ГЛАВА VIII. Экономический строй

История Италии начинается с хозяйств без капиталов: земля является нераздельной общей собственностью gentes, связанных кровными узами, с патриархальной организацией. Выражение «собственность» не подходит для данной эпохи, так как обыкновенно мы связываем с этим словом представление о присущем собственнику праве эксплуатировать свое имущество, независимо от других хозяйств. Это понятие отсутствует в коллективных владениях в эпохи, когда господствует домашнее хозяйство. Уже вследствие одного того, что земля составляет нераздельную собственность деревни и родов, один человек не может получить экономическое господство и независимость, а какая–нибудь группа не может тем более оказывать давление на другую: отдельные лица и группы работают не для производства благ на продажу, но веши, годные для потребления, нужные для самой группы съестные припасы.
Затем группы дробятся, gens превращается в семьи, земля делится, и собственность в современном смысле этого слова формируется; это уж частная собственность, отличающаяся одна от другой, своими произведениями; производство ограничивается лишь размерами землевладения, а не потребностей: отсюда возникают заем и обмен, т. — е. употребление благ, предназначавшихся до сих пор лишь для потребления, на производственные цели, другими словами, на образование путем накопления движимого капитала и на обмен сельско–хозяйственных продуктов на чужие произведения. Что превышает личные потребности, посылается в город, где развиты некоторые профессии, и там, таким образом, формируется, благодаря свободному квалифицированному труду, движимый капитал. Земледелие на этой ступени развития усиливается и поддерживается довольно мягким институтом рабства и дает землевладельцу прибыль, эта прибыль не подходит ни под понятие земельной ренты, ни под понятие предпринимательской прибыли, а обозначает просто сумму благ, принадлежащих главе дома, часть которых — случайные доходы от его личного труда и труда его семьи; главным же образом эти доходы являются результатом обладания им землей, людьми и средствами производства как бы естественной рентой.
Если часть продуктов домашнего хозяйства и отчуждается в обмен на товары или деньги, то от этого его характер не изменяется до тех пор, пока обмен не становится необходимым для существования этого хозяйства и служит лишь средством приобретать нужные блага. Этот обмен или эта торговля не служат источниками возникновения прибыли на капитал, а вытекающая из них выгода это естественная выгода, так как блага, имеющие большую потребительную ценность для главы домашнего хозяйства, приобретаются путем отчуждения других благ, имеющих для него меньшую потребительную ценность.
Вот в чем состоял весь механизм античного италийского и римского хозяйства, которое, будучи в основе своей сельским, слало уже извлекать выгоды от зарождающегося городского хозяйства. Италия, говорит Страбон, страна городов, и, действительно, их мы видим большое число вдоль побережья, вдоль рек и в глубине страны. Италийцы, занимавшиеся исключительно земледелием, в целях безопасности, не жили на своих земельных участках, но в vici под зашитой какой–нибудь крепостцы или в горах, в местностях, укрепленных самой природой; благодаря этому медленно создавались городские группы, и их хозяйство попало в выгодное положение, благодаря обмену и разделению труда, двух обстоятельств, неизбежных там, где семьи живут одна возле другой; дифференциация по роду деятельности и природных способностей находит себе здесь полное вознаграждение. В этих vici были хозяйства, которые могли обладать излишком сельско–хозяйственных продуктов, и семьи, которые могли посвятить свой труд ремеслам; из среды этих местных групп образовалась земельная аристократия, которая содействовала производству специальных мануфактур, более ценных, чем произведения природы, бывших в изобилии даже в наиболее скромных крестьянских хозяйствах.
