Точное время написания речи неизвестно. Предлагались датировки как максимально широкие (между 427 и 412 гг. до н.э.[1]), так и более узкие (между 423 и 414 гг. до н.э.[2]) и даже совсем конкретные (около 414 г. до н.э.[3], около 417 г. до н.э.[4]). В любом случае наиболее вероятно, что она относится к первой половине - середине 410-х гг. до н.э.
Речь является самой большой по размеру из сохранившихся произведений Антифонта; согласно единодушному мнению специалистов (как античных, так и современных), она и в художественном отношении принадлежит к числу лучших творений нашего автора.
Речь является защитительной. Клиент Антифонта Евксифей (имя в самой речи не упоминается, но известно по независимым данным) - человек довольно молодой, гражданин Митилены (крупнейшего полиса на Лесбосе). Он обвиняется в том, что в ходе совместного плавания (из Митилены в Энос на северном берегу Эгейского моря) с неким Геродом, - скорее всего, афинским клерухом в Митилене[5] - ночью на вынужденной стоянке судна где-то у лесбосских берегов убил этого Герода. Евксифей отрицает свою вину.
Несмотря на то что перед нами опять дело об убийстве, процесс проходит в коллегии гелиеи по специальной процедуре ареста так называемых "злодеев" (подробнее см. в комментарии к речи). Евксифей на протяжении всей речи настаивает на том, что его дело рассматривается с грубыми процессуальными нарушениями и должно быть передано в Ареопаг.
Исход дела неизвестен. Содержащиеся в речи подспудные политические мотивы заключаются в том, что после митиленского восстания 428-427 гг. до н.э. афиняне негативно относились к митиленянам[6], на чем и пытаются "сыграть" противники Евксифея.
Содержание[7]
Некий Гел[8], митиленянин, из Афин[9] отправился морем в Энос вместе с Геродом. В ходе плавания они оказались в Мефимне[10], что на Лесбосе; поскольку судно их было без крыши, они перешли на другое, на котором крыша имелась. Когда же они на него взошли, Герод вечером[11] куда-то отправился и уже не возвратился. А когда вернулся только сам Гел[12], родственники умершего[13] подали против Гела обвинение как против злодея[14]. Проводя судебный процесс, они заявили, что он и убил Герода. А Гел оправдывается от возводимого на него обвинения путем указания на неправильный характер возбужденного против него иска: он говорит, что злодеи - это воры и грабители, "а ничего из этого, как доказано, я не совершил". Далее он переходит к защите в связи с убийством и рассуждает в суде на основании предположений. Речь общеизвестна, от начала и до конца.
1. Хотел бы я, граждане[15], чтобы способность говорить и опытность в делах были у меня такими же, как мое несчастье и обрушившиеся на меня беды! А теперь в делах я опытен далеко не так, как нужно[16], а в словах слишком слаб, чтоб себе помочь. 2. Ведь когда моему телу пришлось пострадать[17] из-за неподобающего обвинения, - тогда опыт мне нимало не помог. А когда я должен спастись, рассказав истинно, как все было, - в этом мне вредит мое неумение говорить. 3. Ведь уже многие люди из числа неспособных говорить, чьи истинные показания были сочтены не заслуживающими доверия, из-за этого самого погибли, - они не смогли доказать истину. А многие из числа способных говорить, чьи ложные показания сочли заслуживающими доверия, таким образом спаслись - из-за того, что солгали. Итак, с неизбежностью, если кто-то неопытен в судебных тяжбах, он больше зависит от слов обвинителей, чем от самих дел и от истины вещей. 4. Итак, я, граждане, не буду просить у вас выслушать меня, как просят многие тяжущиеся, которые самим себе не верят, а от вас заранее ждут чего-то плохого. Нет, естественно, от добрых мужей и без всякой просьбы можно ожидать выслушивания обвиняемых, как и обвинителей выслушивают, хоть они о том и не просят[18]. 5. А я вас прошу вот о чем: с одной стороны, если я своим языком совершу какую-нибудь ошибку, проявить ко мне снисхождение и считать, что причина ошибки - неопытность, а не преступность; с другой же стороны, если я скажу что-нибудь верное - приписывать это истине, а не моему красноречию. Ведь несправедливо ни согрешившему на деле спастись благодаря словам, ни правильно поступавшему на деле погибнуть из-за слов. Ибо одно дело - погрешность языка, другое дело - грешный настрой ума[19]. 6. Но неизбежно человек, когда подвергается опасности, в чем-то и ошибется. Ведь необходимо думать не только о том, что говорится, но и о том, что будет: ибо все, что пока еще не ясно, находится скорее во власти случая, чем предвидения. Соответственно, это с неизбежностью приводит в сильный ужас того, кто подвергается опасности. 7. Да я и сам вижу, что даже люди весьма опытные в тяжбах говорят намного хуже самих себя, когда окажутся в какой-нибудь опасности; а когда они делают что-нибудь, не подвергаясь опасности, то выглядят гораздо лучше. Итак, граждане, эта моя просьба и законна, и благочестива, и справедлива для вас не меньше, чем для меня; а теперь я буду оправдываться по каждому пункту обвинения.
