Доказательства, что изучение Географии - достойное философа занятие а) Древнейшие философы были вместе и географами: б) необходимые для географии познания - прямо философское дело; в) География важна для условий самой жизни. Обстоятельный извод каждого из этих положений: а) Гомер был хороший географ. Его верные понятия о форме и положении Земли вообще и частей её в особенности; прилив и отлив морской также ему знакомы. Гомер утверждает, что Земля - остров; Страбон доказывает это положение. Гомер знает Средиземное море в точности. В добавок ко всему этому заметки об Анаксимандре, ученике Ѳалета, и о Гекатее Милетском, древнейших после Гомера географах; Анаксимандр дал первую географическую карту, а Гекатей написал первое географическое сочинение. - Извод второго положения (б). - Извод третьего (в): Польза географии для общественной жизни, для истории. География стоит в тесной связи с философскими науками, с геометрией и астрономией. Хотя изучение её и не требует совершенно точных математических сведений, однако же необходимо понимать важнейшие положения математики, к каким прибегает География. С этой целью Страбон и написал свою книгу.
1) Мы полагаем, что география, избранная предметом настоящего труда, не менее всякой другой науки входит в круг занятий философа. Что мы думая таким образом, не ошибаемся, тому есть многие доказательства. Первые, решившиеся заняться описанием Земли, были также философами: Гомер, Анаксимандр из Милета и его согражданин Гекатей, как утверждает Эратосѳен; также Демокрит, Евдокс, Дикеарх, Полибий, Посейдоний были то же философы. Потом самая многосторонность сведений, с которою только и можно приступать к этому делу, свойственна лицу, обнимающему своим умом божеские и человеческие вещи; а науку об них и называют философе; наконец приложение географии разнообразно: ею могут пользоваться государства, вожди, она облегчает знакомство с небесными палениями, с земноводными и морскими животными, растениями и плодами, и всякими иными предметами, какие встречаются в каждой местности. Это свойство географии предполагает также философа, человека размышляющего об искусстве жить в обществе и о благополучии.
2) Теперь рассмотрим подробнее и в отдельности то, что высказано нами вообще. Во первых, как мы, так и предшественники наши, в числе которых находился и Гиппарх, были правы, считая Гомера родоначальником географической науки, того Гомера, который превзошел всех древних и позднейших поэтов не только поэтическими достоинствами своих произведений, но почти в такой же мере и знанием условий общественной жизни. Благодаря этой своей опытности, Гомер заботился не только о том, чтобы узнать возможно больше событий и передать их потомкам, он исследовал местности, как отдельные, так вообще всю обитаемую землю и море. В противном случае он не мог бы касаться крайних пределов Земли и не упоминал бы о всей окружности.
3) Прежде всего он объявил, что Земля, как это и на самом деле, кругом омывается океаном; потом, некоторые из местностей называл по-именно, о других же давал знать намеками. Так Либию, Эѳиопию, Сидонцев и Эрембов (которых также можно называть Арабами Троглодитами) поэт называет определенно; а места жительства тех народов, которые обитают на Востоке и Западе, он обозначает указанием, что они омываются океаном. Ибо он изображает солнце выходящим из океана и снова в него погружающимся, равно как и звезды. "Потом солнце, вышедши из тихих и глубоких вод океана, снова коснулось Земли"[1], а также:
"В океан погрузился яркий свет солнца, влача за собою черную ночь".
Звезды также по его словам купаются в океане.
4) Что касается жителей Запада, он указывает на их счастливую жизнь и на благорастворенность окружающего их воздуха, ибо ему известны были, без сомнения, богатства Иберии, ради которых совершил туда путь Геракл, потом Финикияне, которые овладели большею частью страны, после них Римляне. Здесь же дуют ветры Зефира, тут помещает поэт и Елисейскую равнину, куда, говорит он, послали боги Менелая:
"Тебя на Елисейскую равнину, к пределам земли пошлют бессмертные, туда, где белокурый Радаманѳ, где самый счастливый для людей образ жизни; там нет ни снегу, ни продолжительной зимы, ни даже дождя, только вечно дует тихий ветер Зефира, посылаемый океаном"[2].
5) Точно также острова "блаженных" расположены у крайней западной части Маврузии, у той части, с которою соприкасается и западная граница Иберии. Уже из одного имени ясно, что и эти острова считались счастливыми, вследствие своего соседства с такими местами (Иберии).
6) Далее он говорит, что Эѳиопы жили на краю, подле океана. Что они жили на краю, говорится в следующем стихе:
"Эѳиопов, которые живут разделенные на две части, на краю людей"[3].
Что разделены на две части, сказано верно, как мы докажем в последствии; а что Эѳиопы живут при Океане, об этом говорится следующим образом:
"Вчера Зевс отправился на Океан к беспорочным Эѳиопам на пир"[4]
Далее, что крайняя страна подле медведицы также граничит с Океаном, он намекает на это следующими словами о медведице:
"Она одна не купается в водах океана"[5]. Потому что словом "медведица", а также "колесница" поэт обозначает арктический круг; иначе он не сказал бы, что только одна изъята из вод океана, ибо многие звезды совершают круговое движение в одной и той же части неба, всегда для нас видимой. Поэтому Гомера не обвиняют более в невежестве за то, что он признавал будто бы одну медведицу вместо двух: не вероятно, чтобы в его время вторая медведица помещена была в число созвездий; только с того времени, как наблюдали ее Финикияне, пользовались ею в своих мореплаваниях, такое распределение звезд перешло к Элиннам; равно как Волосы Береники и Каноб очень недавно получили свои наименования, а многие звезды и до сих пор не имеют названий, что утверждает и Арат. Следовательно, Кратет поправил неверно: "Он один изъят из вод Океана"[6], отвергая то, чего не следует отвергать. Гораздо благоразумнее и сообразнее с Гомером поступает Гераклит, когда он под медведицей понимает арктический круг. "Медведица - общая граница утренней и вечерней зари, а против медведицы дует ветер светлого Зевса"; действительно, арктический круг, а не медведица составляет границу Востока с Западом. Итак, Гомер под именем медведицы, которую он называет также колесницею, и которая, по его словам, наблюдает за Орионом[7], понимает арктический круг, а под Океаном разумеется у него горизонт, под который и над которым совершается заход и восход светил. Если Гомер говорит, что медведица обращается на одном и том же месте, не погружаясь в Океан, то это потому, что он знал, что арктический круг проходит через самую северную точку горизонта. Согласуя с этими объяснениями слова поэта, мы должны принять, что горизонт есть то место, которое на земле соответствует Океану, а под арктическим кругом должны разуметь тот круг, который, по свидетельству наших чувств, наиболее лежит к северу обитаемой земли. Таким образом эта часть земли будет также омываться Океаном, выражаясь языком Гомера. Он знал кроме того хорошо обитателей полярных стран, хотя не называет их по имени (да они даже теперь не носят одного общего имени); поэт обозначает их по образу жизни, называя "Номадами", "гордыми доителями кобылиц", "питающимися молоком и чуждыми насилия"[8].
7) Поэт и в других выражениях говорят о том, что Океан облегает кругом земли кольцом. Так например говорит Гера: "Я иду посмотреть пределы кормилицы Земли и родителя богов Океана"[9]. Следовательно поэт полагал, что Океан прилегает ко всем пределам земли; самые же пределы располагаются кругом. В "Приготовлении вооружения"[10], Океан кольцом окружает края Ахиллова щита. Доказательством той же любознательности поэта служит знание им приливов в океане и отливов, когда он называет "Океан текущим обратно"[11], и когда выражается так:
"Трижды она (Харибда) изрыгает воду, трижды поглощает".
Так как не трижды, но дважды в день бывает прилив моря, то здесь нужно допустить ошибку рассказчика или неверность переписчика; во всяком случае намерение поэта было обозначить прилив и отлив. Даже выражение "тихо текущий" заключает в себе некоторый намек на прилив, когда вода прибывает тихо, а вовсе не стремительно. Посейдоний полагает, что стремительность течения во время приливов и отливов обозначается у Гомера тем, что он называет скалы то покрываемыми, то обнажаемыми, а также тем, что Океан он называет рекою. Первое соображение верно, второе же не имеет смысла, потому что движения прилива вовсе не походят на течение реки, движение отлива и того менее. Объяснение Кратета более вероятно. Он говорит, что глубоким, обратно текущим, равно как и рекою называет поэт весь Океан; когда же он говорит так:
"После того как корабль покинул течение реки Океана и пришел к волнам обширного моря",[12] тогда он рекою называет часть Океана, а течением реки - течение не целого океана, но части его. Ибо в этих стихах говорит поэт не обо всем океане, а о течении реки в Океане, составляющей часть Океана. Река, по словам Кратета, есть как бы бухта иди залив, который простирается от зимнего тропика до южного полюса. Вышедши из этого залива, можно находиться тем не менее в океане; но никак не возможно, чтобы, покинувши весь океан, все таки быть в Океане. Гомер говорит так:
......покинул течение реки.........
......пришел к волнам моря.......
Море здесь ничто иное, как океан. И так: если понимать это место иначе, то выходит, что вышедши из океана, он пришел в океан. Однако это требует более подробного обсуждения.
8) Что обитаемая земля есть остров, можно заключить из свидетельства наших чувств, а также из опыта. Везде, где человеку возможно было проникнуть до самых пределов земли, находится море, которое мы и называем океаном. Там же, где этого нельзя воспринять чувством, убеждает разум. Мореплаватели объехали восточную сторону, населенную Индусами и западную, занятую Иберийцами и Маврусийцами, равно как большую часть южной и северной; остальное пространство, недоступное до сих пор для наших кораблей вследствие отсутствия взаимных сношений между нами и теми, которые объехали противоположные страны, - это пространство не значительно, если кто сопоставит рядом с ним расстояния, сделавшиеся для нас доступными. Не вероятно, чтобы Атлантический бассейн состоял из двух морей, разделяясь таким образом узкими перешейками, которые будто бы и мешают плаванию кругом; гораздо правдоподобнее, что он течет в одном бассейне и не прерывается. Ибо те, которые решились объехать землю кругом и возвращались потом назад, утверждают, что дальнейшее плавание было приостановлено не каким нибудь материком, который бы стоял на пути и мешал проехать, но единственно недостатком съестных припасов, необитаемостью мест, между тем как море не менее прежнего было свободно для плавания. Наше мнение более согласно и с тем, что претерпевает океан во время отливов и приливов: везде совершаются перемены, т. е. поднятие и понижение воды одним и тем же способом или с небольшим только отличием, как бы они производились движением в одном море, действием одной причины.
9) Гиппарх не заслуживает веры, когда возражает против этой мысли, говоря, что во 1-х Океан не во всех частях испытывает одни и те же изменения, и во 2-х, что если б даже и так, то из этого еще не следует, что океан образует один цельный круг. При этом Гиппарх пользуется свидетельством Селевка Бабилонского, что на океане совершаются не везде одни и те же явления. Что касается более подробного рассуждения об Океане, то мы отсылаем к Посейдонию и Аѳенодору, так как они об этом предмете распространялись достаточно; в настоящем же труде мы только утверждаем, что однообразие явлений на Океане более согласно с нашим мнением; а также небесные тела тем лучше питаются испарениями, исходящими из Океана, чем в большем изобилии влага разлита кругом земли.
10) Как ясно знает и определяет Гомер пределы обитаемой земли и её окружность, так равно известно ему и внутреннее море. Кругом этого моря, если начать от Геракловых столбов, лежат страны: Либия, Египет и Финикия, далее окрестности Кипра, потом живут Солимы, Лакийды и Карийцы; затем идет та часть берега, которая заключается между Микале и Троадою, а также соседние острова; обо всем этом он упоминает. Вслед за этим поэт называет народы, обитающие кругом Пропонтиды, говорит об Евксине до Колхиды и о походе Язона. Кроме того он знает также Боспор Киммерийский и самих Киммерийцев, ибо не возможно, что бы он знал только имя Киммерийцев, а не знал бы самого народа, который в то время или не задолго перед этил совершал набеги на всю страну от Боспора до Ионии. Он намекает на туманный климат их страны, говоря таким образом:
"Парами и облаками покрыты, и никогда яркое солнце не освещает их своими лучами, но над ними распростерта гибельная ночь!"[13]
Равным образом он знал Истр, ибо он упоминает о Ѳракийском народе Мизийцах, обитающем подле Истра. Также ему известен был лежащий за этим народом ѳракийский морской берег до Пенея. Он по именам называет Пеонов, Аѳон, Аксий и лежащие перед ними острова. Далее следует морской берег Эллинов до Ѳеспротов, о котором также упоминается. Он знает оконечности Италии, называя их Темесою, и Сицилию; равно и оконечности Иберии, благополучие обитателей их, о котором мы только что говорили. Если в промежутках и есть какие либо пропуски, то это можно извинить, потому что даже тот, кто собственно занят землеописанием, иногда пропускает мелочи. Можно также извинить поэта и в тех случаях, когда к его историческому и дидактическому рассказу приплетаются какие либо сказки, и не должно за это порицать его. Ибо неправильно говорит Эратосѳен, что всякий поэт желает только доставить удовольствие, а не поучать. Совершенно противоположное этому утверждают разумнейшие из тех, которые говорили что либо о поэтическом творчестве, называя поэзию первою философиею. Впрочем гораздо больше мы будем говорить против Эратосѳена в другом месте, и там снова будет речь о поэте.
11) Теперь же сказанное нами достаточно убеждает, что Гомер положил начало географии. Нет сомнения, что и из тех мужей, которые следовали за ним, были некоторые знамениты и знакомы с философиею. Первых двух из них называет Эратосѳен: Анаксимандра, ученика и согражданина балета, и Гекатея Милетского. По словам Эратосѳена, Анаксимандр первый издал географическую карту, Гекатей оставил рукопись, принадлежность которой ему доказывается из прочих его трудов.
12) Уже многие говорили о том, что для занятий географией необходимы многосторонние сведения. Гиппарх в своем сочинении, написанном против Эратосѳена, прекрасно доказывает, что как не просвещенный человек, так равно и занимающийся наукою нуждаются в знании географии, но не могут овладеть им в достаточной степени без понимания небесных явлений и без умения определить затмения. Так например невозможно узнать, севернее ли Александрия, что в Египте, Бабилона, или южнее, и на какое расстояние, - без науки о климатах. Равным образом узнать, ближе ли какие нибудь страны к востоку или к западу, можно только через сравнение затмений солнца и луны. Так говорит об этих предметах Гиппарх.
13) Всякий, кто только берется объяснить особенности местностей, обращается преимущественно к Астрономии и Геометрии, чтобы показать фигуру, величину, взаимные расстояния, климаты, тепло, холод и вообще свойства окружающей атмосферы. Так как даже плотник, собираясь строить дом, или архитектор воздвигать город, должен это предусматривать, то тем более это нужно человеку, обнимающему умом всю обитаемую землю; и этому последнему гораздо больше. Относительно незначительных пространств нет большой разницы, расположены ли они на севере или на юге; на всей же окружности обитаемой земли север обнимает страны до крайних пределов Скиѳии или Кельтики, а юг до крайних племен Эѳиопских, что составляет очень большую разницу. Также точно далеко не одно и тоже: жить ли у Индусов, или у Иберийцев, из которых одни - как мы знаем - наиболее восточны, другие западны, будучи как бы антиподами друг друга.
14) Все подобные явления, имеющие свое начало в движении солнца и прочих светил, а также в стремлении их к центру, заставляют обращать взор наш к небу и к тем явлениям его, которые видны каждому из нас; в небесных явлениях замечается большая разница по различию мест наблюдения. Поэтому кто может, излагая различия местностей, правильно и достаточно их объяснить, не обратив до подробностей внимания на все эти явления? Если нам и невозможно, согласно с свойством нашего труда, который должен быть прежде всего политическим, если нам не возможно определить все с точностью, то все таки полезно представить эти сведения на столько, на сколько может ими воспользоваться человек, живущий политическою жизнью.
15) Тот, кто уже так высоко поднялся своею мыслию, не удержится от описания всей земли, потому что смешно было бы, если бы, желая с точностью описать обитаемую землю, кто либо решился бы коснуться небесных явлений, воспользоваться ими в своих объяснениях, и не имел бы в виду всей земли, часть которой составляют населенные страны, не показал бы, каково её пространство, какова она по своим качествам, какое место она занимает во всем мире; точно также, заселена ли она только в той части, которая занимается нами, или во многих частях, и сколько их, равно как определить необитаемую её часть, какова она, сколько её и почему не заселена. Отсюда ясно, что этот отдел географии находится в связи с наукой об атмосферических явлениях и с геометрией, связывая явления на земле и на небе в одно, как очень близкие, а вовсе не раздельные между собою так,
"как небо отстоит от земли"[14]
16) К таким многосторонним сведениям мы должны присоединить еще землеведение, т. е. знание животных, растений и прочих предметов, какие на пользу и во вред человеку производят земля и море. Полагаю, что таким образом яснее сделается то, что я говорю. Что всякий, усвоивший себе подобные сведения, получает пользу, очевидно как из свидетельства древности, так и по собственному соображению. Во 1-х, поэты изображают разумнейшими из героев тех, которые побывали во многих местах и долго странствовали: очень важным обстоятельством считается у них - "видеть города многих народов и знать их нравы"[15]. Сам Нестор хвалится тем, что он имел сношения с Лапиѳами и по приглашению пришел к ним:
"Из отдаленной страны, потому что они позвали меня".
Менелай говорит так:
"Посетил я Кипр, Финикию, правдивых Египтян, Эѳиопов, Сидонцев и Эрембов, а также Либию, где ягнята рождаются с рогами",[16] прибавивши при этом и особенность страны:
"Овцы рождают трижды в продолжение года".
О Египетских Ѳивах:
"Где плодоносное поле производит хлеб в изобилии",[17] а также:
"Город имеет сто ворот, в каждые из них проезжают двести человек с лошадьми и колесницами".
Все это составляет важное приготовление для ума, давая возможность узнать свойства страны, воды, животных и растений; к этому нужно прибавить также и море с его богатствами, ибо мы некоторым образом амфибии и столько же морские, сколько и земные существа. Далее, кажется мне, Геракл был назван именно за свою многоопытность и сведения "знающим великие дела"[18].
Таким образом сказанное нами в начале подтверждается и свидетельством древности и простым соображением. Но особенно мне кажется важно для настоящего моего вывода то обстоятельство, что большая часть географии относится к предметам политической жизни. Потому что место действий человека - земля и море, которые мы населяем; не большое место - для неважных деяний, большое для крупных событий; но наибольшее место - вся земля в совокупности, которую собственно и называем обитаемою землею, которая и должна служить поэтому местом самых важных событий. Далее самые сильные правители - те, которые могут управлять всею землею и морем, подводя все народы и города под одну власть, к одному политическому строю. Отсюда ясно, что всеобщая география влияет и па действия правителей, так как она описывает материки и моря, все находящееся в пределах или вне пределов обитаемой земли. Для подобных лиц, для которых составляет разницу, так ли все это, или иначе, известно ли, или не известно, География важна. Очевидно правители лучше могут управлять страною, если знают, как велика она, её расположение, каковы её свойства как в окружающей атмосфере, так и в самой почве. Так как в одном месте господствуют одни лица, в другом другие, так как они занимаются делами, оставаясь в своем отечестве и в своем государстве, далее, так как они распространяют пределы своего господства, то им необходимо знать все это в таких же размерах, как и географам; однако у тех и других лиц одно будет более ясно, другое менее. Потому что едва ли возможно, чтобы все было известно одинаково, хотя бы даже вся населенная земля подчинена была одной власти и приведена была к одному государственному строю. Местности более близкие будут и более исследованы; и конечно необходимо возможно более объяснить их свойства, чтобы они были вполне известны, ибо эти местности ближе прочих для удовлетворения наших нужд. Таким образом вовсе не удивительно, если один описатель стран полезен более для Индийцев, другой для Эѳиопов, третий для Эллинов и Римлян; на сколько прилично было бы Индийскому географу говорить относительно беотийцев так, как говорит Гомер:
"Которые владели Гирией, каменистой Авлидою, а также Схойном и Скалом".
