Книга II

<35> Большую часть дня он спал. Но беседы, о которых ты мне рассказываешь, настолько разнообразны, что они не оставляют мне досуга для сна. — Не промахиваясь по цели. — Никандр Колофонский говорит, что слово οίνος (вино) происходит от Ойнея: ''В чаши пустые Ойней выжал это, вином назвав жидкость". И Меланиппид с Мелоса: ''Названо было вино в честь Ойнея, владыка''. Гекатей Милетский говорит, что виноградник был открыт в Этолии, и добавляет: "Орестей, сын Девкалиона, пришел в Этолию царствовать, и его собака родила стебель. Он приказал закопать его в землю, и от него пророс виноградник с большим количеством гроздьев. Отсюда он назвал своего сына Фитием (что значит "садовод"). Когда у последнего родился свой сын, он получил имя Ойней от виноградников''. Ибо древние эллины, объясняет Афиней, называли виноградные гроздья οίναι. "У Ойнея же был сын Этол".
Платон, толкуя этимологию этого слова в "Кратиле", говорит, что οίνος есть от όίονους (кажущееся), потому что вино наполняет наши головы вымышленными впечатлениями. Или может быть оно называется так от 'όνησις (благодеяние, польза), так как Гомер намекает где–то на его значение так: ''Сам ты себе благодетелем станешь, коль выпьешь''. Действительно, он называет всякую пищу ονείατα, потому что она нам помогает. ''В вине, Менелай, боги создали лучшее средство для смертных рассеять печали'': так пишет кто–то из авторов "Киприй". А комик Дифил говорит
''О Дионис, самый милый и мудрый
в глазах всех разумных людей,
как приятно искусство твое.
Ведь один укрощаешь ты спесь;
стараньем твоим засмеется угрюмец,
мужается слабый, трусливый смелеет''.
Филоксен Киферский рассуждает о "прекрасно текущем вине, открывающем всем уста". Херемон же, трагический же поэт говорит, что вино дарует пьющему ''мудрость, веселье, безумье, рассудок''. Ион Хиосский говорит:
''Неукротимое дитя и волоокое,
ты юноша вместе и старец,
на сладкий твой зов громкозвучные
страсти летят, о вино, поднимаешь
ты дух, человеков архонт''. <36>
''Сказал Мнесифей, что всевышние людям
открыли вино, чтобы сделать великое благо
для тех, кто в питье соблюдать будет меру,
а пьющим безбрежно чтоб вред причинить.
Ибо пищу дарует оно, да и силу дает для ума и для тела.
Всего же полезней как средство оно для леченья:
смешавши с лекарством, врачуют им раны.
В соитьях любовных смешать его если и пить с соблюдением дозы,
познаешь ты радость, а если без удержу — буйство.
Разбавишь его вполовину водой, и оно вызывает безумье,
в чистейшем же виде — удар, разбивающий тело.
Отсюда везде нарекают врачом Диониса'',
[сказал кто–то]. Пифия в Дельфах также указала кому–то называть Диониса ''даятелем здоровья''. Эвбул вкладывает в уста Дионису следующие слова:
''Три лишь кратера разбавлю для здравых рассудком:
один для изгнания хвори (его выпивают вначале),
второй для любви и услады и третий ко сну.
Осушивши все три, по домам идут умные гости.
Четвертый не наш: он относится к буйству, как
пятый лишь к шуму и гаму, шестой — к кутежу и гулянке,
седьмой — к синякам, а восьмой — к нарушенью порядка,
девятый же к гневу, десятый — к безумью
с швыряньем предметов.
Море вина в небольшом по размеру сосуде -
и пьющий легко попадается в сети''.
А Эпихарм говорит:
''А. После заклания жертвы — пирушка,
за пиром же — пьянство.
Б. По мне так прекрасно.
А. Да, но за пьянством
приходит насмешка,
за нею потом — оскорбленье,
за коим случается суд,
за судом — приговор,
ну а после — оковы, тяжелая боль,
наложение штрафа''.
Паниасид, эпический поэт, предписывает первый тост Харитам, Орам и Дионису, второй Афродите и опять Дионису, третий же Буйству и Гибели. Он говорит:
''Первая часть выпадает Харитам, смеющимся Орам,
шумливому Вакху — зачинщикам пира.
Вторая дается Киприде и Вакху тому же.
И здесь винопитье мужам наибольшее благо дарует.
Ведь если они, ограничившись этим, с приятного
пира уходят, вреда никогда им не будет.
Но если преступит гость меру и лишнего примет
при третьем заходе, тогда поднимаются
Буйство и Гибель — зло людям.
Поэтому, друже, воздержность соблювши
от сладкого хмеля, иди же домой к нареченной супруге,
оставив товарищам кубки. Боюсь, что вселит в тебя
буйство медовый напиток, как в третий раз выпьешь,
и доброму пиру конец хуже некуда будет.
И это ты знай и не пей никогда слишком много''.
И дальше относительно неумеренного потребления вина Паниасид говорит: ''Гибель и Буйство идут за вином в виде рока''. Согласно Еврипиду, ''пирушка приносит удары, обидные речи и буйство''. Поэтому некоторые говорят, что Дионис и Гибрис (буйство, насилие) родились одновременно. Алексид где–то говорит:
''Природы людей и вина очень схожи, однако.
Вино молодое как юноша всякий, сначала
кипит и буянит, бродить же окончив, крепчает,
а после, как снимут с поверхности пену,
становится годным оно для питья,
чтоб для всех и всегда быть полезным''.
А согласно поэту из Кирены:
''Вино же по силе огню не уступит,
когда оно входит в людей, и оно
их волнует как южный иль северный
ветер, иль в Ливии море, и то, что
таится в глуби, выявляет: настолько
вино совершенно лишает ума человека''
Однако в другом месте Алексид говорит как раз наоборот:
''Совсем человек не похож на вино
по природе, ибо старея, теряет тот
свой аромат, а старейшие вина
мечтаем иметь мы всегда под рукою.
Кусает одно, веселит нас другое''.
<37> Паниасид говорит:
''Столь же великое благо вино
для людей, как и пламя огня.
Добрый друг оно точно, защитник
от зла, сотоварищ в печали,
желанная часть на пиру и в веселье,
в танце живом и в усладах Эрота.
Должно отсюда тебе выпивать его
с радостным сердцем в застольях,
а не сидеть, до отвала наевшись,
подобно дитяти, кое, пресытясь
едой, забывает веселье''.
И еще:
''Лучшим подарком для смертных от вышних
искристое стало вино, когда каждая песня
и танец любой и Эротова страсть по дороге
с ним шествуют вместе. Оно из сердец из
людских изгоняет печали, пока его пьют,
зная меру, но губит в вине невоздержность''.
Тимей из Тавромения говорит, что в Акраганте стоит дом, называемый триерой по следующей причине. Компания молодых людей однажды выпивала там. Перебрав вина, они настолько обезумели, что вообразили себя плывущими на триере и попавшими в страшный шторм на море. Наконец, они полностью потеряли рассудок и повыкидывали всю обстановку и ковры из дому, словно в пучину, убежденные, что это кормчий приказал им облегчить корабль из–за бури. Тут собралась большая толпа и стала расхищать выброшенные вещи, но и тогда юнцы не прекратили своих диких выходок. На следующий день в доме появились стратеги и привлекли их к суду, хотя они все еще ''путешествовали''. На вопросы архонтов обвиняемые ответили, что, так как буря их доконала, им пришлось выкинуть за борт лишний груз. Когда же стратеги подивились их сумасшествию, один из юношей, вроде бы постарше других, сказал им: ''А я, мужи Тритоны, со страху забился в самый низ трюма и лежал там''. Магистраты поэтому простили их умопомрачение, но постановили, чтобы они впредь не напивались, после чего отпустили восвояси. Те с благодарностью согласились ….. ''Если'', сказал один из них, ''мы когда–нибудь достигнем гавани, избавившись от столь ужасной непогоды, то воздвигнем у себя на родине статуи вам как истинным нашим спасителям рядом с морскими богами, потому что вы появились для нас очень кстати''. Вот за что дом был прозван триерой.
Филохор говорит, что пьяные раскрывают не только свои собственные тайны, но и вообще все чрезвычайно сокровенные секреты. Отсюда говорят: "вино и истина едины" и "вино обнажит человека рассудок". Отсюда и треножник в награду за победу на Дионисиях. Ибо о тех, кто говорит правду, мы говорим, что они "говорят от треножника", а под треножником Диониса следует понимать кратер. В древние времена были два рода треножников, и оба были котлами. Один, называемый ''банным'', ставился также на огонь. Эсхил: ''В домашнем хозяйстве хранился котел и всегда над огнем он держался''. <38> Другой — кратер. Гомер: "Треножников семь, их еще и не трогало пламя". В кратерах смешивали вино, и это "истый взаправду треног". Поэтому треножник близок Аполлону по причине пророчества истины, Дионису же — потому что истина в вине. А Сем из Делоса говорит: "Медный треножник, не пифийский, но скорее тот, что называют теперь котлом. Одни из них не ставили на огонь, и в них смешивали вино, другие были сосудами для мытья, в которых грели воду, и они стояли на огне. Из последних некоторые имели ручки, а имеющие три ножки для подставки назывались треножниками''.
Эфипп говорит где–то:
''А. Море вина языки всем развяжет.
Б. Согласен, где пьянство царит, там и истина рядом''.
Антифан:
''Скрыть можно все, говорю тебе, Фидий,
за исключением двух лишь вещей,
винопитья и страсти любовной.
Они выдаются глазами и речью, и чем
отрицаешь ты дольше, что пьян ты
иль любишь, тем видится это ясней''.
Филохор же говорит: ''Амфиктион, царь Афин, научился от Диониса искусству смешивать вино и стал первым его разбавлять. Отсюда люди стали пить выпрямившись, тогда как прежде они сгибались вдвое от употребления чистого вина. И поэтому царь воздвиг алтарь Диониса в храме Ор, ибо Оры лелеют плод виноградника. Рядом с алтарем Диониса он соорудил жертвенник Нимфам в память о смешивании, поскольку Нимфы, говорят, были кормилицами Диониса. Он также учредил обычай принимать глоток только несмешанного вина после еды как пример силы доброго бога, но затем можно было пить разбавленное вино в любом количестве, но следовало притом повторять имя Зевса Спасителя, который наставляет и предупреждает пьющих не подвергать себя опасности''. Платон во второй книге "Законов"говорит, что вино полезно для здоровья. Судя по тому, как вино воздействует на людей, Диониса уподобляют быку или леопарду, потому что неумеренные в питье склонны к насилию. Алкей <говорит, что люди от вина> ''то слаще меда, то терна колючей''. Некоторые пьющие наполняются яростью, как быки. Еврипид: ''У буйных быков и в рогах пышет злоба''. Некоторые звереют и лезут драться, словно какой–нибудь леопард. Правильно поэтому говорит Аристон Кеосский, что самое приятное вино то, которое соединяет в себе сладость и аромат. <39> Он говорит, что живущие близ лидийского Олимпа готовят нектар, смешивая в одном напитке вино, мед и благоухающие цветы. Мне известно, что Анаксандрид называет нектар не питьем, а пищей богов:
''Вкушаю нектар и жую со стараньем его и
амврозию пью. Ведь прислужник я Зевса
и тем я горжуся, что с Герой беседую я
и с Кипридой, и рядом я с ними сижу''.
И Алкман говорит, что боги "вкушают нектар", и Сапфо говорит: ''Кратер был амврозией полон: Гермес приготовил кувшин, собираясь прислуживать вышним''. Гомер, однако, знает нектар только как напиток богов, а Ивик преувеличивая заявляет, что амвросия в девять раз слаще меда, когда говорит, что мед составляет лишь девятую часть амврозии по сладости.
''Всякий любящий вино не дурной человек. Ибо
Бромий ведь дважды рожденный пирует не
средь негодяев иль типов, не знающих жизни'',
говорит Алексид и добавляет, что вино ''болтливыми делает всех, кто его выпил много''. Автор эпиграммы на Кратина говорит:
''Вино (то мнение мое) могучий конь для сладкого аэда,
а ты же, водопийца, родишь ли что–то путное когда–то?'',
сказал Кратин, и чадом затуманил он немало бурдюков
и вонью закоптил все бочки, Дионис. Отсюда дом его набит
венками был и покрывал он лоб, как ты, шафраном и плющом''.
Полемон говорит, что в Мунихии воздают почести герою Акратопоту (что означает''пьющий несмешанное вино''), и что у спартанцев статуи героев Маттона (Жеватель) и Кераона (Смешивателя) были воздвигнуты одним поваром в фидитиях. В Ахайе же почитается Дейпней, производящий свое имя от deipna (пиры, обеды).
''От пищи сухой не родится ни шуток, ни строк стихотворных'', и никто не хвалится и не бахвалится <в трезвом виде>. Правильно поэтому строки ''куда ваши гордые речи девались? на Лемне вы их говорили, когда много мяса съедавши, кратеры с вином осушали'' взяты в скобки грамматиком Аристархом в его замечаниях [на Гомера], потому что эллины в них хвастают после того как поели. Ибо похвальба, смех и шутки появляются не от обилия еды и сытого желудка, но только когда душа полностью оказывается в плену у иллюзий, что случается исключительно от воздействия вина. Отсюда Вакхилид говорит:
''Страшная сладость исходит от чаши и грудь
согревает, как выпьешь ты дар Дионисов.
Утехи Киприды маячат в уме, к облакам посылая.
