*[1]
Начальный период правления Никомеда I (280 - ок. 255) был временем чрезвычайно опасной для Вифинии внутренней и внешней нестабильности. Резко обострились ее отношения с Селевкидами: сын Селевка Никатора Антиох I, упрочив внутренние и внешние позиции своего царства, решил выступить против Вифинии, дабы отомстить за гибель разгромленной Зипойтом экспедиции Гермогена (Memn., F. 9, 1-3). Антиох прилагал усилия к тому, чтобы восстановить свое господство в западной части Малой Азии, а также претендовал на захват Фракии и Македонии. Не менее опасной по возможным последствиям была и внутридинастическая распря между Никомедом и его братом Зипойтом Вифином (F. 9, 5; 12, 6), угрожавшая территориальной целостности страны и усугубившая внешнеполитический кризис.
Ситуация требовала от Никомеда быстрых и решительных действий, и они были предприняты. Дальнейший ход событий показал, что политика Никомеда сохранила прежнюю направленность на выживание Вифинского государства, однако осуществляемые им меры, в отличие от деятельности его предшественников, основывались на умелом комбинировании военных и дипломатических методов.
Это отчасти могло быть вызвано общим воздействием меняющейся международной обстановки. Дипломатия приобретает особенно большое значение после 280 г. - в период определенной стабилизации контактов между молодыми эллинистическими государствами[2]. В это время в политике независимых греческих полисов наблюдается стремление к сближению, что проявляется в заключении многосторонних договоров, оформлении союзов, оказании взаимной помощи и т. д.[3] В свою очередь, малые эллинистические монархии Анатолии - Вифиния, Понт, Пергам - нередко присоединялись к такого рода коалициям, преследуя, однако, собственные цели в отношении своих союзников. В данных условиях возрастает значимость хозяйственных факторов, оказывающих воздействие на межгосударственные отношения: создание политических союзов, как правило, либо уже имело под собой определенную торгово-экономическую основу, либо вело к активизации подобных связей между участниками договора. Деятельность Никомеда четко вписывается в эту канву.
События 280-276 гг. - один из наиболее сложных и неясных эпизодов в истории Вифинского царства. Основной (точнее, практически единственный) источник, Мемнон, к сожалению, излагает их противоречиво и запутанно[4], что затрудняет выявление всех нюансов сложившейся ситуации. Тем не менее представляется возможным по-новому осветить некоторые моменты политической истории Вифинии этого времени, связанные прежде всего с ее участием в совместной с греческими полисами Понта и Пропонтиды борьбе против селевкидской экспансии.
Инициатором формирования коалиции свободных эллинских полисов и эллинистических монархов для противодействия сирийским царям, получившей в историографии название "Северная лига"[5], выступили гераклеоты, опасавшиеся начала войны с Селевком. В 280 г. они отправили послов к византийцам, калхедонянам и Митридату, царю Понта (Memn., F. 7, 2). Вифиния по очевидным причинам в числе их потенциальных союзников не значилась: ведь там еще правил последовательный противник эллинов Зипойт. После смерти Зипойта его старший сын и наследник Никомед, видимо, сам предпринял первые шаги к примирению с греками, отправив в Гераклею послов с целью заключения союза (F. 9, 3)[6]. Гераклеоты, несмотря на кратковременное улучшение отношений с Антиохом, все же не могли считать свою безопасность гарантированной от его притязаний, особенно в случае неминуемого поражения Вифинии, остававшейся один на один с грозным врагом[7]. Таким образом, Вифиния тоже была принята в лигу.
Главным фактором, приведшим в эту симмахию столь разнородные политические силы (греческие полисы, вифинского царя, на короткое время - Птолемея Керавна, Антигона Гоната и Митридата Понтийского)[8], была необходимость борьбы с агрессивными притязаниями Селевкидов. Именно эта угроза могла привлечь к участию в коалиции и тех малоазийских правителей, чья позиция обычно расценивается современными исследователями как не вполне ясная. Так, интересен вопрос об отношении к лиге со стороны Ариарамна Каппадокийского[9]. Те исследователи, которые при отсутствии информации источников высказывают предположения о возможном участии Ариарамна в конфликте, считают его, как и Филетера Пергамского, союзником сирийского царя[10] - вероятно, на основании фразы Мемнона о том, что Антиоха поддерживали "многие другие" (F. 10, 1).
Между тем против этого может свидетельствовать сообщение о поражении в Каппадокии стратега Селевка Диодора (Trog., Proleg., 17: Ut Seleucus amissis in Cappadocia cum Diodoro copiis interfectus est ab Ptolomaeo). Современные историки практически едины во мнении, что здесь подразумевается победа, которую одержал над селевкидским полководцем Митридат Ктист[11]. Кажется довольно странным, что никто до сих пор не пытался рассмотреть, не мог ли оказаться этим победителем Ариарат II Каппадокийский или его сын и наследник Ариарамн, если он к тому времени уже взошел на престол. Доподлинно известно, что Ариарат II с помощью армянского царя одержал победу над стратегом Селевка Аминтой, изгнав македонян из страны (Diod., XXXI, 19, 5) - как показал М. Шоттки, ок. 281 г.[12] и поход Диодора мог быть попыткой Никатора вернуть утраченное. Поскольку Трог помещает экспедицию Диодора после гибели Лисимаха, то победа Ариарата над Аминтой предшествовала ей. Поэтому сложно представить, как Селевк сумел бы предпринять военную акцию в Понте, уже лишившись хотя бы относительно надежного плацдарма в Великой Каппадокии[13]. Наконец, локализации сражения в Понтийской Каппадокии препятствует то, что ни Юстин, ни эпитоматор Трога ни разу не употребляют название "Каппадокия" применительно к Понту. Если эти предположения обоснованны, то столь резкая смена курса Ариарамна на проселевкидский спустя очень короткое время после двух побед каппадокийцев над войсками Селевка выглядит крайне странно.
Не исключено также, что каппадокийский правитель поддерживал какие-то отношения с вифинским царем. Известны стилистически близкие типы бронзовых монет Никомеда и Ариарамна: один - с изображением скачущего вправо всадника с копьем, а другие - с обращенной вправо скачущей, спокойно идущей или стоящей лошадью[14]. Высказанное, видимо, исходя из общих соображений мнение, что символы этих монет (прежде всего, с конником) могли быть восприняты под македонским влиянием[15] едва ли убедительно. Во-первых, в первые десятилетия III в. малоазийские монархи еще не имели весомых политико-правовых обоснований для сопоставления себя с македонскими властителями - скорее, наоборот, они должны были противопоставлять себя им. Во-вторых, символика македонских монет с изображением всадника, как было убедительно доказано, отражает в основном реалии повседневной жизни македонской аристократии - в большинстве своем офицеров-кавалеристов[16] - и потому не несет какой-то особой смысловой нагрузки политического плана. Сходные монеты Никомеда и Ариарамна могли быть выпущены примерно в одно время - именно в начале 270-х гг. На это, в частности, указывают буквы ΣΩ (ΣΩΤΗΡΙΑ?) на монетах Никомеда со всадником, обозначающие избавление от какой-то опасности, а иных значительных военных конфликтов, кроме анализируемого здесь, за длительное правление Никомеда не зафиксировано[17]. Ариарат же, вероятно, чеканил подобные монеты на всем протяжении своего долгого правления. Следовательно, Вифиния и Каппадокия могли поддерживать дружественные отношения и в начале 270-х гг., хотя невозможно сказать, как именно они могли проявиться в борьбе против Антиоха I.
Что же касается участия в симмахии Никомеда, то он имел собственные планы, определявшиеся спецификой его положения: использовать военно-морской потенциал Византия и Гераклеи[18], а также заручиться помощью союзников в возможной борьбе со своим младшим братом Зипойтом II, закрепившимся в Финийской Фракии[19], в чем были кровно заинтересованы и сами гераклеоты.
Заключив договор с Никомедом (279 г.), гераклеоты вернули себе Тиос, Киер и Финийскую область, истратив на это много денег (Memn., F. 9, 4). Вероятно, возвращение за выкуп отнятых Зипойтом I у Гераклеи территорий было одним из принципиальных условий дальнейших согласованных действий[20]. Вследствие этого совместные предприятия Вифинии и гераклеотов оказались под угрозой из-за вполне предсказуемого, но от этого не менее опасного происшествия - мятежа Зипойта Вифина. Связанные с ним события в основном анализируются историками во внешнеполитическом аспекте, без каких-либо попыток вскрыть их подоплеку, связанную с особенностями внутренней ситуации в стране. Данные источников, кажется, все же позволяют выдвинуть гипотезы, увязывающие воедино ход внутридинастической борьбы в Вифинии с ее международной политикой в 280-276 гг. Наиболее существенными элементами последней представляются связи Никомеда с другими членами Северной лиги и галатами, позволившие ему успешно отразить нападение Антиоха.
Выступление Зипойта, добивавшегося или создания собственного княжества в пределах Финийской области[21] или даже царской власти во всей Вифинии[22] было поддержано тем населением, которое не желало переходить в подчинение гераклеотам по условиям договора. Это и привело к столкновению Зипойта с греками: сначала ему удалось взять в нем верх, но после того как к его противникам подошла союзная помощь (συμμαχίδος δὲ δυνάμεως τοῖς Ἡρακλεώταις ἐπελτούσης)[23], мятежный вифинский принц был разбит, а граждане Гераклеи стали господами всего того, из-за чего шла война (Memn., F. 9, 5), т. е. Финийской Фракии.
