<331> Рассуждая о богатстве Лузитании, области Иберии, которая называется теперь у римлян Испанией, Полибий Мегалопольский, о лучший из мужей Тимократ, в тридцать четвертой книге «Историй» говорит, что там по причине умеренного климата животные и люди весьма продуктивны, а плоды в стране никогда не терпят ущерба. «Ибо розы, левкои, спаржа и схожие растения прекращают цвести там не более, чем на три месяца, тогда как морская пища по изобилию, полезности и красоте далеко превосходит ту, что водится в нашем море. Сицилийский медимн ячменя стоит там одну драхму, а медимн пшеницы — девять александрийских оболов. За метрет вина платят драхму, за среднего размера козленка или зайца — обол. За ягненка дают от трех до четырех оболов, за свинью весом в сто мин — пять драхм, за овцу две; талант фиг покупают за три обола, теленка — за пять драхм, рабочего быка — за десять драхм. Мясо диких животных почти бесплатно и дарится в знак признательности за состоявшуюся сделку». Так вот аналогично и наш благородный Ларенций превращает Рим в Лузитанию при каждом случае, наполняя нас ежедневно разнообразными благами и с великодушием и удовольствием стараясь угодить нам, хотя мы не приносим из дома ничего, кроме словесных рассуждений.
Долгий рассказ о рыбах очевидно утомил Кинулка, но добряк Демокрит опередил его и сказал: «Однако, мужи рыбы, по выражению Архиппа, поскольку нам также необходимо добавить что–то к списку еды, вы забыли упомянуть так называемых ископаемых рыб, которые встречаются в Гераклее и близ Тия на Понте, колонии Милета. О них сообщает Феофраст. Тот же философ писал о рыбах, которые застывают в зимнем льду и которые ничего не чувствуют и не могут двигаться до тех пор, пока их не бросают в кастрюлю и не варят. Необычным, как и они, свойством обладают еще так называемые «роющие» рыбы в Пафлагонии, которых откапывают живыми на значительной глубине в местах, не получающих воды из рек или из видимых источников.
Мнасей Патрский в «Перипле» утверждает, что рыбы в реке Клитор издают звуки, хотя Аристотель объявляет скара и речную свинью единственными рыбами, которым это удается. А Филостефан, уроженец Кирены и ученик Каллимаха говорит в книге «Об удивительных реках», что в реке Аорн, протекающей через Феней, водятся рыбы, поющие, как дрозды, и называются они пеструшками. Нимфодор Сиракузский в «Перипле» говорит, что в реке Гелор водятся лабраксы и огромные угри, настолько ручные, что берут хлеб прямо из рук людей, которые им его предлагают. Да я и сам (и, возможно, большинство из вас тоже) видел в Арефузе близ Халкиды совершенно ручных кестреев, принимающих в корм от людей части внутренностей жертв и куски зеленого сыра. Сем в шестой книге «Истории Делоса» говорит: «Когда афиняне совершали жертвоприношение на Делосе, прислужник зачерпнул очистительной воды и принес ее им, однако, в фиале, который он вылил на их руки, была вместе с водой и рыба. Поэтому делосские прорицатели объявили афинянам, что они будут господствовать на море». <332> Полибий в тридцать четвертой книге «Историй» рассказывает, что от Пирены до реки Нарбона простирается равнина, через которую текут реки Иллеберида и Роскин, омывающие одноименные города, населенные кельтами. В этой равнине водятся так называемые ископаемые рыбы. Равнину покрывает тонкий слой почвы, и на ней растет много травы. Под песчаной почвой ниже травы, на глубине двух или трех локтей, течет вода, берущаяся из этих рек; вместе с водой через отверстия следуют рыбы и плывут под землей в поисках пищи, ибо им нравятся корни трав; в результате вся равнина наполняется подземной рыбой, которую местные жители выкапывают и забирают. В Индии, говорит Феофраст, рыбы выходят из рек и прыгают обратно совсем как лягушки, а внешне они похожи на рыб, называемых maxeini. И я не забыл также о том, что перипатетик Клеарх говорил о летучей рыбе в книге «О водных животных». Ибо он сказал (вроде бы я помню точно): «Летучая рыба (έξωκοιτος) — некоторые называют ее адонисом — получила свое название за то, что часто отдыхает вне водной стихии (έξω κοιταΐος); она красноватого цвета, и каждую сторону ее тела от жабр до хвоста пересекает одна белая полоса. Рыба эта круглая, но не широкая и совпадает размером с прибрежными кестриками, чья длина достигает восьми дактилей. Внешним видом она больше всего походит на так называемого трага, только у нее нет «траговой бородки», то есть темного пятна под глоткой. Экзокет относится к породе скальных и живет около каменистых мелководий. Когда стихия спокойна, она выпрыгивает вместе с прибоем и лежит долгое время на гальке, подремывая и поворачиваясь вслед за солнцем. Отдохнув вволю, она подкатывается к воде до тех пор, пока прибой не подхватывает ее и не уносит с потоком обратно в море. Во время бдения на земле она бережется от водяных птиц, например, керила, трохила и крекса, похожего на цаплю. Птицы эти, добывающие корм на побережье во время штиля, часто набредают на экзокета, но тот, заметив прежде крылатого охотника, прыгает и отбивается, пока, наконец, не уходит от опасности, нырнув в воду». Кроме того, Клеарх выражается гораздо яснее киренца Филостефана, на которого я ссылался раньше: «Некоторые рыбы, не имея горла, все же издают звуки, например, рыбы, живущие в реке Ладон близ аркадского Клитора: ибо они издают звуки и даже производят большой шум». Николай Дамасский в сто четвертой книге «Историй» говорит, что «близ фригийской Апамеи во времена Митридатовых войн произошли землетрясения, которые явили на свет невиданные прежде озера, реки и источники, открытые сдвигом почвы, тогда как многие прежние наоборот исчезли. Кроме того, настолько громадное количество другой воды, горькой и голубой, хлынуло в ту землю, что, несмотря на большое расстояние от моря, соседняя область была наполнена устрицами, рыбами и всякими прочими тварями, которых питает море». <333> Я знаю также что выпадал рыбный дождь во многих местах. Фений, например, говорит во второй книге «Пританов Эреса», что в Херсонесе шел дождь из рыб целых три дня, а Филарх в четвертой книге говорит, что кое–кто видел во многих местах дожди из рыб и часто из головастиков. Например, Гераклид Лемб говорит в двадцать первой книге «Историй': «В Пеонии и Дардании случился дождь из лягушек, и настолько велико было их число, что они заполнили дома и дороги. В первые дни люди убивали их, запирали жилища и не унывали. Но дождь продолжался, и посуда была забита лягушками, которых находили вареными и жареными в пище. Кроме того, нельзя было ни пользоваться водой, ни ступать по земле среди груд из лягушачьих тел, наконец, побежденные отвратительной вонью, исходящей от мертвых тварей, жители бежали из страны». Мне известен также рассказ стоика Посидония о громадном количестве рыб; вот он: «Трифон Апамейский, захвативший сирийское царство, подвергся близ города Птолемаиды нападению со стороны Деметриева стратега Сарпедона, который, однако, потерпел поражение и удалился во внутренние области. Между тем победившее Трифоново войско двигалось вдоль моря, когда внезапно поднялась волна необычайной высоты и обрушилась на берег, поглотив и затопив под водой всех людей. И когда волна отступила, она оставила после себя громадную груду рыб вперемежку с человеческими телами. Воины Сарпедона, услышав об этой катастрофе, подошли и ликовали над трупами врагов, потом унесли с собой множество рыб и совершили жертвоприношение Посейдону Дарующему победу на окраине города».
Не умолчу и о прорицателях по рыбам, о которых рассказывает Полихарм во второй книге «Истории Ликии» следующее: «Недалеко от берега моря находится священная роща Аполлона, в которой плещется водоворот, окруженный песками. Желающий посоветоваться с оракулами приходит туда с двумя деревянными вертелами, на каждый из которых нанизано по десять кусков мяса. Жрец молчаливо усаживается возле рощи, тогда как вопрошающий бросает вертела в омут и ожидает результата. Когда вертела брошены, омут наполняется морской водой и вместе с ней появляется великое количество рыб настолько необычных, что поражаешься неслыханному зрелищу и опасаешься при виде размеров подобных тварей. И когда объявляется о том, каких рыб там увидели, жрец начинает говорить, и ищущий предсказания получает от него прорицание. Появляются же там орфы, главки, иногда даже киты или афалины и также многие невиданные и чуждые глазу рыбы». Артемидор в десятой книге «Географии» говорит: «Местные жители утверждают, что источник пресной воды пузырится и производит водовороты и что огромные рыбы появляются в бурлящем пространстве. Им бросают первины жертв — вареное и жареное мясо на деревянных вертелах, ячменные лепешки и хлеб. Гавань эта и место так и называется Воронкой». <334> Я знаю, что и Филарх говорит где–то о больших рыбах и зеленых фигах, посланных Птолемеевым стратегом Патроклом царю Антигону с намеком на то, что его ожидает, как и скифы когда–то поступили с Дарием, когда тот вторгся в их страну. Ибо они по словам Геродота послали Дарию птицу, стрелу и лягушку, а Патрокл, как говорит в третьей книге «Историй» Филарх, послал фиги и рыб. В то время царь бражничал, и когда все присутствующие были озадачены этими дарами, Антигон рассмеялся и объявил друзьям, что ему понятно, что означает Патроклово подношение: «Патрокл говорит, что нам предстоит или стать владыками на море, или придется грызть фиги».
Не забыл я и о том, что физик Эмпедокл назвал всех рыб водолазами в следующем стихе: «Как и высокие древа, <явились на свет> водолазы». Известно мне также, что автор эпоса «Киприя» — будь он какой–то киприец, или Стасин, или пусть его называют как хотят — представляет Немезиду преследуемой Зевсом и превращающейся в рыбу в следующих стихах:
«Третьей Елену она родила после них, красоту средь людей,
родила Немезида, что пышные кудри имела, для Зевса, владыки
богов, с ним сойдясь под давленьем насилья. Хотела она улететь,
не любяся с Зевесом–отцом, сыном Крона, терзали и гнев, и позор
ее сердце. Бежала она под землей, под несжатою черной водой, но
преследовал Зевс. И стремился схватить он ее, как она появлялась
в обличии рыбы в волне громкозвучного моря, творенье пучины,
еще в Океане–реке, и на крае земли, и потом в тех местах, где лежит
плодородная суша. Была она тварью любой, материк для которой
питатель, желая уйти от Зевеса».
Знаю я и про так называемую «жареную рыбешку» в озере Больбы, о которой Гегесандр говорит в «Записках»: «Вокруг Аполлонии на Халкидском полуострове протекают две реки, Аммит и Олинфиак. Обе они впадают в озеро Больбу. На берегу Олинфиака стоит памятник Олинфу, сыну Геракла и Больбы. В месяцы же Анфестерион и Элафеболион, по словам окрестных жителей, Больба посылает Олинфу «жареную рыбешку», и она прибывает тогда в бесконечном числе из озера в реку Олинфиак, которая становится в то время настолько мелководной, что едва покрывает якорь, и тем не менее громадного количества пришедшей рыбы хватает местным для засолки. Удивительно то, что рыба эта не заходит дальше памятника Олинфу. Говорят отсюда, что прежде аполлониаты приносили по обычаю дары мертвым в месяце Элафеболионе, ныне же приносят в Анфестерионе; поэтому–то рыба прибывает только в эти месяцы, в которые народ привык почитать умерших».
<335> Здесь пора остановиться, мужи–рыбы. Ибо вы собрали всякую всячину и бросили нас как корм рыбам, а не рыб в пищу нам, наболтав столько, сколько не сказали бы ни даже мегарский философ Ихтий, ни даже Ихтион Ихтион как имя собственное упоминается Телеклидом в «Амфиктионах». Из–за вас я теперь скажу моему рабу словами Ферекрата в «Человеке–муравье»: «Не подавай мне рыб, Девкалион, когда я и прошу». Ибо на Делосе, говорит Сем во второй книге «Истории Делоса»: «когда приносят жертвы Бризо — она толковательница снов, да и слово βρίζειν у древних означает «заснуть», как в стихе <Гомера>: «здесь мы во сне ожидали рассвета» — так вот, когда делосские женщины приносят жертвы Бризо, они несут ей сосуды со всякой снедью, кроме рыбы, потому что они умоляют ее обо всем и особенно о спасении кораблей».
