Смерть Александра. - Военачальники организуют правительства. - Пехота провозглашает царем Арридея. - Борьба между конницей и пехотой. - Договор между ними. - Очищение, смерть Мелеагра. - Распределение сатрапий
Александр был первым, кого историческое предание называло Великим. Каково бы ни было происхождение этого прозвища, но уже тот факт, что оно утвердилось за ним, может считаться доказательством впечатления, произведенного его личностью и подвигами на современников и потомство.
Трудно решить, что более заслуживает изумления: смелость ли того, что он ставил себе целью и исполнял с неизменным счастьем, те ли средства, которыми он думал придать прочность своему делу, или их результаты, которые пережили его на многие столетия.
Десяти лет ему было достаточно, чтобы сломить персидское царство, покорить Азию до пустыни скифов и до самого сердца Индии, преобразить и начать эллинизировать эти обширные области и открыть южное море: его походы, соединявшие в себе завоевания и открытия, сплотили в одно царство известный и неизвестный до тех пор мир Востока.
Спустя год по своему возвращению из Индии, посвященный им не отдыху, но обширнейшей организаторской деятельности, он, по-видимому, задумал приступить ко второму, еще более отважному предприятию; только этим и можно объяснить обширные вооружения, бывшие уже в полном ходу весною 323 года, когда он возвратился из Экбатан в Вавилон.
Со всех концов его обширного царства в Вавилон прибывали войска всех родов оружия, азиатские всадники, греческие наемники и обученные по македонскому образцу войска сатрапий, и собирались строители, и капитаны кораблей, и моряки с берегов Средиземного моря. Было известно, что с наступлением лета начинается поход на запад и что Неарх с находящимся на Евфрате флотом должен обогнуть Аравию; ходили рассказы о громадных вооружениях, производившихся в это время в гаванях Средиземного моря; выдавалось за верное, что, после того как флот обогнет Аравию, предполагается идти походом против Карфагена или Италии или же что после плавания кругом еще неизвестных южных берегов Африки флот из западного моря проникнет через Геркулесовы в карфагенский западный бассейн Средиземного моря и завладеет его берегами и что обладание Средиземным морем и созданная таким образом возможность осуществить наконец эллинизацию его берегов до Тартесса и Л икса довершат и упрочат на будущие времена смелое здание всемирной монархии.
После погребального торжества в честь Гефестиона, так приказал царь, должно было начаться выступление в поход, сухопутное войско должно было выступить 22 Десия, а 23 - флот. За пять дней до этого Александр захворал: лихорадка усиливалась с каждым днем. Отплытие пришлось отложить. Уже состояние царя заставило ожидать самых худших последствий; стратеги и гиппархи не выходили из комнат, расположенных рядом с залом, где лежал царь; день и ночь стояли во дворе замка предводители и лохаги; македонские ветераны теснились у ворот замка, требуя, чтобы им позволили еще раз увидеть царя; им было позволено пройти около его ложа; говорить он более не мог, его силы быстро исчезали; 28 Десия он скончался.
Сперва, как описывает это событие один из наших источников, в обширных чертогах замка раздавались только плач и жалобы; затем они начали стихать; первая сильная скорбь, вызванная этой тяжелой утратой, уступила свое место заботе о том, что будет теперь.
Пажи, поспешившие из замка на улицу, распространяли эту печальную весть по городу; толпа перед воротами замка росла, македонцы и варвары, воины и мирные жители - все теснились во дворе замка; азиаты с плачем называли его самым справедливым и кротким властелином, македонцы и греки - всегда победоносным государем; они не переставали восхвалять его, рассказывать о его предательской болезни и о его последних часах слишком мрачно. Мучительное чувство неизвестности, колебания и опасного напряженного состояния росло; кто же был его наследником? Все чувствовали, насколько шатко ближайшее будущее, что войско и государство лишено главы и вождя. Каждая минута могла принести с собою неожиданные события, восстание и кровь. Все начали готовиться ожидать самого худшего. Наступила глубокая ночь; гам и сям войска взялись за оружие, жители города ожидали в своих домах, что будет; все боялись зажигать свет, в ночном безмолвии раздавались одинокие возгласы и местами внезапный шум. [1]
Пусть даже это описание более живо, чем согласно с истиной; достаточно ясно представить себе положение вещей, чтобы понять, как ужасен был настоящий момент.
Царь умер, не сделав никаких распоряжений относительно тою, что должно произойти после его смерти. Войско, государство и судьба полмира находились на краю пропасти; с часу на час все могло превратиться в обломки, в хаос.
Самой настоятельной необходимостью было создать немедленно какой-нибудь суррогат управления и порядка, какое-нибудь временное положение вещей.
Само собою разумеется, что исполнение этой задачи должно было лечь на тех, кто стояли ближе всех к личности Александра, были поверенными его планов, органами его воли, - на его телохранителей [2]. Одному из них, Пердикке может быть, он был первым между лицами этого звания по выслуге лет - Александр, как говорят, передал печать, которой должны были быть снабжены в доказательство их подлинности приказы этого и следующих дней, когда стало понятно, что его болезнь принимает серьезный характер. Если это действительно произошло, то этим самым Пердикка приобретал некоторое право принять на себя инициативу этого дела. Шесть других телохранителей, должно быть, были согласны с ним относительно необходимости созвать на совет знатнейших гетайров и главных начальников войск и решить, что делать далее [3], как это делал и Александр в решительные минуты. Хотя Пердикка, чтобы избежать всякого подозрения в честолюбивых замыслах или в желании выдвинуться, и положил вверенную ему печать на престол вместе с остальными царскими регалиями и предоставил собравшимся постановить, какие дальнейшие меры должны быть приняты, но во всяком случае это совещание нуждалось в председателе.
Пердикка поставил вопрос: следует ли снова заместить место, освободившееся со смертью царя, или нет? По-видимому, присутствовавшие не сразу согласились с необходимостью этого, так как только престолонаследие может сохранить монархию и единство государства; конечно, с полным правом можно было бы сказать, что единство государства заключалось только в Александре, что без него, или более великого, чем он, оно не возможно, что этим единством следует пожертвовать настолько, насколько это необходимо, чтобы поддержать в его составных частях новый порядок вещей и не дать ему распасться. Но единство и законное престолонаследие показались более простыми и более согласными с правом.
Но к кому переходило право на престол? Существовал сын Александра Геракл, которого родила ему вдова Мемнона Барсина; но она никогда не считалась супругою царя и жила со своим сыном в Пергаме [4]. В законный брак он вступил с Роксаной и Статирой, и Роксана через три месяца ожидала своего разрешения от бремени; но можно ли было быть уверенным, что она родит сына? И мог ли сын бактрианки носить диадему македонского царя? Существовал еще один член царского дома - Арридей, сводный брат Александра, который находился в Вавилоне, но он был слабоумен [5] и не был рожден в законном браке, а прижит царем Филиппом с фессалийской танцовщицей.
Нам неизвестно, в каком смысле ответили на этот вопрос те, которые были созваны на совет; наши источники противоречат друг другу в отдельных подробностях и не дают ни малейшего понятия о. громадных трудностях положения и о важности и ответственности принятых решений. Из позднейшего поведения Пердикки можно заключить, что он ставил выше всего сохранение монархического единства государства в какой бы то ни было форме. Когда мы узнаем, что Неарх высказался за сына Барсины, то против этого можно представить то возражение, что осторожный наварх, не бывший даже природным македонянином, вряд ли подверг бы себя упреку в желании позаботиться о родне своего шурина. Более правдоподобен дальнейший рассказ о том, что Лагид Птолемей предложил составить правительство из высших военачальников; это могло бы служить доказательством, как ясно он понимал опасность настоящего положения и с какой смелой интуицией указал он на тот пункт, которого необходимо достигнуть, чтобы избежать ее. Арридей, как кажется, был упомянут только для того, чтобы указать на невозможность принимать его в расчет.
Решение, которое было принято, сохраняло пока единство государства, но давало все-таки место игре случая; если Роксана родит сына, то царство должно принадлежать ему, а его опекунами должны быть для Азии Пердикка и Леоннат, и для Европы - Антипатр и Кратер [6].
Но имело ли принявшее такое решение собрание право решить так? Разве Александр на высоте своего могущества не предоставлял решения важных вопросов "всему войску". Могли ли гетайры конницы удовольствоваться тем, что сочли за благо важные члены военного совета; пехота педзетайров и аргираспидов тоже не могла смотреть спокойно на то, как их собственная участь и участь царства решается без их содействия; напротив, в ее быстро разраставшихся сборищах очень скоро должно было установиться мнение, что продолжительные предварительные совещания нужны только там, где задумываются худые вещи; у них есть сын царя Филиппа; он является законным наследником и находится налицо. [7]
Мы имеем рассказ о том, что основная масса пехоты бросилась к царскому дворцу, вызвала Арридея и приветствовала его царем, называя его своим любимым именем Филиппа. Если бы даже собравшиеся на совет военачальники и имели при себе гетайров конницы, с которыми они могли бы броситься на бушующую толпу, то здесь в замке им несомненно пришлось бы уступить численному перевесу. Необходимо было выиграть время с помощью переговоров.
В числе членов совета находился только стратег Мелеагр, сын Неоптолема, который со своей фалангой уже принимал участие в походе на Дунай. Собрание послало его [8] к пехоте, среди которой он пользовался большим уважением, с поручением успокоить ее и заручиться ее поддержкой для единодушного содействия принятым решениям.
Предположим, что Мелеагр принял на себя это поручение еще тогда, когда было неизвестно, что Арридей уже был провозглашен царем, что он не одобрял постановлений совета и изъявил готовность принять на себя это поручение, чтобы иметь возможность тем временем обмануть, - достоверно то, что он немедленно примкнул к делу народа, открывавшему самые блестящие перспективы его честолюбию.
Весь вопрос заключался в том, чтобы принудить Пердикку и его партию признать свершившийся факт. Достать для нового царя царские регалии - таков был повод и цель первых необходимых насильственных действий. Как говорят, дело дошло до битвы в царском замке в тех самых покоях, где лежало тело Александра, конница была принуждена отступить, и Селевк с отрядом царских юношей прикрыл отступление Пердикки и других телохранителей. [9]
Они были вытеснены, но не побеждены. Они собрались перед воротами Вавилона, где стояла лагерем конница, господствовавшая над входами и выходами города. Здесь в открытом поле пехота ничего не могла бы сделать с ними, между тем как они могли привлекать к себе подкрепление и располагать средствами сатрапий; принятое ими решение в пользу ожидавшегося сына персиянки обеспечивало за ними в худшем случае поддержку азиатов, между тем как выбор пехоты носил резко македонский характер.
Для дела Мелеагра это представляло опасность, которая становилась тем грознее, чем более он медлил встретить ее. Он, как говорят, попытался вsвернуться из этого затруднительного положения через покушение на жизнь Пердикки, на что он будто бы получил приказ царя Филиппа. Не менее затруднительно было положение партии всадников; зачем им было бороться и побеждать, если ценою этой победы было избиение македонской пехоты и устранение жалкого Арридея?
Обе партии должны были стремиться к соглашению. Личный секретарь Александра Эвмен из Кардии стоял на стороне конницы [10], но остался в Вавилоне.
Он начал вступать в переговоры с некоторыми из предводителей и склонять их в сторону мира, говоря, что он, как чужеземец, лично не причастен к пагубному раздору между македонянами и заботится только о великом деле государства, от которого зависит также благо греческого и азиатского мира [11]. Умному греку удалось заставить выслушать себя; возможно, что заодно с ним действовали к другие греки, бывшие предводителями находившихся в войске наемников; наши источники называют нам фессалийца Пазу и аркадянина Амисса, которые вместе с Перилаем были посланы к находившимся перед городом войскам, чтобы вступить с ними в переговоры от имени царя [12]. Затем последовал новый обмен депутацией и переговоры, в которых, как кажется, особенно большие услуги Пердикке и делу государства оказал Эвмен. Сам Пердикка должен был ждать примирения, чтобы не оставаться долее предводителем только одной партии: стоя вблизи слабого царя, он мог быть уверенным, что очень скоро одержит победу над влиянием ненавистного Мелеагра. [13]
Поэтому был составлен договор, по которому македонская конница признавала провозглашенного пехотою царя, а пехота соглашалась на то, что, если царица Роксана родит сына, то он точно также должен стать царем [14]. Затем далее они согласились между собою в том, что Антипатр должен быть назначен стратегом в Европе, Кратер - простатом царства, Пердикка - хилиархом, которым был ранее Гефестион, а Мелеагр - гиппархом; [15] перенесение тела царя во храм Аммона было поручено Арридею [16]. Когда войска поклялись исполнить этот договор, то фаланги выступили из города под предводительством Мелеагра, а из лагеря двинулись гиппархии конницы под предводительством Пердикки; они соединились под стенами города и затем, составив снова одно войско, возвратились в столицу.
Это соглашение [17] покончило со смутами настоящей минуты и положило первую основу дальнейших судеб государства. Признание нового лагеря гарантировало дальнейшее существование и единство царства, его формы остались теми же, какими они были раньше; сатрапии были оставлены в руках тех, кто управлял ими прежде. Только в высших военных должностях и в управлении европейскими землями были произведены существенные перемены. Так как Кратер еще не прибыл в Европу, то Антипатр сохранил во всем своем объеме власть, которую по отданному Александром летом 324 года приказу он должен был передать Кратеру; Кратер получил высшее место в иерархии македонского двора, простасию царства; конечно, теперь, когда он еще находился в пути со своими 10 000 ветеранов, это место было лишено непосредственного влияния и было только высшим почетным отличием. Если гиппархия Мелеагра не была главным начальством над пехотой, но второй должностью между предводителями войска, то уже раньше такая власть была в руках Пармениона [18]. Хилиархия Пердикки тоже не была нововведением; уже Александр заимствовал ее из обычаев персидского двора; там хилиарх был не только предводителем отряда знатных всадников, носившего имя "родственников царя", но и во всех других отношениях был первым лицом после царя, находился всегда около него [19] и был, собственно, визирем государства; при Александре, правда, эта должность не имела никакого другого значения, кроме высшего после царя почетного звания; поэтому он передал его самому близкому своему другу и после смерти приказал оставить это место незанятым, в память Гефестиона [20]. Когда Пердикка получил эту хилиархию "родственников царя", - это имя, как кажется, тоже снова вошло в употребление - на его долю тотчас же выпали и все выгоды влиятельного положения мажордома, который, по-видимому, имел возможность распоряжаться тем неограниченнее, чем более царь был лишен силы и самостоятельности.
Действительно, Пердикка более всякого другого находившийся на высоте своего положения, чувствовал себя достаточно сильным для того, чтобы воспользоваться всеми правами и полномочиями, которые оно давало ему. Его царственное происхождение, его высокое эвание, [21] его многолетняя служба вблизи царей Филиппа и Александра в соединении с его ловким, проницательным и повелительным характером были точно созданы для того, чтобы выказать его превосходство как над другими генералами, так и над массой войска; но он имел достаточно силы воли, чтобы скрывать это превосходство, насколько это предписывалось благоразумием; где это было необходимо, он был одинаково отважен на словах и на деле, умел одинаково импонировать своей властью и своею уверенностью в успехе; его решительные и верные шаги к верховной власти, которую он поставил себе целью, придают его фигуре то благородство смелости, а его действиям ту строгую и энергичную последовательность, в которых он более всего нуждался в своем положении.
Хотя мир и спокойствие теперь возвратились, но вполне анархическое состояние войска, бывшего виновником настоящего порядка вещей, обнаружило существование таких тенденций, которые были совершенно несовместны с военной дисциплиной и на которых нельзя было основать ничего прочного. Получив с согласия македонян в свои руки высшую власть, Пердикка должен был показать, что oн намерен свободно пользоваться ею и готов в случае необходимости поступать со всею строгостью даже с македонянами; во что бы то ни стало он должен был сделаться господином положения с помощью решительных мер, которые одни только могли спасти государство от распадения. Он не мог разделить своей власти с Мелеагром; его он ненавидел и боялся: в своем официальном положении честолюбивый и беспокойный гиппарх мог найти достаточно поводов для новой агитации; доверие к нему фалангистов, множество недовольных и стремящихся к нововведениям лиц, какие встречались даже между вельможами, делали его тем более опасным. Его избрал хилиарх примером, на котором он должен был применить беспощадную и суровую строгость и таким образом показать, что он сумеет сделаться господином.
Со времени восстания на войске тяготела вина пролитой крови: тогда македоняне убивали македонян; необходимо было торжественное очищение, чтобы снять этот грех с войска [22]. При этом обряде по обычаю родины собака разрезается на две части и обе половинки кладутся в открытом поле на некотором расстоянии друг от друга; между ними проходит все войско, впереди несут оружие прежних царей, затем следует царь, окруженный телохранителями и знатью, затем гетеры конницы и наконец различные части пехоты; по окончании очищения пехота и конница выстраиваются друг против друга и все торжественно заканчивается театральным сражением. [23]. Так было и на этот раз; обе линии стояли выстроившись, с одной стороны конница и слоны под предводительством царя и Пердикки, с другой - пехота под предводительством Мелеагра; когда конница пришла в движение, то пехота, как говорят, начала беспокоиться, предполагая, что с ней хотят сыграть дурную шутку; спастись в открытом поле от конницы и слонов было для нее невозможно. Пердикка рядом с царем подскакал во главе одного отряда к рядам пехоты, потребовал именем царя у каждого лоха выдачи зачинщиков последнего мятежа и при малейшем колебании пригрозил ударить на них со своею конницей и пустить на фланги слонов. Пехота, видя, что она не в силах бороться с такой угрозой и с таким войском, исполнила то, что ей было приказано; было выдано около тридцати человек, которые были брошены под ноги слонам и раздавлены ими [24].
Этой казнью Пердикка начал свое правление; сам царь должен был приказать или дозволить предать казни тех, кому он был обязан своим возвышением. Мелеагр не мог иметь никаких мнений насчет того, какая участь ожидает его самого; во время этой ужасной сцены он, как рассказывают, не решился покинуть своего места во главе фаланг, но затем, когда войска возвратились на свои квартиры, он, не доверяя безопасности своего собственного жилища, бежал в какой-то храм, как будто святость этого места могла защитить его. Пердикка решил уничтожить его, и найти предлог было нетрудно: Мелеагр, сказал он, злоумышлял против его жизни, и его бегство служит признанием того, что он заслуживает смерти. По приказу царя и его хилиарха Мелеагр был умерщвлен на ступенях алтаря.
Хилиарх поступил так, как этого требовала необходимость; если он поставил себе задачей и целью взять в свои руки бразды правления, то эти первые шаги его отличались такой энергичной решительностью, какой и требовали его звание и обстоятельства. Мелеагр мог служить для военачальников примером того, как Пердикка решил поступать со своими противниками; войско, которое при смерти Александра переступило границы если не своих прав, то воинской дисциплины, [25] и шло прямой дорогой к тому, чтобы захватить в свои руки отвратительное могущество преторианцев, одним ударом было возвращено к повиновению и дисциплине, составлявшим единственную гарантию возможности дальнейшего существования государства; царь и его наместник должны быть уверены в войске, чтобы с успехом встретить дальнейшие опасности, которые были очень близко.
Военная знать Македонии всегда сохраняла ту гордую и нередко притязательную уверенность в себе, которая, будучи в одно и то же время условием и результатом ее столь исключительных военных качеств, преклонялась только перед умственным превосходством Александра и уступать которой решался иногда даже этот великий царь. Несомненно, он умел справляться с этими гетерами и господствовал над ними; благодаря своему личному превосходству и их собственным слабостям, которые он то эксплуатировал при помощи царственных подарков, воинских отличий или своего доверия, то скрывал под видом прощения за совершенные ими проступки, ему удалось сгруппировать их вокруг себя в таких счастливых условиях достойной преданности, что мы почти не можем узнать безусловно честной и отличавшейся характером, энергией и преданностью свиты царя в страстных, волнуемых властолюбием, ненавистью и предательством, пренебрегающих всяким мерилом благоразумия и возможности представителях времени диадохов. Со смертью Александра сдерживавшие их доныне мощные и надежные узы распались; последовавший немедленно за ней спор за престолонаследие дал им случай впервые почувствовать себя полновластными господами и решать дела так, как этого требовали их собственные интересы; и если восстание пехоты, в котором приняли участие только немногие из высших офицеров, [26] принудило их сплотиться еще раз вместе и стать на сторону одного из их среды, то с той минуты, когда восстание было подавлено, сам Пердикка сделался предметом их недоверия и ревности [27] в той же степени, в какой он один сосредоточил в своих руках власть, на которую все считали себя вправе претендовать и надеяться. Разве он лучше их, богаче их совершенными им подвигами и достоин господствовать над всеми? Разве могло это зависеть от того, что он происходил из княжеского рода Орестиды и имел царственных предков? Полисперхонт, телохранитель Леоннат [28] тоже принадлежали к царственному роду; но теперь личные качества считались выше преимуществ рождения и пользоваться предпочтением мог только дом царя. Разве могло это зависеть от того, что Пердикка уже раньше находился в числе телохранителей царя Филиппа и, может быть, был старшим между теперешними телохранителями? В настоящее время истинные заслуги менее всего должны были уступать случайностям старшинства. И если Александр, как это, может быть, уже тогда полагали или утверждали многие, передал перед смертью Пердикке свою печать, то под этим он, без сомнения, понимал только то, что этот знак царской власти должен храниться впредь до дальнейших распоряжений у старейшего из его приближенных; но, несомненно, был лишен всякого значения сочиненный в интересах хилиарха рассказ о том, что на вопрос, к кому должно перейти царство, царь отвечал: "К лучшему!" и при этом передал Пердикке свое кольцо. Но теперь, когда Пердикка с такой обдуманной осторожностью и с такой неожиданной строгостью сумел всецело овладеть верховной властью, многие должны были уже раскаиваться в том, что дали ему такие преимущества, и партия вельмож, вырвавшая верховную власть из рук пехоты и ее предводителя Мелеагра, должна была искать случая открыто выступить против честолюбия этого второго и более опасного противника, если только она не желала потерять всего.
Для Пердикки вся задача заключалась в том, чтобы преградить путь этой опасности, прежде чем она будет близка; он должен был стараться воспрепятствовать вельможам, державшим перед этим его сторону, соединиться против него; он должен был разделить и разъединить их интересы, чтобы сконцентрировать и сделать более действительным свое собственное могущество. Самым прямым и естественным средством для достижения этой цели было новое распределение должностей и сатрапий; таким образом он мог удалить от власти и из непосредственной близости к царю наиболее опасных из всех прежних друзей и, кроме того, выставить в их глазах милостью и наградой то, [29] что, собственно говоря, можно было с таким же правом назвать изгнанием; он мог быть уверенным в том, что генералы не будут протестовать против этой меры, тем более, что они могли надеяться приблизиться таким образом к желанной цели, заключавшейся в независимом господстве; он сам должен был держаться того мнения, что, если разъединенные таким образом вельможи и сделают попытку сбросить с себя верховенство государства, то ему во имя царского принципа и с готовой к войне армией, которая находилась в его распоряжении, без большого груда удастся подавить всякую попытку узурпации и поддержать неприкосновенность своей власти. [30]
Если одно предание [31] называет автором этого плана Лагида Птолемея, то этот факт не противоречит вышесказанному и вовсе не служит доказательством того, что самый благоразумный и умеренный из высших офицеров действовал в это время еще в интересах хилиарха. Хотя этот план предоставлял последнему все выгоды в настоящем, но он был ошибочен относительно будущего, и хладнокровно рассчитывавший Лагид охотно готов был пожертвовать преимуществами настоящего момента, чтобы потом тем вернее достигнуть своей цели. Находясь вдали от надзора хилиарха и вне влияния котерий, которые должно было создать скопление вельмож при дворе, занимая практически независимое положение сатрапа, самостоятельно господствовать по возможности неограниченным образом над какой-нибудь богатою страною, превратить ее, если такое возможно, в самостоятельное и представляющее собою законченное целое владение, чтобы потом, опираясь на этот верный базис, быть в состоянии выступить против власти хилиарха и, наконец, самого государства - таковы должны были быть надежды, заставившие Лагида предложить этот план, который хилиарх одобрил от имени царя и на который немедленно согласились другие вельможи. Это обстоятельство, равно как и то, что такой план исходил от Лагида, позволяет нам предположить существование компромисса, которым верховная власть предоставляла некоторое вознаграждение и гарантию вельможам, согласившимся отдать эту власть в руки Пердикке. Этот компромисс, несомненно, мог быть найден только в вопросе о военной силе; если в системе Александра стратегия всегда отделялась от сатрапии, то теперь можно было выставить множество фактических оснований для того, чтобы отступить от этой системы; опасные времена, которые предстояли в будущем, по-видимому, требовали того, чтобы вся сумма власти в каждой сатрапии была сосредоточена в одних руках, что должно было упрочить дальнейшее существование государства и чтобы каждый из его членов получил законченную организацию, которая давала бы ему средства и права поддерживать государственное целое и неприкосновенность в своей части; впрочем, было обусловлено, что верховный сановник государства сохраняет за собою право давать сатрапам известные военные поручения и в данном случае пользоваться местными военными силами в государственных видах [32].
На следующий же день после очищения военачальники были приглашены на собрание и хилиарх объявил им от имени царя, что, принимая во внимание трудности настоящего положения и крупные услуги, оказанные царю и государству многими военачальниками, признано за благо произвести в сатрапиях и в распределении высших должностей в армии некоторые перемены. Ближайшие сведения об этих переменах, сохраняемые нам преданием, дают нам интересный обзор лиц, пользовавшихся наибольшим значением в эпоху диадохов, и поэтому мы сообщаем здесь о них со всеми подробностями [33].
Было определено, что Пердикка останется в числе непосредственно окружающих царей лиц и получит главное начальство над всеми царскими войсками; он должен был как неограниченный наместник сохранить у себя царскую печать, и все должностные лица государства, в войске и в администрации, должны были через него получать царские приказы [34].
Его прежнее звание хилиарха [35] переходило к Селевку, сыну Антиоха, прежнему предводителю царских гипаспистов; едва достигнув тридцатилетнего возраста, он блистательно отличился во главе своего отряда при походах в Индии и особенно в битве при Гидаспе; [36] при грандиозном свадебном торжестве в Сузах ему была дана в жены дочь согдианского вельможи Спитамена; его твердость и решительность в соединении с необычной физической силой [37] и существенная черта его характера, представлявшего собою странную смесь задушевности и умной осторожности, должны были сделать его в глазах государственного наместника особенно удобным лицом для поручения ему звания, в котором он не желал видеть одного из старших военачальников, который сообразно с мерою своих заслуг проявил бы большие притязания.
Предводителем царских гипаспистов был назначен вместо Селевка Кассандр, сын Антипатра, прибывший в Вавилон незадолго до смерти царя с поручением от своего отца; будучи одних лет с Селевком [38] и не принимая непосредственного участия в славных подвигах царя в Азии, он видел себя быстро возведенным в одно из почетнейших званий в войске. Пердикка мог надеяться, что, отличая сына, он сделает своим должником отца; в то же время он должен был желать иметь около себя залог покорности того, кто благодаря занимаемому им высокому посту и своей испытанной административной деятельности имел право считать себя призванным занять руководящее положение в государстве предпочтительно перед всяким другим.
Мы не имеем сведений о дальнейших переменах в штабе армии, необходимость которых была вызвана переменами в составе сатрапов, о которых мы сейчас будем говорить [39]. Большее значение имело распределение провинций. Сатрапия Египта, состоявшая из собственного бассейна Нила и двух областей вне его дельты, которые египтяне называют Ливией и Аравией [40], благодаря своему положению, быстрому росту своего благосостояния и своей, хотя заложенной лишь несколько лет тому назад, но уже достигшей процветания столице Александрии, была одним из важнейших наместничеств государства. Сам Александр с особой осторожностью и любовью организовал управление Египтом и обратил главное внимание на то, чтобы в одних руках не соединялось слишком много власти; только благодаря злоупотреблению Клеомен из Навкратии, номарх арабских округов, который в то же время управлял доходами всей сатрапии, с течением времени фактически занял место сатрапа [41]. По новому распределению, эта страна получила сатрапа в лице телохранителя Птолемея Лагида, и было постановлено, что гиппархом Египта должен остаться Клеомен.
Мы не знаем, в чьих руках находилась в последние годы царствования Александра сатрапия Сирия по эту сторону вод, охватывавшая земли между Евфратом и морским берегом. Теперь это место получил Лаомедонт, сын амфиполитянина Лориха, бывший родом из Митилены; хотя о нем и мало упоминается в истории Александра, но он все-таки должен был быть одним из знатнейших лиц в свите царя. В 337 году он вместе с Неархом, Птолемеем и своим братом Эригием был запутан в известной интриге в пользу Александра и должен был покинуть государство; после своего вступления на престол Александр возвратил его и в 332 году благодаря его знанию сирийского языка поручил ему надзор над военнопленными; [42] дальнейших военных функций он, по-видимому, не имел; его высокое звание и важное место, которое он занимал между вельможами, доказывается тем, что он находился в числе 32 триерархов флота, который строился на Инде.
Сатрапия Киликия представляла особенную важность в военном отношении, так как она господствовала над путями, соединявшими восток и запад Азии; поэтому в 332 году Александр соединил здесь сатрапию и стратегию в одних руках и поручил эту важную должность одному из своих телохранителей - Балакру, сыну Никанора. Он недавно пал в бою против горных народов Тавра; теперь эта провинция была поручена таксиарху Филоту [43].
С запада к Киликии примыкает земля Памфилия, которая, будучи соединена со времени завоевания ее Александром с Ликией, сперва имела своим сатрапом Неарха, который затем прибыл в 326 году с войсками в Индию. Быть может, теперь на его долю снова выпали эти земли; [44] но оказалось необходимым оставить его на первое время главой морских сил Македонии в южных морях и оставить пока его сатрапию в руках Антигона.
Антигон, сын Филиппа [45], был уже с 333 года сатрапом Великой Фригии; он принадлежал к старшему поколению македонских военачальников; умный, опытный, отличающийся спокойной решимостью, он в течение десяти лет должен был придать своей власти ту твердость, в которой она более всего нуждалась в той провинции, окруженной разбойничьими горными народами и почти независимыми союзниками. На юге в горах Тавра жили писидийские племена, которые нередко угрожали даже большой военной дороге в трудных проходах Термесса и Сагалассы; а в бою против двух городов исавров и ларандов Балакр недавно потерял победу и жизнь. На северо-востоке, в лежавших по Понту частях Каппадокии государствовал престарелый государь Ариарат, который в течение целого ряда лет старался увеличить свои боевые силы и о котором говорили, что он имеет 30 000 человек пехоты и 15 000 превосходных всадников. [46]
Отношения к северным варварам, пафлагонянам, тоже, как кажется, совершенно переменилось: в 333 году они добровольно изъявили покорность царю под тем условием, что им будут оставлены их династии и что македонские войска не перейдут их границ; тогда они были поставлены в зависимость от сатрапии Фригия Понтийская: мы не знаем, какие перемены там были произведены, [47] но не подлежит сомнению, что отныне Пафлагония должна была присоединиться к провинции Эвмена, начало которой могло быть положено только вооруженной силой.
Действительно, Пафлагония, Каппадокия и земли по Понту на восток до Трапезунта [48] должны были получить сатрапом Эвмена. Эвмен, сын Иеронима, бывший родом из города Кардии в Херсонесе, находившийся уже с 342 года на службе Филиппа и бывший затем секретарем Александра, был как грек весьма мало любим македонскими вельможами, тем более, что царь неоднократно отличал его и еще недавно отличил его браком с дочерью Артабаза. Ловкий кардиец знал о таком настроении вельмож; при смерти царя он отодвинулся на задний план, не вмешиваясь в раздоры между знатью и фалангами. "Чужеземцу", говорил он, не подобает вмешиваться в раздоры македонян"; но мы видели, какое значительное участие принимал он в происшедшем затем соглашении.
С одной стороны, благодарность за эту услугу и прежнее звание Эвмена, а с другой - опасение, что он, оставаясь в Вавилоне с чувством обиды в сердце, может сделаться опаснее всякого другого, должны были побудить государственного наместника удовлетворить его. Назначение ему сатрапии не имело другого значения; ее сперва приходилось завоевать или всю, или же большую ее часть, а царь Ариарат, у которого приходилось отнимать ее, был могущественным врагом. Антигон Фригийский получил письменный приказ привести это решение в исполнение; казалось выгодным впутать этого могущественного и имевшего честолюбивые виды сатрапа вместе с Эвменом в войну, которая будет стоить ему много времени и средств и которая По счастливом ее окончании не принесет ему никаких выгод, но даст ловкого и могущественного соседа, который, когда от него потребуют благодарности за оказанную помощь, тем теснее свяжет свои интересы с интересами государственного наместника.
В Карий, как кажется, еще при жизни Александра умерла старая царица Ада из Алинды; ее область с тех пор сделалась непосредственной сатрапией государства; источники не говорят нам, кто первый получил ее; вероятно, это был тот же самый Асандр, [49] которому она в последствии принадлежала. Он был сын старшего Филоты и брат Пармениона; еще в 334 году он получил Лидийскую сатрапию, но в 330 году он присоединился к войску в Бактрии с новыми войсками; он должен был возвратиться с царем и во время раздела находиться в Вавилоне.
Точно так же незадолго до смерти царя прибыл в Вавилон со свежими войсками и прежний сатрап Лидии Менандр; [50] ему была снова отдана его прежняя сатрапия.
Несравненно важнее, по крайней мере с военной точки зрения, была третья сатрапия западного морского берега, так называемая Фригия Геллеспонтская; здесь проходила большая дорога из Азии в Европу, и тот, кто владел Фригией, мог прекратить сухопутное сообщение между ними; для переправы через Геллеспонт она была как бы головой моста со стороны Азии и прекрасным обсервационным пунктом для наблюдения за готовым двинуться в бой неприятелем со стороны Европы. После Калата, сына Гарпала, здесь властвовал Димарх; [51] при настоящих обстоятельствах, когда можно было предвидеть раздоры и борьбу, эта сатрапия имела вдвое большее значение. Если телохранитель Леоннат, который, по-видимому, сначала предназначался для того, чтобы разделить верховную власть с Пердиккой, и который затем своими решительными действиями во главе конницы более всех содействовал победе Пердикки, получил эту сатрапию, то весьма вероятно, что он отказался от своих притязаний на участие в верховной власти только ради должности, которая, очевидно, обеспечивала за ним большее влияние, чем место рядом с Пердиккой, а Пердикка в свою очередь охотно готов был отдать такую важную позицию в руки человека, преданность которого, как он полагал, он испытал в дни восстания. Леоннат получил приказ вместе с Антигоном приступить к походу против Ариарата.
Весьма странны были распоряжения государственного наместника относительно европейских дел; он не ограничился разделением власти между Кратером и Антипатром, как это было уже установлено в договоре с Мелеагром, но отделил от Македонии как самостоятельную сатрапию все фракийские земли на восток от прежней македонской границы, а именно земли одрисов и фракийцев по ту сторону Гема, которые до сих пор имели только особых стратегов, подчиненных наместнику Македонии. Поражение последнего стратега Зопириона и необходимость противопоставить твердую преграду движению скифов на Дунай оправдывали эту меру, дальнейшей целью которой было освободить Херсонес и прилегавшие к нему земли, через которые проходит дорога в Македонию, от влияния Антипатра, который вряд ли вполне согласился со всем тем, что произошло в Вавилоне. Фракийскую сатрапию получил телохранитель Лисимах, [52] один из деятельнейших и отважнейших между высшими офицерами войска [53] и, как кажется, отличившийся особенной преданностью Пердикке.
Если Пердикка не был вполне уверен в старом наместнике Македонии, то отданные Александром летом 324 года приказы давали ему достаточный повод лишить его звания, которое угрожало опасностью новому порядку вещей. Но Кратер со своими ветеранами дошел только до Киликии, и Антипатр сохранял еще всю свою власть в Македонии, он был там слишком могуществен для того, чтобы Пердикка уже теперь мог открыто выступить против него, кроме того, были все основания бояться восстания со стороны греков, когда они получат известие о смерти царя, восстания, которое при настоящих обстоятельствах мог подавить только один Антипатр. Разрешение не уступать Кратеру своего высокого поста для того, чтобы вести свежие войска в Азию, можно было выставить как знак внимания относительно него, за который он был обязан благодарностью. Что же касается остального, то Пердикка следовал тем постановлениям, которые были сделаны до очищения; Антипатр, как полномочный стратег [54] и Кратер, как простат [55], получили теперь в свое ведение все земли, находившиеся к западу от сатрапии Лиcимаха, а именно Македонию, иллирийцев, трибаллов, агрианов, Эпир до Керавнских гор и всю Грецию. [56]
Между тем как почти везде в западных частях государства были произведены значительные перемены, почти весь восток остался в руках прежних сатрапов; уже теперь тамошние сатрапии начали больше предоставляться сами себе; находясь вдали от предназначенных самой природой быть ареной войн местностей, они имели только второстепенное значение при решении международных осложнений. Кроме того, было необходимо избегать по мере возможности всяких перемен среди этих недавно лишь покоренных и еще мало привыкших к македонскому управлению народов. Во всяком случае здесь будет не бесполезно перечислить восточные сатрапии, чтобы дать наглядное понятие об их обширности и напомнить о тех широко разветвлявшихся отношениях, которые были завязаны.
Дальний восток, охватывавший земли между Гидаспом и Гифазисом, остался в руках царя Пора; оба лежавшие по берегам Гифазиса государства, Фегея и Сопифа, более не упоминаются; вероятно, и сатрапия нижнего Инда перешла в руки того же самого царя [57]. Подле него между Гидаспом и Индом Таксил сохранил свои прежние владения [58]. Оба эти царя были почти независимы от государства, которому было суждено восстановить свой престиж в этих землях только после долгого ряда лет.
Сатрапия Индия по эту сторону реки, которою до 324 года владел элимиот Филипп, сын Махата, и которою после его смерти временно управлял предводитель расположенных там войск, была передана теперь сыну Агенора Пифону, которого Александр оставил в 325 году для управления землями нижнего Инда. [59]
Кавказская сатрапия, земля паропамисадов, была оставлена Оксиарту, отцу Роксаны. Точно так же Арахозия и Гедрозия были оставлены соединенными в руках Сибиртия; Арея и Дрангиана тоже сохранили своего прежнего сатрапа - солянина Стасанора. [60]
Из лежащих к северу от Кавказа земель Бактрией владели с 329 года Аминта, сын Николая, по его смерти его преемником, как кажется, был назначен Филипп, а управление Согдианы было поручено одному из туземных вельмож; после восстания в 325 году поселенных там эллинов последний, должно быть, вследствие каких-нибудь упущений или вины был отрешен от должности, и Филипп получил в свое управление обе эти области, [61] которые он и сохранил; Парфия с Гирканией и Тапурией остались в руках Фратаферна.
В прилегавших к ним с востока провинциях были, как кажется, произведены некоторые перемены. Атропат, дочь которого в Сузах была выдана замуж за Пердикку, сохранил за собою сатрапию Малой Мидии; [62] сатрапом Великой Мидии был назначен телохранитель Пифон, сын Кратеба, а его резиденцией, как кажется, были сделаны Экбатаны; очень скоро этому беспокойному и честолюбивому полководцу [63] должен был представиться случай выдвинуться вперед весьма замечательным образом. Атропат, как кажется, был им совершенно отодвинут на задний план; этот умный перс осторожно ограничился господством над северною отдаленною частью мидийской земли, прорезываемою богатой долиной Аракса, и область Атропатена перешла от него, как независимое владение, к его сыновьям и внукам.
Сатрапия Армении, лежавшая между Мидией и теми землями, которые должен был занять Эвмен, была отдана теперь (кто владел ею ранее, неизвестно) в руки архигипасписта Неоптолема, с гордостью утверждавшего, что он происходит от рода Эакидов. [64] Прилегавшую к ней с юга сатрапию Месопотамию и "Сирию по ту сторону вод" получил Архелай, как кажется, тот самый сын Феодора, который с 330 года был стратегом Сузианы; сатрапия Вавилония была передана Архонту. [65]
Мы не можем точно определить, кому досталась сатрапия Сузы; [66] точно так же неизвестно, составляла ли Паретакена и в будущем самостоятельную сатрапию, или же она была соединена с Мидией или Персидой. Сама Персида сохранила у себя своего прежнего правителя Певкесту, а прилегавшая к ней Кармания - того же самого Тлеполема, которого Александр назначил туда в 325 году.
Таково было распределение сатрапий. Если намерения регента заключились в том, чтобы устранить остальных вельмож от центра государства и от войска и самому, обладая этой всегда находившейся в боевой готовности силой, обеспечить за собою превосходство над отдельными сатрапами и их повиновение, то его задача прежде всего должна была заключаться в том, чтобы приобрести полную уверенность в этом войске. Недавние события перед вратами Вавилона должны были настолько сломить дерзость фаланг [67], что теперь могло казаться своевременным привязать их к новому порядку вещей с помощью важного акта, льстившего их гордости. Александр послал Кратера на родину со множеством стоящих весьма больших денег поручений; если предоставить этому полководцу их исполнение, то в его руках не только останется право располагать громадными суммами денег, но потребуется еще прибегать к помощи сокровищницы в таких размерах, какие вовсе не могли быть желательными для регента. Чтобы отменить приказы Александра, Пердикка созвал македонян на собрание по обычаю их родины: в бумагах царя, [68] сказал он, он нашел планы, привести в исполнение которые было поручено Кратеру. Эти наброски были прочтены по порядку; предполагалось выстроить для задуманного похода на запад флот из тысячи военных кораблей, превосходящих своею величиною триеры, воздвигнуть для этого флота на удобных местах морского берега нужные доки, арсеналы и гавани и провести вдоль берегов Ливии большую военную дорогу до Геркулесовых Столбов; затем предполагалось по мере возможности содействовать основанию новых городов, и в особенности соединению в одних стенах разбросанных селений, повсюду облегчить переселение из Европы в Азию и наоборот и таким образом стараться достигнуть того, чтобы при помощи различных приемов смешения и уравнения по мере возможности уничтожить различия между европейскими и азиатскими подданными; наконец, предполагалось возвести следующие громадные сооружения: равную высочайшим египетским пирамидам, пирамиду в честь македонского царя Филиппа, которая должна была служить его надгробным монументом; шесть больших храмов, из которых каждый должен был обойтись в 1 500 талантов, а именно храм Зевсу в Дионе в Македонии, Артемиде Таврополе в Амфиполе на Стримоне, Афине в македонском городе Кирре, в Делосе, Дельфах и Додоне тамошним богам и т. д. Пердикка указал на то, каких исключительных расходов из сокровищницы потребовало сооружение погребального костра Гефестиону и сообщил при этом счет расходов, потребовавшихся для этого сооружения; далее он указал на бесполезность начинать постройку флота и ливийской военной дороги теперь, когда благоразумие требует не думать более о походе в Карфаген, Италию или Иберию. Македоняне открыто высказали свое изумление перед величественными планами Александра, но приняли решение отменить распоряжения царя, так как исполнение их было соединено с необыкновенными трудностями и не соответствовало настоящему положению вещей. [69]
Едва успело пройти несколько недель со времени смерти великого царя, "со времени конца его жизни, насколько она велась у него через людей", [70] а как далеко уже отступила на задний план память о нем, как окончательно был уже покинут тот путь, на который он вступил так смело и счастливо, и как неотвратимо обнаруживалось обратное, разрушительное движение во всех тех мерах, которые были приняты относительно его государства. Только в одном все были согласны между собой: в готовности принести в жертву собственным выгодам все другие соображения; как вестники близкой бури наружу уже выступили чувства зависти и честолюбия и старое озлобление, которое столь долго сдерживала твердая рука царя. Это движение обнаруживалось не только среди войск и его предводителей. Царица Роксана, находившаяся в последние дни еще при Александре, послала письмо к Статире, на которой Александр женился в Сузах, с приглашением приехать в Вавилон, где она будет находиться в безопасности под охраной регента и войск; когда царица приехала со своей сестрой Дрипетидой, молодой вдовой Гефестиона, то они обе были изменнически убиты и с ними угасла последняя ветвь дома последнего персидского царя; их тела были брошены в колодец и засыпаны землей. И Пердикка обо всем этом знал и помогал исполнять это.[71] Затем Роксана родила мальчика, и войско радостно приветствовало его именем царя и Александра.[72]
В это самое время произошло погребение великого царя, [73] и на нем македонские войска в последний раз мирно соединились между собою; затем новые сатрапы разъехались по своим провинциям; отныне им суждено было встречаться только на поле битвы.