Поскольку о возвращении Киера, Тиоса и Финийской области говорится как о единовременном действии (ὑπὸ δὲ τοὺς αὐτοὺς χρόνους), следует предположить, что между юридическим (F. 9, 4) и фактическим (F. 9, 5) установлением власти гераклеотов над спорными территориями прошло не слишком много времени. Нанесенное Зипойту поражение можно датировать тем же 279 или началом 278 г.[24], а связывать его с окончательным разгромом правителя Финийской Фракии и его гибелью после перехода галатов в Азию (278/7 г.)[25] невозможно ввиду неустранимых хронологических несообразностей[26].
Что же касается Киера и Тиоса, то относительно их статуса у исследователей нет единой точки зрения. Одни историки полагают, что их присоединение к Гераклее состоялось не в 279 г., а позже - уже после смерти Зипойта Вифина[27]. По мнению других ученых, эти города сумели воспользоваться царившей в Вифинии неразберихой и вошли в симмахию как равноправные участники, связанные с Гераклеей договором о союзе, на что указывает их упоминание в соглашении Никомеда с галатами; лишь позднее власть гераклеотов над Киером и Тиосом упрочилась[28]. Наконец, существует предположение, что Киер и Тиос были действительно выкуплены гераклеотами у Никомеда и оставались подчиненными им[29]. На мой взгляд, наиболее вероятным является последний вариант реконструкции событий, но с учетом корректив, которые будут внесены ниже.
Возвращаясь к рассмотрению династической смуты в Вифинии, уместно привести высказывание Х. Хабихта о том, что конфликт Никомеда и Зипойта был многоаспектным явлением. Его нужно рассматривать и как проявление соперничества за вифинский престол, и в связи с территориальными притязаниями Гераклеи, а также как отголосок борьбы эллинистических держав между собой[30]. Несомненна также его увязка с формированием основ филэллинской политики Никомеда. Для достижения своих целей вифинский царь пошел на заключение обязывающих соглашений с эллинами, отказавшись от прежней вражды и, насколько можно судить по данным источников, прилагая все силы для соблюдения интересов партнеров. Именно такие действия помогли ему одержать победу над соперником. Но в 279 г. кризис не разрешился окончательно: как можно заключить из контекста рассказа Мемнона и сообщения Ливия (Liv., XXXVIII, 2, 19), после потери Финийской Фракии Зипойт продолжал борьбу[31], и его поддерживала немалая часть населения Вифинии, против которой Никомед и направил вскоре первый удар галатов (Memn., F. 11, 5). Указание на то, что Никомед даже был изгнан из Вифинии Зипойтом[32], воспринимается как крайность, но не подлежит сомнению тот остающийся не вполне понятным факт, что Никомед I - законный царь, старший из сыновей Зипойта I, энергичный воин и дипломат, явно чем-то настроил против себя значительную часть своих подданных. Каковы могут быть причины этого?
В источниках не содержится прямого ответа на данный вопрос, но наиболее обоснованным кажется следующее объяснение. Взятый Никомедом курс на союз с греками, поддерживаемый даже ценой компромиссов и территориальных уступок, был крайне непопулярен среди вифинцев, не приемлющих филэллинской ориентации своего царя[33]. Действия Никомеда явно противоречили общественному мнению вифинцев, издавна отличавшихся враждебностью к эллинам и воспитанных на победах Зипойта I. В сложных обстоятельствах начала 70-х it. III в. естественным продолжателем дела первого вифинского царя населению страны (особенно Финийской области) казался вовсе не Никомед, а его младший брат[34]. To, что вифинское общество столь болезненно восприняло резкий поворот в политике своего царя, поставило государство на грань краха в условиях продолжающейся войны с Антиохом.
Первые столкновения вифинцев с сирийским царем произошли, видимо, уже в 279 г., еще до того, как Антиох выступил непосредственно против союзника Никомеда Антиоха Гоната (Memn., F. 10)[35]. Боевые действия велись как на море, так и на суше[36]; о ходе последних ничего не известно, однако трудно предположить, чтобы ослабленная внутренними раздорами Вифиния могла в течение долгого времени успешно противостоять натиску превосходящих сил противника. Декрет из Илиона в честь Антиоха I (OGIS 219)[37] подчеркивает достижения Селевкида: ...τὰ πράγματα καὶ τὴμ βασιλβὶαν εἰς μείζω καί λαμπροτέραν διάθεσιν ἀγήγοχε (сткк. 14- 15), и за этой фразой с равным основанием можно видеть успехи Антиоха как против Антигона, так и против его вифинского партнера[38]. Положение Никомеда особенно осложнилось после заключения мира между Гонатом и сирийским царем (первая половина 278 г.): этот договор лишил Северную лигу могущественного союзника[39], а сам вифинский царь и его греческие партнеры не были включены в соглашение[40].
Чрезвычайно важным источником, отчасти проливающим свет на внутриполитическую ситуацию в Вифинии в этот критический момент ее истории, является так называемый "оракул Фаэннис", содержание которого передано позднеримским историком Зосимом (II, 36-37). Поскольку содержащаяся в нем информация совсем не часто становилась объектом специального исследования (которого она, безусловно, заслуживает), имеет смысл остановиться на этом интереснейшем сообщении отдельно.
В науке уже давно высказывалось мнение, что это "пророчество" представляет собой типичный пример vaticinatio post eventum и иносказательно повествует о событиях, связанных с переходом в Азию галатов[41]. Замечание Зосима о том, что оракул будто бы получил Никомед, когда он начал войну против своего отца Прусия по совету Аттала (II, 36, 2), очевидно, является результатом путаницы с событиями 149 г. до н. э., когда наследник вифинского престола Никомед поднял мятеж против Прусия II, видимо, получив благоприятное предсказание от святилища Аполлона Дидимского (подробнее см. с. 330 и прим. 114)[42]. В действительности же "пророчество Фаэннис"[43], как убедительно показал британский ученый X. В. Парк, было дано Никомеду I калхедонским святилищем Аполлона Хрестерия[44] "по горячим следам" событий 278/277 г. и в целом весьма достоверно[45] (хотя, разумеется, эзоповым языком - в полном соответствии с "законами жанра") передает детали сложившейся в Вифинии ситуации.
Основное содержание оракула определяется описанием бедствий, которые постигнут Вифинию после прихода туда вначале "льва", а затем "волка" (II, 37, 1), то есть, очевидно, галатских вождей Леоннория и Лутария, возглавлявших кельтов (Liv., XXXVIII, 16, 2; Memn., F. 11, 3; Strabo, XII, 5, 1). Между двумя этими событиями помещено совершенно недвусмысленное указание на потерю трона "фракийским царем", которому адресовано вещание (т. е. Никомедом I): ἐκ δὲ θρόνων πεσέειν. Следует ли это понимать, как предлагает X. В. Парк, что оракул калхедонского святилища не одобрял замысла Никомеда по привлечению на помощь кельтов?[46] Такой вариант не исключен, но все же более вероятным кажется иное решение: в пророчестве отражено вполне реальное положение вещей, выразившееся в том, что большая часть вифинцев склонилась на сторону мятежника Зипойта, и Никомед остался фактически лишенным власти.
Тем не менее вифинский царь, проявив недюжинные решительность и предприимчивость, не побоялся нарушить "волю божества" и решил использовать в своих интересах галатов, опустошивших уже к тому времени Македонию, часть Греции и Фракии и подошедших к Боспору Фракийскому. Переход галатов в Азию и его последствия - тема, которая никогда не перестанет интересовать антиковедов. Для цели данного исследования важно рассмотреть две стороны этого события: во-первых, уточнить детали организации и проведения переселения кельтов в Анатолию, характеризующие их взаимоотношения с Никомедом и его греческими союзниками; во-вторых, выяснить сказавшиеся на Вифинии результаты этого мероприятия, в оценке которого расходятся как древние, так и современные историки.
Переправа галлов в Азию представляет собой яркий пример хорошего взаимодействия всех членов Северной лиги. Первым из них с нашествием варваров столкнулся Византий. Его владения были опустошены, а сам город осажден. Галаты неоднократно пытались переправиться в Азию, но византийцы всякий раз препятствовали этому (Memn., F. 11, 2), вероятно, заботясь о безопасности союзников[47]. Те, в свою очередь, оказали им действенную помощь; в частности, гераклеоты направили осажденным деньги - вероятно, чтобы те могли откупиться от кельтов (F. 11, 1). План Никомеда переправить варваров через Боспор был наиболее радикальным решением проблемы: с Византия была снята осада, а Северная лига получила в свои руки мощное оружие для войны как с Антиохом, так и с Зипойтом[48].
