Последняя из "Тетралогий" - самая короткая; тем не менее именно с ней связано наибольшее количество спорных проблем. Сюжет вымышленного здесь Антифонтом судебного процесса следующий. Два человека, молодой и пожилой, поссорились и вступили в драку. В ее ходе старик получил серьезные травмы, от которых через некоторое время скончался. Его родственники обвиняют молодого человека в умышленном убийстве. Тот строит свою защиту на двух пунктах. Во-первых, по его словам, зачинщиком драки был старик (под влиянием алкогольного опьянения), сам же он лишь оборонялся и, следовательно, невиновен. Во-вторых, он утверждает, что смерть в действительности наступила не от его ударов, а из-за того, что впоследствии пострадавшего плохо лечил врач, которого, стало быть, и следует признать истинным убийцей. Этот довод сторона обвинения парирует ссылкой на правовую норму, согласно которой в таких случаях врач является неподсудным (см. ниже).
В каком афинском суде проходил бы этот процесс, если бы он имел место на самом деле? Традиционно считается, что в Дельфинии[1], ибо обвиняемый не отрицает своей причастности к делу, но говорит, что при этом закон с его стороны не был нарушен. К категории разбиравшихся в Дельфинии оправданных (дозволенных) убийств, не влекших за собой ответственности, относились[2]: убийство при самообороне против грабителя; убийство лица, участвующего в перевороте с целью свержения демократии или занимающего государственную должность после такого свержения; убийство ночного вора; случайное убийство во время спортивных состязаний; случайное же убийство согражданина на войне; убийство любовника жены, пойманного in flagrante; смерть, наступившая в результате лечения (врач считался свободным от вины).
В результате получается красивая, стройная картина: три "Тетралогии" - три разных вида убийства - три различных судебных органа. Однако М. Гагариным подобный ход мысли был оспорен[3]. По мнению исследователя, нет серьезных оснований относить рассматриваемый случай к категории оправданных убийств. Да, обвиняемый ссылается на то, что действовал в порядке самообороны; однако не всякая самооборона подпадала под данную категорию, а только самооборона при нападении грабителя, а тут ни о каком грабеже речь не шла, просто случилась пьяная драка. Далее, хотя в тексте речи и фигурирует врач, по чьей оплошности умер человек (еще один тип оправданного убийства), но сам этот врач участником процесса не является, и судят не его.
С чисто формальной точки зрения М. Гагарин, допускаем, вполне прав. Но формалистический подход вряд ли конструктивен применительно к произведению, которое не является реально произнесенной судебной речью (такая речь всегда представляет собой не только нарративный источник, но и в известном смысле документ, и критерии ее исследования должны быть соответствующими), а лишь имитирует таковую. Сам же Гагарин в другом месте своей книги - там, где отстаивает авторство Антифонта для "Тетралогий"[4], - совершенно справедливо указывает, что в сочинении подобного рода пишущий мог дать полную волю полету своей фантазии, придумать законы, какие ему заблагорассудится, - в частности, те, которые наилучшим образом помогали бы развивать наиболее интересные для него тогда мысли. В сущности, Афины "Тетралогий" - это весьма условные Афины, это скорее некий "Софистополь", как выражается Гагарин, - абстрактное общество, где живут не люди, а идеи и аргументы. В этом "Софистополе" нет ни Ареопага, ни Палладия, ни Дельфиния... Кстати, названия этих трех судов и не упоминаются в "Тетралогиях". Так какой же смысл рассуждать, какой из них слушал бы дело, которого вообще не было, которое было создано воображением Антифонта?
Одним словом, мы продолжаем придерживаться того мнения, что наш оратор имел-таки красивый, просто роскошный замысел - осветить в трех частях своего труда три вида убийств - и претворил этот замысел в жизнь.
Содержание
Молодой и старик из-за ссоры набросились друг на друга и дрались; молодой ударил сильнее, и старик умер. И в связи с этим случаем некто обвиняет молодого в том, что он совершил убийство. А тот заявляет, что старик первым несправедливо начал рукоприкладство. Таким образом, статус речи - встречное обвинение.
