Точное время написания речи неизвестно. В прошлом, случалось, ее относили к 412 г. до н.э.[1] Но ныне речь практически без колебаний считают произнесенной в 419/418 г. до н.э.[2] Таким образом, перед нами единственное датирующееся с точностью до года из полностью сохранившихся произведений Антифонта (с точностью до года датируется также его последняя речь - "О перевороте", но от нее дошли лишь фрагменты), а также, выходит, самая ранняя его судебная речь (во всяком случае, из тех, которые имеются в нашем распоряжении). Художественные достоинства речи признаются довольно высокими.
Дело слушается в суде Палладия. Речь является защитительной. Клиент Антифонта (имя его, к огромному сожалению, не известно) - немолодой уже афинянин, знатный и богатый, входящий в состав политической элиты и, судя по всему, даже принадлежащий к числу наиболее видных государственных деятелей своего времени, причем придерживающийся консервативных взглядов, позиционирующий себя врагом демагогов (таким образом, он был единомышленником самого Антифонта).
На этого гражданина была наложена литургия: его назначили хорегом, и он должен был подготовить хор мальчиков для выступления на одном из празднеств. В ходе обучения хоревтов одному из них дали какое-то лекарство (очевидно, чтобы улучшить голос), от которого мальчик скончался. Родственники умершего обвинили хорега в неумышленном убийстве. Подзащитный Антифонта в своей речи подчеркивает, что инцидент с лекарством произошел в его отсутствие и без его ведома; следовательно, лично он ни в чем не виновен. Кроме того, он заявляет, что процесс имеет чисто политическую подоплеку: иск возбужден по наущению его врагов - демагогов Филина[3], Аристиона и других, ибо незадолго до того хорег выступил против них с серьезным обвинением и они хотели избавиться от обвинителя.
В этой речи Антифонта, таким образом, политические мотивы наиболее сильны. Похоже, здесь перед нами одна из тех речей, которые Антифонт в качестве логографа составлял для своих соратников, противников радикальной демократии (ср. Thuc. VIII. 68. 1)[4]. Исход дела неизвестен.
Содержание
Сколько в Афинах хорегов и для чего они назначаются, и скольких мальчиков их заставляют обучать - это мы точно знаем из речей Демосфена. Так вот, во времена оратора Антифонта некто получил по жребию должность хорега своей филы Эрехтеиды, а заодно и Кекропиды; и он в своем доме обучал мальчиков, которым предстояло выступать в хоре. Одному из них ради улучшения голоса дали выпить какое-то зелье, а выпив, он умер. Итак, отец умершего мальчика обвиняет хорега в том, что он собственноручно совершил это убийство. Хорег же оправдывается, отрицая факт убийства. Статус речи предположительный. Ведь[5] поскольку предмет обвинения не ясен, обвинитель принимает в качестве очевидного доказательства то обстоятельство, что мальчики упражнялись в доме хорега: это хотя и не влечет ответственности, но наводит на подозрение.