На цивилизацию италиков, т. — е. на цивилизацию этрусков, умбров, самнитов, сикулий и т. д., город оказал большое влияние тем, что стал основой политической организации. Мы включаем сюда также его хозяйственную функцию, которую город выполнил своими свободными работниками, своими периодическими ярмарками и обменом мануфактурных товаров на земледельческие и на деньги. Эту зависимость друг от друга города и деревни мы встречаем в учреждениях Сервия; там мы видим, что римское государство состоит из значительного числа собственников–земледельцев, питающих производительную деятельность последнего класса, ремесленников, т. — е. меньшинства, состоящего из свободных людей, которые, хотя и обрабатывают небольшие клочки земли, в то же время занимаются и ремеслом.
По мере того, как римское могущество все больше распространялось на полуострове, тем быстрее шло дело сплочения отдельных хозяйственных единиц, бывших вначале разъединенными, в более значительные агрегаты, и тем все больше города становились центрами хозяйственной жизни. Город и деревня связали друг друга неразрывными узами, они дополняли друг друга. Жители деревень относили На еженедельные ярмарки произведения земли и своих домашних хозяйств и обменивали их на, продукты, произведенные трудом горожан; на ярмарки являлись также и те, кто жил вдали в горах, в небольших, не превратившихся еще в города, общинах под управлением патриархов. И те и другие обменивали хлеб, вино и мясо на предметы обрабатывающей промышленности и, таким образом, поддерживали класс городских работников; оба производителя находились в непосредственных отношениях друг с другом. Тогда еще не было профессиональных торговцев, которые бы скупали излишки у различных хозяйств и отправляли бы их в другие места, и которые бы таким путем реализовали настоящую прибыль на капитал; торговцев еще не существовало, так как их место было занято крупным землевладельцем, обладавшим большим количеством хлеба и обменивавшим его непосредственно на предметы роскоши, которые привозились в Италию греческими купцами, стремившимися получить хлеб, нужный для их родины и для тех местностей, в которых местного производства не хватало для населения. Только одна знать могла вступать в торговые сношения с чужеземными купцами и найти сбыт для излишков своего сельского хозяйства. Вот почему мы не встречаем в Риме купечества, и вот почему патрицианские дома стремятся увеличить свое земельное владение: они таким путем обеспечивают себе громадное количество хлеба, за которое они могли получить золото и иностранные товары. Эти богатые патриции не были также и торговцами, так как, обменивая произведения своих хозяйств, они не обладали никаким критерием, чтобы знать, выгадывают ли они или теряют, ни чтобы подвести итог своим операциям; быть может, они оценивали произведения земли по количеству овеществленного в них труда, — но они не знали цены товаров, на которые они меняли; а если–бы даже они и знали, то на нее нельзя было опираться при обмене, так как торговля и конкуренция были слабо развиты.
Равно как за предмет роскоши, который нельзя было найти на местном рынке, они давали торговцу в пять или шесть раз больше, чем вещь стоила, так как приобретать их, главным образом, побуждало желание обладать данной вещью. Их хозяйства не страдали от этих обменов, так как в обмен шла лишь часть их доходов.
Вследствие самого характера обмена, ось, вокруг которой вращался весь хозяйственный механизм, была земля, землевладение; богатство из земли выходило и в землю возвращалось; в средние же века этой осью был свободный квалифицированный труд. Вот еще причина, почему промышленность даже тогда, когда городское хозяйство установилось и отдельные хозяйства слились в одно национальное, оставалась в зачаточном состоянии, и промышленный труд не получил законодательной охраны. Особенно ясно это нам станет, если сравнить представление о собственности в германском и римском праве: кто посеял, тому принадлежат плоды, гласит право германское, иначе обстоит дело в праве римском. Вследствие отсутствия понятия «промышленный труд» не делали никакого различия между займом ремесленнику, которому он был нужен в качестве капитала, чтобы начать дело, и займом крестьянину, у которого погибла жатва или которому нечем было засеять, чтобы ему было с чего жить. Заем в руках ремесленника шел на производство, и должник, увеличив свои доходы, мог платить проценты и выплатить занятую сумму, в то время как крестьянин, затратив эту сумму на потребление, находился в совершенно иных условиях.
