Фемистокл и Афины: деятельность Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса

Фемістокл і Афіни: діяльність Фемістокла в контексті еволюції афінського поліса

Автор: 
Ставнюк В.
Переводчик: 
Исихаст
Источник текста: 

Киев: «Прайм-М», 2004.

В монографии через призму деятельности Фемистокла, с широким использованием античных источников и специальных работ исследователей нового времени, анализируются проблемы эволюции афинского полиса.
Для историков, политологов и широкого круга читателей.

Вступление

500 г. до Р. Х. является тем рубежом, что отделяет в наших достаточно абстрактных схемах эпохи архаичную от классической. Полис сформировался на протяжении архаического времени, был, по сути, общиной-государством, гражданской общиной, в которой политическая власть принадлежала всей гражданской общественности, демосу, народу, и выступал как суверен. Это означает, что в полисе гражданин выступает не как объект управления и эксплуатации через механизм налогов и повинностей со стороны государственной власти. В полисе гражданин сам олицетворяет государство, которое мыслится прежде всего и главным образом как коллектив граждан, все гражданское общество, вся гражданская община. В полисе гражданин выступает активным, деятельным субъектом всех государственных, политических процессов, и государство является лишь функцией этого гражданского коллектива, производной его коллективной воли, материализующей коллективные, хотя часто и разнонаправленные усилия.
В экономической сфере суверенитет народа и каждого гражданина проявился в утверждении принципов свободного предпринимательства и частной собственности, которыми и определялись общие условия хозяйствования. Не раб и не собственность обладателя, но свободный гражданин - производитель и предприниматель (земледелец, ремесленник, торговец) - является основным субъектом производства в полисе. Рабы и иностранцы, свободные неграждане, выступают лишь дополнительным, необязательным, факультативным условием хозяйствования. Не рабство, но свобода выступают определяющей чертой всех экономических отношений в нем. Экономическая свобода и независимость выступают необходимым условием постоянного воспроизводства гражданина как полноправного члена гражданского коллектива. Полис гарантирует эту свободу запретом всем негражданам доступа к жизненно важным ресурсам (в первую очередь - к земле, а следовательно, - и к недвижимости), а иногда - учреждением земельного максимума и земельного минимума.
В социальной сфере суверенитет народа и каждого гражданина проявился в обеспечении полисом гарантированной свободы полита - гражданина, члена полисного коллектива, гражданской общины. Законодательно закреплен запрет продажи, самопродажи или превращения в раба свободнорожденного полита, запрет эндогенного рабства вообще - явление уникальное в истории древних цивилизаций. Не рабство, но свобода является определяющей чертой в социальной организации полиса. Рабство не грозит самим гражданам и мыслится лишь как отступление от нормы, имманентно присущее всем негражданам, а в идеале - вообще только негрекам, варварам.
В сфере политической суверенитет народа и каждого гражданина проявился в утверждении принципа выборности и четко определенной срочности всех должностей, в подотчетности всех властей народным собраниям, в идеале, всем гражданам для их волеизъявления, которое приобретает силу закона. Отсюда - мощная струя демократизма, которая пронизывает всю политическую историю классической эпохи. Тенденция к демократизации четко проступает во всех полисах - даже с аристократическим и олигархическим строем, даже во времена правления тиранических режимов. Что же касается демократических полисов, то в них полисность (общинность, социальная солидарность граждан, и вместе с тем суверенность воли каждого как составляющей общественной воли) выступает в основных принципах античной демократии: исономии - равенства всех перед законом, равного действия всех законов в отношении каждого гражданина; исополитии - политического равенства граждан, права избирать и быть избранным, в идеале, каждого на все без исключения должности, без каких-либо имущественных или сословных ограничений; исегории - свободы слова.
В такой атмосфере, в рамках настоящего переворота, который знаменовал собой образование особого, основанного на принципах рационализма типа культуры, рождается и новый тип человека, который отличается, среди прочего, и особыми социально-психологическими моделями поведения, образом жизни, основными мировоззренческими ориентирами т. п. Для него характерен гуманистичный и даже антропоцентрический взгляд на действительность, который так отличает греческую античность среди современных ей цивилизаций древности и особенно ярко проступает в знаменитых словах Софокла о величии человека:

Много есть чудес на свете,
Человек - их всех чудесней.
Он зимою через море
Правит путь под бурным ветром
И плывет переправляясь
По ревущим вкруг волнам.

Едва ли не наиболее заметно указанные черты обнаружили себя в Афинах, на примере которых обычно и изучается история древней Греции, и неудивительно. С Афинами автоматически, почти само ассоциируется все связанное с античностью вообще - они и действительно были блестящим центром не только Греции, но и всей античной цивилизации на протяжении более чем тысячелетней истории ее существования, и Гегесандр, формулируя умонастроение эпохи, провозгласил: "Все остальное подвластно всем эллинам, но только афиняне знают путь, ведущий на небо" (Athen. VI. P. 250); обаяние в первую очередь античных Афин, ореол уникальности вокруг этого необычного полиса в значительной мере обуславливает уже в новые времена появление мифа о "греческом чуде", в котором найдет свой отпечаток весь пиетет европейского самоощущения перед античной цивилизацией.
Но на рубеже VI-V вв. до Р. Х. афинский полис, который сформировался как гражданская община, стоял перед выбором путей своего политического оформления, а вместе с тем и утверждался на международной арене. Весь предыдущий ход событий четко указывал на усиление угрозы, которая надвигалась на Аттику со всех сторон. Уже в ходе реформ Клисфена ему пришлось столкнуться с мощной внешнеполитической коалицией, возглавляемой Спартой. Эта последняя, очевидно, не оставляла надежд поставить под свой контроль еще совсем недавно "облагодетельствованные" ею Афины (имеется в виду изгнание тиранов, осуществленное с помощью спартанского отряда). Вполне важно, что именно в контексте этой внешнеполитической угрозы мы можем понимать введение института стратегии, который пришел в дополнение к должности архонта-полемарха. Так или иначе, но к началу 506 г. до Р. Х ополчение гоплитов, представлявшее средние слои афинской гражданской общины, доказало свою эффективность, а следовательно и значимость для полиса, отразив вражеские посягательства.
Еще с более серьезной угрозой Афинам, как и всей Греции, пришлось столкнуться именно на рубеже эпох.
В последней трети VI века. до Р. Х. на Востоке мощно заявила о себе новая сила - персидская держава Дария, которая стала первой в мировой истории успешной попыткой реализации принципа универсализма и которая объединила в рамках своей империи уникальный по своей пестроте конгломерат цивилизаций, этносов и культур: при всем сохранении их самобытности, в принципиальных чертах такое объединение (механическое или органическое - не существенно) влекло именно универсализацию - практикование чисто восточных, азиатских, иерархических в социальном отношении принципов, с полным подчинением зависимых от центральной власти и жестко включенных в сложную и насквозь бюрократизированную систему территориального государства не гражданских, но родовых, храмовых или, в лучшем случае, соседских общин.
Завоевав Лидийское царство и Карию, государство Ахеменидов в конце VI века до Р. Х. поставило под свой контроль греческие полисы Малой Азии и колонии в проливах, вошло в непосредственное соприкосновение с первой европейской, принципиально отличной от всех других цивилизаций древнего мира, цивилизацией Эллады. В этом столкновении, которое с полным правом надо было бы считать первой мировой войной, решалась судьба не только Греции, но и будущего всего человечества: первые, еще такие хрупкие ростки европейскости в случае поражения греков непременно сгинули бы в нарастающей волне смертельно опасной для самобытности Эллады универсализации.
Героика борьбы греков с персидским нашествием, в котором ключевую роль суждено было сыграть Афинам, повлекла определенные перекосы в освещении внутренней истории Греции в целом и Афин в особенности. Вслед за Геродотом и другими нарративными источниками, которые рассматривают первую треть V века. до Р. Х. в контексте борьбы с Персией, в большинстве обобщающих исследований, не говоря уже о учебных пособиях и литературе (научно-)популярного характера, внутреннее развитие Аттики также рассматривается лишь вскользь, главным образом - в связи с антиперсидской борьбой, без серьезного анализа основных направлений эволюции еще совсем непрочного политического устройства афинского полиса. Не удивительно поэтому, что 500-460-е годы, когда решалась его судьба, остаются для нас едва ли не самыми темными в истории Афин не только раннеклассического, но и позднеархаичного периода. Этот рубежный этап почти эпической борьбы греков "за свою и нашу" свободу был переходным к утверждению афинской демократии, переходным для становления афинского полиса как полиса демократичного, - и в этом его родство со зрелой классикой когда все связанные с генезисом полиса процессы достигли своего завершения в развитии последовательного демократического строя; вместе с тем этот рубежный этап был переходным от поздней архаики когда определились основные коллизии внутриполитической эволюции Афин и когда родились, возмужали и сформировались (или начали формироваться) как личности фактически все политические лидеры афинского полиса (Фемистокл и Аристид, Мильтиад и Гиппарх, Ксантипп и все Алкмеониды), субъекты объективно обусловленные общественно-политическими процессами, истоки которых, опять же находим в позднеархаичную эпоху.
Ключевой для всего этого "темного" отрезка афинской истории является фигура Фемистокла - безусловного героя Саламинской битвы "спасителя Эллады", создателя афинского морского флота и выступающего за "переориентацию Афин в сторону моря", и т. д., и т. п. Если учесть тот факт, что устная традиция, подтверждаемая в последнее время все новыми археологическими источниками, иногда смутно, но все же последовательно связывает с его именем начало застройки Пирея, сражение при Марафоне, военно-политическую деятельность Мильтиада и процесс против него, реформа архонтата и серию остракофорий 480-х гг., противостояние с Аристидом и усилия по воплощению в жизнь настоящей "морской программы" 483 года, эвакуация Афин и (главное) командование в битве при Саламине, дипломатические и личные контакты со Спартой, Персией, Аргосом и тому подобное, если принять во внимание саму неординарность этой личности в эпоху, когда архаичный принцип лидерства ярких личностей и влиятельных родов или домов еще был доминирующим, то мы непременно придем к выводу, что без учета фактов биографии Фемистокла нечего и говорить об адекватной реконструкции внутренней эволюции афинского полиса в 500 - 470-х годах до Р. Х.
Деятельность Фемистокла, рассматриваемая в контексте эволюции афинского полиса, и является объектом нашего исследования. Предметом исследования служат, соответственно, конкретные обстоятельства этой деятельности.
Цель работы состоит в анализе деятельности Фемистокла, в связи с общими проблемами эволюции афинского полиса. В соответствии с этим в наших задач входит рассмотрение вопросов, связанных с проблемой архонтата Фемистокла 493/2 г. до Р. Х. и началом его политической деятельности вообще. Поскольку в литературе время от времени возникают дискуссии относительно инициатора реформы архонтата 488/7 г., мы пытаемся определить отношение к этому событию Фемистокла, и здесь ставится задача уточнения его роли и места в социально-политическом развитии Афин 490-483 гг. до Р. Х. Важнейший политический шаг Фемистокла - строительство флота в 483 году - очень основательно представлен в мировой историографии; исходя из этого, мы ставили себе цель только определить его место в реализации морской программы Фемистокла в целом, определить условия ее совершения и обстоятельства, при которых она реализовалась. Наконец, мы анализируем причины остракизма Фемистокла, особенности его взаимоотношений с гражданской общиной Афин как одного из политических лидеров афинского полиса.
Вместе с тем, мы не ставим себе целью анализировать все обстоятельства жизненного пути Фемистокла; многочисленные ее подробности, дошедшие до наших дней (пребывание его в Аргосе, Эпире, Персии и т. п), привлекаются нами лишь для решения обозначенных выше задач.
Хронологические рамки данной работы обусловлены ее целью и задачами. Они ограничивают деятельность Фемистокла протяжением 490-х - 470-х гг. до Р. Х., то есть начиная с исполнения им должности архонта-эпонима и современных этому архонтату событий во внутренней истории афинского полиса, и заканчивая остракизмом Фемистокла. Таким образом, в монографии, в той или иной степени, рассматриваются обстоятельства внутренней эволюции афинского полиса в течение почти всего переходного периода от архаики к классике, который охватывает времена от реформ Клисфена до реформ Эфиальта и Перикла.
Подобный ракурс рассмотрения проблемы распространяет на нее все методолого-юридические коллизии, связанные с историей Афин вообще, которая была любимым примером для различного рода построений, морализования, а часто - и для всех почти политологических концепций еще в античном мире. Созданная же вследствие этого противоречивая традиция, в свою очередь, уже в новое время выступала объектом для источниковедческих штудий, исторических, юридических, политических, социологических исследований и тому подобное, не говоря уже о почти необозримом разнообразии учебных пособий, популярных изданий, околонаучных спекуляций и просто произведений разных форм беллетристики; античная история Афин стала своеобразным полигоном, на котором апробировали свои теории, воплощали фантазии или просто демонстрировали эрудицию на сегодня уже необозримая толпа историков и популяризаторов истории, политологов и политиков, писателей и художников.
Чисто с научной точки зрения особенно интересной в этом разнообразии кажется зарубежная (прежде всего немецкая, французская и англо-американская) историография XIX и XX вв., которая оттачивала на афинском материале разные методы исторических исследований, демонстрируя при этом широчайший диапазон научных, политических а очень часто и просто личных пристрастий, вкусов и предубеждений. Несмотря на мощные воздействия гиперкритицизма, который не пощадил даже таких авторов, как Фукидид и Аристотель, безоговорочной заслугой этих изысканий стала тщательная разработка и своеобразная верификация практически всех моментов афинской истории. Привлечение же к этому процессу археологических и эпиграфических данных, что стало характерной чертой современных исследований, дало возможность уточнить, конкретизировать, а в ряде случаев и значительно дополнить свидетельства нарративных источников дополнительными данными, активизировать сам процесс изучения афинской истории, в контексте истории античной цивилизации, мировой истории в целом.
Характерным признаком исследований афинской истории (да и других разделов антиковедения - и не только антиковедения) даже в недалеком прошлом была их определенная заидеологизированность и сознательное или неосознанное модернизаторство. Попытки объяснить и разъяснить "все и вся", актуализировать предмет исследования, предоставить авторитету древности проблемам современности - все это побудило часть исследователей, сторонников той или иной теории, жестко включать в свои схемы фактический материал, истолковывая с учетом генеральной концепции все очевидные несоответствия, которых хватало в живой ткани исторического процесса. Среди других примеров, отсюда - присущее советской историографии (квази)марксистское понимание античности как необходимой ступени в прогрессивном развитии человечества, как заключительной стадии единой для древнего мира, рабовладельческой формации, движущей силой которой должна была выступать, среди прочего, классовая борьба; но отсюда - и все условности другой, весьма популярной в постсоветских обществах, хотя и не единственной и тем более не абсолютно авторитетной в зарубежной науке теории - цивилизационной.
Другой крайностью антиковедческих исследований (очень часто она выступала своеобразной реакцией на заидеологизированность науки и на безудержное модернизаторство) была попытка избежать любых широких обобщений, исторических параллелей и т. п, погрузившись в стихию факта, исповедуя своеобразный "антикварный принцип" (по меткому выражению Г. Салареса, "знать все больше и больше о все меньшем и меньшем").
Сегодня для идеологически и методологически беспристрастных исследователей понятно: natura nihil facit frustra; ita nec historia - игнорирование достижений любой школы не идет на пользу науке. Среди многочисленных трудов представителей советской историографии является немало по-настоящему основательных, а историко-материалистическая методология (в ее невульгаризированной форме) позволила увидеть историю античности в контексте истории древних обществ, составной и органической частью которых она, безусловно, была; цивилизационный подход (взамен и в дополнение к историко-материалистическому) значительно углубил наши представления об особенности, присущей античному и только античному миру, раскрыл все своеобразие, непохожесть и уникальность античной цивилизации; антикварные, чисто позитивистские исследования, с их попыткой избежать теоретизирования и вниманием к историческому факту, кропотливой работой без экзальтированной актуализации полученных результатов, с их "наукой для науки", позволили сосредоточиться на установлении достоверности имеющихся источников, изучить самые незначительные нюансы жизни античной цивилизации.
Излишне подчеркивать, что сегодня не стоит искать новой теории, которая бы выступала своеобразным заменителем (а значит почти с необходимым суррогатом) "единственно верного учения" (хотя значительная часть общества и испытывает дискомфорт из-за идеологического и общетеоретического вакуума), а попытки механически заимствовать единичные методы в социологии или политологии для исследования античной истории приводят обычно только к дезориентации читателей.
Более конструктивным представляется понимание общества как системы, в которой взаимодействуют различные факторы социально-политического, культурно-религиозного, экономического (в наиболее универсальном смысле этого термина), и даже экологического характера. Такой подход к изучению истории античности позволяет учитывать положительные достижения различных школ, теорий и даже дисциплин. Именно на таком подходе к изучению древней истории настаивают одни из самых заметных представителей постсоветской исторической науки - И. М. Дьяконов и В. А. Якобсон, таким методологичным принципом пользуемся и мы при анализе деятельности Фемистокла, рассматриваемой в контексте эволюции афинского полиса.
Напоследок осталось только сказать, что мы стремились максимально использовать аутентичные источники как на языке оригинала, так и в украинском переводе. Простые ссылки на то или иное место из античного источника, как это случается в специальных исследованиях, носят обычно декларативный характер и не предусматривают серьезного анализа сведений, содержащихся в самом источнике.
Как уже отмечалось выше, фигура Фемистокла, неразрывно связанная с основными событиями переходного от архаики к классическому периоду, еще в античные времена стала одним из любимейших объектов для представителей самых разных жанров - начиная с историков (Геродот, Фукидид) и заканчивая, по терминологии А. Бауэра, так называемыми "собирателями анекдотов". Понятно, что интерес к Фемистоклу у каждого, кто обращался к этой теме, был обусловлен разными причинами. Понятно также, что и сам Фемистокл, и подробности его биографии представлены в различных источниках по-разному: от довольно подробной биографии у Плутарха, до разных курьезных эпизодов из его жизни у Элиана. Отдавая должное каждому из источников, заметим, что за основу исследования мы взяли данные Плутарха, как наиболее информативного источника, а также Геродота и Фукидида как практически современников Фемистокла.
Следуя установившейся традиции и для удобства обзора, выделим четыре группы наших источников: нарративные, эпиграфические, археологические, нумизматические. В свою очередь, нарративные источники разделим на современные Фемистоклу; данные Геродота, Фукидида и их младших современников; представители философских и ораторских школ; источники IV ст. до Р. Х.; поздние источники; данные Плутарха. Такая классификация источников заимствована нами главным образом из наиболее, пожалуй, основательного источниковедческого исследования Е. Подлецкого, хотя для удобства анализа и учитывая поставленные задачи некоторые разделы по его классификации мы здесь опустим.
Сравнительно немногочисленную группу современников Фемистокла полно представляют поэты Симонид и Тимокреонт, стихи которых фрагментарно дошли до нас в различных, более поздних источниках. Симонид с Кеоса был, как это следует из Цицерона (Cic. De Fin. 2.32.), личным другом Фемистокла и сохранил дружелюбную в отношении него традицию. Эта традиция сформировалась еще при жизни Фемистокла и заключалась как в признании его роли в битвах при Артемисии и при Саламине, так и в зачислении в аристократический род Ликомидов; это последнее, очевидно, мало подчеркивает знатность Фемистокла, в противовес распространенным слухам о его сомнительном происхождении. Что же касается Тимокреонта с Родоса, то в прошлом он также был другом и даже проксеном Фемистокла. После того, как тот не смог помочь ему вернуться в его родной полис, стал его злейшим врагом: по словам Плутарха (Plut. Them. XXI), Тимокреонт выступил с различными нападками на Фемистокла, которые содержали в том числе и обвинения его в проперсидских намерениях (медизме) и взяточничестве (плеонексии). Таким образом, Тимокреонт, в противовес Симониду, отражает враждебную Фемистоклу традицию.
Менее информативными являются свидетельства других современников Фемистокла: Эсхила, в "Персах" которого усматривают косвенную апологию Фемистокла и его политики, Иона с Хиоса, который, по Плутарху, вспоминал про Фемистокла в связи с деятельностью Кимона, а также трагический поэт Фриних, чьи трагедии "Взятие Милета", или, по другим данным, "Взятие Милета Дарием", и "Финикиянки" непосредственно связаны: вторая - с Фемистоклом, первая же - с характеристикой периода в целом.
Часто и много говорят о Фемистокле в связи с внутренней и внешней политикой афинского полиса историки V века до Р. Х, в первую очередь Геродот и Фукидид. При этом, обвинения Геродота в необъективности, предвзятости по отношению к Фемистоклу, стремлении умалить его заслуги и влияние на политическую жизнь Афин, которые до сих пор можно встретить в исторической литературе, являются, на наш взгляд, слишком категоричными и некорректными: образ Фемистокла у Геродота, сложный и внутренне противоречивый, в значительной мере объясняется той противоречивой традицией, которая сложилась в регионе на время написания им своей "Истории". Как справедливо заметил как-то Ф. Фрост, наше разочарование и недовольство Геродотом объясняются желанием узнать от него не то, о чем он сообщает. Кроме того, как опять же таки отмечает Фрост, Геродот по своим убеждениям "антигерой". Он редко когда прославляет греческих героев, поскольку, по его мнению победа в войне была получена соединенными усилиями всех свободных граждан. В тех же редких случаях, когда Геродот отдает должное героям, они принадлежат скорее к гоплитам, чем к стратегам или политикам, как то: Поликрит, Эвмен, Амейний (Hdt. VIII. 93), спартанец Диенак (VII. 226) или Софан (IX. 74).
Что же касается Фукидида, то e него образ Фемистокла представляет собой продукт дальнейшего развития той доброжелательной традиции, которая сложилась еще при жизни последнего. В отличие от Геродота, Фукидид вполне вероятно подчеркивает большие интеллектуальные дарования Фемистокла, его заслуги в преодолении персидского нашествия, отдавая должное великому полководцу и политику Афин. Как это обычно отмечается в источниковедческих исследованиях, именно фукидидово изображение Фемистокла стало основой для развития всего позитивного образа Фемистокла в дальнейшей античной традиции, среди прочего - у Диодора Сицилийского, Корнелия Непота и Плутарха.
Весьма благоприятные, хотя скорее оценочные, нежели информативные, отзывы о Фемистокле сохранились и в практически современной Фукидиду античной комедии, особенно у Аристофана. Примечательно при этом, что комедия, чье развитие приходится на время расцвета афинской демократии, не присоединилась к обвинениям Фемистокла в его действительных или приписываемых ему грехах.
Из младших современников Фукидида упомянем прежде всего о Стесимброте, чьи сохранившиеся у Плутарха замечания относительно проведения Фемистоклом морского закона вследствие преодоления сопротивления Мильтиада еще и до сих пор служит постоянным поводом для дискуссий. Многочисленные исследования по ряду авторов конца V века до Р. Х., особенно касательно Гелланика Лесбосского, возможного старшего источника для автора позже сфабрикованных фиктивных писем Фемистокла и других более поздних свидетельств о нем, не сняли источниковедческих проблем, которые еще и сегодня постоянно дискутируются в специальных изданиях. Использование этих показаний, скорее виртуальных, нежели реальных авторов требует взвешенности и нами практикуется лишь эпизодически.
Важной, хотя и специфической, частью нарративных источников являются свидетельства о Фемистокле, щедро рассыпанные в произведениях представителей различных философских школ. Эта специфичность в значительной степени обусловлена тем, что для Платона, Ксенофонта, Сократика Эсхина и других, вплоть до Цицерона включительно, философов Фемистокл служил примером удачливого политика, в связи с биографией которого разрабатывался тезис о необходимой зависимости такого рода деятелей от ментора, наставника и учителя. В более общем плане вопрос заключался в том, можно ли воспитать "арете", и является ли она врожденной. В случае с Фемистоклом, это, в частности, способствовало оформлению традиции о его воспитании и обучении у представителей различных философских школ и о связи с ними до конца его политической карьеры; известная история о совете Мнесифила при Саламине (см. особенно: Hdt. VIII. 57; Plut. Them. II. 4; Moralia 154C, 156B, 795G.) имеет, очевидно, основой именно эту традицию. С другой стороны, фигура Фемистокла, его жизнь и деятельность, служили философам постоянным объектом для разнообразных морализований и обучающих констатаций. Среди прочего, именно благодаря усилиям философов, которые связывали с морскими преобразованиями усиление "корабельной черни" и рождение "крайней демократии" или "охлократии", окрепла и получила дальнейшее развитие мысль о Фемистокле как об активном стороннике демократизации афинского полиса, которому противопоставлялся рассудительный и взвешенный, консервативно настроенный Аристид.
Дальнейшее развитие эти тезисы получили в творчестве ораторов классического периода. Так, в целом положительная оценка деятельности Фемистокла характерна для Лисия, Демосфена, Динарха, Гиперида, и даже для консервативно настроенного Исократа. Отрицательная же сторона представлена в фрагментах "Филиппики" Феопомпа, которые дошли до нашего времени через посредничество Плутарха, Афинея и Андокида.
Наиболее полно для IV ст. до Р. Х. деятельность Фемистокла, рассматриваемая в контексте эволюции афинского полиса, представлена в трудах так называемых "политических теоретиков". Они стремились систематизировать и осмыслить историю греческих полисов (прежде всего Афин), опираясь на аутентичные источники, большинство из которых до нашего времени уже не дошло. Первые попытки такой систематизации мы находим еще у аттидографов IV ст. до Р. Х., произведения которых сохранились фрагментарно: Клидема, отрывок из которого содержит информацию об эвакуации населения Афин перед Саламинской битвой, и Андротиона с его замечаниями относительно сущности остракизма. Своеобразным же обобщением попыток систематизации политической истории Афин стала "Афинская полития" Аристотеля. Особенно важным для нас является двадцать вторая глава этого труда. Несмотря на то, что она - эта глава - часто признается тенденциозным олигархическим памфлетом, сведения относительно политического развития Афин 480-х гг. до Р. Х., которые содержатся в ней, являются уникальными. Используется и другой труд Аристотеля, "Политика". В ней приведены данные относительно функционирования разнообразных полисных институтов, без учета которых немыслим анализ таких запутанных вопросов внутриполитического развития Афин, как проблема начала реализация морской программы в архонтат Фемистокла, реформа 487 года, остракизмы 480-х гг. Обычно при этом необходимо постоянно помнить, что Аристотель следовал в своем творчестве определенной философской концепции, в соответствии с которой он и трактовал те или иные события, подбирая должным образом и сами исторические факты.
Завершим обзор нарративных источников фрагментами Эфора из Кимы, ученика Исократа, дошедших через посредство Плутарха, Схолиаста к Элию Аристиду, Оксиринхского папируса и тому подобное. О том, насколько значительным был труд этого историка, может свидетельствовать уже тот факт, что влияния его постоянно ищут во многих более поздних авторов, а значительную часть XI книги "Исторической библиотеки" Диодора Сицилийского иногда даже считают его простой эпитомой. Для нас не является важным, насколько подобное понимание Диодора является верным; важнее другое: Диодор был хорошо знаком с исторической традицией относительно афинского полиса и деятельности ее основных фигурантов.
Наряду с Диодором из поздних источников для нас наибольшую ценность представляют речи Элия Аристида, описания археологических комплексов, связанных с реалиями переходного от архаического к классическому периоду у Павсания, а также биографии Аристида, Фемистокла и Мильтиада у Корнелия Непота. Несмотря на вторичность и даже фактические ошибки последнего, его использование позволяет, в частности, изучить основные особенности складывания традиции о Фемистокле, в особенности об обстоятельствах принятия морского закона.
Особое значение для исследования различных аспектов истории афинского полиса имеют параллельные биографии Плутарха. Невзирая на значительную отдаленность во времени от событий, которые им освещаются, а также на некоторое морализаторство, его жизнеописания имеют для нас первостепенное значение, поскольку представляют собой, во-первых, наиболее полное систематическое изложение жизни Фемистокла и современных ему лидеров афинского полиса, и, во-вторых, поскольку в некоторых вопросах, касающихся истории Афин на рубеже VI-V вв. до Р. Х., эти описания являются источником вообще уникальным. Противоречивость образа героев биографий Плутарха не должна нас смущать: в конечном счете, такая противоречивость в значительной мере обусловлена творческим методом Плутарха, как, впрочем, и противоречивость всей традиции, которая предшествовала ему. При сопоставлении с данными Геродота, Фукидида и других источников сообщения Плутарха позволяют составить достаточно четкие представление об основных направлениях эволюции афинского полиса во времена общественно-политической деятельности Фемистокла. Неудивительно поэтому, что источниковедческие штудии по отдельным вопросам "очеловечивания" афинской истории традиционно имеют своей основой, стержнем, вокруг которого группируются все другие известные нам источники, являются именно параллельные жизнеописания Плутарха.
Эпиграфические источники, без учета которых совершенно немыслимы исследования античной проблематики, представляют надписи, собранные, главным образом, в изданиях Г. Диттенбергера и М. В. Тода. Особое место среди них занимает опубликованная М. Джемсоном Трезенская надпись с декретом Фемистокла, известные отечественным историкам главным образом благодаря обстоятельной статье Л. М. Глускиной, в которой она и приводит перевод надписи, и многочисленные мнения по вопросам с ней связанным.
Эпиграфическим (хотя одновременно и археологическим) источником являются и остраконы, выявленные различными археологическими экспедициями и опубликованные в трудах различных ученых, и особенно - в уже упоминавшейся работе Е. Подлецкого, который посвятил этому виду источников отдельный параграф, приведя и иллюстрации наиболее примечательных остраконов.
Комплекс археологических источников представляют данные масштабных раскопок, которые ведутся археологическими экспедициями на территории фактически всей Аттики. Особенно информативными являются остатки укреплений Пирея. Осуществленные на их основе реконструкции позволяют говорить о принципиальном отличии гаваней Пирея от Фалерского рейда, который выполнял функции пристани в период, который еще предшествовал реализации программы морских вооружений афинского полиса. Сюда же надлежит отнести и остатки культовых сооружений, о которых говорится в нарративных источниках в связи с событиями рассматриваемого времени, - святилища Ликомидов в Флии, а также храма Артемиды Аристобуле; их открытия служит косвенным подтверждением историчности свидетельств письменных источников. Завершающему этапу общественно-политической деятельности Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса принадлежит римская копия его скульптурного портрета, обнаруженное под время раскопок в Остии в 1939 году. Споры относительно подлинности этого бюста продолжаются и доныне, но не в зависимости от их результата эта находка позволяет сделать вывод о репрезентативности Фемистокла не только в нарративной традиции, но и в традиции изобразительной, в аудиовизуальной античной цивилизации в целом.
Определенную информацию относительно перипетий карьеры Фемистокла предоставляют и немногочисленные нумизматические источники. Подразумеваются давно известные три дидрахмы аттической монетной системы и монета в четверть обола, которая была опубликована еще в 1963 г.
Конечно, кроме приведенных в данном обзоре, существует и много других показаний о деятельности Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса. В первую очередь это касается так называемых "писем Фемистокла". Использование этого позднего по происхождению источника в нашей монографии было чисто эпизодическим. Это обусловлено тематикой писем, которая отражает главным образом заключительный период жизни Фемистокла - его остракизм, пребывание в Аргосе и тому подобное, без специальной связи с эволюцией афинского полиса. В ряде случаев используются и источники, которые принадлежат другим эпохам и событиям и в которых Фемистокл, современные ему события и личности упоминаются лишь вскользь. Среди них - такие поздние по времени создания источника, как эксцерпты Фотия, короткие заметки Суды (Свиды), Георгия Синкелла, разные комментарии Схолиаста, речи Либания, хроника Евсевия Памфила, особенно ее Армянская версия др. Заметим, что использование этих источников в нашей монографии подлежит обязательному условию: данные, приводимые в них, служат исключительно для уточнения уже известных нам из более ранних, основательных и надежных сведений.
Таким образом, обзор источников свидетельствует не только о репрезентативности образа Фемистокла в античной традиции, но и о том, что его биография стала основой для различных построений, морализований и даже анекдотов, еще в античном мире. Созданная в результате этого противоречивая традиция, в свою очередь, уже в новое время стала одним из любимых объектов для источниковедческих штудий. Особенно плодотворной в этом отношении кажется немецкая историография XIX века, которая оттачивала на Фемистокле различные методы исторических изысканий. Несмотря на мощную струю гиперкритицизма, который не миновал даже таких авторов, как Фукидид и Аристотель, несомненным заслугой источниковедческих исследований стала тщательная разработка практически всех фактов биографии Фемистокла. С осознанием того, что без учета мероприятий Фемистокла немыслимо изучение вопросов связанных как с эволюцией афинского полиса, так и с историей Древней Греции в целом, эти факты стали привлекаться при написании обобщающих трудов, различных справочников, учебников и пособий, количество которых сегодня уже почти необозримо; нами используются те из них, которые стали событием в исторической науке.
Остановимся на обзоре трудов обобщающего характера. Их ценность для нас заключается прежде всего в том, что в них осуществляются попытки осмыслить деятельность Фемистокла в широком контексте общественно-политического развития Афин и Греции вообще. Следует, однако сразу же заметить, что особенностью таких работ является то, что их авторы выстраивают свои концепции не только на основе показаний античных источников, но и следуя определенным мировоззренческим, общеисторическим и методологическим установкам. Так, конец XIX и первая половина XX веков прошли под знаком господства модернизаторской концепции, которая особенно отчетливо проступает в трудах немецкой исторической школы, в сохранении гиперкритицизма как метода при изучении источников, что, в условиях многочисленности аутентичных свидетельств сказывалось и продолжает сказываться до сих пор на работе многих историков. Особенно это заметно в трудах К. Белоха. Его сугубо отрицательное отношение к демократическим движениям в Афинах сказалось в конечном счете и на оценке общественно-политической деятельности Фемистокла. В своей "Греческой истории" на основе ряда сложных, но не всегда корректных комбинаций, он приходит к абсолютно неприемлемому выводу о политической позиции Фемистокла как вождя аристократической партии в Афинах. Как показано нами в соответствующем разделе, в основе концепции Белоха находится обычный взгляд на движущие силы политического развития, преувеличение роли субъективных моментов и недооценка объективных условий, которые находились в основе политических движений. Вместе с тем следует отметить, что труд Белоха стала важным этапом в изучении истории Афин послеклисфеновского периода.
Систематическому изложению истории греко-персидских войн, взаимоотношений между Персией и Грецией и внутреннего развития Афин этого периода посвящен четвертый том капитального труда Эд. Мейера "История древности". Безусловной заслугой Эд. Мейера является то, что неоднократно отмечалась в историографии - утверждения универсально-исторического подхода к изучению древности, в этом разделе проступает особенно отчетливо. Весь период греко-персидских войн им рассматривается как результат постоянного взаимодействия Передней Азии с Грецией, в том числе и особенно - с Афинами. Рассматривая проблему политического развития Афин начала V века до Р. Х., Эд. Мейер дает высокую оценку деятельности Фемистокла, особенно созданию им морского флота, который, по его выражению, "удвоил мощь Афин", а в дальнейшем - строительству стен и гаваней в Пирее.
Г. Бузольт, который оставил заметный след в изучении различных древнегреческих институтов, использованный нами прежде всего при освещении вопросов, связанных с архонтатом и стратегией Фемистокла, реформой 487 г., остракизмами 480-х годов и другими ключевыми моментами эволюции афинского полиса. Вместе с тем, в "Греческой истории до битвы при Херонее" приводится систематическое изложение общественно-политической деятельности Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса, с высокой оценкой этой деятельности. Здесь же вспомним и труд У. фон Вилламовиц-Меллендорфа "Государство и сообщество греков и римлян", в котором также затрагиваются вопросы общественно-политического развития Афин периода, который нас интересует, а замечание автора о том, что после реформ Солона в Афинах не существовало более аристократии по рождению как политико-социальной партии, стало общим местом в дальнейших исследований абсолютного большинства историков.
Необходимо отметить, что труды упомянутых историков в значительной степени повлияли на развитие науки об античном мире. Разработка ими проблем политической борьбы и политических партий в Афинах начале V века во многом определила направления дальнейшей исследований, а склонность к модернизаторству и поиску аналогий в современных политических отношениях сказывается в исторической науке и после. Не избежал модернизаторских воздействий и написанный Е. Уолкером раздел "Политические партии в Афинах от реформ Клисфена до 491 г. до Р. Х.", помещенный в четвертом томе "Кембриджской древней истории"[1].
Для историографии середины XX века. характерными становятся попытки связать политическую борьбу в Афинах и деятельность Фемистокла с экономическим развитием. Это с особой отчетливостью проступает в труде Гранди "Фукидид и история его эпохи"[2]. В то же время, в историографии этой эпохи возрастает интерес к роли личности в историческом процессе, усиливается идеализация героев, античных "суперменов", одним из которых в трудах Г. Берве выступает и Фемистокл: его прозорливость, которая традиционно уважается в источниках, у Берве понимается в ее крайней форме, в форме провиденциализма, И преодоление персидского нашествия рассматривается как победа Запада над Востоком, как защита интересов всего западного мира[3]. Вообще противопоставление Греции враждебно настроенной Персии - любимая тема многих работ, которые появляются в западной историографии в течение всего XX века. Весьма показательным в этом отношении являются труд А. Г. Бурна "Персия и греки: оборона Запада, 546- 478 гг. до Р. Х."[4], монографии П. Грина[5], посвященные вопросам отражении персидского нашествия на Грецию, а также исследования Г. Бенгтсона[6]. Фемистокл в этих исследованиях выступает главным образом как афинский стратег; соответственно и основное внимание уделяется его военно-политическим мерам.
Отдельные проблемы политической борьбы в афинском полисе начале V века рассматриваются в целом ряде работ Ф. Шахермейра[7]. Несмотря на несомненные достоинства этих работ (тщательное следование источникам, основательное знание литературы из рассматриваемых вопросов и так далее), в них проступает явно негативное отношение к Фемистоклу как демократическому лидеру, противопоставление его афинской аристократии. Тезис же о том, что Фемистокл использовал свое влияние на демос для того, чтобы держать в "шахматном порядке" всех "лучших" афинян справедливо расценивается Е. Клюве как "экстремистская"[8].
Вторая группа трудов, условно выделяется в пределах рассмотрения исследуемой темы, объединяет исследования проблем афинского полиса и его основных институтов. Одним из наиболее известных трудов в этой группе кажется монография Ч. Гигнета "История афинской конституции до конца V века до Р. Х."[9]. Несмотря на то, что данные, на которых она базируется, в значительной степени устарели, эта работа и сегодня остается важным аргументированным изданием, предлагая короткие, но вполне информативные очерки по самым разнообразным вопросам эволюции афинского полиса, образование и функционирование его институтов.
Содержательные обзоры этого периода развития афинского полиса находим и в трудах В. Дж. Фореста[10], Г. Сили[11] и В. Эренберга[12]. Несколько особняком следует поставить монографию Т. Таркиайнена "Афинская демократия"[13], которая является примечательной попыткой в западной историографии применить учение о классовой борьбе для изучения политики развития Афин. Возможно, на формирование столь, в общем необычного для представителей зарубежной историографии взгляда определенным образом повлияло пребывание Таркиайнена в Москве в составе финского дипломатического корпуса. В целом же для историков, которые занимаются проблемами эволюции афинского полиса в период Клисфена до Эфиальта и Перикла, характерным является изучение роли аристократии в истории афинского полиса, а часто и возведение политической борьбы к соперничеству отдельных аристократических родов. Так, труды М. Арнгейма, Дж. Дэвиса, П. Биккнела и В. Коннора[14] важны для нас прежде всего генеалогическими сведениями об основных деятелях рассматриваемого периода афинской истории, в том числе и о Фемистокле, о его связи с древними аристократическими родами. Это в значительной степени позволяет уточнить наши представления о политической позиции Фемистокла, особенно на раннем этапе его деятельности. Тематически близкими к ним являются специальные труды по генеалогии, топонимике, например, Ф. Харви "Неокл, отец Фемистокла", В. Папе и М. Бензеле "Словарь греческих собственных имен") и топографии Афин (В. Юдейх "Топография Афин", Дж. Травлос "Иллюстрированный словарь античных Афин", Ч. Элиот "Прибрежные демы Аттики" и некоторые другие подобного типа[15]).
К другой же группе можно отнести и ряд исследований по отдельным темам социальной истории Афин, как то: А. Гомм "Население Афин 5 и 4 вв. до Р X."; Д. Лотце "Между политами и метеками"; X. Циммерман "Свободный труд в Греции в течение V-IV вв. до Р. X."[16]. Хотя они и не имеют прямого отношения к Фемистоклу, но являются важными для анализа социальной базы преобразований.
Кроме упомянутых трудов обобщающего характера по проблемам политических институтов, нами использованы также специальные исследования относительно афинского демоса, экклесии и буле (П. Роде "Афинская буле", "Дж. Гриффит "Исегория в афинских собраниях", и особенно две статьи Е. Клюве, в которых немецкий историк осуществляет детальный анализ общественно-политических отношений в Афинах начала V века. до Р. Х.)[17].
Роль демагогов, в том числе и Фемистокла, их влияние на функционирование экклесии и других политических институтов афинской демократии рассматривается в статье Н. Финли "Афинские демагоги"[18], в которой, к тому же, поставлен и вопрос об участниках экклесии под время остракизма. Разница между понятиями "простат" и "демагог", "простат" и "тиран" показано в статье Х. Шеффера, помещенной в Реальной энциклопедии Паули-Виссовы[19]. Целый ряд исследований посвящен афинской стратегии, ее возникновению и функционированию, например, Ч. Форнара "Афинская коллегия стратегов с 501 по 404 годы", Н. Геммонд "Стратегия и гегемония в Афинах V века"; Б. Джордж "Афинский военно-морской флот в классический период", Е. Рушенбуш "Избрание стратегов в Афинах V и IV вв. до Р. X."[20] и др.
К этой же группе отнесем и труды, посвященные изучению остракизма в Афинах (кроме уже упомянутых в связи с осмотром эпиграфических источников трудов, укажем также на исследования Же. Каркопино, Е. Раубичека, Г. Томсена, Е. Вандерпола и других специалистов по этой проблеме[21].
Особое место в историографии исследуемой проблемы занимает третья группа, которая охватывает работы, посвященные непосредственно Фемистоклу. Среди них выделяются фундаментальные исследования источниковедческого характера. Как уже отмечалось выше, жизнь Фемистокла, его освещение в исторической и литературной традиции стали одним из любимых объектов для источниковедческих штудий в течение всего XVIII и XIX веков, особенно в немецкой историографии. Многочисленные исследования нашли наиболее полное завершение в фундаментальном труде Адольфа Бауэра "Фемистокл. Штудии и доклады по греческой историографии и источниковедению"[22].
Не касаясь источниковедческих проблем, отметим, что этот труд характеризуется благосклонным отношением к ФемистоклУ как к одному из величайших героев античного мира. Бауэр, полемизируя с гиперкритично настроенными исследователями, последовательно защищает свидетельства о карьере Фемистокла, в том числе и наиболее ранние. Особую ценность составляет научный аппарат этого труда, который позволяет составить отчетливое представление об историографии проблемы прошлых веков, о те многочисленные исследования, которые сегодня широкому кругу историков уже недоступны.
Основательность труда Бауэра побудила американского ученого Фрэнка Фроста переиздать ее, дополнив эпиграфическими и археологическими источниками, достижениями новой историографии[23]. Многочисленные ссылки на это издание Фроста - обычное явление во многих исследованиях жизни и деятельности Фемистокла. Подобной, но тематически шире, является уже упоминавшаяся выше книга Е. Подлецкого "Жизнь Фемистокла. Критический обзор литературных и археологических свидетельств". Кроме основного раздела, эта работа содержит еще и краткий очерк всей биографии Фемистокла, несколько специальных обзоров его ранней карьеры, хронологические и генеалогические исследования.
Самостоятельную ценность представляет библиография всей карьеры Фемистокла, как, впрочем, и всех проблем, связанных с его деятельностью. Наконец, своеобразным обобщением источниковедческих исследований стала еще одна монография Ф. Фроста: "Фемистокл Плутарха. Исторический комментарий"[24]. Фактически, это подробный комментарий ко всем сообщениям Плутарха, с привлечением как можно большего числа других свидетельств. И хотя она, как и другие работы этого автора, проникнута скептицизмом относительно возможности определения основных альтернатив общественно-политической борьбы в послеклисфеновских Афинах, логического объяснения политических поступков индивида, основные ее положения стали определяющими для понимания многих моментов этого периода.
Очень важным для рассматриваемой в нашей монографии темы является труд Ж. Лабарба "Морской закон Фемистокла"[25], вышла в Париже в 1957 году. Появление этой монографии стало важной вехой в изучении не только общественно-политической деятельности Фемистокла, но и всего периода от реформ Клисфена до Эфиальта и Перикла. Хотя в заголовок вынесена тема морского закона 483/2 г. до Р. Х., в ней фактически рассматривается весь комплекс проблем, связанных с этим периодом, в том числе и такие сложные вопросы, как раздел прибыли с Лаврийских рудников, демографические исследования и прочее. Что же до анализа самого морского закона, который превратил Афины в морское государство, то, несмотря на спорные выводы относительно этапа морского строительства, количестве построенных кораблей и тому сопутствующих моментов, труд Лабарба справедливо может считаться лучшим из всех исследований на эту тему. Кроме того, его появление вызвало многочисленные отзывы специалистов, что значительно способствовало активизации интереса ко всей общественно-политической деятельности Фемистокла.
Важной является и монография Г. Ленардона "Сага о Фемистокле"[26], которая вышла из печати в Лондоне в 1978 году. Она стала результатом многолетних исследований историка, что нашло отпечаток в более ранних статьях, посвященных архонтату Фемистокла, хронологии его карьеры и остракизма. Характер этой монографии в значительной степени обусловлен самой проблемой: задавшись целью охватить всю биографию Фемистокла, Ленардон по необходимости вынужден был ограничить себя в использовании историографии, как и источников. Этим, очевидно, объясняется некоторая поверхностность И декларативность многих параграфов, в которых автор сбивается на повествовательный тон. Кроме того, обильное цитирование источников в английском переводе, фактически без специального анализа оригинала, делает ее немного популярной. Конечно, в такой ситуации Ленардону трудно было сполна выдержать линию, которую он проводил в отдельных местах труда и которая сводится в общих чертах к тому чтобы Фемистокла, героя Мидийских войн, воспетого в "Саге о Фемистокле", показать и как одного из творцов демократической конституции Афин.
Более последовательными в этом отношении кажутся усилия Й. Папаставру в его монографии "Фемистокл. История титана и его времени", которую мы использовали в немецком переводе, который появился в 1978 году в Дармштадте[27]. В ней, как и в труде Ленардона, также оставили следы предыдущие исследования Папаставру, посвященные анализу партийно-политической позиции Фемистокла. К сожалению эта монография, несомненно интересная своими попытками увидеть Фемистокла в контексте общественно-политической борьбы в Афинах в начале V столетия страдает неопределенностью оценок, которые сводятся к формулировкам типа "патриотические круги", "националистическая партия" и тому подобное. Бесспорно важный внешнеполитический фактор, таким образом, выдвигается при рассмотрении проблемы на первый план, затеняя собой внутренние условия появления Фемистокла как политического деятеля, особенности общественно-экономического и политического развития Афин как полисного организма. В этом сказалась методологическая неопределенность Папаставру.
С сожалением приходится констатировать, что до сих пор в отечественной, да и во всей постсоветской исторической науке, подобных работ все еще нет. Исключением является разве что краткий очерк Е. Д. Фролова, который, учитывая ограниченность объема, не мог осветить все моменты общественно-политической деятельности Фемистокла.
В следующую группу выделены работы, связанные с отдельными аспектами деятельности Фемистокла, в контексте общественно-политических процессов, которые разворачивались в Афинах первой трети V века до Р. Х. Это, в основном, специальные статьи, посвященные конкретным проблемам, хотя есть и несколько монографий.
Особое место занимают труды по проблеме архонтата Фемистокла. Противоречивость источников, сообщают про эту магистратуру, очень сказалась на их характере: большинство из них источниковедческие, как то: статьи Ч. Форнари, Г. Ленардона, Д Льюиса, Е. Мосгаммера, Г. Уэйд-Джери и других исследователей, которые постоянно используются в систематической части нашей монографии[28].
Проблема архонтата Фемистокла рассматривается и в трудах, специально посвященных политическим процессам в раннекласических Афинах, причем, если статья Ван ден Бера "Фемистокл в историографии V века", как и ранее, является преимущественно источниковедческой, то в других (особенно в статье Ф. Фроста "Место Фемистокла в афинской политике"[29]) осуществляется попытка рассмотреть деятельность Фемистокла во время исполнения им магистратуры архонта в том числе, в контексте исторического развития Афин.
Интересно при этом заметить разнообразие взглядов на характер политической деятельности Фемистокла: от зачисления его в активные деятели той или иной политической партии, что характерно для историков XIX - первой половины XX веков (Белох "Афинская политика со времен Перикла"; А. Розенберг "Партийная позиция Фемистокла"; А. Домашевский "Афинская политика во времена Пентеконтаетии"; де Санктис "От Клисфена до Фемистокла"; статьи Ч. Робинсона, особенно "Афинская политика, 510-486"; И. Папаставру "Политическая ситуация в Афинах накануне персидских войн и внешняя политика Афин"; Г. Мак-Грегора "Проперсидская партия в Афинах с 510 до 480 гг. до Р. Х."[30]), через отрицание его партийной принадлежности, определение Фемистокла как homo novus (А. Гомм "Афинская политика, 510- 483 гг. до Р. X."[31]) или как "регионалиста" (Г. Сили "Регионализм в архаических Афинах"[32]), к отрицанию политической борьбы в Афинах 490-х годов вообще и сведение ее к чисто субъективистским устремлениям честолюбивых аристократов (Ф. Фрост "Племенная политика и гражданское государство" и особенно уже упомянутая его статья про Фемистокла; Е. Груен "Стесимброт о Фемистокле и Мильтиаде"[33]).
Некоторые аспекты политической деятельности Фемистокла, его отношении до разных партий и политических деятелей рассматриваются в работах, посвященных изучению как истории Афин в целом (Д. Найт "Исследования афинской политики пятого века до Р. X."; уже упоминавшаяся работа Ч. Элиота с обзором политики Афины от Клисфена до реформы 487 г.Эренберг "Аспекты античного мира", И. Мартин "От Клисфена до Эфиальта" и особенно монография Ч. Форнари и Л. Сеймонса "Афины от Клисфена до Эфиальта"[34]), так и деятельности Аристида, Мильтиада, Мнесифила, Ксантиппа, Павсания и других современников Фемистокла (А. Блемайр "Павсаний и Персия"; Г. Аудринг "Эфиальт штурмует Ареопаг"; Г. Силе "Эфиальт"; Е. Обст "Мильтиад"; Г. Вильрих "Перикл"[35]).
К этой же группе отнесем и исследования внешнеполитических отношений в начале V века. до Р. Х., в которых рассматриваются и вопросы, связанные с ролью Фемистокла в определении внешней политики Афин на протяжении всей его активной карьеры. Особо следует отметить значение для нашей темы работ по истории афино-эгинских отношений, которые проявляли значительное влияние на развитие внутреннеполитической ситуации в Афинах (Е. Эндрюс "Афины и Эгина. 510-480 гг. до Р. Х."; Н. Геммонд "Исследования греческой хронологии шестого и пятых столетий до Р. Х."; Е. Подлецкий "Афины и Эгина"; Г. Вельтер "Эгина", а также ряд других статей и монографий[36]), по связям Афин с Аргосом, Спартой и другими полисами Пелопоннеса (В. Форрест "Фемистокл и Аргос"; Дж. Вольский "Прогрессивность и консерватизм в Спарте и Афинах во времена Греко-персидских войн"[37]), а также других работ подобной проблематики.
Значительная историография периода с 490 по 480 г. до Р. Х. объясняется главным образом тем обстоятельством, что в эти годы деятельность Фемистокла тесно переплетается с такими важными событиями афинской истории как первое применение остракизма, реформа архонтата 488/7 г. до Р. Х. и решительный шаг Афин в сторону моря - строительство военного флота в 483 г. до Р. Х.
При этом вопрос авторства реформы 488/7 года в значительной степени зависит от определения позиций Алкмеонидов, обвинении после Марафона в медизме. Труды Дж. Уильямса ("Образ Алкмеонидов между 490 и 487/6 гг. до Р. X."), Д. Джиллиса ("Марафон и Алкмеониды"[38]) и других историков позволяют прийти к выводу, что некоторые основания для такого обвинения действительно существовали. Привычная в общих трудах по истории афинского полиса идеализация Алкмеонидов является результатом упрощения картины политической борьбы в Афинах Тематически близкими этим трудам являются статьи Ф. Шахермейра ("Марафон и персидская политика"), А. Бурна ("Геммонд o Марафонe"), детальный анализ истории с сигналом щитом у Г. Гадсона ("Сигнал щитом при Марафоне"[39]), а также труды, посвященные изучению самого медизма (Дж. Холлидей. "Медизм в Афинах, 508 480 гг. до Р. X."; Г. Вестлейк. "Медизм Фессалии"[40]).
Из трудов, посвященных непосредственно реформе архонтата 488 года, особый интерес представляют статьи Р. Бака ("Реформа 487 г. до Р. Х. относительно избрания архонтов"), с обстоятельной библиографией, и Ф. Бэдиена ("Архонты и стратеги")[41]. Поскольку иногда ставится вопрос об авторстве реформы 487 года Аристида, то пришлось использовать и специальное исследование по этой теме П. Бикнела ("Архонт 489/8 г. и архонтат Аристида, сына Лисимаха, из Алопеки")[42].
Конечно, мы не могли использовать все разнообразие работ по остракизмам 480-х гг, количество которых продолжает расти с появлением новых археологических свидетельств. Но и использованных достаточно, чтобы сделать выводы относительно возможного введения самого института остракизма в середине 480-х лет, сути остракофорий и возможной роли в них Фемистокла. Среди этих работ наибольшего внимания заслуживают основательные разработки А. Раубичека, Е. Вандерпола, Ч. Робинсона и Г. Лемана[43]. Следует заметить, что остракизмы 480-х гг. завершаются изгнанием Аристида. Это обычно рассматривается как один из аргументов в пользу политической борьбы, развернувшейся в Афинах вокруг принятия предложения Фемистокла в отношении строительства морского флота. Не удивительно поэтому, что практически все труды указанных авторов так или иначе соотносятся с этим событием. Специально же перестройке афинского флота посвящена уже упоминавшаяся монографию Лабарба, а также исследования Н. Амита и Б. Джордана[44]. Кроме того, отдельные вопросы морского закона 483 года рассматриваются в десятках и сотнях специальных трудов, но наибольший интерес для нас представляет небольшая статья Г. Бенгтсона "Фасос и Фемистокл"[45], основные выводы из которой перекочевали практически во все современные исследования.
Еще более значительной является литература по Саламинского битве и роли, которую сыграл в ней Фемистокл. Поскольку же для нас вопросы стратегического искусства Фемистокла не имеют существенного значения, мы ограничились наиболее известными трудами по этому поводу. За основу были взяты уже упоминавшиеся монографии, в которых Саламин рассматривается в контексте всей общественно-политической деятельности Фемистокла, эволюции афинского полиса в целом. Кроме того, были использованы и основательные монографии П. Грина, Ч. Гигнета и других изыскателей[46].
Особую группу составляют специальные источниковедческие исследования. Из множества трудов по Плутарху особенно весомыми являются уже упомянутые комментарии Ф. Фроста, статьи же по отдельным вопросам биографии Фемистокла у Плутарха привлекаются нами только в случае необходимости. То же можно сказать и по поводу исследований по Фукидиду: их мы используем только при анализе спорных мест его "Истории", которым является девяносто третья глава первой книги. Самостоятельную ценность составляют лишь комментарии к Фукидиду А. Гомма[47], чьи выводы относительно занимания Фемистоклом во время перестройки Пирея не должности архонта, а какой-то другой, спровоцировали оживленную дискуссию; ее отголосок в специальной литературе ощутим и сегодня.
Такими же весомыми являются комментарии к Геродоту В. Гау и Дж. Уэлса особенно в отношении пояснений к 143 параграфу VII книги[48].
При уточнении деталей начала политической деятельности Фемистокла, его остракизма и бегства в Персию привлечены специальные труды, посвященные исследованию творчества и жизненного пути поэтов - современников Фемистокла: о Эсхила - Е. Подлецкого и А. Диамантопулоса; статьи Ф. Якоби о Ионе, Ктесии и про аттидографов, В. Коннора про Феопомпа[49]. В связи с уникальностью сообщение Стесимброта о флоте Фемистокла наряду с общими трудами использованы статьи Ф. Шахермейра и особенно Б. Груена[50].
Следует заметить, что мы не имели возможности в рамках одной монографии проводить детализированный филологический анализ всех источников. Лишь в исключительных случаях, когда имеющиеся объяснение по каким причинам нас не удовлетворяют, мы прибегаем к нему. В такой ситуации привлечение источниковедческих исследований стало условием, без которого рассмотрение заявленной здесь проблемы был бы вообще невозможным.
В особую группу выделены труды российских и советских исследователей. Поскольку в оценке Фемистокла почти все они придерживаются схожих взглядов (Фемистокл - вождь афинской демократии, иногда - радикальный демократ, организатор отпора Персии и создатель афинского морского флота), то противопоставлять российских и советских историков кажется неуместным.
Более-менее систематическое изложение биографии Фемистокла содержится в общих курсах истории древней Греции таких российских ученых, как В. П. Бузескул, Г. Ю. Виппер, П. Г. Виноградов, Ф. Ф. Соколов и Н. Л. Хвостов[51]. В дальнейшем основные положения этих курсов было развито с историко-материалистических позиций в трудах А. И. Тюменева, С. Л. Лурье, К. М. Колобовой, С. И. Ковалева, В. С. Сергеева, А. В. Мишулина других историков советской эпохи[52]. Специальных же исследований деятельности Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса в российской, советской и постсоветской историографии фактически не было. Лишь в трудах В. П. Бузескула, Н. А. Гершензона, В. Маклакова, М. М. Мандеса, Ф. Ф. Соколова и Н. М. Куторги[53], а также советских и постсоветских и российских ученых - Г. Т. Залюбовиной, К. К. Зельина, Е. Д. Фролова, В. М. Строгецкого, И. Сурикова, С. Г. Карпюка, В. А. Коршунков, А. В. Паршикова[54] и некоторых других ученых - рассматривались отдельные ее аспекты.
Тем более важным является учет многочисленных трудов по общим проблемам полиса и афинской демократии. М. Андреева[55], Л М. Глускиной[56], Л. П. Маринович, Г. А. Кошеленко, В. М. Яйленко[57]. Именно в разработке теоретических вопросов, связанных с пониманием сущности полиса, его природы, особенностей развития, заключается особая значимость этих работ. К этому следует добавить и рецензии к работам зарубежных исследователей (рецензии В. Н. Андреева, А. К. Берга, Л. М. Глускиной, А. И. Доватура, Г. А. Кошеленко, Л. Н. Казамановой, Л. П. Маринович, Л. А. Ленцмана, Е. Д. Фролова и прочих советских и постсоветских ученых), а также источниковедческое исследование С. С. Аверинцева, А. И. Доватура, Г. А. Стратановского С. Я. Лурье[58] и других ученых, которые мы постоянно используем во время рассмотрения проблем, заявленных в этой книге.
Таким образом, проблемы эволюции афинского полиса конца архаической - начала классической эпохи исследуются исторической наукой с самых разных позиций и в различных выявлениях. При этом важно иметь в виду, что глобальный ход истории является результатом усилий отдельных личностей, через деятельность которых и реализуются самые актуальные тенденции развития исторической эпохи. Все это и побудило нас рассмотреть сложные процессы эволюции афинского полиса переходного от Архаики к Классике периода через деятельность одного из самых ярких ее представителей.