И быстро вино сокрушит неприступные стены
и каждому будто он царь возомнится.
Златом и костью слоновой блестит его дом
и по светлому морю пшеницу везут, груз богатый,
суда из Египта. Мечтая так, тешится пьющий''.
<40> Софокл же говорит: ''Кто выпьет вина, тот от боли свободен'', тогда как другие вещают: ''вино, плод радостный пашни'', а царь поэтов заставляет Одиссея сказать: ''Если напиться вина и едою насытиться мужу, он простоит целый день под оружьем, не струсив''.
Симонид приписывает одинаковое происхождение вину и поэзии. Под воздействием вина и комедия и трагедия были придуманы в Икарии, поселении Аттики, в самую пору сбора винограда (τρύγη), и поэтому комедия называлась сначала тригедией. ''Дан виноградник был смертным лечить чтоб печали. Сласти Киприды мертвы без вина, и веселье вообще для людей недоступно без хмеля'', говорит Еврипид в "Вакханках". И Астидам: ''Он смертным раскрыл от кручин забытье, виноградную лозу, от коей родится вино <драгоценный напиток>''. — ''Кто пьет постоянно, теряет рассудок: умеренно пьющий известен делами'', говорит Антифан. ''Я пью, не туманя рассудка, но столько, чтоб внятно я мог выговаривать буквы'', говорит Алексид.
Селевк утверждает, что в древние времена не было в обычае злоупотреблять винопитием или другими удовольствиями, если дело не касалось почитания богов. Отсюда древние называли свои попойки или thoinaî, или thaleiai, или methai: thoinaî, потому что они делали вино с помощью богов [theôi + oinos], thaleiai, потому что они собирались [alizo] и ходили вместе с милости богов [theoi + alizo], откуда именно так трактуется daita thaleian, ''щедрый пир'' [на который собираются, чтобы почтить богов]; относительно же methe Аристотель говорит, что слово methyein (пьянствовать) происходит от обычая пить вино ''после жертвоприношения'' (meta thyein).
''Дающие немногое богам благочестивей тех, кто в жертву принесет быка'', говорит Еврипид, указывая выражением ''дающие богам'' на обряд жертвоприношения. И Гомер: ''Скажу от себя, что приятнее нету обряда, когда весь народ веселится''. Далее, мы называем ''мистическими обрядами'' праздники, которые до сих пор не потеряли значения и сопровождаются какими–то традиционными таинствами, получив свое название от больших расходов на их устройство. Ведь telein (от telos, ''обряд'') означает ''широко тратить'', и неэкономных людей называют polyteleis, а бережливых euteleis. Алексид говорит:
''Владельцы достатка должны жить
открыто, чтоб видеть могли божества
щедрость люди. Оно, божество, что
дает эти блага, считает, что смертному
следует быть благодарным ему за подарок.
Но если пытаются смертные спрятать
богатство свое и клянутся притом, что бедны,
то тогда божество посчитав, что они
благодарности чужды, тут же у них отбирает
все то, что давало им прежде''.
Сказав о вине, проглотив, так сказать, все их названия. — Привыкший к вину с ранних лет не радуется чаше с водою. — ''Приятно на щедром пиру насладиться беседой, насытившись пищей'', говорит Гесиод в "Меламподии".
<41> Никому из вас не довелось сказать о воде, хотя именно с ней смешивают вино, когда его пьют. Однако высокопарный Пиндар сказал, что вода ''всех вещей лучше будет''. Божественный Гомер знает, что она очень питательна, когда говорит о роще ''тополей, орошенных водою''. Он также хвалит ее чистоту: ''Четыре источника с светлой водою бежали''. Все, что течет легко и привлекает внимание, он называет прелестным, например, Титаресий, который ''в Пеней устремляется быстро''. Он упоминает еще воду для мытья в пассаже, который одобряет Праксагор из Коса ….. Гомер назвал ее ''прекрасной'': ''Вьется, прекрасная, моет грязнейшие даже одежды''. Кроме того, он различает пресную воду от соленой: говоря о Геллеспонте, он использует определение ''соленый''. Но о пресной воде он говорит: ''Суда мы поставили рядом с источником с свежей водою''. Он также знает о полезных свойствах горячей воды при лечении ран. Так, воду подогревают для раненого Эврипила. Однако, если бы требовалось остановить кровотечение, подошла бы как раз холодная вода, так как она сжимает и стягивает плоть, но для притупления боли Гомер заставляет Эврипила обмываться горячей водой, которая облегчает страдания. У Гомера и слово λιαρός означает "горячий". Это видно из пассажа об истоках Скамандра: ''С горячей водою струится один из истоков, и дым как от ярких костров поднимаются кверху''. Ну разве он не горячий, если дым и пар устремляются в воздух? А вот о другом истоке поэт говорит, что летом ''течет он холодный как град, или снег, или в лед превратившись''. Когда же Гомер хочет сказать о свежих ранах и текущей из них крови, то в случае с Агамемноном он говорит: ''кровь еще теплой струилась из раны'' (употребляя слово θερμός), но с другой стороны об олене, который продолжает бежать пораженный копьем или стрелою, он выражается (изменяя θερμός на λιαρός): ''кровь в неослабших коленах еще не остыла''. Афиняне же называют теплоту μετάκερας, согласно Эратосфену: "водянистое'', говорит тот, ''и тепловатое (μετάκερας)".
Из других вод Гомер называет льющиеся со скал "темными", имея в виду, что они непригодны для питья. Всем другим он предпочитает воды источников и те, что текут по плодородной и тучной земле; Гесиод — тоже: ''Вечный источник, текущий всегда, не замаран ни разу''. А Пиндар: ''Вода слаще меда с амврозией схожа течет из Тильфоссы: то чистый источник''. Тильфосса — источник в Беотии, из которого по словам Аристофана пил Тиресий, но его организм из–за старости не вынес низкой температуры тамошней воды, и он умер. Феофраст в сочинении "О водах" говорит, что вода Нила очень плодородна и свежа: она расслабляет желудок пьющего, так как содержит соду. В работе же ''О растениях'' он говорит, что в некоторых местах встречается вода, способствующая зачатию детей, например, в Феспиях, тогда как в Пирре, наоборот, вода порождает бесплодие. <В другом сочинении> Феофраст говорит, что кое–какие сладкие воды стерильны или очень неблагоприятны для зачатия, как в Фете или в Пирре. <42> Однажды, когда в долине Нила случилась засуха, река стала ядовитой, и много египтян умерло. Далее он говорит, что не только горькие воды, но и соленая вода и все реки могут изменять свою природу, например, река в Карии, на берегу которой стоит святилище Зенопосейдона. Причина тому — множество молний, попадающих в то место. Другие же воды словно подобны твердому телу и очень густые, как воды в Трезене, ибо ее можно жевать. Вода близ Пангейских рудников ценится зимой в девяносто шесть драхм за пол–котилы, а летом в сорок шесть: холод стягивает ее и делает гораздо гуще. Поэтому и вода, текущая в клепсидре, неверно указывает время зимой, и часы отстают, так как вода в них густеет и замедляет ток. Феофраст говорит то же самое и о Египте, где климат мягче. Но соленая вода более землиста и требует большего кипячения, чем морская, так как морская от природы теплее, да и свойства у нее другие. Из соленых вод только одна суровая, из Аретузы. Хуже, тяжелее, суровее и холоднее воды по тем же самым причинам: их затруднительнее кипятить отчасти из–за большого содержания твердости и отчасти потому что они чрезмерно холодные. С другой стороны, воды, которые нагреваются быстро, легки и целебны. В Кранноне есть вода, слегка теплая; если смешать ее с вином, она передаст ему свою теплоту на два или три дня. Бегущие воды, включая и водопроводную, как правило, лучше, чем стоячие, и, подвергнутые воздействию воздуха, все равно мягче. По этой причине даже вода от снега кажется хорошей, потому что более пригодный для питья элемент поднимается на поверхность и разбивается воздухом: она даже лучше, чем дождевая и получаемая изо льда, также лучше, потому что она легче — ведь сам лед при всем прочем легче воды. Холодные же воды суровы, потому что более плотные, и от нагревания теплеют, а от охлаждения стынут. По той же самой причине вода в горах лучше для питья, чем в долинах, потому что она меньше смешивается с землей. Земля дает воде и цветовые оттенки. Например, вода в Вавилонском озере становится красной на несколько дней, тогда как вода в Борисфене временами лиловая, хотя она необычайно легкая, — ведь под воздействием северного ветра Борисфен поднимается выше Гипаниса: настолько там тонкая вода.
Везде есть источники, весьма пригодные для питья и имеющие винный аромат, как к примеру один в Пафлагонии; местные жители, говорят, попивают из него. Другие, однако, как у сиканов в Сицилии, и соленые, и кислые. Во владениях Карфагена есть источник, в котором вода наверху подобна маслу, только цветом темнее; ее снимают комками и кормят ею овец и скот. У других народов также встречаются схожие масляные источники; об одном из них в Азии Александр написал, что он нашел источник с оливковым маслом. <43> Среди природных теплых вод некоторые обладают сладостью, как в киликийских Эгах, и по соседству с Пагасами, в троянской Лариссе, в Магнезии, на Мелосе и на Липаре; в Прусе же близ мисийского Олимпа есть так называемые царские воды. А воды в Азии близ Тралл и реки Харакометы, так же как и близ города Нисы, настолько маслянисты, что купающимся в них не нужно умащаться. Воды в деревне Даскил имеют то же свойство. Воды в Карурах высыхающие и очень теплые, тогда как воды близ деревни Мэн во Фригии грубее и содержат больше соды, как и воды в деревне Леонте, тоже во Фригии. Воды в окрестностях Дорилеи весьма приятны для питья, а вот в Байях, или Байе, гавани Италии, воду совсем невозможно пить.
Когда я [Афиней] взвесил воду из коринфского источника Пирены, то обнаружил, что она легче любой другой в Греции. Поэтому я не верю комику Антифану, сказавшему, что Аттика, помимо того, что превосходит другие земли во многих отношениях, обладает еще и самой лучшей водой. Он говорит:
''А. Что производит, Гиппоник, отечество наше,
в мире известно то всем! Мед, хлеб пшеничный и фиги.
Б. Фиги, Зевесом клянусь, в изобильи.
А. Скот еще, шерсти и ягоды мирта, пшеницу, тимьян,
да и воду, что пьешь ты, воду Афин''.
Комедиограф Эвбул говорит, что трагик Херемон называл воду "телом реки": ''Пределы храма миновав и пересекши водяное тело, реку''. — Вся сила в нас питается водой. На Теносе есть источник воды, с которой вино не смешивается. Геродот же в четвертой книге говорит, что Гипанис при выходе из своих истоков представляет собой узкий ручей пресной воды длиною в пять дней пути, но после в течение четырех дней плавания он становится горьким, потому что в него впадает горький источник. Феопомп пишет, что в окрестностях реки Эригона есть одна кислая вода, выпив которой пьянеют, как от вина. Аристобул же из Кассандрии говорит, что в Милете есть источник, называемый Ахиллесовым, поверхность которого соленая, хотя ниже он пресный; водой из этого источника по словам милетцев очистился герой <сын Фетиды> после того как он убил царя лелегов Трамбела. Утверждают также, что каппадокийская вода, изобильная и прекрасная, не портится даже застаиваясь, если только не течет под землей. Царь Птолемей в седьмой книге своих ''Записок'' говорит: "Когда мы направились в Коринф, то через так называемую Конторопею приблизились к горной вершине", и там был источник с водой холоднее снега; поэтому многие отказывались отпить из него, боясь простудиться; сам же царь по его словам отпил. А Филарх говорит, что в Клиторе есть источник, испившие из которого не могут выносить даже запаха вина. Клеарх говорит, что вода, как и молоко, называется белой, вино, как и нектар, красным, мед и масло ''желтые'', тогда как сок, выжимаемый из шелковицы - ''черный''. Эвбул говорит, что вода делает изобретательными тех, кто пьет только ее, тогда как вино ''наши мысли туманит''. Теми же ямбами говорит и Офелион. <44> Порядком ''поводянив'' (как выражаются риторы), он немного передохнул и продолжил. Комика Амфид где–то говорит: ''Разум, похоже, в вине существует, пьющие воду одну по природе глупцы''. А Антифан:
''Вино изгоняют вином, а трубою — трубу,
клин вышибается клином, шум шумом,
глашатай глашатаю враг, блудницу уймут
три обола, конец необузданность встретит
в тисках своеволья, а повар наденет хомут
Каллистрату, мятеж мятежом укротится,
сраженье — сраженьем, ударом — кулачный
боец, труду покоряется труд, а процессу
судебному — суд, как и женщине баба''.
Древние называли ''несмешанной'' и воду. Софрон: "килик с чистейшей водою". Филарх говорит, что Феодор из Лариссы, тот самый, который всегда питал вражду к царю Антигону, ничего не пил, кроме воды. Он также говорит [в седьмой книге], что все иберы водопийцы, хотя они самые богатые люди в мире, и что из–за бережливости они едят только раз в день, хотя носят роскошнейшие одеяния. Аристотель же (или Феофраст) пишет, что один человек по имени Филин всю свою жизнь потреблял вместо питья и еды одно молоко. Пиферм отмечает как водопийцу и Главкона из числа пирейских тиранов. Гегесандр Дельфийский говорит, что Анхимол и Мосх, софисты из Элиды, всю жизнь пили только воду, и хотя ели одни смоквы, сохраняли физическую крепость как никто другой, однако воняли запахом от пота настолько сильно, что вс избегали их в общественных банях. Матрид Фиванский также обедал лишь миртовыми ягодами, пока жил, притом воздерживался от вина и другого питья за исключением воды. Еще одним водопийцей был музыкант Лампр, о котором Фриних говорит:
''И зарыдали свирели, средь звуков
которых уснул Лампр навечно;
он был водопийца, жеманный болтун,
Муз служитель иссохший, чума
соловьям и певец преисподней''.