Хочу сказать вам, мужи друзья, что я восхищаюсь Хрисиппом, главой Стои, но особенно хвалю его за то, что он всегда ставил Архестрата, столь знаменитого своей «Речью о кухне», в один ряд с Филенидой. Ей приписывается авторство непристойного сочинения о любви, которое, по словам ямбического поэта Эсхриона, состряпал софист Поликрат с целью оклеветать честнейшую женщину. Вот Эсхрионовы ямбы:
«Я, Филенида, людьми поносимая, здесь я лежу, до седых дожив лет.
Ты же, моряк–пустозвон, как меня огибаешь, мне не чини неудобств,
надо мною не смейся. Зевсом клянусь и его сыновьями: чужд мне
разврат и с мужчинами я не спала. Поликрат это, житель Афин,
злые сплетни писал, я про них и не знала».
Но как бы то ни было, удивительнейший Хрисипп говорит в пятой книге «О наслаждении и благе»: «И книги Филениды, и «Гастрономия» Архестрата, и эротические средства, возбуждающие к совокуплению; аналогично и рабыни, искусные в умении соблазнять посредством соответствующих телодвижений и поз и не теряющие своих навыков». И еще: «Вот что они изучают и покупают писания Филениды, Архестрата и сочинителей схожего хлама». И в седьмой книге: «Можно не читать Филениду и Архестратову «Гастрономию», если думаешь, что они научат лучше жить». А вы, цитируя столь часто Архестрата, наполнили наш симпосий непотребством. Что, спрашивается, упустил этот прекрасный эпик, чтобы разрушить приличия? Как никто, он подражал жизни Сарданапала, сына Анакиндаракса, который, по словам Аристотеля, был безумнее, чем можно было ожидать от имени его отца. На его гробнице, говорит Хрисипп, начертаны следующие слова: <336>
«Прихотям всем уступай, неизбежный свой
зная конец; наслаждайся пирами. Мертвым
блаженств не вкусишь. Прах я теперь, хоть
царем был великого Нина. Осталось при мне
что я съел, наблудил, от эрота познал, а богатства
мои испарилась. Мудрый даю я совет, мне его
не забыть, пусть последует каждый, кто хочет,
ему: собирай без конца горы злата».
О феаках же Поэт сказал: «Всегда по душе нам пиры, и кифара, и танцы, одежд перемены и теплые ванны, и сон». Еще один писатель, уподобляясь Сарданапалу, наставляет глупцов:
«Смертным советую всем провести мимолетную жизнь
в наслажденьях. Мертвый ничто, только тень под землею.
Краток на свете твой век; пока дышишь, используй моменты».
А комедиограф Амфид говорит в «Плаче»:
«Смертный любой, не стремящийся к жизни добавить
услады, ее не приемля — точно пустой человек (таково мое
мненье и мнение мудрых людей), ибо боги его осудили».
И в «Бабьем царстве» Амфид подает сходный совет:
«Пей и резвись! Не всегда будешь
жить, мимолетен наш срок. Вечна
смерть, и кто умер, тот умер навек».
И некий Вакхид, который также подражал Сарданапалу, написал на своей гробнице»: «Пищу вкушай, выпивай, позволяй себе все, что желаешь. Здесь я стою в виде камня Вакхид».
Алексид написал пьесу «Учитель мотовства» по словам Сотиона в сочинении «О Тимоновых сатирах». Мне эта пьеса не попадалась, и хотя я прочитал более восьмисот пьес Средней комедии, я не нашел «Учителя мотовства» и даже не знаю никого, кто удостоил бы внести ее в каталог: не внесли ни Каллимах, ни Аристофан <Византийский>, ни те, кто составлял перечни книг в Пергаме. Итак, Сотион выводит в той пьесе раба по имени Ксанфий, который соблазняет других рабов прелестями сладкой жизни и говорит:
«Что ты несешь, болтая как софист про
Академию, Ликей и Одеон? Софисты дрянь.
Давайте пить, вином зальем себя, Сикон. Порадуемся
жизни, дышим мы пока. Мешай же, Ман! Нет ничего
милее брюха: он один отец тебе и мать тебе одна.
Посольства, доблесть, руководство войском — звуки,
словно сны. Судьба сотрет тебя, как срок наступит,
и с тобой останется лишь то, что ты наел и выпил.
Остальное прах — Перикл, царь Кодр и Кимон».
Было бы лучше, говорит Хрисипп, переиначить надпись Сарданапала так: <337>
«Прихоти все отвергай, неизбежный свой ведая жребий;
радость в беседах ищи. В яствах не сыщещь услады.
Ведь я лишь оторвыш, хотя наслаждался и ел в изобильи.
То лишь, что я изучил, что познал в размышленьях,
осталось при мне, и что я испытал через них, я считаю то
сладким наследством».
Тимон также сказал очень верно: «Прихоть первейшей стоит среди бедствий».
Клеарх сообщает в книге «О пословицах», что учителем Архестрата был Терпсион, который первым написал «Гастрологию» и который наставлял своих учеников тому, чего им следовало избегать. Терпсион придумал следующее насчет черепахи: «Должно поесть иль не должно поесть черепашьего мяса». Другие же говорят так: «Должно иль съесть черепашее мясо или уклониться».
Но откуда, о мудрейшие, свалился на вас гурман Дорион, известный как писатель? Я знаю одного музыканта по имени Дорион, который любил рыбу, но он не писатель. Как музыкант он упоминается комедиографом Махоном:
«Музыкант Дорион в город некий однажды придя, не сумел
снять жилище нигде и забрел в некий храм, что стоял без
ворот и увидя служителя там, приносящего жертву, спросил:
«Мне, милейший, скажи, ради прочих богов и Афины самой,
чье святилище здесь?» «Посейдона и Зевса, чужак», был ответ.
И сказал Дорион: «Ну еще б! Как же смертный тут сыщет
жилье, если боги вдвоем помещение делят одно».
Линкей же Самосский, ученик Феофраста и брат историка Дуриса, ставшего тираном своего отечества, говорит в «Апофтегмах»: «Дориона флейтиста однажды спросили, хороша ли на вкус батида. «Все равно что сварить и съесть старый плащ», ответил он. А когда кто–то хвалил подбрюшину тунца, он произнес: «Верно. Следует, однако, есть их так, как я ем». «Как именно?», был вопрос. «С наслаждением», был ответ. Он заявлял, что морской рак имеет три качества: досуг, приятный вкус и созерцание. Обедая у Никокреонта на Кипре, он похвалил одну чашу. И Никокреонт сказал: «Если хочешь, тот же самый мастер изготовит для тебя другую». «Он сделает ее для тебя», ответил Дорион, «дай мне эту». Умно он высказался и про флейту, хотя и словами древней поговорки: «мужу флейтисту не вдунули вышние мыслей, но с дуновением мысль от него отлетает». <338> Гегесандр в «Записках» рассказывает о нем следующее: «Когда раб гурмана Дориона не купил рыбы на рынке, тот высек его и велел перечислить названия лучших рыб, и когда раб назвал орфа, главкиска, угря и схожих с ними, он сказал: «Я велел тебе назвать имена рыб, а не богов». Тот же Дорион высмеял описание шторма у Тимофея в «Моряке» <или «Навплии»>, заявив, что он видел более сильную бурю в горшке с кипящей водой. Аристодем во второй книге «Забавных записок» говорит: «Музыкант Дорион был хромым, и однажды на симпосии потерял туфлю с увечной ноги. Он сказал тогда: «Не наложу я большего проклятия на вора, нежели пожелаю, чтобы этот сандалий пришелся ему впору». А что Дорион был знаменитым гурманом, видно из слов комедиографа Мнесимаха в пьесе «Филипп»: «Нет, но и ночью у нас Дорион, и он дует в тарелки».
Мне известны также шутки Ласа из Гермионы относительно рыб: Хамелеонт Гераклейский записал их в своей книге о Ласе. Он говорит: «Лас заявлял, что сырая рыба может называться жареной (οπτός). Когда многие этому удивились, он объяснил, что все, что можно услышать, слышимо, и все, что можно познать, замечаемо. Точно так же и все, что можно увидеть — видимо. Отсюда, поскольку можно увидеть рыбу, она может выглядеть (οπτός). В другом случае он похитил ради смеха рыбу у одного рыбака и, взяв ее, передал кому–то из свидетелей. Когда рыбак разозлился, он поклялся, что у него у самого нет рыбы, и он не знает, кто ее взял, потому что он взял ее сам, но кто–то еще обладает ею, и этого человека он подучил поклясться в свою очередь, что он не брал ее сам, и не знает у кого она. Ибо Лас взял ее, но он владел ею сам. Схожим образом забавляется и Эпихарм, например в «Логосе и Логине»:
«Зевс пригласил на пирушку меня в честь Пелопса.
Б. Что за несчастная пища — журавль.
А. Не журавль, а пирушка».
<По–гречески «журавль» и «пирушка» звучат почти одинаково>. Алексид в «Деметрии» высмеивает некоего Фаилла как любителя рыбы:
«В прежние дни, если ветер дул сильный от моря на юг,
иль на север, то рыбы никто не имел для еды. А теперь же
добавилось бедствие третье — Фаилл. Он на рынок придет,
и как буря на нас налетев, рыбу купит, улов заберет и уйдет,
нам оставляя атакою брать овощные ряды».
А Антифан перечисляет любителей рыбы в «Рыбачке»:
«Сепий сначала мне дай. Царь Геракл, они сбились все в кучу! В море обратно их брось, чтоб никто не болтал, что товар у тебя, Дориада, немыт. Что за краб средь майнид? ты его отдели. О Зевес, как он толст! Кто проглотит его из друзей, Каллимедонт, твоих? И кому по зубам будет плата? Тебя же, о тригла, я кину направо: как блюдо тебя Каллисфен благородный приемлет, за триглу одну он положит свое состоянье. <339> Кто выступит первый вперед для покупки морского угря? плавники его больше, чем лапы Скиопы, Мисгол их не съест. Но зато вот китар, так Мисгол от него не удержит слюней, как узрит. Ведь я правду скажу, что он ходит ко всем кифаредам и с ними тайком возлежит. Кобия, мужа из лучших, я должен послать; он покуда еще к Пифионике скачет прекрасной, поскольку силен. Но она не коснется его, ибо к вяленой рыбе стремится. А афюй же крошечных этих с тригоной отдам я Феано: она, как и эти, худышка».
В этих стихах Антифан прямо высмеял Мисгола как человека, весьма падкого на красивых кифаредов. Оратор Эсхин в речи «Против Тимарха» говорит о нем следующее: «Мисгол, мужи афиняне, сын Навкрата, из дема Коллит человек во всех других отношениях прекрасный и добрый, и никто его ни в чем не упрекнул бы, но вот только он чрезвычайно падок на это дело и всегда держал при себе кифаредов и кифаристов. Я говорю это не ради ложного навета, но чтобы вы знали, что он за фрукт». И Тимокл говорит в «Сапфо»: «Мисгол, похоже, и не подходил к тебе, хотя он падок на красавцев юных». И Алексид в «Агониде» или «Шейном платке»: «О мать, тебя я умоляю, Мисголом мне не угрожай, ведь я не кифаред». Когда Антифан говорит о пристрастии Пифионики к вяленой рыбе, он имеет в виду то, что она имела любовниками сыновей торговца вяленой рыбой Херефила. Тимокл говорит в «Икарийцах»:
«Жирный Анит к Пифионике ходит и ест
что–нибудь. И всегда она кличет его,
говорят, когда потчует скомбров большущих
двоих, сыновей Херефила»
И еще:
«Примет тебя Пифионика, примет с охотой и слопает,
кажется, все те дары, что ты принял от нас: ненасытна
она. От нее ты, однако, потребуй корзины с едою,
бывает, завалена вяленой рыбой она и в компании
водится с парой саперд несоленых и очень мордастых».
