§ 1. Начало кризиса: правление Прусия II

За период правления Прусия II (ок. 182-149 гг.) в эллинистическом мире произошли многие важнейшие события, коренным образом изменившие соотношение сил в Восточном Средиземноморье. Если в течение двадцати лет, истекших от заключения Апамейского договора до битвы при Пидне и уничтожения Македонского царства, римский сенат был довольно пассивен по отношению к анатолийским делам[1], то после 168 г. он стал придерживаться иной тактики. Чрезвычайно суровое обхождение с прежними союзниками Рима - Родосом и Пергамом - предупредило малоазийских царей о вероятных санкциях в случае каких-либо неугодных римлянам действий, но одновременно дало им возможность воспользоваться ослаблением Атталидов и родосцев и попытаться извлечь выводы из новой политической ситуации. В таких условиях именно Вифиния могла претендовать на роль главной силы, противодействующей Пергаму, к чему стремился и сам Рим[2].
Прусий II вполне уловил эти веяния времени. Он, по крайней мере, чисто внешне, практически всегда шел навстречу римским интересам и стремлениям, что породило среди исследователей почти единодушное мнение об утрате Вифинией в этот период самостоятельного направления политики. Столь же широко распространены крайне негативные оценки Прусия как человека и государственного деятеля, берущие начало от хрестоматийных пассажей Полибия (Polyb., XXX, 19,1-7; XXXVII, 7,1-6; cp. Diod., XXXI, 15,1; Liv. Per., 50; App., Mithr., 2; 4)[3].
Едва ли есть основания для кардинального пересмотра сложившейся системы взглядов. Однако отдельные стороны царствования Прусия заслуживают более внимательного изучения, которое, быть может, позволит уточнить некоторые устоявшиеся мнения.
Уже в самом начале своего правления Прусий II принял участие в крупном внутрианатолийском конфликте. Причиной его послужило возрастание агрессивности понтийского царя Фарнака I, захватившего Синопу (Strabo, XII, 3, 11; Polyb., XXIII, 9; Liv., XL, 2, 6) и пытавшегося включить в состав своей монархии территории в Галатии, Пафлагонии и Великой Фригии - сначала с помощью дипломатии, а потом и силой оружия (183 г.). Поскольку его замыслы несли угрозу и для Вифинии, Прусий выступил против Понта в составе коалиции других малоазийских царей - Эвмена II, Ариарата IV Каппадокийского и пафлагонского династа Морзия[4]. Однако чрезвычайная отрывочность свидетельств о позиции Вифинии накануне этой войны и в ее начале порождает серьезные трудности при попытке выяснить мотивы такого резкого поворота во внешней политике Вифинии.
Отправным пунктом здесь служит указание Диодора на захват полководцем Фарнака Леокритом Тиоса на втором году войны (DiocL, XXIX, 23). Пример этого небольшого городка весьма примечателен и служит яркой иллюстрацией того, сколь многочисленные превратности несла малоазийским эллинам открытая вражда соседних государств и их дипломатические интриги[5]. Кому же принадлежал Тиос до начала войны? Многие исследователи полагают, что он был подвластен Прусию, который и ввел туда гарнизон наемников, предположительно, галатов[6]. Таким образом, если Тиос был подчинен Вифинии, то акция Леокрита была либо поводом к вступлению Прусия в войну на стороне Эвмена[7], либо, напротив, стала ответной мерой Фарнака на установление пергамско-вифинского союза[8].
Данная версия встречает одно существенное возражение. В тексте завершившего войну мирного договора 179 г. недвусмысленно указано, что Фарнаку было предписано вернуть (ἀποδοῦναι) Тиос Эвмену, и лишь потом пергамский царь передал город Прусию, снискав тем самым его благодарность (Polyb., XXV, 2, 7)[9]. Если до начала конфликта Тиос действительно принадлежал Вифинии, то данный пункт соглашения остается малопонятным. Ведь вифинский монарх оказал определенную (хотя, видимо, и незначительную) поддержку Эвмену, и отторжение части его владений союзником в результате успешно завершенной войны не поддается удовлетворительному объяснению.
Еще одним подтверждением контроля Пергама над Тиосом служит следующий факт. Диодор сообщает, что сдавшийся на милость Леокрита гарнизон Тиоса был перебит под тем предлогом, что ранее (ἐν τοῖς ἐπάνω χρόνοι) эти наемники вредили Фарнаку (Diod., XXIX, 23). Если наемники состояли на службе у вифинского царя, то остается неясным, когда именно они могли нанести какой-либо вред Понту: ведь в недавно завершившейся Первой Вифинской войне Фарнак, как отмечалось, выступил на стороне Вифинии и галатов[10]. Следовательно, можно предположить, что Тиос был занят наемниками, состоявшими на службе у враждебного ранее Понту царя[11]. Поэтому самого пристального внимания заслуживает мнение тех ученых, которые считают, что накануне войны город принадлежал Эвмену[12]. Об условиях мира, положившего конец вифинско-пергамскому столкновению 186-183 гг., практически ничего не известно; но, как отмечалось, территориальные уступки со стороны Прусия I имели место, и Тиос вполне мог быть отдан им Эвмену, особенно если учесть давние притязания Атталидов на этот город как на их "наследственное владение"[13].
Исходя из этого, возможно интерпретировать действия Прусия II следующим образом. В 183 г. его отец при содействии Рима заключил с Эвменом мир, но не союз, так как противоречия между двумя соседними государствами были слишком глубоки[14]. По этой причине Прусий II вступил в войну на стороне антипонтийской коалиции, вероятнее всего, только после захвата Леокритом Тиоса - прежнего владения Вифинии, пребывавшего на протяжении около двух лет в руках пергамского царя. Поддержав Эвмена, Прусий добился сразу двух выгод: предотвратил непосредственную угрозу своему царству[15], возникшую в результате наступления понтийцев, и продемонстрировал свою лояльность Эвмену, подчеркнув отказ от прежней вражды и надеясь на возвращение Тиоса. Хотя действия Прусия в ходе войны были, видимо, очень пассивными[16], Эвмен счел своего новоявленного союзника достойным награды, и Тиос, это яблоко раздора трех анатолийских монархий, вновь отошел к Вифинии[17]. Интересным кажется предположение, что после победы в войне Прусий усилил свое влияние в областях к востоку от вифинских владений, результатом чего стала закладка им Вифиниона[18]: действительно, из надписи о существовании культа Прусия в этом городе остается неясным, основал ли Вифинион Прусий I или его сын.
Еще одной важной стороной политики вифинского монарха была его дипломатическая и пропагандистская деятельность. Действия Фарнака, хотя он и пытался выступать в роли покровителя черноморского эллинства, несомненно, должны были насторожить близлежащие полисы[19], и члены антипонтийской коалиции стремились использовать это обстоятельство с целью приобретения благоприятной репутации у греков. Приверженность Прусия филэллинским идеалам подчеркивалась его дарами храму Аполлона в Дидимах[20], которые могуч датироваться именно временем войны против Фарнака[21]. Отношения Прусия с Дидимейоном, кажется, носили весьма активный характер, и вифинский царь в случае необходимости мог рассчитывать на поддержку этого авторитетного святилища и его оракула.
Примерно в эти же годы в ознаменование каких-то заслуг Прусия II перед Этолийским союзом была воздвигнута его статуя, помещенная в Дельфах (Syll.³ 632). Почти одновременное оказание подобной почести Эвмену (Syll.³ 628) свидетельствует о сотрудничестве пергамского и вифинского монархов, старавшихся закрепить дружественные отношения с Этолией[22]. Однако последовавшая вскоре переориентация Прусия на Македонию прервала эту наметившуюся в политике Вифинии линию, которая вряд ли смогла бы оказаться в будущем прочной и эффективной.
Из других источников, относящихся к начальному этапу правления Прусия, нужно упомянуть также датируемый 175 г. делосский декрет, в котором упоминается посвящение венков Персею, Эвмену и Прусию (IDelos 449a). Данный документ отражает, конечно, не общность политических позиций трех эллинистических монархов и Делоса, а стремление царей наладить и поддерживать разнообразные связи - экономические, политические и культурные - с одним из значительнейших торговых центров Эгеиды. Известно также и приношение Прусия делосскому храму Аполлона - драгоценная чаша[23].
Сюда же можно отнести надпись из Аптер на Крите (OGIS 341), чествующую Прусия как проксена и эвергета города[24]. Почестей были удостоены и несколько подданных вифинского царя (сткк. 10-15). Существует мнение, что этот декрет также датируется временем до 179 г., когда Прусий еще сохранял дружбу с Пергамом[25]. Известно, что в 183 г. Аптеры в числе многих других критских городов вступили в союз с Эвменом II и поставляли ему наемников (Syll.³ 627), однако надпись в честь Прусия выполнена на одном камне с более ранним декретом, посвященным Атталу I (OGIS 270), так что о времени заключения договора ничего определенного сказать нельзя[26]. Некоторые исследователи видят причину обращения Прусия к критянам в его желании навербовать в Аптерах наемников[27], а это заставляет нас соотнести действия Прусия с иным историческим контекстом, так как едва ли аптеряне служили поставщиками наемников и для Пергама, и для Вифинии одновременно. В ходе войны Прусия с Атталом II (156-154 гг.) часть кораблей союзных Пергаму родосцев была отправлена для борьбы с критянами (Polyb., XXXIII, 13, 2), и в этом вполне можно видеть результат дипломатической активности вифинского царя, возможно, нашедшей отражение в аптерском декрете[28].
Альянс между Вифинией и Пергамом, давними и традиционными соперниками, не имел шансов быть прочным. Вифинский правитель, скорее всего, рассматривал его только как тактическое средство, которое позволило бы ему избежать угрозы со стороны усиливавшегося Фарнака и ликвидировать неблагоприятные последствия войны 186-183 гг., в частности, вновь приобрести Тиос. Как только эти задачи были решены, Прусий немедленно дал волю сдерживаемой ранее враждебности к Атталидам. Прежде всего, он возобновил связи с Македонией, закрепив их браком с сестрой Персея Апамой, причем, как подчеркивает Ливий, инициатива в этом исходила от вифинского царя (Liv., XLII, 12, 3; 29, 3; cp. App., Mithr., 2). Несомненно, что заключение около 179-177 гг. брачных союзов между македонским, сирийским и вифинским царскими домами должно было серьезно встревожить Эвмена[29]. Однако формирование нового альянса вряд ли можно считать, как это делают некоторые историки, попыткой создания новой антиримской коалиции[30], скорее в этом случае можно говорить лишь об определенном "моральном противостоянии" Риму со стороны указанных государств[31].
Это со всей очевидностью выявилось в начале Третьей Македонской войны в 171 г. Прусий первоначально оставался нейтральным, причем Ливий исчерпывающе убедительно объясняет руководившие им мотивы: "Вифинский царь Прусий решил держаться в стороне и ожидать исхода войны; он рассуждал, что римляне не могут не понять, насколько ему неудобно браться за оружие против брата жены, а Персей в случае победы простит его, поддавшись уговорам сестры" (пер. Н. Н. Трухиной) (XLII, 29, 3; cp. App., Mithr., 2; Eutrop., IV, 6, 2). В дальнейшем, однако, вифинский царь склонился на сторону римлян: в 169 г. он направил пять боевых кораблей для совместных действий с римско-пергамским флотом в Термейском заливе (Liv., XLIV, 10, 12). Не исключено, что на перемену политической ориентации Прусия повлияло римское посольство, о котором упоминают Полибий (XXX, 19, 3-4) и Аппиан (Mithr., 2)[32]. Переговоры с ним положили начало активным дипломатическим сношениям Прусия с Римом, игравшим в дальнейшем одну из ведущих ролей в его политике.
В 169 г. вифинский царь уже сам отправил в Рим посольство, в чрезвычайно униженном тоне прося заключить мир с Персеем (Liv., XLIV, 19, 5-8). Как сообщили послы, Прусия побудил к этому Персей (Liv., XLIV, 19, 7). Хотя данный пассаж восходит к трудам римских анналистов и не может считаться вполне надежным[33], кажется довольно маловероятным, чтобы Прусий предпринял такой шаг по собственной инициативе, а не по просьбе македонского владыки. Персей же, в свою очередь, при этом должен был быть уверен в официально закрепленной лояльности Прусия к Риму. Следовательно, дружба и союз между Римом и Вифинией после смерти Прусия I к тому времени уже были возобновлены (в результате миссии 172 г.?), и подтверждение статуса Прусия не могло являться целью его посольства 169 г., вероятность чего допускает А. Экстайн[34].
Прусий был не единственным представителем политической элиты эллинистического мира, пытавшимся содействовать заключению мира в Третьей Македонской войне. Так, Эвмен II вел тайные переговоры с Персеем о третейском посредничестве, рассчитывая получить от него за это крупную сумму денег (Polyb., XXIX, 6-9). Родосцы предприняли попытку посредничать в заключении мира с Персеем в то время, когда исход войны был практически решен - уже после битвы при Пидне (Polyb., XXIX, 29,13; Liv., XLV, 3, 4-5; Diod., XXX, 24)[35]. Не удивительно, что эти неудачные и небескорыстные действия встретили суровое осуждение сената. Прусий же, напротив, имел все основания рассчитывать на благосклонное отношение со стороны римлян[36], чем он и попытался воспользоваться, лично посетив Рим зимой 167/166 г. (Polyb., XXX, 19; Liv., XLIV, 44, 4-20; Diod., XXXI, 15, 3; App., Mithr., 2; Cass. Dio., fr. XX; Zonar., IX, 24, 7; Plut., Mor., 336 DE; Val. Max., V, 1, 1e; Eutrop., IV, 8, 4).
Эти события основательно рассмотрены в историографии; особо следует отметить глубокие исследования А. Экстайна, вскрывшего реальные мотивы и цели действий Прусия, а также прояснившего моральную позицию Полибия в его оценке действий вифинского монарха[37]. Можно полностью согласиться с американским исследователем в том, что Прусий в ходе своего визита не только не пытался оправдаться перед сенатом за попытку посредничества в 169 г., но, напротив, добивался награды за нее в виде территориальных приобретений[38]. Что касается "нецарственного" поведения Прусия в Риме, его самоунижения и грубой лести перед сенатом, то они были составными частями "дипломатического стиля" царя Вифинии, строящегося на "готовности отказаться от царского достоинства ради достижения какой-либо непосредственной политической цели"[39]. Для Полибия же эпизод, связанный с визитом Прусия в Рим, был удобной возможностью дать развернутую критику пороков, нетерпимых, с его точки зрения, для государственного деятеля высокого ранга. Это, во-первых, уподобление варварам[40], во-вторых, поведение, недостойное мужчины (γυναικισμός), расцениваемое историком как реальная угроза существующему общественному порядку[41]; наконец, в-третьих, раболепное пресмыкательство Прусия в сенате было, по мнению Полибия, одним из тех факторов, которые усиливали тиранические тенденции в римской политике[42].
Пожалуй, вне поля зрения А. Экстайна, равно как и других исследователей, остался лишь один вопрос: на какие политические группировки в Риме опирался Прусий в осуществлении своих планов и в какой мере он следовал в этом отношении политике своего отца. Источники, кажется, позволяют высказать в этой связи некоторые предположения.
Прежде всего, Ливий отмечает, что в Риме у Прусия было много друзей и гостеприимцев, которым он счел необходимым нанести визиты (XLV, 44, 6), можно не сомневаться, лиц весьма влиятельных. В поездке по Италии его сопровождал квестор Луций Корнелий Сципион (Liv., XLV, 44, 7; 17; Val. Max., V, 1, 1e) - представитель клана, на который, как я старался показать ранее, ориентировался в свое время еще Прусий I. Тот же Ливий сообщает, что Прусию помогло "благорасположение всех полководцев, воевавших в Македонии" (XLV, 44, 9), то есть, прежде всего, Эмилия Павла и Гнея Октавия.
Их позиции по внешнеполитическим вопросам остаются не вполне ясными. Дж. Бриско полагает, что в сенате в 170-160-х гг. существовали две основные "политические группы" - "Сципионовская", группирующаяся вокруг Эмилия Павла, и "Фульвианская", лидером которой был Катон[43]. Это мнение сопровождается рядом ценных наблюдений и в принципе кажется верным, но все же грешит некоторым схематизмом[44]. Павел, безусловно, являлся признанным лидером представителей умеренно консервативной аристократии[45]. Октавия же исследователь считает членом антисципионовской группировки[46], однако анализируемая им посольская миссия Октавия в Сирию в 164 г., кажется, дает менее показательную информацию, нежели общие позиции Эмилия Павла и Октавия четырьмя годами ранее[47].
Наконец, определенную ценность представляют и сведения о событиях последующих лет. Так, известно, что Катоном Цензором была произнесена речь "De rege Attalo et vectigalibus Asiae" (Fest., 266 L), В которой, как полагает Х. Скаллард, он выступил против Прусия[48]. Известно, что Катон был сторонником родосцев и оказал им еще в 169 г. важную услугу - предотвратил объявление сенатом войны Родосу (Liv., XLV, 25, 1-4; Gell., VI, 3, 1-55; Diod., XXXI, 5, 1-20)[49]; подобным же образом он мог относиться и к пергамским царям[50], бывшим и считавшимся до определенного момента надежными союзниками римлян; отношения же Родоса и Пергама с Вифинией после Третьей Македонской войны неизменно оставались напряженными. Катон, как известно, находился в непримиримой вражде со Сципионами и Фламинином (Liv., XXXIX, 42, 5 - 43, 5; Plut., Tit., 18-19; Cіc. De or., II, 260). Хотя события, приведшие к этой вражде, произошли еще до воцарения Прусия II и не были напрямую связаны с вопросами международной политики Рима, вполне оправданным кажется предположение, будто вифинский царь пользовался поддержкой противников Катона и "клана Фульвиев" - старой сенатской аристократии (см. также с. 330).
В результате своего визита в Рим Прусий приобрел "значительные дипломатические дивиденды"[51]. Он добился возобновления союза с римлянами, отдал под покровительство сената своего сына Никомеда (Liv., XLV, 44, 9; Eutrop., IV, 8, 4), получил ценные дары (Liv., XLV, 44, 14)[52] и двадцать боевых кораблей (XLV, 44, 16); нерешенным остался только вопрос о спорных территориях (XLV, 44, 10-11). Прусий убедился, что создавшееся после Третьей Македонской войны положение может оказаться весьма выгодным для него: Родос и Пергам потеряли благосклонность римлян[53], и вифинскому царю предоставилась возможность усилить свои позиции в Малой Азии. Первоочередная роль в этом отводилась его дипломатии.
Сложилась ситуация, в которой, по образному выражению Д. Маги, "нашел возможности для проявления талант Прусия к интригам"[54]. Период 167-156 гг. был временем наиболее интенсивной дипломатической деятельности Прусия, к сожалению, очень фрагментарно освещенной Полибием, Ливием и Диодором. Вифинский царь вел целенаправленную агитацию против Эвмена в Риме, сочетая ее с попытками создать выгодную для себя обстановку в Малой Азии. Насколько это ему удалось?
В 165 г. первое посольство Прусия, возглавленное Пифоном, представило сенату ряд обвинений в адрес Эвмена: пергамский царь захватил часть вифинских территорий, вел военные действия в Галатии и был враждебно настроен к римским сторонникам в Азии (Polyb., XXXI, 6, 1-3; Liv. Per., 46). Показательно, что в это же время послы некоторых азиатских полисов информировали римлян о тайных сношениях пергамского царя с Антиохом IV (Polyb., XXXI, 6, 4). Пифон тоже обратил на это внимание римлян (Liv. Per., 46), и данное сообщение заставляет предположить, что представители греческих полисов отправились в Рим не без подстрекательства Прусия[55]. При этом, по словам Полибия (XXXI, 9, 3; ср. Diod. XXXI, 7, 2), вифинский царь "не только сам усердствовал в изветах на Эвмена и Аттала, но возбуждал к тому же галатов, селгеян и многих других из живущих в Азии (πλείους· ἑτέρους κατὰ τὴν Ἀσίαν)" (пер. Ф. Г. Мищенко). Наконец, зимой 160/159 г. в Рим прибыло посольство Прусия и галатов с жалобами на Эвмена, который вновь отправил миссию во главе с Атталом для опровержения обвинений своих противников (Polyb., XXXII, 3; 5, 8)[56].
Очевидно, антипергамская агитация перед сенатом велась Прусием по двум основным линиям. Вифинский царь, во-первых, стремился разыграть галатскую карту, пользуясь стремлением азиатских кельтов уничтожить зависимость от Пергама, в которую они попали после Апамейского мира[57]. В этом отношении он встретил полное понимание со стороны римлян: галаты получали благосклонные ответы от сената, побуждавшего их к независимости и стремившегося тем самым ослабить Эвмена. Другим направлением деятельности Прусия по дискредитации Атталидов стали его попытки лишить Эвмена поддержки независимых греческих полисов Малой Азии.
Результаты этих усилий вифинского царя определить непросто. Контрмеры, предпринятые Эвменом и, в особенности, Атталом, пользующимся, в отличие от брата, расположением значительной части влиятельных сенаторов, частично достигли своей цели, и сенат не оказал Прусию видимой поддержки[58]. Правда, в Азию была направлена комиссия С. Сульпиция Галла, который в течение десяти дней находился в Сардах и принимал послов из значительнейших городов Азии с жалобами на Эвмена (Polyb., XXXI, 10, 1-5). Факт наличия у греков определенного недовольства Эвменом весьма показателен, но Полибий не акцентирует на нем внимания, сообщая, что чем суровее относились к Эвмену римляне, тем большим сочувствием проникались к нему эллины (XXXI, 10, 6). Вероятно, это сообщение заставляет некоторых ученых склониться к мнению, что действия Прусия ни к чему не привели, и азиатские греки не собирались отворачиваться от своего партнера и благодетеля, пергамского царя[59]. Но последующие события показали, что политика вифинского монарха оказалась довольно эффективной, и в целом можно согласиться с мнением о том, что Эвмен умер (158 г.), оставив своему наследнику критическую дипломатическую ситуацию[60].
Интриги Прусия против Атталидов в 160-150-х гг. надо рассматривать как подготовку к открытой войне Вифинии против Пергама. Накануне ее Прусию было необходимо обезопасить себя от создания широкой антивифинской коалиции и привлечь к себе как можно больше сторонников. Его достижения в этом плане имели довольно неожиданный характер. Заручиться поддержкой галлов, традиционных союзников Вифинии, Прусию не удалось, так как Эвмен и Аттал посредством военной силы и дипломатии отчасти восстановили свое влияние в Галатии[61]. Зато вифинский царь сумел, во-первых, нейтрализовать греческие полисы западной Анатолии (ни один из которых не выступил на стороне Пергама в начале войны!), а во-вторых, добиться, хотя бы на время, благоприятной для себя реакции Рима. Поэтому Прусий имел все основания рассчитывать на то, что преимущество его сухопутных и морских сил над лишенными союзников Атталидами неминуемо скажется.
Ввиду долгой и тщательной подготовки к войне мотивировка действий вифинского царя, предложенная Аппианом (Mithr., 6), выглядит неприемлемой: причиной войны была не какая-то случайная обида Прусия на Аттала, а стремление нанести решающий удар ослабленному противнику[62]. В пользу этого предположения свидетельствует и сделанное позднее заявление Прусия о его желании дать царство Никомеду путем завоевания Пергамской державы (App., Mithr., 16)[63], хотя в нем налицо элемент пропаганды и прямой демагогии. Несмотря на разрозненность источников, создается впечатление, что на начальном этапе конфликта вифинский царь пользовался военной поддержкой союзников - писидийцев из Сельге (Trog., Proleg., 34)[64] и, возможно, Приены, которая враждовала с Атталом (Polyb., XXXIII, 6)[65]. Очень важным является свидетельство Полибия о том, что уже в конце войны, весной 154 г., римские послы отправились в Ионию, к Геллеспонту и в византийскую землю с тем, чтобы "отторгать от Прусия друзей и союзников и по возможности приобретать их для Аттала" (ἀπὸ μὲν τῆς Προυίου φιλίας καὶ συμμαχίας ἀποκαλεῖν τοὺς ἀνθρώπους, Ἀτταλῳ δὲ προσνέμειν - Polyb., XXXIII, 12, 8-9). Это сообщение указывает на сочувствие части греков вифинскому царю[66] и, следовательно, на действенность предшествующих дипломатических мер Прусия. Особенно знаменательны его успехи в Ионии - области, где вифинские цари до него никогда не пользовались расположением у граждан свободных полисов, а также дружественные связи с Византием.
Об активной вооруженной поддержке эллинами западной Малой Азии Прусия говорить, пожалуй, не приходится, но участия их кораблей в совместных с вифинским флотом действиях с уверенностью отрицать нельзя[67]. Во всяком случае, уже то, что значительная часть греков не поддержала Аттала, следует расценивать как серьезное достижение вифинского царя. Некоторые геллеспонтские города, связанные договором с вифинским царем, впоследствии даже стали объектом карательных акций пергамского флота, возглавленного братом Аттала Афинеем (Polyb., XXXIII, 13, З)[68].
Ход военных действий во Второй Вифинской войне на основе тщательного анализа источников восстановлен усилиями Л. Робера[69] и Х. Хабихта[70]; последующие исследования[71] не внесли в разработку вопроса серьезных новшеств. В частности, было доказано, что данные Полибия и Аппиана нисколько не противоречат друг другу: верный порядок размещения фрагментов Полибия (несколько нарушенный при переписывании его труда и расстановке эксцерптов по тем или иным книгам) тоже указывает лишь на одну осаду Пергама вифинскими войсками, что вполне соответствует изложению событий у Аппиана, который приводит сокращенную версию событий.
Итак, летом 156 г. вифинские войска вторглись на территорию Пергама и нанесли поражение армии Аттала II (Polyb., XXXII, 27, 1; 28, 1). Пергамский царь, опасаясь выглядеть агрессором в глазах римлян, поспешил отправить в Рим одно за другим два посольства - первое во главе с Андроником (Polyb., XXXII, 28, 2)[72], а затем со своим братом Афинеем в качестве предводителя (XXXII, 28,1), чтобы привлечь внимание сената к неспровоцированному нападению Прусия[73]. Однако сенат не реагировал на сообщение пергамских посольств, а больше доверял информации, исходившей от сына Прусия Никомеда и вифинского посла Антифила (XXXIII, 16, 2-4)[74]. Аттал довольно долгое время был полностью лишен чьего-либо дипломатического или военного содействия, что поставило его в критическую ситуацию: вифинские войска оказались под стенами его столицы. Очевидно, они находились там достаточно долго, и фраза Полибия о том, что "Прусий не совершил ни одного подвига храбрости при наступлении на город" (Polyb., XXXII, 27, 9) может свидетельствовать не об отсутствии попыток вифинцев штурмовать Пергам, а об их неудачах. За зиму-весну 155 г. римляне отправили в Малую Азию две комиссии: первой из них (вызванной еще какими-то жалобами пергамцев?) с Луцием Апулием и Гаем Петронием во главе было предписано расследовать на месте положение дел (XXXII, 28, 50), а вторая под началом Гая Клавдия Центона, Луция Гортензия и Гая Аврункулея должна была уже "удержать Прусия от войны с Атталом" (XXXIII, 1, 2; App., Mithr., 3). Эта задача пока не увенчалась успехом: Прусий во время переговоров вероломно пытался захватить Аттала в плен, причем в ходе этой акции пострадали даже римские послы, лишившиеся своего обоза и вынужденные спешно укрыться за стенами Пергама (Polyb., XXXIII, 9, 2; Diod., XXXI, 35; App., Mithr., 3).
Прусий, видимо, был настроен весьма решительно, но он не сумел использовать достигнутое преимущество - либо из-за недостатка сил, либо из-за отсутствия полководческих способностей, каковое приписывает ему Полибий (XXXVII, 7, I)[75]. Во время пребывания в окрестностях Пергама им было разграблено святилище Афины Никефоры, а затем он совершил великолепное жертвоприношение в святилище Асклепия, но потом приказал вывезти оттуда прекрасное изображение бога работы Фиромаха (XXXII, 27, 2-5). Осада Пергама оказалась неудачной, Прусий повел войско к Элее. Но все попытки взять город штурмом были отражены гарнизоном во главе с Сосандром, σύντροφος Аттала (XXXII, 27, 9-10). Оттуда вифинское войско отправилось по маршруту, который удалось восстановить Л. Роберу: Эги - Кимы - Темнос - Гиеракоме - Фиатира. Здесь вифинский царь вновь, по образному выражению Полибия, повел войну "не только с людьми, но и с богами": им были разграблены святилище Артемиды в Гиеракоме и священный участок Аполлона Киннейского возле Темна (XXXII, 27, 11-12), а затем его войско, страдая от голода и дизентерии, вернулось в Вифинию (в район Прусы-Олимпийской)[76]. Эти злоключения расцениваются Полибием как кара богов за допущенную Прусием ἀσέβεια (13-14)[77].
Вопрос об этом святотатстве вифинцев заслуживает отдельного рассмотрения, каковому он до сих пор не подвергался. Эти действия Прусия, в самом деле, кажутся довольно труднообъяснимыми, и потому Полибий характеризует их как дела безумного человека (XXXII, 15, 8). Конечно, нельзя полностью исключать каких-то чисто психологических мотивов в поведении Прусия, однако причины происшедших событий могут иметь и вполне "политическое" объяснение.
Прежде всего, следует подчеркнуть, что подобные случаи не были исключительно редким явлением в эллинистическом мире. Полибий неоднократно эмоционально описывает святотатства этолийцев (Polyb., IV, 62; 67), Филиппа V (IV, 77, 4; V, 12, 7-8; XI, 7, 3-4; XVI, 1), Антиоха IV (XXXI, 11). Более того, кощунственные акции вифинского царя требуют дифференцированного подхода в их оценке. Так, разрушив Никефорион, он мог намеренно следовать примеру своего родственника Филиппа V, в 201 г. таким же образом посягнувшего на культ Афины Никефорос, тесно связанный с царским домом Атталидов (XVI, 1, 1-6)[78]. Так что в данном случае Прусием двигало вполне понятное стремление нанести противнику "идеологический" урон.
Если же обратиться к действиям вифинского царя в Асклепионе, то показательно, что это святилище, как следует из сообщения Полибия, все же не подверглось разрушению. Данный факт вполне понятен в свете немалой популярности культа Асклепия в Вифинии[79], а также и того, что жертвоприношения Прусием были принесены именно в Асклепионе. Статую божества Прусий, вероятно, вывез с собой в Вифинию - акция, конечно, не слишком почтительная по отношению к богу, но вполне понятная и не укладывающаяся в рамки "тотального" святотатства, которое приписывает Прусию греческий историк.
Злодеяния вифинского царя в Гиеракоме и Темне имели место весной - начале лета 155 г.[80] к этому моменту, видимо, стратегический рисунок кампании стал меняться, и Прусий, действительно, мог выразить свое раздражение за неудачи в кощунственных действиях по отношению к греческим святилищам. Но важнее другое: иным стало восприятие продолжавшейся войны малоазийскими государствами, и в том числе независимыми греческими полисами Малой Азии (возможные причины этого будут названы далее). В этой ситуации Прусий мог выместить свою ненависть к эллинам, отступившим от поддержки его, на популярных в эллинском мире святилищах[81]. Таким шагом, идущим вразрез с его филэллинскими мероприятиями в прошлом, вифинский монарх дал понять грекам о разрыве прежних отношений и наглядно продемонстрировал, насколько мало соображения религии и морали ограничивали его в действиях, направленных на достижение реальных политических выгод.
Однако никаких положительных результатов Прусий посредством кощунства не достиг; его престиж в глазах греков после этих событий явно упал, и не исключено, что именно они в какой-то мере побудили оракул Аполлона Дидимского в 149 г. оказать поддержку Никомеду против Прусия[82].
Очевидно, военные действия 155 г. завершилась для вифинского царя довольно неудачно. А его противник не терял времени даром, получив стратегическую передышку. Зимой 155/154 г. на его сторону встали Митридат IV Понтийский и Ариарат V Каппадокийский (Polyb., XXXIII, 12, l)[83], а весной 154 г. - и ряд греческих государств. В состав флота, приведенного Афинеем, входило пять родосских четырехпалубников, двадцать кораблей из Кизика (наиболее верного и последовательного сторонника Атталидов) и двадцать восемь кораблей были от "остальных союзников" (XXXIII, 13, 1-2). Пергамский флот теперь уже не встретил никакого сопротивления, потому что вифинские морские силы были почти полностью уничтожены штормом в Пропонтиде (Diod., XXXI, 35).
Судя по данному сообщению, Атталиды получили от союзников довольно значительное подкрепление. Почему же оно поступило только на последнем году войны? Х. Хабихт полагает, что именно в это время Аттал почувствовал себя в критической ситуации, и это побудило его обратиться к союзникам[84]. Однако боевые действия с самого начала конфликта приняли крайне неудачный для пергамского царя оборот, и его просьбы о помощи выглядели бы вполне оправданными и ранее. Ариарат V, например, еще в самом начале Третьей Македонской войны заключил с Эвменом II договор, согласно которому он обязался действовать заодно с ним, как объявляя войну, так и заключая мир (Liv., XLII, 29, 4), но даже каппадокийский царь прислал войска Атталу только в 155/154 г. Основная причина этого видится в том, что он, как и другие сочувствовавшие Пергаму государства, первоначально опасался вступать в открытую конфронтацию с Прусием, чей авторитет и военные возможности были тогда довольно велики. Кроме того, сам ход кампании до того исключал возможность активных контактов терпящего неудачи (и даже в течение некоторого времени запертого в своей столице) пергамского царя с его союзниками и заставлял его действовать в одиночку, уповая главным образом на вмешательство Рима. В 155/154 г. ситуация коренным образом изменилась, к правители Понта и Каппадокии могли вмешаться в ход конфликта, надеясь, быть может, совершить территориальные приобретения.
На мой взгляд, решающим фактором в изменении хода войны стала новая позиция римлян, далеко не сразу осознавших истинное положение дел в Малой Азии. В течение 155 г. стало ясно, что римляне склоняются к поддержке Аттала[85], и потому ряд государств, воздерживавшихся до тех пор от какого бы то ни было участия в войне или даже склонявшихся на сторону Вифинии, ориентировался на Пергам. А когда Прусий попытался предательски обмануть Аттала и римских послов (см. выше, с. 318), сенат ужесточил свои требования (Polyb., XXXIII, 9, 3-4), и это окончательно побудило пергамских союзников оставить свои колебания. Таким образом, вмешательство Рима в ход войны склонило чашу весов на сторону Аттала и свело на нет прежние достижения дипломатии Прусия.
