Издаю теперь переведенные мною сочинения Тацита все, какие до нас дошли. Новый труд мой присоединяется к прежним, к переводам Саллюстия, Юлия Цезаря и Тита Ливия. Без Тщеславия и самохвальства, со справедливою гордостью могу смотреть на труды мои. Одного перевода громадной истории Тита Ливия достаточно было бы для почетной мне известности. Это правда, что, любя классическую литературу, я расхожусь во взгляде с многими её у нас поборниками: не навеки застывшие формы языка пленяют меня, но самая мысль древних - то, что в них есть вечного, родного всем и каждому, человеческого. Может быть это самое и причиною, что мои труды для ознакомления русской публики с лучшими произведениями латинской литературы со стороны ярых поборников классицизма проходятся молчанием. Но мне от этого все равно; важность трудов моих ясна сама по себе; ничьих похвал, так необходимых, чтобы хоть на время выставить чей-либо неважный труд, мне не нужно. Дело достаточно говорит само за себя. Посвятив столько времени, трудов и денег на изучение классических произведений и печатание их переводов, конечно, я в праве был ожидать за это и того, что мне придется и пожать плоды такой деятельности.
Считаю долгом публично выразить мою глубочайшую признательность совету Императорского Казанского университета вообще и Историко-Филологическому Факультету его в особенности за честь, сделанную мне, предложением принять место доцента римской словесности в означенном университете[1]. Я уверен, что и теперь и впоследствии времени это обстоятельство столько же почетно и самому университету, сколько и мне.
Не могу не упомянуть и о том, что г. товарищ министра народного просвещения И. Д. Делянов оказал милостивое внимание к моим ученым трудам, и когда я просил его дать мне возможность к учено - учебной деятельности, то я, при посредстве его, был определен учителем латинского языка во 2 и 3 классах Киевской второй гимназии (осенью 1869 года).
Лучшая награда серьезного научного труда конечно в нем самом; но весьма и поучительно, и утешительно знать меру участия и поощрения получаемого деятелями науки от лиц, поставленных во главе дела народного образования.
А. Клеванов.
Москва.
11-го Апреля.
1870.
О происхождении, месте родины и годах рождения и смерти этого по справедливости знаменитого Римского историка нет верных и точных сведений. Нахожу довольно вероятным, что он был сыном Римского всадника Корнелия Тацита, о котором Плиний Старший упоминает (Hist. Nat. VII, 16 и 17) как об императорском прокураторе в Бельгийской Галлии, области находившейся между реками Шельдою и Сеною, хотя и не тот самый сын его, о котором Плиний говорит в приведенном выше месте. Местом рождения Тацита считают Интерамну (нынешнее Терни при реке Нера, древнем Наре). Основанием к этому служит то, что оба императора, Тацит и брат его Флориан, правившие около 275 и 276 гг. по Рождестве Христове, имели в Интерамне родовые поместья, по рассказу Вописка Flor. 2. По словам того же биографа Tac. 10, император Тацит считал историка Тацита в числе своих предков и обнаруживал к нему величайшие и удивление и уважение. На основании данных, находящихся отчасти у самого Тацита, отчасти в письмах его приятеля младшего Плиния, с достоверностью можно заключить, что Тацит родился не позднее, а может быть еще несколько ранее 56 г. по Рождестве Христове и находился еще в живых в 117 году. Таким образом жизнь историка Тацита относится по времени правления императоров Нерона, Гальбы, Отона, Вителлия, Веспасиана, Тита, Домициана, Нервы, Траяна, даже, по всей вероятности, отчасти и Адриана. О том, что Агрикола в год своего консульства (77-й по Рождестве Христове) сосватал за него дочь свою, а в следующем году выдал за него, - рассказывается Тацит в жизнеописании Агриколы, гл.9. Имел ли Тацит детей - наверное неизвестно, хотя из 46 главы жизнеописания Агриколы можно заключать, что он имел дочь от своей жены, дочери Агриколы. Кроме того из летописи Тацита XI, 11, узнаем, что он в 88 году по Рождестве Христове был претором и членом комиссии пятнадцати[1]. Еще известно нам из жизнеописания Агриколы Тацита, что когда Агрикола умер в 93 году по Рождестве Христове, то Тацит с женою находился в отсутствии из Рима, продолжавшемся четыре года. Догадываемся, что он вероятно находился вместе с Агриколою в Британнии в какой-либо должности и по отъезде его остался там при исполнении каких-либо служебных обязанностей. Из некоторых мест жизнеописания Агриколы можно, как нам кажется, заключить не без основания, что Тацит видел собственными глазами то, что описывал и что одним словом он сам был в Британнии. Тацит говорит сам о себе в первой главе первой книги своих исторических записок: "от Гальбы, Отона и Вителлия не видел я ничего ни хорошего, ни худого, а мое положение в обществе началось с Веспасиана, сделалось более значительным при Тите, но особенно возвышено Домицианом; умалчивать об этом не имею я надобности". Впрочем это не воспрепятствовало Тациту изобразить личность Домициана в самих черных красках; уж очень выказать хотел он свое беспристрастие!
Когда в 97 году по Рождестве Христове умер консул Вергиний Руф до истечения срока его служения, то Тацит был призван дослужить за него. Он был консулом из кандидатов (consul suffectus) и товарищем впоследствии императора Нервы, который в том же году носил звание консула. Плиний младший в письмах своих (II, 1,) говорит, что Тацит произнес речь в похвалу умершего Вергиния и что тому к его полному благополучию недоставало ничего кроме еще чести найти столь красноречивого оратора.
Тацит, сколько нам известно, оставил после себя три небольших сочинения: диалог или разговор о старом и новом красноречии, жизнеописание Агриколы, его тестя и описание Германии и живущих там народов. Затем четырнадцать книг исторических записок, где содержится изложение событий от смерти Нерона до смерти Домициана; шестнадцать книг летописей или повествования истории Римской от кончины Августа до смерти Нерона, последнего из потомков Августа (Юлиев) рода, т. е. сколько-нибудь, хотя не прямо, имевшего право относиться к этому роду. От этих сочинений историка почти больше половины до нас не дошло. Разговор о красноречии кроме многих пробелов имеет и значительный пропуск. В летописях, недостает большей части пятой и очень много шестой книги, начала одиннадцатой, шестнадцатой более половины. А из четырнадцати книг исторических, записок дошли до нас только первые четыре, да пятой около третьей части. Из 1 главы 1 книги исторических записок видим, что Тацит намерен был описать и счастливое по его словам время Траяна, когда можно было свободно мыслить и что, думаешь, выражать; но неизвестно, привел ли он в исполнение это намерение.
Прежде еще меньше имелось от Тацита; в римских его изданиях Бероальда в 1515 году недостает первой половины летописей, которую мы теперь имеем. Она найдена в начале 16 века в Вестфалии в Корвейском аббатстве, и Лев X, папа Римский, заплатил за нее очень дорого. Что касается до попыток немецких гелертеров пополнить недостающие места Тацита (также как и Титй Ливия), то они и неудачны, и ни к чему ровно не ведут.
Из всех сочинений Тацита видно, что он от природы обладал замечательным красноречием. Из писем Плиния (Ep. II, 11) заключаем, что Тапит с замечательным успехом являлся защитником в делах судебных. Многие места писем Плиния упоминают об общей научной деятельности обоих друзей; может быть она-то и относилась к занятию красноречием, хотя Тацит сам не раз в своих сочинениях (Agr. 3. Hist. 1,1, Ann. Ill, 24) говорит лишь о занятии историей как о своем любимому и исключительном призвании.
Прежде всего мы скажем о трех маленьких сочинениях Тацита. Самым замечательным из них по всей вероятности считаем разговор о древнем и новом красноречии. Тут высказывается вполне образ мыслей Тацита о современном ему положении дел, которое он глубоко ненавидел. Но вместе с тем видно, что Тацит имел характер скрытный и уклончивый, чему доказательством может служить и то, что несмотря на свой, вполне республиканский, образ мыслей, умел же он не только ужиться с Домицианом, но даже получать от него повышения по службе (об этом свидетельствует сам Тацит, Истор. Зап. I, 1). Затаенная ненависть к существовавшему порядку вещей проглядывает во всем изложении Тацита, и хоть он одно из действующих лиц разговора и заставляет превозносить благоустройство, тишину и спокойствие, которые водворились с монархиею, сравнительно с бурным и беспокойным, полным смут временем народоправления, но сколько тут глубокой скрытной иронии! Спокойствие и тишина хороши, нет слова, но спокойствие смерти еще лучше, однако его никто что-то не хочет. Жизнь сама по себе уже предполагает и заключает в себе волнения и борьбу и осудить человека и общество на бездействие значит причинить ему нравственную смерть. Конечно, есть такие розовые, сладкие натуры, которые всем довольны; при общем угнетении еще попевают стишки, конечно похвальные, властям и за это еще получают награды. Гораций не стыдится прославлять Августа и Мецената и крохи от их стола попадали ему в рот; но какие же поэты - Гораций и Виргилий? Слова, слова, слова!... Напрасно будете вы искать у них той прелести, той естественности, той жизни, какая дышит в произведениях Овидия, неугомонного, беспокойного Овидия, который дождался - таки, что его сослали в Томи (в роде нашей Томской губернии того времени, хотя где-то около берегов Дуная в нынешней Бессарабии или Молдавии), а сочинения подверглись опале. Независимой, самостоятельной литературе с произвольною властью ужиться трудновато, чему было много примеров.
Самостоятельный талант не укротим сам по себе, не легко укладывается в заготовленные рамки и не может ужиться даже с покровительственным тоном властей. Он сознает за собою право на внимание, но не ждет его как милости, и как милость от людей далеко хуже его, но лишь случайно выдавшихся вперед вряд ли и примет, конечно, если дорожит собою и имеет сколько-нибудь средств к жизни. Тепличные и оранжерейные таланты никуда не годятся; вынесите их на свежий воздух - и поблекнут. Истинный и самостоятельный талант есть сам по себе протест против всего дурного что есть в существующем. Таким являлся и Тацит в свое время; все решительно его труды представляют резкий протест против современного ему порядка вещей в Риме. И это нисколько не значит, чтобы Тацит желал или мог дело поправить. Сделай его императором, и он бы им был, и не возвратил бы народу римскому свободы, потому что она, по ходу дел, стала невозможною, в силу неумолимой исторически - жизненной правды той, которой бывает время юности, бывает время и старости для всего.
Снова не можем не возвратиться к той особенности Тацита, что, республиканец в душе, он на деле ревностно служил монархии и достиг почестей известных. Конечно, Тацитов в этом отношении было много, и не первый и не последний он доказательство, что писать и действовать - две вещи разные. Как ловкий чиновник подпускает он фимиама лести Траяну, и основательно можно думать, что сочинения Тацита все относятся ко времени этого - императора; писаны они могли быть и ранее, но изданы уж ни в каком случае не прежде. Несдобровать бы Тациту при Домициане, знай только он о его образе мыслей настоящем и о его исторических трудах, если они тогда были. Разговор о красноречии Тацита писан, как можно заключить из некоторых содержащихся в нем указаний, при императоре Веспасиане и, вероятно, издан при нем же, если судить по некоторым льстивым выражениям этому императору. Но замечателен конец, глубоко насмешливый, этого произведения, где действующие лица, представители разных направлений и убеждений, не могли переспорить друг друга, и как последний аргумент собираются (хотя и в шутку) сделать донос друг на друга. Средство, как видите, читатель, быть правым и подавить соперника - довольно старинное.
В разговоре о красноречии находим весьма любопытную картину воспитания молодого Римлянина того времени, а также деятельности адвокатов и отношения их к судебным местам. Вообще, это произведение Тацита есть драгоценный памятник для знакомства с современным ему состоянием римского общества, - состоянием далеко не завидным.
Другое из небольших сочинений Тацита о Германии заключает в себе сведения об этой, в то время Римлянам столь же мало известной, стране, как нам Ташкент, Самарканд и Бухара, и о её народах. Но сведения эти изложены не с одною целью любознательности и желания обобщить их и другим, а они подчинены одной господствующей мысли провести параллель между первобытными добродетелями германских племен и современным Тациту развращением нравов, господствовавшим в римском обществе. С этою целью Тацит выставил рельефно все, что в пользу семейных и других добродетелей Германцев, а дурные стороны их быта оставил в тени. Впрочем, вряд лисам Тацит променял бы свое житье в Риме на житье с прославленными им дикарями, какими в то время были Германцы. Замечательно, хотя это не иное что как чистая случайность, что Тацит, литературная деятельность которого относится ко времени Траяна, когда римское могущество было еще в полном, так - сказать, цвете, уже предвидел неминуемое его падение и именно от германских племен, по-видимому, униженных и покоренных в то время, заискивавших и службы и покровительства в Риме. Далее, когда будем говорить об летописи и истории Тацита, мы приведем места, доказывающие нашу мысль. Но замечательно, повторяем, что Тацит последний самостоятельный, истинно - гениальный писатель древнего Рима, предузнавал своим гением падение его, и именно от германских племен, и обратил на них особенное внимание как на будущих разрушителей и вместе наследников римского могущества.
Третье свое небольшое сочинение Тацит посвятил памяти своего тестя Агриколы; это и литературное произведение и дань родственным чувствам, как он сам высказывает в предисловии. Это сочинение отличается от других сочинений Тацита изложением, слогом до того сжатым, что самый смысл речи в некоторых местах так темен, что и уяснить себе его трудно. Вообще в этом произведении Тацита по мыслям его бесспорном, по слогу очень много недостатков; сжатость его переходит почти в бессмыслицу.
В особенности замечательно начало этого произведения, где Тацит, со свойственною ему резкостью, изображает отношение современного ему правительства к литературе. Мысль его та: как тут хвалить великих людей, что водилось в старину, когда Арулен Рустик написал сочинение в похвалу Пета Тразеи, а Геренний Сенецион - Гельвидия Приска. За это их обоих казнили, а сочинения, руками особых для того назначенных трех чиновников, сожгли на Форуме. Этим самым огнем (говорит Тацит) хотели истребить голос народа римского, последние признаки свободы мыслей, сенат, даже память всего прошлого. Выгнали преподавателей философии, и высшее образование предали конечному осуждению. Тайные агенты правительства подстерегали все наши движения, самое выражение лица, подслушивали все самые задушевные беседы. Если древность видела крайности свободы, то мы пережили рабство, доведенное до последней степени развития."
Тацит мастерски изобразив чудовищные характеры Тиберия, Кая Калигулы, Нерона и др. многих, останавливается с любовью на весьма немногих личностях, которые заслужили его сочувствие. Таковы три личности: Германика, Пета Тразеи и Тита, Веспасианова сына; но эти портреты людей добра очерчены не так мастерски, как людей зла. Таково уже свойство и Тацитова изложения, да отчасти и самой сущности предмета, в котором зло своим разнообразием представляет более материалов для описания, чем добро, предмет простой, несложный и чуждый разнообразия.
Читая Тацита, невольно содрогаешься при мысли о том ужасном времени, которому ничего подобного не может представить разгул самого страшного деспотизма в нынешнее время, когда выше всякой власти стоит уважение к религии, гласность (не местная, а всеобщая) и общественное мнение. Для тиранов Рима не было никакой узды кроме их диких, почти не человеческих страстей. Много обвиняли Тацита в утрировке, в том, что он слишком черными красками обрисовал первых императоров под влиянием своего республиканского воззрения; сожаление о прошлом выражало у него ненависть к настоящему. Нашлись писатели, которые пытались защищать личности Тиберия и Нерона и делать из них людей добра... Поверить истину портретов Тацита трудно уже по совершенному отсутствию других верных исторических памятников о том времени. Светоний ясно писал под влиянием Тацита, заимствуя у него нередко даже самые выражения. Во всяком случае верно только то, что каковы бы ни были в действительности личности первых римских императоров, но такова сила истинного гения, что клеймо позора и осуждения, натиснутое на их памяти Тацитом, останется с ними до конца веков и все попытки к их оправданию будут не только безуспешны, но странны и смешны.
В совершенном и полном беспристрастии Тацита можно уже усомниться, несмотря на его Торжественные заявления, уже потому, что иногда самые им изложенные события противоречат тому выводу, который он из них делает. Так все изложение действий Отона, в особенности его честная смерть, описаны подробно Тацитом, но тот же Тацит клеймит его незаслуженно осуждением. Он не может ему простить убийства Гальбы, креатуры сената, единственной по убеждению Тацита законной власти народа Римского и вследствие этого благородная личность Отона не вызвала от Тацита сожаления, а лишь неумолимый приговор осуждения.
Тацит и не скрывает в своих сочинениях своего сочувствия к старинному порядку вещей в Риме, к общественному управлению; на императоров всех без различия смотрит он как на притеснителей; но взгляд Тацита аристократический, он не сочувствует демократии, он понимает, что излишнее развитие демократий погубило свободу, что массы не в состоянии ни понять ее, ни применить к делу, что свобода погибла излишком свободы. Давно уже, очень давно придумано честолюбцами при посредстве бессмысленных - масс и войска держать в порабощении все, что есть разумного и живущего сознательно в народе. В Риме дела шли хорошо, пока во главе их стоял сенат, собрание лучших и. самых светлых умов народа. Честолюбцы, искавшие возвыситься над законами и ниспровергнуть существовавший порядок вещей, явились заступниками будто бы угнетенных масс, начали льстить им, проводить разрушительные для общества законы о разделе полей, что в сущности равнялось разделу собственности, раздавать черни даром хлеб и другие припасы, подкупать ее деньгами и все это - во имя свободы. Очень понятно, что подобные действия рано или поздно должны были увенчаться успехом, - чернью подавлен сенат. Такова уже сущность дел ·человеческих, что учреждения людей гибнут сами собою: свобода избытком свободы обращается в рабство и монархия губит нередко сама себя, проводя свойственным ей полновластием меры для нее же пагубные и подготовляющие неизбежно беспорядки и переворот государственный. В этом случае советники монархов бывают одни близоруки, а другие злонамеренны. Но вообще и республики и монархии были бы вечны, если бы они сами себя не губили: республики - избытком свободы, а монархии - правом издавать всякие законы даже для них самих пагубные и разрушительные. Очень понятно, что все это подготовляется в самом обществе, условливается степенью его умственного и нравственного развития. В предисловии к Юлию Цезарю мы сказали и здесь повторяем, как непреложную истину, что народ создает себе те учреждения, каких он стоит. По правительству безошибочно можно судить о народе, и по народу - о правительстве. Каждое правительство нуждается в исполнителях, а они, путем ли выбора, назначением ли правительства, а все из среды того же народа и того же общества, а между тем они-то и придают характер правительству.
Полный упадок нравственности в обществе римском условил необходимость появления императоров с властью, основанною на вооруженной силе и массах черни, которую эти императоры кормили. Еще прежде переворота мало - помалу водворилось даже в лучших людях аристократии полное равнодушие к интересам общественным, к вопросам политическим, ненасытная жажда к наслаждениям и к золоту, как средству иметь их. В низших слоях обнаружилось стремление к деятельности; но при неразвитости их, это стремление выказалось только желанием подражать высшим в их наслаждениях и роскоши. При недостатке средств явилось общее неудовольствие, желание принудить богатых к насильственному разделу земель и состояний. Страсти эти обнаруживались тем сильнее, что религиозные верования совершенно утратили силу и влияние на народ. При таком состоянии общества вопросы политики, вопросы общественного устройства стали на второй план; только властью сильною и сосредоточенною в одних руках могли быть сдержаны социальные стремления черни, а с другой стороны и чернь могла скорее надеяться милостей и преобразований от одного повелителя, чем при господстве аристократии, действовавшей исключительно в интересах одного сословия. Массам было не до политической свободы, был бы кусок хлеба и зрелища. Они находили даже своего рода наслаждение, видя унижение и раболепство гордых и знатных родов римских патрициев. Перед властью императоров все были равны. Притом самые злоупотребления этой - власти были гораздо чувствительнее для аристократии, чем для народа, а отдаленные провинции почти их не чувствовали. Если первые императоры Рима действовали как безумные, если некоторые (да чуть ли не все) переходили от милостей и благодушие к неслыханному зверству, то это отчасти объясняется их весьма шатким положением. Жестоко ошибется тот, кто будет думать, что власть императоров римских, особенно первых, представляла что-либо общее с властью законных родовых государей европейских держав, властью, основанною на связи с народом, на исторических преданиях, на божественном праве. Ничего подобного тут не было. Разве положение одного Наполеона явившегося государем не в силу истории, не по праву, а насильственным переворотом, ниспровержением республики, которой он же был обязан своим возвышением, может представить много общего с положением первых римских Императоров. Слово император у древних Римлян не заключало в себе понятия ни о какой мере власти, ни о каких правах. Это был титул, звание, которым воины, одержав победу, украшали своего военачальника, не придавая ему этим нисколько каких-либо особенных прав или большей власти.
В Риме, как известно, были сначала цари, по - латыни reges, но с изгнанием Тарквиния Гордого, навсегда уничтожено это звание, обречены самым страшным казням и проклятиям те, которые покусились бы и принять это звание, и восстановить его. В случаях крайней нужды, по требованию дел общественных, назначаем был временный правитель, с неограниченною властью, под именем диктатора. Когда честолюбцы становились выше· законов, то они и принимали это звание диктатора, придававшее их положению некоторую законность. Это звание носил Сулла; его же принял и Юлий Цезарь, сделавшись главою государства. Но с его смертью звание это уничтожено и подверглось равному осуждению со званием царей. Когда Август, уничтожив соперников, сделался один главою государства Римского, он, несмотря на то, был каким-то пришлецом, чем-то чуждым организма государственного; ему не было места в строю государственном, сложившемся в течении стольких столетий. Влияние и сила его были велики и всемогущи, но не законны; они шли в разрез со всеми существовавшими учреждениями Рима. Если власть императора была собственно военного происхождения, и в сущности император был прежде всего военачальник, полководец, то в мирное время он собственно не имел себе никакого места. Вследствие этого-то императорам услужливый сенат давал то консульское звание, то бессменного трибуна народного, чтобы дать какое-либо официальное значение в механизме государственного строя. Таким образом, хотя, в сущности, без воли Императора ничего не делалось, но, особенно вначале, государственный организм Рима жил и действовал, как во времена республики, так, как будто бы императоров и не было. Обо всех делах консулы докладывали сенату, и тот издавал законы, декреты, как бы самостоятельно, хотя из них ни один не проходил без воли и контроля императора и его приближенных. Замечательно, что хотя Юлий Цезарь, а за ним и Август, бравший себе его примером и первообразом, явились якобы защитниками интересов народа (в смысле масс) от сословных притязаний аристократии (патрициата), но угнетение, ограничение свободы начали они именно с тех самых масс, интересам которых они будто бы служили. Так, сохраняя тщательно сенат, Август отнял у народа право утверждать законы, оставив его исключительно сенату, и таким образом народ утратил политическое значение гораздо ранее аристократии. А сенат, как ни терзали императоры, как ни истребляли людей добра и независимых, как ни сажали туда своих креатур, но все считали его для себя необходимым; только через него получали они - болезненный нарост разлагавшегося организма государства, поглощавший его последние силы - хотя некоторую тень законности. Случалось не раз, что одновременно являлось несколько императоров, назначенных различными армиями, но законным считался только тот, кого утверждал сенат римский; об утверждении же народа, о плебисците, этой горькой иронии настоящего над прошедшим, и речи не было. Император Отон говорит воинам: (Ист. Зап. 1,84) "несколько народов захватил Вителлий, что-то похожее на войско имеет он у себя, но сенат с нами. Вследствие этого государство здесь, а там враги государства... Прочность существования Рима, спокойствие народов, моя вместе с вашею безопасность основаны на неприкосновенности сената. Это учреждение, получившее свое начало с легкой руки родителя и создателя нашего города, от времен царей и до императоров беспрерывно существующее и бессмертное, как от предков приняли, завещаем потомкам... Из среды вашей происходят сенаторы, а из сенаторов государи".
Если бы какому-нибудь народу шли в пользу уроки прошлого, заветы истории, то не поверил бы он тем угодникам, которые льстят его массам, чтобы сделать себе из них ступени к величию, достигнув которого начинают сами же создавать прежде истребленную и униженную аристократию, как необходимый член государственного организма. Несколько личностей выдаются тогда случайно из масс, а сами массы остаются в прежнем, если не в худшем положении. Бюрократии тогда еще придумано не было, и потому сенат необходим был императорам, вызванным демократиею, и при всей ненависти к этому учреждению, императорам приходилось с ним считаться.
Далее Тацит хвалит императоров Нерву и Траяна, как успевших удачно соединить две, впрочем несовместные (подлинные слова Тацита), вещи: монархию и свободу. Не можем не привести здесь многознаменательные грустные слова Тацита, так глубоко справедливые: "впрочем (несмотря то есть на благие попытки Нервы и Траяна) несовершенство человеческой природы таково, что вылечить труднее, чем вогнать в болезнь. Долго и трудно возрастаем мы, а умираем в одно мгновение; так и таланты, и литературную и научную деятельность легко пода - вить, но трудно, очень трудно, воззвать к жизни. В самом человеке есть уже от природы охота к бездействию, и сначала насильственное молчание обращается в привычку"... Так, несмотря на Официальные похвалы властям, Тацит сознавал, что самостоятельность мысли подавлена навсегда и что воззвать, при известных условиях, к жизни подавленную мысль так же невозможно, как заставить жить живые органические существа в среде лишенной воздуха, необходимого для их дыхания. Мы уже говорили о той уклончивости, с какою Тацит умел сладить с несколькими личностями Императоров и даже с такою, какова была личность Домициана. В Агриколе Тацит нам изображает такую же уклончивость его тестя, где он предупреждает желание императора, оставив Британнию прежде получения приказания, отказывается от предложенного ему правления Малою Азией, зная, что в сущности императору того не хочется (чтобы он принял). При этом случае Тацит позволяет себе высказать следующую мысль истинного придворного искателя почестей, - мысль недостойную человека, который сочувствовал Пету Тразее. Вот она: "пример Агриколы доказывает, что и при самом дурном государе может возникнуть великий человек и что покорность и уменье сдержать себя не исключают деятельности и старания и могут доставить ту же степень заслуги, какой домогаются многие противодействием и упорством, погибая безо всякой пользы для дела общественного". Такая мысль Тацита тем более замечательна, что изложение дела им же самим представляет наглядное ей опровержение. Несмотря на всю свою уступчивость, на желание стушеваться, обратиться в ничтожество в глазах императора, Агрикола этим его не смягчает: устранен от всякой деятельности, преследуется его подозрительностью и гибнет, как полагали тогда, преждевременно жертвою яда, данного по его Домициана приказанию, во всяком случае к его радости.
Важнейшие конечно произведения Тацита - это его Летопись и Исторические Записки. Считаем нужным объяснить, почему мы назвали Исторические Записки, между тем как в подлиннике просто Historiae, т. е. Истории (во множ, числе). Каждый поймет, что озаглавить просто Истории Тацита не только будет не ясно, но и указывать, как будто бы дело идет об истории самого Тацита, а не Рима. Если бы при слове истории было бы еще что-нибудь объясняющее, напр. истории Рима, моего времени и т. п., то я бы так и перевел; но просто historiae, по моему мнению, всего лучше перевести именно словом: исторические записки, хотя, по-видимому, слова записки в подлиннике и нет, но оно подразумевается.
Почему из произведений Тацита одно носит название летописи, а другое истории, тогда как оба одинакового (исторического) и содержания, и изложения? Только летопись излагает события времени более (и для Тацита) отдаленного, между тем как история содержит рассказ того, чему Тацит был почти современником и что ему известно было лично или от других. Притом в летописи Тацит не всегда строго держится распределения годов, но нередко события нескольких лет излагает разом, по поводу какого-либо частного случая. Мы по крайней мере не находим заметной разности по существу дела между летописью и историею Тацита, и в истории видим только продолжение летописи.
Достоинства исторических сочинений Тацита весьма велики. Собственно как историк, как рассказчик, он стоит выше всех других, дошедших до нас историков римских, хотя в некоторых других отношениях Саллюстий стоит, но нашему мнению, выше его. Рассказ Тацита до того хорош, что он вполне переносит в то время и действует тем сильнее, что слог его до того сжат, что слова нет лишнего. В этом отношении Тацит стоит выше Тита Ливия и по изложению - Цицерона, так как и тот и другой любили многословие и, как бы любуясь собственною речью, одну и ту же мысль выражали в разнообразных Формах. Слог Тацита краток, сжат, и тем сильнее производимое им впечатление.
Оба сочинения Тацита проникнуты глубокою грустью настоящего и сожалением о прошлом времени свободы. Тацит предвидит неминуемое падение Рима, хотя невидимому в его время могущество его было во всей силе. Из многих мест, где проглядывает мысль о неизбежном падении Рима, приведем два особенно наглядные. Так в Германии (33 гл.) Тацит говорит: "пусть народам чужеземным присуща будет не привязанность к Нам, но вражда и ненависть между собою. И для нас теперь, когда государство идет навстречу уже неизбежной гибели, ничто не может быть столь благоприятно, как раздор между врагами". Еще в Исторических записках Тацита (1. 3). читаем: "и еще ни разу до этих пор не было обнаружено столь ужасными народ римский постигшими ударами, что боги имеют в виду вовсе не наше спокойствие, но мщение над нами совершают". Все начало Историч. Записок Тацита есть грустная элегия, и его сочинения основательно можно назвать историею страданий народа римского. Отрадного нет ничего; от одной грустной картины переходите к другой еще более грустной, и надобно полагать, что рассказ о последующих (при Веспасиане и его сыновьях) событиях проникнут был тем же чувством и может быть не даром не дошел он до нас, но истреблен услужливыми людьми близкими к Веспасиану и не желавшими, чтобы имя этого императора стало наравне с именами Нерона, Калигулы, Нерона. Вообще не было сначала имени для означения верховной власти Августа и преемников; названия царя "и диктатора не годились, как уже осужденные историею Рима. Вот и придумали название princeps (отсюда принц) в смысле первого, первенствующего из всех гражданина. Как видите, ловко и не совсем несогласно с продолжавшими еще действовать республиканскими учреждениями древнего Рима. Но как бы то ни было, положение первых императоров было очень шаткое, неопределенное, неверное. Власть их, права, отношения к существующему порядку вещей были неясны, неопределенны и вполне зависели от личного характера и значения императора. В сущности же император не переставал быть частным человеком; влияние его на дела, лишенное законности, было более или менее неопределенным. Он мог все, и вместе ни на что не имел права. В сознании этого надобно искать разгадки странного поведения первых императоров римских, их параксизмов то непомерной доброты, то зверской жестокости; они хотели испробовать все средства к утверждению своей власти, видя её шаткость и то, что она совершенно лишена основания, Фундамента. Личные увлечения страстей, условившие чудовищные проявления, объясняются очень легко и молодостью императоров, и свойством безграничного произвола, который по своей природе портит и самых лучших людей, соблазнами и лестью людей их окружавших, которые сами наводили на зло, и опять-таки тою же шаткостью и неверностью положения, сознание которой заставляло наслаждаться в настоящем сколько возможно благами власти и богатств, пока они в руках, так как будущее было весьма неверно. Власть первых императоров была чем-то случайным, какою-то экстраординарною мерою, но необходимость которой легко могла, по-видимому, и миновать. Но на деле случилось не так. При испорченности общества, привычка рабства сделалась так велика·, что как малое дитя, или одряхлевший старик не могут обойтись без посторонней помощи, так и римский народ не мог жить без повелителя, который бы его кормил, давал денег и зрелища. Замечателен рассказ Светония о попытке восстановить свободу после смерти Калигулы (Клавдия жизнеописание, гл.10): "консулы заодно с сенатом и городскими войсками (когортами) заняли Форум и Капитолий, заявляя восстановление общей свободы. Послали и за Клавдием трибуна народного призвать его в сенат для совместного совещания, на что Клавдий· отвечал, что его насильственно задерживают воины. На другой день и сенат обнаруживал менее усердия к исполнению своих начинаний, так как между членами его обнаружились и разномыслие и раздоры, и чернь, окружавшая сенат, требовала одного правителя, называя его по имени... все дали присягу Клавдию... (гл. 11). Первым делом его было изъять из памяти те два дни, когда обнаружилось желание изменить существующий порядок вещей; он объявил торжественно и навсегда полное прощение за все, что было сказано и делаемо в течении этих двух дней"...
Так ряд императоров римских едва не прервался со вторым преемником Августа... Вообще и сами императоры чувствовали себя как-то неловко в Риме, - во всем и везде видели они себе осуждение, и потому-то они старались жить как можно меньше в Риме, оставаясь преимущественно в Кампании. Уже Нерон думал о перенесении местопребывания в Антий, а потом в Византию. Но, мало - помалу с течением времени и усилиями императоров, Официальное значение их все усиливалось конечно насчет значения других властей государства; исподволь отнимаемы были последние права граждан относительно выборов, и деспотизм, основанный на военной силе и раболепстве сената, приобретал все большую и большую силу. Провинции, находившиеся в заведывании сената, просились в непосредственное заведывание императора, так как они в таком случае пользовались некоторыми льготами. Рядом с проконсулами и легатами выступили в управлении провинциями прокураторы, в начале не более как поверенные императора в качестве частного собственника, его так сказать управляющие, но мало - помалу, стали они сильнее всех других властей.
Замечательно, что императоры римские долго сохраняли характер только первых граждан государства, не более. Штат их придворный состоял из одних отпущенников; ни один гражданин римский не находился в собственной службе императора, точно так же как и какого-либо другого частного лица. Отношения покровительства (патроната и клиентелы) были совершенно другое, но в то время весь дом императора состоял из рабов и отпущенников; свободных граждан и знатных римлян там не было. Следовательно, служба императора не считалась, как во времена последующие, службою государству, и в сущности император оставался как бы частным лицом.
Тацит преследует ненавистью и клеймит позором первых императоров Рима, как похитителей власти, им не принадлежащей по праву, как явление чудовищное в государственном строю римском; не раз повторяет он с глубоким сожалением, что Друз, что Германик, если бы они достигли верховной власти, возвратили бы народу римскому свободу... Но Тацит ошибался: свобода была невозможна для народа римского по многим причинам, и из них самая главная была та, что он для нее уже более не годился.
Поборник невозможной уже республики, Тацит вместе является и поборником уже отжившего паганизма. Тогда как не только лучшие люди народа, но и массы его перестали веровать в божества Греции и Рима и в таинственные обряды антропоморфической религии, так мало соответствовавшей духовным потребностям человека, Тацит, и именно по духу противоречия и реакции противу вновь распространявшихся религиозных верований Востока, является горячим приверженцем богов древности, конечно безо всякой веры в них; они становились анахронизмом, точно так же как и учреждения древней вольности Рима, пустым словом, утратившим смысл и значение. Как консулы, так и боги древности остались при громком названии, но в сущности без всякого значения. Тацит с любовью останавливается на храмах богов, религиозных воспоминаниях, на мнимых чудесах, рассказывает их подробно, и в этом случае, внушаемый любовью к старине, становится далеко ниже лучших представителей этой самой старины, которые давно уже признали несостоятельность Олимпа и в мыслях и сочинениях чтили лишь одно вечное божественное начало, не имеющее конечно ничего общего с баснями поэтов.
Отсюда понятно то пренебрежение и ненависть, какими преследует Тацит религии Моисееву и Христову; а это самое уже указывает сильное развитие христианства во время Тацита. Паганизм видел свою гибель неминучую, и вследствие этого раздражение его достигло высшей степени; оно сказалось и в Таците. Слово любви и милосердия, воплотившееся для обновления человечества, не нашло сочувствия в черствой душе Тацита. Он предвидел гибель Рима, видел разложение современного ему общества, приветствовал в Германцах людей новых, неиспорченных, свежих деятелей на поприще историческом, но для истинного света, просвещающего каждого человека грядущего в мир, закрыл глаза. Странное ослепление, но свойственное не одному Тациту, а многим замечательным писателям и времен позднейших. Если великое учение Христа его последователями может быть и изменено и не получило вполне приложения к жизни, то все же оно само по себе, в своем первобытном, чистом виде, есть необходимое условие всякого человеческого развития и совершенствования на пути добра, и само будучи способно к дальнейшему развитию и применению. Мир древний разлагался; не было верований, которые удовлетворяли бы насущным духовным потребностям человека... Лучшие люди сознавались в совершенной пустоте душевной, в отсутствии точки опоры своей нравственной деятельности. Только христианство могло обновить древний мир, сказавший свое последнее слово. Тацит предвидел гибель Рима и всего существовавшего порядка вещей, но чем это заменится, какая будет заря нового мира, - он не презирал и потому-то безотрадная грусть веет в его сочинении. Знал он вполне, что древний мир отжил свой век, что призвать его к жизни невозможно, но все он его так любил и сожалел о нем, как жалеет любящий о любимом предмете, уже добыче смерти, но все еще дорогом, расстаться с которым не хочет, несмотря на всю необходимость. Отсюда слепая и безрассудная ненависть Тацита к христианству, которому суждено было сменить собою мир древний и положить начало бесспорно лучшему порядку вещей внесением в жизнь человека и народов общего духа любви, милости, истинны и равноправия всех в духовном и материальном развитии.
Тацита сочинение Летопись явилось в русском переводе А. Кронеберга в 1859 году в двух частях. Перевод этот сделан можеть быть с Французского, может быть с немецкого, но, по-видимому, не с латинского, - так далек он от оригинала. В этом переводе замечаете вы странную попытку, когда-то, впрочем, бывшую в моде, употреблять выражения напыщенные, торжественные, как одни достойные классиков. Но как например передавать просто голубоглазая или с голубыми глазами. Надобно - синеокая и т. п. Так переводили Гомера, так переводили Тацита; между тем тот и другой сами по себе чужды всякой напыщенности, всякой торжественности и выражаются по своему очень просто, языком разговорным того времени. Легко было впасть и в противоположную крайность. Так например в 35 главе I книги читаем в русском переводе Кронеберга: "Германик, как будто запачкало его преступление, быстро сошел с трибунала"... И не ловко, и не верно. В подлиннике: "тут он (Германик), как будто преступление готово было его запятнать, опрометью соскочил с трибунала"... Далее перевод Кронеберга: "...выхватил свой меч и хотел пронзить себе грудь. Близ стоявшие схватили его руку и остановили. Задние ряды стеснившейся толпы и даже, трудно поверить, несколько человек, подступивши ближе, кричали: пусть режется (?!)"... В подлиннике: "схватил меч, висевший у него на боку, и подняв устремил на грудь, но ближайшие силою удержали его правую руку, схватив ее. Самая отдаленная и собравшаяся в кучу часть собрания, и едва вероятно будет выговорить, некоторые отдельные воины, подходя ближе, убеждали его поразить себя"...
Чтобы показать, до какой степени жалок и несамостоятелен перевод Кронеберга, в котором Тацит узнал бы себя так же мало, как Гораций себя в переводе Фета, раскроем еще наудачу его перевод; вот глава 62, 4 книги.
Перевод Кронеберга.
В консульство Марка Лициния и Луция Кальпурния случилось страшное несчастье, которого последствия не уступают последствиям самой кровопролитной войны. Это было делом одного мгновения. Какой-то отпущенник Атилий, взявшись выстроить амфитеатр в Фидене для гладиаторских представлений, не укрепил его на прочном фундаменте и не соединил прочными связями деревянные стропила; он не желал блеснуть роскошью и движим был не честолюбием, а грязною корыстью... Громада потряслась, рухнула частью внутрь, частью наружу и завалила огромную толпу людей, смотревших на представление или прогуливавшихся около амфитеатра (?/)...
Слова Тацита по - русски.
При консулах М. Лицинии и Л. Кальпурнии неожиданное бедствие сравнялось с уроном самых громадных войн. Вместе и разом началось оно и кончилось. А именно, некто Атилий, из рода отпущенников, начав строить амфитеатр у Фиден для того, чтобы там дать зрелище гладиаторских игр, и фундамент вывел не на материке, и деревянную настройку не скрепил прочными связями, так как он пустился в это предприятие не вследствие избытка денег и не из местного тщеславия (честолюбия), но из - за достойных презрения барышей... Здание наполнилось, потом обрушилось; частью оно провалилось внутрь, частью рассыпалось снаружи. Несметное число людей, внимательно смотревших на зрелище или тех, которые около стояли (circumadstabant), увлекает в падении и покрывает"...
Предоставляем читателям судить, с какого языка сделан перевод Кронеберга. Но прочитав нами сделанный непосредственно с подлинника не трудно убедиться, как мало общего у Кронеберга с Тацитом.
Еще на выдержку несколько примеров:
Глава 63. Когда начали разбирать развалины, толпа стала обнимать (??!!) целовать убитых; часто поднимался спор, если лицо покойного (?) было слишком обезображено, а возраст и костюм (?!) походили на другого (?!)"... Что ни слово, то грех и против подлинника и против русского языка и смысла. Тацит говорит: "как начали (очищать собств. сдвигать) то, что обвалилось, сбежались к бездыханным, обнимали их, целовали, и часто, если лицо видно было не ясно, а наружность и возраст одинаковы, ошибка узнававших вызывала спор".
У Кронеберга: "сенат приказал строить амфитеатры не иначе как по освидетельствовании прочности почвы"... У Тацита: "и на будущее время предусмотрено сенатским декретом: не возводить амфитеатры иначе как на почве испытанной твердости"...
У Кронеберга: "видно род Клавдиев священный и принят в число богов, говорили в народе"... У Тацита: "святы и приятны богам (acceptos Numinibus) - Клавдии"... О принятии богами в свой сонм рода Клавдиев ничего нет; да это и нелепость, потому что эти толки относились к еще живому Тиберию.
Книга IV, глава 67. У Кронеберга: "мне кажется, что Тиберий выбрал это уединенное место, потому что в нем не было гавани и едва могли приставать к берегу самые маленькие суда, так что часовые всегда знали наперед, кто едет к Тиберию"... В последней Фразе Кронеберг пополнил Тацита, потому что у Тацита этого нет. У него читаем: "всего скорее поверил бы я, что ему (Тиберию) понравилась пустынность (одиночество), так как кругом море без пристаней, и едва ничтожные удобства для маленьких судов; и никто не мог бы пристать без ведома сторожа"....
Гл. 68. Кронеберг: "И Сабин, расчувствовавшись, залился слезами, разразился жалобами".... У Тацита: "Сабин, как вообще люди в несчастьи слабеют духом, пролил слезы, присоединил жалобы"...
Гл. 69. Кронеберг: "сообщники стали советоваться, как бы им подслушать Сабина, потому что место беседы его с Латиарисом должно казаться вполне безопасным. Стать за дверьми страшно, как-нибудь увидит (?!) или зашумишь, или просто из предосторожности посмотрят нет ли кого. И три сенатора решаются на подлейшую проделку (какое великолепное выражение!!), забиваются на чердак и слушают, приложив уши к щелям потолка"...
У Тацита: "совещаются те, о которых я выше упомянул, каким бы способом это могло быть принято слухом сколько возможно большего числа людей. Месту, где сходились, надобно было сохранить всю наружность уединения (одиночества). А если бы они стали у дверей, то должны были опасаться каждого глаза, каждого звука и случайно могли возникнуть подозрения. Между крыши и потолка залезли три сенатора и столько же позорно было их убежище, как отвратительно коварство; к отверстиям и щелям прикладывают уши".... Кронеберг: "приведя в комнату, над которою были шпионы, начинает перечислять в прошлые и настоящие ужасы".... У Тацита: "приводит в дом и в спальню; к прошлому и настоящему, а всего был порядочный запас, присоединяет новые опасения". О шпионах ни полслова у Тацита. Кронеберг: "с недоверчивостью смотрели даже на мертвые (?!) кровли и стены". Каким образом кровли могут быть мертвые, когда они никогда не жили. Умереть может лишь то, что дышало, что жило? И действительно, у Тацита мертвых кровель нет; у него: "озирались даже на немое и бездушное, на кровли и стены"....
Глава 70. У Кронеберга: "Тиберий, написав в сенат письмо по случаю торжества нового года в Январские Календы, начал обычными поздравлениями".... Нелепо и неверно! Император поздравляет сенат с новым годом!... Ничего подобного нет у Тацита; у него читаем: "Но Цезарь, предпослав в письме обычные мольбы или пожелания по случаю начала года и Январских Календ, обращает" и т. д. Точно также и далее непростительно фантазирует Кронеберг: "какой же день, говорит он, будет свободен от казней, если во· время священнодействий и поздравлений (дались же ему эти поздравления!!), когда все даже воздерживаются от богохульных речей, оковы и виселица продолжают свирепствовать".... О нелепости и бессмыслице этого перевода говорить было бы излишне. Как будто богохульные речи даже в Риме могли быть такою обыкновенною вещью, что от них только - де на новый год и воздерживались. Послушаем Тацита: "какой же день будет свободен от казней, когда среди священнодействий и обетов (vota, почтенный Кронеберг, не может значить поздравление), в то время, когда, в обычае воздерживаться даже от светских, мирских речей (т. е. не говорить пустяков). Где же г. Кронеберг начитали вы, что profanus значит богохульный, когда profanus только противополагается sacer (sacra et profana в смысле светского сравнительно с духовным), будут продолжать действовать оковы и петли".... Почтенный читатель, как вы находите? Похож Тацит Кронеберга на Тацита настоящего?
Кажется, этого довольно, чтобы судить о переводе Кронеберга. Если я остановился над ним и не прошел его пренебрежительным молчанием, то лишь потому, что перевод этот принадлежал сторонникам покойного и давно забытого журнальчика Атенея; нашлись люди, которые встретив мои переводы пристрастною и несправедливою критикою (смотри предисловие ко второму тому моего перевода Тита Ливия), хотели в предложенном ими переводе Кронеберга выставить образец, что вот, дескать, перевод, так перевод, не чета Клевановским... Каждый знающий хорошо латинский язык, отбросит с презрением фантазию Кронеберга и К°, где они не переводили, а чистосердечно глумились над Тацитом.
Остается сказать о моем переводе. Я далек от мысли заверять кого-либо, что он без ошибок и промахов. Напротив, я положительно знаю, что они есть. Лучшему оратору и то приходится иногда сказать не так и не то что следует, сорвется, что называется, с языка (lapsus linguae). То же бывает и с самым старательным переводчиком трудного и большего произведения: нередко случается употребить не то выражение, которое нужно, чтобы лучше передать мысль. Если бы мне пришлось другой раз переводить Тацита, то я сам нашел бы не мало у себя ошибочного и слабого, и исправил бы; а теперь издаю первый его перевод. Ошибок при издании не мало именно потому, что оно большею частью делалось в мое отсутствие из Москвы.
Для составления приложений к моему изданию, пользовался я немецким изданием Тацита - Рота, Карла Людвига (Штутгарт, 1861) в 2 томах.
А. Клеванов.
Москва
1870.
Апреля ¹⁷/₂₉.
От построения города Рима в 710 году (до Рождества Христова 44-м, в Мартовские Иды), 13 марта убит предательски в сенате К. Юлий Цезарь. Виновники убийства все люди осыпанные его милостями и благодеяниями, имели в виду не пользы отечества, которое отдавали на жертву нескончаемым смутам, но свои личные честолюбивые, хотя и весьма близорукие, расчеты. То были Кассий, М. Брут и Децим Брут. Совершив убийство, злодеи засели в Капитолии. Между тем М. Антоний, которого они ненавидели, как искреннего и ближайшего приятеля Цезаря, овладел общественною казною. Вдова Цезаря, Кальпурния, передала ему и собственные деньги Цезаря и письменное духовное завещание.
Сенат определяет, с одной стороны, всепрощение (амнистию) заговорщикам, с другой - подтверждает все законы и распоряжения Цезаря, определяет ему торжественные похороны и открытие его завещания.
Заговорщики выходят из Капитолия и мирятся, по-видимому, с Антонием. Сенат подтверждает за Л. Кассием и М. Брутом управление провинциями, отданными им Цезарем.
При отдаче похоронных почестей Цезарю, что происходило 19 или 20 марта, обнаружилось раздражение народа против совершивших убийство. Антоний разжигал еще более народные страсти. Заговорщики вынуждены оставить немедленно Рим, а затем и Италию: М. Брут отправился в Македонию, а Кассий в Сирию, и стали собирать там военные силы.
Завещанием Цезарь усыновил восемнадцатилетнего внука, потомка сестры его Юлии, К. Октавия, который и принял с того времени наименование К. Юлий Цезарь Октавиан.
М. Антоний, сделавшись консулом вместе с Долабеллою, все более и более самостоятельно и произвольно действует в. Риме и, по-видимому, хочет вступить во все права диктатора.
В конце года Антоний выступил к Мутине (Модене) с тем, чтобы осаждать Децима Брута, удалившегося в город.
Цезарь Октавиан подделывается к М. Туллию Цицерону и становится будто бы на сторону Децима Брута (убийцы его деда), собирает старых, заслуженных воинов из войска Юлия Цезаря, которые поселены были колониями в Средней Италии, дает по две тысячи сестерций (около ста руб. сер.) на человека, чтобы привлечь к себе больше солдат, и в короткое время собирает войско в десять тысяч человек.
От построения Рима семьсот одиннадцатый год, до Р. Хр. сорок третий. Сенат определяет объявить войну Антонию, осаждавшему Мутину. Консулы Гирций и Панза, первый с Цезарем Октавианом, выступили в поход с тем, чтобы напасть на М. Антония и выручить из осады Децима Брута. Панза разбит Антонием, но тот в свою очередь терпит поражение от Гирция и Цезаря Октавиана. Оба консула и Гирций и Панза гибнут в бою. М. Антоний бежит в Галлию и соединяет остатки сил своих с войсками стоявшего там Лепида. Сенат объявляет и Лепида врагом отечества.
Децим Брут оставлен войском и умерщвлен убийцами, присланными М. Антонием.
Цезарь Октавиан вступает в переговоры с М. Антонием и М. Лепидом, и его солдаты требуют для него консульства. Октавиан делается консулом, не имея еще 20 лет от роду.
Вскоре потом вступает в триумвират с М. Антонием и М. Лепидом сначала на пять лет, чтобы общественные дела привести в порядок. Определение народного собрания признает триумвират законным.
Затем последовало осуждение на гибель весьма многих лиц всаднического сословия, значительного числа (130) сенаторов, в числе которых был и даровитый, но недальновидный М. Туллий Цицерон. В назначении этих жертв каждый из триумвиров делал уступки личным неудовольствиям товарищей.
Триумвиры разделили между собою управление провинциями: М. Лепид взял на себя восстановить спокойствие в Риме и Италии, а Цезарь Октавиан и М. Антоний предприняли войну против Марка Брута и Кассия.
От построения города семьсот двенадцатый, от Р. Х. сорок второй. Цезарь Октавиан и Марк Антоний сразились с М. Брутом и Л. Кассием у Филипп. Брут побеждает Октавиана, но Кассий вынужденный уступить Антонию, приказывает своему служителю себя умертвить. Брут во втором сражении побежден и вынуждает одного из товарищей бегства нанести себе смертельный удар.
Так кончилось всякое противодействие триумвирам, осталось им только разобраться между собою. Да еще Секст Помпей, сын Кнея Помпея Магна, владел островом Сицилиею со значительными морскими силами.
М. Антоний отправился в Малую Азию, Цезарь Октавиан в Италию, где заслуженные воины должны были получить в вознаграждение земли для поселения. Исполнение этого предположения произвело неописанные бедствия в Италии, где многие тысячи жителей выгнаны из жилищ и лишены достояния, чтобы удовлетворить солдат. Значение М. Лепида становится с каждым днем все ничтожнее; на него и внимания почти не обращают.
В этом году родился Тиберий, будущий пасынок и преемник Октавиана.
От построения Рима семьсот тринадцатый, от Р. Х. сорок первый. М. Антоний встречает в Сицилии - Египетскую царицу Клеопатру и следует за нею в Египет.
Раздор возникает между Цезарем Октавианом и Фульвиею, женою М. Антония (кстати будет припомнить здесь, что Фульвия, по разным причинам, питала личную вражду к Цицерону, и что ей-то он и одолжен своею гибелью), которую поддерживал брат М. Антония Л. Антоний. Началась так - называемая Перузийская война, в которой Л. Антоний, осажденный Цезарем Октавианом в этрусском городе Перузии, нынешней Перуджии, должен был, наконец, сдаться вследствие недостатка продовольствия в следующем (до Р. Х. 40) году.
М. Лепид принимает на себя управление Нумидиею и Африкою.
От построения Рима 714-й, до Р. Х. 40 год. Жена М. Антония Фульвия отправляется в Афины с детьми для свидания с мужем.
Цезарь Октавиан вступает в переговоры с Секстом Помпеем, но они никакого удовлетворительного результата не имеют на этот раз.
Цезарь Октавиан отправляется в Галлию, а она, по делению провинций 43 года, досталась М. Антонию, и сумел все находившееся там войско из одиннадцати легионов, стаявшее прежде на стороне товарища, перевести на свою.
Цезарь Октавиан вступает в брачную связь со Скрибониею, и та родит ему Юлию.
Вторжение Парфов в Сирию. Антоний, получив о том известие, хотя и покидает Александрию, но не идет навстречу неприятелю, отправляется в Грецию, где он видится со своею матерью и женою, а затем в Италию, где он осаждает Брундизий и находившуюся там часть войска Октавианова.
Фульвия умирает, и между обоими триумвирами составляется договор, скрепленный союзом М. Антония с сестрою Октавиана, Октавиею младшею, вдовою Кая Марцелла. Как в Перузинскую войну М. Випсаний Агриппа, так во время этих мирных толков Меценас оказал существенные услуги Каю Октавиану.
Октавиан и Антоний делают между собою вторичное (только вдвоем) распределение провинций Римского государства, при котором Лепиду оставлена только Африка.
Секст Помпей, не допущенный к участию в Брундузийском соглашении, действует неприязненно против Италии. Вследствие этого голод в Риме и от него волнение в народе; массы черни требуют мира с Помпеем.
Сенат римский назначает Ирода царем Иудеи.
Цезарь Октавиан и М. Антоний в Риме.
От построения Рима 715-й год, а до Р. Х. 39-й. И Октавиан и Антоний у Мизена заключают договор с Секстом Помпеем, по которому тот не только сохранил обладание Сицилиею, но и вдобавок должен был получить Ахайю (Элладу и Пелопоннес).
Скрибония, жена Цезаря Октавиана, родит дочь Юлию. Непосредственно за этим Октавиан разводится с нею, имея уже намерение жениться на Ливии.
П. Вентидий, легат М. Антония, поражает Парфов (сравни Тацита Германию, 37).
От построения Рима 716-й год, до Р. Х. 38-й. Снова возникают неудовольствия между Цезарем Октавианом и Секстом Помпеем. Нападение последнего на берега Италии.
М. Випсаний Агриппа, легат (полководец) Цезаря Октавиана ведет счастливо войну в Галлии, переходит через Рейн и вынуждает Убиев, немецкое племя, поселиться на левом берегу Рейна. Вследствие этого возникает там город колонии агриппинской, Кельн.
Цезарь Октавиан отнимает у Тиберия Клавдия Нерона его жену (сравни Летопись Тацита 1, 10, V, 1) Ливию, мать родившегося в 42 году Тиберия и беременную ребенком, родившимся через немного месяцев, Друзом.
От построения Рима 717-й год, до Р. Х. 37-й. Цезарь Октавиан делает приготовления к морской войне против Секста Помпея. М. Випсаний Агриппа делает из озер Лукринского и Авернского крепкую и удобную гавань для его морских сил.
Цезарь Октавиан и Марк Антоний в Таренте (Летопись Тацита 1. 10) вступают снова в соглашение о поддержании их взаимной власти и возобновляют триумвират на последующие пять лет. Октавия улаживает неудовольствия, возникшие было между обоими триумвирами.
От построения Рима 718 год, до Р. Х. 36-й. Секст Помпей разбит на море Агриппою, бежит в Лесбос и через год лишился там жизни.
М. Лепид с двенадцатью легионами перешел из Африки в Сицилию, по-видимому, с тем, чтобы помогать Цезарю Октавиану против Секста Помпея, но полагаясь на свои огромные военные силы, когда к его 12 легионам присоединились еще восемь, которые были до сих пор на стороне Секста Помпея, является ему соперником. Между тем Цезарь Октавиан тайно вступает в переговоры с войсками Лепида и, значительную их часть задобрив, выступает к ним вперед. Воины толпами переходят к нему и сам Лепид, будучи всеми оставлен, вынужден явиться к Августу и просить его милости (Летопись, 1. 10).
В продолжении этих войн за Сицилию и Меценат, по поручению Цезаря Октавиана, был правителем Рима и Италии и по окончании войны много помогал ему в восстановлении повсеместном общественного порядка.
С этого времени Октавиан назначен бессменным и пожизненным народным трибуном.
М. Антоний предпринимает поход против Парфов, в котором теряет часть своего войска. Преследуемый и теснимый Парфами, он удаляется в Армению и оттуда, бросив войско на произвол судьбы, спешит в Александрию видеться с Клеопатрою.
От построения Рима 719-й год, до Р. Х. 35-й. Антоний страстно привязался к Клеопатре и вследствие этого все усиливается отчуждение его от жены его Октавии.
От построения Рима 720-й год, до Р. Х. 34-й. Антоний коварством заманивает царя Армении Артавасда с женою и детьми в свою власть и ведет их в Александрию в триумфе. Армению намеревался он отдать сыну, родившемуся ему от Клеопатры.
В этом году умирает знаменитый историк римский Саллюстий Крисп. Наследником имени и достояния делает он племянника, принятого им заместо сына; об этом-то Саллюстии упоминается в Летописи 1. 6 и III. 30.
От построения Рима 721 год, до Р. Х. 33-й. Антоний назначает Полемона царем в Малую Армению.
От построения Рима 722 г., до Р. Х. 32-й. Начинаются неудовольствия между Цезарем Октавианом и М. Антонием; с обеих сторон деятельные приготовления к войне.
В этом году умер Т. Помпоний Аттик, известный дружбою к нему Цицерона и перепискою с ним.
От построения Рима 723-й год, до Р. Х. 31-й. Морское сражение при Акциуме между Цезарем Октавианом и Агриппою с одной стороны и М. Антонием и Клеопатрою с другой. Исход боя обеспечил за Октавианом неограниченное и нераздельное господство в римском государстве. Сравни Летопись II. 53.
В продолжении войны главная власть над Римом и Италиею вверена снова Меценату (сравни Летопись V. 11) а после сражения при Акциуме на помощь ему послан Агриппа, между тем как Цезарь Октавиан пребывал в Малой Азии и Самосе.
От построения Рима 724 год, а до P. X 30-й. Восстание в Брундизии уволенных от службы заслуженных воинов (ветеранов). Усмирить их является Цезарь Октавиан из Самоса (Летописи 1. 42) и оттуда он отправляется в Египет для того, чтобы совершенно покончить с Антонием.
Антоний умерщвляет сам себя. Клеопатра также лишает себя жизни. Гражданские усобицы кончаются на этот раз со смертью Антония.
Цезарь Октавиан обращает Египет в отдельную римскую провинцию, управление которой должно быть вверено только самым близким и доверенным лицам из служащих при императоре и притом достоинством не выше звания всадника римского. Сравни Летописи II. 59.
Сенат истощает всю свою изобретательность лести и угодливости в желании более почтить победителя, но тот до весны следующего года остается в Малой Азии.
От построения Рима 725 год, до Р. Х. 29-й. По возвращении Цезаря Октавиана в Рим господствовавший до того времени там недостаток денег изменился в величайший избыток, так как он присвоил себе всю сокровищницу египетских царей.
Цезарь Октавиан затворяет храм Януса, потом в течении трех дней один за другим совершает свой торжественный въезд триумфатора в Рим.
Он назначается императором навсегда, хотя imperium от времени до времени ему возобновляется. В качестве цензора ревизует он и пополняет и сенат и патрицианские роды. Ср. Летопись XI. 25.
От построения Рима 726-й год, до Р. Х. 28-й. Сенат избирает Октавиана своим председателем - princeps senatus - впоследствии принято называть просто princeps, при чем это слово не означало первоначально полного и неограниченного властителя, каковыми в действительности были императоры, но только первого, старейшего из равных. Мало - помалу смысл и значение этого слова все расширялись.
От построения Рима 727-й, до Р. Х. 27-й. Цезарь Октавиан получает наименование Августа (приумножителя); власть царская неограниченная восстановлена только без ненавистного дотоле народу римскому и обреченному проклятиям имени царей (reges).
В этом году Август посетил Галлию и Испанию.
От построения Рима 728-й, до Р. Х. 26-й. Война в Испании, которая продолжается и весь следующий год.
От построения Рима 729-й, до Р. Х. 25-й. М. Марцелл, сын Октавии, вдовы М. Антония, от первого брака её с К. Марцеллом, соединен брачным союзом с Юлиею, дочерью и единственным детищем Августа. Марцеллу было от роду 18 лет, а Юлии 15.
От построения Рима 730-й, до Р. Х. 24-й. Октавиан Август возвращается назад из Испании в Рим, и это событие Гораций прославляет в 14-й оде третьей книги.
Наместник Египта, Элий Галл, предпринимает неудачный поход против Арабов. Горация оды 1. 28.
От построения Рима 731-й, до Р. Х. 23-й. Состоялось сенатское определение, которое дало Августу пожизненно власть и права трибуна народного.
М. Марцелл, сын Октавии, зять Августа, умирает. См. Виргилия Энеида, VI. 883 и след.
Парфское посольство в Риме. См. Летопись Тацита, II. 1 и послед.
От построения Рима 732, до Р. Х. 22 год. Заговор в Риме против Августа и вследствие этого разные казни, - между прочим Варрона и Егнация. Ср. Летопись 1. 10.
От построения Рима 733-й, до Р. Х. 21 г. Випсаний Агриппа женится на Юлии, вдове М. Марцелла. (Летопись Тацита 1. 3.)
От п. Р. 734, до Р. Х. 20 год. Тиберий, пасынок Августа, послан с войском в Азию и сажает снова Тиграна на престол армянских царей. Летопись 11.3.
Родится у Агриппы и Юлии сын, названный Каем Цезарем. Летопись 1.3.
От построения Рима 735-й, до Р. Х. 19 год. Сенат вручает на пять лет Августу potestas censoria, т. е. главный надзор над общественною нравственностью, magisterium morum, что составляло прежде обязанность цензоров (Горац. Epist. II. 1, 2) и власть консульскую пожизненно.
От построения Рима 736-й, до Р. Х. 18 год. Попытка Августа различными законами поддержать общественную нравственность и развить охоту к брачным союзам. Horat. Carm. Saecul. Ann. III. 28.
От построения Рима 737, до Р. Х. 17 год. Август празднует пятую вековую годовщину Рима. Horat. Carm. Saeculare, Annal. XI. 11.
Должность praefectura urbis, на которую до тех пор только на дни празднования Альбанских торжеств назначаем был представитель высших сановников государства, Август делает постоянною. Летописи VI. 11.
Люций Цезарь,, второй сын Агриппы и Юлии, родился в этом году. Его и брата его Кая, родившегося ранее, Август принимает как своих детей.
От построения Рима 738, до Р. Х. 16 год. М. Лоллий, стоявший с войском на правом берегу Рейна, соединившимися Немецкими племенами Сугамбрами, Узипетами и Тенктерами разбит на голову и теряет легионного орла. Annal. 1. 10. Август отправляется потом в Галлию. с Тиберием и остается там более двух лет.
От построения Рима 739-й, до Р. Х. 15 год. Удачные походы обоих пасынков Августа - Тиберия и Друза против Винделиков, Рециев и Нориков и других народов Альпийских. Horat. Od. IV. 14.
Во время войны с Винделиками главная квартира Тиберия находилась на острове Боденского озера.
У Друза от жены его Антонии, второй дочери этого имени М. Антония и Октавии родился сын Германик.
От построения Рома 741-й, до Р. Х. 13 год. Август возвращается из Галлии, а Агриппа из Малой Азии, где он был занят в течении долгого времени.
От построения Рима 742-й, до Р. Х. 12-й год. Август облечен в сан верховного первосвященника (pontifex maximus), которое до сих пор принадлежало бывшему триумвиру М. Лепиду.
М. Лепид умер в этом году.
Агриппа умер 51 году от роду; вдова его Юлия родила уже после его смерти третьего сына Агриппу Постума. Кроме его и двух старших сыновей - Кая и Люция, Агриппа, от брака с Юлиею (оставил еще двух дочерей) Юлию (Annal. III. 24) и Агриппину (Annal. 1. 33). и от прежнего брака с Помпониею, дочерью всадника Помпония Аттика, дочь Випсанию Агриппину, которая, будучи отдана за муж за Тиберия, пасынка Августа, родила младшего Друза. (Ann. II. 43).
Тиберий жену свою Випсанию Агриппину, по приказанию Августа оставляет и вступает в брак с дочерью его Юлиею, вдовою Агриппы.
Поход Тиберия против Паннонов и Далматов. К этому же времени относится первый поход его брата Друза в Германию. Его морское плаванье и канал на Рейне. (Germ. 34. Ann. II. 8).
От построения Рима 743-й, до Р. Х. 11-й год. Второй поход Друза в Германию и также вторичный поход Тиберия против Паннонцев и Далматов.
От построения Рима 744-й, до Р. Х. 10-й год. И Тиберий и Друз совершают в третий раз походы против тех же самых врагов.
Друз проникает во внутренность Нижней Германии и закладывает укрепления на правом берегу Рейна, на Маасе, Везере и Эльбе.
У Друза родится сын Тиберий Клавдий Друз, впоследствии император, под именем Клавдия.
От построения Рима 745-й, до Р. Х. 9-йгод. После того, как Друз, брат Тиберия, в 10 году возвратился в Рим - вступил он там же в консульство - отправился он в четвертый поход в Германию и помер там вследствие падения с лошади, 30 лет от роду.
Новый поход Тиберия против Паннонцев.
От построения Рима 746-й, до Р. Х. 8-й год. Первый поход Тиберия против Германцев, живущих между Эльбою и Рейном.
В этом году в восьмой месяц года Секстилий, так названный (шестым) по прежнему счислению годичного времени от марта, в честь императора Августа назван его именем Августом.
Умирает Меценат (Ann. III. 30). К этому же году относится смерть его прихлебателя Горация, придворного стихоплета.
От построения Рима 747-й, до Р. Х. 7-й год. Второй поход Тиберия против Немцев.
Рим разделен на четырнадцать частей.
От построения Рима 748-й, до Р. Х. 6-й г. Усыновленный Августом, внук его Кай Цезарь, сын Агриппы и Юлии, еще в детском возрасте назначен консулом, хотя вступить в него должен был по достижении двадцатилетнего возраста. Сверх этого он, вместе с младшим Люцием, получает звание старейших или первых лиц (principes juventutis) молодежи. (Annal. 1. 3).
Тиберий получает власть трибунскую на пять лет. С этого времени, вследствие неудовольствий его с Августом и с Цезарями Каем и Луцием, по Юлии его пасынками, а также и ссоры с женою его Юлиею, Тиберий в виде ссылки живет на острове Родосе в течение семи лет.
От построения Рима 750-й, до Р. Х. 4-й год. Умирает Ирод, прозванный великим, царь Иудеи.
От построения Рима 751-й, до Р. Х. 3-й год. Люций Цезарь назначен в консулы, точно так же как старший Кай, в шестом году до Р. X. (сравни под этим годом).
От построения Рима 752-й, до Р. Х. 2-й год. Август получает титул отца отечества (pater patriae).
Август дочь свою Юлию, за крайне распутное поведение, ссылает на остров Пандетарию, теперь остров Вандотина. (Ann. 1. 53; III. 24). Её любовники поплатились жизнью. Один из них, Юлий Антоний, сын триумвира, вынужден был умертвить сам себя (Ann. I. 10).
От построения Рима 753-й, до Р. Х. 1-й год. Кай Цезарь вступает в брак с Ливиею, дочерью умершего Друза, племянницею Тиберия (впоследствии она же была его невесткою, женою сына его Друза), и тотчас же отправлен на Восток привести в порядок дела с Парфами и устроить дела в Армении. М. Лоллий придан молодому человеку в качестве попечителя. (Ann. I. 3. 42, III. 48).
Л. Домиций Агенобарб проникает с римским войском в Нижнюю Германию гораздо дальше кого-либо другого из римских полководцев. (Ann. 18. 44).
От построения Рима 755-й, по Р. Х. 2-й год. Тиберий после семилетнего пребывания в ссылке на острове Родосе возвращается в Рим.
Луций Цезарь на дороге в Испанию, где он должен был принять начальство над войском, умирает в Массилии (Марселе) (Ann. I. 3). Ему в супружество назначена была Лепеда, правнучка диктатора Суллы и великого Помпея. (Annal. III. 22).
От построения Рима 756-й, по Р. Х. 3-й год. Каий Цезарь ранен в одном сражении в Армении и от последствий раны умирает в следующем году.
От построения Рима 757-й, по Р. Х. 4-й год. Тиберий и Агриппа, сын отца того же имени, родившийся после его смерти, единственный, остававшийся еще в живых, внук Августа, усыновлен им, а Тиберия - Август заставил усыновить племянника Германика. Впрочем, три года спустя Агриппа сослан на остров Планазию (Ann. 1. 3. 4. 5. 6).
По усыновлении Тиберий совершает третий поход против Германцев. От построения Рима 757-й; по Р. Х. 5-й год. Четвертый поход Тиберия в Германию, и он тут проникает до Эльбы. Большой голод в Риме.
От построения Рима 758-й, по Р. Х. 6-й год. Поход Тиберия против Маробода в Богемии; он вынужден вернуться назад вследствие большего возмущения населений Паннонии и Далмации (Ann. II. 46).
Тяжелая и упорная война в Паннонии и Далмации. Тиберий ее ведет при помощи и содействии племянника, принятого в сыновья, Германика.
Август на расходы по ведению этой войны основывает особенную военную кассу - aerarium militare - которой и назначает особенные источники доходов (Ann. 1. 78; II. 42). ;
Иудея делается Римскою провинциею (Ann. II. 42).
От построения Рима 759-й по Р. Х. 7-й год, Паннонско-Далматская война продолжается.
От, построения Рима 760-й, по Р. Х. 8-й год. Паннония покоряется, и Далмалия несколько позднее.
Знаменитый и истинно гениальный поэт Овидий сослан в Мезию в Томи.
Оратор Кассий Север отправлен в ссылку на остров Крит (Ann. I. 72. IV. 21).
От построения Рима 761-й, по Р. Х. 8-й год. Совершенное истребление Херусками и другими Германцами, соединившимися под главным начальством Арминия, римских легионов, находившихся в Германии под начальством П. Квинктилия Вара (Тацита Лет. II. 45. I. 60. след).
Законами lex lulia и Papia Poppaea de maritandis ordinibus прежние распоряжения к развитию охоты брачных союзов приведены в порядок и исправлены, при чем увеличены награды семейным, а наказания для холостых смягчены. (Anni. III. 25).
От построения Рима 762-й, по Р. Х. 10-й год. Тиберий отправляется на Рейн - принять меры к охране границ Империи от вторжения Германцев.
От построения Рима 763-й, по Р. Х. 11-й год. Тиберий с Германиком переходят Рейн и производят опустошительный набег во внутрь Нижней Германии.
От построения Рима 764-й, по Р. Х. 12-й год. У Германика и Агриппины родится сын, впоследствии сделавшийся императором под именем Калигулы (его настоящее имя было Кай Цезарь). (Летопись Тацита 1. 33. 41).
От построения Рима 763-й, по Р. Х. 13-й год. Тиберий послан Августом в Иллирию и тот его провожает до Беневента. В Кампании Август делается больным и умирает в Ноле 19 августа.
1. К. Юлий Октавиан Август (смотри выше обозрение к 44-му году) имел две сестры; обе назывались Октавиями.
Младшая Октавия, сначала супруга К. Марцелла, имела от него М. Марцелла; после смерти первого мужа (обозрение 1 к 40-му году), сделалась женою триумвира М. Антония, имевшего прежде в замужестве Фульвию, умершую в этом же году.
Фульвия, прежде замужества с М. Антонием, имела двух мужей, - первого II. Клодия и от него дочь Клодию. От М. Антония родила Фульвия сына Юла Антония, который во 2-м году до Р. Х. вынужден был лишить себя жизни как обольститель дочери Августа - Юлии.
От брака Октавии с М. Антонием произошли две дочери, старшая и младшая Антонии.
2. Август был женат три раза: первый раз на Клодии, дочери Фульвии и известного демагога П. Клодия, с которым враждовал Цицерон, потом на Скрибонии, наконец на Ливии; с обеими первыми он развелся.
Только от второго брака имел Август детей. Скрибония родила Юлию старшую.
Ливия, прежде замужества с Августом, была женою Тиберия Клавдия Нерона, (обозрение к 38-му году до Р. Х.). От него имела она двух сыновей - Тиберия и Друза.
3. Август дочь свою Юлию отдает в замужество за М. Марцелла, сына своей сестры; от этого брака, сколько нам известно; детей не было.
Когда Марцелл умер, Август дочь свою Юлию отдал замуж за М. Випсания Агриппу.
От этого, брака родились три сына: Кай Цезарь, Луций Цезарь и Агриппа Постум, а также две дочери Юлия младшая и Агриппина.
После смерти Агриппы, Тиберий, пасынок Августа и сын Ливии от первого её брака с Тиберием Клавдием Нероном, вынужден взять в замужество вдову Марцелла и Агриппы - Юлию; от этого брака детей не было.
4. Ливия, третья жена Августа, имела двух сыновей Тиберия, и Друза.
Тиберий имел первою женою Випсанию Агриппину, происшедшую от первого брака М. Агриппы, того самого, что впоследствии женат был на Юлии, дочери Августа, с Помпониею, дочерью римского всадника Помпония Аттика, приятеля Цицерона.
От брака Тиберия с Випсаниею Агриппиною родится сын Друз младший.
Друз старший, второй сын Ливии, вступает в брак с Антониею младшею,
От этого брака произошли Германик, Ливия младшая, обыкновенно называемая Ливилла, Юлия, впоследствии в замужестве за Рубеллием Бландом и Клавдий, наследовавший достоинство императора после Калигулы.
Германик женился на Агриппине, дочери Юлии и М. Випсания Агриппы. Сестра его Ливилла (Ливия младшая) делается сначала супругою Кая Цезаря, а потом младшего Друза.
От брака. Германика с Агриппиною произошли три сына: Нерон, умерщвленный Тиберием, Друз по его же приказанию лишенный, жизни голодом (Ann. VI. 24), Калигула, наследовавший после Тиберия достоинство императора, и две дочери - Агриппина младшая, Друзилла, умершая женою Эмилия Лепида и Юлия Ливилла, умерщвленная по приказанию дяди её Клавдия.
Друз младший, сын Тиберия, имеет от Ливии, сестры Гёрманика, на которой он женился после смерти К. Цезаря, трех детей - дочь и двух сыновей, из которых первый, названный Германиком, по Тациту (Летопись IV, 15), умер в 25 году по Р. Х, а другой был тот Тиберий, которому император Тиберий предоставил одинаковое с Калигулою после себя право на наследование императорским званием. (Тацита Летопись VI, 46).
Младшую Антонию еще в детстве отец её, М. Антоний сосватал с Л. Домицием Агенобарбом, о котором упомянули мы в предшествовавшем обозрении к 6-му году перед Рожд. Хр.
От этого брака произошел Кн. Домиций Агенобарб, которого Тиберий женил на Агриппине младшей (дочери Германика) См. Тацита, летопись 18. 75.
У Кн. Домиция Агенобарба и младшей Агриппины родится сын Домиций Нерон, впоследствии император.
8. Клавдий, сын старшего Друза имел третьей женою Валерию Мессалину, а от неё сына Британника и дочь Октавию (См. Тацита летопись XI, 1. след.)
После насильственной смерти Мессалины, горячо любимой Клавдием, но не знавшей меры распутству, он женится на дочери брата (Германика) Агриппине, что даже в Риме считалось преступным.
Домиций Нерон, сын Агриппины от первого брака, усыновлен Клавдием и получил в замужество Октавию, дочь Клавдия и Мессалины. Нерон гибнет жертвою возмущения, вызванного его безумными распоряжениями, не оставив детей, и с Нероном совершенно прекратился род Юлия Цезаря диктатора и Октавиана Августа, первого бессменного императора народа Римского.
1. Сервий Сульпиций Гальба, преемник Нерона в управлении Римскою империею, имел уже шестьдесят три года от роду, когда достиг верховной власти. Происхождением по отцу и матери, принадлежал он к древнейшим и знатнейшим фамилиям патрициев, а это, вместе с огромными богатствами, придавало особенное значение человеку в Риме. - Гальба, своею служебною деятельностью в Германии и Африке, приобрел славу хорошего полководца и правителя; вследствие родственных отношений к Ливии, супруге Августа, достиг он Консульства и составил себе репутацию человека строгого, справедливого, любящего порядок. Он был женат только раз, и когда у; него умерли и жена и дети, то он оставался вдовцом, несмотря на то, что много знатнейших женщин римских искали с ним союза. Даже Агриппина, мать Нерона, впоследствии жена императора. Клавдия (после Мессалины) когда муж её Домиций умер, так явно и усердно ухаживала за Гадьбою, что мать её Лепида в собрании женщин ругала ее за это и даже побила. Когда император Кай-Калигула погиб насильственною смертью, то Гальба получал от многих приглашения явиться претендентом на звание императора; но он оставался спокойным и вследствие этого полюбился очень Клавдию, сделавшемуся императором; он его приблизил к себе и принял в число самых интимных друзей. Когда Нерон сделался императором, но еще не обнаруживал той, какую впоследствии, подозрительности ко всем замечательным людям, Гальба был сделан правителем Испании. Сначала действовал он строго до крайности, но мало - помалу сделался все тише и умереннее, по мере того как развивались и сильнее становились у Нерона припадки, раздражения и недоверчивости. Восемь лет оставался Гальба в Испании правителем и в последнее время сделался совершенно беспечным и недеятельным. Он говаривал: если я ничего не делаю, то никому отвечать не обязан. Впрочем это самое сделало его любимым в управляемой им области, так как жители её имели перед глазами примеры других наместников Нерона, действовавших с жестокостью и жадностью. Нравилось Испанцам и то, что Гальба не преследовал и как будто бы не знал насмешливых песен, сложенных про Нерона и бывших в устах всех и каждого. С другой стороны, первым предложениям и увещания Виндекса он не внимал вовсе и оставлял их без внимания и ответа, между тем как другие Нероновы уполномоченные в Испании, к которым Виндекс также посылал письма, отсылали их к Нерону, чтобы тем доказать свое к нему усердие; а в последствии (после его падения и смерти), выставляли свои действия так, как будто бы они работали за Виндекса.
Светония жизнь Гальбы, 1-9, Плутарха, жизнь Гальбы, 1-4.8. Дион Кассий, 64. 1. 2.
2. Гальба уступил вторичному, более настоятельному вызову Виндекса и вступил с ним в союз. Когда сам Виндекс в скором времени погиб, то Гальба пришел в ужас: уже не до верховной власти было ему, за свою жизнь он опасался. Робел он не только перед гневом Нерона, но и перед тем, что Клодий Мацер в соседственной Африке собирал силы, чтобы обеспечить за собою независимую власть; в особенности тревожило его воодушевление Германского войска за Вергиния Руфа. К нему Гальба Писал и приглашал его действовать с ним за одно, а предоставить сенату и народу Римскому полную волю распорядиться участью верховной власти. Вдруг в Испанию является неожиданно служитель Гальбы из отпущенников по имени Икел. В семь дней прибыл он из Италии и принес известие, что при его отъезде, из Рима Нерон где-то спрятался и был еще в живых, но что сначала войска, а потом сенат и народ Гальбу провозгласили императором. А немного времени спустя получено известие о смерти Нерона. Таким образом опасения и тревоги Гальбы сменились радостью и успокоением. Принесший такое приятное известие Икел сделан всадником Римским и переименован в Марциана; впрочем такое возвышение отпущенника крайне было неприятно всем, и его нового звания и имени никто признавать не хотел. Еще очень неловко было со стороны нового императора то, что он, как бы сам не веря своему возвышению, совершил весь переход от Испании в Рим в сопровождении войска снаряженного и готового на бой, как будто дело шло о борьбе с кем-либо, а не о пути через мирные провинции, где Гальба везде был признан императором. Между тем как Гальба шел через Галлии, у города Нарбона встретил он депутацию Римского сената, просившую его ускорить прибытием в Рим, где его ждут с нетерпением. Гальба встретил депутатов весьма приветливо, угощал их на свой собственный счет. Сначала он уклонялся от пользования средствами и запасами своего предшественника, которые ему в величайшем избытке переслал в Галлию Нимфидий Сабин; главный начальник преторианских солдат. Впрочем, приближенный и доверенный Гальбе человек; Тит Виний, скоро убедил Гальбу щадить свое собственное достояние и не брезгать остатками Нерона, хотя все это было добычею хищения и насилия. Скупость, врожденная Гальбе, не замедлила его испортить. Тут М. Сальвий Отон, впоследствии соперник и враг Гальбы, присоединился к нему до того, по-видимому, искренно, что, не имея денег и погрязнув в долгах для того, чтобы иметь возможность поддержать первое выступление Гальбы в качестве императора, отдал обратить в монету всю свою серебряную и золотую посуду. Вергиний Руф теперь уже нисколько не озабочивал нового императора. Начальник легиона Германского войска Фабий Валенс привел подчиненных ему воинов к присяге, а Вергиний Руф с твердостью отказался от новых и усиленных требований войска (чтобы он выступил императором). А когда получено было известие о сенатском декрете в пользу Гальбы, то Валенс, хотя не без больших трудов и усилий, заставил все войско присягнуть ему (Гальбе). Тот поручил главное начальство над Германским войском Гордеонию Флакку, а по прибытии его Вергилий Руф отправился к Гальбе.
Светоний, Гальба, 9. 11. Плутарх, Гальба 6. 7. 10. 20. Тацита Истор. Зап: 1. 7. 13.
3. Между тем в Риме вся власть управления находилась в руках префекта Нимфидия Сабина безо всякого сомнения потому, что Тигеллин, другой начальник преторианцев, был уже слишком ненавистен своими действиями при Нероне, чтобы и теперь играть ту же роль, что и тогда. Нимфидий знал, что в войсках и в народе, избалованных, хотя и безрассудными, ласкою и милостями Нерона, есть еще много о нем сожаления, а что к Гальбе не лежит ничье сердце, так как все знали его суровый, мрачный, более к строгости расположенный характер и его страшную скупость; такая строгость и скупость были не в нравах тогдашнего Рима, любившего весело пожить, и преимущественно, если не исключительно, на чужой счет. Нимфидий замышлял все это обратить в свою пользу и сделаться самому мстителем за Нерона и императором. Он рассчитывал как на благоприятный для себя слух ходивший в Риме, будто бы он Нимфидий - сын побочный бывшего императора Кая - Цезаря Калигулы. О Гальбе Нимфидий говорил приближенным, как о человеке ослабевшем, дряхлом от старости; рассказывал, что он и до Рима добраться может только на носилках. Ввиду своих замыслов, Нимфидий старался расположить к себе умы подчиненных ему солдат. В сенате, по всей вероятности, Нимфидий имел хотя тайную, но сильную партию. Это можно заметить из того, что сенат не упускал никакого случая почтить его и увеличить его силу и значение. Каждый сенатский декрет должен был восходить к нему и от него получать окончательное утверждение и исполнение. Сенат счел даже нужным высказать ему признательность за его труды и заслуги в пользу общественного дела. По утрам толпа сенаторов являлась на поклон к Нимфидию, как бы к самому императору. Консулы сенатские декреты послали к Гальбе с урядником государственным и к патенту (открытому листу), которым всем властям предписывалось давать лошадей и оказывать содействие ехавшему, приложили свои собственные печати. Все это возбудило и неудовольствие и подозрительность Нимфидия; по его мнению, нужно было тут употребить его печать и его солдат. Консулы, узнав о раздражении Нимфидия, искренно ли, притворно ли выжидая удобного случая, испугались будто бы, старались его умилостивить и просили о прощении. Действуя уже прямо к достижению предположенной им цели - быть императором, Нимфидий удалил своего товарища в начальстве преторианских когорт - Тигеллина. Еще горел костер, на котором лежал труп Нерона, когда Нимфидий уже перезвал к себе евнуха Спора и с того времени держал его при себе в качестве жены; он ее называл и своею Поппеею (имя любимой жены Нерона). Всеми средствами старался Нимфидий увеличить число своих приверженцев, и они - в числе их находились даже женщины - трудились усердно за него.
Еще Гальба находился в Испании, как Нимфидий послал к нему туда одного из своих самых близких друзей - Геллиена; он должен был доносить Нимфидию о всем, что делалось и говорилось при дворе нового императора, и действовать там в его интересах. Опередив Гальбу, Геллиен, из Галлии приехал к Нимфидию и принес известие, что новый император начальником преторианцев назначил Корнелия Лакона, что Гальбу все более и более забирает в свои руки и подчиняет своему влиянию Тит Виний и что ему, Нимфидию, не предвидится возможности играть первенствующую, или по - крайней мере значительную, роль при дворе нового императора. Вследствие этого Нимфидий предложил трибунам и сотникам преторианцев сделать представление императору о том, чтобы он удалил от себя Лакона и Виния, как личности народом нелюбимые. В этом Нимфидий не успел; тогда он написал от себя к Гальбе о тревожном положении умов в Риме, о затруднениях вследствие того, что Клавдий Мацер, покушаясь отложиться в Африке, остановил оттуда подвозы хлеба, что германские войска расположены к восстанию, и что войска, находящиеся в Сирии и Иудее, также мало надежны. Гальба не обратил никакого внимания на его советы и представления. Тогда Нимфидий решился действовать открыто, несмотря на убеждения друзей, не предсказывавших ничего доброго. Он уговорился со своими приверженцами из числа преторианцев - собрать их всех около полуночи, и тут они должны были провозгласить Нимфидия императором. Военный трибун преторианцев - Антоний Гонорат, вероятно зная об умысле Нимфиидия, упредил его; еще вечером собрал он легион и высказал воинам, как постыдно будет - им, изменив уже раз Нерону в пользу Гальбы, променять и его, ими же избранного и еще ни чем не успевшего провиниться, на Нимфидия. Все воины этого Легиона обещались остаться верными Гальбе и согласили на то же и большую часть остальных преторианцев. Нимфидий в условленное время явился из Рима к лагерям в сопровождении многих служителей, несших факелы; ему Цингоний Варро сочинил речь, которую он должен был произнести к воинам и на успех которой он сильно рассчитывал. В лагерях слышались крики воинов, но ворота были заперты. Тут Нимфидий спросил караульных, находившихся у ворот и на стенах, что бы это значило и зачем изготовлено оружие. Ему отвечали, что воины признали Гальбу и собираются оружием защищать его. Нимфидий просил впустить его со свитою; его послушали, но тут же полетел в толпу окружавших Нимфидия дротик; его один из· приближенных Нимфидия принял на щит. Это было сигналом сторонников Гальбы; с обнаженными мечами бросились они на Нимфидия и его окружавших; он пустился бежать, но его догнали и убили (Плутарха, Гальба 8. 9. 18. 14).
4. Еще находясь на пути, Гальба повелел казнить всех соучастников в замысле Нимфидия; таким образом погибнуть должен был и Цингоний Варро за то, что сочинил Нимфидию речь, которою он надеялся задобрить воинов. Тутже Гальба - те из городов Испании и Галлии, которые медлили его признанием в сане императора, наказал наложением значительных денежных контрибуций, а частью и разрушением стен. Значительнейшие лица этих городов преданы казни и с женами и детьми. - Гальба до того обнаруживал корыстолюбие и постыдную жадность к деньгам, что когда город Тарракона поднес ему золотой венок, взятый из храма Юпитера, весом в пятнадцать фунтов, то Гальба приказал растопить его, взвесить слиток, и так как трех унций недоставало до объявленного веса, то деньги за них, строго требовал с города. Эти слухи о жестокости и корыстолюбии Гальбы опередили его прибытие в Рим; а непомерная им неловкая жестокость, обнаруженная им при вступлении в Рим, произвела самое тяжелое впечатление, оттолкнула от него сердца всех и приготовила ему близкую гибель. Флотские солдаты, из которых Нерон начал, было составлять легион, стояли густыми толпами по дороге, когда Гальба подходил к городу и находился от него на расстоянии не более часа езды. Они окружили императора толпою и с громкими криками просили его даровать им орла и окончательно сформировать их в легион. Гальба велел им явиться к себе в другой раз с этою просьбою; но они из его слов заметили его намерение обратить их снова на морскую службу. Тут они начали шуметь, кричать с угрозами, а некоторые даже обнажили мечи. Тогда Гальба отдал приказание окружавшей коннице изрубить их. Земля обагрилась кровью убитых. Не удовольствовался этим Гальба и из остальных велел десятого предать казни. Воинов из Германцев, составлявших при прежних императорах, их личную стражу, Гальба по прибытии; немедленно распустил и отправил на родину безо всякого награждения. Помещения этих воинов находились поблизости садов Корнелия Долабелды и их заподозрили в расположении к этому во всех отношениях достойному человеку. Он был знатного и древнего рода и его общее мнение готовило наряду с Сальвием Отоном в преемники Гальбы. К удовольствию людей лучших, Гальба казнил близких к Нерону, служивших исполнителями его преступных замыслов, - Гелия, Нарцисса, Поликлита, Петина и Патробия, а также известную отравительницу Локусту. Но за то оставил Гальба в живых ненавистного народу исполнителя злодеяний Нерона, Тигеллина, и Галота, о котором общее мнение было таково, будто бы он поднес яд Клавдию. Говорили, что Тит Виний, взяв огромные деньги с этих двух личностей, защитил их перед Гальбою. Около него сформировался триумвират из Виния, Корнелия Лакона и Икела, имевший на него всесильное влияние. Гальба, в душе, желал добра и чести отечеству, но эти советники делали из него что хотели, и часто Гальба действовал совершенно несогласно со своими убеждениями. Такая его личная близорукость относительно собственных польз и излишнее доверие к недостойным людям погубили этого императора, несмотря на его многие добрые качества.
Посвящается его сиятельству
Графу Сергею Григорьевичу Строгонову
Ваше сиятельство
Милостивейший граф!
Будущий историк народного образования в России скажет о том благотворном влиянии, какое ваше сиятельство имели на успешное развитие истинного образования в бытность вашу попечителем Московского Учебного Округа. Я скажу только о себе. Все мое воспитание совершилось в бытность вашу попечителем. Мое усердие к занятиям обратило на меня тогда же лестное внимание вашего сиятельства и с того времени ваше благосклонное влияние постоянно действовало на меня. Если что и поддерживало меня в моих трудах столь громадных (по крайней мере хоть по объему), что они едва под силу деятельности одного человека, то это более всего ваше ласковое слово поощрения и одобрения; а некоторые ученые труды мои даже внушены собственно вами. В душе моей все мои ученые труды посвящены вашему сиятельству. Но теперь, передав на Русский язык сочинения Тацита, лучшее из произведений Римской письменности, беру на себя смелость гласно посвятить этот новый, и по всей вероятности последний, труд мой - вам, как выражение чувств глубокого благоговения к высоким достоинствам вашего сиятельства и признательности за то милостивое внимание, которое вы не оставляли уделять мне и трудам моим.
С глубочайшим почтением и совершеннейшею преданностью
честь имею быть
вашего сиятельства
покорнейшим слугою
А. Клеванов.
Москва.
1-го Мая 1870 г.
Содержание: 1. Предисловие. - Автора достоинство, лета, намерение. - 2. 3. Сущность предстоящего исторического изложения. - 4. 5. Положение города, расположение войск, вид провинций по убиении Нерона. - Нимфидий, стремясь к верховной власти, погибает. - 6. 7. Гальбу делают ненавистным его жестокость, лета, самая наружность и пороки его друзей. - 8. 9. Положение Испании, Галлии, Германских войск, Британнии, Иллирика. - 10. В Сирии Муциана доблести и пороки. Фл. Веспасиана, который вел войну с Иудеями, образ мыслей о Гальбе. - 11. Египта, Африки, Мавретании, Реции, Норика, Фракии, Италии положение в консульство Гальбы и Виния.
12. С отпадением войск Верхней Германии, Гальба думает об усыновлении Цезаря. - 13. Виний расположен в пользу Отона, но не так Лакон и Ицел. - 14. Гальба, по окончании выборов имперских, назначает Пизона, человека старинной нравственности и сурового; ему 15. 16. открывает причины усыновления и план управления империею! - 17. Умеренность Пизона при этом. - 18. Усыновление утверждено в лагере 19. затем в сенате. - Послы отправлены к отпавшим. - 20. Отменены безумно щедрые раздачи Нерона.
21. Отон, лишась надежды, ищет смут. - 22. Подущает рабов, отпущенников, математиков, 23. 24. усердие воинов было уже заранее задобрено ласками и подарками, а начальник их (префект) все еще колебался. - 23. 26. Уже и легионы и вспомогательные войска за Отона. 27. Вслед затем приветствован он императором и 28. внесен в преторианский лагерь.
29. 30. Пизон когорту, содержавшую караулы во дворце, убеждает оставаться верною. - 31. Она готовит значки, но все остальные когорты изменили. - 32. 33. Льстивость и легкомыслие черни. Гальба советуется в нерешительности с друзьями - идти ли навстречу? - 34. Пизон отправлен в лагерь. Ложный слух об убиении Отона. - 35. Народ и сенат расположены к Гальбе, 36. а лагери к - Отону. - 37. 38. Он речью воинов располагает к себе, а делает враждебными Гальбе и Пизону. Раздает воинам оружие. - 39. Лакон задумывает убийство Виния. - 40. Гальба колеблется, народ в нерешительности. Приверженцы Отона врываются на Форум. - 41. Гальба оставлен и убит, - 42. за ним и Виний. - 43. Семпрония Денза верность. Пизон убит. - 44. Сильная радость Отона. Требующие награды за убийства впоследствии умерщвлены Вителлием. - 45. Льстят сенат и народ победителю Отону, а тот сам не в состоянии сдержать неистовство воинов. - 46. Они просят отменить отпуски за деньги. - Лакон и Ицел убиты. - 47. Пизона и Т. Виния похороны. - 48. Похвала, завещание. - 49. Гальбы похороны, лета, знатность, нравственность, заслуги.
50. Смущенный город приводит в ужас новое известие о Вителлие. - Некоторые уже составляют предположения относительно Веспасиана. - 51. Начало Вителлиева движения как последствие войны Виндекса и возникших от неё раздоров между легионами и Галлами. - 52. 53. Вителлий, от природы беспечный, подущен к перевороту Валенсом и Цециною легатами. - -54. 55. Легионы и той и другой Германии слагают с себя верность Гальбе, - 56. на что равнодушно смотрит легат Гордеоний Флакк. - 57. Валенс поздравляет Вителлия императором при сильном усердии воинов. - 58. По их требованию многие убиты. - 59. Юлий Цивилис избегает опасности. Со всех сторон получив сильные подкрепления 60. среди позорных несогласий между легатами 61. отправляет в Италию два войска. - 62. Ленится Вителлий; пылкость и сила воинов сами исполняют обязанности вождя. - 63. Внезапным бешенством охваченное войско с трудом удержалось от разрушения Диводура. - Ужас овладевает Галлиями. - 64. Они пристают к Виттеллию. - 65. Жители Лугдуна, вследствие старинной ненависти, подущают воинов на гибель Виенны. - 66. Впрочем, они умилостивлены дарами и мольбами. Валенса корыстолюбие и похотливость. - 67. 68. Гельветиев, не согласавшихся признавать власть Вителлия, Цецина, жаждая войны, поражает. - 69. Город Авентик с трудом испрашивает себе безопасность и безнаказанность. - 70. Часть Италии принимает сторону Вителлия и Цецина переходит Альпы.
71. Отон благоразумно ведет себя, прощает Марию Цельсу. - 72. Тигеллин позорную жизнь оскверняет бесчестным концом. - 73. Кальвия Криспинилла избавлена от опасности к дурной об Отоне молве. - 74. Государи взаимно предлагают себе условия, потом поссорясь попрекают друг друга пороками и 75. Засылают злоумышленников. - 76. Между тем и другим государем разделились провинции и войска, неизбежна война. - 77. Отон действует как император, почести, 78. права гражданства, милости раздает. Думает о прославлении памяти Нерона.
'79. Сарматы Роксоланы при вторжении в Мезию поражены. - 80. - 82. Сильное возмущение, неожиданно возникшее в самом городе, к большому страху и опасности первых лиц в государстве, утишено мольбами и слезами Отона, и он 83. 84. убеждает воинов быть единодушными и умеренными. - 85. Несмотря, что это улажено, все полно подозрений и опасений, особенно в страхе сенат. - 86. Чудные явления, предвещающие падение Отона. - 87. Он, очистив город, решается отправиться в Нарбонскую Галлию и 88. вместе с многими знатными лицами ведет с собою и Л. Вителлия, брата своего соперника. - 89. Разные вследствие этого впечатления умов. - 90. Поручив сенату ведение общественных дел, Отон спешит на войну. Отон пользуется красноречием Трахалиса, толки о нем народа и расположение к нему. Делалось все это в течение немногих месяцев в консульство имп. Серв. Гальбы и Т. Виния.
1). Начало моего труда будет с консулов Сер. Гальбы вторично и Т. Виния; а что касается до протекших с основания города семисот двадцати прежнего (периода) века лет, многие писатели изложили их, когда деяния народа Римского приводимы были на память с одинаковыми и красноречием, и свободою. А когда совершилось Актийское сражение и в видах спокойствия признали полезным всю власть сосредоточить на одном лице, те великие дарования исчезли. И истина пострадала во многих отношениях; во - первых от незнания дел общественных, как уже чуждых, потом от стремления подделаться, а с другой стороны, вследствие ненависти против властителей. Заботы о потомстве не было ни тем ни другим, ни враждебно - расположенным, ни подобострастным. Но легко заметить стремления писателя: желание унизить и зависть находят готовый им слух, так как лести присуще позорное обвинение в рабстве, а злости - ложный вид свободы. Мне - Гальба, Отон и Вителлий незнакомы ни благодеянием, ни обидою. Достоинство мое началось с Веспасиана, увеличено Титом, получило дальнейший ход от Домициана, - отрицать этого не стану, но обязавшись быть неподкупно верным, о каждом из них скажу и не под влиянием любви и без ненависти. Если достанет моей жизни, то изложение государствования божественного Нервы и правление Траяна оставляю до старости, при редком благополучии времени когда можно - мыслить как хочешь, и мысли свои высказывать свободно.
2). Принимаюсь за труд, богатый событиями жестоких битв, раздоров и возмущений, и самый мир был какой-то свирепый. Четыре государя умерщвлены оружием; три междоусобных войны, много внешних и большею частью и те и другие перемешались вместе. Дела, благополучные на Востоке, на Западе шли несчастливо. Смуты в Иллирике, колебание в Галлиях: Британния усмирена и тотчас же оставлена; поднялись на нас племена Сарматов и Свевов; Дак прославлен взаимным уроном. Близко подвинулось оружие Парфов от ложной насмешки Нерона. Италия сделалась жертвою бедствий небывалых или возобновившихся после длинного ряда веков. Города поглощены землею или обращены в развалины на плодороднейшем берегу Кампании. Город (Рим) опустошен пожарами, где погибли древнейшие капища, самый Капитолий предан огню руками граждан. Осквернены священные обряды; вопиющий разврат; море наполнено ссылочными, а скалы запятнаны убийствами. Еще сильнее свирепствовали в городе. Знатность, богатство, пренебреженные или полученные почести - все это служило обвинением, а за добродетели грозила вернейшая гибель. Не менее ненавистны награды доносчиков, как и их преступления, когда одни получали консульские и священнические должности как добычу, другие управления делами (государя) и внутреннее могущество, и все обращали к верху дном от ненависти и ужаса. Подкуплены против господ рабы, против хозяев отпущенники, и у кого не было врагов, гибли от друзей. Но не до того век был оставлен добродетелью, чтобы не выказать и хороших примеров.
3). Сопровождали бежавших детей матери; следовали за мужьями в ссылку жены; родственники смелые, зятья постоянные; непоколебимая верность рабов даже против мучений. В высшей степени стесненные обстоятельства людей светлых; самая праздность, перенесенная с твердостью, и кончины их, соответствующие превознесенным похвалами последним минутам древних. Кроме многообразных случайностей дел человеческих, чудесные явления на небе и на земле, небесных гроз внушения - предвестия будущего, радостные, печальные, двусмысленные, явные. И никогда еще более жестокими бедствиями народа Римского и более ясными доказательствами не обнаружено, что боги, нерадя о нашей безопасности, пекутся лишь о мщении (возмездии).
4). Впрочем, прежде чем приступлю к изложению задуманного. мне кажется необходимо объяснить, каково положение города, расположение войск, внешний вид провинций, что на всем земном шаре было твердо и что болезненно, так чтобы ознакомиться не только со случайностями и результатами, исходами событий, большею частью зависящими от случая, но и с основаниями и причинами. Насколько приятен был конец Нерона в первом порыве радости, так условил он разнообразные стремления умов не только в городе, у сенаторов, в народе и в городском войске, но и во всех легионах и их предводителях; открылась тайна империи, что государя можно и в другом месте назначить кроме Рима. Со своей стороны обрадованные сенаторы воспользовались с большим увлечением свободою в отношении к Государю новому и находившемуся в отсутствии; - главнейшие из всадников в радости более прочих сочувствовали сенаторам. Часть народа лучшая (ничему не причастная), но связанная отношениями со знатнейшими домами, клиенты и отпущенники осужденных и изгнанников воспламенились надеждами. Чернь презренная, привычная к цирку и театрам, вместе с последними (худшими) из рабов и теми, которые, истратив свое состояние, жили насчет позорных страстей Нерона, были печальны и жадно ловили всякий слух.
5). Воины городские, привыкшие к долговременной верности цезарям, побуждены были оставить Нерона более вследствие хитрости и в первом порыве, чем по собственному убеждению; но видя, что им не выдали денежного подарка от имени Гальбы обещанного, и что великим заслугам и наградам не то же место в мире как на войне, и что в расположении государя, избранного легионами, другие их предупредили, склонные к переменам, они были волнуемы преступным стремлением Нимфидия Сабина префекта, домогавшегося верховной власти для себя. И Нимфидий подавлен при первом покушении; но хотя заговор и лишен главы, но большинство воинов имели его на совести; не было недостатка и в разговорах, где порицали старость и жадность Гальбы. Строгость его, когда-то предмет похвалы, заслужившая известность ему и славу, теперь стесняла пренебрегших старинную дисциплину и так приученных Нероном в течении уже 14 лет, что они не меньше любили пороки государей, как кого-то чтили доблести. К тому же распространилось выражение Гальбы в отношении общественной пользы честное, но ему сомнительное: "набирает он воинов, а не покупает". Это выражение шло вразрез со всем прочим.
6). Т. Виний и Корнелий Лакон - один развращеннейший из людей, а другой беспечнейший - слабого старика, которому в тягость была ненависть к порокам, губили достойным презрения бездействием. Медлен был путь Гальбы и облит кровью вследствие убийства - Цингония Варрона, нареченного консула, и Петрония Турпилиана, бывшего консула; первый как единомышленник Нимфидия, второй как полководец Нерона, погибли как бы невинные, не будучи выслушаны и не получив возможности защищаться. Вход в город по избиении стольких тысяч безоружных воинов, неблагополучный предвестием, внушал опасение даже тем, которые были исполнителями убийств. Введен легион Испанский, оставался тот, который Нероном набран из моряков, и город наполнился войском необычным: к тому же большое число воинов из Германии, Британнии и Иллирика, которых тот же Нерон, выбрав и послав вперед к теснинам Каспийским на войну, которую готовил в земле Албанов, отозвал для подавления начинаний Виндекса: все это давало богатую пищу переворотам: ни к кому особенно не расположенные, они готовы были поддержать первого смельчака.
7). Случайно сделалось, что одновременно пришло известие об убиении Клодия Макра и Фонтея Капитона. Макра, явно возбуждавшего смуты в Африке, Требоний Гаруциан, прокуратор, по приказанию Гальбы; Капитона в Германии, замышлявшего тоже, Корнелий Аквин и Фабий Валенс, легаты легионов, умертвили еще до получения приказания. Нашлись люди того убеждения, что Капитон насколько опозоренный и замаранный жадностью и похотливостью, настолько воздержался от мысли затевать что-либо новое; но легаты склоняли его к войне и, не будучи в состоянии убедить его сами, придумали коварное обвинение, а Гальба, по изменчивости мыслей или может быть сам уклоняясь от пристального исследования, - одобрил сделанное как бы то ни было, не будучи в возможности изменить. Впрочем и то и другое убийство встречено неблагоприятно, и ненавистному раз государю все, и хорошо и дурно совершенное, обращается в вину. Могущественные отпущенники уже предлагали все на продажу, рабы с жадностью протягивали руки приходившим и как у старика торопились; новый двор имел все те же (что и прежний) недостатки, одинаково их чувствовали, но не так легко извиняли. Самая старость Гальбы была предметом насмешки и отвращения для привыкших к молодости Нерона и делавших сравнение между императорами в отношении красоты и наружного вида, как то обыкновенно бывает в народе.
8). Таково то было состояние умов в Риме, насколько оно обозначалось в таком многолюдстве. Относительно провинций - в Испании начальствовал Клувий Руф, человек красноречивый, с дарованиями мирного времени, но в войне неопытный. Галлии, кроме воспоминания о Виндексе, привязаны недавним даром (прав) Римского гражданства, а на будущее время понижением податей. Впрочем ближайшие к Германским войскам Галльские города не были предметом такой чести; у некоторых даже отняты земли и с равным прискорбием соображали они свои потери и выгодные приобретения других. Войска Германские, - что всего опаснее при таких силах, - были озабочены и раздражены при надменности недавней победы и опасениях в том, будто бы они благоприятствовали другой стороне. Поздно они отпали от Нерона и не тотчас же высказался Вергиний за Гальбу; сомнительно, желал ли он сам верховной власти, но сознавался, что воины ему ее предлагали. Что Фонтей Капитон убит, даже те, которые жаловаться не могли, приняли с неудовольствием. Не было вождя; Вергиний уведен под предлогом дружбы, а что его не отсылают и что он подсудимым - принимали (воины) как обвинение их самых.
9). Верхнее войско презирало легата - Гордеония Флакка, слабого вследствие старости и болезни ног, лишенного твердости и значения; он не был в состоянии управлять и спокойными воинами, а неистовавшие еще более раздражались вследствие бессилия того, кто должен был их сдерживать. Нижней Германии легионы долее оставались без начальника из числа бывших консулов, пока не явился посланный Гальбою А. Вителлий, цензора Вителлия, три раза бывшего консулом, сын; это казалось достаточным. В Британнском войске не было никакого раздражения. Действительно не было еще других легионов, которые вели бы себя лучше вовремя всех волнений гражданских войн, может быть потому, что вдали и отделены океаном, или потому, что в частых походах они привыкли обращать свою ненависть преимущественно против неприятеля. И в Иллирике было спокойно, хотя вызванные Нероном легионы пока оставались в Италии, приставали к Вергинию посольствами. Но большими пространствами отделенные войска, что всего полезнее для сохранения военной верности, не принимали участия ни пороками, ни силами.
10). Восток доселе не двигался. Сирией и четырьмя легионами управлял Лициний Муциан, человек приобретший известность настолько же своими удачами, насколько и несчастьями. Юношею он честолюбиво ухаживал за знатными друзьями; потом, когда его средства истощились, при скользком положении дел, а раздражение Клавдия внушало даже подозрения, удален он был в Азию, и столь же близко был от ссылки, сколько впоследствии от верховной власти. В нем были соединены любовь к излишествам (наслаждениям), деятельность, приветливость, надменность, - дурные и хорошие качества. Слишком предавался он наслаждениям, когда был свободен; когда было для него выгодно, обнаруживал великие добродетели, - то, что явно, заслуживало похвалу, а тайное слыло дурно. Во всяком случае имел он сильное влияние на подчиненных, на приближенных, на товарищей разными соблазнами; для него выгоднее было вручить кому-либо власть, чем самому взять ее. Войною Иудейскою заведовал Флавий Веспасиан с тремя легионами; полководцем назначил его Нерон. Веспасиан не имел против Гальбы никакого неудовольствия или нерасположения, он даже послал сына своего Тита приветствовать и почтить Гальбу, о чем упомянем в своем месте. Что сокровенным законом судьбы, чудесными явлениями и ответами предопределена была Веспасиану и детям его власть, когда совершилось это счастливое событие, мы поверили.
11). Египтом и войсками, его сдерживающими (в повиновении), начиная от времен божественного Августа, заведывают всадники Римские вместо царей. Так заблагорассудили лучшим удержать за собою провинцию доступом затруднительную, богатую хлебом, вследствие суеверия и своеволия жителей непостоянную и волнуемую раздорами. Управлял в то время Тиберий Александер, того же племени. Африка и легионы в ней, по убиении Клодия Макра, были довольны каким бы то ни было государем, испытав второстепенного властителя. Две Мавритании, Рэция, Норик, Фракия и другие провинции, управляемые прокураторами, насколько были близки какому войску, настолько прикосновением тех, в ком заключалась сила, склонялись к расположению или ненависти. Безоружные провинции и во-первых сама Италия, готовая жертва, должны были достаться военною добычею. Таково было положение дел Римских, когда Сер. Гальба вторично, Тит Виний консулы начали год, себе последний, а делу общественному почти гибельный.
12). Немного дней спустя Январские Календы, получено письмо от прокуратора Помпея Пропинква из Бельгии: "Легионы Верхней Германии, нарушив уважение к присяге, желают другого императора и предоставляют усмотрению сената и народа Римского выбор" - с целью, чтобы восстание было принято мягче. Ускорило это обстоятельство намерение Гальбы, уже давно толковавшего и с самим собою и с приближенными об усыновлении. И ни о чем так много в те месяцы не говорили во всем городе, первое вследствие полной свободы говорить об этом, а потом вследствие преклонного уже возраста Гальбы. Немногие обсуждали зрело или из любви к государству, а многие волнуемы были тайною надеждою сообразно с тем кто был кому приятелем или клиентом, назначали того или другого льстивыми толками; содействовала и ненависть к Винию; он со дня на день становясь все могущественнее, этим самим делался ненавистнее. А сильным ожиданиям (стремлениям) друзей самая уступчивость, легкость Гальбы давала пищу; в отношении к бессильному и доверчивому представлялась возможность грешить с меньшим опасением и большею наградою.
13). Сила власти была разделена между консулом Т. Винием и Корнелием Лаконом, префектом претория. И не менее в милости был Ицел, отпущенник Гальбы; его, когда он был пожалован кольцами, всадническим званием, называли обыкновенно Марцианом. Они были постоянно разных мнений и в делах меньшей важности каждый из них старался иметь перевес в свою пользу; относительно предполагаемого выбора наследника делились на две партии. Виний был за М. Отона; Лакон и Ицел согласно не столько обнаруживали предпочтение в чью-либо пользу, сколько желали другого (а не Отона). Небезызвестны были Гальбе дружественные отношения Отона и Т. Виния и в толках тех, что ничего не проходили молчанием, (так как у Виния была вдова дочь, а Отон холост), уже называли тестя и зятя. Полагаю, что приходила на ум и забота о деле общественном, бесполезно исторгнутом у Нерона, если во главе его остался бы Отон. Детство Отон провел невнимательно, а молодость невоздержно; он был люб Нерону соревнованием роскоши; у Отона, как соучастника шалостей, оставил он самую главную развратницу - Поппею Сабину, пока удалит жену Октавию; потом, заподозрив Отона в отношении той же Поппеи, удалил в провинцию Лузитанию под видом поручения. Отон снисходительно управлял провинциею, первый перешел к противной (Нерону) партии, не оставался в бездействии, и пока была война, он изо всех деятелей был больше на виду, со дня на день с большею горячностью усваивал он надежду усыновления, с первого разу запавшую в мысли; большинство воинов расположено было в его пользу; двор Нерона готов был за него, как за представлявшего с ним (Нероном) большое сходство.
14). Но Гальба, получив известие о восстании в Германии, хотя ничего еще не было верного о Вителлии, озабоченный, какое направление примет сила войск, не вполне уверенный даже в воинах, находившихся в Риме, - производит выборы императорские, как единственное средство помочь горю. Он допустил к себе кроме Виния и Лакона Мария Цельса, назначенного консула, и Дуцения Гемина, префекта городского; немногое предпослав: "о своей старости, приказывает позвать Пизона Лициниана" или по собственному выбору, или, как некоторые полагали, по настоянию Лакона, который у Рубеллия Плавта подружился с Пизоном, но хитро поддерживал его как будто ему незнакомого, и благоприятная о Пизоне молва придала основание его плану действия. Пизон, родившийся от М. Красса и Скрибонии, и с той и другой стороны знатного происхождения, в наружности и манерах держался древнего обычая и по верной оценке человек строгой нравственности, перетолковывавшим в худшую сторону казался суровым (печальнее должного). Эта нравственная сторона его чем подозрительнее казалась озабоченным ею, тем более нравилась тому, кто усыновлял.
15). А потому Гальба, взяв руку Пизона, говорят, сказал ему следующее: "если бы я тебя, как частный человек, законом куриатским перед первосвященниками, согласно обычая, усыновлял, то и для меня было бы отлично - потомство Кн. Помпея и М. Красса принять в мой дом и тебе почетно - Сульпиции и Мутации знатность присоединить к собственному благородству. Ныне меня, единомыслием богов и людей призванного к верховной власти, превосходные свойства твои и любовь к отечеству побудили - первенство, о котором предки наши состязались оружием, приобретенное мною через войну, предлагаю тебе мирно, по примеру божественного Августа, поставившего на первое подле себя место сначала брата сестры Марцелла, потом зятя Агриппу, за ним своих внуков и наконец пасынка Тиберия Нерона. Но Август в своем семействе искал себе наследника, а я - в отечестве - не потому, чтобы у меня не было родных или сотоварищей службы военной; но и сам я власть получил не честолюбивым стремлением и доказательством (оправданием) моего обсужденного намерения пусть будут не мои только личные отношения, которые для тебя я отложил в сторону, но и твои. Есть у тебя брат одинакового с тобою благородства, по рождению старший, достойный этого высокого положения, если бы ты не был превосходнее его. Возраст твой таков, что уже ушел от страстных увлечений юности, а жизнь ты так проводил, что в прошедшем тебе не о чем раскаиваться. До сих пор переносил ты одни неблагоприятные обстоятельства; счастье служит лучшим пробным камнем душевных побуждений, так как, перенеся бедствия, от счастья мы портимся. Верность, свободу, дружбу, главные качества человеческого духа, ты, впрочем, сохранишь с тем же постоянством, но другие излишнею угодливостью будут вредить им. Явятся лесть, соблазны разного рода, худшая отрава чувству истины, личные соображения каждого. Я и ты беседуем друг с другом ныне самым простым образом; другие же охотнее будут обращаться к нашему высокому положению, чем к нам самим. Внушать государю должное сопряжено с большим трудом, а без усилия исполняется в отношении к каждому государю подольщение."
16). Даже если бы громадное тело империи могло держаться и сохранять равновесие без правителя, был бы я достоин возобновить общественное управление; но теперь - и еще ранее - дело дошло до такой крайности, что ни моя старость не в состоянии более сделать для народа Римского, как назначить хорошего преемника, ни твоя молодость более того, чтобы ты был хорошим государем. При Тиберии, Кае и Клавдии мы были как бы наследством одного семейства; вместо свободы пусть будет то, что мы сделались предметом выбора. С прекращением рода Юлиев и Клавдиев, пусть усыновление останавливается на достойнейшем. Родиться и происходить от государей - предмет случая, и вот ему правильная оценка. Обсуждение выбора чуждо этого (случайности), и если захочешь избрать, доказывается согласием. Пусть будет перед глазами Нерон; его, полного надменной гордости вследствие длинного ряда предков Цезарей, не Виндекс с безоружною провинциею и не я с одним легионом, но его необузданность, его сладострастие свергли как иго, тяготевшее на шее всех и каждого: и доныне не было еще примера государя, подвергшегося осуждению. Мы, призванные войною и теми, кто нас оценил, останемся предметом зависти, как бы мы превосходны ни были. Впрочем, не приходи в ужас, если два легиона при этом волнении потрясенной вселенной еще не успокоились. И мое вступление не было при совершенно спокойных обстоятельствах и когда узнают об усыновлении, перестану я казаться стариком, - что одно мне теперь ставят в вину. Нерон останется навсегда предметом сожаления для всех, кто посквернее; а мне и тебе нужно озаботиться, чтобы не пришлось и людям хорошим жалеть о нем. Больше говорить, и не при теперешних обстоятельствах и план мой вполне осуществлен, если я тебя хорошо выбрал. Самый полезнейший и кратчайший выбор предметов хороших и дурных - сообразить, чего бы ты или захотел при другом государе, или не захотел. Здесь не так как у прочих народов, находящихся под - властью царей, - известный род властвует, а прочие рабствует; но приходится тебе начальствовать людьми, которые не в состоянии сносить вполне ни рабства, ни свободы". И Гальба выражался так и в этом роде как бы назначая государя, а прочие говорили с ним, как уже назначенным.
17). Говорят, что Пизон и в глазах присутствовавших (при его назначении) и потом, когда взоры всех обратились на него, не выразил ни малейшим знаком ни смущения, ни довольства. Говорил он с отцом и императором почтительно; относительно себя был умерен, ни малейшей перемены в лице или способе себя держать, как бы выражая более свою способность управлять, чем желание. Потом было предметом обсуждения "перед рострами, в сенате ли или в лагере провозгласить усыновление". За лучшее признано: "идти. в лагери; почетно это будет воинам, расположение коих если дурно приобретать ухаживанием и щедростью, то не следует пренебрегать возможностью приобрести его честными средствами". Обступили между тем дворец толпы, полные ожидания, с нетерпением обнаружения великой тайны, и плохо сдержанный слух старавшие подавить только увеличивали его.
18). Четвертый день ид Январских[1], омраченный сильным дождем, ознаменован был громом, молниею и небесными угрозами сверх обыкновенного. Издревле имели за правило в таких случаях отсрочивать собрания, но Гальба не был настолько встревожен, чтобы отложить отправление в лагерь или пренебрегая такими явлениями как случайными, или потому, что назначенного судьбою, хотя бы и предзнаменованного, избежать невозможно. В многолюдном собрании воинов, коротко, как приличествует императору, объявляет, что усыновляет Пизона, следуя обычаю божественного Августа и военному примеру, как муж мужа выбирает. А для того, чтобы утаив возмущение, не дать о нем преувеличенных убеждений, он сам излагает: "четвертый и восемнадцатый легионы, увлеченные немногочисленными виновниками восстания, погрешили лишь словами и выражениями и скоро возвратятся к своим обязанностям". И к речи не прибавил никакой ласки, ни денежной награды. Впрочем трибуны, сотники и ближайшие из воинов отвечают приятное для слуха; прочие оставались печальны и молчали, как бы через войну утратив снисканную в мирное время потребность подарка. Довольно верно, что можно было задобрить умы со стороны скупого старика самою маленькою щедростью. Повредили старинное упорство и излишняя суровость, а этому мы были уже не в уровень.
19). Оттуда в сенат; речь Гальбы там была нисколько не тщательнее и не длиннее, как и перед воинами. Пизона речь была полна привета. Она была встречена расположением сенаторов; многие добровольно высказывали сочувствие, - те, которые не желали, умеренно, а большинство раболепно заискивали, имея в виду свои частные соображения, а не заботу об общественном благе. В последовавшие за тем четыре дня (а столько их прошло между усыновлением и убийством) Пизон не ознаменовал своей общественной деятельности никакими ни словами, ни действиями. Со дня на день чаще и чаще приходили известия о возмущении в Германии, а город легко был расположен принимать и верить всякой новости, чем она печальнее. Сенаторы определили отправить к Германскому войску послов; втайне толковали не отправиться ли Пизону под более важным предлогом; послы явились бы как уполномоченные сената, а Пизон принес бы к ним назначение Цезаря. Положено послать вместе и Лакона, префекта претория; тот воспротивился этому распоряжению. Самые послы (сенат предоставил Гальбе их выбор) назначены с позорным непостоянством, уволены, заменены вследствие их желания оставаться или отправиться, сообразно с побуждением каждого, опасениями или надеждами.
20). Первая забота за тем была о деньгах; все подверглось исследованию, но за самое справедливое показалось - взять оттуда, что было причиною недостатка. Нерон истратил на подарки двадцать две сотни миллионов сестерций[2]. Приказал Гальба потребовать ото всех оставив у каждого десятую часть полученного от щедрости Нерона. А у них едва ли что и оставалось кроме десятой доли, так как они расточительность, с какою истратили свое, применили и в расходовании чужого; у самых злых и отпетых хищников не оставалось ни земель, ни доходов, но одни средства позорных наслаждений. Это истребование поручено 30 всадникам Римским, новый род обязанностей, тяжелый и обширностью и интригами; повсюду аукцион и молотки, и город встревожен продажами с публичного торгу. Впрочем, сильно радовались, что получившие подарки от Нерона так же будут бедны, как и те, у которых он отнял. В это же время уволены трибуны, из претория Антоний Тавр и Антоний Назон, из городских когорт Эмилий Пацензис, из караульных Юлий Фронтон. В отношении к прочим уроком это не послужило, но было началом опасений, как бы вследствие страха и стороною стараются избавиться от некоторых, подозревая всех.
21). Между тем Отон, которому, если бы все пришло в порядок, не было бы никакой надежды, а все расчеты его основывались на смутах, - был подстрекаем разом многими побуждениями: роскошь такая, что и для государя была бы тягостна, а частному человеку едва выносима, раздражение в отношении к Гальбе и зависть к Пизону. Притворялся имеющим опасения, чтобы пожелания свои обратить дальше: "Нерону был он очень в тягость и нечего ждать вторично Лузитании и чести другой ссылки: постоянно властителям подозрителен и ненавистен тот, кого назначают на ближайшее им место. Во вред это ему у старика государя, а еще более повредит у молодого, от природы нелюдима и продолжительною ссылкою ожесточенного; убийство Отона очень возможно. А потому необходимо смело действовать, пока влияние Гальбы еще сомнительно, а Пизона значение еще не укрепилось. Переходное время - самое удобное для великих замыслов, и не нужно медлить там, где оставаться в бездействии опаснее, чем смело действовать. Смерть для всех по естеству одинакова, но разница - быть ли забытым потомством, или у него в славе. И если один и тот же конец ожидает и виновного и невинного, то более достойно человека уж если погибать, то за дело.
22). Но дух Отона не был так слаб и изнежен, как его тело. Приближенные из отпущенников и рабов, обхождением испорченные более, чем сколько возможно в доме частного человека показывали ему, охотнику до всего этого, как будущее его достояние, если только достанет у него смелости - двор Неронов и наслаждения, обладание замужними женщинами, законные связи и полный во всем царский произвол; если же он, Отон, останется в бездействии, то все это, - так говорили они ему с упреком - его минует. Люди, посвященные в тайны математических расчетов, также приставали к Отону, утверждая, что созвездия предвещают новые перевороты, и год - светлый Отону. Этот род людей ненадежен обладающим властью, а для жаждущих её обманчив; в нашем государстве постоянно будут и запрещать его и удерживать. С многими математиками тайные сношения имела Поппея и они были едва ли не самое худшее орудие её бракосочетания с государем; из них Птоломей, сопровождавший Отона в Испанию, обещал, что он переживет Нерона, и когда действительность оправдала его слова, тогда, по догадке и вследствие толков людей, принимавших в соображение старость Гальбы и молодость Отона, он убедил его в том, что он будет принят соучастником верховной власти. Но Отон принимал эти предсказания, как внушенные опытностью и велением судьбы, вследствие наклонности человеческого ума охотно верить тому, что неясно (темно).
23). И тут содействовал Птолемей уже как подстрекатель на преступление, к которому всего легче переход от подобного желания; но мысль о преступлении неизвестно явилась ли вдруг; расположение воинов еще прежде старался снискать (Отон) в надежде быть преемником или готовя преступление; дорогою, в строю, на постах, по именно называя старейших воинов и приводя на память службу при Нероне, приветствовал их именем сослуживцев; одних узнавал, а других расспрашивал, оказывая помощь или деньгами или влиянием; все чаще и чаще излагал он жалобы, двусмысленные о Гальбе речи и другое в этом роде, способное бросить смущение в чернь. Труды походов, недостаточность провианта, суровость власти были принимаемы за жестокие наказания воинами, которые привыкнув посещать Кампанские озера и города Ахай на судах, с трудом переносили походы под оружием через Пиренеи, Альпы и другие необъятные пространства.
24). Кипели неудовольствием умы воинов; им еще как бы жару поддал Мэвий Пуденс из приближенных Тигеллина; он каждого, кто был полегкомысленнее или нуждался в деньгах, или имел склонность вообще ко всему новенькому, мало-помалу довел до того, что, под предлогом угощения, каждый раз когда Гальба обедал у Отона - когорте, находившейся на карауле, раздавал на человека по сотне монет; эту щедрость как бы всенародную (явную) усиливал Отон более сокровенными наградами отдельных лиц. И до того усердно действовал он в деле подкупа, что Кокцею Прокулу спекулатору, спорившему с соседом о части смежной земли, купив на свои деньги все поле соседа, подарил ему. Все это делалось по беспечности префекта не замечавшего одинаково как того, что делалось скрыто, так и того что явно.
25). Но тут Отон во главе будущего преступления поставил Ономаста из отпущенников. Тот сблизился с Барбием Прокулом, сигнальщиком телохранителей и Ветурием, его помощником. В разнообразных беседах убедясь, что это люди хитрые и смелые, осыпает их наградами и обещаниями, дав им денег разузнать расположение умов большего числа. Взялись два простых воина передать верховную власть над народом Римским и передали. К знанию преступного замысла допущены немногие, а полные ожиданий умы другим подстрекали разными способами: перворядных воинов выставляли как бы находящимися в подозрении вследствие благодеяний Нимфидия, а народ и остальных раздражением и безнадежностью получить столько раз отложенный денежный подарок. Были и такие, которых увлекало воспоминание о Нероне и сожаление о прежней вольности, а все вместе тревожимы были опасением перемены службы.
26). Эта зараза проникла одинаково в восприимчивые уже умы воинов легионов и вспомогательных войск, когда сделалось известным, что поколебалась верность Германского войска. И до такой степени расположены были злонамеренные к возмущению, а непричастные заговору к скрытности, что на другой день ид (14-го Января) когда Отон возвращался от ужина, хотели были его схватить для того, чтобы провозгласить императором, если бы не побоялись ночного замешательства, того, что лагери воинов разбросаны были по всему городу и что не легко было бы согласить к единодушию пьяных. Не из заботливости о деле общественном; его осквернить кровью государя собирались трезвые, но опасались того, как бы в сумраке ночи кто-либо из Паннонского или Германского войска не предложил бы себя воинам и не были, бы назначен вместо Отона, которого большинство не знало. Многие признаки уже готового вспыхнуть возмущения подавлены единомышленниками. Кое что дошедшее до слуха Гальбы обратил в пустяки префект Лакон, совершенно незнакомый с расположением умов воинов - ненавистник каждого, самым лучшим образом задуманного, плана если только не от него он исходил, и упрямый против тех, которые знали основательно.
27). Пятнадцатого Января, когда Гальба приносил жертвы перед храмом Аполлона, гадатель Умбриций предсказал: неблагоприятные внутренности, грозящий злой умысел и домашнего врага. Слышал это и Отон (ближе других стоявший) и толковал напротив как себе благоприятное и для его замыслов счастливое (предвестие). Немного спустя отпущенник Ономаст подходит к нему с известием: "ждут его архитектор и подрядчики". Условлено было понимать это как знак того, что воины собираются и заговор готов. Отон на вопрос за чем он уходит, отвечал конечно вымысел, что покупает дом по ветхости подозрительный и который потому необходимо прежде осмотреть. Опираясь на отпущенника, через Тибериев дом отправился в Велабр, а оттуда к золотому милиарию, милевому столбу, у храма Сатурна. Там двадцать три спекулатора приветствовали его императором; встревоженного малочисленностью поздравителей поспешно посадили на носилки и потащили, обнажив мечи. Почти столько же воинов присоединились дорогою: одни как соучастники, а большинство с удивлением, одни с криками и выражениями радости, а другие в молчании, готовясь расположение духа согласить с обстоятельствами.
28). Караулами в лагере заведывал Юлий Марциал трибун. Он или вследствие громадности неожиданного злоумышления, или в опасении, что порча далеко проникла в лагерь и что вслучае противодействия ему будет угрожать гибель, дал большинству повод думать, что он участвует в замысле. И прочие трибуны и сотники предпочли настоящее сомнительному (неверному) честному. И таково было настроение умов, что на самое позорное и преступное дело дерзнули не многие, большинство желало его, а все равнодушно допускали.
29). Между тем Гальба, не зная ничего, неотступно молил богов государства, уже принадлежавшего другому. Вдруг слышны толки: "отнесен в лагерь кто-то неизвестно из сенаторов, вслед за тем указали прямо на Отона, что это он отнесен". Тут со всего города как кто попадался на встречу, одни увеличивали опасения, а некоторые уменьшали то, что было в действительности и тут не забывая о лести. А потому на совещании положено: "испытать расположение когорты, находившейся во дворце на карауле и не через самого Гальбу; его нетронутое значение должно быть прибережено, как спасительное средство, при обстоятельствах более важных. Пизон, став на крыльце дворца, обратился к воинам с такими словами: шестой идет день, сослуживцы, с тех лор как я, не зная будущего и того - желать ли мне этого звания или опасаться, принят Цезарем. Таким образом жребий и дома нашего и дела общественного находится в ваших руках, не потому чтобы я за себя собственно опасался участи более печальной (испытав несчастья, пришлось мне еще нагляднее узнать на опыте, что и счастье не менее неверного в себе заключает). Скорблю об участи отца, сената и самого государства, если нам необходимо теперь или погибать или, что одинаково бедственно для людей благомыслящих, губить других. Утешением в ближайшем перевороте было то, что город (Рим) не видал крови и власть перенесена без раздора. По-видимому, усыновлением достигнуто то, чтобы и после Гальбы не было места войне.
30). "Не буду ссылаться отнюдь на благородство или скромность, да и нет надобности при сравнении с Отоном делать перечень добродетелям. Пороки, которыми одними он гордится, ниспровергли государство, еще когда он разыгрывал роль государева приятеля. Манерою ли и обхождением или не тем ли женственным убором заслужил Отон верховную власть? В заблуждении те, которые в необузданности разврата видят какое-то подобие вольности. Растратить он сумеет, а дарить нет. Незаконные связи, кутеж, постоянное обращение с женщинами - вот что у него на уме. Он видит в этом преимущество верховной власти, полный произвол и разгул наслаждений будет у него, а стыд и позор у всех. Никто никогда властью, снисканною преступно, не пользовался благонамеренно. Гальбу нарекло цезарем единодушное согласие рода человеческого, а меня Гальба наименовал Цезарем с вашего согласия. Если дело общественное, сенат и народ - слова пустые, то для вас, сотоварищи, важно, чтобы император не был назначаем самими худшими. Были случаи, что легионы возмущались против вождей, но ваши верность и доброе имя оставались доныне незапятнанными, и Нерон вас оставил, а не вы Нерона. Неужели менее чем тридцать человек перебежчиков и дезертиров, которых никто не допустил бы избрать себе сотника или трибуна, распорядятся верховною властью? Допустите вы такой пример? Оставаясь в покое сделаетесь сообщниками преступления? Такая необузданность перейдет в провинции, мы будем несть на себя последствия злодеяний, а вы войны. И не более значительно то, что дается за убийство государя, чем то что дается невинным; во всяком случае также получите вы от нас подарок за верность, как от других за преступление.
31). Разошлись телохранители (спекулаторы), остальная когорта не показала пренебрежения к говорившему и как бывает в смутных обстоятельствах, готовит значки скорее случайно и не обдумав еще хорошенько как поступить, чем как впоследствии полагали, вследствие притворства и коварного умысла. Послан и Цельз Марий к отборным войскам Иллирика, расположенным в портике Випсании. Предписано Амулию Серену и Домицию Сабину, сотникам первого ряда - Германских воинов привести из предверия храма Свободы. Морскому легиону не доверяли; он расположен был враждебно за избиение сотоварищей, которых при первом самом вступлении избил Гальба. Отправляются также в лагерь преторианцев трибуны: Цетрий Север, Субрий Декстер, Помпей Лонгин, с тем чтобы нельзя ли как еще только зачинавшееся и не совсем созревшее восстание убеждениями обратить на лучшее. Трибунов Субрия и Цетрия воины встретили угрозами, а Лонгина схватили и обезоружили, так как он действовал не по военному порядку (обычаю), но был из числа друзей Гальбы, считался верным этому государю и был подозрителен отпавшим. Легион морской, нисколько не медля, присоединяется к преторианцам. Отборные воины Иллирского войска прогоняют Цельса, бросая в него дротики. Германские роты долго колебались, не совсем еще оправились они здоровьем после болезни и расположение умов их было в пользу Гальбы, так как он их, Нероном посланных в Александрию вперед, а оттуда вернувшихся больными вследствие дальнего плавания, распорядился лечить с особенною заботливостью.
32). Вся чернь уже наполняла дворец, замешались тут и рабы, раздавались несогласные крики требовавших казни Отона и гибели заговорщиков, как будто бы они требовали какого-либо зрелища в цирке или в театре. И не было тут ни рассудительности, ни искренности, В один и тот же день готовы они были с одинаковым усердием требовать совсем противоположного, но принятому обычаю льстить какому бы то ни было государю, по привычке своевольно кричать и показывать бесплодное усердие. Между тем Гальба колебался среди двух решений. Т. Виний подавал мнение: необходимо оставаться ему внутри дома, сделать себя оплот из рабов, укрепить входы, не идти к раздраженным; пусть даст он возможность (срок) дурным покаяться, а благонамеренным согласиться между собою для единодушного действия. Злодейские замыслы приобретают силу от поспешности, а добрые планы зреют медленно. Наконец идти наступательно, если признано будет за основательное, всегда одинаково возможно, а вернуться, если бы пришлось пожалеть о выходе, будет зависеть уже от чуждой власти.
33). Прочим казалось необходимым спешить прежде, чем усилится еще слабосильный умысел немногих. Смутится еще Отон, который удалясь украдкою, будучи отнесен к не знавшим воинам теперь медленностью и недеятельностью тратит по пустому время и учится разыгрывать роль государя. Не нужно дожидаться, чтобы устроив дело в лагерях, бросился он на форум и в глазах Гальбы, пошел бы в Капитолий, между тем как превосходный император с храбрыми друзьями запрет дом у самых дверей и порога с тем, чтобы вынести осаду. И почетно конечно будет содействие рабов, если единодушие такого многолюдства и, что особенно имеет силу, первое негодование ослабеет! Вследствие этого небезопасно то, что нечестно и если бы необходимо было и пасть, то лучше идти на встречу опасности. Это Отона сделает ненавистнее, а для них будет честно. На Виния, воспротивившегося этому мнению, Лакон напал с угрозами, а Ицел поощрял его к тому упорством личной ненависти, а на гибель общественную.
34). Гальба долее не медлил и присоединился к мнению советовавших, по-видимому, лучшее. Впрочем, послан вперед в лагерь Пизон как молодой человек знатного имени, только что снискавший расположение и враждебный Т. Винию, потому ли что и действительно он был его врагом или потому что враждовавшие против него этого хотели, и легче верится относительно ненависти. Едва успел выйти Пизон, как распространился сначала общий и неопределенный слух, будто Отон убит в лагере; вслед за тем, как обыкновенно бывает при значительной лжи, некоторые утверждали, что сами видели и находились при этом, а слуху охотно верили радовавшиеся и равнодушные. Многие полагали, что этот слух нарочно придуман и распущен; участвовали тут и приверженцы Отона, которые лишь бы вызвать Гальбу, пускали в ход веселые для него известия лживо.
35). Тут уже не народ только и неопытная чернь пустилась рукоплескать и выражать неумеренно радость, но и большинство всадников и сенаторов, освободясь от опасений неосторожные вломились во дворец, бросились внутрь его, показались Гальбе, домогаясь мести, уже у них как бы предвосхищенной. Каждый самый недеятельный и не способный к чему либо смелому в минуту опасности, как то показало дело, не щадил слов; все были очень храбры, никто не знал, а все утверждали. Наконец хотя не имея основательных сведений, но уступая единодушию находившихся в заблуждении, Гальба надел панцирь, и не имея возможности ни по летам, ни по слабости тела устоять против стремившейся толпы, поднят на креслах. Попавшийся на встречу во дворце Юлий Аттик, спекулатор, показывая окровавленный меч, воскликнул, что Отон им убит. А Гальба спросил: товарищ, кто велел? - замечательно смелый духом к обузданию своеволия воинов, бесстрашный против угроз и неподкупный на лесть.
36). Не было уже никакого сомнения относительно общего расположения умов в лагерях. Таково было рвение воинов, что недовольно рядами своими и телами, на подмостках, где еще незадолго перед тем находилась золотая статуя Гальбы, стоявшего среди значков, Отона прикрыли знаменами. Трибунам и сотникам не давали возможности и подойдти: простые воины внушали (Отону) остерегаться поставленных свыше. Все полно было криков, волнения и взаимных убеждений не так как в народе и черни при разнообразных выражениях праздной бездейственной лести, но как только видели кого либо из приходивших воинов брали за руки, обнимали оружием, ставили подле, упреждали слова присяги, то императора воинам, то воинов императору представляя. И Отон не оставался в бездействии, протягивал руки, высказывал самое глубокое почтение толпам, бросал поцелуи и всячески раболепствовал лишь бы властвовать. Когда весь флотский легион дал ему присягу, то уже полагаясь на свои силы и дотоле поощряя каждого порознь, заблагорассудил воспламенить всех вместе, и начал так говорить перед лагерным валом:
37). Как я к вам, сотоварищи, выступаю - выразить не могу; не потерплю быть названным частным человеком, будучи от вас наименован государем, а государь ли я когда властвует другой? Да и как назвать вас останется в неизвестности, пока будет решено - император ли или враг народа Римского находится у вас в лагере? Не слышите ли вы как одновременно требуют смерти моей и казни вашей? До того ясно, что и погибнуть и спастись для нас невозможно иначе как вместе. Относительно же своего милосердия Гальба, по-видимому, предпослал уже достаточно примеров: он без чьего-либо требования, предал казни столько тысяч самых невинных воинов, Ужас объемлет душу каждый раз, как вспомню его печальное вступление и ту единственную победу Гальбы, когда в глазах города он отдал приказание казнить десятого из тех, которых покорность принял он на слово. С такими кровавыми предвестиями вступив в город, какую славу принес он управлению кроме убийствами Обультрония Сабина и Корнелия Марцелла в Испании, Бетуя Хелона в Галлии. Фонтея Капитона в Германии, Клодия Макра в Африке, Цингония на пути, Турпилиана в городе, Нимфидия в лагере? Какая где-либо провинция, какие лагери остались не облитыми и кровью не запятнанными, или, как он сам хвалится, не очищенными и исправленными. То, что другие именуют преступлением, у него слывет под именем врачевания, лживыми наименованиями означает он строгостью жестокость, жадность бережливостью, казнями и другими позорными в отношении к вам мерами - дисциплину. Семь месяцев прошло после кончины Нерона и уже Ицел более награбил чем что наготовили Поликлеты, Ватинии и Елии. С меньшею жадностью и своеволием действовал бы Т. Виний, если бы сам имел верховную власть, а теперь и нас держит как подвластных; как свое достояние и не бережет нас как чужих. Одного его дома достаточно было бы для денежной раздачи, которой вы никогда не получаете, хотя вас ежедневно ею попрекают.
38). Да и чтобы никакой уже не было надежды на преемника Гальбы, вызвал из ссылки того, кого считал наиболее на себя похожим по суровому (печальному) характеру и жадности. Видели вы, сотоварищи, как ясно боги необыкновенным ненастьем выказали свое отвращение к неблагополучному усыновлению? Один и тот же образ мыслей сената, такой же народа. Ждут вашей доблести; в вас вся крепкая опора честным замыслам; без вас все, самое отличное, не имеет силы. Не на войну вас зову, и не на опасность; всех воинов оружие с нами. И одна мирная когорта не защищает Гальбу, но скорее его задерживает. Лишь только вас увидит, лишь только примет мой сигнал; состязание будет лишь в одном, кто мне наиболее припишет. Ненужно же медлить в том замысле, который похвалить можно тогда только, когда он будет осуществлен." За тем велел он открыть хранилище для оружия; тотчас схвачено оружие без соблюдения военных уставов и обычаев, по которым преторианец и воин легиона различались особенными признаками; по шлемам и щитам смешались они с вспомогательными войсками. Никто из трибунов и сотников не делал внушений; каждый сам был себе и вождем и подстрекателем; а для дурных лучшим поощрением служила общая печаль благонамеренных.
39). Пизон приведенный в ужас шумом усилившегося возмущения и криками проникавшими и в город, настиг Гальбу уже вышедшего и приближавшегося к форуму. Уже Марий Цельз явился с известиями невеселыми. Одни советовали: вернуться во дворец, другие - идти в Капитолий, а большинство - занять ростры. При этом бо́льшая часть имела в виду только противоречить мнениям других и, как обыкновенно бывает при несчастных случаях, лучшим казалось то, на что уже ушло время. Говорят, будто Лакон готовился было без ведома Гальбы умертвить Т. Виния, или для того, чтобы его казнью смягчить расположение умов воинов, или считал его соучастником Отона, или наконец из ненависти. Исполнение этого остановилось вследствие времени и местности, так как при раз начавшемся убийстве, трудно было назначить ему границы, и план этот расстроили торопливые гонцы и то, что самые близкие разбежались при ослаблении общего усердия тех, что сначала усердно высказывали верность и решимость.
40). Гальба был увлекаем то туда, то сюда, в разнообразном движении волновавшейся толпы. Со всех сторон наполнены были базилики и храмы, но общий вид не предвещал ничего доброго. Ни одного звука голоса не раздавалось в народе или черни. На лицах выражалось удивление, а слух как бы с жадностью ловил что-то. Не было и волнения, не было и полного спокойствия, но господствовало молчание, свойственное великим опасениям или сильному раздражению. А Отону принесли известие, будто вооружают народ. Он отдает приказание: идти поспешно и предупредить опасность. Таким образом воины Римские, как бы стремясь Вологеза или Пакора согнать с прародительского престола Арзакидов, а не на убийство безоружного и престарелого своего императора, разметали народ, потоптали сенат, грозя оружием, во весь опор коней ворвались на форум. Не оробели они видя, Капитолий, святыню окружавших храмов, не устрашились перед воспоминанием о прежних и будущих государях - совершить злодейство, мстителем которого первый преемник (кто им воспользовался).
41). Видя приближающийся строй вооруженных, знаменосец когорты, сопровождавшей Гальбу (говорят его звали Атилий Вергилион), сорвав изображение Гальбы, бросил его на землю. Этот знак обнаружил усердие всех воинов к Отону; разбежался народ, опустел форум, а кто еще медлил, против того обнажено оружие. Возле Курциева озера, вследствие замешательства носильщиков, Гальба выброшен из носилок и повалился на землю. Последние его слова, как кому была ненависть или удивление, передали различно. Одни - будто бы он с мольбою спросил: "что дурного заслужил он?" и просил немногих дней, чтобы выплатить денежную награду. Большинство - что он сам будто бы подставил шею убийцам: "пусть они действуют и разят, если так им кажется согласным с пользою общественною". А для убийц было все равно, что бы он им ни сказал. Кто нанес смертельный удар Гальбе - не довольно хорошо известно; некоторые говорят - Теренций Евокат, а другие - Леканий. Более распространенный слух именует Камурия воина 15 легиона, который, воткнув меч, перерезал ему горло; другие - ноги и руки, так как грудь была покрыта панцирем, гнусно истерзали; большая часть ран со зверством и жестокостью нанесены уже обезглавленному трупу.
42). За тем бросились к Титу Винию. И о нем были различные толки: замер ли у него звук голоса вследствие приспевшей опасности, или он будто бы произнес: "Отоном не было приказано - умертвить его". Это он или выдумал от страха, или выразил признание соучастия в заговоре. Жизнь его и характер скорее склоняют в пользу последнего предположения, что он был единомышленником преступного умысла, которого был же и поводом. Он лежал перед храмом божественного Юлия, сначала от удара в ногу, а вслед за тем Юлий Кар, воин легиона, проколол ему насквозь оба бока.
43). В этот день и наше время видело замечательного человека Семпрония Ценза. Сотник преторианской когорты, Гальбою приданный для обережения Пизона, выхватив кинжал, бросился на встречу вооруженным и, упрекая их в преступлении, то движениями рук, то голосом обращал на себя убийц, и хотя уже раненому Пизону дал возможность убежать. Пизон ушел в храм Весты, где встречен состраданием общественного раба и спрятан в его каморке; не святость места, не уважение к религии отсрочивали неминуемую гибель, а лишь то, что он спрятался. Тут пришли присланные Отоном, именно жаждавшие его убийства: Сульпидий Флор из Британнских когорт, незадолго перед тем получивший от Гадьбы право гражданства, и Статий Мурк спекулатор; ими вытащен Пизон и убит в дверях храма.
44). Говорят, что ничье убийство не встретил Отон с большею радостью, ничью голову так ненасытно не пожирал глазами, как голову Пизона. Впервые ли тут дух его, освободясь от всех опасений, стал вполне предаваться радости, или воспоминание величия относительно Гальбы, дружественных связей относительно Виния вселяли невольно грусть в самый недоступный сожалению характер; но радоваться смерти Пизона, как врага и соперника, считал он вполне приличным и дозволенным. Воткнутые на пиках головы были носимы между значков когорт, подле орла легиона; наперерыв показывали окровавленные руки те, кто участвовали в убийствах, кто при этом находились, иные взаправду, иные ложно хвалились как делом прекрасным и памяти достойным. Впоследствии Вителлий нашел более 120 записок, требовавших наград за какое-либо замечательное свое содействие в этот день; он велел всех разыскать и казнить не в честь Гальбы, но по принятому у государей обычаю, как меру обеспечения в настоящем, как возмездие в будущем.
45). Подумал бы ты, что не тот это сенат, да и не тот народ; все бросились в лагери, опережали ближайших, состязались с бежавшими вперед, поносили Гальбу, хвалили рассуждение воинов, целовали руку Отона и чем более было лжи в том, что делали, тем сильнее выказывали усердие. Да и Отон не выказывал ни к кому пренебрежения, голосом и выражением лица умеряя расположение умов воинов. Мария Цельса. нареченного консула и Гальбе до последних минут верного друга, требовали на казнь, ненавиствуя более его деятельности и невинности, как свойствам самым неприятным. По-видимому, готовы были начаться убийства и грабеж, и гибель грозила каждому порядочному человеку; но Отону если еще не доставало влияния на то, чтобы воспрепятствовать злодейству, но приказывать уже было возможно. А потому, притворись разгневанным, велел связать, и утверждая, что он поплатится более строгим наказанием, спас от грозившей ему тут гибели.
46). Затем все сделалось по желанию воинов. Префектов претория выбрали они себе сами: Плотия Фирма, когда-то из рядовых воинов, в то время заведывавшего распределением караулов и, когда еще Гальба был в полной силе, приставшего к партии Отона. Присоединен Лициний Прокул; находясь в тесной дружбе с Отоном, он внушал подозрение, что содействовал его планам. Над городом сделали начальником Флавия Сабина, следуя суждению Нерона, при котором он имел ту же должность. Большинство имело при этом ввиду брата его Веспасиана. Потребовали воины, чтобы отпуски, право давать которые предоставлено было сотникам, были оставлены. Рядовому воину приходилось платить как бы ежегодную дань. Четвертая часть роты расходилась за провиантом или скиталась по самим лагерям, лишь бы выплатить взнос сотнику. Не было меры тягости с одной стороны, и с другой не обращалось внимание на средства добычи; воровством, грабежом или самими рабскими работами искупали отдых от военной службы. Тут каждый воин побогаче обременяем был трудом и суровым обращением, пока не покупал себе отпуска. А когда истощенный расходами и ослабев кроме того в бездействии, бедным вместо богатого и ленивым вместо усердного возвращался в роту, то снова тот или другой, соблазненные тою же бедностью и возможностью своеволия, очертя голову бросались в восстания и раздоры и наконец в междоусобные войны. Но Отон, чтобы в угоду большинства не оттолкнуть умов сотников, обещал, что из собственной его казны будут выплачиваться сотникам ежегодные отпуски, - дело без сомнения полезное и впоследствии и хорошими государями утвержденное постоянством дисциплины. Лакон префект, будто бы назначенный к удалению на остров, заколот воином из охотников, посланным для этого Отоном; а Мартиан Ицел, как отпущенник, казнен явно.
47). День, прошел в злодействах, а довершением зла была радость. Зовет сенат городской претор, стараются превзойдти друг друга в выражениях лести прочие должностные лица. Сбегаются сенаторы, определяют Отону: власть трибунскую, наименование Августа и все почести государей. Все усиливались загладить поношения и ругательства; высказанные в разное время, остались ли они у него в душе - никто не почувствовал; забыл ли он свои обиды, отложил ли их (возмездие) по краткости правления - осталось неизвестным. Отон, по окровавленному еще форуму и по лежавшим там трупам, отправился в Капитолий и оттуда во дворец, а тела дозволил предать погребению и сжечь. Пизона жена Верония и брат Скрибониан, а Т. Виния дочь Криспина схоронили, разыскав и выкупив головы, сбереженные убийцами для продажи.
48). Пизону исполнился тридцать один год, слава его была лучше чем судьба. Братья его погибли: Магн от Клавдия, а Красс от Нерона. Сам долгое время изгнанник, в продолжении четырех дней Цезарь, поспешным усыновлением только на то предпочтен старшему брату, чтобы прежде быть умерщвленым. Т. Виний провел 57 лет жизни с весьма разнообразною нравственностью. Отец его происходил из преторской фамилии, а дед по матери из осужденных (за политические преступления). Начало его военной службы набросило на него тень бесславия. Его начальником был легат Кальвизий Сабин. Жена его, в неблагоразумном желании осмотреть положение лагерей, ночью пошла в военной одежде и также смело и необдуманно принимая участие в караулах и других обязанностях военной службы, дерзнула на совокупление в самом видном месте лагерей. Как соучастника этого преступления, обвиняли Т. Виния. Вследствие этого, по приказу К. Цезаря, заключен в оковы, но вскоре, с переменою обстоятельств, выпущен и его дальнейшее движение на пути почестей нисколько от того не пострадало; после претуры получил начальство над легионом и заслужил одобрение. Потом заподозрен в рабском преступлении, так как он будто бы украл на пиршестве Клавдия золотую чашу, и Клавдий на другой день одному изо всех Винию велел подавать в глиняных сосудах. Но Виний в проконсульство управлял Нарбонскою Галлиею строго и честно. Вслед за тем дружбою Гальбы увлечен он в пропасть; смелый, хитрый, готовый на все, и на что бы ни обращал способности, на дурное ли или на хорошее, везде действовал с одинаковою силою (энергиею). Завещание Т. Виния, вследствие громадности состояния, осталось недействительным, а Пизона последние распоряжения скрепила его бедность.
49). Тело Гальбы долго валялось в пренебрежении и, вследствие необузданности, во мраке ночи, подверглось многим насмешкам. Расходчик Аргий из прежних его рабов предал скромному погребению в саду, составлявшем его частную собственность. Голова, воткнутая и истерзанная маркитантами и прислужниками перед могилою Патробия (он был отпущенником Нерона и казнен Гальбою), наконец на другой день найдена и присоединена к телу уже сожженному. Такой конец имел Сер. Гальба, благополучно переживший 73 года при пяти государях, более счастливый при чужом владычестве, чем при своем собственном. Род его принадлежал к исстари знатным, богатства были очень велики; сам - посредственных умственных дарований, скорее чуждый пороков, чем ревностный к добродетели. Не совсем равнодушный к славе, он не хотел ее купить на деньги; не жадный на чужие деньги, берег свои и был скуп на общественные. К друзьям и отпущенникам, когда нападал на хороших, безупречно снисходителен, а когда приходилось иметь дело с дурными, то оставался в неведении даже до вины. Но знатность происхождения и опасения времени были причиною, что то, что в сущности было беспечностью, прослыло за мудрость. Пока он был в цветущих летах, он снискал в Германии военную славу. Будучи проконсулом, управлял он Африкою умеренно, а уже в летах более преклонных он с такою же справедливостью заведывал ближнею Испаниею: он казался выше положения частного человека, пока был им, и по общему признанию способен был властвовать, если бы не получал власти.
50). И без того смятенный город, полный опасений и вследствие гнусности только что совершенного злодейства и старинных нравов Отона, новый вестник о Вителлии привел в ужас. До убийства Гальбы он молчал, чтобы оставалось убеждение только о восстании Верхней Германии. Тут не только сенаторы и всадники, принимавшие какое-либо участие и заботу о деле общем, но и народ явно скорбел, что: "двое худшие изо всех людей бесстыдством, недеятельностыо, развратом, как бы свыше судьбою назначены погубить государство. И уже не свежие примеры полного жестокостей мирного времени, но возобновляли в памяти и события междоусобных войн: "столько раз взятый своими же войсками город, Италия предана опустошению, а провинции грабежу - повторяли имена Фарсалии, Филиппы, Перузии и Мутины, прославленные общественными бедствиями. Почти ниспровергнут шар земной даже тогда, когда о верховной власти шла борьба между благонамеренными, но государство оставалось еще, когда победил К. Юлий, и тогда, когда Цезарь Август, как оставалось бы общественное управление делами при Помпее и Бруте. Теперь ли за Отона или за Вителлия пойдут в храмы? И те и другие мольбы будут нечестивы, ненавистны обеты и за того и другого, а из двух - и только посредством войны, придет это в известность, худшим будет тот, кто победит". Были и такие, что уже метили догадками в Веспасиана и восточные войска, а так как Веспасиан был сильнее того и другого из соискателей, то опасались войны и новых бедствий. О Веспасиане были разных понятий; один изо всех, ему предшествовавших, он государем изменился к лучшему.
51). Теперь изложу начало и побуждения восстания, во главе которого был Вителлий. Когда Юлий Виндекс потерпел поражение со всеми его силами, то войско, ободренное добычею и славою, так как ему без труда и опасностей досталась победа в такую богатую кампанию, искало походов, а не покоя, наград, а не жалованья. Долго переносило оно бесплодную для себя и суровую службу вследствие свойств местности, климата и строгости дисциплины; ее, в мирное время неумолимую, раздоры граждан ослабляют, так как с двух сторон готовы подкупатели и вероломство остается безнаказанным. Людей, оружия, коней было в избытке и на потребности и на показ, но до войны знали только свои сотни и эскадроны; войска разделены были границами провинций. Тут против Виндекса стянуты легионы; узнав на опыте и себя и Галлии, снова искали войны, новых раздоров, и не союзниками, как прежде, называли Галлов, но врагами и побежденными. И за одно была часть Галлии, прилежащая к Рейну; она последовала за тою же партиею, и в то время была усерднейшею подстрекательницею против Гальбиан; такое наименование дали они, наскучив Виндексом. Вследствие этого враждебные Секванам, Эдуям, а вслед затем и другим племенам по мере их богатства они задумали в умах взятия городов, опустошения полей, расхищение домов. Кроме корыстолюбия и надменности, главных пороков тех, которые сознают свою силу, раздражены бранью Галлов, которые хвалились, что им Гальба простил четвертую часть дани, а они - войска - всенародно осуждены на бесславие (позор). Присоединился слух хитро распущенный, но которому легкомысленно поверили, что десятый воин из легионов подвергнут будет наказанию, и деятельнейшие из сотников распущены. "Отовсюду грозящие вести, зловещие слухи из города; враждебная колония Лугдунская и упорная в верности Нерону обиловала толками. Но более всего материала выдумывать и верить находилось в самих лагерях вследствие ненависти, опасений и, когда они на себя озирались, сознания сил.
52). Около самых Декабрьских календ предшествовавшего года Авл Вителлий вступил в Нижнюю Германию и с заботою вошел в зимние квартиры легионов. Большей части воинов возвращены прежние места, снято бесславие, смягчены сделанные наказания. Все это сделано по преимуществу из честолюбивых расчетов, но кое что и рассудительно. Вообще грязное корыстолюбие Фонтея Капитона в отнятии и назначении военных мест, сменил бескорыстием. Все это принималось гораздо значительнее, чем сколько следовало соразмерно положению легата, бывшего консула. Вителлий держал себя смиренно перед суровыми. Расположенные к нему называли вежливостью и добротою то, что он без меры, без обсуждения раздавал свое, не щадил щедро и чужого: все это из страстного желания верховной власти. Самые пороки истолковывали за добродетели многие и в том и другом войске, как смирные и покойные воины, так и дурные и на все готовые. В особенности отличались порывами страстей и замечательною смелостью легаты легионов: Алиен Цецина и Фабий Валенс; из них Валенс, враждебный Гальбе, как будто бы он не ответил ему должною благодарностью за открытую им медленность Вергиния и подавление замыслов Капитона, возбуждали Вителлия, указывая ему рвение воинов". Он везде пользуется самою лучшею известностью: никакого замедления не будет во Флакке Гордеонии. За него будет и Британния, последуют вспомогательные войска Германцев, провинции, верность которых далеко не надежна; власть старика не прочна и скоро минует; пусть только подставит пазуху и ловит счастье, которое само к нему валится. Основательно колебался Вергиний из всаднического рода, сын отца, которого никто не знал; не совладал бы он с верховною властью, если бы принял, и если бы отказался, то остался бы в безопасности. За Вителлия три консульства отца, цензура, сотоварищество с Цезарем - все это само по себе дает ему право возвыситься императором, а как частному человеку вредит его безопасности.
53). Эти убеждения действовали на ленивый ум и он сильнее хотел, чем сколько надеялся. А в Верхней Германии Цецина, красивый молодой человек, громадный телом, ума необузданного, речью изысканною, сановитыми манерами приобрел расположение воинов. Этого юношу, бывшего прежде квестором в Бетике и без замедления принявшего сторону Гальбы, он поставил во главе легиона. Убедясь вскоре потом, что он захватил часть общественных денег, как взяточника, велел предать суду. Цецина этим сильно оскорбился и решился произвести общее замешательство и свою личную обиду прикрыть общественными бедствиями. И в войске не было недостатка в семенах раздора: так как оно и все участвовало в войне против Виндекса и только по убиении Нерона перешло к Гальбе, и даже в принесении ему присяги упреждено отрядами Нижней Германии. Треверы и Лингоны и другие племена, которые Гальба притеснил суровыми распоряжениями и отнятием части земель, ближе подходят и почти соединяются с квартирами легионов. Вследствие этого - взаимные убеждения к возмущению; воины развращались среди дикарей и общее расположение к Вергинию, которое легко было обратить на пользу другого лица.
54). Послал город Лингонов[3] по старинному обычаю дары легионам скрепить связи гостеприимства. Послы их умышленно приняли одеяние и наружность лиц, находящихся в печали; ходя по самим видным местам лагеря и по палаткам воинов, жаловались то на свои обиды, то на награды, полученные соседними городами, и когда воины слушали их охотно, сетовали об опасности и обиде самого войска и тем воспламеняли умы воинов. И возмущение готово уже было вспыхнуть, когда Гордеоний Флакк отдает приказание послам удалиться и чтобы это оставалось втайне, назначает для того время ночью. Вследствие этого самые злые толки и большинство утверждало: что они умерщвлены и если воины о себе не подумают, то непременно усерднейшие из воинов, высказывавшие жалобы на теперешнее положение дел, будут избиты во мраке и так, что прочие и знать не будут. Легионы соединились друг с другом посредством тайного соглашения. Призваны к тому и вспомогательные воины; сначала их подозревали, будто они, окружив легионы своими когортами и эскадронами, готовятся сделать на них нападение, но вскоре они разделили те же замыслы и еще с большим усердием. В расположенных к дурному легче было уладить единодушие на войну, чем согласие на мир.
55). Впрочем, легионы Нижней Германии торжественною присягою календ Январских обязавшиеся Гальбе, долго медлили; изредка раздавались только воззвания в первых рядах. Прочие в молчании ожидали чего-либо решительного от тех, кто был к ним поближе, по врожденному людей свойству поспешно следовать в том, чего самим начать не хочется. Да и среди легионов господствовало разномыслие. Воины первого и пятого легионов до того взволновались, что некоторые бросали камни в изображение Гальбы; а пятнадцатый и шестнадцатый легион не дерзали ни на что кроме ропота и угроз, высматривая, чтобы другие начали восстание. А в Верхней Германии четвертый и восемнадцатый легионы, шедшие из одних и тех зимних квартир в самый день календ Январских ломают изображения Гальбы; четвертый легион усерднее, восемнадцатый медленнее, но потом единодушно. А чтобы не показать, будто они свергают всякое уважение к власти, в присяге упомянули имена, уже давно пришедшие в забвение, Сената и народа Римского. Ни один из трибунов и легатов не хлопотал в пользу Гальбы, а некоторые в этом смятении заметно еще более вносили замешательства. Впрочем, никто еще не говорил с подмостков, как то делается в собрании; да и не было еще кому бы все это приписать.
56). Зритель такого дурного поступка, Гордеоний Флакк, легат и бывший консул, не имел довольно смелости ни сдержать взрыв, ни задобрить нерешительных, ни ободрить благонамеренных; ленивый, робкий, по беспечности не соучастник зла. Четыре сотника восемнадцатого легиона: Ноний Рецепт, Донатий Валенс. Ромиллий Марцелл, Кальпурний Репентин, прикрывая собою изображения Гальбы, порывом воинов схвачены и связаны. Тут уже ни в ком не осталось ни верности, ни памяти о прежней присяге, но как обыкновенно бывает при возмущениях, все пристали к той стороне, где было большинство. В ночь, последовавшую за Январскими календами, в колонию Агрипинскую знаменосец четвертого легиона приносит известие пировавшему Вителлию. "Четвертый и восемнадцатый легионы, ниспровергнув изображения Гальбы, дали присягу на повиновение сенату и народу Римскому." Присяга эта показалась лишенною смысла; положено: воспользоваться мановением счастья и предложить государя. Посланы от Вителлия к легионам и легатам с известием: "отпало от Гальбы верхнее войско, а потому или пусть ведут войну с отпавшими, или если предпочитают согласие и мир, то назначат императора; меньше опасности взять себе государя, чем искать его.
57). Ближайшими были зимние квартиры первого легиона и решительнее других из легатов Фабий Валенс. Он, войдя на другой день в Агриппинскую колонию с всадниками легиона и вспомогательными, - поздравил Вителлия императором. Его примеру последовали с крайним усердием легионы той же провинции и войско верхнее, оставив уже благовидные имена сената и народа Римского, в третий день нон Январских приступило к Вителлию, как будто бы в течении первых двух дней оно было безучастно к делу общественному. Усердию войска старались стать в уровень Агрипинцы, Треверы, Линтоны; они предлагали: вспоможение, коней, оружие, деньги, насколько кто богат был силами тела, денежными средствами, умственными способностями. И не только первые лица в колониях или лагерях, которым в настоящем виднелись огромные надежды от победы самой по себе пришедшей и снисканной; но простые рядовые воины отдавали вместо денег путевые деньги, перевязи и уборы коней, лучшее оружие, украшенное серебром. Действовали они так по первому побуждению безотчетно и из корыстолюбивых соображений.
58). Вследствие этого, похвалив усердие воинов, Вителлий служебную деятельность верховной власти, прежде обыкновенно исполняемую отпущенниками, распределил всадникам Римским: за отпуски сотникам выдал деньги из собственной казны. Свирепство воинов, требовавших весьма многих на казнь, чаще одобрял, а иногда заключением для виду в оковы обманывал. Помпей Пропинкв, прокуратор Бельгики, немедленно убит. Юлия Бурдона, префекта Германского флота, хитростью спас. Раздражение против него войска происходило от убеждения, будто бы он устроил сначала обвинение, а потом коварно западню Фонтеию Капитону. Память Капитона была войскам приятна, а перед разъяренными возможно было убить явно, а простить разве только обманом. Таким образом держали его под стражей и только уже после победы, когда ненависть воинов поуспокоилась, отпущен, между тем, как искупительная жертва, отдан сотник Криспин, запятнавший себя кровью Капитона; тем нагляднее был он для требовавших, да и для изрекшего казнь более достоин пренебрежения.
59). Затем изъят, от опасности Юлий Цивилис, личность самая могущественная между Батавов, с целью чтобы смелый народ его казнью не оттолкнуть от себя. Находились в городе Лингонов восемь когорт Батавов, как подкрепление четырнадцатого легиона, в то время вследствие случайного несогласия удалившиеся от легиона, а на чью бы сторону они склонились союзниками или противниками, то придали бы большую силу. Нония, Донатия, Ромилия, Кальпурния сотников, о которых мы выше сказали, приказал умертвить, осужденных по обвинению в верности, самому тяжкому для изменников. Пристали к той же партии Валерий. Азиатик, легат Бельгийской провинции, которого вскоре потом Вителлий принял себе зятем и Юний Блез, Лугдунской Галлии правитель, с Италиянским легионом и Тавринским отрядом конницы, направлявшимися к Лугдуну[4]. И находившиеся в Ретии войска не замедлили тотчас же присоединиться. Да и в Британнии даже и то не было колебания.
60). Начальником там был Требеллий Максим, корыстолюбием и другими низостями стяжавший презрение и нелюбовь войска. Эту к нему ненависть разжигал еще Росций Целий, легат двенадцатого легиона, давно уже с ним неладивший, но по случаю внутренних раздоров имевший возможность обнаружить ее с большею силою. Требеллий попрекал Целия возмущением и нарушением всякого порядка дисциплины, а Целий - Требеллия в том, что он обобрал и довел до нищенства легионы. Таким образом мало-помалу эти позорные состязания легатов развратили скромность (умеренность) войска, и дошло до такого раздражения, что преследуемый бранью воинов из вспомогательного отряда - между тем как к Целию пристали и пешие и конные войска - оставленный всеми Требеллий бежал к Вителлию. Провинция оставалась спокойною, несмотря на удаление бывшего консула. Правили легаты легионов с равными правами, но Целий могущественнее других - своею смелостью.
61). С присоединением Британнского войска, обладая громадными силами и средствами, назначил Вителлий двух вождей и два военных маршрута. Фабий Валенс получил приказание привлечь на свою сторону Галлии, а если бы они отказались, то предать их опустошению и через Коттийские Альпы ворваться в Италию; Цецина получил приказание ближайшим путем спуститься с Пеннинских высот[5]. Валенсу отобраны воины нижнего войска с орлом пятого легиона, когортами и эскадронами; всего же дано ему до сорока тысяч воинов. Тридцать тысяч Цецина вел из Верхней Германии и главная сила их заключалась в одном двадцать первом легионе. Присоединены к тому и другому войску вспомогательные Германцы; из них Вителлий пополнил и собственные войска с тем, чтобы следовать (за своими легатами) со всею массою сил.
62). Удивительная разница была между войском и императором. Воины настаивали, требовали оружия: "пока Галлии трепещут, Испании колеблются; ни зима, ни замедления позорного мира не должны служить препятствием. Нужно идти в Италию, занять город. В гражданских раздорах всего безопаснее поспешность, чтобы некогда было обдумывать, а нужно было бы действовать". Вителлий находился как бы в оцепенении и заранее спешил насладиться положением государя, праздною роскошью и неумеренными пиршествами. Среди дня он был пьян и с отягченным яствами желудком. Несмотря на это, усердие и энергия воинов восполняли обязанности вождя так, как бы сам император тут присутствовал и действовал обещаниями и угрозами на усердных и ленивых. Изготовясь и снарядясь, требуют сигнала отправления. Название Германика немедленно дано Вителлию; называть же себя Цезарем Вителлий воспретил даже победителем. Как радостное предзнаменование Фабию Валенсу и войску, которое он вел на войну, в самый день выступления орел медленным полетом по направлению, куда должно было идти войско, летел вперед, как бы указывая дорогу. И на далекое пространство таков был клич радовавшихся воинов, таково спокойствие не оробевшего орла, что несомнительно можно было принять это за предвестие великого и благополучного события.
63). И земли Треверов, как союзников, прошли безопасно. В Диводуре[6] (то был город Медиоматриков) воинами, хотя они были приняты со всевозможною ласкою, овладело какое-то опасение; вдруг схватили они оружие и бросились избивать невинных граждан, не из добычи и желания грабить, но в каком-то припадке неистового раздражения, по причине неизвестной, и тем труднее было помочь этому бедствию; наконец смягченные просьбами вождя, воины прекратили истребление граждан. Впрочем, убито до четырех тысяч человек. Такой ужас овладел Галлиями, что куда бы ни приходило войско, целые населения городов выходили со своими начальниками и умоляли о пощаде, распростершись по дороге женщины и дети. Употребляемы были в дело все средства умилостивить враждебное раздражение и не в военное время, но лишь бы иметь мир.
64). Известие об убиении Гальбы и императорстве Отона - Фабий Валенс получил в городе Левков[7]. На умы воинов не произвело это впечатления ни радости, ни опасений: об одной лишь войне и помышляли. У Галлов отнят повод колебания, равно ненавистны им были и Отон и Вителлий, но последнего еще к тому же и опасались. Ближайшим был город. Линтонов, верный партии (Вителлия). Ласково принятые воины наперерыв показывали свою умеренность; но радость была недолговременна вследствие невоздержности когорт, которые, отделив, как мы уже упоминали, от четырнадцатого легиона, Фабий Валенс присоединил к своему войску. Сначала перебранка, потом ссора произошла между Батавов и легионных воинов по мере того, как воины поддерживали своими усилиями ту или другую сторону; окончилось бы это почти сражением, если бы Валенс казнью немногих не напомнил бы Батавам власть ими почти забытую. Вообще искали против Эдуев повода к войне; получив приказание принесть денег и оружия, они от себя присоединили в подарок провиант. Что Эдуи сделали из страха, то жители Лугдуна от радости. Но уведены легион Итальянский - и Тавринский отряд конницы. Восемнадцатую когорту положено оставить в Лугдуне, где она обыкновенно зимовала. Манлий Валенс, легат Итальянского легиона, хотя и верно служивший делу Вителлия, нисколько чести от него не получил. Тайными наговорами его заподозрил Фабий, так что тот не знал и чтобы вернее обмануть, явно хваля его.
65). Старинная вражда Лугдунцев с Батавами нашла себе большую пищу в близкой войне. Много пакостей делали они взаимно друг другу, чаще и враждебнее, чем если бы только состязались оружием за Нерона или Гальбу. Гальба по случаю раздражения, доходы Лугдунцев обратил в собственную казну, а напротив осыпал большою почестью жителей Виенны. Оттого соперничество, зависть и ненависть, связывавшая разделенных только рекою. Вследствие этого жители Лугдуна подстрекали воинов порознь и подущали их на гибель жителей Виенны высказывая: "захватили они их колонию, помогали покушениям Виндекса, недавно набраны легионы в защиту Гальбы; обнаружив поводы к ненависти, указывали на значительность добычи. И уже не тайно, убеждали, но всенародно умоляли: "пусть идут мстители, истребят гнездо Галльской войны; все там чужое и враждебное; они же - Римские поселенцы, часть войска и сотоварищи в счастливых и несчастных обстоятельствах. Если счастье им изменит, то чтобы они не были оставлены на жертву раздраженным".
66). Такими и еще более сильными внушениями довели до того, что даже легаты и руководители восстания не считали возможным успокоить раздражение войска. Жители Виенны не оставались в неведении относительно угрожавшей им опасности. Туда, куда двинулось войско, они явились, неся впереди масличные ветви и повязки; они целовали оружие, обнимали колена, ползали по следам и смягчили умы воинов. Прибавил Валенс по триста сестерций на каждого воина. Тут стали уже иметь значение древность и достоинство колонии и слова Фабия, поручившего воинам сохрану и безопасность Виенненцев, приняты охотно. Впрочем, явно отобрано у них оружие и они оказали пособие воинам из своих частных и общих (смешанных) средств. Но был слух достоверный, что самого Валенса подкупили значительною суммою денег. Он быв долго в черном теле, вдруг разбогатев, дурно скрывал перемену состояния, неумеренный в пожеланиях тем более сильных, чем долее прежде по бедности его они оставались неудовлетворенными. В нищете проведя молодость, под старость сделался расточительным. Потом медленно двигаясь, войско пошло по землям Аллоброгов и Воконциев[8]. Вождь продавал самое пространство переходов и перемену квартир, вступая в позорные соглашения с владельцами полей и должностными лицами городов, и до того с угрозою, что к Лакону (то был муниципий Воконтиев)[9] пододвинул было факелы (зажечь его), пока не был смягчен деньгами. А в случае недостатка денежных средств, умилостивляли его женщинами и девушками. Так достигли Альп.
67). Более добычи и с большим кровопролитием стяжал Цецина. Раздражили беспокойный ум Гельветы, Гальской народ, некогда славный оружием и воинами, а в то время лишь воспоминаниями; не зная об убиении Гальбы, отказались повиноваться Вителлию. Начало военных действий последовало от алчности и поспешности двадцать первого легиона. Они захватили деньги, посланные на жалованье гарнизону укрепления, которое издавна Гельветы защищали своими воинами и на свой счет. С неудовольствием приняли это Гельветы и перехватив письма, которые от имени Германского войска были отправлены к Паннонским легионам, сотника и нескольких воинов задержали под стражею. Цецина, алчный до войны, спешил отмстить за первое же оскорбление, спеша как бы не покаялись. Поспешно выдвинуты вперед лагери; поля преданы опустошению. Разграблено место[10] в течении долговременного мира выстроившееся наподобие муниципия и вследствие веселого положения целебных вод многими посещаемое. Отправлены вестники к Ретийским вспомогательным войскам, чтобы они напали с тылу на Гельветов, обратившихся против легионов.
68). Они - прежде чем попали в крайность - смелые, в опасности робкие, хотя в начале восстания избрали вождем Клавдия Севера, не умели ни обращаться с оружием ни идти рядами, ни обдумать что-либо за одно. Гибельно было бы сражение против старых и опытных воинов, осада не безопасна, так как стены обрушивались от ветхости[11]. С одной стороны Цецина с сильным войском, с другой - Ретийские конные и пешие войска и молодежь самих Ретов, привыкшая к оружию и обученная в роде ополчения. Отовсюду опустошение и убийство. Сами блуждали посередине, бросив оружие; большая часть перераненная и скитаясь порознь ушли на гору Восцетий[12]. Немедленно посланною туда когортою фраков сбиты и, преследуемые Германцами и Ретами по лесам и в самих трущобах, избиты. Многие тысячи людей истреблены, многие проданы в рабство с публичного торга. А когда по разрушении всего стремились правильным строем к Авентику, столице народа, посланы - сдать город и сдача принята. Юлия Альпина из старейшин Цецина казнил как зачинщика войны, а прочих предоставил прощению или жестокости Вителлия.
60). Не легко сказать, кого нашли Гельветы менее расположенным к милости и снисхождению - императора ли или его воинов. Требуют истребления города; руками и оружием грозят послам. Да и Вителлий не щадил угроз и брани. Тут Клавдий Косс, один из послов, знаменитый красноречием, но скрывший свой дар слова под искусно притворным страхом, что тем сильнее произвело впечатление, успокоил умы воинов. Ведь массы вдруг доступны переменам и также скоро становятся расположенными к состраданию, как не знали меры в жестокости. Проливая слезы и упорно прося пощады, послы добились безнаказанности и спасения города.
70). Цецина немного дней замедлив в земле Гельветов, пока узнал о решении Вителлия, вместе готовясь к переходу через Альпы, получил приятное известие из Италии: "Силланский отряд конницы, находившийся около Пада, приступил к присяге Вителлию". Силланы в Африке имели проконсулом Вителлия; потом вызванные Нероном для того, чтобы быть посланными вперед в Египет, отозваны назад по случаю войны с Виндексом. В то время оставались они в Италии и вследствие побуждения декурионов, незнавших Отона, а одолженных Вителлием, превозносивших силу шедших легионов и славу Германского войска, перешли к той стороне, и в виде дара новому государю самые сильные муниципии Транспаданской области Медиолан, Новарию, Епоредию и Верцеллы присоединили и сами же дали о том знать Цецине. А так как силами одного эскадрона не возможно было защищать такую обширную часть Италии, то посланы вперед когорты Галлов, Лузитанов, Британнцев и несколько Германских значков с Петринским эскадроном. Сам несколько времени оставался в нерешительности - через Ретийские горы не повернуть ли в Норик против Петрония Урбика прокуратора; он, собрав вспомогательные войска и уничтожив мосты на реках, дал повод заключать о своей верности Отону. Но из опасения, как бы не потерять посланные вперед пешие и конные войска и соображая, что более славы удержать Италию, а где бы ни произошел решительный бой, Норики не замедлят вместе с прочим сделаться военною добычею, повел воинов резерва Пенинским путем и им же перевел и тяжело вооруженный строй легионов через Альпы, где царствовала еще зима вполне.
71). Между тем Отон сверх чаяния всех не коснел ни в наслаждениях, ни в праздной лени: отложены удовольствия, затаено расположение к роскоши и все устроено к чести нового правления. Тем более заставляли опасаться притворные добродетели и пороки, которые неминуемо должны были возвратиться. Мария Цельса, нареченного консула, притворным заключением в оковы защитив от свирепства воинов, велел позвать в Капитолий. Искал Отон славы милосердия на человеке известном и ненавистном крамольникам. Цельс, сознавшись в том, что он постоянно хранил верность Отону, сам предложил такой же образец. Да и Отон не так как бы прощал, но дабы враг не употребил в дело опасение примирения, тотчас же принял его в число самых приближенных друзей своих и вслед за тем принял его в число вождей для войны. Сохранил Цельс как бы судьбою предназначенную и к Отону верность непоколебимую и несчастную. Сохранение Цельса, приятное первым лицам в государстве, прославленное народною толпою, и воинам было не неприятно; дивились они той же самой доблести, которую преследовали своим раздражением.
72). С таким же восторгом, хотя и по другой причине, принято было то, что добились таки наконец казни Тигеллина. Софоний Тигеллин происходил от родителей темных, позорно провел детство, бесстыдно старость - префектуры караулов и претория и других наград за добродетели так как скорее добился пороками, вслед затем предался жестокости, потом жадности и другим преступным наклонностям мужчине свойственным, между тем как Нерон был уже нравственною порчею расположен ко всему дурному; на иное дерзал он даже без его ведома и наконец явился предатель и изменник ему самому. Вследствие этого никого так упорно не требовали на казнь под влиянием чувств весьма разнообразных: одни из ненависти к Нерону, а другие из сожаления о нем. Перед Гальбою защиту нашел он в могуществе Т. Виния, а тот действовал так под благовидным предлогом, будто бы Тигеллин спас ему дочь. И действительно не было сомнения, что он спас, не из милосердия после стольких убийств, но готовя себе защиту в будущем. Человек самый дурной из недоверия к настоящему и опасения перемен, готовит себе против общей ненависти личные отношения приязни; отсюда вовсе не заботливость о чьей либо невиновности, но взаимная безнаказанность. Тем враждебнее народ, присоединил к старинной ненависти Тигеллина свежее нерасположение к Т. Винию. Сбежались со всего города во дворец и на площади и где преимущественно обнаруживается с большею свободою общественное мнение, в цирках и театрах явясь во множестве, наполняли все возмутительными голосами. Наконец Тигеллин, получив у Синуесских вод известие о необходимости покончить с собою, среди наслаждений поцелуями и объятиями своих наложниц и после неблаговидных промедлений, перерезал бритвою горло, и позорную жизнь еще более омрачил концом поздним и бесчестным.
73). Около того же времени требовали на казнь Кальвию Криспиниллу, но она изъята от опасности разными обманами; были тут слухи не к чести государя, взявшего на себя роль притворщика. Слуга пожеланий Нерона, она перешла в Африку поощрять к оружию Клодия Макра. Ни для кого не были тайною её усилия оголодить народ Римский. Впоследствии она снискала расположение всего общества, найдя поддержку в замужестве консула и осталась невредимою при Гальбе, Отоне и Вителлии. Затем сильна была своим богатством и одиночеством, имеющими одинаковое значение и в добрые и в злые времена.
74). Между тем частые письма были от Отона к Вителлию, в которых Отон старался позорно подделаться как к женщине ласкательствами; предлагал деньги, свое расположение, свободный выбор места, где бы он мог проводить жизнь в покое и роскоши. Тоже и Вителлий предлагал, сначала с умеренностью; и с той и другой стороны было какое-то глупое и неприличное притворство. Затем как бы поссорясь стали попрекать друг друга в распутствах, и пороках и оба основательно. Отон, отозвав послов, отправленных Гальбою, послал других к тому и другому германскому войску, к Итальянскому легиону и войскам, находившимся в Лугдуне от имени будто бы сената. Послы остались у Вителлия с большею готовностью чтобы можно было бы подумать, будто они удержаны силою. Преторианцы, которых, для большей, по-видимому, торжественности, придал послам Отон, отправлены назад прежде, чем они могли иметь сообщение с воинами легионов. Присоединил Фабий Валенс письмо от имени германского войска к когортам преторианским и городским, где в пышных выражениях говорил о силах их партии и предлагал действовать заодно; а со своей стороны порицал за то, что власть на столько ранее врученную Вителлию, передали Отону.
75). Таким образом одновременно действовали и обещаниями и угрозами: не имея достаточно сил для войны, с переменою лиц вы дескать ничего не потеряете. Но и Отон послал лазутчиков в Германию и Вителлий в город, без пользы для обоих: для Вителлианцев безнаказанно: в таком многолюдстве они никому не известные и сами никого не зная легко вводили в заблуждение. Отонианцы выдаваемы были своею наружностью, так как личность их была нова для всех и никому не известна. Вителлий сочинил письмо к Тициану, брату Отона, угрожая гибелью ему и его сыну, если только не будут сохранены невредимо мать его и дети. И сохранились оба семейства: при Отоне неизвестно не вследствие ли опасений; а Вителлий победителем снискал себе славу милосердия.
76). Первое известие из Иллирика придало уверенности Отону: "присягнули (будто бы) ему легионы Далматии, Паннонии и Мезии". Такое же известие получено из Испании и эдиктом похвален Клувий Руф. Вслед за тем узнали, что Испания обратилась к Вителлию. Да и Аквитания, хотя Юлием Кордом и приведенная к присяге на верность Отону, не долго оставалась за ним. Да и нигде не было ни верности, ни привязанности, опасения и указания необходимости влекли к перемене в ту или в другую сторону. Так под влиянием страха Нарбонская провинция обратилась к Вителлию; да и легко было перейти к тем, кто ближе и сильнее. Отдаленные провинции и все, что морем отделено было от театра войны, оставались за Отоном; не из личной, впрочем, к нему привязанности, а великое значение было в имени города и призраке сената. Прежде полученное о нем известие расположило умы в его пользу. Иудейское войско - Веспасиан, легионы Сирии - Муциан привели к присяге Отону. Также Египет и все, к востоку обращенные, провинции были управляемы от имени Отона. То же повиновение было и в Африке и начало его пошло от Карфагена. Тут, не ожидая решения проконсула Випстана Апрониана, Кресценс, отпущенник Нерона (и эти люди в бедственные времена принимают на себя роль общественных деятелей) предложил народу угощение с радости о новом государе и народ, как по большей части бывает, поспешил без меры. За Карфагеном последовали и другие города. При таком разномыслии войск и провинций, Вителлию необходимо было войною достигнуть верховного положения государя.
77). Отон, как бы среди глубокого мира, исполнял обязанности правителя: иное соответственно достоинству государя, а большею частью согласуясь не с требованиями чести, но с требованием обстоятельств времени. На Мартовские календы консулом сам с братом Тицианом; ближайшие затем месяцы назначает Вергинию в виде какой-то уступки для германского войска (в видах его задобрения). К Вергинию присоединен Поппей Вописк под предлогом старинной дружбы; большинство истолковывало этот поступок желанием почтить жителей Виенны. Прочие консульства оставались согласно с назначениями Нерона или Гальбы: Целию и Флавию Сабинам на июль, Аррию Антонину и Марию Цельсу на сентябрь: их почести не стал помехою и Вителлий победителем. Но Отон первосвященство и авгуратство отдал уже заслуженным старикам, как верх снисканных ими почестей, а только что возвращенных из ссылки молодых людей знатного происхождения почтил как бы в утешение священствами, составлявшими принадлежность их дедов и отцов. Возвращены сенаторские места - Кадию Руфу, Педию Блезу и Севину Помптину; они при Клавдии и Нероне сделались жертвою обвинений во взятках. Те кто прощал заблагорассудили изменить название и то, что считалось корыстолюбием, назвать - величеством (т. е. яко бы они обвинены были не во взятках, а в оскорблении величества, преступлении политическом), а от ненависти к нему гибли в то время и самые лучшие законы.
78). Такою же щедростью стараясь подействовать на расположение умов городов и провинций, Отон дозволил Гиспалиенцам и Емеритензам[13] увеличить число домочадцев, Лингонам всем даровал право Римского гражданства, провинции Бетике подарил города Мавров. Новые права даны Каппадокии, новые Африке - более на показ, чем для того, чтобы оставались. Среди таких действий, находивших себе оправдание в требовании обстоятельств того времени и в заботах не дававших покою и тут не забывая о сердечных привязанностях, восстановил статуи Поппеи Сенатским определением. Полагали, что он даже помышлял о праздновании памяти Нерона в надежде задобрить простой народ. Нашлись предложить восстановление изображений Нерона. Даже были дни, когда народ и воины, как бы желая этим возвысить достоинство и честь Отона, приветствовали его криками: Нерону Отону. Сам Отон не высказался прямо: боялся он и запрещать и стыдился принять это на себя.
79). Внимание всех обратилось на гражданскую войну и не было заботливости о делах внешних. Тем смелее Роксоланы, племени Сарматского, в предшествовавшую зиму истребившие две когорты, сделали вторжение в Мезию с большими надеждами; их было девять тысяч всадников, ободренные успехом и имея в виду более грабеж чем сражение. А потому на шедших в разброд и не делавший никаких расследований - третий легион, присоединив вспомогательные войска, напал вдруг. У Римлян все было приспособлено к бою, а Сарматы рассеявшиеся жаждая добычи или обремененные тяжестью походных вещей по дороге скользкой, где коням идти скоро было невозможно, были убиваемы как бы связанные. Поистине надобно удивляться, до какой степени вся доблесть Сарматов находится как бы вне их самих. В пешем бою нет воинов слабее их; но когда они делают натиск массами конницы, то едва ли нашелся бы строй, который мог бы устоять против них. В то время погода была влажная, морозу не было, ни копья, ни мечи, - а они их предлинные держат в той и в другой руке - не могли быть употребляемы в дело, кони падали от тягости вооружения. У их начальников и вообще лиц происхождением познатнее, были панцири из железных пластинок (чешуи) или из самой толстой кожи. Непроницаемое для ударов, это вооружение как только носившие его были сбиты на землю натиском неприятеля, не давало возможности встать. Вместе с тем вязли в глубоком и мягком снегу. Римские воины в легких кирасах, свободно действуя короткими копьями или дротиками, назначенными для бросания, когда необходимо было, легким мечом рубили вблизи безоружных Сарматов (они не имеют обычая прикрываться щитами). Немногие, уцелевшие от боя, скрылись в болотах и там погибли от суровых зимних холодов и полученных значительных ран. Когда это узнали в Риме, то М. Апоний, правивший Мезиею, получил в награду отличие триумфа, Фульвий Аврелий, Юлиан Тиций, и Нумеций Луп, легаты легионов, украшения консульские. Отон радовался и славу охотно себе присваивал: как будто и сам счастливый на войне и снискавший приращение государству своими вождями и войсками.
80). Между тем с самого незначительного повода там, куда, по-видимому, нечего было опасаться, началось возмущение, чуть не причинившее гибель городу. Отон отдал приказание семнадцатую когорту из Остийской колонии призвать в город; забота о её вооружении предоставлена Варию Криспину, трибуну из преторианцев. Тот, чтобы действовать свободнее, когда в лагере будет спокойствие, при исполнении данного ему приказания, велит повозки когорты нагрузить, при начале ночи открыв арсенал. Время подало подозрение, повод обратился в обвинение и желание сохранить спокойствие произвело тревогу. Пьяные, видя оружие, пожелали присвоить его. Заволновались воины и начали обвинять трибунов и сотников в измене и будто бы вооружают домочадцы (служители) сенаторов на гибель Отона. Одни хорошенько не знали в чем дело, отяжелев от вина, самые дурные искали случая пограбить, а большинство, верное своей привычке, жаждало каждого нового волнения. Ночное время уничтожило и в благонамеренных готовность повиноваться. Трибуна, силившегося остановить возмущение, и самых строгих из сотников умерщвляют. Схвачено оружие, обнажены мечи и, сев на коней, воины устремились в город и ко дворцу.
81). Между тем у Отона было многолюдное пиршество, где была вся знать из мужчин и женщин. В трепете, не зная случайна ли эта неистовая выходка воинов, или не коварство ли императора - не знали, что опаснее - оставаться ли и быть схваченными, или бежать и рассеяться, то принимали на себя вид твердости, то не - скрывали робости, вместе следя за выражением лица Отона. И как обыкновенно бывает, раз умы расположены к подозрению, признаки опасений Отона внушали еще больше робости. Но встревоженный опасностью, грозившею сенату, как бы своею собственною, он тотчас послал префектов претория успокоить раздражение воинов, а всем велел удалиться с пиршества. Тут, кто куда попало, должностные лица, бросив знаки своего достоинства, избегая свиты провожатых и рабов, старики и женщины впотьмах разошлись по самим отдаленным местам города: не многие по· домам, большая часть под кровы друзей и клиентов что ни беднее, отыскивая лишь возможности скрыться.
82). Стремление воинов не остановилось и перед дверьми дворца, они ворвались, в залу пиршества, требуя, чтобы им показали Отона. Ранены Юлий Марциал, трибун, и Вителлий Сатурнин, префект легиона, в своих попытках остановить ломившихся вперед. Отовсюду оружие, и угрозы то на сотников и трибунов, то на весь сенат вообще. Слепое подозрение как бы ослепило умы и не будучи в состоянии кого-либо одного обречь своему раздражению, требовали полного произвола надо всеми. Наконец Отон, совершенно не согласно с величием верховной власти, стоя на постели, с трудом удержал воинов просьбами и слезами. Возвратились в лагерь неохотно, но и сознавая свою виновность. На другой день в Риме как бы в городе, взятом приступом, двери домов заперты, по улицам люди изредка, народ печален, воины с потупленными в землю глазами, выражая более скорбь, чем раскаяние. По отрядам говорили префекты Лициний Прокул и Плотий Фирм, каждый по своему характеру - один мягче, а другой строже. Конец увещаний все же был тот, что воину каждому отсчитано по пяти тысяч мелких монет. Тогда только Отон осмелился войти в лагерь. Его обступили трибуны и сотники; бросив знаки военной службы, просят: отставки и безопасности. Поняли воины горький упрек и, уже расположенные к повиновению, сами требуют казни зачинщиков возмущения.
83). Отон, несмотря на смутное положение дел и разномыслие в воинах, когда лучшие люди требовали обуздать возникшее своеволие, а народ и большинство радовались возмущениям и власти вынужденной к угодливости, смутами и грабежами надеясь скорее подвинуть к междоусобной войне, вместе с тем соображал он и то, что верховная власть, приобретенная преступлением, не может быть сохранена внезапно умеренностью и старинною важностью, но озабоченный угрожавшею опасностью городу и сенату, наконец высказался так: "Я пришел к вам, сотоварищи, не с тем, чтобы ваши чувства воспламенить любовью ко мне, ни возбудить умы ваши к доблести (в том и другом отношении имеете вы превосходный избыток), но я пришел требовать от вас умерить вашу храбрость, а также и расположение ко мне. Последнее волнение имело свое начало не от жадности или ненависти - чувств, побудивших к раздорам многие войска, и не из желания избегнуть опасности и не из опасений каких-либо: неумеренная любовь ваша вызвала это волнение с большим усердием, чем обдуманностью. А не редко честные побуждения, если не приложить рассудительности, влекут за собою самые гибельные последствия. Идем на войну. Не всех ли гонцов с вестями выслушивать явно, все планы действий не обдумывать ли сообща? Но допускает ли это сущность дела и быстрота случайностей? Воинам настолько же нужно иного не знать, как другое знать. Значение вождей, сила дисциплины требуют, чтобы многие приказания отдаваемы были не иначе как через сотников и трибунов. Но если бы каждому предоставить право исследовать еще полученное приказание, то с уничтожением повиновения гибнет и верховная власть. И тогда в бурную и непогодную ночь придется схватиться за оружие? Тот или другой негодяй или пьяный из воинов (я хочу оставаться при убеждении, что в последнюю тревогу только немногие воины утратили рассудок) омочут руки в крови сотника и трибуна, бросятся на палатку самого императора.
84). Вы в этом случае действовали за меня, но в беготне, потемках и общем замешательстве могла бы обнаружиться случайность и против меня. Если бы Вителлию и его поборникам предстояла возможность избрать, какой наслать нам образ мыслей, какое расположение умов, то что же иное предпочли бы они, как не возмущение и несогласие? Чтобы воин не слушался сотника, а сотник трибуна. Тогда все бы за одно, и пешие и конные, устремились бы мы на гибель. Товарищи, военное дело заключается скорее в повиновении, чем расследовании и поверке приказаний вождей. В решительную минуту то войско лучше всего действует, которое до этой решительной минуты было спокойнее. При вас пусть будут вооружение и готовность, а мне предоставьте план действий и управление вашею доблестью. Вина была немногих; казнь постигнет двух. Остальные забудьте память постыдной ночи и пусть ни одно войско не слышит более таких выражений против сената. Главу верховной власти и красу всех провинций вызвать на казнь не дерзнули бы, свидетельствуюсь Геркулесом, и те самые Германцы, которых преимущественно накликает теперь на нас Вителлий? Неужели же сыны Италии и настоящая молодежь Рима потребуют крови и гибели сословия, которого блеском и славою обуздываем мы и теперь темную и позорную партию Вителлия. Несколько народов захватил Вителлий, что-то на войско похожее имеет у себя, но сенат с нами. Вследствие этого - государство здесь, а там враги государства. Как! Не полагаете ли вы, что этот красивейший город заключается в домах, кровлях и массах камней? Все это немое и бездушное очень легко может и погибнуть и опять обновиться; но прочность его (города) существования, мир народов, моя вместе с вашею безопасность основаны на неприкосновенности сената. Это учреждение, заведенное с легкой руки родителя и создателя нашего города, от времен царей и до императоров беспрерывно существующее и бессмертное как от предков приняли, завещаем потомкам. Потому что как из среды вашей происходят сенаторы, так из сенаторов государи".
85). Речь эта, имевшая целью и упрекнуть воинов, и смягчить их умы, и вместе умеренная строгость (Отон приказал казнить только двух), произвели впечатление благоприятное и успокоены на время те, что усмирены быть не могли. Впрочем, не возвратилось спокойствие городу; повсюду раздавался звук оружия и все приняло вид войны. Воины явно и сообща никакой смуты не делали, но рассеясь по домам переодетыми, со злорадною заботливостью относились ко всем, кого знатность происхождения или богатство или какие-либо особенно заметные достоинства делали предметом толков. Большинство было того убеждения, что и Вителлиевы воины пришли в город, чтобы ознакомиться с положением партий. Вследствие этого все было полно тревоги и даже среди святыни домашней жизни возникли подозрения. Но больше всего тревоги было в обществе. Как молва приносила какое-либо известие, обращали туда лица и умы, чтобы не обнаружить недоверия к тому, что казалось сомнительным и недостатка радости к благоприятным вестям. Когда сенат собрался в залу заседаний, то трудно было по всем наблюсть умеренность, как бы молчание не показалось осуждением, а свобода не возбудила подозрений. Да и уже знали о лести еще недавно обнаруженной Отону, высказывавшему то же самое. А потому излагали мнения, вертя их то в ту, то в другую сторону, именуя Вителлия врагом и отцеубийцею; самые предусмотрительные осыпали его обыкновенною бранью; некоторые высказывали основательные упреки, но в шуме прений и где больше голосов, потоком слов как бы заглушая звуки собственного голоса.
86). Опасения увеличивали еще чудесные явления, обнародованные различными лицами. В преддверии Капитолия выпали вожжи колесницы, на которой стояла победа; из ниши, где стояла Юнона, показался образ свыше человеческого. Статуя божественного Юлия на острове реки Тиберина в день ясный и совершенно тихий обратилась с Запада на Восток; в Этрурии проговорил бык; необычайные порождения животных. Сверх того еще многое, что и в века грубости замечаемо было спокойно, теперь было выслушиваемо лишь с опасением. Но главное за будущее, опасение, сопряженное с огромным вредом в настоящем, причинило наводнение Тибра. Необыкновенный прилив воды разрушил мост и громадные обломки его оставили (запрудили) течение реки, которая покрыла не только места прилежащие и ровные, но и бывшие доселе безопасными от такой случайности. Многие захвачены на улицах, а еще больше в лавках и на постелях. Распространился в народе голод вследствие отсутствия заработков и недостатка пищи. Пока вода стояла, подмыла она основания строений, и они, когда вода ушла, развалились. Как только умы освободились от впечатления опасности, то обстоятельство, что именно те местности, через которые надлежало идти Отону, собиравшемуся в поход, - Марсово поле и Фламинская улица завалены были вследствие причин естественных и случайных, толковали как необыкновенное и думали видеть в нем предвестие будущих бедствий.
87). Отон, очистив город и обдумав план войны, так как Пенинские, Коттские Альпы и прочие пути в Галлию были замкнуты Вителлиевыми войсками, положил вторгнуться в Нарбонскую Галлию. Флот имел он сильный и верный его стороне, так как он из уцелевших от побоища у Мульвийскаго моста, по жестокому приказанию Гальбы содержавшихся под стражею, составил род легиона, подав и прочим надежду, что их служба найдет более почета в будущем. Прибавил к флоту городские когорты и большинство преторианцев, главную силу и ядро его войска и для самих вождей и совет и сторожей. Начальство над экспедициею поручено Антонию Новеллу, Сведию Клементу, начальникам первой роты триариев, а также и Емилию Пацензу. которому возвратил отнятое Гальбою трибунство. Заведывание судами осталось у отпущенника Оска посланного вместе для наблюдения за верностью более знатных лиц свиты. Пешим и конным войскам назначены начальниками Светоний Павллин, Марий Цельз, Анний Галл: но особенное доверие было Лицинию Прокулу, префекту Претория. Он, неутомимый в отправлении городской службы, не был привычен к войне, старался выставить в дурном свете значение Павллина, бодрость Цельса, опытность Галла, - достоинства, какие у кого были, так как порицать всего легче, - злой и хитрый становился впереди людей добрых и скромных.
88). Удален в это время Корнелий Долабелла в Колонию Аквинатскую в заключение и не тесное, и не малоизвестное: вины не было за ним никакой, но он был слишком заметен древностью имени и родством с Гальбою. Многим из сановников, большей части бывших консулов, Отон приказал собираться с собою не как участникам или действующим лицам на войне, но под видом свиты (провожатых). В числе их находился и Л. Вителлий, с которым он обращался совершенно также и с другими и не как с братом императора, и не как с врагом. Вследствие этого сильно озабочен был город: ни одно сословие не было чуждо опасений или и самой опасности: знать, погрязшая в бездействии и забывшая о войне; всадники, не знавшие военной службы; чем сильнее старались они скрыть и подавить опасения, тем яснее высказывали свою робость. Были напротив и такие, которые, неразумно выказывая свою самонадеянность, покупали отличное оружие, лучших коней, а некоторые даже роскошные принадлежности пиршеств и предметы для удовлетворения страстей, как бы военные принадлежности. Люди поразумнее помышляли лишь о спокойствии и о делах общественных; но самые пустые не помышляли о будущем, исполненные самых пустых надежд, многие - сомнительной верности в мире, в смутное время усердные и в самом неверном положении дел находили преимущественно безопасность.
89). Но большинство и народ, самою многочисленностью изъятые от забот общих, мало-помалу почувствовали на себе бедствия войны, когда все деньги обращены были на пользу воинов и поднялись цены съестных припасов. Все это во время восстания Виндекса не так ощутительно было народу, так как город в то время был совершенно безопасен и война в провинции, происходя между легионами и Галлиями, была как бы внешняя. Ибо с того времени, как божественный Август упрочил положение цезарей, народ Римский сражался далеко и к заботе и к чести одного. При Тиберии и Кае глубокий мир не помешал бедствиям общественным. Попытки Скрибониана против Клавдия одновременно со слухом о них были усмирены. Нерон сражен более слухами и известиями, чем оружием. Тут легионы и флоты и, что редко бывало в других случаях, преторианцы и городские войска выведены в поход. Восток и Запад и все силы того и другого находились с тылу: если бы война происходила при других вождях, то пищи ей достало бы на долгое время. Нашлись люди, представившие Отону необходимость замедления ввиду религиозных сомнений относительно еще не изготовленных Анцилиев (щитов упавших будто бы с неба при Нуме). Пренебрег Отон всяким замедлением, как еще недавно оно было причиною гибели Нерона. Да и то, что Цецина перешел уже Альпы, немало его торопило.
90). Накануне Мартовских Ид[14] поручив сенату ведение общественных дел, Отон остатки Нероновых продаж с публичного торга, еще не обращенные в казну императорскую, уступил возвращенным из ссылки, - дар справедливейший и, по-видимому, щедрый, но на деле, при поспешности прежнего вымогательства, бесплодный. Затем созвав собрание, выставляя с гордостью, что за него величие города и единодушие сената и народа, он выразился скромно относительно партии Вителлиевой, порицая более незнание легионов, чем их дерзость, а о самом Вителлии не упомянул вовсе. Может быть по собственной умеренности или писавший речь, опасаясь за себя, воздержался от брани на Вителлия. Как в военных делах Отон руководствовался советами Светония Павллина и Мария Цельса, так в городских полагали, что он употребляет в дело способности Галерия Трахала. Нашлись люди, которые думали узнать самый его способ выражения, довольно хорошо известный вследствие частой его деятельности на форуме, для слуха громозвучный и напыщенный. Крики и выражения народа, по обычной лести, были чрезмерны и лживы, как будто они провожали диктатора Цезаря или Августа императора, - до такой степени усердствовали словами и пожеланиями и не из опасений или любви, но из страсти к раболепству, точно в кругу домочадцев у каждого были свои личные побуждения, а общественное дело в пренебрежении. Удаляясь, Отон спокойствие города и заботы верховной власти уступил брату Сальвию Тициану.