8. Прежде всего, поскольку я был вовлечен в этот процесс самым беззаконным и насильственным образом[20], - это-то я вам и покажу: не для того, чтобы избегать суда вашего множества - даже если бы вы были не связаны присягой и каким-либо законом, я бы вверил свою жизнь вашему решению (ведь я, со своей стороны, верю, что я совершенно невиновен в этом деле и что вы раскроете истину). Нет, я покажу это, чтобы у вас были свидетельства насилия и беззакония этих людей[21], как по отношению ко мне, так и в других делах. 9. Ведь прежде всего я являюсь ответчиком в процессе об убийстве, при этом подвергшись доносу как злодей; но такого еще ни с кем никогда не случалось в этой земле[22]! А в том, что я не злодей и не подпадаю под закон о злодеях, - сами же эти люди мне в том стали свидетелями. Ибо против воров и грабителей направлен этот закон, а они не доказали, что я имею какое-то отношение к ворам или грабителям. Таким образом, они именно сам арест сделали для вас законнейшим и справедливейшим поводом оправдать меня. 10. Опять же, они, со своей стороны, говорят, что убить - это великое злодейство[23]. И я, со своей стороны, с этим согласен: величайшее! Равно как и совершить святотатство или изменить своему государству. Однако о каждой из таких вещей существуют отдельные законы. А мне, во-первых, устроили суд вот здесь, на агоре[24], хотя другим, являющимся ответчиками в делах об убийстве, именно здесь специальным объявлением запрещают находиться[25]. Далее, они сделали так, чтобы суд определял мне меру наказания[26] (хотя, согласно закону, убийца в возмездие сам должен умереть[27]); но сделали они это не для того, чтобы мне помочь, а в своих собственных интересах[28], и притом оказали меньшее почтение умершему, чем того требует закон. А из-за чего они так поступили - это вы узнаете из дальнейшего изложения. 11. А затем - я полагаю, что вы все это знаете, - все суды[29] разбирают дела об убийствах под открытым небом, и не ради чего иного, как ради того, чтобы, с одной стороны, судьи не входили в одно помещение с теми, у кого руки нечисты, а с другой стороны, чтобы обвинитель в деле об убийстве не оказывался под одной кровлей с убийцей. А ты[30], с одной стороны, нарушая этот закон[31], поступил противоположным образом по сравнению с другими. С другой стороны, тебе требовалось[32] принести величайшую и сильнейшую клятву, призвав погибель на себя, на свой род и на свой дом; ты должен был поклясться, что будешь обвинять меня не в чем ином, а только в самом убийстве, что я его совершил. Тогда я, даже если бы сделал много зла, был бы осужден не из-за этого, а только по самому предмету рассмотрения[33]; равным образом, если бы я сделал много хорошего, это хорошее меня не спасло бы. 12. Это-то ты и нарушил, сам для себя изобретя законы; и вот, сам обвиняешь меня, не принеся клятвы, и свидетели дают показания против меня, не принеся клятвы, хотя им нужно принести одинаковую с тобой клятву, прикоснуться к жертвам и только после этого свидетельствовать против меня. Кроме того, ты настаиваешь, чтобы судьи разбирали дело об убийстве, поверив свидетелям, не приносившим клятвы, - хотя ты сам, нарушив установленные законы, сделал этих свидетелей не заслуживающими доверия. И опять же, ты считаешь, что судьи должны предпочесть твое беззаконие самим законам! 13. Ты заявляешь, будто я не остался бы в городе, если бы меня отпустили, а спасся бы бегством[34], - словно ты меня против моей воли принудил прибыть в эту землю. Однако, если для меня не имело никакого значения, что я лишусь этого города[35], я мог с тем же успехом вообще не явиться, когда был вызван на суд, - и пусть бы меня осудили в мое отсутствие. А в делах об убийствах ответчику позволено после первой речи удалиться, и это правило, общее для всех. Ты же пытаешься частным образом лишить меня того, что является общим для других эллинов, то есть сам для себя придумываешь закон. 14. Однако[36] [я считаю, все согласятся, что законы, имеющиеся относительно таких дел[37], - самые лучшие и самые благочестивые из всех законов. По крайней мере, они - древнейшие в этой земле; далее, об этих делах всегда оставались одни и те же законы, а это вернейший признак, что законы хорошо составлены. Ведь время и опыт учат людей отвергать то, что не хорошо. Так что не следует вам учиться со слов обвинителя относительно законов - хороши они для вас или нет. Напротив, вы на основании законов должны распознавать слова обвинителей: правильно ли и законно ли они вам разъясняют дело или нет. 15. Такими-то] наилучшими являются законы об убийстве, которые никто никогда не дерзнул изменить. И один только ты[38] дерзаешь стать законодателем, изменяя их в худшую сторону; нарушая их, ты стремишься несправедливо погубить меня. Сами эти твои беззакония являются великолепными свидетельствами в мою пользу: ведь ты хорошо знал, что для тебя никто не стал бы свидетельствовать против меня, если бы ему пришлось принести эту клятву.
16. Далее же, ты не возбудил один процесс по этому делу, как человек, непоколебимо верящий в свою правоту; нет, ты приберег для себя еще одно рассмотрение и речь[39], а значит, ты не доверяешь и этим судьям. Ты устроил так, чтобы мне ничего не оставалось делать, даже если я буду оправдан: ты сможешь говорить, что от обвинения в злодействе-то меня оправдали, а по делу об убийстве - нет! А если ты выиграешь процесс, то, опять же, потребуешь, чтобы меня казнили как осужденного по делу об убийстве. Однако могут ли быть более чудовищные мошенничества? Вы, если один раз убедите судей, добьетесь того, чего хотите, а для меня, даже если я буду один раз оправдан, все-таки останется та же самая опасность. 17. Вот еще что: я, граждане, был заключен в тюрьму самым беззаконным образом из всех людей. Ведь, хотя я желал, согласно закону, представить трех поручителей, эти люди так устроили, что мне не было позволено это сделать. А ранее всегда, если кто-нибудь из чужеземцев желал представить поручителей, - никто из них никогда не заключался в тюрьму. Однако должностные лица, ведающие злодеями, используют один и тот же закон - этот самый. Так что и он, будучи общим для всех остальных, только мне одному не смог помочь[40]. 18. Ведь этим людям была от того следующая польза: чтобы я, прежде всего, не мог сам хлопотать о своих делах[41] и оказался неподготовленным; затем, чтобы я претерпел телесные страдания[42]; да чтобы и друзья мои стали более склонны ложно свидетельствовать в их пользу[43], чем истинно - в мою[44]. Позором окружили и меня самого, и моих близких на всю жизнь!
19. Вот так-то я, во многом лишенный защиты ваших законов и справедливости, вступаю в процесс; однако я, тем не менее, со своей стороны, даже и в таких условиях попробую показать, что невиновен. Хотя, конечно, тяжело тотчас изобличить давние клеветы и злоумышления: ведь чего человек не ожидал, от того он не может остеречься.