Между тем для нас это полезно. С другой стороны, то что есть у Индийцев и у какого-либо другого народа, не подобает подробно описывать нам, потому что не вынуждают к этому наши потребности, которые должны наиболее определять меру подобного рода сведений.
17) Что мы сказали о географии, подтверждается и в делах незначительных, как наприм. в охоте. Удачнее будет охотиться тот, кто знает лес, его качества, размеры, равным образом только знающий страну правильно устроит лагерь, засаду или совершит путешествие. В делах военных это гораздо очевиднее, потому что тем более вознаграждены будут знания, и тем больше будет вред от невежества. Так флот Агамемнона, ограбивший вместо Троады Мизию, со стыдом возвратился назад. Точно также Персы и Либийцы, считая свободные проходы безвыходными отмелями, подверглись большим опасностям; оставили даже памятники своего неблагоразумия: Персы могилу Салганея подле Еврипа Халкидского, Салганея умерщвленного ими же за то, что он дурно повел их флот от Малеев до Еврипа; Либийцы - гробницу Пелора, казненного за такую же вину. Во время похода Ксеркса Эллада была свидетельницею множества кораблекрушений. Выселение Эолян и Ионян сопровождалось также множеством подобных несчастий. С другой стороны успехи, где они только были, достигались знанием местности. Так, говорят, Ефиальт в Ѳермопильской теснине, показавши Персам непроходимый путь через горы, предал в их руки товарищей Леонида и провел варваров по сю сторону Пил. Оставивши древнее время, я считаю достаточным подтверждением сказанного поход Римлян против Парѳов, равно как и поход их против Германцев и Кельтов, когда варвары спрятались в болотах и не проницаемых пустынных лесах, когда близкие пункты казались отдаленными людям не знающим местности, когда варвары заграждали пути, лишая Римлян средств пропитания и других предметов.
18) Итак, мы сказали, что более значительная доля Географии имеет отношение к жизни и нуждам правителей; но большею частью около жизни правителей и вращается нравственная и политическая философия. Доказательство этого заключается в том, что различия государственных форм мы определяем по их правителям: одно правление мы считаем монархией, называя его также царством, другое аристократией, третье демократией; столько же мы считаем и видов государства, называя последние теми же именами, как будто бы эти формы государственной жизни от правителей ведут свое начало. И действительно законы, исходящие от царя, иные, нежели законы, идущие от аристократов или от народа, а закон и составляет то, что мы называем типом, формою государства; вследствие чего некоторые определяли право как интерес сильнейшего. Если таким образом политическая философия обращается преимущественно к правителям, а география касается именно их потребностей, то она должна иметь преимущество перед другими науками, хотя это преимущество имеет значение собственно для практической жизни.
19) Однако, География имеет важное также теоретическое значение, по отношению к архитектуре, математике и физике, значение, заключающееся равным образом в истории и баснях, вовсе не относящихся к практическим действиям. Так например: если кто нибудь читает странствование Одиссея, Менелая и Язона, то он не может извлечь оттуда ничего для развития своего рассудка, чего ищет человек практический, разве если присоединены будут сюда полезные правила из того, что должны были претерпеть эти путешественники; но полное наслаждение доставят эти рассказы тому, кто посетит места, где созданы миѳы. Деловые люди тоже стремятся к этим местностям вследствие славы их и прелестей, впрочем не надолго, так как они преданы занятиям и предметам выгодным. Поэтому и географ должен заниматься этими предметами предпочтительно перед первыми. Точно также должно сказать об Истории и Математике, именно что и в этих науках следует больше заниматься полезным и достоверным.
20) Но мне кажется, наука наша нуждается наиболее, как уже было сказано, в Астрономии и Геометрии, и это совершенно справедливо, потому что невозможно понять хорошо фигуры стран, климаты их, протяжение и прочие подобные условия, не обращаясь к этому методу. Так как все относящееся к измерению целой земли показано в другом месте, то здесь нужно принять на веру то, что изложено там. Так нужно допустить шарообразный вид мира, а также поверхности земли, и еще прежде этого стремление тел к центру. Это доступно нашим чувствам или общим понятиям, а потому, выражаясь в немногих словах, мы скажем например, что земля шарообразна; доказывается, же это или не прямым путем, из стремления тел к центру, а так же тем, что каждое отдельное тело склоняется к своему центру тяжести; или же ближайшим путем, из явлений, совершающихся на море и на небе, что может засвидетельствовать наше чувство и общий способ понимания. Мореплаватели ясно усматривают кривизну моря, вследствие которой нельзя видеть вдали находящихся огней, расположенных на одной высоте с органом зрения плавателей; но эти же самые: огни, поднятые выше органа зрения, становятся видными, хотя бы они отстояли на большем расстоянии. Равным образом, если поднять глаза, то можно видеть предметы, скрывавшиеся от зрения прежде. На это и указывает также и поэт, потому что следующие слова его именно сюда относятся: "Очень далеко увидевши вперед, будучи поднят большою волною"[19]. Так точно перед теми, которые приплывают к берегу, материк открывается постепенно и то, что казалось в начале низким, возвышается более и более. Вращательное движение небесных тел очевидно из многих обстоятельств и между прочим по солнечным часам. Отсюда рассудок тотчас заключает, что подобного движения не было бы вовсе, если бы земля простирала свои корни до беcпредельности. О климатах будет излагаться в той части труда которая занимается жилищами.
21) Теперь из того, что мы уже изложили, можно заимствовать некоторые полезные указания, как для политика, так и для военачальника. Нельзя до такой степени не знать небесных явлений и положения земли, чтобы пришедши в такие местности, где некоторые небесные явления хорошо знакомые толпе, уклоняются от нормы, смущаться духом и говорить:
"Друзья! мы не знаем, где запад, и где утренняя заря, где скрывается под землю солнце светящее смертным, и где оно восходит?"[20]
С другой стороны нет нужды знать с такою точностью, чтобы определить светила единовременно восходящие, заходящие и вступающие на меридиан в какой бы то ни было стране, какова высота полюса в каждой местности и точка зенита и другие подобные явления, которые зависят от изменения горизонтов и арктических кругов, и бывают или только видимые, или действительные. Одно можно опустить вовсе, если только не пожелают коснуться его ради философского умозрения; другое же можно принять на веру, хотя бы и не зная, почему это так; ибо последнее есть дело философа, а у политика нет столько досуга, или не всегда он бывает. Однако тот, кому случится читать это сочинение, не должен быть столь непросвещенным и недалеким, чтобы прежде не видел он шара, кругов, описанных на нем, из которых одни параллельны, другие находятся к этим под прямым углом, третьи наклонны; также, чтобы не знал тропиков, экватора, положения зодиака, через который солнце делает поворот, и который объясняет разницу климатов и ветров. Если кто-нибудь неправильно будет понимать горизонты, арктические круги и подобные предметы, составляющие введение в Математику, то, он не в состоянии следить и за тем, что здесь излагается. Тот, кто не знает прямой линии или кривой, ни круга, ни сферической поверхности или плоскости, тот кто на небе не знает ни семи звезд большой медведицы, ни чего-либо другого подобного, тот или вовсе не должен приступать к географии, или по крайней мере не прежде, как усвоив себе понятия, без которых он окажется к этой науке неспособным.
22) Одним словом это сочинение должно быть обще-полезным и для политика, и для массы, подобно тому как и История. Политиком мы называем там (в Истории) человека не совершенно непросвещенного, но усвоившего известный круг наук и окончившего образование, обыкновенное для лиц свободных и философствующих; потому что не может справедливо ни порицать, ни хвалить, ни решить, какие события достойны памяти, тот, кто вовсе не занимается вопросами о добродетели, о мудрости и теми рассуждениями, которые к этим вопросам имеют отношение.
23) Вот почему мы, составивши "Исторические записки", полезные, как мы полагаем, для нравственной и политической философии, решили присоединить и этот труд; одинаковый с прежним по внешней форме, он предназначается для тех же самых лиц, и преимущественно для людей высоко поставленных. Далее, подобно тому как все там упоминаемое относится к людям знаменитым и их жизни, опускается незначительное и не пользующееся славою, так равно и здесь следует оставлять в стороне маловажное и не имеющее славы и останавливаться более на предметах замечательных, грандиозных, в которых соединяется полезное, достойное памяти и приятное. Если в колоссальных статуях мы не ищем верности в частностях, но более обращаем внимание на общее, именно правильны ли они в целом, то и в этом деле нужно судить таким же образом, потому что и наш труд есть как бы колоссальное произведение, трактующее о великом и мировом, исключая те случаи, когда встречается что-нибудь хотя маловажное, но способное заинтересовать любознательного и делового человека. Пускай это покажет, что предпринятый нами труд серьезен и достоин философа.
Страбон оправдывает издание нового географического труда, не смотря на то, что многие и до него писали уже об этом предмете: многие части Земли стали теперь известнее прежнего; предшествовавшие ему географы допустили много ошибок; он в особенности хочет указать на Эратосѳена, Посейдония, Гиппарха, Полибия и некоторых других. Ошибки Эратосѳена: он утверждает, будто для поэта одна забота - нравиться, а до истины нет ему никакого дела; а между тем поэты были ведь первые философы, и у Гомера мы действительно видим географические познания, да также и у других. Конечно поэт, как и законодатель, должны допускать кое что баснословное ради пользы и естественной наклонности людей к чудесам; полезное дается нам через это приятнейшим образом. Примеры: странствия Одиссея и сведения Гомера о Египте. Знал ли что-нибудь Гомер о Ниле и его устьях? Зачем Фар является у него островом? Как именно понимать то, что Эѳиопов называет он разделенными? Еще несколько заметок о Ниле, его свойствах, и об острове Фар. Исследование о путешествии Менелая в Египет, Эѳиопию, к Эрембам. Еще нечто о Харибде; разъяснение по одной укоризне Аполлодора Каллимаху. Поход Аргонавтов не безызвестен Гомеру.
1) Если мы собираемся говорить о том же самом, о чем говорили многие прежде, то не следует упрекать нас за это, разве только мы все будем излагать тем же самым способом, как и наши предшественники. Хотя они различные части обработали правильно, однако осталась еще значительная доля труда; если мы к прежним работам в состоянии прибавить хотя немного, то нужно считать это достаточным поводом к нашему предприятию. Владычество Римлян и Парѳов прибавило немало к Географическим познаниям наших современников, подобно тому как следовавшие за Александром поколения умножили свои сведения вследствие его похода, как утверждает Эратосѳен. Он открыл нам большую часть Азии, весь север Европы до Истра, а Римляне - всю западную часть Европы до реки Альбия, разделяющей Германию на две части, и страны, лежащие по ту сторону Истра до реки Тира. Дальнейшие страны, простирающиеся до Меотов и до той части морского берега, которая идет к Колхидянам сделал известными Миѳридат, названый Евпатором, и его полководцы. Что касается Парѳов, то они расширили наши сведения о Гиркании, о Бактрианах, а также Скиѳах, живущих вверх от этих стран. Так как они были менее известны нашим предкам, то мы могли бы сказать об них больше, чем предшественники наши. Преимущественно можно видеть это из возражений, направленных против тех писателей, которые жили ранее нас, не столько против древних, сколько против преемников Эрастосѳена и его самого. На сколько они просвещеннее толпы, настолько, понятно, труднее уличить их нам, потомкам, если что нибудь они говорят неправильно. Если мы вынуждены будем возражать тем самым, которым мы наиболее следуем в другом, то это следует извинить нам. Потому что мы будем возражать не против всех, большую часть из них придется оставить в стороне, так как они не достойны того, чтобы следовать за ними; мы будем разбирать только тех, которые, по нашему убеждению, в большинстве случаев были правы. Не стоит труда рассуждать со всеми; но справедливость требует вступать в споры с Эратосѳеном, Посейдонием, Гиппархом, Полибием и другими подобными.
2) Прежде всего должно рассмотреть нам Эратосѳена, присоединяя возражения сделанные против него Гиппархом. Эратосѳена вовсе не так легко опровергать, чтобы можно было вообще сказать, что он не видел Аѳин, как старается доказать Полемон, но с другой стороны он не на столько заслуживает веры, на сколько думали некоторые, хотя он, как и сам говорит, имел случаи встречаться с очень многими достойными личностями. "Потому что были в то время, говорит Эратосѳен, за одною стеною, в одном городе Аристон, Аркезилай и другие рядом с ним знаменитые философы". Но я полагаю, что этого не достаточно; нужно правильно решить, кому из названных учителей следовало доверять наиболее. Он считает Аркезилая и Аристона корифеями знаменитых в его время философов; он также много распространяется об Апеллесе и Пионе, который, по его словам, первый облек философию в цветистую речь; однако об нем можно бы часто сказать: "какую силу показывает (Бион) из под лохмотьев"[1].
Этими самыми выражениями Эратосѳен достаточно обнаруживает слабость своего понимания. Будучи учеником в Аѳинах Зенона Киттиейского он не упоминает ни о ком из тех, которые за ним следовали; между тем о противниках его, не оставивших по себе никаких преемников, говорит, что они в то время процветали. Изданные им сочинения "О благах", "Упражнения" и другие подобные свидетельствуют в пользу моего мнения. Оттуда видно, что он занимал середину между человеком, желающим философствовать, и не решающимся овладеть самому этою наукою, но дошедшим только до того момента, когда человек только кажется философом, или же делает из неё род отступления от прочих обычных занятий, для развлечения или для своего образования. Некоторым образом он и в остальном таков; впрочем это оставим. В настоящее время мы должны приступить к тому, что может послужить к исправлению его "Географии", и прежде всего возвратимся к тому, что мы только что покинули.
3) Он утверждает, что поэт заботится всегда о том только, чтобы развлекать, но не поучать. Совершенно противоположное думали древние, когда высказывали, что поэзия - как бы первая философия, которая вводит нас в жизнь с детства и, доставляя удовольствие, научает понимать характеры, страсти и действия человека. Современные нам писатели утверждали, что единственный мудрец-это поэт, вследствие чего жители эллинских городов воспитывают своих детей прежде всего на поэзии, не ради конечно пустого развлечения, по для развития в них благоразумия; точно также музыканты, обучающие петь под звуки инструментов или играть на флейте и лире, ценятся за эти услуги, считаясь образователями и исправителями характеров. Речь в пользу этого можно слышать не только от пиѳагорейцев, - сам Аристоксен высказывается в таком же смысле. Кроме того, Гомер называет певцов блюстителями нравственности. Так о страже Клитемнестры говорит:
"Которому много наказывал Атрид, отправляясь к Трое, хранить супругу"[2], Также он говорит, что Эгисѳ овладел ею не прежде чем "отвезши певца на пустынный остров, там покинул; тогда имея такое же желание, как Клитемнестра, он увел ее в свой дом".[3]
И помимо этого Эратосѳен противоречит сам себе. Немного прежде чем высказать свое мнение, он, начиная "Трактат географии", утверждает, что с самых отдаленных времен все люди имели желание сообщать публике свои сведения по этой науке (Географии). Так Гомер, по его словам, внес в свою поэму то, что он знал об Эѳиопах, а также о жителях Египта и Либии; относительно Эллады и соседних стран он приводил даже слишком многие подробности, называя Ѳисбу обильною голубями,[4] "Галиарт - богатым травою,[5] Анѳедон, лежащим на краю,[6] Лилею у источников Кефиса,[7] не опуская вообще никакого хотя бы неважного эпитета. Поступая таким образом, поэт представляется развлекающим или поучающим? По нашему убеждению поучающим; так говорил об этом и Эратосѳен. Но возражают на это: то, что лежит за пределами наших чувств, как Гомер, так и прочие писатели наполнили баснословными рассказами о чудесах. Поэтому не нужно ли было скорее так сказать: что всякий поэт излагает одно ради забавы, другое для поучения? Между тем Эратосѳен внес в свое сочинение, что все ради забавы и ничего для наставления. К этому он присоединяет вопрос для подтверждения своей мысли: что прибавляется к достоинству поэта тем, что он знает многие местности, военное искусство, земледелие, реторику и другие предметы, знание которых желали некоторые приписать Гомеру? Старание наделит поэта всеми знаниями обыкновенно исходит от ошибочного усердия; наделять поэта всяким знанием и всяким искусством - тоже самое как если бы кто нибудь, говорит Гиппарх, приписывал Аттике Эйресионе яблони, груши, которых производить она не в состоянии. В последнем ты может быть прав, Эратосѳен; но не прав в первом, именно: отнимая у поэтов знание столь многих предметов, и объявляя поэзию изложением старушечьих сказок, в котором, будто бы, дозволяется все то, что кажется способным развлечь слушателя. Неужели в самом деле слушатели поэтов не извлекают ничего полезного для своей добродетели? Я говорю о знании поэтом многих местностей, военного искусства, земледелия, реторики, всего того, что представляет нам слушание поэзии?
4) Однако Гомер наделяет всем этим Одиссея, которого он отличает от прочих героев всевозможными достоинствами. Так поэт говорит, что он
"Видел города многих народов и знал их нравы"[8]
Он же называется "знающим всякого рода козни и разумные планы"[9]
Его же обыкновенно называет поэт "сокрушителем городов", взявшим Илион
"Своими советами, речами и коварною ловкостью".
"Если он будет сопутствовать мне, то мы выйдем оба из пылающего огня"[10], говорит об нем Диомед.
Тот же Одиссей хвалится уменьем обрабатывать землю и косить. Так он говорит:
"Если бы мне взять в руки хорошо изогнутую косу и тебе такую же",
а относительно паханья:
"Тогда ты увидел бы, как я прорезываю непрерывные борозды".
Не только Гомер так думал об этом, но и все просвещенные люди пользуются его свидетельством, как правдивого поэта, что подобные знания больше, чем что нибудь другое увеличивают нашу опытность.
5) Что же касается реторики, то это искусство речи. Сведения в ней обнаруживает Одиссей во всей поэме: в "Испытании"[11], в "Мольбах"[12], в "Посольстве"[13], где поэт говорит:
"Когда он испускает из груди сильный голос и слова подобные зимним снегам, тогда никакой другой смертный не мог бы состязаться с Одиссеем".
Кто же способен подумать, что поэт, изображая других искусно говорящими, опытными полководцами и обнаруживающими разные иные доблести, - сам из числа болтунов, фокусников, которые могут только надувать слушателей фокусами и льстить им, но не приносить пользы. Неужели в самом деле мы можем считать достоинством поэта что либо другое, как не искусство изображать жизнь помощью слова? Как же способен поэт изображать жизнь, сам не зная её, и будучи человеком непонимающим! Не в том, по нашему убеждению, достоинство поэтов, в чем плотников и кузнецов: достоинство последних не требует чего либо благородного или возвышенного от обладателей их; между тем достоинство поэта связано. с достоинством человека, и нельзя сделаться хорошим поэтом тому, кто не сделался прежде хорошим человеком.