Содержание книги: Гл. 1. Тит послан к Гальбе, но получив известие о его смерти, изменяет направление пути. - 2. Пафосской Венеры посещает храм. - 8. Происхождение его и почитание богини. - 4. Наученный там о будущем, с большею в душе уверенностью возвращается к отцу, довершившему Иудейскую войну. - 5. Веспасиана и Муциана разные характеры и образ действий. Эти вожди, отложив взаимную ненависть, советуются за одно. - Отсюда 6, и 7, повод к гражданской войне, так как легионы Востока стали все более и более сознавать свою силу. - 8. 9. Смешная попытка лже-Нерона, подавленная Аспренатом. - 10. В городе незначительные обстоятельства получили важность от серьёзных волнений. Вибий Крисп губит Авния Фавста, сделавшего донос на его брата.
11. Начало войны благоприятно для Отона. - 12. Воины его свирепствуют против Альпинцев. - 18. Обращают все свое раздражение на Альбия Ивтемелия. Высокий пример материнской любви. - 14. Угрожает Нарбонской провинции флот Отона. Вителлианцы поражены, но, 15, не без кровавых потерь и для воинов Отона. - 16. Пакария прокуратора, собиравшегося помочь Вителлию силами Корсов (жителей Корсики), островитяне умерщвляют. - 17. Вителлианцев удачные действия в Италии. - 18 - 19. Спуринна укрепляет Плаценцию против Вителлианцев. - 20, пока Цецина ее осаждает. - 21. Амфитеатр, находившийся подле города, сделался добычею огня. - 22. Оставив осаду, Цецина отправляется в Кремону и тут, 23, Отоновы воины сражаются с успехом. Наступательное движение победителей сдерживают вожди и вследствие этого наводят на себя подозрение своих воинов. - 24. Коварные замыслы Цецины обращает на него самого Светоний Павллин, но, 25, через его медленность Вителлианцы спасены. - 26. В обоих войсках волнуются воины.
27. Валенс ведет войска в Италию. - 28. 29. В этом войске возникшее важное возмущение Батавов разумными мерами Альфена Вара утишено. - 30. Соединив войска и подавив чувства взаимного соперничества, Цецина и Валенс высказывают свое расположение к Вителлию, а Отона осыпают укоризнами и порицаниями. - 30. Сравнение Отона и Вителлия. Отон совещается о плане военных действий. - 32. Светоний Павллин советует медлить. - 33. Перевысили советы брата Тициана и Прокула. Отон с сильным отрядом удаляется в Бриксел. - 34. Вителлианцы делают вид будто хотят перейти По. - 35. 36. В попытках своих воспрепятствовать этому, Отонианцы терпят поражение. - 37. Пустой слух о том, будто бы войска, или из робости ввиду военных действий или наскучив равно обоими государями, заводили промеж собою толки о мире. - 38. Взгляд на прежние гражданские войны народа Римского. - 39. 40. Тициан и Прокул неосмотрительно выдвигают лагерь вперед за 4 мили от Бедриака. Вожди колебались, но Отон отдает приказание к решительному бою. - 41 - 43. Битва у Бедриака - 44. Отонианцы бегут в сильном раздражении против своих же вождей. - 45. Перемирие. Победители и побежденные, тронутые до слез, проклинают гражданские войны. - 46. 49. Получив известие о поражении, Отон, заранее решась на это, пренебрегши утешениями друзей и воинов, усмиряет возмущение и грудью налегает на меч. Ему поспешили отдать последний долг. У его костра несколько воинов сами себя лишают жизни. - 50. Отона возраст, происхождение, слава, какую он о себе оставил.
51. Возмущение нашло себе новую силу в горе и сострадании воинов. - 52 - 54. Часть сената, последовавшая за Отоном, находится в крайней опасности. - 55. В Риме тревоги никакой; общее внимание обращено на игры; когда услыхали о смерти Отона, рукоплещут Вителлию. - 56. Тяжело Италии от войска победившего. - 57. Вителлий получает известие о своей победе и, 58 - вместе с тем о переходе на его сторону обеих Мавретаний. - 59. За униженную лесть Блеза отплачивает ему ненавистью. - 60. Самых усердных из сотников Отона казнит, а вождей прощает. - 61. Казнь Марицция, дерзнувшего посягнуть на счастье народа Римского. - 62. Вителлия обжорство, законы. Пренебрег он титулами Августа и Цезаря. Изгнаны математики. Всадникам запрещено выступать на сцену. - 63 - 64. Долабелла умерщвлен. Дерзость Триарии, скромность Галерии и Секстилии. - 65. Клувий оправдан; Требеллий удален. - 66. Побежденные легионы свирепеют. Раздор Батавцев с воинами четырнадцатого легиона. - 67. Благовидное увольнение преторианцев. Легионы рассеяны по разным местам. - 68. Роскошному образу жизни государя подражает войско Возмущение Тицина усмирено другим. Вергиния опасное положение. - 69. Когорты Батавов отосланы опять в Германию; отняты номера у легионов и войск вспомогательных; воины развращены роскошью. - 70. Вителлий весело осматривает Бедриакское поле, не зная, что близок от него такой же жребий. - 71. Подражает позорным страстям Нерона. Распределяет консульства. - 72. Лже - Скрибониан распят на кресте.
73. Вителлий, вследствие того, что и Восток приведен к присяге ему, надменный и ослепленный, при имени Веспасиана тревожится. - 74. Этот готовится к войне. - 75 - 78. Его нерешительности полагает конец Муциан, другие легаты, ответы прорицателей и жрец бога Кармела. - 79. 80. Императором приветствуют его Египет и Сирия. - 81. Приступают к его стороне цари Согем, Антиох. Агриппа; царица Беренице. - 82. Планы войны. Тит грозит Иудее. Веспасиан овладевает ключами к Египту. - 83. 84. Муциан, посланный вперед с войском разыскивает необходимые для войны средства. - 85. 86. Легионы Мезии и Паннонии, перешедшие на сторону Веспасиана, увлекают и Далматских воинов. Поджигатели войны Антоний Прим, Корнелий Фуск.
87. Вителлий, день ото дня все более и более впадая в презрение, с огромным войском двигается к городу и, войдя в него, как бы взятый приступом, совершил множество убийств над воинами и чужестранцами. - 90. Говорит о себе самую напыщенную речь. - 91. Чуждый права божественнаго и человеческого, пытается сделать кое-что угодное народу. - 92. Обязанности власти принимают на себя Цецина и Валенс, а сам Вителлий ничего не значит. Воины в городе предаются праздности, вредным страстям; многие заболевают и умирают. - 94. Непривычность, малочисленность. Вителлия бедность и мотовство. Вожди Галльские потребованы на казнь. Общее замешательство военных порядков. - 95. День рождения Вителлия празднуется с необыкновенною пышностью. Поминки сделаны по Нероне. Бедствие города. - 96. Слухи об отпадении Флавиев неудачно подавить старается Вителлий. - 97. 98. Вызваны, впрочем, вспомогательные войска, хотя необходимость к тому скрыта. - 99. При наступательном движении неприятеля, Цецина послан вперед на войну, но он, 100. 101, с Луцилием Бассом и флотами Равенским и Мизенским замышляет измену и переходит на сторону Веспасиана. Делалось все это в течении не многих месяцев того же года, при тех же консулах и тех, кто заступили их места; о них смотри 1 - 77.
1). Уже судьба готовила в отдаленной части земли начало и причины власти, которая, с разнообразным исходом, то делу общественному приятная, то тяжкая, самим государям была или благополучна, или гибельна. Тит Веспасиан из Иудеи, когда еще Гальба был невредим, послан отцом; поводом к отъезду представляли: "обязанность в отношении к государю и возраст молодости, уже достаточно зрелый для снискания почестей. Но народ, жадный до вымыслов, распустил слух, будто он вызывается для усыновления. Повод к разговорам - старость, одиночество государя и готовность общества пока один избирается, назначать многих. Молва росла вследствие достоинств самого Тита, в уровень самому высокому положению, красоты лица и наружности носившей отпечаток какого-то величия, удачные действия Веспасиапа, ответы предсказателей, и для умов, расположенных верить, вместо предвестий были и явления чисто случайные. Когда в Коринфе, городе Ахайи, Тит получил верное известие о гибели Гальбы, - а нашлись передавшие за верное вооружение Вителлия и начало войны, - тревожный духом, призвав не многих приближенных, взвешивает все, и с той, и с другой стороны". Если продолжать путь в город, то нисколько не будут ему признательны за выражение почтения предназначавшееся другому и он останется заложником или у Вителлия, или у Отона. Если же возвратится, то победитель без сомнения этим оскорбится, но при неизвестности еще победы и переходе отца на сторону победителя, сына извинят. Если же Веспасиан станет во главе государства, то не будет места помышлять об оскорблении тем, кому придется весть войну.
2). Таковы то были колебания между надеждами и опасениями; надежды перемогли. Нашлись люди того убеждения, что Тит вернулся вследствие сильной страсти к царице Беренице[1]. И действительно, юное сердце не равнодушно было к красоте Беренице, но делам из этого помехи не было никакой. Молодость проводил Тит весело и в удовольствиях, сохраняя над собою власть к умеренности более, чем из опасения отцовской. Вследствие этого, проплыв берега Ахайи и Азии и оставляя море влево, направился к островам Родосу и Кипру, а оттуда в Сирию крайне смелыми переходами. Им овладело сильное желание посетить и осмотреть храм Пафосской Венеры, пользовавшийся большою известностью и у туземцев, и у пришельцев. Не будет неуместным изложить вкратце начало верования, положение храма, образ богини, которому подобного нет нигде в другом месте.
3). Старинное предание говорит, что строитель храма был царь Эриан, а некоторые утверждают, что это прозвание самой богини. Более свежая молва передает: "Цинпрою посвящен храм и сама богиня, зародившаяся в море, сюда причалила. Но наука и искусство прорицателей пришлые и внесены сюда Киликом Тамирою, и так условлено, чтобы потомки того и другого семейства заведывали священными обрядами". Вслед за тем, чтобы царское племя имело какое-либо преимущество перед родом иноземцев, гости (пришельцы) уступили сами те знания, которые внесли: обращаются за советами только к потомку Цинпра жреца. Жертвенные животные назначаются по выбору каждого, но непременно мужеского пола. Особенная вера во внутренности козлов. Орошать кровью жертвенник запрещено, только мольбы и чистый огонь доступны жертвеннику, и никогда не касается его влага дождя, хотя он и стоит на открытом месте. Образ богини не в виде человеческом, но неразрывный круг, в начале широкий и потом переходящий в более узкий, наподобие конуса поднимаясь к верху. Чем это объяснить - неизвестно.
4). Тит, обозрев богатые дары царей и прочее, что Греки из любви к древности относят в туманное (неясное) прошлое, советуется сначала о плавании. Узнав, что путь готов и море благоприятно, спрашивает о себе намеками, принеся множество жертв. Сострат, так звали жреца, видя по внутренностям благоприятным и согласным, что богиня принимает под свой покров величественные замыслы, отвечал на первый раз не многое и обычное, потом, попросив свидания наедине, открыл будущее. Тит, ободренный духом, прибыл к отцу и, при нерешительном состоянии умов провинций и войск, придал громадную уверенность событиям. Довершил Иудейскую войну Веспасиан; оставалось только взять Иерусалим, дело скорее тяжкого усиленного труда, вследствие гористого местоположения и упорного суеверия жителей, чем чтобы у них у осажденных оставалось достаточно сил для перенесения лишений и нужд всякого рода. Три, как мы выше упоминали, легиона находилось у самого Веспасиана, снискавшие опытность на войне. Четырьмя заведывал Муциан; те оставались на мирном положении; но соревнование и слава соседнего войска не давали им коснеть в бездействии и сколько первым укрепили силы опасности и труды, столько вторые укрепились вследствие полного спокойствия и того, что они не испытали еще военных трудов. И то и другое войско имело резервы, пешие и конные, флоты и царей имя славное[2], хотя и по разным отношениям.
5). Веспасиан, неутомимый в деле военном, опережал движение войска, занимал места для лагерей, днем и ночью действовал против неприятеля распоряжениями, а где требовалось - и силою рук. Питался чем попало, в одежде и наружности ничем, почти неотличен от рядового воина, если, бы не скупость, во всем походил бы на древних полководцев. Напротив Муциан отличался пышностью, богатствами и вообще образом жизни, превышавшим средства частного человека. Он говорил красно и отличался опытностью в ведении и распоряжении гражданскими делами. Отличный бы сложился характер государя если бы, отняв пороки той и другой личности, соединить одни их хорошие качества. Впрочем, один правитель Сирии, другой Иудеи заведовали землями соседственными. Взаимно завидуя, они ссорились, но наконец вследствие гибели Нерона отложив неудовольствие, стали советоваться за одно, сначала через друзей, потом главною основою согласия сделался Тит и он, во имя общей пользы, положил конец неблаговидным спорам. От природы и вследствие искусства сложился его (Тита) характер так, что он мог прийтись по нраву даже такому человеку как Муциан. Трибуны, сотники и большинство воинов - деятельностью, снисхождением, добрыми средствами, наслаждениями, по характеру каждого, были задабриваемы.
6). Еще до прибытия Тита, оба войска приняли присягу Отону вследствие поспешных, как то обыкновенно бывает, известий и того, что гроза войны гражданской скоплялась медленно; ее Восток так долго остававшийся спокойным, готовил тут в первый раз. А до того сильнейшие войны между гражданами начинались силами Запада в Италии или в Галлии. Помпея, Кассия, Брута, Антония, вслед за которыми война перешла по ту сторону моря, конец был неблагоприятный. В Сирии и Иудее чаще слышали о Цезарях, чем их видели. Ни одного возмущения легионов; только против Парфов угрозы с разнообразным исходом. И в последнюю гражданскую войну, среди общего потрясения, здесь мир оставался ненарушимым; потом верным оставался Гальбе Восток. Но когда сделалось известным, что Отон и Вителлий преступно взялись за оружие, терзая государство, то воины стали роптать, как бы не досталось прочим награды верховной власти, а им только необходимость рабства, и озираться на свои собственные силы. Семь легионов разом и с огромными вспомогательными войсками Сирия и Иудея; затем в непосредственной связи с одной стороны Египет и два легиона, а с другой Каппадокии, Понт и все силы, которыми прикрывается Армения. Азия и прочие провинции не имели недостатка в людях и богаты были всякого рода средствами; все острова, сколько их ни омывается морем, и между ними море безопасное и благоприятное для ведения войны.
7). Не безызвестно было вождям стремление воинов, но так как другие деятели уже вели борьбу между собою, то положено ждать исхода войны. "Победители и побежденные никогда не могут слиться в одно с полною искренностью и неважно кого судьба допустит пережить соперника. При счастьи самые лучшие вожди забываются, а эти - сварливы, недеятельны, погрязли в позорных наслаждениях и, вследствие собственных пороков, найдут себе гибель оба - один в борьбе, а другой в самой победе". А потому взяться за оружие отложено до первого благоприятного случая. Веспасиан и Муциан сошлись недавно, а прочие уже давно мыслили заодно: лучшие люди руководились любовью к общему благу. Многие поощряемы были приятностью добычи; другие шатким (неверным) положением своих домашних дел. Таким образом и люди добра и люди зла, по разным побуждениям, но с равным (одинаковым) усердием, - все желали войны.
8). Около этого же времени Ахайя и Азия пришли в ужас от лживого известия о мнимом прибытии Нерона. Различные ведь были толки о его последних минутах и, вследствие этого, многие выдумывали, а другие верили, будто он еще жив. Прочих усилия и участь изложим мы в дальнейшем изложении этого труда, а в то время раб из Понта или, как передавали другие, отпущенник из Италии, искусный в игре на гитаре и пении (вследствие этого, кроме сходства наружности, имел более возможности придать вероятность обману), присоединив к себе беглых из скитавшихся бедственно, соблазняет щедрыми наградами, пускается в море; силою бури выброшенный на остров Цитну, присоединил к себе некоторых воинов, шедших с Востока, не соглашавшихся приказал убить и, ограбив купцов, вооружил всех из рабов, кого нашел посильнее. Пытался он всеми средствами подействовать на сотника Сизенну, отправленного от имени Сирийского войска к преторианцам скрепить братский союз дружбы; наконец Сизенна, тайно оставив остров, сам себя не помня от страха опасаясь насилия, убежал от него. Вследствие этого дальше прошел ужас, многие встрепенулись при столь славном имени, жаждая переворота и ненавидя существующий порядок.
9). День ото дня распространявшейся молве положил колец случай. Гальба предоставил провинции Галатию и Памфилию управлению Кальпурния Аспрената. Даны из мизенского флота два военных судна, о трех рядах весел, для преследования, и с ними он приступил к острову Цитну. Нашлись, которые призывали начальников корабельных от имени Нерона. Он, приняв на себя печальный вид, взывал к верности когда-то ему преданных воинов и умолял их отвезть его в Сирию или Египет. Капитаны судов, в нерешительности или замышляя коварство, утверждали, что им необходимо поговорить с воинами и что они вернутся подготовив умы всех. Но Аспренату передали все верно; по его убеждению корабль взят силою и мнимый Нерон, кто бы он ни был, убит. Тело, отличавшееся глазами, волосами и суровостью лица, отвезено в Азию и оттуда в Рим.
10). В обществе, где господствовало разномыслие и вследствие частой перемены государей колебавшемся между свободою и своеволием, и незначительные, по-видимому, обстоятельства служили поводом к большим волнениям. Вибий Крисп, деньгами, могуществом, умом скорее в числе людей известных, чем людей добра, призвал к исследованию сената Аппия Фавста, всаднического сословия, при Нероне занимавшегося доносами. Незадолго перед тем, в правление Гальбы, сенаторы постановили: "исследовать дело обвинителей. Это сенатское определение подверглось разнообразным суждениям и, глядя по тому попадался ли подсудимый влиятельный или слабый, оставался или без действия, или в полной силе. Но тут и страхом и собственным влиянием старался Крисп погубить доносчика своего брата, увлек он большую часть сената, так что она требовала, не принимая его защиты и оправданий, казнить. В глазах же других ничто так не приносило пользы обвинителю, как излишняя власть обвинителя; "необходимо дать срок, изложить обвинение и человека не ненавистного и вредного все же выслушать согласно обычая", - так высказывались они. И сначала успели было; расследование отложено на несколько дней; но потом Фавст осужден далеко не с таким одобрением общества, какое заслужил он отвратительною нравственностью. Припоминали, что сам Крисп пускал в ход такие же обвинения и с большою для себя выгодою. Неприятна была не самая казнь за обвинение, но не нравился обвинитель.
11). Между тем начало войны было благоприятно для Отона; по его приказанию двинулись войска из Далматии и Паннонии. Было четыре легиона; из них две тысячи посланы вперед, а остальные следовали с небольшими промежутками; седьмой набран Гальбою: старинные воины (ветераны) были в легионах одиннадцатом, тринадцатом; особенною славою покрыли себя воины четырнадцатого легиона, усмирив восстание Британнии. Прибавил им славы Нерон, избрав как лучших. Вследствие этого долго оставались они верными Нерону и расположены были в пользу Отона; но вследствие сознания собственной силы и чем её больше было - возникала медленность; строю легионов предшествовали союзные конные и пешие войска. И из самого города отряд, на который нельзя было смотреть с пренебрежением: пять преторианских когорт, эскадроны конницы с первым легионом; кроме того, - подкрепление неблаговидное, - две тысячи гладиаторов, но в гражданских воинах привыкли употреблять его вожди самые основательные. Начальником этих сил сделан Анний Галл, посланный вперед с Вестрицием Спуринною - занять берега реки По, так как первоначальный план военных действий осуществлен быть не мог, потому что Цецина уже перешел Альпы, а надеялись было удержать его в пределах Галлии. Самого Отона сопровождали отборный отряд телохранителей, с прочими преторианскими когортами, ветераны (заслуженные воины) из преторианцев и огромное число моряков. На походе не обнаруживал он ни лености, ни охоты к наслаждениям. Он носил железный панцирь и находился впереди значков пешком, нечесаный, неумытый, совсем непохожий на то, как о нем была молва.
12). Счастие благоприятствовало начинаниям; морем, с помощью флота удерживал Отон в своей власти большую часть Италии и почти до начала прибрежных Альп. Для того чтобы произвести покушение на них и Нарбонскую Галлию, он назначил вождей: Суедия Клемента, Антония Новелла и Эмилия Паценза. Последнего своевольные воины связали; Антоний Новелл не имел ни малейшего значения; Суедий Клемент действовал под влиянием честолюбивых соображений; по своей испорченности не уживался он с правильною умеренностью дисциплины, но жаждал военных действий. По-видимому, воины находились не в Италии, родине и постоянном месте жительства, но как бы область неприятельскую и города врагов предавали пламени, опустошению, грабежу, и тем возмутительнее был такой образ действия, что нигде не было принято никаких мер осторожности и не было опасений. Избыток царствовал в полях, дома отворены, выходившие на встречу хозяева с женами и детьми гибли от бедственной войны, вполне рассчитывая на спокойствие мира. В то время приморские Альпы занимал прокуратор Марий Матур. Тот, созвав своих соплеменников (не было у них недостатка в молодежи) пытался отразить от границ провинции воинов Отона, но первым натиском воинов разбиты и разбросаны горцы. Они, собравшись на скорую руку, не знали ни лагерей ни вождей, а потому и победа не могла бы им принести чести и в бегстве не было позора.
13). Раздраженное этим сопротивлением, войско Отона обращает свой гнев на город (муниципий) Альбий Интемелий[3]. На поле битвы не было добычи; бедны были поселяне и оружие плохое; самих захватить в плен было не возможно, так как они были быстры на бегу и знали хорошо местность, но мучениями невинных удовлетворена алчность. Увеличила позор войска достойным известности примером женщина Лигус; она скрыла сына, и когда воины, в том убеждении, что вместе с сыном она спрятала и деньги, мучили ее и допрашивали: где она спрятала."Она, указывая на живот, - "вот тут в середине" отвечала. Затем никакие угрозы, ни самая смерть не заставили ее изменить её высокого выражения.
14). Тревожные гонцы принесли известие Фабию Валенсу: "что флот Отона угрожает Нарбонской провинции, приведенной к присяге на верность Вителлию. Явились и послы колоний, умоляя о помощи. Две когорты Тунгров, четыре эскадрона всадников, всю конницу Треверов с (начальником) префектом Юлием Классиком выслал; из них часть удержана в колонии Фороюлиенской[4] затем, чтобы если все войска будут обращены на сухопутные действия, флот не стал бы действовать еще быстрее на совершенно свободном море. Двенадцать эскадронов всадников и отборные из когорт двинулись против неприятеля: к ним присоединена когорта Лигуров, старинная этой местности помощь, и пятьсот горцев, жителей Альп, которые еще не были в строю. Сражение не замедлило иметь место, но войско так устроено, что часть моряков, к которым присоединены были поселяне, взведена на холмы, ближайшие к морю; на сколько позволяла узкая полоска ровного места между возвышенностями и берегом все это наполняли Преторианские воины. В самом море флот непосредственно у берега, готовый к битве, во всю длину обнаруживал грозно громадность протяжения. Вителлианцы, у которых пеших воинов было меньше, а вся сила заключалась в коннице, горцев располагают по ближайшим возвышенностям, а пешие войска ставят тесными рядами после конницы. Треверская конница опрометчиво подставила себя неприятелю: с фронта встретила она заслуженных воинов, а с боков каменьями вредила толпа поселян, достаточно способная для этого дела. Они были вперемежку с воинами; и храбрые и робкие при победе обнаруживали одинаковую смелость. Ужас пораженных был еще сильнее вследствие того, что на тыл их надвинулся неприятельский флот. Таким образом отовсюду замкнутые войска Вителлия были бы совершенно уничтожены, если бы войско победителя не удержала темнота ночи, в которой побежденные нашли себе защиту.
15). Да и Вителлиевы воины, хотя и побежденные, не оставались в покое; призвав подкрепления, они нападают на неприятеля, ничего подобного не ожидавшего, и вследствие успеха сделавшегося беспечнее. Истреблены караулы, прорваны лагери, смятение распространилось до самых судов, пока мало - помалу исчезли опасения, и найдя себе опору, заняв близлежащий холм, воины Отона сами не замедлили перейти к наступлению и начальники когорт Тунгрских, в продолжительных стараниях поддержать ряды своих, засыпаны дротиками. Да и Отонианцам победа обошлась не без потерь; неосторожно в преследовании зашедших вперед воинов всадники, оборотясь назад, окружили. И как бы условясь на перемирии, как бы с одной стороны флот, а с другой конница не причинили неожиданной тревоги, Вителлианцы возвращаются назад в Антиполис[5], город Нарбонской Галлии, а Отонианцы в Альбингавн[6], город внутренней Лигурии.
16). Корсику и Сардинию и прочие острова ближайшего моря слава победоносного флота удерживала на стороне Отона. Но самонадеянность прокуратора Декума Пакария почти втянула Корсику в бедствия войны безо всякой решительной пользы, а ему самому на гибель. Он, из ненависти к Отону, положил - помочь Вителлию силами Корсов, - содействие ничтожное, будь даже оно увенчано успехом. Позвав главные лица острова, открыл свое намерение, а дерзнувших противоречить, - Клавдия Пиррика, бывшего там начальника флотилии легких судов, Квинктия Церта, всадника Римского - приказывает умертвить. Устрашенные их казнью, все, которые тут присутствовали, а также и народ, ничего не знавший, но разделявший чужие опасения, присягнули на верность Вителлию; но когда Пакарий начал производить набор и людей непривычных утомлять военными упражнениями, то те смотрели с ненавистью на необычные труды и вместе соображали свою слабость: "живут они на острове и далеко от них Германия и силы легионов; сделались жертвою грабежа и опустошения и те, которых защищали пешие и конные войска". Вдруг общее расположение умов сделалось против Пакария; впрочем, они действовали не открытою силою, а избрали время удобное для коварного умысла. По уходе тех, которые обыкновенно находились при Пакарии, он, обнаженный и беззащитный, умерщвлен в бане; избиты и его провожатые. Головы их, как бы неприятелей, сами убийцы отнесли к Отону и их Отон не наградил, и Вителлий не наказал; а они в хаосе множества преступных деяний гораздо более важных затерялись.
17). Уже открыл путь в Италию и перевел туда войну, как мы выше упоминали, Силланов конный отряд; ни у кого не было какого-либо расположения к Отону и не потому, чтобы они предпочитали Вителлия, но долговременный мир приучил ко всем видам рабства, готовы были сделаться первою добычею кто бы ни взял, и вовсе не заботились о том, кто лучше. Самый цветущий край Италии, все земли и города между рекою По и Альпами были заняты войсками Вителлия (так как уже пришли когорты посланные вперед Цециною). Взята когорта Паннониев у Кремоны; захвачены сто всадников и тысячу моряков между Плаценциею и Тицином. Вследствие этих успехов Вителлианцы уже не встречали более препятствия в реке и берега были в их власти. Даже эта самая река подзадоривала как бы Батавов и жителей за-Рейнских; перейдя ее вдруг напротив Плаценции, схватили нескольких вестовых и нагнали такой ужас на прочих, что встревоженные вестники сообщили ложно: "будто уже явилось все войско Цецины". Спуринна (он начальствовал в Плаценции) знал наверное, что Цецина еще не пришел и на случай его приближения он решился удержать воинов внутри укреплений и не выводить на встречу войску их ветеранов - три Преторианских когорты и тысячу значконосцев с небольшим количеством конницы; но воины, буйные и в военном деле неопытные, схватив значки и знамена, бросились вперед, грозили оружием вождю, который пытался было их удержать, не слушались сотников и трибунов. Воины кричали об измене и что Цецина призван. Делается соучастником неосмотрительности других Спуринна, сначала вынужденно, а потом уже притворно согласясь, за тем чтобы больше весу имели его убеждения в случае, если волнение не утихнет.
19). Когда увидали реку По и ночь уже приближалась, то положено укрепить лагерь. Этот труд, непривычный городскому воину, поохладил умы. Тут те кто, были постарше летами, стали пенять на свою легковерность, высказывать опасения относительно крайности их положения, если вдруг Цецина с войском окружит в открытом поле столь немногочисленные когорты. Уже по всему лагерю стали говорить в духе умеренности и сотники с трибунами, вмешиваясь в разговоры, хвалили предусмотрительность вождя, что он колонию, сильную средствами к защите, избрал как точку опоры и средоточие военных действий. Наконец сам Спуринна, не столько упрекая вину воинов, сколько высказывая доказательства, оставив передовые разъезды, отвел в Плаценцию остальных воинов в расположении духа гораздо более спокойном и готовых повиноваться. Поправлены стены, приняты меры обороны, увеличены башни; уже готовы и запасены были не только оружие, но и послушание и покорность, а этих качеств недоставало противной стороне, хотя о мужестве и ей жалеть не приходилось.
20). А Цецина, как бы оставив за Альпами увлечение произвола и необузданность, шел по Италии с войском весьма смирно. Впрочем, муниципии и колонии самую одежду его перетолковывали как выражение надменности, то что он обращался с речью к одетым в тогу, нося разноцветный военный плащ и штаны, одеяние дикарей. Как бы лично оскорбленные бранили и жену его Салонину зато, что она ехала на отличном коне и в пурпурной одежде, хотя никому не причиняла ни малейшей обиды. От природы свойственно людям с досадою смотреть на свежевозникшее благополучие и ни от кого не требуют такой умеренности и при счастьи как от тех, кого видели с собою наравне. Цецина, перейдя По, пытался соблазнить верность Отонианцев переговорами и обещаниями; ему отвечали тем же, перебрасываясь без пользы благовидными словами мира и согласия. С большою грозою обратил он все свои заботы и соображения на взятие Плаценции; он хорошо знал, что каков будет успех начала военных действий, такова слава и на все что последует.
21). Первый день прошел более в порывах горячности, чем согласно с опытностью войска, составленного из ветеранов: обремененные пищею и вином подошли они к стенам ничем не прикрытые и не взяв никаких мер предосторожности. При этой схватке красивейшее здание амфитеатра, находившееся вне стен города, сделалось добычею пламени; зажжено ли оно было осаждающими, бросавшими в осажденных факелы, раскаленные свинцовые пули и метательный огонь или осажденными отбрасывавшими назад все это. Жители города, склонные к подозрениям, были того мнения, что злоумышленно подожжено здание амфитеатра кем-либо из жителей соседних колоний из соревнования и зависти, так как в Италии не было ни одного столь обширного строения. От чего бы ни случилось, но пока опасались худшего, смотрели на это слегка; а когда возвратилась уверенность в безопасности, то жители так жалели об этом как будто уже большего несчастья с ними и быть не могло. Впрочем, Цецина отбит с большою потерею воинов и ночь вся проведена в подготовительных работах. Вителианцы делали крытые галереи и ходы, запасали фашины для того чтобы подрываться под стены и для защиты осаждающих. Отонианцы наготовили кольев и огромное количество тяжелых камней, свинца и меди давить неприятелей и разрушать их работы. И с той и с другой стороны действовали стыд и слава; разнообразны были увещания: одни превозносили крепость легионов и Германского войска, а другие достоинства городского войска и преторианских когорт. Первые порицали противников как ленивых, беспечных воинов развратившихся по циркам и театрам; а те их называли чужеземцами и пришлыми. Вместе с тем Отона и Вителлия или превозносили похвалами или бранили, подстрекая друг друга, но брань была вообще обильнее и многословнее похвалы.
22). Чуть занялся день стены покрылись защитниками; все поле заблистало от воинов в их полном вооружении. Сплошною массою легионы, вспомогательные войска союзников в рассыпную, стараются действовать против стен, где они повыше, стрелами или каменьями, а где был плохой присмотр или стены валились от ветхости там подходили ближе. Отонианцы бросают сверху дротики, действуя с размаху и удары их были верны против неосмотрительно пододвинувшихся когорт Германцев; с дикими песнями, обнаженные телом по обычаю отцов, они потрясали щитами над головами. Воины легионов, прикрытые галереями и фашинами, подкапывают стены, возводят насыпь, усиливаются разбить ворота. Тут то Преторианцы, заготовленные на этот самый предмет, жерновные камни чрезвычайно тяжелые сваливают со страшным шумом. Часть находившихся внизу неприятелей задавлена; другие поражены ужасом или ранены - замешательство еще увеличивало понесенный вред, а тут то их и принялись с большим усердием поражать со стен. Обратились назад помрачив славу поборников Вителлия. И Цецина от стыда начатого так самонадеянно приступа и чтобы осмеянным не оставаться без пользы в том же лагере, переправясь опять через По вознамерился двинуться к Кремоне. Передались уходившему Турулий Цериал с весьма многими моряками и Юлий Бригантин с немногими всадниками. Последний префект конного отряда, родившийся в Батавии, а первый начальник первой роты триариев и Цецине не чужой, так как он водил ряды в Германии.
23). Спуринна, узнав о движении неприятелей, известил письмом Анния Галла о том, что Плаценция защищена, о всем что сделалось и что готовит Цецина. Галл вел первый легион на помощь Плаценции не доверяя малочисленности когорт и не ожидая, чтобы они могли долго выдержать осаду и силу Германского войска. Узнав, что разбитый Цецина идет в Кремону, останавливает легион с трудом удерживаемый в повиновении, так как желание сражаться доходило почти до возмущения, у Бедриака. Село это находится между Вероною и Кремоною; оно приобрело зловещую известность двумя поражениями Римских войск. В те же дни Марций Макр сразился с успехом недалеко от Кремоны. Неутомимо деятельный Марций, перевезенных на судах, гладиаторов вдруг бросил на противоположный берег По. Тревога распространилась в находившихся там резервах Вителлианцев и пытавшиеся сопротивляться истреблены, а остальные бежали в Кремону; но сдержан порыв победителей, как бы, подкрепясь свежими резервами, неприятели не изменили судьбу сражения. Подозрительно это было Отонианцам - все действия вождей перетолковывавшим в дурную сторону. Наперерыв и, чем кто малодушнее, тем с большею дерзостью преследовали различными обвинениями Анния Галла и Светония Павллина и Мария Цельза (их то Отон сделал начальниками). Убийцы Гальбы были самими усердными подстрекателями возмущений и раздоров: как бы утратив рассудок от преступления и опасений, они старались, произвести общее замешательство, то явно возмутительными криками, то тайными к Отону письмами. А. тот слишком доверчивый к людям самым простым, боялся благонамеренных и находился в состоянии тревожном; он терялся при удаче, и при несчастьи был лучше. А потому призвав Тициана, брата своего, поставил его во главе военных действий; между тем под начальством Павллина и Цельса совершены славные деяния.
24). Скорбел Цецина о том, что все его начинания безуспешны и слава его войска дряхлеет. Отбитый от Плаценции видел недавно поражение вспомогательных войск, даже в стычках передовых разъездов, более частых чем достойных упоминания не имел перевеса. С приближением Фабия Валенса, как бы вся честь войны не перешла туда, спешил опять снискать себе славу, но с большею торопливостью чем обдуманностью. У двенадцатого милевого камня от Кремоны местность называется Касторов (бобров?) он лучшие вспомогательные войска расположил скрытно в примыкавших к дороге перелесках. Всадники получили приказание: выступить вперед и, завязав бой, бежать назад самим и тем вызвать поспешное преследование неприятеля и заманить его до того места, где должны были выйти скрытые в засаде. Выдана была эта тайна вождям Отоновым: Павллин взял на себя начальство над пехотою, а над конницею Цельс. Отделение тринадцатого легиона, четыре когорты вспомогательных войск и пятьсот всадников поставлены на левой стороне; полотно дороги заняли глубокими (далеко вглубь простиравшимися) отрядами три преторианские когорты; на правом фланге наступал первый легион с двумя вспомогательными когортами и пятьюстами всадников. За ними находилась тысяча всадников из преторианцев и вспомогательных - избыток в случае удачного действия и резерв на случай опасности.
25). Прежде чем сойтись обеим боевым линиям, Вителлианцы обратили тыл, Цельс, зная о коварном умысле неприятеля, сдержал своих. Вителлианцы опрометчиво выйдя из засады и видя, что Цельс понемногу отступает, далеко погнались за ними и сами попали в ловушку. Знак к битве пешим воинам не тотчас подан от Светония Павллина; мешкотный от природы он предпочитал план действий осторожный, но зрело обдуманный случайно счастливым действиям; он отдает приказание заровнять рвы, открыть поле и развернуть строй; успеет де возыметь свое начало победа и тогда когда приняты будут все меры, чтобы не потерпеть поражения и этою медлительностью дано время Вителлианцам убежать в виноградники, где сплетшиеся лозы мешали действовать свободно, а за виноградниками находился небольшой лес. Тут то Вителлианцы оправились и снова смелые бросились на преторианских всадников и лучших из них убили. Ранен и царь Епифан[7], который усердно за дело Отона бросился в бой.
26). Тут то бросилась вперед пехота Отона; сокрушен строй неприятелей; обращены в бегство даже те, которые шли на помощь; так как Цецина двинул когорты не все разом, но вызывал по одной. На поле битвы это производило только лишнее замешательство, когда разбросанных и нигде не имевших достаточно сил для сопротивления, захватывал и уносил поток бегущих. Произошло возмущение и в лагере вследствие того, что не всех вели вперед. Связан префект лагерей Юлий Грот за то будто бы он с братом, сражавшимся за Отона, толковал о предательстве и брата его трибуна Юлия Фронтона, Отонианцы связали по такому же обвинению. Впрочем, повсюду в бегущих, в попадавшихся на встречу в сражении, перед окопами было опасение: "возможно было истребить Цецину со всем войском, если бы Светоний Павллин не велел играть отбой." Это убеждение было общее в обеих войсках. А Павллин высказывал: "опасался он после стольких, трудов и переходов, как бы Вителлиевы воины свежие из лагерей не напали на утомленных, а на случай поражения у него самого не было никакого резерва". Лишь немногие одобряли этот довод полководца, а большинство толковало об этом в дурную, для него сторону.
27). Урон этот не столько страху нагнал Вителлианцам, сколько вынудил их быть скромнее, и не только у Цецины, который вину сваливал на воинов, изъявляющих будто бы более готовности к бунту, чем к сражению, но и войска Фабия Валенса (он уже прибыл в Тицине[8]) перестали пренебрегать неприятелем и жаждая восстановить доброе о себе мнение, повиновались вождю с большим почтением и усердием. Но помимо этого вспыхнуло важное возмущение, которое я изложу начав с того, что случилось гораздо ранее (так как не следовало прерывать ход деяний, совершенных Цециною). Когорты Батавов, которые в войну Нерона отделились от четырнадцатого легиона, идя в Британнию и услыхав о восстании Вителлия, в городе Лингонов присоединились к Фабию Валенсу, как то мы уже упомянули, вели себя высокомерно. Как входили в палатки какого-либо легиона: усмирили они воинов четырнадцатого легиона, отняли у Нерона Италию и вся судьба войны находится в их руках - так хвалились они. Позорным казалось это воинам, горьким вождю; дисциплина гибла среди брани и ссор; наконец Валенс стал подозревать под нахальством и самое вероломство.
28). Вследствие этого, получив известие, что разбит конный отряд Треверов и что Тунгры и Нарбонская Галлия обойдены флотом Отона, "а вместе озабочиваясь защитить союзников и беспокойные когорты, которые, если бы оставались вместе, были бы слишком сильны, раздробить, отдает приказание части Батавов идти на помощь. Когда об этом услыхали и узнали то опечалились союзники, возроптали легионы: "лишаются они помощи храбрейших людей; воины заслуженные, победители в стольких войнах, когда неприятель уже почти в виду, уводятся с поля сражения. Если провинция дороже и выше Рима и спасения Империи, то пусть все туда следуют. Если же здравомыслие победы, её опора и защита заключается в Италии, то ненужно отторгать как бы у тела самые крепкие члены.
29). Так высказывали воины свое неудовольствие, а когда Валенс пытался усмирить волнение прислав ликторов, они кидаются на него самого, бросают каменьями, преследуют бегущего с криком: "ограбил он Галлии и спрятал золото жителей Виенны и награду за их труды". Разграбили обозы, дротиками и копьями истерзали не только палатку вождя, но самую землю; а Валенс, переодетый невольником, скрывался у десятника всадников. Тогда Альфен Вар, префект лагерей, когда волнение стало стихать мало-помалу, подал совет - запретить сотникам обходить смены караулов и вовсе оставить сигналы трубою, которою вызывали воина на все обязанности его службы. Вследствие этого все коснели в бездействии, только с крайним удивлением посматривая друг на друга. То самое, что никто ими не правил, наводило на них робость. Молчанием, терпением, наконец мольбами и слезами просили прощения. А когда вышел Валенс не в своем виде, плачущий, спасшийся сверх его ожиданий, - вызвал радость, сострадание, расположение; перейдя к восторгу (так как народ обыкновенно ни в чем не знает меры) осыпали Валенса похвалами и выражениями признательности; окружив его орлами и значками несут на трибунал (возвышенное седалище). Он с полезною умеренностью не требовал ничьей казни; а чтобы не заподозрили его в скрытности (притворстве), он немногих обвинил, зная, что в гражданские войны воины могут себе позволить гораздо более чем вожди.
30). Между тем как они занимались укреплением лагеря у Тицина, получено известие о неудачном для Цецины сражении. Тут волнение почти снова возникло - "будто бы вследствие коварного умысла и промедлений Валенса не участвовали они в сражении". Не хотели отдыха, не ждали вождя, посылали вперед значки, торопили значконосцев; поспешным движением соединяются с Цециною. В войске Цецина нехорошие были толки о войске Валенса: "брошены они столь малочисленные на жертву всем силам неприятельским, - так жаловались, вместе извиняя себя и льстиво превознося силу пришедших, чтобы их не презирали как побежденных и трусов. И хотя гораздо более сил было у Валенса, почти двойное число легионов и вспомогательных войск, однако усердие воинов склонялось более в пользу Цецины; кроме благосклонности характера, которую он более обнаруживал, действовали тут даже цветущий его возраст, высокий рост и какое-то безотчетное расположение. Вследствие этого соперничество между вождями, - Цецина издевался над Валенсом как человеком гнусным и себя запятнавшим, а тот как над человеком пустым и надменным. Но скрыв взаимное нерасположение, они преследовали одни и те же полезные цели в частых письмах, уже не рассчитывая на прощение, осыпали Отона бранью: а вожди Отоновой стороны, и при огромном избытке материалов для порицания Вителлия, хранили осторожное молчание.
31). Конечно до последнего исхода своей деятельности, которым Отон снискал отличную славу, а Вителлий покрыл себя величайшим позором, опасались менее низких пожеланий Вителлия, чем пылких и неукротимых страстей Отона. Он же внушал ужас и ненависть умерщвлением Гальбы; а напротив Вителлию никто в вину не ставил почин войны. Вителлий, весь предавшись наслаждениям желудка и горла был сам себе врагом; Отона за его роскошь, жестокость и смелость считали гибельнее общественному делу. По соединении войск Цецины и Валенса, со стороны Вятеллианцев не было ни малейшего замедления к тому, чтобы сразиться всеми силами. Отон советовался, что лучше: тянуть ли войну вдаль или попытать счастья? Тут Светоний Павллин, считая достойным мнения о нем, которое полагало, что в то время не было человека, более искусного в военном деле, изложить подробно о всем ходе войны, высказался, что для неприятеля полезнее торопиться, а для них - медлить.
32). "Войска Вителлия теперь сошлись все; да и с тылу сил немного, потому что Галлии волнуются, да и не полезно что берега Рейна покинуты и открыт путь вторжениям народов столь неприязненных. Силы Британнского войска отвлечены неприятелем и находятся за морем. Гиспании не так-то богаты военными силами; Нарбонская провинция встревожена вторжением флота и неудачною битвою; замкнутая Альпами Италия по ту сторону По тщетно бы стала дожидаться каких-либо пособий морем, а сама уже опустошена самым движением войска. Ему получать хлеба неоткуда, а войско возможно ли удержать без средств? Уже Германцы, - а именно этот отдел войска у неприятеля самый смелый, - если война протянется на лето, ослабеют телом и не будут в состоянии перенести перемены погоды и жар солнца. Многие войны, страшные первым порывом, обратились ни во что промедлением и бездействием. У них же напротив во всем избыток и есть на что надеяться: Паннония, Мезия, Далматия, Восток со свежими и нетронутыми войсками; Италия и Рим, основа всего, сенат и народ - имена, которые никогда не исчезнут во мраке, хотя иногда и бледнеют; общественные и частные громадные средства и деньги несметные, - а они в гражданских раздорах сильнее меча. Тела воинов привыкли к Италии и к жарам. Впереди прикрывает их река По и города крепкие и стенами, и силами; из них ни один не уступит неприятелю, - убедился он защитою Плаценции. А потому пусть ведет вдаль войну; через немного дней четырнадцатый легион, сам покрытый большою славою, с Мезийскими войсками будет здесь; тогда-то снова соберемся на совещание, и если бы предпочли сражение, то и вступили бы в него с приращенными силами.
33). С мнением Павллина соглашался Марий Цельс. То же одобряет Анний Галл, - принесли известие посланные спросить о его мнении, так он ушибся незадолго перед тем, упав с лошади. Отон сам готов был сразиться; брат его Тициан и префект претория Прокул, именно по своей не опытности расположенные более к поспешности, призывали судьбу, богов и собственное счастье Отона, как внушающие ему его образ действий, не оставят они его и при исполнении. А чтобы никто не дерзнул противоречить, пустились льстить. Когда решено идти на бой, обнаружилось сомнение о том - присутствовать ли императору на сражении или лучше держаться в отдалении. Павллин и Цельс уже не противились, как бы не показать, будто они государя хотят бросить на жертву опасности; те же виновники худшего плана военных действий убедили: удалиться в Бриксел[9] и, находясь вне случайностей боя, сберечь себя для более важных событий и для государства. Этот день был началом падения Отоновой партии, потому что - и с ним ушел сильный отряд преторианских когорт, телохранителей и всадников, да и остальных сломлена энергия: так как вождей подозревали и как Отону одному верили воины, да и он сам доверял лишь им одним, то и оставил вождей в нерешительности относительно плана действий.
34). Все это не оставалось тайною для Вителлианцев: при частых, как обыкновенно бывает в гражданских войнах, перебежчиках и лазутчики, в заботе разузнать совсем другое, не скрывали и своего. Спокойные и внимательные, Цецина и Валенс, когда неприятель опрометчиво бросался вперед, они - и это своего рода мудрость - поджидали удачного мгновения воспользоваться чужою глупостью, начав строить мост, делали вид будто хотят перейти реку По, против стоявшего на другом берегу отряда гладиаторов и для того, чтобы их воины не оставались в бездействии и праздности. Суда с равным между ними промежутком, скрепленные и с той и с другой стороны крепкими поперечными бревнами, направляемы были против течения реки и брошены кроме того якори для большей прочности моста. Но веревки якорей не вытянутые качались, чтобы, с приращением реки, ряд судов мог подняться выше без вреда для них. Замыкала мост устроенная башня, выведенная и на крайний корабль, с тем, чтобы оттуда отбивать неприятеля орудиями и машинами. Отонианцы устроили на берегу башню и метали оттуда камни и зажженные факелы.
35). По средине реки находился остров[10], на который устремились гладиаторы на судах, а Германцы вплавь. Случилось, что последние перешли в большем количестве, и их атаковал Мацер с самыми сильными из гладиаторов. Но и гладиаторы не имели в сражении той твердости, какую (имели) воины, да и не так верно наносимы были удары с судов, качавшихся на воде, как с берега, где воины стояли твердою поступью. При разнообразных колебаниях и торопливости, перемешались в беспорядке гребцы и сражавшиеся. Тогда Германцы стали сами спрыгивать на отмели, хватались за корму судна, всходили на палубу или топили руками. Все это, происходя в виду того и другого войска, чем было приятнее Вителлианцам, тем у Отонианцев вызывало более негодования к самому их делу и виновнику поражения.
36). И сражение окончилось бегством, так так уцелевшие суда ушли, а Мацера требовали на казнь. Уже на него, получившего рану издали копьем, напали извлекши мечи, как он нашел себе защиту в бросившихся между ним и воинами трибунах и сотниках. Не много после Вестриций Спуринна, по приказанию Отона, оставив в Плаценции небольшой гарнизон, подоспел с когортами. Потом Флавия Сабина, нареченного консула, Отон послал заведывать войсками, которыми начальствовал Мацер. Воины радовались перемене вождей, а вожди не дорожили службою, столь неприятною вследствие частых возмущений.
37). Нахожу у некоторых писателей: "под влиянием ли опасений войны, или тот и другой государи уже успели опостылеть, так как их позорные и бесславные поступки день ото дня делались все известнее молвою, но - воины будто бы колебались, не отложить ли борьбу, или самим обсудить этот вопрос или поручить сенату выбрать императора. Вследствие этого-то будто бы Отоновы вожди советовали медлить и тянуть дело вдаль, рассчитывая преимущественно да Павллина. Старейший по летам из носивших сан консульской, он прославился и на войне, снискав себе похвальную известность Британнскими походами". - Соглашаюсь с тем, что немногие в глубине души желали спокойствия вместо раздоров, честного и благонамеренного государя вместо самых дурных и порочных; но с другой стороны убежден, что Павллин при своем уме, никак не мог надеяться, в веке столь испорченном, такой умеренности в народе, чтобы те же люди, которые из любви к войне нарушили мир, оставили бы ее из любви к спокойствию, или рассчитывать на то, чтобы войска, составленные из людей разных нравов и говоривших различными языками, могли прийти к такому единодушию, или чтобы легаты и вожди, сознавая за собою любовь к роскоши при недостаточности средств и имея на совести не мало преступлений, потерпели бы другого государя, не столь же как и они запятнанного и связанного их заслугами в отношении к нему.
38). Старинная и, искони присущая людям, страсть к господству, вместе с величием и значением власти, возросла и стала обнаруживаться с большею силою. Пока еще все было в размерах умеренных, легче сохранялось равенство; но когда, с покорением земного шара и гибелью соперников, городов и царей, стало досужно простирать желание на богатства уже безопасные, тут возгорелась первая борьба между сенатом и чернью. Являлись то трибуны- возмутители, то всемогущие консулы, и в городе и на форуме были попытки произвести усобицу между гражданами. Затем, из низших рядов черни - К. Марий и из аристократов - неумолимо жестокий Л. Сулла побежденную оружием вольность обратили в господство. После них Кн. Помпей - скрытнее, но не лучше, и впоследствии только один вопрос принимался: о первенстве (кому быть государем). Не слагали же с себя оружие в Фарсалии или Филиппах легионы граждан; к чему же было бы войскам Отона и Вителлия добровольно полагать конец войне? К раздору повлекли их тот же гнев богов, то же неистовство людей, те же побуждения преступлений. А если войны решались как бы одним ударом, - то условлено было неспособностью государей. Но увлекли меня вдаль соображения о нравственности тогдашней и нынешней; теперь возвращаюсь к последовательному изложению событий.
39). С удалением Отона в Брикселл, почет власти оставался у брата его Тициана, а сила и могущество - у префекта Прокула. Цельз и Павллин, опытностью и знанием которых никто не думал пользоваться, наосили бесплодное имя вождей, служа лишь прикрытием чужих ошибок. Трибуны и сотники оставались в нерешительности, так как лучшие люди были в пренебрежении, а худшие в силе. Воины были усердны, но расположены более истолковывать, чем исполнять приказания вождей. Положено подвинуть вперед лагерь к четвертому милевому от Бедриака столбу, и это исполнено до того неопытно, что несмотря на то, что была весна и кругом множество речек, в воде чувствовался недостаток. Тут оставались в нерешительности относительно сражения: Отон письмами настаивал поспешать, а воины требовали, чтобы сам император присутствовал в сражении; большинство требовало также, чтобы призвать войска, находившиеся по ту сторону По. И если не так-то может быть легко решить, как бы лучше всего было поступить, но верно то, что уже хуже того придумать нельзя как поступлено.
40). Выступив не так как на сражение, но просто как бы для ведения войны, Отонианцы шли к слиянию рек По и Аддуи, находившемуся оттуда в расстоянии 16 миль. Цельс и Павллин были того мнения, что не следует воинов утомленных походом, обремененных тяжестями (которые они на себе несли), подставлять неприятелю, который, будучи сам налегке и сделав вперед едва четыре тысячи шагов, не преминет напасть или дорогою, на неустроенных (в боевой порядок), или на рассеянных, когда они будут устраивать вал. Тициан и Прокул там, где были побеждаемы доводами, пользовались правом приказания. Явился тут же на быстром коне Нумид со строгими поручениями: Отон, выговорив вождям их бездействие, отдал приказание решительно действовать; болезненно ему было замедление и, надеясь на успех не мог сохранить терпение.
41). В тот же день к Цецине, обратившему все свое внимание на устройство моста, явились два трибуна преторианских когорт, требуя с ним возможности переговорить. Он собирался выслушать их условия и отвечать на них, как вдруг поспешно передовые разъезды принесли известие, что неприятель появился. Беседа с трибунами прервана, и потому оставалось в неизвестности, за что они взялись - за коварство ли, за измену ли, или задумали что-либо честное. Цецина, отпустив трибунов, вернулся в лагерь и там нашел, что уже, по приказанию Фабия Валенса, дан знак к сражению и воины уже под оружием. Пока легионы жребием распределяют меж собою места в строю, бросились вперед всадники, и если - сказать удивительно - Отонианцами уступавшими им численностью, не отброшены к окопам, удержаны только доблестью Итальянского легиона. Извлекши мечи, воины его вынудили пораженных вернуться и возобновить бой. Легионы Вителлия выстроились в боевую линию безо всякого замешательства, потому что как ни близок был неприятель, но густой кустарник скрывал вид вооружения. У Отонианцев вожди робели, воины были им враждебны, повозки и маркитанты перемешались; по обе стороны были глубокие рвы и дорога тесная для военного строя, даже если бы и никто его не беспокоил. Одни обступили свои значки, другие их искали; со всех сторон смутные крики бегущих, зовущих, и как у кого преобладали смелость или робость, спешили или в первые, или в задние ряды.
42). Умы, пораженные внезапным ужасом, ложная радость совершенно расстроила. Нашлись люди, вымыслившие, будто от Вителлия отпало войско. Слух этот, распущен ли лазутчиками Вителиия, возник ли среди самих сторонников Отона, имел ли свое начало случайно, или придуман с коварною целью, - не довольно уяснилось. Отложив в сторону свое рвение к битве, Отонианцы сами приветствовали противников; встречены неприязненным ропотом, а как большинство не знало что за причина приветствия, то возникло опасение измены. Тут-то налег всею массою неприятель, рядами нетронутыми, имея на своей стороне перевес и силы и численности. Отонианцы, хотя рассеянные, меньшие числом, утомленные, несмотря на это, с усердием вступили в бой. В местности, покрытой деревьями и виноградниками, не везде однообразный вид представляло сражение; издали и вблизи сходились вереницами и клинами. На полотне дороги схватились в рукопашную, ломили, напирая всеми силами тел и щитов, уже не стали метать дротиков, мечами и топорами рубили шлемы и панцири: зная друг друга и на виду прочих, они боролись, решая участь сражения.
43). Случайно между рекою По и дорогою в открытом поле встретились два легиона: за Вителлия двадцать первый, получивший прозвание "неукротимого", именитый старинною славою; со стороны Отона первый (прозванием) помощник, доселе еще не бывший в бою, но лихой и жаждавший свежей славы. Воины первого легиона положили в лоск первые ряды двадцать первого и отняли орла. Рассвирепел оскорбленный тем легион, и со своей стороны погнал воинов первого легиона, умертвив Орфидия Бенина, легата, и захватив у неприятеля очень много значков и знамен. С другой стороны, натиском воинов пятого легиона сбит тринадцатый легион; а войны четырнадцатого легиона окружены сбежавшимися в большом числе неприятелями. Вожди Отона еще раньше бежали, а Цецина и Валенс подкрепляли свою линию резервами. Подошла и свежая помощь: Вар Альфен с Батавами, обратив в бегство отряд гладиаторов; его, переправлявшегося на судах, противопоставленные ему когорты избили в самой реке; таким образом победители стали действовать на неприятеля сбоку.
44). Центр прорван и Отопианцы бросились бежать врассыпную, стремясь в Бедриак. Расстояние до него огромное; дороги были завалены грудами мертвых тел; вследствие этого побоище было еще сильнее, так как в гражданских войнах пленные не составляют добычи. Светоний Павллин и Лициний Прокул разными путями обошли лагери. Ведия Аквила, легата тринадцатого легиона, неуместная робость подставила раздражению воинов. Еще много дня оставалось, он вошел за окопы; тут встретили его крики возмутительные бежавших; не щадят брани, и руки их не остаются в покое; ругают изменником и предателем; собственно за ним вины никакой не было, но таков обычай толпы - свою вину на кого-нибудь свалить. Тициан и Цельс нашли себе защиту в темноте ночи; уже расставлены были караулы и воины затихли, - на них подействовал Анний Галл мольбами, увещаниями, влиянием: "пусть· к бедствиям несчастной битвы не присоединяют от себя зверских убийств. Наступит ли конец войны, предпочтут ли они опять взяться за оружие, побежденным единственное облечение в единодушии. У прочих сломлен дух, а преторианские воины громко роптали: побеждены они не доблестью, а изменою. Не без потерь досталось и Вителлианцам победа; конница их сбита, захвачен орел легиона; с самим Отоном все воины, сколько их было по ту сторону По. Идут Мезийские легионы, большая часть войска осталась в Бедриаке; эти уж во всяком случае не побеждены, и если дело на то пойдет, предпочтут честную смерть в бою". Соображая все это и переходя то к смелости, то к робости, находили больше побуждений к раздражению, чем опасениям.
45). А Вителлиево войско остановилось у пятого милевого камня от Бедриака; не дерзнули вожди в тот же день приступить к лагерю; вместе с тем надеялись они добровольной покорности. А им, вышедшим налегке и только для сражения, вместо укреплений служили - оружие и победа. На другой день, - так как не было уже сомнений относительно расположения Отонова войска и обнаруживавшие наиболее упорства склонны были к раскаянию, - отправлено посольство; да и со стороны вождей Вителлиевых не было затруднения даровать мир. Послы немного задержаны; это обстоятельство вызвало колебание при неизвестности - получат ли они просимое. Вслед за тем, когда посольство вернулось назад, укрепления открылись. Тут и победители, и побежденные, проливая слезы, в радости, полной сожалений, высказывали свое отвращение к междоусобным войнам. В одних и тех же палатках с любовью ухаживали один за раненным братом, другие за родственниками. Надежды и награды были еще под сомнением; верны только печальные утраты и слезы. Не было ни одного человека чуждого горя, кому не пришлось бы оплакивать невозвратимо утраченного смертью. Разыскано тело Орфидия легата и предано огню, с обычною почестью; немногие погребены своими родственниками; остальные всею массою брошены на земле.
46). Поджидал Отон вестника (о результате сражения), нисколько не тревожась и решась как поступить; сначала печальная молва, потом беглецы из сражения открыли, что дело проиграно. Воодушевление воинов не дожидалось голоса неприятеля. Они внушали ему: "не терять присутствия духа; есть еще в избытке свежие силы и они сами и стерпят и дерзнут на все самое крайнее". И не была то лесть. Идти на бой, возбудить счастье партии, они пылали каким-то неистовством и внутренним побуждением. Те. которые далеко стояли, протягивали руки, а ближайшие охватывали колена; более всех показывал усердия Плотий Фирм. Он, префект претория, то и дело умолял: "не бросать вернейшее войско и воинов, показавших ему свою отлично усердную службу: гораздо больше твердости духа перенеси, неучастие, чем уступить ему Постоянство и мужество человека должны не терять надежды и в борьбе с судьбою; робость и слабость только ведут к отчаянию". Среди этих голосов - смягчался ли лицом Отон или принимал более строгое выражение - раздавались то крики, то вопли. И не только преторианцы, собственные воины Отона, но посланные вперед из Мезии извещали о такой же твердости идущего войска, и что легионы вошли уже в Аквилею. Никто не мог усомниться, что можно было возобновить войну жестокую, плачевную, полную неизвестности для победителей и побежденных.
47). Но Отон сам отказался от намерения вести войну; он сказал:"таковые ваши усердие и доблесть - подвергать дальнейшим опасностям считал бы я слишком дорогою платою за жизнь мою. Чем более надежд вы показываете, если бы мне хотелось жить, тем честнее будет смерть. Мы уже испытали друг друга - я и счастье. Да и приняли ли вы в расчет самое время? Труднее воздержать себя при счастливых обстоятельствах, особенно если убежден, что ими недолго будешь пользоваться. Почин гражданской войны от Вителлия и оттуда-то возникла необходимость состязаться о верховной власти: а я послужу примером - бороться только один раз. По этому-то и потомство пусть судит Отона. Пусть пользуется Вителлий братом, женою, детьми: я не нуждаюсь ни во мщении, ни в утешении. Другой бы на моем месте может бы долее удержал за собою верховную власть; но вряд ли кто покинул бы ее с такою твердостью. Допущу ли я снова гибель такого количества Римской молодежи, стольких отличных войск? Лишу ли я их государство? Пусть ваше усердие останется при мне, как будто бы вы и хотели погибнуть со мною вместе; но останьтесь в живых и не долго подвергнем испытанию - я вашу безопасность, а вы мою твердость. Более говорить о последнем конце значило бы обнаружить некоторую долю робости; но лучшим доказательством моей твердой воли имеете то, что я ни на кого не жалуюсь. Обвинять богов или людей свойственно тому, кто желал бы жить". Высказавшись так приветливо, обратился Отон к тем, кому давали право на внимание или лета, или достоинство, и убеждал: "удалиться скорее и не раздражать гнев победителя, оставаясь. На молодых людей действовал значением власти, а на стариков - просьбами. Спокойно было его лицо, тверды слова, когда он старался удержать своих от слез несвоевременных. Приказывает уходящим дать суда и повозки; все записки и письма, внушенные усердием к нему и где дурно говорилось о Вителлии, уничтожил; раздавал деньги, но скупо и как будто бы не собирался умирать. Затем он Салвия Кокцеяна, братниного сына, трепещущего и горестного, сам утешал; хвалил его нежную чувствительность, но пенял трусость: "неужели Вителлий будет так немилосерд, что за безопасность всего его дома не отплатит и такою ничтожною милостью? торопясь проститься с жизнью, не снискал ли он милосердия победителя? Не при совершенно отчаянных обстоятельствах, но когда войско требовало сражения, он, Отон, устранил гибельную случайность для государства. Достаточно ему известности, достаточно славы его потомкам. После Юлиев, Клавдиев, Сервиев он первый внес верховную власть в новый род. А потому пусть бодро и смело вступает в жизнь, а о том, что Отон ему был дядя, пусть и не забывает никогда, и не слишком помнит.
49). После этого, удалив всех, Отон немного отдохнул; но его, среди мыслей уже о последнем часе, отвлекло возникшее волнение; дали ему знать об ожесточении и своеволии воинов. Удалявшимся они грозили гибелью. Всего больше раздражения обнаруживали они против Вергиния, и его осадили в доме, где он заперся. Выступив снова, Отон попенял виновников возмущения, занялся убеждением уходивших и оставался, пока все разошлись безо всякого насилия. День уже склонялся к вечеру и Отон, почувствовав жажду, напился холодной воды. Тут принесли к нему два кинжала, и он попробовав тот и другой, один спрятал под изголовье. Узнав, что друзья уже ушли, провел ночь спокойно и, как утверждают, не без сна. На рассвете, он налег грудью на кинжал. На стоны умирающего вошли отпущенники, рабы и Плотий Фирм, префект претория; они нашли одну рану. Поторопились похоронами; о том просил Отон, "чтобы не отрезали ему головы и не была бы она предметом посмеяния". Несли тело преторианские когорты, с похвалами и слезами, осыпая поцелуями руки его и рану. Некоторые воины подле костра лишили себя жизни, не из сознания какой-либо вины и не из опасений, но ревнуя к славе и из любви к государю. Потом без разбора в Бедриаке, Плаценции и других лагерях этот род смерти вызвал подражание. Надгробный памятник Отону воздвигнут скромный и имевший оставаться долго.
50). Так окончил жизнь Отон на тридцать седьмом году от рождения. Происходил он из Ферентанского муниципия. Отец его был консулом; род матери менее знатен, но и не из последних. Детство и молодость как он провел, мы уже показали. Двумя действиями, одним самым постыдным, другим превосходным, он заслужил перед потомством столько же доброй славы, сколько и худой. Разыскивать басни и вымышленным тешить умы читателей - счел бы я недостойным важности начатого мною труда; но с другой стороны не решусь заподозрить верность того, что было всем известно и передано другими. "В день битвы под Бедриаком - так передают местные жители - птица необыкновенной породы села у Регия Лепида[11] в многолюдном месте; не обнаруживала она робости и не прогната ни сборищем людей, ни летавшими вокруг её птицами до тех пор, пока Отон не лишил себя жизни. Тогда она исчезла из глаз. Соображая время, оказывалось, что начало и конец чудесного явления совпадали с исходом Отона.
51). На похоронах его от горести и плача возобновилось возмущение воинов, и не было кому усмирять. Обратясь к Вергинию воины умоляли с угрозами то взять себе верховную власть, то принять на себя посольство к Цецине и Валенсу. Вергиний украдкою удалился из дому задним выходом и тем ушел от вломившихся воинов. Просьбу когорт, находившихся в Брикселе, понес Рубрий Галл. Прощение немедленно даровано и войска, которыми командовал Флавий Сабин, перешли к победителю.
52). Везде окончилась война, но большая часть сената подверглась крайней опасности; отправясь из Рима с Отоном, она потом осталась в Мутине. Туда пришло известие о несчастном исходе сражения, но воины пренебрегали им как лживым, и полагая, что сенат враждебен Отону, подслушивали разговоры, выражение лица и движения толковали в дурную сторону. Наконец осыпая упреками и бранью, старались найти повод к тому, чтобы начать убийства. И другое опасение не давало покою сенаторам, как бы, при явном перевесе стороны Вителлия, не показать, что они медлили принять последствия победы. Вследствие этого они собираются вместе, встревоженные и волнуемые с двух сторон опасениями; никто за себя не высказывал решения, надеясь вместе обезопасить себя общностью вины. Увеличивал еще заботу оробевших городской совет Мутинский, предлагая деньги и оружие и приветствуя названием "отцов достопочтенных" - почестью совершенно не ко времени.
53). Замечательная перебранка возникла тут, когда Лициний Цецина накинулся на Марцелла Еприя, как говорившего будто бы обоюдно (двусмысленно). И другие не открывали своих мыслей, но ненавистное памятью доносов имя Марцелла, вызывавшее неудовольствия, возбудило Цецину, человека еще нового и недавно принятого в сенат, приобресть известность смелыми нападками на людей известных. Умеренность людей лучших развела их. И все возвратились в Бононию[12] с тем, чтобы снова посоветоваться, а в промежутке времени надеялись получить более известий. В Бононии разосланы по дорогам расспрашивать тех, кто недавно с той стороны; тут спросили отпущенника Отонова о причине ухода. "Тот отвечал, что несет его последние поручения, что он оставил его еще пока в живых, но помышлявшего только о потомстве и распрощавшегося со всеми прелестями жизни". Это вызвало удивление и стыд больше расспрашивать, а умы всех обратились к Вителлию.
54). Присутствовал при совещаниях брат его Л. Вителлий; охотно уже становился он предметом лести, как вдруг Ценус, отпущенник Нерона, поразил всех наглою ложью, утверждая, что, с приходом четырнадцатого легиона и с присоединением войск из Брикселла, разбиты победители и дела партии приняли совсем другой оборот. Причина вымысла была та, чтобы пожалования Отона, пришедшие было в пренебрежете, возымели бы опять силу вследствие благоприятного известия. Ценус поспешно отправился в город и, немного дней спустя, по приказанию Вителлия, поплатился за это жизнью. Опасность сенаторов еще увеличилась, так как воины Отона поверили справедливости принесенного известия. Опасения усиливались вследствие того, что оставление Мутины[13] имело вид общего решения и измены делу Отона. Более затем уже не собираясь вместе, каждый (из сенаторов) думал только о себе, пока присланные Фабием Валенсом письма рассеяли опасения. И смерть Отона чем похвальнее, тем скорее молвою сделалась известна.
55). В Риме тревоги не было нисколько, а по обычаю смотрели игры в честь Цереры. "Когда верные люди принесли в театр известие, что Отон оставил жизнь, и Флавий Сабин, префект города, всех воинов, сколько их тут находилось, привел к присяге на верность Вителлию, - имя Вителлия вызвало рукоплескания. Народ носил около храмов увенчанные лаврами и цветами изображения Гальбы, а венки навалены были в виде надгробного холма подле озера Курциева, на месте, которое Гальба, умирая, оросил своею кровью. В сенате немедленно декретируется все, что прежде придумано было для продолжительных правлений. Присоединены выражения похвалы и признательности Германским войскам и отправлено посольство высказать радость. Прочитаны письма Фабия Валенса, писаные консулам, довольно умеренно; приятнее была скромность Цецины, так как он ничего не писал.
56). Впрочем, Италия бедствовала более и сильнее, чем во время войны. Рассеясь по муниципиям и колониям, Вителлианцы оббирали, грабили, насиловали и оскверняли; жадно пустясь во все дозволенное и недозволенное, они, люди продажные, не останавливались ни пред чем, как священным, так и мирским. Были и такие, которые людей, бывших с ними в неприязни, убивали под видом воинов. Сами воины, хорошо знакомые с местностью, намечали, как свою добычу, обильные поля, богатых хозяев, а в случае сопротивления обрекали гибели. Вожди смотрели на это снисходительно и не дерзали воздерживать воинов. Менее жадности в Цецине, но более угодливости; Валенс приобрел незавидную известность барышами и взятками, и вследствие этого потатчик и чужой вине. Еще прежде благосостояние Италии было подорвано, и с трудом выносила она такое количество пеших и конных воинов, насилия, опустошения и обиды.
57). Между тем Вителлий, не знавший о своей победе, как бы на войну еще в полном разгаре, влек за собою силы и остальных Германских войск. Небольшое количество старых воинов оставлено на зимних квартирах; торопились с набором по Галлиям, пополнить кадры оставшихся легионов. Забота об охране берега вверена Гордеонию Флакку; а сам Вителлий из Британнского набора присоединил себе восемь тысяч человек. Совершил он переход только немногих дней, как получил известие, что у Бедриака дело обошлось благополучно и смертию Отона кончилась война. Созвав воинов, он их доблесть осыпает похвалами. Требование войска, пожаловать отпущеннику его Азиатику всадническое достоинство, он остановил, как неприличную лесть. Но потом, вследствие подвижности и непостоянства характера, то, в чем при всех отказал, дал охотно на пиршестве, где были одни приближенные; почтил он Азиатика кольцами, а служитель этот был человек дурной и только недобрыми средствами старавшийся снискать милость.
58). В эти же дни пришли гонцы с известием, что пристала к стороне Вителлия та и другая Мавритания и что прокуратор Альбин убит. Люкцей Альбин Нероном поставлен над Мавританией Цезариенской, а Гальба присоединил ему управление Тингитанской провинциею. Стоял он во главе сил немаловажных. Имел он девятнадцать когорт, пять конных отрядов и огромное количество Мавров, - масса в военное время весьма пригодная для действия разбойнически и грабительски. По убиении Гальбы, Альбин склонился на сторону Отона и, не довольствуясь Африкою, угрожал Испании, отделенной только узким проливом. Вследствие этого Клувий Руф возымел опасения и приказал десятому легиону приблизиться к берегу как бы готовясь к переправе; посланы вперед сотники с тем, чтобы умы Мавров задобрить в пользу Вителлия. И нетрудно было, так как по всем провинциям велика была слава Германского войска. Кроме того, распускали слух, будто бы, отвергнув с пренебрежением название прокуратора, Альбин принял знаки царского достоинства и наименование Юбы.
59). Таким образом расположение умов изменилось; Азиний Поллион, префект конного отряда из лиц самых преданных Альбину, а также Фест Сципион, префекты когорт, умерщвлены. Сам Альбин, на дороге из Тингитанской провинции в Цезариенскую Мавританию прибитый к берегу, убит. Жена его, сама себя отдавшая на жертву убийцам, подвергалась той же участи. О том как что где происходило, Вителлий не расспрашивал; самым важным делам он оказывал внимание самое не долгое, явно обнаруживая, что они ему не под силу. Он отдает приказание войску идти сухим путем, а сам отправляется рекою Араром[14] вниз по её течению, чуждый еще совершенно обстановки государя, и как бы выставляя напоказ свою прежнюю недостаточность. Наконец Юний Блез, правитель Лугдунской Галлии, знатный родом, щедрый от природы и имевший на то достаточно средств, окружил государя целым штатом служителей и в избытке снабдил всем. Через это самое неприятный Вителлию, хотя он и прикрыл свою неприязнь ласковыми до низости выражениями. В Лугдуне уже ждали Вителлия начальники и победившей и побежденной сторон. Подле своего курульного кресла поставил с одной стороны Валенса, с другой Цецину, похвалив их перед собранием воинов. Потом он отдает приказание всему своему войску выйти на встречу сыну - ребенку; когда ему принесли его, то, покрытого плащом держа на груди, назвал Германиком и покрыл всеми отличительными признаками представителей верховной власти; при счастьи почесть излишняя, обратилась в утеху при обороте дел к несчастью.
60). Тут убиты лучшие из сотников Отоновых, вследствие чего в Иллирийских войсках обнаружилось сильное отчуждение от Вителлия. Вместе и прочие легионы, вследствие соотношений с ними и из зависти к Германским воинам, стали замышлять войну. Светония Павллина и Лициния Прокуда Вителлий долго держал заброшенными, потом выслушал; защита их внушена была более необходимостью, чем честью. Сами себе приписывали предательство. Долгий переход перед сражением, утомление Отонианцев, то, что ряды перемешались с повозками и по большей части происшедшее случайно, приписывали своему коварному умыслу. И Вителлий поверил относительно вероломства и простил им верность. Сальвий Тициан, брат Отона, не подвергался никакой опасности, найдя оправдание в любви к брату и неспособности. Марию Цельсу оставлено консульство, по поверили слуху, а затем и высказан упрек в сенате Цецилию Симплексу, будто бы он хочет деньгами купить эту почесть не без крайней опасности (жизни) для Цельса. Вителлий воспротивился и уже после дал Симплексу консульство, ничем не запятнанное и не купленное. Трахала против обвинителей защитила Галерия, супруга Вителлия.
61). Среди опасностей великих людей (стыдно сказать) некто Марикк, из простонародья Боиев, дерзнул попытать счастья и сделать вызов Римскому оружию, прикинувшись божеством. Уже обновитель Галлий и бог (такое имя он себе дал), скопив восемь тысяч человек, увлекал за собою ближайшие поселки Эдуев. Но сильное это племя отборною молодежью, с присоединением когорт Вителлия, разметало дышавшую фанатизмом толпу. Взят в этом сражении Марикк и вслед затем брошен зверям; так как ими растерзан не был, в бессмысленном народе вселил было убеждение в своей неприкосновенности, пока в виду Вителлия не был убит.
62). Затем не было более никаких суровых мер против отпавших или против их имуществ. Завещания лиц, которые пали в бою за Отона, сохранили свою силу, а для умерших без завещания - закон. Казалось вполне, что удержись только Вителлий от роскоши, нечего было опасаться корыстолюбия. Но у него была позорная и неутолимая страсть к обжорству: все раздражающее вкус влекли из города и Италии; пути от обоих морей оглашались криками везущих. Главные сановники городов разорены приготовлением пиршеств; как бы опустошение проходило над самими городами: от трудов и мужества отвыкал воин привычкою к наслаждениям и презрением к вождю. Послал Вителлий вперед в город указ, которым отложил принятие титула Августа, а Цезаря не принял, а между тем власти нисколько не убавлял. Прогнаны из Италии математики. Предусмотрено строго, чтобы всадники Римские не оскверняли себя участием в играх и появлением на сцене. Прежние государи понуждали к тому деньгами и чаще силою. И очень многие муниципии и колонии состязались в том, что деньгами приманивали самых испорченных из молодых людей.
63). Но Вителлий с приходом брата и по мере того, как вкрадывались к нему наставники повелевать, делался надменнее и более расположенным к жестокости; он отдал приказание убить Долабеллу, о котором мы говорили, что Отон его удалил в колонию Аквитанскую[15]. Долабелла, услыхав о смерти Отона, вошел в город. Это ему Планций Вар, исправлявший должность претора, и из самих коротких друзей Долабеллы поставил в упрек перед Флавием Сабином, префектом города: будто бы он, вырвавшись из-под стражи, показал в себе вождя побежденной партии. Он прибавил: "делано было покушение на когорту, находящуюся в Остии". Не было, впрочем, никаких доказательств таким обвинениям. Обратясь к позднему раскаянию, молил о прощении после преступления. Когда в таком важном деле Флавий Сабин обнаруживал нерешительность, Триария, жена Л. Вителлия, для женщины слишком лихая, навела на него ужас. "Кажется, с опасностью для государя желает он приобресть славу милосердия". Сабин, от природы мягкий характером, но если на него действовал страх, весьма легко изменчивый и опасаясь за себя при опасности другого, содействовал падению Долабеллы, чтобы не показать, что он хочет облегчить его положение.
64). А потому Вителлий под влиянием опасений и неудовольствия за то, что Долабелла женился на бывшей его, Вителлия, жене Петронии, пригласил его письмом, а вместе с тем отдал приказание, избегая многолюдной Фламинийской дороги, заехать в Интерамний и там умертвить его. Убийце показалось это слишком долго; дорогою в хижине повалив Долабеллу наземь, перерезал ему горло; сильная тень негодования пала на новое правление, которое этим показало первый образчик своих действий. А Триарии необузданность осуждал близкий пример скромности: Галерия, жена императора, не вмешивалась в грустные события; и так же честно действовала Секстилия, мать Вителлиев, женщина старинных нравов: Говорят даже, что на первые письма своего сына она сказала: что родила не Германика, а Вителдия. И впоследствии никакие соблазны счастья, ни льстивое угождение общества не могли веселить ее; ей чувствительны были только одни бедствия её дома.
65). Вителлия, уже уехавшего из Лугдуна, настигает на дороге Клувий Руф, оставив Испанию. На лице его выражалась радость и поздравления, но в душе тревожился, зная, что он стал предметом обвинений. Гиларий, отпущенник Цезаря, доносил: будто бы, услыхав о соперничестве Вителлия и Отона, покушался он присвоить себе могущество и власть над Испаниями и вследствие этого в заголовке бумаг не писал имени ни того, ни другого государя. Перетолковывал также кое-что из его речей, как порицание Вителлия и старание заискать для себя популярность. Впрочем, влияние Клувия превозмогло и Вителлий сам отдал приказание наказать своего отпущенника. Клувий присоединен к свите государя, не теряя Испании, которою он правил заочно, по примеру Л. Аррунция; того Тиберий Цезарь удерживал при себе вследствие опасений, но Вителлий не имел их, оставляя Клувия. Не такова была честь Требеллию Максиму. Бежал он из Британнии вследствие раздражения воинов; на его место послан Веттий Болан из находившихся налицо.
66). Тревожил Вителлия нисколько несломленный дух побежденных легионов; рассеясь по Италии и вперемежку с победителями говорили враждебно. Особенно смело высказывались воины четырнадцатого легиона; никак не соглашались они сознаться, что побеждены, так как в Бедриакском сражении только значконосцы (вексилларии) их сбиты, а главные силы, легионы, и не находились в деле. Положено отослать их в Британнию. откуда они вызваны Нероном, а между тем туда же направить когорты Батавов, вследствие старинных раздоров с воинами четырнадцатого легиона. И не долго продолжалось спокойствие при такой взаимной ненависти вооруженных. В Августе Тавринов[16]. когда один Батав преследовал какого-то ремесленника за обман, воин легиона взял под свою защиту как приятеля; собрались сослуживцы того и другого и от брани перешли к побоищу. Жестокое бы завязалось сражение, если бы не две преторианские когорты, которые, став за дело воинов 14-го легиона, придали им уверенности, а Батавам нагнали страху. Их Вителлий велел присоединить как верных к своему войску, а легион перевесть через Грайские Альпы и там дать его пути такое направление, чтобы миновать Виенну. Опасались жителей этого города. В ночь выступления легиона, в разных местах покинуты были огни и часть Тавринской колонии сгорела; это несчастье, как большая часть несчастий во время войны, совершенно затерялось среди более значительных несчастий других городов. Воины четырнадцатого легиона, спустясь с Альпов, увлечены были самими беспокойными нести знамена к Виенне, но единодушием лучших воинов сдержаны и легион перевезен в Британнию.
67). Ближайшее затем опасение Вителлию было от преторианских когорт; сначала они были отделены, потом, под благовидным предлогом почетного увольнения, относили оружие своим трибунам, пока не зачастил слух о войне, начатой Веспасианом; тогда, взявшись снова за военную службу, они принесли с собою главную силу партии Флавия. Первый легион моряков отправлен в Испанию для того, чтобы он там посмирнел в мире и бездействии. Одиннадцатый и седьмой возвращены на зимние квартиры. Воинам тринадцатого легиона велено строить амфитеатры, так как Цецина в Кремоне, а Валенс в Бононии готовились дать гладиаторские зрелища. Вителлий никогда не был настолько озабочен, чтобы забыть о наслаждении. И он умеренно поступил с противною партию, развлекши только её силы; но возникло возмущение в среде победителей с шуточного начала числом павших, возбудившее негодование равное с войною.
68). Вителлий расположился пировать в Тицине, пригласив на пиршество Вергиния. Легаты и трибуны, соответственно нравам императора, или соревнуют в строгости, или тешатся частыми пирушками; вследствие этого воины или внимательны к своим обязанностям, или ведут себя своевольно. У Вителлия все было в беспорядке, в опьянении, ближе к бессонным ночам и вакханалиям, чем к дисциплине и лагерям. Таким образом, когда два воина - один пятого легиона, а другой из вспомогательных Галлов, балуясь, захотели бороться, и воин легиона упал, а Галл стал над ним издеваться. Собравшиеся смотреть в выражениях сочувствия разделились и воины легионные бросились губить вспомогательных, и две когорты перерезаны. Эта тревога остановлена была другою. Вдали увидели пыль и оружие; вдруг раздались крики, что четырнадцатый легион, вернувшись с пути, идет на сражение, но то были лишь задние ряды, замыкавшие строй. Их узнали и беспокойство утихло. Между тем случайно попавшийся навстречу раб Вергиния заподозрен как убийца Вителлия, и воины устремились к пирующим, требуя смерти Вергиния. Но даже Вителлий, опасливый на все подозрения, не сомневался в его невинности; с трудом удержали воинов, требовавших гибели человека, удостоившегося быть консулом и бывшего своего начальника. Ни на кого так часто как на Вергиния не обрушивалось возмущение. Удивление к человеку и слава его оставались, но ненавидели воины, как бы им наскучив[17].
69). На другой день Вителлий, выслушав посольства сената, которому он велел там дожидаться, перешел в лагерь и сам похвалил чувство привязанности к себе воинов. Роптали вспомогательные, до какой безнаказанной наглости дошли воины легионов. Когорты Батавов отосланы в Германию во избежание какого-либо решительного с их стороны поступка; судьба готовила вместе зародыш и внутренней и внешней войны. Возвращены вспомогательные войска Галльским городам, огромное количество, взятые при начале отпадения вместе с многим другим, для войны бесполезным. А также, чтобы соразмерить уже истощенные средства государства с системою денежных раздач, Вителлий отдает приказание сократить число легионов и вспомогательных войск, запретив их пополнение; увольнения стали давать без разбору. Гибельно это было государству и воинам неприятно, так как те же обязанности распределялись между меньшим числом, опасности и труд приходили чаще чередом. Притом же силы гибли в наслаждениях вопреки старинной дисциплины и установлений предков; а у них дело Римское поддерживалось лучше - доблестью, а не деньгами.
70). Вителлий оттуда повернул в Кремону и, присутствовав на играх данных Цециною, пожелал остановиться на Бедриакском поле и осмотреть собственными глазами следы недавней победы. Зрелище гнусное и отвратительное: уже шел сороковой день после битвы: истерзанные тела, отрубленные члены, предавшиеся гниению трупы людей и лошадей, земля пропитанная запекшеюся кровью, вследствие истребления деревьев и растений страшная пустыня. Не менее безлюдною была и часть дороги, которую Кремонцы услали лаврами и розами, воздвигнув алтари и зарезав жертвенных животных, по обычаю царей; все это, радовавшее в настоящем, впоследствии обратилось им на гибель. Тут же присутствовали Валенс и Цецина, показывая места битвы: вот здесь вломился строй легионов, отсюда бросились всадники, оттуда обошли отряды войск вспомогательных. Уже трибуны и префекты, каждый превознося свои подвиги, рассказывали и правду, и ложь, и даже то, что действительно случилось, представляли в размерах больших. Да и массы простых воинов с криками радости уклонялись с пути, узнавали места схваток, смотрели с удивлением на кучи оружия, на груды тел. Был и такие, на которых действовала такая перемена судьбы, которые сострадали и плакали; но не отвернул глаз Вителлий и столько тысяч тел граждан, лишенных погребения, не заставили его содрогнуться. Напротив, он радовался и, не ведая, что и его скоро ждет тот же жребий, готовил праздник в честь местных божеств.
71). Вслед затем в Бононии Фабий Валенс дал гладиаторское зрелище, привезя все нужное из города. И чем ближе Вителлий подходил к городу, тем тем более позорный характер принимало его движение; присоединялись целые толпы актеров и евнухов и прочая принадлежность двора Неронова. Вителлий сам не скрывал чувства восторженного удивления к Нерону, он привык аккомпанировать ему в пении не по необходимости, как пришлось и людям самих честных правил, но весь преданный и проданный обжорству. Для того чтобы, скорее открыть Валенсу и Цецине месяцы почести свободные, сокращено время консульства других, а Марция Макра и вовсе похерили как одного из вождей Отоновой партии. А Валерию Марину, назначенному консулом еще Гальбою, отложил до другого времени без всякого повода к неудовольствию, а так как тот, будучи характера смирного, перенесет обиду в молчании. Педаний Коста исключен, неприятный Вителлию, за зверское покушение против Нерона и как подстрекатель Вергиния, но причины выставлены другие. А Вителлию даже принесена благодарность из привычки раболепствовать.
72). Только в течение немногих дней имел силу обман, хотя при начале обещал было принять большие размеры. Явился кто-то, выдавая себя за Скрибониана Камерина, скрытого будто бы из опасения Нероновых времен, в Истрии, где еще сохранялись клиенты старинных Крассов и расположение к их имени. "Поделился· он содержанием этой выдумки со всеми что ни есть хуже людьми; легковерное простонародье и некоторые из воинов или ошибаясь относительно истины или, из желания смут, наперерыв друг перед другом приставали к нему. Когда он был притащен к Вителлию и спрошен, что он за человек? Он не стал настаивать на своем показании и узнает его владелец; оказалось, что он беглый, по имени Гета, и подвергнут рабской казни.
73). Трудно поверить, если рассказать - сколько надменности и самонадеянности прибавилось Вителлию, когда вестовые дали знать из Сирии и Иудеи, что Восток приведен на присягу ему. Так как хотя еще в неопределенных и не известно от кого начало свое получивших толках, но в устах и мыслях всех был Веспасиан и имя его сильно тревожило Вителлия. А тут, не видя больше соперника, и он сам и его войско жестокостью, произволом, грабежом выказались в нравственном отношении как бы чужеземцами.
74). А Веспасиан соображал средства и силы войны, как бывшие под руками, так и находившиеся вдали. Воины его до того изъявляли готовность, что когда он первый высказал слова присяги и молил Вителлию всего лучшего, они хранили глубокое молчание. Муциан в душе и к Веспасиану не чувствовал ничего враждебного, а к Титу особенно был расположен. Префект Египта Т. Александр приступил к тому же замыслу. Третий легион, как перешедший из Сирии в Мезию, считали своим; надеялись, что и прочие Иллирские легионы последуют за ним же; все войска раздражены были надменностью приходивших от Вителлия воинов; и с виду какие-то дикие и отчаянные, говорили грубо и насмехались надо всеми, как на них непохожими. Но при таком громадном замысле войны не могло обойтись без колебаний, и Веспасиан то предавался надеждам, то соображал и возможность неудачи: "что это за день придет, когда он отдаст жребию войны свои шестьдесят лет жизни и двух сыновей юношей? Замыслам частных людей есть возможность и подвигаться вперед и брать от судьбы больше или меньше сколько пожелают, а домогающимся верховной власти нет середины между самим высоким положением и гибелью."
75). Вращалась перед глазами его сила Германского войска, известная человеку военному: "его собственные легионы не испытаны еще в гражданской войне, а Вителлиевы победили; у побежденных более жалоб, чем сил. Вследствие раздоров непостоянна стала твердость воинов и опасность может возникнуть от каждого порознь. Что пользы в пеших и конных силах, если тот или другой из воинов, совершив в настоящем злодейство, будет домогаться награды, которая для него в противном случае еще в неопределенном будущем? Так Скрибониан убит при Клавдии и его убийца, Волагиний, из рядового солдата достиг высшей военной почести. Легче подвинуть всех, чем уклониться от одного.
76). Когда Веспасиан колебался под влиянием этих опасений, и другие легаты и друзья его ободряли и Муциан, после многих наедине разговоров, уже и при всех высказывался так: "каждый, кто берется за исполнение важного замысла, должен сообразить, замышляемое полезно ли государству, честно ли для него самого, удобно ли для быстрого осуществления или по крайней мере не затруднительно ли. А также надобно принять в соображение и то, кто советует - соединяет ли с исполнением замысла и собственную опасность? И кому, если счастье будет содействовать исполнению, снискивается высшая почесть. Я тебя, Весспасиан, призываю к верховной власти, и это спасительно для государства и тебе высокая почесть. После богов все это в твоих руках; не опасайся обманчивой лести; скорее позорно, чем похвально быть избранным после Вителлия. Восстаем мы не против светлого умом Августа и не против осторожного до мнительности старика Тиберия и не против Кая, или Клавдия, или Нерона, которых власть упрочена была долгим временем. Ты уступил место Гальбе и длинному ряду его предков. Но долее коснеть в бездействии и дело общее предоставлять осквернению и расхищению значило бы обнаружить слабость и бездействие и в том случае, если бы рабствовать было тебе хоть не честно, но безопасно. Но уже невозвратно минуло время, когда тебе повиди- мому оставалась возможность желать; теперь одно спасение в верховной власти. Ушел ли от гибели предательски умерщвленный Корбулон? Сознаюсь, что род его был блистательнее нашего, но и Нерон знатностью происхождения превосходил Вителлия. Для того, кто кого-либо опасается, всегда достаточно знатен тот, кто внушает опасения: а что войско может назначить государя, сам Вителлий есть лучшее доказательство; нет за него ни долговременной службы, ни тени воинской славы; ненависть к Гальбе дала ему ход. Да и Отон сделался жертвою не искусства вождя и не силы войска, но преждевременного с его стороны отчаяния, Я теперь уж он стал по милости Вителлия предметом сожалений и великим государем, теперь, когда он разводит легионы, обезоруживает когорты, ежедневно готовит семена будущей войны. Все, что у воинов было смелости и военной энергии, гибнет в попойках, разврате и подражании государю. У тебя из Иудеи и Сирии и Египта девять полных легионов, не истощенных никакою войною, которых не коснулась порча раздоров, но воины окрепшие в деле, кончившие с успехом внешнюю войну; у тебя цвет морских сил, конницы и пехоты; за тебя цари, верность которых непоколебима, а главнее всего твоя превосходная опытность.
77). Для себя не требую ничего больше, как чтобы не оставаться позади Цецины и Валенса. Не презирай Муциана, как товарища, за то что он не был твоим соперником. Ставя себя выше Вителлия, я тебя себе предпочитаю. Имя твое увенчано триумфом, у тебя два юных помощника - сына, из которых один уже способен несть бремя верховной власти и в первые годы своей военной службы стяжал известность даже у Германских войск. Было бы с моей стороны нелепо не уступить верховной власти тому, кто если бы имел ее, усыновил бы твоего сына. Впрочем, между нами не одинаково будет распределение последовательности благоприятных и неблагоприятных случайностей. В случае, если мы победим, возьму то почетное положение, какое ты дашь: а опасности и затруднения будем делить вместе; даже - и это лучше - ты управляй этими войсками, а мне передай войну и неверную участь сражений. Побежденные теперь гораздо более чем победители дорожат дисциплиною; раздражение, ненависть, жажда мщения возбуждают их к доблести, а те (победители) от пресыщения и самохвальства тупеют. Только война откроет и обнаружит скрытые, но сильно развивающиеся рапы партии победившей. И мне не меньше уверенности придают твои бдительность, бережливость, мудрость, как и Вителлия леность, невежество, свирепость. Наше дело на войне будет лучше чем в мире, а те, которые обсуждают, уже изменили (отпали)".
78). После речи Муциана прочие обступили с большим усердием, убеждали, приводили ответы прорицателей и ссылались на движение созвездий. И не недоступен был суеверным впечатлениям тот, кто, достигнув верховной власти, явно держал при себе какого-то Селевка математика, как советника прозиравшего будущее. Приходили на мысль и давнишние предвестия; на земле его кипарисивое дерево замечательной высоты вдруг упало, а на другой день на том же месте поднявшись, явилось еще больше и красивее прежнего. Это было в высшей степени благоприятное предзнаменование, по единогласному приговору гадателей, и обещало Веспасиану, находившемуся тогда еще в ранней молодости, самую высокую известность. Но сначала получение триумфа, консульства и слава победы над Иудеями, по-видимому, исполнили верность предвестия; получив все это, Веспасиан имел уверенность, что его ждет в будущем верховная власть. Между Иудеею и Сириею есть Кармел, так называют гору и божество. И здесь предки не передали ни изображения божества, ни построенного храма, а только жертвенник и почтение к месту. Когда Веспасиан приносил здесь жертвы, а в душе с любовью лелеял сокровенные замыслы о будущем величии, Базилидес жрец, внимательно осмотрев внутренности: "что бы ты, Веспасиан, ни замышлял в это время - или дом строить, или расширить твоя земли, или приумножить число рабов, - дастся тебе величественное местопребывание, необъятные пределы и бесчисленное множество людей." Такие "двусмысленные выражения молва тотчас же подхватила, а теперь громко повторяла; и ни о чем столько не толковали в народе. Еще чаще о том же говорили и у самого Веспасиана; в ком угадывают надежды, тем о них больше и говорить стараются.
79). Разошлись с решением, относительно которого сомневаться больше уже нельзя было: Муциан в Антиохию, а Веспасиан в Цезарею; первый город столица Сирии, а второй - Иудеи. Начало возвышения Веспасиана к верховной власти пошло с Александрии, где поторопился Тиберий Александр, и в Июльские календы[18] привел легионы к присяге Веспасиану. И этот день, как первый его государствования, был празднуем и на будущее время, хотя Иудейское войско в 5 день нон Июльских[19] принесло присягу Веспасиану с таким усердием, что даже не дождались прибытия сына Веспасианова Тита, который возвращался из Сирии вестником объяснений между Муцианом и отцом. Все совершилось собственною энергиею воинов; не было к ним речи, не сосредоточены легионы в одно место.
80). Пока искали места и времени и, что всего затруднительнее в подобном деле, первого голоса, так как умы объяты и надеждами, и опасениями и расчетами, и случайностями, Веспасиана, вышедшего из опочивальни, не многие воины, по заведенному порядку долженствовавшие находиться здесь для приветствия легата, поздравили его императором. Тут прибежали и прочие и осыпали его титулами Цезаря, Августа и всеми другими принадлежащими к верховной власти. Тут все мысли его перешли от опасений к сознанию своего высокого положения. В нем самом не было нисколько надменности, нахальства, и перемена обстоятельств не условила в нем собственно никакой перемены. И как только рассеялся в очах первый туман, навеянный такою переменою судьбы, он по обычаю сказал речь воинам и встречен с радостью и полною готовностью, так как Муциан, ожидая этого самого, усердных воинов привел к присяге на верность Веспасиану. Тогда он вошел в театр Антиохийский, где обыкновенно жители собирались для совещаний, и сказал речь сбежавшимся жителям, пустившимся, по обычаю Греков, в необузданную лесть. Довольно порядочно владел он и греческим словом, и все, что ни говорил и ни делал, умел выставить искусно на показ. Ничто столько не подействовало на провинцию и войско как то, что Муциан выдавал за верное: решил Вителлий - Германские легионы перевесть в Сирию на службу богатую и спокойную, а Сирийским легионам дать взамен - зимовку в Германии, где нужно много трудиться и климат суров". И местные жители привыкли к обращению с воинами и очень многие находились в близких родственных связях и отношениях, а воины, с давних пор служа здесь, полюбили им хорошо известные и веселые лагери, как свой домашний кров.
81). Ранее Ид июльских[20] вся Сирия была связана одною и тою же присягою. Приступили Согем и его царство с силами немаловажными, и Антиох, обладатель старинных и громадных богатств, в этом превосходивший далеко всех прочих подвластных царей. Вслед за тем тайными гонцами своих вызванный из города Агриппа, - Вителлию еще ничего известно не было, - поспешал быстрым плаванием. Не с меньшим усердием содействовала восстанию царица Беренице, цветущая молодостью и красотою; даже старику Веспасиану полюбилась она щедростью её подарков. Все провинции, сколько их омывает море до Азии и Ахайи и внутрь земель, сколько тянется до Понта и Армении, присягнули на верность Веспасиану; но ими управляли легаты без сил военных, так как еще легионы Каппадокии не присоединились. Для совещания о важнейших делах назначен съезд в Берит; туда явился Муциан с легатами, трибунами и лучшими из сотников и воинов, а также и из Иудейского войска выборные самые почетные. Такое множество пеших и конных сил и приготовления от царей, соревновавших друг другу, придали вид (положения) обстановки, достойной государя.
82). Первая забота военная - произвести набор, созвать заслуженных воинов. Города наиболее состоятельные назначены местом мастерских для заготовления оружия. У Антиохийцев переклеймили золото и серебро, и все это поспешно через людей способных отправляемо было туда где нужно. Сам Веспасиан разъезжал, убеждал, старался подействовать на людей добра похвалою, на нерадивых примером, более поощрял, чем прибегал к строгости, и смотрел сквозь пальцы охотнее на недостатки своих приверженцев, чем на их доблести. Многих наградил он префектурами и прокураторствами, а еще большее число почтил званием сенатора, впрочем, людей достойных и не замедливших достигнуть высших почестей; некоторым счастье служило вместо достоинств. Денежный подарок воинам, и Муциан в первой к ним речи обещал в размере весьма умеренном, и Веспасиан, во время гражданской войны, дал не более того, что другие давали в мирное время. Он обнаруживал достойную похвалы твердость против подкупа воинов и тем лучшее имел войско. Отправлены к Парфам и в Армению послы и приняты меры, чтобы, с обращением легионов на внутреннюю войну, не остался тыл без прикрытия. Положено - Титу в страхе держать Иудею, а Веспасиану ключ к Египту; против Вителлия часть войск и вождем Муциан от имени Веспасиана; при содействии счастья дело не обещало больших затруднений. Ко всем войскам и легатам написаны письма и внушено "преторианцев, как Вителлию враждебных, пригласить обещанием награды опять на военную службу".
83). Муциан с отрядом налегке, действуя более как соправитель, чем простой исполнитель, двигался вперед и немедленно, чтобы не обнаружить нерешительности, и не очень спешил, давая возможность опередить себя молве; он знал, что силы его не очень значительны, и о том, что еще вдали всегда слух преувеличенный; но за ним следовали длинным строем шестой легион и тринадцать тысяч вексиллариев. Он отдал приказание флот из Понта привесть в Византию; не решил он еще как действовать - оставив Мезию в стороне, не занять ли Диррахий пехотою и конницею, а военными судами замкнуть море, обращенное к Италии, обезопасив таким образом оставшиеся в тылу Ахайю и Азию? Иначе они безоружными отдавались на жертву Вителлию, если не прикрыть их сильными гарнизонами. А самому Вителлию. в таком случае пришлось бы находиться в неизвестности, какую часть Италии защищать, если неприятельский флот будет грозить Брундизию, Таренту и берегам Лукании и Калабрии.
84). Таким образом провинции огласились шумом приготовления судов, воинов, вооружения. Но ничто столько хлопот не приносило, как добывание денег. "Они - жизненная сила внутренней войны, говаривал Муциан, и в приобретении их не очень-то соблюдал чьи-либо права и справедливость, но обращал внимание только на значительность богатств. Пошли разные доносы, и кто побогаче был схватываем как готовая добыча. Невыносимо тяжело это было, находя оправдание в необходимости военных обстоятельств, но и по восстановлении мира осталось. Сам Веспасиан, в начале своего правления, не очень настаивал на совершение этих неправд, но в последствии, избалованный счастьем и под влиянием дурных советников, выучился и имел довольно решительности. И из собственных средств Муциан помогал на войну, щедрый как человек частный на то, что с жадностью брал из средств общественных. Да и другие последовали примеру денежных пожертвований, но весьма редко кому была возможность возвратить свое с такою легкостью, с таким неограниченным произволом.
85). Ускорены между тем начинания Веспасиана усердием Иллирского войска, перешедшего на его сторону. Третий легион подал пример прочим легионам Мезии. То были восьмой и седьмой Клавдиевы, проникнутые расположением к Отону, хотя о ни и не присутствовали в сражении. Выступив до Аквилеи, они прогнали принесших об Отоне вести, изорвали знамена, с именем Вителлия к ним принесенные, наконец, расхитили деньги и разделили между собою, действуя открыто неприязненно. Вследствие этого - опасения, а от них и решение "можно свалить на Веспасиана то, в чем бы пришлось перед Вителлием оправдываться". Таким образом три Мезийских легиона письмами привлекали на свою сторону Паннонское войско, а в случае его отказа готовились действовать силою. В этом волнении Апоний Сатурнин, правитель Мезии, смело решается на отвратительный поступок: посылает сотника умертвить Терция Юлиана, легата седьмого легиона, вследствие личных неудовольствий, прикрывая их видом усердия к делу партии. Юлиан, узнав о грозящей ему опасности, взял с собою людей, знакомых с местностью и через непроходимые места Мезии, бежал по ту сторону горы Гема. И в последствии не принимал участия в гражданской войне, под разными предлогами откладывая предположенную поездку к Веспасиану, и, по мере получаемых сведений, то медлил, то торопился.
86). А в Паннонии тринадцатый легион и седьмой Гальбов хранили скорбь и раздражение вследствие Бедриакского сражения, потому они и не замедлили присоединиться к Веспасиану, причем особенно содействовал Прим Антоний. Он, осужденный законами и во время Нерона приговоренный к наказанию за подлог, в числе прочих военных бедствий, возвратил себе звание сенатора. Сделанный Гальбою начальником седьмого легиона, он, как полагали, писал Отону, предлагая быть вождем его партии, но им пренебреженный, оставался безо всякого дела во время Отоновой войны. А когда дела Вителлия стали колебаться, последовал за Веспасианом, и содействие его немаловажно: деятельный, на словах быстрый, мастер сеять неудовольствия против других, раздорами и смутами, могущественный грабитель, но и щедрый раздаватель, в мирное время невыносимый, в военное не мог быть презираем. Затем соединились войска Мезии и Паннонии и увлекли за собою далматских воинов, хотя легаты из бывших консулов сами нисколько не производили смуты. Тит Ампий Флавиан управлял Паннониею, а Поппей Сильван Далматиею, богатые старики. Но прокуратором был Корнелий Фуск в цвете лет и знатный родом. В ранней молодости, из любви к спокойствию, сложил с себя звание сенатора. Он же за Гальбу вождь своей колонии, этим содействием достиг прокураторства, и приняв сторону Веспасиана, сильно раздул пламя войны. Веселился он не столько наградами за опасности, сколько самими опасностями; верному и давно приобретенному предпочитал новое, сомнительное, опасное. А потому они взялись все привести в движение и потрясти, что только где-либо представлялось слабого и доступного. Написаны письма в Британнию к воинам четырнадцатого, в Испанию первого легионов, так как тот и другой легион были за Отона и враждебны Вителлию. По Галлии рассеяны письма и в самое короткое время вспыхнула громадная война; Иллирские войска отпали явно, а прочие готовы были последовать той стороне где счастье.
87). Пока это совершалось по провинциям Веспасианом и полководцами его партии, Вителлий становился со дня на день более и более предметом презрения, обнаруживая свою неспособность. Не воздерживаясь ото всех соблазнов муниципий и вилл, тяжким строем шел к городу. Шестьдесят тысяч вооруженных следовали за ним, избалованных своеволием; число войсковых прислужников было еще больше; в числе рабов особенною наглостью отличались маркитанты. Свита состояла из огромного числа легатов и друзей, толпы неспособной к повиновению, даже если бы ею управляли с величайшею умеренностью. Эта масса еще увеличилась от выходивших из города навстречу сенаторов и всадников; одни так делали вследствие опасений, многие из лести, а прочие - мало-помалу, и все, чтобы не остаться в городе, когда другие едут. А из черни примыкали известные Вителлию своими постыдными заслугами шуты, актеры, возничие, и он находил удивительное удовольствие в обществе столь позорном. И не только колонии и муниципии, куда снесено было все в избытке, но и поселяне и поля их, - а произведения их уже созрели - делались предметом грабежа, как бы на земле неприятельской.
88). Много было жестоких побоищ между воинами вследствие начавшегося, после Тицинского возмущения, раздора между легионами и войсками вспомогательными; а где приходилось действовать против мирных жителей, там те и другие действовали единодушно. Но особенно жестокое побоище произошло у седьмого милевого камня к городу. Там Вителлий велел раздать воинам на каждого порознь готовую пищу, в виде гладиаторского корма и высыпавшая навстречу чернь разошлась по всем лагерям и невнимательных воинов приветствуя свойственными ей выходками, некоторых обобрала, отрезав украдкою перевязи, спрашивала: были ли они опоясаны. Не выдержал насмешки не привыкший к оскорблению дух, и с мечами бросились воины на безоружный народ; в числе других убит и отец воина, провожавший сына; когда его узнали и разнеслось, что он убит, то перестали избивать невинных. В городе, впрочем, произошла тревога, так как туда бросились бежать вперед воины врассыпную. Они в особенности стремились на форум, желая видеть место, где лежал Гальба. И не менее дикое зрелище представляли сами, покрытые звериными шкурами[21] и нося громадное оружие, не зная местности, не старались они избегнуть многолюдных мест, и если случалось кому упасть на скользкой дороге или натолкнувшись на кого-либо встречного, то переходили к брани, а потом к рукопашным действиям и мечу. Даже трибуны и префекты носились с отрядами вооруженных, внушая ужас.
89). Если Вителлий от Мульвийского мосту не въехал в город, как бы взятый силою, на отличном коне в военном плаще и полном вооружении, гоня перед собою сенат и народ, то от того удержали лишь его советы друзей, и только уступая им, вошел он в город, надев одежду мира и устроив шествие правильным образом. С фронта четыре орла легионов и столько же кругом из других легионов знамен, затем значки двенадцати конных отрядов и после рядов пехоты всадники; затем 34 когорты отдельно каждая или по имени племени, или отличная вооружением. Впереди орла шли префекты лагерей, - трибуны и первые из сотников в белой одежде, а прочие каждый подле своей сотни, блистая оружием и дарами. И у воинов светилась сбруя и ожерелья. Общий вид прекрасный и войско, достойное иметь государем и не Вителлия. Так вошел он в Капитолий и там, обняв мать, поздравил ее именем Августы.
90). На другой день, Вителлий, как бы перед сенатом и народом чуждого государства, произнес сам о себе напыщенную речь, превознося похвалами свою умеренность и деятельность. И это перед лицом тех, которые знали его порочные действия, и всей Италии, по которой прошел постыдно, предаваясь сну и наслаждениям. Впрочем, народ, чуждый забот, обученный привычке льстить, не разбирая ложь от правды, криками и словами выражал сочувствие, иногда Вителлий отказывался принять наименование Августа, добились, что принял, так же напрасно, как и отказывался.
91). В обществе, подвергавшем все своим истолкованиям, принято как зловещее предзнаменование то, что получив сан великого первосвященника, Вителлий объявил об имевших быть совершенными церковных обрядах (церемониях) в 15 день календ Августа[22], день издревле считавшийся неблагополучным вследствие поражений Кремерского и Аллийского. До того и сам он был чужд знания прав божественных и человеческих и друзья, его и отпущенники до того коснели в постыдном ко всему равнодушии, что он Вителлий обращался как бы среди пьяных. Но совершая выборы консульские он обходился с кандидатами как гражданин, он и в театре как зритель и в цирке как покровитель старался подделаться к каждому выражению (мнения) со стороны низшего класса черни. Это, если бы внушено было добрыми качествами, заслуживало бы признательности, как выражение сочувствия народу; но когда припоминали его прежнюю жизнь, то казалось неприличным и низким. Часто приходил он и в сенат, даже и тогда, когда сенаторы совещались о маловажных предметах. И случилось, что Приск Гельвидий, нареченный претор, высказался противно его желанию. Сначала Вителлий был взволнован, но, впрочем, только до того, что призвал трибунов народных на помощь пренебреженной власти. Потом, когда друзья старались его успокоить, опасаясь как бы раздражение его не высказалось чем-либо сильнее, он им дал такой ответ: "ничего не произошло особенного, если два сенатора разошлись во мнениях относительно вопроса, касавшегося дел общественных; случалось и ему зачастую противоречить Тразее". Большинству показалось достойным посмеяния такое бесстыдство сравнения, а другим нравилось уже то самое, что никого из самых могущественных лиц, но Тразею избрал, как образец истинной славы.
92). Начальником преторианцев Вителлий сделал П. Сабина из префекта когорты; Юлия Приска, в то время сотника. Приск пользовался расположением Валенса, а Сабин Цецины. При их раздорах Вителлию не оставалась никакого значения; обязанности верховной власти исполняли Цецина и Валенс; еще прежде волновались они взаимною ненавистью, и эти чувства, плохо скрытые военным временем и походами, развились еще сильнее от злонамеренных усилий приятелей того и другого и под влиянием общества, плодотворно действовавшего на развитие неприязни, так как в искательствах, в обычных провожатых и в огромных толпах приходящих на поклон постоянная пища для соперничества и сравнений, особенно при непостоянстве склонявшихся более то на сторону одного, то на сторону другого. И никогда не может быть достаточно доверия к прочности власти, если она зашла уже через меру. Вместе - самого Вителлия, легко изменявшегося под влиянием внезапных оскорблений или несвоевременной и неуместной лести, презирали и боялись. Тем не менее с большим усердием захватывали себе дома, сады, богатства государственные, а между тем бедствующая и достойная со - жаления толпа лиц благородных, - их с семействами Гальба возвратил отечеству, - не находили себе никакого пособия в милосердии государя. Встречено признательностью первых лиц государства, и в народе нашло одобрение то, что возвращенным из ссылки даровал (Вителлий) права отпущенников; хотя и эту меру рабские умы портили всеми средствами, скрыв деньги тайными или честолюбивыми изворотами, и некоторые, перейдя в дом Цезаря, сделались могущественнее самих господ.
93). А воины вследствие того, что лагери были переполнены и обнаруживался избыток многолюдства, блуждали по портикам, капищам и по всему городу, не хотели знать начальства, не наблюдали смены караулов, не находили себе точки опоры в трудах; в самых развратных местах города, тем, что и назвать стыдно, изнуряли тело - бездействием, а дух дурными страстями. Наконец, не заботясь даже о здоровьи, весьма многие стремились к пользовавшейся весьма дурною славою местности Ватикана; вследствие этого большая в массах смертность; а по близкому соседству Тибра телосложение Германцев и Галлов, склонное к болезням вследствие жажды их к питью и непривычки к зною, совершенно расстраивалось. Сверх того злонамеренно ли или из честолюбивых расчетов, замешательство внесено в весь распорядок военной службы. Составлялись шестнадцать преторианских и четыре городских когорты с тем, чтобы каждая заключала в себе тысячу человек. При этом наборе Валенс действовал особенно смело, так как он будто бы и самого Цецину вывел из крайне опасного положения. Действительно не было сомнения, что прибытие его дало силу сторонникам Вителлия и удачное сражение покончило подозрительные толки о медленности движения; все воины нижней Германии следовали за Валенсом; вследствие этого-то, как полагают, начала колебаться верность Цецины.
94). Впрочем, не до такой степени потакал вождям Вителлий, чтобы и воинам не дать еще более произвола: каждый сам брал себе обязанности службы, и будь самый негодный человек, но если только захотел, был записываем в ряды городских воинов; а с другой стороны хорошим воинам дозволялось оставаться в ряду легионов или конных отрядов, если только они того желали, а в таких не было недостатка, при чем они ссылались на изнурение от болезней и непривычный для них климат. Во всяком случае из легионов и конных отрядов самая сила была извлечена. Лагери лишились своего лучшего украшения, когда со всего войска двадцать тысяч человек скорее перемешаны, чем выбраны. Когда Вителлий говорил к воинам, те потребовали на казнь Азиатика, Флавия и Руфина, вождей Галлий, вследствие того что они сражались за Виндекса. Вителлий не старался остановить такие крики; сверх природной ему свойственной апатии ко всему, он сознавал, что ему настает надобность дать воинам денежный подарок, а денег нет; потому-то он рад был все прочее дать воинам. Отпущенники государей получили приказание внести, в виде подати, деньги по числу рабов. А сам Вителлий заботился лишь деньги тратить: строил помещения для кучеров, наполнял цирк зрелищами (борьбы) гладиаторов и зверей и как бы при величайшем избытке бросал деньги с пренебрежением.
95). День рождения Вителлия праздновали Цецина и Валенс, дав по всему городу на улицах гладиаторские зрелища с величайшею пышностью, до того времени еще небывалою. Приятно было людям позора, а благонамеренным ненавистно то, что Вителлий, устроив на Марсовом поле жертвенник, совершил поминки по Нерону. Всенародно заколоты жертвенные животные и преданы пламени; Августалы поднесли к костру факелы; это жреческое учреждение, как некогда Ромул царю Тацию, так Цезарь Тиберий роду Юлиев посвятил. Еще четвертый от победы месяц не наступил, а отпущенник Вителлия Азиатик уже сравнялся с Поликлетами и Патробиями и другими столь же ненавистными именами. При том дворе никто ничего ни добивался честною деятельностью; один путь к могуществу - роскошными дарами, не щадя денег на предметы сладострастия лишь бы насытить безграничные похоти Вителлия. А сам он считал для себя достаточным - наслаждаться настоящим, а о том, что будет дальше, и не думал, и таким образом в самое короткое время истратил, как полагают, девятьсот миллионов сестерций. Великое и несчастное государство в одном и том же году вытерпело и Отона и Вителлия; как хотели постыдным образом так и вертели им Винии, Фабии, Ицелы и Азиатики, пока не сделались их преемниками Муциан и Марцелл, скорее другие люди, чем другой нравственности.
96). Прежде всего Вителлию принесено известие об отпадении третьего легиона; письмо об этом прислано Апонием Сатурнином прежде чем и он пристал к партии Веспасиана. Но и Апоний изложил не все, писав второпях, вследствие неожиданности события, да и приближенный Вителлия из лести объясняли все слабее: это возмущение лишь одного легиона, остальное все войско непоколебимо в верности. В этом же роде и Вителлий говорил перед воинами, накинувшись на недавно уволенных преторианцев: они-то и распускают ложные слухи, да никакой опасности междоусобия". Имя Веспасиана скрыто, а по городу ходили воины, чтобы обуздывать народные разговоры, а это в особенности давало пищу толкам.
97). Впрочем, Вителлий вызвал вспомогательные войска из Германии, Британнии и Испании не торопливо и скрывая надобность. А также легаты и провинции медлили: Гордеоний Флакк подозрительно смотрел на Батавов и озабочен был собственною войною. У Вектия Болана Британния никогда не была достаточно спокойна. Оба оставались в нерешительности, да из Испаний не спешили; там в то время не было ни одного из бывших консулов; трех легионов легаты, равные правом и при благоприятном положении дел Вителлия, не знавшие как переспорить друг друга в раболепстве, равнодушно смотрели на упадок его счастья. Легион в Африке и когорты, набранные Клодием Мацером, потом отпущенные Гальбою, по приказанию Вителлия снова вступили на службу. А также и другие молодые люди записывались охотно, так как Вителлиево проконсульство было бескорыстно и во всех оставило впечатление благоприятное, между тем как Веспасиан в бытность свою проконсулом оставил по себе самую дурную славу и чувство ненависти к нему; вследствие этого союзники делали заключение и о правлении того и другого; но опыт показал, что они ошибались.
98). И сначала Валерий Фест легат с верностью содействовал усердию жителей провинции, но вслед за тем стал колебаться, явно, в письмах и распоряжениях, держась Вителлия, а тайными сношениями задабривая Веспасиана - он готов был стать на защиту того или другого, на чьей стороне будет сила. Захваченные с письмами и эдиктами Веспасиана по Ретии и Галлиям, некоторые из воинов и сотников посланы к Вителлию и умерщвлены, а еще больше их ускользнуло вследствие преданности друзей или скрывшись своею хитростью. Таким образом узнавали приготовления Вителлия, а замыслов Веспасиана большая часть оставалась неизвестною: во-первых вследствие беспечности Вителлия, потом Паннонские Альпы, занятые гарнизонами, задерживали гонцов. Да и на море господствовали периодические западные ветры, благоприятные для плывших на восток, а противные плывшим оттуда.
99). Наконец с нашествием неприятеля, придя в ужас вследствие неблагоприятных отовсюду известий, Вителлий отдает приказание Цецине и Валенсу готовиться поскорее к войне. Вперед послан Цецина, а Валенса, тут только что вставшего в первый раз после тяжкой болезни, задерживала слабость (сил). Вид германского войска, выходившего из города, далек был от прежнего: ни той силы телесной, ни той бодрости духа: медленно тянулись далеко не густые ряды, оружие в беспорядке, ослабевшие кони; невыносимо было воинам действие солнца, пыли, непогод, и насколько недоставало в воинах твердости переносить труды, настолько прибавилось расположения к раздорам. К этому присоединилось старинное честолюбие Цецины и недавно появившаяся беспечность, так как он, слишком избалованный счастьем, погряз в роскоши, а может быть он искусно брал на себя личину беспечности, задумывая предательство и потому стараясь парализовать добрые качества войска. Большинство было того убеждения, что советы Флавия Сабина подействовали на образ мыслей Цецины, при чем посредником их объяснений был Рубрий Галл, утверждавший, что Веспасиан утвердит все условия перехода. Тут же старались действовать на его чувства ненависти и зависти к Фабию Валенсу, и чтобы Цецина, уступая Валенсу при Вителлии, приготовил себе у нового государя милость и силы.
100). При расставании, Вителий обнял Цецину и отпустил его с большим почетом. Цецина послал часть конницы вперед занять Кремону. Затем двинулись отряды четвертого, десятого и шестнадцатого легионов, и за ними легионы пятый и двадцать второй. Позади всех шли легионы двадцать первый - стремительный и первый Италийский со значконосцами (вексилариями) трех Британнских легионов и отборными вспомогательными войсками. По выступлении Цецины, Фабий Валенс писал войску, которое он сам прежде водил, чтобы оно его подождало на пути, так он условился с Цециною; но тот, будучи налицо, а потому самому и сильнее, выдумав сам от себя, сказал: этот план действия изменен и положено всею массою встретить наступательное движение неприятеля. Таким образом он отдал приказание легионам поспешить в Кремону, а части идти в Гостилию, а сам завернул в Равенну, под предлогом переговорить с моряками флота, затем тайно отправился в Патавий для принятия мер к измене. Луцилий Басс, бывший префектом конного отряда и Вителлием поставленный в начальники флотов и Мизенского и Равенского вместе, за то, что не тотчас же получил префектуру претория, вымещал свое несправедливое раздражение преступным вероломством. И нельзя узнать, увлек ли он Цецину или (обыкновенно случается между людьми зла, что бывают они схожи) одни и те же дурные побуждения ими управляли.
101). Современные писатели, изложившие события этой войны во время господства рода Флавиев, толковали о заботе сохранения мира и любви к благу общественному, как поводах, говоря под вредным влиянием лести. А нам кажется, что, кроме природного легкомыслия и верности непрочной, - так как он уже изменил Гальбе, - подействовали на Цецину чувства соревнования и зависти, как бы другие не опередили его перед Вителлием. Цецина, настигнув легионы, разными средствами старался подействовать на умы сотников и воинов, упорствовавших за Вителлия. Бассу в таких же попытках было, менее затруднений, так как флот более склонен был переменить господина, помня, что он еще так недавно действовал за Отона.
Содержание книги: глава 1. Флавианцы обсуждают способ ведения войны, причем иные советуют медлить. - 2. Антоний Прим убеждает торопиться и 3. успевает в том. - 4. Самое значительное затем влияние Корнелия Фуска. - Правители Сарматов Языгов приняты в сотрудники войны. Сидо и Италик, цари Свевов, увлечены на сторону Веспасиана. - 6. 7. Антония, сделавшего вторжение в Италию, сопровождает Аррий Вар; они занимают много городов. - 8. Верона делается средоточием военных действий. Тщетно или поздно Веспасиан и Муциан стараются внести замедление. - 9. Между тем вожди взаимными письмами ведут войну. - 10. Т. Ампий Флавиай, подозрительный воинам, спасен Антонием. - 11. Он и второе возмущение, происшедшее вследствие ненависти Апония Сатурнина, подавляет. - 12. Луцилий Басс и 13. 14. Цецина хотели изменить Вителлию, но воинами посажены в оковы. - 15. На Вителлианцев, среда которых господствовал раздор, Антоний решился напасть у Бедриака. - 16. Излишним усердием при исполнении дела Аррий Вар ставит его в опасное положение, но 17. Антоний своею твердостью и мужеством поправляет его и 18. получает победу. - 19. Обнадеженные ею воины Веспасиана требуют приступа к Кремоне. - 20. Необдуманную их горячность Антоний тщетно хочет удержать. - 21. Но ужас приближающегося неприятеля заставляет их отказаться от упорства и внять советам вождя. - 22 - 25. Сражение жестокое и нерешительное. Антоний исполняет обязанности отличного вождя и выхватывает победу. - 26 - 33. Кремона осаждена, взята и сожжена. - 34. Впоследствии восстановлена. - 35. Побежденные легионы рассеяны.
36. Вителлий коснеет в наслаждениях роскоши. - 37. Возвратясь в город, осуждает Цецину; а вместо его на один день делает консулом Розия Регула. - 38. 39. Юний Блез коварством Л. Вителлия погибает от яда. - 40. 41. Фабий Валенс безмерным произволом и медлительностью подрывает положение дел Вителлиевых и 42. так как Флавианцы занимают Италию, то 43. занесенный к Стехадам, взят. - 44. Испания, Галлия, Британния все обратились на сторону Веспасиана. - 45. Впрочем, Британнию возмущает Венуций; там шли военные действия с переменным счастьем. - 46. И Германия пришла в волнение; тронулся было и народ Даков, но подавлен Муцианом, возвращавшимся с Востока. - 47. 48. Аницет, Полемона отпущенник, захвачен, когда старался повредить Понту. Веспасиан отправляется в Александрию с тем, чтобы на Рим подействовать голодом. - 49. Антоний, после взятия Кремоны, сделался надменнее и 50. часть войск оставил в Вероне, а часть посылает против Вителлианцев. - 51. Возмутительный поступок воина, который просит награды за то, что убил брата. - 52. Торопливость Антония Муциан ставит в вину перед Веспасианом. - 53. Антоний более резко, чем бы следовало к государю, сочиняет ему письмо, где порицает Муциана. Вследствие этого серьезные неудовольствия между вождей.
54. Вителлий, безрассудно скрывая поражение у Кремоны, тем самым задерживает возможность пособить горю. Достойная памяти твердость Юлия Агреста. - 55. Вителлий, как бы пробудясь от сна, приказывает занять Апеннины, щедро раздает почести; приходит в лагерь. - 56. Чудесные явления, но замечательнее всех сам Вителлий, чуждый знания военного дела, неспособный принять какое-либо разумное решение, возвращается в Рим, пораженный отпадением Мизенского Флота. - 57. Жители Путеол благоприятствуют Веснасиану, а жители Капуи - Вителлию. Кл. Юлиан переходит на сторону Веспасиана и занимает Таррацину. - 58. Вителлий брату Луцию поручает ведение войны в Кампании, а сам в Риме старается составить войско из черни и рабов, но оно тут же распалось. - 59. Флавианцы переходят Апеннины; к ним приходит Цериалис, вырвавшись из под страши Вителлия и принят в число вождей. - 60. Сильно, желающих сражаться воинов с трудом удерживает Антоний. - 61. Часто уже начинают переходить к Веспасиану. Приск и Альфен оставляют лагерь и возвращаются к Вителлию. - 62. 63. По убиении Валенса воины в отчаянии со значками и знаменами переходят к Веспасиану. Вителлию предлагают мир и безопасность, в случае, если он отдастся.
64. Флавий Сабин, префект города, тщетно возбуждается к оружию. - 65. Любя спокойствие, он толкует с Вителлием о мире. - 66. Уж тот и готов был согласиться, но не дали ему окружающие. Они 67. 68. Вителлия, уже одевшегося в простое платье и готовившегося перед собранием сложить с себя верховную власть, вынуждают вернуться назад. - 69. Между тем Сабин взял на себя управление и его поддерживали Римляне всех сословий при общем ропоте Германских когорт. Небольшое сражение, - благоприятное для сторонников Веспасиана. Сабин занимает Капитолий и его, 70. после того как Корнелий Марциал без пользы был послан к Вителлию,· - 71. приверженцы Вителлия берут приступом и предают пламени. - 72. Взгляд назад на прежние судьбы Капитолия. - 73. Вителлианцы предают все кровопролитию, мечу и пламени, захватывают Флавия Сабина и Аттика консула. - 74. Домициан скрывается в одежде жреца. Сабин убит против воли Вителлия. - 75. Похвалы Сабину. Аттик спасен. - 76. 77. Таррацина Л. Вителлием осаждена и взята. Юлиан зарезан. Нескромность Триарии. - 78. Флавианцы медлят, неизвестно по вине ли Антония, или Муциана, но приходят в движение, услыхав об осаде Капитолия. - 79. Спешат к городу; тут конное сражение, неблагоприятное Цериалису. - 80. 81. Вителлий посылает уполномоченных и дев Вестальских просить мира или перемирия, но не получает, - 82. Флавианцы, разделив войска на три части, приближаются к городу. Тут происходит сражение с чрезвычайно разнообразным исходом. - 83. Позорная картина своеволия городского населения, которое, присутствуя при сражении зрителем, рукоплесканиями ободряет то ту, то другую сторону. - 84. Лагерь преторианцев взят силою. - 85. Вителлий, извлеченный из самого позорного места, куда было он спрятался, осыпан ругательствами и предан самой низкой казни. - 86. Жизнь Вителлия и его нравственный характер. Все это совершилось в один и тот же год.
1). С лучшими и счастьем, и верностью вожди партии Флавиевой обдумывали план военных действий. Они собрались в Петовион[1] на зимние квартиры тринадцатого легиона. Тут подняли вопрос: не лучше ли завалить проходы Паннонских Альп, пока с тылу не поднялись бы все силы, или не лучше ли идти прямо и твердо сразиться за обладание Италиею. Те, которые полагали лучшим дождаться подкреплений и тянуть войну вдаль, превозносили силу и славу Германских легионов и то, что недавно с Вителлием пришел цвет Британнского войска, а у них и число легионов, не давно разбитых, меньше, и как бы они ни были смелы на словах, но дух у побежденных все же не таков как у победителей. Но если покамест занять Альпы, подойдет с войсками Востока Муциан. За Веспасианом остаются море, флоты, расположение провинций, и через него он и состоянии вызвать грозу как бы вторичной войны. Таким образом спасительная медленность придает новые силы, не отняв ничего у тех, какие теперь есть.
2). На это первый Антоний (он самый ревностный поборник войны) возразил так: "поспешность им самим полезна, а Вителлию гибельна. Больше беспечности, чем уверенности прибавилось победителям. Не наготове держали их и не в лагерях; по всем городам Италии скитались праздно, наводя страх лишь на тех же, что дали им приют, и чем смелее и решительнее действовали прежде, тем с большею жадностью бросисились в наслаждения всякого рода, для них необычные. Ослабели они от цирка, театра и городских веселостей, а другие изнурены болезнями. Если дать время, то при мысли о войне вернутся и к ним силы. И недалеко Германия, откуда могут быть подкрепления. Британния отделена проливом, а рядом Галлии и Испании; отовсюду подоспеют люди, лошади, денежные взносы. Сама Италия и огромные средства города Рима и, если бы они захотели действовать сами наступательно, - два флота и беззащитное (свободное) Иллирское море. Какую пользу принесут тогда завалы в горах? Какую то, что война протянется на другое лето? Откуда они покамест будут брат деньги и провиант? А почему же бы им лучше не воспользоваться тем самым, что Паннонские легионы, скорее обманутые, чем побежденные, спешат восстать на отмщение, а Мезийские войска принесут свежие, нетронутые силы. Если число воинов важнее числа легионов, то на нашей стороне более силы, меньше распущенности и самый стыд принес пользу дисциплине. А всадники и тогда-то побеждены не были, но и при неблагоприятном положении дел разметали ряды воинов Вителлия. Тогда два Паннонских и Мезийскнх конных отряда прорвали боевую линию неприятеля, а теперь соединены вместе значки 16-ти конных отрядов; они, налетя как бы тучею, одним громом и натиском движения собьют и сокрушат и всадников, и коней уже, забывших боевое дело. Если только никто не воспрепятствует, то я же буду и виновником этого плана действий и исполнителем его. А вы, счастье которых еще неприкосновенно, удержите у себя легионы; мне достаточно когорта налегке. Не замедлите услышать, что путь в Италию открыт и положению Вителлия нанесен решительный удар, а для вас уже легко будет следовать по проложенному победителем пути".
3). Эти слова и в том же роде, он высказывал, сверкая глазами, громким голосом, чтобы его подальше слышно было (так как сотники и некоторые из воинов тут же присутствовали при совещании.) Он подействовал на самых осторожных и предусмотрительных; а простые воины и все прочие превозносили его похвалами как единственного человека и вождя, с пренебрежением отзываясь о неспособности других. Такое понятие о себе он вызвал немедленно тем, что, в речи к воинам, он прочел письмо Веспасиана и не так, как большинство других, излагал неопределенно, так что мог бы впоследствии словам своим придать тот или другой смысл, но показал, что он прямо и открыто посвящает себя делу, и тем приятнее был он воинам, как неразлучный сотоварищ их вины и славы.
4). После него значительнее всех было влияние Корнелия Фуска прокуратора. И он, обыкновенно нападая на Вителлия в самых резких выражениях, не оставлял себе никакой надежды (на пощаду) в случае неблагоприятного оборота дел. Тит Ампий Флавиан, от природы и старости нерешительный, вызывал раздражение и подозрительность воинов тем, будто он все еще помнил свое родство с Вителлием, а также и тем, что при начале волнения в легионах он было бежал, а потом вернулся по собственному побуждению и таким образом подал повод заключать, что ищет только случая к предательству. Флавиан, бросив Паннонию, вошел в Италию и, избегнув опасности, желанием переворота побужден был принять снова звание легата и участие во внутренней войне. Советовал ему Корнелий Фуск не потому, чтобы нуждался в содействии Флавиана, но чтобы во главе только что начинавшегося движения партии, - поставить почетное имя человека, бывшего консулом.
5). Впрочем, для того, чтобы можно было войти в Италию безнаказанно и с пользою, написали Апонию Сатурнину, чтобы он поспешил с Мезийским войском. "А для того чтобы безоружные провинции не оставить на жертву диких соседственных народов, старейшины Сарматов Язигов, в руках которых было все заведывание общественными делами, - приняты в сотоварищество военной службы. Они предлагали и людей и конницу - ею только они и сильны; но отклонили это предложение, как бы при внутренних раздорах не сделали бы они какой-нибудь попытки в интересах чужеродцев, или за усердное содействие рассчитывая на большую награду, не вышли бы за пределы права и законности. Вовлечены в дела Веспасиана Сидо и Италик, цари Свевов, исстари преданные Римлянам, и народ их более других способный оправдать сделанное ему доверие. Эти вспомогательные войска поставлены на фланг, так как враждебна была Рэтия, где прокуратором был Порций Септимий, непоколебимо верный Вителлию. А потому Секстилий Феликс с Аврианским конным отрядом, восемью когортами и молодыми людьми из Нориков послан для занятия берега реки Эна[2], разделяющего своим течением Ретов и Нориков; ни с той, ни с другой стороны не было попыток к бою, и партиям пришлось испытать счастья в другом месте.
6). Антоний отобрал вексиллиариев из когорт и часть всадников, для вторжения с ними в Италию; сотоварищем его был Аррий Вар, деятельный на войне; эту славу увеличивало и то, что он служил под начальством Корбулона и удачные действия в Армении. О нем, впрочем, говорили, что тайными наветами перед Нероном заподозрил он добрые качества Корбулона. Таким образом позорною милостью (Нерона) получил он командование первой роты триариев, и сначала снисканное дурно его радовало, но незамедлило обратиться ему на гибель. - Прим и Вар заняли Аквилею и соседственные с нею места; с радостью приняты они в Опитергий[3] и Альтину[4]; в Альтине оставлен для прикрытия вооруженный отряд, против Равенского флота, об отпадении которого слуху еще не было. Отсюда они привлекли на сторону Веспасиана Патавий[5] и Атесте[6]. Тут узнали, что три Вителлиевы когорты и конный отряд именуемый Себонианским, остановился у Форума Алиена[7], наведя мост. Случай показался благоприятным напасть на ничего не ожидавших, о чем тоже было известие. На самом рассвете захватили большую часть безоружными. Заранее дано было приказание: "убить лишь немногих, а остальных страхом заставить переменить убеждения". Нашлись, которые тотчас же отдались, а большинство, разорвав мост, остановили тем наступление неприятеля.
7). Разнесся слух об этой победе, и после такого начала военных действий, благоприятного Флавианцам, два легиона, седьмой Гальбов и тринадцатый близнец (двойной?), с легатом Ведием и Аквилою, с большою готовностью приходят в Патавий. Тут немного дней взято для отдохновения, и Минуций Юст, префект лагерей седьмого легиона, тем, что он строже чем то следует в гражданскую войну, пользовался своею властью, навлек раздражение воинов, и чтобы его избавить от вредных для него последствий, отправлен к Веспасиану. Обстоятельство давно желанное и истолкованное к славе произвело большее, чем бы следовало, впечатление, когда Антоний отдал приказание - во всех муниципиях восстановить изображения Гальбы, вследствие смут тех времен ниспровергнутые. Хорошим для своего дела считал он вселить убеждение, что сочувствуют правлению Гальбы и хотят обновить его партию.
8). Затем возник вопрос: какой пункт избрать исходным (средоточием) военных действий? - "Лучше всего показалась Верона, около которой открытая местность удобна была для действий конницею, а в ней заключалась главная сила. Притом казалось делом хорошим и имеющим произвести самое благоприятное впечатление, - отнять у Вителлия колонию, сильную войсками (богатую средствами). На дороге занята Вицетия[8], обстоятельство само по себе не важное (городок этот имеет незначительные средства) показалось очень важным когда припомнили, что там родился Цецина и что отечество главного вождя неприятелей у них исторгнуто. Наградою была Верона; жители её и примером и средствами оказали пособие стороне Веспасиана. И таким образом войско стало между Рециею и Юлийскими Альпами, а чтобы не было там дороги Германским войскам, поделали завалы; все это делалось или без ведома Веспасиана, или вопреки его приказаний, так как он велел: приостановиться в Аквилее военными действиями и подождать Муциана. Вместе с приказанием объяснял он свой план действий: когда Египет, источник хлебных запасов, и доходы самых богатых провинций будут в его власти, то войско Вителлия можно вынудить к сдаче недостатком жалованья и хлеба". То же самое внушал и Муциан в частых письмах, выставляя предлогом победу без пролития крови и слез, и другое в том же роде; а в сущности он жаждал славы и всю честь войны хотел приберечь лишь себе одному. Впрочем, такие планы из крайне отдаленных расстоянием земель приносились уже после совершения самых событий.
9). Итак Антоний внезапным натиском ворвался в неприятельские посты и в небольшом сражении сделал опыт мужества своих воинов; разошлись почти при равных условиях. Вслед за тем Цецина укрепил лагерь между Гостилиею, селом Веронским и болотами реки Тартара в месте безопасном, так как тыл был прикрыт рекою, а фланги находившимися против них болотами. Будь только верность (в действиях Вителлианцев), то два легиона, к которым еще не присоединилось Мезийское войско, могли быть или без труда подавлены всеми силами Вителлианцев или, прогнанные назад, вынуждены были бы очистить Италию и обратиться в постыдное бегство. Но Цецина разными проволочками, дал возможность неприятелю распорядиться как ему хотелось первым началом военных действий и между прочим в письмах осыпал бранью тех, которых был в состоянии прогнать оружием, пока через гонцов скреплял договор предательства. Между тем пришел Апоний Сатурнин с седьмым легионом Клавдиевым. Легионом начальствовал трибун Випстан Мессала, именитого рода, сам человек отличный, и один кто с добрыми мыслями участвовал в этой войне. К этим-то войскам, ни в каком случае неравным с Вителлиевыми (так как их было всего три легиона), послал письма Цецина, пеняя их за то, что они, быв уже раз побежденными, снова взялись за оружие, и вместе он осыпал похвалами доблести Германского войска. О Вителлии упоминалось мало, и как бы по необходимости только, а о Веспасиане ничего бранного, и вообще ничего такого, чтобы задобрило неприятеля или вселило в него ужас. Вожди партии Флавиевой, не говоря ничего в оправдание прежних событий, ответили - выражаясь о Веспасиане возвышенно, о своем деле с уверенностью, о войске с убеждением в его силе, о Вителлии, как открытом враге. Вместе с тем они трибунам и сотникам подавали надежду сохранить то, что они получили по милости Вителлия, и самого Цецину явно склоняли перейти на их сторону. Письма прочитаны перед собранием воинов и придали уверенности: Цецина выражался смиренно, как бы опасаясь оскорбить Веспасиана, а вожди его стороны писали с пренебрежением и как бы издеваясь над Вителлием.
10). Потом, с прибытием двух легионов, из коих вели третий Диллий Апониан, а восьмой - Нумизий Луп, положили - выказать силы и окружить Верону военным валом. Случилось так что Гальбианскому легиону досталось весть вал с фронта; увидали вдали всадников из союзников и они, как неприятели нагнали страх, впрочем, пустой. Схватили воины оружие и раздражение их за мнимую измену обрушилось на Т. Ампия Флавиана; доказательств вины его не было никаких, но уже давно сделался он ненавистным и они как безумные требовали его казни, крича: "он родня Вителлию, предатель Отона и перехватил денежную им раздачу". Оправданию не было места, хотя он протягивал умоляя руки, валялся распростертый на земле в истерзанном платьи; вопли и стоны вырывались из груди его и уст. Но это еще более ожесточало предубежденных против него воинов, якобы чрезмерный страх внушен сознанием его вины. Попытки Апония говорить заглушаемы были криками воинов; ропотом и неприязненными криками встречают всех прочих вождей; одному Антонию выказывают только готовность слушать его, а тот обладал и красноречием и искусством действовать на массы и пользовался доверием воинов. Когда возмущение все усиливалось, и от попреков и брани воины переходили к оружию и рукопашным действиям, отдает Антоний приказание заключить Флавиана в оковы. Воины поняли умысел (их провесть) и, разметав тех, что прикрывали трибунал, готовились к явному насилию. Антоний противоставил им грудь свою и извлекши меч клялся, что умрет или от рук воинов, или от своих собственных. Видя в рядах воинов кого-либо ему известного или имевшего военное отличие, называл по имени и призывал к себе на помощь. Затем, обернувшись к значкам, он молил богов: "такое исступление, такой раздор послать лучше войскам неприятельским". Наконец возмущение стало стихать, и уже только в конце дня разошлись все по своим палаткам. Флавиан выехал в ту же ночь, встретил письма Веспасиана и избег окончательно опасности.
11). Легионы, как бы зараженные неистовством, на Апопия Сатурнина, легата Мезийского войска, нападают тем с большим ожесточением, что не так как в первый раз изнурены были трудом и работами, посереди дня пришли в волнение. Между воинами ходили письма от Сатурнина, будто бы назначенные Вителлию. Как некогда состязались в мужестве и доброй нравственности, теперь старались опередить друг друга в дерзости и своеволии, а потому требуют казни Апония, так же насильственно, как прежде Флавиана. При этом Мезийские легионы ссылались, что они поддержали Паннонские легионы в их попытках мщения, а Паннонские, как бы находя себе оправдание в возмущении других, охотно взялись повторить вину. Они бросились в сады, где находился Сатурнин и не столько Прим, Апониан и Мессала, хотя и они употребляли все усилия, спасли Сатурнина, сколько темнота места, где он скрывался, найдя себе убежище в печи случайно пустой бани; за тем он, отпустив ликторов, удалился в Патавий. С удалением бывших консулов, у одного Антония остались власть и распоряжение над обоими войсками, так как и сотоварищи ему уступили, и все усердие воинов обратилось к нему. Не было недостатка в полагавших, что и то и другое возмущение началось по коварному умыслу Антония, желавшего пользоваться войною исключительно для себя.
12). Да и в партии Вителлия умы не были спокойны, а раздоры были еще гибельнее; смуты возникали тут не вследствие подозрительности масс, но вероломства вождей. Луцилий Басс (префект), начальник Равенского флота, пользуясь сомнительным расположением умов воинов, большая часть которых были из Далмации и Паннояии, провинций находившихся во власти Веспасиана, привлек их на его сторону. Для предательства выбрана ночь и без ведома остальных, одни лишь участвовавшие в заговоре, собраны в главную квартиру. Басс или стыдясь, или опасаясь какой исход будет, дожидался его дома. Капитаны судов с большим шумом бросаются на изображения Вителлия; немногие из воинов стали сопротивляться и убиты, а остальная масса охотно смотрела на всякую перемену и склонялась в пользу Веспасиана. Тут-то выступил и Луцилий, назвав себя главным виновником этого дела. Флот выбирает себе начальником Корнелия Фуска, и тот поспешно прибыл. Басс под почетным караулом на легких, судах привезен в Адрию. Тогда начальник конного отряда Менний Руфин охранявший тут безопасность, заключил его в оковы, но они тотчас же с него сняты вследствие заступничества Горма, Цезарева отпущенника; и тот считался в числе вождей.
13). А Цецина, когда сделалось известным отпадение флота, главных из сотников и немногих воинов, остальных распределив по обязанностям их службы, позвал в свою палатку, сделав вид, будто удалился в самое потайное место лагеря. Тут он превозносит похвалами доблести Веспасиана и силу его партии; флот уже принял его сторону; подвозы стеснены; Испании и Галлии враждебны, да и в Риме нет ничего верного; а относительно Вителлия все выставлял в худшем виде. Потом начали дело участвовавшие в замысле; прочие, пораженные неожиданностью, приведены к присяге Веспасиану. Вместе с тем сброшены изображения Вителлия и посланы гонцы с этим известием к Антонию. Но когда по всем лагерям разнесся слух об этой измене, воины сбежались к ставке вождя, увидали написанным имя Веспасиана, а Вителлия изображения сброшенными на землю, сначала хранили глубокое молчание, но потом у всех дружно вырвались слова; "До того пала слава Германского войска, что без сражения, без ран, как бы взятые в плен протянут они руки для оков и выдадут оружие? (На той стороне какие легионы? Бесспорно побежденные. Да и нет тут главной силы Отонова войска - первого и четырнадцатого легиона, а их-то они, на этих самих полях, разбили и обратили в бегство). Неужели тысячи вооруженных, как бы стадо продажной скотины, будут отданы в дар изгнаннику Антонию? Неужели восемь легионов должны служить как бы придачею перешедшему на ту сторону одному флоту? Так заблагорассудилось Бассу, так Цецине; они, обобрав у государя дома, сады, богатства, хотят отнять у него и воинов. Они, совершенно не тронутые и не проливавшие крови, будут презренны и в глазах Флавиевых приверженцев, а воинам что скажут, на их требование, возмездия за удачи или неудачи"?
14). Так кричали воины то порознь, то все вместе, под влиянием оскорбленного чувства. Начал действовать пятый легион, восстановил изображения Вителлия, а Цецину заключил в оковы. Вождями выбирают Фабия Фабулла, легата пятого легиона, и Кассия Лонга, префекта лагерей. Случайно попавшихся трех воинов с легких (Либурнских) судов, ничего не знавших и ни в чем неповинных, убили; оставив лагери и разорвав мост, отправляются назад в Гостилию, а оттуда в Кремону, для того чтобы соединиться с легионами первым Итальянским и двадцать первым Стремительным; а Цецина их и часть конницы послал вперед занять Кремону.
15). Когда Антоний узнал об этом, он положил напасть на неприятельские войска, несогласные духом и разбросанные силами, прежде чем влиянием вождей возвратится воинам расположение к повиновению, а соединясь вместе легионы будут увереннее в себе. .Он догадывался, что Фабий Валенс, уже выехавший из Рима, узнав об измене Цецины поспешит своим прибытием; а Валенс был верен Вителлию да и не чужд знания военного дела. Вместе с тем опасались громадного наплыва сил Германии через Рецию, и Вителлий вызвал вспомогательные войска из Британнии, Галлии и Испании, страшную грозу войны, если бы Антоний, именно этого-то самого опасаясь, поторопись сразиться, не предупредил бы всего этого победою. Со всем войском он вторыми от Вероны лагерями прибыл в Бедриак. На другой день удержав легионы для возведения укреплений, послал на Кремонские поля всадников с тем, чтобы под видом заготовления запасов поощрить воинов добычею с (мирных) граждан, а сам с четырьмя тысячами всадников выступил до восьмого милевого камня от Бедриака, для того чтобы с большим простором опустошать край; на передовые разъезды (как то бывает обыкновенно) возложена была забота смотреть за тем, что делалось впереди.
16). Уже был почти пятый час дня, когда прискакал всадник с известием, что приближается неприятель, впереди идут немногие, а гул и шум от движения слышен далеко. Пока Антоний советуется как поступить, Аррий Вар, горя желанием доказать на деле свое усердие, с лучшими (быстрейшими) из всадников бросается вперед и сначала теснит Вителлианцев с небольшим уроном, так как подоспело их много и дело приняло другой оборот; самый горячий в преследовании - в бегстве делается последним. Так поспешили без воли Антония, который предвидел, что из этого выйдет. Он сделал своим воинам увещание, "чтобы они вступили в бой смело и решительно", отвел на фланги конные отряды, а посередине оставил свободным путь, которым мог бы принять Вара и всадников его. Отдано приказание легионам вооружаться, а по полям дано знать воинам, чтобы они, бросив добычу, тою дорогою, где кому ближе, спешили на сражение. Между тем оробевший Вар вмешался в толпы своих и распространил страх; с ранеными сбиты и невредимые; их собственная робость и теснота пути обращались к их вреду.
17). В таком замешательстве Антоний не пренебрег ни одною из обязанностей твердого вождя или самого храброго воина. Он выбегал на встречу устрашенным, удерживал отступавших, был там, где наиболее было затруднений и какая-либо надежда. Распоряжениями, движением рук и голосом был он на виду и неприятелей и своих. Наконец дошел он до такого одушевления, что копьем пронзил бежавшего (вексиллария) знаменосца, а сам, схватив знамя, обратил его к неприятелю; тут от стыда остановились всадники числом не более ста. Местность самая к тому способствовала, так как тут дорога суживалась, а мост на протекавшей речке был сломан; она же неопределенным руслом и крутыми берегами препятствовала бегству. Такая крайность ли·, счастье ли, - но уже потерянное было дело восстановилось. Стеснившись между собою плотными густыми рядами, встретили Вителлианцев, самонадеянно рассыпавшихся, и те пришли сами в оцепенение. Антоний не давал вздохнуть пораженным, избивал попадавшихся навстречу. Вместе с тем и прочие, каждый по своей натуре, обирали, брали, отнимали коней и оружие. Ободренные криками успеха и те, что только что перед тем рассеялись бегством по полям, принимали участие в победе.
18). У четвертого от Кремоны милевого камня засверкали значки легионов Стремительного и Итальянского, при благоприятном сначала для них ходе дела их конницы зашедшие было сюда. Но когда счастье обратилось против, они не раздавались рядами, чтобы дать место пришедшим в замешательство, не шли вперед, чтобы со своей стороны атаковать неприятеля, утомленного быстрым движением через такое пространство и самим боем. Случайно побежденные не так еще нуждались они в вождях при удачных действиях, как почувствовали его недостаток в несчастьи. На их колебавшиеся ряды бросилась только что одержавшая победу конница и за нею последовал Випстан Мессала, трибун, со вспомогательными войсками Мезийскими, а их, хотя взятых на скорую руку, - в военном деле ставили наравне с воинами легионов. Таким образом смешанные пешие и конные воины сломили ряды легионов. И самая близость стен Кремоны, подавая более надежды на бегство, уменьшала желание сопротивляться.
19). Да и Антоний прекратил дальнейшее наступательное движение, имея в виду труды и раны, которые, при таком переменном ходе сражения, хотя и благополучно окончившемся, понесли и всадники и кони. Стало смеркаться, когда сосредоточились все силы Флавианского войска. Воины, двигаясь по кучам тел и следам недавнего побоища, как будто окончен решительный бой, требовали идти в Кремону и побежденных или принять покорность или взять силою. Но все это было хорошо только на словах. Каждый из воинов говорил себе: "очень легко взять приступом колонию, лежащую на ровном месте. Во мраке ночи нападающим такая же смелость, но грабить гораздо вольнее. Если же они дождутся рассвета, то явятся с просьбами о мире и за труды и раны достанутся им бесплодные слава и милосердие, а богатства жителей Кремоны достанутся префектам и легатам. Взятого приступом города добыча принадлежит воинам, а покорившегося вождям". С пренебрежением относятся воины к сотникам и трибунам и, - чтобы не слышать их голосов, гремят оружием, готовясь выйти явно из повиновения, если их не поведут.
20). Тут Антоний стал ходить по рядам воинов и, где вызывал своим видом и значением молчание, говорил: "далека от него мысль лишить их так хорошо заслуженных ими чести и награды; но между войском и вождями распределены обязанности: воинам приличествует усердие к битве, а вожди чаще приносят пользу предусмотрительностью, обдуманностью, медленностью, чем опрометчивостью. Насколько он, Антоний, как воин оружием и личным трудом содействовал победе, настолько теперь постарается быть полезным исключительными качествами вождя - обдуманностью и предусмотрительностью. Да и не может быть сомнения о том, что нас ждало бы: ночь, расположение города неизвестно, внутри враги и все благоприятное для действия из засады. Да будь даже перед нами отворены ворота, и то войти невозможно без предварительной рекогносцировки иначе как днем. Не теперь ли начнут они приступ, когда ничего не видно? Но где ровная местность, какова вышина стен? Нужно ли против города действовать из метательных орудий и стрелами, или правильными осадными работами, траншеями"? Затем, обращаясь к воинам порознь, спрашивал: "принесли ли они с собою топоры, ломы и прочее, что нужно для приступа к городу"? Получая отрицательный ответ, он говорил: "мечами и копьями могут ли чьи-либо руки пробить и подрыть стены? Если бы оказалось необходимым - устроить насыпь и прикрыться крытыми ходами и фашинами, то неужели мы неразумною толпою будем стоять без толку, с удивлением посматривая на вышину башен и чужие укрепления? Не лучше ли переждать одну ночь, привезти осадные орудия и машины и идти с готовою силою и победою на нашей стороне"? - Вместе с тем он посылает в Бедриак маркитантов и войсковую прислугу - привезти запасы и прочее, что нужно.
21). Впрочем, воины принимали эти убеждения с большим неудовольствием, и дело доходило почти до возмущения, когда всадники, сделав рекогносцировку почти под самые стены, схватили кой-кого бродивших из Кремоненцев и из их показаний узнали: "шесть Вителлиевых легионов и все войско, находившееся в Гостилии, в этот самый день совершили переход в тридцать тысяч шагов, узнав о поражении своих, приготовились к сражению и сейчас тут будут". Ужас сделал доступными упорные умы воинов внушениям вождя. Он отдает приказание тринадцатому легиону стать на самом полотне Постумиевой дороги; с ним в связи налево стал на ровном месте седьмой Гальбиев, а потом седьмой Клавдиев, перед фронтом которого такова была местность - находился сельский ров. Справа стал восьмой легион по открытому месту, а за ним третий, прикрытый густыми кустарниками. Таково было расположение орлов и значков, а воины перемещались во мраке и стали где кому назначил случай. Знамя преторианцев стояло всего ближе к третьему легиону. Когорты вспомогательные на флангах, а с краев и с тылу окружены конницею. Сидо и Италик, Свевы, с отборными из своих соотечественников находились в первых рядах боевой линии.
22). А Вителлиево войско, которому здравый смысл указывал отдохнуть в Кремоне и, подкрепив силы пищею и сном - неприятеля, изнуренного стужею и недостатком пищи, на другой день смять и прогнать, - не имея ни кто бы им управил, ни обдуманного плана действий, - почти в третьем часу ночи напал на Флавианцев уже изготовившихся и расположившихся в порядке. Не решаюсь высказать ничего положительно относительно боевого порядка (Вителлианцев), где стройности не могло быть вследствие раздражения и ночной темноты. Впрочем, некоторые передали: "четвертый Македонский легион стал на правом крыле; пятый и пятнадцатый со знаменами девятого, второго и двадцатого Британнских легионов составил середину боевой линии, а левый фланг наполнили шестнадцатый, двадцать второй и первый легионы". Воины легионов Стремительного и Итальянского замешались во все отряды. Конница и вспомогательные войска выбрали сами себе места. Жестоко упорное сражение продолжалось во всю ночь с разнообразно переменным счастьем; оно клонилось к гибели то одних, то других. Ни смелость, ни сила рук, ни самое зрение, насколько оно могло действовать, не помогали. И в том и в другом строю одно и то же оружие; вследствие частых расспросов известны были условные знаки сражения: перемешались знамена, когда толпа, отняв их у неприятеля, тащила туда или сюда. В особенности сильно тесним был седьмой легион, недавно Гальбою набранный: убиты шесть сотников первых рядов, отнято несколько значков; самого орла с трудом спас сотник первой роты Атилий Вер с большим уроном неприятеля, но наконец и сам пал.
23). Поддержал уже расстроившиеся ряды Антоний, призвав преторианцев, а те, вступив в дело, сначала потеснили неприятеля, а потом уступили ему. Вителлианцы перенесли метательные орудия на полотно дороги, чтобы выстрелы действовали на свободном и открытом месте, а прежде они рассыпались по кустам; нисколько не вредя неприятелю. Особенно громадной величины орудие пятнадцатого легиона огромными камнями громило ряды неприятелей и много вреда причинило бы оно, но два воина дерзнули на прекрасное дело: не узнанные под щитами, взятыми с поля битвы, они обрезали веревки и упоры орудий. Тотчас их умертвили, и потому имена их остались неизвестными, но самое дело вне всякого сомнения. Судьба не дала еще ни одной из сторон решительного перевеса, пока с дальнейшим ходом ночи не взошел месяц и не бросил свой обманчивый свет на оба войска. Благоприятнее был он Флавианцам потому, что взад и тени людей и лошадей казались длиннее и удары, направленные как бы в тела, перелетали через них и падали дальше. А Вителлианцам свет луны бил в глаза и они подставляли себя неосторожно неприятелям, стрелявшим как бы из засады.
24). Тут Антоний, когда представилась возможность и узнавать своих и себя дать им признать, старался подействовать на одних стыдом и упреками, на большинство похвалами и убеждениями и на всех надеждами и обещаниями. Он спрашивал Паннонские· легионы: "зачем же они снова взялись за оружие? Это именно те поля, где для них представляется возможность загладить воспоминание прежнего бесславия и снова снискать славу". Затем, обращаясь к Мезийским легионам, называл их виновниками и зачинщиками войны; "напрасно они угрозами и словами вызывали Вителлианцев, если не в состоянии вынести их взгляда и рук". Так он говорил по мере того, как к кому подходил, но всего более обращался он к воинам третьего легиона, напоминая им и то, "что давно совершилось, и что свежо еще было в памяти, как они поразили при М. Антоние Парфов, при Корбулоне - Армян и в недавнее время Сарматов". Затем с негодованием говорил он преторианцам: "вы, разжалованные в поселян, если не победите, где найдете императора, где лагери, которые бы вас приняли? Тут и значки ваши и оружие и смерть в случае поражения, так как, мера позора вашего уже переполнилась". Со всех сторон отвечали ему криками, а воины третьего легиона отдали честь восходящему солнцу (таков обычай Сирии).
23). Не известно ли, откуда взялся или умыслом вождя распущен слух: явился Муциан; войска приветствовали друг друга. Выступили вперед, как бы получив свежее подкрепление; а ряды Вителлианцев стали уже редеть, так как они, не имея распорядителя, под влиянием личных мужества или робости, то собирались массами, то расходились. Когда Антоний заметил их слабость, стал теснить густыми колоннами. Тут ослабевшие ряды совершенно расстроились, да и восстановить их было невозможно, так как мешали повозки и орудия. По окраинам дороги рассеялись победители, Торопясь преследовать. Это побоище тем замечательнее было, что сын убил отца; передам имена и подробности этого происшествия так, как их передал Випстан Мессала. Юлий Мансвет из Испании, взятый в Стремительный легион, оставил дома несовершеннолетнего сына; тот, вскоре достигнув возмужалости, попал в седьмой легион при наборе сделанном Гальбою. Случайно встретил он отца и поразил его смертельною раною, потом стал обыскивать чуть живого, был им узнан и сам его узнал и уже испустившего дыхание обнял и голосом, смешанным с рыданиями, молил - "тень отца успокоиться и не отвращаться от него как от отцеубийцы. Дело это - общественное и один воин что за ничтожная единица при такой громадной междоусобной войне"? Тут же он поднял тело, вырыл яму и исполнил последний долг в отношении родителя. Заметили это те, что были ближе к нему, передали и другим: дивились этому по всему войску, жаловались и предавали проклятиям ненавистную войну. Это, впрочем, нисколько не уменьшило деятельности, с какою воины обирали убитых родных, близких, братьев. Говоря о совершившемся преступлении, тут же и делают его. Когда подошли к Кремоне, то их ожидало там новое и громадное дело.
26). Во время войны Отона, Германские войска окружили стены Кремоны своим лагерем, а его обнесли валом. Эти укрепления были еще увеличены. При виде их остановились победители и вожди не знали, что приказать. Начать приступ войску, утомившемуся в течение дня и ночи, было тяжело, а при отсутствии подкреплений вблизи и опасно. Если же им возвращаться в Бедриак, то невыносим будет труд столь отдаленного перехода и победа осталась бы совершенно бесплодною. Укрепить лагерь? Но и это по близости неприятелей было опасно, как бы они внезапною вылазкою не произвели замешательства в рассеянных и занятых работами воинах. А это более всего было страшно для их воинов, которым сноснее, была, опасность, чем замедление. Безопасность не могла им принести никакой выгоды, а действовать смело - манила надежда: всякое побоище, и раны, и пролитие крови возмещались жаждою добычи.
21). В эту же сторону клонился и Антоний; он отдал приказание - окружить укрепления стеною из воинов; сначала сражались издали стрелами и каменьями, с большим вредом для Флавианцев, так как стрелы падали на них сверху. Затем Антоний распределил между воинами части вала и ворота для того, чтобы разделенный труд обнаружил разницу между храбрыми и трусливыми, и чтобы воины находили поощрение в самом состязании к чести. Ближайшие места к Бедриакской дороге заняли воины третьего и седьмого легиона; часть вала, лежавшая правее, досталась легионам восьмому и седьмому Клавдиеву; воины тринадцатого легиона, по собственному побуждению, бросились к Бриксианским воротам. Вследствие этого было некоторое промедление, пока воины свезли с соседственных полей одни заступы, ломы, а другие косы и лестницы. Затем, подняв над головами щиты плотною чешуею (черепахою), подходят к стенам. И с той, и с другой стороны Римское знание военного дела: Вителлианцы бросают тяжелые камни; в разметавшуюся и колеблющуюся черепаху опускают длинные копья; наконец успевают расстроить связь щитов, и тогда повалили многих убитыми или изуродованными и причинили большое побоище.
28). Наступила минута нерешительности, но тут вожди воинам, утомленным и не внимавшим, как бы бесплодным, по их мнению, увещаниям, показывают Кремону. По мысли ли Горма, как передает Мессала, или основательнее в этом случае мнение К. Плиния, который винит в этом Антония, - я на себя не беру решить. Замечу только, что ни Горм, ни Антоний, каким бы мерзким делом ни было, не изменили бы ни своей жизни, ни понятию, какое о них имели. Тут уже не задержали воинов ни кровь, ни раны, а они подрывали вал, били ворота; влезая на плечи друг друга и вскарабкавшись на двухъярусную уже черепаху, они руками хватали неприятеля и его оружие. Невредимые с ранеными, полумертвые с издыхавшими падали вниз, различно гибли, и смерть принимала всевозможные виды.
29). Упорнее всего был бой седьмого и третьего легионов, и вождь Антоний с отборными вспомогательными войсками налег туда же. Упорный натиск Вителлианцы не в состоянии были выдержать, а стрелы, падавшие сверху, отражались о кров, сделанный из щитов; тут они наконец самое орудие (баллисту) сбросили на подошедших к стене воинов; оно, хотя и действительно разметало воинов и задавило тех, на которых упало, но вместе с тем падая повалило зубцы и обрушило часть вала, а находившаяся подле башня уступила ударам камнями; пока воины седьмого легиона усиливаются взойти, свернувшись в колонны, воины третьего легиона топорами и мечами прошибли ворота. Все писатели согласно утверждают, что первый ворвался К. Волузий, воин третьего легиона. Он взошел на вал и, прогнав тех, которые пытались еще сопротивляться, ввиду всех, знаком и голосом дал знать, "что лагерь взят". За ним вломились и остальные при общем замешательстве Вителлианцев, бросавшихся с вала. Все место, сколько его осталось пустого между лагерем и. стенами, наполнилось убитыми.
30). Но снова труды только в другом виде: высокие стены города, каменные башни, затворы ворот, окованные железом, воины готовые действовать оружием, многолюдное и привязанное к стороне Вителлия население Кремоны, значительная часть жителей Италии, собравшаяся туда, так как случайно в эти дни приходилась ярмарка. Все это своею численностью служило в помощь защищавшим, а нападавшие видели в этом для себя большую добычу. Антоний отдает приказание захватить огня и зажечь лучшие из строений около города, с тем расчетом - не заставит ли Кремонцев эта потеря их собственности изменить убеждения. Строения, ближайшие к стене и превышавшие их вышиною, наполнил храбрейшими из воинов, а те бревнами, черепицами, факелами сбивают защитников со стен.
31). Уже легионы плотными массами становились под черепаху из щитов, а иные воины метали стрелы и каменья, когда мало-помалу Вителлианцы стали падать духом. Чем кто выше был в порядке службы, тем скорее изъявлял готовность покориться судьбе, как бы в случае взятия и Кремоны приступом невозможно было ждать прощения и все раздражение неприятеля не обрушилось бы не на лишенное средств большинство, но на трибунов и сотников, где самое убийство вознаграждалось. Рядовые воины не радели о будущем, находя безопасность в самой неизвестности; они продолжали упорствовать, скитались по улицам, прятались в домах, даже и тогда не просили о мире, когда от войны отказались. А те, чье распоряжение было в лагерях, снимают надписи и изображения Вителлия; с Цецины (а он до сих пор находился еще в оковах), снимают цепи и умоляют - явиться их заступником в этом деле; а когда тот надменно и с пренебрежением смотрел на их просьбы, они не дают ему отдыха слезами (крайний предел бедствия), - столько храбрейших людей искали защиты в предателе; затем они показывают со стен масличные ветви и перевязи из лент (как знак покорности). Когда Антоний отдал приказание остановить стрельбу, вынесены были значки и орлы; за ними следовали печальные ряды безоружных, потупив глаза в землю. Обступили победители и сначала осыпали бранью, даже замахивались бить; но когда те не отворачивали лиц от оскорблений и, совершенно отложив чувство гордой самоуверенности, побежденные сносили все, пришло на память (воинам Веспасиана), что они то недавно после Бедриакской победы показали такую умеренность. Но когда явился Цецина консулом в богатой одежде и в сопровождении ликторов, которые раздвинули для него толпу, то победители воспылали негодованием; они осыпали его упреками в гордости, жестокости и (так ненавистны преступления!) даже в вероломстве. Заступился Антоний и, дав ему прикрытие, отослал к Веспасиану.
32). Между тем чернь Кремонская не знала куда деваться среди вооруженных; чуть-чуть было не подверглась она избиению, но просьбы вождей смягчили воинов. Созвав их на собрание, Антоний сказал им речь, где о победителях выражался в самых пышных выражениях, а о побежденных в духе милосердия; относительно участи Кремоны не сказал ничего. Войско, кроме постоянно присущей ему страсти к грабежу, с давнишнею злобою замышляло гибель Кремоны. Оно было того убеждения, что жители этого города еще в Отонову войну помогали стороне Вителлия. Затем они со свойственною городской черни насмешливостью преследовали ругательными шутками воинов тринадцатого легиона, которые оставлены были у них для постройки амфитеатра. Увеличивалось неудовольствие, вследствие данных там Цециною гладиаторских зрелищ; при том же тут было средоточие войны и во время боя приносили пищу Вителлиевым воинам; даже несколько женщин увлечено было к участию в сражении усердием к делу Вителлия и они там убиты. Время ярмарки и без того богатой колонии придавало вид еще более богатый. Прочие вожди стушевались; Антоний и его высокое положение и слава ставили на виду всех, а он поспешил отправиться в баню - смыть кровь; подхватили его выражение, как он заметил, что баня чуть тепла, тут же сказал: "а вот сейчас разгорится". Это шуточное изречение обратило общее негодование на Антония, будто бы он этим подал знак к сожжению Кремоны, а та уже горела.
33). Ворвалось сорок тысяч воинов и еще большее число маркитантов и чернорабочих при войске, которые еще с большею необузданностью пускались в своеволие и жестокости. Ни звание, ни лета не служили защитою: наслаждения и убийства, убийства и наслаждения сменяли друг друга. Дряхлых стариков, отживших свои годы женщин, добычу лишенную ценности, влекли на посмеяние. Если же попадалась взрослая девушка или красивый молодой человек, то его терзали руки тащивших его силою каждый к себе и потом он служил поводом своим расхитителям губить взаимно друг друга. Когда тащили воины каждый себе деньги или тяжелые золотые вещи храмов, то если встречали более сильных, теряли и жизнь и добычу. Некоторые, не обращая внимания на то, что лежало готовое, побоями и пытками допрашивали хозяев о том, что они спрятали, и вырывали их запасы. В руках были факелы; их, вытащив добычу, бросали из шалости в опустошенные дома и обобранные храмы, - и хотя в войске, представлявшем такое разнообразие в языках и нравах и состоявшем из граждан, союзников и чужестранцев, - различные были страсти и не всем одно и то же нравилось, но недозволенного ничего никому не было. На четыре дни достало Кремоны; а когда все, и священное и светское, погибло в огне, остался только один храм Мефитиса перед стенами - в местности, в самом ли божестве, найдя защиту.
34). Таков был конец Кремоны через 286 лет от её начала. Построена она при консулах Т. Семпронии и Корнелии при вступлении Аннибала в Италию, как оплот против Галлов, находившихся по ту сторону По и вообще если из - за Альпов явится какая-либо опасность. Потом численностью поселенцев, благоприятным при реках положением, плодородием прилежащих земель, приязненными и родственными отношениями соседей, - возрасла и процвела; во внешних войнах оставалась невредимою, менее была счастлива в гражданских. Антоний, стыдясь совершившегося злодейства, вызвавшего общее негодование объявил, чтобы никто не держал в плену Кремонцев. Эту добычу бесполезную воинам сделало единодушие Италии, решившей пренебречь покупкою таких рабов. Начали их убивать; а когда об этом узнали, то родственники и ближние стали их выкупать тайком. Вслед за тем оставшееся население вернулось в Кремону; возобновлены строения и храмы на щедрое приношение муниципий, и Веспасиан содействовал к тому убеждениями.
35). Впрочем, зловонные испарения земли, кровью пропитанной, не позволили долго оставаться на развалинах погибшего города. Войско выступило вперед до третьего милевого камня и тут приведены в порядок и помещены каждый под свои значки скитавшиеся и оробевшие Вителлиевы воины. Побежденные легионы для того, чтобы в продолжавшуюся еще гражданскую войну не поступили двусмысленно, рассеяны по Иллирику. А для того, что бы дать знать о случившемся, отправлены в Британнию и Испанию гонцы (впрочем, молва сама взялась сделать их дело): в Галлию - Юлий Кален трибун, в Германию - Альпин Монтан, префект когорты, из них последний Тревир, а Кален и Эдуй оба были приверженцами Вителлия. Переходы через Альпы заняты военными отрядами; подозревали Германию, будто бы она готовится на помощь Вителлию.
36). А Вителлий по отъезде Цецины не много дней спустя отправил на войну и Фабия Валенса, а сам позабывал все заботы в наслаждениях: ни к войне нисколько не готовился, ни на воинов не старался действовать убеждениями и упражнениями; но скрываясь под тенью садов, - подобно беспечным животным, которым если дать корму, то они лежат в бездействии, - прошлое, настоящее и будущее предавал одинаковому забвению. Но и его, косневшего в праздности в Арпцинской роще, поразили измена Луцилия Басса и отпадение Равенского флота. Немного спустя приходит известие о Цецине, прискорбное и вместе радостное, что он изменил было, но войском заключен в оковы. На беспечный характер Вителлия радость подействовала сильнее заботы. С большим торжеством вернулся он в город и перед многолюдным собранием осыпал похвалами преданность воинов. П. Сабина, префекта претория, за дружбу с Цециною велел заключить в оковы, и на его место назначил Алфена Варона.
37). Потом Вителлий сказал речь перед сенатом в таком же торжественно пышном тоне; самые изысканные выражения лести были на нее ответом. Почин строгого над Цециною приговора сделан Л. Вителлием, а в след за ним и прочие в притворном негодовании за то, что он, "будучи консулом - государство, начальником войск, главнокомандующего, наконец друга предал, будучи осыпан такими богатствами, такими почестями", и как будто бы жалуясь за Вителлия, высказывали собственное горе. Но ни в чьей речи не проскользнуло ничего обидного для вождей Флавиевой партии; виня заблуждение и неразумие войска, в нерешительности избегали всякого помина об имени Веспасиана. И нашлись охотники выпросить хоть один день консульства (только он и оставался от консульства Цецины) к большому посмеянию и над тем, кто давал и кто принял. Накануне календ Ноябрьских[9] Розий Регул и принял консульство, и сложил его. Люди знающие дело заметили, что "прежде никогда без отречения самого должностного лица (консула) или особенного на этот предмет закона не замещали его места другим". А консул на один день был еще прежде - Каниний Ребил при диктаторе К. Цезаре, когда он торопился раздавать награды за подвиги междоусобия.
38). В эти дни стала известна смерть Юния Блеза и подала повод ко многим толкам; о ней так нам передано: Вителлий, страдая сильно телесною болезнью, из Сервилианских садов заметил что находившаяся по соседству башня ночью засветилась яркими огнями. На расспросы его о причине, извещен был, "что у Цецины Туска пирует много гостей и особенный почет Юнию Блезу". Подробности преувеличены - относительно приготовлений и образа мыслей склонного к чему-нибудь решительному. Нашлись, которые ставили в вину, самому Туску и другим, но более всех Блезу то, что он проводит время в веселостях тогда, когда государь болен. Когда Вителлий был раздражен и возможность погубить Блеза сделалась достаточно вероятною для тех, кто привыкли рассчитывать на приступы неудовольствия государя, выдвинули на первый план Л. Вителлия - доносчиком. Он ненавидел Блеза по чувству преступной зависти, так как тот его, запятнанного всякого рода позором, далеко опережал отличною репутациею, уходит в опочивальню императорскую, обнимает его сына, прижимает к груди и, припав с ним вместе к коленам Вителлия, на вопрос его: чем он так расстроен? высказался так: "не из собственных опасений и не за себя тревожась, но за брата, за его детей явился он с мольбою и слезами. Напрасно было бы бояться Веспасиана, которого не допустят сюда столько Германских легионов, столько провинций верных доблестью, наконец столь необозримое протяжение земель и морей. Нужно беречься врага здесь в городе (Риме) того, кто хвалится предками Юниями и Антониями, кто, будучи от корня императорского, показывает себя к воинам ласковым и щедрым. В ту сторону обращаются мысли всех, между тем как Вителлий, невнимательный и к друзьям недругам, лелеет соперника, который с пиршества любуется на страдания государя. За такую безвременную веселость нужно сделать ему ночь печальною и похоронною. Пусть он узнает и почувствует, что Вителлий жив и властвует, а если что с ним по воле судеб и случится, то имеет сына.
39). Когда он колебался между преступлением и страхом, то, дабы отложив смерть Блеза не ускорить собственную гибель, - а явно отдав приказание его умертвить, не навлечь общего сильного неудовольствия, заблагорассудили действовать ядом. Злодейству придал вероятие благородною радостью, пожелав, видеть Блеза. При этом слышали зверское слово Вителлия; он, привожу его собственное выражение, "оробел, видя смерть врага"[10]. Блез, кроме знатного происхождения и прекрасной нравственности, был упорен в верности. При совершенно еще прочном положении дел, ухаживали за ним Цецина и люди стоявшие во главе партии, уже презирая Вителлия, но он упорно отклонял их предложения: святой жизни, враг смут, он не домогался никакой внезапной почести, ни даже государствования, избегая того, как бы его не сочли достойным.
40). Между тем Фабий Валенс со многочисленною свитою изнеженных наложниц и евнухов шел медленнее, чем следовало бы на войну, от поспешных гонцов узнал о том, что флот Равенский предан Луцилием Бассом. Если бы он ускорил начатое им движение, то упредил бы колебавшегося Цецину или мог бы нагнать легионы прежде решительного боя. И не было недостатка в тех, которые ему внушали, чтобы он с самыми преданными ему личностями отправился в Гостилию и Кремону, миновав Равенну. Другим более нравилось: "призвав из города преторианские когорты, прорваться силою". Сам Валенс в бесплодной нерешительности тратил то время, когда нужно было бы действовать, на совещания. Потом, пренебрегши и тем и другим советом и - а это в опасном положении дел всего хуже - избравши середину, и недостаточно был смел, и мало предусмотрителен.
41). Он послал письмо к Вителлию, прося помощи; пришли три когорты с Британнским эскадроном в количестве, которое не годилось ни для действия хитростью, ни силою. Но Валенс, и при таком опасном положении дел, не чужд был дурной славы, что хватает недозволенные наслаждения; рассказывали, что он осквернял дома дававших ему гостеприимство - соблазном замужних женщин и девиц; действовал силою и деньгами и чем власть ближе была к падению, тем неумереннее было его желание пользоваться. Наконец, с приходом пехоты и конницы, обнаружилась вся несостоятельность плана действий Валенса; с такими небольшими силами, как бы они верны ни были, и невозможно было проникнуть через ряды неприятелей, да и верность их была не совсем надежна. Впрочем, задерживали их еще стыд и уважение к вождю, находившемуся тут же; но не надолго могло это быть уздою людей жаждавших опасностей и не отступавших ни перед чем бесчестным. Озабоченный этим Валенс посылает когорты вперед в Аримин, а всадникам отдает приказание прикрывать тыл; а сам в сопровождении немногих, на кого не подействовала перемена счастья, повернул в Умбрию, а оттуда в Этрурию; а тут узнав об исходе Кремонской битвы, затеял план - действия не глупый и в случае успеха смелый, схватив суда, высадиться в какой-либо части Нарбонской провинции и Галлии, находившееся там войско и Германские народы вызвать на новую войну.
42), С удалением Вителлия, воинов, занявших Аримин и находившихся в тревоге, Корнелий Фуск окружил и с суши и с моря, пододвинув войска и послав вдаль ближайшего берега легкие (либурнские) суда. Заняты ровные места Умбрии и вся Пиценская область сколько ее омывает Адриатическое море. Вся Италия была теперь разделена между Веспасианом и Вителлием Апеннинскими горами. Фабий Валенс из Пизанского залива, суровым морем или неблагоприятными ветрами, загнан в порт Геркулеса Монэка[11] (одноокого). Недалеко оттуда находился Марий Матур, прокуратор морских Альп, преданный Вителлию, верности к которому он еще не изменил, хотя все кругом было враждебно. Он - Валенса принял ласково, но внушениями своими стращал его: чтобы самонадеянно не входил в Нарбонскую Галлию. Опасения сломили верность остальных приверженцев Валенса; так как все окрестные местности прокуратор Валерий Павллин, знаток военного дела, и друг Веспасиана до его возвышения, привел к присяге на верность ему.
43). Вызвав всех, которые, будучи уволены Вителлием, добровольно искали военной службы с вооруженным отрядом, охранял колонию Форум-юлиенскую, ключ к владению морем, и тем с бо́льшим значением, что отечество Павллина Форум-Юлия, и что он был в большом почете у преторианцев, которых когда-то он был трибуном. Даже поселяне, из привязанности к своему городу и в надежде будущего значения, силились оказать содействие партии (Веспасиана). Когда все это казалось верным и готовым, да и молвою было еще преувеличено, то оно поразило и без того непостоянные умы Вителлианцев. Фабий Валенс с четырьмя телохранителями и тремя друзьями, таким же числом сотников, вернулся к судам; а Матур и прочие остались добровольно и приведены к присяге на верность Веспасиану. Впрочем, Валенсу, если и безопаснее было море, чем берега или города, то о том, что будет, он оставался в сомнении и более уверенный в том, чего нужно избегать, чем кому доверять, непогодами занесен на Стохады[12], острова Массилийцев; тут его захватили посланные Павллином легкие суда.
44). По взятии Валенса, все обратилось к усилившемуся победителю. Начало сделано в Испании первым легионом, носившим наименование "помощника", а он, дорожа памятью Отона, был враждебен Вителлию, и увлек за собою десятый и шестой. Да и Галлии не медлили. И Британнию - особенное расположение к Веспасиану, так как он там был поставлен от Клавдия начальником второго легиона и действовал на войне со славою, увлекло не без волнения, впрочем, остальных легионов, в которых большинство сотников и воинов, получив повышение от Вителлия, с беспокойством меняли уже испытанного государя.
45). При таком разномыслии и частых доходивших слухах о войне между гражданами, Британнцы поободрились духом под руководительством Венуция; а он, кроме природной отважности и закоренелой ненависти к имени Римскому, имел еще личные причины неудовольствия против царицы Картисмандуи. Она господствовала над Бригантами, была очень знатного происхождения, а могущество её еще увеличилось, когда, хитростью захватив царя Карактака, она, по-видимому, устроила торжество Клавдия Цезаря. Оттого, что стала она богата средствами, и жила роскошно, так как все ей благоприятствовало; отвергнув с презрением Венуция (он был ей муж), она его оруженосца Веллоката взяла в супружество и соправительство царством. Это преступление потрясло тотчас же её дом. За мужа - сочувствие всех граждан, а за любовника - воля царицы и её жестокость. Вследствие этого Венуций, призвав союзников, и вследствие отпадения самих Бригантов, поставил Картисмандую в самое затруднительное положение. Тогда стали просить помощи Римлян; наши пехотные и конные полки, борьбою с разнообразными переменами, выручили, впрочем, царицу из опасности. Царство осталось Венуцию, а нам война.
46). В это же время взволновалась и Германия, вследствие недеятельности вождей и восстания легионов. Внешним насилием, вероломством союзников Римскому господству нанесен был почти решительный удар. Войну эту с её причинами и событиями (так как она далеко пошла) мы вслед за сим изложим. Зашевелился и народ Даков никогда не надежный в верности, а теперь, и вне опасений, так как войско выведено из Мезии. Сначала Даки спокойно смотрели на то, что делалось, но когда узнали, что война охватила Италию, и что все взаимно враждебно, они взяли силою зимние помещения когорт и эскадронов и заняли оба берега Дуная. Уже готовились они истребить лагерь легионов, но Муциан выставил против них шестой легион, зная о победе Кремонской, и не желая допустить одновременного с двух сторон вторжения иноземцев, что случилось бы, если бы прорвались и Даки и Германцы. Помогло, как и не раз в других местах, и тут счастье народа Римского, занесшее именно туда Муциана с силами Востока, а также и то, что под Кремоною дело уже окончилось. Фонтей Агриппа из Азии (за консула он управлял этою провинцию с властью на год) сделан начальником Мезии; прибавлены ему силы из бывшего Вителлиева войска; его рассеять по провинциям и пустить в войну с чужестранцами было соображением для обеспечения мира. Да и прочие народы не молчали.
47). Неожиданную войну в Понте затеял раб из иноземцев, когда-то начальник царского флота; то был Аницет, отпущенник Полемона, когда-то крайне могущественный, а с тех пор, как царство обращено в провинцию, нетерпеливо ждавший перемены. Вследствие этого он, действуя от имени Вителлия, призвав народы, жившие по соседству с Понтом, и соблазнив всех бедняков надеждою грабежа, предводитель немаловажного отряда, нечаянно ворвался в Трапезунт, город исстари славный, воздвигнутый Греками на самом отдаленном краю Понтийского берега. Перерезана там когорта; прежде она составляла вспомогательный контингент царя, но потом получила в дар гражданство Римское, имела значки и оружие совершенно наши, а своеволие и леность сохранила вполне Греческие. Да и флот сжег беззащитный в море, так как Муциан отвел в Византию отборные легкие (Либурнские) суда и всех воинов. Даже дикари рассеялись повсюду, высказывая презрение, на скорую руку сделали они суда (камарами их называют), с узкими к верху боками и к низу широкими без всяких железных или медных скреплений; а в бурную погоду, когда волны подымаются высоко, они сверху судов накладывают доски, так что те представляют вид кровли; так они носятся по волнам, имея одинаковые с обеих сторон выдающиеся части (носовые) и свободно действуя то туда, то сюда греблею, глядя потому, в какую сторону причалить для них лучше и безопаснее.
48). Дело это обратило на себя внимание Веспасиана, и он избрал значконосцев (вексиллариев) из легионов и вождем назначил Виридия Гемина, отличившегося на военной службе. Тот напал на неприятеля неустроенного и рассеявшегося из жадности к добыче, и согнал его на суда. Поспешно устроив Либурнские (легкие) суда, он нагнал Аницета в устье реки Когиба, считавшего себя безопасным, вследствие покровительства царя Седохезоров, которого он побудил деньгами и дарами к содействию себе. Сначала царь угрозами и оружием пытался защитить молившего его о заступничестве; но когда ему показали награду за предательство или войну, то, со свойственным дикарям непостоянством в верности, условился он относительно гибели Аницета, выдал перебежчиков, и тем положен конец рабской войны. Когда Веспасиан радовался этой победе, то все исполнялось свыше его желаний, и вестник о сражении Кремонском настиг его в Египте. Тем поспешнее он отправился в Александрию, чтобы теперь, когда главные силы Вителлия были сломлены, стеснить голодом город (Рим), который нуждался для своего существования в чужой помощи. Он готовился и на Африку, лежавшую бок о бок с Египтом, сделать нападение с суши и с моря, отрезать подвозы хлеба и произвести у неприятеля раздор и нужду.
49). Между тем как с такою переменою (образа мыслей) всего земного шара судьба Империи переходила в другие руки, Прим Антоний после Кремоны действовал уже не с прежним чистосердечием; полагал ли он, что достаточно уже сделал на войне и остальное уже легко, или удачи при таких его наклонностях вызвали проявления корыстолюбия, надменности и других дотоле скрытых недостатков: с Италиею обращался он как с военною добычею; за легионами ухаживал как бы за своими собственными; всеми и словами и действиями старался проложить себе дорогу к могуществу. Желая удовлетворить наклонности воинов к своеволию, он предложил легионам заместить вакансии убитых сотников. Вследствие такой подачи голосов выбраны люди самые беспокойные; и уже не воины были в полном распоряжения вождей, а вожди должны были уступать насилию воинов. Из таких распоряжений, клонившихся к возмущению и уничтожению дисциплины, Антоний тут же извлекал свою выгоду, нисколько не остерегаясь уже приближавшегося Муциана; а это было для него гибельнее пренебрежения к самому Веспасиану.
50). Впрочем, вследствие приближения зимы и сырости земель по р. По, движение вперед произведено только войсками налегке. Значки и орлы победивших легионов, воины ослабевшие от ран или преклонного возраста, а большая часть даже и совершенно здоровых, оставлены в Вероне; казалось, так как участь войны уже решена, достаточным когорт и эскадронов и отборных из легионов. Присоединился одиннадцатый легион; в начале обнаруживавший нерешительность, но при благоприятном обороте дел стал он тревожиться тем, что не принимал доселе участия. Сопровождали и шесть тысяч Далматов, только что набранных. Вел их бывший консул Поппей Сильван; а вся сущность распоряжений у Анния Басса, легата легиона; он, под видом полной покорности, совершенно управлял Сильваном, к военному делу неспособным и проводившим целые дни в одних лишь разговорах, и спокойно и деятельно совершал все, что нужно было. К этим войскам из моряков Равенских, требовавших служить в легионах, присоединены лучшие по выбору, а флот пополнили Далматами. Войска и вожди останавливаются у храма Счастья[13], оставаясь в нерешительности как поступить. Они слышали, что преторианские когорты выступили из города, и полагали, что Апеннины заняты вооруженными отрядами. Вождей приводили в ужас - в стране, опустошенной войною, недостатки всякого рода и крики возмущения воинов, требовавших денежной платы, а не было запасено ни денег, ни хлеба. Да и препятствовали поспешность и жадность воинов, с которою они расхватывали силою то, что могли бы получить и так.
51). Да лучших и достовернейших питателей могу сослаться в том, до какой степени простирались у победителей не уважение к законному, и законами не дозволенному; так простой (рядовой) всадник хвалился, что в последнем сражении убил брата, и просил себе у вождей за то награждения. А им почтить такое убийство не дозволяло право человеческое, а наказать за него военные обычаи. Отложили под предлогом, что он заслужил более, чем сколько возможно было бы дать ему в настоящем; а что было дальше - известий нет. Впрочем, и в прежде бывшие усобицы между гражданами случилось такое же преступление: в сражении, происшедшем у Яникула против Цинны, воин Помпеев убил своего брата, а потом узнав о преступлении, лишил сам себя жизни, как упоминает Сизенна; так у предков более было и чувствительности к славе добрыми делами, и живее раскаяние даже в невольном проступке. Такие то и в этом роде деяния, заимствованные из воспоминаний древности, будем приводить, и мне кажется уместно везде, где сущность дела и положение потребует или примеров хорошего, или утешения в дурном.
52). Антоний и вожди партии (Веспасиановой) положили: послать вперед всадников и расследовать всю Умбрию, где удобнее и легче можно будет перейти Апеннинские высоты; вызвать всех воинов, сколько их осталось в Вероне, с орлами и значками, а По и море наполнить подвозами всех необходимых припасов. В числе вождей находились и такие, которые хотели протянуть дело: Антоний уже не знал меры и от Муциана ждали более основательности. А он тревожился такою скоростью победы, и если бы город (Рим) заняли не в его присутствии, то он счел бы себя лишенным участия и в войне и в славе, писал к Приму и Вару неопределительно: то "нужно продолжать начатое", то подробно излагал выгоды медленности; он так все улаживал, чтобы, глядя по ходу дел, от неудач отречься, а действия успешные признать за свои. Плотия Грифа, только что перед тем Веспасианом пожалованного званием сенатора и сделанного начальником легиона, и других ему верных открыто предупреждал. Они все написали о поспешности Прима и Вара крайне дурно и то, что хотелось Муциану. Это письмо отправлено к Веспасиану и Муциан сделал то, что распоряжения и действия Антония получили оценку, далеко не соответствовавшую его ожиданиям.
53). С неудовольствием принял это Антоний и вину слагал на Муциана, которого наговоры так унизили его труды; да и на словах не знал умеренности, имея привычку выражаться резко и не вынося зависимости. Он сочинил письмо к Веспасиану смелее, чем бы следовало к государю, и не без хотя и скрытого осуждения Муциана: "он подвинул Паннонские легионы к войне; по его побуждению встрепенулись вожди Мезийские; его твердость прорвала Альпы; он завял Италию и преградил путь подкреплениям из Германии и Реции. Высокий подвиг, и ему принадлежит, что он сначала грозным натиском конницы, а потом силою пехоты сокрушил несогласные и разбросанные легионы Вителлия в течение дня и ночи. Несчастье Кремоны условлено было необходимостью войны; с большим вредом, с гибелью гораздо большего числа городов, сопряжены были старинные смуты граждан и дороже стоили они отечеству. Не гонцами и письмами, но на поле сражения личным мужеством и оружием доказывает он свою службу императору. И не затмевает он славу тех, которые между тем устраивают дела Азии; им нужно умиротворить Мезию, а ему, Муциану, дороги безопасность, и спасение Италии. По его (Муциана) убеждению Галлии и Испании, самая сильная чает земель, обратились к Веспасиану. Но вообще будут труды его, если награды за опасности и труды получат те, кто опасностей и в глаза не видали". Не скрылось это от Муциана и вследствие этого важные неудовольствия; Антоний и в них действовал просто, а Муциан хитро скрыл, но тем неумолимее была его ненависть.
54). А Вителлий после удара, нанесенного ему под Кремоною, держал втайне поражение, в безрассудной скрытности более препятствуя себе помочь беде, чем её развитию. Если бы он сознал положение дел и обдумал бы его с другими, то еще было бы достаточно и надежд и сил; а когда он напротив все выставлял в виде веселом (благоприятном), то положение его становилось все хуже от такой лжи. Удивительное у него самого соблюдалось молчание о войне, и по городу запрещены разговоры о ней; вследствие этого было их больше, и будь дозволено, высказывали бы правду, а по случаю запрещения, представляли все еще хуже, чем было. Да и вожди неприятелей не преминули развивать эти преувеличенные толки; захватывая в плен лазутчиков Вителлия, они отпускали их назад, поводив по всему войску и познакомив со всеми его силами; а Вителлий, расспросил их втайне, велел всех предать смерти. Замечательна твердость, сотника Юлия Агреста; после многих разговоров, которыми он тщетно старался возбудить в Вителлии мужество, он убедил послать его осмотреть силы неприятелей и узнать, что происходило у Кремоны. Он не хотел и пытаться обмануть Антония, разведав тайно; но, высказав ему прямо поручения императора и свой образ мыслей, просил, чтобы ему все показали. Посланы показать ему место сражение, следы Кремоны и взятые легионы. Агрест вернулся к Вителлию, и когда тот отрицал справедливость принесенных нм известий и попрекал его, будто бы он подкуплен другою стороною. "Вижу я, - сказал Агрест, - что тебе необходимо сильное доказательство и так как и жизнь и смерть моя тебе ни на что уже более не нужны, то и представлю такое доказательство, которому ты поверишь". С тем он и ушел от него и добровольною смертью скрепил свои слова. Некоторые передают, будто он убит по приказанию Вителлия, а относительно его верности и твердости совершенно тоже (что изложено выше).
55). Вителлий, как бы встрепенувшись от сна, отдает приказание Юлию Приску и Альфену Вару с 14 преторианскими когортами и всеми эскадронами конницы занять Апеннины. Последовал за ними и флотский легион. Столько тысяч вооруженных, отборная пехота и конница, - будь другой вождь, - представляли бы в себе достаточно силы и для действий наступательных. Остальные когорты вверены брату (императора) Л. Вителлию для защиты города; а сам император нисколько не изменяя своего роскошного образа жизни и в самой недоверчивости торопливый спешил выборами, которыми назначал консулов на многие годы вперед; щедро раздавал союзникам льготы, чужестранцам - права Лациума: с одних слагал повинности, а других увольнял от них вовсе; наконец без всякой заботливости о том, что будет после, терзал государство. Но масса готова была принимать благодеяния в размере столь широком: люди недальные охотно давали себя подкупать деньгами, а люди разумные считали ничтожным (недействительным) то, чего и давать и принимать невозможно было без существенного вреда государству. Наконец, уступая сильному желанию войска, занявшего Меванию[14], в сопровождении множества сенаторов, которые последовали за ним - многие из честолюбия, а большая часть из страха, Вителлий прибыл в лагерь нерешительный духом и легко доступный злонамеренным советам.
56). Когда он говорил к войску, - чудно и сказать, - налетело такое множество гадких[15] птиц, что как бы черным облаком затмили дневной свет. Присоединилось и еще зловещее предзнаменование: бык убежал с алтаря, разметав приготовления к жертвоприношению, и далеко не там, где по закону дозволялось закалывать жертвенных животных, зарезан. Но главным чудовищным явлением был сам Вителлий, чуждый знания военного дела, не могущий решиться на какой-либо план действия; он расспрашивал других: какой порядок движения войска, как производится рекогносцировка, каким способом ускорить или замедлить военные действия; при каждом известии страх выражался на его лице и походке, потом он напивался пьян. Наконец надоело ему в лагерях и, услыхав об отпадении Мизенского флота, он вернулся в Рим, робея перед каждым свежим бедствием и не думая о главной опасности. Между тем ясна была необходимость - перейти Апеннины со всеми силами его совершенно свежего войска, атаковать неприятеля измученного зимним временем и недостатками, а Вителлий дробил силы; лучших воинов, упорствовавших до последней минуты, предал на убиение и плен; самые опытные сотники не согласны были (с таким образом действий), и если бы с ними посоветовались, сказали бы правду. Отстранили их самые приближенные друзья Вителлия; а слух государя так уже приобвык, чтобы встречать с неудовольствием советы на полезное, а охотно лишь то, что приятно, а впоследствии должно обратиться ко вреду.
57). Но флот Мизенский (в несогласиях между гражданами такую силу имеет решительность и отдельных личностей) Клавдий Фавентин сотник, с бесчестьем получивший от Гальбы отставку, увлек к отпадению, показав мнимое письмо Веспасиана, обещавшее награду за измену. Флотом начальствовал Клавдий Аполлинарий, в верности нетвердый и на вероломство недостаточно деятельный. Апиний Тиро, бывший претором, в то время случайно находился в Минтурне и предложил себя вождем изменникам. Ими увлечены колонии и муниципии при особенном усердии Путеоланцев к Веспасиану, а напротив Капуя оставалась верною Вителлию; взаимное соперничество городов находило себе пищу в гражданских смутах. Вителлий избрал Клавдия Юлиана (он недавно и с большою снисходительностью начальствовал Мизенским флотом) задобрить умы воинов; на помощь дана городская когорта и гладиаторы, которыми начальствовал К. Юлиан. Когда оба лагеря расположены были один возле другого, Юлиан не долго колебался и перешел на сторону Веспасиана; занята Таррачина, более защищенная местоположением и стенами, чем соображениями тех, кто в ней были.
58). Когда это узнал Вителлий, то оставив часть войск в Нарни с префектами претория, брата Л. Вителлия с шестью когортами и пятьюстами всадниками, отправил на встречу войне, начавшейся в Кампании; а сам, страдая духом, находил себе ободрение в усердии воинов и криках народа, требовавшего оружия: массу, ни на что негодную и ни на что кроме слов нерешившуюся бы, величает грозным для виду названием войска и легионов. По убеждению отпущенников (а из друзей кто чем знатнее, тем менее можно было ему доверяться), отдает приказание - созвать трибы. Давших имена приводит к присяге; при наплыве толпы заведывание выборами поручил консулам. Сенаторам приказано выставить известное число рабов и количество серебра. Всадники Римские предложили содействие и деньги; даже отпущенники, как милости, просили также позволения участвовать. Такая готовность служить, - внушенная страхом, была перетолкована как знак расположения. Да и большинство если и сострадало, то не столько Вителлию, сколько несчастной участи и положению высшего лица в государстве. Да и сам он был тут же: выражением лица, голоса, слезами выманивал он сострадания; щедр был на обещания и, как то обыкновенно бывает с людьми встревоженными, не знал ни в чем меры. Даже хотел, чтобы ему дали наименование Цезаря, которым он было пренебрег ранее; но тут он приписывал этому наименованию суеверное значение, и при опасности одинаково внимают и советам людей умных и толкам простонародья. Впрочем, как всякое начинание по первому побуждению, а не зрело обдуманное, сперва горячо принятой, от времени все слабело; мало-помалу разошлись сенаторы и всадники сначала исподволь (медленно), потом, в особенности где его (Вителлия) самого не было, то даже с пренебрежением и без разбора; наконец Вителлий, стыдясь бесплодных усилий, сам освободил их от того, чего они не давали.
59). Если Италия поражена была ужасом при занятии Мевании и возобновлении войны как бы сначала, так несомнительное участие к стороне Веспасиана вызвало столь робкое удаление Вителлия. Восстали Самниты, Пелигны и Марсы, соревнуя Кампании, что она их предупредила, и как всегда под новою властью, высказывали готовность принять все обязанности войны. Но в суровую зиму от перехода через Апеннины сильно пострадало войско и тут-то обнаружилось, какой опасности подвергалось бы оно, если бы судьба не возвратила Вителлия, а она за вождей Флавиевой партии сделала по крайней мере столько же, сколько и их соображения. Тут встретили они Петилия Цериалиса, кототорый в одежде поселянина и, благодаря знанию местности, ушел от сторожей Вителлиевых. Цериалис состоял в близком родстве с Веспасианом и сам не без славы исполнял военную службу, вследствие чего и принят в число вождей. Что Флавию Сабину и Домициану представлялась возможность уйти - многие передали. И посланные от Антония вестники проникали, обманывая разными способами и показывая места и, средства защиты. Сабин ссылался на слабость здоровья, не позволявшую ему напряжений и смелой деятельности: Домициану и хватало мужества, но Вителлий окружил его, стражами; хотя они и давали слово бежать с ним вместе, но их опасались, как будто тут они действовали из коварного умысла. А сам Вителлий, заботясь о собственной родне, ничего враждебного не готовил против Домициана.
60). Когда вожди партии (Флавиевой) прибыли в Карсулы[16], немного дней употребили они на отдохновение, пока настигли их Орлы и значки легионов. Нравилось и самое место лагерей, так как оттуда был вид на далекое пространство; безопасен был подвоз припасов и с тылу находились самые цветущие муниципии. Вместе велись переговоры с Вителлианцами, находившимися в расстоянии десяти миль, и надеялись, что они передадутся. Воины все это переносили с досадою и предпочитали лучше победу, чем мир; не хотели даже дождаться и своих легионов, видя в них более товарищей в разделе добычи, чем опасностей. Позвав на собрание, Антоний им внушил: "у Вителлия есть еще силы, нерешительные когда идут совещания, а если довести их до отчаяния, то опасные. Начало гражданских усобиц зависит от случайностей, но победа достается лишь разумным и основательным усилиям. Уже отпали (от Вителлия) и флот и лучшие места Кампанского прибрежья и от обладания вселенною осталось Вителлию только то пространство земли, которое есть между Таррачиною и Нарни. Снискано довольно славы Кремонским сражением, и бесславия гибелью Кремоны; пусть же они лучше желают спасти Рим, чем взять приступом; большая их ждет награда и гораздо большая слава, если они, без пролития крови, обеспечат безопасность сената и народа Римского.
61). Этими и в роде этих увещаниями смягчены умы. Немного после пришли легионы. Вителлиевы когорты находились в нерешительности вследствие ужаса и слуха о приращении войска (новыми силами); никто их не убеждал воевать, а многие склоняли к переходу, наперерыв хлопоча передать свои сотни и взводы в дар победителю и заискать его милостей на будущее время. Через них узнали, что Интерамна[17] в близлежащей равнине занята отрядом четырехсот всадников. Послан тотчас Вар с легким отрядом; немногие, пытавшиеся сопротивляться, были умерщвлены, а большинство, отбросив оружие, просили прощения; некоторые бежали в лагерь и там все переполнили страхом, увеличивая своими толками доблесть и силы неприятелей, с целью уменьшить позор оставленного ими военного поста. Притом же у Вителлиан за дурные поступки не было никакого наказания; награды за измену подорвали преданность, и осталось только состязание вероломства; один за другим перебегали трибуны и сотники, так как простые воины еще упорствовали за Вителлия; Наконец Приск и Альфен, оставив лагери, вернулись к Вителлию и освободили всех от стыда измены.
62). В это же время Фабий Валенс умерщвлен в тюрьме в Урбине, голову его показали Вителлиевыме когортам, дабы они больше не питали никакой надежды; так как они были того убеждения, что Валенс перешел в Германию и собирает там и прежние и новые войска. Видя его убитым, перешли к отчаянию, а Флавиево войско приняло смерть Валенса с неописанным воодушевлением, как конец войне. Валенс родился в Ананье от всаднического семейства: не строгой нравственности, умом обижен не был; добивался славы человека ласкового и обходительного свободою жизни. На играх Ювенальских при Нероне, будто бы по необходимости, а потом и с охотою, брал на себя роли актеров с большим искусством, чем согласно с требованиями чести. Будучи легатом легиона, и ухаживал за Вергинием, и очернил его. Фонтея Капитона умертвил или как преступника, или потому, что не был в состоянии вовлечь его в преступление. Предатель Гальбы, Вителлию оставался верным и известность снискал вероломством других.