20. Я, граждане[45], совершал плавание из Митилены, причем плыл на том же судне, что и Герод[46] - тот, который, как они заявляют, погиб от моей руки. А плыли мы в Энос[47]: я - к отцу (случилось так, что он тогда был там)[48], а Герод - чтобы продать рабов неким фракийцам[49]. Плыли с нами и рабы, которых ему предстояло продать, и фракийцы, которые их намеревались выкупить. Свидетелей этого я вам предоставлю.
СВИДЕТЕЛИ[50]
21. Таковы были у каждого из нас причины для плавания. Но случилось, что мы были застигнуты некой бурей и вынуждены из-за нее пристать в каком-то местечке в мефимнской области[51]. Там стоял на якоре корабль - тот, после перехода на который и погиб Герод, как заявляют эти люди. И прежде всего обратите внимание на то самое обстоятельство, что рассказанное произошло не по моему замыслу, а случайно[52]. Ибо меня никоим образом не обвиняют, что я убедил того человека[53] стать моим спутником; нет, он сам, по своей воле, совершал плавание по собственным делам. 22. Опять же, кажется, и я не без подобающей причины совершал плавание в Энос; и причалили мы в этом местечке без всякого предварительного решения, а под влиянием необходимости; и, опять же, когда мы встали на якорь, наш переход на другое судно был вызван не какими-то кознями или хитростями, а тоже необходимостью. Ведь судно, на котором мы плыли, не имело крыши, а то, на которое мы перешли, - имело; из-за дождя и пришлось перейти. Свидетелей этого я вам представлю.
СВИДЕТЕЛИ
23. А когда мы перешли на другое судно, мы там пили[54]. И он[55], как видели, сошел с судна, а снова на него не взошел; а я в ту ночь вообще не сходил с судна. На следующий же день, когда выяснилось, что человек пропал, его искали и другие - но и я ничуть не меньше; и если кому-то из других дело казалось странным - то и мне в той же мере. И именно я предложил послать вестника в Митилену[56], и по моему совету он был послан. 24. Причем никто не хотел отправляться - ни из числа тех, кто был на судне[57], ни из числа тех, кто плыл с самим Геродом; и я уж был готов послать собственного слугу. Уж точно я не посылал сознательно доносчика против себя самого! А когда пропавший не отыскался ни в Митилене[58], ни в каком-либо другом месте, нам предстояло плыть дальше; и все остальные суда отбывали, и я тоже отправился в море[59]. Свидетелей этого я вам предоставлю.
СВИДЕТЕЛИ
25. Вот так все и случилось; а уж из этого вы делайте вывод, что правдоподобно. Ибо, прежде всего, до того, как я отправился в Энос, когда этот человек пропал, никто из людей меня не обвинял, хотя до них[60] дошла уже весть о пропаже; ведь иначе мне не дали бы уплыть. Нет, в тот момент истина и факты были сильнее их обвинения, а между тем я еще оставался на месте происшествия. А когда и я отплыл, и они злонамеренно составили против меня эти козни, - тогда-то они выступили с обвинением. 26. Но они говорят, будто этот человек погиб на суше: я-де бросил ему в голову камнем, - я, который вообще не сходил с судна! И они это точно знают; но как пропал человек - об этом они не могут сказать ни одного правдоподобного слова. Ведь ясно, что это, вероятно, произошло где-то вблизи гавани: с одной стороны, потому, что человек был пьян, с другой - потому, что он сошел с судна ночью. Во-первых, его уже ноги не держали; во-вторых, не похоже, чтобы у ушедшего ночью была какая-либо причина совершать дальний путь. 27. А этого человека два дня искали и в гавани, и за пределами гавани, но не обнаружили ни очевидца, ни крови и никакой другой улики. И это я еще снисхожу до их доводов, хотя я предоставил свидетелей того, что не сходил с судна[61]. Да даже если бы я и сходил с судна, невероятно, чтобы человека каким-либо образом можно было тайно убить и спрятать, коль скоро он, во всяком случае, не очень далеко отошел от моря. 28. Но обвинители заявляют, что тело было утоплено в море. На каком судне[62]? Ведь ясно, что это судно должно было быть из той самой гавани. Почему же оно не было найдено? И ведь, право же, вероятно, остался бы какой-нибудь след того, что человек ночью был убит на судне[63] и выброшен. А теперь они говорят, что нашли следы на том судне, на котором он пил и с которого сошел; а ведь сами же они соглашаются, что не на нем погиб этот человек! А что касается судна, на котором он был утоплен, - не нашли ни самого такого судна и никакого следа. Свидетелей этого я вам предоставлю.
СВИДЕТЕЛИ
29. Когда же меня уже не было - я плыл в Энос, - а в Митилену прибыло судно, на котором мы с Геродом пили, обвинители первым делом, взойдя на это судно, учинили там обыск. И поскольку нашли кровь, заявили, что тут-то и погиб этот человек. А когда у них это не прошло и выяснилось, что это кровь овец[64], они, отрекшись от своих же слов, начали пытать рабов[65], схватив их. 30. И тот, которого они пытали сразу же, ничего дурного обо мне не сказал. А тот, которого они пытали много дней спустя (хотя они имели его в своем распоряжении и до того), - вот он-то, повинуясь им, и оболгал меня. Я предоставлю вам свидетелей этого.
СВИДЕТЕЛИ
31. То, что этого человека пытали настолько позже, вам было засвидетельствовано[66]. Но обратите внимание и на саму пытку, как она проходила. Ведь раб, которому они, с одной стороны, похоже, пообещали освобождение, - а, с другой стороны, в их власти было прекратить его мучения, - склоненный обоими этими мотивами, оболгал меня: он надеялся, что получит свободу, и хотел быть немедленно избавленным от пытки. 32. Я полагаю, вы знаете: от тех людей, которые осуществляют бóльшую часть пытки, зависит, чтобы подвергающиеся ей говорили такие вещи, которые тем будут угодны. Ведь им от этого польза - и во всех прочих случаях, и особенно тогда, когда отсутствуют оболганные ими люди[67]. Ибо если бы я приказывал истязать этого раба как говорящего неправду, уже это самое отвратило бы его от какой-либо клеветы против меня. А тут обвинители сами и пытали, и оценивали сказанное - и добились нужных для себя результатов. 33. Итак, пока раб доверчиво питал надежду на лучшее, он сознательно меня оговаривал и настаивал на своих словах; а когда он узнал, что ему предстоит умереть[68], - вот тут он уже обратился к истине и говорил, что был склонен этими людьми оклеветать меня. 34. Вначале, под пыткой, он говорил ложь, а потом - правду, но ни то, ни другое ему не помогло: этого человека взяли и убили - обличителя, из веры к которому преследуют меня. Так они совершили противоположное по сравнению с остальными людьми. Ведь остальные дают доносчикам деньги, если те - свободные люди, а если они рабы, то свободу. А эти дали доносчику в дар смерть, хотя мои друзья требовали не убивать этого человека, пока я не прибуду. 35. Итак, ясно, что не сам раб был им нужен, а слова его. Ибо этот человек, если бы он был жив и если бы той же самой пытке его подверг я, стал бы обличителем их козней. А поскольку он мертв, истинного доказательства он меня лишил, погибнув, а из-за его лживых слов я теперь погибаю, как будто они истинны. Пригласи мне свидетелей этого.