6) Впрочем, отнимать у поэта знание реторики свойственно лицу, которое просто смеется над нами. Что же наиболее свойственно оратору или поэту, как не уменье выражаться? И кто в состоянии выразить что-либо словами лучше Гомера? - Но скажут - поэтический слог отличается от ораторского. Да; в самой поэзии есть слог трагический и комический, точно также как в прозе исторический и судебный. Однако, не есть ли речь - понятие родовое, виды которого стихотворная и прозаическая речь? или же только речь вообще составляет род, а не ораторская речь, ораторский слог и достоинство этой речи? Говоря по справедливости, речь прозаическая, и именно обработанная есть подражание поэтической. Прежде всего появилось в свет поэтическое изложение и приобрело славу; потом, подражая ей, разрешая стих, но сохраняя прочие поэтические особенности, писали свои произведения Кадмы, Ферекиды, Гекатеи; затем позднейшие писатели, постоянно отнимая что нибудь из поэтических свойств, низвели речь к её настоящему виду, как бы с какого то возвышенного положения. Подобно этому можно сказать, что комедия получила способ изложения от трагедии и низошла с высоты последней до так называемой теперь разговорной речи. Употребление древними поэтами слова петь вместо говорить свидетельствует о том же, т. е. что поэзия была источником и началом искусственной, ораторской речи. К тому же поэзия при публичном исполнении соединялась с пением; это собственно была песня или певучая речь; отсюда образовались слова: рапсодия, трагедии, комедия. Итак, если слово говорить обозначало прежде всего поэтическую речь, и эта последняя сопровождалась пением, то слово петь значило тоже самое, что и говорить; потом один из терминов был приложен по злоупотреблению к прозе, а еще позже злоупотребление распространилось и на другой термин. Наконец самое название речи без метра прозаическою[14] обозначает речь как бы опустившуюся с некоторой высоты, с колесницы на землю.
7) Однако Гомер излагает не только то, что близко к нам, как говорит Эратосѳен, и что существует среди Эллинов, но с такою же точностью он говорит о многих предметах отдаленных народов, и даже с большею точностью, чем последующие поэты, излагавшие миѳы. Он говорит не о чудесах исключительно, но сообщает и полезные знания, облекая их в аллегорическую форму, украшая речь или направляя людей, как в прочих рассказах, так в особенности в повести о странствованиях Одиссея. Относительно этих повествований Эратосѳен сильно заблуждается, называя и толкователей их и самого поэта болтунами, что заслуживает подробнейшего разбора.
8) Сначала мы заметим, что не одни поэты занимались миѳами, но гораздо прежде пользовались ими правители государств и законодатели для достижения полезных целей, так как было обращено внимание на естественную наклонность человека, одаренного разумом животного. Человек любознателен, и любовь его к сказкам представляет первую ступень любознательности; вот почему дети начинают слушаньем сказок и потом все более и более участвуют в разговорах об них. Причина этого в том, что сказка представляет изложение чего-нибудь нового; она повествует не о действительном, но о чем-либо отличном от действительности; а приятно для нас то, что ново, чего мы не знали прежде; это самое свойство и делает нас любознательными. Если присоединяется что нибудь чудесное, удивительное, то оно увеличивает наше удовольствие, которое составляет прелесть познания. В начале необходимо обращаться к подобным приятным приправам; потом, когда дитя вырастет, нужно вести его к познанию действительных вещей, потому что рассудок окреп и не нуждается более в забаве. Всякий невежда, непросвещенный есть некоторым образом дитя и точно также любит сказки, что замечается и у людей недостаточно образованных, у которых рассудок не окреп; к этому присоединяется еще привычка с детства. Но так как чудесное в сказках есть не только приятное, но и страшное, то можно пользоваться обоими видами и для детей и для взрослых, именно приятные рассказы мы предлагаем детям для обращения их к добру, а страшные для отвращения от дурного. Этого рода сказки следующие: Ламия, Горго, Эфиальт, Мормолеке. Большая часть жителей государств побуждается к хорошему приятными сказками, когда слушают поэтов, излагающих баснословные знаменитые подвиги героев, напр. деяния Геракла или Ѳезея, а также почести, снисканные ими от богов, или же они видят рисунки, статуи, изображения из глины, которые означают какое нибудь миѳическое событие. Те же самые люди отвращаются от пороков, когда они слышат о наказаниях от богов, об ужасах и угрозах, все это; в речах или каких-нибудь страшных фигурах. Женщин и толпу грубого народа невозможно побудить и призвать к благочестию и вере философским словом, но нужно действовать посредством суеверного страха; а этот последний не может иметь места без сказок и чудес. Молния, эгида, трезубец, факелы, драконы, ѳирсы, все эти орудия богов, и все древнее учение о богах, - басни. Все это приняли основатели государств, как некоторые страшилища для неразумных. Так как значение сказок таково, и так как они влияют на общественные и политические формы жизни, а также на знание действительных вещей, то древние сохранили детское воспитание до зрелого возраста и полагали, что посредством поэзии всякий возраст достаточно воспитывается для добродетели. С течением времени появились на свет история и теперешняя философия. Но тогда как эта последняя существует для немногих, поэзия более полезна для всего народа и способна привлекать толпы в театр; а поэзия Гомера преимущественно перед другими. Первые историки и физики были также миѳографами.
9) Хотя поэт, излагая миѳы для образования нравов, большею частью заботился об истине, однако он прибавлял и неправду. Принимая первое за основание, посредством второго он руководит и управляет народными массами: "Подобное тому, как какой-нибудь муж кругом обвивает золото серебром",[15] так точно и Гомер присоединяет к истинным событиям басню, делая свою речь приятною, и украшает ее, стремясь тем не менее к той же цели, что и историк, и повествователь о действительных событиях. Так, избравши Троянскую войну, происходившую на самом деле, он украсил ее вымыслами, точно также и странствование Одиссея. Сочинить новый рассказ о чудесах без всякой правды в основании - прием не гомеровский. Нами воспринимается с большею верою та ложь, в которой есть примесь правды, что утверждает и Полибий, говоря о странствовании Одиссея. Об этом есть и у Гомера: "Измышлял много ложного похожего на правду".[16] Поэт сказал не все, но много; в противном случае оно не было бы похоже на правду. Из истории поэт взял основу своего рассказа: история гласит, что Эол владычествовал над островами, лежащими вокруг Липары, а Киклопы и какие то негостеприимные Лестригоны господствовали в окресностях Этны и Леонтины, вследствие чего местности, прилегавшие к проливу, были в то время недоступны. Харибда и Скиллей были в руках разбойников. Таким же образом мы узнаем о местах жительства прочих народов, упоминаемых Гомером. Зная, что Киммерийцы сжили у Боспора Киммерийского в местности мрачной, поэт удобно перенес их в какое то место у самой преисподней, что было для него выгодно в басни о странствовании Одиссея. Что он знал Киммерийцев, доказывают хронографы, описывавшие вторжение их совершившееся немного ранее его или в его время.
10) Равным образом, зная Колхидян, плавание Язона в Айю (Αἶα), также рассказы о Кирке и Медее и об их волшебствах и т. п., он изобразил их родственницами, несмотря на разделявшее их расстояние, как так одна жила в глубине Понта, а другая в Италии, - и поместил обеих в открытом океане. Может быть, Язон и доходил в своих блужданиях до Италии, потому что указывают на несомненные признаки путешествия аргонавтов в окрестностях Керавнских гор, около Адрии в Посейдонском заливе и на островах, лежащих против Тирренского моря. Подкрепляли это предположение Кианеи, свалы, которые у некоторых называются Симплегадами, и которые делают опасным плавание через Византийский пролив. От города Айи получилось название острова Айая (Αἰαίη), а из Симплегад Планкты, и плавание через них Язона представлялось правдоподобным. Вообще, в то время Понтийское море как и всякое другое, представляли себе океаном, и плавающие по нем казались столь же далеко отошедшими, как и те, которые отправлялись далеко за Геракловы столбы, тем более, что оно считалось наибольшим из наших морей, почему и назвали его Понтом, морем по преимуществу (Πόντος), как Гомера назвали поэтом. Может быть вследствие этого он перенес события, совершившиеся на Понте, в Океан, так как перемещение это легко могло быть принято слушателями, благодаря господствовавшему образу мыслей. Я также думаю, что так как Солимы занимали самые высшие вершины Тавра, простирающегося от Ликии до Писидии, и так как они владели самыми главными дорогами для жителей по ту сторону Тавра и в особенности для окрестных обитателей моря, - дорогами, шедшими с юга, - то вследствие сходства он и этот народ перенес в открытый океан, потому что он говорит об Одиссее, плывущем на своем судне так:
"Возвращаясь от Эѳиопов, мощный потрясатель земли увидел его издалека, с гор Солимских"[17]. Может быть, что одноглазых киклопов он заимствовал из истории Скиѳов. Говорят, что таковы (одноглазые) некие Аримаспы, о которых впервые заявил Аристей Проконнисский в т. н. Аримасповой поэме.
11) Установивши это, нужно исследовать, рассказы тех, которые, согласно с Гомером, признают местом странствования Одиссея Сицилию или Италию, а также тех, которые это отрицают; потому что можно понимать это двояко: правильно и неправильно. Правильно понято было бы в том случае, если бы Гомера представляли убежденным в том, что Одиссей доходил до тех мест; что он взял эту действительную основу, и потом поэтически ее обработал. Это было бы сказано об нем правильно: не только в окрестностях Италии, но даже до крайних пределов Иберии можно открыть следы странствований Одиссея и многих других лиц. Ложно было бы понято, если бы кто нибудь признал и поэтические украшения правдивым рассказом: его Океан, Ад, быков солнца и гостеприимство богинь, превращения, размеры Киклопов и Лестригонов, вид Скиллы, проплытые пространства и многие другие подобные предметы, чудесные, очевидно вымышленные поэтом. Не стоит возражать такому человеку, ибо он явно взводит клевету на поэта, равным образом как не стоило бы возражать, если бы кто утверждал, что таким путем, как повествует Гомер, совершалось возвращение Одиссея в Иѳаку, умерщвление женихов и происшедшее вне города сражение Иѳакийцев с ним; точно также нам кажется несправедливым спорить с тем, кто понимает поэта надлежащим образом.
12) Эратосѳен выступает против обоих мнений неудачно. Против второго потому, что он опровергает бесспорно-ложное и недостойное рассуждения длинным разбором; против первого потому, что он представляет себе всякого поэта болтуном, который не знает ни местностей, ни каких-либо средств вести к добродетели, хотя одни события помещаются поэтом в местностях не вымышленных, как Илион, Пелион и Ида, - другие же в вымышленных, как те, в которых действуют Горгоны и Герион. Он утверждает, что рассказы о странствованиях Одиссея относятся к тому же разряду. Относительно же тех лиц, которые называют эти предметы не вымышленными, но существующими на самом деле, он доказывает их заблуждение противоречием между ними: потому что Сирен одни помещают в Пелориаде, другие в Сиракузах, отстоящих от первого места более, чем на две тысячи стадий, также тем, что Сирены - это скала с тремя вершинами, разделяющая Кумский и Посейдониатский заливы. Однако это не трехвершинная скала и вообще не такой пункт, который поднимается вверх: это длинный, узкий изгиб от соседних к Сурренту местностей до пролива Капреи, имеет на одной гористой стороне храм Сирен, а на другой подле Посейдониатского залива три, лежащие впереди, острова, пустынные, каменистые, которые и называются Сиренами; у этого же залива находится храм Аѳины, именем которого и самый изгиб называется.
13) Однако если не согласны между собою те, которые дают описание местностей, то еще нельзя тотчас отвергать и все описание; иногда можно с помощью разногласий лучше проверить основу рассказа. Например, в настоящем случае, если я спрашиваю: было ли плавание в Сицилию и Италию, и здесь ли должно поместить Сирен? Кто утверждает, что они были в Пелориаде, тот не соглашается с тем, который помещает их в Сиракузах, а оба они не разногласят с тем, по мнению которого Сирены обитали в окрестностях Сицилии и Италии; напротив, они делают мнение последнего еще более вероятным, потому что хотя они говорят не об одном и том же месте, однако не выходят за пределы Италии или Сицилии. Далее, если бы кто нибудь прибавил, что в Неаполе показывают могилу одной из Сирен, Парѳенопы, то вероятность еще более увеличилась бы, несмотря на то, что то была бы третья местность. Что в том заливе, который у Эратосѳена именуется Кумским, и который образуют Сиракузы, расположен и Неаполь, это обстоятельство еще более убеждает нас, что Сирены находились в тех местах. По моему мнению, нельзя узнать от поэта все точно и подробно, и мы этой точности от него и не требуем. Следовательно, мы вовсе не склонны предполагать, будто Гомер сочинял свою поэму, ничего не зная о блуждании Одиссея, где и как оно совершалось.
14) Далее, Эратосѳен предполагает, что Гезиод знал о странствованиях Одиссея, именно, что последний был в Сицилии и Италии, подтверждая себя тем обстоятельством, что у Гезиода упоминаются не только те местности, о которых говорит Гомер, но также Этна, Ортигия, небольшой остров подле Сиракуз, и Тиррены. Он думает что Гомер не знал всего этого и никогда не желал приурочивать странствования Одиссея к известным местностям. Но неужели Этна и Тиррены известны, а Скиллей, Харибда, Киркей, а также острова Сиренусы никому незнакомы? Или же нужно допустить, что Гезиоду прилично было не болтать, но следовать общепринятым мнениям, Гомеру же свойственно было высказывать с шумом все, что ни пришло бы на его неразумный язык? Но не говоря даже о свойственном Гомеру упомянутом нами способе изложения басен, множество писателей, прославлявших те же события, а также существующая в этих местностях молва, могут доказать, что это не вымыслы поэтов или историков, но следы на самом деле бывших личностей и событий.
15) Полибий точно также правильно понимает рассказы о странствованиях. Он утверждает, что некто Эол предуказал путь, которым можно проплыть через пролив, опасный для плавания вследствие приливов и отливов; назван был за это распорядителем ветров и наделен титулом царя; подобно тому как Данай за то, что показал водные источники в Аргосе, а Атрей за то, что научил, что движение солнца противоположно движению неба, названы были гадателями и царями, толкующими жертвоприношения; египетские жрецы, халдеи и маги, превосходившие остальных мудростью, получали у наших предков власть и почести; точно также и каждый из богов почитается за то, что изобрел что нибудь полезное. Заранее это установивши, Полибий не допускает, чтобы Эол принимался за басню, а равно и все странствование Одиссея. Он утверждает, что только не многое было присочинено, равно как и в Троянской войне; все же то, что относительно Сицилии описывается Гомером, находится и у разных историков, которые излагают события, совершавшиеся в местностях соседних с Италией" и Сицилиею. Он не одобряет того мнения Эратосѳена, что будто тогда можно открыть, куда плавал Одиссей, когда укажут кожевника, сшившего мешок для ветров. Напротив, по его мнению, Гомерово описание ловли рыбы Скиллою совершенно согласуется с тем, что происходит около Скиллея, именно:
"Здесь, вокруг скалы она, отыскивая с жадностью, ловит рыб, дельфинов, собак, хватает и более крупную добычу, если таковая попадется".
Потому что тунцы, толпами уносимые течением к берегам Италии, попавши в пролив и не допускаемые в Сицилию, встречаются с более крупными животными, как дельфины, собаки и другие большие рыбы. Ловлею их откармливаются галеоты, которые, говорят, называются также мечами и собаками. Все происходящее здесь, а также во время разлитий в Ниле и прочих реках, - совершенно тоже, что происходит в зажженном лесу: животные, собираясь в кучи, убегают от огня или воды, делаясь добычею сильнейших.
16) Сказавши об этом, Полибий описывает нам ловлю галеотов, которая производится около Скиллея: ставят наблюдателя общего для всех рыбаков, стоящих в иле на двухвесельных лодках, по два в каждой лодке; потом один гонит лодку, а другой, держа в руках копье, стоит на передней части судна, между тем как наблюдатель дает знать о появлении галеота. Это животное плывет обыкновенно третьей частью на поверхности воды. Когда лодка касается его, один из рыбаков наносит удар; потом выдергивает из тела дротик, оставивши в нем лезвие, потому что последнее загнуто на подобие якоря и намеренно прикреплено к шесту очень слабо; на лезвии висит длинная веревка, которая будучи прикреплена к лезвию, спускается с лодки за раненным животным, пока оно не изнемогает, сопротивляясь и скрываясь под воду; тогда вытаскивают его на берег, или кладут в лодку, если туловище не очень велико. Копье если бы и упало в море, не пропадает, потому что оно сколочено из дуба и ели, так что, хотя часть из дуба погружается вследствие тяжести, остальная находится на поверхности воды и легко может быть снова взята. Иногда впрочем случается, что гребец получает рану через лодку, если меч галеота очень длинен, и вследствие значительной силы животного охота на него бывает похожа на ловлю дикого кабана. Из всего этого может всякий заключить, говорит он, что около Сицилии было странствование Одиссея согласно с Гомером, потому что он приурочивает к Скиллею подобную охоту, которая наиболее обыкновенна у этого пункта равно как тоже заключение можно сделать из того, что рассказывается о Харибде, вполне подобное происходящему в проливе на самом деле, именно:
"Трижды она извергает".
Слово трижды вместо дважды - ошибка переписчика или рассказчика.
17) То, что происходит в Менинге, продолжает Полибий, согласуется с рассказом о Лотофагах. Если в чем нибудь нет согласия, то причиною разницы нужно считать или незнание, или поэтическую вольность, которая состоит в том, что история употребляется рядом с диаѳезою и баснею. Цель истории, говорит он, - истина, почему поэт в "Каталоге кораблей" повествует об особенностях каждой отдельной местности: так один город он называет каменистым, другой расположенными на краю, третий изобилующими голубями, четвертый приморским. Цель диаѳезы - производить впечатление; как например, когда поэт вводит в рассказы сражающихся; наконец цель басни - удовольствие и изумление. Вымышлять всецело - не правдоподобно вообще и не свойственно Гомеру; потому что, говорит Полибий, все считают поэзию Гомера философским сочинением, - совершенно иначе чем кажется Эратосѳену, который не дозволяет судить о поэтических произведениях со стороны рассудочной или искать в них чего-либо действительного. Полибий полагает, что следующий стих: "Оттуда девять дней носили меня гибельные ветры"[18] нужно понимать в смысле небольшого расстояния (потому что гибельные ветры не благоприятствуют плаванию по прямому пути), а вовсе не так, будто бы Одиссей вынесен был в открытый океан, как бы вследствие дувших непрестанно благоприятных ветров. Предположивши расстояние от Малеев до Геракловых столбов в 22,500 стадий, и предположивши (говорить он), что путь этот совершен в девять дней, то окажется, что каждый день проплывалось 2500 стадий. Кто когда бы то ни было утверждал, что случалось проезжать кому-либо из Ликии или Родоса в Александрию в два дня, между тем как расстояние этих местностей 4000 стадий? Точно также против тех, которые спрашивают, каким образом Одиссей трижды прибывавший в Сицилию, ни разу не переплывал пролива, он возражает· потому что и позднейшие плаватели избегали этого пути.
18) Так говорит Полибий. Есть много и другого, сказанного им верно. Но когда он отвергает плавание Одиссея в открытом океане, а также с точностью определяет девятидневное странствование и расстояния проплываемые каждый час, он доходит до крайнего заблуждения. Для подтверждения своего положения он приводит следующие стихи:
"Оттуда девять дней несли меня гибельные ветры," и вместе с тем скрывает другие; потому что у того же поэта есть следующее место:
"После того как корабль покинул течение реки Океана", а также:
"На острове Огигии, где находится пуп моря",[19] где, говорит он, живет дочь Атланта. Кроме того о Феакийцах:
"Мы живем вдали на краю, в море с большими волнами, и никто другой из смертных не имеет с нами сношений"[20].