Переход кельтов под руководством Леоннория (к которым вскоре присоединились и отряды Лутурия, переправившегося через Геллеспонт самостоятельно и подошедшего затем в Вифинию) в Азию состоялся осенью 278/7 г. (Paus., X, 23, 14; Liv., XXXVIII, 16, 4-7; Just., XXV, 2, 8; Suid., s. v. Γαλάται)[49]. Благодаря Мемнону нам известен текст договора Никомеда с галатами: "Никомеду и его потомкам дружески относиться (φίλα φρονεῖν) к варварам, а они без воли Никомеда ни с кем не должны вступать в союз, если кто-либо пошлет к ним послов, но быть друзьями его друзьям и врагами его недругам (εἶναι φίλους μὲν τοῖς φιλοῖς, πολεμίους δὲ τοῖς οὐ φιλοῦσι); быть в союзе (συμμάχεῖν) с византийцами, если когда-либо в этом окажется необходимость, а также с тианийцами, гераклеотами, калхедонянами, киерянами и некоторыми другими, которые управляют какими-либо народами" (F. 11, 2) (пер. В. П. Дзагуровой с уточнениями)[50]. Значение этого сообщения трудно переоценить, поскольку оно является единственным свидетельством о взаимоотношениях Никомеда и его партнеров с кельтами. Но насколько полной и адекватной является передача всех пунктов договора?
На этот вопрос в науке еще не дано убедительного ответа. В специально посвященной анализу договора статье Т. А. Моисеева высказывается весьма противоречиво. По ее мнению, Мемнон мог лично видеть высеченный на камне текст соглашения либо же он почерпнул его из труда Нимфида или из какого-нибудь другого малоазийского источника. Переданное Мемноном содержание договора является, по мнению исследовательницы, если не прямой цитатой, то весьма близким к оригиналу изложением содержания документа, однако при этом она указывает на далеко не полную передачу текста[51]. Другие авторы считают, что для Мемнона источником служил Нимфид, возможный очевидец или даже участник событий, но о достоверности изложения они ничего не говорят[52].
Мне кажется, что многие детали договора были опущены или искажены как самим Мемноном, так и при сокращении его хроники Фотием[53]. На это указывает, в частности, анализ терминологии: отношение Никомеда (бесспорно, центральной фигуры в тексте соглашения[54]) с галатами весьма неопределенно описаны как φίλα φρονεῖν - формулой, которая более не встречается в текстах международных договоров греческого мира до 200 г.[55]; в то же время в отношении греческих полисов, выступающих только в роли foederi adscript!, употреблено практически являющееся terminus technicus слово συμμαχεῖν[56]. Ничего не сказано об обязательствах Никомеда перед галатами, хотя таковые, очевидно, существовали и были выполнены[57]. Порядок, в котором перечислены греческие полисы, лишен всякой логики и не соответствует ни их географическому расположению, ни величине и значению[58].
Такая трактовка приведенного Мемноном документа - более критическая, чем обычно - позволяет по-иному оценить некоторые аспекты политики Никомеда по отношению к союзным полисам и, в частности, обосновать тезис о подчинении Киера и Тиоса гераклеотам на момент заключения договора с галатами. Вифинский царь был заинтересован в сохранении и укреплении партнерства с греками - с гераклеотами, вероятно, в первую очередь[59]; поэтому он, с одной стороны, стремился обеспечить безопасность греков от возможного нападения галатов[60], а с другой - был вынужден расставить приоритеты в своей политике сообразно с военным и экономическим потенциалом каждого из своих эллинских союзников. Исходя из этого, он должен был включить в договор Киер и Тиос как города, которые входили в непосредственную сферу действий галатов и не должны были терпеть от них никакого ущерба. В то же время для выполнения обязательств перед гераклеотами Никомеду было необходимо содействовать им в сохранении контроля над этими городами. Поэтому кажется вероятным, что Киер и Тиос могли быть включены в соглашение с особыми оговорками, которые отражали их подчинение гераклеотам при сохранении формальной автономии, но были утеряны вследствие неполной передачи текста договора[61].
Еще один важный вопрос касается участия в Северной лиге Киоса. Некоторые исследователи говорят о том, что этот город - колония милетян у Кианийского залива - в это время тоже присоединился к симмахии[62]. Однако отсутствие кианийцев в числе тех, к кому гераклеоты обращались за помощью в 281 г. (Memn., F. 7, 2) и особенно в договоре с галатами, заставляет усомниться в этом предположении. Киос, не связанный общим происхождением с мегарскими колониями, поддерживающими между собой более тесные контакты, скорее всего, оказался в сфере филэллинской политики царя Вифинии несколько позднее, когда чисто военная роль лиги отошла на второй план. Пока же он мог входить в круг городов, сочувствовавших лиге[63].
Вмешательство галатов позволило Никомеду покончить с Зипойтом и полностью подчинить всю территорию страны (Memn., F. 11, 5; Liv., XXXVIII, 2, 19). Рассказ Мемнона тем не менее оставляет возможность для различных интерпретаций. Некоторые ученые считают, что за фразой источника: Νικομήδης δὲ κατὰ Βιθυνῶν πρῶτον... τοὺς βαρβάρους ἐξοπλίσας, τῆς τε χώρας ἐκράτησε καὶ τοὺς ἐνοικοῦντας κατέκοψε, стоит указание на какие-то боевые действия в Финийской области[64], но она, кажется, к этому времени уже была полностью подчинена гераклеотами[65]. По мнению П. Моро, удар галатов был направлен против населения тех районов Вифинии, которые были захвачены Антиохом[66], однако в этом случае остается непонятным упоминание об истреблении жителей этих областей (а предполагать массовый переход вифинцев на сторону Селевкида едва ли возможно). Более вероятным выглядит следующий вариант развития событий: после поражения, понесенного в Финийской Фракии, Зипойт бежал в коренные вифинские земли (долину Сангария?), где получил поддержку недовольного Никомедом населения, тогда как царь использовал в качестве опорных пунктов западные районы страны, где он мог в полной мере пользоваться помощью партнеров по Северной лиге. Эта вторая стадия гражданской войны в Вифинии отличалась, судя по всему, особым ожесточением, коль скоро Никомеду пришлось прибегнуть к суровым репрессиям против своих подданных[67]. Исход ее в течение долгого времени оставался, очевидно, совершенно неясным[68]. Вероятно, именно в ходе этих событий Никомед и был фактически лишен трона, что и заставило его обратиться к калхедонскому святилищу с запросом о своей будущей судьбе. Борьба с Зипойтом завершилась, скорее всего, в 277 г.[69]
Участие галатов в боевых действиях против Антиоха позволило Никомеду склонить чашу весов в борьбе с сирийским царем на свою сторону. Кельты продвигались по Малой Азии, опустошая и грабя все на своем пути, и Антиох был вынужден бросить на борьбу с ними значительные силы[70]. Можно предположить, что к 276 г. военные действия на вифинско-селевкидском фронте сошли на нет, хотя более или менее достоверная информация об этом отсутствует.
Исход войны следует признать благоприятным для Северной лиги, отстоявшей свою независимость от притязаний сирийского царя. Более сложен вопрос, удалось ли Никомеду с помощью галатов добиться расширения своих владений. В. Тарн обоснованно отмечает, что вифинский царь (а также Митридат, которого исследователь считает союзником лиги) имел основания проявлять большую агрессивность, нежели его греческие союзники[71], что, на мой взгляд, могло найти конкретное проявление в переходе под власть Никомеда Никеи[72]. Предположение о более масштабном увеличении вифинских территорий в направлении юго-востока, до Фригии Эпиктет включительно[73], недостаточно обосновано; фраза Юстина: Itaque in auxilium a Bithyniae vocavit regnum cum victoria diviserunt, eamque regionem Gallograeciam cognominaverunt (Just., XXV, 2, 11) слишком неясна для того, чтобы на ее основании можно было строить подобные выводы[74].
Каковы же были итоги предпринятого Никомедом перевода галатов в Азию для Вифинии и анатолийских эллинов не в плане сиюминутной политической выгоды, а в более широком историческом контексте? Можно говорить о существовании двух направлений в античной традиции, по-разному отвечающих на этот вопрос.
Первое из них представлено произведениями историков, являвшихся гражданами полисов - членов Северной лиги[75]. До нас дошло только произведение Мемнона, несущее в себе четкие отпечатки воззрений его предшественника Нимфида на галатскую проблему. Гераклейский историк полагает, что переселение галатов в конечном итоге оказалось выгодно жителям тех городов, демократическому устройству которых угрожали цари (Селевкиды. - О. Г.), так как варвары отвлекали последних от посягательств на свободу полисов (F. 11, 3). Оценка роли перехода кельтов для Вифинии тоже однозначна: этим мероприятием Никомед усилил свою державу (F. 12, 6). Другой взгляд выражает "общеэллинскую" точку зрения, согласно которой галатское нашествие в Азию принесло ее жителям неисчислимые страдания и бедствия[76], хотя нужно отметить, что никто из древних историков прямо не ставит это в вину Никомеду.
Что же касается Вифинии, то удается обнаружить лишь три свидетельства источников, в которых упоминаются какие-то ее конфликты с кельтами (Strabo, XII, 5,1; Trog. Proleg., 23; Zosim., II, 37, 1-2)[77], и все они совершенно очевидно связаны с борьбой против Зипойта II - драматическим, но запланированным и контролируемым Никомедом событием[78]. Тем более странными выглядят высказывания некоторых исследователей относительно угрозы, которую якобы представляли для Вифинии галаты как в 278/7 г., так и в последующем, что заставляет их расценивать перевод кельтов в Азию Никомедом как непродуманный шаг[79]. Древние авторы неоднократно прямо указывают, что в III-II вв. вифинские цари не раз прибегали к помощи галатов в борьбе с внешними противниками. Что же касается Никомеда, то он, скорее всего, был причастен не только к военным акциям кельтов против Антиоха вскоре после их переправы через Боспор, но и к расселению их в центральной Анатолии[80] - видимо, в конце 260-х гг.[81] Действия Никомеда, таким образом, являются примером рискованной, но тщательно спланированной и хорошо обеспеченной военно-политической акции, принесшей его стране гораздо больше выгоды, чем вреда.