Вся эволюция шла под знаком развития городского хозяйства и ремесла; это было следствием роста богатств в Италии, образования значительного движимого богатства и возникновения денежного хозяйства. Чем больше была часть коллективного производства, переходившая при посредстве торговли от производителей к потребителям, тем больше развивалось денежное хозяйство. Последнее тесно связано с развитием города в качестве хозяйственной единицы; рост Рима и его могущества увеличивались по мере того, как развивалось употребление денег, что предполагает рост обмена, специализацию среди ремесле и разделение труда.
Тем не менее развитие городского хозяйства никогда не доходило до такой степени, чтобы заместить домашнее производство и заставить исчезнуть многочисленные постоянные пережитки натурального хозяйства и очистить место денежному обмену. Последний, даже в моменты наивысшего процветания Республики, не шел дальше городов. Это подтверждается еще тем обстоятельством, что в городах плата за наем выплачивалась деньгами, а арендная плата сельских участков — натурой. Обыкновенно плата за наем домов должна быть обязательна, уплачена деньгами, что одно только и признавалось теорией права, между тем плата за наем, выплачиваемая натурой, считалась чем–то случайным. Поставленное в столь узкие рамки, денежное хозяйство вполне естественно не могло приобрести того господствующего значения, каким оно пользуется в настоящее время.
Подобно тому, как на ряду с городом и его организацией ремесленного труда существовало домашнее хозяйство, так и на ряду с денежным хозяйством продолжали существовать самые древние и самые простые формы натурального хозяйства, к которому возвращались в моменты кризисов или других затруднений; точно так и в наше время, когда имеется тенденция к чрезвычайному развитию кредитного хозяйства и когда стоит лишь появиться тучам и стеснить кредит, как возвращаются к денежному хозяйству, на которое наше хозяйство опирается. Функция денег в Риме находилась в строгом согласии с этим положением. Очень рано начали оценивать все хозяйственные блага на деньги; а так как в городах перемещение товаров при помощи денег стало обычным, то по законам судопроизводства было постановлено, что всякий долг, если он даже не был заключен в деньгах, должен был быть после кондамнации переведен на деньги (Gaii, IV § 48), даже если дело шло о предметах, которые, по природе своей или по закону, были изъяты из оборота. Все приравнивалось к меновой стоимости денег, все могло быть оценено и определено в деньгах, вследствие этого уже на первых порах владельцы денежного богатства стали благодаря деньгам независимы от тех, кто занимался производством предметов потребления. Деньги в общем обладали самостоятельной властью, а так как за деньги можно было все купить, то преимущество было на стороне не потребительной, а меновой ценности, которая и определяла цену вещей. Вот почему римляне имели ясное представление о функции денег, самое точное из их экономических понятий, резко отличающееся от того, которым Родбертус наделил римское хозяйство, для которого де деньги были всегда лишь товаром. Он поддерживает это мнение, чтобы согласовать функцию, выполняемую деньгами в Риме, с тем, что он говорил о производстве и домашнем хозяйстве, как о чем–то едином; если с этим еще можно согласиться по отношении к античной эпохе, то это неверно по отношению к эпохе Республики, когда уже окрепло денежное хозяйство.
Мы уже видели, что накопление денег не обозначает еще накопления вообще, т. — е. воспроизводства, и как Маркс выяснил ошибку тех, кто смешивал денежное хозяйство с капиталистическим. Мы теперь должны отметить еще одно весьма точное замечание, сделанное Марксом, против различающих денежное и кредитное хозяйство и делающих из последнего новую фазу развития. «Кредитное хозяйство, — говорит он, — это форма денежного хозяйства. И то и другое указывают на действия или способы сообщения друг с другом между производителями, а в развитом капиталистическом производстве денежное хозяйство является лишь основой хозяйства кредитного. Денежное и кредитное хозяйство совпадают друг с другом на некоторых стадиях развития капиталистического производства, но они не являются определенными самостоятельными формами оборота, которые можно противопоставлять натуральному хозяйству».
