ГЛАВА VII. Капитализм

В настоящее время сделалось модным говорить о капитализме в античных обществах и на основании его объяснять события, происходившие в Греции, Риме, Вавилоне и Финикии. Влияние экономических социальных и политических условий, среди которых живет наблюдатель, всегда так велико, что он готов видеть везде и всегда одни и те же причины и следствия, одни и те же учреждения с одними и теми же положительными и отрицательными сторонами. Мы встречаем в античном мире монархии и республики, и тотчас же в голове мелькает мысль о германской империи и американской республике; мы встречаемся с общественными противоречиями, — и перед нами мелькает образ современной борьбы классов; встречаемся с национальным производством, — и мы его смешиваем с современным и говорим, не делая никаких отличий, о либерализме, протекционизме, о концентрации имущества и капитале, как в наше время, так и в эпоху античного общества.
Постоянно нужно повторять, что прежде всего нужно выяснить значение слов, которые употребляешь. Мы уже отметили, что при всякой форме производства имеется на лицо капитал; но что капитализм существует только тогда, когда один класс имеет монополию на орудия производства, а класс рабочих их лишен, и когда производство имеет в виду обмен на обширном рынке. В современном хозяйстве отношения между людьми очень сложны, и количество благ, находящихся в обращении, все увеличивается. В настоящее время никто не выделывает того, что ему нужно, никто не потребляет всего им произведенного; обладание предметами собственного производства сравнительно ничтожно, равно как производство для себя. На наших глазах продукты в качестве товаров переходят из рук в руки, пока не дойдут до своего назначения. Этот товарооборот обусловливается двумя обстоятельствами: наемным трудом и отделением промышленности от земледелия.
Существование наемного труда приводит к тому, что продукт, произведенный рабочим, остается в виде собственности в руках капиталиста, рабочий получает за свой труд жалованье деньгами, и на эти деньги должен покупать нужные ему жизненные припасы. Отделение промышленности от земледелия приводит к тому, что капиталисты–промышленники должны покупать за деньги у земледельцев сырье, необходимое им для производства, а земледельцы, в свою очередь, должны у них покупать готовые произведения.
Хозяйство, в котором наемная плата не играет господствующей роли и где земледелие и промышленность не отделены друг от друга, — такое хозяйство должно оказывать на строй общества, на юридические и политические учреждения иное влияние, чем то, которое оказывает капиталистическое хозяйство.
Из всего сказанного нами до сих пор следует, что в античном мире рабочие были либо рабами, получавшими не заработную плату, а лишь содержание в натуре, — либо ремесленниками, обладавшими орудиями производства и работавшими на заказчика, а иногда под его непосредственным наблюдением. Далее, землевладелец в древности был одновременно и фабрикантом постольку, поскольку он заставлял своих рабов перерабатывать разные продукты: рабы сеют, жнут хлеб и выделывают из него муку и хлеб; они стригут овец, красят, прядут и ткут шерсть. Его рабы удовлетворяют все его музыкальные, артистические и литературные потребности. Его дом это целое хозяйство, которое продает свои излишки и покупает лишь то, что не может произвести само. Капитал этого хозяйства не образован подобно современному капиталу из прибавочной стоимости, которая постоянно воспроизводится, он не является товаром, который делает пользующегося им владельцем новой прибавочной стоимости. То, что производилось в этих хозяйствах не было товарами, если не считать рабов; продукты производились для хозяйства и служили ему не для производства на продажу меновых ценностей, а для производства ценностей, предназначенных для удовлетворения повседневных потребностей землевладельца и его семьи. Вот почему нельзя говорить о существовании в таком домашнем хозяйстве прибавочной стоимости и еще меньше о существовании прибыли и земельной ренты. Продукты лишь в виде исключения становились товарами.
Что крупный собственник делает в широких размерах, то мелкий собственник проделывает в более узких; ему не нужно делать крупных предварительных расходов, ему не нужно много земли для севооборота, а пробелы в своем хозяйстве он пополняет при помощи труда ремесленников.
При этой форме производства, технический капитал почти отсутствовал и состоял почти исключительно из грубых первобытных инструментов и из съестных припасов, собранных трудящимися. Не было расходов по закупке сырья, не было ни машин, ни крупных денежных затрат, ни денег для уплаты заработной платы. Ремесленник входил в непосредственное соприкосновение с потребителем, заказывавшим работу, снабжавшим часто ремесленника сырьем и расплачивавшимся с ним деньгами или натурой; ремесленник выполнял приказание своих клиентов, а если он иногда работал не на заказ, то он отправлялся сам на рынок, где продавал свои изделия непосредственно потребителю и иногда торговцу. Были также ремесленники, которые для исполнения своих многочисленных заказов нанимали вольнонаемных рабочих, покупали или арендовали рабов. Ремесленник мог работать вместе с ними или взять на себя лишь труд по надзору за работой, или по управлению производством: но он уже высчитывал, спекулировал и организовывал сбыт в коммерческих целях, что служит первым признаком капиталистического характера производства. Если ремесленнику удавалось благодаря своей ловкости расширить сферу своей деятельности, он мог перестать работать лично и стать небольшим капиталистом–предпринимателем; в этом случае он присваивал себе часть произведенного рабочим, которому он давал кров и стол или которому платил жалованье и которого он снабжал сырьем и инструментами. В этом случае он не мог лично участвовать в производстве и следить за его техникой, так как труд ремесленника, как капиталиста, состоял лишь в том, чтобы высчитывать и спекулировать
Но подобные предприятия, располагающие небольшим капиталом, являются ублюдочными образованиями и носят переходный характер; как показал проф. Зомбарт, их можно встретить в периоды, предшествовавшие образованию современного капитализма, но они существуют в наше время. В этих предприятиях смешиваются элементы капиталистического предприятия с элементами ремесленного строя, которые под конец поглощаются первыми. Но нет сомнения, что эти отдельные случаи, которые встречаются в наиболее крупных городских центрах или в городах по великому морскому пути, или в городах, которые, благодаря исключительным обстоятельствам, доставляют в изобилии сырье, что эти отдельные случаи не характеризуют общественное хозяйство и не налагают отпечатка на господствующую форму производства. Если и есть знаменитые ремесленники, разбогатевшие благодаря своему ремеслу или профессии, если искусство и обогатило некоторых привилегированных, то нужно заметить, что эти отрасли производства при всяком общественном строе не выходят из довольно узких пределов, так как они обслуживают лишь определенные классы общества, зависят от славы ремесленника и т. д., и так как, эти произведения не имеют ничего общего с промышленным капиталистическим производством, которому чуждо представление об индивидуальном личном творчестве рабочего.
Мы сказали, что эти предприятия носят переходный характер и что из них развился современный капитализм. В античном мире они не пошли дальше первой ступени. Это было следствием вышеупомянутых обстоятельств, препятствовавших развитию крупной промышленности; промышленные предприятия, располагавшие небольшим капиталом, были исключением, гак как рабочий, которому удавалось сделать кое–какие сбережения, или вольноотпущенник, увеличивший размеры своего пекулия, не превращались в капиталиста–предпринимателя. Подчиняясь предрассудкам своей эпохи, по которым единственным настоящим богатством, создававшим почет и уважение, было землевладение; подчиняясь предрассудкам, господствующим еще и в наше время там, где движимый капитал слабо развит и не идет дальше ростовщических операций, — он переставал быть рабочим–предпринимателем и покупал землю, чтобы стать собственником, вроде изображенного н сатире Петрония. Вольноотпущенник надеялся, что, став землевладельцем, войдя таким путем в уважаемый класс possessores, он заставит позабыть о своем низком происхождении. Иначе обстоит дело в промышленных странах. В античном обществе еще не сформировался класс людей, вносящих в промышленность принадлежащий нм капитал, класс, который во Франции, в Голландии и т. д. занимал такое видное место в промышленности до введения машин.
Нам нужно вспомнить, что вследствие стационарного состояния способов производства и отсутствия машин, техника целиком заключалась в личном труде, и ремесленнику не нужны были большие запасы капитала, между тем, как теперь наука постоянно вводит новые способы производства и держит его в состоянии непрерывающейся подвижности и изменчивости. Те, кто не считаются с каким–нибудь открытием в химии или физике, усовершенствованием в машинах, или новым средством, сберегающим время, и сохраняют в своих предприятиях старый способ производства, остаются позади и в короткий срок разоряются. Но вводить новую систему производства значит вкладывать крупные капиталы, так что промышленность становится полем битвы между владельцами крупных капиталов, а мелкие быстро выбрасываются за борт. Личные качества, т. — е. развитие и ловкость, стоят на втором плане. Обратное происходило в античном мире, где первое место занимали личные качества и где капитал играл лишь второстепенную роль.
Еще одно обстоятельство нужно иметь всегда в виду при изучении античного хозяйственного быта: в промышленности не было такой необычайной производительности труда, которая одна только может привлечь капиталы и привести к преобразованию ремесла в фабрику, при содействии которой крупное производство может поглотить ремесленников, увеличив, быть может, число рабов. Когда, в особенности в провинциях, в последние годы римской республики процент на капитал был необычайно высок, и когда предприятия публиканов, откуп налогов, скупка земель и торговые операции давали большую прибыль и были сопряжены с малым риском, — тогда, очевидно, деньги не могли притекать в промышленность, требующую неусыпных забот и подверженную частым кризисам. Даже в настоящее время капитал устремляется в промышленность только тогда, когда прочие отрасли производства в нем больше не нуждаются и плохо его вознаграждают. Не от воли отдельного лица зависит создание промышленности, т. — е. создание потребности в продуктах промышленности: создание массового потребления и производительность промышленности не дело вкуса, а необходимости, и конечно, в силу этой необходимости античная промышленность оставалась в таком положении, когда она могла доставить капиталам, устремлявшимся в нее, лишь небольшой доход. Капиталы не могли притекать к мануфактурной промышленности вследствие того, что деньги в Риме стоили дорого и цена их подвергалась резким колебаниям. К чему было изготовлять на неизвестный рынок, когда нужно было платить большие проценты, чтоб запастись необходимыми для предварительных расходов деньгами, а имевший деньги был в состоянии пустить их в оборот за гораздо большие проценты?
Характерной чертой античного хозяйства является отсутствие или лишь ничтожные размеры капитала, помещаемого в промышленность, отсутствие или ограниченность числа займов в целях производства, являющиеся основным условием капиталистического производства. Господствовавшее мелкое ремесло, с характерным для тогдашнего хозяйства слабым разделением труда внутри производственной единицы, не нуждалось в капитале. Ремесленники, занимавшиеся производством, и лица, владевшие богатством, были отделены друг от друга; если на промышленность смотрели, как на низменное и презренное занятие, как говорили экономисты и философы Греции и Рима, то потому только, что прибыль в промышленности была слишком низка, потому что производство не могло выйти за пределы ремесла и вследствие редкости населения, его бедности, одним словом, вследствие слабого развития экономического строя общества не могло подняться до степени крупной промышленности.