Комик Махон упоминает водопийцу Мосхиона.
Аристотель в сочинении "Об опьянении" говорит, что некоторые люди не испытывали жажды от соленой пищи; одним из них был аргосец Архонид. Карфагенянин Магон трижды пересекал пустыню, и каждый раз ел сухой ячмень и ничего не пил. Академик Полемон, с тридцати лет начав пить одну воду, пил ее до самой смерти, согласно Антигону Каристскому. И о Диокле с Пепарефа Деметрий Скепсийский говорит, что он пил холодную воду до самой кончины. Лучшим свидетелем для себя самого является оратор Демосфен, который говорит, что одно время он пил только воду. Ведь и Пифей говорит: "Но вы собственными глазами видите, насколько противоположны в образе жизни теперешние демагоги, Демосфен и Демад. Один пьет воду и размышляет ночами, второй сводник, не просыхает от пьянства и с громадным брюхом взывает к нам на экклесиях''. <45> А Эвфорион Халкидский где–то пишет в следующем духе: "Ласионец Ласирт не испытывал потребности пить, но мочился, как и любой другой. И многие наперебой наблюдали за ним, но отступали, не раскрыв его секрета. Ибо однажды летом они караулили его тридцать дней, и хотя он не воздерживался ни от какой соленой пищи, им пришлось поверить ему, когда он сказал, что у него нормальный мочевой пузырь. Конечно, он что–то пил, но вполне мог обходиться и без воды''. — ''… приятно средь блюд соблюдать очередность'', говорит Антифан -
''когда же подолгу себя набиваешь
простою едою, двойную усладу
доставит чего–либо нового вкус''.
Персидскому царю, как рассказывает Геродот в первой книге, питьевую воду доставляют из Хоаспа, протекающего недалеко от Суз: только эту воду он и пьет. В кипяченом виде она перевозится в серебряных сосудах на многих четырехколесных повозках, запряженных мулами, и следует в царском поезде. Ктесий Книдский также рассказывает, как эта царская вода кипятится и как ее разливают в сосуды и транспортируют к царю. Ктесий добавляет, что она очень легкая и приятная. И когда второй царь Египта, по прозвищу Филадельф, выдал родную дочь Беренику замуж за сирийского царя Антиоха, он позаботился послать ей воду из Нила, желая, чтобы она пила воду только этой реки. Так пишет Полибий. Гелиодор говорит, что Антиох Эпифан, которого Полибий называет Эпиманом, ''сумасшедшим'', из–за его сумасбродных поступков, смешал вино с источником в Антиохии. То же сделал фригиец Мидас, согласно Феопомпу, когда захотел поймать Силена, напоив его пьяным. Источник этот, говорит Бион, находится посреди между медами и пэонами, называемый Инна. Стафил говорит, что Меламп первым придумал смешивать вино с водой. И пищеварению вода помогает лучше, чем вино, замечает Плистоник.
Выпивающий довольно постоянно доводит до ненормального состояния свой желудок, который привыкает неправильно функционировать и портит принимаемую пищу. Поэтому желающий сохранять здоровье должен заниматься физическими упражнениями, чтобы выделялся обильный пот, и купаться, чтобы увлажнять и размягчать тело; затем следует выпивать лучшую воду, которую можно достать: зимой и весной наиболее горячую, летом холодную — тогда желудок не будет расслабляться; следует также пить в размерах, пропорциональных количеству пищи, чтобы вода поглощалась организмом прежде, чем вино распространится в полную силу и воздействует на сосудистые органы. Если же кому–то наши рассуждения наскучили, то пусть он примет перед обедом порцию теплого сладкого разбавленного вина, предпочтительно protropos (сладкого лесбосского), полезного для желудка. От сладковатого вина не болит голова, как говорит Гиппократ в своей книге ''О диете'', которую другие озаглавливают ''Об острых болезнях'', еще ''Об овсяной каше'' и ''Против книдийских методов''. Он пишет: ''Сладкое вино меньше способно причинить головную боль, нежели напиток большей крепости; оно не так ударяет в мозги и легче преодолевает пищеварительный тракт''.
<46> Не следует выпивать и по примеру карманиев, о которых Посидоний говорит: "Эти люди, стремясь доказать свою дружбу во время пира, режут себе лицо и смешивают стекающую кровь с вином, веря, что отведавшие друг у друга крови становятся лучшими друзьями. Выпив эту смесь, они умащают голову благовонием, обычно с запахом розы, за неимением же благовония — айвой, чтобы не опьянеть и заглушить перегар от винных паров; если же и айвы нет под рукою, они используют корень фиалки или нард''. Кстати, поэтому Алексид и говорит: ''Он ноздри свои умастит благовоньем, ведь важно весьма надушить для здоровья мозги''. — Следует, однако, избегать густых благовоний, а надо пить воду, легкую и прозрачную на вид, — легкую весом и свободную от твердости. Хорошая вода та, которая и теплая и прохладная в меру; налитая в медный или серебряный сосуд, хорошая вода не делает его тусклым. Гиппократ также говорит: ''Вода, которая нагревается и охлаждается быстро, всегда легче весом''. Воды, которые варят овощи медленно — плохие; они содержат соду или соль. В своем трактате ''О водах'' Гиппократ называет хорошую воду ''питьевой''. Стоячие воды плохие, как в прудах и болотах. Даже источниковые воды по большей части слишком грубы. Эрасистрат же говорит: ''Некоторые лица судят о весе воды без проверки. Сравнить, например, воду из источника Амфиарая с эретрийской. Одна плохая, другая хорошая, но весят они одинаково''. Гиппократ в работе ''О местностях'' говорит, что лучшие воды текут с возвышенностей и с земляных холмов. Ибо они чистые и сладкие и их можно смешивать только с малыми порциями вина, а зимой они нагреваются, летом же прохладные. Особенно он хвалит воды, чьи потоки обращены на восток и текут в летний период. Только тогда они блестящие, пахучие и легкие. Диокл говорит, что вода полезна для пищеварения, не вызывает газы, в меру прохладна, прочищает зрение, во всяком случае не отягчает голову и делает бодрыми душу и тело. И Праксагор говорит то же самое, только он хвалит дождевую воду, тогда как Эвенор предпочитает воду из цистерн и говорит, что вода из источника Амфиарая лучше по сравнению с эретрийской. Что вода несомненно питательна, доказывается фактом, что некоторые твари, например, цикада, питаются ею одной. Много других жидкостей также питательны, например, молоко, пиво, вино. Грудные дети питаются одним молоком, и немало племен живут тем, что пьют молоко. Существует история, что Демокрит Абдерский, решив по причине своего преклонного возраста умереть, стал уменьшать свой ежедневный рацион пищи, но когда наступили Фесмофории, женщины в его доме попросили, чтобы он подождал со смертью на время праздника, который они хотели отметить. Он уступил и приказал им поставить перед ним сосуд с медом; так он прожил необходимое количество дней, хотя ел один мед; когда же праздник миновал и мед кончился, он умер. Но Демокрит всегда любил мед, и когда кто–то спросил его, как можно сохранить здоровье, он ответил: "Изнутри медом, снаружи оливковым маслом". <47> Так и пища пифагорейцев составляла хлеб с медом согласно Аристоксену, который говорит, что те, кто ест это на завтрак, никогда не будут болеть. А Лик говорит, что кирнии, обитающие близ Сардинии <на Корсике>, являются долгожителями, потому что они всегда едят мед, который в их стране водится в изобилии.
Слово 'άνηστις идентично с νηστις (пост, голод), только к νηστις прибавляется ά; сравните στάχυς и 'άσταχυς (колос). Кратин: ''Не первым на пир ты приходишь без зова голодный''. Выражение ''страшно голодный'' есть у Дифила: ''С радостью вижу я страшно голодных и голых, спешащих всегда все узнать раньше срока''. Антифан: ''А. Страдает он одним недугом: всегда ужасно хочет есть. Б. Видать, он фессалийца раб''. И Эвбул:
''Зету велит он пойти и устроиться жить на святой земле
Фив, там, кажись, дёшев хлеб, голодал же весьма тогда Зет.
Амфион музыкальнейший был им направлен в Афины,
град славный, и где Кекропидов сыны голодая питаются
ветром и тщетной надеждой''. —
Выражение "'вкушающий один раз в день'' находится у Алексида:
''Увидя обычного мужа, что ест лишь единожды в день,
иль поэта, лишенного тяги к стихам или к песням,
уверен ты будь, что один потерял половину всей жизни,
другой половину искусства аэда, и оба живут те кручинясь''.
Платон: ''вкушая еду не единожды в сутки, но кое–когда и обедая дважды на дню''. Сладости обычно называют νωγαλεύματα. Арар: ''Прекрасны, правда, эти сласти''. Алексид: ''С Фаса вино он сосет весь оставшийся день и жует себе сласти''. Антифан: ''Гранаты, виноград, другие сласти''.
Филонид использует слово apositos (не евший). Кробил употребляет autositos в смысле "паразит с собственной едой". Anaristetos (не завтракавший) говорит Эвполид. Anankositos (евший по принуждению) найдешь у Кратета и у Никострата: ''Приводишь по случаю мальчика ты: и подстрижен в кружок он, в хламиду одетый, и пищу вкушать принужден''. Алексид применил слово aristodeipnon (завтрак–обед): ''Из яств сих сварганить смогли бы мы завтрак–обед очень краткий''. Затем мы поднялись и заняли места, причем каждый возлег там, где пожелал, не дожидаясь указаний распорядителя.
Кроме триклиниев (столовой с тремя ложами) были в древние времена также помещения с четырьмя (тетраклинии), с семью (гептаклинии), с девятью (эннеаклинии) и с большим числом лож. Антифан:
''А. Устрой гептаклиний.
Б. Устроил.
А. И лож сицилийских пять штук.
Б. Еще что?
А. И пять сицилийских подушек''.
Амфид: ''Ты возлежал в триклинии когда–нибудь?''. Анаксандрид: ''Быстро был убран триклиний; потом выступать стали старцы''. — <48>
''Открой тогда комнаты все для гостей
и устрой там уборку и, ложа постлав,
разожги большой пламень и, взявши кратер,
урожай нам приятный смешай''.
''Сейчас в производстве ковров отделяют те, которыми укрываются, от тех, которые подстилают'', говорит философ Платон. Одноименный же с ним комик говорит:
''На ложе они возлегли, а имело
то ложе из кости слоновой
прекрасные ножки и покрывала,
из пурпура шитые, и одеяла
сардийские алого цвета''.
Искусство изготовления разноцветных тканей достигло вершины, когда киприйцы Акесад и Геликон стали в нем первейшими мастерами. Геликон был сыном Акесада, согласно Гиерониму. Ведь в Дельфах есть надпись у одной работы: ''То сотворил Геликон с Саламина и сын Акесада: в его рукоделья Афина Паллада вдохнула небесную прелесть''. Сравнялся с ним в мастерстве и египтянин Пафимиад.
''Давний прыгун я среди покрывал с ароматом из роз и пловец в благовоннейших каплях'', говорит Эфипп. Аристофан: ''Ты средь ковров ароматных всю ночь проторчал, веселясь и лаская хозяйку!''. А Софрон выставляет ''дорогие платки с рисунками страусов''. Восхитительнейший Гомер говорит, что покрывала под телом были ''гладкие'', то есть белые, не окрашенные или разрисованные, тогда как одеялом служил ''ковер распрекрасный пурпурного цвета''.
Персы первыми учредили, согласно Гераклиду, так называемых "постельничих", чтобы благодаря им ложа выглядели красиво и были мягкие. — Однажды Тимагор (или Энтим из Гортины на Крите) прибыл, как рассказывает Фений Перипатетик, к великому царю, соперничая с Фемистоклом. В знак уважения Артаксеркс подарил ему палатку необычайной красоты и огромных размеров и ложа с серебряными ножками; он послал также роскошные покрывала и раба, чтобы их стелить, говоря, что греки не умеют готовить кровать. Критянина даже позвали на завтрак с царскими родственниками: настолько он сумел обворожить владыку. Этой чести не удостаивался никто из эллинов ни до, ни после него, так как ею пользовались исключительно близкие царя. Не удостоили ее и афинянина Тимагора, хотя он поклонился царю и был принят им особо милостиво, но царь только послал ему яства со своего стола. Лакедемонянину Анталкиду Артаксеркс послал собственный венок, окунув его сперва в благовония. Однако для Энтима он не только сделал многое из вышеупомянутого, но и пригласил его на семейный завтрак. Персы выражали большое недовольство этим, потому что данная привилегия была унижена и еще потому что предстоял новый поход против Греции. Но царь послал Энтиму ложе с серебряными ножками и покрывала для них, палатку с цветастым балдахином, серебряный трон, позолоченный зонт, двадцать золотых фиалов, инкрустированных драгоценностями, сто больших серебряных чаш и серебряный кратер, сто рабынь и сто рабов и шесть тысяч золотых монет, не считая денег на повседневные расходы.