Все это очевидно показывает, что вымыслы относятся к Атлантическому морю. Между тем Полибий скрывает то, что без сомнения разрушает его положение; а это не правильно. Что около Сицилии и Италии было странствование, это верно и подтверждается самими названиями местностей: ибо какой поэт или прозаик убеждал Неаполитанцев назвать себя "обладателями гробницы Сирены Парѳенопы?" Кто убедил также жителей Кимы, Дикеархии и окрестностей Везувия говорит о Перифлегетонѳе, Ахерузийском озере, об оракуле мертвых в Аорно, а также о Байе и Миссене, спутниках Одиссея? Точно тоже самое относится и к рассказам о Сиракузах, о проливе, о Скилле, Харибде и об Эоле; всего этого не должно исследовать с точностью, но и нельзя оставлять как неимеющее корня и основания в действительности, как такое, в чем нет ничего правдивого или полезного на подобие истории.
19). Сам Эратосѳен, разумея тоже самое, говорит: "кто нибудь может подумать, что поэт желал поместить странствования Одиссея в местах к западу лежащих; но что он отступил от действительности, частью потому, что кое чего он не знал с точностью, частью же потому, что он и не имел в виду изложить так, как было на самом деле, но во всем он рассчитывал на страшное и более чудесное". До сих пор правильно; но он неверно понял цель, ради которой так поступил поэт; ведь не для болтовни, но для пользы. Справедливо обвинить Эратосѳена за это, равно как и за то его мнение, будто потому Гомер наиболее чудесное сообщал об отдаленных странах, что в рассказах об них легче можно было говорить неправду, потому что только самую малую часть басен составляют те, поприщем которых служат местности отдаленные, сравнительно с теми баснями, которые не выходят из пределов Эллады, или имеют местом своего действия страны соседние с Элладою, - например рассказы о подвигах Геракла, Ѳезея, рассказы о событиях на Крите и в Сицилии, также на прочих островах, равным образом в окрестностях Киѳерона, Геликона, Парнасса, Пелиона, всей Аттики, Пелопоннеса. И никто не обвиняет за эти миѳы авторов их в невежестве. Кроме того, так как поэты не все вымышляют, но только прибавляют несколько вымысла к действительности, а преимущественно так поступает Гомер, то Эратосѳен, спрашивая, что присочинили древние поэты, не должен разбирать, присочиненное существует ли на самом деле, или нет; он больше должен доискиваться истины относительно мест и лиц, которые вдохновили поэта к вымыслу; так например относительно странствования Одиссея, он должен исследовать, было ли оно, и в каких местах.
20) Вообще несправедливо смешивать поэзию Гомера и прочих поэтов в одно и не признавать за ним никакого превосходства как в знании географии, которая составляет предмет настоящего изложения, так и в других отношениях. Оставивши все другое в стороне, если мы возьмем "Триптолема" Софокла или пролог в "Вакханках Еврипида, и сопоставим точность описания тех же предметов у Гомера, то легко можно видеть превосходство последнего или покрайней мере разницу. Везде, где требуется порядок в исчислении упоминаемых местностей, Гомер и соблюдает порядок, как относительно Эллинских, так равно и остальных местностей.
"Они желали положить Оссу на Олимп, а затем на Оссу Пелион, где дует ветер, колеблющий листья"[21].
Потом:
"Гера, устремившись, покинула вершину Олимпа, прошла Пиерию и привлекательную Эмаѳию и прибыла к снежным горам Ѳракийцев - всадников; а с Аѳона направилась к морю"[22].
В "Каталоге" он называет города не в порядке, потому что нет нужды в этом, но народности исчисляются в порядке. Точно той же системы держится он относительно и мест отдаленных:
"Прибывши после долгих блужданий в Кипр, Финикию и к Египтянам, я пришел к Эѳиопам, Сидонцам, Эрембам и в Либию"[23], что заметил впрочем и Гиппарх. Между тем оба трагика в тех случаях, когда нужно соблюсти порядок, именно Еврипид, когда говорит о Вакхе, приходившем к разным народам, а Софокл, говоря о Триптолеме, называющем засеянные им страны, ставят рядом местности, далеко отстоящие одна от другой, разделяя напротив те, которые в действительности смежны.
"Покинувши поля Лидян, обилующие золотом, и равнины Фригийцев, Персов, озаряемые солнечными лучами, я пришел к Батрийским стенам, в холодную страну Мидян и счастливую Арабию".
Подобным образом поступает и Триптолем. - Упоминая о климатах и ветрах, Гомер и здесь обнаруживает обширные географические познания. В описании местностей он часто говорит обо всем вместе:
"Она (Иѳака) низменна, но расположена на море выше прочих к мрачному западу; другие острова напротив удалены к утренней заре и к восходу солнца".
Или:
"Есть двое ворот: одни обращены к Борею, другие к Ноту".
Или:
"Пускай направляются направо к утренней заре и солнцу, или на лево к мрачному западу".
Сам Гомер видит в незнании подобных предметов причину крайнего смущения:
"О друзья! мы ведь не знаем, где запад, где утренняя заря, и даже где восход солнца"[24]. Кроме того, поэт сказал верно:
"Борей и Зефир дуют из Ѳракии"[25], а Эратосѳен, неправильно понявши, обвиняет Гомера, будто этот вообще говорит, что Зефир дует из Ѳракии, между тем как поэт говорит не вообще, но о том случае, когда ветры эти встречаются на ѳракийском море, составляющем часть эгейского, около Черного залива того же (ѳракийского) моря. Потому что Ѳракия в той части, где она соприкасается с Македонией, вступая в море, получает направление к югу, вследствие чего и представляется жителям Ѳаса (Ѳазоса), Лемна, Имбра, Самоѳракии, а также, со стороны моря, их окружающего, что Зефир дует из Ѳракии, подобно тому как Аттике кажется, что ветры эти дуют от скиронских скал, отчего Зефиры называются Скиронами, а еще чаще Аргесты. Хотя Эратосѳен не понял этого, однако он подозревал истинный смысл. Он сам говорит о том уклонении Ѳракии к югу, о котором упоминаю я. Но так как он понимает слова поэта в общем смысле, то и обвиняет его в незнании, потому-де что по мнению Гомера Зефир дует с запада от Иберии, тогда как Ѳракия туда не простирается. Но неужели поэт не знал, что Зефир дует с запада? Он, который в следующих выражениях отводит ему подобающее место: "Вместе бросились Евр, Нот, враждебный Зефир и Борей"[26]! Или он не знал, что Ѳракия не простирается по ту сторону пеонских и ѳессалийских гор? Но ведь он знал те народы, которые следовали за ѳракийцами, называл по именам жителей морского берега и внутренней страны: Магнетов, Малеев и затем исчисляет Эллинов до Ѳеспротов. Равным образом он упоминает о Долопах смежных с Пеонами, о Селлах в окрестностях Додоны до р. Ахелоя; дальше о Ѳракийцах он не говорит. С особенным удовольствием говорит Гомер о ближайшем и наиболее ему известном море, как напр. в следующих стихах:
"Заволновалось собрание, как обширные волны морские в Икарийском понте".
21) Некоторые утверждают, что есть два главных ветра: Борей и Нот, прочие же отличаются от них только небольшим отклонением: Евр дующий от летнего востока (с С. В.), Апелиот от зимнего востока (Ю. В.), Зефир от летнего запада (С. З.), а от зимнего запада (Ю. З.) Аргест. Существование двух ветров подтверждается свидетельством: Ѳрасиалка и самого поэта, когда он Аргеста соединяет с Нотом.,
"Аргеста-Нота"[27], а Зефира с Бореем:
"Борей и Зефир, оба дуют из Ѳракии"[28]. Впрочем Посейдоний утверждает, что о ветрах не рассуждал так никто из тех, которые известны своими трактатами об этом предмете; как например: Аристотель, Тимосѳен, астролог Бион. Напротив они называют Кайкия тот ветер, который дует от летнего востока, а тот, который дует с диаметрально-противоположной стороны, именно от зимнего запада, называют Либом. Потом, Евром называется ветер, дующий от зимнего востока, а противоположный ему Артестом; средние между ними - Апелиотом и Зефиром. У поэта враждебно дующим Зефиром называется ветер, известный у нас под именем Аргеста; приятно дующим Зефиром называет поэт наш Зефир, а Аргестом Нотом - наш Левконот, названный так потому, что он сгоняет легкие облака, тогда как остальпой Нот - весь почти Евр:
"Подобно тому как, когда Зефир разгоняет облака Аргеста Нота, поражая их сильною бурею".
Здесь поэт говорит о Зефире враждебно дующем, который обыкновенно разгоняет малые облака, собранные Левкопотом; при этом Нот он снабжает эпитетом Аргест. Вот это, изложенное Эратосѳеном в начале первой книги своей "Географии", требовало сделанных нами поправок.
22) Далее, имея ложное представление о Гомере, он утверждает, что Гомер не знал, что есть несколько устьев Нила, ни даже самого имени реки, "Гезиод же знал, потому что упоминает об нем". Что касается до имени, то вероятно, что во время Гомера оно не употреблялось; точно также, если устья Нила были тогда не исследованы, и только не многим было известно, что их несколько, а не одно, то можно допустить, что и Гомер не знал этого. Но если наиболее известным из того, чем обладает Египет, наиболее достославным и достойным памяти и знания была а есть река, с её разлитиями и устьями, то кто же может предположить, что лица, рассказывавшие Гомеру о Египетской реке, о самой стране, о Египетских Ѳивах и Фаре, что они не знали всего этого, или хотя и знали, но не сообщили, - разве впрочем потому, что считали это известным? Еще более не вероятно, чтобы Гомер, повествуя об Эѳиопии, Сидонцах, Эрембах, о внешнем море, о разделении Эѳиопов на две части, не знал бы близких и всем известных стран. Если он об этом не упоминал, то здесь еще нет доказательства его незнания; потому что он не упоминал и о своей родине, и о многом другом; он считал это слишком известным, а потому недостойным упоминания для тех, которые знали и без него.
23) Точно также несправедливо упрекают Гомера за то, что он называет остров Фар "окруженным морем", и объясняют это выражение незнанием. Совершенно напротив: всякий легко мог бы воспользоваться этою данною для доказательства того, что поэту было известно все, сказанное только что об Египте; и вот почему. Всякий, рассказывая о своих странствованиях, склонен из хвастовства прибавить. К числу таких лиц принадлежал и Менелай, который, прошедши до Эѳиопов, слышал о разлитиях Нила, о том, какое количество ила они приносят стране, и о канале перед устьями, который вследствие наносов из Нила почти соединялся с материком, так что весь Египет назван Геродотом совершенно верно "даром Нила"; если даже не весь, то по крайней мере область Дельты, так называемый нижний Египет. Что Фар находится в открытом море, рассказывал также поэту Менелай; Гомер прибавил ложно "в окрытом", так как в его время остров уже не был так далек от Египта, чтобы можно было назвать его лежащим в открытом море. Но если Гомер, изобразил Менелая повествующим обо всем этом то следует заключить, что поэт знал и о прибытиях воды в Ниле, и об устьях его.
24) Точно также ошибочно и то мнение, будто Гомер не знал перешейка между египетским морем и арабским заливом, и будто он неверно говорит:
"Эѳиопов, которые живут на краю людей и разделены на две части"! Так как поэт говорит в этом случае верно, то позднейшие писатели упрекают его несправедливо. По моему мнению так далеко от истины незнание Гомером этого перешейка, что я думаю, он не только знал его, но и открыто высказался об этом; только грамматики не поняли его слов, начиная от Аристарха и Кратета, главных представителей этой науки. Когда поэт говорит:
"Эѳиопов, которые живут на краю людей и разделены на две части", оба грамматика не соглашаются между собою относительно следующего за этим стиха, именно: Аристарх пишет:
"Одни у восхода Гипериона, другие у захода",[29]
а Кратет:
"И у восхода, и у захода Гипериона",
хотя нет никакой разницы для мнения обоих, так ли писать, или иначе. Один, следуя тому методу, который, кажется, называется математическим, утверждает, что тропический пояс обнимается океаном, по обеим сторонам его находится умеренный пояс, как занимаемый нами, так и лежащий в другой части света. Подобно тому как Эѳиопами называются у нас те, которые живут по направлению к югу на всей обитаемой земле, на краю всех остальных народов, вдоль Океана, так Гомер думает, что следует некоторых Эѳиопов, живущих вдоль этого самого Океана и на краю прочих обитателей этого второго умеренного пояса, следует считать их обитающими по ту сторону Океана. Он полагает, что есть два народа Эѳиопов, и что на две части они разделяются океаном. Слова же:
"И у захода Гипериона, и у восхода" прибавлены потому, что Зодиак небесный всегда находится прямо над Зодиаком земным, а этот последний никогда в своем изгибе не выходит за пределы обеих Эѳиопии, вследствие чего необходимо представлять себе весь путь солнца в пределах этого пространства; причем восход и заход солнца совершаются для разных народов в различных пунктах и различным образом. Так объясняет Кратет, считая это объяснение более, нежели другое, согласным с началами Астрономии. Но можно было сказать проще, оставляя неприкосновенным факт разделения Эѳиопов на две части, именно: что от восхода до захода солнца вдоль океана по обеим сторонам его живут Эѳиопы. Какая в самом деле разница в смысле, выразить ли это так, как он, или как Аристарх, т. е.
"Одни у захода Гипериона, другие у восхода"? потому что это последнее значит, что Эѳиопы живут на востоке и на западе по обеим сторонам Океана. Однако Аристарх отвергает такое мнение, полагая, что Гомер говорит о разделении на две части только наших Эѳиопов, тех, которые по отношению к Эллинам живут на крайнем юге; и что эти Эѳиопы не разделяются на две части так, чтобы образовать две Эѳиопии, одну на востоке, другую на западе; он признает только одну Эѳиопию, лежащую по отношению к Эллинам на юге и примыкающую к Египту. Не зная этого, равно как и других предметов, на которые указывает Аполлодор во второй книге своего рассуждения о "Каталоге кораблей", Гомер, по мнению Аристарха, выдумал о местах жительства Эѳиопов то, чего нет.
25) Против Кратета можно привести много такого, что, быть может, не имеет никакого отношения к настоящему труду. Аристарха мы одобряем за то, что он, отвергнувши положение Кратета, допускающее многие возражения, предполагает, что речь поэта была о нашей Эѳиопии; в остальном же мы подвергаем его критике. Прежде всего нужно заметить, что он напрасно пускается в мелочные соображения относительно чтения, потому что и иное чтение может быть согласно с его способом понимания. Какая действительно разница-так ли выразиться: в нашем полушарии существует две народности Эѳиопов: одни на востоке, другие на западе; или же так: и на востоке и на западе? Во вторых, он защищает ложное мнение. Предположим, что поэт не знал перешейка, и что в следующем стихе он упоминает об Эѳиопии, граничащей с Египтом:
"Эѳиопов, которые разделены на две части".
Неужели на самом деле они не разделяются на две народности, и поэт сказал это по неведению? Неужели Египет и Египтяне, начиная от Дельты до Сиэны, не разделяются Нилом на две части?
"Одни у захода Гиперионы, другие у восхода"? Что же представляет Египет, как не речной остров, который подвергается наводнениям? Он располагается по обеим сторонам реки, на восточной и западной. Эѳиопия лежит по прямой линии непосредственно за Египтом, в подобном же отношении находится к Нилу, обладает теми же особенностями местоположения; и она также как Египет узка, длинна и подвержена наводнениям. Вне пределов наводнений, она пустынна, безводна, способна к незначительному заселению, как на восточном, так и на западном берегу реки. Почему же она не разделена на две части? Или Нил представляется достаточной границею для того, чтобы отделить Азию от Либии, потому что он течет к югу на расстоянии более 10,000 стадий, и имеет ширины столько, что обнимает многолюдные острова, из которых значительнее всех Мероэ, царская резиденция и главный город Эѳиопов; но этот же Нил неужели оказывается недостаточным разделить на две части Эѳиопию? Возражатели против тех, которые разделяют материк рекой, выставляют тот важнейший аргумент, что они будто бы разрывают Египет и Эѳиопию, и делают одну часть каждой из них либийскою, другую-азиатскою; чтобы избежать этого неудобства, нужно или вовсе не разделять материков, или же делить не рекою.
26) Но можно разделить и Эѳиопию иным способом. Все плававшие в Океане вдоль берегов Либии, как те, которые отправлялись от Красного моря, так и те, которые плавали от Геракловых столбов, дошедши до известного пункта, поворачивали назад, задерживаемые многими препятствиями, вследствие чего очень многие проникались тем мнением, что море разделялось по середине перешейком. Между тем все Атлантическое. море, особенно в южной части, не прерывается в своем течении. Все мореплаватели называли Эѳиопскими крайние места, до которых они доходили, и делали их известными, под этим именем. Что же несообразного представляет то что Гомер увлекаемый молвою, также разделял Эѳиопов, помещая одних на востоке, других на западе? Между тем относительно промежуточных местностей не известно было, заняты они, или нет. Впрочем Ефор сообщает другое древнее известие, которое, можно думать не без основания, известно было и Гомеру. Он передает, что по мнению, господствовавшему среди Тартесийцев, Эѳиопы вторгались в Либию до запада, причем одни остались здесь, а другие заняли большую часть морского побережья. Но убеждению Ефора разделение это побудило и Гомера выразиться:
"Эѳиопов, которые живут на краю людей и разделены на две части".
27) Такие возражения можно сделать Аристарху и тем, которые следуют за ним; можно также сказать и другое еще более убедительное, чем устраняется упрек Гомеру в грубом невежестве. Я утверждаю согласно с мнением древних Эллинов, что северные народы назывались одним именем Скиѳов или Номадов, точно также как и у Гомера, и что когда то с течением времени открыты были западные страны, для названия здешних народов употреблялись общие имена Кельтов, Иберов, или же смешанные имена Кельтиберов и Кельтоскиѳов; потому что вследствие неведения разные народы соединялись в одном общем имени, подобно этому все южные страны, расположенные у Океана, назывались Эѳиопией, что доказывается следующим обстоятельством: Эсхил в "Скованном Промеѳее" говорит так: (Ты увидишь) священное течение Эриѳрейского моря по пурпурному руслу, а также озера с медным отблеском подле Океана, кормильца Эѳиопов, там, где всевидящее солнце теплыми волнами мягкой воды освежает свое тело и усталых коней".
Так как океан во всей южной полосе занимает одинаковое положение к солнцу и оказывает ему одинаково услугу (о которой говорит Эсхил), то мне кажется, что, по мнению поэта, Эѳиопы занимали всю южную полосу. Потом Еврипид в "Фаэѳонте" говорит, что Климена
"-дана была Меропу, владыке земли, той земли, которую прежде всего солнце с высоты своей колесницы, запряженной четверкою, согревает золотым пламенем. Чернокожие соседи называют ее "стойлами лошадей солнца и блестящей Авроры". В этом месте солнцу и Авроре приписываются общие стойла; а в следующих стихах поэт утверждает, что они находятся вблизи дворца Меропа. Вообще во всем ходе драмы это перепутывается: говорится не собственно о нашей Эѳиопии, которая граничит с Египтом, но скорее вообще оберегах Океана, которые тянутся во всей южной полосе.
28) Ефор также разделяет мнение древних об Эѳиопии, когда говорит в своем трактате о Европе: "если область неба и земли мы разделим на четыре части, то одна в пределах Апелиота будет занята Индийцами, другая южная Эѳиопами, третья западная Кельтами, четвертая, лежащая в пределах ветра Борея, Скиѳами. "При этом он прибавляет что Эѳиопия и Скиѳия обширнее других стран. "Кажется", говорит он, народ Эѳиопский тянется от зимнего востока до запада, а Скиѳия расположена против этого народа". Что Гомер с этим согласен, видно уже из того, что по его словам, Иѳака лежит
"Во мраке (что значит на севере), а прочие острова далеко в области Авроры и солнца"[30]: так он называет южную часть земли.