1. Для того, кто является человеком, приятнее всего, граждане судьи[6], чтобы его жизни не угрожала никакая опасность, и в молитве[7], пожалуй, можно попросить именно об этом. Но даже если и нагрянет опасность, то пусть по крайней мере будет так (а я считаю, что в подобном деле это главное), чтобы сам человек сознавал свою невиновность. Нет, если уж и несчастье случится, пусть случится оно без порока и позора, по вине случая, а не преступления. 2. И законы, которые приняты об этих делах, всеми могут быть восхвалены как прекраснейшие и благочестивейшие из всех[8] принятых законов. Ведь так получается, что они - самые древние в нашей стране[9]; стало быть, они всегда гласят одно и то же об одном и том же, а ведь это - лучший признак того, что законы составлены хорошо; ибо время и опыт показывают людям, чтó не является хорошим. Так что не подобает вам на основании слов обвинителя исследовать законы - хороши они или нет. Напротив, вы должны на основании законов исследовать их[10] слова: доказывают ли они вам что-либо согласно с истиной и законами или же нет. 3. Итак, этот судебный процесс имеет величайшее значение для меня, поскольку я нахожусь в опасности и подвергаюсь обвинению. Но я, со своей стороны, считаю, что и для вас, судей, очень важно выносить правильные решения в делах об убийствах - прежде всего ради богов и благочестия, а затем и ради вас же самих. Ведь процесс по таким делам только один[11]; если в нем не будет вынесено правильное решение, он окажется сильнее справедливости и истины[12]. 4. Ибо неизбежно, если вы вынесете обвинительный приговор, человек, который и не убивал и не причастен к этому делу, будет вынужден подчиниться вашему решению: по закону он будет лишен города, святынь, состязаний[13], жертвоприношений - всего того, что людям особенно ценно и искони свойственно[14]. Ведь такое обязательство налагает закон, так что даже если кто-нибудь убьет человека из числа подвластных ему и некому будет за того отомстить, все-таки убийца, страшась установленных обычаев и божественного гнева, будет вести себя благочестиво и воздержится от посещения мест, перечисленных в законе, надеясь, что такой образ действий с его стороны будет наилучшим[15]. 5. Ибо у людей бóльшая часть жизни заключается в надеждах; а человек, поступающий нечестиво и нарушающий божественные установления, тем самым может лишить себя и самой надежды, которая для людей является высшим благом[16]. И никто не может дерзнуть ни преступить уже вынесенный приговор, - даже будучи убежден, что он не причастен к делу, - ни отказаться подчиниться закону, вполне сознавая, что он сам это дело совершил. Приходится подчиниться приговору даже вопреки истине, приходится подчиниться и самой истине, даже если некому мстить за убитого. 6. Из-за этого-то самого и законы, и клятвы, и жертвы для скрепления клятв, и запрещения, и, в общем, все остальное, что бывает, когда начинается процесс об убийстве, - все это сильно отличается от обстоятельств в других процессах. Потому-то и сами дела, ради которых люди подвергаются опасности, в таких случаях нужно многократно более тщательно расследовать! Ведь тщательное, справедливое расследование будет мщением за жертву преступления, а если объявить убийцей человека невиновного, то это - проступок и нечестие по отношению к богам и законам[17]. Причем не одно и то же - когда обвинитель несправедливо обвиняет и когда вы, судьи, выносите несправедливый приговор. Ибо его обвинение еще не является решением, а решение зависит от вас и от вашего приговора. А если уж вы что-нибудь решите не по справедливости, тогда некуда будет обратиться, чтобы оправдаться от обвинения.
7. Я же, граждане, придерживаюсь не такого мнения относительно защитительной речи, какого обвинители придерживаются относительно речи обвинительной. Ибо они говорят, что преследуют меня судебным порядком ради благочестия и справедливости, однако свою обвинительную речь целиком построили на началах клеветы и обмана - а ведь это несправедливейшая для людей вещь. Не то чтобы они, изобличив меня в каком-то преступлении, справедливо желают меня наказать; нет, они клевещут, чтобы я, даже если ничего преступного и не совершал, был наказан и изгнан из нашей страны[18]. 8. А я желаю, прежде всего, отвечать по самому делу и изложить перед вами все, что произошло. Затем я намереваюсь оправдаться относительно других вещей, в которых эти люди меня обвиняют, если вам приятно будет это слушать. Ведь я считаю, что мне это принесет честь и пользу, а обвинителям и клеветникам - позор. 9. Вот что ужасно, граждане: если я совершил какую-либо несправедливость по отношению к городу, - будучи ли хорегом или при каких-нибудь иных обстоятельствах, - пусть им будет позволено, доказывая и вовсю изобличая, и покарать врага и помочь городу; но пока еще никто из них не оказался в состоянии уличить этого человека[19] в несправедливости - ни малой, ни большой - по отношению к вашему народу. А в этом процессе, хотя они обвиняют меня в убийстве, а соответствующий закон гласит, что в обвинительной речи нужно говорить строго по делу, - они мошенничают, сочиняя против меня лживые речи и клевеща, будто я враждебен городу. А если уж нанесен вред городу, то полагается официальное обвинение, а не частная месть; а они говорят, что пострадал город, но при этом считают возможным возбуждать по такому вопросу частный иск[20]. 10. Однако эти обвинения не заслуживают ни милостивого отношения, ни доверия. А именно: во-первых, тут не тот случай, когда обвинитель возбуждает дело, чтобы снискать благодарность от города и в связи с таким преступлением, за которое город должен отплатить, поскольку он потерпел ущерб[21]. Во-вторых, кто вчиняет иск по одному делу, а в обвинительной речи говорит о другом, - тому, нужно полагать, подобает скорее не доверять, чем доверять. А я-то примерно знаю ваше мнение: вы не можете ни осудить, ни оправдать на основании чего-либо иного, кроме самого рассматриваемого дела. Ведь это и благочестиво, и справедливо. Начну я вот с чего.