<49> Столы бывают с ножками из слоновой кости и с кленовым покрытием. Кратин:
''В блестках сверкающих, с яркими
перьями ждут нас веселые мальчики,
ждет и из клена трехногий здесь стол''. —
Когда киник [Кинулк] назвал четырехногий стол (trapeza) триподом, софист Ульпиан (один из гостей) рассердился и сказал: "Сегодня я "делом займуся, уставши быть праздным". Ну откуда у него трипод? ….. если, конечно, он не считает посох Диогена его третьей ногой, чтобы и того объявить триподом, тогда как каждый скажет, что перед нами trapezai, четырехногие столы''.
Однако, Гесиод в "Женитьбе Кеика", — ибо даже если правы грамматики, не признающие эти стихи гесиодовыми, все равно мне кажется, что они старинные — называет четырехногие столы триподами. И даже ученейший Ксенофонт пишет в седьмой книге "Анабасиса": "Для всех были внесены триподы, числом около двадцати, наполненные доверху мясом''. И продолжает: ''С особой заботой столы (trapezai) ставились всегда перед чужеземными гостями''. Антифан: ''Триподы отодвинули, и мы помыли руки''. Эвбул:
''А. Здесь пять триподов для тебя и пять триподов сверху.
Б. Да так я стану сборщиком налогов!''
Эпихарм:
''А. А это что?
Б. Трипод, конечно.
А. С ногами четырьмя трипод?
То не трипод, скорее тетрапод.
Б. Зовется он трипод, хотя четверку ног имеет.
А. Похоже, он Эдипом был, раз
предлагаешь ты решить его загадку''.
Аристофан:
''А. Внеси нам стол с тремя ногами ты, не с четырьмя.
Б. Конечно, ведь откуда ж я возьму трипод–четвероног?'' -
На пирах был обычай: когда угощаемый занимал свое место на ложе, ему передавали табличку со списком приготовленного, чтобы он знал, какое блюдо подаст повар.
СЛИВЫ. Многие древние писатели упоминают великий и знаменитый город Дамаск. Теперь на дамасской земле растет большое количество слив, называемых κοκκύμηλον, и прекрасно возделываемых. Отсюда этот плод имеет особое название, damaskenon, так как он отличается от слив, растущих в других странах. Сливы, помимо прочих свидетельств, упоминаются и Гиппонаксом: ''Из мяты и из слив носили те венок''. Алексид: ''
А. И вроде бы я видел сон,
победу предвещавший.
Б. Расскажи.
А. Итак, внимание. На стадионе,
показалось мне, среди соперников
один ко мне вдруг подошел
(хотя раздет был, чтоб бороться),
и увенчал меня венком из слив он.
Б. О Геракл!
А. Из зрелых …''
И еще:
''Видал ли ты когда–нибудь готовое
подслащенное мясо, иль начинку
из селезенки жареной, или корзину
зрелых слив?.. Схож с ними лик его''.
Никандр: ''Яблоко, кое кукушкиным кличут''. <50> Клеарх же Перипатетик говорит, что родосцы и сикелиоты называют сливы тернами (βράβυλα), как и сиракузянин Феокрит: ''Юные гнулись деревья к земле под тяжелостью тернов''. И еще: ''Насколько яблоко приятней терна''. Хотя плод терна размером поменьше сливы, вкусом он тот же, только немного горше''. Селевк говорит в "Глоссах", что βράβυλα, ηλα, κοκκύμηλα и μάδρυα один и тот же вид сливы: μάδρυα от μάλοδρυα (плод яблока), βράβυλα — потому что от них слабит и они ''изрыгают пищу'', а ηλα от μήλα (яблоки), согласно Деметрию Иксиону в его "Этимологии". Но Феофраст говорит: ''cokkymelea (сливовое дерево) и spodias (тернослива); последняя есть вид дикого сливового дерева'', тогда как Арар называет и сливовое дерево и его плод κοκκύμηλον. Дифил из Сифна говорит, что они очень спелые, скоропортящиеся, легко перевариваются, но малопитательные.
ВИШНЯ. Феофраст в труде ''О растениях'': "Вишня — дерево особое и немалой величины, ибо достигает высоты до двадцати четырех локтей. Листья ее похожи на листья мушмулы, только грубые и шире; корой она напоминает липу; цветение белое, как у груши и мушмулы, состоящее из маленьких цветков, и восковидное. Плод красный, формой как хурма, но размером с боб. Однако, косточка хурмы твердая, тогда как у вишни хрупкая''. И еще: "κράταιγος, называемый другими κραταίγονος; у него удлиненный лист, как у мушмулы, только крупнее, шире, более продолговатый, но без трещин, как у мушмулы. Дерево ни слишком высокое, ни толстое; ствол многоцветный, желтый, плотный. Кора гладкая, как у мушмулы. У него единственный корень, глубоко уходящий в землю. Плод круглый, как у дикой маслины; созрев, он становится желтым и потом чернеет; у него вкус и сок дикой мушмулы, вследствие чего его можно принять за дикую мушмулу''. Отсюда мне кажется, говорит Афиней, философ [т. е. Феофраст] имеет в виду растение, которое сегодня называется вишней.
Асклепиад из Μирлеи, упоминая вид кустистой вишни, говорит о ней так: "В стране вифинцев растет кустистая вишня; ее корень невелик, ростом она не с дерево, но размером с розовый куст; плод ее во всех других отношениях похож на вишню, но действует как вино на тех, кто ест его слишком много, и причиняет головную боль''. Афиней считает, что Асклепиад говорит про ежевику. Ибо не только дерево и плод соответствуют этому описанию, но правда и то, что у съевшего более семи ягод начинает болеть голова. Аристофан: ''Полно ежевики росло там и сям среди гор''. Феопомп: ''Спелую хвать ежевику и ягоды мирта''. Кратет: ''Спелая прелесть исходит от грудок ее: словно яблочка пара они или ягодки как ежевика''. Амфид: ''От тутовых древ шелковицы плодятся, от дуба рождается желудь, а куст земляничный несет ежевику''. Феофраст: "Земляничное дерево, приносящее съедобную ежевику". — Относительно сатировской драмы "Аген" спорят, сочинил ли ее Пифон из Катаны (или Византия), или сам царь Александр.
<51> Ларенций, у которого Афиней был гостем, говорит: "Много чего вы, греки, присвоили, словно вы одни дали им названия, или первыми их придумали, но вам невдомек, что римский военачальник Лукулл, одолевший Митридата и Тиграна, первым привез в Италию то дерево из понтийского города Керасунта. И именно Лукулл назвал его плод κέρασον (вишня) по городу <где плод рос>, как пишут наши римские историки''. Тут некий Дафн возразил ему: "Но ведь еще задолго до Лукулла славный муж Дифил из Сифна, чей расцвет приходился на время царя Лисимаха, одного из диадохов Александра, упомянул вишни, сказав: ''Вишни хороши для желудка, сочны, но малопитательны. Для желудка они полезны особенно, если есть их сырыми. Лучший сорт — красные милетские: они пищеварительны"".
ШЕЛКОВИЦЫ. Хотя все другие люди без исключения называют их sycamina, одни александрийцы дают им название mora; sycamina же не плод египетского фигового дерева, называемого некоторыми sycomora. Местные жители слегка надрезают их (sycomora) ножом, оставляя на дереве. Овеваемые ветром, они поспевают и наливаются ароматом за три дня (особенно когда дует с запада), становясь съедобными. Так как они содержат нежную прохладу, их используют в качестве припарки вместе с розовым маслом и прикладывают к животу больных лихорадкой, что приносит им немалое облегчение. Но плод египетской шелковицы берется прямо с дерева, а не с плодоножки. Шелковицы называет mora также Эсхил во ''Фригийцах'', где он говорит о Гекторе: ''Муж тот был мягче плодов шелковицы''. И в ''Критянках'' о ежевике: ''Вместе цветет она ягодой белой и черной и алой''. Софокл: ''Сначала увидишь ты стебель цветущий и белый, потом — пламенеющий плод шелковицы округлый''. И Никандр в "Георгиках" объясняет, что шелковица появляется раньше других плодов, и он всегда называет тутовое дерево morеa, как и александрийцы: ''Еще плод тутового древа: услада для детей, для смертных вестник осени начала''. Фений из Эреса, ученик Аристотеля, плод дикой шелковицы называет moron, и он тоже очень сладкий и приятный, когда поспеет. Фений пишет: ''Тернистая moron, когда ее шелковичноподобная гроздь высохнет, содержит семенные щупальца, как ….. соленые, и они прорастают и благохают. Парфений же дает название habryna шелковицам, которые некоторые называют mora, тогда как саламинцы именуют те же ягоды batia. Деметрий Иксион говорит, что sycamina и mora, которые одно и то же, производятся от sycon ameina (лучше фиги) и haimoroa (текущая кровь). Дифил, врач из Сифна, пишет: ''sycamina, называемая также mora, сочна, но малопитательна, полезна для желудка и легко переваривается. Неспелые плоды определяются тем, что они выталкивают червей''. <52> Пиферм же по словам Гегесандра пишет, что в его время sycamina не приносили плодов в течение двадцати лет, и эпидемия подагры распространилась настолько широко, что даже мальчики, девочки, евнухи и женщины, не говоря о мужчинах, подхватили болезнь и обезножили. Бедствие это поразило и стада коз, из которых две трети пало.
ОРЕХИ. Аттические и другие писатели единодушно называют все плоды с твердой скорлупой carya (орехи). Но Эпихарм выделяет carya особо, как и мы: ''Жевал сушеные орехи и миндаль''. Филиллий: ''Яйца, орехи, миндаль''. Однако, Гераклеон из Эфеса говорит: "Обычно называли и миндаль и теперешние каштаны словом carya". И дерево, carya, встречается у Софокла: ''Деревья с орехом и ясени–древа''. Эвбул: ''Орехи с Кариста, орехи и буков''. Некоторые виды орехов называются также mostena.
МИНДАЛЬ. Наксосский миндаль часто упоминался древними писателями, и действительно, он отличного качества на том острове, как я сам убедился, говорит Афиней. Фриних: ''Он вышиб коренные зубы мне, чтоб я не мог разгрызть миндаль наксийский''. Превосходные миндалины водятся на острове Кипр; по сравнению с миндалем из других стран они продолговатые и загнуты на конце. Селевк в ''Глоссах'' говорит, что лакедемоняне называют мягкие орехи mykeri, а теносцы называют так сладкие орехи. Но Америй говорит, что mykerus есть название миндаля вообще. Миндаль вызывает страшную жажду. Эвполид: ''Дай пожевать мне наксийских миндалин и выпить вина с виноградников Накса''. Был сорт виноградника, называемый наксосским. Плутарх Херонейский рассказывает, как один врач на пиру в доме Друза, сына Тиберия Цезаря, перепивал всех остальных гостей, пока не был уличен в том, что съел пять или шесть горьких миндалин перед началом симпосия; когда же ему не дали есть миндаль, он не вынес даже глотка вина. Причина же была в горечи, которая осушает организм и уничтожает в нем влагу. Слово amygdale (миндаль) происходит согласно Геродиану Александрийскому от того, что близко к зеленой части миндаль имеет много как бы рубцов (amychae). ''Осел ты, лезешь к шелухе от лакомств'', говорит где–то Филемон. ''Буков орехи, услада для Пана'', говорит Никандр во второй книге "Георгик". Форма среднего рода, αμύγδαλα, тоже встречается. Дифил: ''Сладости, ягоды мирта, миндаль и лепешки''. Что касается вопроса, где ставить ударение в слове αμυγδαλη, тут Памфил настаивает, что, если речь идет о плоде, то надо применять тяжелое ударение, как в форме среднего рода, а для дерева, с другой стороны, он требует облеченного ударения, как в ροδη̃ (розовый куст). Так и а Архилоха: ''Цветок прекрасный с розовых кустов''. <53> Аристарх же произносит и ''плод'', и ''дерево'' одинаково с острым ударением, тогда как Филоксен ставит облеченное в обоих. Эвполид: ''… миндалиной клянусь, меня угробишь ты!" Аристофан: ''Давай, возьми миндалины ты те и камнем их разбей на собственной макушке''. Фриних: ''Миндаль отлично вылечит твой кашель''. Если другие делают ударение в αμυγδάλη как в καλη, то Трифон в "Аттических ударениях" в названии плода, которому мы даем форму среднего рода, ставит ударение на предпоследнем слоге, но название дерева он пишет по–другому, поскольку здесь форма притяжательная и производится от названия плода и поэтому с облеченным ударением.
Памфил в "Глоссах" говорит, что инструмент для колки орехов, называемый у лакедемонян μυκηροβαγός (''пожиратель миндаля''), то же самое, что и приспособление для колки миндаля, так как миндаль лаконцы называют μυκήρος.
Так называемые понтийские орехи, которые кое–кто именует бесскорлупными, упоминаются Никандром. Но Гермонакс и Тимахид говорят в "Глоссах", что понтийский орех известен как желудь Зевса.
Гераклид из Тарента поднимает вопрос, следует ли подавать десерт, как в некоторых местах Азии и Эллады, перед обедом, а не после, или не следует. Если, например, его подать после обеда, когда почти вся пища уже в желудке и в кишках, случается, что съеденные тогда орехи, смешавшись с этой пищей, возбуждают жажду и вызывают ветры и брожение пищи, потому что орехи в силу своего естества остаются на поверхности и перевариваются с трудом: отсюда как результат расстройство желудка и понос.