Потом в другом месте:
"Пускай идут или направо к Авроре и солнцу, или налево в область мрака"[31]. Пли далее: "О друзья! ведь мы не знаем, где область мрака и Аврора, где светящее смертным солнце уходит под землю, и где оно восходит",[32] о чем мы будем говорить яснее, когда речь пойдет об Иѳаке. И так, когда поэт говорит:
"Вчера Зевс отправился на Океан к беспорочным Эѳиопам",[33] то нужно понимать эти слова в более общем смысле, разумея под Океаном вообще всю южную полосу а не одну Эѳиопию, потому что к какому бы пункту этой полосы мы не обратили наши взоры, всегда мы будем на Океане и в Эѳиопии. Точно тоже самое говорится и в следующих стихах:
(увидел) его (Посейдон), возвращавшийся тогда от Эѳиопов, с высоты отдаленных солимских гор"[34]
Выражения эти означают тоже самое, что "из южных стран", так как Солимами он называет не тех, которые живут в Писидии, но, как я сказал прежде, он выдумал одноименный народ, который находится в том же отношении к блуждающему на судне Одиссею и к южным народам, каковы напр: Эѳиопы, в таком же отношении, говорю я, как Писидийские Солимы к Понту и к Ээиопам, живущим выше Египта. Потом он ведет речь о журавлях, обобщая ее таким же образом:
"Когда они бегут от зимы и от обильных дождей, они с криком летят к водам океана, неся войну Пигмеям и смерть"[35]
Журавля несущегося к югу, видит не только в Элладе, но также и в Италии, Иберии, в Каспии и Бактриане. Так как Океан простирается по всему южному побережью, и так как журавли улетают от зимы во всю эту область, то и относительно Пигмеев нужно принимать, что, по мнению Гомера, они заселяли всю эту страну. Если же позднейшие писатели ограничивают область Эѳиопов только теми, которые живут над Египтом и только в ним приурочивают и оказание о Пигмеях, то это нисколько не распространяется на древних. Ведь мы в настоящее время не называем Ахейцами и Аргивянами всех сражавшихся под Троею, между тем как Гомер называет этим именем всех их. Близко в этому и то, что я говорю о разделении Эѳиопов на две части, именно: что нужно понимать под этим именем те народы, которые занимают весь берег Океана от восхода солнца до захода. Так понимаемые Эѳиопы, действительно разделены физически Арабским заливом, который уподобляется значительной части меридионального круга и наподобие реки тянется в длину почти на 15.000 стадий, а наибольшая ширина которого не превышает 1,000 стадий; длина его увеличивается еще тем, что самая углубленная часть залива отделяется от Пелузийскаго моря всего тремя или четырьмя днями пути, перешейком. Подобно тому как остроумнейшие из тех, которые отделяют Азию от Либии, считают более естественною гранью обоих материков залив, а не реку Нил, потому что залив простирается почти от одного моря до другого, тогда как Нил течет далеко от Океана, а потому и не может собственно отделять Азию от Либии, - подобно тому и я полагаю, что по мнению поэта, вся южная область обитаемой земли разделялись на две части этим заливом. Как мог не знать он в таком случае перешейка, который образуется Арабским заливом и Египетским морем?
29) Но уже совершенно не сообразным кажется мнение, что поэт знал в точности египетские Ѳивы, отстоящие от нашего моря немного менее, чем на 5,000 стадий и в тоже время не знал будто бы ни углублений арабийского залива, ни перешейка подле него, имевшего ширины не более 1.000 стадий. Еще несообразнее было бы, если бы Гомер знал, что Нил носит одно название с столь обширною страною как Египет, но не понимал бы причины этого. Очень ясно должно было представиться Гомеру то, о чем говорил Геродот, именно: что страна была даром реки и через это получила от неё название. Впрочем из особенностей каждой местности наиболее известны бывают те, которые представляют что нибудь необыкновенное и очевидны для всех, а таково в данном случае разлитие Нила, и вследствие того наносы в море. Подобно тому как приезжая в Египет, путешественники узнают прежде прочих свойств страны природу Нила; потому что туземцы не могут сообщить иностранцам ничего более для них нового и в тоже время более интересного у самих Египтян (так как лицу познакомившемуся с рекою делаются вполне ясными особенности всей страны), - подобно этому узнают прежде всего о Ниле и те, которые слушают рассказы о Египте вдали. К этому же присоединяется любознательность поэта, его любовь к путешествиям, что признают за ним все, рассказывавшие, его биографию; впрочем многие примеры этого можно позаимствовать из самих произведений поэта. И так, много есть доказательств того, что Гомер всегда знал и ясно излагал то, о чем нужно было говорить, и умалчивал о том, что слишком хорошо было известно, или же обозначал только эпитетами.
30) Удивительно, что Египтяне и Сирийцы, к которым мы теперь обращаемся, не понимают Гомера трактующего о их же предметах, и обвиняют его в незнании, в котором они виновны сами, как показывает наше рассуждение. Вообще, не говорить о чем либо вовсе не служит признаком незнания; ведь поэт не говорит ни о течениях Еврипа, ни о Ѳермопилах, ни о многом ином, что было известно всем Эллинам; конечно и он знал все это. В других случаях он. говорит о каких либо предметах, но намеренно глухие отрицают это, почему нужно обвинять их же самих. Так поэт называет "упавшими с неба", не только ручьи, но всякие течения воды, потому что все они наполняются дождевою водою. Однако общее свойство делается частным в применении к какому-либо предмету, превосходящему остальные того же рода; иначе следует понимать эпитет "упавший с неба" при слове ручей (χειμάρρους) и иначе при слове "река постоянно текущая" (ἀένναον); в этом случае мы имеем как бы двоякое превосходство. Подобно тому как есть преувеличения в самых преувеличениях, как например: "быть легче тени корки", "трусливее зайца Фригийскаго", "обладать куском земли более легким, чем письмо лаконское", подобно этому в названии Нила "упавшим с неба", к одному превосходству прибавлено другое. Потому что ручей скорее прочих рек может быть назван упавшим с неба, Нил же скорее, нежели ручьи, ибо он наполняется столь значительным количеством воды и в течении столь продолжительного времени. Итак, если поэту известно было разлитие Нила, как мы утверждаем в противоположность другим, и если он прилагает к нему этот эпитет, то не иначе это нужно понимать, как мы изложили теперь. То обстоятельство, что Нил заканчивается множеством устьев, - общее у Нила с другими реками, почему поэт считает это не столько достойным упоминания, особенно для знающих; равным образом не говорит об этом и Алкей, хотя и сообщает, что он сам посещал Египет. Наносы могли подразумеваться сами собою, как следствие разлитий, а также и из того, что он говорит о Фаре. Что бы кто-либо говорил Гомеру или точнее, чтобы общая молва гласила, что остров в то время на столько отстоял от материка, сколько корабль проходит в день, это не возможно,: подобная ложь была слишком очевидна. Что же касается до разлития и до наносов, то вероятно, что он слышал сведения менее определенные, более общие; сообразивши, что остров во время посещения Египта Менелаем находился на большем расстоянии от суши, нежели в его время, поэт уже от себя в несколько раз увеличил расстояние, чтобы сообщить рассказу вид басни. Но басня выдумываются не вследствие незнания, доказательства чего существуют на лицо: что повествуют поэты о Протее, Пигмеях, о силе чар и т. п. предметах, это рассказывается не вследствие незнания, но для доставления слушателям удовольствия и развлечения. "Каким образом Гомер говорит о Фаре, что он имеет воду, тогда как остров безводен?"
"Есть в нем удобная гавань, откуда выгоняют в море закругленные корабли, запасшись черной водою"[36]
Не возможно, чтобы источник высох; с другой стороны поэт вовсе не говорит, что воду доставали на острове, упоминая только о нагружении водою, благодаря удобству пристани, причем воду можно было черпать на противоположном берегу. Из этого эмфатического выражения поэта видно, что он сам понимал, что, называя остров "окруженным морем", он высказывал не истину, по преувеличение и басню.
31) Далее, так как рассказы о странствованиях Менелая, кажется, подтверждают незнание поэтом тех местностей, то может быть лучше всего изложить то, чего ищут в этих стихах, и таким образом в одно время и полнее объяснить, и защитить поэта. Менелай обращается с такими словами к Телемаху, выразившему удивление относительно украшений его царского дворца: "Многое претерпевши, много блуждая, я носился на кораблях, а на восьмом году посетил Кипр и Финикию, Египтян, пришел к Эѳиопам, Сидонцам, Эрембам и в Либию".[37]
Спрашивают, к каким Эѳиопам он прибыл, плывя из Египта? потому что в нашем море не обитают никакие Эѳиопы, а с другой стороны нельзя было кораблям проехать через катаракты Нила? потом кто эти Сидонцы? Потому что нельзя разуметь тех, которые живут в Финикии; поэт должен был упомянуть о виде, сказавши прежде о роде. Кто же Эрембы? Это имя новое. Аристоник, современный нам граматик, в своем трактате "о странствованиях Менелая" изложил мнения многих лиц о каждом из этих вопросов; для нас же будет достаточно сказать об этом кратко. Одни из тех, которые утверждают, что Менелай плавал в Эѳиопию, ведут путь его через Гадиру в Индию, соглашая вместе с этим и время путешествия, из которого Менелай, по собственным словам его, возвратился на восьмом году. Другие полагают, что он прошел через Арабский залив, вдоль перешейка этого залива; наконец по мнению третьих он переплыл через какой нибудь из каналов Нила. Итак, тот путь, по которому ведет Менелая Кратет, не единственный; не потому чтобы он был не возможен (потому что не безусловно невозможны и странствования Одиссея), но потопу, что он не согласуется с математическими положениями этого автора и с продолжительностью странствования. Менелая задерживали некоторые препятствия против его желания, как напр. опасности плавания, ибо он сам говорит, что у него осталось из 60-ти кораблей пять, но были задержки и добровольные, из корыстолюбия. Так говорит Нестор:
"Он, собирая здесь средства к жизни и золото, блуждал с кораблями".[38]
"Странствуя по Кипру, Финикии и среди Египтян".[39]
Путь через перешеек или один из каналов, если бы и был упомянут поэтом, должен быть принят как басня; а не будучи назван поэтом, он вводится в рассказы напрасно и противно вероятности. Невероятным я называю его потому, что до Троянской войны не существовало никакого канала; говорят, что Сезострис, решившись первый прорыть его, оставил свое намерение не осуществленным, потому что считал уровень моря слишком высоким. Самый перешеек был непроходим для кораблей, и Эратосѳен ошибается, предполагая противное, именно думая, что в то время не было еще разрыва материка у Геракловых столбов, поэтому будто бы у перешейка море внешнее было на одном уровне с внутренним и, будучи выше перешейка, покрывало последний, а после того как перерыв у Гадиры совершился, внутреннее море понизилось и обнажило сушу, что подле Касия и Пелузия до Красного моря. Но какое мы имеем свидетельство того, что разрыва до Троянской войны еще не было? Может быть, поэт, изображая Одиссея плывущим этим путем (с запада) в Океане, дает знать, что пролив в то время уже образовался, а вместе с тем, заставляя Менелая плыть из Египта в Красное море, он не предполагал существования пролива. Впрочем поэт выводит Протея, говорящего так Менелаю:
"Но тебя в Елисейскую равнину и на края земли бессмертные пошлют".[40]
Какая же страна называется здесь крайнею, как не западный предел земли, что доказывает упоминание о Зефире:
"Океан посылает тиходующие ветры Зефира".[41]
Все рассуждение Эратосѳена исполнено неясностей.
32) Итак, если поэт знал, что перешеек некогда всецело был покрыть морем, то насколько больше заслуживает нашей веры известие о разделении Эѳиопов на две части, разорванных столь значительным проливом? И какая корысть могла быть Менелаю от Эѳиопов внешнего мора и тех, которые обитали по берегам океана? Действительно, спутники Телемаха удивляются обилию украшений царских палат, украшений состоявших "из золота, янтаря, серебра и слоновой кости".[42]
Из этих предметов ни-один не имелся у Эѳиопов в изобилии, кроме слоновой кости, так как большая часть Эѳиопов были очень бедны и к тому же вели кочевой образ жизни. Это правда, скажут; но подле них лежала Арабия и некоторые области Индии; Арабия, которая одна называется счастливою, преимущественно перед всеми странами мира; хотя Индия не называется тем же именем, однако и ее считают и изображают как "счастливейшую страну" мы отвечаем на это, что Индии Гомер не знал; в противном случае он упомянул бы об ней; а что касается Арабии, которую теперь называют счастливою, то она не была в то время богата, напротив была бедна и население её городов обитало в палатках. Область, доставляющая ароматы, откуда и происходит самое имя её (ἀροματοφόρος), перенесенное потом на всю Арабию в силу того, что подобные товары в наших странах редки и дороги, - область эта незначительна. В наше время жители Арабии пользуются благосостоянием и богаты, благодаря непрерывным и многочисленным сношениям; тогда же, по всей вероятности, этого не было.
Разумеется, кто торговал ароматами и гонял верблюдов, тот и приобретал подобною торговлею некоторый достаток. Менедаю нужны были добыча или подарки от царей и вельмож, которые, обладая средствами, охотно давали бы ему за его знатность и славу. Египтяне и соседние с ними Эѳиопы, Арабы не были ни совершенно дики, ни совершенно несведущи относительно славы Атридов, приобретенной главным образом успешным окончанием Троянской войны, так что Менелай мог надеяться получить от них подарки, подобно тому как по поводу брони Агамемнона сказано:
"Его некогда в знак гостеприимства дал ему Кинир, потому что до Кипра доходила его великая слава".
Необходимо при этом сказать, что большую часть времени Менелай странствовал по Фииикии, Сирии, Египту, в Либии, а также в окрестностях Кипра и вообще по берегам нашего моря и по нашим островам, потому что в этих местностях можно было получить и дары и гостеприимства, и приобрести кое что силою и разбоем, в особенности от тех, которые сражались в союзе с Троянцами. Между тем отдаленные варвары, жившие на берегах внешнего моря, не внушали Менелаю никакой надежды на приобретение. Поэт говорит, что Менелай приходил в Эѳиопию, а не так, будто бы он достиг только границ её, прилегающих к Египту; кроме того границы эти могли быть в то время ближе к Ѳивам, нежели теперь; и в настоящее время близки эти границы, поре Сиэны и Фил. Из этих городов первый лежит в Египте, а население второго состоит из Эѳиопов и Египтян. Что Менелай, пришедши в Ѳивы, мог дойти не только до границ, но проникнуть и далее до Эѳиопов, благодаря гостеприимству царя, - ничего нет в этом невозможного. Одиссей говорит так, что он приходил в страну киклопов, направившись вперед от моря к пещере, потому что она расположена была на краю страны. Он говорит также, что приходил в Эолию, к Лестригонам и в прочие местности, куда только ни приставал его корабль. Таким же образом приходил и Менелай в Эѳиопию, в Либию, потому что он приставал к берегам этих стран. Отсюда гавань, что подле Ардании выше Парайтания, называется Менелаем.
33) Если поэт, упомянувши о Финикиянах, называет по имени Сидонцев, т. е. жителей главного города Финикии, он пользуется обыкновенным оборотом, как наприм. к кораблям. "Он привел Трояцнев и Гектора"[43].
Или:
"Не было более в живых сыновей мужественного Ойнея; не было более и его самого; и Мелеагр белокурый умер"[44]
Или:
"Достиг Иды....и Гаргара"[45]
Или:
"Они владели Евбеей... Халкидою и Эретрией".
Также Сапфо говорит:
"Тебя родил ила Кипр, или Паф или Панорм":
Было что-нибудь другое, побудившее поэта, упомянувши о Финикии, снова отдельно назвать Сидон; потому что для исчисления народов по порядку ему достаточно было сказать так: Странствуя по Кипру, Финикии и среди Египтян, я пришел к Эѳиопам. А чтобы показать, что Менелай пробыл у Сидонцев дольше, так как прежде он слышал рассказы об их благосостояний, то ему прилично было превозносить их, упоминать об их искусствах, а также о том, что Елена прежде радушно была здесь принята, вместе с Александром. Вот почему он говорит, что у Александра сложено много драгоценных предметов от Сидонцев:
"Здесь были разукрашенные пеплы, изделия сидонских женщин, которых сам богоподобный Александр увез из Сидона, плывши но широкому морю, - тем самым путем, которым он увез и Елену"[46].
У Менелая точно также были сокровища; он говорит Телемаху:
"Я дам тебе искусно отделанную чашу: вся она из серебра и по краям обвита золотом, изделие Гефеста; подарил мне ее знаменитый герой, царь Сидонцев, в то время, когда он принимал меня в своем доме на обратном пути"[47]:
Нужно понимать, что "изделия Гефеста" сказано гиперболически, как называют прекрасные вещи изделиями Аѳины, Харит или Муз. Что Сидонцы были хорошие мастера, он намекает на это своею похвалою чаше, которую Евней дал за Ликаона, говоря:
- "далеко превосходила красотою все остальные, какие есть на земле, потому что сделали ее прекрасно многоискусные Сидонцы, а привезли Финикийские мужи".
34) Об Эрембах говорено было много, но наиболее заслуживают веры те, которые полагают, что именем этим называются Арабы, а наш Зенон даже пишет так (вместо обыкновенного чтения): "Я приходил к Эѳиопам, к Сидонцам, Арабам (вместо Эрембам)."
Но нет необходимости изменять чтение, так как оно идет от древности; гораздо скорее можно объяснять это переменою имени, что часто встречается у всех народов; а иногда без сомнения делают это лица, занимающиеся грамматическими объяснениями. Лучше всех, кажется мне, говорит Посейдоний. отыскивая первоначальный смысл имени в родстве и общении народов. Народы Армянские, Сирийские и Арабский обнаруживают большое племенное родство в языке, образе жизни, наружных чертах, в особенности там, где они находятся в соседстве между со-и бою. Очевидно, Месопотамия населена этими тремя народами, и здесь сходство их наиболее очевидно. Хотя есть некоторая разница согласно с климатом между теми, которые ближе к северу, и теми, которые к югу и средними между этими двумя ветвями, но все таки общие черты между ними преобладают. С другой стороны Ассирияне, Ариане и Армянцы стоят близко как к тел поименованным выше, так и между собою. Отсюда, по предположению Посейдония, получилось и сходство названия этих: народов. Действительно так названные нами Сирийцы самыми Сирийцами) называются Армянами и Арамеями; на это последнее походит имя Армян, Арабов и Эрембов, каким именем древние Эллины называли, быть может, Арабов, тем более, что это подтверждается коренным значением слова. Так, большинство производит слово Эрембы от εἰς τὸν ἔραν ἐμβαίνειν (проникать под землю); в последствии заменивши это название более понятным, назвали тот же народ Троглодитами, а эта последние суть те из Арабов, которые расположены на другой стороне арабийского залива, что подле Египта и Эѳиопии. По всей вероятности, думает Посейдоний, поэт упоминает об них; к ним, по его словам, приходил Менелай, а темь самым и к Эѳиопам, потому что эти последние живут в соседстве со Ѳиваидою. Равным образом, поэт упоминает об этих путешествиях, не вследствие торговых сношений и богатства этих народов (то и другое было незначительно), но вследствие продолжительности пути и его славы, потому что достославно было столь отдаленное путешествие; это подтверждается следующими стихами:
"Он видел города многих народов и знал их нравы".
Или:
"Много претерпевши и после многих блужданий а привез (мои сокровища)."
Гезиод в "Каталоге" говорит:
"И дочь Араба, которого родил благодушный Гермес и Ѳрония, дочь владыки Бела".
Точно также говорил и Стезихор. И так можно полагать, что от Араба и страна Арабия получила тогда уже свое имя, но этого быть может еще не было во время героев.