Весной 154 г. Аттал начал боевые действия на суше и на море[86]. Очевидно, они не сразу приняли угрожающий для Прусия характер; после встречи Атгала с десятью римскими легатами во Фригии Эпиктет римляне потребовали от вифинского царя прекратить войну, но он "оказался удивительно непокорным"[87], не соглашался с большей частью предъявляемых ими требований и, видимо, был готов к продолжению боевых действий[88]. Тогда легаты разорвали дружественный союз с Прусием[89] и, удерживая Аттала от крупномасштабного вторжения в Вифинию, стали отторгать от Прусия союзников и сообщили в Рим о его нежелании подчиниться решениям сената (Polyb., XXXIII, 12, 1-9).
Пергамский царь, видимо, не пошел против "рекомендации" римлян, ограничившись десантными операциями в Геллеспонте (XXXIII, 13, 3)[90]. Все же летом 154 г. соотношение сил между воюющими сторонами уже изменилось в пользу Пергама. Именно в этом, возможно, следует видеть причину того, что миссия Аппия Клавдия, Луция Оппия и Авла Постумия достигла цели; война была, наконец, остановлена (XXXIII, 13, 5). Прусий и Аттал пришли к заключению мирного соглашения при прямом содействии римлян (διὰ Ῥωμαίωγ γενομένας συνθήκας - OGIS 327, стк. 5). Выполнение условий договора, переданных Полибием (XXXIII, 13, 6-9) было направлено на восстановление status quo ante bellum. Оба царя остались при своих прежних территориальных владениях, но Прусий, как виновник в развязывании войны, был обязан выдать Атталу двадцать кораблей[91] и выплатить в течение двадцати лет контрибуцию в размере пятисот талантов (Polyb., XXXIII, 13, 6; App., Mithr., 3).
Большой интерес представляет указание на то, что Прусий должен был уплатить сто талантов городам Мефимнам, Эгам, Кимам и Гераклее в возмещение ущерба, причиненного их территориям (Polyb., XXXIII, 13/8). Означенный пункт позволяет уточнить ход боевых действий в завершившейся войне[92], а также показывает стремление римлян и Аттала (в противоположность Прусию!) выступать защитниками прав свободных полисов. Наиболее же любопытным представляется появление в этом пассаже Гераклеи - города, точная идентификация которого затруднительна.
Л. Робером было выдвинуто интересное предположение, что здесь имеется в виду не Гераклея Понтийская, а какой-то небольшой городок в Лидии: в самом деле, рассказ Полибия, кажется, ведется о группе городов из одного географического района, тогда как боевые действия против Гераклеи Понтийской были бы связаны с войной на противоположных рубежах владений Прусия[93]. В дальнейшем точка зрения французского исследователя подверглась критике[94], но она, по моему мнению, может быть подкреплена некоторыми дополнительными аргументами. Прежде всего, Гераклея Понтийская в это время была связана договором о дружбе и союзе с римлянами (Memn., F. 18, 8), который ограждал ее от возможной агрессии со стороны Вифинии[95]. Какие-либо враждебные действия вифинцев против гераклеотов кажутся довольно маловероятными, поскольку Прусий, уже вызвавший гнев сената нападением на друга и союзника римского народа Аттала, этим шагом только усугубил бы тяготы своего положения. Ни о каком участии Гераклеи Понтийской в войне источники ничего не сообщают; впрочем, лакуна в местной исторической традиции, занимающая почти столетний период[96], сильно осложняет попытки более конкретно определить направления внешней политики гераклеотов. Наконец, существование города Гераклеи в Лидии (расположенного поблизости от города Темн, на р. Герм или у горы Сипил, то есть как раз в сфере действий вифинских войск во время войны) подтверждается и данными нумизматики[97]. Именно этот населенный пункт может быть отождествлен с упоминаемыми Стефаном Пизантийским Ἡράκλεια ἐν Λυδίᾳ или Ἡράκλεια... πόλις πρὸς ιῄ Κυμαίᾳ τῆς· Ἀιολίδος (Steph. Byz., s. v. Ἡράκλεια), хотя последний пассаж географа не вполне точен[98].
Таким образом, развитие вифинско-пергамского вооруженного противостояния на протяжении более чем тридцати лет после Апамейского договора позволяет проследить целый ряд аспектов межгосударственных отношений в Восточном Средиземноморье. Оно продемонстрировало, что царство Атталидов по-прежнему располагало более существенной поддержкой союзников как среди других малоазийских монархий, так и в числе независимых греческих общин. Вторая Вифинская война вместе с тем показала, что римская дипломатическая активность в регионе резко возросла, но направлена она была (пожалуй, даже еще в большей степени, чем раньше) на сохранение существующего относительного равновесия сил: по результатам конфликта Аттал II не совершил никаких к территориальных приобретений за счет Вифинии.
Итоги активной внешнеполитической деятельности Прусия с момента его воцарения до окончания войны с Пергамом были весьма неутешительны: ему не удалось расширить территорию своего государства, он потерпел военное и моральное поражение от Аттала, настроил против себя и Рим, и греческий мир. Прошлые относительно успешные действия царя Вифинии на международной арене были забыты, и к концу его правления резко обострились внутренние проблемы страны[99]. Немаловажной составной частью кризисных явлений, сопровождавших последние годы жизни Прусия, оказалась его непоследовательность в отношениях с греками, которая с известной долей гипотетичности может быть прослежена как на материале внешней политики, о чем уже говорилось выше, так и во внутриполитической жизни страны.
В финале государственной деятельности Прусия наряду со ставшими общепринятыми для династии филэллинскими идеями и мероприятиями проходила довольно сильная тенденция противоположного толка, связанная с опорой на старую вифинскую аристократию[100]. В истории правления других представителей вифинского царского дома, начиная с Никомеда I, подобные явления не обнаруживались[101]; в последние же годы пребывания у власти Прусия II они, кажется, преобладали в его действиях.
Усиление "фрако-вифинского традиционализма" особенно ярко проявилось после женитьбы Прусия на дочери Диэгила, царя фракийского племени кенов (App., Mithr., 6)[102]. Диодор наделяет Диэгила всеми характерными чертами фракийского варвара - чрезвычайной жестокостью, грубостью, воинственностью (Diod., XXXIII, 14; XXXIV, 12). Царь кенов враждовал с Атталом и даже вел с ним войну из-за владений Пергама во Фракии, в ходе которой был жестоко разграблен город Лисимахия (Diod., XXXIII, 14; Strabo, XIII, 4, 2; Trog. Proleg., 36)[103]. Общность политических интересов, без сомнения, способствовала сближению Диэгила с Прусием; не исключено даже, что утверждение на европейском и азиатском берегу Пропонтиды двух враждебных Пергаму правителей имело своей целью получить контроль над проливами. Но наиболее значительным событием, влияющим на положение дел в Вифинии и грозящим в перспективе ухудшением положения финэллински ориентированных слоев населения страны, была попытка Прусия II передать право на престол в обход старшего сына, Никомеда, кому-то из детей от второго брака, то есть от дочери Диэгила (Just., XXXIV, 4, I)[104]. Столь резкое изменение династической политики явно не встретило понимания у вифинцев, чьими симпатиями пользовался Никомед (App., Mithr., 4)[105]. Наконец, в детальном описании всех присущих Прусию пороков содержится указание на то, что вифинский царь был совершенно чужд философии и просвещения (Polyb., XXXVII, 7, 5), и это, естественно, могло настроить против него как греческое население Вифинии, так и ту часть вифинского общества, которая уже глубоко усвоила греческую культуру и образ жизни.
Ограниченность такой политики выявилась в 149 г., когда переворот, предпринятый царевичем Никомедом и поддержанный Атталом, лишил Прусия II трона и жизни.
Наиболее подробные сведения о нем сообщает Аппиан. Согласно его рассказу, Прусий отправил Никомеда в Рим, намереваясь добиться отмены выплаты остальной суммы денег, которую он был должен Атталу (App., Mithr., 4). Эти действия царя были опрометчивыми. Он, очевидно, уже не доверял Никомеду, поскольку назначил его спутником некоего Менаса, получившего приказ убить принца, если его миссия потерпит неудачу (App., Mithr., 4)[106]; однако Прусий не учел, что в Риме Никомед будет недосягаем для него, а потому его план по устранению старшего сына и передачи власти кому-то из детей от второго брака (Прусию "Однозубому"?) был обречен на неудачу.
Добиться отмены контрибуции Никомеду не удалось, так как пергамский посол Андроник представил весомые контраргументы: ущерб, причиненный Атталу в ходе войны, был больше причитавшейся ему суммы (App., Mithr., 4)[107]. Тем не менее Менас склонил принца к выступлению против отца, заручившись при этом поддержкой Андроника. Сагитировав на мятеж две тысячи вифинских солдат и присоединив к ним пятьсот воинов Андроника, Никомед со своим сторонниками отправился из Италии в Эпир, а затем в Пергам, где получил безоговорочную поддержку со стороны Аттала (App., Mithr., 6; Just., XXXI, 4, 1-2; Zonar., IX, 28, l)[108].
Развитие событий не сразу привело к вооруженному столкновению: первоначально Аттал предложил Прусию выделить для Никомеда часть территории Вифинии, но получил отказ (App., Mithr., 6)[109]. Прусий попытался апеллировать к римлянам, но безуспешно: сначала его посольство в течение длительного времени не было допущено в сенат из-за происков городского претора, а затем, когда война уже началась, в Вифинию было отправлено посольство, которое не могло выполнить возложенную на него миссию из-за своеобразного "подбора" его участников, что вызнало едкие насмешки Катона (Polyb., XXXVII, 6, 1-5; App., Mithr., 6; Diod., XXXII, 20; Plut., Cato Mai., 9; Liv. Per., 50)[110]. Остается неизвестным, как разделились мнения в сенате относительно вмешательства в этот конфликт; во всяком случае, вряд ли можно с уверенностью утверждать, что большинство сенаторов, и в том числе Катон, желали оказать поддержку Прусию, который был потерпевшей стороной[111]. Чрезвычайно вялая реакция римлян свидетельствует скорее об обратном[112]; что же касается Катона, то брошенная им реплика едва ли проявляет его отношения к вифинским событиям. Кроме того, сенат был в это время занят гораздо более важным делом - подготовкой войны с Карфагеном[113]. Так или иначе, услышав от вифинцев, подстрекаемых Атталом и Никомедом, о нежелании иметь царем Прусия, посольство вернулось в Рим (App., Mithr., 7).
Ο каких-либо столкновениях армии Аттала с вифинскими войсками Аппиан ничего не сообщает; по его словам, вифинцы по мере приближения пергамцев мало-помалу переходили на сторону Никомеда и Аттала (App., Mithr., 6). Помимо неприязни к Прусию, их могла подталкивать к этому и поддержка, полученная Никомедом от оракула из Дидимейона (Ps. - Scymn., 55 = GGM I. P. 197)[114].
Мы располагаем очень запутанным сообщением Суды о войне Аттала против какого-то Νικομήδης Μονόδους, завершившейся вмешательством римлян и сохранением власти последнего (Suid., s. v. Ἀπολλονιὰς λίμνη). Наряду с уже предпринимавшимися попытками объяснить эту фразу[115] может быть выдвинута и еще одна версия. Сын Прусия от второго брака, Прусий по прозвищу Μονόδους (Liv. Per., 50; Val. Max., I, 8; Plin. NH, VII, 69; Solin., I, 70), - а не Никомед, как у Суды, где спутаны имена двух сыновей Прусия II, - выступил в поддержку своего отца, обещавшего передать ему власть[116]. Упоминание о сохранении ἀρχή "Никомеда" объяснить довольно трудно[117], но то, что Прусий "Однозубый" имел все основания быть сторонником своего отца, вполне закономерно: ведь именно ему Прусий II в соответствии со своими "панфракийскими" устремлениями отводил ведущую роль в государстве. Наконец, оказал помощь своему зятю Диэгил, приславший Прусию пятьсот воинов (App., Mithr., 6).
Никомед и Аттал во главе пергамских войск все же не встретили в Вифинии серьезного сопротивления. Прусий с верными ему фракийскими наемниками сначала обосновался в акрополе Никеи, но вскоре был вынужден покинуть город, возможно, из-за враждебности жителей (App., Mithr., 7). Затем он бежал в Никомедию и был осажден там (Ibid.)[118]. Однако надолго закрепиться в столице Прусию не удалось: горожане открыли ворота пергамцам, и Прусий был убит людьми Никомеда в храме Зевса, где он искал спасения (App., Mithr., 7; Diod., XXXII., 21; Zonar., IX, 28)[119]. Позиция никейцев и никомедийцев, вероятно, выразила недовольство греков Вифинии своим правителем, преодолеть которое незадачливому царю так и не удалось. Широкие массы вифинцев также не оказали ему реальной поддержки из-за многочисленных политических и военных провалов. В стране воцарился Никомед II, чье правление может рассматриваться как начало нового этапа в вифинской истории.
Подведем краткие итоги. Прусий II является, пожалуй, наиболее сложной фигурой из всех царей Вифинии. Его беспринципная политика, строившаяся целиком на стремлении к выгоде любой ценой[120], не смогла оправдать себя. И все же следует ли отсюда, что Прусий целиком и полностью заслуживает тех уничижительных характеристик в свой адрес, на которые не скупятся как древние, так и современные историки?
Прежде всего, не подлежит сомнению, что Прусий был хорошим дипломатом. В начале своего царствования он сумел "усыпить бдительность" основного соперника своего отца Эвмена II и добиться дипломатическим путем частичного восстановления позиций Вифинии - возвращения Тиоса. В дальнейшем он тщательно и целенаправленно готовил почву для агрессии против Пергама, вражду с которым по-прежнему следует считать лейтмотивом вифинской внешней политики.
Здесь дипломатия вифинского царя вновь сыграла неоценимую роль. Тонко используя стремление римлян ослабить Пергам и одновременно приобретая себе сторонников в Малой Азии он, как представляется, добился максимально благоприятной для себя расстановки сил, но в дальнейшем не смог в полной мере воспользоваться ею и потерпел неудачу.
Отношения Прусия с Римом, выставляющие в неприглядном виде всю его политическую деятельность из-за шокирующих современное общественное мнение "методов воздействия" на сенат, тем не менее до определенного времени приносили вифинскому царю значительные выгоды. В решающий же момент военного противосияния с Пергамом он далеко не сразу подчинился требованиям сената и даже не побоялся открыто выступить против римских послов. Независимо от того, стоят ли за этими его действиями политическая воля и расчет или простая импульсивность, они вполне определенно иллюстрируют тезис А. Шервин-Уайта: анатолийские цари (и Прусий II в том числе) после Пидны отнюдь не стали простыми марионетками Рима[121]. Трудно оспорить и другое мнение: "Зависимый царь такого рода (как Прусий II. - O. Г.) не представлял большой ценности для Рима"[122], очевидно, именно потому, что он был недостаточно зависим и управляем!
Взаимоотношения Прусия с греческим миром также зачастую оцениваются в историографии односторонне. Так, Д. Маги и в этой области деятельности Прусия не находит ничего положительного; по его мнению, "этот недостойный монарх не представлял интереса для греческой цивилизации"[123]. Однако история правления Прусия II довольно богата упоминаниями о его дипломатических акциях в отношении эллинских культовых центров и о стремлении выступать благодетелем общегреческих святилищ и отдельных полисов, в чем он явно превзошел своего отца. Поэтому более близкой к истине кажется точка зрения Л. Ханнестад, которая не отделяет средства и методы филэллинской политики Прусия II от аналогичного направления в деятельности Никомедов II, III и IV[124]. Довольно гибкая до определенного времени филэллинская политика Прусия была направлена на повышение собственного престижа в глазах эллинов и не в меньшей степени на обеспечение поддержки со стороны греческих полисов в решении внутрианатолийских проблем, и в первую очередь - в осуществлении агрессии против Пергама. В силу подчиненности более важным задачам дружественные отношения вифинского царя с эллинами нередко отступали на второй план, если размеры отрицательных последствий в случае их разрыва не превышали практических выгод. В этом смысле политика Прусия I и Прусия II имела определенное сходство. Однако действия Прусия I были гораздо более активными и последовательными, тогда как для его наследника критическим событием стала Вторая Вифинская война, в ходе которой его репутации в греческом мире был нанесен непоправимый ущерб, что могло отчасти способствовать появлению новых тенденций и во внутренней политике Прусия II - возможно, ужесточению контроля над положением полисов и укреплению позиций старой вифинской аристократии.
В целом, на мой взгляд, не подлежит сомнению, что политика пятого вифинского царя, при всей ее двусмысленности и противоречивости, носила самостоятельный характер и была, как и прежде, направлена на выдвижение Вифинии на лидирующие роли в регионе. Неудача ее объясняется тем, что в условиях усиления римского контроля за состоянием дел в Малой Азии, сложившихся после разгрома Македонии, правители эллинистического Востока еще не выработали в полной мере эффективных средств ведения внешней политики, позволявших сочетать показную лояльность к Риму с борьбой за достижение собственных целей. В 156 г. Прусий II посчитал, что ему удалось добиться этого; но последовавшие события показали, что он ошибся, и эта ошибка с серьезно изменила положение Вифинии в системе международных отношений Средиземноморья при его преемниках.

---

[1] Об особенностях действий римлян в это время См.: Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 27—30.
[2] Сапрыкин C. Ю. Гераклея Понтийская… C. 183.
[3] Наиболее полную характеристику, данную Прусию Полибием, имеет смысл привести полностью: «Царь Прусий, с безобразным лицом, да и души не лучшей, полчеловека на вид, трус и баба в военном деле. И действительно, он был не только труслив, но и не любил никакого труда и вообще во всех случаях жизни проявлял дряблость души и тела. Если ни один народ не выносит такого рода слабостей в своих царях, то народ вифинский в особенности. Кроме того, Прусий со всею разнузданностью предавался чувственным наслаждениям. Просвещение, философия и связанные с нею занятия были ему совершенно чужды; словом, он не имел ни малейшего представления о доблести, день и ночь проводя как Сарданапал варвар» (XXXVII, 7, 1—6; пер.Ф. Г. Мищенко). Указанным выше сообщениям источников частично близки и другие, не столь резкие свидетельства — Аппиана о прозвище Прусия «Охотник» (Κυνηγός) (App., Mithr., 2; ср. с сообщением о созданном Прусием «зоопарке» — Suid., s. v. Θηρία), в котором улавливается пренебрежительный оттенок, и Никандра в передаче Афинея (Nicandr. Chalced., FGrH, 700,1 = Athen., XI, 496 d—e; cp. Athen., XI, 475 f, 783 e), изобличающие его пристрастие к праздному, «нецарственному» жизни и пьянству. Констатируется также непостоянство Прусия (Suid., s. v. Ἀλλοπρόσαλλος), что, возможно, каким–то образом перекликается с наименованиями трудов Никандра Калхедонского: Τὰ Προυσὶου συμπτώματα или Περιπετείαι. (FGrH, 700, F. 1—2). Мнение античных авторов безоговорочно разделяют многие исследователи: Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 83; Meyer Ed. Bithynia. Sp. 519; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 314; Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1125-1127; Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 261; Harris B. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 863. Некоторые историки, не отказываясь от общепринятых взглядов, уточняют отдельные детали. М. И. Ростовцев считает, что Прусий все же пытался следовать политике своих предшественников (SEHHW. Vol. II. P. 662; cp.: Harris В. F. Bithynia: Roman Sovereignty… P. 864), Дж. Витуччи и А. Шервин—Уайт отмечают энергичность, настойчивость и работоспособность Прусия (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 89; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 45).
[4] Литература об этом конфликте весьма обширна, и здесь нет необходимости ее приводить.
[5] В некоторых работах говорится о каких–то противоречиях Вифинии и Каппадокии из–за Тиоса (Беккер П. Опыт объяснения… С. 15; Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 154), но это мнение основано на неверном понимании текста Полибия (XXV, 2, 6).
[6] Meyer Ed. Geschichte… S. 75; Колобова К. М. Фарнак I Понтийский. С. 32; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 315; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 54. Хотя в источнике не обозначена этническая принадлежность этих наемников, в данном районе было бы наиболее логичным ожидать появления в этом качестве именно галатов, независимо от того, кому они были подчинены. Так и полагают многие исследователи: Колобова К. М. Фарнак I Понтийский. С. 32; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 54; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 188.
[7] Колобова Κ. М. Фарнак I Понтийский. С. 32; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 315; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 54; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 28.
[8] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1110; Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 73.
[9] П. Мелони высказал предположение, будто бы Эвмен передал Тиос Прусию, опасаясь усиления вифинца после его брака с сестрой Персея Македонского и создания «македонско–сирийско–вифинского союза» (Meloni P. Perseo e la fine della monarchia macedone. Roma, 1953. P. 120—121).
[10] Крайне странным выглядит предположение К. М. Колобовой и Н. Ю. Ломоури о том, что гарнизону Тия вменялся в вину ущерб, нанесенный галатами Понтийскому царству в середине III в. (Колобова К. М. Фарнак I Понтийский. С. 33; Ломоури Н. Ю. к истории… С. 54), то есть примерно за семьдесят лет до исследуемых событий!
[11] Г. Гриффит предполагает, что в Тиосе находились наемники либо Морзия Пафлагонского, либо Эвмена (Griffith С. Τ. The Mercenaries… P. 185).
[12] Впервые этот тезис был выдвинут Б. Низе (Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 75), а пространную аргументацию представил Эрнст Мейер (Meyer Em. Die Grenzen… S. 148; впрочем, его предположение о связи масдиенов, упомянутых в завещании Аттала III Пергамского, с северным побережьем Малой Азии было отвергнуто другими исследователями). См. также: Ruge O. Tieion. Sp. 860; Jones A. H. M. The Cities… P. 420; Hansen E. The Attalids… P. 95; McShane R. B. The Foreign Policy… P. 162; Hopp J. Untersuchungen… S. 43. Anm. 50. Если гарнизон Тиоса действительно состоял из галатов, то Эвмен вполне мог прибегнуть в этом случае к услугам князька Эпосогната, который, единственный из галльской знати, оставался в дружбе с пергамским монархом и оказывал услуги ему и римлянам во время похода Гн. Манлия Вульсона в Галатию (Polyb., XXI, 37; Liv., XXXVIII, 18,1; 14).
[13] Jones A. H. M. The Cities… P. 420. Интересно, что у Фарнака тоже имелись некоторые формальные основания прибегать к подобным лозунгам (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 73).
[14] Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 159; Колобова К. М. Фарнак I Понтийский. С. 27. Против — Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 70: между Пергамом и Вифинией произошло «существенное улучшение отношений». Впрочем, можно допустить, что Прусий II сразу по воцарении заключил союзный договор с Пергамом.
[15] Э. Бэдиан не без оснований предполагает, что уже Прусий I в ходе Первой Вифинской войны мог ощущать угрозу со стороны усилившегося Фарнака, бывшего первоначально его союзником (Badian E. Foreign Clientelae. P. 98).
[16] Об этом свидетельствует то обстоятельство, что блокада проливов, осуществленная в ходе войны, была предпринята не вифинским флотом, имевшим для этого все возможности, а пергамскими морскими силами (Polyb., XXVII, 7, 5). Не исключено, что подношения Прусия Дидимскому святилищу (см. с. 303 и прим. 21) были военным трофеем (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 69-70).
[17] Высказывалось предположение, будто пергамский царь предпринял этот шаг, получив от Прусия обещание о предоставлении Тиосу автономии (McShane R. B. The Foreign Policy… P. 162), но эта гипотеза кажется неубедительной. В таком случае теряет смысл сам факт передачи города Вифинии, а также остается непонятным, каким образом Тиос смог бы отстоять свою независимость от притязаний гераклеотов. То, что Прусий, по словам Р. Макшэйна, «пытался достичь лояльного отношения к себе со стороны городов, находившихся поблизости от Вифинии» (Ibid.), едва ли можно отнести к Тиосу: вифинский царь не намерен был отказываться от такого важного морского порта (единственного на черноморском побережье страны). Для Пергама же передача города Прусию могла показаться не слишком большой потерей, если принять к сведению замечание, что город мог представлять собой лишь анклав пергамских владений на территори Вифинии, а не часть довольно обширной области, дававшей Атталидам выход к Черному морю (Jones A. H. M. The Cities… P. 420); впрочем, проблема о протяженности пергамских владений в этом регионе остается дискуссионной (см. выше, с. 290).
[18] Strobel K. Die Galatien… S. 44.
[19] В целом греческие города Азии в ходе конфликта соблюдали нейтралитет (Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская… С. 193—198). Что же касается Гераклеи, то ее действия были продиктованы стремлением вернуть себе Киер и Тиос, удерживаемые вифинцами (Там же. С. 192).
[20] CIG 2853, 2855; Schenkungen. № 288-290.
[21] Haussolier B. Etudes sur l’histoire de Milet et du Didymeion. Paris, 1902. P. 201; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 69~70; Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1124; Cünther W. Das Orakel von Didyma in hellenistischer Zeit. Tubingen, 1971. S. 94—95. Показательно, что вместе c Прусием дары Дидимейону пожаловали и граждане Кизика, наверняка сочувствовавшие антипонтийской коалиции (CIG 2855, стк. 17).
[22] Должно быть отмечено близкое сходство фрагментов, сохранившихся от монументов Эвмена и Прусия (Hannestad L. «This Contributes in no Small Way…». P. 84-86).
[23] IDelos 1408, стк. 26-27, 43,193 = Schenkungen. № 188.
[24] Ο специфике эвергетизма эллинистических монархов см.: Gauthier Ph. Les cites grecques et leurs bienfaiteurs (IV-e — I-e siecle avant J. — C.). Contribution a l’histoire les institutions. Athenes, 1985. P. 40—46.
[25] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1109; Hopp J. Untersuchungen… S. 43; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 44. Note 94.
[26] Olshausen E. Prosopographie… № 175.
[27] Hansen E. The Attalids… P. 110; McGing B. C. The Foreign Policy… P. 39. Против — Γ. Гриффит: «Ο греческих наемниках в Вифинии ничего не известно» (Griffith C. T. The Mercenaries… P. 186).
[28] Hansen E. The Attalids… P. 127; SEHHW. Vol. II. P. 773, 827.
[29] Cruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 555.
[30] Will Е. Histoire politique… T. 2. P. 618.
[31] Seibert J. Historische Beitrage… S. 44—45. Трудно c уверенностью утверждать, что женитьба Персея на дочери Селевка IV Лаодике автоматически привела к установлению дружественных связей между Сирией и Вифинией (Ibid. S. 45): в источниках таковые в дальнейшем не зафиксированы, и, более того, позже вифинский царь обвинял Селевкидов во враждебном отношении к римлянам.
[32] Время отправки этой миссии точно не известно: Полибий относит его к периоду до 168 г., Аппиан — ко времени после пленения Персея. Ряд исследователей датирует посольство 172 г. (Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 110; Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1110; Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 441). Остроумная догадка Д. Браунда о том, что Прусий назвался римским вольноотпущенником (Polyb., XXX, 19, 4; App., Mithr., 2), желая представить себя освобожденным римлянами от неравноправного партнерства с Македонией (что свидетельствовало бы в пользу сообщения Аппиана) (Braund D. C. Three Hellenistic Personages… P. 354) остается недоказуемой: так, мы слишком мало знаем об отношениях между Персеем и Прусием, чтобы дать им какую–то определенную оценку.
[33] Scafuro A. C. Prusias II of Bithynia… P. 29-30; Eckstein A. M. Rome, the War with Perseus… P. 434.
[34] Ibid. P. 435; cp.: Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1111.
[35] Сообщение Ливия о родосском посольстве в Рим, предпринятом с целью прекращения войны в 169 г. (XLIV, 14, 5 — 12), явно неисторично; оно восходит к тенденциозному сочинению анналиста Клавдия Квадригария. Истинная цель этого посольства определена Полибием (XXVIII, 2,1-6).
[36] «…Несмотря на то, что источники подразумевают недовольство Рима теми, кто пытался посредничать в этом конфликте с Македонией, римляне с очевидностью ответили Прусию благосклонно» (Ager S. L. Interstate Arbitration… № 121. P. 333). Очевидно, вифинский царь на тот момент еще в полной мере пользовался доверием сената.
[37] Eckstein A. M. Rome, the War with Perseus… P. 413-444; Idem. Moral Vision… P. 224—225. Исследователь, в частности, убедительно опроверг точку зрения А. Скафуро, пытавшейся доказать, что сам визит Прусия и его раболепное поведение во время пребывания в Риме вызваны страхом вифинского царя перед наказанием за попытку мирного посредничества в 169 г. (Scafuro A. C. Prusias II of Bithynia… P. 32—35; См. также: Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим. С. 206—207).
[38] Eckstein A. M. Rome, the War with Perseus… P. 439-440. Об этом недвусмысленно говорит Ливий: Прусий просил «дать ему землю, которую отняли у царя Антиоха и не отдали никому, так что теперь там хозяйничают галлы» (XLV, 44, 10). Возможно, здесь идет речь о территориях, потерянных тогда Пергамом в результате восстания галатов под руководством Соловеттия (Liv., XLV, 34, 10—14) (Strobel K. Galatien… S. 44. Anm. 128).
[39] Eckstein A. M. Rome, the War with Perseus… P. 440—442. Приведу пространную цитату из Полибия: «Около того же времени прибыл в Рим и царь Прусий поздравить с победою сенат и военачальников. Этот Прусий показал себя человеком совершенно недостойным царского звания, о чем свидетельствовать может следующее: во–первых, когда явились к нему римские послы, он вышел навстречу им с бритой головой и в шляпе, в тоге и башмаках, словом, в таком одеянии, какое у римлян носят недавно освобожденные рабы, именуемые вольноотпущенниками. Поздоровавшись с послами, он сказал: Глядите на меня, вашего вольноотпущенника, который желает во всем угодить вам и подражать вашим порядкам», — речь, унизительнее которой и придумать трудно. (Это рассказ о встрече с римским посольством, имевшей место ранее. Данный пассаж ошибочно отнесен В. И. Кащеевым к моменту визита вифинского царя в Рим. См.: Кащеев В. И. Эллинистический мир и Рим. С. 206. — О. Г.) Теперь при входе в сенат, стоя в дверях против собрания сенаторов, с опущенными руками, он распростерся перед заседающими, облобызал порог и воскликнул: мПривет вам, боги спасители», — показав этим такую меру малодушия, вместе с тем бабьей приниженности и лести, что и последующие времена не увидят ничего подобного. Согласно с сим вел себя царь и после того, как вошел в сенат и присутствовал при совещаниях сенаторов; непристойностью было бы даже описывать его поведение. Ответ он получил милостивый потому именно, что предстал в столь жалком виде» (XXX, 19, 1—7. Пер. Ф. Г. Мищенко). Не исключено, что неприглядные черты поведения Прусия были несколько преувеличены греческим историком (Benecke P. V. M. Rome and the Hellenistic States. P. 202; Strobel K. Prusias (2) // Der Neue Pauly. Stuttgart, 2001. Bd. 9. Sp. 492): так, римские анналисты, которым в основном следует Ливий, повествуют о визите Прусия в Рим во вполне нейтральных тонах.
[40] Eckstein A. M. Moral Vision… P. 123. Этот момент отражен в общей характеристике Прусия, см. прим. 3 данной главы.
[41] Ibid. P. 155-156; 159.
[42] Ibid. P. 225.
[43] Briscoe J. Eastern Policy and Senatorial Politics 168—146 B. C. // Historia. Bd. XVIII. Ht. 4. 1969. P. 60-61.
[44] Так, Эмилий Павел был связан узами родства не только со Сципионами, но породнился и с Катоном (Plut., Cato Mai., 22; 24; Aem., 21), причем последний выступил на его стороне против Сервия Гальбы, намеревавшегося лишить Эмилия македонского триумфа (ORF² frg. 172; Liv., XLV, 35-39; Plut., Aem., 30, 2 ff.).
[45] Трухина Н. Н. Политика и политики… С. 120.
[46] Briscoe J. Eastern Policy… P. 64.
[47] Мнение А. Эстина о тесной связи между Октавиями, Эмилиями и Сципионами (Astin A. Scipio Aemilianus. Oxford, 1967. P. 87). Дж. Бриско, на мой взгляд, опровергнуть не сумел. Кроме того, маловероятно, чтобы деятельность и репутация Октавия как «эллинизатора», его явная приверженность греческой культуре (Münzer. Octavius (17) // RE. Bd. XVII. Hbbd. 34. 1937. Sp. 1810; Raivson E. Roman Tradition and the Greek World // CAH². Vol. VIII. 1989. P. 443) могли бы привести его в число сторонников Катона, настороженно относившегося к эллинскому влиянию на римское общество.
[48] Scullard H. H. Roman Politics. 220-150 Β. C. Oxford, 1951. P. 271; cp.: Astin A. Cato the Censor. Oxford, 1978. P. 125 (в этих работах речь Катона отнесена к 151 г.; другая датировка — 149 г.: Canali de Rossi F. Le ambascerie… P. 548). Именно против вифинского царя, полагают исследователи (в отличие от Э. Хансен: Hansen E. The Attalids… P. 128) было направлено «отговаривание» Катоном Аттала. Возможно, речь Катона имела касательство к вопросу о контрибуции, которую Прусий должен был выплатить Атталу по окончании Второй Вифинской войны (см. далее, с. 323). Даже если Катон убеждал пергамского царя пересмотреть порядок выплат, которые должен был проводить Прусий, это подразумевает наличие у него каких–то «рычагов влияния» на Аттала.
[49] К этому Катона могли побудить его экономические интересы, в которых определенную роль, вероятно, играла родосская посредническая торговля (Горлов Ю. С. Родос. С. 168—169). Характерно, что за объявление войны Родосу ратовали «те, кто вел войну в Македонии, — консулы, преторы или легаты» (Liv., XLV, 25, 2), то есть как раз та группировка, поддержки которой добивался Прусий.
[50] Характеристика Катоном Эвмена II (Plut., Cato Mai., 8), как верно заметил А. Эстин, не является указанием на его конкретные политические симпатии и антипатии, но иллюстрирует его отношение к царской власти в целом (Astin A. Cato the Censor. P. 122).
[51] Eckstein A. Rome, the War with Perseus… P. 439; Idem. Moral Vision… P. 224.
[52] Возможно, именно об этих дарах идет речь во фрагменте Полибия, не отнесенном ни к какой из сохранившихся книг (Polyb., F. 151).
[53] Более подробно о причинах такого поворота в римской политике см.: Habicht Ch. The Seleucids… P. 332-338.
[54] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 316.
[55] Cruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 580.