63). Отовсюду порваны надежды, и Вителлиевы воины, перехода на сторону (Веспасиана), хотели сделать это не без приличной обстановки и под значками и знаменами спустились в равнину, окружавшую Нарни. Флавиево войско, как на сражение, выстроилось в полном параде, обставив дорогу густыми рядами. Вителлианцы приняты в середину и окруженным Прим Антоний сказал несколько ласковых слов; приказано одной части (Вителлиева войска) оставаться в Нарни, а другой в Интерамне; оставлены вместе легионы из победивших в количестве и не так значительном, чтобы им быть в тягость, если они будут оставаться в покое и достаточном для обуздания каких-либо вспышек. Не переставали в течении этих дней Прим и Вар часто посылать гонцов к Вителлию, предлагая ему безопасность, деньги и уединение в Кампании, "если, положив оружие, он и себя и детей предоставит в распоряжение Веспасиана". В таком же роде и Муциан написал письмо, которому в особенности доверял Вителлий, ведя переговоры о числе рабов и о выборе места на берегу. Такое оцепенение овладело умом Вителлия, что если бы другие не вспомнили о том, что он был государем, то он сам забыл бы.
64). Люди самые значительные по положению в городе (Риме) в тайных беседах старались подействовать на Флавия Сабина, префекта города: "что он не возьмет своей доли победы и славы? Есть у него и собственные воины когорт городских; содействие найдет он в когортах стражей, в рабах их самих, в счастьи, сопровождающем дело партии (Веспасиана), и в том, что победителям все удается. Пусть он не даст упредить себя славою Антонию и Вару. У Вителлия немного когорт да и те в полном замешательстве вследствие печальных отовсюду вестей; непостоянны умы народа, и если он станет во главе партии, то та же лесть встретит его, какая готовилась Веспасиану. Сам Вителлий не был в уровень и благоприятным обстоятельствами, а при несчастных и вовсе ослабел. Честь приведения войны к концу будет за тем, кто первый займет город. А Сабину всего приличнее - обеспечить верховную власть брату; она пусть будет Веспасиана, все же прочие пусть уже уступят место Сабину.
65). Не с большою готовностью встречал Сабин эти убеждения, ослабев от старости. Нашлись люди, которые тайно винили его подозрениями, будто бы он из зависти и соревнования старался замедлить возвышение брата. Флавий Сабин старше летами (Веспасиана), в частной жизни превосходил брата и значением и богатством. Полагали, что он помог падению его кредита взяв в залог дом и земли его. Вследствие этого хотя, по-видимому, и было между ними согласие, но опасались, что есть скрытое раздражение. Объясняли и в лучшую сторону, что Сабин, по природной мягкости характера, с ужасом и отвращением смотрел на кровопролитие и убийства, а потому в частных разговорах с Вителлием толковал о мире и о том, как бы положить оружие на договоре". Часто собирались они в дом, наконец они уладились, - таков был слух - в храме Аполлона. Их объяснения и слова имели двух свидетелей, Клувия Руфа и Силия Италика, а тем, которые были вдали, оставалось только наблюдать выражения лиц: Вителлия - унылое и смиренное, а Сабина чуждо пренебрежения, а скорее отражало сострадание.
66). Если бы Вителлий мог так же легко, как уступил сам, склонить к уступчивости умы своих (приверженцев), то войско Веспасиана вошло бы в Рим, не обагренный кровью. Но чем кто был преданнее Вителлию, тем упорнее отказывался от мира и соглашения. Ставили на вид опасность и позор и единственное обеспечение (условий) безграничный произвол победителя. И не так велика гордость Веспасиана, чтобы он стерпел Вителлия частным человеком, да и побежденные не допустят этого. Таким образом сострадание повлекло бы опасность. Конечно, сам Вителлий старик и пресытился и счастьем и невзгодами; но какое же имя, какое положение будет сына его Германика? Теперь сулят деньги, и штат прислуги, и благословенные места Кампании; но когда Веспасиан получит верховную власть, то ни ему, ни его друзьям, ни самому наконец войску не будет полной безопасности, иначе, как с гибелью соперника. Самый Фабий Валенс, которого они взяли в плен и берегли на сомнительный случай, и то казался им опасным. Конечно Прим, Фуск и мнимая глава партии Муциан, если имеют какое-либо право в отношении Вителлия, то одного лишь убийства. Не оставил же Цезарь невредимым Помпея, ни Август - Антония. Но может ли стать выше их понятиями Веспасиан, клиент Вителлия, когда Вителлий был сотоварищем Клавдия? Почему же он, как бы соответствовало сыну цензора, его собственным трем консульствам, роду достигшему высоких почестей, в самом отчаянии не найдет сил к смелому и решительному действию? Еще воины тверды, еще сильно усердие народа. Наконец ничего не случится хуже того, к чему добровольно стремятся. Смерть ждет их и в случае, поражения и в случае покорности; вся разница в том, испустить ли последнее дыхание при насмешках и поругании, или доблестно действуя.
67). Глух оставался Вителлий к советам смелым и решительным. В мыслях его на первом плане были жалость и забота, как бы, если он будет упорствовать в войне, победитель не сделался неумолим к его жене и детям. Была у него и родительница, преклонная летами, но за немного дней перед тем она умерла и очень кстати, чтобы не присутствовать при гибели семейства; возвышение её сына до верховной власти принесло ей только горе и добрую славу. В 15 день календ Январских[18], узнав об отпадении легиона и когорт, находившихся в Нарни, Вителлий в траурной одежде вышел из дворца, окруженный сетующим семейством. Вместе на носилках несли маленького сына, как бы в похоронной процессии. Голоса народа были ласковы не ко времени; воины же хранили грозное молчание.
68). И не нашлось Никого, кто бы припоминая изменчивость (непостоянство) дел человеческих, не был тронут этим зрелищем: Римский государь, не задолго перед тем повелитель рода человеческого; оставив место своего высокого положения, по городу, при всем народе, отказывается от империи (власти). Ничего подобного не видали и не слыхали: Диктатор Цезарь погиб жертвою нечаянного насилия; Кай - тайного заговора; ночь и безызвестная деревня скрыли бегство Нерона. Пизон и Гальба погибли как бы в сражении. Вителлий в речи своей, среди своих воинов, в глазах самих женщин, сказал немного и соответствующее настоящему горю: "уступает он в видах спокойствия и общего блага: пусть они сохранят лишь память о нем и окажут сострадание брату, жене и невинному возрасту детей". Тут же показывал он сына, То каждому порознь, то всем его поручая, наконец рыдания прервали его голос и он находившемуся тут консулу (то был Цецилий Симплекс) кинжал отстегнув его от пояса стал передавать, как бы знак права жизни и смерти над гражданами. Консул отказывался и противились этому - все, кто находились в собрании; тогда Вителлий пошел как бы с тем, чтобы в храме Согласия сложить знаки верховной власти и оттуда идти в дом брата. Еще сильнее поднялись крики недававших ему сделаться частным человеком и звавших во дворец. Преградили всякой другой путь и только один по священной улице оставался свободным. Не зная, что и делать - Вителлий возвратился во дворец. Но слух уже разнесся, что он отрекается от власти и Флавий Сабин написал трибунам когорт, чтобы они сдержали воинов.
69). Вследствие этого, как бы все уже общественное дело сосредоточивалось в руках Веспасиана; знатнейшие сенаторы, очень многие лица всаднического сословия, все воины городские и стражи наполнили дом Флавия Сабина. Туда принесено известие об усердии народа и угрозах Германских когорт. Но Сабин зашел далее; чтобы ему представилась возможность отступить и каждый, опасаясь за себя как бы Вителлианцы не напали на них рассеянных, а потому самому и более слабых, - понуждал его взяться за оружие; но, как обыкновенно бывает в подобных делах, совет подавать готовы были все, а разделить опасность остались немногие. Около озера Фундана на спускавшихся, тех, что сопровождали Сабина с оружием в руках, бросились храбрейшие из Вителлианцев. Тут произошло сражение небольшое, так как самая схватка была неожиданная, но для Ветиллианцев удачное. Сабин, в замешательстве, занял, - и это в настоящую минуту была мера самая лучшая для безопасности, - Капитолий с воинами и некоторыми всадниками и сенаторами: имена их передать не легко, потому что когда Веспасиан явился победителем, то многие присваивали себе эту заслугу его делу. В осаду попали даже женщины: между ними в особенности замечательна была Верулана Гратиллия; она последовала не за детьми или близкими, а из одной любви к войне. Вителлиевы воины окружили запершихся (в Капитолии) не слишком внимательною стражею, а потому ночью, когда улеглись спать, Сабин призвал в Капитолий своих детей и Домициана, братниного сына; через места, оставленные без внимания стражами, послал гонца к вождям Флавиевым дать знать, что "они находятся в облежании, и если им не подадут помощи, то их положение тесное (крайнее). А ночь (воины Вителлиевы) провели так спокойно, что можно было бы уйти (осажденным) без вреда. Вообще воины Вителлиевы, смелые в опасности, невнимательно исполняли то, что требовало труда, и бдительности. Притом же зимний дождь, вдруг полившийся, препятствовал и смотреть и слушать.
70). На рассвете Сабин, прежде чем начались военные действия с обеих сторон, Корнелия Марциала из начальников первых рот послал к Вителлию с поручениями и жалобою: "условленное между ними нарушается. Конечно, все это было лишь притворство и ложный вид сложения власти для введения в заблуждение стольких знаменитых мужей. Зачем он от ростр шел в дом брата, стоящий на самом видном месте форума и как бы для того, чтобы привлечь общее внимание, а не на Авентин в дом жены, как бы следовало человеку частному и во избежание каких-либо притязаний на власть государя? А Вителлий напротив вернулся во дворец, самое так сказать средоточие верховной власти: оттуда выслал он вооруженную толпу; самая многолюдная часть города покрылась телами убитых и ничему не причастных; самого Капитолия не оставляют уже в покое. Мирный гражданин и один из сенаторов, между тем как дело между Веспасианом и Вителлием решается сражениями легионов, взятием городов, покорностью когорт, тогда, когда уже отпали Испании, Германии и Британнии, он, брат Веспасиана, оставался верным, пока его самого не вызвали на соглашение. Мир и согласие полезны побежденным, а для победителей только увеличивают славу. Если он, Вителлий, раскаивается в соглашении, то пусть не на него, которого обманул вероломством, не на сына Веспасиана, чуть возмужавшего, обнажает меч. Что пользы, будет в гибели одного старика и одного юноши? Пусть он (Вителлий) идет на встречу легионам и с ними состязается о решительном исходе дела; все же прочее последует за судьбою сражения". Смущенный этими словами, Вителлий отвечал немногое себе в оправдание, а вину слагал на воинов, излишнее усердие которых не соответствует его умеренности. Тут же он предупредил Марциала: "чтобы он тайком удалился через потайную часть строений; иначе, как вестник ненавистного воинам мира, он будет ими убит". А сам не находил в себе достаточно силы ни приказать, ни запрещать; уже был он не императором, а только поводом к войне.
71). Едва только успел Марциал вернуться в Капитолий, как устремился туда в неистовстве воин без всякого вождя: каждый действовал по собственному усмотрению: быстро двигавшеюся колонною прошли воины форум и храмы, над ним возвышавшиеся, и взобрались на холм с первых ворот Калитолинского замка. С давнего времени по склону холма тянулись портики на правой стороне для тех, кто поднимался на верх; взойдя на крышу портиков (осажденные), осыпали Вителлианцев каменьями и черепицами; а у Вителлианцев находились в руках только мечи; идти за орудиями и за стрелами (или вообще, что можно было бросать) казалось слишком долго; бросили зажженные факелы в наиболее выдававшийся портик, и следовали за огнем; проникли бы в обгоревшие ворота Капитолия, если бы Сабин статуи, отовсюду сброшенные, - которыми украшали это место предки, при самом входе взгромоздив в роде стены, не остановил их. Тут они бросились на различные входы Капитолия, подле рощи приюта и где по сотне ступенек взбираются на Тарпейскую скалу. Никаких мер не было принято против этого двойного нападения; оно сильнее было через место приюта, так как ближайшее; да и остановить невозможно было взбиравшихся через сплошные строения, а они, как среди глубокого мира возводимые все выше и выше, сравнялись с площадью (основанием) Капитолия. Тут является сомнение, кто поджег здания: осаждающие ли, или, - и этот слух более распространенный, - осажденные, для того, чтобы остановить движение вперед и отбить уже зашедших далеко. Огонь оттуда распространился на портик, примыкавший к зданиям; затем поддерживавшие крышу орлы из старого дерева привлекли пламя и дали ему пищу. Таким образом Капитолий, беззащитный и не разграбленный, с запертыми воротами, сделался добычею огня.
72). Событие это было самым позорным и плачевным государству народа Римского с того времени, как воздвигнут его город: при отсутствии врага чужеземного, при милостивом, если бы по нашей нравственности мы смели на него рассчитывать, - покровительстве богов, местопребывание Юпитера всемогущего и всеблагого, предками устроенное при лучших предзнаменованиях, как залог могущества - посягнуть на него не дерзнули ни Порсена по сдаче города, ни Галлы, взяв его - теперь погибло от безумства государей. И прежде горел Капитолий в гражданских усобицах, но то - злоумышлением частных лиц; теперь он явно осажден, явно предан огню. Но какая причина войны? Какое вознаграждение было за такое страшное бедствие? Не за отечество ли мы сражались?... Обет дал Тарквиний Приск, царь, в Сабинскую войну, и положил основание скорее в надежде на будущие величие, чем соответственно еще крайне скромному положению дел народа Римского. За ним Сервий Туллий усердным содействием союзников, потом Тарквиний Гордый, по взятии Сумы Помеции, выстроили на добычу, отнятую у неприятеля. Но слава довершить дело оставалась для освобожденного Рима. По изгнании царей, Гораций Пульвилл, вторично консул, посвятил и с таким великолепием, что, и при необъятных впоследствии средствах народа Римского, скорее содействовали украшению, чем что-либо прибавили. Потом опять возобновлен на тех же следах, когда, по прошествии 425 лет[19], в консульство Л. Спициона и К. Норбана сгорел. Попечение принял на себя победитель Сулла, но, впрочем, освятил не он, и только этого одного не дало ему счастье. Имя Лутация Катулла, и среди таких громадных дел Цезарей, оставалось (соединенным с судьбою Капитолия) и до самого Вителлия.
73). Вот эти-то постройки в то время горели; но пожар нагнал страха осажденным более, чем осаждающим, так как Вителлиев воин при сомнительных обстоятельствах не нуждался ни в сметливости, ни в твердости. А с той стороны воины смущенные, вождь не решительный всегда, а теперь как бы оцепеневший умом, был как бы лишен языка и слуха: ни советов других не брал для руководства, ни своих не высказывал; туда и сюда метался от криков неприятельских; что приказывал, то останавливал, и снова приказывал, от чего удерживал; потом, что обыкновенно случается в делах проигранных, все распоряжались, а никто не исполнял; наконец бросив оружие, стали помышлять о бегстве и о том, как бы ускользнуть похитрее от неприятеля. Вителлианцы врываются и производят общий хаос кровопролития, убийства, пожара. Не многие из военных людей - и из них наиболее замечательные Корнелий Марциал, Эмилий Паценз, Касперий Нигер, Дидий Сцева дерзнули на бой и убиты. Флавия Сабина безоружного и бежать не пытавшегося окружают и с ним Квинкция Аттика, заслужившего внимание призраком почести и тем, что он из пустого тщеславия объявлял народу эдикты (приказы) пышно - величавые за Веспасиана и оскорбительные для Вителлия. Остальные ускользнули различными случайностями: некоторые в одежде рабов, другие нашли себе защиту в преданности клиентов, спрятавших их под кучею домашней поклажи. Были и такие, что, подхватив условный знак, которыми Вителлианцы узнавали друг друга, сами спрашивали и давали ответ и смелостью нашли возможность скрыться.
74). Домициан при начале вторжения скрылся у смотрителя храма расторопностью отпущенника, в полотняной одежде замешавшись в толпу жрецов, и остался неузнанным, а потом нашел себе приют у Корнелия Прима, отцовского клиента подле Велабра. Когда отец достиг верховной власти, он (Домициан), сломав избушку смотрителя храма, выстроил небольшую часовню Юпитеру, сохранителю, и поставил жертвенник, велев то, что с ним случилось, вырезать на мраморной доске. За тем, достигнув сам верховной власти, посвятил Юпитеру хранителю огромный храм, где и сам изобразил себя почивающим на лоне бога. Сабин и Аттик, обремененные цепями, поведены были к Вителлию, приняты им далеко невраждебною речью и выражением лица, при громком ропоте тех, которые требовали права умертвить их, и вознаграждения за понесенные труды. Крики начались от ближайших и самая грязная часть черни требовала казни Сабина, перемешивая лесть с угрозами. Стоящего перед ступенями дворца Вителлия, готовившегося умолять (за Сабина), убедили отказаться. Тогда исколотое и истерзанное тело Сабина, отрубив ему голову, потащили к гемонии (место казни преступников, которых бросали с лестницы в Тибр).
75). Таков был конец этого человека, конечно ни в каком случае не заслуживающего пренебрежения. Тридцать пять лет служил он общему делу (государству), и заслужил почетную известность и дома и военною службою: бескорыстие (невинность) и справедливость его остались вне всякого сомнения, но на словах он был слишком невоздержен. Только это молва ставила ему в вину в продолжении семилетнего управления Мезию и двенадцати исполнения обязанностей префекта в Риме. При конце жизни некоторые считали его ленивым, многие умеренным и щадившим кровь сограждан. В одном все согласны, что, прежде возвышения Веспасиана на верховную власть, честь дома опиралась на Сабине. Передают, что убийство его было приятно Муциану. Весьма многие толковали: "этим обеспечено спокойствие, так как не будет уже соперничества между двумя, из которых один имел бы в памяти то, что он брат императора, а другой, что у него есть сотоварищ верховной власти". Но Вителлий воспротивился народу, требовавшему на казнь консула, умилостивленный и как бы платя тою же монетою, потому что на вопрос: кто сжег Капитолий, Аттик назвал себя виновным. Это - было ли признание или ловкая и своевременная ложь, взять на себя такое ненавистное преступление, и удалить подозрение от того, чтобы это было делом Вителлиевой партии, - решить трудно.
76). В эти же дни Л. Вителлий, поставив лагерь у святилища Феронии, грозил гибелью Таррачине, где находились как бы взаперти гладиаторы и гребцы; они не осмеливались выйти за стены и предпринять что-либо в открытом месте. Начальствовал, как мы упоминали выше, гладиаторами Юлиан, а гребцами Аполлинарий. Своею распущенностью и беспечностью походили они сами более на гладиаторов чем на вождей; ни караулов не ставили, ни укрепляли стены, где представлялась опасность; ночью и днем праздные громко любовались красотами берега и, разослав воинов за потребностями наслаждений, о войне лишь говорили на пиршествах. За немного дней перед тем удалился Апиний Тиро; беспощадно вымогал он у муниципий дары и деньги и придавал более ненависти, чем сил своей партии.
77). Между тем к Л. Вителлию перебежал раб Вергиния Капитона и обещал: "если только получит вооруженный отряд, то крепость беспрепятственно передаст ему". В глубокую ночь он поставил когорты налегке над головами неприятелей по вершинам горного хребта, оттуда воины устремились скорее убивать, чем сражаться, валят безоружных, или только что бравшихся за оружие, или некоторых лишь пробудившихся от сна; мрак ночи, страх, звук труб, крики неприятелей - все это увеличивало смятение. Немногие из гладиаторов пали сопротивляясь и не отмщенные; все же прочие бросились к судам, где все полно было таким же страхом; замешались и поселяне; их всех Вителлианцы убивали без разбора. Шесть легких (либурнских) судов при начале суматохи ускользнули и с ними начальник флота Аполлинарий; а остальные суда или взяты у берега или потонули в море, так как обременены были тяжестью бросавшихся. Юлиан приведен к Л. Вителлию сначала позорно избит, а потом в глазах его (Вителлия) заколот. Нашлись, которые винили жену Л. Вителлия Триарию, будто бы она, опоясавшись мечом военным, вела себя надменно и жестоко среди воплей и бедствий постигших жителей Таррачины, взятой приступом. А сам (Л. Вителлий) послал брату в знак удачно совершенного дела лавровую ветвь и спрашивал: немедленно ли вернуться ему прикажет, или заняться усмирением Кампании?" Это было спасительно не только стороне Веспасиана, но и государству, потому что если бы воины после свежей победы и кроме врожденного упорства, сделавшись еще смелее вследствие успеха, направились бы в Рим, то не миновать бы упорной борьбы и не без гибели городу. Л. Вителлию, хотя и дурно ославившемуся, нельзя отказать в деятельности: силен он был не добродетелями как люди чести, но пороками, как самые дурные.
78). Между тем как это совершается со стороны партии Вителлия войско Веспасиана, выйдя из Нарни, спокойно проводило праздничные дни Сатурна в Окрикуле[20]. Причина столь вредного замедления была та, что дожидались Муциана. Не было недостатка в людях, которые уличали Антония подозрениями, будто бы он медлил из коварства после тайного письма Вителлия, в котором тот, как награду за предательство, предлагал ему консульство, в замужество свою дочь и огромные богатства в приданное". Другие говорили, что это выдумка сложенная в удовольствие Муциану. Некоторые говорили: "всех вождей постоянно планом действия было - скорее показывать городу войну, чем наносить: когда самые сильные когорты уже отпали от Вителлия и он, потеряв все, на что мог рассчитывать, по-видимому, слагал верховную власть. Но все испорчено сначала торопливостью, потом робостью Сабина; он, взявшись самонадеянно за оружие, самый укрепленный замок Капитолия, которым и значительному войску овладеть было бы не легко, не был в состоянии защитить от трех когорт". Не легко было одному приписать вину, которая была общая всем, так как и Муциан двусмысленными письмами задерживал победителей, и Антоний несвоевременным (поздним) повиновением желая отклонить от себя неудовольствие, навлек себе только новое обвинение; а прочие вожди, считая войну оконченною, ознаменовали её исход. Даже Петилий Цериалис, посланный вперед с тысячею всадников с тем, чтобы поперечными путями через Сабинское поле по Саларской дороге войти в город, недостаточно был поспешен; наконец слух о том, что Капитолий взят, всех разом возбудил.
79). Антоний по Фламинийской дороге прибыл к урочищу Красные камни[21] уже в глубокую ночь, опоздав своею помощью. Тут он узнает, что Сабин убит; Капитолий сожжен, город в волнении, все в самом грустном виде. Была весть и о том, что чернь и рабов вооружают за Вителлия. Да и Петилию Цериалису конное сражение было неудачно; его, не принявшего мер осторожности и стремившегося как на побежденных, Вителлианцы встретили конницею, перемешав ее с пехотою. Сражение произошло вблизи города между строений, садов и переулков. Вителлианцы знали хорошо местность, а неприятель оробел, не разведав ее предварительно. Да и не все всадники действовали единодушно, так как в числе их находились некоторые, захваченные недавно у Нарни и все еще преданные стороне Вителлия; взят в плен начальник эскадрона Туллий Флавиан; прочие обратились как безумные в бегство; победители не преследовали их дальше Фиден.
80). Этот успех увеличил усердие народа; городское население взялось за оружие. Немногие имели щиты, а большинство, захватив оружие, какое кому попалось под руку, требует знака к битве. Вителлий благодарит и велит идти вперед на защиту города. Потом созван сенат и отобраны послы к войску - советовать мир и согласие в видах пользы отечества. Послов постигла различная участь. Те, которые попались на встречу Петилию Цериалису, подверглись крайней опасности, так как воины с презрением отвергли условия мира. Претор Арулен Рустик ранен; такой поступок вызвал тем больше негодования, что кроме посягательства на сан легата и претора, самый человек по своим достоинствам того не заслуживал. Разбежались провожавшие, убит ближайший ликтор, дерзнувший было раздвинуть толпу, и не будь послы защищены непосредственным вмешательством вождя, то священное даже у чужестранных народов право послов, перед самыми стенами отечества, неистовство граждан попрало бы совершенно (даже до их гибели). С большим равнодушием приняты те послы, которые пришли к Антонию не потому, чтобы воины были скромнее (умереннее), но вождь имел более значения.
81). Замешался в число послов Музоний Руф, всаднического сословия, имевший притязание на изучение философии и правил (наставлений) стоиков; начал он, входя в ряды воинов, толковать о благодеяниях мира и опасностях войны и читать наставления имевшим в руках оружие. Многие издевались над этим, а еще большему числу он просто надоел; не было недостатка и в таких, которые еще готовы были его побить и вытолкать, если бы он, уступая убеждениям людей посмирнее и угрозам других, не отложил в сторону свою неуместную премудрость. Навстречу вышли и девицы Весталки с письмом Вителлия, адресованным к Антонию, где он настаивал, "чтобы на один день погодить решительным боем; если дадут эту отсрочку, то легче будет достигнуть соглашения во всем". Девицы отпущены с почетом, а Вителлию дан ответ: "убийство Сабина и пожар Капитолия разорвали всякую возможность соглашения относительно войны".
82). Впрочем, Антоний сделал попытку - смягчить легионы, позвав их на собрание, и склонить, "чтобы они, став лагерем подле Мулвийского моста, вошли в город на другой день". Основание медлить было то, как бы воин, рассвирепев в бою, не пощадил ни народа, ни сената, ни храмов и капищ богов. Но воины на всякое промедление смотрели подозрительно, как на враждебное победе. Вместе сверкавшие по холмам знамена, хотя за ними и следовали толпы народа к бою неспособные, представляли что-то похожее на неприятельское войско. Разделены силы на три части: одна двинулась Фламинийской дорогою, на которой и стояла другая берегом Тибра, а третья по Саларийской дороге подходила к Коллинским воротам. Чернь рассеяна бросившимися вперед всадниками; воины Вителлиевы и сами выступили навстречу, разделившись на три отряда. Схваток боевых перед городом было много и с разнообразным успехом, но для Флавианцев, на стороне которых был перевес благоразумного распоряжения вождей, они чаще оканчивались благоприятно. Понесли урон лишь те, которые свернули в часть города налево, к Саллюстиевым садам, по дорогам узким и скользким. Вителлианцы, стоя на изгородях садов до позднего дня, отражали подходивших камнями и дротиками, пока они не были обойдены всадниками, ворвавшимися в Коллинские ворота. Сошлись и на Марсовом поле враждебные боевые линии. За Флавианцев счастье и столько раз приобретенная победа; а Вителлианцы ломились вперед под влиянием одного лишь отчаяния, и хотя отбитые, опять собирались в город.
83). Тут же присутствовал зрителем сражения и народ, и как бы смотря на сценическое представление, то тех, то других поощрял рукоплесканиями и криками; а когда одна из сторон терпела поражение, то искавших спасения в лавках и домах громкими криками требовали вытащить и умертвить, и им-то (таким крикунам) доставалась большая часть добычи. Так как все внимание воинов обращено было на кровопролитие и убийства, то обирать убитых доставалось народу. Весь город представлял зрелище возмутительное и гнусное: тут сражение и раненые, а рядом бани и трактиры. Вместе кровь и кучи тел, а возле распутные женщины и им подобные. Стремлений к удовлетворению похотей столько же, как бы и при совершенной праздности, преданной одному беззаботному наслаждению. Преступлений столько, как в самом жестоком плену. Вполне можно было подумать, что граждане разом и неистовствуют, и предаются полному разгулу страстей. И прежде сражались вооруженные войска в городе, когда два раза Л. Сулла и один раз Цинна остались победителем. Не менее жестокостей было и в то время, но теперь какое-то не человеческое равнодушие и даже ни на малейший срок не прерваны наслаждения; но как бы в праздничные дни, и в самом ужасе находя источник радости, - предавались веселостям и наслаждениям; с совершенным равнодушием к делу какой-либо стороны, радовались только общественными бедствиями.
84). Особенно много труда предстояло при взятии приступом лагеря; его, как последний оплот надежды, оберегали самые отчаянные воины. Тем с большим напряжением сил действовали старые когорты; разом употреблены в дело все средства, придуманные для приступов самых укрепленных городов, - черепахи, осадные орудия, насыпи, Факелы. Воины кричали: "сколько труда и опасностей стоили им столько сражений, теперь остается довершить этим делом. Город возвращают они сенату и народу Римскому, храмы - богам; в лагерях же (сосредоточена) собственная честь легионов; тут их отечество, тут их домашний очаг; если они разом не войдут в них, то придется провесть всю ночь под оружием. Вителлианцы со своей стороны, хотя и числом и судьбою неравные, тревожили победу, замедляли мир, жертвенники и дома обагряли кровью, взялись за последние утешения побежденным. Много полуживых испустили дыхание на башнях и на передней части стен. Вырвав ворота, остальная толпа бросилась навстречу победителей, и все пали, получив раны спереди лицом обращенные к неприятелю; даже умирая, последняя забота их была оставить такое доказательство их чести. Вителлий, по взятии города, через заднюю часть дворца отнесен на маленьких носилках к Авентину, в дом жены, с тем, чтобы если бы ему удалось на день скрыться, то бежать в Таррачину к когортам и брату. Потом, по своему непостоянству образа мыслей, - и таково уже свойство робости, что все настоящее в особенности не нравится тому, кто всего боится, - он вернулся во дворец опустевший и всеми оставленный. Разошлись даже самые низшие из рабов или уклонялись от встречи с ним. Приводит в ужас опустение и гробовое молчание места, пытается проникнуть в запертые места; повсюду пустота наводит ужас; утомленный бедственным скитальничеством, он спрятался в таком закоулке, что и сказать стыдно, откуда и вытащен Юлием Плацидом, трибуном когорты. За спину связали ему руки, платье истерзано; когда его вели, то он представлял вид самый неприятный: многие бранили, никто не плакал; такой некрасивый исход дела уничтожил всякое сострадание. Попавшийся навстречу германский воин - в Вителлия ли метил из раздражения или из желания поскорее положить конец поруганию над ним, в трибуна, неизвестно, но нанес удар, отрезал ухо у трибуна и тотчас же убит.
83). Вителлия, занося на него острия мечей, вынуждали то поднимать кверху лицо и подставлять его поруганиям, то взирать на ниспровергаемые изображения его, а всего чаще на ростры и то место, где Гальба убит; наконец, пинками проводили его до Гемоний, где лежало тело Флавия Сабина. Вырвался и у Вителлия голос один не презренной души, когда он на оскорбления трибуна ответил: "а все же я был твоим императором"! Затем он пал от множества ударов. И народ так же бесчестно порицал убитого, как льстил живому.
86). Родился он в Луцерии и уже достигал пятидесяти семилетнего возраста. Консульства, священства, звания и места между первых в государстве сановников, он достиг вовсе не своею деятельностью, но на все это дала ему право знаменитость отца. Возвысили его до верховной власти те, которые его не знали. Редко кому хорошими средствами удавалось снискать такое расположение войска, какое он приобрел просто ничего не делая. Впрочем, нельзя ему отказать в простоте и щедрости, но они, если им нет границ, обращаются на гибель. Привязанности он думал поддержать и сохранить значительностью подарков, а не постоянством нравственным и потому он их больше заслужил, чем имел. Конечно, пользы государства требовали того, чтобы Вителлий был побежден; но в вероломстве вряд ли могут упрекать Вителлия те, которые, изменив для него Гальбе, его самого предали Веспасиану. День уже совсем склонялся к вечеру, но, вследствие робости сановников и сенаторов, которые или разбежались из города, или скрывались по домам клиентов, сенат не мог быть созван. Домициан, когда уже нельзя было опасаться ничего враждебного, вышел к вождям партии и приветствован именем Цезаря. Воины в большом числе, и как были под оружием, отвели его под родительский кров.
Содержание книги. Глава 1. Но убиении Вителлия, Флавиевы воины свирепствуют в городе. - 2. Домициан, получив наименование и местопребывание Цезаря, исполняет обязанности сына государева осквернением замужних женщин. Л. Вителлий убит. - 3. Кампания умирена и сенат определяет консульство Веспасиану с сыном Титом, а Домициану преторство и власть проконсульскую. - 4. Почести Муциану, Антонию и прочим. Намерение возобновления Капитолия. О вольности помышляет Гельвидий Приск. - 5. Его жизнь и характер 6 - 8, и с Еприем Марцеллом упорная перебранка относительно отправления послов к государю. - 9. Разномыслие относительно общественных расходов. - 10. Музоний Руф нападает на П. Целера. - 11. Муциан, войдя в город, все к себе сосредоточивает; его заботою убит Калп. Галериан, а отпущенника Азиатика он губит рабскою казнью.
12. Слух о поражении в Германии. Начало войны от Батавов 13, под предводительством Клавдия Цивилиса, - 14-16 Он возмущает Батавов, Каннинефатов, Фризиев, сначала хитростью, а потом и открытою силою побеждает Римлян. - 17 Германии, взволнованные слухом об этой победе, предлагают Цивилису свое содействие и он домогается привлечь в союз и Галлию. - 18. Бездействие Гордеония Флакка. Побежденные Римляне бегут в старые лагери. - 19. Когорты Батавов и Каннинефатов по приказанию Вителлия шедшие в Рим, уступили подговорам Цивилиса и соединились с ним. - 20. В сражении под Бонною сломили строй Римлян. - 21. Цивилис, не зная на что решиться, своих воинов приводит на присягу Веспасиану, скрывая свое враждебное расположение. 22, 23. Вслед затем осаждает Старые лагери, но без успеха. - 24, 25. Гордеоний Флакк, сделавшись жертвою возмущения, главное управление делами поручает Вокуле, - 26, 27, К нему присоединен Геренний Галл; он, после неудачно совершенного дела, терпит побои. Новое возмущение. 28-30. Цивилис, возгордись громадными пособиями ото всей Германии, деятельнее принимается за осаду Старых лагерей, теснит Убиев. Схватки с разнообразным исходом.
31. По получении известия о сражении под Кремоною, вспомогательная войска Галлов отложились от Вителлия. Гордеоний и своих воинов, полных колебания, приводит к присяге Веспасиану. - 32; К Цивилису послан Монтан с приказанием оставить войну; на него старается подействовать Цивилис. - 33. 34. С Вокулою сражается Цивилис с разнообразным исходом не без вины того и другого вождя. - 35. Вокула дурно пользуется победою; Старые лагери освобождает от осады. - .36. Цивилис берет Гельдубу. Римские воины умерщвляют Гордеония. Вокула в темноте ускользает. - 37. Вслед затем побежденные Цивилисом снова следуют за Вокулою и с ним освобождают от осады Магонтиак. Треверы, пока остававшиеся верными, вслед затем взбунтовались.
38. Веспасиан с Титом вступают в отправление консульства. Ложные опасения в Риме и от Л. Пизона. - 30. Домициан претор. Вся сила Муциана, а тот надламливает могущество Прима Антония. - 40. Почести, возвращенные памяти Галъбы. Принесено удовлетворение тени Барея Сорана осуждением П. Целера. - 41. Наказание постигло и других доносчиков. - 42. Из них Аквилия Регула, которого защищал брат Мессала, поражает Монтан. - 43. 44. Тоже покушается и против Марцелла, но заступился Цезарь, полагая необходимым - забвением покрыть воспоминания прошедшего времени. А потому только к немногим применены меры строгости. - 45. Сенензы наказаны за то, что побили сенатора. Антоний Фламма осужден по закону о взятках. - 46. Возмущение воинов усмирено Муцианом. - 47. Отменено распределение консульств, сделанное Вителлием. Флавию Сабину отданы похоронные почести цензорские. - 48-50. Убийство Л. Пизона, проконсула Африки. Высокая ложь его раба. Улажены раздоры Эензее с Лептитанами.. Гараманты поражены. - 51. Помощь Парфов не принимает Веспасиан. - 52. Раздражение его против Домициана успокаивает Тит. - 53. Попечение о восстановлении Капитолия возложено на Л. Вестина.
54. Слух о смерти Вителлия усилил войну в Галлии и Германии. Полагали, что пожар Капитолия предвещает конец римского господства. - 55-58. По убиении Гордеония с Цивилисом и Классиком заодно вступают в заговор Юлий Тутор и Юлий Сабин. Колеблются и остальные Галлии. Сделано покушение и на Римские легионы при тщетном противодействии Вокулы. - 59, 60. Он убит, легаты Геренний и Нумизий связаны, и эти легионы на присягу империи Галльской привоводит Цивилис, Тутор - Агрипинцев, а Классик тех, что находились в осаде в Старых лагерях. - 61. Цивилис, достигнув цели своих желаний, отказывается от длинных волос. - 62. В это время приобретает огромное значение Веледа. - 63. В печальном молчании двигаются плененные легионы. Пицентинский конный отряд присваивает себе честь убийства Вокулы. 64-65. Колония Агриппинская, ненавистная народам, живущим по ту сторону Рейна, подвергается крайней опасности и заключает союз с Цивилисом, а дарами смягчает сверхъестественное влияние Веледы. - 66. Цивилис принимает покорность Ветазиев, Тунгров и Нервиев. - 67. Лингоны поражены Секванами, а И. Сабин побежденный прячется. - 68. Муциан с Домицианом собираются на войну - 69. Ремы удерживают Галлии в верности Римлянам, исключая Треверов и Лингонов. - 70. Но ни у них, ни у прочих народов, ни в самих вождях недостаточно согласия и обдуманности. Тутор у Бингия терпит поражение. - 71. Петилий Цериалис приходит в Могонтиак, ободряет Римлян надеждою на лучшее и вождя Валентина, нанеся ему громадное поражение берет в плен. - 72. Входит в землю Треверов. Сопротивляется воинам в их требовании разрушить до основания, город. Побежденные легионы принимает в лагери, - 73. 74. Треверам и Линтонам напоминает об их обязанностях. - 75. Цивилис и Классик посылают письма к Цериалису, на которые он ничего не отвечает. - 76. Цивилис высказывает мнение, что нужно тянуть вдаль, а Тутор и Классик, что нужно немедленно сразиться. - 77. 78. Упорное сражение, в котором Цериалис, сначала было побежденный, потом одерживает победу и истребляет лагерь неприятельский. - 79. Агриппипцы отлагаются от Германцев. - 80. Муциан умерщвляет Вителлиева сына. Антоний Прим отправляется к Веспасиану, но им принят не так как надеялся. - 81. Многие чудесные явления обнаруживают благоволение неба к Веспасиану. Он сам возвращает здоровье одному больному глазами, другому - рукою. - 82. Утверждается еще более предзнаменованием в храме Сераписа, которого 83. 84. происхождение из Синопа, великолепный храм в Александрии, наименование. - 85. Валентин казнен, - 86. Домициан, сделав тщетную попытку у Цериалиса. передаст ли он ему войско и главное над ним начальство, притворно берет на себя охоту к литературе и любовь к поэзии. Это события, частью того же года, частью последующего в консульство имп. Веспасиана вторично и Тита сына его.
1). По убиении Вителлия скорее война окончилась, чем водворилось спокойствие. - Победители, с оружием в руках, по городу преследовали побежденных с неумолимою ненавистью. Улицы полны были убитыми, площади и храмы обагрены кровью; без разбору убивали, кто бы случайно ни попадался на встречу. Потом, когда своеволие росло вследствие безнаказанности, разыскивали и извлекали спрятавшихся. Как только видели кого-либо заметного молодостью или высоким ростом, убивали, не делая никакого различия между воином и простым гражданином. Эта жестокость, при свежей еще ненависти, пресыщалась кровопролитием, а потом обратилась в алчность; нигде не оставляли ничего запертого и не осмотренного, под предлогом будто прячут Вителлианцев. Это было поводом к тому, чтобы вламываться в дома; в случае сопротивления начинались убийства; в них принимали участие все беднейшие простолюдины. Самые дурные из рабов сами предавали богатых господ, а на других указывали их же приятели. Везде вопли, крики и вид города, взятого приступом - до такой степени, что стали уже жалеть о ненавистной дотоле наглости воинов Отоновых и Вителлиевых. Вожди партии, деятельные в том, чтобы раздуть пламя гражданской усобицы, оказались несостоятельными - удержать победу в границах (умеренно ею воспользоваться). При раздорах и смутах, чем кто хуже, тем более имеет силы; для спокойствия и мира необходимы добрые средства.
2). Домициан принял и наименование и местопребывание Цезаря; еще невнимательный к делам (заботам), он роль сына государева исполнял поруганием девушек и замужних женщин. Префектура претория была у Аррия Вара, высшая власть у Антония Прима; он тащил деньги и рабов из дома государева, как бы Кремонскую добычу; остальные, вследствие или скромности или незначительности, и на войне оставались в тени, и чужды были вознаграждений. Население Рима, пораженное страхом и к раболепству готовое, настаивало, чтобы "захватить Л. Вителлия, возвращающегося из Таррацины с когортами, и уничтожить остатки войны. Посланы вперед всадники в Арицию, а строй легионов остановился у Бовилл[1]. Вителлий нисколько не колебался - себя и когорты предоставить произволу победителя. Воины отбросили свое несчастное оружие столько же под влиянием раздражения, сколько и страха. Длинным рядом потянулись по городу отдавшиеся, будучи обставлены воинами. Ни одно лицо не выражало просьбы о пощаде, но печально и сурово смотрели воины, не обращая ни малейшего внимания, на рукоплескания и оскорбления необузданной толпы. Немногих пытавшихся вырваться окружающие схватили; все прочие отданы под стражу. Ни у одного не вырвалось слова недостойного, хотя в несчастье и сохранили без пятна славу мужества (доблести). За тем убит Л. Вителлий, в пороках не уступавший брату, но, по возвышении его на государство, превосходивший его деятельностью; не настолько разделил он его счастье, насколько увлечен был к погибели несчастьем.
3). В это же время Луцилий Басс, с всадниками налегке, послан усмирить Кампанию, где город (муниципии) более враждовали друг с другом по взаимным раздорам, чем оказывали неповиновение государю. При виде войска успокоились и меньшим колониям (последствием была) безнаказанность. Третий легион в Капуе помещен на зимовку, и знатнейшие фамилии подверглись преследованию, между тем как жителям Таррачины не оказано никакого вспомоществования. Ведь всегда больше поползновения отплатить за обиду, чем за благодеяние; благодарность - в тягость, а из мщения можно еще извлечь выгоду. Все утешение было в том, что раба Вергиния Капитона, о котором мы говорили, что он предал жителей Таррачины, повесили на виселице в тех же кольцах, которые он, полученные от Вителлия, носил. А в Риме сенат определяет Веспасиану все, что в обычае было давать государям, и с радостью и верными надеждами, так как гражданская война, начавшись в Галлиях и Испаниях, вовлекла в нее Германию и потом Иллирик (после того как Египет, Иудею, Сирию и все провинции и войска обозрели в беглом очерке - коснулась вскользь мимоходом, и как бы весь шар земной как бы подвергнут очистительному испытанию) по всему вероятию казалась оконченною. Прибавило бодрости письмо (Веспасиана) писаное как бы война еще продолжалась; такой вид оно имело при первом взгляде, впрочем, он выражался как государь, говорил о себе как о гражданине, а об общественном деле отлично. И сенат не обнаружил недостатка в угодливости. Веспасиану определено консульство вместе с сыном его Титом, Домициану - преторство и власть проконсула.
4). Прислал и Муциан письмо к сенату, подавшее повод к разговорам: "если он частный человек, то зачем выражается как общественный деятель? Мог бы он все то же, через немного дней спустя, высказать как свое личное мнение". Да и самые нападки на Вителлия были поздние и не совместные с достоинством свободы. А надменно в отношении общественного дела и унизительно для государя то, что он хвалился: "в руках его не была империя и подарил он ее Веспасиану". Впрочем, все это негодование оставалось втайне, а лесть была явною; в весьма почетных выражениях определены Муциану почести триумфа собственно за гражданскую войну, но придумали какой-то поход против Сарматов. К этому присоединили: Антонию Приму знаки достоинства тех, что были консулами, Корнелию Фуску и Аррию Вару - знаки преторства. Потом уже обратили внимание и на богов; положено восстановить Капитолий. Все это изложено было в мнении Валерия Азиатика, нареченного консула; прочие выражали свое согласие лицом или рукою, а немногие, которых достоинства были на виду или ум изострился лестью, выражали свое одобрение в правильно составленных речах. Когда дошла очередь до Гельвидия Приска, то он высказал мнение, сколько почетное для хорошего государя, столько чуждое лжи; оно встретило самое живое сочувствие сенаторов. Это был для Гельвидия день самый важный, служивший началом большего раздражения и столь же значительной славы.
5). По-видимому, требует сущность дела теперь, когда снова пришлось нам упомянуть о человеке, о котором и впоследствии придется часто говорить, изложить хотя в немногих выражениях - жизнь его и деятельность, и какая постигла его участь. Гельвидий Приск родился в муниципии Таррачине от Клувия[2], который начальствовал над первою ротою триариев и с ранней молодости свой светлый ум посвятил самым возвышенным наукам, - не так как большинство тех, что праздное бездействие старались прикрыть пышным и громким словом, но с тем, чтобы вступить на дело общественного служения с большею твердостью против случайностей. Он последовал тем учителям мудрости, которым только то хорошо, что честно, а противно и гнусно, что бесчестно, - а могущество, знатность рода и прочее полагали вне области духа, не причисляя ни к доброму, ни к дурному. Еще квестором был он, когда Пет Тразея выбрал его зятем; из нравственных правил тестя ничем он столько не позаимствовался, как любовью к вольности; гражданином, сенатором, отцом семейства, в отношениях к тестю, к друзьям и во всех житейских обязанностях следовал справедливости, пренебрегал богатством, упорен был в правде, тверд против всяких опасений.
6). Находили некоторые, будто бы он слишком любил добрую славу; но и люди мудрые расстаются со страстью к славе как с последнею. С падением тестя отправлен в ссылку; когда вернулся при императоре Гальбе, попытался обвинять Марцелла Еприя, доносчика на Тразею. Это мщение - не известно значительнее или справедливее - разделило сенат на партии. В случае падения Марцелла, за ним последовал бы целый ряд виновных в таком же преступлении. Сначала грозное состязание, и с той и с другой стороны обменялись прекрасными речами. Вслед за тем, при сомнительном расположении Гальбы, уступая просьбам многих сенаторов, Приск оставил преследование. При обыкновенном разнообразии человеческих понятий и тут одни выхваляли его умеренность, а другие желали бы более настойчивости. В тот день в сенате, когда подавали голоса о возвышении Веспасиана к верховной власти, положено: "отправить государю послов". Тут между Гельвидием и Еприем завязалась горячая перебранка. Приск требовал, чтобы послы были назначены поименно сановниками, приведенными к присяге, а Марцелл настаивал на баллотировке; таково было мнение нареченного консула.
7). Но Марцелла усердие имело главною побудительною причиною собственный стыд, как бы с избранием других он не остался как бы обойденным. Мало-помалу в споре дошли до длинных и бранных речей. Гельвидий спрашивал: "почему Марцелл до такой степени робеет перед приговором сановников? Он и богат, и красноречив и этим он опередил бы многих, не будь помехою воспоминание о его позорных делах. Жребий и ящик для баллотировки не различают нравственности; для того и существуют явная подача голосов и оценка сената, чтобы касаться жизни и доброй славы каждого. Требуют - и пользы отечества и честь Веспасиана, чтобы ему на встречу были посланы такие люди, которых сенат считает самыми непорочными, с тем чтобы они честными речами удовлетворяли слуху императора. Веспасиан был в дружественных отношениях с Тразеею, Сораном, Сентием; а тех, что их обвинили, если даже и не следует подвергать казни, то и выказывать не должно. Суждение сената в этом деле как бы послужит внушением государю, кого одобрять и кого опасаться; нет важнее средства для благонамеренной власти, как приязнь людей добра. Достаточно для Марцелла, что он Нерона побудил на гибель такого множества невинных. Пусть пользуется безнаказанностью и наградами, а Веспасиана оставит лучшим (себя)".
8). Марцелл говорил: "не его личное мнение оспаривают, но поданное нареченным консулом согласно примеров древности, по которым депутатов назначали жребием, чтобы не было места честолюбию или вражде. Не случилось ничего, - зачем предавать забвению то, что издревле установлено, или почет, делаемый государю, обращать к чьему-либо посрамлению. Всех достанет на выражение чувств преданности. Скорее же нужно избежать того, как бы упорство некоторых не раздражило ума, по новости господства находящегося еще в состоянии нерешительности, внимательно следящего за выражением лиц и словами каждого. И он Марцелл помнит о временах, при каких родился, какое устройство обществу дали отцы и деды; но, отдавая дань удивления тому, что прошло, соображается с настоящим всею душею желает он хороших императоров, снесет и каких бы то ни было. Тразея пал жертвою не столько его, Марцелла, речи, сколько приговора сената. Жестокость Нерона тешилась такими призраками законности, и дружба Нерона не менее горька была ему, Марцеллу, сколько другим ссылка. Но пусть твердостью и постоянством Гельвидий станет наравне с Катонами и Брутами, пусть он, Марцелл, один из того сената, который раболепствовал с ним вместе! Советует он и Приску - не становиться выше Государя: пусть он не читает наставлений Веспасиану, старцу, увенчанному триумфом, отцу двух сыновей юношей. Как самые дурные императоры не знают границ господства, так и самый лучший захочет, чтобы свобода знала меру". Этот предмет, подавший повод к упорному с обеих сторон спору, произвел на других весьма различное впечатление. Одержала верх сторона, предпочитавшая депутатов назначить по жребию, и при поддержке сенаторов, бывших нейтральными, обычай сохранил свою силу. Да и все самые замечательные люди склонились в пользу такого решения, чтобы не вызвать против себя зависти в случае, если бы они были избраны.
9). Последовал еще другой спор. Преторы казначейства (в то время они заведовали им) жаловались на общественную бедность и требовали предела издержкам. Попечение об этом нареченный консул, вследствие значительности отягощения и затруднительности помочь, оставлял до государя. Гельвидий подал мнение, что нужно поступить по усмотрению сената. Когда консулы стали по порядку отбирать мнения, Волкаций Тертуллин, трибун народный, вмешался, чтобы о таком важном предмете в отсутствии государя ничего бы не постановляли. Гельвидий подал мнение: "Капитолий восстановить от общества, при содействии Веспасиана." Это мнение со стороны наиболее умеренных встречено было молчанием и так пришло в забвение. Нашлись, впрочем, которые и припомнили.
10). Тут Музоний Руф напал на Публия Целера, уличая его, что он погубил Борея Сорана лжесвидетельством. Таким преследованием, по-видимому, возобновлялись ненавистные обвинения, но обвиненный был так презрителен и вина его так ясна, что защитить его было невозможно; а память Сорана была священна. Целер, выдававший себя последователем философии (мудрости), был свидетелем против Борея, сделался предателем друга и погубил того, которого он хвалился быть наставником. Ближайший за тем день назначен для рассмотрения дела. Сильно было ожидание не столько относительно Музония или Публия, сколько полны были его Приск и Марцелл и прочие, которые в душе кипели мщением.
11). При таком положении дел, когда в среде сенаторов господствовали раздоры, когда побежденные были раздражены, победители же не имели никакого значения, в государстве не было ни главы, ни законов, - Муциан, войдя в город, все разом притянул к себе. Сломлено могущество Антония Прима и Вара Аррия; плохо скрывал Муциан свое против них неудовольствие, хотя и не хотел показать этого наружностью. Но общество, проницательное вникать в неудовольствия, разом повернулось и обратилось к нему. За ним одним ухаживали, его одного лелеяли; и сам он не прочь был от того: окруженный воинами, меняя дома и сады, пышностью выходов и караулами присваивал силу государя, только имени его не брал. Всего более ужаса причинило убийство Кальпурния Галериана. То был сын К. Пизона, ни на что не дерзнувший; но знатное имя, молодость, проводимая с честью, подавали повод к большим толкам в народе; находились в обществе, еще волновавшемся и радовавшемся всякому новому слуху, люди распускавшие самый неосновательный слух, будто бы он помышляет о верховной власти. По приказанию Муциана, он окружен военною стражею, и чтобы смерть его не была слишком на виду в городе, он лишен жизни у сорокового камня (милевого) от Рима на дороге Аппиевой: у него кровь выпущена из жил. Юлий Приск, префект преторианских когорт при Вителлии, сам себя умертвил более от стыда, чем по необходимости. Альфен Вар пережил и свою неспособность, и бездействие. Азиатик (этот отпущенник) поплатился за свое дурноупотребленное значение казнью рабов.
12). В эти же дни все более и более распространявшийся слух об уроне в Германии граждане принимали вовсе не с печалью; о том "что истреблено войско, взяты зимние помещения легионов, что отложились Галлии", - говорили не как о дурном. По каким причинам началась эта война, до каких размеров выросла она вследствие восстания чужестранных и союзных народов - я изложу основательно. Батавы, пока находились по ту сторону Рейна, были частью Каттов: будучи прогнаны внутренним (домашним) возмущением, они заняли самую окраину Галльского прибрежья, свободную от поселенцев и вместе остров, нынешнюю Батавию; ее спереди омывает море Океан, а сзади и с боков река Рейн; уступили они не силе и не встрече с более могущественными, они империи доставляют только людей и оружие. Они приобрели опытность в долговременных Германских войнах, а потом их слава увеличилась в Британнии, куда были переправлены их когорты, которыми, по старинному обычаю, управляли знатнейшие родом из их же земляков. Находилась и дома отборная конница; в особенности упражнялись они в плавании, и в полном вооружении на конях целыми массами (эскадронами) переплывали Рейн.
13). Юлий Павлл и Клавдий Цивилис, царского корня, далеко опережали других. Павлла умертвил Фонтей Капитон по ложному обвинению в возмущении; Цивилис заключен в оковы и послан к Нерону и Гальбе, но там оправдан; при Вителлии снова подвергся было опасности и войско настойчиво требовало его казни. Отсюда повод к раздражению и надежды из самих наших бедствий. Но Цивилис, острый умом более, чем сколько-то свойственно дикарям, хвалился, что он Серторий или Аннибал и с таким же бесстыдством слова, во избежание того, чтобы, против него не пошли как против открытого врага, если бы он явно отложился от народа Римского, он прикрыл свои действия благовидным предлогом дружественных отношений к Веспасиану и усердия к его партии. Действительно, прислал к нему Прим Антоний письмо, в котором приказывал: "воротить вспомогательные войска, вызванные Вителлием и под предлогом смут в Германии, удержать легионы". То же самое внушал лично Гордеоний Флакк, из расположения к Веспасиану и заботы о деле общественном; а ему грозила бы гибель, если бы война возобновилась и столько тысяч вооруженных воинов ворвались бы в Италию.
14). Вследствие этого Цивилис, твердо решась отложиться, но скрыв пока сущность своего замысла и в остальном намереваясь действовать согласно указанию событий, таким образом приступил к исполнению переворота. По приказанию Вителлия молодежь Батавов призвана была к набору; его, и без того по сущности своей представлявшего обременение, исполнители делали еще более тяжким своим корыстолюбием и похотливостью: призывали они к набору и стариков, и людей слабых, а потом за деньги отпускали их; с другой стороны, несовершеннолетних, но красивой наружности (а большинство молодых людей очень видны собою) насильно тащили на поругание. Вследствие этого общее негодование, и стоявшие во главе уже замышленного заговора побудили их отказаться от набора. - Цивилис - старейшин племени и наиболее усердных из народа созвал в священную рощу под предлогом пиршества, и когда видел, что они разгорячились под влиянием ночного времени и веселости, сделав почин от славы и величия народа, исчислил оскорбления, похищения и другие бедствия их рабства. "На них смотрят уже не как на союзников, - что было некогда, а как лишь на рабов, когда приходит легат (наместник) со свитою, служащею обременением и властью надменною. Отдают их на жертву или в полное распоряжение префектов и сотников, а те, когда они пресытятся грабежа и кровопролития, переменяют, изыскивают новые извороты и разные названия грабительства. Настоит (угрожает) набор, а он детей разлучает с родителями, братьев с братьями, как бы в последнюю минуту жизни. Но никогда еще дела Римлян не были в таком плохом положении, и в зимних квартирах находятся только награбленная добыча и старики. Пусть только поднимут они (Батавы) глаза и не робеют перед пустыми наименованиями легионов. Между тем они сами (Батавы) сильны и пехотою и конницею: Германцы их единокровные; Галлии желают того же, что и они; да и для Римлян война эта не совсем неприятна: сомнительный её оборот взвалят на Веспасиана; в победе же не дадут отчета".
15). Выслушали Цериалиса с большим одобрением и, по их дикарей обычаю, все приведены к присяге под страшными, от отцов завещанными, проклятиями. Отправлено посольство к Каннинефатам пригласить их действовать заодно. Народ этот населяет часть острова; происхождением, языком, доблестью равен Батавам, а численностью превосходит. За тем тайными гонцами привлек (приманил) вспомогательный, назначенный в Британнию, отряд Батавов, когорты, посланные в Германию, как мы выше упоминали, и в то время находившиеся в Магонтиаке. В то время у Каннинефатов был некто Бринно, отличавшийся необузданною удалью и вместе самого знатного рода. Отец его смело совершил много неприязненного и безнаказанно пренебрег достойным посмеяния походом Каиевым[3]. Потому-то приятен он был самым именем ослушного рода; посадив его на щит, по обычаю народа, качали его на плечах и избрали вождем; Немедленно пригласив Фризов (народ этот жил по ту сторону Рейна), он по Океану ворвался в зимние квартиры двух когорт, ближайших для занятия. Воины не предвидели нападения врагов, а если бы и узнали о нем раньше, то не было у них достаточно сил для отражения. Вследствие этого лагери взяты и разграблены; потом они (Каннинефаты) нападают на разошедшихся и там и сям блуждавших, как в мирное время, маркитантов и купцов Римских. Вместе с тем грозили разрушением и укреплениям; они сожжены префектами когорт, так как защитить их не было возможности. Значки, знамена и сколько было воинов собраны в верхнюю часть острова, под начальством Аквиллия, начальника первой роты триариев; но это более по наименованию войско, чем какая-нибудь существенная сила. Так как все лучшее из когорт было уведено, то Вителлий велел набрать поселян из ближайших волостей Германцев и Нервиев и вооружил эту неспособную толпу, которой и самое оружие было в тягость.
16). Цивилис полагал, что необходимо действовать хитростью и потому он сам винил префектов за то, "что они покинули укрепления; он один с когортою, которою начальствует, усмирит волнение Каннинефатов, а префекты пусть возвратятся по своим зимним квартирам". Но ясно было все коварство этого совета и то, что рассеянные когорты, легче подавить, и что настоящий руководитель этой войны не Бринно, а Цивилис. Мало-помалу обнаружились ясные тому доказательства, и Германцы, для которых война была удовольствием, сами не долго скрывали это. Видя неудачу коварных замыслов, Цериалис перешел к действию открытою силою и Каннинефатов, Фризиев, Батавов устроил в особые военные отряды. Со стороны Римлян войско направилось вблизи реки Рейна и тут суда, причаленные после сожжения укреплений, были обращены к неприятелю. Не долго продолжалась борьба: когорта Тунгров перенесла свои значки к Цивилису; воины, ошеломленные неожиданною изменою, избиваются и союзниками, и врагами. Такое же предательство и на судах: часть гребцов из Батавов, будто бы по не знанию дела, мешала экипажам и воинам защищавшим суда исполнять их обязанности; потом стали явно им противодействовать и кормы судов обращать к неприятельскому берегу. Наконец они рулевых и сотников, если они не разделяли их намерений, умерщвляли, пока весь флот из 24 судов или сам не перешел, или не был взят силою.
17). Блистательная эта победа в настоящем, и в будущем принесла пользу; получив оружие и суда, в которых имели нужду, приобрели великую славу по Германиям и Галлиям, и их величали виновниками свободы. Германии тотчас прислали послов, предлагая вспоможение. Содействия Галлов добивался Цериалис хитростью и дарами, взятых в плен начальников когорт он отсылал назад в их города, когортам предоставлял возможность выбора уйти или оставаться; тем, которые оставались, почетная служба, а которые уходили, тем давали из добычи ограбленных Римлян. Вместе с тем в откровенных беседах он им внушал: сколько бедствий и в течение стольких лет вытерпели они, называя лживо рабство - спокойствием. Батавы, хотя и свободные от податей, взялись за оружие против общих повелителей; в первой битве Римляне побеждены и обращены в бегство. А что же будет, если Галлии сбросят иго? Сколько чего останется в Италии? Одни провинции побеждаются кровью других. Не вспоминайте о поражении Виндекса. Конница Батавская потоптала Эдуев и Арвернов. В числе вспомогательных войск Вергиния находились Белги, и если вникнуть в истину, то Галлия пала от своих собственных сил. А теперь у всех роли все те же; усилились они только всем знанием военного дела, сколько его нашлось в лагерях Римских. С ним те когорты заслуженных воинов, перед которыми недавно смирились Отоновы легионы. Пусть раболепствуют Сирия, Азия и привыкший к власти царей Восток; в Галлии много еще в живых тех, кто родились еще прежде наложения дани. И вовсе недавно, вместе с убиением Квинктилия Вара, Германия сбросила с себя ярем рабства и бой начат не против императора Вителлия, но против Цезаря Августа. Свободу природа дала даже бессловесным животным, а доблесть есть исключительное качество людей. И боги помогают смелым. А пусть они, ничем не озабоченные нападут на занятых, со свежими силами на утомленных. Теперь, когда одни поддерживают Веспасиана, другие Вителлия, представляется возможность действовать против того и другого.
18). Такие-то усилия употреблял Цериалис на Германии и Галлии, и если бы его замыслы удались, то его ждала бы царская власть над народами самыми богатыми и могущественными. Флакк Гордеоний поддержал попытки Цериалиса своим притворством. Когда встревоженные гонцы принесли известие, что лагери взяты, когорты уничтожены, все что носит имя Римлян прогнано с Батавского острова, он отдает приказание Муммию Луперку легату (он начальствовал над зимними помещениями двух легионов) выступить против неприятеля. Луперк - воинов легионов, Какие были под руками, Убиев из соседей, конницу Треверов, находившуюся неподалеку, поспешно переправил, присоединив эскадрон Батавов; уже давно задумав измену, он прикидывался верным, чтобы, передав в самом бою Римлян, бежать с большою (для себя) выгодою. Цивилис, окруженный значками взятых в плен когорт, чтобы воины имели в глазах недавнюю славу, а враги испытывали бы ужас при воспоминании о поражении, матери своей и сестрам, а так же женам всех и малым детям отдал приказание стать сзади, как поощрение к победе и стыд в случае поражения. Когда войско огласилось пением мужчин, завываниями женщин, далеко не такой громкий и дружный крик послышался от когорт и легионов. Обнажил левый фланг эскадрон Батавов, перебежавший к неприятелю и тотчас же обратившийся против нас; но воины легионов и при таком смутном положении дел сохранили и оружие и ряды. Вспомогательные войска Убиев и Треверов рассеялись в постыдном бегстве и разбрелись по всему полю. За ними бросились Германцы, и это дало возможность легионам уйти в лагери, носившие название старых. Начальник эскадрона Батавов - Клавдий Лабеон, во внутренних делах народа соперник Цивилиса, - отвезен к Фризиям; убить его значило бы навлечь неудовольствие соотечественников, а оставить при себе - дать пищу раздорам.
19). В эти же дни когорты Батавов и Каннинефатов, когда они, по приказанию Вителлия, шли к Риму, нагнал вестник, посланный Вителлием. Тотчас переполнились они надменности и дерзости; они требовали: "вознаграждения за поход, денежного подарка, двойного жалования, увеличения числа всадников". Все это правда обещано было Вителлием, но воины домогались не того, чтобы получить, но чтобы иметь повод к возмущению. Флакк во многом им уступил, но тем сделал только то, что они еще настойчивее требовали того, в чем наперед знали, что им откажут. Пренебрегши Флакком, они отправились в Нижнюю Германию на соединение с Цивилисом. Гордеоний, пригласив трибунов и сотников, советовался - усмирить ли силою отказывающихся повиноваться. Потом, по природной неспособности и вследствие опасений служащих лиц, которых тревожили шаткость умов вспомогательных войск и то, что легионы пополнены внезапным набором, решился - воинов удержать в лагерях. Потом стал жалеть о таком решении, и так как его винили те же, что и склоняли к нему, то, как бы намереваясь преследовать, писал Гереннию Галлу, легату первого легиона, управлявшему Бонною: "не допускать Батавов пройти, а он с войском будет идти у них по пятам". И действительно, можно было бы их подавить, если бы с одной стороны Гордеоний, с другой Галл, двинув войска, приперли бы их в середину. Флакк оставил это намерение и в другом письме предупреждал Галла, чтобы он не пугал ушедших. Вследствие этого подозрение, что война начинается с согласия легатов и все, что случилось и чего опасались, происходит не от недеятельности воинов или силы неприятельской, но от коварства вождей.
20). Батавы, по приближении к лагерям Боннским, послали вперед изложить Гереннию Галлу поручения когорт: "ничего враждебного и в мыслях нет у них против Римлян, за которых они сражались столько раз. Долговременною и бесплодною службою измученные желают лишь они покойно вернуться в отечество. Если никто этому не воспротивится, то и движение их будет безо всякого вреда; если же их встретят вооруженною рукою, то они мечом проложат себе путь". Легат колебался, но воины его понудили - испытать счастья в бою. Три тысячи воинов легионных и на скорую руку набранные когорты Бельгов, а так же толпа поселян и маркитантов, к делу неспособная, но отважная, прежде чем опасность в виду, бросились из всех ворот и Батавов, далеко не равных численностью, окружают. А те, старые воины, свернулись в каре со всех сторон плотное, где равно были обеспечены и фронт, и тыл, и фланги. Таким образом без труда прорвали они нашу жиденькую боевую линию. Наступательным движением Белгов сбит легион и воины в беспорядке побросались к валу и воротам. Здесь-то всего значительнее был урон, - и не столько убитыми и ранеными в бою, сколько тем, что некоторые гибли падая и от своего собственного оружия. Победители обошли колонию Агриппинскую и в остальном движении не дерзнули ни на что неприязненное, старались оправдаться и в Боннском сражении: будто бы они просили мира и, получив в нем отказ, вынуждены были промышлять собою.
21). Цивилис, по прибытии когорт, состоявших из ветеранов, стал во главе уже настоящего (правильного) войска, но, не зная на что решиться и соображая силу Римлян, всех, тут находившихся, привел к присяге Веспасиану; он отправил послов к двум легионам, которые, быв разбиты в предшествовавшем сражении, удались в Старые лагери[4] сказать, чтобы и они приняли ту же присягу. Дан ответ: "не нуждаются они в советах ни предателя, ни врагов. А государь у них есть Вителлий, которому верность они сохранят с оружием в руках до последнего издыхания. А потому перебежчик к Батавам пусть не берет на себя распоряжения делами Римлян, а ждет достойной казни за свое преступление". Когда об этом передали Цивилису, воспылал он гневом и весь народ Батавов призвал к оружию. Присоединились Бруктеры, Тенктеры и вся Германия разосланными вестниками приглашена к участию в добыче и в славе.
22). Ввиду такой, отовсюду скоплявшейся, военной грозы, легаты легионов Муммий Луперк и Нумизий Руф укрепляли вал и стены. Уничтожили труды долговременного мира - не далеко от лагерей построенный род города, для того чтобы неприятель им не воспользовался, но мало озаботились - свезти в лагерь припасов; дозволено было грабить. Таким образом в немного дней своевольно потрачено то, чего достало бы в случае крайности на долгое время. Цивилис, взяв себе под команду средину строя с силою Батавов, оба берега Рейна, с целью придать более грозный вид, наполнил отрядами Германцев, а по полям рассеялась конница. Вместе с тем и суда тащили по реке против течения. Тут виднелись значки старых заслуженных когорт, а там изображения зверей, взятых в лесах и рощах, - у каждого племени свой обычай вступать в бой: весь этот вид войны вместе гражданской и чужестранной поражал ужасом осажденных. Надежды атакующих увеличивались вследствие обширности вала, который, будучи устроен для двух легионов, теперь был обороняем едва ли пятью тысячами вооруженных; но множество маркитантов, собранное туда, как только возмущено было спокойствие мира, на войне оказывало содействие.
23). Часть лагерей исподволь поднималась на холм, часть имела доступ с ровного места; Август имел в виду этими зимними помещениями теснить Германии и держать их как бы в облежании, и еще никогда не было такой беды, чтобы наши легионы сами подверглись здесь осаде от неприятеля. Потому не прилагали более трудов для усиления ни местности, ни укреплений; достаточным находили силу оружия. Батавы и Зарейнцы, чтобы порознь мужество каждого старалось более выказаться, поставили каждое племя отдельно и начали бой издали. Но когда большая часть пущенных стрел попадали без пользы в башни и зубцы стен, а сверху брошенные камни наносили раны, они с криками и стремительностью бросились к валу; большая часть приставили лестницы, а другие лезли по намосту из щитов (над головами своих). Некоторые уже и вскарабкались было, но сброшены вниз мечами и ударами оружия; завалены кольями и дротиками сначала пресмелые и слишком набалованные удачею. Но и тут, рассчитывая на добычу, терпеливо сносили неуспех. Они дерзнули даже делать машины (орудия), в чем не имели ни малейшего искусства. Перебежчики и пленные учили строить из дерева род моста и потом пододвигать на подставленных колесах, так что одни стоя на сверху сражались как бы с насыпи; другие, скрываясь внизу, порывали стены. Но камни, брощенные из баллисты (орудия большего размера) разрушили это нескладное произведение и в изготовлявших фашины и щиты пущены из орудий раскаленные до красна копья. Таким образом сами осаждающие терпели от огня, пока, потеряв надежду сделать что-либо силою, обратились к намерению - медлить (затянуть - дело); небезызвестно им было, что в укреплении находится запасов продовольствия на несколько лишь дней и много народу к войне непригодного. Вместе с тем надеялись, что нужда вызовет предательство; рассчитывали на шаткую верность рабов и на случайности войны.
24). Между тем Флакк, узнав об осаде лагерей и послав по Галлиям для вызова вспомогательных сил, отборных из легионов воинов отдает Дидию Вокуле, легату восемнадцатого легиона, чтобы он поспешил как можно большими переходами к берегу Рейна. А сам плыл на корабле больной и был ненавистный воинам. Уже напрямки (без обиняков) роптали они: "выпущены из Магонтиака когорты Батавов, сквозь пальцы смотрели на замыслы Цивилиса. Ни Прим Антоний, ни Муциан не сделали столько в пользу дела Веспасианова. Явные недружбу и враждебные действия можно явно и отражать; а хитрость и коварство скрыты и тем труднее их избежать. Цивилис стоит против них, устраивает войска в боевой порядок, а Гордеоний из опочивальни с постели отдает приказания на то, что полезно неприятелю. Столько вооруженных рук храбрейших воинов должны зависеть от больного старика! Не лучше ли, умертвив предателя развязать руки и своей доблести и счастью и уничтожить зловещее влияние"? Такими-то разговорами подстрекали они друг друга; еще большим поощрением было письмо от Веспасиана, которое Флакк, не имея возможности скрыть, прочитал перед собранием воинов; связав тех, которые принесли, отправил их к Вителлию.
25). В таком-то расположении умов пришли в Бонну, зимовку первого легиона. Воины, приходя все в большее и большее раздражение, сваливали вину поражения на Гордеония: "по его приказанию двинуто против Батавов войско, так как буро бы их преследуют от Мугонтиака легионы; вследствие его предательства они поражены, так как ни откуда не подошли подкрепления. Неизвестно это прочим войскам и не дается об этом известия их императору, между тем как содействием стольких провинций легко было подавить внезапно возникший коварный замысел". Гордеоний образцы всех писем, какими вымаливал пособий в Галлиях, Британнии и Испаниях, прочитал войску и установил самый дурной обычай - письма передавать носившим орлы легионов, и те читали их прежде воинам, чем вождям. За тем он отдает приказание одного из возмутителей связать более для того, чтобы показать на деле свое право, чем чтобы это действительно была вина одного. Из Бонны войско двинулось в Агриппинскую колонию; стеклись во множестве подкрепления Галлов, и они сначала усердно помогали делу Римлян, но потом, с усилением Германцев, большинство городов вооружилось против нас надеясь вольности и, в случае если бы удалось скинуть ярем рабства, страстно желая повелевать. Раздражение воинов не утихало и заключение в оковы одного воина не наводило им страха; да и тот сам винил: "что вождь сознает за собою вину и он, быв вестником между Цивилисом и Флакком, устраняется ложным обвинением от свидетельства в правде". Вокула взошел на трибунал с удивительною твердостью: схватив воина, несмотря на его крики, велел вести на казнь. Оробели люди злонамеренные, а те, что получше, повиновались приказанию; за тем стали единогласно требовать вождем Вокулу, и Флакк предоставил ему главное распоряжение.
26). Отсутствие единодушие в воинах поддерживалось многими причинами: нуждались в жаловании и продовольствии, и вместе с пренебрежением смотрели на набор и денежные сборы в Галлии. Рейн, вследствие засухи, в той стороне необычной, едва был доступен судам, а потому подвозы стеснены. По всему берегу расставлены посты отражать Германцев от бродов, а по этой причине менее плодов, а кому потреблять, тех больше. Люди неопытные за чудесное явление считали самый недостаток воды, как будто бы уже нам отказались служить самые реки и все то, в чем прежде наше могущество находило себе опору; то, что в мирное время назвали бы случаем или делом природы, теперь называли приговором судьбы и божьим гневом. Когда они вошли в Новезий[5], то присоединился тринадцатый легион. Придан Вокуле - разделить часть его забот - легат Геренний Галл, и не дерзая идти к неприятелю, в урочище, называемом Гельдуба[6], стали лагерем. Тут они упражняли воинов в возведении окопов и укреплений и в других военных занятиях; а чтобы добыча более подстрекала их к мужеству, то Вокула повел войско в ближайшие села Гугернов[7], вступивших в союз с Цивилисом. Часть осталась с Гереннием Галлом.
27). Случилось, что, не вдали от лагеря, судно, нагруженное хлебом и ставшее на мель, Германцы стали тащить на свой берег. Галл не стерпел этого и послал на помощь когорту. Прибавилось и число Германцев, к которым мало-помалу подходили подкрепления, и завязалось правильное сражение. Германцам таки удалось, с большим уроном наших, утащить судно. Побежденные, - тогда уж это вошло в обычай, - винили не собственную трусость, но коварство легата. Вытащили его из палатки, разорвали на нем одежду, били его по телу, приказывая сказать: "за какую цену и при чьем соучастии предал он войско?" Снова возникло неудовольствие и на Гордеония; его называют главным виновником преступного умысла, а легата - исполнителем; наконец, в ужасе перед угрозами гибели, он и сам упрекнул Гордеония в предательстве; его связали и только по прибытии Вокулы получил он свободу; а Вокула на другой день казнил смертью виновников возмущения. Так легко это войско переходило из одной крайности в другую: от своеволия к терпеливости. Не было сомнения, что простые воины оставались верными Вителлию; но все лица более почетные склонялись к Веспасиану. Вследствие этого преступные действия чередовались с казнями и неистовство не исключало готовности повиноваться, так что сдержать воинов, не были в состоянии те же, которые могли казнить.
28). Цивилиса вся Германия поддерживала громадными усилиями и союз с ним закрепила знатнейшими заложниками. Он, соображаясь, кому куда ближе, "одним отдает приказание опустошить земли Убиев и Треверов, другому отряду перейти реку Мозу с тем, чтобы затронуть Менапиев, Моринов и самый отдаленный край Галлии". В обоих местах получена добыча; неприязненнее всего поступлено было с Убиями за то, что этот народ Германского происхождения отрекся от отечества и принял даже Римское наименование Агриппинян. Поражены их когорты у поселка Маркодура[8]; они не приняли мер предосторожности, находясь далеко от берега. Не успокоились от того Убии, а продолжали ходить в Германию за грабежом, сначала безнаказанно, но потом окружены были; во всю эту войну были они более верны, чем счастливы. С поражением Убиев, Цивилис, вследствие удач становясь все смелее и решительнее, теснил осадою легионы; он особенное внимание употреблял на караулы, чтобы не пробрался какой-либо тайный вестник о приближающемся подкреплении. Осадные орудия и главный труд взвалил на Батавов; за-Рейнцам требовавшим этого отдаст приказание идти разрушить окопы, сбить оттуда Римлян и восстановить бой. Народу было в избытке и легко было перенести урон; даже с наступлением ночи не прекратились работы.
29). Они навалили кругом деревьев и зажгли их, а сами ужинали; разгорячась вином, они с (бесполезною) пустою самонадеянностью стремились на бой. Их стрелы, направленные в темноту, оставались без всякого действия; а у Римлян боевая линия дикарей была на виду, и кто особенно выказывался удальством или признаками достоинства, то они метили в него как в цель. Понял это Цивилис и отдал приказание погасить огни, чтобы мрак прикрыл все военные действия. Тут раздались самые нестройные звуки; все стало зависеть от неверной случайности и не было возможности с предусмотрительностью или нанести удар, или уклониться от него. Откуда раздавались крики, туда поворачивались сами, напрягали луки; мужество ничего не значило; случай производил общее замешательство, и не один храбрец пал от удара труса. Со стороны Германцев - раздражение безо всякой обдуманности; воины Римские, уже опытные в опасностях, бросали не на удачу колья с железными наконечниками и тяжеловесные камни. А когда шум приближающихся или подставленные лестницы предавали неприятеля в руки, то сбивали их ударами щитов, а потом преследовали дротиками; многих, уже вошедших на стены, кололи кинжалами. Так прошла ночь, но день осветил новое сражение.
30). Возвели Батавы башню в два этажа; ее стали пододвигать к воротам претория (с этой стороны местность была всего ровнее); против неё осажденные выдвинули здоровые рычаги и бросили бревна, чем и проломили ее с большим вредом для тех, которые стояли наверху. На пришедших в замешательство сделана внезапная вылазка, и схватка была с большим успехом. Также воины легионов, превосходя опытностью и искусством, производили сами еще более значительные работы. Особенно нагнала страх неприятелю машина, устроенная так, что она качалась на перевесе и, спустив вдруг крюк, она в виду (так сказать из-под носа) своих зацепляла одного или нескольких из неприятелей, поднимала их к верху и потом повернувшись отбрасывала их внутрь лагеря. Цивилис, оставив надежду овладеть лагерем приступом, снова ограничился тем, что сидел у них праздно, пересылками и обещаниями стараясь сломить верность легионов.
31). Вот что делалось в Германии прежде сражения Кремонского; об исходе его дали знать письма Прима Антония; к ним приложен был и эдикт Цецины. Префект одной когорты из побежденных Альпин Монтан явно признался, что он склоняется на сторону партии (Флавиевой или Веспасиана). Это произвело различное впечатление на умы. Вспомогательные отряды Галлов, не чувствовавшие ни расположения, ни вражды к партии, по убеждению своих начальников, тотчас же отпадают от Вителлия; старые воины медлили. Но когда Гордеоний Флакк стал приводить к присяге, то, по настоянию трибунов, воины ее дали, но ни выражением лиц, ни в душе не считали ее себе обязательною и повторяя прочие слова присяги, при имени Веспасиана останавливались и отделывались или легким шепотом, или и вовсе молчанием.
32). Прочитано потом перед собранием воинов письмо Антония к Цивилису; оно дало еще более пищи раздражению воинов, будучи писано как бы к сотруднику в деле партии, а о Германском войске враждебно. Вслед за тем полученное в лагерях у Гельдубы известие имело последствием и такие же разговоры, и такие же факты. Послан к Цивилису с поручениями Монтан: "пусть Цивилис прекратит неприязненные действия; и пусть не прикрывает дела чужестранцев ложным призраком войны. А если он замыслил оказать помощь Веспасиану, то его начинания уже осуществлены. Но это Цивилис сначала хитро, потом видя, что Монтан человек крайне смелого и решительного характера и готов на всякое новое предприятие, начал жаловаться на опасности, каким он подвергался в лагерях Римских в продолжении двадцати пяти лет; он говорил: "отменную награду получил я за труды; по праву народов домогаюсь возмездия за убийство брата, за то, что сам находился в оковах, за полные неумолимой жестокости крики этого войска, которыми оно меня требовало на казнь. Да и вы, Треверы, и все, что еще осталось живым в рабстве, какой ждете награды за столько раз пролитую кровь, кроме военной службы самой неблагодарной, бесконечных повинностей, розог, топоров и других изобретений ваших повелителей. Вот я, начальствуя одною когортою с Каннинефатами и Белгами, незначительною частью Галлий или истребим те пустые пространные лагери или окружив стесним мечом и голодом. Наконец их смелую попытку или увенчает достижение свободы, или и побежденные будем все те жертвы, - хуже не будет". Так он его поджег, но приказал принести ответ помягче и отослал, а он вернулся как бы без успеха в предмете посольства; остальное же скрыл, что не замедлило выказаться наружу.
33). Цивилис, удержав часть войск, старые (заслуженные) когорты и из Германцев людей наиболее на все готовых отправил против Вокулы и его войска под предводительством Юлия Максима и Клавдия Виктора, сына его сестры. Во время перехода захватывают они зимние квартиры конного отряда, находившиеся в Асцебурге[9], и до того неожиданно напали они на лагерь, что Вокула не имел возможности ни сделать увещание воинам, ни устроить боевую линию. Только одно, как в тревоге, внушал: "центр подкрепить воинами под значками", а кругом в разных местах рассеяны подкрепления. Конница бросилась вперед, встречена стройными рядами неприятелей, а тыл обратила к своим. Вследствие этого побоище, а не сражение, и Нервиев когорты из робости или вероломства обнажили фланг наших. Таким образом дошли до легионов, и те, утратив значки, были истребляемы внутри вала, как вдруг вследствие неожиданного подкрепления изменилась участь сражения. Когорты Васконов, набранные Гальбою и в то время призванные, приближаясь к лагерю, услыхали крики сражающихся и напали с тылу на неприятеля, внимание которого обращено было вперед, и навели ужас далеко больший, чем можно было ожидать от их числа; одни полагали, что от Новезия, а другие, что от Магонтиака прибыли все силы. Такое заблуждение придало мужества Римлянам и, в надежде на силы других, они и со своими собрались. Храбрейшие из Батавов, сколько было пехоты, обращены в бегство; конница ушла со значками и пленными, схваченными в прежнем бою. Убитых в этот день на нашей стороне больше, но не из наиболее способных к войне, а из Германцев самые храбрые.
34). Итого и другого вождя, одинаковою виною заслуживших несчастье, не хватило при благополучных обстоятельствах. Цивилис, если бы более значительными силами подкрепил боевую линию, не мог бы быть обойден немногими когортами и уничтожил бы лагери ворвавшись в них. Вокула о приходе неприятеля не разведал, и вследствие этого одновременно и выступил и побежден. Потом, мало полагаясь на победу, бесполезно истратив время, лагерь выдвинул против неприятеля. А если бы он немедленно на него ударил и поспешил бы следовать за благоприятным оборотом обстоятельств, то тем же порывом мог бы освободить легионы из осады. Между тем Цивилис делал попытки повлиять на умы осажденных; он представлял, что дело Римлян проиграно навсегда, и что победа окончательно увенчала его усилия. Носили кругом значки и знамена; показывали даже пленных; из них один дерзнул на отличное дело, громким голосом рассказал он, как было дело, и тут же на месте убит Германцами. Вследствие этого еще более поверили его показанию. А также опустошение и пожары горевших деревень давали разуметь, что приближается войско, одержавшее победу. Вокула отдает приказание: "ввиду лагерей поставить значки и самим воинам стать вокруг рва и вала; сложив все походные тяжести, сражаться налегке". Вследствие этого возник против вождя крик требовавших немедленно сражения; воины уже привыкли грозить. Не дав даже времени устроить их в боевой порядок, воины нестройными толпами и утомленные вступили в бой, так как Цивилис уже явился, полагаясь по крайней мере столько же на ошибки неприятелей, сколько на мужество своих. Римляне действовали с разнообразным счастьем и первые в деле возмущения робели на поле битвы; некоторые, имея еще в памяти недавнюю победу, удерживали позицию, поражали неприятеля, убеждали сами себя и других. Восстановив сражение, они протягивают руки к осажденным, умоляя - не пропускать удобного случая. А те, видя все со стен, бросились изо всех ворот. Случилось, что Цивилис свалился с упавшей лошади и по тому и другому войску разошелся слух, что он ранен или убит; это придало необычайный страх его воинам, а противникам - усердие.
85). Но Вокула, оставив преследование бегущих, прибавлял вал и башни лагерные, как будто бы снова грозила осада; столько раз испортив плоды победы, не без основания подавал повод подозревать, что он предпочитает войну. Ничто столько не томило наши войска, как недостаток запасов. Тяжести легионов с толпою неспособных к войне отосланы в Новезий для того, чтобы оттуда сухим путем привезти хлеба, так как река находилась во власти неприятеля. Сначала этот отряд шел безопасно, так как Цивилис не был еще достаточно крепок, а когда Цивилис узнал, что "снова посланы в Новезий фуражиры, а для прикрытия даны когорты и что они идут так, как бы в совершенно мирное время: воинов под значками очень мало, оружие в повозках, все шли свободно как кому хотелось. В полном порядке ударил на них Цивилис, послав вперед занять мосты и теснины дорог. Сражались длинным строем, и военное счастье было нерешительно, пока ночь не положила конец бою. Когорты отправились в Гельдубу, а лагери остались как были; они защищались силами оставленных там воинов. Не было сомнения относительно того, насколько с опасностью сопряжено было бы обратное движение, когда фуражиры, пораженные ужасом, должны были идти с грузами. Вокула прибавил к своему войску тысячу отборных воинов из пятого и пятнадцатого легиона, осажденных в Старых лагерях, - воинов неукротимых и вождям враждебных. Их отправилось более чем сколько приказано было, и явно в строю ворчали они, что не станут долее терпеть голод и коварные затеи легатов. А те, которые оставались, жаловались, что они брошены с уведением части легионов. Вследствие этого двойное возмущение: одни звали Вокулу назад, а другие не соглашались возвратиться в лагерь.
36). Между тем Цивилис обложил старые лагери. Вокула удалился в Гельдубу, а оттуда в Новезий. Цивилис берет Гельдубу, затем неподалеку от Новезия с успехом дает конное сражение; но воины и удачными и неудачными действиями одинаково возбуждаются на гибель вождей. Легионы, численность которых увеличилась с приходом воинов пятого и пятнадцатого легионов, требуют денежного подарка, узнав, что от Вителлия присланы деньги. Не долго медлил Гордеоний и дал подарок именем Веспасиана; это послужило главным поводом восстания; воины предались наслаждениям и пиршеству, делали ночные сходки и с большею силою возобновилось прежнее раздражение против Гордеония. Ни один из легатов и трибунов не осмелился вступиться (ночь отнимала стыд), и воины, стащив Гордеония с постели, убили его. То же готовили и Вокуле, но он, в одежде раба, впотьмах, ускользнул не узнанный. Когда волнение успокоилось, вернулось опасение; отправили сотников с письмами в галльские города умолять о вспоможении людьми и деньгами.
37). А сами, как обыкновенно толпа без управления неосмотрительна, робка, беспечна, с приходом Цивилиса поспешно берут оружие и тотчас же бросают и обращаются в бегство. Несчастье вызвало раздор, и те, что были из верхнего войска, отделяли свое дело. Впрочем, изображения Вителлия в лагерях и по ближайшим городам Белгов поставлены снова, когда уже сам Вителлий пал. Затем пришли в раскаяние воины первого, четвертого и восемнадцатого легиона; они последовали за Вокулою и у него, возобновив присягу Веспасиану, поведены освободить Магонтиак от осады. Ушли осаждающие - войско, смешанное из Каттов, Узипиев, Маттиаков, пресытясь добычею, доставшеюся им, впрочем, не без пролития крови. На дороге рассеянных и не знавших ничего воин наш атаковал. Даже Треверы устроили по своим пределам палисад и вал, и с большими взаимно потерями вели войну с Германцами, пока свои отличные заслуги народу Римскому не замедлили опозорить изменою.
38). Между тем Веспасиан вторично и Тит вступили в отправление консульства заочно; граждане были печальны и волновались разнообразными опасениями; кроме уже неминуемых зол, возникли и ложные опасения: отпала будто бы Африка, и Л. Пизон замышляет переворот. "Он начальствовал этою провинциею, и от природы вовсе не был человек беспокойный; но так как суда задерживаемы были жестокою зимою, то масса, привыкшая ежедневно закупать себе продовольствие и лишь в вопросе о хлебе интересовавшаяся тем, что делалось в государстве, опасаясь того, как бы не закрыли гавани и не задержали хлебных подвозов, уже тому и верила. Молву эту усиливали Вителлианцы, не совсем еще отказавшиеся от духа партии, да и победителям слух этот был не совсем неприятен, так как их пожелания, никакими чужестранными войнами не удовлетворенные, никогда ни одна гражданская война не могла удовлетворить.
39). В Январские календы[10] в сенате, созванном Юлием Фронтином, претором городским, легатам, войскам и царям выражены: похвалы и признательность, а у Терция Юлиана отнято преторство, так как он будто бы покинул легион, переходивший на сторону Веспасиана, и перенесено на Плотия Грифа. Горму дано всадничье достоинство и потом, по отказе Фронтина, Цезарь Домициан взял себе преторство. Его имя ставили в заголовках писем и эдиктов, а сила (власти) находилась у Муциана; разве только не многое осмеливался Домициан по наущению приятелей или по собственному желанию. А главное опасение Муциану было от Прима Антония и Вара Аррия; свежи были еще их подвиги; их сопровождала слава и усердие воинов, и даже народ их любил за то, что они ни к кому жестоки не были, кроме на поле сражения. Носился слух, будто бы Антоний склонял заявить домогательство на верховную власть Антония Скрибониана Красса, знаменитого предками и в особенности славною памятью брата; не было бы недостатка в единомышленниках, если бы Скрибониан не отказался; не легко было бы его соблазнить, будь и все готово, а тем более опасался он неверного. А потому Муциан, так как явно не было возможности погубить Антония, в сенате осыпал его большими похвалами, не щадил и тайных обещаний, указывая на дальнюю Испанию, свободную с удалением Клувия Руфа, и тут же приятелям Антония раздает трибунства и префектуры; потом, наполнив тщеславный ум надеждами и пожеланиями, отнимает силы: отослан на зимние квартиры седьмой легион, отличавшийся особенно сильною привязанностью к Антонию. И третий легион, воины которого сошлись близко с Аррием Варом, отослан в Сирию. Часть войска повели в Германию. Таким образом, с удалением всего беспокойного, городу Риму возвратился его обычный вид, законы и обязанности должностных лиц.
40). Домициан в тот день, когда вошел в сенат, в кратких и скромных выражениях сказал об отсутствии отца и брата о своей крайней молодости. Наружность его была привлекательна, нравственности еще не знали и частое замешательство в лице приписывали скромности. По докладу Цезаря о восстановлении почестей Гальбе, Курций Монтан подал мнение: прославить и память Пизона. Сенаторы приказали то и другое, но относительно Пизона осталось без исполнения. Тут по жребию назначены: те, на чьей обязанности должно быть возвращение награбленного во время войны, и те, которые доски законов, от времени изгладившиеся, должны разобрать и возобновить, а перечень праздничных дней, подлою лестью оскверненный, очистить и положить меру общественным издержкам. Возвращено Терцию Юлиану преторство после того, как узнали, что он убежал к Веспасиану; Грифу осталась честь. Положено потом возобновить разбирательство между Музонием Руфом и П. Целером. Публий осужден и принесено удовлетворение теням Сорана. Ознаменованный всенародною строгостью день не был чужд похвалы и от частных лиц. Всем казалось, что Музония обвинение было справедливо; иная молва о Деметрии, выставлявшем себя последователем цинической секты, за то, что явного преступника защищал с большим честолюбием, чем честностью. Самому Публию не хватило ни присутствия духа в опасности, ни дара слова. Когда таким образом был подан знак возмездия обвинителям, просил у Цезаря Юлий Маврик - представить рассмотрению сената памятные записки государей, из которых он мог бы узнать, кто кого требовал к обвинению. На что Цезарь отвечал, что надобно спросить об этом мнения у самого государя.
41). Сенат, по инициативе знатнейших лиц, сложил присягу, которою все должностные лица один за другим и прочие, по мере того, как их спрашивали о мнении, призывали богов в свидетели: "что при его (дававшего присягу) содействии, никто не пострадал в безопасности, и что он из бедствия сограждан не извлек себе ни награды, ни почести." Приходили в смущение и, разными ухищрениями, старались изменить слова присяги те, которые сознавали за собою дурное. Сенаторы одобряли такое священное обязательство, а клятвопреступников уличали. И эта, как бы цензура, налегла в особенности строго на Сариолена Вокулу, Нония Актиана и Цестия Севера, приобретших известность частыми доносами Нерону. Над Сариоленом тяготело и недавнее обвинение, что он и у Вителлия пытался делать тоже. И не переставали сенаторы грозить руками Вокуле, пока он не вышел из курии. Перейдя к Пактию Африкану, и его прогоняют: будто бы он Нерону указал на братьев Скрибониев, знаменитых согласием и богатствами. Африкан и не смел признаться, и не мог отрицать: обратясь сам на Вибия Криспа, который не давал ему покоя вопросами, внося замешательство туда, где защищаться не был в силах, отклонил от себя негодование, указав на обвинителя как на соучастника вины.
42). Большую в этот день славу нежности родственных чувств и красноречия приобрел Випстан Мессала; по летам еще не был сенатором, а он дерзнул заступиться за брата Аквилия Регула; на него страшное негодование навлекла гибель домов Красса и Орфита. Казалось, что он по собственному побуждению, на основании сенатского декрета, явился обвинителем в крайней молодости и не с тем, чтобы от себя отразить опасность, но в надежде на могущество. И Сульпиция Претекстата, жена Красса, и четверо детей, в случае если бы сенат стал расследовать, являлись мстителями. А потому Мессала не защищал ни дела, ни подсудимого, но, жертвуя собою опасному положению брата, некоторых разжалобил. Выступил, напротив, Монтан крайне резкою речью; он дошел до того, что попрекал: "будто бы после убийства Гальбы, убийце Пизона Регул дал денег и усиливался укусить голову Пизона". - "Уж конечно к этому, так говорил Монтан, Нерон тебя не принуждал и такою свирепостью не искупил бы ты ни своего положения, ни безопасности. Еще стерпим защиту тех, которые предпочитали погубит других, чем сами погибнуть. А тебя в безопасности оставил отец-изгнанник, имущество разделено между кредиторами, возраст еще не созревший для почестей; ничего завидного не представлял он для Нерона и ничего опасного. Страстно жаждая крови и гоняясь за наградами, ты свой ум, еще неизвестный и неиспытанный никакими защитами, осквернил убийством знатного лица. Как из смертных остатков общего дела (государства) похитил ты словно добычу - достояние консулов, пресытился семью миллионами сестерций и чванишься священством, а невинных детей (мальчиков), знаменитых старцев, заслуживших уважение женщин обрек ты вместе гибели. Ты обвинял Нерона в малодушии за то, что он утомлял и себя и доносчиков преследованием отдельных родов: между тем как, одним словом, можно погубить сенат. Сохраните же, отцы достопочтенные, и приберегите, на случай человека ума столь находчивого (изобретательного) для того, чтобы каждое время имело своих наставников, и как старики наши следовали примеру Марцелла, Криспа, молодые люди пусть подражают Регулу. Находит, конечно, подражателей даже несчастливая подлость, а что же если она будет входить в силу и процветать? И кого мы еще квестором не дерзаем коснуться, допустим ли ему быть претором и консулом? Не думаете ли вы, что Нерон уже исполнил меру (злоупотребления) власти? Также думали те, которые пережили Тиберия и Каия; но явился повелитель еще неумолимее и жесточе. Мы не опасаемся Веспасиана - таковы и его лета и умеренность. Но прочнее сохраняются примеры, чем нравы. Слабеем мы, почтенные сенаторы, и уже составляем не тот сенат, который, по убиении Нерона, требовал доносчиков-исполнителей на казнь по обычаю предков. Лучший после дурного государя есть первый день".
43). С таким одобрением сената выслушан Монтан, что Гельвидий возымел надежду, нельзя ли сразить и Марцелла. А потому, начав с похвалы Клувия Руфа, который, будучи столько же богат, сколько и славен красноречием, никому никогда при Нероне не причинил опасности, колол Еприя и этим примером и его собственною виновностью. Умы сенаторов были разгорячены. Поняв это, Марцелл, как бы выходя из курии, сказал: "уйдем, Приск, и оставим тебе твой сенат. Царствуй и в присутствии Цезаря". Вибий Крисп последовал за ним, оба раздраженные, но с разным выражением лица: угроза написана была в глазах Марцелла, а Крисп улыбался; но приятели их бросились за ними и воротили их. Борьба затягивалась: с одной стороны многие и благонамеренные, а с другой немногие, но сильные состязались упорною ненавистью, и в распрях прошел день.
44). В первом затем заседании сената Цезарь начал: о необходимости оставить вражду и раздражение, принимая в соображение крайние обстоятельства прежнего времени. Муциан изложил пространное мнение за обвинителей и вместе тех, которые принимались было снова за начатое и потом оставленное преследование, убеждал в ласковых выражениях и как бы прося. Сенаторы отступились от свободы, которою начинали было пользоваться, видя ей противодействие. Муциан, чтобы не показать будто бы пренебрегают значением сената и дают безнаказанность всему, что допущено было при Нероне, - Октавия Сагитту и Антистия Созиана, из сенаторского сословия, оставивших места ссылки, отправил на те же острова. Октавий - Понтию Постумию, - она с ним была в связи, но отказывалась от брака с ним, - убил, вне себя от любви; Созиан своею развращенною нравственностью был гибелен многим. Оба, полным значения сенатским декретом, осуждены и прогнаны, и хотя другим дозволено возвращение, но им оставлено то же наказание. Этим не смягчилось негодование против Муциана. И Созиан и Сагитта заслуживали одно презрение, хотя бы и возвратились; а обвинителей изобретательность, богатства и могущество, основанное на основательном знании всех порочных средств, внушали опасение.
45). Но расположение сенаторов несколько возобновилось, вследствие произведенного в сенате дознания, соответственно старинному обычаю. Манлий Патруит, сенатор, жаловался: "побит он в Сененской колонии стечением черни по приказанию должностных лиц. И этим не ограничилось оскорбление: над ним плакали, рыдали и совершили весь погребальный обряд с ругательствами и упреками, относившимися ко всему сенату". Позваны те, на кого показывал; по рассмотрении дела они уличены и наказаны и присовокуплен сенатский указ, которым Сененской черни внушалось - быть поскромнее. В эти же дни осужден Антоний Фламма Киренейцами по закону о взятках и за жестокость отправлен в ссылку.
46). Между тем чуть было не вспыхнуло возмущение в среде войска. Снова домогались преторианской службы отпущенные Вителлием, собравшиеся (впоследствии) за Веспасиана. Под влиянием таких же надежд воины легионов требовали обещанного им жалованья. Да и Вителлианцев не возможно было прогнать без большего кровопролития; но говорили о громадной сумме денег, какая необходима была для удержания такого множества людей. Войдя в лагери, Муциан для того, чтобы расследовать обстоятельнее, сколько кому следует жалованья, поставил победителей под значками и оружием, разделив их небольшими промежутками. Затем Вителлианцы те, о которых мы упоминали, что они у Бовилл изъявили покорность и отдались и другие, отысканные по городу и его окрестностям, выведены; почти ничем не прикрыто было их тело. Муциан приказывает их развести и воинам Британнским и Германским, и если есть и из других войск, то стать порознь. Те при первом виде остолбенели: напротив себя увидали они войско, как бы к бою готовое, грозное оружием и стрелами, а себя окруженными, обнаженными и обезображенными нечистотою (грязью); но когда начали их тащить одних в одну сторону, других в другую, то страх обуял всех, а в особенности робели Германские воины; им казалось, что их сортируют, чтобы избить: обнимали они грудь воинов, повисли на шеях, просили поцеловать в последний раз, умоляли: не покинуть их одних и не предавать совершенно иной судьбе, тогда как дело их одинаково. Призывали в свидетели то Муциана, то отсутствующего государя, наконец небо и богов. Тут Муциан, называя их всех воинами одной присяги, одного и того же императора, стал противодействовать их ложным опасениям. И победившее войско криками своими сочувствовало их слезам. Тем и кончился этот день. Немного дней спустя, когда Домициан говорил к воинам, они его встретили уже ободренные. Они с пренебрежением отвергши предложенные им земли, умоляют о военной службе и жаловании. То были просьбы, но такие, которым противоречить было невозможно, а потому они приняты в преторий. Потом те, которые уже были в летах и выслужили срок службы, отпущены с почестью, другие за вину, но не вдруг, а поодиночке, а это самое верное средство ослабить (привесть ни во что) единодушие толпы.
47). Впрочем, вследствие ли действительного недостатка или чтобы показать лишь его, предложено в сенате: "шестьдесят миллионов сестерций занять у частных лиц". Во главе этого дела поставлен Поппей Сильван; немного после необходимость миновала или оставлено притворство. Затем законом, по предложению Домициана, отменены консульства, данные Вителлием. Флавию Сабину отдана похоронная почесть цензорская: наглядное доказательство непостоянства счастья, которое переходит от одной крайности в другую.
48). Около этого времени убит проконсул Л. Пизон. Об этом убийстве изложу как можно вернее и потому начну несколько ранее - с изложения довольно правдоподобных поводов к такому злодеянию. Легион в Африке и вспомогательные войска для сбережения пределов империи при государях божественном Августе и Тиберии повиновались проконсулу. Впоследствии К. Цезарь, беспокойный характером и опасаясь М. Силана, правившего Африкою, отнял у проконсула легион, послав для этого легата. Количество доходов распределено между двоими, и так как обязанности и того и другого были перемешаны, то это послужило поводом к раздорам, находившим себе еще более пищи в зловредном соперничестве. Сила легата возросла долговременностью службы или потому, что лицам менее значительным более побуждения выказаться; а из проконсулов чем кто знатнее, тем усерднее заботился о безопасности, а не могуществе.
49). В то время легионом в Африке правил Валерий Фест, проведший молодость в мотовстве, не знавший меры своих желаний и тревожимый родством с Вителлием. Он ли в частых разговорах соблазнял Пизона стать во главе переворота, или воспротивился покушениям Пизона - не известно, так как при их тайных объяснениях не было никого, а по убийстве Пизона большинство склонилось в пользу убийцы. И не было сомнения в том, что и провинция и войско не были расположены, к Веспасиану. Некоторые из Вителлианцев, бежав из Рима, указывали Пизону на то, что "Галлии колеблются, Германия готова, что ему грозит опасность и что война безопаснее подозрительного мира". Между тем Клавдий Сагитта, префект Петринского эскадрона, благополучным плаванием предупредил Папирия, сотника посланного Муцианом, и утверждал, что: сотнику дано поручение умертвить Пизона. Пал Галериан, его двоюродный брат и зять. В одной смелости надежда на спасение; но два пути действовать решительно: предпочтет ли он немедленно взяться за оружие, или на судах отправиться в Галлию. Пусть он покажет в себе вождя Вителлиевым войскам. Пизон нисколько этим не тронулся, а сотник, посланный Муцианом, как только достиг порта Карфагенского, громким голосом желал всего лучшего Пизону, как будто бы государю, а попадавшихся на встречу и пораженных удивлением от такой неожиданности, убеждал - кричать с ним одно и то же. Легковерная толпа бросилась на площадь, требуют, чтобы явился Пизон. Повсюду раздавались веселые крики людей, не старавшихся вникнуть в правду и готовых к лести. Пизон, или вследствие показания Сагитты, или по врожденной скромности, не вышел к народу и не позволил ему выказывать к себе усердие. Он расспросил сотника и узнав от него, что подыскивались под ним найти повод к убийству, велел его казнить, не столько в надежде сохранить жизнь, сколько в гневе на замыслившего преступление, тем более, что он же был убийцею Клодия Макра, и руки, обагренные кровью легата, простирал на убийство проконсула. Потом эдиктом, где отражалось его беспокойство, попенял Карфагенцев и даже, оставив обычные занятия, заперся в доме, чтобы случайно не возник какой-нибудь новый повод к волнению.
50). Но когда Фесту стали известными расположение умов черни и казнь сотника, молвою, как обыкновенно к правде примешивающею и ложь и представляющею все в больших размерах, то он посылает всадников убить Пизона. Те быстро двинулись и в сумерки, только что начавшегося дня, ворвались в дом проконсула с обнаженными мечами; большинство не знало Пизона, так как Фест отобрал на это убийство вспомогательных Карфагенян я Мавров. Уже близко от опочивальни случайно встретили они раба и спросили: "кто он и где Пизон?" Раб отвечал великодушным обманом: я Пизон, и тотчас же убит. Немного после убит и Пизон, так как тут был знавший его Бебий Масса из прокураторов Африки, уже в то время гибельный лучшим людям, и нередко придется нам к нему возвращаться как к виновнику бедствий, какие мы понесли вслед затем. Фест из Адрумета, где он остался выжидая, отправился к легиону и отдал приказание связать префекта лагерей Цетрония Пизана, вследствие частных неудовольствий, но называл единомышленником Пизона; некоторых воинов и сотников казнил, других осыпал наградами; никого за дело, но чтобы показать, будто бы он подавил возмущение. Вслед затем уладил несогласия Эенеев и Лептитанов; они, сначала незначительные, ограничивались воровством плодов и скота между поселян, а потом перешли к оружию и настоящим сражениям. Уже народ Эенский, уступая в числе, вызвал Гарамантов, народ неукротимый и обогатившийся грабежом соседей. Вследствие этого положение жителей Лептиса было тесное; поля их опустошены на далекое пространство и они сами трепетали в стенах, пока вмешательством Римских и пеших и конных сил Гараманты обращены в бегство, добыча у них вся отнята кроме той, которую они блуждая продали в недоступных юртах тем, кто жили далее.
51). Веспасиану, после Кремонского сражения и благоприятных отовсюду известий, дали знать о гибели Вителлия многие лица разных сословий, пустившиеся в море зимою с одинаковыми и смелостью и счастьем. Явились послы царя Вологеза, предлагая (на помощь) сорок тысяч Парфских всадников. И почетно, и приятно было видеть готовность союзников на такое содействие, и не иметь в нем нужды. Выражена благодарность Вологезу и велено ему передать: пусть он пошлет послов в сенат и узнает, что повсюду мир и спокойствие. Веспасиан, внимательно следя за ходом дел в Италии и в Риме, получил дурные слухи о Домициане: будто бы он действует соответственно своему юному возрасту и переступает за пределы того, что дозволено сыну. Вследствие этого Веспасиан самую сильную часть войска передает Титу - для приведения к концу еще тлевшей кое-где войны с Иудеями.
52). Говорят, что Тит, прежде чем расстался с отцом, усердно и многословно просил его: "не предаваться неосмотрительно раздражению вследствие вестей от людей старавшихся очернить Домициана, - пусть он останется для сына без предубеждения и доступный умилостивлению. Не так твердые опоры власти - легионы и флоты, как множество детей. Приятели от обстоятельств времени, счастья, под влиянием страстей, изменяются в чувствах, переходят к другим, оставляют совсем. Только своя кровь каждому верна, в особенности же государям; благополучием их и другие пользуются, а несчастье нераздельно с теми, кто связаны узами крови: и братья не пребудут в согласии, если родитель не покажет им примера. Веспасиан, не столько смягчась к Домициану, сколько радуясь чувствам Тита, велит ему: быть спокойным; войною и оружием содействовать возвеличению государства, а он (Веспасиан) будет заботиться и в недрах семейства". Затем наиболее быстрые на ходу суда, нагрузив хлебом, вверяет еще бурному морю. А город Рим находился в таком крайнем положении, что в житницах оставалось хлеба не более как на десять дней, когда от Веспасиана подоспели подвозы.
53). Заботу восстановления Капитолия поручил Л. Вестину, лицу всаднического сословия, но значением и доброю славою в числе первых людей государства. Им созванные гадатели объявили: "останки прежнего храма должны быть свезены в болото; храм возведен на тех же основаниях; боги не желают изменения древней формы". В одиннадцатый день календ Январских[11], в ясную погоду, все пространство, назначаемое для храма, обвязано кругом венками и лентами. Вошли воины, с именами добровещими, держа в руках ветви счастливых дерев; потом девы вестальские с молодыми людьми и девицами, имевшими в живых как отца так и мать, водою, почерпнутою из родников и текучих речек, - омыли. Тут Гельвидий Приск, претор, предшествуемый Плавтием Элианом первосвященником, принес как в очистительную жертву места - свиней, овец и волов, и положив на дерн внутренности, он молил Юпитера, Юнону, Минерву, божества охраняющие империю, дать благополучный исход начинанию, и храмы - их местопребывание, начинаемые набожностью людей, возвысить содействием небесным". За тем он прикоснулся к повязкам, которыми связан камень и переплетены были веревки. Тут же прочие сановники, священники, сенат, всадники и большая часть народа, под влиянием усердия и радости, потащили громадный камень. В разных местах брошены в основания куски золота и серебра самородки, не испытавшие огня печи, но в том виде, как они родятся. Предупредили гадатели, чтобы не испортили дела жертвуя золото и серебро, имевшее другое назначение. Строения прибавлены в высоту; только это допустили религиозные соображения; но осталось все-таки убеждение, что прежний храм был великолепнее.
54). Между тем разнесшийся о смерти Вителлия слух по Галлиям и Германиям удвоил силу войны. Цивилис перестал притворяться и устремился на народ Римский. Легионы Вителлиевы предпочитали чужестранное рабство тому чтобы иметь Веспасиана Императором. Галлы ободрились, полагая что везде одна и та же судьба наших войск: разнесся слух, что Сарматы и Даки осаждают Мезийские и Паннонские зимние квартиры; то же выдумали и относительно Британнии. Но ничто столько не поощряло их, как пожар Капитолия; они верили, что настал последний час нашего господства". Некогда Рим был взят Галлами, но государство пребыло, потому что местопребывание Юпитера оставалось невредимым. А теперь по воле судеб возникший пожар означает небесный гнев и то, что господство над родом человеческим переходит к Трансальпинским народам" - возглашали друиды суеверно и напрасно. Разнесся слух, будто бы знатнейшие Галлы, будучи посланы Отоном против Вителлия, прежде чем удалялись, - условились: "позаботиться о своей вольности, если народ Римский будет жертвою непрерывного ряда междоусобных войн и внутренних бедствий.
55). До убийства Флакка Гордеония ничего не выказалось такого, что бы дало понять заговор. По убиении Гордеония, стали ходить гонцы между Цивилисом и Классиком, начальником конного отряда Треверов. Классик стоял впереди других и знатностью и богатством. Он был царского рода, прославившего и на войне и в мире. Сам из предков своих хвалился более как враг народа Римского, чем союзник. Присоединились Юлий Тутор и Юлий Сабин; один Тревер, другой Лингон. Тутора Вителлий сделал начальником Рейнского берега. Сабин кроме природного тщеславия находил побуждение к деятельности в похвальбе вымышленным происхождением: "бабушка его своею красотою понравилась божественному Юлию, когда он вел войну в Галлии и была его любовницею". Они тайными беседами испытывали расположение умов других, а когда тех, кого считали на то пригодными, связали соучастием, собрались в колонию Агриппинскую в частный дом, так как явно жители города этого имели отвращение от таких замыслов; впрочем, присутствовали некоторые из Убиев и Тунгров. Но главная сила у Треверов и Лингонов и не имели терпения ждать совещаний, а наперерыв друг перед другом высказывают: неистовствует раздорами народ Римский; легионы истреблены, опустошена Италия; в особенности идет борьба за Рим, а из войск каждое порознь удержано какою-либо войною. Если занять Альпы вооруженными силами, то возвратясь к вольности, Галлы тогда сообразят, какой предел захотят иметь своему могуществу.
56). Все это разом высказано и одобрено; относительно остатков Вителлиева войска возникло было сомнение. Большинство было того мнения что их нужно истребить, что воины беспокойны, вероломны, осквернены кровью вождей своих. Взяло верх соображение - пощадить: "чтобы они, потеряв надежду на прощение, не воспламенились упорством. Лучше их приманить в сотоварищество. По убиении только легатов легионов, остальная масса, сознавая свою преступность и в надежде на безнаказанность, без труда присоединится". Так формулировался первый план действий и посланы по Галлиям подстрекатели войны; а сами прикинулись готовыми к повиновению, чтобы Вокулу подавить с большею уверенностью, как ничего не ожидавшего. Нашлись, впрочем, которые известили Вокулу; но недоставало сил для усмирения, так как легионы были не в полном комплекте и притом ненадежны. Между воинов сомнительно расположенных и тайных неприятелей, он (Вокула) счел за лучшее в настоящем - действовать взаимно притворством и теми же уловками, какими старались его обойти; он спустился в Агриппинскую колонию. Туда же, подкупив сторожей, убежал Клавдий Лабеон, о котором мы говорили, что он взят и, несмотря на соглашение, отослан в землю Фризиев. Он обещал: "если ему дадут вооруженный отряд, идти в землю Батавов и лучшую часть народа увлечь снова к союзу с Римлянами". Получив небольшое число пеших и конных воинов, не дерзнул он ни на что относительно Батавов, а кой-кого из Нервиев и Бетазиев увлек к содействию на войне. И скорее украдкою, чем открыто силою делал набеги на земли Каннинефатов и Марзаков. Вокула, опутанный коварством Галлов, пошел к неприятелю.
57). Он находился недалеко от старых лагерей, когда Классик и Тутор, вышедшие вперед под предлогом рекогносцировки, с вождями Германцев скрепили договор. Тут-то в первый раз, отделясь от легионов отдельным валом - обнесли свой лагерь, а Вокула вопиял: "не до того уже расстроены дела Римлян гражданскими войнами, что они в пренебрежении должны быть у Треверов и Лингонов. Существуют еще верные провинции, победоносные войска, счастье империи и боги мстители. Так некогда Сакровир и Эдуи, недавно Виндекс и Галлии, сокрушены одним боем. И снова то же расположение божеств, та же судьба ждет нарушителей союзного договора. Их характер лучше знали божественные Юлий и Август. Гальба и отмена дани расположили их неприязненно. Теперь враги, потому что служба их легкая, а когда их ограбят и оберут, то будут друзьями". Это высказал он энергически и видя, что Классик и Тутор упорствуют в вероломстве, повернулся назад и удалился в Новезий. Галлы расстоянием в двух милях остановились отдельным лагерем. Там старались соблазнить подкупом умы приходивших сотников и воинов и, - неслыханное беззаконие, - Римское войско дало присягу на слова чужестранцев и залогом такого злодейства должны были служить убиение или заключение в оковы легатов. Вокула, хотя большинство советовало бегство, считая за лучшее действовать смелостью, созвал собрание и высказался таким образом:
58). "Никогда еще не говорил я с вами с большею заботливостью о вас и с большею уверенностью за себя. То, что мне готовится - а мне готовится гибель - я слышу охотно как о честной смерти при стольких бедствиях, жду в ней конца страданиям. Но за вас мне стыдно и вас жаль, так как против вас готовится не прямой и открытый бой; он в обычаях войны и в праве неприятеля. Но Классик надеется, что вашими руками будет он вести войну с народом Римским и хвалится верховною властью и присягою Галлий. До того мы, если нас теперь покинули счастье и доблести, забываем и о старинных примерах! Сколько раз легионы Римские предпочитали гибнуть, чтобы их не сбили с позиции. Нередко наши союзники терпели то, что их города истребляли и сами с женами и детьми гибли в пламени и за такую кончину другой награды не было, кроме верности и доброй славы. И теперь терпят величайшую крайность легионы осажденные в старых лагерях и не уступают ни угрозам, ни обещаниям. А у нас, кроме оружия, множество воинов и отличных лагерных укреплений, - хлебные запасы и снабжение достаточное и на самую продолжительную войну. Еще недавно денег достало на денежный подарок; от кого бы вы ни сочли лучшим принять его, от Веспасиана ли или от Вителлия, во всяком случае получили вы от Римского императора. Если бы вы, победители на стольких войнах, у Гельдубы, у Старых лагерей, устрашились сражения, то конечно это вас недостойно; но есть вал, стены и ухищрения протянуть время, пока из ближайших провинций подоспеют подкрепления и войска. Положим, что я не нравлюсь, но есть другие легаты, трибуны, наконец сотники и воины. Не разнеслось бы по всему земному шару чудовищное дело, что в сопровождении вас Цивилис и Классик сделают вторжение в Италию. И если Германцы и Галлы поведут вас к стенам города, вы обратите оружие на отечество? Ум цепенеет при мысли о таком злодействе. Не Тутора ли Тревера окружите почетным караулом? Знак к бою подаст Батав. Вы пополните собою ряды шаек Германских? Какой же затем исход преступления? А когда против вас двинутся Римские легионы, - предатели из предателей, изменники из изменников, вы, ненавистные богам, будете колебаться между новою и прежнею присягою? Тебя, Юпитер всемогущий и всеблагой, которого в течение восьми сот двадцати лет увенчали столькими триумфами, тебя, Квирин, родитель Римского города, умоляю и заклинаю, - если уже вам не лежало сердце под моим начальством сохранить эти лагери невредимыми и неоскверненными, то не допустите, чтобы их коснулись позорные и гнусные руки Тутора, Классика. Воинам Римским дайте или невинные помыслы, или раскаяние своевременное и без гибельных последствий".
59). Разно принята эта речь среди надежд, опасений и стыда. Вокула и думал покончить с собою, но отпущенники и рабы не допустили его позорную смерть предупредить добровольною. Классик послал Эмиля Лонгина, дезертира первого легиона, поскорее убить его. Легатов - Геренния и Нумизия - показалось достаточным заключить в оковы. Потом, приняв на себя отличительные знаки Римского владычества, прибыл в лагерь и ему, как он ни заматерел во всякого рода злодействах, не хватило духа сказать что-либо кроме слов присяги. Все присутствующие присягнули Галльской империи. Убийцев Вокулы почтил значительным повышением, а остальных наградил по мере содействия. Потом разделены обязанности между Тутором и Классиком. Тутор сильным отрядом окружил Агриппинцев и всех воинов, сколько их оставалось у верхнего берега Рейна привел к той же присяге, умертвив в Магонтиаке трибунов и прогнав начальника лагерей, отказавшихся дать присягу. Классик отдает приказание самым испорченным из покорившихся - отправиться к осажденным манить их прощением, если они последуют теперешнему ходу дел; иначе нет им надежды: потерпят они голод, оружие и все худшее. Посланные приводили свой собственный пример.
60). На осажденных действовали с одной стороны верность, с другой - недостатки всякого рода. Они оставались нерешительными, но им уже не было ни обычного, ни необычного пропитания; поели они вьючных животных, коней и прочих животных, даже отвратительных и обычаем недозволенных, но которые употребить в дело заставила крайность. Наконец вырывали кустарники, коренья и траву, произраставшую между камней, и это служило явным доказательством их бедствий и терпения, пока высокую заслугу свою не запятнали позорным концом; отправили они к Цивилису послов, умоляя о жизни. Их мольбы допущены не прежде, как когда они дали присягу на слова Галлов. Тогда, уговорясь, чтобы лагери были добычею, дает сторожей, с тем чтобы они удержали деньги, служителей и войсковые тяжести и самих облегченных воинов по их уходе проводили бы. Почти у пятого милевого камня поднялись Германцы и напали надвигавшихся безо всякой осторожности. Самые охочие до боя убиты тотчас же, а многие разбежавшись; остальные бежали назад в лагерь. Цивилис жаловался и бранил Германцев: "что они верность слова нарушили преступно". Притворно ли это было или он не мог удержать зверство земляков - трудно решить. Разграбив лагерь, бросили факелы и все, уцелевшее от сражения, погибли в пламени.
61). Цивилис, по обету дикарей, после начала военных против Римлян действий отпустивший волосы, обрезал их, когда совершилось побоище легионов. Говорили, будто бы он маленькому своему сыну подарил несколько пленных, чтобы они служили целью его ребяческим стрелам и дротикам. Впрочем, ни он не дал присяги на слова Галлов и никого из Батавов не допустил; он полагался на силы Германцев, и если бы пришлось весть борьбу с Галлами за господство, то он, покрытый славою, чувствовал себя сильнее. Муммий Луперк, легат легиона, послан Веледе в числе даров. Эта девица, из народа Бруктеров, на далекое пространство повелевала; по старинному обычаю Германцев, так как они большинство женщин считают за обладающих даром пророчества и, по мере развития суеверия, смотрят на них как на что-то божественное. В это время усилилось в особенности значение Веледы, так как она предсказала, что дела Германцев примут хороший оборот и легионы будут истреблены. Но Луперк дорогою убит. Не многие из сотников и трибунов, родившиеся в Галлии, пощажены как залог союза. Когорт, конных отрядов, легионов зимние квартиры разрушены и преданы огню; оставлены только находившиеся в Магонтиаке и Виндониссе[12].
62). Легион шестнадцатый с вспомогательными войсками, вместе сдавшимися в Новезии, получили приказание перейти в колонию Треверов, при чем назначен день, к которому они должны выйти из лагеря. Весь промежуток времени провели в разных заботах: самые трусливые ощущали робость, имея перед глазами пример избитых в старых лагерях; большинство было под влиянием стыда и бесславия: "что это будет за путь? Какой вождь поведет их? Все в воле тех, которых они же сделали распорядителями жизни и смерти". Другие, нисколько не озабочиваясь позором, старались прибрать к себе деньги или что было им всего дороже. Некоторые готовили оружие и запасались стрелами, как бы отправляясь на бой. В таких помышлениях наступил час отправления еще грустнее, чем ожидали, так как внутри лагерей бесчестие не было еще так на виду, а вполне его обнаружили поле и свет дневной. Сорваны изображения императоров, значки опозорены, там и сям сверкали знамена Галлов: войско тянулось молча и как бы похоронною процессиею. Вождем Клавдий Санкт с выколотым глазом: страшный видом, он был слаб умом. Преступление сделалось еще вдвое более значительным, когда, покинув лагери у Бонны, присоединился и другой легион. Когда разнеслась молва о взятии легионов, все, для которых не задолго перед тем имя Римлян было предметом ужаса, прибегали с полей и из жилищ и, во множестве собравшись, не в меру наслаждались необычным зрелищем. Не вынес эскадрон Пицентин радости оскорблявшей черни и презрев и обещания и угрозы Санкта, воины ушли в Магонтиак. Случайно попался им убийца Вокулы - Лонгин; забросав его стрелами, сделал он почин загладить на будущее время свою вину. А легионы, нисколько не изменив направления, остановились у стен Треверов.
73). Цивилис и Классик, возгордись благоприятными событиями, соображали - колонию Агриппинскую не отдать ли на разграбление своим войскам. Природная жестокость характера и алчность добычи увлекали их на гибель города; но удерживали военные соображения и начинавшим новое владычество полезна была слава милосердия. А Цивилиса смягчала еще память благодеяния, так как сына его, в начале волнения схваченного в колонии Агриппинской, - сторожили с почетом. Но за-Рейнским племенам ненавистен был этот город и богатством и быстрым приращением. Не иначе полагали видеть конец войны, как если там будет убежище для всех Германцев без различия, или с разрушением города рассеются и Убии.
74). А потому Тенктеры, Рейном отделенное племя, отправили послов с поручениями, собранию Агриппинцев; их - самый неукротимый из послов изложил следующим образом: "За то, что вы снова вступили в состав и наименование Германии, - общим богам и главному из них Марсу приносим благодарность и вас поздравляем на том, что наконец вы будете вольными среди вольных. А до сего дня Римляне держали в оковах реки и земли и некоторым образом самое небо, с целью - воспрепятствовать нам видеться и объясняться друг с другом; или - что еще постыднее мужам, для оружия рожденным, безоружные и почти обнаженные должны мы были видаться под караулом и за денежную плату. Но чтобы на веки скреплены были наши приязнь и союз, требуем от вас - срыть стены колонии, оплот рабства (даже дикие животные, если их держать взаперти, теряют свои добрые качества); всех Римлян истребите в ваших пределах; не легко уживаются вместе вольность и господа; имущество убитых должно поступить обществу, чтобы никто не мог ничего скрыть или отделить свое дело от общего. И нам и вам дозволяется жить на том и другом берегу, как и в старину предкам нашим. Природа как всем вообще людям дала свет дневной, так все земли открыла храбрым людям. Возвратитесь к установлениям и образу жизни прародителей, бросьте соблазны роскоши, которыми Римляне могущественнее порабощают подвластных, чем оружием. Тогда вы, народ чистосердечный, неподкупный, забывший о рабстве, или будете жить равными, или станете повелевать и другими".
65). Агриппинцы, взяв себе время для обсуждения, когда ни подчиниться условиям не дозволяло опасение за будущее, ни явно ими пренебречь - положение дел в настоящем не дозволяло, ответили таким образом: "первый представившийся случай к свободе мы схватили скорее с жадностью, чем с осторожностью, для того чтобы соединиться с вами и прочими Германцами, нашими единокровными. Стены города, куда наиболее сосредоточиваются силы Римлян, безопаснее для нас увеличить чем разрушить. Если у нас и был кто из Италии или провинций чужеродцы, те погибли жертвою войны, или они бежали каждый откуда пришел. А те, что давно сюда приведены и породнились с нами браками и те, что от этих браков произошли, имеют здесь отечество, И не считаем вас до того несправедливыми, чтобы вы хотели от нас избиения родителей, братьев и детей наших. Пошлины и все стеснения торговых и других сношений уничтожаем. Пусть будут сообщения без всякого надзора, но только днем входят и без оружия, пока еще новые и свежие права не обратятся, от привычки, в старинные. Посредниками выбираем Цивилиса и Веледу, и перед ними должен быть скреплен договор". Так умилостивлены Тенктеры, а к Цивилису и Веледе отправлены послы с дарами и все получили согласно желанию Агриппинцев. Но видеть Веледу и говорить с нею не были допущены. Устранялись от её лицезрения, чтобы больше было почтения; сама находилась в башне, а выбран был из близких, который, как посредник между божеством, передавал и то, о чем советовались, и ответ.
66). Цивилис. усилясь союзом с Агриппинцами, положил действовать на соседние племена, а тем, в которых встретит противодействие, нанести войну. Заняты Суники[13] и молодежь их расположена в когорты; а дальнейшее движение остановил Клавдий Лабеон, собрав на скорую руку ополчение Бетазиев, Тунгров и Нервиев, обнадеженный местностью, так как он перервал мост на реке Мозе. В тесном месте бой происходил с нерешительным успехом, пока Германцы, переплыв, не бросились в тыл Лабеона. Вместе Цивилис, в порыве ли смелости или это слажено было раньте, бросился в ряды Тунгров и громким голосом: "не за тем, сказал он, взялись мы за оружие, чтобы Батавы и Треверы повелевали нам. Далеко от нас подобное притязание; примите союз наш; перехожу к вам, возьмете ли вы меня вождем или предпочтете воином." - На массу это подействовало и мечи спрятались в ножны; за тем Кампан и Ювеналис отдались ему со всем племенем. Лабеон, прежде чем его окружили, бежал, Цивилис - Бетазиев и Нервов, приняв их покорность, присоединил к своим войскам: громадно росло его могущество, так как народы или поражены были ужасом, или добровольно склонялись на его сторону.
67). Между тем Юлий Сабин, сбросив памятники Римского союза, приказывает себя приветствовать Цезарем; большую и неустроенную толпу соплеменников увлекает в землю Секванов, племя пограничное и нам верное. Да и Секваны не отказались от борьбы; счастье склонилось тут на сторону лучшего дела. Лингоны обращены в бегство. Сабин как опрометчиво вступил в сражение, так с одинаковою трусостью и покинул его; а чтобы распространить слух о гибели своей, он - загородный дом, куда бежал, сжег: поверили, будто он там погиб добровольною смертью, но какими ухищрениями и в каких закоулках влачил он жизнь в продолжении девяти последующих лет, а также и о постоянстве его друзей и удивительном примерном поступке жены его Еппонины, мы скажем в своем месте. Удачное дело Секванов остановило дальнейшее распространение войны. Мало-помалу народы приходили в себя - более стали обращать внимание на обязанности и союзные договоры, и во главе этого дела стояли Ремы; они объявили по всей Галлии, чтобы присланы были уполномоченные для обсуждения сообща, что предпочтут: вольность ли, или мир".
68). А в Риме все слухи передавали в худшем еще виде, и Муциан сильно беспокоился - как бы хотя и отличные вожди (уже он назначил Галла Анния и Петилия Цериалиса) не были бы под силу столь тяжкой войне. Да и города нельзя было оставить без правителя. Неукротимые страсти Домициана внушали опасение, а подозрительны были, как мы уже упоминали, Прим Антоний и Вар Аррий. Вар, поставленный во главе преторианцев, сохранял силу и оружие. Муциан его согнал с этого места, но, в виде утешения, поставил его во главе снабжения хлебом. А чтобы снискать расположение Домициана, не равнодушного к Вару, он Арретина Клемента, связанного с домом Веспасиана родством и приятного в высшей степени Домициану, поставил начальником преторианцев, говоря, что отец его при Кае Цезаре отлично исполнил эту обязанность; приятно воинам это имя, и он, хотя из сословия сенаторов, сладит с обеими обязанностями". Из общества повышены лучшие люди, а другие из честолюбивых видов. Оба, и Домициан и Муциан, обнаруживали усиленную деятельность, но не с одинаковыми мыслями: один, полный надежд и юношеской смелости, торопливо на все бросался, а Муциан придумывал замедления для удержания пылких порывов, как бы в самонадеянности его возраста, научаемый дурными людьми, захватив войско, не распорядился бы дурно относительно и мира и войны. Легионы из победивших, седьмой и восьмой, из Вителлиевых двадцать первый, из вновь набранных второй, переведены через Пеннинские и Коттские Альпы, а частью через Грайскую гору; призваны 14-й легион из Британнии и шестнадцатый из Испании. Таким образом слух о приближении войск дошел до Ремов, которые и сами по себе были расположены наклонять общины Галльские на лучшее. Там уже дожидалось посольство Треверов и сильнейшим подстрекателем на войну был Юлий Валентин. Он в заранее обдуманной речи высказал все, что обыкновенно ставят в упрек могущественным государствам, с бранью и ненавистью к народу Римскому: беспокойный человек, он умел волновать и большинству нравилось его необузданное слово.
69). А Юлий Авспекс, из знатнейших Ремов, изложил: "сильны Римляне и мир благо; войны начинают и трусы, ведутся войны с опасностью всех лучших людей и легионы уже над их головами". Он сдержал тех, кто поразумнее, чувствами почтения и верности, а тех, кто помоложе, опасностью и страхом. Хвалили смелость Валентина, а следовали совету Авспекса. Достоверно то, что Треверам и Лингонам повредило во мнении Галлий то, что, вовремя восстания Виндекса, они стояли за одно с Вергинием. Большинство воздержалось (принять участие в деле), вследствие соперничества (зависти) между провинциями: "где глава войны? Откуда возьмут они права и благословение высших сил? Где, в случае, если бы все это увенчалось успехом, изберут они столицу Империи"? Еще победы не было, но начались уже распри: во взаимных перебранках, одни хвалились союзными договорами, другие богатствами и силами иди древностью происхождения. Из опасения за будущее предпочли настоящее. Пишутся к Треверам письма от имени Галлий: "воздержаться от действия оружием, возможно получить прощение и готовы заступники, если только они обнаружат раскаяние". Воспротивился тот же Валентин; он завладел умами своих соотечественников не столько внимательно готовясь к войне, как часто присутствуя в народных собраниях.
70). Вследствие этого ни Треверы, ни Лингоны, ни прочие возмутившиеся общины не обнаружили деятельности в уровень с важностью начатого опасного дела. Даже и вожди - и те не за одно действовали (не имели общего плана действия). Но Цивилис ходил по трущобам Бельгийским, усиливаясь Клавдия Лабеона или взять в плен, или прогнать. Классик по большей части проводил время праздно и в бездействии, как бы наслаждаясь уже приобретенною верховною властью. Да и Тутор не поспешил занять вооруженными отрядами верхний берег Германии и вершины Альпов. А между тем ворвались - двадцать первый легион из Виндониссы, а Секстилий Феликс с вспомогательными когортами через Рецию. Примкнул и эскадрон редких (по доблести), вызванный когда-то Вителлием, но впоследствии перешедший на сторону Веспасиана. Командовал им Юлий Бригантик, сын сестры Цивилиса; но так как самая ожесточенная ненависть есть родственная, враждебный и ненавистный дяде. Тутор войска Треверов, сделавшиеся более значительными вследствие недавнего набора у Вангионов, Каракатов и Трибоков, усилил пешими и конными ветеранами, подействовав на легионных воинов или соблазном надежд, или страхом. Сначала они истребляют когорту, высланную вперед Секстилием Феликсом, а потом, когда приблизились вожди и войска Римские, они вернулись с честью, как перебежчики; за ними последовали Трибоки, Вангионы и Каракаты. Тутор, в сопровождении Треверов обойдя Магонтиак[14], удалился в Бингий[15], надеясь на местность, так как он разрушил мост на реке Наве[16], но набегом когорт, веденных Секстилием и нашедших брод, он был найден и разбит. Этим поражением Треверы расстроены и простой народ, побросав оружие, разошелся по полям. Некоторые из старейшин для того, чтобы показать, будто они первые оставили военные действия, бежали в те общины, которые еще не отказались от союза с Римлянами. Легионы из Новезия и Бонны, переведенные в земли Треверов, как мы выше говорили, сами себя приводят к присяге Веспасиану. Это произошло в отсутствие Валентина, а когда он подходил в неистовстве и с намерением все снова обратить в гибельные смуты, легионы удалились к Медиоматрикам, союзному племени. Валентин и Тутор снова увлекают Треверов к оружию, умертвив легатов Геренния и Нумизия, для того чтобы, с уменьшением надежны на прощение, скрепились сильнее связи преступления.
71). В таком положении была война, когда Петилий Цериалис прибыл в Магонтиак; с его прибытием возросли (усилились) надежды. Сам он жаждал боя и более расположен был презирать врага, чем уклоняться от него; сильными речами воспламенял он воинов; при первой возможности встретиться с неприятелем, он нимало бы не замедлил дать сражение. Набранных по Галлии рекрутов отослал по их общинам и приказал повестить: "достаточно империи и легионов; союзники же пусть возвратятся к мирным занятиям с полною уверенностью, так как бы война была окончена, потому что ее теперь взяли Римские руки". Это обстоятельство увеличило покорность Галлов; получив обратно свою молодежь, они легче переносили повинности и тем усерднее были к своим обязанностям, что ими пренебрегали. А Цивилис и Классик, узнав, что Тутор разбит, что Треверы потерпели поражение и что у неприятеля все дела идут хорошо, в тревоге стали спешить стянуть свои рассеянные войска, а между тем частыми гонцами предупреждают Валентина, чтобы он не торопился действовать решительно. Тем поспешнее Цериалис, послав к Медиоматрикам - кратчайшим путем легионы обратить против неприятеля и стянув всех воинов, сколько их было в Магонтиаке и сколько с собою перевез, третьим переходом (соб. третьими лагерями) прибыл в Ригодул. Место это занял Валентин с большим отрядом Треверов; оно было ограждено горами и рекою Мозеллою; присоединил к этому рвы и завалы из камней. Не остановили эти укрепления Римского вождя; он отдал приказание ворваться пехоте и конницу поднял на склон холма, пренебрегая неприятелем, а ему, на скорую руку собранному, местность не настолько была полезна, чтобы уравновесить доблесть Римлян, которою они были гораздо сильнее. Немного позамедлилось движение в верх, пока летели мимо неприятельские дротики, а когда дошло дело до рукопашного боя, то неприятели сбиты и сброшены, точно развалины. И часть конницы, обходным движением по более доступным возвышенностям, захватила знатнейших Белгов и в числе их главного вождя Валентина.
72). Цериалис на другой день вошел в колонию Треверов; воины его жаждали разрушения города: "он - отечество Классика, Тутора; а их преступным замыслом окружены и истреблены легионы. Далеко не настолько виновна была Кремона, а ее исторгли из недр Италии за то, что она принесла победителям замедление одной ночи! На границах Германии неприкосновенным существует место, величающееся грабежом войска и убийством вождей. Пусть добыча обращена будет в казну; с них - воинов довольно будет пожара и развалин возмутившейся колонии, как возмездия за истребление стольких лагерей". Цериалис, опасаясь бесславия, если подаст повод заключать, что поощряет воинов к своеволию и жестокости, сдержал их раздражение; и повиновались, с прекращением войны гражданской обнаруживая более умеренности к чужим. Затем обратил внимание на жалкий вид легионов, призванных из (земель) Медиоматриков. Стояли печальные от сознания своего преступного поведения, потупив глаза в землю. Когда сошлись войска, никакого между ними приветствия; тем, которые обращались к ним с утешениями и увещаниями, они не давали ответов, скрываясь по палаткам и избегая самого света дневного, и не столько опасность или страх, сколько стыд и позор их удручали. Даже победители поражены были тем, что, не смея прибегнуть к звуку голоса и мольбам, слезами и молчанием просили прощения, пока Цериалис успокоил умы, говоря, что: "надобно приписать судьбе то, что случилось от раздора воинов и вождей или от коварства неприятелей. Пусть это будет первый день их службы и присяги; а об их прежних поступках не будет помнить ни он, ни император". Затем они приняты в те же лагери и объявлено по ротам, чтобы никто в спорах и перебранках не попрекал товарища бунтом или поражением.
73). Потом Цериалис, позвав на собрание Треверов и Линтонов, сказал им следующее: "никогда не упражнялся я в красноречии, а оружием упрочивал доблесть народа Римского. Но так как у вас слова больше всего значат и о хорошем и о дурном вы составляете себе понятие не по сущности дела, но на основании речей тех, кто вас возмущает, то я и положил себе объяснить вам немногое, что, по приведении войны к концу, полезнее будет вам выслушать, чем нам высказать. В земли ваши и прочих Галлов вошли вожди и императоры Римские не из жадности какой-либо, но по приглашению ваших предков, внутренние раздоры которых истощали их до крайности, а приглашенные на помощь Германцы и союзников и врагов обрекли вместе одинаковому рабству. Достаточно известно, сколько сражений было у нас с Кимврами и Тевтонами, и с каким трудом наших войск и с каким исходом вели мы Германские войны. И не для того мы заняли берега Рейна, чтобы оборонять Италию, но чтобы какой-либо новый Ариовист не овладел Галльским царством. Неужели вы полагаете, что вы сами - Цивилису, Батавам и Зарейнским народам дороже, чем для их предков были отцы и деды ваши? Постоянно одна и та же причина Германцам переходить в Галлии - своеволие, корыстолюбие и страсть к перемене места жительства; оставив свои болота и пустыни (желают они) завладеть этою плодороднейшею землею и вами самими. Впрочем, прикрывают они свой замысел именем свободы и другими благовидными наименованиями; но не было еще никого, кто, домогаясь порабощения других н себе господства, не пускал бы в ход тех же самых слов.
74). Господство и войны были в Галлии постоянно, пока вы не подчинились нашему управлению. Мы, хотя столько раз получив от вас вызов, по праву победы прибавили вам только одно то, чем обеспечить спокойствие (мир). Оно не возможно для народов без вооруженной силы, а ее нельзя иметь без жалованья, а жалованье без денежных поборов. Остальное все между нами общее: вы же в большинстве случаев начальствуете нашими легионами; вы же управляете этими и другими провинциями. Ничего нет отдельного и для вас недоступного. Достойными хвалы государями пользуемся мы одинаково, как ни далеко они действуют; жестокие же опаснее близким. Как засуху или чрезмерные дожди и прочие естественные бедствия, переносите также увлечения страсти и корыстолюбия начальствующих. Пороки будут, пока и люди; но не постоянно же все одно и то же и уравновешивается вмешательством и лучших. Но может быть вы, при господстве Тутора и Классика, ждете власти умереннее или может быть с меньшими, чем теперь, поборами будут снаряжаться войска для отражения Германцев и Британнцев? С прощанием, чего пусть не допустят боги, Римлян, что же будет кроме войн между всеми народами? Восьмисотлетнее счастье и уменье скрепило это здание, которое разрушить невозможно без гибели тех, которые посягнут на это разрушение. Для вас же всего сильнее опасность, так как у вас золото и богатство - главные побудительные причины войн. А потому любите и берегите мир и Рим, которыми и победители и побежденные пользуемся с одним и тем же правом. Пусть служат вам предостережением доказательства и того и другого оборота счастья и не предпочтите упорства и гибели - покорности и безопасности". Такою речью он - опасавшихся худших последствий - и успокоил, и ободрил.
75). Треверы находились во власти победоносного войска, когда Цивилис и Классик прислали письмо к Цериалису, которых смысл был таков: "Веспасиан, хотя и скрывают весть об этом, расстался с жизнью; город и Италия гибнут от внутренней войны. Муциана и Домициана имена пустые и без сил. Если бы Цериалис захотел господства над Галлиями, то они удовольствовались бы границами своих земель; а если он предпочитает сражение, то они и от того не откажутся". На это Цериалис не дал Цивилису и Классику никакого ответа, а того, кто принес эти письма, отослал к Домициану. Неприятель, разделив войска, наступал со всех сторон. Очень многие ставили в вину Цериалису, что он допустил соединиться тем, которых было возможно перехватить порознь. Римское войско окружило рвом и валом лагерь, ранее занятый опрометчиво, без принятия мер безопасности. У Германцев шел спор по поводу разных мнений.
76). Цивилис говорил: "необходимо подождать за-Рейнские народы; их ужасом можно стереть надломленные силы народа Римского. А Галлы что же иное, как не готовая добыча победителю. И, впрочем, в ком вся сила, Белги стоят за одно с ним или, явно или пожеланиями". Тутор утверждал: "медленностью усилится лишь сторона Римлян, так как со всех сторон сойдутся войска. Перевезен из Британнии легион, призваны из Испании, подходят и из Италии, и притом воины не на скорую руку набранные, но старые и опытные в войне. А Германцами, на которых Цивилис возлагает надежды, невозможно ни повелевать, ни управлять, но все они делают как хотят сами. Денег и даров, которыми лишь одними можно их соблазнить, более у Римлян, и никто не настолько склонен к войне, чтобы не предпочесть награду за то, что останется в покое, той, которую может приобрести опасностью. А если немедленно вступить в сражение с Римлянами, то у Цериалиса нет других легионов, кроме составленных из остатков Германского войска, связанных клятвенными обещаниями Галлиям. И то самое, что недавно они, сверх собственного чаяния, поразили неустроенные толпы Валентина, питает в них и в вожде самонадеянность. Снова они осмелятся (вступить в бой) и попадут в руки не неопытного молодого человека, более помышлявшего о словах и речах, чем об оружии и войне, но Цивилиса и Классика. Как они только их увидят, снова робость проникнет в души, а за нею последуют бегство, голод и неверная жизнь столько раз взятых в плен. Да и Треверов и Лингонов не удержут ласкою; возьмутся они за оружие, как только освободятся от опасений". Уничтожил различие мнений Классик, одобрив поданное Тутором, и немедленно приступили к исполнению.
77). Средина боевой линии предоставлена Убиям и Лингонам, правый фланг когортам Батавов, а левый - Бруктерам и Тенктерам. Одни по горам, а другие между дорогою и рекою Мозеллою, наскочили так неожиданно, что в спальне и на постели Цериалис (ночь он провел не в лагере) услыхал одновременно и о сражении и о поражении своих; он бранил робость принесших известие, пока перед его глазами не была вся картина поражения. Лагери легионов осилены, конница разбита, мост на середине Мозеллы, соединявший с внутренностью колонии, занят неприятелем. Цериалис, в смутном положении дел неустрашимый, за руки тащил назад бежавших; с непокровенным телом вертелся он под стрелами; удачною смелостью, при помощи сбежавшихся лучших воинов, отнятый обратно у неприятеля мост занял сильным отрядом. Затем возвратясь в лагери, видит блуждающие туда и сюда роты легионов, бывших жертвою плена у Новезия и Бонны, не многих воинов под значками и орлы почти окруженные неприятелем. Пылая гневом, кричал он: "это не Флакку и не Вокуле вы изменяете. Предательства тут уж нет и мне оправдываться не в чем больше, кроме в том разве, что я опрометчиво поверил, будто бы вы, забыв обязательства к Галлам, чистосердечно вернулись к памяти Римской присяги. Поступлю в число Нумизиев и Геренниев; пусть все ваши начальники гибнут от рук или воинов, или врагов. Идите, возвестите Веспасиану или - и это ближе, - Цивилису и Классику, что вами на поле битвы покинут вождь. Придут легионы, которые отмстят за меня и вас не оставят безнаказанными".
78). Все это было справедливо и то же повторяли трибуны и префекты. Воины стеснились в когорты и отряды, а развернуться строем невозможно было, так как неприятель рассыпался везде и мешали палатки и обозные вещи; бой происходил внутри окопов. Тутор, Классик и Цивилис, каждый на своем месте, воодушевляли сражающихся Галлов надеждою вольности, Батавов - славы и Германцев - добычи. И все было за неприятелей, пока двадцать первый легион, сосредоточившись на более просторном, чем другие, месте, остановил натиск, а потом и сам стал напирать, и не без содействия свыше, вдруг изменилось настроение умов и победители обратили тыл. Они говорили, что устрашились при виде когорт, которые, рассеявшись при первом натиске, собирались снова на горных возвышенностях и имели вид как бы нового подкрепления. Но больше всего повредило имевшим уже в своих руках победу неприятелям - вредное стремление наперерыв друг перед другом заниматься грабежом, оставив неприятеля. Цериадис, как беспечностью почти проиграл дело, так твердостью восстановил; пользуясь успехом, он в тот же день взял и разрушил лагерь неприятельский.
79). И не надолго дали воинам отдохнуть. Просили о помощи Агриппинцы: отдавали жену и сестру Цивилиса и дочь Классика, оставленных у них как залог союза, а между тем они избили Германцев, рассеянных по домам. Вследствие этого - опасения и справедливые мольбы призывавших, прежде чем неприятель, собравшись с силами снова, устремится с новыми надеждами и отмстит им. Да и Цивилис двинулся туда, не бессильный, так как лучшая из его когорт оставалась невредимою; она, будучи составлена из Хавков и Фризиев, находилась в Толбиаке, в пределах Агриппинцев. Но Цивилиса заставила воротиться печальная весть, что когорта истреблена коварством Агриппинцев. Они, Германцев, погрузившихся в сон после роскошного пиршества и опьянения, заперев двери, сожгли, подложив огонь. Да и другое опасение, как бы четырнадцатый легион, в соединении с Британнским флотом, не напал бы на Батавов с той стороны, где земля их омывается океаном. Но легион - начальник его, Фабий Приск, повел сухим путем в земли Нервиев и Тунгров, и эти племена приняты в подданство. На флот напали сами Канинефаты, большая часть судов потоплена или взята в плен. И толпы Нервиев, добровольно поднявшихся с тем, чтобы вести войну за Римлян, те же Канинефаты рассеяли. Да и Классик имел удачное сражение против всадников, посланных вперед Цериалисом в Новезий; эти хотя и незначительные, но частые уроны уменьшали славу победы, недавно полученной.
80). В эти же дни Муциан отдает приказание умертвить Вителлиева сына под предлогом, что раздоры и смуты останутся, если не подавить зародыш (семена) войны. Не допустил он и того, чтобы Домициан взял в число приближенных (в свою свиту) Антония Прима, с беспокойством смотрел Муциан на расположение к нему воинов и на гордый характер человека, с трудом выносившего себе равных, а не только высших над собою. Антоний отправился к Веспасиану, и хотя принят и не соответственно своим надеждам, но и не было нерасположения со стороны императора. Был он под влиянием различных впечатлений: с одной стороны несомненны были заслуги Антония, бесспорно окончившего войну; с другой стороны влияли письма Муциана; да и другие преследовали Антония, как неприязненного и надменного; присоединяли и то, что было виновного в прежней его жизни. Да и сам Антоний помогал в том, надменностью вызывая раздражение, слишком часто припоминая свои заслуги. Он честил прямо других "к войне неспособными", а Цецину называл "пленником и переметчиком". Мало-помалу стали на него смотреть легче и с пренебрежением, но по наружности показывали ему дружбу.
81). В эти месяцы, когда Веспасиан в Александрии выжидал, чтобы установилась летняя погода и спокойное и безопасное плавание по морю, случилось много чудесных явлений, в которых обнаруживалось расположение неба и какая-то особенная благосклонность высших сил к Веспасиану. Из черни Александрийской некто, о болезни глаз которого все знала, припал к его коленам, прося с воплями вылечить его от слепоты, по внушению бога Сераписа, а его этот народ, погрязший в суевериях, чтит преимущественно перед другими. Умолял он государя, чтобы он удостоил слюною из своего рта омочить ему щеки и глазные ямки. Другой больной рукою - тем же божеством научен был стараться, чтобы на него наступила нога и след Цезаря. Веспасиан встретил сначала эти домогательства насмешками и пренебрежением, но когда те упорствовали, он колебался, с одной стороны опасаясь, как бы не показаться легкомысленным, а с другой обнадеживаемый мольбами просителей и лестью ободрявших его к большей самоуверенности. Наконец он отдает приказание вратам сделать заключение: эти случаи слепоты и невладения членом, могут ли уступить действию средств, находящихся в распоряжении человека? - Врачи высказались разнообразно: "у одного сила зрения не иссякла окончательно и возвратится, если только уничтожить противодействие, а у другого члены, принявшие неправильное развитие, в случае приложения к ним целебной силы, могут возвратиться к правильному действию. Может быть этого хотят боги и орудием своих намерений избрали государя. Наконец, во всяком случае, слава удачного исцеления останется Цезарю, а безуспешность обратится в стыд тем несчастным". Вследствие этого Веспасиан, считая все уже доступным своему счастью и не находя более ничего невероятного, сам с веселым лицом, среди внимательной, тут находившейся, толпы, исполнил, что ему говорили. Тотчас калека стал владеть рукою, а слепому доступен свет дневной. И то и другое подтверждают бывшие при этом и теперь, когда уже нет выгоды им лгать.
82). Вследствие этого усилилось желание Веспасиана - посетить главное средоточие святыни с тем, чтобы посоветоваться о делах империи. Он отдает приказание всех удалить из храма. Когда он вошел и внимательно обратился к божеству, увидал за собою одного из знатнейших Александрийцев по имени Базилида, о котором знал, что он лежит больной и на расстоянии многих дней пути от Александрии. Спросил потом жрецов: "входил ли в этот день в храм Базилид"? Спрашивал и встречных: "не видали ли его в городе"? Наконец, послав верховых, узнает, что Базилид в это время находился за восемьдесят тысяч шагов расстояния. Тут-то он божественное явление и значение ответа истолковал именем Базилида.
83). Происхождение этого божества еще не объяснено нашими писателями, а Египетские жрецы рассказывают так: "при царе Птоломее, который первый из Македонян утвердился прочно в Египте, когда в Александрии, только что построенной, основывал стены, храмы и религиозные верования, во время успокоения явился ему молодой человек необыкновенно красивой наружности и видом превосходящий человеческий образ. Он ему внушал отправить в Понт вернейших из его приближенных и перенести оттуда его изображение, что это будет счастье, для царства и что город, приняв это изображение, сделается великим и знаменитым. Затем увидал царь, что этот юноша поднялся на небо в сильном пламени. На Птоломея сильно подействовало это чудесное явление и предвестие и он открыл свое ночное видение жрецам Египетским, которым за обычай толковать подобные вещи. А так как они мало знали Понт и земли чужестранные, то царь спросил Тимофея Афинянина, из рода Евмолпидов, которого как руководителя в священных обрядах вызвал из Елевзина: "что это за верование и за божество"? Тимофей, расспросив тех, которые посещали Понт, узнал, что там находится город Синоп и недалеко храм Юпитера Дия, пользующийся у туземцев старинною известностью. Там же находится и женское изображение, которое большинство называет Прозерпиною. Но Птолемей - таковы обыкновенно характеры царей, склонный к опасениям, возвратясь к безопасности, более заботился о наслаждениях, чем о религии, и мало-помалу стал нерадеть о задуманном и обращать все внимание на другие заботы. Но тут то же видение еще более грозное и с большею настойчивостью возвестило гибель ему и царству, если повеленное не будет исполнено. Тогда Птолемей отдает приказание снарядить послов и дары Сцидротемиду царю, (он в то время владел Синопом); при отплытии он приказал: зайти и к Пифийскому Аполлону. Плавание было благоприятное; изречение оракула было не двусмысленное: "пусть идут и привезут изображение его отца, а сестры оставят".
84). Когда прибыли в Синоп, отдали царю Сцидротемиду дары и изложили просьбы и поручения Птолемея. Сцидротемид колебался в душе: то боялся божества, то приходил в ужас от угроз противившегося народа; не раз уступал дарам и обещаниям послов. Между тем прошли три года, и Птолемей не прекращал ни своих усилий, ни просьб. Отправил послов еще более знатных с большим числам судов и количеством золота. Тогда грозное видение явилось Сцидротемиду: "не задерживать более того, что богом назначено". Пока он медлил, не давали покоя разные бедствия, болезни и явственные признаки гнева богов, становившегося со дня на день все сильнее. Созвав народное собрание, изложил он повеления божества, свои и Птолемеевы видения и наступившие бедствия. Народ противился царю, завидовал Египту, опасался за себя и окружил храм. Отсюда более распространенный слух передает, будто бы само божество собственным усилием вошло на судно, причаленное к берегу. Чудно и говорить, но будто бы оно, проплыв такое пространство моря, на третий день пристало к Александрии. Храм, соответственный значительности города, выстроен на месте, называемом Ракотис; тут была часовня, издревле посвященная Серапису и Изиде. Вот что наиболее известно о происхождении и прибытии божества. Не безызвестно мне, что есть и такие, которые утверждают, будто оно призвано из Селевкии, Сирийского города, в правление Птолемея, принадлежащего к третьему поколению Птолемеев. Другие утверждают, что исполнителем был тот же Птолемей, а место, откуда перешло божество, утверждают будто бы Мемфис, некогда знаменитая столица древнего Египта. А божество само многие называют Эскулапием, так как будто бы оно помогает в телесных болезнях; некоторые Озирисом, древнейшим божеством здешних народов; многие Юпитером, как владыкою всего, а еще большее число Юпитером Дием из признаков, в нем открываемых, или по догадке делая заключение.
85). А Домициан и Муциан, прежде чем приблизились к Альпам, получили известие об успешных действиях в земле Треверов. Главным доказательством победы служил неприятельский вождь Валентин; он нисколько не упал духом и на лице его отражались высокие замыслы прежние. Его выслушали только для того, чтобы узнать образ его мыслей и осудили, но во время совершения казни, когда кто-то сказал ему с упреком, что отечество его покорено, - "потому-то я и принимаю смерть, как утешение", - ответил он. Но Муциан то, что уже давно скрывал в душе, высказал как бы нечаянно: "так как, вследствие благоволения богов, уже сокрушены силы неприятельские, то мало чести будет Домициану, тогда когда война почти уже окончена, вымаливать частичку славы чужой. Если бы положение государства или безопасность Галлий угрожаемы были опасностью, то Цезарю следовало бы явиться на поле битвы; а Канинефатов и Батавов достаточно поручить вождям второстепенным; сам пусть по близости в Лугдуне покажет силу и счастье своего высокого положения, не вмешиваясь в незначительные опасности и с готовностью принять участие в них, если бы они сделались поважнее.
86). Не трудно было понять хитрый изворот; но, чтобы не слишком его обнаружить, отчасти как бы исполнялись желания Домициана; так прибыли в Лугдун. Отсюда, как полагают, Домициан через тайных гонцов, испытывал верность Цериалиса: "если он (Домициан) явится, то вручит ли он ему войско и верховную власть". Замышлял ли он войну против отца или готовил силы и средства против брата - осталось неизвестным. А Цериалис уклонился благоразумно и умеренно, как будто Домициан по молодости неосновательно домогается пустяков. Домициан, видя, что старики пренебрегают его молодостью, оставил без исполнения присвоенные ранее, хотя и незначительные, обязанности верховной власти. Он принял на себя личину простоты и скромности; он стал искать уединения, принялся с притворным усердием за литературу и с любовью за стихотворство, чтобы скрыть свои истинные мысли и уничтожить повод брату к недоверчивости; его характер совершенно иной и свойства души более нежной он перетолковывал совершенно иначе.
Содержание книги: глава 1. Между тем Тит с сильным войском становится под стенами Иерусалима. - 2 - 5. Иудейского народа начало, верования и злонамеренные о них суждения людей светских. - 6. 7. Описание земли и пределов, бальзама, Ливана, Иордана, озера, производящего смолу, бесплодных пустынь, плодов, рассыпающихся в пепел, реки Бела, которой песок служит для изготовления стекла. - 8. Иерусалим - столица народа. Храм необыкновенно богатый. Иудеев судьбы под властью чужестранцев и собственных царей. - 9. Разнообразный жребий под властью Римлян. - 10 - 12. Война начавшаяся при Гессии Флоре прокураторе. Тит осаждает Иудеев, стеснив их в город. Укрепления Иерусалима, запасы, вожди. - 13. Чудесные явления перед осадою.
14. Между тем Цивилис, пополнив свое войско в Германии, возобновил войну. - 15. Сражается с Цериалисом довольно удачно. И тот и другой обратил все внимание, чтобы поспешить решительным окончанием дела. - 16. 17. Устраивает войско в боевой порядок и обращается с речью к своим. - 18 Происходит упорная битва, в которой, вследствие измены Батава, Германцы побеждены. - 19. 20. Цивилис, перейдя на остров Батавов, напал на вооруженные отряды Римлян, поддерживаемый Вераксом, Классиком и Тутором. - 21. Сражение нерешительное. Приходит Цериалис и склоняет счастье на свою сторону. - 22. Через недостаток предусмотрительности едва не подавлен. - 23. Цивилис выказывает морские силы, но Цериалисом прогнан за Рейн. - 24. Он опустошил остров Батавов, но, вследствие разлива реки, подвергается новой опасности. - 25. Тут через тайных гонцов старается подействовать на умы неприятелей. - 26. Цивилис просит о свидании и высказывает готовность покориться.
1). В начале этого года Цезарь Тит избран отцом для усмирения Иудеи; еще в прежнем положении и своем и отца прославился он в военной службе, а теперь действовал еще с большею силою и славою, так как провинции и войска состязались в усердии. И сам, чтобы дать о себе понятие, что он выше своего высокого положения, показывал себя ласковым и деятельным в военном деле, вежливостью и убеждениями вызывая содействие. Всего чаще при работах, на походе, вмешивался в ряды простых воинов, не роняя чести полководца. В Иудеи его приняли три легиона: четвертый, десятый и пятнадцатый - заслуженные воины Веспасиана. Прибавил из Сирии двенадцатый и приведенных из Александрии воинов третьего и двадцать второго легионов. Сопровождали двадцать союзных когорт и восемь эскадронов конницы; а также цари Агриппа и Согем, вспомогательные войска царя Антиоха, сильный и, вследствие обычной между соседями ненависти, враждебный Иудеям отряд Арабов. Много было и таких, которых из Рима и Италии вызвали свои личные надежды и расчеты задобрить государя, еще не предупрежденного (собственно не занятого). С этими войсками войдя в пределы неприятельские, войска держал в строгом порядке; все исследуя и готовясь к сражению, не далеко от Иерусалима расположился лагерем.
2). Но так как нам придется излагать последний конец знаменитого города, то приличным кажется изложить и его начало. Говорят, будто бы Иудеи, беглецы из острова Крита, заняли ближайшие места Либии в то время, когда Сатурн, прогнанный силою Юпитера, оставил царство (доказательство этому находят в наименовании). Знаменитая в Крите гора Ида, жители окрестностей - Идеи, вследствие невежественного изменения этого слова, получили название Иудеев. Некоторые утверждают, будто бы, в царствование Изиды, избыток населения Египта под предводительством Гиеросолима и Иуды удален в соседственные земли. Очень многие утверждают, будто бы они потомки Ефиопов, которых при царе Цефее вынудили переменить место жительства или опасения или вражда. Есть и такие, которые утверждают, "будто бы Иудеи - пришельцы Ассирийские; нуждаясь в землях для поселения, овладели они частью Египта, а вслед за тем выстроили собственные города, заняли Еврейские земли и ближайшие местности Сирии". Другие того мнения, что "Иудеи получили начало от Салимов, народ прославленный в стихах Гомера; выстроив город, назвали от своего имени Гиеросолимом".
3). Большинство писателей согласны в том, что когда в Египте сделалась зараза, которая портила тела, царь Бокхорис отправился к оракулу Гаммона и спросил, чем пособить горю. Он получил повеление - очистить царство и этот род людей, как ненавистный богом, отправить в другие страны. Вследствие этого разыскали и собрали эту толпу и оставили ее в безлюдных обширных степях. В слезах цепенели другие, но Моисей один из изгнанников внушил им не надеяться на какую-либо помощь от богов и людей, - и теми и другими они покинуты; но пусть к нему одному, как к вождю небесному, обратят они веру, - к нему, содействием которого одного могут они лишь положить конец теперешнему бедственному положению. Согласились и, ничего не зная, начинают путь по воле случая. Ничто их столько не томило как недостаток воды; уже близкие к гибели полегли они по обширной степи, когда стадо диких ослов с пастбища бросилось на скалу, покрытую тенью рощи. Пошел за ними и Моисей и по догадке, основанной на влажности почвы, открыл широкие жилы воды. Это помогло Иудеям, и они, после беспрерывного шестидневного пути, на седьмой, прогнав жителей, заняли земли, на которых освятили город и храм.
4). Моисей, чтобы и на будущее время упрочить себе власть над народом, дал ему обряды новые, в разрез с обычаями других людей. Там - все, что у нас священно - пренебрежено и с другой стороны дозволено все то, что у нас считается вопиющим противозаконием. Изображение животного, по указанию которого кончились их бесплодные поиски и утолилась жажда, освятили они во внутренности храма; а барана приносят в жертву как бы в посрамление Гаммона. И быка приносят в жертву, а его Египтяне чтут под именем Аписа. От свинины воздерживаются, помня бедствие, когда их самих когда-то постигла чесотка, а ей это животное подвержено. То что когда-то они долго терпели голод, доказывают и теперь частые посты, а что плоды собирали наскоро (как бы воровски), о том свидетельствует хлеб Иудейский, который делается без брожения. Рассказывают, что на седьмой день положили они отдохновение, так как он принес будто бы конец их трудам; потом из потворства лени и седьмой год посвятили праздности. Другие объясняют это так: "честь эта делается Сатурну: начало этого верования или перешло из предания Идеев, о которых сохранилось известие, что они прогнаны с Сатурном и родоначальники этого народа, или потому что из семи созвездий, которые управляют судьбами рода человеческого, самый обширный круг и сильнейшее влияние принадлежит звезде Сатурна; да и при том же большая часть небесных тел силу свою и движение совершают в круге числа семи".
5). Такие предания, каким бы образом ни получили они начало, находят свою защиту в древности; а остальные зловещие учреждения получили силу от закоренелой преступности. Люди самые дурные, презрев отеческими верованиями, туда несли свои платежи, дары; вследствие этого росло дело Иудеев. А так как в среде своей наблюдают они верность до упорства, готовы всегда сострадать и помочь друг другу, а ко всем другим неумолимо враждебны, то и едят они особо и спят особо. Склонный в высшей степени к половым наслаждениям, народ этот избегает совокуплений с иноземками. А в собственной среде недозволенного у них нет ничего; детородный член обрезают, чтобы узнавать друг друга по этому отличительному признаку. Перешедшие в их нравы делают то же самое и прежде всего навыкают они презирать богов, ни во что ставить отечество, родителей, детей. Впрочем, заботятся об увеличении численности. Запрещено - убивать кого-либо из родившихся; они убеждены, что души погибших в сражениях или казненных живут вечно. Отсюда побуждение производить детей и презрение к смерти. Тела (умерших) предпочитают по обычаю Египтян хоронить, чем сжигать; такое же (как у Египтян) старание об умерших и убеждение относительно загробной жизни. В том же, что касается небесного, совсем других понятий. Египтяне чтут очень многих животных и поклоняются сделанным изображениям; а Иудеи только в душе чтут единое божество. "Чужды истины, - по их мнению, - те, которые дерзают придавать божеству наружность человека и творить его образ из доступных разрушению веществ. Оно, высшее существо, вечно, переменам не подвержено и никогда не погибнет". Вследствие этого не допускают они никаких изображений даже в городах своих, не говоря уже в храмах. В этом не льстят они царям, и цезарям не оказывают почести. Вследствие того, что жрецы их играют на трубах и тимпанах (гуслях), опоясываются плющом и из того, что в храме найдена была виноградная лоза золотая, некоторые делали заключение, будто бы они (Иудеи) чтут Либера отца, покорителя Востока, но установления Иудеев далеко тому не соответствуют: Либер установил обряды веселые и торжественные, а обряды Иудеев возмутительны и гнусны.
6). Земля и пределы по направлению к востоку оканчиваются Армениею, с юга лежит Египет, с запада Финикия и море, к северу далеко тянутся земли Иудеев вдоль края Сирии. Телом жители здешние здоровы и легко переносят труды; дожди здесь редки, почва плодоносна. Произведения земли одинаковые с нашими, но кроме их родятся здесь бальсам и пальмы. Пальмовые деревья высоки и красивы. Бальсам дерево средней величины. Если какая ветвь нальется соку, то жилы содрогнутся, если поднесешь железо; куском камня или черепком выпускают жидкость, и она употребляется для врачеваний. Главный горный хребет возвышается Ливан; удивительно сказать, но в такой жаркой полосе он покрыт непроницаемою тенью и верно хранит на вершине снега. Он же выпускает из себя Иордан и поддерживает его воды; а Иордан не вливается в море, но невредимо пройдя два озера, в третьем теряется. Озеро обширной окружности, похожее на море, но вкусом вода испорченнее; тяжкий от неё запах смертоносно действует на жителей соседних местностей. Ветры не в силах поднять на нем волн, не живут в нем ни рыбы, ни обычные водяные птицы. В неверную воду брошенное носится по ней как бы по тверди; опытные и не опытные в плавании одинаково без усилий остаются сверх воды. В известное время года производят это озеро серу; опыт научил как и всем прочим искусствам, так и тому, как ее собирать. Черная от природы жидкость сгущается от влитого в нее уксусу и плавает сверху; ее, захватив руками те, которые об этом заботятся, тащат наверх судна. Отсюда безо всякой посторонней помощи она втекает и ложится на дне в виде балласта, пока ее не обрежут. А ни железом, ни медью сделать этого невозможно: убегает она при виде крови и одежд запачканных кровью, которая выходит у женщин в месячном. Так передают старинные писатели. Но знакомые с местностью говорят: покрытые смолою бревна гонят к берегу и вытаскивают руками, а когда смола застынет от испарений земли, от действия солнца, то топорами и клиньями колят как дерево или камни.
7). Не далеко оттуда простираются равнины, о которых говорят что они когда-то были очень плодородны, имели в себе большие населенные города, но сожжены падением молнии. Остаются и следы и самая земля, с виду перегоревшая как в огне, утратила свою плодородную силу. Все, что произрастает как само собою, так и посеянное руками, как тонкие травы, так и цветы, вырастают в обычных своих формах, но потом чернеют и, лишенные жизни, обращаются в пепел. Я хотя и допустил бы истину того, что когда-то здесь знаменитые города погибли от небесного огня, однако не могу не высказать моего убеждения, что испарениями озера пропитывается земля и через это портится её верхняя плодотворная сила, точно по той же причине, по какой осенью погибает то, что остается от жатвы при одинаково вредных в то время воздухе и погоде. И Бел река вливается в Иудейское море; у её устья собранный песок с примесью селитры переваривается в стекло; и как ни необширно пространство берега, но запас вывозимого песка неистощим.
8). Большая часть Иудеев живет разбросанно по селениям, имеют и города. Иерусалим - столица народа. Там храм неизмеримо богатый; в первых укреплениях заключается город, потом царские палаты, а храм обнесен внутренними укреплениями, до врат (храма) только доступ Иудею; за порог переходить никому кроме жрецов не дозволяется. Пока Восток находился во власти Ассириев, Мидов и Персов, эта часть их подвластных находилась в величайшем пренебрежении; но когда Македоняне особенно усилились, царь Антиох страрался подавить это суеверие и введением Греческих обычаев самый зловредный народ обратить на лучшее; но в этом воспрепятствовала ему война с Парфами, так как в это время отпал Арсак. Тогда Иудеи, пользуясь слабостью Македонян, - Парфы в то время еще не усилились, а Римляне были далеко, - сами себе поставили царей, а те, непостоянным народом изгнанные, посягнули на прогнание граждан, разрушение городов, убийства братьев, жен и родителей и все прочее, что царям за обычай, и вследствие этого поддерживали суеверие; оказывалась почесть жрецам, чтобы прочнее была власть царей.
9). Из Римлян смирил Иудеев первый Помпей; по праву победы вошел он в храм; вследствие этого стало известным "что внутри пустое место, никакого изображения божества и таинства пустые, бессмысленные". Разрушены стены Иерусалима, но храм остался. Потом в гражданскую нашу войну, когда эти провинции достались на часть М. Антония, царь Парфов Пакор овладел Иудею, но убит П. Вентидием и Парфы прогнаны за Евфрат. Иудеев покорил К. Созий. Царство, Антонием данное Ироду, Август победитель увеличил. После смерти Ирода, нисколько не дожидаясь (распоряжений) Цезаря, некто Симон присвоил себе наименование царя. Он получил достойное наказание от Квинктилия Вара, управлявшего Сирией, и усмиренным народом правили сыновья Ирода, разделив его владение на три части. При Тиберии было все спокойно; но получив от К. Цезаря приказание его статую (изображение) поставить в храме, Иудеи предпочли взяться за оружие; но это волнение окончилось вследствие смерти Цезаря. Клавдий, вследствие частью того, что цари перемерли, частью ограничив их небольшими уделами, Иудею провинцию поручил управлению всадников Римских или отпущенников; из них Антоний Феликс всякого рода жестокостями и мерами произвольными применял власть царскую, будучи в душе раб. Друзилла, внучка Клеопатры и Антония, была за ним замужем, так что вместе были: Феликс мужем внуки Антония, а император Клавдий - Антония внуком.
10). Впрочем, у Иудеев хватило терпения до прокуратора Гессия Флора; при нем началась война; пытался было сдержать Иудеев Цестий Галл, легат Сирии, но он имел с ними несколько сражений с разнообразным исходом и чаще несчастливых. Когда он умер случайно ли или с досады, то посланный Нероном Веспасиан - счастьем, известностью, отличными помощниками в течении двух летних кампаний занял победоносным войском все равнины и города, кроме Иерусалима. В течении последовавшего за тем года все внимание было обращено на войну между гражданами и вследствие этого для Иудеев он прошел спокойно. С восстановлением мира в Италии, возвращались заботы о внешних делах. Раздражение было тем сильнее, что одни Иудеи не уступали. Оставаться при войске Титу казалось лучшим и сообразнейшим с возможностью новых случайностей власти еще не упроченной. Вслествие этого Тит, поставив лагерь, как мы уже сказали, под стенами Иерусалима, показал легионы, устроенные в боевом порядке.
11). Иудеи под самими стенами устроились в боевом порядке с тем, чтобы, в случае успеха, распространить круг своих действий и подальше, а в случае поражения прибежище им было готово. Высланная против Иудеев конница с когортами налегке сражалась с нерешительным успехом. Затем неприятели отступили и в следующие дни частые происходили сражения перед воротами, пока постоянные уроны не вынудили их удалиться за стены. Тут Римляне стали действовать наступательно; казалось недостойным их - дожидаться действий голода на неприятеля; войны требовали опасностей частью из доблести, частью из свирепости и алчности наград. У самого Тита носился перед глазами Рим, его богатства и удовольствия; но замедление казалось неминуемым, если с Иерусалимом не покончить одним ударом. Город, и без того расположенный в местности неприступной, был так сильно укреплен, что его укреплений достаточно было бы даже на совершенно ровном месте. Два холма, чрезвычайно высокие, были окружены стенами, искусно направленными вкось и входившими внутрь в виде углублений, так что при нападении у атакующих фланги были открыты для ударов. Обрыв, которым оканчивались скалы, крутой; а башни, где местность была выше, имели высоты шестьдесят футов, а в долинах возвышались до 120 футов. Удивительный был вид и издали смотревшему казалось, будто все башни одной вышины. Внутри другие стены окружали царские палаты; особенною высотою отличалась башня Антония, названная Иродом так в честь М. Антония.
12). Самый храм представлял вид укрепления; он имел свои особые стены, устроенные с особенным старанием и трудом. Самый портик, которым обнесен был храм, представлял отличное передовое укрепление. Источник ключевой воды, в горе вырыты пещеры, поделаны рыбные садки и цистерны для приема дождевой воды; все это строители устроили с предусмотрительностью, ввиду, вследствие особенности народного характера, частых войн. Вследствие этого все было устроено постоянно в таком виде, как бы для долговременной осады. При том взятие города Помпеем служило во многих случаях предостережением и примером. В корыстолюбивые времена Клавдиевы купили Иудеи себе право возводить укрепления и строили стены в мирное время так как, будто бы к войне. Огромное было туда стечение народа и оно еще увеличилось вследствие бедственной участи других городов: там искали убежища люди самые непокорные и потому действовали самим беспокойным образом. Три было вождя и три войска. Самую внешнюю и обширную ограду стен защищал Симон, которого и Баргиорою прозывали, средний город Иоанн, а храм Елеазар. Последний силен был местом (местностью) а перевес численности и оружия имели Иоанн и Симон. Они вели друг с другом ожесточенную борьбу и оружием, и коварством, и огнем; огромные запасы хлеба погибли в пламени. Вслед за тем Иоанн, послав, под предлогом будто приносить жертвы, перебил отряд Елеазара и его самого и овладел храмом. Таким образом весь город делился на две партии, пока с приближением Римлян опасность внешней войны не восстановила согласия.
13). Случились чудесные явления, но народ этот, погрязший в суевериях, не имеет обычая стараться предотвратить их вредные последствия мольбами или очистительными жертвами. На небе видели сбегавшимися два враждебных строя, оружие кровавое и вдруг весь храм осветился огненным облаком. Совершенно неожиданно отворились двери храма, раздался голос свыше человеческого: "уходят боги", и вместе сильный шум уходивших. Только немногие принимали это с опасениями, а большинство было того убеждения, что в древних письменах жрецов содержится: около этого самого времени неминуемо последует усиление Востока и вышедшим из Иудеи будет принадлежать власть над миром. Этими словами пророчества намекалось на Веспасиана и Тита. Но народ, по свойственной людями страсти перетолковывать расположение судеб исключительно в свою пользу, даже и бедствиями не мог быть вразумлен относительно истины. - Число осажденных, всякого возраста и пола, как мужеского, так и женского, простиралось, по дошедшим нам сведениям, до шестисот тысяч человек. Оружия было достаточно для тех, кто был в состоянии носить его, но желавших было еще более чем количества оружия. Равное упорство было и у мужчин и у женщин, и если бы они вынуждены были переселиться, то жизнь была бы им страшнее смерти. Против этого-то города и народа Цезарь Тит, отказавшись от приступа и быстрых военных мер, решился действовать посредством правильных осадных работ - насыпей и крытых ходов. Легионам распределены обязанности и схваток в открытом поле более не было, а покамест занялись устройством всего, что для взятия городов придумано с древних времен или и вновь изобретено.
14). А Цивилис после неудачного сражения в земле Треверов пополнил в Германии свое войско и остановился у урочища древних лагерей, в местности безопасной, и имея в виду воспоминанием о счастливых здесь событиях ободрить умы подвластных ему дикарей. Туда же последовал за ним и Цериалис с войском усилившимся вдвое, вследствие прибытия второго, шестого и четырнадцатого легионов. Когорты и эскадроны (союзников), вызванные давно, поспешили после победы. Ни тот, ни другой вождь не стали тянуть дело вдаль, но задерживала обширность равнины, от природы топкой. Цивилис прибавил наискось возведенную в Рейн плотину, о которую вода отражаясь разливалась по прилежащим местам. Такова была местность, вследствие неизвестности бродов неверная и нам неблагоприятная; воины Римские обременены были тяжелым вооружением и боялись плавать, а Германцы, привычные к воде, легко носились по ней с легким оружием и будучи сложением высоки и тонки.
15). Таким образом, вследствие нападений со стороны Батавов. храбрейшие из наших начали с ними борьбу, но потом возникло замешательство вследствие того, что в более глубоких местах болот стали тонуть орудия и лошади; а Германцы наскакивали по известным им бродам и не старались они действовать с фронта, а обходя нападали на фланги и тыл, и не так как в пешем строю сражались рукопашным боем, но, как бы в морском сражении, блуждали между волн или встретив где-нибудь почву под ногами потверже, усиливались туда всем телом раненые с нетронутыми, умевшие плавать с неумевшими, и толпились там к взаимной гибели. Впрочем, потери еще не соответствовали степени замешательства вследствие того, что Германцы не дерзнули выйти из болота и вернулись в лагери. Исход этого дела побудил и того и другого вождя, вследствие различных, конечно, соображений, ускорить решительным сражением, Цивилис думал пользоваться счастьем, а Цериалис хотел загладить позор поражения. Германцы при успехе делаются еще смелее, а на Римлян сильно подействовал стыд; ночь у дикарей прошла в пениях и криках, а у нас в раздражении и угрозах.
16). На другой день Цериалис наполнил фронт боевой линии всадниками и вспомогательными когортами; во второй линии поместил легионы. Отборных воинов вождь при себе оставил для возможных случайностей. Цивилис стал не длинным строем, но отрядами. Батавы и Гугерны направо, а налево и ближе к реке стали зарейнцы. Увещания вожди делали не в форме речи обращаясь ко всем, но по мере того, как проезжали по рядам своих. Цериалис упоминал: о старинной славе имени Римского, о древних и новых победах; говорил, что врага коварного, трусливого, побежденного нужно истребить совершенно; что необходимо более отмщение, чем бой. Недавно в числе уступая, сразились они с сильными полчищами Германцев, но те обращены в бегство, хотя тут было все из них лучшее. Остаются теперь лишь те, которые в душе думают о бегстве, а на теле носят раны, с тылу полученные. Особенными побуждениями старался он подействовать на легионы: воинов 14-го легиона называл покорителями Британнии. Шестому легиону он говорил, что его влияние сделало Гальбу государем; второму, что это первое сражение, в котором им придется освятить новые значки и нового орла. Затем, доехав до Германского войска, указывал ему рукою вдаль, говоря: "пусть они кровью врагов возьмут обратно свой берег, свои лагери". Все эти приветы встречаемы были криками усердия, так как одни воины после долговременного спокойствия жаждали сражения, а те, которые утомлены были войною, желали мира, надеялись в будущем наград и спокойствия.
17). Да и Цивилис не молча устраивал свое войско; он указывал, что самое место, где будет происходить сражение, свидетельствует о его мужестве; воины попирают теперь ногами прах и кости легионов. В какую бы сторону ни стал Римлянин обращать глаз, везде ему представляться будут плен, поражение и все самое дурное. Да не устрашает их иной исход Треверского сражения; самая победа тут была помехою Германцам, так как - они, бросив оружие, заняли свои руки добычею; но затем все было для них удачно, а неприятелю ко вреду. Все, что можно сделать предусмотрительностью вождя, сделано: поля покрыты водою и им знакомы; покрытая болотами местность гибельна врагам. На них смотрят Рейн и божества Германии: с их благословения пусть они вступают в сражение, имея в памяти жен, родителей, отечество; день этот будет или самым славным у предков, или покроет их бесславием перед потомками. Когда звуком оружия и плясками, таков обычай народа, одобрены его слова, камнями, пращами и прочими метательными снарядами начинают бой: наши воины не входили в болото, а Германцы нападали с целью заманить их туда.
18). Когда все метательные снаряды были уже брошены и сражение разгоралась все сильнее, неприятель с большим напряжением сил бросился вперед. Огромные телом, своими копьями очень длинными, неприятели издали кололи наших воинов, колебавшихся и готовых отступить. Тут же с плотины, которая, как мы говорили, была проведена вглубь Рейна, переплыл отряд Бруктеров. Дела тут пришли в замешательство и строй союзных когорт уже уступал перед неприятелем, когда легионы вступили в бой; они остановили дерзкий напор неприятелей и бой восстановлен был при равных условиях. Между тем перебежчик из Батавов пришел к Цериалису и обещал: "неприятель обратит тыл, если по самой окраине болота послать конницу, а почва там твердая и Гугерны, которым вверено обережение этого пункта, недостаточно внимательны". С перебежчиком посланы два эскадрона (из союзных) и они обошли кругом неприятеля, не принявшего мер предосторожности. Когда криками дано знать об этом, легионы налегли с фронта, а разбитые Германцы бросились бежать к Рейну. В этот день война была бы покончена, если бы Римский флот поспешил следовать. Но даже и конница не преследовала, так как вдруг полился дождь, а ночь наступала.
19). На другой день, четырнадцатый легион послан Галлу Аннию в верхнюю провинцию; Цериалис пополнил свое войско десятым легионом из Испании. К Цивилису пришло подкрепление от Хавков; но он не осмелился защищать оружием города Батавов, а захватив что можно было унести, остальное предал огню и удалился на остров. Он знал, что у Римлян недостанет судов для устройства моста, а иначе войску Римскому переправиться не было возможности. Он разрушил плотину, устроенную Друзом Германиком, и разбросал то, что задерживало Рейн, пустил его воду по покатому руслу в землю Галльскую. Таким образом вода этой реки, приняв другое направление, оставила только небольшой ручеек между островом и Германиею, так что все представляло вид непрерывного материка. Перешли Рейн Тутор и Классик и сто тринадцать Треверских сенаторов; в числе их был Альпин Монтан, о котором мы выше упоминали, что он в Галлию был послан Антонием Примом. Его сопровождал брат Д. Альпин. Вместе и другие, частью из сострадания частью вследствие полученных даров, вызывали на помощь народы, жаждавшие опасностей.
20). Сил к войне было еще столько, что Цивилис в один и тот же день в четырех местах атаковал позиции когорт, союзной конницы, легионов: десятый легион в Аренаке, второй в Батаводуре, а Гриннес и Баду - лагери когорт и союзной конницы. Он так распределил войска, что сам и Веракс, сын его сестры, Классик и Тутор повели каждый по отряду. При этом он не рассчитывал на успех во всех пунктах, но - если смело действовать во многом, все в чем-нибудь да и поможет счастье. Притом же Цериалис не довольно осторожен, и получив разом известия с разных сторон, будет бросаться туда и сюда и можно будет его где-нибудь перехватить. Те, которым досталось напасть на лагерь десятого легиона, находя затруднительным атаковать легион в лагере, бросились на воинов, вышедших оттуда и занимавшихся рубкою леса; они вкинули в них замешательство, убили начальника лагерей, пять старших сотников и немногих воинов. Остальные нашли себе защиту в укреплениях. Между тем другой отряд Германцев пытался разрушить начатый у Батаводура мост.
21). Сражение нерешенное прекращено наступлением ночи. Более опасности было у Гриннеса и Вады. На Ваду напал Цивилис, на Гриннеса - Классик. Остановить их оказалось невозможным и храбрейшие из наших были убиты. В числе их пал Британтик, начальник союзного эскадрона; о нем-то говорили мы, что он сохранил верность к Римлянам и терпеть не мог своего дяди Цивилиса. Но когда подоспел Цериалис с отборным отрядом конницы, то дело приняло другой оборот, и Германцы сломя голову бросились бежать к реке. Цивилис, в усилиях удержать бегущих, был узнан; в него стреляли, но он, бросив коня, переплыл. Туда же ушел и Веракс. Тутор и Классик переплыли на причаливших к берегу лодках. И тут Римский флот не принял участия в сражении, хотя ему и приказано было; но был он удержан робостью и тем, что гребцы были рассеяны по другим военным занятиям. Конечно, Цериалис давал мало времени для исполнения приказаний; план действия рождался у него вдруг, но удача оправдывала славным исходом. Помогало ему счастье даже и там, где и усилий с его стороны не было, а потому и он и войско мало заботились о дисциплине. Немного дней спустя, он хотя и избег опасности попасть в плен, но не ушел от дурной о себе молвы.
22). Отправился он в Мовезий и Бонну осмотреть лагери, которые строились там для зимовки легионов; оттуда возвращался он на судах; движение совершалось в беспорядке, караулы были невнимательны. Заметили это Германцы и устроили засаду; ночь выбрали пасмурную и темную; понеслись по быстрому течению реки и беспрепятственно проникают в окопы. Хитрость помогла началу убийств: неприятели подрезали веревки у палаток и покрытых своими же палатками избивали. Другой отряд тревожил флот, бросал веревки, тащил за кормы. И для обмана соблюдав совершенную тишину, теперь, для большей острастки неприятеля, наполняют все криками. Римляне, приведенные в себя ранами, ищут оружия, бросаются по дорогам, немногие в военной одежде, а большая часть свернув на руку платье и с обнаженным мечом. Полусонный и почти обнаженный вождь обязан своим спасением ошибке неприятелей; они захватывают преторское судно отличенное флагом, полагая, что там вождь. Цериалис провел ночь в другом месте и, по мнению большинства, по случаю любовного свидания с Клавдиею Сакратою, Убийскою женщиною. Сторожа - позорное забвение своих обязанностей оправдывали стыдом вождя: будто бы они получили приказание молчать, чтобы не тревожить его отдохновения, а потому, оставив сигналы и перекличку, и сами погрузились в сон. Уже был совсем день, когда удалились неприятели с захваченными судами. Преторскую трирему по реке Луппии повлекли Веледе в дар.
23). Цивилису пришла охота развернуть на показ свой морские силы. Наполняет воинами и суда о двух рядах весел, и простые об одном. Присоединил огромное число лодок, на которых помещалось по триста и четыреста человек. Вооружение судов было обыкновенное Либурнских. Эти легкие суда вместо парусов, и это было очень красиво, имели разноцветные плащи. Местом выбрано в роде моря то, где устьем реки Мозы Рейн вливается в Океан. Поводом снарядить флот было, кроме тщеславия, этому народу свойственного от природы, грозою его (флота) отрезать подвозы припасов, шедшие из Галлии. Цериалис скорее напоказ, чем вследствие опасений, выдвинул и свой флот, численностью меньший, но опытностью гребцов, искусством кормчих, размерами судов превосходивший. Наши шли по течению реки, а суда неприятельские гонимы были ветром. Так доплывя пытались бросать стрелы и дротики и потом разошлись. Цивилис, не дерзнув ни на что более, удалился по ту сторону Рейна. Цериалис враждебно опустошил остров Батавов, а поля и дачи Цивилиса, по известной уловке вождей, оставил нетронутыми, а между тем с наступлением осени, вследствие частых уже зимних дождей весь остров Батавов болотистый и низменный, вследствие разлива реки, обратился в род пруда. Не было под руками ни флота, ни запасов; лагерь, расположенный на ровном месте, чуть не был унесен силою течения реки.
24). "Можно было бы тогда подавить легионы и хотели было Германцы, но он хитростью их отвлек", сам на себя брал Цивилис. Да и не совсем это не соответствует действительности, так как немного дней спустя он и совсем покорился. Цериалис через тайных гонцов обещал: "жребий войны, вследствие стольких поражений неблагоприятный, изменить на лучшее услугою народу Римскому, которая придется как нельзя более кстати. Треверы поражены, Убии снова изъявили покорность, у Батавов отнята родина. Приязнь Цивилиса не доставила им ничего, кроме ран, бегства, слез; изгнанник он и беглец в тягость и тем, которые его принимают. Достаточно уже погрешили они и тем, что столько раз переходили Рейн; а если они еще будут продолжать свои усилия, то вина и оскорбление будет с их стороны, а со стороны Римлян возмездие (отмщение) и боги.
25). К угрозам присоединял и обещания. Поколебалась таким образом верность Зарейнцев, но и между Батавов пошли толки: "не нужно более подвергаться разорению и не возможно одному народу уничтожить рабство мира. Чего достигли убийством и истреблением легионов как не того, что они вернулись еще в большем числе? Если бы Веспасиану помогали они, то он теперь достиг бы обладания миром. А если они вызовут на бой народ Римский, то какую же часть рода человеческого составляют Батавы? Пусть посмотрят на Ретов и Норик и на тягости других союзников: а с них дани не берут, а требуют только доблести и людей, а такое положение ближе всего к вольности, и если бы пришлось выбирать повелителей, то более чести сносить владычество государей Римских, чем Германских женщин". Так толковали в народе; а старейшины говорили: "непростительным неистовством Цивилиса увлечены они к оружию; своим домашним бедствиям хотел он противопоставить гибель их народа. Тут-то и враждебны были Батавам боги, когда легионы подверглись осаде, а легаты были умерщвлены. Война, необходимая одному, была начата всем пагубная. Дошло дело до крайности, если они не начнут приходить в себя и казнью виновника не докажут своего раскаяния.
26). Не избегло Цивилиса такое расположение умов и он решился предупредить: надоели ему уже бедствия и манила надежда сохранить жизнь, - побуждение, которое в большинстве случаев подрывает лучшие стремления. Просил он свидания; разобрали мост на реке Набалии: на концах его выступили вожди и Цивилис так начал: "если бы я говорил в свою защиту перед наместником Вителлия, то не следовало бы ни прощать того, что я наделал, ни верить тому, что стал бы высказывать. Между нами все было неприязненно и враждебно; он начал, а я придал большие размеры. Относительно Веспасиана исстари была во мне внимательность, а когда он был частным человеком, мы даже назывались приятелями. Это известно Приму Антонию, письмом которого я призван к военным действиям, для того чтобы Германские легионы и Галльские легионы и Галльская молодежь не перешли Альп. Что Антоний через письма, то же Гордеоний Флакк внушал лично, и я в Германии взялся за оружие, точно также как Муциан в Сирии, Апоний в Мезии, Флавиан в Паннонии
(Остальная часть пятой книги и всего сочинения Тацита, которое было в четырнадцати книгах, для нас погибло).
Содержание сочинения: Глава 1. Положение Германии. - 2. Местные жители, родоначальники народа. От чего произошло наименование. Геркулес. - 3. Песни Германцев. Жертвенник Улисса. - 4. Германцы народ простодушный и откровенный. Их наружность. - 5; Свойства почвы; нет золота и серебра, да они и не ценятся. - 6. Германцев оружие, конница, пехота, порядок военной службы. - 7. Цари, вожди, жрецы. - 8. Добродетели женщин и почтение к ним. Веледа, Авриния. - 9. Божества, священные обряды: изображений нет. - 10. Гадания, бросания жребиев; предсказания по коням, от пленника. - 11. Общенародные совещания и сходки. - 12. Обвинения, наказания, суд и расправа. - 13. Молодые люди, снабженные щитами и копьями, составляют свиту государей; их доблесть и слава. - 14. Усердие народа к войне. - 15. В мирное время занимаются охотою, остаются в праздности; подарки государям сообща. - 16. Отсутствие совершенное городов; деревни, отдельные дома, пещеры служат убежищем зимою и местом хранения запасов. - 17. Одежды мужчин и женщин. - 18. Строгость брачных союзов; приданое дает муж. - 19. Стыдливость. Наказание за прелюбодеяние; одноженство; неограниченное число детей. - 20. Воспитание детей. Законы о наследстве. - 21. Круговая порука дружбы и не дружбы за родителей и близких. Окуп за убийство человека. Гостеприимство. - 22. Омовение, пища, ссоры между пьяными. Совещание на пиршестве. - 23. Питье, пища. - 24. Зрелища, страсть к игре. - 23. Рабы, отпущенники. - 26. Лихва неизвестна. Земледелие, времена года. - 27. Похороны, надгробные памятники, оплакивание.
28. Отдельных народов учреждения. Галлы, некогда сильный народ, перешли в Германию; Гельветы, Бойи, Арависки, Озы, неизвестный род. Происхождения Германского народы Треверы, Нервии, Вангионы, Трибоки, Неметы, Убии. - 29. Батавы, потомки Каттов, Маттиаки. Декуматские земли. - 30 и 31. Область Каттов, наружность, военная дисциплина. Обеты, как побуждение доблести. - 32. Узипии, Тенктеры отличаются превосходною конницею. - 33. Места жительства Бруктеров заняты Хамавами и Ангривариями. - 34 Дулгибини, Хазвары, Фризии. - 33. Хавки прославившиеся любовью к миру, справедливостью и доблестью. - 36. Херуски и Фризы побеждены Каттами. - 37. Кимвров - община небольшая, но покрытая громадною славою. Поражения Римлян. Скорее они торжествовали над Германцами, чем победили их. - 38. Свевов число, нравы. - 39. Верования Семнонов; человеческие жертвы. - 40. Лонгобарды, Ревдинги, Авионы, Англы, Варины, Евдозы, Свардоны, Нуитоны; все вместе поклоняются Герте. - 41. Гермундуры. - 42. Нариски, Маркоманны, Квады. - 43. Марсигны, Готины, Озы, Бурии, Лигиев общины - Арии, Гельвеконы, Манимы, Елизии, Нагарвалы; божество их Альцис. Готовы, Ругии, Лемовии. - 44. Суионы сильные флотом. - 45. Ленивое море. Эстии, поклонники матери богов, собирают янтарь. Ситонами повелевает женщина. - 46. Певцины, Венеды, Фенны - Германцы или Сарматы? Их дикость, бедность. Люди - чудовища - Геллузии, Оксионы.
1. Всей Германии служат границами: со стороны Галлов, Ретов и Паннониев реки Рейн и Дунай, а со стороны Сарматов и Даков взаимные опасения и горные хребты! С прочих сторон окружает Океан, образуя обширные заливы и омывая обширные пространством острова. Еще не давно только узнали о существовании некоторых народов и царей: их открыла война. Рейн берет начало в неприступных крутизнах и пропастях Ретических Альпов, потом, приняв несколько наклонное к западу направление, смешивает свои воды с водами Северного Океана. Данубий (Дунай), вытекая из невысокого и некрутого горного хребта Абнобы[1], проходит земли многих народов, пока не вливается в Понтийское море шестью устьями, а седьмое теряется в болотах.
2. Самих Германцев склонен я считать тут и получившими начало; не было примеси ни других пришедших народов, ни гостей. Издревле не сухим путем, но на судах приплывали те, которые искали новых мест для жительства. А там необъятный и, так выражусь, враждебный Океан изредка разве посещают суда из наших краев. Да и кому вздумается, - не говоря уже об опасностях грозного и малоизвестного моря, оставив Азию, Африку и Италию, - стремиться в Германию: не весел там вид земель, суров климат, все навевает скуку и печаль кроме разве тем, чья здесь родина. Германцы сами рассказывают в древних стихотворениях, а это единственный у этого племени род памятников и летописей - будто бы бог Туиско, родившийся из земли, и сын его Манн были родоначальниками и основателями этого народа. Манну назначают трех сыновей и по их-то именам ближайшие-к Океану названы Ингевонами, живущие в середине, земель Гермионами, а прочие Истевонами. Некоторые, пользуясь простором времен отдаленных по древности, утверждают, будто бы от божества произошло более потомков и более названий народов, а именно Марсы, Гамбривии, Свевы, Вандалии; эти наименования будто бы подлинные и древние; а название Германии новое и недавно примененное, так как те, которое, перейдя первые Рейн, изгнали Галлов, теперь Тунгры, в то время названы Германцами. Таким образом прозвание одного народа мало-помалу стало применяться ко всему племени, и все получили наименование Германцев сначала от победителя вследствие (внушенного им) страха, а потом и сами себе придали это название.
3. Припоминают, будто бы у них был и Геркулес и, отправляясь на бой, они воспевают его, как передового изо всех храбрых людей. Есть у них также и песни, пением которых - они его называют бардит - они воспламеняют собственное мужество и об участи будущего сражения делают заключение из самого пения. Какой звук пронесся по строю, они или делаются смелее, или приходят в замешательство: по-видимому, в этом пении выражаются не голоса, но самое мужество. В особенности заботятся они, чтобы звуки были грубее и раздавались как бы прерывистый ропот; они приставляют щиты к устам, чтобы голос, отражаясь принимал звук более густой и громкий вследствие этого повторенного отголоска. - И относительно Улисса некоторые выражают мнение: "будто бы он в своем долговременном и столь полном басен скитальничестве занесен был и в этот Океан, посетил земли Германии, и что будто бы им достроен и от него получил наименование Асцибургий[2], город, который и ныне стоит населенным на берегу Рейна; будто бы когда-то находился в этом месте жертвенник, посвященный Улиссу с присоединением имени отца Лаерта, и будто бы и доныне существуют на границах Германии и Ретии памятники и могильные насыпи с надписями Греческих письмен". Я не намерен ни приводить доводов в подкрепление этого, ни опровергать. Пусть каждый сам по своим мыслям или сомневается в этом, или верит.
4. Сам я принимаю мнение тех, которые полагают, что народы Германии не получили примеси чужой крови от супружеских отношений с какими-либо чуждыми народами, и что они образуют племя особое, чистой крови и только на себя похожее. Оттого-то при огромной численности людей, они все имеют одинаковый телесный облик: суровые выражением голубые глаза, красноватые (рыжие) волосы, массивные телом, они только для первого натиска сильны, а для трудов и работ не настолько терпеливы. Жажду и жар они вовсе не в состоянии переносить, а к холоду и недостатку приучили их и климат и почва.
5. Земли их, хотя несколько и разнообразны видом, но вообще покрыты или густыми лесами, или непроходимыми болотами. К стороне Галлии они сырее и более открыты ветрам обращенные к Норику и Паннонии. Довольно плодородны, но мало способны для произведения плодовитых деревьев. Обильны скотом, но он по большей части малого роста, да и крупному скоту не достает лучшего его украшения - рогов, Германцы любят водить скота помногу, и это единственное и самое приятное им богатство! В серебре и золоте им отказали боги и не берусь решить, из любви ли к ним или из нерасположения. Впрочем, не могу за верное сказать и того, чтобы в Германии не было вовсе жил ни серебра, ни золота. Да и кто его там искал? Притом не слишком дорожат Германцы владением и употреблением этих металлов. Можно видеть у них серебряные чаши, данные в дар их послам и старейшинам; они их также на все самое простое употребляют безразлично, как и глиняные сосуды. Но те из Германцев, которые к нам живут поближе, вследствие торговых сношений, более дорожат золотом и серебром и некоторые виды наших монет выучились узнавать и отдавать им предпочтение. Живущие же далее внутрь земель держатся более простого и древнего обычая - менять товар на товар. В особенности одобряют они старинные и давно известные деньги, как то серраты (собств. закругленные) и бигаты (с изображением пары волов). Серебряную монету они предпочитают золотой не по какому-либо особенному расположению к этому металлу, но потому, что мелкая серебряная монета удобнее для употребления при их разнообразных и не дорогих покупках.
6. Да и железа у них не слишком много, как можно заключать из вида их оружия. Редкие из Германцев употребляют мечи или длинные копья. Они носят пики, по своему называя их фрамеями, с железным наконечником коротким и узким, но до того острым и удобным к употреблению, что они им сражаются, как требуют обстоятельства, и вблизи и вдали. И всадники довольствуются щитом и фрамеею, а пешие бросают и дротики, которых у каждого помногу; они бросают их очень далеко и при этом или вовсе голые или прикрытые легким плащом. У них нет стремления хвалиться убранством; только щиты расцвечивают они самыми отборными красками. У не многих есть панцири и с трудом найдешь у одного или двух шлем или каску. Лошади не отличаются ни красивыми формами, ни быстротою, при том они не обучены делать круги, как наши. Несутся они или прямо, или слегка вкось в правую сторону и тесно сплоченною массою, чтобы никто не отстал (не остался назади). Если вообще о них (Германцах) судить, то более силы в пехоте; вследствие этого они сражаются перемешавши конницу с пехотою: пешие действуют ловко и с быстротою соответствующею сражению конному; их отборных изо всего числа молодых людей ставят впереди строя. Число их определено; по сотне выбирают от каждой волости и так сотенными они и промеж себя называются: то, что прежде означало только число, сделалось почетным наименованием. Боевая линия устраивается из клинообразных отрядов. Отступить с места, лишь бы снова перейти к наступлению, они считают скорее делом рассуждения, чем робости. Тела своих они уносят даже в сражениях с нерешительным исходом. Оставить щит считается за величайший позор и покрывшему себя им не дозволяется ни присутствовать при священных обрядах, ни входить в совет. Многие, оставшись живыми после войны, свое бесславие поканчивали веревкою.
7. В цари берут они себе по знатности происхождения, а вождей выбирают по их мужеству. Да и царей власть не неограниченная и произвольная. Вожди более действуют примером, чем приказанием: если они ловки, всегда на виду, вращаясь впереди строя, то удивление к ним дает им вес и значение начальника. Впрочем, ни наказывать, ни заключать в оковы, ни наносить побои не дозволено никому, кроме жрецов. Да и тем не в виде наказания и не вследствие приказания вождей, но как бы повелением божества, которое по их верованию помогает сражающимся. Некоторые изображения и значки, взяв из священных рощей, несут в сражение. И главным побуждением мужества служит то, что их военные отряды не представляют массу людей сведенных случаем, но людей, связанных узами родства, и тут же по близости все самое для них дорогое: тут слышат они завывание своих женщин, крики младенцев. Они-то для каждого самые священные свидетели, от них они ждут главной себе похвалы. Раненые идут к матерям, к женам, и те не робеют считать раны и их осматривать; они же сражающимся несут пищу и ободрение.
8. Сохраняется в памяти, что не раз боевая линия уже колебалась и готова была расстроиться, но восстановлена женщинами; неотступно молили они и подставляли свои груди, показывали, как ближайшее последствие плен, а они его гораздо более страшатся за своих женщин, чем за себя. Так действительнее обеспечивается верность общин, если в числе взятых у них заложников есть несколько девиц из лучших родов. Германцы того убеждения, что в женщинах есть что-то священное и какое-то провидение в будущее; а потому они не пренебрегают их советами и ответы их не оставляют без внимания. Мы видели при отшедшем к богам Веспасиане, что Веледа долго у очень многих считалась за божество; также некогда они чтили Авринию (по другому чтению Альбруну) и многих других не из лести и не так, как бы они из них делали богинь.