Более сложна другая сторона проблемы: насколько перевод галатов в Анатолию сочетался с проводимой вифинским царем филэллинской политикой? Некоторые современные исследователи оценивают его действия в этом ракурсе весьма критически: Никомед якобы проявил себя "не как друг эллинства"[82]. В подобных высказываниях содержится больше эмоций, нежели стремления проникнуть в суть политики Никомеда. Вифинский царь, трезвый и расчетливый государственный деятель, при обращении к галлам руководствовался в первую очередь насущными потребностями: необходимостью сохранить власть и отстоять независимость Вифинии. Его филэллинский курс, возникший и формировавшийся первоначально именно во внешнеполитической сфере, ограничивался еще довольно узкими географическими пределами - регионом северо-западной Анатолии. Это вполне объяснимо: Никомед не имел никаких оснований заботиться об интересах удаленных от него полисов Малой Азии, с которыми его не связывали ни политические, ни тем более экономические узы. Некоторые из греческих городов даже оказывали помощь Антиоху, и их ослабление шло на пользу Вифинии[83]. В отношении же своих союзников по Северной лиге Никомед проводил вполне последовательную политику, направленную на поддержание взаимовыгодных партнерских связей.
Дальнейшая судьба лиги не вполне ясна. В. Тарн полагает, что она прекратила свое существование в 276 г. с окончанием войны против Антиоха[84], тогда как, согласно точке зрения С. Ю. Сапрыкина, ее фактический распад произошел только после смерти Никомеда I (сер. 250-х гг.)[85]. Второе мнение кажется более обоснованным: тесные дружеские связи между членами симмахии сохранялись в течение долгого времени, однако их характер постепенно менялся. Поскольку угроза со стороны Селевкидов не была уже столь серьезной, военно-политический аспект греко-вифинского сотрудничества должен был уступить место торговым отношениям. Можно считать, что с этого времени роль торговли в экономике Вифинского царства начинает неуклонно возрастать, о чем свидетельствует и появление первых вифинских монет из серебра и бронзы с именем Никомеда[86].
Важнейшим рубежом в истории страны стало основание в 264 г. города Никомедии, ставшего новой столицей царства (Euseb. Chron. II. P. 120. Ed. Schoene; Memn., F. 12, 1; 6; Steph. Byz., s. v. Νικομηδεία). Никомедия располагалась на берегу Астакского залива, возможно, на месте старого поселения Ольвии (Steph. Byz., s. ν. Ὀλβία), напротив Астака, жители которого были переселены во вновь основанный город (Strabo, XII, 4, 2). Столица Вифинии стала впоследствии одним из крупнейших экономических и культурных центров эллинистического мира и важным торговым портом. Ее создание позволило перевести хорошие отношения с Гераклеей и Византием в плоскость экономических связей, что, вероятно, давало Вифинии возможность сделать первые шаги в приобщении к понтийской торговле[87]. В число торговых партнеров Вифинского царства входили также крупные независимые полисы Эгеиды, проходившие через период активизации своей политической и торговой деятельности под главенством Родоса[88]; вероятно, именно это географическое направление стало для вифинской экономики приоритетным[89]. Благоприятным для сохранения политических позиций вифинского царства и развития его хозяйственной структуры был и расклад сил на международной арене, в особенности поддержание дружественных отношений с Птолемеем II, проявлявшим заинтересованность в усилении своего влияния на берегах Понта и Пропонтиды[90].
Через новую столицу в страну активно проникала греческая культура; она усваивалась в первую очередь правящей верхушкой, хотя, видимо, и в ограниченных масштабах[91]. Культурно-религиозный аспект политики Никомеда в таких условиях становился важным средством, позволявшим ему приобрести авторитет в греческом мире. Так, в одном из недавних исследований была предпринята попытка связать сообщения Плиния Старшего о желании некоего "царя Никомеда" приобрести статую Афродиты Книдской в обмен на погашение всех долгов книдцев (Plin. NH., VIII, 12; XXXVI, 21) именно с деятельностью Никомеда I, а не кого-то из его одноименных потомков[92].
Судя по всему, в Никомедии при царском дворе работал известный скульптор Дидалс - автор знаменитой статуи Афродиты и Зевса Стратия, находившейся в никомедийском храме (Eustath. ad Dionys. 793, p. 355, 44 = Arr., Bithyn., F. 20 Roos).
Это повлекло за собой многократное расширение географических рамок филэллинской деятельности вифинского царя, охватывающей уже острова Эгеиды и материковую Грецию. Ему была посвящена статуя из слоновой кости в Олимпии (Paus., V, 12, 7); как следует из письма его сына Зиэла гражданам Коса, Никомед имел какие-то связи с этим островом (Νικομήδης, πατὴρ ἡμῶν εὐνόως διέκει/το τῶι δημῶι - Syll.³ № 456 = RC 25, сткк. 9-11) - политические, экономические или культовые, а не исключено, что и все вместе. Наконец, в пользу существования активных связей Никомеда I с миром греческой культуры может свидетельствовать интересное предположение итальянского искусствоведа П. Морено, отождествившего бронзовый бюст из Национального археологического музея Неаполя с портретом этого царя, исходя из его сходства с изображением на монетах Никомеда[93].
Активное филэллинство Никомеда стало, на мой взгляд, основным средством, позволившим ему в короткое время ликвидировать тяжелые последствия многолетних войн и выдвинуть свое царство в число бурно развивающихся государств эллинистического мира. В Вифинии, как и в других странах, избежавших подчинения греко-македонским завоевателям (в отличие от древних центров цивилизации в Месопотамии и Египте), происходило активное, но избирательное усвоение элементов греческой цивилизации - языка, культуры, хозяйственных отношений[94]. Представляет интерес вопрос о сходстве и различиях филэллинской политики вифинского царя с аналогичной деятельностью других правителей эллинистического мира[95]. Наиболее уместно провести параллель с действиями малоазийских царей, которые решали примерно такие же проблемы, какие стояли перед Никомедом. Самый показательный материал предоставляет ранняя история Понта.
В историографии существуют интересные сравнения Понтийского и Вифинского царств в общеисторическом и внешнеполитическом аспектах[96]. Однако М. И. Ростовцев, выдвигая тезис о почти полной тождественности политики правителей Вифинии и Понта[97], как кажется, не уделяет должного внимания имеющимся различиям. В 270-е гг., когда Никомед ориентировался на Византий и Гераклею, в действиях Митридата I уже проявилось тщательно маскируемое стремление поставить греческие города южного побережья Черного моря под свой контроль, как произошло с Амисом[98], или даже добиться их непосредственного подчинения (эпизод с Амастрией) (Memn., F. 9, 4). Анатолийские полисы, и прежде всего Гераклея Понтийская, продолжали поддерживать с царями Понта дружественные отношения (F. 16, 2), однако отождествлять более или менее лояльную внешнюю политику понтийских царей в отношении греков с филэллинизмом - значительно более сложным и многоплановым явлением - вряд ли правомерно. Говорить о филэллинской ориентации понтийской династии можно только со времени правления Фарнака I после его поражения в войне 183- 179 гт.[99] Филэллинизм Никомеда, напротив, находил проявление в целом комплексе внешнеполитических, экономических, религиозно-культурных мероприятий, осуществление которых показывало, что вифинский царь отнюдь не воспринимал следование филэллинским идеалам как банальный пропагандистский прием[100].
Такая политика привела к тому, что при Никомеде Вифиния стала эллинистическим государством со всеми специфически присущими ему чертами в плане государственных институтов, экономики, культуры[101]. Сочетание греческих и местных фрако-анатолийских элементов при этом имело здесь своеобразный характер: "удельный вес" и роль последних в общественной жизни Вифинии были более значительны, чем в государствах, созданных диадохами и их преемниками, а отношения между греческим и собственно вифинским населением страны не строились по жесткой схеме "завоеватели-покоренные"[102]. Это сближает Вифинию с другими подобными государственными объединениями, прежде всего - с соседними Понтийским и Каппадокийским царствами, где в это время также проходили процессы консолидации центральной власти и формирования новых социально-экономических структур. Именно внутриполитическая деятельность Никомеда I во многом способствовала преобразованиям, подготовившим Вифинию к осуществлению продуктивного синтеза местных и греческих начал[103] и тем самым привела к ускоренному прогрессивному развитию страны. Период его правления положил начало глубоким изменеииям, происходящим в социальной и этнической среде вифинского общества: наряду со старой землевладельческой аристократией местного фрако-анатолийского происхождения усиливаются позиции греческих торгово-ремесленных слоев[104].