[56] Ο датировке этих миссий: Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1113—1114. Исследователи обычно не определяют их число (Hansen E. The Attalids… P. 118; Will E. Histoire politique… Τ. II. P. 380; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 37; Virgilio B. Epigrafia e storiografia. P. 81; Canali de Rossi F. Le ambascerie… P. 509-510; 515—516; 527-528. Х. Хабихт говорит о трех (Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1113—1114), а Дж. Бриско, кажется, даже о четырех посольствах Прусия в Рим (Briscoe /. Eastern Policy… P. 55). Тем не менее создается впечатление, что в пассажах XXXI, 6, 1—5 и XXXI, 9, 3 речь идет об одной и той же дипломатической акции Прусия. Эти эпизоды разделены слишком небольшим периодом времени, и в связи с ними затрагивался, главным образом, один и тот же вопрос — о тайных сношениях между Эвменом и Антиохом IV (XXXI, 6, 4~8; 9, 6—8). Полибий перечисляет здесь посольства от различных государств (так, в первом из эпизодов не упоминаются граждане Сельге), но это обстоятельство объясняется им самим: в XXXI, 6, 4—8 он сообщает лишь о «наиболее значительных из многочисленных посольств, прибывших в Рим». Таким образом, правомерно говорить лишь о двух дипломатических миссиях Прусия. Cp.: Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 463—464.
[57] Ο пергамско–галатских взаимоотношениях в это время См.: Hopp J. Untersuchungen… S. 51—53; Mitchell S. Anatolia. P. 26. Последние сохранившиеся строки труда Ливия, к сожалению испорченные, упоминают о возвращении Прусия из Рима в 167 г. и о войне Эвмена против галлов (XLV, 44, 21); возможно, между этими событиями существует какая–то связь. о каких–то локальных столкновениях между Вифинией и Пергамом в Галатии может свидетельствовать и фраза Аппиана о том, что Аттал не раз воевал с Прусием (Mithr., 5), если, конечно, она не является риторическим преувеличением, призванным подчеркнуть традиционность вражды между двумя соседними царствами. Важным источником, проливающим свет на некоторые аспекты вифинско–пергамского дипломатического противостояния в Галатии, является переписка Эвмена и Аттала с верховным жрецом святилища в Пессинунте Аттисом (OGIS 315 = RC 55—61). См. наиболее подробный анализ: Virgilio B. II «Tepіo stato»…
[58] Любопытно, что посольство галатов, направленное Прусием (οὓς ἀπεστάλκει Προυσίᾳ), обвиняло не столько Эвмена, сколько Аттала (Polyb., XXXII, 5, 5—7). Это можно объяснить либо фактическим соправительством Аттала и престарелого Эвмена (Hopp J. Untersuchungen… S. 13. Anm. 50), либо какими–то акциями (военными?), лично проводимыми Атталом в Галатии.
[59] Hansen E. The Attalids… P. 117; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 316; Briscoe J. Eastern Policy… P. 55; Will E. Histoire politique… Τ. II. P. 320; Sherwin—White A. N. Roman Involvement in Anatolia, 167-88 B. C. // JRS. Vol. LXVII. 1977. P. 62; Idem. Roman Foreign Policy… P. 37.
[60] McShane R. B. The Foreign Policy… P. 185-186.
[61] Р. Аллен высказывает предположение, что галаты все же могли принимать участие во Второй Вифинской войне в качестве союзников или наемников Прусия (Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 144).
[62] Вслед за Аппианом некоторые исследователи говорят о «неясных причинах» этой войны (Will E. Histoire politique… Τ. II. P. 381; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 38). В качестве обстоятельств, способствовавших началу войны, Х. Хабихт называет удаление части пергамских войск в Каппадокию или возможное подстрекательство со стороны сирийского царя Деметрия I (Habicht Ch. The Seleucids… P. 360).
[63] Cp.: Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 326. Anm. 4.
[64] Войну c гражданами Сельге вел еще Эвмен одновременно со своей галатской кампанией (163—160 гг.), а затем с ними враждовал и Аттал (Attalus bellum cum Selgensibus habuit et cumrege Prusias) (Trog., Proleg., 34; cp.: Strabo, XII, 7, 3). Й. Налле датирует второй конфликт Пергама с Сельге 158 г., но отмечает при этом, что, возможно, существовала военная и/или дипломатическая сила, побуждающая писидийцев к сопротивлению Атталу (Вифиния? — О. Г.) (Die Inschriften von Selge / IK. Bd. 37. Hrsg. v. J. Nolle und F. Schnidler. Bonn, 1991. S. 36; 39. Anm. 2). Сообщение Трога, кажется, позволяет синхронизировать упомянутое столкновение со Второй Вифинской войной. Возможно, именно к этому времени относится союз писидийских городов Тельмесса и Адада против Сельге — ΤΑΜ III 1 № 3. См. также: Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1115; против (на мой взгляд, без достаточной аргументации) — Hopp J. Untersuchungen… S. 75. Anm. 87.
[65] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1115; Hopp J. Untersuchungen… S. 66. Anm. 51. о связях Приены с вифинской династией в последующее время в следующем параграфе; впрочем, в ходе борьбы с Атталом и его союзником Ариаратом V Каппадокийским приенцы обратились за помощью не к вифинцам, а к родосцам и римлянам (Polyb., XXXII, 6, 7).
[66] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1115; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 80-81.
[67] Кажется спорным мнение М. И. Ростовцева, будто бы Прусий стремился установить контроль над проливами (SEHHW. Vol. II. P. 773, 827; cp.: Berthold R. Rhodes… P. 221), поскольку перед вифинским царем стояли иные стратегические задачи.
[68] McShane R. B. The Foreign Policy… P. 189. См. также: Robert L. Etudes anatoliennes. P. 111—112, где говорится, что речь идет о вифинских городах на берегу Пропонтиды. к сожалению, текст Полибия (ποιησάμενος δὲ τὸν πλοῦν ἐφ᾿ Ἑλλεσπόντου καὶ συνάψας ταῖς πόλεσι ταῖς ὑπὸ Προυσίας ταττομέναις ἀποβάσεις τε συνεχεις ἐποιεῖτο κτλ) в этом месте нельзя истолковать однозначно (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 79); однако не следует игнорировать то обстоятельство, что римские послы тоже отправились к Геллеспонту, дабы вести антивифинскую агитацию среди тамошних полисов (Polyb., XXXIII, 12, 8—9).
[69] Robert L. Etudes anatoliennes. P. 111-118.
[70] Habicht Ch. Über die Kriege… S. 101-110; Idem. Prusias (2). Sp. 115-119.
[71] Hopp J. Untersuchungen… S. 74—79; Virgilio В. Il «Tepio stato»… 1981. P. 110-112; Will E. Histoire politique… Τ. II. P. 381-382; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 38, 45; Gruen E. S. The Hellenistic World… Vol. I. P. 114; Vol. II. P. 587-589.
[72] Это, очевидно, тот же человек, который сыграл весьма заметную роль в свержении Прусия II семью годами позже (App., Mithr., 4—5). Он упоминается также в надписи OGIS 323.
[73] Афиней прибыл в Рим совместно с Публием Корнелием Лентулом, однако даже свидетельств этого римского политика оказалось недостаточно для того, чтобы сенат уяснил истинное положение дел! С учетом этого эпизода можно говорить не о четырех (Gruen E. S. The Hellenistic World… Vol. I. P. 114), а даже о пяти римских посольствах, посетивших Азию в ходе конфликта. См.: Габелко О. Л. Монархии, полисы, племена… С. 163.
[74] Х. Хабихт подчеркивает этот факт как свидетельство действенности антипергамской агитации Прусия (Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1116). Очевидно, находившийся в Риме с 167 г. Никомед до начала войны вернулся в Вифинию и пока что пользовался доверием отца.
[75] Впрочем, Филипп V в 201 г. также не сумел воспользоваться выгодной ситуацией, когда его войска находились в непосредственной близости от Пергама, а его трудно обвинить в некомпетентности в военном деле.
[76] Robert L. Etudes anatoliennes. P. 112—115.
[77] Ср. с данными других источников, тоже, впрочем, восходящими к Полибию: Diod., XXXI, 35; App., Mithr., 3.
[78] Cp.: Eddy S. The King is Dead. P. 169. Note 12. Об этом культе См.: Allen R. A. The Attalid Kingdom. P. 98—121. Кроме того, Прусий мог руководствоваться соображениями династического престижа: ведь еще в самом начале правления его отца проводимые Атталом I Никефории косвенным образом нанесли ущерб репутации вифинских царей (Polyb., IV, 49, 3). Это предположение приобретает особый вес, если принять мнение о том, что Никефории были преобразованы в крупный фестиваль после победы Эвмена II над Прусием I.
[79] На это указывают отношения Зиэла с Косом. В Никомедии существовал храм Асклепия (Paus., III, 3, 8) (причем контекст сообщения Павсания дает понять, что храм этот был достаточно древним), а императорское время в городе была фила Ἀσκλήπιος (CIG 3774). См.: Boffo L. I re ellenistici… P. 209.
[80] Habicht Ch. Uber die Kriege… S. 105. Очевидно, осада Пергама и Элеи заняла немало времени.
[81] Необходимо подчеркнуть, что как святилище в Гиеракоме, так и Темн были тесно связаны с Атталидами (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 539). Асилия святилища Артемиды была признана пергамским царем Атталом III (RC 68 = OGIS 333), возможно, в продолжение действий кого–то из его предшественников. Темн, в свою очередь, получал финансовые субсидии от Эвмена II (RC 48). Данное обстоятельство делает поведение Прусия более понятным.
[82] Habicht Ch. Über die Kriege… S. 104.
[83] Э. Вилль считает, что понтийского и каппадокийского царей побудил к этому «галатский фактор» (Will E. Histoire politique… T. II. P. 381), но не поясняет, что это может означать. Судя по всему, галаты все–таки сохраняли спокойствие в течение всей войны.
[84] Habicht Ch. Über die Kriege… S. 107.
[85] «В течение определенного времени сенат думал о том, чтобы использовать Прусия против Аттала, и лишь позднее он решил, что не стоит рисковать, допуская поражение Аттала от человека, чья собственная лояльность к Риму заслуживала доверия ничуть не больше, чем лояльность Пергама» (Briscoe J. Eastern Policy… P. 55—56). Cp.: «В 155/4 он (Митридат IV. — О. Г.) позитивно ответил на инициативу Рима поддержкой лояльного римского союзника Аттала II против Прусия II Вифинского» (Mattingly H. B. The Coinage of Mithridates III, Phamakes and Mithridates IV of Pontos // Studies in Greek Numismatics in Memory of Martin Jessop Price / Ed. by R. Ashton and S. Hunter. London, 1998. P. 257).
[86] Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1118.
[87] Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 38.
[88] Э. Грюн объясняет это тем, что Прусий не принимал всерьез возможность активного вмешательства римлян в ход конфликта: два десятилетия, истекшие после битвы при Пидне, притупили у него чувство опасности, которой грозили демарши сената (Cruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. P. 588). к этому мнению американского историка стоит прислушаться.
[89] Замечание А. Шервин—Уайта о том, что данная акция не угрожала прямым военным вмешательством римлян и потому «Прусию не нужно было паниковать», равно как и ссылка на пример Птолемея VI Филометора, по существу, проигнорировавшего аналогичные действия сената и не отказавшегося от Кипра (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 45), не вполне убедительны. Ш. Эджер, рассуждая в том же ключе, полагает, что хотя римляне не угрожали вифинцу войной, тот испугался и посчитал, что «сохранение дружбы с римлянами важнее, чем победа над Атталом» (Ager S. L. Interstate Arbitration… № 142. P. 390). Однако на самом деле Прусий уже окончательно потерял инициативу в войне, а предпринятые римлянами меры, судя по всему, еще более усилили пергамскую коалицию; cp.: Magie D. Rome and the City—States of Western Asia Minor from 200 to 133 B. C. // Anatolian Studies Presented to William I Irpburn Buckler. Manchester, 1939. P. 180. Так что Прусий едва ли мог надеяться на успешное продолжение военных действий.
[90] Если Аттал действительно не собирался κατάρχειν τοῦ πολέμου, то под упомянутыми Полибием городами следует понимать союзные, а не подчиненные Вифинии полисы (Габелко О. Л. Монархии, полисы, племена… С. 166—167. Прим. 162).
[91] Это число явно не случайно: сенат таким образом исправлял ошибку, допущенную им в 167 г., когда подаренные им Прусию 20 кораблей сместили баланс военно–морского равновесия в северо–западной Малой Азии пользу Вифинии (Eckstein A. M. Rome, the War with Perseus… P. 440).
[92] Robert L. Etudes anatoliennes. P. 111—118. Расположенные на Лесбосе Мефимны могли подвергнуться нападению вифинского флота, но существует вероятность, что пострадали и владения города, находившиеся на материке.
[93] На возможность существования городка Гераклеи в районе горы Сипила на основании надписи, вошедшей позднее в корпус В. Диттенбергера (Syll.³ 934), указал еще В. Рамсэй (Ramsay W. The Historical Geography of Asia Minor. London, 1890. P. 190). Л. Робер довольно обстоятельно обосновал свою точку зрения, опираясь на данные эпиграфических и письменных источников. См.: Robert L. Etudes anatoliennes. P. 112—116. Его мнение поддерживают: Hansen Ε. The Attalids… P. 127; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 82; Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1117. A. Джоунз по ошибке приписывает Прусию II все действия его отца против Гераклеи Понтийской, завершившиеся завоеванием Киера и Тиоса (Jones A. H. M. The Cities… P. 152).
[94] Б. Низе первым выдвинул утверждение, что упомянутым городом могла быть только Гераклея Понтийская (Niese B. Geschichte… Bd. III. S. 327). См. также: Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1198; Cruen E. S. The Hellenistic World… Vol. II. Ρ 737; Сапрыкин C. Ю. Гераклея Понтийская… С. 224—225. Ф. Уолбэнк предполагает, что город мог подвергнуться нападению вифинского флота (Walbank F. W. A Historical Commentary… Vol. III. P. 539, 556).
[95] Дзагурова В. П. Гераклея Понтийская… С. 153; Она же. Мемнон. Комментарии. С. 301. Впрочем, исследовательница, противореча самой себе, считает, что во Вторую Вифинскую войну город пострадал от действий вифинцев (Мемнон. Комментарии. С. 300), но ее попытки проследить это в источниках ошибочны. См.: Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтйская… С. 225.
[96] Laqueur R. Lokalchronik. Sp. 1101.
[97] Die Inschriften von Kyme / IK. Bd. 5. Hrsg. v. H. Engelmann. Bonn, 1476. S. 155.
[98] Robert L. Etudes anatoliennes. P. 116-118.
[99] Косвенные данные позволяют предполагать ухудшение экономического положения Вифинии в последние годы правления Прусия II. Возможно, именно этим обстоятельством объясняется стремление царя снизить размеры контрибуции, которую он должен был выплатить Атталу. о том же свидетельствуют и данные нумизматики: монеты Прусия II отличаются в целом невысоким качеством (Reinach Th. Essai sur le numismatique… P. 235), а находки их в кладах довольно немногочисленны (IGCH. № 971, 1432, 1453; Schonert—Ceiss E. Bithynien. № 264; Kroll J. H. The Athenian Agora. Vol. XXVI. The Greek Coins. Princeton, 1993. № 861—862). Источники единодушно подчеркивают непопулярность Прусия в Вифинии (Polyb., XXXVI, 7, 2; 7; App., Mithr., 4, 5, 7; Diod., XXXII, 19; Zonar., IX, 28).
[100] См., например, о лицах, носивших типично фрако–вифинские имена (Διντίποριν σκιπραζιος, Διντίποριν Διλιπόριος — OGIS 341; Olshausen E. Prosopographie… № 174—175), которые, видимо, входили в состав непосредственного окружения Прусия. Относительно других вифинских царей мы не располагаем подобными данными. Cp. с интерпретацией появления иранско–малоазийских имен Найман и Махес в посвящении храму Юпитера Наилучшего и Высочайшего (OGIS 375; CIL I² 730 = CIL VI 30922a), сделанном современником Прусия II Митридатом IV Понтийским. С. Ю. Сапрыкин не без оснований полагает, что этот факт свидетельствует об опоре Митридата не только на греческие полисы, но и на высшие слои населения всей северной Анатолии, в том числе и туземного (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 89).
[101] He исключено, что отсутствие информации об этом связано только с бедностью источниковой базы. Априорно можно предположить, что Прусий I при проведении своей экспансионистской политики тоже делал ставку на воинственную фрако–вифинскую знать; однако достигнутые им в целом благоприятные для страны результаты (несмотря на поражение от Эвмена) открывали широкие возможности для компромисса между различными этническими и социальными группами.
[102] Логично предположить, что это брак был заключен вскоре после победы Рима в Третьей Македонской войне, когда Прусий счел нужным дистанцироваться от Персея, для чего он мог развестись с его сестрой (Габелко О. Л. к династической истории… С. 213).
[103] См. о Диэгиле: Попов Д. Диегилис // КЕТД. С. 82; Тачева М. История на българските земи в древността. Ч. II. София, 1987. С. 60—61. Ο фракийской кампании Аттала См.: Habicht Ch. The Seleucids… IV 375. М. Тачева не исключает вероятности того, что Диэгил, ведя войну против Аттала, пользовался прямой военной поддержкой Прусия (Тачева М. Указ. соч. С. 61), хотя ввиду испытываемых вифинским царем затруднений это кажется маловероятным.
[104] См. подробнее об этих событиях: Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 169; Он же. к династической истории… С. 213. Вероятнее всего, этим наследником должен был стать Прусий (III), вошедший в историю под экзотическим прозвищем «Однозубый» (Μονόδους).
[105] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 83.
[106] Об этом лице См.: Olshausen Ε. Μῆνας // RE. 1970. Supplbd. XII. Sp. 862-863.
[107] Возможно, здесь сыграла свою роль и твердая позиция Катона и его сторонников, отклонивших просьбу Прусия (см. ниже, с. 329).
[108] Это обстоятельство трактуется Страбоном как указание на основную роль Аттала в заговоре Никомеда (Strabo, XIII, 4, 2). Помимо пергамского царя, какую–то помощь (финансовую либо дипломатическую) Никомеду мог оказать и нумидийский царь Массиниса, с которым царевич познакомился во время своего пребывания в Риме: в одной делосской надписи он восхваляется Никомедом за πατρικὴ αἵρεσις καὶ εὔνοια (IDelos 1557; Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1123; Idem. The Selucids… P. 375. Note 187).
[109] Комментарий этого эпизода с юридической точки зрения: Ritter H. — W. Diadem und Konigsherrschaft. Untersuchungen zu Zeremonien und Rechts—Kiundlagen der Herrschaftsantritts bei den Persern, bei Alexander dem (jroBen und im Hellenismus. München, 1965. S. 162; Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 169—170. Прим. 12. И. Хопп оспаривает надежность данного сообщения, поскольку, исходя из логики событий, Аттал и Никомед должны были стремиться к окончательному устранению Прусия (Hopp J. Untersuchungen… S. 89. Anm. 160).
[110] Кажется, в этих событиях инициатива была в руках противников Прусия в сенате. Должность praetor urbanus в 149 г., возможно, исполнял П. Корнелий Лентул, который в 156 г. докладывал сенаторам об агрессии Прусия против Пергама (Broughton T. R. S. The Magistrates of the Roman Republic. Vol. I. N. Y., 1951. P. 458; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 86. Note 1. В состав отправленного в Вифинию посольства входили М. Лициний, А. Манцин и Л. Манлий Вульсон (Polyb., XXXVII, 6, 2; последний из них назван у Полибия Л. Маллеолом, но верное имя его приведено в Liv. Epit., Oxyr. 50 (Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1121). Всех их Дж. Бриско считает членами Фульвианской группировки (Briscoe J. I .astern Policy… P. 66).
[111] Astin E. Cato the Censor. P. 271-272.
[112] Briscoe J. Eastern Policy… P. 62.
[113] Astin E. Cato the Censor. P. 125.
[114] Искаженная информация об этом оракуле передана Зосимом (II, 36), который сообщает об обстоятельствах его получения (Νικομήδην τὸν Προυσίου… πόλεμον ἄρασθαι πρὸς τὸν πατέρα Προυσίαν, Ἀττάλῳ πειθόμενον), приводя текст «прорицания Фаэннис», в действительности данного Никомеду I калхедонским святилищем Аполлона Хрестерия (см.: гл.III, § 1). Вероятно, по ошибке Зосим соединил воедино два различных оракула: 1) данный Никомеду I; 2) Аполлона Дидимского — Никомеду II. Об обстоятельствах получения последнего См.: Fontenrose J. Didyma. Apollo’s Oracle, Cult and Companions. Berkeley; Los—Angeles; London, 1987. № 16. P. 191-192.
[115] Прежде всего, необходимо отметить, что речь здесь идет именно об Аттале II, а не III (Buttner—Wobst Th. Attalos II und Nikomedes Monodus // Klio. Bd. V. 1905. S. 103). Х. Хабихт думает, что здесь едва ли имеется в виду Прусий III («Однозубый»), поскольку о его ἀρχή ничего не известно (Habicht Ch. Prusias (2). Sp. 1127); однако отнюдь не исключено, что Прусий II, находившийся в отчаянной ситуации, уже провозгласил своим наследником сына от второго брака. Дж. Витуччи говорит о возможности более поздней войны между Атталом и Никомедом II (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 92; cp.: Hansen E. The Attalids… P. 130; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 39. Note 75; Canali de Rossi F. Le ambascerie… № 598. P. 549—550), что представляется маловероятным, поскольку она плохо согласуется с последующей логикой развития ситуации в Малой Азии, а источники хранят на ее счет молчание. Й. Хопп вообще отрицает возможность выделить в этом сообщении какое–либо рациональное зерно (Hopp J. Untersuchungen… S. 91—92).
[116] К этому времени он уже должен был быть совершеннолетним, что с некоторой долей гипотетичности может быть прослежено по источникам. См.: Габелко О. Л. К династической истории… С. 213.
[117] Возможно, автор словаря имел в виду, что Вифиния, несмотря на вторжение Аттала, не была им подчинена. Смутное указание на какие–то дополнительные меры, предпринятые римлянами в связи с переворотом Никомеда II и направленные против его организаторов (помимо упоминавшегося посольства), можно найти у Зонары: ταῦτα (переворот Никомеда. — О. Г.) ἠνίασε μὲν τοὺς Ῥωμαίους, οὐ μὴν καὶ εἰς πόλεμον ἐξηρέθσε (IX, 28).
[118] В надписи OGIS 327, ознаменовав победу над своим старым врагом, Аттал обвиняет Прусия в нарушении условий мира 154 г., продиктованных римлянами, что, конечно, не соответствует действительности. Намек на победу над Прусием можно обнаружить и в пергамской надписи в честь жрицы Афины по имени Метрида (IvPergamon I. 16 = OGIS 299), сткк. 7—8: μείζονα εὐημερήματα γέγονεν τῷ βασιλεῖ, ὲξ ὧν τἀ μέγίστ᾿ ἀγαθἀ τῷ τε ἡμέτερῳ δήμῳ καὶ τοῖς ἄλλοις ἅπασιν περιγέγονεν. Здесь же, возможно, подразумевается и успешный исход военной операции Аттала во Фракии против Диегила (Jones C. P. Diodoros Pasparos… P. 188—189; против — Hopp J. Untersuchungen… S. 167. Anm. 90).
[119] Согласно Помпею Трогу — Юстину, Прусий в течение какого–то времени жил в Никомедии как частное лицо и был убит не сразу (Just., XXXIV, 4, 4—5). Неясно, где Прусий был похоронен. См. подробнее гл.V, § 2.
[120] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 89.
[121] Sherwin—White A. N. Roman Involvement… P. 62—64.
[122] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 317.
[123] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 316. Э. Бэдиан также говорит о «непопулярности» Прусия у греков (Badian E. Foreign Clientelae. P. 112. Note 4).
[124] Hannestad L. «This Contributes in no Small Way…» P. 83-89.

§ 2. "Мирное" сорокалетие

Обстоятельства, при которых Никомед II занял вифинский престол, не могли не наложить отпечаток на проводимую им политику. При всей одиозности фигуры Прусия II его свержение и убийство собственным сыном было из ряда вон выходящим событием даже в эллинистическом мире, привычном к всякого рода заговорам, переворотам и узурпациям власти; и не случайно Диодор говорит, что Никомед приобрел власть благодаря ἀσεβέστατῳ φονῷ (XXXII, 21). Существенным фактором, сразу предопределившим положение Никомеда II, было его сотрудничество с Атталом II, без которого он, по сути, не получил бы царской диадемы, хотя говорить о полном подчинении в этот период вифинской внешней политики устремлениям пергамского царя[1] было бы, на мой взгляд, чересчур категоричным. Еще более важным оказался тот момент, что в начале своего правления новый вифинский царь должен был проявлять предельную осторожность, опасаясь вызвать недовольство Рима, и без того отрицательно отнесшегося к сопровождавшим его воцарение событиям.
В силу этого Никомед, в юности воспитывавшийся в Риме и имевший там много друзей и сторонников, даже и не помышлял о каком-либо отходе от безоговорочной поддержки римских интересов уже после своего окончательного закрепления на престоле[2]. Представляется поэтому вполне оправданным мнение, что включение "вифинского анклава" в число буферных государств, ставших объектом манипуляций Рима, наметилось в 167 г. во время визита Прусия II в Рим, но окончательно оформилось только с воцарением последовательного "романофила" Никомеда II[3].
Время правления Никомеда II (149 - ок. 128/7 гг.) стало по-своему уникальным периодом в истории Вифинии: источники донесли до нас сведения лишь об одной (!) попытке этого царя активно участвовать в событиях военно-политической жизни Средиземноморья[4]. Подобное же "самоустранение" Вифинии от активной внешней политики в течение длительного времени сохранялось и при Никомеде III, попытавшемся изменить такое положение дел лишь в самом конце II в. По этим причинам временной интервал, охватывающий примерно 149-108 гг., может быть выделен в самостоятельный период в политической истории Вифинского царства - период, совсем не богатый яркими и заметными событиями, но по-своему важный и интересный для понимания тех изменений, которое претерпело положение Вифинии в системе эллинистических государств[5].
Единственное упоминание о внешнеполитической деятельности Никомеда II связано с поддержкой им римских интересов и относится уже к самому концу его царствования. Бурные перипетии, последовавшие за завещанием Пергамского царства его последним царем Атталом III Риму в 133 г. и вызванным этим восстанием Аристоника, коренным образом изменили политическую ситуацию в Малой Азии[6]. Они показали, что все анатолийские правители стали послушными вассалами Рима: в подавлении выступления Аристоника приняли участие, помимо Никомеда, Митридат V Эвергет - царь Понта, Ариарат V Каппадокийский, Пилемен II Пафлагонский (Strabo, XIV, 1, 38; Just., XXXVII, 1, 2; Liv. Per., LIX; Diod., XXXIV-XXXV, 2, 26; Flor., I, 35; Val. Max., III, 2, 12; Front., Strateg., IV, 5, 16; Eutrop., IV, 6; Oros., V, 10). Помимо стремления проявить лояльность к Риму царями могла двигать необходимость не допустить аналогичных волнений в собственных государствах, а также желание поддержать выступившие против Аристоника греческие полисы[7]. Последнее обстоятельство могло иметь особое значение для Никомеда, ибо ярко выраженное филэллинство играло в его политике одну из ведущих ролей на всем протяжении его правления. Кроме того, азиатские цари, естественно, не упускали из виду возможность приобрести какие-либо земли, прежде входившие в состав государства Атталидов, но являвшиеся также объектом притязаний со стороны его соседей.
Сообщения источников создают впечатление, что вклад малоазийских монархов в победу над пергамскими мятежниками был оценен римлянами неодинаково, исходя из остающихся для нас неизвестными критериев. Так, к наследникам погибшего в ходе войны Ариарата по решению римлян отошли Ликаония и Киликия, а Митридат Эвергет получил во владение Великую Фригию (Just., XXXVII, 1, 2; XXXVIII, 5, 3; App., Mithr., 12; 57); о каких-либо территориальных дотациях другим сторонам, участвовавшим в подавлении смуты, источники умалчивают. Такой передел земель прежнего царства Атталидов требует объяснения.
Не подлежит сомнению, что римляне оставили за собой только западные и центральные районы Пергамского царства, исходя из их наибольшей эллинизации, высокого уровня экономического развития и возможности в случае необходимости организовать их эффективную защиту[8]. Что же касается малоазийских царей, то сенат мог наградить их как в соответствии с реальным вкладом в ход военных действий, так и руководствуясь сложившимся в высших политических кругах Рима отношением к каждому из этих правителей. Проримская политика Понта до 130 г. и Каппадокии во второй половине II в. не вызывала опасений у сенаторов, и потому цари этих стран не были обделены ими. Отсутствие упоминаний о каких-либо земельных дарах Пафлагонии может быть вызвано тем, что Пилемен II, усыновивший Митридата Эвергета и завещавший ему свое царство (Just., XXXVII, 4, 3-5; XXXVIII, 5, 4-7; 7-10), умер до окончания войны с Аристоником, в период между 133 и 129 гт., и Пафлагония фактически перешла под власть Понта[9]. Вопрос о том, была ли каким-то образом отмечена союзническая помощь Никомеда, остается открытым.
Наиболее определенно по данному поводу высказался Т. Рейнак: по его мнению, Никомед не получил никаких наград за участие в войне против Аристоника, а эта неблагодарность римлян может быть объяснена все тем же неприятием сенатом узурпации власти и святотатственного убийства Прусия II, приведшими Никомеда на престол[10]. Тем не менее есть основания полагать, что отношение сената к шестому вифинскому царю, занявшему престол столь вызывающим образом, не оставалось неизменным на всем протяжении его довольно продолжительного правления.
Внимательно рассматривая итоги событий, связанных с подавлением восстания Аристоника, некоторые исследователи полагают, будто Никомеду II удалось получить во владение Фригию Эпиктет, поскольку она якобы позднее входила в состав провинции Вифиния и Понт[11]. Однако новейшие исследования показали, что это не так. к Вифинии и Понту относилась лишь небольшая часть Фригии Эпиктет - город Отроя с прилегающим районом, причем такое положение вещей сложилось уже в римское время; большая же часть области отошла к провинции Азия[12].
Имеются, однако, некоторые основания предположить, что владения Никомеда II были расширены в несколько ином географическом направлении. В городе Милетуполе на реке Риндак была обнаружена золотая монета Никомеда II типа "Афина - сова"[13]. Редкость этих изображений среди других вифинских монет, с одной стороны, и, напротив, многочисленные соответствия им в числе других монет из Милетуполя заставляют считать, что данный экземпляр был отчеканен именно в этом городе, который, следовательно, был подчинен Вифинии[14]. Когда это могло произойти?
Милетуполь с конца III в., скорее всего, входил в орбиту влияния пергамских царей[15]. Между тем их господство здесь оспаривалось и вифинскими правителями: У. Лиф полагает, что именно о них наряду с Атталидами идет речь в пассаже Страбона об отправке царями жителей Милетуполя для заселения Гаргар (ἐποίκους γὰρ οἱ βασιλεῖς· εἰσήγαγον ἐκ Μιλητουπόλεως ἐρημώσαντες ἐκείνην - XIII, 1, 58)[16]. Судя по данным ономастики, фрако-вифинский элемент наряду с мизийским составлял значительную долю местного населения[17], которое могло поддерживать вифинских царей, исходя из своей этнической принадлежности. Таким образом, территории в низовьях Риндака, традиционно считающегося границей между Вифинской и Пергамской монархиями[18], могли на какое-то время перейти во владение Никомеда именно после ликвидации государства Атталидов[19], скорее всего, с санкции римлян. Косвенное подтверждение этому можно обнаружить в сообщении Орозия (VI, 2, 10) о бегстве Митридата из Азии в Милетуполь в конце первой войны с Римом[20]: видимо, в это время город не входил в состав римской провинции, а принадлежал Вифинии.
По моему мнению, для закрепления господства над вновь приобретенными землями в этом районе был основан ряд катойкий, заселенных, судя по сохранившимся в надписях именам, преимущественно вифинцами[21]. В пользу такого предположения говорит выявленное недавно существование подобной практики на территории самого Вифинского царства (подробнее см. гл.V).
Вифинский царь тем не менее не был удовлетворен таким исходом событий и пытался добиться большего. Его, очевидно, не устраивало, что римляне передали Великую Фригию Митридату Эвергету. Понтийский царь, видимо, приобрел спорную область за взятку, данную им в 129 г. консулу Манию Аквилию (App., Mithr., 12; 13; 57; Bell. Civ., I, 22; Liv., Per., LXX; Cic., Pro Flacco, 98; De or., II, 124; 188; 194-196)[22]. о каких-либо мерах, принятых в этой связи Никомедом II, нам ничего не известно; однако то, что вопрос о Фригии оставался неурегулированным в течение шести лет и вновь обострился уже при его преемнике, заставляет признать явную заинтересованность царей Вифинии в разделе территорий Пергамского государства. Весьма показательно, что Никомед II и его потомки, равно как и другие малоазийские монархи, теперь уже не могли делать ставку в реализации своих притязаний на военную силу. С утверждением римского господства в западной Малой Азии цари Понта, Вифинии и Каппадокии должны были все чаще прибегать к дипломатическим акциям, апелляциям к сенату, приданию своим действиям видимости законности, а порой и к подкупу римских должностных лиц.
Иные вехи государственной деятельности Никомеда II вообще не отражены в письменных источниках, а данные эпиграфики и нумизматики лишь отчасти позволяют наметить ее основные направления. Создается впечатление, что в политике этого царя центр тяжести сместился со стремления добиться территориальных приращений к своему государству, являвшегося основным для его предшественников, на желание развивать и поддерживать многообразные связи с греческим миром и проводить филэллинский курс, способствовавший успешному развитию экономики страны. С какими-то внешнеполитическими проблемами может быть связана обнаруженная в критском городе Аксос надпись с упоминанием Никомеда, которая, судя по сохранившимся и поддающимся восстановлению словам "βοηθεῖν αὐτοὺς μεθὰ πάσης δυνάμεως", содержала текст союзного договора Никомеда II с гражданами Аксоса (ICreticae II, V, 21). Связать этот договор с какими бы то ни было конкретными событиями не удается, но вряд ли его заключение было вызвано прямой необходимостью для Вифинии или для критян отражать какую-либо военную опасность. Вместе с тем заслуживает внимания замечание М. Гвардуччи о том, что ввиду проримской ориентации аксийцев данная акция Никомеда свидетельствует о его верности интересам Рима (Ibid.).
Другие эпиграфические документы фиксируют на карте Средиземноморья новые греческие государства, оказавшиеся затронутыми филэллинской политикой вифинского царя. Ослабление внешнеполитических позиций Пергама при Аттале III (138- 133 гт.) и последующее исчезновение с политической карты государства Атталидов, традиционного соперника Вифинии по части покровительства эллинским городам и святилищам, дал филэллинизму Никомеда II мощный стимул к дальнейшему развитию. Следует остановиться на основных свидетельствах тесных связей между Вифинией и греческим миром при Никомеде II (которые, к сожалению, не могут быть датированы с необходимой точностью).
Такова, например, надпись из Пирея, где содержится указание на посвящение царем его матери Апаме святилища (τό ἱερόν ἄσυλον)[23]. Не исключено, что данный памятник был перевезен в Пирей из какого-либо малоазийского города[24], но существование тесных контактов Никомеда II с Афинами, остающимися одним из признанных центров эллинской культуры, науки и искусства, выглядит вполне вероятным[25]. Свое дальнейшее развитие они получили уже во время правления Никомеда III.