Развитие кредита у римлян вполне удовлетворительно выясняется благодаря совершенству их обязательственного права и благодаря тому, что, вероятно, им были знакомы многие торговые институты, которые рассматриваются некоторыми, как нечто, придуманное лишь теперь благодаря широкому развитию кредита. Все, что свойственно кредитному хозяйству и что можно было встретить в римском хозяйстве, нашло свое отражение в законах. Гак, можно указать, что уже в эпоху Цицерона permutatio заменяло заемное письмо, что были в ходу бумаги на предъявителя и чеки, покупка фондов на наличные и с одновременной их продажей на срок (репорт) и простые покупки на срок, что было известно морское страхование, текущий счет, товарищества на акциях и на вере и что банковские операции были очень значительны. Все, что касается обращения капиталов, сделало крупные успехи: для обслуживания денежной торговли и кредита практика заимствовала у греков значительное количество полезных сведений ввела их в античное суровое квиритское право, где наука, изучая их, свела их в систему; уже в эпоху Цицерона и Августа стремились придать юридическую силу экономическим сделкам, действуя против господствовавшей до тех пор системы абстрактных сделок. Этому стремлению обязаны своим появлением правила о conditio в случаях неправомерного обогащения, о договорах, получающих силу по одному согласию сторон, tituli possessionis и о давностном владении; этому стремлению обязана своим существованием идея придать юридическое значение договорам, заключенным без соблюдения традиционных форм. Бесспорно, что к концу существования Республики обязательства были широко распространенным явлением. Юриспруденции при помощи преторов удалось придать юридическое значение и санкции со стороны закона множеству сделок, которые до того времени имели лишь моральное значение. Это движение продолжалось даже в эпоху Империи. Контраст между новым и старым правом велик. В старину объектом права могли быть лишь материальные вещи; а затем уже главным объектом права стала воля человека.
Этот прогресс не помешал тому, что принцип представительства был признан довольно поздно и в несовершенной форме, между тем этот принцип имеет такое громадное значение в особенности в делах, касающихся кредита, он является душою коммерческого общества. Действительно, это связывало кредит, которым мог пользоваться только доверитель, так как по закону лица, имевшие дело с доверенным, могли обращаться только к нему одному с требованием об исполнении обязательства. Другой характерной помехой для кредита являлось запрещение передавать кому бы то ни было долговые обязательства, кроме наследников.
У нас, где движимое имущество приняло колоссальное развитие, с долговыми обязательствами можно обращаться, как с недвижимостью. Римляне могли додуматься только до поручения, но оно погашало первоначальное долговое обязательство; из этого возникало новое; этот процесс был бесполезен для коммерческой жизни, так как требовалось согласие должника, обязательство которого уступалось, и, таким образом, лишали лицо, в чью пользу передавалось обязательство, преимуществ, которые могли иметь первоначальные обязательства.
Можно было еще пользоваться правом давать поручения in rem suam, при помощи которого заимодавец, не будучи в состоянии передать обязательство ему выданное, уступал свое право иска, или, точнее, поручал лицу, к которому переходило обязательство, выступать на суде вместо себя и освобождал его от обязанности дать отчет; но эта уловка представляла массу неудобств, так как она требовала особого уменья, а именно — выступать на суде вместо другого; затем, пока лицо, к которому обязательство не перешло, не возбудило иска, против лица, обязательство которого к нему перешло, а оно не могло этого сделать до наступления срока, осуществление его права находилось в зависимости от обстоятельств, уничтожающих мандат, т. — е. смерть давшего или принявшего поручение и уничтожение его. Долг продолжал принадлежать лицу, уступающему его, которое могло потребовать свое обязательство, получить по нем и не было ответственно перед тем, кому обязательство передавалось.
