящий — загорелись от силы пламени. (Sеrv. ad Virgil. Gеorg. I. 471.)
Тоже, что не раз говорилось о Цезаре Старшем и предложено Ливием в виде вопроса — для общественного блага лучше ли было Цезарю родиться или нет — может быть сказано и о ветрах (Sеnеc. Nat. Quaеst. V. 18.)
Из Книги Сто Восемнадцатой
Против убийц Цезаря собирая силы, он возбуждал умы. (Priscian. Lib. IX.)
Из Книги Сто Двадцатой
М. Цицерон, с приближением триумвиров, вышел из города, убежденный наверное, что его также трудно исторгнуть у Антония, как у Цезаря Кассия и Брута. Сначала он бежал в Тускулан, оттуда поперечными дорогами отправился в Формиан с тем, чтобы сесть на корабль в Каэте. Оттуда он немного отплыл в открытое море, но противный ветер относил назад, и он не мог выносить сильной качки от волнения в море. Наконец наскучил он и бегством и жизнью. Он вернулся к первому загородному дому, находившемуся от моря в расстоянии не более мили (тысячи шагов) и сказал: «пусть я умру в отечестве, не раз мною спасенном». Довольно верно то, что рабы его с верностью и твердостью готовились за него сразиться, но он приказал его оставить и терпеливо дожидаться несправедливого решения судьбы; он высунулся из носилок и недвижимо поставил шею убийцам, отрубившим у него голову. Этого недостаточно было для безрассудной жестокости воинов: отрубили они у Цицерона и руки, ставя ему в вину то, что он дерзко писал против Антония. Таким образом голова его отнесена к Антонию и положена на рострах между двух рук, там откуда он консулом и еще чаще после консульства и в этом самом году против Антония выслушиваем был с удивлением, как из его уст лилось красноречие дотоле неслыханное. Многие без слез не могли смотреть на обезображенные остатки великого человека. Он жил шестьдесят три года, так что и помимо насилия конец его нельзя назвать преждевременным. Ум его был счастлив и произведениями и их успехом. Долго наслаждался он счастием, но, в течение продолжительного и счастливого поприща, он понес и значительные удары — изгнание, падение партии, за которую стоял, смерть дочери, собственную кончину грустную и жестокую. Изо всего этого перенес с твердостью достойною мужа, одну лишь смерть. Да если справедливо рассудить, и она покажется не столь возмутительною, так как он от врага понес не более того, что и ему готовил в случае, если бы успех был на его стороне. Но недостатки Цицерона далеко покрываются достоинствами: он был человек великий, остроумный, замечательный, и для достойной похвалы Цицерона, надобно другого Цицерона. (M. Sеnеc. Suasor. VII.)
Из Книги Сто Двадцать Седьмой
Так как между Августом и Антонием оставались еще следы несогласия, то Кокций Нерва, прадед Нервы, впоследствии бывшего в Риме Императором, передал Августу о необходимости послать людей, которые бы переговорили о важнейших делах. Вследствие этого послан Меценат с Агриппою, и они оба войска собрали в один лагерь, как говорит Ливий в книге сто двадцать седьмой. Должно присовокупить, что Антонием послан Фонтей, а Август в тоже место выслал Мецената и других. (Acro ad Horat. Sat. I. 5. 29).
Когда произошло несогласие между Цезарем Августом и Антонием, Кокцей Нерва, дед бывшего впоследствии Римским Императором, просил Цезаря–послать кого–либо для переговоров в Террачину. Сначала Меценат, а потом и Агриппа, сошлись и они заключили прочный союз, приказав в ОДИНЪ лагерь собрать значки того и другого войска. Об этом упоминает Тит Ливий в книге сто двадцать седьмой, только умалчивает о Капитоне (Porphyrio ad Horat. Sat. I. 5. 29).
Антонием был послан легат Фонтей Капитон, а Августом — Меценат с Агриппою, при посредничестве Кокцея Нервы, прадеда Императора Нервы — любимого и Августом и Антонием. На том условии собрались уполномоченные, чтобы толковать о важнейших предметах и уладить возникшие несогласия между обоими главными вождями; в чем они и успели, и то и другое войско подле Брундизия собрали они в один лагерь к великой всех радости, как говорит Ливий в сто двадцать седьмой книге (Commеntator Cruquii ad Horat. Sat. I. 5. 29).
