Греческая история

Ἑλληνικά

Автор: 
Ксенофонт Афинский
Переводчик: 
Лурье С.Я.
Источник текста: 

ОГИЗ Соцэкгиз, Ленинград, 1935.
(за основу взять текст с сайта http://shard1.narod.ru/biblio1.htm)

Начало «Греческой истории» Ксенофонта совершенно необычно. Здесь мы читаем: «После этого, спустя немного дней, пришел из Афин Фимохар с немногими кораблями. И тотчас же снова произошел морской бой между лакедемонянами и афинянами».
Читатель остается в недоумении. Что значит: «после этого»? после чего: «этого»? И что значит: «снова произошел морской бой»?
Нельзя объяснять это странное начало тем, что изложение Ксенофонта непосредственно примыкало к неоконченному труду Фукидида. Прежде всего Ксенофонт в этом случае так или иначе сослался бы на Фукидида и объяснил бы, какие события он имеет в виду. Считать же «Греческую историю» вместе с Брейтенбахом набросками, сделанными для самого себя, невозможно ввиду ее тенденциозного характера, умолчаний и хорошо продуманного материала. Далее, труд Ксенофонта можно было бы рассматривать как непосредственное продолжение труда Фукидида (непосредственное в том смысле, что Ксенофонт просто доводит до конца незаконченную Фукидидом VIII книгу его труда), если бы труд Фукидида кончался морским боем и если бы Фукидид в конце своего труда оставил спартанского полководца Агесандрида и афинского Фимохара в Геллеспонте, где, очевидно, происходит сражение, упомянутое в начале труда Ксенофонта. Между тем, труд Фукидида кончается сообщением о политике и поведении Тиссаферна; Фимохара и Агесандрида Фукидид оставляет на Евбее после поражения, нанесенного лакедемонянами афинянам (гл. 95). Правда, в  гл.107 сообщается, что спартанский начальник флота в Гелеспонте Миндар послал за кораблями, находящимися у Евбеи, но о прибытии этих кораблей Фукидид не говорит ничего.
Мы считаем поэтому наиболее вероятным предположение Бюксеншютца, по которому вводная глава первой книги «Греческой истории» утрачена или умышленно отброшена позднейшим редактором, стремившимся превратить I книгу «Истории» Ксенофонта в непосредственное продолжение VIII книги Фукидида.
Очень возможно, что это начало было утрачено лишь в очень позднее время. Правда, у Диодора (XIII, 42, 5) мы читаем: «Ксенофонт и Феопомп начинают с того места, на котором остановился Фукидид». Однако Диодор мог выразиться так и в том случае, если бы в начале «Истории» Ксенофонта была краткая ссылка на события, описанные уже в труде Фукидида.
В самом деле, как мы узнаем из Диодора (XIV, 84, 7), Феопомп начинал свою историю с битвы при Киноссемате, уже описанной Фукидидом, а между тем Диодор считает его непосредственным продолжателем Фукидида.
Но любопытно, что лучший издатель текста Ксенофонта Келлер показал, что все дошедшие до нас рукописи «Греческой истории» восходят к одной и той же, уже испорченной, поврежденной и снабженной интерполяциями;[1] так что единство рукописной традиции не может служить доводом против предположения Бюксеншютца.
Интересное свидетельство анонимной биографии Фукидида[2] (привлекаемое нами для этой цели впервые) показывает, что та битва, о которой вкратце сообщает Ксенофонт в начале своего труда, произошла там же, где афиняне одержали одну из своих наиболее блестящих побед над лакедемонянами — при Киноссемате, — и что она была более подробно описана в «Греческий истории» другого продолжателя Фукидида, Феопомпа:
«А то, что произошло после этого (ср. начальные слова дошедшего до нас рассказа Ксенофонта!) Фукидид предоставил написать Ксенофонту и Феопомпу, — именно следующие непосредственно одно за другим сражения, которых он не описал: второе сражение при Киноссемате, о котором рассказывает Феопомп, морскую битву при Кизике, в которой победили Фрасибул, Ферамен и Алкивиад, морской бой при Аргинусах, где афиняне одержали победу над лакедемонянами, и, наконец, вершину афинских бедствий — битву при Эгоспотамах».
Считать вместе с Эд. Мейером,[3] что «вторая битва при Киноссемате» — только другое название для битвы при Абидосе, описанной несколько ниже у Ксенофонта (I, 1,5), нет ни малейших оснований: Киноссемат и Абидос лежат на разных берегах Геллеспонта, и бой при Абидосе, который велся отчасти с берега, никак не может быть в то же время и боем при Киноссемате. Наоборот, если имеется в виду бой, описанный в первых строках «Греческой истории», то становится ясным выражение «сразились снова»: непосредственно перед этим было описано сражение, происшедшее на этом же месте, в Киноссемате, в котором победителями были афиняне. Желая ослабить впечатление от этой победы, Ксенофонт прибегает к обычному своему приему: он упоминает о незначительной стычке на этом же месте, окончившейся победой лакедемонян, уравновешивая таким образом второй битвой первую. Феопомп, живший поколением позже и настроенный также спартанофильски, по–видимому, впоследствии разукрасил эту стычку и превратил ее в целый «второй морской бой при Киноссемате».
Таким образом «после этого», по нашему мнению, означает после первой битвы при Киноссемате, описанной у Фукидида в 105–106 главах последней книги, о которой Ксенофонт, следовательно, вкратце сообщал в утерянной вступительной главе.
Далее лаконическое упоминание о Фимохаре и Агесандриде, как о находящихся уже в Геллеспонте, делает вероятным, что в этой вводной главе говорилось уже о Евбейском сражении между теми же Фимохаром и Агесандридом, описанном у Фукидида (VIII, 95), и о путешествии Агесандрида и Фимохара из Евбеи в Геллеспонт, о чем Фукидид не успел сообщить. При таком предположении труд Ксенофонта начинался бы со спартанской победы, а краткое сообщение о спартанской неудаче при Киноссемате было бы уравновешено сообщением о «второй битве при Киноссемате», дошедшим до нас.
Я позволю себе теперь процитировать те места из Фукидида и Диодора, которые описывают события, предполагающиеся у Ксенофонта известными и непосредственно предшествующими 1 главе I книги «Греческой истории»; возможно, что эти события и составляли содержание утраченной вводной главы.
Фукидид, VIII, 91, 2: «Вышедшие из Пелопоннеса по требованию евбеян[4] сорок два корабля, в числе которых были италийские из Таранта и Локров и несколько сицилийских, стали на якоре подле Ласа, в Лаконике, и готовились идти к Евбее: командовал ими спартиат Агесандрид, сын Агесандра…» Фукидид, VIII, 94, 1: «(В Афинах) получено было известие, что сорок два корабля под командою Агесандрида идут от Мегар вдоль Саламина… Афиняне, лишь только получили упомянутое известие, тотчас устремились бегом всею массою в Пирей… Одни садились на готовые уже корабли, другие тащили корабли на воду, третьи спешили на защиту стен и входа в гавань. Но пелопоннесский флот прошел мимо, обогнул Суний и стал на якоре между Фориком и Прасиями, а потом подошел к Оропу. Афиняне вынуждены были спешно… употребить в дело неиспытанные в бою команды, так как желали возможно скорее защитить важнейшую часть своих владений: после блокады Аттики Евбея была для них все. Поэтому они отправили стратега Фимохара с флотом к Эретрии. Прибывших сюда кораблей вместе с прежними, находившимися у Евбеи, было тридцать шесть. Афиняне вынуждены были немедленно вступить в битву, так как Агесандрид после обеда снял флот свой с якоря у Оропа, отделенного от Эретрии полосою моря стадий в шестьдесят ширины… Афиняне вышли в море и вступили в битву перед эретрийской гаванью. Некоторое время они выдерживали бой, но потом обращены были в бегство, и неприятель преследовал их до берега. Все те из афинян, которые бежали в Эретрию, как в дружественный город, подверглись жесточайшей участи, так как были перебиты эретриянами; спаслись те, которые укрылись в эретрийское укрепление, занимаемое самими афинянами; уцелели также и прибывшие в Халкиду корабли. Пелопоннесцы захватили двадцать два афинских корабля, команду частью перебили, частью взяли в плен и водрузили трофей».[5]
Отсюда Агесандрид направляется в Геллеспонт по требованию спартанского полководца Миндара.
Фукидид, VIII, 107, 2: «От Абидоса к Элеунту подошли пелопоннесцы, взяли назад все годные к плаванию корабли… а к Евбее за тамошними кораблями послали Гиппократа и Эпикла».
О злополучном путешествии Эпикла с Агесандридом из Евбеи в Геллеспонт Фукидид уже не сообщает. О нем мы читаем у Диодора.
Диодор, XIII, 41: «Лакедемонский наварх[6] Миндар, бежавший после поражения[7] в Абидос, починил поврежденные корабли, а за триэрами, находившимися в Евбее, послал спартиата Эпикла, приказав ему привести их как можно скорее. Прибыв в Евбею, Эпикл собрал пятьдесят судов и спешно ушел в море. Когда его флот подошел к Афону, разразилась такая буря, что все корабли погибли, а из людей спаслось только двенадцать человек. Как утверждает Эфор, это видно из посвящения, сделанного этими людьми в Коронейский храм,[8] на котором имеется такая надпись:
Се пятьдесят кораблей разбились о скалы Афона —
Только двенадцати нам вплавь удалося спастись.
Всех остальных погубила пучина широкого моря,
Ветра свирепый порыв в щепы разбил корабли».
Как мы видим отсюда, Эфор, живший полстолетия спустя после описываемых здесь событий, сделал из обнаруженной им надписи вывод, что весь евбейский флот состоял из 50 кораблей и погиб близ Афона. Однако, из надписи этого заключить нельзя: здесь сказано только, что пятьдесят кораблей были разбиты вдребезги и с них спаслось только 12 человек, а весь флот мог состоять из большого числа судов. В самом деле, как мы видели, этот флот состоял из 64 кораблей — 42 пелопоннесских и 12 взятых в плен у Афин; 50 кораблей были разбиты у Афона: стало быть 14 прибыло в Геллеспонт. Очевидно, Эпикл погиб у Афона; поэтому во главе этого флота снова стоит Агесандрид.
После поражения при Евбее афиняне также снарядили новый флот.
Фукидид, VIII, 97: «Афиняне, по получении известия о событиях на Евбее, занялись вооружением двадцати кораблей».
Эти–то «немногие» корабли и отправились, по–видимому, вслед за спартанским флотом в Геллеспонт.
Ко времени прибытия Агесандрида и Фимохара в Геллеспонт афиняне под предводительством Фрасибула и Фрасилла одержали блестящую победу над лакедемонянами и сиракузянами у Киноссемата. Фукидид подробно описывает это сражение в 104–106 главах своего труда. Поскольку это сражение окончилось победой афинян, Ксенофонт мог, по своему обыкновению, коснуться его только вкратце, подчеркнув то обстоятельство, что афинянам удалось захватить в плен небольшое число кораблей.
Вводя без всяких объяснений в § 5 в свой рассказ Алкивиада, Ксенофонт имеет в виду соответствующее место в конце труда Фукидида.
Фукидид, VIII, 81–82: «Стоявшие во главе афинского войска на Самосе, главным образом, Фрасибул… склонили к возвращению из изгнания Алкивиада большинство войска… Воины тотчас избрали Алкивиада стратегом в дополнение к прежним и возложили на него все дела…» 97: «Афиняне, по получении известия о событиях на Евбее… решили возвратить Алкивиада и изгнанных вместе с ним. Было отправлено посольство к Алкивиаду, а также к войску на Самосе с приказанием взяться за дело…» 107: «Около того же времени возвратился на Самос от Кавна и Фаселида Алкивиад с тринадцатью кораблями… В дополнение к своим кораблям он немедленно вооружил еще девять».
Точно также и лаконичное упоминание о Тиссаферне имеет в виду соответствующее указание Фукидида. Фукидид сообщает о двойственной политике Тиссаферна: он поддерживал то спартанцев (финикийский флот поддерживал спартанский), то афинян, желая ослабить и тех и других. В результате он потерял популярность у обеих сторон: спартанцы сблизились с его врагом Фарнабазом, а из дружественного Афинам Антандра был изгнан наместник Тиссаферна Арсак. «Поэтому Тиссаферн решил отправиться к афинянам на Геллеспонт пожаловаться на случившееся в Антандре и представить благовиднейшие оправдания по поводу и финикийского флота, и возводимых на него клевет, и всего прочего образа действий» (Фукидид, VIII, 109). Само перенесение театра военных действий с побережья Ионии в Геллеспонт объяснялось желанием спартанцев иметь поддержку с суши; побережье Ионии входило в сатрапию Тиссаферна, а побережье Геллеспонта в сатрапию Фарнабаза. Разумеется, и желание прекратить подвоз хлеба из Черного моря в Аттику сыграло здесь большую роль.


[1] Такие интерполяции (вставки) взяты в нашем тексте в квадратные скобки [].
[2] Vita Thucydidis, 5.
[3] Theopomps Hellenika, Halle, 1909,  стр.159.
[4] Желавшие отпасть от Афин.
[5] Цитирую в переводе Ф. Мищенко (под ред. акад. С. А. Жебелева).
[6] Начальник флота.
[7] При Киноссемате, о котором мы скажем ниже.
[8] В Беотии.