С именем Никомеда II или его сына следует также связать косскую надпись, упоминающую связь отправлявшегося на Косе культа Асклепия с неким царем Никомедом[26]. Среди исследователей в течение долгого времени не существовало единства мнения относительно того, к какому именно монарху нужно отнести этот памятник[27]; в пользу более ранней датировки его свидетельствует, казалось бы, упоминание о существовании дружественных отношений между Вифинией и Косом уже при Никомеде I, как это следует из письма Зиэла (стк. 9). Однако тщательный палеографический анализ надписи, проведенный С. Шервин-Уайт[28], заставляет признать, что она была создана, видимо, во второй половине II в.
Наконец, текст постановления в честь приенца Дионисия (ІvPrіene 55) (128/7 г.) свидетельствует о существовании культа Никомеда II в ионийском κοινόν (сткк. 11-12). Если какие-то политические связи Вифинии с Приеной сложились уже при Прусии II (см. с. 314), то теперь они приняли новую форму. Характерно, что в этом документе, как и в уже упоминавшихся надписях в честь Массинисы (IDelos 1557) и Апамы, а также и на монетах Никомеда, вместе с именем вифинского царя употреблен эпитет Ἐπιφανής.
Принятие и утверждение этого тронного имени ярко иллюстрируют те изменения, которые претерпела царская власть в Вифинии в рассматриваемый период. Если прозвища Прусия I (Memn., F. 19, 2) и Прусия II (App., Mithr., 2) не являлись официальными[29], то при Никомеде II и его преемниках употребление тронного имени стало неотъемлемой чертой царской титулатуры. Кроме того, дополнительные сведения об эволюции характера вифинской βασιλεία предоставляют особенности проводимой Никомедом II монетной политики. Введение им датировки серебряных тетрадрахм по годам вифинской эры (наиболее ранний пример - дата ѲΜΡ (149 г. виф. эры) на тетерадрахмах отчеканенных после его прихода к власти в 149 г.) показывает стремление этого царя представить свой приход к власти как фактически новое основание династии[30]. В этом факте следует видеть его негативное отношение не только к отцу лично[31], но и к тем тенденциям в его политике, которые уже не имели шансов на воплощение в реальной жизни. Именно со времени правления Никомеда II вифинская монархия во всех своих основных чертах следует образцам "классических" эллинистических держав, а наследие фракийской государственной традиции почти теряет свое значение[32].
Никомед II, как было указано, стал выпускать золотые статеры первым (и единственным!) из вифинских царей; их число невелико[33], но сам факт их появления свидетельствует о желании царя поставить себя на один уровень с представителями великих эллинистических династий[34]. о высоком престиже Никомеда в греческом мире говорит и сохранение употреблявшихся им монетных типов его преемниками, чему могло способствовать широкое распространение этих монет за пределами государства и их важная роль в международной торговле[35].
Вифинский престол после смерти отца занял Никомед III Эвергет[36]. Дата его воцарения определяется с достаточной точностью благодаря делосской надписи (CIG 2279 = OGIS 346 = IDelos 1579), в которой T. Рейнак восстановил слова βασιλἐως / Νικομήδ[ου] Εὐεργέτου βασιλέως Νικομήδου Ἐπιφανοῦ. Независимо от того, действительно ли прочтение титула "Эвергет" является оправданным[37], благодаря упоминанию в тексте надписи имени делосского гимнасиарха Диоскурида можно заключить, что в 127 г. вифинским царем был уже не Никомед Эпифан, а его сын. Новый вифинский монарх, как и его отец, не имел пока альтернативы безоговорочному выполнению римских требований; не удивительно, что два первых десятилетия его правления оставили лишь одно свидетельство о попытке хоть как-то сыграть на противоречиях внутри сената для достижения своих целей.
Эти события стали отголоском аннексии Пергама Римом. Наиболее яркое свидетельство о них дает Авл Геллий: по его свидетельству, Гай Гракх, выступая в 123/122 г. в сенате против lex Aufeia и добиваясь введения новой системы налогообложения в провинции Азия, утверждал, что сторонники принятия этого закона получали деньги от Митридата V, его противники - от Никомеда III[38], а колеблющиеся сенаторы ждали денег как от той, так и от другой стороны (Gellius, XI, 10 = ORF², XII, 41, 1-15). В конце концов сенаторы приняли решение в пользу понтийского царя, что можно объяснить наличием у него обширных дружеских связей в Риме[39]. Великая Фригия стала понтийским владением, но вряд ли возможно представить, будто вифинский царь взирал на это безучастно. Противоречия между Понтийским и Вифинским царствами пока не вышли из рамок дипломатической конфронтации, но они не были ликвидированы и несли в себе причины будущих конфликтов. Вместе с тем трудно избавиться от впечатления, что историческая инициатива в борьбе за преобладание в Малой Азией была Вифинией уже безвозвратно утеряна. Судя по всему, вифинские цари к этому времени утратили возможность использовать в собственных интересах расклад политических сил в Риме. Неизвестно также, удавалось ли в дальнейшем Никомеду III и его преемнику подкупать кого-то из римских политиков, чем с успехом пользовались цари Понта: хотя возможности для этого, несомненно, были, конкретная информация по данному вопросу в источниках отсутствует.
Никомед III в дальнейшем проявил труднообъяснимую пассивность к внутрианатолийским делам даже в тот момент, когда patres, обеспокоенные усилением Понтийского царства и воспользовавшись убийством Митридата V в результате заговора (ок. 120 г.) (Strabo, XII, 4, 10; Just., XXXVII, 1, 6), отняли у Понта практически все территориальные приобретения, сделанные этим царем[40]. Приоритетным направлением государственной политики Никомеда III в этот период продолжало оставаться традиционное филэллинство. Он стремился укреплять и развивать дружеские контакты с крупными экономическими и культовыми центрами греческого мира, следуя в этом отношении своему отцу, и тому существуют многочисленные примеры. Характеристика, данная Никомеду Гранием Лицинианом: "Никомед Эвергет был так назван потому, что делал богатыми нуждающихся и многих привлекал (своими) благодеяниями" (Nicomedes Euergetes qui est ita dictus quod beatus egentes faciebat multosque beneficies alliciebat - Gran. Lie., XXXV, 29, 3-5), подтверждается всей его деятельностью.
В одной делосской надписи (OGIS 342 = IDelos 2038) (ок. 110/109 г.) говорится о строительстве храма Изиды Немезиды, воздвигнутого ὑπὲρ τοῦ δήμου τῶν Ἀθηναίων καὶ ὑπέρ βασιλέως Νικομήδου. Во второй половине II в. Вифиния, несомненно, имела тесные связи с Делосом, ставшим в это время крупнейшим торговым портом Эгеиды. Подтверждение тому дает обнаруженное на Делосе посвящение никейцу Мелеагру, сыну Змертомара[41], за его благодеяния (ἀγαθίας ἕνεκεν), сделанное от имени οἱ καταπλέοντες εἰς Βιθυνίαν ἔμποροι καὶ ναύκληροι (OGIS 344 = IDelos 1705). Эта надпись - одно из немногих конкретных указаний на торгово-экономические контакты Вифинского царства. Интерес здесь представляют два момента. Во-первых, это характер объединения купцов и судовладельцев, совершавших плавания в Вифинию. Возможно, это было временное объединение торговцев различного происхождения, объединившихся для воздания почестей своему покровителю[42]. Во-вторых, нужно отметить, что связи с Делосом (судя по всему, довольно длительные и интенсивные) осуществлял житель Никеи - полиса, удаленного от моря, но имеющего доступ к морским коммуникациями через Асканийское озеро и Прусиаду-Приморскую (см. гл.I, § 1). Последнее обстоятельство служит указанием на существование в Вифинском царстве довольно развитой транспортной и экономической инфраструктуры.
He выпала из поля зрения Никомеда Эвергета и Балканская Греция. Ему были воздвигнуты статуи в Аргосе (IG. IV 558) и Эпидавре (IG. IV² 1. 591)[43]. Наконец, самым ярким примером благотворительности вифинского царя по отношению к крупнейшим греческим культовым центрам является свидетельство о дарении дельфийскому полису и святилищу Аполлона им и его супругой царицей Лаодикой тридцати рабов (OGIS 345 = Schenkungen. № 98). Этот декрет датируется 102/101 г.[44]
Неудивительно, что подобные действия вифинского монарха встретили горячее одобрение его эллинских современников и даже нашли свое отражение в греческой исторической и литературной традиции. Именно ему, как традиционно считается, посвящен "Периэгесис" псевдо-Скимна (Ps. - Scymn., Perieg. = GGM I. P. 196- 236)[45]. На характеристике этого памятника и особенно на отношении его автора, не являющегося подданным Никомеда[46], к вифинской династии следует остановиться подробнее.
Несомненный интерес представляют следующие детали, несущие информацию о царе Никомеде, которому посвящено произведение: 1) интерес монарха к искусствам и наукам (сткк. 62-53); 2) некая причастность к воцарению отца этого царя святилища Аполлона Дидимского (сткк. 55-57); 3) особое почитание нынешним монархом этого же святилища (сткк. 58-59); 4) возможное обожествление (θειότατε βασιλεῦ Νικόμηδες· - стк. 2); 5) хорошие отношения с Римом (сткк. 231-234); 6) симпатии царя Никомеда к династии Атталидов (сткк. 16-18)[47]. Некоторые из приведенных здесь положений требуют уточнения. Так, у нас нет прямых подтверждений того, что Никомед Эвергет был обожествлен, тогда как надпись из Приены (см. выше, с. 342) свидетельствует о воздании божественных почестей его отцу Никомеду Эпифану; однако отнюдь не исключено, что и к Эвергету обращение "божественный" могло быть приложено с полным правом. Едва ли строки 231-234 могут быть расценены как указание на существование дружбы царя Никомеда с Римом. Наконец, сложно говорить и о какой-то особой "симпатии" этого монарха к Атталидам; скорее, автор подразумевает определенную преемственность между Никомедом и пергамской династией (ср. сткк. 45-52) по части покровительства эллинской религии и культуре[48]. Тем не менее все перечисленные характеристики дают довольно полное и четкое представление о восприятии вифинской династии эллинским миром во 2-й пол. II в.[49] и о том, что филэллинская деятельность Никомеда III нашла полное признание у греков.
В противоположность многочисленным достижениям Эвергета как монарха-филэллина первые двадцать лет его правления не дали ровным счетом никаких свидетельств о проведении этим царем хотя бы сколько-нибудь заметных внешнеполитических акций. У нас нет особых оснований сомневаться в том, что в эти годы Вифиния была процветающей в экономическом отношении страной, ведущей активную торговлю[50]; однако связано ли это напрямую с внешней политикой Никомеда III?
В историографии даются различные оценки этого аспекта его государственной деятельности. Одни исследователи полагают, что Никомед оставался верным союзником Рима[51], а это практически исключало для него возможность проведения самостоятельной политики. Другая группа историков считает, что Никомед был энергичным и амбициозным правителем[52] и не исключает в его деятельности мотивов, связанных с недовольством римлянами[53]. Очевидно, все аргументы pro et contra той или иной точки зрения могут быть получены при рассмотрении первого значительного предприятия Никомеда - предпринятого им совместно с Митридатом VI Понтийским вторжения в Пафлагонию. Эта акция должна расцениваться как начало нового этапа и в вифинской внешней политике, и в истории царства вообще.

---

[1] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 91.
[2] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 318.
[3] Liebmann—Frank fort T. La frontiere orientale… P. 101—103.
[4] Мнение Дж. Витуччи о том, что между Никомедом и Атталом II произошел какой–то конфликт (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 92), основано на отличном от моего понимании проанализированного выше сообщения Суды и не подтверждается больше никакими источниками.
[5] М. И. Ростовцев сводит основное содержание внешнеполитического курса Никомеда II и его преемника к безоговорочной поддержке римских интересов и стремлению выступать защитниками и покровителями эллинства, но тем не менее он считает возможным увязать это с их стремлением «строго продолжать политику великих царей Вифинии» (Vol. II. P. 827).
[6] Литература о восстании Аристоника поистине необъятна; см.: Климов О. Ю. Царство Пергам. С. 48—52 с основной библиографией.
[7] Broughton T. R. S. Roman Asia // An Economic Survey of Ancient Rome. Baltimore, 1937. P. 505-507.
[8] Куликов А. В. Восточная политика Рима от Гракхов до Цезаря (133—44 гг. до н. э.). Автореф. дисс…. канд. ист. наук. М., 1992. С. 6~7. Немаловажным фактором, обеспечивавшим безопасность вновь приобретенных владений Рима, служила лояльность соседних царств (Sherwin—White A. N. Roman Involvement… P. 69).
[9] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 98.
[10] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 84.
[11] Meyer Ern. Die Grenzen… S. 156; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 88. He исключено, что часть Фригии Эпиктет также отошла к Понту (Olshausen Е. Pontos // RE. Spplbd. XV. 1978. Sp. 413).
[12] Şahin S. Studien uber die Probleme… S. 138-140.
[13] Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 354. № 21; Recueil. № 43.
[14] Die Inschriften von Kyzikos… T. II. S. 123.
[15] Leaf J. Strabo on Troad. London, 1932. P. 302.
[16] Отметим, что такое же заключение исследователя о переселении царями жителей Дардана в Абидос и обратно (Strabo, XIII, 1, 28) выглядит менее убедительным: едва ли власть вифинских монархов распространялась так далеко на запад. Видимо, здесь подразумеваются только цари Пергама.
[17] Die Inschriften von Kyzikos… T. II. S. 102. Anm. 44; S. 121. Anm. 128.
[18] Meyer Em. Die Grenzen… S. 114; Syme R. Anatolica. P. 117.
[19] Cp. с мнением Дж. Витуччи: «Гибель Пергамского царства была для Никомеда единственным шансом за все его чуть более чем двадцатилетнее правление расширить свои владения» (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 94).
[20] См. об этом пассаже: Die Inschriften von Kyzikos… T. II. S. 123— 124, где, однако, не сделан вывод о принадлежности города Вифинии.
[21] См.: Die Inschriften von Kyzikos… T. II. Наиболее содержательна надпись № 7 — посвящение Аполлону, где содержится целый ряд имена и патронимиков фрако–вифинского происхождения: Μοκάπορις Βαστακίλου (стк. 3), Νανια Μοκαπόρίδος (стк. 5), Σώφρων Δινδιπόρεως (стк. 15), Δινδιπορις Σώφρωνος· (стк. 16), Διλίπορις Ἀπολλώνιου (стк. 22), Μηνᾶς Βαστακίλου (стк. 28). Упомянутый здесь же Ἀρτεινος Ἀτεπόριος (стк. 10), возможно, был кельтом (Massort Ο. Thraces et Celtes… P. 1—2). Из перечисленных здесь туземных имен только ЛИ Бастакилас, при его несомненно фракийском происхождении, не встречается в самой Вифинии. См. также: № 20 и 22 где упомянуты катойкии Ὀρνεηνῶν и Δανδαηνῶν (оба названия — фракийского происхождения); № 23 — надпись в честь атлета Доидалса (это специфически вифинское имя).
[22] По предположению Б. Макгинга, Маний Аквилий едва ли мог передать Фригию понтийскому царю по собственному усмотрению: он просто придерживался основного направления политики сената, что отнюдь не исключает возможности получения им взятки от Митридата (McCing B. C. Appian, Manius Aquilius, and Phiygia // GRBS. Vol. 21. 1980. P. 40). См. также анализ противоречий в тексте Аппиана: Ballesteros Pastor L. Dos apuntes sobre Manio Aquilio (Cos. 101 A. C.) // Habis. Vol. 30. 1999. P. 135-141.
[23] Wilhelm A. Eine Inschrift des Konigs Epiphanes // JOAI. Bd. XI. 1908. S. 75-82.
[24] Ibid. S. 81-82.
[25] Ferguson W. S. Hellenistic Athens. London, 1911. P. 301. Характерно, что ранее какие–либо контакты между Афинами и Вифинией не фиксировались (Хабихт X. Афины. История города в эллинистическую эпоху. М.,1999. С.225).
[26] Paton — Hicks. No 35.
[27] См. обзор существующих мнений без каких–либо определенных выводов: Habicht Ch. Gottmenschentum… S. 126.
[28] Sherwin—White S. M. Ancient Cos. P. 137.
[29] «Народные прозвища» и тронные эпитеты применительно к Селевкидам четко разделяются Э. Бикерманом (Бикерман Э. Государство Селевкидов. М., 1985. С. 221-223).
[30] Recueil. P. 217
[31] Во всех надписях, однако, Никомед неизменно употребляет патронимик βασιλέως Προυσίου, в отличие от Зиэла, в письме косцам не называющего царем своего отца Никомеда I, отказавшего ему в праве на престол (TAM IV 1 № 1; Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 168. Прим. 47).
[32] См. подробнее: Там же. С. 170—171.
[33] Reinach Th. Essai sur la numismatique… № 19—21.
[34] Ibid. P. 352.
[35] Карышковский П. О. О некоторых вифинских тетрадрахмах 183 г. вифинской эры // ЗОАО. 1960. Τ. 1 [34]. С. 329. Монеты Никомеда II обнаружены в достаточно больших количествах в десяти кладах на территории Фракии, Малой Азии и даже Закавказья (IGCH № 906, 971, 1336, 1356, 1359, 1376, 1378, 1383, 1745; Kleiner F. S. The Giresun Hoard // ANSMusN. Vol. 19. 1974. P. 7-8). Очевидно, при этом царе вифинская экономика развивалась бурными темпами.
[36] Сам факт правления этого царя был установлен Т. Рейнаком (Reinach Th. L’Histoire par les Monnaies. Essais de numismatique ancienne. Paris, 1902, P. 167—182); до того период его царствования включался в правление Никомеда II.
[37] См. обзор мнений: Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1199. Note 46. В последних работах предпочтение отдается иному прочтению: βασίλέως Νικομήδ[ου] / τοῦ ἐγ βασιλέως· / Νικομήδου Ἐπιφανοῦς (Schenkungen. № 189. S. 228).
[38] С. Ю. Сапрыкин ошибочно связывает данный эпизод с деятельностью Никомеда II (Сапрыкин. С. Ю. Понтийское царство. С. 99—100), который к тому времени уже умер.
[39] Там же. С. 100. Помимо того, наследственные права Митридатидов на эти земли были более весомыми: Великая Фригия была дарована еще Митридату II Селевком Каллиником (Porphyr., FGrH, 260 F. 32, 6 = Euseb., Chron., I, 251. Ed. Schoene). Никомед II в данном случае мог сослаться лишь на притязания Зиэла установить контроль над этой областью, к тому же не увенчавшиеся, видимо, сколько–нибудь значительными успехами.
[40] См. об этих событиях: Ломоури Н. Ю. к истории… С. 75; McGing B. C. The Foreign Policy… P. 68; Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 102, 126.
[41] Обращает на себя внимание сочетание греческого имени и галатского патронимика чествуемого лица.
[42] Roussel P. Delos, colonie athenien. Paris, 1916. P. 88. Note 2; Лопухова О. Б. Делос во II в. до н. э. // Эллинизм: экономика, политика, культура. М., 1990. С. 244.
[43] См. также анализ этих надписей, проведенный А. Вильгельмом (Wilhelm A. Eine Inschrift… S. 77—78). Первая из них может быть датирована временем около 115 г.
[44] Daux G. Notes de chronologie delphique: le roi Nicomede III et la reine Laodice // ВСН. T. 57. 1933. P. 72-82.
[45] См., например, SEHHW. Vol. II. P. 828; Vol. III. P. 1529. Недавно, однако, была предпринята попытка удревнить эту датировку. Д. Маркот, переводчик и комментатор текста псевдо-Скимна в новом и наиболее полном издании приходит к выводу, что царем Никомедом, которому посвящено произведение, мог быть и Никомед II Эпифан (Marcotte D. Notice // Les geographes grecs. Tome I. Introduction generale. Pseudo—Scymnos. Circuit de la Terre / Texte etabli et traduit par Didider Marcotte. Paris, 2002. P. 1—16). Однако такая возможность, кажется, должна быть исключена благодаря упоминанию пророчества, полученного отцом царя от оракула Аполлона Дидимского (сткк. 55—57): вряд ли возможно, что–бы здесь имелся в виду свергнутый с престола и убитый своим сыном Прусий II.
[46] Возможно, это сочинение принадлежит Павсанию из Дамаска (Хабихт X. Афины. С. 121), хотя Д. Маркот предпочитает называть автора «Периэгесиса» анонимом.
[47] Marcotte D. Notice. P. 11.
[48] Можно провести параллель между пребыванием при дворе Атталидов известных филологов, философов и историков (сткк. 16—21) и визитом, нанесенным царю Никомеду автором «Периэгесиса» (сткк. 52—54).
[49] SEHHW. Vol. III. P. 1529. Note 107.
[50] В этом сходятся мнения практически всех исследователей: Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 84; Rostovtzeff M. I., Ormerod H. A. Pontus and its Neighbours. P. 234; SEHHW. Vol. II. P. 828; Duggan A. King of Pontus. The Life of Mithridates Eupator. New York, 1959. P. 39; Kraay C. N., Dauis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 262; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 67—68. До нас дошло большое количество монет Никомеда III (датируемых начиная с 180 г. виф. эры) (IGCH № 971, 973, 1336, 1356, 1383,1384,1463, 1745; Kleiner F. S. The Giresun Hoard. P. 7—8; Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 29—30). Отдельные оговорки вызывает только известный пассаж Диодора (Diod. XXXVI, 1), свидетельствующий о негативном влиянии на экономику Вифинии со стороны римских публиканов; См.: Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 318; Badian E. Publicans and Sinners. Private Enterprise in the Service of the Roman Republic. Ithaca; London, 1983. P. 88-89.
[51] Sands P. C. The Client Princes… P. 198-199; Duggan A. King of Pontus. P. 39; Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 262.
[52] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 84; Rostovtzeff M. I., Ormerod H. A. Pontus and Its Neighbours. P. 234; Glew D. G. The Cappadocian Expedition… P. 23; Молев Е. А. Властитель Понта. C. 54; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор: война, политика, идеология. Дисс…. канд. ист. наук. Саратов, 1997. С. 55.
[53] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 99-102; Lewis M. F. A History of Bithynia… P. 17; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 68. Об этом же говорит и T. Рейнак (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 84), но все приводимые им аргументы следует отнести к Никомеду II (существование Никомеда III тогда еще не было доказано).

§ 3. Μεταξὺ Σκὐλλας καὶ Χαρύβδεως: Вифиния в борьбе Рима с Понтийским царством

Информацию о событиях, которым суждено было стать прологом к новой странице истории Малой Азии и эллинистического мира в целом, сообщает только Юстин: "Затем Митридат вступил в союз с Никомедом, вторгся в Пафлагонию, победил ее и разделил ее между собой и своим союзником" (XXXVII, 4, 3). Время вифинско-понтийского вторжения в Пафлагонию было определено Т. Рейнаком на основании появления изображения лавровой или пальмовой ветви и так называемого астрагала (трактуемых как символов военной победы) на тетрадрахмах Никомеда Эвергета, датированных 189 г. виф. эры (108/107 гг.)[1]. Долгое время это предположение оставалось наиболее авторитетным.
Аргументация, предлагаемая классиком античной нумизматики, требует, однако, более детального рассмотрения. Несомненно, что именно нумизматические материалы дают единственную возможность уточнить время вифинско-понтийской акции в Пафлагонии, однако сами монеты настолько необычны по исполнению (достаточно упомянуть, например, что имя царя в их легенде приведено в форме ΝΙΚΟΜΗΔΟΣ вместо верного ΝΙΚΟΜΗΔΟΥ), что имеются даже основания считать их поддельными[2]. Тем не менее Ф. де Каллатай отметил, что вряд ли случайным может быть близкое сходство двух видов монограмм на монетах Никомеда III и Митридата Эвергета на протяжении 106/105-99/98 гг., и начало утверждению этого соответствия почти наверняка было положено совместными действиями двух царей в Пафлагонии[3], которые, впрочем, вполне могли иметь место и годом раньше: унификацию монограмм можно понимать как отражение уже достигнутого успеха[4].
Пафлагонская кампания, разумеется, не была событием, изолированным от основного потока политической истории Анатолии; ей предшествовал целый этап развития международных отношений в Малой Азии и Причерноморье. Хотя Вифиния в силу ряда причин оказалась слабо вовлеченной в этот процесс, здесь необходимо вкратце определить его основные черты.
Его главным содержанием стало постепенное усиление и выход на ведущие позиции в регионе Понтийского царства, возглавляемого последним великим царем эллинистического Востока - Митридатом VI Евпатором. к моменту заключения союза с вифинским царем Митридат уже преуспел в укреплении собственного господства на берегах Понта, включив в состав своего государства Боспор и Херсонес, ведя активную дипломатическую деятельность с целью подготовки новых завоеваний во всем черноморском бассейне.
Поход в Пафлагонию правомерно расценивается историками как начало новой фазы политики Митридата[5], поскольку он начал откровенно экспансионистские действия в Малой Азии, уже входившей в сферу римского влияния. Но для понтийского царя это предприятие стало лишь очередной ступенью в развитии его экспансионистских планов, тем более что он уже со 116 г.[6] стремился поставить под свой контроль Каппадокию (Just., XXXVIII, I,1) (хотя и не прибегая пока к военной силе, а действуя через своих ставленников - каппадокийского вельможу Гордия и свою сестру Лаодику, вдову прежнего монарха Ариарата VI). Аннексия другого малоазийского государства, раздробленного и малозначительного, к тому же с давних пор служившего объектом притязаний Митридатидов, была поэтому вполне логичным продолжением взятого понтийским владыкой курса.
Другое дело, Никомед III. Его вторжение на территорию восточного соседа создает яркий контраст с пассивностью, проявляемой им на международной арене в течение предыдущих двадцати лет правления. Не подлежит сомнению, что подобные действия могли быть предприняты им только в союзе с Митридатом и исключительно благодаря этому союзу. Заключение соглашения с понтийским владыкой давало Никомеду шанс активизировать свою политику и добиться территориальных приобретений, тогда как Митридат в случае необходимости мог легко захватить Пафлагонию самостоятельно[7]. Вероятно, вифинско-понтийский блок, на короткое время ставший ведущей силой на малоазийском полуострове, был создан главным образом благодаря усилиям Митридата[8]. Евпатору, несомненно, было выгодно приобрести такого союзника, как Никомед Эвергет. Стратегически важное положение Вифинии у входа в Понт Эвксинский позволяло понтийскому монарху рассчитывать закрепиться в этом ключевом пункте[9].
В пользу этого свидетельствует и предпринятая Евпатором незадолго до вторжения в Пафлагонию (вероятно, в 108 или 107 г.[10]) тайная поездка по провинции Азия и Вифинии (Just., XXXVII, 3, 4). В ходе ее понтийский царь ознакомился с положением дел в римских владениях и в государстве, которое он рассматривал как своего потенциального партнера. Обращает на себя внимание фраза Юстина, что Митридат "...точно уже был владыкой ее (Вифинии)". Эти слова могут означать (помимо разработки военно-стратегических планов в отношении Вифинии - "...наметил удобные места для будущих побед") наличие в Вифинии определенных кругов, настроенных промитридатовски, тех, на чью поддержку в дальнейшем опирался царь Понта в организации переворотов и военных вторжений в соседнюю страну[11].
Трудно с уверенностью утверждать, что при заключении союза с Никомедом Митридат уже четко представлял свои будущие действия: сначала в союзе с вифинским царем подчинить Пафлагонию, Галатию и Каппадокию, затем овладеть землями своего союзника и тем самым во всеоружии подготовиться к неминуемому столкновению с Римом[12]. Несомненно другое: подобные планы едва ли мог вынашивать Никомед III. Его политика в Пафлагонии была во многом инспирирована Митридатом, и пока что он стремился к осуществлению частных целей, не идущих ни в какое сравнение с замыслами понтийского владыки.
Итак, Пафлагония была разделена между Вифинией и Понтом на условиях, остающихся не вполне ясными. О владениях Митридата в Пафлагонии сообщает Страбон (XII, 3, 1; 9; 40)[13], тогда как о территориальных приращениях Вифинии ничего не говорится. Это обстоятельство породило мнение о большей доле Евпатора при разделе подчиненных земель[14], хотя дальнейший ход событий (и, прежде всего, сохранение пафлагонского престола за сыном Никомеда) будто бы свидетельствует о более прочных позициях вифинского царя в захваченной стране[15]. Наиболее детально данная проблема была проанализирована К. Штробелем, установившим, что Митридат приобрел в 108/107 г. область Гангры (господство над которой было подкреплено завещанием Пилемена II Митридату V Эвергету), а внутренние районы западной Пафлагонии, локализуемые Страбоном между Вифинией и Понтом (Тимонитида, область Газаторикса, Мармолитида, Санисена и Потамия), отошли к Никомеду[16]. Думается, такое территориальное разделение, равно как и последующее сохранение пафлагонского престола за сыном Никомеда, было заранее оговорено понтийским и вифинским монархами. Вифиния имела притязания на земли западной Пафлагонии еще со времени правления Зиэла и не отказывалась от них и в дальнейшем. Возведение сына Никомеда на престол Пафлагонии, видимо, нисколько не встревожило Митридата, т. к. никаких трений между ним и Никомедом по пафлагонскому вопросу не возникло[17].
Следует подчеркнуть, что момент для вторжения в Пафлагонию был выбран исключительно удачно: римляне, узнав об этом нарушении status quo в Малой Азии, не смогли принять никаких действенных шагов по его восстановлению, будучи отвлечены многочисленными и серьезными проблемами на западе[18]. Получив известия о событиях в Пафлагонии[19], сенат ограничился лишь отправкой послов к Митридату и Никомеду с требованием "вернуть народу пафлагонскому его прежнее положение" (Just., XXXVII, 4, 4)[20]. Но ни Митридат, ни Никомед не собирались лишаться достигнутого. Если понтийский царь апеллировал к наследственному праву на господство в Пафлагонии, которое якобы перешло к нему от отца (XXXVII, 4, 5; XXXVIII, 5, 4-6; 7-10), то Никомед поступил иначе. Он заявил, что "возвращает доставшуюся ему часть Пафлагонии законному царю", и назвал одного из своих сыновей Пилеменом - династическим именем пафлагонских царей, с помощью чего удерживал за собой власть в стране (Just., XXXVII, 4, 7-9)[21].
Такие действия Никомеда К. Штробель считает причиной конфликта между понтийским и вифинским царями, обостренным экспансионистской, направленной против Понта политикой иифинца[22]. Едва ли это так. Прежде всего, фраза Юстина: quasi huipsi regiae redidisset regnum, falso nomine tenet (XXXVII, 4, N) вряд ли может быть расценена как указание на стремление Никомеда добиться власти над всей Пафлагонией, включая владения Митридата. Несомненно, что пафлагонская кампания, оказавшаяся единственным совместно осуществленным (и заранее спланированным!) предприятием вифинского и понтийского царей, была продумана ими в деталях. Такой очевидный шаг римлян, как отправка посольств с требованием очистить Пафлагонию, тоже был предусмотрен Никомедом и Митридатом а следовательно, предпринятые ими обоими контрмеры не должны были вызвать взаимного недовольства. Не вполне понятно, связана ли с пафлагонским вопросом отправка Митридатом в Рим посольства, пытавшегося добиться осуществления возложенных на него задач с помощью взяток сенаторам (Diod., XXXVI, 15, 1), однако показателен тот факт, что Митридат продолжил политику экспансии, захватив Галатию (Just., XXXVII, 4, 6)[23], что было бы для него затруднительным в случае натянутых отношений с Никомедом[24]. Приводимая ссылка на пассаж Диодора о предоставлении Никомедом военной помощи римлянам в 103 г. (XXXVI, 8, 1), предпринятом якобы с целью заручиться их поддержкой ввиду нараставшей конфронтации с Митридатом, также неубедительна, поскольку действия Никомеда необходимо соотнести с несколько иным хронологическим и событийным контекстом.
Более вероятно, что, причиной разногласий между Митридатом и Никомедом послужило одно из следующих событий: 1) аннексия понтийским монархом Галатии, ущемившая интересы Никомеда (если она была предпринята без его участия или санкции) - в этом случае ответственность за разрыв альянса ложится на Митридата; либо 2) внешне ничем не спровоцированная агрессия Никомеда в Каппадокии, которая до того времени являлась, безусловно, объектом манипуляций понтийских правителей. Если верно последнее предположение, то эту акцию Никомеда можно считать единственным значительным шагом царя, предпринятым им действительно самостоятельно.
Каппадокия, как уже отмечалось, давно и прочно входила в орбиту понтийской политики[25]. Позиции Митридата здесь были достаточно сильны благодаря поддержке, оказываемой ему знатным придворным Гордием и его собственной сестрой Лаодикой - опекуншей малолетнего Ариарата VII. Гордий был прямо причастен к убийству Ариарата VI. Юстин сообщает, что Митридат пытался уничтожить также его детей и уже обдумывал это дело (XXXVII, 1, 2), что косвенно свидетельствует о его намерении окончательно прибрать к рукам Каппадокию, возможно, в соответствии с соглашением между ним и Никомедом. Однако события приняли неожиданный оборот: вифинский царь сам вторгся в Каппадокию во главе своего войска (XXXVIII, 1, 2). Не исключено, что он воспользовался временным удалением Митридата в какую-либо отдаленную область его царства[26], хотя прямых сведений об этом нет.
Эти события стали предметом тщательного анализа американского ученого Д. Глью[27], многие положения которого кажутся весьма убедительными. Но в том, что касается мотивов и предлогов предпринятой Никомедом военно-политической операции, я склонен выдвинуть иную версию. Согласно Д. Глью, Никомед III, подобно Атталу II Пергамскому в 157 г. (Polyb., XXXII, 22, 8) и Митридату V (App., Mithr., 10), вошел с войском в Каппадокию для предотвращения или прекращения каких-то внутренних смут, действуя как "правопреемник" Атталидов[28]. Однако, как отмечает сам исследователь, достоверной информации о возобновлении раздоров в Каппадокии в это время не существует[29], а это заставляет подвести под действия Никомеда иные основания. Думается, царь Вифинии мог решиться на столь ответственный шаг, как оккупация всей Каппадокии, лишь будучи уверенным в том, что он к нему хорошо подготовлен. Дать такую уверенность ему могла только осведомленность о позиции Лаодики, которая, очевидно, располагала всей полнотой власти в стране. Вероятно, царица-регентша заранее вынашивала планы измены интересам своего брата[30]. Причину сговора Лаодики с Никомедом можно видеть как в нежелании допустить полное подчинение Каппадокии Понту[31], так и в опасении за собственную судьбу, которое ей могла внушить чрезвычайная жестокость Митридата в отношении своих близких[32].