Источники единодушны в положительных оценках Никомеда (Strabo, XII, 4, 2; Steph. Byz., s. v. Νικομηδεία). Мемнон, подводя итог его деятельности, отмечает, что Никомед достиг "блестящего благополучия" (λαμπρὰν εὐδαιμονίαν - F. 12, 1). Современные историки полностью разделяют воззрения античных авторов на результаты царствования Никомеда, видя их в укреплении Вифинского царства и достижении признания со стороны эллинов[105].
Смерть Никомеда (ок. 255 г.)[106] вновь вовлекла страну в тяжелую гражданскую войну, о причинах и ходе которой мы знаем только из сочинения Мемнона. В начале конфликта сыграли свою роль противоречия между обычной практикой передачи престола старшему из сыновей и правом царя назначать наследника по завещанию; они были усугублены дворцовыми интригами, выросшими на почве некоторой неустойчивости традиций престолонаследия в Вифинии[107], а также, видимо, сложной ситуацией, сложившейся при вифинском дворе. Мемнон сообщает: "...царь вифинцев Никомед, умирая, записывает наследниками детей от второй жены (κληρονόμους μἐν ἐκ τῆς δευτέρας γυναικὸς γράφει παῖδας), так как его сын, родившийся у него от первого брака[108], Зиэл, бежал к царю армениев, спасаясь от козней мачехи Этазеты[109], дети которой были еще малы. Опекунами наследников он назначает Птолемея и Антигона, демос византийцев, а также демос гераклеотов и кианийцев" (τὸν δῆμον τῶν Βυζαντίων καὶ δὴ καἱ τῶν Ἡρακλεωτῶν καὶ τὸν τῶν Κιανῶν - Memn., F. 14,1. Пер. В. П. Дзагуровой). Особый интерес здесь представляет сам факт "внешнего опекунства", по терминологии Д. Браунда[110], свидетельствующий о наличии у вифинского царя обширных международных контактов[111].
Обычно считается, что главным фактором, учитываемым Никомедом при назначении опекунов, была их враждебность к Селевкидам[112]. Этому условию в основном отвечали все перечисленные в его завещании цари и города, с которыми вифинский монарх установил хорошие отношения еще во время войны с Антиохом I и поддерживал их на протяжении всего своего правления. Привлекает внимание некоторое изменение в составе городов, входивших в Северную лигу: если отсутствие среди опекунов Тиоса и Киера свидетельствует об их подчинении на данный момент гераклеотам[113], то тот факт, что в их числе не значится Калхедон, требует объяснения.
Предположение X. В. Парка, будто отношения между Никомедом и калхедонянами могли испортиться еще в ходе вифинской междоусобицы 279-277 гг. (см. выше, прим. 46) едва ли может послужить основой для заключения о сохранении этой напряженности к моменту смерти Никомеда. Мы не располагаем никакими сведениями о трениях между калхедонянами и Вифинией (что, скорее всего, повлекло бы за собой и напряженность в отношениях Калхедона с другими городами - членами Северной лиги), тем более о таких, которые сохранялись бы более 20 лет. Поэтому отсутствие Калхедона в списке назначенных Никомедом опекунов может быть истолковано как косвенное указание на относительную слабость этого города и его неспособность выполнить возложенные на него обязательства, хотя сложно предположить, чем могло быть вызвано такое ухудшение положения Калхедона[114]. Гарантами прав противников Зиэла в борьбе за престол (нам доподлинно известно имя лишь одного из них - Зипойт, или Тибойт, как называет его Полибий - IV, 50, 9-10; 51, 7)[115] были, таким образом, процветающие полисы северо-западной Анатолии, находившиеся в непосредственной близости с Вифинией, и два из трех наиболее могущественных правителей эллинистического мира. Что мог им противопоставить лишенный престола вифинский принц?
Как следует из сообщения Мемнона, Зиэл покинул Вифинию еще при жизни Никомеда. Выбор Армении (точнее - Малой Армении, Софены) как страны, куда он отправился в поисках поддержки, не может не вызвать удивления: единственный раз в истории вифинской внешней политики в ее орбиту оказались вовлеченным государство, расположенное столь далеко на востоке. Очевидно, Зиэл не нашел помощи ни в Понте, ни в Каппадокии. Нам ничего не известно о взаимоотношениях правителей этих государств с Никомедом; едва ли они были настолько дружественными, что их характер помешал бы каппадокийскому и понтийскому царям нарушить его посмертную волю[116]. Скорее всего, Ариобарзан II Понтийский и Ариармн I Каппадокийский решили не вмешиваться в вифинские дела, опасаясь быть втянутыми в широкомасштабную конфронтацию, опасности от участия в которой были бы очевидны, а выгоды - сомнительны. Армянские же цари в это время проводили довольно активную внешнюю политику и были заинтересованы в усилении своего влияния на западе[117].
После смерти Никомеда Зиэл, навербовав войско из галатов толистобогиев (Memn., F. 14, 2), вторгся в Вифинию. В этой ситуации кельты не без оснований могли полагать, что смерть Никомеда освобождает их от данных ему обязательств[118]. Против Зиэла выступили сторонники детей Этазеты[119], поддержанные войсками "названных выше опекунов" (Ibid.). о деталях последующих событий Мемнон не сообщает ничего определенного; по его словам "...испытав многие битвы и перемены, обе стороны, наконец, пришли к миру" (συχναῖς δὲ μάχαις καὶ μεταβολαῖς ἑκάτεροι ἀποχρεσάμενοι, τὸ τελευταῖον κατέστησαν εἰς διαλύσεις - Ibid.). Необходимо выяснить, что может стоять за этими фразами.
Во-первых, существует некоторая неясность относительно состава и действий выступившей против Зиэла коалиции. Наиболее вероятным кажется самое активное участие в конфликте граждан Византия, Киоса и Гераклеи, что отчасти подтверждено Мемноном (Ηρακλεωτῶν ἐν ταῖς μάχαις ἀριστευόντων - Ibid.): ведь именно для них было наиболее важным сохранение лояльности со стороны Вифинии. Относительно того, что в вифинском конфликге были задействованы крупные силы великих держав, а тем более, их правители лично[120], существуют обоснованные сомнения[121]; однако совершенно ясно, что после завершения этой войны Македония осталась верна посмертной воле Никомеда, так как именно туда отправился изгнанный Зипойт (III), тогда как с Египтом Зиэл установил дружественные отношения (см. далее, с. 212). Причину этого следует искать в политике Птолемея II, который, как кажется, сумел воспользоваться неопределенностью сложившейся в Вифинии ситуации для усиления своего влияния и, отказавшись от прежних обязательств, стал оказывать поддержку нуждающемуся в помощи Зиэлу, возможно, даже непосредственно в ходе военных действий[122].
Основными же исполнителями замысла Зиэла выступили галаты толистобогии, и в этом отношении его деятельность служит одним из самых убедительных подтверждений пассажа Юстина: "Ни один восточный царь не вел ни одной войны без галатских наемников, а тот, кто лишился престола, ни у кого не искал убежища, кроме как у галатов" (Just., XXV, 2, 19). Использование галатов Зиэлом во многом напоминает обращение к ним Никомеда почти тридцатью годами ранее[123], и, возможно, аналогия эта имеет под собой определенные основания. Зиэл на правах старшего сына Никомеда мог участвовать в переговорах его отца с галатами в 278/7 г.[124], о чем свидетельствует упоминание в тексте договора потомков Никомеда. На некоторых монетах Зиэла изображено галатское вооружение, что отражает его прочные контакты с кельтами[125]. Финансовые средства для содержания наемников (а возможно, и какую-то военную помощь) ему мог предоставить армянский царь. Наконец, не исключена вероятность того, что Зиэл мог воспользоваться содействием Антиоха II, играя на традиционных вифинско-селевкидских противоречиях[126], тем более что и впоследствии он поддерживал определенные связи с сирийскими царями.
Действия Зиэла шли вразрез со сложившейся на тот момент системой международно-правовых связей и наверняка внесли в обстановку в Малой Азии неразбериху, о масштабах которой мы можем лишь догадываться. Ближайшим следствием ее стало ухудшение отношений между Вифинией и Понтийским царством, встревоженным активностью Зиэла и царя Армении. Именно в гаком контексте должны быть восприняты сообщения Мемнона о нападении галатов (возможно, союзных Зиэлу) на Понт после смерти царя Ариобарзана, о помощи гераклеотов понтийцам и о повторных набегах кельтов на Гераклеотиду уже после окончания войны за вифинское наследство (F. 16, 1-2)[127].
Война за вифинское наследство оказалась лишь одним из звеньев в цепи бурных событий, захлестнувших Эгеиду и Причерноморье в середине III в. - прежде всего, со Второй Сирийской войной. В надписи из Каллатиса, с новой трактовкой которой меня ознакомил Ю. Г. Виноградов[128], к сожалению, не успевший ее полностью опубликовать, можно видеть упоминание о посольстве вифинцев[129], совместно с милетянами (?) просивших Антигона Гоната об урегулировании конфликта между эллинскими городами западнопонтийского побережья - Каллатисом и Истрией. Исследователь находит также отражение событий в Вифинии на обнаруженных в Нимфее фресках, на которых изображен визит египетского корабля "Исида" на Боспор[130], но это кажется менее вероятным.