11. Когда я был назначен хорегом для праздника Фаргелий[22] и получил по жребию учителем хора - Пантакла[23], а для набора хоревтов - филу Кекропиду вдобавок[24] к моей собственной филе [то есть Эрехтеиде][25], я исполнял обязанности хорега наилучшим и справедливейшим образом, как только мог. И прежде всего я обустроил помещение для занятий в той части моего дома, которая была для этого наиболее удобна: именно там я занимался обучением хора и тогда, когда был хорегом на Дионисиях[26]. Затем я набрал хор - тоже по возможности наилучшим образом: никому не причинил ущерба, ни с кого насильно не брал задатка[27], никому не стал врагом, - нет, все получилось как нельзя более приятно и удобно и для меня, и для родителей. Я побуждал и просил, а люди охотно и по собственному желанию посылали в хор своих детей[28]. 12. А когда мальчики пришли, во-первых, мне было недосуг лично присутствовать и заниматься ими: так получилось, что у меня тогда было судебное дело против Аристиона[29] и Филина[30], которому я придавал большое значение, поскольку я обвинил их посредством исангелии[31] и желал истинно, справедливо доказать все Совету[32] и остальным афинянам. Но я и об этом подумал: поручил заботиться на случай, если хору что-нибудь понадобится, Фанострату[33] - гражданину из одного дема с вот этими обвинителями, а моему зятю (я выдал за него дочь); я считал, что он проявит наибольшее усердие. 13. А кроме него, я дал такое же поручение еще двум людям: Аминию[34] из Эрехтеиды, которого сами члены этой филы назначили, чтобы он всегда набирал из нее хоревтов и заботился о них, - он слыл человеком порядочным, - и другому [...][35] из Кекропиды, который, по обыкновению, всегда набирал хоревтов из этой филы. Был еще и четвертый, Филипп, который имел предписание покупать что укажет учитель или кто-нибудь другой из них, и нести на это траты, - чтобы мальчики обучались как можно лучше и чтобы ни в чем не имели нужды из-за моей занятости. 14. Вот так я исполнял обязанности хорега. А если я тут что-то лгу ради оправдания, обвинитель в следующей речи[36] имеет право уличить меня в том, в чем ему угодно[37]. Но на самом деле всё так и есть, граждане! Многие из этих людей, стоящих вокруг[38], точно знают все описанные дела; они слушают служителя, принимающего клятвы, и думают обо мне и о том, как я защищаюсь. Мне бы хотелось и их заставить считать, что я соблюдаю клятву, и вас, говоря правду, убедить оправдать меня. 15. Итак, прежде всего я докажу вам, что я не приказывал мальчику пить это зелье, и не принуждал, и не давал ему его, и вообще не присутствовал, когда он его пил. И я говорю это совершенно не для того, чтобы себя самого вывести из-под обвинения, а кого-нибудь другого под него подвести. Ни в малейшей мере! Обвиняю я только судьбу, которая, полагаю, и для многих других людей стала причиной смерти. Ее ни я и никто другой не смог бы отвратить, сделать так, чтобы не случилось то, что каждому суждено...[39]
СВИДЕТЕЛИ
16. Итак, граждане, относительно этого дела вам было засвидетельствовано то, что я и обещал[40]. Исходя из этого самого и следует решать относительно того, в чем поклялись эти люди и в чем я, - кто из нас был более правдив и верен клятве. Они клялись, что я убил Диодота[41], умышленно подстроив его смерть[42]; а я клялся, что не убивал его, ни собственноручно, ни посредством злодейских замыслов. 17. Они обвиняют исходя из тех соображений, что виновник - это тот, кто приказал мальчику выпить зелье или принудил его к этому, или дал ему питье. А я исходя из тех же самых соображений, на основании которых они меня обвиняют, докажу, что не причастен ни к чему подобному: ведь я и не приказывал, и не принуждал, и не давал зелья. И прибавлю еще к этому, что я даже не присутствовал, когда он пил. И если они говорят, что преступник - тот, кто приказал, то я не преступник: я не приказывал. И если они говорят, что преступник - тот, кто принудил, то я не преступник: я не принуждал. И если они давшего зелье называют виновным, то я невиновен: я ничего не давал. 18. Понятно, обвинять и оговаривать позволено любому желающему: ведь каждый сам в этом волен. Однако я считаю, что от их слов не может стать случившимся то, что не случилось, и не может стать преступником тот, кто не совершал преступления: тут дело решают справедливость и истина. Ведь когда дела делаются тайно и замышляется убийство, свидетелей быть не может, и в таких случаях неизбежно приходится предпринимать расследование на основании самих слов обвинителя и защищающегося. При розыске приходится относиться к тому, что говорится, с некоторым подозрением, а при вынесении приговора по таким делам - руководствоваться скорее предположениями, чем твердым знанием. 19. А тут, прежде всего, сами обвинители признают, что смерть мальчика случилась без всякого умысла или предварительной подготовки; а кроме того, дела-то все происходили совершенно явно, в присутствии многих свидетелей, взрослых и детей, свободных и рабов. Из их показаний было бы более чем ясно, что кто-либо совершил преступление, и в наибольшей степени изобличилось бы, если бы стали обвинять невиновного[43].