Митридат, узнав о действиях вифинца, отправил сестре войско для изгнания Никомеда (auxilia sororam expellendum Cappadocia Nicomedem mittit - Just., XXXVIII, 1, 3). Агрессия Никомеда, означавшая окончательный распад вифинско-понтийского альянса, предоставила Митридату удобную возможность добиваться своих целей в Каппадокии под благовидной личиной поборника справедливости и защитника династических прав Ариаратидов. Но здесь сказала свое веское слово Лаодика: брак, заключенный между ней и Никомедом по соглашению (per pactionem)[33] (Just., XXXVIII, 1, 4), создал видимость законности для господства в Каппадокии нового правителя, опиравшегося тем не менее на расставленные по всей стране гарнизоны (XXXVIII, 1, 5).
K военной силе был вынужден прибегнуть и Митридат, быстро очистивший Каппадокию от вифинцев и восстановивший в правах своего племянника - Ариарата VII (Just., XXXVIII, 1, 5)[34]. Никомед и Лаодика бежали в Вифинию.
В науке выдвигались различные мнения о времени каппадокийской экспедиции Никомеда. Большинство из них восходит еще к Эд. Мейеру и Т. Рейнаку, датировавшим событие самым концом II в.[35] Этот тезис был оспорен Д. Глью, связавшим полное отсутствие монетных выпусков Никомеда III за 194 и 195 гг. виф. эры (104/103 и 103/102 гг.) с необходимостью выплаты контрибуции Митридату после изгнания вифинцев из Каппадокии[36]. Сам же поход должен быть датирован 105 г. Нумизматические данные Д. Глью подкрепил и основательным анализом текста Юстина и Диодора, проведя между ними прямую связь.
Диодор сообщает, что во время похода Гая Мария против кимвров (104 г.) консул обратился за помощью к "народам, живущим за морем". Никомед, получивший послание Мария, отказал римлянам в предоставлении вспомогательных сил под тем предлогом, что большая часть вифинцев была захвачена римскими публиканами и пребывала в рабстве в провинциях (τοὺς πλοίους τῶν Βιθυνῶν ὑπὸ τῶν δημοσιωνῶν διαρπαγέντας δουλεύειν ἐν ταῖς ἐπαρχίαις - XXXVI, 3, 1).
Данный пассаж принципиально важен, во-первых, для уточнения даты каппадокийских событий (что и сделано Д. Глью); во-вторых, для выяснения внутриполитической и экономической ситуации в Вифинии и, наконец, для определения позиции Никомеда III в отношении Рима. Пониманию точного смысла этого эпизода препятствует то, что труд Диодора в этой части был переработан византийским патриархом Фотием[37], в результате чего становится необходимым проведение особо тщательного анализа рассматриваемого фрагмента.
Что касается хронологического аспекта проблемы, то его интерпретация Д. Глью не вызывает особых возражений. Исследователь правомерно связывает описанные Диодором события с кризисом, разразившимся в Вифинии после нанесенного Митридатом Никомеду поражения в Каппадокии. Вифинский царь был вынужден выплатить понтийцу большую контрибуцию, что самым плачевным образом сказалось на финансах царства и положении его подданных[38]. Однако сама суть кризиса остается не вполне понятной: каким образом большое количество вифинцев вдруг оказалось порабощенным римлянами?
Анализируя версии М. И. Ростовцева[39] и Э. Бэдиана[40] относительно возможного механизма обращения в рабство свободных вифинцев, Д. Глью склоняется к первой из них, но при этом не принимает во внимание ее очевидных противоречий. Прежде всего, остается непонятным, почему именно вифинцы, издавна отличавшиеся храбростью и воинственностью, вдруг оказались жертвой агрессивных соседей. Единственное относительно достоверное свидетельство о похищении и продаже в рабство вифинца - эпитафия Диазельмия из Апамеи (SEG VIII № 357), но оно, бесспорно, связано с морским пиратством, что не вполне укладывается в предложенную М. И. Ростовцевым схему. Известная дельфийская надпись (OGIS 345), где говорится о дарении Никомедом и Лаодикой рабов полису и святилищу[41], является скорее аргументом в пользу теории Э. Бэдиана, да и сам М. И. Ростовцев считает Никомеда "активным работорговцем"[42]. Наконец, непонятно, почему выплата вифинским царем контрибуции Митридату "оставила его подданных без защиты"[43] от упомянутых "профессиональных разбойников": вифинская армия, хотя и понесла тяжелое поражение в Каппадокии, отнюдь не перестала существовать.
По моему мнению, точка зрения Э. Бэдиана кажется более убедительной. Неясно, продавал ли своих подданных в рабство сам Никомед[44], но несомненно, что активнейшую роль в порабощении вифинцев непосредственно играли римские публиканы[45]. Детали их деятельности в Вифинии выяснить пока не представляется возможным, хотя само их присутствие в стране должно навести на мысль о ее определенной политической и/или экономической зависимости от Рима в конце II в., невзирая на то, что финансовый кризис 104-102 гг. был довольно быстро преодолен. В этой связи необходимо попытаться выявить в пассаже Диодора информацию, способную пролить свет на римско-вифинские отношения.
Едва ли действия Никомеда следует расценивать как попытку обмануть сенат и выразить протест против римского вмешательства во внутренние дела Вифинии[46]: в дальнейшем вифинский царь видел в возможности склонить римлян на свою сторону единственный шанс противостоять Митридату. Некоторые исследователи видят в тексте Диодора указание на изменение действий Никомеда в отношении Рима: свидетельство о том, что в подавлении восстания рабов на Сицилии в 103 г. приняли участие и вифинцы (XXXVI, 8, 1: Βιθυνοὺς δὲ καὶ Θετταλοὺς· καὶ Ἀκαρνᾶνας ὀκτακοσίου) понимается ими как проявление желания Никомеда заручиться поддержкой сената для решения своих внешнеполитических проблем путем отправки вспомогательного отряда[47]. Возможна, однако, иная трактовка этого эпизода: ведь во внутри-политическом и финансовом положении Вифинии в 103 г. не произошло никаких перемен по сравнению с предыдущим годом; не изменились, скорее всего, и политические установки Никомеда. Появление незначительного числа вифинских воинов в пришедшем на помощь римлянам союзном контингенте можно объяснить по-другому. Они могли быть набраны из числа лиц, освобожденных наместником Сицилии Лицинием Нервой после принятия senatus consultum о предоставлении свободы незаконно порабощенным союзникам (Diod., XXXVI, 3, 2; 8, I)[48]. Их число достигло восьмисот, и совпадение этих чисел едва ли случайно. Ответ Никомеда консулу не был, по сути, принципиальным отказом; и коль скоро римляне пошли навстречу вифинскому царю, то и он мог не препятствовать удовлетворению их требования в соответствии с изменившейся обстановкой.
Обращает на себя внимание то обстоятельство, что римские союзники были освобождены в первую очередь именно на Сицилии. Между отправкой Марием письма Никомеду, получением ответа, принятием senatus consultum, осуществлением всех необходимых процедур по отпуску рабов на волю и формированием вспомогательных отрядов прошло достаточно времени для того, чтобы уже к концу 104 г.[49] союзные войска приняли участие в боевых действиях.
Таким образом, текст Диодора вряд ли может серьезно помочь в понимании внешнеполитического аспекта действий Никомеда: в них не прослеживается никаких изменений в ответ на международную политику Рима. Каковы же были истинные мотивы ответа вифинского царя Марию в 104 г.?
Ф. Гейер считает, что Никомед, заботясь о своих подданных, исходил исключительно из "филантропических соображений"[50], но дело, очевидно, не только и не столько в этом. Обращаясь к сенату, Никомед хотел привлечь его внимание к проблемам своего царства, обострившимся на фоне поражения от Митридата в Каппадокии и вызванного им финансового кризиса[51]. Главной из этих трудностей было усиление негативного влияния римских ростовщиков на экономическое состояние страны. Это воздействие, судя по ответным мерам сената, вифинскому царю удалось частично нейтрализовать; но говорить на этом основании о его попытках сначала противодействовать (пусть даже неявно) римской политике на Востоке, а затем оказать ей поддержку было бы необоснованным. Вместе с тем действия Никомеда были достаточно разумными и осторожными для того, чтобы не испортить отношения с Римом.
После ухода из Каппадокии Никомед не оставил окончательно надежды в той или иной форме восстановить свое влияние в этой стране. Обстановка в Каппадокии вновь обострилась после того, как молодой Ариарат VII, проявивший себя решительным и твердым политиком[52], отказался выполнить требование Митридата и вернуть в Каппадокию убийцу своего отца Гордия (Just., XXXVIII, 1, 6)[53]. Между Понтом и Каппадокией назревал военный конфликт, в котором на стороне последней выступили некоторые соседние цари (auxilientibus finitimus regibus - XXXVIII, 1, 7-8)[54]. Естественным союзником молодого каппадокийского правителя, решившего выступить против своего могущественного дядюшки, скорее всего, должен был стать вифинский царь[55]. Хотя прежние их отношения, очевидно, не были дружественными, поскольку Никомед недвусмысленно домогался каппадокийского престола, борьба против общего опасного врага должна была временно объединить Ариарата и Никомеда[56].
Вероломное убийство Митридатом своего племянника во время переговоров на глазах у готовых к бою войск (Just., XXXVIII, 1, 9-10)[57] перечеркнуло все планы Никомеда: деморализованные каппадокийцы, судя по всему, сложили оружие, и пытаться продолжать вооруженную борьбу не имело смысла. С этого времени вифинский царь, заботясь об укреплении собственных позиций, окончательно перешел к тактике, строящейся на интригах и обмане.
Митридат вновь упрочил свою власть в Каппадокии, возведя на престол своего сына, названного им Ариаратом IX Евсевием ( Just., XXXVIII, 1, 10). Вифинский царь еще не оставил попыток оспорить этот факт[58]. Он решил прибегнуть к однажды уже с успехом опробованному методу, действуя через подставное лицо - мнимого третьего сына Лаодики и Ариарата VI, которого отправил вместе с "матерью" в Рим предъявить претензии на господство в Каппадокии (Just., XXXVIII, 2, 3-4)[59]. Митридат, в свою очередь, по словам Юстина, пытался с помощью Гордия представить Ариарата IX сыном царя Каппадокии Ариарата V, погибшего в борьбе с Аристоником (XXXVIII, 2 , 5 )[60]. Каппадокийский вопрос, следовательно, оказался вновь сложно запутанным из-за ухищрений понтийского и вифинского царей, не желавших расставаться с притязаниями на влияние в ослабленной внутренними распрями и внешним вмешательством стране.
Необходимо остановиться на еще одном немаловажном моменте в развитии ситуации. Около 99/98 гг. в Азию направился Гай Марий, проведший переговоры с понтийским царем (Plut., Mar., 31 )[61]. При том, что сам Марий едва ли доставил Митридату и Никомеду приказ очистить захваченные ими земли (как считает М. Сорди)[62], его миссия ознаменовала начало более решительных действий Рима в Анатолии[63].
Весьма вероятно, что акция римского политика отчасти была осуществлена им в интересах Никомеда, тем более что они могли даже встретиться лично: Плутарх говорит, что Марий, думая о будущей войне против Митридата, пытался "возмутить царей" (Mar., 31), то есть, очевидно, именно Митридата и Никомеда[64]. Действительно, к этому моменту Марий и Никомед, как показали события 104/103 г., уже поддерживали между собой дипломатические отношения, причем весьма двусмысленный эпизод, cвязанный с порабощением вифинцев римлянами, обеим сторонам все же удалось разрешить сравнительно благополучно. Вифинского царя, без сомнения, должна была ободрить неудача, которой завершилась миссия понтийского посольства в Рим (ок. 103-100 гг. до н. э.) (Diod., XXXVI, 15, 1), в чем он мог увидеть шанс усилить собственные политические позиции. Именно поддержка, которую Никомед в том или ином виде получил от Мария, могла подвигнуть его на аферу с выдвижением очередного подставного лица.
Однако последующая реакция сената на эти события была отличной от его предыдущих действий. Покончив с наиболее острыми внешнеполитическими проблемами, римляне решили всерьез наняться наведением порядка в Малой Азии, нарушенного правителями Вифинии и Понта. Их результатом стало принятие сенатом постановления о том, что вифинский и понтийский цари, "присвоившие чужие царства посредством самозванцев" (Just., XXXVIII, 2, 6), были обязаны уйти из Пафлагонии и Каппадокии (96 г.)[65]. Народам этих стран должна была быть предоставлена "свобода", но каппадокийцы настояли на назначении им царя, которым в результате выборов стал Ариобарзан I Филоромей (Strabo, XII, 2, 1; Just., XXXVIII, 2, 8). Впрочем, для реального водворения его на престол потребовалось вооруженное вмешательство, осуществленное Суллой[66].
О развитии событий в Пафлагонии источники умалчивают. Некоторые факты заставляют предположить, что вифинскому царю в какой-то мере удалось сохранить за собой влияние в этой стране, хотя мнение о полном сохранении в Пафлагонии вифинского господства[67] выглядит чересчур категоричным. Для того чтобы прояснить эту ситуацию, необходимо обратиться к выяснению личности лже-Пилемена, ставленника Никомеда III на пафлагонском престоле.
Еще Т. Рейнаком было высказано мнение об идентичности этого лица с Сократом Хрестом - сыном Никомеда Эвергета от конкубины[68]. Однако недавно К. Штробель обратил внимание на то, что в источниках содержатся упоминания о пафлагонском царе Пилемене в период начала Первой Митридатовой войны, то есть в то время, когда Сократа уже не было в живых (Eutrop., V, 5, 1; Oros., VI, 2, 2), а это свидетельствует в пользу гипотезы о существовании у Никомеда III еще одного сына[69]. Не исключено, что этот Пилемен был оставлен на престоле благодаря желанию самих пафлагонцев - подобно тому, как поступили каппадокийцы, не желавшие лишиться царской власти[70]. Проводимая им в дальнейший политика способствовала поддержанию в стране настроений, лояльных вифинским правителям, что показали события Первой Митридатовой войны.
Последние годы жизни Никомеда III не были отмечены никакими значительными событиями. Он не вмешивался больше в споры с Митридатом, по-прежнему усиливавшим свои позиции в Малой Азии, и прежде всего в Каппадокии, на этот раз в союзе с Тиграном Армянским. Создание понтийско-армянского блока ознаменовало окончательный перелом в соперничестве Вифинии и Понта на рубеже II и I вв.[71]: отныне Евпатор рассматривал Вифинию уже не столько как опасного соперника, сколько как потенциальный объект своей агрессивной политики. Возможно, именно окончательное изменение в соотношении сил между бывшими союзниками к концу правления Никомеда III и его отход от активной политики побудили Митридата к тому, чтобы косвенно подчеркнуть притязания на Вифинию. Начиная с 96/95 г. на его монетах появляется датировка по вифинской царской эре[72]. Нередко этот факт трактуется как проявление намерения понтийских царей (Митридата VI или даже еще его отца Митридата V) следовать "экономически более развитой" Вифинии[73], но это маловероятно: у нас нет никакой возможности сопоставить уровень хозяйственного развития двух соседних царств. Гораздо более обоснованными представляются аргументы тех исследователей, которые считают переход Евпатора на летоисчисление по вифинской эре свидетельством экспансионистских планов понтийского владыки[74], находивших выражение пока только в пропагандистских мероприятиях. Синхронно с этим в том же 96/95 г. происходят изменения в стиле изображений и монограммах вифинских тетрадрахм[75]. Все приведенные свидетельства заставляют предположить их связь с какими-то событиями внутриполитической жизни Вифинии, остающимися неизвестными для нас, и даже быть может, позволяют датировать смерть Никомеда III годом раньше по сравнению с традиционно принятым (без надежных, впрочем, доказательств) 94 г.[76]
Какую же оценку можно дать проводимой Никомедом III внешней политике? Изложенные выше мнения об энергичности и амбициозности этого царя суммированы в тезисе, согласно которому ситуацию в Малой Азии следует рассматривать через призму противостояния не двух (Митридат и Рим), а трех (Митридат, Рим и Никомед) сил[77]. Это выглядит обоснованным лишь отчасти. Как показывают факты, активную внешнеполитическую деятельность Никомед III пытался вести лишь на протяжении 108/107-105/104 гг. При этом экспедиция в Пафлагонию была предпринята им благодаря союзу с Митридатом, без чего какие-либо решительные действия для Никомеда едва ли были осуществимы. В дальнейшем, как кажется, вифинский монарх все же сумел упрочить свое влияние в Пафлагонии, что следует считать единственным достигнутым им реальным результатом.
Вторгаясь в Каппадокию, вифинский царь рассчитывал (и не без оснований) на поддержку со стороны Лаодики, которая, видимо, была одним из ключевых действующих лиц в этом эпизоде[78]. Наконец, дальнейшие попытки Никомеда усилить свое влияние в регионе строились целиком на стремлении добиться благоприятной для себя реакции со стороны Рима, а средства, к которым он прибетал, заставляют вспомнить об интригах Прусия II, с той лишь разницей, что действия Никомеда III были, пожалуй, даже более беззастенчивыми и наглыми. Возможно, именно эти следует объяснить тональность сравнительной характеристики, данной Гранием Лицинианом Никомеду III и его сыну: "(Никомед IV Филопатор. - О. Г.), кроткий и более мягкий, чем его отец, был предан римлянам, так что не допускал преступного вероломства и не прибетал к нечестивым и коварным средствам, доказывая свою верность" (XXXV, 28, 7 -29, 1) Конечно, Никомед Эвергет пытался ввести в заблуждение сенат, но его политика никогда не рассматривалась римлянами как серьезная угроза существовавшему в Малой Азии равновесию сил[79] (не говоря уже об их собственных интересах). Выглядит достаточно очевидным тот факт, что для эллинистических монархов II-I вв. желание уклониться от предъявляемых римлянами требований или использовать в собственных интересах борьбу различных группировок в сенате лишь в незначительном числе случаев выражало стремление реально следовать антиримской политике, а чаще всего диктовалось необходимостью достижения тех или иных частных выгод. Никомед III отнюдь не является в этом отношении исключением. Он, как и его отец, рассматривался римлянами как вассальный царь, который должен был оказывать Риму военную помощь по его требованию и проявлять неизменную лояльность к планам сената. Особенно важно, что при Никомеде III Вифиния впервые стала ощущать не только политическую, но и экономическую зависимость от Рима[80].
Все это заставляет склониться к мнению, что правление Никомеда Эвергета совсем не являлось для вифинского царства временем, когда "оно достигло высшей ступени своего развития и было... самостоятельным в своих действиях"[81]. Итоги, да и само содержание царствования Никомеда III со всей определенностью показали, что времена "великих царей Вифинии" безвозвратно миновали: традиции энергичной и самостоятельной внешней политики были окончательно утрачены Вифинией. Причиной этому было не только противодействие со стороны Рима или Понтийского царства, но и изменение самого характера государственной деятельности вифинских царей: уделение первоочередного внимания филэллинству и развитию экономических связей, уклонение в течение длительного времени от решительных военно-политических мер.

* * *
Никомеду III Эвергету наследовал его сын Никомед IV[82]. Обстоятельства его воцарения темны и запутанны. Не исключено, что Никомед Эвергет был устранен в результате заговора, как об этом сообщает Граний Лициниан: "Когда он умер, будучи старым, неясно, не от яда ли" (Sene mortuo, incertum ad veneno) (XXXV, 29, 7)[83]. В этом случае принятие Никомедом IV тронного имени "Филопатор" можно было бы считать попыткой реабилитировать свое реноме в глазах подданных[84].
Начало правления Никомеда прошло в обстановке династических смут и интриг, предопределивших многие наиболее острые коллизии внутри- и внешнеполитического положения Вифинии на два десятилетия вперед, вплоть до окончания независимого существования царства[85]. Для того чтобы лучше разобраться в них, необходимо остановиться на некоторых спорных вопросах генеалогии вифинского царского дома.
Источники полны противоречий относительно детей Никомеда III. Известны имена только двоих его сыновей: Никомед и Сократ. Первый из них, согласно Мемнону, был сыном некоей Нисы (F. 22, 5), об историчности которой трудно вынести определенное суждение. Не исключено, что греческий историк спутал имя первой жены Никомеда III с именем супруги его сына, дочери Ариарата VI Эпифана[86]. Очень плохо сохранившийся текст Грания Лициниана не дает возможности прочесть имя матери Никомеда Филопатора, от которого сохранилось лишь сочетание букв RARISTONAC, прочтенное М. Флемишем как "Аристоника" (XXXV, 29, 6). Об этой женщине более ничего не известно[87], но ее имя наводит на мысль о том, что она вряд ли была представительницей какой-либо из эллинистических царских династий[88]. Это обстоятельство, казалось бы, может быть подкреплено сообщением Юстина о том, что мать Никомеда IV была танцовщицей (XXXVIII, 5, 10)[89]. Несмотря на это более вероятным все же может считаться предположение о неаутентичности последнего пассажа, входящего в изложенную Трогом/Юстином речь Митридата и являющегося вследствие этого измышлением понтийского царя[90]. Факты свидетельствуют, что Никомед был все-таки признан законным наследником престола (legitimum procrearat - Gran. Lie., XXXV, 29, 6), причем не последнюю роль в этом сыграло решение римского сената (App., Mithr., 7; 10; 13; Memn., F. 22, 5)[91].
Вторым сыном Никомеда III был Сократ, предположительно сын конкубины царя кизикенки Хагне (Gran. Lie., XXXV, 29, 7 )[92]. Его статус при вифинском дворе выглядит довольно двусмысленным. С одной стороны, он, будучи ребенком от конкубины, не имел формальных прав на престол. Но в то же время фраза Лициниана: "Nicomedes Euergetes... non fuit isto filio contentus, quem ex Aristonica legitimum procrearat, tollit ex concubina Hagne Cyzicena alterum, Socratem nomine" (XXXV, 29, 3; 5-7) - указывает на то, что Никомед III по каким-то причинам не был доволен своим старшим сыном и предпринял определенные шаги в пользу Сократа[93]. То, что последний был отправлен вместе с матерью в Кизик, на ее родину, получив содержание в пятьсот талантов (Loc. cit.) отнюдь не свидетельствует об ущемлении его прав: скорее всего, Никомед Эвергет позаботился о том, чтобы между его сыновьями не вспыхнули раздоры в борьбе за власть[94].
Наконец, совсем недавно была предложена интересная версия, согласно которой у Эвергета был и третий сын: именно он был посажен на пафлагонский престол под именем Пилемена[95] (см. выше, с. 355). Остается только гадать, почему Граний Лициниан, очень хорошо осведомленный о внутриполитической и династической истории Вифинского царства начала I в., ничего не сообщает об этом лице[96]; тем не менее его существование очень логично укладывается в рамки политической истории Малой Азии рассматриваемого периода. Исходя из того, что он, как кажется, на всем протяжении своей политической карьеры оказывал поддержку Никомеду Филопатору, можно предположительно считать его родным братом последнего вифинского царя.
После смерти Никомеда III события при вифинском дворе приняли драматический характер. Восстановить их детали не удается из-за плачевного состояния источников, но несомненно, что в царской семье разгорелись кровавые распри. Виновником их был, скорее всего, сам Никомед Филопатор. Благоприятная характеристика, данная ему Лицинианом (XXXV, 28, 7 - 29, 1), явно противоречит всему тому, что мы знаем об этом правителе[97]. Во всяком случае, смерть самого Никомеда III, его жены (матери Никомеда Филопатора) и сестры, на которой Филопатор женился вскоре после своего воцарения (XXXV, 29, 10 - 30, 2 )[98], случившиеся в течение короткого времени, трудно признать случайным стечением обстоятельств. Видимо, Никомед Филопатор решил избавиться от неугодных ему членов царской семьи и, надо сказать, весьма преуспел в этом. Затем он женился на Нисе - дочери Ариарата VI Каппадокийского и Лаодики (XXXV, 30, 2-3).
Заключение этого брачного союза иногда расценивается как проявление притязаний Никомеда IV на каппадокийский престол[99]. С этим мнением трудно согласиться. Ниса, очевидно, приехала в Вифинию вместе со своей матерью после изгнания Лаодики и Никомеда Эвергета из Каппадокии более чем за десять лет до рассматриваемых событий и не могла оказать никакого реального влияния на каппадокийские дела, тем более что в Каппадокии у власти находился Ариобарзан, основатель новой династии. Посредством женитьбы на Нисе Никомед вряд ли мог усилить свои позиции в Каппадокии, и потому следует присоединиться к Я. Зайберту, полагающему, что этот брак не предоставил Никомеду никаких политических преимуществ[100] (кроме, разумеется, возможности дополнительно легитимировать свою власть за счет заключения альянса с представительницей царского рода).
Если верить Лициниану, женитьба Никомеда на Нисе вывела на новый виток развитие внутридинастического конфликта: новая царица стала настраивать Никомеда против Сократа (XXXV, 30, 4). Последний был вынужден бежать к Митридату, у которого он нашел радушный прием и даже получил прозвище "Хрест" - "Добрый, Благой" (XXXV, 30, 5-6). Именно в это время понтийский царь, похоже, начал вести интриги против Никомеда и подослал к нему наемного убийцу - некоего Александра (App., Mithr., 57)[101], однако это покушение не увенчалось успехом.
Сократ, получив поддержку у Митридата, отправился в Рим, чтобы заявить о своих правах на вифинский престол (Gran. Lic., XXXV, 30, 6)[102]. Этот план ему осуществить не удалось. Римляне не приняли аргументов Сократа; так, против него выступил в одной из своих речей римский сенатор Гортензий (Cіc., De orat., III, 29). Дальнейшие похождения Сократа изложены в источнике не вполне ясно: он бежал сначала в Кизик, свое прежнее пристанище, где по каким-то причинам убил свою сестру. Преследуемый кизикенцами и Филопатором, он вновь отправился на запад и каким-то образом оказался на Эвбее (Gran. Liс., XXXV, 30, 6-12).
В дальнейшем Сократ опять вернулся к Митридату. На этот раз царь Понта решил перейти к более активным действиям: он снабдил претендента на вифинский престол войском, с помощью которого тот захватил власть в стране и изгнал Никомеда (Just., XXXVIII, 3, 4; App., Mithr., 10; 57; Memn., F 22, 5)[103]. Скорее всего, Митридат не вторгался в Вифинию лично, как считает Дж. Хайнд[104], однако трудно с уверенностью утверждать, что Сократ подчинил страну "без всякого труда"[105]. Нумизматические материалы свидетельствуют скорее об обратном: монеты Митридата, выпущенные с марта по май 92 г. и с февраля по май 91 г. (а, по наблюдению Ф. де Каллатай, митридатовские монеты, на которых обозначался месяц выпуска, всегда предназначались именно для военных нужд) могли быть отчеканены именно для финансового обеспечения вифинской кампании Сократа, что указывает на ее значительный масштаб[106]. Никомед бежал в Рим, и вифинский престол занял узурпатор[107].
До недавнего времени считалось, что круг источников, сообщающих о Сократе Хресте, ограничен данными письменной традиции. Новые, крайне важные и интересные свидетельства были получены Ф. де Каллатай в результате тщательного изучения собранного на сегодняшний день корпуса монет последних вифинских царей. Установив соответствия между типами изображений на аверсе и монограммами, он пришел к выводу, что на протяжении 93/92-89/88 гг. в Вифинии выпускалось параллельно две монетных серии: одна - Никомедом IV, вторая - Сократом[108].
Не вдаваясь в детали тонко проведенного исследователем анализа, отметим, что его основной вывод кажется верным: одновременное существование двух эмиссий вифинских царских монет свидетельствует о длительной и упорной борьбе между двумя сводными братьями за господство в Вифинии. Показательно, что узурпатор Сократ отошел от основного принципа, существовавшего в монетном деле вифинских царей уже более полувека - помещать на монетах изображение Никомеда II Эпифана: тетрадрахмы Сократа несут его собственный портрет. Это изменение, видимо, следует объяснять финансовой и военной поддержкой, оказываемой Сократу Митридатом, который не был заинтересован в сохранении преемственности правовых и пропагандистских институтов вифинской монархии или, по крайней мере, пытался использовать их в собственных интересах. Сложнее понять, почему в Вифинии в 93/92-89/88 гг. продолжали чеканиться монеты Никомеда IV, коль скоро царь был изгнан из страны. Возможно, это следует объяснить определенной автономией некоторых из функционировавших в Вифинии монетных дворов[109] или же тем, что Сократу не удалось установить контроль над всей территорией страны. Поскольку пик монетной активности Сократа приходится на 91/90 г. до н. э., допустимо считать, что именно в это время узурпатору удалось упрочить контроль над Вифинией, а Никомед как раз тогда бежал в Рим[110]. Характерно, что и чекан Сократа не прекратился после возвращения Никомеда Филопатора на престол, продолжаясь вплоть до начала войны с Митридатом, однако объяснять это вслед за Ф. де Каллатай неким "повторным возвращением" вифинского авантюриста к власти после победы Митридата над Никомедом на р. Амний в начале Первой Митридатовой войны[111] вряд ли возможно: к этому времени Сократ, очевидно, уже был убит Евпатором (Just., XXXVIII, 5, 8).
Конечно, состояние базы источников не позволяет с уверенностью объяснить эту чрезвычайно странную ситуацию во внутриполитическом положении Вифинии. С некоторой степенью вероятности можно допустить, что на ее складывание оказали свое влияние исконные устои вифинской государственности, подразумевавшие возможность разделения территории страны на несколько (квази-) суверенных государственных образований в моменты династических кризисов. В эти годы такая возможность вряд ли могла быть реализована как de jure, так и de facto - прежде всего, из-за наличия внешней силы, абсолютно незаинтересованной в сохранении каких-либо альтернатив власти Сократа - Митридата Евпатора, однако формы и методы его вмешательства в вифинские дела остаются неясными. Вероятно, решающую роль здесь все же сыграла обстановка полной неразберихи и хаоса, установившаяся в Вифинии в 95-89 гг., когда ни одна из политических сил не могла полностью контролировать положение дел в царстве и, в частности, окончательно унифицировать монетный чекан. Необходимо подчеркнуть, что при внешнем сходстве эта ситуация несколько отлична от той, которая сложилась в годы оккупации Вифинии понтийцами в Первую Митридатову войну, когда эмиссия монет Никомеда IV, изгнанного из страны, тоже не прекращалась. Более подробно данная проблема будет исследована ниже.
Таким образом, именно нестабильность положения вифинской династии, выразившаяся в острых противоречиях между двумя претендентами на престол и возможным расколом населения страны на два враждебных лагеря[112], облегчила установление контроля Митридата над Вифинией. Сократ на определенное время оказался чрезвычайно полезной для понтийского владыки фигурой, с помощью которой он мог усиливать свое влияние в Вифинии, избегая открытого вооруженного вмешательства в дела соседнего государства. Мы не располагаем какими-либо сведениями о политике, проводимой Сократом во время его пребывания у власти[113], но можно не сомневаться, что он был целиком и полностью послушен воле Евпатора.
Подобный ход событий не мог устроить Рим. Изгнанные Никомед и Ариобарзан активно добивались восстановления в правах, и сенат отправил для выполнения этой задачи комиссию по главе с консуляром Манием Аквилием (App., Mithr., 11; Just., XXXVIII, 3, 4)[114].
Бесспорно удачным шагом римской дипломатии было предъявление Митридату требования оказать содействие в возвращении к власти каппадокийского и вифинского царей (App., Mithr., 11). Евпатор оказался перед незавидной дилеммой: либо всецело пойти на поводу у сената, либо вступить в открытый конфликт с римлянами, к чему он еще не был готов[115]. Понтийский царь попытался выйти из затруднительной ситуации: хотя первоначально он отказался выполнить предписание patres (App., Mithr., 11), в дальнейшем Митридат сам убил Сократа (Just., XXXVIII, 5, 8)[116] и даже пригласил римских послов в свое царство, дабы они убедились в том, что он не настроен по отношению к ним враждебно (Dio Cass., F. XXXV-XXXVI). Тем не менее дело с восстановлением на престоле изгнанных царей обстояло совсем не так просто, как это может показаться на первый взгляд.
Аппиан говорит, что римляне сразу вернули Никомеда вместе с Ариобарзаном "каждого в свою область" (Mithr., 11), но здесь, очевидно, имеется в виду лишь сам факт прибытия Никомеда и Ариобарзана в Азию вместе с римским посольством. Для реального же их воцарения потребовался срочный набор Манием Аквилием и наместником Азии Луцием Кассием "большого войска из галатов[117] и фригийцев" в дополнение к "небольшому войску" Кассия (Mithr., 11). Эти силы должны были либо сломить сопротивление вифинского и каппадокийского узурпаторов, либо в корне пресечь саму его возможность. В любом случае, "одного простого присутствия" Аквилия в Азии[118] оказалось недостаточно для разрешения всех проблем, связанных с возвращением на царство Ариобарзана и Никомеда: сенат даже постановил вести против Сократа войну (Just., XXXVIII, 5, 8).
Из этих событий Митридат, хотя он и потерял значительную часть своего влияния в Малой Азии, сумел извлечь некоторую выгоду. Он в очередной раз выставил себя в роли жертвы римской агрессии[119] и тем самым обеспечил себе "законный" предлог для последующего вооруженного сопротивления Риму. Положение его противника Никомеда, вернувшегося к власти, скорее всего, не в начале 89 г. (Liv., Per., LXXIV), а не позднее 90 г.[120], было довольно противоречивым. Видимо, ему удалось покончить с оппозицией внутри страны, поддерживающей Сократа. Более сложной для вифинского царя была проблема крупных денежных задолженностей римским послам во главе с Аквилием и следовавшим за римским войском ростовщикам (App., Mithr., II)[121]. Из-за нее он, и отличие от Ариобарзана, не смог противостоять требованиям римлян вторгнуться на территорию Митридата, несмотря на страх перед столь грозным противником[122].
Эти события и привели к началу Первой Митридатовой войны. Подстрекаемый римлянами Никомед, вторгся во владения Митридата и опустошил их, дойдя до Амастрии (ἐπι Ἄμαστριν) (App., Mithr., II)[123]. Одновременно вифинский флот блокировал Боспор Фракийский, в результате чего торговля Понтийского царства понесла большие убытки (App., Mithr., 12)[124].
Митридат предусмотрительно не оказывал вифинцам никакого сопротивления, чтобы не давать повода к обвинению в агрессии. Он отправил к римским военачальникам свое посольство во главе с талантливым дипломатом Пелопидом, который предъявил римлянам обвинения в адрес Никомеда и потребовал их вмешательства.