[1] . Curt, X, 5, и, вероятно, со слов Клитарха. Трог (Iustin., XIII, 1), в основе которого лежит, как кажется, рассказ Дурида, представляет дело совершенно иным образом. Третья версия, которую мы находим в извлечении из сочинения Арриана τά θιετά Αλέξανδρον, у Диодора (XVIII, 2 сл.) и у Плутарха (Еит., 3 сл.), заимствована у Иеронима из Кардии.
[2] Арриан (De reb. duct., I, § 2) называет в числе присутствовавших Пердикку, Леонната, Птолемея, Лисимаха, Пифона и Аристона, но пропускает Певкеста, который, по словам Эфемерида, в это время находился в Вавилоне; он прав, так как Певкест, получив сатрапию Перейду, переставал быть соматофилаком, как Балакр, когда он в 333 году сделался сатрапом Киликии, и Менет, когда в 331 году он сделался гиппархом приморских земель Сирии (Arrian., II, 12, 2; Ш, 16, 9); быть может, вместо Певкеста телохранителем был назначен Арридей (Аррабей) или предполагался быть назначенным; см. ниже.
[3] principes amicorum ducesque copiarum (Curt., X, 6, 1). οι δε μέγχστον Εχοντες αξίωμα των φίλων και σωματοφυλάκων (Diod., XVIII, 2). (duces) armati in regiam coeunt ad formandum renim praesentum statum (Iustin., XIII, 2). Совершенно так же поступил Александр перед битвой при Гавгамелах συμκαλεσας τους τε εταίρους και στρατηγούς καΐ Ιλάρχος και των συμμάχων και μισθοφόρων ξένων τους ηγεμόνας (Arrian., Ш, 9, 3). Возможно, что теперь после смерти царя были созваны только гетайры, стратеги и гипптархи, – все лишь македоняне; источники ничего не говорят об этом.
[4] Диодор (XX, 20) говорит, что около 310 года Геракл был έπτακαίδεκα ετη γεγονώς; Юстин (XV, 2, 3) говорит по тому же самому поводу: qui fere annos XIV excesserat. Следовательно, Геракл должен был родиться в 327 или 324 году; но Парменион, по совету которого Александр будто бы вступил в связь с Барсиной, не находился более лично при нем с июля 330 года, а, в конце этого года был уже убит. Барсина родила Мемнону сына, родив ранее Ментору, который умер еще в 338 году, трех дочерей, старшая из которых была выдана в Сузах/за Неарха; если бы она родила в 324 году Геракла, то она должна была быть уже пожилой женщиной и, конечно, тем менее была соблазнительна для Александра. Герцог de Luynes издал (Essai sur la numismatique des satrapies, табл. XVI) монету, которая по своему типу (лев, растерзывающий быка) принадлежит к Киликии; на ее задней стороне находится надпись: (?????, а на передней женская головка с?????· Если Blau (Wieiner Numism. Zeitschr., 1876, с. 235) прав, узнавая здесь имена Барсины и Александра, то мы должны предположить, что Барсине был дан в приданое какой–нибудь киликийский город, может быть, Таре. Но Brandis Munzkunde (с. 431) вместо чтения Blau устанавливает более точное чтение?????, в котором Six (Monnaies, d. Hierapolis en Syrie, прекрасная статья в Numism. Chron., нов. сер., XVIII, с. 103) узнает сокращение из??????(Athe Lhabe), Άτταγάθη у Гезихия [Άττ' αγαθή – Dea bona].
[5] Диодор (XVIII, 2) называет его ψυχικούς πάθεσιυ συνεχόμενος αναάτοις. Поэтому многие хотели исправить valetudinem majorem (эпилепсия) у Юстина (XIII, 2, 11) в valetudinem animorum.
[6] По словам Курция (X, 6, 19), Пердикка колеблется принять предложенное ему первое место (summam imperii) в государстве: haerebat inter cupiditatem pudoremque et quo modestius quod expectabat appeteret pervicacius oblaturos esse credebat. Itaque cunctatus diuque quod ageret incertus ad uitimum tamen recessit et post eos qui sedebant proximi recessit. Затем по предложению соматофилака Пифона назначаются tutores (Curt., Χ, 7, 8; ср.: Iustin., XIII, 2, 14).
[7] Интересно, что Юстин (XIII, 1, 7) говорит так, как будто бы пехота после смерти Александра возобновила сцены Описа: ut hostem amissum gaudebant et securitatem nimiam et adsidua ЬеШ pericula execrantes etc.
[8] Диодор говорит о нескольких послах: πρέσβεις έκ των αξίωμα εχόντων ανδρών; весьма естественно предположить, что стратеги были посланы к своим фалангам, а Мелеагр, может быть, был поставлен во главе их как первый по старшинству. По словам Юстина, вместе с Мелеагром был послан Аттал, или называвшийся еще ранее по имени стратег, или таксиарх, тот самый, о котором упоминает Арриан (De succ. Alex., ар. Phot, § 33), – или сын Андромена, тимфеец, который был женат на сестре Пердикки; но к последнему нельзя отнести дальнейшие слова Юстина (XIII, 3, 7): Attalis ad interficiendum Perdiccam ducem partis alterius mittit, как мы увидим из позднейших событий.
[9] Quingenti cum ео erant spectatae virtutis, Ptolemaeus quoque se adjunxerat ei puerorumquc regia cohors (Curt., X, 7, 17), предводителем которых был Селевк, упоминаемый также и Аррианом (De succ, I, § 3) в числе лиц, державших сторону Пердикки. Дальнейшие подробности у Курция и Юстина, несмотря на свою живописность, кажутся мне выдумкой, особенно фраза: Perdiccas ne abducendo equites abrupisse a cetero exercitu videretur, in urbe subsistit. Если бы в слишком коротком извлечении Фотия из истории диадохов Арриана можно было пользоваться каждым малейшим намеком, то из слов в ее начале (την ανά^ηιν 'Αρριδαίου… έφ' ω και 'Αλέξανδρον, βν εμελλεν… τίκτειν 'Ρωξάνη συμβάσιλεύειν αότω) можно было бы заключить, что этим соглашением закончилось первое столкновение между пехотой и конницей в царском дворце. Я не решаюсь пойти так далеко.
[10] По словам Плутарха (Еит., 1), Эвмен по смерти Гефестиона, когда место хилиарха занял Пердикка, получил гиппархию Пердикки. Это маловероятно.
[11] Plut, Еит., 3. Диодор (XVIII, 2) тоже говорит: of χαριεστατοι των ανδρών έπεισαν αυτούς δμονοησαι. К этому времени относится анекдот, рассказываемый Плутархом (Еит., 1): архигипаспист Неоптолем, говорит он, после смерти Александра сказал, что он следовал за царем с его щитом и копьем, а Эвмен – с табличками и стилем.
[12] Igitur a rege legatur Pasas Thessalus et Amissus Megalopolitanus et Perilaus (Curt., X, 8, 15), стало быть, последний был несомненно македонянином и, вероятно, тем лицом, которое Диодор (XIX, 54) называет стратегом Антигона. По–видимому, вряд ли возможно, чтобы оба этих грека были обязаны своим происхождением только фантазии Клитарха.
[13] По словам Курция (X, 8, 22), у которого пехота является просящей стороной, она требует от Пердикки только, ut Meleagrum tertium ducem acciperem, haud aegre id impetratum est. Рассказ Арриана о заключенном вскоре после того договоре показывает всю лживость этой версии.
[14] Servata est portio regni (Iustin., XIII, 4, 3). Извлечение из Арриана не упоминает об этой оговорке; она должна была существовать, так как отныне всегда говорится о «царях»; таким образом, они официально называются в почетном постановлении нахиотов в честь Ферсиппа (С. I. Craec, II, п° 2166 и Арр., с. 1024): δ'τε… Φίλιππος [6 Φιλίππου και] Αλέξανδρος 6 'Αλεξάνδρω τ[αμ βασιλεία]ν παρελαβον…, и с 13: παραγενόμενο[ς προς τοι]ς βασίληας… Наши источники не говорят, как была организована опека над этим ребенком. Употреблявшееся иногда ранее название «Александр Эг» происходит из Канона царей, где Петавий нашел в своей рукописи Αλέξανδρος ΑΙΓΟΣ вместо ΑΔΔΟΣ и принял это чтение.
[15] Это важное показание в извлечении из Арриана гласит: Άντίπατρον μεν στρατηγόν είναι των κατά την Εύρωπην, Κράτερον δε προστάτην της Αρριδαίου βασιλείας. Περδίκκαν δε χιλιαρχειν χιλιαρχίας ης ίρχεν Ήφαιστίων, το δέ ην επιτροπή της πάσης βασιλείας. Μελεαγρον δέ υπάρχον Περδίκκου. Поверхностнее говорит Юстин: castrorum exercitus et rerum cura Meleagro et Perdiccae assignatur. Объяснением слов Арриана может служить Дексипп (с. 1): Αντίπατρος δε στρατηγός αυτοκράτωρ έκαλειτο, την δέ κηδεμονιαν και οση προστασία της βασιλείας, Κρατερός επετράπη, ft δη πρωτιστον τιμής τέλος παρά Μακεδόσι. Это, несомненно, не есть звание επίτροπος, которое после смерти Архелая получил линкестиец Аэроп (Diod., XIV, 37), после смерти Александра – Птолемей из Олора (Aeschin., falsa leg., § 29: ό'ς ην επίτροπος καθεστηκώ των πραγμάτων), а после смерти Пердикки – Филипп, как επίτροπος его малолетнего племянника Аминты (Iustin., VII, 5, 9: diu поп regem sed tutorem pupilli egit). Что προστασία не обозначает одного только decus regium, как это полагает Wesseling (ad Diod., XVIII, 49) и как употребляет это слово Диодор (XVII, 34), по–видимому, доказывает то место Диодора (XVIII, 23), где он говорит о Пердикке: Παρέλαβε τάστε βασιλικάς δυνάμεις και την των βασιλέων προστασίαν.
[16] После открытия почетного постановления в честь Ферсиппа не может подлежать никакому сомнению, что вернее называть его Арабеем; в рукописях Полнена (VII, 30) – стратагема, которую мы не колеблясь должны отнести к Кизику, – стоит чтение 'Αριβαίου и Άνιββαίου. У Диодора (XVIII, 3, 26, 39, 51 и т. д.) его имя всегда пишется 'Α^ιδαιος. Из Юстина (XIII, 4, 6): jubetur Arridaeus rex corpus Alexandri in Ammonis templum deducere – мы видим, что эта порча имени очень стара. Именно поэтому–то я и не решился отказаться от рукописного предания, тем более что для обозначения происхождения этого человека нигде не упоминается имя его отца и не дается никаких других указаний. Конечно, он принадлежит к числу вельмож, и его настоящее имя могло бы указать нам на род линкестийских князей; может быть, он сын гиппарха Аминты, внук Аррабея и правнук царя Аэропа. Данное ему поручение сопровождать тело царя и занимаемое им впоследствии положение позволяют нам заключить, что он занял место Певкеста между соматофилаками.
[17] По словам Курция (X, 10, 9), его тело пролежало брошенным семь дней; по словам Элиана (Var. Hist., XII, 64) – тридцать дней.
[18] Тогда факт, что в плохом каталоге войск Александра у Диодора (XVII, 17) Пармениону принадлежит гегемония над всей пехотой, ничего не доказывает. Выражение Арриана Μελέαγρον δε υπάρχου Περδίκκου дает нам верное решение вопроса, хотя употребление слова ΰπαρχος весьма разнообразно.
[19] Ad chiliarchum qui secundum gradum imperii tenebat (Cornel. Nep., Con., 3); Diod., XVIII, 48.
[20] ουκουν ούδε &λλον τινά έ'ταξεν άντι Ηφαιστίωνος χιλίαρχον έπι τη ΐππω τη εταιρική ώς μη άπόλοιτο τό δνομα του Ηφαιστίωνος έκ της τάξεως κτλ. (Arrian., VII, 14, 10).
[21] Отдельные черты его характера приводят Элиан (Var. Hist, IX, 3; XII, 16 [πολεμικός]; XII, 39 [εύ'τολμνοςр и Диодор во многих местах; Курций (X, 7, 8) называет его и Леонната regia stirpe genitos. Во время Пелопоннесской войны Антиох был князем Орестиды (Thuc, И, 80), внуком или сыном которого мог быть Оронт, отец Пердикки.
[22] Юстин (XIII, 4, 7) — говорит: infensus seditionis auctoribus repente ignaro collega lustrationem castrorum propter regis mortem (?) in posterum edicit. Слова Курция, что Мелеагр соединился для этого очищения с Пердиккой communi consilio opprimendi noxios, кажутся слишком искусственными.
[23] Lir., XL, 6 и 13. По словам Гезихия (s. ν. Ξανεθικά), очищение производилось ежегодно в месяце Ксанфике, который в этом году должен был приходиться на март; в данном случае производится чрезвычайное очищение.
[24] Arrian., loc. cit. Iustin., XIII, 4; Curt., X, 9, 14–21; Diod., XVIII, 4. Следовательно, Иероним, бывший сам в Вавилоне, говорит о 30 казненных, а Курций о 300; по словам Курция, казнь была произведена conspectu tonus exercitus, а по словам Юстина, по тайному приказу Пердикки (occulte jubet). Диодор рассказывает об этом после распределения сатрапий, что противоречит и Арриану, и природе дела.
[25] Quorum libertas solutior (Iustin., XIII, 2, 2).
[26] Мы не знаем ни одного, кроме Мелеагра и этого сомнительного Аттала, из известных нам предводителей фаланг того времени; брат Пердикки Аттал (сын Андромена), женатый на сестре Пердикки Аталанте, и Филота, получивший вскоре сатрапию Киликии, несомненно не принадлежали к противной партии.
[27] βποπτος είς πάντας fiv και αύτος υπώπτευεν (Arrian., ар. Phot, I, 5).
[28] Curt., X, 7, 8; Леоннат мог происходить от какой–нибудь боковой линии царского дома, так как он называется пеллейцем (Arrian., VI, 28, 4). Арриан называет его отцом то Антея (VI, 28, 4; III, 5, здесь Онас есть неверное чтение), то Анфа (ар. Phot., 690, 12), то Эвна (Indie, 18), и поэтому мы не можем определить его истинного имени. Александр назначил его телохранителем в 331 году (Arrian., Ill, 5, 7), и то, что Диодор (XVI, 94) называет его уже в числе телохранителей Филиппа, есть, вероятно, ошибка.
[29] ut removeret aemulos et munus imperii sui beneficii faceret (Iustin., XIII, 4).
[30] Весьма странно, что Диодор (XVIII, 3) рассказывает про распределение сатрапий ранее казни мятежников и учения Мелеагра, чему придают большое значение те, которые утверждают, что Диодор не следует Иерониму. Но только это не становится понятнее, если он почерпнул свои сведения из Дурида; и менее всего он мог иметь из него как сатрапа Лидии Мелеагра вместо Менандра.
[31] αύτος μάλιστα έγενετο είς τας βασιλείας αίτιος τα έΦνη νεμηθηναι (Paus., I, 6).
[32] Источники ничего не говорят об этом компромиссе и об этой перемене системы; то, что последняя фактически встречается вскоре после этого, позволяет нам с некоторой достоверностью заключить относительно первого.
[33] perducto in urbem exercitu (Curt., X, 1). Мы имеем шесть списков этого распределения, в основании которых, как показывает порядок перечисления, лежит одна и та же схема. Два из них – списки Курция (X, 10) и извлечения из сочинения Арриана τά μετά 'Αλεξανδρον заключают в себе только первую половину, тогда как Диодор (XVIII, 3), Юстин (XIII, 3), Орозий (ИИ, 24), во всяком случае представляющий древнюю рукопись Юстина, и извлечение Фотия из сочинения Дексиппа τά μετά 'Αλεξανδρον дают полный список. Юстин имел перед собой другую обработку этого списка (Дурида), чем Диодор и Дексипп (Иероним), с последней совпадает Арриан.
[34] Так как по прямому указанию Диодора хилиархия переходит к Селевку, то Пердикка должен был оставить ее и занять какое–нибудь более высокое положение; это могло быть только звание επιμελητής αυτοκράτωρ, во всяком случае положительно упоминающееся несколько лет спустя (Diod., XVIII, 39). В пользу этого предположения говорит также Диодор (XVIII, 2), где Пердикка благодаря анахронизму называется уже επιμελητής της βασιλείας.
[35] Diod., XIII, 4; Юстин (ΧΙΐί,' 4, 17), говоря об этом же звании, называет его summus castrorum tribunatus.
[36] По словам Порфирия (у Евсебия, I, 249), Селевк умер в 381 году, на 75 году от роду.
[37] Lucian., De Dea Syria; Appian., Syriac, 57; Элиан (Var. Hist., XII, 16) называет его ανδρείος.
[38] Афиней (I, 18) рассказывает со слов Гегесандра, что он, будучи 35 лет от роду, должен был еще сидеть на пиру рядом с отцом вместо того, чтобы возлежать, так как он не убил еще ни одного кабана.
[39] Особенно интересно было бы знать, каким образом продолжал свое существование институт телохранителей; но относительно этого и относительно всей военной организации ближайших лет мы не можем узнать ничего достоверного. Из числа телохранителей и, вероятно, в том же звании около царя остался только Аристон, находившийся, по–видимому, в особенно дружеских отношениях с Пердиккой.
[40] Арриан говорит: Λιβύης και όσα της Αράβων γης ξύνορα Αίγυπτω. Это, конечно, только области Тиаравия и Нифеата. Несомненно, что имя Ливии не обнимает прямо Кирены и не обнимает даже всей области, которая в политическом отношении называлась Ливией; как это показывают монеты с надписью ΛΙΒΥΩΝ и отчасти с типом Александра, это слово имело не только географическое и этнографическое значение, но обозначало в известный период времени политическую общину, хотя и состоявшую из кочевых племен пустыни. Мы не будем входить здесь в рассмотрение вопроса, следует ли отнести пунийское Μ на этих монетах к макомадам, к мармаритам или к макеям (см. различные предположения у С. Muller'a, Numismatique de l'ancienne Afrique, I, с. 133); во всяком случае mer–mer–ti, которых, по словам одной иероглифической надписи 211 года, покорил Птолемей (Lepsins, Zeitschr., IX, с. 1), принадлежат к племенам пустыни, живущим преимущественно между Египтом и Киренаикой. При распределении сатрапий на Киренаику, по–видимому, смотрели сперва как на свободную Грецию. Об Аравии Плиний (Y, 12), как кажется, со слов Посейдония, говорит: ultra Pelusiacum Arabia est ad mare rubrum pertinens… Ostracine Arabia finitur.
[41] ad tractandam (вульгата: tradendam) provinciam additur (Iustin., XIII, 4, 11). Клеомен ошибочно называется сатрапом, например, у Павсания (I, 6, 3), δν σατραπεύειν Άίγυπτον κτεστησεν Αλέξανδρος, и в извлечении Фотия из Арриана: ό έξ 'Αλεξάνδρω της σατραπείας ταύτης &ρχειν τεταγμένος (у Дексиппа, fr. 1), но ниже он называется правильно Πτολεμαία 15παργος.
[42] Arrian., III, 6.
[43] У Арриана (III, 29 и IV, 25) Филот называется предводителем фаланги. При дальнейших раздорах он играет довольно определенную роль как приверженец Пердикки.
[44] Один только Юстин говорит, что Неарх получил Ликию и Памфилию; было бы изумительно, если бы этот адмирал, бывший, очевидно, одним из наиболее влиятельных лиц при дворе, остался ни при чем; его прежние отношения к Ликии и Памфилии и столь благоприятное для флота положение этих земель, по–видимому, придают еще больший вес этой догадке. К сожалению, мы не можем определить время упоминаемой Полиеном (V, 35) борьбы Неарха с Антипатридом из–за Тельмиса.
[45] Слова Эмилиана (αυτουργός ην δ Αντίγονος, Var. Hist, XII, 13), очевидно, заимствованы из такого источника, где они были употреблены в насмешку над Антигоном, вероятно, из Дурида, противника Антигонидов, питавшего любовь к таким бесстыдным рассказам, целый ряд которых приводит Элиан War. Hist, XII, 43), вероятно, из сочинения Дурида Μαχεδονικά. Слова Юстина (XIII, 4, 10) о Птолемее: quem ex gregario milite Alexander virtutis causa provexerat, изобличают свое происхождение из той же фабрики. Мог ли αυτουργός в самом начале войны быть назначен Александром сатрапом Фригии? Могло ли тревожить Александра его честолюбие, как говорит Элиан (Var. Hist, XII, 16)? Он бесспорно происходит из знатного рода (История Александра), и если, говоря о нем, Диодор (XXI, 1) употребляет выражение έξ Ιδιώτου γενόμενος δυνάστης, то это вовсе не является противоречием. Впрочем, прежде чем получить сатрапию Фригии (в 333 году), он был стратегом контингентов пехоты греческих союзников и, по «словам армянского Евсебия (I, 248, ed. Schone), ему теперь уже пошел шестой десяток лет.
[46] Diod., XVIII, 16. Сравни слова того же Диодора (XXXI, 19, 4) о мнимом происхождении Ариарата от древнеперсидского царского рода. Источники не говорят нам о том, была ли верхняя Каппадокия, через которую Александр прошел в 333 году и которую он подчинил сатрапу Сабикте (?), впоследствии отнесена к какой–нибудь другой сатрапии, хоть к Великой Фригии (ср.: Curt., IV, 1, 35). Этому Ариарату принадлежат также серебряные монеты с надписью (| *™ ^ *7, выбитые, вероятно, в Синопе и Газиуре, которые определил Waddington (Revue Num., 1861, с. 2 слл.); о прекрасной медной монете с такой же надписью см. Merzbacher'a (Wiener Numism. Zeitschr., 1871, с. 427). Об этих монетах и об их времени говорилось в Истории Александра.
[47] По словам Диодора (XVI, 90, 2), Митридат в 337 году наследовал престол (την βασιλείαν διαδεξάμενος) своего отца Ариобарзана, а выше (XV, 90, 3) Диодор говорит, что Ариобарзан был сатрапом Фригии: δς και ΜιΟριδάτου τελευτήσαντος της τούτου βασιλείας κεκοριευκώς ην. Вряд ли можно сомневаться в том, что владения этой династии составляла главным образом Пафлагония. По словам Диодора (XVI, 90), этот Митридат царствовал 35 лет. Не видно, потерял ли он свое наследство еще во время Александра или только теперь; с этого времени он находился при Антигоне и был в тесных дружеских отношениях с его сыном Деметрием. Плутарх (Demetr., 4) называет их обоих ровесниками, тогда как Митридат был лет на 40 старше (Lucian., Macrob., 13; ср.: Wesseiing, ad Diod., XIX, 41).
[48] Παφλαγονίαν και Καππαδοκίαν και πάσαν τας συνοριξούσας ταύ–ταις. χώρας ασ Αλέξανδρος ουκ έπηλύεν κτλ (Diod., XVIII, 3). Плутарх (Еит., 4) говорит μέχρι Τραπεξού'ντος. Ср.: Юстина, Дексиппа, Арриана и Курция. О звании и положении его отца смотри комментаторов Элиана (Var. Hist., XII, 43). По словам Теодора Метохита (с. 789, ed. Muller), Эвмен получил также и Киликию; это сведение совершенно неверно, как и многие другие сведения у этого сбивчивого великого канцлера; ниже я не буду приводить его сведения о Деметрии, Пердикке, Пирре и т. д.
[49] После разъяснений ВоскпГа (С. I. Graec, I, п° 105) мы должны считать окончательно решенным вопрос о том, что имя этого сатрапа следует писать вместе с Дексиппом таким образом, а не Кассандр, хотя это имя дают Арриан, Диодор, Курций и Юстин.
[50] В 331 году он наследовал Асандру в управлении сатрапией (Arrian., Ill, 6; ср.: VII, 23, 1 и 24, 1). Он был македонянин и поэтому–то не был Менандром, сыном Мадрогена из Магнесии, который называется в числе триерархов строившегося на Инде флота (Arrian., Ind., 15).
[51] Arrian., De succ. Alex., I, 6.
[52] Θράκης και Χερσονήσου και δσα θραξι σύνορα έΦνη έστε έπ! θάλασσαν την έπ Σαλμοδησσον του Ευξείνου πόντου καθήκοντα (Arrian., Ibid.). Почти дословное совпадение с этим слов Диодора (XVIII, 3) показывает, что они оба следуют Иерониму. События, случившиеся при Зопирионе и Мемноне, упомянутые нами в Истории Александра, доказывают, что до сих пор оба тамошних стратега – стратег Фракии по южную сторону гор и стратег Фракии по северную сторону гор – находились в зависимости от Антипатра.
[53] στρατηγείν αγαθός (Aelian., Var. Hist, XII, 16).
[54] Дексипп у Фотия (с. 64, с. 668, ed Muller) говорит, что он έπι πασι Μακεδόσι και Έλλησι και ΊλλυριοΤς και Τριβαλλοΐς και Άγριάσι και οσα της Ηπείρου έξέτι Αλεξάνδρου στρατηγός αυτοκράτωρ έτέτακτο.
[55] την δε κηδεμονίαν καΐ βοή προστασία τήσ βασιλείασ Κρατερός επετράπη κτλ. (Dexipp., loc. cit). Арриан тоже (с.69а-20; I, 3) называет его προστάτης. Слова Юстина regias pecuniae сига traditur (XIII, 4) открывают нам важную отрасль входивших в область его ведения занятий. Мы можем только из природы самого дела определить подробности того, как Кратер и Антипатр договорились между собой.
[56] Арриан приводит следующий каталог: τά δε έπέκεινα τής Θράκης έπι Ίλλυρυούς και Τριβαλλούς και Άγριανας και αύτη Μακεδονία και ή Ήπειρος ώς επι τά δρη τα Κεραύνια ανήκουσα και οί Έλληνες σύμπαντες. Дексипп (loc. cit.) дает те же указания и отступает только в словах και δσα τής Ηπείρου έξέτί Αλεξάνδρου, а это может означать, что часть Эпира находилась во власти Македонии, а эпирское царство осталось независимым под скипетром Эакида.
[57] По крайней мере при разделе 321 года Пор получает την κατά τον Ινδον και Πάτταλα (Arrian., loc. cit.). Юстин и Диодор совершенно обходят его при этом разделе, а извлечение из Арриана (с. 69) пропускает его и все остальные восточные провинции. Дексипп (у Фотия) называет только одного Пора, но сообщает неверное сведение, будто он получил ol έν μέσω Ινδού ποταμού και Ύδάσπου νέμονται. /
[58] Слова Диодора (XIII, 3) могут относиться также к Пору, Фегею и Сопиту – τοις περι Ταξίλην βασιλεύσι. Юстин говорит: terras inter amnes Hydaspem et Indum Taxiles habet.
[59] in colonias in Indis conditas Pithon Agenoris filius mittitur (Iustin., XIII, 4, 21).
[60] Из Страбона (XIV, 683) и Диодора (XVIII, 39) видно, что Стасанор был родом из Сол на Кипре.
[61] По Диодору, Филипп получил Бактрию и Согдиану; Дексипп говорит: Φιλίππον δε fjv άρχή Σογδιανοι (? вероятно ΒακτριανοΙ)… την δε Σογδιανών βασιλείαν 'Ορώπιος εΐχεν ού πάτριον 'αρχήν, αλλά δόντος αύτώ Αλεξάνδρου έπε! δε τύχη τις αύτώ συνέπεσεν επαναστάσεως αίτιαν φεύγοντι, παραλυθήναι της αρχής, τότε κοινώς αυτών την άρχην εΐχε (Φίλιππος). Из встречающегося здесь слова τύχη мы можем заключить, что источником этого места был Иероним; но кто такой Όρώπιος, и не скрывается ли под этим именем χοριήνης (Arrian., IV, 21, 10),' это остается неизвестным. Текст Юстина (XIII, 4, 23) переполнен искажениями: Bactrianos Amyntas sortitur, Sogdianos Sulceus, Stagnor Parthos Philippus etc.; имя Стагнор он повторяет ниже (XLI, 4), говоря, что после смерти Александра nullo Macedonum dignante Parthorum imperium было передано Stagnori externo socio. Так как при разделе 321 года солиец Стасанор получает вместо Арии Бактрию и Согдиану (Diod., XVIII, 39), и так как Фратаферн сохраняет за собой Парфию и Гирканию, то Юстин должен был впасть здесь (XIII, 4) в ошибку, которую он и повторяет ниже (XLI, 4).
[62] Юстин (XIII, 4, 12) говорит: Pitho Uliricus Midiae majori, Atropates minori socer Perdiccae praeponitur. Pitho есть поправка вместо стоящего в большинстве рукописей Philo; странное illyrior, или iller, yllir, без сомнения, объяснено правильно, но вовсе не объясняется тем, что Пифон, сын Кратеба, был родом из Алкамен (Arrian., Ind., 18, 6), даже если бы положение этого места было установлено лучше, чем оно установлено по 'Αλαλκομενα! у Страбона (VII, с. 327) и по заметке об 'Αλκομενα! πόλις Ιλλυρίας у Стефана. Арриан (Ind., loc. cit.) положительно называет Пифона.! сына Кратеба, македонянином, а в Анабасисе (VI, 28, 4) он вместе с Лагидом Птолемеем называется 'Εορδαιος. Называть для издевки такого знатного македонянина иллирийцем совершенно в характере Дурида, и это служит только лишним доказательством того, что он был источником Помпея Трога.
[63] τό νεωτεροποιόν (Aelian., Var. Hist., XIV, 48). – φεονήματος πλφης, δυνάμενος δε στρατηγείν (Diod., XVIII, 7). – Орфография колеблется между Πυΰον, Πίθον и Πείθων.
[64] Даже в трех полных списках не упоминается сатрапия Армения; в 331 году Александр отдал ее Мифрену, прежнему коменданту Сард; из Плутарха (Еит., 4) видно, что ее получил теперь Эакид Неоптолем. Но в действительности, как кажется, он владел только частью ее; по крайней мере, в 316 году сатрапом Армении является Орон (Diod., XIX, 23, 2), конечно, тот же самый, который был им перед битвой при Гавгамелах (Arrian., Ill, 8, 5).
[65] «Αρχων (XIII, 4, 23), Pellaens (Iustin., XIII, 4, 23), сын Клинии (Arrian., Ind., 18). Если Дексипп в извлечении Фотия называет сатрапом Вавилона вместо Архонта Селевка, то это или ошибка, или предварительная поправка епископатора.
[66] Юстин говорит: Susiana gens Scyno (варваризмы scinno, senio etc.) adsignatur, вместо чего предлагают поправку Соепо; после смерти гиппарха (Arrian., VI, 2, 1) не было ни одного выдающегося лица, которое бы носило это имя; мы должны читать Susiana Philoxeno; это тот самый Филоксен, который несколько недель тому назад прибыл в Вавилон στρατιάν αγων άπό Καρίας и который в 331 году особенно отличился своей деятельностью при занятии Суз (Arrian., Ill, 16, 6).
[67] Молчание источников не позволяет мне указать уже, теперь в особенности, на игравший позднее такую значительную роль отряд аргираспидов, некоторое время руководивший настроением македонского войска. Конечно, не подлежит никакому сомнению, что во всех рассказанных до сих пор движениях играли роль македонские войска, и только они. Большое число варваров, новые полчища которых прибыли еще недавно, нигде не дает знать о своем существовании. Дошедшие до нас известия не дают нам ни малейшей возможности составить себе хоть приблизительное понятие о величине армии, находившейся в распоряжении регента, об ее организации, о численности войска в отдельных сатрапиях и т. д. Политика следующих лет, в которых эти армии играют решающую роль, представляет собою для нас приблизительное вычисление с неизвестными величинами.
[68] έν ταις ύποτνήμασι του βασιλεω (Diod., XVIII, 4).
[69] Diod., XVIII, 4. Мы не имеем никакого основания сомневаться в этих показаниях; планы различного рода построек, такие мероприятия, как переселение из Азии в Европу, наконец, громадные вооружения для похода на запад являются совершенно согласными с характером Александра, подтверждаются во многих политических и военных распоряжениях, которые приведены нами в Истории Александра.
[70] Таково употребленное в одной надписи насиотов выражение οτε Αλέξανδρος διάλλαξεν τον έξ ανθρώπων^ βίον.
[71] εΤδοτος ταύτα Περδίκκου και συμπράττοντος (Plut, Alex., 77), где, впрочем, говорится, что Роксана наняла убийц.
[72] Arrian., с. 69, 6, 16. Судя по тому месту, где Арриан упоминает об этом, слова Юстина (XIII, 2), что во время смерти Александра Роксана была на восьмом месяце беременности, вернее слов Курция (X, 6, 9), который называет шестой месяц.
[73] Арриан (VII, 14) делает намек на это торжественное погребение, когда, говоря о 3000 актеров, игравших у костра Гефестиона, прибавляет: και ούτοι ολίγον ύστερον έπ' Αλεξάνδρου τω τάφω λεγουσιν οτι ήγονίσαντο. Рассказ Элиана (Var. Hist, VII, 8) относится, как кажется, именно к этому. Впрочем, отъезд новоназначенных сатрапов, именно Птолемея и Эвмена, а вероятно, также и Леонната, замедлился, по меньшей мере, до зимы.
Азиаты при смерти Александра. - Восстание греков в Верхней Азии. - Афины при смерти Александра. - Приготовления афинян к войне. - Присоединение к ним греков. - Вооружение Македонии. - Битва при Гераклее. - Антипатр осажден в Ламии. - Смерть Леосфена. - Назначение полководцем Антифила. - Возвращение Демосфена. - Приближение Леонната. - Смерть Леонната. - Морская война. - Битва при Кранноне. - Переговоры. - Сдача афинян на капитуляцию. - Смерть Демосфена. - Положение Антипатра. - Война с этолянами
Во время этих происходивших в Вавилоне событий весть о смерти царя проникла уже в самые отдаленные области государства и произвела весьма различное впечатление; теперь, когда сила, соединившая в одно целое мир близких и далеких народов, исчезла, все должно было перемениться, и народы начали надеяться на новое будущее или бояться за него.
Азиатские, находившиеся некогда под властью Персии народы вполне справедливо скорбели о смерти царя. Многие столетия томились они под игом деспотического произвола, они были порабощены, но не наслаждались миром рабства; для них Александр был если не освободителем, то милостивым и полным отеческих чувств владыкой; он защищал их от произвола должностных лиц и от грабежей разбойничьих орд, чтил их старинные обычаи и религию и при помощи быстрых удачных средств начал содействовать также и развитию их материального благосостояния. Теперь, лишенные этой защиты своего повелителя, они видели возвращение прежнего времени господства сатрапов, а единственное отличие от прежнего времени заключалось в том, что теперь они стояли в зависимых отношениях от македонских повелителей, и только увеличивало их тревогу за свое будущее. Казалось, что зародыши новой весны народов, которые Александр пробудил в Азии, будут теперь задушены и что конечным результатом победы Александра, вместо привычного рабства азиатских властелинов, должно сделаться еще более суровое иго рабства. Такие тревоги и такое безнадежное положение не могли не волновать массы; еще мрачнее должна была представляться их будущность вельможам Азии, которые начали привыкать к новому порядку вещей, созданному в их государстве Александром, и в своей службе примиряться с духом Запада. Они знали, что македоняне вовсе не отреклись от своей гордости, а греки от своего высокомерия, хотя они и принуждены были молчать; ближайших событий по смерти великого царя было достаточно, чтобы показать им, что их роли, роли побежденных, рядом с победителями, пришел конец. На судьбе своих дочерей, которых они выдали замуж за вельмож Запада, они очень скоро должны были увидеть совершившуюся в их положении печальную перемену. Рассказывают, что Сизигамбис, престарелая мать Дария, наложила на себя руки при вести о смерти Александра; в таком случае ей хоть не пришлось пережить злодейского убиения своих внучек. [1]
Замечательно, что ни один из всех народов Азии не воспользовался смертью царя для попытки сбросить с себя чужеземное господство, что может служить не только доказательством политического индифферентизма этих народов, но и той твердости организации, которую Александр сумел придать своему государству. Сатрапами везде, за немногими исключениями, были македоняне, имевшие в своем распоряжении европейские войска и военные колонии, и эта вооруженная сила, македонская дисциплина и их собственные выгоды предупредили всякое движение. Но в это время произошло событие, грозившее государству по меньшей мере потерею дальнего востока.
Еще в 325 году, когда исчезла надежда на возвращение Александра из Индии, часть поселенных в землях Оксианы греков [2] восстала и сделала попытку возвратиться на свою европейскую родину. Теперь, при вести, что Александр действительно умер, в колониях верхних сатрапий распространилось гораздо более опасное движение; в поселенных там колонистах с удвоенной силой проснулась тоска по родине; теперь их не страшило более имя могущественного царя, и мужество и желание росло вместе с надеждой на успех. Около 20 000 человек пехоты и 3 000 всадников, все ветераны главной армии, полные веры в свои силы и в свою испытанную храбрость и той нерушимой твердости, которая создается сознанием своей виновности, собрались в указанных уже нами выше очагах восстания; они выбрали себе предводителем одного из своей среды, энианца Филона, [3] и выступили в путь.
Весть об этом движении не могла не встревожить регента; подвергалось опасности не только обладание верхними землями, но и еще опаснее было то, что этот пример нарушения дисциплины в случае удачного исхода такого предприятия послужил бы приманкой для других таких же поселенцев, что эта беспорядочная толпа прошла бы по государству из конца в конец и что, наконец, в Грецию, где уже обнаруживались признаки всеобщего восстания, возвратились бы полчища испытанных в бою воинов. Регент немедленно отправил в верхние провинции 3 000 человек пехоты и 800 всадников из македонских войск; начальство над этой экспедицией он поручил телохранителю Пифону, сыну Кратеба, который был назначен сатрапом Мидии; ближайшим сатрапам он послал приказ выслать на помощь Пифону войска; прибыло 10 000 человек пехоты и 8 000 всадников; самому Пифону было приказано выступить против колонны мятежников, немедленно напасть на них и перебить их всех, а всю добычу разделить между своими войсками. Столь жестокий приказ был мерой предосторожности против этого полководца, честолюбие которого казалось тем более опасным, чем значительнее были его военные дарования. [4] Во всяком случае Пифон, весьма охотно принявший на себя начальство над этой экспедицией, не имел ни малейшего намерения исполнить приказы регента; он надеялся привлечь на свою сторону эти греческие полчища, думал овладеть во главе их верхними провинциями и затем, сравнявшись силами с регентом, основать для себя на востоке независимое царство. Полный таких надежд, шел он со своими македонянами и войсками сатрапов навстречу мятежникам; ему без труда удалось завязать сношение в лагере противников и склонить к измене одного из второстепенных военачальников по имени Липодор. Когда затем оба войска выступили в бой друг против друга, началось сражение и кровопролитная битва еще оставалась нерешенной, Липодор со своими 3 000 воинов отступил на одну возвышенность, куда затем в полном беспорядке бросились бежать остальные, считая все потерянным. Будучи господином поля битвы, Пифон через глашатая предложил беглецам сложить оружие и сказал, что он предлагает им сдаться на капитуляцию и что каждый может мирно возвратиться в свою колонию. Таким образом, был заключен торжественный договор; греки собрались и стали лагерем вблизи македонян, и Пифон радовался, что так удачно исполнил самую трудную часть своего смелого плана. Но македонянам было известно распоряжение регента; они не снесли того, что у них должна была быть отнята богатая добыча мятежников; несмотря на заключенный ими клятвенный договор, они напали на ничего не опасавшихся и безоружных греков, перебили их всех, завладели их лагерем и разграбили его. [5]
Мы не знаем отдельных подробностей того, как после этого события были устроены дела верхних провинций, которые потеряли таким образом значительную часть защищавших их боевых сил; как бы то ни было, спокойствие более не нарушалось, сатрапы сохранили за собою свою власть, а в основанных Александром городах, из которых удалились водворенные там ветераны, остались переселенные туда жители азиатского происхождения.
Между тем на западе, в греческих землях, вспыхнуло восстание, грозившее серьезной опасностью власти македонян в Европе.
Его очагом были Афины. Исход процесса Гарпала на нес там крайне тяжелое поражение антимакедонской партии, и с 323 года Демосфен был изгнан из Афин. В это время в Афины явился Гиппарх, сын Асклепиада, с вестью о смерти Александра; необыкновенное движение охватило весь народ. "Это невозможно", - восклицал оратор Демад;, - "если бы это было так, то вся вселенная уже наполнилась бы трупным запахом". Другие ораторы в свою очередь считали смерть Александра несомненной, теперь или никогда, говорили они, настала время освободиться от господства Македонии. Тщетно Фокион старался обуздать страстное возбуждение народа: если он мертв сегодня, говорил он, то он будет им и завтра, и послезавтра, и мы имеем время спокойно принять благоразумное решение. Еще более боялись войны имущие классы, так как она приносила им опасность и множество общественных тягот; но бедных, жаждущих реформ и крикунов было слишком много, прекрасные слова - свобода, былое господство и былая слава - были могущественнее, чем голос благоразумия и уважения к скрепленным ими клятвою договорам; могущество Македонии называли циклопом, который ослеплен; слова ораторов, указывавших на тысячи наемников, которых привел к Тенару из Азии Леосфен и которых он готов вести на поле битвы во имя афинян, встречались громкими криками радости. [6]
Но достоверных известий о смерти царя еще не было; чтобы не подвергать государство никакому риску и чтобы, не упуская в то же время ничего из виду, своей видимой бездеятельностью отвлечь от себя внимание Антипатра, было постановлено послать Леосфену для уплаты наемникам 50 талантов из сокровищ Гарпала и оружие из запасов государства, а о своем решении объявить открыто тогда, когда подтвердиться известие о смерти царя. Поэтому Леосфен нанял для Афин 8 000 человек превосходных и испытанных воинов и вступил в тайные переговоры с этолянами, которые за Эниады и за их отказ принять к себе изгнанников должны были желать разрыва Афин с Македонией; он сам отправился к ним и заручился их обещанием прислать к нем 7 000 этолян.
Между тем из Азии прибывали все новые и новые посольства, приносившие известия о происходивших в Вавилоне событиях, о возбужденном настроении греческих городов Малой Азии и об изгнании македонских гарнизонов в Родосе [7].
Теперь Леосфен лично прибыл в Афины; Гиперид поддерживал его предложения; они заключались в немедленном восстании против Македонии. [8] Из Македонии тоже прибыли послы, советовавшие не нарушать союзного договора и напоминавшие о прекрасных качествах Антипатра. "Мы знаем, что он прекрасный повелитель, - сказал Гиперид, - но мы не нуждаемся ни в каком прекрасном повелителе". Фокион, бывший столь часто стратегом Афин, предостерегал их от слишком поспешных решений, указывая на всю величину опасности и напоминая про печальную участь Фив; он убеждал их не позволять вводить себя в заблуждение таким людям, которые желают стоять во главе войска. Леосфен с насмешкой спросил его, какую пользу принес он государству в те многие годы, когда он был полководцем? И Фокион отвечал на это: "Разве этого мало, что граждане находят себе могилу на родине и покой в могиле?" Но Леосфен заявил, что считает высшею славою погребение в Керамике и надгробную речь, два отличия в честь павших в бою; это есть достойная мужа награда, теперь настала пора войны, теперь поддержка всех эллинов несомненна и можно ожидать верного успеха. И Фокион отвечал на это: "Твои речи, юноша, подобны кипарисам, они высоко и гордо поднимаются кверху, но не приносят плодов; моя лучшая слава заключается в том, что за все то время, когда я был стратегом, не пришлось держать ни одной надгробной речи"; и на вопрос Гиперида, когда он даст совет начать войну, если не теперь, он отвечал: "Когда я увижу, что юноши не покидают более своего поста, что богатые отдают для войны свои деньги и что ораторы не обкрадывают более общественной казны". Старания Фокиона были безуспешны; было решено объявить войну, и Леосфен поспешил к своим наемникам.