В Риме были банки, банкиры, менялы, и, быть может, организаторы крупных финансовых операций, но они не были знакомы с учетом срочных обязательств при помощи обязательств, уплачиваемых по предъявлению, предназначенных к обращению в качестве денег, а между тем это установление создало необычайное распространение современной системы кредита и торговли. Если исследовать операции argentarii'ев, хорошо известные нам по точным указаниям источников, то мы должны сказать, что будет просто преувеличением сравнивать их с современными банкирам, финансовыми королями, влияние которых в теперешних государствах, хотя и не заметно для широкой публики, но всесильно; или сравнивать их также с громадными современными банковскими учреждениями, где колоссальные капиталы заправляют промышленностью и торговлей, всей хозяйственной жизнью страны.
В сущности мы мало знаем о банкирах и их операциях в Риме, юридические источники дают нам мало, а папирусы не пролили нового света. То немногое, что мы знаем, не увеличивает количества материала для подобного сравнения и указывает лишь на скромное место, которое занимали банкиры в античном обществе. Прежде всего мы видим, что их деятельность не отделилась еще от деятельности ювелиров и менял, так как ювелиры принимали вклады и открывали счет. Их первоначальное и главное занятие заключалось в размене иностранных денег, курс которых устанавливался ими. Затем в их руках сосредоточились дела de qaeivnda, collocanda, utenda pecunia; к их содействию прибегали при устройстве займов под залог, для отдачи денег под проценты, для их хранения и для получения с них небольшого процента, для учета долговых обязательств и для платежей третьим лицам. Мы почти не знаем даже наименования их операций, как–то: спекуляции на повышение, биржевой игры с хлебом, договоров со случайными условиями и премией, помещения сбережений из определенного процента, перевода долгов и т. д, Mittels должен признаться, что в большинстве случаев можно судить лишь по аналогии с греческими трапедзитамн, так как указания, которые нам дают латинские классики и тексты законов, отнюдь не дают возможности делать основательные выводы. Единственно, что можно было установить, так это то, что римские банкиры, выполняя сравнительно скромные функции, стояли на гораздо более низкой ступени, чем современные. Прежде всего они являются маклерами при всех денежных операциях римлян; и потому они принимали участие в стимуляции займов, в мелких платежах и везде, где небольшие суммы переходили из рук в руки. В античном обществе по закону договоры заключались в присутствии банкиров, находившихся на государственной службе, подобно тому, как теперь отправляются к нотариусу; а это, по нашему мнению, делалось для того, чтобы не допустить обмана при определении качества и ценности монет, образцам которых не было числа, из которых было много фальшивых или только покрытых золотом, и чтобы гарантировать договаривающиеся стороны. Следующей их функцией было хранить чужие деньги. Богатые люди делали вклады в банках и свои крупные платежи они выполняли при помощи мандата (поручительства); эта система была тем более необходима, что было только металлическое денежное обращение, способ чеканки монет был неудовлетворительный, а хранить большие деньги у себя было опасно из–за частых домашних краж. Они предпочитали помешать свои деньги у банкира, который делал платежи по приказу своего клиента или который при случае давал своим корреспондентам приказ выплатить клиенту, как это делают в настоящее время с текущим счетом и чеками.
И теперь еще банкиры занимаются этим видом операций, но разве они не утраивают еще массу других и более важных операций?
Но какими бы то ни было операциями ни занимались argentarii, это не имеет значения для того, что мы говорили о существовании кредитного хозяйства, как формы денежного хозяйства. Рим нуждался в торговых институтах, существовавших у греков и евреев, и он их принял для обращения своих богатств. Отрицать это, как это делают Родбертус и Бюхер, значит закрывать глаза на действительность; подобно тому, как мы впали бы в противоположную крайность, если–бы стали изображать римское общество, как капиталистическое, в котором должны были исчезнуть все прежние формы производства.