До них у нее был любовник по имени Кобий. Тимокл говорит о Каллимедонте Крабе в «Непоседе», что он любил рыбу и был косоглаз: <340>
«Потом внезапно Краб Каллимедонт пришел
и, глядя на меня, как показалось мне, он начал
говорить с другим. А я, хотя не понимал речей
его совсем, кивал ему с преглупым видом.
Оказалось, что его глаза смотрели вовсе не туда,
но в сторону другую».
Еще Алексид в «Кратее» или «Аптекаре»:
Сходным образом он высмеивает Каллимедонта и в «Товарищах по бегству». А за гурманство ему достается в «Федоне», или «Федрии»:
«Ты (если боги позволят) как станешь за рынком следить,
окажи милость мне, не давай дважды в день посещать его
Крабу. Б. Агораном я, однако, тираном же быть не желаю.
Храбрый он муж и полезный политик».
Те же ямбы содержит пьеса «В колодце». В пьесе же «Пьющая мандрагору»:
«Если б любил я других чужестранцев сильнее,
чем вас, я б в угря превратился, Каллимедонту
по прозвищу Краб чтоб достаться в добычу».
И в «Кратее»: «и Краб Каллимедонт с Орфеем». Антифан в «Горгифе»: «Не брошу цель свою, Каллимедонт скорее голову отвергнет главка».
Эвбул в «Спасенных»:
«Другие, сцепившись с богами ….. вошли
в соглашение с Крабом. Один он способен
соленую рыбу глотать из кипящих кастрюль без остатка».
А Феофил во «Враче» высмеивает и его холодный стиль речи:
«Мальчишки все служить ему стремятся ….. угря,
подал отцу: «Взгляни, отец, какой кальмар!».
«Что скажешь ты о крабе?» И звучит в ответ:
«Он ледяной, и риторов вообще не ем!»
А Филемон говорит в «Преследователе»:
«Агиррию был подан краб; воскликнул он,
едва его узрел: «Привет, отец родной!»,
и что? «родителя» он съел!»
Опираясь на этот пассаж, ученик Кратета Геродик доказал в своих «Смешанных записках», что Агиррий был сыном Каллимедонта.
Гурманами были следующие лица. Поэт Антагор запрещал своему рабу поливать рыбу маслом, но велел только мыть ее, как говорит Гегесандр. Он также пишет: «Однажды, подпоясавшись, он варил угря в военном лагере. Царь Антигон <Гонат>, стоявший рядом, спросил у него: ,,Неужели ты думаешь, Антагор, что Гомер описал бы деяния Агамемнона, если бы варил угрей?», на что Антагор ответил ему весьма недурно: «А неужели ты думаешь, что Агамемнон совершил бы эти деяния, если бы он хлопотал в поисках того, кто сварит в лагере угрей?» В другой раз Антагор варил дичь и отказался пойти в купальню из страха, что рабы проглотят похлебку. Филокид сказал тогда: «Твоя мать посторожит». «Что? я доверю птичью похлебку матери?», был ответ. <341> Еще живописец Андрокид из Кизика, по словам Полемона, любил рыбу и зашел в своей страсти к роскоши настолько далеко, что даже с рвением рисовал рыб, окружающих Скиллу.
Про Филоксена из Киферы, сочинителя дифирамбов, комедиограф Махон пишет так:
«Говорят, Филоксен, дифирамбов поэт, был гурман. В Сиракузах однажды купив осьминога в два локтя длиной, приготовил его он и съел целиком, не всего, голова оставалась. Расстроил себе он живот, стало плохо ему. Врач, придя к его одру, где он, разнесчастный, метался, сказал: «Коль ты что–то еще не окончил из дел, то быстрее кончай, Филоксен, ибо после седьмого ты часа умрешь». Отвечал Филоксен: «Все дела решены мои, врач, упорядочил я их давно. Дифирамбы мои оставляю я в зрелых стихах и увенчан был каждый из них (так хотели и боги), и Музам я их посвящу, своим сестрам ….. Вакх с Афродитой их стражами станут пускай. Такова моя воля. Теперь Тимофеев Харон из «Ниобы» его мне покоя не даст: он велит мне взойти на челнок, мрачный рок призывет меня, не могу быть ослушником я. Ну так вот, чтобы я был уверенным в том, что богатства со мной все мои при моем спуске в ад, мне позвольте доесть осьминога!»
И в другом месте Махон говорит:
«Говорят, Филоксен из Киферы взмолился однажды,
чтоб горло его измерялось в три локтя длиной. «Я хочу»,
он сказал, «все глотать и глотать без конца и различной
едой услаждаться».
Киник Диоген также умер, когда его живот распух после того как он съел сырого осьминога». Еще про Филоксена пародист Сопатр говорит: «Ибо сидит посередь он в две груды наваленных рыб, на округу взирающий с Этны».
И Гиперид был гурманом, согласно комику Тимоклу, который в «Делосе» рассказывает о том, как он брал взятки у Гарпала:
«Взял Демосфен полста талантов. Б. Повезло, коль не поделится ни с кем. А. Взял много злата и Мерокл. Б. Безумен давший, счастлив взявший. А. Брал Демон тоже брал, брал и Каллисфен. Б. Они нуждались, я прощаю их. А. И Гиперид, в речах искусный, взял. Б. Ну, он обогатит рыботорговцев наших. Он гурман и в чаек превратит сирийцев».
<342> А в «Икарийцах» тот же Тимокл говорит:
«Итак, перейти Гиперид тебе надобно реку, обильная рыбой,
она сладким шумом и часто взывая к рассудку, готова
ко встрече с любым, разломавши плотины и жаждая
платы, поля орошает мздодавца».
А Филетер в «Асклепии» говорит, что Гиперид был не только гурманом, но еще и игроком в кости. Аналогично и Аксионик в «Любителе Еврипида» об ораторе Каллии:
«Другую рыбину внушительных размеров имеет некий Главк (она принесена туда и в море поймана гурманом), и тащит он, на плечи взгромоздив, усладу дорогую для жадюг. Как приготовить рыбу эту, должен я сказать? Иль в желтый соус окунув, иль смазав брызгами острейшего рассола, яркому предать огню? Кой–кто советует и так, и говорит, что Мосхион, любитель флейт, их съест тушеными в горячем маринаде. Но он вопит и лишь тебя бранит, о Каллий. Ты вправду только фигам рад и рыбе вяленой еще, но чтоб изящного отведать в маринаде блюда — ни за что!»
Фиги упоминаются, потому что поэт бранит Каллия как сикофанта, а вяленая рыба — потому что он поносит его как развратника. И Гермипп в третьей книге сочинения «Об учениках Исократа» говорит, что Гиперид разгуливал на заре по рыбному рынку. Тимей Тавроменийский утверждает, что философ Аристотель был любителем рыбы. И софист Матон был рыбоедом, как видно у Антифана в «Кифареде» (в том издании, которое начинается словами «Им ложь вообще не произносится»): «Кто–то, войдя, стал выкалывать око, как делает с рыбой Матон». И Анаксилай в «Затворнике»: «Кестрея голову схватил и съел Матон, а мне грозит погибель». Крайнее обжорство заставлят похищать у вкушающего его пищу, особенно голову кестрея, но, возможно, сведущие в этих вещах люди знают что–то полезное, таящееся в голове кестрея, о чем нас просветило бы Архестратово гурманство. Антифан в «Богачах» перечисляет рыбоедов:
«Эвфин в сандалиях и с перстнем, надушившись миррой, считает мелочь–рыбу неизвестно как, а Феникид и дорогой Таврей, обжоры старые из тех, кто жадно ест куски на рынке, едва снесли нехватку рыбы, говоря в собраньях, что концы отбросишь, что терпеть нельзя, чтоб кто–то среди вас владенья требовал над морем, тратя кучу денег, хоть из рыбы ничего не ввозят. <343> И какой же прок тогда от несиархов? Законом можно утвердить, чтоб рыбе дать сопровожденье. Прибрал Матон всех рыбаков, Диогитон — свидетель Зевс! — всех убедил нести улов к нему. Не по–людски ведь хапать много так и алчно. Их свадьбы и веселые попойки…»
И Эвфрон в «Музах»:
«Увидел Феникид когда средь юношей горшок
с детьми Нерея, там кипевший, он, кулаки
сжимая, верещал: «Кто хвастал, что горазд он есть,
у общества беря? что он из кучи ухватить кусок
горячий мастер? Где нынче Фиромах, или Корид,
иль Нил? Пусть выйдет против нас, и будет ему шиш»
Из того же теста был сделан трагический поэт Меламп, который писал и элегии. Его гурманство высмеивается Левконом в «Собратьях», Аристофаном в «Мире» и Ферекратом в «Лепестке». А в пьесе «Рыбы» Архипп связывает его и отдает рыбам, чтобы те съели его в отместку за то, что он ел их. И сократик Аристипп был гурманом и порицался за чревоугодие Платоном, как говорят Сотион и Гегесандр; из них дельфиец пишет: «Когда Платон упрекнул Аристиппа за то, что он купил много рыбы, тот отвечал, что заплатил за нее только два обола. Тогда Платон сказал, что он и сам купил бы ее за эту цену, на что Аристипп произнес: «Ну вот видишь, Платон, я не рыбоед, а ты сребролюбец». И Антифан, издеваясь во «Флейтистке» или в «Двойняшках» над гурманством некоего Феникида, говорит:
«Менелай десять лет воевал против Трои
за женщину редкой красы, Феникид же с
Тавреем сражается ради угря».
Оратор Демосфен бранит Филократа за необузданность и обжорство, поскольку тот промотал полученные за предательство деньги на девок и рыбу. Гегесандр говорит, что когда кто–то спросил у гурмана Диокла, какая рыба лучше, угорь или лабракс, он ответил: «Первый в вареном виде, второй в жареном». Гурманом был и Леонтей, трагик из Аргоса, ученик Афиниона. Прежде он был рабом мавританского царя Юбы, как пишет Амарант в сочинении «О театре», продолжая, что Юба написал следующую эпиграмму по поводу худого исполнения им роли Гипсипилы:
«Смотря на меня, Леонтей, не ищи ты
от трагика эха (шиповник ест трагик),
стремясь заглянуть в Гипсипилину
бедную душу. Дружил с Дионисом я
Вакхом когда–то; ничей ему голос
приятен так не был, как мой; он внимал
мне без слов золотыми ушами.
Теперь же мой голос исчез, погубили
его сковородки, кувшины, горшки,
ибо я ублажал свой желудок».
<344> Гегесандр говорит, что рыбоед Фориск, не сумев отрезать от рыбы столько, сколько он хотел (так многие последовали за ним), произнес «корень, с трудом вырываемый, гибнет», и съел рыбу целиком. А Бион, когда кто–то перехватил у него верхние части рыбы, ловко забрал их обратно и, наевшись досыта, привел цитату: «Труд завершила Ино на другой стороне». Когда у гурмана Диокла умерла жена, он, проливая слезы на поминках, предавался одновременно обжорству, и Феокрит Хиосский сказал ему: «Перестань рыдать, несчастный, все равно ты себе ничем не поможешь, сколько ни съешь». Диокл проел все свое имение целиком. Однажды он проглотил настолько горячую рыбу, что заявил, что сжег себе нёбо, и Феокрит заметил: «Тебе осталось проглотить только океан, и считай, что ты слопал три главные стихии: землю, море и небо».