''Миндалины'', говорит Диокл, ''питательны и пищеварительны и кроме того теплотворны благодаря тому, что содержат некоторые свойства проса. Свежие менее вредны, чем сухие, моченые менее вредны, чем немоченые, жареные менее вредны, чем сырые. Но гераклейские орехи, называемые еще желудями Зевса, не так питательны, как миндалины и помимо того имеют обезвоживающее свойство и остаются лежать на поверхности желудка: если съесть их слишком много, тяжелеет голова; свежие меньше беспокоят, чем сухие. Персидские орехи причиняют не меньшую головную боль, чем желуди, Зевса, но более питательны; они раздражают горло и рот, однако, менее грубые, когда жареные. Они перевариваются легче других орехов, если их есть с медом. От широких больше пучит, но если они вареные, то доставляют меньше хлопот, чем в сыром или жареном виде, тогда как жареные лучше сырых''. Филотим говорит в трактате ''О пище'': ''Широкий каштан и так называемый сардийский орех перевариваются и растворяются с трудом, когда они сухие, так как удерживаются слизью в кишках и обладают кислотой. Понтийский орех также маслянист и труднопереварим. А вот миндаль не так труднопереварим; мы можем съесть их довольно много, и не обеспокоиться; кроме того, они кажутся более жирными и выделяют сладкий масляный сок''. <54> Дифил же из Сифна говорит: ''Царские орехи причиняют головную боль и остаются лежать на поверхности желудка. Все же, когда они еще нежные и очищенные, они лучше, поскольку более сочные, тогда как пожаренные в печах малопитательны. Миндалины гонят мочу, истощают организм, от них слабит и они малопитательны. От сушеных миндалин, однако, гораздо больше пучит, чем от свежих, и на поверхности желудка сушеные отаются лежать дольше, чем свежие, которые, между тем слабо пахнут и менее питательны. Но если они очищены, когда все еще нежные и пухлые, то они молочные и самые сочные. Из сушеных миндалин фасосские и киприйские обеспечивают более легкое выделение экскрементов, когда они еще нежные. Понтийские орехи причиняют головную боль, но менее способны оставаться на поверхности желудка, нежели царские.
Мнесифей Афинский в трактате ''О съедобном'' говорит: ''Что касается эвбейских орехов или каштанов (ибо их называют и так, и так), то они растворяются в желудке с трудом и пищеварительный процесс сопровождается метеоризмом, но они укрепляют кишечную систему, если она сможет их вынести. Миндалины, гераклейские и персидские орехи и другое того же рода менее полезны, чем каштаны. Действительно, ни одну из этих разновидностей нельзя есть сырой за исключением свежих миндалин; все прочие необходимо или варить, или жарить. Ибо некоторые из них, как, например, сушеные миндалины и желуди Зевса — жирные по своей природе, тогда как другие — буковые орехи и схожие сорта — грубые и кислые. В процессе приготовления поэтому жирные виды избавляются от масла, что для них хуже всего, а грубые и кислые виды становятся мягче, когда подвергаются воздействию медленного огня''. Но Дифил называет и каштаны сардийскими желудями и говорит, что они питательны и сочны, однако, с трудом усваиваются, потому что долгое время остаются в желудке, и хотя жареными они менее сытны, все же легче переваримы. Но вареные не только вызывают меньше газов, но и больше насыщают, нежели жареные.
''Lopimon ("с хрупкой скорлупой'') и caryon называют его эвбейцы, а другие — желудем Зевса'', говорит Никандр Колофонский в "Георгиках". Агелох же называет каштаны amota: "Где бы ни росли синопские орехи, там деревья называли amota".
ГОРОХ. Кробил: ''А. В коттаб играли они, жуя желтый горох, препустейшую пищу. Б. Лакомство то обезьяне несчастной услада''. Гомер: ''Скачут горошины, черные скачут бобы''. Ксенофан Колофонский в "Пародиях":
''Если лежишь, растянувшись на мягкой
подстилке зимой у огня, то не то ли спросить
должен ты, до макушки набитый едою и сладкие
вина тянущий, жующий горох: ''Кто ты? и что ты
за муж и откуда пришел, сколько прожил, милейший,
и сколь тебе было в нашествие перса?''
Сапфо: ''На берегу у моря рос златой горох''. Феофраст в ''Истории растений'' называет некоторые виды гороха "баранами". И Софил: ''Отец ее размером больше, чем горох бараний''. Фений же в "Заметках о растениях" говорит: "К категории лакомств относятся бобовые, фасоль и горох, когда они еще мягкие и нежные, но в сушеном виде они почти всегда подаются или вареными, или жареными''. <55> Алексид:
''Муж нищий у меня, и я — старуха
с дочерью и малолетним сыном,
да вот еще тут милая особа.
Как сядут трое наших за обед,
лепешку–крошку делят остальные двое.
Вопим мы и бледнеем с голодухи.
Для жизни средства нам дают фасоль,
люпин и зелень … плюс бобы и репа,
вика, буковый орех, цикада, лук, горох
и груша дикая, да сердцу дорогая моему
сухая фига со фригийской смоквы, что
нашей матери–земле дало в дар божество''.
Ферекрат: ''Немедля мягким сделаешь горох''. И еще: ''Вкушал он жареный горох и подавился''. Дифил говорит, что ''горох с трудом переваривается, но слабительный, мочегонный, вызывающий метеоризм''. Согласно Диоклу, горох вызывает брожение в теле, однако, его белые виды, похожие на самшит, лучше черных и милетский лучше так называемых "баранов", свежий лучше сушеного, моченый лучше немоченого. Горох был найден Посейдоном.
ЛЮПИНЫ. [Алексид:]
''Провалится пусть тот и встретит зло
любое, кто волчьи съел бобы и бросил
шелуху у двери, уж лучше б подавился
ею он, когда их лопал. Но особо …
Б. Уверен я, их ел не трагик Клеэнет:
тот никогда не бросил ничего … и кожицу
от фрукта — очень аккуратен он''.
А Ликофрон Халкидский в сатировской драме, где он издевался над философом Менедемом, от которого получила название школа эретриков, высмеивает обеды философов в следующих словах: ''И проплясал люпин там щедрый и плебейский и соучастник пира нищебродов''. Дифил:
''Нет сводничества хуже ремесла.
Слонялся б лучше по дорогам я
и розы продавал, иль редьку и
бобы–люпины, иль сок оливковый,
да что угодно, только бы не девок''.
Необходимо отметить слово "люпины–бобы", говорит Афиней, так как оно употребляется в этом смысле и сегодня. Полемон говорит, что лакедемоняне называют люпины λυσιλαίδα (освободителями), а Феофраст пишет в "Причинах растений", что ''люпин, серый горох и белый горох единственные не заводят червей из–за горечи и едкости, которыми они обладают''. ''Горох'', говорит он, ''становится черным, когда гниет". Феофраст же в третьей книге того же сочинения утверждает, что в горохе встречаются паразиты. Дифил из Сифна сообщает, что люпины слабительны и многопитательны, особенно если их подслащивали значительное время. Поэтому и Зенон из Кития, который был очень груб и желчен по отношению к своим знакомым, стал мягким и ласковым после того как проглотил море вина; когда же кто–то поинтересовался у него, почему он так изменился, Зенон ответил, что он испытал тот же процесс, что и люпин, потому что люпины очень едкие на вкус, прежде чем их смочат, но пропитанные жидкостью становятся весьма сладкими и приятными. <56>
ФАСОЛИ. Лакедемоняне на пирах, именуемых у них Kopides ("Ножи'') подают в виде десерта сушеные фиги, бобы и свежие фасолины, о чем сообщает Полемон. Эпихарм: ''Поджарь фасоли поскорей, коль мил ты Дионису''. Деметрий: ''Иль фига, иль фасоль, иль что–то в этом роде''.
МАСЛИНЫ. Эвполид: ''гнилые, перезрелые маслины''. Римляне называют переспелые маслины druppae. Дифил из Сифна говорит, что маслины малопитательны и причиняют головную боль; черные маслины, кроме того наивредны для желудка и от них тяжелеет голова. Так называемые "пловцы'' [в рассоле] более пищеварительны и действуют как слабительное, тогда как черные более пищеварительны в раздавленном виде. Раздавленные маслины упоминаются Аристофаном: ''дави давай маслины''. И еще: ''Маслины в рассоле совсемне родня побывавшим под прессом''. И немного погодя: ''Засоленных раздавленные лучше''. Архестрат в "Гастрономии": ''Пусть подадут тебе маслин лежалых и морщинистых''. — Поэтому ради вечной памяти о Марафоне, ''всегда кладут укроп (marathon) в соленые маслины'', говорит Гермипп. Филемон говорит: "Отрубями называют худые маслины, раздавленными — черные". Каллимах перечисляет сорта маслин в "Гекале": ''То перезрело, отсеяно это; те же, что собраны в позднюю осень, хранятся свежайшими, если ныряют в рассоле''. Согласно Дидиму, перезрелые маслины называют обычно или ischades или gergerimoi. Более того, "перезрелые" употреблялось как самостоятельное существительное, без упоминания о маслинах. Так Телеклид: ''Пусть умоляет меня он потом как поест перезрелых с лепешкой и с пылью растений''. Афиняне называли раздавленые маслины stemphyla, тогда как brytea было у них то, что у нас stemphyla, то есть раздавленный виноград. Слово brytea происходит от botrys (гроздья винограда).
РЕДЬКА (rhaphanides). Она называется так, потому что ее легко (radios) обнаружить. Последний слог или долгий, или краткий в Аттике. У Кратина долгий: ''Редьки решают, совсем не другой какой овощ''. У Эвполида краткий: ''гнилые немытые редьки''. Что "немытые" относятся к редькам, а не к ''гнилым'', доказывается словами Антифана:
''Лопать как лакомство уток,
пчелиные соты, орехи и яйца,
лепешки медовые, редьки немытые,
кашу овсяную, репу и мед''.
Собственно под "немытыми" подразумеваются редьки, называемые "фасосскими". Ферекрат: ''У нас под рукою горячая ванна, немытая редька, тушеная рыба в рассоле, орехи''. Уменьшительной форма rhaphanidion встречается у комика Платона в "Гиперболе": "листик латука иль редьки головка". Феофраст в "Истории растений" говорит о пяти видах редьки: коринфской, лейофасийской, клеонейской, аморейской, беотийской; некоторые, однако, лейофасийскую называют фракийской; самая сладкая беотийская и она круглой формы. Вообще, добавляет Феофраст, редьки с гладкими листьями слаще. <57> Каллий называет словом rhaphanos редьку. Ведь рассуждая о древности комедии, он говорит: ''Каша, огонь, репы, редьки, маслины, фаллический торт''. Что он действительно имеет в виду редьки, доказывается Аристофаном, который также пишет о древности комедии в "Данаидах" и говорит:
''Плясали хористы, в ковры и
в мешки обвернувшись
и пряча под мышкой колбасы,
бычачие ребра и редьки''.
Редька еще и очень дешевая пища. Амфид:
''Любой, кто на рынок придет
за каким–нибудь яством и редьку
купить предпочтет вместо рыбы,
тому напекло солнцем голову видно''.
СОСНОВЫЕ ШИШКИ. Афинский врач Мнесифей в сочинении "О съедобном" называет сосновые шишки ostrakides и еще сones. Диокл Каристийский называет их "сосновыми орехами", а Александр Миндийский сосновыми шишками. Феофраст дает название peuke (сосна) дереву, а плоды именует шишками. Однако, Гиппократ в работе "О ячменном отваре", половина которой поддельная (некоторые даже думают, что вся), называет их сoссali. Большинство авторов вообще–то называют их pyrenes (камни), как и Геродот, когда он говорит о понтийском орехе: "Созрев, он обретает камень". Дифил Сифнийский пишет: "Эти шишки многопитательны, сглаживают бронхиальные артерии и прочищают диафрагму, так как содержат в себе массу смолы''. Мнесифей же говорит, что они утучняют тело и безболезненно перевариваются; они также мочегонны и не мешают работе кишечника.
ЯЙЦА. Анаксагор в "Физиках" разъясняет, что под известным выражением "птичье молоко" имеется в виду белок яйца. Аристофан: ''Ночь же вначале от ветра родила яйцо''. Сапфо делает слово трехслоговым: ''Сказ существует, что Ледой открыто яйцо''. И еще: ''Яйца белей намного''. Эпихарм пишет это слово как oeon: ''Крылатых кур и гуся яйца''. Симонид во второй книге ямбов: ''словно меандрского гуся яйцо''. Анаксандрид растянул его на четыре слога: oaria. Также Эфипп: ''Кувшин вина из пряников, яички и другая пища''. Алексид вроде бы говорит где–то о ломтиках яиц. Яйца без зародыша назывались не только hypenemia (ветреные), но и anemiaea (легкие, как ветер). ''То, что сегодня известно у нас как верхняя часть дома (hyperoon), называли яйцом (oon)", — говорит в "Эротиках" Клеарх, объясняя, что поскольку Елена воспитывалась в гиперооне, то отсюда распространилась молва, будто она родилась из яйца. Но Неокл Кротонский ошибался, говоря, что яйцо, из которого родилась Елена, упало с Луны, — ибо хотя селенитки и откладывают яйца, их новорожденные в пятнадцать раз крупнее, чем у наших женщин, как пишет Геродор из Гераклеи. <58> Ивик в пятой книге "Песен" говорит о Молионидах:
''Убил я белоконных юношей еще;
то были Молиона сыновья, летами
равные и ростом и слитые в едином теле;
и они порождены серебряным яйцом''.