[1] Walker E. M. Political parties at Athens from the reform of Cleisthenes to the year 491 В. С./CAH. IV. 1926. P. 167-172.
[2] Grundy G. B. Thucydides and the history of his age. Oxford: Blackwell, 1948. V. II. 256 p.
[3] См. особенно: Berve H. Furstliche Herren zur Zeit der Perserkriege // Die Antik. 1936. Bd. 12.S. 1-28)
[4] Burn AR. Persia and the Greeks: the Defence of the West, 546-78 В. С. New York: Minerva Press, 1968. 586 p.
[5] Green P. Armada from Athens. Cross–roads of World History. Ser. Garden City, New York: Doudleday, 1970. 392 p.; Green P. The Year of Salamis, 480- 479 В. С. L.: Weidenfeld and Nicolson, 1970.326 p.; Green Р. Хerxes at Salamis. New York: Praeger, 1970. 326 p.
[6] См. особенно: Bengtson H. Griechen und Perser: die im Mittelmeerwelt Altertum. Frankfurt am Mein, 1984; Bengtson H. The Greeks and Persians. From the Sixth to the Fourth Centuries В. С. New York, 1968.478 p.
[7] См. особенно: Schachermeyr F. Griechische Geschichte mit besonderer Benicksichtigung der geistgeschichtlichen und kulturmorphologischen Zusammenhange. Stuttgart: Kohlhammer, 1960.470 S.
[8] Kluwe E. Nochmals zum Problem: Die soziale Zusammensetzung der athenischen Ekklesia und ihr Einfluss auf politische Entscheidungen // Klio. 1977. — Bd. 59. — S. 54,54 Anm. 40.
[9] Hignett G A History of the Athenian Constitution to the End of the Fifth Century В. С. Oxford: Clarendon Press, 1952. 432 p.
[10] Forrest W. G. The emergence of Greek democracy: The character of Greek Politics 800-400 В. С. London: Hutchinson, 1966. 252 p.
[11] Sealey R. A history of Greek city–states ca. 700-338 В. С. Berkeley, 1976.516 p.; Sealy R. Essays in Greek Politics. New York, 1990.
[12] См. особенно: Ehrenberg V. From Solon to Socrates. Greek history ancient civilisation during the Sixth and Fifth Centuries В. С. L.: Methuen, 1968.493 p.
[13] Tarkiainen T. Die athenische Demokratie. Zurich: ArtemisVerlag, 1966.383 p.
[14] Amheim M. T. W. Aristocracy in Greek society. London: Thames and Hudson 1977. 221 p.; DaviesJ. K. Athenian propertied families, 600-300 В. С. Oxford Clarendon Press, 1971.653 p.; Bicknell RJ. Studies in Athenian Politics and Genealogy // Historia Einzelnschrift. 1972. Bd. 19. 112 S.; Connor W. R. The Nei politicians of fifth–century Athens. Princeton: Univ. Press., 1971.218 г.
[15] Harvey F. D. Neokles, father of Themistocles // Historia. 1980. P. 110-111 Pape W., Benseler. G. E. WorterbuchdergriechischenEigennamen. Braunschweig 1863-1870. Bd I-II; Judeich W. Topographie von Athen. 2-te Alfl. Munich: Beck, 1931.473 S.; TravlosJ. Pictorial Dictionary of ancient Athens. London: Thames and Hudson, 1971; Eliot C. W. J. Coastal Demes of Attika. A Study of Polity of Kleisthenes. Toronto: Univ. of Toronto Press, 1962. 181 p.
[16] Gomme A. W. The Population of Athens in fifth and fourth centuries В. С. Glasgow: Uniw. Publ. 28. Oxford: Blackwell, 1933. 87 p.; Lotze D. Zwischen Politen und Metoken. Passivbtirger im klassischen Athen? // Klio. 1981. Bd. 63. S. 159-178; Zimmermann H. D. Die freie Arbeit in Griechenland wahrend des 5. und 4. Jahrhunderts v. u. Z // Klio. 1974. Bd. 56. S. 337-352.
[17] Rhodes P. J. The Athenian boule. Oxford: Clarendon Press, 1972.351 p.; Griffith G. T. Isegoria in the Assembly at Athens // Ehrenberg Studies. Oxford: Blackwell, 1966. P. 131-143; Kluwe E. Die soziale Zusammensetzung der athenischen Ekklesia und ihr Einfluss auf politische Ehtscheidungen // Klio. 1976. Bd. 58. S. 295-333; Kluwe E. Nochmals zum Problem: Die soziale Zusammensetzung der athenischen Ekklesia und ihr Einfluss auf politische Entscheidungen // Klio. 1977. Bd. 59. S. 45-81.
[18] Finley M. I. Athenische Demagogen // Das Altertum. 1965. Bd. 11.
[19] Schaefer H. Prostates //RE. Suppl. 9. Sp. 1287-1304.
[20] Fornara Ch. W. The Athenian board of generals from 501 to 404. Висбаден Steiner, 1971. 84 p.; Hammond N. G. L. Strategia and hegemonia in fifth centur) Athens//CQ. 1969. V. 19.P. 111-114; Jordan B. The Athenian navy in the classical period. A Study of athenian naval administration and military organisation in the Fifth and Fourth Centuries В. С. Berkeley and Los Angeles: Univ. Press., 1975J 293 p.; Ruschenbusch E. Die Wahl der Strategen im 5. und 4. Jh. v. Chr. in Atbenj //Historia. 1975. Bd. 24. S. 112-114.
[21] Carcopino J. L'ostracisme athenien, 2"° ed. P.: Alcan, 1935.262 p.; Raubitschek A. E. The Origin of ostracism // AJA. 1951. V. 55. P. 221-229; Thomsen R. The Origin of ostracism. A synthesis. Humanitas [Collection], IV. Kobenhavn: Gyldendal, 1972. 158 p.; Vanderpool E. Ostracism at Athens. Cincinnati: Univ. of Cincinnati, 1970.36 p.
[22] Bauer A. Themistokles. Studien und Beitrage zur griechischen Historiographie und Quellenkunde. Мерзебург: P. StefTenhagen, 1881.173 S.
[23] Bauer, Adolf. Plutarchs Themictokles fir quellenkrietische bbungen. Leipzig, 1884, 2-nd ed. With additional material by F. J. Frost. Chicago: Argonaut Press, 1967. 128 p.
[24] Frost F. J. Plutarch's Themistocles. A Historical commentary. Princeton, 1980. 252 p.
[25] Labarbe J. La loi navale de Themistocle. P.: Les Belles Lettres, 1957.238 p. 28.
[26] Lenardon R. J. The Saga of Themistocles. London: Thames and Hudson. 197 P. 248.
[27] Papastavru J. Themistokles. Die Geschichte eines Titaten und seiner Ze Ertr. und Forsch., 92. Darmstadt: Wiss. Buchges., 1978. 155 S.
[28] Badiaen F. Archons and strategoi // Antichthon. 1971. 5. P. 1-34; Cadowc T. J. The Athenian Archons from Kreon to Hypsichides // JHS. 1948. V. 68. P. 70- 123; Fomara Ch. V. Themistocles' Archonship // Historia. 1971. Bd. 20. P. 534-540; Kelly D. H. The Athenian Archonship 508/7-487/6 // Antichthon. 1978. V. !2. P. 1-17; Lenardon R. The Archonship of Themistocles, 493/2 // Historia. 1956. Bd. 5. S. 413-415; Lewis DM. Themistocles' Archonship//Historia. 1973. Bd. 22. S. 757-759; Mosshammer A. A. Themistocles' Archonship in the chronographic tradition. // Hermes. 1975. Bd. 103. S. 222-234; Wade—Gery H. T. Themistocles Archonship //ABSA. 1936-1937. Bd. 37. P. 263-270.
[29] Boer W. den. Themistocles in Fifth Centuries historiography // Mnemosyne. 1962. V. 15. P. 225-237; Frost F. J. Themistocles' Place in Athenian politics // CSCA. 1968. V. l. P. 105-124.
[30] Beloch K. J. Die attische Politik seit Perikles. Leipzig, 1884 [ND Darmstadt, 1967]; Rosenberg A. Die Perteistellung des Themistokles//Hermes. 1918.52. S. 308-316; Domaszewski A. V. Die attische Politik in der Zeit der Pentekontaetie // SHA Heidelberg Winter. 1925. 20 p.; Sanctis G. de. Da Clistene a Temistocle // RF. 1924. P. 289-306; Robinson C. A. Athenian politics, 510-486//AJPh. 1945.] V. 66. P. 243-254; PapastavruJ. Die politische Situation in Athen am Vorabendder Perserkriege und die auswartige Politik Athens // Gymnasium. 1963. Bd. 70. S. 11-18; McGregor M. F The Pro—Persian party at Athens from 510 to 480 В. С. // HSCP. 1940. Suppl. 1. 535 p.
[31] Gomme A. W. Athenian notes//AJPh. 1944. V. 65. P. 321-331.
[32] Sealy R. Regionalism in archaic Athens // Historia. 1960. Bd. 9. P. 169-173.
[33] Frost F. J. Tribal politics and the civic state // AJAH. 1976. P. 66-75; Gruen B. S. Stesimbrotos on Miltiades and Themistocles // CSCA. 1970. V. 3. P. 91-98.
[34] Knight D. W. Some studies in athenian politics in the 5-th Century В. С. // Historia Einzelnschrift., 1970. Bd. 13.44 p.; Ehrenberg V. Aspects of the ancient .world. Essays and reviews. Oxford: Blackwell, 1946. 256 p.; Martini Von Kleisthenes zu Ephialtes // Chiron. 1974. № 4. S. 1-2; Fornara Ch. W., Samons L. J. Athens from Cleisthenes to Pericles. Berkeley, 1990.
[35] Blamire A. Pausanias and Persia // GRBS. 1970. II. P. 295-305; Audring G. Ephialtes sturzt den Areopag // Altertum. 1977. Bd. 22. S. 234-238; Sealy R. Ephialtes//CPh. 1964. V. 59. P. 11-22; Obste. Miltiades//RE. Bd. 30. S. 1679- 1705; Willrich H. Perikles. Gottingen: Vanderhoeck, Ruprecht, 1936.309 S.
[36] Andrewes A. Athens and Aegina. 510-480 В. С. // ABSA. XXXVII. 1936- 1937. P. 1-7; Hammond K. G. L. Studies in Greek Chronology of the Sixth and Fifth Centuries В. С. // Historia. 1955. Bd. 4. P. 406-411; Podlecki A J. Athens end Aegina // Historia. 1976. V. 25. P. 396-413; Welter G. Agina. Berlin: Mann, 1938. 134 S.
[37] Forrest W. G Themistocles and Argos//CQ. I960.V. 10. P. 221-241; Wolski J. Progresivitat und Konservatismus in Sparta und Athen im Zeitalter del Perserkriege//JWG. 1971. Bd. I. S. 77-82.
[38] Williams G. M. E. The image of the Alkmeonidai between 490 В. С. and 487/6 В. С. // Historia. 1980. Bd. 29. P. 106-110; Gillis D. Marathon and the Alcmaeonids //GRBS. 1969. V. 10. P. 133-145.
[39] Schachermeyr E Marathon und persische Politik // HZ. 1951. Bd. CLXXII. S. 1-35; Burn A. R. Hammond on Marathon//JHS. 1969. V. 89. P. 118-120; Hudson K. G. The Shield Signal at Marathon // AHR. 1937. V. 42. P. 446-450;
[40] Holladay J. Medism in Athens, 508-480 В. С. // CaR. 1978.V.25.P. 174-191; Westlake H. D. The Medismos of Thessaly // JHS. 1936. Bd. 56.
[41] Buck R. J. The Reform of 487 В. С. in the Selection of Archons // CPh. 1965. 60. P. 96-101; Badiaen F. Archons and strategoi // Antichthon. 1971. 5. P. 1 -34.
[42] Bicknell P. J. The Archon of489/8 and the Archonship of Aristides Lysimachos Alopekethen//Riv. di Fil. 1972. V. 100. P. 164-172.
[43] Raubitshek E. A. Athenian ostracism // CJ. 1952-1953. V. 48. P. 113-122; RaubitschekA. E. Die Ruckkehrt des Aristides // Historia. 1959. Bd. 8. S. 127- 128; idem. Die Verstossung des Themistokles // Hermes. 1956/1957. Bd. 84. S. 500-501; idem. The Origin of ostracism // AJA. 1951. V. 55. P. 221-229; idem. Ostracism // Archaeology. 1948. V. 1. P. 79-82; Vanderpool E. Ostracism at Athens; idem. Vanderpool E. Some ostraka from the Athenian Agora // Hesperia. 1949. Suppl. 8. P. 394-412; Robinson C. A. Cleisthenes and ostracism // AJA. 1952. V. 61. P. 23-26; Lehmann G. A. Der Ostrakismos—Entscheid in Athens: von Kleisthenes zur Ага des Themistocles // ZPE. 1981. Bd. 41. S. 85-99.
[44] Amit M. Athens and the Sea: A Study in Athenian sea–power // Coll. Lotomus. 74. Bruxelles, 1965.150 p.; Jordan B. The Athenian navy in the classical period. A Study of athenian naval administration and military organisation in the Fifth and Fourth Centuries В. С. Berkeley and Los Angeles: Univ. Press., 1975.293 p.
[45] Bengtson H. Thasos und Themistokles // Historia. 1954. Bd. 2. S. 485-86
[46] Baelen J. L'an 480. Salamine. Paris: Les Belles Lettres, 1961.217 p.; Burn AR Persia and the Greeks: the Defence of the West, 546-478 В. С. New York: Minervi Press, 1968. 586 p.; Burstein S. M. The Recall of the ostracised and the Themistocles decree // CSCA. 1971. V. 4. P. 93-110; Bury J. В. Aristides et Salamis //CR. 1896. V. \0.P.4\4-4\8; DelormeL. Deux notes sur la bataillede Salamine // BCH. 1978. V. 102. P. 87-96; Guratzsch C. Der Siger von Salamis // Klio. 1961. Bd. 39. S. 48-65; Hignett Ch. Xerxes invasion of Greece. Oxford, Clarendon Press, 1963. 496 p.; Green P. Armada from Athens. Cross–roads of World History. Ser. Garden City, New York: Doudleday, 1970.392 p.; idem. The Year of Salamis, 480-479 В. С. London: Weidenfeld and Nicolson, 1970.326 p.; idem. Xerxes at Salamis. New York: Praeger, 1970. 326 p.
[47] Gomme A. W. Historical commentary on Thucydides. V. 1. Oxford: Clarendon Press, 1945. 480 p.; Gomme A. W., Andrewes A., Dover K. Y. A Historical Commentary on Thucydides. Oxford. V. I-IV 1970.
[48] How W. W. A Commentary on Herodotus. With intr. and appendix by WW. How and J. Wells. V. I-II. Oxford. Clarendon Press, 1912.
[49] Podlecki A. J. The political background of Aeschylean tragedy. Ann Arbor. Univ. of Michigan Press, 1966. 188 p.; Diamantopoulos A. The Danaid Tetralogy of Aeschylus // JHS. P. 220-229; Jacoby F Some Remarks on Ion of Chios // CQ. 1947. V. 41.P. \-l\idem. Ktesias//RE. 1922. Bd. U. S. 2032-2037; idem. Atthis: The Local Chronicles of Ancient Athens. Oxford: Clarendon Press, 1949; idem. Herodotos // RE. Suppl. 2. 1913. S. 205-520; Connor W. R. Theopompos' Treatment of Cimon/ZGRBS. 1963. V. 4.P. 107-124.
[50] Schachermeyr F. Stesimbrotos und seine Schrift iiber die Staatsmanner. Wien: Bohlaus Nachf. 1965. 23 S.; Gruen B. S. Stesimbrotos on and Miltiades Themistocles//CSCA. 1970. V. 3. P. 91-98.
[51] Бузескул В. П. История Греции. Харьков: Типолитография С. Шевченко, 1907. 556 с; Виппер Р. Ю. Лекции по истории Греции. Изд. 3. М.: Типолитография Товарищества И. Н. Кушнарева и К°, 1909. 230 с; Виноградов П. Г. История Греции. Лекции 1900/1 гт. М.: Типография Рихтера, 1901. 398 с; Соколов Ф. Ф. Древняя история Греции и Рима. Спб, Изд. ком. при ист. — филолог. факультет Сек. Петербургского университета, 1909.457 с; Хвостов Н. Л. История Греции. Лекции. Изд. 2е. доп., Казань, 1917. 336 с.
[52] Тюменев А. М. Очерки экономической и социальной истории древней Греции. Петербург: Госиздат, 1920-1922. Т. 1-2; Лурье СЛ. История античной общественной жизни. Общественные группировки и умственное движение в эллинском мире. М-Л.: Госиздат, 1929. 415с; его же: История Греции. Ч. 1. С древнейших времен до образования Афинского морской} союза. Л.: Изд–во ЛГУ, 1940.211 с; Колобова КМ. Возникновение и развитие афинского государства. Л.: Изд–во ЛГУ, 1958. 50 с; Ковалев С. М. История античного общества. Греция. Соцэкгиз, 1937. Ч. 1. 334 с; Сергеев В. О. История древней Греции. М.: Изд–во Восточная литература, 1963. 524 с; Мишулин А. В. Греко–персидские войны и возникновение Афинской Морской Державы. М., 1940; его же: История Древней Греции. М., 1946, 156 с.
[53] Бузескул В. П. Афинская демократия. Общий очерк. Харьков, «Союз», 1920s 213 с; его же: Афинская полития Аристотеля как источник для история Афин до конца V века. Харьков, типография Зильберберга, 1895. 484 с; его же: История Афинской демократии. Спб.: Типография М. М. Стасюлевича, 1909.468 с; Гершензон М. О. Афинская полития Аристотеля и жизнеописание Плутарха // Исследования по греческой истории. М.:' Университетская типография, 1894. С. 1-99; Маклаков В. Избрание жребием в афинском государстве // Исследования по греческой истории. М.: Университетская типография, 1894. С. 1-92; Мандес М. М. Опыт историко–критического комментария к греческой истории Диодора. Отношение Диодора к Геродоту и Фукидиду. Одесса, 1901. 479 с; Соколов Ф. Ф. Замечания о списках дани союзников афинских / Соколов Ф. Ф. Труды. СПб, 1910. С. 149-156; его же: афинские Клерухии. / Соколов. Труды. С. 411-436; его же: Пентеконтаэтия / Соколов. Труды. С. 462-482; его же: Посылка кораблей на Саламине / Соколов. Труды. С. 510-525; Куторга М. С. Персидские войны. Критическое исследование событий этой эпохи древней греческой истории. Спб., тип. Э. Веймара, 1858. 307 с; Koutorga M. de. Examine de la dissertation de Richard Bentley sur Pautenticite des lettres de Themistocle. P.: Impr. imp., 1861.168 p. Подробно о Куторги см.: Алпатов М. А. Мировоззрение М. С. Куторги и его концепция истории древней Греции //ВДИ. 1955. № 3. С. 179-191.
[54] Из многих трудов названных авторов укажем здесь на: Залюбовина Г. Т. Политическая борьба в Афинах в 403-387 гг.//ВДИ. 1975.№ 2. С. 100-115; Зельин К. К. Борьба политических группировок в Аттике в VI. к н. э. М.: Наука, 1964. 272 с; Особенно: Фролов Э. Д. Рождение греческого полиса// Становление и развитие раннеклассовых обществ. Л.: ЛГУ, 1986. С. 8-99; его же: Факел Прометея. Очерки античной общественной мысли. 2е изд., испр. и доп. Л.: Изд–во ЛГУ, 1991. 440 с; Строгецкий В. М. Внутриполитическая борьба в Афинах в период греко–персидским войн (Фемистокл и Аристид) / Социальная борьба и политическая идеология в античном мире. Л.: ЛГУ, 1989; его же: Клисфен и Алкмеониды // ВДИ. 1972. № 2. С. 99- 106; его же: К оценке афино–спартанского соперничества в 70е годы V в. к н. э. / Проблемы социально–политической организации и идеологии античного общества. Межвузовский сборник. Л.: ЛГУ, 1984. С. 20-31; его же: Полис и империя в классической Греции. Нижний Новгород, 1991.; Особенно: Суриков И. Е. Афинский Ареопаг в первой половине V в. к н. э. // ВДИ. 1995. № 1. С. 23-40; его же: По поводу новой публикации острака // ВДИ. 1996. № 2. С. 143-145; Карпюк С. Г. Клисфеновские реформы и их роль в социально–политической борьбе в позднеархаических Афинах // ВДИ. 1986. № 1. С. 17-35; его же: OCLOS от Эсхила до Аристотеля: история слова в контексте истории афинской демократии // ВДИ. 1995. № 4. С. 35- 49; Коршунков В. А. Эфиальт и значение реформы Ареопага / Античное общество и государство. Проблемы социально–политической истории. Межвуз. сборн. Л.: ЛГУ, 1988. С. 66-84; его же: Ареопаг и Афинская демократия / Античность и современность. М., 1991.; Паршиков А. В. Эллинский союз 481 г. к н. э. и организация Афинского морского союза. Автореф. дисс. на соиск. учен. степь. канд. ист. наук. Одесса, 1970. 19 с.
[55] Особенно: Андреев В. Н. Афинская рабовладельческая демократия в западной историографии // ВДИ. 1960. № 4. С. 131-146; его же: Лаврийские серебряные рудники как источник частного обогащения в V-IV вв. к н. э. / ЛГПИ им. А. И. Герцена. XXX Герценовские чтения. Исторические науки. Научные доклады. Л., 1977.
[56] Кроме уже упомянутой Трезенской надписи, см. особенно: Глускина Л. М. В специфике греческого классического полиса в связи с проблемой его кризиса // ВДИ. 1973. № 2. С. 27-42; ее же: Гражданство и права человека в греческом полисе классического периода / Античность и современность. М., 1991.
[57] Маринович Л. П. Античная и современная демократия: новые подходы. Курс лекций. М.: ИВИ РАН, 2001. 134 с; Кошеленко Г. А. Введение Древнегреческий полис // Античная Греция. М.: Наука, 1983. Т. 1. С. 9-36 Градостроительная структура «идеального» полиса // ВДИ. 1975. № 1. С 3-26; его же: Греческий полис и проблемы развития экономики //Античная) Греция. М.: Наука, 1983. Т. 1. С. 217-246; его же: /Полис и огород: к постановлению проблемы // ВДИ. 1980. № 1; его же: Рецензия на книгу Арнхейма // ВДИ 1981. № 2. 206 с; его же: Экономика древней Греции в современно! зарубежной литературе //Древний Восток и античный мир. Сб. статей. М. Изд–во МГУ, 1980. С. \\5-Ш\Яйленко В. П. Архаическая Греция//Античная Греция. М: Наука, 1983. Т. 1. С. 128-193; его же: Греческая колонизации VIIIII вв. к н. э. М.: Наука, 1982. 312 с; его же: Общность коммуникативной и социальной терминологии архаической Греции и раннего Рима историко–лингвистический аспект // ВДИ. 1993. № 3. С. 88-99.
[58] Аверинцев С. С. Плутарх и античная биография. М.: Наука, 1973, 277 с. Доватур А. Н. Политика и полит Аристотеля. М-Л.: Наука, 1965. 380 с. Лурье С. Л. Геродот. М. — Л.: Изд–во Академии наук СССР, 1947.210 с; Стратановский Г. А. Фукидид и его «История» // Фукидид. История. Л.: Наука 1981. С. 405-438.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. От реформ Клисфена до Марафона (500-490 гг. до р. Х.)


1. Архонтат 493/2 г. до Р. Х. (Начало общественно-политической деятельности Фемистокла)

Вопрос о начале деятельности Фемистокла важен по нескольким причинам. По-первых, рассматриваемое в контексте эпохи, оно позволяет выяснить условия, в которых разворачиваются общественно-политические преобразования Фемистокла, определить их место в эволюции афинского полиса. Это тем более актуально, что, с одной стороны, и в античной, так и в современной историографии, существует устойчивая тенденция к представлению об этом деятеле как о главном "виновнике" победы эллинов над "варварами", даже как о "спасителем Эллады", а с другой - попытки сделать его ответственным за все дальнейшее демократическое развитие Афин. Кроме того, рассмотрение этого вопроса кажется полезным и для уточнения некоторых аспектов политического соперничества в послеклисфеновских Афинах 500-490-х гг. до Р. Х. Наконец, представляет определенный интерес исследование процесса развертывания самой морской программы Афин, апогеем которой стало создание постоянного государственного военно-морского флота и, как его логическое дополнение, укрепление морских баз, преобразование полиса в хорошо укрепленную крепость.
Рассмотрение всего этого комплекса вопросов осложняется состоянием источниковедческой базы: противоречивыми, а часто и просто анекдотическими свидетельствами античных авторов с одной стороны, а с другой - необходимостью учитывать при анализе указанных проблем Целого многообразия факторов, которые, на первый взгляд, не имеют прямого отношения к проблеме. Так, Геродот в своем повествовании про меры афинян по организации защиты от персидской агрессии в 480 г. до Р. Х. пишет: "Был тогда среди афинян человек, который только недавно появился среди первых граждан; по имени он был Фемистокл и называли его сыном Неокла" (Hdt. VII. 143). Из этого пассажа делают иногда вывод о невлиятельности Фемистокла в 490-е годы и о появлении его на политической арене только после 490 г.
Однако другие показания, о которых речь пойдет далее, позволяют обсудить возможность достаточно активной общественно-политической деятельности Фемистокла значительно раньше - по крайней мере с 493/2 г.При этом, в современной историографии широко дискутируются вопросы о месте Фемистокла в политической борьбе 500-490 гг. до Р. Х. его судебную практику в тот период, возможную хорегию при постановке трагедии Фриниха "Взятие Милета", исполнение магистратуры "надзирателя за водами", гипотетический архонтат в течение 493/2 г. и в этой связи - о начале укрепления Пирея в том же году, в конце концов, о взаимоотношениях с другими политическими деятелями, в особенности - с Мильтиадом. Ключевым моментом при решении этих вопросов является принятие или отрицание 493/2 г. как года архонтата Фемистокла.
Основными источниками об архонтате Фемистокла для нас являются письменные показания Фукидида, Армянская версия хроники Евсевия и сообщение Дионисия Галикарнасcкого.
Фукидид (Thuc. 1. 93. 3 - 1. 95. 1), описывая укрепления Афин и Пирея после битвы при Саламине, говорит: "Фемистокл убедил [сограждан - В. С.] застроить и другую часть Пирея (начало этому было положено ранее, во время исполнения той должности, которую он занимал у афинян год за годом), считая, что местность эта, с тремя естественными гаванями, очень удобная, а превращение их [то есть афинян] в моряков будет существенно способствовать их усилению (ибо он первым осмелился сказать, что необходимо обратиться к морю), и сам немедленно положил тому начало".
Из Дионисия Галикарнасского (Dion. Halic. Ant. Rom. VI. 34. 1) известно, что архонтом-эпонимом в 493/2 г. был Фемистокл. Это особенно важно, учитывая распространенное мнение относительно точности цитирования Дионисием списка архонтов.
И, наконец, в Армянской версии хроники Евсевия под первым годом 71 Олимпиады (Ol. 71.1 = 496/5 г. до Р. Х.) отмечено: "Пирей был укреплен Фемистоклом" (Piraeus munitus est a Themistocle).
Широко распространенной является традиционная мысль, что эти показания дополняют друг друга и, таким образом, Фемистокл начал укреплять Пирей в 493/2 г. к Р. Х., когда он был архонтом-эпонимом. Вместе с тем, существуют и другие соображения на этот счет, а именно: что Фемистокл был архонтом-эпонимом не в 493/2, а в 481 г.; что Фемистокл был архонтом-эпонимом действительно в 498 г. но планы по укреплению Пирея, как и вся морская программа целом, у него созрели несколько позже, по крайней мере после битвы при Марафоне; и, наконец, что Фемистокл был архонтом-эпонимом в 493-2 г., даже, возможно, контролировал ход работ в Пирее, и велись они не по его инициативе, а по решению Совета (Буле), который и поручил их архонту для надзора.
Такое разнообразие суждений обусловливается состоянием наших источников. Наименее дискуссионным, но одновременно и наименее содержательным, является сообщение Дионисия Галикарнасского (Dion. Halic. Ant. Rom. V 34. 1), которое не сопровождается никакими комментариями. Общее мнение относительно надежности Дионисия при цитировании списка афинских архонтов уже приводилось. Не вызывает сомнения, таким образом, факт архонтата в 493 г. до Р. Х. какого-то Фемистокла. Но еще вопрос, "наш" ли это Фемистокл? - в специальной литературе высказываются сомнения относительно этого.
Альтернативной версией могло бы стать принятие в качестве архонта 493 г. до Р. Х. дяди Фемистокла, о котором упоминается в восьмом письме Фемистокла. Однако версия эта кажется маловероятной: указанное письмо часто считается поздней фальсификацией; другие же источники про этого родственника Фемистокла ничего не сообщают. Сама его историчность, таким образом, весьма сомнительна: кажется странным, чтобы влиятельный политический деятель, которым с необходимостью должен бы быть архонт-эпоним, член Совета Ареопага, после выполнения магистратуры вовсе исчез бы с политической арены. Во всяком случае, среди многочисленных надписей на остраконах, которые достаточно исчерпывающе представляют нам основных политиков 480-х лет, до сих пор не удалось найти имени этого гипотетического деятеля. Принимая во внимание эти соображения, приходится оставить версию об идентификации архонта 493/2 г. до Р. Х. со "вторым" Фемистоклом как являющуюся совершенно неудовлетворительной.
Схожей с рассматриваемой версией может считаться и другая, а именно: что Фемистокл, сын Неокла, был архонтом в 482/1 г.Это хорошо согласуется, во-первых, с замечанием Hdt. VII. 143 о Фемистокле 480 г. как ставшем только недавно политически влиятельным, и, во-вторых, с отсутствием в источниках имени архонта-эпонима для 482/1 г. до Р. Х.
Что касается второго аргумента, то он кажется неубедительным: действительно, почему мы должны предоставлять преимущество отсутствию информации о 482/1 г. сообщению о 493/2 г. у Дионисия Галикарнасского? Кроме того, связь между деятельностью Фемистокла по реализации "морского закона" в 483/2 г. до Р. Х. с его гипотетическим архонтатом в следующем году, 482/1 г., является надуманной и не выдерживает серьезной критики: после введения в 487/6 г. до Р. Х. жребия в процедуру выборов в коллегии архонтов зависимость между возможностью замещения этой должности и популярностью кандидата перестала играть решающую роль, хотя, возможно, в некоторой степени и сохранилась.
Сложнее кажется дело с Hdt. VII. 143. Здесь возможны два варианта.
Вариант первый - считать заметки Геродота случайной обмолвкой или просто недоразумением, или стремлением в угоду логическому построению пожертвовать историческим фактом. Как известно, подобный подход сообщениям Геродота уже практиковался в науке и полностью дискредитировал себя как деструктивный. На наш взгляд, нельзя увидеть здесь "злонамеренности" Геродота, его попытки приуменьшить роль и значение Фемистокла: с подобной версией можно согласиться, допустив толкование второй части параграфа "по имени он был Фемистокл и называли его сыном Неокла" как стремление унизить Фемистокла, поскольку обе части параграфа генетически между собой связаны. Контекст, однако, повода для подобных выводов не дает.
Разберем это место подробнее. Геродот рассказывает о приготовлениях в Афинах по преодолению персидской угрозы. В этой связи он считает благом решение афинян о переносе основного внимания в борьбе с Ксерксом на море ("... если бы афиняне из страха перед угрожающей опасностью покинули свою страну или, не покидая и оставаясь на месте, отдались бы во власть Ксеркса, никто бы не решился выступить против царя на море"), потому что без этого "Эллада подпала бы под власть персов. Действительно, - пишет Геродот, - я не могу понять, какова была бы польза от стен, выстроенных на Истме, когда бы море было во власти царя. Вот почему, не погрешу против истины, афинян можно назвать спасителями Эллады; поэтому должно было победить то решение дела, которое выбрали афиняне" (Hdt. VII. 139).
Из этого видно, что Геродот считает залогом спасения Греции решение об эвакуации Афин - во-первых, а во-вторых, как проступает из контекста, - наличие морской силы, без которой, конечно же, было невозможным сопротивление царю на море.
Далее Геродот (Hdt. VII. 140) передает версию о Дельфийском оракуле, второй из которых и побудил афинян принять решение об оставлении города: "Афиняне же отправили было послов в Дельфы вопросить оракул. После того, как послы, выполнив установленные обряды у храма, вступили в мегарон и там воссели, Пифия по имени Аристоника изрекла им следующее:

"Эй вы злые бедняги! Зачем сидеть? Убегайте,
Туда, где край света! Дома и города вершину покиньте.
Все в ужасной опасности, и темя и тело,
Руки и ноги терпят беды, все суставы и туловище,
Все они уничтожат, ничто не останется целым.
Пламя и бурный Арей сирийский на колеснице.
Других много твердынь кроме твоей без сожаления он погубит.
Храмы бессмертных богов он отдаст огню на съедение,
Сейчас эти боги стоят, обливаясь горьким потом,
Трясутся, проникнутые страхом, а с конька крыши над ними
Кровь черной мазью течет, несчастий неминуемое предзнаменование.
Вон из храма убегайте, к беде готовя душу".

"Услышав это, - пишет далее Геродот (Hdt. VII. 141), - послы афинян были охвачены печалью. И вот, когда они уже упали в отчаянии от извещенных им бед, Тимон, сын Андробула, один из первейших дельфийских граждан, посоветовал им вернуться в святилище, взяв ветви ходатаев, и еще раз вопросить оракул уже в качестве "молящих о защите". Афиняне послушались его совету и обратились к богу с такими словами: "Владыка! Прореки нам что-нибудь поутешительнее о нашем отечестве, смилостивься ради этих вот призывающих ветвей, которые мы держим; иначе мы не выйдем из храма, но останемся здесь до конца наших дней". Так они говорили, пока пророчица не изрекла им вторично вот что:

Там на Олимпе не может Паллада умилостивить Зевса.
Тщетно умоляя отца, потоками слов премудрых.
Снова скажу тебе слово, что будет прочнее стали,
Будет добыто места, на холме, где домКекропа,
Будет осквернена еще Киферона священная пещера.
Стену деревянную всевидящий даст Олимпиец Афине,
Эта среди других руин останется там незыблемой.
Она спасет и тебя и детей тебе милых в городе
Ты не жди стойко прихода пехоты и конницы,
Спину к ним оберни, отступай, отходи осторожно.
День еще наступит, и ты отобьешь противного Перса.
О Саламин святой! Детей ты много погубишь,
Там дары Деметры засевают, а впоследствии собирают".