Обстоятельства, при которых было заключено соглашение между враждующими сторонами, остаются практически неизвестными. Окончание войны можно датировать приблизительно 254 или 253 г.[131] Высказывание Мемнона о заключении договоров подразумевает, что обоюдные интересы были при этом каким-то образом соблюдены, а это говорит в пользу предположения о временном разделении страны между Зиэлом и его противниками (Зипойтом?)[132]. Противоположное мнение, основанное на отсутствии монет, выпускавшихся от имени возможных "соправителей" Зиэла[133], не подкреплено убедительной аргументацией, так как довольно длительный период единовластного правления Зиэла засвидетельствован нумизматически весьма невыразительно - что же говорить о нескольких годах предполагаемого "многоцарствия"?[134] Видимо, через какое-то время после прекращения междоусобицы и оформления на территории Вифинии двух или даже более самостоятельных доменов Зиэлу удалось изгнать своих противников и объединить всю страну под своей властью[135].
Более или менее достоверную информацию о том, как повлияло прекращение вифинской смуты на других ее участников, мы имеем только в отношении Гераклеи. Мемнон сообщает, что гераклеоты "достигли выгод по договорам" (τοῖς συμβάσεσι τὸ συμφέρον καταπραττόντων) (F. 14, 2). Этот пассаж, видимо, следует понимать буквально: хотя остается неясным, какие именно достижения гераклеотов Мемнон имеет в виду[136], данная фраза едва ли может быть истолкована как указание на какую-то посредническую роль гераклеотов или на их первоочередную инициативу в заключении мира, как считают многие исследователи[137]: ведь Мемнон там же подчеркивает, что граждане Гераклеи активно участвовали в войне (Ibid.). Выполнение посреднической миссии должно было бы привести к некоторому сближению между гераклеотами и Зиэлом, чего в действительности не произошло: последовавший вскоре после окончания войны набег галатов на территорию Гераклеи (Memn., F. 14, 3) был явно инспирирован Зиэлом[138].
Анализ источников позволяет заключить, что Гераклея оказалась отнюдь не единственным участником антизиэловской коалиции, отношения которого с новым вифинским царем вполне закономерно резко ухудшились. В договоре об исополитии кианийцев с милетянами содержится упоминание о том, что земли Киоса были опустошены войнами: τοὺς πολέμους τοὺς κατασχόντας τὰς αὐτῶν τὴν χώραν (сткк. 10-II)[139]. Исследователи видят в этом указание на конфликт кианийцев с галатами и, основываясь отчасти на данных просопографии (списке милетских должностных лиц), датируют надпись периодом около 228 г., связывая возможность борьбы граждан Киоса против кельтов с набегами варваров на соседние с Вифинией области после убийства ими Зиэла[140]. Более обоснованной, однако, кажется попытка связать упоминаемые в надписи события с ходом каких-то предшествующих конфликтов Киоса и Вифинии. Зиэл незадолго до своей гибели находился в другом районе Малой Азии[141], и к тому же упоминания о лишениях кианийцев создают впечатление о длительных и многочисленных конфликтах (войны - во множ. числе), которые уместнее отождествить с систематическим давлением соседей-вифинцев, нежели с набегом галатов, чье пребывание в округе Киоса вряд ли могло быть длительным.
Наконец, косвенные данные указывают и на разрыв Зиэла с Византием. Мемнон непосредственно за рассказом о событиях в Вифинии помещает пассаж о войне Антиоха II Теоса против Византия, в которую вмешались гераклеоты: предоставив византийцам сорок триер, они достигли того, что война не пошла дальше угроз (Memn., F. 15)[142]. о позиции Вифинии в ходе этого события ничего неизвестно. В историографии уже давно выдвигались предположения о какой-то связи этого эпизода с бурными перипетиями в вифинских делах[143]. Трудно представить, что Антиох имел бы свободу действий в юго-восточной Фракии и в районе Проливов, если бы усилению селевкидского влияния здесь противодействовала Вифиния; но, исходя из тезиса о возможной нормализации вифинско-селевкидских взаимоотношений в начале правления Зиэла, допустимо заключить, что вифинский царь если прямо и не помогал Антиоху, то придерживался нейтралитета, объективно выгодного ему. Таким образом, действия (или, точнее, бездействие) Зиэла опять-таки были направлены против Гераклеи и Византия.
Выявление такого поворота во взаимоотношениях Вифинии с полисами - бывшими членами Северной лиги заставляет пересмотреть мнение об отсутствии враждебности (по крайней мере, открытой) между Зиэлом и городами северо-западной Анатолии[144]. Это влечет за собой необходимость если не полностью отвергнуть, то, во всяком случае, пересмотреть и уточнить ставшую уже общепринятой точку зрения, согласно которой Зиэл был последовательным продолжателем дела своего отца и стал едва ли не самым "выдающимся филэллином" во всей истории вифинской династии[145]. Разрыв с полисами северо-западной Малой Азии исключил из числа возможных объектов приложения филэллинской политики вифинского царя ряд важных торговых и политических ценров греческого мира и вынудил его переориентироваться на другие государства, способные стать его союзниками и экономическими партнерами[146]. Ярким свидетельством этого стало письмо Зиэла "совету и народу Коса", обнаруженное в архиве косского храма Асклепия (Syll.³ 456 = RC 25 = Rigsby 11)[147].
Данный памятник уже подвергался в науке глубокому изучению и с точки зрения чистой эпиграфики, и в общеисторическом плане[148], поэтому тщательный анализ его здесь представляется излишним. Необходимо остановиться лишь на некоторых его особенностях, проясняющих наиболее существенные черты политического курса Зиэла.
Во-первых, исследование стиля письма выявляет в нем некоторые довольно существенные стилистические погрешности[149], которые могут быть отнесены на счет поверхностной эллинизацин вифинского царского двора и недостаточно глубокого знакомства царского секретаря с нормами греческого языка и ведения официальной дипломатической корреспонденции[150]. При этом исследователи все же считают возможным констатировать не слишком существенные различия между письмом Зиэла и обычными образцами дипломатической переписки современных ему монархов, что дает вифинскому царю все основания выступать в качестве полноправного представителя эллинистической династии[151]. Эти претензии признавались косцами вполне справедливыми, иначе бы они не обратились к Зиэлу с просьбой подтвердить неприкосновенность святилища Асклепия.
Во-вторых, акцентирование в тексте письма дружеских связей Зиэла с Птолемеем III Эвергетом (стк. 23) свидетельствуют об изменении положения Вифинии в структуре межгосударственных связей эллинистического мира. После смерти Антиоха II (247/6 г.) и начала глубокого кризиса в государстве Селевкидов Зиэл окончательно переориентировался на Египет, чьи позиции на международной арене значительно упрочились[152] .
Далее, интерес вызывают цели, которые преследовал Зиэл своим обращением к гражданам Коса, и определяемое ими своеобразие характера письма. Означенный документ можно отнести к категории "экономических договоров"[153], являющихся отражением типичного для эллинистической эпохи переплетения экономических и политических интересов государства с деятельностью частных лиц - торговцев[154]. Стремление Зиэла развивать торговлю с греками проявилось прежде всего в его обещании предоставить гарантии безопасности эллинским купцам - как прибывшим в Вифинию по торговым делам, так и потерпевшим кораблекрушение у ее берегов (сткк. 29-44). Этот факт может быть расценен как свидетельство существования в Вифинии консервативных элементов, по-прежнему занимавшихся пиратством на берегах Черного и Мраморного морей[155]. He исключена и другая трактовка данного пассажа: Зиэл стремился доказать косцам, что последствия тяжелой гражданской войны, естественным образом пагубно сказавшейся на развитии торговых связей вифинцев с греками, уже были преодолены[156]. Следы той же пропагандистской активности вифинских царей, возможно, несет в себе сообщение Николая Дамасского о вифинской φιλοξενία (проявляемой, впрочем, весьма своеобразно) (FGrH, 90, F. 113)[157].
Подводя итог характеристике послания Зиэла косцам, необходимо поставить вопрос: насколько адекватно оно отображает филэллинские устремления вифинского царя и его желание развивать экономические сношения с греческим миром? Имела ли линия, выраженная в этом "лучшем памятнике филэллинской политики вифинской династии"[158], какие-то практические результаты? Анализ источниковой базы, документирующей правление Зиэла, заставляет воздержаться пока от однозначных оценок филэллинизма вифинского царя. Дело в том, что внутренняя и внешняя политика Зиэла, как кажется, могут получить принципиально новое освещение благодаря реинтрепретации документа, который долгое время считался не имеющим к истории Вифинии никакого отношения. Речь идет еще об одном из царских посланий, обнаруженном в косском архиве и опубликованном в 1952 г. (SEG XII № 370 = Rigsby 12)[159]. Имя автора документа, как и все начало письма, до нас не дошло, поэтому надпись обычно фигурирует в историографии как "письмо неизвестного царя".
Детальный анализ этого интереснейшего памятника будет проведен в специальной работе; здесь же достаточно привести основные аргументы в пользу его новой трактовки.
Исходя из плохо сохранившегося текста надписи, о правителе - ее авторе можно извлечь следующую информацию (в порядке ее приведения в тексте).
1. В 242 г. или несколько ранее этот царь испытывал какие-то трудности, помешавшие ему отправить священное посольство на Кос (сткк. 17-19).