СВИДЕТЕЛИ[69]
36. Ведь им[70] следовало, как я полагаю, обвинять меня, доставив сюда самого обличителя, и воспользоваться самим процессом как поводом представить налицо этого человека и назначить ему пытку, а не убивать. Так вот, каким из его показаний они воспользуются? Тем, которое он дал вначале, или тем, которое потом? И какое из них истинно - то, в котором он говорил, что я это совершил, или то, в котором говорил, что не я[71]? 37. Ведь если следует расследовать дело исходя из правдоподобия, последние слова оказываются ближе к истине. Ибо раб лгал ради собственной пользы, а когда из-за лжи ему пришлось погибать, он, сказав правду, счел, что этим спасется. Итак, говоря правду, он не имел никакого заступника: ведь я тогда еще не прибыл - я, которому правда его последних слов была в помощь. А эти его последние слова должны были отменить предыдущие, клеветнические - так, что никогда тем было не стать истиной. 38. И другие люди, против которых кто-нибудь дает обличающие показания, похищают таких обличителей, а потом и устраняют. А эти, возбудив иск и расследуя дело, сами устранили того, кто был у них обличителем против меня! И если бы я устранил этого человека или не захотел бы его им выдать для пытки, или каким-либо другим образом препятствовал бы получению доказательств, обвинители уж точно в максимальной степени воспользовались бы этим в своих интересах, и это было бы для них величайшей уликой против меня. А теперь, коль скоро они сами, вопреки требованиям моих друзей, таким образом ускользнули от проверки показаний, ясно, что это самое обстоятельство служит мне уликой против них, - что не согласно с истиной то обвинение, которое они на меня возводят.
39. Они же говорят еще, будто бы под пыткой тот человек признавался, что и сам участвовал в убийстве. А я заявляю: он этого не говорил, а говорил, что свел меня и Герода с судна и что потом взял его, уже убитого мной, погрузил на судно и утопил[72]. 40. Однако посмотрите: вначале, до того как взойти на колесо[73], этот человек до последней возможности придерживался истины и оправдывал меня от обвинения. А когда он взошел на колесо, - тут уж поневоле стал оговаривать меня, желая прекращения пытки. 41. Когда же его перестали пытать, он больше не говорил, что я совершил что-либо из этих дел. Напротив, напоследок он оплакивал меня и себя как людей, безвинно погибающих. И делал он это не из расположения ко мне - как это было бы возможно? Ведь сам же он меня и оболгал! Нет, делал он это, принуждаемый самой истиной и подтверждая, что истинными были его первые показания. 42. А затем другой человек, плывший на том же самом судне, присутствовавший там все время и сопутствовавший мне, был подвергнут такой же пытке[74]. Он признал истинными первые и последние слова того человека[75], чем окончательно меня оправдал. А со словами, сказанными тем на колесе - сказанными более из-за насилия, чем ради истины, - с ними он не согласился. Ведь тот раб утверждал, что я сошел с судна, убил Герода, а он-де сам помогал мне нести его, уже мертвого. А этот человек говорил, что я вообще не сходил с судна[76]. 43. Однако правдоподобие у меня в союзниках. Ведь, полагаю, не настолько уж я злосчастен, что замыслил убить человека в одиночку, без какого-либо соучастника - это означало бы подвергаться всяческим опасностям, - а когда дело было уже сделано, взял и приобрел себе свидетелей и советчиков. 44. И, допустим, этот человек погиб таким вот образом, близ моря и судов, как сказано в речи обвинителей; и он, умерщвляемый одним противником, не закричал и никак не подал о себе знака - ни тем, кто находился на суше, ни тем, кто на судне? И, во всяком случае, уж точно звуки гораздо лучше слышны ночью, чем днем, и на берегу, чем в городе[77]; а обвинители уж точно говорят, что этот человек сошел с судна, когда люди еще не спали. 45. Далее, хотя он будто бы погиб на суше и был погружен на судно, не обнаружилось ни следов этого, ни крови - ни на суше, ни на судне, при том, что он был и убит ночью, и на судно погружен ночью. Или вам кажется, что человек[78], находясь в подобных обстоятельствах, имеет возможность следы на земле стереть, а следы на судне смыть губкой? Разве, граждане, это правдоподобно? Их и днем-то не смог бы совершенно уничтожить даже человек, владеющий собой и не находящийся в страхе! 46. На это обратите особенное внимание[79] и не досадуйте на меня, если я укажу вам это многократно. Ведь в большой опасности нахожусь я: если вы правильно расследуете дело, - то я спасусь, если вы обманетесь относительно истины, - то я погибну. И пусть никто не отнимет у вас памяти о том, что эти люди убили доносчика[80] и постарались, чтобы он и перед вами не предстал, и мне не достался, когда я прибыл, для допроса и пытки. Именно от них это зависело. 47. А они вот, купив раба, частным образом, в своем кругу его убили - доносчика! Ни город не выносил на то своего постановления, ни человек этот не совершал собственноручно убийства[81]. Его нужно было, заключив в оковы, сторожить или передать на поруки моим друзьям, или сдать вашим[82] властям и вынести решение относительно его. А вы вот сами вынесли человеку смертный приговор и убили его! А это даже никакому городу не позволено - в отсутствие афинян наказывать кого-либо смертью[83]. И вы просите этих вот людей[84], чтобы они стали судьями некоторых слов этого человека[85], а притом дела его вы сами уже рассудили. 48. Однако даже те рабы, которые убили своих господ и при этом еще были взяты с поличным, - даже они не гибнут от рук самих родственников жертв; нет, их передают властям согласно вашим отеческим законам[86]. Ведь раз уж и рабу позволено свидетельствовать против свободного в делах об убийстве, и господину, если он так решит[87], позволено выступать обвинителем, вступаясь за раба, и приговор может быть вынесен в равной мере убившему раба и убившему свободного, то справедливо было бы, наверное, и этому рабу вынести приговор, а не погибать ему без суда от ваших рук. Так что гораздо справедливее вам было бы попасть под суд[88], чем мне теперь [несправедливо][89] подвергаться судебному преследованию с вашей стороны.