Повсюду, куда мы ни обратим свой взгляд, мы встречаем хозяйство, где господствует труд, так что по отношению к античному обществу можно марксистскую теорию ценности признать без всяких поправок абсолютно верной. Труд и только труд создает ценность. Нет такой формы производства, подобно бывшей в античном обществе, где бы труд находил такое широкое применение. Если мы обратимся к сельскому хозяйству, то мы увидим, что мелкие землевладельцы затрачивают много труда и мало капитала; что даже крупные землевладельцы не применяют в своих латифундиях капиталистической эксплоатации в настоящем смысле этого слова, и что концентрация капиталов и рост крупных капиталов не происходили с такой быстротой, как в современном хозяйстве, так как на долю труда приходилась значительная часть валового продукта.
Всего этого не поняли те, кто приписал разорение мелкого землевладения возникновению крупного землевладения. Это значит перенести в античную эпоху идеи и явления современности. В античном мире производство носило коммерческий характер лишь в виде исключения, и конкуренция не играла никакой роли в хозяйственной жизни. В настоящее время разорение мелких земледельцев обязано конкуренции, а тогда оно было обязано ростовщичеству, тягостям воинской повинности, междоусобицам, лишь уничтожавшим богатства, и условиям существования населения, В настоящее время вся сущность производства заключается в постоянно расширяющемся и увеличивающемся воспроизводстве капиталов и в таком развитии производственных сил, которое способствовало бы росту капиталов. В античном обществе все эти экономические мотивы отсутствовали, и только чисто психологические побуждения могли повести к воздержанию, к накоплению сбережений и, следовательно, к расширению предприятия.
Принимая все это во внимание, можно точно определить отношение между крупной и мелкой собственностью и увидеть, что есть истинного в обычных утверждениях о крупной собственности, которая де сделала мелких собственников бедняками и разорила свободных земледельцев. Мы не должны принимать в расчет случаев насильственного лишения имущества, сопровождавшего гражданские войны, и жертвой которого стал Виргилий, а также случаев лишения собственности в виду задолженности, случаев, обусловленных ростовщическими займами, или общим упадком земледелия, — это целый ряд причин, которые мы должны оставить в стороне. Единственно, на что мы должны обратить внимание, — это на конкуренцию со стороны крупного землевладения. Но, как известно, в эпохи, когда население редко, латифундии не представляют опасности для национального производства: это скорее одна большая площадь земли, чем цельная производственная единица, так как промышленность поставлена в тем более узкие рамки, чем население реже, степень цивилизации ниже, потребности ограниченнее, а обмен затруднительнее и уже.
Все, что мы говорили о формах сельского хозяйства, показывает нам, что латифундии не подавляли соседних собственников интенсивностью своего производства, широким применением капитала, более высокими размерами поземельной ренты, как это имеет место в Англии, классической стране крупного землевладения. Одного рабства было достаточно, чтобы вызвать это, потому что рабство дает лишь небольшой чистый доход, оно вынуждает ограничить применение труда наиболее плодородными землями и делает раз навсегда психологически невозможным для рабочего переходить от одной специальности к другой. Где царит труд рабов, там не может быть применен в земледелии севооборот; там необходимо производить одно и то же на очень обширной земельной площади и забрасывать наиболее неплодородные земли, на которых раб воспроизводит лишь свое собственное содержание. Латифундии не могли обнаружить своего превосходства и в единстве управления, так как владельцы не занимались земледелием, как говорит Колумелла,
Если принять во внимание все эти черты крупного землевладения, то, становится очевидным, что мелким землевладельцам нечего было бояться, так как они не работали на продажу, и больших излишков у них не было, а, следовательно, формы земледелия в латифундиях равно, как вопросы заморской конкуренции, их мало интересовали; другими словами, им нечего было опасаться ни возможных перемен в способах обработки земли в латифундиях, ни колебания цен на рынке, ни скупки хлеба, ни ажиотажа. Опасность для них заключалась не в отраженном действии отдаленных явлений и не в конкуренции крупного капитала, а в необузданных стремлениях соседа, желавшего округлить свои владения, в/ долгосрочности воинской повинности и в насильственном отчуждении за долги.
Мелкие собственники могли быть вынуждены продавать не потому, что они не могли больше работать на своей земле или должны были устраивать мелиорации, и не потому, что соседние земледельцы, получая капитал на более льготных условиях и конкурируя с ними, их разоряли; заставить продать свою землю их могли самые обыкновенные причины, действующие даже там, где существует одна только мелкая собственность. Хозяйственный строй античного общества мешал латифундиям проявлять ту силу притяжения, которую они проявляют в наши дни; только благодаря преобладанию домашнего хозяйства противоречия, которые обыкновенно изображают как движущие силы истории античного общества, не могли принять резкого характера.
Преобладание труда над капиталом засвидетельствовано самими древними писателями. Как мы уже говорили, Колумелла констатирует, что капиталы не направлялись в земледелие (praef). Он признается, что его глас — глас вопиющего в пустыне, и что никто не ведет сельское хозяйство как следует быть: «Я вижу школы, где обучают и красноречию и скоморошеству, но искусство, как сделать землю плодородной, совершенно заброшено. Если вы хотите извлечь выгоду из своего имущества, никто вас не понимает и никто вам не помогает. Во всем обвиняют бесплодие земли и перемену температуры. Вместо того, чтобы прийти на помощь полям, золото бросают полными пригоршнями на роскошь и оргии». Эти слова очень резко обрисовывают состояние сельского хозяйства, вполне экстенсивного, на которое тратят только труд, но отнюдь не капиталы. Писатели давали прекрасные советы, и, как всегда, находились люди, привязанные к alma parens, но большинство довольствовалось тем, что давала земля и труд рабов. Тирады Цицерона, этого ловкого оратора, заявлявшего, что земледелие самое плодотворное и самое достойное свободного человека занятие, их мало трогали (de off. I, 42). Мы уже исследовали и указывали на различные причины, делавшие невыгодным рост производительности и, следовательно, соответствующие расходы; даже в латифундиях хозяйство носило характер домашнего, а не промышленного производства, как это ему приписывают. Собранные и исследованные нами факты показывают, что нет решительно никакого основания утверждать, что капитализм проник в сельское хозяйство Италии благодаря латифундиям, и что земля, которую покупали и продавали за деньги, как и всякое имущество, обрабатывалась так, чтобы получить как можно больше чистого дохода, или как можно больше Местных припасов для тех классов населения, которые никаким трудом не занимались; что сельско–хозяйственная промышленность, которая нашла поддержку в обрабатывающей промышленности, повлекла за собой развитие не только последней, но и мануфактуры. Мы также показали, что нельзя принять тезис о разорении италийского крестьянина латифундиями, применившими к земледелию системы, свойственные капиталистическому хозяйству, и создавшими разорительную для крестьянина конкуренцию Исходная точка, признание существования в широких размерах капиталистического накопления и его применение к земледелию, является совершенно неосновательной.
В сельском хозяйстве, как и в мануфактуре, господствует капиталистический способ производства, т. — е. сельское хозяйство эксплуатируется капиталистами, отличающимися от других лишь по роду обрабатываемых ими элементов, только тогда, когда есть на лицо готовый к услугам капитала наемный труд. Исходной точкой капиталистического способа производства в сельском хозяйстве является существование наемных рабочих, обрабатывающих землю за счет капиталиста и арендаторов, для которых сельское хозяйство лишь особая отрасль производства, допускающая эксплуатацию их капитала. Этот арендатор–капиталист уплачивает в срок землевладельцу арендную плату, чтобы иметь возможность приложить свой капитал к этому особому производству. Эта сумма образует земельную ренту. Это форма, в которую выливается факт приобретения землей ценности; таким образом, в современном обществе мы имеем три класса, антагонистичных друг другу наемных рабочих, промышленников и землевладельцев. Но в крупных поместьях римской эпохи мы видим толпу рабов; там господствует не аренда, а непосредственное извлечение доходов под наблюдением liberti: при случае прибегают также к помощи наемных рабочих, merecnarii, которых предпочитают в небольших имениях при случайных работах (Cato, 130, 145). Но в латифундиях господствуют рабовладельческие хозяйства, где лишь часть произведений земли подвергается кроме того переработке в промышленных целях. Что касается фермера–капиталиста, который становится между землевладельцем и земледельцем и существование которого нарушает отношения, характерные для античного хозяйства, как это имеет место в современных государствах, то ни Варрон, ни Колумелла не говорят о них. Организатор земледельческого труда, эксплуатирующий прибавочный труд, не фигурирует в хозяйстве латифундий, так как обыкновенно хозяин, находящийся в отсутствии, поручает землю своим служащим, главным образом рабам или вольноотпущенникам, или он сдает землю в аренду мелкими участками, или, как впоследствии, он их поручает колонам, а сам, если чем–нибудь и занимается, то только ухаживанием за оливковыми деревьями и виноградниками. Таким путем он лично управляет как землями, находящимися по соседству, так и отдаленными землями; он лично- вступает в денежные отношения не с одним лицом, фермером, а с очень большим числом лиц. Только на общественных землях мы встречаемся с фермерами, но здесь мы не можем говорить о капиталистах, так как это не предприниматели, занимающиеся сельским хозяйством, чтобы производить товары и собирать прибыль, а ростовщики, которые дают государству взаймы деньги, ссужают капиталом и заставляют выплачивать себе долг продуктами с арендованной земли, на которой они остановили свой выбор. Обработка земли фермерами предполагает известные условия, которые не повсюд'. встречаются: она предполагает накопление капитала, широкий спрос на продукты, конкуренцию, земледелие, ставшее отраслью промышленности и особую выгодность от помещения капиталов в сельское хозяйство. Напротив, в античном мире нет ничего более выгодного, чем ростовщичество, foenerare, это главное занятие денежного хозяйства (Plin. Epist., Ill, 9, 8 Senec.. Ep., XII, 7).
Маркс прекрасно обрисовал перемены, происшедшие в характере ренты благодаря выступлению фермера–капиталиста. Его наблюдения дают нам также ключ, позволяющий выяснить различия между античным сельским хозяйством и современным. Характер ренты видоизменяется, говорит он. Вначале рента является нормальной формой прибавочной стоимости; теперь же это только остаток прибавочной стоимости, остающийся после того, как часть ее была предварительно вычтена в виде прибыли, после того, как весь прибавочный продукт был превращен в деньги. Рента — только остаток прибавочной стоимости, которую фермер–капиталист извлекает из сельско–хозяйственного рабочего при содействии своего приказчика. Производство также меняется, так как цель фермера–капиталиста — эксплуатировать землю для производства товаров, тогда как раньше на рынок посылали лишь то, что не было непосредственно потреблено[1].
Все эти перемены предполагают условия, не существовавшие в античном мире, т. — е. крупные рынки, поглощающие произведенные товары, вот почему мы или вовсе не встречаем фермеров–капиталистов, а если и встречаем, то в весьма ограниченном количестве. Они должны были вносить арендную плату деньгами, а это предполагает, что городская торговля и промышленность, производство товаров и денежное обращение, достигли значительного развития, что продукты имеют рыночную цену и что они продаются приблизительно по их стоимости.