35) Те, которые воображают, что Эрембы - особый эѳиопский народ, что Кефены (Κηφῆνες) составляют другой народ, Пигмей - третий и множество других, - представляющие себе дело таким образом, заслуживают меньшей веры. Кроме того, что это не вероятно, изложение это смешивает историю с баснею. Похожи на этих и те, которые полагают, что Сидонцы обитают на берегах Персидского моря или какой нибудь части океана, перенося вместе с тем и странствования Менелая и Финикийцев в открытый океан. Немаловажная причина того, почему им нельзя верить, заключается в том, что они противоречат друг другу. Одни утверждают, что и Финикийцы и Сидонцы нашего моря - колония Садонцев океанийских, указывая и причину наименования их Финикийцами, именно будто бы потому так они названы, что море имеет красный цвет; другие же тех Сидонцев называют колонистами наших. Некоторые и Эѳиопию переносят в нашу Финикию, утверждая, что повествуемое об Андромеде случилось подле Иопы, и они говорят это не потому, чтобы не знали местностей, но желают пользоваться свободою басни, - подобно тем рассказам, которые есть у Гезиода и других поэтов. Рассказы эти приводит Аполлодор, не зная, как согласить их с рассказами Гомера. Он приводит слова Гомера о Понте и Египте, обвиняя его в искажении, утверждая, что поэт желал сообщить действительное, но он говорит о недействительном как действительном вследствие незнания. Но ведь Гезиода не может кто-либо обвинять в незнании, когда он говорит о "Полусобаках", "Макрокефалах" и "Пигмеях", не упрекают и Гомера, рассказывающего о таких же предметах, в том числе и о Пигмеях, ни Алкмана, когда он повествует о "Стеганоподах", или Эсхила о "Кинокефалах", Стернофѳальмах" и "Мономматахъ". Кроме того, мы не обращаем внимания на прозаических писателей, излагающих многое под видом истории, хотя на самом деле, сознаются что пишут басни. Тотчас обнаруживается, что они сознательно приплетают басни, не вследствие незнания того, что есть в действительности, но измышляя невозможное для того, чтобы чудесным доставить удовольствие слушателю; между тем кажется, что они сочиняют по незнанию; ибо наиболее неправдоподобное рассказывают они о странах темных и незнакомых. Ѳеопомп сознается открыто, что он рядом с историей будет излагать и басни, только лучше, чем Геродот, Ктезия, Гелланик и те, которые писали об Индии.
36) О явлениях на океане рассказывается в форме басни, потому что такой формы поэту следует держаться. В рассказе о Харибде, идет у Гомера речь, об отливах и приливах; ибо самая Харибда не была вполне изобретением Гомера, но рассказ о ней был сочинен из того, что совершается у Сицилийского пролива. Если же прилив и отлив происходили только дважды каждый день и каждую ночь, а поэт говорит трижды:
"Трижды в день она изрыгает воду и трижды ее поглощает", то в оправдание сего можно сказать так. Должно понимать, что сказано это не вследствие незнания самого явления, но для трагизма и ужаса, что прибавила это к своим речам Кирка для отвращения Одиссея от его намерения, с какою целью и примешала ложь. Вот как говорит Кирка в тех же самых стихах:
"Трижды в день она изрыгает, трижды страшно поглощает, и ты не попадай туда в тот момент, когда она поглощает, потому что и сам Посейдон не в силах будет тогда спасти тебя".
Но Одиссей попал туда именно во время поглощения и не погиб, как сам говорит об этом:
"она поглощала соленую воду моря, но я, поднявшись вверх на высокую смоковницу, прицепился там, как летучая мышь".
Потом, дождавшись обломков корабля и схватившись за них, он был спасен. Следовательно Кирка солгала как в этом, так равно и в том, что Харибда изрыгает в день трижды вместо дважды, тем более, что общеупотребительна подобная гипербола, потому что говорят "трижды блаженные", "трижды несчастные". Поэт говорит:
"Трижды блаженные Данаи".
Йли:
"Прелестная и трижды желанная"[48]
Или:
"На три, на четыре куска (раздробившись)".
Может быть, можно доказать самым количеством времени, что поэт верно намекает на действительность, потому что более сообразно с двойным приливом и отливом в продолжение дня и ночи, чем с тройным то, что Одиссей так долго ждал обломков корабля находившихся под водою, что он сильно желал возвращения их, держась непрерывно за ветви смоковницы.
"Я крепко держался, пока она не изрыгнула обратно мачты и киля корабля, но это наступило поздно, не смотря на мое желание; именно когда муж покидает собрание и отправляется ужинать, решивши многие тяжбы юных тяжущихся; тогда только явились ко мне эти обломки из Харибды"[49].
Все это заключает в себе намек на значительный промежуток времени, а особенно то, что поэт говорит о наступлении вечера, и что он не употребляет общего выражения: "Когда поднимается судья", но прибавляет: "разрешивши многие тяжбы", через что время несколько замедляется.
Вообще поэт изобразил бы спасение потерпевшего кораблекрушение не-вероятным, если бы, прежде чем Одиссей далеко отделился от Харибды, прилив тотчас снова увлек бы его обратно.
37) Впрочем Аполлодор соглашаясь с Эратосѳеном, делает упрек Каллимаху, за то, что он будучи грамматиком, называл в противоположность мнению Гомера, у которого места странствования Одиссея, переносятся в открытый океан - называл Гавд и Коркиру в числе пунктов, куда приставал Одиссей. Если странствования не было вовсе, но все это вымысел Гомера, тогда упрек справедлив. А если странствование было, только около других мест, тогда нужно тотчас сказать, около каких и исправить тем ошибку. И так, если нельзя с вероятностью утверждать, что все это вымысел, как мы показали, и так как нельзя указать никаких других мест, более согласных с описанием поэта (нежели Гавд и Коркира), то обвинение Каллимаха Аполлодором должно рушиться.
38) Деметрий из Скепсиса рассуждает также неправильно, и к тому же он оказывается виновным в некоторых ошибках Аполлодора. С жаром возражая Неапѳу из Кизика, сказавшему, что Аргонавты, плывя в Фазис, - плавание засвидетельствованное Гомером и другими писателями, - построили подле Кизика храм матери Идаи, - он говорит, что Гомер вообще не знал странствования Язона в Фазис. Это противоречит не только тому, что рассказывает Гомер, но собственным словам Деметрия, потому что он говорит, что Ахилл опустошил Лаб и другие страны, но удержался от Лемна и соседних островов вследствие родства с Язоном и сыном его Евнеем, который в то время владел островом. Каким же образом поэт знал, что Язон и Ахилл родственники или одноплеменники, или соседи, или что они находились в каких нибудь иных близких отношениях вследствие того, что оба они происходили из Ѳессалии: один из Иолка, другой из Ахейской Фѳиотиды), - не зная того, каким образом случилось, что Язон, родом из Иолка не оставил по себе на родине, в Ѳессалии, никаких преемников, между тем сына своего сделал владыкою Лемна? Ведь поэт знал Пелию и дочерей его, красивейшую из них Алкестиду и сына её:
"Божественная из женщин Алкестида, прекраснейшая по наружности из дочерей Пелии родила Евмеда."[50]
Неужели он ничего не слышал о приключениях с Язоном, с кораблем Арго и с Аргонавтами, о чем единогласно рассказывается всеми? Или неужели он всецело выдумал плавание по океану от Айета без всякого исторического основания?
39) Нет, потому что все говорят, что плавание в Фазис вероятно, совершено было по распоряжению Пелии, правдоподобно также возвращение и занятие некоторых островов во время плавания. Я убежден, что отдаленное странствование Язона, равно как Одиссея и Менелая, было на самом деле, что доказывается достоверными памятниками, существующими до нашего времени и произведениями Гомера. Около Фазиса показывают город Айю (Αἷα); считается также достоверным, что Айет царствовал в Колхиде, и среди тамошних жителей имя это сделалось народным. Далее повествуется о чародейке Медее и богатствах той страны, состоящих из золота, серебра и железа, богатствах которые и заставляют подозревать истинную причину похода, побудившую прежде Фрикса совершить это плавание. Существуют кроме того памятники обоих походов: один Фрикса по границам Колхиды и Иберии, Язоновы же памятники находятся во многих местах Армении, Мидии (Μηδείας), а также в соседних с этими местностях. Броме того, говорят, что есть много следов походов Язона и Фрикса в окрестностях Синопы и на её морском берегу, около Пропонтиды, Геллеспонта до Лемна; следы Язонова путешествия и преследования его Колхидянами рассеяны везде до Крита, Италии и Адрии; некоторые из них обозначает Каллимах, как напр: Эйглету, Анафе соседнюю с Ѳерою спартанскою"[51].
Говорит в начале стихотворения:
"Как герои от Айета Китея (Κυταίον) снова приплыли в древнюю Гемонию".
Потом о Колхидянах:
"Они, у Иллирийского моря опустивши весла, основали город не далеко от камня змеи, умертвившей белокурую Гармонию; у Греков он называется городком "Изгнанных" а на языке Колхидян Полы (Πόλαι)[52].
Некоторые утверждают, что Язон с своими спутниками проплыл вверх по Истру на большое расстояние; другие же, что он доезжал только до Адриатического моря. Первые так утверждают вследствие незнания местностей, а вторые, говоря, что река Истр получает начало из большего Истра и изливается в Адриатическое море, не высказывают ничего невероятного и невозможного.
40) Излагая подобные события, Гомер в одном соглашается с историками, другое прибавляет от себя, следуя общим для всех поэтов приемам и своему собственному. Он согласенъс историками, когда называет Айета, Язона, говорит об Арго, когда по поводу Айета вымышляет Айю и помещает Евнея на Лемне, самый остров он представляет дорогим для Ахилла и изображает чародейку Кирку "родную сестру гибель замышляющего Айета на подобие Медеи"[53].
Напротив он вымышляет от себя, когда переносит в открытый океан место странствований, совершенных на обратном пути из Колхиды. Следующее сказано верно, если мы допустим предыдущее разделение:
"Арго всем известный,"
т. е. плавание на этом корабле совершено было в местностях известных и густо населенных. Если же, как утверждает Деметрий из Скепсиса, пользуясь свидетельством Мимнерма, поместить жилище Айета в океане и предполагать, что Язон был послан Пелией к востоку, к внешнему морю, в таком случае путешествие туда за руном в неизвестные и темные места становится невероятным; самое плавание через страны пустынные и ненаселенные и к тому же столь отдаленные от нас, не представляется ни знаменитым ни интересующим всех.
"Никогда бы Язон не возвратился из Айи с руном, совершивши полный бед путь, исполняя трудное поручение злого Пелии, и никогда бы он с спутниками не пришел к прекрасному течению Океана".
И потом дальше:
"Город Айета, где лучи быстрого солнца покоятся в золотом тереме, у берегов океана, куда приходил божественный Язон".
Доказательства своих положений Эратосѳен часто берет у плохих писателей. О взгляде Эратосѳена на всю Землю и о претерпленных ею исподволь изменениях. Стратон приписывал перемены эти тому, что будто бы речные наносы возвышали постепенно дно моря, которое, все поднимаясь, разрывало наконец сушу проливами. То же утверждал и Лидиец Ксанѳ. Страбон опровергает Стратона утверждением, что наносный речной ил останавливается у самых устьев рек, а потом сам объясняет постигшие Землю изменения и приводит достаточные им примеры.
1) Не прав Эратосѳен также в том, что он часто упоминает о личностях недостойных упоминания, в одном их опровергая, в другом доверяясь им, пользуясь их свидетельством, как наприм. Дамаста и других подобных ему. Хотя они говорят что нибудь правильно, однако и в таких случаях, не следует пользоваться их свидетельствами, или вследствие того доверять им; напротив, должно пользоваться таким образом только теми достойными писателями, которые многое сообщают верно, хотя бы многое и опустили или высказали недостаточно, но не ошибочно. Тот, кто пользуется свидетельством Дамасты, нисколько не отличается от того, который называет свидетелей Бергая или Мессенца Евемера и прочих, которых сам же Эратосѳен уличает в болтовне. Тот же Эратосѳен сообщает нам нелепое мнение Бергая, будто Арабийский залив - озеро; что Диотим, сын Стромбиха, стоявший во главе аѳинского посольства, плыл вверх по Кидну из Киликии к реке Хѳаспис, которая течет подле Суз, и что он пришел в Сузы через сорок дней; он прибавляет, что сам Диотим рассказывал ему это. Потом он удивляется, как возможно, чтобы Кидн пересекал Евфрат и Тигр, впадая в Хоаспис.
2) Можно указать впрочем не только на это, но также и на то, что Эратосѳен говорит, будто в его время не знали еще ничего о тех морях, которые, напротив, тогда до подробностей были известны. Он советует не доверяться легко первому попавшемуся, пространно излагая причины, по которым доверяться не следует, как например относительно рассказов о Понте и Адриатическом море, между тем как сам верит каждому. Так он поверил, что Иссикский залив представляет самую восточную часть нашего моря, между тем, как Диоскуриада, лежащая в глубине Понта, почти на 3000 стадий находится далее к востоку, даже согласно с тем измерением по стадиям, о котором он сам говорит; а описывая северные и крайние части Адриатического моря, он не пропускает ни-одной басни. Он верит также тому множеству басен, которые рассказываются о местностях, лежащих по ту сторону Геракловых столбов; он называет по именам остров Керну и другие места, которых теперь нигде нельзя видеть, и о которых мы упомянем после. Сказавши, что древнейшие народы плавали с целью грабежа или торговли, но что они не пускались в открытое море, а держались берега, как например Язон, который, по его словам, оставивши корабль, направлялся до Армении и Мидии от Колхидян сухим путем, - сказавши это, он прибавляет потом, что в древности никто не дерзал плавать по Египетскому морю, подле Либии, Сирии или Киликии. И так, если древними он называет тех, о которых не сохранилось у нас воспоминаний, то мне нет нужды говорить об них, плавали они, или нет. Если же говорится о народах, которых мы помним, то можно ли сомневаться что древние совершали более длинные странствования на суше и на море, чем их потомки, если только нужно верить сообщениям историков, как например: Дионис, Геракл, или сам Язон; кроме того упоминаемые Гомером: Одиссей и Менелай. Точно также вероятно, что Ѳезей и Пейриѳой, благодаря совершенным ими длинным походом, оставили по себе ту молву, что они нисходили в Ад; а Диоскуры по той же причине названы были хранителями моря и спасителями плавающих. Предметом народной молвы служит также господство Миноса на море и мореплавания Финикиян. Эти последние посещали страны, лежащие за пределами геракловых столбов, основали там города, равно как и на средних частях либийского морского побережья, немного спустя после Троянской войны. А Энея, Антенора, Енетов (Ἐνετοί) и вообще всех блуждавших по окончании Троянской войны по всей обитаемой земле, неужели нельзя их считать в числе древних людей? Эллинам того времени, а равно и варварам времен Трои приходилось терять и то, что они имели дома, и то что приобретено было войною. Поэтому после разрушения Трои победители обратились к разбоям вследствие своей бедности, а еще более побежденные, которые остались после войны в живых. Говорят, что этими последними основаны были очень многие города по всему морскому побережью вне Эллады, а некоторые и на Средиземном море.
3) Далее, Эратосѳен, показавши, на сколько расширилась область сведений об обитаемой земле для поколений после Александра и уже при жизни его, он переходит к рассуждению о фигуре земли, впрочем не той, которая населена, что было бы более согласно с сущностью его трактата, но всей земли вообще. Конечно, следовало упомянуть и об этом, но кстати. И так, сказавши, что вся земля имеет вид круга, не на подобие впрочем выточенного колеса, потому что имеет некоторые неровности, - сказавши это, он излагает те многочисленные её изменения, которые происходят от действия воды, огня, сотрясений, испарений и других подобных явлений, хотя, во всем этом автором порядок не соблюдается. Шаровидность целой земли происходит от устройства всего мира, а перемены, на которые он указывает, нисколько не изменяют фигуры всей земли: столь незначительное теряется в огромном; впрочем эти перемены производят некоторые изменения в обитаемой части земли и зависят от разных причин.
4) По его словам, важнейший вопрос состоит в том: почему в двух и трех тысячах стадий от моря внутри материка встречаются часто и в большом количестве раковины, створки и херамиды, а также озера с морскою водою, как например, говорит он, в окрестности храма Аммона и на пути, ведущем к нему и простирающемся на 3000 стадий? Много рассыпано здесь створок, много еще и теперь находят соли и бьющую вверх морскую воду. Кроме того, показывают обломки морских судов, которые, по преданию, выброшены через какое нибудь отверстие в почве, наконец столбики с дельфинами на верху и с надписью "коринѳских Ѳеоров". Сказавши это, Эратосѳен одобряет мнение физика Стратона, а также Ксанѳа-лидийца. Ксанѳ утверждает, что во время Артаксеркса была сильная засуха, так что высохли реки, озера и колодцы; что он сам нередко видел вдали от моря камни, имевшие форму раковин, а также отпечатки имеющие вид гребней и херамид, находил также озера с морскою водою среди Армян, Матиенов и в нижней Фригии, вследствие чего он убежден, что некогда равнины эти были морем. Что касается Стратона, то он еще ближе рассматривает причины всего этого: по его мнению, Евксинское море не имело прежде того прохода, что у Византии, но что те реки, которые в него изливаются, прорвали его силою своего течения, после чего вода пошла в Пропонтиду и Геллеспонт. Он полагает что, тоже самое произошло и с нашим морем, именно: что проход у Геракловых столбов образовался вследствие того, что море было переполнено реками, и когда вода вытекла, то низменные части дна обнажились. Он приводит и причины этого факта: во первых, что дно внешнего моря и внутреннего не одно и то же; во вторых, что и теперь еще тянется от Европы до Либии полоса земли на подобие ленты, находящаяся под морем, как бы свидетельствуя, что прежде внутреннее и внешнее море не составляли одного бассейна. Далее он говорит, что воды Понта наиболее мелки, но что очень глубоки моря: Критское, Сицилийское, Сардинское. Так как в первое море текут многие очень большие реки с севера и с востока, то оно наполняется илом, а остальные моря остаются глубокими; в этом, полагает он, причина того, почему самая сладкая вода в Понте, и почему течение его совершается в направлениях понижения Дна. Ему кажется, что весь Понт с течением времени будет запружен илом рек, если сохранятся подобные течения и в будущем, потому что и теперь уже, говорит он, обратилась в болото левая сторона Понта, где лежит Салмидесс, местности, соседние к Истру и называемые у моряков Стеѳа (Στήϑη), а также пустыня Скиѳская. По его мнению, и то возможно, что храм Аммона прежде находился у моря и лежат теперь на материке вследствие того, что часть воды из моря вытекла. Он предполагает, что оракул совершенно естественно сделался столь известным и знаменитым, благодаря своему положению при море; столь далекое расстояние от моря, в каком он находится теперь, делает непонятными настоящую его известность и славу. Впрочем и Египет в древности омывался морем до болот, лежащих в окрестностях Пелузия, подле горы Касия и Сирбонидского озера, потому что и теперь еще, по его словам, находят в Египте, когда роют соляные копи, углубления с песчаным дном и наполненные раковинами, как будто страна была покрыта морем; кроме того все окрестности Касия и т. н. Герр представляли неглубокие пространства, примыкавшие к Эриѳрейскому заливу. Когда количество воды в море убыло, тогда эти местности сделались открытыми, но Сирбонидское озеро осталось, в последствии прорвано было и оно, и обратилось в болото. Точно также берега озера Мериды больше походят на берега моря, нежели реки. Что некогда значительная часть материков находилась под водою, а потом обнажилась, это допустить следует; равно как и то, что не вся земля, находящаяся теперь под водою, имеет одинаковую поверхность, совершенно также, как и земля, не покрытая морем, на которой мы живем, подвержена множеству тех перемен, о которых говорит сам Эратосѳен. Таким образом в рассуждении Ксанѳа нельзя усмотреть ничего нелепого.