49. Взвесьте же, граждане, на основании показаний каждого из двух людей, подвергнутых пытке: что справедливо и правдоподобно? Ведь раб дал два показания: то он заявлял, что я совершил это дело, то не говорил ничего подобного. А свободный, подвергнутый такой же пытке, так по сей день ничего дурного и не сказал обо мне. 50. Ведь, с одной стороны, нельзя же было его убедить, как того, другого, - предложив ему освобождение. А с другой стороны, он желал, подвергаясь опасности за истину, претерпеть все, что полагалось, - при том, что и он, во всяком случае, знал свою пользу: его прекратили бы истязать, как только он сказал бы то, что устраивало этих людей. Так кому из двух правдоподобнее верить: тому, кто до конца говорит все время одно и то же, или тому, кто утверждает то одно, то другое? Но и без такой пытки те, кто говорит всегда одно и то же об одних и тех же вещах, заслуживают большего доверия, нежели те, кто сам себе противоречит. 51. Далее же, и сила двух свидетельств раба разделилась поровну. В пользу обвинителей было его признание, в мою пользу - непризнание. [А из двух людей, подвергнутых пытке, один признался, а другой до конца все отрицал][90]. А когда такие вещи разделяются поровну, - это, конечно, помогает обвиняемому, а не обвинителю, коль скоро уж и голоса, при подсчете разделившиеся поровну, дают победу обвиняемому, а не обвинителю[91].
52. Пытка, граждане, была такова, что эти люди, доверяя ей, заявляют, - дескать, они твердо знают, что Герод погиб от моей руки. Однако если бы я, со своей стороны, вообще знал за собой что-то дурное и если бы что-либо подобное было мной совершено, я бы устранил обоих свидетелей, так как в моей власти было либо увезти их в Энос вместе с собой, либо отправить их на материк[92], а не оставлять доносчиков, знающих что-то, что могло быть направлено против меня. 53. Обвинители говорят, что нашли на судне письмецо, которое я послал Ликину[93], - якобы о том, что я убил этого человека[94]. Однако с чего бы это нужно было мне посылать письмецо, если сам его доставляющий был моим соучастником? Так что, с одной стороны, сам он вернее рассказал бы о деле, в котором участвовал, с другой стороны, не требовалось и скрывать это от него. Ведь посылают в письменном виде обычно то, чего не может знать доставляющий письмо. 54. Затем же, если предмет рассказа пространен, - вот тогда приходится его записать, чтобы сообщающему не приходилось запоминать его во всех деталях. А тут сообщалось нечто краткое: что человек мертв. Затем, примите во внимание, что письмецо разногласит с рабом, подвергшимся пытке, [а раб разногласит с письмецом][95]: он под пыткой заявил, что сам убил Герода[96], а вскрытое письмецо обличало меня как убийцу. 55. Однако чему же следует верить? И ведь вначале-то они не нашли письмецо на судне, хоть и искали, а нашли только позже. Ведь сперва они еще не изобрели этой уловки; а когда тот человек, который первым подвергался пытке, ничего не сказал против меня, - вот тогда они подкидывают это письмецо на судно, чтобы с его помощью получить возможность взвалить вину на меня[97]. 56. А когда письмецо было прочитано и тот раб, которого пытали позже, давал показания, не согласные с письмецом, уже не было возможности скрыть прочтенное. Ведь если бы обвинители с самого начала полагали, что они убедят раба оклеветать меня, они же не стали бы придумывать содержание письмеца. Пригласи мне свидетелей этого.
СВИДЕТЕЛИ
57. Так чего же ради я убил человека? Ведь никакой вражды у нас с ним не было. Они же осмеливаются говорить, что я убил человека в угоду кому-то[98]. А кто когда-либо совершал такое в угоду другому? Я полагаю, что никто. Нет, великая ненависть должна быть у того, кто намеревается это сделать: ясно, что он издавна замышлял бы подобное злодеяние. Но у меня с Геродом не было никакой вражды. 58. Хорошо, но, может быть, я убил его из страха за себя - как бы самому не претерпеть от него чего-нибудь подобного? Ведь случается, что люди вынужденно совершают такое из подобных мотивов. Но между мною и им ничего подобного не было. Или я собирался, убив его, взять деньги? Но у него не было денег. 59. Нет, это скорее я мог бы по справедливости и по истине предъявить тебе[99] такое обвинение - что ты из-за денег стремишься меня погубить, - чем ты мне относительно этого человека. И ты с гораздо более справедливым основанием будешь уличен моими близкими в убийстве - в моем убийстве, - чем я буду уличен тобой и родственниками Герода[100]. Ибо я ясно показываю, что у тебя есть умысел против меня, а ты стремишься меня погубить бездоказательной речью.