Книга I

1. (1) Через несколько дней после этого прибыл из Афин Фимохар с несколькими кораблями[1], и тотчас по его прибытии снова вступили в бой лакедемонская и афинская эскадры, причем победили лакедемоняне, предводительствуемые Агесандридом. (2) Короткое время спустя, в начале зимы[2], прибыл на рассвете из Родоса в Геллеспонт с флотом из четырнадцати кораблей Дориэй, сын Диагора. Заметив его, афинский караульный оповестил об этом стратегов[3], и они вышли против него с двадцатью кораблями. Чтобы избежать встречи с ними, Дориэй втащил на берег свои триэры[4] около Ретия.
(3) Когда афиняне приблизились, начался бой с кораблей и с берега; эта битва продолжалась до тех пор, пока афиняне не отплыли в Мадит к остальному войску, не добившись никаких успехов. Миндар из Илия, где он приносил жертву Афине, заметил, как идет эта битва, и решил оказать помощь с моря. (4) Стащив свои триэры в море, от отплыл на соединение с флотом Дориэя.
(5) Но и афиняне со своей стороны выплыли ему навстречу в море и, выстроившись вдоль берега, вступили около Абидоса в бой, продолжавшийся до сумерек. В одних местах побеждали афиняне, а в других сами терпели поражение, когда вдруг приплыл Алкивиад с восемнадцатью кораблями. (6) Тогда пелопоннесцы устремились в бегство к Абидосу; Фарнабаз оказывал им всяческую помощь: и сам он сражался, пока только это было возможно, въехав на лошади в море, и другим своим всадникам и пехотинцам приказывал поступить так же. Пелопоннесцы составили сплошную стену из кораблей и, выстроившись на берегу, под их защитой продолжали бой. (7) Вскоре афиняне уплыли назад в Сест, захватив тридцать вражеских кораблей без экипажа и вернув себе те корабли, которые они сами потеряли в сражении[5]. В Сесте осталось только сорок афинских кораблей; (8) прочие разошлись из Геллеспонта в разные стороны для сбора денег, а один из стратегов, Фрасилл, поплыл в Афины, чтобы оповестить афинян о случившемся и попросить войска и кораблей. (9) После этого Тиссаферн прибыл в Геллеспонт, взял в плен Алкивиада, прибывшего к нему на одной только триэре с дарами гостеприимства[6], и заключил его в темницу в Сардах, говоря, что персидский царь повелевает воевать с афинянами. (10) Спустя тридцать дней Алкивиад, вместе с взятым в плен в Карии Мантифеем, раздобыв лошадей, бежал ночью в Клазомены. (11) В это время находившиеся в Сесте афиняне, узнав, что Миндар собирается напасть на них с флотом из шестидесяти кораблей[7], бежали ночью в Кардию. Туда же прибыл из Клазомен и Алкивиад с пятью триэрами и эпактридой[8]. Здесь он узнал, что корабли пелопоннесцев уплыли из Абидоса в Кизик[9], и отправился сам в Сест во главе отряда пехотинцев, приказав кораблям обогнуть полуостров и прибыть туда же. (12) Когда же они прибыли и Алкивиад уже собирался сняться с якоря и выйти в бой, приплывает Ферамен с двадцатью кораблями из Македонии и Фрасибул[10] также с двадцатью из–под Фасоса[11]; оба в это время уже взыскали взносы. (13) Тогда Алкивиад отплыл в Парий, приказав и им следовать за собой, убрав большие паруса[12]. Затем все корабли, собравшись в Парии в числе восьмидесяти шести[13], с наступлением ночи снялись с якоря и на следующий день во время завтрака[14] прибыли в Проконнес. (14) Там афиняне узнали, что Миндар находится в Кизике и что там же и Фарнабаз с пехотой. Этот день они провели в Проконнесе, а на следующий Алкивиад, созвав общее собрание войска, выступил с увещательной речью, говоря, что необходимо сражаться и на море и на суше, равно как и вести осаду. (15) «Ведь у нас, — говорил он, — денег нет, а враг получает их в изобилии от персидского царя». Еще накануне, как только они причалили[15], Алкивиад собрал в кучу вокруг своего судна все корабли, даже самые маленькие, чтобы никто не мог сообщить врагу о числе их[16], и объявил, что тот, кто будет застигнут переплывающим на материк, будет наказан смертной казнью. (16) Распустив собрание, он сделал все приготовления для битвы и отчалил в Кизик под проливным дождем. Когда же он был уже близ Кизика, погода прояснилась, засияло солнце, и он увидел, что шестьдесят кораблей Миндара, маневрирующие вдали от бухты, отрезаны им от гавани. (17) Пелопоннесцы, со своей стороны, увидя афинские триэры в гораздо большем числе, чем прежде[17], и находящимися у гавани, обратились в бегство, устремляясь к суше; они пригнали к берегу корабли и, выстроив их вплотную друг к другу, под защитой их отражали наступающего врага. (18) Алкивиад же, обогнув место сражения с двадцатью кораблями из своей эскадры, вышел на берег; увидя это, и Миндар вышел на сушу, где и погиб в сражении, а войско его обратилось в бегство[18]. После этого афиняне уплыли в Проконнес, захватив все корабли, кроме флота сиракузян[19] (последние сожгли свои корабли). (19) Оттуда афиняне на следующий день поплыли на Кизик. Жители его, после того как пелопоннесцы и Фарнабаз ушли отсюда, впустили в город афинян[20]. (20) Алкивиад пробыл здесь двадцать дней и взыскал с кизикиян крупную сумму денег; затем он отплыл назад в Проконнес, не причинив городу никакого другого ущерба. (21) Отсюда он отплыл в Перинф и Селимбрию, причем перинфияне открыли войску ворота, а селимбрийцы в город войска не впустили, но уплатили деньги. (22) Отсюда они отправились в Хрисополь, расположенный в Калхедонской области, и, обнеся его стеною, учредили здесь таможню[21], где взымался десятипроцентный сбор с кораблей, приплывающих из Понта. Для охраны были оставлены тридцать кораблей под командой двух стратегов, Ферамена и Евмаха, которые должны были наблюдать за крепостью и выплывающими кораблями и вообще всячески вредить врагу. (23) Прочие же стратеги ушли в Геллеспонт. В это же время было захвачено и доставлено в Афины письмо, посланное в Лакедемон Гиппократом, эпистолеем[22] Миндара. Письмо был такого содержания[23]: «Корыта[24] погибли. Миндар преставился. (24) Экипаж голодает. Как быть, не знаем». Фарнабаз увещевал все пелопоннесское войско и союзников не отчаиваться из–за каких–то корыт[25], говоря: что их у царя сколько угодно, были бы только воины здравы и невредимы, и дал каждому платье и паек на два месяца. Вооружив матросов, Фарнабаз назначил их на гарнизонную службу в прибережной полосе, находившейся под его властью. (25) Затем, собрав командиров отдельных союзных контингентов и начальников триэр, поручил им выстроить в Антандре[26] триэры в таком числе, какое каждый потерял в бою; он дал им деньги и обещал доставлять лес с Иды. (26) Сиракузяне, принимая участие в этих работах по сооружению кораблей, в то же время помогли жителям Антандра выстроить часть городской стены и, исполняя гарнизонную службу, были с горожанами в лучших отношениях, чем все прочие воины. По этой причине сиракузяне носят в Антандре почетный титул евергетов[27] и пользуются правами гражданства. Устроив это, Фарнабаз тотчас же отправился на помощь в Калхедон.
(27) В это время сиракузские военачальники получили с родины весть, что народное собрание объявило их изгнанниками. Было созвано собрание сиракузских воинов, и Гермократ, выступив от имени всех военачальников, горько жаловался на судьбу, говоря, что они все несправедливо и противозаконно были объявлены изгнанниками, и увещевал воинов и впредь быть такими же храбрыми и повиноваться приказам, как прежде[28]. «Вспомните, — говорил он, — сколько битв вы одержали и сколько кораблей вы захватили одни, без посторонней помощи… А сколько раз вы, под нашей командой, оказались непобедимыми, сражаясь вместе с другими, имея наилучшую военную выправку благодаря как нашему умению, так и вашей храбрости, проявленной вами и на суше и на море»[29]. Затем он предложил войску выбрать временных начальников, пока не прибудут с родины выбранные вместо них заместители. (28) Но войско с громким криком настаивало, чтобы они оставались у власти, — особенно же настаивали начальники триэр, морские воины и кормчие. Стратеги в ответ на это сказали, что нехорошо устраивать мятеж против своего государства и что они просят только, чтобы выступили имеющие против них обвинения, а они со своей стороны сочтут своим долгом оправдаться. (29) Но никто и ни в чем не обвинял военачальников, и они по общей просьбе остались на занимаемых ими должностях до прибытия заместителей: Демарха, сына Эпикида, Мискона, сына Менекрата, и Потамия, сына Гносия. Большинство начальников триэр поклялось, что они, вернувшись на родину, добьются отмены декрета об изгнании; затем их отпустили на все четыре стороны, осыпая похвалами; больше всего горевали при этом приближенные Гермократа, (30) вспоминая о его заботливости, великодушии и общительности: так например, он два раза в день — рано утром и с наступлением вечера — собирал в свою палату тех из начальников триэр, кормчих и морских воинов, которых считал наиболее даровитыми, и сообщал им содержание своих будущих речей и что он намерен совершать; он занимался также их военным образованием, заставляя их высказывать свои мнения как без раздумий, так и по здравом размышлении. (31) Поэтому–то Гермократ пользовался большим успехом на собраниях, имея репутацию наилучшего оратора и тактика.
Гермократ, после того как он выступил в Лакедемоне с обвинением против Тиссаферна[30] (причем свидетелем был и Астиох) и ему поверили, что он говорит правду, прибыл к Фарнабазу. Он получил деньги прежде, чем он их попросил, и стал готовить наемников и триэры для возвращения в Сиракузы. В это время пришли в Милет преемники сиракузских военачальников и переняли корабли и войско.
(32) В это же время в Фасосе произошел мятеж, и была изгнана лаконофильская партия, а также и гармост[31] лаконец Этеоник. Пасиппид, обвиненный в том, что он вместе с Тиссаферном устроил этот мятеж, был вынужден бежать из Спарты. Для начальствования же над флотом, который тот собрал у союзников, был вызван Кратесиппид и он перенял флот в Хиосе[32]. (33) Приблизительно тогда же — в то время, как Фрасилл находился в Афинах, — Агис, устроив вылазку из Декелеи[33] для сбора продовольствия, подошел к самым афинским стенам. Фрасилл, выведя афинян и всех прочих, находившихся в городе, выстроил их около Ликейского гимнасия[34], готовых сразиться в случае приближения неприятеля. (34) Агис же, увидя это, быстро увел войско, причем некоторые из воинов его тылового отряда — в небольшом, однако, числе — были убиты легковооруженными. Вследствие этого афиняне отнеслись с еще большим энтузиазмом к тому делу, ради которого прибыл Фрасибул, и разрешили ему набор в тысячу гоплитов, сто всадников и пятьдесят триэр. (35) Агис же, видя из Декелеи, что в Пирей прибывает много кораблей с хлебом, объявил, что нет никакой пользы в том, что его войско столько времени подряд не дает афинянам собирать хлеб с полей, если только не удастся завладеть и тем пунктом, из которого к ним приходит хлеб по морю; лучше всего было бы, по его мнению, послать в Калхедон и Византий Клеарха, сына Рамфия, византийского проксена[35]. Когда это решение было принято, (36) Клеарх экипировал пятнадцать кораблей из Мегар и от прочих союзников — скорее транспортных, чем боевых, — и отправился в путь. Но из его эскадры три корабля были уничтожены в Геллеспонте теми девятью аттическими кораблями, которые там все время наблюдали за проходящими судами[36], а остальные бежали в Сест[37], а оттуда добрались невредимыми в Византий. (37) Так закончился тот год, в который карфагеняне, отправившись под предводительством Ганнибала походом на Сицилию[38] со ста тысячами войска, в три месяца захватили два греческих города — Селинунт и Гимеру.
2. (1) На следующий год [в который состоялась 93‑я Олимпиада, где в дополнительном состязании двуконных колесниц победил Евагор–элеец, а в бегах — Евбот–киренец, при эфоре Евархиппе в Спарте, при архонте Евктемоне в Афинах][39] афиняне обнесли стеной Форик, а Фрасилл, получив суда, которые ему были выделены[40], и обратив 500 из моряков в пельтастов[41] [чтобы иметь возможность пользоваться также и пельтастами], уплыл в начале лета[42] в Самос. (2) Пробыв там три дня, он поплыл в Пигелы и там опустошал местность и атаковал городские стены. В это время пришел на помощь пигелейцам отряд милетцев и стал преследовать рассеянных по равнине афинских легковооруженных[43]. (3) Пельтасты и два лоха гоплитов[44] бросились на помощь своим легковооруженным, перебили, за исключением нескольких человек, почти всех прибывших из Милета и, захватив около двухсот щитов, поставили трофей[45]. (4) На следующий день афиняне отплыли в Нотий, а оттуда после необходимых приготовлений отправились в Колофон. Колофонцы присоединились к ним и с наступлением ночи они вторглись в Лидию. Это произошло в такое время года, когда хлеб на полях уже созрел[46]. Здесь афиняне сожгли много деревень и захватили деньги, рабов и другую добычу в большом числе. (5) Перс Стаг, находившийся в этих местах со своей конницей, в то время как афиняне рассеялись из лагеря, каждый за добычей для себя, захватил одного из них живым и семерых убил. (6) После этого Фрасилл отвел войско обратно к морскому берегу, чтобы уплыть в Эфес. Узнав об этом замысле, Тиссаферн собрал многочисленное войско и разослал всадников с извещением, чтобы шли в Эфес, на помощь Артемиде[47]. (7) Фрасилл же на восемнадцатый день после вторжения в Лидию приплыл в Эфес; он высадил гоплитов около Коресса, а всадников, пельтастов, матросов и прочее войско близ болота, расположенного по другую сторону города, и с наступлением дня подвел к городу оба войска. (8) Против них выступили граждане, а вместе с ними[48] те союзники, которых привел Тиссаферн и сиракузяне как с прежних двадцати кораблей, так и еще с пяти, прибывших только недавно под командой Евкла, сына Гиппона, и Гераклида, сына Аристогена [и, наконец, два селинунтских[49]]. (9) Все они сперва обратились против гоплитов, находившихся в Корессе; обратив их в бегство и убив около ста человек из них, преследовали их до морского берега, после чего обратились против расположившихся у болота. И здесь афиняне бежали, потеряв около трехсот человек[50]. Эфесцы же поставили два трофея: здесь и у Коресса. (10) В этих сражениях сиракузцы и селинунтцы отличились больше всех; за это были розданы награды за храбрость как их государствам[51], так и отдельным храбрецам из их числа, и каждый желающий получил вечное право жить в Эфесе, не уплачивая податей. Селинунтцам же, так как их город погиб[52], они дали и право гражданства[53]. (11) Затем афиняне, заключив перемирие для уборки трупов[54], уплыли в Нотий; похоронив там убитых, они поплыли к Лесбосу и Геллеспонту. (12) Причалив к Мефимне на Лесбосе, они увидели двадцать пять сиракузских кораблей, плывущих мимо из Эфеса; выйдя в море против них, они захватили четыре корабля вместе с экипажем, а остальных отогнали назад в Эфес. (13) Всех пленных Фрасилл отослал в Афины, исключая афинянина Алкивиада, племянника знаменитого Алкивиада, с которым тот вместе бежал. Его Фрасилл приказал побить камнями[55]. Оттуда Фрасилл поплыл в Сест к остальному войску, из Сеста же все войско переправилось в Лампсак.
(14) Затем наступила та самая зима, в которую военнопленные сиракузцы, заключенные в камнеломне[56] в Пирее, прорыв скалу, бежали ночью в Декелею; некоторые бежали также в Мегары.
(15) Когда Алкивиад выстраивал вместе все войско в Лампсаке, старые воины не захотели находиться в одном строю с воинами Фрасилла, так как они сами никогда еще не были поражены, а те пришли к ним после перенесенного поражения[57]. (16) Здесь все они перезимовали, укрепляя Лампсак. Затем пошли походом на Абидос; Фарнабаз выступил против них с многочисленной конницей, но, побежденный в бою, бежал. Алкивиад с конницей и ста двадцатью из числа гоплитов под командой Менандра преследовал его, пока не помешала наступившая ночь. (17) После этой битвы воины по собственному почину сошлись друг с другом и ласково приветствовали прибывших с Фрасиллом. В эту зиму они совершили еще несколько вылазок на материк и опустошали царские[58] владения. (18) В это время лакедемоняне, согласно заключенному перемирию, дали свободный выход гелотам[59], устроившим мятеж и бежавшим из Малеи в Корифасий[60]. Тогда же ахейцы в Гераклее Трахинской предали поселенных с ними в Гераклее колонистов[61] в то время, как они все стояли в боевом порядке против своих врагов этейцев, так что их погибло около семисот вместе с присланным из Лакедемона гармостом Лаботом. (19) Так закончился тот год, в который мидяне отложились от персидского царя Дария и затем снова подчинились ему.
3. (1) В следующем году[62] был сожжен молнией храм Афины в Фокее. Когда же кончилась зима [при эфоре Пантакле, при архонте Антигене], с наступлением весны [когда с начала войны прошло уже двадцать два года], афиняне уплыли со всем войском. (2) Отправившись оттуда походом на Калхедон и Византий, они расположились лагерем у Калхедона. Заметив приближение афинян, калхедонцы заложили все свое имущество[63] у соседей, вифинских фракийцев. (3) Тогда Алкивиад, взяв небольшое количество гоплитов и всадников и приказав кораблям плыть с ним рядом, прибыл в Вифинию и потребовал выдачи имущества калхедонян, угрожая в противном случае войной. (4) Вифинцы отдали просимое, и Алкивиад, заключив с ними мирный договор, вернулся в лагерь с богатой добычей. Затем он огородил деревянной стеной весь город от моря до моря[64] с перерывом в том месте, где протекала река, причем этот перерыв был сделан настолько узким, насколько это только было возможно; работало при этом все войско. (5) Лакедемонский гармост Гиппократ вывел на бой из города воинов; афиняне выстроились против него, а Фарнабаз, находясь вне ограды, оказывал поддержку пехотой и многочисленной конницей. (6) Долгое время в войсках Гиппократа и Фрасилла сражались только гоплиты, пока не пришел на помощь Алкивиад с небольшим количеством гоплитов и конницей. В этом бою Гиппократ погиб, а его войско бежало в город. (7) Фарнабаз также не имел возможности присоединиться к Гиппократу, так как ограда настолько близко примыкала к реке, что оставалась лишь узкая дорожка, негодная для войска; он удалился к храму Геракла в Калхедонской области, где был расположен его лагерь.
(8) В то же время и Алкивиад отправился в Геллеспонт и на Херсоннес для взыскания денег. Прочие же стратеги заключили с Фарнабазом договор, причем он обязался дать афинянам двадцать талантов выкупа за то, чтобы они пощадили Калхедон, и согласился сопровождать их посольство к царю; затем они обменялись с Фарнабазом взаимными клятвами в том, (9) что калхедонцы повинны платить афинянам ту же подать, какую они прежде обыкновенно платили, и обязуются вернуть денежный долг за прежнее время, и что афиняне, со своей стороны, не будут воевать с калхедонянами, пока не вернутся послы от царя. (10) Алкивиад не присутствовал при заключении этого договора, — он был близ Селимбрии[65]. Когда же он взял этот город, он пошел в Византий, ведя с собою все херсонесское ополчение, фракийских солдат и более трехсот всадников.
(11) Фарнабаз, считая справедливым, чтобы и Алкивиад дал клятву, ждал в Калхедоне, пока тот не прибудет в Византий. Алкивиад же, прибыв туда, сказал, что он не поклянется, пока и Фарнабаз также не даст ему клятвы. После этого Алкивиад дал клятву в Хрисополе послам Фарнабаза Митробату и Арнапу, а Фарнабаз — в Калхедоне, алкивиадовым послам Евриптолему и Диотиму. (12) Они произнесли клятвы на верность договору как представители государств, а кроме того обменялись клятвами и как частные люди[66]. (13) Тогда Фарнабаз тотчас же удалился и приказал отправленным к царю послам встретиться с ним в Кизике. Послами же были афиняне Дорофей, Филодик, Феоген, Евриптолем и Мантифей; с ними отправились аргивяне Клеострат и Пирролох; к ним примыкали еще лакедемонские послы Пасиппид и другие; Гермократ, тогда уже изгнанный из Сиракуз[67], и брат его Проксен; Фарнабаз дал им провожатых. (14) В это же время афиняне осаждали Византий, обнеся его стеной и завязывая перестрелки и атаки[68]. (15) В Византии в это время начальствовал лакедемонский гармост Клеарх, а с ним было некоторое количество периэков[69] и немного неодамодов[70], мегарцы под командой Геликса и беотийцы под командой Кератада[71]. (16) Афиняне, не будучи в состоянии добиться чего–либо силой, убедили каких–то византийцев предать город. (17) Гармост Клеарх, будучи уверенным, что никто не решится на предательство, устроив все наилучшим образом и передав команду в городе Кератаду и Геликсу, перешел на другой берег к Фарнабазу. Это было сделано с целью получить у него жалованье для солдат и собрать корабли — как те, которые были в одиночку оставлены Пасиппидом в геллеспонтских гаванях и в Антандре для сторожевой службы, так и те, которые имел во Фракии Агесандрид, морской офицер Миндара, — а также с тою целью, (18) чтобы в Антандре были выстроены новые корабли. Все эти корабли, собравшись вместе, должны были всячески вредить союзникам афинян, чтобы отвлечь их войско от Византия. Когда же Клеарх уплыл, условившиеся предать город приступили к делу. Это были следующие лица: Кидон, Аристон, Анаксикрат, Ликург и Анаксилай. (19) Последний был некоторое время спустя привлечен к суду в Лакедемоне за это предательство, и ему угрожала смертная казнь, но он добился оправдания, указав, что он не предал города, но спас его, видя, как гибнут от голода женщины и дети… Ведь он византиец, а не лакедемонянин. А весь хлеб, бывший в городе, Клеарх на его глазах отдавал лакедемонским солдатам. Вот почему, говорил Анаксилай, он впустил в город врага, а никак не вследствие подкупа и не из ненависти к лакедемонянам.
(20) Когда были сделаны необходимые приготовления, заговорщики, открыв ночью ворота, выходившие на так называемое Фракийское поле[72], впустили в город войско и Алкивиада. (21) Геликс и Кератад, не зная ничего о происшедшем, бросились на помощь со всем войском к агоре[73]. Но так как враг занял весь город, они оказались в безвыходном положении и принуждены были сдаться. (22) Оба стратега были отосланы в Афины, но Кератад, когда они сходили с корабля в Пирее, скрылся в толпе и бежал в Декелею.
4. (1) Фарнабаз и послы, находясь зимой во Фригийском Гордии, услышали о том, что произошло в Византии. (2) В начале весны[74] на пути к царю с ними встретились возвращающиеся оттуда же лакедемонские послы (3) Беотий (по имени) со своей свитой и другие, и рассказали, что лакедемоняне добились у царя всего того, чего они желали, а Кир, которому поручалась власть над всей приморской областью и который должен был быть союзником лакедемонян, нес с собою письмо с царской печатью[75], обращенное ко всем жителям приморской полосы[76], в котором было написано между прочим следующее: (4) «Шлю Кира караном всех собирающихся[77] в Кастольскую равнину», А «каран» означает «владыка». Афинские послы, услыша это и увидя Кира, захотели либо отправиться к царю, либо, в противном случае, вернуться домой. (5) Кир же велел Фарнабазу или выдать ему послов, или вообще под тем или иным предлогом не отпускать домой, не желая, чтобы афиняне узнали о происходящем. (6) Фарнабаз долгое время удерживал послов, то обещая отвести их к царю, то отослать домой, чтобы не заслужить никакого упрека от Кира. (7) Когда же прошли три года, он упросил Кира отпустить их, говоря, что он поклялся отвести их к морю, раз уж не к царю. Отослав послов к Ариобарзану, он просил дать им провожатых. Провожатые Ариобарзана отвели послов в мисийский город Кий, откуда последние отплыли к остальному войску.
(8) Алкивиад, желая отправиться на родину со своим войском, тотчас же отплыл в Самос, а оттуда с двадцатью кораблями в Керамический залив, находящийся в Карии; здесь он взыскал сто талантов и затем вернулся назад в Самос. (9) Фрасибул же с тридцатью кораблями отправился во Фракию[78] и там покорил целый ряд селений, отпавших к Лакедемону, а в их числе и Фасос, находившийся в тяжелом положении из–за войн, мятежей и голода. (10) В это же самое время Фрасилл с остальным войском отплыл назад в Афины. Еще до его прибытия афиняне произвели выборы стратегов, и выбранными оказались изгнанный Алкивиад[79], отсутствующий Фрасибул и только третий — Конон — был выбран из находившихся на родине афинян. (11) Что же касается Алкивиада, то он отплыл с деньгами из Самоса в Парос на двадцати кораблях, а оттуда направился прямо в Гифий, чтобы наблюдать за триэрами, которые по слухам лакедемоняне там снаряжали в числе тридцати, и разведать относительно возможности возвращения на родину — как относятся к нему в Афинах. (12) Когда же он убедился, что афиняне к нему благосклонны, выбрали его стратегом и что его близкие частным образом усиленно рекомендуют ему вернуться, он поплыл на родину и прибыл в Пирей в тот день, когда город справлял Плинтерии[80], причем изваяние Афины было окутано, что многие считали дурным предзнаменованием и для самого Алкивиада и для города, так как никто из афинян никогда не решается предпринять в такой день какое–либо серьезное дело, (13) Когда же он приплыл, чернь из Пирея и города собралась к кораблям, горя любопытством увидеть Алкивиада[81]. Одни называли его наилучшим из граждан, говорили, что он единственный человек, который [был оправдан, так как] был несправедливо изгнан, что он пал жертвой злого умысла со стороны людей, уступавших ему во влиянии и в ораторском красноречии, занимавшихся государственными делами лишь в целях собственной выгоды, тогда как он всегда содействовал общественному благу, напрягая для этой цели все силы — (14) как свои личные, так и общественные; Алкивиад, мол, хотел, чтобы возведенное незадолго до того против него обвинение в кощунственном преступлении относительно мистерий разбиралось немедленно; (15) но враги его, несмотря на справедливость его требования, отложили процесс и заочно лишили Алкивиада отечества. В это время он, оказавшись в безвыходном положении, был вынужден сделаться рабом своих злейших врагов[82], ежедневно рискуя погибнуть; и хотя он видел, что его самые близкие сограждане и сородичи и весь город пошли по ложному пути, он был не в силах помочь ему, так как изгнание отрезало его от Афин. (16) Такие люди, как Алкивиад, говорили они, выше того, чтобы жаждать переворотов или мятежей; ведь, и без того народ оказывал ему больший почет, чем его ровесникам, и не меньший, чем гражданам, которые были старше его. О противниках же Алкивиада, по их словам, господствовало такое мнение: прежде они выжидали[83], а когда им удалось погубить тех, которые были лучше их, остались у дел они одни, и это было единственной причиной, почему народ терпел их: он не имел никого другого, более достойного, кому можно было бы вверить кормило правления. (17) Другие же говорили, что он единственный виновник всех происшедших до тех пор несчастий и что следует ожидать, что он же и только он окажется виновником тех ужасов, которые ожидают город впереди[84].
(18) Алкивиад, пристав к берегу, не сошел тотчас с корабля, опасаясь врагов, но, взобравшись на палубу, высматривал, не пришли ли его близкие. (19) И только тогда, когда он заметил своего двоюродного брата Евриптолема, сына Писианакта, а вместе с ним и прочих родственников и друзей, он, наконец, сошел с корабля и поднялся в город, причем сопровождавшие его приготовились к защите на случай нападения. (20) Он выступил в совете и народном собрании с оправдательной речью, в которой доказывал, что он не кощунствовал и пострадал невинно. Затем было произнесено еще несколько речей в том же духе; говорить во враждебном ему тоне никто не решался, так как народ не допустил бы этого. Как человек, который в силах восстановить былую афинскую мощь, он был провозглашен архистратегом всех войск с неограниченными полномочиями. Первым делом он дал афинянам возможность совершать по суше торжественную процессию мистерий[85], которую афиняне из страха пред врагом отправляли тогда по морю, выведя для защиты паломников всех солдат. (21) Затем он произвел набор войска — 1500 гоплитов, 150 всадников и 100 кораблей. На третий месяц после своего возвращения на родину он выступил против отпавшего от Афин острова Андроса[86], а вместе с ним были посланы избранные стратегами сухопутных сил Аристократ и Адимант[87], сын Левколофида. (22) Алкивиад высадил свое войско в Гаврии, на территории Андроса. Когда же андросцы выступили из стен для защиты своего города, афиняне прогнали их назад и заперли в городе, причем небольшое количество был убито; в числе павших были и лаконцы, находившиеся в городе. Алкивиад поставил трофей и, пробыв там несколько дней, отплыл в Самос, а затем продолжал войну, пользуясь этим пунктом как исходной базой для своих операций.
5. (1) За короткое время до этого лакедемоняне, по истечении срока навархии Кратесиппида, послали навархом[88] Лисандра. Прибыв в Родос и взяв оттуда корабли, он отплыл в Кос и Милет, а оттуда в Эфес и остался там с семьюдесятью кораблями до прибытия Кира в Сарды. Когда же тот прибыл, Лисандр отправился к нему с послами из Лакедемона. (2) Там они рассказали о поведении Тиссаферна и просили самого Кира оказать какую только возможно поддержку в этой войне[89]. (3) Кир ответил, что всякое содействие лакедемонянам было предписано ему его отцом и вполне соответствует его собственным убеждениям, что он привез с собой пятьсот талантов, но если этого не хватит, то он готов тратить свое личное имущество, полученное от отца; если же и этого не хватит, то он готов разбить трон, на котором он сидит (а трон этот был весь из золота и серебра). (4) Лакедемоняне одобрили это и посоветовали ему установить каждому моряку жалованье в размере аттической драхмы[90], поясняя, что если жалование будет таково, то афинские моряки покинут свои корабли, так что в общем результате это будет выгоднее. (5) Кир согласился с этим, но сказал, что не может поступить иначе, чем поручил ему царь. Ведь существовал договор[91], по которому он должен был давать каждому кораблю, сколько их ни будет у лакедемонян, тридцать мин в месяц. (6) На этот момент Лисандр промолчал; когда же после ужина Кир, провозгласив тост за здоровье Лисандра, спросил, какому подарку[92] он был бы более всего рад, Лисандр ответил: «Если ты каждому моряку прибавишь к жалованию по оболу». (7) С этих пор жалованье стало четыре обола вместо трех[93]. Кир заплатил все жалованье, которое он задолжал за прежнее время, и еще за месяц вперед, так что войско стало много бодрее. (8) Афиняне же, услыша об этом, впали в уныние и послали к Киру послов через Тиссаферна. (9) Но Кир не принял послов, несмотря на то, что Тиссаферн просил его об этом и убеждал поступать так же, как держал себя он сам по наущению Алкивиада[94], а именно — тщательно наблюдать, чтобы ни одно эллинское государство не стало могущественным, но чтобы все были бессильными из–за междоусобиц.