5) Напротив, относительно Стратона можно заметить, что он, опустивши многие действительные причины, вместо их приводит мнимые. Первая причина, говорит он, та, что дно и глубина внутреннего моря (Понта) и внешнего (Пропонтиды) не одни и те же. Напротив, относительно поднятия моря и понижения, а также того, что некоторые местности наводняются морем, а потом снова оставляются открытыми, следует предполагать причину не в том, что дно моря различно, в одних местах ниже, в других выше, но в том, что иногда самое дно поднимается, а потом снова опускается, а вместе с ним и море то поднимается, то опускается; поднявшись, оно наводняет сушу, а опустившись, возвращается в прежний бассейн. В противном случае необходимо, чтобы внезапная прибыль воды в море сопровождалась наводнением, подобно тому, как это происходит во время приливов или разлитий рек, именно в первом случае вода переносится с одних сторон, во втором количество её прибавляется. Но эти прибавления воды в море, происходящие вследствие разлития рек, не бывают ни часты, ни внезапны; с другой стороны приливы не продолжаются столь долгое время; они совершенно правильны, и они ни в нашем море, ни в каком либо другом не производят наводнений. Остается искать причины в свойствах почвы той, которая находится постоянно под морем, или же в той, которая покрывается водою по временам; впрочем скорее в той, которая находится под морем, потому что эта последняя подвижнее, и кроме того, все влажное подвергается более быстрым изменениям; здесь также и сила ветра, причина всех подобных явлений, гораздо больше. Но, как и я сказал, причина этих явлений состоит в том, что тоже самое дно иногда поднимается, иногда понижается, а не в том, что одна часть его выше другой. Это последнее принимает Стратон, как причину, полагая, что происходящее в реках случается также и на море, именно: что течение совершается с частей более возвышенных. В противном случае он не искал бы причины того течения, что у Византии, в разнице высоты грунта, говоря, что дно Евксинского моря выше, чем Пропонтиды и следующего за ней моря, прибавляя при этом и замечание относительно причины: что илом, который сверху приносится реками, переполняется бассейн моря Евксинского, и оно становится мелким, а поэтому вода из него течет за пределы. Тоже самое рассуждение он переносит и на все наше море по отношению его к внешнему, потому что он представляет дно его выше того, которое лежит под Атлантическим океаном и потому будто бы оно выше, что наполняется множеством рек и получает осадки ила. Но в таком случае нужно было бы, чтобы и течение моря, что у Геракловых столбов и у Кальпы, было похоже на то, которое у Византии. Впрочем мы это оставим, потому что скажут, что и там (у Геракловых столбов) совершается тоже самое; только оно теряется в приливах и отливах, скрываясь в них.
6) Но я спрошу теперь: что мешало, прежде чем открылся проход у Византии, и когда (как и теперь) дно Евксинского моря было ниже Пропонтиды и соседнего моря, что мешало Евксинскому морю наполняться реками, морем ли оно было и прежде, иди озером больше Меотийского? Если мне в этом уступают, я прибавлю следующее: поверхности вод морей Евксинского и Пропонтиды находились в таком отношении между собою, что пока уровень в обеих морях оставался тот же, вода не вытекала вследствие равновесия между давлением и сопротивлением; а потом, когда внутреннее море поднялось, тогда излишек воды устремился из него с силою и вытек; вот почему внешнее море образовало одно течение с внутренним и приобрело тот же уровень, что и внутреннее, было ли оно прежде морем, или же озером, которое в последствии сделалось морем через смешение и преобладание моря. Если и в этом уступят мне, то понятно, что ничто не могло помешать образованию настоящего течения и в настоящее время, и что течение это происходит не от возвышенного или наклонного грунта, как то заявлял Стратон.
7) Это можно распространить на все наше море, а также и на внешнее, полагая причину течения не в грунте, не в наклонности его, но в реках, потому что не лишено вероятия и согласно с мнениями Эратосѳена и Стратона то положение, что, если даже все наше море было прежде озером, то, наполняясь водою рек, оно все таки, получивши излишек, выливалось за пределы через проход у Геракловых столбов, как через катаракты. Внешнее море, увеличиваясь постоянно все более и более, образовало по прошествии некоторого времени одно общее течение, составило одну поверхность с внутренним, а вследствие перевеса морской воды и первое получило свойства моря. Вообще не согласно с началами физики уподоблять море рекам, потому что реки текут по наклонному руслу, тогда как море такой покатости не имеет. Течение в проливах зависит от другой причины, а не от того, что ил из рек возвышает дно моря. Наносы ила имеют место подле самых устьев рек, как например, подле устья Истра так называемые Стеѳа, точно также пустыня Скиѳов и Салмидесс, что производят впрочем и другие ручьи; так у устьев Фазиса колхидский морской берег песчаный, низменный и топкий; около Ѳермодонта и Ириса целая Ѳемискира, равнина Амазонок и большая часть Сидены; точно тоже замечается и в других реках. Все эти реки как бы подражают Нилу, присоединяя к материку часть моря, лежащую перед их устьями, одни быстрее, другие медленнее. Медленнее те, которые приносят не много ила, скорее же те, которые несут его много, текут по топкому грунту и принимают в себя много притоков. В числе их находится Пирам, который значительно увеличил Киликию, и о котором высказано было такое изречение:
"Это случится среди тех потомков, когда Пирам, текущий широкими волнами, отдалит берег и достигнет священного Кипра!"[1]
Будучи удобным для плавания, он течет из средних равнин Катаонии и, ниспадая через ущелья Тавра в Киликию, вливается в пролив, который находится между ним и Кипром.
8) Причина того явления, что наносы из рек не выступают в море далее вперед, заключается в том, что море своим обратным движением, ему свойственным, отбрасывает нанос назад. Море подобно животным, которые непрерывно вдыхают и выдыхают, производит постоянное движение от себя и опять обратно в себя. Это явно для того, кто стоит на берегу и наблюдает волнение моря, потому что ноги его то обливаются водою, то обнажаются, снова обливаются, и так далее непрерывно. Вместе с волнением моря набегает волна, и хотя бы она была наиболее спокойна, все таки устремляясь вперед, приобретает большую и большую силу, и все постороннее выбрасывает на берег.
"И много на берег моря выбрасывал водорослей".
Это происходит в большей части случаев во время ветра, но также и в безветрие, и даже при ветрах дующих с суши; волна несется на берег и против ветра, как будто бы вместе с нею происходит какое-то движение, морю свойственное. Сюда относится следующее место:
"Изгибаясь около берегов, волна поднимается и выбрасывает морскую пену".
Или:
"Когда море изрыгает пену, берега издают звуки".
9) И так, движение волны обладает некоторою силою, так что предметы посторонние выбрасываются из моря. Это явление называют еще некоторым очищением моря, благодаря которому выбрасываются волнами на сушу мертвые тела и обломки кораблей. Обратное движение не имеет на столько силы, чтобы труп, бревно или даже самый легкий кусок коры, выброшенный волною на берег, даже из ближайших к морю пунктов возвращался обратно в море. Таким образом нанос реки и вместе с ним вода, сделавшаяся мутною, отбрасывается, чему помогает еще собственная тяжесть воды, так что прежде, чем уйти далеко в море, речная вода останавливается у берегов, потому что сила течения реки прекращается, лишь только вода выступает далее речного устья. И так, все море при этом условии может быть некогда занесено грязью, начиная от берегов, если только оно будет иметь непрерывные притоки из рек; и это может случиться, хотя мы допустим, что Понт глубже Сардинского моря, которое, говорят, глубже всех до сих пор измеренных морей на 1000 оргий, как утверждает Посейдоний.
10) Быть может, подобное объяснение явления будет принято менее доверчиво, чем Эратосѳеново; поэтому лучше доказать свое положение тем, что более очевидно и что некоторым образом мы наблюдаем каждый день. Наводнения, землетрясения, извержения, поднятия морского дна поднимают также и море, а с другой стороны опускание материка понижает море. Огромные массы железа могут быть подняты из моря, точно также малые острова и большие; даже не только острова могут быть подняты, но и материки. Равным образом области понижения могут быть обширны и незначительны: иногда пропасти, поглощают целые местности и жилища, как Бура, Бизона и многие другие были, по преданию, поглощены вследствие землетрясения; с одинаковою вероятностью можно предположить, что Сицилия оторвана от Италии, как и то, что она выброшена огнем из глубины Этны; точно также как острова Липарские и Пиѳекузские.
11) Забавно видеть, как Эратосѳен, сам будучи математиком, отвергает мнение Архимеда, находящееся в трактате "о носящихся телах" (περὶ τῶν ὀχουμένων), что "поверхность всякой жидкости в состоянии покоя имеет шарообразную форму, и этот шар имеет общий центр с землею". Это положение принимают все, занимавшиеся хоть сколько нибудь математическими науками. Между тем Эратосѳен полагает, что внутреннее море, хотя и составляет, по его же словам, один бассейн, не имеет одного и того же уровня, даже в соседних частях. Для подкрепления себя в подобном невежестве он приводит архитекторов, хотя сами математики объявляют, что архитектура только часть математики. Именно, он говорит, что Деметрий имел намерение перерезать Пелопоннесский перешеек, чтобы открыть свободное плавание для кораблей, но что его удержали от исполнения замысла архитекторы, объявивши после измерений, что море в заливе Коринѳском выше того, что у Кенхр; поэтому, если бы он перерезал промежуточную между ними полосу земли, то переполнился бы водою из Коринѳского залива тот пролив, что подле Эгины, затоплены были бы Эгина и соседние с ней острова; самое плавание через перешеек окажется таким образом бесполезным. Вследствие этой же неровности, по мнению Эратосѳена, имеет свое течение Еврип, а главным образом Сицилийский пролив, который, говорит он, подвергается изменениям похожим на приливы и отливы в океане: течение в нем переменяется дважды каждый день и каждую ночь, подобно тому, как океан имеет дважды прилив и дважды отлив. Приливу соответствует течение, которое идет из Тирренского моря в Сицилийское, как бы от высшего уровня воды, почему течение это называется также нисходящим. Соответствует приливу оно и потому, что течение это начинается и оканчивается в то самое время, как и приливы: начинается оно при восходе луны и заходе, а прекращается, когда луна вступает на меридиан над землею ли, или под землею. Противоположное течение, соответствующее отливу, называется выходящим (ἐξιών); оно начинается во время нахождения луны на меридиане в обоих полушариях подобно тому, как и отливы в океане, а оканчивается с достижением луною пунктов восхода и захода.
12) О приливах и отливах достаточно говорят Посейдоний и Аѳенодор. Что же касается обратного течения в проливах, имеющего также физическую причину, то в настоящем трактате достаточно сказать только, что не во всех проливах один и тот же способ течения, по крайней мере по видимому, потому что в противном случае Сицилийский пролив не переменял бы своего течения дважды каждый день, как говорит Эратосѳен, тогда как Халкидонский семь раз, а Византийский никогда, ибо последний имеет только одно течение, идущее из Понтийского моря в Пропонтиду, а как сообщает Гиппарх, иногда и "оно останавливается." Впрочем, если бы даже был один способ течения во всех проливах, то причина его не та, которую называет Эратосѳен, именно, что море в двух противоположных частях имеет различный уровень, - неровности этой не было бы даже в реках, если бы они не имели катаррактов. Притом самые реки с катаррактами не имеют попеременного течения, но несут свои воды по руслу, постепенно понижающемуся; и это совершается вследствие того, что русло рек покато, равно как и поверхность их. Но кто же может сказать, что поверхность моря наклонна? Особенно если соглашаться с тем положением, что четыре элементарные тела сферические. Таким образом, реки не имеют обратного течения, но и не стоят на месте, не пребывают в покое, так как в них совершается течение вследствие того, что уровень их не одинаков, но частью выше, частью ниже. Ибо вода не то, что земля, которая, будучи твердою, получила устойчивую форму, так что имеет постоянные пещеры на своей поверхности и таковые же возвышения; между тем вода силою собственной тяжести приводится в движение по земле, приобретает ту поверхность, которую приписывает ей Архимед.
13) К тому, что сказано об Аммоне и Египте, Эратосѳен прибавляет, что по его мнению гора Касий также была покрыта морем, равно как и все то место, где находятся так называемые теперь Герры, которые составляли болото, соприкавшееся с заливом Эриѳрейского моря, и открылось с того момента, когда подошло к нему море. Чтобы упомянутое место образовало болото, соприкасавшееся с заливом Эриѳрейского моря, это сомнительно, потому то соприкосновение (τὸ συνάπτειν) означает взаимную близость и единение, так что, если бы там была вода, то она бы слилась в один бассейн. Итак, я допускаю, что по смыслу этого мнения, те болота находились вблизи к морю Эриѳрейскому до тех пор, пока у Геракловых столбов не было прохода; а когда здесь перешеек был разорван, болото начало отступать, так как вследствие истечения через пролив наше море понизилось. Гиппарх, принявши, что соприкосновение означает ничто иное, как общность бассейна нашего моря с Эриѳрейским, вследствие изобилия воды в первом, порицает Эратосѳеиа, спрашивая: почему вследствие истечения воды у Геракловых столбов только наше море изменило свой уровень, но не изменило Эриѳрейское, имеющее общий с ним бассейн, ибо оно осталось с тем же уровнем, нисколько не понизившись? Тем более, что по мнению самого же Эратосѳена, все внешнее море образует один бассейн, так что и Западное и Эриѳрейское моря составляют собственно одно море. Сказавши это, он делает отсюда заключение, что как море, лежащее вне Геракловых столбов, так и Эриѳрейское имеют одну и туже высоту, и первое со вторым имеет общее течение.
14) Однако Эратосѳен отрицает, будто он того мнения, что наше море вследствие изобилия воды образовало одно течение с Эриѳрейским -, оно только приблизилось к этому последнему; кроме того он говорит, что наше море у Лехея и Кенхреи не имеет одной и той же поверхности. Впрочем на это указывает и Гиппарх в своем рассуждении, направленном против Эратосѳена. Зная подобное мнение последнего, Гиппарх должен бы, скажем мы, возражать собственно ему, а не ставить общее положение, что всякий, называя все внешнее море одним, вместе с тем утверждает, что и уровень его везде один и тот же.
15) Далее, сказавши, что надпись на дельфинах: "Коринѳских Ѳеоров" ошибочна, Гиппарх приводит недостаточное объяснение, именно: что основание Кирены относится к тому времени, о котором сохранилось воспоминание, тогда как у нас нет никаких известий о существовании при море какого бы то ни было оракула и когда бы то ни было. Между тем, почему нельзя заключить из некоторых свидетельств, в числе коих находятся эти посвященные богу дельфины и надпись на них, сделанная Коринѳскими Ѳеорами, почему нельзя из этого заключить, что местность храма Аммонского лежала некогда у моря, не смотря на отсутствие указаний какого либо историка? Соглашаясь с тем, что с поднятием почвы поднялось также и море и затопило местности, простирающиеся от берега до оракула на расстоянии более трех тысяч стадий, он в тоже время не допускает такого поднятия, вследствие которого был бы затоплен целый Фар и многие части Египта, как будто столь значительное возвышение воды (как то, о котором он перед тем говорит) не способно затопить все эти места. Потом он говорит: "если бы наше море прежде, чем образовался перерыв у Геракловых столбов, на столько наполнилось водою, на сколько говорит Эратосѳен, то необходимо было бы принять, что некогда покрыты были водою вся Либия, многие части Европы и Азии; при этом добавляет, что и Понт должен был в некоторых местах сливаться с Адриатическим морем, потому что Истр, разделяясь на два рукава, начиная от Понта, изливается в оба названные моря вследствие особенного расположения местностей". Но Истр получает свое начало не в области Понта, а в стороне противоположной, в горах лежащих над Адриатическим морем и течет не в оба моря, но только в одно, в Понт, разделяясь только у своих устьев. В этом пункте Эратосѳен разделяет ложное мнение некоторых из своих предшественников, которые полагали, что есть какая то другая река, носящая общее наименование с Истром; которая будто бы впадает в Адриатическое море, отделившись от того Истра: от этого последнего целый народ Истров, через страну которых он протекает, получил свое имя; и будто бы Язон совершил обратное плавание от Колхиды этим путем.
16) Чтобы такие перемены, какие мы назвали причинами затоплений и других подобных явлений нами упомянутых, что совершаются подле Сицилии, у островов Эола и Пиѳекузских, не возбудили у читателя удивления, то следует рядом с ними упомянуть о некоторых других, происходящих в иных местностях, или когда либо происходивших и похожих на те. Собравши все подобные примеры и изложивши их ясно, мы положим конец изумлению читателей. Если истина смущает нас, то это доказывает наше незнание естественных явлений и вообще всей жизни; как например смущается слушатель рассказами о явлениях, наблюдаемых в окрестностях Ѳеры, Ѳерасии, островов, которые лежат между Критом и Киренаикой (из них Ѳера - метрополия Кирены), или же рассказами о явлениях в Египте и многих частях Эллады. Между Ѳерою и Ѳерасией поднималось из моря пламя, так что все море в течении 4 дней кипело и горело, выдвинувши спустя немного времени остров, как бы поднятый какими-то орудиями, остров, состоящий из железной массы и имеющий в окружности 12 стадий. По прекращении извержения, Родосцы, приобретшие господство над морем, прежде всех решились подплыть к этому месту и соорудили на острове храм в честь Посейдона Асфалия. Далее, Посейдоний рассказывает, что в Финикии вследствие землетрясения город, лежавший выше Сидона, был поглощен и почти две третьх самого Сидона разрушились, причем людей погибло не много. Тоже самое явление распространилось на всю Сирию, однако в небольшой степени, перешло также на некоторые острова Кикладские и на Евбею, так что источники Ареѳузы (река в Халкиде) исчезли; только спустя много дней, они начали бить снова, но через другое отверстие. Землетрясения на острове, в различных частях его, прекратились не прежде, чем образовалось на равнине Лелантской отверстие, из которого потекла река пылающей грязи,
17) Так как многие лица приводили подобные примеры, то для нас достаточно будет примеров Деметрия из Скепсиса, взятых только с разбором. Упомянувши о следующих стихах Гомера:
"Они прибыли к прекрасным источником, откуда стремительно текут два ручья, образующие бурный Скамандр; один из ручьев имеет теплую воду, в другом и летом вода подобна "льду",[2] упомянувши об этих стихах, Деметрий советует не удивляться тому, что в настоящее время остался только один ручей с холодною водою, а теплого не видно; он прибавляет, что нужно объяснить это исчезновение ручья с теплою водою испарением её. Кроме того, он упоминает о том, что рассказывает Демокл, именно о каких-то больших землетрясениях, которые в древности были в окрестностях Лидии и Ионии до Троады, вследствие которых поглощены были деревни, разрушен Сипил в царствование Тантала, из болот образовались озера, а Трою затопило море. Фар, что в Египте, был также окружен морем, а в настоящее время он каким то образом превратился в полуостров, точно так как Тир и Клазо-Мены. Наконец в то время, как мы были в Александрии Египетской, море, поднявшись около Пелусия и горы Касия, затопило сушу и обратило гору в остров, вследствие чего путь мимо Касия в Финикию совершался в лодке. Итак, ничего нет удивительного, если когда-нибудь перешеек, отделяющий Египетское море от Эриѳрейского, прорвавшись или опустившись, превратится в пролив, и соединятся течения внешнего и внутреннего морей, как это случилось с проливом, что у Геракловых столбов. О таких предметах говорилось уже кое что в начале этого труда, но все это необходимо свести в одно для усиления степени вероятности рассказов об этих и других явлениях, совершающихся в природе.