1. Правильно установлено, чтобы люди, возбуждающие иски об убийствах, особенно старались обвинять и свидетельствовать согласно со справедливостью, и виновных не отпуская, и против неповинных суд не затевая. 2. Ведь и бог, желая создать человеческий род, сотворил первых из нас и дал им кормилицами[1] землю и море, чтобы от недостатка вещей необходимых мы не умирали прежде времени, не достигнув срока кончины от старости. Вот так-то богом была оценена наша жизнь! Значит, каждый, кто беззаконно кого-нибудь убивает, совершает кощунство по отношению к богам, а человеческие законы нарушает.
3. Ведь и умерший, будучи лишен того, что бог ему дал, по всей вероятности, оставля ет после себя - в качестве божеской мести - злобу духов-мстителей[2]. Те, кто судит или свидетельствует вопреки справедливости, тем самым разделяя кощунство с преступником, вносят не относящуюся к ним скверну в собственные дома. 4. И мы, мстители за убитых, в случае, если станем преследовать невиновных из-за какой-нибудь другой вражды, а за мертвого мстить не станем, сами окажемся жертвами страшных духов-мстителей, заступающихся за мертвых. С другой стороны, несправедливо добившись смерти людей, чистых от преступления, мы будем, как виновные в убийстве, подлежать наказаниям: ведь мы и вас убедим поступить противозаконно, и станем виновниками вашей ошибки[3]. 5. Итак, я, боясь перечисленного и приведя к вам нечестивца[4], остаюсь чистым от упреков. А вы, в согласии с вышесказанным, позаботьтесь об этом суде: назначьте совершившему преступление наказание, достойное страдания жертвы[5]. Так вы сделаете весь город чистым от скверны. 6. Ведь, если бы он убил человека неумышленно, он был бы достоин некоторого снисхождения. Но он же в пьяном виде, нагло и бесчинно набросился на старого человека, бил его и душил, пока тот не испустил дух! Как убийца он подлежит наказаниям, положенным за убийство, а поскольку он нарушил все обычаи, касающиеся старших, по отношению к нему будет справедливо не упустить ни одну из кар, которым подвергаются такие люди. 7. Итак, закон справедливо предает его вам для отмщения; а свидетелей, присутствовавших, когда он бесчинствовал в пьяном виде, вы уже выслушали[6]. Вам же следует, и отплачивая за беззаконно причиненные страдания, и наказывая наглость соразмерно вине, взамен отобрать у него душу, замыслившую убийство.
Содержание
Статусом речи является перенесение: ведь говорящий переносит вину за убийство на врача, лечившего жертву[1]. То же, что относится к встречному обвинению, он привлек в качестве сопутствующего довода.
1. Что слова этих людей были краткими[2] - тут я им не удивляюсь: самим-то им не грозит опасность как-нибудь пострадать, они могут только меня погубить - несправедливо, по вражде. А вот что они хотели уравнять это дело с величайшими преступлениями, хотя погибший сам виновен, причем больше, чем я, - тут, полагаю, мое негодование естественно. Ведь он первым несправедливо начал рукоприкладство и в пьяном виде обижал человека, ведшего себя гораздо более сдержанно; значит, он стал виновником не только собственного несчастья, но и того обвинения, которое теперь на меня возводится. 2. Итак, я, со своей стороны, считаю, что те, кто меня обвиняет, поступают и несправедливо, и не благочестиво. Ибо тому, кто начал драку, я не причинил бы[3] несправедливости, даже если бы оборонялся от него железом, камнем или деревом: ведь тем, кто начинает, справедливо в ответ пострадать не так же, а больше и сильнее[4]. Но он меня бил руками, и я, как от рук пострадал, так руками же и ответил; разве это несправедливо? 