Все эти условия отсутствовали в римском обществе, которое совершенно не было в состоянии перевести натуральные повинности на деньги. Земледельцы–испольщики платили натурой, то же имело место при сдаче земли рабам, а затем колонам, и это несмотря на то, что все стремления землевладельцев должны были быть направлены к тому, чтобы перевести натуральные повинности на деньги, как это было в Англии, Германии и т. д., когда у землевладельцев, переселившихся из деревень в города появились потребности в роскоши, для удовлетворения которых обязательно нужны были деньги.
Со сдачей земли в аренду мы встречаемся во владениях императоров, в латифундиях Сицилии и Африки, но эти арендаторы были не столько капиталистами, сколько сборщиками податей, откупщики податей, уплачиваемых натурой, собиравшие излишки потребления, которые можно было превратить в товары и пустить в оборот. Эти арендаторы были описаны в более позднюю эпоху в письмах папы Григория 1, арендовавшего в Сицилии громадные владения, принадлежащие римской церкви. Между ними п арендаторами императорского периода нет разницы и никому не пришло бы в голову усмотреть в сицилийских conductores IV века капиталистов
С какой бы точки зрения мы не рассматривали античное сельское хозяйство, мы видим, что оно отличается от современного, в котором, как говорит Маркс, не земля, а капитал держит под своим игом земледельческий труд. Тогда же капитал играл лишь второстепенную роль.
Так обстояло дело в виноградоводстве, с разведением оливковых деревьев в скотоводстве, несмотря даже на указания агрономов о способе поднятия ренты: это просто анахронизм переносить в римское общество факты современной экономической жизни. Мы уже выяснили все, что касается разведения винограда; посмотрим, какого взгляда нужно придерживаться относительно скотоводства. Катон видел в нем более прибыльную отрасль производства, чем разведение овощей и винограда. Лишь теперь скотоводство по существу является капиталистической промышленностью, не столько потому, что скотоводством занимаются крупные землевладельцы, сколько потому, что капитал играет в нем гораздо большую роль, чем труд. Для самого Катона, как и для всякого землевладельца, ясно, что стада открывают более обширное поле для образования капитала и что более выгодное разведение мелкого скота позволяет капиталу быстрее воспроизводиться. Нужно, однако, заметить, что скотоводство является формой производства, которое возможно при удовлетворении потребность, малочисленного населения, и которое необходимо, где нет крупных рынков, легких и правильных путей сообщения, где заработки редки, где господствует мелкое хозяйство. Это видно также из широкого развития в наше время скотоводства в Европейской Турции, в Балканских провинциях, в России. Но эта промышленность резко отличается от того, чем занимаются скваттеры в Австралии, которые занимаются скотоводством исключительно в коммерческих целях и довели развитие капитализма в этой отрасли до неслыханной высоты. Колоссальная концентрация капитала, непрерывный приток его обязаны здесь тому, что шерсть нашла и находит непосредственный сбыт на рынках Европы, где изменения в модах поглощают ее все в большем и большем количестве, просто невероятном, по сравнению с тем, что потреблялось в античном обществе, где отсутствовал этот капризный элемент, где мужчины и женщины носили одежду простую, одинаковую и всегда одну и ту же.
Скотоводство в античном мире является следствием экономической необходимости; так бывает в стране, где рабочих рук не хватает и где нет спроса на сельско–хозяйственные продукты. В окрестностях городов им занимались мелкие владельцы восьми или десяти коз, а не капиталисты. Варрон не советует этим заниматься капиталистам, потому что это опасно; он рассказывает про одного владевшего 1000 югерами в предместьях, который узнал, что какой–то пастух, отправляясь каждое утро со своими десятью козами в город, выручает по динарию, и купил 1000 коз в надежде выручить 1000 динариев, но вскоре он разочаровался, так как все его козы погибли от эпизоотии. Здесь царит мелкое производство. Прибавим, что каждая вилла, каждое имение имело нужных для удовлетворения своих потребностей овец и коз; последние давали молоко, мясо и шерсть, которую пряли и ткали дома, как это еще делают многие землевладельцы и крестьяне в ряде областей современной Италии. Какие же значительные рынки оставались крупным производителям шерсти, античным скваттерам? Кроме риска, присущего специально скотоводческому капиталу, последний не встречал условий, обеспечивающих этому капиталу в современных странах весьма быстрое воспроизводство. Древние ставили скотоводство выше хлебопашества и сравнили его, быть может, вследствие присущего ему риска, с морской торговлей, но они не говорят о различии, которое существовало между крупным и мелким скотоводством. Конечно, крупное производство шерсти должно было страдать при экономическом строе, когда производство одежды не выходило за пределы домашнего хозяйства, при той форме производства, когда не только рабочие, но даже капиталисты и предприниматели отсутствуют на рынке.
Агрономы говорят также о спекуляции с разведением роз, дичи, живности, пчеловодства и т. д. Ничего подобного: можно легко поверить вместе с Варроном, что его Albuttus извлекал больше дохода от villa, чем от имения; но его вилла лежала у Альбано, у ворот Рима, и к земле применялась интенсивная обработка земли: там выращивались овощи и в большом количестве цветы и фрукты, которые высоко ценились на Римском рынке и которых подвозили из деревень по Тибру, Сабинии, Ариции, Сигны, Тиволи и Тускулума. На этой земле фрукты могли давать ту сказочную ренту, о которой говорит Плиний (XVIII, 8), а пчелы по 10 тысяч сестерций в год за мед (Varron III, 6); тетка Варрона могла выручить со своего птичьего двора в Сабинии больший доход, чем тот, который давали 200 югеров земли (id, III, 2); имея 100 павлинов, за одни яйца и цыплята можно было выручить 60 тысяч сестерций (id, III, 6); Seius, в своей вилле в Остии, выручал с птичьего двора и от продажи дичи 50 тысяч сестерций в год (III, 2); садки Лукулла приносили в год 40 тысяч сестерций, а садки Imis’а были проданы за 4 миллиона сестерций (III, 2, 17). Но эти барыши выручались лишь у ворот Рима, sub urbe, как говорил Варрон (1, 13), там, где colere hortos late expedit. Это подтверждение закона Тюнена.
Выражение «sub urbe» вполне характеризует римские сельские хозяйства. Агрономы имеют в виду всегда Рим и его окрестности, и писатели обыкновенно смешивали столицу со всей империей. Только по соседству с этим обширным рынком сельское хозяйство приняло капиталистический характер: чем дальше от столицы, тем все больше этот характер исчезал и преобладали формы производства, характеризующие феодальный строй.
Римское сельское хозяйство лишь с внешней стороны было похоже на капиталистическое, и земледелие в латифундиях больше всего приближается к господствовавшему на плантациях. Как это превосходно разъяснил Маркс (III, 382), сходство только формальное; «в действительности нет никакого сходства, как это известно, — говорит он, — тем, кто знаком с капиталистическим производством и которые не судят, подобно Моммзену, видящему капиталистическое производство повсюду, где встречается денежное хозяйство».
Мы, пожалуй, лучше всего можем определить хозяйство латифундий, назвав его феодальным хозяйством; мы, пожалуй, можем их сравнить с поместьями Карла Великого, где продукт и прибавочный продукт крупных поместий был плодом земледельческого и промышленного труда, и где на продажу шло лишь то, что превосходило потребление в противоположность современному хозяйству, где стремятся производить только товары, а потребление в нем составляет лишь ничтожную часть собранных товаров. Отсюда правильность наблюдения Маркса, что земледельческий труд находится теперь под игом капитала.
Капитализм проникает в земледелие и господствует в деревнях после того, как он проникнет в промышленность и станет господствовать в городах. Мелкой собственности и ремесленному строю античного мира не могло соответствовать капиталистическое сельское хозяйство, которое является производством нормальным при условии крупной торговли. Землевладелец производит на себя, крупный же землевладелец обрабатывает землю в целях эксплуатации с обязательным севооборотом и невольным трудом; богатства, которыми он обладает, он употребляет не на сельско–хозяйственные мелиорации, а на покупку новых земель. Широкая масса населения имела очень скромные идеалы, очень умеренные желания и вела очень скромную жизнь, лишенную комфорта; промышленность была также сведена к минимуму, хозяйство стояло на точке замерзания, опираясь на нормальное удовлетворение однообразных потребностей. Общий тон всей вообще хозяйственной жизни давала широкая масса населения, а не ничтожное меньшинство миллионеров, которые вели жизнь, полную показной роскоши, поддерживавшую ввоз самых разнообразных товаров, не оказывавших никакого влияния на местное хозяйство. После того, как мы показали, что капитал не нашел себе приложения ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, проследим ход его развития, посмотрим, на что он предпочтительно затрачивался и исследуем причины, мешавшие его накоплению. Мы таким образом сумеем увидеть разницу между современным и античным обществом. Военная добыча была тем зародышем, от которого берет свое начало накопление сокровищ в античном обществе. Если это и не закон развития цивилизации вообще, тс все же это один из главных принципов. Доказательством этому может послужить Англия, экономическое могущество которой началось после того, как она завладела Индией, одной из наиболее богатых стран мира. Только одержанные великие победы дали в руки небольшой денежной плутократии громадное денежное богатство, быть может, самое большое, которым владела античная эпоха. Если бы счастье на войне не улыбнулось римлянам, то на берегах Тибра не образовалась бы такая могущественная экономическая сила, так как бережливости и воздержанности этих настойчивых земледельцев было бы мало, чтобы возвысить римлян над прочими земледельческими и пастушескими народами Италии.
Эпоха накопления открывается вместе с победами за морем, с отдачей с торгов податей и продажи общественных земель публикации. В античном Риме настоящее накопление началось только с отдачи с торгов податей подобно тому, как в средние века капитал сформировался в итальянских городах с отдачей с торгов десятины и прочих носивших церковный характер доходов, за которую взялись итальянские банкиры. Военная добыча, грабеж, кражи в храмах, в дворцах и повсюду сконцентрировали в Риме богатства побежденных народов, сокровища покоренных наций. Были моменты внезапного притока, целого дождя золота, внушавшие тем, кого судьба на мгновение одаряла, какое–то бешеное желание самых безумных и самых незаурядных наслаждений. Эта безграничная роскошь отчасти обязана внезапному и колоссальному обогащению. Что приобретается благодаря войне, тратится вообще на непроизводительные расходы. Большая часть драгоценных металлов, попавших в Рим, были употреблены на покупку редких и дорогих товаров, или были обращены в драгоценности, или в недвижимость, в грандиозные постройки, — все это богатство, потерянное для производства и для создания новых благ. Победоносные полководцы, возвращавшиеся на родину, наделенные почестями и богатством, вскоре растрачивали часть добычи, пришедшуюся на их долю, на большие празднества и на раздачу хлеба и денег своим солдатам, друзьям и клиентам. Точно так было во всех больших монархиях Востока и н Испании, куда после открытия Америки хлынули в города громадные массы драгоценных металлов, щедро растрачиваемых на непроизводительные расходы, так что по прекращении этого потока Испания стала еще бедней, чем была раньше.