(11) Лисандр, когда его флот был собран к бою, вытащив на берег девяносто кораблей, находившихся в Эфесе, пребывал в бездействии, пока корабли конопатились и просушивались. (11) Алкивиад же, услышав, что Фрасибул вышел из Геллеспонта, чтобы окружить осадными сооружениями Фокею, переправился к нему, оставив во главе флота своего кормчего Антиоха, причем запретил ему нападать на корабли Лисандра. (12) Антиох же вплыл из Нотия в Эфесскую гавань лишь с двумя кораблями — с тем, на котором он был кормчим, и еще одним — прошел перед самым носом кораблей Лисандра[95]. (13) Лисандр сначала преследовал его, стащив в воду лишь несколько кораблей из своей эскадры; когда же афиняне пришли на помощь Антиоху с большим количеством кораблей, тогда и он выстроил все свои корабли в боевой порядок и поплыл против афинян. После этого и афиняне выплыли из Нотия, стащив в воду остальные триэры. (14) Затем началось сражение, причем лакедемоняне стояли в боевом порядке, а афинские суда были беспорядочно рассеяны; бой продолжался до тех пор, пока афиняне не обратились в бегство, потеряв пятнадцать триэр. Из экипажа же большинство бежало, но некоторые были взяты в плен. Лисандр, взяв на абордаж вражеские корабли и поставив трофей в Нотии, переправился в Эфес, а афиняне ушли в Самос. (15) После этого Алкивиад, прибыв в Самос, выплыл в море со всей эскадрой, выстроил ее у выхода из Эфесской гавани и ждал, не вступят ли лакедемоняне в бой. Но так как Лисандр не вышел навстречу, зная, что его эскадра была значительно малочисленнее афинской, Алкивиад отплыл назад в Самос. Лакедемоняне же, некоторое время спустя, взяли Дельфиний и Эйон[96]. (16) Когда известие об этой морской битве[97] дошло до афинян, находившихся на родине, они вознегодовали на Алкивиада, думая, что афинские корабли погибли из–за его небрежности и распущенности, и выбрали других десять стратегов: Конона, Диомедонта, Леонта, Перикла, Эрасинида, Аристократа, Архестрата, Протомаха, Фрасилла и Аристогена. (17) Алкивиад же, к которому плохо относились в войске, на одной триэре отплыл в Херсонес, в принадлежащее ему укрепление[98]. (18) После этого Конон[99] с теми двадцатью кораблями, которые он имел в своем распоряжении, по постановлению афинского народного собрания отплыл из Андроса к флоту в Самос, а вместо Конона афиняне послали в Андрос Фаносфена с четырьмя кораблями[100]. (19) Последний, встретившись случайно с двумя фурийскими триэрами, захватил их в плен вместе с экипажем. Афиняне заключили в тюрьму[101] всех попавших в плен, исключая начальника их, получившего право гражданства в Фуриях, Дориэя, родосца по рождению, задолго до того изгнанного афинянами из Афин и Родоса[102], причем он был со всеми своими сородичами присужден к смертной казни. Сжалившись над ним, афиняне отпустили его на волю, даже не взяв за него выкупа[103].
(20) Конон прибыл на Самос и застал экипаж в тяжелом настроении духа. Ему удалось снарядить только восемьдесят[104] триэр вместо прежних, которых было более ста, и, выйдя на них в море вместе с прочими стратегами[105], он, высаживаясь время от времени на берег, опустошал вражескую землю. (21) Так закончился год, в который карфагеняне, отправившись походом в Сицилию на ста двадцати триэрах и со ста двадцатью тысячами пешего войска, взяли измором Акрагант[106]; в бою они были побеждены, но добились сдачи семимесячной осадой.
6. (1) На следующий год, когда[107] было лунное затмение[108] и сгорел древний храм Афины в Афинах[109] [при эфоре Питии и афинском архонте Каллии], лакедемоняне, ввиду истечения срока службы Лисандра (на двадцать пятый год войны), послали во флот заместителем Калликратида. (2) Передавая же корабли, Лисандр указывал, что он передает Калликратиду командование как владыка моря и победитель в морском бою. Последний же предложил ему, проплыв из Эфеса влево от Самоса, где были афинские корабли, передать ему корабли в Милете, и тогда он, мол, признает, что Лисандр действительно владыка моря. (3) Когда же Лисандр сказал, что он не хочет возиться, раз начальствует другой, Калликратид взялся сам за дело[110], и к тем кораблям, которые он взял у Лисандра, присоединил еще пятьдесят собранных им из Хиоса, Родоса и других союзных городов. Собрав все корабли вместе, причем их оказалось всего сто сорок, он стал приготовляться к встрече с врагом. (4) Но вскоре он узнал, что друзья Лисандра строят козни против него и не только не оказывают должного содействия, но и разглашают по городам, что лакедемоняне совершают крупную ошибку, постоянно меняя навархов, причем часто на эту должность попадают люди, непригодные к этому, лишь недавно познакомившиеся с морским делом и не умеющие обращаться с экипажем; посылая новичков в морском деле, чуждых всему во флоте, они подвергаются опасности претерпеть из–за этого несчастье. Узнав об этом, Калликратид созвал присутствующих там лакедемонян и сказал им следующее:
(5) «Поскольку дело зависит от меня, я бы с удовольствием остался дома; пусть Лисандр или кто–либо другой претендуют на бóльшую опытность в морском деле, — я не стал бы спорить. Но я послан ко флоту государством. Что же мне в таком случае делать, как не исполнять веления своего государства по мере сил моих? Что же касается того, что я считаю для себя величайшей честью и из–за чего возведен навет на наше государство (о чем я говорю — вы знаете не хуже моего)[111], посоветуйте, что вам кажется наилучшим в моем положении: остаться мне здесь или отплыть на родину и рассказать все, что здесь делается».
(6) Все присутствующие высказали мнение, что он должен повиноваться велениям своего отечества и делать то, за чем он прислан; выступить с противоположным мнением не осмелился никто. Тогда Калликратид отправился к Киру и стал просить жалованье экипажу[112]. Кир же сказал ему, чтобы он подождал два дня. Эта проволочка и обивание порогов вывели из себя Калликратида. (7) «Эллины — несчастнейшие люди, — вскричал он, — если им приходится льстить варварам из–за денег». Затем отплыл в Милет, говоря, что, если он вернется на родину цел и невредим, (8) то он приложит все усилия, чтобы примирить лакедемонян с афинянами. Из Милета он послал триэры за деньгами в Лакедемон, а сам, собрав народное собрание милетян, сказал следующее:
«Милетяне! Мой долг — повиноваться властям своей родины. Что же касается вас, то вы, кажется мне, должны с наибольшим рвением относиться к этой войне, так как, живя среди варваров, (9) вы претерпели от них больше всего несчастий. Вы должны служить примером всем прочим союзникам, дабы мы могли как можно скорее и чувствительнее вредить врагу — прежде чем прибудут послы из Лакедемона, которых я послал за деньгами. (10) Ведь Лисандр ушел отсюда, возвратив Киру, как что–то ненужное, все бывшие при нем деньги. Кир же, когда я явился к нему, все откладывал аудиенцию, а я никак не мог заставить себя обивать его порог. (11) Обещаю, по прибытии денег из Лакедемона, достойным образом отблагодарить вас за те пожертвования, которые получу от вас. Итак, с божьей помощью покажем варварам, что и без низкого угождения им мы в силах отмстить врагу».
(12) После него выступил ряд ораторов, главным образом те, которые прежде его обвиняли[113] и которые поэтому боялись противоречить; они предлагали выделить часть государственных средств Калликратиду, а также объявили частную подписку. Последний, взяв эти деньги, а также полученные им из Хиоса, выдал каждому моряку по пять драхм путевых денег[114] и отправился в Мефимну на Лесбосе, которая была в это время враждебна лакедемонянам. (13) Жители этого города не пожелали добровольно подчиниться, так как здесь находился афинский гарнизон и партия, стоявшая у власти, была афинофильской; поэтому Калликратид стал атаковать город и взял его приступом[115]. Все имущество было разграблено воинами, а рабов Калликратид велел собрать на агору[116]. (14) Союзники настаивали, чтобы и свободные мефимняне были проданы с публичного торга, но Калликратид заявил, что, пока он у власти, никто из эллинов, поскольку это зависит от него, не будет порабощен. (15) На следующий день всех свободных граждан он отпустил на волю, а афинский гарнизон и тех, которые и раньше были рабами, продал с молотка; Конону же велел передать, что тот завладел морем коварно, как овладевают чужой женой, но он положит конец этой преступной связи. Заметив, что Конон на рассвете выплыл в море, Калликратид погнался за ним, отрезав ему путь в Самос, дабы лишить его возможности бежать туда. (16) Конон обратился в бегство; его корабли были очень быстры на ходу, так как из целого ряда гребных команд он выбрал наилучших гребцов и составил из них несколько команд. Он спасся в Митилену на Лесбосе, а с ним из числа десяти стратегов Леонт и Эрасинид[117]. (17) Но Калликратид вплыл в бухту вслед за ними, преследуя их на ста семидесяти кораблях[118]. Калликратид успел вовремя помешать Конону[119], и последний был принужден сразиться у входа в гавань, причем потерял тридцать кораблей; экипаж бежал с этих кораблей на сушу. Что же касается остальных кораблей, которых оставалось еще сорок, то Конон вытащил их на берег, под защиту крепости. (18) Калликратид со своей стороны ввел корабли в гавань, бросил якори и вел правильную осаду, имея свободный выход для кораблей. С суши он приказал явиться всем мефимнянам поголовно, а по морю перевез войско из Хиоса. В это же время он получил деньги от Кира.
(19) Конон был осажден и с суши и с моря; неоткуда было достать хлеба, в городе была масса народу, а афиняне подмоги не присылали, так как не знали о происходящем. Поэтому Конон, спустив пред рассветом два наиболее быстроходных корабля, снарядил их, выбрав со всех кораблей наилучших гребцов, посадил в трюм морских воинов, и покрыл эти корабли завесами[120]. (20) Весь день[121] эти суда стояли таким образом, под вечер же, когда становилось темно, экипаж выходил на берег так, чтобы враги не могли этого заметить. На пятый день в полдень, когда караульные врагов небрежно следили за осажденными, а некоторые из них даже спали, афиняне выплыли из бухты, взяв с собою умеренное количество хлеба, причем одна триэра направилась в Геллеспонт, в другая поплыла в открытое море[122]. (21) Караульные, собравшись, в замешательстве бросились к кораблям, так как они в это время завтракали на суше. Взойдя на корабли и снявшись с якорей, они преследовали триэру, ушедшую в открытое море, догнали ее на закате и, победив в бою и взяв на буксир, отвели в, лагерь вместе с экипажем. (22) Но другому кораблю, убежавшему к Геллеспонту, удалось спастись; он прибыл в Афины и принес весть об осаде. Диомедонт отправился на помощь осажденному Конону с двенадцатью кораблями и причалил к берегу в Митиленском проливе. (23) Однако, Калликратид внезапно напал на него и ему удалось захватить десять кораблей из эскадры Диомедонта; последний бежал с двумя кораблями, считая в том числе тот, на котором он плыл сам[123]. (24) Афиняне, услыхав о происшедшем и об осаде, постановили послать на помощь сто десять кораблей, составив экипаж из всех взрослых жителей Афин — как свободных, так и рабов[124]. В тридцать дней сто десять кораблей были снаряжены и отправились в путь. (25) На этих кораблях было перевезено также большое количество всадников[125]. После этого они поплыли в Самос и взяли там десять самосских кораблей. Кроме того, они собрали еще более тридцати кораблей от разных союзников, заставляя всех сесть на корабли, даже в том случае, если флот был в отсутствии. Всего же оказалось кораблей более полутораста[126]. (26) Услыша, что афинская подмога уже в Самосе, Калликратид оставил на месте пятьдесят кораблей под предводительством Этеоника, а сам отплыл со ста двадцатью. (27) Он устроил отдых для ужина близ Малейского мыса на Лесбосе [против Митилены]; (28) а афиняне ужинали в этот день на Аргинусских островах, расположенных [против Лесбоса, на Малейском мысе] против Митилены. Калликратид заметил ночью огни; узнав от кого–то, что эти огни — из афинского лагеря, он выплыл в море в полночь, чтобы произвести внезапное нападение; но гроза и значительное поднятие уровня воды в море помешали отплытию. Только на рассвете, когда прояснилось, он поплыл к Аргинусам. (29) Афиняне выплыли навстречу ему, причем левый фланг был обращен к открытому морю. Выстроились они в таком порядке: Аристократ предводительствовал левым флангом, имея под своей командой пятнадцать кораблей; рядом с ним Диомедонт — также во главе пятнадцати кораблей; позади Аристократа выстроился Перикл, позади Диомедонта — Эрасинид. Рядом с Диомедонтом находились десять самосских кораблей, выстроенных в одну линию; над ними начальствовал самосец Гиппей. Рядом с ними стояли десять кораблей, управляемых таксиархами[127], также выстроенные в одну линию. Позади их три корабля, управляемых навархами[128], и все прочие союзнические корабли, какие только были. (30) Правый фланг занимал Протомах во главе пятнадцати кораблей; рядом с ним Фрасилл, тоже с пятнадцатью; позади Протомаха выстроился Лисий[129], имея равное с ним количество кораблей, позади Фрасилла — Аристоген. (31) Целью такого расположения было помешать врагу прорвать особым маневром линию кораблей, так как афинские суда были хуже на ходу. Лакедемонские же суда были все выстроены в одну линию, чтобы удобно было выполнить указанный выше маневр, а также маневр обхода, так как они были на ходу лучше[130]. (32) Калликратид занимал правый фланг. Мегарец Гермон, кормчий Калликратида, сказал ему, что следовало бы убраться подобру–поздорову, так как афинские триэры были гораздо многочисленнее спартанских, но Калликратид возразил Гермону, что Спарта будет благоденствовать не хуже прежнего, если он умрет, а бежать позорно.
(33) После этого начался бой и продолжался долгое время, причем сражались сперва сплоченной массой, а потом в одиночку. Когда же Калликратид от удара неприятельского корабля упал с борта и скрылся в пучине, а Протомах со своим отрядом на правом афинском фланге победил левый фланг лакедемонян[131], — лакедемоняне обратились в бегство и устремились в Хиос, а очень многие также и в Фокею. Тогда афиняне отплыли обратно на Аргинусы. (34) У афинян в этом бою погибло 25 кораблей вместе с экипажем, исключая лишь немногих воинов, которых волны вынесли на сушу; у пелопоннесцев погибло девять лаконских кораблей, которых всего–то было десять, да у прочих союзников погибло более шестидесяти. (35) Афинские стратеги решили также, чтобы триэрархи Ферамен и Фрасибул и несколько таксиархов поплыли на сорока семи триэрах за тонувшими кораблями и находившимся на них экипажем и чтобы прочие корабли направились против флота Этеоника, осаждавшего Митилену. Но исполнению этого приказания воспрепятствовали поднявшиеся в это время сильный ветер и буря; поэтому афиняне ограничились тем, что поставили трофей и расположились на ночлег на Аргинусах. (36) Прибывшая к Этеонику скороходная лодка принесла ему подробное извещение о происшедшей морской битве[132]. Этеоник приказал, чтобы лодка немедленно же вышла назад из гавани, соблюдая полную тишину и не вступая ни с кем в разговоры, а затем, чтобы она тотчас же вернулась назад в лагерь; при этом пусть экипаж уберет себя венками, громко провозглашая, что Калликратид победил в морском бою и что афинские корабли погибли — все до одного. (37) Прибывшие поступили так, как он им приказал; по их прибытии Этеоник совершил благодарственные жертвоприношения за добрую весть и приказал воинам пообедать; торговцам он велел, тихонько убрав на корабли свои товары, плыть в Хиос (в это время в ту сторону дул попутный ветер). (38) Триэрам он велел уплыть как можно скорее туда же, а сам ушел во главе пехоты в Мефимну, сжегши предварительно лагерь. Конон, воспользовавшись тем, что враги бежали и что дул благоприятный ветер, стащил корабли в море и, выплыв, встретился с афинянами, которые в это время также вышли уже из Аргинус; встретившись, Конон сообщил афинянам, что произошло с Этеоником. Афиняне отплыли назад в Митилену, оттуда отправились в Хиос и, не достигнув никакого результата, поплыли в Самос.
7. (1) На родине[133] все стратеги, кроме Конона, были устранены (народным собранием) от занимаемых ими должностей, а в сотоварищи Конону избрали стратегами Адиманта и Филокла[134]. (2) Из участвовавших в сражении стратегов Протомах и Аристоген вовсе не вернулись в Афины. Когда же прочие шесть стратегов — Перикл, Диомедонт, Лисий, Аристократ, Фрасилл и Эрасинид приплыли на родину, Архедем, бывший тогда народным вождем и заведывавший диобелией[135], наложил предварительный штраф на Эрасинида и выступил с обвинением перед судом, утверждая, что он увез из Геллеспонта и присвоил себе деньги, принадлежащие государству. Он возбудил против Эрасинида также обвинение в преступлении по должности стратега. Суд постановил подвергнуть Эрасинида тюремному заключению. (3) После этого стратеги сделали доклад в совете о морской битве и о том, как сильна была буря. Тогда Тимократ внес предложение, чтобы и прочих стратегов арестовать и представить на суд народного собрания, и Совет подверг их аресту[136]. (4) После этого состоялось народное собрание, в котором стратегов обвинял целый ряд лиц, а в особенности же Ферамен. Говорили, что справедливо было бы, чтобы они подверглись ответственности за то, что не подобрали пострадавших в морском бою. Доказательством того, что они никого другого не обвиняли в этом, кроме самих себя, Ферамен выставил письмо, адресованное стратегами в афинские советы и народное собрание, где они указывали на бурю, как на единственную причину. (5) После этого каждый из стратегов произнес краткую защитительную речь (так как им не было позволено говорить столько, сколько полагается вообще по закону); они рассказали о том, что произошло: что они плыли на врагов, а подобрать пострадавших в морском бою поручили нескольким из триэрархов, людям, подходящим для этого дела и занимавшим уже должность стратега, — Ферамену, Фрасибулу и другим такого же рода людям. (6) И если уж хотеть во что бы то ни стало кого–нибудь обвинить за то, что жертвы морского боя не были подобраны, то в качестве обвиняемых могут предстать только те, кому это было поручено сделать. «Но, — добавили стратеги, — хотя они и обвиняют нас, мы не солжем и не скажем, что с их стороны есть в этом какая–либо вина: ужасная буря была единственной причиной того, что пострадавших в бою не удалось подобрать». Свидетелями сказанного они выставили кормчих и многих других из числа плывших с ними. (7) Такими словами они склоняли народное собрание к снисхождению; кроме того, многие частные лица поднялись и заявили, что готовы взять их на поруки. Было решено отложить разбор до следующего собрания, так как было уже поздно, и, в случае голосования, нельзя было бы заметить числа поднятых рук[137]. Совету же было предложено внести по предварительном обсуждении предложение[138] в Народное собрание по вопросу о том, каким способом произвести суд над обвиняемыми. (8) Затем наступил праздник Апатурий[139], в который отцы и сородичи семейств сходятся вместе. На этом празднике пособники Ферамена убедили большую массу людей, одетых в черную траурную одежду и остриженных в знак траура наголо, чтобы они предстали пред народным собранием как сородичи убитых, а также склонили Калликсена к тому, чтобы он выступил в совете с обвинением против стратегов. (9) Затем было созвано народное собрание, в котором совет представил на обсуждение следующее предложение, внесенное Калликсеном:
«Выслушав на предыдущем собрании выставленные против стратегов обвинения и их защитительные речи, народ постановил: произвести голосование между всеми афинянами по филам[140]; поставить в присутственном месте каждой филы две урны для голосования[141]; пусть глашатай в каждом из сих присутственных мест громогласно приглашает тех, кто полагает, что стратеги виновны в том, что не подобрали победителей в морском бою, бросать свои камешки в первую урну, а тех, кто держится обратного мнения, — во вторую. (10) Если стратеги будут признаны виновными, то тем самым они будут считаться присужденными к смертной казни; они будут переданы в распоряжение «коллегии одиннадцати»[142], а имущество их будет конфисковано в казну, причем десятая часть будет отчислена в казну Афины». (11) Затем выступил перед народным собранием человек[143], заявивший, что он спасся на барже с хлебом; по его словам, погибшие поручили ему, если он спасется, передать народному собранию, что стратеги не приняли мер к спасению тех, кто совершил блестящие подвиги во славу отечества. (12) Евриптолем, Писианакт и несколько других лиц выступили против Калликсена с обвинением во внесении противозаконного предложения. Но их выступление встретило в народном собрании одобрение лишь немногих; толпа же кричала и возмущалась тем, что суверенному народу не дают возможности поступать, как ему угодно. (13) Вслед затем Ликиск предложил, чтобы приговор относительно стратегов распространялся и на тех, которые подняли вопрос о законности предложения Калликсена, если они не примут назад своих протестов[144]; толпа подняла сочувственный шум, и протестовавшие должны были отказаться от своих возражений. (14) Когда же и некоторые из пританов[145] заявили, что они не могут предлагать народу противозаконное голосование, Калликсен, взойдя на кафедру, предложил включить и их в число обвиняемых. (16) Народ громко закричал, чтобы отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду, и тогда все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на голосование, — все, кроме Сократа[146], сына Софронискова. (16) Последний заявил, что он во всем будет поступать только по закону. После этого Евриптолем взошел на кафедру и сказал в защиту стратегов следующее:
«Афиняне! Я взошел на это возвышение с троякою целью. Прежде всего я явился сюда в роли обвинителя, несмотря на то, что Перикл — мой близкий родственник, а Диомедонт — мой друг. По другим пунктам я хочу выступить как защитник и, наконец, я считаю своим долгом подать совет относительно того, что мне кажется наивысшим благом для всего государства. (17) Обвинять я хочу стратегов в том, что они переубедили некоторых членов своей коллегии, предлагавших послать письмо совету и вам, в котором было бы указано, что на Ферамена и Фрасибула было возложено поручение отправиться с сорока семью триэрами на спасение погибавших, а они этого не исполнили. (18) И вот стратеги, всей коллегией, отвечают за преступление отдельных триэрархов, а последние, в благодарность за то, что стратеги тогда были сострадательны к ним[147], теперь вместе с некоторыми другими злоумышляют против них и привели их на край гибели… (19) Но нет! Этого не может быть и не будет, если только вы, вняв мне, не нарушите ни человеческого, ни божеского закона; если вы будете вести процесс таким путем, чтобы узнать всю истину, поскольку только это возможно, дабы впоследствии вам не пришлось раскаяться и слишком поздно понять, какой страшный грех вы совершили против богов и созданных вашими же руками законов. Я вам дам такой совет, что, последовав ему, вы не сможете быть обманутыми ни мной, ни кем–либо другим. Послушав меня, вы разыщете действительных преступников и наложите на них какое хотите наказание; вы сможете обвинить как всех вместе, так и каждого в отдельности. Только предоставьте им, если уж не больше, то хоть один день, чтобы они сами могли выступить в свою защиту, и не доверяйтесь другим больше, чем самим себе. (20) Афиняне! Всем вам известно, что есть в наших законах суровое постановление Канноново[148], в силу которого каждого оскорбившего величество афинского народа надлежит арестовать и он должен представить объяснения народному собранию; если он будет признан виновным, он подвергается смертной казни через ввержение в Барафр[149]; имущество его конфискуется в казну, причем десятая часть поступает в сокровищницу храма Афины. (21) На основании этого–то постановления я и предлагаю вам судить стратегов и, клянусь, ни слова не возражу, если первым окажется привлеченным по такому обвинению мой близкий родственник Перикл. Ведь не правда ли, было бы позорно, если б он был мне дороже, чем благо всего государства. (22) Или, если вам так угодно, судите их по закону о святотатцах и предателях, а закон этот таков: «Лица, предавшие город или похитившие посвященные богам предметы, подлежат суду присяжных. Если они будут осуждены, то запрещается хоронить их в Аттике, а имущество их конфискуется в казну». (23) Пусть же обвиняемые будут привлечены по одному из этих законов, по какому, вы сами решите — и пусть дело каждого обвиняемого разбирается отдельно. Что же касается судебной процедуры, то я предлагаю разделить день на три части. В первую часть дня вы соберетесь и произведете голосование по вопросу о том, виновны ли стратеги в происшедшем или не виновны[150]; во вторую часть дня вы заслушаете обвинительные речи, а третья будет посвящена защите. (24) При таком ведении дела виновные подвергнутся самой тяжелой каре, а невинных вы оправдаете, и они не погибнут понапрасну. (25) Судите же их на основании законов, не кощунствуя и не нарушая данной вами, как гражданами, клятвы[151]; не будьте невольными союзниками лакедемонян, противозаконно и без суда губя тех, которые победили их и уничтожили семьдесят их кораблей. (26) Скажите же, из страха перед чем вы так спешите? Неужели вы думаете, что не в вашей власти будет казнить или миловать кого вам будет угодно, если вы поведете дело установленным в законе порядком, а не беззаконно, как добивается Калликсен, (27) убедивший совет предложить вам одним голосованием осудить всех? А ведь при таком порядке вы можете казнить и невинного, вы вспомните о раскаянии только спустя много времени, когда это будет уже бесполезно; и тяжело вам будет, и пятном будет лежать на вашей совести грех смертоубийства. (28) Какое ужасное дело вы творите: ведь даже Аристарху вы дали, согласно его желанию, день времени для оправдания каким угодно способом и предоставили ему все прочие льготы, положенные в законе, — тому самому Аристарху, который сперва содействовал гибели демократии, а затем стал предателем, выдав Эною нашим врагам–фиванцам. А ваших стратегов, которые во всем творили лишь волю избравшего их народа, которые одержали блестящую победу над врагом, — (29) их вы лишаете всего этого! Нет, афиняне, пусть так не случится. Свято блюдите созданные вашими же руками законы — залог вашего величия — и ни в чем от них не отступайте.
Мы пришли теперь к вопросу о том, в чем же состоит преступление, вменяемое в вину стратегам. Когда наш флот, одержав верх в морской битве, причалил к суше[152], Диомедонт предложил, выстроившись гуськом, выйти в море и подобрать обломки кораблей и пострадавших; Эрасинид же считал наиболее целесообразным, чтобы все с величайшей поспешностью плыли на врага, находящегося в Митилене. Тогда Фрасилл внес предложение, благодаря которому достигалось и то и другое: именно — (30) чтобы часть кораблей осталась на месте, а остальные поплыли против врага; в случае принятия этого плана Фрасилл предложил, чтобы каждый из восьми стратегов оставил на месте по три корабля из находящейся под его командой части флота; кроме того он предложил оставить на месте десять кораблей, управляемых таксиархами[153], десять самосских и, наконец, три корабля, находящихся под командой навархов; всего это выходит сорок семь, — по четыре на каждый из погибших двенадцати кораблей[154]. (31) В числе оставленных триэрархов были также между прочим Фрасибул и Ферамен, выступавший на предыдущем собрании с обвинением против стратегов. Прочие же корабли вышли против вражеского флота.
В каком же из всех описанных мною событий стратеги поступили неправильно с точки зрения пользы или справедливости? Разве те, которым была поручена борьба с врагом, не должны быть привлекаемы к суду только за преступления в бою с неприятелем? А за неоказание помощи пострадавшим в морском бою разве не следует привлекать к суду лишь тех, кому это было приказано, но которые не исполнили приказания стратегов? (32) Но нельзя в оправдание как тех, так и других не упомянуть о том, что из всего того, что стратеги собирались предпринять, не удалось выполнить ничего вследствие страшной бури. Свидетелями этого могут быть те из пострадавших в этом бою, которым удалось случайно спастись. Такая участь постигла, например, и одного из стратегов[155], спасшегося на обломке затонувшего корабля, которому, по требованию обвинителей, предстоит быть осужденным тем же злополучным голосованием, как и тем, которые не исполнили возложенных на них поручений, хотя он сам нуждался в том, чтобы его спасли из пучины. (33) Счастливые победители, — вы хотите поступить, как несчастные побежденные… Столкнувшись с ниспосланным богом неизбежным роком, вы готовы осудить, как изменников, людей, которые не в силах были поступить иначе, чем они поступали, не будучи в состоянии из–за бури исполнить приказанное… Не делайте же этого: ведь, гораздо справедливее увенчать победителей венками, чем подвергнуть их смертной казни, послушавшись совета дурных людей».
(34) Произнеся эту речь, Евриптолем внес письменное предложение судить обвиняемых на основании постановления Каннонова, каждого порознь; по предложению же, одобренному советом, всем им предстояло быть осужденными одним голосованием. Сперва большинство поднятых рук было за предложение Евриптолема; когда же Менекл принес установленную клятву[156], было произведено новое голосование, и верх взяло предложение совета. Затем (произошли голосование по существу дела); все восемь сражавшихся стратегов были осуждены и шестеро из них, находившиеся в Афинах, подверглись смертной казни.
(35) Прошло немного времени, и афиняне раскаялись[157]. Было принято предложение, что те, которые обманули народ, должны быть привлечены к ответственности и предстать пред народным собранием, а до явки на суд они должны представить поручителей. В числе привлеченных к ответственности пяти лиц был и Калликсен. Все они были арестованы своими поручителями. Им удалось еще до суда бежать из Афин во время того мятежа, в котором был убит Клеофонт[158]; Калликсен впоследствии получил возможность[159] вернуться в Афины вместе с афинянами запершимися в Пирее[160], но он умер от голода, ненавидимый.