"Это изречение оракула, - продолжает Геродот (Hdt. VII. 141), - они записали, поскольку он казался им (и так оно и было) более милостивым, чем первый, и отбыли в Афины. Когда же посланцы вернувшись, объявили ответ оракула народному собранию, было высказано много различных мнений для объяснения этого оракула) и, в особенности, два противоположных, а именно: некоторые из стариков говорили, что, по их мнению, бог возвещает то, что акрополь останется невредимым, поскольку в древние времена акрополь Афин был огорожен плетеной изгородью из терновника. Следовательно, одни из них считали Относительно ограждения, что это и есть "деревянная стена"; другие же, в свою очередь, говорили, что бог указывает на корабли, и настаивали на том, чтобы их готовить к бою, оставив все остальное. Однако тех, кто понимал под "стеной деревянной" корабли, смущали два последних стихотворения, произнесенные Пифией: "О Саламин святой! Детей ты много погубишь. Там дары Деметры засевают, а потом собирают". От этих стихов возникло замешательство в мыслях тех, которые говорили, что корабли - это "стена деревянная", так как толкователи оракулов объясняли их так, что им, приготовленным к морскому бою, надлежит быть побежденными при Саламине".
И, наконец, Геродот (Hdt. VII. 143) вполне однозначно делает ответственным за толкование оракула Фемистокла. Приведем этот параграф полностью: "Был тогда среди афинян человек, который только недавно появился среди первостепенных граждан; по имени он был Фемистокл, называли его сыном Неокла. Вот этот человек говорил, что толкователи оракулов верно объяснили не все, и утверждал следующее: если бы упомянутый стих действительно относился афинян, то, по мнению Фемистокла, он не был бы выражен в столь легких выражениях, и было бы сказано "О, злосчастный Саламин" вместо "О, святой Саламин", - если бы действительно жителям [Афин. - В. С.] суждено погибнуть у него; таким образом, для того, кто правильно понял оракул, бог это сказал о врагах, а не об афинянах. Следовательно, он советовал им готовиться к морскому бою, потому что там они будут за деревянной стеной. Когда Фемистокл высказал такое мнение, афиняне признали, что оно лучшее по мнению толкователей оракулов, которые советовали не готовиться к морскому бою, да и вообще не оказывать сопротивления, но покинуть Аттику и заселить какую-нибудь другую землю".
И далее (VII. 144): "Перед тем, к счастью, была признана наилучшей и другая мысль Фемистокла...", то есть инициатива относительно построения флота на средства от рудников Лавриона. На наш взгляд, здесь Геродот сообщает о фактах, которые служат исключительно для прославления Фемистокла: он побуждает афинян к эвакуации с целью организации сопротивления Ксерксу на море силой флота, который был создан ранее, по его же инициативе, - версия вполне логичная и, несомненно, нет никакой необходимости выискивать для определения позиции Геродота в оценке Фемистокла дополнительные факты. Тем более, если брать во внимание то, что он описывал деятельность Фемистокла в русле сложившейся традиции, которая в данном случае могла быть благосклонна, или же, по крайней мере, нейтральной в отношении Фемистокла, а в других случаях, как, например, при оценке Фемистокла в послесаламинский период, - менее благосклонной или даже враждебной. Оценка Фемистокла у Геродота неоднозначна и, даже, до определенной степени противоречива, однако свидетельствует это только о полезности Геродота как историка: его портрет Фемистокла реалистичный и потому неоднозначный. Неоднозначен же и противоречив был и сам этот выдающийся деятель античной эпохи. Для его изображения не достаточно только розовой или черной краски - необходимо использовать все разнообразие цветов.
Геродот, таким образом, ни в коей мере не стремился к унижению Фемистокла в рассматриваемом месте; скорее наоборот: смысл всего этого пассажа заключается в том, чтобы постепенно подвести читателя к описанию основного деяния Фемистокла - построения по его инициативе военного флота Афин.
Следовательно, в этом контексте фраза "по имени он был Фемистокл, называли его сыном Неокла", не может иметь отрицательного оттенка - иначе она просто выпадает из общего русла рассуждений Геродота. Собственно говоря, поводом для обвинения Геродота в попытке "унизить" здесь Фемистокла служит определенная двусмысленность фразы, буквально: по имени он был Фемистокл, называли же его (обычно - ?) сыном Неокла", или же: "но его звали сыном Неокла". Ленардон предлагает понимать эту фразу как: его имя было Фемистокл, но в юности его обычно называли сыном Неокла; или: его имя было Фемистокл, однако юношу его обычно называли Neokles, где Neokles - Nominativus вместо Neokleos - Genetivus: Геродот просто ошибочно поставил родительный падеж вместо именительного. По нашему мнению, сама эта проблема является, в некотором роде, надуманной. Геродота можно понять и буквально, не вкладывая в его уста слов, которых он не говорив: можно, в особенности, высказать предположение, что Фемистокл в глазах афинян, вплоть до битвы при Саламине, которая прославила его на всю Элладу, был прежде всего сыном достаточно для них известного, по неизвестным нам причинам, Неокла. Версия вполне вероятна, хотя и гипотетическая из-за двусмысленности самого слова Neokleos (Neos в древнегреческом языке имеет два значения: "юная" и "новая"; Neokles может означать и "молодая, юная слава", и "новая слава").
Таким образом из анализа контекста можно сделать вывод о смысловой нейтральности фразы "Был же некий из афинян муж среди первейших недавно пребывающий".
В свою очередь, это может означать, что Геродот, в соответствии с распространенной в его времена традицией, действительно считал, что Фемистокл лишь "недавно" перед Саламином появился среди protoi ("первостепенных граждан") и что Геродот этими словами отнюдь не собирался "унизить" Фемистокла, преуменьшить степень его влияния на политическую жизнь Афин.
Следовательно, остается другой вариант: Геродот имел основания считать, что Фемистокл в 481/0 г. до Р. Х., когда в Афинах обсуждались полученные из Дельф оракулы, уже был среди "первостепенных граждан", но только с недавних пор. При этом есть две возможности трактовки слов Геродота: первая - с 482/1 г. до Р. Х., то есть с года гипотетического архонтатуа Фемистокла, и вторая - с 483/2 г. до Р. Х., то есть с года принятия "морского закона Фемистокла.
Оба эти события в хронологическом отношении примерно равноценны. В принципе, можно высказать предположение, что Геродот имел в виду как то, так и другое событие. Но уже само звучание фразы свидетельствует о том, что историк подразумевал какой-то одномоментный акт, который сразу же выдвинул Фемистокла в число первых и наиболее влиятельных граждан Афин. Кроме того, если допустить иное толкование Геродота, то придется, по сути, снять вопрос как не поддающийся решению: ведь при желании под "недавно" можно увидеть и 484/3 г. до Р. Х., когда Фемистокл добился остракизма Аристида, и любой вообще из 480-х годов, когда Фемистокл уже был политически довольно активным. Гадать, что Геродот мог отдать предпочтение гипотетическом архонтату Фемистокла в 482/1 г. до Р. Х., про который он, к тому же, нигде больше не обмолвился ни словом (как впрочем, и о конкретных шагах Фемистокла того года), перед его инициативой в 483/2 г., высоко оцененной им уже в следующем параграфе, просто нелогично. (Hdt. VII. 144: "Еще до того, к счастью [! - В. С.], восторжествовала и другое мнение того же Фемистокла: когда у афинян в полисную казну было собрано много денег, поступивших из рудников Лавриона, и когда граждане пожелали разделить их между собой по десять драхм на человека, тогда Фемистокл убедил афинян воздержаться от распределения и построить на эти средства двести кораблей для войны...").
Таким образом, под "недавно" в VII. 143 Геродот имеет в виду 483/2 г. до Р. X., а именно - год "морского закона Фемистокла, год реализации его уже издавна взлелеянных планов, что убедительно подтвердило влиятельность Фемистокла в общественно-политической жизни Афин, сразу ввело его в круг наиболее заметных политических фигур, protoi (Ср. Белох. История Греции... - С. 288 прим. 2: "Гипотетическое архонтство Фемистокла в 482/1 г. до Р. Х. основано только на абсолютно Произвольной комбинации... Если Геродот (VII. 143) называет Фемистокла еще в 480 г. до Р. Х. "муж среди первейших недавно пребывающий", то он, очевидно, имел в виду изданный за три года до того закон относительно флота; ведь ясно, что за Фемистоклом должно было стоять уже долгое политическое прошлое, когда он был в состоянии провести такой важный законопроект"). И как наиболее общий вывод: вся фраза Геродота (VII. 143) отнюдь не намекает на архонтат Фемистокла в 482/1 г. до Р. Х., скорее - она даже исключает его возможность, а значит - ни в коем случае не может служить аргументом для установления историчности его архонтату.
Остается, однако, еще один вопрос, связанный с Hdt. VII. 14: как согласуется фраза Геродота с сообщением Дионисия Галикарнасского об архонтате Фемистокла в 493/2 г., объяснить, что Фемистокл для Геродота, несмотря на занимаемую должность, и в 480 г. до Р. Х. только "недавно" политически влиятельный.
На наш взгляд, из этого можно сделать следующий вывод: историк или ничего не знает об архонтате Фемистокла, а следовательно Hdt VII. 143 должно рассматриваться как контраргумент против историчности архонтата Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х., или же знает, но ничего об этом не говорит, как не говорит он и о многих других архонтах этого периода; иначе говоря, Геродот вообще не рассматривал должности архонта как повод для зачисления лиц, которые когда-то ее занимали, в состав "protoi".
Как уже было показано выше, каких-либо серьезных оснований для исключения "нашего" Фемистокла из списка архонтов не существует: все возражения построены исключительно на надуманных, не выдерживающих критики, домыслах.
Таким образом, более убедительной кажется версия вторая: Геродот ничего не говорит об архонтате Фемистокла там, что он писал не его биографию, но историю греко-персидских войн; архонтат 483/2 г. не привлек его внимание чем-то особенным, имеющим непосредственное отношение к описываемым событиям, а кроме того сама должность архонтов не рассматривалась им как основание для отождествления ее исполнителей с наиболее влиятельными политическими деятелями афинского полиса рассматриваемой эпохи.
Вместе с тем, необходимо отметить, что вопрос о важности архонтата тесно переплетается с вопросом о его сути и складывается в отдельную проблему, на сегодняшний день еще окончательно не разрешенную. (Не будем прибегать к детальному анализу традиционной точки зрения по важность архонтату, суть которой в целом сводится к признанию за ним заметной роли в управлении полисом даже после реформ Клисфена. Ведель утверждает, что архонт-эпоним еще в 489 г. мог добиться решения, которое соответствовало бы силе законодательства, вопреки воле экклесии, как это следует из Plato. Gorg. 51 be, и что только после 487 г. архонтат потерял любое основание для вмешательства в работу экклесии. Отметим, что в последнее время все чаще осуществляются попытки пересмотреть оценку роли архонтов в политической жизни Афин. Наиболее показательна в этом отношении точка зрения Фроста, согласно которой почти все архонты 507-487 гг. к Р. Х. были неизвестные для нас лица, а все известные во время пребывания на должности архонтов были молодыми (Фемистокл, Аристид, Гиппарх и, во времена тирании, Мильтиад); отсюда Фрост делает вывод о том, что архонтат в тот период был лишь "испытательным полигоном" для перспективных молодых людей) Наиболее убедительной кажется версия, что должность архонта-эпонима была важной, престижной и значимой и в послеклисфеновских Афинах, хотя, возможно, уже и стала в определенной степени заменяемой созданными Клисфеном стратегией, экклесией и советом 500. По Ленардону реформы Клисфена придали много значения коллегии десяти стратегов, однако нельзя считать, что Клисфен собирался полностью подорвать могущество и влияние архонтата или что архонтат был относительно невлиятельным на протяжении 490-х лет. В пользу весомости архонтата свидетельствует и проведение в 487/6 г. реформы архонтата. Действительно, если признали эту магистратуру второстепенной, то реформа кажется лишь пустой, ничего не стоящей проформой и потеряет весь свой смысл. Мы придерживаемся мнения, что реформа 488/7 г. стала важным шагом на пути к демократизации Афин, поскольку она, с одной стороны, открыла доступ к должности архонтов более широким слоям гражданской общественности и таким образом привела к изменению социального состава Ареопага, а с другой стороны - способствовала росту политического значения новых, свободных от консервативного влияния традиции должностей. Можно также допустить, что в глазах Геродота архонтат в значительной мере уже утратил свое значения именно в следствие реформы 487/6, г. до Р. Х. и, таким, образом вполне мог не увидеть в исполнении Фемистоклом обязанностей архонта достаточных оснований для того, чтобы считать его одним из protoi.
И, наконец, еще одно соображение в связи с Hdt. VII. 143 может усилить приведенную аргументацию: для Геродота, восхищенного величием победы созданного в 483/2 г. до Р. Х. Фемистоклом флота вся его другая деятельность казалась второстепенной, и поэтому для него Фемистокл в 480 г. к Р. Х., перед Саламином, оказался лишь недавно, то есть с 483/2 г. до Р. Х., достойным быть причисленным к кругу выдающихся граждан. Таким образом, Hdt. VII. 143 не может служить ни аргументом для гипотетического архонтата Фемистокла в 482-1 г. до Р. Х., ни, тем более, контраргументом против его архонтата в 493/2 г. до Р. Х.: Геродот в данном случае имеет в виду совсем другие события, на которых он акцентирует свое внимание.
Отметим также, что в нашем распоряжении вообще нет ни одного свидетельства, которое может быть использовано для опровержения Dion. Halic. Ant. Rom. VI. 34.1. Мы должны считать сообщения Дионисия историческим фактом, a Hdt. VII. 143 обычно считается препятствием для этого, как argumentum a contrario; он свидетельствует в пользу Дионисия уже тем, что не опровергает его.
Теперь вернемся к сообщениям Фукидида и Евсевия Памфила. В данном случае для нас важно установить, можно ли воспользоваться ими как аргументами в пользу архонтата Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х.
Общим для Фукидида и Евсевия является то, что оба они очевидно, говорят про одни и те же события, то есть - о строительстве, начатом Фемистоклом в Пирее еще задолго до развертывания основных работ в послесаламинский период. При этом, армянская версия хроники Евсевия позволяет определить во времени эти события, учитывая разницу в 3-4 года между Дионисием Галикарнасским и данными Евсевия, общераспространенную во всех имеющихся вариантах хроники, и мы можем датировать показания Arm. Euseb. 493/2 г. до Р. Х., то есть годом ожидаемого архонтату Фемистокла.
Следовательно, можно сделать вывод, что Дионисий Галикарнасский и Армянская версия хроники Евсевия освещают один и тот же период деятельности Фемистокла, хотя и оповещают о различных ее аспектах: в то время, когда Дионисий Галикарнасский говорит об официальном статусе Фемистокла, Arm. Euseb. наполняет его реальным содержанием.
Наиболее существенным при этом является элементы взаимодополнения этих источников. Однако безусловному принятию такой реконструкции периода противоречит версия хроники Евсевия, переданная Иеронимом. В ней нет информации о деятельности Фемистокла по укреплению Пирея в 490-е годы, но в Ol. 75 (480-477 гг. до Р. Х.) в Иерониме находим: Athenienses Piraeum muro vallant.
Как видно, данные обеих версий можно считать свидетельством об одних и тех же событиях, а именно: об укреплении афинянами Пирея. При этом, свидетельство Иеронима хорошо согласуется с данными, которые приводят другие античные авторы относительно строительства в Пирее после Саламина (См. Plut. Them. XIX; Thuc. 1.90.3.; Diod. XI. 39; Nep. Them. 6 f; Justin. II. 15; Polyaen. I. 30. 50; Frontin. 1.1. 10). Кроме того, устойчивым является мнение о большей вероятности версии хроники Евсевия в передаче Иеронима, по сравнению с армянской версией. Отсюда - естественная попытка объяснить сообщение Arm. Euseb. простой ошибкой, которое вообще невозможно использовать при освещении периода, связанного с деятельностью Фемистокла на должности архонта-эпонима.
Таким образом, очевидно, что вопрос об использовании Евсевия как аргумента для подтверждения историчности архонтата Фемистокла сводится, в конечном счете, к проблеме вероятности Армянской версии.
Наиболее обстоятельной работой по этой теме еще и сегодня остается уже используемая нами статья Моссхаммера; "Архонтат Фемистокла в хронографической традиции", лейтмотивом которой является тезис, что свидетельство Евсевия "...требует более полного исследования, чем это было сделано до сегодняшнего дня" Моссхаммер в своем анализе исходит из нескольких посылок. Первое, факт укрепления Пирея в 71-ю олимпиаду у Arm. Euseb. отсутствует в хронике Иеронима, однако в последней, в свою очередь, сообщается, что в 75-ю олимпиаду (480-477 гг. до Р. Х. Athenienses Piraeum muro vallant, чего нет в Армянской версии. Во-вторых, укрепление Пирея афинянами в 75-ю олимпиаду подтверждается и другими источниками, а именно: Thuc. I. 93, после изгнания Ксеркса, и Diod. XI. 41, в архонтат Адейманта, то есть 477/6 г. до Р. Х. (Sync. 247 b (470,5) "Пирей укрепили стеной"; Thuc. I. 93. 3; Thuc. I. 93. 3; Plut. Them. XXIX; Nep. Them. VI. I).
Таким образом, очевидной является убедительность сообщения Иеронима и напрашивается вывод об ошибке армянского переводчика, который просто переместил сообщения о Пирей Евсевия на 16 лет вверх, как это и допускает Форнара. Однако отмечает Моссгаммер, "этого случиться не могло. Перемещение более чем на четыре олимпиады не имеет больше параллелей". Кроме того, при условии беспристрастного рассмотрения обоих сообщений нетрудно увидеть разницу между обеими заметками: в то время как Армянская версия говорит об укреплении Пирея Фемистоклом, Иероним имеет в виду афинян вообще. Отсюда Моссхаммер делает вывод о самостоятельности обеих заметок, которые оповещают об абсолютно разных, как на время, так и по сути своей, событиях.
На этом можно было бы и остановиться. Для нас важным было установить, в первую очередь, факт самостоятельности и отличия обоих сообщений. Ведь, в таком случае, заметка в Армянской версии о строительной деятельности Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х. (или же, по крайней мере, в 490-е годы) может рассматриваться как один из аргументов в пользу его общественно-политической активности в 490-е годы, одним из моментов которой могло быть и строительство в Пирее, начатое им, вероятнее всего, на посту архонта-эпонима, а значит мы можем констатировать, что Армянская версия наполняет реальным содержанием архонтат Фемистокла, о котором говорится у Дионисия; и, наконец, что сообщения Армянской версии необходимо считать аргументом, хотя и косвенным, в пользу архонтата Фемистокла именно в 493/2 г. до Р. Х.; и более общий вывод: сообщение Иеронима, с оглядкой на его генетическое различие, не может и не должно рассматриваться как контраргумент, который отрицает ценность заметки Армянской версии хроники Евсевия. Как уже отмечалось, для нас, в принципе, можно было бы и ограничиться констатацией расхождений в сообщениях Армянской версии и версии Иеронима. Однако Моссгаммер предлагает в своей статье более глубокий анализ, основные моменты которого сводятся к следующему.
У византийского монаха Георгия Синкелла сохранились под рубрикой "Отдельные заметки", которые были им заимствованы из хроники Евсевия, в том числе - два сообщения о Пирейском проекте. Под 470,1 у него: "Пирей был укреплен стеной Фемистоклом";, что соответствует Piraeus munitus est a Themistocle (Arm. Euseb.), а под 470,5 "Афиняне укрепили стеной Пирей", что тождественно Athenienses Piraeum muro vallant в Иерониме. Из этого делается вывод о том, Что обе заметки относительно Пирейского проекта принадлежат самому Евсевию, который разместил первое сообщение под 71-й олимпиадой. Как дополнительный аргумент в пользу авторства Евсевия для обоих заметок Моссгаммер (полемизируя с Гельмом, который считал, что Евсевий не включил в свою Хронику сообщение о Фемистокле, сосредоточив свое внимание на слишком длинном описании действий Кориолана в 493 г. до Р. Х.), приводит данные одной из наиболее древних рукописей Иеронима, Lucensis bibl. capit. 490, где в 71 олимпиаде содержится замечание: Pireum muro cinctum est athenis. Хотя в Луканской рукописи и не упоминается о Фемистокле, однако само звучание фразы, грамматический состав, в котором используется пассивное состояние, приближающее его к Армянской версии и к первому сообщению Георгия Сінкелла; отсюда вывод - оригинальная хроника Евсевия содержала две записи по Пирейскому проекту. Армянская версия сохранила первую, древняя рукопись Иеронима вторую, Луканский рукопись подтверждает обе; благодаря Синкеллу мы имеем в своем пользовании греческую редакцию обоих сообщений.
Далее, на основании ряда соображений, которые кажутся вполне убедительными, Моссхаммер приходит к выводу, что в хронике Евсевия Памфила Пирейский проект Фемистокла был размещен под четвертым годом 71-й олимпиады, то есть в 493/2 г. до Р. Х., в год архонтата Фемистокла в Афинах.
Таким образом, можно констатировать, что факт архонтата Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х., кроме Дионисия Галикарнасского, был зафиксирован, по крайней мере, еще и в хронике Евсевия Памфила, на что вполне ясно указывают как существующие версии самой хроники, так и реминисценции из нее Синкелла. Более того, Моссгаммер, на основании тщательно проведенного анализа хронографической традиции, приходит к выводу, что именно список архонтов с именем Фемистокла побудил Гелланика, аттидографа V ст. до Р. Х., связать с архонтатом Фемистокла начало строительства в Пирее, а уже от Гелланика, через Аполлодора, эта версия перешла и к Евсевию Памфилу. Итак, мы можем с полной уверенностью годом архонтата Фемистокла считать 493/2 г. до Р. Х.: не только единственно возможный в соответствии с целого ряда приведенных выше соображений, но и стоящий в полном соответствии с имеющимися античными источниками, в том числе - и с хронографической традицией V ст. др Р. Х., высказывать сомнения относительно достоверности которой нет оснований хотя бы учитывая ее современность описываемым событиям. Однако и этой констатацией вопрос об архонтате Фемистокла не иссякает. И не исчерпывается оно в первую очередь через наличие еще одного важного свидетельства, которое обычно рассматривается в контексте уже приведенных данных. Речь идет о рассказе Фукидида относительно строительства стен вокруг Пирея после отражения персидского нашествия.
Как уже отмечалось, Фукидид (Thuc. I. 93.3), описывая эти события, замечает: "Фемистокл убедил (граждан) застроить и другую часть Пирея, начало чему было положено ранее, во время выполнения той должности, которую он занимал у афинян в течение года" - буквальный перевод, где вторую часть фразы очень часто понимают и переводят как "в год его архонтства над афинянами" - точка зрения, которая является, по сути, основной в исторической литературе. Ср. очень вольный перевод В. Стратановского: "По настоянию Фемистокла были возобновлены работы по оставшейся еще не укрепленной части Пирея (где работы были начаты уже прежде, в течение года его архонства)". Однако признать ее безусловной, к сожалению, нельзя из-за двузначности самой фразы Фукидида: целый ряд исследователей считает, что Фукидид под полномочиями "архэ", которую занимал тогда Фемистокл, понимает не архонтат, а какую-то другую должность. Таким образом, в связи с Thuc. I. 93.3 важно выяснить несколько моментов.
Во-первых, что Фукидид понимает под термином "архэ" и допустить, что он имеет в виду архонтат; во-вторых, какой именно период описывает Фукидид в данном случае; и, в-третьих, как соотносится эта заметка Фукидида к данным Дионисия Галикарнасского и Евсевия Памфила; нетрудно увидеть, что основным для выяснения всех этих моментов является первый вопрос.
Основным аргументом для тех, кто отрицает версию архонтата в Thuc. I. 93.3 является такое прочтение фразы, согласно которому Фемистокл занимал определенную должность у афинян "год за годом" (kateviautov), что не согласуется с должностью архонта, которую можно было занимать только в течение одного года.
Кроме того, отрицается и сама мысль, согласно которой archein Фукидида обязательно означает занятие должности архонта. Так, cреди прочего, Форнара в своих трудах убедительно доказывает, что этот термин соприкасается с достаточно широким диапазоном должностей, в той числе и со стратегией и Буле. С Форнарою в этом солидаризируется Моссхаммер, который вообще считает, что Фукидид здесь отрицает Гелланика, подчеркивая, что должность, которую занимал Фемистокл, была не архонтатом, а какой-то другой, исполняемой им "год за годом". Добавим, что Моссхаммер здесь исходит в особенности из тезиса, по которому Фукидид исправил Гелланика, принимая во внимание утверждение Hdt. VII. 143 о Фемистокле как лишь о "недавно" политически влиятельном.
Как мы уже видели, использование этого места Геродота для возражения архонтату Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х. кажется безукоризненным. Таким образом, выводы Моссхаммера оказываются базированными на ложных тезисах и потому по необходимости и сами не безупречны, а критика Ленардона этих выводов становится более убедительной.
Из сказанного приходится констатировать, что убедительных аргументов в пользу того, что Фукидид в этом месте говорит об архонтате Фемистокла, нет.
Более того, выражение "год за годом" может служить основанием для сомнения относительно этого. Вместе с тем, как уже отмечалось нами выше, нет достаточных оснований считать, что Фукидид в своей "Истории", полемизируя с Геллаником по поводу укрепления Пирея Фемистоклом в год его архонтата, отрицает это свидетельство, подчеркивая, что фемистокл в то время занимал какую-то должность "год за годом", kateviautov. На наш взгляд, Фукидид сообщает об этом вполне индифферентно, поскольку от него этого требует ход повествования, и, таким образом, фраза Thuc. II. 93.3 имеет совсем не полемическая, но, скорее, повествовательную функцию.
Исходя из всего сказанного, мы, в свою очередь, можем констатировать, что парафраза Фукидида, как минимум, не опровергает ни сообщение Дионисия Галикарнасского об архонтате Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х., ни Евсевия Памфила, - или, точнее, Гелланика, - об укреплении им в 493 году Пирея, но что Thuc. I. 93.3 имеет самостоятельный характер.
Вместе с тем, на наш взгляд, есть очень мало оснований считать, что Фукидид в этом месте имеет в виду архонтат Фемистокла, хотя полностью исключить такую версию нельзя.
Моссхаммер отрицает интересную версию Шрайнера относительно следования Фукидида в 1.93.9 Гелланику. По нашему мнению, самого только негативного отношения Фукидида к Гелланику не достаточно для отрицания каких-либо заимствований из него, в особенности в том случае, когда данные Гелланика совпадают с другими современными Фукидиду источниками. Кроме того, Фукидид мог здесь воспользоваться и устной традицией о начале укрепления Пирея Фемистоклом в год своего архонства, которую, как уже говорилось, оформил, или даже (что может быть более вероятным) зафиксировал Гелланик. Таким образом, для Фукидида было бы естественным иметь в виду архонтат Фемистокла как отправной момент карьеры Фемистокла, которая была продолжена затем в течение ближайших лет, во время выполнения какой-то иной, менее влиятельной, но все же предоставляющей полномочия для продолжения строительства в Пирее, должности.
Более точное суждение по этому поводу можно будет вынести после определения во времени этого сообщения Фукидида.
Безусловно верным является то, что историк сам не определяет конкретную хронологию описываемых событий: можно только высказать мнение про период до вторжения Ксеркса.(Фукидид не определяет время деятельности Фемистокла: слово proteron в приведенном контексте означает лишь компетенцию, в который Фемистокл начал свое великое дело). Неоднократно приводились рассуждения, суть которых сводится к тому, что под таким периодом надо понимать 484 или 483 г. до Р. Х., то есть годы, связанные с проведением Фемистоклом морского законопроекта.(Хвостов и Ковалев говорят о начале застройки Пирея в 483 г. до Р. Х. но признают, что планы Фемистокла возникли еще в 493 г. до Р. Х.). Нетрудно увидеть, что при этом игнорируются по крайней мере два важных момента, которые достаточно вероятно, свидетельствуют в пользу начала строительства в Пирее в 490-е годы. Во-первых, это совпадение показаний Arm. Euseb. и Thuc. I. 93. 3. При непредвзятом рассмотрении обоих сообщений нельзя не увидеть их очевидную близость - это позволяет думать об одном и том же событии, которое проступает за ними. Как мы уже видели, попытки объяснить сообщения Евсевия всего лишь оформлением распространенной фальсификации имеют сугубо теоретический характер и никак не убедительны. Поэтому логично было бы думать, что и показания Thuc. I. 93. касаются событий 490-х гг. Во-вторых же, привязка начала перестройки Пирею к собственно морскому закону Фемистокла привносит в саму морскую программу элемент необязательности, полной случайности: только открытие новой жилы в Лаврионе подталкивает Фемистокла, а, следовательно - афинян в целом, к счастливой мысли - $1вернуться к морю". При этом полностью зависает в воздухе всякая политическая борьба за программу вооружения, а, таким образом, и за дальнейшее развитие процесса демократизации, перераспределение повинностей между различными группами граждан. Лаврион в этом случае выступает как deus ex machina, благодаря которому быстро, эффективно и безболезненно устраиваются все афинские дела. Конечно же, подобная картина довольно далека от реальностей, и прежде всего - от политических реальностей послеклисфеновских Афин. О них речь пойдет ниже. А сейчас, как резюме, скажем: слова Фукидида (Thuc. 1.93.3) могут иметь в виду лишь события, происходившие в 490-х годах.
На наш взгляд, сообщение Дионисия Галикарнасского, армянской версии хроники Евсевия и Фукидида дополняют друг друга.
Вместе с тем, наиболее реальной кажется следующая реконструкция событий (разумеется, реконструкция только схематическая; проблемы политической борьбы, предпосылок и т. п. будут рассмотрены в дальнейших параграфах данной работы): Фемистокл действительно был архонтом 493/2 г. до Р. Х., как это засвидетельствовано у Дионисия Галикарнасского; во время исполнения своих обязанностей он начал строительство в Пирее, как об этом говорится в Армянской версии хроники Евсевия; строительство это могло быть продолжено им после сложения своих полномочий, в течение выполнения каких-то других, доподлинно нам не известных, обязанностей на должности, которую он занимал kateviautov, возможно в 492/1-491/0 г. до Р. Х., - как у Фукидида. Логичным кажется и предположение, что, таким образом, отход на второй план Фемистокла произошел не сразу же после возвращения из Херсонеса Мильтиада, но проходил постепенно, в течение именно этих лет, и что в ходе этой борьбы между ними, - основным моментом которой стала программа вооружений, - победу одержал Мильтиад и строительство в Пирее, - как и программа морских вооружений вообще, - была приостановлена. Только через 10 лет, после упорной борьбы Фемистокла и его сторонников, морская программа была восстановлена, благодаря, во многих отношениях, счастливому открытию в Лаврионе новых залежей серебра, - открытию, которое стало катализатором, но отнюдь не первопричиной "морской программы".
Именно потому, что Фемистокл не завершил свои начинания 490-х Лет, но потерпел поражение от Мильтиада, у Геродота (Hdt. VII. 143) он лишь "недавно", - то есть после его победы в 483 г. до Р. Х. - становится политическое влиятельным.
И именно потому, что он все-таки победил в борьбе за реализацию своей программы, у Plut. Them. IV.3 Фемистокл строит свой флот, подавив сопротивление Мильтиада. Но про все эти моменты речь пойдет ниже.


2. Начало реализации морской программы Фемистокла (Политико-экономическое содержание архонтата Фемистокла).

Приведенный выше анализ с полной определенностью, как нам кажется подтверждает историчность архонтата Фемистокла в 493/2 г. до Р. Х.; во время же пребывания Фемистокла на этой должности им была свершена попытка реализации первых шагов морской программы - состояние наших источников таково, что признание историчности первого одновременно является аргументом в пользу другого. При этом, если понимать под морской программой Фемистокла ее материальное, предметное выявление - то есть строительство флота и всего комплекса военно-морских вооружений - и не рассматривать социальный, или даже социально-политический ее аспект, то нужно, очевидно, определить: до какой степени эти первые шаги отражали саму суть программы? Иначе говоря что конкретно из всего комплекса мероприятий было осуществлено?
Мнения исследователей по этому вопросу разделились. Одни из них полагают, что в 493/2 г. до Р. Х., вместе с укреплением Пирея, была осуществлена и попытка строительства флота; другие - что в этом году были начаты какие-то работы в Пирее; другие считают, что осуществление морской программы началось лишь в 483 году, когда Фемистокл внес свое предложение относительно строительства кораблей на средства Лавриона.
Такое распределение мнений обусловливается, в особенности, и разногласиями в самих источниках. Так, Аристотель и Геродот сообщают о Лаврионе, о флоте, однако ничего не говорят о Пирее и об официальном статусе Фемистокла на то время. Фукидид же и зависимый, как уже отмечалось, от него в этом месте Павсаний, несмотря на всю внутреннюю неоднозначность показания, доносят сведения о Пирее и о какой-то должности. Добавим к этому и уже рассматриваемое сообщение в Arm. Euseb. Ol. 71. 1, в котором говорится только про Пирей Фемистокла, впрочем, без каких-либо намеков на его статус.
Из всего сказанного может сложиться впечатление, будто в глазах античных авторов строительная деятельность Фемистокла в Пирее и его предложение по поводу флота - две разные вещи. На наш взгляд, это не совсем так. Скорее наоборот: для них Пирей был одним из этапов того приобщение северян к морю, о котором подробно говорит Плутарх в биографии Фемистокла (Plut. Them. IV). Приведем его слова: "Поскольку у афинян существовал обычай делить прибыль от серебряных рудников Лавриона между собой, он [Фемистокл. - В. С.] сперва решился выступить перед народом с предложением прекратить этот дележ, а на эти деньги построить триеры для войны с Эгиной. Эта война тогда была в полном разгаре в Элладе, и Эгина благодаря своему сильному флоту контролировала море. Тем легче было Фемистоклу убедить граждан, не пугая их ни Дарием, ни персами (потому что они были далеко, и не было вполне твердых оснований бояться их нашествия); но он очень вовремя использовал их соперничество и гнев против эгинцев для приготовления [к войне с персами. - В. С.]. На эти средства были построены сто триер, которые и сражались с Ксерксом на море.
После этого, потихоньку заманивая и уводя полис к морю под тем предлогом, что на суше они не равны силами даже с соседями, тогда как мощью кораблей могут и отбить варваров и править Элладой, он, по выражению Платона (Plato. Leg. 706 с), сделал из стойких гоплитов матросов и моряков; этим он дал повод для злословия, что, якобы, Фемистокл отнял у граждан копье и щит и унизил афинский народ до гребной скамьи и весла. Совершил же это он, как рассказывает Стесимброт (FGrH 107 F 2), победив Мильтиада, который выступал против этого. Или навредил он этим строгости и чистоте полисного строя, или нет, - это вопрос скорее философский; а вот что спасение эллинов тогда зависело от моря, и что те триеры восстановили афинский полис, это, наряду с другими доказательствами, засвидетельствовал и сам Ксеркс. Хотя сухопутные силы его оставались еще невредимы, он бежал после гибели флота как не равный силами и оставил Мардония, по моему мнению, не столько для порабощения эллинов, сколько для того, чтобы помешать им преследовать его".
Еще четче, хотя и лаконичнее, связывает с развитием Пирея претворение афинян в моряков, которое невозможно представить без создание флота, Фукидид (Thuc. I. 93. 4). Так, развивая свой рассказ о начале проведения работ Фемистоклом в Пирее, он констатирует: "Местность эту, с тремя естественными гаванями, Фемистокл находил прекрасною, а превращение афинян в морской народ должно было, по его мнению, много содействовать их усилению. Действительно, Фемистокл первый осмелился сказать, что необходимо заняться морским делом, и сам немедленно положил тому начало".
Общий смысл этой фразы, на наш взгляд, лучше понимается в английском комментарии Гомма: "План укрепления Афин, предложенный Фемистоклом, помог основанию афинского государства", а не как в имеющихся русскоязычных переводах Мищенко и Стратановского. Ленардон замечает, что большинство же тех, кто отрицает карьеру Фемистокла в 490-е годы, принимает архонтство Фемистокла в 493 г., но то же большинство считает, что он не начинал укреплять Пирей вплоть до какого-то более позднего времени.
В конце концов, в пользу такой связи выступает и простая логика: строительство гаваней в Пирее (до этого афиняне пользовались Фалерским рейдом) было ориентировано на более полное удовлетворение потребностей флота, возможно - флота, который возрастал.
В таком случае весьма вероятным кажется предположение, и гавани в Пирее, и корабли (возможно - триеры) строились одновременно. В подтверждение этого, кроме уже указанных соображений, можно привести и факт увеличения флота Афин с 50 кораблей в какой-то (трудно определить его точно во времени) период до Марафонской битвы по крайней мере до 70 на время Паросской экспедиции Мильтиада после нее. Так, Геродот, описывая начало войны Афин с Эгиной и роль в ней эгинского изгнанника Никодрома (Hdt. VI. 88-90), вспоминает об имеющихся у афинян 50 кораблей:
"После этого Никодром, по договоренности с афинянами, овладел так называемым старым городом, но афиняне не явились в назначенное время. Произошло это потому, что у них не было достаточно кораблей, чтобы драться с эгинцами; пока же они просили коринфян одолжить им корабли, все дело пропало. Коринфяне, которые были тогда в ближайшие друзьями афинянам, дали, правда, им нужные 20 кораблей, продав их по пять драхм за каждый: дарить ведь, согласно закону, запрещалось. Взяв эти корабли и свои собственные, и снарядив, таким образом, всего семьдесят кораблей, афиняне отплыли на Эгину и опоздали на один день против оговоренного срока".
Рассказывая же о начале похода против афинской эскадры обвиняемого в медизме Пароса историк уже говорит о 70 собственно афинских кораблях: "После поражения [персов. - В. С.] при Марафоне Мильтиад, и до того почитавшийся афинянами, приобрел еще большее влияние. Он потребовал от афинян семьдесят кораблей, войско и деньги, не сказав, однако, против которой земли намерен идти войной, но заявил лишь, что они разбогатеют, если последуют за ним: он же ведь поведет их в такую землю, где они легко добудут много золота; так вот он говорил, требуя корабли. Афиняне же соблазнились всем этим и предоставили их. Вот с этим войском, Мильтиад и поплыл на Парос" (Hdt. VI. 132-133).
(Ср. Nep. Milt. 7, где говорится о походе Мильтиада не против Пароса, а против обвиняемых в медизме островов Эгейского моря: Post hoc proelium [то есть после битвы при Марафоне. - В. С.] classem septuaginta navium Athenienses eidem Miltiadi dederunt, ut insulas quae barbaros adiuverant bello persequeretur).
Считать известие Геродота, в особенности Hdt. VI. 132, о 70 кораблях у Афин после Марафона, только недоразумением нельзя: такой подход к отбору источников очень напоминает уже давно критикуемый гиперкритицизм. Можно было бы, в принципе, предположить, что Геродот просто ошибся словами и, имея перед собой количество кораблей во время Эгинской войны, механически перенес цифровые данные с одного события на другое. Можно было бы также предположить, что 70 кораблей Мильтиада - это те же самые 50 афинских кораблей плюс 20 коринфских, которые сражались с эгинцами до нашествия Дария.
Вторая версия кажется более убедительной. Однако и она не безупречна. И действительно, Геродот (Hdt. VI. 93-94) замечает: "Эгинцы, когда афиняне были в беспорядке, напали на них со своими кораблями, победили и захватили четыре с афинских кораблей вместе с их экипажами. Так у афинян началась война с эгинцами".
Следовательно, даже если высказать догадку о том, что коринфские корабли в течение по крайней мере 2-3 лет оставались у афинян, то есть что они входили в состав тех 70, которые были предоставлены после Марафона в распоряжение Мильтиада, то и тогда нужно объяснить восстановление, по крайней мере четырех утраченных кораблей (а возможно и больше) построением новых. Далее, анализируя изложение событий у Геродота, даже соглашаясь с Гаммондом, который датирует вторую (ту, что нас интересует) фазу войны с Эгиной 491-490 гг. к Р. Х. можно, на наш взгляд, предположить определенную временную дистанцию между поражением афинян и походом Дария и Марафонской битвой. Мы не знаем условий, при которых были одолжены корабли в Коринфе. Даже больше: мы не знаем вообще ничего относительно правил или обычаев, которые регламентировали бы совершения подобных сделок между различными полисами. Но можно все-таки предположить, что такая сделка была ограниченной во времени и что после завершение активных боевых действий корабли были возвращены Коринфу.
Кроме того, из нашего единственного источника с определенностью следует, что корабли были предоставлены Коринфом конкретно для войны с Эгиной. Таким образом, более вероятным кажется возвращение кораблей Афинами после завершения кампании.
Можно, далее, предположить, что война с Эгиной в 491-490 гг. достаточно четко продемонстрировала слабость афинской морской силы, и естественным следствием стала попытка полиса стряхнуть столь ощутимую зависимость от приверженности дружественных городов - то есть попытка обезопасить себя на будущее. Конкретным выявлением этой попытки и могло стать построение 20 кораблей: тех кораблей, которых не хватало Афинам для ведения боевых действий с Эгиной, тех кораблей, которые они вынуждены были вернуть коринфянам после окончания войны, в конце концов, тех двадцати кораблей, которые - вместе с имеющимися пятьюдесятью, восстановленными привычным порядком афинскими навкрариями, - были предоставлены после Марафона в распоряжение Мильтиада и о которых говорит Hdt. VI. 132!
Таким образом, ход наших рассуждений, в основе которого лежит тщательное следование источникам, неизбежно приводит к выводу, что по крайней мере в период между поражением в морской битве от эгинцев и до Марафона Афины могли принять меры по усилению своего флота, превысив устоявшийся со времен Клисфена лимит в 50 кораблей, которые выстраивались навкрариями. Даже больше: строительство кораблей они просто вынуждены были начать, учитывая то, что по крайней мере четыре корабля (где гарантия, что не больше?) были потеряны в боях. При этом, очевидно, перед афинянами встала проблема финансирования этого строительства: если нужно было возместить потерю коринфских кораблей (а где гарантия, что они не были именно коринфскими?) то обязывать конкретные, в произвольном порядке выбранные навкрарии выполнять повинность в пользу всего полиса было бы несправедливо. Следовательно, можно предположить, что такая повинность возлагалась на все 50 навкрарий. В таком случае, на наш взгляд, вполне вероятной кажется мысль о желании афинян решить одним махом всю проблему: построить не только то количество кораблей, которое нужно было возместить, но и то, в котором нуждался полис для обеспечения своей безопасности со стороны моря - то есть именно 20, относительно которых они вынуждены были обратиться к Коринфу. Возможно, именно это событие имел в виду Стесимброт, рассказывая о сооружении флота Фемистоклом, который преодолевает при этом сопротивление Мильтиада. В таком случае, опять же, можно предположить, что ответственным за сооружение этих 20 кораблей является именно Фемистокл, что это было составной частью его программы морских вооружений, начатой строительством в Пирее в год его архонтата. В то самое время, когда строительство в Пирее не вызвало особых возражений, - возможно этому способствовала в определенной степени и то обстоятельство, что подобные работы проводились в Пирее уже Гиппием (Arist. Athen.polit. 19. 2), - увеличение количества кораблей более 50 предусматривало изменения в системе финансирования этого мероприятия, то есть в системе навкрарий. Вполне возможно, что против этого выступил не только Мильтиад, но и другие политические силы, в том числе и Аристид: ничего не мешает именно так расценивать сообщение Плутарха (Plut. Arist. III. 1) о том, что Аристиду часто приходилось противодействовать Фемистоклу в проведении преобразований. Очевидно, лишь неудача в Эгинской войне принудила афинян сделать выбор в пользу Фемистокла - по крайней мере частично, хотя бы только с тем, чтобы возместить потерю 20 кораблей, необходимость в которых они сами признали, обратившись за помощью к Коринфу.


3. Фемистокл и Мильтиад

Единственное прямое свидетельство о контактах между Фемистоклом и Мильтиадом приводит нам Плутарх (Plut. Them. IV), ссылаясь на Стесимброта. Описывая события, которые разворачивались вокруг проведения морского закона Фемистоклом в 483/2 г. до Р. Х., Плутарх отмечает. "Сделал же это он, как рассказывает Стесимброт (FGrH 107 F 2), победив Мильтиада, который выступал против этого".
На первый взгляд, эти слова Стесимброта являются простой хронологической ошибкой, поскольку в 483 году, о котором идет речь у Плутарха, Мильтиада уже не было в живых. Конечно, нет никаких оснований датировать противостояние Мильтиада планам Фемистокла 483 годом. Таким образом, здесь возможны два варианта трактовки слов Стесимброта, которые встречаются у Плутарха.
Можно предположить, что Стесимброт ошибается и Плутарх был введен в заблуждение своим источником. В пользу этого соображения может быть использовано и довольно распространенное мнение о вражде Стесимброта к Фемистоклу, попытки представить его морскую программу как пагубной для Афин. В этой связи легко объяснить память о противодействии Фемистоклу Мильтиада стремлением Стесимброта противопоставить "хорошего" Мильтиада "плохому" Фемистоклу и тем самым еще больше подчеркнуть вредность мероприятий последнего. Усиливает, на наш взгляд, этот тезис и ссылка в той же главе Плутарха на оценку морского закона Платоном. При этом, с необходимостью, нужно допустить сразу два условия: во-первых, что Стесимброт просто придумал данную ситуацию, и, во-вторых, что Плутарх был настолько неосведомленным в отношении описываемых им событий, безоговорочно воспринял эту очевидную фальсификацию Стесимброта за факт. И это - при достаточно аккуратном использовании Плутархом Стесимброта как источника, тенденциозно освещающего деятельность демократических лидеров (см., напр., его замечания при ссылке на Стесимброта в Plut. Pericl. XIII).
Несмотря на всю специфичность жизнеописаний Плутарха, что неоднократно отмечалось в специальных исследованиях, все же нет достаточных оснований признавать его несамостоятельным и неосведомленным относительно описываемой им эпохи.
Значительно более вероятной является вторая версия, а именно: что Плутарх имел основания считать показания Стесимброта вполне историческими и, таким образом, вся фраза требует дополнительного, более детального анализа.
Как уже отмечалось, основной проблемой здесь является то, что ссылка на Стесимброта приводится в связи с описанием у Плутарха обстоятельств проведения Фемистоклом морского закона в 483 году, то есть когда Мильтиада уже не было в живых. Однако контекст, в котором находится данная ссылка, не позволяет с полной определенностью отнести его к конкретному году.
Действительно, у Плутарха речь идет о построении флота по инициативе Фемистокла: "После этого, потихоньку заманивая и уводя полис к морю под тем предлогом, что на суше они не равны силами даже соседям, тогда как мощью кораблей могут и отбить варваров и править Элладой, он, по выражению Платона, сделал из стойких гоплитов матросов и моряков; этим он дал повод для злословия, что, якобы, Фемистокл отнял у граждан копье и щит и унизил афинский народ до гребной скамейки и весла". - а дальше, сразу же: "Совершил же это он, как рассказывает Стесимброт, победив Мильтиада, который выступал против этого".
По нашему мнению, здесь "этого" совсем не обязательно указывает на построение флота Фемистоклом в 483 г. до Р. Х., но возможно касается и слов Платона, который вполне вероятно имеет в виду все усилия Фемистокла относительно воплощения его морской программы в жизнь. Платон признавал величие Саламин и Артемисия, однако считал, что спасли Грецию Марафон и Платеи, которые, к тому же, сделали греков лучшими. Что же касается морских сражений, то они сделали их хуже, поскольку этими битвами было положено начало той политике, которая привела, наконец, к катастрофе (Plato. Leges. IV. 707 b-c). Вполне логичной была бы мысль, что слова Стесимброта приводятся у Плутарха в более широком значении, не только в отношении флота, а, возможно, и для усиления суждений его кумира, "божественного Платона". Имеется в виду в с я морская программа Фемистокла, начатая еще при исполнении им обязанностей архонта 493/2 года и продленная на следующие годы, возможно - вплоть до Марафона включительно. В таком случае, противодействие Мильтиада Фемистоклу должно быть отнесено до этого, начального периода деятельности Фемистокла и сообщение Стесимброта становится вполне историческим.
Но даже если согласиться с тем, что Плутарх в данном случае имеет в виду лишь флот, в пользу чего, в принципе, можно было бы истолковать его дальнейшие рассуждения, то и тогда слова Стесимброта вполне можно воспринять как достоверные. ("Навредил он этим строгости и чистоте полисного строя или нет, - это вопрос скорее философский; но что спасение эллинов тогда зависело от моря, и что те триеры восстановили Афины, это, помимо других доказательств. Показал и сам Ксеркс...". Хотя, на наш взгляд, и здесь нельзя высказываться вполне наверное. Трудно установить, что за год имеется в виду под термином "тогда", который можно сопоставлять с весьма широким временным диапазоном. "Мешает" также и принять наряду с триерами "море": из этого можно сделать вывод и в пользу всей морской программы).
Как уже было указано в предыдущем параграфе, возвращение в Афины Мильтиада совпадает во времени с выполнением Фемистоклом обязанностей архонтаэпонима, когда он приступил к реализации своей морской программы. Таким образом, мы неизбежно приходим и к более определенному выводу, а именно: Фемистокл и Мильтиад были современниками не только с учетом одновременности их существования, но и учитывая одновременность их политической деятельности. Если же учитывать сообщения Стесимброта вместе с фактом командования Мильтиада во время сухопутной битвы при Марафоне и осуществления (в конце концов!) морской программы Фемистоклом, то можно прийти к выводу, что они были не просто политиками-современниками, но и политиками, которые отстаивали различные точки зрения относительно программы вооружений Афин.
Как видим, при условии учета разнообразных дополнительных (но очень существенных!) факторов, сообщение Стесимброта совсем не кажется хронологическому нонсенсом, но выступает важным историческим фактом, который гармонично вписывается во всю картину политических реалий Афин конца 490-х лет. Мильтиад действительно мог оказывать противодействие (и, вероятно, оказывал!) Фемистоклу по построению флоту, как и по осуществлению морской программы в целом, поскольку строительство в Пирее было "заморожено" на целых десять лет; и Фемистокл действительно одержал победу над Мильтиадом, поскольку флот его, хоть и через десять лет, но все же был построен! (Ленардон: "и действительно Мильтиад был противником морской программы Фемистокла в Пирее к Марафону, - хотя впоследствии сам воспользовался флотом, - источники содержат только иллюзии по этому поводу". См. также более категорическое суждение Папаставру: Стесимброт не заслуживает доверия, поскольку экспедицию Мильтиада против Киклад можно рассматривать как продолжение приостановленной перед битвой морской программы Фемистокла.)
Таким образом, мы можем констатировать, что взаимоотношения между Фемистоклом и Мильтиадом не только были возможны, учитывая их современность, но и что мы имеем в своем распоряжении документальные свидетельства в пользу этого.
Кроме того, можно установить, что взаимоотношения Фемистокла и Мильтиада характеризовались, - по крайней мере, что касается морской программы Афин, - моментами политического противоборства. Вопрос в том, насколько глубокими, насколько определяющими оказались эти моменты для развития политических процессов в Афинах.
Можно сформулировать и еще один вопрос: как рассматривать этот факт противоборства - как момент сугубо единичного ограничения во времени, который коренится в разногласиях конкретного, в общем изолированного, хотя и принципиального пункта или может как проявление политического соперничества, агона этих двух фигур. Ответ на эти вопросы в значительной степени зависит от определенной позиции Фемистокла во время процесса над Мильтиадом.
Hdt. VI. 104. 2 сообщает, что сразу же после прибытия Мильтиада, который спасался бегством от финикийцев, в Афины, против него был организован судебный процесс по обвинению в тирании; "...вскоре после того, как он бежал от них [то есть от финикиян. - В. С.], вернулся к своему полису и уже считал себя спасенным, его враги хорошо встретили его и привлекли к суду по обвинению в тирании в Херсонесе. Но он спасся и от них теперь был назначен афинским стратегом, по выбору народа" Нет необходимости считать этот процесс лишь "дублированием" Геродотом процесса второго, который состоялся в 489 г.: такая комбинация невозможна ввиду расхождения общественно-политического климата в Афинах накануне и после Марафона. Это единственное свидетельство о первом процессе против Мильтиада. Сообщение Nep. Milt. 8. 1 относительно процесса над Мильтиадом в 489 г. является результатом смешения этих двух процессов. Принимая во внимание обстоятельства побега Мильтиада в Афины, - который уже сам по себе следует, видно, рассматривать как открытый антиперсидский демарш, подготовленный, в особенности, его достаточно вероятным участием в Ионийском восстании, - можно, на наш взгляд, сделать по крайней мере два вывода: во-первых, что в Афинах общественно-политическая атмосфера в целом характеризовалась преобладанием антиперсидских тенденций.
Этот вывод хорошо гармонирует с политическим окрасом начинаний Фемистокла во время исполнения им обязанностей архонта-эпонима 493/2 г. до Р. Х. Если бы мы не опасались построения своеобразного "заколдованного круга", мы бы, помимо этого, добавили, что это, в свою очередь, может служить дополнительным аргументом в пользу антиперсидского характера военно-морских приготовлений Фемистокла.
Второй же вывод сводится к тому, что прибытие Мильтиада вполне вероятно предвещало перспективу дальнейшего усиления антиперсидской группировки в Афинах. Иначе говоря, возвращение Мильтиада объективно усиливало позиции сторонников борьбы с Персией, - хотя бы учитывая его известность, учитывая приобретенный им опыт ведения военных действий против персов. Нельзя игнорировать и усиления соревновательного духа рода Филаидов, к которому он принадлежал. Имя Мильтиада в Греции было окружено легендами через его участие в скифском походе Дария и совет ионийцам разрушить мост (Папаставру). Если брать во внимание только эти внутриполитические обстоятельства, то кажется маловероятным участие Фемистокла в организации процесса.
Тем более неубедительной кажется версия (Виппера) о поражении Фемистокла в его начинаниях от Мильтиада, который только возвратился до Афин, после чего Фемистокл и присоединился к обвинению: из Геродота (Hdt. VI. 104) вполне ясно следует, что Мильтиад превратился в реальную политическую силу в Афинах только после его оправдания в суде. Можно предположить, однако, что суть процесса Мильтиада не исчерпывается конфликтом между сторонниками и противниками борьбы с Персией, но коренится и в иных, как политических, так и личных мотивах. Обвинения Мильтиада в тирании в Херсонесе "содержало в себе зерно истины", учитывая его связь с Писистратидами (Hdt. VI. 39).
На наш взгляд, специфика этого процесса заключается в невозможности свести его к какой-то одной причине. И действительно, для различных политических сил в Афинах, - как, впрочем, и для полисного коллектива в целом, - Мильтиад выступал одновременно в нескольких "ипостасях", а именно: как бывший тиран Херсонеса, который имел в прошлом дружеские связи с Писистратидами, и в этом отношении процесс нужно рассматривать как антитиранический (в условиях послеклисфеновских Афин этот мотив мог найти широкую поддержку со стороны самых широких прослоек, за исключением, разве что, Писистратидов, которым выдвигать подобные обвинения было, по меньшей мере, неуместного; наиболее странными обвинителями в таком случае, очевидно, нужно считать Алкмеонидов с их тираноборческими традициями, хотя можно предположить и участие в этом деле Фемистокла как выразителя объективно демократических тенденций во внутреннем развитии Афин, и такой комбинации не противоречат предпочтения Фемистокла, ибо Как справедливо замечает Фрост, если Фемистокл был в 480-е годы антиалкмеонидом, то это не означает, что он был им и в 493/2 г.); как представитель влиятельного аристократического рода Филаидов, и в таком случае его возвращение, как уже отмечалось, означало усиление этого рода во внутриполитической борьбе - таким образом, процесс использовался соперниками (очевидно, опять же Алкмеонидами) как инструмент политической борьбы; как заметная фигура, появление которой на политической арене могла вызвать беспокойство у всех политических деятелей, в том числе - и у Фемистокла.
Из всех этих моментов, очевидно, можно сделать вывод, что наиболее вероятными обвинителями Мильтиада были Алкмеониды. Участие Фемистокла в обвинении кажется маловероятным, учитывая его внешнеполитические симпатии, хотя полностью исключить такую возможность также вряд ли правомерно. Тем более сомнительным кажется его защита Мильтиада: как уже отмечалось, это плохо согласуется с объективно демократическим характером морской программы Фемистокла. Кроме того, такое предположение слишком похоже на простой перенос обстоятельств второго процесса против Мильтиада, когда, как это следует из источников, за него действительно заступились ся какие-то влиятельные силы. Мильтиад в данном случае оправдался сам, о чем, собственно, и сообщает Геродот. Оправдался, поскольку в глазах афинян его вина как тирана другого, хотя и дружественного полиса, отступала перед его положением беглеца, который спасается от преследований все более осознаваемых серьезной угрозой персов.
Естественно, что после оправдания Мильтиад примкнул к политической "партии", которая отмечалась наиболее активной внешнеполитической позицией и к которой принадлежал, если и возглавлял ее, Фемистокл.
Таким образом, взаимоотношения между Фемистоклом и Мильтиадом в течение 493-491-х лет вряд ли могут быть определены отношениями политического противоборства: и Фемистокл, и Мильтиад добивались одной и той же внешней цели - цели военного усиления Афин, и поэтому были обречены на сотрудничество в кардинальных внешнеполитических вопросах. Однако средства для достижение этого эффекта им виделись различными. Именно на этом почве развилось их политическое соперничество, результатом которого стало приостановление осуществления морской программы Фемистокла на целых десять лет, о чем и упоминается у Плутарха, - хотя и туманно, хотя и с ссылкой на место из Стесимброта, которое трудно поддается толкованию.
Такая реконструкция событий отнюдь не противоречит Плутарху, который поместил факт победы Фемистокла над Мильтиадом в 483 году: для него было очевидным, что окончательной победой идей Фемистокла стало только масштабное строительство флота в том году, строительство, которое радикально решило проблему морских вооружений для Афин.
Еще раз повторим - это лишь одна из возможных реконструкций периода, на безусловности которой мы не настаиваем. Вполне вероятным нам кажется лишь начало осуществления морской программе Фемистокла в домарафонский период. При этом, как уже было показано, достаточно историческим можно считать факт укрепления Пирея и борьбу за усиление военно-морского флота, которое в противодействие широких политических сил, с Мильтиадом включительно. Насколько успешной для Фемистокла оказалась эта борьба, утверждать трудно, хотя кажется вероятным, что по крайней мере двадцать кораблей ему построить удалось. Это, очевидно, и должно стать ответом на поставленный в начале данного параграфа вопрос.


4. Политическое соперничество в Афинах в конце VI - начале V века. до Р. Х.