2. Под сестрой царя, упоминающейся в стк. 20, должна пониматься его сестра-супруга, чему существует целый ряд аналогий[160].
3. Автор письма говорит о своих "согражданах" (ὁι ἡμέτεροι ττολῖται - стк. 21); эта клаузула не имеет аналогий в других царских письмах эллинистического времени и, при всей ее загадочности, может бьггь понята как указание на жителей столицы царства.
4. Составитель рескрипта акцентирует свое родство (συγγένεια) с косцами (сткк. 23, 32) и некоторыми другими эллинами (стк. 29).
5. Это родство доказал его отец, поддерживавший связи с Косом ранее (сткк. 25-28).
Так как на оборотной стороне той же стелы был высечен декрет Гелы, первоиздатель надписи Р. Херцог посчитал, что этот рескрипт принадлежит Гиерону II Сиракузскому, а Г. Клаффенбах, по его собственному признанию, рискнул предположить, что отправителем письма был сын Гиерона Гелон[161]. Новое направление дискуссии придал выдающийся французский эпиграфист Л. Робер, обративший внимание на то, что настойчивое подчеркивание родства с косцами должно свидетельствовать о варварском происхождении царя-отправителя. Это позволило Л. Роберу задать риторический вопрос: "Можно ли себе представить Гиерона или Гелона, ищущих доказательств для подтверждения их родства с греками? Принимая во внимание, что царь, автор этого письма говорит о συγγένεια, что предполагает некий город, находившийся в определенных отношениях с царем (ни один Лагид, Селевкид, Атталид не говорил о "наших согражданах"), мы считаем, что речь должна идти о царе Боспора Киммерийского"[162]. Точка зрения Л. Робера получила широкое распространение[163] и была, в частности, воспринята Ю. Г. Виноградовым, использовавшим данные рескрипта для реконструкции политической истории Боспора во второй половине III в.[164]
Однако анализ информации, относящейся к положению боспорских Спартокидов в греческом мире, позволяет считать, что эта династия, несмотря на свое изначальное (вероятнее всего, фракийское) происхождение, к середине III в. уже давно не воспринималась эллинами как варварская. Соответственно никаких оснований добиваться признания родства с косцами у отправителя письма не было и быть не могло. Кроме того, ни "сицилийская", ни "боспорская" гипотезы не могут объяснить всех пяти указанных выше моментов, характеризующих личность "неизвестного царя", что неожиданно окажется вполне возможным, если отождествить его с Зиэлом. Обратимся к аргументации этого предположения.
1. Препятствия в отправке посольства на игры в честь Асклепия, проводившиеся в 242 г., могли быть вызваны тем, что только к этому времени Зиэл (возможно, в результате нового "тура" гражданской войны) наконец-то полностью установил свой контроль над всей Вифинией и стал ее единственным царем. Как уже было отмечено, хотя в более раннем полностью сохранившемся письме Зиэл именует себя "царем вифинцев", на территории страны существовали какие-то области, неподвластные ему[165], - там-то, очевидно, и продолжал/и править его сводный/е брат/ья.
2. Женитьба на собственной сестре Лисандре была бы для Зиэла вполне логичным шагом в условиях войны за престол, когда его противники, "вифины", как называет их Мемнон, выдали мать противников Зиэла Этазету замуж за его дядю, брата Никомеда I (F. 14, 1-2). С помощью такого нестандартного шага изгнанный принц мог рассчитывать на повышение своего авторитета внутри страны и тем самым увеличить шансы в борьбе за престол.
3. "Согражданами" царя следует считать никомедийцев, на которых он мог опереться в ходе войны (в противовес вифинской аристократии, поддержавшей его противников). За услуги, оказанные Зиэлу населением вифинской столицы в ходе войны, никомедийцы могли получить от него весьма значительные привилегии - реальный полисный статус и право асилии (подробнее см. гл.V, § 2).
4. Родство царя с косцами имело в качестве формального предлога, с одной стороны, вновь выстроенные "особые отношения" царя (или даже вифинской династии в целом) с его "согражданами" - никомедийцами, с другой - общее дорийское происхождение косцев и жителей мегарской колонии Астака, преемником которого считалась Никомедия (подробнее см. об этом также гл.V, § 2). Почти во всех документах косского архива, где идет речь о родстве с Косом полисов, от лица граждан которых составлены соответствующие письма, термин συγγένεια обозначает именно связи между дорийскими общинами[166], и нет никаких оснований полагать, как это делает О. Курти[167], что анализируемый здесь документ дает пример какого-то иного рода.
5. То, что дружественные отношения с косцами поддерживал отец Зиэла Никомед I, следует из сткк. 9 и 18 проанализированного выше его письма косцам. Памятуя о том, что Никомед был покровителем греческого искусства и культуры, мы можем допустить, что "родство" по линии Кос - Астак - Никомедия - вифинская династия было "вычислено" и обосновано придворными историографами этого монарха, чем и вызвано замечание о том, что оно было установлено им самим.
Разумеется, возникает вопрос, почему косцы дважды отправляли послов к Зиэлу на протяжении нескольких лет, тем более что К. Ригсби говорит о том, что признание асилии проводилось одной династией (не говоря уже о ее конкретном представителе) эллинистических правителей только один раз[168]. Однако необходимо учитывать, что в случае с Зиэлом мы имеем дело с довольно нестандартной ситуацией, поскольку и фактический и, видимо, юридический статусы Зиэла за прошедшие годы после утверждения его единоличного правления изменились. Подтверждение неприкосновенности косского святилища и для него, и для косцев отнюдь не было лишним (тем более что оно совпало по времени с проведением общеэллинского фестиваля).
Нельзя отрицать того, что многие положения предложенной здесь реконструкции сугубо гипотетичны и не могут быть подтверждены иными данными. Тем не менее она в целом хорошо сочетается с основными очертаниями политики Зиэла, одной из главных характеристик которой следует считать значительную противоречивость и непоследовательность (что, впрочем, во многом было вызвано чрезвычайно сложными и необычными обстоятельствами начального этапа его политической карьеры). Так, выясняется, что Зиэл, вначале сделав в борьбе за престол ставку на галатов, в дальнейшем отчасти переориентировался на греческое население Вифинии (прежде всего, никомедийцев). Однако на внешнеполитической арене это проявление его филэллинизма не получило сколько-нибудь конструктивного развития - кроме разве что признания асилии косского храма Асклепия.
Два письма косцам являются единственным указанием на существование дружественных связей Зиэла с греческими полисами, хотя, конечно, можно допустить, что другие свидетельства подобного рода до нас просто не дошли[169]. Эти документы представляют собой всего лишь "протокол о намерениях", осуществлению которых, как следует из его текста, мешали серьезные препятствия. Экономическая политика Зиэла, видимо, не стала целостным комплексом мероприятий; чеканка монет в его правление была незначительна, а без активной финансовой политики добиться создания интенсивных коммерческих связей с эллинским миром было очень трудно, если вообще возможно. Наконец, практически все сообщения о деятельности Зиэла указывают на приоритет, явно отдаваемый им военным, а не экономическим мерам; в ходе его войн интересам греков мог быть нанесен ощутимый ущерб[170].
Что же касается достижений Зиэла в расширении территории Вифинского царства, то они, видимо, были весьма значительными. При всей отрывочности сообщений источников все же можно констатировать, что внешняя политика Зиэла имела два географических направления: восточное (некоторые исследователи считают его главным[171]) и южное. В ходе экспансии Вифинии в сопредельные области, сопровождавшейся многочисленными конфликтами с соседними государствами, за вифинским царем закрепилась репутация храброго и воинственного правителя, по праву носящего львиную шкуру, подобно Гераклу в древности (Arr., Bithyn., F. 64 Roos)[172].
Прямых упоминаний о войнах Зиэла за обладание территориями к востоку от Вифинии в источниках не существует. Сообщения Стефана Византийского (Steph. Byz., s. w. Ζῆλα, Κρῆσσα) и Плиния Старшего (Plin., ΝН, VI, 3, 10) указывают на военное присутствие вифинского царя в Пафлагонии и Каппадокии. Точная локализация захваченного Зиэлом пафлагонского города Крессы и основанной им в Каппадокии колонии неизвестна, и многие исследователи воспринимают информацию Стефана скептически[173]. Тем не менее агрессивные притязания вифинского царя на земли соседней Пафлагонии - страны, слабой в военном и политическом отношении - кажутся вполне возможными. Предполагать наличие вифинских владений в гораздо более удаленной Каппадокии едва ли целесообразно, однако не исключено, что Зиэл основал там город во время одного из своих походов - либо во время своих скитаний по Малой Азии еще до воцарения, либо, что кажется более вероятным, значительно позднее. В любом случае, сообщения Стефана достаточно убедительно намечают основные объекты стратегических интересов Зиэла на востоке.
Проводимая им политика неизбежно должна была привести Вифинию к столкновению с другой малоазийской державой, стремящейся к расширению своих территорий - Понтийским царством. Отношения между Понтом и Вифинией были натянутыми еще со времени борьбы Зиэла за престол; в дальнейшем эта вражда получала все новые и новые импульсы и могла вылиться в значительный конфликт[174], о котором, к сожалению, нам ничего не известно. Вероятность такого развития событий довольно велика; Зиэл, скорее всего, использовал своих традиционных партнеров - галатов[175]. Об исходе этого конфликта нельзя сказать ничего определенного[176].