3. Ну, пусть так; скажет же обвинитель: "Но закон, запрещающий убивать и справедливо, и несправедливо[5], показывает, что ты подпадаешь под наказание за убийство: ведь человек-то мертв". А я во второй и в третий раз говорю, что не убивал. Ибо если бы человек от ударов тотчас скончался, тогда он погиб бы от моей руки - да и то по справедливости: тем, кто начинает, справедливо в ответ пострадать не так же, а больше и сильнее. 4. А на самом-то деле он умер много дней спустя, препорученный негодному врачу, и именно из-за негодности этого врача, а не от ударов. Ведь другие врачи предсказывали ему: если он будет так лечиться, как тот ему предписал, то он погибнет, хотя болезнь его излечима. Он был погублен вами - его советниками[6] - и тем навлек на меня нечестивое обвинение. 5. Оправдывает меня и сам закон, согласно которому меня преследуют. Ведь он предписывает, чтобы убийцей считался тот, кто замыслил убийство. Итак, каким образом возможно, чтобы я замыслил убийство этого человека, а он при этом не замышлял мое убийство? Я защищался от него теми же средствами, делая то же самое, что и сам претерпевал; ясно, что если я что-то против него замышлял, то и он против меня замышлял то же самое. 6. Если же кто-нибудь, полагая, что смерть наступила из-за драки, считает меня убийцей этого человека, нужно учесть, что, поскольку он сам начал, случившаяся драка его делает виновником собственной смерти, а не меня: я не оборонялся бы, если бы он меня не бил. Итак, я оправдан и законом[7], и самим зачинщиком драки! Я никаким образом не являюсь его убийцей; а умерший, если он погиб в результате несчастного случая, сам же в этом несчастном случае и виноват - он его вызвал, поскольку начал драку. А если он погиб из-за неосторожности, - его собственная неосторожность погубила его: не от большого ума он бросился меня бить[8].
7. Что меня обвиняют не по справедливости, я показал; но хочу и доказать, что сами мои обвинители причастны всем тем вещам, в которых они меня обвиняют. Ведь я чист от вины, а они приписывают мне убийство, хотят лишить меня жизни, которую бог мне дал[9]; таким образом, они совершают кощунство против бога. А несправедливо замышляя мне смерть, они и законы нарушают, и моими убийцами становятся. Убеждая вас нечестиво убить меня, они сами являются убийцами и вашего благочестия!
8. Так пусть же бог наложит на них наказание; а вам следует желать оправдать меня, а не осудить, - из заботы о ваших собственных делах. Ибо, допустим, вы меня несправедливо оправдаете, и я избегну наказания - из-за того, что вам неверно изложили дело; тем самым я обращу мстящий дух умершего именно на того, кто вам его неверно изложил[10], а не на вас. Но если вы меня неправильно осудите - я навлеку гнев враждебного духа на вас, а не на этого человек[11]! 9. Итак, зная это, возложите на обвинителей это нечестие, а сами останьтесь чистыми от вины. Оправдайте меня - это будет благочестиво и справедливо. Ведь таким образом мы, все граждане, сможем стать наиболее чистыми.
Содержание
В этой речи говорящий заявляет: неправдоподобно, чтобы человек более старый несправедливо начал рукоприкладство. Затем он утверждает: даже если так оно и есть, тот, кто обороняется так, что это приводит к смерти противника, должен нести ответственность. А о враче он говорит, что тот совершил ошибку по неопытности, но наказанию не подлежит.
1. Я не удивляюсь, что этот человек, совершивший нечестивые дела, и говорит подобное тому, что он сделал; но и вас я понимаю - вы хотите в точности узнать, что случилось, а вынуждены выслушивать от него то, что достойно быть просто отброшенным. Ведь он признает, что наносил человеку удары, от которых тот умер[1], но говорит, что сам он, дескать, не убийца умершего; нет, он, будучи живым и зрячим, нас, мстителей за жертву, объявляет убийцами! Я хочу показать вам, что и остальное в его защитительной речи - в подобном же духе.