Эфипп: ''Лепешки из кунжута, сласти … из меда пироги, молочный торт, яиц до кучи: все погрызли мы''. О высосанных яйцах упоминает Никомах: ''Отец мне состояньице оставил; в два месяца его я выжал все и деньги высосал как яйца''. Эриф: ''А. Гляди–ка, яйца белые немалого размера. Б. Гусиные, считай. Как говорят, снесла их Леда''. Эпенет и Гераклид Сиракузский в "Искусстве кулинарии" говорят, что павлиньи яйца лучше всех других, за ними следуют яйца египетского гуся, куриные же на третьем месте.
ПРЕДВАРИТЕЛЬНАЯ ВЫПИВКА (propoma). После того как ее обнесли вокруг, говорит Афиней, распорядитель пиров Ульпиан спросил, употребляется ли слово propoma у какого–нибудь автора в том смысле, в каком используем его мы. И пока другие думали, что ответить, он сказал: ''Я отвечу от себя. Филарх из Афин (или Навкратиса), повествуя о вифинском царе Зеле (который пригласил галатских вождей с целью устроить им засаду, но был убит сам), говорит, если мне не изменяет память: ''Предварительную выпивку разнесли вокруг перед обедом, как водилоь исстари''. Сказав это, Ульпиан потребовал выпить из сосуда для охлаждения вина, удовлетворенный тем, что не промешкал с ответом. Рropoma, говорит Афиней, состоит из следующих ингредиентов:
МАЛЬВА. Гесиод: ''Они же не знали, сколь мальва полезна или асфодель''. Аттическая форма μαλάχη, но Афиней встречал и μολόχη во многих копиях Антифанова "Миноса": ''мальвы поедая корень ''. И Эпихарм: ''… нежнее мальвы я''. Фений в трактате "О растениях" говорит: "У домашней мальвы семенная форма похожа на лепешку и называется плацентой, так как имеет гребешкообразное строение. В центре плацетовидной массы находится нечто вроде пупка. Если убрать нижнюю часть формы, то эта масса выглядит как профиль морского ежа''. Сифниец Дифил пишет, что мальва сочная, смягчающая бронхиальные артерии и уводящая горькую влагу к поверхности желудка; она возбуждающе влияет на почки и мочевой пузырь, питательна и очень легко переваривается, хотя ее дикая разновидность лучше, чем садовая. И Гермипп, ученик Каллимаха, также говорит, что мальва является ингредиентом лекарства, известного как alimon или еще adipson, средства от недоедания или от жажды.
ТЫКВЫ. Эвтидем Афинский в сочинении "Об овощах" называет тыкву индийским огурцом (σικύα), потому что семена ее были привезены из Индии. Мегалопольцы называют ее σικυωνία [словно из Сикиона]. <59> Феофраст говорит, что невозможно занести все тыквы в одну категорию, поскольку какие–то лучше, какие–то хуже. Однако Менодор, ученик Эрасистрата и друг Гикесия, утверждает, что есть тыквы индийская или σικύα и обычная или колокинт. Индийскую всегда варят, а колокинт можно еще и жарить. Даже сегодня колокинт называется индийским у книдийцев. Геллеспонтцы называют длинные тыквы "огурцами", а круглые — колокинтами. Диокл говорит, что лучшие колокинты растут в Магнесии, и кроме того они совсем круглые, очень большие, сладкие и полезные для желудка; лучшая же индийская тыква родится в Антиохии, лучший латук в Смирне и Галатии, лучшая рута в Мире [в Ликии]. Дифил говорит: ''Колокинт малопитателен, легко переваривается, добавляет влаги в организм и сочен. Он более полезен для желудка, если есть его с водой и уксусом, и пахучее, когда созреет, способствут похудению при потреблении с горчицей, более пищеварителен и облегчает работу кишечника в вареном виде''. А Мнесифей говорит: ''Все овощи, легко поддающиеся воздействию огня, например, огурец, колокинт, кидонийские яблоки, струфия и другие им подобные дают мало пищи телу после жарки, зато безвредны и увлажняют. Однако, все они способны сдерживать работу кишечника и есть их следует предпочтительно вареными. Аттические писатели называют все их одним словом: колокинт''. Гермипп: ''Башка его размером с тыкву''. Фриних использует уменьшительную форму: ''Лепешечки иль тыквочки чуть–чуть''; Эпихарм — обычную: ''Да здоровей он тыквы''. Комедиограф Эпикрат:
''А. Как там Платон, Спевсипп, Менедем как? О чем они
беседуют сейчас? Какие мысли и какие споры у них
в повестке дня? Скажи членораздельно мне:
ушел ли ты, чему–то научившись? скажи, ради Земли.
Б. Скажу тебе про все. В Панафинеи видел я толпу юнцов ….
и слышал в Академии слова я необычные, произносимые
с трудом. Речь о природе шла, дележ происходил на
категории животных, свойств деревьев, видов овощей,
притом искать старалися они, к какой породе отнести им тыкву.
А. И что они решили, и куда растенье это записали, расскажи.
Б. Сперва они стояли молча все, склонивши низко лбы,
и долго размышляли. Вдруг среди глубоких дум
(когда не смели глаз поднять), мысль выдал кто–то
''это круглый овощ'', другой сказал ''трава'', а третий
''дерево–де то''. Услышав их ответы, муж один,
врач сицилийский, не сдержавшись щелкнул пальцем,
жестом сим дав знать, что мелют чепуху они.
А. Они наверно, рассердились страшно, кричали, что
смеется он? Ведь непристойно так вести себя в собраньях …..
Б. Нет, им было все равно. Платон же, стоя рядом, без раздраженья
кротко попросил, чтоб юноши еще раз попытались разобрать,
что за растенье тыква. И они взялись за рассужденья снова''.
<60> Приятнейший Алексид описывает закуску перед пиром во всех подробностях для сведущих:
''Без зова прибыл я в решающий момент.
Омыли руки мы водой. Явился раб,
неся нам стол, который содержал не сыр
и не маслины, не лакомство, не пустячок,
чей запах испускает жир, но блюдо с чудным
ароматом Ор и в форме свода неба.
И все созвездия прекрасные там были -
рыба и козлята и скачущий за ними скорпион,
а ломтики яиц собой являли звезды. Мы
протянули руки. Мой сосед без умолку
болтал, кивая головой, и все труды его достались
мне, так вышло, что добрался до конца я,
врывшись в блюдо и в решето его я превратил''.
ГРИБЫ. Аристий: ''Рев подняла от грибов каменистая почва''. Полиох:
''Каждый из нас из двоих получал дважды
в день по кусочку ячменного хлеба
с замешанной в тесто мякиной и чуточку
малую фиг; иногда кто–то жарил грибы,
и коль падала капелька влаги, ловили
мы вместе улиток и овощи ели еще,
иль худые маслины и пили дрянное винцо''.
Антифан:
''Едим мы дешевый обед из ячменного
хлеба с колючей мякиной, бывает и
лука головка, бывает осот или гриб
или прочая жалкая пища, какую дает
нам несчастнейшим здешнее место.
Так мы живем без огня, без костра.
Ведь даже друзья пифагорской диеты
тимьян не едят, коль имеется мясо''.
И продолжает:
''Кто ж среди нас предузнает, что завтра
случится, и то, что любого из наших друзей
ожидает? Возьми два гриба, что под дубом
сорвали, да и зажарь их как можно скорее''.
Кефисодор, ученик Исократа, в ''Замечаниях на Аристотеля'' (в четырех книгах) порицает философа за то что тот не считал стоящим труда собирать поговорки, тогда как Антифан написал целую драму, озаглавленную "Поговорки". Из нее известны следующие стихи:
''Ведь тронуть хоть что–то из вашей
еды для меня означало б сырые грибы
проглотить или сморщенных яблок,
иль пищу другую, которой бы я подавился''.
Грибы растут на земле и немногие из них съедобны, большинство причиняют смерть от удушения. Поэтому и Эпихарм говорит в шутку: ''Вы как грибы: иссушите меня и задушите''.
Никандр перечисляет в "Георгиках" ядовитые грибы: ''Беды приносят оливы, гранаты, дубы: ведь грибы к ним душители липнут''. <61> Но он говорит также:
''Если ты стебель смоковницы спрячешь
в навоз глубоко и будешь всегда орошать
его влагой, то вырастут близ основания
стебля грибы, не чинящие зла, и ты не
срезай так вот выросший гриб вместе с корнем ''.
''После потушишь грибы мухоморы'', говорит тот же Никандр в тех же ''Георгиках''. Эфипп: ''Словно грибы я тебя удушил бы''. Эпархид говорит, что поэт Еврипид при посещении Икара написал эпиграмму про одну женщину, которая, как и ее двое взрослых сыновей и девушка дочь, поела ядовитых грибов в поле и умерла от удушения вместе со своими детьми. Вот эта эпиграмма:
''Гелий, ходок по извечному своду
эфира, видел ли ты еще схожее горе?
Мать и безбрачная дочь и два брата
умерли в день роковой и все сразу''.
Диокл Каристский в первой книге трактата ''О здоровье": "Дикие овощи, пригодные для кипячения — свекла, мальва, щавель, крапива, лебеда, лук, трюфели и грибы". —
ПАСТЕРНАК. Спевсипп во второй книге трактата о "Сходном" говорит, что пастернак растет в воде и похож листом на болотный сельдерей. Отсюда Птолемей Второй Эвергет, царствовавший в Египте, считал, что у Гомера следует писать: ''В нежных лугах сельдерей с пастернаком цвел вместе" [вместо ''с фиалками цвел сельдерей'']. Ибо пастернак, как он считал, растет там, где сельдерей, фиалки же не растут''.
Дифил говорит, что грибы вкусны, слабят кишки и питательны, но могут вызвать несварение и метеоризм, как, например, грибы с острова Кеоса. "Многие, однако, и убивают, но те, которые кажутся съедобными, очень прозрачные, нежные и хрупкие, растущие под вязами или соснами. Не годятся для еды черные, посиневшие и жесткие или ставшие грубыми после варки и подачи к столу; тогда они смертельны. Хорошим противоядием является глоток медовой воды или медовый уксус, или сода и уксус. Выпившего потом прополоскает. Поэтому грибы следует готовить с уксусом, или с медом и уксусом, или с медом, или с солью: тогда элемент, вызывающий удушье, уходит''. Феофраст же в "Истории растений" пишет: "Эти растения в одних случаях растут под землей, в других на земле: среди последних есть так называемые πεζια (''дождевики''), которые встречаются среди грибов. Ибо у них также, случается, нет корней; у гриба же удлиненный стебель, словно некое продолжение, и корни отходят от него''. Феофраст также говорит, что в области Геракловых Столпов всякий раз после обильных дождей у моря вырастают грибы, которые под воздействием солнца превращаются в камни. И Фений в первой книге трактата "О растениях" говорит: "Другие же растения не имеют ни цветка, ни следа булавичной почки с семенем, ни семенного процесса; среди них гриб, трюфель, папоротник и плющ''. Тот же Фений говорит о папоротнике, который кое–кто называет βλάχνον". Феофраст в "Растениях": "Гладкокожие, как трюфель, гриб, дождевик и журавлиный стручок". <62>
ТРЮФЕЛИ. Они тоже растут самопроизвольно в земле, главным образом в песчаных местах. А Феофраст говорит о них: "Трюфель (который кое–кто называет журавлиным стручком) и любое другое подземное растение''. И еще: "К подземным видам относятся также трюфель и грибок, растущий в Кирене и называемый μίσυ. Вид этот очень приятен на вкус и имеет запах мяса как οιτόν, что водится во Фракии. О них упоминается нечто особенное: говорят, что они растут, когда случаются осенние дожди со страшным громом; чем сильнее гремит, тем больше они становятся — предполагают, именно по этой причине. Они не многолетние, но ежегодные, и их время наступает весной, когда они набирают силу. Однако, некоторые считают, что они происходят от семени. Ведь на побережье Митилены, говорят они, трюфели не растут до тех пор, пока не придет ужасный ливень и не принесет их семена из Тиар: именно там они растут в изобилии. И они особенно встречаются на морском берегу и везде, где есть песчаные места, как в Тиарах. Они также растут в Абарнисе близ Лампсака, в Алопеконнесе и в Элиде". Линкей Самосский говорит, что "море извергает крапиву, а суша трюфели", а пародист Матрон в "Пире" изрекает: ''Он устриц принес, трюфеля Нереиды Фетиды''. Дифил говорит, что трюфели нелегко переварить, зато они сочные и слабят, опорожняют желудок; все же некоторые из них, как и грибы, причиняют смерть от удушения. Гегесандр из Дельф говорит, что на Геллеспонте не водится ни трюфеля, ни главкиска, ни тимьяна; по этому поводу Навсиклид заметил, что в тех местах не найдешь ни весны, ни друга. Памфил в "Глоссах" применяет слово hydnophyllum относительно травы, которая растет над трюфелями и через которую они обнаруживаются.
КРАПИВА. Так у аттических писателей называется травяное растение и сорняк, который жалит. Аристофан в ''Финикиянках'': ''Лаванда выросла сперва, а каменистая крапива после''.