Клеарх, повествуя в «Жизнях» об одном любителе рыбы, говорит: «Технон, древний флейтист, когда умер флейтист Харм, любивший рыбу, принес ему в жертву жареных рыбешек на его гробнице». Поэт Алексид также был гурманом, по словам Линкея Самосского. Какие–то болтуны, издеваясь над ним за его обжорство, спросили у него, какая пища нравится ему больше всего: «Жареные грачи», ответил Алексид. Был еще трагический поэт Нофипп, о котором Гермипп говорит в «Судьбах»:
«Если бы роду людей, что сегодня живет,
предстояла война, и они б под начало
попали свиного ребра и печеной батиды,
другие остались бы дома, Нофиппа послав,
он бы рад был пойти и один бы умял пол-Эллады»
Что поэт тут подразумевает Нофиппа, видно из «Гесиодов» Телеклида. Трагический актер высмеивается Платоном в «Плевеле» так: «А. Вот Орф тебе из Анагира. Б. Знаю, с ним Минниск халкидец дружит. А. Верно». А над предсказателем Лампоном издеваются Каллий в «Скованных» и Лисипп в «Вакханках». Кратин говорит про него в «Беглянках»: «Лампона ни один указ людской не отвратит от пиршества с друзьями», и добавляет: «И снова теперь он блюет: ведь лопает он все, что перед ним лежит, и бился бы за триглу даже». Гедил, перечисляя в своих эпиграммах гурманов, упоминает среди них Федона: («может Федон музыкант и колбасы умять, и кишки; он гурман») и Агиса: <345>
«Сварен каллихтис, запри теперь дверь на засов, чтоб
не смог заглянуть к нам Агис, сковородный Протей.
Превратится он в воду, в огонь и во все, что угодно;
его не пускай ….. И придет он, принявши любое обличие
Зевсу подобно, и съест у Акрисия миску».
Высмеивает он за схожие привычки и некую женщину по имени Клио:
«Клио, гурманствуй, глаза мы закроем.
Ешь в одиночестве, если желаешь. Весь
угорь одну стоит драхму. Сними только
пояс, серьгу, или что подороже. Безумна
на вид ты, как мы утверждаем. Ты наша
Медуза, мы все обращаемся в камень
не жуткой Горгоной, но блюдом из угря».
Аристодем говорит в «Забавных записках», что гурман Эвфранор, услышав, что другой обжора умер, проглотив горячий кусок рыбы, воскликнул: «Умер святотатец!» Гурману Киндону и другому обжоре, Демилу, подали однажды главка и ничего больше. Киндон схватил рыбу за око; тогда Демил вскочил и вцепился Киндону в глаз, приговаривая: «Ты отпусти, и я отпущу». В другой раз на пиру вынесли прекрасное рыбное блюдо, и Димил, чтобы съесть его одному, плюнул в него. Антигон Каристский в «Жизни Зенона» пишет о замечании, сделанном Зеноном Китийским, основателем стоицизма, одному гурману, с которым он прожил долгое время. Случилось, что им подали большую рыбу без какого–либо другого блюда. Зенон взял всю рыбу с подноса и сделал вид, что собирается ее съесть. Когда же сожитель взглянул на него с укором, Зенон произнес: «Что же, по–твоему, должны испытывать живущие с тобой, если тебе невмоготу вынести моего обжорства один день?» Истр говорит, что поэт Херил получал от Архелая четыре мины в день и тратил их на обжорство, так как был рыбоедом. Мне известны и рабы–ихтиофаги, о которых упоминает Клеарх в сочинении «О песчаных пустынях». Он сообщает, что египетский царь Псамметих приучал рабов жить на рыбе, планируя отправить их для обнаружения истоков Нила; он тренировал еще других слуг терпеть жажду с целью исследовать ливийские пески; из них спаслись лишь немногие. Я знаю также о быках из окрестностей Моссина, во Фракии, и быки эти едят рыбу, которую бросают им в ясли. А Феникид, когда продавал рыбу, говаривал, что море общее для всех, но рыба в нем принадлежит лишь тем, кто за нее платит.
Кроме существительного «рыбоед» (οψοφάγος), друзья, мы употребляем еще и глагол «объедаться» (οψοφαγειν). Так, у Аристофана во втором издании «Облаков»: «ни объедаться, ни хи–хи». Кефисодор в «Свинье»: «И не гурман, и не болтун притом». Махон в «Письме»: <346>
«Гурман я, это главное в искусстве нашем есть.
Не портит зря продуктов тот, кто любит их со
страстью. Хороший повар будет уважать свой вкус.
Не можешь ошибиться ты, когда твой разум чист.
Вари и пробуй часто. Соли положи, еще что нужно,
и опять, знай, пробуй до тех пор, пока не станет шик.
Как лиру доводи стряпню, пока не заиграет стройно.
Увидев, что довел и гармонично все, неси свой хор
из блюд, поющих в унисон».
Вдобавок к этим обжорам, мужи друзья, я знаю также Аполлона Гурмана, которому поклоняются в Элиде. Он упоминается Полемоном в «Письме к Атталу». Небезызвестна мне и картина в Писатиде, помещенная как дар в храм Артемиды Алфейской, творение Клеанфа Коринфского. На ней изображен Посейдон, предлагающий тунца рожающему <Диониса> Зевсу. как пишет Деметрий Скепсийский в восьмой книге «Троянского боевого устройства».
«Все это», сказал Демокрит, «я сам подал вам как дополнительное, подарочное блюдо, хотя и не выставлял себя гурманом из–за превосходнейшего Ульпиана, который, следуя обычаям, лишал нас нашей рыбы, вводя другие сирийские установления. Однако, стоик Антипатр из Тарса приводит в четвертой книге сочинения «О суеверии» свидетельство каких–то авторитетов, что царица Гатис из Сирии настолько обожала гурманство, что обнародовала указ, запрещавший кому–либо вкушать рыбу. Не понимая выражения άτερ Γάτιδος (кроме Гатис), простые сирийцы называют царицу именем Атаргатис и воздерживаются от рыбы. Но Мнасей во второй книге сочинения «Об Азии» говорит: «По моему мнению Атаргатис была жестокой царицей и правила народами сурово, дойдя даже до того, что запретила им законом вкушать рыб, но на самом деле они должны были приносить их ей по причине ее любви к этой пище. И поэтому все еще сохраняется обычай, чтобы, где бы они ни молились богине, приносить ей дары в виде рыб, сделанных из золота или серебра, но жрецы ежедневно преподносят богине настоящих рыб, которых они готовят и подают на стол. Они вареные или жареные, и жрецы богии, конечно, уплетают их сами». Немного погодя Мнасей продолжает: «Атаргатис, по словам Ксанфа Лидийского, была пленена полководцем Мопсом и вместе со своим сыном Ихтисом была утоплена в Аскалонском озере за надменное поведение и съедена рыбами». И может быть вы, мужи друзья, умышленно упустили, как нечто священное, рыбу, упомянутую комедиографом Эфиппом, которая, говорит он, была подана Гериону в одноименной пьесе. Вот его слова: <347>
«Когда той страны обитатели выловят рыбу, не ту, что обычного рода, но больших размеров, чем Крит, омываемый морем, дают для нее они блюдо, способное выдержать сотню тех рыб. Соседи вокруг соберутся — синдийцы, ликийцы, мигдонцы, кранайцы и пафцы. И дерево рубят они всякий раз как царь варит могучую рыбу, хворост несут, заполняют им весь они город, другие огонь зажигают. Готовя рассол, отведут водоем для него, сто упряжек с быками везут туда соль восемь месяцев долгих. По краю же блюда снуют пять судов быстроходных, пять весел у них на боку. И приказы звучат: «Не промешкай с огнем, поспешай же, ликийский притан! Маловато тут жара! Оставь дуть в мехи, македонский архонт! Пламя гаси энергичнее, кельт, или рыбу сожжешь без остатка!»
Мне известно также, что Эфипп приводит те же самые стихи и в «Пельтасте», добавив к ним следующие:
«Сей вздор на пиру он болтает, живет же с мальцами,
они восхищаются им, хоть он даже считать не умеет,
но с миною гордой влечет величаво гиматий».
Настало время, распрекрасный Ульпиан, тебе исследовать, на кого намекает здесь Эфипп, и объяснить нам, по словам Эсхила в «Прометее»:
«Коль что неясно тебе и с трудом уловимо,
спроси ты опять, растолкую понятней:
мне времени хватит с избытком».
Тогда Кинулк вскричал: «Да разве в состоянии Ульпиан уловить, что большое исследование — не большая рыба? Он всегда выбирает плавники гепсет и атерин или какую–нибудь еще более разнесчастную рыбешку, пренебрегая большими кусками. Это примерно то же, о чем Эвбул говорит в «Иксионе»:
«В пирах благородных, хотя подают там лепешки
из чистой муки, поедают всегда иль укроп, иль
петрушку, иль кресс, или прочую дрянь, что из них изготовят».
Сходным образом и «котлов обожатель» Ульпиан, по словам моего согражданина Керкида Мегалопольского, отворачивается от любой человеческой еды, но следит за пирующими, не пропустили ли они яств из плавника или из хрящевых рыб и игнорируя выражение прекрасного и славного Эсхила, который говорил, что его трагедии являются большими кусками, взятыми из великих гомеровских пиров. Эсхил же был одним из великих философов, и однажды, когда его несправедливо обделили победой, как говорит Феофраст или Хамелеонт в сочинении «О наслаждении», он объявил, что его трагедии посвящены вечности, и он знает, что получит подобающую ему награду.
И разве может Ульпиан ведать, что сказал кифарист Стратоник про кифареда Пропида из Родоса? Ибо Клеарх говорит в сочинении «О пословицах», что Стратоник ожидал однажды выступления Пропида, который, несмотря на великость своего тела, не блистал мастерством, отстававшим от его представительности, и когда люди спрашивали у Стратоника, хорош ли исполнитель, тот ответил: «Крупная рыба всегда не худая», подразумевая, что Пропид первый из худых певцов и безголос как рыба, хотя и вымахал под небо. <348>. Феофраст же, признавая в сочинении «О смешном», что слова эти произнес Стратоник, объявляет их автором актера Симика, который переиначил поговорку «крупная рыба ни одна не гниет». О ней Аристотель сообщает в «Наксосской политии» следующее: «Большинство зажиточных наксосцев обитало в городе, тогда как остальные рассеялись по деревням. В одной из этих деревень под названием Лестады проживал Телестагор. Он был очень богат и знаменит и почитался от народа всякими другими способами, но особенно ежедневными подарками. И каждый раз, когда горожане спускались в деревню за покупками и не хотели платить, торговцы говорили, что предпочли бы подарить свой товар Телестагору, нежели продавать его за низкую цену. Однажды какие–то юноши хотели купить крупную рыбу, и когда рыбак повторил ту же старую фразу, они разозлились, услышав избитые слова и, будучи под хмельком, пошли буянить к Телестагору. И хотя тот принял их вежливо, юнцы оскорбляли его и обидели двух его дочерей брачного возраста. Вознегодовав на это, наксосцы взялись за оружие и напали на юнцов, и в результате вспыхнул грандиознейший мятеж; наксосцев возглавил Лигдамид, который, начав с должности стратега, стал под конец тираном своего отечества…»
Но теперь я не считаю неуместным, упомянув про кифариста Стратоника, добавить кое–что о его остроумных ответах. Преподавая игру на кифаре, он держал у себя в училище девять статуй Муз, одну Аполлона и две своих учеников, и на вопрос, сколько у него учеников, он ответил: «С помощью богов, двенадцать!» Однажды он прибыл в Миласу, где увидел много храмов, но очень мало народу; тогда он встал посреди рынка и вместо «слушайте, люди (λαοι)» воззвал «слушайте, храмы (ναοι)». А Махон вспоминает о нем:
«Однажды Стратоник отправился в Пеллу; от многих он прежде узнал, что от тамошних бань селезенкой страдали пеллейцы. Увидев мальчишек, резвившихся в бане в соседстве с огнем и узрев, что тела их находятся в форме отличной, сказал он, что раньше он слышал неправду. Когда же он вышел, увидел он мужа, который имел селезенку в два раза поболее брюха. <И он произнес>, что привратник, который сидит у дверей, принимая плащи у входящих, похоже, берет на храненье у них заодно селезенки, чтоб в бане той не было давки. И как–то Стратоник в гостях принимаем был слабым арфистом, и морем лилося вино, и арфист ему начал играть на своем инструменте. Пир был обильный и щедрый; Стратоник, наслушавшись песен, не видел, к кому обратиться, и так он разбил свою чашу. <349> Спросил он другую, побольше, и он обещал посвятить все их солнцу. То пил, то дремал он потом, на судьбу положившись. К арфисту ж пришел кое–кто из знакомых, и тут же Стратоник стал пьян совершенно. В ответ на вопрос, почему, выпивая так долго и много, он сделался пьяным так быстро и скоро, сказал он: «Хитрейший и мерзкий арфист дал обед мне и после зарезал меня, как быка, что из яслей наелся». Однажды Стратоник явился в Абдеру взглянуть на спектакль, что в том граде давался, и там он узрел, что глашатай при каждом абдерце имелся, и если абдерец хотел, узнавал от него он приход новолунья и, видя, что этих глашатаев больше, чем прочего люда, ходить он на цыпочках стал осторожно, глазами же вперившись в землю. Когда из приезжих какой–то причину спросил его странной ходьбы, он сказал: «Я здоров, чужеземец, вполне, обгоню на обед я любого льстеца. Но объяли меня беспокойство и страх, что ступлю я на рыбу–трубу, нанеся вред ноге. Флейтист никудышный один собирался играть прямо в час принесения жертв, и Стратоник сказал: «Погоди, мы сперва, возлиявши, молитву подарим богам». Кифаред жил Клеон по прозванию Бык, и ужасно он пел и расстраивал лиру. Его выступленье послушав, Стратоник заметил: «Была про осла поговорка и лиру, теперь про быка она будет и лиру». Стратоник приплыл как–то в Понт погостить у царя Берисада. Долго пробыв там, хотел он вернуться в Элладу, но царь не позволил ему и, по слухам, Стратоник спросил у царя: «Так ты здесь не останешься тоже?» Однажды Стратоник был гостем в Коринфе, и некая всюду ходила за ним там старуха. Спросил у нее он: «Чего же, во имя богов, от меня тебе надобно, старче, зачем ты за мною все ходишь?» «Дивлюсь я», ответила та, «что тебя десять месяцев мать выносила во чреве, тогда как наш город едва тебя терпит, хоть ты не успел к нам приехать». Аксиофея, Никокреонта жена, появилась к обеду с рабыней и ветры пустила, потом, наступив сикионской туфлей на миндальный орех, раздавила его не без хруста. Услышав, Стратоник сказал: «Отличается звук!» И за вольные речи свои с наступлением ночи он брошен был в море. Какой–то дурной кифаред, говорили, в Эфесе представил кого–то друзьям со словами, что это его ученик. Стратоник присутствовал там и сказал, что кто толком играть и себя как плохой музыкант не научит, тот выглядеть будет совсем никуда, обучая других музыкантов».