После того, как победы за Римом были обеспечены, римская плутократия организовала систематическую эксплуатацию провинций, методическое выкачивание богатств, производившееся в Риме при помощи сдачи в откуп податей, кредитных операций, снабжения армии провиантом, постройки крупных общественных зданий, занятия крупных общественных должностей и продажи конфискованной земли в странах с густым населением. Вот при помощи этих–то способов и совершался процесс накопления тех самых средств, которые создали капитализм в Англии и Голландии в современную эпоху. Совершив всякого рода кражи, даже в момент открытия новых ран, эти два государства принялись за систематическое обирание, превратив покоренные земли в данников; последние работали только во славу капитала, присвоившего себе монополию на такую массу девственных сил, на такую массу нетронутых еще богатств. Зарождение римского богатства начинается с нашествия банкиров на Восток. Точно также возникновение средневекового и современного капитализма возникает с введением европейской цивилизации в богатые, но стоящие на низшей ступени развития, страны. Таким образом, богатство итальянских городов не может быть объяснено без эксплуатации земель, лежащих по Средиземному морю, итальянскими купцами, равно как развитие Испании, Франции, Голландии и Англии не может быть объяснено без уничтожения арабской цивилизации, разграбления Африки, без обеднения, расхищения и опустошения южной Азии, ее остров и Ост–Индии, как это показал Зомбарт. Когда то или иное государство покоряет и присоединяет к себе какую–нибудь страну, учреждает в ней свое административное и финансовое управление и беспрерывно, по определенному шаблону, ее эксплуатирует, то такая страна работает на капиталистическое накопление господствующего государства; главным образом, таким путем создалось денежное богатство в Риме.
За победоносными легионами появилась толпа спекулянтов, которой двигал инстинкт хищников и которая была готова на всякое дело, чтобы только обогатиться. Они скупали добычу, раздаваемую солдатам, занимались снабжением армии провиантом, доставляли воинские припасы; они покупали и продавали; начав с небольшой торговли, они дошли понемногу до больших барышей, до взятия с торгов налогов и до крупных займов. Это были люди, вышедшие из низших слоек населения, потому что патриции относились с презрением к этим занятиям, к этим барышам, к этому презренному занятию покупать и продавать. Желание разбогатеть — чувство, присущее плебейской душе, это сила, при помощи которой плебеи хотели сбросить иго аристократии и подняться. В Риме, как и в средневековых городах и везде в современной эпохе накоплением занимаются низшие мещанские слои населения, откуда, благодаря быстрым успехам, происходят homines novi, новые слои населения. У этих плебеев старинные традиции домашней морали, передававшиеся по наследству в патрицианских домах, быстро исчезли; нравы портятся, все продается с публичного торга, особенно отправление правосудия, и во всей жизни государства дает себя чувствовать деморализующее влияние неожиданных богатств, плохо воспринятых и увеличиваемых недостойными средствами. На этой ступени экономического развития единственно, что ценится, так это деньги, которые все уважают, на службе у которых находятся законы и суды, которые создают почет, укрепляют дружбу, и которые, пожалуй, сильнее, чем перуны Юпитера. Инициатива этому движению принадлежит сословию всадников, от него исходят первые указания на появление капиталистических стремлений, преисполненных смелости, предприимчивости, предусмотрительности, расчетливости и решимости. Эти стремления лишь робко развивались в древнем патрицианском сословии, которое охотнее занялись сосредоточением в своих руках земли, чем ростовщическими операциями; от последних патриции вначале воздерживались под влиянием сословных предрассудков, а впоследствии, быть может, они были вытеснены плебеями, хотевшими сохранить за собой торговлю, мореходство, займы, торговлю деньгами, которые стали исключительными владельцами движимого богатства, заняли в государстве в политическом отношении господствующее место.
Деньги воспроизводились благодаря ростовщичеству и превращались в недвижимость при покупке земель и постройке домов. Мы уже указывали на последний способ обогащения; земли скупались повсюду, и недвижимое имущество ценилось выше всего. У писателей императорской эпохи господствует мысль, что истинное богатство заключается в домах или в земле (Horat., Carm., II, 3, 17): на первом плане стоит земля, а затем деньги, употребленные на устройство выгодных займов. Когда же есть и то и другое, тогда человек богат: Dives agris, dives positis in foenore nummis (id., Sat., I, 2, l2). По Марциалу богат тот, у кого есть дом в сто колонн и сундук, полный золота, или у кого есть громадные земельные владения, даже на Ниле, или многочисленные стада (V. 13), кто поместил свои деньги в земле, в домах, в займах и у кого есть целый хвост должников (III, 31). Тип делового богатого человека, по Марциалу, это человек, дающий взаймы, покупающий земли, меняющий деньги (VI, 50), собирающий деньги всевозможными способами или крадущий их, чтобы наполнить свой сундук и иметь длинный список лиц, кому он занял. Современное общество знало только два полезных способа употребления денег: их нужно давать взаймы под хорошие проценты и тратить в свое удовольствие (VIII, 16); или в праздности проводить время на форуме, чеканя на станке деньги, меняя их, получая плату за промен, давая их взаймы (XII, 57) или жить в роскоши, иметь великолепные ложи, хрустальные кубки, прекрасную кухню и громадную свиту из рабов, клиентов, щеголей, волокит, кучеров и лошадей (IX, 23; XI, 71; XII, 66), предаваться всяким удовольствиям, растрачивая, если нужно, все деньги, накопленные предками (IX, 83), «Если ты растрачиваешь и опустошаешь свой кошелек, ты будешь иметь то преимущество, что тебе не нужно будет бояться ни огня, ни воров, твое имущество избегнет опасности погибнуть в море, ты не будешь знать дороги в суд, когда должник оспаривает свой долг и проценты (V, 42), когда ты должен вести процесс с колоном, у которого ничего нет, и с арендатором, у которого дела плохи» (II, 11).
Где развито денежное хозяйство первыми формами воспроизводства, в которые облекается капитал, является, ростовщичество и торговля. Капитал, приносящий проценты, ростовщический капитал, принадлежит вместе с торговлей к примитивным формам капитала, к ступени, предшествующей капиталистическому производству. Отдача денег под проценты и торговля — операции чаще всего упоминаемые юристами и поэтами: к первой принадлежит громадное число разнообразных кредитных операций, показывающее какого значительного развития достигло кредитное хозяйство, а недавно найденные папирусы сообщают нам весьма интересные новые сведения; ко второй принадлежит мореходство. Гораций упоминает на ряду с ростовщичеством морскую торговлю, как одно из двух характерных сторон римского хозяйства. «Мореходствуй и давай деньги под проценты, — говорит Персей, — если ты хочешь разбогатеть» (V, 140). Ювенал: «Ты разбогатеешь, занимаясь мореходством и перевозкой изюма и вина. Чтобы иметь тысячу талантов и виллы, человек становится смелым. В настоящее время моря полны кораблей, на море больше людей, чем на суше. Повсюду, где только можно надеяться на барыш, моряк отправляется далеко, на незнакомые, бурные моря» (XIV, 268). По его мнению, из всех профессий — земледелия, военной деятельности, адвокатуры, только торговля лучше всего ведет к богатству. Благодаря Ювеналу, сохранилось правило, которого придерживался римский купец: «покупать товары, чтобы их продать за двойную цену». Правда, это недостойно уважения, но барыш, откуда бы он не исходил, имеет прекрасный запах (XIV; 151, 198, 203).
Эти писатели не находят в обществе, в котором они жили, другого рода дел; им не приходит в голову мысль употреблять накопленные деньги в целях воспроизводства, в целях спекуляций, не поддающихся точному учету и производящихся где–то далеко, отличающихся от займов под залог, от займов при поддержке коварной дипломатии и оружия и даваемых под ежемесячные проценты; последние устраивались главным образом перегринам, по отношению к которым не было ограничений высоты взимаемых процентов, а в случае неплатежа можно было прибегать к сокращенному судопроизводству и к конфискации.
Все крупные имена римской истории связаны с ростовщическими операциями. Когда видишь, как Брут дает взаймы из 48%, то можно себе представить, с какой горячностью владельцы денег бросались на отдачу их в рост особенно жителям провинций. Были такие, которые давали взаймы царям и городам, — это были финансовые короли, но были также и такие, которые занимались мелкими операциями по займам под залог. Первые действовали наверняка, потому что позади них стояла опора из военного и дипломатического могущества Рима. При содействии тех и других, банкиров и купцов, общественное и частное богатство Азии и Африки перешло в карманы всадников, т. — е. ростовщиков. Вторые (мелкие финансисты) называли себя более красивым именем negotiatores, — и они то и суть Italici qui negotiantur греческих памятников, и эта толпа негоциантов, проникавшая в покоренные страны или располагавшаяся вдоль границ тех областей, где обосноваться было бы неблагоразумно, занимались всем понемногу: разменом денег, продажей в кредит; negotiatores скрывались иногда под видом послов (libera legatio), и были прежде всего ростовщиками. Ими были те италики, которые захватили в свои руки все денежное обращение, как говорит со свойственным ему преувеличением Цицерон, так что нельзя было взять нм одной копейки без того, чтобы она не прошла через их руки; это были те италики, которые были перебиты по приказанию Митридата. Действительно, итальянская раса обнаружила в эту эпоху необычайную жизнеспособность, и ей были присуши вся активность, вся энергия и все способности, сделавшие знаменитыми финикиян и греков. Не было такой страны, хотя бы очень отдаленной, где была бы возможность заработать при помощи ростовщичества или торговли и которая не привлекла бы к себе, италийских негоциантов.
Если одни занимались мелкими спекуляциями, то патриции взяли на себя крупные. Их достоинство было несколько замарано ростовщичеством, которое можно сравнить с убийством. Но ростовщичество — это мелкий заем; таковыми не являются финансовые операции, займы городам и царям. Теоретиком такой точки зрения был Катон, который помимо того, что употреблял свое имущество на предприятия, находившиеся в заведывании эдилов, на покупку земель, на обучение рабов, на торговые и морские дела, на зафрахтовывание и страховку кораблей, занимался также крупными финансовыми операциями. Он жил согласно своим теоретическим убеждениям, зтбо ростовщиком является лишь тот, кто эксплуатирует народные низы.
Ростовщичество процветало всегда, и устройство займов было в Риме всегда самой выгодной операцией. Законы фиксировали высоту процента, но можно утверждать, что эти законы никогда не соблюдались и их постигала судьба всех законов против ростовщичества. В провинции, как говорят, можно было требовать более высокий процент, но и в Италии рост из 12% был довольно частым явлением. Вот почему деньги не притекали ни к сельскому хозяйству, ни к промышленности.