Основой для реконструкции действий Зиэла на южном направлении в течение долгого времени оставалось крайне запутанное сообщение Юстина: interea rex Bithyniae Eumenes sparsis consumptisque fratribus (Селевка II и Антиоха Гиеракса. - О. Г.) bello intestinae discordiae quasi vacantem Asiae possesionen invasurus victorem Antiochum Gallosque adgreditur (XXVII, 3, 1). Еще Эд. Мейер показал, что в этом пассаже за личностью rex Bithyniae Eumenes следует видеть по меньшей мере трех реальных лиц: пергамских правителей Эвмена I и Аттала I, а также Зиэла[177]. Кажется все же сомнительной возможность сделать на основе столь противоречивого указания вывод о завоевании вифинским царем Фригии Эпиктет[178]. Однако недавно были получены доказательства проникновения вифинцев в область Абреттену, расположенную к юго-западу от Мизийского Олимпа. В надписи с алтаря, посвященного Деметре и императору Адриану, обнаруженной в современном селении Сарисипахилер, содержится указание на проживание в этом районе представителей "рода Зиэла" (ὦν ἀγωνάρχαισι κτιστικῷ γένευς τῷ Ζηλιανῷ)[179]. По мнению комментаторов надписи, форма Ζηλιανῷ могла быть образована от имени вифинского царя, известного в различных вариантах[180]. Если это предположение верно, то данное свидетельство следует понимать как указание на достаточно длительное и прочное господство вифинцев над областью Абреттеной: даже во II в. н. э. здесь проводились игры в честь Зевса Пандемоса, учрежденные, возможно, самим Зиэлом[181], а принадлежность к потомкам вифинского царского дома в это время продолжала считаться престижной в среде местной знати.
Расширение территории Вифинского царства до земель к югу от Мизийского Олимпа было чревато обострением отношений между Вифинией и Пергамом[182]. Если в период правления Никомеда I впервые обозначились противоречия в политике двух молодых анатолийских монархий, то при Зиэле, по мере дальнейшего укрепления положения и возрастания амбиций Атталидов и вифинских царей, их интересы могли прийти в непосредственное столкновение. Дальнейшие события еще более углубили вифинско-пергамскую конфронтацию и придали ей характер основной коллизии, определившей политику обоих государств во внутрианатолийских делах на много десятилетий вперед. Благодатную почву для развития этих противоречий создали тяжелые и продолжительные смуты 240-230-х гг. в царстве Селевкидов, известные как "война Лаодики" и "война братьев", и последующая борьба Антиоха Гиеракса с Атталом I[183].
Позиция Зиэла в ходе всех этих событий остается во многом неясной. Судя по всему, в "войне братьев" он прямого участия не принимал[184]. Достоверно известно лишь о том, что в какой-то момент вифинский монарх решил сделать ставку на Антиоха Гиеракса и закрепил союз с ним посредством выдачи своей дочери замуж за сирийского принца (Euseb., Chron., I. P. 251 Ed. Schone = Porphyr., FGrH, 260 F. 32, 8)[185]. В дальнейшем Зиэл воевал с Атталом I, выступившим противником Гиеракса. Именно в этих обстоятельствах Зиэл мог закрепить контроль над Абреттеной, воспользовавшись тем, что Аттал концентрировал свои силы главным образом против Антиоха. Бурные перипетии политической карьеры Гиеракса и, в частности, отпадение первоначально состоявших в союзе с ним царей Понта и Каппадокии должны были породить дополнительные противоречия между этими государствами и Вифинией, добивавшейся распространения своего господства на центральные области Малой Азии - в том числе, во Фригии, которая всегда входила в сферу интересов понтийских монархов.
Не исключено, что конфликт между Зиэлом и Понтийским царггвом произошел именно в это время[186].
Союзниками вифинского царя и его зятя выступали галаты, от рук которых и тот и другой нашли впоследствии свою смерть. Гибель Зиэла (ок. 230/229 г.) засвидетельствована двумя источниками: Трогом (utque Galli Pergamo victi ab Attalo Ziaelam Bithymim occiderunt) (Trog., Proleg., 17) и Филархом в передаче Афинея (FGrH, 81, F. 50). Контекст сообщения недвусмысленно ставит действия Зиэла в какую-то связь с войной Антиоха и галатов против Аттала. Хотя участие вифинцев в неудачной для Гиеракса битве при Афродисии близ Пергама не зафиксировано (OGIS 275), кажется наиболее вероятным, что вифинский царь каким-то образом координировал свои действия с враждебными правителю Пергама предприятиями Антиоха[187]. Вероятно, поход Зиэла сопровождался какими-то неудачами. Помимо чисто военных проблем положение вифинского царя усугублялось, как кажется, трудностями с предоставлением оплаты галатским наемникам[188], с чем сталкивался и Антиох (Just., XXVII, 2-3; Euseb., Chron. I, P. 251. Ed. Schoene). Стремясь избавиться от этих затруднений, он намеревался убить галатских вождей на пиру, но сам пал их жертвой (καλέσας τοὺς τῶν Γαλατῶν ἡγεμόνας ἐπιβουλβύσας αὐτοῖς, καὶ αὐτὸς διηφθάρη - Phylarch. FGrH, 81 F. 50 = Athen., II, 51)[189].
Результаты государственной деятельности Зиэла представляются далеко не столь однозначными, какими они кажутся большинству современных историков. Зиэл, безусловно, был способным и энергичным правителем, но нельзя не заметить проходящую через весь период его правления присущую ему склонность к явно рискованным и даже авантюрным акциям. Именно так можно расценить и развязанную Зиэлом войну за наследство Никомеда, завершившуюся для него успешно, и действия на последнем этапе его царствования, приведшие его к гибели. Ориентация Зиэла на галатов - наиболее нестабильный и "взрывоопасный" элемент политической структуры Малой Азии - накладывала на положение Вифинии отпечаток неустойчивости, еще более усугубляемый общей неопределенностью и хаосом в межгосударственных связях Анатолии в 40-30-х гг. III в. Основные достижения Зиэла, как я попытался доказать выше, не следует связывать с проводимой им филэллинской политикой: последняя вряд ли представляла собой существенное звено его политической деятельности, и даже отношения с Косом, как кажется, имели лишь ограниченное значение: они нужны были Зиэлу для повышения его авторитета непосредственно по воцарении, а затем отошли на второй план. Если Никомед I заложил основы таких отношений с греками, какие могли бы превратить Вифинию в серьезного конкурента Пергама по части покровительства полисным свободам и эллинской культуре, то Зиэл сделал ставку на иные методы и цели[190]. Его действия были подобны политике других частично эллинизированных азиатских правителей (в первую очередь, представителей понтийской династии) и сочетали в себе как дружественные, так и враждебные грекам акции. Свое дальнейшее логическое развитие эта линия нашла уже в период правления сына Зиэла Прусия I.
Проводимая третьим вифинским царем агрессивная политика в отношении соседних анатолийских государств принесла свои плоды в виде расширения территории Вифинии и роста ее авторитета в международных делах, что признается всеми исследователями. Но едва ли можно безоговорочно согласиться с тем, что в ходе этих завоеваний Зиэл сумел благополучно выпутаться из осложнений в малоазийских делах[191]. Лакуна в сведениях о начальных годах правления Прусия I не позволяет проследить, произошли ли в начале 20-х гг. III в. какие-либо столкновения Вифинии с галатами, Селевком II или Атталом I, но в пользу такой возможности косвенно свидетельствует проведение Прусием празднества Сотерий (Polyb., IV, 49, 3), которые могли знаменовать избавление от какой-то значительной опасности[192].
Несмотря на некоторую противоречивость итогов правления Зиэла, можно все же признать, что в целом ему удалось закрепить и в чем-то даже углубить достижения его отца. Продолжавшееся около шестидесяти лет царствование Никомеда I и Зиэла привело к окончательному утверждению Вифинского царства как эллинистической монархии, занимающей свое далеко не последнее место в системе международно-правовых и политических связей эллинистического мира. Отстояв независимость страны от притязаний более крупных держав, эти цари создали прочную основу для проведения самостоятельной многоплановой политики.
Некоторые изменения были произведены ими и в экономической сфере. Основание новых городов - прежде всего, Никомедии - и стремление развивать торговлю с другими государствами отражали понимание Никомедом и Зиэлом насущных задач хозяйственного развития страны. Трудно сказать, были ли ими достигнуты существенные результаты в этой области[193]. По крайней мере, Никомед и Зиэл предпринимали (или хотя бы пытались предпринимать) меры, вполне соответствующие требованиям того времени и являвшиеся очевидным шагом вперед по сравнению с действиями Зипойта. To же можно сказать и о филэллинской политике второго и третьего вифинских царей - хотя, как кажется, действия Зиэла в этом отношении были более противоречивыми. При всей неоднозначности оценок филэллинизма этих представителей вифинской династии их опыт оказался полезным в дальнейшем.
Можно констатировать, что определенная стабилизация внутри-и внешнеполитического положения Вифинии, достигнутая Никомедом I и Зиэлом, позволила перейти к резкой активизации экспансии в отношении малоазийских соседей, яркие примеры чего дало царствование Прусия I.