20. Стоит обратить внимание, граждане, на обе вещи: и на намерения моих противников, и на то, каким способом они приступают к делу. Ибо с самого начала отнюдь не одинаковым образом поступают они по отношению ко мне и я по отношению к ним. 21. Ведь вот этот Филократ[44], войдя в гелиею фесмофетов[45] в день, когда мальчика хоронили, заявил, что его брата убил я, во время занятий хора принудив его выпить зелье. И уж коль скоро он это заявлял, я, войдя в суд, сказал тем же судьям, что Филократ несправедливо предваряет законное решение, обвиняя и оклеветывая меня перед судом в то время, как мне буквально на следующий день предстоят процессы против Аристиона и Филина: именно из-за них он и говорит эти слова. 22. Конечно, - говорил я, - его обвинение и клевета с легкостью будут разоблачены как ложь: ведь есть много свидетелей - и свободных, и рабов, и младших, и старших, а всего более пятидесяти. Они знали всё - и слова, которые были сказаны насчет питья этого зелья, и то, что было сделано[46]. 23. И я говорил это в суде, и призывал этого человека[47] разобрать дело тотчас же, а потом призывал снова - на следующий день, перед теми же судьями. Я побуждал его прийти к присутствующим судьям, взяв с собой столько свидетелей, сколько он хочет (я называл ему каждого по имени), допросить и испытать их: свободных - так, как подобает допрашивать свободных, которые ради себя самих и ради справедливости сообщили бы, как оно было поистине. А рабов - если ему при допросе покажется, что они говорят правду, то так же; но если нет - я готов был выдать ему на пытку всех моих, а если он заставит выдать и чьих-то чужих, я соглашался, убедив хозяина, предоставить и их ему для пытки любым способом, как он пожелает. 24. И хотя я так призывал и говорил в суде, где в качестве свидетелей присутствовали и сами судьи, и многие другие, частные лица, - обвинители ни тогда, тотчас же, ни позже, в какое-нибудь иное время, вообще никогда не пожелали прибегнуть к этому законному средству: они прекрасно знали, что оно стало бы не для них уликой против меня, а для меня уликой против них, доказательством, что в их обвинении нет ничего ни справедливого, ни истинного. 25. А вы знаете, граждане, что пытка для людей - самое действенное и сильное средство и улики, полученные с ее использованием, - самые верные и надежные в правовых вопросах[48]. Так бывает в случаях, где среди свидетелей много свободных, но есть и рабы, причем позволено принуждать свободных говорить правду с помощью клятв и ручательств - для свободных это самые сильные и важнейшие средства, - а рабов позволено принуждать к этому другими средствами, именно пытками: от них они, даже если им из-за их показаний предстоит умереть[49], все-таки вынуждены говорить правду. Ведь наличное бедствие для каждого имеет бóльшее значение, чем бедствие предстоящее. 26. Итак, я призвал их ко всему этому, и у них была возможность разузнавать, чтó истинно и справедливо, из тех источников, из которых, во всяком случае, следует разузнавать такие вещи тому, кто является человеком; и никаких отговорок у них не оставалось. И я - виновник и преступник, как они заявляют, - был готов предоставить им законнейший способ найти улики против меня самого! А обвиняющие и объявляющие себя пострадавшими - эти-то самые люди не желают изобличить меня, в чем это они пострадали. 27. И если бы они меня призывали, а я не пожелал бы назвать присутствовавших[50], или они бы испрашивали слуг для пытки, а я бы не желал их выдавать, или уклонялся бы от какого-нибудь иного их предложения, - они сам этот факт представили бы как сильнейшее свидетельство против меня, что обвинение было справедливым. А когда я призываю, а они выступают в роли уклоняющихся от получения улик, нужно полагать, что сам этот факт становится для меня прекрасным свидетельством против них, что несправедливым было[51] обвинение, которое они мне предъявляют[52].