Законы против ростовщичества были законами, имевшими в виду не процент на капитал, а распределение между плутократической аристократией и плебеями плодов совместного производства, заключавшегося в обдирании врага. Подобные мероприятия не могут быть рассматриваемы с точки зрения производства в экономическом смысле этого слова. Исследователи еще недостаточно занимались изучением непрекращаюшейся, со времени существования истории, борьбы между производителями богатств и теми, кто их добывает грабежом, опираясь на грубые и сильные законы, В Риме, где национальная промышленность состояла в войне, распределение добычи не было равномерным между союзниками, так как аристократия присваивала себе лучшую часть. Но и этого ей было недостаточно, заставляя побежденного сделать заем, она подготовляла для себя удобную почву для того, чтобы его окончательно ограбить.
Это действительно произошло бы, если бы, благодаря роскоши, не была бы возвращена в покоренные страны часть богатств, попавших в Рим в виде дани и процентов. Роскошь создала и питала ввозную торговлю· принявшую довольно значительные размеры; роскошь вследствие этого создала морскую промышленность, располагавшую настоящим торговым флотом, громадными складами, маклерами, комиссионерами, агентами, короче, целой организацией для обслуживания торговли. Самые отдаленные страны посылали свои лучшие произведения. Читая таможенные ставки, можно видеть, какая масса разнообразных товаров, — все предметы роскоши, — обращалась в Империи и как крупные коммерческие центры собирали произведения Азии и Африки: Карфаген собирал произведения Северной и Центральной Африки; Александрия — Эфиопии, Египта и Аравии; Антиохия — Индии и Персии, Ольвия — отдаленных границ Азии.
Плиний (XII, 18, 84) оценивает азиатский ввоз в 100 миллионов сестерций и признает, что цены на восточные товары увеличивались в сотни раз из–за расходов по перевозке, из–за таможенных податей и вознаграждения посредников (VI, 23, 101). Народы Азии получали, таким образом обратно часть наложенной на них дани, но в сущности они не становились богаче, так как их товары оплачивались их же деньгами, и в сущности тут происходило простое обращение ценностей. Но одно известно: если в обращении было даже много товаров, и если возникла целая торговля, то эта торговля состояла почти исключительно из торговли предметами роскоши: изделиями из золота, железа и бронзы, драгоценными вазами, дикими животными, пурпуром, рабами, евнухами, шелковыми материями, продававшимися на вес золота, или тонкими винами, соленой рыбой и сушеными сметными припасами. Это нужно постоянно иметь в виду, когда хотят выяснить характер античной торговли и количество вложенного з торговлю капитала.
Если не считать ту отрасль торговли, которая занималась снабжением Рима провиантом, ставшая функцией государства, выполняемой при помощи собственной флотилии, и, следовательно, не входившей в сферу деятельности частных лиц, то для развития торговли оставалось лишь небольшое поприще. Вследствие того, что сухопутная дорога была очень тяжела, вывоз громоздких и малоценных предметов, доставленных из внутренней части страны, так сказать, вовсе не существовал: торговлю можно было вести по реке или морем и то только несколько месяцев в году (Plin. II, 47), при чем торговля ограничивалась только предметами, не имевшими массового потребления и предназначенными исключительно для удовлетворения потребностей богатого класса населения, малочисленного и сосредоточенного только в нескольких городских центрах.
Говоря об античном обществе, нельзя говорить ни о широко развитой торговле, ни, следовательно, о многочисленном и могущественном классе торговцев. Мы не встречаемся с цветущей торговлей, дух которой охватывает целую нацию, питает промышленность, ремесла, судоходство, которая питается в свою очередь ими и распространяет богатство. Мы, конечно, здесь не говорим о мелкой торговле, о розничной торговле, обслуживавшей в античном обществе низшие слои народа: рабов, вольноотпущенников, иностранцев[2]; эта торговля не пользовалась почетом, она была прозвана Цицероном жалованьем рабов (de off. I, 42), процветала наряду с домашним хозяйством и дополняла его.
Торговля в крупных размерах является показателем того, какой ступени развития достигла нация; но эта торговля в античном обществе не имела большого значения. Правда, были попытки, отдельные факты, вооруженные флотилии, фактории, учрежденные за границей. Некоторые папирусы говорят нам об игре на повышение, о репорте. Законы должны были запретить скупку хлеба и других съестных припасов (Plin, XXXIII, 57). Но никто не смог бы утверждать, что римляне стали торговым народом. Нет также недостатка в доказательствах, какое отрицательное, с хозяйственной точки зрения, отношение царило в Риме как по отношению к торговле оптом, так и к торговле в розницу. Нам известны декреты, запрещавшие сенаторам иметь корабли, вместимостью свыше 300 амфор, т. — е. им было позволено перевозить фрукты из своих имений и продавать лишь то, что производилось в их хозяйстве. Вероятно, эти постановления, которые показывают на противоречия классовых интересов аристократии и всадников, занимавшихся торговлей, не всегда соблюдались. Тем не менее это показывает, что многие аристократы не считали совместимыми торговлю со своим благородством, и что в античном обществе существовали аристократические предрассудки и отрицательное с экономической точки зрения отношение. Везде патриции старались отгородить себя от прочих классов населения. Еще и теперь во многих странах дворянство относится с презрением к торговле и промышленности и предпочитает, ничего не делая, безучастно присутствовать при медленном и неизбежном разорении своего наследственного достояния. Вероятно, древние законы вышли из употребления и многие сенаторы не преминули нарушить обычаи или, по крайней мере, начать погоню, при посредстве своих рабов и вольноотпущенников, за коммерческой прибылью. Отзвук этих старинных предрассудков встречается в более позднюю эпоху, еще проникнутую этими идеями, и формулируется Цицероном так: «Если торговля ведется в малом размере, она достойна презрения; если она ведется в крупных размерах и богата и состоит в перевозке товаров отовсюду, ее не должно обесславливать. Даже достоин похвалы тот купец, который, получив большие барыши, удаляется от дел и вкладывает свои деньги в земледелие». Заметим, что презрительное отношение к данной профессии, зависит не от экономического, объективного критерия, который имел бы ввиду общественную пользу профессии, искусства или ремесла. Цицерон, взяв количество выгоды за мерило благопристойности и благородства профессии, прекрасно показывает нам, каково было обычное занятие римлянина и присущее ему стремление быстро разбогатеть, чтобы обеспечить себе величайшие материальные наслаждения.
Но торговля создает богатство только с большим трудом, благодаря старательности, прилежании и настойчивости, когда имеются обширные рынки и обильное потребление, все это — условия, не существовавшие в античном обществе. Крупная торговля поддерживается исключительно предметами массового употребления, а не предметами роскоши, торговля которыми отличается непостоянством, может даже совершенно приостановиться и привести к глубоким потрясениям. Судоходство не могло процветать, занимаясь перевозкой пурпура и благовоний, к тому же оно не находилось в руках римлян, у которых были корабли только для перевозки войска и хлеба. Если к тому принять во внимание громадный риск, расходы, медленность торгового оборота, то как поверить тому, что римляне, у которых было столько хорошо оплачивающихся, легких и обеспеченных приложений для своего капитала, предпочли мореходство, дававшее высокие, но не обеспеченные доходы?
Вот чем объясняется, почему в хозяйстве древнего Рима торговля занимала второстепенное место, почему она не была в состоянии достигнуть обширных размеров, и привлечь к себе значительные капиталы. Торговля была предоставлена иностранцам, главным образом сирийцам, евреям, образовавшим в Риме многочисленную колонию, грекам и восточным народам; они все обладали накопленным издревле техническим опытом, так что даже команда на судах в римском флоте состояла из иллирийцев, египтян и жителей Пергама и Истрий; торговлей занимались также масса италийцев, принадлежавших к низшим слоям населения, но не имевших большого значения, так как в то время не делали никакого различия между мелочной торговлей возле форума и торговлей с отдаленными странами. Они носили общее название италиков, но чаще к этому названию они прибавляли название: испанцы, сицилийцы и азиаты, сообразно с названием страны, где они торговали, подобно тому, как те, которые отправлялись с торговыми целями в провинции, становились на своей родине чужестранцами.
Их можно встретить везде: у маркоманов (Тацит, Ann., II, 62), в Ирландии (id., Agric, 24), в центральной и северной Европе. Лишь только началось покорение Галлии, как римские негоцианты уж были там. Восстания галлов начинались с убийства римлян, занимавшихся торговлей в этих областях (Caes. de b, g. VII, 2). Они подымались по рекам Галлии с грузом вина, который обменивали на рабов. Гавани Марсели и Нарбонны, откуда вывозились материи и лен Кардуции и соленая свинина секванов, равно как гавани Тулузы и Бордо посещались италийскими торговцами. Ежегодно 120 кораблей направлялись к берегам полуострова Ганга. Оборот с Индией равнялся 20 миллионам сестерций. Говорят, что 70 тысяч римлян были убиты в Бретани в царствование Нерона, 18 лет спустя после ее покорения (Тацит, Ann., XIV. 33). Жители Тревеса хотели перебить всех римлян (id., III, 42). Италийских купцов можно было встретить в каменистой Аравии, в Тавриде, Египте, Нумидии, везде. Сообщают, что в один день было убито в Малой Азии (в 88 г. до Р. Х.) 80.000, а по другим источникам 150.000 италийцев. В одном только Делосе, рынке рабов, было убито 20.000. Конечно, эти цифры значительно преувеличены. Нет сомнения, что цифра убитых в отдаленной стране легко может быть в стократ преувеличена силой воображения и вследствие плохого расчета. Руководители были заинтересованы преувеличивать, чтобы возбудить патриотический фанатизм и тем побудить к вооружению и мести. Каково число перебитых боксерами и курдами? Если бы сложить все цифры убитых армян, этот народ должен был бы исчезнуть с лица земли. Мы не знаем числа погибших в Варфоломееву ночь.
Число убитых Митридатом, вероятно, высоко, но это не были одни коммерсанты. Дело идет скорее об оставшихся в Азии ветеранах; это были бессемейные легионеры, оставшиеся там, куда их послали так, напр., в Египте осталась вся армия Габиниуса (Caes., de fa. g. III, 110).
Весьма вероятно, что отставные солдаты возвращались в те страны, где они сражались, так как там они могли обделывать хорошие коммерческие дела, покупать или продавать в розницу, и заниматься мелким ростовщичеством. Эмиграция италиков, принимая самые разнообразные формы, направлялась по всем странам, но главным образом на Восток, этот легендарный огромный источник золота. В Делосе многочисленные надгробные памятники указывают на существование италийцев. В Африке их было так много, что один из городов Нумидии, Корта, мог быть ими обороняем против Югу рты. В Риме не все занимались тем, чтобы выпрашивать милостыни у порогов богачей и довольствоваться даровыми раздачами: встречались предприимчивые и корыстолюбивые люди, отправлявшиеся в отдаленные страны, где они торговали в разнос мелкими италийскими вещицами и в обмен получали благовония, пурпур, перья и все вообще предметы потребления римской роскоши. Отправлялись искать счастья главным образом плебеи.
Чтобы не допустить уменьшения контингента солдат, Цезарь пытался, правда, безуспешно, удержать эту эмиграцию, постановив, что граждане в возрасте от 20 до 40 лет могут оставаться вне пределов Италии только три года (Suet., Caes., 42).