С развитием денежного хозяйства не исчезли прочие проявления более первобытного хозяйства, пережитки его сохранились и были тем более многочисленными, чем больше удаляться от Рима, от городских центров и от побережья. Цивилизация античного европейского общества была приморской, подобно тому, как его история была историей приморских 'городов. Это нам подтверждает организация системы налогов. Почему, в самом деле, римляне к то время, когда республика покорила весь мир, начиная с победы над Персеем вплоть до консульств Jrzius’a и Панзы, не платили прямых налогов? Почему в провинциях продолжали взимать налоги натурой и требовать личных повинностей? В этих явлениях можно легко дать себе отчет, если принять во внимание, что три крупных статьи доходов государства: доходы с имений, регалий и налогов, соответствуют трем крупным факторам производства: природе, труду и капиталу. Налоги могут дать значительную сумму только тогда, когда капитал уже достаточно велик. Точно также подати натурой и личные повинности неизбежны на той ступени цивилизации, когда господствует натуральное хозяйство и когда их нельзя переложить на деньги; а отсюда неуспех всех попыток, сделанных римской империей при введении налогов, как это заметил Маркс.
А так как налоги уплачиваются натурой, то натурой оплачиваются и солдаты, которым выдают naturalia, сено, хлеб и т. д. и для которых сдают участки земли с обязательством содержать своих военных товарищей.
Также и в Афинах в период их величайшего могущества главным источником доходов государства были литургии или подати натурой, между тем, было бы неправильным говорить то же самое об одном из современных народов и только в Азии можно еще это встретить.
Иначе и не могло быть в античном обществе, в обществе, где пережитки натурального хозяйства были так сильны и где в латифундиях велось хозяйство по средневековой системе натуральных податей и личных повинностей в вилле; в обществе, где был такой резкий контраст между скромной жизнью деревень, занятых удовлетворением самых насущных потребностей, и жизнью некоторых городских центров, занятых проеданием. Там грубое хозяйство, обходящееся своими средствами; здесь движимый капитал, занятый спекуляциями, впитывающий в себя все при помощи ренты, собираемой с городских земель и сельских имений, и захватывающий излишки остающиеся по удовлетворении самых минимальных потребностей населения, с тем, чтобы вести паразитарную жизнь плутократов.
Наконец, во все периоды истории мы встречаем сосуществование нескольких форм хозяйств; и вот почему неправильны те теории, которые хотят разделить историю на отличающиеся друг от друга экономические эпохи.
Особенно велико было это сосуществование в античном обществе, где прогресс затронул не все слои общества, и где несовершенные пути сообщения разъединяли целые территории; старинные формы жизни продолжали существовать в отдаленных городах. В античном обществе не было ни той густоты населения, что быстро видоизменяет земледелие, ни машин, которые революционизируют домашнее хозяйство даже в наиболее отдаленных центрах. Отсюда то упорное сопротивление, которое оказывали более древние формы хозяйства более новым, домашнее хозяйство — капитализму. Последний к тому не был особенно прочен; он скорее касался поверхности явлений, чем их сущности, и облекал это явление в блестящую оболочку, но не проникал вглубь.
Некоторые проявления античного хозяйства с внешней стороны похожи на проявления капитализма, но сущность их совсем иная.
Действительно, мы видели, что мелкие собственники–ремесленники владеют орудиями производства, что в промышленности ведется трудоинтенсивное хозяйство, что труд преобладает над капиталом, что работы много, но производителей мало, что конкуренция неизвестна, что инструменты были одинаковы у всех и что производительность оставалась неизменной. Мы встретились с городским хозяйством, которое велось ремесленниками, но мы не скажем вместе с Мейером: города де были местопребыванием активной буржуазии, трудолюбивой, стремящейся к получению прибыли, и что города были центрами промышленной жизни, господствовавшими над всей окрестной территорией. Господствующий класс городского населения состоял из землевладельцев, интересы которых носили глубоко аграрный характер, которые жили, по большей части, продуктами земли и домашнего хозяйства и управляли своими имениями, расположенными в окрестностях территории муниципий, а в города возвращались с наступлением зимы. Если их местопребыванием был город, то их хозяйственная жизнь протекала в rus, villa, где и проявлялась их деятельность; большую часть года они проводили вдали от городов, где находились торговцы и ремесленники, и к содействию которых они прибегали только по мере того, как это было нужно пополнить пробелы домашнего хозяйства.