9. Из божеств они чтут в особенности Меркурия, которого в известные дни считают нужным умилостивлять человеческими жертвами. Геркулеса и Марса умилостивляют жертвами дозволенных животных. Часть Свевов приносит жертвы Изиде. Откуда повод и начало чужеземного верования - разузнать я мало мог; только самое изображение, имеющее вид либурны (легкого судна), показывает, что это верование пришлое. Вообще из громадности небесных явлений они составили себе такое убеждение, что не следует богов ни заключать в ограду стен, ни давать им какой-либо человеческий образ. А гадания и жребии они наблюдают с особенною внимательностью.
10. Способ бросания жребия самый простой: прут, срезанный с фруктового дерева, они режут на кусочки и их, наметив различными значками, как попало бросают на белую одежду. Потом, если дело идет о совете для целой общины, то священник её, а если о частном деле, то сам отец семейства, помолясь богам и обратив глаза к небу, три раза берет по одному кусочку и взятые объясняют по сделанным ранее на них заметкам. Если последовал отказ, то об этом деле в этот день не бывает уже совещания; но если жребий дозволил, то ищут еще подтверждения в гадании по птицам. И у Германцев известно искусство объяснять крики и полет птиц. Но исключительно этому народу свойственно делать заключения о будущем по лошадям и их внушениям. Насчет общины в тех же священных лесах и рощах содержатся белые кони, не причастные никакой человеческой работе. Их, заложенных в священную колесницу, сопровождает жрец или царь или старейшина общины и наблюдает их ржание и фырканье. И ни одно гадание не пользуется такою верою, как это, и не только у простого народа, но и у знатнейших лиц и у священников. Себя они считают служителями божества, а коней его доверенными (посвященными в его тайны). Еще есть у Германцев род гадания, которым они стараются предузнать исход более важных войн. Того народа, с которым идет война, пленника, добыв его каким бы то ни было способом, пускают на бой с избранным из своих соотечественников, вооружив его их наследственным оружием, и победа того или другого принимают за предрешение судьбы.
11. О делах менее важных советуются со старейшинами, о более важных со всеми, но так, что и те дела, окончательное решение которых зависит от народа, прежде обсуживаются у старейшин. Собираются, кроме в случае чего-либо нечаянного и неожиданного, в известные дни, когда или луна начинается, или делается полною: тут-то они считают самим благоприятным почин для приступа к какому-либо делу. А счет они ведут не дням как мы, а ночам; так уже заведено, так принято у них, как будто бы ночь ведет день. Вольность представляет тот недостаток, что они собираются не вместе и не так как те, кто по приказанию, но день, и два, и три проходят в промедлении собирающихся. Когда толпе заблагорассудится, садятся они вооруженные. Молчание водворяют священники, которым и тогда принадлежит право сдерживать и обуздывать. За тем царь или старейшина и каждый, кто по праву лет, кто по знатности происхождения, кто по приобретенной им славе военной, кто по красноречию - бывают выслушиваемы и им предоставляется действовать убеждением, но не повелевать. Если мнение не понравится, то отвергают его ропотом, а если понравится, потрясают фрамеями: самый почетный вид одобрения - похвалить оружием.
12. Перед народным собранием возможно обвинять и производить уголовное преследование. Различие наказаний условлено и разнообразием преступлений: изменников и перебежчиков вешают на деревьях; трусов, людей обнаруживших свою неспособность на войне и телом опозоренных, топят в грязи и в болотах, набросив сверху борону. Это различие казни основано на том, что казнь за преступления должна быть у всех на виду, а порочные дела должны быть скрываемы. И за менее важные проступки разные степени наказания: уличенные штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть штрафа поступает царю или общине, а часть тому, кто домогается наказания или его родственникам. В тех же собраниях выбирают и старейшин, которые должны оказывать суд и расправу по волостям и деревням. Каждому дается свита изо ста человек граждан вместе в виде совета и для придания значения.
13. Ни за какое дело общественное и частное они не берутся иначе, как вооруженные; но в обычае каждому принимать на себя оружие не прежде, как община признает - его к тому способным. Тогда в самом народном собрании или кто-либо из старейшин, или отец или родственник дают молодому человеку щит и фрамею (пику). Это у них все равно что у нас облечь в тогу - первая почесть юноше. Дотоле считался он членом семейства, с этой минуты делается он собственностью государства. Особенная знатность происхождения и великие заслуги отцов дают достоинство старейшины и очень молодым людям; они становятся неразлучными спутниками людей постарше, посильнее и уже прежде испытанных качеств; и не считается за стыд являться в числе провожатых. Да и в самой свите есть разные степени по суждению того, при ком она находится. Притом в среде составляющих свиту большое соревнование о первом месте при своем государе, а - государям (в смысле старейшин), о том, чтобы иметь более многочисленную и храбрую свиту. В этом достоинство, в этом силы, чтобы постоянно быть окруженным толпою отборных молодых людей - в мирное время честь, а в войне - защита (опора). И не только каждому в своем народе, но и у соседних общин доставляет известность, славу - многочисленность и храбрость свиты. Делаются предметом посольств, получают дары и по большей части одною своего известностью полагают конец войнам.
14. Когда сойдутся в сражении, постыдно начальнику уступить в мужестве, позорно свите не сравняться мужеством с предводителем; но бесславие и позор остаются на всю жизнь на тех, которые вернутся живые с боя, потеряв там своего начальника. Его защищать, оберегать, даже собственные храбрые подвиги приписывать его славе - главная и священнейшая обязанность членов его свиты. Предводители сражаются о победе, а их свита за предводителя. - Если община, из которой они произошли, коснеет в долговременном мире и бездействии, то большинство благородных молодых людей отправляются сами к тем народам, которые ведут в то время какую-либо войну, так как и покой не люб этому народу, да и среди опасностей легче снискать славу, притом большую свиту сохранить при себе не могут иначе как силою и войною. От щедрости своего предводителя требуют они боевого коня и победоносную, кровью обагренную, фрамею. Пиршества и помещения, хотя и неизысканные, но требуют не мало приготовлений и служат вместо жалованья; а средства к этим щедрым тратам приобретаются войною и грабежом. Да и не так легко убедить их (Германцев) пахать землю и ждать годового урожая, как вызвать врага и заслужить раны. Леностью и медленностью им кажется - в поте, лица приобрести то, что можно снискать кровью.·
15. Каждый раз когда они не заняты войною, то много времени проводят они охотясь, а еще более праздно, предаваясь сну и пище. Самые храбрые и воинственные ничего не делают; все домашние, хозяйственные заботы, попечение о полях вверяют женщинам, старикам и самым слабосильным в семействе, а сами остаются праздными. Чудное разнообразие природных свойств, когда одни и те же люди до такой степени любят бездействие, и ненавидят покой. У общин обычай добровольно и поголовно приносить старейшинам или скота, или произведений земли, и эти-то приношения из чести идут и на нужды. В особенности приятны им бывают дары соседственных народов, которые посылаются не только отдельно от частных лиц порознь, но и от лица целой общины: отборные кони, огромное вооружение, уборы для коней, ожерелья. А теперь уже выучили мы их брать и деньги.
16. Достаточно известно, что ни один Германский народ не живет по городам; они не могут даже выносить жилищ, стоящих в связи одно с другим. Живут они отдельно и порознь где кому понравились источник, поле или роща. Села они строят не по нашему обычаю соединенными вместе и смыкающимися строениями; но каждый заботится, чтобы около его дома было пустое место или, как средство против могущего случиться пожара или вследствие неумения строиться. Не употребляют они в дело ни известки, ни черепицы, а на все самый грубый материал, нисколько не думая о красоте наружного вида и об удовольствии. Некоторые места они тщательно вымазывают землею, до того чистою и блестящею, что она походит на живопись и оттенки красок. Имеют они в обычае открывать и подземные пещеры; сверху наваливают они большое количество навоза, как убежище на зиму и место куда прятать припасы. Этим они в такого рода местах смягчают силу холода. Да и когда приходит неприятель, то он открытые места опустошает, а то, что скрыто или зарыто или остается в неизвестности, или вводит в заблуждение именно тем самим, что надобно его искать.
17. Одежда у всех - короткий плащ, который держится на пряжке, а если её нет, то на колючке терновника; впрочем они без всякой одежды проводят целые дни у очага и огня. Самые богатые отличаются одеждою, не волнующеюся, какую носят Сарматы и Парфы, но тесною и которая плотно охватывает члены порознь. Носят они и шкуры зверей: те, которые ближе живут к берегу Рейна, нерадиво, а те, которые живут подальше, с большею изысканностью, так как им торговля не доставляет никаких убранств. Они выбирают зверей и, содрав кожи, разбрасывают по ним пятна и шкуры животных, которых производит внешний (самый отдаленный) Океан и неведомое море. Одежда женщин не отличается от одежды мужчин, разве только в том, что женщины чаще покрываются льняными тканями, прошивая их красным; но верхнюю часть одежды они не продолжают в рукава, - плечи и руки остаются голыми.
18. Да и ближайшая часть груди остается не покрытою, и несмотря на то - там святы брачные союзы. И вряд ли в каком другом отношении нравы Германцев заслуживают большей похвалы. Они - почти одни из дикарей, довольствуются одною женою, за исключением весьма немногих, которые не из разврата, но вследствие родственных отношений вынуждены заключать несколько брачных союзов. Приданое - не жена мужу приносит, а муж жене. При этом присутствуют родители и родственники и рассматривают дары, а те приспособлены не для удовольствия женщине и не такие, которые служили бы для украшения новобрачной, но (то бывают) быки, взнузданный конь и щит с фрамеею и мечом. За такие-то дары получают они жену; да и она со своей стороны приносит мужу сколько-нибудь оружия. Это главная связь, это самая тайная святыня; это, по их убеждению, божества благословляющие супружеское соединение. Таким образом женщина привыкала к мысли, что помышления о доблести и случайности войны ей не чужды, внушают ей предвестия начинающейся брачной жизни, что она вступает в семейную жизнь, чтобы делить труды и опасности, что и в мирное время и в военное она должна делить и труды мужа и его смелые решения; это говорят ей: запряженные вместе быки, снаряженный конь, подаренное оружие. Так предстоит жить, так и погибнуть; она принимает то, что должна возвратить детям не прикосновенным и не запятнанным, что должна завещать своим невесткам и те передать внукам.
19. Так живут они, огражденные стыдливостью; нет у них обольщений зрелищ, нет развращения приобретаемого среди полных соблазнов пиршеств. Тайны письменности остаются одинаково сокрытыми и для мужчин и для женщин. В народе столь многочисленном преступления против брачных союзов очень редки; наказывать за них дозволено тотчас же и самим мужьям. Обрезав ей волосы, обнажив, в присутствии родных, муж выгоняет ее из дому и по всему селению гоняет розгами. Опозоренной молвою нет никакого оправдания или прощения: ни красота, ни молодость, ни богатства не доставят ей мужа. Тут пороки ни для кого не смешны, и развращать и быть развращаемым не называется идти в уровень с веком. Еще лучше обычай тех общин, где замуж выходят только девицы, и надежды и желания супруги возможны только раз. Одного мужа принимают они, как одно тело и одну жизнь, дабы не было мыслей, не было пожеланий далее, дабы в муже любили они не только его, но и самый союз брачный. Ограничивать число детей или кого-либо из рожденных убивать - считается преступлением, и тут добрые нравы значат более, чем в другом месте лучшие законы.
20. В каждом доме обнаженные и неопрятные вырастают до таких громадных тел, до тех огромных членов, которые для нас составляют предмет удивления. Каждого мать вскармливает своими сосцами и не вверяет служанкам и кормилицам. И господина и слугу не отличишь никакими утонченностями (изнеженностями) воспитания, пока возраст не отделит свободно рожденных, пока доблесть не обнаружит их. Поздно наступает пора любовных наслаждений для молодых людей, а потому юные силы их не подвергаются истощению; да и нет торопливости со стороны девиц: тоже внешнее развитие; тот же избыток сил; одинаково цветущие здоровьем соединяются и дети носят на себе отпечаток сил родителей. Сыновья дочерей в таком же почете у дядей, как и у отца; а некоторые полагают, что это родственное отношение представляет связь еще более священную и тесную и преимущественно на нее налегают при требовании заложников, как будто бы они представляют для совести более верное обеспечение и вместе расширяют круг семейства. Впрочем, после каждого наследуют только его дети; завещаний не бывает. Если нет детей, то ближайшую степень в наследстве занимают братья, дяди с отцовской, с материнской стороны. Чем более родных, чем значительнее число свойственников, тем веселее для них старость и одиночество не представляет для них ни малейшей прелести.
21. Брать за свои и враждебные и дружественные отношения отца или родных - считается обязанностью, но вражда не неумолимо продолжается. Даже за убийство человека полагается платеж известным количеством крупного и мелкого скота, и удовлетворение получает целое семейство. Полезно это и для общества., потому что взаимные неудовольствия могут иметь еще более гибельные последствия при свободе. Нет народа, который готов был бы усерднее принимать и угощать. За величайший грех считается кому-либо из людей отказать в крове; каждый по своему состоянию угощает пришельца, устроив пиршество. А когда истощатся его средства, то тот, что только что перед этим был хозяином, указывает на другой гостеприимный дом пришельцу и сам его ведет туда, и неприглашенные они вместе отправляются в ближайший дом. И это не составляет никакой разности, - обоих принимают одинаково радушно. Что относится до права гостеприимства, то между знакомым и незнакомым не делает никакого различия. Когда уходит и чего-нибудь попросят, то в обычае давать, но такая же возможность и взаимно чего-либо требовать. Они любят подарки, но ни данными не попрекают, ни получив не считают себя обязанными. Обращение хозяев с гостями самое приветливое.
22. Тотчас по пробуждении от сна, который по большей части захватывает и значительную часть дня, они омываются водою, чаще теплою, так как у них большую часть года время холодное (зимнее). Омывшись принимают пищу; у каждого место особое и отдельный стол. Как на дела, так часто и на пиршества являются вооруженными. День и ночь проводить в попойке никому в упрек не ставится. Частые, как обыкновенно между пьяных, ссоры; редко они кончаются бранью, а чаще ранами и убийствами. Но по большей части на пиршествах же они совещаются о примирении врагов между собою, о заключении родственных союзов, о выборе начальников, наконец о мире и войне; или потому что у них и нет другого времени, или потому что умы тут и открыты для простых соображений, и воспламеняются на великие. Народ, чуждый хитрости и коварства, в шутках высказывает свои сокровенные мысли. А высказанные и обнаруженные мнения всех на другой день вновь подвергаются зрелому обсуждению, и употребление того и другого времени имеет свой разумный смысл. Высказывают мнения в таком положении, когда вымышлять не умеют, а решают, когда ошибиться не могут.
24. Род зрелища единственный и во всякого рода собрании один и тот же. Голые молодые люди, - это исключительно их потеха, - между мечей и угрожающих фрамей занимаются пляскою. Постоянное упражнение придало искусство, а искусство род изящества; но делается это не для выгоды и не из - за платы: за самые смелые подвиги этой забавы единственная награда - удовольствие зрителей. Игрою в кости, - и поистине это удивительно, - занимаются трезвые и как делом серьезным. И так смелы они и при выигрыше и при проигрыше, что когда лишатся всего, то последнюю и решительную ставку делают из своей свободы и тела. Проигравший - добровольно отдается в рабство и хоть бы он был моложе, сильнее (выигравшего), он позволяет себя связать и весть. До того в таком дурном деле велико их упорство, а они его называют верностью в своем слове. Рабов этого рода спешат передать купцам, чтобы поскорее избавиться от стыда такой победы.
23. Прочими рабами пользуются они не так, как мы, которые распределяем между ними разные домашние обязанности. Каждый из рабов живет отдельно, имеет, свой дом. (Господин велит ему доставить известное количество хлеба, скота или одежд, как бы поселенцу, и раб в этом исполняет его волю. Все обязанности по дому исполняют жена и дети. Редко случаются примеры того, что рабам наносят побои или заключают в оковы или обременяют вынужденною работою. А убивать рабов это в обычае и не побуждению жестокости или любви к строгому порядку, а под влиянием первой вспышки раздражения и гнева, все равно как бы неприятеля, но с той разницею, что раба безнаказанно. Отпущенники немного выше рабов и редко когда приобретают какое-либо значение в доме, а в общественных делах никогда. Исключение составляют те народы, которые находятся под царскою властью. Тут отпущенники становятся выше и свободно рожденных и благородных; а у остальных более низкое положение, в какое поставлены отпущенники, служит доказательством свободы.
26. Торговать деньгами и отдавать их в проценты здесь дело не известное и тем строже соблюдается, чем если бы запрещено было. Поля, по числу обрабатывающих, поочередно занимаемы бывают всеми, а потом они делят меж себя по достоинству каждого; дележ затруднений не представляет, вследствие обширности полей. Пашню ежегодно меняют, и все еще поля остается в избытке. Не стараются они трудом увеличить плодородие и производительность почвы, ни разводить фруктовые деревья, ни отделять лугов, ни производить искусственное орошение садов. От земли требуется лишь одна жатва. Вследствие этого и год у них не представляет столько подразделений, сколько у нас; они имеют и понятия и названия для зимы, весны и лета, но осени - и самое имя и дары им не известны.
27. Относительно похорон не выказывают тщеславия; только то наблюдают, чтобы тела знатных людей сожигаемы были известного рода деревом. Не украшают костер ни одеждами, ни благовониями, кладут туда только оружие умершего; некоторым присоединяют и коня. Могильный холм кладут из дерна. Тяжелую постройку памятников они отвергают с пренебрежением, в убеждении, что он служит лишь бременем для отшедшего. Плач и слезы оставляют скоро, но скорбь и печаль сохраняют долго. Женщинам в честь ставится оплакивать, а мужчинам хранить воспоминание. Вот что мы узнали вообще обо всех Германцах, об их происхождении и нравах; а теперь изложу отдельно каждого народа учреждения и обычаи, насколько они представляют разницу, и то, какие народы переселились из Германии в Галлию.
28. О том, что некогда дела Галлов были в гораздо более цветущем положении, - передает нам знаменитейший из писателей, божественный Юлий, а потому довольно вероятно, что Галлы переходили и в Германию. И действительно, какое ничтожное препятствие представляла река тому, чтобы народ какой-нибудь лишь только усиливался, занимал новые места для жительства - и менял их, так как в них не было ничего определенного и не было еще никаких границ впоследствии возникших царств. Таким образом между Герцинским лесистым хребтом, Рейном и Майном реками жили Гельветы, а далее Бойи - и тот и другой народ Галльского происхождения. И доныне остается название Бойгема и свидетельствует о старинном значении этой местности, хотя жители её и переменились. Не известно, Арависки ли переселились в Паннонию, отделясь от Озов, Германского народа, или Озы от Арависков перешли в Германию, хотя и те и другие и поныне имеют совершенно одинаковые - язык, учреждения и нравы. При равных в прежнее время и недостатках и вольности, и тот и другой берег представляли одни и те же выгоды и невыгоды. Треверы и Нервии, в своих притязаниях на Германское происхождение, гордятся им и этою славою крови хотят отделить себя от сходства с Галлами, ленивыми и беспечными. По самому берегу Рейна живут несомненно Германские народы - Вангионы, Трибоки, Неметы. Да и сами Убии хотя удостоились сделаться колонией Римлян и охотнее называются Агриппинцами, от имени её основателя, но не краснеют вспоминать о своем прежнем происхождении. Некогда перешли они из-за Рейна и, для испытания их верности, поселены на самом берегу Рейна, для отражения неприятелей, а не для того, чтобы самим быть под надзором.
29. Изо всех этих народов особенным мужеством отличаются Батавы; они захватывают только небольшую часть берега, а населяют остров реки Рейна. Некогда составляли они часть народа Каттов, вследствие внутренних раздоров перешедших на эти места жительства, где они и сделались достоянием Римского владычества. За ними (Батавами) остается честь и отличительные признаки древности союза; не знают они платежа дани и не утесняет их сборщик податей; ото всех тягостей и взносов они освобождены и сберегаются на случай войны, как бы запасы оружия и сил для её ведения. В такого же рода зависимости находится и народ Маттиаков. Величие народа Римского отнесло за Рейн и далее старинные рубежи и с ними уважение к его власти. Таким образом земли их и жилища на том берегу, а расположение и мысли с нами заодно; в прочих отношениях походят они на Батавов, кроме того, что в самой почве и климате занимаемой ими области они находят побуждения быть еще смелее. Не стану причислять к народам Германии тех, которые обрабатывают Декуматские поля, хотя они и поселились за Рейном и Дунаем. Самые легкомысленные из Галлов, по самой бедности своей смелые и готовые на все, заняли почву сомнительного владения. Потом проведен был вал, отнесены далее вооруженные прикрытия и владения наши вдались туда как бы заливом и составили часть провинции.
30. За ними Катты начинают свои поселения от Герцинского лесистого хребта по местностям не так низким и болотистым, как прочие народы, а такими местностями в особенности богата Германия. Если где и идут ряды холмов, то мало-помалу становятся все реже. А Каттов провожает лесистый Герцинский хребет и оканчивается только вместе с их владениями. Здешний народ еще крепче телом, имеет мускулистые, сухие члены, суровое выражение лица и много энергии в душе. Много (по крайней мере для Германцев) обнаруживают они рассудительности и соображения: начальников ставят они по выбору, слушают их внимательно, знают строиться в ряды, умеют пользоваться случайностями, умерять пылкость, днем ставят караулы, а на ночь укрепляются валом; на счастье не привыкли рассчитывать, верного успеха ожидая только от мужества. И - явление самое редкое и условленное только правильною дисциплиною - они более полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, и она кроме оружия несет и рабочий инструмент и запасы. Видно, что прочие Германцы идут на сражение, а Катты на войну; редко они делают набеги и при первом случае вступают в битву. Конечно, более свойственно конным силам скоро приготовить победу, скоро отступать. Но самая быстрота граничит со страхом, а медленность ближе к твердости.
31. И у других Германских народов бывает, но редко и как отдельная смелая выходка, а у Каттов в общем употреблении, как только прядут в возраст, - отпускать волосы и бороду и только по убиении неприятеля изменять наружность принятую на себя по обету и как залог храбрости. Над кровью и добычею они открывают чело и говорят, что только тут отплатили они цену своего рождения и с этой поры только сделались достойными отечества и родителей. А трусы и неспособные к войне и остаются с такою растрепанною наружностью. Кроме того самые храбрые носят железное кольцо (а это считается у них постыдным), как бы цепь, и только тогда снимают, когда из них кто-нибудь сам себя оправдает убийством врага. Большинству Каттов нравится являться в таком виде, и так отмеченные (отличенные) седеют они на показ вместе и своим и врагам. Они делают почин во всех сражениях; они постоянно составляют первый ряд грозный видом; даже и в мирное время лица их не принимают более мягкого выражения. Из них никто не заботится о доме или поле или вообще о чем-нибудь; их кормят, как только они к кому придут; пренебрегая своим, они щедры на чужое, пока истощение старости не сделает их неспособными к такому мужественному самоотвержению.
32. Ближайшие соседи Каттов, живущие уже там, где Рейн имеет правильное русло и может уже служить верною границею, - Узипии и Тенктеры. Тенктеры, кроме обычного их значения на войне, отличаются особенным искусством в военном деле на конях. И не менее похвалы заслуживают они конницею, как Катты пехотою. Так заведено предками, а им подражают потомки. Таковы игры детства, в этом соревнуют друг другу молодые люди и до старости остаются они верны этому занятию. Лошади передаются из рода в род в том же семействе, составляя как бы его нераздельную часть и наследственную принадлежность. Делаются они собственностью сына, но не старшего родом, а того, кто более показал храбрости и смелости на войне.
33. Рядом с Тенктерами прежде встречались Бруктеры, а теперь рассказывают, что сюда переселились Хамавы и Ангриварии, вытеснив Бруктеров и почти их истребив с согласия соседственных народов. Ненавистна ли сделалась им надменность Бруктеров, или слишком сладка добыча, или вследствие остатка еще к нам расположения богов. Даже потешили они нас зрелищем побоища и более шестидесяти тысяч Бруктеров пали не от оружия и силы Римлян, но, что гораздо лучше, доставили приятное зрелище их глазам. Сильно вкоренилось и остается у чужестранных народов если не расположение к нам, то, по крайней мере, взаимная ненависть, и когда уже исполнилась судьба нашего владычества, счастье ни в чем нам более помочь не может, как ссорой наших врагов друг с другом.
34. Тыл Ангривариев и Хамавов замыкают Дульгибины и Хазуары и другие народы, не столь достопамятные, а спереди соприкасаются они с Фризиями. Название старших и младших Фризиев получают они от степени своих сил. И тот и другой народ живут вдоль берега Рейна до Океана, кроме того охватывают своими поселениями необъятные озера, по которым плавали и Римские флоты. С этой стороны и Океан не ушел от наших покушений, а молва объяснила, будто бы тут еще есть столбы Геркулесовы. Заходил ли сюда Геркулес в самом деле или все, что где-либо есть величественного, мы привыкли относить к его славе... И не было недостаткам смелости Друзу Германику, но Океан не допустил произвести исследование над собою и Геркулесом. Потом уже никто не возобновлял этих покушений и казалось более святым и уважительным делом - относительно действий богов верить, а не разузнавать.
35. Вот объем наших сведений относительно западной части Германии, а к северу она простирается обширным кругом. Прежде всего тут видим народ Хавков, хотя он начинается от Фризиев и занимает часть морского берега, но касается краем своих земель всех народов, о которых я выше упомянул, и наконец в виде залива вдается в землю Каттов. Такое огромное пространство земель Хавки не только удерживают за собою, но и наполняют; народ среди Германцев именитейший и свою силу он предпочитает оберегать справедливостью. Нет у них сильных страстей, ни бессилия совладать с ними; оставаясь в покое и отдельно, они сами не начинают войн, а потому и сами не бывают жертвою грабежей и разбойнических набегов. И в том главное доказательство их доблести и сил, что они своего первенствующего положения достигают без обиды других. Впрочем, они всегда готовы взяться за оружие и, если обстоятельства требуют, выставить войско. В избытке у них и людей и коней, и хотя в покое остаются, но слава все одна и та же.
36. Живущие бок о бок с Хавками и Каттами Херуски, никем не тревожимые, оставались долго в чрезмерном и изнурительном спокойствии; но это было для них более приятно чем безопасно. Обманчивый покой среди сильных и своевольных народов! Где дело решается силою рук, там честность и умеренность - принадлежности того, кто посильнее. Таким образом Херуски, когда-то добрые и справедливые, ныне именуются - недеятельными и глупыми, а Каттам, которые их победили, счастье обратилось в мудрость. Увлечены в гибель Херусков и Фозы, сопредельный с ними народ; бедствие они разделили одинаково, хотя в цветущее время (Херусков) занимали только второстепенное положение.
37. В том же закоулке Германии ближайшие к Океану живут Кимвры, ныне небольшая община, но огромною славою покрытая. На далекое пространство существуют следы древней славы, и на том и на другом берегу (Рейна) обширные лагери, по протяжению которых и теперь можешь обсудить о многочисленности и силе народа и поверишь, что действительно было их грозное вторжение. Шестьсот сороковой год шел нашему городу, когда в первый раз пронесся слух о военных действиях Кимвров в консульство Цецилия Метелла и Папирия Карбона. И если с того времени сочтем мы до второго консульства императора Траяна, то окажется почти двести десять лет. Вот как долго побеждаем Германию! В столь значительном промежутке времени, много было потерь и с той и с другой стороны. Ни Самниты, ни Карфагеняне, ни Испании и Галлии, ни Парфы не давали нам так часто уроков, так как вольность Германцев устойчивее царства Арзакова. Что иное может нам поставить в упрек Восток, павший к ногам Вентидия, кроме убийства Красса, за которым последовала, впрочем, и гибель самого Пакора. А Германцы разбили или в плен взяли Карбона, Кассия, Скавра Аврелия, Сервилия Цепиона и даже самого Кн. Мария; истребили вместе с тем пять консульских армий народа Римского и самого Цезаря лишили Вара и трех с ним легионов. И не безнаказанно К. Марий в Италии, божественный Юлий в Галлии, Друз, Нерон и Германик в их собственных землях имели с ними столкновения. Вслед за тем они насмеялись над страшными угрозами К. Цезаря. Тут они остановились в покое, пока, пользуясь случаем внутренних у нас раздоров и междоусобной войны и взяв силою зимние квартиры легионов, простерли было домогательство и на Галлию, и опять оттуда прогнанные, в ближайшее к нам время служили скорее поводом к триумфам, чем на самом деле были побеждены.
38. Теперь скажем о Свевах, которых не одно племя, как Каттов и Тенктеров; они владеют большею частью Германии, имея разные подразделения народа и наименования, хотя общее им имя одно - Свевы. Отличительный признак народа - поднимать волосы к верху и стягивать их узлом. Как Свевы этим отличаются от прочих Германцев, так и среди их отличаются этим свободнорожденные от рабов. И у других народов, вследствие ли родства какого-либо со Свевами или (что часто случается) вследствие подражания, - встречается тот же обычай, но редко, и только у молодых людей, а у Свевов до седины поднятые к верху волосы отбрасывают назад и часто на одной маковке связывают. Старейшины делают это с большею заботою о красоте, но безо всякой дурной мысли. Не с тем чтобы нравиться и прельщать, но чтобы придать себе росту и ужаса, они отправляются на поход причесанные так - собственно напоказ неприятелю.
39. О Семнонах упоминают как о древнейших и благороднейших (по происхождению) Свевах. Подтверждением древности служит религиозное верование. В положенное время сходятся они в лес, священный по преданиям предков и тайным исстари к нему ужасом. Тут, всенародно принеся в жертву человека, дикари совершают начатки своих возмутительных обрядов. Есть еще и другое доказательство уважения, которое они питают к этой роще. Входить туда не может никто иначе, как связанный, в виде сознания своего ничтожества и явственного доказательства преобладания божества. Если он случайно упадет, то не дозволяется подняться и встать; по земле катится вон. Все суеверие обращено к тому, чтобы показать, что тут-то начало народа, здесь правит божество их всех; все же прочее в повиновении и зависимости. Значение этому придает и сила, и счастье Семнонов, живущих во ста волостях; видя свою многочисленность, они считают себя главными в ряду Свевов.
40. Напротив Лангобардам доставляет почетную известность самая их малочисленность; будучи окружены самыми сильными и многочисленными народами, они находят себе безопасность не в повиновении, но в сражениях и опасностях. Затем Авионы, Англы, Варины, Евдозы, Свардоны, Нуитоны ограждены реками и лесами. Каждый из этих народов не представляет сам по себе ничего замечательного кроме того, что они все вообще чтут Герту, то есть мать землю, и полагают, что она вмешивается в дела человеческие и посещает народы. На острове Океана есть девственная роща и священная в ней колесница покрытая одеждою. Прикасаться к ней дозволено только одному жрецу. Он понимает, когда богиня является в глубине святилища, и провожает с величайшим почтением ее, когда она едет на коровах. Эти дни считаются праздничными; места, которые она (богиня) удостоит своим прибытием и посещением, торжествуют. В это время не принимают участия в войнах и не берут оружия; всякое железо под замком. Мир и спокойствие тут только и знакомы, тут только их и любят, пока тот же жрец пресытившуюся общением смертных богиню возвращает в храм. За тем колесницу и одежды и, если хочешь верить, самую богиню омывают в потаенном озере. Рабы исполняют это и потом тотчас же исчезают в этом же пруде. Вследствие этого - тайный ужас и святое неведение предмета, который они видят только в минуту гибели.
41. И эта часть Свевов проникает в самую глубь Германии. Ближе (как перед этим я шел по течению Рейна, так теперь Дуная) община Гермундуров, верная Римлянам, и потому одним им из Германцев дозволена торговля не только на берегу, но и в глубине страны и в самой цветущей колонии провинции Ретии. Они имеют везде свободный доступ и без провожатых. И если другим народам показываем мы только оружие и лагери наши, то этим открываем домы и виллы (загородные дома), не возбуждая их жадности. В земле Гермундуров получает свое начало река Альбис (Эльба), некогда славная и хорошо известная, а ныне мы ее знаем только по слуху.
42. Подле Гермундуров живут Нариски, а за ними Маркоманны и Квады. В особенности отличаются и славою и силами - Маркоманны; самые места для жительства снискали они доблестью, прогнав некогда Бойев. Да и Нариски и Квады не изменяют своему происхождению. Это как бы передовой пост Германии, насколько она выдается к Дунаю, составляющему вместе с тем тут и её защиту. У Маркоманнов и Квадов, даже до памяти нашей, цари были из их родов; в особенности отличаются знатностью Марободуи и Тудры; но уже они переносят и иноземных властителей. Сила и могущество царей опираются на влиянии Римлян; те помогают редко оружием, а чаще деньгами нашими.
43. И не менее имеют силы живущие позади Марсигны, Готины, Озы, Бурии; они замыкают тыл Маркоманнов и Квадов; из них Марсигны и Бурии напоминают Свевов и языком, и образом жизни. Готинов - галльский, а Озов - паннонский язык уличают, что они не Германцы, а также и то, что они переносят дань, частью наложенную, как на чужеродцев, Сарматами, частью Квадами. А Готины, еще к большему своему посрамлению, копают и железо. Все эти народы занимают очень немного ровных мест, а большею частью живут в лесах и на вершинах гор. Всю Свевию делит и перерезывает непрерывный горный хребет, за которым живут весьма многие народы; из них более всего распространилось наименование Лигиев, с подразделением на многие общины; достаточно наименовать особенно сильные: Ариев, Гельвеконов, Манимов, Елизиев, Нагарвалов. У Нагарвалов показывают священную рощу со старинным верованием. Во главе его стоит жрец в женственном уборе; упоминают, будто бы эти боги, по понятиям Римлян, - Кастор и Поллукс. Вот значение божества, а именуется оно Альцис. Изображений никаких и никакого следа чужеземного суеверия. Впрочем, они чтут их как братьев, как молодых людей. - Арии, кроме того, что силами превосходят другие, только что перед этим поименованные народы, свирепые видом, врожденную дикость усиливают искусством и временем: щиты у них черные, тела окрашенные; для сражений они выбирают темные ночи. Своим страшным видом и подобием похоронного войска они наводят ужас. Ни один из врагов не выдерживает невиданного и как бы адского зрелища, а во всех сражениях зрение побеждается прежде всего. За Лигиями находятся Готины, под управлением царей, хотя и более строгим, чем у других Германских народов, но не совсем несовместным со свободою; непосредственно к Океану - Ругии и Лемовии. Все эти народы имеют отличие: круглые щиты, короткие мечи и повинуются царям.
44. За ними общины Суионов, среди самого Океана; они сильны не только оружием и воинами, но и флотом. Суда их имеют ту особенность, что и с той и другой стороны устроенная носовая часть дает возможность приставать к берегу. Управление посредством парусов им не известно, и гребцы не сидят в порядке по сторонам. Гребля совершенно свободная, как на некоторых реках, и, смотря по обстоятельствам, в ту ли, в другую ли сторону нужно бывает, легко обращают туда судно. В почете у них и богатство, а потому властвует один, уже безо всяких ограничений, и не на шутку приходится повиноваться. Оружие у них не так как у прочих Германцев, у которых оно в постоянном употреблении, но находится под замком и охраною раба. От нечаянных нападений неприятеля ограждает Океан, а вооруженные праздные толпы легко могут перейти к своеволию. Да и очень понятно, почему пользы царя не дозволяют начальником над оружием сделать ни кого-либо из знатных, ни из свободнорожденных, ни даже отпущенника.
43. За Суионами другое море - тихое и почти недвижное; что оно опоясывает и замыкает круг земной, из того можно заключить, что свет заходящего солнца остается опять до его восхода, и в таком блеске, что звезды меркнут. Общее убеждение присоединяет к этому, что слышатся звуки, видны бывают подобия богов и лучи над головою. Только до этих мест, - и в этом молва основательна, - простирается естество. Волны Свевского моря с правой стороны омывают земли народа Эстиев; обычаи их и наружность - Свевские, а язык ближе к Британнскому; они чтут матерь богов; отличительным признаком их суеверия то, что они носят формы кабанов. Это им вместо оружия и всякого рода защиты: покрытый ею поклонник богини считает себя безопасным и между, врагов. Употребление железа редко, а больше в ходу дубины. Они занимаются производством хлеба и других плодов, и с большим терпением, чем какое совместно с обычною в этом отношении ленью Германцев. Они производят поиски даже в самом Океане, и только они одни собирают по мелководным местам и берегу янтарь, который они сами называют глезом. Как дикари, они не занимаются исследованием и не знают ничего верного относительно того, как родится янтарь и вследствие каких причин. И долго валялся он среди других веществ, выбрасываемых морем, пока наша роскошь не придала ему значения; а им (здешним жителям) ни на какую потребу: в необработанном, грубом виде собирают его и без всякой обделки доставляют и сами с удивлением принимают за него деньги. Впрочем, легко понять, что это древесный сок, потому что некоторые и земнородные животные, и даже пернатые очень часто там сквозят; попав раз в жидкость, они остаются там, когда она мало-помалу твердеет. Вследствие этого я полагал бы, что как на отдаленном Востоке есть деревья, которые отделяют бальзам и благовония, так и на островах и землях Запада есть обильные произведениями плодоносные рощи и леса. И тут, под влиянием сильного действия лучей солнца, находящегося в близком расстоянии, вытекает жидкость и стекает в находящееся недалеко море и силою бури выбрасывается на противоположный берег. Если станешь испытывать свойство янтаря, поднеся его к огню, то он горит как смолистое дерево и дает пламя сильное и пахучее, а потом тянется в виде смолы или вара. - За Суионами непосредственно следует народ Ситонов; в прочих отношениях представляя с ними сходство, одним отличается, что признавая над собою власть женщины, тем поставил себя низко не только между народами свободными, но даже и рабствующими.
46. Тут кончается Свевия. Нахожусь в сомнении - народы Певкинов, Венедов и Феннов причислить ли к Германцам или к Сарматам, хотя Певкины, которых называют и Бастарнами, языком, образом жизни, жилищами и домашнею жизнью не отличаются от Германцев. Только они очень нечистоплотны и знатные люди коснеют в бездействии. Смешанными браками они заимствовали кое-что из гнусных обычаев Сарматских. Венеды, в отношении нравов, многое у них переняли. По всему пространству лесов и гор, сколько их есть между Певкинами и Феннами, они бродят и грабят. Впрочем, они скорее могут быть отнесены к Германцам, потому что и дома строят, и щиты носят, и любят они ходить и притом очень быстро. Совсем иное у Сарматов, которые живут в повозках и на конях. Удивительна дикость Феннов, отвратительна их бедность. Не имеют они ни оружия, ни коней, ни домашнего приюта; питаются травою, одеваются шкурами, спят на земле; единственная их надежда на стрелы, и у них, за недостатком железа, делают острие из кости. И мужчины и женщины одинаково кормятся охотою; последние везде провожают первых и просят себе части добычи. И детям нет другого убежища от диких зверей и дождей, как если где найдут кров в сплетенных сучьях деревьев. Сюда же возвращаются молодыми людьми; это убежище старцев. Но они считают себя счастливее, чем томиться над обрабатыванием земли, трудиться над построением домов, о своей и других судьбе заботиться с надеждою и опасениями. Спокойны они в отношении людей, спокойны в отношении богов и достигли самого трудного дела: они не имеют нужды желать чего-либо. Все прочее уже относится к области вымыслов, будто бы Геллузии и Оксионы имеют вид людей и лицо, а тело и члены диких зверей. Это я так и оставляю, не имея возможности поверить на деле.
Содержание сочинения: Глава 1. Древность обычая описывать жизнь достопримечательных людей. - 2. Опасное дело при дурных государях. - 3. При Траяне в честь Агриколы возобновлен этот обычай Тацитом, который обещает не красноречие, но выражение родственной любви. - 4. Агриколы род, воспитание, занятия. - 5. Начав в Британнии военную службу, - 6. Агрикола женится, делается квестором, трибуном, начальником разбора приношений в храмы. - 7. В войну Отонову теряет матерь и часть отцовского достояния. - 8. Перейдя на сторону Веспасиана, он поставлен начальником двадцатого легиона в Британнии и в заботах и чужой славе увеличивает свою. - 9. По возвращении, будучи принят в число патрициев, управляет Аквитаниею. Сделавшись консулом, просватывает свою дочь Тациту. Управлению Агриколы поручена Вританния.
10. Описание Британнии. Узнают о существовании Туле - тихое (ленивое) море. - 11. Британцев происхождение, обычаи, верования, язык нравы. - 12. Военное дело, управление, редкие сборища, климат, почвы, металлы, жемчуг. - 13. Умственный характер побежденного народа. Походы Цезарей в Британнию. - 14. Деяния наместников из бывших консулов. - 15. Восстание Британнии. - 16. Начатое под предводительством Боадицеи подавлено Светонием Павллином его неспособные преемники. - 17. Поправляют дело Петилий Цериалис и Юлий Фронтин; один побеждает Силуров, другой Бригантов. - 18. Агрикола покоряет Ордовиков и Мону; умиротворяет всю провинцию и, 19-20, умеренностью, благоразумием, воздержанием, справедливостью удерживает в повиновении. - 21. Умы смягчает искусствами и удовольствиями жизни.
22 и 23. Новый поход открывает новые народы и покорность их обеспечена вооруженными отрядами. Агриколы простодушие в разделе славы. - 24. Предположение занять Гибернию. - 25-27. Производится расследование народов, живущих по ту сторону Бодотрии. Каледонии нападают на Римлян, прогнаны по плану и при непосредственном участии Агриколы; приношением жертв скрепляют они союз восставших народов. - 28. Узипиев когорта удивительным случаем оплывает кругом Британнии. Сын Агриколы умирает. - 29. Британцы возобновляют войну под начальством вождя Калгана, которого, 30-32, речь к своим. - 33-34. И Римлянам делает увещание Агрикола. - 35-37. Жестокое и кровопролитное сражение. - 38. Победа на стороне Римлян. Агрикола дает наказ оплыть кругом Британнию.
39. Домициан встречает известие о победе, по-видимому, с радостью, но в душе с беспокойством. - 40. Впрочем, отдает приказание определить Агриколе почести, скрыв ненависть, пока тот не оставить провинцию. Агрикола по возвращении ведет себя очень скромно. - 41. Опасность от обвинителей и почитателей. - 42. Уклоняется от получения, в качестве проконсула, по жребию управления провинциею. - 43. Умирает не без подозрения яда, данного Домицианом. - 44. Его лета, наружность, почести, богатства. - 45. Смерть его случилась вовремя, прежде жестокостей Домициана. - 46. Жалоба писателя и утешения от добродетели. Слава Агриколы переходит в потомство.
1. Знаменитых людей деяния и нравы передавать потомкам - издревле было в употреблении, и даже в наши времена наш век, хотя и не любознательный (не любопытствующий) до своих, не совсем это оставил, каждый раз когда значительная какая-нибудь и именитая доблесть победила и преодолела недостаток общий и малым и большим обществам - неведение того что правильно и зависть. Но у наших предшественников как и совершать деяния заслуживающие памяти более готовности было обнаруживаемо, так и люди более других светлые умом, чтобы передать воспоминание о добродетели, руководствовались только оценкою чистой совести без желания снискать чью-либо милость из каких-либо честолюбивых расчетов. Да и очень многие рассказать свою собственную жизнь считали скорее делом нравственной в себе уверенности, чем самонадеянностью. И такое дело Рутилию и Скавру не было поставлено в упрек и не вызывало недоверия к ним. До такой степени добродетели получают наиболее верную оценку в те времена, когда они составляют явление самое обыкновенное (частое). А мне в изложении жизни уже умершего человека нужно просить снисхождения; в нем бы я не нуждался, если бы мне не приходилось винить время столь жестокое и добродетелям враждебное (ненавистное).
2. Читаем мы, что Арулену Арустику вменено в уголовную вину то, что он похвалил Пета Тразею, а Гереннию Сенециону, что он похвалил Приска Гельвидия. И жестокая казнь постигла не только самих писателей, но и их книги; особенной комиссии из трех членов поручено - произведения самых светлых умов сжечь, на Комицие (месте, где производились выборы) и на форуме. Полагали одним и тем же огнем погубить и голос народа Римского, и вольность сената, и сознание рода человеческого. Кроме того преподаватели мудрости подверглись изгнанию; всякое доброе знание подверглось осуждению, чтобы нигде ничто честное не кололо глаз. Представили мы наглядное доказательство великого нашего терпения, и если древнее время видело излишества свободы (крайнее её развитие), так и мы пережили высший предел порабощения; преследованиями тайными и явными прекращено общение разговоров и слушания. Кажется, и самую память утратили бы (с выражением голоса), если бы настолько же было в нашей власти забывать, как и молчать.
3. Только теперь начинаем мы приходить в себя, когда в самом начале благополучнейшей эпохе Цезарь Нерва[1] умел согласить две дотоле несовместные вещи - единодержавие и свободу, а счастье государства увеличивает со дня на день Нерва Траян, и уже общественное доверие живет не надеждами только и пожеланиями, но приняло уже силу и уверенность осуществленного обета. Впрочем, по природному свойству человеческого несовершенства, средства исцеления действуют гораздо медленнее недуга, и как тела растут медленно и быстро разлагаются, так умственную деятельность и занятия легче подавить, чем вызвать вновь. Содействует этому и приятность самого бездействия; праздность сначала ненавистная, потом уже становится дорогою. Да и что же если в продолжении пятнадцати лет, периода времени большего в жизни человека, многие погибли от случайных причин, а самые лучшие люди от жестокости государя! Немного нас осталось и те, так сказать, перелили не только других, но и себя самих. Безвозвратно погибли столько лучших лет нашей жизни, в течении которых осужденные на глубокое молчание юноши достигли старости, а старики почти до крайних пределов прожитой жизни. Как бы то ни было, но я не сочту за тягость, хотя бы в выражениях простых и необработанных, оставить в сочинении намять и о прежнем рабстве, и о благополучии теперешнего времени. На этот раз это будет книга в честь Агриколы, моего тестя, и выражение в ней моих родственных чувств или пусть заслужит похвалу, или хоть по крайней мере ей послужит оправданием.
4. Кней Юлий Агрикола происходил из древней и славной колонии Фороюлиензской[2]. Деды его как с отцовской, так и с материнской стороны были прокураторы Цезарей[3], а эта должность есть принадлежность всаднического сословия. Отец его Юлий Грецин, сенаторского сословия, был известен изучением красноречия и мудрости и этими качествами заслужил гнев Кая Цезаря; он получил приказание обвинить М. Силана[4] и за то, что отказался, убит. Мать его была Юлия Процилла, женщина необыкновенно строгой нравственности. Под её ласковым и снисходительным надзором воспитанный, он провел и детство, и молодость в занятии всеми честными науками и искусствами. От всяких дурных увлечений удерживали его как его добрые и чистые природные наклонности, так и то, что с самого раннего детства пришлось ему жить и учиться в Массилии[5], городе, где Греческая приветливость уживалась вместе с надлежащею долею умеренности и воздержности, свойственных провинции. Осталось у меня в памяти, что он сам (Агрикола) нередко говаривал, что "в ранней молодости занимался он изучением философии усерднее, чем то дозволено Римлянину и сенатору, но благоразумие его матери охладило этот неумеренный и могший сделаться гибельным пыл ума". Это значило, что его возвышенный и прямой ум, красота и прелесть великой и высокой славы увлекали с большею силою, чем то совместно было с мерою осторожности; но потом сдержали это лета и рассудок, и он удержал, что всего труднее, в мудрости меру[6].
5. Первое начало военной службы совершил Агрикола в Британнии под начальством Светония Павллина[7], полководца старательного и умеренного, и заслужил его одобрение; он даже удостоился разделить с ним одно и то же помещение. И Агрикола вел себя и ни беспорядочно, как обыкновенно молодые люди, обращающие военную службу в разврат всякого рода, ни в праздном бездействии, и при увольнении вернулся он не с одним названием трибуна и незнанием всего прочего, но он старался ознакомиться с провинциею, себя сделать известным войску, от более опытных чему-либо научиться, следовать за лучшими людьми, ничего не домогаться самонадеянно и хвастливо, но и не уклоняться от робости, и вести себя вместе и заботливо и внимательно. Едва ли когда-либо в Британнии предстояло столько дела и положение её было опаснее: старые, заслуженные воины перерезаны, колонии[8] преданы пламени, войска перехвачены; тогда приходилось бороться о существовании, а впоследствии уже о победе. Хотя все тут совершалось рассудительностью и водительством другого и успех дела и честь обратного покорения провинции отнеслись к главному вождю; но молодой человек вынес отсюда - искусство (знание дела), опытность и новые побуждения. Проникла в душу его страсть к военной славе, опасная и неблагодарная в те времена, когда подозрительно истолковывают все высокопоставленные лица и добрая слава не менее опасна, как и худая.
6. Затем Агрикола отправился в Рим для получения там государственных должностей, тут он соединил свою участь с участью Домиции Децидианы, девушки весьма знатного рода. Этот брачный союз Агриколе, домогавшемуся положения все более и более высокого, принес только честь и подкрепление. Жили они в удивительном согласии, взаимно любили друг друга и наперерыв уступали друг другу (собственно: взаимно друг друга предпочитали). И всегда добрая жена тем более заслуживает похвалы, чем более осуждения дурная. Для квесторства жребий назначил ему провинциею Азию[9], а проконсулом - Сальвия Тициана. Он устоял против искушений со стороны их обоих: хотя и провинция была богата и представляла большие удобства для злоупотреблений, и проконсул, жадный до всего, всякого рода снисхождением готов был купить взаимную солидарность дурного. Тут Агрикола получил приращение семейства в дочери, которая должна была служить ему и опорою и утешением, так как он сына, ранее родившегося, в скором времени утратил. Затем между квестурою и трибунством народным и самый год трибунства провел в покое, зная, каково время при Нероне, когда бездействие было вместо мудрости. Так же безмолвно держал он себя и при исполнении преторских обязанностей; ему не досталось разбирательство судебных дел. Игры и суетные почести этого звания отправлял он и с умеренностью и щедростью, далеко и от излишеств роскоши и все-таки не без одобрения молвы. Тут он выбран был Гальбою для разыскания приношений, сделанных в храмы[10], и самим тщательным расследованием сделал то, что государству не пришлось больше испытать ничьего святотатства кроме Неронова.
7. Последовавший затем год нанес тяжелый удар и чувствам Агриколы, и его дому, а именно Отонов флот, блуждавший своевольно туда и сюда, стал неприязненно опустошать Интемелию, часть Лигурии, и тут умертвил мать Агриколы в её поместье, а самое поместье и большую часть родового достояния разграбил, что и послужило поводом к убийству. Агрикола отправился для исполнения обязанностей почтительного сына, и захваченный тут известием о том, что Веспасиан явился претендентом на верховную власть, тотчас же перешел на его сторону. Начало правления и весь распорядок в городе зависели от Муциана, так как Домициан был слишком молод и из высокого положения отца только присвоил себе право излишеств всякого рода. Он Агриколу, отправленного для производства набора и производившего его деятельно и честно, сделал начальником двадцатого легиона, поздно согласившегося приступить к присяге на верность Веспасиану, так как говорили, что начальник его, смененный, действовал недобросовестно и имел в виду возмутить его. Легион этот считали опасным и не в силах были с ним сладить легаты из бывших консулов. Да и легат из бывших преторов не был в состоянии его сдержать, - не известно, по своей ли вине, или воинов. Агрикола, взяв на себя обязанности быть его преемником и вместе мстителем за него, с крайне редкою умеренностью предпочел показать, будто бы он нашел воинов в лучшем расположении, чем обратил их к такому.
8. В то время начальствовал Британниею Веттий Болан с большею мягкостью, чем следовало такою беспокойною провинциею. Сдержал Агрикола свои порывы и не дал ходу горячности, дабы она не приняла излишних размеров; опытность выучила его повиноваться и он выучился соединять честное с полезным. Вскоре затем Британния получила начальником бывшего консулом Петилиса Цериалиса. Явилось широкое поле, где могли выказаться высокие достоинства. Сначала Цериалис предоставил на долю Агриколы только опасности и труды, но потом сделал его участником и славы. Не раз он его, в виде опыта, делал начальником части войска, а иногда, видя его успехи, вверял ему и более значительные силы. И никогда Агрикола своими действиями не хвалился в своей собственной славе, а успехи, как исполнитель (то есть только орудие, относил к главному распорядителю и вождю. Таким образом доблестным исполнением и скромностью он не давал повода к неудовольствию против себя, но и не без славы для себя.
9. По возвращении Агриколы от заведывания легионом, божественный[11] Веспасиан присоединил его к числу патрициев[12] и потом вверил его управлению провинцию Аквитанию[13], - пост в высшей степени значительный как в отношении власти, так и в виде ступени к консульству, на которое его назначал (Веспасиан). Большинство того убеждения, будто бы людям военным недостает тонкости, потому что судопроизводство в лагерях гораздо проще и короче, в нем больше произвола и нет места утонченностям гражданского красноречия. Агрикола природным умом без труда и справедливо исполнял обязанности начальника и над мирными гражданами. У него было распределено время забот и отдохновения. Когда нужно было являться на сеймы и судебные заседания, он был суров, внимателен, строг, хотя часто и полон сострадания. Но удовлетворив обязанностям своего официального положения, он совершенно слагал с себя всякое значение власти. Не было в нем и признаков суровости, надменности и жадности. И у него, - явление в высшей степени редкое, - ни ласковость обращения не вредила значению, ни суровость не уменьшала расположения к нему. Указывать в таком человеке на бескорыстие и воздержание - значило бы оскорбить его добродетели. Не гонялся он за добрым мнением, которого часто и хорошие люди снисходительно добиваются, ставя напоказ свои добрые качества или другими какими-либо искусственными путями. Далек он был от зависти к сослуживцам и чужд соперничества с прокураторами. Мало славы находил он быть победителем в подобной борьбе и позорным - уступить. Менее трех лет занят он был этим управлением, и вслед затем отозван к надежде консульства, причем сопровождало его общее мнение, что ему в управление дают Британнию. В этом случае не было никаких разговоров с его стороны, но все считали его достойным такого назначения. Не всегда молва ошибается, но иногда и верно указывает. Сделавшись консулом, Агрикола дочь свою, подававшую отличные надежды, просватал за меня, - я был тогда еще молодым человеком; по окончании консульства он выдал ее за меня замуж и вслед затем сделан правителем Британнии, с присоединением священного сана первосвященника.
10. Если я коснусь изложения описания Британнии и народов, её населяющих, - предметов, объясненных многими писателями, то не для состязания с ними в тщательности изложения и не для того, чтобы выказать мой ум, но потому, что только тут[14] Британнию можно было считать окончательно покоренною. А потому то, что наши предшественники, за недостатком достоверных сведений, пополняли красноречием, изложим теперь на основании верных данных. Британния - самый огромный из известных Римлянам островов, протяжением берегов и климатом, восточною частью подходит к Германии, западною тянется к Испании, а южною обращен к Галлии. Северный его берег не имеет против себя никаких земель и омывается водами обширного и открытого моря. Вид всей Британнии красноречивейшие из писателей, древних - Ливий, новейших - Фабий Рустик, сравнивают с продолговатым щитиком или с секирою о двух остриях, и действительно, она представляет это подобие по сю сторону (кроме) Каледонии, но потом общее мнение отнесло его и ко всему острову. Огромная полоса земли выдается в море на далекое пространство и крайний берег её становится все уже и уже и оканчивается клином. Этот-то берег самого отдаленного моря тут-то в первый раз оплыл кругом Римский флот и удостоверился, что Британния - остров; вместе с тем открыл неизвестные до того времени острова, называемые Оркадами, и покорил их. Видели в некотором расстоянии и Туле[15], но уже приближались снег и зима. - Море было какое-то густое[16], и трудно было гресть. Говорят, будто бы и ветры производят на него слабое действие. Я полагаю, что причина - самое отдаление земель и гор, уславливающих и причиняющих непогоды, и огромная масса необъятно глубокой воды, тянущаяся на беспредельное пространство, труднее может быть приведена в движение. Расследовать свойства Океана и его течения (приливы) и не место в этом сочинении, и изложили это другие. Одно только присовокуплю, что нигде с такою силою не властвует море; много рек впадает в него и с той и с другой стороны, и не до берегов только доходят его волны и там ниспадают, но врываются вглубь земель и обходят с разных сторон; даже в горные хребты и возвышения проходят они как бы в свои владения.
11. Впрочем, кто сначала населяла Британнию - туземцы ли, или пришлецы - мало верных сведений, вследствие дикости и необразованности жителей. Наружный вид у них различный и он-то дает повод к заключениям. Красноватые волосы жителей Каледонии, огромные их члены, указывают ясно Германское происхождение. Темный цвет лица Силуров, большею частью курчавые волосы и самое положение их земель насупротив Испании дают основание заключать, что когда-то древние Иберы сюда переправились и заняли эти места. Те, которые живут ближе к Галлам, и похожи на них или вследствие оставшихся следов одинакового происхождения, или хотя земли, где они живут, и тянутся в разных направлениях, но одни и те же условия климата придали и жителям одну и ту же внешность. Но если судить вообще, то весьма правдоподобно, что Галлы заняли соседственную им землю. Найдешь одни и те же священные обряды, те же суеверные убеждения; различие в языке не велико; та же смелость вызывать опасности, а когда они придут, то же робкое стремление уклониться от них. Впрочем, и тут Британцы представляют более энергий, так как их еще не изнежил долговременный мир. Ведь мы слышали, что и Галлы когда-то играли на войнах блистательную роль, но потом с бездействием проникла к ним леность и разом (вместе) утратили они с вольностью и доблесть мужества. То же случилось и с теми из Британцев, которые давно побеждены, а прочие остаются такими, какими когда-то были Галлы.
12. Вся сила их в пехоте; некоторые племена сражаются и с колесниц. Тот, кто правит конями, в большем почете, а его клиенты сражаются. Когда-то повиновались они царям, а теперь они делятся по старейшинам партиями и усердием. И в отношении к самым сильным народам ничто так нам не приносит пользы, как то, что между ними нет единодушия, - редко когда две или три общины сходятся для отражения общей опасности; таким образом сражаясь порознь, они терпят поражение все вместе. Климат не хорош вследствие частых дождей и туманов, но и отсутствие сильной стужи. Дни гораздо длиннее, чем в нашем краю земли; ночи светлые и на самом отдаленном конце Британнии до того короткие, что чуть заметный промежуток отделяет одну зарю от другой. Уверяют даже, что будто бы: "если не мешают облака, то и по ночам виднеется свет солнца, и оно не заходит и не восходит, но переходит кругом". Это значит, что ровная поверхность оконечности земли, давая от себя мало тени, не производит сумрака и ночь опускается ниже неба и созвездий. Почва земли, за исключением масличного дерева, виноградной лозы и других произведений, свойственных более теплому климату, плодородна и доставляет много плодов; вырастают очень скоро, но зреют медленно. Тому и другому явлению одна и та же причина - излишняя сырость почвы и воздуха. Британния производит золото, серебро и другие металлы, как бы в награду за победу. Океан дает и жемчуг, но темноватый и бледный (непрозрачный). Некоторые того мнения, что собирающие жемчуг не знают своего дела, и между тем как в Черном море раковины отторгают от скал еще живые и дышущие, в Британнии их собирают, когда уже их выбросит (на берег). А я скорее поверю, что жемчуг более способен изменить свое свойство, чем мы свою ненасытную жадность.
13. Сами Британцы усердно исполняют наложенные на них империею обязанности относительно набора воинов, платежа дани и проч., если только при этом их не оскорбляют. Обид они не переносят; усмирены настолько, что повиноваться готовы, а рабствовать еще нет. Таким образом, хотя первый из всех Римлян божественный Юлий[17] и вошел в Британнию с войском и успешною битвою навёл ужас на жителей и овладел берегом, но, по-видимому, он скорее только показал нам Британнию, чем передал. Затем последовали междоусобные войны, оружия людей сильных обратились на государство и Британния была забыта в течение долгого времени и по восстановлении мира. Божественный Август называл это благоразумием, а Тиберий - его предписанием. Думал Кай Цезарь проникнут в Британнию, но, подвижный умом, скор был изменить решения, и при том огромные усилия против Германии были совершенно бесполезны. Божественный Клавдий - виновник этого дела[18]; он перевез легионы и вспомогательные войска и участником этого предприятия взял Веспасиана, и это послужило началом последовавшего за тем его счастья: усмирены народы, взяты цари и судьба как бы отметила Веспасиана.
14. Из бывших консулов первый поставлен над провинциею Авл Плавтий, а за ним Осторий Скапула, оба отличившиеся на войне, и мало-помалу обращена в форму провинции ближайшая част Британнии. Кроме того присовокупили поселение заслуженных солдат; некоторые племена подарены царю Когидуну (он до нашей памяти оставался самым верным) по старинному и у народа Римского уже давно принятому обычаю - держать и царей как орудия рабства. Затем Дидий Галл сохранил, что прежде было приобретено, выдвинув только вперед не многие укрепления, ища этим славы усиленной служебной деятельности. Преемником Дидия был Вераний, но не прошло года, как умер. За тем Светоний Павллин в продолжение двух лет действовал тут с успехом, покорил народы и усилил укрепления. Обнадеженный этим, он сделал нападение на остров Мону, так как он доставлял сильные подкрепления возмутившимся и открыл свои тыл случайностям.
15. С удалением легата освободясь от опасений, Британцы стали рассуждать сами с собою о бедствиях рабства, жаловались на оскорбления и воспламеняли друг друга, их истолковывая: "терпением не добились они нечего более, кроме увеличения тягостей, когда они обнаружили снисходительность их переносить. Прежде у них был един царь (властитель), теперь по два над ними ставят, и из них легат пьет их кровь, а прокуратор не щадит их имуществ. Одинаково подвластным гибельны и раздор начальников, и их единодушие. Свита одного, сотники другого смешивают насилие с поруганиями; нет границ ни жадности, ни пожеланий. В сражении храбрейший снимает добычу с врага. Теперь же по большей части трусы и люди к войне неспособные отнимают дома, увлекают детей, предписывают наборы. Сколько сюда перешло воинов и сколько их самих пусть сочтут Британцы. Так и Германия сбросила иго рабства, а ее защищает река, а не Океан. Для них повод к войне - отечество, жены, родители, а для Римлян корыстолюбие и удовлетворение позорных страстей. Удалятся они, как удалился божественный Цезарь, если только Британцы поревнуют доблестному примеру своих предков. Пусть не робеют они перед исходом той или другой битвы; у бедствующим более энергии более постоянства. Уже и сами боги сжалились над Британцами, удерживая легата Римского в отсутствии и войско его как бы заточенным на другом острове. Теперь они, - что прежде было бы в высшей степени затруднительно, - имеют возможность совещаться, но при подобного рода замыслах опаснее быть предупрежденным, чем дерзнуть".
16. Такими и в этом роде убеждениями воспламенили они друг друга и, под предводительством Боадицеи, женщины царского рода (у них и женщины не исключаются от верховной власти), все взялись за войну. Они напали на воинов, рассеянных по укреплениям, и взяв их, бросились на самую колонию, как средоточие, столицу рабства. При этом у дикарей раздражение и победа дали полный разгул свирепству (жестокостям) всякого рода. Если бы Павллин, узнав о восстании провинции, не подоспел бы поспешно, то Британния была бы утрачена. Удачею одного сражения воротил он ее к терпению прежнему, хотя очень многие оставались под оружием, - те, которых тревожили сознание заговора и личный страх легата. Он, в прочих отношениях человек отличный, был надменен с изъявившими покорность и, мстя как бы за личное оскорбление, действовал слишком строго. Послан Петроний Турпилиан, как человек более снисходительный; ему новы были проступки неприятелей, охотнее принимал он выражения их раскаяния, кое-как уладил прежнее, но ни на что более не решился и передал провинцию Требеллию Максиму. Требеллий был еще беспечнее и, совершенно неопытный в военной службе, управлял провинциею с какою-то особенно заботливою ласкою. Дикари уже научились снисходительно смотреть на приятные пороки; случившиеся между тем гражданские смуты представили основательный повод к оправданию бездействия. Но возникли раздоры; воины, привыкшие к походам, стали своевольничать в праздности. Требеллий ушел от раздражения войска бегством и прятался, а потом снова смиренно и бесчестно принял начальство над неукрощенным войском. Между ними последовало как бы своего рода соглашение, которым войско предоставило себе своеволие, а вождю безопасность. Это волнение воинов обошлось, впрочем, без кровопролития. Да и Веттий Болан, так как гражданские войны еще продолжались, не делал попыток восстановить в Британнии дисциплину; то же бездействие в отношении к неприятелям и такое же своеволие в лагерях. Разница только в том, что Болан, как человек честный и никакими дурными действиями не заслуживший неудовольствия, умел расположением (к нему) действовать вместо власти.
17. Но когда с остальною вселенною Веспасиан захватил и Британнию, великие полководцы, отличные войска уменьшили надежды неприятелей. Тотчас же нанесен им ужас: Петилий Цериалис напал на общину Бригантов, которая считается самою многочисленною во всей провинции; последовало много сражений и иногда довольно кровопролитных, и большая часть Бригантов сделалась добычею или победы, или войны. И хотя казалось бы, что слава Цериалиса долженствовала бы затмить деятельность, как бы она замечательна ни была, его преемника, но выдержал это тяжелое состязание Юлий Фронтин, человек столь великий, сколько только было возможно; оружием покорил он сильный и воинственный народ Силуров; тут приходилось ему выдержать борьбу не только с мужеством врагов, но и с крайне затруднительною местностью.
18. В таком-то положении находилась Британния, так разнообразны были там военные дела, когда в половине уже лета переправился Агрикола. Он нашел, что воины, как бы уже оставив мысль о походе, были совершенно покойны и что неприятели не замедлили воспользоваться этим, как благоприятным для себя случаем. Племя Ордовиков, незадолго до прибытия Агриколы, истребило почти совершенно конный отряд из союзников. Такое начало обратило на себя внимание провинции, и те, которые хотели войны, ободряли этот пример и ждали, каков будет образ мыслей легата в этом случае. Тогда Агрикола, хотя лето уже проходило, войска были разбросаны по провинции, воины уже заранее собирались воспользоваться спокойствием этого года, для начина военных действий все было поздно и неблагоприятно, большинство считало лучшим оставаться в наблюдательном положении, - Агрикола решился идти на встречу опасности. Стянув несколько взводов (собственно - значков) легионов и с небольшим отрядом вспомогательных войск, так как Ордовики не смели сойти (для боя) на ровное место, сам перед строем, чтобы и другим придать ту же храбрость разделяя опасность, воодушевил свою боевую линию. Народ Ордовиков истреблен почти весь. Зная, что надо уметь пользоваться молвою и что с удачею первых начинаний все пойдет хорошо, остров Мону, от завоевания которого отозван был Павллин восстанием всей Британнии, о чем я выше упоминал, замыслил покорить оружием. Но, при отсутствии заранее задуманного плана действий, не было судов; впрочем их заменили рассудительность и твердость вождя. Оставлены все войсковые тяжести и отборные вспомогательные воины, которым известны были броды и которые от родителей еще навыкли плавать так, что вместе с тем управляют и собою, и конями, и оружием, брошены Агриколою туда, на остров Мону, так поспешно, что неприятели как бы остолбенели; ждали они флота, судов, рассчитывали на море, а теперь увидали, что идущим так на войну нет ничего ни затруднительного, ни такого, чего победить было бы невозможно. Вследствие этого просили они мира и отдали остров, а Агриколу стали считать знаменитым и великим, так как он, по вступлении в провинцию, время, которое другие тратят показать себя и принимать изъявления чести и угодливости, он посвятил труду и опасностям. Притом он не стал тщеславиться удачными действиями и не называл походом или победою то, что сдержал (обуздал) побежденных. Да и о своих деяниях сообщил не через увенчанных лавром гонцов. Таким уклонением от славы стяжал еще большую; делали заключение, чего от него ждать в будущем, когда и столь замечательные деяния проходит молчанием.
19. Впрочем он, обращая внимание на расположение умов провинции и вместе наученный опытом других тому, что дало можно сделать оружием, если их сопровождают притеснения, решился уничтожить самые поводы к войне. Начав с себя и своих, он прежде всего сдержал (обуздал) свою свиту, а для большинства это не менее трудно, как и управлять провинциею. Никаких общественных дел не совершал он через отпущенников и рабов; не вследствие частных происков, не по рекомендации или просьбам сотников он отличал воинов, но самым верным считал того, кто был лучшим. Все знал, но не все приводил в исполнение. К малым проступкам применял прощение, к более значительным - строгость, и не всегда требовал непременно наказания, но чаще довольствовался раскаянием. Должности и места правителей предпочитал отдавать людям, которые вели бы себя добросовестно, чем недобросовестных наказывать. Взносы хлебные и податей он сделал сноснее - более справедливым распределением тягостей, отменив то, что, как средство к вымогательству, было гораздо тягостнее самих повинностей, так как, в виде насмешки, заставляли (местных жителей) сидеть у своих запертых житниц, покупать хлеб и продавать свой по назначенной цене. Нарочно назначали окольные пути и отдаленные пункты, так что общинам приходилось, имея вблизи зимние квартиры, возить вдаль и места, куда проезд был неудобен, - и это все для того, чтобы находившееся у всех под руками обращать в барыш немногих личностей.
20. Так как Агрикола положил конец этим притеснениям в первый же год, то в умиротворении страны приобрел самую лучшую известность; а до него, вследствие ли беспечности, или снисходительности его предшественников, мир внушал опасений еще более, чем война. А когда наступило лето, стянув войска, он хвалил воздержность воинов во время похода, а расходившихся сдерживал (обуздывал). Местность для лагерей назначал сам, и сам же осматривал и заливы и леса, а между тем неприятелям не давал ни минуты покоя и нечаянными набегами опустошал страну и, наведя достаточно страха, с другой стороны, постоянно показывал надежду на пощаду и обольщения мира. Вследствие этого многие общины, которые до этого времени еще сохраняли свою самостоятельность, дав заложников, отказались от своей вражды и окружены гарнизонами и укреплениями, и так рассудительно и тщательно, что ни одна до того времени еще новая (недоступная) часть Британнии не осталась незатронутою.
21. Следующая зима прошла в самих благоразумных распоряжениях. С целью, чтобы люди, привыкшие жить порознь и грубые, а вследствие этого и расположенные к войне, находясь в состоянии спокойствия и бездействия, привыкали бы к более приятному образу жизни, он и сам лично убеждал и из общественной казны оказывал помощь - строить храмы, Форумы, дома, хвалил готовность, пенял за медленность. Соревнование чести было вместо необходимости. Детей старейшин (князей) стал обучать наукам и искусствам, ставил умственное развитие Британцев выше изучений Галлов и довел до того, что те, которые еще не давно и знать не хотели римского языка, пожелали даже красноречиво на нем выражаться. Даже наша одежда начала входить в моду и тога часто показываться. Мало-помалу дошло до предметов уже и развращающих, как-то: до портиков, бань и роскошных пиршеств. У людей неопытных слыло это человечностью, между тем как оно-то и было принадлежностью рабства.
22. Третий год походов открыл новые народы и опустошены земли народов до Таа[19] (так называется глубокий залив). Неприятели до того приведены были в ужас, что не дерзнули напасть на войско, хотя оно и должно было бороться со страшными непогодами. Осталось даже время устроить укрепления. Опытные люди замечали, что ни один вождь с большею рассудительностью не пользовался удобствами местности. Ни одно укрепление, устроенное Агриколою, не уступило силе неприятеля и не оставлено гарнизоном, вынужденным бежать. Вылазки были частые потому, что на случай продолжительной осады они снабжались годовыми запасами. Таким образом зима проведена безо всяких тревог, каждый оберегал сам себя, неприятель видел тщету своих усилий и вследствие этого приходил в отчаяние: они обыкновенно вознаграждали себя за летние уроны зимними набегами, а теперь были теснимы все равно как летом, так и зимою. И Агрикола никогда не обнаруживал жадности - присваивать себе славу действий, совершенных другими, но и сотник и префект имели в нем неподкупного (беспристрастного) свидетеля их доблести. Некоторые говорили, что он, браня кого-нибудь, выражался слишком резко; ласковый к людям добрым, он не был приятен дурным. Впрочем, раздражение, его было не продолжительно; тайного неудовольствия его и молчания опасаться было нечего. Более честным считал он оскорбить, чем питать ненависть.
23. Четвертое лето прошло в том, чтобы утвердить за собою владение над тем, что завоевано, и если бы потерпели (допустили) доблесть войск и слава римского имени, то в самой Британнии был бы найден предел. Действительно, Клота и Бодотрия[20], заливы моря с разных сторон, вдающиеся очень далеко внутрь земли, отделены только узкою полосою земли. Тут-то и поставлена была охрана из вооруженных отрядов, и весь залив, который ближе к нам находился, в нашей власти, а неприятель как бы отодвинут на другой остров.
24. В пятый год походов, переправясь на судне через проливы, неведомые до того времени народы в неоднократных и вместе счастливых сражениях усмирил и часть Британнии, которая обращена к Гибернии (нынешней Ирландии), занял войсками, более питая надежды, чем ввиду опасений. Гиберния, находясь в середине между Британниею и Испаниею и занимая выгодное и удобное место в Галльском море, послужила бы сильнейшей части империи посредствующим звеном во взаимном обмене нужных и полезных предметов. Пространством она сравнительно с Британниею меньше, а острова нашего моря превосходит. Почва, климат, образ жизни населения, его характер - представляют очень мало разницы с Британниею, и самая разница эта не к лучшему. Доступ и пристани сделались известны через торговые сношения и купцов. Агрикола изгнанного домашним возмущением одного из царьков народа принял и, под предлогом дружбы, держал при себе на всякий случай. Я часто слышал от него, что одним легионом и небольшими вспомогательными силами можно было бы завоевать Гибернию. И это принесло бы пользу и по отношению к Британнии, если бы она видела отовсюду только одну римскую вооруженную силу и вольности нигде.
25. Впрочем, Агрикола в то лето, которым начинался шестой год его деятельности здесь, обратил внимание на общины, жившие по ту сторону Бодотрии, вследствие того, что опасался общего восстания всех народов, живущих по ту сторону; он порты исследовал при помощи флота. Содействие его употреблено здесь при походах Агриколою первым. Он сопровождал его с отличным успехом, и таким образом одновременно велись военные действия и на море, и сухим путем, и нередко в одних и тех же лагерях пешие и конные воины смешивались с флотскими, делились запасами и радостью и хвалились друга, перед другом своими подвигами и деяниями. Со свойственною военным людям кичливостью делали они сравнение то обширности лесов и гор, то, вследствие плавания, бедствий от волн и течений; с одной стороны увеличивали они затруднения сухопутного движения и сил неприятеля, с другой опасности Океана. Да и Британцы, - так рассказывали их пленники, - были озадачены видом флота; они видели, что тайны их моря открыты и затем заграждено побежденным последнее прибежище. Народы, населяющие Каледонию, обратились к оружию и собрались массою, с большими приготовлениями, молвою еще преувеличенными, как обыкновенно бывает относительно мало известного, сами перешли к наступлению, напали на укрепления и этим как бы вызовом увеличивали опасения. Под видом благоразумия, люди трусливые советовали отступить за Бодотрию и лучше добровольно очистить край, чем быть из него прогнанными, а между тем узнал Агрикола, что неприятель хочет произвести атаку несколькими колоннами; для того чтобы, при перевесе численности у неприятеля и лучшего знания местности, не быть обойденным, Агрикола и сам разделил войско на три части и двинулся вперед.
'26. Когда это узнал неприятель, то, вдруг изменив план действий, соединясь одною массою, атаковал он ночью девятый легион, как наиболее слабый; среди сна и тревоги истреблены караулы и неприятель ворвался. Уже сражение происходило в самых лагерях, когда Агрикола, узнав от лазутчиков о движении неприятеля и нагнав его по следам, отдает приказание самым быстрым из пехотных и конных воинов броситься на тыл сражающихся, а потом всем испустить крики, - и значки засверкали при свете начинавшейся зари. Британцы пришли в ужас, видя беду с двух сторон, а Римляне ободрились; обеспеченные относительно безопасности, они уже сражались за славу. Даже сами сделали вылазку, и в самых теснинах ворот произошло жестокое сражение; наконец неприятель сбит. И то и другое войско усиливались друг перед другом: одно подать помощь, другое показать, будто бы оно в ней не нуждалось. Если бы болота и леса не прикрыли беглецов, то эту победу можно было бы считать окончательною.
27. Войско возгордилось своею собственною твердостью, обнаруженною в этом деле, и приобретенною в нем славою: "их доблести нет ничего недоступного: нужно проникнуть в Каледонию и найти наконец предел Британнии последовательным рядом сражений", - так толковали они между собою. И они, еще недавно осторожные и благоразумные, после удачи сделались готовыми на все и порядочными хвастунами. Несправедлива эта сторона военного дела: на то, что удавалось, все изъявляли притязание, а неудачи приписывались одному. - Между тем Британцы приписывали успех Римлян не мужеству их, но искусству и обстоятельствам, нисколько не теряли самонадеянности, вооружали молодых людей, жен и детей переносили в места безопасные и на сходках священными обрядами скрепляли между собою союз. Таким образом обе стороны разошлись - и та и другая в состоянии раздражения.
28. В то же лето когорта Узипиев, набранная в Германии и переправленная в Британнию, решилась на дело великое и достойное памяти. Убив сотника и воинов, которые для обучения дисциплины были распределены по их рядам и должны были управлять ими и служить им примером, сели на три легких (либурнских) судна, принудив к тому и кормчих. Под управлением одного из них, - два навлекли на себя подозрение и вследствие этого убиты, - плыли вдоль берега, служа предметом удивления, так как слух об их преступлении еще не распространился. Потом, бросаемые туда и сюда волнами, имели они много схваток с Британцами, защищавшими свою собственность, но раз были победителями, иногда и поражаемы и дошли до такой крайности, что вынуждены были употребить в пищу из среды своей сначала более слабых, а потом по жребию. Таким образом оплыли они кругом Британнию и, по неуменью управлять, утратив суда, сочтены были за морских разбойников и перехвачены сначала Свевами, а потом Фризиями. Некоторые из них, проданные торговым людям, переходя из рук в руки куплею, пришли и на наш берег, где возбудили любопытство рассказом о том, что с ними было. В начале лета Агрикола понес удар в своем семействе: он потерял сына, родившегося за год перед тем. Случай этот перенес он - и не величаясь, как многие из людей твердых, и без слез и рыданий, свойственных женщинам; в горе утешением и развлечением служила ему война.
29. А потом, послав вперед флот, который, произведя опустошения и грабежи во многих местах, распространил великий и неопределенный страх, с легким войском, к которому присоединил он людей самых храбрых и испытанных долговременным спокойствием, он достиг горы Грампия, уже занятой неприятелем. Между тем Британцы, нисколько не сломленные исходом прежней битвы, ожидая или отмщения иди рабства, научась наконец опытом необходимости - общую опасность отражать единодушно, через посольства и союзные договоры вызвали силы всех племен. Уже видно было более тридцати тысяч вооруженных воинов и еще подходили отовсюду молодые люди и старики еще свежие и здоровые, отличившиеся на войне и сюда принесшие заслуженные ими почетные отличия. Вождей было много, но изо всех отличался в особенности доблестью и знатностью рода один, именем Калгак. Он перед собравшимися толпами, требовавшими сражения, говорят, высказался таким образом:
30. "Каждый раз, когда я смотрю на причины войны и наше крайнее положение, рождается во мне уверенность, что нынешний день и единодушное ваше согласие будут началом свободы для всей Британнии. До сих пор все мы еще уцелели от рабства, а между тем не остается уже более земель, да и самое море уже не безопасно: везде грозит флот Римский. Таким образом война и оружие, которыми храбрые снискивают честь, и для трусов всего безопаснее. Предшествовавшие битвы, в которых против Римлян с разнообразным исходом мы боролись, оставляли и надежды и средства помощи в наших руках. Можно сказать, цвет и сила всей Британнии, находясь в самой глубине её, не видели мы берегов, где царствует рабство, и самые глаза наши не были оскорблены видом повелителей и никаких отношений к ним не имели. Мы, живя вольные на краю земли, находили себе до сих пор защиту в самом отдалении и этом заливе. А теперь уже доступен крайний предел Британнии и все, что до сих пор оставалось неизвестным, делается предметом похвальбы. Но далее нет уже жителей, одни лишь волны и скалы, а Римляне еще враждебнее их. Тщетно старались бы мы уклониться от их надменности покорностью и смирением. Захватив весь обитаемый шар земной, они, когда им, грабителям, недостало уже земель, самое море расследывают. Если враг богат, то ими руководят жадность, если же беден, то честолюбие. До сих пор не насытил их ни Восток, ни Запад. Одним им одинаково желательны и богатства, и нищета. Отнимать, убивать, похищать - они называют лживым именем власти, а где они водворят пустыню, то там царствует по их мнению мир.
31. Сама природа захотела, чтобы каждому не было ничего дороже детей и родных; их, для рабства в другом месте, похищают наборы; жены и сестры, хотя бы они и избежали вражеских страстей, оскверняются именем друзей и приятелей. Имущества и состояния истощают данями; хлеб весь идет на их продовольствие. Руки и силы телесные истощают они в расчистках лесов и болот среди побоев и поруганий. Рожденные служить, рабы, раз они куплены, получают пищу от самих господ, а Британния рабство свое ежедневно покупает, ежедневно сама себя питает. И как в прислуге новое лицо делается предметом насмешек своих сотоварищей рабства, так при этом старинном уже рабском состоянии земного шара, мы, как последние и достойные презрения, влечемся на гибель. Нет у нас ни плодородных полей, ни рудников, ни пристаней, для разработки которых нас бы беречь. Мужество и смелость покоренных неприятны повелителям; отдаление и отдельное, удаленное положение чем безопаснее, тем подозрительнее. Таким образом, с исчезновением надежды на прощение, ободритесь духом, как те, кому всего, дороже безопасность, так и те, кому - слава. Тринобанты, под предводительством женщины, сожгли колонию, взяли приступом лагерь, и если бы самая удача не породила беспечности, могли бы свергнуть иго; а мы, не тронутые и не укрощенные и свободно не теперь лишь только воспользоваться готовые, при первой встрече не покажем ли тотчас, каких себе людей приберегла Каледония. Не думаете ли вы, что Римляне в войне имеют такое же мужество, какую необузданность в мирное время?
32. Нашими раздорами и несогласиями Римляне стяжали славу, и недостатки (слабые стороны) неприятеля обращают в славу своего войска. Оно, будучи стянуто из самых различных народов, при счастливом ходе дел еще держится, но при несчастном распадается. Неужели вы думаете, что Галлы и Германцы и, стыдно сказать, так много Британцев, хотя они и проливают кровь свою за чужое владычество, но сохраня долее чувства врагов, чем рабов, служат Римлянам из чувств верности и расположения? Робость и страх - плохие ручательства привязанности; как только перестает висеть гроза над головою, те, что перестали бояться, начинают ненавидеть. Все побуждения победы - за нас. Римлян мужество не воспламеняют их жены; в случае бегства не ждут их родители с упреками; у большинства их или вовсе нет отечества или оно далеко отсюда. Незначительные числом, смущенные незнанием, озираются они робко на самое небо, море и леса, на все предметы им чуждые и незнакомые; их, как бы запертых и связанных, боги нам предали. Не приходите в ужас от внешнего вида, от суетного блеска золота и серебра; все это и не защитит, и ран не нанесет. Среди самого боевого строя неприятелей найдем себе содействие. Британцы узнают, что наше дело есть и их общее. И Галлы припомнят свою прежнюю вольность. Оставят Римлян и прочие Германцы, как недавно оставили их Узипии. А кроме опасаться нечего: укрепления опустелые, колонии стариков, среди дурно повинующихся и несправедливо повелевающих города в состоянии раздражения и смут. Вот вождь, войско. Там - дани, работы в рудниках и прочие наказания порабощенных; подпасть ли им навсегда, или немедленно отмстить за себя - решится на этом поле. А вследствие этого, идя на битву, думайте и о предках ваших, и о потомках".
'33. Эта речь встречена была дружным пением, по обычаю дикарей, ропотом и дикими криками; стали собираться толпами, засверкаю оружие и самые смелые стали бросаться вперед. Оба войска устраивались в боевой порядок. Тут Агрикола к войску, хотя оно было в самом веселом расположении и с трудом только могло быть сдерживаемо внутри окопов, обратился с увещаниями и говорил так: "вот уже восьмой год, сотоварищи, как мужеством и счастьем государства Римского, верностью и трудами вашими побеждена Британния. Столько походов, столько сражений, - где нужно было и мужество против врагов, и терпение и труды; приходилось на каждом почти шагу бороться с самою природою. Ни мне не приходилось сожалеть о том, что я вас имею воинами, - ни вам, что вы меня начальником. Таким образом вышли мы: я - за пределы прежних легатов, вы - войск до вас бывших, и достигли мы конца Британнии не слухом только и по известиям других, но лагерями и оружием мы его держим. Мы открыли и завоевали Британнию. Я часто в походе, когда вас утомляли болота, - горы и реки, слышал голоса наиболее смелых из вас: "когда-то встретим мы неприятеля; будем ли иметь возможность с ним сразиться?" Вышли враги, выгнанные из своих убежищ. Теперь ваше желание сбылось, мужество может иметь применение; победителям все будет хорошо, а против побежденных обратится все. И если теперь, когда вы лицом к лицу с неприятелем, почетно и хорошо для вас, что вы совершили такой дальний переход, прошли леса, переправились через пучины водные, - так для беглецов все это теперь самое благоприятное обратится на гибель. Мы не обладаем ни таким знанием местности, как неприятель, ни не имеем такого, как он, удобного снабжения припасами. Для нас все лишь в руках и оружии. Что касается собственно до меня, уже давно решено, что ни вождь, ни войско, обрати тыл, не могут быть безопасны. Вследствие этого, честная смерть лучше позорной жизни, а безопасность для нас там же, где и честь. И не без славы было бы пасть там, где кончаются и земля и природа (творение).
34. Если бы против вас стали новые народы и неведомые вам еще бранные силы, то я старался бы подействовать на вас примерами других войск, а теперь припомните ваши собственные славные деяния, спросите ваше собственное зрение. Это те самые люди, которых вы в прошлом году, когда они воровски ночью напали на один легион, прогнали криками. Они изо всех Британцев лучшие в бегстве, и вследствие этого только уцелели до сих пор. Как, когда вы входите в дебри и леса, самые смелые животные бросаются вам на встречу, а более слабые и робкие бегут, заслышав самый шум, так лучшие из Британцев давно уже пали; остались только недеятельные и трусы и до них-то наконец вы добрались. Не бороться вышли они, но захвачены. Доведенные до крайности, не имея более никуда исхода, они в величайшем страхе цепенеют на занятых ими местах, и тут- то вы одержите прекрасную и замечательную победу. Покончите с походами, приложите к пятидесяти годам один великий день. Вы докажете отечеству, что никогда не нужно приписывать войску ни промедления войны, ни причины возмущений".
35. Еще говорил Агрикола, а воины чуть сдерживали выражения своего усердия, и когда он окончил, то последовал взрыв общего воодушевления. Тотчас разбежались воины за оружием. Воинов, возбужденных и стремившихся к битве, Агрикола устроил в боевом порядке так, что вспомогательным пешим войском, состоявшим из восьми тысяч воинов, укрепил центр, а три тысячи всадников распределил по флангам. Легионы стояли перед валом; им громадная честь победы, если бы её добились без пролития римской крови, и в них твердый оплот в случае поражения вспомогательных (союзных) войск. Ряды Британцев, на показ и для внушения ужаса, на возвышенном месте устроились так, что первые стояли на ровном месте, остальные же поднимались сплошною массою на горной покатости. Середину поля наполняли разъездами, топотом и гулом воины на колесницах и конях. Тут Агрикола, видя перевес численности неприятеля и опасаясь, как бы он не напал одновременно и с фронта и с флангов, растянул ряды, хотя вследствие этого боевая линия сделалась гораздо длиннее; очень многие советовали - привести легионы, но он, более склонный на успех и скрепясь на случай несчастья, отпустил коня и пеший стал впереди знамен.
36. При первой встрече бой начался издали. С большим упорством и вместе искусством Британцы своими огромными мечами и небольшими щитами отбивали дротики наших или уклонялись от них, а сами осыпали наших градом стрел, пока Агрикола не убедил три когорты Батавов и две Тунгров завязать бой рукопашный мечами. Они, находясь давно на службе, приобрели в том опытность, а для неприятеля не совсем ловко было сражаться вблизи при его маленьких щитах и огромных мечах. Мечи Британцев, без острия, не выдерживали ударов оружия, и не в состоянии были они выносить бой на ровном месте. А когда Батавы стали осыпать неприятелей ударами, теснили их щитами, поражали в лицо и, поразив находившихся на ровном месте, стали подниматься в гору, остальные когорты, увлеченные порывом соревнования, начали избивать ближайших к ним неприятелей. Торопясь к победе, они очень многих оставляли и полумертвыми, и вовсе не тронутыми. Между тем толпы неприятельской конницы обратились в бегство, а сражавшиеся с колесниц замешались в пехоту. Сначала было произвели они впечатление ужаса, но не могли свободно действовать в густых массах неприятелей при неровной местности. И вовсе не похоже это было на конное дело: с трудом оставаясь так долго стоя, натыкались на трупы лошадей, и нередко блуждали колесницы, которых испуганные кони, без возничего, под влиянием первого испуга, бросались или на встречных, или круто поворачивали в сторону.
37. А те Британцы, которые до сих пор не принимали участия в сражении, занимали вершины холмов и, оставаясь без действия, презирали малочисленность наших, стали мало-помалу сходить вниз и начали обходить в тыл побеждавших. Опасаясь этого-то самого, Агрикола четыре эскадрона конницы, оставленные им ввиду возможных случайностей сражения, выдвинул против напиравших, и чем смелее был их натиск, тем скорее бросились они бежать, встретив неожиданное и упорное сопротивление. Таким образом планы Британцев обратились против них же самих, и эскадроны, по приказанию вождя, оставив фронт сражающихся, напали на боевую линию неприятелей с тылу. Тогда по всем открытым местам открылось замечательное, но и жестокое зрелище: гнались, ранили, брали в плен и их же, когда попадались другие, убивали. Уже неприятели, соответственно характеру каждого, одни толпами бежали перед гораздо малочисленнейшим неприятелем, другие без оружия бросались вперед, отдаваясь на смерть. Повсюду на окровавленной земле валялись - оружие, тела и растерзанные члены. Были и у побежденных проблески и раздражения и мужества. Когда уже они приблизились к лесам, то стали собираться и захватывать передовых из преследовавших, неосторожных и не знавших местности. Если бы Агрикола, поспевавший везде сам, не отдал приказания сильным когортам идти вперед налегке, составляя как бы цепь (в тесных местах конные воины спешась, а где лес пореже, то всадники производили поиски), то излишняя самонадеянность непременно навлекла бы какой-нибудь урон. А когда неприятели увидали, что их преследуют правильно устроенные густые ряды, то бросились бежать и уже не толпами, как прежде, и озираясь друг на друга, но в рассыпную, и избегая друг друга, стремились в места дальние и непроходимые. Конец преследованию положили ночь и утомление. Неприятелей убито до десяти тысяч, а наших пало триста шестьдесят человек и в том числе Авл Аттик, префект когорты, увлеченный в середину неприятелей юношескою горячностью и стремлением необузданного коня.
38. Наступила ночь, приятная для победителей и сознанием победы, и добычею. Британцы скитались туда и сюда, раздавались смешанные крики мужчин и женщин, тащили раненых, звали оставшихся невредимыми, оставляли жилища и в раздражении сами же предавали их огню; выбирали себе места, где спрятаться, и тут же их оставляли; то задумывали общий план действия, то каждый действовал сам за себя. Вид дорогих им предметов то уничтожал последнюю энергию, то, - и это случалось чаще, - возбуждал их к гневу. Довольно верно, что некоторые предали смерти жен и детей, как бы из сострадания к ним. Наступивший затем день обнаружил все громадные последствия победы: везде глубокое молчание, на горах нигде ни одного человека, вдали дымились жилища; разъезды никого не встречали. Они, будучи разосланы во все стороны, видели только следы беспорядочного бегства, и убедились, что нигде неприятели не стараются собираться толпами. Лето уже проходило и действовать малыми отрядами было невозможно, а потому Агрикола отвел войско в земли Горестов. Тут он принял заложников и начальнику флота отдал приказание оплыть кругом Британнии; на это даны ему силы достаточные, и страх должен был ему предшествовать; а сам с пехотою и конницею шел медленно, для того, чтобы самою продолжительностью перехода навести ужас на умы народов, новых еще в деле повиновения, и затем расположил войска по зимним квартирам. И флот воспользовался благоприятными погодою и молвою, достиг Трутулензского порта и, обследовав весь ближайший берег Британнии, вернулся.
39. Этот ряд событий, хотя Агрикола в своих письмах нисколько не старался возвеличить пышными выражениями, Домицианом принят был согласно с его характером: на лице выражалась радость, а в душе было беспокойство. Не мог он не сознавать, что предметом одного лишь посмеяния был мнимый его триумф над Германиею, когда за деньги куплены рабы, и их одежду и волосы убрали как бы пленных. А тут была действительная и великая победа, - столько тысяч неприятелей истреблено, - и приобрела она громадную славу. В высшей степени опасным для себя считал Домициан то, что имя частного человека стали ставить выше государева; напрасно же подавлена деятельность форума (общественная) и осуждено на молчание всякое честное проявление умственной деятельности, если военную славу стяжал себе другой. Все прочее, конечно, легче скрыть, но качество хорошего вождя составляют по преимуществу (и качества) императора. Такие тревоги не давали ему (Домициану) покоя и, пресытясь ими достаточно в одиночестве, любовь к которому обнаруживала его свирепый характер, он счел за лучшее на этот раз припрятать ненависть, пока не ослабеют и хвалебные толки (об Агриколе), и расположение к нему войска, так как еще в то время Агрикола управлял Британниею.
40. А потому-то Домициан, в самых почетных выражениях, повелел сенату - определить Агриколе украшения триумфальные и почесть изображения, лаврами увенчанного, и вообще все, что дается за триумф. Кроме того старался он дать понять, что Агриколе провинциею дана будет Сирия, в то время вакантная, вследствие смерти Атилия Руфа, бывшего консула, и обыкновенно предоставляемая людям особенно отличившимся. Очень многие были того убеждения, что к Агриколе послан был отпущенник из числа служивших по самым тайным поручениям с запискою, в которой ему (Агриколе) назначаема была Сирия. Отпущеннику приказано было передать эту записку, если Агрикола будет в Британнии. Отпущенник, встретив Агриколу в самом проливе Океана, даже не постарался видеться с ним и вернулся к Домициану. Может - быть все это была и правда, а может быть сложено (придумано) согласно с характером этого государя. Между тем Агрикола передал своему преемнику провинцию спокойною и безопасною; а чтобы въезд его не обратил на себя внимания множеством любопытных и желавших его встретить, он уклонился от усердия друзей и ночью вошел в город (Рим), и прямо во дворец, - так ему было приказано. Он встречен сухим поцелуем и ни малейшим приветом на словах; замешался в толпу рабствовавших. Но чтобы свои военные заслуги, тяжкие среди людей праздных, заставить забыть другими качествами, он посвятил себя вполне спокойствию и бездействию; образ жизни вел самый скромный, был обходителен и ласков со всеми, ходил сопровождаемый только одним или двумя друзьями. Так что очень многие, привыкшие делать заключение о важности и значении людей по их пышной обстановке, видя простоту обращения Агриколы, оставались в недоумении относительно его славы и только немногие его понимали.
41. Не раз уже в течении этого времени Агрикола был заочно обвинен перед Домицианом и также заочно и оправдан. Опасностью грозила ему не какая-либо вина с его стороны или жалобы кого-либо им обиженного, но ненависть государя ко всем добрым качествам, его слава и худший род врагов - именно те, которые его хвалили. Наступило такое время жизни общественной, что имя Агриколы не могло оставаться в бездействии: столько войск, утраченных в Мезии и Дакии, Германии и Паннонии, - утраченных вследствие самонадеянности или неспособности вождей; столько военных людей и с таким количеством когорт побеждены и взяты в плен, и уже не о пограничной черте империи и о береге, но о зимних квартирах легионов и нашем владычестве возникало сомнение. Таким образом, когда урон следовал за уроном, и целый год ознаменован был поражениями и печальными происшествиями, голос народа требовал вождем Агриколу. Все делали сравнения его энергии, твердости, испытанных на войне способностей с недеятельностью и робостью прочих. Довольно верно, что такие разговоры коснулись и слуха Домицианова, так как лучшие из отпущенников из расположения и верности, а самые дурные из зависти и зложелательства подстрекали государя, склонного принимать более дурную сторону. Так Агриколу вместе и его отличные качества, и недостатки других самою славою вели на скорую гибель.
42. Наступил уже год, в который должен был быть брошен жребий о проконсульстве Азии и Африки. Только что перед тем убит Цивика, и не было недостатка Агриколе в предостережении и Домициану в примере. Некоторые личности, знавшие образ мыслей государя, явились и сами спрашивали Агриколу, отправится ли он в провинцию; при этом они сначала, действуя скрытнее, хвалили спокойствие и бездействие, потом предлагали свое содействие к тому, чтобы его извинения были приняты. Наконец, уже не скрываясь, убеждениями и угрозами привлекли его к Домициану. Тот, готовый к притворству, принял на себя надменный вид, выслушал просьбы Агриколы об увольнении и, изъявив свое согласие, допустил даже себя благодарить; не устыдился он столь ненавистного (будто бы) благодеяния. Денежную выдачу, которую обыкновенно предлагали проконсулам и которую сам Домициан предоставил некоторым, Агриколе не дал; оскорбился ли он, что тот не просил, а может - быть посовестился того, как бы не показать, будто бы он купил то, чего дать не хотел. Свойственно человеческой природе ненавидеть тех, кого мы оскорбили, а Домициана характер легко отдавался раздражению, и чем сдержаннее было оно, тем неумолимее. Умеренность и благоразумие Агриколы его смягчали. Не бросал он смелого вызова славе и судьбе дерзостью и суетным тщеславием. Пусть знают те, которым в обычае удивляться только недозволенному, что великие люди могут быть и при дурных государях. Послушание и скромность, если только сопровождаются деятельностью и энергиею, могут доставить такую же славу, какую другие старались снискать мерами крутыми и погибли, оставив по себе впечатление, но без всякой пользы для отечества (для дела общественного).
43. Конец жизни Агриколы был нам плачевен, друзьям его печален, и даже чужестранцы и незнакомые были им озабочены. Толпы народа, людей праздных, не занятых (собственно: ходивших туда и сюда) приходили к дому; только и разговору было по площадям и кружкам, и никто, услыхав о кончине Агриколы, не радовался и не забыл о нем тотчас же. Сожаление о нем увеличивалось вследствие сильно распространившегося слуха, будто бы он погиб жертвою яда. Я не дерзну об этом ничего утверждать за верное; впрочем во все время болезни Агриколы чаще, чем в обычае государей, осведомлялся Домициан о нем через посланных; приходили главнейшие из отпущенников и самые доверенные (Домициана) из докторов: от заботливости ли это происходило, или от подозрительности? Достоверно то, что в день самой смерти, через нарочно расставленных курьеров (собственно: бегунов), давали знать Домициану о переменах в состоянии здоровья уже отходившего Агриколы. Никто не мог поверить, чтобы Домициану грустно было о том, о чем известие он так спешил получить. Впрочем, он придал и лицу и всей наружности вид печали, уже обеспеченный в чувствах ненависти. Ему легче было скрыть радость, чем опасения. Довольно верно известно и то, что Домициан, прочитав духовное завещание Агриколы, где тот написал его сонаследником отличной жены и нежно любившей дочери, радовался как почетному о себе отзыву. До того ослеплен и развращен был ум его постоянною лестью, что не знал он, что добрый отец не напишет по себе наследником государя иначе, как самого дурного.
44. Агрикола родился в Июньские иды (13-го июня) в третье консульство Кая Цезаря, а умер на 56 году от роду, в десятый день календ Сентябрских (23 августа), в консульство Коллеги и Приска. Если потомство хочет иметь понятие о его наружности, то она была скорее прилична, чем величественна; в лице ничего робкого, но в избытке выражалось добродушие. С первого виду легко поверил бы, что видишь перед собою доброго человека, и охотно, что великого. Он, хотя и похищен в середине зрелого возраста, относительно славы прожил самую продолжительную жизнь. Он исполнил, истинное назначение доброго человека, которое заключается в добродетелях, получил отличия консульства и триумфа, - что же ему придать было бы в состоянии счастье? Чрезмерных богатств у него не было, а имел он состояние достаточное. Так как он оставил в живых и жену и дочь, то его можно считать даже благополучным. Он ушел от будущего с достоинством своим нисколько не тронутым, со славою цветущею, оставив и друзей и родных невредимыми. И если он, как бы прозирая в будущее, в откровенных со мною беседах призывал задушевными мыслями (обетами) - дожить до этого светлого и благополучного времени и видеть государем Траяна, то, с другой стороны, раннею кончиною своею вынес он великое утешение, что избег того последнего времени, когда Домициан уже не с промежутками и роздыхами времени, но к ряду и как бы одним ударом губил общественный строй.
45. Агрикола не видел, как сенат окружили и заперли вооруженною силою, - не видел, как в одном и том же побоище погибло столько бывших консулов, - не видел ссылок и бегства знатнейших женщин. Еще одною только победою сделался известен Кар Метий[21], мнения Мессалина[22] еще зрели в замке Албанском и Масса Бебий[23] уже был подсудимым. Вслед за тем наши руки повели Гельвидия[24] в тюрьму; мы видели Маврикия и Рустика[25] гибель; нас Сенецио оросил своею невинною кровью[26]. Нерон уклонялся от таких зрелищ, отдавал приказания на преступления, но сам не был их зрителем. При Домициане же бедствие приняло злейший характер, - нужно было и смотреть, и самому себя выставлять на показ; список вели даже нашим вздохам. Для того, чтобы столько человеческих лиц покрылись смертною бледностью, достаточно было этого зверского лица и краски, которая ограждала его от стыда[27]. А ты, Агрикола, счастлив не только твоею светлою жизнью, но и своевременностью постигшей тебя кончины, и, как утверждают те, которые присутствовали при последних твоих беседах, встретил ты твой жребий с твердостью и охотно, как будто бы хотел за себя оправдать государя[28]. Но и мне и дочери, кроме горести о потере родителя,, увеличивает печаль то, что не пришлось нам ни сидеть при больном, ни ходить за слабевшим, ни насмотреться, ни нацеловаться. Конечно, приняли бы мы от него заветы и внушения, которые навсегда запечатлелись бы в уме нашем. Наша скорбь - это нам нанесенная рана; вследствие столь долговременного нашего отсутствия потеряли мы его прежде окончания четырехлетия. Нет сомнения, что тебе, о лучший из родителей, не было недостатка ни в каком почете, так как при тебе сидела в высшей степени любимая жена; впрочем менее тебя оплакивали и последний свет очей твоих искал чего-то и не находил.
46. Если есть где-либо место теням людей благочестивых; если, как думают мудрецы, великие души не гибнут вместе с телом, то почивай в мире и нас и семейство твое от бессильной тоски и плача женского призови к созерцанию твоих добродетелей, а их ни оплакивать, ни сожалеть не следует. Почтим тебя лучше удивлением, чем временными похвалами, а если найдем в себе достаточно сил, то соревнованием тебе. В этом истинный почет, этим должны выражаться нежные чувства тех, кто ни ближе. Я внушил и жене и дочери - так чтить память отца и мужа, чтобы постоянно припоминать все его действия и слова и держаться твердо более славы и душевного образа, чем телесного. Не вооружаюсь я против изображений из мрамора и меди, но как лица людей, так и снимки с них непрочны и разрушению подвержены; только умственный образ вечен; его-то можешь ты держать и выражать не чуждым материалом и при помощи искусства, но твоими собственными нравами. То из Агриколы, что мы любили, чему удивлялись, остается и останется в душах людей, в вечности времени, в славе событий. Многих из деятелей прошлого, как недостойных славы и известности, покроет забвение; Агрикола же, рассказанный и переданный потомству, сохранится в памяти.
Содержание книги. Глава 1. Повод к разговору. — 2 и 3. Сущность предмета, о котором он завязался. Куриация Матерна, сделавшегося из оратора поэтом; оратор М. Апер, избранный судьею объяснений, пробует отвлечь его от занятия поэзиею. — 4. Матерн утверждает, что он посвятил себя самому возвышенному красноречию. — 6-7, Настаивает Апер на своем мнении, прославляет пользу ораторского искусства, удовольствия, достоинство и подтверждает это примерами, 8, Марцелла Еприя и Криспа Вибия. — 9. Напротив, поэтические произведения лишены пользы и значения, доставляют они лишь суетную похвалу и мимолетное удовольствие. Достойна похвалы щедрость Веспасиана в отношении поэта Салейя Басса, но еще лучше — самому в себе находить силы развивать свой природный талант. Да и удовольствия поэзия нисколько не доставляет, потому что поэтам приходится убираться в пустыню. — 10. Притом же поэты легко, подвергаются оскорблениям; вследствие этого Матерн правильнее поступил бы, если бы из аудиторий и театров вернулся на форум к делам судебным.
11-13. Матерн со своей стороны возражает, что занятие поэзиею обеспечивает безопасность и невинность, что оно доставляет гораздо больше славы, чем деятельность на форуме, и подтверждает это примерами золотого века. Да и наслаждение несравненно чище то, что доставляет уединение в леса и рощи, чем дышащее кровожадностью красноречие. Нежные музы почитателей своих отзывают от забот и попечений.
14. Приходит Випстан Мессала. Он, поклонник старины, усиливается Апра от обычая новых риторов возвратить к старинным формам. — 13 — 18. Апер возражает и поднимает вопрос, каких ораторов нужно называть древними. О них выражаются с почтением Мессала, Секунд и Матерн. Апер защищает современников и говорит, что неправильно называть древними тех, которых может признать слух одних и тех же людей. Цицерона и его современников, находящихся в руках почти всех, приверженцы старины, относят к ней. И у тех, которые называются древними, много можно видеть разнообразия и не один и тот же вид красноречия. Но свойственному человеку злорадству, все старое, прежнее нравится, а свое настоящее постыло. — 19. Кассий Север, о котором говорят, что он положил конец древнему красноречию, отклонился от старого пути не по недостатку знания, но рассудительно и разумно, когда, согласно с условиями времени и совершенно иными требованиями слушателей, необходимо было изменить и самую форму речи. — 20. И старинное красноречие имело весьма разнообразные недостатки. Слушатели требуют изложения более отделанного и приятного и поэтических красот. — 21 и 22. Затем Апер рассматривает речи и поэтические произведения Кальва, Цэлия, Цезаря, Брута, Азиния, Корвина и в особенности Цицерона, о котором отзывается с похвалою, но указывает и на недостатки, которые одни, впрочем, и нравятся его испорченным подражателям. — 23. Истинное искусство красноречия заключается в том, чтобы подражать и древним в том, что они представляют лучшего, и пользоваться тем, что удачно придумали позднейшие.
24. Затем Матерн убеждает Мессалу, оставив превозносить похвалами древних, которые, по правде сказать, в том вовсе не нуждаются, изложить причины, вследствие которых красноречие нового времени настолько удалилось от прежнего. — 25. Мессала растолковывает, кого собственно надобно понимать под древними, — и в отдаленные времена разнообразны были формы выражений; внушает, какое заключение надобно делать о красноречии Кальва и прочих, о которых говорено только что перед этим. Он присовокупляет, что если они, ораторы, старались унизить один другого, то таково уже свойство людей вообще, а не ораторов в особенности. — 26. Горячность К. Гракха и зрелость Л. Красса надобно предпочитать приторным выражениям Меценета. и погремушкам Галлиона. Кассий Север мало имеет крови и скорее ссорится, чем вступает в борьбу. Апер не привел никого, кого можно было бы поставит на ряду с Цицероном или с Цезарем. — 27-29. По просьбе Матерна, Мессала переходит к объяснению причин, вследствие которых красноречие и прочие искусства уклонились от старинной славы: обленились молодые люди, не старательны родители, преподаватели плохи и сами ничего не знают, и забыты обычаи старины. Он показывает, что у древних воспитание детей было предметом важным и священным, а у современников оно низошло до какого–то театрального баловства и риторов. — 30-32. Обильным источником красноречия в древности служили: занятие благородными науками и разнообразная ученость, а пренебрежение к ним — первая причина порчи красноречия. — 33-35. В прежнее время молодые люди, получив твердую основу домашнего воспитания, были отводимы к первостепенным ораторам и, следуя за ними, привыкали, как быть на битве своего рода, состязаться оружием, а теперь перешли в школы риторов, где изучают то, что не имеет ни малейшего применения в жизни (Здесь оказывается пробел в речи Мессалы; кажется, что утратилась и речь Юлия Секунда; следует речь Матерна: в ней недостает главы. Этот пробел силился пополнить Бротерий — в том, что сохранилось). — 36. Передает Матерн: красноречие жило в старину смутами и своеволием, партиями знатных лиц, постоянною борьбою сената против черни. — 37. Никто не достигал значительной власти без красноречия; это доказывается примерами Демосфена и Цицерона. — 38. Первый удар красноречию нанес Помпей, стеснительными мерами как бы узду наложив. Затем, 39, тесная одежда, в которую плотно стянутые и как бы замкнутые ораторы должны говорить с судьями, а также противодействия, возникшие от последних, ослабили красноречие, и самое ведение дел перенесено как бы в пустыню, тогда как прежде возбудительно действовали на оратора крики и рукоплескания. — 40. Красноречие есть порождение своеволия; оно дерзко, насмешливо, нагло и надменно и не может возникать в благоустроенных государствах, и это доказывается примерами различных народов. — 41. Менее славы и не так она блистательна в доброй нравственности и в послушании воле властителя. Каждый пусть пользуется благами своего века. — 42. Расходятся. Разговор этот имел место в шестое консульство Флавия Веспасиана Августа и Тита Веснасиана Цезаря в четвертое.
1. Не раз ты, Юст Фабий[1], задавал мне вопрос: почему, — между тем как прежние века процвели столькими дарованиями блестящих ораторов и их славою, — наш век препмущественно обеднял и утратил славу красноречия, так что едва сохранилось в нем самое имя оратора. В теперешнее время слышите вы красноречивых дельцов, адвокатов, поверенных, — как их угодно назовите, — только не ораторов. Отвечать на твой вопрос и поднять тяжесть столь великого обсуждения, — причем пришлось бы делать неблагоприятное заключение или о нашем умственном развитии, если мы не в состоянии того достигнуть, или о судах наших, если мы просто не хотим, — я вряд ли бы и дерзнул, если бы мне приходилось излагать мое мнение, а не повторять слова красноречивейших людей нашего времени, которых я, будучи еще очень молодым, слышал занимавшихся обсуждением этого вопроса. Таким образом мне нужно не напряжение собственного ума, но только верно припомнить говоренное и то, что лучшие люди и остроумно придумали и выразили основательно, причем они, каждый отдельно, приводили или различные, или одни и те же причины, по вероятные соответственно своему умственному настроению и в такой Форме, — изложить в том же виде и на тех же основаниях, сохранив последовательность — порядок состязания. Не было недостатка и в человеке, который, взяв на себя роль противоположную, старался весьма плодовито осмеять и унизить старинные времена и красноречие нашего времени ставил выше умственного развития древних.
2. На Другой день после того, как Куриаций Матерн прочел своего Катона, где, как говорили, оскорбил он умы сильных тем, будто бы он в изложении этой трагедии, забыв о себе, мыслил как Катон, и об этом предмете по всему городу были значительные толки, — пришли к нему М. Апер и Юлий Секунд, знаменитейшие в то время умы нашего форума. Их я не только старательно слушал в судебных делах, но и преследовал их и в домах, и во время их общественной деятельности, удивительно жаждая учиться и с каким–то юношеским жаром, так что я старался не пропустить ни одного слова из их разговоров, споров и тайных дружеских объяснений. Правда, очень многие со злорадством высказывали мнение, что и Секунд не очень свободно говорит, да и Апер заслужил славу красноречия скорее умом и природною силою, чем изучением и основательным знанием литературы. В действительности же и Секунд не имел недостатка в изложении (слоге) чистом, сжатом и, насколько нужно было, обильном; да и Апер, получив образование общее, скорее выказывал пренебрежение к литературе, чем был незнаком с нею, как будто бы домогаясь большей славы за свою деятельность и труды, если покажет, что его природные дарования не имеют надобности вовсе в содействии каких–либо других наук.
3. Таким образом, когда мы вошли в спальню Матерна, мы его застали сидящим и держащим в руках книгу, которую он день перед тем читал. Тогда Секунд сказал: «неужели тебя, Матерн, нисколько не страшит болтовня злонамеренных людей и тебе все–таки нравится твой Катон, несмотря на вызванное им неудовольствие? Но может быть ты занялся этою книгою с тем, чтобы ее пересмотреть тщательнее и, уничтожив то, что подало повод к превратному толкованию, хочешь выпустить в свет Катона в виде если не лучшем, то, по крайней мере, более безопасном»? — На это Матерн: «когда прочтешь ты, то и увидишь насколько Матерн сам себе должен и снова найдешь то, о чем уже слышал. Если же Катон что–либо опустил, то при следующем чтении выскажет это Тиест. Уже я составил план этой трагедии и сам в себе ее сочинил и потому спешу изданием этой книги (Катона), чтобы, разделавшись уже с этою заботою, все силы посвятить новому произведению». — «До какой степени не насытишься ты этими трагедиями! — заметил Апер. Оставив занятие красноречием и судебными делами, все время посвящаешь то Медее, то теперь Тиесту. Между тем так много дел у друзей твоих, столько колоний и муниципий[2], ждущих защиты, призывают тебя на форум, и тебя едва ли бы достало на все это, если бы ты и не взял на себя вовсе нового тебе дела — Домиция[3] и Катона, то есть наши собственные истории и Римские имена смешать (соединить) с баснями Греков».
4. На это Матерн: «суровый твой приговор смутил бы меня, если бы этот спор, часто возобновляющийся и почти постоянный, не обратился бы нам почти в привычку. И ты не перестаешь тревожить поэтов и нападать на них, и я, которому ты ставишь в упрек мое пренебрежение к занятию адвокатурою, привожу в исполнение ежедневную защиту против тебя обвиняемой тобою поэзии. Тем более радуюсь я, что представился нам теперь судья, который или запретит мне на будущее время сочинять стихи, или, — чего уже я давно желаю, — присоединит и свои, имеющие большой вес убеждения, к тому, чтобы я, бросив теснины судебных дел, в которых я достаточно и даже через меру трудился до поту лица, занялся исключительно этим красноречием более возвышенным и уважения достойным».
5. «Что же касается до меня, сказал Секунд, то прежде, чем Апер отвергнет сам меня судьею, я поступлю так, как обыкновенно делают судьи честные и скромные, отказываясь от тех разбирательств, в которых ясно видно, что одна из сторон преобладает в их расположении. Кто не знает, что нет человека мне ближе, с которым бы я был более дружен, пользуясь почти ежедневно его собеседничеством, как Салей Басс[4] и человек достойнейший, и самый усердный поэт. Действительно, если занятие поэзиею ставить в вину, то не найдется подсудимого, который представлял бы более богатый материал для обвинения». — На это Апер заметил: «оставим в покое и Салея Басса, и каждого другого, кто занимается поэзиею и ищет славы в сочинении стихов, не имея возможности заниматься судебными делами. А я, раз уже нашед посредника в нашем спорном деле, не потерплю, чтобы Матерн нашел себе защиту в товариществе многих. Но я перед вами направлю обвинение против него одного в том, что он, будучи рожден для красноречия, достойного мужа и оратора, которым он мог бы и приобрести и сохранить дружественные связи, задобрить в свою пользу народы, обязать целые провинции, теряет из виду занятие, которого нет в нашем государстве плодотворнее относительно пользы, которое и в состоянии наиболее доставить и ему личного значения, и Риму — славы и чести, и лучше которого, для придания себе известности в этой во всей империи и у всех народов, придумать невозможно. И действительно, если все наши соображения и действия должны иметь целью полезное применение к жизни, то что может быть вернее — как занятие искусством, обладая которым, ты постоянно в состоянии приносить пользу друзьям, помощь — чужим, безопасность тем, которые находятся в положении сомнительном, а завистников и врагов держать постоянно в страхе и ужасе, сам же будешь жить вполне обеспеченный, обладая в своем роде постоянным могуществом и значением? Сила и польза этого занятия, и при благополучном течении дел, обнаруживается тем, что ты держишь как бы под своим попечительством и опекою других. А если тебе будет грозить и личная опасность, то, — свидетельствуюсь Геркулесом, — в сражении не найдешь ты защиты более верной, какую, — если тебя будут обвинять и тебе будет грозить опасность, — найдешь ты в красноречии: оно вместе и оборона, и средство нападения; им одинаково можешь ты и отразить, и сам сделать нападение, — будет ли то в суде, в сенате ли, или перед государем. И недавно что противопоставил враждебным сенаторам Еприй Марцелл[5], как не свое красноречие? Вооруженный им, принял он угрожающее положение и обратил ни во что мудрость Гельвидия, хоть и не чуждую красноречивого изложения, но которой недоставало опытности и знания подобного рода состязаний. Более о пользе не скажу ничего, так как уверен, что в атом отношении Матерн и противоречить мне не станет.
6. Перехожу к наслаждениям ораторского искусства; приятность его чувствуется не в один какой–либо момент времени, но почти каждый день и каждый час. Что может быть приятнее уму свободному, благородному и рожденному для наслаждений честных, как видеть дом свой постоянно наполненным толпами сходящихся туда людей самых замечательных и сознавать при атом, что обязан этим не деньгам, не одиночеству[6], не высокому официальному в правительстве положению, но самому себе? Даже те самые старые богачи, одинокие и люди сильные, посещают беспрестанно молодого бедного человека с тем, чтобы поручать ему дела или свои собственные, или друзей. Какие богатства и какая власть могут равняться с наслаждением — видеть, что люди почтенные, старые, которые пользуются расположением (уважением) целого города, приходят и сознаются в неимении того, что всего лучше?! А далее, когда идешь, какая толпа граждан тебя провожает! Как ты обращаешь на себя внимание общества! Каким почтением пользуешься в судах! Как приятно вставать и стоять среди общего молчания, видя, что взоры всех устремлены на тебя! Толпится народ и тесным венком тебя окружает, усваивая те чувства и тот взгляд, какой принял оратор! Я перечислил всем известные наслаждения говорящих, доступные глазам и людей неопытных (не посвященных), а есть и более сокровенные, известные только самим занимающимся делом. Является ли он с речью тщательно обдуманною и обработанною, то как в самом изложении, так и в радостном чувстве есть особенные сила и значение; приносит ли он новый и еще свежий труд не без некоторого, трепета душевного, — самая заботливость ведет к успеху и усиливает наслаждение. Но главная приятность заключается в смелости своевременной и в самой внезапности изложения (импровизации). Относительно умственной деятельности верно то же, что и относительно почвы: хотя иные произведения — плод тщательной обработки и труда долговременного, но всего приятнее то, что родится само собою.
7. Что же касается до меня, — если стать откровенно говорить о себе самом, — то не тот день мне был самым приятным, когда мне предложен был латиклавий (сенаторское звание), или когда я, человек новый (незнатного происхождения), родившийся в городе далеко незначительном, — получил квестуру, трибунство или претуру, а тогда, когда, при посредственности моего какого–нибудь там дара говорить, или подсудимого защитил удачно, или какое–либо дело вел с успехом перед советом ста[7], или имел возможность заступиться перед самим государем за его отпущенников или прокураторов. Тогда мне кажется, что я становлюсь выше и трибунства, и преторства, и консульства, — имею тогда то, чего, если оно не зародится в уме, не дадут никакие распоряжения власти, никакая милость. Славу и похвалу в каком искусстве можно сравнить со славою ораторов? Они пользуются известностью не в городе только, у людей деловых и внимательных к предмету, но даже у молодых людей и отроков, по крайней мере у тех, которые здравых понятий и подают о себе хорошие надежды в будущем. Чьи имена охотнее родители дают детям своим? Чье имя повторяется чаще даже людьми несведущими и массою простого народа? — Их ораторов. Когда они проходят, их называют по имени и указывают на них пальцами. Даже приезжие и чужестранцы, слыша о них в муниципиях и колониях, как только посетят наш город, — отыскивают их и стараются видеть лицом к лицу.
8. Осмелюсь утверждать, что этот Марцелл Еприй, о котором я только что перед сим говорил, и Крисп Вибий (охотнее привожу примеры людей недавних и в свежей памяти, чем действовавших давно и забытых) — известны в самых отдаленных землях не меньше, как в Капуе или Верчелли, где, как говорят, они родились. И в этом случае известность им доставляют не триста миллионов сестерций, которые они имеют, хотя и эти богатства они получили, по–видимому, по милости своего красноречия. Сила её и возвышенное (как бы небесное) влияние во все века представляли очень многие примеры, до какого значительного положения достигали люди умственными способностями, и этому примеры имеем мы у себя, зная не по слуху только, но имея возможность поверить собственными глазами. Чем ниже и темнее их происхождение, чем более на виду была их бедность и чем стеснительнее обстоятельства, окружавшие их колыбель, — тем эти примеры нагляднее и яснее доказывают практическую пользу красноречия. Так они, не имея никаких преимуществ по рождению, не обладая независимым состоянием, ни особенно отличной нравственности, а один даже наружности с первого вида отталкивающей, — в продолжении многих лет обладали всемогуществом в государстве и, пока им угодно было, руководили общественною деятельностью и теперь первое место занимают в дружбе Цезаря, всем заправляют и даже расположение государя не лишено некоторой доли уважения; так как Веспасиан, почтенный старец и человек в высшей степени снисходительный, хорошо понимает, что прочие его друзья зависят от него и от него получили то, что в его власти и при себе оставить и перенести на других, а Марцелл и Крисп, сделавшись его друзьями, принесли то, что не от государя получили и чего дать тот не в состоянии. При стольких и столь важных преимуществах последнее место занимают титулы и статуи, хотя и они все–таки не остаются в пренебрежении настолько же, насколько, — свидетель мне Геркулес, — богатства и деньги; поносить их много найдется, но никто от них не откажется. Такими–то почестями, украшениями и средствами переполненными дома видим тех, которые с ранней молодости посвятили себя общественной деятельности и занятию ораторским искусством.
9. Что же касается до стихов и поэтических произведений, которым посвятить всю свою деятельность желает Матерн (отсюда–то почин свой имела вся речь), — то они не придают занимающимся ими никакого значения, ни пользы не приносят, а кратковременное наслаждение, пустую и бесплодную похвалу. Хотя бы это, что я теперь говорю и что скажу впоследствии, и неприятно будет слышать тебе, Матерн, — кому польза из того, что у тебя Агамемнон или Язон будут выражаться красноречиво'? Вследствие этого возвратится ли кто домой защищенный и этим тебе обязанный? Кто нашего Салея, отличного стихотворца или, — если так выразиться почетнее, — самого возвышенного поэта, или приветствует, или провожает? Даже если его, Салея, другу или родственнику или наконец ему самому придется иметь какое–либо дело, то прибегнет к тому же Секунду, а не к тебе, Матерн, потому что ты поэт, и не будет тебя просить, чтобы ты в защиту его написал стихи. Много их родится в доме Басса, и притом прекрасных и приятных, а исход их тот, что после того, как в течении целого года ежедневно и даже в продолжении большей части ночей выработает он и приведет к концу одно произведение, вынужден сам же он заискивать и просить, чтобы иметь тех, которые удостоили бы его выслушать. Да и тут все недаром, потому что и дом надобно нанять, устроить аудиторию (зал для слушания), нанять скамейки, раздать списки. И в случае если самый блестящий успех увенчает это чтение, то вся эта слава только на день или на два и, как срезанные трава или цветы, не даст никакого верного и существенного плода. Не вынесет он отсюда ни дружественных связей, ни полезных отношений, ни услуги, память о которой надолго бы осталась в душе, но одни громкие крики, суетные звуки голоса и скоропреходящее удовольствие. Недавно хвалили мы, как удивительную и возвышенную, щедрость Веспасиана в том, что он подарил Бассу пятьсот тысяч сестерций. Конечно, прекрасно — заслужить умственною деятельностью благосклонность государя; но во сколько раз лучше, — если так требует положение собственных дел, — быть одолженным лишь себе самому, заниматься развитием собственных дарований, испытывать только свою собственную щедрость? Прибавь, что поэтам, если только они захотят выработать и произвести что–либо их достойное, нужно оставить обращение с друзьями, отказаться от всяких других занятий и, как они сами выражаются, удалиться в леса или рощи или, другими словами, осудить себя на одиночество.
10. Даже общественное мнение и слава, которым одним они служат и в чем одном, по их собственному признанию, видят они вознаграждение за свой труд, не столько благоприятствуют поэтам, сколько ораторам, так как посредственных стихотворцев никто не знает, да и хороших знают очень немногие. Очень и очень редких чтений слава распространяется по всему городу. А уж о том, чтоб ей разойтись по провинциям — и говорить нечего. Ну кто же приезжий из Испании или Азии, — а уже не говорю о наших Галлах, — посетив наш город, спрашивает о Салее Бассе? Да если кто–нибудь и спросит, то, раз увидав, проходит и доволен, как будто бы посмотрел на какую–либо картину или статую. И я не желаю, чтобы эти слова мои понимали в таком смысле, как будто бы я и тех, кому природа отказала в дарованиях оратора, отвращаю от стихотворства, если только они свободное время могут провести с удовольствием в такого рода занятии и имя свое сделать сколько–нибудь известным. Я поистине красноречие все вообще, в какой бы форме оно ни выражалось, считаю делом священным и почтенным, и не только ваш котурн или громкие звуки героического стихотворения, но и лириков приятность, и распущенность элегий, горечь ямбов и шутки эпиграмм и какое еще другое видоизменение имеет красноречие, я полагаю, — должно стать выше занятия всяким другим искусством. Но у меня теперь, Матерн, дело с тобою, так как ты, между тем как твои дарования природные ставят там во главе так сказать красноречия, предпочитаешь принять направление ложное и, достигая уже высшего положения, останавливаешься на середине дороги. Если бы ты родился в Греции, где почетно заниматься и искусствами, служащими только наслаждению, и боги дали бы тебе крепость и силу Никострата[8], то не потерпел бы я, чтобы твои громадные руки, для борьбы созданные, слабели в ничтожном занятии бросания дротика или другой забаве в этом роде. И теперь я тебя от аудиторий и театров приглашаю на Форум, призываю к делам и состязаниям действительным. Тем более, что тебе нельзя даже прибегнуть к тому, чем прыкрываются многие, будто бы занятие поэзиею менее может доставить неприятностей, чем занятие, ораторским искусством. Бесполезно пропадает (выдыхается, испаряется) сила твоих прекраснейших дарований, а между тем неудовольствия навлекаешь ты не за приятеля какого–либо, но за Катона. Да и оно не находит себе оправдания в необходимости исполнения обязанности и не в верности твоему званию защитника, и не в порывах случайно и неожиданно (в потоках речи) вырвавшегося выражения, а ты как бы обдуманно выбираешь личность заметную и словам её придаешь значение. Я понимаю, что можно было бы отвечать на это: это–то именно и уславливает громадный успех, это–то и заслуживает в аудиториях особенное одобрение и затем делается предметом общих толков; а потому возьми назад твою ссылку на мнимые спокойствие и безопасность, если только возьмешься за противника более сильного. А нам достаточно являться деятелями в частных и свойственных нашему веку спорах (состязаниях), и если, высказываясь тут, и бываем мы иногда поставлены в необходимость — за друга в опасности оскорбить слух людей сильных, то во всяком случае мы доказываем на опыте верность нашу дружбе, и вольность выражений находит себе оправдание».
11. Когда Апер высказал это с большею, чем в его обычае было, резкостью и с суровым выражением лица, то Матерн снисходительно и с улыбкою сказал: «готовился было я не менее продолжительно обвинять ораторов, как Апер хвалил. Я полагал, что он, уклонясь от похвалы их, будет стараться унижать поэтов и топтать в грязь занятие стихотворством; но он довольно искусно смягчил, дозволив тем, которые не в состоянии были бы заниматься делами, сочинять стихи. Что же касается до меня, то хотя бы я может быть и имел бы силы произвести что–либо и высказаться, а все же решился поискать славы в чтении трагедий. И если я в Нероне сломил зло намеренное, посягнувшее даже на поругание всех научных занятий, и могущественное влияние Ватиния[9], то и в настоящее время всем, сколько я заслужил почета и известности, обязан более славе стихотворений, чем речей. Уже я решился отстранить себя от деятельности на форуме; не прельщают меня длинные вереницы провожающих, ни выходы их, ни множество являющихся к ним на поклон, — настолько же, насколько статуи и портреты, которые и без моего желания ворвались ко мне в дом. До сих пор мое положение и безопасность находят более защиты в моей невинности, чем в красноречии, и я не опасаюсь, что мне в сенате придется говорить когда–либо иначе, как в защиту другого.
12. А те рощи, леса и уединение, о которых так дурно отзывается Апер, приносят мне такое наслаждение, чтоб них–то именно и вижу я одно из лучших преимуществ занятия стихотворством. Оно имеет место не в шуме толпы, не так, что у дверей дожидается тебя жалобщик, не среди печальной обстановки и слез подсудимых; но дух удаляется в места чистые и невинные, наслаждается священною местностью. Тут–то зарождается красноречие, тут его сокровенная колыбель; в этом первоначальном виде и образе оно, на пользу смертных, проникло в их еще девственные и ничем порочным не запятнанные сердца. Таков был голос оракулов. А этого нашего выгодного и кровожадного красноречия практическое применение недавне и условлено упадком нравственности; оно, по справедливому твоему, Апер, выражению, придумано вместо оружия. Ведь тот счастливый и, выражаясь по нашему обычаю, золотой век был беден ораторами и уголовными делами, а обиловал поэтами и прорицателями; они воспевали великие подвиги, а не защищали злодейства. Никому не было ни большой славы, ни большего почета, во–первых у богов, — так как было общее убеждение, что они передавали их ответы и присутствовали при пиршествах, — а потом у тех священных и от богов рожденных царей, и в среде их не увидим никого из дельцов (адвокатом), но Орфея и Лина и, если ты захочешь бросить взгляд в более глубокую древность, самого Аполлона. Но если тебе может быть покажется все это слишком баснословным и придуманным, то в том конечно уступишь ты мне, Апер, что у потомства не менее чести Гомеру, как и Демосфену, и что слава Еврипида или Софокла имеет размеры не менее славы Лизия или Гиперида. И в настоящем найдешь ты людей, которые стараются унизить славу Цицерона более, чем Виргилия. И ни одно сочинение Азиния или Мессалы не пользуется такою известностью, как Медея Овидия или Вария Тиест.
13. Да и самую внешнюю обстановку поэтов и их счастливый домашний быт не устрашусь сравнить с беспокойною и тоскливою жизнью ораторов. Пусть их бурная и опасная деятельность и возводит до консульства, но я предпочитаю безопасный и уединенный приют Виргилия, находясь в котором он, впрочем, не лишен был ни милостей божественного Августа, ни известности у народа Римского. Об этом свидетельствуют письма Августа, свидетельствует самый народ, а он, выслушав в театре стихи Виргилия, встал весь и случайно находившегося в числе зрителей поэта приветствовал так, как бы самого Августа. Да и в наши времена Секунд Помпоний не уступил бы Афру Домицию ни достоинством образа жизни, ни прочностью доброй славы. Действительно, Крисп и Марцелл, подражать деятельности которых ты меня учишь, что представляют в судьбе своей завидного? Не то ли, что сами живут среди опасений? Или то, что внушают их другим? Не то ли, что, осаждаемые ежедневно просьбами, навлекают на себя негодование даже тех, для кого трудятся? Или то, что, будучи связаны необходимостью льстить, они и властвующим никогда не кажутся достаточно рабами, ни нам, насколько следует, свободными? Ну где же, тут то хваленое всемогущество ораторов? Настолько силы и значения имеют и отпущенники. А меня нежные, по выражению Виргидия, музы пусть ведут в те священные рощи, к тем священным источникам, — чуждого забот и тревог и необходимости ежедневно делать что–нибудь против своего нравственного убеждения. Не буду я дышать нездоровым воздухом форума, ни, ходить по его скользкой почве, ни с трепетом дожидаться приговора непостоянной толпы. Не будет меня пробуждать говор пришедших ко мне на поклон, ни прибежавший запыхавшись отпущенник. Не буду я, не уверенный в будущем, писать завещание, как залог моей безопасности; состояние мое. не будет больше того размера, в каком могу я его, когда наконец придет мой, судьбою назначенный, последний день, — оставить кому, я захочу. Скроют меня в могилу не грустного и сурового, но веселого и увенчанного, и память моя никому не подаст повода ни тревожиться, ни просить».
14. Только что окончил Матерн говорить, взволнованный и как бы вдохновенный, как Випстан Мессала[10] вошел в его опочивальню. Видя серьезные и внимательные лица всех, он догадался, что между ними шла· речь о важных предметах. — «Может — быть я, сказал он, пришел не вовремя, может — быть у вас тайное совещание, и вы обдумываете какое–либо важное дело»? — «Вовсе, вовсе нет, ответил Секунд; я даже желал, чтобы ты пришел ранее. Доставили бы тебе удовольствие и тщательно обработанная речь Апра, которою он убеждал Матерна — всю свою умственную деятельность и занятие обратить на судебные дела, и восторженная речь Матерна за его поэтические произведения, — речь, как и надлежало при защите поэтов, смелая и более похожая на произведение поэта, чем оратора». — На это Мессала сказал: «поистине, и эта беседа принесла бы мне бесконечное удовольствие, и то мне в высшей степени нравится, что вы, люди лучшие и времен наших ораторы, упражняете умы ваши не в публичной только (на форуме) деятельности и искусстве декламаторском, но присоединяете и состязания (споры) такого рода, которые дают пищу уму и служат самым приятнейшим применением учености и литературы не только для вас, участвующим непосредственно в этом диспуте, но и для тех, которым придется это слышать. А потому, — и Геркулес мне в том свидетель, — я настолько же нахожу достойным одобрения в тебе, Секунд, то, что, сочинив жизнеописание Юлия Азиатика, ты подал согражданам надежду, что напишешь много таких книг, насколько в Апре то, что он еще не оставил схоластических прений и предпочитает свободное время употреблять (проводить) более по обычаю риторов, чем древних ораторов».
15. На это возразил Апер: «не перестаешь ты, Мессала, питать удивление только к старому и древнему, а современные наши стремления, занятия, делать предметом посмеяния и презрения. Не раз уже слышал я такие твои речи, и ты, забыв о собственном образе твоего красноречия, утверждаешь, будто в наше время ни одного уже нет оратора, и это, как я полагаю, делаешь ты тем с большею смелостью, что не опасаешься быть заподозренным в злорадстве (недоброжелательстве), так как ты сам себе отказываешь в той славе, которую другие признают за тобою». На это отвечал Мессала: «и в таких словах моих нисколько я не раскаиваюсь и полагаю, что одинаково со мною думают и Секунд, и Матерн, да и ты сам, Апер, хотя ты иногда и стараешься уверить в противном. Хотел бы я добиться от кого–нибудь из вас — расследовать и высказать причины этой бесконечной разницы, которые я и сам по себе стараюсь разыскивать тщательно. И то, что для некоторых служит утешением, для меня только усложняет вопрос, когда я вижу, что и Греков постигла та же участь и что дальше отстоит от Эсхина и Демосфена тот жрец Ницетас или иной кто–либо из тех, которые наполняют Митилену или Ефес криками схоластических прений, чем Афер, Африкан, или вы сами удалились от Цицерона или Азиния».
16. Тут Секунд сказал: «Мессала, ты поднял вопрос очень важный и достойный быть обсужденным; но кто же в состоянии и разрешить его вернее, как не ты, который с величайшею ученостью и прекраснейшими умственными дарованиями соединяешь и тщательное занятие предметом и обдуманность»? — Мессала отвечал на это: «я вам сообщу мои об этом предмете мысли, если от вас получу заверение, что и вы будете мне помогать в нашем общем расследовании». — «За двух, сказал Матерн, я обещаю. И я, и Секунд примем на себя ту долю участия в этой беседе, какую, по нашему разумению, ты не то что опустишь, но скорее нам предоставишь. А что Апру в привычку не соглашаться, это ты не задолго перед этим высказал, да и он сам достаточно обнаруживает, что уже давно собирается защищать мнение противоположное и не может равнодушно вынести это наше, в защиту и похвалу древних, единодушие». Но это Апер сказал: «не допущу я, чтобы вы, как бы составив между собою заговор, предали осуждению век наш не выслушанным и беззащитным. Но прежде всего спрошу вас: кого называете вы древними и этим именем какой обозначаете вы век ораторов? Что до меня касается, то когда я слышу о древних, то я понимаю, что дело идет о людях, которые родились и жили давно, очень давно. Мне тогда представляются Улисс и Нестор, жизнь и деятельность которых предшествовали тысячью тремя стами годами нашему веку. А вы приводите Демосфена и Гиперида, а те, как всем известно, жили во времена Филиппа и Александра, — впрочем пережили и того и другого; а из этого явствует, что промежуток не много более 400 лет отделяет наше время от Демосфенова. И такой период времени если может — быть и покажется продолжительным, принимая в соображение слабость тел наших, но в ряду веков и соображая с беспредельностью общего течения времени — он куда как короток и к нам близок. Если, как Цицерон пишет в Гортензие, только тот год великий и настоящий, в котором положение неба и созвездий, какое есть самое возвышенное, вновь повторяется и этот год заключает тех годов, что обыкновенно у нас слывут такими, двенадцать тысяч девятьсот пятьдесят четыре, — то оказывается, что Демосфен ваш, которого вы называете старинным и древним, жил не только в одном и том же с нами году, но даже в одном месяце.
17. Но перехожу к Латинским оратором и в числе их не Менения, как я думаю, Агриппу, который и в самом деле может показаться древним, имеете вы обычай предпочитать красноречивым ораторам нашего времени, но Цицерона, и Цезаря, и Цэлия, и Кальва, и Брута, и Азиния, и Массалу, а почему вы их относите лучше ко временам древним, чем нашим, — не понимаю. Действительно, скажем о самом Цицероне. Он, как пишет отпущенник его Тиро, умерщвлен в консульство Гирция и Панзы, в седьмой день ид Декабрьских, в том году, когда божественный Август заместил консулов Панзу и Гирция собою и К. Педием. Поставь за тем пятьдесят шесть лет, в продолжение которых после того божественный Август управлял делами общественными; прибавь двадцать три года правления Тиберия, почти четырехлетие Кая и два раза по четырнадцати лет правления Клавдия и Нерона; далее Гальбы, Отона и Вителлия по одному году и вот уже шестой с тех пор, как утвердилось это счастливое государствование, которым Веспасиан нежит (балует) общественное дело, — и всего получим сто двадцать лет от гибели Цицерона до нынешнего дня, а это — период жизни одного человека. Я сам в Британнии видел старика, который признавался, что присутствовал при том сражении, в котором Британцы покушались Цезаря, делавшего к ним вторжение с оружием в руках, отбить от берега и прогнать. Таким образом, если бы этого человека, который вооруженный оказал сопротивление К. Цезарю, или плен, или добрая воля, или, наконец, случай какой–либо привели в город Рим, то он мог бы слышать и самого Цезаря и Цицерона, и присутствовать при том, что мы теперь делаем. Да и во время недавнего пожалования войскам (от Веспасиана) видели вы сами очень многих стариков, которые рассказывали, что иные из них один раз, а другие и два получили денежный подарок от самого божественного Августа; а из этого можно сделать заключение, что они имели возможность слышать и Корвина и Азиния, так как Корвина деятельность простирается до середины государствования Августа, а Азиния — даже почти до конца. Не делите же век и не зовите (старыми) древними и новыми ораторами тех, которых мог бы слух одних и тех же людей признать и как бы — соединить и связать вместе[11].
18. Это предпослал я для того, чтобы показать, что если из славы и известности этих ораторов снискивается похвала и их времени, то она, так сказать, в общем распоряжении ближе к нам, чем к Сервию Гальбе, К. Карбону и другим, которых мы по справедливости называем древними. Действительно, они какие–то лохматые, неотесанные, грубые и безобразные, и я от души желал бы, чтобы их ни в чем за образец не брали ни Кальв, ни Цэлий, ни сам Цицерон. Теперь стану я действовать тверже и смелее, если я предпошлю то, что с течением времени изменяются Формы и различные роды выражения. Так в сравнении со стариком Катоном К. Гракх и полнее, и плодовитее; более отделки и украшений слога у Красса, чем у Гракха, а в Цицероне — их обоих и основательнее, и остроумнее, и глубже. Корвин мягче и приятнее Цицерона и выражения его обработаннее. Я не задаю вопроса, кто из них красноречивее; с меня достаточно пока и того, что я доказал, что красноречие представляет не одну физиономию, но что и у тех, которых вы древними именуете, можно заметить весьма разнообразные формы изложения. И не сейчас же хуже то, что не одинаково. Уж в этом виновато природное злорадство человека, что старое всегда в почете, а настоящее (то, что есть) — в пренебрежении. Можно ли усомниться в том, что находились и такие, которые удивлялись более Аппию Цэку, чем Катону? Достаточно известно, что и у Цицерона не было недостатка в порицателях и что им он казался напыщенным и надутым, не довольно сжатым, но через меру вдававшимся в многословие и подробности и вообще не довольно аттическим. Конечно, вы читали письма Кальва и Брута к Цицерону; из них легко заметить, что Кальв казался Цицерону безжизненным, а Брут пустословным и чуждым логической связи мыслей. Да и о Цицероне Кальв был понятия нехорошего, как о слабом и лишенном силы (ораторе). А Брут, — и при этом употреблю его собственные выражения, — называл Цицерона искалеченным и охромевшим. Если ты спросишь меня о моем мнении, то я скажу, что они все правду говорили; но я не замедлю перейти к каждому отдельно, а теперь у меня дело с ними со всеми вместе[12].
19. Действительно, поклонники древности проводят обыкновенно рубеж, разграничивающий древнее красноречие от нового; относя его к Кассию Северу, о нем они утверждают, что он первый уклонился от древнего и прямого способа говорить. Я утверждаю, что он не по недостаточности умственных дарований и не по незнанию литературы обратился к новому способу изложения, но обдуманной основательно. Он видел, — о чем я только что перед этим говорил, — что, с изменением условий времени и требований слушателей, необходимо переменить Форму и вид речи. Легко переносил прежний тот народ, как необразованный и грубый, бесконечно — длинные и сложные речи. Уже похвалы заслуживало то самое, если кто сумел употребить целый день излагая свою речь. В почете были тогда длинные подготовительные вступления, подробный рассказ происшествия, начатый издалека, похвальба разнообразными подразделениями, последовательность тысячи доказательств и вообще все иное, чему учат самые сухие произведения Гермагоры и Аполлодора. А если кто, понюхав хоть немного философии, из неё вставлял в свою речь какой–нибудь отрывок, то его превозносили до небес похвалами. И не удивительно: все это было тогда ново и неизвестно; из числа самих ораторов весьма немногие знакомы были с наставлениями риторов и правилами философии. Но теперь, когда все это сделалось общим достоянием, когда в толпе слушателей найдется вряд ли один, который хотя поверхностно не был бы знаком с началами науки, красноречию нужны новые, и более изысканные пути для того, чтобы оратор мог избавить от утомления слушателей, в особенности когда он говорит перед судьями, которые силою и могуществом, а не правом и законами расследуют дело, которые сами назначают время, а не принимают его. Они не ждут оратора, пока ему будет угодно говорить о самом деле, но часто сами ему делают внушения и, если он пустится в околичности, они его останавливают и высказывают необходимость спешить[13].
20. В настоящее время кто потерпит оратора, который начнет с того, что станет говорить о собственном здоровье? А таковы почти все вступления Корвина. Кто будет иметь терпение дождаться конца пяти книг против Верреса? Кто согласится, теряясь в риторических подробностях, терпеливо прочесть те громадные свертки, которые существуют за М. Туллию и А. Цецину? А в нынешнее время судья идет вперед говорящего, и если только его не заманивает и не увлекает плавное изложение доказательств, разнообразие мыслей, прелесть и обработанность описаний, то он отвращается от говорящего. Да и толпа присутствующих, слушатели случайно пришедшие и праздношатающиеся привыкли уже требовать веселого и приятного изложения. И столь же мало могут они вынести в судебных делах скучные и непривлекательные формы древности, как и того, если бы кто теперь на сцене захотел бы подражать движениям Росция или Турпиона Амбивия. Уже и самые молодые люди, положенные так сказать под самым молотом учения, посещающие ораторов с целью для себя просьбы, желают не только слышать, но и домой принести что–либо замечательное и достойное быть сохраненным в памяти. Передают друг другу и нередко пишут в свои родные колонии и провинции, если кто–либо выразит новую мысль сжато и умно, или если какое место речи отличится изысканным и поэтическим блеском. Теперь от оратора требуют поэтических красот — не тех грубых Аттия и Пакувия, но заимствованных из святилища Горация, Виргилия и Лукана. Вследствие этих–то требований слушателей и судей, речи современных нам ораторов и красивее, и украшеннее. И речи наши не менее впечатления производят тем, что, достигая до слуха произносящих суд, приносят наслаждение. Неужели ты сделаешь заключение, что храмы нашего времени не так прочны вследствие того, что они воздвигаются не на грубой известке и из безобразных черепиц, но блестят мрамором и золотою отделкою?
21. А что касается до меня, то я вам напрямик признаюсь, что я относительно некоторых из древних с трудом могу удержаться от смеха, а относительно других — от позыва ко сну, и из огромного числа назову не одного Кануция или Арния, или Фурния и других подобных[14], которые в этом приюте страждущих (больных) обнаруживают свою худобу и выказывают кости. Даже сам Кальв, хотя и оставил, как я полагаю, 120 книг своего сочинения, с трудом удовлетворяет меня одною или двумя из своих речей. Я вижу, что такое мое мнение подтверждают и другие, кто прочел когда–либо речи Кальва против Азиния или Друза. Но вне всякого сомнения, что в руках людей, занимающихся этим предметом, постоянно обращаются обвинения, которые имеют заголовок против Ватиния, и в особенности из них вторая речь. Она обильна прекрасными и мыслями, и выражениями, и приспособлена к слуху судей. И из этого можно видеть, что и сам Кальв понимал лучшее и что в нем не доставало ни желания выразиться, поизысканнее и получше, ни дарования и сил. Далее, что сказать о Цэлиевых речах? — Эти, конечно, нравятся, и если не вполне (не все), то части их, в которых признаем блеск и возвышенность тех времен; а неприличные выражения, отсутствие связи между частями и необработанные мысли (собственно — ощущения) отзываются древностью, и не полагаю, чтобы нашелся такой слепой обожатель древности, который стал бы превозносить в Цэлие именно то, что в нем есть старинного. Сделаем, разумеется, снисхождение К. Цезарю, что он, при своих обширных планах и занятиях делами, относительно красноречия сделал меньше, чем требовал того божественный (возвышенный) его ум. В том, что Цезарь в речах ниже своей славы, соглашаются даже его самые усердные поклонники. И действительно, вряд ли кто читает сочинения Цезаря за Деция Самнита, — Брута за царя Деиотара и другие произведения столь же растянутые и бесцветные, кроме разве тех, для которых и стихотворения этих же лиц служат предметом удивления. А они писали и стихи и внесли их в библиотеки, не лучше Цицерона, но с большим чем он счастьем, так как о них знают гораздо меньше. Да и Азиний, хотя родился во время гораздо более близкое к нам, по–видимому, занимался между Менениев и Аппиев. Не только в трагедиях, но даже и в речах служит он отголоском Пакувия и Аттия, — до того он жесток и сух. А относительно речи верно то же, что относительно тела человека: только то и красиво, где не выдаются жилы и кости можно перечесть, но умеренная и здоровая кровь наполняет члены, придает им свежесть и самые жилы прикрыты цветом здоровья, приятным и для глаз. Не хочу преследовать Корвина, так как не от него зависело выразить живость и красивые формы, нам современные; достаточно сообразить, насколько его суждению соответствовали силы духа или ума[15].
22. Перехожу к Цицерону, у которого была такая же борьба с современниками, какая у меня с вами. Для тех предметом удивления служили древние, а Цицерон ставил выше ему современное красноречие и ни в чем не опережает он столько ораторов того же века, сколько рассудительностью. Он первый занялся обработкою речи, первый применил к делу и выбор слов, и искусство творчества; он первый попытался пустить в ход более веселые (приятные) выражения и блеснул новостью некоторых мыслей. В особенности заметно это в тех речах, которые сочинил он под старость и к концу жизни, то есть когда он более развился, когда долговременная опытность и примеры научили его, какой способ изложения самый лучший. А прежние его речи не чужды недостатков свойственных периоду древности: медленно приступает он к делу, излагает обстоятельства его слишком длинно и многословно, вдается в излишние и бесполезные отступления, с трудом доступен чувству, очень редко воспламеняется и только немногие мысли выражает удачно, ясно и определительно. Ничем нельзя тут воспользоваться, не чего вынести, и как в неотделанном строении хотя стены крепки и прочны, но недостаточно выполированы и блестят. А я желаю, чтобы оратор, как богатый и щедрый отец семейства, жил бы под кровлею, которая не только бы защищала его от ветра и дождя, но на которой зрение и глаза останавливались бы с удовольствием; чтобы дом его был не только снабжен утварью достаточною для необходимых потребностей, но и украшен золотом и дорогими камнями, так чтобы вещи не раз можно было бы брать в руки и смотреть на них с удовольствием. Напротив, пусть вовсе устранены будут предметы уже стертые и имеющие дурной запах. Пусть не будет ни одного слова как бы покрытого ржавчиною, ни фраз чуждых одна другой и бессвязных, какие обыкновенно допускаются в летописях. Пусть оратор избегает противных и неуместных пошлых шуток, разнообразит свое произведение и все отдельные предложения не заканчивает одним и тем же образом.
23. Не желаю я тешиться насмешками над (такими выражениями Цицерона, как): колесо счастья, Верресово правосудие, оно же похлебка из свинины, и словами, которые повторяются едва ли не во всяком третьем периоде во всех речах, вместо заключительного вывода: по–видимому, так кажется (esse videatur). Но и это я привел против воли и опустил гораздо большее, что, впрочем, одно служит предметом удивления и подражания для тех, которые именуют себя древними ораторами. Никого именовать не буду, — достаточно с меня обозначить род людей. Да и вам во всяком случае не безызвестны люди, которые Луцилия читают вместо Горация и Лукреция вместо Виргилия, которым претит красноречие твоего Авфидия Басса или Сервилия Нониана в сравнении с Сизенною или Варроном, которые. смотрят с пренебрежением и отвращением на сборники (сочинений) наших риторов и с удивлением на сочинения Кальва. Их, когда они, по обычаю древних, разводят басни перед судьями, и слушатели не удостаивают внимания, и толпа не слушает; с трудом лишь хватает терпения у поверенного противной стороны. До такой степени чуждые живости и отделки, они самого того, которым хвалятся, — здоровья, — достигают не твердостью, но отказывая себе в существенной пище. Даже относительно тела врачи не одобряют того состояния здоровья или правильнее — лишь отсутствия болезни, которое достигается излишнею, тоскливою мнительностью. Мало того, чтобы не быть больным, нужно быть крепким, веселым и бодрым. Только болезни чужд тот, в ком хвалят одно здоровье. А вы, люди самые красноречивые, как можете, как и делаете, прославьте век наш прекраснейшим видом красноречия. Действительно, вижу я, что и ты, Мессала, подражаешь древним в том, что они имеют лучшего, и вы, Матерн и Секунд, до такой степени соединяете с солидностью (основательностью) мыслей отделку и красоту выражений, так богаты вы изобретательностью, в таком порядке и, если того требуют обстоятельства дела, с такою плодовитостью, а где нужно бывает — с такою сжатостью и краткостью, таким изящным слогом, с такою полнотою мыслей, так выражаете ощущения, так умеряете (сдерживаете) вольность, что даже если наш приговор найдет себе противодействие в зложелательстве и зависти, правду о вас скажут наши потомки»[16].
24. Когда окончил говорить Апер, Матерн сказал: «узнаете вы силу и пылкость нашего Апра? Как горячо, с каким упорством защищает он наш век, как плодовито и разнообразно осыпал он бранью древних! С каким не только умом и находчивостью, но даже ученостью и искусством он от них же (древних) позаимствовался богатым материалом для их же преследования! Впрочем, ты, Мессала, не должен изменять твоему обещанию. Не требуем мы защитников древности и никого из наших, хотя только что перед этим мы и удостоились похвалы, не будем сравнивать с теми, которых Апер счел достойными осуждения. Да и сам он вовсе не так думает, но, по старинному обычаю и в других местах у ваших философов часто употребляемому, он только взял на себя роль противника (в душе ей не сочувствуя). Выскажи нам не похвалу древним, — достаточно находят они ее в своей славе, — но причины, вследствие которых мы настолько удалились от их красноречия, в особенности принимая в соображение то, что, сводя счет времени, видим, что от гибели Цицерона до сего дня прошло всего сто двадцать лет».
25. Тогда Мессала стал говорить следующее: «последую предписанной тобою, Матерн, форме. И не долго придется возражать Апру, который поднял сначала, как я полагаю, спор о словах, будто бы мало основания назвать тех древними, о которых вполне достоверно известно, что они жили за сто лет до нас. А я о словах спорить не стану: назовет ли он их древними, или старшими, или иным, каким ему заблагорассудится, именем, лишь бы признано было, что красноречие того времени было гораздо замечательнее нашего. Да и той части речи Апра не буду оспаривать, а даже прямо признаюсь, что в одном и том же периоде времени существуют разнообразные формы выражения, а не говоря уже в веках различных. Но подобно тому, как в ряду ораторов Аттики первое место обыкновенно дают Демосфену, а ближайшие по нем занимают Эсхин и Гиперид, Лизиас и Ликург, а все единодушно согласны в том, что этот век ораторов заслуживает преимущественно одобрения, так у нас Цицерон конечно прочих красноречивых людей ему современных оставляет позади (опережает); а Кальв, и Азиний, и Цезарь, и Цэлий, и Брут, каждый по своему праву, предпочитаются и тем, которые были раньше их, и тем, которые после их, и не важно то, что они расходятся в частностях, имея общее родовое сходство: сжатее Кальв, серьезнее Брут, энергичнее, сильнее и плодовитее Цицерон; но все служат выражением одного и того же здорового и свежего красноречия, так что чье бы ты из их сочинений ни взял в руки, сейчас признаешь, что хотя и при разнообразных умственных дарованиях, но есть какое–то единство и сродство суждения и воли. Что же касается того, что они старались унизить друг друга (существует кое–что содержащееся в их письмах, из чего можно заметить взаимное недоброжелательство), то это порок не ораторов, а людей. Действительно, я того убеждения, что и Кальв, и Азияий, и сам Цицерон имели обыкновение и завидовать, и поревновать, и не чужды были других недостатков, слабости человеческой свойственных. Полагаю, впрочем, что из числа всех вышепоименованных Брут не из зависти или зложелательства, но простодушно и прямо, открыл свое мнение. Мог ли Цицерону завидовать тот, который, как мне кажется, и самому Цезарю не завидовал? А что касается Сервия Гальбы и К. Лэлия или кого другого из древних он, Апер, не будет переставать задевать, то нет надобности в защитнике, если я и признаюсь, что кой–чего и недоставало их красноречию, как еще только родившемуся и недостаточно окрепшему, возмужавшему.
26. Во всяком случае, если бы, оставив тот лучший и совершеннейший род красноречия, пришлось выбирать форму речи, то я, конечно, — свидетельствуюсь в том Геркулесом, — предпочел бы порывы К. Гракха или зрелость Л. Красса изысканности Мецената или погремушкам Галлиона. Настолько лучше оратору надеть самую лохматую одежду, чем блистать роскошными и позорно блестящими одеждами, свойственными людям развратного образа жизни. По моему мнению, ораторским и назвать даже нельзя то искусство, недостойное и вообще мушиные которым большинство деятелей нашего времени пользуются так, что необузданностью слов, пустотою содержания и полным произволом изложения подражают приемам сценического искусства. И то, что и слышать даже вряд ли прилично, считают за славу, похвалу и доказательство ума, а именно будто бы их речи поются и пляшутся. Отсюда–то получило свое начало то отвратительное и неуместное, некоторыми, впрочем, часто повторяемое выражение, которое имеет тот смысл, будто бы ораторы наши умеют нежно говорить, а балетчики (искусно) красноречиво прыгать. Во всяком случае не стану отрицать, что Кассий Север, — а его только одного, дерзнул Апер назвать по имени, — если сравнить его с теми, которые были впоследствии, может по справедливости быть назван оратором, хотя в большей части· сочинений своих имеет более силы, чем крови. Он первый отбросил с пренебрежением последовательное изложение, сущности дела, пренебрег скромностью и стыдливостью слов и даже с тем самим оружием, которым пользуется, не умел сладить как следует, в усилии больнее ударить, скорее по большей части сам падает и не борется (состязается), а ссорится, бранится. Во всяком случае, как я сказал, если сравнить его с теми, которые за ним последовали, то и разнообразием изучения, и прелестью образованности, и силою самих природных бесспорных дарований далеко превосходит всех прочих, из которых никого наименовать и на бой вывести Апер не решился. А я ожидал, что он, Апер, обвинив Азиния, Цэлия и Кальва, выведет нам целый строй и назовет нам еще большее число или по крайней мере столько же, из которых могли бы мы — одного противопоставить Цицерону, другого Цезарю и наконец каждому порознь — каждого порознь. Но он удовольствовался осыпать порицаниями древних ораторов поименно, — не дерзнув похвалить никого из тех, что были после, иначе, как вообще и в целом. Я полагаю, что он опасался оскорбить многих, упомянув только о некоторых. Да и действительно, кто из схоластиков не тешится в душе убеждением, что если он сам себя и не ставит выше Цицерона, то непосредственно за Габинианом.
27. А я не постыдился бы наименовать их отдельно для того, чтобы тем легче из предложенных примеров было бы ясно, какими силами сломлено (подорвано) и уменьшено красноречие. — «Торопись, сказал Матерн, и лучше исполни обещанное. А мы желаем извлечь не то, что древние красноречивее, что в моем мнении есть дело доказанное, очевидное и вне всякого сомнения, — но разыскиваем причины, которые, как ты не задолго перед этим сказал, ты привык обсуждать, будучи совершенно покойным и нисколько не питая раздражения к красноречию нашего времени, прежде чем оскорбил тебя Апер, затронув (дорогих тебе) предков». — «Нисколько не оскорблен я, сказал на это Мессала, возражением нашего Апра. Да и вы не должны оскорбляться, если что–либо случайно кольнет (неприятно поразит) слух ваш. Вам известно, что в подобного рода спорах закон — высказывать суждение ума, нисколько не обращая внимания, будет ли оскорблено чувство или нет». — «Принимайся за дело, сказал Матерн, и когда ты станешь говорить о древних, пускай в ход ту же свободу, которой мы изменили еще более, чем красноречию»·.
28. И Мессала: «ты, Матерн, отыскиваешь причины не глубоко скрытые и не безызвестные ни тебе самому, ни Секунду, ни Апру, хотя вы мне поручили высказать то, что мы все чувствуем. Кто не знает, что и красноречие, и прочие искусства сделались неверны той прежней древней славе, не потому чтобы людей не было, то есть чтобы в них обнаруживался недостаток, но вследствие отсутствия у молодых людей любви к серьезным занятиям, нерадения родителей, невежества тех, которые берут на себя звание преподавателей, и забвения древнего обычая. Все эти беды, получив свое начало первоначально в Риме, потом распространившись по Италии и уже водворяются и в провинциях, хотя наше (зло) нам известнее. Говорю я о городе и тех наших собственных внутренних, домашних наших недостатках, которые так сказать из колыбели принимают родившихся и в каждом возрасте получают все более и более приращения. Прежде я в немногих словах скажу о строгости и обычаях предков относительно воспитания и образования детей. Во–первых, ребенок каждого, родясь от целомудренной матери, воспитывался не в комнатке наемной кормилицы, но в объятиях матери и на её груди. Главная похвала (честь) матери заключалась в том, чтобы смотреть за домом и· заботиться о детях. Выбирали обыкновенно какую–нибудь родственницу не молодых лет и её испытанной отличной нравственности вверяли потомство, целого семейства. Перед нею не произносилось слова неприличного и невозможно было ничего делать, что имело бы вид нечестного. И она, эта родственница, свято, набожно, с сознанием важности своего назначения управляла не только занятиями и мыслями детей, но даже их отдыхом, забавами и играми. Так, известно нам, Корнелия мать Гракхов пропитала их, так Аврелия мать — Цезаря, а Атия мать — Августа, и сделали из них и детей и людей достойных самой высокой' судьбы. Строгость и порядок такого воспитания имели целью, чтобы природа (свойства каждого) чистая и неиспорченная, недоступная никакому влиянию или впечатлению зла, со всею жадностью усваивала только все честное и хорошее, и обратится ли к делу военному, к науке права, к изучению красноречия, отдавалась бы своему занятию вполне, безусловно и всеми силами.
29. А теперь дитя, как только родится, вверяется какой–нибудь Греческого происхождения служанке; ей придают одного или двух рабов, взятых на удачу из общего числа их, по большей части худших, не употребляемых ни на какое серьезное дело. Их побасенки и вранье первые наполняют нежные и неопытные умы, и никто в целом доме не заботится о том, что перед хозяйским ребенком говорят или делают. Да нередко и сами родители не приучают детей ни к честности, ни к скромности, но к полному своеволию и болтовне, вследствие чего мало–помалу вкрадывается бесстыдство и пренебрежение к своему и чужому. А мне кажется, что самые коренные и свойственные нашему городу недостатки почти зарождаются одновременно с самими детьми во чреве матери, — это любовь к сценическим зрелищам, страсть к гладиаторам и лошадям. Предавшись вполне таким занятиям и постоянно о них думая, сколько же места оставляет ум для наук добра (для честных и добрых занятий)! Войдите в аудитории и послушайте, о чем преимущественно, если не исключительно, говорят наши молодые люди. Да и сами преподаватели чаще всего о тех же предметах говорят со своими слушателями. Учеников приобретают не строгим и добросовестным учением и не доказательствами ума, но заискиваниями, приветствиями, ухаживанием и лестью. Не буду подробно говорить о первых началах учения, в которых очень мало делается полезного; недостаточно времени и труда употребляется как для знакомства с писателями, так и для изучения древности и для знакомства и с событиями, и с людьми, и с обстоятельствами (условиями) времени.
30. Спешу перейти к тем, которых называют риторами. Когда их занятие (ремесло) впервые введено в этот город, хотя у наших предков никакого значения не имело, о чем я сейчас и буду говорить, теперь необходимым считаю обратить внимание на ход образования, которым, как нам известно, пользовались те ораторы, которых бесконечный труд и ежедневная деятельность мысли и упражнения их во всяком роде умственных занятий — явствуют из их сочинений. Конечно, известна вам книга Цицерона, озаглавленная Брут; в конце её (в начале она содержит перечисление древних ораторов) Цицерон излагает свои начинания, постепенное развитие и как бы воспитание своего красноречия. Он говорит, что гражданское право изучил у К. Муция, а у Филона академика, у Диодота стоика основательно ознакомился со всеми частями философии. Недовольствуясь даже теми учителями, которых в изобилии представлял ему город (Рим), он проехал Ахайю и Азию, чтобы охватить (обнять) все разнообразие различных наук и искусств. А потому–то поистине в сочинениях Цицерона на каждом шагу замечаете вы, что ему не чуждо было знание ни геометрии, ни музыки, ни грамматики, ни вообще какой–либо другой благородной науки. Он знал хорошо и утонченности диалектики, и пользу нравственной части (стороны), и причины вещей и их изменения. Итак, действительно, мои добрые друзья, только из основательного и разнообразного изучения, из многих наук и знания всех предметов исходит тот обильный ключ дивного красноречия. Притом сила оратора и его деятельность, — не так как прочих предметов, ограничивается тесными и короткими границами; но оратор — тот, кто в состоянии говорить о каждом вопросе красноречиво, с приятностью и убеждением, соответственно достоинству предмета, потребностям времени и к наслаждению слушателей.
31. Вот какими побуждениями руководствовались те древние ораторы. А чтобы достигнуть цели, они понимали необходимость — не декламациею заниматься в школах риторов и не тем, чтобы вымышленными — и ни в каком отношении не представляющими ничего общего с действительностью состязаниями, служащими только разве для упражнения языка и голоса, но голову свою переполнить хотели они теми познаниями, которые относятся до борьбы между добром и злом, честным и позорным, справедливым и несправедливым. А такова–то именно сущность предмета, о которой приходится говорить оратору. Потому что в судебных делах о справедливости, в спорах о честности — говорим так, что по большей части все это между собою некоторым, образом перемешивается. Об этих предметах говорить обильно, разнообразно и изящно никто не будет в состоянии, если не ознакомится хорошо с натурою (природою) человека, с сущностью добродетелей, превратностью пороков, и хорошо будет разуметь то, чего нельзя отнести ни к добродетелям, ни к порокам. Из этих–то источников вытекает и то, что легче раздражение судьи или вызовет, или утишит тот, кто хорошо знаком со свойствами гнева; скорее побудит к состраданию тот, кто знает, что такое милосердие и на какие струны человеческого сердца действовать нужно. Оратор опытный в таких знаниях и навыкший хорошо употреблять их, будет ли иметь дело со слушателями враждебно расположенными, с находящимися ли под влиянием сильного желания, или зависти, или печали, или опасений, вполне будет управлять умами их. По мере того, чья натура будет чего требовать, он то и будет пускать в ход и так настроит речь, имея весь нужный запас и отложив его для пользования по мере надобности. Некоторые более имеют веры к сжатому и сокращенному способу выражения, где из каждого порознь заключения тотчас же делается вывод; на таких действовать приносит много пользы диалектикою. Другим более нравится изложение речи обильное (многословное) и плавное, где преимущественно основывается все на общих выводах. Чтобы действовать на таковых, позаимствуем кое–что от перипатетиков, а те представят нам уже совсем прилаженные и ко всякому состязанию готовые места. Академики дадут нам способность бороться мыслью и словом: Платон — глубину мыслей, а Ксенофонт — красивую их Форму. Да и не совсем не кстати будет оратору воспользоваться некоторыми честными возгласами Епикура и Метродора, и притом так, как потребует сущность предмета. Ведь приходится нам не мудреца учить и действовать не в общине стоиков, а иметь дело с людьми, которые должны не некоторые науки исчерпать, но со всеми хотя понемногу ознакомиться. Вследствие этого древние ораторы соединяли и знание гражданского права, и знание грамматики, музыки и геометрии. Конечно, приходится иметь дела, даже и большую часть и почти все, в которых необходимо знание права, а много, очень много таких, где требуется знание и других наук.
32. И пусть мне никто не отвечает: достаточно того, чтобы ко времени выучиться чему–либо простому и однообразному. Во–первых, иначе мы пользуемся собственным и тем, что в нашем распоряжении, и очевидно, что большая разница — владеет ли сам тот, кто высказывает, или позаимствовал. За тем самое знание разнообразных наук служит нам честью и в других родах деятельности, и сам, где менее всего ждал бы, блистает и дает превосходство. И это понимает не только слушатель ученый и разумный, но и народ, и тотчас же сопровождает такою похвалою, что сознает и основательную его ученость, и то, что он прошел все степени развития красноречия, и наконец, одним словом, то, что он вполне оратор. А я опять–таки утверждаю, что оратор иначе и явиться не может и никогда не являлся, как только тот, который, как бы на бой снаряженный всем оружием, так на форум выступает, запасшись самыми разнородными сведениями. А это до такой степени пренебрегается краснобаями нашего времени, что в их речах найдете самые пошлые выражения ежедневной речи, самые позорные и постыдные недостатки. Обнаруживают они незнание законов, не помнят сенатских решений, право гражданское сами же подвергают осмеянию, со страхом и-робостью смотрят на занятие мудростью и наставления людей умных и красноречие сводят к немногим общим мыслям и тесному кругу деятельности, как бы лишив его высокого положения (согнав его с царства). Так что это искусство, стоявшее некогда во главе других и переполнявшее сердца всех массою превосходнейших сведений, теперь, ощипанное и оборванное, без всякого убора, без почести, выражусь — почти утратив свое благородство, — преподается теперь в виде самого опозоренного ремесла. И в этом–то нахожу я первую и самую главную причину, почему мы так много удалились от красноречия древних ораторов. Если нужно свидетелей, то кого же лучше наименую, как у Греков Демосфена? А о нем сохранилось известие, что он был одним из усерднейших слушателей Платона. Да и Цицерон в таких, как я полагаю, приводит выражениях: «что он относительно красноречия сделал, то достиг этого при посредстве не риторов, но академии». Есть и другие причины, великие и важные, которые справедливость требует, чтобы вы высказали сами, так как я уже исполнил мою обязанность и, согласно моей привычке, оскорбил уже достаточно многих, и если бы им пришлось случайно меня слышать, то наверное знаю, что они скажут, что я в моих похвалах знанию нравственности и философии, которое я признаю необходимо — нужным для оратора, вторю моим же собственным глупостям (безрассудным увлечениям)».
33. Матерн на это сказал: «а мне так кажется, что ты взятую на себя обязанность не только не исполнил совершенно, но даже лишь начал и обозначил как бы только некоторые основания и черты. Ты высказал, в чем обыкновенно заключалось изучение у древних ораторов, ты обнаружил разницу нашего бездействия и незнания сравнительно с их усердными и плодотворными занятиями. Жду остального, чтобы, как я от тебя узнал, что и они не знали и мы не знаем, так и ознакомиться с тем, какими упражнениями (практическими занятиями) юноши, готовые выступить на деятельность общественную (на форум), имели обычай питать и упрочивать свои умственные способности. А что красноречие заключается не в искусстве и науке, но гораздо более в способности (природном даровании), того, я думаю, отрицать и ты не станешь, да и присутствующие выражением лица это, по–видимому, подтверждают». Затем, когда и Апер и Секунд с тем же согласились, Мессала, как бы начав сызнова, стал говорить следующее: «так как я, по–видимому, достаточно показал начала и семена древнего красноречия, высказав, в каких искусствах древние ораторы находили себе уроки и наставления, изложу теперь их упражнения (практическую деятельность), хотя и в самом искусстве уже есть упражнение и никто не может усвоить столько отвлеченных и столь разнообразных сведений, если не присоединит к науке размышление, а к размышлению способность, к способности же присоединится сила красноречия. Вследствие этого ясно, что одно и то же основание и усвоения того, что будешь высказывать, и высказывания того, что усвоишь. Но если кому это кажется несколько темным и если кто отделяет науку от практической деятельности, то и тот наверное согласится, что ум, снабженный и запасшийся этими науками, явится более готовым и на практическую деятельность, которая составляет, по–видимому, главную заботу ораторов.
34. Вследствие этого у предков наших тот молодой человек, который готовится к деятельности форума и красноречию, уже получив основу хорошего домашнего воспитания, сделав запас полезных знаний, был отводим отцом или родственниками к тому оратору, который занимал первенствующее положение в обществе. Быть при нем неотлучно, брать с него пример, с жадностью ловить каждое его слово, как в защите дел судебных, так и в речах к народу — вот в чем навыкал молодой человек, и он даже обучался принимать участие в состязаниях и присутствовать при перебранках и, так выражусь, принимать деятельное участие в словесной борьбе. Таким образом молодые люди разом приобретали много опытности, много твердости и еще более рассудительности. Учение их происходило так сказать при свете дня и так сказать среди самих опасностей, где никто безнаказанно не мог высказать ничего глупого и неуместного без того, чтобы и судья не отверг бы этого с пренебрежением, и противник поставил бы в упрек, да и наконец сами адвокаты (защитники дела) не встретили бы с презрением. Вследствие этого молодые люди пропитывались истинным и не испорченным красноречием, и хотя они находились при одном ораторе, но имели возможность ознакомиться во многих делах и суждениях со всеми лучшими деятелями своего времени. Притом в самом народе имели они толпы самых разнообразных слушателей и таким образом легко могли примечать, что в ком они или одобряют или нет. Таким образом и не было недостатка в наставнике и притом лучшем и самом избранном, который показывал красноречие в его настоящем виде, а не один лишь его призрак, да и противники сражались оружием настоящим, а непалками. Слушателей было всегда в избытке, постоянно, новых, из людей как расположенных, так и завидующих, и ничто ни хорошо, ни дурно сказанное не могло пройти не замеченным. Вам хорошо известно, что великая и прочная слава красноречия снискивается настолько же на скамьях противников, сколько и на своих, да и та слава, которая приобретается там, имеет тверже основание и на нее больше положиться можно (она вернее). Таким–то образом, и при таких–то преподавателях тот молодой человек, о котором мы говорим, ученик ораторов, слушатель форума, постоянно следивший за судебными приговорами, приобретал знания и опытность через примеры других. Ежедневно слушая, знакомился он с законами, знал хорошо всех судей, постоянно привыкал к народным собраниям, имел случай часто знакомиться с привычками и нравом слушателей, — принимал ли он на себя роль обвинителя или защитника, но один и безо всякой помощи становился в уровень какому бы то ни было делу. На девятнадцатом году жизни Л. Красс — К. Карбона, на двадцать первом Цезарь — Долабеллу, на двадцать втором Азиний Поллион — Катона, немного разве постарше Кальв — Ватиния преследовали такими речами, которые мы и теперь читаем с удивлением.
35. А теперь наших молодых людей отводят в театры схоластиков, называемых риторами. А что они были уже во времена не задолго до Цицерона и нашим предкам не нравились, видно из того, что при цензорах Л. Крассе и Домицие получили приказание запереть свои школы бесстыдных потех. Но, как я начал говорить, отводят наших молодых людей в школы, где — не легко мне решить, что больше вредит умственному развитию — самое ли место, или соученики, иди род занятий. Самое место не представляет ничего уважения достойного, и туда не входит никто, кроме совершенно незнакомых с его сущностью. В обществе соучеников — ничего полезного, так как дети среди детей, отроки среди отроков, с равною доверчивостью и невниманием к словам и слушают и говорят. Самые практические занятия (упражнения) по большей части вредны. Два рода предметов имеют обыкновенно ход у риторов: убеждения и споры; из них убеждения, как гораздо более легкий род занятий и не требующий обдуманности, поручается детям, а споры более возмужавшим; но что это за сочинения и как они невероятно слагаются. Следует и то, что к сущности дела, от действительности далекой — применяется декламация. Таким образом случается, что слова в похвалу убийцам тиранов, изложения жалоб изнасилованных, средств против морового поветрия, кровосмешения матерей и вообще предметы, о которых ежедневно толкуют в школах, на форуме или редко, или вовсе никогда не преследуются напыщенными выражениями, а когда дело доходит до настоящих судей обдумать дело и не высказать ничего пошлого и неприличного.
36. Сильное красноречие, как пламя, находит себе пищу в сущности предметов, вызывается побудительными причинами и в самом горении приобретает новую силу. То же основание вызвало и в нашем обществе красноречие древних. И действительно, если ораторы и наших времен достигли того, что следует делать при общественном порядке устроенном, покойном и благополучном, то во всяком случае смуты, и неурядицы прежнего времени давали более простора ораторам; при общем замешательстве, при отсутствии одного распорядителя судеб общества и государства, каждый оратор имел настолько силы и значения, насколько мог он действовать на народ. Вследствие этого постоянно предлагали они проекты законов, стараясь снискать расположение народа; отсюда речи должностных, правительственных лиц, иногда проводивших почти целую ночь на рострах, отсюда обвинения могущественных подсудимых и даже вражда объявленная целым родам, отсюда партия знатных лиц и постоянная борьба сената с народом. Хотя все это порознь и терзало общественное дело, но упражняло красноречие того времени и невидимому доставляло ему богатое вознаграждение. Чем кто влиятельнее был в своих речах, тем легче достигал почестей и тем более в самых почестях опережал своих товарищей; тем более имел он у сильных лиц расположения, более веса у сенаторов, более известности и значения у народа. Тогда ораторы брали даже под свое покровительство и внешние народы; этим ораторам откланивались должностные лица, отправлявшиеся в провинция, и по возвращении к ним первым являлись с приветом. Их, по–видимому, сами призывали к себе и претуры, и консульства. Такие лица, будучи и частными людьми, имели огромную силу; они своими мнениями и влиянием управляли и сенатом, и народом, и сами они были вполне того убеждения, что без красноречия никто не может приобрести в государстве и обществе видного и заметного места. Да и не удивительно, если народ нередко вызывал их против воли, когда мало было — в сенате подать коротенькое мнение, если кто не поддерживал его умом и красноречием, когда, впав в какое–либо неудовольствие или обвинение, вынуждены были в собственных средствах находить защиту, да и свидетельские показания в судебных делах давали не заглазно и на письме, но явясь лично. Таким образом, кроме высших наград красноречия, присоединялась и существенная необходимость, и как прекрасным и славным считалось слыть красноречивым, так напротив казаться косноязычным и не быстрым на словах — постыдным.
37. Вследствие этого побуждение к красноречию заключаюсь настолько же в стыде, насколько и в наградах. Опасались, как бы из покровителей (защитников) не перейти в ряды опекаемых, как бы завещанные предками связи (деловые отношения) не перешли к другим, как бы не сочли за людей неспособных и не соответствующих почетным местам, и вследствие этого или ничего не добились бы, или и добившись не могли бы удержаться с честью. Не знаю, попались ли вам в руки те древние произведения, которые еще остаются в библиотеках любителей древностей и которые в особенности собирает Муциан и уже, как я полагаю, они собраны и изданы в одиннадцати книгах актов (протоколов) и трех писем. Из них можно (понять) уразуметь, что Кн. Помпей и М. Красс отличались не только силами и оружием, но и умственными дарованиями и красноречием; что Лентуллы, Метеллы, Лукуллы и Курионы и остальное множество знатных лиц — много на эти изучения потратили и труда и забот, и что в то время никто не достигал значительного положения и власти без красноречия. Сюда присоединялись важность событий и значительность самих дел, что само по себе придает величайшую силу красноречию. И действительно, большая разница, предстоит ли тебе говорить о воровстве, одних формальностях судопроизводства и о наложении запрещения, или о незаконном влиянии на выборы, об ограбленных союзниках и убитых гражданах Римских. Хотя и лучше, чтобы подобные действия и не случались вовсе, и должно считать далеко превосходнейшим то положение общества, когда ничему подобному подвергнуться не можем, но когда подобные события совершаются, они дают громадную пищу красноречию. С важностью событий растет самая сила ума, и никто не может произнести речи блистательной и высокой, разве тот, кто найдет себе подобный предмет для речи. Убежден я вполне, что Демосфену славу доставили не те речи, которые он сочинил против опекунов своих, да и Цицерона сделали великим оратором не защита П. Квинкция или Лициния Архия, но Катилина, Милон, Веррес и Антоний придали ему такую славу. Из этого вовсе не следует, чтобы обществу необходимо было производить и терпеть дурных граждан с целью доставить ораторам богатый материал для речей; но, как я опять повторяю, мы должны иметь в виду, о каком предмете мы говорим, а он–то и находит себе и пищу и развитие во времена смутные и беспокойные. Кто не знает, что гораздо полезнее и лучше — наслаждаться миром, чем страдать от войны; но именно военное время вызывало лучших деятелей военных, чем мирное. В таком же почти положении находится и красноречие. И действительно, чем чаще оратор выступает как бы на бой, чем более ударов и наносит он и принимает, чем противник его и сильнее и смелее и чем борьба была продолжительнее и упорнее, тем выше и славнее становится оратор, и заслужив известность именно соответственно опасностям положения, в котором находился, он становится предметом общих разговоров, так как свойство людей уже таково, что их не завлекает достающееся спокойно и безопасно.
38. Перехожу к форме и обычаям древних судов; хотя нынешняя форма и представляет может быть более удобства для общества, но тогдашний форум представлял гораздо более простора для практической деятельности красноречия, когда никого не заставляли говорить срочное и самое непродолжительное время, когда отсрочки были вполне свободны и меру говорить каждый назначал сам себе, когда не ограничивали ни числа дней, ни числа защитников. Первый Кн. Помпей в третье консульство стеснил и наложил как бы оковы на красноречие, впрочем так, что все делалось на форуме, все — законами и через преторов. А что у них в прежнее время разбирались обыкновенно самые важные дела — лучшим доказательством служит то, что дела, разбираемые судом ста, в нынешнее время занимающие первое место, до такой степени затмевались блеском других судов, что ни Цицерона, ни Цезаря, ни Брута, ни Кассия, ни Цэлия, ни Кальва, — одним словом, ни одного великого оратора произведение не было произнесено перед децемвирами, исключая речей Азиния, имеющих заглавие за наследников Урбинии, произнесенные, впрочем, самим Поллионом около половины времен божественного Августа, когда долговременное спокойствие времени, продолжительное бездействие народа, постоянное благодушество сената и власть великого государя успокоили и самое красноречие наряду со всем прочим.
39. Ничтожным и смешным может быть покажется то, что я скажу, но я все–таки выскажу хотя бы для того, чтобы посмеялись. Сколько унижения, как мы полагаем, принесла красноречию та форменная одежда, которою стянутые и как бы спутанные вынуждены мы объясняться с судьями'? Сколько силы отняли у речи аудитории и скамьи, на которых теперь уже излагается почти большинство дел. Точно также как кровным лошадям нужно место и простор, где бы они могли развернуть свои силы, так и для ораторов нужно широкое место деятельности, по которому они могли бы действовать свободно и не стесненные, а иначе красноречие ослабевает и утрачивает свою силу. Даже самое старание удержать себя в известных границах и тоскливая забота умерять выражения вредно действуют на красноречие, так как часто спрашивает судья: когда же ты начнешь, — а начинать иначе нельзя, как по вопросу того же судьи. Нередко защитник осуждает на молчание лица, могущие доказать, и свидетелей; а присутствуют при изложении один, много два человека, и оно рассматривается как бы в пустыне. Оратору же необходимы крики и рукоплескания и некоторого рода как бы сцена, — а это ежедневно было в распоряжении древних ораторов, когда форум казался тесным от огромной толпы, и притом не простых, а именитых слушателей; когда в судьбе подсудимых принимали участие и клиенты, и трибы, и посольства муниципий, и целые уголки Италии; когда в большей части судебных дел народ Римский был того убеждения, что затрагиваются его собственные интересы от того или иного решения. Довольно верно известно, что К. Корнелий, и М. Скавр, и Т. Милон, и Л. Бестиа, и П. Ватнний и обвинены и защищены были при стечении всех граждан. Таким образом и самых холодных (тугих на чувство) ораторов усердие самого народа, принимавшего в предстоявшей борьбе живое участие, могло возбудить и воодушевить.
40. Таким образом, действительно существуют такого рода книги, что даже о тех людях, которые выступали как ораторы, заключение делается не иначе, как на основании этих самих речей. А постоянные, так сказать бессменные народные собрания, право, предоставленное делать нападки на каждого самого могущественного человека, самая громкая известность таких неприязненных отношений, когда большинство красноречивых людей не щадило ни П. Сципиона, ни Суллы, ни Кн. Помпея, а для нападок на людей высокопоставленных, — таково уже свойство зависти, — самый слух народа более можно сказать открыт, — как воспламеняли умы, какую силу придавали словам ораторов! Не говорим о положении дел спокойном и праздном, когда в ходу честность и скромность; но то великое и достопримечательное красноречие есть дитя своеволия и необузданности, которые у людей нерассудительных слывут за вольность; оно, красноречие, неразлучный сопутник возмущений, подстрекательство необузданной черни, не признает ни власти, ни покорности, полно клеветы, надменности, самохвальства, которым в благоустроенных государствах нет места. Так не знаем мы ни одного оратора ни в Лакедемоне, ни в Крите, а как известно, в тех государствах был самый строгий порядок и самые неумолимые законы. Да и не известно нам красноречие Македонян и Персов и других народов, которые довольствуются известною, определенною властью. А у Родосцев были ораторы, всего же более у Афинян, где вся сила была в народе, в массах несведущих, где всякий, если можно так выразиться, дерзал на все. Что же касается до нашего общества, то пока оно находилось в заблуждении, пока гибло в партиях, несогласиях и раздорах, пока на форуме не было никакого спокойствия, ни в сенате согласия, ни в судах умеренности, никакого уважения к старшим, никакой определенной деятельности у должностных лиц, то и производило (порождало) более сильное красноречие, точно так как поле невозделанное производит и некоторые отличные растения. Но не на столько обществу дорого было красноречие Гракхов, чтобы вынести их законы, и не за выражения благонамеренного красноречия Цицерон поплатился таким концом.
41. Таким образом остаток старинной общественной деятельности, которая остается за древними ораторами, не есть доказательство улучшения, а не только желанного состояния общественного быта. Кто обращается к защитнику, если не человек, сделавший что–либо дурное или несчастный? Какой муниципий ищет защиты у нашего города, если его не тревожат или соседний народ, или внутренние несогласия? Какую провинцию защищать и оберегать приходится, если не ограбленную и утесненную? Но лучше было бы не жаловаться, чем жалобе снискать удовлетворение. Если бы нашлось где–нибудь такое состояние общества, при котором никто не грешил бы, то излишним был бы среди невинных оратор точно так же, как среди здоровых доктор. И так как наименьшее приложение имеет и самую малую пользу приносит искусство врача в тех народах, которые пользуются самым крепким здоровьем и имеют от природы самые здоровые тела, так и слава ораторов не так велика и имеет менее блеска при хороших нравах и при готовой покорности воле повелителя. Зачем нужны длинные изложения мнений в сенате, если лучшие из сенаторов сейчас же высказывают свое согласие? Зачем простор обвинениям там, где редко и мало бывает отступлений от закона? Зачем продолжительные увещания к народу, когда о делах общественных рассуждает не толпа бессмысленных, но мудрейший и один? Зачем ненавистные и за пределы умеренности выходящие защиты, когда милосердие исследователя идет на встречу находящимся в опасности? Поверьте, мои лучшие друзья и, насколько нужно, красноречивейшие люди, что если бы вы родились в тех прежних веках, или те, которым мы удивляемся, родились теперь и какая–нибудь высшая сила вдруг бы переменила ваши отношения и времена жизни, то и вам не было бы недостатков в той высшей похвале и славе относительно красноречия, и тем (древним) пришлось бы сдержать и умерить свои порывы. А теперь, так как никто в одно и то же время не может приобресть и большую славу, и совершенное спокойствие, то пусть каждый пользуется благами своего века, нисколько не унижая другого».
42. Так окончил Матерн. Тогда Мессала сказал: «есть много, чему бы я мог противоречить, а было и такое, о чем я хотел бы сказать больше, да день уже кончается». — «После, ответил Матерн, исполнится по твоему желанию, и если в моих словах показалось тебе что–либо темным, то об этом мы снова поговорим». Тут он встал и, обняв Апра, сказал: «я сделаю на тебя донос поэтам (очерню перед ними), а на Мессалу — любителям древности». А тот ответил: «а я вас позову на суд риторов и схоластиков».
Все улыбнулись и за тем разошлись.
Содержание книги: Глава 1. Римских дел положение до Августа. - 2. Хитрая его политика ии способы упрочить власть. - 3. Разные Августом назначенные ему преемники. - 4. Положение дел и ощущения граждан при Августе. Суждения о его наследниках. - 5. Болезнь Августа, кончина его скрыта. Призван к наследству Тиберий. - 6. Умерщвление Постумия Агриппы. - 7. Рим готов раболепствовать. Присяга на верность новому Государю. - 8. Завещание Августа и особенные почести при его погребении. - 9. Суждения об Августе и в ту и в другую сторону. - 10. Последующие суждения. - 11. Тиберий хитро отказывается от верховной власти, но сенат пристает к нему. Отчет о положении государства. - 12. На Азиния раздражен Тиберий, а потом 13. ту же немилость навлекают на себя Аррунтий, Гатерий и Скавр. - 14. Лесть сената в отношении к Ливии, ее умеряет Тиберий. - 16. Восстание Паннонских легионов восьмого, девятого, пятнадцатого; виновник его Перценний. - 17. Возмутительные его речи, - 18. Неистовствуют воины; их успокоить старается Блез. - 19. Посольство к Государю. - 20. Усиливается возмущение. - 21. Блеза тщетные усилия. - 22. Едва не гибнет он жертвою мнимого преступления Вибулена. - 23. Военные трибуны прогнаны. Луцилий убит. - 24. Друз отправлен Тиберием усмирить возмущение. - 25. Он прочитывает послание Тиберия. - 26. Отсрочивает удовлетворение требований воинов, что те встречают криками. 27. Волнение разгорается все сильнее. Опасное положение Лентулла. - 28. Затмение луны устрашает возмутившихся и этим случаем пользуется Друз. - 29. Ожесточение воинов мало-помалу прекращается. - 80. Зачинщики возмущения казнены, а легионы возвращены на свои зимние квартиры. - 31. Начинается возмущение, еще более важное, десяти Германских легионов. - 32. Жестокость к сотникам. Замечательное дело Херея. - 33. Цезарь Германик спешит к легионам из Галлии. - 34. Убеждает их быть верными. - 35. Те излагают свои жалобы; некоторые предлагают дать ему верховную власть, но он упорно отказывается. - 36. Ищет средств помочь беде. - 37. Предлагают отставку и деньги и так мало-помалу волнение подавлено. - 38. Возмущаются значконосцы, но их силою усмиряет Менний. - 39. Снова восстание в первом и двадцатом легионах. Воины грозят Цезарю насилием, а Планку смертью. - 40. Германик, отпустив сына и жену 41. вынуждает воинов к раскаянию. - 42. 43. Говорит им красноречивое слово. - 44. Перейдя к другому образу мыслей, воины требуют сами себе наказания; виновников сами предают казни; назначены новые сотники. - 45. Против тех, которые оставались в волнении, готовится сила. - 46. Беспокойные слухи в городе. - 47. Тиберий притворно собирается в путь. - 48. Угрозы Германика. - 49. Воины истребляют сами тех, кто их возмущал. - 50. Желая загладить свое безумство, идут против неприятеля. Подавлены Марсы. - 51. Разрушен храм Танфаны. Неудача коварного умысла засады на обратном пути. - 32. Тиберий не от чистого сердца хвалит Германика. - 53. Юлии смерть и нравственность. Гракх убит. - 54. Учреждается общество Августалов. Смуты актеров. - 55. В следующем году набег на Каттов. Арминий, Сегест. - 56. Катты, застигнутые врасплох, подавлены. Маттий предан пламени. - 57. Осажденного Сегеста освобождает Германик. Жена Арминия взята в плен. - 58. Речь Сегеста. С ним и его семейством ласково обращаются. - 59. Арминия ругательства на Сегеста и Римлян, - 60. Восстание Херусков и других народов. Бруктеры разбиты. - 61. Памятники бедствия Вара. - 62. Останки погибших в нем преданы погребению к неудовольствию Тиберия. - 63. Сражение с Арминием. - 64. На Цецину в неблагоприятной местности нападает Арминий, но тот остается бесстрашным. - 65. Воины пришли в оцепенение. Зловещий сон Цецины. Римляне почти разбиты. - 66. Панический страх, но он подавлен. - 67. Совещание Цецины об отступлении. - 68. Счастливая вылазка. Поражение Германцев. - 69. Заботы Агриппины о том, что относится к деятельности мужчины, оскорбляют Тиберия. - 70. Легионы переведены назад с опасностью морским проливом. - 71. Сегимер изъявил покорность и принят. - 72. Притворная скромность Тиберия. Восстановлен закон об оскорблении величия, и 73. приложение ему сделано относительно лиц, самих незначительных; явилась язва доносчиков. - 74. Марцелл потребован на суд как оскорбитель величества. Неосторожно высказал Тиберий свое раздражение против него. - 75. Щедрость Тиберия. - 76. Наводнение Тибра. Облегчено положение Ахаий и Македонии. Игры, данные Друзом. - 77. Своеволие сцены сдержано. - 78. Храм Августа. Сотая часть. - 79. Очистили воду Тибра. - 80. Почему Тиберий редко менял управителей. - 81. Замешательство при производстве выборов.
Все это делалось почта в течении двух лет в консульства:
Секста Помпея и Секста Апулея,
Нерона Клавдия Друза Цезаря и К. Норбана.
1. Городом Римом сначала владели цари. Вольность и консульство установил Брут. По временам прибегали к диктатуре и власть децемвиров не могла устоять больше двух лет, и не долго имела силу консульская власть военных трибунов. Не продолжительны были господства Цинны и Суллы и могущество Помпея и Красса скоро обратились в пользу Цезаря, а войны между Лепидом и Августом окончились Августом: он то все, утомленное междоусобными раздорами, принял под свою власть с именем первого (в государстве), главы государства. Но древнего народа Римского все, что было с ним и счастливого и неблагополучного, предано памяти знаменитыми писателями; для описания времени Августа не было недостатка в светлых умах, пока вкравшаяся лесть не заставила их отвернуться. Дела Тиберия, Кая, Клавдия и Нерона, пока они процветали, под влиянием страха, передавались ложно; а когда они исчезли, то повествование о них составлено под влиянием еще свежей ненависти, вследствие этого - мысль моя: немногое передать о последнем времени Августа, за тем господство Тиберия и прочее: без гнева и пристрастия, коих побуждения чужды для меня.
2. После того, как с уничтожением Брута и Кассия не оставалось уже более и вооруженных сил за общественное дело, Помпей у Сицилии подавлен, у Лепида отнято все, Антоний убит и даже партии Юлианской (приверженцев Юлия Цезаря) не осталось другого вождя кроме Цезаря. Сложив название триумвира, он выставлял себя консулом и для защиты черни довольствовался правом трибунским. Обольстив воинов подарками, народ раздачами хлеба, а всех сладостью покоя, мало-помалу начал воздыматься, и себе присваивать обязанности сената, сановников, законов, безо всякого противодействия. Люди самые энергичные пали или на поле битвы или жертвою гонения; остальные аристократы, чем более готовности высказывали к рабству, тем щедрее осыпаемы были почестями и богатствами и обязанные своим возвышением новому положению дел, предпочитали готовое и безопасное прежнему и сопряженному с опасностью. Да и области не отвергали такого положения дел: подозрительна стала для них власть сената и народа, вследствие раздоров между властями и корыстолюбия правителей; помощь закона оказывалась бессильною и они затемнялись под влиянием силы, просьб и наконец денег.
3. Впрочем Август, как помощников власти, возвысил Клавдия Марцелла, сына сестры и почтил находившегося еще в ранней молодости М. Агриппу, происхождения незнатного, но доброго товарища военной службы и побед - повторенным консульством. Вслед за тем по смерти Марделла, взяв в зятья Тиберия Нерона и Клавдия Друза пасынков, увенчал титулом императоров; в то время семейство его еще было дело, так как он родившихся от Агриппы Каия и Люция ввел в семейство цезарей; их, еще не сложивших с себя детской одежды, задушевных желанием его было почтить названием первых лиц юношества и добиться назначения их консулами, хотя, по-видимому, он отказывался. Когда Агриппа оставил жизнь, Л. Цезаря на дороге к войску в Испании, а Кая на обратном пути из Армении, слабого от раны, похитила смерть ранняя или по воле судьбы или вследствие коварства мачехи Ливии. А так как Друз умер еще прежде, то Нерон один оставался из пасынков. На него обратилось все: сын, соправитель власти, приобщается разделить власть трибуна, показывается всем войскам и уже не тайными, как прежде уловками матери, но явно убеждениями. Старика Августа опутала она до того, что единственного внука - Агриппу Постума, он выбросил на остров Планазию, человека - это правда - грубого, недоступного изящным искусствам, глупо хваставшегося силою физическою, но не уличенного ни в каком преступлении. Германика же, происходившего от Друза, поставил начальником над восемью легионами у Рейна и приказал Тиберию усыновить его; хотя в доме Тиберия и был сын юноша, но для того, чтобы опираться на большее число помощников. Войны в то время не оставалось никакой, кроме против Германцев; да и ту вели для того, чтобы загладить позор, понесенный вследствие потери войска вместе с Квинтилем Варом, чем от желания распространить границы владений или другого достойного вознаграждения. Дома дела были покойны; должностные лица носили все прежние названия: молодое поколение возросло уже после Актийской победы, да и большая часть стариков родились во время междоусобных войн. Много ли оставалось таких, которые видели дело общественное (республику) невредимым?
4. Все, утратив равенство, дожидались велений главы государства, в настоящем не было никакого опасения, пока Август еще в силах возраста, поддерживал себя и дом свой и спокойствие. Но с приближением старости утомилось тело от болезней, близок был конец и новые надежды. Не многие толковали на ветер о благах свободы; многие опасались войны; иные её желали. Огромное большинство в разнообразных толках рассуждали о предстоявших властителях: "суровый Агриппа, раздраженный понесенным бесчестьем ни возрастом своим, ни опытностью в делах неспособен вынести такие тяжелые обязанности. Тиберий Нерон зрел летами, приобрел известность на войне, но горд тою древнею и врожденною в семействе Клавдиев гордостью; много признаков жестокости, хотя и сдавленной, вырываются наружу. Он с раннего детства воспитан в царствующем доме; еще в молодости осыпан консульствами, триумфами: даже и в те года, когда он, под видом уединения; находился в ссылке в Родосе, мысли его обращены были только на раздражение, притворство и тайный разврат. Тут же и женщина, слабая, как и все они; нужно служить женщине и кроме того двум молодым людям; пока они гнетут общественное дело, а там пожалуй и растащат".
5. Вот это и в таком же роде толковали, а здоровье Августа становилось все хуже и некоторые подозревали· преступление жены. Прошел слух, что за немного месяцев пред тем Август, с избранными соучастниками и одним провожатым Фабием Максимом, отправился в Планазию известить Агриппу. Много там и с той и с другой стороны было слез и знаков расположения; вследствие этого возникла надежда, что юноша возвратится под кров дома. Максим открыл это супруге своей Марцие, а та Ливии; известился о том и Цезарь. Скоро после того умер Максим (сомнительно искал ли он сам себе смерти): на похоронах его слышались вопли Марции, винившей самое себя: в том "что она была причиною гибели мужа". - Как бы там дело это ни было, Тиберий едва только вошел в Иллирик, приглашается спешными письмами матери; не довольно верно известно, нашел ли он Августа у города Нолы еще живым, или бездыханным; сильною стражей Ливия оградила и дом и дороги. Между тем распускаемы были вести благоприятные, пока с принятием всех мер, какие требовали обстоятельства, молва принесла единовременно известие - о кончине Августа и о том, что во главе дел стал Нерон.
6. Первым преступлением нового владычества было убийство Постумия Агриппы; его ничего незнавшего, обезоруженного, сотник с духом самого крепкого закала едва докончил. Об этом деле Тиберий ничего не говорил перед сенатом; прикрывался мнимым повелением отца, которое будто бы он передал трибуну стоявшему на страже: "незамедлил бы он Агриппе нанести смерть, лишь только он окончит жизнь". Без сомнения много и весьма возмутительного высказывал Август в жалобах на нравственность юноши, чем и достиг утверждения Сенатского декрета об его ссылке. Впрочем, он никогда не был ожесточен до такой степени, чтобы решиться на убийство кого-либо из своих. Да и невероятно было - умертвить внука для безопасности пасынка. Гораздо ближе к истине, что Тиберий и Ливия, первый от страха, а вторая под влиянием ненависти, свойственной мачехе, поспешили убийством молодого человека им подозрительного и ненавистного. Когда сотник, по военному обычаю, доложил: "исполнено то, что он повелел", то Тиберий дал ответ: "я ничего не приказывал, а о содеянном надобно отдать отчет сенату". Когда об этом узнал Саллюстий Крисп, (член тайных дел), то он к трибуну послал письменное приказание, внушал Ливии не выводить на свет божий тайны семейные, советы приятелей, услуги воинов. Пусть Тиберий не ослабляет власти главы Государства, все отсылая к сенату. Необходимое условие власти - чтобы отчет, где только нужно, отдаваем был одному.
7. А в Риме наперерыв бросались в рабство консулы, сенаторы, всадники. Чем кто знатнее, тем более брал на себя притворства и спешил с постным лицом, как бы не обнаружить радость при кончине главы государства и не быть печальнее должного; все тут было и слезы, и веселье, и вопли, и льстивые речи. Консулы Секст Помпей и Секст Аппулей первые дали присягу в верности Тиберию Цезарю, а у них Сей, Страбон и К. Турраний - тот префект преторианских когорт, а этот народного продовольствия; вслед за ними сенат, воины, народ. Тиберий все начинал через консулов, как бы при древнем порядке общественном и не решаясь властвовать. Даже самый указ, коим сзывал сенаторов в собрание подписал в силу власти трибунской, полученной при Августе. Указ был в немногих словах и смысл его крайне скромный: "намерен спросить мнение о почестях родителю; сам от тела его не отходит, и из общественных обязанностей только эту взял на себя". Но по смерти Августа он как император дал сигнал преторианским когортам: караулы, оружие и прочее во дворце; воины сопровождали его и на общественную площадь и в заседание сената. Письма к войскам послал он такие, как бы верховная власть была уже утверждена за ним; ни в чем не обнаруживал нерешительности, кроме в переговорах с сенатом. Главная причина заключалась в опасении, как бы Германик, в руках которого находилось столько легионов, несчетные вспомогательные силы союзников, удивительное расположение в народе, не предпочел бы взять верховную власть, чем ее дожидаться. Имел в виду (Тиберий) и славу: лучше быть избранным и призванным по требованию общественного дела, чем подкрасться при помощи женских ухищрений и усыновления, сделанного уже в старости. Впоследствии обнаружилось, что нерешительность была употреблена в дело - узнать расположение умов первых лиц в государстве; подмечая каждое слово, выражение лица - он скрывал это, как готовую улику преступления.