Хотя в торговле приняло участие довольно значительное число римлян, но они, как известно, выполняли скорее функции импортеров, чем экспортеров; действуя в качестве посредников во внутренней торговле, или в деловых сношениях с Римом, они находились вдали от своей матери — родины и ковали свое счастье в чу^ой стране. Прибыв однажды за границу, они там оставались жить со всей своей семьей, содействуя романизации страны, составляющей одно из наиболее замечательных явлений в истории человечества. Но выкачивая богатства из Италии и занимаясь непроизводительной деятельностью, они оказывали плохую услугу делу обогащения Италии капиталами. Торговля, вывозящая не продукты, а драгоценные металлы, и, следовательно, покоющаяся не на производстве, а на простом обмене, не производительна. Рим и Италия беднели в то время, когда Галлия процветала, как это констатирует Sacrowir во времена Тиверия (Tacit. Ann., III, 40), когда Коринф и Карфаген стали центрами по интернациональному снабжению с'естными припасами и интенсивной промышленностью; когда Александрия владела столь знаменитыми фабриками папируса, что ими жила целая армия рабочих; Адриан, посетивший ее в 134 г. по Р. Х., заметил эту разницу между Александрией и Римом; в Александрии, говорит биограф Адриана, никто не пребывает в бездеятельности, даже слепые и подагрики работают.
Коммерсанты, которых античная цивилизация рассеяла по всему миру в поисках за редкостями и для обмена товаров, ни в чем не могут быть сравнимы с крупными современными коммерсантами. Их можно сравнить с торговцами, которые посещают наши ярмарки, таская товар на своих плечах или на тележках. В России и на Востоке значительная часть торговли в руках офеней, переносящих товары с места их производства в места наиболее отдаленные. Было бы большой ошибкой говорить о существовании в античном обществе торговцев, владеющих запасным капиталом и спекулирующих на подобие современных коммерсантов. В настоящее время коммерсант преследует одну цель: господствовать на рынке, и для этого он старается держать в зависимости от себя производителя. С этой целью он спекулирует, он скупает, прекращает продажу или продает ниже своей цены, смотря по расчету. В античном обществе отсутствие сбыта не известно, т. — е. не известны затруднения по продаже, что характерно для современного капитализма. Обыкновенно, в античном и средневековом обществе покупателей было больше, чем продавцов, первые гонялись за вторыми; недостатка в работе у ремесленников не было, как мы уже говорили. Спрос на товары превышал предложение. Равным образом купцу нет надобности высчитывать, спекулировать, скупать, захватывать рынок, что является следствием слабо развитой техники производства. Такое положение вещей, которое затрудняет превращение купца в капиталиста–предпринимателя, заставляет его выполнять целый ряд таких технических операций, от которых современный коммерсант свободен. Первый должен отправляться на место производства товаров, приторговать их. измерить и транспортировать, если он к тому еще и сам не занимается их производством. Он несет риск по транспорту и сохранению товаров, а пока запас его товаров не вышел, он не в состоянии возобновить торговлю.
Эта торговля не носила также характера современной, капиталистической; преобладает личный технический труд купца, в то время, как труд купца становится тем меньше, чем больше предприятие принимает капиталистический характер. Можно сказать, что на этой стадии экономического развития купец не отличается от ремесленника, технического рабочего. Сходство между трудом купца и ремесленника видно из того, к чему собственно купец стремится: он хочет получить прибыль и, подобно ремесленнику, при помощи своего труда, приобрести средства к повседневному существованию; подобно ремесленнику купец, удовлетворив свои потребности, перестает работать. Вот почему философы, относившиеся с презрением даже к наиболее необходимым ремеслам и не считавшие умными людьми тех, кто работал для поддержания своей жизни, относились с таким же презрением к торговле и судоходству. Это были занятия, достойные разве тех людей из низшего слоя населения, которые ими занимались. Цицерон писал: «Нельзя повелевать народом и быть судовщиком» (de off., I, 42). Бели впоследствии дез юриста, Каллистрат и Ульпиян, и разошлись во мнениях, то не надо забывать, что первый был греком, а второй сирийцем.
Экономическая история Рима подтверждает целиком то, что Маркс говорил в своих замечаниях о докапиталистическом периоде в истории. В Риме мы находим только капитал, приносящий проценты, т. — е. ростовщический и торговый капитал; а они оба принадлежат к первоначальным формам капитала, к формам, предшествовавшим капиталистическому производству.
Для возникновения ростовщического капитала достаточно, чтобы часть продуктов являлась в виде товаров, и чтобы в то же время были бы развиты различные функции, выполняемые деньгами. Существование ростовщического капитала находится в неразрывной связи с существованием торгового капитала, часто и с существованием капитала, занимающегося торговлей деньгами. Деньги в городском римском хозяйстве имели большое значение, и, следовательно, ростовщический капитал имел для себя широкое поприще. Где имеются в обороте деньги, там по необходимости совершается и накопление. Занимающийся по профессии накоплением денег только тогда приобретает значение, когда он становится ростовщиком. Он дает деньги под проценты собственникам, которые эти деньги проедают, мелким собственникам, владеющим орудиями производства, т. — е. ремесленникам и крестьянам, составляющим значительный класс населения; он их всех обирает, разрушает их богатство и собственность, разоряет производство и уничтожает те ячейки, в которых производитель являлся собственником орудий производства. На их развалинах происходит концентрация капиталов. Ростовщичество, замечает Маркс, характеризует капитал, приносящий прибыль, в эпохи, когда преобладает мелкое производство ремесленников и крестьян: все это, как мы видели, и является чертой, характерной для римского общества. Когда капиталистическое производство развито, тогда средства и продукты производства существуют в виде капитала независимо от рабочего, и если последний и занимает деньги, то не в качестве производителя. В античном мире ремесленник и земледелец были собственниками орудий производства и в качестве производителей прибегали к займам. Если какие–нибудь обстоятельства лишали их орудий производства, и если вздорожание сырья мешало восстановить их при. помощи продажи своих произведений, то они должны были прибегать к заимодавцам и подчиняться их условиям. Особенно войны отдали мелких собственников во власть заимодавцев, дававших деньги, с которыми они не знали, что делать, и требовавших проценты, из–за которых столько должников стало рабами. Так как деятельность ростовщика опирается на функции денег в качестве платежного средства, так как деньги нужны, чтобы купить товар и заплатить налоги, то приходится прибегать к помощи ростовщика, а отсюда связь последнего с публиканами. Чем меньше продукты являются в виде товаров, чем меньше производство занято выделкой меновых ценностей, тем больше деньги становятся богатством. Если даже не принять в расчет их функционирование в качестве денег и орудия накопления, то деньги, облекая платежные средства в определенную материю, являются в виде самостоятельного товара. Но главным образом влияет на развитие процента и денежного капитала функционирование денег в качестве платежного средства. Богатым мотам и развратникам нужны были деньги в виде денег. А тот, кто накопляет, желает только денег, как таковых, а не капитала. Но проценты дают возможность пустить в оборот свои деньги в качестве капитала и присваивать в свою пользу при помощи копимых им денег целиком или частью прибавочный труд или даже часть орудий производства, хотя они ему и не принадлежат. В докапиталистический период ростовщик может завладеть под видом процента всем, что превосходит то, что только необходимо для существования; впоследствии этот остаток составит ренту и прибыль.
Если в античном обществе относились с презрением к ростовщику и сравнивали его с убийцей, то это вытекает из рода его деятельности в качестве паразита процесса производства. Он его эксплуатирует и истощает, не давая ничего взамен, и ухудшает положение производителей. В обществе, в котором собственность и имущественный ценз являлись источниками политических прав и основой самостоятельности гражданина, понятна ненависть по отношению к ростовщику, который стремился отнять у должника его богатство, у производителя — его орудия производства. Несмотря на это он выполнил очень важную функцию; только при его содействии образовалось и увеличилось денежное богатство, независимо от землевладения, и сконцентрировались сбережения, которые, если и не требовались для производства, не организованного на подобие современного капиталистического, все же служили для нужд торговли и содействовали образованию торгового капитала. Отсюда тесная связь, существовавшая между торговцем, бравшим деньги взаймы, чтобы, пользуясь ими, как капиталом, извлечь прибыль, и ростовщиком, связь тождественная с той, какая существует между современным торговцем и капиталистом; отсюда та ненависть, которую питали к торговцу, как и к ростовщику.
О функции капитала в римском хозяйстве можно сделать следующее резюме; вследствие домашнего характера и ремесленного строя, присущих производству, и вследствие отсутствия промышленности, из капитала извлекается выгода не затратой его на производительные цели, а на эксплуатацию крестьян, на ростовщические займы, на откуп таможен и налогов на размен денег и на финансовые операции с царями, обложенными данью. Деятельность римских капиталистов чужда созданию ценностей: большинство стремится при помощи торговли увеличить цену готового продукта, т. — е. ведут торговлю чужими произведениями и превращают товары в деньги. Эта торговля не имеет ничего общего с капиталистическим производством товаров, когда капиталист на рынке покупает труд, употребляет его на производство и затем продает произведенное; деятельность капиталиста распадается на три стадии, в то время как у античного капиталиста главной целью является продажа чужого продукта. Античные капиталисты испытали все средства концентрации капитала: они устраивали товарищества, организовывали мореходные предприятия, играли на повышение и понижение, они усовершенствовали кредитные учреждения, они дали почувствовать влияние денежного капитала во всех отраслях общественной и частной жизни, но одного только промышленного производства они не смогли революционизировать. Капитализм не мог совершить переворота в домашнем хозяйстве и ремесленном строе и должен был подчиниться тому, что являлось следствием хозяйственного быта, где каждый потреблял свои собственные произведения и покупал мало. Капитализму не доставало того, что является наиболее замечательной особенностью процесса обращения в современном промышленном капитализме, и следовательно, и в капиталистическом производстве: исчезновение основных элементов промышленного капитала с товарного рынка и их возобновления, совершающихся при содействии посредников на этом рынке. Для существования современного капитализма нужно, чтобы товары постоянно покупались, и капитал беспрерывно возобновлялся. Это было невозможно в античном мире; там представление о промышленном капитале отсутствовало, а на денежный капитал смотрели приблизительно так же, как первоначально на собственность, как на добычу, взятую у врага, т. — е. не шли дальше представления об эксплуатации нужды другого.