28. Но знаю я еще и вот что, граждане: что, если бы присутствовавшие тогда свидетели[53] стали давать показания против меня, в пользу обвинителей, эти люди воспользовались бы именно их свидетельствами как главнейшими и объявляли бы, что они-то и есть самое надежное доказательство [- свидетели, дающие показания против меня][54]. Однако сами свидетели показывают: то, что я говорю, - правда, а то, что эти люди говорят, - неправда. И обвинители подучивают вас не доверять свидетелям, раз они дают показания в мою пользу[55], а говорят, что вам следует верить их, обвинителей, собственным словам, хотя эти слова я изобличил бы во лживости, даже если бы говорил без свидетелей[56]. 29. Однако странно было бы, если одни и те же свидетели, давая показания в пользу этих людей, были бы достойными доверия, а давая показания в мою пользу, - оказались бы недостойными доверия. И если бы свидетели совсем не присутствовали при деле, а я бы их привел, или не привел бы присутствовавших, а вместо них - каких-нибудь других, то, вероятно, слова обвинителей были бы вернее, чем мои свидетели. А когда и свидетели подтверждают, что они присутствовали, и сам я привожу именно присутствовавших, и[57] прямо с первого дня как я, так и все свидетели ясно говорим вам ровно то же самое, что и теперь, - как следует, граждане, устанавливать достоверность истины и недостоверность лжи, если не из этих самых фактов? 30. Ведь когда кто-нибудь на словах вещает о происшедшем, а свидетелей не предоставляет, то в таком случае говорят, что этим словам не хватает свидетелей. А когда человек свидетелей предоставляет, но доказательств, согласных с показаниями свидетелей, не приводит, при желании можно сказать нечто подобное. 31. Так вот, я-то даю вам показания правдоподобные, с моими словами согласуются слова свидетелей, а со свидетелями - сами события и доказательства на основании этих событий. А тут еще вдобавок - два самых сильных и важных довода: с одной стороны, эти люди[58] изобличены и сами собой, и мной, а с другой стороны, я оправдан и ими, и сам собой. 32. Ибо, - поскольку хотя мне и самому хотелось быть уличенным в том, в чем они меня обвиняют, они не хотели уличать[59], если и потерпели какой-то вред, - конечно, они оправдывали меня и сами стали свидетелями против себя в том, что обвинение их ничуть не справедливо и не истинно. Но если я, вдобавок к своим собственным свидетелям, и самих противников имею моими свидетелями, - куда еще нужно мне идти и какие еще предъявлять доказательства, что я оправдан от обвинения?