Клеарх во второй книге сочинения «О дружбе» пишет: «Кифарист Стратоник всякий раз перед отдыхом приказывал рабу принести ему пить, «не потому, что я хочу пить», говорил он, «но чтобы мне потом не испытывать жажды». <350> В Византии один кифаред хорошо пропел вступление, но неудачно исполнил остальное; тогда Стратоник встал и объявил: «Кто подскажет мне, куда делся кифаред, пропевший вступление, получит тысячу драхм». На чей–то вопрос, кто самые негодные люди, он сказал, что фаселиты — самые негодные в Памфилии, но сидейцы — самые негодные на свете». По словам же Гегесандра, на вопрос, кто большие варвары — беотийцы или фессалийцы, он ответил: «элейцы». Однажды он воздвиг у себя в учильне трофей с надписью: «Над худыми кифаристами». На вопрос, какие корабли надежнее, военные или торговые, он ответил: «которые доплывают до гавани». Выступая на Родосе и обделенный рукоплесканиями, он покинул театр со словами: «Если вы не даете мне даже того, что вам ничего не стоит, какой толк ждать мне от вас награды?» Он говорил: «Пусть элейцы устраивают гимнические состязания, коринфяне — музыкальные, афиняне — сценические, а лакедемоняне пускай бичуют за огрехи состязающихся». Так он высмеивал практикуемый у лаконцев обычай бичеваний, как говорит Харикл в первой книге сочинения «О городских состязаниях». Когда царь Птолемей яростно спорил с ним об искусстве игры на кифаре, он сказал: «Царь, скипетр одно дело, а плектр — другое». Об этом рассказал эпический поэт Капитон в четвертой книге «Записках», посвященных Филопаппу. Однажды его пригласили послушать одного кифареда; он послушал и сказал: «Дал ему вышний одно, отобрал же другое», и на вопрос, что именно, пояснил: «Дал мастерство плохо играть и отобрал искусство прекрасно петь». Как–то раз упала балка и убила одного дурного человека. Стратоник сказал: «Сдается мне, мужи, что боги существуют, а если нет, то существуют балки».
Следующие высказывания в добавление к предыдущим записаны <Каллисфеном> в «Воспоминаниях о Стратонике». Когда отец Хрисогона говорил, что он обладает целым домашним театром, что сам он устроитель, и один его сын ставит пьесы, а другой играет на флейте, Стратоник сказал ему: «Теперь тебе осталось только одно». «Что?» — спросил тот. «Завести домашнюю публику», ответил Стратоник. На вопрос, зачем он бродит по всей Элладе, а не проживает постоянно в одном из городов, он ответил, что всех эллинов он получил как плату от Муз и взыскивает теперь ее с греков за то, что они Муз не знают. Про флейтиста Фаона он говорил, что в его игре преобладает не гармония, а Кадм. Когда Фаон притворялся искусным флейтистом и утверждал, что у него в Мегаре хор, Стратоник сказал: «Сочиняешь ты все: не у тебя хор, а ты у него». Он говорил, что он особенно удивляется матери софиста Сатира за то, что она вынашивала десять месяцев того, кого ни один город не вынес бы и десяти дней. <351> Узнав, что Сатир прибыл в Илион на Троянские игры, он сказал: «Трое никогда не было счастья». Когда <башмачник> Миннак стал спорить с ним о музыке, Стратоник сказал, что ему нет дела до его мнения, поскольку тот судит выше лодыжки». Он говорил, что худой врач мог бы послать всех своих больных в Аид за один день. Встретив одного знакомого и увидев, что его обувь начищена до блеска, он посочувствовал ему как бедняку, сочтя, что тот чистит ее сам, иначе она не блестела бы так приятно. В Тейхиунте близ Милета проживало пестрое население из разных стран. Заметив, что все тамошние могилы принадлежали чужеземцам, Стратоник сказал слуге: «Пора нам убираться отсюда, раб. Кажется, здесь умирают одни приезжие и никто из граждан». Кифарист Зет рассуждал о музыке ….. он объявил, что Зету в последнюю очередь пристало болтать о музыке, «поскольку», сказал Стратоник, «ты выбрал себе самое немузыкальное из имен, называясь Зетом вместо Амфиона». Обучая игре на кифаре одного македонца и разозлившись, что у того ничего не получается, он сказал в сердцах: «Убирайся в Македонию!» Однажды он увидел богато украшенный героон рядом с холодной и убогой баней. Помывшись там с омерзением и выходя оттуда, он сказал: «Не удивляюсь, что здесь так много благодарственных табличек: каждый, кто заглянул сюда, должен возблагодарить богов за спасение жизни». Он говорил, что в Эносе восемь месяцев в году мороз и четыре месяца зима. Он говорил, что народ Понта вышел из пучины моря, избежав пагубы. Он называл родосцев «белокожими киренцами» и «сообществом женихов», Гераклею — «Андрокоринфом», Византий — «подмышкой Эллады», левкадян — «перемолотыми коринфянами», амбракиотов — мембракиотами. Выйдя из ворот Гераклеи, он начал оглядываться вокруг, и на вопрос, зачем он озирается, ответил, что ему стыдно показаться кому–либо на глаза, покидая это блудилище. Увидев всего двоих преступников у позорного столба <в одном городе>, он воскликнул: «Что за дыра, даже арестантов не наберут». Бывшему садовнику, ставшему музыкантом и спорившему с ним о гармонии, он сказал: «Каждый пускай орошает искусство, которое знает». Выпивая с кем–то в Маронее, он заявил, что хотел бы знать, где именно в городе он находится на случай, если его поведут туда пьяным. Потом, когда его повели и спросили, где он проживает, Стратоник ответил «в кабаке», ибо вся Маронея казалась одним кабаком. Когда Телефан, возлежавший рядом с ним, начал дуть во флейту, Стратоник сказал: «Перестань рыгать!» Когда банщик в Кардии снабдил его <для очищения кожи> худой землей и соленой водой, Стратоник сказал, что он осажден с суши и с моря. Победив своих соперников в Сикионе, он воздвигнул в храме Асклепия трофей с надписью: «Посвящен Стратоником из добычи от худых кифаристов». Когда какой–то певец окончил выступление, он спросил, кто сочинил мелодию; ему ответили, что Каркин <то есть краб>, и он заметил: «Да, человеку это не под силу». Он говорил, что в Маронее не лето, а жара. <352> В Фаселиде раб Стратоника вступил в перебранку с банщиком, который по обычаю хотел содрать с них как с чужеземцев подороже. Стратоник вскричал: «Нечестивый раб, за жалкий медяк ты едва не сделал меня фаселитом!» Человеку, который расточал ему похвалы с целью что–то урвать, он сказал: «Эй, друг, я еще беднее, чем ты». Давая уроки в маленьком городке, он сказал: «Городок ваш с ноготок». Подойдя к колодцу в Пелле, он спросил, пригодна ли вода для питья. Когда водоносы заявили: «Мы, по крайней мере, ее пьем, он ответил: «А я воздержусь», потому что люди эти были желтушные. Послушав «Роды Семелы» Тимофея, он заметил: «Если бы она рожала не бога, а чернорабочего, какие вопли она испускала бы!» Когда Полиид хвалился тем, что его ученик Филот победил Тимофея, Стратоник сказал: «Удивительно, если ты не знаешь, что Филот сочиняет постановления, а Тимофей — законы». Арфисту Арею, надоедавшему ему, он сказал: «Упойся до воронов». В Сикионе некий дубильщик, понося его, сказал ему «ты дуролом». «А ты дуболом», отвечал Стратоник. Тот же Стратоник, наблюдая, что родосцы живут в неге и пьют теплое вино, назвал их белокожими киренцами, а Родос — городом женихов, ибо считал, что родосцы отличаются от киренцев цветом кожи, но не расточительством, и он уподоблял родосцев <гомеровским> женихам за их склонность к наслаждениям. В умении остроумно выражаться Стратоник соперничал с поэтом Симонидом, как говорит Эфор во второй книге сочинения «Об изобретениях», и еще он говорил, что Филоксен из Киферы стремился к тому же. Перипатетик Фений во второй книге «О поэтах» говорит: «Афинянин Стратоник, кажется, первый ввел многозвучие в игру на кифаре без голоса, первый стал обучать гармонии и составил таблицу музыкальных интервалов. Да и посмеяться он был мастер». Ведь говорят, что шутовство стоило ему жизни, ибо царь Кипра Никокл принудил его выпить яд за насмешки над своими сыновьями.