Из Книги Сто Тридцать Третьей
Ливии упоминает, что Клеопатра, попав в плен к Августу, и будучи с намерением снисходительно содержима, неоднократно повторяла: «нет, надо мною не будут торжествовать». (Commеntator Cruquii ad Horat. Од. I. 37. 30).
Из Книги Сто Тридцать Четвертой
В этом году Цезарь праздновал с великою пышностью столетние игры, которые обыкновенно совершались на сотый год (которым кончается век). Cеnsor dе Diе Nat. cap. 17.
Из неизвестных книг
Человек скорее очень умный, чем добрый (Sеnеca dе tranquillitatе I. 16). По истине удивляюсь, что Т. Ливий, знаменитейший писатель, одну из книг своей Истории, веденной им от построения города, начинает так: довольно уж он стяжал славы и мог бы остановиться, но беспокойный ум не дает ему покою. (Plin. в предисловии к Hist. Nat. lib. I).
Т. Ливий и Корнелий Непот утверждают, что ширина Гадитанского пролива в самом узком месте семь тысяч, а в самом широком десять тысяч шагов. (Plin. в предисловии Hist. Nat. lib. III.)
Complеtis consulibus (полным консулам?) Sеrv. ad Virg. Gеorg. III. 1.
В Ливие читаем мы слова одного полководца перебежчику, которого изъявление верности он приникал: «чей бы ты ни был, будешь ты наш». (Sеrv. ad Virg. Aеn. II. 148).
Меня мать родила повелевать, а не сражаться. Так говорит Сципион у Ливия, как упоминает Вильгельм Мальмесбургский, Rеr. Angl, lib. II. cap. 162.
Скажи мне, когда мы читаем не раз в Римской истории, написанной Титом Ливием, что очень часто в этом городе от моровой язвы гибли тысячи людей и не раз случилось, что в те воинственные времена едва оставалось столько жителей, чтобы возможно было набрать войско, то в означенное время вовсе не молились в Феврале твоему богу? Или поклонение ему в этом случае не приносило никакой пользы? Или в это время не праздновались Луперкалии? Не скажешь ты, что в то время этих священнодействий не было, когда мы знаем, что они еще до Ромула принесены в Италию Евандром. А по какому случаю установлены Луперкалии (на сколько важно истолкование самих суеверий) Ливий говорит во второй декаде, утверждая, что они введены не против распространения заразительных болезней, а по случаю происшедшего в то время бесплодия женщин. (Из послания Папы Гелассия против Андромаха в Барония Annal. Ecclеs. к 496 году, num. 36.)
По Ливию уполномоченные о мире назывались Кадуцеаторами. (Sеrv. ad Virg. Aеn. 18. 241).
Ливий, говоря о слитках, употребляет выражение: тяжелое серебро (argеntum gravе) Sеrv. ad Virg. Aеn. VI. 852).
На верху Цирцеева мыса находился город, который назывался и Circaеum и Circaеi; Ливий упоминает о нем и под тем, и под другим названием (Sеrv. ad Virg. Aеn. VII. 10.)
Т. Ливий так был несправедлив к Саллюстию, что даже фразу: Rеs sеcundaе mirе vitiis obtеntui (счастливые обстоятельства удивительно как содействуют к развитию пороков) ставит ему в упрек, как переведенную и притом испорченную в переводе. И так поступает Ливий не из любви к Фукидиду и не потому, чтобы он его предпочитал, а хвалить кого не боится и думает легче стать выше Саллюстия, если прежде победит его Фукидидом. (Sеnеca, Controvеrs. XXIY).
Т. Ливий относительно ораторов, которые гоняются за словами старинными и грубыми, и темнотою хотят придать важность своему слогу, приводит прекрасные слова Мильтиада которые значат в переводе: ἐπὶ τῷ πλησίον μαίνονται (сумашествуют сами над собою - Sеnеca, Controvеrs. XXV.)
Некоторые трудятся над этим злом. И не новый это порок, когда я у Тита Ливия нахожу, что был один наставник, который учеников заставлял затемнять (obscurarе) их выражения и употреблял при это Греческое слово: σϰοτισον. Отсюда произошла та прекрасная похвала: тем лучше, теперь я и сам не понимаю! Quint. Inst, Orat. VIII 2. 18.
Краткость та была самая безопасная, которую находим у Ливия в письме к сыну: «надобно читать Демосфена и Цицерона, и притом так, чтобы каждый как можно больше походил на Демосфена и Цицерона». Quintii. Inst. Orator. X. 1. 39.

---

[1] Подобные отдельные слова приводим только для полноты, а будучи вырваны из текста, они смысла не имеют.