[1] Вероятно, теми двадцатью, которые снарядили афиняне после поражения в морском бою при Эретрии, как сообщает Фукидид (VIII, 97, 1).
[2] Техническое выражение, означающее «осеннее равноденствие». Имеется в виду сентябрь 411 г. до н. э. Этот же эпизод — у Диодора (XIII, 45— 46): «Родосец Дориэй, начальник прибывшего из Италии флота (флот города Фурий. О Дориэе см. ниже,  гл.5, § 19, и коммент. к кн. IV,  гл.8, § 20. — С. Л.), усмирив смуту на Родосе, выплыл в Геллеспонт, спеша на соединение с Миндаром. Последний пребывал в бездействии в Абидосе, собирая со всех сторон корабли союзных с пелопоннесцами государств. В то время как Дориэй был уже в Троаде около Сигея, афиняне, находившиеся в окрестностях Сеста, заметив, что он проплывает мимо них, выступили против него со всем своим флотом, насчитывавшим восемьдесят четыре корабля. Дориэй некоторое время не замечал этого и продолжал плыть по открытому морю; однако, заметив многочисленность врагов, он испугался и, не видя никакого другого исхода, бежал в Дардан (ср.: Ретий в соответствующем месте у нашего автора. — С. Л.). Высадив на берег своих воинов, присоединив к ним гарнизон города и быстро раздобыв массу оружия, он расставил часть воинов на носах кораблей, а часть в надлежащем порядке на берегу. Афиняне подплыли, с большим ожесточением пытаясь вырвать из строя корабли Дориэя; устремляясь большими массами со всех сторон, они держали противников в крайнем напряжении. Узнав об этом, пелопоннесский наварх (начальник флота) Миндар тотчас же отчалил из Абидоса со всем своим флотом и прибыл в Дарданскую область на восьмидесяти четырех кораблях, устремляясь на помощь флоту Дориэя. С ним вместе действовала также и пехота Фарнабаза, пришедшая на помощь лакедемонянам. Когда армии приблизились друг к другу, обе стороны выстроили три–эры для морского боя. Флот Миндара состоял из девяноста семи кораблей; на левом фланге он выстроил сиракузян, а правым предводительствовал сам. У афинян правым крылом предводительствовал Фрасибул, а левым Фрасилл (там же, 46). Долгое время битва велась с одинаковым успехом обеими сторонами, так как ни у тех, ни у других не было недостатка в честолюбии. Но через некоторое время неожиданно показался Алкивиад, прибывший из Самоса с двадцатью кораблями (у нашего автора: «с двадцатью кораблями без двух», т. е. с восемнадцатью. Выражение «без двух», может быть, опущено Диодором по недосмотру при пользовании источником. — С. Л.) и как раз случайно плывший в Геллеспонт. Когда его флот показался вдали, обе стороны питали надежду, что это идет им подмога; это внушило им больше уверенности и подняло их мужество. Когда же прибывающий флот приблизился и лакедемоняне не получили никакого ответа на свой сигнал, а афиняне заметили поднятую Алкивиадом на его собственном корабле красную эмблему, которая была условным ответным сигналом, — лакедемоняне были приведены в ужас и обратились в бегство; а афиняне, ободренные успехом, стали энергично преследовать убегающих. Им удалось тотчас же овладеть десятью из числа кораблей (но дальше им помешала буря). Наконец лакедемоняне причалили к берегу и бежали в сухопутный лагерь Фарнабаза, а афиняне сперва пытались захватить корабли, пригнанные к берегу, действуя с большой отвагой и решимостью, но затем, получив тяжелый урон от персидского войска, отплыли назад в Сеет».
[3] Фрасилла и Фрасибула. См. ниже, § 7 и 12. Стратеги — верховная военная коллегия в Афинах, состоявшая из 10 человек. Члены ее избирались на год и первоначально имели назначение командовать войсками; позднее обязанности главнокомандующего исполняли только 1–3 из них, а остальные оставались в городе, где заведовали также и государственными делами, пользуясь очень большим влиянием.
[4] Триэра — военный корабль с тремя ярусами гребцов. Начальник три–эры назывался триэрархом. Он избирался из богатых граждан и обязан был на свой счет снарядить триэру. Такого рода почетная общественная служба, сопряженная с огромными издержками, называлась в Афинах литургией (литургией была, напр., постановка театрального зрелища).
[5] «Эта победа увеличила шансы на победоносный исход сражения, но, конечно, нечего было и думать о том, чтобы воспользоваться вполне ее плодами: прежде всего, и это самое важное, ощущалась настоятельная нужда в деньгах… Поэтому–то большая часть стратегов и отправилась в Эгейское море для взыскания контрибуции с подвластных городов» (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., IV, 605).
[6] Эпизод об аресте Алкивиада у Плутарха (Алкивиад, 27) изложен так: «Тиссаферн давно уже пользовался дурной репутацией у лакедемонян; теперь он опасался, что будет обвинен также и царем. Поэтому прибытие Алкивиада было ему как раз кстати: он заключил Алкивиада в тюрьму в Сардах, желая, чтобы эта несправедливость была искуплением за возведенную на него клевету». См. коммент. к  гл.2, § 10.
[7] По Диодору (XIII, 50, 2), из восьмидесяти.
[8] Эпактриада — небольшое судно, несущее береговую службу.
[9] Кизик, бывший прежде в союзе с афинянами, за короткое время до этого, как рассказывает Диодор (XIII, 49,4), подвергся нападению Миндара (с моря) и Фарнабаза (с суши) и был ими взят приступом.
[10] Ферамен был отправлен афинянами с флотом из 30 кораблей, чтобы помешать постройке мола, который должен был соединить Евбею с противолежащим материком, но ему это не удалось. Затем он отправился на помощь к Архелаю, осаждающему Пидну, а оттуда к Фрасибулу во Фракию; после этого они оба вместе направились в Геллеспонт (Диодоρ, XIII, 47, 49).
[11] См. § 32. Перевожу так вместе с Эд. Мейером (Gesch. d. Alt., IV, 607).
[12] Большие паруса снимали перед боем, чтобы они не затрудняли маневрирования судов, и оставляли на берегу. Так назывались два паруса, прикрепленные к большой мачте. К малой мачτе также прикреплялись два паруса, называвшиеся акатиями.
[13] Сорок упомянутых в § 11, шесть — Алкивиада и сорок — Ферамена и Фрасибула.
[14] Около полудня.
[15] В Проконнесскую гавань.
[16] Для того чтобы враг думал, что афинский флот менее многочислен, и решился завязать с ним сражение.
[17] Т. е. чем в предыдущей битве.
[18] Это столкновение описывает совсем по–иному Диодор (XIII, 50–51): «Они разделили флот на три части: одною предводительствовал Алкивиад, другою — Ферамен, третьей — Фрасибул. Алкивиад со своей частью уплыл далеко вперед от остальных, желая вызвать лакедемонян на морской бой. В то же время Ферамен и Фрасибул замышляли обойти врага и отрезать уплывшим в море возвращение в город. Миндар, заметив приближающийся флот, состоящий исключительно из кораблей Алкивиада, отнесся к нему пренебрежительно, не зная о том, что у врага имеются еще суда, и смело выплыл из города с восемьюдесятью кораблями. Когда он приблизился ко флоту Алкивиада, афиняне, согласно данному им заранее приказанию, сделали вид, будто они обратились в бегство; это очень обрадовало пелопоннесцев, и они погнались за ними, чувствуя себя победителями. Завлекши противников на значительное расстояние от города, Алкивиад поднял сигнальный знак, и немедленно же все его триэры одновременно повернулись носом к врагам, тогда как Ферамен и Фрасибул поплыли против города и отрезали лакедемонянам отступление. Соратники Миндара, заметив многочисленность вражеских судов и поняв, что они стали жертвой военной хитрости, пришли в ужас. Наконец, когда афиняне стали нападать со всех сторон и отступление в город было отрезано пелопоннесцам, Миндар был вынужден бежать к берегу и высадился близ так называемых Клеров, где находилось также войско Фарнабаза. Алкивиад, ведя энергично преследование, часть кораблей потопил, другим нанес повреждения, после чего они были взяты в плен; однако большую часть кораблей Алкивиад застиг стоящими уже на якоре у самого берега; он набросил на них железные абордажные крючья и пытался таким образом оттащить их от берега. На помощь лакедемонянам пришла пехота с берега, и началась ужасная сеча, причем афиняне, упоенные одержанной победой, проявляли больше храбрости, чем здравого смысла, пелопоннесцы же значительно превосходили их численностью, так как им помогало также войско Фарнабаза, которое, сражаясь с суши, имело гораздо более прочную базу. Видя, что врагам помогает пехота, Фрасибул высадил на сушу и остальную часть своих морских воинов, спеша оказать помощь войску Алкивиада; Ферамена он побуждал, чтобы тот, соединившись с пехотинцами Херея, прибыл как можно скорее на поле битвы и сразился бы на суше». Там же, 51: «В то время как афиняне были поглощены всем этим, лакедемонский военачальник Миндар сам продолжал оборонять корабли, которые Алкивиад пытался сорвать с якорей, а спартиата Клеарха с частью пелопоннесцев отправил против войска Фрасибула. Вместе с ним он отправил и наемников из войска Фарнабаза. На первых порах Фрасибулу во главе морских воинов и стрелков удавалось мужественно противостоять врагам: многих из их числа он убил, хотя ему пришлось быть свидетелем смерти и немалого числа своих. Однако вскоре прибыли наемники Фарнабаза, и им удалось окружить афинян, устремляясь на них со всех сторон огромными массами. Но в это время показался Ферамен во главе собственных пехотинцев и пехотинцев Херея. Измученное и потерявшее всякую надежду на спасение войско Фрасибула снова воспрянуло духом, узнав о прибытии такой подмоги. Долгое время продолжалось кровопролитное сражение; первыми обратились в бегство наемники Фарнабаза, затем афиняне последовательно расстраивали ряды неприятелей в смежных частях; наконец были выбиты с позиций и пелопоннесцы, руководимые Клеархом, которые удержались дольше всех остальных и вели продолжительный бой с переменным успехом. Совершив это дело, войско Ферамена устремилось на помощь отважно сражающемуся отряду Алкивиада. Однако и теперь, когда все военные действия сосредоточились в одном месте, Миндар не потерял присутствия духа вследствие нападения войска Ферамена, но, разделив своих пелопоннесцев на две части, выслал одну из них против наступающих с суши, а сам во главе другой боролся с войском Алкивиада, увещевая каждого из солдат не покрыть позором славы Спарты, тем более в сухопутном бою. Находясь впереди всех и подвергаясь наибольшей опасности, он сразил в этой героической борьбе за корабли много противников, но наконец и сам был убит солдатами Алкивиада, приняв смерть, достойную его отечества. После его смерти пелопоннесцы и все их союзники сбежались в одно место и, приведенные в ужас, обратились в бегство. Афиняне некоторое время преследовали врагов, но затем, узнав, что Фарнабаз с многочисленной конницей поспешно устремляется на них, повернули назад к кораблям, захватили город и поставили два трофея в честь двух одержанных ими побед: трофей в честь победы на море был поставлен на так называемом острове Полидора, а трофей в честь сухопутной — на том месте, где враг впервые обратился в бегство… Афинские стратеги овладели в этой битве всеми кораблями, большим количеством пленных и захватили неисчислимую массу добычи, так как они одновременно победили два таких огромных войска». См. ниже, коммент. к  гл.2, § 3.
Плутарх (Алкивиад, 28) и Полиэн (I, 40, 9) не вносят ничего нового в повествование об этой битве. Дата этого сражения по Эд. Мейеру (Gesch. d. Alt., IV, 3,608) — март, по Белоху (Griech. Gesch., II, 75) — май 410 г. до н. э.
[19] Победив афинян в Сицилии, сиракузяне послали в 412 г. до н. э. на помощь лакедемонянам флот из 20 сиракузских и 2 селинунтских кораблей под начальством Гермократа (Фукидид, VIII, 26).
[20] По свидетельству Фукидида (VIII, 107, 2) и Диодора (XIII, 40,6), этот город не имел стен.
[21] О Хрисопольской таможне рассказывает также Диодор (XIII, 64, 2): «Афинские стратеги, бывшие у Кизика, поплыли в Калхедонскую область и основали здесь укрепление Хрисополь, оставив в нем потребное количество войска. Специальным должностным лицам было приказано взимать десятипроцентный сбор с кораблей, приплывающих из Понта».
[22] Эпистолей — помощник начальника лакедемонского флота, к которому, в случае смерти последнего, переходили его обязанности.
[23] Письмо передано у Ксенофонта на дорийском диалекте.
[24] Корыта (точнее, «дрова, дерево») — презрительное название флота в устах лакедемонян, традиционным войском которых были тяжеловооруженные пехотинцы.
[25] См. предыд. коммент.
[26] Недалеко от Антандра, на склоне горы Иды, находились лесорубочные участки (Фукидид, IV, 52; Страбон, XIII, 606).
[27] См. коммент. к  гл.2, § 10.
[28] Об объявлении Гермократа сиракузским изгнанником рассказывает также Диодор (XIII, 63, 1): «В то время как он был отправлен на помощь лакедемонянам во главе флота из тридцати пяти триэр, против него был составлен заговор сторонниками противной (т. е. демократической. — С. Я.) партии, и он был осужден на изгнание. Главноначальствование геллеспонтской экспедицией он передал присланным вместо него преемникам». Причиной его изгнания послужил его олигархический образ мыслей; ближайший повод, вызвавший это незаконное, по мнению Ксенофонта, постановление, нам неизвестен.
[29] Взятые в кавычки слова поставлены на это место Диндорфом; в рукописях они помещены в конце § 28, что не дает удовлетворительного смысла.
[30] Тиссаферн был обвинен Гермократом в том, что он имел сношения с Алкивиадом, вследствие чего лакедемоняне были отчасти лишены персидской поддержки (Фукидид, VIII, 85). О неудачной попытке Гермократа вернуться на родину с оружием в руках рассказывает Диодор (XIII, 63, 3).
[31] Гармосты — наместники, которых спартанцы посылали в подвластные города, для того чтобы они во главе спартанских гарнизонов защищали преданные спартанцам олигархические партии.
Для ясности даю картину общего хода событий на Фасосе. В 411 г. до н. э. власть в Афинах перешла в руки олигархической партии. В связи с этим в мае этого года хиосец Диитреф, которому была вверена верховная власть во Фракии, произвел на Фасосе олигархический переворот. Ставшая у власти олигархия использовала свою роль для подготовки отпадения к Спарте. Как только Диитреф ушел с Фасоса, олигархи начали постройку стены и выстроили ее за два месяца; затем они вступили в переговоры с фа–сосскими изгнанниками, сторонниками спартанцев. Эти изгнанники добились в Лакедемоне того, что на Фасос был отправлен флот (Ф у к и д и д, VIII, 64,2–4). Осенью 411 г. до н. э. коринфянин Тимолай «с одиннадцатью (?) триэрами приплыл в Фасос и принудил его к отпадению от Афин» (Hell. Oxyr., II, 4). Как мы видим из нашего источника, здесь был поставлен лаконский гарнизон с гармостом Этеоником во главе. После этого Фасос пытался отторгнуть у афинян соседнюю часть фракийского побережья с городом Неополем (Inscriptiones Graecae, I, ed. minor. № 108); но эта попытка была отражена с помощью флота Фрасибула (ср. выше, § 12). Вскоре на Фасосе стала снова поднимать голову демократическая партия, подстрекаемая с одной стороны афинянами, с другой — Тиссаферном, при помощи подкупа убедившим лакедемонского наварха Пасиппида оставаться в бездействии. Зачинщиком упоминаемого здесь восстания был, как указывает Демосфен (Против Лептина, 59), Экфант, изгнавший спартанский гарнизон и впоследствии впустивший в город Фрасибула. Это восстание имело место в 409 г. до н. э., после чего Фасос пожелал остаться нейтральным (Эд. Мейер), и только в следующем, 408 г. до н. э. Фрасибулу удалось взять его измором (см. ниже,  гл.4, § 9).
[32] Это кратенькое замечание заменяет у Ксенофонта описание событий на Хиосе, и Эд. Мейер (Gesch. d. Alt. IV, 623, примеч.) не без основания полагает, что лаконофильски настроенный Ксенофонт умышленно умолчал об этих событиях, ложившихся пятном на честь Спарты. Вот как их излагает Диодор (XIII, 65, 3): «Получив посул от хиосских изгнанников (приверженцев олигархической партии. — С. Л.)у он (Кратесиппид) силой возратил их в родной город, заняв при этом хиосский акрополь. Возвращенные изгнанники отправили в изгнание приверженцев противной им (демократической) партии (повинных в) их изгнании, числом до шестисот». Ср. также: И со крат, VIII, 98: «Они (спартанцы) изгнали самых видных хиосских граждан».
[33] Этот пункт, расположенный в Северной Аттике, в 120 стадиях от Афин, по совету Алкивиада заняли в 413 г. до н. э. спартанцы под предводительством царя Агиса, чтобы отсюда препятствовать афинянам собирать урожай (Фукидид, VIII, 17). Сюда бежали 20 000 рабов из Афин.
[34] Ликейский гимнасий — был расположен к востоку от Афин перед воротами Диохара и представлял собою парк и сад при храме Аполлона Ликея. Впоследствии здесь преподавал Аристотель. Вообще гимнасии были местом гимнастических упражнений и ученых бесед; существенными частями их были большой обнесенный колоннадой двор, купальня и парк.
[35] Этого Клеарха упоминает в роли византийского гармоста Диодор (XIII, 66, 6) и наш автор (см. ниже,  гл.3, § 15). См. коммент. к  гл.2, § 10.
[36] См. выше, § 22.
[37] Это указание неверно, так как Сеет был тогда в руках афинян (см. выше, § 11 и  гл.2, § 13). Следовало бы здесь ожидать Абидос, который был местом стоянки пелопоннесских кораблей.
[38] Об этом походе Ганнибала на Сицилию рассказывает Диодор (XIII, 54) под 409/408 г. до н. э.
[39] Заключенные в квадратные скобки хронологические указания, несомненно, представляют собою позднейшую интерполяцию. Следующим, т. е. 21‑м годом войны, был 410/409 г. до н. э., т. е. 3‑й год 92‑й Олимпиады, а не 1‑й, 93‑й, как указано здесь. Греческий год начинался в июле и захватывал конец предыдущего и начало следующего года по нашему счету. Олимпийские игры представляли собой серию различных гимнастических состязаний и происходили раз в 4 года в Элейской Олимпии, священном округе при храме Олимпийского Зевса. Промежуток в четыре года между играми назывался Олимпиадой; первая Олимпиада, от которой велось летосчисление, Олимпиада 776 г. до н. э. В эпоху Ксенофонта летосчисление по Олимпиадам еще не велось; его ввел впервые сицилийский историк Тимей около 264 г. до н. э.
Эфоры — коллегия сановников в Спарте, состоявшая из пяти лиц, ежегодно выбиравшихся всем народом; первый из них назывался эпонимом, и именем его обозначался год. В историческое время власть эфоров была весьма значительною: их контролю подлежали все прочие власти, даже сами цари. Они могли налагать всякие наказания, за исключением смертной казни; кроме того, они принимали участие в надзоре за публичной нравственностью и воспитанием, могли собирать народ и не только заменяли на суде царей, но являлись уполномоченными представителями эк–клесии и во внешних сношениях, вследствие чего они сильно влияли также на войско и на полководцев.
Архонт — высшее правительственное лицо в Афинах, избиравшееся на год. Влияния на государственные дела архонты в это время уже не имели. Архонтов было 9; здесь подразумевается первый из них, именем которого обозначался год и который назывался эпонимом.
[40] См. выше,  гл.1, § 34.
[41] Пелтасты занимали среднее место между тяжеловооруженными (гоплитами) и легковооруженными. Их вооружение состояло из большого, но легкого щита, обтянутого козьей или овечьей кожей (вместо тяжелого щита гоплитов, обтянутого бычачьей кожей и покрытого медными пластинками.
[42] Т. е. в начале апреля.
[43] Легковооруженные вовсе не имели тяжелых доспехов, т. е. панциря, шлема, поножей и большого щита, и были вооружены только метательным оружием. Они делились по роду оружия на метателей дротиков, стрелков и пращников.
[44] Гоплитами назывались тяжеловооруженные, составлявшие главную силу греческого войска. Они носили тяжелые доспехи (причем их щит был настолько велик, что закрывал их тело от плеч до колен), короткий меч и длинное, тяжелое копье.
Лох — отряд пехотного войска, рота; численность каждого лоха не была постоянной. Лохом управлял лохаг.
[45] Трофей — букв.: «памятник бегства», знак, ставившийся на том месте, где враг был обращен в бегство. Он состоял из части захваченных доспехов врага, нанизанных на сучья деревьев и шесты. В случае морской победы доспехи заменялись носами вражеских кораблей.
[46] В июне 410 или 409 г. до н. э. (спорно).
[47] Храм Артемиды в Эфесе был одним из наиболее знаменитых античных храмов, считаясь одним из семи чудес света. Он был построен кнос–ским архитектором Херсифроном и впоследствии (по преданию, в ту ночь, когда родился Александр Великий — 21 июля 356 г. до н. э.) был сожжен Геростратом, после чего был снова выстроен в еще более роскошном виде. Как указывает наш автор (Анабасис, I, 6, 7), он пользовался религиозным почитанием также и у персов. Здесь Тиссаферн изображает дело так, как будто бы враги непосредственно угрожают храму.
[48] Рукописное чтение смысла не дает. Перевожу по конъектуре Simon'a.
[49] Несомненно, позднейшая вставка, на основании указания Фукидида (VIII, 26).
[50] Об этом поражении под Эфесом Диодор (XIII, 64, 1–2) рассказывает в таких словах: «Фрасилл, посланный афинянами с тридцатью кораблями, большим количеством гоплитов и ста всадниками, приплыл в Эфес. Он высадил свое войско в двух пунктах и пошел приступом на город. Горожане сделали вылазку, и завязалась жестокая сеча: не выдержав натиска всенародного ополчения эфесцев, афиняне отступили, потеряв четыреста человек; остальных Фрасилл успел усадить на корабли и отплыл в Лесбос».
[51] Относительно перевода этой фразы — см. коммент. 53.
[52] См. выше, ч. 1, § 37.