Что касается дотошности Аристотеля, то я теряюсь от восхищения, мой милый Демокрит. Эти всезнайки то и дело ссылаются на него, и даже ты цитируешь его наряду с другими философами и ораторами. Когда он успел изучить все это? От какого Протея или Нерея, выплывшего из пучины, узнал он, чем они занимаются рыбы, как они спят и как проводят день? Ведь то, о чем он пишет, относится к области, которую комедиограф окрестил «чудесами для глупцов». Ибо он говорит, что рыбы–трубы и все панцирные не спариваются, и что багрянки и трубачи — долгожители. И откуда он знает, что багрянка живет шесть лет и что у ехидны самый длительный по времени акт спаривания, что витютень самый крупный из всех голубей, что потом идет винно–красный голубь, тогда как тригон самый мелкий? Откуда он также знает, что жеребец живет тридцать пять лет, а кобыла больше сорока? и он объявляет еще, что одна прожила семьдесят пять лет. Он пишет, что от вшей рождаются гниды, что личинка превращается в гусеницу, гусеница в куколку, а куколка — в так называемый некидалл. Еще он утверждает, что пчелы живут до шести лет, а некоторые даже семь. Ни пчелу, ни трутня, объявляет он, никогда не видели спаривающимися, поэтому невозможно сказать, кто из них самцы и кто самки. <353> Откуда ему известно, что люди хуже пчел? Последние ведут размеренную, без перемен, жизнь, всегда собираясь вместе, и никто их этому не учил. Но люди хуже пчел и набиты самодовольством, как пчелы медом. Где он подсмотрел? Еще в сочинении «О долгожительстве» он утверждает, что мухи (так видели) живут шесть или семь лет. Где доказательства? И где он узрел, что плющ растет из оленьего рога? Он говорит, что совы и вороны неспособны видеть днем, поэтому они охотятся ночью, и не всю ночь, но только в сумерки, и они различаются глазами, ибо одни имеют темно–серые глаза, другие — черные, третьи — светло–серые. Он утверждает также, что глаза человека разнообразны и соответствуют его нраву. Люди с козьими глазами обладают острым зрением и наилучшим характером. У прочих людей глаза у кого навыкате, у кого глубоко посаженные, у кого средние. Первые обладают наиболее дурными нравами, вторые — самым острым зрением, третьи — добрым характером. Одни еще мигают, другие — глядят пристально и третьи — ни так, ни сяк. Мигающие ненадежны, глядящие пристально — бесстыдники, последние самые покладистые. Человек, кроме того, единственное животное, имеющее сердце с левой стороны, у всех других оно в центре. У самцов больше зубов, чем у самок, что видно в случаях с овцой, со свиньей и с козой. Ни одна взрослая рыба не имеет семенников, и ни одна рыба и птица не имеют сосков; один лишь дельфин не имеет желчного пузыря. Некоторые рыбы, говорит он, имеют желчный пузырь не следом за печенью, а рядом с кишками, например, эллопс, синагрида, мурена, меч–рыба и морская ласточка. У амии желчный пузырь тянется через все кишки; коршун и ястреб имеют желчный пузырь рядом с печенью и кишками, айгокефал имеет его близко к печени и желудку. Что касается голубя, перепела и ласточки, то одни имеют желчный пузырь рядом с кишками, другие у желудка. Мягкокожие, панцирные, селахии и насекомые спариваются долгое время. Дельфин и некоторые другие рыбы спариваются бок о бок; сношение между дельфинами — медленный процесс, тогда как другие рыбы заканчивают быстро. Более того, говорит он, лев имеет крепкие кости, посредством которых при ударе высекаются искры, как от камней, и тогда как дельфин имеет кости и не имеет шипа, селахии имеют хрящ и шип ….. Одни звери живут на суше, другие в воде, третьи порождаются огнем. Так называемая эфемера живет лишь один день. К земноводным относятся гиппопотам, крокодил и выдра. У всех животных две ведущие ноги, у краба четыре. Все животные с кровью, говорит он, или не имеют ног, или имеют две или четыре ноги, но имеющие больше четырех ног бескровны. Отсюда все движущиеся животные перемещаются посредством четырех конечностей: человек двумя ногами и двумя руками, птица двумя лапами и двумя крыльями, морской и речной угри двумя плавниками и двумя суставами. <354> Далее, некоторые животные имеют руки, например, человек, другие имеют их только с виду, как обезьяна. Ибо бессловесные животные и не дают, и не берут, поскольку для этих операций предназначены в качестве органов руки. Еще одни животные имеют суставы, например, человек, осел, бык, тогда как другие их не имеют, например, змеи, устрицы и легочные моллюски. Многие животные не показываются каждое время года, например, прячущиеся в норах, а те, которые не скрываются в норах, появляются не всегда, как ласточки и аисты.
Я мог бы еще процитировать немало чепухи, выданной на–гора этим аптекарем, да воздержусь. Однако, мне известно, что Эпикур, горячий поклонник истины, поведал о нем в письме «О занятиях», что, проев отцовское наследство, он ушел на военную службу, но, потерпев там неудачу, занялся продажей лекарств. Когда же Платон открыл свою школу, продолжает Эпикур, Аристотель поступил туда, посещал уроки и, поскольку не был тупицей, постепенно воспринял созерцательный опыт. Мне известно также, что Эпикур единственный откровенничал так про Аристотеля, тогда как ни Эвбулид, ни даже Кефисодор не рискнули написать это о нем, хотя оба обнародовали сочинения против Стагирита. В том же письме Эпикур говорит, что софист Протагор из носильщика стал писцом у Демокрита. Ибо тот, удивленный особым умением Протагора складывать дрова, сначала взял его к себе в дом, потом научил его грамоте в какой–то деревне и, наконец, вывел в софисты. А я, мужи сотрапезники, устремлюсь от долгих речей к насыщению желудка, и без промедления».
Из–за долгого словесного пиршества кто–то велел поварам проследить, чтобы блюда не подавались холодными, ибо «нельзя вкушать остывшей пищу». И Кинулк сказал: «По словам комедиографа Алексида в «Мильконе»,
«Я ….. хоть и не подали горячих блюд. Платон
сказал, что благо будет благом всюду, слышишь ты?
Везде услада и всегда услада».
Остроумно было и замечание Сфера, который обучался у Клеанфа в одно время с Хрисиппом. Царь Птолемей пригласил его в Александрию; когда на пиру подали птиц, сделанных из воска, и он протянул к ним руки, царь удержал его, сказав, что он попался на фальшивку. Однако, Сфер коротко объяснил, что он собирался взять птиц не настоящих, но предполагаемых. Реальное представление отличается от вероятного, ибо реальность свободна от обмана, тогда как вероятность не свободна. Так вот, если пищу из воска подадут и нам, то пускай подают; ведь важно реальное представление, так что даже обманувшись глазами, мы, по крайней мере, не потратим времени на глупую болтовню».
<355> И едва мы приготовились приступить к обеду, как Дафн остановил нас, приведя ямб из «Болвана» или «Слухов» Метагена: «Пируя, болтаем мы все, не смолкая». «И я утверждаю, что о рыбах нами сказано недостаточно, но много сказали о них сыновья Асклепиадов, а именно, Филотим в сочинении «О пище», Мнесифей Афинский и Дифил из Сифна. Последний в книге «О пище для больных и здоровых» говорит, что из морских рыб скальные легко перевариваются, очень сочны, хорошо слабят, но легки и малопитательны, однако, пойманные в глубоководье перевариваются хуже; еще они очень сытны и трудноусвояемы. Среди скалистых рыб самец и самка фикиды весьма нежные рыбки, которые не имеют запаха и легко перевариваются. Морской окунь похож на них, только обитает немного поодаль. Бычки схожи с окунем; маленькие белые бычки нежны, сочны и легко перевариваются, желтые же бычки (также называемые стеблевыми) — сухие и тощие. У ханн нежная плоть, но жестче, чем у окуня. Скар имеет нежную плоть: он рыхл, сладок, легок, без труда переваривается и усваивается, облегчая кишечник. Однако, только что пойманного скара следует вкушать осторожно, поскольку они питаются морскими зайцами, и их внутренности могут вызвать холеру. Так называемая керида имеет нежную плоть, облегчает кишечник и полезна для желудка. Ее сок увлажняет и очищает организм. Орф или орфос, имея здоровый и обильный сок, клеек, нелегко переваривается, весьма сытен и мочегонен. Его плоть у самой головы липкая и легко переваривается, тогда как мясистые части перевариваются тяжелее. Часть у хвоста самая нежная. Рыба эта увлажняет организм и с трудом переваривается. Рыба–молот питательнее морских угрей. Озерный угорь вкуснее и питательнее морского. Златобровка схожа [качествами] с чернохвосткой. Желтые глубоководные скорпии питательнее крупных, что ловятся в прибрежных лагунах. Спар горек, обладает нежной плотью, не имеет запаха, вкусен, мочегонен, в вареном виде переваривается легко, в жареном — с трудом. Тригла вкусна, но терпка, с грубой плотью, неудобоварима и вызывает запор, особенно когда приготовлена на углях, однако, жареная тригла также тяжело и с трудом переваривается; вообще, все триглы способствуют гемопоэзу. Синодонт и харакс относятся к общему семейству, но харакс превосходнее. Фагры водятся и в реке, но морской фагр лучше. Рыба–кабан (называемый также свиньей) имеет дурной запах, груб и переваривается тяжелее китара, но кожа у него вкусная. Рафида или белона (также называемая абленной), переваривается с трудом, однако, влажна и содействует пищеварению. Трисса и родственные ей халкида и эритим легко усваиваются. Кестрей водится в морях, озерах и реках; он называется также, по словам Дифила, оксиринхом. <356> Коракин берется из Нила; черный хуже белого, вареный хуже жареного, так как жареный полезен и для желудка, и для кишечника. Сальпа груба и невкусна, но александрийская получше, как и осенняя, ибо выделяет какую–то беловатую влагу, которая не пахнет дурно. Грилл похож на угря, но невкусен. У ястреба плоть грубее, чем у кукушки, но в других отношениях они похожи. И ворон грубее ястреба. <Речь идет о рыбах>. Ураноскоп, называмый также агном или каллионимом, тяжел для желудка. Бок в вареном виде легко переваривается и усваивается, выделяет влагу и содействует пищеварению. Испеченный на углях, он слаще и нежнее. У вакха здоровые и обильные соки, и он питателен. Траг невкусен, непереварим и вонюч. Псетта и воловьи языки питательны и приятны, как и ромб. Левкиски, кефали, кестреи, миксины и хеллоны одинаковы как пища, но кестреи уступают кефали, миксин еще хуже и хеллон последний. Тунец и тиннида тяжелы для желудка и сытны. Так называемый «акарнан» сладок и терпок, сытен и легко выходит наружу. Афюя тяжела и плохо переваривается. Белая афюя зовется кобитидой. Крошечная рыбешка гепсет относится к тому же роду. Из селахий вол мясист, но пес, особенно так называемая астерия, лучше. Лисица похожа на сухопутную по вкусу, откуда и получила свое название. Скат–гнюс вкусен, но скат–астерия нежнее и сочен. Гладкий скат менее содействует пищеварению и вонюч. Вообще, скат переваривается тяжело, но его плоть близ головы нежна, полезна для желудка и даже переварима, однако, другие части нет. Малые скаты получше, особенно приготовленные с простотою. Рина, другая селахия, пееварима и легка. Более крупная также и более питательна. Вообще, все селахии метеоричны, мясисты, тяжело перевариваются и, съеденные в большом количестве, притупляют зрение. Сепия даже в вареном виде нежна, вкусна, переварима и содействует пищеварению. Ее сок применяется для остановки кровотечения и помогает от запоров. Кальмар более переварим и сытен, особенно мелкий. Осьминог, являющийся сильным афродисийсим средством, груб и непереварим, но более крупный питательнее. Когда его готовят долгое время, он увлажняет кишечник и оседает в желудке. Алексид в «Памфиле» раскрывает пользу осьминога, говоря:
«Что лучше для влюбленного, Ктесон, чем вещи те,
что я принес сейчас? Здесь рыбы–трубы, гребешки и
бульбы, осьминог большой и зрелая большая рыба».
Пеламида сытна и массивна, мочегонна и с трудом переваривается, но засоленная наподобие тунцовых кубов, содействует пищеварению и худит. Более крупная пеламида называется синодонтидой. Хелидоний похож на пеламиду, но жестче. Ласточка похожа на осьминога и производит жидкость, которая придает здоровый цвет лицу и ускоряет движение крови. <357> Оркин грязен, более крупный сорт по грубости похож на хелидония, но подбрюшья и плечевые кости у него вкусны и нежны. Так называемые «кости» в засоленном виде ни то, ни се. Желтый тунец пованивает, но нежнее оркина. Вот что сказано у Дифила.