Дальнейшее развитие ситуации всесторонне рассмотрено в историографии, причем основное внимание уделяется, во-первых, выяснению специфики дипломатической и пропагандистской деятельности Митридата и, во-вторых, определению особенностей римской политики. Детальный рассказ Аппиана вполне позволяет сделать это[125]. Он же дает недвусмысленное представление о роли, которую играл в данном эпизоде Никомед: вифинский царь, послушно выполняющий все требования римлян, предоставил понтийскому монарху непосредственный повод для начала войны (App., Mithr., 16; Just., XXXVIII, 5, 10; Flor., I, 3, 5), причем Митридат опять-таки сумел выступить в качестве обороняющейся стороны. Понтийский царь вновь ловко использовал внутренние противоречия римлян: обострение борьбы между Суллой и Марием, начало Союзнической войны в Италии. Ослабляло позиции римских полководцев, выступавших его непосредственными противниками, и то обстоятельство, что их действия не были ратифицированы сенатом (App., Mithr., 17; 19).
Видя, что войны не избежать, Маний, Кассий и Оппий начали собирать войско в Вифинии, Пафлагонии, Галатии и Каппадокии[126]. Ими было сформировано три группировки войск, насчитывающих по 40 тыс. пехоты и 4 тыс. конницы. Кассий занял позицию на границе Вифинии и Галатии, Маний перекрывал путь для возможного вторжения понтийских войск в Вифинию, а Оппий контролировал границы Каппадокии. Римский флот под командованием Минуция Руфа и Гая Попилия находился у Византия, охраняя вход в Понт. Никомед, насколько ему позволяла ситуации, вел подготовку к войне: на 91/90 г. приходится заметный рост количества выпущенных им монет[127] . Собрав армию в 50 тыс. пехоты и 6 тыс. всадников, он с этими силами вновь вторгся в земли Митридата (App., Mithr., 17). Это случилось летом 89 г.[128]
Понтийский владыка имел в своем распоряжении, согласно Аппиану, 250 тыс. пехоты, 40 тыс. всадников, 400 кораблей и 130 боевых колесниц (Mithr., 17). Даже если принять данные Мемнона, приводящего более скромные цифры (190 тыс. пехоты и 10 тыс. конницы - Memn., F. 21, 6), то все равно армия понтийского царя почти не уступала противнику в численности, а качестве явно превосходила его[129].
Начальный период войны, в котором принимал участие Никомед, основательно рассмотрен во многих исследованиях; последним словом остаются здесь работы К. Штробеля[130] и Ф. де Каллатай[131]. Я лишь кратко остановлюсь на основных вехах этих событий, непосредственно связанных с собственно вифинской историей.
Вифинская армия, пройдя через Пафлагонию, вступила на территорию Понта и встретила противника у реки Амний (App., Mithr., 18; Strabo, XII, 3, 40). Хотя понтийское войско, руководимое одним из лучших полководцев Митридата Архелаем, уступало вифинцам в численности, в разгоревшемся упорном и кровопролитном сражении понтийцы одержали победу[132]. Никомед с уцелевшими отрядами отступил сначала в Пафлагонию, а затем отошел на соединение с Манием. Здесь его конница потерпела поражение в стычке с передовым отрядом савроматских всадников Митридата, и многие вифинцы попали в плен. Затем вифинский царь ушел к Кассию, а Маний был разбит Неоптолемом и Неманом у местечка Пахия в восточной Вифинии (App., Mithr., 19; Memn., F. 22, 7). Из сообщения Мемнона видно, что часть своих воинов Никомед оставил в распоряжении римского военачальника. Митридат после побед во всех трех сражениях милостиво обходился с пленными вифинцами и отпускал их домой, снабжая деньгами (App., Mithr., 18-19). Это, безусловно, принесло ему определенную популярность и облегчило завоевание Вифинии.
После отхода римлян и Никомеда во Фригию и их соединения у Леонтокефалеи путь на Вифинию оказался для понтийского войска практически открытым. Попыгки римских полководцев набрать во Фригии новое войско не увенчались успехом, и римляне вновь были вынуждены отступить. Кассий отвел находившиеся в его распоряжении силы в Апамею, а Никомед бежал в Пергам, а оттуда - в Рим (App., Mithr., 19; Strabo, XII, 3, 40). Митридат осенью 89 г. вступил в Вифинию, не встретив никакого сопротивления.
Источники хранят молчание по поводу положения, сложившегося в Вифинии в период понтийской оккупации, и потому его главные черты приходится воссоздавать на основании косвенных данных[133]. Так, некоторые исследователи полагают, что Вифиния была превращена в понтийскую сатрапию[134]. Подтверждением этому может, казалось бы, служить сообщение Аппиана о назначении Митридатом сатрапов после установления контроля над пародами Азии (σατράπας τοῖς ἔθνεσιν ἐπιστήσας - App., Mithr., 21); затем он направил предписание о массовом избиении римлян "всем сатрапам и начальникам городов" (σατράπας ἄπασι καὶ πόλεων ἄρχουσι - Ibid., 22). Тем не менее о репрессиях против римлян в самой Вифинии никаких сведений не сохранилось. Аппиан перечисляет различные города Азии, где италийцы подверглись уничтожению (Эфес, Пергам, Адрамиттий, Кавн, Траллы) (Loc. cit.), но все они расположены в подвластных римлянам областях, так что проживание там большого количества римских граждан вполне объяснимо. Со всей определенностью можно сказать, что сатрапы были назначены над данными территориями, но нет уверенности, что в их число входило Виргинское царство. Каким же был его статус?
Вифиния закономерно не упоминается в переданной Юстином речи Митридата, которая была произнесена им перед началом войны, среди тех государств, которые были приобретены им путем наследования - Колхида, Пафлагония, Боспор (XXXVIII, 7, 10)[135]. Интересен другой пассаж этой речи, где перечислены подвластные Митридату народы, "ни один из которых... никогда не подчинялся никаким царям, кроме отечественных, взять ли Каппадокию или Пафлагонию, Понт или Вифинию, а также Великую или Малую Армении" (XXXVIII, 7, 2). Здесь без видимого четкого порядка названы различные по статусу государства. Пафлагония, как уже неоднократно отмечалось, была приобретена понтийским царем по праву наследования. Каппадокия в это время управлялась его сыном Ариаратом IX, правлению которого была придана видимость законности. Царь Великой Армении Тигран стал равноправным союзником Митридата примерно с 95 г. (Just., XXXVIII, 3, 1-3; App., Mithr., 15), а Малая Армения, видимо, была подчинена Митридату с начала I в., и царем там был посажен сын Евпатора Аркафий (App., Mithr., 17; 18; 35; 41) - но эти страны, скорее всего, поставлены рядом по объединяющим их этническому и географическому признакам. Не исключено, что в этом случае Понт и Вифиния упомянуты вместе как государства, действительно никогда не знавшие над собой чужеземной (греко-македонской) власти и потому представляющие собой особого рода "стержень" новой державы Митридата, где местные иранские и малоазийские традиции играли важную роль.
Пролить свет на положение Вифинии под властью Митридата могут данные нумизматики. Монеты Никомеда IV продолжали выпускаться даже во время изгнания царя из страны (88-84 гг.), хотя и в незначительном количестве[136]. Среди исследователей абсолютно преобладает версия, объясняющую этот факт тем, что эти монеты чеканились в некоторых вифинских городах, которые остались вне контроля Митридата и сохранили лояльность Никомеду[137]. Но это предположение в корне противоречит данным письменных источников. Они единодушны в том, что Никомед был изгнан из страны, а Митридат не встретил в Вифинии серьезного сопротивления (Strabo, XII, 3, 40; Flor., XL, 3, 6), причем он установил свою власть и над ее городами (App., Mithr., 20: ό δέ ὀρμῇ τῇδε μιᾷ την` ἀρχὴν ὅλην τοῦ Νικομήδους ύπολαβῶν ἐπηει, καὶ καθίστατο τὰς πόλεις. Cp. Memn., F. 22, 8: ἐμβαλὼν δὲ σὺν ἀδείαι Μιθριδάτης εἰς τὴν Βιθυνίαι/, τάς τε πόλεις καὶ τὴν χώραν ἀμαχὶ κατέσχε). События, видимо, развивались по сходной стратегической схеме с начальным этапом Третьей Митридатовой войны. Тогда, насколько позволяют судить источники, понтийские гарнизоны были поставлены практически во всех вифинских городах: наверняка - в Прусиаде-Приморской (Memn., F. 28, 5), Никее (F. 28, 8; App., Mithr., 77) и Никомедии (Memn., F. 29, I), с большой вероятностью - в Апамее, где римлянам было оказано упорное сопротивление (Memn., F. 28, 5; App., Mithr., 77; ср. Strabo, XII, 4, 3), и в Прусе-Олимпийской, которую римское войско взяло (εἷλον) (Memn., F. 28, 6; App., Mithr., 77). Точные сведения отсутствуют лишь относительно Прусиады-на-Гипии, но и этот город, скорее всего, не избежал общей участи[138]. Вряд ли можно допустить вероятность того, чтобы Митридат, продолжая приводить к покорности магнетов, пафлагонцев и ликийцев (App., Mithr., 21)[139], оставил бы без должного внимания Вифинию и ее города, военно-стратегическое значение которых было трудно переоценить[140]. Наконец, трудно представить, чтобы жители какого-либо вифинского города, не подчинившиеся Митридату, смогли бы избежать осады понтийским войском; в этом случае они, терпя жесточайшие лишения (см., например, яркое описание Мемноном осады Гераклеи войском Котты во время Третьей Митридатовой войны), вряд ли имели бы достаточно сил и средств, чтобы чеканить серебряную монету. Независимо от того, где располагались монетные дворы вифинского царства (см. выше, прим. 286), контроль над ними Митридат должен был установить в первую очередь. Этим ситуация 88-85 гг. в корне отличалась от положения, сложившегося в Вифинии во время узурпации Сократа, когда, действительно, какие-то районы страны могли сохранять верность Никомеду.
Все это позволяет предположить единственную возможность - санкционирование чеканки монет Никомеда самим Митридатом. Как ни странно, такой вывод появлялся в историографии лишь эпизодически: впервые, кажется, к нему пришла известная исследовательница античной нумизматики М. Томпсон[141], а затем к ней присоединился и Ф. де Каллатай[142], скорректировавший свою прежнюю точку зрения (см. выше, прим. 314). Следует целиком согласиться с мнением этих исследователей, полагающих, что понтийский владыка рассматривал вифинские тетрадрахмы как важный источник финансирования своих войск, в особенности вошедших в их состав отрядов вифинцев. Это, в частности, подтверждается находками тетрадрахм этих лет в кладах, тезаврация которых связывается с армией Митридата. Однако здесь, кажется, затронут лишь один - экономический - аспект проблемы. Факт продолжения Митридатом вифинской царской чеканки имел, помимо этого, и политическое значение.
Продолжение вифинского царского чекана Митридатом позволяет понять некоторые особенности политики понтийского царя по отношению к Вифинии. Это царство, хотя оно теоретически и входило в орбиту притязаний Митридатидов[143], все же имело свою долгую историю, управлялось в течение более чем трех веков местной династией и едва ли могло быть сразу, окончательно и бесповоротно лишено даже видимости независимости, в отличие, например, от Каппадокии, где для понтийских монархов уже давно сложилась более простая и выгодная ситуация. Позволив вифинским монетариям выпускать тетрадрахмы Никомеда Филопатора, Евпатор поддерживал иллюзию самостоятельного существования Вифинского царства[144]. Прямая аннексия соседнего государства казалась Митридату преждевременной, поскольку могла оттолкнуть от него симпатизировавшие ему круги населения Вифинии - например, те, что оказывали поддержку узурпатору Сократу. Формально власть в стране могла быть сохранена как раз за кем-то из представителей вифинской знати, косвенные подтверждения чему можно найти в хронике Мемнона.
Рассказывая о заключении Дарданского мира, историк так передает пункт о восстановлении status quo ante в Малой Азии: Μιθριδάτης μέν Ῥωμαῖοις ἐκχωρεῖν τῆς Ἀσίας, καὶ Βιθυνῶν (sic! - О. Г.) δέ καὶ Καππαδοκίας ἄρχειν τοὺς ἐκ γένους βασιλέας (Memn., F. 25, 2). Употребление здесь этнонима Βιθυνοί вместо названия страны (как это сделано Мемноном в отношении Каппадокии) весьма симптоматично. Уместно провести анализ использования гераклейским историком этого этнонима применительно к различным ситуациям.
В большинстве случаев Мемнон упоминает о вифинцах в связи с их царями и правителями (F. 6, 3; 9, 3; 14, 1; 19, 1), дважды говорит о τὴν Βιθυνῶν ἀρχήν (F. 12, 3; 6) и, наконец, употребляет термин Βιθυνοί в узком значении просто для обозначения народности (F. 9, 2; 19, 3; 22, 6; 34, 1). Однако в некоторых контекстах словоупотребление Мемнона заставляет понимать данный этноним "в политическом смысле", о котором говорил Эд. Мейер[145] и который может быть отчасти сопоставлен по значению с его употреблением в формуле Βασιλεύς Βιθυνῶν в надписи Зиэла и, быть может, Никомеда IV[146].
Так, во фрагменте 9, 5 выступивший против Никомеда I его младший брат назван Зипойт "Вифин". Вряд ли это случайно: в условиях резкой смены Никомедом политического курса страны и установления им союза с греками именно Зипойт олицетворял собой традиционные консервативные устои вифинского общества, благодаря чему за ним и пошла значительная часть населения страны. Понятно, что после убийства Зипойта Никомеду пришлось направить первый удар галатов именно κατὰ Βιθυνῶν (Memn., F. 11, 5) - против вышедших из под его контроля вифинцев, не признававших его царем и, возможно, противопоставивших его власти какие-то архаичные племенные институты. Наконец, как указывалось выше, приблизительно такое же значение этнонима Х. Хабихт видит и в событиях 255 г., в начале войны Зиэла против детей Этазеты (Memn., F. 14, 2)[147]. Анализируемый здесь фрагмент 25, 2, как кажется, тоже следует трактовать в подобном ключе.
Таким образом, имеются основания предположить, что в критические моменты истории Вифинии своего рода коллективные полномочия власти переходили к представителям высших слоев общества, именуемых в источниках просто Βιθυνοί. Для Малой Азии первой половины I в. эта ситуация не была новой: выше уже говорилось о предоставлении римлянами "свободы" каппадокийцам и пафлагонцам, причем Страбон особо подчеркивает, что у римлян был заключен договор не только с каппадокийскими царями, но и с народом еще со времени победы в войне с Антиохом III (XII, 2, 11). Практика показала, что в этих случаях дело все равно заканчивалось, как правило, выбором царя, который был наиболее угоден державе, даровавшей "свободу". Все это могло побудить Митридата воздержаться от окончательной интеграции Вифинии в свою ἀρχή в надежде увидеть на престоле Вифинского царства своего ставленника, быть может, даже более управляемого и полезного, нежели неудачливый Сократ Хрест.
Тяготы войны и оккупации самым плачевным образом сказались на положении Вифинии. Понтийский царь овладел казной вифинских монархов (Just., XXXVIII, 3, 1). Будучи подчинены Митридату, многие вифинцы были вынуждены вступить в его войско, переправившееся в Европу (App., Mithr., 41)[148]. Тяжелые людские потери, неизбежные грабежи и разрушения истощили силы царства[149]. Пагубно отразилось на ситуации в стране и то, что на ее территории разгорелась борьба между римскими полководцами Флакком и Фимбрией, соперничавшими за право верховного командования в войне против понтийцев (App., Mithr., 51; Memn., F. 24; Strabo, XIII, 1, 27). В ходе ее была разграблена Никомедия (Diod., ХХХVІІІ-ХХХІХ, 8, 2-4).
Когда в ходе войны наступил перелом и Митридат стал стремиться к заключению мира с римлянами, возвращение Никомеда и Ариобарзана в свои царства было одним из основных условий, предъявляемых Суллой понтийскому царю (Plut., Sull., 22). На переговорах Суллы с Митридатом в конце 85 г. Никомед присутствовал лично (24). По условиям Дарданского мира вифинский и каппадокийский монархи при содействии Г. Скрибония Куриона были возвращены на свои престолы (Plut., Sull., 24; Memn., F. 25, App., Mithr., 60; Gran. Lie., XXXV, 28, 6; Flor., I, 40, 12; (IG 6855d).
События Первой Митридатовой войны позволяют уточнить также и внутриполитическую ситуацию в Пафлагонии. Упоминание Евтропия об изгнании Митридатом царя Пилемена, друга римского народа (Eutrop., V, 5, 1) имеет особый вес, будучи подкреплено сообщением Орозия: pulsus ex ea (Paphlagonia. - О. Г.) Pylaemene et Nicomede regibus (VI, 2, 2). Данная информация может свидетельствовать не только о конкретных стратегических деталях кампании (т. е. о поражении Никомеда в долине Амния и его последующем бегстве через Пафлагонию), но и о том, что в этих событиях Никомед Филопатор и его сводный брат выступали соединенными силами[150]. В дальнейшем в Пафлагонии находился один из очагов сопротивления Митридату (App., Mithr., 21), и Дж. Хайнд полагает, что его мог возглавить сам Пилемен[151]. Не исключено, что вифинский Пилемен погиб в ходе войны[152]: после ее окончания легат Суллы Курион передал Пафлагонию Никомеду (Nicomedi regnum Bithyniae restituit Curio eique adiecit Paphlagoniam) (Gran. Lie., XXXV, 28, 6-7). Одни исследователи полагают, что Пафлагония действительно перешла к Вифинии[153], другие затрудняются в интерпретации этого сообщения[154]; между тем передача Пафлагонии Никомеду выглядит вполне логичной, если предположить, что к этому моменту его брата, пафлагонского царя, уже не было в живых. Не удивительно, что после этого Никомед вернул Пафлагонию детям Пилемена - своим племянникам Пилемену-младшему и Атталу: видимо, он по достоинству оценил вклад их отца в борьбу с понтийским царем. Их изгнал из страны Митридат в 74 г. (Suid., s. v. Πομπήϊος), а в 65/64 г. они были возвращены на царство Помпеем (Strabo, XII, 3, 1; Dio. Cass., XLVIII, 33, 5; Eutrop., VI, 14, 1; Suid., s. v. Πομπήϊος)[155]. Таким образом, при всех бурных перипетиях истории Малой Азии эпохи Митридатовых войн Пафлагония оставалась в сфере влияния Вифинии, а представители боковой ветви вифинской династии занимали пафлагонский престол даже после того, как с политической карты древнего мира исчезла не только независимая Вифиния, но и держава Митридата[156]. Этот факт следует признать одним из немногочисленных внешнеполитических успехов последнего вифинского царя, не сыгравшим, впрочем, особо важной роли в его противоборстве с Евпатором и имевшим скорее символическое значение.
Ο последнем десятилетии правления и жизни Никомеда IV мы не имеем полной и достоверной информации. Хотя он и не принял никакого участия во Второй Митридатовой войне (83-81 гг.)[157], его положение по-прежнему определялось необходимостью балансировать между Римом и Понтом. В 81 г. он оказал помощь флотом наместнику Азии М. Минуцию Терму для осады Митилены - последнего греческого города, сохранившего верность Митридату, причем осуществление этой миссии было поручено молодому Г. Юлию Цезарю[158] (Suet., Caes., 2; Aur. Vict., De vir. III., 78, 1; Plut., Caes., 1; Luc. Ampel., XXXIV, 3). Детали событий остаются неизвестными, но именно пребывание у Никомеда в дальнейшем неблагоприятно сказалась на репутации Цезари (Suet., Caes., 8; 52; Dio Cass., XLIII)[159]. Существуют и другие подтверждения того, что нравы царского двора в Никомедии негативно оценивались современниками из-за царивших там роскоши и изнеженности (Cіc., In Verr., II, 5, 27)[160].
Пышность двора Никомеда IV тем не менее не означала процветания его страны. Свидетельством охватившего Вифинию глубокого экономического кризиса может считаться факт снижения веса вифинских тетрадрахм начиная с 86/5 г. и полное отсутствие выпусков царских монет в 216-222 гг. виф. эры (82/1- 76/5 гг.)[161]. Монеты Никомеда Филопатора обнаружены только и пяти кладах[162]. Конкретные причины этого остаются неизвестными, но можно думать, что население и хозяйство Вифинии, как и всей Малой Азии, по-прежнему страдали от произвола римских публиканов и ростовщиков (Plut., Luc., 7). Их деятельность в Вифинии регламентируется таможенным законом провинции Азия, датируемым 75 г.[163] Активное порабощение вифинского населения отмечено Катуллом (Catull., 10), посетившим Азию в 57-56 гг., уже после превращения страны в римскую провинцию. Все более углубляющаяся экономическая и политическая зависимость от Рима привела к тому, что в последние годы своего правления Никомед IV был полностью лишен возможности предпринимать хоть сколько-нибудь самостоятельные действия[164]. В это время Вифиния вновь попала в поле зрения Митридата, как видно из его переговоров с Серторием: в ходе их понтийский царь в качестве важнейшего условия заключения союза требовал признания своих прав на Азию (с ней, впрочем, вопрос особый)[165], Вифинию, Пафлагонию, Галатию и Каппадокию (App., Mithr., 68; Plut., Sen., 23-24)[166].
Влияние Рима в Вифинии в это время приняло новые формы, порожденные спецификой внутриполитического положения в стране и, в частности, отсутствием прямого законного наследника вифинского престола. Patres внимательно следили за положением дел в Вифинии, желая держать в своих руках все возможности для использования его в собственных интересах. Римляне продолжали рассматривать Вифинское царство как объект своих дипломатических манипуляций. Именно в таком ключе возможно расценивать сообщение Цицерона о посольской миссии к царям Садалу и Никомеду, которую должен был выполнить Г. Веррес по поручению наместника Азии Гн. Корнелия Долабеллы (Cіc., In Verr., II, 1, 63).
Датировка и цели посольства Верреса, сорванного им, остаются спорными, но не исключено, что их следует связывать с римскими планами по превращению Вифинии в провинцию[167]. Д. Глью не без оснований полагает, что сенат вплотную рассматривал возможность заполнения "политического вакуума", который образовался бы в Вифинии в случае смерти Никомеда; повод к тому могли дать, например, слухи об ухудшении здоровья царя[168].
Смерть Никомеда IV действительно привела к резкому изменению ситуации в Малой Азии. Она означала окончание существования Вифинского царства как самостоятельного государства и одновременно привела к началу Третьей Митридатовой войны, итоги которой принесли Риму многократное расширение владений в Азии. Последняя страница истории Вифинского царства представляет собой тугой клубок самых разнообразных проблем, рассмотрение которых можно сравнить с расследованием запутанного детективного сюжета. Она должна быть изучена в трех аспектах - хронологическом, юридическом и внешнеполитическом.
Уточнение даты смерти Никомеда IV позволяет определить начальный год вифинской царской эры[169]. Решение этого вопроса также помогает выяснить время начала Третьей Митридатовой войны, начавшейся, по общему убеждению, на следующий год после того, как Никомед завещал Вифинию Риму[170]. Исключением является оригинальный взгляд Ф. де Каллатай, относящего смерть Филопатора на основании нумизматических данных к 76/75 г., а начало войны - к весне 73 г. (при том что сам исследователь началом вифинской царской эры считает 297/6 г.)[171]. Его соображения, кажется, встретили некоторое сочувствие у Б. Макгинга[172], хотя сам ирландский историк раньше придерживался традиционной точки зрения о смерти Никомеда в 74 г.[173]
Тем не менее в построениях Ф. де Каллатай имеются очевидные слабости, вызванные, судя по всему, явным предпочтением, отдаваемым им нумизматическим данным в сравнении с письменной традицией. Исследователь, в частности, не объясняет, как могла сложиться ситуация, что чеканка вифинского серебра, прерванная в 82/81 г., была возобновлена только после смерти последнего царя Вифинии; мнение о том, что это было сделано сыном Нисы (и продолжалось в течение полутора лет, как следует из построений Ф. де Каллатай!), подвергается в науке справедливой критике (см. далее, с. 409-410). Монеты Митридата VI, датированные по месяцам 76/75 и 75/74 гг., как считает бельгийский нумизмат, были предназначены для финансирования предстоящих военных операций против Вифинии[174], но они могли быть выпущены и до смерти Никомеда, что хорошо вписывается в картину широкомасштабных военных приготовлений Митридата (App., Mithr., 69; Plut., Luc., 7). Далее, хотя в историографии отмечался "недостаток интереса к точной хронологии у Аппиана"[175], трудно допустить, чтобы Митридат, начавший вторжение в Вифинию, лишь недавно (ἄρτι) (Mithr., 71) оставшуюся без царя, по политическим и военно-стратегическим соображениям позволил бы римлянам укрепить свое господство в Вифинии в течение почти двух лет (осень 75 г. - весна 73 г.).
Наконец, построения Ф. де Каллатай не могут опровергнуть сообщения Евтропия: Anno urbis conditae DCLXXVI, L. Licinio Laіcullo et M. Aurelio Cotta coss., mortuus est Nicomede, rex Bithyniae, et testamento populum Romanorum fecit heredem (VI, 6, 1). Данные Евтропия обычно особо ценны тем, что в них сочетается датировка по году[176] и по римским консулам[177]. Другие источники, к сожалению, менее информативны, хотя и они позволяют уточнить некоторые немаловажные детали событий (Liv., Per., XCІІІ; Vell. Pat., II, 4, 1; App., Mithr., 71; App., Bell. Civ., I, 111; L. Ampel., XXXIV, 3; Fest., 11; Arr., Bithyn., F. 1, 4; Cic., De leg agr., II, 40).
Необходимо также попытаться определить время вступления в должность наместника Вифинии М. Юнка, исполнявшего до того должность проконсула Азии. Ф. де Каллатай, исходя из своей датировки смерти Никомеда, датирует вступление М. Юнка в должность проконсула Вифинии уже 75/4 г.[178] Тем не менее это предположение может быть существенно поколеблено вновь предложенной датировкой заключения союза между Серторией и Митридатом (см. выше, прим. 343), во время которого наверняка Филопатор был еще жив. Отдельный пласт информации содержат источники, повествующие о пребывании Цезаря в плену у пиратов и причастности к этим событиям Юнка (Suet., Caes., 4, 1-2; Plut., Caes., 1-2; Veil. Pat., II, 41, 3 - 42, 3; Polyaen., VIII, 23, 1; Auct., De vir. III., 78, 3). Эти сообщения чрезвычайно противоречивы (во многом из-за различных текстуальных искажений) и не раз становились объектом специальных исследований[179], в которых, впрочем, пока что не дано исчерпывающего ответа на все возникающие вопросы.
Во многих исследованиях эпизод с пиратами отнесен к зиме 75/74 г., хотя аргументация сторонников этой точки зрения не представляет собой единого целого и существенно разнится в деталях. Так, А. Уорд исходит из датировки смерти Никомеда концом 75 г.[180], что, как было отмечено, в свете последних исследований выглядит невозможным. Ф. де Каллатай связывает пленение Цезаря пиратами с возрастанием их активности вследствие дипломатических усилий Сертория, относя начало войны к 73 г.[181] Однако при таком восстановлении событий возникает противоречие с данными Светония об участии Цезаря (вскоре после его освобождения от пиратов) в боевых действиях против понтийцев (Caes., 4, 2): в противном случае период пребывания Цезаря на Родосе занял бы больше года, а он, судя по всему, в действительности был кратковременным. В источниках нет информации и о каких-либо других событиях, связанных с деятельностью Цезаря в Азии, которые заняли бы довольно значительный период времени от его освобождения до начала войны[182]. Все это позволяет ирсдположить, что эпизод с пиратами мог иметь место и зимой 74 - в начале весны 73 г.[183]; единственная возникающая при этом трудность - это установить время передачи Юнком своих полномочий Котте, который был правителем Вифинии к моменту вторжения Митридата (App., Mithr., 71). Видимо, Котта прибыл в свою провинцию (Plut., Luc., 6) совсем незадолго до начала войны. При такой реконструкции событий становится более понятным, почему он не сумел организовать эффективного сопротивления вторгшимся понтийским войскам.
Неоценимую в рассмотрении событий помощь оказывают также· данные нумизматики - последние монеты вифинского царя, выпуск которых возобновился в 75/74 г. На сегодняшний день известно 16 тетрадрахм, датированных по вифинской царской эре как ΓΚΣ (223 г.) и 7 - ΔΚΣ (224 г.)[184]. Уже давно определено, что эти монеты не могут свидетельствовать о том, что Никомед IV еще оставался в живых до осени 74 г.[185] Ф. де Каллатай называет обе эти эмиссии посмертными[186], однако более вероятным кажется считать таковой только последнюю из них.
Тетрадрахмы 223 г. виф. э. проштампованы штемпелями с монограммами двух видов - и . Они находят полное соответствие в выпусках 207-209 гг. виф. э., связываемых, как уже отмечалось выше, с деятельностью Сократа Хреста[187]. Однако иконографически они различаются довольно сильно, и предполагать здесь, как это делает бельгийский исследователь, повторное использование одних и тех же монетных типов (что, вероятно, могло бы свидетельствовать о посмертном характере этих выпусков) едва ли возможно. На посмертный чекан больше походят тетрадрахмы 224 г. виф. э. - меньшего веса и худшего качества[188], и это вполне объяснимо.
Существуют косвенные данные в пользу того, что финансовое положение Вифинии к последнему году правления Никомеда IV несколько выправилось[189]: судя по всему, одним из важнейших мероприятий новой римской администрации в Вифинии стала доставка в Рим имущества (supellectilis) Никомеда (Fest., 320 L). В него, вероятно, входила и царская казна[190], а поскольку римляне были весьма заинтересованы в ее приобретении, то можно предположить, что она была достаточно значительна и вполне позволяла возобновить чеканку серебра. Естественно, после ее вывоза условия для нормального осуществления монетных эмиссий в Вифинии (оставим пока в стороне вопрос о том, кто их предпринимал) ухудшились, что не замедлило отрицательно сказаться на количестве и качестве тетрадрахм 224 г. виф. э.
Итак, Никомед IV скончался примерно осенью 74 г. Этому предположению, на мой взгляд, ничуть не противоречит замечание о том, что за период с осени 74 г. по весну 73 г. на пространстве между Римом и Вифинией должно было бы произойти очень много событий[191]. Это смерть Никомеда и сообщение о ней в Рим; прибытие в Рим "сына" Никомеда и отведение его притязаний на престол делегацией вифинцев (см. об этом чуть ниже); вступление в должность М. Юнка; смерть Луция Октавия в Киликии, назначение Лукулла на его место и прибытие в Азию с набранными войсками его и Котты (Plut., Luc., 7; Memn., F. 27; Cic., Pro Mur., 33).
Что касается сообщения о визите в Рим делегации из Вифинии, отвергшей притязания "самозванца" (Sallust., Hist., II, 71 Maurenbrecher): "Против них многие из Вифинии, желая поспешно прибыть, (чтобы) доказать, что (этот) сын не является подлинным..." (Quos adversum multi ex Bithynia volentes accurrere falsum filium arguituri), то в нем содержится несколько нюансов, которым до сих пор не было уделено достаточного внимания. Во-первых, этот фрагмент указывает на то, что "сын" Никомеда Филопатора, видимо, располагал в стране определенной поддержкой: возможно, под словом quos подразумеваются вифинские послы к римлянам, доказывавшие в сенате легитимность прав "сына Никомеда" на престол[192]. Во-вторых, о личном визите "самозванца" в Рим утверждать на основании этой информации с полной уверенностью нельзя. П. Макгашин, в частности, считает, что здесь подразумевается лишь готовность некоторых вифинцев выступить перед сенатом для отведения притязаний возможного претендента на вифинский престол[193]; соответственно все эти споры могли иметь место и в самой Вифинии после смерти последнего ее царя. Возможен поэтому и такой вариант, объясняющий быстрое появление перед сенатом вифинской делегации: "сын" Никомеда Филопатора находился в Риме на воспитании, как это было в свое время с Никомедом II. По моим расчетам, ему было в это время около 20 лет[194]. Все эти предположения, разумеется, не могут считаться надежно доказанными, но они создают впечатление того, что события, связанные с определением статуса Вифинии после смерти Никомеда Филопатора, могли занять не так уж много времени: они развивались весьма стремительно. Поэтому нет никакой необходимости принимать гипотезу бельгийского нумизмата о полуторагодовалом периоде между смертью Филопатора и началом войны Митридата с Римом.
Относительно указаний общего характера на то, что путь из Малой Азии в Рим был довольно долгим и, следовательно, для получения сенатом известия о смерти Никомеда, превращения Вифинии в провинцию и прибытия в Азию римских консулов и войск потребовалось больше времени, чем период с осени 74 г. по весну 73 г.[195]; можно заметить, что в них, кажется, не учтены политические особенности сложившейся ситуации[196]. В Риме внимательнейшим образом следили за положением дел в Вифинии; сенату было ясно, что война с Понтом неизбежна, и при таком положении вещей мы вправе ожидать, что римляне создали экстренную систему коммуникаций между Италией и Малой Азией. Следовательно, время, необходимое сенату для сообщения с Вифинией в 74-73 гг., было существенно меньшим, нежели в обычных обстоятельствах, когда столь крайние меры не были необходимы[197].
Обратимся теперь к рассмотрению правовой стороны вопроса о завещании Никомеда. Случаи завещания эллинистическими монархами своего царства римскому народу не были редкими и достаточно основательно изучены современными учеными[198]. В ситуации с Никомедом IV проблема состоит в том, что в нашем распоряжении отсутствуют эпиграфические документы с текстом завещания (подобные, например, тем, который оставили Птолемей VII Эвергет Киренский и Аттал III Пергамский), а это заставляет исследователей опираться исключительно на противоречивые данные письменной традиции.
Главная трудность состоит в том, чтобы определить, действительно ли Никомед Филопатор умер бездетным, как об этом сообщает Аппиан (Mithr., 71), или у него все-таки был сын[199]; если верно последнее, то имел ли он права на престол. От этого зависит оценка правомерности действий римлян с точки зрения соблюдения духа и буквы закона.
Сведения о человеке, которого на некотором основании можно считать сыном Никомеда Филопатора и Нисы, имеются только у Саллюстия. Как уже отмечалось выше, какой-то человек был обвинен многочисленными вифинцами в том, что он не является законным сыном Филопатора (Sallust., Hist., II, 71). о нем же, видимо, сообщается и в приводимом Саллюстием письме Митридата парфянскому царю Аршаку: "Они (римляне. - О. Г.) после смерти Никомеда разграбили Вифинию, хотя не было сомнений в том, что у Нисы, которую он провозгласил царицей, родился сын" (Bithyniam Nicomede mortuo diripuere, cum filius Nysa, quam reginam appellaverat, genitus baud dubie esset - IV, 69, 9). В ряде работ высказывается мнение о законности его прав на престол[200] и допускается вероятность того, что посмертные тетрадрахмы Никомеда Филопатора, датированные 224 г. виф. э., были чеканены именно им[201]. Однако это вряд ли возможно.
Прежде всего, следует обратиться к установлению личности человека, являвшегося сыном Нисы и, кажется, выдававшего себя за наследника Никомеда Филопатора. Такая попытка была предпринята еще Т. Рейнаком, и его выводы сохраняют свое значение до сих пор, поскольку в дальнейшем ученые почти не обращались к этому вопросу[202].