Даже афинские патриоты, если бы они хладнокровно взвешивали все обстоятельства, должны были бы желать, чтобы афинская политика приняла другое направление. Афины были достаточно могущественны для того, чтобы выждать, пока дикое брожение, вызванное смертью Александра, не разовьется дальше, и выступить открыто только тогда, когда будет обещан верный успех. Было очевидно, что первое соглашение между македонскими повелителями в Вавилоне еще далеко не было последним словом, что, несомненно, предстояли еще дальнейшие раздоры между регентом и сатрапами, между государством и его отдельными частями и что тогда, когда между ними вспыхнет борьба, могущество и влияние Афин может приобрести более высокое значение между государствами Эллады. Быть может, и теперь Антипатр сделал бы значительные уступки, если бы мог купить этим нейтралитет Афин; и если бы в награду за то Афины потребовали, чтобы государства Эллады примкнули к афинскому нейтралитету, если бы Афины пожелали превратить Коринфский союз в федерацию греческих государств под главенством Афин, то Антипатр, несомненно, изъявил бы полную готовность не пускать в дело своих боевых сил, которые, как он мог предвидеть, очень скоро должны были ему понадобиться для отпора честолюбивым притязаниям регента, между тем как здесь он мог натолкнуться на непредвиденные осложнения и в лучшем случае достигнуть бесплодного успеха; нейтралитет Афин и государств Греции и Пелопоннеса обеспечивал за ним обладание Фессалией и спокойствие Эпира, позволял ему сдерживать варваров севера и Фракии и оказать назначенному сатрапом этих земель Лисимаху еще до прибытия последнего в свою сатрапию услуги, которые заранее привязывали его к нему. Если роль, предназначенная Пердиккой повелителю Македонии, ставила ему задачи, которые должны были связать и обессилить его, то Антипатр, вступая в соглашение с Афинами и государствами Коринфского союза, извлкал свою голову из петли и мог уже теперь выступить против регента защитником той политики, которая становилась тем труднее, чем долее он откладывал ее осуществление. Принятые в Афинах постановления лишали его этой возможности; возбужденное состояние настоящего момент и страстность вождей вели этот город и Грецию к рискованным предприятиям, которые, даже в случае успеха, не могли создать никакого нового положения вещей, никакой новой мысли и никакой новой греческой жизни. Политика, на которую решались теперь Афины, была снова политикой чувства, последних впечатлений и недавних огорчений.
Прежде всего начались преследования друзей Македонии, и демос ревностно выносил им обвинительные приговоры. Против Демада было внесено три или семь обвинений в параномии, и после третьего обсуждения он потерял право произносить речи к народу; [9] за то, что он внес предложение чтить Александра как бога, он был наказан пенею в 100 талантов. Каллимедонт, которого называли раком, и молодой Пифей тоже были изгнаны. Даже Аристотелю,. преподававшему в Ликее в Афинах, пришлось поплатиться за то, что он был другом великого царя; он был обвинен гиерофантом Эвримедонтом в безбожии и, конечно, осужден; он бежал в Халкиду на острове Эвбея, где вскоре и умер.
Леосфен уже находился в разгаре своей деятельности. Завязанные им с этолянами отношения дали ему возможность быстро проникнуть на север и занять Фермопилы, не встретив необходимости пролагать себе путь через Беотию и мимо Кадмеи открытой силой. Он отплыл со своими наемниками в Этолию и двинулся к Фермопилам с 7000 человек, которые здесь к нему присоединились. Тем временем в Афинах появилось прямое объявление войны: "Народ афинский желает выступить на защиту общей свободы эллинов и освободить обремененные гарнизонами города; для этой цели должен быть вооружен флот из 40 тетрер и 200 триер, все афиняне, не старше сорока лет, должны стать в ряды войск, войска трех фил должны остаться дома для прикрытия родины, а войска остальных семи фил должны быть готовы к выступлению на войну; затем в государства Греции должны отправиться послы с вестью, что народ афинский, который подобно тому, как прежде сбросил с себя в морской войне иго варваров, считая, что Греция составляет общее и единое отечество всех эллинов, считает своим долгом и теперь биться на суше и на море за общее благо Греции, жертвуя на эту борьбу свои деньги и кровь". [10]
Этот воинственный манифест должен был произвести необыкновенное впечатление на греков. Благоразумные люди полагали, что Афины предпринимали славное, но бесполезное дело, что они выступают на войну преждевременно, желая дерзнуть на борьбу с необоримыми полчищами Македонии, и что с ними повторится участь Фив. [11] Но именно этот смелый акт афинской политики был удобен для того, чтобы вызвать даже среди людей нерешительных открытые проявления старой любви к свободе и ненависть к чужеземцам; в настоящую минуту в Македонии было сосредоточено мало боевых сил и дела государства находились в таком положении, что даже всякий толчок извне мог повлечь за собою внезапную перемену. Если когда-нибудь Афины питали надежду одержать победу, то это было теперь; если бы им удалось нанести решительный удар ранее, чем Кратер с ветеранами успеет переправиться через Геллеспонт, то все казалось выигранным.
Между тем Леосфен двинулся из Этолии занимать Фермопилы, афинские послы бросились во все стороны призывать к союзу против Македонии; встреченный ими прием обусловливался степенью ненависти к македонянам и еще более вспыхнувшими теперь снова усобицами. Локры и фокейцы [12] восстали и примкнули к войскам Леосфена, но тем тверже держались Македонии беотяне; двенадцать лет тому назад они постановили разрушить Фивы, что и было исполнено; область города они разделили между собой; они могли предвидеть, что в случае победы союзников Фивы будут снова восстановлены и отомстят за все перенесенные ими унижения; [13] их единственной опорой была Македония.
Уже Леосфен со своими войсками достиг Фермопил; афинское войско, состоявшее из 5 000 тяжеловооруженных граждан, 500 всадников и 2 000 наемников, выступило по дороге через Беотию, чтобы соединиться с Леосфеном. Желая воспрепятствовать этому, беотяне, соединившись с македонянами Кадмеи и городов Эвбеи, [14] стали лагерем перед входом в проход Киферона на месте Платей; путь афинянам был прегражден. С частью своих войск Леосфен бросился от Фермопил через Беотию к теснинам Платей. Связалась битва, первая в этой войне; Беотяне были разбиты, Леосфен воздвиг победные трофеи, соединился с афинянами и поспешно возвратился к Фермопилам, чтобы со своим войском, численность которого достигала теперь 30 000 человек, [15] или ожидать македонян здесь, или же, если весть о победе зажжет пламя восстаний также и в Фессалии, идти к ним навстречу к проходам Темпейской долины.
Каким образом Антипатр мог позволить делу зайти так далеко? Почему он уже давно не поспешил на юг со своими боевыми силами?
Положение его было в высшей степени затруднительно. Приказ Александра, призывавший его в Азию, должен был пошатнуть его положение на родине; его раздоры с царицей Олимпиадой не прекращались; понятно, что по получении этого приказа, по-видимому, показывавшего, что игра наместника проиграна, число приверженцев царицы должно было возрасти; положения его не улучшило и то обстоятельство, что затем принятые по смерти царя в Вавилоне высшими военными властями постановления, сопровождавшиеся актами крайнего насилия, снова отдавали в его руки управление Македонией. Конечно, он имел в своем распоряжении флот, состоявший из 110 кораблей, который прибыл с большими транспортами золота, и это золото давало ему достаточно средств для вооружений, но в Македонии после целого ряда наборов, произведенных для азиатской армии, чувствовался недостаток в людях, способных носить оружие; Антипатр имел в своем распоряжении не более 15 000 вооруженных воинов, между тем как в Греции, где со времени получения известия о смерти царя возбуждение росло с каждым днем, восстание против Македонии сразу имело к своим услугам многие тысячи наемников [16]. Во всяком случае было безусловно необходимо как можно скорее явиться с войском в Фессалии и Фермопилах, чтобы, опираясь на гарнизоны Кадмеи и Эвбеи, подавить движение прежде, чем оно успеет принять серьезные размеры. Но опасное брожение уже началось во Фракии, царь одрисов Севф призвал свой народ к оружию [17], а Лисимах не мог так скоро прибыть на свой пост, чтобы встретить опасность, которой восстание во Фракии угрожало также на македонской границе; можно было предвидеть, что его примеру последуют также племена варваров севера и иллирийцы; восстали также некоторые племена молосцев, следуя за начавшимся в Греции движением. [18] Ближайшую помощь могли бы прислать Малая и Великая Фригия, но согласно с принятыми в Вавилоне постановлениями их боевые силы должны были поддерживать экспедицию Эвмена против Каппадокии. Кратер, который должен был прибыть в Македонию, еще стоял со своими ветеранами в Киликии; на всякий случай Антипатр послал к нему с просьбою по возможности ускорить свое движение; он послал просить помощи у Леонната, которому была назначена Фригия на Геллеспонте, и предложил ему руку своей дочери. [19] Его послы поспешили в Афины и в города Пелопоннеса; очень скоро, особенно в Афинах, им суждено было убедиться в том, что разрыв близок и несомненен.
Антипатр быстро собрал все свои войска; чтобы защитить Македонию от вторжения со стороны Эпира, Иллирии и Фракийских земель, он оставил стратега Сиппаса с частью своих войск, отдал ему приказ усилить их возможно большим количеством новобранцев, а сам со своей небольшой армией (она состояла из 13 000 человек пехоты и 600 всадников) двинулся к югу, приказав флоту следовать за нею вдоль берега. Быстрота, с которой он принял эти меры, позволила ему явиться в Фессалию прежде, чем начавшееся там повсюду брожение успело разрешиться открытым восстанием. [20] Ее четыре области доставили ему законный контингент всадников. Таким образом, он превосходил противника хотя бы конницей.
Предания не дают нам возможности проследить связь последовавших сразу за этим военных действий. Если войско греков стояло в Фермопилах и ограничивалось их защитой, то Антипатр со своей не достигавшей и половины его численности пехотой не был в состоянии форсировать этого прохода; отчасти с целью выждать приближения подкрепления, на которое он мог рассчитывать, отчасти питая основательную надежду, что союзники, без сомнения, не долго будут находиться вместе и в дружбе,[21] он ограничился тем, что, переправившись через Сперхей, занял находившуюся на расстоянии одной мили от Фермопил Гераклею - пункт, где расходятся ведущие к Дориду и к Фермопилам дороги.
Эта нерешительность, явная малочисленность боевых сил Антипатра и, наконец, желание усилить победой благоприятное настроение Греции и приобрести союзу большое число государств были, вероятно, причинами того, что Леосфен выступил за линию проходов и рядом мелких нападений старался вызвать неприятеля на сражение [22]. Наконец ему удалось принудить его к битве; его численный перевес не оставлял никакого сомнения в ее исходе, тем более, что фессалийские всадники - перед сражением или во время его, мы не можем более определить - перешли на сторону неприятеля; Антипатр должен был поневоле отступить в свой лагерь и, так как фессалийские всадники преградили переправу через Сперхей, продержал свое войско в полном вооружении до тех пор, пока те всадники не направились в Ламию, чтобы с удобством расположиться на квартирах в домах этого города; видя реку свободной, он тотчас же переправился через нее, поспешил к Ламии, напал на этот город и укрепился в нем. [23]
Это сражение, которое, по-видимому, произошло в середине лета, греки с полным правом считали большим успехом; повсюду вспыхнул патриотический энтузиазм, и только те города, которым угрожала ненависть или дерзость патриотов, остались верны делу Македонии. Вся Фессалия примкнула к движению; только фриотийские Фивы, Пелинней, усиленный царем Филиппом за счет соседних городов, и Гераклея у Эты, которой приходилось страшиться новых проявлений ненависти со стороны этейцев и малийцев, остались верными. [24] Энианы, долоны и акарнанцы Алисии оставили дело Македонии, к которому других акарнанцев привязывала их ненависть к этолянам, отнявшим у них Эниады. Эвбею сдерживал сильный македонский гарнизон, но, несмотря на это, каристии перешли на сторону эллинов. Сильный гарнизон в Кадмее лишал фиванцев всякой возможности возвратиться на родину и восстановить свой разрушенный город, а из беотийских городов ни один не встал на защиту дела свободы, которое для них означало возобновление господства Фив и их мщение. [25] Среди жителей Пелопоннеса, которые до сих пор благоразумно держались в стороне, после битвы при Сперхее тоже началось более сильное брожение. Там ездили из города в город афинские послы, Полиевк Сфиттиец и Гиперид, к ним примкнул Демосфен, который, находясь в изгнании из Афин со времени процессов Гарпала, по большей части жил в Трезене или в Эгине. Аргос, Сикион, Флиунт, Эпидавр, так называемая Акта Арголиды, Элида и Мессения примкнули к союзу, как ни старались противодействовать этому македонские послы; сопровождаемые Пифеем и Каллимедонтом, двумя недавно изгнанными из Афин ораторами, они выступили в союзном собрании аркадян против афинских послов и после резкого обмена речей между ними аркадяне решились стать на сторону дела союзников [26].
Но в поход они не выступили, может быть, под тем предлогом, что Коринф преграждает им путь. Там был расположен македонский гарнизон [27]; Мегара тоже стояла на стороне македонян; Ахея со времени понесенных ею при Херонее тяжелых потерь держалась спокойно; что же касается Спарты, то, со времени поражения 330 года, в Македонии находилось в качестве заложников пятьдесят знатных ее граждан.
Коринфский союз, служивший основой влияния Македонии на Грецию, совершенно распался. Вместо него теперь появился другой греческий союз с синедрионом, который руководил им, [28] с войском, которое везде одерживало победу, и с афинским флотом, который был готов к выступлению в море в составе 40 тетрер и 200 триер и значительно превосходил македонский флот численностью и величиной кораблей.
Самым тяжелым ударом для Антипатра было отпадение Фессалии; единственное преимущество, которое он имел ранее, исчезло с тех пор, как 2 000 фессалийских всадников стояли на стороне неприятеля.
Как кажется, этому переходу особенно содействовал гиппарх Менон, дочь которого Фтия была замужем за царем Эпира Эакидом. Эта измена не только лишала Антипатра всякой возможности держаться против союзников, но и преграждала ему сообщение с Македонией, по крайней игре сухим путем; путь морем был также прегражден для него, если бы афинский флот появился в своем полном составе; войско неприятеля, благодаря присоединению к нему такого множества новых союзников, постоянно могло усиливаться новыми подкреплениями; отпадение Кариста подвергало уже опасности и Эвбею, а Беотия была почти со всех сторон окружена ожесточенными врагами.
В этом трудном положении Антипатру не оставалось никакого другого исхода, как во что бы то ни стало стараться до прибытия помощи из Азии удержаться в занятой им Ламии. Положение этого города, его высокий акрополь и стены благоприятствовали этому намерению; его гавань Фалара, лежавшая в миле от города, позволила поддерживать связь с флотом. Антипатр возобновил и усилил укрепления города, собрал в нем множество оружия, машин, и всевозможных военных снарядов и запасся возможно большим количеством провианта; речка Ахелой, протекавшая через город, в изобилии доставляла воду для питья. [29]
Леосфен, со своей стороны, со всеми союзными войсками двинулся следом за неприятелем к Ламии, приказал воздвигнуть вал и рвы для прикрытия своей позиции и повел свои выстроенные в боевой порядок войска против города; при характере, который носило его войско, для него было очень важно по возможности избежать продолжительной осады. Так как неприятель держался за стенами и ничто не могло заставить его даже сделать вылазку, то Леосфен приступил к попытке взять самый город. Штурм повторялся ежедневно с величайшей энергией, но был отбиваем с такой же храбростью и упорством; союзники понесли значительные потери. Леосфен понял, что ему не взять города штурмом; он начал блокаду; всякий доступ к городу был прегражден, сообщение с Фаларой и морем было совершенно отрезано; кругом города начала воздвигаться стена со рвом; никто не мог ни проникнуть к осажденным, ни выйти от них; можно было надеяться, что ввиду многочисленности находившихся в городе людей запасы провианта скоро истощаться и недостаток в предметах первой необходимости принудит его сдаться, [30]
Наступило время осеннего равноденствия, когда Этолийский союз обыкновенно собирался для выбора нового стратега; [31] этоляне попросили у Леосфена позволения возвратиться на родину "для устройства своих местных дел". Была ли эта причина истинной, или им не была по душе война, приносившая с собою в избытке труды и осадные работы, но они, составлявшие четвертую часть союзного войска, возвратились на родину. Леосфен остался еще достаточно сильным для того, чтобы продолжать осаду юрода. Уже там начала чувствоваться сильная нужда; Антипатр увидел себя вынужденным завязать переговоры; он предложил мир; Леосфен потребовал безусловной сдачи. [32] Антипатру не оставалось никакой надежды, с каждым днем неприятельские окопы охватывали его теснее и крепче; вылазки против осаждающих не приносили никакой пользы, кроме той, что совершенная бездеятельность не лишала солдат последней надежды и последних сил. При одном из таких сражений, когда Леосфен находился в только что выкопанном рву, ему попал в голову камень; он упал и в бесчувственном состоянии был отнесен в лагерь; на третий день после этого его не стало. [33]
Смерть Леосфена была тяжелым ударом для дела союзников; прекрасный солдат и даровитый полководец, он пользовался полным доверием союзников, [34] b его имя привлекало из близких мест и издалека полчища наемников; достигнутые им до сих пор успешные результаты соответствовали самым лучшим ожиданиям наемников, и под его предводительством, во время которого они не испытали ни одной неудачи, "эллинская война", как ее называли в Афинах, [35] по-видимому, обещала самый верный и блестящий успех.
Его смерть поражала в самое сердце могущество союзников; и чем больше результатов все обещали себе от его предводительства, с тем большею радостью все при получении известий о победах, которые он одно за другим мог посылать в лагеря, повторяли одно за другим жертвоприношения, празднества и торжественные шествия и предавались полному ликованию успеха, - тем сильнее должен был быть упадок духа, который вызвала в Афинах весть о его смерти. Преувеличенные восхваления и жалобы только увеличивали скорбь по великому покойнику и его славе; а невеста этого полководца, дочь пользовавшегося высоким уважением ареопагита, сама предала себя смерти со словами: "Еще нетронутая, она уже вдова, никто другой не достоин ввести в дом невесту Леосфена" [36]. После торжественного погребения убитого [37] афинский народ постановил устроить погребальное торжество в Керамике, и Гипериду, который занимал тогда руководящее место между государственными людьми Афин, было поручено произнести надгробную речь в честь Леосфена и павших в Ламийской войне. [38]
Теперь являлась необходимость назначить вместо Леосфена полководца для верховного руководства войной. [39] Многие опасались, что народ может решить этот выбор в пользу Фокиона, который во всяком случае был в хороших отношениях с македонскими властями и с самого начала был против войны; кроме того, его осмотрительность и его нелюбовь ко всякому решительному шагу замедлили бы ход военных действий и, может быть, привели бы даже к мирному соглашению, между тем как все все-таки льстили себя надеждой, что скоро увидят униженным могущество Македонии. Поэтому военная партия в Афинах выискала одного афинянина, не пользовавшегося до сих пор никаким особым влиянием, который приложил все старания, чтобы убедить народ не избирать Фокиона в полководцы; он чтит в нем, сказал он, своего старинного друга и вместе с ним ходил в школу; они не должны подвергать опасностям войны величайшего героя, которого они имеют, но должны сохранить его на случай крайности. Затем он предложил выбрать Антифила; Фокион поддержал это предложение: хотя он не знает, сказал он, этого прекрасного оратора, своего старинного друга, но отныне будет ему весьма благодарен за его желание услужить ему. И народ выбрал в полководцы Антифила, который, хотя и не был в состоянии вполне заменить Леосфена в глазах афинян, но выказал себя благоразумным и храбрым военачальником. [40]
Не может не показаться странным, что Демосфен, стоявший столько лет во главе антимакедонской партии, все еще не возвратился на родину, хотя война с Македонией продолжалась уже несколько месяцев. Возможно, что Гиперид, бывший в числе его обвинителей в процессе Гарпала, желал держать вдали от Афин великого оратора, которому он в случае его возвращения на родину принужден был уступить первое место на ораторской трибуне. Возможно также, что судя по поведению Демосфена во время спартанской войны 330 года и при прибытии Гарпала, когда он вторично советовал не вступать в борьбу с Македонией, Леосфен был того мнения, что он и теперь, несмотря на благоприятное положение вещей, будет агитировать против войны. [41] Между тем его поведение на Пелопоннесе, когда он примкнул к афинским послам и старался приобрести приверженцев для союза против Македонии, показывало, что можно твердо рассчитывать на его содействие; и теперь, когда утрата великого полководца действовала угнетающим образом на настроение умов в Афинах и вне их, могло казаться желательным не лишать себя долее опоры пользовавшегося таким высоким уважением и такой известностью среди греков имени. [42]
Поэтому по предложению пэанийца Демона, его племянника, народ постановил призвать его обратно; была послана триера, которая должна была привезти его из Эгины, где он в это время находился. Когда он сходил на берег, вышедшие ему навстречу должностные лица города, жрецы и несметное множество народа встретили его громкими криками ликования; он воздел свои руки к небу, чтобы благодарить богов. "Его возвращение, - сказал он, - еще прекраснее возвращения на родину Алкивиада, так как его возвращает не сила, но любовь народа". [43] Денежный штраф, к которому он был принужден и которого нельзя было сложить с него, был уничтожен таким образом, что народ поручил ему украшение алтаря в праздник Зевса Спасителя и затем вместо обыкновенной суммы денег выдал ему сумму, равную тому штрафу, к которому он был принужден.
Во время этих событий в Афинах положение вещей на театре войны немало изменилось в пользу македонян. Тотчас же после смерти Леосфена Антипатр разрушил часть неприятельских заграждений и приобрел себе таким образом возможность в изобилии запастись провиантом, чтобы продержаться до прибытия подкреплений; Лисимах се своими войсками уже находился во Фракии, так что с этой стороны за Македонию можно было более не опасаться. Но главное было то, что к нему шел Леоннат. Посланный к нему Антипатром Гекатей, тиран Кардии, встретил его на пути к Эвмену, которому он должен был оказать поддержку при завоевании Каппадокии, рассказал ему, в каком стесненном положении находятся македоняне в Ламии, как необходима быстрая помощь, и убедил его в том, что сперва необходимо отразить наиболее угрожавшую опасность; то обстоятельство, что здесь предстояло повредить старому противнику, заставило тирана Кардии удвоить свое рвение. В то же время Леоннат получил письмо от Клеопатры, сестры Александра и вдовы царя Эпира, в котором она приглашала его приехать в Пеллу и выражала желание вступить с ним в брак. Лучшего случая не могло представиться этому честолюбивому полководцу; его войско было готово к войне, его победа над греками была почти вне сомнения, тогда он явится спасителем Македонии, Антипатр будет отодвинут на второй план, главное влияние в царстве Александра перейдет к нему и рука царицы довершит то, к чему он стремился. Он отказался от похода в Каппадокию, поспешил в Европу и во главе 20 000 человек пехоты и 2 500 всадников двинулся через свою родину, где к его войскам со всех сторон примыкали молодые македонские воины, в Фессалию, чтобы освободить Ламию от осады. [44]
Был приблизительно второй месяц 322 года, войско союзников уже не было в полном составе, этоляне не возвратились назад, контингенты многих греческих союзных государств возвратились на зиму на родину, [45] а Ариптей со своими молосцами изменил, как кажется, около этого времени делу союзников [46]. Разделить армию таким образом, чтобы одна часть ее держала в осаде Л амию, а другая, выступила бы навстречу фригийскому сатрапу, при том количестве войск, которое еще находилось в наличности, было уже невозможно; вся задача заключалась в том, чтобы воспрепятствовать соединению обоих македонских войск, и единственным средством к тому была быстрая и решительная победа над Леоннатом. Поэтому осада была немедленно снята, лагерь сожжен, а обоз и все не способные к битве воины перевезены в Мелитею, укрепленный город в горах, лежавший на большой дороге из Ламии в Фессалию. [47] Греческое войско состоявшее из 22 000 человек пехоты и более чем из 3 500 всадников под предводительством Менона, гиппарха фессалийской конницы, двинулось под главным предводительством Антифила навстречу неприятелю [48]. Неприятельские войска сошлись на равнине, которая была окружена лесистыми высотами и с одной стороны спускалась к заросшему тростником болоту; для конницы - а в ней и заключалась сила союзников - поле сражения было благоприятно. Между конницей завязалось сражение, которое продолжалось долго и велось с большой энергией; наконец македонские эскадроны не могли более держаться против численного и качественного превосходства фессалийской конницы, они были опрокинуты и часть их, в том числе сам Леоннат, оттеснена в болота; он бился со свойственными ему энергией и мужеством; покрытый ранами он пал на землю и испустил дух; только с большим трудом удалось его воинам спасти тело своего полководца от победоносного неприятеля. Во время этого конного сражения пехота обеих сторон стояла спокойно и не принимала участия в сражении; когда победа решилась в пользу союзников, македонская линия, или опасаясь атаки уверенных в победе фессалийцев, или по приказу прекратить сражение, [49] отступила на покрытые лесом высоты; фессалийцы произвели несколько нападений, чтобы завладеть высотами; им это не удалось; утомленные многочасовой битвой лошади оказались, наконец, непригодными для дальнейших попыток. Союзники воздвигли на поле битвы победный трофей и отступили назад на свои позиции.
Несмотря на свою победу, союзники ничего не выиграли, так как они не были в состоянии уничтожить всего пришедшего на помощь осажденным войска; и этого упущения уже нельзя было поправить, так как уже на следующий день после битвы Антипатр выступил из Ламии, под стенами которой союзники не могли оставить никакого обсервационного корпуса, и соединился со свежими войсками, главные силы которых нисколько не пострадали. Для него исход вчерашнего дня был даже решительно благоприятен; Леоннат был бы для него опасным соперником, и рядом с победителем он сам, спасенный им, принужден был бы играть второстепенную роль; теперь по самой природе вещей к нему переходило начальство также и над теми войсками, которые привел Леоннат; хотя он еще и не превосходил противников численностью, так как ряды его конницы должны были значительно поредеть, он все-таки был уже в состоянии держаться против них в неприятельской стране. Избегая равнин и всякого сражения, он медленно по покрытым лесами высотам вышел на южной части Фессалии и занял наконец такую позицию, на которой, находясь вблизи Македонии, он был в состоянии получать подкрепления и необходимые запасы провианта [50]. Антифил же с войском союзников стал лагерем на равнине Фессалии; он не решался напасть на македонян в их укрепленных позициях; он был принужден ожидать их дальнейших движений.
Между тем война на море приняла такой оборот, какого нельзя было ожидать, судя по численности флота, которым обе стороны располагали в начале войны. Немногочисленность дошедших до нас преданий позволяет нам только отчасти определить различные фазисы этой войны.
До некоторой степени связный рассказ дает нам только один Диодор. Изложив войну на суше до сражения Леонната и до отступления Антипатра к македонской границе, он продолжает: так как македоняне господствовали над морем, то афиняне, кроме тех кораблей, которые у них были на море, вооружили другие, так что численность их флота возросла до 170 кораблей, между тем как македоняне имели 240 кораблей под предводительством наварха Клита, который, сражаясь против афинского наварха Эвстиона, победил в двух сражениях и уничтожил много кораблей противников при Эхинадских островах. Эти острова лежат у берега Этолии; так как казалось невероятным, чтобы там можно было вести морскую войну и дать два морских сражения, то некоторые предположили, что Диодор написал "Эхинадские острова" или вместо гавани Эхина, лежавшей в нескольких часах пути к востоку от Фалары, или что он хотел говорить о Лихадских островах, лежавших недалеко отсюда у северо-западной оконечности Эвбеи.
В начале этой войны афиняне решили вооружить 40 тетрер и 200 триер, между тем как Клит мог выйти в море сначала только со 110 кораблями. Если даже значительное число из 240 афинских кораблей осталось для прикрытия гаваней и берегов Аттики, то предназначенный к выступлению флот все-таки превосходил бы неприятельский, если бы его вооружение было окончено с той скоростью, какая была необходима. То обстоятельство, что Антипатр, отступив из Ламии, когда Фессалия уже от него отпала, мог через Фалару получить с моря нужные запасы провианта и военные снаряды, показывает, что даже в августе и сентябре афинский флот еще не мог приступить к действиям.
Если македонский флот, состоявший сначала только из 110 кораблей, является потом в составе 240 кораблей, то он несомненно мог получить подкрепления только из Кипра, Финикии и Киликии, где еще Александр незадолго до своей смерти по получении известия о начинающихся в Греции волнениях приказал приготовить 1 000 военных кораблей. [51]
В Афинах тоже должны были предвидеть или знать, что Клит ожидает таких значительных подкреплений; этого основания было достаточно для того, чтобы принять постановление двинуть в море большее количество кораблей, которые должны были разбить Клита ранее, чем он получит подкрепление или преградить путь этим последним и остановить их по возможности раньше на востоке, так как, пожалуй, можно было надеяться, что в таком случае флот Родоса, где македонский гарнизон уже был изгнан из города, присоединиться к афинскому.
С того времени, как Ламия была плотно окружена и отрезана от гавани Фалары, македонскому флоту нечего было больше делать в водах узкого Малийского залива; здесь, как это хотят заставить рассказывать Диодора, он никак не мог иметь случая дать два морских сражения, если они оба представляли собой полнейшие победы и все-таки не имели никакого влияния на обеспечение положения войска в Ламии. Наварх Клит прежде всего должен был поспешить соединиться с упомянутыми нами выше подкреплениями из Азии, чтобы высадиться на неприятельские берега и произвести диверсии, которые отвлекли бы сухопутные силы неприятеля, или чтобы по крайней мере с помощью энергичных демонстраций помешать возвратиться к находившемуся в Фессалии союзному войску двинувшимся на зиму домой союзникам, а именно этолянам.
Здесь, как кажется, мы можем извлечь дальнейшие сведения из одного анекдота, о котором Плутарх упоминает несколько раз. Клит, говорит он, разрушив у Аморга три или четыре греческих корабля, приказал называть себя Посейдоном и начал носить трезубец [52]. О том же самом морском сражении он рассказывает, что афиняне были уверены в блестящей победе и что затем однажды Стратокл с венком на голове прибежал в Керамик, объявил во всеуслышание о победе афинского флота и предложил принести благодарственную жертву и устроить угощение народу. Но как раз в то самое время, когда народ предавался ликованию, остатки разбитого флота прибыли в Пирей; а когда народ пожелал привлечь к ответственности обманщика, то Стратокл имел достаточно дерзости сказать: разве есть что-либо дурное в том, что он доставил им возможность три дня быть счастливыми. [53]
Быть может, мы имеем право видеть ближайший результат этого морского сражения в том инциденте, о котором рассказывает Плутарх в жизнеописании Фокиона после назначения Антифила стратегом на место Леосфена и перед его битвой с Леоннатом в Фессалии: у Рамна, многочисленные отряды македонян и наемников, высадившиеся с появившихся у Рамна македонских кораблей, говорит он, под предводительством Микиона опустошили огнем к мечом всю Паралию. Весьма живо изображает он ход дальнейших событий в Афинах: он рассказывает, как афиняне сбегаются в народное собрание, как каждый дает свой особый совет, что там надо занять высоты, а сюда послать всадников во фланг неприятеля, так что Фокион восклицает: "Клянусь Гераклом, как много у меня стратегов и как мало солдат". Наконец он собирает отряд гоплитов и выступает во главе его навстречу неприятелю; когда он уже выстроил их в линию, то один забегает вперед перед другим, как бы желая один прогнать неприятеля, и видя, что дело начинает становиться серьезным, снова возвращается в строй, осыпаемый горькими упреками полководца в том, что он дважды покинул свой пост, тот, который указал ему стратег, и тот, который указал себе сам. Несмотря на это, старому мужественному стратегу удалось разбить македонян; многие из них, и в том числе Микион, нашли себе смерть. [54]
По получении известия о понесенном при Аморге поражении назначенная им для прикрытия берега Аттики часть флота должна была собраться перед Мунихией и Пиреем для встречи остатков разбитой армады и защиты гаваней; видя эти последние защищенными, Клит своей неудачной попытки высадиться у Рамна не повторял, но обратился туда, где мог принести наиболее существенную пользу - на театр войны в Фессалии; а всего существеннее было воспрепятствовать вторичному вступлению этолян в поход до тех пор, пока Леоннат не подвинется настолько вперед, что будет в состоянии освободить Ламию; если же Леоннат уже пал, а Антипатр освободился и занял позицию на другом берегу Пенея, то диверсия портив берега Этолии была еще более необходима.
Если вначале 'Эллинской войны" афиняне постановили выставить значительно большее число кораблей, то теперь, после понесенного ими поражения и при принятом событиями в Фессалии обороте, наступило время, когда необходимо было исполнить это. В так называемых морских надписях находятся остатки списков кораблей, их принадлежностей, денежных сумм и т. д., которые были переданы сменявшимися должностными лицами летом 322 и летом 321 года своим преемникам. [55] Из них мы видим, [56] что корабли были посланы в Афеты, лежавшие при входе в Пагайский залив - это было необходимо, чтобы обеспечить стоявшему в Фессалии сухопутному войску сообщение с морем, - что затем были посланы корабли под предводительством Митробия, что было, вероятно, предварительной экспедицией впредь до того, пока не будут готовы выступить к берегам Этолии дальнейшие корабли, о вооружении которых было сделано постановление; мы видим, что в числе этих вооруженных некоторое время спустя судов находилась одна пентера, первая, которую выставили Афины. [57]
Только из приведенного нами места Диодора можно усмотреть, что флот афинян был разбит во втором морском сражении; он говорит, что обе эти битвы произошли при Эхинадских островах, но в этом, несомненно, виновата только небрежность, с которой он делал свое извлечение, или какой-нибудь пробел в его тексте. Как относится время этого второго сражения у берегов Этолии к происходившим в Фессалии событиям - этого мы теперь определить не в состоянии.
В мае или июне 322 года из Азии прибыл простат государства Кратер, имея с собою 10 000 ветеранов из главной македонской армии, 1 000 персидских пращников и стрелков и 1 500 всадников. Он, не останавливаясь, прошел через Македонию, быстро подступил к границам Фессалии и соединился с Антипатром, которому передал главное начальство, как полномочному стратегу Македонии и Греции; соединенное войско, насчитывавшее в себе теперь более 40 000 человек пехоты, 3 000 стрелков и пращников и 5 000 человек конницы, немедленно двинулось в глубину Фессалии и заняло позицию у Пенея.
Армия союзников стояла на равнинах южного берега этой реки со стороны гор, но состояние, в котором она находилась, было далеко не блестящим; после отступления македонян весной многие из греческих союзников отправились на родину, отчасти утомленные этим безрезультатным походом, отчасти считая дело выигранным, отчасти же, вероятно, вследствие взаимного соперничества. Силы союзников не превышали 25 000 человек пехоты и 3 500 всадников; еще хуже было то, что они уступали неприятельской армии не только по числу войск, но и по военной опытности и дисциплине; в войске союзников находилось много молодых офицеров, которые, чтобы управиться со своими подчиненными, должны были быть тем более уступчивыми, чем менее они обладали храбростью и военной опытностью, которая давала бы вес их распоряжениям в глазах подчиненных. В той же степени, в какой ухудшалось положение союзников, росло и отсутствие порядка в массах и нерешительность в военном совете. Союзники должны были бы держаться исключительно оборонительного положения, тем более, что они стояли почти в неприступной позиции на склоне горы, ожидали от государств Греции свежих войск и имели обеспеченное сообщение с родиной и морем. Но неприятель стоял близко и с каждым днем теснил их все более и более; нетерпение в греческом войске росло в опасной степени; [58] полагаясь на фессалийскую конницу, на благоприятные условия местности и на крепкие позиции в горах, которые оставались им на случай отступления, они решились дать битву.
Милях в двух к югу от Пенея лежит окруженная высокими горами равнина Кранон, пересекаемая дорогами, ведущими из Ларисы в Ламию и Пагасы [59]. Войско союзников стало лагерем на южных высотах, между тем как Антипатр переправился через реку немного выше Ларисы и отсюда произвел несколько попыток принудить неприятеля к сражению. Наконец - то было 7 августа, день битвы при Херонее, - колонны греческой пехоты спустились в равнину и выстроились в боевую линию; эскадроны фессалийской конницы расположились на их правом крыле. [60] Вскоре выстроенное в линию македонское войско стояло против него, имея конницу на левом крыле, чтобы начать сражение с неприятельской конницей, составлявшей главную силу союзников. Несмотря на всю свою храбрость и свой численный перевес, македоняне не были в силах устоять против стремительной атаки фессалийских всадников и скоро были принуждены отступить. Между тем Антипатр повел македонские фаланги против линии неприятельских тяжеловооруженных воинов; они были пробиты, и начался кровопролитный рукопашный бой. Уступая численному перевесу и тяжелому напору фаланг, союзники поспешили прекратить сражение; в возможно лучшем порядке они отступили на высоты, откуда могли отражать всякое дальнейшее нападение македонских тяжеловооруженных, которые несколько раз пытались открытой силой завладеть высотами. Но конница союзников, уже одержавшая полную победу, видя отступление своей пехоты, поспешила возвратиться на высоты, чтобы самой не быть отрезанной. Таким образом, исход сражений остался нерешенным, хотя победа и склонялась на сторону македонцев, так как их потери не превышали 130 человек, между тем как потери союзников достигали приблизительно 500 человек убитыми, в числе которых было 200 афинян. [61]
На следующий день после сражения Антифил и Менон созвали предводителей войска на военный совет, который должен был решить, ожидать ли присылки войск с родины и дать решительное сражение тогда, когда прибудут значительные подкрепления, или начать теперь же переговоры о мире. Войско союзников было еще достаточно сильно для того, чтобы удержать за собою занимаемые ими крепкие позиции, и самый ход сражений при Краноне показал, что они могли бы успешно действовать против македонян, если бы численность их собственных военных сил до известной степени равнялась силам македонян; подкрепления могли прибыть скоро; имея хороших предводителей и обладая превосходной фессалийской конницей, можно было все время держать неприятеля в осадном положении. Но сражение лишило многих бодрости, его неудачный исход, казалось, имел свои причины; последние узы единства и повиновения пали; кто мог знать, пришлют ли при таких обстоятельствах города Греции новые подкрепления и не прибудут ли также и к македонянам на помощь свежие войска? Теперь еще казалось возможным выговорить себе почетный мир, теперь, по-видимому, Антипатр еще должен был удовольствоваться некоторыми уступками со стороны союза всех эллинов. Поэтому в македонский лагерь были отправлены послы, чтобы начать переговоры от имени союзников. Македонский стратег отвечал, [62] что он не может вступить в переговоры с союзом, которого не признает; государства, которые желают мира, могут сообщить ему свои предложения поодиночке. Это требование не могло не показаться союзникам позором для них; переговоры были прерваны.
Эта неудачная попытка завязать переговоры принесла еще больший ущерб делу Греции, чем битва при Краноне; в ней заключалось признание упадка духа и недостатка твердой решимости довести до конца начатое дело какою бы то ни было ценою. Предложение Антипатра вступить в переговоры с отдельными государствами союза звучало для отдельных его членов достаточно заманчиво, чтобы вызвать в них желание попытаться спасти себя за счет общего дела; могли ли они теперь еще полагаться друг на друга, не должны ли были одни бояться измены, а другие злоупотребления?
Контингенты союзного войска все еще стояли вместе в хорошо укрепленной позиции, но настроение войск делало невозможным всякие дальнейшие военные операции. Македонские отряды беспрепятственно подступали то к одному, то к другому городу Фессалии; не получая помощи со стороны союза, укрепленные пункты должны были сдаваться один за другим. Союзники, опасаясь, вероятно, что их могут обойти, уже отступили со своих позиций; в это время пал также Фарсал, [63] отчизна гиппарха Менона; фессалийская конница, составлявшая главную силу в войске союзников, рассеялась. Фессалия находилась во власти македонян. Отдельные государства союза уже вступили в переговоры с Антипатром и Кратером; как кажется, тем, которые явились первыми, были предложены такие условия, [64] которые могли послужить приманкой для других, которые еще колебались; Афины тоже просили мира. Антипатр потребовал выдачи ораторов, говоривших против Македонии, и пригрозил, что в противном случае придет сам и положит этому конец с оружием в руках; на этом переговоры оборвались [65]. Тем большую поспешность проявили остальные государства; по прошествии нескольких недель греческий союз совершенно распался. [66] Только афиняне и этоляне держались друг друга; они знали, что для них невозможно никакое соглашение с Македонией и что им не остается ничего другого, кроме или полной покорности, или борьбы на жизнь и смерть.
Афинские войска удалились на родину и начались совещания относительно продолжения войны; но когда македонское войско выступило из Фессалии, когда оно беспрепятственно прошло через Фермопилы и стало лагерем у Кадмеи, тогда мужеству граждан пришел конец; они обратились к Декаде и потребовали, чтобы он отправился послом к Антипатру. Но он не явился в народное собрание и отозвался, что вследствие своих параномии не имеет права говорить в народном собрании. [67] Лежавшая на нем атимия была немедленно снята, и тогда он предложил послать к Антипатру и Кратеру послов с неограниченными полномочиями. Положим, что ничего другого не оставалось; но чтобы не отдавать в его руки всего, участвовать в этом посольстве был избран старый Фокион, на чью честность можно было вполне положиться; посольство поспешило в македонский лагерь в Фивы. [68]
Первой просьбой Фокиона по открытию переговоров было, чтобы македонское войско не двигалось дальше вперед и чтобы Антипатр заключил мир на месте, где оно теперь стоит. Кратер сделал замечание относительно несправедливости этого требования; их войско, сказал он, стоит теперь лагерем в земле верных союзников, для которых война была уже достаточно обременительной; справедливость требует вступить в пределы побежденных. Антипатр, дружески взяв его за руку, сказал: "Сделаем это в угоду Фокиону". Но когда Фокион начал говорить об условиях, на которых Афины примут мир, то Антипатр отвечал, что, когда он был заперт в Ламии, то полководец афинян потребовал от него безусловной сдачи; точно так же теперь он требует полного согласия на все меры, которые он признает за благо принять.
С этим ответом послы возвратились в Афины; можно было бы еще защищаться за стенами, можно было бы, как в дни Фемистокла, переселиться на Саламин; но афинский флот был разбит два раза и на помощь не было никакой надежды. Демосфен, Гиперид, Аристоник Марафонский и Гимерей Фалерский [69] поспешили покинуть город, прежде чем народ пожертвует ими. В Фивы отправилось второе посольство, чтобы принять условия мира; в его состав вошли Фокион, Демад и престарелый Ксенократ Халкидонский, стоявший тогда во главе Академии; он был причислен к составу посольства, хотя и не был афинским гражданином, так как его имя принадлежало к числу знаменитейших имен того времени и так как афиняне обещали себе некоторый успех от его заступничества перед стратегом и простатом Македонии, которые ставили его весьма высоко. [70]
Когда послы были введены, Антипатр принял их весьма ласково и протянул им руку в знак приветствия, за исключением, как говорит одно предание, философа, который будто бы на это заметил, что Антипатр совершенно прав, стыдясь только одного его за жестокость, с которою он намерен обойтись с Афинами; и когда Ксенократ желал начать говорить, Антипатр с неудовольствием прервал его и предложил ему замолчать. [71] Если это в действительности было так, то Антипатр должен был считать его, афинского метека, не имеющим права участвовать в переговорах. Другое предание говорит приблизительно противоположное: македонский стратег не только вполне вежливо принял философа, но даже отпустил по его ходатайству нескольких пленников. [72] Весьма возможно, что Фокион сказал, что, так как их государство вполне находится в руках победителя, то пусть он не забывает о древней славе афинян и о той снисходительности, с какой относились к ним Филипп и Александр. Антипатр руководствовался другими соображениями: он готов, сказал он, заключить мир и союз с афинянами, если ему будут выданы Демосфен, Гиперид и их товарищи. По другой, может быть, более соответствующей истинному ходу дела редакции, он потребовал, чтобы ему была предоставлена неограниченная власть над городом и дальнейшая забота о нем. [73] Он, вероятно, выразил свое намерение изменить конституцию города таким образом, чтобы сделать наконец возможным существование прочных отношений с ним, а также поместить для дальнейшей гарантии гарнизон в Мунихии и оставить его там до тех пор, пока это будет необходимо; он потребовал также уплаты военной контрибуции и пени; вопрос о владении Самосом, который все еще был занят афинскими клерухами, должен был решиться в Вавилоне. Фокион просил уничтожить параграф, касавшийся македонского гарнизона; на вопрос, поручится ли он за то, что афиняне не нарушат мира и останутся спокойными, Фокион не отвечал, [74] и таким образом пришлось согласиться на требования, которые предъявил Антипатр; он готов бы был, сказал он, уступить Фокиону во всем, но только не в том, что невыгодно для них обоих. Остальные послы заявили, что они согласны на предложенные им требования, и особенно на требования Демада, который первый подал мысль о македонском гарнизоне. [75] Таким образом, в начале сентября между Македонией и Афинами был заключен мир, - мир, который, как будто бы выразился Ксенократ, был "для рабов слишком мягок, а для свободных мужей слишком суров". [76]
Было 19 сентября 322 года, [77] и афиняне справляли праздник, приходившийся на Иакха, шестой день великих Элевсиний; священное шествие, имея впереди увенчанного венком дадуха, двигалось по священной дороге Элевсинской равнины, когда показались идущие по равнине македонские войска, назначенные в гарнизон Мунихия. Один из историков того времени связывает с этим целый ряд печальных размышлений: казалось, говорит он, что город с еще большей горечью и болью должен был почувствовать всю глубину своего несчастья, которое совпало как раз с этим праздничным шествием; все припомнили битву при Саламине, которая была дана как раз в этот день, и то, как тогда Элевсинские божества проявили свою близость и свою помощь блестящими явлениями и раздававшимися в воздухе громкими криками; теперь боги в тот же самый день обрекли славный город на глубочайшее унижение, теперь исполняется предостережение додонского оракула, советовавшего охранять высоты Артемиды - именно высоты Артемиды в Myнихии, - прежде чем их займут чужеземцы [78].
Между тем македонский гарнизон занял Мунихий; за этим последовали дальнейшие мероприятия. Прежде всего была изменена конституция Афин; отныне гражданами должны были считаться только те, которые имели более 2 000 драхм имущества; мера эта была по меньшей мере столь же благоразумна, как и сурова. До сих пор по оценке 378 года те, чье имущество превышало 2 500 драхм, должны были одни нести бремя общественных расходов, между тем как те, которые владели меньшим имуществом и составляли большинство в народном собрании, не только решали общественные дела, не принимая во внимание средства имущих классов и государства, но, кроме того, и продавали свое право голоса в народном собрании и суде или всегда были склонны к таким мероприятиям, которые соответствовали их выгодам или их страстям. Чтобы уничтожить эту демократическую аномалию и создать такую конституцию, с которой можно было бы вступить в прочные отношения, необходимо было ограничить гражданские права теми лицами, чье имущество давало некоторую гарантию; можно было предположить, что те, кто в случае войны будут обязаны нести подоходное обложение, литургию и т. д., будут стараться сохранить мир; было найдено необходимым понизить на одну пятую минимальный ценз [79] ввиду того, что благосостояние Аттики понизилось со времени оценки 378 года. И все-таки более половины граждан не могло удовлетворить и этому цензу; они потеряли свои активные гражданские права и были устранены от участия в суде и в народном собрании. В то же время они потеряли и часть средств к существованию, т. е. марки об их присутствии (διαίται) в судах, в народном собрании, праздничные деньги и т. д.; если бы их оставить на родине, недовольных и ожесточенных, как они были, то они составили бы для внутреннего спокойствия опасность, с которой не мог бы надолго справиться даже македонский гарнизон. Македоняне предложили им переселиться во Фракию, и многие тысячи, как говорят, последовали этому предложению и были перевезены туда на кораблях. Отныне основу государства составляли приблизительно 9 000 граждан; оно сохранило свои прежние законы, граждане сохранили свое имущество, [80] но древние верховные права пали; ему была оставлена только его общинная автономия. [81] Из своих внешних владений оно, несомненно, потеряло Имброс и Ороп, Лемнос остался в руках "афинян на Лемносе", [82] что же касается Самоса, то регент Пердикка решил от имени царей, что это государство, которое афиняне сорок лет тому назад заняли своими клерухами, должно быть восстановлено. [83]
Одним из главных условий мира Антипатр поставил выдачу ораторов, которые бежали при приближении македонян. Афинский народ предложил им явиться, но так как они не явились, то, по предложению Демада, они были присуждены к смерти in contumaciam, приведение в исполнение этого приговора Антипатр принял на себя. Как раз теперь он двигался из Фив в Пелопоннес, везде изменяя демократические конституции по образцу афинской, везде встречаемый торжественными шествиями и наделяемый золотыми венками и почетными дарами, как истинный основательный порядка в греческих землях. Он послал отряд воинов, который должен был доставить к нему беглецов живыми или мертвыми; один бывший актер Архий из Фурий, принял на себя руководство казнью. Он поспешил на остров Эгину, там в храме Эака он нашел Гиперида, Гимерия, Аристоника и Эвкрата; он приказал оторвать их от алтаря и перевезти в Клеоны, где стоял Антипатр; там они были преданы пытке и казнены. [84] Перед возвращением Архия с Эгины Демосфен бежал в Калабрию в храм Посейдона, чтобы найти там убежище. Скоро, так рассказывает, вероятно, со слов Дурида Плутарх, явился Архия со своими воинами, приказал им занять выходы из храма, а сам вошел в его внутренность. Там Демосфен провел ночь, сидя около статуи бога; он видел во сне, что при сценическом состязании с Архией он имел за себя громкое одобрение публики, но все-таки не одержал победы благодаря скудости своей партии. При своем пробуждении он видит перед собою Архия; этот дружески приветствует его, приглашает его отправиться с ним к Антипатру, который его примет милостиво и вверит свою судьбу ему и македонскому стратегу. Демосфен не трогается с места: "Хотя ты и выступал на сцене, Архий, - сказал он, - но твое искусство никогда не могло обмануть меня и это не удастся тебе и теперь, когда ты мне приносишь хорошую весть". Тщетно старался Архий уговорить его; затем он стал требовать настоятельнее и грозил прибегнуть к насилию; а Демосфен отвечал ему: "Вот теперь ты вошел в свою роль; подожди минуту, пока я напишу еще несколько строк своим". С этими словами он сделал несколько шагов назад, вынул свои таблички, взял в рот стиль и начал его сосать, как он делал обыкновенно перед тем, как писать; затем он покрылся и опустил голову; а воины стали смеяться и говорить, что знаменитый муж боится и медлит. Тогда Архий подошел к нему, приглашая его встать и следовать за ним и уверяя его, что все еще уладится и что Антипатр милостив. Но Демосфен, который уже начал чувствовать действие яда, высосанного им из стиля, открыл голову и сказал: "Теперь ты можешь играть Креонта в трагедии, выбросить мое тело и оставить его лежать без погребения". Уже дрожа и умирая, он сделал несколько неверных шагов и пал бездыханный перед алтарем бога [85].
Рука победителя тяжело легла на побежденную Грецию. Кроме Демосфена и четырех ораторов, многие из приверженцев антимакедонской партии в Афинах и в других государствах Греции были частью казнены, [86] частью подвергнуты изгнанию из земель, лежавших между Тенаром и Керавнскими горами; большая часть их удалилась в земли этолян; считалось большою милостью, когда по ходатайству Фокиона афинским изгнанникам было разрешено удалиться на Пелопоннес; [87] Пелопоннес получил эпимелита в лице коринфянина Динарха. [88] Этолян - это единственный народ, который еще держался в своих городах, - Антипатр рассчитывал, благодаря их изолированности, победить в задуманном им на зиму походе. [89] Во всяком случае этот поход был желанным предлогом для новых вооружений. Чтобы заняться ими и в то же время принять некоторые меры, которых требовал ход событий по ту сторону Геллеспонта, он возвратился в Македонию.
До сих пор, по-видимому, он находился в хороших отношениях с регентом. Во многом интересы их обоих шли рука об руку; регента стесняли преувеличенные требования матери Александра, а для отпора требований отдельных сатрапов ему, по-видимому, необходимо было иметь точку опоры в македонско-греческом войске. [90] Поэтому Пердикка попросил у Антипатра руки его дочери Никеи; Антипатр изъявил на это свое полное согласие и послал Никею в Азию в сопровождении Архия [91] ее брата Иоллы. Не то чтобы один из них так сильно доверял другому; если издавна упрочившееся влияние стратега в Македонии, а теперь также и в Греции, было для регента предметом опасений, то в неизменном согласии, в котором простат царства и стратег довели до конца трудную греческую войну, он должен был видеть для задуманного им развития политической системы препятствие, которое очень скоро могло сделаться опасным. Антипатр со своей стороны не мог находиться в заблуждении относительно того, что Пердикка со всей энергией решился отстаивать авторитет своего звания регента и твердыми шагами продвигается вперед на пути к неограниченному господству над сатрапами и стратегами государства; еще в начале 322 года Птолемей Египетский известил его о своих опасениях относительно намерений регента отнять у него обладание Египтом; если ему это удастся, то скоро другие стратеги и сатрапы подвергнутся той же опасности. Таково же было мнение Антипатра; он заключил с присланными к нему Птолемеем доверенными лицами формальное соглашение, [92] чтобы быть готовым к случаю, который они считали неизбежным, когда им придется защищать свою собственную власть против авторитета государства.
В то же время Антипатр старался еще теснее сблизиться с Кратером, который, будучи солдатом с головы до ног и отличаясь неизменной преданностью царскому дому, быть может, при наступлении решительной минуты не рискнул бы выступить против уже назначенного представителя верховной власти. Если бы ему удалось привязать к своим интересам этого испытанного полководца, которого Александр удостаивал своего полного доверия, который пользовался глубочайшим уважением войска и народа и был известен тем, что, как никто другой из современников Александра, действовал без эгоистических целей и вполне в интересах дела, которому раз отдался, то он приобрел бы себе в нем весьма существенную поддержку для задуманного им дела. Он осыпал его почестями и дарами; он не пропускал ни одного удобного случая засвидетельствовать, что ему одному он обязан своим спасением и своей победой над войсками греков; он выдал за него свою родную дочь, благородную Филу, умных советов которой он привык слушаться даже в самых важных случаях и которая представляла собой одну из самых благородных женских фигур того времени. [93]
На свадебное торжество явилось множество посольств от греческих государств. Мы имеем право предположить, что уже везде во главе правления стояли люди македонского образа мыслей. Из аналогии афинского государства мы не можем заключить достоверно, в каких размерах были применены олигархические формы правления; историки говорят, что Антипатр упорядочил конституции городов и за это был почтен со стороны этих городов благодарственными адресами и золотыми венками. [94]
Только этоляне еще не покорились; пока они еще оставались независимыми в своих горах, спокойствие Греции не могло быть надолго обеспеченным; факт, что у них нашло убежище множество изгнанников из греческих государств, показывал, что только падение Этолийского союза могло упрочить господство Македонии над Грецией.
В конце 322 года в Этолию выступило македонское войско под предводительством Антипатра и Кратера, состоявшее из 30 000 человек пехоты и 2 500 всадников; необходимо было не только победить этолян, но и уничтожить их общинное устройство, и весь народ, как говорили, предполагалось переселить в Азию. Этоляне быстро собрали 10 000 воинов, увели в горы своих жен, детей и стариков, оставили на жертву неприятелю города на равнине, которые не были удобны для сопротивления, поместили гарнизоны в укрепленных пунктах и с мужеством ожидали превосходившего их численностью неприятеля. Македоняне, найдя города на равнине брошенными, поспешили напасть на главные силы этолян в их укрепленных позициях; борьба закончилась с большими потерями и без значительных успехов для македонян. Но когда наступило суровое зимнее время, когда Кратер со своими македонянами в буквальном смысле поселился в укрепленном зимнем лагере, а этоляне, принужденные держаться в высоких, покрытых снегом горах, скоро начали терпеть нужду в самом необходимом, тогда их гибель казалась близкой, так как они должны были или спуститься в равнины и биться против превосходившего их численностью и руководимого отличными военачальниками неприятеля, или идти навстречу ужасной голодной смерти.
Неожиданный поворот в ходе событий спас их. Как раз теперь в македонский лагерь явился беглецом сатрап великой Фригии Антигон; в высшей степени пораженный принесенными им известиями, Антипатр пригласил на военный совет Кратера и предводителей войска; по единогласному постановлению они немедленно выступили из лагеря, чтобы вернуться в Азию. Они сохранили за собой право возобновить войну против этолян в благоприятное для того время; в настоящую минуту им был дарован мир на весьма выгодных условиях. [95]
[1] Iustin., XIII, 1; Curt., Χ, 5, 18.
[2] Graeci milites nuper in colonias a rege deducti circa Bactra (Curt., IX, 7, 1). – ού κατά την Βακτριανην και Σογδιανην κατοικισΰεντες «Ελληνες (Diod., XVII, 99).
[3] Предводителем выступивших в 325 году на родину поселенцев в кодексах Курция называется Битон или Бикон; весьма возможно, что Филон 323 года есть то же самое лицо.
[4] σντος του ΠύΟωνος κινητικού και μεγάλα ταις σπιβολαις περιβαλλόμενου (Diod., XIX, 14).
[5] Об этих событиях рассказывает один только Диодор (XVIII, 7).
[6] Plut., Phoc, 22; Diod., XVIII, 9.
[7] Об этих фактах рассказывает Диодор (XVIII, 8). Событие в Эфесе, о котором рассказывает Полиен (VI, 48), относится не сюда, но ко времени, предшествовавшему выступлению Филоксена в Вавилоне (324 год). Точно так же трудно с достоверностью утверждать и то, что уже теперь на Хиосе обнаружилось движение, принудившее историка Феопомпа бежать «к Птолемею в Египет»; тот факт, что по просьбе прибывшего в Мемфис посольства хиосцев Александр в 331 году отозвал из Хиоса македонский гарнизон, приводится не только Курцием (IV, 8, 12), но подтверждается также и Аррианом (III, 5, 1), хотя и в неясных выражениях. Интересно то, что тиран Гераклеи Понтийской, как рассказывает Мемнон (гл. и у Muller'a et Pr. Hist. Graec, И, с. 529), при вести о смерти Александра едва не умер от радости и воздвиг статую Ευθυμία; теперь, наконец, он мог вздохнуть свободно.
[8] В списке речей Гиперида, как кажется, не встречается его речи по этому поводу. Отрывок Дексиппа (fr. 2 у С. Muller'a) есть сочинение историка, как и следующий за ним отрывок из ответной речи Фокиона. Приведенные в тексте выражения сохранены нам Плутархом (Phoc, 23; De se ips., 17; Apophth. Phoc.).
[9] Три обвинения упоминает Диодор (XVIII, 18), семь – Плутарх (Phoc, 26). Атимию после третьего осуждения комик Антифан (ар. Athen., XI, 451а) обозначает словами £ήτωρ δφονος.
[10] Диодор (XVIII, 10) приводит этот декрет с сохранением почти всех официальных выражений.
[11] οί συνέσει διαφέροντες (Diod., loc. cit.).
[12] Из отрывка одной надписи (С. I. Attic, II, n° 182) мы можем видеть, что 18 Пианенсиона года архонта Кифисодора, т. е. около 27 октября, велись переговоры об отправленном к фокейцам посольстве; из остатков надписи более не видно, обсуждался ли теперь вопрос о заключении союза в первый раз или же нет.
[13] Diod., XVIII, 11; Paus., I, 25, 4. Александр приказал укрепить Платеи «в благодарность этому городу за его участие в войне афинян против персов» (Plut, Arist., 11).
[14] τους πρώτους αντιταξαμένους ττ των Έλλήνον ελευθερία Βοιωτούς κα! Μακεδόνας και Εύβοέας και τούς άλλους συμμάχους αυτών ένίκησε μαχόμενος έν Βοιωτία (Hyperid., Epitaph., 6, 15 слл.). Павсаний (I, 25, 4 и I, 1, 3) тоже упоминает об участии македонян в этих первых столкновениях.
[15] Diod., XVIII, 11; Paus., I, 3; Plut., Phoc, 23.
[16] До нас не дошло сведений о том, когда Антипатр получил известие о болезни и смерти Александра. Если Александр, в чем вряд ли можно сомневаться, сохранил и развил далее староперсидское учреждение государственной почты (Herod., V, 52; Kiepert; Monatsberiaht der. Bed. Akad., 1857, c. 123 слл.) с ее стоящими наготове эстафетами на каждой станции, которые были удалены мили на три друг от друга, то депеша из Вавилона могла быть в Сардах дней через шесть, и если почтовая служба между этим пунктом и Пеллой была организована точно таким же образом, могла быть в Пелле на десятый день. Теперь нельзя более определить, сколько дней выиграл Антипатр для вооружений сравнительно с Элладой; но мы можем принять с полной доверенностью, что он получил известие о смерти Александра ранее, чем оно попало в Афины.
[17] των τ! Ιλλυριών κα! θρακών [ούκ] ολίγοι συνέΦεντο συμμαχιαν δια τό προς τούς Μακεδόνας μίσος (Diod., XVIII, 11). Что во главе движения во Фракии стал Севт, видно из его последующей борьбы с Лисимахом. О многочисленной знати во Фракии мы узнаем из заметки Полнена (IV, 16).
[18] В числе тех, которые поднялись против Македонии, у Диодора называются κα! Μολόττον ot περ! 'Αρυπταιον, ούτος δ' ύπουλον συμμαχίαν συνθεμένος ύστερον δια προδοσίας συνήργησε τους Μακεδόσι. Мы не можем определить, был ли он противником Олимпиады или ее приверженцем.
[19] Диодор (XVIII, 12) называет Φιλώταν, вместо чего с полным правом исправлено Λεόννατόν; он упоминает о предложенном ему брачном союзе, но мы не можем более определить, был ли это брак (со старшей) дочерью Антипатра, вдовой линкестийца Александра, или с одной из младших.
[20] Сюда, как кажется, относится рассказанная Полиеном (IV, 5, 3) стратегема.
[21] Фокион сказал о войске союзников, что оно καλώς προς τό στάδιον, τό δε δολιχον του πολέμου φοβούμαι (Plut., Phoc, 23); в Жизнеописании десяти ораторов (с. 846) это выражение принадлежит Демосфену.
[22] Поэтому Плутарх (Phoc, 23) говорит: πάλιν δλλων άπ' άλλοις ευαγγελίων γραφομένον κα! φερομένον άπό στρατοπέδου, на что Фокион будто бы сказал: πότε αρα παυσόμηθα νικώντες; впрочем, это вовсе не есть верное доказательство той связи, в которой рассказано событие в тексте; но Юстин (XIII, 5, 8) говорит: detractantem pugnam et Heracleae urbis machinibus tuentem se cingunt, смешивая при этом сражение и осаду (Ламии); отсюда мы имеем полное право заключить, что это сражение произошло при Гераклее, тем более что Павсаний (I, 1, 3) говорит о Леосфене: Μακεδόνας εν τε Βοιωτοις έκράτησε μάχτ κα! αδίΗς έξω Θερμοπυλών κα! βιασάμενος ές Λαμίαν κατέκλεισεν κτλ.
[23] Polyaen., IV, 4, 2.
[24] Диодор (XVIII, 11) приводит список греческих союзников, в числе которых находится ΜαλιεΤς πλην Μαλιέων (исправлено в Δαμιέων).
[25] Павсаний (I, 25, 4) дает второй каталог союзников.
[26] Плутарх (Demetr., 27) передает отдельные выражения этих переговоров. Хотя Павсаний (VIII, 6, 1) говорит, что аркадяне не сражались в этой войне ни за, ни против греков, приводимое в Жизнеописании десяти ораторов (с. 846) сведение, что Демосфен убедил их принять участие в этой войне, должно быть верно. Но каким образом можно согласовать это присоединение аркадян с другими фактами, например с отпадением Мегалополя, остается неясным. Действительно, превосходный законодатель Керкид (см. его эпиграмму на известного Диогена Лаэртского, VI, 70), которого Демосфен (De cor., p. 324 R) приводит в числе тех, которые (около 344 года) предали свой родной город македонянам, еще находился в живых; от этого обвинения его вполне оправдал его земляк Полибий (XVII, 14). Это отпадение должна была вызвать партия Полиенета в Мегалополе (см.: Diod., XVIII, 56), хотя и это предположение представляет значительные трудности.
[27] Хотя Юстин (XIII, 5) и называет Коринф в числе городов, которые Демосфен и Гиперид склонили присоединиться к союзу, но, по словам Плутарха (Arat, 23), в Акрокоринфе со времени Филиппа находился постоянный гарнизон; против Юстина, как кажется, говорит и то обстоятельство, что Динарх, приверженец Антипатра, находился тогда в Коринфе ([Demosth.], ер. 5, с. 648, ed. В). Если Коринф находился в руках македонян, то, несомненно, этого недостаточно, чтобы помешать выступить в поход пелопоннесцам, из которых многие, хотя и были членами союза, но не принимали деятельного участия в войне.
[28] Об этом синедрионе было до сих пор известно только из приведенного нами выше письма Демосфена (ηλΟεν επιστολή πρός τους τών συμμάχων συνέδρους). Теперь он подтверждается почетным постановлением 306 года в честь Тимосфена Каристия (С. I. Attic., п 249 где говорится και προτέρον έ[ν τω πολεμώ δν πεπολήμηκε]ν δ δήμος δ Ά0ηναίων[… ύπερ т*с έλ]ευ$εριας των [Έλλή]νων…οΊύνεδρος έπι τ]ά σ[τρατ]ιωτικά…] συμμάχων ήωνίξετο. В остатки другой надписи (С. I. Attic, n» 184) по остроумному предположению Куманудиса заключается список союзников этой войны с присоединением небольших цифр, которые, как кажется обозначают число их голосов, как например Φοκέων III, Λοκρων III… θ]ασίων III, вместе чего, вероятно, правильнее было бы дополнить Φλι]ασίον (на основании слов Павсания I 25, 4); далее… άπό θράκες και… и κεφαληνιας III.
[29] Diod., XVIII, 12;'Iustin., XIII, 5; Strab., IX, 434. О положении Ламии (Цейтуна) cmr Laake (Travels in Northern Greece, II, c. 20) и С. I. Graec (I, n° 1776).
[30] Diod., XVIII, 12. Согласно с ним говорит и – Гиперид: εν rj γε παρατάστέσΟαι μα δσημέραι άναγκαΐον ην, πλείους δε μάχας ήγωνισΰαι… χειμώνων δ' υπερβολάς κτλ. (Epitc:~~ IX).
[31] Polyb., IV, 37, 2. Lukas («Uber Polybios Darstellung des aitolischen Bundes», c. 64) объясняв» это возвращение иначе: «Вероятно, акарнанцы, амбракиоты и амфилохяне воспользов. отсутствием враждебных им этолян для вторжения в Этолию». Но выражение έΦνικαι χρ:7τ у Диодора (loc cit.), конечно, уже не может иметь этого значения.
[32] По словам Диодора (XVIII, 18), Антипатр впоследствии отвергает все предложении афинян, έάν μή τά καθ' εαυτούς έπιτρέψωσιν αύτω… και γαρ εκείνους συγκλείσαντες είς Λαμντον Αντίπατρου τάς αύτάς αποκρίσεις πεποιησΰαι, πρεσβεύσαντος αύτοΰ περι της ειρήνης.
[33] Diod., XVIII, 13. Юстин (XII, 5) говорит: telo e muris in transeuntem jacto occiditur. следовательно, по–видимому, не говорит собственно о сражении (συμπλοκής γενομένης, Dice По словам Павсания (III, 6, 2), он пал в начале битвы, «как Клеомброт при Левктрах и Гиппократ при Делионе».
[34] Павсаний (I, 25, 4) говорит о Леосфене: δοκών εΐναι πολέμον έμπειρος и несколько» ниже: και δη ^ν είς αύτδν τ^λπισαν τά εργα λαμπρότερα έπιδειξάμενος παρέσχεν απόθανα* άΟυμησαι περι και δια τοΰτο ηκιστα σφαληναι.
[35] В почетном постановлении 301 года в честь Эвфилета (С. I. Attic., И, п° 270) эта войн* называется 6 Ελληνικός πόλεμος.
[36] Этот факт, заимствованный у Иеронима (Adr. Jovin., I, 35, ed. Francof., 1684), приводит Grauert (Analekten, c. 259). Он прибавляет: «Древний героизм не вымер в Афинах; но это самоубийство, если только оно не плод фантазии, по–видимому, свидетельствует, скорее, о той аффектации и напряженном состоянии, которые возбуждают изумление в такие времен» восторженного поклонения свободе задним числом. Наконец, Леосфен был вдовцом и имел: детей» (Paus., I, 1, 3).
[37] По Диодору (XVIII, 13) стратег был, по–видимому, погребен на равнине около Ламии: ταφέντος ηρωικώς δια την εν τω πολεμώ δόξαν, 6 μεν δήμος κτλ. Погребальное торжество ■ Керамике, несомненно, не могло происходить в ноябре 323 года.
[38] Paus., I, 29, 12. Картина, которую упоминает Павсаний (I, 1, 3), несомненно, была посвящена ему позднее. Из Надгробной реки Гиперида сохранился (ар. Stob., Sermon., СХХШ, 618) один отрывок, который почти непосредственно примыкает к отрывку έπιτάφιος'α, находящемуся в найденном недавно египетском папирусе с отрывками трех других речей Гиперида, так что мы получаем полное и верное представление о том настроении умов, которого он» служит выражением. Помещенное здесь в первом издании замечание, что Леосфен был одним из гетайров Александра, появляется при исправлении того места Страбона (IX, 431), где он говорит о Ламийской войне: έν & Λεωσΰένης τε έπεσε τών Αθηναίων στρατηγός [καΐ Λεόννατο: δ Αλεξάνδρου έταΐρος.
[39] Несмотря на существование синедриона союзников, право назначать верховного полководца, по–видимому, принадлежало Афинам (πόλεως άξιωματι, ар. Paus., I, 25, 3). Нам не совсем ясно, был ли новоизбранный полководец одним из десяти обыкновенных стратегов года как Фокион, из числа которых выбирали начальников, или же он был избран специально на этот пост.)
[40] Диодор (XVIII, 13) говорит: άνήρ συ/έσει στρατηγική και ανδρεία διαφέρων. Слова Плутарха (Phoc, 26) о том, что дальнейшие операции отчасти не удались благодаря άπειθεία – πρός τους δρχοντας επιεικείς και νέους όντας, вероятно, имеют в виду Антифила, хотя его слова не имеют почти никакого значения в виду свидетельства Иеронима, которому следует Диодор.
[41] Плутарх (сравнение между Демосфеном и Цицероном, 3) намекает, может быть, на нечто подобное, когда он говорит, что воины страшились ораторов: Δημοσθένους μεν Χάρητα και Διοπεί^ην και ΛεωσΟένην, Κικέρωνος δέ Πομπήιον και Καίσαρα κτλ.
[42] Упомянутое в Жизнеописании десяти ораторов (с. 849) примирение между Гиперидом и Демосфеном (και συμβάλλον ΔημοοΌένει και περί της διαφοράς άπολογησάμενος), которое там отнесено ко времени после падения Афин, A. Schafer (Demosth., Ill, 336) хочет отнести к встрече этих двух ораторов в Аркадии. Если бы шестое письмо Демосфена было подлинно, то оно могло бы служить лучшим доказательством того, что Демосфен жил еще вдали от Афин, когда Антифил был уже стратегом. Мы должны довольствоваться тем, что Диодор (XVIII, 13), говоря о торжестве в Керамике, говорит о Демосфене: και εκείνον τον χρόνον έπεφεύγει. Хотя Юстин после слов ab exilio revocatur продолжает: interim – Demosthenes oceiditur, и Плутарх (Vit. X Orat., c. 846) помещает блокаду Ламии после его возвращения, но я бы не признал последнего слова за этими двумя писателями, как это делает Grauert (Analekten, с. 255).
[43] Plut., Demosth., 27; Lucian., Encom. Demosth., 31.
[44] Diod., XVIII, 14; Plut., Earn., 3.
[45] των δλλων 'Αλλήνων ουκ ολίγοι (Diod., XVIII, 15).
[46] ύστερον δια προδοσίας συνήργου έ τοις Μακεδόσι (Diod., XVIII, 11, 1). Мы не можем определить, происходил ли Ариптей из княжеского дома или он был только уважаемым человеком на своей земле; если он теперь перешел на сторону македонян, то он, несомненно, не принадлежал к партии Олимпиады.
[47] Мелитея лежит на северном склоне Офриса у Энипея (Strab., XI, 432), в 60 или 70 стадиях выше ФарсалаДи находится на расстоянии большого ночного перехода от Ларисы (Polvb., V, 97).
[48] Источники не сообщают нам, каким путем двинулось это войско; оно, по–видимому, не пошло по большой дороге в Фессалию, ведущей через Мелитею, а, как кажется, Леоннат сделал попытку броситься на Ламию через Феры и Фивы, тем более что Фивы у Пагасийского залива были верны македонянам.
[49] Диодор, который один только рассказывает подробно об этом сражении (XVIII, 15), утверждает первое; но при настоящих обстоятельствах было бы неблагоразумно употребить все силы войска на одно сражение, которое должно было носить только оборонительный характер; главною целью должно было остаться соединение с македонянами под стенами Ламии, и этой цели, как показывает следующий день, можно было достигнуть без дальнейшей борьбы. – Поле сражения, которого не указывает ни один древний писатель, мы должны искать в нескольких милях к северо–востоку от Ламии, на пути к фтиотийским Фивам.
[50] Быть может, эта позиция есть Пелинней в Гистифотиде при входе с юга в камбунские проходы; иначе эта оставшаяся верною часть Фессалии и путь в верхнюю Македонию были бы открыты противниками. Понятно, что и темпейская дорога осталась занятой. Слова Юстина «in Macedonian! concessit*, как кажется, неточны, так как позднее Кратер соединяется с Антипатром еще в Фессалии; точно так же только отчасти верны следующие за этим слова: «Graecorum quoque finibus Graeciae hoste pulso, in urbes dilapsae».
[51] Во всяком случае Леоннат не мог иметь в своем распоряжении значительного флота. Quod cum nuntiatum Alexandro erat, mille, naves Ion gas sociis imperari praeceperat quibus in occidente bellum gereret excursurusque cum valida manu fuerat ad Athenas delendas (Justin., XIII, 5, 7). Это известие несомненно преувеличено.
[52] [Plut.], De fort. Alex., II, 5. Клит дал второе морское сражение в 318 году, но в другом месте моря, и там он был побежден и пал. Между Кикладами и Спорадами находится широкий и свободный рукав моря, являющийся естественным путем для кораблей между Родосом и берегами Аттики; на западной стороне этого пути лежит Аморг, самый юго–восточный остров из Киклад.
[53] Plut., Praec. reip. ger., 3; Plut., Demosth., 11. To, что в этом морском сражении афинским флотом командовал Евстион, это мы можем заключить из почетного постановления 302–301 года (С. I. Attic, п° 270) в честь двух афинских метеков:…και έπί του Ελληνικού πολέμου είς τας ναυς [τάς] μετ' ΕύεΓτί]ωνος έκπλευσάσας εις τε την πρωτη[ν έπίβ?]ασιν καλώς κα! φιλοτίμως συνεπεμελήθησΓαν όπως] Sv έκπλεύσουσιν, κα! πάλιν από της ναυμαχ[ίας κατα]πλευσασων των νεών… λ., της εξα… Плутарх (Phoc., 33) тоже называет так называемую Ламийскую войну τον Έλληνικόν πόλεμον.
[54] Plut., Phoc, 25. Непосредственно перед этим, между рассказом о выборе Антифила и о событиях у Рамна, Плутарх рассказывает, что афиняне желали предпринять поход против беотян, что Фокион был против этого и что он, когда все его возражения оказались бесплодными, приказал, чтобы все граждане, не достигшие 60–летнего возраста, запасались провиантом на пять дней, чтобы выступить в Беотию. Когда старики запротестовали и потребовали, чтобы их освободили от этого, он отвечал, что примет участие в походе, несмотря на свои 80 лет; тогда народ постановил отказаться от этого похода. То же рассказывает и Полиен (III, 12, 2). Можно было бы предположить, что такой поход в Беотию был предложен как ответ на наступление Леонната.
[55] Следуя образцовым изысканиям Bokch'a о морских надписях, я (N. Rhein. Mus., 1842, II, с. 511 слл.) сделал попытку сопоставить те сведения о греческой войне, какие дают нам п° XV, XVI, XVII.
[56] Bockh, Seeurkunden, с. 549.
[57] Bockh, op. cit, с. 567. Этой пентерой командует ахарнянин Пифокл, который ранее командовал тетрерой Паралией (XVII, 25). Ср.: Rhein. Mus., 1842, II, с. 524 слл.
[58] Diod., XVIII, 17. – έυπειθεία προς τούς άρχοντας, επιεικείς κα! νέους δντας (Plut., Phoc, 26).
[59] Эти топографические указания заимствованы из древних писателей; по Галену (Epidem., I, с. 350, ed. Basil., 1538), Кранон (Cranon у Ливия и др.) лежит έν κοιλω κα! μεσεμβριω χωριω, а дорога в Ламию указана на карте Пейтингера. Дата этого сражения (7 Метагитниона) приводится Плутархом (CamilL, 19; Demosth., 28).
[60] Диодор говорит: προ της πεζών φάλαγγος έστησαν τους Ιππέας, что не может обозначать ничего другого, кроме открытого и доступного нападению, т. е. правого, фланга пехоты.
[61] Diod., XIII, 17; Павсаний (VII, 10, 5 и I, 8, 4) называет вместо Кранона Ламию так же, как и Полибий (IX, 29, 2).
[62] Диодор (XVIII, 17) говорит только: ούδενι τρόπω κοινήν σύλλυσιν ποιήσασΟαι.
[63] Plut., У it X Orat., с. 876.
[64] Этих условий мы не знаем; если несколько лет спустя упоминаются введенные Антипатром олигархические должностные лица и уничтожение автономий (Diod., XVIII, 69), то основания этого, а именно уничтожение неограниченной демократии, несомненно должны были быть положены в городах с согласия одной партии уже теперь.
[65] Plut., loc cit; так как в выдаче ораторов тогда еще последовал отказ, то эти переговоры должны были вестись еще в Фессалии; Свида (s. ν. Δημοσθένης и Αντίπατρος) говорит, что было поставлено требование выдать τους δέκα Ρήτορας; можно сомневаться, что и на этот раз снова, как во времена Александра, потребовалась выдача как раз десяти государственных мужей. Список имен, который приводит Свида, почти буквально совпадает со списком ораторов у Арриана (I, 10), выдача которых была потребована в 335 году, и заключает в себе деятелей, которых в 322 году уже не было более в живых, каковы Эфиальт, Харидем и Ликург. Говорят, в экклесии против выдачи ораторов выступил тогда Демохарет, племянник Демосфена, с мечом у бедра (Plut, У it X Orat, с. 847).
[66] έμπεσούσης δρμης είς τάς πόλεις Ιδία πορίζεσΦαι την σωτηρίαν ταχυ πασαι της είρήνης έ'τυχον… δια ταύτης σωτηρίας διαλύσας τό σύστημα τών 'Ελλήνων κτλ. (Diod., XVIII, 18).
[67] Об этом злобном отказе сообщает нам Диодор (XIII, 18).
[68] Diod., XVIII, 18; Plut., Phoc, 26; Arrian., ар. Phoc, 69в, § 12; Paus., VII, 10, 4; Corn. Nep… Phoc, 2.
[69] Гимерей был братом Деметрия Фалерского, который тоже принимал участие в посольстве (Plut., Demetr., 28; Athen., XIII, 542).
[70] Plut., Phoc, 27. Впоследствии он был в близкой дружбе с Полисперхонтом (Plut., De falso pudore). Относительно его объяснявшихся различным образом отношений к Аристотелю см.: Stahr, Aristoteles, II, с. 285 слл.
[71] Plut., loc cit.
[72] Diog. Laert., IV, 9.
[73] Диодор (XVIII, 18) выражается следующим образом: 6 δε δήμος ουκ ών αξιόμαχος ήναγκάσ&η την έπιτροπην και την έξουσίαν 'Αντιπάτρω δούναι περι της πόλεως.
[74] Так как Фокион молчал, то выражение одного из присутствовавших έάν δε ούτος φλύαρη, σύ πιστεύσεις και ου πράξεις ά διέγνωκας не соответствует положению; оно приписывается афинянину Каллимедонту, который будто бы находился в числе окружавших Антипатра лиц. Корнелий Непот (Phoc, 2) говорит, что Демосфен с остальными друзьями отечества бежал по совету Фокиона и Демада, что относительно Фокиона встретило тем большую веру, ибо Демосфен всегда был ему верным другом. Во всяком случае не в вопросах политики.
[75] Павсаний (VII, 10) говорит: «Антипатр охотно даровал бы независимость афинянам и всей Греции, потому что поход в Азию принуждал его окончить войну как можно скорее; но
Демад и другие изменники советовали ему оставить всякую кротость по отношению к эллинам, представили ему афинский народ в самом отвратительном свете и убедили его поставить гарнизоны в Афинах и большинстве греческих городов.
[76] По словам Псевдо–Плутарха (Yit X Orat.; Demetr., 847), в позднейшие годы при входе в Пританей стояла статуя Демохарета с мечом в том виде, как он говорил к народу, когда Антипатр потребовал выдачи ораторов. Более чем сомнительно то, что теперь еще можно было говорить о том, следует ли принять условия мира, на которые согласились уполномоченные им послы. Наверное, ораторы уже бежали, в противном случае их принуждены были бы выдать.
[77] Plut., Phoc, 27; Demetr., 28. Этот день был 20 Боедромиона года архонта Филокла (01. 114, 3).
[78] Plut, Phoc, 27 (вероятно, по словам Дурида) φρουρά τε Μακεδόνων έσηλθεν Αθηναιοις, οί Μουνυχίαν ύστερον δε και Πειραιά και τείχη μακρά έρχον (Paus., I, 25, 5). Крепость на высотах Мунихия, как кажется, была впервые построена македонянами.
[79] Bockh (Staatshanshaltung, с. 635, 12) понимал под этими 2000 драхм (τούς κεκτημένους πλειω δραχμών δισχιλίων, Diod., XVIII, 18) все имущество, движимое и недвижимое. Мнение, изложенное выше в тексте, было точно так же принято Bergk'oM (в Jahrb. f. Philol., LXV, с. 397).
[80] Диодор (XVIII, 18) говорит – это важно как мнение Иеронима: φιλανθρώπως αύτοΐς
προσενεχΟεις συνεχώρησεν την τε πόλιν και τάς κτήσεις και ταλλα πάντα, как будто бы на основании военного права они должны были лишиться всего. Выражение άποψηφισΰέντων, употребленное Плутархом {Phoc, 28) для обозначения тех, которых конституционные реформы лишали их прав, доказывает, что для устранения их был принят порядок διαψήφισισ'β. Уже не раз доказано, что приводимые Диодором цифры (22 000 граждан были перевезены во Фракию, а 9000 осталось) неверны; комментаторы Диодора (ad. XVIII, 18) замечают, что приблизительно 12 000 человек первой категории (как это прямо говорит Плутарх [Phoc, 28р и 9000 человек второй дают более правдоподобное отношение; ср.: Bockh, Staatshaushaltung, 12, с. 692. Диодор прямо говорит: πάντες δέ τάς ουσίας έχειν αναφαίρετους. Следовательно, было бы неверно сказать, что 12 000 человек должны были оставить землю своих отцов и скитаться нищими по Греции или что они были «перевезены» во Фракию (Grauert, Analekten, с. 283); как говорит Диодор, τοις βουλομένοις было предоставлено право поселиться во Фракии, а Плутарх (Phoc, 18) прямо утверждает, что из этих 12 000 человек одни остались, а другие отправились во Фракию. Фракия была для них назначена Кратером и Лисимахом или по соглашению с тамошним сатрапом Лисимахом, или в силу их высшего авторитета, который распространялся также и на Фракию.
[81] Αντίπατρος, Κατέλυσε τά δικαστήρια και τούς Ρητορικούς αγώνας (Suid. s. ν. Αντίπατρος), а Павсаний (VII, 10) прямо говорит: Μακεδοσιν έδουλώθησαν; ср.: Polyb., IX, 29, 2.
[82] Это, по–видимому, явствует из С. I. Attic, И, п° 268.
[83] Diod., XVIII, 18; Diog. Laert, Χ, 1. Уже было неоднократно замечено, что Диодор ошибочно говорит, будто самосцы возвратились >на родину через 43 года; ср.: Bockh, Staatshanshaltung, 12, с. 460. Но поговорка Αττικός πάρυικος допускает объяснение, подтверждающее 43 года, как это замечает Vischer (Rhein. Mus., XXII, с. 321). Тот же автор сомневается, чтобы постановление Пердикки было приведено в исполнение; по крайней мере около 302 года этот остров был свободен; ср.: С. I. Graec., И, п° 2254, 1. Вряд ли тирания историка Дурида относится ко времени между 319 и 281 годами, как это думает Westermann (в Pauly's Realencykl., s. v.); он был учеником Феофраста и, следовательно, между 322 и 281 годами находился в Афинах; что он был там именно в 308 году, как полагает Нааке (De Duride, 1874), видно из Диодора (XX, 40), где последний приводит из Дурида рассказ об Офеле, но, впрочем, положительно этого утверждать нельзя.
[84] Plut., Phoc, 39; по другим авторам ([Plut.], Vit. X Orat., с. 849), это произошло в Коринфе; мы не будем рассматривать вопрос, откусил ли себе язык сам Гиперид, или он был у него отрезан, или доказывать неверность того и другого. Днем казни, по словам Плутарха (Demetr., 30), было 16 Пианепсиона, день νηστεία, поэтому Mommsen (Heortoi, с. 293) предлагает поправку τρίτη έπι δέκα; во всяком случае она приходилась на октябрь 322 года, т. е. 01. 114, 3, на год архонта Филокла, хотя Диодор (XVIII, 18) сообщает о падении Афин под годом архонта Кифисодора, 01. 114, 2, т. е. по его способу счисления под 323 годом.
[85] Plut., Demetr., 29. Смерть Демосфена рассказывается со множеством вариантов, и многие из этих рассказов приводит Плутарх; вышеприведенный рассказ подтверждается
Страбоном (VIII, с. 375). Рассказ Лукиана (в Еикот. Dem.), заимствованный якобы, как там сказано, из мемуаров македонского царского дома, переполнен тирадами. Что Демосфен принял яд, рассказывают все, за исключением его племянника Демохарета, который утверждал, что он был избавлен от грубого насилия θεών τιγη και προνοία и быстро и безболезненно умер.)
[86] Изданный Spengel'eM (Artium seriptt, с. 226) схолиаст говорит, что из Афин было изгнано 40 ораторов, а из всей Греции- 100, а аноним у Spengel^ (с. 211) говорит даже о 98 изгнанных из Афин ораторах и о 1800 изгнанных из Греции (ср.: Tzetzes, Chil., VI, 176). Во всяком случае цифра их должна была быть значительна.
[87] Многих он избавил своим ходатайством от изгнания: своим изгнанникам он выхлопотал разрешение не быть принужденными, как другие, искать безопасности за Керавнскими горами и Тенаром, но поселиться в Пелопоннесе (Plut., Phoc, 29). Полибий (IX, 29, 4) тоже говорит в прекрасной речи Хленеи: of δε διαφυγόντες έκ πάσης έξενηλατούντο της 'Ελλάδος.
[88] Suid., s. ν. Δείναρχος.
[89] О положении этолян см.: Polyb., IX, 29 и 30.
[90] На это указывает выражение Юстина (XIII, 6, 6): quo facilius ab eosupplementum tironum ex Macedonia obtineret.
[91] Arrian., ap. Phot., c. 70a, 33; вряд ли это был фуриец Архий φυγαδοΰπρας, в противном случае мы имели бы одной цифрой больше для установления хронологии. Точно так же мы не станем входить в рассмотрение вопроса о том, не был ли Архий братом Никеи или тем пеллейцем, который упоминается Аррианом (Ind., 18) в числе триерархов флота.
[92] Такое значение, несомненно, имеет выражение Диодора (XVIII, 14): κοινοπραγίαν
συνεδετο. ν.
[93] Diod., XIX, 59. Антоний Диоген (у Phot, BibL, 111, 6, 3) начинает свои чудесные истории письмом, которое Балакр написал своей супруге, дочери Антипатра. Из этого апокрифического письма мы не можем даже, как я это сделал раньше, вывести заключение, что Фила в первом браке была замужем за Балакром.
[94] και ταις Έλληνίσι πόλεσιν επιεικώς προσενεχθεις και τά πολιτεύματα συναγαγώς καλώς και καταστήσας επαίνων και στεφάνων έτυχεν (Diod., XVIII, 18).
[95] Diod., XVIII, 25.
Леоннат и Эвмен - Поход Пердикки и Замена против Каппадокии. - Поход Пердикки против писидийцев. - Неоптолем и Эвмен. - Никея - Клеопатра. - Кинана и Эвридика. - Бегство Антигона. - Птолемей. -Вооружение Пердикки, - Выступление в поход Антипатра. - Война в Малой Азии. - Смерть Кратера и Неоптолема. - Война этолян с Полисперхонтом. - Могущество Птолемея - Захват Птолемеем Кирены. - Поход Пердикки против Египта. - Смерть Пердикки. - Прибытие Птолемея в царскую армию. - Суд над приверженцами Пердикки. - Интриги Эвридики. - Восстание войска. - Провозглашены регентом Антипатра
Характер дошедших до нас преданий времени диадохов открывает нам только картину безостановочного движения к охватывающего его процесса разрушения; об устойчивых и сдерживающих элементах, об обширности и медленности развития тех стадий, через которые проходил этот процесс, нет нигде и речи.
Однако такие элементы существовали и не только в инертности и своеобразии восточных народов; поразительный пример им даже сохранился в одном памятнике: в постановлениях египетских жрецов того времени, когда Птолемей еще называл себя сатрапом; на стороне победителей тоже существуют формы и привычки, существуют задерживающие силы, которые процесс разрушения побеждает только постепенно.
В македонском народе и войске живет резко выраженное тяготение к монархии, и еще более к их туземному старинному царскому дому, а славные времена Филиппа и Александра придали этому вполне национальному чувству тип, которого уже нельзя было искоренить. Особенно войско имеет свои великие воспоминания, установившуюся привычку повелевать и повиноваться, которая идет своим путем, несмотря на проявляющиеся по временам вспышки и мятежи. Даже то, что все эти войска, и каждый род войск в отдельности, имеют свои особые традиции, почести, притязания, что отдельные отряды имеют свою замкнутую организацию и нечто вроде демократической общины внутри себя, делает их если не столь легко управляемыми, то более устойчивыми при нападении и обороне; солдаты, как во времена Валленштейна и Баннера, рядом и наперекор всякой политике, являются силой, с которой должны считаться политики.
Умение Александра владеть и с полной свободой пользоваться этим могущественным инструментом, его умение держать в руках как массу войска, так и офицеров до самых высших ступеней включительно, более многого другого свидетельствует о его гениальном превосходстве и подавляющей силе его ума и воли. Бурные события, последовавшие немедленно после его смерти, показывают, какие могущественные, страстные и взрывчатые элементы умел он сдерживать и подавлять в этих своих гиппархах, стратегах, телохранителях и сатрапах. И даже из самих этих событий еще можно видеть, на каких прочных основаниях и с каким верным расчетом была создана основанная им система; формы его государства держались еще долгое время после его смерти, долее, чем мы могли бы считать это возможным при гибельной слабости тех, которые носили после него царский титул. Великому царю наследовал не царь, его должны были заменить "ребенок и глупец", как говорится в немецкой песне.
Да будет нам позволено уже здесь указать на один момент, который может служить доказательством сказанного. Несомненно, каждый из сатрапов и других вельмож Александра стремился к неограниченному господству и самостоятельной власти; и если одних заставлял медлить холодный расчет, других - страх перед более сильными соседями. а третьих - представляемые всяким первым шагом опасности, то стремление к этому существовало одинаково у всех и росло в той же степени, в какой увеличивались надежды на успех. И все-таки, пока еще "ребенок и глупец" были налицо, никто не решался принять царского титула, и даже после несчастной кончины обоих прошло еще шесть полных лет (до 306 года), прежде чем один их "диадохов" решился надеть на свою голову диадему. Мало того: в последнее столетие существования персидского государства вошло в обычай, чтобы сатрапы чеканили монеты со своим именем; [1] уже то обстоятельство, что во времена Александра этого не было, может служить доказательством произведенной им значительной перемены в положении сатрапов; эта перемена в их положении сохранилась после смерти Александра, пока его царство еще существовало по имени: конечно, сатрапы, а наверное, и стратеги, чеканили прежде золото и серебро, но с изображением и именем законных царей, и только по второстепенным признакам, каковы орел Птолемея, якорь Селевка и полулев Лисимаха, мы узнаем о первых попытках напомнить о чеканящих эти монеты сатрапах, да и эти попытки вряд ли идут далее 311 года; насчет значительного числа других сатрапов востока и запада нельзя указать даже и на такие попытки.
Если назначенные при первом разделе сатрапы, пользуясь в своих землях верховной властью и свободой внутренней политики, какую только допускали обычай и положение вещей в их землях, и могли достигнуть того, чтобы создать себе нечто вроде территориальных княжеств, то регент все-таки от имени государства пользовался властью над ними, а их сменяемость давала ему в руки средство держать их в пределах их компетенции.
В этой системе существовал один весьма опасный пункт. Мы должны были предположить, что при переговорах Вавилоне, положивших ее основание, военные силы сатрапий, которые Александр всегда отделял от гражданского управления и которые он ставил рядом с сатрапами, были подчинены сатрапам. Имея, таким образом, в своих землях в то же время и территориальные боевые силы, они без труда могли найти повод и предлог увеличивать их и привязывать войска к своей личности. Этот пункт представлял серьезную опасность для единства монархии, и этот же порядок вещей заметно ускорил распадение персидского царства. Стремления регента должны были быть направлены к тому, чтобы с помощью царского войска, которому не предстояло теперь делать дальнейших завоеваний, упрочить за собой как бы всеобщую стратегию государства и в силу своего звания принять такие меры, которые бы напоминали сатрапам, что их военная власть находится в распоряжении государства.
При разделе сатрапий в 323 году было постановлено, что сатрап Великой Фригии Антигон, и сатрап Фригии на Геллеспонте Леоннат, должны выступить со своими войсками, чтобы завоевать для Эвмена Пафлагоншо и Каппадокию. Антигон не счел нужным последовать такому приказанию; эта экспедиция не только не принесла бы ему никакой выгоды, но, кроме того, явилась бы доказательством его зависимости от велении регента, подчиняться которому он нимало не был расположен. Иначе поступил Леоннат: он выступил из Вавилона со значительными силами, чтобы сначала окончить поход в Каппадокию и затем отправиться в свою сатрапию на Геллеспонте. Во время его марша в Каппадокию [2] к нему прибыл Гекатей Кардианский с просьбой Антипатра о помощи и с тайными письмами от царственной вдовы Клеопатры, в которых она приглашала его прибыть в Пеллу, чтобы захватить в свои руки македонские земли и жениться на ней. Какие перспективы для отважного и честолюбивого Леонната! Без всяких колебаний он отказался от похода в Каппадокию и попытался склонить Эвмена к участию в новой экспедиции, которая должна защитить государство от самого тяжелого удара, который может поразить его; он мог потребовать от него, как акта величайшей преданности государству, согласия отодвинуть теперь свои личные выгоды на второй план; когда борьба Греции будет окончена, тогда тем быстрее и решительнее можно будет приступить к войне с Ариаратом. Эвмен не решался последовать за ним: еще при жизни Александра, сказал он, он несколько раз делал предложение даровать свободу своему родному городу Кардии; поэтому Гекатей, который, как видно из этого посольства, есть один из самых преданнейших друзей Антипатра, ненавидит его; он должен опасаться, что из любви к Гекатею Антипатр будет считать себя вправе позволить себе все против него, и он боится, что вблизи Антипатра даже его жизнь будет находиться в опасности. Тогда Леоннат открыл ему, что отношения между Антипатром и Гекатеем вовсе не таковы, как он думает, и что тиран Кардии привез к нему тайные предложения Клеопатры, целью которых было не что иное, как низвержение стратега Македонии. Он показал ему письмо Клеопатры и сказал, что спасение Антипатра есть для него только предлог, чтобы переправиться в Европу, а что истинную цель его похода составляет обладание Македонией. [3] Страх перед Антипатром не мог более служить для Эвмена предлогом к отказу от этой экспедиции; [4] но он обладал тайной, приведение которой в исполнение должно было оказать громадное влияние на судьбы государства. Какую пользу принесло бы ему то, если бы он двинулся с Леоннатом в Европу? Напротив, сообщив регенту о планах Леонната, он мог быть уверенным в его благодарности; и если сатрапы везде более или менее открыто старались освободиться от зависимости Пердикки и если, с другой стороны, он решился во что бы то ни стало поддержать авторитет своей власти именем царя, то рано или поздно дело должно было дойти до открытой борьбы, при которой приобретение себе действительно преданных друзей и снаряжение возможно более значительной армии представляло для регента самый настоящий интерес. Эвмен еще не обладал своей сатрапией, и сатрапы, в случае его присоединения к их партии, не имели никакого интереса в том, чтобы доставить ему обладание ею; для них могло быть выгоднее оставить в руках Ариарата, который был врагом государства, а следовательно, и регента, обладание его значительными боевыми силами. Таковы должны быть мотивы, заставившие Эвмена сделать шаг, который был почти изменой против полного доверия Леонната. Между тем как последний держался того мнения, что уже склонил или же склонит его вскоре в сторону своего плана, Эвмен глубокой ночью приказал уложить свои вещи и поспешно удалился из лагеря с 300 всадников, 200 вооруженных слуг и 5 000 талантами золота. Он явился к Пердикке и открыл ему план Леонната; между ними быстро образовалась тем более тесная связь, что их выгоды шли рука об руку; и ловкий кардиец с этого времени сделался самым приближенным советником и самым видным приверженцем регента. [5]
Для Пердикки было теперь важнее всего доставить своему верному и преданному другу обладание назначенными ему землями; поход против Ариарата мог теперь быть для него тем более желательным, что благодаря ему он приобретал повод двинуться с войском в Малую Азию, где два могущественных сатрапа, Антигон и Леоннат, с угрожающей самостоятельностью отказались следовать его приказаниям. В начале 322 года царское войско выступило в Каппадокию; при нем находились царь Филипп, Пердикка и Эвмен. Ариараф выступил против них со своими 30 000 человек пехоты и 1 500 всадников. Завязалось сражение; македоняне одержали блестящую победу, 4 000 каппадокиян было убито, а 6 000 взято в плен, и в числе их сам престарелый государь; он и то родные были распяты на кресте, каппадокиянам было даровано прощение, им были возвращены их имущество и права, а их земли были отданы как сатрапия Эвмену, который немедленно принял нужные меры и назначил необходимых гражданских и военных должностных лиц из числа людей, ему преданных, чтобы обеспечить за собою обладание новой сатрапией. [6] Его намерением было остаться около Пердикки, частью, чтобы всегда быть наготове помочь ему советом и делом, частью, чтобы не утратить своего влияния в царском лагере благодаря своему отсутствию. Поэтому он скоро покинул свою новую провинцию и поспешил в Киликию, где стояло на квартирах царское войско. [7]
Так наступила весна 322 года. Леоннат уже пал в бою с эллинами, Кратер находился на пути в Македонию; Лисимах после короткой, но кровопролитной битвы с Севфом, князем одрисов, был вынужден отступить, чтобы приготовиться к новому походу; [8] Антипатр стоял за Пенеем и не был в состоянии оказать никакого влияния на дела по ту сторону Геллеспонта. Таким образом, Пердикка, стоявший твердой ногою в Малой Азии благодаря походу в Каппадокию, мог продолжать идти дальше по предначертанному им себе пути; он мог думать о том, чтобы с помощью примера строгости поддержать авторитет государства. Сатрап Великой Фригии Антигон был виновен в самой тяжкой непокорности; к нему был отправлен приказ царей предстать перед судом. Пердикка мог ожидать, что гордый сатрап не явится и что против него придется действовать вооруженной силой; чтобы быть вблизи его готовым к бою и открыть себе дорогу во Фригию, он решил предпринять поход против городов Ларанды и Исавры, находившихся а той части Писидии, которая лежит между суровой Киликией и Фригией: еще во времена Александра они оставались не побежденными в своих горах, с успехом защищались против царских полководцев; наступило наконец время покарать их.
Ларанда была взята быстро и легко, [9], большая часть жителей была перебита, остаток был продан в рабство, а город был сровнен с землей. Затем войско двинулось против большого и отлично укрепленного города Исавры; он был защищен значительным числом воинов и в достаточной степени был снабжен военными запасами и провиантом. Исавряне бились за свою независимость с необыкновенным мужеством: штурм был отбит два раза; но осажденные потеряли так много людей, что не были более в состоянии снабжать достаточным количеством защитников башни городских стен. Наученные падением Ларанды тому, что их ожидает, когда их город будет взят, они предпочли сами вырыть себе могилу, от которой не могли уже более спастись. Они заперли в дома стариков, жен и детей и подожгли глубокой ночью город с нескольких концов; между тем как внутри города пылало яркое пламя, способные носить оружие жители заняли стены, чтобы защищаться еще и теперь. При свете грандиозного пожара македонские войска выступили из лагеря, окружили стены и сделали попытку произвести ночной штурм; исавряне сражались с необыкновенной храбростью и принудили неприятеля отказаться от нападения; тогда они спустились со стен и тоже бросились в пламя. На следующее утро македоняне возвратились и беспрепятственно вступили в пылающий город; им удалось остановить пламя; развалины и пожарище были отданы им на разграбление; они нашли много благородного металла в пепле этого некогда столь богатого города [10].
В это время Эвмен находился в своей сатрапии Каппадокии; Пердикка послал его туда потому, что Неоптолем, сатрап прилегавшей к ней Армении, казался столь же ненадежным, как и Антигон. Конечно, сатрап Армении был честолюбив и питал обширные замыслы, но умному и ловкому Эвмену удалось склонить его на свою сторону, или по крайней мере сохранить с ним внешние добрые отношения. В то же время Эвмен воспользовался этим временем, чтобы всячески приготовиться к предстоящей борьбе; эта борьба не была популярна среди македонян, и казалось опасным положиться в ней исключительно на столь требовательные и привыкшие к военной гордости войска. Эвмен поспешил образовать из своей провинции, которая всегда отличалась своей конницей, собственный отряд всадников, который в случае нужды мог бы служить противовесом фалангам. Он даровал жителям, которые годились для службы в коннице, полную свободу от податей, роздал тем, которым особенно доверял, лошадей и вооружение, ободрял их наградами и отличиями и приучал к западному искусству службы и боя в рядах конницы; вскоре в его распоряжении находился вполне обученный отряд всадников, состоявший из 6 500 человек, так что даже фаланги были приведены в изумление и немедленно проявили большее усердие к службе. [11]
Пердикка со своей стороны тоже готовился к предстоящей борьбе. Сатрап Фригии находился в дружественных отношениях с Антипатром, который именно теперь, когда соединился с Кратером, удачно подавил греческое восстание и располагал значительными свободными боевыми силами, должен был казаться ему совершенно надежной точкой опоры. Чтобы лишить его этой опоры, Пердикка, вероятно, и просил руки дочери Антипатра; теперь она прибыла в Азию в сопровождении Архия и Иолла, чтобы вступить в брак с Пердиккой. [12]
Все эти планы были уничтожены интригой царицы Олимпиады. Она ненавидела Антипатра всеми силами своего страстного характера; рядом с ненавистью целью ее постоянных стремлений было гордое обладание властью и могущество царского дома; она ясно видела, как Антипатр и все другие наместники стремятся к обладанию независимой властью, и должна была стать на сторону Пердикки, который, каковы бы не были его дальнейшие намерения, старался поддержать величие и единство государства. И теперь она должна была видеть, как эти два великих вождя с совершенно противоположными тенденциями примиряются между собою? Если уже Пердикка отказывался от дела царей, то это во всяком случае не должно было совершиться в пользу Антипатра. Поэтому в то самое время, когда Никея поехала в Азию, царица предложила регенту руку своей дочери Клеопатры, вдовы эпирского царя; это, казалось, был самый лучший путь, чтобы связать интересы могущественного регента если не с судьбами царей, то с судьбами царского дома. Это предложение было всесторонне обсуждено в совете Пердикки; с одной стороны, можно было возразить, что Пердикка свяжет себя союзом, что он не нуждается в фикции законного права, чтобы, кроме верховной власти в государстве, которою он уже фактически обладал, приобрести себе еще и ее внешние регалии и имя, и что выгоднее усилить себя союзом с Антипатром; хотя союз с царским семейством тоже повлечет за собою крупные и несомненно более крупные результаты, но более к их выгоде, чем для него; основу власти Пердикка всегда будут видеть в законности прав Клеопатры. С другой стороны, можно было сказать, что могущество регента основывается на том, что он является представителем царской власти и ее прав, и что во имя этого звания он может быть уверенным в македонянах; он не должен ни за что отказываться от этого положения; только при помощи союза с княжной царской крови он может проложить себе путь к более высокой цели; царь Филипп Арридей, будучи незаконным сыном Филиппа, имеет мало прав на престол, и македонян, которые поторопились возвести его, можно будет без труда заставить отвернуться от этого самого глупого в государстве человека; сын Александра есть сын азиатки, на что несколько раз указывали фаланги при решении вопроса о престолонаследии; таким образом, законное право на престол остается за Клеопатрой, единственной представительницей царского дома, которая была рождена в законном браке; сделавшись ее мужем и имея при том в своих руках неограниченную власть, Пердикка без большого труда может быть признан повелителем и царем даже самими македонянами. Пердикка решился в настоящую минуту вступить в брак с Никоей, чтобы не ссориться преждевременно с Антипатром, который как раз теперь достиг апогея своего могущества благодаря своей победе над греками; он очень хорошо знал, что как Антигон, так и Птолемей Египетский поддерживают оживленные отношения с Антипатром и что, если Антипатр объявит себя за них, ему, может быть, будет невозможно удержать этих наместников в пределах повиновения; его намерение было напасть врасплох на сатрапа Фригии, который не мог получить немедленной помощи из далекого Египта, а затем вступить в брак с Клеопатрой, открыто объявить себя противником Антипатра, переправиться в Европу и там выступить с требованием для себя всех преимуществ, на которые, казалось, давала ему право рука единственно законной по праву рождения наследницы царского дома. [13]
Эти горделивые и основанные, по-видимому, на прекрасном расчете плане регента подверглись неожиданной опасности, которая таилась в лоне царского дома.
Когда царь Филипп принял на себя правление за малолетнего сына своего брата и подвергся нападению иллирийских князей, он вступил в брак с одной иллирянкой. От этого брака у него родилась Кинана, которую он затем, когда она выросла, выдал замуж за того Аминту, который должен был получить престол. Сам Аминта имел мало значения; но его права на престол послужили желанным предлогом для тех, которые после убиения Филиппа устроили заговор с целью устранить Александра от престола. Когда Александр возвратился из своего первого похода в Грецию, то были сделаны некоторые открытия, в которых играло роль также и имя Аминты; он был осужден на казнь. Кинана родила ему дочь Адею, [14] или, как она называлась впоследствии, Эвридику; Александр обручил молодую вдову с князем агрианов Лангаром, который остался ему верен во время трудных войн 334 года; но он умер до свадьбы, и Кинана предпочла не вступать в другой брак. В ее жилах текла дикая иллирийская кровь ее матери; она лично участвовала в войнах; приключения и походы составляли для нее предмет наслаждений, и она не раз принимала личное участие в битвах; в одной битве с иллирийцами она собственными руками убила их царицу и своим бурным вторжением в ряды неприятеля немало способствовала успешному исходу сражения. Свою дочь Эвридику она с детства приучила владеть оружием и участвовать в походах; и прекрасная, властолюбивая и воинственная царевна, которой было теперь пятнадцать лет и которая была наследницей царского престола, от которого ее отец был устранен ее дедом, казалась ее матери вполне подходящей для того, чтобы возвратиться рядом с нею на сцену мировых событий, до которой до сих пор ее не допускали оковы Антипатра. Находясь во враждебных отношениях с ним и с его партией, она должна была искать. между его противниками того, кому она с рукой своей дочери могла дать наибольшие права; и если Клеопатра собиралась приобрести неограниченное влияние в государстве при помощи брака с могущественным регентом Пердиккой, то ей не оставалось ничего другого, как сделать свой выбор между регентом и сатрапами; решив предложить руку своей дочери царю Филиппу Арридею, она неожиданно выступила с маленьким войском из Македонии и поспешила к берегам Стримона; здесь расположился с вооруженными силами Антипатр, чтобы задержать ее; [15] с дротиком в руке бросилась она с дочерью на его войска и прорвала их линию; другие посты, пытавшиеся преградить ей путь, были точно так же опрокинуты; беспрепятственно переправилось это странное войско через Геллеспонт в Азию и двинулось дальше по дороге к лагерю царя. Пердикка выслал против нее войска под предводительством Алкеты с приказом напасть на нее там, где он ее найдет, и доставить ее к нему живую или мертвую. Но македоняне, встретившись лицом к лицу с отважной царицей, дочерью Филиппа, отказались [16] идти в битву и потребовали соединения обоих войск и брака молодой царевны с их царем. Наступил момент, когда Алкета должен был исполнить свое кровавое полномочие; напрасно Кинана смело и красноречиво говорила о своей царственной крови, о черной неблагодарности Алкеты и Пердикки и об измене, которой они завлекли ее в ловушку; Алкета приказал умертвить ее, как этого требовал его брат Пердикка. Громкое недовольство войска, грозившее перейти в открытое возмущение против регента, удалось успокоить только с большим трудом и только тем, что Эвридика была обручена с Филиппом Арридеем; избавившись от матери, Пердикка рассчитывал без особого труда покончить и с ней. Таким образом, молодая царевна прибыла в царский лагерь, и, освободившись от этой опасности, могущество Пердикки, по-видимому, сделалось еще более прочным и обширным: Эвридика находилась около него, ее участь была в его руках; он был близок к высшей цели своих стремлений; в это время произошло неожиданное событие, которое ускорило разрешение кризиса.
Пердикка ожидал, что Антигон, которого он пригласил предстать перед македонским судом, откажется от этого предложения и таким образом даст ему случай поступить с ним по всей строгости, как с открытым мятежником; не подлежало никакому сомнению, что этот сатрап падет в борьбе с могуществом регента. Антигон обещал явиться и доказать свою невиновность; затем он тайно со своим сыном Деметрием и с друзьями покинул свою сатрапию и бежал к морскому берегу, чтобы на стоявших там [17] афинских кораблях отправиться в Европу к Антипатру. Такой оборот дела был весьма приятен для регента. Теперь судьба этого сатрапа, которого он намеревался подвергнуть справедливому наказанию, как виновного, составляла предмет сожаления даже для войска, которое имело слишком сильную привычку рассуждать и порицать, что происходило и в данном случае; теперь Антигон считался преследуемым несправедливо: этот благородный сатрап с полным правом не решился вверить свою жизнь суду, который должен был быть созван уже никак не во имя справедливости, если даже царский род не мог внушить кровожадному регенту уважение к себе. Бегство Антигона в Европу служит для государства предвестником тяжелой междоусобной войны; он мог решиться на это бегство только будучи уверен, что Кратер, Антипатр, а вероятно, и многие другие встанут с оружием в руках на его защиту. Именно этого-то ожидал и желал регент; теперь не он являлся виновником разрыва и решительной борьбы; Кратер и Антипатр победили греков, но не этолян, они находятся в походе против них и им предстоит еще с ними много дела; в настоящую минуту они не много могут сделать для Антигона. Его бегством к ним можно было воспользоваться как доказательством их соучастия и их вины. Необходимо было предупредить эту готовую создаться коалицию и поразить ее прежде, чем она будет в состоянии перейти в наступление; средство же поразить Антипатра в самой Македонии показало предложение Клеопатры и ее матери Олимпиады.
До сих пор Пердикка продолжал играть комедию с дочерью Антипатра. Теперь он отправил Эвмена с богатыми дарами в Сарды, куда ранее переехала Клеопатра; он приказал открыть ей, что он, дабы вступить с нею в брак, решил отослать Никею обратно к отцу; [18] царица немедленно дала свое согласие. Никея была отвергнута и возвратилась в отцовский дом.
Пердикка был прав, видя в Лагиде наиболее опасного из своих противников. С того момента, когда Птолемей вступил в управление своей сатрапией, [19] он готовился к борьбе с Пердиккой, неизбежность которой понимал. Он начал с того, что устранил прежнего сатрапа Египта Клеомена, который согласно сделанным в Вавилоне распоряжениям должен был быть подчиненным ему, как гиппарх: по самой природе вещей этот последний, лишившись своего прежнего могущественного положения, должен был склониться к партии Пердикки; [20] страшные притеснения, которые он позволил себе в своей сатрапии, послужили достаточным поводом для предания его суду. Сокровищница, заключавшая в себе 8 000 талантов, собранных Клеоменом, попала в руки сатрапа, и он немедленно воспользовался ею для вербовки войск, которых в достаточном количестве должна была привлекать слава его имени, и для подъема благосостояния вверенной ему страны, повергнутой корыстолюбивым управлением Клеомена в глубочайшую нищету [21]. Птолемей как никто другой из полководцев Александра сумел приобрести себе симпатии вверенного ему народа; под его умным правлением и благодаря необыкновенно мягкий для того времени мерам относительно туземцев благосостояние страны быстро поднялось; оживленная морская торговля, сосредоточившись теперь в Александрии, давала этой богато одаренной природой стране хороший рынок для сбыта своих произведений. Ко всем этим условиям присоединялось в случае войны крайне благоприятное положение Египта; окруженная почти со всех сторон пустынями, немногочисленные обитатели которых - бродячие племена бедуинов не представляли никакой опасности, долина Нила была доступна для сухопутного неприятельского войска только одним путем - вдоль берега Сирин, который представлял бесконечные трудности для неприятеля, затрудняя ему подвоз съестных припасов, а в случае неудачи отступление делалось для него почти невозможным, между тем как египетская армия, подкрепляемая всеми выгодами малодоступной и пересекаемой множеством речек местности, легкостью, которой можно было произвести наводнение, постоянной близостью съестных припасов и различных средств помощи и имевшая, наконец, при всяком шаге назад новую и не менее крепкую позицию, должна была только держаться оборонительного положения, чтобы быть уверенной в победе. Более открыта для нападения страна была с моря; но до известной степени правильно организованная защита морского берега могла удержать неприятеля, а трудность проникнуть в устья Нила затрудняла для него высадку; единственный удобный для нападения пункт, Александрия, был достаточно укреплен предусмотрительной заботливостью своего основателя. Счастливое стечение обстоятельств дало возможность присоединить к египетским владениям область, которая помимо того, что она прикрывала тыл страны, представляла большое значение.
В Киренаике около того времени, когда умер Александр и, как кажется, благодаря этому событию, вспыхнули волнения, вследствие которых приверженцы одной партии были изгнаны из города Кирены, соединились с изгнанниками города Барки и начали искать помощи извне; они вступили в сношение с Фиброном, тем спартанцем, который осенью 324 года отправился из Тенара на Крит с Гарпалом, главным казначеем Александра, умертвил его там, завладел его сокровищами и удержал у себя на службе последовавшие за Гарпалом войска, состоявшие из 6 000 наемников. Теперь, по приглашению изгнанных киренейцев, он отправился со своими воинами в Ливию, одержал победу в кровопролитном сражении и овладел гаванью Аполлонией, находившейся в двух милях от города; затем он двинулся против самого города, приступил к его осаде и принудил наконец киренейцев просить мира; они должны были уплатить 500 талантов, выдать половину своих боевых колесниц и снова принять к себе изгнанников. В то же время его послы отправились в другие города Киренаики, чтобы убедить их соединиться с ним для борьбы с соседними племенами Ливии; и действительно, Барка и Эвгесперия примкнули к нему.
Между тем, чтобы привязать к себе своих наемников, он позволил им разграбить гавань; находившиеся там в складах товары и имущество жителей составили богатую добычу. При дележе ее завязался спор; критянин Мнасикл, один из служивших у Фиброна предводителей, человек решительный и дерзкий, был привлечен к ответственности за свои поступки во время дележа. Он предпочел изменить делу Фиброна, перешел на сторону киренейцев и шумно жаловался там на жестокость и вероломство своего военачальника; ему удалось убедить граждан приостановить дальнейшие платежи (было уплачено только 60 талантов), объявить заключенный договор уничтоженным и снова взяться за оружие. Получив это известие, Фиброн приказал заключить под стражу 80 граждан Кирены, которые как раз в это время находились в Аполлонии и, усилив свое войско жителями Барки и Эвгесперии, двинулся к городу, чтобы вторично осадить его. Кирена успешно сопротивлялась под руководством Мнасикла, и Фиброн был принужден отступить к Аполлонии; киренейцы выступили с частью своих войск из города, чтобы опустошить область Барки и Эвгесперии, и, когда Фиброн поспешил на помощь последним с главными силами своего войска, Мнаcикл с киренейцами произвел вылазку из города, напал на гавань, победил находившиеся там немногочисленные войска Фиброна и занял гавань; все товары и другие вещи, которые были еще там найдены, были возвращены владельцам или же сохранены для них. Фиброй не решался немедленно обратиться против Аполлонии; он бросился со своим войском к Тавхире, лежавшей в западной части области, с намерением сосредоточить здесь свой флот и затем ожидать дальнейших событий. Между тем падение Аполлонии лишило флот его стоянки; чтобы доставить себе припасы, матросы должны были ежедневно выходить на берег, а скоро, так как на берегу нельзя было найти достаточного количества провианта, принуждены были проникнуть и далее в глубину страны; ливийские поселения собрались вместе, подкараулили матросов, перебили многих из них, а других взяли в плен. Остальные спаслись бегством на корабли и поплыли к дружественным им городам Сирта, но тут поднялась буря, рассеяла флот и потопила большую часть кораблей; остальные были занесены ветром и волнами частью к Кипру, частью в Египет.
Положение Фиброна начинало становиться критическим; однако он не терял присутствия духа. Он послал надежных людей в Пелопоннес, на пункт вербовки на Тенар; здесь они снова (несколько месяцев ранее Леосфен навербовал для Ламийской войны всех находившихся тогда там наемников) нашли 2 500 человек, наняли их и поспешили отплыть с ними в Ливию. Между тем киренейцы, ободренные своими прежними успехами, решились открыть военные действия против самого Фиброна; он потерпел серьезное поражение. Как раз теперь, когда уже он потерял почти всякую надежду на спасение, что было, вероятно, весною 322 года, прибыли новые войска с Тенара; он немедленно составил новые планы и начал питать более смелые надежды. С величайшими усилиями киренейцы приготовились к новой борьбе, которая была неизбежна, заручились помощью соседних ливийских народов и Карфагена [22] и собрали войско из 30 000 человек. Произошло сражение, в котором Фиброн одержал победу, и затем он начал подчинять себе города этой области. Киренейцы, предводитель которых пал в бою, поручили главное начальство Мнаcиклу и защищались с энергией отчаяния, так как Фиброн несколько раз штурмовал Аполлонию и плотно обложил самый город. Скоро нужда в городе стала усиливаться, начались беспорядки, простой народ, следуя, по-видимому, подстрекательствам Мнасикла, изгнал из города богатых, которые отчасти присоединились к Фиброну, отчасти бежали в Египет, сообщили сатрапу о том, что происходит в Киренаике, и просили его возвратить их на родину. [23]
Для последнего ничего не могло быть приятнее этой просьбы; истощение сил боровшихся там между собою партий позволяло ему одержать победу без большого труда. Приблизительно летом 322 года он достал в Киренаику значительные сухопутные и морские силы под предводительством македонянина Офелы; [24] когда они приблизились, то находившиеся у Фиброна изгнанники решили присоединиться к ним; их план был открыт и они все были казнены. Вожаки черни в Кирене, полные страха перед тем временем, когда изгнанники будут возвращены египтянами, обратились к Фиброну с предложением заключить мир и соединились с ним, чтобы отразить Офелу. Но последний приступил к исполнению своей задачи с большой осмотрительностью, послал против Тавхиры отряд под предводительством Эпикида Олинфского, а сам обратился против Кирены. Он напал на Фиброна; последний понес полное поражение, бежал в Тавхиру, где надеялся найти защиту, и попал там в руки Эпикида; тавхириты, которым Офела поручил его наказание, подвергли его бичеванию, затем отвезли его в Аполлонию, где он так жестоко хозяйничал, и распяли его там на кресте. [25] Между тем киренейцы еще сопротивлялись, Офела не мог справиться с ними, но наконец прибыл сам Птолемей с новыми войсками, сломил сопротивление города и присоединил эту область к своей сатрапии [26].
Присоединение этой греческой области было важным приобретением, но еще важнее было то, что он явился ее спасителем в буквальном смысле этого слова, положив конец ужасной анархии. Теперь его имя сделалось славным в самым дальних уголках греческого мира, а между македонянами он пользовался сильной любовью еще со времени походов Александра; рассказывают, что чем более неизбежность войны между ним и царским войском становилась очевидна, тем более возрастало число тех, которые прибывали в Александрию, чтобы поступить к нему на службу, "будучи все готовы, несмотря на всю значительность и очевидность угрожавшей ему опасности, пожертвовать своей собственной жизнью для его спасения". Существовал весьма распространенный слух, что он только называется сыном Лага, а в действительности он сын царя Филиппа. И действительно, некоторые черты его характера, по-видимому, напоминали характер творца македонского могущества; он был только добрее, спокойнее и всегда более приветлив. Ни один из наследников Александра не сумел лучше него сохранить с помощью умеренности и увеличить, не нарушая наружных приличий, власть, которую даровала ему его счастливая звезда, и не один не сумел так предусмотрительно устроиться, чтобы набегающая волна подняла его и понесла дальше вперед; и мы имеем право сказать, что он с самого начала понял тенденцию своего времени, заключавшуюся в том, чтобы превратить государство в ряд отдельных государств, и сумел положить ее в основу своей политики. Его государство было первым, которое развилось как государство в смысле начинавшегося нового времени, и он всегда был вождем и душою этого направления, которое очень скоро должно было приобрести перевес в государстве Александра. В этом смысле было заключено соглашение между ним и Антипатром, которое в конце 322 года представляло собою уже готовую коалицию против регента.
Тем временем недоразумения между регентом и западными властителями начали принимать более серьезный характер; Пердикка уже завладел Каппадокией для Эвмена и призвал к суду сатрапа Фригии Антигона; тогда последний бежал в Европу, вероятно, уже по соглашению с Птолемеем, как мы это можем предположить из происшедших затем событий.
При главном соглашении в Вавилоне летом 323 года было решено перевезти тело Александра в сопровождении торжественной погребальной процессии в храм Аммона и поручить устройство и начальство над этой процессией Арридею.
К концу 323 года все приготовления были окончены и была выстроена с невероятной роскошью исполинская колесница, которая была предназначена принять на себя гроб с телом царя. Не дожидаясь приказа регента, Арридей выступил из Вавилона; [27] колесница ехала в сопровождении большой и торжественной свиты, несчетные толпы народа стекались из близких мест и издалека на дорогу, частью, чтобы посмотреть на роскошь колесницы и процессии, частью же. чтобы оказать последние почести великому царю. Между македонянами пользовалось обширной распространенностью сказание, что тело царя будет одарено государственной силой, как некогда тело фиванца Эдипа, и что та страна, в которой оно найдет себе могилу, будет счастливее и могущественнее всех других; это предсказание было сделано вскоре после смерти царя старым предсказателем Аристандром из Телмисса. [28] Разделял ли Птолемей эту веру или же только желая воспользоваться ею в видах своей собственной выгоды, - во всяком случае существовали еще и другие мотивы, побудившие его вступить в соглашение с Арридеем и убедить его выступить без приказа регента; он мог опасаться, что Пердикка, чтобы придать процессии еще более торжественности, будет сопровождать тело в Египет вместе с царской армией; его положение во вверенной ему стране будет потеряно, если здесь будет в состоянии появиться более высокая власть, чем его, и военные силы под предводительством не его, а другого. [29] Арридей повел, как было договорено с Птолемеем, печальную процессию в Дамаск; напрасно выступил ему навстречу полководец Пердикки Полемон, который находился недалеко; он не мог заставить Арридея повиноваться приказаниям регента. Печальное шествие двинулось через Дамаск к Египту; Птолемей со своим войском выступил в Сирию навстречу телу царя, чтобы принять его самым торжественным образом; оно было отвезено в Мемфис, чтобы покоиться там до тех пор, пока роскошное здание царской усыпальницы в Александрии не будет в состоянии принять его. [30]
Самовольное выступление Арридея, встреча с Лагидом в Сирии, их дальнейшие действия вопреки отданным стратегу Полемону приказаниям были актами явного возмущения против высшего авторитета в государстве, заслуживавшими такого же наказания, как и поведение сатрапов Европы относительно бежавшего сатрапа Фригии.
Пердикка созвал на военный совет своих друзей и преданных ему лиц; он объявил, что Птолемей возмутился против приказания царей относительно тела Александра, что Антипатр и Кратер приняли к себе бежавшего сатрапа Фригии и что все эти вельможи готовы к войне, которую они старались вызвать; необходимо поддержать против них авторитет государства; необходимо постараться опередить их и победить поодиночке; спрашивается, следует ли напасть сперва на Египет или на Македонию. Одни советовали [31] двинуться на Македонию, как в центральный пункт монархии, говоря, что там находится Олимпиада и что народонаселение немедленно станет на сторону царского дома и его представителей. Но окончательное решение было в пользу экспедиции в Египет; необходимо сперва победить Птолемея, чтобы лишить его возможности во время похода в Европу броситься со своими превосходными боевыми силами в Азию и отрезать царскую армию от верхних провинций; Антипатр и Кратер еще находятся в войне против этолян и после падения Птолемея справиться с ними будет нетрудно. В начале весны 321 года Пердикка, сопровождаемый царями и царским и войском, выступил в Египет; флот во главе которого стоял Аттал, получил приказ следовать туда же, между тем как находившийся в Эгейском море флот остался под предводительством Клита, получившего, вероятно, приказ преградить переправу через Геллеспонт. [32] Могущее произойти в Европе нападение должен был встретить неоднократно испытанный Эвмен; для этой цели, как кажется, кроме его сатрапии Каппадокия ему были отданы освободившаяся со смертью Леонната Малая Фригия, [33] Кария, которой владел ранее Асандр, и Ликия, и Фригия, принадлежавшие ранее Антигону; [34] он получил неограниченную стратегию над всеми сатрапиями по эту сторону Тавра. [35] Регент подчинил власти Эвмена своего брата Алкету, сатрапа Армении Неоптолема и сатрапа Киликии Филоту, сатрапия которого была передана Филоксену, [36] - оставил ему большое количество самых лучших военачальников и некоторое количество воск, [37] поручил ему стянуть как можно более войск из сатрапий Малой Азии, подступить к берегам Геллеспонта и сделать для неприятеля невозможной всякую попытку переправиться. [38]
И действительно, этому пункту прежде всего угрожала опасность. Приблизительно в тоже самое время, когда Пердикка с царским войском выступил из Писидии и Каппадокии [39] в Египет, македонское войско уже быстро приближалось к Геллеспонту.
Антипатр и Кратер решили выступить в поход, получив известие (Антигон получил его от мидийского сатрапа Менандра), что Пердикка собирается жениться на Клеопатре и отослать обратно дочь Антипатра. Они немедленно заключили уже упомянутый нами мир с этолянами и поспешили в Македонию, чтобы как можно скорее ворваться в Азию. Тут они узнали, что Пердикка с царскими войсками выступил в поход против Египта; Птолемею Египетскому было послано извещение о том, какая опасность подготавливается для него и для всех, и ему было обещано, что они переправятся со своими силами через Геллеспонт, ускоренными переходами пройдут по Малой Азии и Сирии и вовремя появятся в тылу регента; было решено, что Кратер получит гегемонию над Азией, Антипатр сохранит гегемонию над Европой, на время же его отсутствия стратегом Македонии был назначен Полисперхонт [40]. Весною 321 года македонское войско под предводительством Кратера находилось на Геллеспонте; Антипатр находился с ним; Антигон, как кажется, стоял во главе их флота. [41]
Эвмен не мог не понимать, что его задача становится труднее и опаснее, чем это можно было предвидеть. Хотя попытки взбунтовать этолян и увенчались успехом и с ними были заключены договоры относительно нового восстания, но Кратер и Антипатр шли вперед, не заботясь о возможных движениях в их тылу. Старые македонские воины в Азии были настолько недовольны этой войной, что Алкета прямо отказался дать сражение, так как находящиеся под его предводительством македоняне не пожелают биться против Антипатра и относятся с таким обожанием к Кратеру, что немедленно перейдут на его сторону. Кроме того, Эвмен не мог вполне положиться ни на сатрапа Лидии Менандра, ни на сатрапа Киликии Филоксена, а сатрап Армении Неоптолем, содействием которого удалось заручиться только с большим трудом, благодаря своему беспокойному и властолюбивому характеру, был, по-видимому, готов на всякую крайность. [42] Кроме того, европейские полководцы шли со значительно превосходящими его по количеству боевыми силами и их опытным и вполне преданным македонским войскам в настоящую минуту Эвмен мог противопоставить почти одних только азиатских рекрутов. Все эти соображения побудили его не ожидать неприятеля у Геллеспонта, [43] но удалиться в свою сатрапию Каппадокия, где он мог положиться на преданность жителей, усилить свое войско и наблюдать за сатрапом Армении; его намерение заключалось в том, чтобы своим положением во фланге неприятеля или совершенно задержать противника, который должен был спешить через Тавр в Сирию, или постоянно вредить ему.
Прибыв в Херсонес, Кратер и Антипатр предложили войскам, которые Эвмен расположил в укрепленных пунктах вдоль Геллеспонта, оставить неправое дело регента и примкнуть к ним; [44] войска, ненавидевшие Эвмена, как грека, и всей душой преданные Кратеру, с готовностью последовали этому предложению. Наварха Клита им тоже, наверное, не стоило большого труда склонить на свою сторону. Таким образом, эти полководцы беспрепятственно переправились через Геллеспонт и вступили в Азию, нигде не встретив сопротивления; они потребовали и получили союзную помощь от находившихся там вольных греческих городов, [45] словно дело шло о государственной войне и о спасении государства от произвола и насилия. Эвмен, по-видимому, жертвовал Малой Азией благодаря численному превосходству их сил. Весна уже прошла, и они, должно быть, вступили уже в Великую Фригию, когда сатрап Армении Неоптолем, тайно прислал к ним послов, что он только против воли примкнул к делу Пердикки, что он склонен действовать заодно с Кратером и что своими действиями против Эвмена он окажет искренность своих предложений. Он постарался исполнить свое обещание с помощью предательских покушений на жизнь кардийца, к которому он питал жестокую ненависть. Его планы не удались; Эвмен открыл измену; со своей обычной предусмотрительностью он скрыл это и ограничился тем, что послал Неоптолему приказ немедленно прибыть со своими войсками в Каппадокию. Так как сатрап не повиновался, то Эвмен быстро выступил против него, а Неоптолем встретил его, уверенный в находившейся в его войсках македонской пехоте, Завязался жаркий бой; македоняне Неоптолема сломили азиатскую пехоту Эвмена, и даже его собственная жизнь находилась в опасности; но со своей превосходной каппадокийской конницей он одержал решительную победу, захватил неприятельский обоз, наконец опрокинул также и пехоту и после полного поражения принудил ее сложить оружие и принести присягу в верности Пердикке. Эта победа представляла необыкновенную важность для Эвмена не только благодаря значительному увеличению его боевых сил, но и благодаря тому, что его азиатские войска разбили считавшиеся непобедимыми македонские фаланги; обеспечив себя с тылу, он с большей уверенностью мог выступить против Кратера. [46]
От Кратера и Антипатра к нему уже прибыли послы с весьма заманчивыми предложениями: если он покинет дело регента, говорили они, то эти полководцы готовы не только оставить ему сатрапии, которые он уже имеет, но прибавить к ним еще новую область и дать в его распоряжение войско; пусть он не разрывает таким несчастным образом своей продолжительной дружбы с Кратером, Антипатр же готов забыть о старых раздорах и сделаться ему верным другом. Эвмен избрал более трудное; он очень хорошо знал, что благодаря своему немакедонскому происхождению он имеет надежную опору только в Пердикке, что он должен пасть или победить вместе с регентом; он приказал ответить полководцам, что он теперь во имя дела не сделается другом того, чьим врагом он так долго был. так как он видит, как Антипатр поступает с теми, другом которых он себя долго называл; он готов сделать все попытки, чтобы примирить своего старого и глубоко уважаемого товарища Кратера с регентом; в мире господствует корыстолюбие и предательство, но он желает и будет помогать тому, кто терпит обиду, пока он только жив, и скорее пожертвует своей жизнью, чем сделается изменником. [47]
Одновременно с этим ответом Эвмена, как раз среди совещаний относительно того, какие дальнейшие меры следует принять, прибыл Неоптолем; после проигранного им сражения он бежал, собрал около 300 всадников и ближайшей дорогой поспешил в македонский лагерь, чтобы искать там защиты и помощи; он сообщил об исходе битвы и высказал предположение, что Эвмен не ожидает тот час же прибытия македонян и что он и его войско совершенно предаются победному ликованию; кроме того, Эвмен не может положиться на свои войска, так как находящиеся в его войске македоняне с таким почтением относятся к имени Кратера, что ни за что не будут сражаться против него; услышав его голос и узнав украшения его шлема, они в открытом бою перейдут к нему с оружием в руках. Оба полководца убедились, что после понесенного Неоптолемом поражения нельзя оставлять в тылу войска Эвмена и что теперь разбить их будет нетрудно; было решено, что Антипатр с меньшею половиною войска пойдет далее в Киликию, а Кратер с 20 000 человек пехоты и 2 000 всадников, что составляло почти все македонские войска, поспешит в сопровождении Неоптолема в Каппадокию и нападет, как они надеялись, на Эвмена врасплох. Кратер немедленно же выступил и форсированным маршем двинулся в ту местность, где, по их соображению, стояло лагерем войско Эвмена. [48]
Они обманулись в одном, когда предположили, что предусмотрительный полководец после победы над Неоптолемом не будет думать ни о какой дальнейшей опасности; Эвмен был готов для новой борьбы, которой он должен был ожидать; он не мог позволить противнику воспользоваться преимуществами нападения; он не имел права бездеятельностью и отступлением ослаблять мужество своих войск, которое немало увеличилось благодаря только что одержанной победе, а должен был постараться по возможности скрыть от них опасное известие, против кого им предстоит сражаться; он знал, что одного имени Кратера будет достаточно, чтобы решить его поражение. Он приказал распространить слух, что только что разбитый Неоптолем нашел случай привлечь на свою сторону каппадокийских и пафлагонских всадников и теперь, соединившись с Пигритом, делает попытки оказать ему сопротивление. [49]
Против этого-то неприятеля он и отдал приказ выступить; он повел свои войска по глухим дорогам, где к его людям не могло проникнуть никаких известий о неприятеле. Но что будет, если он не одержит решительной победы и если во время сражения войска увидят, что они сражаются против Кратера? Он не мог не видеть, что в таком случае, отданный в жертву в одно и то же время озлоблению своих войск и противнику, он погиб безвозвратно; несколько раз хотел было он раскрыть положение вещей по крайней мере своим приближенным и высшим офицерам, но так легко могла обнаружиться эта тайна и единственная возможность счастливого исхода исчезла бы. Он решил молчать и отважиться на дерзкую игру.
На следующий день должна была произойти встреча с неприятелем: все еще знали только о том, что это Пигрит и Неоптолем. Ночью, как рассказывают, Эвмен видел вещий сон; ему снилось, что два Александра, каждый во главе своей боевой линии, идут друг против друга и что на помощь одному приходит Афина, а другому Деметра; затем партия Афины потерпела поражение, и Деметра возложила на голову победителя венок из колосьев. Эвмен истолковал этот сон в свою пользу, говоря, что он-то и желает биться за прекрасные и именно теперь цветущие под благословением Деметры земли Малой Азии; окрестные поля были покрыты зреющим хлебом; кроме того, он узнал, что лозунгом неприятеля были слова "Афина и Александр". Лозунгом дня и боя он дал слова "Деметры и Александр" и приказал войскам украсить себя и свое оружие венками из колосьев, говоря, что по знамениям богов это обозначает для них победу.
Утром в день битвы Кратер выступил на равнину, так как он знал, что Эвмен стоит по ту сторону холма; он обратился с речью к войскам, стараясь, насколько умел, воспламенить их мужество, и обещал отдать им на разграбление лагерь и имущество разбитого врага. Затем он выстроил войско в боевой порядок; центр составили фаланги и остальная пехота, а на обоих крыльях была поставлена конница, которая должна была открыть сражение, так как Кратер думал, что этого будет достаточно, чтобы привести в беспорядок боевую линию неприятеля; начальство над главным крылом принял на себя Кратер, а начальство над левым было поручено Неоптолему.
Эвмен тоже выстроил свое войско в боевой порядок; и хотя численность его пехоты достигала 20 000 человек, но большая часть ее состояла из азиатов и уступала македонянам неприятельских фаланг; численный перевес его конницы (в ней он имел 5 000 превосходных, хотя по большей части и молодых войск) должен был решить для него успех этого дня; поместив ее на обоих крыльях, на левом, против Кратера, он поставил две гиппархии азиатских всадников под предводительством Фарнабаза [50] и тенедосца Финика, отдав им приказ броситься на неприятеля немедленно, лишь только они увидят его, не отступать ни под какими условиями, не обращать внимания ни на какие возгласы неприятеля и не слушать ничего, даже если бы он желал вступить в переговоры; начальство над правым крылом он принял на себя и сам окружил себя в виде агемы 300 отборными всадниками, чтобы лично биться с ними против Неоптолема.
Расположенная сомкнутым строем линия всадников Эвмена миновала ряд холмов, перерезывавших поле битвы и, увидав неприятеля, немедленно бросилась в атаку с громкой боевой музыкой и криками. Кратер с изумлением видел, что происходит; он громко выражал свой гнев на Неоптолема, который обманул его своими уверениями, что македоняне Эвмена немедленно перейдут на его сторону; вдохнув короткой речью мужество в своих всадников, он отдал приказ начать нападение. Его крыло первым яростно столкнулось с крылом неприятеля; дротики скоро все вышли и были извлечены мечи; бой велся со страшным ожесточением; благодаря численному перевесу неприятельских всадников исход долго оставался нерешенным, сам Кратер все время был впереди, не зная утомления, врубаясь в центр неприятеля, побеждая там, куда он проникал, достойный своей старой славы и своего учителя Александра; затем он был поражен в бок мечем одного фракийца, упал на землю вместе с конем, и отряд за отрядом проносились над ним, не узнавая его; он боролся со смертью. В таком положении нашел и узнал его Горгий, один из генералов Эвмена; он сошел с коня, объявил его своим пленником и оставил при нем стражу. Азиаты победоносно продвигались вперед, и македоняне, видя себя лишенными своего вождя, с большими потерями отступили назад за линию фаланг.
Между тем и на другом крыле тоже началось сражение; два раза уже возобновлялась атака и только при третьей Эвмен и Неоптолем встретились. Со страшной яростью бросились они друг на друга, действуя дротиком и мечом; бросив поводья на шеи своих коней, они схватились руками и вцепились друг в друга, в гриву шлема и в края панциря:; их лошади, испуганные этой дракой и схваткой, сбрасывают их с себя; оба они падают на землю и лежат друг над другом, борясь, произнося проклятия и не будучи в состоянии подняться благодаря своему тяжелому вооружению; наконец Неоптолем поднимается, Эвмен кинжалом перерезывает ему жилы на одном колене; опираясь на другое колено и продолжая с ожесточением сражаться, он, несмотря на полную потерю сил, три раза ударяет кинжалом своего противника, но нанесенные им раны неглубоки; удар Эвмена ему в шею лишает его последних сил, он падает быстро в предсмертных судорогах, с бранью и издевательствами Эвмен начинает снимать с него оружие; Неоптолем собирает свои последние силы, и при своем предсмертном взгляде видит своего врага победителем.
Между тем на равнине продолжается кровопролитный бой конницы. Эвмен снова вскакивает на коня, хотя чувствует, что он покрыт ранами и что по его телу струите теплая кровь; враги начинают уступать и отходят назад своим фалангам. Среди бегущих и преследующих отрядов Эвмен несется через поле битвы на другое крыло, где, как он предполагает, сражение еще в полном разгаре; здесь он находит поле битвы уже оставленным врагами и узнает, что Кратер пал; он спешит к нему, соскакивает с коня, видя что он еще дышит и находится в полном сознании, и со слезами обнимает его; он проклинает память Неоптолема, оплакивает судьбу Кратера и свою собственную судьбу, которая принудила его биться против старого товарища и друга и или пасть самому, или уготовить ему смерть. Кратер умирает на его руках, этот благороднейший и славнейший между полководцами Александра и более всех пользовавшийся уважением великого царя. [51]
Неприятельская конница была разбита на всех пунктах и отступила к фалангам. Ослабев от полученных им ран и не желая рисковать при нападении на располагавшую еще всеми своими силами македонскую пехоту выигранным им делом, Эвмен подал знак к отступлению. Он воздвиг трофеи и предал погребению своих павших, неприятельским войскам послал сказать, что они побеждены, лишены полководца и находятся в его руках; но что он предлагает почетную сдачу... кто не желает перейти к нему и к делу царей, может мирно возвратиться домой. Македоняне согласились на его предложение, принесли присягу в исполнение договора и расположились согласно его приказаниям по окрестным селениям. Они подчинились только для виду; оправившись несколько от быстрых переходов и от битвы и собрав достаточное количество съестных припасов, они выступили глубокой ночью и поспешно двинулись к югу, чтобы снова соединиться с Антипатром. Получив известие об их вероломстве, Эвмен двинулся преследовать их; но частью боясь численного перевеса и испытанного мужества македонских фаланг, частью задержанный начавшейся вследствие полученной им раны лихорадкой, прекратил их преследование.
Это сражение Эвмен выиграл через десять дней после битвы с Неоптолемом; [52] его дело и дело регента не могло принять более счастливого оборота; Антипатр со своим войском был отрезан от Македонии, сатрапии Малой Азии были открыты Эвмену и выступить против него было некому. Его слава была у всех на устах; он два раза победил превосходившие его численностью боевые силы, он победил Кратера. Хотя македонские воины повсюду были возмущены, что грех из Кардии был причиной смерти благородного Кратера, любимца всех ветеранов, которые сломили Азию, и единственного человека, который был достоин их полного доверия, но Эвмен пользовался всяким случаем, чтобы показать, как близко он сам принимает к сердцу смерть своего старого друга и как высоко он чтит смерть того, спасти чью жизнь было не в его власти; он устроил ему пышное погребальное торжество и послал его пепел к родным для погребения. [53]
Он поспешил извлечь возможную пользу из одержанных им побед; так как согласно приказу регента он не должен был покидать Малой Азии, то он двинулся из Каппадокии в западные страны, чтобы снова утвердиться в них и, занимая позиции вблизи Геллеспонта, оказывать возможную поддержку своим союзникам в Европе.
В Европе дела регента тоже были в отличном положении; этолян, несмотря на заключенные ими в течение первых месяцев этого года договоры с Кратером и Антипатром, удалось склонить к возобновлению враждебных действий. Весною, когда оба полководца переправились в Азию, они собрали войско из 12 000 человек пехоты и 400 всадников, двинулись под предводительством этолянина Александра против локрского города Амфиссы, опустошили его область и заняли некоторые из окрестных городов. Македонский полководец Поликл поспешил на помощь этому городу; они двинулись против него, разбили его, умертвили его вместе со многими из его войска, а остальных македонян взяли в плен и частью продали в рабство, частью освободили за тяжелый выкуп. Ободренные такими успехами и советами из Азии, они вторглись в Фессалию; большая часть народонаселения восстала против господства Македонии, к ним присоединился Мемнон из Фарсала во главе фессалийской конницы, и их войско возросло до 25 000 человек пехоты и 1 500 всадников; они освобождали один город за другим от македонских гарнизонов. Это было около того времени, когда Эвмен одержал свои победы. Не доставало только, чтобы возмутились греки и провозгласили свою независимость; уже регент получил из Афин известия, которые позволяли ожидать самых лучших результатов; в других местах возбуждение и громкие требования свободы тоже усиливались; общественное мнение было, понятно, на стороне Пердикки, [54] бывшего на пути к тому, чтобы покорить сатрапа, который теперь уничтожил также и независимость греческих городов Ливии.
Во главе армии, сопровождаемый обоими царями и молодой царицей Эвридикой, регент весною 321 года двинулся из Писидии и Каппадокии через Дамаск к границам Египта. Как он это сделал осенью год тому назад, когда дело шло о наказании Антигона, он созвал войско на суд над сатрапом Египта и ожидал приговора, на основании которого думал завершить начатое им дело; обвинение должно было заключаться в том, что Птолемей отказал в должном повиновении царям, что он воевал с греками Киренаики, которым Александром была гарантирована свобода, что он подчинил их, что овладел телом царя и отвез его в Мемфис. [55] Из единственного известия, которое мы имеем об этом суде, - оно происходит из лучшего источника - мы должны заключить, что Птолемей явился лично чтобы защищаться перед собравшимся войском. [56] Он имел полное основание рассчитывать на произведенное такой честной верой в свою правоту впечатление, на любовь к нему македонян и на их нелюбовь к властолюбивому регенту; его защита была выслушана с возрастающим одобрением и приговор войска объявил его невиновным. Несмотря на это, регент остался при своем решении вести войну. Это еще более отвратило от него умы войска; война с Египтом вовсе не входила в его намерения, и оно начало громко и открыто роптать. Строгими военными наказаниями Пердикка попытался сломить этот мятежный дух; тщетны были все представления начальников и стратегов; прихотливо, безжалостно и деспотически обращался он даже с самыми знатными яйцами, увольняя от должности самых заслуженных военачальников и веря только себе и своей воле. Тот самый человек, который начал карьеру своего величия с такой осторожностью и сдержанностью, по-видимому, тем более терял ясность взгляда и умеренность, которые одни только могли гарантировать успех последнего и самого опасного шага, чем ближе он приближался к поставленному им себе целью единоличному господству. [57]
Пердикка имел на своей стороне то преимущество, что располагал испытанными войсками и слонами Александра; флот под предводительством его зятя Аттала [58] приближался к устьям Нила; он перешел через границу. Как раз теперь он получил известие из Малой Азии, что Неоптолем соединился с неприятелем, но что Эвмен одержал над ним полную победу и присоединил большую часть его войск к своим. С тем большими надеждами он двинулся против неприятеля, [59] беспрепятственно достиг Пелусия и стал там лагерем со своим войском. Внутри пелусийского рукава Нила находилось несколько укреплений, из которых, если бы они остались в руках неприятеля, можно было бы мешать сбоку дальнейшему движению вверх по реке: эти укрепления и избыток всевозможных запасов внутри Дельты, между тем как дорога через так называемую Аравию проходила по маловозделанным местностям, делали необходимым переправить войско на другой берег протекавшей у Пелусия реки; можно было ожидать, что египетские войска займут там свои позиции; даже если бы этого не было, то во всяком случае Пердикка нуждался в укрепленной позиции, откуда мог бы руководить своими операциями против Египта и поддерживать связь с флотом, который уже достиг Пелусия, и куда он мог бы отступить в нужном случае. Чтобы облегчить переправу, Пердикка приказал расчищать старый и засыпанный песком канал, отводивший воду от Нила; [60] работы, вероятно, были начаты без надлежащей осторожности, не было обращено внимания на то, что при сильном осадке, даваемом водою Нила, этот длинный, засыпанный песком канал должен иметь гораздо более глубокое ложе, чем теперешняя река; едва старый ров был открыт, как воды реки внезапно ринулись в него с такой силой, что насыпанные плотины были подмыты и обрушились и многие из работников поплатились жизнью. Во время произведенной этим событием суматохи многие из друзей, начальников и других знатных лиц оставили лагерь Пердикки и поспешили к Птолемею. [61]
Таково было начало египетской войны; этот переход на сторону неприятеля такого значительного числа важных лиц должен был заставить Пердикку задуматься. Он созвал офицеров своего войска, пренебрежительным тоном поговорил с тем или другим, одарил одних и почтил других повышениями, которые дал им или обещал; он убеждал их мужественно биться за дело царей против мятежников, поддержать свою славную репутацию и отпустил их с приказанием приготовить войска к выступлению. Только вечером одновременно, с сигналом к выступлению войску сделалось известно, куда оно пойдет; возраставшее количество перебежчиков из его войска заставляло Пердикку опасаться, что неприятель может узнать о его движении. Войско шло всю ночь с величайшей поспешностью и наконец стало лагерем на берегу реки в укрепленной позиции против цитадели Камила. С наступлением дня, когда войска несколько отдохнули, Пердикка отдал приказ приступить к переправе; впереди двинулись слоны, за ними гипасписты, воины, несшие штурмовые лестницы, и отряженные для штурма войска, и наконец, лучшие отряды конницы, которые должны были отбросить неприятеля в случае, если он подступит во время штурма. Утвердившись на противоположном берегу, Пердикка надеялся без труда разбить египетские войска со своими превосходящими их численностью силами; что же касается его македонских войск, то он, и вполне справедливо, был убежден, что они, хотя ему и не преданы, но при виде неприятеля забудут все другое, кроме того, что требует от них воинская честь.
Когда уже около половины войска переправилось через реку и слоны уже двинулись против крепости, показались спешившие туда как можно скорее неприятельские войска; слышны были звуки труб и их боевые клики; они были под стенами крепости ранее македонян и вступили в нее. Не теряя мужества, гипасписты пошли на штурм, к стенам были приставлены штурмовые лестницы, были подогнаны слоны, которые повалили палисады и вырвали бруствера. Но египетские войска защищали стены с величайшей храбростью; Птолемей, окруженный несколькими отборными воинами, стоял на валу в вооружении македонскою фалангиста, с сариссой в руке, и в битве был все время впереди; он сверху попал копьем в глаз переднему слону, пронзил сидевшего на спине этого животного индуса и сталкивал, ранил и убивал многих поднимавшихся по лестнице воинов; его гетайры и военачальники соревновались с ним в храбрости; у второго слона был тоже сброшен со спины погонщик, шедшие на штурм гипасписты были отбиты. Пердикка отряжал на штурм один за другим новые отряды, желая во что бы то ни стало взять эту крепость; Птолемей, напротив, ободрял своих словом и делом; они бились с необыкновенным мужеством, на стороне Пердикки были все преимущества численного перевеса; сознание, что здесь идет дело о чести оружия, заставляло их обоих прилагать величайшие усилия.
Весь день тянулась эта ужасная битва, с обеих сторон было множество раненых и убитых; наступил вечер, и еще ничто не было решено. Пердикка подал знак к отступлению и воротился в лагерь.
Среди ночи войско снова выступило; Пердикка надеялся, что Птолемей со своими войсками останется в крепости и что после учиненного ночного перехода в несколько миль вверх по течению реки можно будет произвести через нее переправу. С наступлением дня он стоял против одного из многочисленных островов, которые образуют Нил, разделяясь и снова соединяясь, и который был достаточно велик и обширен, чтобы вместить лагерь большого войска. [62] Туда он решил отвести свое войско, несмотря на представляемые переправой трудности. Вода дошла солдатам до подбородка, так что они только с величайшими усилиями могли держаться против течения. Чтобы несколько ослабить его, Пердикка приказал загнать выше по течению, влево от переправлявшихся, в реку слонов, между тем как ниже въехали в нее всадники, чтобы перехватывать и доставлять на другой берег тех, которых, уносило течение. Таким образом некоторые отряды уже, переправились с большим трудом, а другие находились еще в реке, - когда было замечено, что вода поднимается, что тяжеловооруженные совсем погружаются в нее и что слоны и всадники стоят в воде все глубже и глубже. Панический ужас охватил толпу; одни кричали, что неприятели загородили каналы ниже по течению и что скоро будет все под водою, другие - что боги послали непогоду в верхних областях и потому река прибывает; более благоразумные видели, что дно реки, расшевеленное множеством переправляющихся, подается и углубляется. Переправу вброд продолжать было невозможно; точно так же не могли возвратится те, которые находились на острове, они были совершенно отрезаны и отданы на жертву подступающему неприятелю, который уже показался с большими боевыми силами. [63] Не оставалось ничего другого, как приказать им переправиться обратно через реку, как только они могут. Счастлив был тот, кто умел плавать и имел достаточно сил, чтобы переплыть через широкую реку; таким образом, некоторые спаслись, но прибыли на этот берег без оружия, до крайности утомленные и озлобленные; другие утонули, были пожраны крокодилами, или гонимые течением все дальше и дальше, спустились ниже острова, около неприятельского берега. Войско недосчиталось около 2 000 человек, и в том числе многих военачальников.
На другом берегу виднелся лагерь египтян; видно было, как они стараются спасти из воды уносимых течением воинов, как там и сям горят костры, чтобы воздать последние почести мертвым. По эту сторону реки господствовала печальная тишина; каждый искал своего товарища, своего начальника и не находил их уже более живыми. Притом начал чувствоваться недостаток съестных припасов, и не было никакой надежды выйти из этого печального положения. Наступила ночь; там и сям слышались жалобы и проклятия: столькими храбрыми воинами пожертвовано бесцельно; мало того, что потеряна военная честь, но благодаря неблагоразумию их вождя отдана в жертву и их жизнь; быть пожираемыми крокодилами - вот такова теперь славная смерть для македонских воинов. Многие из предводителей вошли в шатер регента и стали открыто обвинять его в том, что он был причиной этого несчастья, по войска недовольны, что они терпят нужду в самом необходимом, да что неприятель близко. Кроме того, собравшиеся снаружи перед шатром македонские фаланги шумели и кричали, около ста предводителей с сатрапом Мидии Пифоном во главе объявили, что не желают разделять ответственности за дальнейшие события; они отказали регенту в повиновении и оставили шатер. Тогда в него ворвались некоторые из гетайров с хилиархом Селевком и предводителем аргираспидов Антигеном во главе [64] и бросились на регента; Антиген нанес ему первый удар; остальные последовали за ним, соревнуясь друг с другом; после отчаянного сопротивления, покрытый ранами, Пердикка пал мертвый наземь.
Так кончил свою жизнь Пердикка, сын Оронта, на третий год после того, как сделался регентом государства. Великая идея поддержать единство вверенной ему державы сделала бы его достойным лучших успехов, если бы он искренно и обдуманно отдался ей; его погубили руководившие им эгоистические намерения, причем возраставшее счастье скоро увлекло его к несправедливым поступкам, коварству и деспотическим мерам; Он не был достаточно велик для того, чтобы господствовать над миром после Александра; последний шаг, которым он надеялся достигнуть своей цели, был для него роковым. Скоро Птолемей узнал о происшедших в лагере событиях; на следующее утро он переправился через реку в лагерь, приказал вести себя к царям, принес им и знатнейшим предводителям дары, отнесся ко всем милостиво и сердечно и со всех сторон был приветствован громкими криками ликования. Затем войско было созвано на собрание; Птолемей произнес речь к македонянам в таком тоне, как этого требовала настоящая минута: только необходимость, сказал он, принудила его биться против своих старых товарищей; он более всякого другого скорбит о смерти стольких храбрых воинов; вина в этом падает на Пердикку, он понес заслуженное наказание; отныне всякой вражде положен конец; из числа тех, которые боролись со смертью в реке, он спас стольких, скольких смог, а другим, чьи тела были выброшены на берег, оказал последние почести; так как в лагере господствовала нужда, то он отдал приказ доставить сюда съестные припасы и другие предметы первой необходимости. Речь его была встречена громкими криками одобрения; тот, кто только что стоял как враг против македонян и с кем они боролись с таким ожесточением, стоял теперь невредимый, возбуждая изумление, прославляемый как спаситель посреди них; он был, они это видели, победителем, и в настоящую минуту в его руках находилась вся власть, которой злоупотреблял Пердикка. Первым вопросом было, кто должен принять на себя звание Пердикки и управлять государством от имени царей; было громко высказано желание, чтобы это звание взял на себя Птолемей. Предусмотрительность и благоразумие Лагида не были ослеплены заманчивыми сторонами такого предложения, внезапною переменою счастья и радостными кликами македонян; он знал, что если он пренебрежет высшим званием в государстве и откажется от него, то он сам перестанет быть подвластным представителю этого звания, оно упадет в глазах света и, завися от его милости, от его решения, будет тем более способствовать усилению его могущества, с чем меньшим эгоизмом он, по-видимому, поступил. Как будто бы это была награда, которую он мог раздать, он сам здесь рекомендовал войску тех, которым он считал себя обязанным благодарностью; то были Пифон, стратег Мидии, который сделал первый решительный шаг против Пердикки и перешел в египетский лагерь, и Арридей, который, невзирая на приказ Пердикки, привез тело царя в Египет. При громких одобрительных кликах они оба были провозглашены регентами с неограниченной властью [65]. Они приняли на себя это звание "впредь до нового распоряжения".
Значительные неудобства, вытекавшие из этого разделения власти, не могли скрыться от глаз благоразумных людей; внезапная перемена всего положения вещей, несомненно, должна была подвергнуть опасности многих из друзей Пердикки и заставить их бояться взрыва ярости возбужденной толпы; одно стоящее одиноко сведение говорит нам, [66] что Птолемей всеми мерами пытался успокоить тех, кому еще могла грозить какая-нибудь опасность со стороны македонян. Даже те, которые были против этого переворота, должны были признать, что Птолемей, бывший в настоящую минуту неограниченным повелителем, пользуется своей властью столь же умно, как и умеренно, и что он избегает даже тени и такого господства, которое все-таки легко было бы переносить.
Через два дня после убиения Пердикки из Малой Азии получили известие, что Эвмен победил и что Кратер и Неоптолем пали, а области Малой Азии находятся в его руках. Если бы это известие пришло двумя днями раньше, - так говорит предание, восходящее к Иерониму, другу и товарищу Эвмена, - то, конечно, никто не дерзнул бы наложить руку на Пердикку, его войска не подумали бы ни о каком мятеже и с новым мужеством бились против Египта; в таком случае по всем человеческим соображениям первым между македонянами был бы ни кто иной, кроме Эвмена. [67] Теперь победа Эвмена казалась войску как бы несчастием и собственным поражением, а смерть пользовавшегося высоким уважением Кратера была поставлена ему в вину. Ярость озлобленного мятежом и понесенного им поражением войска излилась на канцлера из Кардан. Сатрапу Египта должно было быть приятно уже то, что дурное настроение искало себе выхода в таком направлении, так как это позволяло ему поразить одного, которого он не мог надеяться склонить на свою сторону, и других, которые победили вместе с ним, раньше, чем они решили приступить к дальнейшим действиям. Войско снова было приглашено на собрание для суда над Эвменом и другими отсутствовавшими сатрапами Пердикки; они были, присуждены к смерти в количестве пятнадцати человек, и в том числе брат регента Алкета; его сестра Аталанта, супруга Аттала, находившаяся в лагере, была казнена немедленно. Сам Аттал со своим флотом поспешил из Пелуcии в Тир, чтобы спасти находившееся там казнохранилище и собрать остатки партии, которая была рассеяна на берегах Нила.
После этого к Антипатру в верхнюю Сирию и к Антигону, который находился на Кипре, [68] были отправлены послы с приказом немедленно явиться к царям в Трипарадис. Само войско под предводительством обоих регентов выступило в обратный путь в Сирию; Птолемей, как кажется, остался в Египте.
На обратном пути Эвридика, молодая супруга царя Филиппа Арридея, державшаяся до сих пор вдали от всякого участия в государственных делах, поддерживаемая своим секретарем Асклепиодором, начала играть относительно регентов роль, на которую ей, по-видимому, давало право ее положение и ее характер; она потребовала от Пифона и Арридея, чтобы отныне ей было дано надлежащее участие в управлении государством, которое для нее, как супруги царя, представляет близкий и вполне естественный интерес. Сначала регенты не протестовали против этого; но скоро, когда приблизилось время соединения с Антипатром, они запретили царице дальнейшее вмешательство, опасаясь его неудовольствия и его старинной вражды к Эвридики; они несут на себе ответственность, сказали они, и будут действовать одни до прибытия Антипатра и Антигона. [69] Но настроение умов в войске было на стороне Эвридики, она пользовалась любовью, как царевна, принадлежавшая к царскому дому, и за ее более солдатский, чем женственный характер; Пифон, напротив, со времени своего похода в Мидию осенью 323 года лишился доброго мнения в глазах македонян, и недоверие войска к нему высказывалось вполне открыто. Интриги молодой царицы доставляли столько хлопот регентам, что, прибыв в Трипарадис, они наконец увидели себя вынужденными сложить с себя свое звание перед собранием македонян.
Интрига Эвридики удалась только наполовину; она не имела столько власти над войском, чтобы быть в состоянии провести выборы нового регента согласно своим желаниям. Войско провозгласило регентом Антипатра, [70] - выбор, который должен был идти вразрез со всеми желаниями и ожиданиями молодой царицы.
Между тем Антипатр и Антигон прибыли в окрестности Трипарадиса, [71] и войско Антипатра стало лагерем на другом берегу Оронта. Когда он явился к македонянам, то их первым требованием было, чтобы Антипатр выплатил им наконец деньги, которые были им обещаны в награду еще Александром. И старик Антипатр не решился выступить со строгими наказаниями против этих дерзких и одичалых войск: он выразил сожаление, что в настоящую минуту не имеет ничего, чем бы мог удовлетворить их требования; но в разных местах находятся царские казнохранилища, и в свое время, когда они будут в его руках, он исполнит справедливое требование войска. Войско выслушало это с неудовольствием; Эвридика же разжигала его всеми мерами; она ненавидела Антипатра, который ранее вел себя по отношению к ней и ее матери не так, как он должен был вести себя, и вблизи которого она, несомненно, скоро снова должна была утратить то влияние, которое едва начала приобретать. Это ей вполне удалось; вспыхнуло открытое восстание, сама царица произнесла перед собравшимися войсками речь, составленную для нее Асклепиодором; она обвиняла Антипатра в том, что он столь же небрежен, как и скуп, что он не укрыл в безопасное место оставленных Пердиккой в Тире сокровищ; если с царскими деньгами будут поступать таким образом, то македоняне всю свою жизнь могут ожидать наград, которые они вполне заслужили своим оружием и своею кровью; они должны отделиться от Антипатра. После нее говорил Аттал, один из предводителей пехоты, и осыпал Антипатра множеством новых обвинений. [72] Собрание бушевало все сильнее: они отпустят от себя Антипатра, говорили они, не ранее, чем, он достанет денег и оправдается; а если он не в состоянии этого сделать, то они побьют его камнями. И с этими словами они расположились перед мостом, представлявшим для Антипатра единственный обратный путь в его лагерь через стремительный Оронт. Его положение было весьма затруднительно; тех немногих всадников, которые находились при нем, было недостаточно, чтобы защитить его в случае нападения, не говоря о том, чтобы пробиться с ним сквозь фаланги. Антигон обещал помочь ему в этом затруднении; он был в соглашении с хилиархом Селевком; в полном вооружении он прошел по мосту посреди фаланг, говоря всем, что он желает говорить с войсками; македоняне расступились перед своим высоким вождем и последовали за ним, чтобы услышать, что он будет говорить; пока толпа стояла кругом него и слушала, а он в длинной и искусной речи защищал Антипатра, примешивая к ней обещания, увещевания и слова примирения, Селевк со своими всадниками улучил время; плотно сомкнутыми рядами, имея Антипатра посреди себя, они переехали через мост мимо македонян и направились в другой лагерь. [73] Антигону с трудом удалось спастись от разъяренной толпы. Антипатр был объявлен недостойным и лишенным своего сана; по-видимому, полная власть теперь должна была перейти в руки Эвридики; старое соперничество между конницей и пехотой проснулось; гетайры конницы отделились от остального войска [74] и их гиппархи по приказу Антипатра прибыли в его лагерь. Фаланги должны были испугаться, видя себя предоставленными самим себе, без предводителя и без дисциплины; сама Эвридика испугалась возможности нападения, которым грозил Антипатр; они поспешили покориться. Уже на следующий день было постановлено, что Антипатр назначается регентом с неограниченной властью. [75]
Антипатр без колебаний принял вторично поручаемую ему власть; его ближайшим и важнейшим делом было распределить звания и сатрапии государства сообразно с новыми обстоятельствами; к этому делу необходимо было приступить с некоторой осмотрительностью, так как партия Пердикки еще далеко не была уничтожена.
[1] Из Геродота известно, что сатрап Египта Ариадн чеканил монету; но монеты с надписью ΑΥΡΑ или даже ΑΡΥΑΝ более чем сомнительны.
[2] Плутарх (Бит., 3) говорит: κατέβη μεν άνωθεν είς Φρυγίαν, чего нельзя было бы сказать о марше через Малую Фригию.
[3] Plut., loc cit; Diod., XVII, 14; – έπιβοηΟειν δοκών 'Αντιπάτρω (Arriaii., ар. Phot., 69в, 23, § 9).
[4] Плутарх (Earn., 3) говорит, что Эвмен отказался от участия, или боясь Антипатра, или τον Λεόννατον εμπληκτον όντα και φοράς μεστόν άβεβαίου και δξειας άπογνούς.
[5] του συνεδρίου μετειχεν (Plut., loc cit).
[6] Arrian., V, 11; Plut., loc cit.; Diod., XVIII, 16. О Пафлагонии нам не сообщается ничего, если только она не заключается в αυτή τε ή Καππαδοκία και τά πλτκηόχωρα у Диодора (XXXI, 19, 4); во всяком случае вскоре после этого Эвмен имеет при себе пафлагонских всадников. Наконец, Ариарату было тогда 82 года (Lucian., Macrob., — 13). Его сын Ариарат бежал в Армению (Diod., XXXi, 19, 5).
[7] Plut., loc cit.
[8] Diod., XVIII, 14.
[9] Diod., XVIII, 22. О положении этого города не может быть никакого сомнения, так как имя его сохранилось до нашего времени рядом с более известным именем Караман.
[10] Diod., XVIII, 22. Hamilton на основании надписей (Researches in Asia minor, Π, n° 427) нашел Исавру около Олу–Бунара, вблизи озера Согхла–Гёль (ср.: С. I. Graec., Ш, п° 4382 слл.; С. I. Lat, III, n° 288). Чихачев (Petermanns Ergantungsheft, № 20, с. 16) видел 14 октября 1848 года роскошные развалины, которые, как ему сообщили, назывались Ассар–Калесси или Сенгибар–Калесси.
[11] Plut., Eum., 4.
[12] Diod., XVIII, 23; Arrian., ар. Phot., с. 70а, 30. При чрезвычайной скудости дошедших до нас известий мы как раз здесь и в нижеследующем рассказе не имеем более подробных деталей, которые одни только и могут бросить настоящий свет на интриги такого рода.
[13] Arrian., ар. Phot, с. 70а, 35; Diod., XVIII, 23.
[14] Относительно имени Адеи или Авдаты см.: Perizon ad. Aelian., XIII, 36.
[15] Следовательно, это происходило по окончании похода в Грецию, перед выступлением в Этолию, приблизительно в октябре 322 года.
[16] Diod., XIX, 52. Полиен (VII, 60) говорит, что она предпочитала умереть, чем видеть род Филиппа лишенным власти; поэтому, может быть, Алкет потребовал от нее, чтобы она отказалась от своих притязаний. Арриан (ар. Phot, 70в, § 23) упоминает την Μακεδόνων στάσιν.
[17] Диодор (XVIII, 23) говорит: είς τάς Άττικάς ναυς, как будто бы здесь было место их постоянной стоянки, что весьма странно после двух побед, одержанных на море македонским флотом, если только мы не имеем права предположить, что такой флот продолжал стоять у Самоса впредь до решения в Вавилоне вопроса о клерухах острова; но, как кажется, слова σκευή έχουσι и т. д. (Bockh, Seeurkunden, XVII, с. 155) не смогут быть исполнены такого смысла.
[18] Arrian., ар. Phot, 70в, 25. § 26.
[19] Порфирий (ар. Euseb., I, с. 162) говорит: μετ' ένααυτόν και διά της Φίλιππου άναγεγραμμένης ηγεμονίας (post, unum annum imperii ad Philippum delati Euseb., Ann. по переводу Petermann'a). Β αναγραφή, которую имел перед собой этот хронограф, первый год царствования Филиппа, по–видимому, начинался первого января 323 года, а по Канону царей он начинается 1 Тота 324 года; ранее ноября 323 года Птолемей не мог прибыть в Египет.
[20] Paus., I, 6.
[21] Diod., XVIII, 14.
[22] μετεπέμψαντο την συμμαχίαν παρά τών πλησιοχώρον Λιβύων και παρά τών Καρχηδονίων (Diod., XVIII, 21). Следовательно, они имели право требовать у них помощи на основании договора.
[23] Поход «в область жителей Мармарики», по словам одной иероглифической надписи, о которой мы будем говорить ниже.
[24] Это был, вероятно, Офел из Пеляы, сын Силана, который, по словам Арриана (Ind., I, 18), находился в числе триерархов флота на Инде.
[25] Diod., XVin, 19–21; Arrian., ар. Phot, 70а, 10, § 16 слл. Почетное постановление афинян в честь Фиброна (С. I. Attic., Π, n° 231), которое, как кажется, относится к защите, оказанной Фиброном афинским гражданам (с. 7: κατοικούσαν Ά[^ηναίων.., с. 9: έ]π[ιμ]ίεί или
έποιή σατο…), должно было быть, несомненно, сделано еще при его жизни и притом в такое время, когда афиняне пользовались большей свободой. Потому мы не должны дополнять вместе с КоЫег'ом έπ' 'Αρχίππου &ρχοντ]ος, так как Птолемей подчинил Кирену еще осенью 322 года, в год архонта Филокла (01. 114, 3). По правильному замечанию Kohler'a относительно числа недостающих букв, можно было бы еще дополнить только έπ' Ήγησίου άρχοντ]ος; в таком случае, что весьма возможно, известие о смерти Александра должно было прибыть в Афины приблизительно через шесть недель и то место, где Фиброн оказал услугу афинским гражданам, было бы Кидонией на Крите, который мы встречаем (τοις &φικνου]μενοις ^Αθηναίων είς Κυδ[ωνίαν) год или два спустя в одном почетном постановлении (С. I. Attic, II, п» 193). Я полагал ранее, что συμπρόεδροι 321 года не должны вызывать больших сомнений, так как постановление ютносительно беглецов из Фессалии (п° 222), в котором находилась эта формула, считалось относящимся к 01. 114, 4; но теперь я нахожу здесь некоторые затруднения, так как в хронологически точных надписях, из которых одна была составлена ранее конца весны 322 года (пО 186), а другая в Скирофорионе 320 года (п° 191), мы не встречаем συμπρόεδροι и смуты в Фессалии, о которых говорится (п° 222), они могут относиться к позднейшему времени, во всяком случае ранее, чем Кассандр овладел Афинами.
[26] Так как и Диодор (XVIII, 21), и Арриан (ар. Phot., § 18) рассказывают об экспедиции в Кирену и о смерти Фиброна ранее сирийского похода, мы можем считать ее оконченной ранее конца 322 года: Юстин (XIII, 8, 1) говорит точно так же: hujus urbis auctus viribus bellura in adventum Perdiccae parabat.
[27] Это вытекает из выражения Арриана: πάρα γνώμην αυτό (τό σώμα) Περδίκκου λαβών. По словам Диодора (XVIII, 28), Арридей выступил σχεδόν ετη δύα άνάλωσας περί την παρασκευήν. Другие события не позволяют поместить это выступление позже конца 322 года.
[28] Aelian., XII, 64; я не могу, впрочем, указать, откуда заимствованы его сказочные рассказы о хитрости Лагида с поддельным изображением.
[29] Очевидно, что это объяснение хода событий несколько насильственно. Весьма возможно, что слова Павсания, который говорит, что тело царя должно было быть отвезено в Эги в Македонии, заключают в себе долю истины. В противность принятому ранее решению Пердикка мог добиться отдачи этого приказа, чтобы иметь предлог для похода в Македонию и т. д. Это мнение, по–видимому, подтверждается Страбоном (XVII, 794): έφθη γαρ τό σώμα άφελέμενο^ Περδίκκαυ 6 του Λάγου Πτολεμαίος κατακομίζοντα έκ Βαβυλώνος καΐ έκτρεπόμενον ταύτη κατα πλεονεξίαν και έξεδιασμόν της Αίγύπτου.
[30] Diod., XIII, 26–29; Arrian., ар. Phot., 70в, 20; Strab., XVII, 792; Paus., I, 6, 3. Последний положительно утверждает, что тело было привезено сначала в Мемфис; только Филадельф перевез в Александрию (Paus., I, 7, 1) и поместил его в Симе (ср.: Casaub. ad. Sueton., Angust 18).
[31] ad ipsum fontem et caput regni… Olympias non mediocre momentum partium et civium favor (Iustin., XIII, 6). В главных чертах Юстин не разноречит с Диодором (XVIII, 25), но мы можем узнать у него слова Дуриды, когда он говорит: Aridaeum et Alexandri magni filium in Cappadocia, quorum cura illi mandatum fuerat, de summa belli in consilium adhibet.
[32] Юстин (XIII, 6, 16) говорит Clito cura classis traditur, между тем как Диодор (XVIII, 37) называет Аттала. Если слова Юстина не основаны на ложном известии или на недоразумении, то Пердикка должен был быть уверенным в верности Клита; из того, как Кратер и Антипатр переправлялись через Геллеспонт, видно, что сначала он не принадлежал к коалиции.
[33] Хотя передача Эвмену сатрапии Малой Фригии и не упоминается положительно, но, как кажется, это вытекает из самой природы дела.
[34] Eumeni praeter provincias, quas acceperat, Paphlagonia et Caria et Lycia et Phrygia adjiciuntur (Iustin., XIII, 6). Плутарх говорит только об Армении и Каппадокии.
[35] αυτοκράτορα στρατηγόν… χρησΰαι τοις πράγμασι οπως αυτός έγνοκεν (Plut., Eum., 5).
[36] Diod., XVIII, 29; Plut., loc. cit; Corn. Nep., Eum., 3, 2. Юстин (XIII, 6) говорит: adjutores ci dantur cum evercitibus frater Perdiccae Alcetas et Neoptolemus… Cilicia Philotae ademta Philoxeno datur. To, что Филота не был уволен как противник Пердикки, но получил другое назначение, видно из того обстоятельства, что при постановлении сатрапов после падения Пердикки он не возвратился к своему прежнему званию, но, напротив, воевал вместе с Алкетом против Антигона (Diod., XIX, 16). Не следует смешивать с этим Филотой носившего то же имя друга Антигона (Diod., XVIII, 52). Филоксен был, как мы предположили выше, сатрапом Сузианы. Сатрап Лидии Менандр, по–видимому, не был удален, несмотря на свой союз с Антигоном.
[37] Диодор (XVIII, 25) говорит, что он оставил его μετά δονάμεως αξιόλογου и (гл. 29) сам вступил μετά τών βασιλέων και τώ πλείστω μέρει της δυνάμεως; с Эвменом находилось пятьдесят τών άξίολόγων ηγεμόνων и επιφανών ανδρών (Diod., XVIII, 37), в числе которых был также и тот Доким, о котором будет еще речь ниже.
[38] Diod., XVIII, 29; Iustin., loc. cit.
[39] По словам Юстина, вышеупомянутое собрание полководцев происходило в Каппадокии, по словам Диодора (XVIII, 25), войско выступило из Писидии, Пердикка, вероятно, двинулся из Киликии в Каппадокию и расположился там на зимние квартиры, чтобы весною начать через Дамаск свой поход против Египта.
[40] και τω μεν Κρατέρω την της Ασίας ήγεμονίαν περιτιΟέναι. τω δε Αντιπάτρω την της Ευρώπης (Diod., XVIII, 25, 38). Поэтому распоряжения относительно похода в Азию исходят от Кратера.
[41] Это заключение я вывожу из слов Арриана (ар. Phot, 71а, 33, § 30): μετεκαλετώ δε καΐ Αντίγονος έκ Κύπρου.
[42] Plut., Eum. – 5. Cum neque magnas copias neque firmas haberet, quod et inexcitatae et non multo ante essent contractae (Corn. Nep., Eum.).
[43] Замечательно, что Диодор и Корнелий Непот говорят об этих событиях так, как будто бы вся война между Эвменом и Кратером происходила поблизости от Геллеспонта; положительного свидетельства против них не имеется, но из связи событий видно самым ясным образом, что война происходила в глубине Малой Азии.
[44] Из приводимой нами в следующем примечании надписи, как кажется, видно, что Антипатр сразу начал действовать именем обоих царей, т. е. не признавал более Пердикки регентом; такова должна была быть программа коалиции.
[45] Это видно из постановления насиотов в честь Ферсиппа, которое было напечатано с ошибочных копий в С. I. Graec, II, п° 2166 и Add., с. 1025, а теперь отпечатано с более точной копии в Μουσείον και βιβλιοθήκη της εύαγγ. σχολ. εν Σμύρυα, 1876, с 128 слл. и которое будет приведено нами в приложении. Слова, к которым относится наш текст, гласят: Ά[ντιπάτρω γαρ έπιτάξαντος χρτ^ματα είς/[τόν πόλεμ]ον εισφέρην πάντων τών αλλω/[ν εΙσγερ]όντών, θερσιππος παραγενομενο/[ς πρδς τοΙ]ς βασίληας και Άντίπατρον έ/[κούφεσε τα]μ πόλιν, έπραξε δέ και προς κλ/[ειτον περί]τας είς Κύπρον στρατείας και/[ουκ όλίγα]ς δαπανάς είς μικρόν συνάγαγ/[ε χρονον]. Дальнейшее содержание этого почетного постановления доходит до 318 года.
[46] Diod., XVIII, 29; Plut, Eum., 5; Arrian., ар. Photic. 70в, 30, § 27.
[47] Plut, Eum. у 5. Совершенно ясно, что Плутарх, между прочим, в этом месте дословно перелагает рассказ Иеронима.
[48] Conunuatis mansionibus (Iustin., XIII, 8); Diod., XVIII, 29; Plut., Eum., 6. Направление, которое приняли македоняне, точнее не обозначено, но не может быть никаким иным, кроме дороги через Гордий к северным проходам Киликии; и как можно заключить из последующих движений, первое сражение Эвмена должно было произойти в восточной Каппадокии, а следующее – против Кратера, в той же области, в нескольких днях пути от большой дороги.
[49] Plut, Eum., 6; De garricl., 9; Iustin., Loc. cit.; Corn. Nep., Eum., 4; Arrian., ap. Phot., c. 70b, 35.
[50] Этот Фарнабаз, несомненно, есть сын Артабаза, тот самый, который с 333 до 331 года был адмиралом персидского флота; его сестра Артонида с 324 года была женою Эвмена.
[51] Plut, Eum., 7; Diod., XVIII, 30, 32.
[52] Diod., Loc. cit. По словам Корнелия Непота, македоняне предложили заключить договор. Время этой битвы можно определить из упоминания о том, что войско Эвмена украсило себя колосьями, а другие синхронизмы подтверждают тоже, что оба сражения были даны в Каппадокии в июле месяце.
[53] Corn. Nep., Eum., 4; Diod., XIX, 59. Его супругой была Фила, дочь Антипатра, свадьба произошла осенью 322 года, так что ее сын Кратера (собиратель документов) вряд ли мог уже родиться; о других детях Кратера мы не знаем.
[54] Diod., XVIII, 38. Сюда же, по–видимому, следует отнести и слова Павсания (VI, 16, 2; V, 2; 5). О письме Демада к Пердикке см. ниже.
[55] Арриан (ар. Phot., 71а, 10, § 28) говорит о суде только в общих выражениях; из слов Страбона (XVII, 794), как я полагаю, можно заключить, что главным пунктом обвинения было тело Александра; второй пункт эта партия, принимая во внимание ее характер, должна была найти в покорении Киренаики.
[56] Κατηγορήσας 61 Πτολεμαίου κάκείνου έπι του πλήθους έπολυομένου τάς αίτιας.και δόξας μη δίκαια επικαλεΐν υμως και του πλήθους ούχ εκόντος πολεμεΐ' (Arrian., Loc. cit). Несомненно, что Арриан заимствовал это место у Иеронима. Диодор обошел молчанием это важное событие; вместо него он вставляет подробное описание роскошной похоронной процессии (гл. 26–29), отрывок, который вряд ли заимствован у Иеронима, что, между прочим, видно из конца, где о Птолемее говорится: ού псф ανθρώπων μόνον, αλλά και παρά θεών καλάς άμοιβάς έλαβεν, и далее: of δε θ εοι διά την άρετήν και είς πάντας τους φίλους έπιείκειαν έκ τών μεγίστων κινδύνων παραδόξων αυτόν (Птолемея) διέσωσαν. Можно было бы предположить, что эта глава заимствована не прямо из сочинения олинфянина Ефиппа περί της Αλεξάνδρου και Ήφαιστίωνους ταφής, так как Ефипп 6 Χαλκιδεύς (Arrian., Ill, 5, 4) был назначен Александром επίσκοπος в Египте и, несомненно, остался на службе у Лагида; если бы только было возможно узнать, через чье посредство этот отрывок попал в извлечения Диодора.
[57] Diod., XVIII, 33.
[58] Этот Аттал, супруг сестры Пердикки Аталанты (Diod., XVIII, 37), есть часто упоминавшийся в Истории Александра сын тимфейца Андромена, который позднее со своим братом Полемоном так мужественно сражался за дело Пердикки; уже в 330 году он предводительствовал фалангой в Бактрии (Arrian., IV, 22, 1); он был в числе триерархов флота на Инде (Arrian., Ind., 18); говорили, что он походит лицом на Александра (Curt., VIII, 13, 21).
[59] Πυθομενος την κατά τον Εύμένη νίκην πολλώ θρασύτερος έγενετο πρός την είς Αϊγυπτον στρατείαν (Diod., XVIII, 36). Диодор говорит это после рассказа о битве, в которой пали Кратер и Неоптолем, между тем как ниже (XVIII, 37) он говорит, что известие об этой второй победе Эвмена получили в лагере только после смерти Пердикки.
[60] У Лукиана (Hippias, 9) мы находим странное и неверное сведение: τον κνίδιον Σώστράτον (тот самый, который построил знаменитый маяк около Александрии, см. Osann в Annali di Corr. arch.) τον Πτολεμαιον χειροσάμενον και Μέμφιν &νευ πολιορκίας, άποστραφή και διαιρέσει του ποταμού. Но эта заметка должна иметь некоторые основания, так как книдосец Сострат, сын Дексифана, как его называет Страбон (XVII, 791), еще около 264 года командует египетским флотом.
[61] Diod., XVHI, 33. Он один только рассказывает подробности об этом египетском походе, но таким образом, что мы лишь с большим трудом можем найти какой–нибудь стратегический план в движениях Пердикки.
[62] Champoftion Figeac (Amales des Lagides, I, c. 289 и 400 слл.) полагает, что это должен был быть остров Миикфорита. При значительных изменениях, каким подвергалась дельта Нила, и при неопределенности сообщаемых Диодором сведений мы не можем ни защищать, ни оспаривать этого предположения; но слова Диодора (XVIII, 34) κατήντησεν είς τον άπενάντιον τόπον της Μέμφεως, προς fj σομραίνει σχίξεσθαι τον Νεΐλον получают некоторое подтверждение в приведенном нами выше месте Лукиана.
[63] Полиен (IV, 38) и Фронтин (IV, 7, 20) упоминают об одной военной хитрости, которая может относиться только сюда, а именно, что когда Птолемей увидел, что Пердикка у Мемфиса с превосходящими его численностью боевыми силами переправляется через реку, то он приказал гонять по пыльным дорогам большие стада скота со снопами соломы, чтобы его маленькое войско казалось бог знает каким огромным и чтобы неприятель из страха перед такими громадными массами войска обратился в бегство.
[64] Диодор (XVIII, 36) говорит, что это убийство произвели некоторые всадники, и этим подтверждаются слова Корнелия Непота (Еит., 5), что Пердикка был убит Селевком (хилиархом) et Antigono (т. е. Antigene по Arrian., ар. Phot., 71в, 36, § 35). Страбон (XVH, 794) говорит, что он пал έμπερεπαρεις ταις σαρίσσαις; следовательно, во всяком случае это должны были быть не одни всадники. Временем убиения должно было быть приблизительно начало июля 321 года, не позже, так как разлив еще не начался, и не раньше, так как солдаты Эвмена в южной Каппадокии увенчали себя колосьями перед сражением, весть с котором была получена в лагере только после убиения. Слова Диодора (XVIII, 36), который говорит, что Пердикка пал δόξας έτη τρία, неточны и, вероятно, заимствованы из хронологических таблиц Аполлодора, где мог быть так обозначен начавшийся третий год.
[65] τών βασιλέων έπιμεληται αυτοκράτορες (Diod., XVm, 36), – άρχοντες της πάσης δυνάμεως (Arrian., с. 71а, 28, § 30). В каких отношениях они находились друг к другу, мы не знаем.
[66] 6 δε και τοις Περδίκκου φίλοις συναχθόμενός τε δήλος έγενετο και δσοις τι κινδύνου έτι έκ Μακεδόνων ύπελείπετο, και τούτους άπαλλάξαι του δέους παντι τρόπω διεσπούδασεν (Arrian., loc cit, § 29).
[67] Plut., Eum., 8; Diod., XVm, 37.
[68] В почетном постановлении в честь Федра (С. I. Attic., Π, n° 331) о его отце Тимохарете говорится: χειροτονΰεις στρατηγός ύπό του δήμου έπΙ νό ναυτικΤόν έπλε]υσεν έπι τών νεων 8ς ο δτμος… (вытертые буквы) συνεπεμπεν είς την Ασίαν και συνοιεπολέμησ[εν τ]όν πολεμον τον έν Κύπρω και έλαβεν Άγνωνα τόν Τήίον και τάς ναύς τάς μετ αύτοΰ. Если в других местах этой надписи несколько раз выскоблены имена Антигона и Деметрия и лестные для них вещи, то в этом месте, несомненно, следует дозволять Αντιγόνω; таким образом, мы приобретаем первое известие о происходивших в это время на море событиях, а именно, что Антигон отчасти с афинскими кораблями одержал победу над навархом регента, теосцем Гагноном (Alex., 20, 40). Второе известие о том же самом походе на Кипр находится в строке 14 почетного постановления насиотов в честь Ферсиппа (см. Приложение); έπραξε δε καΐ προς κλε[Γνον περί] τάς είς Κύπρου στρατείας, откуда мы видим, что Клит объявил себя за дело Антипатра немедленно после переправы его в Азию.
[69] Arrian., ар. Phot, 71а, 35, § 31.
[70] Diod., XVin, 39; Arrian., loc cit. О положении Трипарадиса (Парадис у Страбона) вблизи источников Оронта см.: Mannert, VI, 1, с. 426.
[71] Арриан говорит: είς Άντίπατρον ή δυναστεία περιίσταταν. Диодор (XVin, 39) называет его έπιμελητήν αυτοκράτορα.
[72] Arrian., ар. Phot, 71 в, 10, § 33. Конечно, это не тимфеец Аттал.
[73] Polyaen., IV, 6, 4.
[74] Хотя об этом отделении знати от фаланг и не говорится ничего, но, по–видимому, на него указывает Арриан.
[75] Arrian., loc cit. – of δε Μακεδόνες επιμελητής είλοντο τόν Άντίπατρον αυτοκράτορα. Аппиан (Mithr., 8), который прямо цитирует слова Иеронима, говорит: Αντίπατρος έπι τφ Περδίκκα της ύπό Αλεξάνδρου γενομένης γης έπιτραπεύων, так что остается неясным, был ли его титул επίτροπος или επιμελητής.
Взгляд назад. - Раздел в Трипарадисе. - Военные действия этолян против Полисперхонта. - Приверженцы Пердикки в Малой Азии, - Возвращение Антипатра через Малую Азию. - Эвмен на зимних квартирах. - Переправа Антипатра в Европу. - Антигон - стратег в Малой Азии. - Отступление Эвмена - Эвмен в Норе. - Птолемей занимает Финикию. - Поход Антигона против Алкеты и Аттала -Антигон - повелитель Малой Азии. - Греческие дела, Фокион и Демад. - Смерть Демада - Смерть Антипатра
При так называемом втором распределении сатрапий македонского царства не было произведено никаких формальных перемен и только некоторые прежние имена были заменены новыми. Но можно было заметить довольно ясно, что в отношениях сатрапов к государству обнаружилась существенная перемена, происшедшая в течение двух лет, истекших со смерти Александра; события уже показали, в каком направлении должно было раздробиться государство Александра при дальнейшем ходе борьбы между диадохами.
При распределении сатрапий, произведенном в Вавилоне летом 323 года, основным принципом было принято сохранить единство государства неприкосновенным и продолжать управлять им от имени наследников великого царя. С этой целью в руки регента была отдана принадлежавшая государю верховная власть над сатрапиями и право располагать по своему усмотрению царской армией. Если бы даже находившееся в руках Пердикки войско было надежно, если бы сатрапы самоотверженно желали сохранить неприкосновенным единство государства, то все-таки положение Пердикки представляло бы большие трудности; взамен этого ему постоянно приходилось бороться с оппозицией и требовательностью македонян своего войска, а вельможи государств, опираясь на свое нарождавшееся территориальное могущество, всеми силами старались ослабить стеснительные условия, привязывавшие их к государству; сам Пердикка смотрел на полученную им в свои руки власть только как не средство стяжать для себя господство, а по возможности и сопряженное с ним звание. Он действовал успешно, пока его интересы шли рука об руку с интересами царей; Пифон, сатрап Мидии, должен был склониться перед ним, Каппадокия была завоевана, сатрап Фригии Антигон, отказавшийся от исполнения своего долга, должен был удалиться в изгнание; не обладая ни одной страной как фундаментом своей власти, Пердикка господствовал в силу верховного авторитета государства; он был представителем правого дела; всякий акт непокорности, всякий протест против него был мятежом против государства, а следовательно, и преступлением; он был велик, полон достоинства и невинен. Затем он начал отделять свои интересы от интересов царей; брак с царицей Клеопатрой должен был открыть ему дорогу к трону, он сделался убийцей царицы Кинаны, отверг дочь Антипатра; с вопиющей несправедливостью он захватывал в свои руки области Малой Азии; он принудил Антипатра и Птолемея к воине; его счастью, а скоро и его жизни пришел конец.
С точки зрения интересов государства смерть Пердикки была большим несчастьем; если бы он победил, это государство осталось бы единым в одних руках, и если бы даже цари были устранены, оно все-таки осталось бы в женской линии царского дома. Когда он был убит, Птолемей отклонил от себя предложение принять на себя звание регента; он отдал его как награду двум людям, которым он таким образом выразил свою благодарность; благодаря этому разделению власти и интригам царицы Эвридики, они не смогли удержаться на своем посту; обнаружилось, что авторитета государства самого по себе теперь уже более недостаточно, чтобы удержать в повиновении даже одну только царскую армию, которая одна лишь и могла заставить признать его Она выбрала регентом наместника Македонии; для управления государством регенту была необходима другая власть, власть территориальная; отныне цари имели не столько своих представителей, сколько защитников, а царская власть не столько действовала своим авторитетом, сколько была терпима.
Такова была существенная перемена, вызванная в государстве смертью Пердикки и ее ближайшими последствиями; царская власть, хотя и имела своего представителя, но потерпела поражение в борьбе с сатрапами; выйдя победителями из этой борьбы, они приобрели большую независимость, чем та, на которую они претендовали; те из них, которых Пердикка сменил именем царей, заняли в большинстве случаев свои прежние места с новыми правами; был поставлен на очередь вопрос о праве, приобретенном оружием; против права престолонаследия царского дома выдвинуто право завоевания отдельных властителей. [1] А Антипатр, стратег европейских земель, имел как регент в то же время в своих руках и верховную власть, которой он должен был бы подчиняться. Найдя нужным возвратиться в свои земли и, правда, благодаря дальнейшим осложнениям, взять с собой царей, он перенес центр тяжести государства из Азии в Европу; или скорее, государство перестало иметь центр тяжести, тем более, что он раздробил царское войско, большую половину его оставил в Азии, отдал в другие руки и удалил от непосредственного соседства с царями. С внешней стороны эта мера всего более содействовала падению царской власти и распадению государства.
Главные распоряжения относительно распределения почетных званий и сатрапий, сделанные Антипатром в Трипарадисе, были следующие:
Птолемей, конечно, сохранил за собой свою сатрапию, как он и желал; ему было гарантировано обладание Египтом, Ливией, областью Аравии и всеми теми землями, которые он еще завоюет к западу; вероятно, под этим подразумевался Карфаген, откуда киренейцами была получена помощь.
Сирия осталась в руках Лаомедонта из Амфиполя, уроженца острова Лесбос, сумевшего, по-видимому, оправдать свое странное поведение относительно Пердикки, против которого он не решился начать открыто неприязненных действий.
Сатрап Киликии Филоксен, хотя и был назначен Пердиккой, но при приближении Антипатра, по-видимому, немедленно объявил себя за него; ему была оставлена его сатрапия.
Из числа так называемых верных сатрапий Месопотамия вместе с Арбелитидой были отобраны у прежнего сатрапа и отданы Амфимаху. [2] Вавилония тоже получила нового сатрапа в лице прежнего хилиарха, глубокую преданность которого Антипатр имел случай оценить при недавнем восстании. Хотя Вавилон и перестал быть резиденцией царей, но он все-таки во всех отношениях остался одним из важнейших городов государства и служил посредствующим звеном между сатрапиями востока и запада, - положение, которым Селевк не преминул воспользоваться для своей собственной выгоды.
Прилегающая к ней область Сузиана тоже получила нового сатрапа - то был Антиген, еще при Александре бывший предводителем агемы гипаспистов, которая теперь получила имя аргираспидов, т. е. вооруженных серебряными щитами. Этот отряд состоял исключительно из ветеранов, участвовавших в азиатских походах, и, как говорят, между ними не было почти ни одного воина, которому не было шестидесяти лет; аргираспиды пользовались репутацией непобедимых и составляли ядро македонского войска; они были исполнены различных притязаний, восставали против всякого приказа, который им не нравился, являлись вожаками при всяком мятеже и были верны только царскому дому. [3] Антипатр желал удалить их и доставить им занятие; это было возможно только под предлогом какого-нибудь почетного поручения; он приказал им в количестве 3 000 человек сопровождать Антигена в Сузы и доставить к морю находившиеся там во множестве сокровища. [4]
Большую часть восточных сатрапий он оставил в руках тех, которые владели ими. Певкеста сохранил Персию, Тлеполем - Карманию, Сибиртий - Гедрозию и Арахозию, Оксиарт - земли Паропамисад, Пифон, сын Агенора - Индию по эту сторону Инда, а по ту сторону Инда Таксил сохранил земли по Гидаспу, а Пор - все земли, лежащие между Гидаспом и устьем Инда. Все произведенные на востоке перемены состояли в том, что Бактрия и Согдиана были соединены в руках солийца Стасанора, что Филипп, владевший ранее Согдианой и Бактрией, получил сатрапию Парфия и что Стасандр из Кипра получил Дрангиану и Арею. Наконец, Пифон, сын Кратеба, сохранил за собою свою сатрапию Мидия до Каспийских проходов и, кроме того, в возмещение своего звания регента был назначен стратегом верхних сатрапий, если только это не произошло некоторое время спустя. [5]
Странно, что в дошедших до нас перечнях произведенного в Трипарадисе раздела не упоминаются ни Северная Мидия, ни Армения. Мы знаем, что в Мидии, полученной им при разделе 323 года, утвердился на правах наследственного государя Атропат, а Оронт, сражавшийся в войске персов в битве при Ганга меле со званием сатрапа Армении, три года спустя снова является обладателем своей прежней сатрапией [6].
Прилегавшая к ней с запада Каппадокия, которою Эвмен управлял с такой заботливостью и благосостояние которой он уже заметно поднял, была назначена Никанору. [7] Великую Фригию и Ликию с примыкавшими к ним землями ликаонов и памфилов должен был получить обратно Антигон, Асандру тоже была обещана его прежняя сатрапия Кария. Менандр не возвратился обратно в Мидию, а остался теперь при войске; [8] вместо него эту сатрапию должен был получить Клит, бывший до сих пор навархом в греческих водах. Наконец, Фригия на Геллеспонте была назначена прежнему регенту Арридею.
Сам Антипатр удержал за собою европейские земли, которыми он владел прежде. Интересно то, что, судя по пришлым в Трипарадисе решениям, он, по-видимому, весьма мало воспользовался для себя теми преимуществами, которые давала ему власть регента; только дальнейшие осложнения побудили его разделить войско и переселить царей в Европу. В настоящую минуту он решился поручить Антигону, вместе со званием полномочного стратега, [9] верховное начальство над царской армией, что давало последнему возможность согласно своим желаниям продолжать войну против остатков партии Пердикки, и в особенности против Эвмена; в то же время на его попечение были отданы цари. Такое разделение власти, которую имел в своих руках Пердикка, заставляет нас предположить, или что Антипатр считал себя обеспеченным в полной преданности своего стратега, или что он принужден был подчиниться требованиям Антигона. Чтобы не забыть ничего, чего требовала осторожность, он назначил своего собственного сына Кассандра хилиархом, рассчитывая таким образом поставить достаточную преграду Антигону, если бы вверенная ему действительно значительная власть увлекла его к дурным замыслам. Наконец, в телохранители царя Филиппа он назначил Автолика, брата Лисимаха Фракийского,[10] Аминту, брата сатрапа Персии Певкесты, Александра, сына стратега Полисперхонта, и Птолемея, сына Птолемея. [11]
Таковы были в основных чертах постановления, сделанные Антипатром в Трипарадисе осенью 321 года; они были приняты со всеобщим одобрением; чтобы придать новому порядку вещей силу и крепость, был, как кажется, именно теперь решен брак Лагида Птолемея с дочерью Антипатра Эвридикой. [12]
Между тем партия Пердикки еще далеко не была уничтожена; во многих пунктах перевес еще был на ее стороне, и она была готова к самому упорному сопротивлению. Впрочем, в Европе этоляне, возобновившие по приказу Пердикки и Эвмена войну весною этого года, были уже побеждены. Они проникли в Фессалию, [13] тамошнее население восстало против Македонии, и войско в 25 000 человек пехоты и 1 500 всадников было готово вторгнуться в Македонию; тут получили известие, что акарнанцы перешли через границу, грабя и опустошая проходят по Этолии и осаждают города этой земли. Оставив для прикрытия Фессалии присоединившихся к ним союзников под предводительством фарсальца Менона, этоляне немедленно поспешили на родину и им удалось прогнать акарнанцев. Но тем временем в Фессалию прибыл со значительным войском Полисперхонт, оставленный Антипатром в Македонии в качестве стратега, победил своих противников, убил их полководца Менона, предал смерти большую часть неприятелей и снова покорил Фессалию. Источники не говорят нам, был ли дарован фессалийцам мир, и если да, то под какими условиями. [14]
Большую опасность для теперешнего регента представляло положение, занимаемое партией Пердикки в Малой Азии. Здесь Эвмен благодаря двум победам, одержанным им летом над Неоптолемом и над Кратером, имел решительный перевес; немедленно после победы он двинулся и завладел сатрапиями, лежавшими по морскому берегу, и все земли между Тавром и Геллеспонтом были в его руках; получив известие, что Пердикку убили что он сам объявлен лишенным своего звания и присужден войском македонян к смерти, он с тем большим рвением начал готовиться к обороне.
В южных областях Малой Азии еще стоял брат Пердикки Алкет; [15] он сумел в такой степени приобрести симпатии писидийцев, что мог вполне положиться на верность этого дикого и привыкшего к войнам боевого народа; их страна, переполненная укреплениями и походившая благодаря своему гористому характеру на крепость, могла служить как засадой для постоянно возобновляемых вылазок при предстоящей новой борьбе, так и почти неприступным убежищем; скоро вокруг него собрались значительные боевые силы. Было естественно, что все, что еще держало сторону Пердикки, двинулось в Малую Азию. В числе этих приверженцев Пердикки был прежде всего Аттал, супруга которого Аталанта, сестра Пердикки, была казнена в лагере брата немедленно после его смерти; при получении этого известия Аттал, стоявший с флотом у Пелусия, поспешно вышел в море; он высадился на берег в Тире, фрурарх которого, македонянин Архелай, сдал ему город и сокровищницу с 800 талантами, оставленными здесь Пердиккой. [16] Все приверженцы Пердикки, бежавшие из лагеря в Египте и рассеявшиеся по разным направлениям, собрались вокруг него; скоро его боевые силы возросли до 10 000 человек пехоты и 800 всадников. С ними он двинулся в южные области Малой Азии.
Таким образом, в Малой Азии находились значительные боевые силы партии Пердикки; если бы они соединились вместе для общих движений или даже действовали бы только согласно, то действительно могли бы оказать продолжительное сопротивление новому порядку вещей и даже преградить путь возвращавшемуся в Европу Антипатру. Теперь, когда согласие было всего необходимее, ни Алкета, ни Аттал не были склонны подчиниться кардийцу Эвмену, своей зависти к которому они не скрывали еще при жизни Пердикки! Аттал двинулся со своим флотом к берегам Карий, чтобы овладеть морским берегом от Книда до Кавна, а при возможности также островом Родосом, и чтобы во всяком случае применить право войны к необыкновенно оживленной морской торговле между Азией и Европой, которую вел Родос. Но родосцы, которые тотчас же по смерти Александра изгнали македонский гарнизон [17] и вскоре, благодаря своей счастливой независимости, правильно организованному управлению и крайне обширной торговле, достигли такого могущества, что должны были сделаться одним из важнейших морских государств в этих водах, выслали в морс флот под предводительством Демарата; в происшедшем морском сражении Аттал был разбит, его корабли и его войско рассеялись, а сам он с остатками своих боевых сил двинулся в глубину страны. В то самое время, согласно полученным от Антипатра приказаниям, Асандр шел в Карию, сатрапом которой он был назначен; он встретился с Алкетой, с которым уже успел соединиться Аттал. Хотя происшедшее между ними сражение и осталось нерешенным, но его было достаточно, чтобы разрушить их план. [18]
Между тем в течение лета Эвмен, как мы уже упомянули, двинулся в западные области Малой Азии, собрал контрибуцию с эолийских городов, снабдил в изобилии свое войско лошадьми из царских питомников у горы Иды [19] и двинулся в окрестности Сард, чтобы ожидать здесь Антипатра и возвращавшееся с ним в Македонию войско на обширных лидийских равнинах, представлявших для его многочисленной конницы отличную аренду битвы. Царица Клеопатра находилась в Сардах; он хочет показать ей, сказал он, что он, победитель Кратера, не уступит и старому Антипатру; он намеревался выступить как защитник царицы, которая предложила Пердикке свою руку, и продолжать ее именем борьбу против властителей. Клеопатра заклинала его удалиться, так как в противном случае македоняне могли бы подумать, что она является виновницей предстоящей им новой войны. Он решил оставить по ее просьбе Лидию и двинулся в Келены, находившиеся в западной части Фригии, чтобы расположиться там на зимние квартиры. [20] Эта позиция представляла для него двоякого рода выгоду: с одной стороны, ту, что здесь он находился достаточно близко к другим приверженцам Пердикки, которые в настоящую минуту находились еще в южных приморских областях, и имел таким образом возможность соединиться с их боевыми силами и с преданными Алкете писидийцами, а с другой стороны - ту, что этим он завлекал шедшее с востока под предводительством Антигона царское войско на неудобный по условиям почвы и по своей близости к горным областям Писидии театр войны. План Эвмена, по всей вероятности, заключался в том, чтобы держаться в Келенах, которые господствовали над главными дорогами, соединявшими материк с западным берегом моря, оборонительной позиции против неприятеля, который, по его мнению, был сильнее его в открытом бою благодаря численному перевесу своих войск.
Тем временем Антипатр со взятыми им при начале похода из Европы войсками прибыл, мы не знаем какими путями, - в Лидию. [21] Прибыв в Сарды, он привлек царицу Клеопатру к формальной ответственности в том, что она предложила свою руку Пердикке, хотя он уже вступил в брак с его дочерью, что послужила таким образом причиной кровопролитной войны этого года и что она, не наученная даже падением Пердикки, продолжает находиться в сношениях с осужденным Эвменом. Клеопатра защищалась, вероятно, в формальном процессе перед собранием войска со смелым и необычным для женщины красноречием; она прямо упрекала регента в том, что он не чтит царского дома, недостойно обходится с ее матерью Олимпиадой и ставит свои собственные выгоды выше достоинства государства; она находится в его власти, он может повторить с ней то, что сделал Пердикка с ее сестрой Кинаной; роду Филиппа и Александра, по-видимому, суждено быть уничтоженным теми, которые ему всем обязаны. Антипатр не посмел идти дальше; он оставил царицу в покое в ее резиденции в Сардах и без дальнейших промедлений выступил и направился к Геллеспонту. [22]
Приближалась зима; Эвмен остался уже на зимних квартирах по верхнему течению Меандра. Он воспользовался этой зимней остановкой для набега на пограничные области" которые не были ему подвластны. Для своих воинов он нашел новый и вполне гармонировавший с походной жизнью способ зарабатывать свое жалованье; он продавал отдельным отрядам поместья, укрепления и тому подобное в неприятельской области со всем а них находящимся: людьми, скотом и имуществом, давал им отпуск и необходимые боевые запасы, чтобы завладеть этими местами и затем принуждал товарищей делиться добычей с ним; это поддерживало хорошее настроение духа в его людях, их военную деятельность и опытность, которая нигде не погибает так легко, как на зимних квартирах. [23] Между тем Эвмен ревностно принимал все меры относительно войны, которая должна была возобновиться, лишь только это позволит время года. Прежде всего он завязал переговоры с Алкетой и с собравшимися вокруг него остатками партии Пердикки и пригласил их соединиться с ним для общих действий против неприятеля. Аттал и Алкета приняли послов стратега; в совете приближенных говорилось за и против его предложения; наконец большинство голосов осталось за наиболее неблагоразумным планом: Алкета, Аттал и другие отказались стоять под предводительством Эвмена или даже наравне с ним; они отвечали ему, что он сделает хорошо, если уступит им начальство: Алкета - брат Пердикки, Аттал - его зять, а Полемон - брат последнего, им подобает начальство и их распоряжениям должен подчиниться Эвмен. Этот ответ лишил полководца всех его надежд. "Вот каковы их речи, а о смерти у них и речи нет", - воскликнул он с горечью. Он видел, что дело его партии погибло, но во всяком случае желал держаться, пока это еще возможно; на свои войска он мог положиться, даже македоняне в его войске были к нему привязаны самым искренним образом; они знали, что ни один другой не заботится с большим вниманием и добротой о своих людях; хотя в лагере несколько раз находили письма такого содержания, что Эвмен присужден к смерти и что тот, кто умертвит его, получит из царской сокровищницы 100 талантов награды, но не нашлось никого для свершения этого низкого дела. Тогда Эвмен пригласил войско на собрание, поблагодарил солдат за их верность и преданность и поздравил себя с тем, что отдал свою жизнь в их руки; порукой за будущее ему служит то, что его войско устояло с такой честью даже при этом, быть может, смелом и дерзко выбранном испытании; подобные попытки, наверное, будут очень скоро сделаны со стороны неприятеля. С одобрительным изумлением выслушало войско хитрый оборот, приданный делу полководцем, и поверило ему; чтобы предохранить его в будущем от опасностей, они предложили ему составить особую стражу и решили наконец образовать из тысячи военачальников, лохагов и других испытанных людей охрану, которая должна была составлять его надежную свиту днем и ночью. Эти храбрые люди радовались, что получают от своего полководца отличия, которые дают цари своим "друзьям"; Эвмен был вполне прав, когда раздавал красные кавсии и почетные мантии - высшие знаки царской милости у македонян. [24]
При таком настроении, господствовавшем в войске Эвмена, и при крепости занимаемой им позиции новому регенту казалось неудобным предпринимать что-либо против осужденного полководца ранее прибытия стратега Антигона. Только сатрап Карий Асандр был послан против Аттала и Алкеты; но он принужден был наконец отступить после оставшегося нерешенным сражения, и победа в настоящую минуту в Карий, Ликии и Писидии оставалась за неприятелем.
Тем временем Антигон с царским войском и царями перешел через Тавр; при нем находился хилиарх Кассандр. Между ними обоими дело дошло уже до самых неприятных столкновений; грубый и гордый хилиарх столь же мало хотел подчиняться благоразумному и поддерживавшему военную дисциплину стратегу, насколько последний желал терпеть притязания юноши, имевшего за собой только имя отца и несколько неприятных воспоминаний из последнего года жизни Александра. Старый Антипатр уже раз приказал сыну прекратить свои жалобы и обвинения против Антигона; это помогло только на короткое время. [25]
Зимою, когда царское войско - как кажется, по дороге в Гордий, - двинулось во Фригию, чтобы расположиться на зимние квартиры в пощаженных еще войною местностях, Кассандр лично поспешил в лагерь своего отца, ставшего во Фригии Геллеспонтской, сообщил ему о двусмысленном поведении Антигона и о его приготовлениях к явно опасным предприятиям, заклиная его не двигаться далее вперед и не покидать Азию до тех пор, пока он не подавит в самом начале замыслов полководца и не оградит себя и царей от больших опасностей. Между тем Антигон лично явился в лагерь регента; если он незаметно и работал уже над осуществлением более широких планов, то в настоящий момент он все-таки должен был еще поддерживать хорошие отношения с Антипатром. Ему удалось вполне оправдаться; он показал, насколько он далек от всякой другой мысли, кроме желания действовать в интересах Антипатра, которому он ведь всем обязан; он сослался на свою преданность ему, на свое прежнее поведение и на свидетельство всех своих друзей. И Антипатр поспешил уверить его, что он покидает Азию без всяких дальнейших опасений, но считает необходимым удалить царей от постоянных тревог войны и от возможных опасностей, угрожающих им среди занятого военными операциями войска; он возьмет их с собой в Европу; в предстоящей борьбе с Эвменом македоняне царского войска, долгое время находившиеся под начальством Пердикки и несколько раз проявлявшие мятежный дух, не будут столь надежны, насколько это необходимо, имея против себя такого неприятеля, как Эвмен; вместо этого он оставил ему 8 500 человек из числа тех македонян, с которыми он сам прибыл из Европы, имевшееся у него прежнее количество конницы под предводительством Хилиарха и половину слонов, числом 70 штук. [26] После этих чрезвычайно обильных последствиями для дальнейшего хода вещей распоряжений Антипатр двинулся к Геллеспонту, взяв с собою царя Филиппа с его супругой Эвридикой и царя Александра, которому было теперь два с половиной года, вместе с его матерью Роксаной; [27] его сопровождала большая часть принадлежавшей прежнему войску Пердикки македонской пехоты, численность которой, если исключить аргираспидов под предводительством Антигена и тех воинов, которые остались в различных гарнизонах или бежали к Атталу, мы можем определить в 20 000 человек, из конницы верных, принадлежавшей к главной армии, большая часть, вероятно, осталась в Азии под предводительством Кассандра; зато Антипатр взял с собою половину боевых слонов-первых, которых суждено было увидеть Европе.
Ветераны Александра надеялись до сих пор на новые войны и на новую добычу; теперь им предстояло возвратиться на родину, не получив даже назначенных им Александром и формально обещанных Антипатром подарков. Может быть, царица Эвридика и на этот раз разжигала недовольство в войсках, они возвратились во время пути еще раз, потребовали обещанных подарков и начали грозить старому Антипатру; он обещал дать им все, или по крайней мере большую часть, когда они достигнут Абидоса и Геллеспонта. Войско поверило, спокойно прибыло в Абидос и ожидало уплаты. Но Антипатр с царями и некоторыми верными выступил туманной ночью и поспешил переправиться через Геллеспонт к Лисимаху, с мыслью, что войска, лишившись своего предводителя и предоставленные самим себе, из страха не получить теперь вовсе ничего изъявят свою покорность. Так и вышло; уже на другой день старые воины переправились через Геллеспонт и подчинились распоряжениям регента; об обещанных подарках более и не было речи. Таким образом Антипатр, вероятно, в феврале 320 года, возвратился в Македонию. [28]
На этом месте в дошедших до нас преданиях находится пробел, охватывающий события нескольких месяцев. В конце этого промежутка времени мы находим положение вещей в Малой Азии уже значительно изменившимся. Эвмен оставил свою позицию у Келен и находился теперь на пути в свою прежнюю сатрапию Каппадокию; он был готов к решительной битве. Антигон со своей стороны собрал свои войска с зимних квартир и идет за Эвменом. Благодаря этой перемене театра войны большая часть полуострова находится в руках назначенных в Трипарадисе сатрапов; Арридей занял Фригию на Геллеспонте, Клит - Лидию; Асандр тоже, как кажется, является повелителем Карий; но Анкета и Аттал еще держатся в горах Писидии. Своим движением из Фригии в Каппадокию Антигон совершенно отрезал их от Эвмена; прежде всего необходимо было победить его, наиболее искусного полководца, стоявшего во главе многочисленного и уже успешно одержавшего несколько побед войска.
Как на оригинальную черту в характере Антигона указывают на то, что он, имея в строю превосходящую по численности армию, вел войну сдержанно и лениво, но не знал утомления в борьбе с более сильным врагом, был всегда готов поставить все на карту, а в бою был смел до дерзости. [29] Таково было его положение теперь; Эвмен имел решительный перевес, однако Антигон его преследовал. Конечно, он встретил в самом войске Эвмена поддержку, которая, по-видимому, обеспечивала ему успех. Вместе с счастьем полководца пошатнулась и верность его войск. Один из подвластных ему военачальников, носивший имя Пердикки, отказался повиноваться вместе с вверенным ему отрядом в 3 000 человек пехоты и 500 всадников и не возвратился в лагерь; против этих мятежников Эвмен послал тенедосца Финика с 4 000 человек пехоты и 1 000 всадников, который напал на них ночью врасплох в их лагере, занял лагерь и взял Пердикку в плен. Его и других зачинщиков Эвмен наказал смертью, а войска, которые он. считал поддавшимися на его убеждения, не были наказаны, а только были раскассированы по другим отрядам. Хотя этой мягкостью Эвмен снова завоевал себе сердца своих людей, но это возмущение служило доказательством того, что его власть уже подкопана изнутри, и Антигон поспешил эксплуатировать это настроение в своих интересах. В войске Эвмена находился некий начальник всадников Аполлонид; [30] с ним Антигон завязал тайные переговоры, и ему удалось подкупить его большими деньгами; Аполлонид обещал перейти со своим отрядом на сторону Антигона, когда оба войска встретятся в бою.
Эвмен стоял в Оркинской области, [31] где он избрал для себя поле битвы на удобной для его конницы местности. Он имел 20 000 человек пехоты, половину которых составляли македоняне, 2 000 всадников и 30 слонов; [32] ввиду своего соглашения с Аполлонидом он начал сражение. Обе стороны бились с крайним ожесточением, но в решительную минуту Аполлонид со своими всадниками перешел на сторону Антигона. Участь дня была решена, 8 000 человек из войска Эвмена пали мертвыми на поле битвы, и весь обоз попал в руки неприятеля. Эвмен отступил в возможном порядке; счастливый случай отдал в его руки изменника, и он немедленно приказал его повесить. Умно рассчитанные повороты и движения сделали для неприятеля дальнейшее преследование невозможным; тогда Эвмен возвратился назад, стал лагерем на поле битвы, воздвиг из дверей и бревен находившихся поблизости домов костры, сжег своих мертвых и затем двинулся дальше; когда Антигон, потеряв следы разбитого войска, воротился назад после преследования, он не мог надивиться смелости Эвмена и его умному предводительству. [33]
Эвмен был намерен отступить в Армению и попытаться приобрести там себе союзников. Его войско не только значительно уменьшилось, но еще более его тревожило то, что понесенное им поражение и потеря всего обоза может сломить мужество его войска. Свои дальнейшие движения он производит с еще большею осторожностью; не будучи уже более равен неприятелю по силам, он мог наносить ему урон только удачными нечаянными нападениями и прикрывать свое отступление. Так, через несколько дней после сражения он встретил обоз Антигона; длинной линией под предводительством Менандра он тянулся по равнине, на которую намеревался вступить Эвмен; он мог бы иметь здесь случай не только захватить снова свой потерянный в последнем сражении войсковой обоз, но и, кроме того, приобрести необыкновенно богатую добычу, состоявшую из женщин и рабов, золота и других полезных или драгоценных вещей. Но он боялся, что его солдаты, обремененные добычей, не сохранят достаточно легкости для требуемых при отступлении быстрых движений и что обладание новым и богатым имуществом заставит их бояться мысли снова потерять его, сделать их непригодными для дальнейших трудов и предприятий. Не решаясь прямо отказать им в богатой добыче, которую им нужно было только взять, он приказал им сначала немного отдохнуть и дать корму лошадям, чтобы затем со свежими силами двинуться на неприятеля, а сам тем временем тайно послал к Менандру и как добрый друг известил его о своей близости и об угрожающей ему опасности, пусть он как можно скорее покинет равнину и отступит в горы, когда он сам не будет в состоянии следовать за ним. Менандр немедленно двинулся в горы; между тем Эвмен послал на рекогносцировку отряд всадников, приказал коннице седлать коней, пехоте быть готовой к выступлению. Когда посланные возвратились назад с известием, что неприятель отступил в горы и что его позиция неприступна, Эвмен притворился, что ему необыкновенно досадно, что пришлось потерять такую богатую добычу, и повел свое войско дальше. А Менандр невредимо прибыл к Антигону и с похвалой сообщил ему о поступке Эвмена; македонские войска громко высказали свои похвалы ему и славили его уважение к ним, македонянам царского войска, его человечность, так как имея возможность сделать их жен и детей пленниками или отдать их на жертву озлоблению его войск, он предпочел спасти их, жертвуя своими выгодами; Антигон рассмеялся: "Он оставил их, друзья мои, не из заботы о нас, но из заботы о самом себе, не желая наложить на себя оков в случае бегства. [34]
Несмотря на всю его ловкость, кардийцу не удалось достигнуть Армении; неприятель все более и более теснил его и преградил ему все пути; его солдаты начали терять веру в успех его дела и переходить на сторону неприятеля; [35] скоро дальнейшее бегство сделалось невозможным. Ему не оставалось ничего другого, как укрепиться в расположенной на скалах крепости Нора и постараться продержаться там до тех пор, пока какой-нибудь благоприятный поворот судьбы не развяжет ему рук; признать себя погибшим было вовсе не в характере этого смелого и опытного мужа, а это время было настолько богато внезапными и странными переменами судьбы, что всегда существовало достаточно оснований для новых надежд. Эвмен отпустил оставшиеся у него войска со словами, что в свое время он надеется снова призвать их к оружию, и удержал при себе только 500 всадников и 200 человек пехоты из числа испытаннейших своих людей, и даже из них он отпустил еще около ста человек верных, которые не считали себя достаточно крепкими для того, чтобы выдержать полную блокаду в этом неудобном месте и при таких печальных обстоятельствах. Нора была расположена на высокой скале и ее стены и башни были выстроены под обрывистыми боками скалы; диаметр крепости равнялся только 600 шагов, но она была так сильно укреплена самой природой и искусством, что принудить ее к сдаче мог один только недостаток съестных припасов; но об этом позаботились: Эвмен приказал собрать там такое количество съестных припасов, горючего материала и всевозможных запасов, что он мог бы продержаться в этом скалистом гнезде несколько лег [36].