Анализ вопросов, связанных с архонтатом Фемистокла и началом осуществления его морской программы, как мы видели, тесно переплетается с проблемами внутриполитического развития Афин. Если же принять во внимание недавнюю реформаторскую деятельность Клисфена, изгнание Гиппия, оживление общественно-политической жизни в целом - с одной стороны, а с другой - усиление роли внешнеполитических факторов, то очевидно, что данный анализ необходимо проводить в связи с внутренней и внешней политикой Афин этого периода. На это справедливо обращал внимание Ленардон уже в первой своей работе по Фемистоклу. При этом, мы должны исходить из диалектической взаимосвязи между внутриполитической борьбой и внешней политикой: внешнеполитическая ситуация, которая постоянно менялась, безусловно сказывалось на перипетиях политической борьбы в Афинах; что же касается зависимости внешнеполитической ориентации от расстановки сил в полисе, то она не вызывает никаких сомнений. Интересен тезис Виноградова, который вообще предлагал для определения политического направления того или иного лидера использовать как критерий отношение к программе вооружений Афин.
Второй тезис, тоже не вызывающий сомнений, сводится к тому, что как внутриполитическая ситуация, так и внешнеполитические условия динамичны, и в такой динамике их и нужно рассматривать.
Характеристика внутриполитического развития Афин после реформ Клисфена составляет отдельную проблему и подробно рассматриваться в этой книге не может. Сегодня отметим лишь несколько ключевых моментов в связи с развитием политической борьбы в послеклисфеновских Афинах.
Для нас безусловной является "демократическая суть" реформы Клисфена который значительно углубил преобразования Солона. Однако, как справедливо отмечает Фролов, в основе демократической деятельности Клисфена лежало "честолюбивое соперничество с аристократическими оппонентами за власть", в ходе которого были осознаны и реализованы объективно необходимые задачи развития демократического полиса.
Нам особенно близка идея, которая разрабатывается в российской языковой историографии М. Строгецким относительно надуманности чрезмерного противопоставления Клисфена тирании. Как справедливо отмечает Фролов, Клисфен проводит свои реформы не только, и возможно не столько в результате изгнания Писистратидов (хотя само по себе это изгнание стало необходимым условием), сколько в ходе борьбы со своими политическими противниками, и в особенности - с Исагором. Не вдаваясь в подробную аргументацию этого тезиса, отметим, что ее принятие позволяет в многих отношениях объяснить спорные моменты в политическом развитии Афин 510-480 гг..
Поскольку старшая тирания в Афинах выполнила свои функции по утолению "гибрис", спеси родовой аристократии и поскольку она своей сути была антидемократическим институтом, то она "перестала быть разумной" альтернативой политического развития Афин, а, таким образом, перестала "быть и действительной". Она вынуждена была уступить место качественно новому политическому явлению, которым и стала нарождающаяся демократия Клисфена. Вместе с тем, исчезнув как политический институт, она не могла одновременно автоматически и полностью исчезнуть и как политическая идея. Проявляясь, в том числе, в гипертрофированной роли "аристократической сверхличности", а одновременно и в преодолении политической активности аристократических родов, эта идея не только пережила само явление, но и, отделившись от него, приобрела устойчивые тенденции к самостоятельному развитию своих составляющих.
Конечно, с устранением тиранов "гибрис" в обществе не убавилось. Можно предположить, что с уничтожением тирании произошло, так бы сказать, уничтожение "монополии" на "гибрис". Это проявило себя в усилении политической активности аристократических родов, что весьма метко подметил при характеристике периода уже Геродот: "Эти люди вели постоянные усобицы между собой, пока побежденный Клисфен не склонил на свою сторону народ" (Hdt. V. 66). Но борьба между аристократическими родами (семьями) в Афинах конца VI - начала V века. до Р. Х. это все-таки лишь одна из линий политической борьбы вообще. Отдавая должное личностным факторам этой борьбы, мы должны подчеркнуть, что основная ее линия проходила между демосом и аристократией (Фрост ограничивает роль демоса лишь пассивной поддержкой одного из аристократических вождей). Собственно говоря, общая линия эволюции афинского полиса как полиса демократического уже сама по себе имела в виду существенную и даже определяющую роль демоса в политической борьбе Именно постоянно укрепляемый суверенитет демоса и стал альтернативой обозначенной нами второй составляющей идеи ранней тирании - преодолению аристократических устремлений.
Таким образом, рубеж VI-V вв. до Р. Х. - и в особенности начало V ст. - характеризовался усилением политической борьбы, в которой наитеснейше сочетались противоречивые тенденции: с одной стороны усиление роли знати 143 как закономерная реакция на уничтожение тирании, которая ее угнетала (Зельин: после Клисфена афинская аристократия "... продолжала еще в течение нескольких десятилетий играть важную роль в политической жизни страны..."); с другой же - усиление демократических тенденций, которые получили надежную основу прежде всего в административно-территориальной реформе Клисфена. Вполне понятно, что из таких условий наиболее эффективными были те моменты, которые характеризовались совпадением обеих тенденций. Отсюда - такой характерный феномен афинской демократии, которым было аристократическое происхождение ее политических вождей (Зельин: "Алкмеониды и члены других знатных родов теперь выступают не в защиту интересов своего рода, его сторонников и зависимых людей, но как вожди демоса или знати, причем эта противоположность уже в V веке. все более начала приобретать характер противоположности между бедными и богатыми"). Однако это означало лишь использование афинской демократией аристократических вождей, но отнюдь не руководство ими последними. В этой связи становится очевидной несостоятельность взгляда на политическую борьбу в начале V века. до Р. Х. лишь как на столкновение территориальных групп, хотя, конечно, элемент агону, соревнования между аристократическими родами, которое усилилось после ликвидации тирании, стал существенным фактором политической борьбы в Афинах этого периода. (Ср.: Бергер: "Можно предположить, что предыдущие моменты обострения политической борьбы в VI ст., при Клисфене, даже при Фемистокле, осознавались гражданской массой как столкновение аристократических группировок, скорее связанных с местными традиционными отношениями, чем с политическими стремлениями широкого характера. Это определенным образом характеризовало степень развитости государственной идеологии".
Далее, мы исходим из того, что помимо основной линии политической борьбы, которая проходила между аристократией и демосом, кроме борьбы между различными аристократическими кланами за превосходство, происходила борьба и за углубление процесса демократизации, то есть, в конечном счете, за предоставление всему гражданскому коллективу всей полноты политических прав. Понятно, что (учитывая имущественную и социальную дифференциацию гражданского коллектива, которая возрастала, - как демоса, так и знати) политическая борьба по необходимости должна была отражать интересы различных слоев и групп афинского гражданства во внутренней и внешней политике. Отметим также важную теоретическую предпосылку необходимую связь между экономическими и конституционными аспектами борьбы: действительно, расширение политических прав и полномочий афинского демоса проходило параллельно с обеспечением также и его экономических интересов.
И, наконец, мы исходим из того, что полис, как явление внутренне противоречивое, такое что развивается, и развивается в том числе за счет развития своих важнейших составляющих элементов, - уже учитывая свою внутреннюю диалектическую противоречивость содержит в себе предпосылку политической борьбы, борьбы, выступает также и как внешнее проявление этих внутренних противоречий. (Нам особенно симпатична точка зрения на природу полиса, высказываемая в работах Е. Д. Фролова На наш взгляд, впрочем, одним из наиболее важных структурообразующих элементов полиса выступает гражданская община - именно она является тем важнейшим смыслом, который проявляется в конкретных формах общины-государства, полиса).
В этой связи нам кажется слишком резкой критика Е. Д. Фроловым тезисы Г. А. Кошеленко относительно противоположности "город-полис", возможно, и действительно несколько абсолютизованной. Тенденция к самостийному развития составляющих элементов структур является тенденцией закономерной. Вопрос только в том, насколько далеко может зайти такое развитие, не выходя при этом за пределы, допускаемые данной структурой. Очевидно, эти тенденции проявляют себя в общественно-политическом и экономическом развитии полиса вообще и афинского полиса в особенности. Видимо, их отражение можно будет найти и в общественно-политической борьбе начала V века до Р. Х.
Все определенные тенденции общественно-политического развития имеют непосредственное отношение к анализу нашей проблемы, поскольку, в особенности, они определяли и основные направления в общественно-политической борьбе. Важно их учитывать и при определении ситуации, сложившейся в Афинах после реформ Клисфена, тем более, что, - как справедливо отмечается в исторической литературе, - источники рисуют ее лишь схематично. Это означает, в том числе, и что правомерно говорить о существовании в Афинах определенных "политических партий", которые были практическим выражением, проявлением этих тенденций в политической борьбе. Или же скажем по-другому: политические партии выступали как форма существования противоречивых тенденций общественно-политического развития Афин. Нет необходимости здесь останавливаться на такой очевидной истине, что античные партии в коем случае нельзя путать с партиями современного типа - ни учитывая содержание (хотя здесь нужно быть осторожным и не доходить до полного отрицания - впрочем, это вопрос особый и требует более основательного и более специального анализа, чем то замечание, которое мы можем себе позволить здесь), ни тем более учитывая форму: обычно, ни о какой-то организационной структуре, ни об аппарате, ни о других характерных чертах политических партий как социально политического организма не может быть и речи.
Из сущности античных, - а в данном случае афинских начала V ст. до Р. Х., - партий, вытекает и их аморфность, их текучесть, их, точнее, динамика и изменчивость: ведь изменчивыми, динамичными и нестабильными были сами условия, которые их породили! Поскольку, как было показано, политическая борьба является прежде всего внешним проявлением противоречивых тенденций общественно-экономического и политического развития, (или даже проявлением агонального духа, природа которого находится в ментальной сфере), что обнаруживает себя в стремлении закрепить свое превосходство политически, то есть узаконить само себя поддержкой государства, а если государство через свою сущность органично чужда этим тенденциям - то изменить и само государство, - постольку партии в идеале представляют собой сочетание указанных тенденций и людей как субъектов этих тенденций. (Причем субъектов, осуществлявших эти тенденции в государственных органах, в особенности в Буле, значение которого усилилось в результате реформ Клисфена, и других политических институтах Афин. Виппер: "В то время, как партии находили возможность объединяться в народном собрании, в Афинах не было учреждения, в котором, как в римском сенате, представители высших классов могли бы объединиться, создать противовес народной массе и взять в свои руки руководство политикой. Некоторую возможность выступить в этой роли имел старый Совет на Ареопаге". К этому заметим, что роль и значение Было, как и других политических институтов после Клисфена, требует дальнейших исследований. Особое значение в связи с этой темой приобретает также вопрос о социальном составе этих институтов и особенно - состав экклесии. Очевидно, самым успешным бывал выступление тех лиц, которые выступали за реализацию тенденций, созвучных большинству, которое составляло конкретную экклесию).
Из такого понимания общественно-политической борьбы и собственно политических партий в Афинах конца VI - начала V века. до Р. Х. становится возможным объяснить многие из моментов послеклисфеновского периода на основании имеющихся, хотя и туманных свидетельств. При этом неутихающая полемика относительно приоритетов этой борьбы, относительно "линий", "партий", или "группировок" может приобрести несколько иной оттенок. Так, на наш взгляд, правомерно рассматривать как исторические в то же время различные "партии", критерием для определения которых может служить и отношение их субъектов социального состояния ("аристократы" или "олигархи" и "демократы"), к тирании ("друзья тиранов"), к проблемам внешней политики ("персофилы" и антиперсидски настроенные круги; "проспартанская" и "антиспартанская" направленность (группа за военные приготовления, "ястребы" и их противники, "голуби" и др.) и т. д.: критерии могут быть различными, но конечно же они должны определяться исключительно на основе анализа реальных условий, сложившихся в послеклисфеновских Афинах. Понятно, что параллельно с их изменениями меняется также и вся картина партийно-политической борьбы. При этом, если к проблеме подходить сугубо формально, то возможными, даже больше того - естественными, смешивание и переплетение различных тенденций в общественно-политической борьбе, что в рассматриваемом здесь случае, в особенности, означает: во всей партийно-политической ситуации в Афинах начале V века. до Р. Х. Очевидно, что в таком случае при выборе какого-то одного критерия (как, например, отношение к тирании или же к перспективе войны с Персией) без учета всего разнообразия факторов, правильно оценить ситуацию невозможно. (Абсолютизация какого критерия может привести к недоразумениям, и даже до курьезов при определении политической позиции тех или иных лидеров и Целых родов. Так, например, известна неожиданная оценка Фемистокла в Белоха как вождя аристократов). Кроме того, можно предположить (и это, очевидно, будет верно), что одни и личности, т. е. субъекты политических партий, могут являться, - даже одновременно! - сторонниками различных партий. Так, например, Мильтиад может быть понятным и как вождь антиперсидской ориентации, и, одновременно, как представитель аристократической партии и тому подобное.
Но остановимся на этом. Как видим, перечисление ориентаций и тенденций в социально-политической борьбе можно было продолжить. В ходе исторического развития неизбежно перед полисом возникали все новые и новые вопросы, которые, конечно, предполагали возможность различных ответов на них. Все это с необходимостью порождало различные направления или же "линии", в основе которых проходила борьба за проведение решений, приемлемых для вполне конкретных лиц или слоев гражданского населения. Значит ли это, что все эти ориентации и тенденции мы можем называть "партиями"? - Очевидно ответ на этот вопрос должен быть отрицательным. В противном случае мы доведем количество этих партий до бесконечности и тем самым окончательно запутаем вопрос.
Однако, нельзя согласиться и с мнением тех, кто вообще пытается снять эту проблему. Очевидно, разумным было бы выделить основные, определяющие для всей картины политической борьбы в Афинах, политические тенденции. Очевидно, эти тенденции могут отражать основные альтернативы политического развития). Очевидно, в конце концов, они должны "держать" на себе все остальные, больше частичные, те что возникают в условиях меняющейся ситуации, тенденции отражающие внутри - и внешнеполитические проблемы. Исходя из рассмотренных посылок, надлежит очевидно, прийти к выводу, что такими тенденциями были: с одной стороны, дальнейшая демократизация полиса, а с другой, - как ее альтернатива или даже противоположность (что, однако, не совершенно), - аристократические устремления. Наряду с ними можно выделить олигархические тенденции, которые характеризуются широким диапазоном параметров и могут отражать устремления весьма различных социальных групп: от представителей аристократии до богатых торгово-промышленных кругов, которые только появлялись в полисном коллективе. При этом с развитием социально-экономических отношений, субъективное представление олигархических движений все больше совпадало с этими остальными, новыми кругами, кругами, которые усиливались (то есть олигархия в собственном, узком смысле, как ее понимал еще Аристотель. Ср., например, краткое, но содержательные его замечания относительно сути олигархии в рассуждениях о карфагенском политическом строе: "Больше всего отклоняется от аристократического строя в направлении олигархии карфагенский политический строй ввиду вот какие соображения, которые разделяются большинством: они считают, что должностные лица должны избираться не только по признаку благородного происхождения, но и по признаку богатства, потому что необеспеченному человеку невозможно управлять хорошо и иметь для этого достаточно свободного времени... Избрание должностных лиц по признаку богатства свойственно олигархии" (Arist. Pol. II, VIII, 1273a, 21 ff.; ср. там же: III, V, 1279b, 16 ff.: олигархия - власть небольшого количества людей).
В этом случае особенно отчетливо проступает глубинная основа политических процессов: новые социальные группы появляются в результате внутреннего развития самого полисного организма, в особенности - в результате растущей имущественной, а в конечном итоге - и социальной дифференциации. Очевидно, осознание именно этого момента и находится в основе тезиса, согласно которому на смену противоположности "аристократия-демос", что было характерным для VI века. до Р. Х., пришло противостояние "богатые - бедные" V ст. до Р. Х. 160.
И, напоследок, учитывая хронологическую, а вероятно и генетическую близость рассматриваемого периода с временем правления Писистратидов, а также понимая тиранию, в особенности, как результат последовательного развития олигархического принципа, мы, очевидно, можем выделить наряду с уже перечисленными и тираническую тенденцию. Даже больше: нам кажется вероятным, что тиранические устремления вообще никогда не исчезали из палитры политического развития античного полиса вообще и афинского - в особенности. Проявлением этих устремлений стало усиление роли отдельной личности, а также обвинение в стремлении к тирании, которые время от времени выдвигаются против тех или других политических лидеров. В конце концов, эти тенденции были в полной мере реализованы в так называемой "младшей тирании", которая (несмотря на различие по сущности и природы своей от "старшей") по форме была также тираническим правлением одного лица. Однако это все составляет особую тему исследования, развивать которую в рамках данного труда мы не имеем возможности.
Из приведенного анализа следует, на наш взгляд, основными политическими партиями в этот период можно считать группы, которые выступали за реализацию демократических, аристократических, олигархических и тиранических тенденций в политическом развитии Афин, то есть те группы, которые олицетворяют эти тенденции. Кроме того, учитывая снижение роли аристократии в результате реформ Клисфена и всего периода правления Писистратидов - с одной стороны, а с другой - непрезентабельность тирании в глазах широких масс, можно прийти к выводу, что доминирующими на данном этапе были именно демократические и олигархические тенденции. Необходимо отметить, что их выразители неизбежно характеризовались значительным диапазоном взглядов, что в свою очередь дает основания говорить о наличии внутри них разнообразных оттенков, которые проявлялись в различных подходах к решению актуальных для полиса проблем.


5. Политическая позиция Фемистокла

Все эти размышления были необходимы для решения вопросов, связанных с определением политической позиции Фемистокла. Как и при определении партийно-политической ситуации в целом, здесь также наблюдается существенный разнобой. В зависимости от методологической позиции и критериев исследователей, Фемистокл определяется как "демократ", "вождь демоса и демократии в целом", - точка зрения, которая господствует в литературе до самого последнего времени, хотя она в значительной мере и ослаблена более сбалансированной оценкой его мероприятий, - или как "радикальный демократ"; "аристократ"; вождь "морской группировки"; "враг Персии" и вождь "патриотических групп; "homo novus", или же как "друг революции 510 года".
Этот перечень можно было бы продолжать и продолжать. Если бы мы писали исключительно историографическую работу, то только на анализе определений политической позиции Фемистокла можно было бы построить целый раздел. Но здесь нам важно показать именно неоднозначность трактовка этого вопроса.(Клюве: "Хотя этот традиционный взгляд, как и раньше, разрабатывается в современных исследованиях, приводится более дифференцированная оценка, так что сказка о демократическом Фемистокле все более и более разрушается").
На наш взгляд, если иметь в виду всю изображенную выше картину партийно-политической ситуации, сложившейся в Афинах в конце VI - в начале V века. до Р. Х., то Фемистокл должен быть зачислен обязательно к партии демократической, которая на то время была господствующей, как господствующей была тенденция к демократизации афинского полиса. Другими словами, деятельность Фемистокла относительно осуществления морской программы, которая сводилась к укреплению Пирея (а, как было показано выше, возможно и до развития флота), объективно не только соответствовала интересам демократии, но и стимулировала ее углубление.
Вывод этот, однако, несет на себе отпечаток чрезмерной категоричности. В его основе - смешение времен и событий, а именно: 490-е годы - время ионийского восстания и начала работ по укреплению Пирея; и 480-470-х годов - время разгара греко-персидских войн, победных боев эллинов и активизации демоса в освободительной борьбе. Кроме того, здесь есть некое смешение двух состояний Фемистокла: его первые шаги на политической арене - с одной стороны, и расцвет Фемистокла как политика, героя Саламинского сражения и влиятельного стратега - с другой.
Если анализировать с такой позиции деятельность Фемистокла, то его демократизм, смысл его преобразований не вызывают сомнений. В этом случае не кажется чрезмерным даже тезис, что "после Клисфена и Фемистокла, следующим деятелям осталось лишь идти по следам своих великих предшественников, развивать созданный предыдущим поколением строй, пытаясь только так или иначе урегулировать демократическое движение".
Но означает ли это, что Фемистокл стремился к утверждению демократического строя? Что он был вождем демократической направлении, или демократической партии, как мы ее понимаем? Мы уже высказывали сомнения относительно определения политической позиции Фемистокла. Существует, кроме того, и точка зрения, по которой Фемистокл вообще не представлял последствий своих претворений. Отметим, что сознательные попытки приписать Фемистоклу больший демократизм, чем он исповедовал на самом деле, в значительной степени обязаны неверному пониманию его социального статуса или же точнее - его происхождения. Имеется в виду мнение то, что Фемистокл был незаконнорожденным, которое базируется на известном определении Фемистокла у Плутарха (Plut. Them. 1. 2) как nothos. Этот вывод Плутарх делает на основании более позднего закона о гражданстве, согласно которому афинским гражданином мог считаться лишь тот, чьи оба родителя были афинскими гражданами. Что же касается Фемистокла, то у него афинянином был только отец, Неокл, мать же была чужестранкой.
Приведем свидетельство нашего лучшего источника по этому вопросу, Плутарха, полностью: "Его род, - начинает жизнеописание Фемистокла биограф, - был не настолько известным, чтобы способствовать его славе: по отцу же Неоклу, который был из Фреаррийского дема филы Леонтиды, он принадлежал к числу не слишком известных афинян, а по матери он был незаконнорожденный (nothos), как это следует из следующих слов:

Да, я - Габротонон, фракиянка; но большой
мной рожден был эллинам всем Фемистокл (Anth. Pal. 7. 306).

Фаний (FHG II 295), правда, пишет, что мать Фемистокла была не фракиянкой, а кариянкой, и что имя ее было не Габротонон, а Эвтерпа. Неант (FGrH 84F2b) же даже полис ее указывает в Карии - Галикарнас.
Так же незаконнорожденные собирались у Киносарга, - это гимнасий за воротами, посвященный Гераклу, потому что и он не был законнорожденным среди богов, а считался незаконнорожденным по матери, которая была смертной, - то Фемистокл начал убеждать кое-кого из юношей благородного происхождения ходить в Киносарг заниматься с ним гимнастическими упражнениями, а когда так и произошло, то таким лукавством он, кажется, уничтожил разницу между незаконно- и законнорожденными. Вполне ясно, однако, что он имел некоторое отношение к роду Ликомидов: он же сам отстроил и украсил картинами, как рассказывает Симонид (Fr. 222 B4), сожженное варварами родовое святилище Ликомидов в Флии".
Характерным при этом является то, что традиция постепенно все больше "ухудшает" происхождение Фемистокла по материнской линии 180: хац если Симонид (Plut. Them. I. 4), современник Фемистокла (О дружбе Симонида с Фемистоклом см. Cicero. De finib. 2, 32; Plut. Them. 1,4; V,6) указывает на его принадлежность к древнему и аристократическому роду Ликомидов 182 а Фаний и Неант (Plut. Them I. 2) в IV ст. до Р. Х. называют его матерью Эвтерпу из Галикарнаса, то позже она уже выступает как фракиянка-рабыня (Plut. Them. 1.1 = Anth. Pal. 7. 306; Amphikrates// Athen. XIII. 576 C).
Приходится признать, что вопрос о родителях Фемистокла является в многих отношениях неясным и запутанным. Показательна, однако, уже сама по себе является тенденция к "ухудшению" его происхождения при одновременном появлении версии о нем как о nothos: учитывая неправомерность отнесения Фемистокла к незаконнорожденным, при одновременном наличии ранней традиции о его аристократическом происхождении, кажется более вероятной версия о вполне "благоприличного" происхождения его матери. Собственно говоря, не так уж и важно, кем она была на самом деле - афинянкой из Ахарнейского дема, акарнянкой, кариянкой, или же происходила из Галикарнаса: (У Nep. Them. I. 2: is [Neokles. - В. С.] uxorem Acarnanam civem duxit. Если вместо Acarnanam читать Acharnanam, то действительно окажется, что мать Фемистокла была афинянкой): женитьба на чужеземках - довольно распространенный обычай в среде афинских аристократов, достаточно вспомнить хотя бы, что такие выдающиеся деятели, как Клисфен, Фукидид и Кимон имели матерей неафинянок. Кроме уже перечисленных соображений, в пользу такого статуса Фемистокла говорит и то, что на данном этапе развития афинской демократии, когда избранные должностные лица не получали никакого жалованья, на замещение различных магистратур реально "...могли претендовать или аристократы, или представители верхушки демосу" (Карпюк). Таким образом, само по себе, взятое изолированно происхождения Фемистокла в коем случае не может служить аргументом в пользу его демократичности.
Второй момент, который также связан с рассмотрением данного вопрос сводится к тому, что семья Фемистокла в политическом отношении была неведомой. Свидетельство о его отце является еще менее содержательным, чем о матери. Известно только, что он был generosus (Nep. Them. 1.2), а также, из письма № 1, что некоторое время он находился в Аргосе и имел там друзей.
Кроме того, Neokles может быть переведено, как уже отмечалось выше, двумя словами - $1новая слава", в чем иногда усматривают политический подтекст. Однако более убедительным кажется вывод, что, в зависимости от значение имени Neokles, оно не имеет политической окраски.
Наряду с этим, кажется вероятной версия о состоятельности семьи Фемистокла. Анализ данного вопроса, проведенный в ряде специальных исследований, убедительно свидетельствует в пользу этого. Уже во времена Плутарха (Plut. Them. 2) сказания о лишении Фемистокла наследства, отречение его отцом и смерть от такого позора матери (Nep. Them I; Aelian V. H. II. 12; Val. Max. VI. 9 ext. 2) считались лживыми. Три таланта, с которыми Фемистокл, по нашим источникам, начал свою политическую карьеру, в то время, как справедливо считал Исей (Isaeus. 3.18; 3.25), были значительным богатствам.
О трех талантах, правда - как о незначительной сумме, со ссылкой на Теофраста говорит и Плутарх (Plut. Them. 25; см. также: Aelian V. H. X. 17). Собственно говоря, приводить слова Теофраста и Элиана как доказательства неимущества Фемистокла в начале политической карьеры - неверно. И в том, и в другом случае сумма в три таланта используется для контраста с богатством Фемистокла, приобретенным позже. Конечно, сумма в 80 или 100 талантов несоизмеримо больше трех. Однако, такая разница сама по себе совсем не говорит о несущественности начальной суммы.
Более проблематичным кажется идентификация источников достатка семьи Фемистокла. Локализация Фреаррийского дема филы Леонтиды в районе Лаврийских рудников позволила бы с большей уверенностью говорить про доход от горнодобывающей дела. Однако до нахождения новых, дополнительных свидетельств в пользу этого делать вывод было бы преждевременно. Тем более преждевременно было бы строить на этом основании какие-то определенные концепции. Это тем более кажется верным, что в дальнейшем основное мероприятие Фемистокла, построение афинского флота, самым непосредственным образом связано именно с Лаврионом.
Но даже из того, что мы имеем в своем распоряжении, можно добыть достаточно для нашей темы, а именно: во-первых, Фемистокл был достаточно богат, чтобы позволить себе заниматься политической деятельностью вообще и занимать полисные должности - в особенности (при условии неоплачиваемости таких должностей), и, во-вторых, он принадлежал к влиятельному аристократическому роду Ликомидов, хотя и в политически неизвестной ранее ее ветви.
Как видим, по обоим этим признакам появление на политический арене Фемистокла отвечало уже отмеченным выше тенденциям. Возвращаясь к анализу вопроса о происхождении Фемистокла, резюмируем, что оно, это происхождение, не может служить хоть сколько-нибудь убедительным аргументом в пользу демократической позиции Фемистокла. Таким образом, мы еще раз вернулись к необходимости отделять объективное содержание мероприятий Фемистокла (особенно на начале его политической карьеры), их последствий, от непосредственных причин и субъективных устремлений их выразителей; при этом еще раз подчеркнем: успешность, жизнеспособность этих мероприятий была обусловлена именно совпадением субъективных устремлений личностей, которые их осуществляли, с объективными тенденциями в развитии тогдашнего общества.
В этой связи уместно вспомнить, что работы в Пирее были начаты еще задолго до Фемистокла, во времена Гиппия. Так, Аристотель, (Arist. Athen. pou. 19. 2), рассказывая об убийстве Гиппарха и дальнейшей эволюции тирании в Афинах, вполне вероятно связывает с этими событиями укрепления Пирея: "После этого, - пишет наш автор, - случилось так, что тирания стала гораздо более суровой, ведь он [то есть Гиппий - В. С.] для всех стал подозрительным и ненавистным за свою месть за брата, за то, что многих он уничтожил и изгнал. На четвертый же приблизительно год после смерти Гиппарха, когда дела его в городе стали плохие, он начал укреплять Мунихию, собираясь туда переселиться".
Не будем слишком категоричными, утверждая, что работы Фемистокла стали непосредственным продолжением плана Гиппия. более, что и сам "план Гиппия" может оказаться вопросом если не спорным, то по крайней мере неопределенным. Вместе с тем, можно высказать догадку, что сообщение Аристотеля по этому поводу имеет слишком односторонний и ограниченный характер, что в основе этих приготовлений Гиппия находились не только продиктованные потребностями момента оборонительные причины, но и перспективы военно-стратегического и экономического порядка.
Действительно, Фалерон, который был лишь неукрепленной пристанью Аттики, всегда оставался "ахиллесовой пятой" обороны: отсюда спартанцы попытались атаковать Афины, хоть эта атака и завершилась для них неудачно (Hdt. V. 63); здесь высадились и эгинцы, которые разграбили и опустошили все побережье (Hdt. V, 81); и впоследствии попытка Датиса высадить десант в Аттике (Hdt. VI. 116), похоже, также планировалась в Фалероне, как это следует из дальнейших событий во время похода уже Ксеркса (см. об этом: Hdt. VIII. 66-67).
Можно было бы определить здесь еще несколько моментов военно-стратегического характера, но они будут рассмотрены несколько позже, в этом же месте определим некоторые возможности экономического порядка. Не требует, видимо, особых доказательств тезис относительно оживления всей экономической сферы в Аттике после реформ Солона. Отметим только, что в результате реформ получили стимулы для дальнейшего развития ремесло, торговля и сельскохозяйственное производство, усилилось товарное направление сельского хозяйства. Можно выразить мысль в этой связи, что Гиппий, - сознательно или бессознательно, - в своих планах относительно Пирея отражал объективные тенденции экономического развития Аттики как полиса торгово-ремесленного, что его работы в Пирее были направлены в том числе и на создание торговой гавани, в которой нуждался для своего развития полис и которую он, наконец, получил в результате работ Фемистокла, Кимона и Перикла.
Конечно, такие выводы кому-то могут показаться неоправданными - как уже отмечалось, источники по этому поводу молчат. Мы разделяем точку зрения относительно опасности логического конструирования недостающих звеньев исторических событий. Но в определенных случаях, во время анализа наиболее общих социально-экономических вопросов и такой подход может оказаться продуктивным. Более вероятной кажется вторая линия в трактовке сообщения Аристотеля.
Строительная деятельность Гиппия - вне зависимости от ее цели - стимулировала развитие ремесла, и таким образом отвечала интересам городской части демоса, конкретных ремесленников, которые обслуживали эту деятельность, а также торговцев. Глубинную демократическую сущность рост расходов на нужды хорошо понимает Корзун Н. С. Хотя в нем речь идет о позднем периоде, о времени Перикла, его выводы, которые основаны на месте из Псевдоксенофонтовой Афинской политии (Pseudoxenoph. 2.9-13), могут быть использованы и для прояснения случая, который анализируется здесь.
Приведенные рассуждения позволяют вывести следующее: покажется малоубедительной попытка представить Фемистокла в 490-е годы, - то есть в начале его политической карьеры, - борцом за демократизацию Афин, ради чего он и предпринял попытку осуществления морской программы в 493 г. до Р. Х. Его шаги в политической ситуации этого периода могут быть определены как стремление молодого честолюбивого политика из известного аристократического рода (хотя он и принадлежал к ранее неизвестной его ветви) к утверждению на политической сцене Афин. Его субъективные устремления (по крайней мере гипотетичные, хотя они и вытекают из реальных показаний) были реализованы в ходе проведения объективно демократических по своей сути преобразований, которые, впрочем, были подготовлены всем предыдущим развитием афинского полиса. Хочется продолжить мысль: Фемистокл реализовал свои интересы в политической борьбе, обратившись в решающий момент к демосу и выступив за проведение программы, которая объективно способствовала делу укрепление и расширение демократии, - как в свое время поступил еще Клисфен Но такая конструкция слишком категорична в своей определенности. Поэтому оставим этот тезис лишь в качестве параллельного комментария.
Строительная деятельность Фемистокла в Пирее, рассматриваемая в таком ракурсе, наполняется, таким образом, вполне понятным, рациональным и закономерным содержанием. Она не только отвечала общему направлению развития Афин как торгово-ремесленного полиса (если брать во внимание экономическую сторону проблемы), но и стала связующим звеном между всем предыдущим курсом по стимулированию торгово-ремесленной активности Солона и Писистрата и последующим основанием Фемистоклом морской мощи Афин, организацией афинской архе и бурным развитием следующих десятилетий. Фемистокл выступил, таким образом, как субъект объективных тенденций, как их выразитель, и заслугой его было только осознание потребностей момента, проницательность, выразившаяся в конце концов в его дальнейшей деятельности.
Однако все это будет потом. Сейчас же история могла бы обойтись и без него. Не будь Фемистокла - появился бы кто-нибудь другой. В этой связи заслуживает внимания догадка Фроста, что укрепление Пирея - вообще не курс самого Фемистокла, а программа буле, которая была поручена для надзора архонту-эпониму. Как уже отмечалось, Фрост исходит при этом из умаления роли и политического значения архонтата. Однако, если брать во внимание наши рассуждения, в этом нет необходимости. Признание важности архонтата, как уже было показано выше, отнюдь не означает, что Фемистокла автоматически должно считать непосредственным "виновником" строительства в Пирее. В данном случае благоприятно совпадали честолюбивые устремления молодого Фемистокла с имеющимися в обществе тенденциями развития. Фемистоклу удалось для удовлетворение своих амбиций осознать и реализовать эти тенденции что служит исключительно для его же славы. Но общие закономерности исторического развития реализуются в форме конкретных событий. Более того, они реализуются как цепь случайных событий. Наивным было бы полагать, что он с демократических настроений, заранее готовя экономический фундамент демократизации полиса, задумал перспективный проект военно-экономических преобразований. Размышляя подобным образом, мы подменяем причину следствием, тогда как следует говорить скорее о наличии благоприятных для проведения этих преобразований предпосылок, предпосылок, которые определялись названными выше тенденциями. их реализация могла затянуться на неопределенное время. Тем более, что, как уже было показано, наряду с ними существовали и противоположные им направления развития, в том числе и аутентичные самому полисному организму. Тенденция к развитию ремесла и торговли, которая в значительной степени совпадала с развитием внутри полиса городского социально-экономического организма, способствовала второй необходимой составляющей полиса - развитию сельскохозяйственного производства и сущности гражданина как земельного собственника, а реализация в общественной сфере производственных сил, которой в данном случае стали расходы на строительство в Пирее, опиралась на не совсем ясных для нас источников финансирования и тому подобное.
Очевидно, строительная программа могла осуществиться лишь после преодоления сопротивления ее противников и в таком случае ее проведение может рассматриваться как политическая победа его сторонников. Катализатором, ускорившим ее принятие, могла стать внешняя угроза, которая, таким образом, предопределила принятие этой программы как программы военно-оборонного характера. Вряд ли можно принять рассуждения Гомма, что морская программа Фемистокла в Пирее была новой идеей и что ее появление не связано с какой-то войной. Как уже было показано, Фалерон был уязвимым местом в обороне Аттики еще во времена войны с Эгиной. Поражение же ионийского восстания означало рост непосредственной угрозы греческим полисам и прежде всего Афинам, как союзникам ионийцев в их боевых действиях против персов. Если вспомнить, наряду с этим, совет Гекатея Милетского Аристагору (Hdt. V. 36) относительно противостояния Персии с помощью флота, а также общеизвестный факт фатальности поражения в морской битве от персов при Ладе, то обращение к морю кажется шагом вполне естественным. В литературе распространена точка зрения о понимании в Афинах необходимости флота, что вытекало из хода борьбы с Персией; интересно также сравнить предостережение Артабана, высказанное Ксерксу перед походом (Hdt. VII. 10), если только это не более поздняя фантазия Геродота: "Если они... одержат победу в морской битве, а затем поплывут к Геллеспонта и разрушат мост, тогда, царь, твое положение будет опасно". Более того, мы можем сделать вывод об антиэгинской (Ленардон: Пирей - ближайший полуостров к вражеской Эгине, с которой Афины постоянно воевали в период с 505 по 481 гг.) и антиперсидской направленности пирейского проекта, или же, как более общий вывод, - об оборонительном характере проекта вообще. Ср. Карштедт: "...Пирейский проект не был мерой против Персии, ведь Афины еще не имели флота..." и т. д.Как уже было показано, его довод не может служить контраргументом в дискуссии, поскольку, во-первых, вопрос о наличии флота у Афин небезспорен, и, во-вторых, может Пирей рассматриваться как комплекс мероприятий оборонительных, а не наступательных, которые имеют целью борьбу за гегемонию с Персией. Хотя здесь имеются в виду события более поздние, этот эпизод слишком характерен, поскольку вполне вероятно указывает на тревоги персов по поводу возможной угрозы с моря. Вообще, эти слова подчинены общему мнению Геродота о решающей роли флота Афин в войне. См. далее: Hdt. VII. 139; более того, в это время уже был опробован план противодействия персам на море, авторами которого были фасосцы, о чем сообщает Hdt. VI. 46-47 и на что обратил внимание Бенгтсон.


6. Социальная база и предпосылки деятельности Фемистокла

Выводы, сделанные в процессе анализа вопросов, вынесенных в предыдущие параграфы, в определенной степени проясняют общественно-политическую атмосферу, в которой проходила деятельность Фемистокла. К сожалению, в специальной литературе данный вопрос почти не рассматривается, а если и рассматривается, то на деятельность Фемистокла в 493 г. механически переносятся оценки его шагов в более поздний период.
Однако логика рассмотрения проблемы свидетельствует о картине более сложной, чем она кажется на первый взгляд. Атмосфера, в которой начинает свою политическую карьеру Фемистокл, была сложной и противоречивой, ведь сложными и противоречивыми всегда выдаются переходные эпохи. Кто составлял социальную опору Фемистокла? На поддержку каких кругов он ориентировался в своей деятельности? В конце концов, кто был вообще заинтересован в развертывании широкого строительства, которое могло иметь, как мы видели, и политическую окраску? Ввиду предыдущих выводов, можно с полной определенностью констатировать: социальная база Фемистокла в 493 г. до Р. Х. была неоднородной. И действительно, экономически заинтересованными в строительстве были широчайшие торгово-ремесленные круги "полиса", по выражению Г. А. Кошеленко; учитывая оборонные нужды, программа отвечала интересам практически всех слоев афинского гражданства, с рыбохозяйственным населением Аттики включительно - эгинцы после высадки десанта в Фалероне ограбили именно сельскую территорию, а не собственно Афины, как это следует из подробно цитируемого выше сообщения Геродота (Hdt. V. 81: "... эгинцы поплыли на длинных кораблях в Аттику и опустошили Фалерон и много других сел на побережье..."). В этой связи можно, таким образом, говорить, что строительная программа в Пирее по своему характеру была патриотичной (Папаставру, акцентируя внимание на патриотической и антиперсидском характере Пирею, говорит о Фемистокле даже как о главе "патриотических кругов" и "националистов" в Афинах), направленной на обеспечение безопасности Афин от любого врага вообще - от Спарты, Эгины или даже от Персии.
Еще рельефнее проступает такой смысл деятельности Фемистокла на должности архонта-эпонима в контексте социально-политической ситуации, сложившаяся в Афинах в начале V века. до Р. Х.
Алкмеониды, которые возглавляли в силу разных причин демократическое движение в Афинах, неминуемо должны были встретить сопротивление других вовых политических сил, которые, с одной стороны, выступали как субъекты влиятельных социально-политических течений (в первую очередь - олигархического, которая на данном этапе проявляется как течение аристократическое, то есть как более частичный случай олигархических тенденций вообще), как представители, даже вожди, так сказать, "оппозиционных партий".
Знаем мы этих "субъектов"? Необходимо признать, что после изгнания Исагора в источниках отсутствуют упоминания о других сколько-либо влиятельных представителей аристократии. Значит ли это, что их не было вообще? Ради упрощения ситуации условимся, что оппозиция была распылена в среде аристократических родов - тех же Филаидов, и других. Однако это условие может, вместе с тем предусматривать и поддержку, учитывая "оппозиционные" настроения, какого-либо политика вообще, политика, который проводил бы линию, хоть в чем-то отличную от линии Алкмеонидов, или же по крайней мере такого, который не принадлежал к роду Алкмеонидов. Это условие (вспомним построения Белоха!) может, в особенности, предусматривать, что Фемистокл, - во всяком случае в период "предвыборной кампании" во время выборов в состав архонтов, - пользовался симпатиями представителей знати: не только рода Ликомидов, что было бы логичным с учетом его происхождения, но и более широких кругов оппозиционно настроенных аристократов. Говорить при этом следует только об аристократии как о составляющей части широкой социальной базы архонтата Фемистокла, но отнюдь не о Фемистокле как вожде или представителе знати. Одно не вытекает из другого, это всего лишь заманчивая логическая ошибка, которой противоречит глубинная суть преобразований Фемистокла.
Такой ход рассуждений весьма логичен, если принимать во внимание историческую перспективу деятельности Фемистокла. Более того, он настолько привлекательный, что некоторые историки склонны рассматривать Фемистокла даже как инициатора оказания помощи восставшим ионийским полисам. При этом они обычно исходят из проперсидской ориентации Алкмеонидов, что не может быть принято безусловно, даже если относиться к словам Геродота (Hdt. VI. 121-122) скептично, или гиперскептично (Имеется в виду решительное отрицание Геродом истории с якобы поднятым щитом в греческом лагере после Марафонской битвы, которым Алкмеониды подавали персам сигнал о готовности передать им Афины. "Я удивляюсь, - пишет в этой связи Геродот, - и не воспринимаю слухи о том, будто Алкмеониды действительно подали тогда сигнал щитом персам, желая предать афинян под иго варваров и Гиппия. Ведь они были такими же или еще большими ненавистниками тиранов, как Каллий, сын Фениппа, отец Гиппоника... Поэтому-то я и удивляюсь и не воспринимаю сквернословие, якобы они подали сигнал щитом...").
Не останавливаясь подробно на этом вопросе, все же отметим, что политика Алкмеонидов, которые на данный момент возглавляли афинский полис, отличалась значительной сложностью и была неоднозначна. Вынужденные противодействовать оппозиционным аристократическим родам и единичным политическим лидерам, которых поддерживала Спарта (как это было в случае с походами спартанцев), с одной стороны, с другой - испытывая давление со стороны демократических кругов, интересы которых не могли вполне совпадать с интересами Алкмеонидов, возможно даже опасаясь за свое положение в Афинах, они действительно пытались разыграть "персидскую карту", использовать влияние Персии для противодействия Спарте и для укрепления своего внутреннего положения (Враждебность Алкмеонидов относительно Спарты - распространенное мнение в литературе и скорее всего она небезосновательна. Сравн.: Paus. II. 18, 8: Алкмеониды - аристократы из Мессении. Ср., однако, Hdt. V. 62 об Алкмеонидах как афинянах по происхождению).
В пользу этого можно привести сообщения о попытке Алкмеонидов установить какие-то контакты с Персией вскоре после изгнания тиранов, которые, правда, были отвергнуты народным собранием (Hdt. V. 73). Рассказывая о событиях в Афинах после того, как из Афин были изгнаны сторонники Исагора и отряд спартанцев возглавляемый Клеоменом, Геродот пишет: "Афиняне же после этого возвратили Клисфена и 700 семейств, изгнанных Клеоменом, и отправили посольство в Сарды заключить военный союз (симмахию) с персами: они ведь были убеждены, что должна быть война с Клеоменом и лакедемонянами".
Исходя из понимания Алкмеонидов не только как вождей афинской демократии, но и как политических деятелей, успешно использующих поддержку демократии для реализации своих интересов во внутренней и внешней политике Афин, исходя также из определенной несогласованности в действиях представителей рода Алкмеонидов, кажется вероятным, что их интересы, или по крайней мере интересы части рода Алкмеониды, разошлись с интересами демократии.
Более того, чрезмерное усиление Алкмеонидов, - даже если бы они абсолютно бескорыстно служили делу демократии! - уже само по себе является несовместимым с ее принципами. Если к тому же вспомнить приведенный выше тезис о чрезмерном противопоставлении Клисфена Писистратидам, о возможных политических противоречиях в роде Алкмеонидов, (что хорошо согласуется с мнением относительно возможной несолидарности афинского рода вообще), то можно высказать и предположение о том, что отношения Алкмеонидов с демократией основывались на точном соблюдении баланса между суверенитетом демоса (или, в более широком плане, гражданской общины в целом), и влиянием личности (или личностей), и что чрезмерное усиление такого влияния если и не грозило реально его превращением в тиранию, то, по крайней мере, вполне могло таким казаться для общественного мнения.
Не вдаваясь в подробный анализ, приведем весьма характерные слова Аристотеля о взаимоотношении между демократией, как, впрочем, кажется и другими формами политического устройства, - и выдающимися личностями: "Если кто-то один, или несколько человек, больше одного, но все-таки не настолько больше, чтобы они могли заполнить собой полис, отмечались бы таким избытком добродетели, что добродетель всех остальных и их политический талант не могли бы идти в сравнение с добродетелью и политическим даром указанного одного или нескольких человек, то таких людей не следует и считать составной частью государства..." (Arist. Pol. III. VIII. 1.1284a4-8) и далее: "... На этом основании полисы с демократическим устройством устанавливают у себя остракизм: по-видимому, стремясь к всеобщему равенству, они подвергали остракизму и изгоняли на определенный срок тех, кто, как казалось, выдавался своим могуществом, опираясь либо на богатство, либо на широкий круг друзей, или на какую-нибудь иную силу, имеющую значение в полисе". (Там же. III. VIII. 2. 1284a 18-24)"...Такой образ действий выгоден не только тирании, и не одни только тираны так поступают, но то же самое случается и в олигархиях, и в демократиях: остракизм имеет в известной степени то же значение [устранение выдающихся людей. - В. С.] - а именно: путем изгнания выдающихся людей подрезать на корню их могущество". (Там же. III. VIII. 4. 1284a 34-37). Конечно, данная мысль Аристотеля касается прежде всего применения остракизма. Но в более широком смысле она, по нашему мнению, характеризует взаимоотношения между большей или меньшей частью гражданской общины, что является в конечном итоге субъектом государственной власти в нашем случае, и выдающейся личностью.
Так или иначе, но предположить, что представители Алкмеонидов в то время, учитывая их выдающееся положение, могли (сознательно или бессознательно, но объективно) быть субъектами уже отмеченной тиранической тенденции в развитии афинского полиса, вполне возможно. И не память ли о таком положении Алкмеонидов в полисе способствовала проведению позже остракизму Мегакла? Вопрос это вряд ли может быть решен однозначно, учитывая состояние источников, однако такая догадка может оказаться конструктивной. Ведь в таком случае архонтат Гиппарха 497/6 г. до Р. Х. может быть понятным отнюдь не как результат сомнения Афин в выбранном ими демократическом пути развития, но именно как реакция на чрезмерное усиление Алкмеонидов.
Мы мало знаем об этом деятеле. Знаем, в особенности, он не был изгнан вместе с Писистратидами из Афин, но в то же время стал первой жертвой остракизма 487/6 года как "друг" тиранов (Arist. Ath. Pol. 22.4). Для нас же он может быть интересным в данном случае в связи с Фемистоклом и архонтатом 493/2 г. до Р. Х.
Вообще, здесь существует много концепций, причем и таких, что исключают друг друга. Авторы в основном моделируют ситуацию (именно моделируют, поскольку источники по этому поводу молчат), исходя из собственного понимания основных политических альтернатив периода. В этой связи кажется чрезмерным как акцент на персофильських настроениях самого Гиппарха и "друзей тиранов", которых он, возможно, действительно на то время представлял, так и на его определении как вождя тиранофильской партии (или партии "друзей тиранов"). В основе таких выстраиваний находится, кажется, более определенная партийно-политическая, ситуация, чем она может быть понятной из наших источников, и даже, возможно, чем она была на самом деле.
Вместе с тем, не вызывает сочувствия и полное отрицание политического значения архонтата Гиппарха 497-го года, которое основывается на отрицании важности архонтата как политической магистратуры вообще, о чем уже достаточно было сказано выше. (Характерна в этом отношении точка зрения Бэдиэна: нет резона для признания влиятельности Гиппарха во время избрания архонтом-эпонимом; теории относительно этого основанные на спекуляциях по поводу его имени). Подобное возражение тем больше кажется некорректным, что в данном случае игнорируется или же оценивается слишком скептически прямое свидетельство Аристотеля о влиятельности Гиппарха еще во времена Клисфена (Arist. Ath. Pol. 22. 4). Сомнения относительно историчности введения остракизма именно Клисфеном не означают автоматически и сомнений в политическом значении в это время Гиппарха. Хотя, впрочем, вопрос сложный и требует специального, более детального исследования.
Более продуктивной представляется мысль о неоднозначности политической окраски "друзей тиранов" вообще и Гиппарха - в особенности. Стало общей фразой в литературе упоминание о негативных моментах в старшей тирании, о наличии в ней социальной базы и о том, что для аттического крестьянства (во всяком случае - для части его) тирания была "жизнью при Кроносе".
Логичным, таким образом, могла бы быть мысль о том, что "друзья тиранов" и стали выразителями той (неразочарованной в самом принципе тирании как формы политической власти) части представителей ее социальной базы, выступавшие за реставрацию тиранического режима. При условии широкой демократизации политического строя в Афинах, при условии изгнания из полиса самих носителей идеи тирании, которые тому же запятнали себя многочисленными преступлениями, кажется маловероятной возможность политической агитации на подобном основании. Однако, если понимать вопрос шире и видеть в термине "друзья тиранов" еще и политическую альтернативу воздействию Алкмеонидов, которое росло, или же влиятельной части представителей этого рода, - в рамках демократии, но не альтернативу самой демократии, - то их усиление, которое нашло свое отражение в архонтате Гиппарха, обретает вполне вероятное Объяснение. В связи с этим характерна слишком смелая гипотеза Гранди: избрание Писистратида архонтом 496 года указывает на модификацию в политике демократии то ли потому, что на ней настаивала Персия, или потому, что демократы были обеспокоены силой, которую приобретали аристократы: они сочли необходимым реставрировать "тиранию", во всяком случае, как часть их средств к спасению. В условиях усиления (возможно и чрезмерного!) влияния Алкмеонидов, в условиях внешнеполитической кризиса Афин, что привело к конфликту с Персией, и очень вероятно в условиях достаточно возможного обострения внутренних проблем (о которых можно говорить много, но все это останется лишь предположениями) нет ничего удивительного в изменении симпатий демоса, который только-только пробуждался к политической активности. При этом не важно, что именно стало непосредственной причиной окончательной его переориентации: стремление Алкмеонидов удержать Афины от поддержки ионийского восстания (и в таком случае приходится признать, что в Афинах были силы более влиятельные, которые настояли на оказании помощи ионийцам), или же наоборот: активность Алкмеонидов, обнаруженная при предоставлении такой помощи. При любом случае поражение ионийцев могло восприниматься в Афинах как кризис внешнеполитического курса, кризис, который грозил самому существованию полиса. В любом случае изменение внешнеполитического курса могла проявиться в изменении политических лидеров в Афинах, которым и стал, очевидно, архонтат Гиппарха. Это, в свою очередь, вполне согласуется с тезисом о сути борьбы между политическими вождями в условиях демократизации как борьбы между различным пониманием интересов демоса во внутренней политике.
Оставив без рассмотрения вопрос о "персофильстве" избранного направления внешней политики и вопрос о его социальной базе, отметим, что наиболее вероятным кажется вывод об осторожном курсе Афин по отношению к Персии. Следует полагать, что такой курс не был некой альтернативой афинской демократии, но что он был одобрен демократическими органами, возможно даже экклесией. Даже больше - такой курс состоянию на 497/6 г. до Р. Х. отнюдь не стал чем-то новым и неожиданным в политике Афин: он подготовлен (а возможно и даже частично реализован) предыдущей политикой Алкмеониды. Избрание архонтом Гиппарха, сына Харма, тесно связанного с родом Писистратидов, один из которых, Гиппий, находился при дворе Артафрена, достаточно вероятно, как кажется, свидетельствует в пользу официального признания такого курса.
Все выше сказанное, вместе с тем, отнюдь не означает, что "персофильских" настроений в Афинах не было вообще. Такие настроения, однако, не являются чем-то внешним, привнесенным в афинскую ситуацию; они, конечно, имели под собой реальную основу. Это означает, что ориентация на Персию, или ставка на нее, была попыткой укрепить свое внутреннее положение тех сил, для которых или были тесны рамки послеклисфеновского полиса, или которые были отстранены от политической власти другими лидерами, или же которые были активными сторонниками возвращения в Афины изгнанного Гиппия.
Таким образом, спектр этих сил был весьма широким, причем активность составляющих его была неодинаковой. Парадокс ситуации 497 года до Р. Х. состоял, очевидно, именно в совпадении (с учетом разных обстоятельств) интересов этих сил, при одновременном повороте в всей внешне-политической ориентации афинского полиса. Иначе говоря, интересы внешней политики обусловили такой странный симбиоз молодой афинской демократии с выразителями чужих для ней тенденций в политическом развитии полиса, что еще раз подтверждает уже отмеченный взаимосвязь между внутри - и внешнеполитической сферами. Однако понятно и то, что такой симбиоз длительным быть не мог. Союз не антагонистических по своей сути партнеров был обречен, что в конечном итоге и проявилось в последующих событиях.
В литературе приходится встречать мнения, что концом проперсидской ориентации Афин (как уже было сказано, не совсем удачный срок - речь скорее может идти о более осторожном курсе в отношении Персии) стал архонтат Фемистокла, который знаменовал собой победу "патриотических" сил (или даже "ястребов") над оппонентами. Если учесть оборонительный характер мероприятий, осуществляемых в Афинах во время его архонтата (о чем уже было сказано ранее), даже не в зависимости от "авторства" пирейского проекта, такая реконструкция событий может оказаться достаточно вероятной. Однако важно при этом сохранить чувство меры и не превращать Фемистокла в "Прометея", который задолго предвидел ход будущих событий.
Как было показано, союз "демократии" с "друзьями тиранов", отражавших интересы сил, которые не совпадали с демократическим развитием Афин, не мог оказаться прочным и базировался главным образом на понимании общих интересов во внешнеполитическом курсе, плюс, возможно, сыграло свою роль чрезмерное усиление в полисе Алкмеонидов. Окончательное поражение ионийского восстания, печальная судьба Милета - с одной стороны, понимание угрозы со стороны Персии (как и внешней угрозы вообще) - с другой, делали союз демократии с новыми лидерами не имеющими смысла. Оживление патриотических настроений должно было привести к определению нового курса во внешней политике, курса, который бы обеспечил Афинам большую безопасность на случай военной угрозы. Все это требовало, в свою очередь, и смены политических лидеров, которые были при власти, то есть тех, которые исполняли официальные магистратуры - ведь пребывание на официальных должностях закрепляло и узаконивало их руководящее положение в полисе. Могли ли таковыми лидерами стать Алкмеониды, в курсе которых афинская демократия разочаровалась раньше? В принципе, могли. Однако появление на политической арене новой фигуры, или по крайней мере менее одиозной, делала ее шансы более высокими, учитывая поддержку более широкими слоями гражданского коллектива. На наш взгляд, именно такой фигурой стал Фемистокл, молодой (ему всего в 495 году исполнилось тридцать) и к тому же аристократического происхождения, а возможно и достаточно состоятельный политик. В таком случае, не кажется слишком смелой и мысль о том, что Фемистокл появился на политической арене во время борьбы Алкмеонидов с Писистратидами, хотя, разумеется, надо иметь в виду специфику этой борьбы, ее место в становлении афинской демократии и отношение к ней последней.