[53] По поводу привилегий, предоставленных эфесцами сиракузянам и селинунтцам, необходимо заметить следующее. Гражданин одного греческого государства в принципе не пользовался защитою закона в других государствах. Вытекавшие отсюда неудобства для сношений между гражданами различных государств устранялись заключавшимися между гражданами различных государств союзами гостеприимства, причем каждый из гостеприимцев (ксенов) брал на себя защиту интересов другого в своем государстве. Развитие отношений между городами–государства–ми послужило причиной дальнейшего развития этого института: появился институт проксенов и евергетов («благодетелей»); в этом случае иностранец, оказавший какое–либо «благодеяние» государству, заключал союз гостеприимства не с отдельным гражданином, а с целым государством. При этом обе стороны брали на себя такие условия: 1) проксен обязывался защищать в своем городе интересы прибывающих сюда граждан государства, давшего ему звание проксена, т. е. представлял собой нечто вроде нынешнего консула; 2) государство обязывалось, со своей стороны, предоставить проксену, в случае если он пожелает прибыть или поселиться в нем, все гражданские права, исключая политические, т. е. право приобретать землю и недвижимость, освобождение от специальных податей, установленных для иностранцев, проживающих в государстве (метеков), и право судиться в общем порядке. Сюда присоединялись часто еще особые привилегии, как–то: освобождение от всех вообще налогов, право занимать почетное место в театре и на состязаниях и т.  д.Часто права, предоставляемые проксенам, давались всем гражданам дружественного государства; такой случай имеем в нашем источнике. Точно так же и награды за храбрость, золотые венки и т. д. ч а сто присуждаются не только отдельным лицам, но и целым государствам. Звания ксенов и проксенов были наследственными и переходили из рода в род. Перевод, даваемый Бюксеншютцем выражению: «von Seiten des Staates und einzelner Bürger», я считаю, таким образом, безусловно неверным.
[54] У греков считалось недопустимым оставить трупы павших в бою непогребенными. Поле сражения, конечно, оставалось за победителем, и в его распоряжении оказывались и свои, и вражеские трупы; просьба о перемирии для уборки трупов считалась равносильной признанию себя побежденными и служила для другой стороны достаточным основанием, чтобы поставить трофей.
[55] Невероятно, чтобы он поступил так, если принять во внимание ту роль, которую в это время играл в войске Алкивиад. Может быть, прав Ф. А. Вольф, который вместо рукописного κατέλευσε предлагает читать απέλυσε, «освободил».
[56] Каменоломни играли в Афинах роль нынешних каторжных тюрем. Работа в них была крайне мучительной. Сюда часто посылали провинившихся рабов (впрочем, и ни в чем не провинившиеся рабы часто работали в каменоломях).
[57] Ср. описание этого эпизода у Плутарха (Алкивиад, 29): «Соратники Алкивиада так возгордились и возомнили о себе, что не захотели, не будучи ни разу побежденными, общаться с другими воинами, неоднократно терпевшими поражения. Действительно, за короткое время до этого Фрасиллу пришлось претерпеть неудачу под Эфесом, после чего эфесцы поставили медный трофей — памятник афинского позора. Воины Алкивиада поносили за это воинов Фрасилла, превознося себя и своего военачальника; они отказывались бывать в гимнасиях и тех местах лагеря, где находились воины Фрасилла. Когда же во время вторжения афинян в Абидосскую область на них напал Фарнабаз с многочисленной конницей и пехотой, Алкивиад, выйдя против него вместе с Фрасиллом, обратил его в бегство и преследовал до наступления сумерек, воины завязали между собой дружественные отношения и возвратились вместе в лагерь, радостно поздравляя друг друга. На следующий день Алкивиад поставил трофей и предал опустошению область Фарнабаза; никто не осмелился ему воспрепятствовать. Он захватил в плен жрецов и жриц, но отпустил их без выкупа».
[58] Т. е. персидские. Персидский царь обыкновенно назывался у греков просто «царь».
[59] Гелоты не имели ни личной свободы, ни права владения недвижимым имуществом и отличались от рабов только тем, что господа не могли ни предавать их смертной казни, ни продавать. Некоторые ученые считают их государственны ми крепостными, переданными частным лицам лишь во временное пользование, а греческие писатели их называли рабами. (Энгельс характеризует их как leibeigene Heloten. См. немецкое издание «Происхождение семьи» (Изд. иностранных рабочих в СССР, 1934). С. 48. В русских изданиях это переводится «крепостные гелоты». — О. Крю–гер.) Они жили отдельно и обязаны были доставлять своим господам хлеб, масло и вино, всячески обслуживать их и выступать (обыкновенно легковооруженными) в случае войны. За участие в войске (особенно тяжеловооруженными) они получали свободу; вольноотпущенные гелоты вступали в особый класс неодамодов, пользовавшихся личной свободой, но не имевших гражданских прав. Гелоты, подвергавшиеся неслыханной эксплуатации, часто устраивали восстания и даже становились на сторону врагов Спарты; так было и в нашем случае. Гелоты, о которых здесь идет речь, — мессенцы.
[60] Корифасий–возвышенный выступ, на котором расположен Пилос, захваченный афинянами в 425 г. до н. э. О дальнейшей судьбе его рассказывает Диодор (XIII, 64, 5 сл.): «Узнав, что все афинские силы находятся в Геллеспонте, лакедемоняне пошли походом на Пилос, который был занят мессенским гарнизоном. Окружив это укрепление лагерными сооружениями, они стали совершать грабительские набеги с суши и с моря… Узнав об этом, афинское Народное собрание послало на помощь осажденным тридцать кораблей под командой стратега Анита, сына Анфемиона. Флот этот выплыл, но вследствие бурь не мог обогнуть Малейского мыса и поплыл назад в Афины. Осажденные в Пилосе мессенцы некоторое время удачно противостояли врагу, ожидая афинской подмоги. Однако вскоре их положение сделалось невыносимым, так как враги, разделившись на несколько смен, непрерывно атаковали крепость, а из осажденных часть умерла от ран, часть погибла мучительной смертью от голода. Поэтому они заключили мир с лакедемонянами, сдав им крепость и получив взамен этого возможность беспрепятственно удалиться. Так овладели лакедемоняне Пило–сом, после того как он находился пятнадцать лет в афинских руках с того времени, как его укрепил Демосфен».
[61] Колонисты в Гераклее Трахинской появились около 426 г. до н. э.; они были присланы лакедемонянами по просьбе трахинцев (ахейцев), теснимых их соседями — этейцами, и состояли из представителей всех греческих государств, исключая ионийцев и ахейцев (Фукидид, III, 92). Это было одной из причин вражды коренных жителей Гераклеи ахейцев к ге–раклейским колонистам. О дальнейшей судьбе Гераклеи см. ниже, ком–мент. к кн. III, 21, 5, § 6.
[62] Т. е. в 409/408 г. до н. э. Этот же эпизод у Плутарха (Алкивиад, 29; в тех же выражениях).
[63] У греков существовал обычай, по которому, если враг нападал на одно из союзных государств, жители его препровождали скот и движимость в другое союзное государство, где они и оставались до тех пор, пока не пройдет внешняя опасность. Это имущество и называлось «закладом». Ср. элатейскую (в Фокиде) надпись (Inscriptiones Graecae, IX, 97): «Если беотийцы и фокейцы желают что–либо друг у друга заложить — они свободны от ввозных пошлин; если же они продают что–нибудь из заложенных вещей на территории другой договаривающейся стороны, то они должны уплатить установленную пошлину. Эти правила касаются как заложенного, так и приплода от него».
[64] От Босфора до Пропонтиды. Диодор (XIII, 66,1–3) рассказывает об этих событиях, не упоминая о Фарнабазе: «Алкивиад и Фрасилл… поплыли к Ферамену, который опустошал Калхедонскую область, имея в своем распоряжении семьдесят кораблей и пять тысяч солдат. После того как оба войска собрались вместе, они загородили город деревянной стеной от моря до моря. В городе находился назначенный лакедемонянами военачальник Гиппократ, или, как его называют лакедемоняне, гармост. Он вывел в бой своих воинов и всех калхедонцев. Произошла кровопролитная битва; войска Алкивиада мужественно сражались. Наконец пал Гиппократ, а из его воинов часть погибла, а часть, получив ранения, бежала назад в город. После этого Алкивиад уплыл в Геллеспонт и Херсонес, желая собрать здесь контрибуцию, а Ферамен заключил с калхедонянами соглашение на условии уплаты дани в том же размере, как и прежде». Плутарх (Алкивиад, 30) прибавляет еще кое–какие подробности: «После того как Халкедон был отгорожен стеной от моря, пришел Фарнабаз с целью принудить афинян снять осаду. В то же время гармост Гиппократ, выведя свое войско из города, напал на афинян. Алкивиад выстроил войско одновременно на два фронта — против тех и других. Фарнабаза он принудил к позорному бегству, а Гиппократ был убит вместе с большим числом его воинов».
[65] Подробнее об этом Диодор (XIII, 66,4): «Выступив со всем войском, он взял Селимбрию при помощи предателей, взыскал с нее большую контрибуцию и оставил здесь гарнизон». Еще детальнее рассказ Плутарха (Алкивиад, 30); по словам этого автора, предатели подали условный знак слишком рано, опасаясь, что иначе их измена будет раскрыта. Алкивиад не успел приготовиться и ворвался в город только с тридцатью пелтастами. Оказавшись в безвыходном положении, он громко провозгласил, чтобы селимбрийцы не подымали оружия против афинян. Это произвело впечатление, и, пока перепутанные граждане обсуждали свое дальнейшее поведение, на помощь Алкивиаду подошло остальное афинское войско. Затем Алкивиад услал из города прибывших с ним фракийцев (см.: Диодор, XIII, 66, 3 — цитировано к § 14), чтобы они не предали Селимбрию разграблению, и удалился сам, взыскав контрибуцию и оставив в городе гарнизон. Договор, заключенный Алкивиадом с селимбрийцами, содержал, между прочим, пункт, по которому «селимбрийцы признаются автономными и могут ввести у себя такой строй, какой сочтут наилучшим». Впоследствии этот договор был санкционирован афинским народом по предложению Алкивиада: «Алкивиад сказал: договор афинян с селимбрийцами пусть вступит в законную силу. Клятвы и формулы договора под наблюдением секретаря совета должны быть начертаны на их счет на каменной стеле и поставлены в городе» (Inscriptiones Graecae, I, № 61а, suppl., p. 18).
[66] Вероятно, клятвами гостеприимства, см. выше, коммент. к  гл.2, § 10.
[67] См. выше,  гл.I, § 27.
[68] О взятии Византия рассказывает значительно подробнее Диодор (XIII, 66,3–67): «Войско Ферамена ушло из Калхедона к Византию и осаждало город, прилагая большие усилия, чтобы обнести его осадными укреплениями. Собрав форос, Алкивиад убедил принять участие в его походе большое число фракийцев и, захватив с собой также всенародное ополчение жителей Херсонеса… поспешно двинулся в Византий на помощь Ферамену. Когда все силы собрались вместе, стали приготовлять все необходимое для осады, так как им предстояло победить значительный город, в котором находилось множество защитников: кроме многочисленных византийцев, здесь находился лакедемонский гармост Клеарх с большим количеством пелопоннесцев и наемников. Некоторое время они совершали приступы, не причинив осажденным никакого сколько–нибудь значительного ущерба. Когда же начальник города отправился к Фарнабазу за деньгами, несколько человек византийцев, тяготясь его суровым управлением (он действительно был человеком крутого нрава), предали город войску Алкивиада (67). Афиняне, сделав вид, что они желают прекратить осаду и увезти войско в Ионию, выплыли в сумерки на всех своих кораблях, а также отвели на некоторое расстояние от города сухопутное войско. С наступлением ночи они повернули назад и приблизительно в полночь подошли к городу. Оставшимся на триэрах было приказано… поднять такой крик, чтобы казалось, что все войско находится на кораблях; в действительности же морские воины вместе с сухопутным войском находились у стен города, ожидая, пока предатели подадут условный сигнал. Оставшиеся на триэрах поступили так, как им было приказано. Пелопоннесцы и все прочие, находившиеся в городе, не зная об обмане, выступили против врага в гавань. В это время предатели подняли на стене сигнальный знак и впустили войско Алкивиада по лестницам в город; они были при этом в полной безопасности, так как весь народ сбежался в гавань. Узнав о случившемся, пелопоннесцы первоначально оставили половину войска в гавани, а с остальной половиной поспешно выступили против врага, завладевшего стенами. Несмотря на то, что уже почти все афинское войско успело ворваться в город, пелопоннесцы не устрашились и долгое время мужественно противостояли афинянам, отражая их нападения при содействии византийцев. И вряд ли бы афиняне овладели городом с боя, если бы Алкивиад не проявил удивительной находчивости и не объявил, что против византийцев не будет принято никаких карательных мер. Тогда горожане, переменив фронт, стали сражаться с пелопоннесцами. После этого большая часть последних пала в честном бою, а около пятисот (по Плутарху — триста. — С. Л.) человек оставшихся в живых бежали к священным алтарям. Афиняне передали город византийцам, заключив с ними союз, с теми же, которые бежали к алтарям, как просители богов, афиняне заключили соглашение на условии, чтобы они выдали оружие, а сами были отвезены в Афины и преданы суду Народного собрания».
Об этих событиях рассказывают также Плутарх (Алкивиад, 31) и Полиэн (I, 40, 2; Фронтин, III, 11, 3; I, 47, 2), не прибавляя ничего нового к повествованию Ксенофонта и Диодора.
[69] См. коммент. к кн. III,  гл.3, § 6.
[70] См. коммент. к  гл.2, § 18.
[71] См. коммент. к кн. III,  гл.5, § 1.
[72] Фракийское поле — большая открытая площадь внутри стен Византия. Ср. указание нашего автора в «Анабасисе» (VII, 1,24): «Так называемое Фракийское поле — прекрасное место для маневров войска, ровное и незастроенное домами».
[73] Агора — главная городская площадь, на которой греки проводили большую часть дня. Здесь был рынок; здесь же находились храмы богов, портики, всевозможные общественные сооружения, здесь заключались всякого рода сделки; здесь устраивались народные собрания и сюда же сходились просто поболтать. Таким образом агора играла одновременно роль клуба и рынка.
[74] 408/407 г. до н. э.
[75] Царская печать служила доказательством подлинности документа. Античный комментатор к Фукидиду (1,129) так описывает эту печать: «Печать персидского царя, по одним источникам, представляла собой царский портрет, по другим — портрет первого персидского царя Кира, по третьим — изображение лошади Дария, благодаря которой он достиг царской власти».
[76] Приморская полоса. — Точнее перечисляет входящие в нее области наш автор в «Анабасисе» (I, 9, 7): «(Кир) был отправлен своим отцом к месту службы, будучи назначен сатрапом Лидии, Великой Фригии, Каппадокии и военачальником всех тех войск, которым надлежит собираться (на военный смотр) в Кастольскую равнину». Кастол — город в Лидии; сюда должны были ежегодно собираться на военный смотр все обязанные военной службой жители Передней Азии, лежащей к западу от Галиса (Киропе–дия, VI, 2, 11; Домострой, 4,6).
[77] На военный смотр.
[78] Диодор (XIII, 64) сообщает об этом уже под 409 г. до н. э.: «Фрасибул, посланный во Фракию, подчинил расположенные в этих местах города», о покорении же Фасоса (ср. выше, коммент. к I, 32) он говорит отдельно (XIII, 72) под 408 г. до н. э.: «Афинский стратег Фрасибул поплыл с эскадрой в пятнадцать кораблей на Фасос, победил в бою выступивших навстречу ему граждан, перебив около двухсот человек, заставил их вернуться в город, повел осаду и в конце концов добился от них разрешения вернуться в город изгнанным сторонникам афинян; они должны были принять гарнизон и вступить в союз с афинянами».
[79] Это указание не вполне соответствует истине, так как постановление об изгнании Алкивиада было отменено уже в 411 г. до н. э. (Фукидид, VIII, 97; Плутарх, Алкивиад, 33).
[80] Плинтерии праздновались в Афинах, начиная с 19 фаргелия (июня). При этом архаическая деревянная статуя Афины Полиады закутывалась в покрывала и скрывалась от взора народа. Роду Праксиэргидов поручалось совершать таинственные обряды в честь богини, состоявшие в обмывании идола и его одежды (пеплоса). 25 фаргелия был установлен по этому поводу всенародный траур и запрещено было заниматься делами. Ср.: Плутарх, Алкивиад, 34: «Этот день афиняне считают одним из наиболее тяжелых, в который нельзя заниматься делами. Казалось, что богиня закуталась и скрыла себя от взоров Алкивиада, чтобы выказать ему свое недружелюбие и неблагосклонность при встрече».
[81] Рассказ о возвращении Алкивиада дошел до нас в передаче целого ряда авторов: Диодора (XIII, 68–69), Плутарха (Алкивиад, 32–34), Непота (Алкивиад, 7) и др. Приведу только рассказ Диодора, вносящий некоторые интересные подробности: «Афинские стратеги вместе с флотом и добычей поплыли в Афины, совершив блестящие подвиги во славу отечества. Их встретил весь народ, ликуя по поводу их успехов. Кроме того, в Пирей сбежалось много иностранцев, а также детей и женщин. Действительно, возвращение стратегов представляло собою чрезвычайное зрелище: они вели за собой не менее двухсот взятых в плен судов и огромное количество пленных и добычи; их собственные триэры были тщательно разукрашены золоченым оружием, венками, добычей и всяким другим убранством. Огромные толпы сбежались к гаваням посмотреть на Алкивиада, так что город совсем обезлюдел, — даже рабы проявили не меньшую горячность, чем свободные. Действительно, к этому времени этот человек окружил себя ореолом, и господствующие элементы в Афинах считали, что наконец–то им удалось найти человека, способного открыто и смело противостоять демократии; низшие же слои думали, что он будет их наилучшим соратником, с беззаветной решимостью будет потрясать основы государства и будет опорой нуждающихся. Он в самом деле далеко превосходил остальных храбростью, был первым по красноречию и наилучшим стратегом, выделяясь своей предприимчивостью. Он далеко превосходил других также красотою тела, величием души и широтою замыслов. Одним словом, почти все были о нем очень высокого мнения и думали, что вместе с его возвращением к ним придет и удача в делах; кроме того, они надеялись, что точно так же, как лакедемоняне взяли верх, когда он стал их соратником, и они снова станут преуспевать, заполучив в союзники этого мужа (69). Когда флот причалил к гавани, вся толпа устремилась к кораблю Алкивиада; когда же последний сошел на берег, все приветствовали его, радуясь одновременно и его успехам, и его возвращению. Обратившись с ласковым приветом к толпе, он созвал Народное собрание; здесь он выступил с длинной оправдательной речью по своему собственному делу и так расположил к себе толпу, что все признали государство виновным в вынесенных против него постановлениях; поэтому ему было возвращено его конфискованное имущество (это подтверждает также Исократ (XVI, 46). — С. /Г.), были брошены в море стелы, на которых был вырезан обвинительный акт и другие вынесенные против него решения; далее, было постановлено, чтобы Евмолпиды уничтожили проклятия, которые они произнесли против него в то время, как он был обвинен в кощунственном оскорблении мистерий. Наконец, его назначили стратегом с неограниченными полномочиями — как над сухопутными, так и над морскими силами, вверив ему все войско. Другие стратеги были выбраны по его указанию. Это были Ади–мант и Фрасибул». Для характеристики отношения умеренных слоев афинского населения к Алкивиаду любопытно указание Аристофана (Лягушки, 1431). Здесь (дело происходит в Аду) покойник Эсхил на вопрос, как нужно относиться к Алкивиаду, отвечает, что «не следовало дать возрасти в государстве львенку, но, вскормив его однажды, следует уже приноровляться к его нраву».
[82] Спартанцев и персов. В Персии все, кроме царя, назывались рабами; см. ниже, VI, 1, 12, и «Анабасис», I, 1,4; 1,9, 29.
[83] Рукописная традиция не дает смысла. Перевожу по конъектуре Zurborg'a.
[84] Я принимаю конъектуру Liebhold'a, иначе не получается удовлетворительного смысла.
[85] Элевсинские мистерии совершались в честь Деметры и Персефоны, главным центром культа которых был расположенный в 14 верстах от Афин Элевсин. Эти мистерии произошли из сельских празднеств и символизировали пахоту, посев и жатву, как все религии воскресающих и умирающих богов. С течением времени они получили мистический, таинственный характер; отдельные лица могли принимать участие в отправлении этого культа только после посвящения, состоявшего из особых мистических обрядов, причем они должны были свято хранить тайну этих обрядов. Ежегодное празднество элевсинских богинь происходило частью в Афинах, частью в Элевсине, причем Элевсин сохранил роль главного центра. Празднества эти отражали переменчивую судьбу Персефоны: весной праздновались Малые Элевсинии в честь возвращения Персефоны на землю к матери и обручения ее с Дионисом; осенью, между жатвой и посевом, с 15 боедромия (сентябрь — октябрь) справлялся девятидневный праздник Больших Элевсиний (о которых и идет речь в нашем месте) в честь нисхождения Персефоны в подземное царство и обручения ее с Аидом. На шестой день этого празднества из Афин в Элевсин двигалась по «священной дороге» процессия, в которой, кроме жрецов и магистратов, принимали участие тысячи мистов, увенчанных миртой и плющом, с колосьями в руках. В последнее время перед прибытием Алкивиада мистерии перевозились из Афин в Элевсин по морю, так как засевшие в Декелее спартанцы угрожали «священной дороге». Ср.: Плутарх, Алкивиад, 34: «С тех пор как враги укрепились в Декелее и завладели проходами, ведущими к Элевсину, священное шествие стало совершаться по морю и потеряло всю свою торжественность: по необходимости отпали жертвоприношения, пляски и многие другие священнодействия, совершавшиеся по пути. Алкивиаду показалось справедливым и богоугодным делом, могущим прославить его среди людей, — возвращение священнодействиям их исконного вида; он решил провести процессию по суше, защитив ее военной силой от вражеского нападения».
[86] О причинах его отъезда из Афин говорит Плутарх (Алкивиад, 35): «Неизвестно, питал ли он сам какие–нибудь стремления к тирании; но наиболее могущественные из граждан, опасаясь этого, приложили все старания к тому, чтобы его отплытие произошло как можно скорее».
[87] По Диодору (XIII, 69, 3, см. выше, коммент. к § 12) — Адимант и Фрасибул.