60. Я говорю вам это, потому что он не может найти у меня самого никакой причины убивать этого человека. Но нужно мне, очевидно, сказать и в защиту Ликина, - а не только в собственную защиту, - что они и его несправедливо обвиняют. Итак, я говорю вам, что у него с Геродом все было точно так же, как и у меня: ни денег бы он ниоткуда не взял, убив его, ни опасность никакая ему не грозила, которой он мог бы избежать в случае смерти Герода. 61. А вот важнейшее доказательство, что Ликин не желал его убивать. Ведь у него была возможность погубить этого человека посредством судебного процесса, подвергнув его большой опасности, согласно вашим законам, если он за что-то был на него обижен. Так бы он и свое собственное желание удовлетворил, и от вашего города получил благодарность, - если бы изобличил Герода как преступника. Но он не пожелал и не выступил против него. Однако, во всяком случае, тогда опасность была бы для него почетнее...[101]
СВИДЕТЕЛИ
62. Но тогда Ликин простил его. А в том случае, когда ему предстояло подвергаться опасности, касающейся и его самого, и меня[102], - тогда он будто бы начал злоумышлять. [И это при том, что в случае изобличения он лишал бы меня родины, а себя самого лишал бы доступа к вещам священным и благочестивым и вообще ко всему тому, что людьми особенно, в величайшей степени ценится][103]. Далее, даже если Ликин всячески желал смерти этому человеку - пройдусь-ка я по речи обвинителей, - но при этом не желал стать собственноручно убийцей, как же это я смог бы согласиться совершить такое дело вместо него? 63. Что же, я был готов рисковать своей жизнью, а он - купить этот мой риск за деньги? Вот уж точно нет. У него не было денег, а у меня были. То есть, опять же, напротив, скорее уж я Ликина убедил бы совершить такое, чем он меня. Ведь так правдоподобнее? Он, просрочив свой долг в семь мин, не выпутался бы, да друзья его спасли. И во всяком случае для вас главным свидетельством моих с Ликином отношений является то, что не настолько я дружил с Ликином, чтобы делать все, что ему захочется. Ведь я, заметьте, не заплатил за него семь мин, хоть он был в оковах и подвергался оскорблениям[104]. А теперь я убил ради него человека, беря на себя такой риск?
64. Итак, что ни я сам, ни он не являемся виновниками случившегося, - это продемонстрировано в меру моих возможностей. Но обвинители в особенности прибегают к тому доводу, что человек[105] исчез, и вы, возможно, желаете услышать об этом самом. Если мне следует высказывать предположения, я это могу делать точно так же, как и вы: ведь ни вы не совершали этого преступления, ни я. А если следует говорить правду, пусть они спросят кого-нибудь из виновников: от него они лучше всего смогут это узнать. 65. Ведь у меня, поскольку я этого не совершал, самый долгий ответ будет таким: я этого не совершал. А совершившему легко будет все объяснить, а если не объяснить, - то сделать верное предположение. Ведь злодеи одновременно и совершают злодейство и подыскивают оправдание для своего преступления. А тому, кто ничего не совершал, трудно делать предположения о вещах неизвестных. Я считаю, что и каждый из вас, если кто-то его спросит о том, чего ему не случилось знать, так и ответит: не знаю. А если вас будут заставлять говорить что-то сверх того, в большом вы окажетесь затруднении, полагаю я. 66. Право же, не вводите меня в такое затруднение, в котором и вам самим пришлось бы нелегко! И даже если я сделаю верное предположение, не считайте, что от этого зависит мое оправдание; хватит с меня и того, чтобы показать собственную невиновность в этом деле. Итак, я в нем неповинен, даже если открою, каким образом этот человек исчез или погиб, - именно потому, что никак не относится ко мне его убийство. 67. Я уже, по крайней мере, по слухам знаю, что и прежде случалось, не находили то убитых, то убийц; поэтому нехорошо будет, если тем, кто с ними был, будут предъявлять обвинения. Во всяком случае, уже многие, обвиненные в чужих злодеяниях, погибли раньше, чем относительно них было установлено что-либо ясное. 68. Например, еще и по сей день не найдены те, кто убил Эфиальта[106], вашего согражданина. Поэтому если бы кто-нибудь требовал от его сотоварищей предположений, кто были убийцы, а если они таких предположений не сделают, обвинял бы их в убийстве, - нехорошо бы это было[107]. Далее, убийцы Эфиальта, во всяком случае, не попытались скрыть труп и таким образом рисковать обнаружить дело, - подобно тому, как я, по словам этих людей, не взял себе сообщника, замышляя убийство, а взял его для скрытия тела. 69. Так, не столь давно мальчик-раб, которому не было и двенадцати лет от роду, решился убить хозяина. И если бы он не был испуган криками того, не бросил бы нож в ране и не убежал бы, а осмелился бы остаться, то погибли бы все находившиеся в доме[108]. Ведь никому бы и в голову не пришло, что мальчишка осмелится такое сделать! А теперь он, когда его самого позже схватили, признал свою вину. Так и те, кто однажды был обвинен в хищении денег - безвинно, как и я сейчас, - а именно ваши эллинотамии[109]: все они, кроме одного, погибли по приговору, вынесенному под влиянием гнева, а не разума, но разъяснилось это дело только впоследствии.
70. А этого одного, - говорят, имя его было Сосий - уже приговорили к смерти, но он еще не был казнен. И тут обнаружилось, каким образом пропали деньги, и этот человек, уже переданный коллегии Одиннадцати[110], был отпущен вашим народом, остальные же погибли, будучи ни в чем не виновными. 71. Я думаю, старшие из вас сами это помнят, а младшие знают по рассказам, как я. Таким образом, хорошо расследовать дела по истечении некоторого времени. И, возможно, позже станет известным, при каких обстоятельствах[111] погиб этот человек[112]. Пусть не будет так, что позже вы это узнаете, а перед тем меня погубите, хотя я невиновен! Нет, с самого начала вынесите правильное решение, не под влиянием гнева и клеветы, ибо не может быть худших советчиков, чем эти две вещи[113]. 72. Ведь не бывает так, чтобы гневающийся человек что-либо правильно решил. Ибо гнев портит у человека именно то, чем он решает, - разум. Конечно, великое дело, граждане, - день, сменяющий другой день: он ставит разум на место гнева и помогает распознать истину дел. 73. Будьте уверены, что я более заслуживаю вашей жалости, чем наказания. Ведь наказание нести подобает преступникам, а жалеют тех, кто несправедливо подвергается опасности. Во всяком случае, ваша возможность справедливо спасти меня должна оказаться сильнее, чем желание моих врагов несправедливо меня погубить. Если вы сдержитесь, в вашей власти еще будет совершить то страшное, на чем настаивают эти люди[114]; но если вы поступите торопливо, у вас уже совершенно не будет возможности принять верное решение.