Французский исследователь смело отождествил упомянутого сына Нисы с Ликомедом, назначенным Цезарем в 47 г. жрецом храмового комплекса Команы Понтийской[203]. о нем говорится в нескольких источниках (App., Mithr., 121; Strabo, XII, 3, 35; Bell. Alex., LXVI, 3; Cass. Dio., LXI, 2, 2). В пользу такого предположения свидетельствуют, во-первых, сходство имени "Ликомед" с династическим именем вифинских царей и, во-вторых, интереснейшая характеристика, которую дает Ликомеду автор "Александрийской войны": "Этот сан (верховного жреца Команы. - О. Г.) Цезарь присудил знатнейшему вифинцу из кападокийского царского рода[204], Ликомеду" (homini nobilissimi Lycomedi Bithyno... qui regio Cappadocum genere ortus).
Ликомед действительно принадлежал по материнской линии к Ариаратидам, будучи сыном Нисы, но в происхождении от вифинских царей ему в данном пассаже отказано: он - всего лишь "знатнейший вифинец". Видимо, его отцом был кто-то из представителей высших кругов вифинского общества, но отнюдь не сам царь. Этому предположению не противоречат и приведенные выше фрагменты Саллюстия, в которых ничего прямо не говорится о его происхождении от Никомеда IV; более того, приведенный выше отрывок из письма Митридата возможно трактовать в том смысле, что сын Нисы мог рассчитывать на престол лишь потому, что царицей была провозглашена его мать. Таким образом, имеются веские основания предполагать, что сын Нисы Ликомед действительно не мог считаться законным наследником вифинского престола[205], о чем представители вифинцев со всей определенностью и заявили в сенате. Тем не менее имелись основания считать Ликомеда "побочным" представителем вифинского царского дома, что обеспечивало довольно высокий властный статус (как правителя Команы) как ему лично, так и правительнице Киоса - Прусиады-Приморской Ородалтис, которую с большой степенью вероятности можно считать родившейся в его браке с дочерью Митридата Евпатора Орсобарис[206].
Если Ликомед действительно не являлся законным сыном Никомеда Филопатора, то это делает практически невозможным предположение о выпуске им последних вифинских царских тeтрадрахм[207]. Скорее всего, они в течение некоторого времени продолжали чеканиться на прежних монетных дворах Вифинии[208], чему способствовала воцарившаяся в стране атмосфера политического хаоса[209]. Наряду с отсутствием законных прав на престол у сына Нисы на решении Никомеда завещать царство Риму могла сказаться уверенность вифинского монарха в том, что после его смерти страна все равно была бы оккупирована Митридатом, чего можно было бы избежать только при помощи рмлян[210].
Однако Ликомед мог (быть может, даже сам того не желая!) сыграть определенную роль в событиях, связанных с началом Третьей Митридатовой войны. Хотя в источниках (прежде всего, в изложенном Саллюстием письме Митридата Аршаку) об этом ничего не говорится, вполне логично было бы ожидать, что понтийский владыка вторгся в Вифинию под предлогом обеспечения "законных прав" сына Нисы[211], тем более что он уже часто и успешно прибегал к подобного рода акциям и в Каппадокии, и в самой Вифинии[212]. Именно по приказу Митридата во время начального периода оккупации страны и могли быть выпущены последние вифинские тетрадрахмы якобы от лица "легитимного" наследника престола, тем более что у понтийского владыки уже имелся опыт изаимодействия с вифинскими монетариями. Часть тетрадрахм самого Митридата, датированных 224 г., проштампованы штемпелем с монограммой , сходным с одним из двух штемпелей последних вифинских тетрадрахм . Второй из этих штемпелей, , находит некоторое соответствие в монограмме митридатовских тетрадрахм, чеканенных в период с октября 91 г. по сентябрь 90 г., когда в Вифинии у власти пребывал Сократ Хрест[213]. Разумеется, эти аналогии довольно относительны, но они позволяют предположить факт понтийского контроля над монетным делом Вифинии в 73 г. (тем более что сходства с более ранними собственно вифинскими штемпелями у монограмм этого года, особенно второй, практически не прослеживается). Таким путем Евпатор вновь мог выдавать себя за поборника справедливости и обвинять римлян в том, что завещание Никомеда было использовани ими своекорыстно или даже просто подделано подобно завещанию Аттала III Пергамского (Sallust., Hist., IV, 69, 8)[214].
Основания для обвинений Рима в незаконном присвоении прав на Вифинию могут быть предоставлены и схолиастом Цицерона, который сообщает: "Он (Никомед Филопатор. - O. Г.) умер, нс оставив завещания. Таким образом, царство его досталось римскому народу. Римский же народ поставил владеть этим царством Ариобарзана" (Iste mortuus est intestatus: pervenit ergo eius regnum ad populum Romanum. Misit ergo populus Romanus ad regnum illud tenendum Ariobarzanem - Schol. Gron., P. 316 Ed. Stangl). Выводы, сделанные на основании анализа этого пассажа Б. Мауренбрехером[215] относительно фальсификации сведений о завещании Никомеда римскими анналистами, были оспорены Д. Маги, который, в свою очередь, предложил собственную трактовку данного сообщения: он полагает, что здесь подразумевается передача римлянами Вифинии Ариобарзану. Резонно считая такое развитие событий невероятным, историк вообще не склонен доверять данному сообщению[216]. Но возможен и иной вариант, объясняющий упоминание в данном контексте каппадокийского царя: римляне обратились к своему союзнику за помощью (возможно, военной), на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств[217] (что опять-таки указывает на особую сложность внутриполитической ситуации в стране). Таким образом, источники не содержат никакой достоверной информации о том, что завещание Никомеда или последующее освещение его римскими историками было каким-либо образом фальсифицировано. Решение последнего вифинского царя о передаче своего царства Риму вполне соответствовало принятой в эллинистическом мире практике и потому должно расцениваться как юридически обоснованное и правомочное[218], хотя, разумеется, оно целиком и полностью являлось одним из звеньев в экспансионистской политике Рима.
Наконец, необходимо кратко остановиться на том влиянии, которое оказала смерть Никомеда IV Филопатора на развитие международной ситуации в Малой Азии и Средиземноморье в целом. В условиях крайней поляризации сил между двумя ведущими на тот момент политическими силами античного мира - Римом и Понтийским царством - аннексия Вифинии римлянами была равносильна нарушению шаткого равновесия между враждующими сторонами[219]. И римские политики, и Митридат, несомненно, понимали, что новой войны не избежать, а политический и военный контроль над Вифинией был непременным залогом успешных действий в ходе решающего столкновения. Теперь, после того как вифинская царская династия прекратила свое существование, Митридат имел все основания добиваться полного и окончательного включения Вифинии в состав своей державы. В описанном Аппианом жертвоприношении Зевсу Стратию, предпринятом Митридатом накануне вторжения в Вифинию (Mithr., 70), можно увидеть проявление его стремления идеологически обосновать свое право стать вифинским владыкой. Культ Зевса Стратия, хотя на первый план в нем выступают иранские черты, имел сложный синкретический характер; он включал в себя наряду с иранскими также греческие и малоазийские элементы[220]. Зевс Стратий чтился и в Вифинии (так, в Никомедии находился его храм - App., Mithr., 7) и, судя по изображениям на реверсе вифинских тетрадрахм, считался покровителем царской династии. Поклонение этому богу позволяло Митридату рассчитывать на симпатии вифинцев.
Видимо, как и в ходе первого вторжения в Вифинию, планы понтийского царя первоначально оправдались: по словам Плутарха, "города снова встречали его с радостью" (Luc., 7). Это было не случайно. За долгие годы противостояния между Понтом и Римом Вифиния окончательно перестала быть самостоятельной политической величиной; ее население по большей части было готово оказывать поддержку тому из противников, кто окажется сильнее. На территории Вифинии разгорелись первые сражения Третьей Митридатовой войны, открывшей, без преувеличения, новую эпоху в истории Средиземноморья. Но в этой истории независимому Вифинскому царству уже не суждено было занять свое место.

---

[1] Reinach Th. L’Histoire par les Monnaies. P. 179—180. Данную датировку разделяет большинство ученых: Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1093; Ceyer F. Nikomedes (5). Sp. 2166; Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 24; Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 242; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 56. Попытки связать упомянутое Диодором посольство Митридата в Рим (XXXVI, 15, 1) с началом пафлагонской экспедиции и соответственно датировать последнюю 104 г. (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 134; Молев Е. А. Властитель Понта. С. 55; ср.: Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 189) малоубедительны.
[2] См.: Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 77, 266. Можно было бы предположить, что своеобразие этих монет объясняется тем фактом, что они были отчеканены в Пафлагонии, во вновь завоеванных владениях Никомеда, однако они проштампованы теми же штемпелями, что и другие вифинские тетрадрахмы этого времени, битые на собственно вифинских монетных дворах. Тем не менее кажется странным, что помимо этих фальшивых (?) экземпляров до нас не дошло других тетрадрахм Никомеда Эвергета, датированных 189 г. виф. эры: перерывов в их выпусках не зафиксировано вплоть до 104 г. (194 г. виф. эры).
[3] Ibid.
[4] Такое предположение оставляет достаточно времени для осуществления Никомедом Эвергетом военной экспедиции в Каппадокию; о хронологических выкладках см. ниже, с. 359.
[5] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 160; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 55
[6] Дата определена по монетам Ариарата VI (Simonetta B. The Coins ol I he Cappadocian Kings. P. 30).
[7] Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 31.
[8] В источниках отсутствуют прямые указания на это, но некоторые исследователи именно Митридату склонны приписывать инициативу в заключении союза с Вифинией (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 99; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 67—68; Молев Е. А. Властитель Понта. С. 55; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 55), не акцентируя, впрочем, на этом особого внимания.
[9] Ballestcros Pastor L. Mitridates Eupator, el ultimo re los grandes monarcos hellenisticos // DHA. T. 20. № 2. 1994. P. 126; Биттнер А. Выбор между Сциллой и Харибдой: Гераклея Понтийская в борьбе Рима с Митридатом VI // Античный мир. Проблемы истории и культуры. Сборник научных статей к 65-летию со дня рождения проф. Э. Д. Фролова. СПб., 1998. С. 239.
[10] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 265.
[11] Ο стремлении Митридата приобрести популярность у населения Вифинии свидетельствует мягкое отношение, проявляемое им к пленным вифинцам в начале первой войны с Римом (App., Mithr., 18; 19). Об этом аспекте митридатовской пропаганды См.: Glew D. C. The Selling of the King. A Note on Mithridates Eupator’s Propaganda // Hermes. Bd. CV. 1977. P. 254.
[12] Молев Е. А. Властитель Понта. С. 54—55. Против — Glew D. G. Mithridates Eupator and Rome: A Study of the Background of the First Mithridatic War // Athenaeum. Vol. LV. 1977. P. 390: вступая в Пафлагонию, Митридат «не рассматривал свою акцию как первый шаг к созданию великой империи в Малой Азии». Скорее всего, на тот момент понтийский царь действительно еще не мог точно представлять своих будущих действий.
[13] К. Штробель показал, что эти сведения не следует принимать буквально (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 163—164).
[14] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 99; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 197; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 105.
[15] McCing B. C. The Foreign Policy… P. 68; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 56—57.
[16] Strobel K. Galatien… S. 41-51; Idem. Mithridates VI von Pontos. S. 160.
[17] Возможно, В обмен на определенные уступки в Пафлагонии по предварительно достигнутому между царями соглашению Митридату предоставлялась свобода действий в Каппадокии — стране, господства над которой издавна добивались понтийские цари. Вифиния же, если не считать малоизвестных нам предприятий Зиэла (Steph. Byz., s. ν. Ζήλα), никогда всерьез на Каппадокию не претендовала и даже не имела с ней общей границы.
[18] В 110—106 гг. римляне вели войну с Югуртой в Нумидии, отражали с тяжелыми потерями вторжение кимвров и тевтонов, подавляли восстание вольков тектосагов. См.: Glew D. C. Mithridates Eupator and Rome. P. 386-387; Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 160-161.
[19] Возможно, его доставили в Рим изгнанные из страны династы (Olshausen E. Pontos // RE. Spplbd. XV. 1978. Sp. 423; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 189). о ликвидации их власти могут свидетельствовать бронзовые монеты какого–то царя Пилемена, перечеканенные Митридатом (CallatayF. de. Certaines bronses du roi Pylemene de Paphlagonie probablement contremarqués par Mithridate Eupator // GNS. T. 32. 1988. P. 34—37), хотя возможна и иная их интерпретация (см. далее, прим. 284).
[20] Правы те исследователи, которые оценивают эту меру как либеральную, поскольку пафлагонские события не слишком встревожили римлян (Cleiv D. C. Mithridates Eupator and Rome. P. 387; Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 189). Сенат продолжал считать Никомеда своим союзником, т. к. Гай Марий в 104 г. обратился к вифинскому царю за военной помощью (Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 243). Напротив, предположения о прямой военной угрозе Вифинии и Понту со стороны Рима (на основании фразы Юстина: «…не испугавшись угроз…» ( XXXVIII, 4, 5) (Молев Е. А. Властитель Понта. С. 55) или даже о готовности сената создать против них обширную коалицию, включавшую Родос, Сирию, Египет и Кирену (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 101. Note 3; cp.: Liebmann—Frankfort T. La frontiere orientale… P. 153—154) »»(абсолютно необоснованны, поскольку они никак не вяжутся с дальнейшим поведением сената.
[21] Эти действия вифинского царя расцениваются как хитрые и наглые (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 197).
[22] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 163.
[23] К. Штробель вообще отвергает сообщение Юстина об аннексии Галатии Митридатом (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 168—169), что кажется недостаточно обоснованным.
[24] В отдельных работах говорится даже о совместной экспедиции в Галатию Митридата и Никомеда (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 92; Duggan A. King of Pontus. The Life of Mithridates Eupator. New York, 1959. P. 42 (c неверной хронологией и деталями событий); см., однако: McGing В. С. The Foreign Policy… P. 71; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 58. Против — Olshausen E. Rom und Mithridates Eupator // ANRW. Bd. I. Τ. 1. 1972. S. 811. Так или иначе, Никомед, начиная вторжение в Каппадокию, должен был иметь «коридор» через Галатию, что дает основания предполагать установление им контроля над западными районами этой страны.
[25] Вторжение в Каппадокию «как в чужую страну» совершил еще Митридат V Эвергет (App., Mithr., 10). о мотивах его действий см.: Glew D. C. Mithridates Eupator and Rome. P. 382—385.
[26] Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 105.
[27] Glew D. G. The Cappadocian Expedition… P. 23—55.
[28] Ibid. P. 27-28.
[29] Дж. Витуччи говорит о «кризисе отношений между населением страны и правительством регентши» (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 103), но ничем не подтверждает своего мнения. Приводимый Д. Глью аргумент, связанный с тем, что в это время и позднее еще продолжал действовать Гордий — убийца Ариарата VI и в дальнейшем претендент на каппадокийский престол (Just., XXXVIII, 1, 6—7, 10; 2, 1, 5; App., Mithr., 65) — не вполне убедителен. Гордий как доверенное лицо Митридата в данный период еще выступал одним из гарантов сохранения в стране относительной стабильности, разумеется, в той форме, в какой она была выгодна промитридатовским кругам в Каппадокии и самому понтийскому владыке.
[30] Cp. McGing B. C. The Foreign Policy… P. 75. По мнению Я. Зайберта, Лаодика отстаивала интересы своего сына, будущего царя Ариарата VII (Seibert J. Historische Beitrage… S. 117). Κ. Штробель, наоборот, говорит о противоречиях между Лаодикой и ее сыном начиная со 112 г. (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 164). В любом случае, Лаодика показала себя решительной и энергичной, хотя, конечно, и не слишком щепетильной правительницей, самостоятельной фигурой на арене малоазийской политики (Glew D. G. Mithridates Eupator and Rome. P. 388. Note 34). Маловероятно, чтобы она первоначально просила помощи у Митридата против вторжения вифинцев (Stahelin F. Laodika (22) // RE. Bd. 12. 1924. Sp. 710; Morkholm O. The Coinages of Ariarates VI and Ariarathes VII of Cappadocia // Schweizerische Numismatische Rundschau. 1978. Bd. 57. P. 159).
[31] Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 190. Предположения о якобы имевшем место стремлении Лаодики передать Каппадокию брату (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 89; Stahelin F. Laodika. Sp. 710) неубедительны: ничто не препятствовало ей добиваться этого ранее.
[32] К этому времени Митридат уже уничтожил свою мать, брата и жену (App., Mithr., 112; Memn., F. 22, 2; Sallust., Hist., F. II, 75).
[33] Эти слова Юстина не исключают того, что указанное соглашение было заключено заранее.
[34] О стратегических преимуществах Евпатора перед Никомедом в каппадокийской кампании См.: Glew D. G. The Cappadocian Expedition… IV 28~29. По мнению исследователя, ввод вифинских войск в Каппадокшо и изгнание их оттуда произошли в течение лета и осени одного и того же года (Ibid. P. 42. Note 51). В пользу этого предположения свидетельствует и тот факт, что римский сенат никак не отреагировал на эти события, видимо, он просто не успел этого сделать.
[35] Meyer Ed. Geschichte… S. 92-93; Idem. Bithynia. Sp. 521; Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 338; Idem. Mithridates Eupator… N. 89; Idem. Histoire… P. 172; 103 r. — Strobel K. Mithridates VI von I Wos. S. 163; 103/102 r. — McCing B. C. The Foreign Policy… P. 75; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 190; 102 г. — Magie D. Roman Uulc… Vol. I. P. 203; Will E. Histoire politique… T. II. P. 473; около 102 — Ceyer F. Nikomedes (5). Sp. 497; Vitucci G. Il regno di Bitinia. IV 103. Note 3.
[36] Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 30, 42. К. Штробель склонен объяснять перерыв в чеканке вифинских монет всего лишь отсутствием царя в стране (в связи с каппадокийскими событиями?) (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 163. Anm. 79). Ему отчасти следует Ф. де Каллатай, который говорит о возможной активизации в Вифинии римских публиканов в отсутствие царя (признавая, впрочем, что такое мнение не может быть признано целиком убедительным: CallatayF. de. L’Historie des guerres Mithridatiques… P. 78—79). Вместе с тем критику бельгийским нумизматом позиций Д. Глью (например, указание на относительность связи между политическим и экономическим положением страны и активностью монетных эмиссий — Ibid. P. 78. Note 56, или даже предложение считать отсутствие монет этих годов просто результатом лакуны в источниках — Ibid. P. 74) трудно принять всерьез: американский историк аргументирует свою точку зрения гораздо более обстоятельно. Сам бельгийский исследователь относит вторжение вифинцев в Каппадокию к 104 г.; cp.: Mastrocinque A. Studi… P. 19.
[37] Glew D. G. The Cappadocian Expedition… P. 38.
[38] Ibid. P. 39-43.
[39] Вифинцев захватывали в плен и затем продавали на невольничьих рынках их враждебные и воинственные соседи, «профессиональные разбойники» — жители Мизии, Фригии и, в особенности, Галатии и Понта (SEHHW. Vol. II. P. 782; Vol. III. P. 1514. Note 49).
[40] Вифинских λαοί продавал в рабство сам царь, задолжавший большие суммы денег римским ростовщикам и вынужденный расплачиваться г ними таким способом (Badian E. Roman Imperialism in the Late Republic. Ithaca; New York, 1968. P. 54, 73; Idem. Publicans and Sinners. Private Enterprise in the Service of the Roman Republic. Ithaca; London, 1983. P. 87-89).
[41] Интересно восстановление сткк. 16—17 надписи: τὰς ἱερὰς σώματα μέντε, οἷς ὀνόματα μετ / ονομασθέντα ἐκ τῶν έπιχωρίων — очевидно, эти «священные рабы» были по происхождению коренными вифинцами, по затем были переименованы на греческий манер.
[42] SEHHW. Vol. II. P. 783.
[43] Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 41.
[44] См. критику этого положения: Ibid. P. 39.
[45] Д. Глью почему–то не акцентирует внимания на этом совершенно недвусмысленном утверждении Диодора. Проведенный им анализ употребления греческим историком слов διαρπάζω, ἁρπαγή и т. д. позволил заключить, что подданные Никомеда «оказались жертвами незаконных и насильственных нападений» (Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 39. Note 45) (со стороны разбойничьих банд? — О. Г.); однако деятельность римских ростовщиков и сборщиков налогов оценивается в источниках в сходных тонах и даже в близких по стилю выражениях; ср.: Plut., Luc., 7: ὥσπερ Ἁρπυίας τὴν τροφὴν ἁρπάζοντας. Ср. сходное мнение о деятельности публиканов в Вифинии: Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 140—141; исследователь уточняет, что публиканы могли порабощать вифинцев на спорных территориях, примыкающих к пределам владений Никомеда.
[46] Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 338; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 101; Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 163.
[47] Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 38, 43; Core Brennan T. Sulla’s Career in the Nineties: Some Reconsiderations // Chiron. Bd. 22. 1992. P. 146-147. Note 127; Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 163.
[48] Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 139.
[49] Glew D. C. The Cappadocian Expedition… P. 43. Note 53: вифинцы прибыли на Сицилию «late in the preceding campaining season».
[50] Ceyer F. Nikomedes (5). Sp. 496.
[51] Badian E. Publicans and Sinners. P. 88. Возможно, резкое ухудшение благосостояния вифинцев в результате оттока денежных средств в Понтийское царство в виде контрибуции вынуждало их обращаться к практике самозаклада публиканам.
[52] Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 106.
[53] Замысел вновь использовать Гордия для своих интриг возник у Митридата через несколько месяцев (interiectis mensibus) после изгнания вифинцев (Just., XXXVIII, 1, 6). Однако к открытым действиям против Ариарата он перешел далеко не сразу: в 102 г. каппадокийский царь еще значился в числе его друзей и союзников (IDelos 1576), а последние монеты Ариарата датированы 16м годом правления (101 г.) (Simonctta B. The Coins of the Cappadocian Kings. P. 35—36; McCing B. C. The Foreign Policy… P. 173—175; CallatayF. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 192-195).
[54] К. Штробель подразумевает под упомянутыми царями правителей Коммагены, Софены и Армении (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 164), а А. Шервин—Уайт добавляет к ним и Селевкидскую Киликию (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 106). Тем не менее достоверных свидетельств о враждебности этих государств Понту не существует, а Малая Армения к этому времени, возможно, уже была подчинена Митридатом (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 164).
[55] В ряде работ о поддержке, оказанной Ариарату со стороны Никомеда, ничего не говорится (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 203; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 104; Sherwin—White A. N. Roman Involvement in Anatolia, 167-88 B. C. // JRS. Vol. LXVII. 1977. P. 71; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 191), а К. Штробель прямо отрицает ее (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 164).
[56] Молев Е. А. Властитель Понта. C. 57. 1
[57] К сожалению, рассказ Юстина не проясняет, как развивались события после смерти Ариарата VII.
[58] Мнение о причастности Никомеда и Лаодики к кратковременному (ок. 100 г.) водворению на каппадокийский трон второго сына Ариарата VI, Ариарата VIII (Just., XXXVIII, 2, 1) (Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 32; Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 166, 169; ему атрибутируется чеканка некоторых монет: Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 195—196), не подтверждено источниками, хотя полностью исключать вероятность этого нельзя. Ситуацию в Каппадокии в это время определяла борьба между проримски и пропонтийски настроенными группировками (Badian E. Sulla’s Cilician Command // Athenaeum. 1959. Vol. 37. P. 291); едва ли после изгнания Никомеда и Лаодики в стране остались серьезные силы, делавшие ставку на Вифинию. Более правомерным кажется предположение о косвенном участии в этих событиях Рима, т. к. Ариарат VIII в это время пребывал в провинции Азия (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 193).
[59] Около 96 г. (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 71). Эти действия свидетельствуют о том, что Никомед в то время вряд ли опасался вторжения Митридата в саму Вифинию, как о том говорит Юстин (XXXVIII, 2, 3). Подчинение Каппадокии означало для Евпатора осуществление программного пункта династической пропаганды понтийской династии (Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 191—192) и позволяло (с теми или иными оговорками) действовать в рамках видимой законности. Вторжение в Вифинию, напротив, выглядело бы актом неприкрытой агрессии и непременно вызвало бы решительное противодействие римлян, к которому Митридат еще не был готов.
[60] Высказывалось мнение, что этот шаг был предпринят Евпатором с целью поставить своего сына на одну ступень выше в династической системе по сравнению с вифинским претендентом, сделав его поколением старше (Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 247—248). Отмечалось также, что Гордий посредством таких действий вышел за пределы достоверности (Corey Brennan T. Sulla’s Career… P. 147; Canali de Rossi F. Le ambascerie… № 622. P. 570), но допущение о подобной ошибке этого опытного интригана (и тем более его покровителя Митридата) выглядит крайне сомнительным. Видимо, на самом деле Трогом или, что более вероятно, Юстином здесь допущена очевидная ошибка: поскольку Ариарат IX, бывший еще мальчиком, никак не мог сойти за сына Ариарата V, погибшего около тридцати лет назад, надо полагать, что в первоисточнике под его отцом подразумевался Ариарат VI.
[61] См. специально посвященные этой миссии работы: Luce T. J. Marius and the Mithridatic Command // Historia. Bd. XIX. Ht. 1. 1970. P. 161194. Sordi M. La legatio in Cappadocia di C. Mario nel 99-98 a. C. // RIL. Vol. 107. 1973. P. 370-379; Ballestcros—Pastor L. Marius’ Words to Mithridates Eupator // Historia. Bd. XLVIII. Ht. 4. 1999. P. 506-508.
[62] Sordi M. La legatio… Критику этого положения См. В работе: McCing B. C. The Foreign Policy… P. 76.
[63] Для решения анатолийских проблем сенатом было отправлено в 97—96 гг. посольство Марка Эмилия Скавра, обвиненное в получении взяток от Митридата (Val. Max., III, 7—8); См. о нем: Badian E. Q. Mucius Scaevola and Province of Asia // Athenaeum. Vol. 34. 1956. P. 120—123; Mastrocinque A. Studi… P. 32—37. Не исключено, что Никомед тоже прибегал к подобным мерам (Молев Е. А. Властитель Понта. С. 58), тем более что сходные методы применялись им еще в «деле о Великой Фригии» более чем за 20 лет до того (см. выше, с. 344). Проблсматично, можно ли связывать с миссией Скавра доведение senatus consultum до сведения Никомеда и Митридата (Сапрыкин С. Ю. Понтийcкое царство. С. 194).
[64] Это интересное предположение высказано и аргументировано Г. Кори Бреннаном (Corey Brennan T. Sulla’s Career… P. 146—147). Исследователь считает, что уже к моменту вторжения в Пафлагонию (которое он относит примерно к 104 г.) Никомед пользовался поддержкой Мария в сенате, что и позволило ему сохранить контроль над захваченными областями, несмотря на явную неубедительность попыток придать своим действиям видимость законности.
[65] Теперь сенат реагировал на малоазийские события гораздо оперативнее, чем прежде. Митридат, видимо, должен был также освободить остававшуюся в его владении часть Пафлагонии (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 167; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 194).
[66] См. об этом наиболее подробно: Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 355—361 (c литературой).
[67] Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 228; Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 243.
[68] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 106. Anm. 2; cp.: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 107-108; McGingB. C. The Foreign Policy… P. 69; Ballesteros—Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 59. Note 101.
[69] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 174-176. Поскольку он поддерживал Никомеда IV Филопатора, с некоторой степенью условности его возможно считать родным братом последнего.
[70] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 205; Vol. II. P. 1098-99. Note 14; Sullivan R. D. The Dynasty of Cappadocia // ANRW. II. lid. 7. 2. 1980. P. 1128. Возможно, сохранение власти вифинского ставленника хотя бы отчасти могло обезопасить пафлагонцев от агрессивных притязаний со стороны Митридата и галатов (Idem. Near Eastern Royalty… P. 32).
[71] Bulin R. K. Untersuchungen zur Politik und Kriegfuhrung Roms im Osten von 100-68 v. Chr. Frankfurt–am–Main; Bern, 1983. S. 43.
[72] Вопрос о принятии понтийскими монархами вифинской царской эры решается в историографии неоднозначно и, безусловно, должен стать предметном специального исследования. Не вдаваясь в детали, отмечу, что мнение об использовании этой системы летоисчисления уже Митридатом V Эвергетом кажется малообоснованным; скорее всего, ее заимствовал только Евпатор.
[73] Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 133; Bennet W. H. The Death of Sertorius and the Coins // Historia. Bd. X. Ht. 4. 1961. P. 461; Перл Г. Эры… C. 68.
[74] Карышковский П. О. о некоторых вифинских тетрадрахмах… С. 331. Прим. 22; McCing B. C. The Kings of Pontus. P. 229; Leschhorn W. Antike Aren. S. 93—95; наиболее подробно: Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 29—32.
[75] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 22.
[76] Loc. cit.; Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 80; 274; Л. Баллестерос Пастор полагает, что Никомед Эвергет умер «до 91 г.», на что, по его мнению, может указывать отмеченное еще Т. Рейнаком ухудшение качества вифинского серебра в 93/2 и 91 гг. (Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 82. Note 2). Однако события, связанные c узурпацией Сократа, должны были занять довольно длительное время, что побуждает несколько отодвинуть смерть царя от этого terminus ante quern.
[77] Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор… С. 63.
[78] McCing B. C. The Foreign Policy… P. 75
[79] Glew D. C. Mithridates Eupator and Rome… P. 390.
[80] Факторами, породившими экономические трудности Никомеда Эвергета, Р. Салливан считает деятельность в Вифинии римских публиканов, «экспорт капитала» из страны, затраты на экспедиции в Пафлагонию и Каппадокию, а также дорогостоящие «благодеяния», оказываемые царем греческим полисам (Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 32—33).
[81] Молев Е. Л. Властитель Понта. С. 54.
[82] Первое упоминание Никомеда IV — надпись с Делоса, датируемая приблизительно 105—103 гг. (OGIS 343 = IDelos 1580), связанная с пребыванием Никомеда на острове еще в качестве наследника престола.
[83] Эта информация обычно либо принимается с некоторым сомнением (Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 319), либо вовсе отвергается (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 107). Однако она может быть подкреплена фразой Плиния Старшего: «Когда был умерщвлен (sic! — О. Г.) царь Никомед, его конь умер, перестав принимать пищу» (Interfecto Nicomede rege equus eius inedia vitam finivit — NH, VIII, 65, 5), на что ранее обратил внимание только Т. Рейнак (Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 339. Note 2). Не исключено, что источником римского эрудита послужил Никандр Калхедонский: второй из сохранившихся фрагментов этого автора содержит упоминание о петухе виночерпия вифинского царя Никомеда по имени Секунд (FGrH, 700 F. 2), что достаточно четко определяет анекдотический характер его произведения. Римское имя виночерпия указывает, что фрагмент, скорее всего, следует датировать концом II — началом I в.
Косвенное подтверждение тому, что Никомед Эвергет мог скончаться от яда, неожиданно обнаруживается в сочинении Галена «О противоядиях», где говорится, что некий царь Никомед принимал какие–то лекарственные средства, опасаясь отравления (Galen., De antidot., XIV, 147). Но это, видимо, ему не помогло…
[84] Ср. с несколько сходной ситуацией: Just., XXIX, 1, 5; Paus., I, 9, 1, когда эпитеты «Филопатор» и «Филометор» были присвоены царям их подданными в издевку, но впоследствии стали частью их официальной титулатуры.
[85] Дж. Витуччи считает, что вступление Никомеда IV на престол «осуществилось без происшествий» (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 107), по дальнейшие события показали, что это было далеко не так.
[86] Magic D. Roman Rule… Vol. II. P. 1200. Note 47: Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 107. Note 3; Janke M. Historische Untersuchungen… S. 44.
[87] Определение Никомеда IV как filius Aristonicae (Gran. Lie., XXXV, 29, 9) тоже является небесспорной конъектурой.
[88] Seibert J. Historische Beitrage… S. 117.
[89] Cp. с мнением, что у Никомеда Эвергета не было прямых наследников, рожденных в законном браке, но престолом овладел Никомед, «сын танцовщицы Нисы» (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 106; Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 196—197).
[90] Т. Рейнак скорректировал свою прежнюю точку зрения (см. предыдущ. прим.): Reinach Th. L’Histoire par les Monnaies. P. 174.
[91] Аппиан в главах седьмой и десятой дважды ошибается, называя Никомеда IV сыном Никомеда II, а не Никомеда III. Судя по всему, сенат признал Никомеда законным наследником еще до выступления Сократа, почему тот первоначально и не заявлял претензий на трон (Gran. Lie., XXXV, 29, 1—2). Не исключено, однако, что греческий историк имеет в виду официальное признание римлянами прав на престол Никомеда Эвергета: он уже должен был считаться легитимным правителем, тогда как его отец Никомед II, будучи узурпатором, мог оставаться формально не признанным сенатом до конца своего правления. Крайне маловероятно, что ошибка Аппиана вызвана существованием некоего претендента на вифинский престол после ликвидации царства, как полагает Р. Салливан (Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 343. Note 14), ибо сам греческий историк нигде более в тексте своего труда этого не подразумевает.
[92] Это имя также восстанавливается с трудом из набора букв HALIESICHEANA; некоторыми исследователями правомерность такого прочтения оспаривается (Janke M. Historische Untersuchungen… S. 45. Anm. 1).
[93] Глагол tollo наряду со значением «убирать, удалять, устранять» имеет и другой смысл — «признавать кого–либо своим сыном, возвышать» (Дворецкий И. Х. Латинско–русский словарь. М., 1976. С. 1017— 1018). Последнее значение кажется по контексту более уместным.
[94] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 107. Cp. с практически аналогичным эпизодом в истории Каппадокии: «подставные» сыновья Ариарата IV Ариарат и Ороферн были отправлены в Рим и Ионию соответственно, чтобы они не оспаривали право на престол у законного наследника, Митридата — будущего Ариарата V (Diod., XXXI, 19, 7). Д. Браунд связывает отправку Сократа в Кизик с распространенной в эллинистическом мире практикой посылать царских сыновей для воспитания и образования в Рим, Афины или другие крупные политические и культурные центры, к числу которых можно отнести и этот малоазийский город (Braund D. Rome and the Friendly King. P. 11).
[95] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 174-176.
[96] Возможно, лже-Пилемен был отправлен в Пафлагонию сразу после установления вифинского контроля над западными районами страны, поэтому он, отсутствуя в Вифинии, не предъявлял претензий на престол и никак не участвовал в драматических перипетиях, описанных Гранием Лицинианом.
[97] Оценки его личности и деятельности в историографии крайне негативны (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 107; Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 319; Duggan A. The King of Pontus. P. 44; Kraay C. M., Davis N. The Hellenistic Kingdoms. P. 263). В одном позднем источнике упоминается некий «вифинский тиран Никомед» (loan. Laur. Lyd., De mens., IV, 29), очевидно, это именно Филопатор.