8. В первый день собрания сената не позволил он (Тиберий) ни о чем толковать, кроме о последних почестях Августу, по его завещанию, внесенному девицами Весталками, наследниками назначены - Тиберий и Ливия. Ливия сопричислялась к семейству Юлиев с именем Августы; во втором порядке - внуки и правнуки, а в третьем написал первые лица в государстве, по большей части ему ненавистных, но из собственного тщеславия и рассчитывая на похвалу потомства. Завещание не превышало обыкновенных размеров; только народу и черни дал сорок три миллиона пятьсот тысяч сестерций, воинам преторианских когорт каждому по тысяче, воинам легионов по 800, когортам граждан Римских по 500 сестерций. Тут спрошены мнения о почестях: из них показались наиболее заслуживающими внимания: "похоронному шествию идти в триумфальные ворота - мнение Галла Азиния, чтобы впереди были несены заглавия изданных Августом законов и названия побежденных им народов" - мнение Л. Аррунция. Мессала Валерий присовокупил: "чтобы каждый год возобновлялась присяга во имя Тиберия". На вопрос. Тиберия: "не по его ли поручению он высказал это мнение? - От себя выразил, отвечал он, да и в том, что относится до дела общественного, он ничьими мыслями не руководствуется кроме собственных, если бы даже это было для кого-нибудь и обидно". Только такого рода лести не доставало! Сенаторы единогласным криком требовали: "чтобы тело нести к костру на плечах сенаторов". В надменной умеренности Цезарь признал это ненужным и народу внушал объявлением: "чтобы он как некогда неуместною ревностью ознаменовал беспорядками похороны божественного Юлия, так и теперь пусть не желает лучше тело Августа предать огню на общественной площади, нем на Марсовом поле, месте для того назначенном". В день похорон воины стояли как бы для обороны, подавая повод к злым намекам тем, которые или сами видели или родители слышали о том дне еще несозрелого рабства и вольности не в добрый час вновь стяжанной, когда убитый Цезарь представлял для одних самое возмутительное, а для других превосходнейшее дело: а теперь состарившийся во владычестве глава государства, после долговременного правления, передав даже наследникам силы в деле общественном, имел ли необходимость в военном прикрытии для того, чтобы ненарушено было спокойствие его похорон.
9. Вследствие этого много было разговоров о самом Августе; для большей части служили предметом удивления пустые обстоятельства: "один и тот же день был первым принятия власти, и последним - жизни; помер он в Ноле в том доме и даже спальном покое, где отец его Октавий окончил жизнь; толковали и о числе консульств, которыми он поравнялся вместе с Валерием Корвом и К. Марием; тридцать семь лет непрерывно облечен он был трибунскою властью; название императора дано ему двадцать один раз и другие почести или усилены для него или придуманы новые". Люди умные в суждениях о жизни Августа разнообразно и хвалили его и ставили ему многое в вину. Первые: "уважением к родителю и крайними требованиями общественного дела, в котором не было тогда никакого места законам, вынужден он был к войне междоусобной; ни изготовиться к ней ни вести ее невозможно же было все безукоризненными средствами. Во многом он вынужден был уступить Антонию, мстя убийцам отца, во многом - Лепиду. А когда этот последний состарел в бездействии, а тот погиб жертвою своего распутства, то для распадавшегося государства не было другого исхода кроме - быть управляемым властью одного. Впрочем, порядок общественный устроен - не царством, и не диктатурою, но под именем первого (главы государства). Пределы империи ограждены океаном или отдаленными реками; легионы, провинции, флоты - все представляло стройное целое. Справедливость к гражданам, умеренность к союзникам; самый город Рим великолепно украшен; в весьма немногих случаях употреблена сила, и то для доставления спокойствия прочим".
10. Против этого возражали: "родственные чувства и обстоятельства общественного дела были взяты только предлогом; а на самом деле страстно домогаясь власти подкупом поднял заслуженных воинов, будучи частным человеком, и притом еще в ранней юности приготовил войско, подкупил легионы консула и притворно пристал в партии Помпея. Вслед за тем когда, по определению сената, получил дикторские пуки и право претора, с гибелью Гирция и Панзы (пали ли они жертвою неприятеля, или Панзе в рану подлит яд, а Гирция убили его воины, управлял ковом Цезарь) присвоил себе оба войска; против воли сената исторг он у него консульство и оружие, врученное ему против Антония, обратил против порядка общественного; граждане сделались жертвою гонений; последовали разделы земель, незаслужившие похвалы даже от тех, которые их брали. Конечно гибель Кассия и Брута была возмездием наследственной вражды (хотя и следовало бы частными неудовольствиями жертвовать для общественных); но Помпей введен в заблуждение приманкою мира, а Лепид - притворною дружбою. После того Антоний, опутанный Тарентинским и Брундузинским союзным договором и браком с сестрою его, смертью заплатил за это коварное родство. Затем конечно был мир, но и тот обагренный кровью: Лоллианское, Варианское - поражения; в Риме убиты Варроны, Егнации, Юлы". Не щадили его (Августа) и в семейных делах: "у Нерона уведена жена и в насмешку спрошены первосвященники: законно ли она выходит замуж с зачатым, но еще не рожденным плодом. Роскошь К. Педия и Ведия Поллиона; наконец Ливия, тяжелая мать в отношении дела общественного, а для семейства Цезарей невыносимая мачеха. Уже и божествам не оставлено никаких почестей с тех пор, как он захотел, чтобы его чтили храмами и божественными изображениями через фламинов и жрецов. Да и Тиберий взят в наследники не вследствие любви к нему или заботы к делу общественному, но так как он (Август) прозревал его надменность и жестокость, то сравнением худшего домогался себе славы". И действительно Август за немного перед тем лет, требуя от сената снова Тиберию трибунской власти, хотя и к чести его говорил, но вставил кое-что о его привычках, поведении и нравственности, что как будто бы извиняя ставил ему в вину. Впрочем, по окончании обычном похорон, определяются (Августу) храм и небесные почести.
11. Обращены потом мольбы к Тиберию. А он говорил в разном смысле: о громадной власти, о собственной скромности: "один ум Августа способен был совладать с такою тяжестью; а он, призванный Августом разделить часть забот - на опыте узнал до какой степени зависит от воли судьбы все бремя правления; а потому в государстве, опирающемся на стольких знаменитых людях, пусть они всего не возлагают на одного; большее число деятелей легче исполнит соединенными трудами обязанности к общественному благу". В этих словах заключалось более достоинства, чем чистосердечия. У Тиберия даже в предметах, где не хотел употреблять скрытности, постоянно от природы ли или от привычки, выражения были темны и двусмысленны. А в то время он старался вовсе скрыть свои мысли, и тем более вдавался в неопределенность и двоемыслие. А сенаторы, под влиянием единственного опасения, как бы не показалось, что они поняли (истинный смысл слов Тиберия) не щадили жалоб, слез, обетов; простирали руки к богам, к изображению Августа, к коленам его самого. Тут он велел принести книжку и прочитать. Содержалось там изложение сил общественных: сколько граждан и союзников под оружием, сколько судов морских, царств, областей, налогов и пошлин, потребностей и издержек. Все это своею рукою переписал Август и прибавил совет - не распространять далее границ владений, неизвестно, под влиянием опасений или зависти.
12. Когда сенат рассыпался в самых низких выражениях преданности, Тиберий тут выразился: "что он, хотя не чувствует себя под силу всему делу общественному, но возьмет на себя попечение о той его части, которая будет ему поручена". Тогда Азиний Галл спросил его: "Цезарь, какую же часть общественного дела хочешь ты, чтобы была тебе поручена?" Пораженный неожиданным вопросом, Тиберий несколько времени хранил молчание: "считает он несоответственным своей скромности - выбирать что-либо или избегать чего-либо из того, от чего он предпочитает уклониться совсем". Снова Галл стал говорить (из лица заметил он, что Тиберий оскорбился): "не с тем он и спросил, чтобы делить то, что делению недоступно, но с целью вынудить и у него признание - что тело общественное едино и должно быть управляемо духом одного". Присоединил похвалу об Августе, да и самому Тиберию напомнил его победы и то, что он в тоге (в мирное время) совершил прекрасного в течение стольких лет. Но и тем не смягчил его гнев, будучи еще прежде ему ненавистным, так как он взял в супружество Випсанию, дочь М. Агриппы, бывшую некогда женою Тиберия, домогался как бы большего, чем частному человеку следовало бы и сдерживал энергию своего отца Поллиона Азиния.
13. После Галла Л. Аррунций своею речью, немного отличавшеюся от речи Галла, также оскорбил; хотя у Тиберия и не было никакого старинного неудовольствия с Аррунцием, но он на него смотрел подозрительно как на человека богатого, способного, с лучшими наклонностями и соответственным добрым мнением общественным. Август в предсмертных беседах рассуждая о тех, которые отказались бы от первого места в государстве, если бы им его предлагали, или желали бы занять его, будучи ему не под силу и которые и желали бы и были бы в состоянии, сказал: "М. Лепид способен, но смотрит на это с пренебрежением; Галл Азиний жадничает, но слаб; Л. Аррунций не недостоин и, если представится случай, будет иметь достаточно смелости". О первых все согласны, а вместо Аррунция некоторые передают Кн. Пизона и все, кроме Лепида, сделались жертвою различных обвинений; так устроил Тиберий. Даже К. Гатерий и Мамерк Скавр поразили его подозрительный дух: Гатерий - словами: "доколе, Цезарь, потерпишь ты, что нет главы у государства?" а Скавр сказав: "есть надежда, что мольбы сената не останутся без действия, так как он (Тиберий) правом трибунской власти не воспротивился докладу консулов". На Гатерия он тотчас же накинулся, а Скавра - и тем неумолимее было его раздражение, прошел молчанием. Утомленный общими криками, упрашиваниями отдельных личностей, мало-помалу уступил и то, не сознавая что как будто бы принимает власть, но перестав отказываться и отпрашиваться. Достоверно известно, что когда Гатерий с просьбою вошел во дворец и упал к ногам прогуливавшегося Тиберия, то едва не был убит воинами, потому что Тиберий упал случайно или запутавшись в руках Гатерия; но и опасностью такого человека не был нисколько тронут, пока Гатерий не стал умолять Августу и только в её усерднейших просьбах нашел себе защиту. Много лести сенаторами оказано и в отношении Августы,
14. Одни предложили ей название родительницы, другие - матери отечества; большая часть предложили к имени Цезаря приписать сын Юлии. Тиберий заметил на это: "необходимо сохранить умеренность в почестях женщинам и ту же умеренность применит он и к тем, которые ему оказываются". Впрочем, тревожимый завистью и возвышение женщины принимая как уменьшение собственного достоинства, даже не позволил ей назначить ликтора; а жертвенник усыновления и другие подобные почести воспретил. А для Германика Цезаря просил власти проконсульской, и отправлены к нему послы сообщить ему об этом и принести ему утешение в печали по случаю кончины Августа. А почему такое же точно требование не было высказано относительно Друза, причиною было, что Друз был назначен консулом и сам находился на лицо. Кандидатов претуры поименовал двенадцать - число, переданное Августом и на убеждения сената прибавить, клятвою обязался, что он из этого числа не выйдет.
15. Тут-то в первый раз выборы с Марсова поля переведены в Сенат; а до этого дня хотя самое важное совершалось произволом главы государства, по все еще сколько-нибудь значила и деятельность самих триб. Да если народ и выразил сожаление об отнятом праве, только бесплодными толками и сенат, освободясь от подкупов и позорных заискиваний, охотно согласился под руководством Тиберия рекомендовать не более четырех кандидатов, которые должны быть назначены без искательства и отказа. Между прочим трибуны народные просили - на собственный счет дать игры, которые должны быть занесены в календарь и, от имени Августа, носить название Августовых. Деньги назначены из казначейства и дозволено им (трибунам) в цирке носить одежду триумфальную; но ехать на колеснице не дозволено. Вслед за тем ежегодное празднование перенесено к тому претору, которому принадлежит судебное разбирательство между гражданами и чужестранцами.
16. В таком положении находились городские дела, когда возмущение овладело паннонскими легионами; новых причин никаких не было: перемена властителя обнадеживала на безнаказанность своеволия и даже на награды в случае войны междоусобной. В летних лагерях находились вместе три легиона под начальством Юния Блеза; он, услыхав о кончине Августа и вступлении Тиберия, или вследствие обычного прекращения всех дел, или от радости, забыл обычные подарки. Вследствие этого воины стали вольничать, заводить ссоры, охотно слушать речи людей самых дурных, наконец домогаться наслаждений и спокойствия, а на дисциплину и труды смотреть с пренебрежением. В лагерях находился некто Перценний, некогда начальник театральных фигурантов, впоследствии рядовой воин, дерзкий на язык и театральным искусством наученный составлять сходбища. Он умы неопытные и находившиеся в сомнении - каковы будут условия военной службы после Августа, начал мало-помалу возбуждать в беседах ночных или когда день уже клонился к вечеру; тут уже лучшие воины расходились и он выбирал что ни на есть хуже.
17. Наконец подготовив себе и других двигателей возмущения, он спрашивал их, как бы говоря в собрании: "Зачем они наподобие рабов повинуются немногим сотникам, а трибунам еще в меньшем числе? Когда они дерзнут требовать облегчения, если не подействуют на нового и еще не утвердившегося государя или мольбами или оружием? Довольно уже за столько лет наказаны они своею беспечностью, что старики вынесли тридцать или сорок лет службы и большая часть с изуродованным от ран телом. Даже и для отпущенных военная служба не кончается, но их удерживают под знаменами и под другим названием переносят они те же труды. И если кому удастся преодолеть столько случайностей жизни, то и за тем влекут их в различные земли, где они получают под именем земель - трясины болот или невозделанные горы. Конечно военная служба сама по себе тяжела и бесплодна: десятью в день ассами ценят душу и тело; из этого - одежда, оружие, палатки; из этого источника выкупаются и строгость сотников, и отпуски от службы. Между тем побоям и ранам, суровостям зим, упражнениям летним, жестокой войне или бесплодному миру - нет конца. И другого облегчения не может быть, если только военная служба не будет подчинена известным законам: - получать им каждому по динарию, чтобы шестнадцатый год приносил конец службы и далее, чтобы их под знаменами не задерживали, но чтобы в тех же лагерях награждение выплачивалось деньгами. Разве воины преторианских когорт, получающие по два динария, после шестнадцати лет службы возвращающиеся в дома свои, переносят более опасностей? Не унижают они и городской службы; но сами у варварских народов видят неприятеля из своих палаток".
18. Большинство криками выражало одобрение под влиянием разных побуждений: одни негодовали на знаки побоев, другие на свою седину, а большая часть на изношенную одежду и обнаженное тело. Наконец дошли до такого неистовства, что задумали три легиона смешать в один. Помехою им послужило соревнование, так как каждый домогался этой чести для своего легиона; на иное обратились и вместе поставили трех орлов и значки когорт. Вместе сносят дерн и устраивают возвышенное место, с которого виднее было бы кто там сидеть будет. Когда они так хлопотали, прибыл Блез; он то ругал, то удерживал воинов, возглашая: "Лучше моею кровью обагрите руки; легче преступление убить вашего начальника, чем изъявить ослушание Государю: или, оставаясь невредимым, удержу легионы в верности или умерщвленный ускорю ваше раскаяние".
19. Впрочем, возвышение все росло и уже было в грудь человека, но наконец воины уступая упорству Блеза, оставили намерение. Блез говорил с большим искусством: "не через возмущения и беспорядки Цезарь должен узнать о желаниях воинов. И их предшественники от древних военачальников, и сами они от божественного Августа не просили таких нововведений; и не совсем своевременно обременять заботами только что начинающего правление Государя. Но если бы они и пожелали попытаться в мирное время того, чего не требовали даже победители в междоусобных войнах, то к чему же они, вопреки обычного повиновения, вопреки уставам дисциплины, замышляют насилие? Пусть они назначат уполномоченных и при нем выскажут им свои поручения". Возгласили воины: "чтобы сын Блеза Трибун принял на себя это поручение и просил бы для воинов увольнения после шестнадцати лет службы. Остальные поручения дадут они тогда, когда в первом получат успех". С отъездом молодого человека водворилось до некоторой степени спокойствие; но воины гордились тем, что сын легата, сделавшись оратором (заступником) дела общественного, достаточно обнаруживал как уступку необходимости то, чего они прежде не могли добиться умеренностью.
20. Между тем отряды, до начала возмущения отправленные в Навпорт для устройства дорог, мостов и других нужных дел, услыхав о смутах в лагерях, свернули значки; разграбили окрестные селения и самый Навпорт, представлявший что-то наподобие городка: а сотников, старавшихся их удержать, преследовали насмешками и ругательствами, а потом и побоями. Особенное раздражение было против Авфидиена Руфа, начальника лагерей; его, стащив с повозки, нагружают ранцами и гонят в первом ряду, в насмешку спрашивая: "охотно ли он несет такую большую тяжесть и по таким длинным дорогам". Этот Руф сначала был простым воином, потом сотником, сделался начальником лагерей, постоянно припоминал старинную строгость военной службы, сам состарившись от деятельности и трудов и тем был неумолимее, что сам на себе перенес.
21. С прибытием их возобновилось возмущение и, рассеявшись по полям, они опустошали окрестности. Блез немногих, наиболее обремененных добычею, в виде угрозы прочим велел высечь розгами и запереть в тюрьму. В то время легату оказывали еще повиновение сотники и лучшие из простых воинов. Те сопротивлялись влекущим, обхватывали колена около стоявших, поименно взывали к каждому, то каждый к той сотне, в которой служил воином, то к когорте, к легиону, восклицая: "что одна и та же участь угрожает всем". Вместе с тем осыпают ругательствами легата и призывают небо и богов в свидетели. Одним словом не оставалось ничего более к возбуждению негодования, сострадания, опасений и раздражения. Все сбежались и, разломав тюрьму, расторгают оковы и примешивают в свою среду дезертиров и осужденных за уголовные преступления.
22. Вследствие этого возмущение запылало с большею силою и вождей для него явилось гораздо более. Некто Вибулен, рядовой воин, перед трибуналом Блеза поднятый на плечах окружающих, сказал воинам смущенным и со вниманием ждавшим что-то он приготовил: "конечно вы этим невинным и несчастным возвратили свет и дыхание жизни; но кто возвратит брату моему жизнь, а мне брата? Его, посланного к вам от войска Германского, об общих ваших интересах, в прошлую ночь заколол через своих гладиаторов, которых он держит и вооружает на погибель воинов. Дай, Блез, ответ - куда ты бросил труп? "Даже враги не отказывают в похоронах! Когда лобызаниями и слезами изолью мое горе, то и меня прикажи умертвить; убитых же не за преступление какое-либо, а за то, что мы заболтались о пользах легионов, - они пусть похоронят".
23. Еще более возбуждал он плачем, поражая руками грудь и лицо. Затем, оттолкнув тех, которые поддерживали его на плечах, он бросился на землю и припадая в ногам каждого из воинов, вызвал такое негодование и ожесточение, что часть воинов перевязала гладиаторов, которые находились на службе Блеза; часть - остальных его домочадцев, а другие рассеялись отыскивать тело. И если бы в скором же времени не обнаружилось, что тела никакого не найдено, а рабы, и среди мучений нитки отрицали убийство и оказалось ясным, что у него и брата-то никогда не было, то легаты были бы на краю гибели. Впрочем, выгнали трибунов и префекта лагерей; вещи бегущих разграблены и убит сотник Луцилий, которому в солдатских шутках дали прозвание: "давай другую", потому что он, сломав розгу на спине воина, громким голосом требовал другую, а за тем еще. Другие скрылись по закоулкам; удержали одного Клемента Юлия, так как он по своему быстрому соображению, считался способным исполнять поручения воинов. Уже сами легионы восьмой и пятнадцатый готовили друг на друга оружие, вследствие того, что первый требовал на смертную казнь сотника, по прозванию Сирпика, а воины пятнадцатого легиона его защищали; но воины девятого легиона вступились с просьбами и где на последние не обращали внимания, то с угрозами.
24. Слух об этом побудил Тиберия, как он ни уединялся и ни старался скрывать в особенности неприятные известия - отправить сына Друза со знатнейшими лицами государства и двумя преторианскими когортами. Он не снабдил их никакими точными наставлениями; должны были они соображаться с положением дел; а когорты сверх обыкновенного усилены отборными воинами. Прибавлена большая часть преторианской конницы и вся сила Германцев, составлявших в то время стражу императора. Присоединен и начальник претория Элий Сеян, товарищ Страбона, его отца, имевший сильное влияние на Тиберия, попечителем молодого человека, а для прочих руководителем к опасностям и наградам. Когда Друз приблизился, то легионы, как бы исполняя свою обязанность, вышли к нему на встречу, но не с радостью как обыкновенно, и не блистая вооружением, а в самом грязном виде и с выражением лиц, где под видом печали изображалась скорее дерзость.
25. Когда он перешел за окопы лагеря, у ворот поставлены караулы; приказали отрядам вооруженных воинов находиться в известных местах лагерей; остальные несметною толпою окружают трибунал. Друз стоял, рукою требуя, молчания: воины как только обращали глаза на свою многочисленность, издавали грозные звуки негодования. При виде же Цезаря как бы трепетали. Пробегал неясный ропот: то дикие крики, то вдруг молчание; под влиянием различных стремлений души, то сами чувствовали страх, то старались внушить его. Наконец, когда волнение прервалось, он прочел письмо отца, в котором было написано: "особенная ему забота о храбрейших легионах, с которыми он вынес много военных кампаний: как только дух его отдохнет от горестной потери, то он доложит сенату об их требованиях, а покамест послал к ним сына - без замедления дать им то, что сейчас же может быть исполнено; остальное же надобно оставить до сената, который несправедливо было бы лишить следующей ему доли и милости и строгости".
26. Собрание воинов ответило: "что они поручили сотнику Клементу говорить за них". Тот начал: "об увольнении после шестнадцати лет службы; о наградах по её окончании, чтобы каждый день жалованья давался динарий; заслуженных воинов не держать под знаменами". Когда Друз в этих делах ссылался на решение сената и отца, то прервали его крики: "зачем же он пришел, если он не в состоянии ни увеличить жалованье воинов, ни облегчить их труды, наконец не имея воли ни на какое действие в их пользу? Когда-то и Тиберий имел обыкновение, ссылаясь на Августа, оставлять без исполнения желания легионов. К такому же искусству обратился теперь Друз. Всегда ли к ним будут приходить только молодые люди из семейства императора? Совершенная новость, то император только то, что относится до польз воинов - обращает в сенат, а в таком случае надлежало бы советоваться с сенатом каждый раз, когда назначаются казни или сражения; или для наград есть хозяева, а в наказаниях каждый волен"!
27. Затем они расходятся от трибунала, и если кто встречался из преторианских воинов и приятелей Цезаря, то они грозили им руками; причина раздора и начало военных действий. В особенности негодовали они на Кн. Лентула: о нем полагали, что он превосходя других и летами, и военною славою, поддерживает Друза с пренебрежением смотрит на это своеволие воинов. Немного после, когда он удалялся с Цезарем и в предвидении опасности, направлял путь к зимнему лагерю, они окружили его и спрашивали: "куда он идет? к императору или к сенаторам? Не для того ли, чтобы и там действовать вопреки польз легионов?" С такими словами они придвигаются, бросают каменья; уже исходя кровью от раны, нанесенной камнем и уверенный в гибели, он защищен толпою людей, пришедших вместе с Друзом.
28. Ночь грозную и которая не обошлась бы без преступления, смягчила судьба. Луна при ясном вдруг небе утратила свет. Воины, не зная причины, приняли это явление как предзнаменование того, что делалось и сравнивали свои труды с затмением светила: "благополучно все их дело кончится, если только богине возвратится сияние света". Зазвенела медь; лагерь огласился звуком труб и рогов. Радость и печаль сменялись по мере того, как светило то становилось яснее, то темнело; а когда нашедшие облака совершенно скрыли его из виду и полагали, что оно исчезло во тьме, то умы, уже пораженные раз и тем более склонные к суеверию горевали: "предвещается им вечный труд и их преступлениям противны боги". Цезарь счел благоразумным воспользоваться таким расположением умов и из представившейся случайности сделать разумное употребление; он отдал приказание обойти все палатки. Призывается сотник Клемент и другие, которые честными средствами приобрели общее расположение; они втираются в караулы, посты, к часовым у ворот, манят надеждами, грозят опасениями. "Доколе будем держать в осаде сына императора? Какой конец этой борьбы? Неужели Перценнию и Вибулену дадим мы присягу на верность? Неужели Перценний и Вибулен будут платить воинам жалованье, заслуженным раздаивать земли? Наконец вместо Неронов и Друзов - они будут домогаться власти над народом Римским? Не лучше ли нам, последним в преступлении, быть первым в раскаянии! Медленно достается то, что требуется сообща; а частную милость тотчас можно заслужить, тотчас можно получить". Такие разговоры произвели впечатление на умы и вкинули между воинов подозрение, новобранца разрознили от заслуженного воина и расстроили единодушие легионов. Мало-помалу водворилось расположение к повиновению: оставляют ворота; значки, в начале возмущения собранные в одно место, относят туда, где они обыкновенно стояли.
29. Друз с наступления дня позвал воинов на собрание, хотя не мастер говорить, но с природным благородством винит в прежнем, одобряет настоящее, говорит: "что не подействуют на него никакие застращивания и угрозы; если же он увидит, что они расположены к умеренности, услышит их мольбы о прощении, то напишет отцу, чтобы он милостиво выслушал просьбу легионов". На их мольбы о том к Тиберию посланы: снова тот же Блез, Л. Апроний, всадник Римский из когорты Друза и Юст Катоний, сотник первого ряда. Затем произошла борьба мнений, одни полагали: "нужно подождать послов, а между тем снисходительностью смягчить воинов". Другие полагали: "необходимо действовать более сильными средствами. Для народа не годятся никакие полумеры: грозит он, чтоб самому не бояться; безнаказанное пренебрежение следует за нагнанным страхом. "Пока еще действует на них суеверие, вождь обязан подействовать на них страхом и уничтожить виновников возмущения". Друз от природы был расположен более к строгости: призвав Вибулена и Перценния, приказал их убить. По мнению большинства, они зарыты в самой палатке вождя, а по другим сведениям их тела выброшены за вал нарочно на показ.
30. Затем разысканы все главные виновники смут и частью, скитаясь за лагерями, они убиты сотниками или воинами преторианских когорт, а некоторых выдали их же товарищи в доказательство верности. Заботы воинов увеличила очень ранняя зима, с постоянными дождями и до того суровая, что невозможно было выходить из палаток, собираться и с трудом могли сберечь самые значки, которые уносимы были вихрем или потоками воды. Продолжалось опасение небесного гнева: "не даром на их преступления затмеваются светила, обрушиваются непогоды". Другого нет облегчения в таких бедах, как оставить лагерь неблагополучный и оскверненный и, освободясь от кары небесной, возвратиться всем к своим зимним квартирам. Сначала возвратился восьмой, потом пятнадцатый легион. Девятый возглашал было: "надобно дожидаться писем Тиберия", но вслед затем огорченный удалением других, угрожавшую необходимость предупредил добровольно. А Друз, не дожидаясь возвращения послов, так как настоящее положение дел было уже достаточно спокойным, возвратился в город.
31. Почти в те же самые дни и от тех же причин возмутились Германские легионы и их волнение было тем сильнее, чем они были многочисленнее; не мало надеялись они, что Германик Цезарь не будет в состоянии выносить власть другого и отдастся легионам, и они своею силою увлекли бы за собой все. У берегов Рейна было два войска; верхним начальствовал К. Силий, а низшим А. Цецина. Главное начальство надо всем находилось у Германика, внимание которого в то время было сосредоточено на производстве в Галлиях ценза или переписи. Легионы, которыми начальствовал Силий, в нерешительном состоянии духа смотрели на возмущение других. Воинами же нижнего войска овладею неистовство; начало взяло оно от воинов двадцать первого и пятого легионов; они увлекли за собою первый и двадцатый легионы; они находились на одних и тех же летних помещениях, на границах Убиев или праздно, или в легких занятиях. А потому, услыхав о кончине Августа, большинство воинов, молодежи только что произведенного в городе набора, привыкшее к своеволию, к трудам необвыкшее, возбуждали грубые умы остальных: "наступило время, в которое заслуженные воины должны добиться своевременного увольнения, молодые люди - более щедрого жалованья, а все конца своих бедствий и отмстить за жестокость сотников". И это не один, как среди Паннонских легионов Перценний и не смущенному слуху воинов, обращавших глаза на другие войска более сильные, но во множестве раздались крики и голоса возмущения: "в их руках участь Рима; своими победами увеличивают они государство; самые императоры от них заимствуют свое наименование".
32. Да и легат не сопротивлялся; безумие большинства, не давало места твердости. Вдруг, придя в неистовство, извлекши мечи, нападают на сотников (старинный источник ненависти для воинов и повод к жестокости) повалив их осыпают ударами, шестьдесят на каждого, чтобы поровнять с числом сотников. Затем они избитых, истерзанных и отчасти уже бездыханных бросают перед валом или в реку Рейн. Септимий убежал к трибуналу и припадал к ногам Цецины, но до тех пор был сечен, пока не умер. Кассий Хереа, вскоре после того заслуживший память потомства убийством К. Цезаря, в то время цветущий молодостью и силами, между противоставших вооруженных воинов проложил дорогу мечом. С тех пор уже ни трибуну, ни префекту лагерей повиновения оказываемо не было. Караулы, посты и все, в чем потребность настоящего указывала необходимость, они исполняли сами собою. Это у них, воинским духом заносившихся далеко, было главным доказательством волнения сильного и неукротимого; не отдельно и не по побуждению немногих, но за одно молчали, за одно воспламенялись, с таким постоянством и единодушием, как бы все это совершилось царским произволом одного.
33. Между тем Германику, который, как мы сказали, занимался в Галлиях переписью - цензом, приносят известие, что Август умер. В супружестве имел он внучку Агриппину и множество от неё детей; а сам, родясь от Друза, брата Тиберия, был внуком Августы, но озабочен тайным недоброжелательством к себе дяди и бабки, а оно было тем сильнее, чем несправедливее его побудительная причина. У народа Римского в свежей еще памяти был отец Германика, Друз, и было общее, убеждение, что если бы он достиг верховной власти, то возвратил бы свободу; эта благосклонность народа и с тою же надеждою обратилась на Германика. У молодого человека образ мыслей был истинного гражданина, он был удивительно ласков со всеми и наружностью и речью представлял совершенную противоположность Тиберию, надменному и скрытному. Присоединялась и свойственная женщинам способность легко всем оскорбляться, а чувство мачехи раздражало Ливию против Агриппины. Да и сама Агриппина была более раздражительна, чем бы следовало - и только её скромность и любовь к мужу - неукротимый её дух обращали на хорошее.
34. Но Германик чем ближе был к осуществлению лучших надежд, тем более обнаруживал усердия за Тиберия. Ближайших Секванов и города Белгов заставил дать присягу на верность ему. Оттого то он, услыхав о возмущении легионов, тотчас же поспешил туда; они встретили его вне лагерей с глазами потупленными в землю, как бы от раскаяния. Когда Германик вышел за лагерные окопы, начали раздаваться нескладные жалобы. Некоторые, схватив его руку, под предлогом поцеловать, вкладывают его пальцы в рот, чтобы он ощупал челюсти, уже лишенные зубов: другие показывали члены, сгорбившиеся от старости. Образовавшееся было собрание, так как оно казалось смешанным, распустил, велев воинам: "разойтись каждому к своей роте; так они лучше услышат ответ: впереди пусть несут значки, чтобы хоть по этому можно было различить когорты". Исполнено это приказание было с неохотою. Тогда начав с должной почести Августу, обратился к победам и торжествам Тиберия, осыпая особенными похвалами: "все, что он превосходного сделал в Германиях с этими легионами. Затем он хвалил единодушие Италия, верность Галлии". Нет нигде смут или несогласий.
35. Все это выслушано было в молчании или с умеренным ропотом. Коснувшись возмущения, он спросил: "где же скромность, свойственная воинам? Где краса старинной дисциплины? Куда изгнали они трибунов, куда сотников?" Все обнажили свои тела, показывали с упреком рубцы: от ран и следы побоев; затем нескромными голосами жалуются на продажность увольнений, скудное жалованье, трудность работ и уже прямо словами ставят в вину: вал, рвы, заготовление фуража, материалов, дров и что другое делается по необходимости и против спокойствия в лагерях. Начал подниматься жестокий кряк заслуженных воинов; они, исчисляя тридцать лет или и более службы умоляли: "помочь им утомленным и чтобы не смерть застигала их в тех же трудах, но был бы конец усердной службы и безбедный покой". Были и такие, которые вновь требовали денег, завещанных божественным Августом с благоприятными для Германика обетами и изъявляли готовность ему, буде желает, верховной власти. Тут он, как будто самая мысль о преступлении его омрачала позором, поспешно соскочил с трибунала. Когда он хотел удалиться, противоставили ему оружие с угрозами, если он не вернется назад. Но он громко возглашая, что скорее умрет, чем изменит верности, выхватил меч с боку и, подняв его, уже направлял в грудь, как бывшие к нему ближе остановили его, силою схватив за правую руку. Самая дальняя и стеснившаяся часть собрания и, трудно поверить слову, некоторые отдельные воины, подходя ближе, подавали совет: "пусть поражает себя". Воин, по имени Калусидий, подал ему обнаженный меч, прибавив: "этот острее". Жестоким и безнравственным показалось это воинам, даже пришедшим в исступление, что и дало возможность приближенным Цезаря увлечь его в палатку.
36. Было там совещание о том, как помочь горю: получено известие: "готовят послов - привлечь и верхнее войско к тому же делу; город Убиев назначен к разрушению и руки, обремененные добычею, обратятся к разграблению Галлий". Увеличивал опасения неприятель, знавший о возмущении у Римлян и в случае, если берег будет оставлен, имеющий немедленно сделать нашествие. Если против отпавших легионов вооружить вспомогательные войска и союзников, начнется междоусобная война - такая строгость была бы полна опасности; щедрость была бы, позорною и дело общественное было бы в равной опасности - если ничего не будет сделано из требований воинов, или все будет сделано. А потому, когда все эти основания были достаточно взвешены положено написать письмо от имени верховного главы государства: "увольнение дается прослужившим двадцать лет; облегчение службы для воинов, прослуживших шестнадцать лет; удерживаются они под знаменами, но в дело употребляются только в случае необходимости отразить неприятеля; то, что им завещано, выдать по их просьбе и даже удвоить".
37. Поняли воины, что это на время придумано, и стали требовать немедленного исполнения. Увольнение поспешно производится трибунами, а денежная раздача отсрочивается до удаления легионов по зимним квартирам. Воины пятого и двадцать первого легиона не уходили, пока в тех же летних лагерях не были выплачены им деньги из взятых на дорогу приближенными Цезаря и им самим. Первый и двадцатый легион легат Цецина отвел в город Убиев; позорно было движение этих легионов, везших между значками и флагами казну, похищенную у главного вождя (императора). Германик отправился к верхнему войску и привел к присяге легионы второй, тринадцатый и шестнадцатый без всякого с их стороны замедления. Воины четырнадцатого легиона обнаружили было некоторую нерешительность; но им, хотя и без всякого с их стороны требования предложены деньги и увольнение.
38. А в земле Хавков начали было возмущение находившиеся там на караулах значконосцы отпавших легионов, но немедленною казнью двух воинов несколько усмирены. Отдал это приказание Менний, префект лагерей, действуя для примера хорошо, но вряд ли по законному праву. Потом, когда волнение усилилось, он бежал и найден; видя, что небезопасно место куда было он скрылся, защиту заимствует в смелости: "насилие употребляют они не в отношении префекта просто, но в отношении Германика вождя и Тиберия императора". Пришли в ужас окружавшие; тут он, схватив значок, обратился к берегу и провозглашая громко: "если кто удалится из строя, будет сочтен дезертиром" - отвел на зимние квартиры воинов смущенных, но ни на что не дерзнувших.
39. Между тем послы от сената застают Германика уже на обратном пути у жертвенника Убиев. Там зимовали два легиона: первый и двадцатый и заслуженные воины, недавно посланные под знамена. Воинами, волнуемыми опасениями и совестью, овладело подозрение - не явились ли эти послы по приказанию сделать недействительным то, чего они добились через возмущение и по обычаю черни - находить виновного, как бы ни было ложно обвинение, слагают всю вину на Мунация Планка, бывшего консула, начальника посольства и виновника сенатского декрета. Ночью, бывшие на караулах, воины начинают требовать значок, находившийся в доже Германика. Сбежавшись толпою к дверям ломают их; стащив с постели Цезаря, принуждают его выдать знамя опасением немедленной смерти. Затем разошлись они по дорогам и встретили послов, которые, услыхав о возмущении, спешили к Германику. Начинают их ругать, приготовляются убить, в особенности Планка; его достоинство удерживало его от бегства и ему в опасности не было другого убежища, кроме лагерей первого легиона; обняв там значки и орла, искал защиты в уважении к религии и если бы орлоносец Кальпурний не отразил насилия, то явление, редкое даже у врагов - легат народа Римского в Римском лагере, кровью своею обагрил бы жертвенники богов. Наконец на рассвете, когда можно было распознать и вождя, и воинов, и случившееся, Германик, войдя в лагерь, приказал привести к себе Планка и принял его на трибунал. Тут напал он на гибельное неистовство, которое возобновляется гневом не воинов, а богов, и открыл воинам - зачем пришли легаты. Красноречиво высказал он сожаление о праве посольства, о тяжкой и незаслуженной обиде Планка и о том, какой позор навлек на себя легион. Собрание воинов было скорее поражено удивлением, чем спокойно; легаты отосланы под прикрытием всадников вспомогательного войска.
40. Это опасение все ставили в вину Германику: "он не отправился к верхнему войску, где было повиновение и готова помощь против бунтовщиков. Слишком достаточно наделано ошибок увольнением воинов, денежными раздачами и вообще мерами слабости. Далее, если он не дорожил своею собственною безопасностью, то зачем сына, ребенка, жену беременную держал среди людей неистовых, поправших все условия человеческого права? Хоть бы их возвратил деду и делу общественному". Долго он медлил; наконец убедил он удалиться жену несоглашавшуюся было - так как она говорила, что в ней кровь божественного Августа и опасности ей под силу - обнимая с обильными слезами и её стан и общего их сына. Двинулся в поход достойный жалости строй женщин: изгнанницею шла жена главного вождя, неся на груди маленького сына; окружали ее с плачем жены друзей (Германика), разделявшие её участь. Не в меньшей печали находились те, которые оставались.
41. Не цветущее было лицо Цезаря; находился он как будто не в своем лагере, но в городе взятом неприятелем. Его вздохи и вопли коснулись даже слуха и внимания воинов; выходят из палаток: "где это слышан плачь? Что это за печаль? Знатные женщины - не имея для прикрытия ни сотника, ни воинов, безо всякой свиты обычной для жены императора - удаляются к Треверам, ищут у чужестранцев верности!" Отсюда стыд и сострадание и воспоминание об отце Агриппы, о деде её Августе; тесть Друз; сама отличалась плодородием, и удивительным целомудрием. Ребенок, уже в лагерях рожденный и вскормлен в обществе легионов; его военною кличкою назвали Калигуллою, так как его обували большею частью в обувь воина чтобы задобрить умы большинства. Но ничто так не подействовало, как зависть в Треверам, молят, удерживают, пусть возвратится, останется, частью бегут на встречу Агриппине, а большая часть вернулись к Германику.
42. А он, под свежим влиянием горя и раздражения, начал так говорить окружавшим его воинам: "ни сын, ни жена не дороже для меня отца или общественного порядка; но первый пусть найдет защиту в своем величии, а государство Римское в других войсках. Жену и детей моих, которых охотно за вашу славу я принес бы на жертву, теперь я удаляю от неистовых для того, чтобы какое бы тут ни совершилось преступление, оно было бы искуплено только моею кровью, и чтобы убийство внука Августова, гибель золовки Тиберия не увеличили бы вашу вину. В течении этих дней на что только вы не решились и чего вы не дерзнули? Какое название мне дать этой толпе? Воинами ли назову тех, которые валом и оружием держите в осаде сына императора? Не гражданами ли? А для вас влияние сената до того ничтожно, что право, уважаемое самим неприятелем, святость посольства и народное право - вы попрали, Божественный Юлий усмирил возмущение войска одним словом, назвав квиритами воинами, не уважавших данную присягу. Божественный Август лицом и видом привел в ужас Актийские легионы. А мы, хотя еще и не такие лица, но от них ведем происхождение; если бы воины Испании или Сирии вышли из повиновения, и то было бы и удивительно, и не выносимо. А теперь первый и двадцатый легион, тот - получивший знамена от Тиберия, этот сотрудник в стольких сражениях, увенчанный столькими наградами, оказываете такую то благодарность вождю вашему! Такую то весть понесу я отцу, до которого изо всех других областей доходят только приятные слухи? Что его новобранцы, его ветераны не могли насытиться ни облегчениями службы, ни деньгами. Только тут убивают сотников, изгоняют трибунов, заключают в оковы легатов. Лагери, реки - обагрены кровью, а я влеку неверное дыхание среди людей неприязненных.
43. "Зачем в первый день собрания отвели вы меч, которым я готовился пронзить грудь мою? О, неблагоразумные друзья! Лучше и с большею любовью действовал тот, который подавал кинжал. Я пал бы, но не знал бы о стольких преступлениях моего войска. Вы избрали бы вождя, который мою бы смерть оставил безнаказанною, а отмстил бы за гибель Вара и трех легионов. И пусть не попустят боги, чтобы Белгам, хотя и по их собственному вызову, принадлежала честь и слава - оказать помощь имени Римскому, подавить народы Германии. Божественный Август, дух твой восприятый на небо, твой образ, отец Друз, твое воспоминание с этими же самими воинами, в которых уже проникают и стыд и слава, пусть смоют это пятно и междоусобные раздоры обратят на гибель неприятелей! А вы, которых я теперь вижу совсем с другою наружностью, с другими чувствами, если вы возвращаете сенату - его послов, императору - повиновение, мне жену и детей, то удалитесь от соприкосновения и отделите возмутителей; это будет ручательством вашего раскаяния, доказательством вашей верности".
44. С повинною головою на это, сознавая справедливость сделанных упреков, они умоляли: "наказать виновных, простить впавшим в заблуждение и весть их против неприятеля, жену возвратить назад, пусть вернется воспитанник легионов, а не служит заложником для Галлов". В возвращении Агриппины отказал по случаю близкого разрешения от бремени и наступающей зимы: сын придет; остальное пусть они сами приведут в исполнение. Разбежались воины, совсем переменясь и самих главных возмутителей связав влекут к легату первого легиона К. Цетронию, а тот производил над каждым суждение и казнь следующим образом: легионы стояли собранные, извлекши мечи: подсудимого трибун показывал с подмосток. Если они кричали: "виновен", то сброшенный вниз немедленно был убиваем и воин радовался убийству, как будто им себя оправдывал. Цезарь им не препятствовал, - так как без всякого его приказания - жестокость совершенного и возмутительность падали на одних и тех же. Последовавшие примеру заслуженные воины не много спустя посылаются в Рецию, под видом защиты провинции, угрожаемой Свевами, а на самом деле чтобы вырвать их из лагерей, еще ненавистных как жестокостью наказания так и памятью преступления. Потом он произвел пересмотр сотников: каждый, по вызову императора, должен был высказать свое имя, место служения, место родины, число лет службы и что он хорошего сделал в сражениях, а у кого были военные награды, тот должен был их упомянуть. Если трибуны и легион с похвалою отзывались о его деятельности и поведении, то он сохранял свое место; если же единогласно обвиняли его в жестокости, корыстолюбии, то он изгонялся из службы.
45. Так было устроено в настоящем положение дел, но оставалась еще неменьшая тягость по случаю ожесточения пятого и двадцать первого легионов, зимовавших у шестидесятого камня (место имеет название Старого), первые они начали возмущение; руками их совершены жесточайшие преступления: не устрашены они были наказанием своих товарищей по службе, не обращались к раскаянию и сохраняли раздражение. Вследствие этого Цезарь готовится спустить по Рейну оружие, флот, союзников с тем, чтобы вести войну, если его повеления не будут уважены.
46. Между тем в Риме, где еще не было известно - чем кончилось дело в Иллирике, а пришел слух о волнении Германских легионов, смущенные граждане обвиняли Тиберия: "что между тем, как он притворною нерешительностью издевается над сенаторами и народом, обессиленными и безоружными, воины в то время бунтуют и не могут быть удержаны в повиновении властью двух юношей, еще не пришедших в совершеннолетие; следовало ему идти самому и противоставить власть императорскую и нет сомнения, что воины смирились бы, видя перед собою главу государства, обладающего долговременною опытностью и верховного вместе с тем распорядителя и мер строгости и щедрости. Август, удрученный годами, и то был в состоянии столько раз отправляться в Германию, а Тиберий, цветущий годами, сидит в сенате, стараясь перехитрить словами сенаторов? Довольно мер принято для удержания города (Рима) в рабстве: умы воинов следует успокоить, чтобы спокойствие для них было выносимо".
47. Никакого действия не производили на Тиберия эти речи и у него было твердо решено - но упускать из рук верховное управление и ни себя, ни дело общественное не подвергать случайностям. Много и разных причин было беспокойства: войско Германское сильнее, но Паннонское ближе; первому опорою могут служить богатства Галлии, а второе угрожает Италии. Которое же ему предпочесть? А обойденные как бы не раздражались, хуже оскорбясь этим! Через детей же одновременно действует он и на то, и на другое войско и достоинство его от этого нисколько не страдает; в отдалении еще больше к нему уважения. Вместе с тем молодым людям извинительно - кое-что предоставлять усмотрению отца и оказавших сопротивление Друзу или Германику - может сам или усмирить или сломить; но где же искать защиты, если бы они презрели императора"? Впрочем, как будто бы уже вот-вот собираясь в путь, назначил кому провожать, велел собирать вещи нужные для дороги, приготовлять суда. Вслед затем ссылаясь то на зиму, то на разные дела, держал в заблуждении прежде всего людей благоразумных, потом народ, а дольше всего провинции.
48. А Германик, хотя стянул войско и приготовился отмстить отпавшим, счел за лучшее дать еще время - может быть воины, под влиянием недавнего примера, подумают о себе и послал вперед письма к Цецине: "что он идет с сильным войском и что если они предварительно не подвергнут казни зачинщиков зла, то он будет избивать всех без разбора". Цецина тайно прочел их орлоносцам, знаменосцам и всем, сколько было в лагере людей благонамеренных и убеждает: "избавить всех от позора, а себя от смерти. В мирное время принимаются в соображение побудительные поводы и заслуги каждого, а с наступлением войны виновные и невинные вместе падают". Они, испытав расположение умов тех, которых считали годными и видя, что большая часть легиона остается верною своим обязанностям, по мнению легата, назначают время когда напасть с оружием на людей самых гнусных и к бунту расположенных. Тут, поданному, между ними сигналу, врываются в палатки, избивают ничего не знающих и никто, кроме участников замысла, не ведал какое начало убийства и какой конец.;
49. Вид междоусобия был совершенно отличный от всего подобного, что когда-либо, случалось; не открытым боем, не из разных лагерей, но из одних и тех же постелей люди, которых день видел вместе вкушающими пищу, а ночь - покой, расходятся на две стороны, бросают друг в друга оружие. Крики, раны, кровь - на виду; причина - скрыта; остальное в руках случая. Погибли и некоторые из благонамеренных, когда поняв, на кого обращена жестокость, и дурные люди схватились за оружие. Ни легат, ни трибуны не сдерживали: большинству предоставлен полный простор и мщения и удовлетворения. Вслед затем вошел в лагерь Германик и, проливая обильные слезы, называя это не лечением, а побоищем, отдал приказание сжечь тела.
Умами еще ожесточенными овладевает страсть - идти против неприятеля, как бы в искупление своего безумства; не иначе полагали они быть в состоянии умилостивить тени своих товарищей, как получив честные раны на тела, опозоренные братоубийством. Увлеченный пылом воинов Цезарь, наведя мост, переправил двенадцать тысяч из легионов, двадцать шесть союзных когорт, восемь эскадронов всадников, поведение коих в это возмущение не получило ни малейшего пятна.
50. Веселые, и не вдали, пребывали Германцы, так как мы удерживаемы были сначала прекращением дел вследствие потери Августа, а впоследствии раздорами. А Римляне поспешным движением пересекают Цезийский лес и вал, начатый Тиберием; ставят на рубеже лагерь; с фронта и с тылу ограждают валом, а с боков срубленными деревьями. Оттуда осматривают мрачные ущелья и советуются: "из двух дорог выбирать ли кратчайшую и обычную, или более затруднительную и неиспробованную, но где именно поэтому неприятель не принял никаких мер предосторожности". Избран путь более дальний, остальные все приготовления ускоряются, так как люди, посланные на разведывание, приняли известие: "наступающая ночь - праздник у Германцев и они проводят ее в пиршествах и играх". Цецине отдано приказание - с легкими когортами идти вперед и отстранять препятствия движению от лесов; в умеренном расстоянии за ним следуют легионы. Содействовала ночь совершенно светлая; подошли к поселкам Марсов и поставлены кругом караулы, а те растянулись по постелям, около столов безо всяких опасений, не поставив вовсе стражей. До того все от беспечности было в беспорядке; никакого опасения войны, да и между пьяными спокойствие было непрочно и ненадежно.
51. Цезарь - алчные легионы, для того чтобы опустошение захватило больше места, разделил на четыре отдела: на пятьдесят миль пространства опустошил огнем и мечем; ни пол, ни возраст не вызвали жалости; одновременно и светское, освященное, и знаменитейший храм тех народов, называемый у них Танфан сравняли с землею; воины ран не получили, избивая полусонных, безоружных и рассеявшихся. Это побоище вызвало Бруктеров, Тубантов, Узипетов; они заняли ущелья, через которые предстояло Римскому войску движение назад. Вождю это было известно; он двинулся в путь и в сражение. Впереди шли часть конницы и вспомогательные когорты; затем первый легион, в средине войсковые тяжести; левый фланг составляли воины двадцать первого, а правые фланг пятого легиона. Двадцатый легион прикрывал тыл, сзади шли остальные союзники. Но неприятели, пока войско не растянулось по ущелью, не двигались, потом они слегка нападали на фланги, а всеми силами на задние ряды. Легкие когорты приходили в замешательство от плотных Германских отрядов, когда Цезарь, подъехав к воинам двадцатого легиона, громким голосом закричал: "вот время загладить возмущение, пусть идут вперед и спешат вину обратить в честь". Воспламенились духом, и дружным напором сломили неприятеля, выгнали на открытое место и много избили. Как только войска, шедшие впереди, вышли из лесов, укрепили лагерь; затем путь был спокоен; веря в настоящем и забыв о прежнем, воины размещаются по зимним квартирам.
52. Известие об этом и порадовало Тиберия и его озаботило: радовался он, что возмущение подавлено; но тревожился тем, что раздачею денег и поспешным сокращением срока службы старался заискать Германик расположение воинов, а также и приобретенною им Германиком воинскою славою. Впрочем, он доложил сенату о его действиях, многое припомнил о его доблести, более для виду изукрасив его словами, чем стараясь вселить убеждение, что он так думает от души. Гораздо короче похвалил он Друза и окончание волнения в Империи, но с большим старанием и искренностью и все льготы, данные Германиком, распространил и на Паннонское войско.
53. В том же году умерла Юлия, когда-то за бесстыдство заключенная отцом её Августом сначала на острове Пандатерии, а потом в городе Регинов, которые живут на берегу Сицилийского пролива. Она была в супружестве Тиберия еще при жизни Цезарей, Кая и Луция и оказывала ему пренебрежение как неровне - и вот в чем заключалась настоящая причина, почему он удалился в Родос. Достигнув власти, он ее изгнанницу, опозоренную и после смерти Постума - Агриппы, не имевшую ни откуда надежды, нуждою и долговременным изнурением уморил, полагая, что убийство это останется втайне вследствие отдаленности места ссылки. Подобная же причина была жестокости к Семпронию Гракху; он, происходя из благородного рода, ума бойкого и красноречивый только на дурное, был в связи с тою же Юлиею, когда она была в супружестве М. Агриппы. Но этим не кончились его любовные проказы: уже выданную за Тиберия упорный соблазнитель разными наговорами возбуждал в ненависти к мужу и письмо, которое Юлия писала к отцу своему Августу с жалобами на Тиберия, было сочинено, так по, крайней мере все полагали - Гракхом. Вследствие этого удаленный на Церцинну, остров Африканского моря, он перенес четырнадцатилетнюю ссылку. Тут воины, посланные совершить убийство, нашли его на выдавшемся месте берега, не ждавшего ничего хорошего. По прибытии их просил он "короткого срока - последнюю свою волю передать на письме супруге его Аллиарие". За тем он подставил шею убийцам и получил смерть с твердостью, не недостойный имени Семпрониев; жизнью же он им изменил. По некоторым известиям эти воины присланы были не из Рима, но от Л. Аспрената, проконсула Африки, по влиянию Тиберия, который, конечно ошибочно, надеялся ответственность убийств сложить на Аспрената.
54. В том же году получили начало новые священные обряды; установлено священнодействие Августовых товарищетв (sodalium Avgustalium), точно так как некогда Т. Таций, удерживай священнодействие Сабинов, установил сподвижников Тициев. Избраны жребием из первых лиц государства двадцать один; прибавлены Тиберий, Друз, Клавдий и Германик. Августовы игры, тогда в первый раз начатые, смутил раздор, возникший вследствие спора актеров. Поблажку делал Август сценическим представлениям под влиянием Мецената, предавшегося необузданной любви к Батиллу, да и сам не прочь был от подобных же слабостей и считал нечуждым своих обязанностей гражданину - принимать участие в увеселениях народа. Совсем другого образа мыслей был Тиберий, но народ, в течении стольких лет привыкший к ласковому с ним обращению, еще не дерзал, повернуть круто.
55. В консульство Цезаря Друза и К, Норбана определен Германику триумф, а война все еще продолжалась. Хотя он с величайшим старанием делал к ней приготовления на лето, но с наступлением весны нечаянным набегом на Каттов начал ее раньше. Возникли надежды вследствие раздоров у неприятеля, делившегося между Арминием и Сегестом, из коих тот и другой заслужили известность: один вероломством в отношении к нам, а другой - верностью. Арминий - возмутитель Германии, а Сегест открывал, что "готовится возмущение" неоднократно и прежде на последнем пиршестве, после которого взялись за оружие. Он убеждал Вара: "связать его и прочих старейшин; народ ничего не дерзнет, лишь только удалены будут зачинщики, а себе он даст время разобрать основательность обвинений и степень виновности каждого". Но Вар пал жертвою жребия и насилия со стороны Арминия. Сегест, хотя единодушием народа и увлеченный на войну, оставался при своем разномыслии, но его личная ненависть усилилась вследствие похищения Арминием его дочери, сосватанной за другого. Зять - ненавистен, родные - враги и то, что при согласии служит скреплением любви, при вражде было только поводом к раздражению.
86. Вследствие этого Германик передал Цецине четыре легиона, пять тысяч вспомогательных войск и набранные в виде ополчения отряды Германцев, живших по сю сторону Рейна; столько же легионов и двойное число союзников сам повел и - поставив укрепление на следах отцовского поста, на горе Тавне, с войском налегке спешит в землю Каттов, оставив Л. Апрония устроить дороги и переправы на реках, так как - а это явление редкое в тех краях - вследствие засухи - воды в реках было мало и оттого возможно было быстрое, беспрепятственное движение вперед; а для движения назад опасались дождей и приращения рек. К Каттам подошел он так неожиданно, что все - слабое возрастом и полом, тотчас же захвачено в плен или избито. Молодежь вплавь переправилась через реку Адрану и отражала Римлян, начавших устраивать мост; потом сбитые действием орудий и стрелами, после тщетных попыток к соглашению миром, некоторые перешли к Германику, а остальные, покинув села и деревни, разошлись по лесам. Цезарь, предав пламени Маттий (столицу этого народа) опустошил открытые места и повернул к Рейну; неприятель не дерзнул тревожить тыл уходящих; что в их нравах, так как они уступают более из хитрости чем из страха. У Херусков было в мыслях помогать Каттам, по привел их в ужас Цецина, туда и сюда действуя оружием, и Марсов, дерзнувших выйти на встречу, остановил счастливым сражением.
57. Не так много времени спустя, пришли от Сегеста послы, прося: помощи против насилия его соотечественников, которые держали его в осаде; Арминий у них пользовался большим влиянием, так как склонял к войне. У дикарей, чем кто смелее и решительнее на все, тем больше ему доверяют и лучшим считают для ведения дел. Присоединил Сегест сына посла по имени Сегимунда, но молодой человек не решался ехать от совести, так как он будучи в том году, когда Германии отпали, сделан жрецом у жертвенника Убиев, сбросил жреческие повязки и убежал к бунтовщикам. Впрочем, обнадеженный в снисходительности Римлян, он взял на себя поручения отца; ласково принятый, он послан с прикрытием на Гальский берег. Дело показалось Германику стоящим чтобы обратить войско назад; сразился он с осаждающими, и Сегест вырван вместе с большою толпою и его близких и клиентов. Находились там и знатные женщины, в числе которых жена Арминия - она же дочь Сегеста, разделявшая более образ мыслей мужа, чем отца; у побежденной не было ни видно слез, ни слышно просьб; сложив руки на груди, она вперила глаза на свой отяжелевший живот. Несены были и вещи, обобранные в побоище Вара и они розданы в добычу очень многим из тех, которые тогда отдались добровольно.
5$. Тут же был и сам Сегест, громадный видом; не чувствовал он робости, воспоминая о добром союзе. Слова его были таковы: "не первый для меня этот день верности народу Римскому и постоянства с того времени, как божественный Август пожаловал мне звание гражданина, выбирал я друзей и недругов согласно с вашими пользами и не из ненависти к отечеству (так изменники ненавистны даже тем, кого предпочитают) но от убеждения, что пользы Германцев и Римлян нераздельны и от того, что более одобрял мир чем войну. Вследствие этого я обвинил перед Варом похитителя дочери моей, нарушителя вашего союзного договора - Арминия. Видя, что дело отложено по беспечности вождя и что мало охраны в законах, я усильно просил Вара, чтобы он велел связать меня, Арминия и участников его заговора. Свидетельница - та ночь, которая лучше бы для меня была последнею! То, что случилось вслед за тем, скорее может быть оплакано, чем заслужить защиту; впрочем я и налагал оковы на Арминия и вынес то, что и на меня были наложены его партиею. Но как только имел возможность вступить с тобою в сношения, я предпочитаю прежнее новому и спокойствие смутам и - не из-за награды какой-либо, но чтобы оправдаться в вероломстве; а вместе я способен быть примирителем для народа Германцев, если только он предпочтет раскаяние гибели. В молодости и заблуждении сына прошу прощения; признаюсь, что дочь моя приведена сюда только необходимостью. Твое дело принять в соображение, что на тебя больше повлияет - то ли что она зачала от Арминия или то, что она от меня рождена?" Цезарь, в ласковом ответе, обещал детям и близким его безопасность, а самому место жительства в старой провинции. Войско отвел назад и - с дозволения Тиберия - принял название императора. Жена Арминия родила ребенка мужеского пола, воспитывала его в Равенне, но - как с ним сыграла судьба - в свое время упомяну.
59. Слух о том, что Сегест передался и благосклонно принят, встречен с надеждою или с огорчением, глядя по тому кто желал войны или кому она была неприятна. Арминий, и без того склонный к насилию, выходил из себя от бешенства, вследствие похищения жены и того, что плод её чрева в рабстве; ветром летал он по Херускам, требуя вооружиться против Сегеста. против Цезаря; не удерживался он и от брани: "что за прекрасный отец! великий Император! сильное войско! Столько рук утащили одну женщину. Перед ним легли три легиона и такое же число легатов. Войну ведет он не изменою, не против беременных женщин, но открыто, против вооруженных. И до сих пор видит он в священных рощах Германцев знамена Римские, принесенные им в жертву богам отечества. Пусть возделывает Сегест побежденный берег; пусть возвратит сыну священство; как человеку, Германцы никогда и ни за что не простят ему за то, что, по его милости, увидали между Рейном и Эльбою розги и секиры. Другими племенами, незнающими власти Римской, не испытаны казни, неведомы им поборы; и если они сняли их с себя и без успеха ушел тот, в число божеств записанный, Август, тот возлюбленный Тиберий; то пусть не робеют они перед неопытным юношею, перед войском, расположенным к возмущению. Если они лучше хотят сохранить. отечество, родных, если они предпочитают старый порядок вещей тому, чтобы иметь над собою господина и у себя новые поселения, то пусть лучше следуют за Арминием, который указывает им путь к славе и свободе, чем за Сегестом, ведущим их к постыдному рабству".
60. Возбуждены этим не только Херуски, но и смежные им народы; увлечен в эту же партию Ингвиомер, Арминия дядя по отцу, пользовавшийся исстари уважением Римлян. Вследствие это-то опасения Цезаря возросли и, как бы война не нагрянула одним ударом, послал Цецину к реке Амизию, через землю Бруктеров, с сорока когортами Римлян для того, чтобы отвлечь неприятеля. Конницу повел префект Педо границею Фризиев; а сам, посадив на суда четыре легиона, повез их по озеру; вместе собрались у вышеназванной реки - пехота, конница и флот. Хавки, так как с их стороны обещана была помощь, приняты в сотоварищи войны. Бруктеров, предававших свою собственность огню, разбил с легким отрядом А. Стертиний, посланный Германиком; среди побоища и разграбления найден орел девятнадцатого легиона, с Варом утраченный. Потом войско поведено в самые отдаленные пределы Бруктеров и все пространство земли между Амизиею и Луппиею реками опустошено не вдали от Тевтобургского лесу, в котором, как говорили, находились останки Вара и легионов, непреданные погребению.
61. Вследствие этого овладело Цезарем сильное желание - отдать последний долг воинам и вождю; подвинуто было к сожалению все, находившееся там войско за родных, приятелей и наконец при мыслях о случайностях войны и судьбе людей. Послан вперед Цецина - осмотреть все закоулки леса, сделать мосты и насыпи на болотах и обманчивых равнинах; вступают в плачевные места, видом и воспоминанием обезображенные. Сначала лагерь Вара; обширный пространством с размеренными путями, обнаруживал, что тут работали руки трех легионов; потом полу-осыпавшийся вал, неглубокий ров давали понять, где остановились уже полу-сокрушенные остатки (войска). В середине лагеря белели кости или разбросанные, или в куче, глядя потому где бежали, где сопротивлялись. Тут же лежали обломки оружия, трупы коней и вместе на сучьях дерев торчавшие вперед черепы. В соседних рощах жертвенники дикарей, у которых они накололи трибунов и сотников первых рядов. Пережившие это побоище, ушедшие из сражения или оков, рассказывали: "вот тут пали легаты; здесь похищены орлы; место, где нанесена Вару первая рана, где он нашел смерть, поразив себя своею же несчастною рукою; вот с этого трибунала говорил Арминий, сколько виселиц, сколько могильных рвов и как он надменно издевался над значками и орлами!".
62. Таким образом находившееся налицо Римское войско, на шестой после побоища год, трех легионов кости, - причем никто не знал, земля покрывает чуждые ли остатки или своих, всех, как родных одной крови - с возраставшим против неприятеля раздражением, предавало погребению, вместе с чувством горя и озлобления. Первый кусок дерну, когда воздвигался могильный холм, положил Цезарь, исполняя как лучший долг к отшедшим, так и разделяя настоящее горе. Тиберий этого не одобрил, или потому что все действия Германика принимал в дурную сторону, или в убеждении, что войско видом убитых и непогребенных будет медлительнее к бою и более бояться неприятеля: "и притом Императору, которому принадлежат обязанности авгурства и исполнение древнейших священных обрядов, не следовало касаться похоронного дела".
63. Германик, преследуя Арминия, отступавшего в места непроходимые, как только представилась возможность, отдал приказание выступить коннице и отнять поле, которое занял неприятель. Арминий, предупредив своих, чтобы они собрались и подошли ближе в лесу, повернул вдруг; вслед за тем, он дал знак броситься вперед - тем, которых спрятал по лесам. Тогда конница пришла в смущение при виде нового строя; посланы вспомогательные когорты, но, уступая напору бегущих, увеличили смятение и были бы они сбиты в болото, известное побеждавшим, для незнавших гибельное, если бы Цезарь не устроил в боевом порядке выведенные легионы. Вследствие этого неприятелем овладел ужас, а воинами - уверенность (в успехе). Разошлись, при равных условиях. Вслед за тем, отведя войско к Амизии, легионы перевозит на судах также как они прибыли; часть конницы получила приказание следовать к Рейну берегом Океана. Цецина, который вел мое войско, получил внушение - как ни знакомыми путями предстоит ему обратное движение, но чтобы он как можно поспешнее перешел Длинные мосты. Это узкий путь между обширных болот, по которому когда-то Л. Домиций провел гать. Остальное были болотистые места вязкие от густого ила или с неопределенными берегами; кругом леса, имевшие некоторый склон: их тогда наполнил Арминий; сокращенными дорогами и быстрым движением опередив воинов обремененных тяжестями и оружием. Цециною овладело сомнение, каким образом он возобновит мосты, провалившиеся от ветхости и вместе отразит неприятеля и он заблагорассудил на том же месте стать лагерем с тем, чтобы одни начали работы, а другие - сражение.
64. Дикари, пытаясь прорвать охранительную цепь и напасть на возводивших укрепления, затрагивают, обходят кругом, набегают; смешиваются крики производящих работы и сражающихся. Все вместе для Римлян было неблагоприятно, место глубоко вязкое, на котором и стоять было трудно и идти вперед скользко; тела обременены панцирями и в воде не было возможности раскачивать дротики. Напротив Хорускам привычны были сражения в болотах; ростом они были высоки; огромными копьями наносили они раны в каком бы то ни было далеком расстоянии; наконец ночь прекратила неблагоприятное сражение для легионов, уже клонившихся к поражению. Германцы не знавшие утомления вследствие удачи, и тут не искали покоя, а сколько источников ни получало начало в поднимавшихся тут горных возвышенностях, отвели в места, находившиеся внизу: земля залита водою, и все следы работ изглажены, а труды воинов удвоились. Сороковой год военной службы был для Цецины как повиноваться, так и повелевать; знаком он был и с успехом и с обстоятельствами сомнительными и потому не доступен страху. Но соображая будущее, ничего другого не нашел, как неприятеля удерживать в лесах, пока раненные и вообще все сколько есть тяжелого строя уйдет вперед, так как среди горных возвышенностей и болот простиралась равнина, по которой возможно было движение для небольшой боевой линии. Отобраны легионы: пятый на правый фланг, на левый двадцать первый; воины первого легиона должны были идти впереди, а воины двадцатого легиона следовать сзади.
65. Ночь в разных отношениях была беспокойною: дикари весело пировали и их веселые песни и нестройные звуки наполняли лежавшие внизу долины и леса, повторявшие отголосок. У Римлян слабые огни, прерывистые голоса, а сами в разных местах привалились к валу, скитались около палаток; скорее сон их не брал, чем они бодрствовали. И вождя привел в ужас зловещий, покой: привиделся ему Квинктилий Вар, облитый кровью, приподнявшимся из болот и слышал он его зов, но не послушал и оттолкнул протянутую руку. Как только рассвело, посланные на фланги легионы, неизвестно вследствие робости или недоразумения, оставили назначенное место, заняв поспешно поле по ту сторону трясины. Впрочем, Арминий, как ни открыта была для него возможность набега, не тотчас бросился, но когда тяжести войсковые завязли в грязи и рытвинах, воины кругом пришли в смятение, порядок значков расстроился и, как обыкновенно бывает в подобных случаях, каждый только о себе заботится и тупым становится слух на приказания, отдает Германцам приказ броситься вперед, а сам возглашает: "вот Вар и снова тою же судьбою постигнутые легионы"! Вместе с этим он с отборными войсками разрезает пополам строй Римлян и преимущественно наносит раны лошадям; те, скользя в собственной крови и топи болот, сбрасывали всадников, опрокидывали встречных и топтали лежавших. Больше всего труда было около орлов; вперед нести их не позволял град стрел, а поставить невозможно было в совершенно влажную землю. Цецина пока поддерживает строй, упал с убитого коня и был бы окружен, если бы первый легион не воспротивился. Помогла жадность неприятелей; оставив убивать, бросились они за добычею и легионы с наступлением вечера вышли на место открытое и твердое. Но и тут не было еще конца бедствий; нужно было воздвигать вал, брать материалы для насыпи, а была потеряна большая часть орудий, которыми вынимается земля или срезается дерн; не было палаток воинам, никаких средств облегчения для раненых. Деля между собою пищу, запачканную грязью или кровью, они оплакивали гибельную темноту, и то что для стольких тысяч людей остался уже только один день.
66. Случайно конь блуждавший разорвав путы, испуганный криком, привел в смятение некоторых попавшихся ему навстречу. Вследствие этого такая вышла тревога от убеждения, будто бы ворвались Германцы, что все ринулись к воротам и преимущественно стремились к декуманским (задним), как находившимся в противоположную от неприятеля сторону и, следовательно, представлявшим более безопасности для бегущих. Цецина, узнав, что страх этот неоснователен, но видя, что он не в состоянии удержать воинов ни влиянием, ни просьбами, ни силою, лег в самих воротах и преградил путь состраданием, так как надобно было идти через тело легата; вместе с тем трибуны и сотники научили их, что страх их был ложный.
67. Тогда, собран их в главное место лагеря и приказав принять его речи в молчании, внушает им обстоятельства времени и необходимости; "единственное спасение в оружии; но им надобно действовать обдуманно и оставаться внутри окопов, пока неприятель не подойдет ближе в надежде взять приступом. Вслед за тем надобно со всех сторон сделать вылазку и прорваться до Рейна. Если они побегут, то впереди еще много лесов, болот более глубоких и зверский неприятель; а победителям месть, слава; припоминает: сколько дома осталось милого, а в лагерях честного; смолчал о невзгодах". Вслед затем он лошадей легатов и трибунов, начав со своих, раздал безо всякого искательства храбрейшим воинам для того, чтобы они бросились на неприятеля, а потом пешие воины.
68. Не меньше тревожили и Германца надежды и страсти; делился он между различными мнениями вождей. Арминий советовал; "дать Римлянам возможность выйти и как только они выйдут, то снова их окружить в местах низменных и неудобных для движения". Мнение Ингвиомера было суровее и приятнее дикарям; "окопы обойти с оружием в руках; вследствие поспешного приступа более будет пленных и добыча без повреждения. С наступлением дня осыпают рвы, набрасывают решетки, хватаются за верхи вала, а наверху его редко где были воины, да и те как бы в оцепенении страха. Когда они завязли в окопах, дан знак когортам, заиграли рога и трубы; с криком и натиском осыпали они тыл Германцев с укором; "тут не леса, не болота, но в местах ровных праведные боги!" Неприятеля, помышлявшего о легком избиении немногих полу-вооруженных - звук труб, блеск оружия, чем они были неожиданнее, тем больше озадачили; падали, на сколько жадные при удаче, так при несчастии неприготовленные. Арминий безвредно, а Ингвиомер после тяжкой раны, оставили сражение; простых Германцев избивали на сколько хватило лишь дня и раздражения. Уже ночью вернулись легионы, но хотя еще больше было ран, а одолевал все тот же недостаток в пище, но в победе было для них все: и сила, и здоровье, и богатство.
69. Между тем распространилась молва, что "войско окружено и неприязненный строй Германцев угрожает Галлиям", и если бы Агриппина не помешала развести мост, наведенный на Рейне, то были люди, которые решились бы на это преступление, но жена, великая духом, в то время приняла на себя обязанности вождя и воинам, если кто из них был беден или ранен, раздавала одежды и лекарства. Передает К. Плиний, описавший Германские войны, что она (Агриппина) стояла при начале моста, высказывая похвалу и благодарность возвращавшимся легионам. Это глубоко запало в душу Тиберия: "не спроста такая заботливость и в воинах заискивают не против чужестранцев. Ничего не осталось для императоров, когда женщина производит смотр полкам, подходит к знаменам, пускает в ход подкуп. Как будто· бы уже мало честолюбивого домогательства - сына вождя носить в одежде простого воина и желать, чтобы его называли Калигулою Цезарем. У войска Агриппина имеет уже более силы, чем легаты, чем вожди: подавлено женщиною возмущение, которое удержано быть не могло именем главы государства". Поджигал это и усиливал Сеян, знакомый по опыту с характером Тиберия, ненависть откладывал в долгий ящик и скрывал, а когда она возрастала, тогда пускал в ход.
70. Германик из легионов, везенных на судах, - второй и четырнадцатый передал П. Вителлию вести сухим путем для того, чтобы облегчить плавание судам по морю, обильному мелями и возможность пользоваться отливом моря. Сначала Виттеллий совершал движение по земле сухой или чуть захваченной приливом; но скоро, с наступлением равноденствия, когда особенно воздымается океан, при сильных порывах северного ветра, войско было схватываемо и уносимо (волнами). Земли наполнялись водою; все слилось вместе - и пролив, и берег, и поля. Нельзя было разобрать почву твердую от неверной, мелкое место от глубокого; погружаются в волны вьючные животные, тяжести; плавают и попадаются на встречу бездыханные тела; перемешиваются между собою отряды; одни по грудь, а другие по рот в воде, а местами вследствие неровностей почвы разбросанные или заваленные; против воды бессильны были голоса и взаимные убеждения; не было разницы между деятельным и ленивым, умным и простым, обдуманностью и случайностью: все уступаю одной и той же силе. Наконец Вителлий, выбравшись на места более возвышенные, туда же подвел войско; переночевало без самых необходимых предметов, без огня, большая часть воинов с обнаженным или поврежденным телом не менее в жалком положении как те, которые находятся в осаде у неприятеля; да и тем можно воспользоваться честною смертью, а этим конец бесславный. С наступлением дня открылась земля. Проникли до реки Визургиса, куда Цезарь направился с флотом; посажены потом и легионы, а между тем распространился слух, что они потонули; не верили спасению, пока не увидали Цезаря и приведенное назад войско. Уже Стертиний, посланный вперед для принятия в подданство Сегимера, брата Сегестова, его и сына его привел в город Убиев, И тому, и другому· даровано прощение - без труда Сегимеру, медленнее его сыну, так как о нем говорили, что он издевался над телом Квинктилия Вара. Впрочем, пополнить потери войска состязались Галлии, Испании. Италия, предлагая, что у кого было готовое - оружие, лошадей, золото. Похвалив их усердие, Германик только взял на войну оружие и лошадей, а воинам оказал пособие собственными деньгами; а для того, чтобы самое воспоминание о несчастье смягчить ласкою, обходил раненых, превозносил похвалами отдельные подвиги; осматривал раны, одних - надеждами, других - славою, а всех приветливою речью и заботливостью привязывал к себе и укреплял на битвы.
72. В этом году определены отличительные знаки триумфа А. Цецине, Л. Апронию, К. Силию за действия их вместе с Германиком. Тиберий отверг наименование отца отечества, народом не раз предлагаемое. И не позволил дать себе присяги, хотя таково было мнение сената: "неверны все дела смертных; и чем бы кто больше ни получил, тем скорее в скользком положении". Но этим не давал еще уверенности, что мыслит как гражданин, потому что он ввел вновь закон величества. Тоже наименование ему было и у древних, по другое подвергалось суду; если кто вредил изменою войску, народу - возмущением, наконец дурными действиями делу общественному и тем касался величия народа Римского. Ставили в вину действия, а слова были безнаказанными. Первый Август, под видом этого закона, велел произвести следствие об оскорбительных книжках, взволнованный наглостью Кассия Севера, с какою он в дерзких сочинениях касался чести знатных мужчин и женщин. Да и Тиберий, когда Помпей Макр претор спросил его совета: "судить ли за оскорбление величества?" дал ответ: "законы надобно приводить в действие". И его ожесточили стихи; выпущенные в свет неизвестными сочинителями на жестокость и надменность его и на, несогласный с матерью, образ мыслей.
73. Не лишним будет привести обвинения, взведенные на Фалания и Рубрия, всадников Римских, не из знатных, с целью ознакомить - с каким искусством Тиберия вкралось самое пагубное зло, потом подавлено, наконец разгорелось и все охватило. Фалания уличал обвинитель: "в том, будто бы он принял в число священнослужителей Августа, которые по всем домам, имелись в виде братств - некоего Кассия, фигуранта позорного телом и в том, что продав сады вместе продал статую Августа". Рубрию ставилось в вину, "что он клятвопреступлением оскорбил божество Августа". Когда это стало известно Тиберию, то он написал консулам: "не для того отцу его определено небо, чтобы эта почесть обращена была на гибель граждан. Актер Кассий, между прочими занятиями своего искусства, принимал участие в играх, которые его мать посвятила в память Августа. И не нарушает уважения к религии то, что его изображения, как статуи других богов, поступают вместе с продажею садов и домов. О клятве же должно так думать, как если бы он обманул Юпитера; об оскорблении богов пусть заботятся сами боги".
74. Не много спустя - Грания Марцелла, претора Вифинии, его квестор Цэпио Криспин потребован на суд в оскорблении величества, за подписью Римлянина Гиспона; он принял образ жизни, приобретший впоследствии большую известность, вследствие бедственных обстоятельств времени и решительности людей на все: находясь в нужде, неизвестности, но будучи беспокойного характера он тайными доносами вполз к Государю жестокому и скоро стал грозить опасностью людям, наиболее пользовавшимся известностью, приобрел силу у одного, а ненависть у всех и подал пример, следуя которому из бедняков сделались богачи, из достойных презрения - грозою для всех; устроили гибель другим, а наконец себе. Обвинение на Марцелла заключалось в том: "что он о Тиберие имел зловещие речи". Обвинение, от которого увернуться было невозможно, так как обвинитель из нравственных поступков главы государства выбирал самые гнусные и ставил в вину подсудимому; то, что они были действительно, заставляло верить словам. Гиспон прибавил: "статуя Марцелла находится выше, чем Цезарей и что на другой статуе, отняв голову Августа, поставил изображение Тиберия". На это он вспылил до такой степени, что, выйдя из обыкновенной молчаливости, вскричал: "в этом деле и он подаст мнение открыто и под присягою" для того, чтобы и Прочих поставить в эту же необходимость. Но следы умиравшей вольности еще оставались, а потому Кн. Пизон спросил: "в каком порядке выскажешь ты, Цезарь, свое мнение? если первый, буду, иметь нему следовать, а если после всех, опасаюсь как бы неблагоразумно не разойтись с тобой в образе мыслей". Подействовали эти слова и чем неосторожнее была его горячность, тем из раскаяния терпеливее он вынес то, что подсудимого оправдали в обвинении оскорбления величества; а дело о неправильно взятых деньгах предоставлено рециператорам (обычным судьям.)
75. И не довольствуясь исследованиями сенаторов, он присутствовал при решении судебных дел, сидя в углу трибунала, чтобы не согнать претора с курульного кресла и в присутствии его много решено наперекор искательству и просьбам сильных; но в попечениях об истине, гибла свобода. Между прочим сенатор Пий Аврелий жаловался: "от тяжести общественной дороги и водопровода обрушился его дом" и просил пособия сенаторов. Сопротивлялись преторы казначейства, но явился в помощь Цезарь и цену построек присудил Аврелию, сочувствуя добросовестным просьбам о деньгах: добродетель эту он удержал долго, пока вместе с прочими не лишился и этой. Бывшему претору Проперцию Целеру, просившему по бедности увольнения из сословия, выдал десять сестерциев, достаточно убедясь - что денежные затруднения наследованы им от отца. Когда и другие пытались добиться того же самого, он приказал сенату исследовать дело, под влиянием строгости; даже в том, что делал как следует, был он суров, так что другие предпочитали молчание и бедность - признанию и благодеянию.
76. В этом же году Тибр, увеличенный постоянными дождями, залил ровные места города; за отливом его доследовала гибель строений и людей. А потому Азиний Галл подал от себя мнение "обратиться к Сивиллиным книгам". Тиберий отказал, одинаково скрывая и божественное и человеческое. Атеию Капитону и Л. Аррунцию поручено (изыскать) средство удержать реку в берегах. Признано за лучшее - Ахайю и Македонию, умолявших об облегчении тягостей, освободить в настоящем от управления проконсульского и передать Цезарю. На выходах гладиаторов, пожертвованных им от своего имени и от имени Германика председательствовал Друз, слишком радуясь пролитию крови, как она низка ни была. Для народа это подало повод к опасениям и говорили, что и отец замечал ему о том с упреком. Почему сам Тиберий не присутствовал при зрелищах, толковали разно: одни говорили, что ему большое стечение народа в тягость, другие объяснили это свойственным ему грустным расположением духа и опасением сравнения, с какою ласкою присутствовал Август. Не поверил бы я, будто сыну дана возможность - обнаружить жестокость и оскорбить чувства народа: хотя и это было высказываемо.
77. А своеволие театра, начавшееся в предшествующем году, высказалось тут с более важными последствиями: убиты не только из черни, но даже воины и сотник, ранен трибун преторианской когорты в усилиях остановить брань на должностные лица и раздор народа. Шли толки об этом возмущении и у сенаторов и высказаны были мнения: "предоставить преторам право телесного наказания относительно актеров". Вступился против этого Гатерий Агриппа, трибун народный, за что осыпан был бранью Азиния Галла в его речи. Тиберий молчал, предоставляя сенату это подобие свободы. Впрочем, вмешательство трибуна имело силу, так как божественный Август дал когда-то ответ: "что актеры должны быть свободны от побоев" - и Тиберий поставил себе за правило не нарушать его распоряжений; Относительно размера платы и против безграничного мотовства любителей состоялись многие определения; из них особенно замечательны: "сенатор не должен входить в дома пантомимов; не должны их, когда они выходят всенародно, окружать всадники Римские; не должны быть предметом зрелища иначе как в театре: преторам предоставлена власть зрителей за невоздержность осуждать в ссылку".
78. На просьбу Испанцев дозволено построить Августу храм в поселении Тарраконенском и подан пример для всех провинций. Когда народ отпрашивался от платежа одной сотой с цены продажных предметов, Тиберий объявил: "военное казначейство опирается на этот доход: а также не под силу будет тяжело делу общественному, если воины заслуженные будут иметь чистую отставку ранее двадцати лет". Таким образцом необдуманные последствия внезапного возмущения и вынужденный им шестнадцатилетний срок службы, уничтожены на будущее время.
79. Предложено потом в сенате Аррунцим и Атеем: чтобы умерить разливы Тибра не отвести ли воды рек и озер, из которых прибывает? - Выслушаны посольства городов и поселений. Флорентинцы просили: "как бы Кланис, будучи отведен от обычного русла и обращен в Арно, не принес бы им такой же гибели". Соответственное этому представляли Интерамнаты: "погибнут плодороднейшие поля Италии, если река Нар (а к этому делались приготовления), разведенная на ручейки, обратится в болота". Не молчали и Реатины, не соглашаясь, чтобы завален был исход из Велинского озера в реку Нар; "тогда разольется оно по окрестностям; лучшим образом озаботилась природа делами человеческими, дав рекам известные истоки, известные русла и назначив как начало, так и конец. Нельзя не принять в соображение и религиозные убеждения союзников, посвятивших и таинства, и рощи, и жертвенники отеческим богам. Да и сам Тибр не захочет, совершенно отчужденный от прилежащих рек, иметь течение с меньшею славою". Просьбы ли поселений, затруднительность ли работ, суеверие ли имели силу, но принято мнение Пизона, чтобы все оставить без перемены. Поппею Сабину отсрочено управление провинциею Мезиею и прибавлены Ахайя и Македония. И это в обычае Тиберия было: продолжать власть и как можно большее число людей удерживать до конца их жизни в одних и тех же войсках или гражданских должностях. О причинах различно толковали; одни говорили, что:· "во избежание новой заботы, раз что ему понравилось, сохранял навсегда, а некоторые объясняли завистью: чтобы меньшее число пользовалось". Есть и такие, которые полагают, что ум его, быстрый на хитрости, был туп на соображение. Не будучи последователем высоких добродетелей, он с другой стороны ненавидел пороки; от лучших людей ждал он опасности себе, а от дурных урону общественному делу. В такой нерешительности дошел он до того, что поручил провинции и таким личностям, которым выезд из города (Рима) не дозволял.
81. Относительно консульских выборов, которые тогда в первый раз были при этом государе и впоследствии, я не решусь ничего сказать утвердительно; до того различные сведения находим не только у писателей, но даже в его речах. То, скрыв имена кандидатов, он излагал происхождение каждого, и жизнь, и службу так, чтобы можно было понять кто они такие; а иногда, не приводя и этих объяснений, убеждал кандидатов, чтобы они искательством не смущали выборов и обещал им свою в том заботу. По большей части утверждал он: "что только те считаются заявившими свои права, имена которых он передал консулам: могут и другие заявить, если только полагаются на благосклонность или на заслуги". На словах благовидно, на деле пустое или притворное и чем больше прикрывались подобные действия призраком свободы, тем сулили в будущем еще худшее рабство.
1. Начало Парфянской войны. Фраат, отец Вонона. - 2. Вонон ненавистен своим соотечественникам. - 3. Изгнанный Артабаном, бежал к Армянам. - 4. В Армении перемена царей. - 5. Германик, отозванный Тиберием из зависти, приготовляется тотчас же напасть на Германцев. - 6. Флот его. Рейн. - 7. Вторжение в землю Каттов. Восстановлен жертвенник Друза. - 8. Друзов ров. Амизия. Приняты меры строгости против возмутившихся Ангривариев. - 9. Беседа Арминия с братом. - 10. Последствия - раздражение и брань. - 11. Римляне переходят Визургис. Батавы в опасности; убит Кариовадьда. - 12. Германик исследует расположение умов воинов. - 13. Обещаны от Германцев награды перебежчикам, - тут же они подскакивают к Римским лагерям. - 14. Сон Германика, его и - 15. Арминия речи к своим. - 16. Место сражения: Идиставизское поле - устройство боевых линий. - 17. Благоприятное гадание по полету птиц. Бегство Германцев и избиение. - 18. Поставлен трофей. - 19. Возбужденный таким посрамлением народ снова берется за оружие. - 20. Жестокий бой. - 21. Наконец побеждают Римляне как ни сомнительно было сражение конницы. - 22. Памятник и пышное на нем описание событий. - 23. Воины привезены назад на судах. - 24. Вследствие бури бедствие, грозившее почти гибелью; потерпевшие крушение пособраны. - 25. На Германцев, ободренных этим благоприятным обстоятельством, нападает Германик и поражает, вместе с тем берет обратно орел Варов. - 26. Тут, не довершив дела, отозван Тиберием. - 27. Донос на Либона Друза от его приятеля. - 28. Обвинен в сенате. - 29. Не находит защитников. - 30. Хотя скорее мог быть уличен в слабости, чем преступлении, видел по небывалому еще праву пытку рабов его на его же голову. - 31. Тщетно просит главу государства. Либон порешил сам с собою. - 32. Мнение сенаторов о покойном. Астрологи и маги изгоняются из Италии. 33. Роскошь общественная слегка стеснена, а защищал ее Азиний. - 34. Свобода Пизона, могущество Ургулании. - 35. Состязание в сенате относительно изложения дел. - 36. Мнение Азиния о выборах, отвергнутое Тиберием. - 37. Речь Гортала, просившего пособия в бедности. - 38. Сурово принял Тиберий, но детям его оказывает кое-какую милость. - 39. Преступное дело раба Клеменса; он, ложно назвавшись Постумом Агриппою, главе государства причинил было заботу. - 40. - Будучи взят хитростью Саллюстия Криспа, убит в Риме. - 41. В Риме посвящены новые постройки. В следующем году торжествует Тиберий. - 42. Архелай, царь Каппадоков, будучи призван в город, погиб. - 43. Возмущенный Восток поручен Германику, а Пизону, человеку зверскому - Сирия. - 44. Друз послан в Иллирик, во просьбе Херусков о помощи против Свевов. - 45. Таким образом Германцы, между собою несогласные, приготовляются к сражению; речь Арминия к своим. - 46. И Маробода к своим. Жестокое сражение. Маробод слывет за побежденного. - 47. Землетрясение в Азии; потерпевшим от него оказывает помощь Тиберий; - 48. К другим не менее щедрый - 49. Посвящены некоторые храмы. - 50. Варилия потребована к суду в оскорблении величества. - 51. Состязание о замене претора. Такфарниата и Мазиппу, взволновавших Африку войною, поражает Камилл. - 52. Определены ему почести триумфа. - 53. Германика разные пути. - 54. Возвращаясь советуется с Кларием Аполлоном; значение оракула. - 55. Пизон и жена его Планция замышляют против Германика зло, даже вносят порчу в лагери. - 50. Германик ставит в Армении царя, а в Каппадокии и Коммагене легатов. - 57. Наглость Пизона при свидании, советах, пиршествах. - 58. Вонон удален из Сирии. - 59. Германик отправляется в Египет, что Тиберий не одобряет. - 60. Канон. Древние Фивы. - 61. Статуя Мемнона, пирамиды и прочее. - 62. Раздор между Германцами вследствие хитрости Друза. - 68. Маробод, сбитый силою Катуальда, бежит к Римлянам. Вскоре та же судьба постигла Катуальда. - 64. Рескупорис, подавив Котия сына его брата и выйдя из распределения Римлян, домогается его части. - 65. И самого захватив коварством, занял всю Фракию. - 66. Позванный оттуда для принесения оправдания, убивает Котиса. - 67. Приведен в Рим н осужден. - 68. Вонон пытается бежать, но, будучи схвачен, прокалывается. - 69; Германик делается болен вследствие преступления, как полагают, Пизона. - 70. Ему отказывает в дружбе по древнему обычаю. - 71. Поручив приближенным отмщение и - 72. Сделав жене внушение, умирает. - 73. Сравнивали его с Александром Македонским и ставили выше. - 74. Сентий делается начальником Сирии. - 75. Агриппина спешит в город. - 76. Пизону, находившемуся в восторге от случая с Германиком, сын отсоветывает возвращение в Сирию. - 77. Противное советует Домиций Целер - 78. и убеждает. - 79. Пизон, готовя насилие преемнику его Сентию, встречается с Агриппиною. - 80. Занимает укрепление; устраивает войско к бою, по поражен Сентием. - 81. Наконец ему дается безопасный путь до Рима. - 82. Там, вследствие смерти Германика, сильные раздражение и плачь. - 83. Почести этому человеку определенные. - 84. Ливия Друзу рожает двойней. - Меры против распутства женщин - изгнание священнодействий Египетских и Иудейских. - 86. Захваченная Весталка. - 87. Определена цена хлебу; от новых почестей уклоняется Тиберий. - 88. Убиение Арминия и похвальное ему слово.
Делалось это в продолжении четырех лет в коисульства Т. Статилия Сизенны Тавра и Л. Скрибония Либона - К. Цэлия Руфа и Л, Помпония Флакка - Тиберия Цезаря Августа в третий раз и Германика Цезаря во второй - М. Юния Силана и Л. Норбана Флакка
1. В консульство Сизенны Статилия Тавра и К. Либона взволновались царства Востока и провинции Римские, а начало взялось от Парфов: они - своего царя, выпрошенного в Риме и принятого оттуда, хотя он и был племени Арзакидов - презирали как иноземца. То был Вонон, Фраатом данный Августу в заложники, так как Фраат, несмотря на то, что отразил и войска и полководцев Римских, исполнял к Августу все обязанности глубокого уважения и для укрепления дружбы отправил часть своего потомства; не столько из опасения нас, сколько не доверяя преданности соотечественников.
2. После смерти Фраата и последовавших за ним царей, вследствие междоусобного кровопролития, прибыли в город послы от старейшин Парфских с тем, чтобы пригласить Вонона, старейшего из детей Фраата. Цезарь счел это для себя весьма почетным и осыпал богатствами. Дикари приняли с радостью, как почти всегда новую власть. Но вскоре овладел ими стыд: "переродились Парфы; просили, с другого края света, царя, зараженного происками неприятелей; уже престол Арзакидов считается в числе провинций римских и раздается. Где та слава умертвивших Красса, изгнавших Антония, если слуга Цезаря, в течение стольких лет выносивший рабство, повелевает Парфам?" Давал пищу презрению и сам Вонон, уклоняясь от обычаев прародительских; редко охотился, о конях оказывал мало заботливости; а в своих поездках по городам, носим был на носилках и показывал пренебрежение к отечественным пиршествам. Служили поводом к насмешкам и провожатые Греки, и то что самые незначительные предметы домашнего хозяйства хранились за его печатью; но легкий к нему доступ, предупредительная ласка обращения, добродетели, незнакомые Парфам, казались им новыми пороками и, как чуждые их нравам, были равно ненавистны и дурным людям и честным.
3. Вследствие этого Артабан от крови Арзакидов, выросший у Дагов вызван; при первой встрече разбитый, возобновляет силы и овладевает царством. Убежищем побежденному Вонону была Армения, в то время никем не занятая, постоянно недоверявшая силам Парфов и Римлян, вследствие преступления Антония, который - Артавазда, царя Армян, обольстив притворною дружбою, потом заключил в оковы и наконец умертвил. Сын его, Артаксиас, неприязненный нам вследствие воспоминания об отце, в силе Арзакидов находил защиту и себе и царству. Когда Артаксиас убит коварством родственников, Цезарь дал Армянам Тиграна, отведенного в царство Тиберием Нероном. Да и Тиграна непродолжительное было господство, а равно и детей его, хотя они, по чужестранному обычаю, соединены были и на брачную жизнь и на царство.
4. Потом, но приказанию Августа, навязан Артавазд и сброшен не без потери для нас. Тогда избран К. Цезарь для умирения Армении. Он, но желанию Армян, сделал у них правителем Ариобарзана, родом Меда, за красивую наружность и прекрасную душу. Когда Ариобарзан сделался жертвою случайной смерти, потомства его не стали терпеть. Испытали было господство женщины, по имени Эрато, но и ее скоро выгнали, сами не зная что делать и полные своеволия, скорее находились без господина, чем наслаждались свободою; приняли беглеца Вонона на царство. Но когда стал грозить Артабан и мало помощи было в Армянах, а если защищать его нашими силами, то необходимо было начать войну с Парфами - Правитель Сирии Кретик Силан, вызвав его, окружил стражею, оставив при нем роскошь и имя царя; а как было Вонон пытался избежать от этакого посмеяния, передадим в своем месте.
5. Впрочем, смуты, случившиеся на Востоке, были Тиберию не неприятны; под этим благовидным предлогом мог он отвлечь Германика от привыкших к нему легионов и, навязав новым провинциям, бросить на жертву коварству и случайностям. А он, чем сильнее было к нему усердие воинов, а расположение дяди все неприязненнее, тем более прилагал внимания ускорить победу, обсудить пути к сражению, принимая в соображение то, что с ним, уже третий год ведущим войну, случилось неблагоприятного или счастливого. "Германцы терпят поражение в открытом бою и ровной местности; помощь находит они в лесах, болотах, коротком лете и весьма ранней зиме; воины его терпят не столько от ран, сколько от дальних дорог, от тяжести оружия. Галлии изнурены поставкою лошадей. Длинный ряд обозов дает только повод к засадам, при неблагоприятных условиях защиты. А если проникнуть морем, то быстрое для них завладение, а неприятель и знать не будет; вместе с тем военные действия начнутся раньше и вместе двигаются и легионы, и запасы; без потерь и всадники, и лошади будут в середине Германии, если проникнуть в русла рек через их устья".
6. А потому он стал так и действовать: отправлены для переписи Галлий - П. Вителлий и К. Антий, а Силий, Антей и Цецина сделаны начальниками сооружаемого флота. Показалось достаточным сделать тысячу судов, но с поспешностью: одни короткие с узким носом и кормою и с широкими боками, чтобы легче переносили волны: некоторые с плоским дном, чтобы без вреда садились на мель; большая часть судов с рулями, прикрепленными с той и другой стороньг, для того чтобы, повернув вдруг весла, была возможность приставать туда и сюда. Многие покрыты мостами, на которых везены были метательные орудия; приспособленные вместе перевозить конницу или провиант, они действовали легко и парусами, и греблею, а готовность и усердие воинов придавали им вид более грозный. Заблаговременно назначен остров Батавов местом, куда собираться; к нему приставать было легко и он представлял наиболее удобств для принятия войск и отправления на войну. Рейн, который течет одним руслом или обтекает небольшие острова, в начале Батавского поля разделяется как бы на две реки; сохраняет то же имя и быстроту течения вдоль Германии, пока не сольется с океаном; у Галльского берега шире, тише и с притоками; изменив имя, прибрежные жители зовут его Вагалою; но вскоре и это наименование переменяет на реку Мозу и необъятным устьем вливается она. в тот же океан.
7. Цезарь, пока собираются суда, отдает приказание легату Силию с отрядом налегке сделать вторжение в землю Каттов; а сам услыхав, что укрепление, прилежащее к реке Луппие, находится в осаде, повел туда шесть легионов, и Силий, вследствие внезапных дождей, не мог ничего другого сделать, как захватить умеренную добычу и жену и дочь начальника Каттов, Арпа. Да и Цезарю осаждавшие не дали возможности к сражению и по слуху о его прибытии разошлись. Впрочем, они разорили могильный холм, недавно воздвигнутый легионам Вара и старый жертвенник, поставленный Друзом. Восстановил он жертвенник и в честь отца сам первый и с легионами обошел церемониальным маршем; возобновлять же надгробный холм незаблагорассудилось. Все, между укреплением Ализоном и Рейном, укреплено новыми границами (пограничными рвами) и насыпями.
8. Уже прибыл флот, когда, послав вперед провиант и распределив суда на легионы и союзников, Цезарь, войдя в ров, носивший наименование Друза, помолился к отцу Друзу: "чтобы он его, дерзнувшего на то же предприятие, милостиво и охотно поддержал бы своим примером и памятью советов и дел". Вслед за тем переплывают счастливо озеро и океан до реки Амизии. Флот оставлен в Амизии на левой стороне реки и сделана погрешность в том, что не подвез, высадив воинов, которым следовало идти на правой берег, а потому очень много дней потеряно на устройство мостов. Всадники и легионы перешли бесстрашно первые потоки, когда вода не была еще на прибыль; а находившееся назади войско союзников и Батавы, находившиеся тут, пока издеваются над водою и показывают искусство плавать, пришли в замешательство, а некоторые и потонули. Когда Цезарь ставил лагерь, принесено известие об отпадении Ангривариев, находившихся в тылу: послан туда Стертиний с всадниками и легковооруженными воинами; огнем и убийствами отмстил за их вероломство.
9. Река Визургис течет промежду Римлян и Херусков; на берегу её остановился Арминий с прочими старейшинами и на вопрос: "пришел ли Цезарь?" получив ответ, что он на лицо, просил дозволения переговорить с братом. Находился он в войске под именем Флавия, отличался верностью и от раны потерял глаз за немного лет перед тем, когда вождем был Тиберий. Дозволение дано; выйдя вперед, получает приветствие от Арминия. и он, удалив окружавших его, требует "чтобы отошли дальше стрелки, расположенные перед нашим берегом". Когда они удалились: "отчего у него обезображено лицо?" - спрашивает брата. Когда он указал и место, и сражение, допытывается: "какую же он награду получил?" Флавий упоминает: "о прибавленном жалованья, ожерелье и венке и других военных дарах". С насмешкою отозвался о них Арминий, как о достойных презрения наградах за рабство.
10. Тут начали они говорить весьма несогласно: "один - о величии Римлян, силах Цезаря и о тяжких наказаниях для побежденных, а изъявляющему покорность готово милосердие; и с женою его и с сыном обращаются не неприязненно". А тот "об обязанностях к отечеству, о свободе прадедами завещанной, о сокровенных божествах Германии, о матери разделяющей мольбы, чтобы он не предпочитал быть изменником и предателем родных и свойственников и всего своего народа чем главным вождем". Мало-помалу дошли до брани и разделявшая их река не помешала бы завязать им между собою бой, если бы не подоспел Стертиний и не удержал Флавия, полного, гнева и требовавшего оружие и коня. Виден был напротив и Арминий, полный угроз, объявлявший бой; так как он весьма многое высказывал на Латинском языке, быв на службе в Римском лагере предводителем своих земляков.
11. На другой день Германцы расположились боевою линиею по ту сторону Визургиса. Цезарь, считая недостойным главного вождя подвергнуть опасности легионы прежде, чем будут наведены мосты и поставлены вооруженные отряды, посылает конницу на ту сторону в брод. Начальствовали ею Стертиний и из числа примипилариев Эмилий; они сделали атаку в разных местах, чтобы развлечь силы неприятельские. Там, где река имеет самое быстрое течение, бросился Кариовальда; вождь Батавов. Его - Херуски притворным бегством завлекают в равнину окруженную лесами; потом, поднявшись и бросившись со всех сторон, поражают сопротивляющихся, преследуют отступающих и сбитых в кучу тревожат частью рукопашным боем, частью издали. Кариовальда долго выдерживал жестокость нападения неприятельского, убедил своих - надвигающиеся толпы проломить дружным натиском и сам бросился в самую густую толпу неприятелей; под градом стрел пал он с пронзенного коня и много знатных легло вокруг; остальных выручили из опасности или собственная сила или всадники, подоспевшие со Стертинием и Емилием.
12. Цезарь, перейдя Визургис, из показания беглеца узнал: "избрано Арминием место сражения; собрались и прочие народы в лес, посвященный Геркулесу и дерзнут на ночной приступ лагерей". Доносчику поверили, видны были огни и подошедшие ближе лазутчики принесли известие: "что слышно ржание коней и ропот необъятного и нестройного войска". А потому с приближением окончательной развязки всему делу, Германик заблагорассудил испытать расположение умов воинов и как бы это узнать неподдельно, так с собою рассуждал: "трибуны и сотники чаще приносят вести приятные, чем вполне верные; отпущенников образ мыслей рабский; друзья не чужды лести. Если созвать собрание, то и там что немногие начнут, прочие поддерживают своими криками. Вполне узнать образ мыслей можно только тогда когда, сами с собою, никем не наблюдаемые, вкушая свойственную воину пищу, высказывают они надежды или опасения".
13. В начале ночи выйдя из места, где производились гадания по птицам, местами скрытыми и стражам неизвестными, с одним провожатым, покрыв плеча звериною кожею, проходит по улицам лагерей, останавливается у палаток и пользуется плодами своей известности; одни превозносят похвалами благородство вождя, другие честность, большинство терпеливость, ласковость и в шутках, и в важном всегдашнее постоянство характера. Признавались, что благодарность свою должны они высказать ему в бою и вместе: "вероломных нарушителей мира надобно принести в жертву мщению и славе". В это время один неприятель, знавший латинский язык, подскакав на коне к окопам, громким голосом от имени Арминия обещает: "тем, кто перебежит, жен, земли, жалованья ежедневно, пока будет война, по сту сестерций". Такое оскорбление вызвало раздражение легионов: "пусть наступит день, дана будет битва; возьмет воин поля Германцев, увлечет жен"; принимают они предвестие и обрекают добыче и брачные связи, и деньги неприятелей. Почти в третью смену стражу (ночную) подскочили к лагерям, но и стрелы не бросили, видя перед укреплениями частые когорты и то, что никакого упущения в мерах предосторожности не сделано.
14. Ночь эта принесла Германику веселое успокоение: видел себя за делом жертвоприношения и вместо своей одежды, окропленной священною кровью, получил другую, еще более красивую из рук бабушки Августы. Обрадованный предсказанием - так как и гадания были в том же смысле - созывает собрание и рассуждает о том, что благоразумием предусмотренное, пригодно к уже близкому бою: "не одни только ровные поля хороши для Римского воина, но с умом и леса и горные ущелья; огромные щиты дикарей, громадные копья не одинаково действуют между стволами деревьев и кустарниками, выросшими из земли, с дротиками, мечами и одеждами, плотно прикрывающими тело. Пусть учащают удары; мечами доискиваются лица. Ни панцирей у Германцев, ни шлемов; щиты не скреплены ни железом, ни бычьими жилами, но представляют тонкие дощечки, сплетенные из тростника, раскрашенные разными цветами. Первая боевая линия еще кое-как снабжена копьями, а у прочих оружие или короткое или подожженное. Наружность у них грозная и достаточно сил для кратковременного нападения, но вовсе нет у них терпения переносить раны, не устыдятся они позора, нисколько не пекутся о вождях, уходят, бегут; при несчастье трусы, в счастье не помнят ни о божественном, ни о человеческом праве. Если, наскучив переходами и морем, желают они конца, то готов он в этом бою: уже ближе Альбис, чем Рейн; за тем войны дальше нет; лишь бы только его, попирающего следы отца и дяди, поставили бы победителем в тех же самых землях".
15. Речь вождя вызвала усердие воинов и дан сигнал к сражению. Да и Арминий, и прочие старейшины Германцев, не преминули каждый свидетельствовать перед своими: "Эти римляне - "беглецы войска Варова; чтобы не переносить войны, взялись за возмущение; часть их - спины, покрытые ранами, часть - члены, поврежденные волнами и непогодами, поставят снова на жертву ожесточенным врагам при противодействии богов, безо всякой надежды на доброе; прибегли к судам и непроходимым местам Океана, как бы кто не попался на встречу, когда они шли, как бы не теснил пораженных; но, когда они сойдутся рука с рукою, то для побежденных тщетна будет помощь ветров и весел; пусть только помнят они их корыстолюбие, жестокость, надменность. Осталось ли для них что-либо другое, как удержать свободу или умереть прежде рабства"?
16. Так воспламененных и требующих битвы выводят на поле, которому наименование Идиставиз. Оно тянется по середине между Визургисом и холмами, разнообразно изгибаясь по мере того как уступают берега реки или выдавшиеся горные возвышения оказывают сопротивление. Сзади подымался лес, с поднятыми кверху сучьями и между стволами деревьев была чистая земля. Поле и начало леса занял строй дикарей: одни Херуски заняли возвышенности, чтобы сверху броситься на сражающихся Римлян. Наше войско выступило так: впереди вспомогательные Галлы и Германцы; за ними пешие стрелки; потом четыре легиона и Цезарь с двумя преторианскими когортами и отборною конницею; вслед за тем столько же других легионов и легковооруженные с всадниками, стрелками и прочими когортами союзников. Воины внимательно готовы были - порядок строя и в бою поддержать.
17. Видя толпы Херусков, которые будучи увлечены жаждою крови, бросились вперед, Германик отдает приказание лучшим всадникам атаковать с флангов, Стертинию обойти кругом с прочими эскадронами и напасть с тылу, собираясь и сам явиться когда время будет. Между тем лучшее предзнаменование - показались восемь орлов по направлению леса и проникли туда - обратило внимание императора. Восклицает: "пусть идут (воины) и последуют за Римскими птицами, настоящими божествами легионов". Вместе с тем двигается пеший строй и посланная вперед конница теснит задних и фланги. Удивительно сказать, но два неприятельских строя бежали в разные стороны: занимавший лес в открытое поле, а стоявшие в поле стремились к лесу; Херуски, находившиеся между ними в середине, сброшены с холмов: между ними, особенно заметен был Арминий: руками, голосом, раненный поддерживал бой; налег на стрелков и сломил бы их, если бы когорты Ретов, Винделиков и Галлов не противоставили своих значков; впрочем телесным усилием и напором коня прорвался, облив лицо собственною кровью, чтобы его, не узнали. Некоторые передают, будто он был узнан Хавками, находившимися в числе вспомогательных войск Римских, и выпущен, Доблесть или такая же хитрость дали Ингвиомеру возможность уйти. Прочие по разным местам избиты. Многих в их попытках переплыть Визургис - брошенные стрелы или сила течения, наконец тяжесть падающих и извилины берега погубили. Некоторые в постыдном бегстве взбирались на вершины деревьев, и скрывались в сучьях; призываемы были стрелки, которые с насмешками пригвождали их; других задавили подрубленные дерева. Велика эта победа была, да и нам стоила мало крови. '
18. От пятого часа дня до ночи убиваемые неприятели пространство на десять тысяч шагов покрыли трупами и оружием; в числе добычи найдены и цепи, которые они несли на Римлян, как бы не сомневаясь в успехе. Воины на месте сражения приветствовали Тиберия императором и воздвигли насыпь, поставив на ней в виде трофея оружие, подписав имена побежденных народов.
19. Не столько вызвали у Германцев огорчения и раздражения раны, и потери семейные и имущественные, сколько эта похвальба Римлян. И те, которые уже готовились было, оставив жилища, удалиться за Эльбу, хотят боя, хватаются за оружие: простолюдины, старейшины, молодежь, старики внезапно делают набег на войско Римское и производят в нем замешательство. Наконец выбирают место, рекою и лесами замкнутое, представлявшее внутри узкую и низменную плоскость. Да и леса окружало глубокое болото и только один бок Ангриварии подняли широкою насыпью, с тем, чтобы она служила им разделом от Херусков. Тут остановилась пехота: всадников скрыли в соседних рощах, для того, чтобы они были с тылу легионам, вошедшим в лес.
20. Из этого ничего для Цезаря не оставалось неизвестным: намерения, местность, приготовления явные и тайные знал и коварство неприятеля обращал на гибель его самого. Сею Туберону, легату, передал и всадников и поле; а пешую боевую линию устроил так, что часть вступала в лес ровным местом, а часть взбиралась на насыпь находившуюся напротив. Самое трудное оставил себе, а остальное вверил легатам. Те, которым достались места ровные, без труда прорвались, а те, которым нужно было приступать к насыпи, терпели от тяжких ударов наносимых сверху, все равно как бы подступали к стене. Почувствовал вождь, что сражение вблизи неравное, отодвинул легионы немного назад и отдал приказание стрелкам и пращникам выпустить стрелы и сбить неприятеля. Из метательных машин пущены копья и чем защитники были, более на виду; тем с большим числом ран сброшены. Первый Цезарь с преторианскими когортами, взяв окопы, сделал натиск в леса: там завязался бой рукопашный; с тылу неприятеля замыкало болото, а Римлян река и горы: тем и другим неизбежная необходимость в местности, надежда - в доблести, спасение в победе.
21. И духом Германцы не уступали, но родом сражения и оружия были побеждаемы: необъятное их множество в тесных местах не могло ни протянуть очень длинных копей, ни отодвинуть их назад; не было возможности развернуться со всею их ловкостью и быстротою телесною; вынуждены они к правильному бою. Напротив воин, у которого грудь закрыта была щитом, а рука опиралась на нем, пронзал как угодно широкие члены дикарей и ничем неприкрытые лица, и открывал дорогу поражением неприятелей. Арминия уже не было на лицо, вследствие отовсюду грозившей опасности или недавно полученная рана его задержала. Да и Ингвиомеру, носившемуся по всей боевой линии, изменяла скорее судьба, чем доблесть. А Германик, чтобы его больше признавали, снял покров с головы и просил воинов: "не прекращать убийств; не нужно вовсе пленных; только в совершенном истреблении этого народа конец войны". Уже поздний был час дня, когда Германик вывел из боевой линии один легион - устроить лагери; остальные до ночи насыщались кровью неприятельскою, а всадники сражались на удачу.
22. Похвалив победителей перед собранием, Цезарь устроил возвышение из оружия с гордою надписью: "Усмирив народы между Рейном и Эльбою, войско Тиберия Цезаря посвятило этот памятник Марсу, Юпитеру и Августу". О себе ничего не прибавил, из опасения зависти или соображая, что достаточно сознания совершенного. Вслед за тем поручает Стертинию войну· против Ангривариев, но они предупредили ее покорностью; они умоляли о пощаде, ни от чего не отказывались и получила прощение во всем.
23. Но лето уже достигало к концу; из легионов одни отосланы сухим путем на зимние квартиры; а большую часть Цезарь, посадив на суда, по реке Амизие - повез океаном. Сначала тихая поверхность моря огласилась шумом тысяч весел или бороздима была судами на парусах; но вскоре из черных куч облаков посыпался град и вместе быстрины забурлили, волнуемые разнообразными со всех сторон ветрами, закрыли отовсюду вид, сделали невозможным управление судами: воины оробели, незнакомые со случайностями моря; вносили они замешательство в ряды моряков или несвоевременно им помогали, и только вредили исполнению обязанностей людьми сведущими. Затем все небо и все море слились как бы силою южного ветра; он, набравшись силы в возвышенных местах Германии, её глубоких реках, в облаках, прошедших необъятное расстояние пути, сделался еще ужаснее под влиянием суровости близкого севера, схватил и разбросал суда в открытые места океана или на острова, враждебные обрывистыми скалами или скрытыми мелями. С трудом и чуть-чуть от них избавясь, с изменением течения уносимы были по одному с ветром направлению; не имели возможности ни стать на якорях, ни исчерпать врывавшуюся воду; лошади, вьючные животные, обозы, даже оружие бросают, чтобы облегчить суда, лежавшие на боку и сверху теснимые волнами.
24. На сколько океан грознее прочих морей и на сколько Германия отличается суровостью климата, на столько это бедствие неожиданностью и значительностью превзошло все прочие. Кругом были или враждебные берега или море, до того обширное и глубокое, что казалось необъятным и неограниченным нигде землею (безбрежным). Часть судов погибла в волнах; гораздо больше выброшено у островов, находившихся подальше и воины, при отсутствии там каких-либо следов человеческой деятельности, гибли от голода, разве которых (жизнь) поддержали трупы лошадей, туда же выброшенные. Одна трирема Германика пристала в земле Хавков; его, в продолжении всех тех дней и ночей, у скал и выдающихся мысов, между тем как он громко называл себя виновником такою страшного несчастья, с трудом удержали друзья, чтобы он не бросился в это же море. Наконец улеглось волнение и при попутном ветре суда, чуть двигавшиеся как хромые, на немногих оставшихся веслах или с натянутыми вместо парусов одеждами, а некоторые тащимые теми, в которых более было силы, возвратились. Исправив их на скорую руку, отправил осмотреть тщательно острова и этою заботливостью собрана большая часть. Многих - Ангриварии, недавно принятые на веру, возвратили выкупленных у живших далее внутрь страны; некоторые увлечены в Британию и назад отосланы царьками. Как кто издалека возвращался рассказывал чудеса: о силе вихрей, о неслыханных птицах, морских чудесах, существах с наружным видом не то людей, не то зверей". Виденное, а может быть и от страха поверили.
25. Но слух о потерянном флоте как вызвал Германцев к надежде войны, так Цезаря к усмирению. Он отдает приказание К. Силию идти в землю Каттов с тридцатью тысячами пеших' и тремя тысячами конных воинов, а сам с большими силами сделал вторжение к Марсам; вождь их Маловенд, только что перед тем изъявивший покорность, сделал показание, что в соседней роще зарытый орел Варова легиона оберегается умеренным прикрытием". Немедленно послан отряд - неприятеля выманить спереди; другие, обойдя с тылу, должны были взрыть почву. И тем и другим помогло счастье. Тем быстрее Цезарь проникает внутрь, вносит опустошение и истребление ко врагу, не дерзнувшему сойтись с ним или как только где оказывал сопротивление, немедленно поражаемому и, как от пленных узнали, никогда он еще не был в таком страхе. Они говорили: "непобедимы Римляне и выше всяких случайностей, так как они, потеряв флот, утратив оружие, устлав берега моря телами людей и лошадей, все с тем же мужеством, с таким же ожесточением и как бы увеличенные числом сделали вторжение".
26. Воин отведен на зимние квартиры, веселый духом, так как несчастье на море вознаградил удачным походом. Присоединил щедрость Цезарь, заплатив - сколько кто объявил убытку. И не было сомнения - что неприятель упал (духом), собирается с мыслями просить мира и что война может быть приведена к концу, если следующее лето будет прибавлено (для военных действий); но частыми письмами Тиберий убеждал: "возвратиться к определенному (ему) триумфу; довольно уже событий, достаточно случайностей: битвы были и великие и удачные: пусть он припомнит и то, сколько, хотя и безо всякой вины вождя, тяжких и жестоких потерь причинили ветры и волны. Он, девять раз посланный Августом в Германию, больше совершил благоразумием, чем силою. Так Сугамбры приняты в подданство; так Свевы и царь Маробод миром связаны. Возможно и Херусков и прочие возмутившиеся племена, после того как довольно уже сделано в возмездие их со стороны Римлян - представить внутренним несогласиям". Германик просил год - чтобы довершить начатое; Тиберий сильнее нападает на его скромность, предлагая ему другое консульство, обязанности которого должен лично исполнить. Вместе прибавил: "если придется и еще воевать, то пусть оставит он пищу славе брата Друза, который, пока нет другого неприятеля, только в Германиях может заслужить название Императора и вынести оттуда лавровый венок". Германик далее не медлил, хотя и понимал, что все придумано, чтобы его из зависти отвлечь от заслуженной им чести.
27. Около этого времени последовал донос на Либона Друза в том, что он замышляет новый порядок вещей. Начало, ход и окончание этого дела изложу с большею подробностью, потому что тогда в первый раз оказалось то, что в течение стольких лет подтачивало общественный порядок. Фирмий Кат, сенатор, из самих близких приятелей Либона - юношу неосторожного и мягкого - пустыми речами навел на обещание Халдеев, священнодействия магов и даже толкователей снов, указывая ему с похвальбою на "прадеда Помпея, тетку Скрибонию, бывшую когда-то супругою Августа, свойственников Цезарей, дом, полный изображений знаменитых предков". Склоняет его к роскоши и долгам, товарищ шалостей и нужд с тем, чтобы опутать большим количеством улик.
28. Когда было достаточно свидетелей и он нашел рабов - которым это было известно - требует доступа к главе государства, указывая преступление и обвиняемого через Флакка Вескулария, всадника Римского, который был близок к Тиберию. Цезарь не пренебрег указанием, но в свидании отказал: "возможно через посредство того же Флакка иметь сношение". А между тем Либона украшает претурою, допускает на пиршества (convictus) не выражая лицом предубеждения, ни в словах тревоги (до такой степени затаил раздражение) и все его действия и слова будучи в состоянии остановить, предпочитал знать: пока какой-то Юний, которого пробовали было убедить - вызвать стихами адские тени - сделал показание Фульцинию Триону. И в числе обвинителей получил известность ум Триона, готовый с жадностью схватить всякое злословие. Тотчас же берется за подсудимого, идет к консулам, требует расследования сената и сенаторы созываются, предупрежденные: "что предстоит совет о деле важном и возмутительном".
29. Между тем Либон, переменив одежду, со знатнейшими женщинами обходит дома, умоляет родных, требует голоса (защиты) против грозящей ему опасности. Все отказывались под разными предлогами, а в сущности из такого же страха. В день созвания сената, истомленный страхом и нездоровьем или, как некоторые передали, притворившись больным, на носилках отнесен к дверям сената; опираясь на брата, обращал он к Тиберию протянутые руки и речи с мольбою; все это не производило никакого впечатления на бесстрастное лицо Тиберия. Вслед за тем Тиберий читает обвинительный акт и указывает свидетелей, так умеренно, чтобы ни смягчать, ни ожесточать обвинения.
30. Обвинителями, кроме Триона и Ката, присоединились Фонтей Агриппа и К. Вибий и спорили - кому из них дастся право говорить против обвиненного: пока Вибий, так как они сами между собою не пришли к соглашению, и Либон вошел без защитника, вызвался порознь представить обвинительные пункты и выставил до того неразумные, что будто бы Либон советовался: "будет ли он иметь такое богатство, чтобы Аппиеву дорогу до самого Брундизия покрыть деньгами?" Были и другие примеры нерассудительного тщеславия, если снисходительно смотреть, то более достойные сострадания. Впрочем, одним пунктом обвинитель уличал, что будто бы рукою Либона к именам Цезарей и сенаторов прибавлены заметки или кровожадные, или таинственные. При отрицании подсудимым, положено под пыткою спросить единомышленников рабов. А так как древним сенатским постановлением запрещен был допрос рабов в уголовном деле их господина, то хитрый Тиберий, изобретатель нового права, велел публичному дельцу каждому из рабов порознь даровать свободу, с тем разумеется, чтобы против Либона допросить рабов, не нарушая сенатского постановления. Подсудимый просил отложить дело до следующего дня; удалясь домой, он передал через родственника своего П. Квирина главе государства свои последние просьбы.
31. Получил ответ: "пусть просит сенат". Между тем воинами оцеплялся дом, шумели даже в передней, так что можно было их слышать и видеть; а сам Либон, измученный пиршеством, которое он допустил как последнее наслаждение, звал убийцу, хватал рабов за руки, вручая меч. И когда они в смятении убегая, опрокинули поставленный на стол светильник, во мраке, предвестнике ожидавшей его участи, нанес себе два удара во внутренности. На стоны упавшего прибежали отпущенники и видя убийство, воины отступили. Впрочем, перед сенаторами обвинение проведено с тем же упорством и Тиберий клялся: "что домогался бы он жизни его в какой бы он степени не был виновен, если бы не предупредил добровольною смертью".
32. Имущество разделено между обвинителями и претуры даны вне очереди тем, которые были из сенаторского сословия. Тогда Котта Мессалин подал мнение: "чтобы изображение Либона не сопровождало похоронные шествия его потомков". Кн. Лентул: "чтобы ни один из Скрибониев. не присоединял прозвания Друза". Дни (благодарственных молебствий) установлены по мнению Помнония Флакка. Дары Юпитеру, Марсу, Согласию и празднование ид сентябрьских, дня, в который убил себя Либон - определены по мнению Л. П. и Галла Азиния, Папия Мутила и Л. Апрония; их значение и лесть привел я, чтобы известно было - какое это старинное зло в общественном порядке. Состоялись сенатские определения об изгнании из Италии математиков и магов; из числа их Л. Питуаний сброшен со скалы. С П. Марцием поступили по древнему обычаю за Есквилинскми воротами, отдав приказание играть на трубах.
33. В следующий за тем день заседания сената многое против роскоши, в общество вкравшейся, сказано К. Гатерием, бывшим консулом и Октавием Фронтоном, исполнявшим должность претора: определено: "для подачи кушаний не делать цельных золотых блюд; шелковое платье не должно осквернять мужчину". Выступил Фронтон и требовал: "назначить меру серебру, домашней утвари и прислуге". Все еще обычным было у сенаторов тотчас же высказывать мнения, какие они признавали соответствующими требованиям общественной пользы. Напротив Галл Азиний рассуждал: "с распространением государства увеличились и частные богатства и это не ново, но соответствует древнейшим обычаям. Не те у Сципионов были деньги, что у Фабрициев и все это имеет отношение к общественному делу. Плохо идет оно - стеснение в домах граждан. Когда же оно дошло до такого блистательного состояния, то и отдельные, личности поскользнулись. Да и в количестве прислуги и серебра и всего, что идет в употребление, излишество и умеренность определяются только состоянием того, кто владеет. Отличены оценкою цензом сенаторы и всадники не потому, чтобы от природы представляли различие, но для того, "чтобы они стояли впереди и местом, и порядком и достоинством и чтобы они имели готовое к успокоению духа или здравию тела. Разве чем кто знаменитее, тем больше предстоит ему забот, больше опасностей брать на себя, а того, что может облегчать заботы и опасности, он должен себя лишать?" Без труда дано согласие Галлу вследствие сознания пороков и сходства слушателей, под благовидными предлогами. Присоединил и Тиберий: "не время строгости; и если обнаружился бы упадок нравственности, не будет недостатка в человеке, который бы исправил".
34. Между прочим Л. Пизон, порицая: "происки форума, подкупность судилищ, жестокость ораторов, грозящих обвинениями" высказывал свое желание: "удалиться и оставить город, а жить в какой-нибудь отдаленной деревне в глуши". И с этими словами оставлял здание сената. Подействовало это на Тиберия и хотя он и сам снисходительными словами старался успокоить Пизона, но и близких его побудил - удержать удаляющегося влиянием или мольбами. Не меньшее доказательство свободного выражения скорби представил вскоре тот же Пизон - позвав на суд Ургуланию, которую приязнь Августы поставила выше законов. Да и Ургулания не послушалась и, презрев Пизона, отправилась в дом Цезаря; но это не остановило Пизона, хотя Августа и жаловалась на насилие и унижение, Тиберий счел возможным для гражданина на столько сделать снисхождения матери. что "пойдет он сам к трибуналу претора защитником Ургулании". Вышел из дворца, отдав воинам приказание следовать издали. Народ сбегался, а он показывал совершенно спокойное лицо и в разных разговорах тянул и время, и путь, пока - так как родные тщетно старались удержать Пизона, Августа приказала принести деньги, какие требовались. Тем и кончилось дело - и для Пизона не бесчестное, и Цезарь вышел с большею славою. Впрочем, власть Ургулании в государстве была до того чрезмерная, что она пренебрегла явиться свидетелем в каком-то деле, которое рассматривалось в сенате. Послан претор допросить ее на дому, хотя старинный обычай был - выслуживать дев Вестальских на форуме и суде всякий раз, как они высказывали свидетельство.
35. Дела, в этом году предложенные, не стал бы я излагать, если бы не заслуживало познакомить с различными мнениями Кн. Пизона и Азиния Галла об этом предмете. Пизон полагал: "хотя Цезарь и объявил, что он уезжает, поэтому еще больше должно действовать и будет честь общественному порядку если, и при отсутствии главы государства, сенаторы и всадники будут в состоянии исполнить свои обязанности". Галл, так как предлог свободы предвосхитил у него Пизон, сказал: "ничего достаточно славного или соответствующего достоинству народа Римского не может совершаться иначе как в присутствии и на глазах Цезаря, а потому сходбище Италии и соседних провинций должно оставить до его прибытия". Слушал Тиберий и молчал, а дело было предметом больших споров и с той, и с другой стороны. Но дела отложены. У Галла с Цезарем завязалась борьба. Первый подал мнение: "через пять лет должны быть выборы должностных лиц и чтобы легаты легионов, которые до претуры исполняли эту военную должность, уже тогда назначались бы в преторы, а глава государства пусть назначает ежегодно двенадцать кандидатов". Не было сомнения, что мнение это старалось проникнуть вглубь и выведать тайны власти. А Тиберий, как будто бы дело шло об увеличении его власти, рассуждал: "не будет соответствовать его умеренности - стольких избирать, а столько отлагать (выбор). И ежегодными выборами не избегаются неудовольствия, хотя в отказе служит утешением близкая надежда; а сколько же ненависти будет со стороны тех, которые отброшены будут за пять лет далее! Откуда можно предузнать, какое у кого через такой долгой промежуток времени будет расположение духа, состояние, судьба? Гордятся люди и назначением на год; а что же будет если они тою же честью будут пользоваться в продолжении пяти лет? Упятерятся вовсе должностные лица, нарушатся законы; они назначили срок времени, в течение которого кандидаты должны пускать в ход свою деятельность - искать почестей и получать их.
37. Благовидною по видимому речью поддержал он силу власти. Он оказал пособие в цензе некоторым сенаторам и тем было удивительнее, что он встретил с высокомерием просьбы М. Гортала, благородного юноши, находившегося в явной бедности. Он был внук оратора Гортензия; щедрость Августа, давшего миллион сестерциев, вовлекла его в женитьбу и рождение детей для того, чтобы знаменитый род не пресекся. А потому поставив четырех своих сынов у порога Курии, когда пришел его черед говорить - сенат был собран во дворце - взирая, то на изображение Гортензия, находившееся в числе ораторов, то на Августа, начал говорить так: "отцы почтенные, вот этих (детей), возраст и число их вы видите - произвел я на свет не по собственному побуждению, но по внушению главы государства; вместе с тем и предки мои заслуживали, чтобы иметь потомство. С меня, который вследствие других обстоятельств времени не мог ни принять, ни приготовить себе ни денег, ни расположения народа, ни красноречия - прирожденного качества нашего рода - было достаточно того, чтобы стесненные обстоятельства мои не были бы ни мне в стыд, ни кому-либо в тягость. По приказанию Императора - взял я жену. - Вот род и потомство стольких консулов, стольких диктаторов и привожу я это не для возбуждения зависти, но чтобы вызвать сострадание! Получат они, при твоем процветании, Цезарь, почести какие ты им дашь, а покамест правнуков Е. Гортензия, воспитанников Августа, от нужды защити".
38. Расположение сената было побуждением Тиберию - скорее этому воспротивиться, а в следующих почти выражениях: "если сколько есть бедных все они начнут приходить сюда и детям своим просить денег, то каждый из них отдельно не удовлетворится, а общественные средства иссякнут. И, конечно, не с этою целью дозволено предками нарушать иногда обыкновенный доклад дел, - высказывать в виде мнения то, что относится до общественной пользы не с тем, чтобы тут делать приращение своим частным делам, своему частному достоянию, навлекая неудовольствие на сенат и государя, окажут ли они снисхождение щедрости или откажут. Тут уже не просьбы, но вымогательство неожиданное и несвоевременное, когда сенаторы собрались совсем о других делах - вставать, числом, возрастом детей своих тревожить скромность сената, такую же силу передавать мне и как на пролом брать общественную казну; если мы ее истощим в угоду искательств, придется пополнять ее преступлениями. Дал тебе, Гортал, божественный Август денег, но без принуждения и не с тем, чтобы постоянно давать. Заглохнет конечно всякая деятельность, водворится леность, если в себе не будет ни опасений ни надежд. Беззаботно все будут ожидать чужой помощи, для себя нерадивые, а нам в тягость". Это и в таком роде - хотя с одобрением выслушано теми, которым в обычае хвалить все у государей честное и бесчестное - от большинства принято в молчании или с затаенным ропотом. Почувствовал это Тиберий и, немного помолчав, сказал: "дал он ответ Горталу; впрочем, если сенаторам заблагорассудится, даст он детям его по двести тысяч сестерций каждому, сколько их есть мужского пола". Некоторые благодарили, промолчал Гортал или от страха, или сохраняя даже и при стесненных обстоятельствах врожденное благородство. И Тиберий после этого не обнаружил сострадания, хотя дом Гортензия впал в самую постыдную бедность.
39. В том же году дерзость одного раба, если бы вовремя не было принято мер, потрясла бы общественное дело раздорами и междоусобною войною. Раб, Постума Агриппы, по имени Клеменс, узнав о кончине Августа, замыслил духом не рабским отправиться на остров Планазию и хитростью или силою похитив Агриппу, увлечь его к Германским войскам. Препятствием осуществлению его смелого предприятия была медленность транспортного судна. И как между тем убийство совершилось, то он, обратясь к еще более важному и опасному предприятию, похитил пепел и отправясь в Козу, мыс Этрурии, скрылся в незнаемых местах, пока не отпустил волосы и бороду, а возрастом и наружностью представлял он некоторое сходство с господином. Тогда через людей способных, участников его тайны, участил слух: "жив Агриппа" сначала в сокровенных речах, как обыкновенно все запрещенное, а вслед за тем неопределенною молвою жадному слуху каждого самого неопытного, или, с другой стороны, людям беспокойным и вследствие того жадным на новенькое; да и сам начинал он посещать муниципии в полусвете дневном, не показываясь явно и не оставаясь долго в одних местах; но все-таки справедливость (слухов) подтверждалась тем, что он показывался и оставался хотя с мнимою поспешностью и как то неопределенно, но оставляя о себе слух или предупреждая его.
40. Между тем по Италии разносилось все более и более: "как дар богов спасен Агриппа". Верили и в Риме. Уже огромная толпа черни толковала, что он въехал в Остию; тоже говорили в городе тайные сходбища. Тиберия тревожила двойная забота: силою ли воинов усмирить своего раба или ждать, чтобы само время дало возможность рассеяться этой пустой доверчивости. То он соображал, что ничем пренебрегать не должно, то - что не всего же и бояться, колеблясь между стыдом и опасениями. Наконец поручает дело Саллюстию Криспу; тот выбирает из своих клиентов (некоторые утверждают, что то были воины) двух и убеждает их, притворись единомышленниками, явиться к Клеменсу - предложить деньги, обещать верность и опасности. Исполняют как было приказано; потом высмотрев ночное время, без стражи, при надлежащем содействии, связанного, с зажатым ртом, потащили во дворец. На вопрос Тиберия: "как сделался Агриппою?" отвечал: "как ты Цезарем". Выдать товарищей не могли его принудить. Да и Тиберий не дерзнул на явную его казнь, а отдал приказание убить его в секретной части дворца и тело унести тайком и хотя было говорено, будто многие из дому государя, как сенаторы так и всадники, поддерживали его денежными средствами и помогали советами - оставлено без расследования.
41. В конце года открыты: арка, подле храма Сатурна за взятые обратно значки, утраченные было с Варом, под предводительством Германика, счастьем Тиберия; храм доблестного жребия подле Тибра в садах, которые Цезарь Диктатор завещал народу Римскому; часовня роду Юлии и изображение божественного Августа у Бовилл. В Консульство К. Цецилия и Л. Помпония, Германик Цезарь накануне дня Июньских календ праздновал триумф над Херусками, Каттами и Ангривариями и всеми другими народами, сколько их ни живет до реки Альбы (Эльбы); везены добыча, пленные, изображения гор, сражений и война, вследствие того что Германика не допустили ее кончить, считалась оконченною. Особенное внимание зрителей привлекала очаровательная наружность самого Германика, колесница, нагруженная пятью детьми; но и тайное опасение овладевало при мысли: "расположение народа послужило не в пользу отцу его Друзу, а дед его Марцелл похищен смертью в ранней молодости при ревностной к нему любви; недолговременны и неблагополучны привязанности народа Римского".
42. Впрочем, Тиберий от имени Германика раздал черни по триста сестерций на человека и себя назначил товарищем его консульства. И тем не приобретя доверия в чистосердечии его расположения решился юношу удалить под предлогом почести, устроил поводы или воспользовался случайно представившимися. Царь Архелай уже пятидесятый год владел Каппадокиею, ненавистный Тиберию за то, что во время пребывания его в Родосе, не почтил его никаким знаком внимания. Да и это упущение сделал Архелай не из гордости, но по внушению приближенных Августа, потому что, при процветании К. Цезаря, отправленного на дела Востока, дружба Тиберия считалась не совсем безопасною; с прекращением потомства Цезарей получив власть, Тиберий вызвал Архелая письмами матери; не скрывая раздражения сына предлагала она милость, если он явится с мольбою. Архелай, или не понимая коварства, или опасаясь насилия в случае, если даст разуметь, что понимает - спешит в город. Без милосердия встречен он главою государства и вслед за тем обвинен в сенате; не вследствие обвинений на него вымышленных, но вследствие забот изнемогши от старости, а также потому что царям и на ряду со всеми стать, а не то что ниже, куда как необычно - окончил жизнь или добровольно или по указанию судьбы. Царство обращено в провинцию и Цезарь высказав, что доходами с неё можно облегчить пошлину одной сотой, установил двухсотую на будущее время. В то же время со смертью царей: Антиоха Коммагенского и Филопатора Киликийского, народы пришли в смятение; большая часть желали власти Римлян, а другие - царей. Провинции - Сирия и Иудея, изнемогая под тяжестью податей, просили уменьшения.
43. А потому он (Тиберий) излагал перед сенаторами это и об Армении, то, что я привел выше: "волнение Востока может быть успокоено только мудростью Германика: он сам уже в преклонном возрасте, а Друз еще недостаточно возмужал". Тогда декретом сенаторов предоставлены Германику провинции, которые отделены морем с большею властью, чем какая обыкновенно дается получившим провинции по жребию или назначению государя. Впрочем, Тиберий удалил из Сирии Кретина Силана, связанного узами родства с Германиком, так как дочь Силана была просватана за Нерона, старейшего из детей Германика; а начальником туда поставил Кн. Пизона человека с характером расположенным к насилию, неспособным к послушанию, с жестокосердием наследованным от его отца Пизона, который в междоусобную войну возмутившуюся в Африке партию поддерживал против Цезаря самым энергическим содействием; потом последовал за Брутом и Кассием и, получив дозволение возвратиться, воздержался от искательства почестей, пока став со своей стороны предметом заискивания, принял консульство назначенное ему Августом. Кроме наследованного от отца расположения духа воспламенялся он знатностью и богатствами жены его Планцины. С трудом уступал Тиберию; детей его презирал как много ниже себя. Не считал сомнительным, что он избран и поставлен начальником над Сириею для обуздания надежд Германика. Верили и тому, что Тиберий дал тайные поручения; а Планцину, вне всякого сомнения, Августа увещевала - преследовать Агриппину соревнованием женским. В самом дворе господствовал раздор и несогласие - вследствие немого расположения к Друзу или Германику. Тиберий ласкал Друза как своего и собственной крови; а для Германика самое отчуждение дяди увеличило любовь прочих, при том он превосходил знатностью материнского рода, имея дедом М. Антония с отцовской стороны и с материнской - Августа; а Друза прадед, всадник Римский Помпоний Аттик как то не шел (не соответствовал), по-видимому. изображениям Клавдиев; супруга Германика - Агриппина превосходила плодородием и доброю славою Ливию; но между братьями было полное согласие, невозмущенное и борьбою между их близкими.
44. Немного после Друз послан в Иллирик, чтобы навыкал военной службе и снискивал расположение войска. Притом же молодого человека, который мог избаловаться среди роскошного образа жизни в городе, предпочитал иметь в лагерях Тиберий и себя считал безопаснее, когда тот и другой сын командовал легионами. А предлогом были Свевы, просившие помощь против Херусков. С уходом Римлян освободясь от страха извне, по привычке племени, притом же из соревнования славы обратили оружие друг против друга. Силы народов, доблести вождей были одинаковы; но имя царя Маробода было ненавистно у его соотечественников, а общее расположение было на стороне Арминия, как воевавшего за свободу.
45. А потому не только Херуски и союзники их, старинные воины Арминия, взялись за войну, но даже из царства Маробода Свевские племена - Семноны и Лонгобарды отпали к нему. С их присоединением перевес сил был бы на его стороне, если бы Ингвиомер с отрядом приверженцев не перебежал к Марободу, не вследствие другой причины, кроме той, что старик дядя не хотел повиноваться молодому человеку, племяннику. Направляются войска с равною с той и другой стороны надеждою, и не так, как некогда у Германцев, неопределенными набегами, или разбросанными отрядами. В долговременной с нами войне привыкли они следовать за значками, подкреплять резервами, принимать приказания главных вождей. Тогда Арминий, делая всему смотр с коня, как к кому подъезжал, хвалился: "приобретенною назад вольностью, избитыми легионами, добычею Римлян и оружием, отнятым у Римлян и находящимся в руках многих; а Маробода напротив обзывал беглецом, незнающим боевого дела, находящим защиту в трущобах Герцинии - вовсе недавно через подарки и посольства добивался союза; предатель отечества, слуга из свиты Цезаря - изгнать его следует с расположением духа не менее неприязненным, как с каким они умертвили Квинктилия Вара. Пусть они лишь хранят в памяти столько сражений; исходом которых и наконец изгнанием Римлян достаточно доказано - у кого из двух будет верх в предстоящей войне".
46. Да и Маробод не воздерживался от похвальбы собою или от ругательств на неприятеля; но, держа Ингвиомера, свидетельствовался: "что в этом теле вся честь Херусков, что его советами совершилось все, что случилось удачного. Арминий безрассуден, мало знаком с делами, чужую славу привлекает к себе, потому что три легиона, находившихся в бездействии и вождя не знавшего о коварстве, обманул вероломством с большим бедствием для Германии и с собственным бесславием, а между тем его жена и сын до сих пор несут рабство. А он - предмет усилий двенадцати легионов, под предводительством Тиберия, сохранил неприкосновенною славу Германцев. Вслед за тем обе стороны разошлись при равных условиях; и не жалеет, что в их руках теперь - захотят ли они лучше вновь вести войну против Римлян, или иметь мир "без кровопролития?" Войска, возбуждаемые такими речами, подстрекали и собственные побуждения; так как со стороны Херусков и Лонгобардов предстояла борьба за древнюю честь или недавнюю свободу, а с другой стороны предстояла борьба за приращение власти. Нигде столкновение не произошло с большею силою и исход не был более сомнителен, так как и с той и с другой стороны правое крыло было разбито. Надеялись возобновления битвы, но Маробод стад лагерем на холмах. Это было признаком его поражения и, мало-помалу оставленный перебежчиками, удалился в землю Маркоманнов и отправил послов к Тиберию - просить помощи. Ответ дан такой: "не имеет он права призывать вооруженные силы Римлян против Херусков, так как он не оказал никакого содействия Римлянам в их борьбе с тем же самым неприятелем". Впрочем, отправлен, как мы выше привели, Друз утвердить мир.
47. В этот же году двенадцать знаменитых городов Азии обрушились от ночного землетрясения и по этому самому бедствие было и неожиданнее и тяжелее. И обыкновенным в таких случаях бегством в открытые места невозможно было воспользоваться так как разверзшаяся земля поглощала бегущих: "Огромные горы опустились, а ровные места оказались крутыми; среди развалин сверкал огонь" - так упоминают. Самое жестокое бедствие постигло жителей Сард и привлекло на них наиболее сострадания. И Цезарь обещал десять миллионов сестерций и на пять лет отставил все платежи в казну общественную и государственную. Жители Магнезии Сипильской признаны после жителей Сард и наиболее пострадавшими и наиболее имеющими право на помощь. Положено - Темниев, Филадельфенов, Эгеатов, Аполлониденцев и так называемых Мостенов, и Македонян Гирканов, а также города Гиероцезарею, Мирину, Цимен, Тмолу - освободить на тот же срок от податей и послать из сенаторов - на месте осмотреть и оказать помощь. Выбран М. Алет из бывших преторов для того, чтобы, как Азиею управлял бывший консул, не произошло соперничества между равными и вследствие этого затруднения.
48. Свое великое пожертвование на общественное дело увеличил Цезарь щедростью не менее приятною (народу), имущество Эмилии Музы, умершей без завещания, которое должно было поступить в казну, отдал Емилию Лепиду, к роду которого она, по-видимому, принадлежала, а наследство Патулея. богатого всадника Римского, хотя и сам, по завещанию, состоял в части наследником, передал М. Сервилию, который, как оказалось, был написан в первом по времени духовном завещании незаподозренном; при чем он (Тиберий) высказал, что знатность того и другого требует помощи соответствующими денежными средствами. И ничьего наследства он не касался, разве когда его заслужил дружественными отношениями; а незнакомых и из неприязни к другим обращавшихся (с наследством) к главе государства - постоянно держал от себя вдали. Впрочем, если он оказал пособие честной бедности людей стоящих, то расточивших свое имущество и пришедших в крайность вследствие пороков - Вибидия Варрона, Мария Непота, Аппия Аппиана, Корнелия Суллу, К. Вителлия удалил из сената или смотрел равнодушно, как они добровольно удалились.
49. В это же время храмы богов, разрушенные или временем или огнем, начатые Августом, освятил - Либеру и Либере и Церере подле большего цирка, выстроенный по обету когда-то данному А. Постумием диктатором; в том же месте поставлен храм Флоры Эдилями Луцием и Марком Публициями и Яну храм, у овощного рынка, построенный К. Дуиллием, что первый счастливо действовал из Римлян на море и заслужил почести морского триумфа над Карфагенянами. Храм Надежды посвящен Германиком; обет его воздвигнуть дал Атилий в ту же войну.
50. Между тем закон (оскорбления) величества развивался все более и более. Доносчик призывал к суду в силу этого закона Апулеию Вахилию, внуку сестры Августа - будто бы она издевалась поносными словами над божественным Августом, Тиберием и его матерью и, будучи в родстве с Цезарем, нарушает святость брачного союза. "Относительно нарушения брачного союза достаточно предусмотрено законом Юлианским". Так решено, "обвинение же в оскорблении величества, Цезарь "требовал отделить и подвергнуть ее осуждению, если она говорила об Августе что-либо непочтительно: о выражениях же её относительно его, Тиберия, не хочет он, чтобы производимо было исследование". Будучи спрошен консулом: "какое же его мнение будет относительно того, что она уличается в неприличных выражениях относительно его матери?" - смолчал. Потом в ближайший день заседания сената, просил и от имени матери: "чтобы никому не ставили в вину никаких выражений и относительно её". И освободил Апулею от преследования по обвинению в оскорблении величества; отпросив ее от более строгого наказания за нарушение супружеской верности, убедил: "по примеру предков удалить ее от её родственников за двухсотый милевой столб". Её соблазнителю Манлию запрещено пребывание в Италии и Африке.
51. О замещении преторской вакансии, открывшейся после Випсания Галла, похищенного смертью, произошла борьба. Германик и Друз - в то время они находились еще в Риме - поддерживали Гатерия Агриппу, родственника Германику. Напротив большинство усиливалось, чтобы в кандидатах преимущественно было уважено число детей как требовал закон. Радовался Тиберий, что сенат производил разбирательство между детьми его и законами. Без сомнения закон побежден, но и не тотчас же и небольшим перевесом голосов, так как законы были побеждаемы и тогда, когда еще имели силу.
52. В этом же году началась война в Африке, а предводителем врагов был Такфаринат. Он, родом Нумид, служил во вспомогательных войсках Римских, потом дезертировал и собрал сначала бродяг и привыкших жить воровством с целью грабежа и похищения; потом, согласно военному обычаю, устроил их по значкам и отрядам; наконец стал он уже вождем не толпы нестройной, а Мусуланов. Этот сильный народ, живший близко от пустынь. Африки, вовсе не имевший еще понятия о жизни в городах, взялся за оружие и увлек на войну и соседей своих Мавров; у этих вождем был Мазиппа. Войско разделено так, чтобы Такфаринат держал в лагерях людей отборных и вооруженных по обычаю Римлян, приучая их к дисциплине и исполнению приказаний. Мазиппа с легковооруженным войском должен был разнести кругом - пожары, убийства и ужас. Побудили к тому же и Цинитиев, народ которым пренебрегать нельзя было. Тогда Фурий Камилл, проконсул Африки - легион и сколько было под значками союзников, собрав воедино, повел к неприятелю; войско небольшое, если принимать в соображение численность Нумидов и Мавров; но ничего так не опасались, как того чтобы они от страха не отказались воевать; надеждою на победу поставлены они в такое положение, чтоб быть побежденными. Вследствие этого в середину поставлен легион, а на флангах легкие когорты и два эскадрона. Да и Такфаринат не уклонялся от боя. Разбиты Нумиды и после многих лет имени Фурия досталась военная слава, так как после того знаменитого освободителя и сына его Камилла слава хороших полководцев принадлежала другим родам. Да и этот, о ком говорим, считался человеком не военным. Тем с большею готовностью Тиберий выхвалял перед сенатом его действия и сенаторы определили отличия триумфа и это Камиллу, по скромности его жизни, не навлекло наказания.
53. Следующий год имел консулами Тиберия в третий раз, Германика во второй; но эту почесть Германик принял у города Axaйи и Никоиолиса, куда он прибыл чрез Иллирский берег - повидаться с братом Друзом, находившимся в Далмации, вынеся неудачное, вследствие неблагоприятных ветров, странствование по Адриатическому, а вслед за тем по Ионическому морю. А потому он немного дней потратил на исправление флота и вместе посетил залив, прославленный Актийскою победою, посвященною Августом военною добычею и лагерями Антония, причем вспомнил он и предков своих, потому что у него дядею с материнской стороны был Август и дедом Антоний и великие для него был там образы и печального и веселого. Оттуда прибыл в Афины и из уважения к древнему и союзному городу пользоваться он одним ликтором. Встретили (Германика) Греки с самыми изысканными почестями, хвалясь старинными своими действиями и словами, чтобы их лесть имела больше достоинства.
54. Отправясь потом в Евбею, переправился в Лесбос, где Агриппина родила последнюю (по времени) дочь Юлию: за тем посетил он окраину Азии, Перинф и Византию, Фракийские города, вошел в пролив Пропонтиды и устье Понта, из желания ознакомиться с местами древними и покрытыми славою; вместе с тем облегчал он положение провинций, страдавших или от внутренних несогласий или от притеснений должностных лиц. Его на обратном пути пытавшегося осмотреть святыню Самофраков, отбили противные ветры. А потому он от Илиона и всего что там есть достойного уважения, вследствие разнообразия счастья и нашей колыбели, опять обратился в Азию и пристал к Колофону, чтобы воспользоваться там прорицалищем Клария Аполлона. Не женщина там, как у Дельфийцев, но священнослужитель из известных фамилий и наверное из Милета приглашенный - выслушивает только что пришедших для совета и имена; потом, удалясь в пещеру, почерпнув воды потайного источника, незнакомый по большей части с грамотностью и стихотворством, дает ответы (правильно) сложенными стихами о предметах, какие кто в уме задумал. Говорят он - Германику обиняками, по обычаю оракула, провещал раннюю кончину.
55. А Пизон, чтобы скорее начать (исполнение) назначенного - городское общество Афинян, испуганное его грозным нашествием, обругал строгою речью, косвенно упрекнув Германика:. "что он несоответственно чести Римлян, обошелся слишком ласково не с Афинянами, которые перевелись от стольких бедствий, но с какою то смесью (осадком) народов; а эти были союзниками Митридата против Суллы, и Антония против божественного Августа". Да и давнишнее ставил в вину - как неудачно действовали они против Македонян и насильственно против своих соотечественников; оскорблен он был раздражением и самого города (жителей), так как они неуважили его просьбы относительно прощения какого-то Теофила, осужденного Ареопагом за обман. Потом быстрым плаванием через Циклады и сокращенным морским путем настиг у острова Родоса Германика, которому не безызвестно было - предметом каких преследований он будет; но он действовал с такою кротостью, что когда поднявшаяся буря влекла (Пизона) на утесы и гибель врага можно было бы приписать случаю, послал триремы, при помощи коих Пизон высвобожден был из опасности. Но несмягченный этим, Пизон, едва стерпев замедление одного дня, оставил Германика и опередил его. Достигнув Сирии и легионов - подкупом, ухаживанием, пособиями последним из простых воинов, сменяя старых сотников и строгих трибунов, а места их раздавая своим клиентам и вообще кому ни на есть хуже - произвел в лагерях беспечность, в городах своеволие, допустил воинов свободно блуждать по полям и дошел до такой испорченности, что в речах большинства слыл отцом легионов. Да и Планцина не удерживалась в границах того, что прилично женщине, но присутствовала при упражнениях всадников, маневрах пехоты; высказывала ругательства на Агриппину, на Германика. И некоторые даже из хороших воинов были готовы исполнить и дурное, так как распространялся тайный слух, что: "все это делается не без воли Императора". Германику это было известно, но усиленнее его забота была - поскорее поспеть к Армянам.
56. Издревле народ этот отличался и двусмысленным расположением людей и самой земли, так как широко касаясь наших провинций, простирается далеко вглубь к Медам. Находясь между обширных Империй, часто волнуются внутренними несогласиями, ненавидя Римлян и завидуя Парфам, Царя в то время они не имели с удалением Вонона, но расположение народа клонилось в пользу Зенона, сына Понтского царя, Полемона, так как с самого раннего детства поставив себе за образец учреждения и обычаи Армян, охотою, пиршествами и вообще всем другим, что нравится дикарям, привязал к себе вместе и знатных, и чернь. А потому Германик, в городе Артаксате с одобрения знатнейших лиц, среди огромной толпы народа, надел на его голову венец царский. Прочие, изъявляя почтение к царю, приветствовали его именем Артаксии; название это они заимствовали от имени города. А Каппадоки, обращенные в форму провинции, приняли К. Верания легата; некоторые из податей царями установленных уменьшены, для того чтобы обнадежить их более легким Римским владычеством. Начальником над Комагенами поставлен К. Сервей и тут-то в первый раз они подчинены суду претора.
57. Благополучное устройство всех дел у союзников не радовало, впрочем, Германика вследствие наглости Пизона, который, получив приказание привести в Армению часть легионов или сам, или через сына - не исполнил ни того, ни другого. Наконец сошлись они в Цирре на зимних квартирах десятого легиона, скрепив сердце - Пизон против страха, Германик - чтобы не показаться угрожающим; был он, как я уже говорил, слишком снисходителен. Но приятели, мастера возбуждать раздражение, указывая на то, что было действительно, прибавляли и лжи, и разными способами винили Пизона, жену его и сыновей. Наконец в кругу немногих приближенных, Цезарь стал уже говорить в таком тоне, какой вызывается скрытностью и раздражением. Пизон ответил просьбами с бранью и разошлись с явною ненавистью. После того Пизон редко показывался на трибунале Цезаря и если когда и садился, то суровый и явно готовый на противоречие. Слышался его голос на пиршестве, когда у царя Набатеев поднесены были Цезарю и Агриппине тяжелые золотые венки, а Пизону и остальным легкие; "пиршество это дается сыну Государя Римского, а не царя Парфов" вместе с тем он бросил венок и многое прибавил против роскоши и все это Германику, хотя и дерзкое, было еще выносимо.
58. Между тем пришли послы от Артабана, царя Парфов; он прислал их: "напомнить дружбу и союзный договор, и хочет он вновь скрепить его пожатием рук и сделает он уступку в честь Германика в том, что подойдет к берегу Евфрата. Впрочем, он просит Вонона в Сирии не держать, чтобы он - посылками по соседству - старейшин племен не возбуждал к раздорам". На это Германик дал ответ в самих пышных выражениях о союзе Римлян и Парфов, а о прибытии царя из уважения к нему (Германику) в приличных и скромных. Вонон удален в Помпеиополис, приморский город Киликии и сделано это не только по просьбе Артабана, но в неприятность Пизону, которому он был в высшей степени приятен вследствие весьма многих услуг и подарков, которыми привязал Планцину.
59. В консульство М. Силана и Л. Норбана Германик отправился в Египет, чтобы ознакомиться с древностями; но предлогом была забота о провинции: открытием житниц уменьшил он цену произведений земли. Многое пустил он в ход приятное народу: ходил без воинов с непокрытыми ногами и в Греческой одежде, соревнуя П. Сципиону, о котором мы знаем, что он также поступал в Сицилии, хотя война с Карфагенянами была в полном разгаре. Тиберий слегка попенял его за его манеры и способ себя держать, но очень строго побранил за то, что, против уставов Августа, не спросясь главы государства, вошел в Александрию; потому что Август между прочими тайнами власти, запретив без особенного разрешения доступ сенаторам или знатнейшим из всадников Римских, поставил Египет в исключительное положение для того, чтобы не стеснил Италию голодом тот, кто бы эту провинцию, замкнутую и с сухого пути и с моря, хотя бы и самим малым отрядом занял против несметных войск.
60. Но Германик, еще не зная, что поездки эта подвергалась осуждению, плыл Нилом, начав от города Канопа. Построили его Спартанцы по случаю похороненного там правителя судна - Канопа в ту бурю, которою Менелай, плывший в Грецию, отброшен совсем в другое море к земле Либии. Оттуда (от Канопа) в самом близком расстоянии устье реки, посвященное Геркулесу, о котором здешние жители утверждают, что он древнейший и родился у них, а что те, которые впоследствии обнаружили равные с ним качества, приняли его же прозвание. За тем осмотрел он обширные следы древних Фив и на воздвигнутых громадах оставались еще Египетские письмена, относившиеся к прежнему богатству. Один из старейших священнослужителей, получив приказание перевести родную ему речь, передал: "жили когда-то семьсот тысяч человек военного сословия и с этим войском царь Рампсес овладел Лавиею, Эфиопиею, Мидами, Персами, Бактриею и Скифами и какие земли населяют Сиры, Армяне и смежные им Каппадоки - все это было под его властью с одной стороны до Вифинского, а с другой до Ликийского моря". - Читались и наложенные племенам дани: вес золота и серебра, количество оружия и коней и дары храмам, слоновая кость и благовония, какое количество хлеба и всех нужных припасов какой народ поставлял, не менее значительные, какие теперь силою Парфов или могуществом Римлян истребуются.
61. Впрочем, Германик обратил внимание и на другие чудесные явления, из коих главное было каменное изображение Мемнона, издающее звук голоса, когда на него падают лучи солнца и между разбросанными и едва проходимыми песками наподобие гор выведены пирамиды состязанием и богатствами царей: озеро, вырытое в земле, приемник избытка воды реки Нила, а инде узкое место и страшная глубина, не доступная никаким попыткам исследователей. Оттуда пришли в Элефантии и Сиэну, некогда пограничные пункты Римского владычества, которое теперь простирается до Красного моря.
62. Между тем как это лето проходит для Германика по многим провинциям, немалой чести искал себе Друз, возбуждая Германцев к несогласиям, чтобы они, сломив Маробода, домогались его конечной гибели. Между Гатонами был знатный юноша, по имени Катуальда, некогда беглец от насилия Маробода, а теперь, в сомнительных его обстоятельствах, дерзнул на мщение. Он с сильным отрядом входит в пределы Маркоманнов и подкупив знатнейших лиц к союзу, врывается в царский дворец и укрепление подле находящееся. Найдена там старинная добыча Свевов и из наших провинций служители и торговцы. Их - торговые дела, потом страсть приобрести побольше денег, наконец забвение отечества перенесли каждого из его прежнего местопребывания в неприятельскую землю.
63. Марободу, со всех сторон оставленному, не было другого исхода, кроме в милосердии Цезаря. Перейдя Дунай в том месте, где он течет вдоль провинции Норики, написал Тиберию не как беглец и проситель, но с памятью прежнего своего счастья: "между тем как многие народы знаменитейшего некогда царя зовут к себе, предпочел он дружбу Римлян". Дан Цезарем ответ: "будет для него в Италии безопасное и почетное место, если останется; если же он найдет для своих дел что-либо другое полезным, то может уйти с тем же доверием, с каким пришел". Впрочем, сенату говорил он (Тиберий): "что ни для Афинян Филипп, ни народу Римскому Пирр или Антиох не были так страшны". Существует речь, в которой он превозносит: "величие этого человека, силу подвластных ему народов и (излагает) какой близкой к Италии враг и свой (осуществленный) план к его уничтожению". Маробода держали в Равенне и делали тот вид, что в случае если Свевы забудутся, возвратится он на царство; но не вышел он из Италии в течение 18 лет и состарился, много утратив славы, вследствие излишнего пристрастия к жизни. То же случилось и с Катуальдою и то же убежище; прогнан он немного после силами Гермундуров и вождем Вибулием; будучи принят, отправлен в Форум Юлия, поселение Нарбонской Галлии. И того (Маробода) и другого (Катуальда) сопровождавшие его соотечественники дикари, для того чтобы перемешанные не произвели смут в спокойных провинциях, помещены по ту сторону Дуная между реками Маром и Кузом и дан им царь Ванний из племени Квадов.
64. Вместе получено известие, что "Армянам от Германика дан царь Артаксий". Определили сенаторы: "чтобы Германик и Друз вошли в город с почестями овации (малого триумфа). Построены и арки (ворота) по бокам храма Марса Мстителя с изображением цезарей. Тиберий, упрочив мир мудростью, радовался более, чем если бы окончил войну сражением. А потому пытается подействовать хитростью и на Рескупориса, царя Фракии. Всем этим народом владел Реметалцес; с его смертью Август предоставил часть Фраков Рескупорису, брату его, а часть сыну Котию. При этом делении возделанные поля, города и прилежащее к Греции - Котию; все же невозделанное, суровое, прилежащее к врагам, уступил Рескупорису. Самих царей характеры были: у того смирный и приятный, а у этого суровый, жадный и недружелюбный. Но сначала они действовали с притворным согласием: вслед за тем Рескупорис стал выходить за пределы, обращать к себе данное Котию и делать насилие, когда он противился, еще нерешительно при Августе, которого, как виновника того и другого царства, опасался мстителем, если пренебрежет им. Но, услыхав о перемене главы государства, стал насылать толпы разбойников, срывать укрепления, как поводы к войне.
65. Ничто так не тревожило Тиберия, как чтобы улаженное не расстроилось. Выбирает он сотника, который известил бы царей - чтобы они оружием не разбирались, и Когием немедленно отосланы вспомогательные войска, которые он было приготовил. Рескупорис с притворною скромностью требует: "пусть они сойдутся в одно место: можно уладить несогласия переговорами". Недолго оставались в неизвестности о времени, месте, самих условиях, так как один вследствие уступчивости, а другой коварства, все между собою и уступали, и принимали. Рескупорис, для скрепления, как говорил, союзного договора, прибавил пиршество: веселье продлилось далеко в ночь. Котиса, вследствие пира и попойки, не принявшего никаких мер осторожности и, после того как понял коварство, призывавшего в свидетели: "святыню царства, богов одного и того же семейства и гостеприимные столы" - обременяет цепями. Овладев всею Фракиею, пишет к Тиберию: "устроены были ему ковы, но виновник предупрежден". Вместе с тем под предлогом войны против Бастарнов и Скифов, усиливает себя новыми войсками пешими и конными. Мягко написано: "если не было коварства, то может он полагаться на свою невинность; впрочем ни он, ни сенат иначе, как разобрав дело, не определят - на чьей стороне правда и на чьей оскорбление; а потому, передав Котия, пусть он явится и устранит, обвинение в преступлении".
66. Эти письма Латиний Панд, пропретор Мэзии, послал во Фракию с воинами, которым Котис должен быть выдан. Рескупорис, несколько времени оставаясь в нерешительности между опасениями и раздражением гнева, предпочел быть виновником совершенного, чем начатого преступления, приказывает убить Котиса и ложно высказывает, будто бы он смерть себе причинил добровольно. Впрочем, Цезарь не изменил раз избранного образа действия; но, по смерти Панда, которого себе неприязненным уличал Рескупорис - Помиония Флакка, старинного служаку и связанного с царем тесною дружбою, а потому и более годного к его обману - вследствие преимущественно этих соображений, поставил начальником над Мэзиею.
67. Флакк, перейдя во Фракию - огромными обещаниями, хоть колебавшегося при мысли о своих злодеяниях, царя побудил - войти в Римские пределы. Тут окружил царя под предлогом почести сильный отряд. Трибуны и сотники просьбами и убеждениями, а чем долее отходили, более явным присмотром, наконец уже сознавшего необходимость, увлекли в город. Будучи обвинен в сенате женою Котиса, осужден - быть содержимым далеко от его царства. Фракия разделена между сыном Реметалцеса, о котором наверное было известно, что он противился намерениям отца и между детьми Котиса; а так как они еще не возросли, то дается Требеллиен Руф, занимавший должность претора, чтобы он в промежутке этого времени управлял царством по примеру, что предки наши послали в Египет Марка Лепида опекуном детей Птоломея. Рескупорис отвезен в Александрию и там, в попытке бежать, и может быть это обвинение и придумано - убит.
68. В это же время Вонон, об удалении которого в Киликию я упомянул, подкупив сторожей, бежал к Армянам; оттуда пытался проникнуть к Албанцам, Гениохам и себе единокровному царю Скифов; под предлогом охоты оставив приморские места, он удалился в непроходимые леса; потом на быстром коне бросился к реке Пираму, но мосты на ней - соседние жители, услыхав о бегстве царя, сломали, а в брод не мог переехать; потому он связан на берегу реки Вибием Фронтоном, префектом всадников; но скоро Реммий, будучи вызван - а он имел до этого надзор за царем, как бы в раздражении гнева, проколол его мечем; отсюда еще больше веры, что, вследствие сознания преступления и опасения суда, нанес он смерть Вонону.
69. А Германик, во возвращении из Египта, нашел, что все его распоряжения относительно легионов и городов уничтожены или растолкованы совсем иначе. Вследствие этого тяжкие обвинения пали на Пизона; не менее возмутительны были и его попытки против Цезаря. Потом Пизон положил уйти из Сирии, но вслед за тем задержанный болезнью Германика, узнав, что он поправился и совершались обеты за его здоровье, при посредстве ликторов разгоняет приведенные жертвенные животные, изготовившихся священников и ликовавшую чернь Антиохийскую. Тут он удалился в Селевкию, дожидаясь (исхода) болезни, снова постигшей Германика. Силу болезни жестокую увеличивало убеждение в отравлении ядом, принятым от Пизона. Находили в земле и стенах вырытые останки человеческих тел, стихи и обречения, а также имя Германика, вырезанное на свинцовых табличках, полуистлевший пепел, покрытый гадостью и прочие злые колдовства, которыми, как полагают, обрекаются души (адским) подземным божествам. Вместе обвиняли присланных Пизоном, что они как будто бы следили за развитием болезни.
70. Германиком все это принималось не меньше под влиянием раздражения, как и опасений: "если пороги осаждаются, если предстоит испустить дух перед глазами неприятелей - что потом станется с его несчастною женою? Что будет с малыми детьми. Уже яд кажется средством слишком медленным; спешит и не дает покою, чтобы одному иметь провинцию, легионы, но еще не на столько поражен Германик и награда за преступление не достанется убийце". Составил письмо "которым отказывает ему в дружбе". Большая часть прибавляют, что приказал (Германик) Пизону удалиться из провинции. Да и Пизон, не медля долее, отплыл на судне, но замедлял движение, чтобы иметь возможность возвратиться скорее, если бы смерть Германика открыла для него Сирию.
71. Цезарь, не много было ободрившийся для надежды, а потом потеряв силы телесные, когда приближался конец, к стоявшим около друзьям стал говорить так: "если я бы сделался жертвою неумолимого рока, то справедлива была бы моя скорбь даже на богов, что они меня в молодости чрезвычайно ранним концом похищают от родных, детей, отечества. Теперь же, сраженный злодеянием Пизона и Планцины, оставляю в сердцах ваших мои последние просьбы. Передайте отцу и брату, истерзанный какими злыми мучениями, какими злодейскими умыслами окруженный - окончу бедственную жизнь самою жестокою смертью. Если кого мои надежды, если кого родство кровное, если даже кого зависть - и возбуждали против меня при жизни моей - прольют слезы, что некогда цветущий, из стольких войн вышедший невредимым, пал от женского коварства. Будет вам основание жаловаться сенату, призывать законы. Не в том главная обязанность друзей, чтобы сопровождать умершего бесплодным сожалением, но помнить его волю; исполнить то, что от него поручено. Оплачут Германика и люди ему незнакомые. Тут то вы докажите, что ухаживали за мною, а не за моим высоким положением. Покажите народу Римскому внуку божественного Августа - она же супруга моя; перечтите шестеро детей. Сострадание будет на стороне обвинителей и придумывающим преступные поручения, или не поверят люди, или не простят". Клялись друзья, касаясь руки умирающего: "утратят прежде дух, чем мщение. "Тогда, обратясь к жене, умолял ее: "памятью о себе, общими детьми - не предаваться скорби, покориться духом жестокой судьбе и по возвращении в город соревнованием власти не раздражать тех кто сильнее". Вот что говорил он (Германик) явно, а другое тайно и этим самым как полагали обнаруживал страх перед Тиберием. Немного спустя угас при великом плаче провинции и кругом живших народов. Скорбели чужеземные народы и цари; такова была его ласка к союзникам, снисхождение к врагам; и вид его и голос равно внушали почтение, величие и важность своего высокого положения он сохранял, избегая зависти и надменности.
73. Погребение - без изображений и пышности - хвалою и памятью его добродетелей, было прославлено. Были люди, которые его наружность, возраст, род смерти по случаю близкого соседства самой местности, где он погиб, приравнивали Александру Великому: "и тот и другой красивый наружностью, знаменитого рода, не много перешел за тридцать лет, погиб жертвою коварных замыслов своих (близких) и среди чужеземных народов; но этот кроткий в отношении к друзьям, умеренный в наслаждениях, провел жизнь в супружестве с одною, имел детей только законных; но тем не менее отличался на сражениях; даже если бы менее имел самонадеянности и не был бы удержан - подавил бы рабством пораженные столькими победами Германии. Будь он один полным хозяином всего, с именем и правом царским, тем скорее приобрел бы он военную славу, что он превосходил кротостью, умеренностью и другими добрыми качествами". Тело Германика, прежде чем быть преданным сожжению, было обнажено на площади Антиохии - это место назначено было для похорон - носило ли оно на себе признаки отравления - достоверно не разъяснено. В разном смысле толковали, смотря потому кто был более под влиянием сожаления о Германике и подготовленного заранее подозрения или расположения к Пизону.
74. Потом было совещание между легатами и сенаторами, сколько их там ни находилось - кого сделать начальником в Сирии и, при слабом домогательстве остальных, долго не решались между Вибием Марсом и Кн. Сентием; потом Марс уступал Сентию как более старому и более усильно домогавшемуся. Он послал в город (Рим) женщину именем Мартину, пользовавшуюся в той провинции худою славою отравлений, а Планциною очень любимую по требованию Вителлия, Верания и прочих, которые производили обвинение и устраивали следствие, как бы против уже признанных преступников.
75. Агриппина, хотя истомленная горем и сама больная, но не перенося ничего, чтобы могло замедлить мщение, села на корабль с прахом Германика и детьми при общем сожалении: "что женщина, занимающая по знатности первое место, еще недавно находившаяся в прекраснейшем брачном союзе, которую обыкновенно видели в числе благодарящих поклонниц (божествам) теперь несет на груди смертные останки, еще неуверенная в отмщении, в заботах о себе и вследствие несчастного плодородия столько раз (сколько детей) в зависимости от судьбы". Между тем Пизона у острова Кая настигает гонец с известием, что Германик умер. Без всякой умеренности приняв это известие приносит жертвы, посещает храмы и сам не удерживал радости и в особенности неприлично вела себя Планцина; она траур по умершей сестре тут только переменила на одежду радости.
76. Стекались сотники и убеждали: "готово усердие легионов: пусть возвращается в провинцию, не по праву отнятую и незанятую". А потому когда он советовался: как поступить, сын М. Пизон полагал: "что надобно спешить в город; еще ничего не допущено, чего бы нельзя загладить и не следует бояться ни подозрений ни на чем не основанных, ни пустых слухов. Несогласие с Германиком может быть достойно ненависти, а не наказания: отнятием провинции дано удовлетворение врагам. Если же возвратиться, то при сопротивлении Сентия, начнется междоусобная война; да и не долго останутся на их стороне сотники и воины, у которых свежа еще память об их полководце и любовь к цезарям, глубоко проникшая, будет иметь более силы".
77. Напротив Домиций Целер, из числа самих близких его приятелей говорил: "надо пользоваться случаем. Пизон, а не Сентий поставлен над Сириею; ему даны пуки и право претора, ему - легионы·. Если бы что и случилось неприязненного, то чего же справедливее - противоставить оружие ему, получившему власть легата и особенный наказ? Да и слухам надобно оставить время, в которое бы они устарели; по большей части с еще свежим раздражением и невинные не в состоянии бороться. Но если он удержит войско, увеличит свои силы, то многое чего предвидеть невозможно, случайно обратится к лучшему. Не поспешим мы пристать вместе с прахом Германика, чтобы при первой молве тебя беззащитного и невыслушанного похитили вопли Агриппины и несмышленая чернь. Конечно Августа твоя единомышленница, Цезарь к тебе расположен, но втайне; а о гибели Германика никто невысказывает такого гласного сожаления как те именно, которые наиболее радуются".
78. Без большего труда Пизон, склонный к мерам крутым, увлечен этим мнением; отправив письмо к Тиберию, обвиняет Германика: "в роскоши и надменности и он изгнанный с целью дать простор попыткам к новому, возвратился - иметь заботу о войске с тою же верностью с какою прежде его держал". Вместе отдает приказание Домицию, сев на трирему: "избегать приближения к берегам и мимо островов открытым морем плыть в Сирию". Сбегавшихся дезертиров располагает в роты, вооружает маркитантов, переправив суда на твердую землю, перехватывает отряд новобранцев идущих в Сирию. Царькам Киликии - чтобы они оказали ему содействие вспомогательными войсками - написал, при чем неленивым на исполнение военных обязанностей оказался Пизон младший, хотя и отклонял было необходимость начатия войны. А потому двигаясь вдоль берегов Ликии и Панфилии встретили суда, которые везли Агриппину. И с той, и другой стороны неприязненные - сначала изготовили оружие, потом вследствие взаимных опасений, дело не перешло за брань. Марс Вибий дал знать Пизону - "чтобы он явился в Рим для принесения оправданий". Тот уклончиво отвечал: "что явится когда претор, который должен производить исследование об отравлениях, назначит раньше день (явки) обвиненному и обвинителям". Между тем Домиций, пристав к Лаодикее, городу Сирии, направился было к зимним квартирам шестого легиона, так как он считал его наиболее склонным к осуществлению новых замыслов, но предупреждается Пакувием легатом. Сентий открывает это Пизону письмом и убеждает: "не касаться лагерей людьми вредными (склоняющими к порче), ни провинций войною". Собирает в одно тех, которые помнили Германика или врагам его враждебны, упоминая, при этом случае, что "оружие наносится против величия Императора и общественного порядка". Ведет сильный отряд и готовый к сражению.
80. Да и Пизон, хотя начатое дело иначе выходило (принимало другой оборот) опустил самое безопасное из настоящего положения дел, а занял замок Киликии сильно укрепленный, по имени Целендерис. С примесью дезертиров и рекрутов только что перед тем перехваченных, своих рабов и Планцины, вспомогательных войск Киликов, присланных царьками, составил почти численность легиона. Высказывал, что: "он легат (наместник) цезаря, от провинции, данной им, устраняется, не легионами - по их приглашению прибыл - но Сентием, прикрывающим ненависть частного человека ложными обвинениями. Пусть они станут в боевой порядок, а воины не будут сражаться как только увидят, что Пизон, от них некогда прозванный отцом - если дело будет разбираться по праву, имеет его на своей стороне, а если и оружием, то не слабее". Тут перед укреплениями замка расставляет войска (соб. развертывает роты) на холме крутом и обрывистом; а с прочих сторон опоясывало море. Напротив - ветераны, устроенные в порядке и снабженные резервами; с одной стороны была суровость воинов, с другой местности, но ни присутствия духа, ни надежды (на успех), ни даже оружия кроме полевого, изготовленного для нечаянного употребления. Как только сошлись на бой, то не дольше могло еще оставаться сомнение, пока Римские когорты не выбрались на ровное место; оборачивают тыл Килики и запираются в укреплении.
81. Между тем Пизон флот, не вдали дожидавшийся, тщетно пытается атаковать. По возвращении перед стенами, то поражая сам себя, то поименно вызывая воинов и приглашая их наградами, начинал возмущение и до того взволновал, что значконосец шестого легиона перенес к нему значок. Тут Сентий отдал приказание: "заиграть в рога и трубы, устремиться к окопам и подставить лестницы и чтобы все лучшие воины были впереди, а прочие чтобы бросали из орудий копья, камни и зажженные пуки". Наконец побеждено упорство Пизона и он просил: "чтобы, выдав орудие, оставаться ему в лагере, пока Цезарю будет возможность спросить - кому он предоставит Сирию". Условия не приняты и не дозволено ничего, кроме удалиться на суда и безопасно отправиться в Рим.
82. А в Риме - когда все более и более распространялся слух о нездоровье Германика и все, как обыкновенно из мест отдаленных, приносилось увлеченное в дурную сторону - господствовали скорбь, раздражение. Вырывались жалобы: "да вот зачем он (Германик) был отослан на край земли! вот от чего Пизону предоставлена провинция; вот что было предметом тайных бесед Августы с Планциною! Справедливое вполне толковали о Друзе старики; не нравится правителям образ мыслей сыновей достойного гражданина и не за другое что перехвачены (скошены) как за то, что замышляли народ Римский обнять правом равенства, возвратив ему свободу". Эти речи народа - слух о смерти воспламенил до того, что прежде распоряжения властей, прежде сенатского определения, площади опустели, дома заперлись; везде или молчание или вопли, ничего искусственно устроенного и хотя не удерживались и от внешних признаков людей в горе, но в душах еще глубже скорбели. Случилось, что купцы, вышедшие из Сирии еще при жизни Германика, принесли более радостные известия о его здоровья; тотчас поверили, разнесли слух, как только кто кому встречался, хотя и слегка слышанным, делился с другим, а тот с увеличенною радостью переносил еще на других; бегут по городу, вламываются в двери храмов. Содействовала легковерию ночь и более готовое во мраке её заверение. Тиберий не старался опровергнуть неосновательности (слуха), пока с течением времени он сам собою не исчез.
83. А народ тем с большим сожалением оплакивал как бы вдвойне похищенного. Почести найдены и определены на сколько лишь хватило любви к Германику или изобретательности: "чтобы имя его было воспето в Салиевых стихах; чтобы поставлены были курульные кресла в местах Августовых священнослужителей и над ними помещены дубовые венки; чтобы во время игр цирка его изображение из слоновой кости было несено впереди и чтобы на место Германика ни фламином, ни авгуром не назначался никто иначе как из рода Юлиев". Прибавлены арки в Риме и у берега Рейна и на Сирийской горе, Амане с надписью совершенных деяний и о том: "что принял смерть за отечество". Надгробный памятник в Антиохии, где предан сожжению; трибунал в Епидафне в том месте, где кончил жизнь. Статуй и мест, где должна быть чтима его память, не легко было бы сосчитать. Когда присуждаем был щит, замечательный по величине и отделке золотом, в числе красноречивых ораторов, в таком смысле говорил Тиберий: "необходимо сделать обыкновенный и подобный прочим. Красноречие не зависит от высокого положения человека и довольно знаменитости, если его (Германика) будут считать наравне с древними писателями". Порядок всадничий назвал клином Германика, что прежде прозывался Юниев и установил, чтобы эскадроны сопровождали его изображение в Июльские Иды. Большая часть всего этого остается и теперь, а кое-что или тотчас опущено или время изгладило.
84. Впрочем, при свежем еще горе, сестра Германика Ливия, бывшая в замужестве за Друзом, родила вместе двух младенцев мужеского пола; это явление, редкое в семействах со средствами умеренными, причинило такую радость главе государства, что не мог удержаться от похвальбы перед сенаторами: "что прежде.· никогда у Римлян у человека в таком высоком положении не родилось еще двойней". Все, даже и случайное, обращал в славу; но народу в такое время и это принесло огорчение, как будто бы приумноженный детьми Друз больше стеснил дом Германика.
85. В этом году строгими Сенатскими декретами сдержана похотливость женщин и постановлено: "чтобы телом своим не торговала та, у которой дед, отец или муж был всадник Римский". Потому что Вистилия, происходившая из семейства преторского, обнаружила перед Едилями распутную жизнь, по обычаю принятому у древних, которые полагали, что бесстыдным женщинам достаточно наказания в самом исполнении их порочного ремесла. Потребовали и от Титидия Лабеона, мужа Вистилии: "почему он при явном проступке жены не прибег к возмездию законов?" Когда он утверждал: "назначены шестьдесят дней на размышление, и еще не прошли", то найдено достаточным постановить приговор о Вистулии и она скрыта на остров Серифос. Толковали об изгнании священнодействий Египетских и Иудейских и составлено определение сенаторов: "чтобы четыре тысячи человек из сословия вольноотпущенников, зараженных этим суеверием, которые находятся в возрасте годном (для военной службы) отвезены были в Сардинию" - усмирять там разбойников, а если бы и погибли от суровости климата, то - потеря небольшая; остальные должны удалиться из Италии, если только к известному дню не оставят запрещенных обрядов".
86. После этого Цезарь доложил: "надобно взять девицу на место Оции", а она в продолжении 57 лет с величайшею святостью жизни, заведывала священнодействием весталок. Благодарил Фонтея Агриппу и Домиция Поллиона: "что предлагая своих дочерей, соревнуют один перед другим исполнить свою "обязанность перед обществом". Предпочтение отдано дочери Поллиона не вследствие чего-либо другого, как того, что мать её оставалась в одном супружестве, а Агриппа разводом бросил тень на свое семейство. Цезарь дочь его, хотя обойденную, утешил приданым, в миллион сестерциев.
87 Так как народ обвинял дороговизну хлеба, то Тиберий постановил цену хлебу, какую должен был платить покупатель "по две монеты будет он прибавлять купцам на каждую меру. Впрочем, не принял и за это названия отца отечества предложенного еще раньше и резко побранил тех, которые называли его занятия божественными и самого - господином. Вследствие этого стеснена и скользка была речь при государе, который свободы боялся, а лесть ненавидел.
88. Нахожу у писателей и сенаторов того времени: читаны в сенате письма Адгандестрия, государя Каттов, в коих обещал смерть Арминия, если только будет прислан яд для совершения убийства. Дан ответ: "не коварством и средствами тайными, но явно и вооруженною рукою народ Римский мстит своим врагам". Этою славою Тиберий приравнивал себя древним Императорам, которые воспретили употребление яда против царя Пирра и выдали. - Впрочем, Арминий, по уходе Римлян и изгнании Маробода, домогаясь царства, имел против себя свободу соотечественников и, вооружа их против себя, боролся с разнообразным счастьем, и пал вследствие коварства близких. Вне всякого сомнения освободитель Германии, он - не начатки народа Римского, но власть его в самом цвете затронул: в сражениях нерешительных, на войне не побежден; исполнил 87 лет жизни и 12 власти; воспеваем и до сих пор у диких народов; незнакомый летописям Греков, которые удивляются только тому, что их; да и у Римлян не столько известный, так как мы превозносим древнее, нелюбопытные в недавнему.
1. Агриппина с траурною урною встречена великим плачем в разных местах. - 2. Торжество похорон; встретили знатнейшие лица города. - 3. Тиберий, Августа и Антония не показываются публично. - 4. Общественная скорбь. - 5. Тиберий показал себя скупым в оказании похоронных почестей. - 6. Извиняет себя и ободряет народ. - 7. Оставлено прекращение дел. Друз уходит к Иллирским войскам. - 8. Пизон к Друзу. - 9. оттуда в Рим с бодрым духом. - 10. Вслед за тем обвинен. Глава государства отсылает дело к сенату. - 11. Отыскиваются подсудимому защитники. - 12. Тиберия речь к сенаторам. - 13. Обвинителей доводы, 14, подсудимый плохо опровергает. - 14. Против него судьи не обнаруживают большой деятельности, а народ в высшей степени враждебен. - 15. Планцина дело свое отделяет. Смерть Пизона. - 16. Сомнительно - не по приказанию ли - и завещание Тиберию. - 17. Пизон сын оправдан. Планцину простили вследствие просьб Августы. Мнения против Пизона - 18. Государь смягчает. Неблагоразумная лесть. - 19. Друз получает почести овации. Випсания умирает. - 20. Такфаринат возобновляет воину в Африке. - 21. Строгостью Апрония она подавлена. - 22. Лепида обвинена в ложных родах, прелюбодеянии, отравлении. - 23. При нерешительных действиях Тиберия осуждена. - 24. Силан исхлопотал дозволение на ссылку. - 25. Закон Папия Поппея. Доносчики. - 26. Несколько слов о законах, которые сначала были просты и немногочисленны. - 27. Потом умножились до бесконечности. - 28. Попытка их поправить. - 29. Нерон, сын Германика, получает повышения почестей, берет в супружество Юлию, дочь Друза. - 30. Смерть и похвальное слово Саллюстия и Волузия, могущество при дворе неверно. - 31. Консулами Тиберий и Друз. Замечена непочтительность молодежи. Забота о дорогах. - 32. Такфаринат производит смятение вновь. Лепид проконсул Азип. - 33. Цецина удаляет жен из провинции. - 34. Ему, с поддержкою Друза, сопротивляется Вал. Мессалин, - 35. Блез, проконсул Африки. - 36. Злоупотребление изображениями Государя. - 37. Остановлено Друзом. - 38. Обвиненные во взятках, в оскорблении величества. Движение во Фракии. - 39. Веллей подавляет. - 49. Галлия возмущается под предводительством Флора и Сакровира. - 41. Андековенов усмиряет Авиола; Турониев подавляет. - 42. Флор падает от собственной руки; конец Тревирского возмущения. - 43. Эдуев возмущает Сакровир. - 44. Поражает страхом Рим, но не Тиберия. - 45. Силий. - 46. Галлов поражает, панцирных избивает. Сакровир налагает на себя руки. - -47. Тиберий притворяется будто хочет идти в Галлию. - 48. Смерть Квирина почтена. - 49, Луторий обвинен. - 50. Защищается Лепидом. - 51. Умерщвлен в тюрьме. Сенатское определение об отложении наказания. - 52. Едили толкуют об уменьшении роскоши. Сенат это дело возлагает на главу государства. - 53. 54. Он объявляет, что пособия этому надобно ждать от времени. - 55. Мало-помалу сами собою переменятся нравы. - 56. Власть трибуна просит для Друза и 57. получает при изъявлениях лести сенаторов. - 58. Диальский фламин добивается провинции. - 59. Другие сопротивляются. Друз замечен в надменности. - 60-63. Изображение свободы. - Азили (приюты) Греческих городов сенат рассматривает и предписывает им способ устройства. - 64. Болезнь Августы. Тиберия к матери нечистосердечная любовь. - 65. Времена, зараженные гнусною лестью. - 66. К. Силан призван на суд во взятках и оскорблениях величества. - 67 от многих тесним и от самого государя и 68. Осуждается. Лесть Долабеллы. - 69. Подавляет Тиберий и смягчает мнения. - 70. Корд, Енний, Капито - подсудимые. - 71. Всадничье счастье. Право Фламиниев. - 72. Базилика Павлла, театр. - 73. Бесстыдная просьба Такфарината. - 74. Блез на него нападает, берет его брата, но войну не довершает. - 75. Смерть Салонина, Катона. - 76. Юнии и её торжественные похороны. Все это совершалось в течении трех лет в консульство
М. Валерия и М. Аврелия - Тиберия Императора в четвертый раз и Друза Нерона во второй - К. Сульпиция и К. Гатерия.
1. Нисколько не оставляя плавания зимнего морем, Агриппина приплыла к острову Корцире, лежащему напротив берегов Калабрии. Тут немного дней взяла она успокоиться духом, неумеренная в горе и не умея переносить. Между тем, услыхав о ее прибытии, каждый из близких и друзей и очень много военных, как те, которые служили при Германике, так и многие неизвестные из соседних городов, часть - считая это обязанностью в отношении к главе государства, а большинство, следуя за ними, бросились к городу Брундизию, служившему для плавателей самим скорым и верным пристанищем. И как только увидели флот издали, наполнился не только порт и ближайшие места к морю, но стены, дома и откуда только можно было видеть подальше - толпою горевавших и спрашивавших друг друга: "в молчании ли или каким-либо приветствием должны принять, когда будет выходить из судна?" И недостаточно было известно - что больше соответствовало бы времени; когда флот подошел мало-помалу, не быстрою, как обыкновенно греблею, но все было прилажено к выражению печали. После того как Агриппина вышла из судна, держа траурную урну с двумя детьми и потупив глаза - один у всех вырвался вопль, и невозможно было различать плач близких и чужих, мужчин и женщин. Только свиту Агриппинину, утомленную продолжительным горем, встретившие, еще свежие в печали, опережали. Послав две преторианские когорты, Цезарь присовокупил: "что власти Калабрии, Апулы и Кампанцы исполнят последние свои обязанности к памяти его сына". Вследствие этого прах несли на своих плечах трибуны и сотники; впереди шли неприлаженные значки, перевернутые к низу пуки; а где переходили колонии простой народ в черном одеянии, всадники в трауре, сообразно со средствами местности, жгли одежды, благовония и прочее, что обыкновенно во время похорон. Даже те, города которых находились в стороне, все таки выходили на встречу и, устраивая жертвы и алтари богам теням, слезами и восклицаниями свидетельствовали о своем горе. Друз выступил в Таррачину с братом Клавдием и детьми Германика, находившимися в городе. Консулы М. Аврелий и К. Аврелий (уже они заняли свои должности), Сенат и большая часть народа наполнили дорогу, рассеявшись и с плачем сколько кто хотел. Лести тут не было, так как все знали худо скрытую радость Тиберия о смерти Германика.
3. Тиберий и Августа удержались показаться всенародно, считая несоответствующим их величию явно проливать слезы, а может быть как бы, когда все глаза будут тщательно всматриваться в их лица, не уразумели бы их лживость. Относительно матери Антонии, ни у описывавших эти события, ни в письменном дневнике им веденном, не нахожу, чтобы она исполняла какую-нибудь видную обязанность, когда кроме Агриппины, Друза и Клавдия и прочие одной крови поименно переписаны; но или удержало ее нездоровье или дух, побежденный плачем, всю громадность горя не мог бы перенести в глазах. Всего легче я поверю, что ее удержали Тиберий и Августа, которые из дому не выходили, чтобы показать равную скорбь и что пример матери подействовал и на бабку и на дядю.
4. День, в который останки Германика вносимы были в гробницу Августа, или носил отпечаток могильной тишины или тревожим был плачем; полны городские улицы, по Марсову полю сверкали факелы. Там воины с оружием, должностные лица без признаков своего достоинства, народ по трибам, вопили: "погибло дело общественное, никакой надежды не осталось". С большею готовностью и откровенностью, чем поверил бы кто что они помнят о властвующих над ними; ничто не кольнуло Тиберия более, как усердие граждан, обнаружившееся с жаром к Агриппине; ее называли: "украшением отечества, единственною кровью Августа, последним (остатком) примером древности". Обратясь к небу и богам, молили: "потомство её оставалось бы целым и пережило бы неправедных".
5. Были, которые требовали "торжества всенародных похорон" и сравнивали: "что Август совершил почетного и великолепного относительно Друза, отца Германика; так как он сам, в крайне суровую зиму, вышел до Тичина и не отходя от тела вошел вместе в город. Окружали ложе (покойного) изображения Клавдиев и Ливиев; оплакивали его на форуме, хвалили перед рострами; собрано все, что найдено предками или придумано потомками. А Германику не досталось и обычных почестей, должных даже каждому человеку знатного рода. Конечно тело, вследствие огромного расстояния дорог, в чужой земле как только можно было сожжено; но справедливо было бы потом приложить еще больше почестей, когда сначала судьба в них отказала. Братья встретили только на расстоянии езды одного дня, а дядя даже и до ворот, и то не вышел на встречу. Где же эти старинные обычаи предков? Поставленное перед ложем изображение, стихи, внушенные воспоминанием о его доблестях, и похвалы, и слезы, как возбуждения скорби?" Известно это было Тиберию и чтобы подавить речи народные, внушал эдиктом: "много знаменитых Римлян приняли смерть за отечество; но никто не был прославлен до такой степени живою скорбью. Все это очень хорошо и для него и для других, если только приложена будет умеренность. Не одно и тоже прилично людям, стоящим во главе государства и народу властителю (императору), что простым семействам или обществам. Еще свежей печали приличен был плачь и утешение в самом горе; но пора уже обратить дух к ободрению, как некогда божественный Юлий, утратив единственную дочь, как божественный Август когда у него исторгнуты были внуки, прогнали же прочь печаль. Вовсе не нужно примеров более древних: сколько раз народ Римский с твердостью переносил потери войск, гибель вождей, совершенную утрату знаменитых родов. Правители смертны, государство вечно, а потому пусть возьмутся за свои обыкновенные занятия, а - так как подходило время смотреть Магалезские игры - то и за самые удовольствия".
7. Тут окончилось прекращение дел и каждый принялся за свои занятия. Друз отправился к Иллирским войскам; умы всех были на стороже в надежде скорого отмщения Пизону; раздавались частые жалобы: "что он между тем странствуя по "веселым местам Азии и Ахайи, надменным и коварным промедлением старается уничтожить доказательства своих преступлений". Так сделалось общеизвестным: "что посланная Кн. Сентием, как я выше сказал, знаменитая отравительница Мартина погибла в Брундизие внезапною смертью; яд оказался скрытым у нее в волосах и на теле не оказалось никаких признаков, чтобы она сама себе причинила смерть". А. Пизон, послав вперед в Рим сына и дав поручения, какими он должен был смягчить главу государства, отправился к Друзу; он надеялся, что его он будет иметь к себе не столько ожесточенного вследствие гибели брата, сколько более расположенного вследствие удаления соперника. Тиберий, чтобы тем доказать беспристрастие суда, приняв ласково молодого человека, обращается с ним с щедростью, какую обыкновенно употреблял относительно сыновей знатных семейств. Друз отвечал Пизону: "если была бы правда в том, в чем его упрекают, то место его в скорби было бы главнейшее, но предпочитает он считать это ложным и пустым и смерть Германика не обращать кому-либо в пагубу". Это он говорил явно и избегая какой-либо таинственности. Да и не было сомнения, что так было предписано и Тиберием, так как юноша обыкновенно простой и не хитрый Действовал тут с искусством старика.
9. Пизон, переправясь через Далматское море и оставив суда у Анконы через Пицен, а потом Фламенскою дорогою, настигает легион, который был веден из Паннонии в город, а потом на караулы в Африку. Много толков было о том обстоятельстве: "что он дорогою во время движения часто показывался воинам". От Нарнии, избегая подозрений или вследствие того что люди робкие обыкновенно не знают на что решиться, спустился по Нару, а потом по Тибру и усилил раздражение народа, пристав с кораблем к могиле Цезарей. Днем, когда на берегу было много людей, и сам среди большой толпы клиентов, Планцина. окруженная женщинами - выступали с веселыми лицами. К обстоятельствам, увеличивавшим негодование, принадлежало и то, что дом Пизона, возвышавшийся над форумом, был украшен как на праздник, готовилось торжество и пиршество и вследствие знаменитости места - ничего не могло оставаться втайне.
10. На другой день Фульциний Трио заявил у консулов требование к Пизону. С другой стороны Вителлий, Вераний и прочие из свиты Германика, домогались: "нет тут никакого дела Триону; да и они не обвинителями, но в качестве свидетелей и доказчиков событий передадут поручения Германика". Он, опустив донос этого дела, добился позволения обвинять его прежнюю жизнь и сенаторы просили государя, чтобы он принял на себя дознание. И подсудимый не уклонялся от этого, опасаясь расположения умов народа и сенаторов. Напротив: "Тиберий достаточно силен, чтобы пренебречь слухами; да и связан он соучастием матери. Один судья легче разберет истину и то, что растолковано в дурную сторону, ненависть же и не доброжелательство преобладают у большинства". Тиберий сознавал всю тягость дознания и то, какими толками терзали его собственную добрую славу. А потому, допустив немногих приближенных, выслушивает угрозы обвинителей, а с другой стороны мольбы - и дело нетронутым возлагает на сенат. Между тем Друз, возвратясь из Иллирика, хотя сенаторы и положили: "за принятие Маробода и дела совершенные в предшествующее лето, войти ему в город с почестями овации" - отлагая почесть, вошел так. После этого подсудимый просил себе защитниками Л. Аррунция, Т. Виниция, Азиния Галла, Эзернина Марцелла и Секс. Помпея, но они отказывались под разными предлогами и явились защитниками М. Лепид, Л. Пизон и Ливиней Регул. Внимание всех граждан было возбуждено: "какая верность у друзей Германика, какая самоуверенность в подсудимом! Достаточно ли Тиберий сдерживает и подавляет то, что чувствует?" К этому более чем к чему-либо другому внимательный народ, относительно главы государства позволил себе более тайных толков или многознаменательного молчания.
12. В день собрания сената Цезарь сказал речь, обдумав в каком расположении духа: Пизон был легатом и другом его отца, а им дан в помощники Германику, по внушению Сената, для управления делами Востока. Там наглостью и соперничеством ожесточил юношу и предлежит беспристрастным настроением умов разобрать - радовался ли только он его кончине или Германик погиб жертвою злодейства. Так как если Пизон, будучи легатом, нарушил пределы своих обязанностей, нарушил долг повиновения к Императору, если смерть его, а мое горе служило для него предметом радости, возненавижу его, устраню от моего дома, но не буду силою государя мстить за частные неудовольствия. А если откроется преступление, которое должно быть отомщено хотя бы касалось убийства какого бы то ни было гражданина; то себе, и детям Германика, и нам родителям доставите праведное утешение. Вместе то имейте в виду, что Пизон обращался с войском как возмутитель и бунтовщик; искательством старался он приобрести расположение воинов; с оружием в руках домогался приобрести назад провинцию. Но может быть это ложно и в преувеличенном виде представили обвинители; на их излишнее усердие, справедливо негодую. К чему например шло - обнажать тело, допускать его быть предметом праздного зрелища для черни, распустить и между чужеземцами слух, что он погиб жертвою яда, если все это еще не верно и должно быть предметом исследования? Оплакиваю моего сына и всегда буду оплакивать; но не воспрепятствую подсудимому - представить все, что может обнаружить его невинность или обнаружить в чем даже мог быть несправедлив Германик. Да и вас умоляю, чтобы вы в этом деле потому только, что оно связано с моею скорбью, предложенные обвинения не приняли за доказанные. Защитники, которых ему дали или узы крови, или доверие к нему - помогите находящемуся в опасности, на сколько у кого достанет силы красноречия и заботы. Такой же труд, такое же постоянство убеждаю иметь и обвинителей. Только то сделаем мы для Германика помимо законов, что исследование о его смерти будет производиться в сенате, а не на форуме и сенаторами, а не (простыми) судьями. Во всем остальном должна быть употреблена одинаковая умеренность. Пусть никто не видит ни слез Друза, ни моей печали и вообще того, что против нас вымышляют ложного".
13. За тем назначен двухдневный срок для представления обвинений и чтобы через промежуток времени в шесть дней, обвиненный мог защищаться в продолжении трех дней. Тут Фульциний начинает старое и пустое: "с надменностью и корыстолюбием управлял он Испаниею". И доказанное это не могло обратиться во вред подсудимому, если в недавнем оправдается, а в случае если бы он был в этом, защищен, не могло бы послужить к его оправданию, если он будет связан более значительными преступлениями. После него Сервей, Вераний и Вителлий. с одинаковым старанием, а Вителлий с большим красноречием ставили в вину подсудимому: "из ненависти к Германику и желания переворотов, Пизон - большинство простых воинов своеволием и обидами союзников до того испортил, что от самых, что ни есть худших, получил название: отца легионов. Напротив, ко всем лучшим людям, в особенности сопровождавшим Германика и его друзей, был свиреп; наконец его самого извел заклинаниями и ядом; это послужило ему и Планцине, - к священнодействиям и нечестивым приношениям жертв. Взялся он за оружие против государства и для того, чтобы явиться подсудимым, побежден в сражении". Защита в прочих отношениях была робка; невозможно было отвергать ни ухаживания за воинами, ни того что провинция отдана была на жертву самым дурным людям, ни даже ругательства против императора; только в одном обвинении он, по-видимому, оправдался. Да и обвинители не слишком на этом настаивали, уличая его, будто бы он на пиршестве Германика, возлежа выше его, своими руками испортил пищу. Нелепым казалось, - чтобы Пизон дерзнул на это среди чужих рабов и в виду стольких бывших там и перед самим Германиком. Подсудимый предлагал всю свою прислугу и требовал исполнителей на пытку. Но судьи по разным причинам были неумолимы: Цезарь - за войну нанесенную провинции; сенат - не мог вполне поверить, чтобы смерть Германика не сопровождалась коварством.[1]... написали требуя; но это отвергли и Тиберий, и Пизон. Перед зданием сената раздавались голоса народа: "если Пизон ускользнет от мнения сенаторов, то они наложат на него руки". Изображения Пизона влекли в Гемонии и разорвали бы - если бы, по приказанию главы государства, не были они защищены и поставлены на место. Вследствие этого Пизон уведен в закрытых носилках трибуном преторианской когорты; разные слухи были - сопровождает ли это его страж безопасности, или исполнитель смертного приговора.
15. Такая же была не любовь к Планцине, но больше к ней милости и потому считалось сомнительным - насколько Цезарю относительно её была воля. И сама, пока еще надежды Пизона были ни в ту, ни в другую сторону; обещала "что она разделит его участь какая бы она ни была и, если к тому дело пойдет, будет товарищем его гибели". Но когда тайными просьбами Августы исхлопотала себе прощение, мало-помалу начала удаляться от мужа и разделять свою защиту от его. Подсудимый понял в этом признак своей гибели, колебался - не сделать ли последнюю попытку; по убеждению сыновей, укрепляется духом и снова входит в сенат. Снес он возобновление обвинения, неприязненные голоса сенаторов, все против него враждебное и неумолимое, но ничем так неустрашен как видя Тиберия без сострадания, без гнева, замкнутого как бы упорством, чтобы не дать места прорваться какому-либо чувству. Будучи отнесен домой, как бы придумывая защиту к следующему дню, немного написал, запечатал и передал вольноотпущеннику. Затем исполняет он обычную заботу относительно отдохновения тела, много уже ночи прошло, когда по выходе жены из спальни, велел затворить дверь и на рассвете найден с проколотым горлом, а меч лежал на земле.
16. Помню, слышал я от стариков - не раз видали в руках Пизона книжечку, которую он сам не пускал в общее известие; но друзья его говорили: "содержит она письма Тиберия и поручения относительно Германика и имел было он намерение - изложить это перед сенаторами и уличить главу государства, не будь он обманут Сеяном ложными обещаниями; да и не сам собою погиб он, но впущен был убийца". Ни того, ни другого утверждать не стану; но и не должен был скрыть рассказанное теми, которых жизнь продлилась до нашей молодости. Цезарь с лицом, принявшим выражение печали, жаловался перед сенатом, что "такая смерть имела целью возбудить негодование против него" и частными вопросами допытывался: "как Пизон провел последний день и ночь". А он по большей части умно, а кое-что и необдуманно отвечал - прочел последнюю волю Пизона, выраженную почти в такой форме: "подавленный заговором врагов моих и тяжестью лживого обвинения, насколько нигде нет места ни истине ни моей невинности, свидетельствуюсь богами бессмертными что жил я, Цезарь, верным к тебе и с таким же чувством благоговения к твоей матери. И вас умоляю, подумайте о моих детях. Из них Кн. Пизон нисколько не был участником моего жребия, все это время оставаясь в городе. М. Пизон отсоветовал мне возвращаться в Сирию; и за чем лучше я не уступил сыну юноше чем, он старику отцу? И тем усерднее прошу, чтобы он невинный не поплатился за мои дурные поступки. Сорока пяти летнею службою, удостоенный когда-то отцом твоим божественным Августом быть товарищем консульства, твоею прежнею дружбою - и никогда уже после этого не буду тебе докучать просьбами, - умоляю о спасении несчастного сына".