74. Но мне следует сказать и в защиту отца. Хотя, конечно, гораздо более подобало бы, чтобы он говорил в мою защиту, поскольку он - отец. Ведь он намного старше моих дел, а я намного моложе того, что им было сделано[115]. И если бы я в нашей тяжбе засвидетельствовал против обвинителя что-либо, что я знаю не точно, а лишь по слухам, то он сказал бы, что я творю против него нечто невиданное. 75. А в то же время он, принуждая меня оправдываться относительно тех дел, о которых я, будучи намного моложе, знаю только с чужих слов, не считает, что тем самым творит нечто невиданное! Но все же, конечно, я - в той степени, в какой я это дело знаю, - не допущу, чтобы перед вами несправедливо злословили моего отца[116]. Хотя я, пожалуй, могу ошибиться, неправильными словами передав вам его правильные дела, - но все-таки нужно рискнуть. 76. Ведь прежде чем случилось отпадение митиленян[117], отец делом показывал свою приверженность вам[118]. Когда же весь город, отпав, принял дурное, ошибочное решение[119], поневоле со всем городом провинился и мой отец. Итак, мыслями своими он даже и при таких обстоятельствах все равно был за вас, но уже не мог в этой ситуации проявлять ту же приверженность к вам. Ибо у него не было возможности легко покинуть город: ведь многое его там удерживало - и дети, и имущество[120]. А с другой стороны, оставаясь в городе, не под силу ему было отстаивать свое мнение. 77. Когда же вы наказали виновников этих дел, - в числе которых моего отца не оказалось, - а остальным митиленянам даровали прощение, чтобы они могли спокойно жить в своем городе, то после этого не было ничего, в чем бы он [мой отец][121] провинился или в чем он поступил бы не как должно. Не уклонялся он ни от какой литургии, которую возлагал на него город - будь то ваш[122] или Митилена[123]; нет, он и хорегии[124] исполнял, и налоги платит. 78. А если он предпочитает жить в Эносе, - то этим, конечно, он ни в чем не лишает[125] наш город своей поддержки. Он не стал и гражданином какого-нибудь иного города наподобие других, которые, как я вижу, отправляются на материк, живут там среди ваших врагов и вчиняют[126] вам иски на основании договоров[127]. Мой отец и не избегает суда вашего народа, а просто, как и вы, ненавидит сикофантов. 79. Несправедливо, чтобы мой отец один нес наказание за то, что он совершил вместе со всем городом, причем в большей степени по принуждению, а не намеренно. Ведь тогдашнее преступление стало для всех митиленян навеки памятным: ибо они этим променяли большое счастье на большое несчастье и увидели, как их родина была разорена. А тем личным обвинениям, которые обвинители клеветнически возводят на моего отца, не верьте: ведь все их интриги против меня и него - из-за денег. И многое способствует тем, кто хочет поживиться чужим: отец мой слишком стар, чтобы помочь мне, а сам я слишком молод, чтобы суметь надлежащим образом постоять за себя. 80. Но помогите мне вы, и не учите сикофантов иметь бóльшую силу, чем вы сами! Ведь если они, входя к вам, будут делать что хотят, то урок будет заключаться в том, что нужно им угождать, а вашего суда избегать. А если они, входя к вам, будут считаться негодяями, которым ничего не положено, то честь и сила будут вашими, как и подобает по справедливости[128]. Так помогите и мне, и справедливости.
81. Итак, вы выслушали те из человеческих доказательств и свидетельств, которые можно было предъявить. Но следует при вынесении приговора не в последнюю очередь руководствоваться и относящимися к этим делам знамениями богов[129]. Ведь вы в наибольшей степени полагаетесь на них, когда успешно занимаетесь общими делами города, - как такими, которые связаны с опасностями, так и такими, которые с опасностями не связаны. 82. Так следует считать, что эти знамения также и применительно к частным делам - самые важные и самые верные. Ведь, я полагаю, вы знаете, что уже много раз люди с нечистыми руками или с каким-нибудь иным лежащим на них осквернением, взойдя с другими на судно, губили не только собственную душу, но вместе с ней - и тех, кто был чист по отношению к богам[130]. А случалось, что другие хоть и не гибли, но подвергались крайней опасности из-за таких людей. Случалось и так, что многие, начав совершать жертвоприношение, оказывались не чистыми и тем самым препятствовали тому, чтобы жертвоприношение было совершено должным образом. 83. Однако со мной во всем этом дело обстояло противоположным образом. Во-первых, я плыл вместе со столькими людьми, и плавание прошло великолепно; во-вторых, когда я участвовал в жертвоприношениях, не было такого случая, когда жертвоприношения не совершались бы самым лучшим образом. Я считаю, что это для меня - веские доказательства относительно моей вины: они обвиняют меня ложно[131]... Свидетели этого.
СВИДЕТЕЛИ
84. Знаю я и то, граждане судьи, что если бы свидетели давали показания против меня, - дескать, в мое присутствие на судне или при жертвоприношениях произошло что-то нечестивое, - то обвинители воспользовались бы этими самыми показаниями как весьма весомыми и объявили бы, что знамения, идущие от богов, - самое верное доказательство моей виновности. А теперь, когда и знамения противоречат их словам, и свидетели подтверждают, что сообщаемое мной истинно, а их обвинения лживы, - они заставляют вас не верить свидетелям и при этом заявляют, что вам следует верить тому, что говорят они сами! Причем остальные люди проверяют слова делами, а эти стремятся с помощью слов представить дела не заслуживающими доверия.