7. Гипотетическая деятельность Фемистокла на протяжении 490-х лет до Р. Х,

В связи с намеченными выше проблемами, - а именно: архонтатом Гиппарха, его сути и политическим положением в афинском полисе Алкмеонидов, так же как и с проблемой внешнеполитических приоритетов Афин, - возникает вопрос о начале политической деятельности Фемистокла, о его формировании как политика. В литературе существуют различные точки зрения относительно этого.
Может оказаться верной догадка о занятии в этот период Фемистоклом должности "смотрящего за водопроводом" Писистрата как об этом сообщает Плутарх (Plut. Them. XXXI. І).Имеется в виду 495-494 гг. до Р. Х. - более раннему датированию "мешает" слишком молодой, за афинскими параметрам, возраст Фемистокла: как уже отмечалось, он родился около 525/4 г. до Р. Х. Хотя для Афин V века до Р. Х. нет больше никаких сведений. относительно этой магистратуры, сам по себе факт ее существования не кажется чем-то невозможным. Тем более, что в источниках засвечена должность "смотрящего по источникам", хотя и для IV ст. до Р. Х. (Arist. Athen. pol. 43. 1; Dittenberger. Syll. - № 281). Впрочем, точная датировка исполнения Фемистоклом этой магистратуры вряд ли возможна вообще. Из текста Плутарха с определенностью следует лишь одно: эта магистратура принадлежала Фемистоклу в период до 480 года, то есть до взятия Афин персидским царем Ксерксом.
Неопределенным является и датировка деятельности Фемистокла, когда он арестовал переводчика послов Ксеркса, добился изгнания Артмия из Зелии вместе с семьей, очевидно, за проперсидский настрой последнего (Plut. Them. VI. 2-3: "Хвалят также его поступок в отношении человека, который говорил на двух языках и был одним из послов царя, которые требовали земли и воды. В соответствии с постановлением народного собрания, он приказал схватить и казнить его за то, что тот осмелился пользоваться эллинским языком для передачи требований варваров. Кроме того, хвалят еще и действие его касательно Артмия из Зелии: по предложению Фемистокла, того Артмия, а также детей и род его, занесли в списки подвергнутых атимии за то, что он привез мидийское золото в Элладу").
Сложность этого вопроса возрастает с учетом противоречивых источников относительно персидского посольства в Грецию. Хотя Плутарх сообщает об этом событии в связи с Саламином, его свидетельство может находиться и в связи с ранней карьерой Фемистокла. Так, Геродот (Hdt. VI. 48) говорит о посольстве в Грецию как от Дария, так и от Ксеркса, что может свидетельствовать в пользу датировки этого посольства 490-ми годами.
Рассказывая о замирении Дарием Фасоса, подозреваемого в повстанческих настроениях, Геродот (Hdt. VI. 48) продолжает: "После этого попытался Дарий узнать у эллинов, что у них на уме: или воевать с ним, или поддаться ему. Итак, он послал вестников по всей Элладе, определив каждому определенную область, и приказал им требовать землю и воду для царя. Вот этих он посылал в Элладу, а других - в разные приморские полисы, которые уже выплачивали ему налоги, с приказом готовить военные корабли, а также грузовые суда для перевозки лошадей".
Hdt. VII. 32: "Прибыв в Сарды, он [то есть Ксеркс - В. С.] послал вестников до Эллады, чтобы они потребовали землю и воду и заранее приготовили обед для царя: он отправил послов с требованием земли ко всем полисам, за исключением Афин и Лакедемона. После этого еще и во второй раз он послал потребовать землю и воду через такое соображение: все, кто перед этим не дали этого посланникам Дария, теперь, он был уверен, испугавшись, дадут ему".
Павсаний (Pans. III. 12. 7252) также говорит про послов Дария, возлагая, впрочем, ответственность за их казнь на Мильтиада. Если учесть здесь характер взаимоотношений Фемистокла и Мильтиада по возвращении в Афины последнего, то можно допустить историчность этого события. Лишь Диодор Сицилийский солидаризируется с Плутархом (возможно, базируясь в этом на показаниях Эфора) относительно посольства Ксеркса (Diod. XI. 2. 3-4).
Можно предположить, что в традиции существовали обе версии, то есть версии относительно ответственности за казнь послов Дария как Мильтиада, так и Фемистокла. Попытка подчеркнуть роль в этом событии Фемистокла можно объяснить перемещение ее во времени на декаду позже - для того, чтобы исключить возможность участия в этом деле Мильтиада. Конечно, это лишь предположение, настаивать на котором нет смысла. Его абсолютизация была бы по меньшей мере неуместной И все же, если принять во внимание другие данные (Plut. Them. V. 4256; Reg. et Imp. Apoph. Them. = Moralia 185 D 257; De vit. pud. 15 = Moralia 534 E258; Reip. Ger. Praec. 13 = Moralia 807 B259; Plut. Arist. IV 260), можно прийти к выводу, что Фемистокл действительно был ответственным в той или иной мере в принятии судебных решений; возможно, в этих сообщениях содержится отголосок его ранней карьеры, - при современном состоянии источников, как уже отмечалось, вполне точная датировка их является неоправданной.
С началом политической деятельности Фемистокла обычно связывают и процесс против Фриниха, который начался после постановки его трагедии "Взятие Милета".
Собственно говоря, острота вопроса в значительной мере обусловлена способом его постановки: был ли Фемистокл инициатором инсценировки (или даже написания) трагедии и был ли Фриних "союзником" Фемистокла? В случае положительного ответа, возникает новый комплекс вопросов: как объяснить избрание Фемистокла в архонты после организации процесса против Фриниха? Почему Фемистокл не воспользовался своими полномочиями, чтобы смягчить или даже изменить наказание поэта? и т. д.
Но вернемся к нашим источникам. Общепринятым является мнение, что основным свидетельством в этих вопросах есть место из Геродота (Hdt. VI. 21. 2); все же остальные наши авторы (Strabo. Geogr. 14 = FGr 650; Ammian. Marc. 28.1.3 ff.; Schol. Aristoph. Vesp. 1490 = Aelian. V. H. 13. 17) лишь восходят к нему. Из текста Геродота (VI. 21.2) безусловно следует лишь одно: написание, а вернее постановка пьесы в театре была осуществлена в какой-то, сравнительно не намного удаленный от самого события, отрезок времени. На наш взгляд такая бурная реакция зрителей, а также контекст, в котором находится у Геродота это сообщение, свидетельствуют о постановке трагедии в год архонтата Фемистокла.
Конечно, дискуссия о датировке может и должна быть продолжена, однако, кажется, при современном состоянии источников всякая новая догадка будет, как и раньше, небезупречной и, увеличивая и без того значительное количество версий по этому поводу, вряд ли позволит решить вопрос кардинально. Во всяком случае, сама по себе такая искренняя реакция зрителей в 494/3 году до Р. Х., когда Афины находились под влиянием ионийского восстания и вместе с тем архонтатом Гиппарха сделали выбор в пользу внешней политики, которая базировалась бы на умиротворении Персии, кажется вполне понятной. Их гнев на драматурга, который осмелился потревожить еще свежую рану (а возможно и действительно этим еще и затмил, как догадывался Е. Мейер, праздник Дионисий), также может быть объясним: искренность переживаний, углубленная комплексом вины перед покинутыми на произвол судьбы в самые тяжелые времена союзниками, не исключает, а даже предполагает его. И в то же время, такая бурная реакция в 476 г. и позже, - даже если бы она действительно имела целью попытки справиться с Фемистоклом, - после блестящих побед под Марафоном, Саламином и Платеями, где афиняне по справедливости снискали себе славу и признание всей Эллады, такую искреннюю реакцию объяснить довольно трудно.
Вообще, в основе таких конструкций находится чрезмерная увязка личности Фемистокла с этим событием. На наш взгляд, если между архонтатом Фемистокла и постановкой Фриниха и существовала какая-то связь, то он был чисто формальным. Даже больше: возможно, что трагедия вообще, как это часто случается в литературе, не ставила перед собой каких-то практических целей, но и решала сугубо художественные проблемы. Однако ее появление (как это опять же не редко бывает с литературными произведениями) не только растрогала афинян, но и способствовала формированию (а в чем еще заключается задача настоящего искусства, настоящей литературы, драматургии - в особенности?) общественной мысли как патриотической по своему характеру. И в этом отношении - Фриних безусловно является созвучным всей последующей деятельности Фемистокла. И в этом случае действительно можно (и, очевидно, нужно) вновь находить взаимосвязь между ними: Фриних действительно является первым проявителем (на наш взгляд!) антиперсидской, а точнее сказать - патриотической тенденции в Афинах, в русле которой и наступил без задержки архонтат Фемистокла; и, вместе с тем, судебный процесс над ним является действительно последним успехом того направления, который привел к власти Гиппарха.
Суммируя все сказанное по этому поводу отметим, что, таким образом, есть все основания говорить об активности Фемистокла, которая предшествовала его архонтату 493/2 года до Р. Х.; вполне вероятно, Что эта деятельность имела какое-то отношение к исполнению Фемистоклом судебных функций, на что указывают, хотя и смутно, упоминания в источниках; можно также допустить вероятность исполнения им какой-магистратуры, связанной с контролем за пользованием водопроводом Писистрата, хотя с уверенностью можно датировать это сообщение Плутарха периодом с 495/4 по 481/0 г. до Р. Х. Вместе с тем, ранняя деятельность Фемистокла отнюдь не означает, и даже не обязательно предполагает, его причастность к созданию и постановки трагедии Фриниха. Скорее наоборот: постановка Фриниха способствовала формированию в Афинах нового политического курса (отличного от направления, которое привело к архонтату Гиппарха 496 г. до Р. Х.); с этим курсом целиком согласуется личность тогда еще не слишком влиятельного, а тем более не слишком политически одиозного, Фемистокла. В данном случае, перед нами достаточно характерное для рассматриваемой эпохи совпадение личностных устремлений политического индивида, его амбиций, с существующими общественно-политическими тенденциями в развитии полиса, которые были свойственным проявлением и даже суммированным результатом направлений внутреннего развития Афин и внешнеполитических альтернатив; даже больше: в условиях весьма напряженной "международной обстановки" вопрос внешнеполитического курса приобретал характер решающего и определяющего при выборе реальных политических лидеров афинской демократии; даже еще больше: отношение к выбору внешнеполитического курса Афин определяло симпатии и антипатии широких кругов афинского гражданства, начиная с наиболее демократических элементов и заканчивая представителями старой родовой аристократии. При этом, в основе таких политических реалий находились как причины сугубо экономического характера (интересы безопасности морской торговли и связанных с ней торгово-ремесленных и земледельческих кругов Афин; защита сельскохозяйственной территории Аттики от постоянной угрозы со стороны Эгины, а возможно и Спарты, и, как более удаленная, однако не менее остро чувствуемая в Афинах, перспектива - также и Персии; наконец, развитие в недрах полисной организации городской структуры на базе собственно Афин и Пирея, что предполагало, в том числе, дальнейшее развитие ремесла, торговли, рынка), так и собственно политической (стремление к укреплению за счет внешнего фактора - Персии или Спарты - своего внутриполитического положения), а также морального характера (нельзя оставлять вне внимания патриотическое чувство Афин, как и чувство солидарности с родственными ионийцами; вообще эти категории, их влияние на выбор, в особенности, внешнеполитического курса полиса, исследованы, к сожалению, недостаточно - между тем, их учет может оказаться достаточно конструктивным). Нельзя, наконец, игнорировать и такую особенность полиса, как его направленность против внешнего мира, что также могло оказывать влияние при повороте к выработке оборонительных мероприятий в в Афинах, которые осуществлялись во время архонтата Фемистокла.
Появившись на политической арене Афин под влиянием таких изначальных тенденций, Фемистокл по необходимости должен был следовать им в своей практической деятельности, что и проявилось в его строительной программе. Нет никакой необходимости противопоставлять ему в этой деятельности инициативу Буле: личность Фемистокла отвечала тем требованиям, которыми руководствовалась Совет в своих решениях и поэтому мы можем говорить о строительстве, осуществляемое именно Фемистоклом - как выразителем ( учитывая рассмотренные выше обстоятельства его формирование в качестве политика) существующих тенденций в развитии полиса, как политиком, был не только творцом своей эпохи, но и ее продуктом, субъектом, который свободно творил в ее условиях настолько, насколько ему позволял "категорический императив" эпохи.


8. Фемистокл и внешняя политика Афин.

Мы рассмотрели наиболее существенные моменты, связанные с началом политической деятельности Фемистокла, его местом в этом периоде и политической позицией в связи с общими проблемами политической борьбы послеклисфеновского времени. Все эти вопросы и составляют тот необходимый фон, - или же, если угодно, социально-политический контекст, в котором и нужно изучать рассматриваемую здесь проблему. Однако в имеющейся историографии, в том числе и последней по времени, обычно рассматриваются параллельно и ряд других обстоятельств политической жизни Афин, в том числе и взаимоотношения между Фемистоклом и Эсхилом.
Что касается этих отношений, то кажутся вероятными рассуждения Ленардона относительно неконкретности Эсхиловой трагедии "Молящие" как источники о Фемистокла вообще. Хоть часто и считают, что Эсхил здесь имеет в виду Фемистокла, или же по крайней мере его проаргосскую политику, датировки трагедии, несмотря на открытие нового папирусного фрагмента и остроумные догадки на этот счет продолжают оставаться сомнительным. Версия же о том, что "Умоляющие" были написаны в 493/2 г. до. Р. Х., но (вследствие торжества антиаргосской политики Мильтиада, который вытеснил с политической арены Фемистокла) поставлены лишь в 463 г. - тем паче. Несколько отвлекаясь от нашей темы, все же заметим, что, на наш взгляд, глубинную основу таких выстраиваний составляет видимо определенное преувеличение: с одной стороны - влияния Фемистокла в тот период, а с другой - его антиспартанских настроений. В отношении первого речь шла уже выше, что же касается его антиспартанской ориентации, то она просто механически перенесена в этот период с более поздней послесаламинской позиции Фемистокла. Одно не следует из другого. То, что Фемистокл был "антиспартиат" после 480 года, отнюдь не предполагает автоматически, что он был им и раньше, тем более - в 490-е годы. Вместе с тем, этот вопрос сам по себе является довольно сложным по нескольким причинам.
Во-первых, его сложность определяется бедностью источников на этот счет. Выше уже обращалось внимание на возможное наличие как симпатизирующих, так и ориентированных сдержанно или даже враждебно по отношению к Спарте элементов, которые выступали субъектами определенных тенденций политического развития Афин. (Вольский: общепринятое мнение, что противоположность между Спартой и Афинами, вступает в острую фазу только в 70-60 годы V века. Но маловероятно, что их вражда, которая разгоралась после изгнания Писистратидов, утихла так быстро. Здесь Вольский отрицает точку зрения, которая восходит еще к Белоху и Эд. Мейеру).Кроме того, для этого существовали и другие причины, в том числе - родственные или просто дружеские связи, широко распространенные в аристократической среде, особенно среди аристократов, которые находились в оппозиции к Алкмеонидам. Можно тогда считать, что Фемистокл должен был быть противником Спарты, политики сближения с ней? Учитывая предыдущие рассуждения относительно политической позиции Фемистокла в 490-е годы - совсем не обязательно. У нас нет уверенности, что его архонтат 493 года не был своеобразной политической альтернативой, в том числе - и Алкмеонидам, у которых симпатизировать Спарте особых причин не было. Кроме того, здесь может оказаться важной прежде всего внешнеполитическая ориентация Спарты. Из имеющихся точек зрения относительно этого, наиболее убедительной кажется версия о независимом от любой внешней силы курс Спарты, что обозначалось прежде всего в ее политике в Пелопоннесе. Если же учитывать "подозрительное" поведение Аргоса (Hdt. VII. 148-152), если не настоящий коллаборационизм (Hdt. IX. 12) в войне с Ксерксом, его сотрудничество с Писистратом (Hdt. 1.61), вообще нестабильность взаимоотношений с Афинами в этот и несколько более поздний периоды (Hdt. V. 86 - 88; однако дальше ср.: VI. 92), то более вероятной кажется возможность активизации взаимоотношений Аргоса с Афинами во время архонтата Гиппарха, что, как уже было показано, можно понимать также и как изменения во внешнеполитических симпатиях Афин.
Hdt. VII. 148-152: Здесь Геродот подробно говорит об аргосских делах накануне давно ожидаемой во всей Элладе войны, о предупреждении Пифией относительно участия Аргоса в антиперсидском союзе, о лавирования аргосцев с целью избежать такого союза, и особые отношения Аргоса с царем. В завершение же своего повествования об Аргосе он резюмирует: "действительно ли Ксеркс посылал в Аргос глашатая и просило ли позже аргосское посольство в Сузах Артоксеркса о дружбе - этого я достоверно утверждать не могу. Я не хочу даже оспаривать правильность утверждений об этом самих аргосцев. Одно только я знаю: если бы все люди однажды вынесли на рынок все свои недостатки, желая обменяться ими с соседями, то каждый, разглядев пороки ближнего, с радостью, пожалуй, унес бы свои домой. Поэтому-то и поступок аргосцев еще не самый позорный. Что же до меня, то мой долг передавать все, что рассказывают, но, конечно, верить всему я не обязан. И этому правилу я буду следовать во всех моих исторических описаниях. Так, говорят даже, что аргосцы просто призвали персов в Элладу, так как они терпели поражения в войне с лакедемонянами и поэтому предпочли любой ценой избавиться от своей настоящей беды".
Hdt. IX. 12: Геродот извещает об обещании аргосцев Мардонию задержать спартанцев накануне битвы при Платеях и отказе от своих обязательств с учетом перелома в войне.
Hdt. 1.61: Аргосские наемники помогли Писистрату в третий раз овладеть Афинами.
Hdt. V. 86 - 88: сообщается о помощи, которую оказали аргосцы Эгине во время войны последней с афинами, о чем подробнее было сказано выше.
Hdt. VI. 92: Характерная для греческих полисов ориентация против внешнего мира выявляет себя, среди прочего, в отсутствии крепких союзов. Аргос, который выступает с поддержкой Эгины в ее борьбе с Афинами, обижается на своего бывшего союзника и, в конце концов, отказывается от поддержания его в момент следующей конфронтации.
Было бы более логичным предположить, что с архонтатом Фемистокла связано и определенное переосмысление отношений с Аргосом. Впрочем, такое переосмысление могло произойти не автоматически и не кардинально, в таком случае, нахождение Фемистокла после его остракизма в Аргосе, как и пребывание там раньше его отца Неокла (следует из письма Фемистокла № 1), вместе с весьма неконкретными намеками в трагедии Эсхила, - все это вместе взятое допускает (наряду и с другими трактовками, например - выбор Аргоса как противника Спарты в условиях его сложных отношений с последней после Саламина и тому подобное) возможность проаргосской политики Афин во время архонтата Фемистокла. Это может показаться тем более убедительным, если вспомнить наше понимание строительства в Пирее как части далеко направленной оборонной программы Афин, рассчитанной на обеспечение их безопасности, в том числе и от Спарты. Аргос в этом случае мог действительно рассматриваться как менее реальная угроза и, учитывая его антиспартанские позиции, использоваться как возможный противовес чрезмерному усилению лакедемонян.
Как видим, вести речь о проаргосской политике Фемистокла в этот период у нас имеется оснований не намного больше, чем о политике проспартанской, направленной на противодействие Персии. Обстоятельства архонтата Фемистокла, еще раз отметим, могут предусматривать и приоритетность внешнеполитических альтернатив в процессе избрания афинской гражданской общиной политических лидеров, и в этом случае для Афин (как, конечно, и для избранного лидера) наиболее актуальной могла казаться угроза Персии и Эгины.
В таком случае не кажется слишком смелой точка зрения о нейтрализации Эгины [к тому же настроенной проперсидски (Hdt. VI. 49-50,73; VIII. 92), или, во всяком случае, примирительно относительно Персии, как это можно считать с учетом предоставления царю "земли и воды" (Hdt. VI. 49)] как ближайшего и к тому же давнего соперника с помощью Спарты именно Фемистоклом (Hdt. VI. 49-50, 61, 73). В таком случае в Фемистокле действительно можно видеть человека, который примирил Афины со Спартой и заложил фундамент их будущего сотрудничества по ликвидации совместной опасности. Это, в то же время, отнюдь не означает, что традиционная точка зрения о сотрудничестве со Спартой афинской аристократии во главе с Мильтиадом, который вернулся в Афины, обязательно есть неверная. Как уже было показано, чрезмерное противопоставление Фемистокла аристократии не имеет под собой серьезных оснований, во всяком случае для этого периода его деятельности. Даже больше: в состав социальной базы, на которой основывалась его деятельность, входила, очевидно, и определенная часть знати. В то же время нам кажется чрезмерным и его противопоставление самому Мильтиаду. Как будет показано далее, в основе их взаимодействия находились более сложные обстоятельства, чем отношения политического противоборства. И в этом случае Мильтиад, после его оправданию в суде, выступил не просто как лидер нового политического курса, но во многих отношениях - как всего лишь один из его лидеров, который получил определенное преимущество в предмарафонский период, но по сути продолжал развивать политический курс (во всяком случае -. внешнеполитический курс, а именно он в данных для Афин внешнеполитических условиях и был определяющим!), начало которого было положено архонтатом Фемистокла.
Как уже было показано, комплекс оборонительных мер Афин, начатый еще во время архонтата Фемистокла, был очевидно, продолжен и после 493/2 года, возможно вплоть до 491/0 года, то есть до возникновения непосредственной угрозы персидского вторжения. Только в это время, когда встал вопрос о конкретных и действенных мерах, способных обеспечить безопасность Афин, - было, очевидно, решено приостановить морские приготовления на пользу самой быстрой мобилизации гоплитского ополчения, во главе которого, вне всякого сомнения (хотя и в сообществе своих коллег-стратегов), если не номинально, то во всяком случае реально находился Мильтиад, лучше других знакомый с будущим противником и опытный в боевых действиях против Персии.
Можно предположить в этой связи, что в такой ситуации Фемистокл действительно был оттеснен на второй план политиками, которые ратовали за акцент на гоплитском ополчении, хотя в основе такого предположения находится, наконец, тезис об исключительной ответственности лично Фемистокла за морские приготовления в 493/2 году, а возможно и несколько позже, - что, как мы видели, не совсем точно. Нам кажется более убедительной версия, что близость опасности сплотила всех политиков, которые отражали, как уже отмечалось, интересы и устремления основных социально-политических сил, природа которых для рассматриваемого периода была сложной и неоднозначной - от Фемистокла к Мильтиада.
Нет необходимости для подкрепления нашего тезиса о политической активности Фемистокла в 490-е годы настаивать на его стратегии при Марафоне: у нас нет имен всех стратегов для этой битвы и всякая инструкция неизбежно будет грешить приблизительностью до той поры, пока в наше распоряжение не поступят новые источники. Отметим только, что, на наш взгляд, слишком категоричное отрицание такой возможности кажется не более убедительным, чем безоглядное ее принятие. Действительно, Фемистокл как архонт автоматически становился членом Ареопага, что уже само по себе в любом случае выделяло его среди других граждан. В условиях выборности стратегов, - учитывая к тому же общедемократическую суть строительства в Пирее, - не было бы само по себе удивительным, если бы Фемистокл действительно был избран стратегом в сложный для Афин период.
В пользу такого предположения можно привести слова Плутарха (Plut. Arist. V. 3, см. к этому также: Just. II. 9, 15), что Фемистокл и Аристид сражались "бок о бок", вместе со своими филами при Марафоне. Поскольку Аристид был одним из стратегов в этой битве (Plut. Arist. V. 1), то соблазнительным кажется предположение, что Плутарх имеет в виду здесь такую же должность и для Фемистокла.
Нас не должен при этом настораживать тот факт, что упоминание об этой должности отсутствует в биографии самого Фемистокла: специфика биографического жанра у Плутарха (о которой говорилось выше) заключается, среди прочего, в акцентировании наиболее существенных моментов жизни и черт героя, которые способны наилучшим образом раскрыть его характер. При Марафоне Фемистокл мог ничем особенным не проявить себя в качества стратега: вся слава Марафона досталась Мильтиаду, и еще, разве Что, Аристиду за его предложение.
В этом случае действительно кажется более понятной, даже, возможно, естественной, зависть Фемистокла к Мильтиаду (ему не давали спать лавры Мильтиада: Plut. Them. III. 5): ведь с самого начала возможности были у них равноценные, прославился же, к сожалению для Фемистокла, Мильтиад, но не он. Ничего удивительного, что Плутарх дал преимущество не этому, а более выразительным и существенным моментам в жизни Фемистокла. Однако, как отмечалось, это всего лишь один из возможных вариантов, на достоверности которого мы отнюдь не настаиваем. Важно, впрочем, что и это сообщение Плутарха выпадает из общей картины политической деятельности Фемистокла в рассматриваемый период.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Усиление демократических тенденций в афинском полисе (от битвы при Марафоне до остракизма Фемистокла)

Марафон стал своеобразным рубежом в истории Афин, как, впрочем, и всей Эллады. Об этом написано достаточно, и нет необходимости повторять общеизвестные истины еще раз. Отметим только, что эта битва, которая знаменовала собой непосредственный контакт материковой Греции (в первую очередь Афин) с персидской угрозой, - не только означала торжество управляемых Мильтиадом гоплитов, как это обычно считается (и вполне справедливо!) в исторической литературе. Она стала одновременно и убедительным подтверждением справедливости опасений тех сил, которые выступали с программой оборонных мероприятий в 490-е годы и одним из активных субъектов которых стал и Фемистокл.
Конечно, эта вторая составляющая Марафона была несколько затемнена и не так очевидна (а вернее - очевидна, но не столь заметна как первая) в пылу победы и празднеств в Афинах. Но она все же довольно четко проступала из всей логики предыдущих событий и если даже не провозглашалась открыто, - это было, очевидно, вряд ли уместно во время общего торжества и славы Мильтиада и "марафономахов", - то по крайней мере подразумевалась, что отнюдь не могло способствовать падению авторитета политиков, которых с ней ассоциировали. В этом случае знаменитая зависть Фемистокла к трофеям Мильтиада (Plut. Them. III. 5) не кажется чрезмерным тщеславием амбициозного выскочки, как иногда считается, но кажется если и не вполне благопристойным, то, во всяком случае, по-человечески понятной. Действительно так: если наши рассуждения верны (а на наш взгляд для реконструкций предыдущего раздела непреодолимых препятствий нет), то Фемистокл, ответственный за проведение нового политического курса в Афинах с 493/2 года, вероятно - даже предшественник Мильтиада в его политике относительно Персии, возможно-даже один из его коллег-стратегов при Марафоне, после грандиозного успеха Мильтиада вполне мог потерять сон.
Таким образом, из этих предварительных замечаний следует, по крайней мере, следующее: Фемистокл вступил в 480-е годы как достаточно известная фигура, как член Совета Ареопага и архонт-эпоним в прошлом, как один из "марафономахов", возможно даже стратег той битвы, а также как политик, имя которого связывалось с форсированием оборонных военно-морских приготовлений Афин, к тому же политик, который сделал и ряд других шагов на политическом поприще.
Это, так сказать, общий "фон" после 490 года, контекст, в котором, на наш взгляд, нужно рассматривать политические реалии Афин следующей декады.
Период с 490 по 480 год до Р. Х. был едва ли не самым содержательным в социально-политическом развитии Аттики первой трети V века до Р. Х. Его содержание в решающей мере определяют три важнейшие явления: реформа архонтата 487/6 г. до Р. Х., серия остракизмов, морской закон Фемистокла 483/2 г. до Р. Х. и, наконец, нашествие Ксеркса и оборона Эллады флотом Фемистокла. и при Марафоне до остракизма Фемистокла.


1. Место Фемистокла в социально-политических процессах начале 480-х годов до Р. Х.

Уже отмечалось, что отношения между Фемистоклом и Мильтиадом были достаточно противоречивыми. Экспедиция последнего против островов (Hdt. VI. 133: сp.: Nep. Milt. 7; FGrH. 2 A 70 Fr. 63), смысл которой можно определять по разному, в любом случае свидетельствует об одном: противопоставление "сухопутной" программы вооружений Мильтиада "морским планам" Фемистокла в домарафонский период как проявление борьбы демократической и аристократической партий является преувеличенным. Обращение Мильтиада к морской силе сразу же после битвы при Марафоне как военно-политического средства достижения своих, не совсем понятным для нас, целей может, очевидно, служить косвенным подтверждением избыточности противопоставления "гоплитов Мильтиада" "флоту Фемистокла".
Можно, конечно, попытаться объяснить экспедицию Мильтиада и по-другому. Например, что непринятие Мильтиадом строительства флота как политического курса развития афинского полиса до Марафона еще не означает его неприятия флота как военного средства вообще; что после Марафона он решал сугубо практические задачи, и для него вопрос политических последствий ставки на военно-морскую силу были в данный момент несущественными; можно, в конце концов, даже предположить его политическую переориентацию после Марафона, попытку опереться на более широкие слои гражданства, в том числе на демос, который служил во флоте, что было даже в духе предыдущей традиции и, как мы увидим, в следующей тоже.
И все это может оказаться верным. Ответ, в конце концов, кроется уже в самой постановке вопроса. Если мы задаемся вопросом о последствиях ставки на развитие военно-морской силы Афин, то ответ может быть только один: развитие демократии, расширение и изменение ее социальной базы. Далее, следуя этому методу, мы автоматически превращаем политиков, которые обращались к военно-морской силе и стимулировали таким образом ее развитие, в "вождей" демократии, противопоставляем их всем другим - тем, в особенности, которые обращали внимание на гоплитские ополчения и тому подобное. И это также будет верным, поскольку в конечном смысле и объективно все это действительно способствовало развитию и становлению афинского демократического полиса. Но верным является и то, что в таком случае мы подменяем причину следствием и переносим оценки результатов, последствий событий на сами эти события, которые еще не развили и не реализовали свою имманентную суть.
Действительно, любой политик, что обращался к морю, способствовал в этот период укреплению демократии в Афинах, поскольку он усиливал социально-политическую значимость и престиж занятых на флоте и в его оснащении прослоек афинского гражданства. Объективно он, таким образом, реализовал интересы этих слоев и выступал субъектом демократических тенденций в развитии афинского полиса. Но при этом побуждающие причины, даже с чисто политическими включительно, могли для него быть совсем другими, даже кардинально противоположными интересам демократии. Для нас, собственно говоря, существенным является обращение Мильтиада к морскому флоту уже само по себе. Нам оно кажется характерным признаком времени, когда Греция вообще и Афины в особенности переросли сравнительно ограниченные рамки внутренних, региональных конфликтов и вступили в более тесный контакт с миром внешним, "варварским", что стало одним из самых основных побудительных факторов обращения к морской силы. Даже в Спарте, с ее традиционной ставкой на сухопутное войско, наблюдается усиление роли наварха. Для Афин же это стало определяющей тенденцией в развитии (Arist. Pol. 1327 a 40 sqq.).
Из всего сказанного выше вытекает и более общий, но наиболее существенный для нас вывод: обращение к морю, которое составляло суть морской программы Фемистокла, было логичным шагом, который вытекал из всего предыдущего развития Афин; приостановление морских приготовлений перед нашествием персов было именно результатом роста непосредственной угрозы этого нашествия, природным стремлением мобилизовать силы для противодействия на суше; но уж никак не только результатом победы "аристократической сухопутной партии" над "демократической морской".
Любые военно-политические преобразования проявляются в первую очередь преобразованиями именно "военными", а уже потом - $1политическими". Это означает, что их целью является именно конкретный, непосредственный результат - решение актуальных для полиса (в данном случае) задач, но отнюдь не политические преобразования, которые, как правило, оказываются вторичными результатами, или же более отдаленными последствиями первичного, сугубо прагматичного решения. Проявление этого следствия (а тем более его осознание) неизбежно и является лишь вопросом времени. их взаимосвязь может быть понимаемой в значительной степени как соотношение "причины и следствия": причина обусловливает следствие, но с устранением причины следствие приобретает самостоятельное существование, приобретая постепенно и другое значение, в нашем случае - усиливается политический аспект проблемы, то есть объективно-демократическая сущность. Именно полным использованием и четким осознанием его и объясняются нападки более поздних авторов (Платон, Аристотель) на само это мероприятие и упреки его инициаторам, в первую очередь Фемистоклу, как и более определенная - ("демократическая") политическая оценка, чем это допускал сам характер периода.
Это, однако, не означает полного отрицания противопоставления демократических и аристократических тенденций в развитии полиса. Можно с определенными оговорками предположить, что наиболее активную поддержку планам морских приготовлений проявляли гражданские круги, которые, во-первых, были связаны с морской торговлей, во-вторых, - со снаряжением флота и, в-третьих, - с его комплектованием. Все же отметим, что основная линия борьбы проходила между сторонниками активной внешнеполитической позиции (в том числе и в отношении Персии) и ее противниками (в том числе, а возможно и в первую очередь, проперсидски настроенными элементами).
Идея "обращения к морю", однако, не исчезла полностью даже с победой при Марафоне. Несмотря на торжество гоплитов, чего отрицать нет никакого резона, у Афин оставались проблемы с Эгиной, а возможно и со Спартой. Во всяком случае, память о неприятностях со стороны моря для Афин была не столь уж и давней. Возможно, именно стремлением обезопасить себя со стороны моря, создать форпост на островах, укрепить свое могущество на море а не только тираническими или вымогательскими побуждениями Мильтиада и объясняется его экспедиция против островов? В таком случае эти шаги Мильтиада в определенной мере могут быть поняты как предвозвещение будущей политики Аристида по созданию Первого Афинского морского союза. Однако подобная трактовка этого вопроса вряд ли может быть однозначной и вполне убедительной для всех, кто занимается этой проблемой. Для нас важно, в данном случае, констатировать сам факт обращения Мильтиада к морю, что удостоверяет актуальность для Афин самой этой идеи вообще.
В контексте этих рассуждений неудача Мильтиада и процесс против него означают не только автоматическое усиление всех других политиков вообще, что само по себе достоверно, но и определенную дискредитацию морской программы: поражение мало способствует популярности средств, находящихся в ее основе. "Когда Мильтиад из Пароса вернулся в Афины, там поднялась страшная буча против него как со стороны афинян, так и со стороны других, но прежде всего со стороны Ксантиппа, Арифронового сына, который выдал Мильтиада народу, чтобы тот осудил его на смерть по обвинению в том, что Мильтиад обманул народ. Мильтиад хотя и присутствовал на суде, не оправдывался сам (он не имел возможности это делать, потому что в его бедре началась гангрена), но пока он лежал там на носилках, его оправдывали его друзья, ссылаясь на битву при Марафоне и получения Лемноса, что он завоевал Лемнос и этим наказал пеласгов, и передал остров афинянам. Однако народ стал на его сторону и освободил его от осуждения на смерть, но наложил на него штраф в пятьдесят талантов за его преступный поступок. Потом его бедро омертвело и от гангрены Мильтиад умер, а пятьдесят талантов выплатил его сын Кимон" (Hdt. VI. 136). Показательно все же, что за Мильтиада вступились какие-то "друзья". Кто это был? Фемистокл? Аристид? Учитывая наши размышления, такая возможность не кажется слишком невероятной. Более определенный ответ вряд ли уместен. Хотя соображений как "за" так и "против" можно привести множество. Вообще, для нас это не так уж и важно. Учитывая сложность взаимоотношений Фемистокла и Мильтиада, догадки можно выстраивать какие угодно. И об этом - в надлежащем месте. Тут же отмечается, что Марафон и экспедиция Мильтиада до известной степени сделали политическую ситуацию более определенной.
Победа при Марафоне, роль в ней гоплитов, укрепили позиции гоплитской демократии. Демократизации, очевидно, способствовал неминуемый приток в Афины сельского населения Аттики, который не мог не наблюдаться в момент военной угрозы и мобилизации сил полиса на ее устранения.
Концентрация граждан в Афинах способствовала их активизации и усилению роли экклесии. Можно высказать предположение и об усилении роли других демократических институтов в Афинах: гелиеи, Буле, стратегии. Применительно к последней это может быть проиллюстрировано известным эпизодом при Марафоне, когда коллегия стратегов получила преимущество над положением архонта-полемарха. Кроме того, это справедливо, особо учитывая взаимосвязь между экклесией как чисто демократическим органом по своей природе и, несмотря на все предостережения, стратегией; - использование стратегов, их полномочия ния находились в ведении непосредственно экклесии.
Можно также предположить, что активизация экклесии предусматривает и активизацию политической борьбы, причем результат ее при отсутствии каких-либо существенных внешних обстоятельств по необходимости должен складываться в пользу демократических сил, вернее - в пользу политиков, которые строят свои выступления с учетом интересов широких кругов демоса. Это, кажется, понимал уже Аристотель, который признаком перехода от одной формы демократии к другой считал участие широких слоев демоса в управлении - в народных собрании и суде (Arist. Pol. IV. 1292 b 24 - 1293 a 14). Впрочем, это в значительной степени зависит от состава экклесии, ее, таким образом, настроения, а значит - возможны разные варианты.
И все-таки, на наш взгляд, определяющим настроением экклесии было стремление к демократизации, которое усиливалось по мере развития товарно-денежных отношений в Афинах, экономического развития в целом, что способствовало экономической эмансипации свободного производителя. Одним словом, в основе этого настроя, находились объективные тенденции общественно-экономического развития Афин, что позволяет говорить о закономерности самого процесса демократизации этого полиса.
С усилением роли и активности экклесии неизбежно возрастала роль и таких своеобразных, но существенных явлений, как политическая агитация, демагогия, что в значительной степени зависело и от влиятельности популярного политика. В отношении политических лидеров положение вряд ли существенно изменилось по сравнению с предыдущим десятилетием. Политические вожди и демагоги, как и ранее, происходили из аристократических родов. Вместе с тем, активизация роли экклесии предусматривала большую их независимость от различных политических сил, в том числе и от влияния родовых связей. Таким образом, ставка на демократически ориентированную экклесию, которая все больше усиливалась, предусматривала более тесное переплетение интересов влиятельных политиков с интересами демократии, возможность реализации их амбициозных замыслов главным образом в служении "государственному демосу". Отсюда становится понятной и само аристократическое качество демократических вождей: чтобы добраться до самых высоких ступеней политической карьеры, максимально удовлетворить свое честолюбие, аристократы вынуждены были сопоставлять свои шаги с интересами демократических кругов афинского полиса.
Однако этот процесс одновременно предусматривал и дальнейшую поляризацию интересов различных слоев гражданского коллектива, отражавших основные тенденции в политическом развитии и сформировавшихся в V веке, после преобразований Клисфена. Основными политическими альтернативами, на наш взгляд, в настоящее время остаются тенденции к дальнейшей демократизации, попыткой сохранить статус-кво, и олигархическая тенденция, которая включала в себя как более частичный случай и стремление к преобладанию аристократии.
Конечно, эти направления могли не только отмечаться соперничеством, но и содержать в себе определенные общие черты и цели, что предполагает также весьма разнообразный состав их субъектов. Вместе с тем, эти тенденции приобретали более четкие формы в процессе усиления демократии, укрепление и расширение ее социальной базы, параллельно с чем проходила и ее дифференциация. Осознание различий в интересах демоса предполагает и более глубокое осознание интересов Демократии в целом, что приводит к более четкому разграничению политических сил, определению позиций политических лидеров, которые претендовали на репрезентацию интересов различных кругов полиса. Можно, очевидно, согласиться с теми исследователями, которые усматривают в экклесии благоприятную среду для формирования демократических партий. Другими словами, экклесия была тем местом, в котором субъекты объективно демократических тенденций отстаивали свои интересы политически, т. е. проявляли себя в качестве "политических партий" этой связи естественным кажется стремление покорить экклесии своему контролю все магистратуры, включая и такие традиции как Совет Ареопага и архонтат. Именно этими обстоятельствами (или по крайней мере этими обстоятельствами также) и была обусловлена реформа архонтата 488/7 г. до Р. Х..


2. Реформа архонтата.

Не вдаваясь в детальный анализ всех тонкостей в проведении этой реформы, ее возможных нюансов, отметим, что в конечном счета она свелась к введение жребия при избрании архонтов, как об этом сообщает Аристотель (Arist. Athen. Pol. 22. 5: "Сразу же следующего года, в архонство Телесина, выбрали жеребьевкой по филам девять архонтов из предварительно определенных демами пятисот кандидатов, тогда [это произошло - В. С.] впервые после тирании").
На наш взгляд, нет достаточных причин сомневаться в демократичности самого процесса жеребьевки, ведь он предусматривал доступ как можно большего числа граждан к исполнению этой магистратуры. Определенные сомнения по этому поводу могли бы возникнуть на той основании, что выборы в экклесию, учитывая имманентно присущий ей демократизм, в принципе должны были бы быть более благоприятными для политиков, которые стоят на "демократической платформе". Но нельзя при этом забывать, что речь идет о переходном периоде от Архаики к Классике, с существенной ролью и влиянием аристократических родов, связей, традиций, которые не могли автоматически исчезнуть вместе с введением Клисфеном территориального деления вместо родового. Совет Ареопага, с пожизненным членством в ней бывших архонтов, представлял собой влиятельную силу, консервировал старые традиции, обычаи и порядки, выступал одним из самых действенных проявлений аристократической тенденции в развитии полиса, даже ее гарантом. Если экклесия все более представляла собой условие реализации демократических субъектов тенденций, их политических интересов, то есть выявление их как "демократической партии", то Совет Ареопага (вместе с традиционными родовыми связями во всей их разнообразной совокупности) представлял собой такое условие (причем, более стабильное, а следовательно и более эффективное) для политической реализации интересов субъектов аристократических тенденций. Поэтому "слепой жребий" (даже при ограниченности количества кандидатов, о чем, собственно говоря, высказываться вполне наверное вряд ли возможно) должен был, в конечном счете, кардинально изменить состав Совета Ареопага, сделав его более разнообразным и учитывая это - менее "аристократичным".
Таким образом, реформа архонтата имела в виду Совет Ареопага даже в большей степени, чем непосредственно должность архонтов. Так, во всяком случае, кажется нам. Реформа архонтата 488/7 г. до Р. Х., таким образом, стало закономерным этапом в развитии процесса демократизации Афин, эволюции афинского полиса, что логично вытекало из характера предшествующего исторического развития.
Такая трактовка реформы не снимает вопроса о ее инициаторе (или инициаторах). Сама по себе догадка об инициативе экклесии ничего не решает, поскольку экклесия только в историософских схемах может быть представлена как нечто абстрактное, на самом же деле, обычно она состоит из реальных людей с весьма широким диапазоном интересов и политических устремлений. То есть и здесь необходимо учитывать факторы как объективные, так и субъективные.
В связи с рассматриваемой темой отметим, что среди многих инициаторов, которым приписывается "авторство" проекта реформы архонтата, фигурирует и Фемистокл. Рассуждения, которые обычно приводят в пользу этого, сводятся к следующему: реформа хорошо согласовывается с направлением программы Фемистокла в целом; Фемистокл предложил реформу с целью устранения политических соперников из Ареопага - кем бы они не были - и тем самым подготовил условия для усиления своего влияния как единоличного лидера, с целью усиления роли стратегии, учитывая внешнеполитические проблемы и чтобы предотвратить концентрацию в Совете Ареопага Алкмеонидов.
В пользу авторства Фемистокла приводят то соображение, что он уже был архонтом и, таким образом, не мог рассчитывать на повторное избрание на эту должность; что для него было бы логичным стремление лишить своих соперников такого эффективного оружия в политической борьбе, которым могла оказаться должность архонтов, и тем самым усилить стратегию, на которую он мог рассчитывать в своей дальнейшей деятельности; и, наконец, что именно реформу 488/7 года имеет в виду Аристотель (Arist. Athen. роl. 25. 5), когда вспоминает об участии Фемистокла в реформе Ареопага наряду с Эфиальтом, то есть в 462/1 г. до Р. Х.; но так как Фемистокл был изгнан остракизмом не позднее 474/3 г., а бегство его выпадает на 471/0 год, то ошибка Аристотеля в этом эпизоде очевидна. Однако, возможно, он при этом совершает ошибку не хронологическую, но историческую, то есть путает реформу 488/7 года с реформой 462/1 г.
Приведем слова Аристотеля полностью: "В течение по крайней мере семнадцати лет после мидийских войн оставался государственный строй под главенством Совета Ареопага, хотя и постепенно клонился к упадку. Когда же сила большинства начала расти, Эфиальт, сын Софонида, которого считали неподкупным и справедливым в государственных делах, став простатом демоса, стал нападать на этот совет. Прежде всего он добился устранения многих из ареопагитов, привлекая их к ответственности за действия, совершенные при выполнении обязанностей. Затем, при архонте Кононе, он отобрал у этого совета все дополнительно приобретенные им права, по которым в ее руках сосредоточивалась охрана государственного строя, и передал их отчасти Совету пятисот, отчасти же народу и судам. Он сделал это при содействии Фемистокла, которому, хоть он и принадлежал к числу ареопагитов, приходилось предстать перед судом по обвинению в медизме. Желая добиться ликвидации этого совета, Фемистокл начал говорить Эфиальту, будто совет собирается его арестовать, ареопагитам же, что укажет некоторых лиц, которые готовят заговор для ликвидации государственного устройства. Приведя избранных членов совета туда, где жил Эфиальт, якобы для того, чтобы показать собрание заговорщиков, он начал оживленно говорить к ним. Как только Эфиальт увидел это, он испугался и в одном хитоне сел к алтаря. Все удивлялись на то, что случилось, и когда после этого собралась Совет пятисот, Эфиальт и Фемистокл выступили там с обвинением против ареопагитов, а затем и в Народных собраниях таким же образом, пока в них [то есть у ареопагитов. - В. С.] не была отнята сила.
Не прибегая к детальному анализу каждого из приведенных аргументов, отметим, что, на наш взгляд, проблема абсолютно точно вообще вряд ли может быть решена без привлечения новых неизвестных нам сегодня источников. Что же касается рассуждений сугубо абстрактных, то версия об инициативе Фемистокла в проведении данной реформы кажется вполне вероятной. Даже больше: из всех возможных инициаторов (Алкмеониды, в особенности Мегакл и Ксантипп, Аристид, сам Телесин, в архонство которого и была эта реформа осуществлена), именно Фемистокл является наиболее вероятной кандидатурой.
Характер дискуссии в целом определяется стремлением каждого исследователя опровергнуть доказательства предыдущего коллеги и выдвинуть свою собственную версию, или, по крайней мере, модифицировать уже имеющуюся. Как часто случается в таких случаях; истина же скорее всего находится где-то посередине. Реформа 488/7 года была обусловлена стечением многих факторов исторического развития, как субъективных, так и объективных. По объективно-демократическому характеру реформы, которая вытекает из общего направления общественно-политического развития Афин, уже говорилось. Что же касается субъективных факторов, то здесь легко можно допустить действительную заинтересованность Фемистокла в дальнейшем расширении морских приготовлений, с которыми было связано начало его политической карьеры, в, таким образом, расширении полномочий и влияния демократических органов (экклесии и Буле), по поручению которых или во всяком случае при условии поддержки которых он начал эти приготовления; так же, как и в изменении характера Ареопага, членом которого он был, учитывая его архонтат 493/2 года; в лишении своих соперников возможности использовать в собственных целях избрания в состав архонтов, на что он сам уже не мог рассчитывать, и в усилении за счет этого политического значения стратегии, на которую он мог рассчитывать в дальнейшем.
Как видим, картина взаимодействия различных факторов оказывается действительно весьма пестрой. Однако "параллелограмм сил", которые его образуют, довольно четко указывает на возможность инициативы в 488/7 году Фемистокла. Априорные рассуждения даже предусматривают если не усиление Фемистокла после 489 года, что может быть спорным, то, во всяком случае, его активизацию. Уже отмечалось, что Марафон вполне мог способствовать развитию его честолюбивых устремлений. Определенная дискредитация морской программы после экспедиции Мильтиада на острова могла поставить его перед выбором: или оставить тот политический курс, под знаком которого прошел первый этап его политической активности, присоединиться к политическим деятелям, которые ратовали за сохранение статус-кво, опираясь при этом на военно-политическую значимость гоплитов (среди них особенно выделялся Аристид, чей архонтат 489 года (Plut. Arist. I. 8) несмотря на всю его дискуссионность (Бэдиэн: Плутарх ошибся, и тут перед нами Аристид, сын Ксенофила, а не Лисимаха; Ср. Plut. Arist. V, 9 = FGrH 228 F44), позволяет именно таким образом определить его политические стремления и симпатии), или же (что более вероятно, принимая во внимание решительный характер Фемистокла, его самолюбие, даже, так сказать, "политическую амбициозность"), продолжить свои начинания.
И, наконец, в пользу активизации Фемистокла уже вполне вероятно говорят остраконы с афинской агоры с его именем, в том числе особенно 191 остракон заранее заготовленный. Учитывая одновременность реформы 488/7 года и серии остракизмов 480-х гг., кажется вероятным их взаимосвязь. Впрочем, существует взаимосвязь главным образом именно между самой реформой и остракизмами. Если реформа может быть понята как следствие, одна из целей политической борьбы, то остракизмы - как ее проявления, ее видимая часть, средство политической борьбы, хотя, конечно, и как самостоятельная, частичная цель также. Ее распространение на конкретные политические фигуры требует осторожности и взвешенности. Очевидно, вопрос в конце концов сводится к тому, правомерно ли действительно делать выводы о политических реалиях периода на основании определенной остракофории. Ответ на него может быть и такой: да, но обязательно с учетом всех, или по крайней мере наиболее вероятных обстоятельств ее проведения. Это означает, что остракизмы 480-х гг. нужно рассматривать в связи с развитием общественно-политической ситуации в Афинах, по крайней мере - со времен Клисфена.


3. К вопросу об остракизмах 480-х годов до Р. Х.