17. О Планцине ничего не прибавил. После этого Тиберий очистил юношу от обвинения в междоусобной войне: "сын не мог уклониться от приказаний отца" и вместе сострадал над знатностью дома и над тяжким несчастьем с самим Пизоном, как бы оно ни было заслужено. За Планцину говорил он со стыдом и против совести, ссылаясь на просьбы матери; а на нее то преимущественно и раздавались тайные жалобы всех лучших людей: "так это долг бабушки - убийцу внука видеть, приговаривать, исторгать у сената! Что законы требуют за всех граждан, одному Германику не досталось! Вителлия и Верания голоса оплакали Цезаря, а Планцина нашла себе защиту в Императоре и Августе. Конечно теперь она - яд и искусство, имевшее уже такое удачное приложение к делу обратит на Агриппину, на детей её и насытит примерную бабку и дядю кровью несчастнейшего семейства". Затем истрачены еще два дня под видом следствия. Тиберий приставал к детям Пизона, чтобы они защищали мать. И после того как наперерыв говорили обвинители и свидетели, а никто не давал ответа, увеличивалось более сожаление, чем недоброжелательство. Первый спрошен о мнении Аврелий Котта, консул (потому что при докладе Цезаря, и должностные лица исполняли эту обязанность) он полагал: "имя Пизона изгладить из общественных памятников; часть имущества назначить в публичную продажу, часть отдать сыну Кн. Пизону, но чтобы он переменил прозвание. М. Пизона, лишить сана, дать ему десять миллионов сестерциев и сослать на десять лет, а Планцине даровать безнаказанность по просьбе Августы". В этом мнении многое смягчено Государем: "из общественных памятников не должно быть изглажено имя Пизона, когда там остаются имена М. Антония, нанесшего войну отечеству, Юлия Антония, учинившего насилие в доме Августа". И М. Пизона избавил от потери чести и отдал ему отцовское достояние; довольно твердый, как не раз уже я заметил против денежных соблазнов, а в то время был еще милостивее вследствие стыда в оправдании Планцины. Он же (Тиберий) воспротивился, когда подали мнения Валерий Мессалин - чтобы поставлена была золотая статуя в храме Марса Мстителя, а Цецина Север - чтобы воздвигнут был жертвенник мщению. Он говорил: "все это посвящается за внешние победы; домашние же бедствия надобно прикрывать печалью". Прибавил Мессалин: "Тиберию. Августе, Агриппине и Друзу надобно высказать благодарность за отмщение Германика", а о Клавдие не упомянул. Мессалина Л. Аспренас перед сенатом спросил: "с умыслом ли пропустил?" и уже тут только приписано имя Клавдия. А я чем более обдумываю как то, что делалось в старину, так и то что теперь делается, тем более замечаю во всех делах человеческих забавного. И по слуху, и по известности, и по уважению скорее все назначались для власти кроме именно того, кого судьба припрятывала тайно как будущего главу государства.
19. Немного дней спустя, Цезарь предложил сенату: "Вителлию, Веранию и Сервею дать священство. Фульцинию обещая свое содействие к почестям, внушил, чтобы он красноречие не портил резкостью. Таков был конец мщения за смерть Германика, которая послужила предметом разнообразных толков не только для людей тогда живших, но и во времена последующие; так самые значительные события бывают сомнительными вследствие того, что иные каким бы то ни было образом услышанное считают за достоверное; другие самую истину обращают в противное; а в потомство переходит и то, и другое. - Друз, выйдя за город для повторения гадании, вслед за тем вошел с почестями овации. Немного дней спустя кончила жизнь Випсания, его мать, одна изо всех детей Агриппы смертью покойною; а прочие или погибли явно мечом или как полагали - ядом и голодом.
20. В этом же году Такфаринат, о котором я упоминал, что он в предшествовавшее лето разбит Камиллом, возобновляет войну в Африке сначала неопределенными набегами и опустошениями, по быстроте движения остававшимися безнаказанными; потом стал уничтожать целые деревни, увлекать большую добычу. Наконец, недалеко от реки Пагида, окружил когорту Римскую. Над укреплением начальствовал Декрий, человек деятельный, опытный на войне; такую осаду считал он позором. Он сделал увещание воинам - чтобы они в открытом месте дали возможность сражения - перед лагерем устраивает боевую линию. Первым натиском сбита когорта и Декрий быстро среди летящих стрел бросается на встречу бегущих, ругает значконосцев - "что воины Римские обращают тыл перед нестройными толпами беглецов". Тут он получает раны и хотя с проколотым глазом, но все обращает лицо прямо к неприятелю; и битву не покинул, пока не упал, оставленный своими.
21. Когда узнал Л. Апроний, преемник Камилла, более озабоченный позором своих, чем славою неприятелей, вследствие преступления редкого и в то время и по старой памяти, десятого человека из бесславной когорты, жребием назначенного, умерщвляет под палками. И эта строгость сделала такую пользу, что отряд ветеранов, числом не более пятисот, разбил те же Такфаринатовы войска, когда они напали на укрепление называемое Тала. В этом сражении Руф Гельвий, простой воин, совершил подвиг спасения гражданина и получил от Апрония в подарок ожерелье и копье. Цезарь прибавил гражданский венок (civica corona); он скорее жаловался, чем оскорблен был, что и его не дал Апроний по праву Проконсула. А Такфаринат - так как Нумиды были устрашены и не хотели иметь дела с укреплениями, раздробляет войну; при наступлении он удалялся, опять являлся в тылу и пока дикарь действовал таким образом, безнаказанно издевался над Римлянами, утомленными бесплодными поисками. А когда он свернул в места приморские, то, будучи связан добычею, оставался в постоянных лагерях; посланный отцом Апроний Цезиан с конницею и вспомогательными когортами, к которым он прибавил самых ловких воинов из легионов - дал удачное сражение против Нумидов и прогнал их в пустынные места.
22. А в Риме на Лепиду - у нее сверх славы (происхождения от Эмилиев), были прадедами Л. Сулла и Кн. Помпей, последовал донос - что она притворилась родившею от П. Квирина богатого и безродного. Присоединяли к этому прелюбодеяния, отравления и что чрез Халдеев делались расспросы относительно дома Цезарей; подсудимую защищал брат Манлий Лепид. Квирин и после данного развода все еще неприязненный, только прибавлял сожаления к женщине, как ни была она худо ославлена и виновна. В исследовании этого дела не легко было бы кому-нибудь узнать истинный образ мыслей государя, до того он разнообразно действовал, перемешивая признаки то раздражения, то кротости. Сначала он упрашивал сенат: обвинение в оскорблении величества не принимать в соображение. А вслед за тем М. Сервилия из бывших консулов и других свидетелей склонил высказать то, что как будто бы хотел смолчать. Он же рабов Лепиды, когда она содержалась под военною стражей, перевел к консулам и не допустил, чтобы с пыткою расспрашивали о том, что касалось его дома. Друза, назначенного консула, изъял от обязанности. - первому говорить мнение. Одни считали это гражданскою доблестью. чтобы других не поставить в необходимость соглашаться. Некоторые относили к жестокости: "не уступил бы он иначе, как с обязанностью осудить".
23. Лепида - в дни игр, которые наступили во время расследования, войдя в театр вместе с знатными женщинами, с горькими воплями называя предков своих и самого Помпея, а его памятники и изображения находились в виду, вызвала такое сострадание, что, разливаясь слезами в криках, желали всего худшего и ненавистного Квирину, которому уже старику "безродному самого темного происхождения дана, назначенная когда-то в супруги Л. Цезарю и в невестки божественному Августу". Потом пыткою рабов открыты преступления и принято мнение Рубеллия Блонда, который устранял ее от огня и воды. С ним согласился Друз, хотя другие более снисходительные подавали мнения. Вслед за тем для Скавра, имевшего от неё дочь, сделано - чтобы имение её не было назначено в публичную продажу. Тут только открыл Тиберий: "узнал он даже от рабов П. Квирина --- что Лепида покущалась и на него ядом". Несчастьям знатных домов (утративших в непродолжительное время Кальпурния Пизона, Эмилия Лепида) послужило утешением возвращение Д. Силана семейству Юниев. В немногих словах припомню то, что с ним случилось. На сколько имело силы счастье Августа в общественном деле, на столько в его доме оно было неблагополучно, вследствие бесстыдства дочери и внуки; их он изгнал из Рима, а соучастников в преступлении наказал или смертью, или ссылкою. Вине, весьма обыкновенной между мужчинами и женщинами, придавал тяжкое название оскорбления религии и насилия величеству и выходил за пределы снисходительности предков и своих собственных законов. Но других участь, а также и прочее того времени, сохраню для памяти, если довершив то, что я вознамерился, протяну жизнь для больших забот. Д. Силан, соблазнитель внучки Августа, хотя строгость к нему не перешла бы за пределы устранения от дружбы Цезаря, понял за указание ему ссылку и только уже в правление Тиберия, дерзнул умолять сенат и государя через сильное влияние брата своего, М. Силана, который отличался и знатностью рода и красноречием. Но Тиберий, когда Силан благодарил, перед сенаторами, дал ответ: "и он со своей стороны радуется, что брат его вернулся из отдаленного странствования; и по праву это дозволено, так как он не был изгнан ни сенатским определением, ни законом, но, впрочем, у него всецелым осталось отцовское раздражение и возвращением Силана не уничтожено то, чего хотел Август". После того Силан находился в городе (Риме), но почестей никаких не получал.
25. Потом доложил о смягчении закона Папия Поппея, утвержденного Августом уже в преклонных летах, после Юльских проектов, с целью вызвать наказания холостяков, и усилить средства казначейства. Но последствием его не было усиления числа браков и воспитания детей, а одиночество преобладало. Впрочем, увеличивалось число лиц, находившихся в опасности, так как всякий дом мог пострадать от толкований доносчиков. И как прежде преступления, так теперь законы стали в тягость. Это обстоятельство внушает глубже вникнуть в начала права и в то, каким образом достигли мы до такого бесконечного множества и разнообразия законов.
26. Люди отдаленной древности, не имея еще никаких дурных страстей, проводили жизнь беспорочно, без преступлений, а потому без необходимости наказаний или мер обуздания. Да, не было надобности в наградах, так как честного добивался каждый по своим наклонностям. И где не было стремлений вне нравственности, нечего было запрещать страхом. Но с утратою равенства - место скромности и стыда заступили честолюбие и насилие. Появилась страсть к господству и на веки осталась у многих народов. Некоторые тотчас или после того, как цари им надоели, предпочли законы. Сначала они, по необразованности еще людей, были просты. Преимущественно были в славе законы Кретийцев, написанные Миносом, Спартанцев - Ликургом и вслед затем Афинян уже более обработанные и многочисленные - Солоном. Нами Ромул управлял как только ему хотелось; потом Нума связал народ религиею и божественным правом. Кое-что придумано Туллом и Анком, но Сервий Туллий был главным установителем законов, которым должны были повиноваться и цари.
27. С изгнанием Тарквиния противу домогательств патрициев народ многое приготовил в защиту свободы и для утверждения согласия. Избраны децемвиры и сводом всего, что где-либо нашлось лучшего, составлены двенадцать таблиц - венец истинного права. Затем после давали законы, хотя иногда и на злодеев вследствие преступления, но чаще вследствие раздоров между сословиями и домогательства недозволенных почестей или для изгнания людей знаменитых и других дурных побуждений, насилием введены. Отсюда Гракхи и Сатурнины, возмутители черни и не меньше щедрый именем сената Друз; союзники подкупленные надеждами или проведенные вмешательством. Даже в войну Итальянскую, вслед за тем междоусобную, не опущено того, чтобы утвердить много разнообразного, пока Л. Сулла диктатор, уничтожив и изменив прежнее, а еще больше прибавив, приготовил отдых этому делу, но не надолго; тотчас возмутительными предложениями Лепида и немного после - трибунам возвращен произвол, куда ни захотят увлекать народ. И уже не только в том, что касалось общества, но и относительно отдельных личностей сделаны распоряжения и при высшей степени испорченности общества всего более законов.
28. Тут Кн. Помпей, в третий раз консул избранный для исправления нравов, сделался более в тягость старанием помочь, чем были тяжки самые порочные действия, своих же законов вместе и творец и нарушитель, что защищал оружием, оружием же утратил. Вследствие этого постоянные, в течение двадцати лет, несогласия: ни нравственности, ни права. Самые возмутительные поступки оставались безнаказанными, а много честных служили к гибели. Наконец в шестое консульство Цезарь Август, обеспеченный во власти, уничтожил, что бывши триумвиром установил и дал права, которыми мы должны пользоваться мирно под властью государя. Вследствие этого строже стали обязанности, приданы стражи и законом Папия Поппея побуждены наградами, так что если права родителей теряли силу, то место их заступал как бы общий отец - народ. Но и глубже проникали; город, Италию и где только были граждане касались их; многих состояния совершенно разорены и ужасом грозили всем, если бы не Тиберий: чтобы помочь горю, он по жребию назначил пять бывших консулов, пять бывших преторов и столько же из остального сената; они облегчили большую часть обязательств закона, что и послужило в настоящем некоторым облегчением.
29. В это же время Нерона, из детей Германика, уже вступившего в юношеский возраст, представил сенаторам и, не без смеха слушателей, просил: "освободить его от обязанности домогаться Vigintiviratus[2] и пятью годами ранее, чем следует по законам, дозволить просить Квестуры. Приводил в пример - ему и брату определено то же самое по просьбе Августа. Не усомнился бы я, что уже в то время находились люди, которые тайно издевались над подобными просьбами и, впрочем, это были первые ступени возвышения Цезарей. Более в глазах был еще обычай старины и пасынкам с отчимом не так тесна была связь родственная, как деда относительно внука. Присоединяется первосвященство и в какой первой день вступил он на общественную площадь (forum) - congiarium, подарок, простому народу, который сильно радовался, видя потомство Германика уже возмужалым. Радость еще увеличилась вследствие бракосочетания Нерона и Юлии, дочери Друза. И как это встречено благоприятными толками, так принято с неприятным чувством, что сыну Клавдия тестем назначен Сеян. Казалось оскверняющим знатность семейства и через меру возвышающим Сеяна, уже подозреваемого в честолюбивых надеждах.
30. В конце года распростились с жизнью знаменитые люди Л. Волузий и Саллюстий Крисп. У Волузия старинный род, не выходивший, впрочем, далее преторства, а сам внес консульство и со властью цензора, он занимался избранием декурий всадников и был первым собирателем богатств, которыми этот дом необъятно усилился. Криспа, родившегося во всадническом сословии, К. Саллюстий, знаменитый писатель истории Римской, внука сестры, принял в свою фамилию. А тот, хотя и готов был ему доступ к получению почестей, соревнуя Меценату, не имея достоинства сенаторского, превзошел могуществом многих увенчанных триумфом и бывших консулов, отличался от обычая древних опрятностью и заботливостью о своей наружности; вследствие избытка и богатства - ближе к роскоши; впрочем, обладал он силою духа, достаточною для самых значительных дел и тем деятельнее, чем больше показывал сонливости и лени. А потому и когда Меценат был еще не тронут - ближайший, а вслед за тем был главным, на ком опирались тайны императоров, - знал он об убиении Постумия Агриппы в преклонном возрасте; более, по-видимому, был в дружбе государя, чем пользовался силою - то же случилось и с Меценатом. Такова уже участь власти, редко вечной - пресыщение ли овладевает теми ли, что уже все дали, что можно, или другими, когда уже не осталось ничего более желать.
31. Последовало четвертое Тиберия и Друза второе консульство, знаменитое сотовариществом отца и сына; за два года перед тем Германику с Тиберием была таже почесть, и для дяди не веселая и не представляла такой родственной связи. В начале этого года Тиберий как будто для поправления здоровья, удалился в Кампанию, мало-помалу обдумывая долговременное и постоянное отсутствие, или для того чтобы, с удалением отца, Друз один исполнял обязанности консульства. Случилось, что обстоятельство, само по себе ничтожное, обратясь в размеры значительного состязания, подало молодому человеку повод приобрести расположение. Домиций Корбулон, исполнявший должность претора, жаловался перед сенатом на Л. Суллу, благородного юношу, что он ему во время гладиаторских зрелищ не уступил места. За Корбулона были: лета, отеческий обычай, сочувствие стариков. Напротив Мамерк Скавр и Л. Аррунций и другие близкие поддерживали Суллу. Состязались речами и припоминаемы были примеры предков, которые непочтительность молодежи строгими декретами заклеймили. Пока Друз не изложил того, что могло успокоить умы и Корбулону оказано удовлетворение Мамерком; он вместе и дядя и отчим Суллы, был из ораторов того времени самым плодовитым. Тот же Корбулон, объявляя во всеуслышание - что большая часть дорог в Италии вследствие обмана содержателей и беззаботности должностных лиц, сделались непроходимыми и как бы прерванными, принял на себя охотно исполнение этого дела. И это не столько принесло пользы обществу, сколько было гибельно для многих, на деньги и добрую славу которых с жестокостью употребил он осуждения и продажи с аукциона.
32. Немного спустя Тиберий в посланных к сенату письмах уведомлял его: "взволнована опять Африка набегом Такфарината и по обсуждению сенаторами необходимо избрать за консула человека опытного в военном деле, сильного телом и которого достало бы на войну. - Секст Помпей, получив повод высказать свою ненависть к М. Лепиду, обвинял его как недеятельного, нищего, в позор его предкам и что его за это надо устранить по жребию и от Азии. Сенат противоречил: "Лепид больше смирен чем недеятелен; стесненные обстоятельства наследовал он от отца и поддержал свое благородство безупречно, что и должно быть обращено ему в честь, а не в позор". А потому он послан в Азию. И относительно Африки определено: "Цезарю предоставить избрание - кому ее поручить".
33. Тут же Север подал мнение: "чтобы должностному лицу, которому достанется провинция, не сопутствовала жена". Предварительно он подробно излагал: "с женою живет он в согласии и она родила ему шесть человек детей и он, что хочет применить к общему делу, соблюл и дома, удержав жену в Италии, между тем как сам по многим провинциям исполнил сорок лет службы. Не даром и в старину было постановление, чтобы женщин не таскать с собою к союзникам и чужестранным народам. В присутствии женщин, есть кое-что вносящее в мирное время роскошь, в военное - опасения и движение Римского войска уподобляют нашествию народов диких. Пол не только слабый и к трудам неспособный, но если только дашь волю - жестокий, честолюбивый, жадный к власти. Ходит (женщина) среди воинов, имеет под рукою сотников: недавно женщина стояла в главе упражнения когорт, маневра легионов. Пусть сообразят - всякой раз как кто-либо обвиняется во взятках, большая часть обвинений падает на жену. К ним тотчас льнет все что ни есть худшего в провинции. Они берут на себя дела, ведут их; двух лиц выходов ждут с подобострастием; две главных квартиры. А приказания женщин более резки и неудобны. Они, некогда связанные Оппиевым и другими законами, теперь разорвав все узы - будут управлять делами гражданскими, а скоро и войском".
34. Это все выслушано было с одобрением немногими; большинство старалось помешать: "и не доложено об этом деле, да и Цецина плохой цензор в таком важном вопросе". Затем Валерий Мессалин; отец его был Мессала, было в нем подобие отеческого красноречия, отвечал так: "многое в старину суровое переменено на лучшее и более приятное. И теперь, не как прежде, город наш не находится в облежании врагов, и провинции уже более не неприязненны и немногое делается как уступка необходимостям женщин, что не может быть в тягость домам самих мужей, а не только союзников, остальное - общее с мужем и нет в этом никакой помехи миру. Конечно на войну надобно идти совершенно готовому; но по возвращении с трудов - что же приличнее, как не ласки жены? Но некоторые сделались причастны корыстолюбию и честолюбию! Что же? Разве сами сановники не подвержены многим и разнообразным дурным страстям? Но ведь нельзя же вследствие этого никого не посылать в провинции. Мужья часто подвергаются вредному влиянию женщин; ну, а все холостяки беспорочны? Приняты некогда Оппиевы законы, - того требовало положение государства. Потом сделаны уступки и смягчения, потому что так признано полезным. Тщетно нашу же недеятельность будем взваливать на других. Муж в том виновен, если жена выходит из границ умеренности. Да и вследствие слабости характера того или другого, неужели необходимо сделать зло мужьям, лишив их самых верных сотоварищей в счастье и несчастье? При том же пол, от природы слабый, предоставляется сам себе на жертву собственной роскоши и пожеланий других. С трудом остаются брачные связи невредимыми и при постоянном присмотре. Что же будет, если в течении разлуки многих лет в роде развода, они ослабнут. Так они, предупреждая порочные действия в других местах, должны же иметь в памяти то, что делается дурного и в самом Риме". Немногое присоединил Друз о своем браке: "Государям часто бывает необходимо посещать самые отдаленные места Империи. Сколько раз божественный Август странствовал по Востоку и Западу в сопровождении Ливии'? Да и он ездил в Иллирик, и если необходимо будет, отправиться к другим народам, то, не со всем равнодушно перенес бы он, если бы пришлось ему разлетаться с обожаемою женою, родительницею стольких общих детей". Таким образом мнение Цецины осталось втуне. И в день следующего собрания сената, Тиберий, письмами косвенно упрекнув сенаторов, что "всю заботу дел сбрасывают на государя", назначил М. Лепида и Юния и из них должен быть выбран проконсул Африки. Тогда выслушаны слова того и другого. Весьма усильно отговаривался Лепид, ссылаясь на телесное нездоровье, возраст детей, невесту дочь. Понятно было и то, о чем он умалчивал - что Блез родня (дядя) Сеяна, а потому сильнее. Отвечал и Блез, показывая вид будто отказывается, но не с таким упорством и сочувствие льстецов его не поддерживало (в отказе).
36. Вследствие этого обнаружено то, что прикрывалось задушевными жалобами многих. Распространялась каждому самому дурному человеку полная свобода - безнаказанно возбуждать против людей хороших порицания и ненависть, схватив изображение Цезаря. Даже вольноотпущенники и рабы, против хозяина или господина возвышали голос, руки - сами внушали страх. А потому сенатор Е. Цестий высказывал: "конечно государи наподобие богов; но и боги слушают просьбы молельщиков только справедливые, и никто не ищет убежища в Капитолие или других храмах города, чтобы там находить защиту в преступных действиях. Отменены законы и в конец уничтожены, когда на форуме, на пороге сенатского здания, Анния Руффила, которую перед судьбою обвинил бы он в обмане, осыпала его бранью и угрозами и не дерзает он применить правосудие вследствие противопоставленного изображения Императора". В этом роде другие, некоторые и еще хуже - высказывали кругом ропот; молили Друза "подать пример отмщения", пока он ее приведенную и уличенную не приказал держать под общественною стражей.
37. И. Консидий Экв и Целий Курсор, всадники Римские за то, что вымышленными обвинениями в оскорблении величества - коснулись претора Магия Цецилиана, наказаны декретом Сената, по распоряжению государя. То и другое обращалось в похвалу Друза: "им, обращающимся в городе в собраниях и беседах людей, смягчаются тайные (действия) отца. И вследствие этого самая роскошь в юноше не так не нравилась: "пусть лучше он имеет, такое направление: день проводит в выходах, ночь в пиршествах, чем один, не прельщаемый никакими наслаждениями, предается грустной наблюдательности и попечениям о зле".
38. И Тиберий, и обвинители не утомлялись. Анхарий Приск потребовал на суд во взятках Цезия Корда, проконсула Крита, прибавив обвинение оскорбления величества, а оно в то время было дополнением всех обвинений. Цезарь - Антистия Ветера, из значительнейших лиц Македонии, - оправданного в прелюбодеянии, побранив судей, снова вызвал на суд оправдываться в оскорблении величества, как возмутителя, соучастника замыслов Рескупориса в то время, когда он умертвив Котия, замышлял против нас войну. А потому: "обвиненному не велено давать ни огня, ни воды, и прибавлено, чтобы его содержать на острове, не прилежащем ни к Фракии, ни к Македонии". Так как Фракия - где власть была разделена между Реметалком и детьми Котия, у которых по их малолетству был опекуном Требеллиен Руф, к нам еще непривычная, была жертвою раздоров, обвиняя не меньше Реметалка, как и Требеллиена в том, что он дает безнаказанно обижать соотечественников. Целеты, Одрузы и Дии, сильные народы, взялись за оружие, с вождями различными, но равными между собою незначительностью происхождения. Что и было причиною, что война не приняла больших размеров. Одни вносят· смуту в настоящее положение дел, другие переходят гору Гем, чтобы вызвать и отдаленные народы. Большая часть и по-лучше устроенные осаждают царя и город Филиппополис, поставленный Филиппом Македонским.
39. Когда об этом узнал и Веллей (а он начальствовал над ближайшим войском)... послал всадников и легковооруженных воинов когорт на тех, которые блуждали, отыскивая добычу или содействие. Сам повел всю силу пехоты для снятия осады. Все вместе совершено с успехом; грабители истреблены, а между осаждающими начались несогласия, царь сделал удачную вылазку, а тут прибыл и легион. Да и не соответствовало бы название битвы или сражения, в котором избиты полу-вооруженные бродяги без пролития капли нашей крови.
40. В этом году города Галлий начали возмущение вследствие значительности долгов. Главный возбудитель его. был у Треверов - Юлий Флор, у Эдуев - Юлий Сакровир. И тот, и другой могли похвалиться знатностью рода и хорошими действиями предков и, вследствие этого, дано когда-то Римское гражданство, еще тогда, когда это было редким и только наградою за добродетели. Они, тайно сговорясь - пригласив людей, что ни самых на все решительных или таких, которым, по их нищете, опасением наказаний за преступные действия была величайшая надобность сделать что-нибудь дурное, соглашаются - Флор возмутить Бельгов, а Сакровир ближайших галлов. А потому на сборищах и в публичных местах ведут возмутительные речи: "нет конца податям, проценты тяжелые, начальники жестоки и надменны. И между воинами несогласие вследствие слуха о гибели Германика. Лучшее время воспользоваться опять свободою, если только они, будучи сами в цветущем состоянии, сообразят - как бедна Италия, как городская чернь невоинственна, нет силы в войсках кроме в иноземных".
41. Вряд ли хотя один город не был тронут семенами этого волнения; но первые высказались Андекавы и Туронии; из них - Андекавов усмирил Ацилий Авиола, легат, вызвав когорту, содержавшую гарнизон в Лугдуне, Туронии подавлены воинами легиона, присланными Визеллием Варроном, легатом нижней Германии, под начальством того же Авиолы и некоторых Галльских старейшин. Они подали помощь, чтобы скрыть свое отпадение и обнаружить его при более благоприятных обстоятельствах. Виден был и Сакровир с непокрытою головою, вызывавший на борьбу за Римлян: для показания, как он говорил, "доблести", а пленники его уличали: "дал он себя узнавать, чтобы в него не стреляли". Об этом дали знать Тиберию, но он пренебрег доносом и дал войне пищу нерешительностью.
43: Между тем Флор настойчиво осуществлял свои намерения, переманивал эскадрон конницы, который, будучи набран из Треверов, дисциплиною и знанием военного дела считался за наш, с тем чтобы, перерезав купцов римских, начать войну. Немногие из всадников подались соблазну, а большинство осталось верно своим обязанностям. - Другая толпа обремененных долгами и клиентов взялась за оружие; стремились они в леса, носившие название Ардуэнны, но легионы из того и другого войска, посланные Визеллием и К. Силием встречными дорогами не допустили их туда. Послан вперед с отборным отрядом Юлий Инд, из того же города, но враг Флора и, вследствие этого, готовый усердно действовать, толпу большую, но еще неустроенную разогнал. Флор мало известными потайными местами ушел было от победителей, но, увидав воинов, стороживших выход, пал от своей руки и таков был конец Треверского волнения.
43. У Эдуев началось движение с большею силою, так как и город их был богаче и дальше силы, которые могли бы подавить. Августодун, столицу народа, занял Сакровир вооруженными когортами и захватил знатнейшую молодежь Галлии, занимавшуюся там изучением наук и искусств с целью - этим залогом присоединить к себе их родных и близких. Вместе оружие, тайно сделанное, раздает молодым людям. Было сорок тысяч; пятая часть имела вооружение легионов; остальные имели рогатины и ножи и вообще обыкновенное оружие охотников. Из рабов присоединили назначенных в гладиаторы, которых по обычаю, в их племени принятому, носить постоянный покров - называют круппеллариями; они, неспособные наносить удары, сами были непроницаемы, силы эти росли хотя еще не явным содействием соседних городов, но усердием и готовностью отдельных лиц; да и притом же вследствие соперничества вождей римских, между которыми было нерешено, так как и тот и другой ведение войны присваивал себе; но скоро Варрон, дряхлый от старости уступил Силию, полному сил.
44. А в Риме говорили: "отпали уже не Треверы только и Эдуи, но шестьдесят четыре Гальских города вступили в союз с Германцами, сомнительны и Испании". Все как обыкновенно бывает по слуху принято с преувеличением. Лучшие люди в заботах об отечестве горевали: многие из ненависти к современному положению дел и желая перемены, сами радовались своей же опасности и пеняли Тиберия: "что при таком опасном положении дел, всю заботу посвящает донесениям обвинителей. Будет ли Юлий Сакровир в сенате подсудимым по делу в оскорблении величества. Явились наконец люди, которые остановили оружием кровожадные послания. Исполненный бедствий мир лучше променять даже и на войну". Тем тщательнее приняв на себя вид совершенно беззаботный, не изменив ни местопребывания, ни выражения лица, Тиберий и в то время вел себя по-прежнему: из возвышенности ли духа, или достоверно знал, что все это далеко не так значительно и важно как распространилось в народе.
45. Между тем Силий, выступив с двумя легионами, послав вперед вспомогательный отряд, опустошил, земли Секванов, а они были самые пограничные союзники и соседи Эдуев и взялись за оружие. Вслед за тем поспешным движением стремится он к Августодуну - значконосцы соревновали друг другу, да и простые воины толковали: "не нужно давать время ни обычному покою и обращать внимание на ночи; лишь бы только увидеть неприятеля и показаться ему лицом к лицу; этого достаточно для победы". У двенадцатого камня показался Сакровир и его войска в открытых местах: с фронта поставил он покрытых железом (в панцирях), на флангах когорты, сзади полу-вооруженных. Сам впереди на отличном коне разъезжал, приводя на память: "старую славу Галлов и сколько они бедствий причинили Римлянам; как украсит победителей свобода и снова побежденным сколько несноснее будет опять рабство".
46. Не долго так говорил и не перед веселыми: приближался уже строй легионов; а неустроенные и незнающие военного дела жители города уже недостаточно хорошо владели зрением или слухом. А Силий со своей стороны, хотя предвзятая надежда делала убеждения излишними, однако, восклицал: "должно им стыдиться, что их - победивших Германцев, ведут против Галлов, как бы против неприятеля. Недавно одна когорта поразила возмутившегося Турония, один эскадрон Тревера, а немногие роты этого самого войска - Секваннов. Тем скорее победите Эдуев, еще менее воинственных, богатых деньгами и погрязших в наслаждениях, а с побежденными поступите как знаете". Слова эти встречены громким криком. Конница окружила (неприятеля), а с фронта наступала пехота. На флангах не было нисколько задержки; немного остановки принесли закованные в железо, так как панцири выдерживали удары дротиков и мечей; но воины, схватив топоры и ломы - как будто бы сокрушать стену, поражали и тела, и то что их покрывало. Некоторые дубинами и вилами валили тяжесть неспособную к движению и лежавшие, не делая никаких попыток встать, оставлены были как бы бездыханные. Сакровир идет сначала в Августодун; потом, опасаясь сдачи, удаляется с людьми наиболее ему верными в соседнюю виллу. Там он погиб от своей руки, а остальные от взаимных ударов; зажженная потом вилла служила всем погребальным костром.
47. Тут только Тиберий написал сенату, что война началась и кончилась; и не убавил и не прибавил ничего к тому как было, но: "ему принадлежит план действий, а легаты отличились доблестью и верностью". Вместе присоединил он причины, почему не он сам, ни Друз не отправились на эту войну. Превозносил он: "обширность Империи, и неприлично государям если тот и другой город возмутится, оставлять столицу, средоточие управления. Теперь, так как уже не опасениями будет он руководиться, отправится - видеть настоящее положение дел и устроить". Назначили сенаторы обеты за его возвращение, и молебствия, и иное приличное случаю. Один Корнелий Доллабелла, в своих усилиях опередить других, дошел до нелепой лести, подав мнение: "чтобы с почестями овации вошел из Кампании в город". Последствием было письмо Цезаря, в котором высказывал; "что он не так чужд славы, чтобы по усмирении самых свирепых народов, после стольких триумфов в молодости или полученных или пренебреженных - уже стариком добиваться пустой награды за подгородную поездку".
48. Около этого времени Тиберий просил сенат: "чтобы умерший Сульпиций Квирин получил почести публичных похорон". Этот Квирин не имел ничего общего с древним родом патрициев того же наименования (Сульпициев); родился он в муниципие Ланувие. Показав свою деятельность в военной службе и усердно исполняя поручения, получил консульство при божественном Августе и вслед за тем, взяв приступом в Киликии укрепления Голюнаденцев - получил почести триумфа и дан в попечители К. Цезарю, когда он владел Армениею и за Тиберием он, когда тот жил в Родосе, ухаживал, что в то время и обнаружил (Тиберий) в сенате: хваля его (Квирина) услужливость к себе и обвиняя М. Лоллия, как виновника испорченности К. Цезаря и несогласий. А для прочих невесела была память К. Квирина за то опасное положение, в которое поставил он Лепиду, о чем я упоминал выше, за гнусную (вследствие скупости) старость с чрезмерным влиянием.
49. В конце года доносчик ухватился за К. Лутория Приска, всадника Римского, получившего от Цезаря денежный подарок за знаменитое стихотворение, в котором он оплакал последние минуты Германика. Ему ставили в вину что он: "когда Друз был болен, написал еще стихи с тем, чтобы, если бы он помер, обнародовать их еще с большею гласностью". Их К, Луторий читал из тщеславия в доме П. Петрония перед его тещею Вителлиею и многими знатными женщинами. Как только явился доносчик, прочие в ужасе сделали свидетельские показания; одна Вителлия утверждала, что ничего не слыхала; но уличавшим на гибель больше дано веры, и по мнению Гатерия Агриппы, назначенного консула, подсудимый осужден на смертную казнь.
50. Напротив М. Лепид начал говорить таким образом: "Если, отцы достопочтенные, будем иметь в виду только то, как нечестивым голосом К. Луторий Приск осквернил и ум свой, и слух людей, то недостаточно будет для него ни тюрьмы, ни петли, и никаких самых рабских мучений. Но если нет меры преступлениям и порокам; наказания же и средства исправления смягчают умеренность государя и примеры ваши и предков. Пустое от преступного, слова от злых действий представляют разницу. Есть место мнению, по которому ни проступок его (Летория) останется безнаказанным, и нам не пришлось бы раскаиваться ни в снисходительности, ни в строгости. Часто слышал я, что Государь наш жалел, если кто, причинив себе смерть, предупреждал его милосердие. Жизнь Лутория невредима; его спасение не послужит ни ко вреду общественного порядка; казнь не будет примером. Все его стремления, как полные безрассудства, ничтожны и непостоянны. И ничего важного или опасного, можно ожидать от человека, который сам же выдал свое преступление и старался действовать на слух не мужчин, а женщин. Впрочем, пусть он удалится из города, утратит имущество, устранится от огня и воды и, по моему мнению, это все тоже как бы он подлежал действию закона об оскорблении величества". С Лепидом согласился только Рубеллий Бланд из бывших консулов; прочие приняли мнение Агриппы; отведен в тюрьму Приск и тотчас же лишен жизни. Тиберий со свойственною ему двусмысленностью как бы осудил действие сената, превознося: "набожное чувство к государю тех, которые строго мстят за самые легкие его оскорбления", просил вперед так поспешно не наказывать за слова. Похвалил Лепида, но и Агриппу не осудил. А потому состоялось сенаторское определение: "декреты сената не вносить в казначейство до десятого дня и чтобы это продолжение времени служило отсрочкою осужденным". Но и сенат не был волен возвращаться на свои решения и Тиберий промежутком времени не смягчался.
51. За тем последовали консулы: Е. Сульпиций, Е. Гатерий. Делами внешними невозмущенный год - дома (отличился) подозрительною строгостью против роскоши; которая приобрела необъятные размеры на все, на что только тратятся деньги.
52. Но другие издержки, хотя и важнее, скрывались, так как, по большей части, цены не были известны; а приготовления обжорства и пресыщения желудка, приобретшие общую известность постоянными толками в народе, принесли заботу, как бы государь не повернул круто в старинной бережливости. Начал К. Бибул и прочие эдилы толковали: "пренебрегают законом против роскоши и запрещенные цены на предметы домашнего употребления увеличиваются со дня на день; умеренными средствами остановить невозможно". Сенаторы, спрошенные, все это дело возложили на государя. Но Тиберий часто сам с собою обдумывал есть ли возможность удержать в пределах так разгулявшиеся страсти? И строгие меры не принесут ли более вреда общественному делу? Как неприлично касаться того, чего достигнуть был бы он не в силах? Или строгим соблюдением домогаться бесславия и позора людей знаменитых. Наконец составил он письмо к сенату следующего содержания: "Отцы достопочтенные, в прочих может быть делах и более было бы полезно, чтобы я был спрошен лично и высказал, что считаю соответствующим общественному интересу. При этом же докладе лучше было мне глаз не показывать, дабы, когда вы будете замечать на лицах выраженные опасения людей, которые уличаются в постыдной роскоши, и мне не видеть их и, как бы захватить с поличным. И если бы ранее посоветовались со мною эти деятельные люди эдилы - не знаю, посоветовал ли бы я им - лучше оставить пороки уже усилившиеся и возмужавшие, чем добиваться обнаружения того - с какими порочными наклонностями справиться мы не можем. Но они исполнили свою обязанность так, как бы я желал, чтобы и прочие должностные лица действовали в исправлении их должностей. Но и нечестно молчать и неловко говорить мне, на котором не лежит обязанностей ни эдила, ни претора, ни консула, и когда в хорошо сделанном честь каждый себе берет лично, недостатки всех обращаются к ответственности одного. Ну что первое начну я запрещать и возвращать к прежнему обычаю? Необъятные ли пространства вилл, число прислуги или, правильнее, целые племена? Количество золота и серебра? Чудеса произведений ваяния и живописи? Одежды ли общие для мужчин и женщин? И ту исключительную принадлежность женщин, для коих за камни - деньги наши уходят к чужестранным и враждебным народам".
54. Не безызвестно мне, что на пирах и в беседах осуждают это и требуют границ, но если бы кто утвердил закон, назначил наказания, то те же самые возопиют о гибели общества, о том что самым светлым личностям готовится пагуба, что никто не уйдет от обвинения. - Конечно, и в теле болезни застаревшие долго усиливавшиеся, нельзя остановить иначе, как крутыми и решительными средствами. Уже испорченный, но и сам порча, вместе больной и ненасытный дух должен быть обуздан средствами настолько же сильными, как сильны пожелания, которыми он пылает. Сколько законов придумано предками нашими, сколько издано Августом: одни изглажены забвением, а другие - что хуже всего, отменены пренебрежением, а роскошь сделалась еще безопаснее. Желая того, что еще не запрещено, опасаешься как бы не запретили: но если можно запрещенное обойти безнаказанно, то нет уже места ни страху, ни стыду. Почему же когда-то преобладала бережливость? потому что каждый сам себя удерживал, потому что мы были граждане одного города, да и соблазны были еще не те, пока власть наша ограничивалась пределами одной Италии. Внешними победами чужое, а гражданскими (междоусобными) войнами выучились тратить и свое. Как не важно то, о чем внушают эдилы! Как, если посмотришь на прочее, легко надобно на то смотреть! Но, клянусь Геркулесом, никто не выскажет, что Италия существенно нуждается во внешних силах и средствах, что жизнь народа Римского со дня на день в зависимости от бурь и непостоянства морского. Если не подоспеют средства провинции и господам, и рабам, и полям, то поддержат ли нас наши сады и виллы. Вот, достопочтенные отцы, какая забота овладевает государем; нерадение об этом повлечет за собою гибель государства. Остальному надобно помочь в душе; нас стыд, бедных крайность, богатых пресыщение наведет на лучшее. Но если кто из должностных лиц будет обещать такую деятельность и строгость, что в состоянии будет противодействовать этому злу, такого и хвалю и сознаю, что он облегчит часть трудов моих. Если же они желают только выставить для обвинения пороки, а потом, снискав славу такого поступка, уклоняются и мне оставляют. Поверьте, отцы достопочтенные, что и я не слишком жаден к порицаниям; и без того много тяжких и, по большей части, несправедливых принимаю за общественное дело - и основательно избегаю пустых и неосновательных, которые ни мне, ни вам не принесут никакой пользы". По выслушании письма Цезаря, эдилы уволены от этой заботы и роскошь стала от конца Актиакской войны до той, которой Сервий Гальба стал во главе правления; в продолжении ста лет бывшая поводом к огромным расходам, мало-помалу стала приходить в упадок. Не считаю излишним вникнуть в причины этой перемены. Некогда богатые семейства, знатные по роду или по приобретенной ими известности, увлекались стремлением к роскоши, потому что еще тогда дозволялось ухаживать за чернью, союзными царствами и наоборот принимать и от них знаки расположения. Как кто обращал на себя внимание богатствами, домом, образом жизни, так и знатнее считался именем и количеством клиентов. Но когда совершились жестокие убийства и самая известность обращалась на гибель, прочие обратились к более разумному образу действий. Вместе новые люди из муниципий, колоний и даже провинций, часто принятые в сенат, внесли домашнюю бережливость и хотя через случай или собственную деятельность большая часть достигли до богатой деньгами старости, однако, оставались верны прежнему образу мыслей. В особенности виновником строгих нравов был Веспасиан, в жизни и поведении верный древности. Подобрастие к государю и страсть подражать ему сделали гораздо больше, чем наказание по законам и страх. А может быть во всех событиях есть как бы очередь, по которой как наступает время пороков, так и сменяется временем нравственным. Да и не все это было лучше у наших предшественников, но и наше время произвело много искусного и похвалы достойного на подражание потомству. Впрочем, это нам... а за предками бесспорно, останется превосходство в стремлении к честному.
56. Тиберий, снискав славу умеренности за то, что установил нападки обвинителей, послал к сенату, письмо, в котором просил для Друза Трибунской власти. Это слово придумал Август для означения верховной власти, чтобы не принимать названий ни царя, ни диктатора, а все-таки каким-либо названием стать выше других властей. Потом товарищем этой власти назначил он М. Агриппу, а по смерти его Тиберия Нерона, дабы не было сомнений о том кто будет его преемником; тем хотел он удержать злые замыслы других. Вместе полагался он на скромность Нерона и на свое величие. Но этому-то примеру Тиберий Друза принимает участником в верховном управлении, так как, при жизни Германика, он держал себя одинаково (беспристрастно) и к тому и к другому. В начале письма, почтив богов мольбою, чтобы они его намерения обратили к пользе государства, привел кое-что немногое о нравственности молодого человека и притом без лживого преувеличения; "есть у него жена, трое детей и находится в том возрасте, в каком находился он, Тиберий, когда его божественный Август призвал к исполнению этих же обязанностей. Да и теперь не с поспешностью, но на основании восьмилетнего опыта: подавлены возмущения, покончены войны, увенчанного триумфом и два раза бывшего консулом принимает соучастником труда. уже ему известного". Содержание этого письма сенаторы как бы прозревали в душах и лесть тем была изысканнее. Впрочем, не нашлось ничего придумать кроме подать мнение относительно изображений государей, воздвижения жертвенников богам, храма и арки. Только М. Силан уничижением консульства добивался новой почести для государей и сказал вместо мнения "чтобы на общественных и частных памятниках, для памяти времени не консулов имена записывались,' но тех которые несут трибунскую власть". А К. Гатерий, подал мнение: "что этого дня сенатские определения должны быть золотыми буквами изображены в Курии; был смешон старик в самой гнусной лести, дошедший до такой степени посрамления.
58. Тут же провинция Африка отсрочена Юнию Блезу; а Сервий Малутиненз, фламиний Юпитеров, (flamen Dialis) требовал, чтобы ему, по жребию, предоставили Азию; он говорил: "неосновательно общее убеждение, что Диалам нельзя выходить из Италии и будто бы право его не иное, как и фламинов Марса и Квирина. Далее, если брали провинции, то почему же это запрещено Диальским (Юпитера) фламинам? Нет об этом никаких постановлений народа и ничего не находится в книгах обрядных. Часто первосвященники совершали священнодействия фламинов, если фламину препятствовало здоровье или общественные обязанности. В течении семидесяти двух лет, после смерти Корнелия Мерулы никто на его место не был назначен, впрочем, обряды религии не прекращались. И если в течение стольких лет возможно было не назначать фламина безо всякого вреда для священнодействий, то тем легче можно ему отлучиться для исполнения проконсульской власти в течение года? Последствием частных когда-то неудовольствий было то, что верховные первосвященники не допускали их идти в провинции. Теперь, по милости богов, верховный первосвященник есть вместе и глава всех, недоступный ни зависти, ни недоброжелательству, ни каким-либо частным влияниям". Когда против этого спорили авгур Лентул и другие весьма разнообразно, дошли до того: "что необходимо дождаться мнения великого первосвященника". Тиберий, отложив исследование о праве фламинов, умерил обряды, назначенные по поводу Трибунской власти Друза; он прямо обличил: "уродливость мнения и что золотые буквы против обычая предков". Прочитаны и письма Друза: скромные их выражения приняты как самые надменные: "до того все пришло в упадок, что даже молодой человек, получив такую почесть, не почтил (посещением) богов города, не вошел в сенат, не начал своего служения под предзнаменованиями взятыми на родиной почве? Война его удерживает или может быть дальность расстояния? Нет, он, главное, скитается по берегам и озерам Кампании. Вот в каком духе воспитывается будущий правитель рода человеческого; вот ему главный урок из отеческих советов! Конечно вид граждан в тягость старику Императору; усталость лет и совершенных им трудов берет предлогом. Друза же что удерживает, если не надменность?"
60. Тиберий, укрепляя за собою силу первенства, предоставлял сенату подобие старого (порядка вещей) - требования провинций отсылая на рассмотрение сенаторов. Распространялось по Греческим городам своеволие и безнаказанность учреждения приютов (asyla). Храмы наполнялись худшими из рабов; там же находили защиту должники от кредиторов и принимаемы были подозреваемые в уголовных преступлениях. И не было власти достаточно сильной для усмирения возмущений народа, оказавшего свое покровительство преступным действиям людей так как бы священным обрядам богов. А потому положено, чтобы города представили свои права и послов. И некоторые добровольно оставили то, чем воспользовались без основания; а многие полагались на старинные суеверия или на заслуги народу Римскому. Замечательно было величие этого дня, в который сенат подверг своему разбору благодеяния предков, договоры союзников, установления царей, предшествовавшие власти Римлян, с полною свободою, как прежде - и утверждать и отменять.
61. Первые из всех пришли Эфесцы; они припоминали, "что Диана и Аполлон родились не в Делосе, как верит народ. У них находится речка Кенхрий, Ортигийская роща, где Латона беременная, опираясь на масличное, и доныне существующее, дерево, родила эти божества: по внушению богов посвящена роща. И сам Аполлон там, после убиения Циклопов, искал убежища от гнева Юпитера. Потом Либер отец, победив на войне, простил Амазонкам, умолявшим о пощаде и занявшим жертвенник. С дозволения Геркулеса, когда он овладел Лидиею, эта священная принадлежность храма еще увеличена; да и во время власти Персов, право это не уменьшено. После того Македоняне, а потом мы сохраняли".
62. Первые после Ефесцев, Магнеты опирались на учреждения Л. Сципиона и Л. Суллы, из них тот, прогнав Антиоха, а этот - Митридада, увенчали верность и доблесть Магнетов тем, чтобы: "убежище Дианы Левкофрины было недоступно насилию. За тем Афродиенцы, Стратоникийцы представили определения диктатора Цезаря за старинные услуги его делу и недавний декрет Августа. Похвалены: за то что нашествие "Парфов перенесли, не изменив ни насколько верность народу Римскому". Но город Афродиенцев - Венеры, а Стратоникийцев - Юпитера и Тривии защищали поклонение. Еще далее пошли Гиероцезарейцы, излагая, что: "Диана у них Персидская и капище освящено еще при царе Кире". Припоминали имена Перперны, Исаврика и многих иных Римских полководцев, которые приписали ту же святость не только храму, но и месту кругом на две тысячи шагов. Далее жители Кипра защищали три храма, из коих самого древнего - Венеры Пафосской построителем был Эриас; после него сын Амат воздвиг храм Венеры Аматузской; а Юпитеру Саламинскому - Тевцер, убежавший от гнева его отца Теламона.
63. Выслушаны также посольства и других городов. Утомленные их обилием сенаторы, а так как это было предметом. больших споров, предоставили консулам:, "рассмотрев права, если найдут какую-либо несправедливость, дело, не касаяеь его сущности, опять доложат сенату". Консулы о тех городах, которые я упоминал, донесли: "за Пергамом достоверно признано право убежища; остальных же начало темно, вследствие древности. Так жители Смирны ссылаются на оракул Аполлона, по приказанию которого будто бы посвятили "они храм Стратоникийской Венере; а жители Теноса приводят его стихи, коими он отдал приказание им воздвигнуть: изображение Нептуна и храм. Ближе по времени Сарды: подарок это Александра победителя; точно также Милезийцы основываются на царе Дарие; но и у тех и у других чтится одинаково память Дианы и Аполлона. А Кретийцы просят в честь изображения божественного Августа". Составлены сенатские определения, которыми, с большею, впрочем, почестью, предписывались все-таки границы (этого права) и приказано: "в самих храмах прикрепить медные доски для священного воспоминания и под предлогом религии не предаваться честолюбивым замыслам".
64. Около этого времени крайне плохое здоровье Юлии Августы поставило государя в необходимость поспешить возвращением в город: искренне ли было еще согласие между матерью и сыном или скрытая ненависть. Не задолго перед тем; Юлия, посвящая изображение божественному Августу недалеко, от театра Марцелла, имя Тиберия поместила после своего и полагали, что он это, как унижение величие Государя, затаил в груди как тяжкое оскорбление, не показав, впрочем, виду. Но в то время сенат определил: "мольбы богам, великие игры; их должны были дать первосвященники, авгуры, члены коллегии пятнадцати, члены коллегии семи и члены коллегии Августа?" Л. Апроний подал мнение; "чтобы и фециалы приняли особенное участие в этих играх". Цезарь воспротивился этому, вследствие различия прав священнослужителей и приведенных примеров: "никогда Фециалы не пользовались таким значением: Августовы (жрецы) прибавлены вследствие того, что это "священство есть собственность его дома с целью за него совершить обеты".
65. Не имею я намерения приводить мнения, разве замечательные по их честности или по явному позору. По моему мнению главная обязанность летописей - не умалчивать о добродетелях, а за дурные слова и действия внушать опасения потомства и бесславия. Впрочем, те времена до того уже были заражены самою гнусною лестью, что не только первые лица в государстве, которые самим унижением должны были прикрывать свою известность, но все бывшие консулы, большая часть тех, которые исполняли должности преторов и многие простые сенаторы наперерыв друг перед другом вставали, подавая мнения излишние и позорные. Сохранилось в памяти, будто бы Тиберий, каждый раз как выходил из курии, обыкновенно так выражался греческими словами: "о люди, готовые на рабство!" То есть даже и тот, кто не хотел общественной свободы, скучал терпеливостью столь униженного рабства.
66. Мало-помалу потом от неприличных действий переходили к неприязненным. К. Силан, проконсул Азии, потребован союзниками на суд во взятках. Вместе напали на него: Мамерк Скавр из бывших консулов, претор Юний Отто, эдиль Брутидий Нигер и ставят ему в вину: "оскорблена божественность Августа, пренебрежено величие Тиберия". Мамерк приводил старинные примеры, что: Л. Котта обвинен "Сципионом Африканским, Серв. Гальба - бывшим цензором Катоном, П. Рутилий - М. Скавром. То есть за такие именно дела требовали возмездия и Сципион, и Катон, и тот Скавр, которого, своего прадеда Мамерк, позор предкам, бесчестил бесславною деятельностью. Юния Оттона старинным ремеслом было учить грамоте; вскоре чрез могущественное влияние Сеяна сделался он сенатором и темноту своего происхождения старался прикрыть бесстыдным дерзновением. Брутидий имел избыток честных сил и если бы шел прямым путем, мог бы достигнуть всего славного, но его подстрекала торопливость: домогался он опередить сначала сверстников, потом высших, а наконец собственные надежды. А многих: даже людей добра, погубило то, что пренебрегли медленным, но безопасным - торопятся даже к своей гибели.
67. Увеличили число обвинителей: Геллий Попликола и М. Посконий; тот - квестор - Силана, а этот - легат. И не было сомнения, что подсудимый связан уже достаточно преступлением захвата денег, но присоединили многое гибельное и для невинных. Когда, при неприязни стольких сенаторов, при избранных для его обвинения красноречивейших людях всей Азии, приходилось ему отвечать одному, - незнакомому с ораторским искусством и притом в опасении за себя, которое ослабляет и самый опытный в деле красноречия талант; Тиберий не сдерживался, но теснил его и голосом, и выражением лица и тем, что сам, как можно чаще, задавал вопросы. Не давалось возможности ни опровергать, ни уклоняться и часто даже приходилось признаваться, чтобы не оставить вопросы без ответа. Да и рабов Силана, чтобы они могли быть спрошены под пыткою, общественный агент отпустил на волю; а для того, чтобы кто-нибудь из близких не оказал помощи находившемуся в опасности - подавали обвинения в оскорблении величества - что сковывало язык и заставляло молчать. А потому, испросив промежуток немногих дней, оставил свою защиту, осмелившись написать к Цезарю записку, в которой перемешивалась ненависть с просьбами.
68. Тиберий, чтобы под более извинительным предлогом было принято приготовленное от него Силану, приказывает прочитать обвинительный акт божественного Августа о Волезе Мессале, также проконсуле Азии и составленное против него сенатское решение. Вслед за тем Тиберий спрашивает Л. Пизона о мнении. Тот, предпослав многое о милосердии государя, высказал: "запретить Силану давать огонь и воду" и сослать его на один из Гиареких островов. То же и прочие; только Лентул сказал: "необходимо отделить у Силана имущество его матери (как рожденного от второй жены) и возвратить сыну"; на что согласился Тиберий.
69. А Корнелий Долабелла, давая внешний ход лести, порицал нравственность К. Силана и прибавил: "чтобы никто не был допускаем к жребию провинций порочный и покрытый бесславием. И пусть это разбирает государь, законы наказывают проступки. На сколько же будет лучше выразить заботливость и о себе, и о союзниках предупредив дурные действия". Против этого высказался Цезарь: "не безызвестно было ему то, что говорили о Силане; но нельзя уже основываться на слухах и многие действовали в провинциях несоответственно ни надеждам, ни опасениям, какие о них имели. Для некоторых самая важность дела служила побуждением к лучшему; другие же делаются еще глупее. Да и невозможно государю своим знанием обнять все; и мало будет пользы, если он будет увлекаться честолюбием других. Потому-то законы установлены на уже совершившееся, что будущее вовсе неизвестно. Так и предками установлено, чтобы наказание следовало за предварительным совершением проступка. Не нужно изменять того, что умно придумано и постоянно соблюдалось. Довольно бремени государям, довольно и власти. Правда уменьшается по мере того, как вкрадывается произвол; не нужно употреблять в дело власть там, где можно действовать через посредство законов". Чем реже случалось Тиберию говорить в народном духе, тем более с веселым расположением духа встречены его слова. А он, склонный к умеренности, если только не был под влиянием собственного раздражения, прибавил: "остров Гиерский суров и без следов человеческой деятельности. Пусть же они сделают снисхождение для фамилии Юнийской и для человека, некогда одного с ними сословия - пусть он лучше удалится в Цитеру. "Умоляет об этом и сестра Силана, Торквата, девушка старинной святости жизни". Согласно этому мнению состоялось решение.
70. После того выслушаны Киренейцы и, по обвинению Анхария Приска, Цезий Корд осужден за взятки. Л. Энния, всадника Римского, потребованного к суду в оскорблении величества тем: "будто бы он изображение государя обратил на разного рода употребление серебра". Явно высказал свое пренебрежение Атеи Капитон, как будто бы заступаясь за свободу: "не следует отнимать у сенаторов власть делать постановления; да и нельзя оставить безнаказанным такое преступление: пусть как он хочет, будет медлителен в собственном оскорблении, но не дарит оскорбления государственные". Понял это Тиберий как оно было, а не так как говорилось и продолжал заступаться. Для Капитона позор был тем значительнее, что знакомый с правом человеческим и божественным, прекрасную публичную деятельность и честные занятия дома, он обесчестил.
71. Потом занялись религиозным вопросом: в каком храме поставить дар, за здоровье Августы принесенный, по обету всадниками Римскими. Всадничьему счастью, хотя в Риме и много было капищ этой богини, но ни одного с таким названием. Найдено, что у Антия есть храм, который носит такое название: "а все церемонии в Итальянских городах, храмы и изображения богов - принадлежат к праву и владению Римлян". Вследствие этого дар поставлен у Антия. - И так как коснулись религиозных вопросов, то отложенный недавно ответ против Сервия Малугиненза, Диальского фламена, изложил Цезарь, прочитав декрет первосвященников: "если случится нездоровье с Диальским фламином, то, по усмотрению Великого первосвященника, он может отсутствовать более двух ночей, лишь бы только не в дни публичного священнодействия и не чаще двух раз в год". Такое решение в правление Августа, достаточно показывало, что отсутствие на целый год и управление провинциями для Диалов не допускалось. Припоминали пример Л. Метелла, Великого первосвященника, который задержал фламина Авла Постумия. Таким образом жребий Азии отнесен к тому, кто из бывших консулов был ближайшим к Корнелию Малугинензу. В те же дни Лепид просил сенат: "чтобы дозволили ему базилику Павла - воспоминание Емилиева рода, на собственные деньги поправить и украсить". Еще в то время было в обычае тратиться на общественные расходы. Да и Август не удерживал Тавра, Филиппа, Бальба - добычу от неприятеля и излишек богатств употреблять на украшение города и славу в потомстве. И по этому примеру Лепид, хотя и с умеренными денежными средствами, поддержал честь, наследованную от предков. А театр Помпея, сделавшийся случайно жертвою огня, Цезарь обещал построить: "так как из рода Помпеев ни у кого не достанет средств на его возобновление, а имя Помпея все-таки останется". Вместе с тем осыпал он похвалами Сеяна; "будто бы его трудами и бдительностью такой сильный пожар ограничился гибелью одного строения". И сенаторы приговорили: "статую Сеяну, а поставить ее у Помпеева театра". И немного спустя Цезарь - когда Юния Блеза, проконсула Африки, почтил почестями триумфа, сказал: что делает это в честь Сеяна, которого он был дядею по матери". А, впрочем, действия Блеза были достойны такой почести, потому что Такфаринат, хотя неоднократно прогоняемый, внутри Африки Возобновив свои потери новыми силами, дошел до такой наглости, что отправил посла к Тиберию: требуя со своей стороны мест для поселения себе и войску, или грозя бесконечной войною. Говорят еще ни разу не скорбел так Цезарь, вследствие обиды ему и народу Римскому нанесенной; "беглец и разбойник действует как бы враг открытый. И Спартаку, когда он после гибели стольких консульских войск, безнаказанно жег Италию, а государство изнемогало в важных войнах Сертория и Митридата, не дано, чтобы он, по договору, был принят на веру: неужели теперь, когда дела народа Римского находятся в самом цветущем положении, от разбойника Текфаринаса откупаться миром и уступкою полей". Дает поручение Блезу: "остальных склонять к надежде, что они могут положить оружие без вреда для себя; а чтобы самим вождем овладел во чтобы то ни стало". Большая часть прощены и приняты, а потом стали весть войну против хитростей Такфарината тем же, что и он, способом. Так как он, далеко неравный силою войска более к воровству способный, делал набеги многими в раз шайками, уклоняясь от Римлян и вместе пытаясь им сделать засаду. Приготовлено движение по трем направлениям и столько же отрядов. Из них Корнелий Сципион, легат, начальствовал с той стороны, откуда грабили Лептинов и убежище Гарамантов. На другом фланге, чтобы земли Циртенцев не были безнаказанно жертвою неприятеля собственный отряд вел Блез сын, а в средине с отборными воинами, оставляя в местах удобных укрепления и запасы, вождь сам все сделал для неприятеля тесным и враждебным: потому что в какую бы сторону ни уклонился неприятель, какая-нибудь часть войска Римского оставалась спереди, с флангов и часто с тылу, многие таким образом убиты или обойдены. Тогда все три отделения войска распределяет на многие отряды, поставив во главе сотников испытанной доблести и не следуя принятому обычаю, не отвел войска по прошествии лета и не расположил по зимним квартирам старой провинции, но как на пороге войны расположив укрепления, через воинов налегке и хорошо знакомых с пустынею, тревожит Такфарината, переносившего кочевье с места на место, пока не отступил: захватив его брата, впрочем, поспешнее, чем требовали пользы союзников, так как остались те, которые могли возобновить войну. Но Тиберий истолковал это как конченное и допустил даже для Блеза то, что легионы его поздравили Императором. Старинная это была почесть относительно вождей и они за хорошее ведение общественного дела получали это наименование восклицаниями войска в порыве радости; одновременно было много императоров, но безо всякого вреда для равенства других. И Август дал некоторым это название; но в то время Тиберий Блезу в последний раз.
75. Умерли в этом году знаменитые люди - Азиний Салонин, бывший на виду (как внук) М. Агриппы и Поллиона, брат Друза, назначенный зять Цезаря. И Капитон Атей, о котором я упоминал, стяжавший первое место в государстве гражданскою деятельностью; дед у него был сотник Суллы, а отец претор. Август поторопился дать ему консульство, чтобы он Лабеона Антистия, отличавшегося на том же поприще, опередил удостоением этого сана. То время произвело вместе тех двух людей как украшение мира; но Лабеон - ревнитель свободы неподкупленный и потому слава его значительнее; повелители же более ободряли услужливость Капитона. Лабеону то, что он остановился на преторстве, самое оскорбление обращалось в честь, а зависть к Капитону за то, что он добился консульства, возбуждала к нему ненависть.
76. Юния окончила жизнь в шестьдесят четвертом году после Филиппенсского сражения; дед её был Катон; жена К. Кассия, она была сестрою М. Брута. Завещание её подало повод к большим толкам в народе:. при своем большом состоянии, упомянув с честью почти о всех знатнейших лицах, Цезаря опустила. Это принято с чувствами гражданина и он (Цезарь) не препятствовал тому, чтобы её похороны почтены были похвальным словом с ростр и прочими торжественными обрядами. Впереди несены изображения двадцати знатнейших фамилий - Манлиев, Квинкциев и других столь же именитых, но более всех сияли имена Кассия и Брута, тем самым, что изображений их не было видно.
Содержание; 1. Тиберий становится жесток - причиною Элий Сеян, его характер и нравственность. - 2. Он стремится к господству и чтобы достигнуть его, уводит воинов из Рима в преторианские лагери. - 3. Друзу, сыну Тиберия, он строит ковы через жену его, вступив с нею в преступную связь. - 4. Друз, сын Германика, надевает мужскую тогу. - Положение государства, число легионов. - 5. Изложение мест, где они расположены, когорт и флотов. - 6. Каково было до тех пор гражданское управление. - 7. Сеян увеличивает свою власть, - 8. ядом погубив Друза. Тиберий укрепляется духом, ободряет сенат и ему представляет двух сыновей Германика, как преемников власти. - 9. Блестящие похороны Друза. - 10. и 11. Ложная молва об умерщвлении Друза неосторожным отцом. - 12. Расположение народа обращается ко вреду детей Германика. Им и Агриппине Сеян устраивает ковы. 13. Тиберий выслушивает посольства и обвинения городов и провинций. - 14. Толкуют о приютах. Актеры изгнаны из Италии - 15. Один из детей Друза умирает, также Луцилий Лонг, друг государя. Капитон осужден. - 16. Издан закон о Диальском фламине: Весталкам оказана почесть. - 17. Торжественные обеты за государя. В них внесены Нерон и Друз; вследствие того ненависть Тиберия, которую развивает Сеян. - 18. Он нападает на друзей Германика. - 19. Силий осужден. - 20. Жена его, Созия, отправлена в ссылку. Умеренность М. Лепида. - 21. Пизон умирает обвиненным. Кассий Север сослан на утес Серифий. - 22. Плавтий Силан погибает. - 23. Такфарината, опять начавшего войну - 24. Долабелла подавляет - 25. и убивает. - 26. Почестей триумфа добиться не мог. Птоломей получает дары. - 27 В Италии подавлены начатки возмущения рабов. - 28. К. Вибий Серен обвинен сыном; - 29-30. отсылается в Аморг. Доносчикам назначены награды. - 31. П. Суилий удален в ссылку, а Фирмий из сената. - 32-33. Суждение об этих летописях. - 34. Кремуций Корд, писатель истории, подвергается обвинению за похвалы Бруту и Кассию, свободно защищается и - 35 жизнь кончает, воздерживаясь от пищи. Книги его сожжены. - 36. У Кизикийцев отнята вольность. - 37-38. Тиберий с пренебрежением отклоняет почесть храма, предложенную Испанцами. - 39. Сеян, возгордясь от непомерного счастья, просит у государя себе в супружество Ливию, Тот - 40. скромно отказывает, опровергнув доводы Сеяна. - 41. Сеян, для увеличения власти, советует Тиберию удалиться из города. - 42. Выслушанными в деле Вотиена Монтана убеждает. - 43. В Риме выслушаны посольства Греков о праве приютов. - 44. Смерть Лентулла, Домиция, Антония. - 43. Претор Л. Пизон умерщвлен каким-то крестьянином. - 46. Взбунтовавшиеся горные Фракийцы - 47-51. Сабином поражены, избиты, подвергнуты облежанию и сдаются после тщетной вылазки. - 52. Осуждена Клавдия Пульхра, обвиненная в Риме в прелюбодеянии. - 53. Агриппина просит мужа, но безуспешно; ей - 54. Сеян устраивает ковы. - 55. Одиннадцать городов Азии состязаются между собою о постройке храма Тиберию. - 56. Предпочтены жители Смирны. - -57-58. Тиберий, вследствие причин весьма сомнительных, удаляется в Кампанию с небольшою свитою. - 59. В пещере жизнь его подверглась опасности вследствие внезапного падения камней и он спасен Сеяном; отсюда еще больше к нему доверия. Он нападает на Нерона, сына Германика, и 60. клеветами вредит ему. - 61. Смерть Азиния Агриппы и К. Гатерия. - 62-63. Падением амфитеатра в Фиденах много тысяч людей или завалено совсем, или повреждено. - 64-65. В Риме пожар истребил гору Цэлии. - 66. Вар обвинен. - 67. Глава государства скрывается на острове Капрее, - 68 - -70. Тиций Сабин, жертва гнусного обмана, осужден в самые календы года. - 71. Тиберий негодует, что его ум темнеет. - Умирает Юлия, внучка Августа. - 72. Фризии, вследствие денежных вымогательств, взбунтовались. - 73. Подавить их идет Л. Апроний, но не очень счастливо. - 74. Гнусное подличанье сената; Сеяна надменность. - 75. Кней Домиций берет в супружество Агриппину, дочь Германика.
Все это делалось почти шесть лет в консульства: К. Азиния, К. Антистия, Корнелия Цетега, Визеллия Варрона, Косса Лентулла, Азиния Агриппы, Кн. Лентулла Гетула, К. Калвизия, М. Лициния Крас са, Л. Калпурния Пизона, Aн. Юния Силана, П. Силия Нервы.
1. В консульство К. Азиния, К. Антистия исполнился Тиберию девятый год спокойного правления государством и процветания его дома (потому что смерть Германика считал для себя благополучным событием). Вдруг судьба начала мутить: стал он или сам жесток или жестоким действиям давать силы. Начин и повод от Элия Сеяна, префекта преторианских когорт. О могуществе его упоминал я выше; теперь изложу происхождение, характер и какими преступными действиями стремился ко власти. Родился он в Вулсиниях от отца Сея Страбона, всадника Римского и в первой молодости находился в свите К. Цезаря, внука божественного Августа, при чем носился слух, что он продал за деньги свое целомудрие Апицию, богатому и расточительному. Вскоре разными средствами опутал он Тиберия до того, что его, скрытного для других, сделал только для себя откровенным и доверчивым, не столько хитростью (сам он побежден теми же средствами), сколько вследствие гнева богов к делу Римскому, на пагубу которому было и его процветание и падение. Тело у Сеяна было сносное для трудов, дух дерзновенный: прикрывая себя, чернил других; вместе и льстив и горд; явно брал на себя личину скромности, в душе сильная страсть ко власти и вследствие этого то щедр и расточителен, то еще чаще деятелен и внимателен, но эти самые качества вредны уже, как только применяются к домогательству верховной власти.
2. Он усилил власть префекта до того времени умеренную, сведя рассеянные по городу когорты в один лагерь с целью, чтобы одновременно принимали они приказания, чтобы вид их множества и силы внушал бы им уверенность в себе, а другим страх. Предлогом ему было: "у воинов, разведенных по разным местам усиливается своеволие. В случае чего-нибудь неожиданного, дружная помощь будет иметь такую же силу и будут вести себя воины строже, если окопы (лагерные) будут возведены вдали от соблазнов городских". Когда эти лагери были сделаны, Сеян стал действовать мало-помалу на умы воинов приветливым обращением; вместе с тем сотников и трибунов назначал сам. Не удерживался и от ухаживания в сенате - украшая почестями и провинциями своих клиентов, на что Тиберий смотрел легко и даже так благосклонно, что не только в разговорах, но и перед сенаторами и народом прославлял его, как товарища трудов, допускал чтить его изображения в театрах и на общественных площадях и на сборных местах легионов. Впрочем, полный дом Цезарей: сын - юноша, внуки уже возросшие приносили замедление алчному ко власти и так как не безопасно было бы на стольких разом действовать силою, то коварство требовало для злодейств промежутков. Впрочем, облюбил Сеян путь еще более сокровенный и начал с Друза, под влиянием еще свежего к нему негодования: так как Друз, характера вспыльчивого и не терпя соперника, поссорившись случайно с Сеяном, замахнулся на него руками и ударил по лицу, так как тот уклоняться и не думал. Готовый на все попытки, Сеян избрал как самое удобное средство - обратиться к жене Друза - Ливии; она сестра Германика - сначала была наружностью некрасива, но скоро развитием красоты опередила всех. Ее Сеян, как будто бы пылая любовью, склонил в преступной связи и как только достиг цели - женщина, утратив стыдливость, уже ни от чего не откажется - стал ее побуждать надеждою брака с собою и раздела верховной власти, к убийству супруга. И та, имея дедом Августа, тестем Тиберия, от Друза детей, оскверняла себя, и предков и потомство связью с мещанином, прелюбодеем и вместо честного, что уже было в её руках, стала жить мыслью о порочном и неверном. Берется в соучастники Евдем, друг и медик Ливии, под предлогом искусства знавший о тайнах. Сеян прогоняет из дому жену Аспикату, от которой родил трех детей, чтобы не внушать подозрений любовнице. Но огромность преступления приносила страх, а проволочка времени - нерешительность в образе действий.
4. Между тем в начале года Друз, из детей Германика, принял мужскую тогу и повторено все то, что (по тому же случаю) сенат определил брату его, Нерону. Цезарь присоединил речь, где много хвалил сына: "что он имеет отеческое расположение к детям брата". Так как Друз - хотя и весьма трудно, чтобы вместе были и могущество и согласие - был, по общему убеждению, справедлив в отношении к молодым людям (племянникам) или по крайней мере не враждебен. За тем излагается старинное и нередко уже притворно высказанное намерение отправиться в провинции. Как предлог выставлял император "множество заслуженных воинов и необходимость пополнить войска набором, при недостатке воинов охотников; да будь таковых и достаточное количество, ведут они себя не так хорошо и скромно, потому что по большей части нищие и бродяги добровольно принимают на себя военную службу". Изложил вкратце число легионов и какие провинции ими оберегаются. Я полагаю, что и мне также следует изложить: какие тогда Римские войска были под оружием, какие цари союзниками и насколько теснее (теперешнего) простиралась власть (Римлян).
5. Италию с того и другого моря прикрывали два флота: у Мизена и Равенны и ближайший берег Галлии окованные в носовой части медью суда, которые Август, взяв после Актийской победы, отослал в Форум Юльский с сильным составом гребцов. Но главные силы были подле Рейна - как готовая помощь вместе и против Галлов и Германцев - восемь легионов. Испании недавно усмиренные, удерживаемы были тремя легионами. Мавров царь Юба принял как дар народа Римского. В остальной Африке было два легиона и такое же количество в Египте. За тем, начав с Сирии и до реки Евфрата, сколько ни есть там необъятного пространства земель, все это защищалось четырьмя легионами. Соседи были цари: Иберский, Албанский и другие, которые в величии нашем находят себе защиту от других держав. Фракией владели: Реметалк и дети Котиса; берега Дуная прикрывали два легиона в Паннонии и два в Мезии; столько же помещено в Долмации. Они, вследствие положения провинции с тылу их, могли быть, по близости расстояния, вызваны в Италию, если бы она нуждалась в поспешной помощи. Хотя в городе (Риме) находилось собственное войско: три когорты городских, девять преторианских, набранные почти все в Этрурии, или Умбрии, или старинном Лации и поселениях издавна Римских. В удобных пунктах провинций помещены были союзные триремы, эскадроны и резервы когорт. Немного менее сил заключалось в них; но изложить подробно невозможно с точностью, так как вследствие потребностей времени они переходили туда и сюда, изменялись в числе и иногда уменьшались. Полагал бы кстати коснуться и прочих частей общественного дела как с ними обращались до того дня, когда начало этого года принесло с собою изменение управления Тиберия к худшему. Начнем с того, что дела общественные и главнейшие из частных находились в ведении сенаторов. Первым лицам в государстве дозволялось рассуждать и впадавших в лесть воздерживал сам Тиберий; раздавал почести, соображаясь со знатностью предков, известностью заслуг на войне и похвальною деятельностью дома, так что довольно ясно было, что иных лучших нет. Свое значение было у консулов, было у преторов. И второстепенных должностных лиц власть имела силу; законы, помимо исследования об оскорблении величества, в хорошем употреблении (применении). А хлебная поставка и сборы пошлин и других общественных доходов, находились в заведывании компаний всадников Римских. Дела свои (частные) Цезарь препоручал людям в особенности достойным, а некоторым и неизвестным по доброй о них молве; раз взятые оставались на местах, совершенно без ограничений и большая часть успевали состариться при одних и тех же занятиях. Простой народ несколько страдал от недостатка хлебных подвозов, но в том не было никакой вины государя, потому что он старался помочь бесплодию земель, или суровости моря насколько только было возможно деньгами и деятельностью. И о том заботился, чтобы провинция не были тревожимы новыми тягостями и прежние переносили без корыстолюбия, или жестокости должностных лиц; не было ни телесных наказаний, ни отнятия имуществ.
7. По Италии редки были земли Цезаря; количество рабов умеренно; домашняя прислуга состояла из немногих отпущенников; а в случае каких-либо споров с частными людьми, было публичное разбирательство по закону. Все это, хотя и не ласково, а по большой части, скрепя сердце и внушая опасения, однако соблюдал (Тиберий), пока все это не изменилось вследствие смерти Друза. Пока он был жив, оставалось все до старому, так как и Сеян, власть которого еще только начиналась, хотел заслужить известность советами на добро, да и опасен был мститель (Друз), не скрывавший свою ненависть и часто высказывавший жалобы: "при бытности сына сотрудником власти приглашается другой и много ли еще нужно, чтобы провозгласить его товарищем? Только первые надежды господства затруднительны, а стоит вступить на этот путь, явятся усердные слуги: Устроены уже, по воле префекта, лагери; даны в его руки воины; изображение его виднеется на памятниках Кн. Помпея. Общие будут ему с фамилиею Друзов внуки. После этого остается только молить об умеренности, чтобы он, Сеян, удовольствовался всем этим". Не редко и не перед многими высказывался так Друз и самые тайны его, вследствие испорченности жены, выходили наружу.
8. А потому Сеян, считая нужным спешить, избрал яд, медленное действие которого имело вид случайной болезни. Яд дан Друзу евнухом Лигдоном, как это узнано через восемь лет. Впрочем, Тиберий, во все дни болезни Друза не обнаруживал никаких опасений, может быть, для того, чтобы показать твердость духа; а когда Друз умер, но еще похоронен не был, Тиберий вошел в здание сената. Консулам, под видом печали сидевшим на простых местах, напомнил их честь и место. И когда сенат разразился в слезах, он, подавив стенания, вместе с тем ободрил его связною речью: "Не безызвестно ему, что возможно даже в вину ему поставить, что при таком еще свежем горе явился он перед глаза сената. Большая часть горюющих с трудом переносят речи близких, едва взирают на свет дневной. И не надобно их осуждать как за слабость; а он ищет более сильных утешений из тесного общения с делом общественным". Умилился он над преклонною старостью Августы, еще незрелым возрастом внуков и над уменьшением вследствие лет собственных сил - просил: "ввести детей Германика как единственное утешение в теперешних несчастьях". Консулы вышли и ставят перед Цезарем приведенных ими молодых людей, успокоив их предварительно убеждениями. Держа их, Тиберий сказал: "Отцы достопочтенные, вот их то, потерявших отца, я передал было их дяде и умолял его, чтобы он, хотя имеет и собственных детей, не иначе как кровь свою ласкал и воспитывал, приготовляя их для себя и потомства. Так как теперь Друз похищен смертью, то мольбы мои обращаю к вам и заклинаю перед богами и отечеством: примите, устройте правнуков Августа, от знаменитейших родителей рожденных; исполните вашу и мою обязанность. А вам, Нерон и Друз, они (сенаторы) будут вместо родителей. Вы так рождены, что и хорошее ваше и дурное нераздельно с судьбою общественною". Выслушано это с большим плачем, а вслед за тем с пожеланиями на лучшее. И удовольствуйся Тиберий тем только, что сказал, то исполнил бы он умы всех слышавших сожалением о нем и похвалою; но, обратясь к речам пустым и столько уже раз осмеянным; "о восстановлении общественного управления и чтобы во главе его стали консулы или иной кто-либо", тем самим отнял веру к тому, что было в его словах правдивого и честного. В память Друза определено все то же, что и относительно Германика, а очень много и прибавлено, как обыкновенно любит позднейшая (по времени) лесть. Похороны в особенности отличались обилием изображений, так как родоначальник семейства Юлиев Эней, все цари Албанцев и построитель города, Ромул, за тем знатный Сабинец Атт Клавз и прочие изображения Клавдиев - виднелись длинным рядом.
10. Передавая смерть Друза я привел то, что передано большою частью писателей наиболее заслуживающих веры, но не могу опустить слух того времени до того сильный, что и до сих пор он не мог изгладиться: "соблазнив на преступление Ливию, Сеян привязал в себе дух евнуха Лигда преступною связью: тот и возрастом и наружностью был дорог господину и был у него в числе первых служителей; потом, когда единомышленники уладили между собою и время и место отравления, дошел (Сеян) до такой дерзости, что с себя свернул и тайным показанием уличая Друза в намерении отравить отца, предупредил Тиберия уклониться от питья, которое будет ему во время его пиршества у сына предложено первое. Вследствие этого обмана, старец, приняв участие в пиршестве, взяв чашу, передал ее Друзу, а тот, ничего не зная, выпил с веселостью свойственною его молодости и тем усилил подозрение, будто бы от страха и стыда причинил сам себе смерть, которую готовил было отцу".
11. Ну кто же бы сколько-нибудь благоразумный, а не только Тиберий, приобретший опытность в делах самых важных - не выслушав сына, отдавал бы его на гибель и притом собственноручно и без всякой возможности поправить дело? Не скорее ли бы предал пыткам подавшего яд, старался бы отыскать виновников и при врожденной, даже относительно чужих медлительности и нерешимости, отступил бы от них действуя, против единственного сына, до тех пор ни в чем дурном не уличенного. Но так как Сеяна считали виновным всех преступных деяний, то вследствие излишнего к нему расположения Цезаря и ненависти остальных к ним обоим (Цезарю и Сеяну) - верили самым нелепым выдумкам: так как и молва принимает всегда огромные размеры в том, что касается обстоятельств смерти повелителей. Впрочем, самый ход преступления, обнаруженный Апикатою Сеяна (женою), раскрыт вследствие пытки Евдема и Лигда. Да и не нашлось писателя столь неприязненного, который ставил бы это в вину Тиберию, все прочее отыскивая и подбирая. А я же счел нужным привести этот слух и обличить его несостоятельность, чтобы наглядным примером опровергнуть ложные толки и я просил бы тех, в руки которых дойдет этот мой труд - не предпочитать распространенное в народе и тем с большею жадностью принятое, чем оно невероятнее - истине, как бы она проста ни казалось собственно, неиспорченной в чудесное.
12. Впрочем, когда Тиберий перед Рострами говорил похвальное слово сыну, сенат и народ приняли и в наружности и в голосе вид скорбящих, но более притворно, чем по добровольному побуждению, а в душе радовались, что дом Германика вновь приобретает значение. Эти начатки народного расположения и то, что мать Агриппина плохо прикрывала надежды, ускоряло гибель. Сеян, видя что смерть Друза осталась его убийцам неотмщеною, да и не имела последствием общественной печали, дерзкий на преступления именно потому, что первое удалось - стал сам собою обдумывать - каким бы способом извести детей Германика, наследование которых было вне всякого сомнения. Да и невозможно было действовать ядом на трех, при испытанной верности их дядек и неприкосновенном целомудрии Агриппины. А потому стал он преследовать ее заочными наговорами, раздувая старинную ненависть Августы и действуя на еще свежее сознание Ливии - чтобы они обличали перед Цезарем: "гордится же она своим плодородием, жадничает власти, опираясь на расположение народа". Такие речи от хитрых клеветников (в число их выбрал Сеян Юлия Постума, через прилюбодейную связь с Мутилиею Прискою попавшего в число приближенных бабки и его намерениям наиболее пригодного, потому что Приска имела сильное влияние на душу Августы) старуху, от природы дрожавшую за власть, отчуждали от невестки. Близких к Агриппине лиц склоняли - злонамеренными речами развивать и без того надменное расположение её духа.
13. Тиберий, нисколько не оставив заботы о делах - самые занятия служили ему утешением, обсуждал права граждан, прошения союзников. Состоялись, по его предложению, сенатские определения: "городу Цибиратике в Азии, Эгие в Ахайе, разрушенным землетрясением оказать помощь освобождением от повинностей на три года". Вибий Серен, проконсул дальней Испании, виновный в насилии общественном, осужден за суровость нравов и отправлен в ссылку на остров Аморг. Карсидий священнослужитель, обвиненный в том, будто бы он хлебом помогал неприятелю нашему, Такфаринату, оправдан; в том же обвинении оправдан и К. Гракх. Его, товарища ссылки, в раннем еще детстве, взял с собою отец Семпроний на остров Церцину. Взрос он там среди изгнанников, чуждых высшего образования, прокармливался кое-как, променивая по Африке и Сицилии товары самые простые; но не ушел от опасности великого имени. Если бы его невинного не защитили Элий Ламия и Л. Апроний, управлявшие Африкою - погиб бы он жертвою знатности несчастного рода и отцовских бедствий. И в этом году были посольства Греческих городов: Самосцы просили за Юноны, а Коосцы за Эскулапа храмом утвердить старинное право приюта. Самосцы основывались на декрете Амфитрионов, у которых сосредоточено было главное суждение обо всех делах в то время, когда греки построив по Азии города, владели морским прибрежьем. В роде этой древность была и у Коосцев, но присоединялась еще чисто местная заслуга. Коосцы ввели в храм Эскулапия граждан Римских, когда они, по приказанию царя Мидридата, избиваемы были по всем островам и городам Азии. За тем после разнообразных и часто бесполезных жалоб преторов, наконец Цезарь доложил: "о невоздержности актеров, многое они стараются делать в обществе возмутительного, дома гнусного. Забава, взятая некогда от Осков, доставляющая народу пустейшее препровождение времени, дошла до такой зловредной силы, что необходимо ее подавить властью сената". Тогда актеры изгнаны из Италии.
15. Тот же год принес еще горе Цезарю - похитив одного из родившихся было у Друза двойняшек, и не менее смертью друга. То был Луцилий Лонг, товарищ его бедствий и удач, единственный из сенаторов, сопровождавший его при удалении на Родос. А потому, хотя новому человеку - сенаторы определили: похороны цензорские, изображение на форуме Августа и все это на общественные деньги. В то время в сенате были сосредоточены все дела до такой степени, что когда прокуратор Азии, Луцилий Капитон, обвиняемый провинциею, защищался, то государь заверял сильно: "дал он ему только права распоряжения на рабов и свои частные средства; если же он присвоил себе власть претора и пользовался трудами воинов, то этим пренебрег он его поручения, пусть выслушают союзников". По исследовании дела, подсудимый осужден. За эту строгость и то, что в прошлом году также строго поступлено с К. Силаном, города Азии определили храм Тиберию, матери его и сенату. Получив дозволение, воздвигли. В этом деле благодарил Нерон сенаторов и отца, при общем к нему расположении слушателей; по свежей еще памяти Германика, полагали что его видят, его слышат. Молодой человек обладал скромностью и красивою наружностью, достойною его высокого положения: знали и ненависть к нему Сеяна, а потому и самая опасность увеличивала к нему участие.
16. Около этого же времени Цезарь изложил: о фламине Диальском (Юпитера), которого предстоит выбрать на место умершего Сервия Малугиненза и о необходимости издать новый закон: "по древнему обычаю назначаемы были вместе три патриция, происходящие от родителей, соединенных браком с обрядами конфарреации с тем, что из них должен быть выбран один (фламином). А теперь нет уже в них такого изобилия, какое было прежде, вследствие пренебрежения обычаем конфарриации, который сохранили весьма немногие. Приводил многие причины этому делу; но главная - незаботливость о том самих мужчин и женщин. Присоединяются и затруднения самой церемонии, так что намеренно от них уклоняются, тем более что освобождался от права отцовского, кто получал фламинство, а также и та, которая доставалась в руки фламина. А потому необходимо пособить сенатским декретом или законом; так и Август многое из той суровой древности применил к теперешнему употреблению". Вследствие этого, обсудив эти религиозные вопросы - постановили: в установлении фламинов не делать никакой перемены". Но издан закон, по которому "фламиника Диальская (Юпитерова) в отношении священнодействий должна находиться во власти мужа; во всех же прочих случаях пользоваться общими правами со всеми женщинами". Сын заступил место отца Малугиненза. А чтобы распространялось уважение к священнослужителям и чтобы они изъявляли более усердия к исполнению церемоний, определено Корнелие девице, которая была назначена на место Скантии два миллиона сестерциев и чтобы Августа всякой раз как входит в театр, имела бы место сидеть между весталок.
17. В консульство Корнелия Цетега и Визеллия Варрона первосвященники и по их примеру прочие священнослужители, воссылая мольбы за здоровье государя - Нерона и Друза препоручили в милость тех же богов, не столько из расположения к этим молодым людям, сколько из лести, а она, при испорченности нравов одинаково опасна и совершенным отсутствием, и излишеством. Тиберий, немогший когда-либо смягчаться относительно семейства Германика, не мог перенести, что отроков приравнивают его старости и огорчился этим. Призвав первосвященников, спрашивал: "уступили ли они в этом случае просьбам Агриппины или угрозам?" Хотя они и запирались, но в умеренных выражениях получили выговор (большая часть их были из его же близких или знатнейшие лица государства). Впрочем, и в сенате он внушал речью на будущее время: "легко подвижные умы молодых людей преждевременными почестями не возбуждать к гордости". Сеян между тем, настаивал, обличая: "общество разделилось как бы в междоусобной войне. Есть люди, сами себя называющие сторонниками Агриппины и если не оказать противодействия будет их гораздо больше и нет другого средства остановить вкрадывающийся раздор, как ниспровергнуть того или другого из наиболее усердных.
18. По этой причине нападает он на К. Силия и Тиция Сабина. Дружба Германика послужила на гибель тому и другому. А так как Силия, в течение семи лет заведовал огромным войском и победитель в войне с Сакровиром заслужил почести триумфа над Германиею, то чем чувствительнее было бы его падение, тем более страха распространилось бы на других. Большинство было того убеждения, что раздражение против себя усилил невоздержностью, неумеренно хвалясь: "что его воины остались верны долгу, когда остальные увлечены были к возмущению и не осталось бы власти Тиберию, если бы и этими легионами овладело стремление к нововведениям". Цезарь полагал, что такие слова сокрушают его счастье и ставят его в неоплатный долг к такой заслуге. "Благодеяния приятны до тех нор, пока, по-видимому, можно отплатить за них; но когда же они зашли слишком далеко, то вместо благодарности платят ненавистью".
19. У Силия была жена Созия Галла, любовь Агриппины делала ее ненавистною государю. Положено за них взяться, отложив до время дело Сабина: напущен консул Варрон; он под предлогом еще отцовской неприязни, с собственным бесславием старается подслужиться ненависти сената. Подсудимый просил: "немного отсрочки, пока обвинитель оставит консульство". Цезарь воспротивился: "в обычае и лицам должностным призывать к суду частных лиц; и не следует нарушать право консулов, на бдительности которого лежит ответственность как бы дело общественное не понесло какого урона". Свойственно было Тиберию вновь придуманные преступления прикрывать выражениями древними. А потому с большою настойчивостью, как будто бы и с Силием поступали на основании законов, и Варрон был действительно консул, и порядок общественный был все тот же что прежде, созываются сенаторы. Подсудимый молчал, да если бы он и начал защиту, то ясно было, чей гнев его гнетет. В вину ставили: "знал он о приготовлениях к войне Сакровира, но долго скрывал, победу осквернил жадностью и жену Созию". Сомнения не было в захвате ими чужих денег; но все шло, согласно требованиям закона в оскорблении величества и Силий неизбежное осуждение предупредил добровольным концом.
20. Строго поступлено и с его имуществом, но не с тем, чтобы возвратить деньги заслужившим: о том никто из них не просил, но и отняты плоды щедрости Августа, при чем тщательно сосчитано сколько именно следует в казну. Это первая была заботливость Тиберию относительно (присвоения) чужих денег. Созия прогнана в ссылку, по мнению Азиния Галла, а тот полагал; "часть имущества в, казну, а часть оставить детям". Напротив М. Лепид признал нужным: "четвертую часть дать обвинителям согласно требованию закона, остальное детям". Об этом Лепиде я достоверно узнал, что в те времена он был человек почтенный и умный. Очень многое от жестокой услужливости других, обратил на лучшее. Да и не имел он надобности скрывать свой характер, пользуясь у Тиберия справедливым влиянием и расположением. Все это вынуждает меня думать, что судьбою и жребием рождения предопределено как и все прочее, так и расположение государей к одним, немилость к другим. Или что-нибудь зависит от наших соображений и предстоит возможность между грубым осуждением и гнусною угодливостью, идти своим путем, чуждаясь честолюбия и опасностей. А Мессалин Котта, неменьше знатный родом, но совсем другого характера, подал мнение: "необходимо предусмотреть сенатским декретом, чтобы как бы ни были невинные должностные лица, не зная о чужой вине, но по обвинениям жен за их действия в провинциях, подлежали бы ответственности как за собственные".
21. Потом толковали о Кальпурние Пизоне, человеке знатном и смелом. Он то, как я изложил выше, кричал в сенате, что удалится из города, вследствие происков обвинителей и дерзнул, презрев властью Августы, привлекать к суду Ургуланию, вызвав ее из дому государя. В то время Тиберий снес это как следует гражданину, но в душе подавленный гнев, хотя сила оскорбления и ослабела от времени, обновлялся воспоминанием. К. Граний обвинил Пизона в тайных беседах, оскорбительных для величества, и прибавил: "в доме его есть яд и он, опоясанный мечем, входит в курию" Впрочем это обстоятельство, как с истиною далеко не согласное, опущено; в остальном же - а много было возводимо на него обвинений, признан подсудимым, но судим не был, по случаю пришедшей кстати смерти. Доложено и об изгнаннике Кассие Севере; низкого происхождения, зловредной жизни, но мастер говорить - вызвав безмерную против себя неприязнь достиг того, что по приговору присяжного сената удален в Крит, а там, продолжая действовать по-прежнему, обратил на себя и прежние и новые чувства ненависти; лишенный имущества, устраненный от огня и воды, состарился на Серифийском утесе.
22. В это же· время претор Плавтий Сильван по неизвестной причине выбросил жену свою Апронию вниз головою. Повлеченный к Цезарю тестем своим Л. Апронием смутясь отвечал, что он был отягчен сном и ничего не знает, а жена сама себе причинила смерть. Немедленно Тиберий отправился в дом, осмотрел спальню, а там были видны следы борьбы и драки. Докладывает сенату; назначены судьи, тогда Ургулания, бабка Сильвана, посылает внуку кинжал. И это в общем мнении так и принято, что сделано, по внушению государя, вследствие дружественных отношений Августы к Ургулании. Подсудимый, после тщетной попытки лишить себя жизни железом (кинжалом), дал себе разрезать жилы. Вслед затем обвинена Нумантина, первая его жена в том, будто бы она наговорами и отравами набросила на мужа безумство - суд нашел что она невинна.
23. Наконец этот только год освободил народ Римский от продолжительной войны против Нумида Такфарината. Бывшие с тех пор вожди, как только полагали, что достаточно сделали для получения почестей триумфа - оставляли неприятеля. Уже в Риме было три статуи увенчанных лаврами, а Африку все еще опустошал Такфаринат, усиленный содействием тех из Мавров, которые при Птоломее, сыне Юбы, вследствие молодости еще неопытном в делах, променяли царских отпущенников и рабское господство на войну. У него был укрывателем добычи и товарищем опустошений - царь Гарамантов и не тем, чтобы он наступал с войском, но посылая легковооруженные войска, а вдали о них распространялся слух преувеличенный. Да и из самой провинции люди неимущие, беспокойные по характеру, спешили с готовностью, так как Цезарь, после действий Блеза, как будто бы в Африке уже нет никакого неприятеля, отдал приказание вывезти девятый легион. И проконсул этого года П. Долабелла не осмелился удержать - опасаясь более приказаний государя, чем неизвестных случайностей войны.
24. А потому Такфаринат, распространив слух: "Римлян терзают и другие народы и, вследствие этого, они мало-помалу оставляют Африку; а остальные могут быть окружены, если налягут на них все, кому свобода дороже рабства", умножает силы и поставив лагерь, осаждает город Тубуск. А Долабелла, стянув воинов сколько было, ужасом имени Римского и вследствие того, что Нумиды не могут выносить действия пехоты - первым наступательным движением заставил снять осаду и укрепил все удобные для того места. Вместе старейшин Музуланских, приступавших к отпадению, казнил отсечением голов, Потом - так как изведано многими против Такфарината походами, что неприятеля блуждающего невозможно застигнуть одним движением, да и притом тяжелого войска. Вызван и царь Птоломей с его соотечественниками; изготовлено четыре отряда, вверенные трибунам или легатам; а отряды для грабежа поведены отборными из Мавров; сам (Долабелла) является для всех советником.
25. Немного спустя приносят известие: "Нумиды, расставив палатки, расположились у полуразрушенного укрепления, ими же когда-то преданного огню, которому название - Авзеа; полагаются они на местность, будучи замкнуты отовсюду обширными лесами". Тогда легкие когорты и эскадроны, сами не зная в какую сторону их поведут, отправляются в поспешный поход. Вместе начался день и при звуке труб и грозных криках бросились на полусонных дикарей, а лошади Нумидов были или стреножены или блуждали по разным пастбищам. Со стороны Римлян сплошная масса пехоты, конные отряды в порядке, все приготовлено к бою; а напротив у неприятелей, ничего не знавших, ни оружия, ни устройства, ни плана действия, но, подобно скоту, их увлекают, убивают, берут в плен. Воин раздражен памятью трудов и сражения. столько раз желанного, но от которого они уклонялись, а потому насыщался в волю мщением и кровью. Разносится по рядам: "пусть они все преследуют Такфарината, знакомого уже им по стольким сражениям; отдохновение от войны будет только когда убьют вождя"·. А он - окружавшие его были разбросаны и сын уже связан - со всех сторон стремились Римляне - бросился на оружие и избежал плена не без отмщения.
26. Таков был конец военных действий. На просьбу Долабеллы триумфа, Тиберий отказал, делая это для Сеяна, как бы не затмилась слава его дядюшки, Блеза; но Блез не сделался оттого знаменитее, и отказанная почесть увеличила славу Долабеллы, так как он с меньшим войском вывез знатных пленных, смерть вождя и убеждение войны к концу приведенной. Последовали и послы Гарамантов; редко видали их в городе Риме; их, по смерти Такфарината, прислал удовлетворением народу Римскому народ, пораженный страхом и несознававший за собою вины. Когда узнали об усердном участии Птоломея в этой войне - возобновлен обычай древности и послан из числа сенаторов - вручить ему скипетр из слоновой кости, разрисованную тогу - старинные подарки сената и приветствовать его названием царя, союзника и друга.
27. В этом же году возникшие было в Италии зачатки восстания рабов подавил случай. Виновник возмущения Т. Куртизий, некогда воин преторианской когорты, сначала на тайных сходках в Брундизие и окружающих городах, потом выставленными явно объявлениями призывал к свободе рабов; рассеянные по обширным лесам они были дики и грубы: тут, как бы даром богов причалили три биремы (судна о двух рядах весел), на случай надобности переезжающим это море. И в этих сторонах находился квестор Курций Лун, которому, по старинному обычаю, досталась провинция Калес. Он, распорядясь экипажем этих судов, рассеял возмущение, начавшее было распространяться очень сильно. Цезарем послан поспешно Стаий трибун с сильным отрядом; он вождя самого и ближайших к нему по дерзости (готовности на все) повлек в город, уже трепетавший вследствие множества прислуги, а со дня на день уменьшалось количество свободного простого народа.
28. При тех же консулах - возмутительный пример строгости и бедствий - подсудимый отец, обвинитель сын - и того и другого звали Вибием Сереном - введены в сенат. Возвращенный из ссылки, пылью и грязью покрытый, и в то время цепью скованный отец по просьбе сына. А молодой человек, весьма заботливо прикрасивший свою наружность и с веселым лицом: "устроены против государя ковы и посланы в Галлию подстрекатели войны" - высказывал он же - доносчик, он же - свидетель и присоединял, что "Цецилий Корнут, бывший претор, "давал на то деньги". И он (Цецилий), скучая заботами и так как опасность самая считалась гибелью, ускорил сам себе смерть. Напротив подсудимый, нисколько не падая духом, обратясь к сыну, потрясал цепями, призывал "богов мстителей, пусть ему возвратят ссылку, где он будет жить по прежнему; сыну же когда-нибудь последует наказание". Утверждал: "Корнут невинен и ложно приведен в ужас и это легко будет понять, если представят других; не мог же он замышлять убийство государя и нововведения с одним товарищем".
29. Тут обвинитель наименовал Кн. Лентулла и Сеия Туберона к большому стыду Цезаря, так как первые лица в государстве, приближенные его друзья - Лентулл уже чрезвычайно старый человек, а Туберон с искалеченным телом - призывались к суду в неприязненных смутах и ниспровержении общественного порядка. Но они, по крайней мере, тотчас же изъяты. Относительно отца (Серена) допросили пыткою рабов и их показания были против обвинителя. И тот, робкий от самого преступления, вместе приведенный в ужас толками народа, грозившими ему страшною темницею - утесом или казнью отцеубийц, возвращенный из Равенны, вынужден провести до конца обвинение; а Тиберий не скрывал старинную ненависть против изгнанника Серена. После осуждения Либона, он послал к Цезарю письмо, в котором упрекал его, что "одного его усердие осталось бесплодным" и прибавил кое-что резче, чем насколько это было безопасно слуху надменному и расположенному к обидчивости. Цезарь это припомнил и через восемь лет, разнообразно ставя ему в вину и прошедшее с тех пор время, если бы даже упорные пытки рабов свидетельствовали совершенно противное.
30. Потом когда высказывались мнения, Тиберий, желая смягчить неудовольствие, заступился, требуя, чтобы Серен был наказан по обычаю предков. Галл Азиний подал мнение, что нужно его (Серена) заключить на Гиар или Донузу - и этим пренебрег, приводя: "что тот и другой остров имеет недостаток в воде, а надобно предоставить возможность пользоваться жизнью тем кому она дается". Таким образом Серен отправлен в ссылку в Аморг. А так как Корнут пал от своей руки, то и предложено: "об отмене награды обвинителям, если кто будучи призван к суду в оскорблении величества, сам себя лишит жизни". Соглашались было сенаторы на это мнение, если бы не Цезарь; он в выражениях резких, против своего обычая, явно за обвинителей, жаловался: "бесполезны законы и общественный порядок в опасности; пусть лучше уничтожат права, чем удалят их блюстителей". Таким образом доносчики, род людей найденный на гибель общества и наказанием никогда достаточно не обузданный - поощряемы были наградами.
31. При таком постоянстве направления грустном вызвало умеренную радость то, что Цезарь - К. Коминия, всадника Римского, уличенного в сочинении ругательного против него стихотворения - простил по просьбе брата, бывшего сенатором. И тем удивительнее кажется, что зная лучшее и то, какая слава следует за милосердием - предпочитал направление более печальное. Да и в числе его недостатков не было полного равнодушие ко всему. И не составляет тайны, когда правдиво и когда с оттенком, радости деяния Императоров прославляются. Да, и сам Тиберий, в других случаях принужденно и как бы через силу находя выражения, говорил быстрее и развязнее, когда предстояло явиться кому-нибудь на помощь. А относительно П. Суилия, некогда квестора Германика, когда его удаляли из Италии, убежденный, что он за суждение дел брал деньги, подал мнение, что необходимо его удалить на остров, а с таким напряжением духа, что и клятвою обязался: так поступить требуют интересы государства. Такое распоряжение с неудовольствием принятое тогда, впоследствии обратилось в похвалу; по возвращении Суллия последовавшее поколение видело его наверху могущества продажным и дружбою Клавдия, главы государства, пользовался он долго и благополучно, но никогда хорошо. То же наказание назначено сенатору Кату Фирмию - будто бы он ложными обвинениями в оскорблении величества преследовал сестру. Кат, как я привел выше, сначала опутал ковами Либона, потом поразил его судебным преследованием. Тиберий, помня это его содействие, но под другими предлогами - упросил его не ссылать, а не противился, чтобы его прогнали из сената.
32. Большая часть того, что я привел и привожу может быть покажется незначительным и недостойным памяти; это мне не безызвестно; но никто же летописей наших и не станет сравнивать с писанием тех, которые изложили старинные деяния народа Римского. В свободном изложении припоминали они громадные войны, взятия городов, поражения и плены царей или, обращаясь к делам внутренним, раздоры консулов против трибунов, законы поземельные и продовольственные, борьбу между народом и знатью. Наш же труд и тесен, и неблагодарен. Мир ничем ненарушенный или чуть возмущенный, грустные дела в Риме, а государь - неохотник расширять границы владений. Но не бесполезно будет вникнуть в то, что незначительное с первого взгляда нередко служит зародышем великих переворотов.
33. Все народы и города управляются или гражданами, или знатью, или одним. Форма правления из этих трех выбранная и составленная скорее может быть предметом похвал, чем осуществиться на деле, а если и осуществляется, то не может быть долговременною. А потому как некогда при могуществе простого народа или перевесе сенаторов - необходимо было изучить характер народа и какими способами надобно было действовать на него благоразумно. Изучившие наилучше образ мыслей сената и аристократов считались людьми умными и знакомыми с обстоятельствами времени. Таким образом при совершенной перемене обстоятельств и таком положении дел Римских, что вся власть сосредоточилась в руках одного - изыскать и передать то не будет чуждым предмета, так как немногие разумно отделяют честное от дурного, полезное от вредного. Большинство же научается только тем, что случается с другими. Впрочем, хотя и полезные уроки в будущем представляют в настоящем мало занимательного. Описания народов чужеземных, разнообразия сражений, знаменитые исходы вождей занимают и освежают умы читающих; а мы соединяем жестокие повеления, ложные дружбы, гибель невинных и те же причины их гибели; тотчас же следует пресыщение этими рассказами похожими один на другой. Притом же древних писателей редко кто станет осуждать и никому нет дела на чьей стороне будет твое расположение - Римских ли или Карфагенских войск, а многих, которые, в царствование Тиберия, подверглись казни или бесславию остаются потомки. Даже если бы самые роды уже и перевелись, найдешь и таких, которые, похожие нравственностью, чужие злодеяния сочтут брошенным себе упреком. - Даже слава и доблесть вызывает недоброжелательство, как бы из слишком близкого прошлого представляя в упрек совсем другое. Но возвращусь к тому, что начал.
34. В консульство Корнелия Косса и Азиния Агриппы - призван на суд Кремуций Корд в преступлении новом и тогда в первый раз услышанном - за то: "что он, издав летописи и похвалив М. Брута, назвал К. Кассия последним Римлянином". Обвинителями были Сатрий Секунд и Пинарий Натта, клиенты Сеяна. Это было гибельно для подсудимого, и Цезарь с лицом неприязненным встретил защиту. А Кремуций, убежденный в необходимости оставить жизнь, начал в таком смысле: "обличаются слова мои, отцы достопочтенные; следовательно действием я невиновен. Да и те (слова) не против государя или его родных, которых объемлет закон величества. Мне говорят, что я похвалил Брута и Кассия; об их делах писали многие, но никто не упоминал без похвалы. Тит Ливий, занимающий первое место по знаменитости красноречия и достоверности, превознес Кн. Помпея такими похвалами, что Август его назвал Помпеевым, а, впрочем, это не повредило их дружественным отношениям. Сципиона, Афрания, этого самого Касия, этого Брута, нигде не именует, разбойниками и отцеубийцами - какие названия им ныне приписываются - а нередко упоминает о них, как о людях замечательных. Сочинения Азиния Поллионна передают отличную намять о том и о другом. Мессала Корвин хвалился Кассием, как своим Императором; но тот и другой остались при своих почестях и богатствах. На книгу Марка Цицерона, в которой он до небес превознес Катона, диктатор Цезарь ответил ни иначе как писанною речью как бы перед судьями? Письма Антония, Брута речи заключают в себе конечно лживые порицания Августа, но весьма резкие. Читаются стихи Бибакула и Катулла, полные брани на Цезарей. Но сами: божественный Юлий, божественный Август и переносили это, и оставляли (без преследования); не легко объяснить - более ли под влиянием умеренности или благоразумия, потому что пренебреженное само собою приходит в забвение; а если вызовет гнев, сознается как бы за истину. Не касаюсь Греков, у которых не только свобода, но и своеволие безнаказанны; а если кто и обращает внимание, то речами же отмщает за речи. Всего же извинительнее, не навлекая на себя неудовольствий, говорить о тех, которых смерть уже освободила и от ненависти и от расположения. Разве с вооруженными Кассием и Брутом, занимающими поля Филиппенсские, - виновник междоусобной войны - народ возмущаю речами? Или они, павшие лет семьдесят тому назад, узнаются же в их изображениях, которые и победитель даже не уничтожил, а не сохранять у писателей некоторой доли воспоминания? Потомство каждому отдает должную ему честь и если последует осуждение, найдутся люди, которые вспомнят не только о Кассие и Бруте, но и обо мне. Выйдя потом из сената, окончил жизнь воздержанием. Сенаторы приговорили - книги сжечь через эдилей, но все-таки остались изданные тайно. А потому-то, по истине, заслуживает посмеяния безрассудство тех, которые своею настоящею властью полагают возможным уничтожить память и в последующих веках. Напротив чем более наказываются умы, тем их влияние усиливается; и ничего другого не достигли чужестранные цари или те, которые применяли такую же строгость, кроме посрамления себе, а тем славы".
36. Впрочем, этот год был так занят беспрерывными обвинениями, что даже в дни Латинских ферий - к начальнику города, Друзу, взошедшему на трибунал для взятия ауспиций, подошел Кальпурний Сальвиан с обвинением Секс. Мария, за что Цезарь явно побранил и что для Сальвиана было причиною ссылки. Всенародно поставлена на вид Кизикенцам незаботливость об обрядах божественного Августа; к этому присоединены обвинения в насилии против граждан Римских. И утратили свободу, которую заслуживали во время войны с Митридатом осажденные, прогнав царя столько же своею твердостью, сколько. и содействием Лукулла. А Фонтей Капитон, который прокунсулом управлял Азиею, оправдан, так как достоверно открылось, что Вибий Серен взвел на него вымышленные обвинения. Впрочем, это Серену не было во вред; самая общая ненависть делала его еще безопаснее и чем круг деятельности обвинителя был шире, тем считался он священнее и неприступнее; незначительные же и неважные подвергались наказаниям.
37. В то же время дальняя Испания, отправив послов к сенату, умоляла, чтобы, по примеру Азии, дозволено ей было выстроить капище Тиберию и его матери. По этому случаю Цезарь, вообще имевший довольно силы для презрения почестей, счел нужным отвечать тем, толками которых уличался, якобы он стал увлекаться честолюбием и начал речь следующего рода: "знаю, отцы достопочтенные, что большая часть желали бы во мне больше прежнего постоянства, чем когда не воспротивился я городам Азии, недавно просившим о том же; а потому и вместе открою и защиту прежнего молчания, и что я постановил на будущее время. Когда божественный Август не воспрепятствовал воздвигнуть себе и городу Риму храм у Пергама, я, слова и действия Августа замечая как закон для себя, тем с большею готовностью последовал уже за одобренным примером, что к почести моей присоединялось уважение к сенату. Но если извинительно раз принять, то по всем провинциям быть предметом обожания в виде божества было бы возмутительною гордостью. Да и самая честь Августа померкнет, если сделается предметом общего всенародного обожания".
38. "Но я, отцы достопочтенные, сознаю, что смертен и разделяю все обязанности людей; довольно с меня занимать первое место в государстве и перед вами свидетельствуюсь и желаю передать в память потомства. А оно для моей памяти сделает достаточно и даже слишком, если будет такого убеждения, что я достоин моих предков, заботлив о делах ваших, тверд в опасностях, не боюсь ни чьих неудовольствий за общественную пользу. Вот какой храм воздвигаете вы мне в душах ваших, вот изображения самые лучшие и прочные. А которые из камней воздвигаются, если суд потомства обратит в ненависть, презираются как гробницы. А потому обращаюсь с мольбою моею к союзникам, согражданам и самим богам; последних прошу о том, чтобы они до конца жизни дали бы мне ум спокойный и разумеющий права божественные и человеческие; а первых, чтобы, когда я удалюсь (со сцены житейской) - добрым словом и воспоминанием проводили мои действия и славу моего имени". Упорствовал после того даже в тайных беседах пренебрегать таким его обожанием. Одни объясняли это как скромность, многие потому что не доверял, а некоторые как признак выродившегося духа. "Потому что лучшие из смертных желали всего самого высокого. Так к числу богов присоединены - Геркулес и Либер у Греков, Квирин у нас. Лучше Август был, и тот питал эту надежду. Прочее у государей тотчас же есть: одно должно приготовлять ненасытно - благополучную себе память; с презрением к славе презираются и добродетели". А Сеян, излишним счастьем избалованный и кроме того поджигаемый страстными стремлениями женщины - так как Ливия сильно домогалась обещанного ей брака, составил к Цезарю записку - таков был тогда обычай - к нему хотя и на лицо находившемуся обращаться на письме; она, записка, была в таком виде: "благосклонность отца его, Августа, а вслед за тем весьма многие суждения Тиберия приучили его - свои надежды и обеты обращал не прежде к богам, как и к слуху государей. Да и никогда не просил он о самых блистательных из почестей: предпочитал он переносить как один из воинов труды и бдительность сторожа за безопасность императора. Впрочем, он добился самого лучшего - что его считали достойным союза с Цезарем. Отсюда начало надежды. И так как он слышал, что Август, устраивая, судьбу дочери несколько принимал в соображение и всадников Римских; таким образом, если бы стал искать мужа Ливии, имел бы в памяти друга, который воспользуется только славою родства. Не снимет он с себя наложенных на него обязанностей. Достаточным считает - упрочить дом (Друза) против несправедливых оскорблений Агриппины - и это для детей, а для него самого много и слишком много жизни, которую он проведет с таким государем".
40. На это Тиберий, похвалив чувства Сенна и умеренно коснувшись своих к нему благодеяний, просил времени для обсуждения этого вопроса в целости и прибавил: "прочим смертным образ действия заключается в том, что они находят для себя полезным. Государей жребий совсем другой; в важных делах они должны соображаться со славою; а потому он не обращается прямо к тому, на что отвечать очень легко. Ливия сама может решить - после Друза нужно ли ей выходить замуж, или должна сносить свою участь у тех же пенатов. Есть у нее мать и бабушка, с которыми посоветоваться ближе. А он будет действовать проще; сначала о неприязни Агриппины, но и та разгорится еще сильнее, если бракосочетание Ливии разорвет как бы дом Цезарей на части. Так-то и вызываются у женщин соревнования, а эти несогласия гибельны для его внуков. А что если возникнет борьба против такого брачного союза? Ошибешься ты, Сеян, если полагаешь что останешься в том же положении и что Ливия, бывшая в замужестве за К. Цезарем, а вслед за тем за Друзом, будет действовать в таком образе мыслей, чтобы состариться с всадником Римским. Если бы я это и допустил, то - думаешь ты - стерпят те, которые видели её брата, отца и всех наших предков наверху могущества и славы? Но ты, конечно, и желаешь остаться на твоём месте, а те должностные лица и знатные люди, которые прорываются против твоей воли и обо всех делах заботятся - не скрывая, толкуют что давно уже затмился блеск всадничьего сословия и что далеко опережены дружественные связи отца моего - и, завидуя тебе, меня обвиняют. Но и Август помышлял дочь свою вручить всаднику Римскому. По истине удивительно ли, что будучи тревожим заботами всякого рода и, предвидя непомерное возвышение - того, кого таким союзом возвысил бы над другими - К. Прокулея и некоторых других, упоминал в беседах - людей, отличавшихся спокойствием жизни и нисколько не замешанных в дела общественные. Но, если на нас действует колебание Августа, то на сколько сильнее то, что все-таки он отдал ее М. Агриппе, а потом мне. И я это не скрыл от тебя по нашим дружеским отношениям; впрочем, я не буду противиться судьбе ни твоей, ни Ливии. Что я сам обсуживал в душе и в какие еще более тесные ко мне отношения хотел тебя поставить - не стану излагать на этот раз. Открою только, что нет ничего достаточно высокого, чего не заслужили бы твои добродетели и твое ко мне расположение и когда представится время, то не смолчу об этом ни в сенате, ни в народном собрании".
41. В ответ на это Сеян уже не о браке, но в опасении худшего - старается отклонить тайные подозрения, толки народа, нападки зависти. И для того, чтобы прекращением постоянных сборищ в своем доме не подорвать власть или, принимая, не подать повода к обвинению, свел дело на то, чтобы склонить Тиберия к жизни вдали от Рима в приятных местах. Многое он тут предвидел: в его руках доступ (к Тиберию); писем большей части он будет полным хозяином, так как они шли через воинов. Да и Цезарь, все стареясь и изнежась в уединении того места, легче будет относиться к обязанностям власти. Зависть же к нему (Сеяну) уменьшилась бы; с отсутствием толпы, приходивших на поклон, уничтожится пустая внешность, а истинная власть увеличится. А потому, мало-помалу, стал он поносить дела городские, стечение народа, множество приходящих превознося похвалами: "спокойствие и одиночество; там нет ни наскучающих, ни оскорбляющих, и преимущественно можно заботиться о важных делах".
42. Случилось так, что в те дни происходило исследование о Вотиене Монтане, муже знаменитого ума; оно-то медлившего еще Тиберия и привело к убеждению о необходимости избегать собраний сената и их речей, которые, по большей части, перед ним произносились правдивые и важные. Вотиен потребован был к суду за бранные слова, сказанные против Цезаря. Свидетель Емилий, человек военный, из усердия доказать, излагая все и хотя встречен был ропотом, но усиливается с большим упорством и Тиберию пришлось выслушать брань, которою втайне его осыпали. До того был поражен, что закричал: "что он или тотчас же или при исследовании оправдается". Просьбами ближайших, лестью всех с трудом успокоил дух. И Вотиен подвергся казни за оскорбление величества. Цезарь, ухватясь тем упорнее за поставленное ему в вину отсутствие милосердия - Аквиллию, на которую последовал донос в ее прелюбодейственной связи с Варием Лигуром, хотя Лентулл Гетулик, нареченный консул, осудил ее по Юлиеву закону, наказалась ссылкою. А Апидия Мерулу за то, что он не присягал действия божественного Августа вычеркнул из списка сенаторов.
43. Выслушаны затем посольства Македонян и Месинцев - о праве храма Дианы Лимнатидской. Лакедемоняне утверждали, что он посвящен их предками и на их земле, ссылаясь на показания летописей и на стихи прорицателей: но отнят оружием Филиппа Македонского, с которым воевали и впоследствии возвращен по определению К. Цезаря и М. Антония. Против этого Месинцы представили: "древнее разделение Пелопоннеса между потомками Геркулеса, по которому Дентелиадское поле, где стоит храм, уступлено их царю. Память этого события сохранилась резьбою на камнях и старинных медных статуях. Да и если приводить в свидетели прорицателей и летописи, то за них найдется и поболее, и подробнее. Да и Филипп постановил так не властью, но по правде. Таково же было суждение и царя Антигона и императора Муммия: так определили Милезийцы, допущенные в гласные посредники, наконец Антидий Гемин, претор Ахеии". Таким образом дело это решено, согласно желанию Месинцев. И Сегестаны домогались возобновить храм Венеры у горы Ерика, развалившийся от ветхости, приводя на память о его начале известное и Тиберию приятное; охотно принял заботу, как одной с ними крови. Затем толковали о просьбах. Массилийцев и одобрен пример П. Рутилия; его, изгнанного законами, Смирнейцы присоединили к числу своих граждан; по этому же праву Вулкатий Мосх, изгнанник, принят в число Массилийцев и свое имущество оставил их обществу, как отечеству.
44. В этом году умерли знатные люди: Кн. Лентулл и Л. Домиций. Лентуллу, кроме консульства и триумфа над Гетулами, к славе послужила честно перенесенная бедность, потом великое богатство, безвредно приобретенное и скромно употребленное; Домицию честь принес отец, в междоусобную войну могущественный на море, пока присоединился он сначала к стороне Антония, потом Цезаря. Дед погиб в Фарсальском сражении за интересы аристократии; а сам он избран быть супругом Антонии Меньшой, рожденной от Октавии. Впоследствии с войском перешел он Альбис (Эльбу) и проник, в Германию далее, чем кто-либо из его предшественников и за эти дела получил он почести триумфа. Умер и Л. Антоний, весьма знатный родом, но неблагополучно. Когда отец его, Юл Антоний, был казнен смертью за преступную связь с Юлиею - его, внука сестры еще в раннем отрочестве, Август удалил в город Массилийский, где название ссылки прикрывалось предлогом учения. Впрочем, отдана последняя почесть и кости его, но определению сената, внесены в гробницу Октавиев.
45. При тех же консулах совершено в ближней Испании жестокое преступление одним селянином из народа Терместинцев; он на претора провинции, Л. Пизона, вследствие мирного времени ничего не опасавшегося, неожиданно напал на дороге и одною раною нанес ему смерть: он убежал на быстром коне и достигнув лесистых мест, отпустил коня и непроходимыми и утесистыми путями обманывал преследовавших, но не долго. Лошадь была схвачена и поведена по соседним деревням, где и узнали чья она. Найденный, пытками вынуждаем быв открыть соучастников, громким голосом на родном языке воскликнул: "напрасно его спрашивают; пусть будут здесь его товарищи и смотрят; не будет столь сильных болей, которые могли бы исторгнуть у него истину". Он, же когда его на другой день снова тащили к допросу, с усилием вырвался у сторожей и так ударился головою о камень, что тотчас же потерял дыхание. Впрочем, о Пизоне полагают, что он пал жертвою коварства Терместинцев, с которых он вымогал деньги, перехваченные из общественной казны строже, чем могли стерпеть эти дикари.
46. В консульство Лентулла Гетулика и К. Кальвизия определены знаки триумфа Помпею Сабину за поражение Фракийских племен; они жили в горах и тем сильнее действовали. Поводом к волнению послужило то, что на памяти людей не могли переносить они наборов и не хотели наиболее сильных из среды себя отдавать нам на военную службу. Да и царям не привыкли они повиноваться, разве из прихоти и, если посылали вспоможение, своих вождей ставили во главе его и вели войну только со своими соседями. А тут распространился слух, будто бы разбросанные и перемешанные с другими народами, повлечены они будут в разные земли. Но прежде чем взяться за оружие отправили они послов, приводя на память их дружбу и повиновение и останутся они при них, если только не будут их испытывать никакою новою тягостью; если же им, как бы побежденным, наложено будет рабство, то есть у них железо и молодежь и дух, готовый и к вольности и на смерть. Вместе укрепления, находившиеся на утесах, собранных там родителей и жен показывали, грозя войною кровопролитною, жестокою и неудобною.
47. А Сабин, дока войско собирал в одно место, давал ответы мягкие, пока Помпоний Лабеон прибыл из Мезии с легионом и царь Реметалк с вспомогательными войсками его соотечественников, которые не изменили верности. Присоединив эти войска к тем, которые уже он имел на лицо, двинулся к неприятелю, уже изготовившемуся в теснинах лесистых мест. Некоторые посмелее показывались на открытых холмах; их вождь Римский, подойдя в ним в боевом порядке, без труда сбил, с малым уроном дикарей по близости их убежищ. Вслед за тем укрепив лагерь на месте сильным отрядом занимает гору узкую и протянувшуюся ровным хребтом до ближайшего укрепления, которое было прикрыто большими силами частью вооруженными, частью неустроенными дикарей. Вместе против самых отчаянных, которые перед окопами, по обычаю народа, гарцевали с пением и пляскою, послал отборных стрелков. Они, пока двигались издали, наносили раны частые и неотомщенные, но когда подошли ближе, приведены в замешательство внезапною вылазкою и приняты резервом Сугамбрской когорты. Ее, готовою на опасности и не менее (дикарей) наводившую страх шумом песен и звуком оружия, поставил Римский вождь неподалеку.
48. Перенесен потом лагерь ближе к неприятелю, а у прежних укреплений оставлены. Фракийцы, которые, как я выше упоминал, находились при наших войсках; им предоставлено: опустошать, жечь, тащить добычу, лишь бы опустошение ограничивалось днем, а ночь должны они были проводить в лагере безопасно и бдительно". Сначала это так и соблюдалось; но скоро пустились они в роскошь, разбогатев от награбленного, стали пренебрегать караулами, предаваясь наслаждениям пиршеств, сну и вину. Вследствие этого неприятель, узнав об их беспечности, приготовил два отряда с тем, чтобы с одним напасть на грабителей, а с другим приступить к Римскому лагерю, не в надежде взять его, но чтобы, вследствие крика и звука оружия, каждый, будучи занят своею собственною опасностью, не слыхал шума от другого сражения; а кроме того избрано темное время для увеличения страха. Но те которые произвели покушение на вал легионов, без труда прогнаны; вспомогательные войска Фракийцев, приведенные в ужас внезапным набегом - когда часть их лежала подле укреплений, а еще больше скиталась снаружи, тем с большим чувством неприязни умерщвлены, что их винили как перебежчиков и изменников, поднявших оружие к порабощению себя и отечества. На другой день Сабин показал войско на ровном месте на случай, если бы дикари, ночным успехом ободренные, дерзнули на сражение; а после того как они не отходили от укреплений и соединенных с ними холмов, начал осаду посредством вооруженных постов, которые он укреплял, где было удобно; потом прикрыв их рвом и бруствером, захватил окружность на четыре тысячи шагов. Тут мало-помалу, чтобы обрезать неприятеля от воды и пастбищ, подвигом укрепления ближе и окружал линиею, все более и более тесною. Воздвигалась насыпь, с которой можно было бы бросать уже в близкого неприятеля камни, копья, огонь: но ничто так не истомляло неприятеля как жажда, так как огромному количеству воинов и безоружных приходилось пользоваться одним источником. Вместе с тем лошади и рабочий скот, по обычаю дикарей, тут же заключенные, колели от недостатка корму. Тут же лежали тела людей: одни погибли от ран, другие от жажды; вредно действовали на всех зловредные испарения и прикосновение. К смутному положению дел присоединилось, как последнее зло - несогласие; одни готовились к покорности, а другие к смерти и взаимным между себя ударам. Были такие, которые советовали гибель не без отмщения, а вылазку, и люди не простые, хотя и весьма разнообразными мнениями.
50. Впрочем, из вождей - Динис, преклонной старости, наученный долгим опытом силе и милосердию Римлян, утверждал, что положить оружие, единственное средство помощи в их бедах. Первый он с женою и детьми отдался победителю; последовали слабые возрастом, или полом и те, которые имели более страсти в жизни, чем к славе. А молодежь разделялась между Тарсою и Турезисом; и тот и другой решились погибнуть с вольностью; но Тарса, призывая криками близкий конец и необходимость разом положить конец и надеждам и опасениям, подал пример, опустив в грудь железо; не было недостатка к людям, которые тем же способом лишились жизни. Турезис со своим отрядом дожидается ночи, что не безызвестно было нашему вождю. А потому посты укреплены более сильными массами и надвигалась ночь, суровая вследствие дождя, а неприятель, то смутными криками, то совершенным молчанием, оставлял осаждающих в неизвестности. Между тем Сабин, обходя воинов, увещевал их, чтобы "они ни на двусмысленные звуки, ни на мнимое спокойствие неприятеля, не открыли бы случая исполнить его коварный замысел, но пусть, не двигаясь с места, каждый исполняет свои обязанности и оружие не бросает попустому". Между тем дикари сбегали отрядами, и то бросали на окопы ручные каменья, надожженные колья и срубленные бревна, то хворостом, плетнями и бездыханными телами наполняли рвы. Некоторые, заготовив ранее мосты и лестницы, приставляли их к укреплениям, схватывали, вытаскивали (частокол) и грудью силились против оказывавших сопротивление. Воины со своей стороны старались сбить стрелами, сдвинуть щитами, бросая оборонительные дротики и собранные кучи камней. Одним - надежда приобретенной победы и в случае отступления тем больший позор; а другим последнее средство спасения и тут же у большей части, находившиеся матери и жены и их вопли придают мужества. Одним ночь способствовала к дерзости, а другим к робости; удары неверны, раны неожиданны, не распознавали неприятелей от своих; а голоса, отражаемые уступами гор и слышавшиеся как бы с тылу, до того смешали все, что Римляне оставили некоторые укрепления как бы прорванные, а впрочем неприятели не перешла через них, разве весьма немногие; а прочие, когда самые усердные, или погибли, или ранены, с наступлением рассвета прогнаны на самую вышину укрепления. Тут наконец вынуждена покорность и ближайшие места заняты, вновь с согласия жителей; остальным к тому, чтобы они не были покорены силою и облежанием, помогла зима весьма ранняя и жестокая в горах Гема.
52. А в Риме затронут и дом государя и как бы вступление к будущей гибели Агриппины, требуется на суд Клавдия Пульхра, двоюродная сестра её; обвинителем был Домиций Афр. Еще свежий претор, неизбалованный наградами, но торопившийся прославиться каким бы то ни было преступлением - ставил в вину преступление бесстыдства, прелюбодейную связь с Фурвией, покушения ядом и обречениями против государя. Агриппина всегда смелая, а тут в особенности воспламененная опасностью, близкой к ней особы, бросилась к Тиберию и случайно нашла его приносящим жертвы отцу. Начав с этого повода осуждение, стала говорить: "не может один и тот же человек приносить жертвы божественному Августу и преследовать его потомство; не в немые изображения перешел божественный дух, но истинный образ, происшедший от небесной крови, понимает опасность, облекается в одежду печали. Напрасно преследуется Пульхра, для которой единственная причина гибели то, что совершенно глупо избрала она Агриппину предметом своего ухаживания, забыв Созию, за то же попавшую в беду". Слушание этого вызвало голос, затаенный в груди: с неудовольствием он ей сделал внушение греческим стихом: "не оттого ли оскорбляется, что не царствует?" Пульхра и Фурний осуждены. Афр присоединен к первым из ораторов; обнаружились его способности и последовало заверение Цезаря, в котором он назвал его опытным в его (Цезаря) праве. Вслед затем, принимая на себя обвинения, или защищая подсудимых, был он более счастлив в красноречии, чем в нравственности, разве только что преклонный возраст многое отнимал у красноречия, так как утомление духа сдерживало нетерпение говорить.
53. Агриппина, упорная в гневе, и впавшая в болезнь тела, когда ее навестил Цезарь, долго молча проливала слезы; вслед затем высказала неудовольствие и мольбы: "пусть поможет одиночеству, даст ей мужа: еще она молода и на все способна, а честным единственное утешение в браке; найдутся в государстве... удостоят принять жену Германика и детей". Но Цезарь, зная очень хорошо - сколь важного в отношении в общественному делу, просят у него, но чтобы не обнаружить, ни оскорбления, ни опасений, оставил без ответа, как она не настаивала. Я это, не переданное писателями летописей, нашел в записках Агриппины; дочери; она, мать государя Нерона, жизнь свою и то, что случилось с её близкими, предала памяти для предков. Впрочем, Сеян Агриппину, печальную и непредусмотрительную поразил глубже, подослав таких, которые под предлогом дружбы, внушили бы ей: "приготовлен ей яд, должна она избегать пиршеств свекора". А она, не умея притворяться, возлежа подле свекора, нисколько не смягчалась ни выражением лица, ни беседою, а вовсе не касалась пищи: пока заметил Тиберий случайно, или потому, что слышал; а чтобы испытать это точнее, похвалив лежавшие тут яблоки - собственной рукою подал невестке. Усилилось вследствие этого подозрение Агриппины и не коснувшись устами, передала рабам. И, впрочем, Тиберий ничего ей прямо не сказал, но, обратясь к матери: "неудивительно", произнес он, "если бы. он что-нибудь и строже поступил в отношении к той, которая на него взводит подозрение в отравлении". Вследствие этого слух: "готовится гибель; но явно сделать это не дерзает император, совершить преступление ищет втайне".
55. А Цезарь, для того, чтобы дать другое направление толкам, стал часто бывать в сенате и, в течение многих дней, выслушивал послов Азии, недоумевавших - в каком городе построить храм. Одиннадцать городов спорили, с равным честолюбием, но силами разными. Они припоминали непредставлявшее большой разницы одно с другим: "древность происхождения, усердие к Римскому народу во время войн с Персеем. Аристоником и другими царями". Впрочем, Гипепены, Траллианы вместе с Лаодиценцами и Магнетами оставлены без внимания, как имевшие притязания недостаточно основательные. Даже Илиензы, ссылаясь, что Троя родоначальница города Рима, имели силу только славою древности. Немного призадумались было над тем, что Галикарнасцы утверждали, что: "в течение тысячи двухсот лет не было у них землетрясения и не переносили они жилищ своих и основания храма лягут на живом (чистом) камне". Относительно Пергаменцев сочтено достаточным (а на это самое они опирались), что они уже имеют храм Августа. Относительно городов Ефеза и Милета показалось, что они уже достаточно заняты обрядами богослужебными, первые - Аполлона, вторые - Дианы. Таким образом пришлось решать между Сардийцами и Смирнейцами. Сардийцы прочитали определение (декрет) Этрурии, как связанные кровным родством: "Тиррен и Аид, рожденные от царя Атия, разделили народ по случаю его многочисленности; Лид остался на отцовских землях; а Тиррену дозволено - занять новые места для жительства, и по названиям вождей даны наименования народам: тем в Азии, а этим в Италии. И увеличилась еще сила Лидов, так что они послали еще народы в Грецию, которая вслед затем получила наименование "от Пелопа". Вместе с тем приводили на память: "письма императоров и заключенный с ними союзный договор в Македонскую войну, обилие рек, умеренность климата и богатство окрестных земель".
56.. А Смирнейцы, ссылались на свою древность: "Тантал ли происшедший от Юпитера, Тезей ли - тоже божественного рода, одна ли из Амазонок построили их город". Перешли потом, на что имели больше всего надежды, на услуги народу Римскому, отправлением морских сил не только на внешние войны, но и те, которые были в самой Италии: "они первые поставили храм городу Риму при консуле М. Порцие - уже при цветущем положении дел народа Римского, хотя еще и не достигшем полного развития, так как еще существовали: и Пунический город, и в Азии сильные цари". Вместе приводили они в свидетели Л. Суллу: "когда войско его находилось в величайшем затруднении, вследствие суровости зимы и недостатка одежд и когда об этом получили извещение в Смирне, в народном собрании, то все, которые тут находились, сняли покровы с тела и отослали нашим легионам". Таким образом сенаторы, спрошенные о мнении, предпочли Смирнейцев. Вибий Марс подал мнение, чтобы: "к М. Лепиду, которому досталась эта провинция, сверх прочих лиц его свиты должен быть присоединен, кто принял бы на себя попечение о храме". И так как Лепид сам, по скромности, отказался выбрать, то по жребию послан Валерий Назон, из бывших преторов.
57. Между тем долго обдумывая и часто откладывая это намерение, Цезарь, наконец, стал жить во всяком случае вдали от Рима, в Кампании под предлогом освятить храмы: у Капуи - Юпитера, у Нолы - Августа. Причину удаления, хотя я, последуя большей части писателей, отнес к проделкам Сеяна; но так как он, и по совершении убийства над ним и шесть последовавших за тем лет, провел в том же уединении, то сильно это меня побуждает - несправедливее ли будет отнести к нему самому, так как он свою жестокость и любострастие, исполняя на деле, скрывал местностью. Были и такие, которые полагали, что он в старости стал стыдиться наружности своей: при высоком росте он был сухощав и сгорблен, голова лишена волос, лицо покрытое струпьями и значительно испятнано следами лекарственных средств. И в Родосе привык он к уединению, избегал собраний, скрывал свои дурные страсти. Передают и то, будто бы он удалился, не сладив с матерью; как товарищем управления пренебрегал он ею, но удалить ее совершенно не мог, получив самую власть от неё в дар. Думал было Август - Германика, внука сестры, хвалимого всеми, поставить во главе дел Римских; но, уступая просьбам жены, приобщил Тиберию - Германика, а себе Тиберия; и этим Августа его упрекала и требовала (своей части).
58. Отъезд был с небольшою свитою: один сенатор, бывший уже консулом - Кокцей Нерва, опытный в законах: всадник Римский, кроме Сеяна, из знатных - Курций Аттик. Остальные из числа лиц, занимавшихся науками и искусствами, почти все Греки, должны были развлекать его своими беседами. Опытные в изучении небесных явлений говорили: "при таких движениях небесных светил Тиберий оставил Рим, что ему не придется туда возвратиться". Это было поводом гибели многих, которые догадывались о близком конце его жизни и распускали об этом слух; а столь невероятного случая не предвидели, чтобы он в течение одиннадцати лет добровольно лишил себя отечества. Тут то обнаружилось как близко граничит наука с ложью и как самая истина прикрывается мраком. Не, случайно, конечно, сказано: "что он не вернется в город", а о прочем оставались в неизвестности, так как Тиберий в соседней деревне, или на прибрежье, и часто находясь как бы у самых стен города дожил до крайней старости.
59. Случилось, что в те дни постигла Цезаря двойная опасность и она то увеличила пустые толки; она же подала Тиберию повод - более верить дружбе и преданности Сеяна. Завтракали они в вилле (загородном доме), называемой пещеры (speluncae), между Амукланским морем и Фунданскими горами, в природной пещере. Вдруг в её устье обвалились камни и задавили несколько слуг; отсюда робость овладела всеми и разбежались участники пиршества. Сеян на коленах наклонился и лицом и руками над Цезарем защищая его от того, что падало сверху и в таком положении найден он воинами пришедшими на помощь. Вырос он этим и чтобы пагубное ни советовал он, с доверием был выслуживаем как не о себе тревожный. - Он принимал роль свидетеля против потомства Германика, подставив тех, которые брали на себя обязанности обвинителей, и в особенности преследовали Нерона, самого близкого к наследству, и хотя скромно проводившего молодость, но, по большей части, забывавшего что ему было бы полезно в настоящем, между тем как отпущенники и клиенты, торопившиеся достигнуть власти, подстрекали его обнаруживать смелый и надежный образ мыслей: "желает того народ Римский, домогается войско; и не дерзнет против него Сеян, теперь разом оскорбляющий долготерпение старика и бездействие молодого человека". Выслушивая эти речи и в таком роде, не имел он по истине никаких злых мыслей: но иногда вырывались у него слова, необдуманные порицания; приставленные сторожа подхватывали их и переносили с прибавлениями, а Нерону не давалось возможности защищаться; разные кроме того возникали виды заботы. Тот избегал встречи с ним; некоторые, отплатив приветствием, тотчас же отвращались; весьма многие начатый разговор прерывали, а при этом были и насмехались те, которые благоприятствовали Сеяну. Сам Тиберий смотрел сурово и с притворно-веселым лицом; говорил ли молодой человек, молчал ли - в вину ставилось ему и молчание, и разговор. И ночь не была для него безопасна; жена открывала то, что он говорил на яву и во сне и самые вздохи матери Ливии, а та - Сеяну. Сеян привлек на свою сторону и брата Неронова Друза, польстив его надеждою первого места, если он устранит старшего возрастом и уже готового к падению. Суровый дух Друза, кроме страсти к владычеству и обыкновенной между братьями ненависти, подстрекаем был и завистью, так как мать Агриппина была более расположена к Нерону. Впрочем, Сеян ласкал Друза не на столько, чтобы не обдумывать и против него зачатков будущей гибели, зная его за предерзкого и наиболее доступного ковам.
61. В конце года умерли замечательные люди: Азиний Агриппа, знатный предками, хотя и не древними и не изменивший им и жизнью и К, Гатерий, из семейства сенаторского, славимый за красноречие, пока жил: памятники ума его не настолько уважаются, так как он более имел силы порывом слова, чем обработкою. И между тем как других мысли и труд имеют значение и в потомстве, многословное и звучное слово Гатерия замолкло с ним вместе.
62. В консульство М. Лициния и Л. Кальпурния с уроном огромных войн сравнялось бедствие неожиданное; его начало и конец случились вместе. Начав у Фиден амфитеатр, некто Атилий из рода отпущенников - в этом амфитеатре должно было быть дано зрелище гладиаторов - ни оснований не укрепил на материке, ни выведенное сверх строение не укрепил достаточно твердыми связями; так как он (делал это) не от избытка денег, и не под влиянием гражданского честолюбия, но домогался позорного барыша. Стеклись охотники до таких зрелищ, при господстве Тиберия устраненные от наслаждений - мужчины и женщины вместе всякого возраста и по близости места тем в большем числе. Отчего и несчастье было тем важнее. Тесно и тяжело наполненное строение обломилось, провалилось внутрь или распалось по сторонам. Огромное число людей, смотревших на зрелище или стоявших близко вокруг - потащило за собою или покрыло. И те, по крайней мере, которых начало этой беды поразило на смерть, при таком жребии избежали мучений. Более достойны жалости те, которые с поврежденными частями тела, не были оставлены жизнью: в течение дня - видом своим, в продолжении ночи - воплями и стонами - терзали супругов и детей. Уже прочие, вызванные слухом, оплакивали: тот брата, тот близкого, тот родителей. Даже и те, у которых по другой причине отсутствовали родные и знакомые, были в опасении и пока не было дознано, кого именно постигло это несчастье, страх был тем больше, вследствие неизвестности.
63. Как начали разбирать обломки, сбежались к бездыханным обнимать, целовать и часто спорили, если лицо было неузнаваемо, а наружность и возраст соответствовали и вводили в заблуждение узнавших. Пятьдесят тысяч человек этим случаем, или изранены, или побиты. Предусмотрено на будущее время сенатским декретом: "чтобы не давал гладиаторских игр никто, имевший менее пятисот тысяч капиталу и чтобы амфитеатр строился, не иначе как на почве дознанной твердости". - Атилий прогнан в ссылку. Впрочем, при свежем еще бедствии, растворились дома знатных, в разных местах приготовлены лекарства и врачи и в те дни город, хотя представлял вид грустный, но соответствующий обычаям предков, которые, после больших сражений поддерживали раненых щедростью и заботливостью.
64. Еще то бедствие не изгладилось, как сильный сверх обыкновенного пожар потревожил город Рим; погорела гора Делий. Толковали: "гибельный этот год и под дурными предзнаменованиями Государь предпринял намерение отъезда". Таков обычай народа дело случая обращать в вину; но Цезарь предупредил, раздав деньги соразмерно убытку. Высказана ему благодарность в сенате знатными и доброю молвою в народе, потому не из тщеславия, или по просьбам близких, но лиц совершенно неизвестных и, сам призывая, оделял щедро в виде пособия. Прибавлены (в сенате) мнения, чтобы гора Делий на будущее время называлась Августовою, так как среди общего кругом пожара, одно лишь изображение Тиберия, находившееся в доме сенатора Юния, оставалось нетронутым: "случилось это некогда с Клавдиею Квинтою и её статую, два раза из огня вышедшую, предки освятили у храма Матери Богов. Священны и приятны богам Клавдии и нужно увеличить священное почтение к месту, в котором боги оказали такую честь первенствующему лицу в государстве".
65. Кстати будет упомянуть, что гора эта издревле называлась дубовою, так как тут произрастал частый и отличный дубовый лес. Вслед за тем названа гора Целиевою от Цела Вибенна, вождя Этруского племени. Приведя призванное вспоможение, получил это местопребывание от Тарквиния Приска, или кто другой из царей дал, потому что у писателей есть на этот предмет разногласие; остальное же вне сомнения; эти значительные войска жили и по ровным местам и близким к форуму; вследствие этого, по имени пришельцев названа Тускская улица.
66. Но если усердие знатных лиц и щедрость государя облегчали случайное бедствие, увеличивавшееся день ото дня, число обвинителей и сила их все более и более неприязненная - действовали безо всякого облегчения. Ухватился за Вара Квинктилия, богача и родню Цезаря, Домиций Афер, осудивший мать его, Клавдию Пульхру и никому не было удивительно, что, терпев долго нужду и дурно употребив приобретенную недавно награду, поощрен был на большие преступления. Удивительно было, что товарищем обвинения явился Публий Долабелла, так как знатный предками, с родни Вару, сам губил свою знатность, свою кровь. Впрочем, сенат воспротивился и постановил: дожидаться Императора; в то время это было единственное прибежище, теснивших (отовсюду) зол.
67. А Цезарь, посвятив по Кампании храмы, хотя эдиктом и предупредил, чтобы никто не пытался нарушить его покой и поставленные воины не допускали стечения горожан, возненавидев, впрочем, и города (муниципии) и колонии (поселения) и все, что находилось на твердой земле, удалился в Капрею, на остров проливом трех миль отделенный от края Суррентинского мыса. Я полагал бы, что в особенности понравилась ему пустынность этого места, так как кругом море без пристаней и едва для небольших судов небольшие убежища. И никто не мог бы пристать без ведома сторожей: климат зимою умеренный вследствие защиты горы, останавливающей действие суровых ветров. Летом остров обращен к Фавонию (Восточному ветру, зефиру) и приятный вид на открытое кругом море и далее на залив прекраснейший, прежде чем Везувий загоревший изменил вид местности. Молва передает, что Греки владели когда-то этим островом и жили там Телебои. Но в то время Тиберий - занял его именами и постройками двенадцати вилл и насколько был он прежде внимателен к общественным заботам, на столько теперь пустился в тайное сладострастие и злую праздность. Осталось в нем расположение к подозрениям и доверчивость; ее, Сеян, привыкнув увеличивать и в городе, сильнее развивал, не скрывая уже коварных замыслов против Агриппины и Нерона. Приставлены к ним воины и как бы в дневник записывалось и кто приносил вести, и кто входил, явное и тайное. Сам подстраивал тех, которые внушали им, или бежать к Германским войскам, или на самом людном месте форума обнять изображение божественного Августа и призвать на помощь народ и сенат. И это, пренебреженное ими, ставилось в вину как будто они приготовляли.
68. В консульство Юния Силана и Силия Нервы гнусное начало года последовало; повлечен был в тюрьму знаменитый всадник Римский - Тиций Сабин, за дружбу Германика, так как он не опустил ... чтить его жену и детей, постоянно был у них в доме, сопровождал в общество - после стольких клиентов один; тем он заслуживал похвалу от людей добрых и тяжек был злым. Латиний Лациарис, Порций Катон, Петиций Руф, М. Опсий - исполнявшие должности преторов, напали на него из желания консульства; а к нему доступ не иначе как чрез Сеяна; расположение же Сеяна снискивалось только преступлением. Слажено между ними, чтобы Лациарис, который имел некоторые отношения знакомства к Сабину, подстроил ков, а прочие должны были явиться свидетелями: потом уже начать обвинение. Таким образом Лациарис заводил сначала как бы случайно речь; потом стал хвалить твердость: "что он не так как другие приятель цветущего дома, угнетенный оставляет". Вместе он рассуждал о Германике, с честью сожалея об Агриппине. И после того как Сабин - в несчастье ведь мягки характеры людей - пролил слезы, соединенные с жалобами, смелее уже винит Сеяна, жестокость, гордость, его надежды; даже не воздерживается. от брани на Тиберия. Эти разговоры - так как бы они поменялись запрещенным, сделали подобие тесной дружбы, и уже Сабин, со своей стороны, стал отыскивать Лациариса, приходить к нему в дом, делиться с ним горем как с самым верным приятелем.
69. Совещаются те, о которых я упомянул - каким образом сделать чтобы это услышано было большим числом лиц, потому что месту, в котором сходились (Сабин с Лациарисом) надобно было оставить вид уединения и если бы они присутствовали за дверями, можно было опасаться как бы их не увидали, не услыхали, или может быть уже случайно и были подозрения. Между крышею и настилкою потолка спрятались три сенатора в убежище на столько же гнусном, на сколько отвратительно было их коварство; к отверстиям и щелям прикладывают уши. Между тем Лациарис, встретив на улице Сабина, как бы для того чтобы рассказать ему только что узнанное, потащил за собою в дом и в спальню: прошедшее и настоящее - а всего этого было вдоволь много - и новые предметы опасений излагает все вместе. Точно также и тот (Сабин) и тем продолжительнее; что горе, раз прорвется, не легко замолкнет. Вслед за тем поспешили с обвинением и посланы к Цезарю письма, где рассказали ход обмана и свой собственный позор. Вряд ли, когда обществом овладело такое тревожное состояние, как тогда: стали не доверять самым близким; стали избегать свиданий, разговоров, слуха людей и знакомых и. незнакомых; даже осматривали немое и бездушное - крышу и стены.
70. А Цезарь, в письме после обычной молитвы по случаю торжества начала нового года - календ январских, обратился на Сабина, уличая в том, "что подкуплены некоторые отпущенники и были на него замыслы", и нескрытно требовал возмездия. Не было замедления в определении его декретом. Влечен был осужденный и насколько позволяли ему голова, прикрытая одеждою и туго стянутое горло, с усилием кричал: "так начинается год! Такие то падают жертвы Сеяну!" Куда бы ни обратил глаза, куда бы ни падали слова его, повсюду бегство, пустыня: дороги, площади оставлены; и некоторые опять возвращались и показывались снова, опасаясь именно того, что обнаружили робость. "Какой же день свободен от "казни, если среди священнодействий и молебствий, в то время, когда в обычае воздерживаться даже от неприличных выражений, надеваются оковы и петля? Благоразумно ли Тиберий навлекает на себя такую массу ненависти? Изыскано и обдумано - как бы что не помешало должностным лицам открыть вместе капища и алтари, и доступ в тюрьму". Последовали вслед за тем письма Тиберия, где он благодарил за то, что они наказали человека враждебного общественному порядку прибавив: "в тревоге он за свою жизнь, подозревает он замыслы врагов". Ни на кого именно не указал, но не было сомнения - что он тут разумел Нерона и Агриппину.
71. Не будь у меня назначено - все приводить под своим годом, желал бы я душевно зайти вперед и тотчас же припомнить исход, какой имели Латиний, Опсий и прочие виновники этого злодейства, не только после того как К. Цезарь стал во главе государства, но еще при жизни Тиберия. Он - тех, которые были орудием преступлений, не дозволял губить другим, но по большей части, пресытившись и когда являлись на это же дело люди свежие, прежних и уже ставших в тягость - губил; но эти и другие казни виновных, передадим в свое время. Тут Азиний Галл, детям, коим Агриппина была теткою, подал мнение: "нужно просить государя - свои опасения высказать сенату и дозволить их отстранить". Ни одно из своих достоинств, как полагают, Тиберий так не любил, как скрытность; тем с большею досадою встретил желание открыть то, что он скрывал. Успокоил его Сеян не из любви к Галлу, но выжидая нерешительность государя и зная, что медленно обдумывая, раз он прорвется - к словам печальным присоединит жестокие действия. Около того же времени умерла Юлия; ее, свою внучку, Август, уличенную в прелюбодеянии, осудил и отбросил на остров Тримиру не далеко от берегов Апулии; там она вынесла двадцатилетнюю ссылку, будучи поддерживаема помощью Августы: она тайно, погубив цветущих пасынков, явно высказывала сострадание к гонимым.
72. В этом же году Фризии, народ за - Рейнский, нарушили мир более вследствие нашей жадности, чем не вынося повиновения. Дань им Друз наложил умеренную, по малому их достатку: "чтобы они на военные потребности платили кожи "быков", но никто не позаботился определить, какая должна быть прочность, мера, пока Оленний, из примипилариев[1] поставленный для управления Фризиями, избрал кожи буйволов (диких, лесных быков) по образцу которых должны быть принимаемы кожи. Это и для других народов тяжелое, тем труднее было вынести Германцам; леса их богаты были огромными зверями, а дома они имели небольшие стада. Сначала они отдавали в неволю самих быков, потом поля, наконец - жен и детей. Вследствие этого - раздражение и жалобы, и когда и это не помогало, стали искать облегчения в войне: схвачены воины, которые находились при сборе этого налога и повешены. Оленний предупредил бегством неприязнь и удалился в укрепление, называемое Флев. Не маловажные там силы граждан и союзников прикрывали берега океана. Когда об этом узнал Л. Апроний, пропретор нижней Германии, призвал он значки легионов из верхней провинции и отборных воинов пеших и конных из вспомогательных войск. И вместе то и другое войско, привезя его по Рейну, ввел в земли Фризиев, а уже осада крепости была снята, и бунтовщики ушли защищать свое достояние. А потому ближайшее течение реки укрепил насыпями и мостами, для того чтобы перевести войска более тяжелые; а между тем, найдя броды, эскадрону Канинефатскому и всем пешим Германцам, сколько их было у нас на службе, отдал приказание обойти неприятеля с тылу, а те, уже устроясь в боевой порядок, теснят союзные отряды союзников и всадников легионов, на помощь им посланных. Тут пущены в дело сначала три легких когорты и потом две, затем, спустя некоторое время - союзные всадники. Этих сил было бы достаточно, если бы они налегли разом; но как они подходили с промежутками, то и не придавали твердости пришедшим в замешательство и сами увлекаемы были робостью бегущих. Передал Цетегу Лабеону, легату пятого легиона все что оставалось еще вспомогательного войска и тот, при сомнительном положении дела и сам увлеченный в опасность послал гонцов и умолял о подкреплении силами легионов. Бросились прежде всех воины пятого легиона и, в упорном сражении, сбив неприятеля, принимают к себе когорты и эскадроны, изнемогшие от ран. Да и вождь Римский не пошел мстить и тела не предал погребению, хотя пали многие из трибунов, префектов и самые видные из сотников. Вслед за тем узнали от перебежчиков, что девятьсот Римлян у рощи, называемой Бадугенне - побиты в сражении, протянувшемся до другого дня; а другой отряд в четыреста человек занял виллу Крупторика, когда. то находившегося на жаловании у Римлян и воины, из опасения предательства, сами себя поразили взаимными ударами.
74. Прославилось вследствие этого между Германцами - имя Фризов: скрывал Тиберий урон, чтобы никому не поручать ведения войны. Да и сенату не было в том заботы - не терпит ли государство бесчестия на границах: внутренний страх овладевал душами и пособия ему искали только в лести. А потому, хотя их мнения спрашивали совершенно о других предметах, они постановили: "жертвенник Милосердию, жертвенник Дружбе, и изображения около них Цезаря и Сеяна". Частыми просьбами усиливались: "чтобы дал возможность его "видеть". Впрочем, они (Тиберий и Сеян) не пошли ни в город, ни в прилежащие к нему места. Достаточным показалось - оставить остров и показаться в ближайшем месте Кампании. Туда явились сенаторы, всадники, большая часть простого народа, весьма озабоченные относительно Сеяна, свидание с которым было затруднительно и снискивалось только ухаживанием и общением замыслов. Довольно было достоверно, что надменность увеличилась у него, когда он увидал явно самое гнусное раболепство. В Риме посещения были в обычае и, по огромности города, было неизвестно на какое кто шел дело; а там, расположившись по полю или берегу, безо всякого различия днем и ночью, переносили вместе благоволение или наглость привратников; когда и это было запрещено и возвратились в город смущенными те, которых не удостоил ни словом, ни видом своим. Некоторые и обрадованные, но к дурному; их неблагополучной дружбе угрожал, и скоро, тяжкий конец.
75. Впрочем, Тиберий внучку Агриппину, родившуюся от Германика, при себе передал Кн. Домицию, а свадьбу велел праздновать в городе. В Домицие кроме древности рода - избрал близкую Цезарям кровь, так как у него бабушка была Октавия, а через неё Август - дед по матери.
Содержание; Глава 1. Смерть Августы Ливии и похвальное ей слово. - 2. Тиберий несправедлив даже к мертвой. - 3. Сеяна власть увеличивается. Агриппина и Нерон обвинены государем. - 4. Благосклонность к ним народа - 5. при раздражении Тиберия. Недостаток памятников событий за три года. - 6. Сеян, когда стремление к власти открыто, гибнет - 7. - 9. с большим числом друзей, своих. - 10. Псевдо(лже) - Друза преследует Помпей Сабин. - 11. Раздор консулов.
Все это делалось в течение почти трех лет в консульство К. Рубеллия Гемина и К. Фуфия Гемина, М. Винуция Квартина, К. Кассия Лонгина, Тиберия Цезаря в пятый раз и Элия Сеяна.
1. В консульство Рубеллия и Фуфия - и у того и у другого из них было прозвание Гемин - умерла Юлия Августа, в крайне глубокой старости, чрезвычайной знатности рода, через семейство Клавдиев и усыновлением Ливиев и Юлиев. Первое её супружество и дети были с Тиберием Нероном; беглец в войну Перузинскую, он, по заключении мира между Секстом Помреем и триумвирами возвратился в город. Вслед за тем Цезарь, прельстясь наружностью, отнял её у мужа, неизвестно против её ли воли и до того спешил, что даже не дав времени родить, беременную ввел к себе дом. Никакого после того потомства не произвела она, но, вступив в кровный союз с Августом, вследствие соединения Агриппины и Германика, имела общих внуков. Святостью домашней жизни верная древним обычаям, ласковая более, чем одобрялось у женщин в прежнее время, мать бессильная, жена слабая и хорошо ознакомленная с хитростями мужа, с притворством сына. Похороны её были не пышны, а завещание долго оставалось неисполненным; хвалима она с ростр правнуком К. Цезарем, который вскоре стал во главе государства.
'2. А Тиберий, не присутствовав при отдании последнего долга матери, нисколько не изменив приятного ему образа жизни, письмом извинился многочисленностью дел. Памяти Юлии Сенатом оказанные щедро почести, он (Тиберий) уменьшил, оставив весьма немногое и прибавив, чтобы: "отнюдь не было определило божественное поклонение; так она сама предпочла". А в части этого письма коснулся с порицанием женских привязанностей, косвенно упрекая консула Фуфия. Он цвел расположением Августы, имея все для прельщения женских умов; притом же он был болтлив и имел в обычае насмехаться над Тиберием в резких шутках, а люди сильные помнят об этом очень долго.
3. Впрочем, с тех пор господство Тиберия сделалось крутым и стеснительным. Пока жива была Августа, было еще прибежище, потому что у Тиберия сохранялось еще старинное почтение к матери, да и Сеян не смел опережать влияние родительницы. А тут, как бы разорвав узду, пустились во все; отправлены письма против Агриппины и Нерона; о них народ полагал, что они давно принесены и задержаны Августою и через немного времени после её смерти, прочитаны. Выражения были изысканно суровы: но в вину ставил не оружие, не стремление к новому порядку вещей, а попрекал внука страстью к молодым людям и бесстыдством поведения. На невестку и этого не дерзнув придумать, взводил обвинение в надменности лица и дерзновенном образе мыслей, к большому страху и молчанию сената: пока немногие - которым нечего было надеяться от честного образа действий (и общественное зло для отдельных личностей служит средством снискать милость) стали требовать: "чтоб было доложено". Больше всех усердия показывал Котта Мессалин с мнением немилосердым; но другие знатные лица, преимущественно должностные, находились в тревоге, потому что Тиберий, хотя и неприязненно нападал, прочее все оставил под сомнением.
4. Был в сенате Юний Рустик, избранный Цезарем для редактирования распоряжений сената; вследствие этого думали, что он проникает в его размышления. Он-то под каким-то роковым влиянием (и до того времени не был он образцом твердости) или от ложного усердия - в опасении неизвестного, забыв о настоящем - вмешался среди людей, полных сомнения и убеждал консулов: "не начинать доклад, рассуждая, что в краткое мгновение могут иметь другой оборот самые важные дела, и, может быть, Герм... раскаяние старика". Тут и народ, неся изображения Агриппины и Нерона, стал около здания сената и с радостными Цезарю пожеланиями, кричал: "письма лживые и против воли государя грозят гибелью этому дому (Германика)". И таким образом в этот день не совершилось ничего грустного; даже подаваемы были, под именами бывших консулов, мнения, придуманные против Сеяна. Весьма многие скрытно, и тем резче давали волю изобретательности; а вследствие этого гнев его (Сеяна) был тем сильнее, а равно и повод к обвинениям: "пренебрежена сенатом скорбь государя; отпал и народ; уже слушают и читают новые речи, новые декреты сената. Что же еще осталось, как не взяться за оружие и чьим изображениям последовали они вместо знамен - тех и взять вождями и императорами?"
5. А потому Цезарь, повторив порицания, высказанные им против внука и невестки, эдиктом попеняв простой народ, жаловался перед сенатом, что: "обманом одного сенатора всенародно осмеяно величие императора": потребовал, чтобы все дело было поручено вполне ему (Тиберию). Рассуждений больше не было, а тем менее возможно было определить что-либо решительное - это было запрещено; а только сенаторы свидетельствовали "что готовы они к отмщению, но препятствует им власть государя...[1] Сорок четыре речи сказаны об этом деле; из них немногие, вследствие страха, а большая часть по привычке... я полагал, что я причиню себе стыд, а Сеяну навлеку негодование... Счастье переменилось и даже тот, кто его принял товарищем и зятем, ему прощает, а прочие того, за кем с позором ухаживали, с преступлением преследуют... что бедственнее - за дружбу терпеть обвинение, или друга обвинять, решать не берусь... ни жестокости, ни милосердия ничьего испытывать не стану, но свободным и сам себе верный, предупрежу опасность. А вас заклинаю, чтобы вы не с грустью воспоминали обо мне исполненном радости, прибавив и имена к списку тех, которые честным концом избежали общественных зол.
7. Тут он говорил с каждым порознь, чьего присутствия или разговора он хотел, удерживал или отпускал, и в том провел часть дня и среди еще многолюдного собрания, когда все видели его неустрашимое лицо и полагали, что еще остается времени в избытке для решительного конца, налег на меч, спрятанный на груди. Да и Цезарь не преследовал умершего какими-либо обвинениями или порицаниями, между тем как на Блеза взводил много гнусного.
8. Доложено потом о П. Вителлие и П. Секунде; первого доносчики уличали, что он: "желавшим переворота предложил доступ в казнохранилище, над которым был нaчальником, и военные деньги". Ему Консидий, занимавший должность претора, ставил в вину "приязнь Элия Галла, который, после казни Сеяна, убежал в сады Помпония, как убежище самое верное". И находившимся в опасности не было другой помощи, как в постоянстве братьев, явившихся поруками. Вслед за тем, при частых отсрочках, Вителлий, тревожимый одинаково и надеждами и опасностями, выпросив под предлогом ученых занятий ланцет, нанес легкий удар в жилы и окончил жизнь, скорбя духом. А Помпоний, знаменитый умом и ведший жизнь нравственно и изящно, равнодушно перенес невзгоду и пережил Тиберия.
9. Постановлено вслед за тем: "чтобы и к остальным детям Сеяна применена была казнь". Хотя раздражение простого народа уже проходило и большинство было уже удовлетворено прежними казнями. Вследствие этого отнесли в тюрьму сына, уже понимавшего что ему угрожало, а девочку, до того непонимавшую, что она часто спрашивала: "за какой проступок и куда ее влекут? больше она того делать не станет" и можно ее дитя наказать и розгами. Передают писатели того времени, что так как неслыханным считалось девственницу подвергнуть триумвиральской казни, то палач ее изнасиловал подле виселицы; потом с перетянутыми горлами тела дела этого возраста брошены в гемонии.
10. Около этого же времени Азия и Африка приведены в ужас более резким, чем продолжительным слухом, будто бы Друза, сына Германика, видели на Цикладских островах, а вслед за тем и на твердой земле. И действительно явился молодой человек соответствующего возраста, с хитрым замыслом, сопровождаемый некоторыми отпущенниками Цезаря, как будто или узнанный. Привлекала незнающих слава имени и расположение Греков ко всему новому и чудесному: "будто бы, вырвавшись из-под стражи идет он к отцовским войскам, с тем, чтобы завладеть Египтом, или Сириею" - так и вымышляли вместе и верили. Уже сбегалась молодежь, уже сделался он предметом общественного усердия, радуясь настоящему в несбыточных надеждах. Тут-то услыхал это Поппей Сабин; в то время занятый Македонию имел он попечение и об Ахайе. А потому, чтобы упредить справедливое ли, ложное ли, он поспешно прошел заливы Торонейский и Термейский, потом Эвбею, остров Эгейского моря и Пирей на берегу Аттики; потом вышел на Коринфский берег в узком месте Истма и войдя на другом море в Никополис - Римское поселение, тут то наконец узнал и на тщательные расспросы о том кто он? тот отвечал, что родился от М. Силана. Многие из следовавших за ним разошлись и он вошел на корабль как будто бы с тем, чтобы ехать в Италию. Он написал это Тиберию. Дальнейших сведений, ни о начале, ни о конце этого события не находим.
11. В конце года обнаружился между консулами раздор, давно уже возраставший, потому что Трио, легко приобретавший неприязни и опытный на форуме, косвенно упрекнул Регула в недостатке деятельности при подавлении слуг Сеяна. Тот держался, скромности, если его не затронут и не только отразил (нападки) товарища, но и привлекал к следствию, как виновного в заговоре. Многие сенаторы просили отложить ненависть, имеющую обратиться на гибель, но они оставались неприязненными и грозили друг другу, пока не оставили должности.
Содержание: Главы 1. Гнусные страсти Тиберия. - 2. Жестокое преследование самой памяти Сеяна и Ливии. Государь насмехается над лестью Тогония. - 3. Галлиона за лесть бранит и наказывает, Пакониан. - 4. Лациарис. Раздор консулов успокаивает Максим. - 5. Котта Мессалин обвинен. - 6. Тиберия сознание, сокровенные мучения тиранов. - 7. Цецилиан, Сервей, Терм осуждены. Частые доносы. - М. Теренций, обвиненный за дружбу Сеяна, защищается отлично и свободно и - 9. оправдан. Вестиллий умерщвляет себя; большая часть обвинены сподряд. - 10. Л. Пизона смерть и погребение. - 11. Начало и развитие городской префектуры. - 12. О сибиллинских стихах совещание. - 13. Возмущение в Риме вследствие дороговизны хлеба усмирено. - 14. Всадники Римские падают жертвами обвинения в заговоре. - 15. Дочери Германика отданы за Л. Кассия и М. Виниция. - 16. Ростовщики обвинены; подавлена лихва. - 17. Щедростью Цезаря восстановлен кредит. - 18. Опять обвинения в оскорблении величества и - 19. все обвиненные в товариществе с Сеяном умерщвлены. - 20. К. Цезарь берет Клавдию. Тиберия предсказание о Сер. Гальбе. - 21. Искусство Халдеев. Тразилл. - 22. Сомнение о судьбе. - 28. Азиний Галл умирает. Жалкая смерть Друза. - 24. Ожесточение против него Тиберия. - 23. Агриппина погибает голодом. - 26. Кокцей Нерва добровольно оставляет жизнь. - 27. Смерть Элия Ламии, Флакка Помпония, М. Лепида. - 28. В Египте видели Феникса; о нем рассказы и суждения. - 29. Лабеон умирает добровольно, при старании Тиберия отклонить нерасположение. Скавр предупреждает осуждение. - 30. Разные граждане изгнаны из города. Гетулик удивительною самонадеянностью уклоняется. - 31. Парфам, желавшим удалить Артабана и просившим царя, Тиберий дает Фраата и - 32. после его смерти, назначает Тиридата. Над Востоком делает начальником Вителлия. - 33-35. Армяне нападают на Парфов; им помогают Албанцы и Иберы, происходя еще от Фессалийцев. - 36. Когда Артабан бежал в Скифию, - 37. Тиридат его замещает. - 38. В Риме Тиберий продолжает жестокости. - 39. Умирает Поппей Сабин. - 40. Смерть Вибулея Агриппы, Тиграна, Емилии Лепиды. - 41. Клитов Каппадоков, возмутившихся против своего царя, подавляет Требеллий. - 42. Тиридат принимает царские знаки, - 43. вслед за тем несогласием вельмож изгнан и - 44. Артабан восстановлен. - 45. Большой пожар в Риме Тиберий смягчает своею щедростью. Макрон завлекает Калигулу. - 46. Тиберий недоумевает о наследнике; его предсказание о Калигуле; скрывает болезнь. - 47. Акуция осуждена; Альбуцилла подвергается доносу в неуважении к государю. - 48. Аррунций, наскучив обстоятельствами времени, разрезает жилы. - 49. Папиний бросается. - 50. Тиберий скрывает свой упадок сил, открытый хитростью доктора Хариклеса. Кончается задавленный. - 51. Разные с ним случайности и смерть.
Все это совершилось в течение почти шести лет, при консулах Кн. Домицие и М. Фурие Камилле, Серв. Сульпицие Гальбе и Л. Корнелии Сулле, П. Фабие н Л. Вителлие, Г. Гестие Галле и М. Сервилие Руфе, К. Плавтие, Секст. Папиние, К. Ацерроние и К. Понтие.
1. Кн. Домиций и Камилл Скрибониан вступили в консульство, когда Цезарь, переправившись через пролив, отделяющий Капреи и Суррент, шел вдоль Кампании, колеблясь - не войти ли в город или уже твердо решась на противное, притворяясь будто бы взойдет. Часто доходил он очень близко, посетил даже сады у Тибра, но потом опять удалился к утесам и уединению моря, стыдясь своих преступлений и разврата. Он воспылал до того необузданною похотливостью, что, по обычаю царей, благородную молодежь осквернял растлением, и побуждением похоти служили не только красота и хорошие формы тела, но в одних - детская скромность, в других - изображения предков. Тут-то в первый раз придуманы названия дотоле неизвестные: отходников (селлариев) и спинтриев, вследствие гнусности места и многообразного терпения. Подстроены рабы, которые должны были отыскивать, увлекать с дарами, готовыми угрозами против отказывающихся; а если удерживали родители или родственники, то приводили в дело насилие, похищение и вообще что ни вздумалось, как бы против пленных.
2. А в Риме в начале года, как бы только тут узнали преступления Ливии и как будто не были они уже давно наказаны, произносимы были жестокие мнения на её изображения и память и о том, чтобы имущество Сеяна было взято из общественной казны и передано в собственную Императорскую - как будто бы в этом была разница. И так - Сципионы, и Силаны и Кассии, этими же почти или немного, измененными словами - подавали мнения с большою настойчивостью. Как вдруг пришлось с насмешкою выслушать Тогония Галла, который свою малоизвестность примешал к знатным именам. Он умолял государя: "назначить сенаторов, из которых двадцать, избранные по жребию и мечом опоясанные, всякий раз как только будет входить в здание сената, должны защищать его безопасность". Поверил он, разумеется, письму, в котором Тиберий требовал содействия другого консула для того, чтобы безопасно от Капреи добраться до города. А Тиберий, у которого было в обычае мешать шуточное с важным, благодарил сенаторов за их расположение: "но кого же из них он может опустить? кого избрать? постоянно ли одних и тех же? Или за одними других? "И покрытых уже почестями или молодых людей? Из частных или должностных лиц? И что это будет за вид - брать им мечи на пороге Курии? Да и жизнь не так ему дорога, если пришлось бы защищать ее оружием". Вот что против Тогония, умеряя выражения и советовал только отменить мнение.
3. Но Юлия Галлиена подавшего мнение, чтобы преторианцы, по окончании срока службы, получали право сидеть на четырнадцати скамейках, назначенных для всадников - сильно побранил, как бы лицом к лицу спрашивая: "что ему (общего) с воинами? Им следует и приказания и награды получать от одного лишь императора. Нашли и то чего не предвидел божественный Август. Не скорее ли Сеянов слуга добивался раздора и возмущения? И грубые умы видом почести побудить к порче военных обычаев". Такую-то награду получил Галлий за обдуманную лесть, будучи изгнан немедленно из сената, потом из Италии. И так как его винили, что легко ему будет переносить ссылку на избранном им острове Лесбосе, именитом и веселом, то он возвращен в город и содержался под стражею, в домах сановников. Этим же письмом Цезарь сразил Секста Пакониана, бывшего претора, к большой радости сенаторов, смелого, злонамеренного, подстерегавшего тайны всех, избранного Сеяном, чтобы при его содействии приготовить коварный умысел К. Цезарю. Когда это открылось, вырвалась наружу давно уже созревавшая ненависть и определена была бы смертная казнь, если бы он не высказал донос. А когда он напал на Латиния Лациара, то и обвинитель и обвиненный, равно ненавистные, представили приятнейшее зрелище. Лациарис, как я уже говорил, играл некогда главную роль в гибели Тицезия Сабина, и в то время первый должен был поплатиться за это наказанием. Тут же Гатерий Агриппа напал на прошлогодних консулов: почему, затеяв взаимное обвинение, теперь молчат? Конечно, союзом им служит страх и вредные последствия единомыслия; а от сенаторов не должны они скрывать, чтобы ни услышали. На это отвечали - Регул: есть еще время для отмщения и он приведет свое намерение в исполнение перед государем; а Трио - соревнование было между товарищами и если они что в раздоре высказали, то лучше предать это забвению. Когда Агриппа сильно приставал с этим, то Санквиний Максим из бивших консулов умолял сенат: "не увеличивать заботы императора, отыскивая везде раздражение; достаточно и его (сената) чтобы помочь этому делу". Таким образом Регул спасен, а Триона гибель отсрочена. Гатерий был тем ненавистнее, так как изнуренный сном или распутною бессонницею и по своей лени не опасавшийся государя, как ни был он жесток, обдумывал гибель людей знатных среди обжорства и разврата.
5. Вслед за тем Котта Мессалин, виновник постоянно самих строгих мнений и потому, уже давно ненавистный, как только дана была возможность, уличается в весьма многом: будто бы он говорил о К. Цезаре, как кровосмесительной возмужалости и когда, в день рождения Августы, пировал он между священников, назвал этот ужин девятидневными поминками: жалуясь на силу М. Липида и Л. Аррунция, с коими имел спор по денежному делу, прибавил: "пусть их сенат, а меня защитит мой Тиберчик". И не во всем находил он защиту у первых лиц государства. При их настойчивости апеллировал к императору и немного спустя принесено было письмо, в котором, в виде защиты, обратясь к началу дружбы между ним и Коттою и, припомнив частые его услуги, требовал: чтобы не обращаемы были в преступления слова злонамеренно перетолкованные и чистосердечие бесед за пиршеством. Особенно замечательно показалось вступление этого письма Цезарева, так как он начал этими словами: "если я, отцы достопочтенные, знаю, что вам писать или каким образом писать, или вовсе не писать в это время, то пусть меня боги и богини накажут хуже, чем я теперь чувствую себя гибнущим ежедневно!" До такой-то степени его преступления и пороки обратились к его собственной казни. И не даром лучший в деле мудрости имел обыкновение утверждать, что если бы открылись внутренности тиранов видны были бы терзания и удары: и как тело раздирают побои, так дух терзаем жестокостью, похотливостью, злыми намерениями; потому что Тиберия не защитили ни его высокое положение, ни уединение от признания во внутренних мучениях и в своей собственной казни.
7. Тут, когда сенаторам дана была возможность постановить о Цецилиане, сенаторе, который более других свидетельствовал на Котту, постановлено: "назначить то же наказание, какое Арузею и Санквинию, обвинителям Л. Аррунция". И ничего не могло быть почетнее для Котты; он благородного происхождения, но от роскоши в нужде, опозоренный порочными поступками, достоинством (степенью) возмездия сравнялся с Аррунцием, отличавшимся святостью жизни. После того введены Квинт Сервей и Минуций Терм: Сервей, исполнявший должность претора и когда-то из свиты Германика; Минуций из сословия всадников - скромно пользовались они дружбою Сеяна и вследствие этого к ним было больше сострадания. Напротив Тиберий, порицая их как первых на преступления, внушал К. Цестию отцу - высказать сенату; что он ему написал и Цестий взял на себя обвинение. И в особенности гибельное принесли те времена, когда знатнейшие сенаторы занимались самыми низкими доносами: одни явно, а многие тайно, и не отличил бы ты чужих от родных, друзей от незнакомых, что недавнее и что уже стало темно от времени: одинаково о чем бы ни переговорили на форуме, на пиршестве, были обвиняемы, так как каждый спешил предупредить и указать на виновного: одни защищали себя, а большинство, как бы зарязясь примером и болезнью; но Минуций й Сервей осужденные присоединились к доносчикам. Вовлечены в то же положение Юлий Африкан, из Сантон Галльского города и Сеий Квадрат: его происхождения не отыскал. И не безызвестно мне, что большая часть писателей опустили многих опасности и казни, утомленные их многочисленностью или опасаясь, как бы то, что и им показалось излившим и печальным, такою же скукою не поразило читателя. Нам большая часть достойного памяти попалась, хотя другими не упомянутая.
8. Так в то время, когда прочие ложно снимали с себя (обвинение) в дружбе Сеяна, осмеливался всадник Римский М. Теренций, за это именно обвиненный, в ней сознаться, обратясь так к сенату: "судьбе моей может быть и не так будет выгодно, если я сознаю обвинение, чем буду его отрицать, но какие бы ни были последствия, сознаюсь, что и был я другом Сеяна, и добивался быть им, и радовался, когда сделался им. Видел я его сотоварищем отца в управлении преторианскими когортами; вслед за тем вместе исполнявшим обязанности и гражданские и военные; его близкие и родные осыпаемы были почестями. Насколько кто короток с Сеяном, настолько силен в дружбе Цезаря. Напротив, кому он был неприязнен - опасением и позором поражаемы были. Никого не привожу в пример, но всех, которые были чужды его последнего замысла, я буду защищать с опасностью меня одного. Чтили мы не Сеяна, уроженца Вульмний, но часть семейства Клавдиев и Юлиев, в которые вошел он свойством; твоего, Цезарь, зятя, товарища твоего консульства, исполнителя твоих обязанностей делу общественному. Не наше дело обсуждать - кого ты возвышаешь над другими и по каким причинам. Боги дали тебе верховное суждение обо всем; нам осталась слава повиновения. Мы видим то, что у нас перед глазами - кому ты даешь силы, почести, власть наиболее и принести пользы и повредить. А что Сеян имел все это - никто и отрицать не станет. Сокровенные же чувства государя и не готовит ли он что-либо втайне, разыскивать - непозволительно и опасно: да и все-таки не узнаешь. Отцы достопочтенные, припомните не последний день Сеяна, но шестнадцать лет (его могущества); даже Сатрия и Помпония, и тех мы чтили; за большую честь считалось сделаться известным даже его отпущенникам и привратникам. Что ж это? Неужели безразлично будет обвинение и смешанно? Нет, разграничьте верными чертами: пусть будут наказаны коварные замыслы против общественного порядка и жизни императора: а относительно дружбы и её обязанностей один и тот же конец, Цезарь, оправдает и тебя, и нас".
9. Твердость речи и потому что нашелся, кто бы высказал то, что у всех было на душе, - все это возможно на столько, что обвинители его, с присоединением в чем прежде погрешили, наказаны ссылкою или смертью. Последовали за тем письма Тиберия на Секста Вестилия, бывшего претора; его весьма любимого братом Друзом, перевел в свою когорту. Причина оскорбления Вестилию была: или сочинил он кое-что на К. Цезаря, как (будто бы) бесстыдного, или сделано доверие вымышленному. За это устраненный из общества государя, когда старческою рукою принялся было за железо, перевязал жилы; умолял было его запискою, получил немилосердый ответ; открыл снова жилы. Вслед за тем разом потребованы на суд в оскорблении величества - Анний Поллион, Аппий Силан вместе со Скавром Мамерком и Сабином Кальвизием; к Поллиону отцу присоединен Винициан, знатные родом и некоторые после высших почестей. Содрогнулись сенаторы: так как кто же был чужд или связей родства или дружбы со столькими знаменитыми людьми? Но Цельз, трибун городской когорты, в то время, в числе доносчиков (находившихся), изъял из опасности Аппия. и Кальвизия. Цезарь Поллиона и Винициана и Скавра дело, чтобы самому разобрать с сенатом, отложил, дав некоторые против Скавра печальные отметки. Даже и женщины не были изъяты из опасности; а так как нельзя же было их обвинить в домогательстве стать во главе вещей, то за слезы их обвиняли. Казнена старушка Вития, мать Фузия Гемина за то, что оплакивала смерть сына. Вот что у сената (делалось). И не иначе и у государя: Вескуларий Аттик и Юлий Марин гонятся на смерть - а они из стариннейших его приближенных последовали в Родос и в Капреи были неразлучны. Вескуларий - передатчик коварного умысла против Либона: с участием Марина Сеян подавил Курция Аттика и тем с большею радостью принято, что на советников пал их собственный пример.
10. В это же время умер первосвященник Л. Пизон своею смертью - явление редкое при такой известности; никакого рабского мнения не был он добровольным виновником и всякий раз как только предстояла в том необходимость, благоразумно смягчал. Я уже припоминал, что отец его был цензором: дожил до восьмидесяти лет; почести триумфа заслужил он во Фракии; но особенная слава его была в том, что, будучи последнее время префектом города, власть постоянную и по новости повиновения тяжелую, удивительно смягчил.
11. И прежде, при отъезде из города царей, а вслед за ними должностных лиц, дабы город не оставался без власти, избираем был на время тот, кто делал бы суд и расправу и оказывал бы заботу в случаях нечаянных. Передают, что так Ромул оставил Дентра Ромулия, а впоследствии Тулл Гостилий - Нуму Марция и Тарквиний Гордый - Спурия Лукреция. Затем консулы передавали также власть; остается подобие всякой раз как по случаю Латинских ферий (празднеств) назначается лицо, для исполнения консульской обязанности. Впрочем, Август во время междоусобных войн надо всем в Риме и Италии сделал начальником Цильния Мецената, всаднического сословия. Вслед за тем, став во главе государства, по многочисленности народа и медленности пособия законов, взял из бывших консулов - людей, которые сдерживали бы рабов и все что есть граждан дерзких и расположенных к смутам, ничего не опасающихся кроме силы. И первый - Мессала Корвин принял эту власть, кончившуюся в течение немногих дней, как бы неумелый ею пользоваться. Тут Тавр Статилий, хотя и в преклонном возрасте, отлично ее исполнял. Потом Пизон, в течение двадцати лет равно одобряемый, почтен общественными похоронами вследствие сенатского декрета.
12. Доложено потом сенату Квинтилианом, плебейским трибуном - о книге Сивиллы, которую Каниний Галл из Коллегия пятнадцати требовал - принять в число прочих той же прорицательницы и об этом предмете постановить сенатское определение. Когда оно состоялось посредством ухода сенаторов, Цезарь прислал письмо в котором умеренно бранит трибуна - "по молодости лет не знающего старинного обычая". Галла упрекал: "что состарившись в науке священных обрядов, не зная автора, прежде постановления Коллегия, а не так как требует обычай по прочтении магистрами и людьми учеными и оценке стихотворения, провел это дело в малочисленном собрании сената. Вместе с тем он внушал: "что так как много пустого распространяемо было в народе под славным именем, то Август постановил - в какой срок все это должно быть представляемо к городскому претору и за тем частным образом не может быть сохраняемо". Тоже было определенно предками после сожжения Капитолия в междоусобную войну, при чем разысканы были в Самосе, Илионе, Еритрах, даже по Африке, Сицилии и Итальянским колониям - стихи Сивиллы - была ли она одна, или много и дано поручение священникам разобрать истину, на сколько возможно это с человеческими средствами. А потому и тут книга эта предоставлена рассмотрению Коллегии пятнадцати. При тех же консулах вследствие дороговизны хлеба дошло было до возмущения; многое и в течение значительного числа дней высказано требований в театре с большим своеволием, чем это было в обычае, относительно Императора. Взволнованный этил, обвинил сановников и сенаторов за то, что не усмирили народ общественным влиянием и прибавил - из каких провинций и на сколько большее, чем Август, количество хлебных запасов велел привести. Вследствие этого, для обуздания простого народа, составлено определение сената в духе старинной строгости. И с не меньшею деятельностью распорядились консулы: молчание же самого Тиберия не было сочтено, как он предполагал, за гражданскую с его стороны доблесть, но перетолковано за надменность.
14. В конце года Геминий, Цельз, Помпей, всадники Римские, пали обвиненные в заговоре. Из них Геминий расточительностью своих средств и роскошью жизни - приятель Сеяна; но ни на что серьёзное неспособен. И Юлий Цельз трибун, в оковах ослабевшую цепь, которою был обвязан, растягивая в разные стороны сам разбил свою голову. А Рубрию Фабату приданы караульные; будто бы он, отчаявшись в положении дел Римских, хотел бежать и искать сострадания у Парфов; конечно он был найден у Сицилийского пролива и приведен назад сотником, никаких основательных причин дальнего странствования не приводил он; остался, впрочем, невредим более от забвения, чем от милосердия,
15. В консульство Гальбы и Л. Суллы, после долговременного рассмотрения кого мужьями назначить своим внучкам - Цезарь - так как требовал уже того совершенный возраст девиц, избрал Д. Кассия и М. Виниция. М. Виниций - из роду горожан, родился в Калесе, отец и дед его были консулами, остальные (родные) всаднического сословия: мягкий характером и выражался хорошо. Кассий - плебейского рода Римского, но древнего и честного; воспитанный в строгой науке отца, заслуживал одобрение чаще уступчивостью, чем деятельностью. Его соединил он с Друзиллою, а Виниция с Юлиею, дочерьми Германика и об этом деле написал сенату, слегка почтив молодых людей; потом, представив довольно неясные поводы отлучки, обратился к более важному и преследованиям начатым за общее дело и просил: чтобы префект Макрон и немногие из трибунов и сотников входили с ним вместе всякой раз когда посетит сенат. Исполнено это широко и без означения числа, или рода (воинов) сенатским декретом; но он (Тиберий) ни разу не вошел под крыши города, а не только в общественный совет, большею частью окольными путями обходя место рождения и избегая. Между тем обвинители с большою силою накинулись на тех, которые приращали деньги процентами, вопреки закона Диктатора Цезаря, которым он установил размеры кредита поземельного владения внутри Италии. Давно уже он был оставлен, так как общее благо приносится на жертву частным пользам. Конечно, для города Рима старинное было зло - лихвенные проценты, самая частая причина раздоров и возмущений и оно пока сдерживалось древними и менее испорченными правами. Так вначале двенадцатью таблицами было постановлено: "чтобы никто не брал более одного процента (в месяц)" - между тем как прежде в этом случае был полный произвол людей богатых: потом, по предложению трибунов, установлено пол-процента, а наконец и вовсе отменен платеж процентов. Многими народными приговорами предупреждались обманы, и они столько раз подавленные, удивительными способами возникали опять. Но тут претор Гракх, которому досталось это исследование, пораженный множеством лиц, находившихся в опасности, доложил сенату; встревоженные сенаторы (потому что никто не был свободен от вины в этом) просили снисхождения у Государя и, с его согласия, дан вперед год и шесть месяцев, в которые, согласно распоряжению закона, каждый должен был устроить свои денежные расчеты.
17. Вследствие этого обнаружился недостаток денег, так как разом затронуты долги всех и вследствие осуждения стольких лиц и продажи их имуществ заклейменное серебро оставалось в общественной или Императорской казне. Сверх того Сенат предписал, чтобы каждый две части роста поместил в землях по Италии. Но кредиторы призывали к расплате наличными и не к чести должников уменьшили кредит. Вследствие этого стечение народа и просьбы, потом шум около преторского трибунала. И в чем искали средства помочь горю - продажа и покупка, то обратилось совсем в противоположную сторону, потому что ростовщики затратили все деньги на покупку полей. За избытком продажи последовала дешевизна и чем кто более обременен долгами, тем с большим трудом мог продать. Многие теряли все имущество: утрата состояния влекла за собою упадок достоинства и доброго имени, пока Цезарь не оказал пособия, расположив по столам тысячу сестерциев (собств. тысячу тысяч, миллион) и дав возможность занимать на три года без процентов, если должник народу представит обеспечение вдвойне недвижимою собственностью. Таким образом возобновлен кредит и мало-помалу нашлись и частные кредиторы. Да и покупка долей совершалась не в точности по сенатскому определению; в начале, как обыкновенно случается, было строго, а к концу пренебрегли им.
18. Затем вернулись прежние опасения, так как потребован на суд в оскорблении величества - Консидий Прокул. Ничего не опасаясь, праздновал он свой день рождения, как повлечен в сенат и вместе осужден и умерщвлен. А сестра его, Санция, устранена от воды и огня, вследствие обвинения К Помпония. Он, характера беспокойного, утверждал что действует так и в этом роде с тем, чтобы, приобретя благорасположение государя, помочь брату Помпонию Секунду, находившемуся в опасности. Определена ссылка и Помпоние Макрине, которой мужа Арголика и свекора Лакона, из первых лиц у Ахейцев, казнил Цезарь. Отец, именитый всадник Римский и брат, бывший претор, ввиду неизбежного обвинения, умертвили сами себя. Поставлено было в вину то, что Теофана Митиленейца, прадеда их, Кней Магн имел в числе приближенных и что умершему Теофану льстивость греков предоставила небесные почести.
19. После этих предметом доноса сделался Секс. Марий, самый богатый в Испаниях в том, будто бы он имел кровосмешение с дочерью, и сброшен с Тарпейской скалы; а чтобы не оставалось под сомнением, что именно во вред ему послужило богатство - то его золотые прииски, хотя они были назначены в публичную продажу, Тиберий себе оставил. Рассвирепев от казней, всех содержавшихся в тюрьме и обвиненных в союзе с Сеяном, повелел умертвить. Последовало необъятное побоище: всякого пола, всякого возраста, знатные и простые, порознь и массами. Да и не дозволялось близким и друзьям ни быть при этом, ни оплакивать, ни долго смотреть. Но поставленные кругом стражи, внимательные к горю каждого, сопровождали тела, предавшиеся тлению, пока влачили их в Тибр, где плывшие или приставшие к берегам, не дозволялось ни касаться кому-либо, ни сожигать. Силою страха прекратилось общение рода человеческого и куда только проникала жестокость, устранялось сострадание.
20. Около того же времени К. Цезарь, сопровождая деда, уходившего из Капреи - принял в супружество Клавдию, дочь М. Силана; неукротимый дух прикрывая коварною скромностью, не проронил (звука) голоса ни при осуждении матери, ни при изгнании братьев. Как день начинался для Тиберия - те же маневры и слова (выражения) немного представлявшие разницы. Вследствие этого вскоре разнеслось умное изречение оратора Пассиена "не было ни лучшего когда-либо раба, ни худшего повелителя". Не опустил бы я предсказания Тиберия о Серв. Гальбе, в то время консуле: пригласив его и испытав в разных беседах - наконец на греческом языке сказал ему в таком смысле: "и "ты Гальба когда-нибудь отведаешь верховной власти, означая позднее и кратковременное могущество знанием Халдейского искусства, приобрести которое имел довольно свободного времени в Родосе, а учителем Тразилла, в опытности его удостоверясь таким образом".
21. Всякий раз как о подобном деле советовался, пользовался возвышенною частью дома и соучастием одного отпущенника. Тот, незнавший грамоте, но здоровый телом, по непроходимым и крутым местам (так как дом возвышается над скалами) шел впереди того, чье искусство испытать предположил себе Тиберий и, на обратном пути, если только возникало подозрение в тщеславии или обмане, низвергал в находившееся внизу море, дабы не было свидетеля тайны. А потому Тразилл приведенный по тем же скалам, после того как заинтересовал Тиберия, открывая на его вопросы ему власть. и будущее, тщательно был спрошен: "знает ли он свой час рождения; который ему год и какой день тогда?" Он положения небесных тел и промежутки размеров, сначала остановился, потом оробел и что больше всматривался, то более и более трепетал от удивления и страха, а наконец восклицает: "в опасности он и пришел к грозящей крайнею гибелью". - Тут Тиберий, обняв его, поздравляет, что он предузнал опасность, но останется невредимым, - и все, чтобы он ни говорил, принимая как голос оракула, имел его в числе самых приближенных друзей.
22. Но для меня, слыша такое и в этом роде, остается неизвестным окончательное решение вопроса - дела смертных управляются ли судьбою и неизменною необходимостью, или случаем, потому что мудрейших из древних и тех, которые соревнуют их учению, найдешь ты разных мнений. Многие остаются при убеждении: "что богам нет заботы ни о начале нашем, ни о конце, но вообще о людях; а потому-то всего чаще грустное случается с добрыми и веселое с дурными. Напротив, другие полагают, что судьба соответствует событиям, но не по блуждающим звездам, а по началам и связям естественных причин: впрочем выбор жизни нам предоставляют и уже, по выборе её, хорошо известна последовательность того, что имеет случиться. Да и не то счастье или несчастье, что таким считает народ: многие, по-видимому, поражаемые неудачами, счастливы, а большая часть и при великих богатствах крайне бедствуют; если те тяжкие обстоятельства переносят с твердостью, то эти благополучием своим неблагоразумно пользуются. Впрочем, большей части смертных не чуждо убеждение, что: "при первом начале каждого его будущее уже определено; но если кое-что случается иначе, как сказано, то вследствие обмана говорящих то, чего не знают; таким образом подрывается доверие к науке, которой ясные доказательства принесло и древнее время и наше". Так сыном тоже Тразилла предсказано господство Нерона, о чем в свое время упомянем, дабы теперь не уклониться далеко от начатого нами. При этих же консулах прошло известие о смерти Азиния Галла, о котором нет сомнения, что погиб от недостатка пищи - добровольно или по необходимости считалось неизвестным. Опрошенный о мнении Цезарь - позволит ли похоронить, не краснея позволил и со своей стороны винил случайность, "похитившую подсудимого, прежде чем с очей на очи мог он быть уличен". Как будто в средине трехлетия не доставало времени подвергнуть суду старца, бывшего консула, родню стольких бывших консулов. - Затем гаснет Друз, протянувший жизнь свою до девятого дня самою жалкою пищею, вынимая из тюфяка то, чем он был набит. Некоторые передали, что было предписано Макрону - если Сеян попытается прибегнуть к оружию, извлекши из под стражи молодого человека (так как его держали во дворце), поставить его во главе народного движения. Вслед за тем, так как прошел слух, что Цезарь хочет простить невестку и внука - предпочел строгость раскаянию. - Даже напал на умершего и ставил ему в вину: пороки тела, гибельное настроение ума относительно своих и неприязненное относительно общественного дела. Затем приказал он прочесть ежедневную записку того, что он делал и говорил. Ничего не могло показаться возмутительнее этого: в течение стольких лет при нем (Друзе) находились люди, подмечавшие выражение лица, стоны, даже тайный ропот. И что дед был в состоянии слышать, читать, высказывать публично с трудом можно поверить; а письма сотника Акция и вольноотпущенника Дидима заключали даже имена рабов, как который выходившего из спальни Друза бил или пугал. Даже сотник присовокупил свои слова, полные жестокости, как нечто отличное и слова умиравшего, которыми он сначала (притворяясь утратившим рассудок) как бы в безумии - призывал гибель на Тиберия, а вслед затем, когда потерял надежду к жизни, обдуманно изысканные проклятия: "чтобы он как невестку и племянника и внуков и весь дом наполнил убийствами, так пусть воздаст казнь имени и роду предков и потомкам". Прерывали конечно сенаторы как будто бы из негодования; но проникал в них страх и удивление, что человек когда-то хитрый и умевший скрывать злодеяния, дошел до такой доверчивости, что, как бы раздвинув стены, показывал внука под бичем сотника среди ударов, наносимых рабами, тщетно просящего пищи для поддержания последних остатков жизни.
25. Эта скорбь не успела еще изгладиться, как распространился слух об Агриппине, которая, как я полагаю, поддерживаемая надеждою после умерщвления Сеяна, прожила долее и после того как жестокость в отношении к ней нисколько не уменьшалась - добровольно окончила жизнь; а может быть отказано ей в пище и дан вид её кончине, будто бы по её воле последовавшей. Да и Тиберий разразился самыми гнусными обвинениями, уличая ее в бесстыдстве, в прелюбодейной связи с Азинием Галлом, смерть которого побудила будто бы покончить с наскучившею ей жизнью. Но Агриппина, не выносившая равенства, алчная ко власти, в заботах мужчины утратила недостатки, женщинам свойственные: "В тот же день она умерла, в который за два года перед тем поплатился жизнью Сеян и это заслуживает быть сохраненным в памяти". - Прибавил Цезарь и хвалился что не задушена петлею и не брошена в Гемонии". Высказана ему за это признательность и определено: "пятнадцатый день Ноябрьских календ, день смерти обоих (Сеяна и Агриппины) - во все будущие года приносить дар Юпитеру".
26. Немного спустя Кокцей Нерва, приближенный Государя, опытный в знании прав божеских и человеческих, не тронутый в положении, не страдая телом, задумал умереть. Когда это стало известно Тиберию - пристал он к нему, спрашивал о причине, присовокупил просьбы, наконец признавался: "тяжко будет на его совести, оскорбительно для чести, если ближайший из друзей его, без всякой причины умереть, оставит жизнь". Уклонясь от его убеждений, Нерва перестал принимать пищу Рассказывали знавшие его мысли, что чем ближе видел он бедствия общества, тем более желал честного конца, вследствие раздражения и страха пока еще был цел, и ни в чем не обвинен. Впрочем, гибель Агриппины - а поэтому едва возможно поверить, повлекла за собою и Планцины. Когда-то жена Пизона, не скрывала она радость о смерти Германика; при падении Пизона нашла себе защиту в просьбах Августы и, не менее, во вражде Агриппины; а когда ненависть и пристрастие окончились, возымела силу справедливость; преследуемая обвинениями не безызвестными, своею рукою совершила над собою казнь скорее поздно, чем незаслуженно.
27. В обществе, опечаленном столькими потерями, и то служило поводом к сожалению, что Юлия, дочь Друза, некогда жена Нерона, вышла в замужество в дом Рубеллия Бланда, которого деда Тибурта, всадника Римского, многие припоминали. В конце года смерть Элия Ламы почтена похоронами цензорскими; он наконец освобожденный от мнимого управления Сириею начальствовал в городе. - Он был честного рода, свежий старик и недопущение его до провинции прибавило к его достоинству. Вслед за тем со смертью Флакка Помпония, пропретора Сирии, прочитано письмо Цезаря, в котором винил, что лучшие люди, способные управлять войсками, отказываются от этой обязанности. И он вынужден необходимостью прибегнуть к просьбам, чтобы убедить некоторых из бывших консулов взять на себя управление провинциями. Забыл о том, что Аррунция уже девятый год удерживал от отправления в Испанию. В этом же году умер и М. Лепид, об умеренности и мудрости которого достаточно поместил я сведений в прежних книгах. Да и благородство происхождения далее нечего доказывать: потому что род Емилиев богат был благонамеренными гражданами и такими, которые происходя из того же семейства, были испорченной нравственности, но пользовались высоким положением.
28. В консульство Павла Фабия и Л. Вителлия, после длинного ряда веков, птица феникс прилетела в Египет и доставила повод ученейшим из туземцев и Греков - многое изложить об этом чудесном явлении; в некоторых отношениях согласно, а гораздо больше разнообразно, но, как не нелепое, считаю нужным тут изложить. Посвящена солнцу эта птица, видом и цветом перьев отличная от прочих птиц, но согласному показанию тех, которые определили её наружность. О числе лет передают разное: наиболее принято время пятьсот лет, а есть которые утверждают, что этот промежуток времени составляет тысячу четыреста шестьдесят один год и, что прежние птицы прилетали первый раз во время господства Сезостриса, потом Амазиса, потом Птолемея, который из Македонян царствовал третий, в город, называемый Гелиополис, сопровождаемые большим количеством другим птиц, дивившихся невиданной наружности. Но древность конечно темна, а между Птолемеем и Тиберием прошло менее двухсот пятидесяти лет. Вследствие этого некоторые считали этого феникса ложным и не из Арабской земли и что он не имел ничего общего с теми, о которых утверждает древнее предание. С окончанием известного числа лет, когда приближается смерть, на своих землях строит гнездо, спускает туда плодородную силу, от которой зачинается плод. Взросшей птице первая забота - похоронить отца и это не как-нибудь, но, подняв тяжелый кусок мирры, пробует дальний путь и когда совладает с тяжестью и с полетом, берет тело отца, переносит его на жертвенник солнца и там сожигает. Все это неверно и смешано с баснями; впрочем не подвержено сомнению, что птицу эту видают иногда в Египте.
29. А в Риме продолжались убийства: Помпоний Лабеон, о котором я говорил, что он был начальником Мезии, из перерезанных жил испустил кровь; его примеру последовала жена его Паксея. Опасение палача причиняло такие быстрые кончины, так как осужденных имущества конфисковались и они лишаемы были погребения; а тех, которые сами себя порешали, тела предавались земле, завещания имели силу и оттого стоило спешить; но Цезарь, послав письмо сенату, излагал: "было в обычае предков, прекращая дружественные отношения, отказывать от дому и тем полагать конец ласке". Этот пример применил он к Лабеону. А тот, теснимый обвинениями в дурном управлении провинциею и другими, вину свою прикрыл немилостью; тщетно устрашил он жену; она, хотя и виновная, была изъята от опасности. Потом опять призывается на суд Мамерк Скавр, знаменитый знатностью рода и защищенными им делами. Его погубила не столько приязнь Сеяна, сколько не менее имевшая силу на погубление ненависть Макрона, который, хотя втайне, шел тем же путем (что и Сеян), и донес о содержании трагедии, писанной Скавром, прибавив стихи, которые имели будто применение к Тиберию; а от обвинителей Сервилия и Корнелия ставились ему в вину - прелюбодеянная связь с Ливиею и священные обряды магов. Скавр, как и было достойно потомка древних Эмилиев, предупредил осуждение; убеждала его и жена Секстия, она побудила его к смерти и разделила ее.
30. Впрочем, и обвинители, если только представлялся удобный случай - подвергались наказаниям, так Сервилий и Корнелий, получившие известность через погубление Скавра, зато, что взяли деньги с Вария Лигура, чтобы оставить свой донос, удалены на острова с устранением от огня и воды. Абудий Руф, служивший эдилем - в попытке причинить опасность Лентуллу Гетулику, под начальством которого командовал легионом, тем - будто бы он прочил себе в зятья сына Сеянова, сам осужден и изгнан из города. В это время Гегулик заведовал легионами верхней Германии и приобрел удивительную ото всех любовь: безгранично милосердный, в строгости умеренный и ближайшему даже войску через тестя Л. Апрония не неприятный. Вследствие этого был верный слух, что он дерзнул послать к Цезарю письмо: "толки о родственных отношениях между ним и Сеяном начались не по его мысли, а по совету Тиберия, а потому он мог ошибиться на столько же, насколько и Тиберий, а потому не должно ошибку, которую он себе не ставит в вину, обращать на гибель других. Он вполне ему верен и таким останется если не будет предметом враждебных замыслов; преемника же примет он не иначе как за объявление ему смерти; а потому пусть они: скрепят между собою как бы союзный договор, по которому он, государь, пусть будет полным властителем всего прочего, а он удержит лишь свою провинцию". Этот слух, как удивителен ни был, но заслуживает вероятия уже и потому, что Гетулик один из всех свойственников Сеяна осгался невредимым и даже в большой милости. Тиберий принимал в соображение - всенародную в себе ненависть, преклонность лет и то, что господство его поддерживалось более славою, чем действительною силою.
31. В консульство К. Цестия и М. Сервилия знатные Парфы пришли в город без ведома царя Артабана. Он, из опасения Германика был верен Римлянам, справедлив к своим; а впоследствии стал надменен в отношении к нам и жесток к соотечественникам, обнадеженный войнами, которые вел счастливо против окружающих народов и презирая старость Тиберия, как безоружную, жаждал Армении, над которою, по смерти царя Артаксии, поставил Арсака, старшего из детей своих; прибавил к этому и ругательства, послал требовать: денежную казну, оставленную Вононом в Сирии и Киликии, а также старинные границы Персов и Македонян, и хвалился в пустых речах с угрозами, что он займет все чем владел Кир и впоследствии Александр. Но тому, что Парфы послали тайных вестников, главнейший виновник был Синнацесс, знатный родом, а также и богатствами и первый после него Абд, лишенный принадлежностей мужчины (евнух). Это не в пренебрежении у варваров, а еще придает значения. Они, с ведома и других знатных лиц, - так как не могли никого из рода Арсакидов поставить во главе государства - большую часть умертвил Артабан, а прочие не выросли еще, - требовали из Рима Фраата, сына царя Фраата: "необходимо только имя и орудие, для того, чтобы по воле Цезаря род Арсака опять появился на берегах Евфрата". Это соответствовало желанию Тиберия: осыпает честью Фраата и возвышает на отеческое достоинство, верный своему образу действий - политикою и хитростью действовать в делах иностранных, вовсе не прибегая к оружию.