85. Итак, граждане, я оправдался в том, что запомнил из обвинений; полагаю, что и вами[132] я буду оправдан. Ведь одно и то же спасет меня и для вас станет законным и соответствующим вашей клятве. Ибо вы поклялись судить согласно законам; а я, по законам, не подлежу тому суду, на который меня привели, и в вашей власти назначить мне законный суд по тому обвинению, которое мне предъявлено[133]. А если из одного процесса были созданы два[134], - не я тому виной, а обвинители. Однако, нужно полагать, не выйдет так, что враждебнейшие мне люди затеяли против меня две тяжбы, а вы - справедливые судьи дел, относящихся к законности, - заведомо осýдите меня за убийство уже в этом, первом процессе! 86. Не делайте же этого, граждане! Лучше дайте пройти некоторому времени: с его помощью те, кто хочет расследовать дела в точности, находят самые правильные решения. Ведь я-то считал, граждане, что в таких случаях процесс должен идти согласно законам, а согласно справедливости нужно все проверять как можно чаще. Таким способом дело было бы лучше понято: ведь неоднократные суды - истине союзники, а клевете злейшие враги. 87[135]. [Ведь дело об убийстве, даже неправильно решенное, сильнее справедливости и истины: ибо, если вы меня осудите, я неизбежно - хоть я не убийца и не причастен к делу - подпадаю под нормы права и под закон. И никто не дерзнет не подчиниться уже принятому по делу решению, хотя он и уверен в своей невиновности; равным образом и тот, кто знает о себе, что он совершил это преступление, не дерзнет пренебречь законом. Нет, необходимо покориться приговору даже вопреки истине и тем более покориться самой истине - в любом случае и особенно тогда, когда нет мстителя за содеянное. 88. Из-за этого самого и законы, и клятвы, и скрепляющие их жертвоприношения, и публичные объявления, и все тому подобное бывает в процессах об убийствах сильно отличающимся от того, что принято в других процессах, потому что и сами дела, из-за которых люди подвергаются опасности, необходимо расследовать особенно тщательно. Ведь если такое дело решено правильно, это является местью за пострадавшего, а если невиновного человека осуждают как убийцу, - это преступление и кощунство по отношению и к богам, и к законам.
89. И ведь не одно и то же - обвинителю несправедливо обвинить и вам, судьям, вынести несправедливый приговор! Ибо обвинение этих людей еще не имеет конечной силы, а в ваших руках находится судьба дела. И если вы в этом процессе что-то решите несправедливо, - нет такого места, где можно было бы опротестовать ошибку и тем самым оправдаться[136]]. 90. Итак, как вы можете принять верное решение относительно этих вещей? Вот как: если вы позволите и этим людям, принеся положенную клятву, обвинять меня, и мне - говорить в свою защиту по самому делу[137]. А каким образом вы это позволите? Если именно сейчас оправдаете меня. Ведь тем самым я еще не избегаю вашего приговора; нет, вы же[138] будете и в следующий раз голосовать обо мне. И если вы теперь надо мной сжалитесь, то тогда у вас будет возможность поступить так, как пожелаете; а если вы меня погубите, нельзя уже будет принять какое-нибудь решение обо мне. 91. И право, если уж необходимо в чем-то ошибиться, то более благочестиво будет несправедливо освободить, нежели не по справедливости погубить. Ведь первое - только ошибка, а второе - еще и нечестие. На это и нужно обращать особенное внимание, если можно совершить неисправимое дело. Ибо в деле исправимом меньше значит ошибка даже для тех, кто поддался гневу и поверил клевете: ведь можно еще, передумав, принять правильное решение[139]. А вот в делах неисправимых только хуже передумывать и решать, если уж совершена ошибка. Случалось уже некоторым из вас раскаиваться после того, как они погубили людей. Однако раз уж вам случалось раскаиваться из-за того, что вас обманули, уж точно, во всяком случае, следовало, разумеется, обязательно погибнуть тем, кто вас обманывал, конечно[140]! 92. Далее же, невольные проступки заслуживают снисхождения, а добровольные - не заслуживают. Ведь невольный проступок, граждане, зависит от случая, а добровольный - от намерения. Какой же проступок может быть более добровольным, чем тот, когда кто-нибудь, задумав нечто, немедленно это совершает? И право, совершенно одинаково поступает тот, кто несправедливо убивает рукой, и тот, - кто камешком для голосования[141]. 93. А вы будьте уверены, что я ни за что не прибыл бы в этот город[142], если бы знал за собой что-либо подобное. Но теперь вот прибыл, веря в справедливость, - ничто более нее не достойно помочь человеку, не знающему за собой никакого нехорошего поступка и никакого нечестия по отношению к богам. Ведь в таких обстоятельствах уже и душа спасла вместе с собой измученное тело, желая страдать за то, что она ничего дурного за собой не знает. А тому, кто за собой что-то знает, это самое и является первым врагом: тело еще держится, а душа его предает, считая, что это ей в наказание за нечестие. А я, ничего такого за собой не зная, прибыл к вам.
94. А в том, что обвинители клевещут, нет ничего удивительного. Такое уж их дело, а ваше дело - не верить тому, что не согласно со справедливостью. С одной стороны, если вы послушаете меня, у вас будет возможность изменить свое решение и в другой раз наказать негодяя, совершившего это[143]; а если вы их послушаете, не будет уже средства исправить то, что они предлагают совершить. И немного времени вам потребуется, чтобы законно свершить то, относительно чего ныне обвинители убеждают вас проголосовать противозаконно. Во всяком случае, это дела не для спешащих, а для принимающих продуманные решения. Итак, станьте теперь защитниками справедливости, а тогда, в другой раз, - судьями[144]; теперь предполагайте, а тогда судите по правде. 95. Уж точно очень легко представить ложные свидетельства против человека, являющегося ответчиком в процессе, где речь идет о смерти. Ведь если только они тотчас вас убедят меня казнить, вместе с моей жизнью будет потеряна и возможность отмстить. Ибо и друзья уже не захотят мстить за погибшего; а если и пожелают - чем лучше от этого будет тому, кто уже мертв? 96. Поэтому теперь оправдайте меня! А в процессе по поводу убийства эти люди, принеся положенную клятву, будут меня обвинять, и вы вынесете мне приговор согласно наличным законам. И тогда уж, если мне придется что-то претерпеть[145], у меня не будет повода говорить, что я гибну вопреки законам. Об этом-то я и молю вас, не пренебрегая вашим благочестием, но и себя не лишая справедливости: ведь в вашей присяге и мое спасение содержится. Примите во внимание то из сказанного, что вам угодно, и оправдайте меня.