Прежде чем перейти непосредственно к обозначенной проблеме, сделаем оговорку, что связь Фемистокла с проведением остракизмов в Афинах так или иначе рассматривалась в исторической литературе еще до масштабных археологических исследований. Открытие же новых источников, и в особенности - остраконов с именем Фемистокла, привело к тому, что эта идея получила широкое распространение и не менее широкое толкование. При этом, сама проблема распадается на несколько составляющих. Они такие.
Во-первых, был ли Фемистокл инициатором изгнания лишь Аристида, или, может, он является ответственным и за другие остракизмы этого периода? В последнем случае - каковы причины обуславливали его участие в организации этих остракизмов, иначе говоря, каково их политическое направление?
Во-вторых, и в связи с вышесказанным, - в чем заключается суть остракизма, каким временем датируется его появление в Афинах и возможно авторство Фемистокла в его внедрении?
И, наконец, в-третьих, - определение значимости остраконов как источников для изучения политической ситуации в Афинах 480-х лет, места Фемистокла в периоде.
Нет сомнений, что наиболее убедительными являются те выводы, которые подкрепляются максимальным количеством источников, причем источников по возможности разнотипных. С этой точки зрения выгодно отличается остракизм Аристида, который обычно датируется 483/2 г. до Р. Х. Источники (Plut. Arist. VII, XXV; comp. Arist. - Cato; Them. XI; Nep. Arist.; Arist. Athen. pol. 22. 7) вполне вероятно свидетельствуют, что остракизм Аристида стал следствием происков Фемистокла, который, таким образом, укрепил свое положение, устранив из Афин главного соперника и оппонента. Мы еще вернемся к этому событию в дальнейшем, сейчас же только указанием видно, что все эти сведения связывают изгнание Аристида с инициативой Фемистокла. Только Аристотель, рассказывая о строительстве флота Фемистоклом во время архонства Никодема, нейтрально отмечает: "В это время был подвергнут остракизму Аристид, сын Лисимаха". Сюда же можно отнести и свидетельство Геродота (Hdt. VIII. 79) относительно появления Аристида в афинском лагере перед Саламином: характер взаимоотношений Фемистокла с Аристидом на момент встречи, несмотря на некоторые разногласия в освещении ее источниками, что позволяет считать это место из Геродота косвенным свидетельством в пользу других источников.
Таким образом, в исторической традиции на протяжении достаточно длительного времени (по крайней мере с V века. до Р. Х. до II ст. Р. Х.) бытовала мысль относительно ответственности за изгнание Фемистоклом Аристида. У Непота и особенно у Плутарха (Plut. Arist. XXV. 7; comp. Arist. - Cato. II), это изгнание стало результатом поражения в политической борьбе: "...в политической деятельности Аристид потерпел поражение и был подвергнут остракизму сторонниками Фемистокла" и, наконец, у Аристотеля (Arist. Ath. pol. 22. 7), - хотя и не достаточно четко, - что это изгнание товариществовало во времени с принятием морского закона Фемистокла.
Из всего сказанного можно сделать вывод, что остракизм Аристида стал следствием политической борьбы, и в особенности - следствием его противостояния Фемистоклу. Этот остракизм был использован Фемистоклом для устранения своего политического соперника, и таким образом есть основания считать, что остракизм на то время использовался как средство политической борьбы. Это отнюдь не противоречит его сущности у Аристотеля (Arist. Athen. pol. 22. 1-4; Pol. 1284 а 17, 36) и Диодора (Diod. XI), но только приближает нас к реалиям политической ситуации рассматриваемого периода. Более того, с Аристотеля, на наш взгляд, следует, что Фемистокл воспользовался этим оружием для устранения последнего препятствия в осуществлении им своей морской программы.
Вместе с тем, понимание той или иной остракофории только как "сведение счетов" враждующими политиками не может казаться вполне удовлетворительным. Наряду с политическими мотивами при определении "кандидатов" для остракизма неизбежно играли определенную роль и мотивы личные, субъективные, даже, возможно, случайные. Заслуживает в этой связи внимание на известный анекдот с остракизмом Аристида, переданный Плутархом (Plut. Arist. VII), суть которого сводится к тому, что наиболее вероятной жертвой очередной остракофории становился человек, хорошо известный в Аттике, имя которой было у всех на устах.
Очевидно, остракизм лучше всего может быть понятным в контексте общественно-политической борьбы периода. По условиям идентификации конкретных политиков с той или иной социально-политической, или же экономической программой вообще, остракизм означал, в конечном счете, политический выбор народа, определение широкими гражданскими массами основных политических альтернатив.
Таким образом, остракизм Аристида может быть понятным как результат совпадения различных факторов, как субъективного, так и - что является на наш взгляд определяющим - объективного характера, а именно: результатом усиления объективно-демократических тенденций в развитии полиса, связанных с дальнейшей переориентацией Афин "в сторону моря", то есть с продолжением осуществления военно-морского строительства, военно-морской программы Фемистокла.
Все это в том числе означает, что, как и в предыдущий период, объективно-демократическая тенденция в развитии полиса прокладывала себе дорогу через преобразования в военно-политической сфере, то есть через перераспределение роли различных слоев гражданского населения В защите гражданской общины, роли, которая, в конечном итоге, определяла их место в политической организации Афин. Внешнеполитические обстоятельства играли, таким образом, роль своеобразного катализатора общественно-политического развития Аттики этого периода; сказать точнее - напряженная ситуация греко-персидских войн способствовала более полному привлечению гражданского коллектива к делу защиты полиса, стимулировало это привлечение сохранением и усилением враждебного окружения Афин, что в свою очередь стимулировало повышение значимости различных прослоек гражданства, даже наибеднейших из них, фетов (сp. Arist. Pol. 1327 a 41-1327 b 3).
Все это одновременно означает и то, что борьба различных политических тенденций, которая проявлялась в противоборстве их конкретных субъектов, реализовалась на данном этапе в значительной степени, хотя, конечно, и не абсолютно, в борьбе различных военно-политических программ. Это кажется, понимали уже в древности, когда связывали с различными политическими фигурами разные битвы, которые привели к разным последствиям: с Марафоном и Платеями - Мильтиада и Аристида, победу гоплитов, торжество "правильного" полисного устройства (сp. Arist. Pol. 1304 a 25), с Саламином же и Артемисием - Фемистокла, "корабельной черни" и порчу политического устройства (Plato. Gorg. 519 a, 455; Arist. Pol. 1304 a 22; и тому подобное). Несмотря на уже отмеченную категоричность в политической оценке этих мероприятий, их далеко идущие последствия в целом точно подмечены.
Однако под военно-политической программой можно понимать и более широкое понятие, которое содержало в себе и такие элементы, как отношение к активным боевым действиям, стремление к обеспечению мира, определение внешнеполитических ориентиров и союзников, опора на которых могла бы способствовать укреплению как приемлемых ориентиров в полисе, так и собственного положения в полисной жизни. В пользу этого можно привести и разнообразные свидетельства в источниках, в том числе и известную лаконофильскую позицию Кимона (Plut. Cim.), рассуждения Аристотеля о зависимости полисного устройства от влияния в более поздние времена на внутреннюю политику греческих полисов демократических Афин или олигархической Спарты (Arist. Pol. 1307 b 20-25) и тому подобное.
В таком случае, нет ничего невозможного в том, что политическая борьба 480-х годов проявлялось в форме борьбы за определение тех или иных внешнеполитических приоритетов как видимой части глубинных тенденций социально-политического развития Афин. Поддержка экклесией того или иного направления внешней политики и определение средств ее осуществления приводила к усилению конкретных ее выразителей, избранию их на такие ключевые должности как стратегия, а в период, предшествовавший реформе 488/7 г. до Р. Х., - и в архонты, хотя, как это было показано выше, и в пореформенный период оставались определенные возможности для использования архонтата в политических интересах.
Возможно, стремлением к укреплению своего внутренне-политического положения сближением с Персией и объясняется "медизм" Алкмеонидов, их "странное" поведение в 490 г. до Р. Х., по поводу чего дискуссии среди историков не прекращаются еще и сегодня, хотя проблема была поставлена еще Геродотом (Hdt. VI. 121).
Апелляция к внешней силы вообще была широко распространена в эллинском мире, в особенности - в Афинах, со времен, по крайней мере, Писистрата, когда была предпринята попытка опереться на помощь фиванцев, наксосцев и эретрийцев (Arist. Athen. pol. 15.2-3). Это совсем не противоречит преобразованиям Клисфена, как иногда считают, но только развивает уже приведенное мнение Геродота относительно особенностей его борьбы; нет никаких препятствий для переноса подобного заключения и на послеклисфеновскую эпоху. Потесненные на политической арене другими политическими силами, Алкмеониды вполне могли обратить свои взгляды на сравнительно отдаленную, но угрожающе приближавшуюся Персию, тем более если брать во внимание весьма напряженные отношения со Спартой (последняя, к тому же, ставила цель изменить государственный строй Афин, что предполагало в том числе и полное устранение от любой власти Алкмеонидов).
Подобное толкование позиции Алкмеонидов кажется достаточно вероятным. Субъективно стремясь оставаться на позициях демократических установлений времен Клисфена, они вполне могли вести борьбу за укрепление собственного положения в рамках этих установлений. Однако такое стремление своим объективным содержанием выходило за пределы демократического развития и может быть понятным как проявление тенденций к укреплению личного влияния за счет преодоления влияния всех других политических сил, то есть тенденции узко-олигархической так сказать, генократической, которая существовала в то время обычно в форме раннегреческой тирании.
Мы вполне осознаем всю противоречивость приведенных рассуждений, их уязвимость для критики. Однако, во-первых, мы распространяем такую оценку политических устремлений Алкмеонидов не на весь V век, но только на его начало; во-вторых, нам кажется, что лишнее предположение, пусть и ошибочное, при любых обстоятельствах может способствовать лучшему пониманию периода, тем более, когда в результате его опровержения появляются новые аргументы; и, в-третьих, это, обычно, не распространяется на всех Алкмеонидов вообще и в одинаковой степени. Нет нужды повторять, что в это время афинский род уже не всегда выступал солидарно и что среди его представителей могли находиться люди разной политической ориентации. Но вот изменилась так же радикально и традиционная психология Афин? Как и любое традиционное явление по своей сути, она характеризовалась достаточно высокой инерционностью, для преодоления которого требуется значительное время. В этой связи кажется возможным распространение репутации рода в целом (или же значительной его части) на всех его членов, даже если на то нет особых оснований. Вспомним хотя бы репутацию Перикла и его idee fixe в связи с Килоновой скверной Алкмеонидов - событием более отдаленным, хотя, возможно, и более эффектным, учитывая ее сакральный характер. Однако настолько уже действительно Килонова скверна была серьезным обвинением в сравнении с обвинениями в медизме после славной победы при Марафоне? Вопрос и сегодня остается открытым.
Таким образом, Алкмеониды могли выступать в глазах афинян и как влиятельные лица, которые стремятся к укреплению своего положения и пользуются авторитетом у демоса (Ксантипп: Arist. Athen. pol. 22.6), и как проперсидски настроенные, хотя и с совершенно отличными от предательских мотивам, политики (Мегакл: Arist. Athen. pol. 22. 5-6). Это второе обстоятельство ставило их на одну доску с действительными "друзьями тиранов", о которых пишет Аристотель. Все это заодно вполне могло "подвести" их под закон об остракизме, задача которого состояла не просто в борьбе со сторонниками свергнутых тиранов, но с тиранической тенденцией в развитии полиса вообще, - кто бы не выступал в роли ее субъекта.
Но в таком случае мы можем сделать и вывод, что эти остракизмы в значительной степени стали следствием внешнеполитической ориентации их жертв, что остракизм был, таким образом, и выявлением отношения демоса к предлагаемой ими внешнеполитической программе. И, следовательно, это могло одновременно быть и проявлением симпатии к программе диаметрально противоположной. Можно также предположить, что выразителями такой программы в глазах народа были все доблестные марафономахи, в том числе и в первую очередь - стратеги этой кампании, включая Аристида (а возможно - и Фемистокла?). Но наиболее последовательным, как и наиболее конструктивным ее выразителем выступал на данном этапе Фемистокл, с его стремлением к личному усилению через утверждение в экклесии и других демократических органах своих военно-политических мер.
Таким образом, остракизм Алкмеонидов, как и Гиппарха, как и третьего, неизвестного нам "сторонника тиранов" (Arist. Athen. pol. 22. 3), стал подтверждением гражданским коллективом выбора в пользу проектов Фемистокла, - хотя и косвенным, через изгнание действительных или подозреваемых сторонников примирительных настроений по отношению к Персии, как частного случая примирительных настроений в Афинах в отношении их возможных внешнеполитических соперников вообще. И, итак, остракизм стал своеобразным индикатором, отражением и логическим следствием той политической борьбы, которая развернулась в Афинах после Марафона, после поражения морской экспедиции Мильтиада, и которая, очевидно, стала продолжением политической борьбы предыдущего десятилетия.
В пользу такого развития событий свидетельствуют несколько обстоятельств. Первой из них может считаться связь Фемистокла с осуществлением морских приготовлений в Афинах в 490-е годы. Второй - живучесть, актуальность самой идеи морских приготовлений в Афинах, что нашло свой отпечаток в экспедиции Мильтиада против островов, поражение которой с одной стороны, дискредитировала ее в глазах афинян, а с другой - способствовала оживлению политической борьбы за выбор новых внешнеполитических приоритетов и средств их обеспечения; это, в том числе предусматривает и сохранение актуальной для полиса, хотя и не очень привлекательной для широких масс, идеи морских приготовлений, среди сторонников которой своей активностью отличался Фемистокл; возможно именно об этом периоде идет речь у Плутарха (Plut. Them. V), который вкладывает ему в уста слова о зависти к лаврам Мильтиада; В конце концов, в пользу окончательного решения в результате остракизма Аристида судьбы морских приготовлений Фемистокла вполне вероятно говорят некоторые источники, и особенно - Arist. Athen. рои. 22. 8; в этой связи можно предположить, что остракизм Аристида оказался лишь кульминационным моментом длительной борьбы; он окончательно решил судьбу морской программы в целом, завершил длительный этап в ее реализации.
Вместе с тем, кроме априорных рассуждений, в пользу такого течения событий существуют и прямые свидетельства. Имеются в виду остраконы с афинской агоры, которые подтверждают остракизмы Мегакла, Ксантиппа и, возможно, третьего "друга тиранов" и одновременно с очень показательным постоянством воспроизводят имя Фемистокла как кандидата для тех же остракофорий. Таких остраконов с именем Фемистокла насчитывается уже более тысячи, и количество их все возрастает по мере новых раскопок. Из многочисленных выводов, которые обычно делаются на основании их анализа, для нас здесь являются значимыми следующие: среди большого количества остраконов с именем Фемистокла значительная часть может быть отнесена к остракизмам 480-х годов, когда Фемистокл не был изгнан, в том числе - и к остракизму 487 года; целая группа остраконов с именем Фемистокла количеством в 191 экземпляр была сфабрикована одной группой людей, то есть приготовленные заранее для раздачи гражданам перед "черепкованием", но почему-то не розданы.
В пользу справедливости таких рассуждений могут свидетельствовать и археологические данные. Имеются в виду остраконы с именами ведущих политических деятелей периода, обнаруженные в ходе раскопок 1930- 1960-х годов различными экспедициями. Они могут использоваться одновременно и как сугубо статистическое подтверждение известности и влиятельности Фемистокла в 480-е годы, и как отражение действительной политической взаимосвязи между Фемистоклом и Аристидом.
Как справедливо отмечает Е. Подлецкий, из анализа остраконов следует по крайней мере вывод, что Фемистокл статистически был одним из наиболее "популярных" кандидатов для остракизмов течение 480-х гг. Из 1658 черепков, составляющих группу I в обзоре Подлецкого, 568 содержат надписи с именем Фемистокла, то есть примерно третья часть всех остраконов. В группе же II с более 9000, найденных в 1965-1966-х годах в Керамику, на судьбу Фемистокла приходится 1696 остраконов. Как уже отмечалось, ученые пришли к выводу, что эти остраконы относятся к археологическим слоям, которые соответствуют периоду Афин в 480 г.
Не в зависимости от того, какое значение придавать остракизмам, такая широкая репрезентация имени Фемистокла подтверждает вывод о его значимости, популярности и влиятельности в течение 480-х лет - вывод, который вытекает и из других наших источников. Как уже было сказано выше, это в том числе уточняет значение Hdt. VII. 143 о Фемистокле как такого, что только "недавно" попал в состав "первых". Здесь только отметим, что остраконы с именем Фемистокла были найдены в одном слое с тремя остраконами Аристида и выше, чем три другие против Мегакла, сына Гиппократа. На этом основании они датируются 483 г. до Р. Х., то есть годом изгнания Аристида.
Вместе с определением археологических слоев с остальными остраконами как таковых, предшествующих взятию Афин персами в 480 году, этот вывод обычно используется для датировки находок с агоры, то есть группы с 373 черепков. Несмотря на всю приблизительность датировал методом стратификации, он в этом случае кажется приемлемым: выводы, полученные с его помощью, хорошо согласуются с рассмотренными выше сообщениями письменных источников, а также с логикой общественно-политических процессов этого периода. В этой связи особый интерес представляет группа из 191 остракона, найденных на северном склоне Акрополя и опубликованных Оскаром Броннером в 1938 г.По мнению ученого, все они были заготовлены для одной и той же остракофории, выполненные на одинаковом материале (большинство - на донышках киликов, 10 - на донцах скифосов, 26 - на маленьких частях ваз) и ограниченным кругом людей; Броннер идентифицирует все надписи только с 14-ю почерками. Кроме того, по его мнению, они не были использованы по назначению, но выброшены с неизвестной причине. На основании внешней схожести с остраконами с агоры, которые содержали имя Аристида, Броннер даже считает, что они были заготовлены для остракофории 482 года, которым датируется остракизм Аристида. Возможно, это действительно слишком конкретизированные суждения, и остраконы с северного склона Акрополя относятся к какому-то другому году. Для нас, собственно говоря, важен сам факт организации остракофории определенного лица, в данном случае - Фемистокла. Это может подтверждать тезис о росте в тот период роли агитации и демагогии в политической борьбе, то есть в формировании "общественного мнения". Точная идентификация авторов заготовленных остраконов на данном этапе исследования вопроса практически является невыполнимым и любой способ конкретизации по необходимости будет погрешить приблизительностью и абстрактностью.
Таким образом, в наиболее общем виде вывод может сформулирован так: остраконы с именем Фемистокла были заранее заготовлены соперниками или даже врагами Фемистокла с целью нейтрализации его активности как политического лидера. Коннор настаивает на их принадлежности к одному из аристократических "клубов", так называемых "гетерий", которые часто проявляли значительное влияние на политическую жизнь Афин. Несмотря на несколько модернизаторский подход к оценке событий, что проявляется в его постоянном стремлении находить параллели с современной политической борьбой в США, эта гипотеза может оказаться конструктивной. Особенно же в том случае, когда под "гетериями" в те времена понимать более или менее стабильное сообщество самых активных сторонников одного и того же политического курса, возможно, к тому же связанных между собой личной дружбой или родственными связями. Иначе говоря, под "гетериями" можно понимать сообщество наиболее активных выразителей, "субъектов" имеющихся политических тенденций в развитии полиса, то есть наиболее деятельную часть "политических партий" этого периода.
Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что приготовление остраконов с именем Фемистокла было делом довольно широкого круга лиц, которые руководствовались политическими мотивами и симпатиями, которые были не согласны с направлением социально 0 политических планов Фемистокла и, к тому же, опасались роста его политической активности в Афинах. Таким образом, группа из 191 остракона Фемистокла вполне соответствует сущности остракизма как оружия в политической борьбе и, одновременно, средства ограничения чрезмерного влияния отдельной личности. Если принять за вероятную датировку этой группы остраконов годом остракофории Аристида, то заманчивой кажется мысль о том, что они были изготовлены соперниками Фемистокла именно для препятствия прохождению в экклесии морского закона. Скорее всего, что это были сторонники Аристида, который выступал за сохранение порядков, которые установились в Афинах после реформ Клисфена, за ориентацию на ополчение гоплитов, отказ от активной морской политики, в особенности - направленной против греческих соседей Афин, в особенности, возможно, - против Эгины. (О жизни Аристида на Эгине см.: Demosth. 26 II, 6).
Однако остраконы сообщают нам и о других "кандидатах" которые, очевидно, были достаточно известными, а, таким образом, и влиятельными в Афинах. В остальных пяти группах коллекции остраконов с агоры, в которых значительный процент составляют остраконы Фемистокла, наблюдается симптоматическое чередование имен - от Алкмеонидов до Аристида. Из всей совокупности имен, которые можно датировать периодом до 460 года, исследователи выделяют достаточно длинный список Алкмеонидов как известных нам по другим источникам, так и неизвестных. Вторым после Фемистокла в списке Мейгса и Льюиса стоит Калликсен, сын Аристонима "Алкмеонид" с 263-мя остраконами. Другой неизвестный Алкмеонид, Гиппократ с Алопеки, "занимает" по количеству остраконов (125) четвертое место. К Алкмеонидам может быть, кажется, отнесен и еще один Гиппократ, сын Анаксилея (Anaxileos), представлен десятью остраконами.
На основании этих данных обычно делается вывод о борьбе в 480-е годы между Фемистоклом и Алкмеонидами, в которой каждая сторона использовала любое доступное ей пропагандистское оружие, как, например, историю со щитом и Килонову скверну против Алкмеонидов. Такая трактовка источников возможно и слишком категорична, но, как мы видели, не противоречит основным реалиям политической борьбы Афин того периода. Собственно говоря, речь шла о влиянии на демос различных политических лидеров, которое реализовалось в поддержке народом (экклесией) той или иной политической программы.
Таким образом, у Алкемеонидов и Фемистокла было достаточно оснований (как политических, так и личных) для политического противоборства вообще, и особенно - после устранения Мильтиада, которое расчистило для других путь к усилению своего влияния. Хотя (судя по статистике археологических источников, а также принимая во внимание предыдущие и последующие перипетии политической борьбы - роль Алкмеонидов в начале V века до Р. Х., роль Фемистокла в принятии морского закона 483/2 года до Р. Х. и др.) и можно, очевидно, говорить о них как о наиболее влиятельных и авторитетных в широких кругах афинского демоса силах, состав выразителей политических альтернатив ими не исчерпывается. Кажется вероятным, что находки остраконов в какой-то степени могут компенсировать умолчания этого периода афинской истории нашими письменными источниками, и имена, которые становятся нам известными, имеют непосредственное отношение к политической борьбе 480-х гг. Во всяком случае, в пользу этого могут свидетельствовать остраконы с именами лиц, которых мы встречаем на страницах Геродота, Аристотеля и Плутарха в прямой связи с теми или иными фактами биографии Фемистокла: Аброних, сын Лисикла (Hdt. VIII. 21; Thuc. I. 91. 3), Мелантий, афинянин, начальник кораблей, который помогал восставшим против персидского владычества ионийцам (Hdt. V. 65), Мнесифил, который в античных источниках считается наставником Фемистокла.
Эти совпадения являются весьма существенными. Они позволяют, кроме всего другой, довольно серьезно относиться как к свидетельству письменных источников относительно описываемых событий, так и до самых остраконов и, таким образом, эти совпадения могут служить аргументом для принятия заключения о борьбе между Фемистоклом и Аристидом как определяющей для всего 483/2 г. до Р. Х., о борьбе, которая, возможно, стала кульминационным моментом для всего их противоборства, которое началось несколько раньше.
Из этого, в том числе, следует, что остраконы могут рассматриваться как достаточно надежные источники для реконструкции событий, о которых мало, вскользь, или же неконкретно упоминают письменные источники. Особое значение, таким образом, приобретает интерпретация источников с Керамика, найденных в течение 1965-1966 годов и выделенных Подлецким во вторую группу.
Уже отмечалось, что из более чем девяти тысяч остраконов 1696 принадлежат Фемистоклу, большинство же, 4647, - Мегаклу, сыну Гиппократа. Несмотря на противоречивость датировки, большинство исследователей считает, что остракони Фемистокла в своей массе относятся до года остракизму Мегакла, то есть - к 487/6 г. до Р. Х. 68, о чем извещает Аристотель (Arist. Athen. pol. 22. 3). В пользу этого очевидно, могут служить три остракони из одной части ободка кратера, на которых написаны имена и Фемистокла, и Мегакла, хотя определенные трудности для такого вывода составляет остракон Кимона, выполненный с части, что почти не вызывает сомнений, того же самого чернофигурного кратера: обычно это служит аргументом для датировки находок 471 г. до Р. Х., то есть годом остракизма самого Фемистокла. Однако более вероятным кажется 486 г. до Р. Х. Что же до упоминания о Кимоне, то оно может быть довольно легко объяснено: слава его отца, Мильтиада, в особенности после опалы последнего, вполне могла ему послужить плохой службой. Это именно тот случай, когда особенно четко проявилось уже отмеченное свойство остракизма, согласно которой в сферу его действия попадали лица, единственной виной которых была их общая известность в Афинах.
И, наконец, Каллий, сын Кратия с 760 остраконами занимает в этом списке третье место. Из них 11 содержат такие эпитеты, как "medos", или "ek medon". Это, а также их соседство с остраконами Мегакла и Фемистокла, дает основания идентифицировать Каллия с третьим остракованным "другом тиранов", о котором, не упоминая его имени, говорит Аристотель (Arist. Athen. роl. 22. б).
В результате полная картина остракизмов следующая: 488/7 - Гиппарх; 437/6 - Мегакл; 486/5 - Каллий; 485/4 - Ксантипп; 484/3 - Аристид. При этом, непременным и статистически весьма "популярным" для остракофорий рассматриваемого периода (по крайней мере - с 487/6 года, года остракизма Мегакла) был Фемистокл.
Из этого легко сделать вывод, что именно борьба между фемистоклом и его соперниками (начиная с "друзей тиранов", Алкмеонидов и завершая Аристидом) была определяющей для политической жизни Афин в 480-х годах; что за своим внешними проявлениями она была борьбой за преобладание среди широких слоев гражданского населения Афин (в особенности - демоса), в полисных институтах (экклесия, Ареопаг, архонтат, стратегия, Буле, тому подобное); средством достижения такого преимущества было принятие или отклонение экклесией политических, и в особенности - внешнеполитических или даже военно-политических программ, или же поддержка оппозиции программ; что по своей глубинной сути эта борьба была отражением и проявлением борьбы между различными тенденциями в развитии полиса, причем, с остракизмом Аристида демократическая тенденция усилилась и нашла свое выражение в принятии морского закона Фемистокла, закона, который на много лет определил характер основных как внутренне-, так и внешнеполитических альтернатив.
Крайний вывод из всего вышесказанного (и в особенности - из анализа различных источников) состоит в том, что за всеми этими остракофориями угадывается фигура Фемистокла, который использовал (или даже специально ввел для достижения своих политических целей) институт остракизма, то есть выступал в роли инициатора и организатора изгнания своих политических соперников. Мы в целом разделяем точку зрения относительно возможности активного использования Фемистоклом остракизмов для достижения своей цели, однако только с учетом изложенных выше соображений. Кроме того, неоправданной, на наш взгляд, является детализация картины политической борьбы этого периода попытки определить союзников Фемистокла в каждом из остракизмов (Аристида - против Мегакла и Ксантиппа; Кимона - против Алкмеонидов и "друзей тиранов" и т. п): при современном состоянии источников это пожалуй, слишком смело, хотя, конечно, сама по себе идея относительно временного союза различных политических сил и деятелей вполне конструктивная.
Что же касается времени введения остракизма, то эта проблема имеет свою значительную историографию. Отметим только, что и после появления публикации и исследований фрагмента византийской рукописи XV века (Codex. Vatic. Gr. 1144), в литературе можно встретить попытки датировки введения остракизма 480-ми годами, точнее - годом его первого использования, и связать его с именем Фемистокла. Отметим также, что, принимая в целом введение остракизма Клисфеном (или же, по крайней мере, во времена Клисфена), - перемена в его механизме (то есть передача функций народному собранию) имела не меньшее значение, чем сам процесс его первоначального введения и представляет собой перемену в конституции Афин; что такую перестройку институтов полиса нельзя отделять от борьбы за внешнеполитическую программу и политику морских вооружений Фемистокла; что, далее, эта перестройка не могла конституироваться сама по себе, но должна была иметь заинтересованного в ней инициатора; и, наконец, что этот инициатор должен был быть уверенным в том, что предложенный им механизм не уничтожит его самого. Учитывая все это, а также активность, популярность" и неуязвимость для остракофорий 480-х гг. Фемистокла, можно прийти к выводу о возможности его инициативы в изменении механизма действия остракизма, хотя, конечно, настаивать этом нет никакой необходимости. Для нас важно уже то, что объективно остракофории 480-х годов расчистили путь морской программе Фемистокла, а остракизм Аристида 483 года знаменовал собой его окончательную победу и успех.


4. Морской закон Фемистокла 483/2 г. до Р. Х.

Проведенный в предыдущих параграфах анализ ситуации в Афинах с полной определенностью позволяет нам рассматривать Фемистокла как влиятельного политического деятеля, стремившегося к укреплению своего положения в общественно-политической жизни полиса и опирался в этом на поддержку широких слоев демоса, т. е. на социальную базу молодой афинской демократии. Впервые достигнув сколько-нибудь заметного воздействия на должности архонта-эпонима 493 года и сторонника (а возможно и инициатора) активизации внешнеполитических приготовлений, основой которых стала программа морских вооружений, он, скорее всего, и в дальнейшем выступал за ее продолжение и углубление - на разных этапах, впрочем, с разными успехами. Кульминационным моментом этой политической активности стало принятие морского закона в 483 году, который в источниках рассматривается в связи с остракизмом Аристида.
Вот тот самый общий фон, который хотелось предварительно определить. читы. Однако это только один, так сказать, политический ракурс картины. Другой же, военно - и внешнеполитический контекст морского закона Фемистокла проявляется в том, что источники обычно связывают его проведение с очередным ростом внешней опасности для полиса, которая и способствовала торжеству политики Фемистокла. Имеется в виду война с Эгиной (или с Коркирой по сведению Непота, хотя большинство исследователей принимают первую версию), как непосредственная угроза, и перспектива возобновления прямой конфронтации с Персией.
И, наконец, экономическая основа строительства, то есть нахождение необходимых средств с Лаврийских и Маронейских рудников в связи с ним, с этим поступлением, обычно рассматриваются вопросы о количестве построенных кораблей, о роли Фемистокла в этом строительстве, о соотношении общественных доходов и расходов а также производительности серебряных приисков, об оформлении института триерархии, механизме ее функционирования и тому подобное.
Отметим также, что наиболее полное исследование данной проблемы проведен в работе Лабарба и в многочисленных рецензиях на нее. Кроме того, морской закон Фемистокла - необходимая составляющая часть любого исследования эпохи греко-персидских войн, от общедоступных учебников и специальных работ, включая теми, что уже использовались выше при разработке предыдущих параграфов данной монографии. Вместе с тем, морской закон 483 года - это слава Фемистокла, основа победы в войнах и залог спасения всей Эллады, и поэтому его изучение неразрывно связано со всем комплексом военно-морских приготовлений конца 480-х гг.
Наконец, осуществление морской программы - это и рубеж во всем общественно-политическом развитии полиса, в переориентации его в сторону моря, основа будущей Архе, одно из условий эволюции афинской гражданской общины в направлении ее дальнейшей демократизации.
Источниковедческая база морского закона Фемистокла достаточно солидная. Наиболее существенными при этом является свидетельство Геродота, Аристотеля, Плутарха и Полиэна. Менее четкими, хотя и важными, есть также сообщение Фукидида, Непота, Элия Аристида, Юстина, Либания и Псевдо-Николая из Миры.
Как уже было сказано выше, Геродот (Hdt. VII. 144) сообщает о предложении Фемистокла относительно разделения доходов с Лавриона и относительно строительства на эти средства двухсот триер для войны с Эгиной: "Еще до того, к счастью [! - В. С.], восторжествовало и другое мнение того же Фемистокла: когда у афинян в полисную казну было собрано много денег, поступивших из рудников Лавриона, и когда граждане пожелали разделить их между собой по десять драхм на человека, тогда Фемистокл убедил афинян воздержаться от распределения и построить на эти средства двести кораблей для войны, а именно для войны с Эгиной. Действительно, война, которая тогда вспыхнула, стала спасительной для Эллады в будущем, поскольку она сделала афинян морским народом. Хотя корабли и не были применены для той цели, для которой они были построены, но благодаря этому они были в Элладе наготове, когда в них возникла потребность. В результате афиняне имели уже те корабли, которые были построены раньше. Нужно было построить еще и другие..."
Аристотель (Arist. Athen. pol. 22. 7) - о доходах с Маронеи и про сто триер: "А на третий год, - пишет он, - при архонте Никодеме, были открыты рудники в Маронее и в полисе осталось сбережений на сто талантов от их эксплуатации. Тогда кое-кто советовал разделить эти деньги среди народа, однако Фемистокл не допустил этого. Он не говорил, на что думает употребить эти деньги, но предлагал дать взаймы ста самым богатым из афинян, каждому по одному таланту, а затем, если их использование будет одобрено, расход принять на счет полиса, в противном же случае взыскать эти деньги с тех, кто их получил в заем. Получив деньги на таких условиях, он распорядился построить сто триер, на которых афиняне боролись с варварами при Саламине. В это время был подвергнут остракизму Аристид, сын Лисимаха".
Плутарх (Plut. Them. IV. 1-3) также сообщает об инициативе Фемистокла относительно прекращения распределения доходов от эксплуатации вновь открытых рудников в Лаврионе под предлогом войны с Эгиной. "Поскольку у афинян был обычай делить между собой доходы с серебряную рудников в Лаврионе, Фемистокл прежде всего решился сам выступить в экклесии с предложением прекратить такой дележ, а на эти деньги построить триеры для войны с Эгиной. Эта война в Элладе была тогда в полном разгаре: Эгина благодаря своему сильному флоту господствовала над морем. Тем легче было уговорить Фемистокловых сограждан, не запугивая их ни Дарием, ни персами (они были далеко и не было твердых оснований бояться их нашествия); но именно он вовремя использовал соперничество и гнев политов против Эгины для подготовки к войне с Персией: на эти деньги было построено сто триер, которые сражались с Ксерксом...".
Похожее находим и у Полиэна, где вся эта история подается как пример стратегемы Фемистокла. В нем также говорится о ста триерах, построенных на средства от разработки серебряных рудников под предлогом подготовки к войне с Эгиной, однако не указывается название этих шахт и не определяется место их расположения: "Во время войны с Эгиной, - рассказывает Полиэн (Polyaen. 1. 30. 6) - когда афиняне намеревались поделить между собой доходы с серебряных рудников, сто талантов, Фемистокл, помешав этом, убедил дать ста самым богатым гражданам каждому по таланту. И если это будет способствовать благу, то чтобы расходы были отнесены на счет полиса, а если нет - то чтобы они их вернули. Так и решили. Эти же, которые получили заем, каждый построил по одной триере, хорошей и быстрой. Афиняне же с удовольствием получили новый флот, и не только против эгинцев использовали эти триеры, но и против персов".
Фукидид (Thuc. I. 14. 1-3) связывает сто триер, которые были построены по предложению Фемистокла на средства, полученные от разработки вновь открытых рудников в Лаврионе, с войной против Керкиры: "Вот такие были самые значительные морские силы. Хотя флоты эти и образовались через много поколений после Троянской войны, однако, как и в то время они имели мало триер, состоя все еще из пятидесятивесельных судов и длинных кораблей. Незадолго до мидийских войн и до смерти Дария, который был царем персов после Камбиса, появилось очень много триер у тиранов Сицилии и у керкирян. Такими были значительные флоты в Элладе в последние времена перед походом Ксеркса. Эгинцы же и афиняне, а также некоторые другие эллины, имели в своем распоряжении небольшие корабли, в основном пятидесятивесельные. Триеры появились у афинян значительно позже, с того времени, как Фемистокл убедил их во время войны с эгинцами и в связи с угрозой вторжения персидского царя построить корабли, на которых они впоследствии и вели морскую битву; но эти корабли еще не были вполне палубными".
Корнелий Непот (Nep. Them. II. 1-3) связывает сооружение кораблей по предложению Фемистокла с войной не против Эгины, а против Коркиры.
Primus autem gradus fuit capessendae rei publicae bello Corcyraeo, ad quod gerendum praetor a populo factus non solum praesenti bello, sed etiam reliquo tempore ferociorem reddidit civitatem. Nam cum pecunia publica quae ex metallis redibat largitione magistratuum quotannis internet, ille persuasit populo ut ea pecunia classis centum navium aedificaretur. Qua celeriter effecta primum Corcyraeos fregit, deinde maritimos praedones consectando mare tutum reddidit. In quo cum divitiis ornavit, turn etiam peritissimos belli navalis fecit Atheniensis. Id quantae saluti fuerit universae Graeciae, bello cognitum est Persico. Nam cum Xerxes et mari et terra bellum universae inferret Europae, cum tantis copiis eam invasit quantas neque ante nec postea habuit quisquam.
Элий Аристид (Aristid. 46. 187) сообщает: когда полис получил много денег от разработки серебряных рудников и их собирались разделить среди всех афинских граждан, один только Фемистокл решился возражать и убедил построить на эти средства корабли, якобы для войны с Эгиной, которая тогда велась, на самом же деле предвидя, что битва при Марафоне - это не конец, но начало больших будущих сражений.
Юстин (II. 12) говорит о том, что афиняне соорудили двести кораблей после Марафонской битвы, поскольку Фемистокл убедил их, что эта победа значит для персов не конец, но причину для большей войны.
Либаний (Declamationes. 9.38) в своей фиктивной речи Неокла после Саламина, в которой тот пытается примириться со своим сыном Фемистоклом, вспоминает и об убеждениях им афинян отказаться от раздела денег с Лавриона и соорудить взамен корабли. При ответе же Фемистокла (Ibid. 10. 27) Либаний вкладывает в его уста признания в стремлении стать равным Мильтиаду и в сооружении для афинян ста триер.
И наконец, Псевдо-Николай из Миры (Progymnasmata 8. 7) в "Похвале Фемистоклу" говорит о том, что афиняне не знали морского дела, а он первый ввел эту науку и убедил позаботиться о море. В то время, как афиняне произвольно распределяли государственные средства среди граждан, он убедил их построить на эти деньги триеры. С ними афиняне и победили островитян и эгинцев. Несмотря на такие расхождения в сообщениях источников (что вполне понятно, с точки зрения на разницу в жанрах, задачах и датировке), можно выделить и нечто общее.
Во-первых, как уже отмечалось, принятию решения о строительстве кораблей предшествовало определенное сопротивление среди афинян: Геродот упоминает об "убеждении" Фемистоклом афинян, кроме того, весь контекст главы, кажется, содержит определенный намек на противодействие; Аристотель с полной уверенностью говорит о наличии и других предложений относительно доходов, связывая с принятием совета Фемистокла остракизм Аристида; Плутарх также отзывается о предложении Фемистокла как о проявлении смелости - здесь может иметься в виду и наличие других мыслей, причем, очевидно, весьма популярных в народе (в экклесии); Полиэн приводит этот проект Фемистокла как образец стратагемы, подчеркивая, что ее проведение "удалось" и что Фемистокл "стал на пути" первоначального решения афинян; подобные высказывания и у Фукидида: Фемистокл убедил афинян принять его план; менее определенны показания Либания и Псевдо-Николая из Миры, хотя у первого также встречается глагол "убеждать" (peitho) в связи с предложением Фемистокла отказаться от раздела поступлений с Лавриона. Можно было бы, конечно, акцентировать внимание на расхождениях в показаниях источников, что, безусловно, важно и что обычно делается в источниковедческих штудиях. Однако в данном случае более существенной кажется сходство в принципе между различными, как по датировке (начиная с Геродота и заканчивая Либанием), так и по жанру (строгий исторический рассказ Фукидида и заранее сконструированная "Eloge" Псевдо-Николая), источниками.
Во-вторых, решение относительно строительства кораблей было принято под предлогом (или для) войны с Эгиной (или с Керкирой или Коркирой), в то время разгорелась с новой силой: Геродот, Плутарх, Полиэн, Фукидид, Непот и очень неясно - Псевдо-Николай. В этой связи отметим и более общий вывод: в источниках грустно звучит традиция, которая связывает принятие морского закона Фемистокла с локальной войной вообще - будь то война с Эгиной, с Керкирой (Коркирой). Именно война, согласно традиции, стала непосредственным поводом для принятия экклесией проекта Фемистокла. Заметно также определенное противопоставление локальной войны в Элладе войне с Персией; чувствуется и осознание альтернатив: или Фемистокл использовал войну с Эгиной для осуществления своего проекта, направленного против Персии, что удостоверяет его необыкновенную прозорливость (Plut. Them. IV. I-III; Aristid. 46.187), или же, как об этом рассказывает Фукидид, морской закон был принят тогда как учитывая войну с Эгиной, так и "с оглядкой на угрозу персидского царя", причем эта последняя не составляла никакой тайны для афинян; во время войны с Эгиной (Геродот) или Коркирой (Непот), без непосредственной связи с персидской угрозой, осознанной позднее; или же именно в предвидении будущей войны с Персией, как у Юстина; в конце концов, у Аристотеля и Полиэна этот проект рассматривается как результат хитростей Фемистокла, который не называет цели передачи денег самым богатым гражданам вообще - сообщение Полиэна при этом имеет определенное сходство с Геродотом и Непотом, поскольку и у него флот, созданный во время (имеется в виду - для?) войны с Эгиной, послужил делу отражения персидских военно-морских сил. Наиболее общей тенденцией этих сообщений есть тенденция к выведению определенной связи между строительством флота в 483 году именно с локальной войной, - как с непосредственной и актуальной его причиной.
В-третьих, большинство источников связывает строительство кораблей Фемистокла с доходами, которые поступали от эксплуатации рудников: Геродот, Аристотель, Плутарх, Полиэн, Непот, Либаний и Аристид. В то время, как Геродот, Плутарх и Либаний говорят о серебряных рудниках в Лаврионе, Аристотель упоминает о новооткрытых приисках в Маронее. Что же касается Полиэна, Элия Аристида и Корнелия Непота, то они сообщают о копях вообще, не называя местности, в которой они находились. Сюда же можно отнести и место из Псевдо-Николая, который говорит о распределении полисных средств, но не называет источников их поступления.
Наконец, в-четвертых, - это статистика, то есть сообщение о количестве построенных кораблей: Геродот и Юстин говорят о 200; Аристотель, Плутарх, Полиэн, Непот, Либаний - о 100; Фукидид и Псевдо-Николай вообще ничего не говорят о количестве. Стоит также отметить, что Плутарх в другом месте (Plut. Cim. 12) вспоминает про двести триер Фемистокла, что приближает его к первой группе источников.
Таким образом, весь предыдущий ход исследования вполне соотносится с первыми двумя отмеченными положениями. Фемистокл в 490-е, и особенно - в 480-е годы, которые закончились остракизмом Аристида, был достаточно политически активным и вывод относительно проведения им морского закона в результате политической борьбы, преодоления сопротивления его противников позволяет наполнить реальным содержанием эту политическую активность. То же, что принятие морского закона Фемистокла источники связывают с войной, которая шла в Элладе, то оно вполне согласуется с тезисом о взаимосвязи внутренней и внешней политики, о невозможности отрыва внутриполитические преобразования от внешних условий, о том, что греко-персидские войны стали важным фактором (или даже катализатором) эволюции афинского полиса.
Наиболее приемлемой кажется идентификация этой войны с войной против Эгины, которая упоминается в большинстве источников (у Геродота, Плутарха, Аристида и Фукидида) и в современных исследованиях; Причем, с этой войной связывается активизация политической борьбы в Афинах 480-х гг. вообще, реформа 487/6 года и серия остракизмов.
На наш взгляд, такая конкретизация внешнеполитического воздействия на указанные процессы в Афинах сама по себе вполне вероятна и не может вызвать возражений по существу. Она не противоречит и нарисованной выше картине политической борьбы. Однако абсолютизация такого воздействия является недопустимой. Даже больше, хоть сколько-нибудь точное определение степени его эффективности зависит от точности датировки, которая кажется весьма проблематичной, даже с учетом современных исследований по этому вопросу. Очевидно, более уместно в этой ситуации будет говорить о влиянии внешнеполитических обстоятельств именно на проведение морского закона Фемистокла, на что недвусмысленно указывают источники. Можно выразить предположение, что необходимость морских вооружений наиболее четко была осознана в Афинах конкретно в связи с упомянутой войной, в тот, возможно неудачный для Афин, его период. Эту войну можно себе представить как последнюю каплю, которая склонила чашу весов в пользу предложения Фемистокла. Результатом стало одобрение предложенного проекта морского закона и изгнание его противника, Аристида, который выступал сторонником традиционной политики ставки на гоплитов, а к тому же, как уже отмечалось, был, возможно, связан узами гостеприимства с Эгиной.
Однако признание за этой войной такой роли отнюдь не означает автоматического отрицания понимания в Афинах персидской угрозы после Марафона. Отражением подобного понимания, кроме уже упомянутых реплик относительно предвидения Фемистокла, могло быть и распространение в Афинах после Марафона обвинений в "медизме", которые зацепили не только Алкмеонидов, о чем рассказывает Геродот, но и других лиц, как это следует из надписей на некоторых остраконах. Тем более неприемлемым кажется чрезмерный скептицизм относительно возможности предсказания конфронтации с Персией отдельными политическими индивидами, в том числе - Фемистоклом. Фукидид, почти современник описываемых событий, вполне вероятно говорит об антиперсидской направленность приготовлений Фемистокла. Геродот, хотя и не говорит прямо про Персию как повод для принятия закона, но и не дает оснований для категорического отрицания такой возможности. Кроме того, сама невероятность догадки Фемистокла кажется слишком преувеличенной в критических исследованиях: по справедливым замечаниям Бенгтсона, укрепления полиса и строительство военного флота на средства из рудников, - как необходимое условие для противостояния Персии, - это идея отнюдь не оригинальная, но такая, что возникла и была осуществлена значительно раньше, еще в 490-е годы на Фасосе, именно как комплекс оборонительных мероприятий против Персии (Hdt. VI. 46).
Таким образом, можно согласиться с мнением тех исследователей, которые считают, что необходимость флота была осознана афинянами в результате всего предыдущего хода борьбы с персами. На поддержку этого соображения, наряду с обычно упоминаемыми морскими походами персидского флота к берегам Аттики (Hdt. VI. 116, ср. Hdt. V. 36. 2), можно привести и весьма симптоматичные слова Артабана, которые вкладывает в его уста Геродот (Hdt. VII. 10): "Если они... одержат победу в морской битве, а затем поплывут до Геллеспонта и разрушат мосты, тогда, царь, твое положение станет опасным". Даже при всей очевидности конструирования речей у Геродота, это место кажется характерным для подкрепления тезиса об осознании как греками, так и персами значения флота в условиях возможной прямой конфронтации.
Можно было бы привести и другие аргументы в пользу возможной предсказуемости возобновления военных действий с Персией. Для того, чтобы не выходить за пределы рассматриваемой темы, ограничимся уже приведенным: для принятия этого тезиса достаточно, а для тех, кто сомневается, несколько новых аргументов вряд ли что-то существенно изменят. Собственно говоря, здесь важно подчеркнуть, что разногласия в системах аргументации для проведения морского закона, которые проступают в источниках, вовсе не предполагают действительного противопоставления в традиции войны с Эгиной ожидаемым действиям против Персии: источники лишь разграничивают непосредственный повод, который стал последним аргументом в пользу плана Фемистокла, и именно явление, то есть афинский флот, благодаря которому Греция сумела преодолеть персидское нашествие. Отсюда и определенная видимость противопоставления, однако это, на наш взгляд, всего лишь видимость, которая не меняет сути вопроса.
Как уже отмечалось, такая реконструкция событий кажется оправданной по двум причинам: она наполняет реальным общественно-политическим содержанием известную нам из разных источников борьбу и позволяет увидеть принятие морского закона в ретроспективе. В таком случае морская программа не "зависает в воздухе", не выступает как что-то случайное и необязательное, то, что возникало в результате лишь минутного озарения Фемистокла и благодаря случайному открытию среброносной жилы в Лаврионе, но является закономерным результатом длительной политической борьбы, через которую решались основные противоречия в развитии афинского полиса. Прибыли с Лавриона выступают, таким образом не как deus ex machina, который своим появлением создал совершенно новое явление во всем организме полиса, но как экономическое условие, возможно в значительной мере и случайное, но несомненно ожидаемая, возможно разыскиваемое и безусловно такое, что органично вписывалось в общее направление общественно-экономического развития полиса, - то есть как экономическое условие реализации идеи, которая уже давно созрела и пробивала себе дорогу в борьбе различных политических альтернатив.
По поводу этого экономического условия, то есть источников финансирования морской программы Фемистокла, существуют дискуссии, основные моменты которой заложены уже в свидетельствах античных авторов. Не вызывает сомнений, пожалуй, единственный факт, а именно: строительство флота на доходы от среброносных рудников, о которых говорится в большинстве источников: у Геродота, Аристотеля, Плутарха, Полиэна, Либания, Непота, Аристида. Трудности заключаются в локализации этих рудников, в определении соотношении Лавриона (Геродот, Плутарх, Либаний) и Маронеи (Аристотель). Наиболее убедительным представляется определение Маронеи как местности в пределах Лавриона, при этом по Аристотелю признается стремление к более точной локализации источников доходов. Во всяком случае, трудно себе представить, что Аристотель, проживая в Афинах, по неосведомленности вспомнил ошибочное название района рудников. Куда более вероятным кажется, что он лучше других знал топографию Аттики, для него естественной была более точная локализация новооткрытой среброносной жилы на территории великого района Лаврийских рудников. Что же касается разрешения локализации Маронеи и Лавриона на основании реестра поступлений с рудников, опубликованного Н. Кросби, на основании которого делает свои выводы Лабар, то, как показал Лауффер, такая трактовка вряд ли правомерна: анализ источников, в том числе и филологический, дает основания говорить скорее об одном районе, который вмещал в своих границах и Лаврион, и Маронею. Как бы там ни было, суть предложения Фемистокла сводилась к отказу от распределения доходов с рудников и к строительству на эти средства новых триер. Возможно, сам Фемистокл имел какое-то отношение к этим рудникам: по некоторым предположениям, фреаррийский дем локализуется в районе Лавриона, что могло до некоторой степени облегчить принятие его предложения.
Даже больше, возможно именно предложение Фемистокла относительно разделения новых прибылей стала непосредственной причиной вражды между Фемистоклом и Аристидом (Hdt. VIII. 79), которая закончилась остракизмом последнего (Arist. Athen. pol. 22.7). Такая догадка казалась бы убедительнее в случае более раннего поступления в Афины этих, новых для политов, прибылей. Однако имеющиеся источники не дают никаких оснований для принятия такой версии. Впрочем, если учесть, что в Лаврионе серебро добывалось еще с микенских времен и что какая-то его доля могла вполне не использоваться (возможно, именно так нужно понимать Hdt. VII. 144, что у афинян в то время накопилось много денег?), то можно еще больше конкретизировать содержание политических усилий Фемистокла, а именно: Фемистокл стремился добиться строительства флота Афин за общественный счет средств, получаемых с рудников Лавриона. Конечно, это лишь догадка, не подкрепленная фактами. Настаивать на ее историчности нет необходимости. Но как одна из версий она вполне может быть здесь представлена.
Спорным в морском законе Фемистокла является и вопрос распределения доходов среди граждан, его механизма и суммы, предусмотренной для таких распределений, а также и ряд других подобных вопросов. И в этом случае наиболее обстоятельной является работа Лабарба, в особенности вторая глава первой ее части, непосредственно посвящена анализу этого распределения. Для нас сегодня важным кажется догадка Лабарба относительно распределения денег только среди мужского населения, старше 16 лет - она, конечно, не может вызывать возражений в принципе.
Среди различных точек зрения относительно сущности этого распределения, кажется наиболее вероятным взгляд на него как на обычай, который по своей природе достигает родовых принципов. Возможно, этим объясняется оценка в источниках предложения Фемистокла как мужественного поступка человека, который осмелился выступить против решения народа (Plut. Them. IV. 1): нарушение устоявшейся традиции вполне могло быть расценено как посягательство на общепринятые полисные нормы. Отказ от распределения, таким образом, предусматривал победу интересов полиса над интересами частного лица. Это еще раз, между прочим, свидетельствует в пользу осознания угрозы внешней опасности - политические и стратегические моменты начинают приниматься во внимание больше, чем моменты социальные.
Симптоматично, что один из традиционных аргументов в пользу определения политической позиции Фемистокла как "демократа" сводится к тому, что в строительстве флота заинтересован прежде всего афинский демос, включительно с фетами, которые и составляют значительную долю социальной базы преобразований Фемистокла. В противовес ему обычно приводится мнение относительно опоры Фемистокла на "средние", "торгово-промышленные круги" в Афинах, которые были заинтересованы в расширении торговли или даже в поисках новых рынков сбыта, из-за тревоги вследствие угрозы поставкам хлеба из Северного Причерноморья после захвата персами проливов населению Афин, в первую очередь демосу, и тому подобное.
Исследование социальной базы политических движений и процессов античных времен, в том числе в Афинах, является безусловно актуальным для современной историографии. Без такого исследования невозможно правильно понять сущность тогдашних процессов, альтернатив общественно-политического развития. При этом особенно важным сдается учет диалектичности процессов, а следовательно, и сложность, противоречивость социальной базы, на которой они основывались.
В данном случае, эта диалектичность проявлялась в том, что, несмотря на демократическую сущность самой программы морских вооружений, именно беднейшие круги демоса, в том числе и феты, оказывались наиболее пострадавшими: отказ от распределения имеющихся средств непосредственно угрожала их интересам, ухудшала и без того трудное экономическое положение. Кроме иллюзорной выгоды в будущем от службы на вновь построенных триерах, они не получали ничего. Можно было бы, конечно, высказать предположение, что они получат определенные выгоды от расширения сети общественных работ в Афинах: как известно, такие работы составляли важное условие демократического полиса во времена Перикла. Однако мы не знаем, какой была организация общественных работ в рассматриваемый период, насколько в них были заинтересованы самые бедные граждане. Если они и были заинтересованы в них - то скорее всего только косвенно, теряли же в результате отказа от распределения - немедленно и непосредственно.
Можно, таким образом, высказать предположение, что беднейшие слои демоса не были наиболее заинтересованными лицами в принятии морского закона Фемистокла и не могли, следовательно, составлять основу его социальной базы.
Очевидно, еще менее заинтересованными были в нем граждане, для которых сельское хозяйство было важнейшим, а тем более единственным источником существования для них морские приготовления означали не только потерю реальной выгоды, но и опасности оставления на произвол судьбы (по мере переноса акцента на морскую оборону) отдаленных аграрных районов Аттики. Впрочем, как это было показано выше, среди них должна наблюдаться определенная дифференциация: жители береговых районов, страдавших во время высадки морских десантов, были заинтересованы в обеспечении охраны морских границ. Однако основная масса, еще раз повторимся, была мало заинтересована в принятии морской программы.
Кто же тогда голосовал в народном собрании за предложение Фемистокла? Наиболее заинтересованными в его принятии были, очевидно, граждане, чьи интересы связаны с ремеслом и торговлей, сооружением кораблей - то есть городское население Афин, субъекты городской тенденции в развитии полиса, о которой говорится в уже упоминавшихся работах Г. А. Кошеленко. Немецкий исследователь Е. Клюве в своих статьях отмечает, что именно они главным образом влияли на работу экклесии. Очевидно, благодаря их поддержке в значительной степени и удалось провести проект Фемистокла. Это, как кажется, вполне конструктивный тезис, который учитывает особенности общественно-экономического развития Афин на рубеже VI-V вв. до Р. Х. и предполагает определенное влияние общественно-экономических факторов на политическое развитие периода. Фемистокл, в таком случае, со своим проектом морского закона и, шире, морской программы может быть понятен в том числе и как выразитель, как субъект существующих тенденций развития Афин, которые определялись оформлением дихотомии "полис-город", ее "городской" составляющей. При этом, глубинная и конечная демократическая сущность его преобразований неоспорима: своими приготовлениями он не только способствовал оживлению товарно-денежных отношений, не только усилил социально-политическое значение фетов и тем самым расширил социальную базу демократии, но и усилил одновременно и "городские" основы в самом полисном организме. При этом, конечно, остаются в силе наши предыдущие рассуждения относительно определения социальной базы и политической ориентации Фемистокла в 490-480-х гг., повторять которые здесь нет нужды.
Можно также высказать предположение об определенной заинтересованности наиболее состоятельных кругов афинского гражданства, или же "богатых", которым было поручено сооружение общеполисных триер. С другой же стороны, это решение, кажется, является первым исторически засвидетельствованным случаем сооружение судов не навкрариями, а назначенными полисом частными лицами, что позволяет видеть в нем если и не в законченном триерархия виде, то, по крайней мере, достаточно решительный шаг в направлении оформление этой литургии.
Полисные институты и институции - это своеобразная реакция полиса на проблемы, которые перед ним возникают. Как уже было показано выше, определенные трудности в Афинах при сооружении судов (или, по крайней мере, при возмещении утраченных) могли возникнуть еще раньше, во время войны с Эгиной в домарафонский период. Таким образом, 20 кораблей, которых не хватало до семидесяти (вспомним флот Мильтиада во время Пароской экспедиции!), могли быть построены силами не навкрарий (в противном случае - какими именно и почему именно этими, а не другими? и не нарушился бы при таком возложении дополнительных обязанностей лишь на часть навкрарий принцип полисной справедливости?), а на средства полиса в целом, возможно - за счет поступлений от рудников (Лавриона?).
Конечно, это лишь гипотеза. В 484 году механизм сооружения судов явно был переориентирован на оформление новой литургии - триерархии. Именно чрезвычайность ситуации, которая предусматривала сооружение не 50 судов, - на что, в принципе, были способны навкрарии, - а значительно большего количества, поставила афинян перед такой необходимостью. Ко всему тому же, новый принцип финансирования, который предвидя не расходы уже имеющихся у граждан средств, а отказ от еще нераспределенных новых поступлений, мог значительно облегчить именно принятие такого решения, - что, собственно говоря, мы и находим в источниках, которые связывают торжество политики Фемистокла с наличием у полиса значительных незадействованных средств. В пользу такой версии может свидетельствовать и Трезенская надпись с декретом Фемистокла, в котором упоминаются триерархи, а также некоторые моменты, связанные с их назначением. Возможно, на существование триерархии времен Саламинского битвы указывает Геродот (Hdt. VIII. 17), отмечая, что Клиний дрался во главе двухсот человек экипажа триеры, которую он соорудил за собственный счет. Вообще, для принятия такого датирования времени возникновения триерархии, или, по крайней мере, - начала ее оформления, нет непреодолимых препятствий. Даже больше: оформление ее как формы литургии, вполне согласуется и с демократической сутью самого морского строительства, и, в более широком контексте, с общим направлением развития афинского полиса как полиса демократичного. В этой связи уместно также заметить, что версия Аристотеля и Полиэна о хитрости Фемистокла, который якобы побудил народ к отказу от денег без объяснения цели, вряд ли может быть принята: кажется невероятным, чтобы народ отказался от распределения, удовлетворившись такими неопределенными обещаниями Фемистокла. То есть и в этом случае приходится признать, что решение народа было вполне осмысленным, таким, которое обязывало конкретных получателей денег, ста богатейшим афинянам, выполнить поручение экклесии, которое она утверждает отпуском указанных им средств. Несмотря на последнее обстоятельство, принципиальной разницы между этим постановлением и назначением триерархов в более поздние времена нет.
А теперь вернемся к вопросу о численности построенного флота. К сожалению, несмотря на солидный "возраст" этой проблемы, ее решение не кажется более убедительным в современной историографии, чем в исследованиях прошлого века.
Как уже отмечалось, источники сообщают о разном количестве построенных кораблей: Геродот и Юстин называют 200 кораблей; Аристотель, Плутарх, Полиэн, Непот, Либаний - 100; Фукидид и Псевдо-Николай не говорят о количестве построенных судов вообще. Кроме того, сюда же нужно добавить свидетельство о 200 кораблях перед Саламином из Трезенской надписи, а также о 200 кораблей в биографии Кимона Плутарха (Plut. Cim. XII). Кроме, опять же, того, по фразеологии Геродота можно сделать вывод, что флот был построен будто за два мероприятия: сначала было построено 200 кораблей на средства Лавриона, потом, когда война с Персией уже была неизбежна, дополнительно к ним "...нужно было построить еще другие..." (Hdt. VII. 144; ср. к этому также: Nep. Them. II. 4; Plut. Cim. XII).
Приходится признать, что в любом случае в Афинах в 480 году было уже 200 триер. Возможно, второе строительство было осуществлено на основании более позднего закона, хотя определенно утверждать это нельзя. Собственно говоря, такой поворот событий был бы логичным не только с военно-стратегической, но и с социально-политической точки зрения. То, что широкие слои демоса с самого начала вряд чтобы составляли социальную базу для проведения проекта Фемистокла, учитывая их заинтересованность в сохранении распределения, отнюдь не означает автоматически их незаинтересованность в строительстве флота вообще. В процессе же его развития, объективно-демократический характер этих преобразований неизбежно проявлялся все с большей четкостью. Не говоря уже о стимулировании торговли и ремесленного производства, которое выступало его самым непосредственным результатом, новосоздаваемый флот нуждался в укомплектовании, которое осуществлялось за счет беднейших слоев демоса, или так называемого "корабельного демоса" - по выражению Аристотеля (Arist. Pol. 1291 b 22).
Таким образом, флот Фемистокла не только был следствием, закономерным результатом всего предыдущего развития Афин, стимулированного чрезвычайной ситуацией, сложившейся в условиях растущей внешней угрозы со стороны как Персии, так и некоторых греческих полисов (Спарта, Эгина, возможно - Аргос), но и выступал, в свою очередь, причиной и стимулом этого развития - с усилением роли торгово-ремесленных кругов и широких слоев занятого на флоте демоса, с фетами включительно.
Конечно, этот результат не проявился автоматически, сразу же с принятием морского закона. Он проявлялся постепенно, с расширением строительства, с привлечением в сферу влияния новосозданного флота все более широких слоев населения. Тот факт, что флот этот был собственностью всего полиса, лишь подчеркивал его политическое значение, а следовательно - и подчеркивал значимость для полиса всех приобщенных к этим морским приготовлениям людей. С другой стороны, все задействованные во флоте получали, таким образом, реальную основу для своего существования как полноправные афинские граждане, его оправдания и признания, что неизбежно должно было сказаться на повышении их сначала социально-политической активности (в особенности - экклесии), а впоследствии - и влиятельности: хотя и медленно, но неуклонно пробивал себе путь один из основных полисных принципов, согласно которым сумма прав гражданина должна соответствовать сумме обязанностей. Чем значительнее роль некой группы гражданского коллектива в жизни полиса, и особенно - в его защите, тем большими правами она, в конце концов, наделяется. В этом особенно четко проявляется непосредственная связь между социально-политической и военной структурами полиса. Все эти моменты прекрасно понимал уже Аристотель, который связывал развитие демократии с господством "корабельной черни". И хотя в целом речь у него идет о послесаламинском периоде, глубинные причины этого явления коренятся в морском законе Фемистокла (Ср. Pseudo-Xenoph. Ath. Pol. I. 2; Plato. Leg. 706 C, Plut. Them. IV. 4; XIX. 6). Вместе с тем, с этого момента можно вести речь и о значительном расширении социальной базы Фемистокла, политика которого, в результате осуществления предложенных им планов, наиболее совпадала с общей тенденцией демократизации афинского полиса.
Необходимо отметить, что понимание растущего влияния Фемистокла довольно четко ощущается уже у Геродота (Hdt. VII. 143), который засчитал Фемистокла того времени в состав protoi, - "первых", самых влиятельных государственных мужей, что, как мы видели, принесло немало хлопот историкам, которые занимались проблемами социально-политической борьбы в Афинах в 490-х гг. Непот также считает, что развитие флота стало первым шагом на пути восхождения Фемистокла до реального влияния на общественные дела. Возможно, он действительно исполнял тогда обязанности стратега: как справедливо отмечает Ленардон: нет особой нужды изобретать для Фемистокла в 483 году какую-то другую должность. Возможно также, что стратегом Фемистокл оставался вплоть до 480 года - переизбираться несколько раз на этот пост не запрещалось.
Впрочем, достаточных оснований для категорического принятия этой гипотезы нет. Даже больше, приходится констатировать, что существуют свидетельства о попытке Фемистокла добиться стратегии в год Саламина (Plut. Them. VI. I; ср. Reg. et Imp. Them. = Moralia 185 C), которые затрудняют ее (гипотезы) принятие. Что же касается версии об архонтате в следующем 483/2 г. до Р. Х., то она не может быть принята с учетом признания историчности архонтата Фемистокла 493/2 г. до Р. Х.: как известно, дважды занимать должность архонта было запрещено.
Для нас, однако, не имеет большого значения официальный статус Фемистокла в то время. Достаточно констатировать, что он фактически стоял во главе народа, руководил им, понимая, что отныне его личное влияние в полисе зависит исключительно от поддержки значительно активизированной экклесии. Фигурально говоря, Фемистокл объединил, таким образом, в своей деятельности демагогию и стратегию (если только он действительно был в то время стратегом). Сделаем только одно предостережение: он соединил их в большей степени, чем это было характерно для всех его предшественников, во всяком случае - начиная с Клисфена. Иначе говоря, с тех пор (учитывая демократизацию политического жизнь Афин, чему в немалой степени способствовал комплекс мер Фемистокла и был подчинен весь общественно-политический развитие афинского полиса 490-480-х лет) успешная деятельность отдельного политика напрямую зависела от того, насколько его личные планы и стремления соответствовали общему направлению социально-политического развития, то есть развития демократии.