СПАРЖА (asparagus) бывает болотная и горная. Лучшая спаржа растет не от семени. Она обладает целебной силой против всех внутренних недугов. Посеянная спаржа вырастает до необычайных размеров и известно, что в Гетулии, области Ливии, она достигает толщины кипрского тростника, длиной же доходит до двенадцати пядей; в горных же районах или местах близ океана она имеет толщину крупного укропа, а длину около двадцати локтей. Кратин пишет ее название с phi, ''aspharagus''. Феопомп тоже: ''И вот в кустах спаржу увидевши''. Амейпсий: ''Не лук морской, и не спаржа, не лавра ветвь''. Дифил же говорит, что капустная спаржа, известная под особым названием ormenos (кочерыжка), более полезна для желудка и облегчает работу кишечника, но вредна для глаз. Кроме того, она горькая, мочегонная и наносит ущерб почкам и мочевому пузырю. <63> Только аттические писатели применяют слово ormenos в отношении стебля, который выходит из капусты. Софокл в "Следопытах": ''Вверх устремляется стебель, покоя не зная'' <о ребенке>. Антифан, наоборот, пишет название спаржи с pi, ''asparagus'': ''Блестела спаржа, и бобы расцветали''. Аристофонт: "Каперс, болотная мята, тимьян и спаржа и порей, колючка, шалфей, еще рута".
УЛИТКИ. Филиллий: ''Я не цикада, и я не улитка, жена''. И еще: ''Майниды ….. скумбрии, улитки, рыба–ворон''. Гесиод называет улитку ''домоносицей''. И Анаксилай: ''Улиток недоверчивее ты: они, подозревая все, с собою тащат и свои дома''. Ахей: ''Неужто на Этне так много рогатых улиток?'' Поговорка об улитках, известная еще и как загадка, предлагается на застольных беседах; звучит она так: ''В лесу рождена без шипов и без крови, путь держит по влаге''. Аристотель в пятой книге "О частях животных" говорит: ''Улитки размножаются осенью и весной; и дальше: ''Они единственные из панцирных тварей, которых видели спаривающихся''. Феофраст же в работе "О животных, обитающих в норах" говорит: "Улитки ищут себе логово даже зимой, но особенно летом. Поэтому они появляются по большей части во время осенних дождей. Летом они укрываются и на земле, и на деревьях". Некоторые улитки называются σέσιλοι. Эпихарм: ''Я обменяю этих всех на саранчу, за конху же возьму улитку. Б. Чтоб ты сдох!''. Аполлад же говорит, что лакедемоняне называют улиток σέμελον, а Аполлодор во второй книге "Этимологий" объявляет, что некоторые улитки фигурируют под названием ''препятствие обеду''.
БУЛЬБЫ (лук). Геракл отказывается от них как от пищи в Эвбуловой ''Амалфее'':
''Будь горячей он иль крепче, иль средним меж ними,
любому бы лук стал желанней пленения Трои. Я же
явился сюда не за тем, чтобы стеблем пастись, или
сильфием, иль нечестивою горькой травою, иль бульбой.
Вот настоящую снедь, в коей черпают здравие с силою
тела, всегда уважал я, со смаком вкушая вареное мясо
быка в необычных размерах и свежим; еще я бедро съел,
лопатку и три ломтя хрюшки, посыпанных солью''.
Алексид, останавливаясь на афродисийских свойствах бульбы, говорит:
''Пинны и раки морские и бульбы,
улитки и рыба–трубач, еще бычья
лопатка и яйца и схожее с этим.
И если кто–либо с подружкой любяся,
разыщет лекарство полезнее этих …''.
Ксенарх в "Буколионе":
''Гибнет тот дом, где хозяину выпала злая судьбина остаться
без силы мужской, и довлеет над ним мститель–рок Пелопидов.
Слабость приходит к нему, так что даже с короткою шеей товарищ
Деметры богини, землей порождаемый лук, что друзей выручает
в беде (поварить его если), теперь не спасет. Вряд ли помощь
подаст и полип, что вскормлён в недрах темных пучины морской
и всегда возбуждающий страсть, если пойманный в тесные сети,
заполнит он крепкую впадину миски, дитяти гончарного круга''.
<64> Архестрат: ''Шлю я прощанье приправам из бульбы и стеблей и прочим дешевкам''. Гераклид Тарентский в "Застольных беседах": "Бульбы, улитки, яйца и им подобные кажется способны производить семя; не потому, что они многопитательны, но потому, что сама их природа имеет силы, по определению родственные семени''. Дифил: "Лук–бульба труднопереварим, но многопитателен и полезен для желудка; еще он слабит, притупляет зрение и возбуждает любовное желание". Поговорка гласит: ''Бульба тебя не спасет, коль без жил ты''. Действительно, так называемые "царский лук" лучше всех других увеличивает страсть. За ним идет огненный лук. Белый и ливийский виды похожи на морской лук; хуже всех египетский. Так называемые бульбины сочнее, но не так полезны для желудка по причине сладковатого привкуса; от них кроме того толстеют из–за присущей им жесткости, и они легко перевариватся. О бульбинах упоминает и Матрон в ''Пародиях'':
''Но об осотах, растущих полнейшими сил,
с неостриженной кроной колючек, я и не
вспомню и вряд ли скажу, и я также смолчу
о бульбинах, поющих Зевеса Олимпца,
которых сын Диев, дождь вечный, разводит
на землях сухих, и белей они снега, на вид
как лепешки из меда: томится по ним, как
созреют они, господин и владыка желудок''.
Никандр хвалит "мегарский лук", а Феофраст в седьмой книге "Растений" говорит: "В некоторых местностях лук настолько сладок, что его едят сырым, как в Херсонесе Таврическом". Фений пишет то же самое. Феофраст добавляет, что разновидность шерстяного лука растет на морском берегу. Шерсть содержится под первыми слоями, между внутренней съедобной частью и внешней кожурой. Из нее изготавливают сандалии и прочую одежду. Согласно Фению, ''индийский лук–бульба волосат''. О способе приготовления бульбы Филемон говорит:
''Глянь, коль желаешь, на лук, и заметь, как
во многом нуждается он для приправы:
и в сыре, и в меде, в кунжуте и в маке,
и в луке, и в уксусе, в сильфии также.
А сам по себе он невкусный и горький''.
Гераклид же Тарентский, ограничивая потребление "бульбы" на пирах, говорит: ''Следует избавляться от привычки слишком много есть, особенно пищу с клейким и вязким веществом — яйца, лук, конечности быка, улиток и тому подобное. Ибо они слишком долго остаются в желудке и, застряв там, препятствуют току влаги''.
ДРОЗДЫ. Их, как и других птиц, стаями подавали как закуски перед обедом. Телеклид: ''В жареном виде дрозды и лепешки молочные в глотку летели его''. Сиракузяне называют дроздов κιχήλα. Эпихарм: ''Дрозды, любители клевать маслины''. Дрозды упоминаются также Аристофаном в "Облаках". <65> Аристотель пишет о трех видах дроздов, из которых главный и самый большой размером в сойку; он называется омелоедом, потому что клюет ягоду омелу. Второй вид величиной с черного дрозда и называется волосатым. Третий вид меньше двух упомянутых и называется серым, но другие именуют их хохлатыми, как пишет Александр Миндский; они любят летать стаями, как ласточки, и тоже вьют гнезда.
Маленькая эпическая поэма, приписываемая Гомеру и озаглавленная "Эпикихлидес" получила свое название из того случая, что когда Гомер пел ее детям, ему давали в дар дроздов. Менехм пишет об этом в трактате "О художниках".
СИКАЛИДЫ. Александр Миндский пишет: "Второй вид синиц называется одними 'έλαιος, другими πυρρίας, но он носит название συκαλίς на тот момент, когда поспевают фиги (συκα). Их два рода — сикалида, или клеватель фиг, и черношапочник. Эпихарм: ''Блестящих сикаллид'', и еще: ''Было немало там цапель с изогнутой шеей, были семян собиратели птицы фазаны, были блестящие видом еще сикаллиды''. Последние ловятся во время урожая фиг; поэтому лучше писать συκαλίς, через одну λ, но Эпихарм ради размера пишет συκαλλίς, через две λ.
ЧИЖИК. Эвбул:
''В разгар Амфидромий, когда по обычаю
жарят кусок херсонесского сыра и варят
блестящую в масле капусту и тушат ягнячее
жирное мясо, ощиплют дроздов, голубей еще,
чижиков также, жуют и майнид и сепидий
впридачу и рьяно толкут пропастищу полипов,
осушат и море несмешанных вин из бокалов''.
ЧЕРНЫЕ ДРОЗДЫ. Никострат (или Филетер):
''А. Что ж мне купить, умоляю, скажи?
Б. Ну, не шибко роскошное что–то, зато поопрятней:
зайчишек возьми, если сыщещь, и уток и сколь
пожелаешь дроздов как простых, так и черных,
и дичи побольше — весьма будет мило''.
Антифан среди прочей еды упоминает и скворцов:
''Мед, куропатки и голуби дикие,
утки и гуси, скворцы и сороки и галки,
и дрозд еще черный и перепел с курой''.
Ты [Ульпиан] требуешь от нас доискиваться до всего, а сам не даешь сказать ни слова, о чем бы ни расспрашивал.
ВОРОБЕЙ упоминается у Эвбула и у других авторов:
''Возьми четырех или пять куропаток,
трех зайцев, сколь съешь воробьев,
и щеглов, попугаев, вьюрков, пустельгу
и еще что разыщещь''.
СВИНЫЕ МОЗГИ. Философы запрещают нам их есть, говоря о тех, кто лакомится ими, что вкушение бобов равносильно поеданию не только головы одного из родителей, но и вообще всего нечистого. Во всяком случае никто из древних не ест свиных мозгов, потому что в них сосредоточены все чувства. <66> Аполлодор Афинский говорит, что никто из древних даже не упоминает о них, и Софокл, например, когда у него в "Трахинянках" Геракл бросает Лиха в море, избегает сказать о головном мозге, говоря только о костном: ''Белый мозг костный обрызгал волосья, когда голова раскололась в средине, и кровь полилася фонтаном''. Все другие страсти–мордасти у него на языке постоянно, но про головной мозг он и не заикается. Сходно и Еврипид, изображая Гекубу, оплакивающую сброшенного сверху на землю эллинами Астианакса, говорит:
''Бедный младенец, жестоки к тебе
оказались домашние стены и башни,
что Локсий воздвигнул, и срезаны
кудри с головки твоей, а ведь мать
их тебе целовала и часто ласкала;
кости разбиты твои и бушует
над ними убийство, коего мне
пристыдить не под силу''.
На обеих этих цитатах следует остановиться. Ибо и Филокл говорит о головном мозге: ''Он и не бросил есть мозги'', и Аристофан: ''двух третей я лишен мозгов'', и другие поэты. Софокл же повидимому говорит о ''белом костном'' мозге эвфемистически, тогда как Еврипид, предпочитая избавить нас от жутких впечатлений, написал, как ему хотелось. Что голова считалась священной, видно из того, что люди клялись ею, а перед чиханием благоговели. Также одобряя что–либо, мы киваем головой, и Зевс у Гомера говорит: ''Кивну я в ответ головою''.
В предобеденную закуску также положили перец, зелень, миррис, кипер, сок египетской мирры. Антифан: ''Любого, кто перцу купив, принесет его в дом, те прикажут пытать, словно он соглядатай''. Еще: ''Теперь надо круг обойти, чтобы перца найти с лебедою''. Эвбул: ''Книдскую ягоду, женщина, взяв или перец, с миррой ты их истолки и посыпь на дорогу''. Офелион: ''Перец душистейший, ладан ливийский и глупая книга Платона''. < По–другому: ''А. Что за душистый здесь ладан и перец ливийский? Б. Платона то книга, безумец! >. Никандр в "Териаках": ''Иль листьев пушистых нежнейшей конизы, не раз еще свежего перца нарезав или кардамона из Мидии родом''. Феофраст в "Истории растений": "Перец — ягода, и есть два его вида: один круглый как горох с красноватой кожурой, другой продолговатый и черный, с маковидным семенем. Второй ядренее первого, но оба согревают и поэтому служат противоядием от цикуты''. А в разделе "Об удушье" он пишет: "Их воскрешают посредством настойки из уксуса и перца или из крапивы, истолченной с индийской ягодой''. Следует заметить, что в эллинском языке нет существительных среднего рода, оканчивающихся на йоту, кроме единственого исключения, μέλι (мед), ибо πέπερι (перец), κόμμι (камедь) и κοιφι (египетское лекарство) — негреческие слова. <67>
ОЛИВКОВОЕ МАСЛО. Самосское масло упоминается Антифаном или Алексидом: ''Десять метретов самосского масла, чистейшего в мире из всех, у тебя под рукою'', карийское — Офелионом: ''Он умащается карийским маслом''. Аминта в "Персидских стоянках" говорит: "Горы производят терпентин, мастиковое дерево и персидские орехи, из которых делают много масла для царя". Ктесий же утверждает, что в Кармании изготавливают терновое масло, которым пользуется царь. Он также перечисляет все, что подается к царскому столу, в книге ''Об азиатской дани'', однако, не упоминает ни перца, ни уксуса, а уксус ''лучший из приправ". Не упоминает его и Динон в "Персидской истории", хотя он и говорит о соли, называемой аммониаком, и о том, что ее вместе с нильской водой регулярно посылают царю из Египта. Другое масло, называемое "мокрорастёртым", упоминается Феофрастом в работе "О запахах", где он говорит, что его изготавливают из незрелых маслин и миндалин. Амфид также упоминает о слывущем превосходным фурийском масле: ''Из Фурий масло, в Геле чечевичный суп''.
РЫБНЫЙ СОУС. Кратин: ''Наполнится корзина ваша рыбным соусом''. Ферекрат: ''Измазал бороду себе он рыбным соусом''. Софокл в "Триптолеме": ''Соус из сушеной рыбы''. Платон: ''В протухший соус окунув, они меня задушат''. Что γάρος (рыбный соус) мужского рода, мы знаем из Эсхила, который ставит перед ним соответствующий артикль, когда говорит: ''и соус из рыбы''.