Поход на Андрос описывает также Диодор (XIII, 69,4): «Снарядив сто кораблей, Алкивиад поплыл на Андрос и, завладев сторожевым постом Гаврием, укрепил его. Андросцы выступили из города всенародным ополчением вместе с охранявшими город пелопоннесцами; произошла битва, в которой победили афиняне; из защитников города очень многие погибли, а остальные частью рассеялись по стране, а частью сбежались назад, в город. Сделав несколько приступов к городу, Алкивиад уплыл со своим войском, оставив в занятом укреплении сильный гарнизон и назначив начальником войска Фрасибула».
[88] Наварх — начальник спартанского флота. Обычно над спартанской армией начальствовали цари; но так как один из царей должен был стоять во главе сухопутного войска, а, по традиции, оба царя никогда не выступали одновременно из Спарты, — во главе флота всегда стояло выборное лицо.
[89] О встрече Лисандра с Киром рассказывает также Диодор (XIII, 70, 3): «Услышав, что Кир, сын царя Дария, послан своим отцом для оказания помощи лакедемонянам, Лисандр прибыл к нему в Сарды и, возбудив в сердце юноши желание воевать с афинянами, получил от него немедленно десять тысяч дариков для уплаты жалованья солдатам. Кир предложил ему и на будущее время обращаться к нему с просьбами, не умалчивая ни о чем, так как он имел поручение от отца выдавать лакедемонянам денежную помощь по каждому их требованию». О том же рассказывает Плутарх (Лисандр, 4).
…о поведении Тиссаферна… — Имеются в виду его колебания между афинянами и спартанцами. Ср. выше,  гл.1, § 9. Подробнее об этом рассказывает в указанном месте Плутарх: «Узнав, что Кир, сын царя, прибыл в Сарды, Лисандр отправился к нему для беседы с ним и для обвинения Тиссаферна: последний, несмотря на полученное предписание помогать лакедемонянам и вытеснить афинян из моря, по–видимому, по наущению Алкивиада, относился несочувственно к лакедемонянам и, неаккуратно уплачивая жалованье морякам, вел лакедемонский флот к гибели». О цели такого поведения Тиссаферна см. ниже, § 9.
[90] Аттическая монета: обол = ок. 8 коп. золотом; драхма = 6 оболам = ок. 50 коп.; мина = 100 драхмам = ок. 50 руб.; талант = 60 минам = ок. 3000 руб. Прежнее жалованье морякам, об увеличении которого хлопотал Лисандр, равнялось 3 оболам в день. Царь предписал Киру выдавать на каждый корабль 30 мин жалованья в месяц или мину в день; считая по 200 моряков на корабль, это и выходит по 3 обола каждому. Конечно, Кир выдал Л исандру субсидию не аттической, а персидской монетой — золотыми дариками, имевшими на одной стороне изображение царя, на другой — стрелку. Цифра Ксенофонта (500 талантов) дана в переводе на аттическую монету (сумма эта равна 117 000 дариков) (Ed. Meyer. Theopomps Hellenika, 45 с примеч. 1). Как мы видим из указаний Диодора, из этой суммы Лисандр получил 10 000 дариков немедленно. Эта цифра, несомненно, представляет собою округление месячного жалованья флоту Лисандра; действительно (ср. ниже, § 7) на каждого моряка Кир выдал по 4 обола, т. е. по 40 мин на корабль; на 70 кораблей (см. § 1) выйдет 46 2/3 таланта, или 10 920 дариков.
[91] Он был заключен зимою 412/411 г. до н. э. (Фукидид, VIII, 29,45, 2).
[92] У греков и персов был обычай делать подарки тому, за здоровье которого пили (Анабасис, VII, 3, 6 сл.; Киропедия, VIII, 3, 35).
[93] Каковы были последствия этой прибавки, рассказывает Плутарх (Лисандр, 4): «В короткое время, благодаря этому, корабли противников обезлюдели. Большая часть перешла туда, где лучше платили, а оставшиеся неохотно повиновались, буянили и постоянно причиняли неприятности стратегам». По–видимому, это — преувеличение: правда, Конону удалось экипировать только 70 триэр вместо прежних 100 или больше (ниже, § 20), но это объясняется полным обнищанием афинской казны, а не прибавкой обола к жалованью спартанских моряков.
[94] Ср.: Фукидид (VIII, 46) и Плутарх (Лисандр, 4, цитировано к § 2). Диодор рассказывает о битве при Нотии следующее (XIII, 71): «Узнав, что Лисандр находится в Эфесе и снаряжается в поход, Алкивиад отплыл со всем своим флотом в Эфес. Он подплыл к самым гаваням, но никто не вышел ему навстречу; поэтому он большую часть своих кораблей поставил на якорь у Нотия, вверив команду над ними кормчему своего корабля Антиоху. Отдав ему приказание не вступать в бой до своего возвращения, он поспешно двинулся на Клазомены, взяв с собой транспортные корабли. Этот город, бывший в союзе с Афинами, находился в тяжелом положении, подвергаясь грабежам кучки изгнанников. Антиох, будучи по натуре легкомысленным человеком и горя нетерпением самостоятельно совершить какой–нибуль блестящий подвиг, пренебрег приказаниями Алкивиада и снарядил десять лучших кораблей, одновременно приказав триэрархам быть готовыми на случай морского боя. Затем он вышел против врага, вызывая его на морской бой. Узнав от каких–то перебежчиков об отбытии Алкивиада вместе с лучшими солдатами, Лисандр решил, что настало время совершить что–либо достойное Спарты. Поэтому он вышел против врага со всем своим флотом и потопил один из десяти подплывающих кораблей, на котором находился сам Антиох, а остальные обратил в бегство и преследовал до тех пор, пока афинские триэрархи, срочно вызвав с берега матросов, не пришли им на помощь беспорядочной массой. Произошел бой при полном составе обоих флотов на небольшом расстоянии от берега, и афиняне вследствие беспорядочного расположения их судов были побеждены, потеряв двадцать два корабля; из бывшего на них экипажа немногие были взяты в плен, а остальным удалось выплыть на берег. Узнав о происшедшем, Алкивиад поспешно вернулся в Нотий и, собрав экипаж для всех триэр, подплыл к гаваням противника. Однако Лисандр не решился выступить против него; поэтому Алкивиад уплыл в Самос».
[95] Это имело целью пренебрежительным отношением ко врагу вызвать его на бой, по мнению Плутарха (Алкивиад, 35; Лисандр, 5).
[96] Как указывает Диодор (XIII, 76, 3–4), эти пункты были захвачены лакедемонянами только в следующем году в навархию Калликратида, преемника Лисандра. Вместо Эйона Диодор называет Теос.
[97] Как оно получилось в Афинах, рассказывает Плутарх (Алкивиад, 36): «Из числа бывших в лагере ненавистников Алкивиада его личный враг Фрасибул, сын Фрасона, отправился в Афины, где и выступил с обвинением против него. Возбудив общественное мнение, он заявил в Народном собрании, что Алкивиад погубил все дело и потерял корабли… так как вверил команду своим собутыльникам… чтобы самому безнаказанно пьянствовать и весело проводить время в обществе абидосских и ионийских гетер».
По Диодору (XII, 73, 4 сл.), главной причиной смещения Алкивиада было разбойничье нападение на союзную Киму; но Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., IV, 3, 634) считает эту историю тенденциозным вымыслом. Далее Диодор рассказывает следующее: «В Народном собрании обвинили Алкивиада в том, что он сочувствует лакедемонянам и находится в дружественных отношениях с Фарнабазом (Фарнабаз указан по ошибке, вместо Тиссаферна (Э  д.Мейер); опираясь на эти отношения, он надеется по окончании войны захватить тираническую власть. Видя высокомерие этого человека, афинский народ выбрал десять стратегов: Конона, Лисия (у Ксенофонта вместо Лисия Леонт), Диомедонта, Перикла, Эрасинида (и далее, как в нашем списке). Из этих стратегов Конон был выбран заместителем Алкивиада, и ему было поручено немедленно отплыть ко флоту». С обвинением против Алкивиада выступил Кпенофонт (Фотий, Библиотека, с. 377а, 18). О стремлении Алкивиада к тирании говорит также Исократ (XVI, 38).
[98] Замок этот был расположен близ Пактия в Херсонесе (наш автор здесь и ниже, II, 1, 25; Диодо ρ, XIII, 74; Непот, Алкивиад, 7); противоречащему указанию Плутарха (Алкивиад, 36 — в Пропонтиде, около Визан–фа) нельзя придавать никакого значения.
[99] По Диодору, Алкивиада сменил на Андросе не Конон, а Фрасибул (XIII, 69, цитировано к I, 4, 21).
[100] Назначение андросца Фаносфена военачальником (наряду с указаниями Платона (Ион, 514d)) может служить примером того, что афиняне назначали военачальниками также и иностранцев.
[101] Военнопленные содержались в тюрьмах до выкупа или обмена пленными. Ср. выше,  гл.2, § 14.
[102] В афинском морском союзе афиняне присвоили себе юрисдикцию над жителями всех союзных городов.
[103] Об этом подробно рассказывает Павсаний (VI, 7): «Дориэй три раза подряд победил во всех видах состязаний («панкратий») на Олимпийских играх… Кроме олимпийских, он одержал восемь побед на Истмийских играх, а на Немейских ему не хватило только одной победы до полных восьми. Говорят, что также и на Пифийских он без труда одержал победу… Он обнаружил себя самым горячим сторонником лакедемонян, сражаясь с афинянами на кораблях своего отечества (нового отечества — Фурий. — С. Л.) до тех пор, пока он не был взят в плен аттическими триэрами и привезен живым в Афины. Прежде чем Дориэй прибыл в Афины, афиняне расточали по его адресу гневные угрозы; но когда они сошлись на Народное собрание и увидели этого великого и славного человека в жалком образе пленника, они переменили свое отношение к нему и позволили ему удалиться, не причинив ему никакого вреда, хотя они могли по справедливости подвергнуть его тяжкому наказанию». О смерти Дориэя рассказывается у Андротиона в его «Атфиде». Царский флот был в Кавне, и стратегом на нем был Конон. Конон склонил родосский народ к тому, чтобы отпасть от лакедемонян и вступить в союз с царем и афинянами. Дориэя не было тогда на Родосе, — он находился где–то внутри Пелопоннеса, где он был арестован лакедемонянами и приведен в Спарту. Здесь он был обвинен лакедемонянами и приговорен к смертной казни. См. также коммент. к кн. IV,  гл.8, § 20.
[104] См. коммент. к § 7.
[105] Т. е. с Леонтом, Эрасинидом и Архестратом, которые прибыли к нему на Самос (см. ниже,  гл.6, § 16, и Лисий, XXI, 7). Аристократ остался на Самосе, а остальные пять стратегов находились в Афинах.
[106] О взятии Акраганта рассказывает очень подробно Диодор (XIII, 80–90). Я принужден ограничиться только кратким изложением сообщаемых им фактов. Ободренные легким успехом, которого они достигли в предыдущем походе на Сицилию, карфагеняне снарядили новый поход с целью овладеть всем островом. Предводителями этого похода были Ганнибал и Гамилькон, сын Ганнона. Сиракузяне старались воспрепятствовать переправе неприятельского войска и разбили одну из карфагенских эскадр, состоявшую из 40 кораблей, около Дрепан; однако другой эскадре, состоявшей из пятидесяти триэр и руководимой Ганнибалом, удалось высадить войско в Сицилии. После этого Ганнибал двинулся к стенам Акраганта, оказавшегося после взятия Селинунта и Гимеры на границе карфагенских владений. Но крепкие природные и искусственные укрепления города оказывали сильное сопротивление осаждающим. Кроме того, к осажденным вскоре прибыла сильная подмога: из всех городов Сицилии устремились контингенты к Сиракузам. Составилось войско из 30 000 человек под предводительством сиракузского военачальника Дафнея. Войско это по пути овладело Камариной и Гелой, разбило наголову выступивший ему навстречу карфагенский корпус и расчистило себе свободный проход в Акра–гант. Однако изгнать карфагенян из их сильно укрепленного лагеря не удалось. Война затянулась на долгое время, и в переполненном жителями городе стали иссякать припасы. Посланный по морю из Сиракуз провиант был перехвачен врагами. Дальнейшее сопротивление было признано бесполезным, и решено было очистить город. Под защитой войск удалось перевести жителей в полной безопасности в Гелу, после чего Акрагант был занят без боя карфагенянами.
[107] Под этой датой здесь рассказываются не только события, происшедшие на 26‑м году войны, в 406/405 г. до н. э., в архонтат Каллия, но также и некоторые события, происшедшие на исходе 407/406 г. до н. э. (25‑го года войны, как здесь ошибочно назван позднейшим интерполятором 406/405 г. до н. э.), в архонтат Антигена, как–то: лунное затмение (случившееся 15 апреля 406 г. до н. э.) и назначение Калликратида преемником Лисандра.
[108] Дословно: «когда луна скрылась вечером…»
[109] Вероятно, храм Афины Полиады, уничтоженный в 480 г. до н. э. персами; к восстановлению его приступил Перикл. «Древним» он назван, по–видимому, в отличие от Парфенона.
[110] О вступлении в должность Калликратида Диодор (XIII, 76,2) рассказывает следующее: «Спартиаты, по истечении срока навархии Лисандра, послали к нему преемником Калликратида. Это был еще совсем молодой человек, благородный и прямодушный, правда, не успевший еще познакомиться с бытом наемников, но зато справедливейший из спартиатов. Находясь в должности, он, по единодушным свидетельствам всех, не причинил никакой несправедливости ни целому городу, ни частному человеку: он давал суровый отпор пытавшимся подкупить его деньгами, привлекая к суду». Источником Диодора здесь, как и всюду, был Эфор, но сам Эфор пользовался для этого места Ксенофонтом, что видно из выражения «ввиду истечения срока службы Лисандра», дословно взятого у Ксенофонта (Эд. Мейер).
[111] Речь идет, конечно, о подкупе при избрании Калликратида навархом.
[112] Ср.: Плутарх, Лисандр, 6: «Лисандр отослал назад в Сарды остаток данных ему Киром на содержание флота денег, дабы Калликратид был вынужден (снова) просить их у Кира». Плутарх там же передает еще следующие подробности: «Вынужденный к этому отсутствием средств, Калликратид отправился в Лидию, во дворец Кира, и велел доложить, что наварх Калликратид прибыл и желает получить аудиенцию. Кто–то из привратников возразил ему: «Кир теперь занят, иностранец: он пьет». — «Ничего, — ответил тот наивно, — я постою здесь и подожду, пока он напьется». Варвары сочли это невоспитанностью и расхохотались; он принужден был удалиться. Когда он вторично явился во дворец и снова не был принят, он удалился в Эфес, преисполненный негодования». Этому рассказу предшествует такая характеристика Калликратида: «Это был чуждый всякой угодливости, гордый и независимый человек; он считал, что потерпеть самое тяжкое поражение от греков — меньший позор, чем льстить и обивать пороги варваров, единственное достоинство которых — их богатства».
[113] См. выше, § 4.
[114] Считая, что на каждом из 140 кораблей было в среднем 200 человек экипажа, получим всего около 23 талантов (70 000 р.).
[115] О взятии Мефимны рассказывает несколько по–иному Диодор (XIII, 76,5): «Затем он попы л на Лесбос и со всем своим войском пошел приступом на Мефимну, в которой находился афинский гарнизон. Он совершил подряд несколько приступов, на первых порах совершенно безрезультатных; только некоторое время спустя, благодаря содействию нескольких лиц, предавших ему город, он вторгся внутрь крепости. Он предал разграблению все имущество, но людям была дарована пощада, и управление городом возвращено его гражданам».
[116] Для продажи с публичного торга.
[117] Рассказ Ксенофонта о борьбе под Митиленой представляет собою лаконофильскую версию; афинофильская версия дошла до нас в передаче Диодора (XIII, 77 сл.) и совершенно не сходится с изложением Ксенофонта. Поэтому позволяю себе привести подробный рассказ Диодора целиком: «Афинский стратег Конон имел в своем распоряжении семьдесят кораблей, снабженных всем необходимым для морского боя; в отношении боевой готовности он превосходил всех своих предшественников. Со всем этим флотом он двинулся на помощь Мефимне, но так как она оказалась уже взятой, он причалил к одному из так называемых Ста Островов (Гекатоннесы). На рассвете он заметил, что к нему приближается вражеский флот; он считал, что в том месте, где он находился, рискованно было сражаться с неприятелем, вдвое превосходящим его числом триэр, и решил отступить, выплыть из архипелага, увлечь за собой несколько вражеских триэр и дать им сражение у Митилены. В этом случае, по его мнению, он, одержав победу, мог бы перейти в преследование, а потерпев поражение, мог бы спастись в гавань. Поэтому он посадил воинов на корабли и отплыл, дав команду медленно грести, чтобы пелопоннесские суда могли приблизиться. Лакедемоняне погнались за ним со все возрастающей быстротой, надеясь захватить крайние вражеские суда. Конон все отступал; его изо всех сил преследовали пелопоннесские суда, снабженные наилучшими гребцами. Напряженная гребля совершенно измучила экипаж этих судов, а сами эти корабли далеко ушли от остального флота. Заметив это, Конон, находившийся уже невдалеке от Митилены, поднял со своего корабля красный сигнальный знак. Это было сигналом для триэрархов: дав врагу непосредственно приблизиться, все суда одновременно повернулись к врагу, экипаж запел пэан и трубачи заиграли к наступлению. Приведенные в ужас случившимся пелопоннесцы пытались проворно выстроить свои корабли, но так как в их положении маневрировать было уже невозможно, они пришли в крайнее замешательство, тем более что опоздавшие корабли потеряли свои обычные места в строю. Искусно пользуясь создавшимся положением, Конон тотчас же напал на врагов и помешал им выстроиться, нанося повреждения одним и ломая весла у других. Из кораблей, выстроенных под командой Конона, ни один не обратился в бегство: они стойко выдерживали натиск неприятеля, медленно двигаясь назад, причем носы были все время обращены к неприятелю, и поджидая опоздавшие корабли; левому афинскому флангу даже удалось обратить в бегство противостоящего неприятеля и ожесточенно преследовать его продолжительное время, но к этому времени собрались уже все пелопоннесские суда; опасаясь многочисленности врага, Конон прекратил преследование и отплыл с сорока кораблями в Митилену. На тех афинян, которые были заняты преследованием, напал весь пелопоннесский флот, окружил их со всех сторон и отрезал им отступление в город; поэтому они были вынуждены причалить к близлежащему берегу; но и здесь, подвергаясь нападению неприятельского флота, они не видели никакого спасения. Поэтому они высадились на сушу и бежали в Митилену. Калликратид овладел 30 афинскими кораблями и видел, что с вражеским флотом покончено; на суше он также надеялся одержать верх. Поэтому он поплыл против города; Конон также, как только он приплыл в город, стал готовиться к осаде и делать соответственные приготовления для закрытия входа в гавань. На более мелких местах он потопил небольшие корабли, наполнив их камнем; в более глубоких он поставил на якорь груженные камнем транспортные суда. В то же время афиняне и митиленский народ, сошедшийся в город с полей по причине войны, также стали поспешно готовиться к осаде. Калликратид высадил воинов на берег около города, выстроил их в боевой порядок и поставил трофей в ознаменование морской победы. На следующий день он выбрал лучшие из кораблей и, дав наставления морякам» чтобы они не отставали от адмиральского судна, вышел в море, спеша проникнуть в гавань и разрушить сооруженное врагами заграждение. В то же время Конон часть своих воинов посадил натриэры, выстроенные носами вперед, для маневра, называемого «прорыв» (см. коммент. к § 30); часть воинов он выстроил на больших транспортных судах, а часть послал на мол гавани, чтобы быть повсюду хорошо огражденным — и с суши, и с моря. Сам он сражался во главе своих триэр, заполняя весь промежуток между заграждениями; стоявшие на больших транспортных судах в то же время бросали камни с рей во вражеские корабли, а занявшие позиции на моле гавани боролись со смельчаками, решавшимися высадиться на берег… Когда прошло уже много времени с начала битвы и с обеих сторон пало много народа, Калликратид созвал трубным сигналом своих солдат, желая дать им передышку. Через некоторое время он снова посадил экипаж на корабли и после продолжительного сражения, благодаря превосходству в численности судов и мужеству морских солдат, принудил наконец афинян к отступлению. После того как они все бежали и собрались в городскую гавань, ему удалось проплыть внутрь заграждений и причалить вблизи города Митилены… Высадив на берег свои войска, Калликратид окружил город осадными сооружениями и атаковал его со всех сторон». Для лучшего уразумения описанных здесь фактов интересно описание расположения Митилены, данное Диодором (XIII, 7, 9): «Вход в гавань, из–за которого шла борьба, открывал собой прекрасную бухту, находясь вне самого города. Старый город лежит на маленьком островке; возникшая же позже часть города лежит на противоположном берегу, на Лесбосе. Между ними находится узкий пролив, значительно усиливающий город».
[118] Согласно цитированному месту Диодора и § 3, их было 140; очевидно, автор, по недосмотру, присчитал к ним и те 30 кораблей, которые были позже отобраны у афинян.
[119] Достигнуть внутренней части бухты, где они стали бы под защиту городских укреплений.
[120] Дабы враг не мог видеть, что делается на этих кораблях.
[121] Все это делалось для того, чтобы обмануть бдительность врагов.
[122] Следовательно, на запад.
[123] Об экспедиции и неудаче Диомедонтау кроме Ксенофонта, никто более не сообщает.
[124] Ср.: Диодор, XIII, 97: «Испытав подряд столько неудач, афиняне даровали право гражданства метекам и всем вообще иностранцам, пожелавшим вступить в ряды войск. Когда огромное множество народа было внесено в списки граждан, стратеги записали в воины всех годных к военной службе. Было снаряжено шестьдесят кораблей, снабженных всем необходимым; эта эскадра выплыла в Самос и здесь соединилась с остальными стратегами, собравшими с остальных (т. е. не считая Самоса) островов восемьдесят триэр. Затем они убедили самосцев экипировать еше десять триэр и со всем этим флотом, насчитывавшим полтораста кораблей, приплыли на Аргинусские острова, горя нетерпением снять осаду с Митилены».
Граждане подлежали воинской повинности с 18 до 60 лет.Рабы призывались на военную службу только в исключительных случаях. На этот раз за участие в сражении им была обещана свобода и предоставление прав гражданства на тех же условиях, на которых оно было за некоторое время до того предоставлено платейцам. Ср.: Аристофан, Лягушки, 33, — здесь раб говорит своему господину:

Зачем, несчастный, не был я в морском бою,
Тогда бы ты от боли у меня завыл.

Там же, 693:

Ведь позор, что те, кто были с вами раз в морском бою,
— Только раз, — тотчас же стали господами из рабов
И платейцами…

[125] Здесь разумеются всадники не как часть войска, а как категория населения; в числе их, как думает Эд. Мейер, был и сам Ксенофонт.
[126] Общая численность флота (150 кораблей) у Ксенофонта и Диодора приблизительно одинаковая, но составляется из разных слагаемых:
у Ксенофонта: 110 афинских, 10 самосских и более 30 от прочих союзников,
у Диодора — 60 афинских, 10 самосских и 80 от прочих союзников.
[127] Таксиархи были пехотные командиры, стоявшие ступенью ниже стратега и непосредственно ему подчиненные; отделение, которым командовал таксиарх, соответствовало одной филе афинского народа.
[128] О них больше не упоминается, и функции их неизвестны.
[129] Лисий в списке стратегов (1,5,16) не упоминается. Вероятно, он был избран впоследствии взамен Архестрата, погибшего под Митиленой (Лисий, речь XXI, с. 318, рус. перев. С. И. Соболевского).
[130] Маневр прорыва состоял в прорыве линии неприятельских кораблей, причем одновременно наносились повреждения бортам неприятельских судов и обрубались весла.
Маневр обхода мог выполнить тот из сражающихся, кто имел более длинный фронт. Поворотом выступающего за ряды врага фланга заходили в тыл противнику и нападали на него одновременно с тыла и с фронта.

Примерная схема расположения кораблей в битве при Аргинусах


[131] Здесь находились беотийцы, евбейцы «и прочие, отложившиеся от афинян» под предводительством фиванца Фрасонда; левое крыло подалось только после того, как правое было разбито (Диодор, XIII, 98,4 и 99,6).
[132] Битву при Аргинусах описывает также Диодор (XIII, 97 сл.). Его изложение, очевидно, основано на рассказе Ксенофонта, но крайне его искажает; особенно неудачно обращение заявления Калликратида в пророчество, предвещающее ему смерть и, с другой стороны, соответствующий этому сон Фрасилла, которого Диодор всегда называет Фрасибулом (см.: Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., IV, 646).
[133] В Афинах.
[134] Для подробностей процесса аргинусских стратегов единственным источником является наше место. Рассказ Диодора (XIII, 101 сл.) всецело основан на изложении Ксенофонта, но крайне искажает его, частью из политических соображений (с целью оправдать Ферамена, как полагает Эд. Мейер). Таким образом, рассказ Диодора и в этом случае не имеет никакой цены, и я не буду его приводить. Об этом же процессе рассказывает и Аристотель (Афинская полития, 34), но преувеличивает: «…десять стратегов… были осуждены одним поднятием рук, причем в том числе были и вовсе не участвовавшие в сражении (Конон; указание неверное. — С. Л), и спасшиеся на чужом корабле (ср.  гл.7, § 32. — С. Л); народ был обманут людьми, разжегшими его низменные инстинкты…»
[135] Диобелия — по Беку (Staatshaush. der Athener, I, 311 сл.), то же, что феорикон, т. е. суммы, выдававшиеся нуждающимся гражданам для того, чтобы они имели возможность внести плату за вход в театр. Сумма эта равнялась 15 коп. золотом. Таким образом, Архедем, как заведующий одним из отделов государственной кассы, мог выступить с обвинением в ее расхищении.
[136] Это не превышало компетенции Совета; афинский Совет, правда, давал клятву «не подвергать аресту никого из афинян, кроме тех, которые будут уличены в предательстве государству или в попытке уничтожить демократический строй», но, как мы увидим из дальнейшего (§ 20 и § 22), поступок стратегов квалифицировался как именно такого рода преступление.
[137] Голосование должно было производиться поднятием рук (хиротонией).
[138] Порядок принятия постановлений был такой: докладчик вносил написанное предложение в Совет в форме готового постановления Народного собрания. Совет снабжал предложение своими примечаниями и обязан был внести его на обсуждение Народного собрания, хотя бы он сам и не одобрял его (пробулевм а). Юридически единственным решающим органом было Народное собрание; Совет играл лишь роль президиума и подготовительной комиссии Народного собрания.
[139] Апатурии — трехдневный праздник в месяце пианепсионе (приблизительно октябрь): в этот праздник сородичи — члены фратрий — собирались вместе для отправления родового культа; здесь же вносились новорожденные в списки членов фратрий. На этом празднике особенно тяжело ощущалась потеря близких, погибших в Аргинусском бою.
[140] Афинский народ для выборов членов Совета, набора войска и других целей был разделен Клисфеном на 10 политических единиц, территориальных групп, называвшихся филами.
[141] Конечно, это крайне несовершенный способ закрытого голосования, так как каждый мог видеть, куда голосующий бросает свой камешек; впоследствии он был видоизменен так, что каждый афинянин бросал камешки в обе урны, причем один из них при подсчете не принимался в соображение.
[142] «Коллегия одиннадцати» состояла из 10 членов, избиравшихся по одному от каждой филы, и секретаря; им принадлежал надзор за тюрьмами и за исполнением смертных приговоров. К прислуге этой коллегии принадлежал и палач.
[143] По–видимому, это выступление было инсценировано враждебной стратегам партией.
[144] Незаконность этого предложения состояла в том, что предлагалось несколько лиц осудить одним голосованием.
[145] Совет состоял из 500 членов, разделенных соответственно по 10 избирающим их филам на 10 пританий, по 50 человек в каждой. В промежутках между пленарными заседаниями Совета заседали только 50 пританов, чередуясь каждые 35–36 дней (1/10 часть года). Им принадлежало заведование текущими делами и председательствование в Народном собрании.
[146] О поведении Сократа мы узнаем из его собственных слов у Платона (Апология, 32В): «Когда вы вынесли постановление, противозаконность которого была признана вами самими впоследствии, — судить одним голосованием десятерых стратегов, не подобравших жертв морского боя, я один из всех пританов воспротивился вам».
[147] Скрыв от народа их преступление.
[148] В Канноновом постановлении указывалось еще, что дело каждого обвиняемого должно разбираться отдельно (см. ниже, § 23 и § 34). Аристофан, Женщины в Народном собрании, 1089:
Со мной хотят, я вижу, ныне поступить
Согласно псефизме Каннона: должен я
На части разорваться, услаждая их.

[149] Барафр — пропасть за чертой города Афин, за Акрополем, куда бросали присужденного к смертной казни (впоследствии эта казнь была заменена поднесением ядовитой цикуты).
[150] Т. е. надлежит вообще судить их (?). Текст испорчен.
[151] Клятва эта гласила: «Я буду, по крайнему моему разумению, повиноваться всем выходящим постановлениям; буду верен существующим законам, а также и тем, которые народ издаст в будущем. Если же кто–либо захочет уничтожить законы или не будет повиноваться им, я не допущу этого и ополчусь на него со всеми вместе или даже один».
[152] К Аргинусам.
[153] О таксиархах и навархах см. в коммент. к  гл.6, § 29.
[154] Выше (гл. 6, § 34) было сказано, что погибло 25, а не 12 кораблей; очевидно, 13 уже успели окончательно затонуть и спасти их было уже невозможно.
[155] По Диодору (XIII, 99, 3), это — Лисий.
[156] Вероятно, что в голосовании были процессуальные неправильности.
[157] См. выше цитату из Платона к § 15. Причиной такого решения не было раскаяние; оно вытекало из общей политической ситуации и было одним из проявлений реакции против демократии (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., IV, с. 649).
[158] См. коммент. к кн. II,  гл.2, § 11.
[159] В 405 г. до н. э.
О привлечении к суду Калликсена рассказывает также Диодор (XIII, 103,2): «Калликсен, обманувший народ и внесший предложение, был привлечен к суду; ему не удалось добиться оправдания, — он был лишен свободы и заключен в тюрьму. При помощи нескольких сообщников он сделал подкоп и бежал к врагам в Декелею. Как человек, спасшийся от смертной казни, он был в течение всей своей жизни предметом позора не только в Афинах, но и во всей Греции: на него указывали пальцем».
О смерти Калликсена рассказывает и античный комментатор к «Панафейской речи» Аристида (III, 245, Dind.): «Впоследствии афиняне, признав Калликсена виновным в том, что он убедил их несправедливо обвинить стратегов, уморили его голодом».
[160] См. ниже, кн. И,  гл.4, § 39.