5. Триумф политики Фемистокла

Таким образом, есть все основания считать, что после 483 года Фемистокл если и не занимал какой-либо определенной должности, то был руководителем народа, демагогом, который определял внутреннюю, что очень трудно установить, и внешнюю, идентифицированную с достаточной определенностью, политику. Возможно, в 482/1, даже в 484/3, 483/2 гг. он и занимал какую-то должность, что само по себе не так уж и невероятно, если учесть, что успешное проведение предложенного им закона значительно активизировало социально-политическую и экономическую жизнь Афин, вполне могло способствовать росту его популярности, а следовательно - и избранию его на какую-то из полисных магистратур, в том числе - и на стратегию.
В любом случае, карьера Фемистокла в конце 480-х гг. достаточно широко представлена в источниках, которые связывают с его именем практически все важнейшие события, развернувшиеся в результате вторжения Ксеркса в Балканской Греции: получение оракулов из Дельф (Hdt. VII. 143. Nep. Them. X.; 11. 6; Polyaen. I. 30. 1; Paus. I. 18. 2) решение об эвакуации Афин (Arist. Athen. роl. 23. 1; Hdt. VII. 141-143; VIII. 91; Plut. Them. X.; Suida. s. v. aveilev прекращение войн в Греции из-за персидской угрозы (Svida. сit. loc; Plut. Them. VI. 5; сp. Hdt. VII. 154); походы к Темпейским перевалам (Plut. Them. VII; X; Hdt. VII. 145; 172-175; Diod. XI. 2. 3-6; 3.2-6); Артемисий (Nep. Them. 2.5); наконец, апогей славы Фемистокла, его главное деяние, которое принесло бессмертную славу как ему самому, так и героическим Афинам, то есть Саламинская битва (Aischyl. Pers. 249 ff. - Hdt. VIII. 75 ff.; Diod. XI. 17-19; Ktesias. Fr. 26; Plut. Them. 14 f; Arist. IX; Timoth. Persai).
Литература по этим вопросам огромна. Живо обсуждаются военно-стратегические и тактические проблемы сухопутных и морских сражений, дискутируются вопросы о численности, вооружении и составе греческих и варварских войск и тому подобное. Конечно, в данной работе, которая не имеет целью анализировать все обстоятельства греко-персидских войн, эти вопросы являются необязательными. Однако, поскольку без них картина периода все же не будет полной, привести основные моменты, связанные с указанными событиями, необходимо.
В условиях растущей опасности, то есть угрозы вторжения персов, приоритетное значение в жизни афинского полиса, очевидно, приобрели вопросы внешней политики, то есть организации отпора персам и заключение союза с другими полисами Греции.
Известна история об инициативе Фемистокла относительно смертной казни послов Ксеркса, или их переводчиков (Plut. Them. VI. 5; Hdt. VII. 32; Paus. III. 12. 7; Aristid. P. 247; сp. Diod. XI. 2.3), если только она не является более поздней выдумкой или не подразумевает домарафонских событий. Среди прочего, она хорошо согласуется с тезисом о значительной роли Фемистокла в жизни афинского полиса в конце 480-х гг., и особенно - о форсировании в Афинах антиперсидских приготовлений. С другой стороны, она является типологически близкой сообщению Плутарха (Plut. Them. VI. 5) о прекращении Фемистоклом междоусобных войн в Греции и о примирении им отдельных полисов между собой.
Про эти события, видимо, говорит и Геродот (Hdt. VII. 145), который хотя и не называет имени Фемистокла, зато вспоминает здесь о войне между Афинами и Эгиной. (См. упреки эгинца Поликрита во время Саламинской битвы Фемистоклу, который обвинял, как это следует из его слов, эгинцев в сочувствии мидянам (Hdt. VIII, 92)? Это может быть и отголоском более далеких событий, но даже если это и так, то позиция Фемистокла вряд изменилась во время последней конфронтации Афин с Эгиной). Если принять во внимание возможную стратегию Фемистокла, или даже просто его значительную роль в организации антиэгинской кампании в Афинах, - как уже отмечалось, против Эгины как против непосредственного противника, были приняты дополнительные военные мероприятия (строительство флота в 483 году, вероятная пропагандистская кампания с целью дискредитации афинян, находившихся в дружественных отношениях с эгинцами, - возможный повод к остракизму Аристида) - то нетрудно себе представить, что и в примирении Афин с Эгиной Фемистокл также сыграл значительную роль.
И, наконец, согласовывает оба сообщения упомянутое замечание Свиды (... "и от вражды с эгинетами отказался") о преодолении вражды между Афинами и Эгиной, которое обычно трактуется именно с таких позиций.
Из этой комбинации следует, что примирение было осуществлено на конгрессе осенью 481 года в Спарте (или на Истме, где весной 480 года собрались представители полисов и греческие отряды - см. Diod. XI. 1.1; Hdt. VII. 172-175; Paus. III. 12. б), а следовательно - что Фемистокл в то время если и не возглавлял афинское посольство (что скорее всего), то, во всяком случае, входил в его состав.
Что же касается вхождения Фемистокла в состав совета стратегов в 481/0 году, то есть в год Саламина, то это кажется бесспорным. В литературе высказываются сомнения только относительно того, был ли он стратегом-автократором, стратегом с чрезвычайными полномочиями (Plut. Arist. VIII; сравн. унизительную для Фемистокла традицию о покупке им стратегии у Эпикида, которая обычно признается тенденциозной: Plut. Them. VI, 1; Reg. et Imp. Apoth. Them. = Moralia 185 А; сompar. Nic. - Crass. III). Аргументы обычно сводятся к тому, что такая должность, не зафиксированная для данного периода, но возникла лишь позже. С этим в целом, трудно спорить, хотя можно высказать предположение, что чрезвычайные полномочия Фемистокла в ходе самой кампании 480 года были добыты им постепенно, что его авторитет настолько вырос в сравнении с авторитетом других стратегов, в традиции он стал тесно ассоциироваться с позже сформированным официальным статусом стратега-автократора. То есть, если речь и можно вести об ошибке в источниках, то об ошибке формальной, но не по сути. Скорее всего, именно такую должность и занимал Фемистокл во время знаменитого толкования дельфийского оракула, который только подкрепил заранее разработанный план кампании 480 года авторитетом божества. В пользу наличия такого стратегического плана говорит Трезенская надпись, если только историчность его не будет поставлена под сомнение какими-то более существенными, чем те, что выдвигаются сегодня, аргументами.
Если же несколько отвлечься от сугубо военно-стратегических проблем и попытаться разглядеть за ними внутриполитические афинские реалии, то приходится согласиться, что по разным толкованиям оракула из Дельф угадывается деятельность различных политических группировок, которые, в свою очередь, отражали различные тенденции общественно-политического и экономического развития полиса.
Действительно, отказ от обороны Аттики означал разорение ее хоры, сельскохозяйственной округи, что затрагивало интересы всех граждан, учитывая их связь с землей вообще, - в большей или меньшей мере, - но наиболее тех, кто непосредственно проживал и хозяйствовал в хоре, то есть крестьян и землевладельцев в целом. Кроме того, в более широком плане, такой отказ означает и определенную дискредитацию гоплитского ополчения в целом, как неспособного обеспечить эффективную защиту полиса. Таким образом, речь в конечном счете шла об отказе от традиции, которая получила дальнейшее развитие в реформах Клисфена, военно-политической организации полиса, и от услуг "средних слоев" демоса, из которых и комплектовалось гоплитское ополчение.
Неверие в способности какой-либо другой силы остановить мидийские полчища проявилось в стремлении переселиться в другие земли, то есть фактически - перенести традиционное, привычное положение вещей в другие условия, воссоздать их заново на новом месте. Как отмечается в исторической литературе, сама по себе идея переселения на случай военной угрозы была весьма распространенной в древнем мире, и чувство оседлости у южных народов было менее развитым, чем мы можем себе это представить. Геродот (Hdt. VII. 142) вообще говорит о наличии "разных мнений", не приводя их детально. Если учесть наличие в Афинах сил, которые в будущем сотрудничали с персами и связывали свои надежды с возвращением Гиппия, который сопровождал царя (Hdt. VII. 6; VIII. 52-54), то можно высказать предположение о существовании "капитулянтских настроений".
Противоречит такому предположению и то обстоятельство, что Афины были основным "объектом мести" Ксеркса (Hdt. VII. 5-8). И, таким образом, рассчитывать на снисхождение им не приходилось, даже при условии отказа от сопротивления: судьба Милета была еще слишком памятной для всей Эллады. Таким образом, принимать во внимание это направление во внутренней политике Афин можно лишь с существенными оговорками.
В дополнение ко всему этому еще отметим, что экспедиция к Темпейским перевалам (Hdt. VII. 145; Diod. XI. 2. 3-6; Plut. Them. VII) иногда рассматривается как уступка Фемистокла сопротивлению "со стороны многих граждан" (Plut. Them. VII; сp. Nep. Them. 2. 5). Нет особых оснований для оспаривания этого сообщения Плутарха, наоборот - оно прекрасно согласуется с анализом социально-политических аспектов военной кампании 480 года, учитывать которые абсолютно необходимо, поскольку все сводить только к вопросам стратегии и тактики было бы серьезной ошибкой.
Наконец, третьим основным направлением среди военно-политических альтернатив было направление, которое отражало тенденции к расширению социальной базы демократии. Такое расширение, с мало серьезными основаниями во всем предыдущем развитии афинского полиса, о чем уже говорилось выше, предполагало возрастание роли широких слоев демоса, включая фетов, в политической жизни и реализовалось в данных конкретных условиях в создании новой военной силы - морского флота с определяющей ролью в нем самых широких слоев афинского гражданства. Защищая на море Афины в целом, они защищали свой полис, свою родину, а не конкретную местность в Аттике др, хотя такая защита предусматривал и защиту каждой отдельной местности - в том числе. С принятием морского закона Фемистокла в 483 году их роль, хотя мы и не имеем по этому конкретных показаний, по необходимости должна расти и самым непосредственным образом сказаться на их активности в экклесии - уже не просто как малоимущего демоса, "толпы", но как полноправных участников общего дела защиты полиса. Кроме того, такое направление могли поддерживать (во всяком случае, он меньше сказывался на их благополучии, чем на определенных в пределах первого направления группах) городские торгово-ремесленные круги, основное богатство которых было сосредоточено в Афинах, а тем более - если оно было подвижным. Таким образом, именно эти группы афинского гражданства и составляли социальную базу для принятия стратегического плана обороны.
Еще раз подчеркнем, что эта объективная тенденция социально-политического развития Афин реализовалась через цепь "случайностей", под которыми имеется в виду то обстоятельство, что они, эти "случайности", были отнюдь не обязательными и не связаны с имманентной сущностью полиса, но были как бы привнесенными извне, то есть образовывали тот реальный конкретно-исторический фон, на котором проявлялась общая тенденция развития афинского полиса. Они могли быть и иными, но тогда и темпы, конкретные черты и глубина реализации этой тенденции были бы другими. Ситуация же, разнообразие факторов, заключалась в том, что на поддержку этого направлении высказались (не было альтернативы!) все патриотически настроенные конкретные силы, начиная с Кимона, и заканчивая остракованным Аристидом - в конце концов (см.: Plut. Arist. VIII).
Консолидация всех патриотических сил, кроме того, наглядно проявилась и в других моментах. По предложению, внесенному в экклесии Фемистоклом, была объявлена амнистия остракованным, которая способствовала единению всех граждан (Plut. Them. XI; Arist. VIII; Hdt. VIII. 79; Arist. Athen. pol. 22. 8; Demosth. XXVI. 63; Nep. Arist. I. 5; Aristodem. 1.4; ср. Трезенская надпись... лин. 44-47). Неудивительно поэтому, что источники так высоко оценивают это событие, вспоминая о ней, как об одном из величайших деяний Фемистокла.
Роль сына Неокла заключалась и в том, что, судя по источникам, именно он способствовал акцентированию при выборе оборонительных средств в построении по его инициативе флоте. Иногда считают даже, что Фемистокл выступил инициатором второго оракула, инспирировал его, подкупив Пифию. Нам кажется это маловероятным ввиду обычности самого оракула, его, как всегда, туманность, хотя полностью исключить такую возможность нельзя, особенно учитывая возможные связи (даже родственные?) Фемистокла с Дельфами.
Исходя из Трезенского декрета (лин. 3-14), тогда же, то есть артемисийскую экспедицию, по предложению Фемистокла было принято и решение по эвакуации афинян в Трезену и на Саламин, хотя оно, видимо, и имело предварительный характер. Такой вывод кажется вполне логичным, поскольку он хорошо согласуется с общим направлением развития событий в Афинах. Собственно говоря, намеки об эвакуации угадываются уже в самом толковании второго оракула, как его приводит Геродот (Hdt. VII. 143). На наш взгляд, принятие версии Трезенского декрета по подготовке к эвакуации может пролить свет на сообщения других источников об этом событии, тех, которые обычно трудно поддаются интерпретации (Arist. Athen. роl. 23. 1; Plut. Them. X. 6-7; ср. VII; Cim. V; Nep. Them. II. 8; Hdt. III. 41; VII. 143; Front. Strat. I. 3. 6; Deinarch. Demosth. de coron. 204; Aristed. 251, 256). В таком случае, если Фемистокл действительно предложил псефисму в экклесии, то нет ничего удивительного в том, что в традиции сформировалась версия о его ответственности за это событие вообще. Другая же версия, которая передается Аристотелем (Athen. pol. 23.1 и приписывает заслуги в эвакуации Афин Совету Ареопага, возможно отражает фактическое состояние вещей, когда конкретными организационными вопросами действительно мог заниматься репрезентабельный, все еще авторитетный и к тому же многочисленный Совет. И действительно, само противопоставление роли Фемистокла в этих мероприятиях Совету Ареопага кажется несомненно искусственным. Не говоря уже о том, что Фемистокл в то время был членом Совета Ареопага как бывший архонт (Arist. Athen. pol. 25.3), легко представить, что рядом с ним собственно эвакуацией руководили все его коллеги. Подчеркивания особых заслуг Фемистокла, обнаружение им спрятанных общественных денег и их раздача малоимущим, возможно, основывается на реальном факте, однако в то же время, в чрезвычайных условиях эвакуации, роль такого традиционного и многочисленного органа, каким был Совет Ареопага, вполне могла быть не менее значительной. Это, между прочим, хорошо согласуется с общей тенденцией к консолидации всех политических сил во время военной угрозы, то есть вполне вписывается в ту картину социально-политических отношений рассматриваемого периода, которую мы и пытались нарисовать.


6. Социально-политическая деятельность Фемистокла в послесаламинский период

Как уже отмечалось, анализ военно-стратегических и тактических проблем греко-персидских войн, оценка Фемистокла как стратега, блестящего полководца, победителя в Саламинской битве не входит в рамки данной работы. Ограничимся лишь замечанием, что его роль как инициатора военно-морской обороны Эллады и Саламинской битвы не подлежит сомнению. Признание Мнесифила, советника Фемистокла при Саламине, реальной особой (Hdt. VIII. 57; Plut. Them. II. 4; сp. Moralia 154 C, 156 B, 795 G) отнюдь не означает, что Фемистокл учитывая это, должен был играть роль второстепенную.
Прежде всего, такое признание автоматически не означает, что Мнесифил действительно давал советы Фемистоклу при Саламине, а только то, что он был каким-то образом связан с Фемистоклом, возможно - поддерживал его план и даже попал в "кандидаты" для остракизма из-за связи с ним. Это в том числе означает, что Фемистокл уже в 480-е годы пользовался поддержкой влиятельных политических сил (невлиятельные личности не могли в те времена быть объектом остракизма). Таким образом, появление при Саламине Мнесифила, который разделял настроения Фемистокла, вполне могло ассоциироваться у вражеской, или даже просто завистливой к славе Фемистокла традиции по его совету.
Кроме того, как неоднократно отмечалось в специальных исследованиях по этому вопросу, попытка увязать выдающиеся успехи политических деятелей прошлого с влиянием их наставников, менторов, учителей - характерная особенность представителей школы Сократа и более поздних философов.
Безусловно одно: Саламинская битва, победа в ней эллинов стали блестящим оправданием политики Фемистокла, подтверждением правильности осуществляемой в Афинах морской программы. В этой битве Афины, благодаря своему флоту, выстроенном из белого камня по инициативе и в результате длительных усилий Фемистокла, выступили настоящими спасителями Греции.
Вместе с тем, эта победа стала настоящим фундаментом будущего величия афинского демоса, - "корабельной толпы", как его презрительно именует враждебно настроена традиция, - что осознал свое истинное значение и место во всей социально-политической организации афинского полиса. На наш взгляд, именно с этого момента можно вести речь о некой "радикализацию" внутренней политики Афин, о крене социально-политической организации полиса в сторону "крайней демократии". Во всяком случае, заслуги флота в греческой победе неизбежно должны были повлиять на усиление роли широких слоев занятого в его обслуживании демоса.
Однако вернее будет говорить о создании всего лишь весьма существенной предпосылки, или даже условия, именно такого характера социально-политического развития Афин. Это отнюдь не означает автоматически мгновенной и безусловной реализации этой предпосылки, или этого условия.
Как уже было показано, во время эвакуации Афин вполне мог играть (и скорее всего действительно играл) весьма существенную роль Ареопаг - носитель и выразитель аристократической тенденции в развитии полиса. Эта тенденция, конечно, вовсе не исчерпала себя в качестве альтернативы политического развития Афин - рядом с олигархической, а также и тиранической как крайним ее проявлением, она имела социально-экономические и политические предпосылки в самом полисном организме. Усиление демократической тенденции в результате значительного расширения ее социальной базы означает, вместе с тем, и определенную ее дифференциацию, которая отражала многообразие интересов и запросов ее субъектов. Вполне возможно, что смутное осознание всей широты диапазона демократической тенденции нашло свое выражение в известной фразе Плутарха. Ее суть сводится к тому, что Аристид был сторонником Клисфена, который ввел демократическую конституцию, однако склонялся в то же время на сторону аристократии, в чем и встречал сопротивление "заступника народа Фемистокла" (Plut. Arist. II). Как уже было сказано, Клисфеновы реформы отражали победу демоса, но отнюдь не полную и окончательную победу демократической формы правления. Поэтому выступление политика в послесаламинский период (то есть в условиях совершенно новой ситуации, ситуации, которая предусматривала дальнейшее развитие демократии) с точки зрения сохранения клисфеновского полисного устройства отражало лишь одно из течений внутри демократической тенденции причем течение, что уже изжила себя исторически.
Слова Плутарха (хотя и не датированные точно, но опирающиеся, очевидно, на традицию, которая освещала самые поздние по времени обстоятельства в отношениях между Фемистоклом и Аристидом, то есть их принципиальные политические позиции, позиции, которые наиболее полно выявились лишь в послесаламинский период) кажутся довольно симптоматичными; они отражают процесс "слияния" приверженцев сохранения основ конституции Клисфена, которые в определенной степени представляют демократическую тенденцию в развитии полиса, с субъектами совершенно отличных тенденций, - включительно с Советом Ареопага, - именно на платформе сохранения конституционных основ.
Возможно, продуктом такого симбиоза и стало семнадцатилетнее "правление Ареопага", о котором говорится в источниках. В этом случае "правление Ареопага" кажется не таким уж и непонятным. Даже больше: оно вытекает из существующей социально-политической ситуации в Афинах после 480-го года, а его деятельность как "стража законов" - отражением этой образованной, консервативной относительно всяких изменений в политическом устройстве оппозиции. То, что она стала результатом столь разных предпосылок как Саламинская победа с определяющей ролью созданной и глубоко демократической по своей сутью силы; как роль Ареопага в организации эвакуации Афин и даже, возможно, в организации кампании вообще; как последующая Платейская битва, с торжеством гоплитского ополчения, - все это лишь подчеркивает сложный характер этого явления, его даже в определенной мере абсурдность и ограниченность во времени.
Действительно, не смотря на свой авторитет, свое влияние, Ареопаг был разбит Эфиальтом через неполных двадцать лет после его такого взлета. Традиция ассоциирует с этой реформой Эфиальта имя Фемистокла (Arist. Ath. Pol. 25. 3-4), хотя, как уже отмечалось, фактическое участие в этой акции Фемистокла исключается - на время ее осуществления он уже находился за пределами Аттики. Можно, предположить, что эта версия действительно является лишь отголоском роли Фемистокла в реформе 487 года. Однако не исключено и что она (одновременно или только) отражает действительное противопоставление Фемистокла и Ареопага после Саламина, - в период правления Ареопага, - или противопоставление тенденции к дальнейшей демократизации Афин, наиболее влиятельным субъектом которой был Фемистокл (о чем, очевидно, говорит варить Плутарх в биографии Аристида (Plut. Arist. II), когда называет его "простатом народа") и консервативной, направленной против этой радикализации внутриполитического развития Афин, оппозиции. Обычно этот конкретный исторический факт может быть истолкован и по-другому. Для нас важно подчеркнуть его ограниченную приближенность к описанной выше социально-политической ситуации в Афинах рассматриваемого периода, что само по себе уже является довольно существенным.
В чем проявились конкретно эта тенденция к дальнейшей демократизации (или радикализации, как ее часто именуют в зарубежной историографии), какими конкретно действиями заслужил упреки Фемистокл от умеренного (или "консервативно настроенного") Аристида - сказать трудно. Все, что мы знаем о Фемистокле этого периода, - а источники уделяют больше внимания именно этому периоду его жизни, - можно свести к двум основным комплексам. Первый из них охватывает констатацию стремления Фемистокла к дальнейшему усилению морской мощи Афин, расширению сферы их влияния: экспедиция против Кикладских островов, которые обвинялись в сочувствии персам, была совершена именно с этой целью, не смотря на ее увязку в традиции с корыстолюбивыми настроениями Фемистокла (Hdt. VIII. 111- 112; сp. Plut. Them. XXI; De Her. malig. 871 C).
Сами по себе они, конечно, не исключены, как не исключенными были субъективные причины экспедиции против островов, возглавляемой Мильтиадом десятью годами ранее. Вообще аналогия между этими двумя событиями достаточно очевидна и часто подчеркивается в литературе. Возвращаясь к нашим предыдущим рассуждениям, отметим, что, таким образом, эта экспедиция Фемистокла имела целью расширение сферы влияния Афин на острова, создание своеобразного форпоста, который бы гарантировал безопасность Аттики со стороны моря и в первую очередь - от возможного нового морского похода персов. Если брать во внимание анекдотические подробности, то можно заметить определенную близость экспедиции планируемому Фемистоклом походу до Геллеспонта (Hdt. 108 f; Thuc. 1.137.4). Скептицизм, относительно таких намерений Фемистокла кажется чрезмерным: если взять во внимание важность в стратегическом и экономическом отношении Геллеспонта и регионов, которые к нему прилегают, то стремление Фемистокла к установлению контроля над ними вряд ли может вызвать недоверие. Даже опасаясь чрезмерной категоричности в суждениях, нельзя не отметить генетическое родство всех этих событий с образованием вскоре Афинского морского союза, который стал основой для организации в будущем Афинской морской державы, Архе. Если Фемистокл и не был официальным создателем этого союза, то по сути таким он бесспорно являлся.
С укреплением внешнеполитических позиций Афин, ростом их влияния в Элладе связан и второй комплекс источников сообщений о деятельности Фемистокла в послесаламинский период. Имеются в виду строительные работы в Афинах и Пирее, которые - по признанию самих античных авторов, - стали продолжением ранней деятельности Фемистокла и которые мы считаем возможным связать с его архонтатом 493/2 года (Thuc. И. 89, 3-92; Plut. Them. XIX. I; Diod. XI. 39-40). Внешнеполитическое направление этого строительства не вызывает сомнений. Рядом с военно-морской активностью, укрепление Афин и гаваней в Пирее превратило полис в хорошо укрепленную крепость, которая гарантировала безопасность ее жителям как со стороны моря, так и с суши. Значение этих мероприятий Фемистокла для укрепления обороноспособности Афин - распространенное мнение в исследованиях и повторять известные доказательства этого нет здесь никакой необходимости. Более важным является другое: эта деятельность Фемистокла вполне совпадает с основными направлениями его предыдущей активности по "обращению Афин к морю", по укреплению их независимости, которая основывалась на гарантировании безопасности как с суши, так и со стороны моря, а, следовательно, и по обеспечению самостоятельности, свободы от внешних военно-политических воздействий на внутриполитическое развитие полиса.
Именно в этом обеспечении самостоятельности, которое требовало мобилизации всех сил всего без исключения гражданского коллектива (а по некоторым свидетельствам - и метеков: Diod. XI. 43. 3, со всей очевидностью проявилась отмеченная уже тенденция к консолидации различных социально-политических сил; ее отзвуки мы находим в источниках, которые сообщают о содействии Аристида Фемистоклу во время организации посольства в Спарту и обмана эфоров (Thuc. I. 90. 5-91; Plut. Them. XIX. I; Nep. Them. 7).
Можно полемизировать относительно времени этого строительства (Diod. XI. 39. 1-40. 4; cp. Plut. Them. XIX), но несомненно одно: этим шагом Фемистокл определил политику Афин на много лет вперед, что нашло свое выражение в будущем форсировании этого строительства Кимоном и Периклом. К этому же комплексу надо, очевидно, отнести и непосредственно внешнеполитическую (или даже собственно дипломатическую деятельность Фемистокла; она нашла свое выражение в уже упомянутых посольствах в Спарту и в противодействии ей в амфиктионии (Plut. Them. XX), что и обеспечило Афинам гегемонию среди союзников, гегемонию, которая реализовалась, в конце концов, в сформированном на Платейском конгрессе Афинском морском союзе.
В этой связи важно также отметить, что внешнеполитическая активность Афин в послесаламинский период приобретает более четкой антиспартанскую направленность. Как уже было показано, эта направленность не была чем-то новым в тогдашних условиях, но стала развитием и продолжением имеющегося ранее так называемого "дуализма" Спарты и Афин, их авторитета и внешнеполитической активности особенно - после Саламина и Платей. Как уже отмечалось, на антиспартанскую направленность могут указывать обстоятельства, которые сложились во время строительства стен вокруг Афин, не смотря на противодействие Спарты и даже вопреки такому противодействию.
Несколько возвращаясь назад, отметим также, что возможно именно с осознанием этой направленности внешней политики Афин связана и определенная активизация в полисе проперсидских настроений, которая нашла отражение в известном противоборстве послов Спарты и Персии и избиении камнями Ликида (Hdt. VIII. 136, 140-142, Diod. XI. 28. 1-2. Plut. Arist. 10, Hdt. IX. 5).
Нет, конечно, никаких оснований причислять к этим проперсидким группировкам и Фемистокла. Даже больше, его влияние после этого события противоречит непосредственному соотнесению Фемистокла с этой политикой. Однако, учитывая сложность политической картины в Афинах, взаимодействие различных, порой, как мы видели, даже взаимоисключающих, - сил, можно высказать предположение, что, - как это ни парадоксально, - действие этих проперсидских сил совпадала с общим стремлением полиса к обеспечению более независимого по отношению к Спартые внешнеполитического курса, к ограничению ее влияния и к обеспечению своей безопасности с учетом возможной (и, как показало будущее, вполне реальной) спартанской угрозы.
Таким образом, - опять же, не смотря на всю парадоксальность этого тезиса, - выступление проперсидских сил до известной степени было инспирировано самой внешней политикой Афин и, возможно, Фемистоклом - как ее инициатором в послесаламинский период. В науке бытует мнение, что награды Фемистокла в Спарте (Hdt. VIII. 124; Diod. XI. 27, 3; Plut. Them. XVII; Her. de malig. 817 C; Aristid. 289) объясняются политикой "задабривания" его последней.
Здесь, очевидно, допущена некоторая тенденциозность, которая была обусловлена недооценкой истинной славы Фемистокла в Элладе вообще и в Спарте в особенности (вспомним хотя бы про те необычайные знаки уважения, которыми сопровождалось чествование Фемистокла и про которые говорят Геродот и Плутарх - Hdt. VIII. 124, сp. Plut. Them. XVII). Но долю истины эта догадка все же содержит. Возможно, на это решение Спарты в какой-то степени повлияли слишком энергичные шаги, мероприятия Фемистокла по укреплению независимости Афин и это чествование имело целью привлечь талантливого политика и полководца к Спарте, повлиять таким образом на определение внешнеполитической ориентации Афин, с целью недопущения их союза с Персией.
Возможно, именно вследствие этой формальной связи между выступлением проперсидских сил и деятельностью Фемистокла в Афинах впоследствии оформилось обвинения его в медизме, или же в связях с царем. Относительно этого существуют многочисленные исследования, в которых анализируются все возможные обстоятельства этого обвинения. Отметим только, что наиболее вероятной кажется именно такая версия оформления упомянутых обвинений - она учитывает все разнообразие факторов, в том числе и формальные совпадения в его политике (в действительности чуждыми ему и его политике в целом в течение всей политической карьеры) персидскими настроениями. Конечно, здесь дали о себе знать и более ранние контакты Фемистокла с персами, которые, - если только верить источникам, - были составной частью всей саламинского кампании и представляли собой его очередную стратегему. Что же касается оформления этой традиции вообще, то на нее, кроме всего прочего, - оказывало огромное влияние бегство Фемистокла в Азию и приют, найденный им у персидского царя. В пользу такого понимания природы обвинения Фемистокла в медизме может служить и тот факт, что именно Спарта выступила инициатором и действующим фигурантом в его преследовании после изгнания из Афин (Thuc. I. 135-137; Plut. Them. XXIII; Nep. Them. VIII. 2 Aristedem. X. 1), как, впрочем, и выбор Фемистоклом Аргоса для своего пребывания после остракизма.
Таким образом, подытоживая все сказанное, можно выделить несколько основных элементов внешнеполитической деятельности Фемистокла в послесаламинский период:
1. Его усилия по расширению сферы влияния Афин, которые привели, наконец, к организации Первого Афинского морского союза, с доминирующей ролью в нем афинского полиса.
2. Продолжение строительства в Пирее, начатого ранее, во время его архонтату 493/2 г. до Р. Х., что, вместе с пунктом 1, может быть понятым как завершающий этап в осуществлении морской программы в целом. Вместе с флотом, выстроенным в 483-480 годах, эти меры стали основой, материальным условием всего дальнейшего как внутренне-, так и внешнеполитического развития полиса.
3. Стремление к укреплению безопасности и внешнеполитической самостоятельности полиса, которое реализовалось в строительстве стен вокруг Афин.
4. Эти меры в целом способствовали в том числе укреплению самостоятельности Афин, их независимости от какого бы то ни было внешнего воздействия, - хоть со стороны Персии, хоть со стороны Спарты. При этом, после отражения персидского нашествия антиспартанская направленность их стала особенно ощутимой, на что указывает как непосредственное противодействие их осуществлению Спарты, так и следующий ход событий.
В условиях замалчивания источниками внутриполитической деятельности Фемистокла, выделенные здесь моменты могут принести определенную пользу для реконструкции недостающих деталей. Уже подчеркнутая взаимосвязь между внутренней и внешней политикой в данном случае кажется особенно очевидным. Действительно, завершающий этап в осуществлении морской программы Фемистокла в значительной степени был обусловлен внешнеполитическими обстоятельствами. В то же время, сама морская программа вытекала из общего направления развития афинского полиса, которое характеризовалось подъемом ремесла, торговли (в особенности - морской), развитием внутри него городского организма, постепенным смещением акцентов в экономической жизни на торгово-ремесленную деятельность. В этой связи еще раз будет уместно подчеркнуть закономерность эволюции Афин в направлении торгово-ремесленного полиса, а не следования такого развития из чисто политических обстоятельств.
Не может вызывать сомнений, в свою очередь, стимулирование развернутым строительством развития торговли и ремесла, которые его обслуживали, а следовательно, и оживление товарно-денежных отношений, социально-экономических отношений в целом. До определенной степени можно говорить, что военная кампания 480 года способствовала экономическому усилению "новых групп", которые уделяли больше внимания торговле и ремеслу, чем сельскому хозяйству, которое очень пострадало от войны. Нарушение же такого баланса в экономике Афин, или даже некоторое смещение акцентов в пользу ремесла и торговли, кроме всего другого, стимулировало уже отмеченную тенденцию к переселению граждан в "полис", а значит - к определенному нарушению "традиционности" самой идеологии его, которая базировалась на определяющем значении сельскохозяйственного труда как "образа жизни, который соответствовал общей гармонии, управляющей миром".
Сказавшись, таким образом, в первую очередь на социально-экономическом развитии Афин, греко-персидские войны не могли не сказаться в итоге и на развитии политическом. Можно говорить, очевидно, о создании в тот период реальных социально-экономических условий для углубления процесса демократизации, и как первого его шага - повышение роли всех гражданских слоев в управлении полисом; последнее следует из полисного принципа, согласно которому сумма прав должна равняться сумме обязанностей гражданина, а также - из принципиальной "однозначности военного ополчения граждан с народным собранием как основой политической организации полиса".
Иначе говоря, речь идет о значительной активизации экклесии за счет усиления роли в ней широких демократических слоев, включая и фетов, которые, как уже отмечалось, и представляли собой основу военно-морского флота, то есть, в конечном счете, - абсолютно необходимое условие реализации обозначенных выше внешнеполитических мер Афин в послесаламинский период.
Тот факт, что к ним за помощью вынужден был обращаться даже такой сторонник аристократических тенденций в развитии полиса как Кимон, отнюдь не противоречит их демократической ориентации, - как, впрочем, и демократической ориентации в деятельности Фемистокла (не несмотря на возражения Фроста), - но только подчеркивает силу, влиятельность новосозданной военной мощи, с которой вынуждены были считаться и за помощью к которой вынуждены были обращаться отныне все политики, вне зависимости от их политических симпатий. Постоянными апелляциями в экклесии к этой новой, им самим созданной силы, возможно, характеризуется вся послесаламинская деятельность Фемистокла. И даже если она была направлена на решения чисто тех внешнеполитических задач, о которых было сказано выше, то и тогда, осуществляемая с помощью этой новой силы и, таким образом, активизируя ее, она, эта деятельность, уже была по своей сути демократической и стимулировала дальнейшее развитие демократии - через укрепления ее социальной базы. (Подлецкий считает, что военно-морские успехи Кимона и Аристида стали одной из причин падение популярности Фемистокла в Афинах и даже непосредственной причиной того, что задуманные им стены в Пирее были построены лишь наполовину. Как бы там ни было, можно согласиться, что с этих пор использование (причем - успешное использование!) военно-морской силы стало необходимейшим условием выступления любого политика на поприще государственной деятельности).
Однако, мы знаем, что в то время были сделаны и реальные шаги по расширению прав граждан, - а именно: Аристидом была внесено предложение с тем, чтобы в будущем управлении полисом принимали участие все без исключения и чтобы на должность архонта мог быть избранным любой гражданин (Plut. Arist. XXII; nop.: Arist. Ath. роl. 26. 2). Конечно сообщение Плутарха является достаточно спорным и вполне может оказаться справедливым сомнение относительно историчности этой псефисмы вообще. Однако и место из Аристотеля (Arist. Athen. pol. 26.2) также не намного вероятнее и отрицать Плутарха на его основе нужно с большой осторожностью. А впрочем, из Плутарха нельзя категорично сделать вывод о принятии этого предложения Аристида: речь идет, собственно, лишь о его внесении. Если же к этому добавить предостережение Аристотеля о том, что ранее зевгиты обычно замещали только рядовые должности, то возможности для конструирования самых разных версий становятся очень широкими.
Ограничимся здесь лишь констатацией вероятности самой попытки радикализации афинской конституции - она не кажется слишком смелой, но вполне согласуется со всем развитием событий. При этом, больше всего она согласуется именно с социально-политической деятельностью Фемистокла. Тот факт, что Плутарх делает ответственным за непосредственное внесение этого предложения Аристида, не должен нас смущать: у Плутарха довольно четко проступает вынужденность такого шага Аристида. Из этого легко предположить, что он сформулировал, так сказать, уже назревшее в народе предложение, предупреждая тем самым его внесение другими политиками и быстрее всего - Фемистоклом, намерения которого, возможно, простирались значительно дальше этого вынужденного шага. Если принять за историческое свидетельство об освобождении метеков от повинностей по предложению Фемистокла (Diod. XI. 43. 3), то можно даже выразить предположение, что речь шла о расширении социальной базы демократии, возможно даже за счет повышения роли метеков не только в экономической, но и в военно-политической сфере. Участие их в боевых действиях (см. Трезенская надпись ст. 7, 13, 30-32) могла стать весомым поводом для предоставления им всех или какой-то части гражданских прав. Вообще, не смотря на всю туманность сообщений, задается вполне справедливым мнение относительно заинтересованности метеков в развитии ремесла и торговли, что не только сближало их с афинской демократией, но и превращало в активных субъектов развития ее экономической основы. Уже одно это заставляет воспринимать возможность такой реконструкции политического развития Афин всерьез (Хотя, если согласиться с взглядом Г. Томсена на это решение Фемистокла как на начало становления афинской эйсфоры, которая распространялась лишь на граждан первых трех классов, то освобождение от нее метеков говорит наоборот, о дальнейшей дифференциации гражданского и негражданского населения. Вообще следует заметить, что сообщение Диодора Сицилийского о том, что Фемистокл убедил демос освободить метеков от повинностей, вряд ли дает основания для такой трактовки этого политического события).
Из этого следует, что можно констатировать сохранение в источниках следов - пусть и не совсем внятных - попыток радикализации внутриполитического развития Афин послесаламинского периода, которые вполне соответствуют основным выводам относительно общих тенденций общественно-экономического развития, а также хорошо известных нам военно-политических приготовлений и внешнеполитических ориентаций. Применяя эти выводы непосредственно к определению социально-политической ориентации Фемистокла в рассматриваемый период, еще раз стоит подчеркнуть, что его действия объективно были направлены на развитие демократии в Афинах, на расширение ее социальной базы и, - конечно, опосредованно, - даже на стимулирование развития экономической основы этой демократии.
Выше уже говорилось о единстве субъективных и объективных начал в политической деятельности Фемистокла. Справедливым остается этот тезис и для послесаламинского периода. И действительно, даже при самом критичном отношении к источникам, вряд ли можно подвергать сомнениям славу Фемистокла как в Афинах, так и во всей Элладе. Его положение уже, учитывая только это, было экстраординарным, что, естественно, не могло не привести к конфронтации: не только с политическими оппонентами, но даже с бывшими сторонниками, а используя более четкие политические определения (что, как мы видели, является делом достаточно сложным для рассматриваемых времен) - не только с выразителями ("субъектами") аристократических и олигархических тенденций в развитии полиса, но и по субъектам тенденции демократической. Принципы демократического равноправия и равной значимости всех и каждого гражданина в отдельности несовместимы с экстраординарным статусом любого, даже если это "вождь" самой демократии (идея "вождизма" вообще, в принципе чужда самой природе демократии).
Внешним, зримым проявлением такой несовместимости стала хорошо заметная в источниках зависть к Фемистоклу. Кажется, наиболее полно и наиболее последовательно она проявилась в нападках на него Тимокреонта с Родоса, с легкой руки которого за Фемистоклом прочно укоренилось реноме взяточника и задаваки (Plut. Them. XXI). И дело даже не в том, могли или не могли поступки Фемистокла дать повод для таких обвинений: на наш взгляд, анекдотизация лица Фемистокла стала вполне понятным следствием того особого положения, которое он занимал в Афинах, предвестником будущей прямой конфронтации с массой афинского гражданства, что нашло свое отражение в более поздней историографии. Не способствовали сглаживанию конфликта и постоянные напоминания Фемистокла о своих заслугах, что по-человечески и понятно, но у современников ничего, кроме раздражения вызвать не могло. Награды Фемистокла и почести, которых он был удостоен в Спарте, не без оснований вызвали раздражение у остальных сограждан, которые не меньше пострадали от войны и проявили высокую доблесть во всех сражениях (Hdt. VIII. 125; Diod. XI. 27; cp. Plut. Them. XVII; Aristid. Panathen. 18). Очевидно, в таком же контексте следует рассматривать и строительство им храма Артемиды "Лучшей Советчицы" (Plut. Them. XXII), сам эпитет которого должен был напоминать согражданам о спасительном совете Фемистокла. В пользу такого толкования свидетельствует, кажется тот факт, что храм после остракизма Фемистокла был разрушен и восстановили его лишь в 330 г. до Р. Х.
Возможно и действительно в контексте этих событий следует рассматривать и постановку Фемистоклом пьесы Фриниха "Финикиянки" (Plut. Them. V), в которой, на основе сходства ее с трагедией Эсхила "Персы", прославлялся, очевидно, Фемистокл как главный виновник Саламинской победы. Подлецкий усматривает политический смысл (а точнее - отголосок борьбы Фемистокла с Алкмеонидами) и в восстановлении памятника тираноубийцам, Гармодию и Аристогитону, с посвятительной надписью Симонида; оригинал этого памятника был вывезен персами к Суз.
Учитывая главным образом близкие отношения поэта с Фемистоклом, такая трактовка в принципе может оказаться вероятной. Однако сам эффект этой подчеркнуто антитиранической акции способствовал, скорее всего, оживлению именно антитиранических настроений в Афинах и, таким образом, вполне вписывался в общую картину общественно-политического развития афинского полиса как полиса демократического по своей сути (не смотря на так называемое "господство Ареопага", которое - даже если признать его историчность, - имеет более широкое значение, чем просто господство олигархии в Афинах) и шествующего по пути дальнейшей демократизации. Настоятельные попытки Фемистокла реанимировать свою популярность среди сограждан, таким образом, не могли не звучать диссонансом этой демократической тенденции, тенденции, которая предусматривала равноценность каждой личности для "общественного" мнения. Возможно также, что (в условиях успешных боевых действий Персии Кимона, который осуществлял популярную в Афинах идею ионийцев, в условиях успешной деятельности Аристида по фактической организации Делосской лиги, а возможно - и в условиях появления в Афинах слухов о стремлении Ксеркса к реваншу за поражение в предыдущих битвах) такие действия Фемистокла могли показаться не только претензионными, но даже вредными для полиса, как и его, - если только мы верно представляем себе суть политических процессов того времени, - настоятельные напоминания о враждебности Спарты. Доброжелательное восприятие афинянами постановки "Персов" Эсхила, осуществленной в 472 г. до Р. Х. хорегом Периклом, уже не могло что-либо существенно изменить и Фемистокл был остракован. Произошло это, очевидно, в 472/1 г. до Р. Х., плюс-минус один год, хотя хронология этого события не очень ясна.
Этим, собственно, и завершается "афинский" период социально-политической деятельности Фемистокла.
В то же время, ни жизненный путь, ни наши сведения о нем остракизмом не исчерпываются. Скорее наоборот: больше трети всего суммарного объема сведений о Фемистокла, которые дошли до наших дней, относятся именно к времени его бегства и пребывания в Персии. Безусловно, они заслуживают внимания и нельзя сказать, что внимания они лишены. Даже больше, выскажем предположение, что лицо Фемистокла оказалась настолько популярной как в античной, так и в новой традиции не в последнюю очередь благодаря столь "романтичному" финалу. Понимание этого факта, кажется, находится в основе концепции Ленардона о следовании источников своего рода героическому эпосу, "сази", - как отмечает другой известный современный исследователь, Подлецкий, - "романтической фантазии" о Фемистокле.
Археологические источники (найденный при раскопках в Остии скульптурный портрет Фемистокла, возможно, имеющий образцом оригинал времени его персидской "карьеры"), как и нумизматические (дидрахмы с именем Фемистокла и найденный в 1963 году близ Магнесии четверть обола), подкрепляют, на наш взгляд, справедливость литературной традиции относительно высокого его положения, возможно - даже о наличии в его распоряжении военных отрядов, для которых и была предназначена эмиссия этих монет Фемистоклом.
Относительно этого существуют различные понятия и время от времени дискуссии в литературе возобновляются с новой силой. В наиболее общем виде они представлены в сравнительно недавних работах Подлецкого и Фроста. Поскольку данная работа не имеет целью освещать все моменты биографии Фемистокла, а лишь показать его место в эволюции афинского полиса, то отметим по этому поводу только то, что показания источников о поздней карьере Фемистокла позволяют прояснить некоторые обстоятельства его ранней деятельности. Среди прочего симптоматичными кажутся его вояжи по Пелопоннесу, пребывания в Аргосе (Thuc. II. 135-138; Plut. Them. XXIII; Epist. № 1) поскольку они, как уже отмечалось, свидетельствуют о его антиспартанских действиях; безусловно, их можно истолковать и как продолжение предыдущей, еще "афинской" его политики, направленной на ослабление потенциального соперника Афин. Возможно даже, эти действия были направлены и на оживление демократических тенденций в Пелопоннесе, что проявилось в определенной демократизации политического строя Элиды и Мантинеи, которая наблюдается в то время, - это также соответствует нашим представлениям о политической позиции Фемистокла как субъекта демократических тенденций в развитии афинского полиса. Можно высказать предположение, что этими действиями Фемистокл готовил почву для усиления своего влияния в демократических Афинах, хотя более справедливой кажется догадка о патриотических мотивах, которые имели целью благо отечества, а не сугубо прагматические соображения.
В любом случае, последствия этих действий оказались горькими для Фемистокла: Спарта, пожалуй, действительно обеспокоенная подозрительной активностью Фемистокла в исконно враждебном в отношении нее Аргосе, приняла политические меры для его устранения. С помощью дружественных к ней сил в Афинах, Спарте удалось возбудить процесс против Фемистокла, обвинив его в связях с Павсанием и обоих - в медизме, в планах переметнуться на сторону персидского царя. Мы уже отмечали, что основа для формирования обвинений Фемистокла в медизме в Афинах вполне могло быть готовым уже и раньше: его сложная внешняя политика, основанная на балансе между различными внешними силами, его склонность к определенному политическому авантюризму, честолюбие и громкая слава - все это составляло очень удобный фон, на котором можно было нарисовать какую угодно картину страшных злоупотреблений против общества.
Мы не будем здесь останавливаться на источниковедческих проблемах связи Фемистокла с Павсанием (Thuc. 1.115-138; Plut. Them. XXIII. 3-4); они достаточно разработаны. Отметим только, что для Фемистокла предательские планы были более чем нехарактерными, в корне противоречащими всей его предыдущей деятельности и поэтому логичнее было бы объяснить его изгнание (как и следующий процесс) тем, что ни демократические принципы не были совместимыми с непомерными претензиями Фемистокла на лидерство, а не, возможно, планы афинской демократии не соответствовали его начинаниям. В последнем случае, фемистокл был принесен в жертву соображениям выбора внешнеполитических приоритетов, в которых Спарта, с точки зрения на перманентную войну с Персией, вновь заняла главные позиции. В этих условиях единственным убежищем во всем мире для Фемистокла оставалась только враждебная как Афинам, так и Спарте Персия, отныне - не только символ его всеэллинского триумфа, но и проксен в горькие минуты его бед. Ирония судьбы.