2. Прежде всего он сказал, что он, мол, не убивал человека, даже если тот и скончался от побоев. Дескать, виновником происшедшего является зачинщик драки, и его следует осудить согласно закону; а начал драку умерший. А вы, со своей стороны, учтите: более вероятно, что драки начинают и бесчинствуют в пьяном виде те, кто моложе, а не те, кто старше. Ведь первых и гордость своим происхождением, и расцвет сил, и неопытность в питье побуждают поддаваться гневу; а вторых делают спокойными и опытность в употреблении вина, и старческая немощь, и страх перед силой молодых[2]. 3. А что он оборонялся не теми же средствами, а прямо противоположными - на это указывает само дело. Ведь он совершил убийство, пользуясь расцветом своей физической силы; а его жертва погибла, будучи не в состоянии обороняться от более сильного человека, и не оставила никаких признаков, что она оборонялась[3]. А насчет того, что он убил руками, а не железом: поскольку руки принадлежат ему в большей степени, чем железо, он тем самым в еще большей степени является убийцей[4]. 4. Он же дерзнул сказать, что якобы убийцей является не столько убивший, сколько начавший драку, хоть и не погубивший; этого последнего он объявляет замыслившим смерть. А я говорю совершенно противоположное. Ведь если руки у каждого из нас исполняют то, что мы задумываем, то ударивший, но не убивший, оказывается замыслившим лишь удар, а вот тот, кто ударом убил, оказывается замыслившим смерть. Ибо человек умер от тех действий, которые задумал обвиняемый. Для ударившего это неудача, а для пострадавшего - несчастье. Ведь человек, погубленный действиями обвиняемого, умер не из-за своей собственной ошибки, а из-за ошибки ударившего. А тот сделал больше того, что хотел, и из-за собственной неудачи убил того, кого не хотел убивать. 5. Далее, он утверждает, что его жертва умерла из-за врача; но я удивляюсь, что, по его словам, это мы[5] погубили человека, посоветовав ему лечиться. А если бы мы не вверили его врачу, обвиняемый сказал бы, что гибель произошла из-за отсутствия лечения. И, право, даже если человек умер из-за врача, - хотя это не так, - врач не является его убийцей: ведь закон оправдывает врача[6]. К тому же мы препоручили его врачу именно из-за побоев, нанесенных обвиняемым; так как же может считаться убийцей кто-то другой, а не тот, кто принудил нас обратиться к врачу?
6. Итак, ясно и любыми способами изобличается, что обвиняемый убил человека. Но он дошел до такой дерзости и бесстыдства, что ему кажется недостаточным оправдывать собственное кощунство: нет, он и нас, желающих наказать его скверну, обвиняет в беззаконных и нечестивых действиях! 7. Ему-то, совершившему такие дела, пристало говорить подобные вещи и даже еще более ужасные. А мы ясно показали обстоятельства смерти - побои, которые все признают и от которых человек скончался, - привели и закон, объявляющий убийцей того, кто нанес удар. Мы просим вас за умершего: убийством этого человека отвратите гнев мстящих духов и сделайте весь город чистым от скверны!
1. Обвиняемый ушел в изгнание[1] - не потому, что сам признал себя виновным, а из страха перед упорством обвинителей. Для нас же, друзей его, высший долг благочестия - помогать ему живому, а не мертвому. Конечно, лучше всего было бы, если бы он сам себя защищал; но коль скоро он счел, что удалиться будет безопаснее, следует защищать его нам, - ведь для нас величайшим горем было бы потерять его.