Своему скромному значению городская жизнь обязана слабым материальным потребностям античных обществ, их бедности, их слабой способности поглощать продукты обрабатывающей промышленности и существованию частных хозяйств, которые снабжали пищей и одеждой семьи, не только наиболее богатые, но даже средние.
Это слабое развитие городской жизни в свою очередь влияло на домашние хозяйства, положение которых оно укрепляло и которых оно заставляло не так сильно чувствовать потребность в широком меновом хозяйстве.
Промышленной буржуазии не было, и города не были богатыми промышленными центрами, экономически тесно связанными друг с другом и со всеми частями Империи и вследствие этого объединенными в одно большое национальное хозяйство, — все это результат строя римской жизни и состава городского населения: в городах крупные землевладельцы были окружены толпой рабов, клиентов и праздных пролетариев и небольшой группой ремесленников, торговцев, врачей, ораторов, жрецов и чиновников. Городская чернь не обладала такой потребительной способностью, чтобы оживить торговлю и промышленность. Города вроде Александрии в Египте, ведшие значительную вывозную торговлю и дававшие работу даже немощным, были исключением: они находились вдоль берегов Средиземного моря, на больших дорогах цивилизации. Во всех прочих городах мелкая буржуазия вела праздную жизнь, довольствуясь произведением своих полей, домашним производством и обменом местных произведений, так что преобладало местное производство или, самое большее, провинциальное производство. Подлинная картина античной жизни как в деревнях, так и в небольших центрах, обрисована словами simplicitas и rusticitac, при помощи которых писатели характеризуют население, жившее вдали от Рима и крупных городов. Эти слова указывают на скромные стремления большей части населения, жившего земледелием, основой хозяйства той эпохи, и удовлетворявшего свои немногочисленные потребности при помощи очень простых средств, носивших преимущественно домашний характер. Промышленность в этом обществе занимает довольно второстепенное место, большее значение имеет торговля; как раз обратное мы наблюдаем в наше время. Спрос на труд слаб, отсюда отсутствие работы в городах, пауперизм, законное нищенство и особенный характер социального вопроса в античном обществе. Если труд мало уважали, если даже в Риме мы наталкиваемся на предрассудки греков относительно хозяйственной деятельности, или точнее, относительно промышленной деятельности, которую считали презренной, недостойной свободного человека и присущей рабу, если юристы не включили вольнонаемный труд в число свободных профессий и считали отсутствие честности у рабочего нормальным явлением, — то все это было следствием той незначительной роли, которую играл промышленный труд, и слабого спроса на произведения промышленности.
Характер античного хозяйства выясняется благодаря следующим обстоятельствам: отсутствие у юристов понятия «капитал», как независимый источник богатства, как фактор производства; полное отсутствие правил, определяющих юридическое положение свободного труда, которому соответствует в языке классиков отсутствие слова, которое бы точно передавало выражение труд (travaille). Отсутствие этого слова обязано тому, что античные народы не дошли еще до выражения такого рода деятельности, которое заключается в этом слове: идея утомления и страдания и идея чего–то возвышенного, слитые в современном понятии о труде, где одно и то же слово обозначает деятельность и ученого, и крестьянина, и ремесленника, и кузнеца, и того, кто стремится к славе, и того, кто рискует из–за куска хлеба; а это происходило от того, что промышленный труд не был тем крупным фактором производства, каким он стал в наши дни.