Выводы

"Разным эпохам присущи разные типы политических и государственных деятелей... Вызванные к жизни особенностями социально-экономического строя, политической структуры, идеологии и культуры того или другого общества, они в свою очередь проявляли ... влияние на весь ход развития этого общества и в первую очередь - на его политическую историю" (Фролов). Фемистокл безусловно был порождением своей эпохи, но одновременно он был и ее активным творцом, который реализовал в конкретных исторических условиях как свои личные интересы, так и насущные потребности общества.
В условиях, когда в результате реформ Клисфена, определяющей тенденцией развития афинского полиса стала тенденция к дальнейшей его демократизации, а основными альтернативами выступали пали тенденции аристократическая и олигархическая, в этих условиях реализация Фемистокла как политического деятеля была возможна только в пределах определенных направлений.
Архонтат Фемистокла 493/2 г. до Р. Х. не был нарушением предыдущей традиции, согласно которой основные полисные магистратуры могли замещать, главным образом, представители ведущих аристократических родов. Генеалогические исследования позволяют установить его связь с влиятельным аристократическим родом Ликомидов Представление о Фемистокле как о незаконнорожденном является недоразумением, основанным на экстраполяции закона Перикла в более ранние исторические условия. Сообщения источников о Фемистокле и о его архонтате являются аутентичными и дополняющими друг друга. Замечание Геродота относительно Фемистокла как о ставшем только "недавно" одним из ведущих политических деятелей, не препятствует признанию историчности этого архонтату: Геродот рассказывает о более поздних событиях; он писал специальную биографию Фемистокла и у него были все основания считать основным деянием Фемистокла его предложение относительно строительства флота в 483 году, то есть действительно накануне вторжения Ксеркса.
Основным политико-экономическим содержанием архонтата Фемистокла было начало укрепления Пирея, которое имело акцентированный оборонный характер и имело целью прежде всего обеспечение суверенитета Афин; их ограждения со стороны моря. Это строительство не было оригинальной идеей самого Фемистокла, но имело прецедентом планы Гиппарха. Обусловленное в первую очередь потребностями безопасности, оно, это строительство в Пирее, имело предпосылкой все предыдущее развитие Афин, которое характеризовалось усилением торгово-ремесленных акцентов в разных сферах жизни; вместе с тем, это строительство, в свою очередь, стимулировало дальнейшее развитие ремесла и торговли, товарно-денежных отношений, экономики в целом; в этом оказалась необходимой взаимосвязь между внутренней и внешней политикой. Социальную базу на этом этапе деятельности Фемистокла составляли, таким образом, широкие слои торгово-ремесленного населения полиса, заинтересованные в расширении этого строительства, а также патриотически настроенные элементы, выступавшие за укрепление независимости Афин. Проведению этой активной оборонной политики Фемистокла способствовало осуществление незадолго до того постановки трагедии Фриниха "Взятие Милета".
Возможно, тогда же Фемистокл осуществляет и попытки строительства флота, которое было приостановлено после возвращения Мильтиада. В пользу этого может свидетельствовать сообщение Стесимброта, а также увеличение количества кораблей от пятидесяти в период до Марафона (во время войны с Эгиной), до семидесяти - уже в послемарафонский период, во время экспедиции Мильтиада против островов. В любом случае, архонтат Фемистокла следует считать первым шагом в осуществлении морской программы Афин. Обязанный своим политическим влиянием именно этим мерам, он и в дальнейшем выступает как непреклонный сторонник усиления военно-морской мощи Афин. Идея эта не была неожиданной для полиса: недавние десанты на аттические побережья неподалеку от Фалерона спартанских отрядов, аргосцев и эгинцев, а во время Марафонской битвы - демарш персидского флота, были достаточно вескими предпосылками ее появления. Возможно, пониманием необходимости создания ближних форпостов для защиты со стороны моря была продиктована и морская экспедиция Мильтиада, что может свидетельствовать в пользу чрезмерности противопоставления "гоплитов Мильтиада" "флоту Фемистокла". Поражение этой экспедиции означало не только устранение серьезного политического соперника Фемистокла, но одновременно и удар по самой идее морской активности, усиление сторонников традиционной политики. Архонтат Аристида 489/8 г. до Р. Х. может быть истолкован именно в таком смысле.
Остракизмы 480-х годов при всей их неоднозначности вполне вероятно, свидетельствуют в пользу усиления в Афинах общественно-политической активности, возведение которой только к противоборству аристократических "сверхличностей" - серьезная ошибка; в ее основе - борьба различных слоев афинского гражданства за политическую реализацию своих интересов; это означает, в особенности, стремление гарантировать свои социально-экономические интересы политическими средствами; иначе говоря, степень реализации всего комплекса социально-экономических интересов широких слоев гражданства зависит от степени значимости каждого гражданина; иначе говоря, эта реализация в конечном итоге зависит от уровня развития демократии в полисе, то есть от возможности политически реализовать интересы всех и каждого гражданина в отдельности. В нашем случае все это означает, что политические устремления Фемистокла, который осуществлял военно-морское строительство (оно, к тому же, могло служить интересам и непосредственно морской торговли) и таким образом стимулировал, сознательно или невольно, развитие различных сфер афинской экономики, - объективно совпадали с политическими устремлениями конкретных торгово-ремесленных слоев афинского гражданства, а возможно - широких слоев демоса вообще. Таким образом, Фемистокл выступает как субъект объективно-демократических тенденций развития афинского полиса, которые проявлялись в конкретных шагах и конкретных политических деятелей. Далее, в таком случае, развитие демократии объективно отвечало интересам Фемистокла как деятеля, самореализующегося политически в том числе. Из многочисленных остраконов с именем Фемистокла следует его значительная политическая активность по крайней мере с 487 года, его влиятельность и популярность, поскольку политически неизвестные лица в то время еще объектами для остракизма не выступали. Если принять во внимание тот факт, что серия остракизмов завершилась изгнанием Аристида, сторонника традиционной политики ставки на гоплитов, и принятием предложения Фемистокла по строительству флота, то, во-первых, Фемистокл может рассматриваться как один из наиболее активных субъектов социально-политической борьбы 480-х гг., а во-вторых и в связи с этой предыдущей активностью - может быть определена и цель его в этой борьбе: продолжение и расширение начатых ранее военно-морских приготовлений. Из всего выше сказанного вытекает, что безусловно демократическая по своей сути реформа архонтата 488/7 г. до Р. Х. объективно отвечала частным интересам Фемистокла, поскольку способствовала усилению политического значения элементов, которые составляли его социальную базу; поскольку снижала вероятность влияния на предвыборную активность его авторитетных политических соперников в условиях, когда сам он уже добиваться архонтата не мог; в конце концов, поскольку тем самым в Совет Ареопага, который продолжал оставаться политическое значимой магистратурой и членом которого сам он уже стал, попадали лица не наиболее влиятельные, но в значительной мере - случайные и потому не представляющие реальной угрозы ни его начинаниям, ни его политическим амбициям. Источники не сообщают об инициаторах реформы архонтата, но поскольку кто-нибудь все же должен был внести соответствующее предложение, то из всех возможных известных нам деятелей наиболее естественной и вероятной кажется кандидатура Фемистокла.
Такая реконструкция событий позволяет говорить о закономерности важнейшего шага Фемистокла - внесенного им предложения относительно отказа от раздела доходов с серебряных рудников и строительства на эти средства флота. Принятие этого предложения знаменовало, таким образом, победу Фемистокла в социально-политической борьбе рассматриваемого периода, торжество его политики. На то, что это не было мгновенным счастливым прозрением, но реализацией давно известного плана, кроме всего прочего, может указывать и пример Фасоса, жители которого использовали средства со своих рудников для укрепление обороноспособности перед лицом персидской угрозы; сама идея, таким образом, что называется, "носилась в воздухе" и благоприятного стечения обстоятельств оказалось достаточно для ее реализации. Такими обстоятельствами можно считать обострение внешнеполитических проблем и открытие новой среброносной жилы в местности Маронея, которая локализуется в районе Лаврийских рудников. Демократическая суть этого шага Фемистокла является очевидной, хотя реализовалась она, конечно, только постепенно, параллельно с ростом роли флота в защите полиса: в соответствии с требованиями полисной конституции, согласно которой сумма прав должен соответствовать сумме обязанностей гражданина. Однако создание полисного, морского флота мало и более непосредственные последствия: это строительство стимулировало дальнейшее развитие экономики Афин, особенно ремесла и торговли, способствовало переориентации их в торгово-ремесленный полис, то есть - реализации уже давно определенных тенденций социально-экономического развития Афин.
Строительство общеполисного флота знаменовало собой, кроме того торжество полисных интересов над интересами отдельных граждан, а если считать вероятную догадку относительно родоплеменных истоков существовавшего тогда традиционного распределения прибылей - то и преодолению консервативной традиции. Более частичным следствием этого мероприятия стало и создание в дальнейшем новой литургии - триерархии, истоки которой действительно можно увидеть в морском законе Фемистокла.
Самым непосредственным и не вызывающим возражения результатом создания морского флота по предложению Фемистокла является успешная кампания 480-го года, Саламинская победа, которая по праву считается не только торжеством военного мастерства Фемистокла, но и торжеством всей его предыдущей политики военно-морских приготовлений.
Распространенные в литературе противопоставление действий Ареопага по эвакуации Афин инициативе Фемистокла кажутся не совсем оправданными, поскольку, как было выяснено, Фемистокл также входил в состав Совета Ареопага. Возможно, в источниках нашла свое отражение традиция, которая особенно подчеркивала заслуги Фемистокла в этом эпизоде. Но разумной кажется мысль о некотором усилении влияния Ареопага, что в условиях чрезвычайной ситуации для такого древнего и авторитетного органа было бы даже закономерно. Это, таким образом, проясняет и сложный вопрос относительно установления историчности периода главенства Ареопага. У этого института действительно были все основания для того, чтобы поправить свой престиж и влиятельность в жизни полиса. После Саламина социально-политическая деятельность Фемистокла характеризуется несколькими основными моментами, а именно: продолжением и расширением военно-морского строительства, что нашло свое проявление в укреплении Афин, восстановлении строительства в Пирее; стремлением к усилению влияния Афин в регионе, созданием надежных форпостов на морских подступах к Аттике, которое реализовалось в его экспедиции против островов и имело своим непосредственным продолжением и завершением оформление в конечном результате Афинского морского союза; противодействием Спарте как возможному сопернику Афин в Элладе, что нашло свое проявление в действиях Фемистокла в Дельфийской амфиктионии, а возможно и в контактах с потенциально антиспартанским Аргосом; наконец, борьбой за укрепление своего политического положения как лидера афинского полиса.
Непомерные претензии Фемистокла на руководство афинской политикой вступили в противоречие с им же самим стимулированным развитием демократии, сама природа которого исключает экстраординарное положение отдельной личности. Успехи Аристида, который, по сути, завершил начатую деятельностью Фемистокла организацию Афинского морского союза, успехи Ксантиппа и Кимона в деле популярного в Афинах освобождения ионийцев, возобновления угрозы военно-морской конфронтации с Персией и актуальность укрепления союза со Спартой серьезно подорвали политическое влияние Фемистокла. В таких условиях панегирики поэтов-друзей Фемистокла, надоедливые напоминания о своих заслугах от него самого не могли не вызвать раздражения со стороны сограждан; остракизм Фемистокла стал логическим завершением его длинного и блестящего восхождения к триумфу и всеэллинской славе; его попытки принести пользу отечеству и такие влиятельные лаконофилы как Аристид и Кимон.


Приложение. Рецензия Сурикова И.Е.

Автор: 
Суриков И.Е.
Источник текста: 

Вестник древней истории. 2008 г. №1

В. В. СТАВНЮК. Фемістокл і Афіни: діяльність Фемістокла в контексті еволюціі афінського поліса. Киів: Прайм-М, 2004. 248 с.; он же. Становлення афінського поліса. Київ: Аквілон—Плюс, 2005. 216 с.
Украинский антиковед В. В. Ставнюк почти одновременно опубликовал две монографии по истории Афин — «Фемистокл и Афины: деятельность Фемистокла в контексте эволюции афинского полиса» и «Становление афинского полиса». Это событие осталось у нас практически незамеченным, и хотелось бы привлечь к нему внимание коллег: оно того заслуживает. Ведь далеко не каждый день (и даже не каждый год) выходят на постсоветском пространстве книги, посвященные проблематике архаической и раннеклассической эпох. Достаточно отметить, что о Фемистокле до сих пор нет ни одного монографического исследования даже и на русском языке. Явно не хватает у нас и фундаментальных трудов по истории Афин эпохи архаики[1].
Так получилось, что по хронологии освещаемых событий (изложение доведено до реформ Клисфена) вторая монография В. В. Ставнюка предшествует первой, а та фактически оказывается ее непосредственным продолжением. Поэтому представляется логичным начать рассмотрение рецензируемых книг именно со «Становления афинского полиса». Но перед этим будет уместно остановиться вкратце на общетеоретических установках автора, а они как раз более четко и рельефно прописаны в начале введения к «Фемистоклу и Афинам» (с. 3-6)[2].
В. В. Ставнюк исходит из концепции полиса, который являлся «…общиной–государством, гражданской общиной, в которой политическая власть принадлежала всему гражданскому обществу, демосу, народу, который выступал как суверен» (ФА, с. З)[3]. Автор неоднократно и настойчиво подчеркивает, что не рабство, а свобода выступает основополагающей чертой экономических отношений в полисе, его социальной и политической организации; основная фигура в нем — гражданин. Очевидно, все это говорится с целью полемики с общераспространенной у нас до недавнего времени (да и поныне влиятельной) точки зрения на полисное общество как на преимущественно рабовладельческое. В греческом полисе выработалась своеобразная культура, основанная на рационализме, гуманизме, антропоцентризме. Все эти черты с наибольшей степенью проявились в Афинах; впрочем, справедливо оговаривается, что афинский полис был необычным и уникальным; таким образом, В. В. Ставнюк, судя по всему, не считает его «идеальной моделью» полиса как такового[4].
Теперь мы можем перейти к анализу конкретных положений, которые выдвигаются и аргументируются в рецензируемых монографиях. Книга «Становление афинского полиса» состоит из двух частей, подразделяющихся на главы. В первой части (с. 9-98) речь идет о событиях и процессах, имевших место на хронологическом отрезке от падения ахейской цивилизации до «Килоновой смуты», во второй (с. 99-193) — от законов Драконта до реформ Клисфена.
Автор начинает с описания ситуации в Аттике и в Греции в целом в период «темных веков» и в начале архаической эпохи. Рассматривается, в частности, проблема «послемикенского регресса». По мнению исследователя, этот регресс не был абсолютным: «…реставрация родовых отношений в Греции в начале “темных веков” не означала механического и последовательного воссоздания той примитивной племенной организации, с разложения которой начиналась история ахейской цивилизации еще в начале II тыс. до н. э.» (с. 24-25). Несмотря на значительную «варваризацию», ряд элементов дворцовой культуры бронзового века не погиб, а сохранился.
Этот тезис представляется продуманным и весьма важным. Зачастую можно встретить (особенно в работах авторов, исходящих из теории «абсолютного дисконтинуитета» между греческим социумом II и I тыс. до н. э.) мнение, согласно которому полисная цивилизация начиналась «с нуля», вырастала непосредственно из родо–племенного общества[5]. А это, безусловно, не так: в действительности полис вырос на обломках предшествующей, вполне развитой государственности микенской эпохи. Истинные, «первичные» родо–племенные отношения в Греции ушли в прошлое еще в то время (соответственно, на смену родовой общине пришла соседская[6]), а если мы в первой половине I тыс. до н. э. и встречаем нечто похожее на них, то нужно отдавать себе отчет в том, что это уже «вторичный», по сути — искусственно реставрированный феномен[7].
В. В. Ставнюк констатирует, что уже в поэмах Гомера «…главной экономической ячейкой… является уже не род, не родовая община, а малая патриархальная семья и ее автономное домохозяйство — ойкос» (с. 35)[8]. Справедливости ради, впрочем, нельзя не отметить, что данная точка зрения не проводится автором вполне последовательно. Он сам же неоднократно пишет о «родовой знати» в ранних Афинах (с. 31, 52 и др.). Впрочем, эта пресловутая «родовая знать» — один из штампов, привившихся в отечественной историографии в целом. Написав «знать», так и хочется добавить «родовая», хотя такое определение далеко не всегда корректно и уж во всяком случае ничего существенного не поясняет и никак не помогает понять феномен.
В. В. Ставнюк рассматривает, как с начала I тыс. до н. э. происходит «кризис патриархального общинного устройства» (с. 26). По его мнению, на протяжении «темных веков» происходит, в частности, постепенное формирование аристократии. В целом это верно, но лишь отчасти. Многие аристократические роды греков, несомненно, имели микенские корни и появились еще во П тыс. до н. э.[9]
Поскольку собственно афинских нарративных источников, аутентично освещающих состояние общества на столь раннем историческом этапе — в «гомеровский период» — заведомо нет, автор применяет широко распространенный в антиковедении и, безусловно, вполне правомерный прием: рассматривает это общество по данным поэм Гомера, распространяя их материал на Аттику, хотя эти тексты к ней напрямую и не относятся. Нас несколько удивило, что в главе «Общество по данным гомеровских поэм» (с. 32-62) ни разу не используется то исследование этой эпохи, которое и по сей день остается едва ли не наиболее ценным, — «Мир Одиссея» Мозеса Финли. В целом гомеровский период характеризуется В. В. Ставнюком как период переходный, время укрепления частной собственности и начала формирования полисов.
В конкретных аттических условиях одним из важнейших компонентов этого последнего процесса стал синойкизм, связываемый в традиции с именем легендарного Тесея. Этому объединению общин Аттики вокруг Афин посвящена специальная глава монографии (САП, с. 62-81). По мнению В. В. Ставнюка, «…именно в процессе синойкизма или сразу же после его завершения и сформировались окончательно… аристократические роды» (с. 71; ср. также ниже, с. 124 - о монетной реформе Солона). Говоря об аристократии этих столетий, автор справедливо отмечает, что она имеет источником своих доходов не только земледелие, но и активно занимается торговлей (исключительно важный момент, который чаще всего упускается из виду в историографии). В то же время он придерживается устаревшего тезиса (восходящего к Ч. Селтману[10]), согласно которому знатные афинские роды уже с конца VII в. до н. э. чеканили монету, маркируя эти выпуски своими «родовыми гербами» (с. 84). На сегодняшний день подобная датировка давно уже стала достоянием вчерашнего дня, поскольку вся хронология архаического греческого монетного дела после Селтмана, во второй половине XX в., была самым кардинальным образом пересмотрена[11]. Первые монеты в Афинах (так называемые Wappenmünzen) в действительности были отчеканены значительно позже, лишь во второй половине VI в. до н. э., при тиранах[12].
Рассматривая положение в афинском полисе VII в. до н. э., В. В. Ставнюк полагает, что в этот период происходило обезземеливание аттического крестьянства. Многие из крестьян, лишившихся земли, «…переходили в Афины, пополняя ряды городского демоса — ремесленников, купцов… и просто люмпенизированных масс» (с. 85-86). Откровенно говоря, здесь нарисована картина, значительно сильнее напоминающая реалии Рима времен поздней Республики, чем архаических Афин. И совсем уже трудно говорить о пресловутом «обезземеливании крестьянства». Афины были государством весьма обширным по греческим меркам, от стенохории не страдали, и земли в них вплоть до V в. до н. э. вполне хватало на всех. Прекрасно свидетельствует об этом почти нулевое участие афинян в Великой греческой колонизации. Совершенно верно замечает Р. Осборн, что главной аграрной проблемой архаической Аттики была скорее не нехватка земель, а наоборот, нехватка рабочих рук для обработки этих земель, наличествовавших в достаточном количестве[13].
Согласно своей общей концепции, В. В. Ставнюк понимает архаических афинских гектеморов как арендаторов, вышедших из среды таких разорившихся крестьян. В действительности проблема гектеморов гораздо сложнее. Совсем недавно мы посвятили ей специальное исследование[14], к которому и отсылаем желающих, не имея возможности остановиться здесь подробнее на этом вопросе.
Достаточно подробно останавливается автор рецензируемых работ на мятеже Килона — первом событии афинской истории, о котором сохранились относительно обильные свидетельства. Отметим одну небольшую неточность, проскользнувшую в изложении. Исследователь пишет, что власти, вступив в переговоры с осажденными на акрополе мятежниками, клятвенно обещали тем «свободный выход за границы Аттики» (с. 93). Это было бы уж слишком гуманно по отношению к лицам, пытавшимся установить тиранию. В действительности, как нам приходилось уже писать в другом месте[15], мятежники соглашались предстать перед судом, выторговав себе лишь ту уступку, что их не приговорят к смертной казни (Herod. V. 71).
В отдельной главе монографии (САП, с. 99-108) рассматриваются законы Драконта. Общую цель этого законодательства В. В. Ставнюк трактует совершенно верно — как стремление покончить со смутой в Афинах, борьбу с разгулом кровной мести. Впрочем, вопреки высказываемому в книге мнению, убийца, если он хотел примириться с родственниками жертвы и избежать возмездия, вряд ли должен был выплатить «штраф в пользу общины» (с. 101). В сохранившемся тексте закона Драконта об убийстве ни о чем подобном не говорится[16]. Не приходится сомневаться в том, что убийца платил на самом деле не штраф, а выкуп, и платил его не полису, а именно сородичам убитого. Также ошибочно В. В. Ставнюк считает, что Аристотель (Ath. pol. 16. 10) приписывает архаический закон о тирании Драконту.
В нескольких главах книги содержится подробный анализ такого этапного события афинской истории, как реформы Солона, их предпосылок, основного содержания, методов проведения. Солон предстает в изображении В. В. Ставнюка как реформатор компромиссного типа, который сознательно чуждался применения насилия в своей деятельности. Это не вполне так. Солон действительно был противником «сурового насилия тирании» (τυράννιδος δὲ καὶ βίης ἀμειλίχου) — Sol. fr. 23, 9 Diehl; cp. Τυράννιδος… βίηι - Sol. fr. 23,19-20 Diehl), но не насилия как такового. Ведь сам же он пишет в своих стихах (fr. 24, 16 Diehl), что проводил свои реформы, «согласовав насилье с справедливостью» (ὁμοῦ βίηι τε καὶ δίκην ξυναρμόσας)[17]. Такая радикальнейшая, даже революционная мера, какой была сисахфия (отмена долгов) вряд ли могла бы быть осуществлена совершенно без применения насилия со стороны государства, представителем которого в тот момент выступал Солон.
Говоря об экономических мерах Солона, В. В. Ставнюк отмечает, что после них важнейшими статьями внешней торговли Афин стали вино и оливковое масло (с. 122). Данный тезис верен только относительно оливкового масла — подлинной гордости афинского полиса; что же касается аттического вина, то оно никогда не было предметом значительного экспорта.
Еще одно неточное высказывание касается того, что пентакосиомедимны — члены высшего из четырех солоновских имущественных классов — должны были в эту эпоху выполнять триерархию (с. 131). В архаических Афинах флот комплектовался совершенно иным образом, через навкрарии, а институт триерархии был впервые учрежден в ходе реализации морской программы Фемистокла в 480‑х годах до н. э.[18]
Несколько удивила нас следующая встретившаяся в монографии фраза (с. 141), относящаяся к нарративной традиции о встрече Солона и Креза: «Солон не мог посетить Сарды позже 570, а Крез не мог там быть раньше 560 года». Крез, конечно же, был в Сардах и раньше 560 г. до н. э., но только являлся еще не царем, а наследником престола, а этот факт сам по себе, разумеется, не исключает возможности его встречи с афинским мудрецом[19].
В. В. Ставнюк переходит к рассмотрению политической борьбы в Афинах, имевшей место после реформ Солона и приведшей к установлению тирании Писистрата. Как здесь, так и в других местах он регулярно называет афинские политические группировки «партиями», хотя и оговаривает специально, что «…античные партии ни в коем случае нельзя смешивать с партиями современного типа» (с. 145; ср. также ФА, с. 89). Действительно, признаков сходства между ними практически не наблюдается[20]. Но в таком случае резонен вопрос: а нужно ли вообще называть античные политические группировки партиями, используя модернизирующую терминологию, которая способна только ввести в заблуждение не очень искушенного читателя? Даже в западной исследовательской литературе, для которой в целом подобное словоупотребление более характерно и, так сказать, более органично, в последние десятилетия намечается тенденция к отказу от него[21].
Среди конкретных событий этих лет, освещаемых в монографии, — необычный конституционный эксперимент, когда, по указанию Аристотеля (Ath. рої. 13. 2), после свержения узурпатора Дамасия были избраны десять архонтов. В. В. Ставнюк считает, что они были избраны вместо ординарной коллегии девяти архонтов. Нам представляется, что дело обстояло несколько иначе: «децемвиры» заменили собой архонта–эпонима, с поста которого был только что смещен Дамасий. Высшая государственная магистратура внезапно оказалась вакантной
на десять месяцев, и из экстраординарного положения был найден экстраординарный же выход: назначили десять магистратов, каждый из которых должен был занимать должность в течение месяца.
Кстати, неточна и датировка этого события у В. В. Ставнюка — 581/580 г. до н. э. Но в указанном автором году правил еще Дамасий[22]. Эксперимент с избранием десяти архонтов имел место в 580/579 г. до н. э.[23] Коль скоро речь зашла о датах, приходится с сожалением отметить, что у В. В. Ставнюка встречаются и другие хронологические неувязки[24], в том числе одна весьма серьезная. Мы имеем в виду даты, связанные с тиранией Писистрата.
В рецензируемой монографии обнаруживаем следующую хронологию событий (с. 152-154). Писистрат впервые стал тираном в 560 г. до н. э. На шестой год своего правления он был свергнут, а на двенадцатый год после этого возвратился к власти. На сей раз он правил семь лет и вновь подвергся изгнанию, в котором находился десять лет, а на одиннадцатый окончательно утвердился в Афинах — около 532 г. до н. э., по мнению В. В. Ставнюка. Однако если суммировать все приведенные здесь временные отрезки, то получается, что третий приход Писистрата к власти состоялся не в 532, а на 526 г. до н. э.; а в 527 г. до н. э. он умер. Налицо внутреннее противоречие в изложении. Кстати, и дата 532 г. до н. э. для установления этой третьей тирании Писистрата неверна: в действительности это произошло много раньше, около 546 г. до н. э [25] В рассматриваемой здесь главе нас еще несколько удивило, что в контексте афинской истории VI в. до н. э. упоминается морской порт Пирей (с. 147), который в то время еще не существовал.
Анализируя само правление Писистрата, автор совершенно верно подчеркивает, что тирану удалось решить земельную проблему в Аттике, чего не смог сделать Солон. Корректно охарактеризована активная внешняя политика Писистрата[26]. В целом его деятельность оценивается позитивно, в отличие от деятельности его сыновей, в правление которых, по мнению В. В. Ставнюка, тирания в Афинах уже выполнила свою историческую роль и утратила основания для существования.
В главе, посвященной Писистратидам, изгнанный ими Леогор, прадед оратора Андокида, по какому–то странному недоразумению (опечатка?) назван прадедом Мильтиада (с. 170), а знатный род Гефиреев, к которому принадлежали Гармодий и Аристогитон, обозначен (еще одна опечатка?) как Гифереи (с. 171).
Сюжетом, завершающим книгу «Становление афинского полиса», закономерно являются реформы Клисфена. В обзоре соответствующей главы выскажем лишь несколько соображений по конкретным вопросам. Вряд ли правомерно относить главного соперника Клисфена — Исагора — к числу сторонников тирании Писистратидов. Правда, Аристотель (Ath. pol. 20. 1) называет его «другом тиранов», но это свидетельство тенденциозно. В действительности Исагор, несомненно, принимал активное участие в свержении тирании спартанским царем Клеоменом I, который в ходе этой операции даже стал его ксеном (Herod. V. 70).
Инициатива афинского восстания 507 г. до н. э., в результате которого были изгнаны Клео- мен и Исагор, возвращен Клисфен и фактически установлена классическая демократия, исходила, по мнению В. В. Ставнюка, не от широких слоев гражданства, а «от узкого круга лиц, кото
рым принадлежала привилегия избрания в Совет Четырехсот»[27] (с. 184). Гораздо более убедительной представляется точка зрения Дж. Обера, согласно которой это была настоящая «афинская революция», совершенная массами демоса[28]. Афинские демы, строго говоря, нельзя характеризовать как основывающиеся на чисто территориальных принципах — «в отличие от рода, который объединял своих членов вне зависимости от места их проживания» (с. 187). Ситуация с демами гораздо сложнее. Гражданин, переселявшийся из одного дема в другой, сохранял принадлежность к прежнему дему, равно как и все его потомки. Сплошь и рядом место проживания афинянина и его демотик не совпадали. Дем — прежде всего не территориальная единица, а объединение граждан, причем точно так же, как и род, вне зависимости от места их проживания! Наконец, отметим, что, рассматривая институт остракизма и цитируя в связи с этим сообщение Филохора (FGrHist. 328. F 30), исследователь допускает неточность в переводе. Слов «а всего было подано» у Филохора нет[29].
Если в монографии «Становление архаического полиса» освещен весьма продолжительный хронологический отрезок — около пяти веков (что неизбежно повело к некоторой конспективности изложения), — то в монографии «Фемистокл и Афины» В. В. Ставнюк сконцентрировался на изучении событий, развертывавшихся на протяжении лишь нескольких десятилетий (начало V в. до н. э.) — времени карьеры Фемистокла. Но какие это были десятилетия! Воистину судьбоносные — время самых решительных схваток Греко–персидских войн, зарождения морского могущества Афин и создания Делосского союза, напряженнейшей внутриполитической борьбы в афинском полисе, постепенного формирования демократического государственного устройства в его законченном виде… И во все перечисленные процессы очень большой вклад внес Фемистокл, который, без сомнения, может быть назван одной из самых крупномасштабных фигур в античной истории. Монографическое исследование, специально посвященное этому деятелю, выглядит не просто оправданным, но в высшей степени актуальным.
Удачно избранные хронологические рамки работы позволили В. В. Ставнюку исследовать афинскую историю этих лет весьма тщательно, скрупулезно и детально, опираясь на прекрасное знание источникового материала. Практически ни один из аспектов или эпизодов многогранной деятельности Фемистокла не остался за пределами его анализа[30]. Исследователь отказался только от подробного рассмотрения самых последних лет жизни Фемистокла, которые тот провел в Персии. Пожалуй, об этом можно и пожалеть: сюжет представляется довольно интересным, к тому же о данном периоде его жизни за последнее время появился ряд немаловажных статей, хотя и оставляющих несколько противоречивое впечатление[31].
Монография открывается обширным введением (с. 3-38), в которое включены также обзоры источников и историографии вопроса[32]. Далее следует основной текст, который состоит из двух частей, подразделяющихся на главы. В первой части (с. 39-136) освещена деятельность Фемистокла в 490‑х годах до н. э., до битвы при Марафоне включительно, во второй (с. 137-217) —
перипетии его карьеры от этого сражения до остракизма, постигшего «отца афинского флота». Таким образом, структурная особенность рецензируемой книги заключается в том, что в ней весьма значительное внимание уделено именно раннему периоду биографии Фемистокла, который в исследовательской литературе остается несколько «в тени», заслоняемый более яркими событиями его жизни, происшедшими позже. А между тем этот первый период весьма интересен, и в нем, помимо всего прочего, гораздо больше неясных и спорных вопросов.
Один из этих вопросов заключается в том, занимал ли Фемистокл в 493/492 г. до н. э. должность архонта–эпонима и начал ли он уже тогда в какой–то предварительной форме реализацию своей морской программы. Весь этот круг проблем с давних пор и по сей день является предметом острых дискуссий. В. В. Ставнюк решительно и обоснованно дает на поставленный здесь вопрос положительный ответ, в чем мы с ним вполне солидарны. Нет никакого резона гиперкритически отвергать сведения целой группы источников — Фукидида, Дионисия Галикарнасского, Евсевия; комплексное рассмотрение приведенного у этих писателей материала показывает, что Фемистокл действительно был архонтом в указанном году и тогда же начал постройку и укрепление Пирея, которому суждено было стать главным афинским портом. Иногда этой традиции противопоставляют указание Геродота (VII. 144), относящееся к 483/482 г. до н. э., согласно которому на тот момент Фемистокл лишь недавно (νεωστί) вошел в число влиятельных граждан. Однако В. В. Ставнюк, детально анализируя эту проблему, логично приходит к выводу, что данный аргумент не имеет решающей силы.
С другой стороны, исследователь не считает, что Фукидид (I. 93. 3), сообщая о занятии Фемистокл ом должности κατ᾿ ἐνιαυτόν, имеет в виду эпонимный архонтат; скорее речь идет о какой- то магистратуре. Но здесь мы не можем с ним согласиться. В. В. Ставнюк переводит κατ᾿ ἐνιαυτόν как «год за годом», что, естественно, исключает любую идею о посте архонта, на который, как известно, гражданин мог быть избран лишь один раз в жизни. Однако корректнее было перевести приведенное выражение иначе — «в продолжение года». В Афинах начала V в. до н. э. неизвестны какие–либо должности, которые можно было бы занимать на протяжении нескольких лет. Да и упоминание Фукидидом ἀρχή без каких–либо пояснений, скорее всего, говорит в пользу того, что историк имеет в виду магистратуру, которая являлась архц по преимуществу, ἀρχή в собственном смысле, т. е. магистратуру архонтскую[33].
В. В. Ставнюк считает, что уже в год архонтата Фемистокла афиняне не только приступили к постройке Пирея, но и сделали первый шаг к увеличению флота, снарядив 20 кораблей дополнительно к уже имеющимся. Полностью исключить такой ход событий нельзя, однако данный тезис вызывает и некоторые недоумения. Во–первых, остается непроясненной важная деталь: какие механизмы были задействованы для сооружения новых судов? Существовавшая система навкрарий таких механизмов не предоставляла, а триерархия еще не появилась. Во–вторых, непонятным становится, почему же вся античная традиция расценивает «основную» морскую программу Фемистокла, реализованную десятилетием позже, как шаг новаторский, едва ли не революционный, если прецедент такого же рода (пусть даже и в меньшем масштабе) уже существовал?
В монографии рассматривается вопрос о взаимоотношениях Фемистокла и возвратившегося в Афины Мильтиада. Автор справедливо считает, что эти взаимоотношения следует характеризовать не как «противоборство», а как «соперничество», из–за которого воплощение в жизнь морской программы пришлось отложить примерно на 10 лет. В то же время соперничество между двумя политиками не исключало и сотрудничества, поскольку между их позициями имелись и точки соприкосновения.
Далее следует анализ весьма важной темы общего характера — о содержании внутриполитической борьбы в афинском полисе в конце VI и начале V в. до н. э. Здесь В. В. Ставнюк развивает взгляды, которые уже неоднократно высказывались им и ранее[34]. Политическая борьба этого времени была многомерной и многофакторной. В ней играли свою роль межличностное и межродовое соперничество, однако «…основная ее линия проходила между демосом и аристократией» (с. 86). Наряду с этой линией намечена и другая, не совпадающая с ней, — «борьба за углубление процесса демократизации» (с. 88). Не вполне понятными остаются несколько важных деталей. Во–первых, в каком же все–таки соотношении находились эти две линии борьбы и кто с кем боролся за углубление процесса демократизации? Во–вторых, могла ли вообще идти осознанная борьба за углубление процесса демократизации в эпоху, когда само понятие демократии еще не существовало[35], и нет ли в такой трактовке определенного телеологизма? В-третьих, как согласовать сказанное с тем фактом, что на рассматриваемом хронологическом отрезке во главе всех без исключения афинских политических группировок стояли представители аристократии? Таковым был даже главный герой книги — Фемистокл.
В целом, по мнению В. В. Ставнюка, в политической жизни раннеклассических Афин противостояли друг другу четыре тенденции: демократическая, аристократическая, олигархическая[36] и тираническая. Этот важный для всей рецензируемой работы тезис выдвинут в краткой и несколько схематичной форме, что тоже вызывает ряд недоуменных вопросов. Ведь тенденции — это в некотором роде абстракции, искусственные конструкции. Они бывают полезны для нужд научного анализа, но вряд ли стоит превращать их в самостоятельные сущности. Реальная политическая борьба происходит все–таки между реальными лицами и группировками. Таких группировок в афинском полисе начала V в. до н. э. было достаточно много[37], и не похоже, что они боролись по поводу форм государственного устройства. «Конституция Клисфена» как некий набор правил игры была принята всеми сторонами; нет сведений ни об одной группировке, которая предлагала бы ее отменить.
Фемистокл а В. В. Ставнюк в целом относит к политикам демократической ориентации, как это обычно и делается в историографии. Впрочем, исследователь замечает, что вряд ли можно говорить о принципиальном демократизме Фемистокла. Просто он, будучи дальновидным, верно почувствовал потребности момента и стал выразителем той тенденции, которая являлась наиболее перспективной. Позиция же Фемистокла во внешнеполитических вопросах была, безусловно, антиперсидской; при этом совершенно не обязательно считать, что на ранних этапах своей политической деятельности он был также и противником Спарты.
В монографии подробно излагается участие Фемистокла в острой борьбе группировок на протяжении 480‑х годов до н. э., рассматриваются основные известные из источников события этой борьбы: реформа архонтата, серия первых в афинской истории остракофорий (инициатором которых был, скорее всего, именно Фемистокл), а также — и, разумеется, наиболее подробно — предложенная и реализованная им морская программа, приведшая к созданию мощного афинского флота. Тонкие, хорошо продуманные действия Фемистокла привели к концу 480‑х годов до н. э. к триумфу его политики. Превратившись в самую влиятельную фигуру в полисе, он сыграл решающую роль в отражении нашествия Ксеркса. Воистину спасительным оказался принадлежащий Фемистоклу план эвакуации населения из Афин и Аттики[38]. Что же касается Саламинского сражения, то на нем В. В. Ставнюк подробно не останавливается.
Завершает основную часть книги разбор социально–политической деятельности Фемистокла в послесаламинский период. Автор считает, что Фемистокл фактически стал творцом Афинского морского союза. Не можем согласиться с подобным тезисом. Не говорим уже о том, что ни один античный источник не приписывает Фемистоклу эту заслугу. Создание симмахии однозначно связывается в традиции с именем Аристида, а ее укрепление — с именем Кимона. Если уж кто–то и может считаться их предтечей в данном процессе, то это скорее Ксантипп[39]. Все названные деятели строили отношения Афин с полисами Эгеиды на началах умеренности и относительного равноправия, что и позволило создать из этих полисов союз под афинской гегемонией. Совершенно иную политику по отношению к островным и малоазийским эллинам проводил Фемистокл — политику жесткую, агрессивную, высокомерную. Это не могло дать позитивных результатов. Ровно так же чуть позже вел себя спартанский командующий Павсаний, и итог известен: ионийцы, отказавшись ему подчиняться, перешли под эгиду более «мягкого» Аристида.
В данной рецензии немало места уделено тем положениям книг В. В. Ставнюка, с которыми мы не вполне согласны, поскольку нам необходимо было в каждом случае аргументировать свою позицию, дабы она не показалась голословной. Однако критика и полемика ни в коей мере не означают нашу невысокую оценку рецензируемых монографий. Напротив, специально хотелось бы подчеркнуть: уже сам тот факт, что книги вызывают желание поспорить, возразить, несомненно говорит в их пользу. Работы, к которым не возникает никаких вопросов, как правило, банальны и не содержат в себе научной новизны. А В. В. Ставнюк, напротив, не сглаживает «острых углов», пристально анализирует весьма сложные и дискуссионные проблемы, смело высказывает собственную точку зрения, как правило, хорошо продуманную и аргументированную, основанную на тщательном изучении материала.
Монографии «Фемистокл и Афины» и «Становление афинского полиса», безусловно, следует назвать значительным вкладом в постсоветскую историографию античности. Более того, они придают некое новое качество антиковедению Украины. Это последнее до сих пор ассоциировалось почти исключительно с исследованием истории и археологии Северного Причерноморья в древности; проблемы, связанные с Грецией как таковой, украинскими коллегами затрагивались очень редко. Появление сразу двух монографий об архаических и классических Афинах, хочется думать, стимулирует дальнейшую работу в данном направлении.
В заключение не можем не посетовать на негативные эффекты некоторого разрыва научных связей между республиками бывшего СССР после его распада в 1991 г. Прекратился полноценный обмен исследовательской литературой; в результате, с одной стороны, В. В. Ставнюку оказался недоступен целый ряд важных российских работ по афинской проблематике, выходивших на протяжении 1990‑х-2000‑х годов. С другой стороны, и сами его книги в России практически недоступны; в частности, и нам удалось их получить только благодаря любезности автора. Можно выразить надежду, что эта рецензия послужит делу укрепления российско–украинских научных контактов.
И. Е. Суриков


[1] Наиболее близкая параллель из числа исследований, вышедших в последние годы, — это книга X. Туманса «Рождение Афины. Афинский путь к демократии: от Гомера до Перикла (VIII-V вв. до н. э.)» (СПб., 2002). Кстати, по иронии судьбы эта работа также принадлежит антиковеду из так называемого «ближнего зарубежья».
[2] Во введении к книге «Становление афинского полиса» (с. 3-8) речь идет в основном о важности изучения античного наследия для независимой Украины, вступившей на европейский путь развития.
[3] Далее для удобства читателя будут употребляться следующие сокращенные обозначения книг В. В. Ставнюка: ФА — «Фемистокл и Афины», САП — «Становление афинского полиса».
[4] Этот взгляд представляется вполне оправданным. Ср. Суриков И. Е. Античная Греция: политики в контексте эпохи. Архаика и ранняя классика. М., 2005. С. 44, 68.
[5] Один из последних примеров: Курбатов А. Л. Аристократия в архаической Греции. Астрахань, 2006. С. 22 слл.
[6] Ср. Андреев Ю. В. Гомеровское общество. Основные тенденции социально–экономического и политического развития Греции XI-VIII вв. до н. э. СПб., 2004. С. 32-33.
[7] Об афинском роде I тыс. до н. э. как «вторичном» феномене см. наиболее подробно в имевшей в свое время большой резонанс работе: Bourriot F. Recherches sur la nature du genos. Etude d’histoire sociale athenienne. Periodes archaique et classique. Lille - Paris, 1976.
[8] Почти в тех же формулировках встречаем данный тезис у Ю. В. Андреева (Ук. соч. С. 236), который пишет также: «Вообще род ни разу не выступает у Гомера в виде четко оформленного социального организма», и даже допускает возможность, что греческий род гомеровского периода вообще не существовал (там же, с. 239).
[9] Молчанов А.Л. Социальные структуры и общественные отношения в Греции II тысячелетия до н. э. (Проблемы источниковедения миноистики и микенологии). М., 2000. С. 184 слл.
[10] Seltman С. Т. Athens, its History and Coinage before the Persian Invasion. Cambr., 1924. Но на работу Ч. Селтмана В. В. Ставнюк не ссылается.
[11] См. важнейшие работы: Kraay CM. The Archaic Owls of Athens: Classification and Chronology // NC. 1956. 16. P. 43-68; idem. The Early Coinage of Athens: A Reply // NC. 1962. 2. P. 417423; idem. An Interpretation of Ath. pol. Ch. 10 // Essays in Greek Coinage Presented to S. Robinson. Oxf., 1968. P. 1-9; idem. Archaic and Classical Greek Coins. Berkeley, 1976; idem. The Asyut Hoard: Some Comments on Chronology // NC. 1977. 17. P. 189-198; idem. Schatzfunde, Kleingeld und der Ursprung der Münzen ff Methoden der antiken Numismatik. Darmstadt, 1989. S. 180 ff.; Wallace W. P. Early Coinages of Athens and Euboia ff NC. 1962. 2. P. 23^12; Radnoti—Alföldi M. Antike Numismatik. Teil 1. Mainz, 1978. S. 72 ff.; Kroll J. H. From Wappenmünzen to Gorgoneia to Owls ff The American Numismatic Society. Museum Notes. 1981. 26. P. 1-32; Kroll J. H., Waggoner N. M. Dating the Earliest Coins of Athens, Corinth and Aegina // AJA. 1984. 88. 3. P. 325-340; Jenkins G. K. Ancient Greek Coins. 2 ed. L., 1990. P. 25 f.; Rebuff at F. La monnaie dans l’antiquite. P., 1996. P. 36-39; Theodorou J. Athenian Silver Coins: 6th-3rd Centuries BC. The Current Interpretation // Μνήμη Martin Jessop Price. Athens, 1996. P. 53 f.; Dawson S. The Athenian Wappenmünzen ff Scholia. 1999. 8. P. 71-77; Kim H. S. Archaic Coinages as Evidence for the Use of Money // Money and its Uses in the Ancient Greek World. Oxf., 2001. P. 7-21.
[12] Специально об этих монетах см. нашу работу, кажется, единственную в отечественной историографии: Суриков И. Е. Древнейшие афинские монеты (Wappenmünzen): проблемы интерпретации и датировки ff Античный мир и археология. 2006. Вып. 12. С. 43-51.
[13] Osborne R. Greece in the Making, 1200-479 B. C. L. — N. Y., 1996. P. 221; cp. Hurwit J. M. The Art and Culture of Early Greece, 1100^180 B. C. Ithaca, 1985. P. 80; Rihll T. E. ΕΚΤΗΜΟΡΟΙ: Partners in Crime?//JHS. 1991. lll. P. 102.
[14] Суриков И. Е. Досолоновские «шестидольники» и долговой вопрос в архаических Афинах // ВДИ. 2007. № 3. С. 28-16.
[15] Он же. Из истории греческой аристократии позднеархаической и раннеклассической эпох. Род Алкмеонидов в политической жизни Афин VII—V вв. до н. э. М., 2000. С. 109.
[16] Текст закона Драконта с нашим переводом на русский язык см. он же. Проблемы раннего афинского законодательства. М., 2004. С. 30 слл. Там же указана важнейшая литература по вопросу.
[17] См. об этом: Zunino M.L. Ὁμοῦ βίαν τε καὶ δίκην ξυναρυόσας: Solone e la creazione della giustizia // Klio. 2004. 86. 1. P. 5-15.
[18] Строгецкий B. M. Морская программа Фемистокла и возникновение триерархии // Античный мир. Проблемы истории и культуры. СПб., 1998. С. 69-83. Да и сам В. В. Ставнюк говорит о том же в монографии «Фемистокл и Афины», которая будет рассматриваться ниже.
[19] Подробнее по проблеме см. Суриков И. Е. Гостеприимство Креза и афиняне // Закон и обычай гостеприимства в античном мире. М., 1999. С. 72-79.
[20] Подробнее см. он же. Остракизм в Афинах. М., 2006. С. 301 слл.
[21] Например: Strauss B. S. Athens after the Peloponnesian War: Class, Faction and Policy, 403-386 BC. Croom Helm, 1986. P. 15 ff. Автор детально исследует вопрос и приходит к выводу, что применительно к афинским реалиям термин «party» некорректен, следует пользоваться термином «faction», что на русском языке может быть наиболее адекватно передано именно как «группировка» (а, конечно, не «фракция», как иногда можно встретить).
[22] Develin R. Athenian Officials 684-321 ВС. Cambr., 1989. Р. 40.
[23] Roebuck С. Three Classes (?) in Early Attica // Hesperia. 1974. 43. 4. P. 485^193. Неточная датировка (но с «уклонением» уже в другую сторону) содержится и в работе: Figueira T. J. The Ten Archontes of 579/8 at Athens // Hesperia. 1984. 53. 4. P. 447-73.
[24] Например, он называет 481/480 г. до н. э. «годом Саламина» (ФА, с. 193). В действительности Саламинская битва (сентябрь 480 г. до н. э.) имела место не в 481/480 г. до н. э. (архонт- ство Гипсихида), а в 480/479 г. до н. э. (архонтство Каллиада). Остракизм Аристида датируется у В. В. Ставнюка то 483/482 г. до н. э. (ФА, с. 153), то 484/483 г. до н. э. (ФА, с. 167); верной из этих датировок является первая. Аналогичная ситуация и с остракизмом самого Фемистокла. То указывается, что он имел место не позже 474/473 г. до н. э. (ФА, с. 150), то говорится, что «случилось это, очевидно, в 472/1 г. до н. э., плюс–минус один год (ФА, 215). Хронология остракизма Фемистокла дискуссионна, однако в рамках одной работы все–таки лучше было бы придерживаться какой–нибудь единой датировки.
[25] Подробнее см. Суриков И. Е. Черноморское эхо катастрофы в Сардах (Персидское завоевание державы Мермнадов и колонизационная политика Гераклеи Понтийской) // Античная цивилизация и варвары. М., 2006. С. 49 слл. (с подробной аргументацией и указаниями на важнейшую литературу по вопросу).
[26] Вызывает возражение лишь один небольшой нюанс. По мнению В. В. Ставнюка, Писистрат находился в союзных и дружественных отношениях с Поликратом Самосским. Это сомнительно (см. Суриков. Черноморское эхо… С. 52).
[27] Это выражение само по себе не очень ясно. В Совет Четырехсот граждане избирались жребием, без каких–либо привилегий (см. подробнее об этом органе: Суриков И. Е. ΒΟϒΛΑΙ в Афинах (эпоха архаики) // Studia historica. 2005. Вып. 5. С. 12 слл). Единственным ограничением было недопущение в Совет лиц из четвертого солоновского класса — фетов. Но совокупность первых трех классов трудно назвать «узким кругом лиц».
[28] Ober J. The Athenian Revolution: Essays on Ancient Greek Democracy and Political Theory. Princeton, 1999. P. 32 ff.
[29] Cp. уточненный перевод на русский язык: Суриков. Остракизм… С. 505. Справедливости ради отметим, что аналогичная неточность допускается переводчиками нередко. А вопрос этот не частный, поскольку от степени верности перевода зависит понимание ряда важных нюансов функционирования остракизма.
[30] Правда, в изложении различных событий биографии Фемистокла не всегда соблюдена хронологическая последовательность. Так, об архонтате Фемистокла в 493/492 г. до н. э. рассказывается раньше, чем о его происхождении и начале политической деятельности.
[31] Cahn Н. А., Gerin D. Themistocles at Magnesia // NC. 1988. 148. P. 13-20; Cahn H. A., Mannsperger D. Themistocles Again // NC. 1991. 151. P. 199-202; Nolle J. Themistokles in Magnesia: über die Anfänge der Mentalität, das eigenen Porträt auf Münzen zu setzen // Schweizerische numismatische Rundschau. 1996. 75. S. 5-31.
[32] В историографическом обзоре отмечается, что в постсоветском антиковедении пока нет работ, специально посвященных Фемистоклу (с. 29). Это не вполне так. В. В. Ставнюку осталась неизвестной наша статья: Суриков И. Е. Фемистокл: homo novus в кругу старой знати // Диалог со временем. Альманах интеллектуальной истории. 8. Спец, выпуск: Персональная история и интеллектуальная биография. М., 2002. С. 342-364 (перепечатано в кн.: История через личность: историческая биография сегодня. М., 2005. С. 559-581).
[33] На хронологическом отрезке 510—487 годов до н. э. должность архонта–эпонима являлась реально высшей в афинском полисе, «президентской». Практически все виднейшие политики, действовавшие в те годы, побывали на этой должности.
[34] Например: Ставнюк В. В. Особенности политической борьбы в Афинах в начале V в. до н. э. // Античность и раннее средневековье. Социально–политические и этнокультурные процессы. Нижний Новгород, 1991. С. 26-37; он же. К вопросу о методах в политической борьбе за демократизацию афинского полиса // Античность и современность. Доклады конференции. М., 1991. С. 54-57.
[35] Впервые этот термин появляется значительно позже, у Геродота.
[36] Само по себе противопоставление аристократической и олигархической тенденций выглядит несколько искусственным. Да и сам В. В. Ставнюк чуть ниже (с. 111) пишет, что на данном этапе олигархическое течение «проявляется как течение аристократическое», т. е. скорее сближает, чем противопоставляет эти две категории.
[37] Как минимум четыре (Суриков И. Е. Политическая борьба в Афинах в начале V в. до н. э. и первые остракофории // ВДИ. 2001. № 2. С. 118-130).
[38] Говоря об этой эвакуации, В. В. Ставнюк ошибочно указывает, что Ксеркса сопровождал бывший афинский тиран Гиппий. Геродот, на которого он ссылается, сообщает об участии Гиппия лишь в марафонской кампании 490 г. до н. э., а в связи с походом Ксеркса упоминает только Писистратидов, без дальнейшей конкретизации. Гиппий вообще вряд ли дожил до 480 г. до н. э.
[39] Суриков И. Е. Ксантипп, отец Перикла. Штрихи к политической биографии // Проблемы истории, филологии, культуры. 2000. Вып. 8. С. 105.