33. Итак, я считаю, что на основании сказанного и предъявленного, граждане, справедливо было бы вам вынести мне оправдательный приговор, а также что все знают: это обвинение не имеет ко мне никакого отношения. А чтобы вы еще лучше это узнали, - для этого я скажу пространнее и докажу вам, что эти обвинители - самые злостные нарушители клятв и самые большие нечестивцы из всех людей, что они достойны того, чтобы их из-за этой вот тяжбы ненавидел не только я, но и вы все, и остальные граждане. 34. Ведь они в первый день, когда умер мальчик, да и на следующий, когда его тело лежало в доме, сами же не желали обвинять меня и совершать в этом деле какую-нибудь несправедливость[60]; нет, они были со мной в общении и вели беседы. А вот на третий день, когда мальчика хоронили, именно там их уговорили[61] мои враги, и они начали готовить обвинение и объявлять, что мне запрещается находиться в оговоренных законами местах[62]. Итак, кто же были те люди, которые уговорили их[63]? И ради чего они проявили такое рвение в уговорах? Следует мне и об этом вам рассказать. 35. Я намеревался выступить с обвинением против Аристиона, Филина, Ампелина[64] и помощника секретаря[65] фесмофетов, вместе с которым они воровали. Я внес против них исангелию в Совет. И у них по их делам не было никакой надежды получить оправдание - таковы-то были их преступления. И они, уговорив этих людей возбудить иск и объявить, что мне запрещается находиться в оговоренных законом местах, полагали, что в этом и будет им спасение и избавление от всех забот. 36. Ибо закон гласит так: после того как против кого-либо возбужден иск об убийстве, этому человеку запрещается находиться в оговоренных законом местах. И я не мог бы преследовать их в судебном порядке, находясь под таким запрещением; а они, - поскольку я, внесший исангелию и знающий суть дела, не выступил бы их обвинителем, - легко были бы оправданы и не понесли бы от вас наказания за свои преступления. И такую хитрость Филин и другие придумали не против меня первого; еще раньше они так же поступили и с Лисистратом[66], как вы сами слышали. 37. И эти люди тогда со всем усердием бросились возбуждать против меня иск - прямо на следующий день после того, как хоронили мальчика, даже дом еще не очистив и не совершив того, что требует обычай в таких случаях. Только одно они старались соблюсти - чтобы это был тот самый день, в который первому из них предстояло идти под суд. И все это - для того, чтобы я ни против кого из них оказался не способен выступить обвинителем и предъявить суду их преступления. 38. Но после того как басилей прочел им законы и показал, что у него не хватит времени принять у них иск и провести слушания, какие положены[67], тут уж я, вызвав в суд людей, совершающих такие мошенничества[68], всех их уличил, и вы знаете, какое наказание было на них наложено. А обвинители мои ничем не смогли им помочь, хотя и получили от них деньги. И тогда они, подходя и ко мне самому, и к моим друзьям, стали просить о примирении и были готовы нести наказание за свои проступки. 39. И я под влиянием друзей примирился с ними на Диполиях[69] в присутствии свидетелей - тех самых, которые примирили нас перед храмом Афины[70]. И после этого они общались со мной и беседовали - в святилищах, на площади, в моем доме, в их доме, да и в каком угодно другом месте. 40. Наконец - о Зевс и все боги! - вот этот самый Филократ в булевтерии[71], в присутствии Совета, стоя рядом со мной у трибуны, вел беседу, касаясь меня рукой; он обращался ко мне по имени, а я - к нему. Так что даже удивительным показалось членам Совета, когда они узнали, что мне объявлено о запрещении находиться в оговоренных законом местах - и объявлено теми, кто, как они сами видели, еще накануне общался и беседовал со мной. 41. Посмотрите же и вспомните относительно меня, граждане: ведь я докажу это вам не только с помощью свидетелей, но и на основании самих дел, которые этими людьми совершены, вы легко узнаете, что я говорю правду. И прежде всего: они обвиняют басилея и заявляют, что моими стараниями он не пожелал принять у них иск, но это и будет уликой против них самих в том, что они говорят неправду. 42. Ибо басилею следовало после принятия иска провести три предварительных слушания в течение трех месяцев, а на четвертый месяц внести дело в суд - подобно тому, как это происходит теперь. А ему оставалось пребывать в должности только два месяца: фаргелион и скирофорион. И ясно, что он не имел возможности внести дело в суд в свой срок, а передавать другому дело об убийстве не разрешается[72], и никогда в этой стране ни один басилей не делал этого. А раз он не мог ни внести дело в суд, ни передать его, он и не пожелал принимать иск вопреки вашим законам. 