Вот все те причины, почему античный капитализм был слабо развит, так что, пожалуй, не следовало бы употреблять этого слова для обозначения накопления денежного капитала, капитала ростовщического, имеющего второстепенное значение в капиталистическом производстве, что является наиболее характерным для капитализма. Мы знаем, что накопление денег не обозначает накопления капитала, т. — е. воспроизводства, и вообще не является представителем настоящего богатства; а эта форма капитала преобладала в античном обществе. Мы знаем, что ростовщичество сильнее всего разрушает богатство; что непроизводительные затраты, роскошь и даже покупка рабов, приостановили накопление; что для осуществления последнего требуются силы технически организованного труда, затрата капитала на производство, обширные рынки, а все эти условия отсутствовали в античном обществе вследствие тогдашних форм производства, существования рабского труда и слабо развитого потребления; вследствие всего этого накопление шло медленно, а капиталов богатства и труда было мало: в этом и заключается тайна античного общества. О том, что капитал был слабо развит и что о его размерах много преувеличивают, показывают различные факты, как то: частые кризисы, всеобщая задолженность и мероприятия правительства по этому поводу. Во времена Августа затруднения были так велики, что Август стал подумывать о восстановлении Республики: по совету Мецената Август избавил страну от затруднений тем, что, продав общественные земли, он на эти деньги учредил банк, который должен был давать деньги за умеренные проценты, но с гарантией (Dion., III, 2, 6, 28). Задолженность была велика и в период Империи и в период Республики: стали требовать юбилейных годов. Заимодавцев заставили получить вместо денег землю (Siieton., Caes., 42 Appian, de b. c, 48). Эта предпринятая Цезарем мера заставила заимодавцев потерять четверть одолженных ими денег (Caes., de b. c., III, 1). Равно предписание Цезаря, воспрещавшее кому бы то ни было иметь сбережения больше, чем на 60 миллионов сестерций (= 12.009 фр.) золотом или серебром, показывает, как редки должны были быть деньги, и что деньги, добытые победой, если на мгновение обильно и орошали высохшую почву, как дождь летом, быстро сосредоточивались в нескольких руках и затрачивались на массу непроизводительных расходов. За мгновенным и временным изобилием денег, следовали продолжительные кризисы, тогда как продолжительные войны и жажда роскоши требовали постоянно денег. Этот обильный приток денег и драгоценных металлов вызывал ряд затруднений; так кризисы и беспорядки были вызваны столь внезапно доставшимся богатством, которое, казалось, никогда не должно иссякнуть. Достаточно было восстания Митридата, чтобы вызвать в Риме переворот: государственное банкротство, банкротство и разорение капиталистов и даже уменьшение землевладения. Но достаточно было также и не столь крупных и значительных причин: достаточно было увеличения спроса на деньги для покупки голосов (в 53 г. до Р. Х.), чтобы нарушить равновесие денежного рынка в Риме и поднять процент на капитал. Дело шло о том, чтобы применить в первый раз судебный устав (lois judiciaires) Помпея. Не было никогда столь громадного скандала, который бы указал на бесполезность законов и, наконец, свобод. С Emiluis Scaurus, будучи эдилом, затратил все свое имущество на устройство игр для римского народа (Plin., H. n., XXXVI, 15). Свое состояние он восстановил за счет Сард, которые он грабил во время своего пропретарства. Будучи обвинен, он стал домогаться консульства на 53 год до Р. Х. и на деньги Сард он стал покупать голоса триб. Его дом превратился в рынок, куда являлись избиратели для продажи своего голоса (Cic., ad Attic., IV 16). Этого оказалось достаточно, чтобы высота процентов удвоилась (id. IV, 15).
Мы не скажем, что этот случай является мерилом богатства, он только указывает на плохое его распределение, так как стоило нескольким лицам столкнуться, чтобы это повлекло за собой серьезные пертурбации. Деньги находились в руках немногих, или находили хорошее помещение в ростовщических спекуляциях в отдаленных странах, и эти несколько заинтересованных лиц держали как в железных тисках римское общество.
Если мы исследуем имущественный ценз различных классов, то мы увидим, что высота его столь низка, что просто невозможно, чтобы было много очень крупных состояний. Действительно, после экономического переворота в 240 году до Р. Х. ценз классов был установлен так, что 1-ый класс имел ценз в 400.000 сестерций (= 80.000 фр.), 2-ой — 300.000 сестерций (60.000 фр.), 3‑й — 200.000 сестерций (40.000 фр.) и 4-ый — 100.000 сестерций (20,000 фр.): с этим цензом достигалось звание декуриана, а с цензом в 800.000 сестерций (160.000 фр). — человек вступал в сословие сенаторов. Если даже принять во внимание большую покупную силу денег в эту эпоху, то все же очевидно — общий уровень богатства был весьма низок. Характеризуют общество не отдельные крупные состояния, а средние, но эти средние были низки даже в эпоху Августа, так как человек становился cousus, если обладал имуществом в 100.000 сестерций (= 20.000 фр.).
Нам нужно оставить в стороне все преувеличения, которые были сделаны по отношению к оценке денежного капитала; кроме того мы должны принять во внимание, что накопление не совершалось быстро и не было обеспечено, — и только тогда мы сможем об'яснить меры, принятые правительством, чтобы сохранить за Римом его характер центра денежной торговли; эти меры заключались в запрещении вывоза драгоценных металлов (Cic., Pro Flacc., 28), в предоставлении римским спекулянтам преимущества в денежной торговле между Римом и провинциями и в других подобных мероприятиях покровительственного характера, дающих некоторое представление об общем итоге богатств в Риме.
О том, что накопление было затруднительно и ему мешало много причин, мы уже говорили выше. Его врагами являлись: сами источники происхождения капитала, роскошь, малая обеспеченность его помещения, малое население и рабство.
I. Наступил момент, когда провинции нельзя было больше систематически эксплуатировать и когда выкачивание процентов приостановилось-Имперская администрация пыталась спасти провинции, уничтожая товарищества публиканов, реорганизуя администрацию и содействуя развитию периферии за счет центра. Какие экономические последствия имело то обстоятельство, что императорская власть перешла в руки лиц, принадлежащих к провинциалам, еще не выяснено. Но центр сосредоточения богатства перестал быть в Италии, прекратившей свое существование в качестве центрального пункта для капитализации.
II. Роскошь оказывала на накопление гибельное влияние. Много капиталов были помещены в недвижимость с непроизводительными целями: на дворцы, виллы, виноградники и на содержание клиентов и рабов. Не только аристократия, относившаяся с презрением к труду, находилась под влиянием идеи, свойственной докапиталистической эпохе, о том, что богатый человек не должен интересоваться хозяйственными вопросами, но даже наследники разбогатевших всадников страдали отсутствием капиталистического духа и занимались не спекуляциями, а проживанием своего имущества. Богатства быстро исчезали вследствие громадных расходов по представительству. Знать платила дорого за привилегию на cursus honorum, общественная карьера стоила большие деньги: на ней можно было разбогатеть, но надо было сначала сделать большие затраты, а многие потому и разорялись, не достигнув цели. Общественное мнение требовало от чиновников, чтобы они жили роскошно сообразно со своей службой, оно прежде всего ценило тех, кто расточал, кто устраивал самые лучшие зрелища и кто возводил грандиозные постройки. Места покупались устройством дорогих игр, длительных празднеств, даровой раздачей съестных припасов, и все это обставлялось с такой роскошью, что одно из таких празднеств стоило сенаторского ценза. Празднества в честь Кибелы в конце 1‑го века по Р. Х. стоило претору, их устраивавшему 100.000 сестерций, и они еще казались бедными. Гораций поздравлял себя со скромным происхождением, так как в противном случае его имущество стало бы достоянием народа. Богачи должны были иметь за собой целую свиту клиентов, так что часть их доходов поглощалась толпой паразитов; настоящий доход землевладельцев, таким образом, был тем меньше, чем больше у него было клиентов. Ни одно состояние не переживало больше трех или четырех поколений: в эпоху Трояна не было ни одного крупного состояния, приобретенного в эпоху Августа.
III. Значительная часть драгоценных металлов служила для выделки украшений и выходила из обращения; очень значительная часть возвращалась за границу при покупке чужестранных товаров и тратилась на удовольствий. Это еще больше вредило накоплению капиталов.
IV. Классы населения, которые живут с ренты и держат ее у себя, не занимаясь никаким производительным трудом, имеют тенденцию тратить. Расточительность поддерживалась еще известного рода общественным мнением, формировавшимся в школах, согласно которому трудиться было недостойно свободного человека или еще меньше человека, стремящегося повелевать. Утонченное общество не любит делать сбережений, заниматься ' промышленностью, торговлей или производством: деньги нужно было проживать, а время посвящать государственной службе. При расходах, превышавших доходы, накопление было невозможно. Само воспитание в патрицианских семьях делало римлян неспособными ко всякой производительной деятельности: они были скорее созданы для всего, что дает пищу воображению, чем заниматься извлечением доходов, так как не чувствовали в этом ни малейшей потребности. Если и случается, что аристократия занимается промыслами, к которым она не подготовлена, то она тратит больше, чем это можно, и прекращает дело, как только выясняется, что вложенный капитал дает лишь посредственный доход, и не вырабатывается обычный процент. Нужно обладать коммерческой жилкой, являющейся характерной для капитализма, а ее нет у классов поработителей, которые еще ни разу не превращались в класс капиталистов. Ни тирания, ни грабеж, ни насилие не приводят к развитию капитализма, который был всегда достоянием трудолюбивых классов населения, или, по крайней мере, их наиболее деятельных, развитых и предусмотрительных членов. Примером этому может служить средневековая буржуазия.
Если и есть собственники, которые пытаются спекулировать, то они далеко не могут сравниться по пониманию дела с профессиональными предпринимателями, которых не было или почти что не было в античном обществе, если не считать публиканов. Собственник скорее будет тратить свои деньги, чем давать им полезное помещение, когда он лишь изредка получает обратно то, что затратил. Это делает его трусливым в предприятиях. Вот еще почему классы населения, владевшие землей, не могли дать сильного толчка для накопления.
Деление общества на классы и возможность переходить из одного, в другой, также служили помехой. Мы знаем, что владевший имуществом известных размеров, становился сенатором, т. — е. он входил в касту, которая не должна была заниматься чем либо, что имело в виду получение прибыли, и которая почти была обязана вести роскошный образ жизни и тратить свое имущество, Вот почему всадник, составивший себе состояние торговлей в провинциях, сделавшись сенатором, должен был тратить накопленные капиталы на политическую деятельность или потреблять их, ведя праздный образ жизни, присущий его положению, или, по меньшей мере, удалиться от дел.
Это все были капиталы, опыт и коммерческий дух, потерянные для производства и для накопления. Постоянно нужно было начинать сначала: приходилось иметь дело с людьми без капиталов и без опыта и все, что делалось, находилось в руках людей, которые могли иметь лишь небольшие предприятия, так как у них не хватало средств, и они были вынуждены вести свое дело на занятые, да к тому еще под высокие проценты, деньги; высокие же проценты они должны были платить, так как денег было мало, а заимодавцам они могли представить лишь слабое обеспечение.
V. Оперируя на обширной территории, в отдаленных странах и при медленных путях сообщения, капиталисты вынуждены были поручить свои дела доверенным, которые их часто надували. Затем, хотя коммерсанты и находились под покровительством Рима, они не всегда могли взыскать капитал и проценты. Войны и восстания переворачивали все верх дном, и пришлось переживать не один только знаменитый итало–азиатский кризис, вызванный войнами Митридата, когда многие римские капиталисты были разорены. Наконец, когда по закону Габиния провинциалам было запрещено занимать деньги в Риме, то это повлекло за собой то, что государство не давало никакой законной гарантии капиталистам, ни средств принуждения против должников. Уже по одному этому риск заимодавцев увеличился, а высота процента поднялась.