Мнесифей Афинский в сочинении «О съедобном» говорит, что среди более крупных рыб есть так называемые «ломти» или «глубоководные», например, златобровка, главк и фагр. Они тяжело перевариваются, однако, переварившись, становятся во много раз питательнее. Существует и род бесчешуйчатых рыб, например, тунец, скомбр, тиннида, морской угорь и им подобные; они бывают стайные. Рыбы, которые не плавают ни в одиночестве, ни в стае, более переваримы, например, морские угри, кархарии и с ними сходные. Стайные их разновидности являются приятной пищей, потому что жирны, но тяжело и с трудом перевариваются. Поэтому они лучше всего поддаются засолке и из рыб, заготовленных впрок, самые превосходные. Но они хороши и в жареном виде, поскольку их обильный жир тогда тает. К разряду, называемому «лишаемые кожи», относятся вообще имеющие шершавый нарост на теле, не чешую, но то, что имеют батиды и рины. Все они переваримы, но не благоухают; они также снабжают наше тело влажным питательным веществом и слабят кишечник лучше всякой другой вареной рыбы, но те, которых жарят, лучше. Плоть осьминогов, сепий и подобных им моллюсков не легко переваривается; поэтому их используют в качестве афродисийских средств. Ибо они переполнены ветрами, а для любовного акта требуется немало дыхания. Моллюски лучше в вареном виде, ведь влагой они бедны, и это замечается, если их вымыть и посмотреть, сколько ее выделится. Эти жидкости удаляются из мяса посредством кипячения, ибо от умеренной теплоты вместе с водой варимое прочищается. А вот при жарке жидкости высыхают, чего и следует ожидать вследствие природной жесткости мяса моллюсков. Афюи, мембрады, трихиды и все прочие рыбы, кости которых мы едим, так же как и мясо, перевариваются с метеоризмом и производят влажное питательное вещество. Поскольку процесс переваривания не является одновременным, но мясо усваивается очень быстро, тогда как кости рассасываются медленно, то мясо и кости препятствуют друг другу перевариваться. В результате начинается метеоризм, а пища провоцирует увеличение влаги. Итак, они лучше в вареном виде; ведь кишечник работает от них неравномерно. Скальные же рыбы — бычки, скорпии, псетты и им подобные — дают нашим телам сухое питательное вещество (они сытны, имеют плотное мясо, быстро перевариваются, не оставляя много отходов) и не производят метеоризм. Каждая рыба легче переваривается, если ее приготовить для неизысканного стола; скальные рыбы, например, становятся тогда гораздо вкуснее. Схожи с ними так называемые «мягкотелые» рыбы — кихлы, коттифы и им подобные. У них, конечно, больше влаги, чем у скальных, но зато они приятнее усваиваются. <358> Они больше слабят и более мочегонны, нежели скальные, потому что мясо у них влажнее и богаче, чем у скальных. Желающий очистить кишечник должен прежде сварить их, но если желудок здоровый, то они питательны и в жареном виде. Для мочегонного процесса они полезны и вареными, и жареными. Что касается устьев рек и озер, или больших морских лагун и заливов, то там все рыбы более влажные и более жирные, и чем приятнее их вкушать, тем они хуже перевариваются и менее питают. С другой стороны, в прибрежьях, лежащих у глубоководий или широко раскинувшихся, почти все рыбы жесткие, тощие и побитые волнами. В местах же, не страдающих от сильных бурь, особенно если поблизости расположен город, все рыбы как одна хорошо пахнут, легко перевариваются и питательны. Но те морские рыбы, что мигрируют из моря в реки и озера, наиболее тяжело и с трудом перевариваются, например кестрей и все рыбы, которые могут жить и в соленой, и в пресной воде. Из рыб, которые всегда живут в реках или в болотах, речные лучше, ибо в болотах гнилая вода. А из речных рыб лучшие те, которые водятся в самых быстрых реках, особенно форели, которые обитают исключительно в резвых и холодных водах и которые среди речных рыб занимают первое место по переваримости.
Итак, мужи друзья, мы доставили вам, насколько смогли, здоровую пищу. Ибо, как Антифан говорит в «Паразите»:
«Не усердствовал я, вас снабжая едой, но с другой стороны,
не сидел сложа рук, чтобы выпивший много меня не бранил,
что страдает похмельем он в эллинском виде».
Но я не настолько обожаю рыбу, как персонаж того же Антифана в «Буталионе», который является переработкой «Земледельцев». Он говорит:
«А. Сегодня, сообщу вам, собираюсь дать вам пир. Ты, Пист, взяв деньги, купишь нам еды. ПИСТ. Не я, меня надуют точно. А. Какую рыбу, Филумен, ты любишь? ФИЛУМЕН. Всю! А. Подробней разъясни, что съел бы ты со вкусом? Ф. Как–то раз в село пришел торговец и принес майнид он и триглид и, Зевсом я клянусь, всем нам особо угодил. А. Тогда скажи мне, ныне ты поел бы их? Да, и помимо что–нибудь помельче. Крупные все рыбы людоеды, мыслю я. А. Что ты сказал, дружище? Людоеды! что ты в виду имеешь? ПИСТ. Которых человек бы съел, имеет он в виду. Майниды и триглиды — для Елены пища».
В «Земледельце» же он назвал майнид и триглид пищей Гекаты. О мелкой рыбе презрительно отзывается и Эфипп в «Филире»: <359>
«Родитель, сбегаешь на рынок, купишь мне …
Б. Чего? А. Да рыбы, только зрелой, мелкой не неси, отец.
Б. А разве невдомек тебе, что деньги стоят денег?»
Наиболее приятен юноша, выведенный Антифаном в «Обелиафорах» и умаляющий ценность всякой пищи в следующих словах:
«Гляди, покупай экономно, и будет в достатке всего. Б. Объясни, господин, поточней. А. Без излишних роскошеств, но скромно, блюдя уваженье к богам. Устроит кальмарчик иль сепичка нас, а увидишь там крабов, возьми одного или двух: для стола вполне хватит. Угрей если сыщещь из Фив, пару–тройку купи. Петушка, голубка, куропатки птенца принеси вместе с кроликом, коли найдешь. Б. Как ты скуп! А. А тебе только трать! Мяса куча у нас. Б. Нам послал его кто? А. Не послал. Одна женщина жертву свершила, и завтра в обед поедим мы теленка Вороны».
У Мнесимаха же в пьесе «Угрюмец» брюзга и скряга говорит юноше, ведущему расточительную жизнь:
«Умоляю тебя, хоть твой дядюшка я, от меня слишком много не жди, не снесу я огромнейших трат. Будь умеренней, просишь когда. Б. Как вести мне, несчастный, тогда? А. Превращая слова в уменьшительный вид, ты обманешь меня. Называй рыбу рыбкой, пирушкой обед, и умру я гораздо спокойней».
Выслушав ранее приведенные цитаты, скажи теперь, милейший Ульпиан, или ответьте вы, семя грамматиков, что подразумевал Эфипп, когда говорил: «в обед поедим мы теленка Вороны». Думаю я, тут кроется какая–то история, и мне не терпится ее узнать». И Плутарх ответил: «Эта история родосская, я не могу повторить ее наизусть, поскольку читал о ней очень давно. Мне известно, однако, что Феникс Колофонский, ямбический поэт, упоминает каких–то людей, собирающих подаяние для вороны, и он говорит:
«Добрые люди, подайте чуть–чуть ячменя для вороны (она дочерь Феба), или тарелку пшена, или хлебушка крошку, монетку ль, иль все, что угодно. Дайте вороне, друзья, что у вас под рукою, хоть горсточку соли, склюет она соль с наслажденьем: кто соли подаст, тот медовые соты получит потом без сомненья. Ты, мальчик, запор отвори: вот нас Плутос услышал, и девушка фиги вороне приносит. О боги, пускай не познает она оскорблений, пусть муж ее будет богат и прославлен, старец–отец пусть подержит в руках ее сына, мать же понянчит в объятиях внучку, женой пусть детишек растит своим братьям. Я же, пока мои держатся ноги, буду ходить и петь Муз под дверями для тех, кто дает, и для тех, кто не даст, без различья».
<360> И под конец ямба:
«Добрые люди, подайте из ваших кладовок хоть что–то, не прячьте.
Хозяин, подай, да и ты, молодая хозяйка, не жмись. Есть обычай вороне
давать попросившей. Припев повторю. Что–то дай, и достаточно будет».
Люди, собиравшие подаяние для вороны, назывались коронистами, как говорит Памфил Александрийский в сочинении «Об именах», а песни, которые они исполняли, именовались коронисмами, как сообщает Гагнокл Родосский в «Коронистах». Другая церемония сбора подаяний называется у родосцев «игрой в ласточку»; о ней рассказывает Феогнид во второй книге «Родосских празднеств»: «У родосцев практикуется способ сбора подаяний, называемый ими «игрой в ласточку», в месяце Боэдромионе. Выражение «играть в ласточку» повелось от следующего припева: «Прилетела, прилетела ласточка! Она несет ясную погоду и прекрасные времена года. У нее белая грудка и черная спинка. Эй, вы! Доставайте–ка сушеные плоды из богатой кладовой, чашу вина и головку сыра. Не отвергнет ласточка ни пшеничного пирога, ни бобового хлеба. Нам уйти с чем–то или самим взять? Если ты дашь что–то, мы уйдем <не причинив вреда>. Иначе тебе беда. Мы унесем или дверь, или косяк, или добрую супругу, что сидит внутри. Маленькая она, ее легко унести. А если дашь что–нибудь, приобретешь потом немало. Открой, открой дверь ласточке. Не старцы мы, а дети». Этот способ сбора подаяний был учрежден впервые Клеобулом Линдийским, когда в Линде однажды понадобились деньги.
Раз уж мы упомянули родосские истории, я и сам поведаю вам кое–что о рыбных сказаниях, вышедших из прекрасного Родоса, ибо приятнейший Линкей говорит, что Родос богат рыбой. Эргий же Родосский в «Истории моей родины» после предварительных замечаний о финикийцах, населивших остров, говорит, что Фалант и его люди заняли весьма надежно укрепленный город Ахею на территории Иалиса и, контролируя водоснабжение, могли долгое время выдерживать осаду со стороны Ификла. Оракул же предсказал им, что они будут владеть страной до тех пор, пока вороны не станут белыми и рыбы не появятся в их кратерах для вина. И вот, уверенные в том, что этого никогда не случится, они стали вести войну менее радиво. Ификл узнал от кого–то об этом оракуле, данном финикийцам; он захватил тогда из засады доверенного человека Фаланта, некоего Ларка, шедшего за водой, и склонил его на свою сторону, потом он выловил нескольких рыбешек в источнике, бросил их в кувшин и, вручив его Ларку, велел ему взять эту воду и вылить ее в кратер, из которого Фалант черпал вино. Ларк так и поступил. <361> Затем Ификл поймал нескольких ворон, смазал их гипсом и отпустил. Фалант увидел белых воронов и кинулся к кратеру; узрев там и рыб, он счел страну потерянной и обратился через глашатая к Ификлу, предложив условием договора, чтобы тот отпустил его восвояси, но он бы взял с собой все, что ему принадлежало. Ификл согласился, но Фалант придумал следующую хитрость: он забил и выпотрошил нескольких жертвенных животных и попытался вынести свое золото и серебро скрытыми в их брюхах. Однако, Ификл был предупрежден и воспрепятствовал обману. А когда Фалант упрекал его, что ведь он поклялся, что даст им свободу уйти и унести «все, что было у них в желудках»; в виде ответной уловки Ификл дал им корабли для отъезда, но отобрал рули, весла и мачты, утверждая, что он ведь поклялся предоставить суда, но ничего больше. В отчаянии финикийцы закопали большое количество своих денег, пометив потайные места, чтобы впоследствии откопать сокровища, если они когда–нибудь вернутся, но немало они оставили и Ификлу. Итак, финикийцы покинули страну, и ею овладели эллины. Те же самые события записаны Полизелом в «Истории Родоса». Он говорит, что оракул про рыб и ворон знали только Фак и его дочь Доркия. Последняя влюбилась в Ификла и, добившись от него через свою кормилицу обещания жениться на ней, убедила водоноса взять и бросить рыб в кратер, а сама выкрасила ворон в белый цвет и отпустила их летать.