43. А что он не поступает несправедливо[73] по отношению к этим людям - вот тому главнейшее доказательство: ведь этот самый Филократ других должностных лиц, сдававших отчеты, смущал клеветническими доносами[74], однако этого басилея - хотя тот, по их словам, совершил страшные и ужасные дела, - он не пришел обвинять при сдаче отчета. Но какое же я мог бы предъявить вам еще более весомое свидетельство, что он не потерпел несправедливости ни от меня, ни от басилея? 44. А когда вступил в должность нынешний басилей и им было позволено подавать свой иск в любой день, в какой они пожелают, начиная с первого дня месяца гекатомбеона[75] - а в этом месяце вообще-то тридцать дней, - ни в один из дней они иск не подали. И затем, начиная с первого дня месяца метагитниона[76], им тоже было позволено подавать иск в любой день, в какой они пожелают, - но они и тогда что-то иск опять не подали, а пропустили двадцать дней и этого месяца. Так что в целом у них прошло более пятидесяти дней - уже при нынешнем басилее, - в течение которых они имели возможность подать иск, но не подали! 45. И все другие, которым при том басилее не хватало[77] времени...[78] А эти люди знали все законы и видели, что я член Совета и вхожу в булевтерий. А в самом булевтерии есть святилище Зевса Советника и Афины Советницы, и входящие члены Совета там молятся. И я был одним из них и делал то же самое, и входил во все остальные святилища в составе Совета, и приносил жертвы, и молился за этот город; а кроме того, я исполнял обязанности притана в течение всей первой притании[79], за исключением двух дней, был и иеропеем[80], и приносил жертвы за демократию, и ставил предложения на голосование, и предлагал свои собственные проекты, касающиеся весьма серьезных и важных для города дел, - одним словом, находился на виду. 46. Так вот, а они присутствовали, и были в городе, и имели возможность, подав иск, запретить мне все это, - но не пожелали подавать иск! А ведь им достаточно было просто напомнить о деле и обратить на него ваше внимание, - если они и вправду потерпели от меня обиду, - как ради самих себя, так и ради города. Итак, почему же они не подавали иск? Потому, что общались со мной и вели беседы. Ибо и общались они со мной, не видя во мне убийцу, и иск не подавали по той же самой причине: не считали, что я убил мальчика или был причастен к его убийству, или имею к этому делу какое-то отношение. 47. Но могут ли быть более дерзкие или более склонные к беззаконию люди? В чем они сами себя не смогли убедить - в том они хотят убедить нас. И в чем они сами же меня оправдали своими делами - за то предлагают вам меня осудить. Другие люди изобличают слова, опираясь на дела, а эти стараются, опираясь на слова, сделать дела не заслуживающими доверия. 48. Но если бы я ничего другого не сказал и не доказал и свидетелей не представил бы, а продемонстрировал бы вам только одно[81] - что эти люди, когда получали деньги за выступление против меня, обвиняли и объявляли о запрещениях, а когда не оказалось того, кто им должен был деньги дать, общались со мной и беседовали, - уже этого самого было бы достаточно, чтобы вы, услышав, меня оправдали, а их считали самыми злостными клятвопреступниками и нечестивцами из всех людей. 49. Ибо какую тяжбу они не начнут или какой суд не обманут, или какие клятвы не дерзнут нарушить - они, которые и теперь, получив за выступление против меня тридцать мин от пористов, полетов, практоров[82] и помощников секретарей (те им, а не секретарям, стали помощниками!), изгнав меня из булевтерия[83], принесли такие клятвы, что я, будучи пританом и узнав, какие страшные, ужасные вещи они творят, пожаловался в Совет и указал, что нужно при расследовании доискаться до истины дел[84]. 50. И теперь эти люди несут наказание - и сами, и те, кто за них поручился [и те, у кого положены деньги на хранение][85], - и содеянное стало ясным, так что и они не захотят с легкостью отрицать, да и не смогут: так уж у них сложились дела. 51. [Итак, в какой суд они не войдут с намерением обмануть или какие клятвы не дерзнут нарушить - эти нечестивейшие люди, которые знают, что вы - самые благочестивые и самые справедливые судьи из эллинов[86], и при этом приходят к вам с намерением вас обмануть, если получится, принеся подобные клятвы?][87]