2. Мне кажется, что виновник обиды - тот, кто начал драку. Обвинитель, пользуясь неподходящими аргументами, заявляет, что ее начал обвиняемый. Если бы "молодые люди наглы, а старики сдержанны"[2] было таким же законом природы, как "мы видим глазами, а слышим ушами", ваш суд вообще был бы не нужен: молодым выносил бы[3] обвинительный приговор сам их возраст. А на самом деле многие молодые люди сдержанны и многие старцы бесчинствуют в пьяном виде; так что этот довод на пользу обвинителю нимало не более, чем обвиняемому. 3. А поскольку этот довод является общим для нас и для него, в целом мы имеем преимущество: ведь свидетели говорят, что драку начал умерший[4]. Коль скоро же начал он, обвиняемый освобождается от вины и в отношении всех остальных обвинений. Ведь если уж человек, нанесший удар и тем самым вынудивший вас препоручить пострадавшего врачу, оказывается убийцей в большей степени, чем тот, кто убил его[5], то убийцей является зачинщик драки. Ибо он принудил защищающегося отвечать ударом на удар, в результате чего жертве удара и пришлось обращаться к врачу. Обвиняемый может подвергнуться нечестивому обращению, если его объявят убийцей - вместо того, кто действительно убил, хотя сам он и не убивал, и вместо того, кто начал драку, хоть сам он ее и не начинал. 4. Обвиняемый является злоумышленником не в большей степени, чем обвинитель. Ведь если бы зачинщик драки намеревался ударить, но не убить, а защищающийся намеревался убить, - тогда он, может быть, был бы злоумышленником. Однако защищающийся тоже намеревался ударить не с целью убить, но ошибся и нанес удар туда, куда сам не хотел. 5. Да, он желал нанести удар; но как же он мог замышлять смерть, если он поразил противника против своей воли? Далее, проступок следует относить скорее на счет зачинщика, чем защищавшегося. Ведь последний совершил этот проступок под принуждением первого, стремясь отплатить ему тем же, что сам претерпел. Первый же и совершил и претерпел все из-за собственной необузданности; так что он, являясь виновником и своего проступка, и проступка другого человека, по справедливости должен быть признан убийцей. 6. Теперь покажу, что обвиняемый оборонялся не в большей степени, чем пострадал, а в гораздо меньшей. Нападавший совершил все из наглости и пьяного бесчинства, а отнюдь не обороняясь. Противник же его стремился только к тому, чтобы не пострадать, а отразить нападение; но он все же пострадал, причем вопреки своей воле, а то, что он сделал из желания избежать страданий, - это он сделал еще в меньшей степени, нежели заслуживал зачинщик. Он защищался и поэтому невиновен! 7. А если он, будучи сильнее физически, и оборонялся с большей силой по сравнению с теми побоями, которые претерпел, все равно несправедливо будет вам за это его наказать. Ведь на зачинщика повсюду налагаются большие наказания, обороняющемуся же нигде никакого наказания не полагается. 8. По вопросу же о том, что нельзя убивать ни справедливо, ни несправедливо[6], ответ уже дан: ведь человек умер не от побоев, а по вине врача, как подтверждают и свидетели. Несчастье это относится к зачинщику, а не к оборонявшемуся. Последний, совершив и претерпев все против своей воли, оказался подвержен чужому несчастью; а зачинщик, совершив все по своей воле, собственными делами навлек на себя несчастье и себе на беду согрешил.
9. Итак, показано, что обвиняемый не причастен ни к чему из того, в чем его обвиняют. Если же кто-нибудь считает, что и свершившееся дело, и несчастье являются общими для обоих участников, и на основании сказанного признает, что обвиняемый заслуживает оправдания не в большей степени, чем осуждения, - то и тогда справедливо оправдать его, а не осудить. Ведь несправедливо, чтобы обвинитель добился осуждения, раз он не показал ясно, что было совершено преступление; равным образом нечестиво, чтобы обвиняемый был осужден, раз он не был достоверно изобличен в том, в чем его обвиняют. 10. Таким-то вот образом этот человек в любом отношении оправдан от обвинений: тем более благочестива наша просьба к вам за него - чтобы вы, стремясь наказать убийцу, не погубили невиновного. Ведь, даже если вы его погубите, дух, мстящий виновникам, от этого не исчезнет[7]; напротив, человек, нечестиво казненный вами, удвоит скверну духов-мстителей по отношению к убившим его. 11. Бойтесь этого и считайте своим долгом чистого от вины человека освободить от обвинения, а оскверненный пусть будет обнаружен со временем и наказан ближайшими родственниками убитого[8]. Сделав так, вы поступите наиболее справедливым и благочестивым образом.