VI. В античном обществе рост населения и богатства находились в тесной связи, так что богатство не могло увеличиться, если численность населения оставалась неподвижной. Одни и те же причины держали население на одном уровне и делали невозможным увеличение богатств, которые в свою очередь действовали на рост населения.
VII. Рабство оказывало страшно гибельное влияние на накопление. Так обстоит дело во всех странах с рабовладельческим хозяйством.
Весь капитал, затраченный на покупку рабов, является погибшим для производства. Он перестает существовать точно так, как капитал, затраченный на покупку земли, перестает существовать для земледелия: он восстановляет свое существование, когда раб продан. Купивший рабов не может начать эксплуатации одним только фактом покупки. Нужно для этого употребить еще и другие капиталы. Затем идут убытки, причиняемые трудом рабов. Хотя весь продукт труда раба идет рабовладельцу, но, если вычесть расходы по содержанию раба, эта выгода перевешивается значительными невыгодами. Как известно, раб работает плохо и мало и легко вводит хозяина в убытки.
Эта человеческая машина разрушается при пользовании, и с каждым днем ее рабочая сила уменьшается, пока смерть не уничтожит капитал, который представляет из себя эта машина; ее нужно постоянно поддерживать и охранять, пущена ли она в ход или нет, так как от нее нельзя избавиться, когда не хватает работы. Отдача рабов в наем — очень ничтожное подспорье, так как, если рабы и могут переходить от одного хозяина к другому, они не могут с пользою для дела переходить от одного занятия к другому; кто их сдает в наймы, по–видимому, владеет никуда не годным человеком, причиняющим одни убытки. Раб для владельца это тягость, от которой он освобождается, либо отказавшись от присвоения всего продукта, выделением пекулия или введением других мер участия в продукте труда, либо отпустив раба на волю. Рабовладельческое хозяйство самое дорогое, а доходы с него самые ничтожные. Они так низки от высокой покупной цены, от расходов по содержанию, от несчастных случаев и от смерти. Далее, так как рабству необходимо сопутствует жестокий гнет одних людей над другими, поэтому угнетатели должны искать поддержки у тех, у кого рабов нет, и содержать их в виде клиентов и прихлебателей. Свободными людьми являются преторианцы у богачей, которых они защищают против возможных восстаний рабов; а капиталисты вынуждены пожертвовать часть своих доходов своим клиентам, чтобы иметь последних на своей стороне против рабов. Это также уменьшает доходы и рост накопления.
Замечено, что труд рабов так малопроизводителен, что с малоплодородной земли нельзя получить даже продуктов, необходимых для содержания рабов; поэтому нужно забросить истощенную землю и ограничиваться лишь весьма плодородными землями. Это еще больше уменьшает доходы с капитала и рост накопления его.
Так обстоит дело в земледелии. В промышленности рабовладельцы скованы по рукам и ногам невозможностью изменять количество служащих; они не могут ни извлечь выгод при благоприятных обстоятельствах, ни облегчить своего положения при кризисах, последствия которых падают на них одних; они находятся перед лицом производства, где себестоимость товаров выше их продажной стоимости. Слабая производительность, которая служит препятствием для всякой конкуренции, отнимает у них весь капитал, которым они располагают, всякую возможность расширить дело, присвоить в свою пользу весь доход и следовать за колебаниями рынка. Правда, рабовладелец ни с кем не должен делиться своими доходами, но это положение правильно лишь в теории, на практике же ему нечем делиться, так как всю прибыль поглощает рабовладельческое хозяйство. Где существует рабство, там капитал является редким товаром, и там нет промышленности; расточительность обычное явление, задолженность всеобщая, нет точности в делах, ни крупных богатств, ни коммерческих предприятий в отдаленных странах. Рабство обнаруживает свой докапиталистический характер тем, что сопровождается расточением богатств и падением прибыли.
Пекулий мог быть для рабов средством для накопления, но это важное и весьма благоприятное для рабов установление находилось целиком на усмотрении рабовладельца и должно было рабам внушать слабое доверие и в слабой степени побуждать их делать большие сбережения и давать им производительное помещение. Они чувствовали, что чем они богаче, тем более они подвержены вымогательствам со стороны хозяев, их приказчиков и управителей. Они не были уверены в завтрашнем дне и жили только сегодняшним днем. Необеспеченность, неизбежная при их положении, удерживала от организации доходного производства.
В рабовладельческих странах накопление капиталов может происходить только при расчетливости, сметливости и старательности рабовладельцев. А наблюдение, подтвержденное на опыте, показывает, что предприниматели и рабочие, живущие от применения капиталов, более склонны делать сбережения, чем лица, живущие с ренты. Нужно чтобы предприниматель и рабочий заработали своим собственным трудом — первый свою прибыль, а второй свое жалованье, прежде чем их непроизводительно затратить. Даже в своих расходах предприниматель соблюдает порядок и экономию, как и в своих делах. Зная из ежедневного опыта, чего стоят деньги, зная способы извлекать из них прибыль и умея извлекать доход из самых ничтожных статей, он жалеет деньги, которых нельзя употребить в качестве капитала.
Картина рабовладельческого хозяйства в латифундиях, которую мы нарисовали, показывает нам, что домашнее хозяйство, опирающееся на труд рабов, менее всего допускает разделение труда, и поглощает весь валовой продукт, что в латифундиях все стоит дорого и что доходы превышают расходы в весьма слабой степени. Рабы, говорит Колумелла, вследствие своей беспечности, дают скоту околевать с голоду, они воруют семена, жатву и всячески причиняют ущерб интересам своего хозяина; это, одним словом, плохие земледельцы (id., praef). Рабство уничтожало всякий капитал, который мог бы быть посвящен производству меновых ценностей. Колон не улучшил положения вещей, так как колон платил натурой, а землевладелец не мог получаемое превращать в капитал.
Из всего этого следует, что крупные собственники не были капиталистами; доказательства этому можно найти в письмах Плиния, бывшего крупным собственником, в которых ничто не указывает нам, чтобы он обладал крупными капиталами; он сам жалуется на небольшие размеры своих денежных доходов (Ep., H, 4, 3; III 19, 18). «Мы обладаем благородством, которое стоит нам дорого, но денег у нас мало, а доходы с полей неопределенны и ничтожны».
Если бы даже применить правило Катона и обращаться с рабами хуже, чем с волами и с сохой, отдыхающими по праздникам, и заставлять их выполнять какую–нибудь другую работу, — раб должен работать или спать, — то и тогда не удалось бы увеличить доход от труда рабов и увеличить свое имущество при помощи больших доходов. Античное общество пожертвовало миллионами людей без всякой пользы для капиталистического накопления.
То, что говорит Плиний, дает нам возможность констатировать другую сторону экономической жизни Рима: какое значение придавали в античном обществе обладанию деньгами. Так как римляне принимали за основание ценности не исходную форму продукта, а конечную, завершающую процесс производства, и цель последнего, т. — е. не продукт сам по себе, а количество денег, на которое продукт может быть обменен, то они и представляли себе ценность, в виде цены, выраженной в деньгах. Вот почему у юристов понятия ценность и цена являются синонимами. В деньгах проявилось представление о капитале, который обязан своим существованием известной сумме сбереженных меновых благ, а не о капитале, как средстве производства. Не без основания потому утверждали, что в античном мире отсутствовало понятие о производительном капитале. В отличие от современной эпохи, когда капитал состоит не из меновых ценностей, а из ценностей, предназначенных для производства, и когда деньги являются средством, способствующим обороту, на которое покупаются орудия производства, и которое вследствие этого становится мерилом меновой стоимости и орудием производства, — в античном римском обществе деньги в сущности оставались непроизводительными и рассматривались с точки зрения обмена. Так как постоянным источником богатства в Риме была добыча, а не труд, эксплуатация иностранного производства, то римляне имели всегда деньги, владели большим количеством драгоценных металлов, меновых ценностей, считавшихся признаком благополучия, и лихорадочно набрасывались на них. Деньги были главным элементом всей хозяйственной жизни, но они служили лишь в качестве орудия обмена, а не производства.
Сравнение с современным капиталистическим хозяйством даст нам возможность понять значение этого указания. Теперь деньги составляют меньшую часть не только общественного богатства, но даже и сбережений. Деньги не являются капиталом, они лишь один из капиталов, один из тех, что имеет наименьшую ценность. Современные капиталисты являются владельцами определенного количества благ, употребляемых на дальнейшее производство; они ссужают деньги в целях производства не капиталистам, имеющим намерение заняться производством. Напротив, в античном обществе капитал — это деньги, и существуют только деньги или займы натурой. Богатые римляне владели не капиталами, приобретенными благодаря производству и вновь посвящаемыми производству, одним словом, производительными благами, а известным количеством металлов, меновых ценностей, не шедших на производство. Теперь деньги нужны для того, чтобы привести в движение капиталы в целях производства; напротив, в Риме деньги, получаемые непроизводительным путем, рассматривались как национальный продукт, предназначенный на покупку благ. Наконец, так как хозяйство не было направлено на производство, не было представления о производственной ценности, о производственном капитале, а весь капитал заключался в меновых ценностях, то ценность денег представлялась в виде известного количества товаров, которые можно было на них приобрести, т. — е. известное количество хозяйственных благ оценивалось суммой денег, на которые они могли быть обменены.
Возьмем в самом деле слова: Sors, caput, pecunia. Они точно указывают на функцию денег, но посмотрим, заключается ли в них идея о производительной ценности. Sors и caput употребляются как для обозначения денег, отданных в рост, так и для обозначения источника возникновения чего–нибудь; выражая только мысль, имеющую общее значение, они не обозначают накопления в целях производства и извлечения прибыли или благ, накопленных предшествовавшим им трудом. Если и противопоставляют понятие caput vivum понятию pecunia otiosa, то только для обозначения денег, приносящих проценты, а не живого, производительного капитала. Проценты не являются плодом капитала; деньги не идут исключительно на производство, а только на потребление, и их предназначение — потребление ценностей. Одним словом, деньги, превратившись в товары, служили в качестве потребительных ценностей. Тогда деньги потреблялись бесповоротно, а теперь только на предварительные расходы.
В праве мы не встречаем слова, которое имело бы значение капитала, предназначенного на производство. Юристы говорят о caput в обычном смысле этого слова; на ряду с fructus, который является естественным произведением землевладения, они ставят usurae на деньги, а произведения труда они также рассматривают, как fructus, т. — е. как естественный плод землевладения, происходящий при содействии рабов. В праве отражается общественное хозяйство, основой которого является земля.


[1] Marx. Le capital, III, 394, 396.
[2] Торговцы от Меца до Милана и в Апулии продавали Sagum, т. — е. грубую одежду для крестьян, солдат, низшему населению. См. у Менара «Частная жизнь древних».· III, 818. описание небольших передвижных лавочек.