32. Между тем, узнав замысел, Артабан, то медлит от страха, то пылает жаждою мщения, а дикарям медленность кажется свойством рабским; а тотчас приводить в исполнение - делом царским. Впрочем, польза имела верх и под предлогом дружбы пригласив Абда на пиршество, отравил медленным ядом, а Синнака замедлял притворством и дарами, а также переговорами. А Фраат в Сирии, оставив образ жизни Римский, к которому привык в течение стольких лет, принял обычаи Парфов; не под силу отечественным нравам, умер от болезни; но Тиберий не оставил предпринятое: Тиридата, той же крови, избирает соперником Артабана, а для возвращения Армении Ибера Митридата и примиряет с братом Фаразманом, царствовавшим над своими соотечественниками, а надо всем, что делалось на Востоке, сделал начальником Л. Вителлия. Об этом человеке, не безызвестно мне, какой мрачный слух ходил в городе: припоминали весьма многие его гнусные дела: впрочем в управлении провинциями действовал он с доблестью времен древних. По возвращении оттуда, из опасения К. Цезаря и из приязни Клавдия, переменил свой образ действий на позорное раболепство и у потомства послужил примером безобразия лести. Первые начатки уступили последним, и порочная старость затмила хорошие действия молодости.
33. А из царьков Митридат первый склонил хитростью и силою помогать его попыткам; нашлись люди, которые подкупили слуг Арсака и большим количеством золота побуждают их к преступлению. Вместе Иберы, с большими силами, врываются в Армению и овладевают городом Артаксатою. Когда это узнал Артабан, он сына, Орода, приготовляет мстителем, дает войска Парфские и посылает людей, которые за плату нашли бы вспоможение. Фаразман со своей стороны присоединяет Албанцев, призывает Сарматов; их державцы, взяв дары и с той, и другой стороны, по обычаю народа, приняли различные личины. Но Иберы, хозяева местности, Каспийскою дорогою поспешно выпускают Сарматов на Армян; а которые из Сарматов шли к Парфам, без труда были задерживаемы, так как другие проходы запер неприятель; единственный же оставшийся - между морем и краем гор Албанских; препятствовало время года (лето), потому что когда дуют пассатные ветры, броды наполняются водою; а зимний, с юга дующий ветер, отгоняет волны, вода удаляется и небольшие пространства берега обнажаются.
34. Между тем Орода, лишенного вспомогательных войск, получивший подкрепление Фаразман зовет на сражение; видя, что уклоняется, пристает к нему, делает набеги до самого лагеря, не дает спокойно пользоваться пастбищем и часто, как бы осажденного, окружал постами, пока Парфы, не привыкшие к оскорблениям, обступили царя, требовали сражения; у них вся сила в коннице, а Фаразман был богат и пехотою; так как Иберы и Албанцы, живя по местам лесистым, более приобыкли к терпению и лишениям. Толкуют, будто бы они происходят от Фессалийцев того времени, когда Язон, увезя Медею и родных от неё детей, снова отправился уже в пустой дворец Есты и к осиротевшим Колхам. Многое упоминают о его имени и оракуле Фрикса и никто не принесет в жертву барана в убеждении, что они все Фрикса; было ли это животное, или таков был отличительный признак корабля. Впрочем, когда сошлись оба войска, Парф излагал: "господство над Востоком, знаменитость Арсакидов; напротив Ибер обесславил себя наемными воинами". Фаразман: "уцелели они от власти Парфов: чем большего домогаются они, тем более чести победителям, а если обратят тыл, тем более позора и опасности вынесут". Вместе указывал он на суровый строй своих и расписанные золотом ряды Макдов, показывал что с одной стороны - мужи, с другой - добыча. Действительно у Сарматов вождя голос не единственный: каждый поощряет сам себя: "не начинать сражения стрелами, а нужно предупредить неприятеля натиском и рукопашным боем".
35. Вследствие этого разный вид у враждующих сторон: между тем как Парф равно обыкший и преследовать, и бежать, раздвигал полки, чтобы дать более места ударам; Сарматы, оставив лук, которым они менее сильны, бросились с копьями и мечами; то, как бы в конном сражении действовали с фронта, забегая и с тылу; то, где находили густые массы напором тела и силою оружия теснили или были теснимы. Уже Албаны и Иберы схватывались с неприятелем, сбивали его и давали бою характер сомнительный. Кроме того ему вредила конница и пехота, вблизи наносившая раны. Тут особенно на виду были Фаразман и Ородес, ободряя усердных, помогая колебавшимся и всем известные, встречаются на конях с криком и готовым оружием. Удар Фаразмана был сильнее: сквозь шлем нанес он рану врагу и повторить удар не был в состоянии, потому что и конь пронес его мимо, и раненого прикрыли сильнейшие из его товарищей. Но ложной молве о том, что вождь убит, поверили Парфы и, пришедши в ужас, уступили победу.
36. Вслед затем Артабан отправился мстить со всеми силами царства; но Иберы лучше вели войну, зная хорошо местность; Артабан, и вследствие того, не уходил, если бы не Вителлий, распространив слух будто бы он хочет сделать вторжение в Месопотамию, заставил опасаться войны с Римлянами. Тогда Армения оставлена и дела Артабана приняли другой оборот. Вителлий прельщал: "пусть они оставят царя; жестокого в мирное время, а в сражениях ведущего на гибель". Вследствие этого Синнак, о враждебном настроении которого я и прежде говорил, увлек в измену отца Абдагаза и других, не знавших замысла, а тут, вследствие постоянных поражений, более к тому расположенных; мало-помалу стекались те, которые, быв удерживаемы более страхом чем расположением, как только нашлись вожди, ободрились духом. И у Артабана не оставалось никого других, кроме какие при нем находились телохранители из чужестранцев, утративших свое отечество - они, не разумея хорошего и не заботясь о дурном, находя себе пропитание в наемной плате - готовые исполнители злодейств. Взяв их, он поспешил бежать в дальние места сопредельной Скифии в надежде на помощь (так как он имел связи, свойства с Гирканами и Карманиями), а между тем и Парфы, к отсутствующим справедливые, с теми кто на лицо непостоянные, могли обратиться к раскаянию.
37. А Вителлий, после бегства Артабана, когда умы соотечественников обратились к новому царю, увещевал Тиридата - "взяться за готовое" - а сам главные силы легионов и союзников повел к берегам Евфрата. Когда они приносили жертвы и Римский вождь, по своему обряду - свиньею, овцею и быком, Тиридат изготовил в умилостивление реки богатоубранного коня, соседние жители принесли весть, что Евфрат вовсе не от дождей, которых и не было, а сам собою страшно переполнился водою; вместе катит он волны с пеною на гривах в виде короны - предзнаменование благополучного перехода. Некоторые толковали это более тонким образом: "начало предприятия будет удачно, но непродолжительно, потому что предвещающим явлениям неба и земли более доверия, а непостоянное свойство вод таково, что они вместе и показывают и уносят". Устроен мост из судов и переправлено войско; тут первый Орноспадес пришел в лагерь с тысячью человек конницы; когда-то изгнанник и Тиберию, когда он привел к концу Далматскую войну, не бесславный помощник и за то одаренный Римским гражданством; но потом снискал дружбу царя и был в большем у него почете, получил начальство над землями, которые, обтекаемые двумя знаменитыми реками: Евфратом и Тигром, получили название Месопотамии (Междуречья). Немного спустя Синнацес еще увеличил войска, а столп отечества, Абдагез, присоединил сокровищницу и все принадлежности царские. Вителлий, считая достаточным сделать только показ Римских сил, делает увещание Тиридату и знатнейшим лицам: первому о том, чтобы он помнил деда Фраата и виновника возвышения Цезаря и всего хорошего, сделайного и тому и другому, а последним, чтобы они сохранили повиновение к царю, уважение к нам, каждый свою честь и верность. Вслед за тем он с легионами возвратился в Сирию. Все это совершавшееся в течение двух лет я соединил вместе, чтобы отдохнуть душею от внутренних бедствий. И Тиберий, хотя уже три года прошло после казни Сеяна, не смягчался тем, что обыкновенно действует на других - временем, мольбами, пресыщением и за неверное и уже несуществовавшее наказывал как за самое свежее и недавнее. В таком то страхе Фульциний Трио не вынес накинувшихся на него обвинителей и в последней (предсмертной) записке изложил много крайне резкого о Макроне и главных отпущенниках Цезаря, его самого попрекая затмением ума от старости и постоянным удалением в роде ссылки. Эту записку, скрытую было наследниками, Тиберий приказал прочесть, обнаруживая терпение к чужой свободе и пренебрегая сам своим бесславием, или долго оставаясь в неведении преступлений Сеяна, вслед за тем предпочитал давать гласность всему, чтобы ни говорилось, желая хоть в виде брани узнать истину, которая не уживалась с лестью. В эти же дни сенатор Граний Марциан, потребованный на суд К. Гракхом в оскорблении величества, сам насильственно покончил с жизнью; а Таций Грациан, служивший претором, тем же законом осужден на смертную казнь.
3 9. В этом же роде был конец Требеллиена Руфа и Секстия Пакониана; так как Требеллиен пал от своей руки, а Пакониан задушен в тюрьме за стихи там составленные против государя. Узнавал это Тиберий не морем, как прежде отделенный и через дальних гонцов, но подле города, чтобы в тот же день или в промежутке ночи давать консулам ответ на письме, как бы любуясь текшею по домам кровью и действиями палачей. В конце года оставил жизнь Поппей Сабин, происхождения скромного, через дружбу государей удостоенный почестей консульства и триумфа; в течение двадцати четырех лет управлял важнейшими провинциями, вовсе не за какие-либо возвышенные достоинства, но за то, что был в уровень с делами, а стать выше не старался.
40. Затем были консулами: К. Плавтий и Секс. Папиний. В этом году ... и не то, что Л. Арузей - смертью были казнены, по привычке к бедствиям казалось особенно возмутительным; но привело в ужас, что Вибулен Агриппа, всадник Рижский, когда говорили против него обвинители, в самом здании сената принял яд, вынув его из-за пазухи; упал и в предсмертных судорогах поспешно руками ликторов увлечен в тюрьму и уже бездыханная шея осквернена петлею. Да и Тигран, некогда властитель Армении, а в то время подсудимый, именем царя не был спасен от обычной казни граждан. А К. Гальба, бывший консул, и два Блеза погибли добровольною смертью. Гальбе мрачное письмо цезаря помешало по жребию получить провинцию; священнические должности Блезов, вполне принадлежавшие их семейству, сначала отнял, а тут, как бы уже никем незанятые, отдал другим. Они поняли это как знак смерти, и привели в исполнение. Емилия Лепида, о которой я уже говорил, что она была отдана в замужество за молодого Друза, частными обвинениями преследовала мужа и, хотя не годилась в свидетели, однако оставалась безнаказанною, пока жив был отец её, Лепид. После доносчики ухватились за нее, обвиняя в прелюбодейной связи с рабом; сомнений не было в этом преступлении, а потому не стала, защищаться и покончила сама жизнь.
41. В то же время народ Клитов, подчиненный Каппадоку Архелаю, вынуждаемый, по нашему обычаю, вносить ценз и платить подати, удалился на вершины горы Тавра и в самом свойстве местности находил себе защиту от невоинственных сил царя, пока М. Требеллий, легат - Вителлием, заведывавшем Сириею, отправлен с четырьмя тысячами воинов легиона и отборными вспомогательными войсками; а два холма, занятые дикарями (меньшему название Кадра, а другому - Давара) окружил осадными работами и дерзнувших сделать вылазку мечом, а остальных жаждою, вылудил к сдаче. А Тиридат, пожеланию Парфов - Ницефорий и Антемузиаду и прочие города, которые, будучи построены Македонянами, имеют Греческие названия, Гал и Артемиту, Парфские города, опять занял. Соревновали в изъявлениях радости те, которые ненавидели Артабана, воспитанного среди Скифов, за жестокость, надеялись, что Тиридат, по примеру Римлян, будет иметь мягкий характер. Более всего лести приняли на себя Селевкийцы; их сильный город, огражденный стенами, остался верен своему основателю Селевку, без всякой порчи со стороны дикарей. Триста человек, по выбору, за богатство или мудрость, составляли сенат; народ имел свое значение и когда эти две силы действовали согласно, то пренебрегали Парфом, а при несогласии, призывая себе помощь против враждебной партии, Парфу, призванному на часть, дали власть на все. Это случилось незадолго перед тем в царствование Артабана, который отдал простой народ знатным лицам, согласно со своими пользами; так как власть народа нераздельна со свободою, господство немногих ближе к произволу царей. Тут явившегося Тиридата осыпают почестями древних царей и теми, которые позднейшее время придумало в изобилии; вместе с тем осыпали Артабана бранью: "происхождением по матери Арзакид, в прочих отношениях выродок". Тиридат правление в Селевкии предоставил народу. Вслед за тем, советуясь - в какой день торжественно вступить на царство - получил письма Фраата и Гиерона, владевших сильнейшими областями - просили они небольшой отсрочки. Положено - подождать этих могущественных людей; между тем отправились в Ктезифон, столицу государства. Но когда те откладывали со дня на день, то в присутствии многих и с их одобрения, Сурена, согласно с обычаем предков, Тиридата облек знаками царскими. И если бы он немедленно отправился вглубь страны и к прочим народам, подавлено было бы колебание нерешительных и все бы уступили одному; а, сидя в замке, куда собрал Артабан деньги и наложниц, дал время уклониться от исполнения договоров. .Фраат и Гиерон, а также и все другие, которые, производя набор, не праздновали день венчания на царство, одни вследствие опасений, другие - зависти к Абдагезу, во власти которого находился и двор и новый царь, обратились к Артабану. Его нашли в земле Гирканов, покрытого грязью и снискивавшего пропитание стрельбою из лука. Сначала он пришел в ужас как будто бы готовился коварный против него умысел; а когда заверили его, что пришли возвратить ему власть ободрился он духом и стал расспрашивать: что "за внезапная перемена". Тут Гиерон стал винить: молодость Тиридата и власть не у Арзакида, а только пустое имя (власти) у изнеженного чужестранною роскошью; вся же сила (власти) в доме Абдагеза. Понял состарившийся на царстве, что притворство бывает в изъявлениях любви, а ненависть искренна и, не медля долее сколько нужно было, чтобы вызвать вспоможение от Скифов, двинулся вперед поспешно, идя на встречу умыслам неприятелей и раскаянию друзей; не изменил и грязную наружность, чтобы вызвать в простом народе сострадание; ни обман, ни просьбы, ничто не упущено из виду, чтобы опутать нерешительных и обнадежить готовых содействовать. Уже с большим отрядом подходил в соседство Селевкии, когда Тиридат, пораженный сначала слухом об Артабане, потом самим Артабаном, терялся в разных предположениях - идти ли на встречу или войну протянуть медленностью? Те, которым нравилось сражение и поспешный исход, уверяли, что неприятели разбросаны и утомлены дальним путем, да и в мыслях недостаточно еще сошлись они на повиновение - еще недавние изменники и враги того, кого опять лелеют. - А Абдагез полагал: "нужно отступить в Месопотамию, чтобы, прикрывшись рекою, вызвать между тем Армян, Елимеев и прочих с тылу и, усилясь войсками союзными и теми, которые пришлет вождь Римский, попытать счастья". Это мнение имело перевес, потому что главное влияние было у Абдагеза, а Тиридат был труслив на опасность, но разошлись в виде бегства и начав с народа Арабов одни уходят домой, а другие в лагерь Артабана, пока Тиридат с немногими, придя в Сирию, освободил всех от стыда измены.
45. Тот же год поразил город (Рим) сильным пожаром: сгорела часть цирка, прилежащая к Авентинскому холму и на самом Авентине. Это бедствие Цезарь обратил себе в славу, заплатив ценность домов и наемных помещений. Тысячу тысяч сестерциев (миллион) роздано вследствие этой щедрости и тем приятнее это было народу, что он очень был расчетлив на частные постройки. Да и общественного не строил ничего кроме двух зданий: храма Августу и сцены Помпеева театра и окончив их - из пренебрежения к честолюбию или вследствие старости, не посвятил их (т. е. не сделал им торжественного открытия). Для оценки убытка каждого лица избраны четыре зятя (мужья внучек) Цезаря: Кн. Домиций, Кассий Лонгин, М. Виниций, Рубеллий Бланд, а, по назначению консулов, прибавлен П. Петроний; изобретательность каждого из них была занята изысканием и определением почестей государю: какие из них он оставил бы, а какие принял, было неизвестно вследствие близкого конца жизни. Немного спустя после кончины Тиберия, консулы Кн. Ацерроний и К. Понтий вступили в отправление должности; а могущество Макрона было уже слишком велико; он день ото дня заискивал более и более расположения в К. Цезаре, которым никогда не пренебрегал и побудил после смерти Клавдии, о которой замужестве за него я говорил - жену свою Еннию прельстить молодого человека, напустив на него любовь и скрепить брачным договором, а ни от чего бы не отказался К. Цезарь, пока домогался лишь власти, потому что он, хотя и раздражительного характера, но всю ложь притворства изучил в груди деда. Известно было это государю, а потому сначала колебался - не передать ли власть внукам: из них рожденный Друзом был ближе и по крови, и по расположению, но не достиг еще возраста возмужалости; а сын Германика имел на своей стороне и всю силу юности и любовь народа - достаточно причин для ненависти деда. Даже и о Клавдие он было подумывал - так как он уже лет зрелых, искренно желал действовать хорошо - но слабость его умственных способностей воспрепятствовала. Если же бы он попытался искать преемника вне своего дома, опасался - как бы память Августа и имя Цезарей не сделались предметом поругания и насмешки, потому что он принимал в соображение не столько то, что лучше в настоящем, сколько честолюбие относительно потомков. Но скоро ни на что не решаясь в душе, а слабея за тем решение, которое ему было не под силу, предоставил судьбе. Впрочем, вырывались у него слова, которыми давал разуметь, что предвидел будущее, так Макрона, не скрывая намек, попрекнул: Запад уж он повидает, а обратился в Востоку. "А К. Цезарю, в случайно зашедшем разговоре насмехавшемуся над Л. Суллою, предрек, что он будет иметь все пороки Суллы и ни одной его добродетели". Вместе с обильными слезами обнимая младшего из внуков, при чем другой смотрел мрачно, сказал: "ты убьешь этого, а тебя кто-нибудь другой". Но здоровье становилось хуже, а он не опускал ничего из своих прихотей, терпением стараясь придать себе вид крепости сил. Имел он обыкновение обращать в шутку искусство медиков или тех, которые после тридцатилетнего знакомства с его сложением, обнаруживали необходимость в совещании с другими для узнания того, что ему полезно и что вредно.
47. А между тем в Риме разбрасывали семена казней, которые должны были совершиться после Тиберия. Делий Бальб потребовал на суд в оскорблении величества Акуцию, некогда жену П. Вителлия; по осуждении её, когда толковали об определении награды обвинителю, Юний Оттон, трибун народный, воспротивился. Вследствие этого между ними ненависть, а вслед за тем изгнание Оттона. Потом Альбуцилла, заслужившая известность многими любовными интригами - а в супружестве была она за Сатрием Секундом, доносчиком заговора - уличается в непочтении к государю. Запутаны были как соучастники и соблазнители её: Кн. Домиций, Вибий Марс и Л. Аррунций. Об известности Домиция я говорил выше; Марс знаменит был своими учеными занятиями и давно полученными почестями. Записка, присланная в сенат, извещала, что Макрон заведывал допросом свидетелей, пытками рабов. Совершенное отсутствие письма Императора против них давало повод к подозрению, что он был нездоров, а даже, может быть, и вовсе не знал; а большая часть (обвинений) была вымышленная вследствие известной недружбы Макрона к Аррунцию.
48. Домиций, обдумывая защиту, а Марс, как будто бы решась уморить себя голодом - продлили себе жизнь; Аррунций - когда друзья его советовали ему медлить и продлить время, дал им такой ответ: "не всем одно и тоже прилично; ему уже довольно лет (жизни) и если он о чем-либо жалеет, то о том, что с терпением выносил тревожимую опасностями и насмешками старость, долгое время Сеяну, теперь Макрону, а постоянно кому-либо из могущественных ненавистный, не по его вине, но потому что не мог равнодушно смотреть на злодеяния. Конечно возможно уклониться от немногих и последних дней государя, но как уйти от юности имеющего вступить? И если Тиберий после такой опытности в делах, силою господства сражен и изменен, то за лучшее ли возьмется К. Цезарь, чуть только вышедший из детства, ничего незнающий или напитанный всем что есть дурного - имея Макрона руководителем? А тот, как худший, будучи избран для подавления Сеяна, многими преступными действиями причинил вред государству. Предвидит он, еще худшее рабство, а потому вместе хочет избегнуть и от настоящего и от будущего". Высказав это в виде прорицателя разрезал себе жилы. Последующее послужит доказательством, что Аррунций хорошо воспользовался смертью. Альбуцилла, ранив сама себя безуспешным ударом, по приказанию сената, отнесена в тюрьму. Соучастники её распутства приговорены: Карсидий Садерцос, бывший претор, быть отправленным в ссылку на остров, а Понтий Фрегеллан - к лишению сенаторского звания, а Леллий Бальб - к смертной казни. Впрочем, этот последний приговор сделан с радостью, потому что красноречие Бальба было ненавистно; он его обращал против невинных.
49. В это же время Секст Папиний, из консульского семейства, избрал себе конец внезапный и безобразный, бросившись в пропасть. Причину относили к матери: она, давно уже отвергнутая мужем, баловством и роскошью побудила молодого человека к тому, чему исхода найти он не мог ни в чем кроме смерти. А потому, когда она обвинена была перед сенатом, то хотя и валялась в ногах сенаторов, подробно излагая, что горе общее и что дух женщины в таких случаях гораздо слабее мужчины; многое с целью вызвать печаль и сострадание высказала она об этом горестном предмете; впрочем на десять лет ей воспрещен въезд в город, пока меньший сын уйдет от соблазнов юности.
50. Уже Тиберию изменяли телесные силы, но не притворство; тот же непреклонный дух: внимательный и к словам и к выражению лица, даже изысканною иногда вежливостью прикрывал самую явную слабость (сил). Чаще (обыкновенного) переменяя места, остановился наконец у Мизенского мыса в загородном доме, некогда принадлежавшем Л. Лукуллу. Тут-то, что приходит ему последний час, узнано было таким образом: был медик, знаменитый своим искусством, но имени Хариклес; конечно он не постоянно следил за здоровьем государя, но подавал ему обыкновенно советы. Он как бы удаляясь по собственным делам и под видом почтения, целуя руку, коснулся пульса; но не обманул Тиберия. А тот неизвестно - обиделся ли, но тем сильнее сдерживая негодование велел приготовить пиршество и принял в нем участие сверх обыкновенного, как будто бы в честь отъезжавшего приятеля. Хариклес, впрочем, заверил Макрона, что жизнь его оставляет и не протянет он больше двух дней; а потому спешили все устроить переговорами с находившимися на лицо и гонцами с легатами и войсками. В 17 день апрельских календ перестал дышать и все подумали, что покончил он с жизнью. При большем стечении поздравителей К. Цезарь выходил уже начать первые действия правления; как вдруг дают знать, что Тиберию возвратились: и голос, и зрение, и зовет он - подать ему пишу, подкрепить слабые силы. Страх овладел всеми; прочие тотчас же разбежались и каждый притворялся или печальным или незнающим. Цезарь упорно молчал; после самых высоких надежд ждал гибели. Неустрашимый Макрон отдает приказание - задушить старика, набросив много платья и уйти от порога. Так скончался Тиберий, на семьдесят восьмом году от роду.
51. Отцом его был Нерон, и по отцу и матери происходил он из рода Клавдиев, хотя мать перешла усыновлением в род сначала Ливии, а потом Юлия. С первого детства судьба его была двойная: изгнанником последовал он за осужденным отцом и, когда вошел пасынком в семейство Августа, был предметом преследования многих соперников, пока были в силе сначала Марцелл и Агриппа, потом Кай и Луций. Даже брат его Друз имел более расположения со стороны граждан. Но в особенности скользкое его положение было, когда он взял в супружество Юлию, причем он сносил бесстыдство жены или уклонялся от него. Потом, по возвращении из Родоса, в течение 12 лет был полным хозяином в опустевшем доме государя и в течение 23 лет был распорядителем дел Римских. Да и нравственный характер его был по времени различный: отличные и образ жизни его и репутация пока был частным человеком или и с властью, но под рукою Августа. Скрытным и с маскою ложных добродетелей, пока живы были Германик и Друз; таким же, представляя смесь добра и зла, пока жива была мать; ненавистный жестокостью, но скрывая свои дурные страсти, пока Сеяна и любил и опасался; наконец разом бросился и на преступления и пороки, когда, отложив стыд и боязнь, стал действовать лишь под влиянием собственных наклонностей.
Содержание. Глава 1-3. Валерий Азиатик, обвиненный Суилием и Созибием, гибнет жертвою коварства Мессалины и Вителлия и умирает весело. - 4. Сон - повод к жестокости. - 5. Против обмана адвокатов сильно домогаются закона Цинциева. - 6-7. Наградам за покровительство полагает меру государь. - 8. Несогласие у Парфов. Готарцес разбитый возобновляет силы. - 9. Заключает мир с Барданом. - 10. А тут, победителем, умерщвлен своими. - 11. Игры вековые. Домиций Нерон назначен властвовать. - 12. Мессалина влюбляется страстно в Силия. - 13. Клавдий думает совсем о другом, издает законы, обнародует новую форму литер. - 11. Об изобретателях букв. - 15. Клавдий утверждает гадателей. - 16. По просьбе Херусков дается им царем Италик. - 17. Вслед за тем раздор о нем народа и· война. - 18. Корбулон подавляет Хавков, возобновивших было войну; строго действует в отношении к воинам. - 19. Устраивает дела у Фризов, убивает Ганнаска. - 20. Усердие его умеряется Клавдием; проводит ров (канал) между Мозелем и Рейном. Даны ему почести триумфа. - 21. Также и Курцию Руфу. - 22. Ноний погибает. О зрелище гладиаторов и о квесторах. - 28. Галлы домогаются полного гражданства и - 21. покровительствуемые государем, - 25. получают, и прежде всего Эдуи. Дополнены патриции; сделана перепись. - 26. Мессалина, обезумев от любви - 27. явно выходит замуж за Силия. - 28. Приходят в смущение придворные. - 29. - 30. Нарцисс доносит об этом деле через распутных женщин. - 31. Клавдий трепещет, а Мессалина празднует Вакху; - 32. приготовляется просить через весталок. - 33. Нарцисс возбуждает медлившего государя, - 31. отклоняет просьбы, - 35-36. виновных, и в том числе Мнестера, требует наказания. - 37-38. Мессалину при нерешительности государя, без его ведома, принимает меры убить.
Совершилось все это в течении почти двух лет, в консульство: К. Валерия Азиатика, М. Валерия Мессалы, А Вителлия, Л. Випсания.
... так как она[1] была того убеждения, что Валерий Азиатик два раза бывший консулом, был некогда её[2] соблазнителем; а также сильно домогалась она его садов: начатые Лукуллом, он их украсил изящною роскошью. Для обвинения того и другого напускает Суллия. Присоединен Созибий, воспитатель Британника; он, под видом доброжелательства, должен был внушить Клавдию: "остерегаться силы и богатств, враждебных государям; главным виновником убиения Цезаря был Азиатик: не оробел перед стечением народа Римского, сознался в своем поступке и сам искал за него славы. Заслужил он этим известность в городе; слух о том распространился и по провинции, готовится он в дорогу к Германским войскам: а между тем, родясь в Виенне, опираясь на множество сильных родственников, всего удобнее он может возмутить чужестранные народы". А Клавдий, безо всякого дальнейшего исследования, поспешно посылает с воинами как бы на военные действия Криспина, префекта претория. Тот нашел Азиатика в Байях и, заключив в оковы, повлек в город. И не дали ему возможности оправдываться перед сенатом. Выслушан он в спальне: перед Мессалиною и Суилием ставили ему в вину: развращение воинов, которых он деньгами и распутством изготовил на все преступления, потом связь с Поппеей и наконец изнеженность тела. - На это, прервав молчание, подсудимый высказался: "спроси, Суилий, сыновей своих, сознают, что я мужчина". Начав защиту, растрогал в высшей степени Клавдия, а у Мессалины даже извлек слезы. Уходя из спальни, чтобы омыть их, предупреждает Вителлия, чтобы отнюдь не выпускал подсудимого; а сама спешит на погубление Поппеи, подослав людей, которые, угрожая тюрьмою, побудили ее к добровольной смерти. До такой степени не знал этого Цезарь, что немного дней спустя обедавшего у него мужа её, Сципиона, спросил: "почему он явился без жены"? "Умерла" - ответил тот. Но когда советовался об освобождении Азиатика, Вителлий, с плачем припомнив старую дружбу и то, как они вместе чтили Антонию, мать Государя, изложил потом услуги Азиатика общественному делу и недавний поход в Британнию и многое иное, по-видимому, для возбуждения сострадания, предоставил ему свободный выбор рода смерти. Затем последовали и слова Клавдия в духе того же милосердия. Советовали некоторые воздержание от пищи и медленный конец - Азиатик им сказал, что он отказывается от такой милости. После обычных, как и всегда упражнений, омыв тело, весело пировал, сказав: что честнее погиб бы он от хитрости Тиберия или вспыльчивости К. Цезаря, чем от женского коварства и бесстыдных уст Вителлия. Разрезал себе жилы: но увидя перед этим костер велел его перенести в другую сторону, "дабы густота деревьев не пострадала от жару огня". Столько у него было беззаботности и в минуту кончины. Созваны после того сенаторы и Суилий идет далее, присоединив как подсудимых всадников Римских знатных, по прозванию Петра; а причина их казни то, что дом свой давали для свиданий Валерия и Поппеи. Впрочем, одному из них поставили в вину грезы ночного успокоения: "будто бы он видел Клавдия в венке из колосьев с колосьями обращенными внутрь и будто бы он сказал, что это видение предвещает дороговизну хлеба". А некоторые передают, что видел венок из виноградных, но побелевших листьев и что он это объяснял так, что с наступлением осени умрет государь. Одно только то вне сомнения, что сонное видение, какое бы оно ни было, ему и брату условило гибель. Криспину определены: пять миллионов сестерций и украшения претуры. Вителлий прибавил миллион сестерций[3] Созибию за содействие Британнику наставлениями, а Клавдию советами. Спрошенный о мнении Сципион: "так как я разделяю образ мыслей других относительно поступков Поппеи то считайте, что я тоже говорю (об этом предмете) что и другие - ловко лавировал между он любовью к супруге и обязанностями сенатора".
5. Вследствие этого Суилий стал постоянно и строго обвинять подсудимых и много явилось соревнователей его смелой деятельности. Так как государь, сосредоточивая на себе все обязанности законов и высших сановников - подал довод (к грабительству) хищению. И вряд ли из предметов общественной торговли было что-либо так продажно, как коварство адвокатов; в такой степени что Самий, знаменитый всадник Римский, дав Суилию 400 тысяч сестерций и узнав о его сделке с противною стороною - в его же доме бросился на меч. Вследствие этого, по начину К. Силлия, назначенного консула, о могуществе и гибели которого упомяну в свое время, сенаторы встали и потребовали Цинциева закона, а им издревле предусмотрено: "дабы никто, за защиту дела, не брал ни денег, ни подарков". Потом, при ропоте тех, которым готовилось это посрамление, враждебный Суилию, Силлий сильно налег (на это дело) ссылаясь на примеры древних ораторов, которые имели в виду славу в потомстве - лучшую награду красноречия, а теперь главное из изящных искусств опозорено гнусною наемною платою; даже и верность не остается безупречною там, где имеется в виду только количество прибыли. Если бы в делах не было расчета на денежную выгоду, то и дел было бы меньше; теперь развиваются недружбы, обвинения, ненависти и оскорбления; точно также, как болезни дают деньги докторам, так развращение, порча форума доставляет их адвокатам. Пусть припомнят К. Азиния и Мессалу Аррунция и Эзернина; они достигли самого высокого положения беспорочною жизнью и красноречием. Так говорил, назначенный консул, соглашались с ним и другие, готовилось мнение, по которому должен был иметь тут применение закон о взятках. Тут Суилий, Коссуциан и прочие, видя, что постановляется уже не суждение (потому что все они были ввиду), но наказание, обступили Цезаря, прося снисхождения за то, что делалось прежде. А когда он согласился, начинают представлять ему: "кто может иметь столько самоуверенности, чтобы надеждою предвосхищать вечность славы? В делах же и событиях жизни является помощь, дабы никто, за отсутствием защитника (адвоката), не был готовою добычею людей могущественных. Да и красноречие не дается даром: оставляет свои собственные, кто посвящает себя чужим делам; многие в военной службе, а некоторые в занятии земледелием снискивают средства к жизни. Никто не станет стремиться к тому, в чем ранее не предвидит пользы. Легко было быть великодушными - Азинию и Мессале, обогатившимися добычею войн, бывших между Августом и Антонием или Эзернинам и Аррунциям, наследникам богатых семейств; но готовы и у них примеры, за какую плату обыкновенно говорили в народном собрании П. Клодий или К. Курион; а они, сенаторы, со средствами умеренными: при спокойном состоянии общественных дел, не могут искать прибыли иначе как мирными средствами. Пусть подумает и о простом народе, которому единственное средство возвышения - гражданская деятельность; если же не будет награды за занятия, то и самые занятия погибнут. - Находя все это хотя и менее честным, но все же высказанным не напрасно, Государь положил предел взысканию денежного вознаграждения до десяти тысяч сестерциев, а сверх этого размера должны были отвечать как за взятки".
8. Около этого времени Митридат, о котором я упоминал, что он начальствовал в Армении и был вызван явиться к Цезарю, по убеждению Клавдия, отправился в свое царство, полагаясь на средства Фаразмана. Он, царь Иберов и брат Митридата, давал весть, что у Парфов несогласие, недоумение насчет верховной власти, а о прочем менее важном и заботы нет. Так как вследствие многих жестоких поступков Готарцеса (он приготовил убийство брату Артабану. жене его и сыну, а оттого страх напал и на прочих) призвали Бардана. Он готовый на смелые и важные предприятия, в два дни прошел три тысячи стадий и сбил ничего незнавшего и пришедшего в ужас Готарцеса: да и не медлит - занять ближайшие префектуры; одни лишь Селевкийцы отказали ему в повиновении. Раздраженный против них как против изменивших и отцу его, более следуя влечению гнева, чем расчетам что ему было нужнее в настоящем, берется за осаду города сильного, укрепленного и заграждавшею его рекою, и стенами и с обеспеченными подвозами. Между тем Готарцес, усилясь вспоможением Дагов и Гирканов, возобновляет войну, и Бардан, вынужденный оставить осаду Селевкии, перенес лагерь в Бактрианские равнины.
9. Тут-то, когда силы Востока были развлечены в разные стороны и неизвестно было - куда они обратятся - Митридату представился случай занять Армению при содействии Римских воинов для сокрушения твердынь крепостей, между тем как Иберское войско действовало в местах ровных. Да и Армяне не оказывали сопротивления после того как разбит Демонакт префект, дерзнувший на сражение. Немного замедления причинил было Котис, царь Малой Армении, к которому обратились несколько знатных лиц, но остановлен письмом Цезаря и все обратилось к Митридату, более жестокому, чем то было в пользу его новому еще правлению. Парфские вожди уже приготовлялись к бою, как вдруг заключают союзный договор, узнав коварный замысел их соотечественников, открытый самим Готарцесом брату, и, сойдясь, сначала медлят, потом взялись правыми руками и дали друг другу клятву перед алтарем богов: "отмстить врагам за их коварство, а друг другу уступить". Бардан признан более имеющим право - сохранить власть, а Готарцес, чтобы не оставалось и тени соперничества, удалился вглубь Гиркании. По возвращении Бардана к Селевкии, она сдалась на седьмой год после её отпадения, не без стыда для Парфов, от власти коих столько времени ускользал один город.
10. Затем он занял сильнейшие префектуры и домогался снова захватить Армению, но был удержан Вибием Марсом, легатом Сирии, грозившим войною. Между тем Готарцес, раскаясь, что уступил царство и призываемый назад дворянством, которому рабство в мирное время тяжеле, собрал войска; ему на встречу вышли к реке Еринду. При переходе через нее произошла упорная борьба, наконец Бардан победил и в счастливых битвах покорил все народы, жившие до реки Синда, отделяющей Дагов и Ариев. Тут-то положен предел удачным действиям, потому что Парфы, хотя победители, не любили отдаленных походов. А потому, воздвигнув памятник, свидетельствовавший о его силах и о том, что еще никто из Арзакидов не брал еще дани с этих народов - возвратился назад. Громадную славу приобрел Бардан и оттого сделался только жесточе и невыносимее для подвластных. Они, составив прежде коварный умысел, убили его неостерегшегося и занимавшегося охотою, в ранней юности стяжал он славу редкую и между престарелыми царями, если бы он столько же заботился о любви соотечественников, сколько о том, чтоб быть грозою неприятелей. Вследствие смерти Бардана пришли в замешательство дела Парфян, нерешавшихся кого принять на царство. Многие склонялись к Готарцесу, а некоторые к Мегердату, сыну Фраата, отданному нам в заложники. Потом имел перевес Готарцес, и, овладев царским дворцом, жестокостью и роскошью вынудил Парфов дослать к государю Римскому с тайными просьбами - отпустить Мегердата на отеческий престол.
11. При тех же консулах даны (вековые) столетние игры на восьмисотом году после построения Рима и на шестьдесят четвертом после того, как их дал Август. Основания, которые имели тот и другой государь опускаю, достаточно изложив их в книгах, в которых я изложил деяния императора Домициана, так как и он давал вековые игры и я при них присутствовал со вниманием облеченный саном жреца из коллегии пятнадцати и в то время претора; об этом упоминаю я не из тщеславия, но потому что коллегии пятнадцати издревле принадлежала эта забота, а сановники преимущественно исполняли обязанности обрядов. Сидел и Клавдий во время игр в цирке, когда молодые знатные люди на конях представили зрелище Троянское и между ними Британник, сын императора и Л. Домиций, через усыновление вскоре потом приобщенный к (участию) власти и прозванию Нерона. Расположение простого народа высказалось сильнее к Домицию, что и принято вместо предзнаменования. Толковали "будто в детстве окружали его драконы в виде стражей". Все это были басни в подражание иноземным чудесным явлениям, так как и он сам, уж очень далекий от уменьшения собственной славы, имел обыкновение рассказывать, что только одного ужа видел в спальне.
12. Но расположение народа оставалось при нем в память Германика, которого он был единственным потомком мужеского пола. И сострадание к матери его Агриппине росло по мере жестокости Мессалины: постоянно ей враждебная, а в то время еще раздражительнее и, если только не приготовляла новых обвинений и обвинителей, то потому что, отдавалась новой и близкой к безумию любви. Она до того воспылала страстью к К. Силию, красивейшему из молодых людей Рима, что Юнию Силану, женщину знатного рода, удалила от брачного с ним сожития для того, чтобы иметь в своей власти нераздельно обольстителя. Силий сознавал и преступление и опасность, но уверенный в гибели, если бы отказал Мессалине, питал еще некоторую надежду увернуться: потом же осыпаемый большими наградами считал утешением - дожидаться будущего и пользоваться настоящим. А она, не украдкою, но с большою свитою приходила к нему в дом, не отставала от него и когда он выходил, осыпала его богатствами, почестями; наконец, как бы уже и самая судьба изменилась, рабы, отпущенники, вся пышность государя показались при соблазнителе.
13. А. Клавдий, как бы не зная женат ли он, взяв на себя обязанности цензора, строгими эдиктами порицал: "своеволие народа в театре за то, что тот высказал бранные слова против Д. Помпония, бывшего консула (он назначал произведения на сцену), и знатных женщин". - И изданным законом обуздал притеснения кредиторов, установив, чтобы они не давали из процентов денег молодым людям семейств, рассчитывая на смерть родителей. Родниковую воду, проведя от Симбруинских холмов, ввел в город. Новые формы букв присовокупил и обнародовал, узнав основательно, что и грамотность Греков не разом началась и пришла в совершенство.
14. Первые Египтяне изображением животных старались передать умственные понятия (эти древнейшие памятники умственной деятельности человека, видны напечатленными на камнях) и они (Египтяне) выдают себя за изобретателей букв. Потом Финикияне, преобладая на море, внесли в Грецию и стяжали славу как будто бы сами изобрели то, что получили от других. Действительно есть слух, будто бы Кадм, прибывший на Финикийском флоте, был изобретателем искусства письменности для еще необразованных народов Греции. Некоторые упоминают, будто Кекропс Афинянин или Пин Фивянин, а во времена Троянские Паламед Аргивец - изобрели шестнадцать (форм) фигур букв; а впоследствии другие, в особенности же Симонид, придумали другие. В Италии Херуски выучились им от Коринфянина Демарата, а Аборигены от Аркадийца Евандра и форма письмен латинских была та же, что древнейших Греческих. Да и у нас сначала было их не много, потом прибавлены. По этому примеру Клавдий прибавил три буквы; они были в употреблении, пока он властвовал, впоследствии забыты и поныне их видно на медной доске для объявления народных приговоров, прикрепленной на площадях и храмах.
15. Потом Клавдий обратил внимание сената на коллегий гадателей: "как бы древнейшая наука Италии не пришла в забвение, вследствие беспечности. Нередко, при неблагополучных обстоятельствах государства, приглашаемы были люди, по наставлению которых восстановлялись обряды и на будущее время соблюдаемы были правильнее. Старейшины Етрурские, сами собою или побуждаемые сенаторами Римскими, сохранили эти знания и передали их в семейства. А теперь все это исполняется небрежнее, вследствие общего равнодушие к хорошим занятиям и распространения иноземных суеверий. Теперь в настоящем все представляется в радостном виде, по необходимо принести благодарность благоволению богов, как бы священные обряды, - предмет заботливости во времена трудные - не пришли в забвение во времена благополучия". Вследствие этого состоялся сенатский декрет: "пусть озаботятся первосвященники тем, что относительно гадателей нужно удержать и утвердить".
16. В этом же году народ Херусков просил себе царя из Рима; во внутренних войнах утратили они знатнейших лиц и остался только один потомок царского рода; держали его в Риме и назывался он Италиком. По отцу происходил он от Флавия., брата Арминиева, и мать была дочерью Каттумера, государя Каттов; сам красивой наружности, отлично владел лошадью и оружием, по отеческому и нашему обычаю. А потому Цезарь, осыпав его деньгами и дав ему свиту, убеждал: "с возвышенными мыслями взяться за наследственную почесть. Он первый, родясь в Риме, не заложником, а гражданином, отправляется на чужеземное господство". Сначала прибытие его было радостно Германцам и тем более, что, чуждый всем несогласиям, был ко всем одинаково внимателен: прославляли его, ухаживали за ним; а он то был обходителен и соблюдал умеренность, что никому не может быть противным, та и это было чаще - пускался в пьянство и распутство, приятные дикарям. Уже и у близких, и у дальних народов пронеслась о нем слава, как те, которые силу свою основывали на партиях - подозрительно смотря на могущество Италика уходят к сопредельным народам и свидетельствуют: "отнимается у Германии её древняя свобода и увеличивается влияние Римлян. Неужели до такой степени из рожденных в одной и той же земле нет никого - занять первенствующее место, кроме потомка лазутчика Флавия, возвысившегося над всеми? Вообще упоминают имя Арминия, если бы сын его, взросши в неприятелъекой земле, прибыл на царство, то мог бы внушить опасения, как зараженный чужестранными пищею, службою, образом жизни и вообще всем. Да если бы Италик и наследовал отцовский образ мыслей, то вряд ли кто когда-нибудь враждебнее отца его обращал оружие против отечества и болтов домашних".
17. Такими, и в этом роде, убеждениями собрали большие войска, а не меньшие сопровождали Италика; о нем припоминали: "не против их воли навязался он, но приглашен". И если знатностью рода превосходит он других, то пусть испытают и его доблесть - покажет ли он себя достойным дяди Арминия и деда Каттумера. Да и нечего ему краснеть за отца, что он, с согласия Германцев, вступив в отношения верности к Римлянам, ни разу их не нарушил. Лживо прикрываются словом свободы те, которые, как частные люди, изменили своему происхождению, как общественные деятели пагубны и все надежды свои возлагают, только на раздоры. - Простой народ подтверждал это усердно своими криками и в большом сражении между дикарей победил царь; потом, вследствие удач, впал он в гордость и изгнан; снова подкрепленный силами Лангобардов, и в счастье и в несчастье вредил делам Херусков.
18. Около этого же времени Хавки, вследствие отсутствия домашних несогласий и смертью Санквиния обрадованные, сделали, под предводительством Ганнаска, вторжение в нижнюю Германию. Он родом Каннинефас, долго служил у нас воином вспомогательным, потом сделался перебежчиком и для грабежа на малых судах, преимущественно опустошал берега Галлии, не безызвестный о том, что они богаты, но невоинственны. А Корбулон, войдя в провинцию с большою заботливостью, а потом и славою, началом которой был этот поход, триремы привел руслом Рейна, а прочие суда по мере того как на что они годны, привел по заливам и каналам, подавил челноки неприятелей и прогнал Ганнаска. А когда настоящее положение дел было достаточно устроено, легионы, незнакомые с трудами и занятиями и обрадованные опустошениями, поставил на старую ногу: чтобы никто не оставлял строя, и не начинал боя иначе как по приказанию; караулы, посты, обязанности службы денной и нощной, исполняемы были с оружием в руках. Говорят, что казнены смертью "один воин за то, что неопоясанный мечем подошел к валу, а другой за то, что вооруженный одним кинжалом, копал землю". Такие крайности, неизвестно может быть и ложно придуманные, брали начало от строгости вождя: это давало понять до какой степени был внимателен и неумолим к важным проступкам тот, которого считали столь строгим и в отношении к маловажным.
19. Впрочем, такая гроза различно подействовала на воинов и на врагов: у наших увеличивалось доблести, а у дикарей поубавилось дерзости. И народ Фризиев, после возмущения, начавшегося поражением К. Апрония, неприязненный или неискренний в верности, дав заложников, поселился на, землях, назначенных Корбулоном. Он же установил им сенат, сановников, законы; а чтобы они не уничтожили его распоряжений - усилил гарнизон. Он послал соблазнять старейших Хавков к покорности и вместе нельзя ли хитростью подействовать на Ганнаска; и не безуспешны и не бесчестны были коварные замыслы против перебежчика и нарушителя верности. Но убийство его взволновало умы Хавков, а Корбулон подал повод к возмущению, насколько он доброю у одних пользовался славою, настолько у других мрачною: "зачем он вызывает неприятеля? Неудача обратится на дело общественное, если же бы он стал действовать счастливо, то опасен в мирное время замечательный человек и в высшей степени неприятен государю недостойному". А потому Клавдий воспретил дальнейшие действия силою в Германии и даже отдал приказание все вооруженные посты перевести по сю сторону Рейна. Это письмо императора отдано Корбулону, когда уж он устроивал лагерь на неприятельской земле. Он, пораженный неожиданностью и хотя представилось его уму многое вместе: - опасение со стороны императора, презрение дикарей, насмешки союзников, не сказал ничего более кроме слов: "счастливы были прежние вожди Римские!" и подал знак к отступлению. А, впрочем, чтобы воины не оставались праздными, он провел между Маасом и Рейном канал на протяжении 23 миль, для того чтобы избегнуть непостоянства вод океана. Впрочем, Цезарь, отказав в возможности весть войну, благосклонно дал знаки триумфа. И не много спустя Курций Руф достиг той же почести за то, что он на Маттиакском поле открыл пещеру, где нашлись жилы серебра. Добыча была скудная - и не на долго, а для легионов труд со вредом - вырывать ходы, сверху снимать тяжести и внизу копать землю. Изнуряемые такими работами воины - так как по многим провинциям приходилось им выносить подобное, составили безыменное письмо, от войск и в нем просили императора - кому он будет вверять войска, тому пусть заранее даст почести триумфа.
21. О происхождении Курция Руфа - о котором некоторые утверждали даже, что он сын гладиатора, не стану приводить ложных показаний, да и вникать в истину как-то совестно. Когда он возмужал, то, находясь в свите квестора, которому досталась Африка, когда в городе Адрумете ходил один по портикам среди дня опустелым, явилось перед ним подобие женщины природы выше человеческой и услышал он слова: "ты, Руф, придешь в эту провинцию проконсулом". Ободренный в своих надеждах таким предзнаменованием, отправился в Рим и деньгами друзей, а также и своим острым умом получил квестуру, а потом и при знатных соискателях волею государя получил претуру и Тиберий низость его происхождения прикрыл следующими словами: "мне кажется, что Курций Руф сам от себя родился". Продолжительная после того старость; к высшим с жалкою лестью, с низшими надменен, а с равными тяжел в обращении, достиг власти консула, знаков триумфа и наконец управления Африкою; там и помер и тем исполнил предвещание судьбы.
22. Между тем в Риме безо всякой явной причины, да и впоследствии такой открыть не могли, Кн. Ноний, всадник Римский, найден опоясанным мечем в кружке явившихся приветствовать государя. Когда его терзали пытками, то относительно себя не скрывал, а соучастников не назвал, неизвестно утаивая ли их (или таковых и не было). При тех же консулах П. Долабелла подал мнение: "гладиаторское зрелище через все года должно совершаться на деньги тех, которые получат квестуру". У предков это было наградою добродетели и всем гражданам, если они располагались на добрые средства, дозволено было домогаться должностей; даже и возраст не принимался в расчет, так что в ранней юности получали и консульство, и диктатуру. Что же касается до квесторов, то они учреждены еще при господстве царей, что доказывает закон, утвержденный народом по куриям, на который ссылается Л. Брут. Консулам оставалась власть выбирать их; пока наконец и эта почесть стала зависеть от народа. Сначала избраны Валерий Потит и Емилий Мамерк в шестьдесят третьем году по изгнании Тарквиниев для заведования всем, что до войны относится; потом, по мере развития дел, прибавлены двое, которых деятельность ограничивалась Римом. Потом удвоено число, когда Италия уже платила подати и присоединились платежи пошлин из провинций. Вслед за тем, по закону Суллы, двадцать выбраны для пополнения сената, которому он передал судебную часть и, хотя всадникам она была возвращена, однако квестура по достоинству кандидатов или уступчивости тех, которые давали ее, давалось даром, пока по мнению Долабеллы, стала как бы с торгов продаваться. При консулах А. Вителлие и Л. Випсание, когда толковали о пополнении сената и старейшины Галлии - которая называется Комата, (долговолосая) - давно уже получившие права союза и гражданства Римского, испрашивали право получать в городе почести, то об этом предмете был большой разнообразный толк. Разными доводами старались подействовать на государя; одни утверждали, что: "не до того изнемогла Италия, чтобы не быть в силах своему городу доставить сенат. Прежде пополняли туземцев единокровными народами, и не раскаивалась в том издревле республика. Не привести ли еще примеров, как старинными нравами природа Римлян возбуждала их на добродетель и славу? Разве мало, что Венеты и Инсубры вторглись в курию, если будет введено туда целое сборище чужеродцев, как (готовое) порабощение? Какая же еще почесть будет для остальных людей знатных или если найдется какой бедный сенатор из Лациума? Наполнят все те богачи, которых деды и прадеды, вожди враждебных народов войска наши поражали оружием и силою; божественного Юлия осаждали у Алезии. Это все недавнее, а что же, ежели коснуться памяти тех, которые собственными руками Капитолий и жертвенники Римские ... воспользовались бы, конечно, наименованием гражданства; и следует бросать на поругание почести сенаторов, отличия должностных лиц".
24. Но такие и в этом роде речи не подействовали на государя и немедленно он их оспаривал и, созвав сенат, начал так: "предки мои (из коих древнейший Клавз, происхождения Сабинского одновременно принят и в гражданство Римское и роды патрициев) побуждают меня действовать также по отношению к общественному делу, перенося сюда, что где-либо было лучшего. Мне не безызвестно что Юлы из Альбы, Корункании из Камерия, Порции из Тускула и не пускаясь в исследование глубокой древности, в сенат призываемы были из Этрурии, Луканий и всей Италии. Потом она радвинулась до самых Альпов, так что не только отдельные личности, но земли, племена срастались в единство имени с нами. Тут-то обеспечено было спокойствие и внутри государства и усилились мы против внешних врагов, как жители той стороны Пада приняты в гражданство, как под предлогом развести легионы по лицу земли, прибавлены сильнейшие из жителей провинций - тут-то изнемогавшему государству оказано пособие. Приходится ли нам раскаиваться, что Бальбы из Испании и люди не менее замечательные перешли к нам из Нарбонской Галлии? Остаются потомки их и в любви в этому отечеству нам не уступают. Что же другое погубило Лакедемонян и Афинян, хотя они и сильны были оружием, что они побежденных устраняли от себя как чужеродцев?'А основатель наш Ромул обладал такою мудростью, что большую часть народов в один и тот же день имел врагами и потом согражданами. Пришельцы над нами царствовали. Сыновьям отпущенников поручать государственные должности - явление не недавнее, как большинство ошибочно полагает, но случалось и прежде в народе Римском. Но мы сражались с Сенонами, а Вольски и Эквы никогда не воздвигали против нас враждебного строя! Мы взяты были Галлами, но мы и Тускам (Этрускам) давали заложников и вынесли иго Самнитов. Впрочем, если принять в соображение все войны, то ни одна не приведена к концу в промежуток времени более краткий, как война против Галлов, и затем утвердился мир постоянный и верный. Уже, сливаясь нравами, занятиями и сродством с нами, пусть лучше вносят к нам золото и богатства свои, чем имеют их отдельно. Отцы достопочтенные! все установления, которые ныне считаются древнейшими, были новыми: должностные лица из плебеев после патрициев; латиняне после плебеев; прочие народы Италии после латинян. И теперешняя мера будет иметь за себя право древности и теперь мы ее подкрепляем, а тогда она сама будет примером".
25. За речью государя последовало сенатское определение и первые Эдуи приняты в город с правами сенаторства; сделано это вследствие древности союза и потому, что одни из Галлов пользуются именем братства в отношениях к народу Римскому. В эти же дни Цезарь принял в число патрициев из сенаторов самых старых и тех, которые происходили от знатного рода, так как уже немного осталось семейств, получивших название от Ромула старейших родов, и от Л. Брута младших родов. Даже и те уже перевелись, которыми дополнил диктатор Цезарь по Кассиеву закону, а государь (собственно первенствующий) Август законом Сениевым. Приятные эти обязанности в отношении к делу общественному, принимаемы были с большою радостью цензора. Озабоченный тем, как удалить из сената лиц ославившихся пороками - употребил лучшее средство мягкое и вновь изобретенное, чем применил старинную строгость, внушая: "пусть каждый подумает сам о себе и просит о праве "оставить это сословие. Легко они получат на то дозволение и вместе он предложит и об удаленных и об уволенных, для "того, чтобы приговор цензоров и стыд добровольно удаляющихся, одновременно действуя, смягчили позор. Вследствие этого Випсаний консул доложил: что Клавдий должен быть назван отцом сената, так как название отца отечества слишком общее, а новые заслуги в отношении дела общественного должны быть почтены словами еще небывшими в употреблении". Но сам (Клавдий) остановил консула, как слишком угодливого и произвел перепись, но которой граждан сочтено 6.944.000. Тут только возымело конец незнание о том, что происходило у него в доме. Немного спустя вынужденный расследовать и наказать преступления жены, потом воспламенился сам на кровосмесительный брак.
26. Уже Мессалине наскучила легкость её преступных связей и она пускалась в степень распутства, дотоле еще неведомого. Даже сам Силий понуждал ее - положить конец притворству: или самая судьба влекла его к этому безумию или он в самых опасностях находил единственное средство помощи против грозящих опасностей. "Так как не до того дошло, чтобы им дожидаться старости государя; только у невинных и планы безвредные, а в явных преступлениях можно рассчитывать только на смелость: есть и соучастники, у которых те же опасения. Он холост, бездетен, готов на ней жениться и усыновить Британника. За Мессалиною останется то же могущество, но только прибавится безопасность, если они предупредят Клавдия, столько же не принимающего никаких мер предосторожности против коварных замыслов, сколько и готового на гнев". Равнодушно приняты эти слова, не из любви к мужу, но из опасения как бы Силий, достигнув верховной власти, не пренебрег развратною женою и преступление, в затруднительном положении им одобренное, потом не оценил бы по истинному его достоинству. Но страстно пожелала она названия супружества по громадности бесславия, а для людей, пустившихся во все это - высшая степень наслаждения. И не дожидаясь долее, как только пока Клавдий отправился в Остию на жертвоприношение, совершила, исполнила все торжественные обряды бракосочетания.
27. Не безызвестно мне, что сочтут за сказочную выдумку, что когда-нибудь люди могли дойти до такой самоуверенности, что в городе, где все знали и ни о чем не умалчивали, назначенный консул сошелся с женою государя в день заранее объявленный, призвав свидетелей для подписи как бы в деле законного (обеспечивающего участь детей) брака; они выслушивали слова предвещаний, молились богам, приносили им жертвы. Потом разлеглись они среди пирующих: поцелуи, объятия, и ночь проведена со всей безграничною свободою супружества. Но решительно ничего не прибавлено к этому истинно удивительному событию, а все передано с записанного стариками, что они сами слышали.
28. А потому все домашние государя пришли в ужас, а в особенности те, у кого была власть, а при перевороте и больше за себя опасений, уже не в тайных беседах, но явно роптали: "пока актер осквернил ложе государя, конечно, причинен был этим позор; но до развода было еще далеко; теперь молодой человек знатного рода, красивой наружности, сильного ума, в недалеком времени консул - увлекается более значительными надеждами; да и не скрыто - что остается после такого брака?" Конечно овладевали ими и опасения, когда они соображали: как тупоумен Клавдий и привязан к жене и что много смертных казней совершено, по приказанию Мессалины". С другой стороны самое легкомыслие императора придавало уверенность: "если только они возьмут верх самою гнусностью преступления, то можно погубить осужденную и без суда. Но в том то и опасность - если будет выслушана защита, то как бы слух Клавдия не остался замкнутым и для самого признания". И прежде всего Каллист, о котором я уже упоминал, говоря об убийстве К. Цезаря и исполнитель казни над Аппием - Нарцисс и Паллас, бывший в то время в наибольшей милости Клавдия, толковали: "тайными угрозами не отпугнуть ли Мессалину от любви к Силию, а прочее все скрыть?" Потом из опасений, как бы самих не повлекли на гибель, отступаются: Паллас - из трусости, Калмит, опытный в делах и предшествовавшего двора, считал безопаснее основать власть более на осторожных чем на решительных планах. Упорствовал один Нарцисс и только в том изменив план действия, чтобы каким-нибудь словом не предупредить ее знанием обвинения и обвинителя, сам подстерегал случая и так как Цезарь долго замедлил в Остии, то Нарцисс двух женщин легкого поведения, к телесной связи с которыми наиболее привык Клавдий - убедил деньгами, обещаниями и усилением влияния когда ниспровергнута будет жена - взять на себя донос.
30. Вследствие этого Кальпурния (так звали любовницу Цезаря), когда представился случай быть с ним наедине, бросилась к его ногам и воскликнула: "Мессалина вышла замуж за Силия"; вместе с тем спрашивает она Клеопатру, которая стояла тут же дожидаясь: знает ли она об этом? и когда она подтвердила, требует: вызвать Нарцисса. - Тот стал говорить: "прося прощение за прошлое, что скрывал от него относительно Векция и Плавция, да и теперь не стал бы указывать на одни любовные интриги и не требует он назад ни дома, ни рабов, ни прочих принадлежностей состояния. Пусть он ими наслаждается, а возвратит жену, уничтожит брачный договор". Знал ты, спрашивает тут Клавдия Нарцисс, о твоем разводе? А бракосочетание Силия видели и народ, и сенат, и воины, и если не будешь действовать поспешно, то новобрачный завладеет городом.
31. Тут-то призывает лучших друзей своих: первого спрашивает начальника хлебной части Туррания, потом Лузия Гету, которому вверено было начальство над преторианцами. Когда те признались, наперерыв прочие шумят: "пусть отправляется в лагерь, утвердит за собою преторианские когорты и прежде озаботится обезопасить себя, чем мстить". - Довольно верно, что такая робость овладела Клавдием, что он много раз спрашивал: да в его ли руках еще власть? Частный ли человек Силий? А Мессалина, более чем когда-нибудь предавалась сладострастию, в самой середине осени, празднует в своем доме подобие уборки винограда. Давят виноград прессом, текут потоки вина; а женщины, опоясанные кожами, припрыгивают, как Вакханки, приносящие жертвы, или неистовствующие. Сама, с распущенными волосами, потрясает тирсом; а подле Силий, опоясанный плющом, в котурнах (театральной обуви) кривляется головою, а вокруг раздается своевольный хор. Говорят, что Векций Валент, из шалости, забрался на превысокое дерево и когда его спросили: что он видит? отвечал: грозную тучу, идущую от Остии. В самом ли деле показалось ему так, или случайно вырвавшееся слово обратилось в предзнаменование.
32. Между тем уже не слух, но вестники со всех сторон являются, донося, что известно Клавдию и идет он готовый на мщение. Вследствие этого Мессалина удалилась в Лукулловы сады, а Силий, скрывая свой страх, на форум для исполнения своих обязанностей. Когда и другие расходились было в разные стороны, явились сотники и заключали в оковы как кого находили в общественном ли месте или в потайном. Впрочем, Мессалина, хотя самое несчастье исключало возможность действовать обдуманно - немедля решилась идти на встречу и показаться мужу, что часто ей служило пособием и приказала, чтобы Британник и Октавия спешили в объятия отца. А Вибидию, старейшую из дев Вестальских упросила: "добиться аудиенции у великого первосвященника, и испросить помилование". А между тем всего в сопровождении трех лиц (такая вдруг сделалась около неё пустота), прошла пешком все пространство города и на телеге, в которой возили сор при очищении садов, отправилась по дороге, ведущей в Остию; ни в ком не возбуждая сострадания, до такой степени пресиливало безобразие её преступных действий. Тем не менее не без опасений было и у Цезаря: Гете, префекту претория, он не совсем доверял, как человеку равно легкомысленному и в честном и дурном. А потому Нарцис, призвав тех, у которых было то же опасение, утверждает: "нет другой надежды на безопасность Цезаря, как расположение воинами на один этот день передать кому-либо из отпущенников и себя предлагает, что он на себя возьмет. А для того чтобы Клавдия дорогою в город не склонили к состраданию Л. Вителлий и П. Ларг Цецина, просит сесть в одних с ним носилках, чего и достигает".
34. Частый был после этого слух, что между тем как государь говорил различно, то обвиняя жену в преступлении, то обращаясь воспоминанием к союзу с нею и детству детей, Вителлий ничего другого не сказал, кроме: вот дело! вот преступление! - Настаивал, впрочем, Нарцисс открыть двусмысленности низложить истину вполне, но ничего не добился кроме слов обоюдных, которые могли быть растолкованы куда бы ни склонилось счастье; примеру Вителлия следовал и Ларг Цецина. Уже была в виду Мессалина; она кричала, чтобы выслушал мать Октавии и Британвика; а обвинитель шумел, упоминая о Силие и бракосочетании; вместе он передал Клавдию записку о любовных похождениях Мессалины, чтобы только дать глазам его другое направление. Немного спустя, когда он входил в город, явились бы перед ним общие дети, если бы Нарцисс не отдал приказания их увести. Вибидий не мог сбить и она с большим негодованием требовала, чтобы не губил свою жену беззащитную. А потому он отвечал: выслушает ее государь и даст возможность оправдаться от обвинения, а пока пусть девица уходит и займется святынею". - Удивительно было при таких обстоятельствах молчание Клавдия: Вителлий походил на ничего незнающего; все повиновалось отпущеннику; он отдает приказание "отворить дом соблазнителя и повесть туда императора". И прежде всего в передней зале указывает на изображение отца Силия, уничтоженное сенатским определением; потом на все, что из дедовского достояния Неронов и Друзов поступило сюда как цена позора. Разгневанного и разражавшегося угрозами, приказывает нести в лагерь, где воины уже были приготовлены в сбор. Тут, по внушению Нарцисса, сказал коротенькую речь, потому что стыд сдерживал огорчение, как оно справедливо ни было. Дружный раздался в когортах крик; желали они знать имена виновных и наказать их. Силий подведен к трибуналу, не пытался ни защищаться, ни тянуть время, просил: ускорить смерть. Такою твердостью побудил он и знатных всадников Римских усердно желать скорейшей смерти. Нарцисс приказывает влечь на казнь Тиция Прокула, которого Силий дал стражем Мессалине. Векция Валента, предлагавшего показания и сознавшегося и из соучастников Помпея Урбика и Соуффея Трога. Да и Деций Кальпурниан, префект стражей, Сульпиций Руф, заведовавший играми, Юнк Виргилиан сенатор, подверглись тому же наказанию.
36. Один Мнестер принес замедление; разорвав платье, кричал он: пусть взглянет на следы розог и вспомнит слова, которыми он отдал его в полное распоряжение приказаний Мессалины. Других вина от подкупа, или значительности надежд, а ему от нужды: да и никто бы не погиб бы раньше его, если бы Силий стал во главе вещей. Тронут был этим Цезарь, готовый к милосердию, но отпущенники его убедили: "не заботиться об актере когда уже казнено столько знатных людей; добровольно ли или вынужденно он сделал такую важную вину - нисколько к делу не относится". - Не принято также оправдание Травла Монтана, всадника Римского. Скромно проводил он молодость, но красивой наружности, призван был нарочно и в течение одной ночи смущен был Мессалиною одинаковыми соблазнами и на похоть, и на пренебрежение. Суллий Цезонин и Плавций Латеран помилованы от смерти; этот последний за отличные заслуги его дяди, а Цезонин нашел себе защиту в самом пороке, так как он в том гнусном обществе, терпел страдательную роль женщины. Между тем Мессалина в Лукулловых садах старалась протянуть жизнь с некоторою надеждою, а иногда и раздражением; с такою надменностью вела она себя даже в крайнем положении. Да и не поспеши Нарцисс её убийством, гибель обратилась бы на обвинителя. Потому что Клавдий возвратясь домой, смягченный своевременным обедом, разгорячась вином, приказывает идти и дать знать несчастной (говорят он употребил именно это слово), чтобы она на другой день явилась для защиты своего дела. Слыша это, опасались того, что гнев утихает, любовь возвращается или в случае замедления, всего более близкой ночи и воспоминания о брачном ложе жены. Бросился Нарцисс и извещает сотников и трибунов, находившихся тут же: совершить убийство; таково приказание императора. Блюстителем и исполнителем назначен из отпущенников Евод. Он поспешно отправился в сады и нашел там Мессалину, растянувшуюся на земле и при ней сидела мать Лепида. Она не дружна была с дочерью в её цветущее время, но последние грустные её обстоятельства подвинули на сострадание. Она убеждала: не дожидаться убийцы; жизнь прошла и теперь не остается ничего более искать кроме честной смерти. Но в душе, испорченной вожделениями, не было ничего честного: а слезы и жалобы вырывались бесполезные. Напором приходящих растворились двери и явился трибун молча, а отпущенник понося ее сильною и рабскою бранью".
38. Тут только впервые прозрела она судьбу свою, взялась за железо, но без успеха второпях придвигала она его к горлу и груди; а ударом трибуна пронзена; тело отдано матери. Клавдий пировал когда ему принесено известие, что Мессалина погибла, не упоминая: от собственной ли или от чуждой руки. Да он и не спросил, а потребовал чашу и исполнил все как следует на пиршестве. Да и в последующие дни не подал никаких знаков ненависти, радости, гнева, печали, вообще ничем не обнаружил сколько-нибудь человеческого чувства ни тогда, когда видел радость обвинителей и печаль сыновей. Забывчивости его помог сенат, постановив определение, чтобы имя и изображение (Мессалины) были уничтожены во всех местах общественных и частных. Нарциссу определены: отличительные знаки квесторские, совершенно незначительные для возвышения того, который и так уже действовал сильнее Палланта и Каллиста. Конечно все это было честно, но должно было послужить исходом самому худшему, к большому горю.
Содержание: Главы 1-2. Клавдий имеет рассуждение с отпущенниками о браке. - 3. Агриппина, дочь брата его Германика, предпочтена другим. Л. Силану, которому сосватана Октавия, устраивает ловушку, - 4. при содействии Вителлия. - 8-7. Проведенные его искусством сенат и народ одобряют позорный брак. - 8. Силан себе причиняет смерть. Сенека, по возвращении из ссылки, заведывает учением Нерона. - 9. И ему просватана Октавия. - 10. Парфы просят из Рима царя Мегердата. - 11. Его посланного Клавдием, Кассий пытается отвести на царство. - 12. Препятствует обман Абгара и 18. Изата. - 14. Побежденный Мегердат передается Готарцесу; но смерти его царский сан перенесен на Вонона, а потом на Вологеза. - 15. Митридату, в его усилиях возвратить себе царство Понта, противятся Римляне, и Котис и Евнон. - 16. По взятии города Успы, - 17. Зорзинес оставляет Митридата и тот - 18. умоляет Евнона и - 19-21. через него от государя получает прощение и отведен в Рим. - 22. По проискам Агриппины, Лоллиа получает приказание удалиться из Италии, а Кальпурния погублена. - 23. Гадание благополучия, объем города распространен. - 24. Кто прежде это делали. - 25. Нерон Домиций усыновлен Клавдием по влиянию Палланта. - 26. Британник упал духом. 27. - 28. Поселение отведено в землю Убиев. Катты, занявшиеся грабительсгвенными набегами, побеждены. - 29-30. Ванний, царь Свевов, прогнан своими. - 31. Возмутившихся в Британнии усмиряет Осторий Иценов. - 32. Кангов, Бригантов, - 83-55. Царя Силуров Карактата побеждает. - 36. Он, отведенный в Рим - 37 мужественно говорит с Цезарем и получает прощение. 38-39. Британцы возобновляют силы. Осторий умирает, получив почести триумфа. - 40. Ему преемником назначен Дидий. Междоусобная война Венуция и Картисмандуи. - 41. Нерона спешат облечь в тогу мужа, пренебрегши Британником. - 42. Бурр, - префект претория. - Надменность Агриппины - расположена к Вителлию. - 43. Чудесные явления в Риме. Дороговизна хлеба. - 44-47. Война между Армянами и Иберами. Радомирт, сын Фарасмана Ибер, под личиною союзного договора, нападает на Митридата, заключает его в оковы, умерщвляет. - 48. Квадрат, начальник Сирии, рассуждает о возмездии. - 49. Пелигн советует смело Радомисту принять на себя знаки царского достоинства. - 50. Парфы нападают на Армению. - 51. Радомист прогнан своими. Жена его Зенобия, им раненая, с трудом спасена. - 52. Фурий Скрибониан сослан. Сенатское определение о математиках. - 53. Сенатское определение о женщинах, которые соединились бы с рабами. Лесть Палланту. - 54. Феликс и Вентидий смущают Иудею. Квадрат возвращает ей спокойствие. - 55 Волнения в Киликии усмиряет царь Антиох. - 56. Озеро Фуцинское выпущено и на нем морское зрелище и - 57. пиршество с опасностью. - 58. Нерон женится на Октавии, - 59. Статилин Тавр ниспровергнут. - 60. Увеличена власть управляющих провинциями. - 61. Коосцам дана безнаказанность. - 62-63. Византийцам на время отложены платежи; положение этого города. - 64. Чудесные явления гибели Клавдия. - 65. Лепиде назначена смерть. Нарцисса свободный голос. - 66-67. Клавдия Агриппина отравляет ядом. - 68. Нерон вступает в управление империею. - 69. Погребение Клавдия и освящение его памяти.
Совершалось все это в течение шести лет в консульства: К. Помпея и К. Вераниия, К. Антистия, М. Суилия Руфа, Т. Клавдия и Сер. Корнелия Орфита, П Корнелия Суллы и Л. Сальвия Оттона, Д. Юния Силана, К. Гатерия, М. Азиния Марцелла, М. Ацилия Авиолы.
1. Вследствие убийства Мессалины произошло большое смятение в доме государя и между отпущенниками завязалась борьба - кто выберет жену Клавдию, немогущему вынести холостой жизни и жить без зависимости от власти жены. Неменьшим соревнованием воспламенились и женщины: каждая, упираясь на свою знатность, красоту, богатства, показывала себя достойною такого брачного союза. Но в особенности не решались сделать выбор между Лоллиею Павлиною, дочерью бывшего консула М. Лоллия, и Юлиею Агриппиною, рожденною от Германика. Благоприятелями были: у этой - Паллас, а у той Каллист, а Элия Петина, из семейства Туберонов, была покровительствуема Нарциссом. Сам Клавдий то туда, то сюда; как только выслушивал кого-либо из советовавших, на то и был готов. Несогласных зовет на совет и приказывает - высказать мнения и присоединить основания. Нарцисс излагал: "старинная брачная связь, общее семейство (так как Антония была дочь Петины), ничего нового в его домашнем быту, если вернется уже привыкшая супруга; ни в каком случае ненависти свойственной мачехам не применит она к Британнику и Октавии, ближайшим к ней после её собственных залогов любви супружеской" - Каллист утверждал, не в "похвалу ей, был продолжительный развод и если бы она опять была взята, то этим самим возгордится. Гораздо правильнее взять Лоллию тем более что она вовсе не родила детей, свободна от соревнования и пасынкам будет вместо матери". А Паллас хвалил то особенно в Агриппине: "что она с собою привела бы внука Германика, знатную отрасль, достойную вполне Императорского величия и того, чтобы соединить своих потомков с родом Клавдия и как бы женщина испытанного плодородия, безупречной молодости, знаменитость Цезарей не перенесла в другое семейство",
3. Пересилили эти доводы вместе с обольщениями Агриппины. Она, приходя к нему часто под видом родства, соблазнила дядю так, что предпочтенная прочим и еще не жена, пользовалась уже властью жены. А когда она была уже уверена в том, что брак ее не минует, подстраивала большее и замышляла бракосочетание Домиция, которого родила от Кн. Энобарба и Октавии, дочери Цезаря; а совершить это без преступления было невозможно, потому что Цезарь просватал Октавию Л. Силану, молодому человеку и в других отношениях знаменитому почетом триумфа и роскошью даровых гладиаторских представлений им данных и его выставлял как предмет усердия народного. Но ничего трудного не казалось уму государя, который не имел ни собственного убеждениями предпочтений, разве только наданных и приказанных.
4. А потому Вителлий, прикрывая именем цензора рабские плутни и предвидя уже будущих властителей, с целью снискать благорасположение Агриппины, стал соучастником её замыслов - взводил обвинения на Силана, которого вместе красивая и бойкая сестра - Юния Кальвина - незадолго перед тем была невесткою Вителлия. Отсюда начало обвинения и родственную, не кровосмесительную, но неосторожную любовь обратил ему (Силану) в бесчестие, и Цезарь слушал охотно; самая любовь его к дочери располагала с доверчивостью принимать подозрения против зятя. А Силан, вовсе незнавший о коварном против него умысле; случилось что он в этом году был претором; вдруг объявлением (эдиктом) Вителлия удален из сенаторского сословия, хотя уже прежде был пересмотрен сенат и составлена перепись. Вместе с тем Клавдий прервал родственные отношения; Силан вынужден отказаться от должности и остальные дни претуры перенесены на Еприя Марцелла. - В консульство К. Помпея и К. Верания условленый между Клавдием и Агриппиною брак скреплялся уже молвою и недозволенной любовной связью; а впрочем не дерзали еще отпраздновать торжественно бракосочетания, так как не было примера, чтобы дядя брал в дом (женою) дочь брата по отцу. Опасались обвинения в кровосмешении, а если бы и пренебречь им, то как бы не обратилось ко вреду общества. Не прежде оставлена нерешительность как Вителлий взял совершить это своими хитростями. Он спросил Цезаря: уступит ли он требованию народа и настоянию сената? - А когда тот дал ответ, что он только один, из граждан и против общего голоса спорить не будет - велит подождать внутри дворца, а сам входит в сенат и, свидетельствуя, что он будет говорить о самых важных для общественного блага делах, испрашивает право голоса прежде других и начинает: "самые тяжкие труды государя: он объемлет своею заботою весь круг земной и нуждается в поддержке, чтобы, свободный от домашней заботы, мог заняться общим благом. А какое честное утешение духу цензора, как не взять жену, которая делила бы и счастье и обстоятельства сомнительные; которой он, государь, вверял бы самые задушевные мысли, передал бы её попечению малых детей, не привыкшей к сладострастию и наслаждениям, но с ранней молодости повиноваться законам".
6. Когда он это предпослал в искусной речи и ее сопровождало сильное одобрение сенаторов, то он начал опять говорить: "если все советуют государю жениться, то необходимо, чтобы выбор пал на женщину, замечательную знатностью рода, плодородием и святостью жизни. И не нужно больших исследований к убеждению в том, что Агриппина превосходит всех знатностью рода. Её плодородия она представляет образец; соответствует и честность нравов. А лучше всего того, что предусмотрением богов вдовою соединена она будет с государем, также испытавшим только один свой брак. Слыхал он от родителей - сами они видели как по произволу Цезарей увлекали жен. Далеко это от теперешней скромности. Пусть же будет постановлено основание, по которому император примет жену. Но не виданы еще у нас супружества с дочерями братьев; а у других народов совершаются торжественно и никаким законом не запрещены. Так и брачные союзы с двоюродными сестрами, долгое время неизвестные, с течением времени приняты в обычай. А обычаи изменяются под влиянием обстоятельств и также будет и относительно того, что вслед за этим будет принято в употребление". Не было недостатка и в таких, которые на перебой бросились из здания сената, свидетельствуясь, что если замедлит Цезарь, то употребят силу. Собирается разнообразная толпа с криками, что народ Римский умоляет о том же. Да и Клавдий, не дожидаясь более, является на форум и принимает поздравления. Войдя в сенат, требует декрета, по которому и на будущее время считались правильными браки между дядями и дочерьми братьев. Впрочем, нашелся только один охотник до такого брачного союза, Т. Алледий Север, всадник Римский; да и то большая часть говорили, что побуждением было расположение Агриппины. Изменилось положение дел и все повиновалось женщине, действовавшей не дерзко, как Мессалина, в распутстве издевавшейся над Римскими делами. Порабощение имело характер серьезный и как бы от мужчины; явно строгость, а еще чаще надменность; дома ничего бесстыдного кроме насколько нужно было, чтобы обеспечить себе власть. Ненасытная алчность к золоту имела предлогом - приготовить силы правлению.
8. В день брака Силан себе причинил смерть; протянул ли он до того времени надежду жизни или избрал этот день, чтобы усилить негодование. Кальвина, сестра его, изгнана из Италии. Клавдий прибавил: "должны быть совершены священные обряды согласно с законами царя Тулла и первосвященниками принесены искупительные жертвы у рощи Дианы". Все издевались, что в одно и то же время совершались и казни и очистительные обряды за кровосмешение. Агриппина, желая приобрести известность не одними дурными делами, выхлопатывает для Анния Сенеки прощение ссылки и вместе преторское достоинство, полагая, что это произведет благоприятное впечатление на общество, вследствие известности ученых занятий Сенеки; Агриппина полагала, что Сенека будет верен ей, помня о её благодеянии и неприязнен Клавдию огорченный его обидою.
9. Вслед за тем положено: далее не медлить, но назначенного консула - Меммия Поллиона - огромными обещаниями побуждают - высказать мнение, которым бы просить Клавдия - просватать Октавию за Домиция; что не совсем не соответствовало их возрасту и открывало огромную перспективу в будущем. Поллион подает мнение почти в том же смысле, как недавно Вителлий. Просватана Октавия и сверх прежней связи родства, жених и зять уже Домиций сравнен с Британником старанием матери и происками тех, которые опасались от сына мщения за обвинение Мессалины.
10. Около этого времени уполномоченные Парфов, посланные, как я уже упомянул - выпросить Мегердата, вошли в сенат и начинают излагать поручение таким образом: "не безызвестен им союзный договор и приходят они не с изменою семейству Арзакидов; но прибегают к сыну Вонона, внуку Фраата - против господства Готарцеса, сделавшегося равно невыносимым и дворянству, и простому народу. Уже немного их братьев, родственников, как бы они отдаленно ни жили, которые уцелели бы от его убийств; присоединились сюда беременные жены, малые дети: недеятельный дома, несчастливый на войнах, свою неспособность прикрывает жестокостью. У них же издревле и всенародно начатые с нами дружественные отношения; и необходимо помочь союзникам, силами почти равным, но уступающим из почтения. Затем-то и даются в заложники дети царей: если им будет в тягость их внутреннее правление, то чтобы было прибежище к государю и сенаторам и возможность получить лучшего царя, уже привыкшего к их обычаям". Когда они высказали это и в этом же роде, то Цезарь начал речь о величии Римлян и покорности Парфов; сравнил себя с божественным Августом, ссылаясь, что и от него просили царя, а о Тиберие не упомянул, хотя и тот послал. Прибавил и наставления (так как Мегердат тут присутствовал): "чтобы он помышлял не о тирании и рабах, а о том, что он правитель граждан; употребил бы в дело милосердие и справедливость, которые будет тем приятнее дикарям, чем менее они им известны". Тут, обратясь к послам, превозносит похвалами: вскромленника города Рима, скромности до сих пор примерной; но необходимо выносить характеры царей и не на пользу частые перемены. Дело Римлян пресыщением славы до того дошло, что и чужестранным народам желают спокойствия. - После этого поручено К. Кассию, начальствовавшему в Сирии, отвести молодого человека на берега Евфрата.
12. В то время Кассий превосходил прочих опытностью в законах; во время спокойствия, военное искусство становится неизвестным, и мир держит наравне (так сказать на одной доске) и деятельных, и ленивых. Впрочем, - на сколько это было доступно без войны, возобновил старинные обычаи, упражнял легионы; действовал так заботливо, предусмотрительно; действовал так, как если бы наступал неприятель. Он считал, что такой образ действия достоин его предков и рода Кассиев даже и у тех народов именитого. Затем, вызвав тех, по мыслям которых выпрошен был царь, стал лагерем у Зевгмы, где река всего удобнее для перехода и после того как прибыли знатные Парфы и царь Арабов Акбар, советует Мегердату - стремительные решения дикарей от промедления слабеют, или вероломно изменяются, а потому пусть поспешит исполнением своего начинания. Но этот совет пренебрежен, вследствие коварства Ахариса, который юношу неопытного и считавшего высшее счастье в наслаждениях роскоши, задержал в течение многих дней у города Едесы. По призыву Каррена, указывавшего на то, что все готово (в их пользу), если поспешат прийти, не идут прямо в Месопотамию, но обходом в Армению, в то время неблагоприятную, потому что начиналась зима.
13. Отсюда утомленные движением по снегам и горам - когда приближались к равнинам, соединились с войсками Каррена. По переправе через реку Тигр, проходят (земли) Адиабенов, которых царь Изатес явно взял на себя личину союза с Мегердатом, а тайно с большею верностью склонялся в пользу Готарцеса. По дороге взят город Нинос - древнейшая столица Ассирии и Арбела, крепость знаменитая славою, так как в последней битве между Дарием и Александром - тут сокрушены силы Персов. Между тем Готарцес у горы, которой название Самбулос, воздавал обеты местным богам, в особенности уважаемому там Геркулесу. А тот в определенное время во сне дает знать священникам, чтобы подле храма они поставили коней, приготовленных для охоты. - Лошади, приняв на себя колчаны, полные стрел, блуждают по лесам и наконец возвращаются ночью с опустевшими колчанами и тяжело дыша от усталости. Снова бог, в ночном видении, показывает, в каких местах прошел он леса и в разных местах находят распростертых животных.
14. Впрочем, Готарцес, недостаточно еще усилив войско, пользовался рекою Корма вместо укрепления и хотя вызывали его на бой и преследованием и вестниками, медлил, переменял места и. подсылая лазутчиков, подкупал противников изменить их слову. Из них уходят сначала Изатес с Адиабенами, а вслед за ним Акбар с Арабским войском по легкомыслию свойственному этим народам и потому что из опыта известно было, что дикари предпочитают лучше просить из Рима царей, чем их держать. А Мегердат. потеряв сильные вспомогательные войска, подозревая измену и остальных, решился прибегнуть к последнему, какое осталось средству - дело предоставить судьбе и испытать счастья в бою. Не уклонился от него и Готарцес, с уменьшением неприятелей более смелый. В схватке произошло большое побоище, а результат его нерешительный, пока Каррена, зашедшего далеко вперед после поражения тех, которые были против него, не окружил сзади свежий отряд. Тут, потеряв всякую надежду - Мегердат, последовав обещаниям Паррака, пользовавшегося покровительством его отца, коварством его связан и передан победителю. А тот, порицая его не как родственника или члена рода Арзакидов, но чужеродцем и Римлянином, велит жить, отрезав уши, на показ своему милосердию, а нам на посрамление. Потом Готарцес умер от болезни и приглашен на царство Вонон, в то время правивший Медами. Не было у него ни удач, ни несчастий, которые заслуживали бы упоминания; правление его было кратковременно и славным ничем не ознаменовано; а верховная власть над Парфами перенесена на сына его Вологеза.
15. А Митридат Босфорский, скитавшийся, утратив силы - после того как узнал что Дидий, вождь Римский и все главное войско его ушли, оставив в новом царстве Котиса, неопытного юношу, и немного когорт с Юлием Аквиллою, всадником Римским - презирая тех и других, возбуждал народ, сманивал перебежчиков; наконец, собрав войско, выгоняет царя Дандаридов и овладевает его областью. Когда это узнали и полагали, что вот-вот он сделает нашествие на Босфор, Аквилла и Котис, не доверяя собственным силам, потому что Зорзинес, царь Сираков, возобновил военные действия, и сами стали искать поддержки извне и отправили послов к Евнону, который стоял во главе народа Адорсов. И не было затруднений к союзу, так как они показывали на могущество Римлян против возмутителя Митридата; а потому условились: конными сражениями пусть состязается Евнон, а осаду городов пусть возьмут на себя Римляне. Затем они двигаются вперед в правильном боевом порядке: его фронт и тыл оберегали Адорсы, а середину когорты и Босфоране в нашем вооружении. Так сбит неприятель и пришли к Созе, городу Дандарики; его, оставленный Митридатом заблагорассудили занять и вследствие шаткого образа мыслей жителей оставить гарнизон. Отсюда двигаются они к Сиракам, и перейдя реку Панду - окружают город Усие, стоявший на возвышенном месте и укрепленный стенами и рвами; только стены не из камня, но из плетней с набитою в середине землею - была плохою защитою против нападающих: они возвели выше башни; оттуда факелами и копьями вносили замешательство в осажденных и, если бы сражение не было прервано ночью, то осада была бы начата и довершена в один и тот же день.
17. На другой день прислали уполномоченных, умоляя о прощении свободным, а предлагали десять тысяч рабов; но победители этим пренебрегли, потому что избить отдавшихся было бы жестоко, а такое множество окружить стражею трудно; пусть лучше падут по праву войны. Воинам, вошедшим по лестницам, дан знак к убийству. Истреблением Успензев наброшен страх на прочих и те не находили уже ничего безопасным, когда вместе сокрушаемы были - вооружение, укрепления в неприступных, или возвышенных местностях, реки и города. А потому Ворзинес, долго взвешивая мыслью - озаботиться ли крайним положением дел Митридата, или отеческим царством; когда перевесила польза его народа, дав заложников, распростерся перед изображением Цезаря к большой славе войска Римского, которое победоносное без кровопролития, как достоверно известно, находилось от реки Танаиса только на три дня пути; но на обратном движении счастье было уже не то, потому что некоторые из судов, возвращавшихся морем, занесены на берега Тавров и окружены дикарями, при чем убиты префект когорты и большая часть сотников. Между тем Митридат, не находя себе никакой помощи в оружии обдумывает - чье сострадание испытать. Брат Котис, прежде изменник, а потом враг, внушал опасения: из Римлян не было никого с таким весом, чтобы обещания его могли считаться за что-либо значительное. Обратился он к Евнону, не раздраженному никакими личными неудовольствиями и сильному вследствие недавно заключенной с нами дружбы. А потому, приладив свою наружность и выражение лица как можно больше своему настоящему положению - входит во дворец, и, упав к ногам Евнона, сказал: "я Митридат, в продолжении стольких лет предмет поисков Римлян на суше и на море, являюсь добровольно. Пользуйся как хочешь потомком великого Ахемена, что одно неприятели не отняли еще у меня". А Евнон, на которого произвели впечатление знатность этого человека, перемена его обстоятельств и просьба нелишенная благородства, поднимает просителя, хвалит за то; что он избрал народ Адорсов и его правую руку для испрошения прощения. Вместе он посылает послов и письма к Цезарю такого рода: "у императоров народа Римского и царей великих народов первая дружба вследствие сходства счастья, а у него с Клавдием даже общность (единство) победы. Самый честный конец войны как только улаживается все прощением. Так у побежденного Зорзина ничего не отнято. За Митридата, на сколько заслужил он более тяжкую участь, не просит он ни власти, ни царства; но лишь бы не был он предметом триумфа и не поплатился головою".
20. А Клавдий, хотя и снисходительный к чужеземным знаменитостям, усомнился было - принять ли пленного с договором о его безопасности, или не будет ли правильнее требовать его выдачи оружием? К последнему склоняло огорчение от оскорблений и жажда мщения; но с другой стороны представлялось: "предпринять войну необходимо будет путями непроходимыми по морю, лишенному пристанищ. К тому же цари, свирепы, народонаселение бродящее (кочующее); земля непроизводящая хлеба. От медленности явится скука, а от поспешности - опасности; мало чести победителям, а бесславия много, если будут прогнаны. Почему же не воспользоваться предложением и не спасти изгнанника? И ему бедному чем жизнь будет продолжительнее, тем более наказания". Подействовали такие рассуждения на Клавдия и он написал Евнону: "Митридат конечно заслужил примерную казнь, да и достаточно было бы у него, Клавдия, силы исполнить это. Но так и предками постановлено: сколько упорства нужно употреблять относительно врага, столько снисходительности к умоляющим о пощаде, а триумфы приобретаются над народами и царями, которые во всей еще силе".
21. Выдан после того Митридат и отведен в Рим Юнием Цилоном, правителем Понта, смелее чем следовало бы в его положении, говорят, он объяснялся перед Цезарем. Распространилось в народе сказанное им в следующих выражениях: "я не прислан к тебе, но возвратился, а если не веришь, то отошли и отыскивай". С неустрашимым лицом остался и тогда, когда подле ростр, окруженный стражами, выставлен был на показ народа. Отличия бывшего консула - Цилону, а Аквилле - претора определены.
22. При тех же консулах жестокая в ненависти Агриппина, а Лоллии неприязненная, за то, что она с нею соперничала о брачном союзе с государем, вызывает обвинения и обвинителя, который ее попрекнул бы Халдеями, Магами, спрошением изображения Аполлона Клария - о бракосочетании императора. Вследствие этого Клавдий, не выслушав подсудимой и предпослав в речи многое о знатности её перед сенатом: "что о на рождена от сестры Волузия, что брат её прадеда был Котта Мессалин, а сама она была замужем когда-то за Меммием Регулом, - а о браке с К. Цезарем с умыслом умалчивал". Присоединил: "гибельные её замыслы против общественного порядка и нужно отнять у нее средства к преступлению, а потому, имущество её описать в казну, а ее удалить из Италии". Таким образом пять миллионов сестерций оставлено изгнаннице из необъятных богатств. И знатная женщина, Кальпурния, погублена за то, что её красоту похвалил государь и вовсе не из вожделения, а так случайно. Вследствие чего насилие Агриппины и не дошло до последней крайности. К Лоллии послан трибун; который должен был вынудить ее к смерти. Осужден по закону о лихоимстве Кадий Руф, по обвинению Вифинцев. Галлии Нарбонской, за отличное уважение к сенаторам, дано: "сенаторам этой провинции дозволяется осматривать свои имущества, не испросив мнения государя по праву, которым пользуется Сицилия". - Итуреи и Иудеи, по смерти царей Согема и Агриппы, присоединены к провинции Сирии. Гадание безопасности (Augurium Salutis - гадание предпринимаемое в мирное время о вопросе - можно ли богов просить за сохранение государства), оставленное в течение 25 лет, заблагорассудили возобновить и потом продолжать. И объем города увеличил Цезарь старинным обычаем, которым предоставлялось раздвигать пределы города тем, которые распространили владения. И, впрочем, вожди Римские, хотя и покорили великие народы не пользовались этим правом, кроме Л. Суллы и божественного Августа.
24. Разно переданы побуждения честолюбия или славы царей в этом случае; но ознакомиться с началом устройства и какие границы городу назначил Ромул - полагаю неуместным. Таким образом от форума бычачьего, где мы видим медное изображение быка - так как этот род животных запрягается в плуг, начата борозда для назначения города, так чтобы захватить в эту черту и жертвенник Геркулеса. Оттуда в известных промежутках разбросаны камни по низам горы Палатинской до жертвенника Конза; за тем к старым куриям и далее до часовни Ларов. Полагали, что форум Римский и Капитолий прибавлены к городу не Ромулом, а Т. Тацием. Вслед за тел с успехами счастья раздвигались пределы города, А какие в то время Клавдий определил границы, легко узнать и записано в общественных актах.
25. В консульство Л. Антистия и М. Суилия торопятся с усыновлением Домиция - по влиянию Палланта. Он тесно связанный с Агриппиною, как уладивший её брак, а потом вступивший с нею и в телесную связь, побуждал Клавдия: "позаботиться о деле общественном; детству Британника дать сильную подпору. Так и у божественного Августа, хотя и окруженного внуками, были в силе и пасынки. Тиберий, кроме собственного рода, присоединил Германика. Пусть он (Клавдий) и себе возьмет молодого человека, который разделил бы часть забот". Уступая таким убеждениям Домицию дает первенство перед сыном, которого тот был старше двумя годами, а перед сенатом сказал речь в том же смысле, как слышал от отпущенника. Люди опытные заметили, что никакого до тех пор не было усыновления у патрициев Клавдиев и от самого Атта Клавза непрерывно велись они. Впрочем, высказана государю признательность с лестью относительно Домиция более изысканною и принят закон, по которому он должен был перейти в семейство Клавдиев и прозвание Нерона. И Агриппина почтена наименованием Августы. Когда это совершилось, не было никого столь чуждого сострадания, которого не коснулось бы горе об участи Британника. Мало-помалу покинутый даже услугами рабов, неуместное внимание мачехи обращал в насмешку, понимая его лживость. И передают, что он имел от природы быстрые способности - может быть и в самом деле, а может быть опасное положение задабривало в его пользу, но добрая слава при нем осталась, хотя и без опытов.
27. Но Агриппина для того, чтобы показать свою силу и союзным народам, выхлопатывает отвести в город Убиев, в котором родилась, заслуженных воинов и поселение, которому название придано от её имени. И надобно было случиться, что именно дед её, Агриппа, принял изъявление покорности этого народа, когда он перешел Рейн. В то же время в верхней Германии произошла тревога, вследствие прихода Каттов, пришедших в движение с целью грабежа. Вследствие этого легат Л. Помпоний убеждает вспомогательных Вангионов и Неметов с присоединением союзной конницы - опередить грабителей, или окружить, когда они разойдутся, ничего не ожидая. Совету вождя соответствовала деятельность воинов; разделились они на два отряда и тот, который пошел по дороге на лево - только что возвратившихся, употребивших добычу на наслаждения и отягченных сном, окружил. Радость была тем сильнее, что некоторые жертвы Варова побоища освободили из рабства после сорокалетней неволи. А те, которые пошли на право по ближайшим дорогам - неприятелю, попавшемуся на встречу и дерзнувшему на бой, сделали еще более урону; обремененные добычею и славою воротились к горе Тавну, где дожидался Помпоний с легионами на случай, если Катты от жажды мщения, дадут случай к сражению. Они из опасения как бы не окружили их с одной стороны Римляне, с другой Херуски, с которыми они вечно враждуют, отправили в город послов из сотников. Определена Помпонию почесть триумфа, малая часть славы его у потомства, в котором он блистает гением поэта.
29. Около этого же времени Ванний, навязанный Свевам Друзом Цезарем, прогнан из царства; в первое время правления был приятен своим землякам и пользовался у них доброю славою, а потом, вследствие долговременного правления, стал надменным и сделался жертвою ненависти соседей и домашних неудовольствий. Исполнителями были: Вибиллий, царь Гермундуров, Вангий и Сид, дети сестры Ванния. А Клавдий, несмотря на частые просьбы не вмешался с оружием в борьбу дикарей, обещая Ваннию - безопасное убежище, если будет прогнан и написал П. Ателлию Гистру, заведовавшему Паннониею: "чтобы он перед берегом (Дуная) устроил легион и вспоможения, набранные из самой провинции, для поддержки побежденных и устрашения победителей, как бы они, возгордясь счастьем, не возмутили и нашего спокойствия". Приходили в бесчисленном множестве Лигии и другие народы по слуху богатого царства, которое Ванний в течение 30 лет обогатил грабительствами и денежными сборами. А у него собственный отряд пехоты, а конница была из Сарматов и Язигов - все это не под силу многочисленности врагов; а потому решился защищаться укреплениями и войну тянуть. Но Язиги, не вынося осады, разбрелись по соседним полям и причинили необходимость сражения, так как туда наступили Лигий и Гермундур. Вследствие этого Ванний, вышедший из укреплений, разбит в сражении и несмотря на неудачу заслужил похвалу за то, что в сражении принял непосредственное участие и получил раны, действуя против неприятеля. Впрочем, он нашел убежище на флоте, дожидавшемся на Дунае; за ним последовали те, которые пользовались его покровительством и, получив земли, поселены в Паннонии. Царство разделили между собою Вангио и Сидо, сохранив примерную в отношении к нам верность; подданные - таков ли был их собственный характер, или таково свойство рабства, пока цари домогались власти, любили их, а еще больше стали их ненавидеть, когда получили ее.
30. А в Британнии И, Остория, пропретора, встретило смутное положение дел: неприятели рассыпались по землям союзников и тем сильнее, что полагали - что новый вождь, еще не знавший войска и при начавшейся уже зиме, не пойдет на встречу. Он зная, что от первых событий возникают, или опасения, или уверенность, увлекает поспешно когорты и избив тех, которые сопротивлялись, преследовал рассеявшихся и чтобы не дать им возможности снова сосредоточиться в массы и чтобы непрочный и неприязненный мир не дал покою ни воину, ни вождям, готовится отобрать оружие у подозрительных и всех удержать укрепленным лагерем у рек Аввоны и Сабрины. Первые отказали в этом Идены, народ сильный, еще не сраженный в битвах так как они добровольно приступили к союзу с нами. Под их руководством соседние народы избрали место для сражения, огражденные сельскою плотиною и с узким доступом, для того чтобы оно было непроходимо коннице. Эти укрепления вождь Римский, хотя он вел союзные войска не подкрепленные силою легионов, пытается прорвать и, распределив когорты, и отрядам пеших назначает их обязанности. Тогда, по данному сигналу, прорывают насыпь и приводят в замешательство запутавшихся в своих собственных окопах. А они вследствие сознания возмущения и видя, что пути к бегству заграждены, совершили многие славные действия. В этом сражении сын легата, М. Осторий, заслужил честь спасения гражданина. Впрочем, поражение Иценов успокоило тех, которые не решались между войною и миром и войско оттуда поведено в землю Кангов. Опустошены поля, добыча в разных местах собрана; неприятель не решился на сражение и даже коварные попытки тайком тревожить движение нашего войска, были строго наказаны. Уже дошли не далеко от моря, которое обращено к острову Гибернии, когда начавшиеся у Бригантов раздоры вернули вождя, твердо решившегося нового не начинать, пока не будет упрочено прежнее. Да и Бриганты, по убиении немногих, взявшихся за оружие, успокоились, когда остальным даровано прощение. Народ Силуров ни жестокие, ни кроткие меры не могли отклонить от продолжения войны и их необходимо было теснить постоянными лагерями легионов. А чтобы скорее этого достигнуть - поселение Комулодунум - сильный отряд заслуженных воинов, отведен на земли пленных - как вспоможение против возмутившихся и средство союзников приучить к повиновению законам. - Оттуда пошли в землю Силуров, а те, кроме собственной смелости, полагались и на силы Карактака: его многие сомнительные и многие удачные действия возвысили до того, что он стал выше прочих Британнских вождей. Но превосходя хитростью, умением пользоваться местностью к обману противников, а уступая силою воинов, переносит войну к Ордовикам, присоединив тех, для кого мир с нами был предметом опасений и испытывает решительный бой, выбрав для него местность, где доступ и отступление равно для нас неблагоприятные, для его воинов были к лучшему. Тут на крутизнах гор, где удобнее был всход наподобие вала набрасывает камни, а впереди бежала река с неверными бродами и лучших из воинов поставил впереди укреплений.
34. Кроме того народные предводители обходили, делали увещания, ободряли умы, уменьшали опасения, а поощряли надеждами и другими побуждениями к войне. А сам Карактак, летая туда и сюда, свидетельствовал: "вот готов день, готов бой или для возвращения свободы, или для начала вечного рабства". Называл имена предков, которые Диктатора Цезаря (Юлия) прогнали; доблестью коих они, свободные от секир и податей, сохраняют неоскверненными тела своих жен и детей". Когда он говорил это и "в таком роде народ одобрял криками; свойственными их народу клятвами обязали они друг друга - не уступать ни перед оружием, ни перед ранами.
35. Такая готовность поразила удивлением вождя Римского и вместе приводили в ужас: препятствие находившейся впереди реки, прибавленного к ней вала, возвышавшихся над ними холмов - все это грозное и наполненное защитниками. А воины требовали битвы; они кричали, что храбростью можно взять все. Префекты и трибуны говорили в том же смысле и разжигали усердие войска. Тогда Осторий, рассмотрев где невозможно было пройти и где можно, повел открытою силою и перебрался через реку без больших затруднений. Когда достигли насыпи, пока состязались стрелами, наши терпели более от ран, да и убитых было очень много. Но когда воины, прикрывшись щитами в виде черепахи, растащили грубо и безобразно сложенные массы камней и рукопашный бой завязался при равных условиях, дикари удалились на горные возвышенности. Но и туда прорвались и легко и тяжело вооруженные воины первые бросая стрелы, а вторые дружным маршем. А ряды Британцев пришли в замешательство у них не было никаких покровов, панцирей и шлемов и если они сопротивлялись вспомогательным войскам, гибли от мечей и копей воинов легионных, а если они обращали свои силы против них, то - от дротиков и кинжалов вспомогательных воинов. То была блистательная победа; взяты жена и дочь Карактака и братья изъявили покорность; а сам (так как при несчастии трудно найти где-либо безопасность) просил убежища у Картисмандуи, царицы Бригангов, но был связан и выдан победителям через девять лет после того, как началась война в Британнии. Молва о ней распространилась по островам и ближайшим провинциям и достигла Италии: все желали видеть того, кто в течение стольких лет презирал наши силы. Да и в самом Риме не безызвестно было имя Карактака и Цезарь, возвышая свою собственную честь, прибавил славы побежденному. Созывается народ как на какое-то необычайное зрелище. Под оружием стали преторианские когорты на поле, находящемся впереди их лагерей. Тут шли впереди люди, принадлежавшие к свите царя, потом богатые убранства коней и ожерелья были несены, а также все, что он приобрел во внешних войнах; вслед за тем вели его братьев, жену и дочь, а наконец показался и сам. Прочих мольбы были униженные, внушенные страхом; а Карактак, не смирясь ни в выражении лица, ни в словах, не искал сострадания. Когда он предстал перед трибунал, то стал говорить так: "если бы моей знатности и высокому положению соответствовала и умеренность в счастье, то я пришел бы в этот город скорее другом, чем пленным и не пренебрег бы ты принять в союз мира человека, происходящего от знатных предков, повелителя многих народов. Теперешний жребий мой сколько для меня позорен, столько для тебя честен; были у меня кони, люди, оружие, богатства. Что же удивительного, если я все это утратил недобровольно? Разве при вашем стремлении повелевать всеми не есть естественное последствие - всем принимать рабство. Если бы я сдался немедленно и с покорностью, ни судьба моя, ни твоя слава не приобрели бы такой громкой известности. И казнь мою покроет забвение, а если ты сохранишь меня невредимым, то я буду вечным примером твоего милосердия". На это Цезарь даровал прощение ему, жене и братьям и они, освобожденные от оков Агриппину, неподалеку сидевшую на другом возвышении - теми же что и государя почтили изъявлениями похвалы и признательности. Невиданное дотоле зрелище и несвойственное древним нравам, что женщина сидела во главе знаков Римского могущества и сама себя представляла как бы соучастницею власти, её предками приобретенной. Позванные после того сенаторы не щадили выражений самых пышных по поводу плена Карактака: дело это не менее славно, как когда Сифакса П. Сципион, а Персея - Л. Павел и если какие другие полководцы показывали народу Римскому царей в оковах. Осторию присуждены знаки триумфа. До этого времени счастливы были его дела, но тут стали сомнительными или потому что с удалением Карактака, как будто бы война приведена была к концу и не так старательно уже занимались и с нашей стороны военным делом, а может быть и неприятели из сожаления о таком царе, воспылали более сильною жаждою мести. Окружают они префекта лагерей и когорты легионов, оставленные для построения укреплений в земле Силуров. Если бы не было оказано поспешной помощи из соседних сел и укреплений, то войска эти были бы окончательно истреблены. Впрочем, и так пали: префект, восемь сотников и лучшие из рядовых воинов; немного спустя обращают в бегство наших фуражиров и посланные на помощь отряды.
39. Тогда Осторий противопоставил легкие когорты и все-таки не остановил бы бегства, если бы не ввел в дело легионы; их силою уравновешена борьба и наконец приняла оборот для нас более благоприятный. Убежали неприятели с небольшим уроном, так как день клонился к вечеру. Частые вслед за тем стычки и чаще наподобие разбоев по лесам, болотам, по указанию обстоятельств, или по степени мужества: то нечаянно, то с предусмотрительностью; из раздражения и из-за добычи; по приказанию, а иногда и без ведома вождей. И в особенности, вследствие упорства Силуров, а их подстрекало слово императора Римского: "как некогда Сугамбры вырезаны и переведены в Галлию, так самое имя Силуров следует искоренить". Вследствие этого две вспомогательных когорты, высланных корыстолюбием преторов для грабежа неосторожно, были перехвачены неприятелем; щедро раздавая добычу и пленных - и прочие народы влекли к измене. Тут Осторий, наскучив утомлением забот, оставил жизнь к радости неприятелей, как вождь которого презирать не следовало, он был жертва если не битвы, то во всяком случае войны. А Цезарь, узнав о смерти легата, дабы провинция не была без правителя, заместил А. Дидием. Он прибыл поспешно, по нашел дела не в цветущем положении, так как между тем произошла неудачная битва легиона, которым начальствовал Манлий Валенс. Слава этого события и неприятелей приняла громадные размеры; было бы чем попугать шедшего вождя; да и он сам выслушал, увеличивая еще значение события для того, чтобы в случае, если бы уладил приобрести больше похвалы, а если бы продолжались неудачи, то это было бы для него тем извинительнее. Силуры и этот урон нам причинили и широко распространили набеги, пока прибытием Дидия не были прогнаны. Но после взятия Карактака, особенно хорошо знавший военное дело Венуций, из города Бригантов, как я выше упомянул, долгое время верный и защищенный Римским оружием - был в супружестве с царицею Картисмандуею; потом вышел раздор, открылась война и он против нас начал неприязненные действия. Но сначала была у них только между собою борьба и Картисмандуя хитрыми замыслами погубила брата и близких Венуция. Вследствие этого, неприятель раздраженный позором, чтобы не быть под властью женщины, с сильною и отборною вооруженною молодежью вторгается в его царство, а мы это предвидели и посланные на помощь когорты завязали упорное сражение; начало его сомнительное имело исход более благоприятный. Не с меньшим успехом сразился легион, которым начальствовал Цезий Назика, так как Дидий, отягченный старостью и избытком богатств, считал достаточным действовать через уполномоченных и только отражать неприятеля. Эти дела, хотя двумя пропреторами Осторием и Дидием в продолжении многих лет совершенные, соединил я вместе для того, что отдельно они не так-то заслуживали бы памяти. Возвращаюсь к последовательному порядку времени.
40. В консульство Тиб. Клавдия в пятый раз и Серв. Корнелия Орфиты поспешили облечь Нерона в тогу возмужалости для того, чтобы он казался способным заняться общественными делами. И Цезарь охотно уступил льстивым предложениям сената: "чтобы Нерон на двадцатом году принял консульство, а между тем будучи назначен в эту должность, пользовался проконсульскою властью вне города и получил бы наименование первого (старшего) из молодых людей". Присоединены от имени его денежные раздачи войску и раздачи деньгами и припасами народу. Во время совершения игр цирка, а они давались для снискания народного благорасположения, провезены Британник в претексте, а Нерон в триумфальной одежде. Пусть смотрит народ одного в императорском убранстве, а другого в детском платье и пусть одинаково догадывается о судьбе того и другого. Вместе те из сотников и трибунов, которые сострадали над жребием Британника, удалены под разными вымышленными предлогами и некоторые под предлогом почтить их; да и из вольноотпущенников, если которые неподкупной преданности, прогнаны при таком случае. Встретясь друг с другом, Нерон приветствовал Британника его именем, а тот его назвал Домицием. И это как начало раздора, Агриппина сильно, жалуясь переносит к мужу: "пренебрегается усыновление и что присудили сенаторы и повелел народ, то среди семейства отменяется и, если не предупредить столь неприязненной злонамеренности научающих, то кончится это со вредом для общества". Растревожен этим Клавдий как бы преступлением, и лучших из воспитателей сына казнит изгнанием или смертью и навязывает ему данных мачехою. Впрочем, Агриппина не решалась еще приняться за самое важное, прежде чем от заведования преторианскими когортами освобождены Лузий Гета и Руфий Криспин, а она полагала, что они помнят о Мессалине и преданы её детям. А потому, вследствие заверений супруги, что когорты жертвою честолюбивых происков двоих и если один будет ими управлять, то тщательнее будет дисциплина, начальство над когортами вверено Бурру Афранию, с отличною военною славою, но знавшему по чьей милости получил он это назначение. И свое значение Агриппина увеличивала все более и более: в колеснице въезжала в Капитолий, а право это издревле предоставленное только жрецам и священнослужителям - увеличивало почтение к женщине и единственный по сей день пример представляла она, рожденная от императора, сестра того, кто стоял во главе государства, супруга и мать. Между тем главный её поборник Вителлий, будучи в её самой большой милости и уже в преклонной старости (до такой степени неверны дела могущественных лиц) подвергся обвинению по доносу сенатора Юния Лупа; он ставил ему в вину оскорбление величества и стремление к верховной власти. Послушал бы Цезарь, если бы не подействовали на него скорее угрозы, чем просьбы Агриппины, и обвинителя устранил. от огня и воды. Именно того и хотел Вителлий.
43. Многие в этом году случились чудесные явления; на Капитолий сели зловещие птицы; дома обвалились от частых землетрясений и при распространившемся страхе и смятении народа все малосильные были задавлены. Самый недостаток произведений земли и возникший вследствие того голод - были приняты за чудесное. И не одни тайные жалобы, но Клавдия, когда он оказывал суд и расправу - осыпали возмутительными криками и, загнав в самую крайнюю часть форума, теснили силою, пока он с отрядом воинов не прорвался чрез неприязненных. Верно только то, что на продовольствие города Рима оставалось хлеба всего на пятнадцать дней не более; по великой благосклонности богов и умеренной зиме, успели пособить такому крайнему положению. А по истине когда-то из Италии возили припасы легионам в отдаленные провинции; да и теперь нельзя жаловаться на непроизводительность почвы; по мы предпочитаем пользоваться Африкою и Египтом и жизнь народа Римского предоставлена судам и случайностям.
44. В этом же году война, начавшаяся между Армянами и Иберами была поводом к весьма важным столкновениям Парфов и Римлян. Над народом Парфов начальствовал Вологез, происходивший от матери, любовницы гречанки; а над Иберами Фаразман и владение его было старинное. Армянами владел брат его Митридат при содействии нашем. Был у Фаразмана сын, по имени Радамист, высокий и стройный, обладавший замечательною телесною силою, перенявший все знания отца и пользовавшийся доброю славою у соседей. Он слишком часто и смело говорил: "скромное царство Иберов задерживает старость отца, для того, чтобы скрыть свои пожелания. А потому Фаразман юношу готового уже властвовать; обнадеженного расположением соотечественников, опасаясь за свои уже преклонный возраст стал прельщать другою надеждою - указывал ему на Армению, напоминая, что он то дал ее Митридату, прогнав Парфов, но нужно отложить намерение действовать силою, и предпочесть хитрость, которою и подавить неосторожного". Таким образом Радамист, притворно рассорившись будто бы с отцом, не будучи в состоянии переносить нерасположения мачехи, отправился к дяде. Тот принял его чрезвычайно ласково точно сына родного, стал склонять знатнейших Армян к перевороту, а Митридат этого не знал и продолжал честить его все более и более.
45. Под предлогом будто бы примирения вернулся к отцу с известием: чего можно только достигнуть хитростью, сделано все; прочее же нужно довершить оружием. "Между тем Фаразман придумывает поводы к войне: когда сражался он против даря Албанцев и звал на помощь Римлян, то воспротивился брат и за это оскорбление отмстит он тем, что пойдет на его гибель". Вместе передает он сыну большие войска. Тот приведенного в ужас внезапным вторжением и потерявшего лагерь Митридата загоняет в укрепление Горнеос, безопасное по местности и гарнизону из воинов, которыми начальствовал префект Цэлий Поллион и сотник Касперий. Ни в чем так малосведущи дикари, как в употреблении машин и вообще осадном искусстве; а нам эта часть военного дела преимущественно знакома. Таким образом Радамист, сделав покушение на укрепления или без успеха или с уроном, начал осаду и, видя что сила остается без действия, подкупает корыстолюбивого префекта, несмотря на громкие заявления Касперия - как бы союзный царь и Армения, дар народа Римского, не сделались жертвою преступления и подкупа. Наконец так как Поллион ставил на вид численность врагов, а Радамист приказания отца, то, условясь о перемирии, удалился с тем, чтобы, если Фаразмана не отпугнет от войны, то дать знать Т. Уммадию Квадрату, префекту Сирии, в каком положении находятся Армении.
46. По удалении сотника префект, как бы освободясь от надзора, стал убеждать Митридата к заключению союзного договора, ссылаясь на их братскую связь, на старшинство годами Фаразмана и на другие родственные отношения; он женат на его дочери, а Радамист ему зять. Не отказываются от мира Иберы, хотя на этот раз перевес силы на их стороне; а вероломство Армян довольно хорошо известно. У него же не осталось другого прибежища, кроме укрепления, где уже чувствуется недостаток в съестных припасах; пусть он не усомнится предпочесть войне условия, которые не будут стоить кровопролития. "Не решался на это Митридат и подозревал замыслы префекта, так как он осквернил царскую любовницу и считался продажным во всех отношениях. Между тем Касперий приходит к Фаразману и требует, чтобы Иберы оставили осаду". Он, давая явно ответы неясные и чаще в духе примирения, тайными гонцами дает Радамисту знать, чтобы как можно поспешил с осадою. Увеличено вознаграждение за преступление и Поллион тайным подкупом склоняет воинов требовать мира и грозить, что они уйдут из укрепления. В такой крайности Митридат принимает день и место для союза и выходит из крепости.
47. Сначала Радамист бросился к нему с распростертыми объятиями, прикинулся послушным, именуя его отцом и тестем. Присоединил и клятву: "не сделает он ему насилия ни мечом, ни ядом; тут же увлекает его в ближайшую рощу, говоря что там приготовлено, по его приказанию, жертвоприношение для того, чтобы скрепить мир свидетельством богов". У Царей есть обычай всякой раз, когда они заключают союзный договор - соединить правые руки и большие пальцы связать, затянув узлом; а потом когда кровь нальется в оконечность члена, легким ударом извлекают кровь и друг у друга прикасаются к ней устами; этот союз считается тайным и как бы освященным взаимною кровью. Но тут тот, кто подходил с этим завязыванием, притворяясь будто бы упал, ухватился за колена Митридата и его повалил; вместе сбежались многие, наложены цепи и его повлекли в ножных оковах, что считается позором у дикарей. Тут же народ, с которым он обращался строго, осыпал его бранью и ударами. С другой стороны были, которые сострадали над такою переменою судьбы. Следовавшая с малыми детьми жена наполняла все плачем. Скрыты они в разные закрытые повозки, пока послали узнать приказания Фаразмана. А для него алчность владения была дороже брата и дочери и дух его готов на преступления; впрочем он позаботился о том, чтобы они убиты были не в виду его, а за глазами, Да и Радамист как бы помня клятву, на сестру и дядю не употребил ни меча, ни яда, но брошенных на землю лишает жизни покрытых большим количеством тяжелого платья. И сыновья Митридата за то, что оплакивали убийство родителей, умерщвлены.
48. А Квадрат, узнав, что Митридат сделался жертвою измены, а царство его во власти убийц, зовет совет, передает о том, что сделалось и спрашивает: мстить ли? Немногим была забота о чести общественной: большая часть толкуют о том, что безопаснее: "каждое внешнее (иноземное) преступление нужно встречать с радостью; необходимо даже бросать семена неудовольствий, так как уже часто государи Римские ту же Армению, под видом щедрости, делали поводом в тому, что произвести смуты у дикарей. Пусть владеет Радамист дурно приобретенным, пусть он будет ненавистен, бесславен, если только из этого можно извлечь больше пользы, чем в том случае, если бы он приобрел со славою". Мнение это принято, а чтобы не показаться, что преступление одобрено, и так как Цезарь предписал совсем другое, то и отправлены к Фаразману гонцы повестить: "чтобы он отступил от пределов Армении и сына бы отвлек".
49. Правителем Каппадокии был Юлий Пелигн, ленивый умом и одинаково заслуживавший презрение смешною наружностью, но человек чрезвычайно близкий к Клавдию, когда тот, будучи еще частным человеком и праздным, находил удовольствие проводить свободное время в обществе шутов. Этот-то Пелигн, собрав вспомогательные войска из провинции как будто бы с тем, чтобы возвратить Армению, пока грабил более союзников, чем врагов, вследствие ухода своих (воинов) и нуждаясь в защите, пришел к Радамисту. Под влиянием его подарков, он же сам, по собственному побуждению, убеждает его - "принять знаки царского достоинства", а когда тот принял, то он был его исполнителем и товарищем. Когда это разнеслось и молва о том была самая дурная, то как бы и о прочих не сделали такой же догадки как о Пелигне, то легат Гельвидий Приск послан с легионом, чтобы по обстоятельствам принять меры в таком смутном положении дел. А потому, поспешно перейдя гору Тавр, он уладил больше умеренностью, чем силою; но тут получил приказание - возвратиться в Сирию, чтобы не подать повода к началу войны против Парфов.
50. Так как Вологез, считая, что пришел случай овладеть Арменией: ею владели его предки, а теперь чужестранный царь присвоил преступлением, собирает войска и готовится отвести брата Тиридата на царство, для того, чтобы ни один член его семейства не оставался без владения. Наступлением Парфов без боя прогнаны Иберы и города Армян: Артаксата и Тиграноцерта - покорились. Затем жестокая зима, а может быть и недостаточные запасы продовольствия, а вследствие той и другой причины возникшая моровая язва - побудили Вологеза оставить на этот раз (замысел). Опустевшую снова Армению занял Радамист, более жестокий чем прежде, так как в отношении к изменившим и при случае опять готовым взбунтоваться. Но они, хотя и привыкшие к рабству, теряют терпение и с оружием окружают царский дворец.
51. И другого средства к спасению не было у Радамиста, как быстрота коней и они унесли его и жену. Но беременная женщина кое-как еще переносила начало бегства из опасения врагов и любви к мужу; но вследствие постоянной поспешности живот приходил в сотрясение и вся внутренность потрясалась, а потому она умоляла честною смертью избавить ее от позора, попасть в плен. Он сначала ее обнимал, приподнимал, увещал, то удивляясь её твердости, то болезненный от страха, как бы она, будучи оставлена, кому-нибудь не досталась. Наконец, в исступлении любви, да и не неопытный в деле преступлений, извлекает меч и раненую влечет к берегу Аракса и бросает в реку, как бы и тело то кто не унес, а сам сломя голову спешит к Иберам в отцовское царство. Между тем Зенобию (так звали эту женщину) в тихом заливе, увидали пастухи дышащую и с признаками жизни; по её величавой наружности, считая ее не простого рода, перевязывают рану, прикладывая сельские лекарства. Узнав её имя и судьбу, несут в город Артаксат, оттуда общественною заботливостью отведена к Тиридату, ласково принята и с нею обращались как с царицею.
52. В консульство Фавста Суллы и Сальвия Оттона, Фурий Скрибониан отправлен в ссылку за то, что будто бы он старался разузнать о кончине государя, через Халдеев. К обвинению припутана была и Юния, мать его, будто бы не вынося того, что постигло ее прежде (она была сослана). Отец Скрибониана, Камилл, в Далмации произвел было вооруженное восстание и Цезарь относил это к милосердию, что опять оставил в живых род неприязненный. Впрочем, изгнанник жил после того не долго; случайно ли он умер или изведен ядом, - каждый рассказывал так, как сам верил. Об изгнании математиков из Италии состоялось сенатское определение, жестокое и бесполезное. За тем похвалены в речи государя те, "которые по стесненному положению дел домашних добровольно оставляли сенатское сословие и удалены те, которые, оставаясь, бесстыдство присоединяли к бедности".
53. Между прочим доложено сенаторам - о наказании женщин, которые соединяются с рабами. Постановлено: "чтобы поступившие так, без ведома господина, считались в рабстве, а если с его согласия, то отпущенниками". Палланту, которого Цезарь представил как виновника этого доклада, дать преторские знаки и пятнадцать миллионов сестерций - подал мнение назначенный консул Бореа Соран. Сципион Корнелий прибавил: "публично высказать ему (Палланту) благодарность за то, что, происходя от царей Аркадии, столь древним благородством пожертвовал общественной пользе и допустил - считаться в числе служителей государя". Клавдий заверил: "доволен почестью Паллант и останется при прежней бедности". И изображено на медной доске всенародно сенатское определение, в котором отпущенник, владелец трех сот миллионов сестерций - осыпан был похвалами за бережливость (умеренность) древних времен.
54. А брат его, по прозванию Феликс, (счастливый), действовал не с такою умеренностью уже давно будучи поставлен начальником над Иудеею, он считал для себя безнаказанным все, чтобы ни сделал дурного, опираясь на такую всесильную поддержку. Конечно Иудеи подали повод, начав возмущение ослушанием К. Цезаря. Когда узнали о его убиении, оно затихло; оставалось опасение, как бы кто из государей не распорядился бы приказать то же самое. Между тем Феликс несвоевременными мерами подстрекал их проступки, причем ему во всем худшем соревновал Вентидий Куман, которому принадлежала часть провинции. Она была разделена так, что Вентидию повиновался народ Галиллеев, а Феликсу - Самаритяне; издавна в раздоре они и в то время, презирая правителей, не старались сдержать взаимной ненависти. А потому они грабили друг друга, насылали шайки разбойников, устраивали засады, а иногда и прямо сходились сражаться, а награбленное и добычу относили к прокураторам. Те сначала радовались, но когда зло принижало все более опасные размеры, употребили в дело оружие воинов, а те были разбиты. Загорелась бы войною провинция, если бы не пришел на помощь Квадрат, правитель Сирии. Не долго думали употребить в дело смертную казнь против Иудеев, которые решились на убийство воинов; а Куман и Феликс причинили замедление, так как Клавдий, выслушав о причинах возмущения, дал (Квадрату) право постановить приговор и над прокураторами. Но Квадрат, чтобы умерить усердие обвинителей, показал Феликса между судей принятого на трибунал и осужден за преступления, совершенные двумя - один Куман. Спокойствие возвращено провинции.
55. Не много спустя народ полевых Киликов, носивший прозвание Клитов, часто волновавшийся и прежде, в то время под предводительством Трозобора, заняли лагерем крутые горы, и оттуда набегами на берега и города, причиняли насилие земледельцам и горожанам, а в особенности купцам и плывшим на судах. Осажден город Анемуриенсский и посланы из Сирии на помощь всадники, но они с их начальником Курцием Севером - приведены в замешательство, так как суровая местность прилежащей страны, представляя удобства для пешего сражения, не годилась вовсе для конного. Потом уже царь прибрежья Антиох, лестью в отношении к простому народу и коварством к вождю, расстроил войска дикарей, Трозобора и не многих старейшин умертвил; остальных успокоил мерами снисхождения.
56. Около этого же времени, прорыв гору между Фуцинским озером и рекою Лирисом - с тем, чтобы великолепие этого дела могло быть предметом зрелища для большего числа, на самом озере приготовляется морское сражение; как некогда Август, устроив по сю сторону Тибра пруд - показал такое же, но легкими судами и в меньшем размере. Клавдий снарядил вполне триремы, квадриремы и девятнадцать тысяч вооруженных воинов; обход опоясал плотами для того, чтобы не было возможности уходить во все стороны, но, впрочем, охвачено было пространство достаточное для силы гребли, искусства кормчих, натиска судов и вообще того, что обыкновенно делается в сражении. На плотах были расставлены взводы и эскадроны преторианских когорт, а впереди устроены оплоты, с которых действовать катапультами и баллистами. Остальное пространство занижали матросы на крутых (с палубами) судах. Берега, холмы и возвышения гор, наподобие театра, наполнило несметное количество зрителей из соседних муниципий, а также и из самого Рима из желания видеть и подслужиться государю. Сам Клавдий в блестящей одежде, и недалеко Агриппина в позлащенной хламиде, сидели впереди. Сражение, хотя и между осужденными, происходило с настроением ума людей храбрых и, после многих ран, от смерти спасены.
57. По окончании зрелища открыт ход воде. Нерадение при производстве работ ясно было, так как выемка была недостаточно глубока до низу или даже до середины озера. Тут же, спустя некоторое время глубже вырыты рвы и для привлечения опять народного множества дано зрелище гладиаторов и сделан помост для пешего сражения. Но тут пиршество, устроенное при истоке озера, поразило всех большим страхом, так как сила воды, прорываясь, увлекала то что ближе, снеся тех, которые стояли по ту сторону или приведя в ужас шумом и плеском. Вместе с тем Агриппина, воспользовавшись испугом государя, обвиняет Нарцисса, заведовавшего работами, в алчности и грабительстве; да и тот не смолчал, уличая ее в женских слабостях и излишних надеждах.
58. В консульство Д. Юния и К. Гатерия, Нерон, шестнадцати лет от рождения, принял в супружество Октавию, дочь Цезаря. А чтобы отличиться честными занятиями и славою красноречия, взявшись за дело Илиенцев, искусно изложив, что Римляне выходцы из Трои и Эней родоначальник семейства Юлиев и другие предания древности, недалекие от басен, добился, что Илиенцы освобождены от всех повинностей для государства. Благодаря тому же оратору Вонониенсскому поселению, сделавшемуся жертвою пламени, оказано пособие в десять миллионов сестерций. Родосцам возвращена свобода, не раз то отнятая, то закрепленная, как они оказывали заслуги во внешних войнах, или провинились внутренними возмущениями. Апамейцы, пострадавшие от землетрясения, освобождены от податей на пять лет.
39. Клавдий вынуждаем был к крайней жестокости интригами той же Агриппины; она погубила Статилия Тавра, знаменитого богатствами, желая завладеть его садами. Обвинителем был Тарквиций Приск. Он был легатом (помощником) Тавра, правившего Африкою с властью проконсула; до возвращении ставил ему в вину незначительное обвинение во взятках и еще в волшебстве и суевериях. Тот не выдержал долее ложного обвинения и незаслуженного жребия и насильственно лишил себя жизни прежде сенатского приговора. Тарквиций, впрочем, выгнан из курии и сенаторы, из ненависти к обвинителю, настояли на том, несмотря на усилия Агриппины.
60. В том же году часто и прежде повторяемые государем слова: "приговоры его прокураторов должны иметь такую же силу как если бы он сам их постановил", - чтобы не сочтены были за вырвавшиеся случайно - установлено и сенатским определением полнее и яснее чем прежде. Еще божественный Август повелел: "всадникам, заведывающим управлением Египта, разбирать дела по законам и решениям их иметь такую же силу, как если бы их постановили сановники Римские". Вслед затем по другим провинциям и в городе (Риме) предоставлена (всадникам) большая часть того, что прежде было в ведении преторов. Клавдий передал всю судебную часть, о которой столько раз состязались возмущениями и оружием, когда по проектам Семпрониев всадническое сословие получило судебную власть и наоборот законы Сервилиевы возвратили ее сенату; а некогда Марий и Сулла об этом-то главное и вели войну. Но в то время сословий были уже вовсе не те стремления и те, которые победили, всенародно обнаруживали свою силу. К. Оппий и Корнелий Бальб первые силами Цезаря могли предписывать условия мира и объявлять войну. Ни к чему не повело бы припоминать здесь всесильные имена Мадиев, Ведиев и других всадников Римских, когда Клавдий отпущенников, которым вверил управление своею частною собственностью, сравнял с собою и законами. - Доложил потом о необходимости дать особые права жителям Коса и привел на память многое об их древности: "Аргивцы или Коей, отец Латоны - древнейшие возделыватели острова; потом с прибытием Эскулапия внесено искусство лечения и оно, в высшей степени, заслужило известность между его предками". - причем приводил он имена каждого порознь и в какое время жили они. Он даже прибавил, что и Ксенофонт, знаниями которого он сам пользуется, происходил из того же семейства, и уступая его (Клавдия) просьбам, необходимо сделать, чтобы Коосцы, на будущее время свободные от всяких платежей, населяли бы остров священный, обреченный одному служению божества. И не подлежит сомнению, что можно было бы передать иного такого рода заслуг народу Римскому и общих побед. Но Клавдий со свойственною ему легкостью, то что делал для кого-нибудь не считал необходимым прикрывать какими-либо чрезвычайными средствами.
62. Византийцы, получив возможность говорить, отмаливались перед сенатом от непомерных тягостей и припомнили все, начав от союзного договора, который они заключили с нами в то время, когда мы вели войну с царем Македонским, которому, как выродку, дано наименование Лже-Филиппа. Приводили на память, что после того посылали они войска на Антиоха, Персея, Аристоника и во время войны с пиратами (морскими разбойниками) оказывали содействие Антонию, предлагали свои услуги Сулле, Лукуллу и Помпею; затем: недавние в отношении к Цезарям заслуги, так как они занимают местность, в высшей степени удобную для полководцев и войск, переходящих (из Европы в Азию) сухим путем и морем и для подвоза припасов". Действительно Греки поставили Византию в самом узком проливе между Европою и Азиею, на краю Европы. И когда они брали совет у Пифийского Аполлона·, где воздвигнуть город? то дан оракул: пусть ищут место для жительства насупротив земли слепых. Этою двусмысленностью обозначались Халцедонии, так как они первые, прибыв в эти края и рассмотрев пользы местности, выбрали худшую. А Византия стоит на плодородной почве и при обильном море, так как бесчисленное множество рыбы, вырываясь из Понта, испуганное рядами камней подводными, расположенными наискось, покинув изгиб противоположного берега, стремится к этому порту. Вследствие этого жители Византии с самого начала стали алчными к приобретению и богатыми; в последствии, теснимые громадностью повинностей, умоляли о конце или мере. Содействовал и государь, говоря, что им, недавно изнуренным войною Фракийскою и Босфоранскою, необходимо помочь. А потому на пять лет им оставлены подати.
В консульство М. Азиния и М. Ацилия частые чудесные явления показали предвестие, что дела переменяются к худшему. Небесный огонь показался на значках и палатках воинов. На вершине Капитолия сел рой пчел. Двуликие порождения людей и у свиньи родился плод, у которого были ястребиные когти. В числе чудесных явлений считалось уменьшенное число всех сановников, так как в течение немногих месяцев умерли один за другим: квестор, эдил, трибун, претор и консул; но в особенном страхе была Агриппина, опасаясь слов Клавдия, вырвавшихся у него в пьяном виде: "видно уж судьба его такая переносить позорное поведение жен и потом казнить их". Она решилась действовать и как можно скорее, а прежде погубила Домицию Лепиду из-за женских расчетов: Лепида родилась от меньшей Антонии, дед у нее был Август; сначала двоюродная сестра Агриппины и родная Кнея, мужа её, она считала себя равною Агриппине знатностью. Действительно и наружность, и лета, и средства были почти одинаковы. Та и другая бесстыдная, чуждая доброй славы, расположенная к насилию; они соревновали пороками не меньше, как и тем, что хорошего получили по милости судьбы. И между них шла борьба преупорная - кто будет иметь больше влияния на Нерона - тетка или мать. Ласкою и щедрыми подарками Лепида задабривала юношеский ум, а Агриппина злилась и грозила; хотела она сыну дать власть, а переносить ее над собою была бы не в состоянии.
65. Лепиде в вину поставили: "будто бы она обречениями (заговором, клятвами) посягала на брачную жизнь государя и будто бы она хотела возмутить спокойствие Италии при содействии не совсем усмиренных по Калабрии шаек рабов". За это назначена Лепиде смертная казнь, при сильном сопротивлении Нарцисса. Он, все более и более подозревая Агриппину, говорят высказывал, своим ближним: "верная ему (Нарциссу) гибель: достанется ли верховная власть Британнику или Нерону. Впрочем, Цезарь такие ему оказал заслуги, что он для его пользы готов пожертвовать жизнью. Уличены Мессалина и Силий. Такие же вновь есть поводы к обвинению (если Нерон будет властвовать. Если же Британник будет преемником, то нет у него перед этим государем никакой заслуги); коварство мачехи грозит гибелью всему роду с большим позором, чем если бы он смолчал о бесстыдстве первой жены. Да в неверности и теперь нет недостатка, когда любовником Паллант и пусть никому не будет сомнения, что для верховной власти жертвуется приличиями, стыдом, телом и всем вообще". Часто повторял он эти слова и в таком роде, обнимая Британника и моля для него скорейшего приращения сил с летами; то к богам, то к нему простирая руки: "пусть он возмужает и поразит врагов отца, а потом пусть хоть отмстит убийцам матери".
66. При таких тяжких заботах, с Клавдием случилось нездоровье и для поправления сил мягкостью климата и целебностью вод, отправился в Синуеесу. Тут Агриппина, уже давно решась на преступление, торопливо ухватилась за представившийся случай и не имея недостатка в соучастниках, советовалась о выборе яда: "как бы скорым и внезапным не обнаружить преступления; а если выберет медленный и обессиливающий, то Клавдий как бы не поняв на краю гроба коварство, не возвратился бы к любви сына. Необходимо было какое-нибудь особенное средство, которое, внеся расстройство в умственные способности, отдалило бы смерть. Орудием этого выбрана одна, по прозванию Локуста (кузнечик, саранча,), незадолго перед тем за отравление осужденная, но долго бывшая в числе орудий верховной власти. Изобретательностью этой женщины приготовлен яд, а подал его служитель из евнухов, по имени Галот, вносивший обыкновенно кушанья и пробовавший их. И все до того сделалось скоро известным, что писатели тех времен передали": яд влит во вкусное кушанье из шампиньонов и Клавдий тотчас не почувствовал силы этого приема, или, по беспечности, или по пьяному состоянию. Вместе с тем открывшийся понос, по-видимому, облегчил его. А потому Агриппина пришла в ужас и, опасаясь всего худшего, пренебрегла негодованием присутствовавших, прибегла к содействию уже раньше приготовленному медика Ксенофонта. Он, как бы желая содействовать рвоте, как полагают, опустил в его горло перо, покрытое быстрым ядом, хорошо зная, что начало преступления сопряжено с опасностью, а доведение до конца с наградою.
68. Сзывается между тем сенат; за здоровье государя приносят обеты консулы и жрецы, а его бездыханного прикрывали уже одеждами и перевязками, пока уладят дела к упрочению за Нероном верховной власти. Сначала Агриппина, как бы пораженная горем и ища себе утешения, держала в объятиях Британника, называла его настоящим портретом отца и разными средствами задерживала, как бы он не вышел из спальни. Она удержала тут же Антонию и Октавию, сестер Британника; все входы заперла караулами и часто повторяла громко, что здоровье государя лучше, "с той целью, чтобы убаюкать воинов хорошими надеждами, а между тем подойдет благоприятное по советам Халдеев время".
69. Тут среди дня, в третий перед идами Октябьрскими день, растворились ворота дворца и Нерон, в сопровождении Бурра, вышел к когорте, которая, по военному обычаю занимала караулы. Здесь по внушению префекта, принят он радостными голосами и садится в носилки. Говорят, что некоторые (воины) были в недоумении, озирались и спрашивали: "где же Британник?" Но потом, так как с другой стороны не было никого, кто бы действовал, последовали за тем, что предлагалось как готовое. Нерон внесен в лагерь и сказал что соответствовало (обстоятельствам) времени, обещал денежную раздачу, по примеру отцовской щедрости и приветствован императором. За мнением воинов последовали сенатские определения; не было колебания и в провинциях. Определены Клавдию небесные почести, а похороны совершены с такою же торжественностью, как и божественного Августа: так как Агриппина соревновала пышности прабабушки Ливии; а завещание не читано, для того, чтобы предпочтение пасынка сыну не вызвало в умах простого народа негодования и недоброжелательства.
Содержание: Гл. 1. Силан, проконсул Азии, коварно умерщвлен ядом Агриппиною. Нарцисс вынужден к смерти. - 2. Похвала Бурра и Сенеки. - 3. Клавдию, вынос тела которого был как цензора, государь говорит похвальное слово. - 4. Хорошее начало Нерона; многое установлено по воле сената. - 5. Достойные мужчины занятия Агриппины. - 6. Парфы стремятся в Армению; разные о Нероне суждения народа. - 7. Он принимает на себя заботу войны. Парфы теряют Армению и над нею - 8. сделан начальником Корбулон. - 9. Вологез дает заложников. Нерон улаживает несогласия вождей. - 10. Нерон действует как хороший гражданин, - 11. обнаруживает милосердие. - 12. Любит Актен, - 13 к неудовольствию матери, потом тщетно подольщавшейся, но с этого времени утратившей власть, - 14. Паллас отпущенник уволен ото всех занятий общественными делами. Агриппина начинает грозить. - 13-17. Нерон Британника умерщвляет быстро действующим ядом и торопится его похоронами. - 18. Негодующую мать лишает почетной стражи, начинает жить врозь. - 19. - 22. Покинутая обвинена в домогательстве переворота; оправдывается. Обвинители её наказаны. - 23. Доносы на Палласа и Бурра. - 24. Театрам дан вид большой свободы. В городе перепись. - 23. Ночные шалости Нерона. Монтан, сошедшийся с государем впотьмах, вынужден умирать. Актеры изгнаны из Италии. - 26-27. Предложено о возвращении в рабство неблагодарных отпущенников, но не прошло. - 28. Трибунов и эдилей власть стеснена. - 29. Разнообразные старания о казначействе. - 30-31. Осуждения нескольких знатных лиц. Л. Волузий умер своею смертью. Амфитеатр Нерона. Начальствующим лицам запрещено давать игры. - 32. Меры к безопасности жизни господ. Помпония, Гречанка, обвиненная в иноземном суеверии, объявлена невинною; - 33. виновными П. Целер, Коссутиян Капитон, Еприй Марцелл. - 34. Мессала консул; щедрость Нерона. - 35. С Парфами снова раздор об Армении. Дисциплина, доблесть и строгость Корбулона. - 36. Пактий Орфит, сразившийся вопреки приказания и разбитый, получил повеление удалиться за вал. - 37. Тиридат войною тревожит Армению, отправляет послов к Корбулону, - 38. а тот коварный замысел, приготовленный ему во время переговоров, отклоняет ловко. - 39-41. Берет укрепленные места Армении, делает к Артаксате приступ и, по удалении неприятеля, берет и предает пламени; почести за это Нерону и богам. - 42. П. Суилий подсудимый нападает на Сенеку. - 43.. отправлен в ссылку. - 44. Октавий в безрассудной любви к Сагитте уклонявшегося Понтия пронзает мечом. Отпущенника удивительная верность. 45. Нерон начинает любить Поппею Сабину. Её род, наружность, богатства, супружества, любовник - 46. Чтобы удалить мужа её Оттона, его делают начальником Лузитании. - 47. Корн. Сулла, подозрительный государю, отправлен в Массилию. - 48. В Путеолах восстановлено согласие. - 49. Спор о числе гладиаторов, которые должны были явиться на играх в Сиракузах. Мнение Тразея Пета. - 50. Пошлины удержаны, несмотря на нападки Нерона. - 51. Положены меры несправедливости откупщиков. - 52. Подсудимые проконсулы оправданы. - 53. Л. Вет, через посредство Мозеллы и Арара, приготовляется соединить Рейн с океаном. Препятствует недоброжелательство Элия Грациля. - 54. Фризии тщетно пытаются поселиться на постоянное жительство возле Рейна. - 55. Те же поля занимают Анзибары и участь их такая же. - 56. Бойокала твердость. Анзибары уничтожены. - 57. Катты истреблены Гермундурами почти совершенно. Огонь, вырвавшийся из земли, с трудом погашен. - 58. Руминальское Фиговое дерево.
Все это делалось в течении четырех лет в консульство: Императора Клавдия Нерона и Л. Антистия Витера, К. Волузия и П. Корнелия Сципиона, Императора Клавдия Нерона 2, Л. Кальпурния Пизона, Императора Клавдия Нерона 3 и Валерия Мессалы.
1. При новом правлении первая смерть была Юния Силана, проконсула Азии; без ведома Нерона совершена она коварством Агриппины, не потому, чтобы он своею пылкостью ума подготовил себе гибель; беспечный, наскучил уже он властью всякого рода до того, что К. Цезарь имел обыкновение его называть золотою скотиною. Но Агриппина, приготовившая убийство брата его Л. Силана, опасалась мстителя вследствие частых в народе толков: "необходимо бы предпочесть Нерону, только что вышедшему из детства, приобретшему власть преступлением, человека уже возрастом пожилого, добродетельной жизни, знатного рода и - в то время еще на это обращали внимание - из потомков Цезаря", так как и Силан был правнук божественного Августа. Вот причина убийства. Исполнителями были П. Целер, всадник Римский и Гелий, отпущенник, заведовавшие частным достоянием государя в Азии. Ими проконсулу дан яд во время пиршества открытее, чем они могли бы кого обмануть, на этот счет. Не менее поспешно Нарцисс, отпущенник Клавдия, о бранных словах которого против Агриппины я упоминал, суровым присмотром и крайнею нуждою доведен до смерти, против воли государя, которого еще скрытым порокам, через корыстолюбие и расточительность он удивительно соответствовал.
2. Пошло бы дело на убийства, если бы не воспротивились Афраний Бурр и Анней Сенека. Они, управлявшие молодостью императора и - явление редкое при сотовариществе власти - согласные между собою, в разных отраслях одинаково имели силу - Бурр попечением о войске и строгою нравственностью, а Сенека - знанием красноречия и честною угодливостью: они содействовали друг другу как бы удобнее молодость столь скользкую государя, если он пренебрежет добродетелью, удержать в пределах дозволенных наслаждений. Борьба и тому и другому была одна - против жестокости Агриппины; она, пылая всеми страстями превратного честолюбия, имела сотрудником Палланта, а он был виновник, что Клавдий кровосмесительным браком и зловредным усыновлением погубил сам себя. Но ум Нерона не был в уровень с рабским и Паллас, неуместною надменностью выйдя из пределов, для отпущенника дозволенных, был ему в тягость. А явно осыпали ее всеми почестями и когда трибун, по военному обычаю просил лозунга, Нерон дал такой: "лучшей матери". Сенатом определены два ликтора; дано звание Клавдиева фламиния, а Клавдию назначены Цензорские похороны и вслед за тем посвящение.
3. В день похорон государь начал говорить ему похвальное слово. Пока он исчислял: древность рода, консульства и триумфы предков, то он и прочие были внимательны. Припоминание его занятий изящными искусствами и того, что в его правление делу общественному извне не приключилось никакого несчастья - выслушано охотно; но когда он свернул на мудрость и предусмотрительность, то никто не мог удержаться от смеха, хотя речь, сочиненная Сенекою, отличалась искусною обработкою; у него были способности приятные и соответствовавшие требованиям того времени. Заметили люди пожилые, которым довольно свободного времени сравнивать давно прошедшее с настоящим, что Нерон первый из тех, которые стояли во главе государства, имел надобность в чужом красноречии. Цезарь Диктатор стоял наравне с лучшими ораторами; да и красноречие Августа было, какое надлежит иметь государю - готовое и обильное. Тиберий тоже был силен в искусстве выбирать слова или полные смысла, или умышленно неясные. Даже смятенный ум К. Цезаря не испортил его силы красноречия. Да и в Клавдие, когда он говорил то, что обдумал, не было недостатка в изяществе выражений. Нерон с детских лет живой ум - обратил на другое: лепить, рисовать, петь или управлять конями, а иногда сочинением стихотворений обнаруживал, что и он не чужд начал учености.
4. Затем совершив весь долг мнимой печали, он вошел в курию и, предпослав несколько слов о значении сенаторов и единодушии воинов, он припомнил: "советы и примеры для него с отличием взятые за дело общественное. Молодое поколение чуждо междоусобной войны и внутренних несогласий: а отсутствие раздражения и неудовольствий уславливает и нежелание казней". Тут он начертал правила будущего правления, то в особенности отклоняя, что ненавистно было в настояшем: "Не· будет он судьею во всех делах так, чтобы - при нахождении в одном и том же доме и обвинителей и подсудимых; не распространялась власть немногих. В домашнем его; кружке не будет ничего продажного или такого, где бы личные искательства могли иметь место: собственные его дела будут отделены от общественных. Пусть сенат исполняет свои старинные обязанности; перед трибуналами консулов пусть является Италия и провинции государства. Они - консулы пусть дают доступ к сенаторам, а он будет заботиться о вверенных ему войсках". И не было недостатка в искренности. Многое установлено по воле сената: "чтобы никто на защиту дел не был нанимаем за плату или подарки; чтобы назначенным в квесторскую должность не было необходимости давать гладиаторские игры". И сенаторы настояли на этом, несмотря на противодействие Агриппины, жаловавшейся на ниспровержение будто бы распоряжений Клавдия. Сенаторов затем и звали во дворец, чтобы она имела возможность присутствовать за находившимися сзади дверьми покрытыми занавесом, так, что, не показываясь, можно было все слышать. Даже когда послы Армян излагали в речи перед Нероном дело своего народа, Агриппина приготовилась взойти на возвышение Императора и сесть с ним вместе. Все растерялись от страха, только Сенека посоветовал ему - поспешить на встречу идущей матери. Таким образом под видом почтительности предупреждено унижение.
6. В конце года пришли беспокойные слухи, что прорвались снова Парфы и оторвали Армению, прогнав Радомиста; а тот не раз то овладевал царством, то бежал и на этот раз оставил войну. А потому в городе, жадном до всякого рода толков, одни задавали вопросы: "каким образом государь, которому чуть исполнилось 17 лет, будет в состоянии взяться за такое бремя и с ним справиться? Какую помощь можно найти в том, кем управляет женщина? Разве сражения, осады городов и другие военные действия могут быть совершаемы через учителей"? А другие им возражали: "лучшего исхода надобно ждать, чем если бы Клавдий, обессилевший от старости и бездействия, призван был бы к военным трудам, повинуясь сам рабским приказаниям. Бурр и Сенека известны опытностью во многих отраслях дел. Да и императору сколько же не достает до полного развития сил, когда принимали участие в междоусобных войнах Кн. Помпей - восемнадцати, а Цезарь Октавиан - девятнадцати. Притом в самих важных делах гораздо более делается счастьем и предусмотрительностью, чем оружием и силою телесною. Вот он, конечно, представит доказательство - честными ли он друзьями пользуется или нет - выберет ли он, отбросив зависть, вождя отличного или назначит по проискам богатого деньгами и полагающегося на личную милость".
7. Между тем как толковали так и в этом роде, Нерон приказывает: "молодежь, набранную по ближайшим провинциям, отправить на пополнение Восточных легионов и самые легионы доставить поближе к Армении. А двум старинным царям - Агриппе и Антиоху, отправить войска, которые бы сами вступили в пределы Парфов; а вместе навели бы мосты на реке Евфрате. Армению малую поручает Аристобулу, а страну Софену - Согему со знаками царского достоинства". И явился во время соперник Вологезу - сын Вардан, и Парфы удалились из Армении, как бы отложив войну.
8. А в сенате все прославлено в большем размере мнениями тех, которые определили: "благодарственное молебствие и на дни молебствий торжественную (триумфальную) одежду государю и вход ему в город с почестями овации; статую ему (Нерону) такой же величины, как и Марса и в том же храме". Сверх обычной льстивости радовались, что Нерон поручил удержание Армении Домицию - Корбулону, и, по-видимому, открылось место добродетелям. Войска Востока разделены так, что часть вспомогательных войск с двумя легионами должна была остаться в провинции Сирии, у наместника её Квадрата Уммидия. Ровное же число граждан и союзников должно было находиться у Корбулона, с присоединением когорт и других зимовавших в Каппадокии, а союзным царям повелено повиноваться, насколько потребует того война. Но усердие их было больше к Корбулону. Он, желая удовлетворить молве, имеющей великое значение при начале предприятий, совершив поспешно переезд, нашел у Егей, города Киликии, вышедшего к нему на встречу Квадрата с целью как бы Корбулон, если бы вошел в Сирию для принятия войск не обратил на себя внимания всех, громадный телом, величавый на словах и кроме мудрости и опытности, богатый и внешними, суетными достоинствами.
9. Впрочем, и тот и другой через посланцев предупреждали Вологеза: "предпочесть мир войне и, дав заложников, оставаться в чувствах почтения к народу Римскому обычных и прежде". А Вологез - чтобы удобнее изготовиться на войну, а, может быть, с целью удалить под предлогом заложников тех, кого подозревал в соперничестве, выдал знатнейших из рода Арсакидов. Принял их сотник Питеий, посланный Уммидием случайно по прежнему поводу, вследствие свидания с царем. Когда Корбулон узнал об этом, то приказал идти префекту когорты Аррию Вару и взять заложников. Произошла перебранка между префектом и сотником а, чтобы она не была долее зрелищем чужим, то решение дела предоставлено заложникам и послам, которые их вели. Они, вследствие свежей славы и некоторого расположения самих неприятелей, избрали Корбулона, Вследствие этого раздор между вождями: Уммидий жаловался, что воспользовались плодами его соображений, а Корбулон напротив приводил как доказательство не в пользу Уммидия то, что царь не прежде склонился дать заложников, как когда он, будучи избран главным начальником войны, надежды его переменил в опасении". Нерон, чтобы уладить несогласие, приказал обнародовать: "за дела, счастливо совершенные Квадратом и Корбулоном, присоединить лавр к Императорским пукам". Тут я изложил вместе события, которые перешли во время управления других консулов
10. В том же году Цезарь просил у сената - статую отцу своему Кн. Домицию и консульские отличия Аспонию Лабеону, который был у него опекуном; а отказался от статуй литых, золотых или серебряных, которые были ему предлагаемы. И хотя сенаторы определили было, чтобы начало года считалось с декабря месяца, в котором родился Нерон - но он оставил за январскими календами прежнее значение - начинать год. И неприняты подсудимыми: Каринас Целер, сенатор по обвинению раба и Юлий Денз, всаднического сословия, которому ставили в вину расположение к Британнику. В консульство Клавдия Нерона и Л. Антистия, когда должностные лица давали присягу на действия государей, Нерон не допустил чтобы Антистий, его сотоварищ (консульства) дал присягу на его действия. Сильно хвалили (этот поступок) сенаторы для того, чтобы юношеский ум, поощряемый славою, хотя и в малозначительных действиях, в том же духе продолжал бы и в большем размере. Последовала снисходительность к Плавтию Латерану, которого, за любовную с Мессалиною связь удаленного из сословия (сенаторского), возвратил сенату, милосердие свое выставляя в частых речах, которые устами государя произносил Сенека, или в доказательство какие честные правила он ему внушал или для того, чтобы похвалиться изобретательностью ума.
12. Впрочем, мало-помалу надломлено могущество матери, когда Нерон низошел до любви к отпущеннице, прозванной Акте, а делалось это с ведома Оттона и Клавдия Сенециона, прекрасных молодых людей. Из них Оттон происходил из консульского семейства, а Сенецион родился от отца отпущенника Цезаря. Сначала мать (Агриппина) не знала, а потом без успеха противодействовала, и Нерон совершенно погрузился в сладострастие и тайные двусмысленности. И более суровые друзья государя не усиливались против этого, так как эта женщина (Акте) без обиды кого-либо удовлетворяла страсти государя. Тем более, что он имел отвращение от Октавии, женщины знатной родом и честности испытанной или по воле судеб или потому, что не дозволенное имеет более силы. С другой стороны опасались как бы не прорвался бы он (Нерон) на насилия женщин знатных, если его воздержать от той страсти (к Акте).
13. А Агриппина роптала: и соперница ей отпущенница, невесткою "раба", и другое в этом роде, свойственное женщине. И не дожидалась она, чтобы сын передумал или пресытился и чем она хуже его попрекала, тем подстрекала сильнее, и наконец - весь предавшись любви, - у матери отнял её значение и передал Сенеке. Из его коротких знакомых Анней Серен, притворною любовью к той же отпущеннице, прикрывал первые страстные стремления юноши и что государь тайком давал женщине, явно выдавал за изъявление своей щедрости. Тут Агриппина, переменив образ действия (тактику) лестью старалась действовать на молодого человека; предлагала свое ложе и грудь для прикрытия того, чего требуют молодость и верховная власть. Сознавалась в несвоевременной строгости и передавала все свои богатства, которые немного не равнялись с императорскими; недавно доходя до крайностей в обуздании сына, теперь, на оборот, неумеренно себя унижала. Такая перемена не обманула и Нерона, а ближайшие из друзей высказывали свои опасения и умоляли: "остерегаться коварства женщины, всегда жестокосердой, а на этот раз и лживой". Случайно теми днями Цезарь, пересматривая дорогие вещи, которыми блистали жены и родные государей, отобрал платье и драгоценные камни и послал в дар матери, безо всякой скупости предлагая первое и лучшее, и то что для других составляло предмет страстных желаний. Но Агриппина высказала громко: "не этим показывается к ней внимание, когда она отстранена ото всего прочего и сын делит с нею то, что все имеет по её милости". Не было недостатка в людях, которые переносили еще в худшем смысле.
14. И Нерон, враждебный тем, на кого опиралась женская надменность, удаляет Палланта от заведования делами. Он, поставленный Клавдием, был как бы распорядителем царства. И говорят, что Нерон, когда Паллант уходил, сопровождаемый большою толпою следовавших за ним, не без остроумия сказал: "идет Паллант отрекаться от клятвы", Конечно Паллас условился: "не подвергаться допросу ни за какое дело в прошлом и чтобы таковы же были его расчеты с государством". После того Агриппина, очертя голову, бросилась на застращивания и угрозы, и в слух самого государя говорила: "уже в совершенных летах и Британник - истинная и достойная отрасль для принятия отцовской власти, которою пришлец и усыновленный пользуется к оскорблению матери; не прочь она от того, чтобы обнаружились все бедствия несчастного семейства: во-первых её бракосочетание, потом отравление. Впрочем, и боги и она имели попечение о том, чтобы жив был пасынок. "Пойдет она с ним в лагери. Пусть будет выслушана с одной стороны дочь Германика, с другой низкий Бурр и ссыльный Сенека, отрубком руки и учительским языком домогающиеся управления над родом человеческим". При этом поднимала она руки, не щадила бранных слов, призывала посвященного Клавдия, из ада тени Силанов и столько бесплодных преступлений.
15. Смущен был этим Нерон и на следующий день, в который исполнилось Британннку 14 лет от рождения, обдумывал он сам с собою то готовность матери на всякое насилие, то характер Британника. А последний узнал недавно по ничтожному обстоятельству, которым, впрочем, он снискал общее расположение. В праздничные Сатурну дни, в числе других игр со сверстниками, в игре бросавших жребий кому царствовать, досталось Нерону. Прочим отдавал он приказания разные и в краску не вводившие, а Британнику отдал приказание: встать и, выступив на середину, начать какое-либо стихотворение, в надежде обратить это в насмешку мальчика, незнакомого с обществом и трезвых, а не говоря уже пьяных. А тот (Британник) твердым голосом начал стихотворение, в котором высказывал: "что он лишен отцовского места и верховной власти". Это вызвало сострадание с откровенностью тем большею, что ночь и веселое настроение духа не давали места притворству. Нерон, поняв недоброжелательство, стал питать ненависть; а так как Агриппина приставала со своими угрозами, то Нерон не дерзая ни на какое преступление и на то, чтобы явно отдать приказание убить брата, покушается на тайное: приказывает приготовить яд чрез посредство Поллиона Юлия, трибуна Преторианской когорты, а его заботливости поручено было охранение осужденной за отравления именем Локусты, известной многими преступлениями. А уже давно приняты были меры, что все лица, ближайшие к Британнику ни во что ставили долг и обязанности. Сначала Британник принял яд от самих воспитателей, но он прошел расстройством желудка, или не будучи достаточно силен или таково было его свойство, что он не тотчас обнаруживал всю свою жестокую силу. Но Нерон не имел довольно терпения для медленного преступления, грозил трибуну и приказывал: "казнить отравительницу, так как они пока обращают внимание на толки, готовят как защищаться, замедляют безопасность". Вслед за этим обещали убийство такое скорое, как если бы он был пронзен мечем. Подле спальни Цезаря варят яд, самый быстрый изо всех дотоле известных ядов.
16. Был обычай, чтобы дети государей с прочими того же возраста знатными детьми, сидя вместе, в виду родных, пользовались отдельным столом и не столь роскошным. Тут когда обедал Британник - так как и пищу его и питье пробовал на вкус, выбранный для этой цели служитель, то чтобы и обычаем этим не пренебречь, и преступление не обнаружилось бы смертью того и другого, придумана такая хитрость. Еще не отравленное и отведанное на вкус, но прегорячее питье подано Британнику; и когда он от этого кипятку обнаружил отвращение, то в холодной воде дан яд и он так быстро поразил все его члены, что разом отнялись у него и голос и дыхание. Сидевшие около трепетали, а испуганные нечаянностью даже убежали. А те, у кого понятия было побольше, оставались, внимательно смотря на Нерона. Он как возлежал будто бы ничего не зная, сказал: "это явление обыкновеннное, вследствие падучей болезни, которою с раннего детства, страдает Британник и мало-помалу возвратятся к нему и зрение и чувства". Агриппина, как не скрывала выражение лица, обнаружила такой страх и такое оцепенение ума, что ясно было, что она настолько же не знала этого, насколько и Октавия, сестра Британника; она понимала, что у нее отнято последнее средство помощи и что это пример отцеубийства. Да и Октавия как ни была еще неопытна годами, научилась скрывать скорбь, любовь и вообще все чувства.
17. Таким образом, после непродолжительной тишины, возобновилось веселие пиршества. Одна и та же ночь соединила и смерть Британника, и его костер; заранее приготовлено было все для похорон, и притом очень скромно. Впрочем, погребен Британник на Марсовом поле при погоде столь ненастной, что народ был уверен в негодовании богов на такое преступление. А его прощали и большинство людей, принимавших в соображение старинные несогласия братьев и невозможность совместного управления. Большинство писателей того времени передает, что за несколько дней до смерти Британника, Нерон не раз воспользовался его невинностью, как будто бы уже и так не была преждевременною и жестокою смерть Британника, среди святыни пиршества, даже не дав срока обнять сестру, в глазах его врага совершенная над этим последним потомком крови Клавдиев, если он не был прежде опозорен насилием, чем сделался жертвою яда. Поспешность похорон защитил Цезарь эдиктом (указом) - ссылаясь на установления предков: "устранять от глаз печальную церемонию и не задерживать похвальными словами или пышностью. Впрочем, и ему, утратив содействие брата, остаются надежды только в государстве. И тем более и сенату и народу надлежит иметь расположения к государю, одному оставшемуся в живых из семейства, рожденного для высшей власти". Вслед за тем он осыпает щедрыми дарами сильнейших из своих друзей. Нашлись и такие, которые уличали людей, хвалившихся умеренностью в том, что они разделили в то время дома, виллы как бы добычу. А другие полагали, что они поставлены в эту необходимость государем, сознававшим за собою преступление и надеявшимся на прощение, если подкупом привяжет всех, кто посильнее. А раздражение матери не смягчалось никакими самыми щедрыми подарками; она обратила всю любовь на Октавию, с друзьями имела частые тайные переговоры и при своем природном корыстолюбии, она со всех сторон старалась захватить деньги, как бы готовя средства. Ласково принимала трибунов и сотников; почетно обращалась с именами и доблестями знатных родов, какие еще в то время оставались, как будто бы отыскивала вождя и составляла партию. Узнал об этом Нерон и отдал приказание, чтобы удалились от неё военные караулы, которые, как прежде, были при жене императора, так теперь оставались при его матери, и Германцы, которые были прибавлены стражами сверх обычной почести. А для того, чтобы ее не посещала толпа приходящих с приветствием, отделяет дома и мать переводит в тот, что был Антонии. Каждый раз, как сам туда приходил, был окружен толпою сотников и после короткого поцелуя удалялся. Из обстоятельств человеческих нет ничего столь непрочного и непостоянного как слава могущества, на собственной силе неоснованного. Тотчас же опустел порог Агриппины. Никто не утешал, никто не приходил, кроме немногих женщин, неизвестно и то, по расположению ли, или по недоброжелательству. В числе их находилась Юния Силана, которую, как я говорил выше, развела Мессалина с её мужем К. Силием, она обращала общее внимание знатностью рода, красотою и легким поведением. Долго была она очень дорога Агриппине; но потом открылись между ними тайные неудовольствия за то, что Агриппина отвлекла от брака с Силаною Секстия Африкана, знатного молодого человека, говоря, что она и бесстыдна, и лет уже не молодых. И это не с тем, чтобы для себя приберечь Африкана, но чтобы Силана оставалась одинокою и богатства её не перешли к мужу. Та, при представившейся надежде отомстить, приготовляет обвинителей из своих клиентов - Итурия и Кальвизия, приводя уже не старое и не раз слышанное: "будто бы Агриппина оплакивает смерть Британника и распускает слухи о том как обижена Октавия"; но то: "будто бы она решила Рубеллия Плавта, по матери равного происхождением и степенью рода от божественного Августа с Нероном, поставить посредством переворота во главе государства и браком с ним обеспечить за собою снова верховную власть". Итурий и Кальвизий открывают это Атимету, отпущеннику Домиции, тетки по отцу Нерона. А тот, радуясь представившемуся случаю (так как между Агриппиною и Домициею постоянно были соперничество и неприятности) Париса Гистриона (актера), тоже отпущенника Домиции, побуждает идти тотчас же и обвинение представить в самом страшном виде. Уже много было ночи - а Нерон проводил ее в пьянстве, как вошел Парис, но он обыкновенно и в такое время присматривал за наслаждениями государя. На этот раз принял он вид весьма печальный, и изложив порядком донос, до того испугал слушавшего его Нерона, что он решил не только предать смерти мать Плавта, но и Бурра лишить префектуры, как человека, выдвинувшегося вперед милостью Агриппины и ей обязанного. Фабий Рустин сообщает, что уже была написана записка к Цецинию Туску, в которой ему поручаемо было попечение о преторианских когортах, но содействием Сенеки эта почесть осталась за Бурром. Плиний и Клувий говорят, что в верности префекта не было никакого сомнения. Конечно Фабий имеет наклонность хвалить Сенеку, дружбою которого процвел. А мы следовали более согласному мнению авторов из передавших различные и приводим их, именуя каждого. Оробевший Нерон, жаждавший убийства матери, не прежде мог отложить его, как Бурр обещал предать ее смерти, если будет уличена в преступлении: "но каждому, а тем больше родительнице, надобно дать возможность защищаться. Да и обвинителей нет, но слышится единственный голос из враждебного дому. Пусть даст пройти потемкам и ночи проведенной без сна в пиршестве, когда все неразлучно с неведением и неосмотрительностью". Так успокоены опасения государя, а с наступлением дня отправляются к Агриппине - ознакомить ее с обвинением для того, чтобы она или опровергла или понесла бы должную казнь. Бурр исполнял это поручение перед Сенекою; присутствовали и из отпущенников свидетели объяснения. Бурр, изложив сущность обвинения и его виновников, говорил с угрозою. Агриппина, верная своему неукротимому характеру, ответила: "не удивляюсь, что Силана, не родив никогда детей, совершенно незнакома с чувствами матери. Родители не меняют детей так, как бесстыдные женщины любовников. И если Итурий и Кальвизий, промотав все свое состояние, стараются заплатить старухе последним содействием, взяв на себя обвинение, то не следует ни мне навлекать на себя бесславие детоубийства, ни Цезарю совершить убийство над матерью. Вражде Домиции простила бы я охотно, если бы она соревновала мне в расположении к Нерону, а теперь через наложника Атимета и актера Париса как бы сочиняет сценические вымыслы. Она украшала свои Баийские садки в то время: когда моими усилиями подготовлены были усыновление, права проконсула, назначение в консулы и прочее что нужно было для приобретения верховной власти. Пусть явится кто уличил бы меня в покушениях на когорты в городе, в призыве провинций к нарушению верности, наконец в подкупе рабов или отпущенников на преступление! Могла бы я оставаться жива, если бы Британник сделался главою государства? Да и если бы Плавт или кто другой овладел бы государством и стал бы судить, то у меня ли будет недостаток в обвинителях, которые поставят мне в вину невырвавшиеся кое-когда неосторожно слова любви неумеренной, а такие преступления, в которых оправдания могу я ждать разве только от сына?" Тронуты были присутствующие и уже сами стали успокаивать взволнованную Агриппину. Она требует свидания с сыном и во время его ни слова о невинности - это показало бы как бы сомнение в себе, ни о благодеяниях - как бы не попрекнуть, но добилась наказания доносчикам и награди друзьям.
22. Заведывание продовольствием поручено Фению Руфу; надзор за играми, которые готовил Цезарь - Аррунцию Стелле; управление Египтом - К. Бальбиллу. Сирия назначена П. Антеию, по, под разными предлогами, его задерживали и наконец оставили в городе. Силана отправлена в ссылку; Кальвизий и Итурий также. Атимет казнен, а Парис слишком был нужен для страстей государя, - чтобы понести наказание. О Плавте на этот раз промолчали.
23. Затем последовал донос: "согласились за одно Паллас и Бурр - призвать к верховной власти Корнелия Суллу, знатного происхождения, находившегося в свойстве с Клавдием, которому он был зятем через супружество Антонии". Виновником этого обвинения явился какой-то Пет, известный публичными продажами при казнохранилище, а в то время явно высказавший свое тщеславие. И не на столько приятна была невинность Палланта, как тяжка его гордость. Он, когда наименованы были его отпущенники, которых будто бы имел он соучастниками, отвечал: "я у себя дома свою волю не обнаруживаю иначе, как мановением головы или руки, а если нужно высказать что-нибудь побольше, то выражаю на письме для того, чтобы не иметь общения слов (голоса)". Бурр, хотя обвиняемый, говорил свое мнение сидя между судей. Постановлено обвинителя сослать, а таблицы (списки) сожжены, которыми он выводил наружу долги казначейству, от времени уже стиравшиеся.
24. В конце года когорта, стоявшая обыкновенно на карауле во время игр, уведена, чтобы дать более подобия свободы и чтобы воины, не участвуя в театральном своеволии, оставались бы недоступными порче, а народ представил бы доказательства: может ли он скромно себя вести, с удалением стражей. Государь произвел очищение городу вследствие ответа гадателей по птицам и того, что храмы Юпитера и Минервы были тронуты небесным огнем.
25. В консульство К. Волузия и П. Сципиона извне было спокойно, а внутри (государства) господствовал гнусный разврат. Нерон скитался по улицам Рима, заходил в бордели и трактиры, скрываясь под одеждою раба, чтобы его не узнали. Его сопровождавшие похищали предметы, выставленные для продажи и наносили раны тем, которые встречались; да и сам (Нерон) до того был неузнаваем, что и ему приходилось получать удары и следы их оставались на лице. Потом, когда сделалось известным, что это Цезарь так прогуливается и все чаще и чаще делались оскорбления против знатных мужчин и женщин, то некоторые - как раз допущено было такое своеволие под именем Нерона, - безнаказанно совершали то же самое со своими шайками и ночь проходила как бы во взятом неприятелем городе. Юлий Монтан, сенаторского сословия, но еще не домогавшийся никаких почестей, сошедшись случайно в потемках с государем, так как силою резко отбил его нападение, а потом, узнав его, обратился к нему с мольбою, которая была как бы вместо упрека, вынужден умереть. А. Нерон, став побоязливее на будущее время, окружил себя воинами и большим числом гладиаторов; они должны были допускать начало ссор умеренное, как бы частное дело (т. е. не вмешиваться); а если оскорбленные нападали сильнее, то должны были действовать оружием. Свободу игр обратил как бы в сражения между (поклонниками) благоприятелями актеров безнаказанностью и наградами, а сам был скрытым и большею частью тут же смотрел, пока, вследствие раздора в народе и из опасения более серьезного волнения, не нашлось другого средства помочь беде, как актеров изгнать из Италии и воины опять стали присутствовать в театре.
26. Около того же времени толковали в сонате об обманах, делаемых отпущенниками и высказано желание: "чтобы их господам (хозяевам) было предоставлено право отнимать свободу у тех, которые служат недобросовестно". И не было недостатка в людях, в пользу этого подававших мнения; но консулы, не смея, без ведома государя, начинать доклад, изложили, впрочем, на письме единодушное мнение сената. Пусть от него, государя, будет исходить это мнение, так как немного находилось ему противников. Некоторые высказывали неудовольствие, что непочтение, как последствие свободы, достигло до того: "что неизвестно стало - силою ли или на равных с хозяевами правах они действуют, спрашивают ли они (отпущенники) их (хозяев) об их мнении, или сами уже со своей стороны грозят им побоями и вынуждают как бы оставлять их вину безнаказанною. Что же другое предоставлено их оскорбленному господину, как только. сослать отпущенника за двадцатый милевой камень, на границу Кампании? Все другие отношения смешаны и одинаковы. Нужно же предоставить такое средство обороны, которым пренебрегать было бы невозможно. Да и для вольноотпущенных какое же притеснение - тою же услужливостью удержать свободу, какою они ее приобрели? А явно провинившихся не стоит ли вполне обращать в рабство, чтобы хоть страхом сдержать людей, на которых и благодеяние не могло подействовать". С другой стороны утверждали: "вина немногих должна обращаться в пагубу только им, а нисколько не должна уменьшать права всех, так как это сословие широко распространилось. Из них составлены большая часть триб[1], декурий[2] помощников должностных лиц, светских и духовных, даже когорты набранные в городе. Большая часть всадников и сенаторов имеют не иное происхождение. Если отделить отпущенников, то обнаружится малочисленность лиц благородного происхождения. Недаром же предки, разделяя сословия по их значению, вольность постановили общим для всех правом. Да и отпущения на волю установлены два способа, с целью открыт возможность передумать или увеличить благодеяние и те, которые отпущены на волю господином без участия общественной власти, остаются как бы прикрепленными узами рабства. Пусть же каждый рассматривает заслуги и, только обдумавши, зрело допускает то, что, дав раз, назад взять уже не может". Это последнее мнение имело более силы и Цезарь написал сенату: "пусть они частным образом обслуживают дела отпущенников каждый раз как они будут обвиняемы их господами, а в общем пусть ничего не изменяют". Немного времени спустя отнят у тетки (Нерона) отпущенник Парис как будто бы в силу гражданского права, не без стыда для государя, по приказанию которого сделан был приговор о его благородном (будто бы) происхождении.
28. Оставлялось еще что-то похожее на общественное управление делами. Так например между претором Вибуллием и трибуном народным Антистием произошел спор за то не знавших меры благоприятелей актеров (Гистрионов), которых претор велел вести в тюрьму, трибун приказал отпустить. Сенаторы одобрили действие претора, а Антистию сделали выговор за самоуправство. Вместе с тем запрещено трибунам: "предвосхищать право преторов и консулов или звать из Италии тех, с кем можно действовать законом". Л. Пизон, назначенный консул, присовокупил: "чтобы они у себя дома не делали ничего по должности; а штраф, ими назначенный, квесторы казначейства пусть не вносят в общественные списки ранее четырех месяцев и в этот промежуток можно против него спорить и консулы пусть решают эти споры". Ограничена теснее и власть эдилей и постановлено: "как велико поручительство должны брать курульные эдили, и какое плебейские и какие налагать штрафы. Вследствие этого Гельвидий Приск, трибун народный, против Обультрония Сабина, квестора казначейства имел спор от своего лица, так как тот право публичной продажи немилосердно усиливает будто бы в отношении к людям недостаточным". Затем государь заведование общественными расчетами от квесторов перенес к префектам.
29. Исполнение этого дела понималось различно и часто изменялось: так Август предоставил сенату выбирать префектов; потом, потом когда вкралось подозрение в пристрастии голосов, то стали назначать их по жребию из числа преторов с тем, чтобы они были главными, но и это оставалось недолго, потому что жребий стал склоняться в пользу мало способных. Тогда Клавдий опять поставил квесторов и им, как бы они из опасения оскорблений не отправляли бы нерадиво свою должность, предоставил почести вне порядка. Но недоставало зрелого возраста, так как этой должности всего прежде добивались. Вследствие этого Нерон избрал уже бывших преторами и опытом дела одобренных.
30. При тех же консулах осужден Випсаний Ленас "за жадность при управлении Сардиниею провинциею". Цестий Прокул оправдан в вымогательствах, так как сами обвинители отступились (от обвинения.) Клодий Квириналис осуждение в том, что: "будучи начальником гребцов, находившихся в Равенне, Италию, как будто самую последнюю из стран осквернил своим сладострастием и жестокостью" - предупредил принятием яда. К. Аминий Ребий, один из первых в знании законов и количеством денег, избег страданий болезненной старости, выпустив кровь из жил. Не верили, чтобы у него достало твердости принять смерть, так как он имел худую славу человека женски преданного страстям. А Л. Волузий умер с отличною славою; он прожил девяносто три года, посвятив особенное усилие честным занятиям и безобидно пережил злость стольких императоров. В консульство Нерона второй раз и Л. Пизона случилось немногое достойное памяти, разве кому захочется наполнить книгу, превознося похвалами основания и связи, на каких Цезарь воздвиг громадный амфитеатр на Марсовом поле; так как признано соответственным достоинству народа Римского - замечательные события излагать в летописях, а такие (как о чем сказали выше) в дневных записках (протоколах) города. Между прочим поселения - Капуя и Нуцерия упрочены прибавлением заслуженных солдат: черни дан на человека подарок по 400 денег, а сорок миллионов сестерций внесено в казначейство в обеспечение общенародного доверия (кредита). Отменена пошлина пятой и двадцатой части с товаров, больше видимая, чем действительная, так как, хотя продавцу приказано было платить, но настолько же увеличивалась цена предмета для покупателя. Цезарь издал указ: чтобы никто из должностных лиц и правителей (прокураторов), которому достанется провинция, не давал бы зрелищ гладиаторов или зверей и вообще никаких. "А прежде эта их щедрость была для их подвластных не менее тяжела как и вымогательство денег, так как они все грехи своего произвола старались прикрыть угодливостью народу".
32. Состоялось сенатское определение, вместе для возмездия и общей безопасности, такое: "если кто будет убит своими рабами, то и те, которые будучи отпущены на волю по духовному завещанию были, в то время, под одною с убитым кровлею, должны быть казнены вместе с рабами". Возвращен сословию (сенаторскому) Л. Барий, бывший консул, подвергнутый когда-то наказанию по обвинению в корыстолюбии. Помпония Грецина, женщина знатная, вышедшая за муж за Плавтия, который вернулся из Британнии с почестями овации, обвиненная в иноземном суеверии, предоставлена суждению мужа. Тот, по древнему обычаю, перед родственниками, произвел исследование о жизни и чести жены и признал ее невиновною. Долго жила эта Помпония, но в постоянной печали. Она, после того, как Юлия, дочь Друза, была умерщвлена коварством Мессалины, в продолжении сорока лет не снимала с себя траурного платья и всегда была грустна. И это ей при владычестве Клавдия оставалось безнаказанным, а потом. обратилось к славе.
33. Этот же год имел весьма много подсудимых; из них П. Целера, которого обвиняла Азия, Цезарь, не имея возможности оправдать, дело тянул пока он умер, так как Целер, убив - о чем я упоминал - проконсула Силана, громадностью преступления прикрывал прочие злодейства. Киликийцы обвинили Коссуциана Капитона, как человека гнусного и позорного, считавшего себя вправе и в провинции действовать также дерзко как в городе. "Поражаемый упорным обвинением, наконец перестал защищаться и осужден за взятки. За Еприя Марцелла, от которого Ливийцы отыскивали свою собственность, до того имели силу интриги, что некоторые из его обвинителей осуждены в ссылку, якобы они невинного подвергали опасности".
34. Нерон был в третий раз консулом и вместе с ним вступил в консульство Валерий Мессала; немногие уже из стариков могли припомнить, что его прадед, оратор Корвин, был товарищем в той же должности (консульстве) божественному Августу, прадеду Нерона; но честь благородного семейства получила приращение, так как ежегодно отпускаемо было по пятисот тысяч сестерций, которыми Массала должен был поддерживать свою честную бедность. Аврелию Котте и Гатерию Аптонию государь определил ежегодное денежное жалованье, хотя они через роскошь утратили состояние предков. В начале года, война между Парфами и Римлянами о том, кому владеть Арменией, сначала тянувшаяся медленно и вяло, принимает характер более живой, так как и Вологез не хотел допустить, чтобы брат его, Тиридат, лишен был данного им царства или имел его как дар чужеземного властителя, а Корбулон считал достойным величия народа Римского взять обратно (у неприятеля) приобретенное некогда Лукуллом и Помпеем. К тому же Армяне сомнительной верности приглашали войско и то и другое, положением их страны, сходством нравов более близкие к Парфам, с которыми у них были взаимные брачные связи; с вольностью незнакомые, они были склонны более к рабству. Корбулону пришлось бороться с большим трудом против беспечности воинов, чем против коварства неприятелей. Передвинутые из Сирии легионы, обленившиеся вследствие продолжительного спокойствия, с величайшим трудом переносили обязанности Римских воинов. Довольно верно, что в этом войске находились (ветераны) заслуженные воины, которые не стояли ни на постах, ни на караулах, а на вал и ров смотрели как на что новое и чудное; без мечей, без панцирей, щеголеватые и имея в мыслях одно приобретение, так как вся служба их исполняема была по городам. А потому отпустив тех, которых преклонные лета или слабость здоровья не соответствовали службе, просил пополнения. По Галатии и Каппадокии произведен набор и присоединен легион из Германии с союзными всадниками и пехотою когорт. Все войско оставлено под кожами (в палатках), хотя зима была до того жестока, что на покрытой льдом почве палаток ставить было невозможно иначе, как вырывав землю. У многих члены поражены холодом, и некоторые на караулах померли. Замечательно, что. у воина, несшего связку дров, руки до того окоченели, что пристали к ним и вместе с ними отвалились. А сам - вождь, в одежде легкой, с непокрытою головою, часто находился на походе, во время производства работ с похвалою для деятельных, с утешением для слабых, а всем служа примером. А как вследствие этого многие тяготились: суровостью климата и службы и оставляли ее, то средство помочь этому нашлось в строгости. И не так как в других войсках первый и второй проступок покрывались прощением, но кто только оставлял значки, немедленно платился за это отсечением головы. И на опыте это оказалось полезным и лучшим чем снисхождение, так как гораздо меньше воинов дезертиров оказалось в этих лагерях, чем в тех, в которых прощаемо было.
36. Между тем Корбулон, держа легионы внутри лагерей, пока наступит совершенная весна, расположив по удобным местам вспомогательные когорты, запретил первым начинать сражение. Заботу о передовых отрядах поручает Пактию Орфиту, с честью совершившему службу в первых рядах. Хотя он и написал (Корбулону) что дикари не берут никаких мер осторожности и что представляется удобный случай действовать с успехом, но получает приказание: "оставаться в укреплениях и дожидаться больших войск". Нарушив приказание по прибытии немногих отрядов из ближайших укреплений, да и воины по своей неопытности требовали сражения, он схватился с неприятелем и потерпел поражение. Приведенные в ужас его бедою и те, которые долженствовали подать ему помощь, возвратились все в лагери бегом и в тревоге. Корбулон принял это весьма сурово: Пактию сделал выговор, а префектам и воинам велел всем удалиться за вал. И оставались они в таком позоре, и прощены лишь по просьбам всего войска.
37. А Тиридат кроме собственных сил, получив пособие от брата Вологеза уже не тайно, но явно стал теснить войною Армению, разоряя тех, о которых полагал, что они нам верны, а как только выводимы были против него войска, он уклонялся, вертелся туда и сюда, стращая более слухами, чем силою оружия. Вследствие этого Корбулон долго домогаясь сражения, но обманувшись в ожидании, по примеру неприятеля вынужден был распространить круг военных действий, разделил силы с тем, чтобы легаты и префекты разом в различных местах произвели нападение. Вместе с тем убеждает он царя Антиоха устремиться на ближайшие к нему префектуры. Так как Фаразман, убив сына Радамиста, как будто бы изменника, чтобы этим засвидетельствовать перед нами свою верность, тем с большим усердием, давал полный разгул свой ненависти против Армян. Тут в первый раз призваны Инсехи[3], народ в особенности расположенный к Римлянам. Он сделал набег на самые недоступные места Армении. Это дало совершенно другое направление намерениям Тиридата. Отправил он послов - жаловаться от его имени и Парфов: "зачем, когда недавно даны заложники и обновлен союз дружбы, долженствовавший открыть место новым взаимным услугам, его выживают из давнишнего владения Армениею? Оттого до сих пор еще сам Вологез не трогался, что они, Парфы, предпочитают действовать переговорами, чем силою. Если же они будут упорствовать в войне, то Арзакиды не обнаружат недостатка в доблести и в содействии счастья довольно часто уже доказанного поражением Римлян". На это Корбулон, знавший хорошо, что Вологез задерживает отпадение Гиркании, убеждает Тиридата: "стараться подействовать на Цезаря просьбами; может он обеспечит себе и прочность царства и чуждое кровопролития управление, если, оставив надежды поздние и дальние, предпочтет последовать за тем что лучше и существеннее".
38. Затем постановлено: так как взаимною пересылкою гонцов нисколько не приближаются к главной цели - миру, то назначить и время, и место для переговоров их самих. Тиридат говорил: что у него будет охрана из тысячи всадников, а он не определяет, сколько Корбулону взять с собою воинов разного рода, лишь бы они пришли с наружностью мирною, оставив панцири и шлемы. Для каждого из смертных, а не только поседевшему и проницательному вождю ясно было коварство неприятеля. С одной стороны определено такое ограниченное число, а другой предложено большее, чтобы приготовить западню. Всаднику, опытному в употреблении стрел, немного могло противодействовать и большее число воинов, если только они подставят ему непокрытые тела. Впрочем, скрыв, что он понял дело, Корбулон отвечал: "будет правильнее, если они о мерах до всех касающихся будут рассуждать перед войсками в полном составе". Местность избрал он, одна часть которой состояла из холмов, поднимавшихся мало-помалу, где могли расположиться ряды пехоты, а часть расстилалась равниною, где могли развернуться эскадроны конницы. В условленный день первый Корбулон поставил союзные когорты и вспомогательные войска царей перед флангами, а в середине построил шестой легион; ночью призваны были сюда из другого лагеря три тысячи воинов третьего легиона, смешаны с прочими и поставлены под один орел так, что все это имело вид одного и того же легиона. Тиридат, когда уже день склонялся к вечеру, остановился вдали так, что удобнее было его видеть, чем слышать. А потому Римский вождь, не сойдясь с ним, приказал воинам удалиться ко своим лагерям.
39. Царь, или подозревая коварство, так как разом расходились во многие стороны, а может быть для того, чтобы отрезать подвозы, приходившие в нам Понтийским морем через город Трапезонт, удалился поспешно. Но и не был в состоянии повредить нашим подвозам; препровождены они были по горам, занятым нашими вооруженными отрядами. А Корбулон для того, чтобы война без пользы не протянулась вдаль и чтобы вынудить Армян защищать свое, приготовляется напасть на укрепления; себе он выбрал самый что ни есть укрепленный в той префектуре по имени Воландум, а менее значительные предоставил легату Корнелию Флакку и Инстею Капитону, префекту лагерей. Тут, обозрев кругом укрепления и приняв меры для заготовления всего что нужно к приступу, он увещевает воинов: "неприятеля скитающегося, неготового ни к войне ни к миру, сознающего бегство свое, коварство и неспособность, лишить мест пребывания и таким образом разом обеспечить себе и славу и добычу". Затем, разделив войско на четыре части, одних сплотив под черепаху, ведет для подкопа вала; другим он дает приказание приставить лестницы к стенам и посредством машин набросать туда множество зажженных факелов и копей. Стрелкам и пращникам назначено место, откуда издали должны они были метать пращи; одновременно со всех сторон произведено движение, чтобы ни одно отделение не могло подать помощи подвергнувшимся нападению. Притом таково было усердие введенного в дело войска, что не более как в продолжении третьей части дня стены очищены от защитников, сбиты запоры ворот, укрепления взяты приступом и все совершеннолетние перебиты; ни одного воина не потеряно, да и ранено весьма мало, а безоружная толпа продана с молотка: остальную добычу (вождь) уступил победителям. С таким же успехом действовали легат и префект; в один день взяли они три укрепления; и другие, частью от ужаса, частью по согласию жителей, попадали в нашу власть, так, что явилась уверенность напасть на Артаксату, столицу народа. И не ближайшим путем ведены легионы; они, если бы реку Аракс, омывающую стены города переходили по мосту, то были бы открыты для ударов неприятеля; а потому они перешли вдали и на более просторных бродах.
40. Тиридат, от стыда и из опасения, если не воспрепятствует осаде, обнаружить, что от него нет никакой помощи; а помешать нам, значило бы себя и конные войска поставить в неблагоприятные условия местности, решился наконец - показаться с войском и, назначив день, начать сражение, или притворным бегством снискать случай действовать предательски (из засады). А потому он вдруг напал на Римское войско не без ведома вождя нашего, устроившего войско одинаково и для похода, и для сражения. На правом фланге шел третий легион, на левом - шестой, а в середине отборные воины десятого легиона. Внутрь рядов приняты войсковые тяжести, а тыл прикрывали тысячу всадников; им приказано: "неприятелям, если они будут близко напирать, оказывать сопротивление, а если они обратятся в бегство, то не преследовать". По краям флангов пешие, стрелки и остальная конница. Левому флангу дано больше протяжения, с тем чтобы, если неприятель подойдет ближе, принять его одновременно и спереди и зайти с боку. С разных сторон подступал Тиридат, но не на полет стрелы; а то грозя, то как бы робея, не будет ли он как в состоянии расстроить наши ряды и справиться порознь. Но как нигде не обнаружено ни малейшей неосторожности и только десятник конный, смело вышедший вперед, пронзен стрелами и примером своим доказал другим необходимость повиновения, то Тиридат с приближением сумерек удалился.
41. Корбулон, расположась лагерем в этом месте, соображал - с легионами налегке не идти ли ночью к Артаксате и обложить ее осадою, полагая, что туда удалился Тиридат. А когда лазутчики принесли известие, что царь отправился в дальний путь, неизвестно к Медам или к Албанцам, он стал дожидаться рассвета. Вперед посланы легковооруженные воины обойти покамест стены и начать облежание издали. Но жители города добровольно отворили ворота и отдали себя и все свое Римлянам; это для них послужило спасением. Артаксата же зажжен, срыт и сравнен с землею, так как ни удержать его во власти нельзя было бессильного гарнизона по обширности стен; и не столько сил было у нас, чтобы можно был разделить и на достаточно крепкий гарнизон, и вместе продолжать войну. Оставить же город целым, но без охраны - не было никакой пользы и славы, что он взят был. Присоединяют чудо, как бы обнаружившее волю высших сил. Все извне, кроме над городскими строениями, облито было сиянием солнца, а все, что было внутри стен, было до того покрыто вдруг черным облаком, по которому сверкали частые молнии, что как бы все это враждебными богами было осуждено на гибель. За это Нерон приветствован титулом императора. Вследствие сенатского декрета совершены благодарственные молебствия; определены статуи, триумфальные ворота, бессменное консульство государю и чтобы в число праздничных внесены были дни, в какой совершилась победа, в какой получено о ней известие и в какой доложено, и еще кое-что в этом же роде до того вне всякой умеренности, что К. Кассий, относительно прочих почестей, высказав свое согласие, изложил: "если бы богам высказать признательность, соответственно благосклонности счастья, то и целого года не было бы достаточно на благодарственные молебствия; а потому необходимо отделить дни священные и деловые, так, чтобы, оказывая должное божествам, не остановить ход и дел человеческих".
42. Затем подвергся осуждению, не без позора для Сенеки, подсудимый, подвергавшийся различным случайностям и заслуживший ненависть многих. То был П. Суилий, во время господства Клавдия грозный и продажный; переменами времени (обстоятельств) не настолько униженный, на сколько хотели его недруги; да и он сам предпочитал лучше казаться опасным (могущим вредить), чем унижаться до мольбы о пощаде. Полагали, что именно с целью погубить его возобновлено определение сената и наказание по Цинциеву закону против тех, которые за деньги стали бы защищать дела на суде. Суилий, со своей стороны, не воздерживался от жалоб и попреков; от природы смелый; старость еще больше развязывала ему руки и он не щадил ругательств для Сенеки: враждебен он Сенека - приближенным Клавдия, при котором подвергся самой справедливой ссылке. Привыкнув к занятиям бесплодным и к тому, чтобы иметь дело с неопытными отроками, завидует он тем, которые живое и неиспорченное красноречие применили к защите граждан. Он, Суилий, был квестором (казначеем) Германика, а тот, Сенека - прелюбодеем его дома. Не нужно ли считать преступлением более тяжким - по добровольному согласию с просителем получить от него вознаграждение за честный труд, чем осквернять ложе женщин из семейства государя? Какою это мудростью, какими наставлениями философов, в течении четырех лет дружбы властителя приобрел он триста миллионов сестерций. В Риме устроена правильная охота за завещаниями и лицами одинокими. Италия и провинции истощены необъятными поборами. Скорее подвергнется он, Суилий, обвинению, опасности, всему самому худшему, чем старинное и дома приобретенное значение подчинит внезапному счастью!"
48. Разумеется не было недостатка в людях, которые это теми же словами, или даже еще более резкими передали Сенеке. Нашлись обвинители, которые донесли: "подвергли будто бы грабежу союзники, когда Суилий правил провинциею Азиею и присвоил общественные деньги". Затем так исхлопотали для этого следствия год, короче показалось - начать обвинения городские, свидетели которых на лицо. Они ставили в вину Суилию: "жестокость обвинения вынудила К. Помпония по неволе начать гражданскую войну; Юлия - дочь Друза и Сабина Помпея вынуждены умереть: Валерий Азиатик, Лузий Сатурнин, Корнелий Луп пали его жертвою; целые толпы всадников Римских осуждены и все, что жестокого ни сделал Клавдий, ставили в вину Суилию. Он защищался тем, что ничего из этого не брал он на себя по собственному побуждению, а повиновался государю, пока эту речь не остановил Цезарь, сказав, что он узнал достоверно из записок отца, что не было ни одного обвинения по его принуждению". Тут стал Суилий ссылаться на приказания Мессалины, и вообще защита стала слабеть. Почему не выбран кто-либо другой представить свой голос к услугам жестокосердой, бесстыдной? Нужно казнить исполнителей дел жестоких, так как они, воспользовавшись плодами преступлений, всю ненависть их взваливают на других. Вследствие этого отнята часть имущества (а сыну и внуку уступлена часть, а также изъято (от конфискации) все то, что получили по завещанию матери и бабки) и он отправлен в ссылку на Балеарские острова: ни среди опасности, ни после осуждения не пал духом и говорили, будто бы он переносил ссылку, живя в изобилии и роскоши. За сына его Нерулина, на которого напали обвинители из ненависти к отцу и уличая его во взятках, заступился государь, находя возмездие уже достаточным.
44. Около этого же времени Октавий Сагитта, народный трибун, до безумия влюбленный в Понтию, замужнюю женщину, огромными дарами склоняет он ее сначала к преступной связи, а потом оставить мужа, обещая жениться на ней и взаимно договорясь о брачном союзе. Но когда эта женщина сделалась свободною, стала медлить под разными предлогами, ссылаться на несогласие будто бы отца, найдя надежду на более богатого супруга, отказалась от своих обещаний. Октавий со своей стороны то жаловался, то грозил, ссылаясь на утраченную добрую славу, на истощение своих денежных средств; в её распоряжение отдавал он жизнь, как одно что ему еще осталось. Когда и это было отвергнуто с пренебрежением, домогается одной только ночи как утешения и, удовольствуясь ею, сумеет он удержать себя на будущее время. Назначена ночь. Понтия поручает обережение спальни служанке обо всем знавшей; а тот с одним отпущенником пришел, скрыв оружие под платьем. Тут, как обыкновенно бывает при любви и раздражении - брань, мольбы, упреки, удовлетворение; часть ночи посвящена наслаждению. Еще более воспламенясь ревностью, он пронзает мечом ничего не опасавшуюся; прибежавшую служанку отбросил раненную и убежал из спальни. На другой день открылось убийство; о совершителе его не было сомнения, так как улики были, что они оставались вдвоем. Но отпущенник высказал: "его это преступление, мстил он за оскорбление своего господина". Подействовало на некоторых величие примера, пока служанка, оправясь от раны, открыла истину. Потребованный перед консулов со стороны умерщвленной, после того как оставил трибунство, приговором сената осужден по закону об убийцах, действовавших предательски.
45. Не менее замечательный, в этом же году случившийся пример женского бесстыдства послужил началом великих общественных бедствий. В Римском обществе была Сабина Поппеа, родившаяся от отца Т. Оллия, но имя приняла она деда с материнской стороны, славной памяти Поппеа Сабина, бывшего консула, блиставшего честью триумфа; и Оллию, прежде чем он добился каких-либо почестей, приязнь Сеяна обратилась в гибель. У этой женщины было все остальное, кроме честного образа мыслей. Мать её, далеко опередившая красотою всех современных ей женщин, передала вместе и славу и красоту. Средства соответствовали знатности рода; ласково она говорила и сама была не глупа; по наружности скромная, на деле развратная. Редко показывалась всенародно, да и то закрыв часть лица, или чтобы не дать на себя насмотреться вдоволь, или потому, что так находила приличнее. Добрую славу свою никогда не щадила, не полагая различия между мужьями и любовниками; и при этом слушалась она не чувств своих или другого; но где бы ни представлялась в виду польза, туда обращала и свои желания. Таким образом ее, когда она находилась в супружестве с Руфием Криспином, всадником Римским, от которого родила сына, прельстил Оттон молодостью и роскошью и тем, что его считали в величайшей милости Нерона. Без замедления за любовною связью последовал брак.
46. Оттон, или довольно неосторожный в любви, хвалил перед государем красоту и изящество манер жены. Может быть, чтобы воспламенить его и в случае обладания одною и тою же женщиною, скрепить этим свое влияние и силу. Нередко слышали, что он, вставая с пиршества Цезаря, говорил: "идет он к жене, в которой соединены благородство, красота, все его только можно желать для полного наслаждения счастьем". За такими и в этом роде подстреканиями, в нерешительности прошло немного времени. Получив доступ, Поппея сначала вошла в силу лестью и хитростью; она притворилась, будто прельщенная красотою Нерона, не может совладеть со страстью. Вслед затем, когда государь разгорелся любовью, ударилась в гордость, не соглашалась оставаться на одну или две ночи, говоря: что она за мужем, не может разорвать брачного союза, будучи привязана к Оттону образом жизни, в котором никто с ним не сравняется. И в душе, и в обращении он величав; она видит в нем человека достойного стать на высшую степень счастья. А Нерон, имея любовницею - служанку, привычкою связанный с Акте, от сожительства с рабою, не заимствовал ничего кроме низкого и презренного. Оттон сначала устранен от прежней короткости (обращения с государем), потом от возможности его видеть и быть у него в свите. Наконец для того, чтобы в Риме не мог он быть соперником, сделан начальником над провинциею Лузитаниею. Тут он прожил до самой междоусобной войны и не так как прежде с худою славою, но честно и скромно, домогаясь больше всего спокойствия и умеренно пользуясь властью.
47. До сих пор Нерон старался прикрывать свои позорные действия и преступления. В особенности имел он подозрение против Корнелия Суллы, самый беспечный характер его принимая в другую сторону и перетолковывая его хитростью и притворством. Опасением этим воспользовался Грант, из отпущенников Цезаря, хорошо знавший что делается в домах государей, еще служа старику Тиберию и придумал такую ложь. Мульвийский мост славился в то время ночными шалостями и бесчинствами всякого рода. Похаживал туда и Нерон, чтобы свободнее вне города распутничать. Ему отпущенник передает вымышленное: "на обратном ему пути на Фламинийской улице устроена была ему, Нерону, засада, которой он избег, случайно удалясь в Саллюстиевы сады другою дорогою; виновник этого коварства Сулла". И действительно случилось, когда возвращались служители государя, что некоторые из юношеской шалости - что тогда часто делалось - нападением на них для виду хотели их только попугать. Да и при этом не был узнан ни один из рабов или клиентов Суллы. Да притом его полное равнодушие ко всему и природная неспособность к чему-либо смелому, совершенно отвергали основательность обвинения; но во всяком случае он - Сулла, как будто уличенный, получил приказание, оставить отечество и не выходить из-за стен города Массилии.
48. При тех же консулах выслушаны посольства Путеолан; разные депутации прислали к сенату управление города и чернь. Первая жаловалась на насильственные действия большинства, а вторая на насилия должностных лиц и безмерное корыстолюбие главнейших. И так как возмущение, дошедшее до бросания камнями и угроз поджогом, могло перейти в резню оружием, то избран К. Кассий, чтобы помочь этому делу. Так как жителям была невыносима его строгость, то, по просьбе его самого, к братьям Скрибониям, перенесена эта забота и им дана преторианская когорта; её грозою и казнью немногих восстановлено между горожанами согласие.
49. Не стал бы я упоминать об общеизвестном сенатском декрете, коим дозволялось: "городу Сиракузам выйти за число гладиаторов, какое им было дозволено держать для игр", если бы не стал говорить против него Пет Тразея и не дал бы тем повода своим завистникам осуждать его мнение: "зачем он, если полагает, что дело общественное нуждается в свободном выражении мысли сенаторами, в таком пустом вопросе прилагает свою деятельность?" Почему не подает он положительного или отрицательного мнения о войне, мире, податях, законах и других предметах, которыми держится Римское дело. Сенаторы, получив право высказывать свои мнения, могут излагать их о чем бы ни захотели и требовать о том доклада. Одно ли только то заслуживает исправления как бы в Сиракузах зрелища не приняли незаконно огромного размера? Остальные же по всем частям Империи идет так отлично как будто бы управляет всем не Нерон, а Тразея. Если дела важные пропускаются с притворством, то не лучше ли и в пустых воздержаться? Против этого Тразея, на просьбы друзей объяснить им побуждения, отвечал: "не без знания настоящего положения дел позволяет он себе поправлять и такие сенатские определения, но действует он так для чести сенаторов, чтобы показать, что не уклонятся они от заботы и о важных делах, со вниманием занимаясь и самыми пустыми".
50. В этом же году, вследствие часто высказанных желаний народа, уличавшего откупщиков государственных доходов в неумеренности, колебался было Нерон: "не оставить ли все сборы и оказать тем великолепнейший дар роду смертных". Его порыв, осыпав предварительно большими похвалами величие духа, сдержали сенаторы; они внушали, что последует общее расстройство государства, если уменьшатся доходы, которыми поддерживается общественное дело; за отменою таможенных пошлин, станут домогаться отмены податей. Большинство товариществ для сборов установлено консулами и трибунами народными во время полной еще вольности народа Римского; а за тем и остальное так предусмотрено, чтобы существовало правильное отношение между необходимостью поборов и расчетом издержек. Конечно нужно умерить жадность откупщиков и пусть они то, что в течение стольких лет было переносимо без жалоб, небывалыми притеснениями не обращают в ненависть себе.
51. Вследствие этого обнародовал государь: "условия, хотя бы и от государства, но до того времени остававшиеся в безгласности, изложить все письменно; на возобновление прошений, оставленных без движения, срок только годовой. В Риме претор, а по провинциям те должностные лица, которые там за консулов и преторов должны оказывать правосудие против откупщиков не в очередь. Воины свободны от всяких платежей кроме если займутся торговыми делами". И многое другое, все вполне справедливое; но короткое время все это соблюдалось, а потом осталось бесплодным. Остается, впрочем, отмена сороковой и пятидесятой долей и других поборов под этими названиями, придуманных откупщиками. Ограничено требование хлеба у провинций лежащих за морем, и постановлено: "суда не приписывать к окладам купцов и не платить за них пошлины".
52. Обвиненных из провинции Африки, имевших там власть проконсульскую, Сульпиция Камерина и Помпония Сильвана оправдал Цезарь: Камерина от частных лиц и немногих, уличавших его более в жестокости, чем во взятии денег. Сильвана обступило большое количество обвинителей; они требовали времени для вызова свидетелей. Обвиненный просил, чтобы ему защищаться тотчас же (на месте). Пересилил своим богатством при одиночестве и старости и пережил тех, которые ухаживая за ним, освободили его от преследования.
53. До этого времени в Германии дела были спокойны, умом вождей; видя что отличия триумфа сделались столь обыкновенными большей чести надеялись от того, если поддержат мир. Павллин Помпей и Л. Ветус в то время начальствовали войском. А чтобы воинов не держать в праздности, первый привел к концу насыпь начатую за 63 года перед тем Друзом для сдержания вод Рейна. Ветус готовился соединить Мозель и Арар, проведя между ними канал с тем, чтобы войска, подвозимые морем, а потом Роною и Араром - могли спускаться по каналу, потом рекою Мозелем в Рейн, а за тем в Океан и таким образом с устранением затруднений переезда, доступны бы сделались разом плаванию берега западные и северные. Позавидовал атому предприятию Элий Грацилис, легат Бельгики. Стращал он Ветера: "не вводил бы он легионы в чужую провинцию, как бы заискивая расположение Галлий; внушит он тем опасения Императору - а это по большей части сдерживало порывы к честному".