[98] Сохранившиеся на палимпсесте буквы EONGLAODICTA, указывают, по мнению одного из издателей текста, на причастность к этим событиям вдовы Никомеда Эвергета Лаодики, хотя правомерность данной конъектуры оспаривается некоторыми исследователями (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 108. Note 1). По моему мнению, наиболее вероятно, что Лаодика также оказалась в числе жертв Никомеда Филопатора.
[99] Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. III; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. C. 197
[100] Seibert J. Historische Beitrage… S. 117-118.
[101] Не исключено, что он может быть отождествлен с приближенным Митридата Александром из Пафлагонии (App., Mithr., 76; 77).
[102] Он мог обвинять Никомеда в причастности к убийству отца, незаконном происхождении и моральных пороках (Suet., Caes., XLIX, 1, 4; Cass. Dio., F. XLIII; Aur. Vict., Vir. 111., 78, 1) (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 172. Anm. 109). Помимо того, как следует из проанализированного выше фрагмента Лициниана (XXV, 29, 3; 5—7), его собственные претензии могли подкрепляться какими–то решениями Никомеда III, принятыми в его пользу.
[103] К. Штробель отметил, что эту возможность ему предоставило обострение внутриполитической ситуации в Риме, где в это время начиналась союзническая война (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 172).
[104] Hind J. C. F. Mithridates // CAH². Vol. IX. 1994. P. 143.
[105] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 108.
[106] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 7—8. Note 24; Idem. La politique monetaire de Mithridate VI Eupator, roi de Pont (120 — 63 av. J. — C.) // Rythmes de la production monetaire de Γ antiquite a nos jours. Numismatica Lovaniensia. № 7. Louvain–la–Neuve, 1987. Tab. 3.
[107] Р. Каллет—Маркс говорит о том, что Сократу подчинилась и Пафлагония (Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 250), но в источниках прямых сведений об этом нет. Не исключено, что именно сводному брату Никомеда — лже-Пилемену следует приписать бронзовые монеты, перечеканенные впоследствии Митридатом (Callatay F. de. Certaines bronses du roi Pylemene… P. 34—37).
[108] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 5—30; Idem. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 79—80, 275—277. См., однако: Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 171—172, Anm. 108, где основные выводы бельгийского нумизмата о событиях вифинской истории после 96/95 г. целиком отвергнуты без какой–либо аргументации, с чем невозможно согласиться.
[109] Т. Рейнак считает, что их было два — в Никомедии и Никее (Reinach Th. Numismatique ancienne: Trois royaumes de l’Asie Mineure: Cappadoce, Bithynie, Pont. Paris, 1888. P. 130, а Д. Глью не исключает возможности того, что к ним следует причислить также Прусиаду–на–Гимии и Прусу—Олимпийскую (Glew D. С. The Cappadocian Expedition… P. 32-33).
[110] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 80. Не исключено, что упоминание Цицероном речи Гортензия pro Bithyniae rege (De orat., III, 29) следует связывать именно с этим визитом в Рим изгнанного Никомеда (Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 8. Note 26), а не c появлением в сенате Сократа ранее (см. прим. 279). Ср.: Mastrocinque A. Studi… P. 30-31. Note 65.
[111] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 80.
[112] Следует отметить, что, судя по активной эмиссии монет обеими сторонами, экономика и финансы Вифинии в конце 90х — начале 80х гг. не находились в кризисном состоянии.
[113] Мнение об активном участии вифинского узурпатора в изгнании Ариобарзана Филоромея из Каппадокии (Молев Е. А. Властитель Понта. С. 60), очевидно, плод недоразумения: Аппиан указывает, что каппадокийского царя вновь лишили престола полководцы Митридата Митраас и Багой (App., Mithr., 10).
[114] Аквилий был близким соратником Гая Мария (Plut., Mar., 14, 7; Liv., Per., LXX; Cic., De or., II, 196; Pro Flacc., 198). Будучи сыном организатора провинции Азия, он располагал обширными связями на Востоке, в том числе с вифинской и понтийской династиями и каппадокийской знатью (Badian E. Roman Imperialism… P. 58). Другим членом комиссии был Манлий Мальтин (Just., XXXVIII, 3, 3).
[115] Glew D. G. Mithridates Eupator and Rome. P. 395.
[116] Представляется более вероятным, что Сократ был устранен Митридатом после бегства в Понт (Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. III; Молев Е. А. Властитель Понта. С. 60), а не в самой Вифинии (Glew D. C. Mithridates Eupator and Rome. P. 395), вслед за тем, как он был изгнан из захваченного им царства посредством или, скорее, только под угрозой применения римской военной силы.
[117] Данное сообщение в сопоставлении с пассажем (App., Mithr., 58), где в вину Митридату вменяется в числе прочего и нападение на галатов, позволяет заключить, что не вся Галатия была подчинена понтийским царем. Скорее всего, в сферу его господства вошла лишь область трокмов (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 88; Sherwin—White A. N. Roman Involvement… P. 71. Note 62; Mitchell S. Anatolia. P. 30). См. выше, прим. 200-201.
[118] Badian E. Roman Imperialism. P. 58; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 78.
[119] Бенгтсон Г. Правители… С. 295; Сапрыкин С. Ю. Понтийское царство. С. 198; Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 78.
[120] В этом случае остается достаточно времени для проведения Никомедом двух военных акций против Понта (Kallet—Marx R. M. Hegemony du Empire. P. 361).
[121] Эта причина затрудняет датировку письма Никомеда совету и народу Пларасы и Афродисия (см. илл.на с. 384), в которой состояние дел вифинского царя характеризуется как εὐκαιρήσαντες (сткк. 23—24). Издатель надписи считает наиболее вероятными моментами для установления отношений между вифинским царем и афродисийцами и пларасенцами либо время после изгнания из Вифинии Сократа, либо период после Первой Митридатовой войны (Reynolds J. Aphrodisias and Rome. I Wuments from the Excavation of the Theatre at Aphrodisias Conducted by I ’infcssor Kenan T. Erim, together with Some Related Texts / JRS, Monograph № 1. London, 1982. № 4. P. 24, 26). В пользу более ранней даты свидетельствует, на наш взгляд, и восстановленная форма титулатуры вифинского царя: [Βασιλεὺς· Βιθυνῶν Νικομή]δης (стк. 1) — См.: Габелко О. Л. Некоторые особенности… С. 167—168, которую, впрочем, трудно признать стопроцентно надежной (см., например: Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 344. Note 17 с литературой). Однако отмеченные финансовые и политические затруднения Никомеда накануне войны с Митридатом до некоторой степени противоречат этой возможности. Остается, пожалуй, единственный вариант: письмо Никомеда Филопатора Афродисийцам и пларасенцам следует датировать довольно кратким промежутком времени между вторжением Никомеда в Понт и началом полномасштабной войны с Митридатом, когда вифинский царь улучшил свое положение за счет богатой добычи. Символичным кажется и употребление в надписи царского титула, подразумевающего объединение страны под едимой властью после гибели Сократа. Возможно, что найденная в Афродисии голова статуи эллинистического правителя, увенчанного диадемой, является фрагментом скульптурного изображения Никомеда IV (Reynolds J. Aphrodisias and Rome. P. 24). Ранее считалось, что этот монарх может быть отождествлен с Митридатом Евпатором (Erіm K. T. Aphrodisias in Caria. The 1973 Campaign // Türk arkeoloji dergisi. 22. 1973. !> 77; P. 89. Figs. 57-57).
[122] Д. Глью затрудняется объяснить причины, позволившие Ариобарзану отказаться от выполнения римских требований (Glew D. C. Mithridates Eupator and Rome… P. 395). Вместе c тем отмечается, что Никомед и сам был заинтересован в проведении военной акции против Понта (Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 255).
[123] Ο возможном маршруте вифинского войска См.: Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1101. Note 26; Sherwin—White A. N. Roman Fo–irign Policy… P. 118. Б. Макгинг приводит этот пассаж как типичный пример достаточно вольного обращения Аппиана с данными географии (McGing B. C. Appian’s «Mithridateios». P. 517). Д. Глью отмечает, что Никомед не случайно вторгся в область, на которую, с точки зрения римлян, понтийский царь имел достаточно спорные притязания; это указывает, по его мнению, на нежелание Аквилия развязывать большую войну (Glew D. G. Mithridates Eupator and Rome… P. 397). Однако если вторжение Никомеда и не было направлено «в самое сердце Понта» (Luce T. J. Marius… P. 187), то оно все равно выглядело в высшей степени вызывающей акцией (McGing B. C. The Foreign Policy… P. 80. Note 52). Не исключено, что тактические детали операции были определены самим вифинским царем, надеявшимся лишь на получение в результате ее необходимых денежных средств без развязывания крупной конфронтации с Понтом. Аппиан отмечает, что Никомед вернулся в Вифинию с богатой добычей (μετὰ πολλῶν λαφύρων) (App., Mithr., 11).
[124] Блокада пролива сохранялась вплоть до подчинения Митридатом Вифинии осенью 89 г. (App., Mithr., 19).
[125] Главы 10—16, из которых все, за исключением первых двух, посвящены дипломатической предыстории римско–понтийского столкновения, являются, по мнению Б. Макгинга, одними из лучших в «Митридатике» (McCing B. C. Appian’s «Mithridateios». P. 502-503).
[126] Перечисление в этом ряду Каппадокии не вполне понятно: согласно Аппиану, к этому моменту Ариобарзан вновь был изгнан из страны (App., Mithr., 15). Видимо, римляне использовали отряды сторонников царя, покинувших страну вместе с ним (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 177).
[127] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 61—63; 75; 282-283. Нужно заметить, однако, что немалая часть этих денег могла быть направлена не на экономические и военные нужды царства, а на выплату долгов Никомеда римлянам.
[128] Датировка Аппиана: ἀμφὶ τὰς ἑκατὸν καὶ ἑβδομήκοντα ὀλυμπιάδας (Mithr., 17) (т. е. 88 г.) неточна; верную дату начала войны позволяют определить периохи труда Ливия (Liv., Per., LXXVI; LXXVII). См. наиболее детальное исследование хронологического аспекта событий: Sherwin—White A. N. The Opening of the Mithridatic War // Φιλίας χάριν. Miscellanea di studi classici in onore di Eugenio Manni. Vol. VI. Roma, 1980. IV 1981-1995; cp.: Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 108-116.
[129] Источники свидетельствуют о низкой боеспособности солдат Никомеда (Memn., F. 22, 7) и армии, набранной римлянами после первых поражений (App., Mithr., 19).
[130] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 177-182.
[131] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 281—288.
[132] Об этом сражении, особенно об удачном использовании понтийцами боевых колесниц, см.: Нефедкин А. К. Боевые колесницы и колесничие древних греков. СПб., 2001. С. 304—305; Гуленков К. Л. «Особые подразделения» в армии Митридата Евпатора // Μνῆμα. Сборник научных трудов, посвященный памяти профессора Владимира Даниловича Жигунина. Казань, 2002. С. 237—238.
[133] См. об этом подробнее: Габелко О. Л. Статус Вифинии в составе державы Митридата VI в 88—85 гг. до н. э. // Античность: события и исследователи. Казань, 1999. С. 90—94.
[134] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 117; Lewis M. A History of Bithynia… P. 22. о предполагаемом месте сатрапий в административной структуре Понтийского царства см.: Макгинг Б. На рубеже. Культура и история Понтийского царства // ВДИ. 1997. № 3. С. 108—110. Ирландский историк, в частности, осторожно предполагает, что «в ходе первой войны против Рима Евпатор решил создать особую, применимую к конкретным условиям (ограниченную Малой Азией?), систему назначения сатрапов» (С. 110), но не говорит, входила ли в нее Вифиния.
[135] Эта пространная речь, единственная сохраненная Юстином в труде Трога, может служить вполне достоверным источником, передающим принципы митридатовской пропаганды. См.: McCing B. C. The Foreign Policy… 106-107; Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 181-182.
[136] Сводку информации о монетах Никомеда IV см. в работах: Bennet W. H. The Death of Sertorius… P. 469-472; Pollak Ph. A Bithynian Hoard of the First Century B. C. // ANSMusN. Vol. 16. 1970. P. 54; Callatay F. de. Les demiers rois de Bithynie… P. 19—22; Idem. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 81. По данным последнего исследования, число монет Никомеда IV, датированных 88/7—86/5 гг., составляет 17 экземпляров. Г. Перл называет факт выпуска вифинского серебра в годы войны и оккупации «удивительным» (Перл Г. Эры… С. 59. Прим. 75).
[137] Recueil. P. 218; Pollak Ph. A Bithynian Hoard… P. 52; Callatay F. de Les demiers rois de Bithynie… P. 25. Note 103; McCing B. C. The Ephe–sian Customs Law and Third Mithridatic War // ZPE. Bd. 109. 1995. P. 287. Первоначальное предположение T. Рейнака о том, что монеты от имени Никомеда IV чеканились римским полководцем Фимбрией (Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 351), было опровергнуто находками как вифинских тетрадрахм, датированных временем до прибытия Фимбрии в Вифинию, так и монетами, выпущенными им самим (Bennet W. H. The Death of Sertorius… P. 470).
[138] О настроениях жителей городов Вифинии в ходе этой войны см.: Максимова М. И. Античные города… С. 273—274.
[139] См. перечень городов в различных областях Малой Азии, где Митридату было оказано сопротивление: McCing B. C. The Foreign Policy… P. 110-112.
[140] В надписи из Прусы—Олимпийской (Die Inschriften von Prusa ad Olympum. Τ. 1. № 2) содержится упоминание об успешном (?) сопротивлении граждан города осаждавшему его Митридату и о посольстве, отправленном ими к римлянам. Но, во–первых, название города во фрагментах надписи не сохранилось, и потому остается неясным, идет ли здесь речь именно о Прусе. Во–вторых, даже если это так, то слово αὐτοκράτορος (стк. 7) наиболее оправдано связывать с одним из римских полководцев, овладевших Прусой в 72 г. в ходе Третьей Митридатовой войны — Триарием или Барбой (Memn., F. 28, 6). Следовательно, данная надпись не может предоставить никаких аргументов для предположения о сохранении независимости от Митридата какого–либо из вифинских городов в ходе его первой войны с Римом, поскольку относится, скорее всего, к более позднему времени.
[141] Thompson M. Byzantium over Aesillas // RN. 1973. Ser. 6. T. 15. P. 60. Note 15.
[142] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 81.
[143] Сапрыкин C. Ю. Понтийское царство. C. 197.
[144] В Каппадокии Митридату не нужно было прибегать к таким уловкам: его сын Ариарат IX при каждом своем возвращении к власти возобновлял выпуск собственных монет с указанием года правления. Так же поступал и его противник, римский ставленник Ариобарзан. См. об этих монетах: Simonetta B. The Coins of the Cappadocian Kings. P. 36—42; Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 200—214.
[145] Meyer Ed. Bithynien. Sp. 513.
[146] Cp. также c употреблением этого этнонима в надписи о войне между Каллатисом и Истрией (см. гл.III, § 1).
[147] Habicht Ch. Ziaelas. Sp. 391.
[148] М. Льюис видит в этом факте доказательство эффективности митридатовской пропаганды среди населения Вифинии (Lewis M. A History of Bithynia… P. 22).
[149] Vitucci G. Il regno di Bitinia. P. 117.
[150] Видимо, Пилемен не просто «гарантировал Никомеду свободу действий в Пафлагонии (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 178), но и оказал ему действенную поддержку, на что и указывает Орозий.
[151] Hind J. G. F. Mithridates. P. 147.
[152] К. Штробель предполагает, что он, вероятно, не дожил до начала Третьей Митридатовой войны (Strobel K. Mithridates VI von Pontos. P. 175).
[153] Liebmann—Frankfort T. La frontiere orientale… P. 185.
[154] Strobel K. Mithridates VI von Pontos. S. 174-175.
[155] Их права, судя по всему, считались вполне законными: Страбон именует их «потомками Пилемена», а Суда говорит о возвращении Аттала и Пилемена «в отеческую державу».
[156] Смыков Е. В. Рим и Митридат Евпатор. С. 57. Любопытно, что сенат фактически отменил свое прежнее решение, предусматривавшее устранение вифинского контроля над Пафлагонией.
[157] Обе стороны во время этого конфликта проявляли значительную дипломатическую активность (Гуленков К. Л. Вторая Митридатова война и ее последствия // SH. Vol. I. 2001. С. 82—83), так что уклонение Никомеда от участия в войне, чреватого для него новыми тратами и усилением зависимости от римлян, можно расценивать как его относительный успех.
[158] Цезарю в ходе этих событий удалось не только избежать преследований со стороны Суллы, но и приобрести определенное влияние в Вифинии: Ridley R. The Dictator’s Mistake: Caesars Escape from Sulla // Historia. Bd. XLIX. Ht. 2. 2000. P. 228.
[159] Цезарь имел в Вифинии обширную клиентелу, в которую входили и представители царской династии (Suet., Caes., II; XLIX, 3; Gell., V, 13, 6; Bell. Alex., LXVI, 3). См. об этом подробнее: Dahlmann H. Caesars Krde fur die Bithyner // Hermes. Bd. LXXIII. 1938. S. 341-346; Dobesh C. Caesar und Kleinasien // Tyche. Bd. 11. 1996. S. 52—53.
[160] Возможно, сюда же следует добавить и свидетельство Никандра Калхедонского, в котором упоминаются вифинский царь Никомед и по виночерпий Секунд (Athen., XIII, 83, 606 В = FGrH, 700, 2). Ф. Якоби полагает, что здесь идет речь о Никомеде II, но его внук представляется более подходящей кандидатурой для упоминания в труде Никандра (Περιπετείαι τῶν τῆς Βιθυνίας βασιλέων), представлявшем собой, судя по всему, сборник анекдотов (cp.: Athen., XI, 94, 496 DE = I GrH, 700, 1).
[161] Callatay F. de. Les demiers rois de Bithynie… P. 20, 25; Idem. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 74—75, 82—83.
[162] IGCH NQ 332, 971, 973,1384,1463.
[163] Engelmann H., Knibbe D. Das Zollgesetz der Provinz Asia. Eine neue Inschrift aus Ephesos // EA. Ht. 14. 1989. § 2, 4, 6, 9; S. 161. Необходимо отметить, что присутствие публиканов в Вифинии ни в коей мере не может означать, что к этому времени Никомед IV уже умер и его царство отошло к римлянам (Merkelbach R. Hat der Bithynische Erbfolgekrieg im Jahr 74 oder 73 begonnen? // ZPE. Bd. 81. 1990. S. 97-100. S. 97—98): В источниках, как уже отмечалось, содержатся неоднократные упоминания о деятельности римских откупщиков в Вифинии до утраты ею самостоятельности (Diod., XXXVI, 3, 1; App., Mithr,. 11); cp.: Memn., F. 27, 5—6 — попытка римских откупщиков взимать деньги с независимой Гераклеи. о последнем событии наиболее подробно См.: BittnerA. Gesellschaft und Wirtschaft… S. 103-105.
[164] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 319; Vitucci G. Il regno di Bitinia. P.117.
[165] Более обоснованным выглядит предположение, что Серторий не мог передать Митридату владение римского народа (Гельцер М. Уступил ли Серторий Митридату провинцию Азия? // SH. Vol. III. 2003. С. 83-89).
[166] Хотя сообщение Плутарха будто бы дает понять, что контакты между Серторием и Митридатом были установлены уже после начала войны с Римом, здесь не выдержана хронологическая последовательность событий. См. анализ источников и литературы: Scardigli B. Sertorio: problemi chronologici // Athenaeum. Vol. 49. № 3-4. 1971. P. 252-258. Переговоры Евпатора с Серторием начались, видимо, в 76 или 75 г. (McCing B. C. The Foreign Policy… P. 138). См. новейшую работу с уточненной датировкой — 2я пол. 75 г.: Гуленков К. А., Короленков А. В. Союз Митридата и Сертория // Античность: общество и идеи. Казань, 2001. С. 63—70; ср.: Короленков А. В. Квинт Серторий. Политическая биография. СПб., 2003. С. 227—231. Если авторы этой гипотезы правы, это доказывает, что в 75 г. Никомед Филопатор был еще жив, а Вифиния не могла считаться римским владением. Данный факт исключительно важен для выяснения хронологии заключительного периода вифинской истории.
[167] Посольство Верреса ставится в связь с борьбой римлян против пиратов (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 314. Anm. 1; Callatay F. de. I. Histoire des guerres Mithridatiques… P. 337), однако едва ли корабли римлянам мог поставить Садал.
[168] Glew D. C. Between the Wars: Mithridates Eupator and Rome, 85—73 B. C. // Chiron. Bd. 11.1981. P. 128-130.
[169] Основополагающей в этом вопросе по–прежнему остается статья Г. Перла (Перл Г. Эры… С. 39—69). Последняя попытка оспорить ее выводы и отодвинуть начальный год эры на 298/7 г., а начало Третьей Митридатовой войны — на 74 г. была предпринята Р. Меркельбахом (Merkelbach R. Hat der Bithynische Erbfolgekrieg… S. 97—100), но она встретила убедительные возражения (Leschhorn W. Antike Aren. S. 179—191; McCing B. C. The Ephesian Customs Law… P. 283—288), которые избавляют меня от необходимости отстаивать здесь традиционную точку зрения.
[170] Я оставляю в стороне поистине огромный массив литературы, посвященный определению времени начала Третьей Митридатовой войны, и обращаюсь лишь к самым новым и наиболее авторитетным работам, суммирующим все достижения предшественников.
[171] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 24—30; Idem. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 82—83; Mastrocinque A. Studi… P. 113.
[172] McCing B. C. The Ephesian Customs Law… P. 284-285.
[173] См., например: Idem. The Date of the Outbreak of the Third Mithridatic War // Phoenix. Vol. 38. № 1. 1984. P. 12-18. В последней работе, вышедшей в 1995 г. (The Ephesian Customs Law…), Б. Макгинг, к сожалению, не уделяет специального внимания анализу мнения бельгийского нумизмата о хронологическом аспекте событий.
[174] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 29.
[175] McCing B. C. Appian’s «Mithridateios». P. 516—517. Греческий историк и сам отмечает, что не придает большого значения точной хронологии описываемых им событий (App. Prooem. 13).
[176] К сожалению, как раз в данном случае цифровые данные поздне–римского историка неверны. См. об этом: Перл Г. Эры… С. 47.
[177] Евтропий достаточно надежен, когда датирует события по консулам (Перл Г. Эры… С. 47—48). Попытки подвергнуть его информацию критике лишь на том основании, что он является поздним источником (Callatay F. de. Les derniers rois… P. 27), остаются неубедительными.
[178] Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 27—28.
[179] См., например: Ward A. M. Caesar and the Pirates II. The Elusive M. Iunius Iuncus and the Year 75/4 // AJAH. Vol. II. 1977. P. 26-36; наиболее обстоятельная работа: Cunther L. — M. Caesar und die Seerauber — eine Quellenanalyse // Chiron. Bd. 29. 1999. S. 321—337; впрочем, подход немецкой исследовательницы к источникам выглядит гиперкритическим, а ее конечный вывод о том, что история с пиратами имеет в качестве terminus ante quern 77 г. (S. 336), полностью дезавуирует значение данного эпизода для рассматриваемых здесь сюжетов.
[180] Ward A. M. Caesar and the Pirates. P. 31; особ. P. 32-33. При этом последовательность событий восстановлена исследователем в целом непротиворечиво и, как кажется, может быть в основных чертах «передвинута» на год позже.
[181] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 342—344.
[182] Речь Pro Bithynis (Gell., V, 13, 6) могла быть произнесена Цезарем как во время его пребывания в Азии, так и по возвращении в Рим (Ward A. M. Caesar and the Pirates. P. 31), когда он активно выступал в судах (Plut., Caes., 4); во втором случае в нее могло входить и выступление в защиту дочери Никомеда Филопатора Нисы (Suet., Caes., 49, 3). Этот вариант выглядит более вероятным. Он, кстати, опять–таки свидетельствует против предположения Ф. де Каллатай о кончине Никомеда IV в 76/75 г.: вероятно, «дело Нисы» слушалось бы вскоре после нее, а не через год с лишним.
[183] См., например: Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 300. Note 34.
[184] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 65, 73. Tabl.1.
[185] McCing B. C. The Ephesian Customs Law… P. 287.
[186] Callatay F. de. Les derniers rois… P. 24—30.
[187] Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 73. Tabl. 1. Этот случай, кстати, не уникален в вифинской нумизматике: тетрадрахмы выпуска 96—95 и 88—87 гг. помечены одинаковой монограммой , а монеты выпуска 93—91 и 84 гг. — очень близкими монограммами и (Callatay F. de. Les derniers rois… P. 19—20).
[188] McGing B. C. The Efesian Customs Law… P. 287. Note 24.
[189] Не исключено, что это произошло из–за финансовых вложений, осуществляемых некоторыми италийскими предпринимателями (Dio Cass., XLIII, 20, 2) (Lewis M. F. A History of Bithynia… P. 25).
[190] Callatay F. de. Les derniers rois… P. 11. Должна быть особо отмечена роль, сыгранная в этих событиях квестором или легатом Помпеем Вифиником: именно он, а не новый наместник Юнк, мог провести мероприятия, необходимые для превращения Вифинии в провинцию, за что и получил «говорящий» когномен (Lewis M. F. A History of Bithynia… P. 33, 77; Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 300. Note 33).
[191] Б. Макгинг приводит нижеследующие аргументы для того, чтобы подвергнуть сомнению возможность всего лишь полугодового интервала между смертью Никомеда и началом войны применительно к 75 и 74 гг. (McCing B. C. The Efesian Customs Law… P. 285), но они в основном действуют и для рассматриваемого здесь варианта.
[192] McCushin P. Commentary // Sallust. The Histories / Translated with Introduction and Commentary by P. McGushin. Vol. I. Oxford, 1992. P. 250—251. Следует отметить, что П. Макгашин, исходя из кропотливого анализа фрагментов Саллюстиевой «Истории», придерживается датировки смерти Никомеда 75 г., а начала Третьей Митридатовой войиы — 74 г. (Ibid. P. 247—250). Однако, на наш взгляд, очень плохо сохранившийся труд римского историка, требующий тщательнейшего текстологического изучения (провести, а порой и просто оценить которое вряд ли способен кто–либо, кроме специалистов уровня Г. Перла или самого П. Макгашина!), никак не может иметь приоритета по информативности перед другими источниками, проливающими свет на хронологический и событийный аспекты событий.
[193] McCushin P. Commentary. Vol. I. P. 251.
[194] См.: Габелко О. Л. к династической истории… С. 217—218.
[195] McCing B. C. The Date… P. 15-16.
[196] О ее экстраординарности свидетельствует хотя бы то обстоятельство, что ни Филипп V, ни Персей, ни Антиох III не удостоились от римлян такой «чести», как Митридат, против которого было направлено сразу два консула одного года (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 163; Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 344. Note 30).
[197] Вряд ли допустимо сравнивать скорость доставки частного письма Аттика Цицерону из Рима в Кибистру (Att., V, 19 = CCXVІІІ) (оно шло сорок шесть дней, и Цицерон считает это кратким временем для преодоления такого расстояния) со скоростью, с которой бы добирался до Рима, например, гонец, везущий в сенат срочное сообщение о смерти и завещании Никомеда.
[198] См., например: Liebmann—Frankfort T. Valeur juridique et signification politique des testaments faits par les rois hellenistiques en faveur des Remains // RIDA. 3-e ser. T. XIII. 1966. P. 73-94; Braund D. Rome and the Frienly King. P. 129-164.
[199] Достоверно известно лишь о том, что у Никомеда и Нисы была дочь, которую также звали Ниса (Suet., Caes., 49, 3).
[200] Голубцова Е. С. Северное Причерноморье и Рим на рубеже нашей эры. М., 1951. С. 40; Молев Е. А. Властитель Понта. С. 94.
[201] Maurenbrecher B. C. Sallusti Crispi historiarum reliquiae. F. II. Leipzig, 1893. P. 89, 228; Callatay F. de. Les derniers rois de Bithynie… P. 26; cp. McCing B. C. The Efesian Customs Law… P. 287; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 218.
[202] См. также эссе Р. Сайма (Symc R. Anatolica. P. 166 — 174), где высказаны сходные соображения, сочетающиеся, к сожалению, с существенными неточностями. Более подробно см.: Габелко О. Л. к династической истории… С. 218.
[203] Reinach Th. Essai sur la numismatique… P. 359—362. Выводы историка нуждаются в некоторой корректировке, поскольку во время написания этой работе еще не было известно о существовании Никомеда III.
[204] Под каппадокийским царским родом здесь разумеются именно Ариаратиды, поскольку дальше говорится о «несчастье его (Ликомеда. — О. Г.) предков и перемене династии».
[205] Magie D. Roman Rule… Vol. I. P. 320; Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy… P. 111. Note 56; P. 163; Габелко О. Л. К династической истории… С. 217—218.
[206] В Прусиаде—Приморской ею чеканились монеты с легендой Ὠροβάλτιδος βασίλέως Λυκομήδους θυγατρός (Head. ΗΝ2. Ρ. 513). о происхождении и статусе Орсобарис и Ородалтис См.: Reinach Th. Numinmatique ancienne… P. 135—139; Macurdy C. H. Vassal—Queens and Some (Contemporary Women in the Roman Empire. Baltimore, 1937. P. 27—29; Marek Ch. Stadt, Ara und Territorium… S. 49—50; Габелко О. Л. К династической истории… С. 218—219.
[207] Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1200-1201. Note 49; Bennet W. H. The Death of Sertorius… P. 462-463; Перл Г. Эры… C. 46-47. Прим. 40. Такую возможность следует полностью исключить при допущении, что Ликомед во время этих драматических событий пребывал не в Вифинии, а в Риме.
[208] Pollak Ph. A Bithynian Hoard… P. 52.
[209] В неблагоприятном положении дел во вновь образованной провинции мог быть виновен ее наместник М. Юнк. Не исключено, что в речи Цезаря Pro Bithynis (Gell., V, 13, 6) содержались обвинения против него, например, в вымогательстве (Dahlman H. Caesars Rede… S. 343—346) или же в том, что он не сумел соблюсти финансовые интересы Нисы, дочери Никомеда Филопатора (Lewis M. F. A History of Bithynia… P. 37), хотя трудно с уверенностью говорить о том, что процесс Юнка был именно делом de repetundis (Dobesch С. Caesar und Kleinasien. S. 53). Веллей Патеркул вскользь упоминает о безделье (invalidia) Юнка (Vell., II, 42, 3); впрочем, не вполне понятно, относится ли это выражение к его деятельности в Азии и Вифинии в целом или только к его пассивности в деле с пиратами. Что же касается монетных эмиссий, то вифинский чекан не раз уже демонстрировал подобную «инертность» ранее, продолжая выпуск монеты от лица правителя, который de facto страной на тот момент не управлял.
[210] Kallet—Marx R. M. Hegemony to Empire. P. 300.
[211] Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 314—315; CeyerF. Mithridates. Sp. 2181; Braund D. C. Rome and the Frienly King… P. 158. Note 31; Sullivan R. D. Near Eastern Royalty… P. 35; Молев Е. Л. Властитель Понта. С. 93. Отдельного внимания заслуживает вопрос о времени и обстоятельствах заключения брака между Никомедом и Орсобарис. Заманчиво было бы представить, что он состоялся вскоре после смерти Никомеда, способствуя тем самым сближению между понтийским владыкой и претендентом на вифинский престол. Второй возможный вариант — после 63 г., когда дочь Митридата Евпатора была возвращена римлянами в Азию. Эта возможность выглядит более реальной, так как в противном случае было бы сложно объяснить присутствие Орсобарис в Помпеевом триумфе: вероятно, до 63 г. до н. э. она, будучи еще незамужней, находилась при отце и была захвачена римлянами. В этом случае возрастает вероятность того, что Ликомед действительно находился в Риме, где и мог быть заключен его брак с Орсобарис, после чего оба они превратились в немаловажные фигуры в системе римского «династического управления» в Малой Азии. Хотя Орсобарис будто бы была поколением старше своего супруга, Ликомед, вероятно, превосходил ее по возрасту: у Митридата Евпатора незадолго до смерти были совсем еще молодые дети (App., Mithr., 108).
Ликомед, таким образом, мог с самого начала своей политической карьеры быть тесно связанным с римлянами, и это объясняет, почему он достиг высокого положения в Малой Азии при их содействии. Впрочем, в это время восточные династы, даже занимая в течение определенного времени антиримскую позицию, имели основания надеяться на благосклонность сената при оказании каких–либо важных услуг Риму. Самый яркий пример — деятельность сына Митридата Евпатора Фарнака. См. о нем наиболее подробно: Сапрыкин С. Ю. Боспорское царство на рубеже двух эпох. М., 2002. С. 14-54.
[212] Д. Маги отрицает вероятность этого, но, как кажется, исключительно из общих соображений (Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1201. Note 50); cp.: McCing B. C. The Foreign Policy… P. 143; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 218.
[213] Монограммы Митридата: Callatay F. de. L’Histoire des guerres Mithridatiques… P. 39, 48. Сводка данных о последних вифинских монетах: Ibid. P. 73. Tabl. 1.
[214] См.: Liebmann—Frankfort T. Valeure juridique… P. 88-89. Обращает на себя внимание явная параллель, проводимая Митридатом в изложении Саллюстия между Аристоником, которого он без каких–либо оговорок называет сыном Эвмена II, и сыном Нисы.
[215] Maurenbrecher B. C. Sallusti Crispi… Fasc. I. P. 59.
[216] Magie D. Roman Rule… Vol. II. P. 1201. Note 49. P. Салливан, однако, допускает такую возможность (Sullivan R. D. The Dynasty of Cappadocia. P. 1137), хотя и не объясняет, каким образом Ариобарзан, чье положение в Каппадокии было отнюдь не прочным, смог бы осуществить задачу по установлению контроля над Вифинией.
[217] Bennet W. H. The Death of Sertorius… P. 462; Glew D. C. Between the Wars… P. 128; Ballesteros Pastor L. Mitridates Eupator, rey… P. 219.
[218] Liebmann—Frankfort T. Valeure juridique… P. 89; Braund D. C. Rome and the Friendly King… P. 135.
[219] Многие историки считают смерть Никомеда и его завещание непосредственной причиной войны (Reinach Th. Mithridates Eupator… S. 315; Olshausen E. Pontos. Sp. 432; Will Е. Histoire politique… T. II. P. 411), хотя Б. Макгинг видит в качестве таковой заключение союза между Митридатом и Серторием, несущим прямую угрозу римским интересам (McCing B. C. The Foreign Policy… P. 144-145).
[220] Olshausen E. Gotter, Heroen und ihre Kulte in Pontos — eine erste Bericht // ANRW. Τ. II. Bd. 18. Teilband 3. Berlin; New York, 1990. S. 1902.