18) Говорят, что Пирей так назван потому, что некогда был островом и лежал за берегом (πέραν τῆς αϰτῆς); наоборот Левкадия, после того как Коринѳяне прорыли перешеек, сделалась островом, будучи прежде мысом; об нем, полагают, говорит Лаэрт в следующих стихах:
"Каким я был, когда овладел Неритом, хорошо построенным городом, на мысе Эпира".
Здесь находился перерез, сделанный руками человеческими: в одних местах насыпи, в других мосты, подобно тому напр., как на острове против Сиракуз находится в настоящее время мост, соединяющий этот остров с материком; прежде была здесь насыпь из собранного, как говорит Ибик, камня, который поэт и называет отборным (ἐϰλεϰτόν). Что же касается Буры и Гелика, то первая поглощена была пропастью, вторая погибла под водою. Окрестности Меѳоны, лежащей в Гермионском заливе, были подняты на семь стадий извержением пламени; в течение дня эти местности были недоступны вследствие жара и серного запаха; ночью это извергавшееся пламя получало приятный запах, далеко освещало и грело, так что море кипело на пространстве пяти стадий, а волновалось на пространстве 20 стадий; кроме того, на нем лежали оторванные камни, не уступавшие по величине башням. Копайским озером поглощена была Арна и Мидея, которую поэт в "Каталоге" называет по имени:
"Те, которые владели Арною, изобиловавшею виноградниками, и те, которые владели Мидеей."[3]
Также озером Бистонидою и т. н. в настоящее время Афнитидою потоплены, кажется, некоторые города Ѳракийцев, а по мнению других, Треров, соседей Ѳракийцев, а один из Эхинадских островов, называвшийся прежде Артемитою, сделался материком. Говорят, тоже самое претерпели и другие из островков, лежащих около Ахелоя, вследствие наносов из реки в море; присоединяются к материку и остальные островки, как утверждает Гезиод. Некоторые части берегов Этолии также были некогда островами; преобразовалась Астерия, которую Гомер называет Астеридою:
"Есть на средине моря некий скалистый остров, небольшая Астерида, а в ней есть две гавани, убежище для кораблей".
В настоящее время там нет даже удобного места для якоря. Точно также на острове Пѳаке теперь нет никакой пещеры или жилища Нимф, как говорит Гомер. Правильнее объяснить это отсутствие переменами, а не невежеством поэта или намеренною ложью об этих местностях с целью украсить рассказ чем нибудь чудесным. Впрочем так как это с точностью неизвестно, то я оставляю на усмотрение каждого.
19) Антисса была прежде островом, говорит Мирсил. Так как Лесб назывался прежде Иссою, то остров, лежавший напротив, должен был называться Антиссою, а в настоящее время Антисса - город Лесба. Некоторые полагают, что Лесб оторван был от Иды, подобно тому как Прохита и Пиѳекуза от Мисена, Капрея от Аѳенея, Сицилия от Регина, Осса от Олимпа. Около других пунктов произошли подобные перемены: так река Ладон, что в Аркадии, некогда прекратила свое течение. Дурис утверждает, что Рагады, которые находятся в Мидии (Μηδέια) так названы потому, что вследствие землетрясения оторвана была (ραγεῖσα) часть земли у Каспийских ворот; так что опрокинуты были многие города, деревни, а реки претерпели многоразличные изменения. Ион так выражается об Евбее в сатирической драме "Омфала":
"Легкое течение Еврипа отделило Евбейскую землю от Беотийского берега, вырезавши длинный пролив".
20) Деметрий Каллатиан полагает, что землетрясения были некогда во всей Элладе, и говорит, что многие из Лихадских островов, а также большая часть Кенея были поглощены, тогда как теплые источники в Айдепсе и Ѳермопилах задержаны были в течение трех дней и потом потекли снова, с тою разницею, что источники Айдепса прорвались в других местах. Стена Орея, что была подле моря, и около 700 домов были разрушены. Пострадали Эхина, Фалары, Геракдея, что в Трахине; два из них разрушены были в значительной своей части, а Фалары до основания. Подобная судьба постигла Ламию и Лариссу. Скарфея была оторвана от своих оснований, не менее 1700 её обитателей погибло под водою, а Ѳракийцев более половины этого цисла. Поднялась тройная волна: одна часть её полилась к Скарфее и Ѳронию, другая к Ѳермопилам, третья устремилась по равнине до Дафнунта Фокейского. Источники рек высохли на несколько дней; Сперхей переменил свое течение и преобразовал дороги в удобные для плавания пути. Боагрий направился по другой долине. Кроме того, повреждены были многие части Алопы, Кина и Опунта. Крепость Ойон (Οἶον), лежавшая выше города, была разрушена вся. Разрушена была также часть стены города Элатеи; а во время ѳесмофорий в окрестностях Алпоны двадцать пять девиц взбежали на башню, которая стояла в гавани, чтобы насладиться зрелищем, но башня опрокинулась, и вместе с нею упали в море девицы. Говорят также, что средняя часть острова Аталанты, лежащей подле Евбеи, была разорвана, сделалась по средине удобопроходимою для кораблей, а также, что в некоторых местах затоплены были равнины на пространстве почти 20 стадий, а одна трирема была унесена с верфи и перекинута через стены.
21) К этим переменам присоединяют еще те, которые произошли вследствие переселения народов, чтобы усилить еще больше то состояние аѳавмастии, которое восхваляет Демокрит и все прочие философы; так как оно встречается рядом с бесстрашием, ясностью и спокойствием духа. Так напр. западные Иберийцы переселились в местности, лежащие над Понтом и Колхидою, которые, как утверждает Аполлодор, отделяются Араксом от Армении или скорее Куром и горами Мосхскими. Египтяне переселились к Эѳиопам и Колхидянам; Енеты (Ενετοί) из Пафлагонии к Адриатическому морю; тоже самое случилось и с Эллинскими народностями, как Ионяне, Доряне, Ахейцы и Эоляне. Эниане, живущие ныне в соседстве с Этолянами, жили в окрестностях Дотия и Оссы с Перребами; но и сами Перребы - переселенцы. Однако наш настоящий труд переполнен подобными примерами, и некоторые из них известны всем. Переселения Карийцев, Треров, Тевкров, Галатов, а вместе с тем отдаленные странствования вождей, как напр. Мадия Скиѳского, Теарко Эѳиопского, Коба Трера Сесостриса и Псаммитиха египетских, точно также странствования Персов, начиная от времен Кира до Ксеркса, - все это не всем известно. Равным образом Киммерийцы, которых писатели называют также Трерами, или какой нибудь из народцев этого племени, часто делали набеги на правую сторону Понта и на местности смежные с ним, врываясь иногда к Пафлагонцам или к Фригийцам, в то самое время, когда, говорят, Мида, напившись бычачьей крови, умер. Лигдамис, предводительствуя своими воинами, дошел до Лидии и Ионии и овладел Сардами, но погиб в Киликии. Часто Киммерийцы и Треры совершали подобные набеги; но говорят, что Треры и Коб были наконец изгнаны Мадием, царем Киммерийским. Все это сказано нами здесь потому, что оно имеет отношение к общему обзору земли.
22) Мы теперь приступаем к продолжению того, что мы покинули. Геродот говорит, что нет никаких Гипербореев, потому что нет и Гипернотов; Эратосѳен же замечает, что такое доказательство Геродота похоже на софизм, состоящий в том, что отрицается существование людей, радующихся несчастью ближнего, тем, что отрицается существование людей, радующихся счастью других. Так точно может быть и Гиперноты существуют: если нот не дует в Эѳиопии, то он дует ниже этой области. Странно было бы, признавая, что ветер дует при всяком климате, и что везде южный ветер называется нотом, утверждать, что есть страна, где этого нет. Совершенно напротив, не только Эѳиопия, но и вся область лежащая выше её, до самого экватора, должны иметь наш нот. Если это так, то Геродота следует упрекать за то, что он тот народ разумеет под Гипербореями, у которого Борей вовсе не дует, потому что хотя поэт говорит об этом в баснях, но их толкователи должны понимать истину, т. е. что под Бореями разумеется народ, обитающий на крайнем севере. Пределом северных стран служит полюс, а южных экватор, тот же самый предел существует и относительно ветров. Вслед за этим Эратосѳен возражает тем, которые утверждают очевидно-выдуманное и невозможное; одно на подобие сказки, другое под видом действительной истории, но об них не стоит упоминать и Эратосѳену не следовало разбирать этих болтунов в таком трактате, как его. Таково объяснение на первую книгу его "Записок".
Об ошибках во второй книге Эратосѳена. Ошибки в вычислении расстояний по широте и долготе. Как Эратосѳен разделяет сушу, с некоторыми выходящими отсюда заметками о пользе верного и правильного раздела.
1) Во второй книге Эратосѳен пытается исправить Географию и предлагает собственные мнения; с нашей стороны нужно постараться сделать к нему поправки, если таковые необходимы. Что он советует ввести в географию положения математики и физики, это справедливо; а также его мнение, что земля, как и весь мир, шарообразна и заселена кругом, и другие подобные мысли верны. Но прочие географы не согласны с ним относительно величины земли. Последующие писатели не одобряют его измерения; однако Гиппарх пользуется для обозначения небесных явлений в каждой отдельной местности промежуточными расстояниями, показанными Эратосѳеном по меридиану Мероэ, Александрии, Борисѳена, хотя при этом прибавляет, что исчисления его уклоняются немного от истины. Вслед за этим Эратосѳен пространно трактует о фигуре земли, и, доказывая, что вся земля вместе с влажным элементом шарообразна равно как и небо, он кажется теряет из виду собственный предмет рассуждения, потому что для него достаточно было коснуться этого мимоходом.
2) После этого, определяя ширину обитаемой земли, он утверждает, что от Мероэ, - собственно от меридиана, проходящего через это место, до Александрии 10,000 стадий; отсюда же до Геллеспонта около 8,100 стадий, потом до Борисѳена 5,000 стадий, наконец от параллельного круга, проходящего через Ѳулу которая по словам Пиѳеи (Πίϑέας) отстоит от Британнии к северу на шесть дней плавания и близко к Ледовитому морю, еще около 10,500 стадий. И так, если мы прибавим еще для стран лежащих выше Мероэ 3,400 стадий, чтобы обнять остров Египтян, Кинамомофор и Тапробану, то получим 38,000 стадий.
3) Относительно всех других расстояний можно ему уступить, так как здесь соглашаются с ним обыкновенно все. Но кто может признать верным расстояние, установленное им от Борисѳена до параллельного круга в Ѳуле? Пиѳеа в рассказах о Ѳуле оказывается величайшим лгуном, и те, которые видели Британнию и Иерну, не говорят ничего о Ѳуле, упоминая о других небольших островах подле Британнии. Самая Британния но длине почти равняется Кельтике простирающейся подле, имеет не более 5,000 стадий и граничит с оконечностями противолежащей Кельтики. В этих двух странах восточные оконечности противолежат восточным и западные западным; восточные части обеих лежат одни к другим так близко, что с одного берега можно видеть противоположный, именно Кантий с одной стороны и устье Рейна с другой. Между тем он говорит, что остров (Британния) тянется в длину более нежели на 20,000 стадий, а Кантий, по его словам, отстоит от Кельтики на несколько дней плавания. Что касается Остимий и местностей, лежащих по ту сторону Рейна до Скиѳии, все известия Пиѳеи ложны. Кто наговорил столько неправды о местах известных всем, едва ли может сообщать истину о тех странах, которые неизвестны никому.
4) Гиппарх и другие писатели полагают, что параллельный круг, проходящий через Борисѳен, тот же самый, что проходит через Британнию; основываются они при этом на том, что один и тот же круг существует для Византии и Массалии; потому что, говорит Пиѳея, отношение гномона в Массалии к тени, замеченное Эратосѳеном, совершенно тоже самое, какое Гиппарх нашел в Византии в одинаковых условиях времени. Из Массалии до середины Британнии не более 5.000 стадий; а прошедши далее от середины Британнии не больше 4.000 стадий, едва ли можно найти удобообитаемую землю (это было бы на высоте Иерны), так что те дальнейшие местности, в которые он переносит Ѳулу, уже наверно необитаемы. Я не понимаю таким образом, откуда Эратосѳен выводит, что расстояние между параллельным кругом, проходящим через Ѳулу, и Борисѳенским равняется 11,500 стад.
5) Сделавши ошибку относительно ширины земли, Эратосѳен необходимо должен был погрешить и в определении длины её. Что длина известной части земли более чем вдвое превышает ширину её, это единогласно утверждают как позднейшие писатели, так и из прежних наиболее даровитые. Я имею в виду землю простирающуюся от оконечностей Индии до крайних пределов Иберии, и от параллельного круга Эѳиопов до того, на котором лежит Иерна. Взявши вместо этого ширину, от крайних Эѳиопов до Ѳулы, он должен был длину увеличить, чтобы получить расстояние вдвое более, чем ширина. И так, он утверждает, что в самом узком месте от границ Индии до реки Инда 16,000 стадий; а если принять к сведению и мысы Индии, то длина увеличивается на 3, 600 стадий; а оттуда до Каспийских ворот 14,000; потом до Евфрата 10,000; от Евфрата до Нила 5,000; до устьев Каноба еще 1,300; далее до Карѳагена 13,500; до Геракловых столбов не менее 8,000. В общей сумме длина превышает ширину на 70,800 стадий; но к этому, думает он, нужно прибавить тот изгиб Европы, который лежит вне Геракловых столбов, находится против Иберийцев и направляется к Западу; он имеет не менее 3,000 стадий; кроме того различные мысы этого берега и между ними мыс в стране Остимиев, называемый Кабеем, и прилежащие сюда острова, крайний из которых Укспсама, отстоят, по словам Пиѳеи, на три дня плавания. Сказавши это, он присоединяет крайние области около мысов, а также около Остимиев, Уксисамы и тех островов, о которых он говорит, потому что страны эти все расположены далее к северу, и они Кельтские, а не Иберийские; однако вероятнее, что все это выдумка Пиѳеи. К обозначенным расстояниям длины он прибавляет еще 2,000 стадий на западе, 2,000 на востоке, чтобы, ширина не оказалось более половины длины.
6) После этого Эратосѳен старается подробно доказать, что согласно с самою природою промежуток между востоком и западом больше Другого. "Согласно с природою, говорит он, населяемая земля должна иметь наибольшую длину между восходом и заходом солнца, как мы говорили, и если верно мнение математиков, что земля образует круг, соединяя свои оконечности. Так что если б обширность Атлантического моря не препятствовала нам, то можно было бы переплыть из Иберии в Индию по одному и тому же параллельному кругу, что составляет дополнение к упомянутому расстоянию, превосходящее третью часть целого круга, если только круг проходящий через Аѳины имеет меньше 200,000 стадий, тот круг, по которому мы измеряли упомянутое расстояние между Индией и Иберией". В этом Эратосѳен ошибается. Его рассуждение об умеренном или нашем поясе, часть которого составляет обитаемая земля, согласно с мнениями математиков и верно; но нельзя прилагать того же самого только к населяемой земле. Под этою последнею мы разумеем ту часть всей земли, на которой мы живем, и которую мы знаем. В одном и том же умеренном поясе могут быть две населенных страны или даже больше, в особенности вблизи к кругу, который описывается через Аѳины и пересекает Атлантическое море. С другой стороны, останавливаясь вторично на доказательстве шарообразности земли, он заслуживает также упрека, равно как и за то, что не перестает нападать на Гомера в одних и тех же вопросах.
7) Вслед за этим Эратосѳен говорит, что много рассуждали о материках, что одни разделали их реками Нилом и Танаидом, представляя материки островами; другие же с помощью перешей ков, один из которых простирается между Каспийским морем и Понтом, а другой между Эриѳрейским и Экрегматом представляя таким образ. материк полуостровами; при этом он замечает что для него не понятно, каким образом подобное исследование может приносить пользу, и что это разногласие есть только спор людей, дебатирующих на подобие Демокрита, потому что, говорит он, "если нет точных границ как для Колитта и Мелиты, именно, столбов или стен, тогда можно говорит вообще, что это Колит, а то Мелита, но нельзя точно определить пограничную линию. Вот почему часто относительно некоторых стран происходили споры; как например у Аргивян и Лакедемонян относительно Ѳиреи, у Аѳинян и Беотян относительно Оропа. Впрочем Эллины, различая три материка, имеют в виду не всю населяемую землю, но только ту часть её, которую занимают сами и противолежащую ей, именно Карию, на которой живут Ионяне и соседние с Ионянами народности; потом с течением времени они подвигались вперед, и когда число известных им стран увеличилось, они распространили деление и на них". И так, чтобы начать с конца и вести спор не так, как Демокрит, но как сам Эратосѳен, я спрашиваю: неужели первые, разделившие три материка, были те лица, которые желали отделить землю Эллинов от противоположной им страны Карийцев? Или же те Эллины имели в виду только Элладу, Карию и небольшую часть соседней области? Таким образом исключали Европу, Азию и Либию? И только другие, обративши внимание на всю населенную землю, по крайней мере в тех пределах, в каких они могли описывать, были виновниками деления на три части? Но в таком случае, каким образом произошло, что первое деление не распространилось на всю населяемую землю? Говоря о трех частях и называя каждую часть материком, кто может не обнимать мыслью то целое, часть которого он делит? Если же он не имел в виду всей населенной земли и занимался делением только какой нибудь части её, то частью которой из частей населенной земли он считал Азию или Европу или вообще материк? И так все это изложено нескладно.
8) Но еще более нескладно излагает Эратосѳен свои мысли о том, что определение границ не может принести никакой практической пользы, как например разграничение Колитта и Мелиты; после этого он тотчас обращается в противоположную сторону. Именно он говорит: если войны из за Ѳиреи и Оропа происходили вследствие незнания границы их, то отсюда видно, что разделение стран может принести практическую пользу. Или быть может он говорит, что точное определение границ для отдельных местностей, именно для определенных народностей, полезно, но излишне для целых материков? Нет, и для материков он считает не менее важным, потому что и относительно материков между сильными правителями могут возникать недоразумения: кому принадлежит Египет (очевидно т. н. нижняя часть Египта): тому ли, кто владеет Азией, или тому, кто управляет Либией. Но не настаивая на этом случае по его редкости, все таки должно сказать, что материки следует делить иначе, обширными пограничными межами, которые могли бы быть перенесены и на всю обитаемую землю; и не должно при этом смущаться, если лица разделяющие страны реками, оставят не разделенными какие нибудь местности по той причине, что реки не доходят до океана, не обнимают материков, как бы образуя из них острова.
9) В конце своих "Записок" Эратосѳен, порицая тех, которые разделяют все человечество на две части, на Эллинов и варваров, а равно тех, которые советовали Александру обращаться с Эллинами; как с друзьями, а с варварами как с врагами, - говорит, что правильнее разделять людей на добродетельных и порочных. Ибо многие из Эллинов - люди порочные, равно как и среди варварских народов есть некоторые с хорошим политическим устройством, как например: Индийцы и Арианы, не говоря уже о Римлянах и Карѳагенянах, пользующихся достойными удивления государственными формами. Вот почему Александр, не обращая внимания на советников, собирал около себя замечательных людей, сколько можно было найти, и награждал их своими милостями". Точно также лица, разделившие людей на две части, из которых одних считали достойными презрения, других похвалы, руководились при делении только тем, что среди одних господствует законность, гражданское устройство, вкус к образованию, к умственной деятельности, а у других совершенно этому противоположное. Равным образом Александр, не пренебрегая советниками, но одобряя мнения их, поступал согласно с ними, а не наперекор им, обращая только внимание на намерение тех, которые так советовали.