УКСУС. Приправа, которую аттические писатели называют единственно усладительной. Философ Хрисипп утверждает, что лучший уксус египетский и еще книдийский. Аристофан же в "Богатстве" говорит: ''Разбавлен уксусом сфеттийским'', а Дидим, комментируя этот стих, поясняет: "может быть, потому что сфеттийцы народ с перчинкой". Аристофан также упоминает где–то как превосходный клеонский уксус: ''В Клеонах ты найдешь для уксуса сосуды''. И Дифил:
''А. Залез он в угол и пирует — лишь поверь — в лаконском
стиле: уксуса налил котилу. Б. Это ты хватил. А. Как так хватил?''
Б. Да по сравнению с сосудом клеонейским это капля''.
Филонид: ''Их соус не имеет уксуса''. Гераклид Тарентский говорит в ''Застольных беседах": ''Уксус уплотняет продукты, выставляемые на воздух, и сходно действует на содержимое желудка; все же в целом он растворяет пищу благодаря, очевидно, тому, что внутри нас смешиваются различные соки''. Высоко ценился и декелейский уксус. Алексид: ''Принудил меня декелейского уксуса ты осушить аж четыре котилы, и тащищь теперь через рынок''. Слово οξύγαρον (рыба в соусе) следует писать с ύ, как и в οξύβαφον (сосуд для хранения οξύγαρον). И Лисий в речи "Против Феопомпа о побоях'' сказал: "Я пью уксус с медом (οξύμελι)". Так же мы скажем и об οξυρόδινον (уксус с розовой водой). <68> Приправы упоминаются у Софокла: ''И к пище приправы''. И у Эсхила: ''Промок насквозь ты от приправ''. И Феопомп говорит: "Многие медимны приправ, масса тюков и мешков и книг и всего прочего, необходимого для жизни". Есть и глагол, например, у Софокла: ''Я, повар, приправлю искусно''. Кратин: ''Не каждому дано приправить превосходно главка''. Эвполид: ''С закускою дурной, приправленной роскошно''. Антифан перечисляет где–то следующие приправы:
''Изюм и соль, вареный муст и сильфий,
сыр еще, тимьян, кунжут и сода, сумах
и мед и майоран и зелень, уксус и
маслины, для соуса трава и каперсы
и яйца, копчености из рыбы, кардамон
и фиговые листья, сок из смоквы''.
Древние были знакомы с эфиопским тмином. Тимьян и майоран мужского рода. Анаксандрид: ''Спаржи нарезав, луковиц морских и майорана, который в смеси с кориандром копченую облагородит рыбу''. Ион: ''Но тут же прячет майоран в утробе он руки''. Однако, Платон (или Канфар) ставят женский род: ''Иль из Аркадии столь редкий майоран''. А Эпихарм и Амейпсий делают его среднего рода. Тимьян же у Никандра в "Пчеловодстве" стоит в мужском роде.
Кратин называет тыкву семенной в "Одиссеях":
''А. Так где же, скажи, повстречал ты его,
дорогого мне мужа, Лаэртова сына?
Б. На Паросе видел его: покупал он
когда семенную огромную тыкву''.
Платон в "Лае":
''Видал ты Леагра из славного рода Главкона?
он странствует всюду как дура–кукушка,
и ноги его толщиною со зрелую тыкву,
в которой ни семечка нету''.
Анаксилай: ''Голени обе его шире тыквы созревшей распухли''. Феопомп: ''Она со мной нежнее зрелой тыквы''. Фений: "Дыню и тыкву можно есть сырыми, если у них мягкая корка, а семена удалены; вареной можно вкушать только корку. Колокинт несъедобен сырой, но хорош вареный или жареный.'' А Диокл Каристский в первой книге своего трактата "О здоровье" говорит, что из диких растений пригодны для варки латук (лучше всего его темная разновидность), кардамон, кориандр, горчица, лук (шалот и порей), чеснок, чесночный зубок, тыква, дыня и мак. И чуть дальше он продолжает: "Но дыня (πέπων) лучше для сердца и желудка. Тыква в вареном виде мягкая, безвредная и мочегонная. От дыни больше слабит, если сварить ее в сладком сиропе". Спевсипп в "Сходствах" называет дыню σικύα; но Диокл, упомянув о дыне (πέπων), этого названия не употребляет, тогда как Спевсипп говорит σικύα, но не πέπων. Дифил же говорит: "Дыня более сочная и вяжущая … беднее запахом и малопитательная, легко переваривается и без труда выходит наружу''. <69>
ЛАТУК. Аттические писатели называют его θριδακίνη, Эпихарм короче, θριδαξ : ''Латук с облезлым стеблем''. У Страттида θρίδακινίδας:
''Порея едоки, снуете вы туда–сюда
тропою пядей в пятьдесят по саду,
цепляясь ножками за длинные хвосты
сатиров, и хороводы водите средь
листьев базилика, средь латука,
где водится пахучий сельдерей''.
Феофраст же говорит: "белый латук слаще и нежнее. Есть три его вида: с широким стеблем, с круглым стеблем и лаконский. У лаконского лист как у сколимуса, но прямой и рослый, и лаконский не имеет отростков на стебле. Некоторые образцы широкостеблевого вида настолько велики, что кое–кто использует их вместо ворот для защиты своих домов''. У латука со сломанным стеблем новые отростки еще слаще, говорит Феофраст.
Никандр Колофонский во второй книге "Глосс" объясняет слово βρένθις как обозначение кипрского латука: в его зарослях Адонис искал убежище от кабана, от которого он погиб. И Амфид в "Плаче" говорит:
''Латук — чума, ведь если муж шестидесяти
младше поест его и с женщиной сойтись
захочет, будет он вертясь крутиться с ней
всю ночь и долго ждать желаний исполненья,
в руках сжимая злейшую судьбу, но не закончит дела''.
Каллимах также говорит, что Афродита спрятала Адониса в латуке; тем самым поэты аллегорически намекают на то, будто постоянное поедание латука вызывает импотенцию. И Эвбул говорит в "Недоразвитых":
''Не клади ты, жена, предо мною
латука на стол, иль ругать себя
будешь потом. Ведь в него, как
легенда гласит, положила когда–то
Киприда Адониса труп. И теперь
вроде пищи для мертвых латук''.
Кратин же говорит, что Афродита, влюбившись в Фаона, укрыла его в "прекрасном латуке", а Марсий младший — что спрятала в незрелом ячмене. Памфил пишет в "Глоссах", что Гиппонакт использует τετρακίνη вместо θριδαξ, а Клитарх утверждает, что τετρακίνη говорят фригийцы. Пифагореец Лик (или Ликон) говорит, что дикий широколистый латук (еще он гладкий и без стебля) пифагорейцы называют евнухом, а женщины ''слабачком'', ибо помимо мочегонности он ослабляет охоту к плотским утехам. Зато он самый съедобный.
Дифил говорит, что стебель латука многопитателен и труднее выходит наружу, чем листья, которые еще питательнее и метеоричнее стебля. Вообще, однако, латук полезен для желудка, охлаждает, хорошо переваривается и усыпляет; он сочен и от него не позанимаешься любовью. И чем питательнее латук, тем он полезнее для желудка и более усыпляет, и чем он грубее и дряблее, тем меньше он полезен для желудка и хуже переваривается, но и он также нагоняет сон. Темный латук более охлаждает и хорошо переваривается. Летний латук сочнее и сытнее в отличие от осеннего. Считается, что стебель латука избавляет от жажды. Латук, побывавший в кипятке наподобие капусты или спаржи, лучше всех других вареных овощей, как утверждает Главкий. <70> В другом месте Феофраст говорит, что название epispora (''посеянный после'') имеют свекла, латук, вечерница, горчица, щавель, кориандр, анис и кардамон. Дифил подытоживает как общеизвестное, что все овощи малопитательны (не разжиреешь), бедны запахом, остаются на поверхности желудка и трудноусвояемы. О летних овощах вспоминает Эпихарм.
АРТИШОК. Софокл называет его κυνάρα в ''Колхидянках'' и κύναρος в "Фениксе": ''Тернистый артишок всю наполняет пашню''. Гекатей Милетский в "Описании Азии" (если допустить, что это его книга, так как Каллимах приписывает ее Несиоту, впрочем, неважно, кто автор) говорит следующее: "Вокруг так называемого Гирканского моря <простираются> высокие горы, покрытые лесами, а на горах растет тернистый артишок'', и продолжает: ''К востоку от парфян живут хорасмии, обладающие равнинами и горами: в горах дикий лес, тернистый артишок, ива и тамариск''. Еще он утверждает, что артишок растет в окрестностях реки Инда. А Скилакс (или Полемон) пишет: ''Теперь земля орошается источниками и каналами; в горах же растут артишоки и другие травы''. И дальше: ''Отсюда высокая гора простирается по обе стороны реки Инда: она покрыта диким лесом и тернистым артишоком''. Дидим же грамматик, комментируя слова ''тернистый артишок'' у Софокла, говорит: ''Может быть, он имеет в виду собачий терновник, поскольку это растение колючее и грубое. Не зря и Пифия назвала его древесным псом, и когда Локр получил оракул, повелевающий ему населить место, в котором его укусит древесный пес, он основал город <Кин> там, где поцарапал себе голень собачьим терновником. ''Собачий терновник есть что–то среднее между кустарником и деревом'' говорит Феофраст, ''его плоды красного цвета, как у граната, а листья как и ивы.
КАКТУС. Фений в пятой книге труда "О растениях" говорит о каком–то колючем растении, которое он называет сицилийским кактусом''. Не умалчивает о нем и Феофраст в шестой книге трактата, носящего то же название: "Так называемый кактус водится только в Сицилии; в Элладе его не встретишь. Он выпускает стебли прямо от корня к поверхности земли. Если с них снять кожуру, они вполне съедобны, хотя и слегка горьковаты на вкус. Люди солят их впрок. Есть другой вид который пускает вверх прямой стебель, называемый πτέρνιξ, и он тоже съедобный. Оболочка плода после удаления пушистых колючек похожа на "мозг" пальмы, и ее тоже можно есть: название ей άσκάληρον (верхушка)". А теперь вопрос: кто, усвоивший это описание, не скажет уверенно, что cactus то же самое, что римляне, живущие недалеко от Сицилии, называют cardus, а эллины именуют κινάρα? Измени всего две буквы и в cactus и в cardus, — и будет одинаковое слово. И Эпихарм явно указывает нам, что кактус относится к числу съедобных овощей, перечисляя: ''… мак … и укроп и суровые кактусы между других овощей, годных к пище''. Затем продолжает: ''Если подать их вослед за приправой, они хороши и как блюда прекрасны, но по отдельности лучше не надо''. И еще: ''Латук, почки пальмы и луковиц много морских … еще кактусы, редька''. <71> Еще: ''Другой, может быть, принесет с поля кактус, укроп и лаванду, щавель, еще сильфия семя, еще артишок и цикорий, сафлор и с папоротником чертополох''. И Филит из Коса: ''Так возопил бы олень молодой, умирая от ран, что иглою нанес ему кактус''. Тем не менее Сопатр с Пафоса называет кактус κινάρα, как и мы. Сопатр жил во времена Александра, сына Филиппа, и был еще жив в царствование второго царя Египта, как это видно из его собственных писаний. Птолемей Эвергет, царь Египта и один из учеников грамматика Аристарха, также употребляет слово κινάρα во второй книге своих "Записок": ''Близ Береники, в Ливии, есть речка по имени Лето, в которой водятся окунь, златобровка и множество угрей, в том числе ''царских'', которые в полтора раза больше угрей Македонии и из Копаидского озера. И вся река полна разноообразных рыб, а в окрестностях ее растет масса артишоков; сопровождавшие нас воины собирали и ели их; преподнесли это и нам, очистив от колючек''. Мне также известно об острове Кинара, о нем упоминает Сем.
ВЕРХУШКА ПАЛЬМЫ. Феофраст после рассказа о пальме продолжает: ''Как она растет от плода, это я описал, но есть другой способ — от самого дерева, когда с него снимают верхушку, содержащую ''мозг''. Ксенофонт во второй книге "Анабасиса" пишет следующее: "Здесь же воины впервые ели ''мозг'' пальмы, и большинство дивилось его виду и особому запаху, но он вызывал и жестокую головную боль''. Дерево же после изъятия ''мозга'' полностью засыхает''. Никандр в "Георгиках": ''Тут же они обрезают побеги, извлекши ''мозги'': молодые едят их с усладой''. А Дифил Сифнийский пишет, что ''мозг'' у пальмы сытный и питательный, однако тяжело и с трудом переваривается и еще вызывает жажду и запор.
"Мы же, друг Тимократ, сдается мне, скорее истратим мозги, нежели тема эта будет исчерпана'', сказал Афиней.
''Страшная мука — обедать в семейном кругу:
там отец, взявши чашу, учить начинает, на
смену ему придет мать, потом пробормочет
свое что–то тетка, и после старик прохрипит
(дед этот теткин родитель); старуха
милейшим кого–то зовет, а тот всем кивает''.
И еще:
''В порфире тень выткана ими, а там
и ни белое вовсе, ни алое с красным,
но блеклый луч света в утке''.
Антифан:
''Что говоришь ты? Сюда принесешь мне
поесть что–то к двери? Потом я как нищий
здесь сяду на землю … увидит любой''.
Он же:
''Сосуд приготовь, чан,
треножник и чашу, горшок,
еще ступку, бадью и черпак''.
<72> Грамматик Каллимах говорил, что большая книга вместе с тем и большое зло.