Книга II

1. (1) Войско, находившееся на Хиосе под командой Этеоника[1], пока было лето — кормилось плодами земли, в изобилии произрастающими в это время года, а также нанималось за плату на полевые работы. Но наступила зима, и солдаты лишились всего этого. Голодные, неодетые и необутые, они устроили заговор и условились совершить нападение на Хиос[2].
Решено было, что примкнувшие к этому заговору будут носить тростниковую палочку, чтобы заговорщики могли узнать друг друга. (2) Проведав об этом заговоре, Этеоник оказался в крайне затруднительном положении вследствие многочисленности заговорщиков. Он считал неуместным открыто выступить против заговорщиков, опасаясь, что они окажут вооруженное сопротивление, захватят город и, став врагами командованию, сведут на нет все одержанные успехи. Но даже и своевременное усмирение мятежа связано было с невыгодными последствиями: Этеонику казалось ужасным погубить большое количество лакедемонских союзников, так как это могло послужить причиной распространения по Греции дурных слухов о лакедемонянах и вызвать недовольство в остальных частях войска. (3) При таком положении дел Этеоник, взяв с собой отряд из пятидесяти человек, вооруженных короткими кинжалами, отправился к городу и, встретив выходящего из лечебницы[3] человека, страдающего глазами и опиравшегося на тростниковую палочку, убил его. (4) Это вызвало смятение и многие спрашивали, за что погиб этот человек. Этеоник велел объявить, что он погиб за то, что носил тростниковую палочку. Вследствие этого все, носившие такие палочки, выбросили их, так как каждый, услышав о происшедшем, боялся, чтобы не заметили, что и он носит тростинку. (5) После этого Этеоник, созвав хиосцев, приказал им собрать деньги, для того чтобы моряки получили жалованье и не замышляли мятежа. Деньги были собраны. Вместе с тем он дал сигнал морякам занять свои места на кораблях и, обойдя по очереди все корабли, в длинных речах одобрял и увещевал матросов, как будто ничего не зная о происшедшем, и дал каждому жалованье за месяц. (6) После этого хиосцы и прочие союзники, собравшись в Хиосе на совещание о текущих делах, решили отправить в Лакедемон послов, которые рассказали бы о происшедшем и попросили бы прислать для управления флотом Лисандра[4], которому его прежнее управление флотом доставило блестящую репутацию у союзников после того, как он победил в морской битве при Нотии[5].
(7) Послы отправились в Лакедемон вместе с послами от Кира, имевшими инструкции такого же содержания. Но лакедемоняне послали к ним Лисандра в качестве эпистолея[6], а навархом послали Арака, так как по их закону одно и то же лицо не может занимать дважды должности наварха. Однако, (действительная) команда[7] над кораблями была вверена Лисандру. [Прошло уже двадцать пять лет с начала войны][8].
(8) [В том же году Кир убил Автобесака и Митрея, сыновей сестры Дария, дочери Ксеркса, сына Дариева, за то, что они, встретив его, не выставили рук наружу из кор. Корой называется по–персидски очень длинный рукав, совершенно лишающий человека возможности действовать руками. Однако, так полагается встречать только царя. (9) Иерамен и его жена[9] жаловались Дарию и говорили, что будет невыносимым, если царь оставит безнаказанным такое высокомерие; царь послал вестников и позвал Кира к себе, ссылаясь на свою болезнь].
(10) На следующий[10] год [при эфоре[11] Архите, при архонте в Афинах Алексии] Лисандр, прибыв в Эфес, призвал к себе из Хиоса Этеоника с кораблями, собрал все остальные корабли, рассеянные по различным пунктам, привел их в порядок и выстроил новые корабли в Антандре. (11) Затем он пришел к Киру и стал просить денег; но тот ему ответил, что не только все полученные им от царя деньги истрачены, но и еще очень много его собственных, указав точно, сколько он выдал каждому наварху, но все же дал ему деньги. (12) Лисандр, взяв эти деньги, назначил на триэры триэрархов и выдал морякам следуемое жалованье. Афинские стратеги на Самосе[12] со своей стороны тоже стали приготовляться к морской войне.
(13) После этого Кир призвал к себе Лисандра, так как к нему прибыл вестник от отца, который сообщил ему, что царь лежит больной в Фамнериях, в Мидии, близ отпавших от него Кадусий, на которые он шел походом. (14) Когда же Лисандр явился, Кир сказал ему, чтобы он не вступал в морской бой с афинянами, пока его флот не станет значительно более многочисленным; у царя и у него много денег, так что с денежной стороны не будет препятствий к тому, чтобы снарядить много новых кораблей. Кир передал в распоряжение Лисандра всю ту дань с городов, которая шла в его личную пользу, и отдал ему весь наличный остаток казны[13]. Затем Кир напомнил ему о той дружбе, которую он питал к лакедемонянам вообще и к Лисандру в частности, и отправился к отцу.
(15) Лисандр, после того как Кир, передав ему все свои доходы, отправился на зов своего больного отца, раздал жалованье войску и отплыл в Карию, в Керамический залив. Он пошел приступом на союзный с Афинами город Кедрии и на следующий день овладел им приступом, а жителей обратил в рабство, — жители этого города были полуварвары[14]. Оттуда лакедемоняне отплыли в Родос. (16) Афиняне, выступив из Самоса, жестоко опустошали владения царя, собирались идти походом на Хиос и Эфес и готовились к морскому бою. Они выбрали стратегами в дополнение к прежним Менандра, Тидея и Кефисодота. (17) Лисандр поплыл из Родоса вдоль берегов Ионии к Геллеспонту для надзора за подплывающими грузовыми судами[15], а также для борьбы с отложившимися городами. (18) Афиняне также выплыли из Хиоса напрямик через открытое море, так как все побережье Малой Азии было в руках врага.
Лисандр в это время поплыл из Абидоса вдоль берега в союзный с Афинами Лампсак[16]. С ним вместе прибыли по суше абидосцы и прочие союзники под командой лакедемонянина Форака. (19) Лампсак был взят приступом и разграблен солдатами[17]. Это был город, богатый вином, хлебом и прочими припасами. (20) Все свободное население Лисандр отпустил на волю. Афиняне, следуя за ним по пятам, причалили на ста восьмидесяти кораблях к Элеунту на Херсонесе. Здесь во время завтрака к ним приходит известие о гибели Лампсака. (21) Афиняне тотчас же отплыли в Сест. Оттуда, запасшись хлебом, немедленно поплыли в Эгоспотамы[18], против Лампсака: Геллеспонт имеет в этом месте около пятнадцати стадий ширины[19]. Там афиняне ужинали. (22) На следующую ночь, на заре, Лисандр дал сигнал солдатам, чтобы они, позавтракав, заняли свои места на кораблях, подготовил все необходимое для морской битвы и, развесив щиты, предохраняющие от неприятельских стрел, приказал, чтобы никто не выходил из строя и не снимался с якоря. (23) Афиняне же с восходом солнца выстроились у гавани в одну линию для морского боя, но, так как Лисандр не вышел им навстречу и был уже поздний час дня, отплыли обратно к Эгоспотамам. (24) Лисандр приказал быстроходнейшим из своих кораблей следовать за афинянами и, заметив, что они будут делать по выходе на берег, отплыть назад и сообщить ему. В то же время он запретил экипажу покидать свои места на судах прежде, чем возвратятся эти корабли. Так он поступал ежедневно в течение четырех дней; афиняне точно так же ежедневно выходили в море в боевом порядке. (25) Алкивиад заметил из своего укрепления[20], что афинская стоянка находится на пустынном морском берегу, вдали от городского поселения, и что за припасами им приходится отправляться за пятнадцать стадий от кораблей в Сест, тогда как вражеский флот стоит в гавани, у самого города, и снабжен всем необходимым[21]. Он явился к афинским стратегам и сказал им: «Вы выбрали крайне неудачное место для стоянки флота. Настоятельно советую вам переправить флот в Сест, где вы будете в гавани и близ города. Там вступайте в бой, когда захотите». (26) Но стратеги (главным образом Тидей и Менандр) велели ему убираться прочь. «Пока еще, — говорили они, — стратеги мы, а не ты». (27) После этого Алкивиад удалился. Лисандр же, на пятый день после прибытия афинян, приказал разведчикам на посланных им в этот день кораблях, чтобы они, как только заметят, что афиняне вышли из гавани и рассеялись по Херсонесу, возвращались назад и, пройдя полпути, подняли щит[22]. Такие экспедиции афиняне совершали регулярно каждый день для покупки хлеба в весьма отдаленных от стоянок местах; они не боялись флота Лисандра, презирая его за то, что он не принимал их вызова на бой. (28) Заметив, что на дозорных кораблях щит поднят, Лисандр тотчас же дал сигнал флоту плыть полным ходом[23]. Рядом шел Форак во главе пехотного войска. Увидев, что лакедемоняне наступают, Конон дал сигнал экипажу занять места на кораблях и оказать врагу посильное сопротивление. Но матросы разбрелись кто куда; на некоторых кораблях из трех ярусов весел гребцы остались только на двух, на иных на одном, а на иных и вовсе не было гребцов. Лишь триэра Конона и еще семь, бывших под его командой, да «Паралия»[24] вышли в бой с полным числом гребцов; остальные корабли даже не отчалили от берега и были захвачены Лисандром на якорях. Из экипажа большинство он захватил в плен[25] в то время, когда они были рассеяны по берегу; лишь немногим удалось бежать в крепости[26]. (29) Узнав, что афинское дело безвозвратно проиграно, Конон обратился в бегство на девяти кораблях. Он причалил к Абарнидскому мысу в Лампсакской области и захватил там большие паруса, оставленные Лисандром. После этого сам он отправился с восемью кораблями к Евагору в Кипр[27], (30) а Паралийская триэра поплыла в Афины, чтобы известить о происшедшем. Лисандр переправил корабли, пленников и добычу в Лампсак. В числе пленных были и стратеги: Филокл, Адимант и другие. В тот же день он послал милетского пирата[28] Феопомпа в Лакедемон с вестью о происшедшем; (31) Феопомп на третий день пути прибыл в Лакедемон и принес известие. После этого Лисандр собрал союзников на совещание о судьбе пленных. На этом совещании против афинян выдвигался ряд обвинений как по поводу тех преступлений, которые они уже совершили, так и по поводу тех, которые они имели в виду совершить в силу решения народного собрания, постановившего, чтобы у всех пленных была отрублена правая рука[29]. Вспоминали и о том, что афиняне, захватив две триэры, коринфскую и андросскую, сбросили в пропасть весь находившийся на них экипаж; (32) эта смерть была делом рук афинского стратега Филокла. Было произнесено еще много подобных речей, и, в конце концов, было постановлено казнить из числа пленных всех афинян, кроме Адиманта; он был помилован потому, что он один возражал в народном собрании против постановления об отсечении рук; но некоторые считали действительной причиной этого помилования то, что он именно предал афинские корабли лакедемонянам[30]. Когда Филокла, (бросившего в пропасть андросцев и коринфян, вели на казнь, Лисандр спросил его, какого наказания достоин он, положивший начало преступлениям против соплеменников–эллинов[31]. После этого Филокл был казнен.
2. (1) Лисандр, приведя все в порядок в Лампсаке, поплыл на Византий и Калхедон. Эти города открыли ему ворота, с афинским гарнизоном он заключил мирный договор на условии, чтобы гарнизон удалился из города. Лица же, предавшие[32] Алкивиаду Византий, бежали сперва в Понт, а затем в Афины и получили право афинского гражданства. (2) Лисандр отослал афинский гарнизон в Афины, дав им гарантию безопасности только для следования в этот город[33], а не в какой–либо другой; при этом он рассчитывал на то, что, чем больше соберется народу в самом городе и Пирее, тем скорее наступит недостаток в съестных припасах; так же он поступал и со всякими другими афинянами, попадавшимися в его руки. Оставив гармостом Византия и Калхедона лаконца Сфенелая, он сам отплыл в Лампсак и приводил там в боевую готовность свои корабли.
(3) «Паралия» прибыла ночью в Пирей и оповестила афинян о постигшем их несчастьи. Ужасная весть переходила из уст в уста, и громкий вопль отчаяния распространился через Длинные стены из Пирея в город[34]. Никто не спал в ту ночь; оплакивали не только погибших, но и самих себя; ждали, что от спартанцев придется претерпеть то же, чему подвергли афиняне лакедемонских колонистов мелийцев, когда после осады их город был взят, гистиэйцев, скионейцев, торонейцев, эгинян и многих других греков[35]. (4) На следующий день было созвано народное собрание, на котором было решено запрудить все гавани Аттики[36], кроме одной, заново отремонтировать городские стены, расставить гарнизоны и сделать все прочие необходимые приготовления для обороны города во время осады.
(5) В то время как афиняне были заняты этими приготовлениями, Лисандр прибыл с двадцатью кораблями из Геллеспонта в Лесбос и привел в порядок государственные дела[37] в ряде городов, в том числе в Митилене. В города Фракийского побережья он послал Этеоника с десятью триэрами, который принудил всю эту область перейти на сторону лакедемонян. (6) И вся остальная Греция тотчас же после морского поражения отпала от афинян, исключая лишь Самос[38]: здесь было устроено кровавое избиение аристократов, и городом овладел демос. (7) После этого Лисандр послал гонцов к Агису в Декелею и в Лакедемон с извещением, что он возвращается назад с флотом в 200 кораблей. По зову второго лакедемонского царя Павсания вышли в поход лакедемоняне — все поголовно — и прочие пелопоннесцы, кроме аргивян[39]. (8) Когда все были в сборе, Павсаний отправился с ними к Афинам и расположился близ города, в Академии[40]. (9) В то же время Лисандр, прибыв в Эгину, возвратил город его изгнанным жителям, собрав их отовсюду, сколько только он мог[41]. Так же он поступил с мелийцами и другими греками, изгнанными из отечества афинянами. После этого, опустошив Саламин, он причалил к Пирею на 150 кораблях и преградил доступ приплывающим торговым судам[42].
(10) Осаждаемые и с суши и с моря афиняне оказались в безвыходном положении. У них не было уже ни флота, ни союзников, ни провианта, неоткуда было ждать спасения; приходилось, по–видимому, подвергнуться всем тем ужасам, которым они прежде подвергали других греков. Разница была лишь та, что лакедемоняне теперь готовились отомстить афинянам за их прежние преступления, а афиняне обижали жителей мелких городов не отомщения ради, а только из высокомерия: они даже не выставляли никакого другого предлога, кроме того, что те были союзниками лакедемонян. Поэтому они даровали полную амнистию[43] всем лишенным прав состояния, но крепились и, несмотря на то, что в городе множество народа умирало от голода, не вступали в переговоры о мире. (11) Но когда запас продуктов совершенно истощился, они послали к Агису послов, предлагая ему мир на условии, что они будут союзниками лакедемонян, а за то получат право сохранить невредимыми Длинные стены и Пирей[44]. Но Агис сказал, чтобы они отправились в Лакедемон, так как он не имеет полномочий на заключение мира. (12) Послы вернулись в город и известили афинян об ответе царя: тогда афиняне послали их в Лакедемон. (13) В Селласии, города [вблизи] Лаконии[45], их встретили эфоры и, узнав, с какими предложениями они пришли — это были те же условия мира, которые были предложены Агису, — велели им уходить тотчас же назад и, если им нужен мир, то возвращаться не прежде, чем они не обдумают получше положение вещей. (14) Когда послы вернулись и доложили об этом ответе, афинян охватило отчаяние; если не сдаться, всех ожидает порабощение; если же вступить в новые переговоры, то, пока придет новый ответ из Лакедемона, множество народа помрет от голода. Но никому и в голову не приходило согласиться на то, чтобы стены были срыты. Так, Архестрат был заключен в темницу за то, (15) что он предложил в совете заключить с лакедемонянами мир, уступив им во всех их требованиях, называя этот выход наилучшим; а требовали лакедемоняне, чтобы была срыта часть Длинных стен — на десять стадий с каждой стороны. (16) Было принято постановление, воспрещавшее вносить предложения такого рода. При таких обстоятельствах Ферамен предложил в народном собрании, чтобы его отправили послом к Лисандру[46]; там, мол, он разузнает, должно ли служить лакедемонянам снесение стен только средством для обращения афинян в рабство, или это им нужно для обеспечения их верности лакедемонянам. Его послали, и он пробыл у Лисандра три месяца с лишним, выжидая, пока афиняне из–за недостатка хлеба не дойдут до такого состояния, что готовы будут согласиться на какие угодно условия. Лишь на четвертый месяц он вернулся и доложил в народном собрании, (17) что Лисандр долго медлил с ответом и удерживал его при себе; в конце концов же он сказал, чтобы Ферамен отправился в Лакедемон, так как сам он, якобы не уполномочен дать ему ответ: это право эфоров. После этого он был выбран, вместе с еще девятью лицами, полномочным послом в Лакедемон. (18) Лисандр, со своей стороны, послал в Лакедемон афинского изгнанника Аристотеля вместе с несколькими лакедемонянами и поручил им передать эфорам, что при переговорах с Фераменом он заявил, что одни лишь эфоры полномочны в вопросах мира и войны. По прибытии Ферамена и прочих послов в Селласию им был задан вопрос, по какому делу они пришли. (19) Когда послы ответили, что они прибыли полномочными послами по вопросу о мире, эфоры велели позвать их в город. Затем было созвано народное собрание, на котором особенно горячо возражали против заключения мира коринфяне и фиванцы, а также и многие другие эллины; они требовали совершенного разрушения Афин[47]. (20) Но лакедемоняне категорически отказались стать виновниками порабощения жителей греческого города[48], столь много потрудившегося в эпоху тяжких бедствий[49], когда великая опасность угрожала Греции. Они выразили согласие на мир при условии снесения Длинных стен и укреплений Пирея, выдачи всех кораблей кроме двенадцати, возвращения изгнанников и вступления в число союзников лакедемонян с подчинением их гегемонии, с обязательством следовать за ними повсюду — на суше и на море, — куда они ни поведут, и иметь одни и те же государства союзниками и врагами. (21) Ферамен и сопровождавшие его послы принесли этот ответ в Афины. Когда они вошли в город, их окружила многочисленная толпа; все боялись, что они вернулись с пустыми руками, а ждать больше нельзя было, так как очень уж много народу погибло от голода. На следующий день послы доложили об условиях, поставленных лакедемонянами для заключения мира. (22) Говорил от их имени Ферамен; он убеждал повиноваться лакедемонянам и согласиться срыть стены. Кое–кто возражал ему, но огромное большинство ораторов одобряло его мысль и, наконец, было постановлено принять мирные условия лакедемонян[50]. После этого и Лисандр вернулся в Пирей. (23) Изгнанники были возвращены; стены были срыты при общем ликовании под звуки исполняемого флейтистами марша: этот день считали началом свободной жизни для греков[51]. (24) Так закончился год, в средине которого Дионисий, сын Гермократа, стал сиракузским тираном[52], причем карфагеняне сперва потерпели от сиракузян поражение, но затем взяли измором Акрагант, покинутый населявшими его сикелиотами.
3. (1) В следующем году[53] [в котором были олимпийские игры, причем в беге победил фессалиец Крокин, при эфоре Эндии в Спарте, при афинском архонте Пифодоре, которого афиняне не упоминают в списке архонтов потому, что он был избран при олигархическом строе, но называют этот год годом анархии; (2) начался этот олигархический строй таким образом] народ постановил избрать тридцать человек для составления свода законов в духе старины[54]; эти законы должны были лечь в основу нового государственного строя[55]. Выбранными оказались следующие лица: Полихар, Критий, Мелобий, Гипполох, Евклид, Гиерон, Мнесилох, Хремон, Ферамен, Аресий, Диокл, Федрий, Херелей, Анетий, Писон, Софокл, Эратосфен, Харикл, Ономакл, Феогнид, Эсхин, Феоген, Клеомед, Эрасистрат, Фидон, Драконтид, Евмаф, Аристотель, Гиппомах и Мнесифид. (3) После этого Лисандр поплыл в Самос, а Агис, выведя пехоту из Декелеи, распустил войска по домам.
(4) В это же время [приблизительно тогда же, когда случилось солнечное затмение][56] Ликофрон Ферский победил в кровопролитном бою ларисейцев и других фессалийцев, противодействовавших его стремлению властвовать над всей Фессалией.
(5) В то же время и сиракузский тиран Дионисий был разбит карфагенянами и принужден уступить им Гелу и Камарину. Короткое время спустя и леонтинцы, поселенные в Сиракузах, отпали от Дионисия и Сиракуз и вернулись в свой город. Дионисий тотчас же отправил также и сиракузских всадников в Катану[57].
(6) Самосцы, хотя и были заперты со всех сторон Лисандром, тем не менее сперва не хотели вступать с ним в соглашение, и только тогда, когда Лисандр решил уже пойти на город приступом, они согласились сдаться под условием, чтобы каждый свободный житель мог уйти из города, взяв с собой одну смену платья; все же прочее должно было быть выдано лакедемонянам[58]. (7) На этих условиях Лисандр позволил им уйти. Затем он передал город и все находившееся в нем имущество прежним его жителям[59] и, поручив управление города десяти архонтам[60] с гарнизоном[61], распустил союзнический флот по городам. (8) Сам же он во главе лаконских кораблей поплыл в Лакедемон и повез туда акротерии[62] взятых в плен кораблей, выданный афинянами пирейский флот, за исключением двенадцати триэр, венки, которыми награждали его лично союзные государства, 470 талантов серебра, оставшиеся не употребленными из податей, переданных ему Киром для расходов по войне, и всю остальную военную добычу[63]. (9) Все это он передал лакедемонянам в конце лета [того самого, в которое исполнилось 28 лет с начала войны, в течение которой эфорами–эпонимами были следующие лица: первым был Энесий, при котором началась война, на пятнадцатом году после заключения тридцатилетнего перемирия, последовавшего за взятием Евбеи[64]. (10) Преемниками Энесия были следующие эфоры: Брасид, Исанор, Состратид, Эксарх, Агесистрат, Ангенид, Ономакл, Зевксипп, Питий, Плистол, Клиномах, Иларх, Леонт, Херил, Патесиад, Клеосфен, Ликарий, Эперат, Ономантий, Алексиппид, Мисголаид, Исий, Арак, Евархипп, Пантакл, Питий, Архит и Эндий, при котором Лисандр, выполнив то, о чем мы только что говорили, вернулся на родину].
(11) Тридцать правителей были избраны тотчас же по срытии Длинных стен и укреплений Пирея. Но, будучи избранными только для составления законов, которыми государство должно было руководствоваться, они все откладывали составление и опубликование свода законов, а пока что назначили членов совета и прочих магистратов по своему усмотрению[65]. (12) Затем они, первым делом, арестовали и казнили тех, о которых при демократическом строе всем было известно, что они сикофанты[66], и тягостны добрым гражданам[67]. Совет осудил их на смерть с чувством удовлетворения, да и все прочие граждане ничего не имели против их осуждения, поскольку они сами не были повинны в том же грехе. (13) Но вскоре правители стали думать лишь о том, чтоб им можно было распоряжаться всеми государственными делами по своему усмотрению. Для этого они прежде всего послали в Лакедемон к Лисандру Эсхина и Аристотеля[68] с просьбой, чтобы он посодействовал присылке в Афины лакедемонского гарнизона, который должен был оставаться в Афинах, пока правители не устранят дурных людей[69] и не приведут в порядок государственного устройства; они обещали содержать гарнизон на свой счет. (14) Лисандр исполнил их просьбу и исходатайствовал для Афин гарнизон и гармоста Каллибия. Получив гарнизон, правители стали всячески ублажать Каллибия, чтобы и он, со своей стороны, одобрял все их действия, и так как в их распоряжении была часть прибывших с Каллибием солдат, то они стали арестовывать кого угодно: не только дурных и безнравственных людей, но вообще тех, про которых они полагали, что они наименее склонны терпеливо переносить надругательства и что, в случае если бы они попытались противодействовать правителям, к ним бы примкнуло наибольшее число приверженцев. (15) Первое время Критий был единомышленником и другом Ферамена. Когда же первый стал склоняться к тому, чтобы казнить направо и налево, не считаясь с количеством жертв, так как сам он пострадал от афинской демократии, будучи изгнанным, Ферамен стал противиться: «Нехорошо, — говорил он, — казнить людей, вся вина которых и том, что они пользовались популярностью в толпе, если от них не было никакого вреда добрым гражданам[70]. Ведь и я и ты сам многое говорили и делали только лишь для того, чтобы угодить афинянам»[71]. (16) Критий, который был тогда еще другом Ферамена, возражал ему на это: «Честолюбивые люди должны стараться во что бы то ни стало устранить тех, которые в состоянии им воспрепятствовать. Ты очень наивен, если полагаешь, что для сохранения власти за нами надо меньше предосторожностей, чем для охранения всякой иной тирании: то, что нас тридцать, а не один, нисколько не меняет дела». (17) Некоторое время спустя, после того как было казнено много людей, часто совершенно невинных, и повсюду можно было заметить, как сходятся граждане и с ужасом спрашивают друг у друга, какие новые порядки их ожидают, — Ферамен снова выступил с речью, говоря, что без достаточного количества политических единомышленников никакая олигархия не может долго держаться. (18) При таком положении вещей страх охватил Крития и прочих правителей; особенно же они боялись, чтобы недовольные не сплотились вокруг Ферамена. Они сочли себя вынужденными допустить к правлению три тысячи граждан, по составленному ими списку. (19) Но и на это Ферамен возразил, что, прежде всего, ему представляется нелепостью то, что они, желая иметь единомышленниками благонамереннейших из граждан, отсчитали ровно три тысячи, как будто есть какая–то внутренняя причина, в силу которой добрых граждан должно быть как раз столько, и будто вне списка не может оказаться порядочных людей, а в списке — негодяев. Далее, по его мнению, правители в своих действиях самим себе противоречат: они решили править, опираясь исключительно на силу, а между тем они — слабее тех, кем им придется управлять. Таковы были доводы Ферамена. (20) Между тем правители устроили смотр граждан. Трем тысячам[72] было приказано собраться на агоре, а прочим в другом месте. Затем им была дана команда выступить в полном вооружении. Когда они расходились по домам, правители послали лакедемонских солдат и своих приверженцев из числа граждан отобрать оружие у всех афинян, кроме трех тысяч, попавших в список, снести его на Акрополь и сложить в храм[73]. (21) После этого правители получили возможность делать все, что им угодно, и много афинян пало жертвой их личной вражды; многие также были казнены ради денег[74]. Чтобы раздобыть необходимые средства для уплаты жалованья гарнизону, они постановили, что каждый из правителей может арестовать одного метэка[75], (22) убить его и конфисковать его имущество в казну. Они предлагали и Ферамену воспользоваться этим правом, но он возразил им на это: «Не подобает тем, которые именуют себя лучшими гражданами, поступать еще более несправедливо, чем сикофанты. И в самом деле, сикофанты, ведь, не лишали жизни тех, кого им удавалось обобрать, тогда как мы убиваем людей, ни в чем перед нами не провинившихся, только для того, чтобы воспользоваться их имуществом. (23) Конечно, это во много раз несправедливее, чем все то, что творили сикофанты». Тогда прочие соправители, видя, что он является помехой во всех их предприятиях и не дает им управлять по своему произволу, стали злоумышлять против Ферамена, всячески клеветали на него и говорили, что он поносит существующий государственный строй[76]. