Глава 1. Феопомп: жизнь, труды и стиль

Древние и византийские источники предоставляют информацию о жизни Феопомпа, но некоторые из них противоречивы, некоторые сомнительны, и все здесь удручающе туманно. Существует ряд вариантов для дня его рождения. Фотий говорит, что он бежал в изгнание из родного острова Хиос вместе отцом, который был обвинен в "спартанстве", но, когда ему было сорок пять лет, он был возвращен в свой дом вмешательством Александра Великого в "письме к хиосцам". Александр издал общий декрет об амнистии в 324 г., но долго считалось, что возвращение Феопомпа на Хиос имело место в более раннюю дату. Диттенбергер утверждал, что письмо от Александра хиосцам было послано зимой 333 или весной 332. Однако, 334 был убедительно защищен Heisserer'ом. Если бы Феопомп не вернулся на Хиос в 334, то нужно было бы предположить, что он возвратился домой по общей амнистии 324. Но если бы ему было только сорок пять лет в 324, то тогда год его рождения был бы 369, и он был бы слишком молод (в 16 лет), чтобы соревноваться на погребальных играх по Мавсолу в 353. Браун утверждает, что Александр написал бы специальное предложение и поэтому неподдающееся датировке письмо от имени одного только Феопомпа. Его рассуждение состоит в том, что общий Александров декрет о возвращении от 333/2 (или 334) был издан от имени изгнанных демократов, и Браун подписывается под широко распространенным (но для меня сомнительным) представлением, которое делает Феопомпа кем угодно кроме демократа.
Письмо Александра к хиосцам может быть датировано 334 г. (T2). Простая арифметика, следовательно, делает 379 годом рождения Феопомпа. Эта дата (или 378/7) получила широкое признание, но записаны и варианты. Византийский лексикон десятого века, Суда, записывает между 408 и 403 (то есть, 93-я Олимпиада) и 404/3 (год анархии в Афинах, то есть год Тридцати тиранов) в одной и той же строке текста (T1). Корнелий Непот, римский биограф первого века до нашей эры, лишь предлагает неясную информацию, что Феопомп родился "некоторое время" спустя после жизни Алкивиада. Алкивиад был убит в 404 г. (T3b = Nep. 7 (Alcibiades) 11.1: Theopompus (Alcibiadis aetatem) aliquanto natus).
Информация Непота слишком расплывчата, чтобы иметь много пользы, и остается рассмотреть, что может быть сказано для 408-403 Суды или для более точного 379 Фотия. Когда ранние биографы не могли дать точную дату чьего-то рождения, они иногда прикидывали ее по предполагаемому времени акмэ личности, расцвета сил, который, как считают, был в сорок лет. Если бы важное, поддающееся датировке событие могло бы быть найдено в жизни человека, оно использовалось бы произвольно, чтобы "точно определить" акмэ, и дата рождения будет помещена сорока годами прежде. Но можно ли эту формулу использовать для "установления" либо одной из двух, либо обеих альтернативных дат (или ряда дат), приведенных для рождения Феопомпа?
Сорок лет после 408-403 дает 368-363 и трудно представить себе что-нибудь относящееся к Феопомпу между этими датами, тогда как дата для изгнания отца Феопомпа может быть полезна. Предполагая, что быть проспартанским означало быть антиафинским и олигархическим, Уормелл утверждал некоторое время назад, что вероятно незадолго до 340/39 известные антиафинские хиосцы были изгнаны своими согражданами. В этом году Хиос присоединился к антимакедонскому и несколько проафинскому союзу с Византием (D. S. 16.77.2). Союз был антимакедонским, но не первоначально проафинским, если должно доверять Demosthen. De corona 87-94 и Plut. Phoc. 14 Есть папирусный документ, который является частью комментария к Демосфеновым Филиппикам александрийского ученого Дидима "Меднобрюхого", ок. 80-10 до н. э. См. F292 = Did. In Dem. 10.34. Дидим дал строго антимакедонский отчет о нападениях Филиппа на Византий и Перинф, которые атаки вызвали союз против него. Он называет своими источниками Филохора (Jacoby № 328, F162) и Феопомпа (F292).
Если Феопомп родился в 379 г., ему было около сорока в конце 340/39. Возможно, поэтому, что дата 379 была произведена путем применения сомнительной формулы.
Не известно, где Фотий получил свою информацию. Он воспроизвел сравнительно обширный, но фактически неопределенный биографический материал о Феопомпе. Здесь, что и говорить, он иногда извлекал выводы непосредственно из подсказок, предоставленных самим Феопомпом, очевидно во введении к Филиппике: "Он [Феопомп]", сообщает Фотий, "прямо говорит, что он был в своем расцвете [акмэ] в то же самое время как Исократ афинянин, Феодект фазелит и Навкрат эрифреец". Феодект, Навкрат и Исократ были среди противников Феопомпа на ораторском соревновании при погребении Мавсола в 352 до н. э. (T6a, b). Жена Мавсола, Артемисия, устроила юбилейные игры в честь своего мужа, на которых, среди других состязаний, ораторы боролись за лучший панегирик умершему царю. Очевидно Фотий резюмировал пассаж, в котором Феопомп упоминал о соревновании и хвастался своей победой. Годы жизни Исократа 436-338, Феодект жил в пределах 375-334, даты Навкрата неизвестны. Как и Феопомп, Навкрат и Федект по сообщениям были учениками Исократа. Очевидно, что этой информации мало для установления продолжительности жизни Феопомпа. Более точная информация, что ему было сорок пять лет при возвращении в Хиос вводится глаголом "говорят" в конструкции из винительного падежа и инфинитива, которым способом в эллинском языке обособляется цитата. Возможно, Фотий обратился к неизвестному биографическому источнику для даты рождения Феопомпа. Никак не исключено, что этот источник так или иначе датировал изгнание приблизительно 339, предположив, что это было датой акмэ, и произвольно назначил Феопомпу сороковой год, округлил цифру и добавил пять лет, чтобы добраться до 334, даты письма Александра, и сделать Феопомпу сорок пять во время его возвращения. Другая основная дата, подходящая для древнего способа "вычислить акмэ", была бы Херонея, самое значимое историческое достижение Филиппа. Это наверняка кульминационное событие Феопомпова magnum opus, Филиппики. Херонея имела место сорок один год спустя после 379 возможно достаточно близко к сомнительной формуле. Как бы то ни было, если у Фотия была другая информации из работ Феопомпа, он пренебрег предоставить ее. Он был вероятно полностью в потемках сам, и нет никаких оснований полагать, что и его источник что-то прояснял.
Однако, если 379 не определенно дата рождения Феопомпа, то приблизительно. Феопомп был плодовитым автором, и написание исторических работ, кажется, в значительной степени датируется временем после 360, и действительно, нет ни одного акта или события в его жизни, которые могут быть надежно датированы до этого времени. Очерк его литературной работы и скудные биографические сведения иллюстрируют эту точку зрения. Его первое историческое предприятие вероятно Эпитома Геродота в двух книгах. По мнению Лэйна Фокса Эпитома была написана для Филипппа (или молодого Александра?) после Элленики, но перед Филипппикой. Эпитома отца истории звучит как упражнение для молодого будущего историка. Из письма, приписываемого платонику Спевсиппу (которое может быть поддельным), следует, что Феопомп был при дворе Филиппа около 343 и наслаждался его покровительством после публикации Элленики. Предположительно, что тогда Феопомп начинал сбор материалов для Филиппики. Филипп пришел к власти в 360. Сначала его позиции были настолько незначительны, что никто за пределами Македонии не относился к нему всерьез, в том числе и Демосфен. Несмотря на то, что Филипп неуклонно увеличивал свою мощь весь конец 350-х и с ним соединились олинфяне с 357/6, Демосфен игнорировал македонского царя до 352. В этом году, в речи "За мегалопольцев" он убеждал афинян вмешаться в дела Пелопоннеса, да и позже в речи "Против Аристократа" Филиппу как угрозе афинской безопасности придается не больше значения, чем Керсоблепту и его лейтенанту Харидему. Но с 352 его репутация наверняка стремительно возрастала, так как его успехи продолжались и его империя расширялась. По 347/6 Исократ обратился к нему в "Филиппе". Некоторое время примерно между 352 и 346 поэтому мысли Феопомпа кажется были заняты всеобъемлющей историей карьеры Филиппа. Письмо Спевсиппа ссылается на обстоятельства, преобладающие зимой 343/2, и если оно подлинное, то наверняка написано в то время. Это письмо будет соответствовать другому свидетельству. Феопомп написал письмо Филиппу, обвиняя Гермея из Атарнея около 343 (F250), что предшествует 341, когда Гермей был схвачен и убит персами. Я подозреваю, что молодой Феопомп позировал как промакедонский агент в попытке доставить себе покровительство Филиппа. Так Элленика была закончена примерно до 343 и начата где-то в 350-е, ибо пассаж у Евсевия о древних плагиатах возводит обвинение, что Феопомп украл целые отрывки из Элленики Ксенофонта Афинского (ок. 428-354) и включил их в свою собственную (Porph. in Euseb. PE 10.3 = F21). Ксенофонтова работа охватывает период с 411 до битвы Мантинее в 362. Она, кажется, была разделена на три части, но нет никаких свидетельств, что она была опубликована по частям. Поэтому маловероятно, чтобы любая из них была в обращении и доступна для Феопомпа, до очень поздних 360-х или ранних 350-х. Если это так, то деятельность Феопомпа как историка впишется в середину-конец 360-х для Эпитомы Геродота, 350-е для Элленики и 340-е и значительное время после для magnum opus, Филиппики. Может это и не так, но выглядит разумным.
Десять или более лет после смерти Филиппа (в 336) Феопомп наверняка очень занят. Огромная Филиппика была завершена в своей окончательной форме, но историк еще кажется имел время для написания посланий и советов воюющему в Азии Александру. Его поведение в течение этих лет парадоксально для современного глаза, являясь подходящей к его бурной жизни кульминацией. В то время как он снова позирует в качестве агента и сторонника македонского режима, отправляя дружеские сообщения сыну, он писал вместе невероятно горькие репортажи о якобы пагубных привычках и карьере отца. В ожидании выводов, которые будут сделаны в главе 5 о трактовании Феопомпом Филиппа, стоит сделать паузу и задаться вопросом, что может корениться в его враждебности. Два действия Филиппа возможно без колебаний отторгались Феопомпом: назначение Аристотеля в качестве наставника молодого Александра (в 343) и неумеренное празднование Филиппом своей победы при Херонее (F236). Филипп отпустил послов от побежденных афинян и начал сцену пьяного распутства, которую Феопомп записал в Филиппике с явным отвращением. Если назначение Аристотеля рассмотреть в соединении с информацией в письме Спевсиппа, то немного больше раскрывается о ранней связи Феопомпа с Филиппом.
Назначение в точности совпадает с датой Спевсиппова письма и, следовательно, с моментом предполагаемого посещения Феопомпом Филиппа, откуда немудрено предположить, что Феопомп возможно был конкурентом Аристотеля на рабочее место. В 343 Аристотель еще зависел от школы платоновской философии. Следовательно, оклеветывание Феопомпом Платона, на которое сетует Спевсипп, наверняка расценено как попытка дискредитировать Аристотеля. Кроме того, Уормелл датировал письмо относительно Гермея из Атарнея, дяди Аристотеля, к Филиппу, примерно тем же самым временем по независимым причинам. Наконец кажется нет оснований сомневаться в том, что Феопомп сочинил свой панегирик Филиппу в это время также. Он, скорее всего, написан в расчете на благоприятный прием при македонском дворе, тогда как прибыльное и престижное покровительство было бы естественно вторичной целью. После его лести Филиппу и атаки на Аристотеля через его семью и учение принятие Аристотеля в качестве наставника Александра совсем не развеселило и без того впавшего в меланхолию Феопомпа.
Каждый раз Филипп упоминается в фрагментах Филиппики с едкой горечью. Недавно замечено, что все эти упоминания стоят в прошедшем времени, что вероятно означает, что Феопомп завершил опус в его окончательной форме в годы после смерти Филиппа. Равномерное распределение негатива предполагает, что работа была окончена или полностью пересмотрена в те годы. Однако, нет никаких твердых указаний на дату окончательной публикации Филиппик. Шварц утверждал когда-то, что она была опубликована в 334, лишь через два года после смерти Филиппа. Но его дата кажется слишком ранней для написания или переработки пятидесяти восьми книг, и с ней хорошо разобрался Т. Браун. Лучшее предположение, кажется, приблизительно 323, год смерти Александра. Примерно в это время популярность Феопомпа достигла возможно самого низкого уровня. Публикация злонамеренной Филиппики вполне объясняет его повторное изгнание и всеобщую к нему ненависть.
Незначительные работы, главным образом известные только по названиям, кажется, вообще обращаются к людям и событиям с 350-х до 330-х и возможно до 320-х; вероятное исключение могло бы быть "К Эвагору", если оно подлинно (T48). Известный Эвагор был активен на Кипре до 374/3, когда по словам Феопомпа он был убит. Однако, у него был внук по имени Эвагор, который также мог быть предметом или адресатом этой работы. Он был казнен приблизительно в 346 после того как контролировал Кипр и Сидон какое-то время (D. S. 16.42-3,46).
Есть маленькая горстка работ, для которых не могут быть предложены даты, кроме "Панегирика Мавсолу" (T48), произнесенного на погребении карийского царя в 352 (D. S. 16.36.2). По-видимому Феопомп нуждался бы в значительной репутации, чтобы стать финалистом на этом риторическом соревновании. Эпитомы Геродота и некоторых других упражнений, которые могли быть изданы к 352, было недостаточно. Заманчиво предложить, что чтение ранних книг Элленики или даже публикации законченной Элленики привлекло к Феопомпу внимание скорбящей вдовы, и есть традиция, что он выиграл первый приз (T6a, b).
Среди незначительных работ числится также "Панафинаик" (T48). Если он является подлинным, то речь идет об имитации одной из известных речей Исократа или ответе на нее. В своем собственном Панафинаике во всяком случае Исократ не кажется знающим об уже существующей одноименной работе, и его речь повидимому была издана в 339 (Panath. (12) 3, 267-70). Работа Феопомпа поэтому была вероятно издана когда-то позже.
Отмечены другие незначительные работы, адресованные или написанные Филиппу или Александру, который взошел на трон в 336. Два источника упоминают какие-то "Хиосские письма", которые по словам Суды были написаны Александру "против хиосцев" во время периода изгнания, когда он был умоляющим Эфесской Артемиды (T8 и D. H. Pomp. 6.10 = Т20). Третий источник возможно Athen. 13.50 (586 C), исправленный Швейггейзером. Письма Александру, порицающие других хиосцев, могли бы быть средством, которым историк надеялся добиться возвращения. Они поддаются датировке и относятся к периоду между 336 (воцарение Александра) и 334 (возвращение). Так, если "К Эвагору" было адресовано Эвагору младшему, меньшие работы, кажется, вписываются в тот же самый период что и главные исторические упражнения: от 350-х до 330-х до н. э.
Остается рассмотреть некоторые биографические анекдоты. Во-первых, Фотий нашел информацию о более поздней жизни Феопомпа в том же самом биографическом источнике, который точно определял возраст Феопомпа в сорок пять в год возвращения. История делает его кем-то вроде изгоя, что совсем не удивительно, так как большинство новых правителей в эллинском мире являлись друзьями и приверженцами Филиппа или их потомками.
"После смерти Александра изгнанный отовсюду, он [Феопомп] приехал в Египет, и Птолемей, царь Египта, не принимал его, но хотел покончить с ним как с занудой, но некоторые из друзей своими ходатайствами спасли его".
Если этот анекдот заслуживает доверия, Феопомп пережил Александра, но не обязательно на многие годы, поскольку здесь кажется последний поддающийся датировке пункт жизни Феопомпа. Далее, если публикация Филиппики была действительно причиной общей враждебности к Феопомпу, то 323 или возможно немного позже был бы разумной приблизительной датой ее появления.
Во-вторых, заманчиво видеть нечто большее в спартанстве отца Феопомпа. С последних лет Пелопоннеской войны и ниспровержения Афинской империи была причина полагать, что Афины вообще одобряли демократии в своих союзнических государствах, а Спарта поддерживала олигархии. После 404, когда спартанцы установили свою морскую империю, подчиненными им государствами управляли "гармосты", обычно десять числом и назначаемые Лисандром. Большинство гармостов были низложены Спартой ок. 403 и заменены марионеточными олигархиями. Многие из этих правительств будут, конечно, свергнуты после поражения спартанского флота от Конона при Книде в 394, но впоследствии проспартанский агитатор считался в Эгейском сообществе вероятно защитником тоталитарной олигархии. Если спартанствовал отец Феопомпа, не спартанствовал ли и сын? Принято, что да, но из главы 4 станет ясно, что Филиппика не показывает явного предпочтения ни одной форме правления. Однако, у семьи историка, как может разумно предполагаться, были сильные олигархические склонности, и возможно она была еще и богата, поскольку Феопомп утверждал, что ему никогда не приходилось давать уроки в отличие Исократа и других. Однако, он наверняка финансировал свои обширные путешествия, если Дионисий прав, говоря об их размахе (Phot. Bibl. 176, 120b; D. H. Pomp.6.2-3 = T20). Тем не менее, Феопомп был очевидно демократом, поскольку декрет Александра в целом возвращал изгнанных демократов в противовес укоренившимся тогда олигархиям.
Несмотря на очевидное единодушие среди древних, что Феопомп был учеником Исократа, эта традиция отрицалась в нескольких современных исследованиях, откуда тепло поддерживалось и использовалось изложенное в деталях скелетное знание Феопомповой жизни другими авторами. Дебаты придали вопросу важность сверх всякого вероятия. Вполне возможно, что Феопомп знал и учился у Исократа. Феопомп посетил родной город Исократа, Афины, судя по его непосредственному знанию афинских государственных надписей. Как богатый человек с литературными устремлениями он едва ли избежал контакта с любым из литераторов Афин во время визита. Есть также традиция, что Исократ открыл риторическую школу на Хиосе. К сожалению, так как его даты не зарегистрированы, не известно, открыл ли он ее во время юности Феопомпа. Кроме того, Феопомп кажется был знаком с работой Исократа. Он обвиняется в дословном воспроизведении пассажа из Ареопагитика", сочинения его учителя, в одиннадцатой книге Филиппики (F102 = Porph. in Euseb. PE 10.3). Однако, возможно самая важная часть свидетельств - еще раз письмо Спевсиппа. Его важность происходит от его преждевременности. Если оно подлинное, то здесь современное свидетельство о Феопомпе и других интеллектуалах, и даже если это подделка, оно основано на обширном знании людей и обстоятельств того времени. Письмо начинается с полномасштабного нападения на Исократа с конкретной ссылкой на его "Филиппа". Общее качество этой работы, искренность ее похвалы Филиппу и даже ученость Исократа подвергаются сомнению. После краткого поношения "понтийского ученика" Исократа (Исократа из Аполлонии), начинается обвинение Феопомпа. Утверждалось, что сопоставление Феопомпа с учеником Исократа Афинского должно подразумевать, что писатель считал, что он также был учеником Исократа. С этой точки зрения письмо - по существу атака на Исократа и его школу. Немного подвергают сомнению силу этого аргумента на том основании, что письмо явно не идентифицирует Феопомпа как ученика Исократа. Тем не менее структура всего письма, конечно, не отрицает, что он его ученик. Послание начинается и заканчивается Исократом и его якобы неискренностью по отношению к Филиппу. Оно рекомендует предъявителя, ученика Спевсиппа по имени Антипатр из Магнезии, и качество его исторической работы, сравниваемой с историческими заметками Исократа и неявно с Элленикой Феопомпа. В контексте лежит конкуренция двух школ, и если письмо не предполагает своего рода связь между Исократом и Феопомпом, включение Феопомпа в нее было бы чем-то вроде аномалии. Наконец, Спевсипп и Аристотель оставались друзьями и после того как Аристотель покинул академию в 347 г. Поэтому благоразумно видеть в письме контрудар на резкую критику Феопомпом учения Платона. Если историк мог оспаривать Аристотелева педагога Платона (и заодно его учение), Спевсипп мог ответить тем же самым, поддерживая своего школьного и бывшего коллегу нападением на предполагаемого Феопомпова учителя Исократа. Другими словами самая естественная интерпретация та, что письмо принимает связь "ученик-учитель" между Феопомпом и Исократом.
Учителя могут влиять на размышления своих учеников, но они кажется никогда не управляют ими. Исократ был стилистической моделью для Феопомпа согласно многим авторам поздней античности. Однако, если он действительно обучал Феопомпа, то преподавал ему только что-то о стиле. Учитель защищал идею Панэллинизма, мечтая об объединенной Греции и Македонии, проводящей кампанию против Персии. Но никакой приверженности панэллинству не проследишь у Феопомпа. Напротив, мечта, которую он приписывает Филиппу в потерянной "Евлогии", заключалась в завоевании не Персии, но только Европы. Эта тема является очень существенной, поскольку, отстаивая тезис вторжения в Персию, Исократ рассчитывал отклонить Филиппа от завоевания Европы, особенно Греции, и призвать к добровольному греческому союзу против варвара (FF255, 256 = Theon. Prog. 2.8). Опять же Исократ написал хвалебный трактат о жизни старшего Эвагора.
Феопомп, с другой стороны, как известно, подчеркивал сексуальную грубость Эвагора и грязные обстоятельства, окружающие его убийство, о чем обо всем Исократ молчит. Точно так же Никоклу, сыну Эвагора, Исократ льстит, а Феопомп делает его отъявленным распутником. Без сомнения, он написал намного больше неодобряемого Исократом. С другой стороны морализирующая тенденция многих фрагментов Филиппики, часто указывающих на страшные последствия расточительности, не идет вразрез с духом "Антидосиса" Исократа, обрисовывающего там в общих чертах свою учебную философию (Isocr. Antidosis 274-77).
Платон и его школа с их требованиями уметь определять столь абстрактные понятия как "благо" и "справедливость", привлекли внимание и Феопомпа. Арриан сделал запись следующего колючего комментария:
"[Феопомп] обвиняет Платона в желании определить все. Почему еще он говорит? "Разве никто из нас прежде тебя не сказал ничего хорошего и справедливого? Или мы произносим звуки бессмысленно и в пустоту, не дознаваясь дотошно, какова каждая из этих вещей?" (F275 = Arr. Epict. 2.17.5-6)
Контекст этой ремарки не известен. Она могла бы прийти из Филиппики, когда Феопомп сообщал о Гермее из Атарнея. Отступление о школе Платона возможно включало критическую речь. Иначе возможно разумнее связать его с диатрибой против Платона, произнесенной при дворе Филипппа. Однако, один сторонник Сократовой школы все же пришелся Феопомпу по душе: киник Антисфен (F295). Он описывается как заинтересованный и квалифицированный педагог (D. L. 6.14), исходя из чего утверждалось не раз, что Феопомп являлся так или иначе последователем кинического течения Сократовой школы, тогда как известный Диоген был главным двигателем в ответвлении киников от Академии. Конечно, верно, что моральные суждения Феопомпа кажутся поливающей всех и вся бранью, произносимые с ворчанием, достойным Диогена. Глава 4 рассматривает эти фрагменты подробно, но никакой истинный практикант мыслей Диогена не написал бы так много истории. При всей своей саркастической этике Феопомп выглядит слишком стремящимся всех наставлять, а Исократ отвергает это так же решительно как и Диоген.
Обзор свидетельств, касающихся жизни и карьеры Феопомпа, выводит следующие заключения. Родившись приблизительно в 379, он, когда вырос, имел возможность обучаться у Исократа и усвоил от него что-то о стиле. Как бы то ни было, влияние Исократа иначе кажется минимальным за исключением того, что Феопомп вероятно согласился бы с теми пассажами, где учитель защищает образовательные программы для того, чтобы улучшить допускающие усовершенствования нравы. С другой стороны до некоторой степени Феопомп чувствовал себя как рыба в воде с моральными установками ранних киников. Его ненависть к платоникам могла произойти от горькой и неудавшейся попытки перехватить наставничество над Александром у Аристотеля. Наконец, будет утверждаться, что на политической арене Феопомп был чем-то вроде самозваного сторонника Демосфена против Филиппа. Конечно, эта поддержка оратору не означает, что он не раскритиковал бы и Демосфена, особенно за какую-нибудь неудачу.
Более существенный и сложный вопрос касается отношения Феопомпа к другим историкам его времени. О большинстве из них мы знаем ненамного больше, чем о самом Феопомпе, но полезно повторить немного соответствующих фактов об их жизнях и возможных связях с Феопомпом. Ксенофонт из Афин (ок. 424 - ок. 354) был друг Сократа. Он уехал из Афин в 401, чтобы сопровождать своего друга Проксена, наемника в экспедиции Кира для захвата персидского трона у Артаксеркса, брата Кира. По возвращении оттуда с оставшимися в живых греками, он стал зятем Агесилая, спартанского царя. Афиняне изгнали его, вероятно в 394 г., но он смог возвратиться в Афины в 366/5 и умер там вероятно к середине следующего десятилетия. Он написал много работ, но те, которые будут расценены как исторические, включают Анабасис (ок. 386), описывающий экспедицию Кира и возвращение уцелевших греков, "Агесилая", историческо-биографический трактат о его тесте; и Элленику, охватывающую греческие дела от 411 (завершение Пелопоннесской войны Фукидида) до 362 (второе сражение при Мантинее). Феопомп знал Элленику и использовал ее как источник для своей собственной работы того же названия (F21).
Даты, обычно принятые для Эфора из Кимы, ок. 405-330 до н. э., делают его старшим современником Феопомпа. Как и Феопомп, он числился учеником Исократа, но если это правда, то он перенял у него лишь его стиль и возможно моральное мировоззрение. Его magnum opus был "всеобщей историей" с самого раннего времени до 341 г. в двадцати девяти книгах. Работа оборвалась с его смертью. Он писал тематически и еще не сообщил о Священной войне, которую изложил в тридцатой книге его сын Демофил. Хотя и названная "всеобщей историей", его работа сосредоточилась почти исключительно на греках. Кажется, было предположение у греков этого времени, что они являлись единственными людьми, у которых в отличие от варваров была история. Эта идея, кажется, сохранялась в умах некоторых греков по крайней мере до первого столетия, когда Дионисий Галикарнасский начинает свою историю Рима с тщательно продуманным заявлением, что римляне, далекие от варварства, были действительно греками!
Ничего не известно о Даимахе из Платей, за исключением того, что он жил в четвертом столетии и написал Элленику. Наряду с Анаксименом и Каллисфеном он идентифицирован Порфирием как источник, из которого Эфор занимался плагиатом (Якоби № 65, T1). Анаксимен Лампсакский - другая неясная фигура. Он жил ок. 380-320 и написал Элленику, Филиппику, и "Об Александре". Суда (№ 72, T1) делает его учителем Александра. Его Элленика продолжалась с рождения богов до смерти Эпаминонда при Мантинее в 362 только в двенадцати книгах (D. S. 15.89.3 = Якоби № 72, T14). Его Филиппика была почти как компендий. Что Феопомп охватил в пятидесяти восьми книгах, он пробежал в восьми. Павсаний делает его заклятым врагом Феопомпа в разоблачающей истории (T10 = Paus. 6.18.2):
"Поссорившись с Феопомпом, сыном Дамасистрата, он написал трактат, оскорбляющий афинян, лакедемонян и фиванцев одинаково. Он подстроился под стиль Феопомпа с прекрасной точностью, надписал его имя на книге и разослал ее по городам. И хотя Анаксимен был автором трактата, ненависть к Феопомпу выросла везде по всей Греции".
Работа, о которой говорит Павсаний, называлась очевидно Трикаран, то есть "Трехголовый (монстр?)" (№ 72, TT20-1). Работа под названием Филиппика, написанный врагом Феопомпа, прямо походит на попытку установить рекорд. Так как Трикаран не пародировал известные нападки Феопомпа на Филиппа, возможно этот "учитель Александра" написал свою собственную Филиппику, чтобы ответить или "исправить" порочные атаки своего конкурента на Филиппа. Возможно, Суда ошибается, однако, когда он заходит слишком далеко и делает Анаксимена наставником Александра. После Аристотеля Каллисфен Олинфский, племянник Аристотеля, стал ментором царя в философии.
Если к Анаксимену Феопомп относился как к непримиримому сопернику, то к Каллисфену (Якоби № 124) (41) он похоже питал больше уважения. Манерой, которая в первую очередь выглядит удивительно любезной в век литературного пиратства, эти два историка, кажется, вежливо не приближались к темам друг друга. Диодор (14.117.8, 16.14.4 = T27) говорит, что Элленика Каллисфена, в десяти книгах, охватывала тридцатилетний период от Царского мира (387) до начала Священной войны (357). Его другая главная работа была "Дела Александра". Очевидно поэтому эти два историка почти полностью дополняли друг друга: Элленика Феопомпа охватывала время примерно 412-394, Элленика Каллисфена 387-357, Филиппика Феопомпа 360-336, "Дела Александра" Каллисфена 336-незакончено. Однако, уважение не единственно возможное объяснение этого распределения труда. Полибий наблюдал Феопомпово пренебрежение греческими делами в промежутке от 394 до 360 с большим неудовольствием. Возможно, решение Каллисфена посвятить десять книг периоду 387-357 было мотивировано похожим ощущением неодобрения.
Вариант с Каллисфеном выглядит немного более привлекательным в контексте Оксиринхского историка или P. При наличии значительных фрагментов, даты начала и завершения этой работы не известны, как и число книг. По-видимому работу Р можно назвать Элленикой, и есть хорошее свидетельство (42), что она продолжала неоконченную Пелопоннескую войну Фукидида. Если это так, то она начиналась с 412 или 411, а вот где завершалась, надо поразмышлять, но предложенный 386 г. (43) казался бы самой ранней подходящей датой для истории типа Оксиринхской Элленики. P очень интересуется материковой историей. Детальное описание им устройства Беотийской Лиги (11.2-4) является единственным для нас, и было бы удивительно, если бы, когда он написал это, он не собирался продолжить свой рассказ до уничтожения этой организации спартанцами в 387/6. P всегда старается охватить крупные события в Эгейском море (смерть Педарита на Хиосе, мятеж людей Конона в персидском флоте, сообщения о передвижениях войск в Азии), но его внимание к материковой истории необычайно дотошно, и его история была, несомненно, написана с точки зрения грека с материка, возможно афинянина. Здесь речь кажется идет об Элленике Каллисфена. Она начиналась с Царского мира, вероятной конечной точки Р, и доходила до внезапного начала Священной войны, открываясь и завершаясь двумя решающими событиями в истории Центральной Греции. Самыми большими происшествиями, о которых он должен был бы сделать запись, стали бы сокрушение Фивами спартанской власти, за которым последовал их собственный упадок. Что Каллисфен не отклонялся от этой нити материковой истории, кажется бесспорным, и это сделало бы его Элленику продолжением P, а не Феопомпа, который выглядит гораздо менее интересующимся материком, как я попытаюсь продемонстрировать в следующей главе.
Был еще Кратипп, афинянин, который жил в то же самое время что и Фукидид и продолжал его работу по крайней мере, до конца 390-х, если не до Царского мира (Якоби № 64, ТT1, 2). Гардинг показал, что Кратипп возможно был еще одним источником Эфора, используемым для афинской истории после 411, но так как P был источником Эфора для того периода, то заключить, что P и Кратипп один и тот человек, привлекательно. P писал рановато, чтобы быть источником Эфора. Действительно, он был явно не осведомлен о Священной войне, что, кажется, помещает дату его публикации прежде 357. Поэтому есть возможность, что Феопомп знал эту Элленику, но пространство использования им P невозможно прикинуть. В следующей главе и в Приложении я покажу, что Феопомпова Элленика была в некотором смысле ответом P, нацеленным на исправление его исторического воззрения. Если принять эту точку зрения, то P был источником для Феопомпа в некоторой степени, а Каллисфен примкнул к историографической традиции, которая конкурировала с Феопомпом.
Прежде, чем оставить тему связи Феопомпа с его коллегами-историкам, полезно указать, как они касаются моих заключений, что Феопомп сделал себя индивидуалистом, приняв точку зрения стороннего наблюдателя за борьбой на материке. В Элленике он отверг материковую ориентацию традиции P (Кратиппа) - Каллисфена - Эфора и писал как хиосец или иониец. Чтобы исправить P, он возможно отображал его формулировки и распорядки время от времени, но вносил уничтожающие суждения о государствах и людях как в рассказ, так и в особые подытоживания типа некрологов, от которого рода вещей P кажется воздерживался. Кроме того, я утверждаю, что он далее "исправлял" P включением сицилийской истории в Элленику; ведь нет никакого признака, что P обращал какое-либо внимание на Сицилию. О возможных источниках Феопомпа по Сицилии можно только предполагать, но работы Филиста Сиракузского и Гермея из Мефимны были вероятно доступны. Что получается от Феопомпова подхода, кажется хорошо представлено Анаксименовым Трикараном. Анаксимен только пародировал стиль своего конкурента; он действительно должен был изобрести отрицательные расклады. Спартанцы восхваляются за их личное самообладание только в редких случаях, когда они показывали его; в других случаях они и их государство осуждаются, даже высмеиваются. Афины также резко критиковались как дом алчных империалистов, кравшие максимально в виде дани и взяток от подданных; только при поражении и для времени Второй Архэ, когда стало принято хотя бы демонстрировать уважение к союзнической автономии, могут найтись более мягкие слова. Фивы в свою очередь подвергаются самому высокомерному обхождению из всех. Они никогда особенно не впутывались в связи с греческими государствами в Сицилии или на Эгейском море. С точки зрения Феопомпа их краткий период господства можно в значительной степени и систематически игнорировать, заключив в пределы материка и несколько десятилетий конфликта с быстро клонящейся к закату Спартой.
Вот что можно сказать о жизни и веке Феопомпа. Что он был за автор? Фрагменты подлиннее, большинство которых из Филиппики, являют рассказчика анекдотов и страстного моралиста. Нельзя предположить, что они - репрезентативная выборка (48), но наряду с древними описаниями, критикой и размышлениями о его стиле, собранными Якоби, они дают повод для наблюдений.
В Филиппику Феопомп включил отступления, которые добились известности, так что даже получили собственные названи в древности. Отступление об афинских политических лидерах от Фемистокла (ок. 528 - ок. 462) до Евбула (ок. 405 - ок. 330), находилось в книге 10. Оно стало известным как "О Демагогах" (FF85-100) и рассматривается в главе 3. Для его стиля другое известное отступление более информативно: Мирабилии, или "Чудеса", находящиеся в книге 8 и очевидно в начале 9-й (FF64-70).
В книгах Филиппики до этого отступления Феопомп охватил приход к власти Филиппа, его раннюю борьбу с иллирийцами и его первые вторжения в Фессалию. Филиппика начиналась с воцарения Филиппа. Кроме борьбы с династическими конкурентами его первые предприятия сопровождались войнами с иллирийцами и вмешательством во внутренние дела Фессалии. Фрагменты из первых пяти книг содержат высокую частоту ссылок на иллирицев и фессалийцев или включают топонимы их и соседних областей. См. FF28-58. Тем временем война вспыхнула между Фокидой и Фивами за контроль над известным оракулом в Дельфах, так называемая Священная война (357-347). В 353 фокейцы, достигнув со своим командиром Ономархом значительных успехов, двинулись на север в Фессалию, где они столкнулись с Филиппом, двигающимся с севера. Их успехи были куплены шокирующей ценой, что ни говори. Они получили доступ к обширным сокровищам в Дельфах и использовали богатство оракула, чтобы сделать монеты, на которые можно было нанять наемников. Используя эти силы, Ономарх преуспел в том, чтобы изгнать Филиппа из Фессалии к концу 353.
Но где здесь связь с "Чудесами"? Как отступление о замечательных вещах вписывалось в этот контекст? Чтобы ответить на этот вопрос необходимо сначала рассмотреть содержание "Чудес" из фрагментов. Удобно работать через них в порядке, в котором они устроены Якоби, хотя порядок, в котором рассказывал их сам Феопомп, не известен. Но там был раздел о персидской религии, в котором Феопомп привел имена двух великих восточных божеств, Аримана (Angra Mainyu), бога зла, и Оромасда (Ahura Мазда), бога добра. Далее, он очевидно утверждал, что персидские маги верили в воскрешение для бессмертия и в то, что "субстанции увековечатся от их собственных [магов] молитв" (F64 = D. L. 1.8-9). Это мы знаем от болтливого Диогена Лаэрция, жившего в третьем столетии (?) нашей эры коллекционера анекдотов о жизни и учениях древних философов. Плутарх, известный биограф и моралист первого и второго столетий нашей эры, делает запись более полного изложения персидского мифа о творении и космической эсхатологии, главным образом, если не полностью, взятого из Феопомпа (F65 = Plut. Mor. 370 A-C):
"Оромаз, родившийся от самого чистого света, и Ариманий, родившийся от темноты, пребывают в состоянии неутихающей войны друг с другом; и Оромаз создал шесть богов, первого Хорошей Мысли, второго Правды, третьего Порядка, и остальных, одного Мудрости, одного Богатства, и одного Демиурга благородных удовольствий. Но Ариманий создал, так сказать, конкурентов, равных тем в числе. Тогда Оромаз увеличил себя в три раза и удалился от Солнца настолько же, насколько Солнце отстоит от Земли, и украсил небеса звездами. Одну звезду, Сириус, он установил там перед всеми другими как опекуна и сторожа. Двадцать четыре других богов он создал и поместил в яйцо. Но боги, созданные Ариманием, которые были равны в числе Оромазовым, проникли в яйцо и пробились внутрь; в результате зло соединилось с добром. Однако предназначенное время должно наступить, когда будет решено, чтобы Ариманий, занятый навлечением мора и голода, подвергся уничтожению и исчез бы; и затем земля станет равниной и установятся один образ жизни и одна форма правления для счастливых людей, говорящих на одном языке. А Феопомп утверждает, что, согласно мудрецам один бог должен пересиливать, а другой наоборот побеждаться, и так по очереди на протяжении трех тысяч лет, и позже в течение еще трех тысяч лет им предстоит бороться и воевать, и одному суждено уничтожать труды другого, пока наконец Гадес не скончается; тогда люди осчастливятся, обходясь при этом без еды и не строя жилищ. А бог, который умудрился вызвать все эти вещи, должен тогда успокоиться и отдохнуть какое-то время, для бога не длительное, но сколько хватило бы для сна человеку".
Словарь византийского ученого Фотия приводит разъясняющую статью. Под заголовком "таланты Зопира" он помещает историю членовредительства Зопира накануне персидского захвата Вавилона. Здесь Феопомп, кажется, повторил историю Геродота, в которой Зопир притворился перебежчиком, сильно покалечив себя и сказав вавилонянам, что раны были причинены Дарием, персидским царем. Уловка сработала; вавилоняне доверились Зопиру, который тогда смог предать город персам. Феопомп упомянул шрамы Зопира метафорически как его "таланты", потому что они доставили богатую награду от Дария. Древние, кажется, сочли эту особенность использования языка Феопомпом довольно диковинной (F66 = Phot. Lex. T41 и F262 = [Longinus], de sublim. 31.1; F338? = Pollux 3.58; F339 = Pollux 4.93 и T44 c F225c = Demetr. Eloc. 27).
Очевидно из многих источников, что Феопомп также включил замечательную историю критянина Эпименида. Он греческий Рип ван Винкль. Посланный своей семьей, чтобы привести овец и застигнутый сумерками, он заснул в пещере согласно пересказу Аполлонием Феопомпова сообщения. Он спал там в течение пятидесяти семи лет и позже умер в возрасте 157 лет. Другие истории, рассказанные Феопомпом об Эпимениде, кратко изложены Диогеном Лаэрцием (1.115 = F69):
"говорят, что, в то время как Эпименид обустраивал храм Нимфам, раздался голос от небес, который сказал: "Эпименид, не для Нимф, а для Зевса!" Он предсказал критянам поражение спартанцев от аркадян... И действительно те были побеждены при Орхомене. Он также говорит, что стал стариком за столько дней, сколько спал лет".
Ферекид с Сироса (середина шестого столетия до н. э.) был мифографом и теологом, и, как думают древние, являлся учителем Пифагора. Феопомп рассказывал две истории, иллюстрирующие его мастерство провидца. В первой он утолил жажду, выпив из колодца, и предрек землетрясение "через несколько дней", а во второй предсказал исчезновение судна, которое тут же произошло - как раз когда он и его товарищи наблюдали его приближение к гавани. Порфирий (232/3-ок.305), антихристианский последователь Плотина, обнаружил, что эти те же самые "штучки" автор четвертого столетия Андрон из Эфеса приписывает Пифагору. Порфирий обвиняет Феопомпа в том, что тот списал истории у Андрона, но изменил топонимы и приписал их не тому человеку в неуклюжей попытке скрыть свое воровство. Однако, если кто-либо действительно изменял традицию, то Порфирий вероятно порицал не того. Здесь Андрон, кажется, так или иначе перенес анекдоты от менее известного Ферекида на более известного Пифагора, что выглядит более естественным процессом построения древней биографии. Опять, Диоген Лаэрций, используя Феопомпа в качестве источника, преподносит два в других местах неизвестных анекдота. В одном Ферекид предсказывает падение Мессены и в другом он советует спартанцам, по прямому приказу от Геракла, не почитать золота или серебра (F71 = D. L. 1.116-17). Не ясно, согласился ли Феопомп с источниками, которые сделали Пифагора учеником Ферекида. Приписывание Ферекиду пророческих достижений, которыми другие наделили Пифагора, могли быть признаком того, что Феопомп был прохладен к Пифагору, которое подозрение подтверждается по-видимому одной ссылкой, вероятно из "Чудес", на Пифагорово учение. Очевидно саркастическим тоном Феопомп, кажется, утверждал, что пифагорейская доктрина продвинула тиранию.
Самым известным и обширно приводимым анекдотом в этом отступлении была история земли Меропиды, рассказанная Мидасу Силеном. Мидас напоил Силена, смешав воду источника, из которого тот имел обыкновение пить, с вином. После того, как выпив, Силен был захвачен Мидасом, ему пришлось отвечать на вопросы "о природе и вещах древних". Силен рассказал Мидасу о безграничном ином мире вне потока Океана. Жители этого другого мира ростом вдвое больше обитателей известного мира и живут в два раза дольше. Два крупных по размеру государства находятся там, Военград и Святоград. Жители Святограда проводят блаженную, длинную и легкую жизнь, в то время как Военщики, хотя наслаждаются большой властью и богатством, живут недолго, умирая или болезней или погибая в сражении. Золота там столько, что оно "меньше ценится ими, чем нами железо". Люди по имени меропы живут среди них в больших городах, а в отдаленном уголке их земли есть место, называемое Возврата Нет (Aelian. VH 3.18.7-9):
"Оно как пропасть, покрытая ни тьмой, ни светом, и воздух висит над ней, смешанный с чем-то мутно-красным. Две реки текут вокруг этого места: одна называется рекой удовольствия, другая печали. Деревья размером с высокие платаны растут рядом с этими двумя реками. Деревья у реки печали приносят плод следующего свойства: если кто-нибудь попробует его, он проливает так много слез, что угасает всю свою жизнь в стенаниях и так умирает. С другой стороны, деревья, которые растут на берегу реки удовольствия, несут плод противоположного рода. Любой, кто отведает его, освобождается от всех прежних забот. Даже если он любил кого-либо, об этом он тоже забывает; и он понемногу молодеет. Он восстанавливает ранние, былые фазы своей жизни. Он теряет старость и возвращается к расцвету сил, потом вступает в юношеский возраст, потом становится мальчиком, потом младенцем и после исчезает".
Еще два сообщения, как известно, были включены в "Чудеса". Одна фраза, к сожалению вырванная из контекста, кратко упоминает жертвенное мясо на Олимпийских Играх, остающееся нетронутым кружащими и кричащими наверху птицами. Наконец, примечание, скопированное в две византийские работы и назначенное в книгу 9 Филиппики, говорит дразняще, что Феопомп распространял много невероятных историй о Бакиде, которого рекомендовал непосредственно Аполлон для очищения сошедших с ума спартанских женщин (F77 = Schol. Aristoph. Pac. 1071 и Suda v. Bakis = Schol. Aristoph. Av. 962).
Пророки, жрецы и предзнаменования - очевидные повторяющиеся темы в "Чудесах". На первый взгляд Зопир не вписывается в обойму пророчеств, представленных в "Чудесах". Полная история Зопира рассказана Геродотом (3.152-9), чью работу Феопомп знал. У Геродота эпизод членовредительства Зопира начинается с предзнаменования. В то время как персы осаждали Вавилон, жители города насмехались над осаждающими: "Пока мул не родит жеребенка, вы не возьмете наш город". Конечно, один из мулов Зопира немедленно ожеребился, и именно это чудо побудило Зопира принять радикальные меры для скорейшего захвата города и без сомнения так он стал кандидатом на включение в это отступление в Филиппике.
Персидские маги здесь совсем не в стороне. Их священническая роль и невероятная разоблачительная природа зороастрийской мифологии отлично подходят для контекста. Заманчиво полагать, что Феопомп включил бы сообщение о самом Зороастре, у которого предзнаменования и пророчества имелись в большом количестве, но к сожалению нет никаких свидетельств, что включил. В то время как верно, что его изложение мифов о мироздании и божьей каре звучат подлинно зороастрийски, фрагменты не показывают, что он знал о Зороастре непосредственно, и не узнать, сделал ли он его великим пророком, каковым он якобы был, или смешал ли противоречивые аспекты иранской религии и культа в один некритический доклад. Было бы удивительно, если бы он не был осведомлен о Зороастре, но факт, что он, кажется, делает магов священниками зороастризма, когда они, как вообще думают, были среди его самых злейших врагов, заставляет предположить, что он был не в состоянии отличить чистый зороастризм от других конфессий древнего иранского культа.
Судя по этим фрагментам, в темы "Чудес" вошли известные пророки и чудесные истории, связанные с ними, как и люди, которым случались удивительные предзнаменования, и еще авторитетные сообщения о "подлинных случаях", подтверждаемых или самими пророками или касающимися ворожбы фактами из их жизни. Эти темы имеют очевидную, хотя и несколько свободную связь с дельфийским оракулом, самым важным относящимся к мантике учреждением для большинства материковых греков. В некоторых случаях у людей была более определенная связь с Дельфами. Геродот видел трон Мидаса в коринфской сокровищнице (1.14.2), а Бакида рекомендовал спартанцам Аполлон, вдохновляющее оракул божество. Другие греки в "Чудесах" вероятно посетили Дельфы или посвятили что-то там, но нет никакой причины предположить, что маги или Зороастр сделали что-либо подобное. Поэтому, наиважнейшая связь между Дельфами и анекдотами в "Чудесах", кажется, просто была поводом рассказать об относящихся к ворожбе происшествиях и чудесах и возможно об учении известных мистиков и пророков.
Из этого резюме "Чудеса" похожи на несколько хаотичное отступление, собирающее различные анекдоты вокруг широко определенной темы. Сами древние описывают Феопомпа как автора, часто увлекающегося отступлениями. История Фотия, будто Филипп V мог обнаружить, что материал о Филиппе II заполнил только шестнадцать книг, подчеркивает печально известную правду (T31). Оратор второго столетия Элий Теон привел Феопомпа в качестве примера автора, отступления которого являются настолько длинными, что его читатель становится "неспособным вспомнить нить основного рассказа". Даже его поклонник Дионисий Галикарнасский счел некоторые из отступлений ненужными, несвоевременными, даже ребяческими (T31 = Phot. Bibl. 176 (121a 35); T30 = Theon. Prog. 4 (2.80.27); T20 = D. H. Pomp. 6.2-11). Однако, древние комментаторы, кажется, считали Феопомпа талантливым сказочником. Элий приводит мифы у Геродота, Филиста (сицилийского историка, ок. 430-356 до н. э.) Феопомпа и Ксенофонта как примеры, которым будут подражать, а Элиан называет Феопомпа искусным мифологом. Цицерон нашел бесчисленные истории (innumerabiles fabulae) у Феопомпа и они не были все ограничены книгами 8-й и 9-й ( F127 = Theon. Prog. 2 (2.66.9); T26b = Aelian. VH 3.18.1; T26a = Cic. Legg. 1.5). Фотий дает резюме тем, включенных в книгу 12, которое предполагает, что там было отступление о географии Писидии и Аспенда, о том, как определенные окрестности были названы в честь мужчин и женщин из бронзового века, о происхождении греческих врачей Коса и Книда, и о том, как Памфилия была колонизирована греками, и все это в конце сообщения о карьере Эвагора I; отступление начиналось деловыми отношениями Эвагорова союзника, египетского царя Акориса, с южной Анатолией. Рассеянные фрагменты из многих книг предполагают, что Феопомп редко пропускал возможность сделать паузу и отвлечься. Там и дразнящие скетчи о пеонийских царях, использующих большие рога скота для изготовления чаш в книге 2, и намеки на прогулку в древнюю египетскую историю в книге 3, а в книге 21 Страбон нашел трактовку легендарного происхождения названий Ионийского и Адриатического морей и некоторые утверждения относительно их географии, которые он счел смешными. Особо говоря, экскурс в восемь книг о восточной истории (Филиппика 12-19) и в пять книг по западным событиям и географии (Филиппика 39-43) должно также посчитать отступлениями для их отношения к карьере Филиппа очень отдаленно. Однако, как будет показано в главе 3, эти отступления являются неотъемлемой частью работы. Они оба продолжают Элленику и заканчиваются в 344/3, с которого года Филиппика занимается лишь карьерой Филиппа с целеустремленностью не менее замечательной, чем ее зацикливание на отступлениях в предыдущих книгах. Пункт ясен: с 344/3 нет больше эллинской истории; все - Филиппика. Все эллинское бледнеет до незначительности рядом с Филиппом. К сожалению для греков, однако, успех Филиппа вовсе не был благом для них.
В результате, Феопомп был отмечаем древними как некий навязчивый бродяга, но шероховатости в его моральных суждениях вызвали значительно больше комментариев. Дионисий Галикарнасский похвалил возвышенность его морализаторских экскурсов на темы "справедливости, пристойности и других добродетелей во многих прекрасных пассажах". Его описание Феопомпова нравоучительного стиля стоит привести пространнее (T20a = D. H. Pomp. 6 [2, 244].7):
"[Феопомп обладает] умением не только увидеть и сообщить то, что понятно всем в каждой переделке, но [способен] тщательно исследовать и скрытые причины поступков и внутренние чувства деятелей, что не так легко увидеть многим, и осветить тайны очевидных достоинств и незамечаемых пороков. Я думаю, что мифическое дознавание бесплотных душ в Аиде от адских судей так же сурово, как и в трудах Феопомпа. Следовательно, он, казался даже клеветником, потому что выдвигает ненужные обвинения против важных лиц сверх необходимых".
Дионисий находит, что мораль Феопомпа запускает свой бур иногда чрезмерно глубоко и уподобляет его доктору, который излишне прижигает раны пациента. Его стиль по сравнению с исократовым "чист, непосредствен, также возвышен, великолепен и полон торжественности". Однако, "когда он осуждает города и стратегов за худые планы и преступные методы", он становится более едким, чем учитель. Эта его сторона очевидна во многих местах, но особенно в Хиосских письмах. Там, по-видимому, его стиль становится более притворным и искусственным.
Есть также много мест (которые уцелели) из Филиппики, в которых Феопомп "осуждает города и стратегов". Здесь тоже его стиль иногда впадает в агрессивную претенциозность. Возможно, лучший пример из книги 49. В этом пассаже, который Полибий нашел совершенно отвратительным, он пустился в уничтожающе резкую критику против Филиппа и его людей. Деметрий, эллинистический автор работы "О стиле", цитирует строчку из этой диатрибы в пример того, как стилистическая аффектация может разрушить силу сообщения: "Мужами-убийцами они были по природе, мужами-нимфетками по привычке; ... их называли друзьями [царя], но на деле они были бой-френдами" ( F225a = Polyb. 8.11.5-13; F225c = Demetr. Eloc. 27). Вроде бы маловероятно, что Феопомп пытается юморить, начав с этих отвратительных каламбуров. В целом фрагменты и testimonia (свидетельства) заставляют его казаться вполне серьезным. Есть два близких исключения тому правилу, когда Феопомп балуется некоей саркастической иронией. В первом он открывал свою Филиппику, представляя Филиппа в выражениях, которые звучат как если бы он завел хвалебную речь. Согласно Полибию, Феопомп приступил к своему труду, объявляя о большой важности Филиппа как личности для истории, поскольку "Европа никогда не имела человека схожего с Филиппом, сыном Аминты". Полибий продолжает (F27 = Polyb. 8.11 [13].1):
"Сразу после этого и во введении, и всюду по всей истории он показывает его самым отпетым бабником, едва не разрушившим свой собственный дом своими хождениями налево; кроме того он самый несправедливый и потворствующий себе человек в манипуляциях дружбой и союзами, человек, который поработил или неожиданно захватил очень большое количество городов или предательством или силой, и он же естественный маньяк в безудержном пьянстве, часто замечаемый от друзей "принявшим" средь бела дня... Ибо, намереваясь писать о царе, очень удачно родившемся и склонном к превосходству над другими, он не опустил ни одну позорную или ужасную историю".
Попытки распутать противоречие во введении будут предприняты в главах 3 и 5, но выглядит оно так, как будто Полибий прочитал это как восхваление, сопровождаемое обвинениями неизменно с отрицательными характеристиками на протяжении всей работы после. Он, кажется, счел очевидное противоречие озадачивающим, если не оскорбительным.
Возможно, что Полибий был введен в заблуждение вступлением Феопомпа. "Европа никогда не рождала человека схожего с Филиппом" могло бы казаться восхваляющим, но по правде это двойственно. Возможно Полибий не сумел обнаружить здесь сарказм двусмысленной присказки. Есть еще один пассаж по крайней мере, где Феопомп ясно показывает склонность к саркастической иронии. Неизвестный автор [Лонгин] в работе под названием "О возвышенном" находит следующий плохо написанный отрывок (F263): "Точно так же Феопомп сначала дает великолепный зачин к походу персидского царя на Египет и потом все это разрушает буквально несколькими словами:
"Какой город или страна в Азии не отправили свое посольство к царю? Какая красивая или ценная вещь, какой продукт земли или произведение искусства не были принесены ему в дар? Было много драгоценных покрывал и плащей, пурпурных, узорчатых и белых; было много золотых палаток, снабженных всем необходимым, было много одежд и кроватей немалой цены. Были серебряные и золотые сосуды, чаши и кубки, одни усыпанные драгоценностями, другие тщательно и прекрасно отделанные. Бесчисленные мириады оружия были там, греческого и варварского. Были стада вьючных животных и жертвы, откормленные на убой, многие бушели приправ, много сумок, мешков и горшков с луком, много и другого потребного. Было так много соленого мяса любого вида, что путешественники, приближающиеся издалека, принимали громадные кучи еды за скалы или холмы, теснящиеся на равнине". Он переходит от возвышенного к среднему. Развитие сцены должно было идти другим путем. Привмешав сумки, приправы и мешки в прекрасное описание всей экспедиции, он вызывает в воображении картину кухни".
[Лонгин] не в состоянии распознать, что автор еще высмеивает великолепие царя Персии, а не только описывает его вторжение в Египет. Следовательно впечатлению об угрюмости Феопомпа, не способствует нечувствительность древних комментаторов.
Цицерон упомянул горечь Феопомпa в двух случаях. Однако, в одном из них возможно он думал о Хиосских письмах, а не об исторической работе. С другой стороны, Лукиан, ритор второго столетия и автор сатирических эссе, в своем опусе "О том, как писать историю" оставляет немного сомнения, что Феопомп мог быть уничтожающим и в исторических работах (T25a = Lucian Quomodo hist. conscr. 59):
"Твои характеры не в суде. Ты ведь не хочешь скатиться к той же критике в свой адрес, что и Феопомп, который осуждает большинство своих персонажей с реально злостным намерением и поступает так регулярно, действуя как обвинитель, а не как историк".
Чтобы понять критические замечания древних комментаторов с большей полнотой, полезно рассмотреть то, что они думали об истории и что они ожидали от историка. Для них проза была написана для чтения вслух, что делало ее формой красноречия. В своей Риторике Аристотель разделил красноречие на три главных класса: эпидиктическое, или "показательное красноречие", судебное, или риторика для судов, и политическое, то есть, техника политического убеждения. Так как история не для судов и ее очевидная цель не заключается (или не должна заключаться) в том, чтобы убеждать с политической точки зрения (иначе она становится пропагандой), она попадает в общую категорию эпидиктического красноречия. Эта классификация обычно должна выводиться, потому что древние руководства по стилю редко говорят об истории. Трактование Аристотелем эпидиктического красноречия немного помогает пристроить определенные потребности историка. Его совет кажется был рассчитан на автора речей типа тех, которые произносились, например, на соревновании при погребении Мавсола. Однако, было бы разумно предположить, что раздел, в котором Аристотель дает совет касательно того, как составить рассказ в эпидиктическом красноречии, относился к изучению исторического рассказа. Его замечания по тому предмету стоит указать частично: "Повествование должно иногда прерываться ... достижения, которые показывают его храбрость, отличаются от тех, которые показывают его мудрость или справедливость" (Aristot. Rhet. 3.16.1-2). Отсюда могло бы следовать, что исторический рассказ, который излагает большие достижения прославленного человека, было бы трудно отличить от повествовательных компонентов хвалебно составленной речи о нем. Возможно, этот испытанный метод помогает объяснить злобу Полибия на трактовку Феопомпом Филиппа, поскольку историк по-видимому обещал сообщить достижения Филиппа. Если Полибий принял представления Аристотеля о красноречии, то рассказ о больших достижениях должен был бы быть прочитан как восхваляющий, а пассажи с высмеиванием и бранью, в которых периодически не отказывал себе Феопомп, будут выглядеть как жестокие противоречия главному тезису и очевидному тону большей части рассказа. Нельзя сказать, что история и панегирик были неразличимы - хотя, судя по совету, данному Лукианом, некоторые историки вероятно удаляли все препятствия для панегирического красноречия время от времени. Собственные комментарии Лукиана о Феопомпе, однако, предполагают, что его недостатки лежали в противоположной области (что он много порицал). Здесь критику легче сформулировать. Историк допускает ошибку, обращаясь к методам судебного красноречия и привлекая свои характеры к суду, тогда как он должен ограничивать себя прямым эпидиктическим рассказом, критериями которого являются степень правды и полезность для читателя.
Была другая особенность стиля Феопомпа, которая возможно, сильно добавила раздражения Полибию. Вудман недавно показал, что римские историки в целом приняли потребность приспосабливать стиль к предмету. Если тема была прославляющей или восхваляющей, надо было использовать полный, гладкий стиль. С другой стороны, отрицательной теме, описыващей падение или период упадка, подходил резкий и изменчивый стиль. Полибий (ок. 200-118 до н. э.) был грек родом, но принятый в число римлян, так сказать. Как для друга Сципиона, его главным историческим предприятием была солидная история (из сорока книг) возвышения Рима к величию. В отличие от Дионисия Галикарнасского он мог поставить в заслугу историю римлянам и признать в них высокую степень политической культуры, не имея необходимости утверждать, что они были на деле греками по этническому происхождению. Дионисий, который приблизился к римлянам как грек, погруженный в эллинские традиции, не видел трудностей в смешивании Феопомпом полного стиля с негативной темой (распространяющееся зло от Филиппа), но Полибиева критика вероятно отражает римские идеи, которые должны были быть так ясно изложены Цицероном в следующем столетии: сообщение о достижениях человека с применением полного стиля означает, что история предназначена быть восхваляющей. Проблема с восхвалением не была лишена вероятности. Поэтому, некоторые критические замечания должны быть введены только для того, чтобы показать, что автор не потерял совсем чувства меры, но Феопомп был беспощаден и неумолим в своих нападках на Филиппа. Эта интерпретация лучше всего объясняет следующее замечание Полибия (8.11 [13].2):
"Так что или этот автор [Феопомп] был лгуном и льстецом во вступительных замечаниях в начале своей истории, или он полностью глуп и по-детски доверчив при изложении подробных сведений, предполагая, что бессмысленными и надуманными оскорблениями он заработает себе авторитет и получит признание за свою хвалебную оценку Филиппа".
Дело в том, что Полибий нашел чрезмерными оскорбления в адрес Филиппа в Филиппике. Почему тогда он не заключил, что работа была резкой критикой? Возможно, работа отвечала всем техническим требованиям, предъявляемым к панегирику, если судить по стандартам, принятым Полибием. Что касается политического красноречия, Плутарх признал, что ему есть место в исторических трудах. Речи могут быть написаны для государственных деятелей и генералов, когда они пытаются убедить граждан или ободрить армии. Искушение обратиться в бегство тогда наверняка было действительно велико. Плутарх комментирует: "Но что касается торжественных речей и периодов Эфора, Феопомпа и Анаксимена, которые они декламируют, вооружив и выстроив свои силы, то можно сказать: "Никто не пустословит пред оружием" (T33 = Plut. Mor. 803 B).
В сходном настроении Полибий нашел, что описания сражений у историков со времен Феопомпа были более искусственными, нежели реальными. О сухопутных сражениях у Эфора в особенности он говорит: "Если мы изучим [описания Эфором сражений при Левктрах и Мантинее] в деталях и с другой стороны посмотрим на построения и перепостроения войск во время настоящих сражений, он кажется смешным, полностью неопытным и неосведомленным в этого рода вещах". Полибий отмечает впечатляющее описание битвы при Мантинее, созданное Эфором, "но его фактические недостатки станут ясными, если исследовать ландшафт и тщательно отмерить движения, изложенные им. То же самое", продолжает он, "и у Феопомпа" (T32 = Polyb. 12.25f 6). Этот метод историков при воспроизведении причудливых рассказов возможно находит свое оправдание в оригинальном учении софиста Горгия Леонтинского (483-376). Немногое от работы Горгия уцелело, но одна цитата из его "Елены" (c. 11) проливает свет:
"Если бы все помнили все произошедшее раньше, осознавали происходящее теперь и предвидели будущее... [текст неясен]. Но как бы то ни было, нет никакого легкого способа вспомнить прошлое или исследовать настоящее или предугадывать будущее, так что относительно большинства предметов люди как правило руководствуются только собственным мнением, которое является скользким и зыбким".
Несмотря на неясность аподосиса в первом предложении, смысл высказывания понятен. По словам Гутри, "знание вообще невозможно, и ошибочное мнение единственный гид". В Горгии Платон приписывает знаменитому софисту мнение, что если человек только обучался риторике, он мог бы сказать убедительно, знал ли он что-нибудь о предмете или нет. Платон не обязательно стремится быть справедливым по отношению к софистам, но в этом случае имеются достаточные основания полагать, что вероятно Горгий учил чему-то подобному, так как это, кажется, полностью совместимо с мнением в "Елене" (Plato Gorg. 456 A-7 C). Горгий был одним из первых авторов риторических пособий, и его влияние на теорию и практику стиля в конце пятого и начале четвертого века до нашей эры было значительным. Он якобы был учителем Исократа. Очевидная практика историков вкладывать слишком витиеватые речи в уста лидеров и представлять грандиозные, но необоснованные описания сражений выглядит как приложение к теории Горгия: полагаться на правдоподобное мнение и убедительно импровизировать, так как факты уже не исправить.
Греки писали историю до появления риторических руководств. Геродот сверкнул своим собственным следом в виде исторического исследования, изложенного повествовательным стилем, который скорее отдавал долг древности эпической поэзии, чем соответствовал новой эре софистической риторики. Геродотов рассказ, в котором смешались знания и убеждения и смешались совсем не случайно, как это может показаться на первый взгляд, имел целью напомнить или прославить большие и изумительные достижения из прошлого и насколько возможно дать им вероятные объяснения. Фукидид близок к Геродоту в этих целях. Он все еще хотел напоминать и объяснять, но сознательно выбросил эпические украшения из своего рассказа, по его мнению, для большей пользы: "те, кто стремится наблюдать прошлое, которое может еще раз повториться... будут считать мою работу весьма полезной" (Thuc. 1.22.4).
Ранние риторики помогли ввести новый стиль греческой прозы, названный "периодическим", обычно одинаковый с "полным" или "гладким" стилем. Деметрий объясняет, что он означает и чем он отличается от более древнего стиля.
"Период есть сочетание колонов и фраз, который аккуратно закругленным окончанием заключает основную мысль, например: "в первую очередь о том я думал, что это в интересах государства отменить закон, и во-вторых, из-за сына Хабрия согласился я приложить все свое умение для защиты моего клиента"... Предположите, что мы перевернули период, приведенный ранее из Демосфена, и сказали: "Я буду адвокатом своего клиента, афиняне; поскольку сын Хабрия дорог для меня и намного дороже все еще государство, интересы которого я вправе защищать". Период теперь потерян".
Деметрий продолжает объяснять далее различие между более новым, периодическим стилем и более древним, иногда называемым паратактическим.
"Один вид стиля называют законченным, так как он совершенно периодический, находящийся в речах Исократа, Горгия и Алкидаманта, где период следует за периодом не менее регулярно чем гекзаметры Гомера. Другой стиль, называемый бессвязным, состоит из небрежно соединенных колонов как у Гекатея, по большей части у Геродота и у всех ранних авторов вообще. Например: "Гекатей Милетский сообщает следующее. Я пишу эти вещи, поскольку я полагаю, что они верны. Поскольку истории греков кажутся мне и длинными и абсурдными" (Demetr. Eloc. 11-12).
Из примеров Деметрия хорошо видны различия между более древним и более новым стилями. Типичный период вводит идею, работает через ряд подчиненных колонов, которые касаются ее, и наконец возвращаются к ней и завершают ее. В более древнем стиле, в его самой простой форме, колоны, как Деметрий выражается, "кажется, навалены кучей и брошены вместе без всякой интеграции и взаимозависимости, и они не оказывают друг другу поддержку, находимую в периодах". Исократ был, конечно, одним из первых великих мастеров периодического стиля, и судя по количеству, сколько раз древние соединяли Феопомпа с Исократом стилистически, есть мало сомнения, что и он практиковал его. Современные ученые попытались продемонстрировать некоторые очень тесные связи между этими двумя авторами в стилистических мелочах. К сожалению, фрагменты Феопомпа слишком немногочисленны и возможно не совсем точно скопированы, чтобы вселить уверенность в эти результаты.
Этот последний пункт заслуживает подкрепления. Фотий говорит, что Феопомп хвалился тем, что написал, "больше чем 150 000 строк, из которых можно было узнать информацию о деяниях греков и варваров до наших дней" (Phot. Bibl. 176, 20-5). Примерно говоря, если исторические работы заполняли 150 000 или больше строк текста папируса, средняя историческая книга Феопомпа равнялась бы больше чем одной трети, но меньше чем половине размера первой книги Фукидида. Четыре или пять книг вошли бы в средний том Оксфордского текста, и для напечатания всей исторической продукции Феопомпа потребовалось бы по крайней мере восемь и возможно целых двенадцать Оксфордских томов. Как бы там ни было, существует несколько сотен цитат из этих работ различной длины, и цитируются ли они точно (или с погрешностью), не проверишь вообще. Собранные вместе, эти уцелевшие строки едва заполнили бы пятнадцать Оксфордских страниц. Если их дословная достоверность сомнительна, еще более бесспорно, что они не являются репрезентативными. Из пятидесяти цитат, содержащих три строки или больше, тридцать шесть взяты из одного автора, Афинея, который интересовался прежде всего причудливым и сенсационным, так что особо не разгуляешься, если обходиться без него. Предстоит большая и полезная работа с уцелевшим материалом, но эти факты и цифры напомнят о серьезной нехватке свидетельств.