Креофил в «Эфесских хрониках» говорит, что основатели Эфеса, испытав множество лишений по причине суровости страны, послали наконец вопросить оракул, в каком месте должен стоять их город. Оракул ответил, чтобы они построили город там, где им укажет рыба и куда приведет дикий кабан. Рассказывают, какие–то рыбаки завтракали однажды там, где теперь находятся источник, называемый Масляным, и священное озеро. Вдруг одна из рыб подпрыгнула вместе с горячим углем и упала на мусор; вскоре воспламенились и заросли, где скрывался дикий кабан. Испуганный огнем, он долгое время бежал в гору, называемую Трихеей, пока, пораженный дротиком, не рухнул там, где ныне стоит храм Афины. Итак, эфесцы переправились с острова, где они прожили двадцать лет, и вторично заселили Трихею и области у Коресса; они также воздвигли храм Артемиды напротив рынка и храм Аполлона Пифийского у гавани».
Разговор продолжался в том же духе, когда весь город огласился звуками флейт, грохотом кимвалов и шумом тимпанов, сопровождаемыми пением. То отмечался праздник Парилий, ныне называемый Ромеями, учрежденный в честь римской Фортуны с тех пор как наилучший и самый просвещенный из императоров, Адриан, соорудил ее храм. День этот ежегодно отмечается как особенно славный всеми жителями и гостями Рима. <362> Поэтому Ульпиан спросил: «Что это, мужи, «торжество или свадьба? ведь явно не в складчину пир». И когда кто–то ему объяснил, что все в городе пляшут в честь богини, Ульпиан заявил со смехом: «Какой это эллин называл процесс пляски словом βαλλισμός, когда следует употреблять κωμάζω или χορεύω, или другое более уместное выражение? Ты же принес словечко из Субуры, «водою испортив вино». Тогда Миртил сказал: «Однако, я докажу тебе, друже Хулитель, что слово это более свойственно эллинскому языку. Ибо хотя ты и затыкаешь всем нам рты, тебе не удастся уличить никого из нас в невежестве, поскольку сброшенная змеиная кожа кажется менее пустой, чем ты». Эпихарм, о внушающий изумление, упоминает βαλλισμός в «Феорах», а Италия находится не дальше Сицилии. В этой пьесе феоры обозревают посвятительные дары в Дельфах и, перечисляя их, говорят: «Котлы из меди, вертела, кратеры. А на подставках дети пляшут: чудеса!» И Софрон в сочинении «Занятый невестой» употребляет ε̉βάλλιζον: «Потом он, взяв ее, отвел, другие же плясали». И еще у него βαλλίξοντες: «От пляски в спальне стало грязно». Но и у Алексида в «Цирюльнике» βαλλισμός:
«Толпу я вижу, что спешит на пир, чтоб
встретить «добрых» тут людей, похоже.
Надеюсь, в темноте я не столкнуся с ней,
когда все наплясались вволю: тогда я
потеряю плащ, иль вырастить придется крылья».
Я знаю, где еще употребляется это слово, вот только вспомню и назову. Но тебе, вспомнившему те строки Гомера: «что за обед здесь и что за собранье? Что делаешь ты, торжество ли справляешь иль свадьбу? ведь явно не в складчину пир», следовало бы объяснить разницу между «обедом», «торжеством» и «собраньем». Но раз ты молчишь, разъясню я. Ибо, как говорит сиракузский поэт <Эпихарм>, «что ранее сказали двое, на то отвечу я один». Все жертвоприношения и самые роскошные пиры назывались древними ειλαπιναι, а участвующие в них - ειλαπινισται. А на έρανοι еду доставляют сами обедающие, и έρανοι происходят от έραν (любовь), поскольку каждый любит каждого и каждому помогает. Тот же самый вид обеда именуется и έρανος, и θιασος; те же, кто там собираются - ερανισται или θιασοται. И шумные толпы, идущие в процессии Диониса, назыаются у Еврипида θιασι: «Я видел три отряда женских»; θιασι же названы от слова θεός (бог). Лакедемоняне называли богов σιοί. А ειλαπιναι назывались так от связанных с ними тщательных приготовлений и больших трат, поскольку λαφύττείν и λαπάξειν означают «опустошать» и «тратить»; отсюда и поэты употребляют α̉λαπάξειν в смысле «грабить», а похищенную добычу называют λάφυρα по причине алчности к чужому добру (λάφυξις). <363> И все подобные пиршества называются у Эсхила и Еврипида ειλαπιναι, потому что они влетают в копеечку (λαπάττω). Есть еще глагол λαπτω, означающий «переваривать пищу», «опорожниться»; поэтому от слова λαγαρός (пустой) происходит λαγών (пустота) и также λάγανον (тонкая вафля), а от λαπάττω производится λαπάρα (чрево). Λαφύττω означает то же, что и λαπάττω, то есть «расточить» или «промотать». Глагол же δαπανω (тратить) происходит от δάπτω (пожирать), поскольку δάπτω тесно связано с понятием изобилия (δαψιλεια). Поэтому в отношении людей, которые жадно едят наподобие зверей, употребляются глаголы δάπτω и δαρδάπτω. У Гомера καταδάπτω: «Собаки и птицы его как добычу пожрали». Однако, пиры назывались ευωχία не от οχή (пища), а от ευ εχειν (процветать). На этих пирах почитатели божества отдавались веселью и отдыху, расслабляясь (μεθιεντες), и поскольку пьянство называли μεθυ, а божество, доставившее этот дар, носило имя Мефимнея, или Лиея, или Эвия, или Иэия, то и человека, который не был хмурым и мрачным, называли ι̉λαρός. Поэтому считалось, что божество должно стать благосклонным (ίλεως), когда восклицали припевом «иэ! иэ!», и место, где совершался этот ритуал, называлось ιερός (храм). Эфипп в пьесе «Товары» проясняет, что ίλεως и ι̉λαρός одно и то же, когда говорит об одной гетере:
«Потом, если кто–то из нас опечалится вдруг, она тешит
того усладительной лестью, целует его, не сомкнув тесно
губ, как врага, но открыв шире рот, воробьям молодым
подражая, усадит его, успокоит речами, внушит ему радость и
вскоре прогонит печаль, и вернется к нему благосклонность».
Но древние, представляя богов в человеческом обличии, учредили и празднества в их честь в соответствии с людскими привычками. Они видели, что человек не может противиться приступам веселья, тогда как с другой стороны полезно и выгодно приучать его веселиться в меру и упорядоченно. Итак, они определились и после первого жертвоприношения вышним отдавались отдыху с той целью, чтобы каждый верил, что боги пришли за первинами и возлиянием, и мог наравне со всеми почтить бессмертных. Гомер говорит: «Пришла и Афина забрать свою жертву. И Посейдон «отбыл к эфиопам принять гекатомбу себе из быков и баранов». А Зевс «намедни на пир поспешил, и по следу его устремились все боги». И если присутствует человек постарше годами и солидный, они уважительно воздерживаются от непристойных слов или поступков, следуя совету Эпихарма, который сказал где–то: «Благо молчанье хранить, если лучшие рядом». Они считали, что боги находятся рядом и отмечали свои праздники с приличием и трезво. Отсюда древние не возлежали на ложах, но «обедали стоя», не пьянствовали безбрежно, но «возлиявши и выпив, сколь сердце хотело, потом по домам расходились». <364> А нынешние, притворяясь, что приносят жертвы богам и, созывая для обряда своих друзей и близких, проклинают собственных детей, ссорятся с женами, доводят до слез рабов, угрожают толпе и повторяют стих Гомера: «Ступайте обедать теперь, чтоб потом нам на брань устремиться», не обращая внимания на слова автора «Хирона», Ферекрата, или метрика Никомаха, или кого–то еще:
«Ты же, для друга устроив обильнейший пир,
не выказывай гнева при нем. Ибо злой человек
поступает напротив. Радуйся сердцем и сам
преспокойно и дай веселиться и гостю»
Но нынче не помнят этих предписаний вообще, а заучивают следующие вирши, пародию на «Великие Эвои» Гесиода (так обычно считают):
«Если же кто–то из нас, совершая священный обряд,
приглашает другого на пир, мы не рады приходу его
и сердито глядим и хотим, чтоб он вышел за дверь
поскорее. Тот же, проведав про это, начнет обуваться,
и кто–то тут спросит: «Уже ты уходишь? давай лучше
выпей и скидывай обувь». Хозяин же, жертву принесший,
взирает как волк на того, кто препятствие чинит уходу,
и стих из элегий приводит: «Не пробуй держать среди
нас никого, чтоб остался он против желанья, и спящего
мужа не надо будить, Симонид». И вот разве не так
выражаемся мы за вином, когда друга мы потчуем пиром?».
Можно добавить еще и следующие стихи <Гесиода>: «Коль много гостей соберется на пир за общественный счет, ты не злись. Велико наслажденье за малую плату». Жертвуя богам, мы тратим обычно самую малость и что придется, как сказал прекрасный Менандр в «Пьянстве»:
«Приносим жертвы мы несоразмерно с процветаньем
нашим вовсе. Вот я поднес богам овечку в десять драхм
ценой и рад дешевизне, а за флейтисток, мирру и
арфисток, за темное фасийское вино и за угрей, за сыр и
мед почти талант отдал. Разумно ль то? Мне божья милость
стоит десять драхм всего, а если нет ее, я потерял чуть–чуть!
Один лишь вред несут скупые подношенья. На месте бога я бы
запретил, чтоб на алтарь валили худобу, пускай кладут угря уж
заодно, чтоб сдох Каллимедонт, который кум угрям».
Определенным пирам древние давали особое название, επιδόσιμα, у александрийцев επιδομάτα (довесок, прибавка). Алексид, комедия «В колодце»:
«И тут меня послал хозяин принести вина из дома.
Б. Из … откуда? понял я, что оказалось мало.
А. Я замечать умею как старуха».
И Кробил в «Подкидыше»: <365>
«Я за тобой, Лахет. Давай веди. А. Куда вести?
Б. Куда? Ну и вопрос! Да к Филумене, где добавят
нам. Вчера по принужденью твоему я выпил
за нее вина чистейшего аж дюжину киафов!»
Древним были известны и нынешние так называемые «обеды из корзины». Ферекрат, говорит в «Забывчивом» или «Море»: «Он положил обед в корзину и пошел, как будто в дом Офелии собрался». Тут без сомнения подразумевается «обед из корзины», если человек приготовил себе еду, положил ее в корзину и идет к кому–то в гости. Лисий употребил слово σύνδειπνον в значении «симпосий» в речи «Против Микона по делу об убийстве»: «его пригласили на симпосий». И Платон пишет: «с теми, кто был на пиру». И у Аристофана в «Геритадах» συνδείπνοις: «в пирах воспевая Эсхилу хвалу». Отсюда кое–кто считает, что заглавие софокловой пьесы следует писать σύνδειπνον вместо σύνδειπνοι («Обедающие вместе»). Иногда обеды называли συναγώγιμα (собравшиеся вместе). Так, Алексид в «Любителе красоты» или «Нимфах»: «Ляг и девчонок зови. Пообедаем вместе. Хоть мне известно давно, что ужасный ты жмот». И Эфипп в «Герионе»: «Симпосий совместный им стоил побольше их доли». Глагол συνάγειν употреблялся также в значении «выпивать друг с другом», а под συναγώγιον подразумевался симпосий. Менандр в «Пламенеющей»: «Поэтому нынче они выпивают отдельно». И потом: «Он уплатил за симпосий». Возможно, здесь имеется в виду обед в складчину. Что это была за складчина, проясняет Алексид в «Пьющей мандрагору»:
«Приду тогда я, складчину неся. Б. Какую складчину? скажи.
А. Халкидцы, старая, так называют ленты и духи».
Однако, аргосцы, как говорит Гегесандр в «Записках», употребляют другое слово. Он пишет: «Складчина, приносимая на симпосии пьющими, называется у аргосцев χώς (куча), тогда как обычная доля называется αίσα».
Поскольку эта книга тоже оканчивается не к месту, друг Тимократ, я прекращу здесь свои речи, чтобы не подумали, как Эмпедокл, что мы были когда–то рыбами. Ибо физик этот сказал: «Был я уже и девицей, мальчишкою был и кустом, был и птицей и рыбой, что плавает в море».