54. Впрочем, при постоянном бездействии войск, распространился слух, будто у легатов отнято право вести их против неприятеля. Вследствие этого Фризии - молодых людей по лесам и болотам, а тех, что по летам уже неспособны были к военной службе по озерам придвинули к берегу и засеяли никем не занятые поля, отведенные для пользования воинов. Все это делалось стараниями Веррита и Малорига, правивших этим народом насколько Германцы доступны управлению. Уже они устроили дома, посеяли землю и обращались с нею как бы со своим наследственным достоянием. Тут Дубий Авит, приняв от Павллина провинцию, грозил силою Римлян, если Фризии не удалятся на прежние места жительства, или не исходатайствуют себе у Цезаря новых - и тем заставил он Веррита и Малорига - приняться за мольбы. Отправились в Рим и там пока дожидались Нерона, внимание которого было обращено на другие заботы, в числе прочего, что показывалось дикарям, введены в театр Помпея, чтобы могли видеть несметное стечение народа. Тут от нечего делать (по их невежеству не забавляли их игры), расспрашивали - кто сидит на отделенных местах, где всадники, где сенаторы, заметили на скамьях сенаторов несколько лиц в чужестранной одежде. Они спросили: кто это такие? - и услыхав: "почесть эта оказана послам тех народов, которые превзошли других доблестью и дружбою к Римлянам". - "Нет людей, которые превосходили бы Германцев силою оружия или верностью!" - воскликнули они, пошли и сели между сенаторов. Видевшие приняли это благосклонно, как бы за порыв старинного и благонамеренного усердия. - Нерон обоих наградил гражданством Римским, а Фризиям велел удалиться с занятых было ими полей. Так как они ослушались, то вдруг напущена на них вспомогательная конница, вынудившая их (оставить поля), а оказавшие более упорное сопротивление, частью взяты в плен, частью побиты.
55. Те же поля заняли Ансибарии, народ посильнее (Фризиев) не только численностью, но и состраданием других соседних народов: изгнанные Хавками, не имея где поселиться они молили только о безопасном изгнании. Начальствовал у них знаменитый у тех народов и вместе нам верный, по имени Боиокал. Он говорил, что "во время возмущения Херусков он заключен в оковы, по приказанию Арминия, а потом служил в наших войсках под предводительством Тиберия и Германика. К пятидесятилетнему повиновению присоединяет и то, что народ свой отдает под вашу власть. Какое пространство земель лежит впусте и только кой-когда перегоняют туда стада рогатого скота крупного и мелкого, принадлежащие воинам. Пусть сберегут и их уже не с почетом людей, а приняв вместе со стадами; пусть только не предпочитают пустыни и безлюдья дружественному народу. Некогда поля эти были Хамавов, за тем Тубантов, а после них Узипиев. Небо предоставлено богам, а земли роду смертных и какие из них лежат впусте, те составляют общее достояние". Озираясь потом на солнце и призывая прочие светила, как бы лицом к лицу спрашивал: "предпочитают ли они взирать на пустынную землю. Пусть лучше наведут море на похитителей земель!" Тронутый этим Авит отвечал: "необходимо сносить власть тех, что лучше. И богам, к заступничеству коих они прибегают, угодно было, чтобы у Римлян было распоряжение - что дать, а что отнять, и они не допускают других судей, кроме самих себя". Таков был всенародный ответ Авита Анеибарам, а сам отдельно Боиовалу: "в память дружбы даст земли". Но тот пренебрег этим как ценою измены и прибавил: "нет у нас земель, на которых жить, но где умереть недостатка не будет!" Таким образом обе стороны разошлись в неприязненном расположении духа. Ансибарии звали товарищами на войну Бруктеров, Тенктеров и другие еще более отдаленные народы. Авит написал в Куртилию Манции, легату верхнего войска, чтобы он, перейдя Рейн, показался в тылу у неприятеля, а сам ввел легионы в землю Тенктеров, угрожая окончательным разорением, если они не разобщат своего дела с делом Ансибариев. Вследствие этого те отказались; такое же опасение подействовало на Бруктеров и прочих, которые взяли было под свою защиту чужую опасность и народ Ансибаров один удалился назад к Узипиям и Тубантам; будучи изгнаны из их земель, направились к Каттам, потом к Херускам, долго блуждали, то гостеприимно принятые, то бедствуя, то явно враждуя, истреблены на чужой земле неприятелем - молодежь вся сколько её было, а неспособные носить оружие разделены как добыча. Этим же летом происходило большое сражение между Гермундуров и Каттов; и те и другие силою присваивали реку пограничную и обильную природною солью. Кроме страсти разбирать все оружием, врожденное суеверие действовало тут: "в особенности эти места ближе к небу и мольбы смертных богами ниоткуда скорее не могут быть услышаны. Оттого-то, по милости высших сил, в той реке и в тех лесах родится соль не так, как у других народов, оставленная волнами моря, когда высохнет вода, но будучи вылита на горящий костер из деревьев, скипается (соль) от взаимного действия враждебных между собою стихий - огня и воды". Но война, будучи счастлива для Гермундуров, Каттам обратилась в гибель, так как победители обрекли неприятельское войско Марсу и Меркурию, а поэтому обету кони, люди все живое предается избиению. И самые угрозы неприятелей обратили на них же. А народ Югонов, союзный нам, подвергся неожиданному несчастью. Огонь, показавшись из земли, в разных местах пожирал дома, посеянные поля, целые деревни и стремился на самые стены недавно воздвигнутого поселения. Ничем нельзя было его потушить: ни падающий дождь, ни речная вода, и вообще никакая жидкость не гасили его. Наконец при отсутствии средства против такого бедствия и им раздраженные, некоторые поселяне издали бросали камни, потом, когда пламя стало стихать, подойдя ближе, хлопали палками и другими бичами, как имели обыкновение пугать диких зверей; наконец одежды, с тела снятые, бросают и чем что больше осквернено и загажено было, то будто бы сильнее подавляло пламя.
58. В этом же году Руминальское дерево на Комиции (место, где происходили выборы), которое за восемьсот лет перед тем прикрывало детство Рема и Ромула, сделавшееся гораздо меньше, так как сучья посохли и самый ствол начал было засыхать, что и сочтено было за чудесное влияние, пока оно не зазеленело новыми побегами.
(29) Содержание: Гл. 1. Нерон задумывает убийство матери, побуждаемый Поппеею. - 2. Агриппина покушается на кровосмешение или нескорее ли Нерон? - 3. Об убийстве матери рассуждает Нерон. Аницета план. - 4. Агриппины пиршество с Нероном, скрывавшим преступление. - 5. Она должна была погибнуть в волнах моря и с трудом спасается. - Ацеррония убита веслами. - 6. Агриппина скрытничает. - 7. Нерон в испуге, советуется с Бурром и Сенекою. Аницет берется за убийство Агриппины и 8. совершает его. - 9. Бедные похороны Агриппины. - 10. Нерон удрученный совестью, ободрен лестью. - 11. В письме к Сенату обвиняет мать и после смерти. - 12. Гнусная лесть Сената. Тразея Пет обнаруживает достоинство человека. Нерон берет на себя личину милосердия. - 13. В Рим входит озабоченный; испытав лесть, бросается во всякого рода излишества. - 14. Игрок на цитре, наездник он и знатные лица побуждает к таким же порочным занятиям. - 15. Юношества праздник. Нерон на сцене; делает перепись всадников римских, называемые Августовыми. - 16. Сочиняет стихи, насмехается над философами. - 17. Побоище между Нуцеринами и Помпеянами по случаю гладиаторского зрелища. - 18. Осуждение Блеза. Оправдание Страбона - 19. Смерть Домиция Афра, М. Сервилия. - 20. Пятилетние игры в Риме. Различные об играх толки, их порицают. - 21. Оправдывают и хвалят. Нерон победителем в красноречии. - 22. Встревоженный чудесными явлениями Рубеллия Плавта отправляет в ссылку. - 23. Корбулон наказывает грабительство Мардов. - 24. Избегает убийцы, берет Тиграноцерту. - 25. Гирканов принимает в союз; - 26. Тиридата устраняет от Армении и передает ее Тиграну; делается начальником над Сириею. - 27. Поселения (колонии) в Путеолах, Таренте, Антие. - 28. Выборы преторские; осуждение Вибия. - 29. Поражение в Британнии. Светоний нападает на Мону. - 30. Усмиряет жителей. - 31. Ицены под предводительством вождя Боадицеи и Тринобанты возобновляют войну. - 32. Берут силою Камилодун; Петилия Цериалиса с девятым легионом обращают в бегство. - 33. Оставленный Светонием Лондиний и Веруламий предают грабежу, граждан и союзников Римских избивают. - 34-37. Дерзости Боадицеи усмиряет Светоний. Она кончает жизнь ядом. Пений Постум пронзает себя мечем. - 38. Классициан, имея раздор со Светонием, приводит дело в замешательство. - 39. Отправленный туда Поликлет делается посмешищем неприятеля. Светонию преемником дается Петроний Турпилиан. - 40 и 41. Осужденные за ложное духовное завещание. - 42. Педаний Секунд, начальник (префект) города убит рабами. - 43 и 44. Против них хочет действовать законом К. Кассий. - 45. Успевает в том несмотря на противоречие других. Нерон делает выговор народу, воспротивившемуся казни. - 46. Тарквиний Приск осужден, произведён по Галлиям ценз. - 47. Смерть и похвала Меммия Регула. - 48. На Антистия последовал донос в оскорблении величества - 49. Защищает его Тразея. - 50. Фабриций Всиенто, обличенный в клевете, изгнан из Италии. - 51. Смерть Бурра, похвальное ему слово, преемники Руф и Тигеллин. - 52-54. Обвинения готовится опровергнуть Сенека перед Цезарем и просит пропуска, а тот - 5 5 и 56. отвечает хитро. - 57-59. Руфу вредит Тигеллин, Плавту и Сулле ставит в положение опасное и их губит. - 60. Нерон, женясь на Поппее, удаляет Октавию; потом ее призывает опять - 61. к радости народа. Поппее, впрочем, вскоре после того возвращены почести, её коварство. - 62-64. Злодейством Аницета Октавия отправлена в ссылку и умерщвлена в Пандетарии. Несчастные времена. - 65. Отпущенников Дорифора и Палланта ядом уничтожает Нерон. Сенека обвинён - 66. Пизон злоумышляет против Нерона.
Все это делалось в течение почта четырех лет, в консульства: К. Випстана и К., Фонтея Капитона, Имп. Нерона четвертый раз, В. Косса Корнелия Лентула, К. Цезония Пета, К. Петрония Турпилиана, П. Мария Цельза, Л. Азиния Галла Консулов.
1. В консульство Кая Винсания и Фонтея, давно задуманный преступный умысел Нерон не стал дальше откладывать; давность владения прибавляла смелости, и со дня на день все сильнее влюблялся он в Поппею; а та, не надеясь добиться, пока жива Агриппина, чтобы Нерон развелся с Октавиею и женился на ней, часто взводила на нее обвинения, а иногда и в шутках винила государя, называла его: "мальчиком, который вполне завися от чужих приказаний, уже не во власти только, но и в самой свободе имеет нужду. Зачем он отлагает брак свой с нею? Не нравится ему может быть её наружность и ряд предков увенчанных триумфом? Или неплодородие ли и искренность чувства? Опасается он, как бы, хоть жена, не раскрыла обиды сенаторов, раздражение народа против надменности и корыстолюбия его матери. Если Агриппина может сносить только невестку неприязненную сыну, то пусть она будет возвращена браку с Оттоном. Удалится она в какой-нибудь уголок земли, где лучше будет слушать порицания на императора, чем быть свидетельницею всего и делить с ним опасности". Никто не возражал на эти и им подобные речи, глубоко действовавшие вследствие слез и уловок женщины развратной; все желали сломить власть матери, но никто не полагал, чтобы ненависть сына могла простираться до убийства.
2. Клувий рассказывает, что "Агриппина в порыве желания "удержать власть дошла до того, что среди дня, в то время "когда Нерон был разгорячен вином и пиршеством, предлагала себя ему пьяному много раз разукрасясь, готовая на кровосмешение. Уже ближайшие замечали поцелуи и другие ласки предвестники преступления, когда Сенека искал помощи против женских обольщений в женщине же. Впущена (к Нерону) отпущенница Акте; она встревоженная и собственною опасностью и позором Нерона, объявила ему, что уже гласно толкуют о кровосмесительной связи вследствие похвальбы матери, и воины не снесут власти преступного государя". Фабий Рустик говорит: "будто не Агриппине, а Нерону хотелось этого, но помешала хитрость той же отпущенницы. Но то же, что Клувий, передали и прочие писатели, да и самая молва была в таком же смысле: мало ли по малу созрела в голове Агриппины мысль о таком неслыханном преступлении, или весьма вероятным показалась мысль о новом распутстве со стороны той, кто еще в летах отрочества дозволила себе иметь связь с Лепидом в надежде верховной власти, вследствие таких же побуждений отдалась в полное распоряжение Палланта и на всякое преступление приобретя опытность замужеством с дядею.
3. Вследствие этого Нерон стал избегать свиданий с нею наедине; когда она удалялась в сады, или Тускулан, или на Антиатское поле, хвалил: что она ищет спокойствия. Наконец, считая ее для себя преопасною, решился предать смерти. Об этом он советовался - ядом ли, мечом ли, или другим каким насильственным средством. Сначала избран был яд; но если дать во время пиршества у государя, то отнести этого к случайности невозможно было; подобный был уже конец Британника. Казалось трудным ввести в искушение служителей женщины, опытностью в преступлениях принявшей меры против всякого коварства; она сама заблаговременно принимая средства предохранила тело. Убийство мечом как скрыть, никто не мог придумать и опасался Нерон как бы кто, будучи и избран для такого преступления, не пренебрег приказанием. Предложил выдумку вольноотпущенник Аницет, начальник флота у Мизена и воспитатель детства Нерона, ненавистный Агриппине и ей плативший взаимною ненавистью. Он внушает, что: "можно устроить судно, которого часть среди моря отпадет намеренно и она погибнет ничего не зная. Ничто так как море не подлежит случайности и если Агриппина погибнет в кораблекрушении, то кто же будет настолько несправедлив - приписать злодейскому умыслу погрешения ветров и волн? А государь определит ей уже мертвой храм, жертвенники и прочие доказательства любви". Понравилась выдумка и прилаживалось оно к обстоятельствам времени, так как Нерон праздничные дни Квинкватров (пятидневный праздник в честь Минервы) проводил в Баиях. Он вызывает туда мать, не раз повторяя: "нужно переносить и раздражительность родителей и успокаивать их состояние духа". Этим он хотел распространить слух о примирении, чтобы ему вняла Агриппина со свойственною женщинам доверчивостью ко всему, что их радует. Когда Агриппина приехала, Нерон встретил ее на берегу (она прибыла из Антия), принял ее в объятия и повел в Баулы. Так называлась вилла, находившаяся между Мизенсвим мысом и Байнским озером на заливе моря. Стоял тут корабль изукрашенный более других, как будто бы и этим хотел он оказать почесть матери; она имела обыкновение совершать плавание на военном судне и с казенными гребцами. Тут приглашена она была к ужину с целью, чтобы подошла ночь, как время более удобное для скрытия преступления. Довольно верно известие, что нашелся предатель и Агриппина, слыша о злом умысле, но может быть считая еще этот слух сомнительным, прибыла в Байи, несомая на кресле. Тут ласки рассеяли опасения; ласково принятая, она посажена была на месте выше самого Нерона. В продолжительных разговорах, где Нерон, то с юношескою короткостью, то как бы более сдержанный и серьезный, делился он с матерью мыслями о важных делах, долго протянулось пиршество. Когда уходила Агриппина Нерон ее провожал, не сводил он с неё глаз и крепче прижимал к себе или для того, чтобы совершеннее было притворство или вид в последний раз матери, осужденной на погибель, действовал и на чувства Нерона, как они необузданы ни были.
5. Боги ниспослали ночь, светившуюся звездами и совершенно тихую; море не волновалось, как бы для того, чтобы яснее обличить преступление. И не далеко выступил вперед корабль; из числа приближенных Агриппины провожали ее двое; из них· Креперей Галл стоял недалеко от руля, а Ацеррония, склонясь у ног лежавшей Агриппины, с веселием припоминала: "раскаяние сына и полное его примирение с матерью". Вдруг по данному знаку упали в этом месте навесы, отягченные большим количеством свинца; задавлен Креперей и тут же испустил дух. Агриппина и Ацеррония нашли себе защиту в выдававшихся стенках кровати, которые может быть были крепче и не уступили тяжести. Разрушение судна не последовало; все были смущены, а как большинство не знало, то это самое служило помехою и знавшим. Вздумалось наконец гребцам - наклонить судно на один бок и так его потопить. Но они и не вдруг стали единодушно действовать при таком внезапном решении, а некоторые· сопротивляясь и, усиливаясь в противоположную сторону, сделали то, что падение в море совершалось исподволь. Неосторожной Ацеррония крича, что она Агриппина и чтобы подали помощь матери государя, палками, веслами и всем, что только из оружия под руку попалось на корабле добита. Агриппина молчала и вследствие того менее узнанная, получила только одну рану в плечо. Вплыв, а потом на одном из подплывших челноков, она въехала в Лукринское озеро и отнесена в свою виллу. Тут-то она сообразила, что именно за тем она обманчивым письмом приглашена и осыпана особенными почестями и что подле берега корабль ни ветром не гонимый, ни на камни не наброшенный, разрушился в верхней части, как будто строение на твердой земле. Заметила она и обстоятельства убийства Ацерронии, видела и свою собственную рану. Единственное средство против коварного злоумышления, если сделает вид будто не понимает. Послала отпущенника Агерина - известить сына: и по милости богов и его счастьем избежала она великой опасности: просит, чтобы он, как ни приведен в ужас опасностью матери, отложил бы старание ее видеть; ей в настоящем нужнее всего спокойствие. Между тем, притворясь, что она вполне верит в собственную безопасность, она прикладывает лекарства к ране и заботится о восстановлении здоровья. Приказывает - и только в одном этом не притворяется - разыскать завещание Ацерронии и опечатать имущество.
7. Нерону, дожидавшемуся вестников о совершении злодейства, доносят; "спаслась (Агриппина) получив легкую рану и до того очевидна была её опасность, что о виновнике она не может иметь ни малейшего сомнения". Тут, вне себя от страха, он объявлял: "вот сейчас явится она, готовая на отмщение - вооружит ли рабов, возмутит ли воинов, бросится ли к сенату и народу, ставя ему в вину кораблекрушение, рану и убитых приближенных. А против этого в чем ему защита? Разве что может быть придумают Бурр и Сенека". Немедленно он их призвал, неизвестно знавших ли предварительно обо всем, а потому долгое и с той и с другой стороны молчание, как бы не отсоветовать без успеха или, по их убеждению, в такое пришло положение дело, что если Агриппина не будет предупреждена, необходимо погибнуть Нерону. На этот раз Сенека поспел скорее, взглянул на Бурра и спросил: "нужно ли приказать воинам совершить убийство"? А тот ответил: "преторианцы привязаны ко всему дому Цезарей и, храня воспоминание о Германике, не дерзнут ничего жестокого против его потомства; а пусть Аницет довершит обещанное". Тот, нисколько не медля, домогается совершить верх злодейства. На его слова Нерон высказывает: "в этот день дана ему верховная власть" и виновник этого дара - отпущенник пусть идет поспешнее и ведет с собою наиболее готовых исполнить приказания. А сам, услыхав, что пришел вестником от Агриппины посланный ею Агерин, устраивает со своей стороны сцену злодейства. Пока тот излагает, что ему поручено было, он бросает меч между ног его. Затем как бы захваченного с поличным приказывает "заключить в оковы для того, чтобы пустить в ход выдумку что мать покушалась погубить государя и от стыда что обличено злодейство, добровольно сама себе причинила смерть".
8. Между тем разнесся слух об опасности, в какой находилась Агриппина - все полагали, что это дело случая - сбежались к берегу: одни всходили на выдавшиеся в море скалы, другие на находившиеся вблизи лодки, некоторые входили в море насколько дозволяло тело. Весь берег наполнился голосами сострадания, обетами, криками спрашивавших и дававших ответы наугад. Нахлынуло огромное стечение народа с факелами и когда узнали, что Агриппина невредима, готовились было идти ее поздравить, но вид вооруженного и грозного строя заставил их разбежаться в разные стороны. Аницет окружил виллу вооруженным отрядом, выломав дверь, схватил попавшихся на встречу рабов, пока не достиг дверей спальни. При ней находились немногие, а прочие приведены были в ужас грозно ворвавшимися воинами. В спальне находился слабый свет и одна из служанок. Агриппина тревожилась все более и более, что от сына нет никого, ни даже Агерина. Притом совершенно изменился вид берега - везде было пусто, раздавались какие-то внезапные звуки; все предвещало крайнее и неминуемое зло. Уходила от неё и служанка: "и ты также меня покидаешь? сказав, увидала Аницета, сопровождаемого триерархом, Геркулеем и Олоаритом сотником флотским. Она им сказала: если он пришел проведать ее, то пусть отнесет весть, что она оправилась; если же - совершить злодеяние, то нисколько она не верит относительно сына; он не мог дать приказания на убийство матери". Обступили постель убийцы, и первый триерарх ударил Агриппину палкою по голове. Когда сотник извлек меч, чтобы довершить убийство, выставив вперед живот: "бей в него" воскликнула и пала под множеством ран. Все эти подробности историки передают согласно. Но - видел ли Нерон мать бездыханную, при чем похвалил будто бы формы её тела - есть которые передают, а другие отрицают. Сожжена в эту же ночь на ложе, служившем при пиршествах и похороны её были очень бедны. И пока правил Нерон, не была засыпана землею и не было у нее могилы; а потом, заботою её домашних, устроили ей небольшой могильный холм подле Мизенской дороги и виллы Цезаря Диктатора, с которой, как стоящей на самом возвышенном месте, открывается вид на расстилающиеся внизу морские заливы. Когда зажгли востер, отпущенник её прозываемый Мнестер, сам себя пронзил мечом, неизвестно из привязанности к госпоже, или из опасения гибели. В таком своем конце за много лет раньше убеждена была. Агриппина и пренебрегла этим. Когда она советовалась о Нероне, халдеи дали ответ: "он будет властвовать и убьет мать". - А она отвечала: "пусть убьет, лишь бы властвовал".
10. Но Цезарь понял всю громадность злодейства, только совершив его; всю остальную ночь то упрямо молчал, то нередко вставал в страхе, сам не зная, что делать; наступления дня ждал он словно, как бы он грозил ему гибелью. Но его - и тут виновником был Бурр - сначала ободрила, разуверив его опасения, лесть сотников и трибунов, явившихся прикоснуться к его руке и поздравить "что он избег неожиданной опасности и злодейства матери". Затем приближенные бросились в храмы и, по поданному примеру, ближайшие города Кампании изъявляли свою радость жертвоприношениями и посольствами. А сам Нерон, дав своему притворству другое направление, казался печальным; собственное спасение казалось ему, как бы ненавистным и проливал он слезы о смерти родительницы. Но как местность не так быстро изменяется, как выражение лиц человеческих; и постоянно перед глазами Нерона был суровый вид этого моря и его берегов, находились люди, которые верили - что слышится будто бы на близ лежащих высоких холмах звук трубы, а на могиле матери плачь; - удалился в Неаполь, написав к сенату письмо, сущность которого была: "найден с мечом для совершения убийства Агерин из самих близких Агриппине отпущенников и она сама себя казнила от сознания задуманного преступления". Присоединил и обвинения придуманные гораздо раньше: "надеялась соучастия в верховной власти, присяги преторианских когорт на верность женщине и такого же позора сената и народа; а когда её надежды на это оказались тщетными, то, сделавшись враждебною воинам, сенаторам и простому народу, стала отсоветовать раздачи денежные и хлебом и устраивать опасности людям именитым. Сколько труда стоило ему, чтобы она не ворвалась в здание сената, не давала ответов чужестранным народам". Косвенными нападками на времена Клавдиевы, все что было дурного в том правлении (Нерон приписал матери, излагая что она погибла к общественному счастью. Рассказывал он и кораблекрушение, а случайным его счесть мог ли найтись столь тупоумный? Или можно ли было поверить, чтобы женщина, только что избегшая кораблекрушения, послала с орудием одного - сокрушить когорты и флоты Императора? А потому в худой славе был уже не Нерон, зверство которого было выше всякого осуждения, а Сенека за то, что он такое признание дерзнул изложить на письме.
12. Но с удивительным усердием знатных лиц определены: "молебствия во всех капищах, в праздник Минервы, в который открылся коварный умысел, совершать ежегодные игры; в здании сената поставить изображение Минервы из золота и подле него портрет государя; день рождения Агриппины считать, в числе неблагополучных". Тразеа Пет, имевший обыкновение прежние выражения лести проходить молчанием или кратким одобрением вышел тут из сената; условив для себя тем опасность, для прочих не положил начала вольности. Замешались тут и чудесные явления частые и бесплодные: женщина родила ужа, а другая в минуту совокупления с мужем убита молниею; солнце вдруг померкло и поражены молниею четырнадцать частей города. Но все это случилось до того без промышления (заботы) богов, что в течение еще многих лет и после того Нерон продолжал править и злодействовать. Впрочем, чтобы вызвать больше неудовольствия к памяти матери и показать что без неё увеличилось его милосердие, возвратил на родину изгнанных некогда Агриппиною знатных женщин: Юнию и Кальпурнию, бывших префектами Валерия Капитона и Лициния Габола. Дозволил даже перенести из ссылки прах Лоллии Павлины и воздвигнуть ей надгробный памятник; освободил от наказания незадолго перед тем им самим сосланных - Итурия и Кальвизия. А Силана умерла по возвращении в Тарент из отдаленной ссылки, вследствие уже падавшего значения Агриппины, жертвою нерасположения которой она сделалась, а может быть и сама Агриппина в отношении к ней смягчилась.
13. Медлил Нерон в городах Кампании в тоскливом сомнении "каким образом войти ему в город; встретит ли он раболепство в сенате, усердие в народе?" Но тут люди что ни есть хуже - а ими ни один другой двор не мог похвалиться в таком изобилии, стали его уверять: "ненавистно имя Агриппины и смерть её увеличила расположение народа: пусть идет бесстрашно и лично убедится в почтении к нему". Вместе с тем они ходатайствуют, чтобы им идти вперед. Нашли более готовности чем сколько обещали. Трибы вышли на встречу; сенат в праздничной одежде: ряды жен и детей, расположенные по полу и возрастам; устроены по той дороге, где следовало ему идти, подмостки для зрителей, так как это делается, когда смотрят триумфальные шествия. Вследствие этого надменный победитель, торжествуя над общим порабощением, вошел в Капитолий и там принес благодарность (богам) а сам пустился во все прихоти разврата, а полное развитие которых - задерживаемо было уважение к матери.
14. Давно уже имел Нерон привычку управлять сам лошадьми при бегах четверками; и не менее позорное занятие - во время ужина играть на гитаре, как то бывает на сценических представлениях. При этом он припоминал, что тоже делали цари и древние вожди; это занятие прославлено похвалами прорицателей и посвящено чести богов. Так пение посвящено Аполлону и с таким украшением изображается не только в городах Греции, но и в Римских храмах божество главное, презирающее в будущее. Да и удержать Нерона нельзя уже было. Сенека и Бурр заблагорассудили - как бы он не взял упорством то и другое, допустить одно. В Ватиканской долине огорожено место, где бы Нерон управлял конями, не быв зрелищем для всех без различия. Но вскоре даже стали приглашать народ Римский, а тот превозносить похвалами, так как народ вообще жаждет наслаждений и радуется, если государь имеет к тому же склонность. Впрочем, гласность позора не принесла за собою пресыщения как того ожидали, а подстрекнула на дальнейшее. С целью устранить позор, если осквернит он им как можно большее число, Нерон вывел на сцену потомков знатных родов, вследствие бедности сделавшихся продажными: их уже умерших не стану называть по именам, считая нужным сделать эту уступку чести их предков. Стыд вместе падает и на того, кто предпочел давать деньги за проетупки, чем отвлечь от них. Известных всадников Римских обещать соучастие в зрелищах на арене заставил огромными дарами; нельзя не принять в соображение, что денежная награда от того, кто имеет власть и приказать, приносит в себе силу необходимости.
15. А чтобы покамест не срамиться участием в публичном театре, установил игры, под названием юношеских; в них записывались кто ни попало: ни знатность рода, ни лета, ни уже полученные на службе почести не служили препятствием принимать участие в Греческих и Латинских сценических представлениях, даже до жестов и манер не совсем приличных мужчине. Да и знатные женщины придумали безобразие: у рощи, которою Август окружил озеро, служившее для маневров флота, выстроены места для свиданий и наслаждений и открыта продажа всего, что может раздражать сладострастие всякого рода. Даваемы были денежные награды; люди благонамеренные по необходимости, а невоздержные с похвальбою их тратили. Вследствие этого проникали испорченность и бесславие и ничто уже давно испорченной нравственности не принесло еще более поощрения к разгулу, как это сходбище. С трудом сдерживается стыд честными привычками; а при состязании в пороках могли ли иметь сколько-нибудь места - стыдливость, скромность и вообще что-либо честное. Наконец сам Нерон вступил на сцену, с большим старанием делая опыты игры на гитарах и руководя другими соучастниками. Была при этом и торжественная обстановка: когорта воинов, сотники и трибуны и Бурр хваливший чуть не сквозь слезы. Тут-то в первый раз записаны всадники Римские под названием Августовых, лучшие возрастом и крепостью сил; одни до врожденной бойкости, а другие - в надежде власти. День и ночь не переставали рукоплескать они, наружность и голос государя называя божественными.
16. Но для того, чтобы сделалось известным искусство императора не только в сценических представлениях, он взялся с усердием и за сложение стихов, созвав всех сколько ни было мастеров на это. Дети уже не блестящего периода, уселись они вместе и связывали стишки частью принесенные, частью там же придуманные и слова самого Нерона как бы они там выражены ни были, дополняли; самый наружный вид стихов это доказывает, не одним порывом и побуждением внушенных и не плавно как из одних уст выходящих. Да и учителям мудрости Нерон уделял время после пиршества с тем, чтобы в их спорах открывались разнообразные мнения; не было недостатка и в таких, которые страстно желали выставить на показ, среди наслаждений царских, свои печальные лицо и наружность.
17. Около этого же времени из пустого спора произошло ужасное побоище между поселенцев Нуцеринских и Помнеянских, во время гладиаторского зрелища, данного Ливинейем Регулом, о котором я говорил что он удален был из сената; со свойственным горожанам своеволием напали они друг на друга сначала ругательствами, потом каменьями, наконец взялись и за оружие, при чем перевес силы был на стороне черни Помпеянской, да у них же и зрелище давалось. Таким образом принесены назад в город многие из Нуцерии с обезображенным от ран телом и весьма многим пришлось оплакивать смерть кому детей, а кому родителей. Суждение об этом деле государь предоставил сенату, а сенат консулам. Снова дело доложено сенату и запрещено на десять лет жителям Помпей иметь такого рода публичные сборища, а Коллегии (общества), заведенные ими противозаконно, распущены. Ливиней и другие виновники возмущения, наказаны ссылкою.
18. Удален из сената и Пэдий Блез по обвинению Киренейцев: "насильственно поступил он с сокровищем Эскулапия, а набор воинов произвел неправильно под влиявшем денег и честолюбивых соображений". Те же Киренейцы призывали к суду Ацилия Страбона пользовавшегося властью претора, а Клавдием посланного для разбирательства спора о землях, которые составляя некогда собственность царя Апиона; им вместе с царством оставлены народу Римскому; их позахватывали соседние владельцы и вследствие долговременного послабления им неправды пользовались ею как бы правом им принадлежащим. А вследствие отсуждения полей возникло против судьи неудовольствие и сенат отвечал: "неизвестно ему поручения Клавдия и нужно обратиться к мудрости государя". Нерон, одобрив образ мыслей Страбона, написал: что он все таки готов помочь союзникам и уступает им захваченное.
19. Последовали кончины именитых мужей - Домидия Афра и М. Сервилия; достигли они высших почестей и отличались обильным красноречием. Первый приобрел известность, защищая дела, а Сервилий - долговременною деятельностью на форуме, а потом изложением событий Римской истории и изящным образом жизни; ему он придал еще более известности будучи равен умом, но совсем другой нравственности. В консульство четвертое Нерона и Корнелия Косса установлены в Риме пятилетние игры, по образцу Греческих состязаний; разные были толки, как почти всегда при всем новом. Находились и такие, которые передавали, что и Кн. Помпею ставили в вину люди старше его то, что он устроил постоянное помещение для театра; а прежде обыкновенно давали игры на подмостках, выстроенных на скорую руку и на временной сцене, а если обратиться к еще более отдаленной древности, то народ, стоя смотрел для того, чтобы сидя не стал проводить целых дней в праздности. Древний обычай зрелищ был бы соблюден как только преторы давали бы их, не ставя в необходимость кого-либо из граждан в них состязаться. Впрочем, мало-помалу отмененные обычаи предков, гибнут совершенно, вследствие пришлого своеволия, так что в городе (Риме) можно видеть все, что где-либо есть испорченного или порче содействовать может; молодежь выродилась, вследствие чуждых влияний и занятия гимназиями, праздного препровождения времени и гнусных привязанностей, с ведома и содействия государя и сената; а они не только предоставили порокам полный простор, но даже применяют насилие. Сановники Римские, под предлогом речей и стихотворений, оскверняют себя сценою. Что же осталось им, как, не обнажив тела, взять гладиаторскую перевязь и заниматься борьбою вместо военной службы и занятия оружием. Исполнят ли они всю правду гадания птицами и высокую обязанность суда и расправы в декуриях всаднического сословия, если со знанием дела будут слушать нежные звуки и приятные голоса? Не ушли от позора и самые ночи и пусть стыду не будет вовсе места, но при общем смешении пусть каждый самый отчаянный чего возжелал в течение дня мог бы дерзко осуществить в мраке. Еще большему числу нравилось это безграничное своеволие и, впрочем, прикрывали его честными предлогами: и предки не обнаруживали отвращения к наслаждениям зрелищами сообразно с положением дел, какое тогда было. Вследствие этого от Этрусков приглашены гистрионы (актеры), а от жителей Турий заимствованы состязания коней; а когда овладели Ахаиею и Азиею, игры стали даваться с большею заботливостью. И в Риме никто, рожденный в положении почетном, не унижался до театрального искусства, а двести уже лет прошло от триумфа Л. Муммия, который первый в городе (Риме) представил этот род зрелища. И имели в виду сбережение; предпочли устроить постоянное место для театра, чем с огромными издержками ежегодно воздвигать его и строить. Должностные лица не будут истощать свое состояние и народу не будет повода требовать от должностных лиц Греческих зрелищ, если государство берет их на свой счет; ораторов и поэтов успехи принесут возбуждение для умов; и ни одному судье не тяжко - слух свой применить к занятиям честным и наслаждениям дозволенным. Веселости скорее, чем распутству посвящены немногие ночи всего пятидневного празднества, в течении которых при таком свете огней нельзя скрыть ничего не дозволенного. Бесспорно это зрелище прошло без особенно заметного скандала. И не малое возгорелось рвение в народе, так как пантомимы, хотя возвращенные сцене, были недопускаемы до священных состязаний. Первой награды за красноречие не получил никто, но объявлено, что победителем - Цезарь. Греческие одежды в· которых в эти дни ходили большею частью, тут же, скоро и были оставлены.
22. В это же время явилось светило кометы; о нем народное поверье, будто оно предвещает перемену царства. А потому как будто уже свергнут Нерон, приискивали кого бы избрать на его место. В устах всех было имя Рубеллия Плавта; он гордился происхождением по матери от семейства Юлиев. А сам он держался старинных обычаев, вел себя строго, в семействе целомудренно и скромно и чем от страху он более скрывался, тем более приобретал известности, Увеличило толки столь же, самонадеянно (опрометчиво) получило начало истолкование молнии. Вследствие того, что у Нерона, когда он возлежал за обедом у Симбрунского пруда, прозываемого sublaqueurn (под петлею) - поражены яства и столь разбросан и это случилось в пределах Тибуртов, откуда Плавт происходил по отцу, то и полагали, что воля богов указывает на него. Многие, которые с жадностью по большей части обманчивым честолюбием предпочитают поклонение новому и сомнительному - поддерживали эти слухи. А потому Нерон, встревоженный всем этим, сочинял к Плавту письмо: "пусть позаботится о спокойствии города и удалится от распускающих про него дурные слухи; есть у него в Азии родовые поместья, где он может пользоваться безопасною и ничем не возмущаемою молодостью". Вследствие этого Плавт удалился туда с женою Антистиею и немногими приближенными. В эти же дни излишняя жажда наслаждений принесла Нерону и дурную славу, и опасность, так как он в воду источника Марции, проведенной в город, вошел вплывь; казалось, что он священное питье и святость места осквернил мытьем тела. Последовавшее за тем нездоровье как бы подтвердило раздражение богов.
23. А. Корбулон, уничтожив Артаксату, считал нужным воспользоваться свежим еще ужасом, чтобы занять Тиграноцерту; с тем, чтобы разрушением этого города, или увеличить страх неприятеля, или в случае, если пощадит, приобрести славу милосердия. Он туда устремился с войском неоткрыто неприязненно как бы не уничтожить надежду на прощение, но и не без принятия мер осторожности, зная, что народ этот весьма склонный к перемене, в опасности недеятельный, при благоприятном случае готов на измену. Дикари, сообразно со своим образом мыслей, одни являлись с мольбами; некоторые оставляли селения и уходили в места непроходимые; были и такие, которые прятались в пещерах и туда же прятали все, что имели наиболее дорогого. Вследствие этого и вождь Римский поступал различно: милосердный к просителям, в отношении беглецов он действовал быстро; неумолим был к тем, которые прятались в потайных местах; отверстия и выходы пещер, наполнив хворостом и бурьяном, предавал огню. На него, когда он проходил мимо их пределов, сделали набег Нарды, опытные в разбоях, а сами защищенные горами от вторжения к ним; их земли Корбулон, напустив Иберов, опустошил и отмстил дерзость неприятеля чуждою кровью.
24. Сам и войско от сражения, не понеся никакого урону, истомлены были нуждою и трудами; голод вынуждены были прогонять мясом скота. К тому же недостаток воды, жаркое лето, длинные переходы становились сносны вследствие лишь одного терпения вождя, а он переносил даже более чем простой воин. Затем перешли в места возделанные, скошены жатвы и из двух укреплений, куда сбежались Армяне, одно взято приступом, а те, которые отразили первый натиск, вынуждены (покориться) осадою. Перейдя оттуда в область Тавранциев, Корбулон избежал неожиданной опасности. Не вдали от его палатки найден дикарь не из простого роду с оружием - весь порядок злого умысла высказал вследствие пытки - и что он виновник и кто его соучастники. Уличены и казнены те, которые под личиною дружбы готовили злодейство. Немного спустя депутаты, присланные из Тиграноцерты, принесли известие что доступ туда открыт и жители готовы исполнить все, что им прикажут. Вместе они вручили дар гостеприимства - золотой венок. Корбулон принял его с почетом и у города ничего не отнято, дабы жители, ничего не утратив, с большею готовностью оставались в повиновении. Но царское укрепление, запертое неукротимою молодежью, взято не без борьбы; они (молодые люди) дерзнули и на бой перед стенами и, будучи сбиты внутрь укреплений, уступили только осадным работам и оружию ворвавшихся (Римлян). Все это шло с успехом тем легче, что Парфы были отвлечены Гирканскою войною. Гирканы послали к государю Римскому, прося о союзе и показывая, что: "они удерживают Вологеза как залог дружбы". Их на обратном пути Корбулон, как бы они, перейдя Ефрат, не были окружены неприятельскими отрядами, дав конвой, велел проводить к берегам Красного (Чермного) моря; оттуда, миновав пределы Парфов, возвратились в родовые места жительства.
26. Корбулон и Тиридата, вошедшего через Медию в окраины Армении - послав вперед с вспомогательными войсками Верулана легата и сам двинувшись за ним с легионами, вынудил отойти далеко и утратить надежду на войну, и земли тех, которых знал, что они за царя расположены к нам враждебно, опустошил мечом и огнем и присвоил себе власть над Арменией). Тут-то прибыл Тигран, избранный Нероном для того, чтобы быть облеченным властью; он происходил из знатного Каппадокского рода, внук царя Архелая, но так как он долго оставался заложником в городе, то держал себя униженно даже до рабской терпеливости. Принят был он не единодушно, так как у некоторых оставалось расположение к Арзакидам, а большинство из ненависти к высокомерию Парфов, предпочитали царя, данного Римлянами. Дана ему и охрана: тысячу воинов из легиона, три когорты союзников, два эскадрона всадников: все это для того, чтобы он легче удержал новое царство. Части Армении, как кому прилегала, получили приказание повиноваться Фаразману, Полемону, Аристобулу и Антиоху. Корбулон удалился в Сирию, вследствие смерти Уммидия легата оставшуюся без начальника и ему предоставленную. В этом же году из именитых городов Азии, Лаодицея ниспровержена землетрясением; оправилась безо всякой от нас помощи, собственными средствами. А в Италии старинный город Путеолы, получил от Нерона право и наименование Колонии; заслуженные солдаты записаны в Тарент и Анций; не пособили они малолюдству мест и по большей части разошлись по провинциям, в которых оканчивали свой срок служения; не привыкли они ни вступать в брачные, союзы, ни воспитывать детей и после них оставались дома осиротелые, без потомства. Ибо теперь не так как прежде, не целые легионы были отводимы с трибунами и сотниками и воинами каждый своего порядка, при чем они единомыслием и расположением представляли что-то в роде общественного тела; но незнакомые друг с другом, в разных подразделениях, без главы, без взаимной привязанности, как бы из другого рода смертных внезапно собранные в едино; более толпа людей, чем Колония.
28. Выборы преторов, обыкновенно делавшиеся по усмотрению сената, так как отличались особенным искательством, государь уладил; трех, которые просили сверх положенного числа, сделал начальниками легиона. Увеличил и почесть сенаторов постановив: чтобы те, которые апеллировали к сенату от частных судей, подвергались тому же денежному штрафу, который платили те, которые апеллировали к императору, а прежде это не влекло за собою никакой ответственности и наказания. В конце года Вибий Секунд, всадник Римский, по обвинению Мавров, обвинен за взятки и изгнан из Италии, а чтобы он не подвергся более тяжкому наказанию, содействовали ему средства брата его - Вибия Криспа.
29. В консульство Цезония Пета и Петрония Турпиллиана понесен тяжкий урон в Британнии. Там и легат А. Дидий удержал только то, что было приобретено ранее и преемник его Вераний, умеренными набегами, опустошил (земли) Силуров, но смерть ему воспрепятствовала внесть войну далее; пока он жив был, пользовался большою славою строгости, а последними словами завещания обнаружил честолюбие, с большою в отношении Нерона лестью присовокупив: "покорил бы он ему провинцию, проживи только два года еще". А тут Паулинн Светоний стал управлять Британцами, знанием военного дела и толками народа, который никого не оставляет без соперника, - достойный состязаться с Корбулоном. Он страстно желал - сделать равное с честью приобретения Армении, окончательно усмирив все неприязненные действия. Вследствие этого готовится он напасть на остров Мону, сильно населенный и приют беглецов; изготовлены суда с плоским дном для. действия на берегах низменных и неопределенных очертаний. Так перевезена пехота, а всадники следовали в брод или переправились и в более глубоких местах пустив коней вплавь.
30. На краю берега стоял разнообразный строй, тесно сплоченный из вооруженных людей, а между ними бегали наподобие фурий женщины в траурных одеждах с распущенными волосами, нося перед собою факелы. Кругом Друиды, подняв к небу руки, произносили страшные проклятия. Воины сначала были до того поражены новостью этого зрелища, что, как бы оцепенев и утратив возможность двигать членами, подставляли ранам недвижимые тела. Потом, вследствие увещаний вождя и ободряя сами себя - не робеть перед строем неистовых и женщин, двигают вперед значки, ниспровергают все, что попадается на встречу и теснят неприятеля его же огнем. Затем у побежденных оставлен гарнизон и вырублены рощи, посвященные ужасным суеверным обрядам; жители имели обыкновение кровью пленных орошать алтари и по внутренностям людей спрашивать совета богов. Среди этих действий Светония получается известие о внезапном отпадении провинции.
31. Царь Иценов, Прасутаг, снискавший известность продолжительным благосостоянием, назначил наследниками - Цезаря и двух дочерей; полагая такою угодливостью свои владения и семейство обеспечить от какого-либо оскорбления; но вышло совсем напротив, и владения его сделались предметом грабежа сотников, а дом - рабов, как бы захваченные силою. И с самого начала его жена Боадицея высечена розгами, а дочери изнасилованы. Как будто бы вся область получена была в дар; у знатнейших из Иценов отняты их родовые имущества, а с родственниками царя обращались как бы с рабами. Вследствие таких оскорблений и из опасения еще более тяжких (так как их земли приняли совсем вид провинции) берутся за оружие. Подвинуты к возмущению Тринобанты и другие, еще не сломленные рабством - условились на тайных совещаниях домогаться свободы. В высшей степени сильную ненависть питали они к ветеранам: те, будучи недавно отведены в колонию Комулодун, гнали хозяев из домов, называя их пленными рабами. При том же храм, устроенный божественному Клавдию, виднелся как оплот вечного господства; выбраны жрецы, которые, под предлогом религии, тратили достояние всех. И. нетрудным казалось уничтожить колонию, неогражденную никакими укреплениями: наши вожди мало об этом думали, заботясь о том, что приятно более, чем о том что полезно.
32. В это время, безо всякой, по-видимому, причины, в Комулодуне изображение победы упало, оборотясь задом как бы уступая врагам. Женщины, придя в неистовство, пели: "наступила гибель". В курии (здании сената) колонии слышались странные звуки ропота; театр огласился воплями и в волнах Темзы видно было изображение ниспровергнутой колонии. И самый океан казался кровавым; волны, удаляясь в отливе, оставляли изображения человеческих тел; все это подавало Британцам надежду, а ветеранам внушало опасения. Но так как Светоний был далеко, то просили помощи у прокуратора Ката Дециана. Тот послал не более 200 человек, да и то не как следует вполне вооруженных; да там - в Колонии - находилось небольшое число воинов. Надеясь найти защиту в храме и воспрепятствованные теми, которые тайно участвуя в возмущении, старались внести замешательство во все намерения, не обвели ни рва, ни вала и не удалили стариков и женщин, оставив (как бы следовало) одну молодежь. Все остальное при первом нападении разграблено или сожжено, а храм, в котором столпились воины, взят после двухдневной осады. Британец победитель пошел на встречу Петиллию Цериалу легату девятого легиона, разбил его и всех пеших умертвил. Цериал с всадниками ушел в лагерь и нашел себе защиту в укреплениях. Вследствие этого поражения и ненависти провинции, которую он своею жадностью вынудил к войне, прокуратор Кат в тревоге перешел в Галлию.
33. А Светоний с удивительною настойчивостью посереди врагов проложил себе путь в Лондиний, не имевший еще чести называться колониею, но уже приобретший очень большую известность множеством торговцев и привозимых товаров. Тут он обдумывал - не здесь ли избрать место для военных действий, видя вокруг себя немногочисленность воинов и что неосторожность Петиллия уже обуздана довольно значительными доказательствами, вредом одного города решился спасти все. Не смягчился он ни плачем, ни слезами умолявших его о помощи, а подал знак к выступлению; тех, которые захотели его провожать, принял в состав строя. Задержанные или бессилием пола, или дряхлостью возраста, или приятностью местности, подавлены неприятелем, Такая же бедственная участь постигла и муниципий Веруламий: дикари оставив в покое укрепления, где были военные гарнизоны, стремились туда, где больше могли найти для грабежа и наименьше безопасности для защитников; они довольствовались добычею, а о прочем не радели. Оказалось, что в тех, которые я упомянул местностях, пало до семидесяти тысяч граждан и союзников. Они не брали в плен или для продажи и иной торговли обычной в военное время не заводили, но убивали, вешали, жгли, распинали, как будто воздавая казнью за казнь и спеша насытиться мщением.
34. Уже у Светония находился четырнадцатый легион со значконосцами двадцатого и из ближайших местностей вспомогательные воины, а всего около десяти тысяч человек под оружием: он готовится оставить нерешительность и сразиться в бою; выбирает местность в тесном ущелье и с тыла прикрытую лесом, достаточно узнав, что неприятеля нет иначе как только спереди и что равнина открытая, где нет опасности засады. А потому поставлены воины легионов частыми рядами, кругом легковооруженные, а перед флангами конница густою толпою. Войска Британцев двигались быстро в рассыпную пешими и конными отрядами в таком числе, как еще не разу и в таком ожесточении, что они влекли с собою и жен быть свидетельницами победы, посадив их на телеги, расставленные вокруг крайнего предела лагеря.
35. Боадицеа, на колеснице перед собою ведя дочерей, как подъезжала к войскам какого-либо племени, высказывала: "в обычае Британцев сражаться под предводительством женщин, но на этот раз, хотя и происходит от такого длиного ряда предков, но мстит не за отнятые царство и достояние, но как последняя из народа за утраченную свободу, тело изможденное ударами, поруганную стыдливость дочерей. До того страсти Римлян не знают пределов, что не щадят ни тел, ни старости, ни неоскверненной девичьей невинности. Но боги присутствуют при праведном мщении; пал легион, который дерзнул на сражение; прочие скрываются в лагере или озираются куда бы бежать. Не устоят они против криков и шума стольких воинов, а не только против натиска и рукопашной схватки с ними. Если они примут в соображение число вооруженных и самые поводы к войне, то им ничего более не остается, как или победить в этом бою или умереть. Таково назначение женщины, а мужья пусть живут и рабствуют".
36. В такую решительную минуту не молчал и Светоний; он, хотя и полагался на доблесть своих воинов, но просьбы мешал с убеждениями: "пусть пренебрегут громкими, но пустыми угрозами дикарей; в их рядах видно более женщин чем молодежи; к войне неспособные, безоружные тотчас же уступят, когда, быв столько раз поражены, узнают оружие и доблесть победителей. Уже во многих легионах мало таких, которым приходится участвовать в сражениях. Их слава еще увеличится тем, что не большой отряд совершит подвиг целого войска. Теснее. сплотясь, бросив дротики, щитами и мечами пусть все ломят и умерщвляют перед собою, не думая о добыче; стяжав победу, все им уступит". Такое усердие воинов встретило слова вождя; так старый воин приобретший опытность во многих сражениях хорошо готовился к бросанию дротиков, что Светоний, убежденный в успехе, дал знак к сражению.
37. Сначала легион, не двигаясь с места и самую тесноту его имея вместо укреплений, когда неприятель, подойдя ближе дал возможность побросать дротики и не даром, как бы клином (свернувшись в карре) бросился вперед. Также силен был натиск вспомогательных войск, а конница, выставив вперед копья, смяла все, что попадалось навстречу и имело еще силу. Остальные обратили тыл и трудно им было уйти, потому что поставленные кругом телеги преграждали путь. Воины не воздерживались от убийства и женщин; пронзенные стрелами лошади делали груды тел еще больше. В этот день приобретена слава блестящая и равная древним победам, так как некоторые утверждают, будто бы в этот день пало Британцев немного менее восьмидесяти тысяч, а из воинов надо около 400 и немного более ранено. Боадицея окончила жизнь ядом. Пэний Постумий, префект лагерей второго легиона, узнав об удачных действиях воинов четырнадцатого и двадцатого легионов и так как он лишил свой легион такой же славы, ослушавшись вождя, вопреки военного обычая, сам себя пронзил мечом.
38. Потом все войско стянутое содержимо было в палатках для довершения остальных военных действий. Увеличил Цезарь войска, прислав из Германии две тысячи воинов из легионов, восемь вспомогательных когорт и тысячу всадников; с прибытием их девятый легион пополнен воинами из легионов, а когорты и эскадроны поставлены на новых зимних квартирах, а земли всех племен, которых верность была сомнительна или которые и вовсе были враждебны, опустошены огнем и мечом. Но более всего вредил им голод, так как они неохотники сеять хлеб и во всех возрастах занимаются лишь войною; наши подвозы они прочили было себе. Крайне свирепые племена не охотно склонялись к миру. Юлий Глассициан, присланный на место Ката, находился в ссоре со Светонием и общему благу вредит частными неудовольствиями; он распускал слух, что: "необходимо дождаться нового легата, который, без неприятного раздражения надменности внушенной победою, милосердно позаботился бы о покорившихся". Вместе он давал знать в город (Рим): "чтобы не ждали конца битвам, пока Светонию не будет прислан преемник". Неудачи его приписывал он его вине, а успешные действия относил к счастью государства.
39. А потому для исследования положения Британнии послан из отпущенников Поликлет, при чем Нерон сильно надеялся, что своим влиянием не только водворит он согласие между легатом и прокуратором, но внесет спокойствие в возмутившиеся умы дикарей. Не могло не случиться того, что Поликлет, огромною свитою бывший в тягость Италии и Галлии, переправясь через Океан, и для воинов наших явился страшным. Врагам же был только посмешищем; у них, где еще вполне процветала свобода, неизвестно было еще могущество отпущенников. Видели они как вождь и войско, одолевшее такую войну, повиновались рабу. Императору все представлено в виде смягченном и задержанный ведением военных действий Светоний за то, что немного судов потерял у берега и с гребцами, получил приказание как будто бы война продолжалась: передать войско Петронию Турпилиану, уже оставившему консульство. Тот не раздражал неприятеля, да и сам затрагиваем им не был и благовидным именем мира прикрыл позорное бездействие.
40. В этом же году в Риме совершены два замечательных злодейства - одно сенатором, а другое - дерзостью раба. Домиций Бальб, бывший претор, уже в преклонной старости легко подвергся коварным замыслам, вследствие одиночества и богатства. Родственник его, Валерий Фабиан, назначенный домогаться почетных должностей, подделал духовное завещание, при соучастии Виниция Руфина и Теренция Лентина, всадников Римских. Они приняли в товарищи Антония Прима и Азиния Марцелла. Антоний, смелый и на все готовый. Марцелл именитый прадедом своим, Азинием Поллионом; да и нравственное поведение его не представляло ничего, чтобы заслуживало презрение разве только тем, что он бедность считал высшим злом. Таким образом Фабиан скрепил завещание теми свидетелями, о которых я упомянул и другими менее известными. Все это обличено перед сенаторами; Фабиан и Антоний с Руфином и Теренцием осуждены в силу Корнелиева закона. Марцелла - в память предков, и заступничества Цезаря освободили более от казни, чем от бесславия.
41. Поразил этот день и Помпея Элиана, молодого человека, квестора, как знавшего о противозаконном проступке Фабиана и ему запрещен въезд в Италию и Испанию, где он родился. Такое же бесславие постигло Валерия Понтика за то, что он обвиняемых, с целью, чтобы они не были уличены перед префектом города, отвел к претору и, ссылаясь на законы, тянул дело, с тем, чтобы как-нибудь приговор осуждения сделать недействительным. К сенатскому определению прибавлено: "кто подобного рода содействие будет продавать или покупать, то должен подвергнуться такому же наказанию, как если бы "он гласным приговором был осужден за ложное и злонамеренное показание".
42. Немного спустя префекта города - Педания Секунда умертвил его раб или за то, что тот отказал ему в свободе, за которую он заплатил деньги, или рассердясь за любовь его хозяина к одному молодому человеку, не терпя себе соперника. Но когда, согласно древнего обычая всю дворню, сколько ее было под одною кровлею, следовало весть на казнь, народ сбежался, защищая столько невинных и дело дошло почти до возмущения. Да и в самом сенате обнаружилось старание некоторых умерить излишнюю жестокость; большинство же было того мнения, что не нужно никакого изменения. Из числа этих К. Кассий, когда пришлось ему высказать мнение, изложил его так:
43. "Часто, почтенные товарищи, присутствовал я в этом "собрании когда требовали новых декретов против установлений и законов наших предков, и я не противился не потому, чтобы во мне было сомнение на счет того, что обо всех делах в старину лучше и правильнее было постановлено и что всякое изменение обращается к худшему; но как бы неумеренною любовью древних обычаев не показался я превозносящим мое усердие. Притом же я не считал уместным сколько у нас осталось еще значения разрушать частыми противоречиями. Пусть останется неприкосновенным, если когда-либо общественное дело потребует наших решений. Именно теперь это и случилось, когда бывший консул убит в своем доме предательским замыслом раба, которому никто не воспрепятствовал и не выдал его, хотя еще не отменено постановление сената, грозящее казнью всей дворне. Свидетельствуюсь Геркулесом, декретируйте безнаказанность. Но кто же найдет защиту в собственном достоинстве, если и префектура города нисколько не помогла? Кому послужит охраною число рабов, когда четыреста человек не защитили Педания Секунда? Кому слуги его окажут помощь, если они и где нужно опасаться, не отвращает того, что нам грозит? Неужели - как не краснеют некоторые вымышлять - допустим, что убийца отмстил за нанесенное ему оскорбление. Может быть он утратил от отца полученные деньги или обязанности от деда дошедшие были у него отнимаемы?[1] Вы, скажем же прямо, что, по нашему убеждению, господин убит за дело".
44. Нужно ли приводить доказательства тому, что придумано людьми умнее нас? Но положим, что нам пришлось бы теперь делать первое постановление об этом, неужели вы думаете, что раб задумал убить господина так, что у него не вырвалось ни одной угрозы? В самонадеянности нисколько он не высказался? Положим - скрыл он свое намерение, оружие достал так, что никто этого не знал, но как же он прошел караульщиков, отворил дверь спальни, внес огонь, совершил убийство так, что никто о том не знал. Обнаруживаются многочисленные следы преступления. Если рабы станут нас предавать, то возможно ли нам будет жить одним среди более многочисленных, спокойным среди беспокойных, наконец - если уже нам придется погибать, не отмщенным среди виновных. Предкам нашим расположение умов рабов всегда казалось подозрительным, хотя бы они родились на тех же полях и в тех же домах и немедленно встречали любовь господ. А теперь, когда мы имеем в наших дворнях людей племен совершенно других обычаев, чуждой веры или и вовсе никакой, то такую смесь можно удержать только страхом. Но некоторые погибнут невинно? Да ведь и из бежавшего войска, когда десятый человек гибнет под палкою, достается и старательным воинам. Самая мнимая несправедливость послужит великим примером и то, на сколько пострадает личность, вознаграждается общею пользою.
45. Мнению Кассия никто самолично не дерзнул противоречить, но там и сям раздавались голоса, высказывавшие сострадание о большом числе, возрасте, поле и бесспорной невинности большинства. Перевысила, впрочем, сторона, определявшая казнь, но невозможно было привести решение в исполнение, так как столпился народ и грозил каменьями и поджогом: Цезарь указом побранил народ, а дорогу, по которой осужденные должны были идти на казнь, обставили вооруженными отрядами. Цингоний Варрон подал было мнение, чтобы и отпущенники, находившиеся под одною кровлею, были высланы из Италии. Но государь не допустил до этого (говоря): "если старинный обычай не мог быть изменен милосердием, то нет надобности усиливать и его строгость".
46. При тех же консулах подвергся осуждению Тарквиций Приск за взятки, по просьбе Вифинцев, к большей радости сенаторов, припоминавших, что им обвинен Статилий Тавр, бывший его проконсулом. Произведена перекись по Галлиям, К. Волузием, Секстием Африканом и Требеллием Максимом; в знатности спорили между собою Волузий и Африкан, а Требеллия они терпели, презирая его оба.
47. В этом году умер Меммий Регул. Влиянием, твердостью, доброю славою, приобрел он такую известность, какую только мог под сенью всеприкрывавшего величия императора, до такой степени, кто Нерон, будучи болен, и, слыша голоса льстецов, говоривших: "наступил конец Империи" - отвечал "если кто с ним и случится по воле судеб, то отечество не остается без опоры". На вопрос: "кто же это именно?" прибавил - "Меммий Регул". - Оставался и после того жив Регул, защищенный тем, кто оставался покоен, пользовался известностью нового рода и средства его были таковы, кто ни в ком зависти не возбуждали. В этом году освящен Нероном гимназий и всадникам и сенату роздано масло с тою готовностью, что у Греков...[2]
48. В консульство П. Мария и Л. Азиния, Антистий претор, о котором я упоминал, что он в бытность трибуном народным, вел себя своевольно, сочинил ругательные стихи на государя и их пустил в ход среди многолюдного собрания, пируя у Остория Скапулы. Вследствие этого Коссуциан Капитон, получивший не задолго перед тем сан сенатора, по просьбе Тигеллина, своего тестя, донес на Антистия в оскорблении величества. Тут-то в первый раз снова пустили в ход этот закон. И довольно основательно полагали, что не столько искали гибели Антистия, сколько славы императору: осужденный сенатом, он заступничеством трибунской власти должен был сохранить жизнь. Когда Осторий, приведенный в свидетели, сказал, что ничего не слыхал, дано веру свидетельствовавшим противное. Юний Марулл, назначенный консул, подал мнение: "подсудимого необходимо лишить преторского звания и казнить смертью по обычаю предков". Когда прочие на это соглашались, Пет Тразея в самых почетных для Цезаря выражениях и самым резким образом осуждая поступок Антистия, высказал: как ни вполне заслужил казнь подсудимый, но, при таком отличном государе и безо всякой необходимости, которая бы понуждала сенат, не нужно восстановлять казнь. Палач и виселица отменены еще прежде, а есть наказания, установленные законами, каковые и должны быть применяемы без жестокости судей и бесславия времени. Будучи сослан на остров, причем все имущество должно быть у него конфисковано, чем долее виновный протянет жизнь, тем и сам по себе будет жалчее и послужит великим примером общественного милосердия.
49. Свободомыслие Тразея победило раболепство других и когда консул допустил подавать мнение, то все почти, за немногими исключениями, приняли мнение Тразеи. В числе несогласившихся с ним наиболее готовности к лести высказал А. Вителлий, не щадя брани лучшим людям, а на ответ сохраняя молчание, как то свойственно трусам. А консулы, не смея привести в исполнение решение сената, написали к Цезарю о согласии. Тот колебался между стыдом и раздражением, наконец ответил письменно: "Антистий, не вызванный на то никаким оскорблением, высказал самые тяжкие на государя порицания. Возмездия за это требовалось от сенаторов и справедливо было бы определить наказание, которое ответствовало бы значительности вины. Впрочем, он, который воспрепятствовал бы строгому декрету, не остановит исполнения и мягкого. Пусть сенаторы решают как хотят; им предоставлена свобода даже оправдать". По прочтении таких и в этом же роде выражений, в которых ясно высказывалось раздражение, все-таки и консулы не переменили доклада и Тразея не отступил от своего мнения да и остальные, одобрив его, не изменили ему, частью как бы не показать, что они обличают государя в недоброжелательстве, частью считая себя безопасными многочисленностью; а Тразея, по свойственной ему твердости духа и из опасения помрачить свою славу.
50. В этом же роде обвинение пало на Фабриция Всиенто: "будто бы он много оскорбительного для сенаторов и священников поместил в книгах, изданных под названием маленького сборника. Талий Гемин, обвинитель, прибавил: "что он продавал дары государя и право получения почестей". Это было поводом, что Нерон взял решение дела на себя; Всиенто уличен и изгнан из Италии, а книги приказано сжечь. Старались их отыскать и прочитать, пока их приобретение сопряжено было с опасностью; но скоро легкая возможность иметь их привела за собою забвение.
51. Со дня на день зло общественное становилось все тяжелее, а противодействие уменьшалось. Оставил жизнь Бурр неизвестно от болезни или от яда. Первое предполагали потому, что у него опухло горло, дыхание становилось все труднее и наконец прервалось. Большинство утверждало, что по приказанию Нерона, в виде употребления лекарства, горло вымазали вредным веществом. Бурр, поняв преступление, когда государь пришел с ним повидаться, отвернулся от него и на его вопрос (о здоровье) отвечал только: "я чувствую себя хорошо". Общество все сильно жалело о потере Бурра помня его добродетели, а преемников одного - праздное, хотя и невинное, бездействие, а другого - вопиющие злодеяния и разврат; Цезарь сделал двух начальников над преторианскими когортами: одного Фения Руфа, любимца народного за то, что он хлебным делом заведовал бескорыстно, другого - Софония Тигеллина, к которому привлекали его старинные бесстыдство и бесславие. Положение и того и другого определилось известною их нравственностью: Тигеллин имел более влияния на государя, как соучастник самых тайных наслаждений; Руф пользовался хорошею славою у народа и воинов, а за то от Нерона испытывал совсем противное.
52. Смерть Бурра надломила и могущество Сенеки; не столько было уже силы благотворного влияния с исчезновением одного деятеля: да и расположение Нерона обращалось все более и более к людям дурным. Они стали взводить на Сенеку различные обвинения: "будто бы он свое громадное и уже превышающее потребности частного человека состояние старается еще увеличить, задабривает расположение граждан; украшением садов и великолепием загородных дач, как бы старается превзойти государя". Ставили ему также в вину, "что он славу красноречия старается снискать себе одному и чаще пишет стихотворения с тех пор, как Нерону пришла охота слагать их. Явно высказывает он (Сенека) свое неудовольствие относительно забав государя, дурно отзывается о его силе править конями, насмехается над голосом всякий раз как он поет. С какою целью домогается он, чтобы в обществе не было ничего похвалы достойного, что, по общему убеждению, не исходило бы от него? Нет сомнения кончилось детство Нерона и наступило время крепкой юности; пора и избавиться от наставника; достаточно руководителей будет он иметь в примерах своих предков".
53. Сенеке не безызвестны были такие обвинения; они ему были переданы теми, которым честное было еще сколько-нибудь дорого. Цезарь все более и более уклонялся от короткости с ним, а потому он умоляет о времени объясниться. Добившись этого, начал так: "четырнадцатый год, Цезарь, как я соучастником твоих надежд; восьмой с тех пор как ты получил власть императорскую: в течение этого времени столько почестей и богатств сосредоточил ты на мне, что к моему благополучию если что еще нужно, то именно умеренность. Приведу великие примеры и из твоего высокого положения, а не из моего. Прадед твой, Август, предоставил М. Агриппе "жить в уединении и бездействии на Митилене, а К. Меценату в самом городе жить как бы чужеземцу; а из них один товарищ военных трудов, а другой в Риме понес большие заботы, получили щедрые награды, но соразмерно с их великими заслугами; а я, к твоему величию, что мог прибавить кроме занятий взлелеянных, так сказать, во мраке? Если их увенчала известность вследствие того, что, по-видимому, я присутствовал при первом развитии твоей молодости, то уже в этом заключалась великая мне награда. А ты окружил меня непомерною милостью, несметными деньгами до того, что часто я сам с собою рассуждаю: неужели я, родясь во всадническом сословии и в провинции, должен быть причислен к первым сановникам государства? Должен ли я, человек новый, стать в блистательном ряду лиц знатных, имеющих за собою право долговременных почестей? Где же то расположение ума, которое должно довольствоваться немногим? А не он ли (этот ум) устраивает такие сады, захватывает такие погородные места, изобилует такими значительными доходами? Одно оправдание только и есть, что твоим дарам противиться я не должен был".
54. "Но оба уже мы исполнили меру и ты - -сколько государь может даровать другу и я, сколько в качестве друга могу принять от государя; Идти далее значило бы возбуждать зависть. Все эти соображения, чисто человеческие, конечно ниже твоего великодушие; но на мне они лежат; мне необходимо помочь. Как если бы на походе или на пути утомленный просил бы я об опоре; так на этом пути жизни уже старик, которому не под силу и самые легкие заботы, не будучи уже долее в состоянии справиться с моими средствами, прошу помощи. Вели мои имения управлять прокураторам и принять в твое достояние. Да я и не брошу сам себя в бедность, но, передан то, блеск чего меня ослепляет, все время, которое теперь употребляется на заботу о садах или виллах, сберегу для ума. Есть у тебя в избытке сил и в течение стольких лет упроченное верховное могущество: пусть будет нам, престарелым друзьям, возможность, предаться спокойствию. Да и это отнесется к твоей славе, что ты поставил на высокую степень тех, которые довольствовались бы и умеренным".
55. На это Нерон ответил почти так: "что я обдуманной речи твоей в состоянии отвечать немедленно и этим я обязан тебе; ты меня научил справляться не только с тем, что возможно предвидеть, но и что встретится вдруг. Прадед мой Август допустил Агриппе и Меценату после трудов наслаждаться спокойствием, но в том уже возрасте, которого значение охраняется уже само собою, чтобы он и как бы ни приписал; однако ни того, ни другого не лишил он данных им наград. Заслужили их они на войне и среди опасностей; среди них прошла молодость Августа. И мне не было бы недостатка в содействии твоих рук и оружия, если бы пришлось действовать им; но - и это требовало нынешнее положение дел - разумом, предначертаниями, наставлениями пригрел ты сначала мое детство, а потом и юношеский возраст. Твои в отношении ко мне заслуги, пока хватит мне жизни, неотъемлемы; а то, что ты от меня имеешь, сады, денежные доходы и виллы - подвержено разным случайностям и, хотя они кажутся и значительными, но очень многие, далеко не ровняясь с тобою заслугами, имели еще более. Стыдно указать на отпущенников, которых мы видим богаче, а потому мне приходится краснеть, что первый по расположению, по состоянию ты еще не превосходишь всех".
56. "Впрочем ты еще и по возрасту достаточно крепок, чтобы заведовать делами с пользою, да и мы только вступили на поприще власти, если только ты себя не ставишь после Вителлия, бывшего три раза консулом или меня после Клавдия. Но сколько Волузий приобрел долговременною бережливостью, столько моя щедрость не могла тебе доставить. Почему тебе и не напоминать, если бы мы когда и уступили увлечению молодости, не должен ли ты меня удерживать и, подкрепив как человека, которому содействие очень нужно, вести вперед с большею энергиею. Не будет умеренностью с твоей стороны если ты возвратишь деньги; ни спокойствием, если оставишь государя, но все станут говорить о моем корыстолюбии, о том как ужасна моя жестокость. Если твою умеренность и стали бы осыпать великими похвалами, то умному человеку не будет честно - снискать себе славу бесславием друга". К этому присоединил объятия и поцелуи, от природы склонный, а от навыка приобретший опытность - прикрывать неприязнь обманчивыми ласками. Сенека - так оканчиваются всякого рода беседы с власть имеющими - поблагодарил Нерона, но изменил привычки прежнего могущества, запретил сборища приходившим к нему на поклон, избегал провожатых; редко показывался в городе, как бы страдая здоровьем или умственными занятиями будучи задержан дома.
57. С унижением Сенеки не замедлили ослабить значение и Фения Руфа, ставя ему в вину приязнь Агриппины. С каждым днем входил все более в силу Тигеллин; он полагал, что его способности на зло, а в них у него недостатка не было, сделают его тем приятнее, если государя он свяжет сотовариществом в преступлениях. Оп следит за его опасениями и подметив, что больше всего опасается Плавта и Суллы, из которых Плавт удален был недавно в Азию, а Сулла в Галлию Нарбонскую, напоминает: "знатность их рода и близость одному Восточного, а другому Германского войска. Он Тигеллин - не так как Бурр, которого надежды были и там и сям - имеет в виду лишь безопасность Нерона, лично оберегает он ее от враждебных замыслов в городе, но как мог бы он подавить отдаленные восстания? Полны ожидания Галлии при имени Диктаторском, и не менее подозрительны народы Азии, вследствие известности деда Друза. Сулла беден, а это главное побуждение к смелости; он притворяется беспечным, подстерегая случай действовать решительно. Плавт при своих огромных средствах и не укрывается желанием оставаться в бездействии, но предпочитает примеры древних Римлян. Он пристал даже к самостоятельному учению стоиков, которое делаете людей беспокойными и жаждущими деятельности", Долее не стали медлить. Сулла на шестой день прибывшими в Массилию убийцами умерщвлен прежде опасений и толков, когда собирался садиться за стол ужинать. Над принесенною его головою издевался Нерон, как обезображенною преждевременною сединою.
58. Не так втайне оставалось то, что Плавту готовится смерть вследствие того, что о его безопасности была забота многим. Притом же отдаленность пути морем и время, которое прошло между тем, подали повод к слухам. Придумали в народе, будто бы он запрашивал Корбулона, в то время начальствовавшего над большими войсками, самого близкого к опасности, если смерть будет грозить всем лицам знаменитым и невинным. Да и Азия из расположения к молодому человеку взялась за оружие, воины посланные совершить преступление, не были довольно сильны числом, ни богаты усердием и не будучи в состоянии исполнить то, что им было приказано, перешли туда, где новые надежды. Все это пустое, как обыкновенно слухи, принимало размеры все большие от праздности тех, которые этому давали веру. Впрочем, отпущенник Плавта быстротою ветров предупредил сотника и принес весть от тестя его Л. Антистия: "пусть он уйдет от бесславной смерти в бездействии; найдет он убежище и сострадание к великому имени привяжет благонамеренных, соединит решительных, а пока не нужно пренебрегать никакими средствами защиты. Отрази он только шестьдесят воинов (столько их приближалось), пока придет об этом известие Нерону, пока прибудет другой вооруженный отряд, произойдет многое, что разрастется в размеры войны. А потому, пусть он или ищет спасения в таком решении или понесет то, чего хуже не будет, действуя смело, чем оставаясь, сложа руки".
59. Но на Плавта это не подействовало; не предвидел ли он безоружным и в ссылке никакой себе опоры, не по сердцу ли ему были сомнительные надежды, любил ли он сильно жену и детей, надеясь, что государь, освободясь ото всяких опасений будет к ним милостивее. Некоторые утверждают, что он от тестя получил другие вести, что будто ему не грозит ничего страшного, и что Церан Грек и Музоний Туск советовали: твердость в ожидании смерти предпочтительна перед жизнью неверною и среди опасений. То верно, что его нашли среди дня голым в телесных упражнениях. Тут его и умертвил сотник в присутствии евнуха Пелогона; его Нерон поставил начальником над сотником и воинами как служителя царского. Принесена голова умерщвленного; при виде её - привожу собственные слова государя: "зачем же ты Нерон, отложив страх, не спешишь готовить бракосочетание с Поппеею, отложенное вследствие таких опасений, и не удалишь от себя жену Октавию[3]. Как она ни скромно себя держит, но опасна именем отца и усердием народа". В сенат он послал письмо в котором не сознавался в убийстве Суллы и Плавта, но говорил о беспокойном расположении умов того и другого и о том, что он постоянно печется о спокойствии государства. Вследствие этого определены декретом молебствия, а Сулла и Плавт удалены из сената. Конечно это более было смешно, чем заключало бы в себе существенное зло.
60. Получив такой декрет сената, и видя, что все его преступления принимаются как отличные действия, прогоняет Октавию, говоря будто бы она бесплодна. Вслед за тем соединяется с Поппею. Она долгое время любовница, всесильная над Нероном и когда связь их была еще преступна и теперь, когда он сделался её мужем, подучила одного из служителей Октавии поставить ей в вину любовные отношения к рабу; указан и обвиненный, именем Евцер, родом из Александрии, мастер играть на флейте. Вследствие этого горничные Октавии подвергнуты пытке; некоторые, уступая силе мучений, подтвердили ложь своими показаниями, а большая часть упорно отстаивали святость жизни госпожи своей. Одна, когда ее настоятельно спрашивал Тигеллин, ответила: "у Октавии женские части чище (целомудреннее) чем твой рот". Сначала Октавия удалена под видом гражданского развода и получила зловещими дарами дом Бурра и поместья Плавта; вслед за тем изгнана в Кампанию и окружена там военным караулом. Вследствие этого частые жалобы и не скрывали их в народе; не богат он умом, да и по самой скромности положения менее подвержен опасностям. Вследствие этого Нерон, нисколько не раскаиваясь в злодеянии, возвратил Октавию женою.
61. Обрадованные этим массы народа стремятся в Капитолий и тут благодарят богов. Изображения Поппеи ниспровергают; статуи Октавии несут на плечах, осыпают цветами, Ставят на форуме и храмах; ей, возвращенной, оказывают знаки глубокого уважения. Пускаются и в похвалы государю; уже многочисленные толпы наполняли криками дворец, когда высланные отряды воинов, нанося побои и грозя оружием, рассеяли толпы. Восстановлено то, что было ниспровергнуто во время возмущения и честь Поппеи удовлетворена. Постоянно дыша ненавистью, а в то время тревожимая и сильными опасениями - как бы народное восстание не обнаружилось с новою силою и Нерон не переменился вследствие требования народа, упала к его ногам: "не в таком она положении, чтобы спорить о браке (хотя он ей дороже жизни), но самая жизнь её находится уже в опасности от рабов и приверженцев Октавии: они, прикрываясь именем народа, в мирное время дерзают на то, что едва и на войне случается. Оружие взято против государя; недоставало только вождя, а он при таком волнении легко найдется. Пусть только оставит (Октавия) Кампанию и придет в город та, по мановению которой и отсутствующей возникают смуты. Иначе в чем её (Поппеи) вина? Кого она чем-либо оскорбила. Не потому ли, что она намеревалась дать истинное потомство дому Цезарей, народ Римский предпочитает порождение Египетского музыканта посадить на престол императорский. Наконец если таково уже требование обстоятельств, то лучше пусть добровольно, чем вынужденно призовет властительницу, или пусть обеспечит безопасность справедливым возмездием. Умеренными средствами успокоены начатки волнения, а если народ отчается в том что Октавия будет женою Нерона, то он, народ, сам даст ей мужа".
62. Такие разнообразные убеждения, приспособленные вместе и для развития опасений и раздражения вместе привели Нерона в ужас и воспламенили его гнев. Но мало имело силы подозрение раба, да и допросом горничных ослаблено еще более. Заблагорассудили отыскать чье-либо признание, которому можно было придать характер (политический) - желания переворота. На это показался способным Аницет, совершитель убийства матери, начальник, как я уже упоминал о том, флота у Мизена; по совершении преступления пользовался он легко милостью, а потом сделался сильно ненавистен; на исполнителей преступлений смотрят как на живой упрек. Призвав его, Цезарь напоминает ему его прежнее дело; он один помог государю, безопасности которого угрожали замыслы матери. Предстоит случай оказать неменьшую услугу, - содействовать к изгнанию ненавистной жены. Тут не нужно пускать в ход ни рук, ни оружия; пусть, признается только, в преступной связи с Октавиею. Обещает ему - в настоящем еще скрытые, но большие награды и веселую ссылку, а в случае отказа грозит смертью. Тот по природной подлости и уже приобыкший к преступлениям, вымышляет более чем сколько приказано было и делает признание перед приятелями, которыми как бы с умыслом окружил его государь. Затем сослали его в Сардинию, где он терпел ссылку не в бедности и умер своею смертью.
63. Нерон эдиктом объявляет: префект соблазнен чтобы задобрить флот и забыв, что незадолго перед тем туже Октавию обвинял в бесплодии, говорит в том же эдикте: "сознавая преступление выгнали зародыш; все это он, Нерон, достоверно узнал"; Октавия отправлена в заключение на остров Пандатарию. Ни один изгнанник не возбуждал такого сострадания во всех кто его видел, как именно Октавия. Помнили еще некоторые Агриппину, сосланную Тиберием; свежее в памяти было Юлия, отправленная в ссылку Клавдием; но та и другая была уже в возрасте зрелом, видели в жизни кое-что и веселого; постигшее их бедствие становилось легче, когда они вспоминали о своих лучших когда-то днях. Октавии же день брака был уже как бы похоронным; отведена в дом, где ее ждало одно только горе: ядом отнят у нее отец и вслед за тем брат; служанка её была сильнее госпожи. Поппея сделалась женою лишь на погибель первой; наконец обвинение оскорбительнее самой смерти.
64. Молодая женщина на двадцатом году от рождения между сотников и воинов, с жизнью отравленною ожиданием худшего, все еще не находила спокойствия в смерти. Немного, впрочем, дней, прошло как она получила приказание умереть: "свидетельствовалась уже она, что она вдова и сестра только, общей (ей с Нероном) род Германиков и наконец вызывала имя Агриппины, при жизни которой несчастна она была в браке, но гибель ей не грозила. Ее связали и перерезаны вены(кровяные жилы) по всем членам, а так как кровь шла медленно у пораженной ужасом, то ее умерщвляют паром слишком горячей бани. Присоединена и неумеренная жестокость; голова отрезана, принесена в город, показана Поппее; за это в храмы посланы дары". Об этом мы упомянули на тот конец, чтобы все, кто со случаями тех времен ознакомится через нас, или других писателей, заранее знали, что каждый раз как государь распорядится пыткою, или убийством, то и богам воздавалась благодарность и то, что прежде возвещало о благополучных событиях, сделалось признаком общественного бедствия. Но не умолчим и, о сенатском декрете, если какой лестью был новый, или терпением крайний.
65. Распространился слух и ему верили, будто в этом году Нерон самых значительных отпущенников умертвил ядом; Дорифора - за то что будто бы он противился браку с Поппеею; Палланта - за то, что продолжительною старостью удерживал у себя громадную сумму денег. Роман тайными наговорами винил Сенеку, как соучастника К. Пизона, но Сенека с большею силою обвинял его в том же преступлении. Отсюда опасения Пизона и огромной, но неблагополучный замысел против Нерона.
(35) Содержание: Главы 1-2. Вологез, царь Парфов, замышляет войну по наущению брата Тиридата и Монобаза Адиабена, которого оскорбил Тигран. - 3. Корбулон принимает меры к обороне Сирии. - 4. Парфы, под предводительством Монеза, осаждают Тиграноцерту. - 5. Корбулон предлагает Вологезу перемирие и получает. - 6. Тщеславие Цезенния Пэта только что назначенного префектом Армении. 7-8. Жестокость, неопытность, самохвальство. - 9. От нападения на Сирию Корбулон отводит Парфов страхом и они - 10. бросаются на Армению и Пэта. Тот с трудом приглашает на помощь Корбулона. - 11. Будучи, сильно тесним Парфами, - 12. тот отправляясь в Армению, ругает беглецов, а своим делает увещание. - 18. Вологез наступает на Пэта. - 14. Спор между Римлянами и Парфами, вследствиекоторого - 15. постыдное соглашение Пэта. - 16. Корбулон приходит в Армению. - 17. Побранив Пэта, возвращается в Сирию. - 18. В Риме пустое торжество над Парфами. Раздача хлеба народу. Пошлины. - 19. Сенатское определение об усыновлении для виду. - 20-21. Клавдий Тимарх Критянин подвергся обвинению, но Тразеа Пэт обращает это на общественную пользу. - 22. Декрет о том, чтобы должностным главным лицам не объявлять благодарности. Чудесные явления. - 23. Вследствие рождения дочери у Нерона неумеренная, но бесплодная радость. Ненависть государя к Тразее. - 24. Послы Парфов издеваются над Римом. - 25. Во главе Армянской войны ставят Корбулона. Цезарь преследует Пэта насмешками. - 26. Корбулон ведет войско в Армению. - 27. Выслушивает Парфских послов. Мстит отпавшим Армянам. - 28-30. Тиридат просит мира у Корбулона и, сложив у статуи Цезаря знаки царского достоинства, получает (мир) и ласково принят Корбулоном. - 31. Заботливость Вологеза о брате. - 32. Жителей приморских Альп Нерон принимает в право Лация. Всадники Римские получают в цирке места выше простого народа. Знатные женщины и сенаторы являются на арене. - 33. Нерон сам в Неаполе вступает на сцену. - 34. Театр обрушивается. В Беневенте Нерон смотрит зрелище, данное Ватинием. - 35. Вынуждает к смерти Торквата Силана. - 36. Тщетно замышляет поездку на Восток. - 37. Дает при посредстве Тигеллина пиршества роскошные до гнусности. Женится на Питагоре. - 38. Бедствие от огня постигает Рим случайным или коварным умыслом государя, который - 39. в облегчение бедствия употребляет многие меры приятные народу. 41. Значительность бедствия. Мысль заложить новый город. - 42. Из развалин отечества воздвигает Нерон громадный дом. Тщетно пытается на еще большие предприятия. - 43. Наружность нового города. - 44. Богам приносятся умилостивления, но вотще. Вина пожара взвалена на Христиан и они подвергнуты страшным мучениям. - 45. Италию, союзников, храмы грабит Нерон; Сенеку за его неудовольствие против этого старается погубить ядом. - 46. Восстание Гладиаторов у Пренесты. Потеря флота у Мицена. - 47. Чудесные явления. - 48. Заговор Пизона против Нерона. - 49-50. Имена заговорщиков, нравы, причины ненависти к Нерону. К ним присоединяется Руф, Префект Претория Субрий должен был начать первый. - 51. Епихарис выдан в его покушении подействовать на флот. - 52. Стремление заговорщиков удержано Пизоном вследствие священнодействий стола. - 53. Другой замысел заговорщиков. - 54. Неблагоразумие Сцевина. Раб Милих доносит на господина; тот отлично защищается, но уличен хитростью женскою. - 55-56. Наталис делает признание в заговоре, именует Пизона, Сенеку, а Лукан - мать. - 57. Епихарис истерзанная пыткою, дает чудесный пример верности. - 58. Нерон выслушивает подсудимых, а их сильно теснит Руф, скрыв свое соучастие. - 59. Пизон, пренебрегши советами друзей, умерщвлен. Завещание его и жена. - 60. Казнь Латорана и Сенеки; его защита оставлена без внимания; - 62. Последние его беседы. - 63. Дружеский спор с женою, - 64. смерти которой Нерон велит воспрепятствовать. Мучение Сенеки, смерть, погребение, - 65. Он был назначаем Императором. - 66. Выдан и Руф. - 67. Субрия Флавия. - 68. Асира и других исполненные твердости слова и кончина. Слабость Руфа. - 69. Нерон казнит Вестина, хотя невинного. - 70. вслед за, тем Лукана, Синециона, Квинктиана, Сцевина. - 71. Притворные по городу изъявления радости. Доносчикам награды, подозрительным освобождение от военной службы, а иным ссылка. - 72. Турпилиану, Нерве, Тигеллину даны почести триумфа, а Нимфидию знаки консульского достоинства - 73. Нерон защищается от разных о нем слухов. Опасность Галлиона. - 74. Сенатское определение о спасении Нерона. Кинжал Сцевина посвящен Юпитеру Мстителю. - Все это совершилось в течении с небольшим трех лет в консульство: К. Меммия Регула, Вергиния Руфа, К., Лекания Басса, М. Лициния Красса, П. Силия, Нервы, К. Юлия Аттика Вестина.
1. Между тем, царь Парфов, Вологез узнал о действиях Корбулона и что чужеродец Тигран посажен царем в Армению. Вместе, так как брат его Тиридат прогнан, хотелось ему отомстить за униженное величие рода Арзакова; но и с другой стороны могущество Римлян и уважение к продолжительному миру, занимали его ум разнообразными заботами. От природы нерешительный, вследствие отпадения Гирканцев, народа сального, впутался он в сложные военные действия. Среди этих колебаний новая весть об уничтожении подстрекнула его. Выйдя из Армении Тигран - Адиабенов, пограничного народа земли опустошил шире и долее, чем то бывает в грабительском набеге. С крайним неудовольствием терпели это старейшины народа; "в такое пренебрежение впали они, что уже не Римского вождя нападениям они подвергаются, но дерзости заложника, в течение скольких лет считавшегося между рабами". Оскорбленное их достоинство раздражал еще более Монобаз, которому принадлежала верховная власть над Адиабенами: он спрашивал: "в ком и откуда искать помощи? Уже уступили Армению и прилежащие места постигнет та же участь, если не защитят Парфы: но у Римлян сноснее рабство тех, что сами покорятся, чем взятых в плен. А Тиридат, бежавший из царства, действовал всего сильнее частью молчанием, частью умеренными жалобами: позорным бездействием нельзя поддерживать великие государства; необходима борьба оружием и людьми. Верховной власти там справедливость, где сила. И частные люди умеют сохранить свое достояние; слава же царей - состязаться о чужом".
2. Подвинутый всем этим Вологез созывает совет; поставив подле себя Тиридата, он начал говорить так: "вот его я, рожденного от одного отца, но летами уступившего мне первенство власти, посадил было властителем Армении. Это - третье место по могуществу; Пакор еще ранее овладел Медами. Казалось, что я, вопреки давних семейных неудовольствий и споров, как следует уладил участь членов моего семейства. Но этому поперечат Римляне и мир, доселе ими еще ни разу безнаказанно ненарушенный, теперь ниспровергают на свою гибель. Не стану притворствовать: предпочел бы я удержать то, что приобретено предками предпочтительнее справедливостью, чем кровопролитием, самою сущностью дела, чем оружием. Но в чем погрешил медлительностью исправлю мужеством. Ваша сила и слава неприкосновенны; в ним присоединили вы еще умеренность, а она никогда не будет в пренебрежении лучших из людей, да и богами ценится". Вместе он положил диадему на голову Тиридата; готовый отряд конницы, который должен был, по обычаю, сопровождать царя, вверил Монезу, знатного рода мужу, присоединив вспомогательные войска Адиабенов и поручил: "Тиграна прогнать из Армении, пока он, уладив несогласия с Гирканцами, соберет все силы и начнет главную войну, грозя Римским владениям".
3. Когда Корбулон получил об этом верное известие, то он послал на помощь Тиграну два легиона с Веруланом Севером и Веттием Боланом, дав им тайно приказание: "действовать осторожнее и не спешить". Он предпочитал иметь войну, чем вести ее. Он написал Цезарю: "необходим особенный вождь защищать Армению, а Сирия, на которую намеревается наступить Вологез, подвергается гораздо большей опасности". Между тем остальные легионы ставит он по берегу Евфрата, вооружает на скорую руку собранное ополчение туземцев, следит отрядами за движениями неприятеля.
4. Вследствие того, что этот край беден водою, ставит укрепления у источников, а некоторые заваливает песком. Пока Корбулон принимает эти меры к обороне Сирии, Монез поспешно двинув войско с целью предупредить самый слух о движении, нашел Тиграна не врасплох и не без вестей о нем. Тигран занял Тиграноцерт, город сильный числом защитников и громадностью стен. К тому же Ницефорий река не малозначительной ширины, обходит часть стен и проведен широкий ров там, где на реку нельзя было надеяться. Находились тут и воины, и прежде свезенные запасы; при доставке их некоторые, зайдя неосторожно, были окружены нечаянно пришедшими неприятелями: но это вызвало у остальных более раздражения, чем опасений. Парфы при осадах вообще действуют несмело; метательных орудий у них мало; ни осажденных не могли они привести в ужас и сами ошиблись в своих расчетах. Адиабены начали было подвигать лестницы и осадные орудия, но легко, отбиты, а вслед за тем нашими, сделавшими вылазку, истреблены.
5. Впрочем, Корбулон, как ни удачны были его действия, счел необходимым умеренно пользоваться счастьем и послал в Вологезу с жалобою: "провинции сделано насилие; царь союзник и друг (народа Римского) и когорты Римские в осаде; пусть лучше оставит осаду, а иначе и он, Корбулон, в неприятельской области, станет лагерем". Касперий сотник на это посольство избранный, у города Низибиса, находящегося от Тиграноцерты в расстоянии 37 тысяч шагов, нашел царя и смело и настоятельно изложил требования вождя Римского. Вологез постоянно и издавна поставил себе за правило - избегать вооруженного столкновения с Римлянами. Да и в настоящем дело шло неудачно. Осада была безуспешна. Тигран обезопасен и своею деятельностью и войсками. Те, которые взяли на себя поход, обращены в бегство; легионы посланы в Армению. Другие, на крайних пределах Сирии, готовы сами к вторжению; у него же конница изнемогла от недостатка провианта. Такое множество появилось саранчи, что она поела всю траву и весь лист на деревьях. Вследствие этого, отвергнув опасения, ответил он в духе умеренности: "отправит к императору Римскому послов - просить Армению и упрочить мир". Приказывает Монезу - оставить в покое Тиграноцерту и сам удалился назад.
6. Большинство не находило выражений достаточных, превознося похвалами такой результат, добытый (будто бы) страхом царя и угрозами Корбулона. Другие объясняли это тайною сделкою: "с той и другой стороны война должна была прекратиться, но с удалением Вологеза и Тигран должен был оставить Армению. Иначе зачем войско Римское отведено из Тиграноцерты? Зачем во время спокойное оставлено то, что защищали в военное? Лучше ли было зимовать на границах Каппадокии в шалашах, поставленных на скорую руку, чем в столице царства, которую только что отстояли от врагов? Во всяком случае отсрочены военные действия для того, чтобы Вологезу пришлось бороться с другим, а не с Корбулоном, и для того чтобы Корбулону не пришлось более рисковать славою, приобретенною в течение стольких лет?" Действительно он - о чем я уже и упоминал, требовал особенного вождя для защиты Армении; был слух, что приближается Цезенний Пэт. Уже он и явился; войска разделены так, что четвертый и двенадцатый легионы, с присоединением пятого, который незадолго перед тем вызван из Мезии, а также вспомогательные войска из Понта, Галатов, и Каппадоков должны повиноваться Пэту, а третий, шестой, десятый и прежние Сирийские войска должны оставаться у Корбулона. В остальном они должны были, по требованию обстоятельств, действовать, или вместе, или отдельно. Впрочем, и Корбулон не мог снести себе равного и Пэт, для славы которого было бы достаточно считаться по Корбулоне первым, с пренебрежением отзывался о том, что было сделано; он говорил: "вовсе не было ни сражений, ни добычи, а взятия городов только сущесвовали по названию; а он наложит побежденным - дань и законы и вместо призрака царского - право Римское".
7. Около этого времени послы Вологеза, которых, как я упоминал, он отправил к Государю, возвратились ни с чем. Парфы явно взялись за войну. И Пэт от неё не уклонялся, но с двумя легионами, из которых в то время четвертым начальствовал Фунизулан Веттонниан, а двенадцатым - Калавий Сабин, вошел в Армению при неблагополучном предзнаменовании. При переходе Евфрата, через который он переправлялся по мосту, безо всякой видимой причины лошадь, везшая знаки консульского достоинства, испугалась и бросилась назад; жертвенные животные, назначенные для приношения, находившиеся в зимних квартирах, которые в то время обводили укреплениями, бросились бежать, когда они доведены были еще только до половины и ушли за окопы. Засверкали огнем дротики воинов и это чудесное явление имело тем более значения, что главное оружие врага нашего Парфа - метательное.
8. Но Пет, пренебрегши дурными предзнаменованиями и не довершив еще укрепления зимних квартир, недостаточно озаботившись заготовлением провианта, повел войско за гору Тавр: "для взятия назад, как он говорил Тиграноцерты и опустошения земель, которые Корбулон оставил неприкосновенными". Некоторые укрепления взяты; снискано несколько славы и добычи, если бы вождь сумел пользоваться славою умеренно, или добычею старательно. Длинными переходами прошел он места, удержать которые был не в состоянии; запасы, которые он взял с собою, испортились и с наступлением зимы отвел он войско назад, а к Цезарю написал донесение как будто война приведена к концу - в пышных выражениях, но лишенное содержания.
9. Между тем Корбулон, берег Евфрата, постоянно обращавший на себя особенную его заботливость, прикрыл вооруженными отрядами еще чаще прежнего; а чтобы при наведении моста неприятельские отряды не делали препятствия (так как они уже многочисленными конными отрядами носились по прилежавшим полям) суда значительной величины, скрепив их поперечными бревнами и устроив на них башни, погнал по реке; действием поставленных на них орудий (катапультов и баллист) сбил дикарей; камни и копья хватали гораздо дальше, чем возможно было неприятелю, отвечать, с успехом бросая стрелы. Потом продолжали наводить мост, и возвышенности противоположного берега заняты сначала союзными когортами, а потом лагерями легионов, с такою быстротою и развитием сил, что Парфы, оставив приготовления к нападению на Сирию, обратили всю надежду на Армению.
10. А там Пэт, не зная, что ему угрожало, пятый легион держал далеко в Понте, да и остальные ослабил, давая воинам отпуски без разбора: как вдруг услыхал, что Вологез приближается с огромным и враждебным войском. Призывается двенадцатый легион и чем он надеялся распространить слух об увеличении войска, то обнаружило его немноголюдство. Во всяком случае Пэт был бы в состоянии удержать лагерь и провести Парфов продолжительностью войны, если бы он захотел держаться твердо, или своих собственных, или чужих решений. Но когда люди опытные в военном деле успокоили: его относительно грозившей опасности, он вдруг чтобы не показать, что нуждается в чужих советах, перешел к совершенно другим и худшим решениям. В то время, оставив зимние квартиры, провозглашая: "не рвы и валы нужны против неприятеля, по тела и оружия", повел легионы, как бы намереваясь решить дело. сражением. Потом, утратив сотника и немногих воинов, которых послал вперед для исследования сил неприятельских, отступил в смятении. А так как Вологез наступал не слишком горячо, то снова в пустой самонадеянности Пэт поставил на ближайших возвышениях Тавра три тысячи отборной пехоты воспрепятствовать переходу царя; а вспомогательных Паннонцев, лучшую конницу, расположил на части поля. Жена и сын припрятаны в укрепление, носившее название Арсамосаты; на прикрытие дана им когорта. Таким образом рассеяны по частям воины, которые, если бы их держать вместе, скорее могли бы удержать бродящего неприятеля. Говорят, что будучи сильно стеснен, признался он в том Корбулону; но и тот не поспешил за тем, чтобы с увеличением опасности, оказанная помощь имела бы более похвалы. Впрочем, он отдал приказание изготовиться в путь по тысяче из трех легионов и по восьмисот из вспомогательной конницы и такому же числу из когорт.
11. Вологез, хотя и получил известие, что Пэт загородил ему путь с одной стороны пехотою, с другой конницею, нисколько, не изменил задуманный план действия, но силою и угрозами привел в ужас союзную конницу, а легионных воинов истребил; только один сотник Тарквиций Кресцент - башню, в которой он находился с гарнизоном, дерзнул защищать, неоднократно делал вылазки, нанося смерть тем из дикарей, которые подходили ближе, пока не был окружен, огнем брошенным издали. Из пехотинцев, какие были не ранены, ушли в места отдаленные и непроходимые, а раненые в лагерь; в страхе они возвышали доблесть царя, жестокость и силы народа, а легко верили те, которые того же что и они робели. Да и вождь не пытался бороться с невзгодою, но пренебрег всеми обязанностями военными, а снова обратился к Корбулону с просьбою, - чтобы он пришел как можно скорее - сохранил значки, орлы и имя - все что осталось несчастного войска, а что они сохранят верность, пока останется жизнь.
12. А тот, нисколько не поддавшись опасениям, оставил часть войск у Сирии для удержания укреплений возведенных у Евфрата и по дороге ближайшей и где не могло быть нужды в припасах, пошел в область Коммагену, оттуда в Каппадокию и затем в Армению. Войско сопровождало кроме прочего, что обыкновенно на войне, большое число верблюдов, навьюченных хлебом, для того чтобы быть в состоянии отразить и неприятеля и нужду. Первого из пораженных встретил Пактия, сотника первого ряда, а за тем и множество воинов; когда они представляли различные причины бегства Корбулон внушал им: "чтобы они вернулись к значкам и испытали бы милосердие Пэта, а он не знает снисхождения иначе как к победителям. Вместе он обошел свои легионы, сделал им увещание, напоминал им прежние их действия, показывал новую: славу. Цель их трудов на этот раз не села и города Армян, но лагерь Римский и в них два легиона. Если отдельным воинам дается рукою императора самая важнейшая награда венец за спасение гражданина, то какая же великая честь; когда окажется, что в равном числе были и принесшие спасение и получившие его?" Такие убеждения общие поощряли всех (находились и такие, которых лично возбуждала опасность положения братьев, или других родственников) воинов и они продолжали путь безостановочно день и ночь.
13. Тем усерднее Вологез теснил осажденных, нападая то на окопы легионов; то на укрепление, служившее защитою тем, которые не были в состоянии участвовать в военных действиях, подходя ближе, чем то в обычае Парфов, лишь бы как, хотя и мнимою неосторожностью, вызвать на бой неприятеля. А наши с трудом оставляли места отдохновения и ограничивались только обороною укреплений, частью по приказанию вождя, а другие по собственной лености, как бы дожидаясь Корбулона, а на случай нападения силы, припоминали примеры поражений Кавдинского и Нумантинского: "и не такая сила была у Самнитов, Итальянского народа или Испанцев, как у Парфов, соперников Римлян во владычестве. Издревле было в ходу и даже похвально - заботиться о безопасности, если изменяло счастье". Вождь, уступая такому отчаянию войска, сочинил первое письмо к Вологезу не просительное, но как бы жалуясь: "на то, что он (Вологез) за Армян, постоянно или находившихся под Римским владычеством или подданных царя, избираемого императором, начал неприязненные действия; мир полезен был бы и той и другой стороне и пусть он, Вологез, сообразит не теперешнее только положение дел; он теперь пришел против двух легионов с силами всего царства; а у Римлян остался весь шар земной для вспоможения им на войне".
14. На это Вологез не счел нужным оправдываться, но ответил письменно: "необходимо ему подождать братьев Пакора и Тиридата, назначено и место и время для совещания о мерах, какие надобно принять относительно Армении и - придали боги достойного Арзакидов - относительно участи Римских легионов". - Вслед за тем посланы Пэтом гонцы - "просить личного с. царем объяснения и тот велел идти Вазаку, начальнику конницы". Тут Пэт приводил на память: Лукуллов, Помпеев и все что Цезарями сделано относительно присвоения и распоряжения Армениею, а Вазак возражал, "что нам только принадлежит призрак и власти и распоряжения, а сила у Парфов". Много было споров с той и другой стороны; на другой день призван Монобаз Адиабен свидетелем тому что условлено; постановлено: "легионы освободить от облежания и всем воинам удалиться за пределы Армении, а укрепления и припасы передать Парфам. По исполнении всего этого Вологезу должна быть дана возможность· - отправить послов к Нерону".
15. Между тем на реке Арзании (она протекала подле лагеря), Пэт устроил мост, под видом будто бы готовя себе переправу, но в действительности по приказанию Парфов, которым он должен был остаться как наглядное доказательство их победы; им он собственно и нужен был, а наши пошли другою дорогою. Молва прибавила, будто легионы пропущены под ярмо и приложено еще кое-что, как обыкновенно при несчастье, но основание дали этому некоторое Армяне. Они вошли в укрепления прежде чем вышло оттуда войско Римское и обступили дороги, признавая взятых у них когда0то рабов или вьючных животных и отнимая их. Самые одежды похищены, вырвано оружие, а оробевшие воины во всем уступали лишь бы не подать повода к сражению. Вологез, собрав в кучу оружие и тела убитых, чтобы засвидетельствовать о нашем поражении, удержался от лицезрения бежавших легионов. Он искал славы умеренности, удовлетворив вполне чувству гордости. Он переехал через реку Арзанию, сидя на слоне, а ближайшие к нему силою коней справились с течением (реки). Пронесся слух: "будто мост провалится под тяжестями, вследствие коварного умысла делавших его, но те, которые дерзнули войти на него, нашли его крепким и прочным".
16. Во всяком случае верно то, что осажденные до того изобиловали хлебом, что предали огню житницы. С другой стороны Корбулон обнаружил: "силы Парфов были слабы, подвижный корм весь был потравлен, оставили бы они приступ, да и он Корбулон - находился всего на расстоянии трех дней пути". Он присовокупил: "клятвою Пэт скрепил у значков, в присутствии присланных царем свидетелей, что никто из Римлян не войдет в Армению, пока не будет получено от Нерона письмо - согласен ли он на мир". Может быть это и придумано для увеличения бесславия, но следующее не было никому тайною: в один день Пэт прошел пространство в 40 миль, покинув там и сям раненных и замешательство бегущих имело вид не менее безобразный, как если бы они обратили тыл в бою. Корбулон, со своими войсками попался на встречу у берега Евфрата; видом знаков и оружия не хотел выставить как бы в укор резкую разницу; воины были в печали, сострадая участи товарищей. Даже от слез воздержаться не могли и плачь не дал почти места обычному приветствию. Забыты были состязание в мужестве и домогательство славы - ощущения людей счастливых; одно сострадание имею силу и у младших по преимуществу.
17. Последовало немногословное объяснение между вождями; Корбулон жаловался: "напрасно он трудился; можно было бы окончить войну бегством Парфов". На это Пэт возражал: "для них обоих ничего еще не испорчено; пусть они обратят орлов и дружно вторгнутся в Армению, слабую с удалением Вологеза". Корбулон: "не таковы повеления императора, "опасность легионов подвинула его оставить провинцию, а так как неизвестны теперь замыслы Парфов, то он Корбулон - и пойдет назад в Сирию. И так придется молить в высшей степени благосклонное счастье, чтобы пехота, изнуренная большими переходами, могла следовать за конницею свежею и по ровному месту не затрудненную в движении". Затем Пэт зимовал в Каппадокии. Вологез послал гонцов к Корбулону: "чтобы он очистил укрепления по ту сторону Евфрата и чтобы по-прежнему река, служила им границею; а Корбулон требовал, чтобы и Армения была очищена от находившихся там и сям вооруженных отрядов. Наконец уступил царь, разрушены укрепления возведенные было Корбулоном на той стороне Евфрата и Армяне покинуты без властителя".
18. А в Риме, на середине Капитолинской горы, воздвигали трофеи над Парфами и триумфальные ворота - по определению сената, Состоявшемуся, когда война еще была не окончена, и теперь не оставили их лишь бы на показ, пренебрегши сознание. А чтобы скрыть заботу о делах внешних, Нерон хлеб, раздаваемый народу и испортившийся от времени, велел бросить в Тибр, желая показать до какой степени он покоен относительно продовольствия. И цена хлеба нисколько не увеличена, хотя почти 200 судов в самой пристани погибли от бури, а то еще, приплывшие по Тибру, от случайно сделавшегося пожара. Потом Нерон над сборами общественных податей поставил трех бывших консулов: Л. Пизона, Дуцения Гемина и Помпея Павллина, при чем порицал бывших государей: "что они значительностью издержек перевысили справедливые доходы, а он ежегодно дарит государству шестьдесят миллионов сестерций".
19. В это время сильно распространился весьма дурной обычай, что с близостью выборов и при распределении по жребию провинций, большинство людей одиноких усыновлениями для виду приобретали себе сыновей и, распределив провинции между отцов семейств, тотчас отпускали от себя усыновленных. В большом негодовании явились в сенат, ссылались: "на права природы и труды воспитания против хитрости, притворства и кратковременности усыновления. Довольно уже и так хорошо одиноким, что совершенно спокойно, не неся никаких тягостей, пользуются расположением, почестями - все для них готово и как бы идет на встречу: а им обещания закона, которых они долго ждали, обращаются в посмеяние, когда вдруг родитель безо всякой заботы, без горя опять осиротеть готовый, разом равняется с долговременными ожиданиями отцов". Вследствие этого состоялось сенатское определение: "чтобы мнимое усыновление не имело никакого значения при общественных должностях и не приносило бы никакой пользы и при получении наследств".
20. Вслед за этим обвинен Клавдий Тимарх Критянин; вины ему поставлены обыкновенно свойственные богатым жителям провинций, которые, вследствие огромного своего состояния, готовы на обиды людей менее значительных. Одно выражение коснулось даже порицания сената; говорили будто он не раз говорил: "от его власти зависит - будет ли объявлена признательность прокунсулам, которые только получат Крит". Этот случай Пэт Тразея, обращая к общественной пользе, и подав мнение, что обвиненного нужно выслать из острова Крита, присоединил следующие соображения: "на опыте доказано, достопочтенные сенаторы, что самые лучшие законы и честные примеры людям благонамеренным последовали из проступков других. Так невоздержность ораторов вызвала Ценциев проект (закона), происки искателей должностей - Юлиев законы; корыстолюбие должностных лиц - Кальпурниево постановление. По времени вина предшествует наказанию и прежде проступок - возможности предупредить его или исправит. А потому в отпор недавно появившейся дерзости жителей провинций прибегнем к решению, которое было бы достойно и верности и твердости Римлян и которым мы - нисколько не изменяя заботливости о союзниках, уничтожим мнение будто бы перед нами кто бы ни был может зависеть от чего иного, кроме суда сограждан".
21. В старину не только претор или консул, но и частные лица были посылаемы - осматривать провинции и доносить как кто там исполняет свою обязанность. Народы трепетали перед мнением одного лица. Теперь мы ухаживаем за иноземцами и льстим им; и как скоро по чьему-либо мановению высказываем признательность, также скоро определяем и обвинение. Пусть определяют и пусть остается жителям провинций возможность так обнаруживать свое могущество; но лживая и ценою купленная похвала должна быть ограничиваема столько же, как и злоба, и жестокость. Часто мы более грешим, стараясь прислужиться, чем сделать неприятное. И некоторыми добродетелями можно заслужить ненависть - упорною суровостью, расположением ума, недоступным никакому влиянию благосклонности. Потому то наши должностные лица почти всегда в начале своей деятельности действуют лучше, а под конец портятся, когда, точно искатели должностей, гонятся за одобрением. Устранив это, сделаем, что провинции будут управляться и справедливее и равнее. Как страхом преследования за взятки надломлено корыстолюбие, так с запрещением выражения признательности, будет сдержано желание задобрить.
22. Общим одобрением встречено это мнение, но сенатское определение состояться не могло, так как консулы отрицали, чтобы об этом вопросе был доклад. Вслед затем, по инициативе государя, постановил сенат: "чтобы никто на собраниях союзников не делал предложений об изъявлении признательности пропреторам или прокунсулам и чтобы никто не брал на себя с этим посольства". При тех же консулах сгорел от удара молний гимназий и статуя Нерона в нем обратилась в безобразный кусок меди. От землетрясения обрушилась большая часть Помпей, знаменитого города Кампании, умерла дева весталка Палия и на её место взята Корнелия из фамилии Коссов.
23. В консульство Меммия Регула и Вергиния Руфа, Нерон рождение ему дочери от Поппеи встретил с радостью свыше человеческою; он ее наименовал Августою и Поппее дал то же прозвание. Местом разрешения от бремени была колония Антий, где родился сам Нерон. Еще ранее сенат поручил милосердию богов чрево Поппеи и всенародно принял обеты; они еще увеличены и исполнены. Присоединены: "молебствия, храм плодородию и состязание по подобию Актиаксвого религиозного обряда". Определено: "поставить на пороге (храма) Капитолинского Юпитера золотые изображения счастий; чтобы игры цирценские подобно тому как роду Юлиев у Бовилл, так Клавдиеву и Домициеву, совершались у Анция". Все это было напрасно, так как ребенок умер на четвертом месяце. Снова начались выражения лести и подано мнение: в бозе почившей: почести, алтарь, храм и жертвенник. Сам Нерон не знал умеренности ни в радости, ни в печали. Заметили, что когда весь сенат отправился в Анций вскоре после родин, Тразеа не был допущен, но с твердостью духа встретил оскорбление, предвещавшее грозившую ему гибель. Вслед затем, говорят, последовало выражение Цезаря, в котором он перед Сенекою гордился, что помирился он с Тразеею и Сенека поздравлял с этим Цезаря. Так людям светлым со славою росли и опасности.
24. Между тем с началом весны, послы Парфов принесли поручения даря Вологеза и письмо от него- в этом роде: "не станет он на этот раз повторять старинной, столько раз повторенной похвальбы относительно присвоения Армении, так как боги, распорядители судеб и самых могущественных народов, передали обладание Армениею Парфам не без позора Римлян. Недавно Тигран был в осаде; после - Пэта и легионы отпустил, имея возможность их уничтожить. Достаточно доказана сила, дан образец и умеренности. И не отказался бы Тиридат явиться в город для принятия диадемы, если бы его не удерживало его жреческое значение. Отправится он к знаменам и изображению государя и там перед легионами получит освящение на царство".
25. Вследствие такого письма Вологеза - так как Пэт писал совсем другое, будто дела все в одном положении как были - спрошен сотник, пришедший с послами: "в каком положении находится Армения?" и ответил: "все Римляне оттуда удалились". Тут понята была насмешка дикарей, просивших то, что они уже исторгли силою. Нерон советовался со значительнейшими лицами в государстве: что предпочесть войну ли, результат которой еще сомнителен, или бесчестный мир? Война, без колебаний, предпочтена. И Корбулон, в течение стольких лет ознакомившийся и с воинами и с врагами, поставлен во главе ведения войны, как бы незнанием другого не сделать вторичной ошибки; и относительно Пэта каялись. А потому отосланы послы без успеха, впрочем, с дарами, чтобы подать надежду - не вотще остались бы о том же просьбы Тиграна, принеси он их сам. Управление Сириею поручено Цинцию, а военные силы предоставлены Корбулону; прибавлен ему из Паннонии 15 легион под предводительством Мария Цельза. Написано четвертовластникам (тетрархам) и царям, префектам и прокураторам и тем из преторов, которые управляли соседними провинциями - "чтобы они повиновались приказаниям Корбулона". Власть его увеличена почти в такой же степени, в какой дал ее народ Римский Кн. Помпею на ведение воины с пиратами. Вернувшегося Пэта, опасавшегося строгого наказания, Цезарь нашел достаточным преследовать насмешкою в таких почти словах: "немедленно он его прощает как бы он, столько к робости склонный, от более продолжительной заботы не захворал".
26. Корбулон, переведя в Сирию четвертый и двенадцатый легионы, - они утратили храбрейших воинов, да и остальные еще не оправились от ужаса, и, по-видимому, могли мало быть полезны в деле, - перевел в Сирию, а, взяв оттуда шестой и третий легионы, войско свежее и приобретшее опытность в частых и увенчанных успехом трудах, повел в Армению. Присоединил и пятый легион, который, находясь в Понте, был чужд поражения, а также и воинов пятнадцатого легиона, недавно приведенных, и значки отборных из Иллирика и Египта, и все сколько было союзной конницы и пехоты (когорт). И вспомогательные войска царей собрал в одно место к Мелитене, где готовился перейти Евфрат. Тут войско, очистив по обычаю, зовет на собрание; в пышных выражениях начинает говорить о счастливой звезде Императора, о совершенных им подвигах, все неудачи относя к незнанию Пэта; с большим весом (говорил он) и оно то военному человеку было вместо красноречия.
27. Вслед за тем он двинулся путем, когда-то Лукуллом проложенным, отстранив препятствия от давнего времени возникшие. Не с пренебрежением обошелся он с послами Тиридата и Вологеза, пришедшими к нему о мире; он присоединил к ним сотников с поручениями не крутыми: "не до того дело дошло, чтобы неизбежна была решительная борьба. Много счастливого случилось Римлянам, кое-что и Парфам, как улики против надменности. Во всяком, случае и Тиридату выгоднее получить в дар царство нетронутое опустошением и Вологез больше пользы принесет народу Парфов союзом с Римлянами, чем взаимным вредом. Не безызвестно, сколько внутренних несогласий и какими неукротимыми и свирепыми народами он управляет. Напротив у императора Римского везде невозмутимый мир и только эта одна война". К совету присоединил угрозу и Мегистан Армянских, которые отпали от нас первые, прогнал с их местожительства, разрушил их укрепления, ровные, возвышенные места, сильных и слабых поразил равным страхом.
28. Имя Корбулона дикарям не только не было ненавистно, но и не враждебно и потому его совет считали надежным. Вследствие этого и Вологез не был ожесточен до крайности, и для некоторых префектур выспросил перемирие. Тиридат требует назначить место и день для переговоров. Время назначено недальнее, а место где незадолго перед тем были осаждены легионы с Пэтом. Дикари его выбрали как напоминавшее о радостном для них событии; да и Корбулон не уклонился, так как разница обстоятельств увеличивала славу. И не увеличивалось бесславие Пэта и это в особенности обнаружилось тем, что сыну его трибуну приказал Корбулон вести отряд и прикрыть останки неблагополучного сражения. В условленный день Тиберий Александр, именитый всадник Римский, приданный Корбулону для ведения войны и Вивиан Анний, зять Корбулона, по молодости лет еще не получивший сенаторского звания, но в качестве легата начальствовавший над пятым легионом, пришли в лагерь Тиридата в почет ему и чтобы он, при таких заложниках не опасался засады. За тем взяты двадцать всадников. Увидав Корбулона, царь первый соскочил с коня; не замедлил и Корбулон; спешившись, оба подали друг другу правые руки.
29. Тут Римлянин похвалил молодого человека за то, что: "он, оставив опрометчивые решения, предпочел образ действия безопасный и спасительный". Тиридат, высказав прежде многое о знатности рода, впрочем, прибавил в духе умеренности: отправится он в Рим и принесет Цезарю честь небывалую, что потомок Арзака, при благополучном положении дел у Парфов, явится просителем". Тут решено "чтобы Тиридат сложил у изображения Цезаря знаки царского достоинства и взял бы их опять не иначе как из рук Нерона"; совещание окончилось поцелуем. Потом, немного дней спустя, с большою с обеих сторон торжественностью: у Парфов конница была расположена повзводно в убранстве завещанном предками, а с нашей стороны стояли ряды легионов с блестящими орлами, значками и изображениями богов, наодобие храма. В средине на возвышении стояло курульное кресло и на нем статуя Нерона. Подойдя к ней, Тиридат, причем принесены были жертвы по обычаю, сняв венец с головы, положил его к ногам статуи. На умы всех зрелище это сильно подействовало; впечатление сильнее было от наглядного еще так сказать воспоминания о поражении и осаде Римских войск: теперь обстоятельства переменились; пойдет Тиридат на показ народам чем иначе, как не пленный?.
30. Присоединил к славе Корбулон - ласку и угощение пиршеством. Царь расспрашивал причины как только замечал что-либо новое, как то: смены караулов по знаку сотника, отпуск воинов после принятия пищи звуком: трубы, зажжение подложением факела жертвенника, воздвигнутого перед авгуралом. Все это превознося похвалами вызвал удивление к завещанным отцами обычаям. На другой день просил отсрочки, чтобы прежде чем отправиться в такой дальний путь, повидаться с матерью и братьями. Между тем он заложницею дал дочь свою и передал письмо просительное к Нерону.
31. Удалясь, нашел он Пакора, в земле Медов, а Вологеза в Экбатанах, любопытствовавшего о брате; он даже через собственного гонца просил Корбулона: "чтобы Тиридату не пришлось сносить чего-либо похожего на рабство; чтобы не отбирали у него оружия, не устраняли от приветствия заведовавших провинциями и не пришлось бы ему дожидаться у их порога и чтобы ему в Риме была почесть наравне с консулами". Это значило, что ему, приобвыкшему к чужестранной гордости, мало было известно наше обращение; у кого сила и власть в руках, тот пренебрегает пустяками.
32. В этом же году Цезарь распространил право Лациума на народы приморских Альпов; для всадников Римских отвел места в цирке впереди тех, что служили для простого народа, а до того дня они помещались без различия, так как в Росциевом законе не постановлено ничего, кроме о четырнадцати рядах. Зрелища гладиаторов представил этот год с такою же пышностью, как и прежний, но участием в действии на сцене опозорено большее число именитых женщин и сенаторов.
33. В консульство К. Лекания и М, Лициния со дня на день усиливалась в Нероне страсть - посещать разные сцены; до тех пор певал он в доме или в садах на играх молодежи. (Ювенальских), но отзывался о них с пренебрежением как мало посещаемых и для такого голоса тесных. Недерзнув, впрочем, начать с Рима, избрал Неаполь, как будто бы Греческий город: "оттуда сделает он начало и затем перейдя в Ахаию и приобретя украшения и издревле священные венки, большею славою привлечет внимание граждан". Вследствие этого собраны жители простолюдины, да слух об этом деле привлек некоторых из соседних муниципий и колоний; присутствовали и те, которые сопровождали Нерона как почетная свита или для разных его надобностей даже отряды воинов; все это наполнило театр Неаполя.
34. Тут то случилось происшествие, по мнению большинства, печального предвестия, а по мнению его, Нерона, скорее обнаружившее особенный промысел и расположение богов: по выходе находившегося там народа, театр обрушился уже опустелый и без чьего-либо вреда. Вследствие этого в составленных нарочно песнях, воздавая благодарственность богам и прославляя счастливый исход недавнего события, он отправился с намерением переплыть Адриатическое море, но остановился на некоторое время в Беневенте; тут Ватиний давал знаменитые гладиаторские игры. Ватиний был одним из гнуснейших явлений двора Неронова: вскормленный в лавке башмачника, безобразный телом, он отличался самым пошлым шутовством; сначала он взят был, чтобы над ним издеваться, но потом наушничеством на людей лучших он до того усилился, что влиянием, деньгами, возможностью вредить превзошел даже сверстников зла.
35. Между тем как Нерон посещал это зрелище и среди наслаждений не прекращались преступления. Именно в эти самые дни вынужден умереть Торкват Силан за то, что он, свыше знатности рода Юриев, хвалился предком - божественным Августом. Обвинители получили приказание упрекнуть его в том, что он и был очень, щедр на подарки и что другой надежды ему не оставалось, как на переворот; даже держит он людей, которым дает названия от занятий письмами, ведений записок и счетов, а это дает повод думать куда заносится он в своих предположениях и мечтах. "За тем, самые приближенные из его отпущенников заключены в оковы и увлечены. Когда уже осуждение было неизбежно, Торкват перерезал себе жилы на руках; последовала обычная речь Нерона: хотя виновный и основательно не доверявший защите жив бы он был, если бы выждал милосердия судей".
36. Немного времени спустя, оставив на этот раз Ахайю - причины были неизвестны - посетил снова город; области Востока в особенности Египет - были предметом его тайных помышлений. Вследствие этого засвидетельствовал он эдиктом: "недолго будет он в отлучке и в государстве все будет по прежнему спокойно и благополучно"; по поводу этого отъезда отправился он в Капитолий. Тут он поклонился богам, а когда хотел было войти в храм Весты, вдруг трепет пробежал по всем его членам: или божество его поразило ужасом или воспоминание его злодейств не оставляло его ни на минуту свободным от опасений; оставил он намерение, высказывая, что любовь к отечеству выше для него всех остальных забот. Видел он печальные лица граждан, слышал тайные жалобы, что "решается на такой путь он, которого и кратковременные отлучки им (гражданам) невыносима привыкшим в лицезрении государя находить ручательство против всех случайностей. А потому как и в частых надобностях ближайшие залоги должны иметь наиболее силы, так и народ Римский имеет для него (Нерона) наиболее значения и нужно повиноваться когда его удерживают". Действительно таковы или в этом роде были ощущения черни, жаждавшей удовольствий и - что составляло главный предмет её заботливости - опасавшейся недостатка в продовольствии, в случае отъезда Нерона. Сенат и сановники не могли себе отдать отчета: опаснее ли его жестокость когда он на лицо или вдали; от этого - и таково свойство великих опасений считали худшим то, как делалось.
37. А сам, чтобы поверили, что ему нигде в другом месте так не, весело (как в Риме), в существенных местах устраивал пиршества и целым городом пользовался как своим собственным домом. В особенности отличался роскошью и молвою пир, приготовленный Тигеллином; о нем я расскажу, чтобы не пришлось часто повторять рассказы таких излишеств. На пруде Агриппы устроил он плот; приготовленное на нем пиршество приводилось в движение, так как паром влекли другие суда, украшенные золотом и серебром; гребцами были отборные красавцы, привыкшие служить для удовлетворения самой гнусной похоти; птицы и звери добыл из самых различных стран и животные морские из океана. К берегам пруда примыкали дома наслаждений, наполненные знатными женщинами; с другой стороны видны были совершенно голые публичные женщины; все движения и действия дышали развратом, а когда наступил сумрак ночи, то вся близ лежавшая роща и окружавшие строения огласились пением и засветились огнями, а сам Нерон, оскверненный и позволенным, и не позволенным, не оставил ни одного порока, которым мог бы сделаться еще хуже. Даже немного дней спустя он, с одним из скопища этих опозоренных людей, по имени Пифагорою, вступил в брак, с соблюдением всех обрядов законного торжества. Императору надет фламеум, видели гадателей, приданое, брачное ложе и свадебные факелы; одним еловом все выставлено на показ, даже и то что в женщине прикрывает ночь.
38. Последовало бедствие неизвестно от случая ли, или от коварного умысла государя; и то и другое засвидетельствовали писатели, во всяком случае это бедствие превосходило и размером и силою все, что прежде город Рим терпел от огня. Начался пожар в той части цирка, которая прилежала к горам Палатинской и Целиевой; оттуда по лавкам, наполненным товарами, представляющими пищу огню, раз начавшийся огонь разыгрался с большою силою и раздуваемый ветром охватил всю обширность цирка: дома не были обведены оградами, ни храмы стенами и не было ничего, чтобы могло задержать ход пламени. Все распространяясь, пожар свирепствовал сначала на местах ровных, потом поднялся на холмы и, опять спустясь в равнину, опустошал все. Самая быстрота не давала возможности помочь горю, а развитию огня способствовали узкие кривые улицы, бросавшиеся то в ту, то в другую сторону и сплошные громадные строения - таков, был вид древнего Рима. Везде раздавался плачь оробевших женщин, слабые старики и малые дети метались туда и сюда; одни заботились о себе, другие о близких; одни тащили слабых, другие дожидались и то, оставаясь на месте, то спеша, торопливо производили общее замешательство. Нередко обратив все внимание на то, что делалось сзади, захватываемы были огнем спереди или с боков, или если и удавалось уходить в места ближайшие, и там настигал огонь и что считалось отдаленным, подвергалось все той же случайности. Наконец, не зная куда деваться и чего убегать, наполнили улицы, расположились по полям. Некоторые, утратив все состояние, даже дневное пропитание, другие же из жалости по своим, которых исхитить из пламени не были в состоянии, гибли, хотя и имели возможность спастись. И никто не дерзал бороться с огнем, вследствие частых угроз многих лиц, препятствовавших тушить; другие даже явно подбрасывали факелы, громко крича, что они это исполняют чью то волю; может быть с целью свободнее заниматься грабежом, а может и вправду по чьему-либо приказанию.
39. В это время Нерон находился в Анцие и не прежде вернулся в город, как огонь стал приближаться к его дому, который он пристроил к дворцу и садам Мецената. Впрочем, все усилия остановить огонь были тщетны и он истребил дворец, дом и все что окружало их. Бездомному и бежавшему народу открыто убежище на Марсовом поле и в памятниках Агриппы, Нерон открыл даже для него свои сады; выстроил временные строения для помещения неимущих граждан; все необходимые хозяйственные вещи подвезены из Остии и ближайших муниципий; цена. хлеба понижена до трех мелких монет. Все эти меры, хотя и в пользу народа, не производили на него должного впечатления, так как распространился слух, что в самое время пожара, Нерон вступил на сцену своего домашнего театра и воспевал гибель Трои, приравнивая настоящее бедствие с древним.
40. Наконец на шестой день внизу Есквилий положен конец пожару разрушением на необъятное пространство строений, для того чтобы разрушительному пламени, не предоставить другой пищи, кроме ровного места и открытого неба. Еще, не улегся страх, а снова показался огонь, хотя и легче и в более открытых местах города, вследствие чего менее было потерь между людьми. Всего значительнее было разрушение капищ богов и портика прелести посвященного. Этот пожар подал повод к еще более дурным слухам, так как огонь обнаружился в строениях Емилианских, составлявших собственность Тигеллина. Полагали, что Нерон домогается славы построения нового города с тем, чтобы назвать, его своим именем. Рим, в то, время, делился на четырнадцать округов; из них четыре оставались невредимыми; три разрушены до основания, а в остальных семи оставались изредка следы строений полуразрушенных пламенем.
41. Было бы неудобно (невозможно) счесть все количество домов, лавок и храмов, тут погибших; но древнейшие религиозные воспоминания, храмы, построенные Сервием Туллием Луне, великий жертвенник и часовня, посвященные Аркадцем Евандром Геркулесу лично, храм Юпитера Статора, воздвигнутый обетом Ромула, дворец Нумы и капище Весты с богами, хранителями народа Римского - погибли в огне. Богатства, снисканные столькими победами, лучшие произведения Греческого искусства, даже умственные памятники древние и неиспорченные, несмотря на всю красоту восставшего из пепла города, не могли быть отысканы, а их помнили многие старики. Нашлись некоторые заметить, что начало пожара случилось в 14-й день Секстильских календ и что в этот самый день Сеноны взятый ими город предали огню. Другие до того простерли свою заботливость, что нашли между тем и другим пожаром тоже число лет, месяцев и дней.
42. Как бы то ни было, а Нерон развалины отечества употребил на постройку себе дома; в нем заслуживали удивление уже не драгоценные камни и золото, предметы обычные и вследствие безмерной роскоши опошлившиеся, а целые поля, озера и наподобие пустынь тут леса, а там открытые места и виды. Подали мысль и в исполнение привели Север и Целер; смелым умом своим они пытались искусством выполнить то, в чем отказала природа и тешиться средствами государя. Так они ему обещали: провести судоходный канал от Авернского озера до устья Тибра по грязным берегам, по встречным горам. Но тут, по отсутствию влажности; неоткуда было взять воды, кроме болот Помитинских; остальное - крутизны или места бесплодные; да если бы и в самом деле возможно было прорыть канал, то - труд необъятный и недостаточно оправданный. Однако Нерон, страстный охотник до всего, что, по-видимому, превосходило всякую возможность, пытался прорвать горный хребет, ближайший в Аверну; остаются следы надежды оставшейся вотще.
43. Остальное города, незахваченное домом, не так как после Галльского пожара безо всякого разбора, как пришлось застроено, но размерены пространства кварталов и оставлены широкие улицы; вышине строений назначена мера, сделаны открытые дворы и устроены с лицевой стороны для их прикрытия портики. Нерон обещал, что их устроит на свои деньги, а хозяевам передаст места их домов расчищенными. Присоединил раздачу денежных сумм согласно с состоянием и общественным положением каждого и назначил срок в какой они должны были вступить во владение выстроенными домами или лавками: для принятия обломков назначил Остийские болота и приказал, "чтобы суда, привозившие хлеб по Тибру на обратном пути брали с собою груз мусора. Строения в назначенной их части должны были взводиться без поперечных брусьев, будучи скрепляемы камнем Габинским и Албанским - так как он недоступен огню. Так как воду перехватывали своевольно частные лица, то чтобы в большем количестве и многочисленнейших местах протекали она для общего употребления, поставлены сторожа и каждый должен был иметь на видном месте вспомогательные средства для тушения огня. Запрещено иметь общие стены, но каждое строение должно было иметь свои собственные". Все это предпринятое, в видах пользы, содействовало и красоте нового города. Нашлись, впрочем, и такие, которые полагали: "прежний способ постройки более способствовал здоровью; узкие улицы и вышина строений не так-то давали ход жару солнца, а теперь полный простор широких улиц, где нет защиты в тени, содействуют более тяжкому развитию зноя".
44. Такие то меры приняты были человеческою предусмотрительностью. Вслед за тем пытались умилостивить богов, заглянули в Сивиллины книги и по ним принесены мольбы Вулкану, Церере и Прозерпине, а Юнону старались умилостивить женщины замужние, сначала в Капитолие, а потом у ближайшего моря; почерпнутою оттуда водою оросили храм и изображение богини; пиршеством и всенощным бдением отпраздновали женщины, у коих были мужья. Но ни средствами человеческими, ни щедростью государя, ни умилостивлением богов не уничтожилась дурная молва, будто этот пожар произошел по приказанию. Чтобы положить слухам конец Нерон подыскал виновных и применил самые изысканные муки к тем, которых, ненавистных за их злодеяния, народ называл христианами. Виновником наименования этого, был Христос, которого, в правление Тиберия, казнил прокуратор Понтий Пилат. Подавленное на этот раз пагубное суеверие снова обнаружилось не только в Иудее, колыбели этого зла, но даже и в городе, куда отовсюду стекается и где развивается все ужасное и срамное. Сначала схвачены те, которые сознавались, потом по их показанию огромное множество уличенных не столько в причинении пожара, сколько в ненависти ко всему человеческому роду. Губили их с посмеянием, как то: покрывали кожами зверей и отдавали на растерзание собакам, распинали на крестах, или предавали огню, так что когда угасал день, их зажигали вместо ночного освещения. Для этого зрелища Нерон отвел сады свои и давал цирценские игры, в одежде кучера (правящего колесницею) теряясь в толпе народа, или управляя экипажем. Вследствие этого, хотя в отношении виновных и заслуживших самые строгие наказания, возникало сострадание, будто они (христиане) гибли не в видах общественной пользы, но на удовлетворение жестокости одного.
45. Между тем Италия предана грабежу для добытия денег; провинции, союзные народы и города, именуемые свободными, разорены. И боги принесли свою часть добычи; обобраны в городе храмы и вынесено золото, освященное вследствие триумфов, обетов во все возрасты народа Римского в минуты счастья или опасений. А по Азии и Ахайе уже не приношения только, но самые изображения богов похищали; в эти провинции посланы были Аррат и Секунд Каринат; первый отпущенник, готовый на всякое злодейство, а второй, приобретя внешность Греческого образования, не обогатил ум добрыми правилами. Говорят, что Сенека, чтобы отклонить от себя всю ненавистность святотатства, просил дозволения - уединиться в отдаленную деревню, но не получив его, притворился больным нервами и не выходил из спальни. Некоторые передали, будто бы. ему был приготовлен яд отпущенником его по имени Клеоником, вследствие приказания Нерона; но Сенека избегнул его; выдал ли свою тайну сам отпущенник или вследствие собственных опасений, ведя самый простой образ жизни и питаясь одними древесными плодами, а в питье употребляя одну лишь ключевую воду.
46. Около этого же времени гладиаторы у города Пренесты, пытаясь вырваться на свободу, усмирены отрядом воинов, находившимся там для стражи. Толковали уже о Спартаке и бывшем давно бедствии в народе, жадном до всего нового и склонном к опасениям. Немного спустя получается известие о несчастье, постигшем флот и не на войне - вряд ли когда еще царствовало такое полное спокойствие - но Нерон приказал флоту вернуться в Кампанию к назначенному дню, не делая исключения для случайностей моря. Вследствие этого кормчие, несмотря на бурное море, отплыли из Формий и, при сильном от Африки дувшем ветре, в попытках обогнуть Мизенский мыс отброшены к берегам Кум и утратили там большую часть трирем, а местами и меньшего размера суда.
47. В конце года обнаружились чудесные явления, предвестники уже близких бедствий. Молнии были так сильны и часты, как еще никогда и появилась комета, явление, вызывавшее постоянно Нерона на пролитие именитой крови. Двуглавые порождения людей и других животных брошены всенародно или найдены в жертвоприношениях, где обычай требует заколать беременных животных. На Плацентинском поле, подле дороги найден теленок, у которого голова была будто бы у ноги. Последовало толкование гадателей: "готовится порядкам человеческим новая глава, но не получит силы и не скроется - так как подавленная во чреве, родилась подле дороги".
48. Вступили потом в консульство Силий Нерва и Аттик Вестин, когда уже начался и усилился заговор, на который наперерыв давали имена сенаторы, всадники, воины, даже женщины, частью из ненависти к Нерону, частью из расположения к К. Пизону. Он, происходя от рода Кальпурниев и в наследственной знатности, сосредоточив кровь многих знатных семейств, пользовался в народе почетною известностью за свои добродетели или, по крайней мере, за качества к ним подходящие. Красноречие свое употреблял он на защиту граждан, был щедр в отношении к друзьям и с незнакомыми обходился при свидании вежливо и ласково. Имел он и дары случая: высокий ростом, красив лицом; но далек он был строгости нравов или умеренности в наслаждениях; охотно продавался он беспечности, роскоши, а иногда и сладострастию. И это у многих заслуживало одобрение, так как, при увлекательной прелести пороков, каждый хотел в представителе верховной власти видеть человека не упорного и строгого.
49. Заговор начался не от собственного стремления Пизона; да и не легко мне припомнить, кто был первый его виновник, но чьему побуждению возымело начало то, за что взялись столь многие. Что всего усерднее были Субрий Флавий, трибун преторианской когорты и сотник Сульпиций Аспр - доказали твердость их конца. И Лукан Аппей и Плавтий Латеран, назначенный консул, внесли полную жизни ненависть. Лукана разжигали его собственные личные побуждения, так как славу его стихотворных произведений подавлял Нерон из пустого соревнования, запретив их выпускать в свет Латерана, назначенного консула, заставило принять участие в заговоре не оскорбление какое-либо, но любовь к общему благу. Флавий Сцевин и Афраний Квинкциан, и тот и другой сенаторского сословия, сделались участниками такого замысла свыше ожиданий, какие от них имели. Умственные способности Сцевина расслабели от сладострастия и вследствие этого жизнь его проходила в сонливости. Квинкциан изнеженностью тела в худой славе, осмеянный Нероном в сатирических стихах, мстил за свое личное оскорбление.
50. Таким образом, толкуя между себя и с приятелями, "что государь совершает преступления, близок конец Империи и необходимо выбрать человека, который помог бы при таком общем изнеможении всего" - присоединили к себе Туллия Сенециона, Цервария Прокула, Вулкация Аварика, Юлия Авгурина, Мунация Грата, Антония Наталиса, Марция Феста, всадников Римских; из них Сенецион был из числа самых близких к Нерону лиц и еще в то время пользовался, по-видимому, его расположением; тем большая опасность ему грозила. С Наталисом Пизон делил свои самые тайные думы; остальные всего надеялись от. переворота. Присоединены, кроме Субрия и Сульпиция, о которых я уже упомянул, люди военные: Граний Сильван и Статий Проксим, трибуны когорт преторианских, Максим Скавр и Венет Павл, сотники. Но главная сила заключалась, по-видимому, в префекте Фение Руфе; его, хвалимого за образ жизни и добрую славу, жестокостью и бесстыдством опережал Тигеллин в расположении государя, теснил обвинениями и не раз наводил на серьезные опасения как на бывшего любовника Агриппины, из жалости к ней помышляющего об отмщении. А потому, когда заговорщики убедились из собственных неоднократно повторяемых его слов, что и префект претория стал за одно с ними, то уже решительнее стали, толковать о времени и месте убийства. Говорили, что сделать нападение взялся Субрий Флавий, предположивший броситься на Нерона, когда он будет петь на сцене, или, когда среди пылающего дома ночью он будет бегать туда и сюда, никем не охраняемый. Тут случайность одиночества, там самое многолюдство, долженствовавшее быть свидетелем такого прекрасного поступка - поощряли возвышенный дух; но удержало желание безнаказанности, постоянный враг великих начинаний.
51. Пока заговорщики медлили и тянули в даль свои и надежды и опасения, некто Епихарис, неизвестно каким образом разузнав (до того не было ей никакой заботы о чем-либо добропорядочном) поджигала и пеняла заговорщиков: наконец, наскучив их медлительностью, и живя в Кампании, она пыталась завлечь главнейших из моряков Мизенских к соучастию в заговоре, таким образом: был хилиарх в том флоте Волузий Прокул, участвовавший в числе исполнителей убийства матери Нерона, но недостаточно как он полагал вознагражденный за громадность злодейства. Он высказал свои заслуги в отношении Нерона и как они бесплодны для него остались, присоединил жалобы и намерение свое отомстить, если бы представился случай, подал надежду, что можно задобрить и еще большее число. И не мало значительно было бы содействие флота; ему предстояли бы частые случаи, так как Нерону нравилось долговременное пребывание у Путеол и Мизена. Тогда Епихарис еще больше стала высказывать все преступные действия государя: "и не хвалится она тем, что не имело бы никакого основания, предусмотрено как он должен понести наказание за ниспровержение общественного строя; пусть он только возьмется оказать свое содействие и поведет воинов туда, где больше будет дела, за что пусть и ожидает достойной награды". Имена заговорщиков она, впрочем, скрыла; вследствие чего донос Прокула оказался бесполезным, хотя он слышанное им и сообщил Нерону. Епихарис, будучи призвана и поставленная на очную ставку с доносчиком, без труда опровергла то, что не основывалось ни на каких свидетелях; но сама удержана под стражею, так как Нерон подозревал, что не лжив донос, хотя и не было доказательств его справедливости.
52. Однако заговорщики, встревоженные опасением, как бы их не выдали, положили поспешить убийством у Байи в вилле Пизона; Цезарь, увлеченный красотою местности, бывал там часто, обедал и брал ванны, оставив почетную стражу и бремя своего высокого положения; но отказался Пизон, выставив всю мерзость поступка, если святыня стола и боги гостеприимства будут орошены кровью государя, как бы он дурен ни был; лучше совершить это дело в городе в том ненавистном и воздвигнутом из достояния отнятого у граждан доме, или всенародно привести в исполнение то, что они и приняли на себя ввиду общей пользы. Так он говорил при всех, а, впрочем, было скрытое опасение, как бы Л. Силан, очень знатного рода, примером К. Кассия,· у которого был воспитан, приготовленный во всякому самому высокому положению, не захватил верховной власти, при готовом содействии тех, которые заговору непричастные обнаружили бы сострадание к Нерону, как жертве преступного умысла. Большинство было того убеждения, что Пизон избегал консула Вестина, человека с умом решительным и предприимчивым - как бы он не склонился на сторону свободы, или избранием другого императора не присвоил бы себе высокого значения в государстве. Он действительно был чужд заговора, что, впрочем, не воспрепятствовало Нерону выместить на невинном старинную ненависть, обвинив его в соучастии.
53. Наконец постановили - в день цирценских игр, которые празднуются в честь Цереры - привести в исполнение свой умысел, так как Цезарь, выходивший редко, заключившись в доме, или в садах, посещал забавы цирка и доступнее был вследствие веселостей зрелища. Порядок исполнения постановили такой: "Латеран, как бы прося о пособии при своих недостаточных домашних средствах, умоляя, должен был упасть к ногам государя и повалить его ничего не ожидавшего и придавить - смелым духом и громадный телом. Тут на лежащего и несвободного в движениях, трибуны, сотники и прочие, у кого только хватило бы смелости, должны были броситься и умертвить". Первую роль при этом требовал себе Сцевин; он утащил кинжал из храма Спасения (в Этрурии) или как другие передают, из храма Счастья в Ферентинском городе и носил как освященный на великое дело. Между тем Пизон должен был дожидаться у храма Цереры; оттуда его, префект Фений и прочие взяв, должны были нести в лагерь в сопровождении Антонии, дочери Клавдия Цезаря, с целью привлечь расположение народа; так рассказывает К. Плиний. А мы, как бы это ни было передано, не сочли нужным скрыть, как ни бессмысленным, по-видимому, кажется, - как Антоние, ввиду пустых надежд употребить имя свое в такое опасное дело, так и Пизону, которого известна была любовь к жене, связать себя другими брачными узами; но ведь страсть к владычеству пересиливает все другие привязанности.
54. Удивительно было как при таком разнообразии сословий, возрастов, пола - и богатые и бедные все одинаково хранили глубокое молчание. Наконец измена началась с дому Сцевина; он накануне исполнения после долгого разговора с Антонием Наталисом, возвратился домой и скрепил печатью духовное завещание. Вынув из ножен кинжал, о котором я говорил выше, с упреком, нашел его затупевшим от долгого времени, приказал отточить на камне и выострить хорошенько лезвие, поручив это дело заботливости отпущенника Милиха. Вместе с тем началось пиршество обильнее обыкновенного; любимейшие из рабов получили свободу, а другие и деньги. Ясно было, что сам он трустил и погружен был в глубокое размышление, хотя в незначительных разговорах старался выказать притворную веселость. Наконец тому же Милиху велит приготовить перевязи для ран, которыми останавливают кровь. Знал ли Милих о заговоре и до того времени оставался верен, или не знал и тут только возымел подозрение - как большинство передало при рассказе о последовавших событиях. Когда рабский ум сообразил награду за вероломство, причем в мечтах носились громадные деньги и могущество - то забыл о долге, безопасности хозяина и благодарности за полученную свободу. Взял он совет и у жены - свойственный женщине и клонившийся к дурному, так как она сама же напугала его: "много было при этом свободных и рабов, бывших свидетелями того же самого; молчание одного не принесет никакой пользы, а награда будет принадлежать одному, кто предупредит своим показанием".
55. А потому с рассветом Милих отправился в Сервилианские сады и, когда его не пускали в ворота, высказал неоднократно, что он имеет сообщить важное и опасное. Привратники отвели его к отпущеннику Нерона - Епафродиту, а тот тотчас же к Нерону, сообщает о грозящей ему опасности, о важном заговоре и передает и слышанное, и свои догадки, показывает оружие, приготовленное на его убийство, и предлагает призвать обвиненного. Тот схвачен воинами и начал защищаться: "оружие, которым его уличают, как наследственная вещь, была сберегаема тщательно, находилось в его спальне и похищено коварством отпущенника. Не раз уже скреплял он печатью духовное завещание, не обращая внимания на дни, когда это приходилось. Деньги и свободу и прежде давал рабам, а теперь еще с большею щедростью вследствие того, что при небольших уже домашних средствах и притязаниях кредиторов, сомневается в силе духовного завещания. Действительно, он постоянно устраивал роскошные пиры, вел жизнь веселую и такую, которая могла заслужить очень мало одобрения от строгих судей. Вовсе не приказывал он никаких перевязок от ран, но так как и остальное он высказал явно неосновательное, то и присовокупляет обвинение, чтобы в одно и то же время быть и доносчиком и свидетелем". Слова эти сопровождал твердостью; со своей стороны поносит как преступного и бессовестного с такою уверенностью в голосе и выражении лица, что подорвал бы донос, если бы Милиха не предупредила жена: "Антоний Наталис многое тайно говорил с Сцевином и что тот и другой близкие приятели К. Пизону".
56. Вследствие этого призывают Наталиса и порознь их расспрашивают: "что это за разговоры были и о каком предмете?" Возникло подозрение вследствие их разноречивых ответов; заключены в оковы; не снесли вида пытки и угроз. Впрочем, первый Наталис, более знакомый со всем ходом заговора и вместе более опытный в обличении, сначала сознается относительно Пизона, потом присоединяет Аннея Сенеку, потому ли, что через него велись переговоры между Сенекою и Пизоном, или для того, чтобы. снискать себе благорасположение Нерона; враждебный Сенеке он изыскивал все способы погубить его. Тут, узнав о показании Наталиса, и Сцевин, по такой же слабости, полагая, что все уже открыто и что молчанием ничего больше не выиграет, выдал и остальных; из них Лукан, Квинциан и Сенецио долго не сознавались, но потом соблазнясь обещанною им безнаказанностью, и как бы в извинение своей медленности, назвали Лукан - мать свою, Атиллу; Квинкциан - Глития Галла, Сенецио - Анния Поллиона, главных своих друзей.
57. Между тем Нерон вспомнил, что по доносу Волузия Прокула содержится в заключении Епихарис и, имея в виду что тело женское очень чувствительно к боли - приказывает истерзать ее пытками. Ее ни побои, ни огонь, ни раздражение пытавших ее, вследствие как бы пренебрежения их женщиною, не могли заставить отказаться от прежнего отрицания. Так первый день пытки прошел без пользы; наконец, когда ее тащили на те же мучения, посадив на кресло (вывихнутые члены не позволяли ей более стоять) перевязку, бывшую у нее на груди, стащила, и завязав в роде петли к спинке (дуге) кресла, вложила шею и усиливаясь тяжестью тела испустила и без того уже слабый дух. Женщина - отпущенница показала похвальный пример и в такой крайности прикрыла людей ей чужих и почти незнакомых, между тем, как люди благородного происхождения, всадники Римские и сенаторы, не тронутые пыткою, выдали всех кто только был им ближе и дороже. Не переставали Лукан, Сенецио и Квинкциан именовать то тех и других из соучастников к все более и более усиливавшемуся страху Нерона, несмотря на то, что он окружил себя до крайности многочисленными караулами.
58. Даже самый город, заняв вооруженными отрядами стены, прикрыв ими реку и море, как бы отдал под стражу. Рыскали по форуму, по домам, даже по деревням и соседним муниципиям пехотинцы и всадники, перемешанные с Германцами, коим, как иноземцам, наиболее доверял государь. Постоянно с разных сторон влекли сплошными толпами и оставляли их у ворот садов. Когда они входили для свидания или допросов, то за вину ставили: не только радость при виде кого-либо из заговорщиков, но и случайный разговор, неожиданную встречу, то если вместе входили на пиршество или на зрелище. Кроме суровых расспросов со стороны Нерона и Тигеллина, и Фений Руф сильно теснил, не будучи еще наименован в показаниях, но тем неумолимее к соучастникам, что хотел показать будто ничего не знал. Он же Субрию Флавию, бывшему тут и мигнувшему - не обнажить ли меч во время самого исследования и совершить убийство, сделал отрицательный знак головою и сдержал порыв Субрия, уже заносившего руку к мечу.
59. Нашлись люди, которые и по открытии заговора, пока выслушивали Милиха, пока колебался Сцевин, убеждали Пизона: "отправиться в лагерь или взойти на ростры, испытать расположение умов воинов и народа. Если в его покушении последуют за ним единомышленники, то и неучаствовавшие пойдут за одно. Большой слух пройдет о начавшемся волнении, а он то всего то более и значит в новых замыслах. Со стороны же Нерона на этот случай ничего не предусмотрено; люди и самые твердые робеют от неожиданности, а тем более этот актер, в сопровождении ли Тигеллина и соучастников своего разврата не обнажит меч? Многое, при исполнении, оказалось надежным, что беспечным казалось прежде затруднительным. Напрасно было бы ждать молчания или преданности при таком разнообразии и мыслей и сложения соучастников. Пытка и деньги везде проложат себе путь. Придут - свяжут его самого и наконец подвергнув позорной казни. Не гораздо ли похвальнее погибнуть, взявшись за дело общественное, призывая на помощь свободе. Пусть лучше воины не примут участия и народ покинет, лишь бы он сам своею смертью снискал одобрение и предков и потомства, в случае если бы жизнь и была бы у него исторгнута". Нетронутый этим и повертевшись немного в обществе, потом заперся дома, укрепляя свой дух на угрожавший ему конец, пока не пришел отряд воинов, набранных Нероном из рекрутов или только недавно начавших службу, а старых воинов опасался, как питавших будто бы расположение к Пизону. Умер он, перерезав кровяные жилы рук. Из любви в жене наполнил он завещание постыдною лестью Нерону. Жена его была роду простого, замечательная только красотою тела; он ее отнял у приятеля, за которым она была замужем. Женщину эту звали Аррия Галла; первого мужа - Домиций Сил; он снисходительностью, а она бесстыдством только распространили бесславие Пизона.
60. К этой казни Нерон присоединил немедленно казнь Плавтия Латерана, назначенного консула и так быстро, что не дали ему даже времени обнять детей, этой неизбежной и кратковременной отсрочки смерти. Увлечен в место, отведенное для казни рабов и умерщвлен рукою Стация трибуна; он хранил упорное молчание и не попрекнул трибуна соучастием в заговоре. Последовала казнь Аннея Сенеки, государю в высшей степени приятная не потому, чтобы он действительно убедился в его соучастии в заговоре, но чтобы оружием покончить того, против которого яд оказался безуспешным. Только один Наталис сделал показание на Сенеку, да и то в таких словах: "послан он был к больному Сенеке - повидаться и спросить: почему он не хочет принимать Пизона? лучше было бы дружеским разговором скрепить приязнь". На что Сенека отвечал: "взаимные объяснения и частые разговоры неполезны им обоим, впрочем, его безопасность опирается на безопасности Пизона". Приказано Гранию Сильвану, трибуну преторианской когорты, передать это Сенеке и спросить его "сознает ли он слова Наталиса и свой ответ"? Сенека случайно ли или с умыслом, к этому дню возвратился из Кампании и остановился у четвертого милевого камня в подгороднем имении. Туда-то, в следующий вечер, прибыл трибун и окружил виллу толпами воинов; а ему, сидевшему за обеденным столом с Помпеею Павлиною, женою его и двумя приятелями, передал поручения императора.
61. Сенека дал ответ: "прислан был к нему Наталис с жалобою от имени Пизона, что его не допускают с ним видеться, а что он, Сенека, извинился состоянием здоровья и любовью к спокойствию. Не было ему (Сенеке) повода безопасность частного человека ставить выше собственной, и это всего более должно быть известно Нерону, чаще испытавшему его вольные чем рабские речи". Когда трибун принес этот ответ - тут находились Тигеллин и Поппея - ближайшие советники государю в его жестокостях; - его спросил Нерон: "готовится ли Сенека к добровольной смерти". Трибун заверил, что не заметил он ни малейшего признака страха и ничего грустного ни в словах, ни в выражении лица. Тут он получает приказание воротиться и объявить смерть. Передает Фабий Рустик: "не тем путем вернулся каким ходил, а зашел к Фению префекту и, изложив приказания Цезаря, спрашивал - повиноваться ли и получил совет - исполнить то, что ему приказано". Какое-то роковое общее оцепенение! И Сильван находился в числе заговорщиков, но увеличивал преступления, на возмездие которых высказал было свое согласие. Впрочем, не решился сам ни показаться, ни говорить; впустил он к Сенеке одного из сотников - объяснить печальную необходимость.
62. Тот, не устрашась, потребовал нужное, чтобы написать духовное завещание, а на отказ сотника обратясь к друзьям: "так как ему запрещают выразить признательность за их "заслуги", то он оставляет им, что по его свидетельству он имеет единственное и превосходнейшее - пример своей жизни; если они будут иметь ее постоянно в памяти, то и приобретут похвалу за добрую нравственность, и окажут постоянство в дружбе. "Вместе с тем он старался удержать слезы их то беседою, то с большею настойчивостью в роде выговора, напоминая им иметь более твердости, спрашивал: где де наставления мудрости? Где в течение стольких лет обдуманные средства против случайности? Кому неизвестна была жестокость Нерона? Ему, по убиении матери и брата, не осталось ничего более как присоединить к ним казнь воспитателя и наставника".
63. Высказывая такие то и в этом роде речи ко всем вообще, обнял жену и немного смягчась в отношении теперешней твердости, просит, умоляет: "умерить печаль и не сохранить ее навсегда, но, имея в памяти жизнь, проведенную в добродетелях, тоску по мужу умерять честными утешениями". А та, со своей стороны, утверждает, "что и ей назначена смерть и требует руки палача". Тут Сенека, её славе не противный, а также и вследствие любви, как бы нежно любимую не оставить на оскорбления: "я тебе показал, чем утешаться в жизни, но ты предпочитаешь честную смерть; не буду завидовать примеру. Столь твердого конца терпение пусть будет для обоих одинаково, а славы более в твоем конце". После этого вместе они открывают кровяные жилы. Сенека, так как его престарелое тело истомленное воздержанием в пище, весьма медленно выпускало кровь, открыл жилы в верхней и нижней части ног. Мучимый сильными страданиями, чтобы своею скорбью не ослабить твердость духа жены, да и самому при виде её мучений не почувствовать нетерпения, советует - удалиться в другую комнату. И в последние минуты, неоставленный своим даром слова, позвав писцов, изложил многое, что изданное в свет его словами нахожу излишним здесь приводить.
64. Нерон, не питая собственно к Павлине ничего враждебного и желая предупредить толки о ненавистной жестокости, отдает приказание - не дать ей умереть. По убеждению воинов, рабы и отпущенники перевязывают руки, останавливают кровь - неизвестно с её ли ведома. Народ, постоянно более склонный принимать все в дурную сторону и потому нашлись, которые были того убеждения, что Павлина до тех пор искала славы общей смерти с мужем, пока опасалась, что Нерон неумолим, а когда представилась ей надежда на снисхождение, то приманки жизни взяли свое. Пережила она мужа немного лет, сохранив достойную похвалы память о нем; на лице и во всех членах сохранила она такую бледность, которая обличала, что много жизненных соков она утратила. Между тем Сенека, так как смерть приближалась медленно, умоляет Статия Аннея, которого он издавна знал за верного друга и искусного медика - дать ему давно уже приготовленный яд, которым губили осужденных общественным приговором Афинян. Принесенный яд принял без пользы, уже охладев членами и тело оставалось нечувствительно для силы яда. Наконец он вошел в баню горячей воды, окропив ближе стоявших рабов, сказав при этом: возливает он эту жидкость Юпитеру Освободителю. Вслед за тем, внесенный в баню, от её пара потерял дыхание и тело его предано огню безо всякой пышности похорон. Так он приказал в записках и, будучи еще на верху могущества и богатства, думал о своем конце.
65. Был слух, будто Субрий Флавий с сотниками тайно замышлял, впрочем, не без ведома Сенеки при содействии Пизона умертвив Нерона, убить и самого Пизона, а верховную власть вверить Сенеке, как, бы по выбору людей невинных назначенному на высшую почесть. Даже при этом передавали слова Флавия: "не одинаково ли позорно будет, избавившись от гитариста, поставить на его место трагического актера", - так как Нерон играл на гитаре, а Пизон пел в трагическом одеянии.
66. Впрочем, и заговор между военными не скрылся долее; явились горячие доносы к обличению Фения Руфа, так как невыносимо было видеть в одном и том же лице и соучастника и следователя. Сцевин, когда Руф приставал к нему упорными угрозами, сказал ему с усмешкою: "никто так хорошо не знает всего, как ты сам" и со своей стороны уверяет "воздать должное такому доброму государю". Не нашлось слов у Фения против этого и не смолчал он, но, замявшись, лепетал языком в явном испуге, а тут пристали и другие с обличением, в особенности всадник Церварий Прокул. Император отдал приказание воину Кассию, который тут же находился вследствие замечательной телесной силы и тот схватил и связал Фения.
67. Вслед за тем и показаниями тех же лиц погублен трибун Субрий Флавий; сначала он в защите своей ссылался на несходство привычек и что ему вооруженному не приходилось бы участвовать в таком преступлении с безоружными и изнеженными. Потом, сильно теснимый, он решился с честью признаться и на вопрос Нерона: какие причины побудили его забыть присягу? - "Ненависть к тебе, отвечал он, не было у тебя воина вернее, пока ты стоил чтобы тебя любили, а стал я тебя ненавидеть когда ты стал убийцею матери и жены, наездником, актером и поджигателем". Привожу подлинные его слова, которые не были обнародованы так как Сенекины, а стоят быть известны чувства воина грубые, но выраженные сильно. Достоверно, что во всем этого заговоре не пришлось Нерону слышать ничего жестче этого; но долго не думая при совершении злодеяний, он не привык выслушивать правдивую оценку своих действий. Казнь Флавия поручена Веианию Нигру, трибуну. Тот на ближайшем поле велел вырыть могилу; ее Флавий с досадою нашел и тесною и недовольно глубокою и окружавшим воинам сказал: "и это сделано не по военному уставу. На предупреждение - сильнее вытянуть шею, он заметил: "ты только ударь так же сильно".
68. А тот (исполнитель казни) трепетал и на силу двумя ударами отделил голову, а зверством своим хвалился перед Нероном, говоря что он убит им вдвойне. Ближайший пример твердости показал Сульпиций Аспер, сотник; на вопрос Нерона: за чем он вступил в заговор против его жизни, отвечал коротко: "да как же иначе было положить конец стольким преступлениям"? Затем он принял назначенную ему казнь. И прочие сотники, при исполнении над ними смертных приговоров, не изменяли себе. Фений Руф не имел столько твердости и свой плач перенес даже в духовное завещание. Ждал Нерон, как бы и Вестина консула вовлечь в обвинение, считая его опасным и себе враждебным; но из заговорщиков не обобщили своих намерений с Вестином - некоторые по старинному к нему неудовольствию, а большинство считая его вспыльчивым и нелюдимым. Впрочем, ненависть Нерона к Вестину началась вследствие весьма близких приятельских отношений; Вестин, хорошо зная дурные стороны характера государя, презирал его, а тот опасался строгости друга, не раз издевавшегося над ним самыми злыми насмешками, а они то, во многом основанные на истине, оставиляли по себе крепкую память. Присоединилась и нечаянная причина - Вестин Статилию Мессалину взял себе в супружество, не безызвестный о том, что в числе её любовников находится и Цезарь.
69. Вследствие этого, не имея в виду ни обвинения, ни обвинителя и не имея возможности принять на себя роль доносчика, Нерон обратился в силе власти и послал трибуна Герелана с отрядом воинов, отдав приказание: "предупредить замыслы консула и занять его, как бы крепость, подавив отборную молодежь". Вестина дом возвышался над форумом, у него были рабы красивые и одного возраста. В этот день Вестин исправлял все обязанности консула и давал пир, ничего не опасаясь или скрыв свои опасения. Воины вошли и сказали, что его зовет трибун. Тот, нисколько не медля встал, и тут-то разом все приготовили: заперт он в спальню, явился медик, открыли кровяные жилы; еще полный сил внесен в баню, погружен в горячую воду, не испустив ни одного звука, которым бы выразил сострадание о себе; между тем окружены стражею сидевшие с ним за пиршеством и выпущены уже глубокою ночью, а над их страхом, так как они ждали из-за обеда смерти воображая ею себе, посмеялся Нерон словами: "достаточно они уже наказаны за пир с консулом".
70. Затем Нерон отдает приказание относительно казни М. Аннея Лукана; тот, когда текла кровь и он заметил, что начали хладеть руки и ноги и жизнь мало-помалу оставляет конечности тела, еще духом пылкий и сохранив вполне и ум и память, вспомнил стихи им сочиненные про раненого воина, где он изложил описание смерти в этом же роде и повторил их тут вполне как они были; то были вместе и его последние слова. Затем погибли Сенецион, Квинкциан и Сцевин, несоответственно изнеженности прежней их жизни, а вслед за ними и прочие заговорщики, но они не сделали и не сказали ничего, чтобы заслуживало памяти.
71. Но между тем как город наполнен был печальными процессиями похорон, в Капитолие не было конца принесению жертв. У одного убит сын, у другого брат, у тех родные или друзья, но они благодарили богов, украшали лавром дома; припадали к ногам Нерона и утомляли его руку поцелуями. А он, веря в искренность этих заявлений радости, безнаказанностью вознаграждает поспешные показания Антония Наталиса и Цервария Прокула. Милих, обогащенный наградами, принял себе прозвание Спасителя, Греческим это выражавшим словом. Из трибунов Граний Сильван, хотя оправданный, пал от своей руки; Статий Проксим прощение, полученное от императора, испортил пустотою исхода. Лишены затем трибунства: Помпей, Корнелий Марциал, Флавий Непос, Статий Домиций как будто бы они государя ненавидели, но оставили это убеждение. Новию Приску, вследствие дружбы к Сенеке, Глитию Галлу и Аннию Поллиону более заподозренным, чем уличенным, назначена ссылка. Приска сопровождала его жена Антония Флакцилла, а Галла - Егнатия Максимилла; сначала значительное его состояние оставалось у него, по потом отнято, но то и другое увеличило его славу. Отправлен в ссылку и Руфий Криспин, по случаю этого заговора, но ненавистный Нерону за то, что некогда был мужем Поппеи. Виргиния Флакка и Музония Руфа ссылки была причина: знатность их имен; при том первый развивал в молодых людях любовь к красноречию, а Музоний - к наставлениям философии. Клувидиену Квиету, Юлию Агриппе, Блитию Катулину, Петронию Приску, Юлию Алтину, как бы соображая их значительное число, предоставлены острова Эгейского моря. Кадицие, жене Сцевина и Цезонию Максиму запрещен въезд в Италию; только по наказанию и узнали они, что были в числе обвиненных. Атилла, мать Аннея Лукана, оставлена в покое без оправдания и без наказания.
72. Совершив все это, Нерон созвал собрание воинов и раздал рядовым по две тысячи мелких монет и прибавил безденежно хлеб, которым они прежде пользовались в виде ежегодной раздачи. Тут как бы с тем, чтобы изложить военные подвиги, созвал сенат и назначил честь триумфа Петронию Турпилиану, бывшему консулу, Кокцею Нерве, назначенному претору, Тигеллину - префекту претория; Тигеллина и Нерву до того превознося, что кроме их увенчанных изображений на форуме велел поставить еще другие у дворца. Нимфидию даны консульские знаки; о нем, так как впервые представился случай, приведу немногое, так как он и сам будет частью Римских бедствий. Он родился от матери отпущенницы; красивая телом, она его пустила в ход между рабов и отпущенников государевых и хвалился будто бы родился от К. Цезаря, так как случайно имел он огромный рост и суровое лицо, а может быть К. Цезарь, охотник между прочим и до распутных женщин, и над его матерью потешился.
73. Нерон, созвав сенат, сказал речь, а потом присоединил указ к народу, собрав в книги показания и признания осужденных. В постоянных народных толках не щадили его, говоря "будто бы он погубил людей невинных из засвисти или опасений". Впрочем, что начатый заговор и возмужал и ожил, и в то время никто не сомневался, кто только желал вникнуть в истину, да и сознавались те, которые воротились в город по убиении Нерона. А в сенате все, чем более кому было горя, тем сильнее пускались в лесть. Инния Голлиона, оробевшего вследствие смерти брата его Сенеки, умолявшего за свою безопасность, стал поносить Салиен Клеменс, называя его врагом и отцеубийцею. Наконец остановлен единодушным мнением сенаторов: "не давать повода к заключению, будто он общественным бедствием пользуется для удовлетворения личной вражды и не вызывать новых жестокостей по поводу того, что уже оставлено или забыто милосердием государя".
74. Тут определяют приношения богам и выражения признательности, особенную почесть солнцу (древний храм его находился у цирка и там то созревал злой умысел), которое своим благоговением открыло тайну заговора; игры Цирценские и Церсальские[1] должны были праздноваться с усиленными бегами лошадей; месяц апрель должен был получить прозвание Нерона; храм спасения должен быть воздвигнуть на том месте, из которого Сцевин похитил кинжал. Сам Нерон обрек ему храниться в Капитолие, надписав: Юпитеру Мстителю (Виндексу). В то время обстоятельство это прошло незамеченным, но после войны Юлия Виндекса, стали его понимать как предвестие и предзнаменование будущего возмездия. Нахожу в записках сената, что Цериал Аниций, назначенный консул, Высказал мнение: "необходимо как можно скорее на общественные деньги воздвигнуть храм Нерону". Он определял это ему, как уже перешедшему за рубеж мирского величия и достойному поклонения смертных, а некоторые коварно думали видеть в этом предзнаменование кончины Нерона; божественные почести государю приписываются не прежде как он перестанет вращаться между людей.
Содержание книги: Главы 1-2. Издевается судьба над пустотою Нерона чрез Басса, который хвалится, будто зарыто сокровище в Нумидии, которое Нерон - 3. без успеха ищет. - 4. Во время люстрального состязания Нерону предложен венок за красноречие и победа в пении осталась за ним же. - 5. В этом зрелище неудовольствие слушателей и опасность Веспациана. - 6. Умершую Поппею Нерон хвалит у ростр. - 7-9. Сосланные Кассий и Силан умерщвлены. - 10. - 11. Л. Ветус гибнет с тещею Секстиею и дочерью Поллуциею. - 12. Награды обвинителю; новые названия месяцев. - 13. Сильными вихрями опустошена Кампания. Моровая язва. Бедствию Лугдуненцев Государь оказывает помощь. - 14-15. Коварством Созиана уличены в советах с Халдеями П. Антей и Осторий Скапула; получив приказание, они поспешают умереть. - 16. Жалобы Тацита по поводу стольких несчастий. - 17. Руфий Криспин, по принуждению, убивает сам себя. Мелла вовлечен в гибель ложными письмами и таким же обманом Цериалис. - 18-19. К. Петроний, известный роскошью ученого, сделался ненавистным вследствие наговоров Тигеллина, разрезывает себе жилы, обругав преступления государя в своих записках. - 20. За тем Силлия послана в ссылку. - 21-22. Тразея Пэта обвиняют Коссуциан и Еприй, 23. а Барса Сорана - Осторий Сабин. - 24. К Нерону записку дает Тразеа; тот отдает приказание созвать сенаторов. - 25-26. Советуется Тразеа, не попытаться ли ему защищаться в здании сената. - 27. Нерон вооруженными людьми окружает сенат и с упреком выражается относительно малочисленности сенаторов. - 28-29. Марцелл Еприй - Тразею, Гедьвидия Агриппина, Монтана, 30, Осторий - Барея Сорана с дочерью Сервиллиею подвергают обвинению. - 31. Бедственная их защита в сенате. - 32. Егнатий лжестоик действует коварно в отношении к Сорану, а ему, - 33. Кассий Асклепиодот оказывает полное доверие. Тразее, Сорану, Сервилие предоставляется избрать род смерти. Гельвидий, Паконий изгнаны из Италии. Монтан предоставлен отцу. Награды обвинителям. - 34. Тразеа возливает Юпитеру освободителю.
События одного года, так как остальная часть книги утратилась, совершились в консульство К. Светония и Л. Понтия Телезина.
1. Тут судьба потешилась над Нероном вследствие легковерия его самого и обещаний Цезеллия Басса. Басс, родом Карфагенянин, смущенный умом, призрак ночного упокоения обратил в надежду несомнительную. Отправясь в Рим и купив себе доступ к государю, объявляет ему, что: "на своем поле нашел он пещеру огромной глубины, где находится огромное количество серебра, не в виде денег, но в старинной и грубой массе; лежат там огромные кирпичи, а в другом месте возвышаются колонны; все это в течении стольких веков сберегалось для увеличения теперешних благополучий". Впрочем, присоединил он к этому и догадку "будто Дидона, родом из Финикии, убежав из Тира, и построив Карфаген, скрыла эти сокровища, как бы новый народ не предался слишком своеволию от излишних богатств или чтобы цари Нумидов и другие враждебные жаждою к золоту не были подвинуты к войне".
2. Вследствие этого Нерон, не вникнув достаточно в достоверность рассказчика, ни самого дела, не послал людей разузнать справедливо ли это известие, сам дает ему еще большее развитие и отправляет как бы за готовою добычею - привезти ее. Даны триремы (военные суда) и отборные гребцы для большей поспешности. Во все это время только об этом и толковали в народе с легковерием, а люди более основательные - в другом смысле. Случилось, что пятилетние игры праздновались вторым люстром; тут рассказчики и ораторы главное основание брали в похвалу государя: "уже родятся не только необычайные плоды и золото смешанное с другими металлами, но земля обнаруживает небывалую производительность и боги сами предлагают сокровища". И другое в том же роде с величайшим красноречием и не с меньшею лестью, придумывали раболепные, заранее убежденные в доверчивости того к кому обращались.
3. Между тем роскошь росла вследствие тщетной надежды; тратились старинные богатства, как бы уже готовы были новые на многие годы вперед. Уже из них даже предполагались траты и ожидание богатств было в числе причин общественной бедности. Басс изрыл свое поле и соседние вокруг, уверяя, что в том или другом месте находится обещанная пещера, при чем следовали не только воины, но и множество поселян, взятых для производства работ. Наконец отказался от своего безрассудного замысла, высказав удивление: дотоле сны его не были лживы и тут в первый раз он обманут, ушел от стыда и опасения добровольною смертью. Некоторые передают, что он был заключен в оковы и потом отпущен; имущество же у него отнято в замен царских сокровищ.
4. Между тем сенат по случаю близости уже люстрального состязания, желая предупредить посрамление, предлагает императору победу в пении и присоединяет венок за красноречие, что бы этим прикрыть неприличие сценического представления. Но Нерон, выражаясь не раз, что не нуждается ни в задобрении чьем-либо, ни в распоряжениях сената, а, явясь наравне с соискателями, желает снискать заслуженную похвалу беспристрастным приговором судей. Сначала читает он стихотворение на сцене; потом по требованию народа - открыть пред ним все его занятия (таковы именно были выражения) входит в театр, исполняя все обязанности игрока на гитаре: устав, не садился, пот не стирал иначе как одеждою, которая на нем была; берегся каких-либо испражнений рта или ноздрей. Наконец, став на колено, знаком руки приветствовал собрание и в мнимом страхе ожидал решения судей, А городская чернь, привыкшая поощрять труды актеров, выражала свое одобрение известным образом и мерными рукоплесканиями. Можно было подумать, что она радовалась, и может быть и действительно радовалась по своему равнодушию к общественному позору.
5. Но те, которые из отдаленных муниципий, где еще сохранялись строгие нравы древней Италии или из дальних провинций, неопытные в разврате, приехали с обязанностями посольства или для своих частных выгод и зрелища такого не выносили и оказывались недостаточно умелыми для нечестного труда; при своем незнании они напрасно утомляли руки, мешали знавшим дело и часто подвергались побоям от воинов, стоявших отрядами и наблюдавших как бы нисколько времени не пропадало в неуместных криках или ленивом молчании. Достоверно известно, что очень много всадников в их попытках войти узким ходом при стремлении народа, были задавлены, а другие, день и ночь оставаясь на местах, подверглись гибельной болезни. Всего сильнее было опасение - не присутствовать на зрелище; многие явно, а еще большее число тайно следили за именами, выражением лица, усердием, грустью собиравшихся. Последствием были для людей простых немедленные наказания, а относительно именитых ненависть на этот раз скрытая, но незамедлившая высказаться. Говорили, что Веспасиан был обруган отпущенником Фебом, как поддавшийся было сну и с трудом нашел защиту в мольбах лучших людей, а вслед затем избег угрожавшей опасности лучшим жребием.
6. По окончании сценических представлений, Поппеа умерла вследствие случайного раздражения мужа, который ее беременную ударил обутою ногою. Не верю я, чтобы тут участвовал яд, хотя некоторые писатели это утверждают скорее из ненависти, чем сами тому веря; в сущности же Нерон сильно желал детей, да и жену любил. Тело не предано огню, каков обычай у Римлян, но, по примеру чужеземных царей, оно, пропитанное благовониями, спрятано в гроб и он внесен в гробницу Юлиев. Впрочем, шла погребальная процессия и Нерон сам хвалил с ростр красоту её и то, что она была матерью божественного ребенка и другие дары счастья выставил за добродетели.
7. Смерть Поппеи - о ней явно печалились, но в душе радовались вследствие её бесстыдства и жестокости - пополнил Нерон новою ненавистью, недопустив К. Кассия принять участие в похоронах. Это был первый признак несчастья, но оно и само не задолжилось. Присоединен и Силан: вины никакой, разве только то, что Кассий отличался старинными богатствами и строгою нравственностью, а Силан - знатностью рода и скромно проводимою молодостью. А потому, послав к сенату речь, излагал в ней, что и того и другого надобно удалить из государства; в вину ставил Кассию, что в числе изображений его предков чтил и образ К. Кассия с надписью: вождь партий. Этим имел он в виду посеять семена гражданской войны и измену дому Цезарей. А чтобы не воспоминанием только ненавистного имени воспользоваться для раздоров, приобщил к себе Л. Силава молодого человека знатного рода, пылкого умом на показ для переворота.
8. Затем он самому Силану поставил в вину тоже, что и дяде его, Торквату: "будто бы он уже распределял обязанности власти, поручая отпущенникам отчеты, записки и письма". Все это пустое и вымышленное. Силан был осторожен из боязни и гибель дяди была для него предостережением. Затем привел он под видом доносчиков людей, которые придумали на Лепиду, жену Кассия, тетку Силана - кровосмешение с сыном брата и отвратительные религиозные обряды. Привлечены как единомышленники - Вулкаций Туллин и Марцелл Корнелий, сенаторы, и Кальпурний Фабат, всадник Римский. Они апеллировали государю и тем задержали грозившее им осуждение, а впоследствии ускользнули от Нерона, занятого более важными преступлениями, как менее достойные его внимания.
9. Тут сенатским определением назначена Кассию и Силану ссылка, а относительно Лепиды предоставлено Цезарю постановить приговор. Отвезен на остров Сардинию Кассий и старость его позволила ждать. Силан с тем будто бы, чтобы отвезти его в Наксос, удален в Остию, а потом заключен в муниципий Апулии, по имени Барий. Там он умно переносил самую незаслуженную участь и застигнут сотником присланным убить его; на его убеждения - перерезать себе жилы, он сказал, что готов умереть, но палачу не предоставит чести исполнить порученное. Сотник видя его хотя безоружного, но полного сил и более близкого гневу, чем робости, отдает приказание воинам - подавить его. Силан не переставал бороться и отводить удары, насколько был в силах голыми руками, пока наконец не пал от сотника как бы в сражении покрытый ранами, полученными спереди.
10. Не менее скоро подверглись казни Л. Ветус, теща его Секстия и дочь Поллуция, ненавистные государю, служа ему как бы живым упреком в убийстве Рубеллия Плавта, зятя Моция Ветера. Поводом к обнаружению жестокости подал вследствие расстройства дел своего патрона (хозяина) перешедший к обвинению отпущенник Фортунат, присоединив Клавдия Демиана, которого за его преступные действия заключенного в оковы Ветером, проконсулом Азии, выпустил на свободу Нерон в награду за обвинение. Когда обвиненный узнал, что его отпущенника ставят на одну доску, он удалился в Формианские земли. Там воины окружают его потайною стражею. Находилась тут и дочь, кроме грозившей опасности, измученная долговременным горем с того времени, как видела убийц её мужа Плавта, обняв его окровавленную голову, сохраняла кровью орошенные одежды; вдовою, предавалась она постоянно плачу и если принимала пищи, то на столько лишь бы не умереть. Тут, по совету отца, отправилась в Неаполь. Её не допускали к Нерону, но она караулила его выход, говоря: "пусть выслушает невинную и когда-то сотоварища по консульству не отдаст на жертву отпущеннику", то с женскими воплями, то иногда забыв свой пол неприязненным голосом, пока наконец государь не показал себя нетронутым просьбами, так близко граничившими с бранью.
11. Вследствие этого она дает знать отцу: "отбросить надежду и пользоваться крайностью". Вместе принесено известие: "готовится исследование в сенате и жестокий приговор. Не было недостатка в тех, что внушали, к большей части наследства призвать Нерона, чтобы таким образом остальное обеспечить своим внукам". Он пренебрег этим как бы жизнь, вблизи еще свободы, проведенную не осквернить крайним раболепством, раздает рабам сколько ни было денег и приказывает унести все, что только кто в силах будет, оставив лишь три постели. Тут в одной и той же спальне одним орудием перерезывают жилы и поспешно покрытые от стыда лишь одною одеждою вносятся в баню: отец смотрел на дочь, бабушка на внучку, она на обоих и наперерыв молили слабеющему духу скорейшего исхода с тем, чтобы оставить своих еще в живых, хотя и обреченными смерти. Судьба наблюла черед: старшие прежде кончились, а потом более юная. Обвинены после похорон и определено "чтобы они были наказаны по обычаю предков". Нерон вступился, предоставляя смерть без суда. Так, совершив убийство, присоединяли насмешки.
12. И. Галл, всадник Римский за то, что Фению Руфу был коротким приятелем да и не чужой был Ветеру, устранен от огня и воды. Отпущеннику и обвинителю в награду за труд дано место в театре между урядниками трибунов. Месяцы, следовавшие за апрелем - он же и Нерон - переименованы май в Клавдиев, июнь в Германиков, по свидетельству Корнелия Орфита, подавшему это мнение: "июнь месяц оттого отпущен, что уже два Торквата, казненные за преступления, сделали название июня зловещим".
13. Столькими злодействами оскверненный год и боги ознаменовали непогодами и болезнями. Кампания опустошена сильным вихрем, который разбросал в разных местах загородные дачи, кусты, плодовитые деревья; опустошения эти дошли до близких к городу мест, а в городе сильная моровая язва свирепствовала во всех классах жителей безо всякой перемены в воздухе, которою можно было бы наглядно объяснить это явление. А дома наполнялись бездыханными телами, улицы - погребальными процессиями; не было ни пола, ни возраста свободного от опасности; одинаково быстро и гибли и рабы, и вольные из народа, оплакиваемые женами и детьми и те, пока при этом находятся, пока оплакивают, нередко на том же костре сожигаются. Всадников и сенаторов кончины хотя многочисленные, менее заслуживали слез, так как они общею участью смертных ускользали от жестокости государя. В этом же году произведен набор в Галлии Нарбонской, Африке и Азии для пополнения Иллирских легионов, а из них уже слабые возрастом или состоянием здоровья освобождены от службы. Бедствию, понесенному Лутгуном, государь помог выдачею сорока миллионов сестерций для возобновления пострадавшей части города, а эти деньги жители Лугдуна предложили прежде при затруднительных обстоятельствах.
14. В консульство К. Светония и Л. Телезина Антистий Созиан за сочинение против Нерона ругательного стихотворения осужденный, как я уже говорил, в ссылку, узнав - в какой чести доносчики и как государь готов на убийства, беспокойный умом и не пропуская удобного случая, задабривает себе сходством участи Паммена, находившегося в ссылке там же, славного знатока в науке халдеев и вследствие того находившегося со многими в дружественных отношениях. Соображая, что не даром приходят в нему гонцы и за советами, узнает также, что. П. Антей платит ежегодно деньги. Не безызвестно ему было и то, что Антей за любовь к Агриппине был ненавистен Нерону, что его богатства всего легче могут возбудить алчность и что это было причиною гибели многих. Вследствие этого, перехватив письма Антея, украл и памятную книжку, где были записаны и день его рождения и сокровенное будущее изложенное таинственным искусством Паммена; вместе нашел он и то, что было составлено о происхождении и жизни Остория Скапулы и написал к государю: "может он принести с собою важное и относящееся с пользою до его безопасности, если только получит кратковременное увольнение из ссылки, так как Антей и Осторий грозят порядку и исследуют свою судьбу и Цезаря". Тотчас же посланы суда и поспешно привезешь Созиан. Когда обнаружился его донос, то Антей и Оеторий уже считались в числе осужденных скорее чем обвиненных, до того, что духовное завещание Остория никто не хотел скрепить своим свидетельством, если бы Тигеллин не принял в этом участия. Ранее предупрежден Антей "чтобы не медлил с последним выражением своей воли". Он принял яд, но так как он, к его неудовольствию, недостаточно быстро действовал, то перерезав жилы, ускорил себе смерть.
15. Осторий находился тогда в отдаленном поместье у границы Лигуров. Послан туда сотник ускорить его смерть. Повод спешить возникал от того, что Осторий пользовался большою военною славою, заслужил в Британии гражданский венок; крепкий и сильный телом, знаток военного дела внушал он опасение Нерону, как бы не бросился он на него постоянно трусливого, а вследствие недавно открытого заговора еще более пришедшего в ужас. Вследствие этого сотник, заняв все пути из виллы воинами, объявил Осторию приказания императора. Осторий храбрость, которую он неоднократно показывал против неприятеля, применил и к себе; так как жилы, хотя и перерезанные, выпускали очень мало крови, настолько воспользовался рукою раба, чтобы он поднял и держал неподвижно кинжал, затем он схватил его правую руку и наткнулся горлом.
16. Если бы я излагал даже войны внешние и смертные случаи понесенные за дело общественное, но при таком сходстве их сопровождавших обстоятельств, то и самого меня взяло бы пресыщение, да и вправе бы я был ожидать, что надоест рассказ этот и с пренебрежением стали бы смотреть, на хотя честные кончины граждан, но печальные и однообразные. А тут рабское терпение, столько крови бесполезно пролитой дома, утомляют ум и печаль охватывает душу. И другой защиты от тех, которые ознакомятся с этим, не искал бы я, как - лишь бы не сопровождали ненавистью так бесплодно и нерадиво погибавших. То был гнев высших сил на дела Римлян, о котором не так как о проявлении его гибелью войск или потерею городов, раз упомянув можно пройди молчанием. Дадим хоть то потомству знаменитых мужей, что как при отдании им последнего долга, отделяют их от общего погребения, так, сообщая об их конце, пусть они примут и сохранят отдельную память.
17. В продолжении немногих дней вместе дружною толпою пали Анней Мелла, Цериалис Аниций, Руфий Криспин и К. Петроний. Мелла и Криспин, всадники Римские, были в сенаторском достоинстве. Этот последний, когда-то префект претория, награжденный консульскими отличиями и недавно по обвинению в заговоре изгнанный в Сардинию, получив известие о том, что ему приказано умереть, сам себя умертвил. Мелла, происходя от тех же родителей, что и Галлио и Сенека, воздержался от домогательства почестей вследствие особенного честолюбия для того, чтобы оставаясь всадником Римским, равняться могуществом с консулами. Вместе с тем полагал этот путь ближе к приобретению денег, заведовая в виде управляющего делами государя. Он же был отцом Аннея Кукана, что давало ему еще большее право на известность; по убиении его тщательно разыскивая оставшееся после него имущество, вызвал обвинителя Фабия Романа из самых близких Кукана приятелей. Придумывают, будто сын и отец имели общее сведение о заговоре - для чего подделывают письма Кукана. Взглянув на них, Нерон приказал нести к нему - жаждая его богатств. А Мелла - в то время этот путь смерти был самый скорейший - перерезал жилы, написав завещание, которым назначал значительную денежную сумму Тигеллину и зятю его, Коссуциану Капитону с тем, чтобы хоть остальное было цело. Прибавляют, что в заметках, как бы жалуясь на несправедливость казни, он написал так: "он умирает безо всякого повода к казни, а Руфий Криспин и Аниций Цериалис наслаждаются жизнью - заклятые враги государя". Считали это вымышленным относительно Криспина потому что он был уже умерщвлен, а относительно Цериалиса с целью причинить ему смерть. И действительно не много времени спустя, он сам себя умертвил, менее прочих вызвав сострадания, так как припоминали, что он то выдал К. Цезарю заговор.
18. О Петроние остается сказать еще немногое. Дни проводил он во сне, а ночи в исполнении обязанностей жизни и наслаждениях и как другие заслужили известность деятельностью, так этот - бездействием. Считали его не простым мотом и кутилою, но умевшим изысканно наслаждаться. Его поступки и слова, чем они распущеннее были и свидетельствовали о каком то пренебрежении к себе самому - тем снисходительнее были всеми встречаемы как будто признаки простоты. Впрочем, сделавшись проконсулом Вифинии, а потом консулом, показал много энергии и показал себя в уровень этой деятельности. Потом обратясь к порокам, а может быть к подражанию им, он принят в число немногочисленных приближенных Нерона, как наставник изящества; тот (Нерон) находил только то приятным и достойным наслаждения, что прежде заслужило одобрение Петрония. Вследствие этого зависть Тигеллина как к сопернику и в искусстве наслаждений лучшему знатоку. Таким образом обращается тот (Тигеллин) к жестокости государя, которой уступали все прочие его страсти, ставит в вину Петронию дружбу Сцевина, подкупив на донос раба, отняв возможность защищаться и большую часть домашней прислуги заключив в оковы.
19. Случайно в это время Цезарь отправился в Кампанию и Петроний вслед за ним дошел до Кум, но тут был задержан; он не перенес более колебаний страха или надежды, но, не торопясь, лишил он себя жизни, надрезанные жилы, как хотел перевязал опять, и снова велел открыть, беседуя с друзьями, но не о важных предметах и не так, чтобы домогаться славы твердости. Слушал он и их рассказы, но вовсе не о бессмертии души или наставлениях мудрецов, а легкие стихотворения и веселые песни; рабов одних одарил, а других наказал розгами, сел за пиршество, предался сну для того, чтобы смерть хотя и вынужденная, имела вид случайной. Даже и в завещании (не так как большинство тех, что погибали) воздержался он от лести Нерону или Тигеллину или иному кому из лиц в силе, но позорные деяния государя изложил, назвав по именам его любовников, любовниц и описав изобретения новые каждого вида разврата; запечатав послал к Нерону, а кольцо сломал, чтобы оно не могло более никого вовлечь в опасность.
20. Недоумевал Нерон, каким образом сделалось известным препровождение его ночей; но ему указали на Силию, известную супружеством с сенатором, соучастницу всех его, Нерона, наслаждений, а Петронию весьма близкую; отправлена в ссылку за то, что будто бы из личной ненависти не молчала о том, что видела и что вынесла. Минуция Терма, бившего претором, отдал в жертву нерасположению Тигеллина, так как отпущенник Терма кое-что высказал ругательно о Тигеллине, за что и поплатился сам терзаниями пытки, а хозяин его незаслуженною смертью.
21. Истребив столько мужей знаменитых, Нерон захотел наконец исторгнуть с корнем самую добродетель, лишив жизни Тразея Пэту и Барея Сорана, давно уже враждебный тому и другому. На Тразею и было за что сердиться: он вышел из сената, когда докладывали об Агриппине, о чем я уже упоминал; во время игр молодежи (Ювенальских) оказал содействие весьма незначительное, а это оскорбление было тем чувствительнее, что он же, Тразеа, в Патавие, откуда он происходил, во время Цестийских (?) игр, установленных Троянцем Антенором, пел в трагической одежде. Также в тот день, когда присуждали к смерти претора Антистия за ругательные против Нерона сочинения, подал мнение в более снисходительном духе и провел его, а когда, определяли божественные почести Поппее. находясь в добровольном отсутствии, не участвовал и в похоронах. Забыть все это не допускал Капитон Коссуциан; от природы склонный к преступным действиям, питал вражду к Трезее за то, что сделался жертвою его влияния, когда он поддерживал послов Килических, преследовавших Капитона за взятки.
22. Сверх того он ему ставил в вину: "в начале года Тразеа уклонился от обычной присяги; не присутствует при назначении обетов, хотя и состоит членом коллегия пятнадцати (жрецов); ни разу не приносил жертв за безопасность государя или за его божественный голос; когда-то неутомимо деятельный и старательный, самым незначительным сенатским рассуждениям привыкший высказывать или одобрение или несогласие, вот уже три года не входит в здание сената". В самом недавнем времени, когда с усердием наперерыв стекались другие для обуздания Силана и Ветера, он предпочел лучше заниматься частными делами клиентов. Что же это как не отпадение, стремление составить партию? И если много таких найдется, будет война. - Как некогда - внушал он Нерону - общество, страстное до раздоров, только и говорило, что о К. Цезаре и М. Катоне, так теперь о тебе, Нероне и о Тразее. Есть у него последователи, люди ему преданные; не высказывая еще таких дерзких мнений как он, подражают ему в манерах и выражении лица, суровые, печальные, упрекая тебя без слов за твои забавы. Ему одному недороги - твоя безопасность, твои занятия искусствами. С пренебрежением смотрит он на благополучное положение дел государя; не ищет ли он насытиться плачем и страданиями? Одного и того же образа мыслей дело: не верить в божественность Поппеи, и не давать присяги на действия божественных Августа и Юлия; пренебрегает религиозными верованиями; отменяет законы. Дневники народа Римского по провинциям, по войскам с большим вниманием читаются чтобы узнать - в чем не участвовал Тразея. Или перейдем же к тем учреждениям, если они лучше, или у желающих переворота отнимем вождя и виновника. Это учение породило Туберонов и Фавониев - имена, и при старинном положении общественных дел, неприятные; Для ниспровержения, империи берут они предлогом свободу, а, достигнув желаемого, накинутся на самую свободу. Напрасно избавился ты от Кассия, если потерпишь рости и усиливаться этим соревнователям Брута. Наконец, хотя ты сам и ничего не писал о Тразее, предоставь нам разбирательство сената". Нерон превозносит похвалами столь быстрый на гнев ум Капитона и присоединяет в нему Марцелла Еприя с ядовитым красноречием".
23. А Барея Сорана потребовал себе подсудимым Осторий Сабин, всадник Римский - из проконсульства Азии, в котором усилил неудовольствие государя справедливостью и деятельностью и тем, что взял на себя заботу об открытии порта Ефесцам, а насилие жителей Пергама не давших Акрату, отпущеннику Цезаря, увести статуи и картины, оставил безнаказанным. Но в вину ставили: дружбу Плавта и стремление задобрить провинцию в пользу несбыточных надежд. Время осуждению избрано, когда Тиридат пришел для принятия царства Армении, чтобы в толках о событиях внешних злодейство внутреннее прошло во мраке или с целью выказать величие императора убийством знаменитых людей как бы делом достойным царской власти.
24. Вследствие этого, когда весь город вышел встретить государя и посмотреть царя, Тразеа, получивший запрещение явиться, не упал духом, но сочинил записку к Нерону, прося объяснить, что ему ставят в вину и утверждая, что он оправдается если только будет знать, в чем его обвиняют и будет иметь возможность защищаться. Торопливо ухватился Нерон за эти записки, в надежде, что Тразеа в ужасе напишет такое, что, возвышая достоинство государя, будет служить к ущербу его собственной славы. Но когда этого не случилось, сам устрашился лица, духа и свободы невинного и отдает приказание - собрать сенат. Тут Тразея с приближенными стал советоваться - попытать ли защиту или пренебречь ею.
25. Различные представлялись соображения. Те, которые считали лучшим - идти Тразее в сенат, говорили: "в твердости его уверены они вполне; ничего не скажет он, чтобы не увеличило его славу. Только ленивые и трусы окружают молчавшем их последние минуты. Пусть народ увидит человека, идущего на встречу смерти, пусть сенат услышит выражения, как бы от какого то божества, выше чем человеческие. Возможно чудо, что и сам Нерон будет тронут; если же он и останется при своей жестокости, то потомство различит память честного конца от позорного бездействия гибнущих в молчании".
26. С другой стороны, те, которые были того мнения, что нужно остаться дома, о самом Тразее выражали то же что и прежние: "но грозят ему насмешки и поругание. Не одни Коссуциан и Еприй готовы на преступление; найдутся и такие, что в зверстве может быть дерзнут поднять руки и ударить; и благонамеренные от страха последуют их примеру. Пусть лучше он избавит сенат, которому служил украшением, от бесславия такого преступного поступка и пусть оставит в неизвестности, что определил бы сенат, увидев Тразею подсудимым. А чтобы Нерон устыдился своих злодейств, о том льстят они себя тщетною надеждою, а гораздо более нужно опасаться как бы он не излил свою жестокость на жену, семейство и прочее, что ему дорого. А потому пусть бесстрашным, чуждым какого-либо позора, по чьим следам я урокам вел жизнь, с их славою домогается конца". На этом совещании присутствовал Рустик Арулен, пылкий юноша; страстно жаждая похвалы, он предлагал "воспротивиться сенатскому определению" в качестве трибуна народного, которым он был. Сдержал его порыв Тразеа: "пусть он не пускается в начинание пустое, которое не привнесет обвиненному никакой пользы, а ему, за его противодействие, гибель. Его время уже прошло и не должен он изменять образа жизни, которому оставался верен в течении стольких лет к ряду; а ему (Рустику) предстоит еще только начатое поприще службы и все, что остается нетронутым. Пусть он прежде зрело сам с собою обдумает, в какое время на какой путь вступить для того чтобы быть полезным общественному делу". Впрочем, Тразеа предоставил самому себе обдумать - идти ли ему в сенат.
27. А на другой день, с рассветом дня, две преторианские когорты вооруженные заняли храм Венеры Родительницы. Вход в сенат обступила толпа людей, одетых в тоги, но не скрывавших мечей; по площадям и портикам расставлены там и сям военные отряды. Сенаторы входили в здание сената в их глазах и слыша их угрозы. Речь государя была произнесена его квестором; ни на кого именно не указывая, обличал сенаторов: "будто бы они пренебрегают общественными обязанностями, а, по их примеру, и всадники Римские коснеют в праздности. И что же после того удивительного, что из отдаленных провинций не являются, когда большинство, получивших консульство и жреческие обязанности, предпочитает заниматься украшением садов?" За это, как за оружие, ухватились обвинители.
28. Начало сделал Коссуциан, но с большею силою вопиял Марцелл: "дело первой важности для государства; злоумышление низших употребляет во зло снисходительность верховного главы. Слишком· кротки доселе сенаторы, оставляя безнаказанным уклоняющегося Тразею, зятя его Гельвидия Приска, соучастника того же безумия, а также Пакония Агриппина, наследника отцовской к государям ненависти и Курция Монтана, слагателя ненавистных стихов. Требует он в сенате бывшего консула, при обетах - священнослужителя, в присяге - гражданина: но тут в нарушении установлений и обрядов предков Тразея явно высказался изменником и врагом государства. Пусть наконец явится сенатором и обвыкший быть защитою оскорбителям величества, подает мнение, что он считает нужным исправить или изменить. Легче снесут они порицание в том или другом, чем терпение молчания, которым он все обрекает осуждению. Что ему не по сердцу - мир ли по всему шару земному или победы без ущерба для войск? Пусть они не заподозривают в злонамеренном честолюбии человека, сетующего об общественном благополучии, того, который за пустыни считает форумы, театры, храмы, который грозит своим добровольным изгнанием. Не признает он здесь общественного совета, не видит он здесь ни сановников, ни города Римского. Пусть же он не живет более в том городе, привязанность к которому давно утратил, а теперь и видеть не хочет".
29. В таких то и подобных выражениях горячился Марцелл, вид его был суров и грозен он голосом, выражением лица и глаз. Сенатом овладела уже не та ему столь ведомая и обычная многократно повторявшимися опасностями грусть, но новый и глубже проникавший страх, так как в виду их были движения вооруженных воинов. Но тут же глазам их представлялся почтенный образ Тразеи; нашлись и те, которые сострадали об участи Гельвидия, которому придется поплатиться за невинное родство. Что ставят в вину Агриппину кроме печальной участи отца? Да и то, столько же невинный, сделался жертвою жестокости Тиберия. Монтан честно провел молодость и не за известное стихотворение, в котором он выказал ум, пойдет в ссылку.
30. Между тем входит Осторий Сабин, обвинитель Сорана и начинает говорить: "о дружбе с Рубеллием Плавтом и о том, что Соран проконсульство в Азии употребил для своих личных видов, для известности, а не для общей пользы и давал пищу возмущениям городов". Все это было старо, а свежее и вовлекавшее дочь в опасность отца, то, будто бы она щедро раздавала деньги магам (гадателям). Случилось это без сомнения вследствие любви к отцу Сервиллии - так звали девушку; она из дочерней привязанности, а также по необдуманности её возраста, советовалась не о другом чем, как о безопасности их семейства, будет ли милосерд Нерон, а исследование сената не повлечет ли за собою гибельных последствий? А потому призвана в сенат и с отцом поставлена врозь: перед трибуналом консулов престарелый годами отец, а с другой стороны дочь, которой еще и 20 лет от роду не было, но вследствие недавно последовавшей ссылки её мужа, Анния Поллиона - печальная вдова. Она боялась и взглянуть на отца, опасность положения которого она, по-видимому, увеличила.
31. На вопрос обвинителя: "продала ли она приданные вещи и ожерелье, сняв его с шеи для того, чтобы собрать денег на учинение магических священнодействий?" Сначала, распростершись по земле, долго плакала и молчала, но потом, обняв жертвенник, сказала: "не призывала она богов зла, никаких заклинаний не делала, но в своих несчастных молитвах умоляла об одном, чтобы ты, Цезарь, и вы, сенаторы, сохранили невредимым этого лучшего из отцов. Драгоценные камни, одежды и знаки достоинства я отдала так, как бы если бы требовали моей крови и жизни. Это касается их, до сих пор я их не знала, на каком они счету и каковы их занятия, а я о государе иначе и не упоминала, как наряду с божествами. Впрочем, несчастный мой отец ни о чем не знает и если это действительно преступление, то погрешила я одна".
32. Она еще говорила, а уже слова её подхватил Соран и высказал громко: "она не ездила с ним в провинцию, и, по молодости лет, не могла знать о том, что делал Плавт; непричастна она этому в чем винили её мужа; пусть отделят ее виновную лишь в избытке любви к родителю, а его подвергнут какой угодно участи". С этими словами хотел броситься он в объятия подбежавшей дочери, но находившиеся между ними ликторы удержали ту и другого. Вслед за тем дали место свидетелям и сколько сострадания возбудила жестокость обвинения, столько раздражения вызвал свидетель П. Егнатий. Он был клиентом Сорана и на этот раз подкуплен - на погубление друга; прикрывался он внешностью стоических убеждений, приобрел опытность в том, чтобы в наружности и манере иметь вид честного человека, но в душе коварный, вероломный, полный скрытых честолюбия и дурных пожеланий. Когда это через деньги открылось, подал он пример, как надобно быть осторожным настолько же известных обманами и по роскоши, на сколько и лживых внешностью добрых качеств и друзей изменников.
33. Но этот же день привел и честный пример Кассия Асклепиодота; значительностью богатств был он первый между Вифинцев и каким уважением окружал он Сорана процветавшего, так не оставил и падавшего: лишенный всего состояния, отправлен в ссылку. Так боги равнодушны к проявлениям добра и зла! Тразее, Сорану и Сервиллии предоставлен на выбор род смерти. Гельвидий и Паконий изгнаны из Италии. Монтан предоставлен отцу, но с тем, чтобы устранил себя от общественной деятельности. Обвинителям Еприю и Коссуциану дано по пяти миллионов сестерций; Осторию миллион двести тысяч и квесторские знаки.
34. Тут-то, когда день уже вечерел, послан квестор консула к Тразее, когда он находился в саду. Многочисленные бывали у него собрания именитых мужей и женщин; в особенности занимался он Деметрием, учителем Цинической школы; с ним, как можно было заключать по выражению лица и слышавшимся словам, которые произносимы были громче других, разговаривал он о природе души и разлучении души и тела, пока пришел Домициан Цецилиан, из числа его задушевных друзей, и изложил ему приговор сената. Вслед за тем, те, которые тут находились, стали плакать и жаловаться, а Тразеа их убеждает: "поскорее удалиться, и собственные опасения не обобщать со жребием осужденного". Аррию, покушавшуюся последовать участи мужа и примеру матери Аррии, увещевает: "сохранить жизнь и не лишать общую их дочь единственной опоры".
35. Тут, выйдя в портик, там найден квестором, почти в веселом расположении духа, вследствие полученного им сведения, что Гельвидий, зять его, будет только удален из Италии. Получив потом сенатское определение, Гельвидия и Деметрия вводит в спальню; протянув обе руки для открытия жил, когда показалась кровь, он ею брызнул на пол и подозвав ближе квестора, сказал: "делаем возлияние Юпитеру Освободителю. Смотри, молодой человек, и пусть не допустят боги сбыться предсказанию; но ты родился в такие времена, когда необходимо укреплять дух примерами твердости". Затем, когда вследствие медленного приближения смерти усиливались страдания, обратив к Деметрию...
Перевел А. Клеванов.
31 Октября 1869 г.
Москва.