Конечно, он не имел ничего более, кроме этой крепости и самого себя. Антигон взял уже к себе на службу остатки его войска, занял его сатрапии, завладел их доходами и, кроме того, собрал столько денег, сколько лишь мог; он был теперь могущественнее в Малой Азии, чем Эвмен в дни своих самых блестящих успехов; вместе с его могуществом росло также и желание дать открытое тому доказательство: сперва сделаться господином Малой Азии, а затем, когда наступит время, освободиться от тягостной зависимости от регента и, наконец, когда будет положено для этого твердое основание, исполнить относительно других сатрапов, а также относительно царей то, чего Пердикка имел глупость не достигнуть. Эта мысль - уже Александр, как говорят, обратил внимание на честолюбие Антигона [37] - завладела его душой и принимала все более и более ясные формы по мере того, как росли его успехи; отныне она руководила каждым его шагом. На первое время, конечно, было необходимо приступить к делу с величайшей осторожностью и всеми мерами поддерживать хорошие отношения с регентом до тех пор, пока плод не созреет; в таком случае Эвмен, самый опасный враг теперешних властителей, являлся его естественным союзником; его интересы требовали того, чтобы завязать дружественные отношения с противником, который хотя и был в настоящую минуту бессилен и осужден, но который благодаря своим воинским талантам, своему политическому благоразумию, своей деловитости и своей непоколебимой приверженности к делу, примкнуть к которому он раз решился, казался более удобным помощником при осуществлении великих проектов, чем кто-либо другой и которого он думал сделать себе вдвойне обязанным, предложил ему, будучи победителем над ним и господином его судьбы, свободу, почести и новые надежды.
Антигон подступил к скале, на которой была расположена крепость, и стал лагерем у ее подошвы; он приказал окружить крепость двойною стеною, валами и рвами. Предложение вступить в переговоры дало ему предлог пригласить Эвмена к себе в лагерь. Эвмен отвечал, что Антигон имеет достаточно друзей, которые могут принять на себя начальство над его войсками после него, а его войска, если его с ними не будет, будут совершенно покинуты; если Антигон желает говорить с ним, то пусть он представит достаточные ручательства в его личной безопасности. Антигон приказал ответить, что он одержал верх и что Эвмен должен подчиниться; Эвмен отвечал на это, что он не признает над собою ничьего превосходства до тех пор, пока он еще имеет в своих руках меч; если Антигон согласен прислать заложником в крепость своего племянника Птолемея, [38] то он готов прийти к нему в лагерь и вступить в переговоры. Так и было сделано; с величайшей вежливостью Антигон вышел навстречу Эвмену; полководцы обнялись и соперничествовали в выражениях своих чувств и в проявлении своей радости, что они снова видятся как старые друзья и товарищи. Затем начались переговоры; Антигон открыл Эвмену, что он ничего не желает так горячо, как вступить с ним в тесный союз, что он действовал до сих пор по поручению регента и что, если Эвмен пожелает примкнуть к нему, он, несомненно, найдет случай принести пользу себе самому и занять между вельможами государства то место, которое подобает его древней славе и его блестящим талантам. Эвмен объявил на это, что он может согласиться на дальнейшие переговоры только при том условии, что ему будут оставлены его прежние сатрапии, выставленные против него обвинения будут объявлены недействительными и что ему будет дано вознаграждение за понесенные им в этой несправедливой войне потери. Присутствовавшие при этом друзья Антигона были поражены смелостью и уверенностью кардийца, который говорил таким образом, как будто он еще стоит во главе войска. Антигон уклонился от того, чтобы лично принять решение относительно этих требований, и отправил эти предложения к Антипатру, надеясь, что продолжительная осада сделает запертого Эвмена более податливым прежде, чем может прийти ответ из Пеллы. Между тем македоняне, когда распространилась весть, что Эвмен находится в лагере, собрались тесной толпою перед шатром полководца, горя желанием увидеть знаменитого кардийца, так как со времени его победы над Кратером ни об одном из вельмож не говорилось столько хорошего и худого, как о нем, а события последнего года сделали только еще более чувствительной силу этого одного человека. Когда он вышел с Антигоном из шатра, давка со всех сторон была так велика, возгласы стали так двусмысленны, что Антигон, опасаясь какого-нибудь насилия над Эвменом, крикнул сначала солдатам, чтобы они отошли назад, а в некоторых, подошедших слишком близко, начал бросать камнями; когда это не помогло и давка начала становиться все более и более угрожающей, он обвил Эвмена своими руками, приказал своим телохранителям расчистить проход и таким образом вывел наконец Эвмена на свободное место. [39]
После этого Антигон, отозванный движениями приверженцев Пердикки в Писидии, оставил в лагере отряд, достаточный для блокады скалы. В конце 320 года началась формальная осада крепости. Об Эвмене и об его распоряжениях во время этой осады рассказывают невероятные вещи. Он имел в избытке соль, хлеб и воду, и, кроме этого, почти ничего; однако его люди сохраняли бодрость, несмотря на эту скудную пищу, которую полководец разделял с ними и которую он приправлял своей добротой, своей веселостью и своими рассказами про великого царя и про его войны. Простора в крепости было так мало, что нигде не находилось места, где можно было бы ходить гулять или проезжать лошадей; поэтому самый большой дом наверху, длина которого однако равнялась только тридцати футам, был превращен в залу, где прохаживались его люди. Относительно лошадей Эвмен придумал оригинальный способ; он приказал обвязывать их шею крепкими веревками и подтягивать их на них так высоко к бревнам, чтобы они не могли касаться земли передними ногами; затем раздавалось хлопанье бича, так что лошади начинали беспокойно бить задом, стараясь таким образом стать на землю передними ногами, бились, производили движения всем телом и покрывались мылом и потом; будучи усердно подвергаемы каждый день подобной операции, они оставались крепкими и здоровыми. [40]
Эвмен был убежден, что если он выждет, то его время наступит. Хотя предложения Антигона и имели за себя то, что возвращали его в настоящую минуту великому течению мировых событий, и хотя он был вполне уверен, что эти условия будут дарованы ему еще и теперь, если он протянет стратегу руку, но он был далек от того, чтобы пожертвовать будущим ради настоящих выгод; он очень хорошо знал, что он, грек, может иметь значение, наряду с македонскими властителями, только совершенно отдавшись делу царского дома, который всем стоял поперек дороги; рядом с Антигоном он всегда играл бы только подчиненную роль; тот пожертвовал бы им, когда воспользовался бы им достаточно, Стратег позволил ему слишком глубоко заглянуть в свои планы; было очевидно, что рано или поздно произойдет открытый разрыв между ним и регентом; а обратившись к регенту, Антигон сам дал ему точку опоры, чтобы продолжать с ними начатые переговоры, - переговоры, при которых мог представиться случай сделать надлежащее употребление из этих тайн; довести до сведения регента о замыслах стратега было для Эвмена ближайшим и наиболее верным путем к тому, чтобы возвратиться на арену мировых событий, где в случае новых осложнений интересы Антипатра требовали приобретения себе могущественных и ловких друзей в Азии, Он послал преданного ему кардийца Иеронима к Антипатру, чтобы вступить с ними в переговоры в указанном смысле [41].
Во время этих событий в Малой Азии Птолемей Египетский составил план увеличить свои владения, знаменующий собою первый опасный шаг за пределы только что созданной системы равновесия между представителями власти. Египта с Киреной ему было недостаточно. Для обеспечения безопасности быстро развивавшейся египетской торговли, а еще более для полного влияния на общую политику, которое должен был приобрести Египет, ему был необходим флот; но Египет имел слишком мало гаваней и был лишен необходимого для постройки флота леса, который и притом самого лучшего качества можно было найти на острове Кипре и в лесах Ливана. Действительно, будучи ограничен самим собою, Египет весьма легко мог защищаться, но, несмотря на все благоприятные условия защиты, при его географическом положении, он все-таки был отрезан от всего остального мира. Чтобы иметь возможность принимать участие в ходе общей политике, он должен был обладать Сирией, открывавшей ему путь в землю Евфрата и Тигра, и островом Кипр, где он находился бы вблизи берегов Малой Азии, бывшей всегда ближайшей и главной ареной борьбы партий. О завоевании городов Кипра, содержавших значительный флот, в настоящую минуту он не мог и думать; Сирия должна была послужить началом развития его могущества.
Конечно, если бы он завладел Сирией, добром или открытой силой, то это весьма заметным образом изменило бы организацию государства и распределение территориальной власти в его пределах; тогда в руках египетского сатрапа находились, бы наступательные позиции против земель Евфрата и востока и против Тавра и запада; и между тем как высшая государственная власть, перенесенная в Македонию и связанная там наступившими вскоре смутами, не имела средства преградить путь столь разрушительным переменам, ближайшие соседи и наиболее близко заинтересованные в этом сатрапы Киликии, Фригии, Карии, Месопотамии, Вавилона и Сузы в ту самую минуту, когда совершилась бы перемена власти в Сирии, были бы отделены друг от друга как бы клином, и Птолемей между ними сделался бы могущественнее как одних, так и других. Если бы ему удалось, как он желал того, приобрести эту важную область путем мирного соглашения, то против этого, по-видимому, можно было иметь весьма мало возражений, и менее всего со стороны того, кто получил стратегию в Азии и царское войско для уничтожения остатков партии Пердикки, которая собиралась в Малой Азии и принимала достаточно угрожающее положение; во всяком случае можно было предположить, что сатрап Сирии принадлежит к их числу. Эта сатрапия была отдана Пердиккой амфиполитянину Лаомедонту, бывшему родом из Митилены; если он не играл никакой роли в великой борьбе между Пердиккой и Птолемеем, то он, вероятно, не имел ни достаточно сил, ни достаточно честолюбия, чтобы решиться на большую игру. При произведенном в Трипарадисе разделе его сатрапия была оставлена за ним, Птолемей приказал открыть ему, что он желает завладеть его сатрапией и согласен вознаградить его денежной суммой; Лаомедонт отверг это предложение. Тогда в Палестину вступило войско под предводительством Никанора, одного из "друзей" Птолемея; Иерусалим был взят во время субботнего отдыха. Не встречая сопротивления, египтяне двинулись далее; наконец они встретились с Лаомедонтом, который был взят в плен и доставлен в Египет. Тогда египетские гарнизоны заняли укрепленные места этой страны, а приморские финикийские города были взяты египетскими кораблями; значительное количество евреев было переселено в Александрию, где они получили право гражданства. Без всяких перемен в своем местном устройстве и управлении Сирия перешла в руки египетского сатрапа. Лаомедонт нашел случай бежать из Египта, он бежал в Карию к Алкете, который как раз теперь устремился в гористые области Писидии, чтобы отсюда начать решительную борьбу против Антигона. [42]
Антигон получил известия о движениях Алкеты и Аттала [43] еще во время своего пребывания на зимних квартирах в Каппадокии, [44] что и заставило его быстро выступить в поход. Он форсированным маршем двинулся к юго-западу по дороге из Икония в Писидию, в семь суток прошел расстояние приблизительно в шестьдесят миль и достиг теснин города Критополь на реке Катаракта. [45]
Неприятелю даже и в голову не приходило, что Антигон мог явиться так скоро; ему удалось занять горные вершины и труднодоступные проходы и выдвинуть авангард своей многочисленной конницы на последние высоты перед долиной раньше, чем приверженцы Пердикки могли даже подозревать его близость. Только теперь неприятель, стоявший в долине лагерем около Критополя, заметил, какая опасность угрожает ему. Алкета тотчас же приказал пехоте построиться в боевой порядок, а сам во главе своей конницы бросился к ближайшей из этих высот, чтобы опрокинуть неприятельские илы, которые только что заняли их. Между тем как здесь завязалось конное сражение и обе стороны бились с большим ожесточением и большими потерями, Антигон быстро двинул вперед свою остальную конницу, состоявшую из 6 000 всадников, и бросился с ней в долину между местом битвы и неприятельскими фалангами, чтобы отрезать Алкету с его всадниками. Этот маневр удался; в то же время и авангард, на который напал Алкета, благоприятствуемый условиями местности и усиленный некоторыми илами, все далее и далее оттеснял назад его всадников. Отрезанные от своих фаланг и запертые с обеих сторон Антигоном, всадники Алкеты видели перед собою неминуемую гибель; только с трудом и с большими потерями Алкете удалось пробиться с немногими из них к своим фалангам.
Тем временен и остальное войско Антигона вместе со слонами переправилось через горы и двинулось в боевом порядке против приверженцев Пердикки, которые насчитывали в своих рядах 16 000 человек пехоты и лишь несколько сот всадников; против них развертывались линии в 40 000 человек пехоты, 7 000 всадников и 30 боевых слонов. Уже последние были двинуты, чтобы открыть сражение, уже отряды неприятельской конницы на обоих крыльях обскакивали фаланги, и тяжелые фаланги македонян спускались в долину с покрытых лесом высот; неприятель так быстро исполнил все свои движения, что не оставалось времени, чтобы хоть до известной степени установить порядок сражения или прикрыть фаланги. Сражение было проиграно прежде, чем оно началось. Фаланги Алкеты дрогнули при первой атаке; тщетно Аттал, Полемон и Доким старались поддерживать сражение; скоро бегство сделалось всеобщим, а сами они и многие другие предводители были взяты в плен. Резня была незначительная, большинство македонян разбитого войска бросило оружие и сдалось Антигону, который со своей стороны даровал им помилование, распределил их между своими фалангами и также впоследствии старался приобрести их симпатии возможной добротою и милостивым обхождением. [46]
Алкета бежал к югу со своими собственными гипаспистами, пажами [47] и верными писидийцами, которые находились в его войске; он бросился в город Термесс, лежавший по ту сторону горы приблизительно в четырех днях пути к югу и господствовавший, таким образом, над ведшими из долины Катаракта в гористую область Милиаду [48] проходами. С ним было около 6 000 писидийцев, воинов, отличавшихся своей храбростью и преданностью; они торжественно повторили ему свое обещание, что никогда не оставят его и что он может не падать духом. Тем временем Антигон подступил со всеми своими силами и потребовал, чтобы Алкета сдался ему. Граждане города постарше советовали не доводить дела до крайности и в случае необходимости решиться на выдачу Алкеты; молодые же кричали, что они никогда не покинут своего полководца и что решили защищаться с ним до последнего. Когда старики увидели, что все их старания тщетны, они порешили на тайном собрании отправить ночью послов к Антипатру и сообщить ему, что они выдадут в его руки Алкету живого или мертвого; пусть он в течение нескольких дней производит на город легкие нападения, чтобы выманить молодые войска, и пусть затем отступит под видом притворного бегства, чтобы они бросились преследовать его; в это время они найдут случай исполнить свое намерение. Антигон согласился на это предложение; когда молодые войска выступили, старики тотчас же послали несколько сильных и надежных людей схватить Алкету. Полководец не ожидая этого; видя, что ему нет спасения, он бросился на свой меч. Тогда его тело было положено на скамью, было покрыто старой простыней и принесено к вратам города, где его приняли люди Антигона. Таким образом закончил свою жизнь брат Пердикки, а с ним и честолюбивый род Оронта, который некогда даровал своей родной области Орестиде ее князей, а в последнее время простер руку к диадеме Александра.
Когда молодые войска писидийцев возвратились назад и распространился слух о предательском убиении Алкеты, вся их ярость обратились против стариков; с оружием в руках они ворвались в ворота, заняли часть города, решили в первом порыве усердия поджечь его, броситься в горы и, объявив вечную вражду Антигону, опустошать его провинции. Только просьбы и мольбы стариков могли удержать их от этого жестокого намерения; но они все-таки покинули город и рассеялись по горам, чтобы жить там нападениями на дороги и набегами на равнину. Антигон, выставлявший в течение трех дней тело Алкеты на общественное посмеяние, приказал наконец бросить его непогребенным, так как оно уже начало разлагаться. Сострадательные писидийцы похоронили его с такими почестями, какие они только могли воздать ему. [49]
Антигон возвратился опять тою же дорогой, которою пришел, и направился во Фригию. Победа над Алкетой, полное уничтожение партии Пердикки и его действительно неограниченное теперь господство над Малой Азией могли заставить его подумать о том, чтобы осуществить свои планы, которые он давно незаметно подготовлял; в его распоряжении находилось войско, состоявшее из 60 000 человек пехоты, 10 000 всадников и 70 боевых слонов; с такими силами он мог считать себя равным даже самому могущественному противнику. Его дальнейший путь должен был заключаться в том, чтобы или завладеть верховной властью, или одновременно напасть на нее и на царскую власть, составлявшую основание, на котором она покоилась, и поставить на карту их существование; в том и в другом случае его ближайшим врагом был Антипатр, которому он был обязан своим подъемом и своим теперешним могуществом. Счастливый случай помог стратегу освободиться от трудностей, которых во всяком случае нельзя было бы устранить без потери времени, хотя этого эгоистического человека не останавливали упреки совести и чувство благодарности; когда он на своем обратном пути достиг Критополя, к нему прибыл из Европы милетянин Аристодим с известиями, обещавшими полную перемену его положения.
Антипатр возвратился в Европу приблизительно год тому назад; он нашел этолян побежденными, Фессалию снова возвратившейся к повиновению; в Элладе и на Пелопоннесе, несмотря на первые боевые успехи этолян, спокойствие нигде не было нарушено; македонские гарнизоны в городах и олигархии, наведенные или сохраненные под различными именами и формами в наиболее важных государствах, обеспечивали народ от опасного увлечения демократией, автономией и "свободой", которая теперь была только фразой, будущим огоньком; отдельные государства Греции с их небольшими размерами, с их мелочными интересами и соперничеством с каждым днем все более и более отступали на задний план перед крупными движениями в государстве; и если все-таки македонские представители власти заботились о том, "что говорят греки", то эмпирическое значение государства придавало этим маленьким общинам только их издавна знаменитое имя и внимание к образованности, родиной которой они были, между тем как в действительности они могли считаться только складочным местом предназначавшейся к вывозу в Азию цивилизации, военным постом в борьбе партий и объектом сожаления и великодушия, дарование которым политической милостыни свободы могло создать доброе имя в глазах света тому или другому властителю.
Таково прежде всего было положение Афин. Фактический исход Ламийской войны лишил город его демократии и его самостоятельности; но он пользовался миром извне и спокойствием внутри, и благосостояние его скоро снова поднялось. [50] Он находился в руках двух людей, которые, по-видимому, были преданы делу Македонии с весьма различными целями. Фокион и Демада представляют собой ту полную противоположность характеров, образа мыслей и действий, которую мы вообще можем считать типической для Афин того времени. Оба они, хотя и находится на ораторской трибуне или стоят у кормила правления, являются вполне людьми частной жизни: старый Фокион представляет собой тип отца семейства, которому порядок и спокойствие дома кажутся важнее всего, который чувствует, что он принял на себя ответственность обеспечить эти первые условия существования, и который идет к своей могиле, отличаясь твердым и строгим характером, пользуясь всеобщим уважением за свою справедливость, не зная эгоизма и никакой другой мысли, кроме той, чтобы принести пользу и расчистить дорогу своим, может быть, даже более, чем они сами желают этого; среди крайне возбужденного состояния умов этого временя он желает научить свой народ жить безопасной замкнутой жизнью и осыпаемый милостью царей и полководцев, считает за добродетель быть в состоянии также и не пользоваться их милостями; по мере своих сил он устраняет беспокойные головы от участия в общественных делах, старается снова пробудить в Афинах любовь к земледелию и к сельской жизни, и его не разочаровывает даже и то, что всякий новый случай показывает ему всю бесплодность его стараний. Не таков Демад; он представляет собою тип полного эгоиста; не зная никаких других соображений и интересов, кроме своих личных, он видит в своих отношениях к родном у городу только случай приобрести какое-нибудь значение или выгоду; он жалуется на то, что он только афинянин; он чувствовал бы себя на своем месте среди придворных интриг Македонии и среди происходящих между партиями государства раздоров; он не имеет ни честолюбия, которое заставило бы его добиваться милости представителей власти или пренебречь ею, ни патриотизма, который бы вызвал в нем желание создать своему государству какую-нибудь роль в делах вселенной; и все-таки он не знает покоя, он должен интриговать, должен иметь что-либо, чтобы потерять снова, должен пользоваться значением, чтобы иметь возможность заставить говорить о себе; он талантлив, но лишен характера, блестящ, но везде поверхностен; он обладает редким красноречием, поразительным, образным и увлекающим своею силой, и еще в свои зрелые годы имеет подвижный и хвастливый характер юноши; - живой Алкивиад этого времени упадка Афин.
Таковы эти два представителя македонских интересов в Афинах. Антипатр любил говорить, что они оба его друзья; но одного он не может уговорить принять что-нибудь, а другого не может насытить, сколько бы он ему ни давал; о Д см аде он говорил, что он подобен жертвенному животному, от которого в конце концов ничего не останется, кроме языка и брюха. [51]
Рядом с ними обоими стоял Менилл, начальник македонского гарнизона в Мунихии, благомыслящий и находившийся в дружеских отношениях с Фокионом человек, но, не смотря на это, по самой природе вещей он должен был наконец сделаться обременительным для афинян. Они надеялись, что Антипатр после введения нового порядка вещей удалит его и его войска; новый порядок был, по-видимому, самой лучшей гарантией мира. Однако гарнизон находился теперь здесь уже целых два года; граждане просили Фокиона обратиться к Антипатру с ходатайством по поводу этого; он отказался не только потому, что не надеялся на успех своего ходатайства, но и потому, что считал больший порядок и спокойствие в общественной жизни следствием страха перед близостью македонян; но ему удалось добиться от Антигона уменьшения размеров контрибуций и продления сроков ее уплаты. Тогда граждане обратились с той же просьбой к Демаду; тот охотно принял на себя это поручение, надеясь, что ему удастся дать доказательства своего влияния на самого могущественного человека того времени; хотя он более чем пренебрег своими добрыми отношениями к Антипатру в то время, когда Пердикка одерживал победы в Азии, а этоляне ворвались в Фессалию, но он надеялся, что начатые им тогда переговоры остались в глубокой тайне. Таким образом, в конце 320 года он отправился в Македонию в сопровождении своего сына Демея. Это было его гибелью; между бумагами Пердикки Антипатр нашел также письма Демада, в которых последний приглашал регента прибыть в Грецию, чтобы освободить ее, так как она привязана только старой и гнилой веревкой. Антипатр был стар и болен и его правою рукою был Кассандр. [52] В это время прибыл Демад; он говорил по своему обыкновению резко и высокомерно, что Афины не нуждаются более в гарнизоне и что пришло время исполнить данное обещание и отозвать его. Антипатр приказал заключить в оковы их обоих, отца и сына, не обращая внимания на то, что они, как послы, имели право требовать личной безопасности. К противозаконному поступку отца сын прибавил еще свою грубую жестокость, приказав умертвить сперва сына на глазах отца и почти на его груди, так что тот был обрызган теплой кровью; затем после резких упреков в изменничестве и неблагодарности он приказал пронзить мечом и самого Демада. [53]
Антипатру было суждено ненадолго пережить оратора; он чувствовал, что его жизнь клонится к закату; это, вероятно, и побудило его отозвать из Азии своего сына Кассандра и передать ему часть дел регента. [54] Оглядываясь на свою жизнь, он мог сказать, что удачно совершил много славных дел, пока над ним стояли Филипп или Александр; осмотрительный, деятельный, надежный, он выказал себя вполне подходящим человеком, чтобы занимать второе место; ни его дарования, ни сила его характера не шли выше этого, и громадное движение, начавшееся по смерти Александра, не придавало ему ни большей энергии, ни новых импульсов. Слишком осторожный для того, чтобы протянуть руку к высшей власти, как это сделал Пердикка, слишком эгоистичный и черствый сердцем для того, чтобы с верностью и без задней мысли посвятить себя истинным интересам царского дома, он не имел ни мужества передать в наследие своему роду хотя бы только свой сан и свое могущество, ни решимости отказаться от этого. Как он ни желал передать свое место старшему сыну, но он слишком хорошо знал, что македоняне не любят сурового и вспыльчивого Кассандра. Следую общему голосу, он назначил регентом и своим преемником в Македонии старого уважаемого Полисперхонта, который некогда привел на родину вместе с Кратером ветеранов Ониса; в руках своего сына Кассандра он оставил хилиархию, которая ему была уже дана раньше. [55] Он не произвел никаких дальнейших перемен в порядке управления государством; умирая, он убеждал Полисперхонта и Кассандра ни за что не допускать того, чтобы власть перешла в руки женщин царского дома. [56]
Антипатр умер в начале 319 года почти восьмидесяти лет от роду. [57] Его смерть знаменует собой новый, роковой поворот в судьбах государства. Как ни незначительна была та неограниченная власть, которую он имел или давал почувствовать как регент, но на этот высокий пост представителя государственного единства он был назначен великим политическим актом и признан таковым всеми представителями власти в государстве Александра. Полисперхонт мог пользоваться любовью войска и народа; мог быть отличным стратегом и вполне достойным занимать первое место в государстве, - но способ, которым оно было ему передано, не содействовал тому, чтобы облегчить трудности этой перемены. Если этим своим последним политическим актом Антипатр требовал для звания регента, которым он сам пользовался весьма скромно, такой компетенции, которая чрезвычайно поднимала его значение, то те представители власти в государстве, которые желали жить согласно со своими собственными желаниями, не могли не поставить вопрос о законности этого назначения, происшедшего без их согласия, хотя и от имени царей.
Этот вопрос о регентстве заставил снова вспыхнуть едва успокоившиеся в государстве раздоры и повлек за собою новую борьбу, - борьбу, ближайшим результатом которой должно было выйти поражение царского дома и его полное уничтожение.
[1] При рассказе о происходившем в Трипарадисе разделе Диодор (XVIII, 43), следовательно Иероним, впервые употребляет относительно Египта многознаменательное слово δορίκτητος: Πτολεμαίος άποτετριμμενο^ παραδόξως τόν τε Περδίκκαν και τάς βασιλικάς δυνάμεις την μεν Αΐγυπτον ωσανεί τινα δορικτητον (недостает χώραν, αρχήν или т. п.) εΤκεν. Антипатр предоставляет ему эти владения (XVIII, 39) δια τό δοκειν την Ιδίας ανδρείας έχειν οίονει δορικτητον. В связи с этим приобретает значение и то, когда Диодор (XVII, 71), следовательно, идущая от Клитарха традиция, рассказывает, что Александр, приблизившись при своей переправе через Геллеспонт к берегу, метнул своим копьем на материк Азии: πήξας δό είς την γήν καί αύτος άπο της νεώς άσφαλλόμευος παρά τών θεών άπεφαίνετο την Ασίαν δέχεσθαι δορίκτητον.
[2] Арриан (ap. Phot., 71 в, 27, § 35) называет его τω του βασιλέως άδελφώ, и мы, несомненно, можем думать здесь только об Антимахе, брате Лисимаха (Arrian., I, 18), но у Диодора (XVIII, 39, 6) тоже стоит Αμφίμαχος.
[3] Plut., Eum., 19; Diod., XVIII, 40 слл. Антиген, который принимал участие в произошедшем в Египте мятеже, по словам Юстина (XVIII, 12), должен был находиться в числе предводителей, возвращавшихся в 324 году на родину под предводительством Кратера вместе с ветеранами; каким образом можно соединить эти два известия и находились ли аргираспиды тоже в числе 10 ООО ветеранов, я не знаю.
[4] Arrian., ар. Phot, 72а, 10, § 38.
[5] στρατηγός τών άνω σατραπειών άπασών (Diod., XIX, 14); об этом обстоятельстве при рассказе о разделе в Трипарадисе не упоминают ни Арриан (§ 37), ни Диодор (XVIII, 39). Из этого молчания и из весьма важного положения, занятого Антигоном, может быть, можно заключить, что при новой организации государства Пифон еще — не получил звания стратега.
[6] Polyaen., IV, 8, 3; ср.: Arrian., Ill, 8, 9; это, по–видимому, тот самый сатрап, которого Диодор (XXXI, 19, 5) называет Ардоатом.
[7] Гарпократион и Фотий (s. v.) упоминают о трех лицах с этим именем – о сыне некоего Бал акра, о сыне Пармониона и о стагерите. Во всяком случае сына Пармениона уже не было в живых. В эпоху диадохов можно ясно различить четыре лица с этим именем: названный нами выше сатрап Каппадокии, который отличался глубокой преданностью Антигону; затем друг и полководец Птолемея (Diod., XVIII, 43); затем позднейший начальник гарнизона в Аттике, приверженец Кассандра, быть может, стагерит; наконец, брат Кассандра (Diod., XIX, 11). К ним, может быть, можно присоединить еще пятого из Малалы (III, с. 198), где о несколько позднейшем времени говорится, что Селевк поручил управление Азией (της σατραπείας την φροντίδα πάσης xrjg Άσιας) Никомеду и Никанору, τους συγγενείς αυτού δέ Διδυμέας, αδελφής του αυτού Σέλευκου.
[8] Plut, Eum., 9.
[9] Эта стратегия Антигона заслуживает того, чтобы обратить на нее внимание. Можно было бы сказать, что она имеет сходство с Каранией, какую некогда соединял Кир Младший с властью сатрапа над сатрапиями Лидией, Фригией и Каппадокией. Александр, по–видимому, не создавал ничего подобного, во всяком случае Плутарх (Alex., 22) ошибочно называет Филоксена 6 έπί θαλάττη στρατηγός, вместо чего Полиен (VI, 49), также ошибочно, говорит ύπαρχος Ιωνίας; это нечто совсем иное, когда, по словам Арриана (III, 16, 10), Менет был назначен гиппархом земель от Вавилона до моря (6 ύπαρχος Συρίας καί Φοινίκης καί Κιλικίας. Но несколько стратегов вместе оставались в Египте и в Мидии (Arrian., Ill, 5; VI, 27), по одному в Вавилоне и в Сузиане (Arrian., Ill, 16); επίσκοπος τη στρατιά у Парапамиса, по–видимому, тоже не был ничем иным (Arrian., Ill, 28, 4). При разделе 323 года этот институт стратегии (за исключением Европы) был уничтожен; отныне, так как войско не употреблялось более для завоеваний, регент был стратегом в собственном смысле; очевидно, различным сатрапам было дано тоже и право стратегии в их территориях, но так, что регент или сохранял за собой право воспользоваться их боевыми силами (Леоннат, Антигон), или же даже назначал стратега, под предводительством которого должны были находиться их войска (Пифон, Эвмен). Передача стратегии Антигону была не совсем тем, что уже было передано Пердиккой сатрапу Эвмену. Антигон получил в свое распоряжение большую часть царского войска, а таким образом и собственно военную власть в Азии; это было большим ослаблением звания регента, который лишал себя таким образом высшей военной власти.
[10] Арриан (ар. Phot., 72а, 14, § 38) называет его сыном Агафокла; так как в число телохранителей принимались только знатные люди, то всего естественнее мысль о пользовавшемся таким высоким уважением еще у царя Филиппа Агафокле, отце Лисимаха, хотя он был, как говорят, пенестом из Кранона (Theopomp. ар. Athen., IV, 260а).
[11] О сыне Лагида, хотя бы о Керавне, нечего думать, так как он в это время даже еще и не родился; тем вероятнее, что здесь подразумевается сын того Птолемея, который в 334 году был телохранителем, отправился с новобрачными в Македонию и пал при Иссе; он был сыном Селевка. Нет ничего невероятного, что этот Селевк был дедом знаменитого Селевка и что последний, таким образом, был двоюродным братом вышеупомянутого Птолемея; это имя очень употребительно в доме Селевкидов до его вступления в родство с египетским домом.
[12] О хронологии этого события не говорит ни один древний писатель, но позднейшие события делают ее вероятной.
[13] В особенности, как кажется, объявили себя за них Трикка и Фаркадон по верхнему течению реки Пенея (Diod., XVIII, 56). Сюда, по всей вероятности, относятся слова Павсания (VI, 16, 2).
[14] Diod., XVIII, 38.
[15] Арриан (ар. Phot, с. 72а, 27, § 39) говорит: έφυγε, откуда, я не знаю.
[16] Diod., XVIII, 37.
[17] Diod., XVIII, 8; Arrian., ap. Phot, § 39.
[18] Арриан (§ 39 и 41) рассказывает о действиях Аттала и Алкета во второй книге; следовательно, они относятся ко времени, предшествовавшему переходу Антипатра в Европу, т. е. приблизительно к началу 320 года.
[19] Plut., Еит.,*$. Из надписей мы узнаем, что в области горы Иды находились большие царские имения (βασιλική χωρα). Ср.: История Александра.
[20] Plut., loc. cit. Arrian., ар. Phot., с. 72a, 40. При недостаточности дошедших до нас известий об этих движениях (Диодор имеет здесь между (XVIII) 39 и 40 пробел, в котором недостает имени архонта 114,4 Олимпиада (321/320 гг.)) Архиппа трудно определить их стратегическую связь между собою; вышеприведенный рассказ показался нам правдоподобным.
[21] Во всяком случае несомненно, что это не была дорога из Киликии через центральные области Малой Азии, так как дороги, по которой он шел, должен был избегать Эвмен, двинувшийся из Сард вверх по течению реки Меандра; вероятнее, что он прибыл с юга, приблизительно из Памфилии, куда, должно быть, он попал морем.
[22] Arrian., ар. Phot, с. 72в, 3.
[23] Plut., Eum., 8.
[24] Iustin., XIV, 1. – έξήν γάρ Εύμένει και καυσίας αλουργεις και χλαμύδας διανέμειν ήτις
ήν δωρεά βασιλικωτάτη παρά Μακεδδσι (Plut., Eum., 9).
[25] Обо всем этом и о многом другом должна была идти речь в собрании писем Антипатра к Кассандру, которые читал еще Цицерон (De off., II, 14), если только они подлинны.
[26] ελέφαντας δε τών πάντων τούς ήμίσεας ό (Arrian., ар. Phot., 72в, 25, § 43). На этом основании общее число слонов в это время должно равняться 140, между тем как Александр (Arrian., VI, 2, 2) еще при своем походе вниз по Инду имел «уже 200»; вряд ли за немного лет их число настолько уменьшилось. Арриан недостаточно объясняет, не осталось ли царское войско у Антигона. Я нашел нужным прийти к противоположному выводу, так как только царское войско могло произвести восстание из–за денежных подарков (αίτιων τά χρήματα), и, следовательно, оно должно было идти с Антипатром. Арриан говорит, что у Антигона осталось 8500 пехотинцев καΐ Ιππέας των έτερων Ισους, вместо чего, несомненно, следует читать των εταίρων, но это место и в таком случае остается трудным, а против приведенного выше объяснения можно было бы возразить многое.
[27] Страбон (XVII, 427) замечает об этом немедленно после смерти Пердикки: (Περδίκκα) δε… (здесь недостает нескольких слов) και ol βασιλείς 'Α^ιδαιός τε και τα παιδία τά 'Αλεκξάνδρου (это не точно, так как незаконный сын Геркулес был в Пергаме) και ή γυνή Τωξάνη άπήραν είς Μακεδονίαν.
[28] Arrian., loc. cit., его история των 'Αλεξάνδρον оканчивалась здесь десятой книгой.
[29] Polyaen., IV, 6, 5.
[30] των Ιππέων άφηγούμενον (Diod., XVIII, 40, 5) и ниже (§ 8), μετά τών περι αυτόν Ιππέων. Вряд ли он командовал всеми 5000 всадников Эвмена.
[31] έν 'Ορκυνίος τής Καππαδοκίας (Plut., Eum., 9); τής Καππαδοκίας έν τισιν εύΦέτοις πεδίοις προς ίππομαχιαν (Diod., XVIII, 40). Мне не удалось найти других свидетельств этому έν 'Ορκυνίοις. Быть может, это та местность, которую Страбон (XII, 567, 568 и 576) помещает налево от Великой Фригии, между Пессином и Ликаонией, к югу от позднейшей области тектосагов и вблизи соленого озера Татты и которую он называет τά περι 'Ορκαορικούς; ср.: Leake, Asia Minor, с. 88. Оркест, который нашли Рососке и Hamilton в надписях в лежавших около Алекиана развалинах (на дороге из Кара–Гиссара или Митрополя в Анкиру), и которых Mordtmann в 1859 году уже более не нашел, лежит, по–видимому, слишком далеко (ср.: С. I. Graec, III, п° 3822в2, с. 1051; С. I. Lat, III, 1, ηό 352). Скорее, можно было бы думать об Oroanticus tractus (Plin., V, 32; ср.: Mannert, VI, 2, с. 180), который лежал на пути из Келен через Ликаонию в Мазаку и который описывают Артемидор (Strab., XIV, 663) и частью Arundell в конце первой части своего прекрасного труда. Но последнее вряд ли может быть вероятно благодаря чисто гористому характеру этой местности на западных границах древней Каппадокии, так что, когда Эвмен впоследствии, как это и естественно, должен был отступить на восток, он мог проскользнуть в Нору.
[32] Это количество войск гораздо меньше того, которое Антипатр оставил этому стратегу; во всяком случае недостает 500 македонян и, быть может, большей части конницы. Они, как кажется, были тем временем отряжены в другое место; ни один из древних писателей не сообщает нам, что предпринималось в течение этого 320 года против Алкета и Аттала; только о 3000 человек в Ликаонии. которые возмутились позже зимой, упоминает Полиен (IV, 6, 6). v.
[33] Plut., Eum., 10; Diod., XVIII, 40. Nunc persequens Antigonus, cum omni genere copiarum abundaret, saepe in itineribus vexorbatur, neque unquam ad manum accedere licebat, nisi his locis, quibus pauci possent multis retistere (Corn. Nep., Eum., 5).
[34] Plut., Eum., 9; Polyaen., IV, 8, 5.
[35] Corn. Nep., Eum., 5; Diod., XVIII, 41.
[36] Нора, или Hopoacc (Strab., XII, 537), лежала, по словам Корнелия Непота (Еит., 5), во Фригии, а по словам Плутарха, – на границах Ликаонии и Каппадокии; слова Страбона (XII, 558) носят не такой характер, чтобы из них можно было извлечь какой–нибудь положительный результат; из описаний новейших путешественников мне тоже ничего не известно, что указывало бы ближе на эту расположенную на скале крепость, подобных которой находится множество в глубине Малой Азии. Она лежала, по–видимому, приблизительно в той местности, где от Мазаки отделяется путь в Киликию и Иконий.
[37] Αντιγόνου δέ αυτόν έλύπει τό φιλότιμον (Aelian., Var. Hist., XII, 16).
[38] Птолемей – сын Деметрия; мы бы могли соблазниться желанием узнать в этом Деметрии того адмирала царя Филиппа, на которого указывает A. Schafer (Dem., II, с. 476); но имя Деметрий в войске Александра носят еще трое других высших офицеров.
[39] Diod., XVIII, 41; Plut., Eum., 10. He подлежит сомнению, что этот рассказ не заимствован из Дурида, как это предполагали, и он вовсе не противоречит тому тону, который мы можем приписать рассказу Иеронима, а всего менее слова είδώς την τύχην οξέως μεταβάλλουσαν у Диодора.
[40] Diod., XVIII, 42; Plut., Eum., 11; Corn. Nep., Eum., 5; Frontin., Strateg., IV, 7, 34.
[41] Diod., XVIII, 42. Иначе рассказывает дело Юстин (XIV, 2).
[42] Diod., XVIII, 43; Arrian.,. Syr., 52; Ioseph., Ant. jud., XII, 1; In. Apion, I, 22. Диодор сообщает об этой оккупации перед самым началом года архонта Аполлодора, 01., 115, 2, который у него соответствует 319 году; следовательно, она относится к году архонта Неехма, 01., 115, 1, который не приводится в его тексте в том виде, как мы его теперь имеем.
[43] Об этих движениях говорит только один Диодор (XVIII, 41); Антигон выступил έπί τους πορευομένους ηγεμόνας и встретил их со значительными боевыми силами в Критополе, в городе, через который ведет большая дорога от берега моря в Памфилии во Фригию. Это было в начале зимы с 320 на 319 год. Вероятно, предполагалось произвести набег на Фригию, так как Антигон был далеко.
[44] К этому времени (έχείμαζεν, 320/319) относится отпадение 3000 македонян в Ликаонии, которые с помощью ловкого обмана были снова возвращены к повиновению и отведены обратно Леонидом (Polyaen., IV, 6, 6).
[45] Mannert (VI, 2, с. 153), вероятно, справедливо считает город Критополь за позднейший Содзополь, из которого произошло теперешнее имя Сузы. Описанная выше местность и встречающиеся у Полибия (V, 72, 5) указания самым полным образом совпадают с описанием одной местности у Arundell^ (II, с. 59). Этот город лежит в 51/2 часах пути к югу от Сагаласса, в 18 часах пути к северу от Адалии (Arundell, IV, 85), а в двух часах пути к востоку от него лежит замечательная горная крепость Кремна, откуда, по всей вероятности, Антигон наступал на неприятеля. Если Диодор определяет расстояние от Критополя до Норы в 2500 стадий, то это совпадает с нашим предположением, что Нора лежала на пути в Мазаку и находилась недалеко от этого города. Предположение Arundell^ (И, 101), что Бурдур, лежащий при входе в ведущие из Фригии в горы проходы, есть Критополь, не согласуется со словами Полибия, который говорит, что селги заняли эти проходы и поэтому Гарсиерис прибыл в Критополь через область Милиаду.
[46] Polyaen., IV, 6, 7; Diod., XVIII, 44, 45.
[47] Диодор говорит: μετά τών Ιδίων υπασπιστών και τών, что не может означать ни его детей, ни его рабов.
[48] Термесс или Термисс, επικείμενη τοις στενοις δί ων ύπέρβασίς έστεν είς την Μιλυάδα (Strab., XIV, 666). — Τερμήσσεις οί μείξονες на монетах и у Стефана Византийского. Генерал Kohler прибыл в эту область проходов на второй день после своего отъезда из Адалии (Leake, с. 135). Corancez в своем анонимно изданном Itiuenaire d'une partte plu connue de l'Asie mineure (c. 394) очень точно описывает эту местность; позади развалин Исинда в четырех часах пути к северо–западу от Адалии он проехал через лес, затем вскоре прибыл в ущелье, образуемое поднимающимися с обеих сторон значительными известковыми скалами; самый проход круто поднимается из равнины; там находится еще множество развалин, а в самом узком месте дороги ее пересекает большая стена, в получасе же пути позади ущелья находятся остатки древних строений, батаси, стены и т. д. К этим сведениям необходимо прибавить теперь сведения Schonborn'a Forbes'a и др. и особенно поучительные подробности, которые сообщает G. Hirchfild (Monatsber. der Berl. Acad., 1874, с. 716).
[49] Diod., XVIII, 47.
[50] τό λοιπόν άταράχως πολιτευόμενοι καί την χώραν άδεώς καρπούμενοι ταχύ ταις ούσίαις προσανέδραμον (Diod., XVIII, 18).
[51] Этот и тому подобные анекдоты Плутарх рассказывает в Жизни Фокиона, а по своему обыкновению также и в других местах. Мы не должны придавать им слишком большого значения.
[52] Arrian., ар. Phot., 70а, 4, § 14. Плутарх (Demosth., 31) сообщает, что обвинителем Демада был коринфянин Динарх; это или известный оратор, или наместник Пелопоннеса, который прибыл в 318 году к Полисперхонту, чтобы выступить с ходатайством за обвиненных олигархов Афин, и был казнен.
[53] Arrian., loc. cit.; Diod., XVIII, 48. Плутарх (Phoc, 30) говорит, что Демад вел эти переговоры с Антигоном; это, несомненно, неверно. Другие неверные сведения о смерти этого оратора находятся у Свиды.
[54] Невозможно определить, когда и как Кассандр покинул Азию и лагерь Антигона; но это, как показывают нам последующие события, должно было произойти в дружеских формах. Дексипп (ар. Syncell., с. 504, ed. Bon.) говорит: συν τφ πατρί την 'Αριδαίου καί Αλεξάνδρου διοίκει βασιλειαν εν Μακεδόσιν.
[55] άπέδειξεν έπιμελητην τών βασιλέων Πολυσπέρχοντα (точно так же XVI, I, 55; 1) και στρατηγόν αυτοκράτορα πρεσβύτατον σχεδόν όντα τών τω 'Αλεξάνδρω συνεστρατευμένων και τιμώμενον ύπό τών κατά την Μακεδονίαν, τόν δ' υΐόν Κάσσανδρον χιλίαρχον και δευτερεύοντα κατά την έξουσίαν (Diod., XVIII, 48).
[56] Diod»., XIX, П.
[57] έβίων δέ έτη od'(Suid., s. v.). Хронология этих лет представляет у Диодора большие трудности, так как он не только пропустил двух архонтов (Архиппа, 01. 114, 4; Неехма, 01. 115, 1) между гл. 36 и гл. 44, но, введенный, вероятно, в заблуждение вторым Архиппом, который был архонтом 01. 115, 3, внес также путаницу в распределение фактов. Дальнейшие подробности об этом находятся в приложении к Истории Александра.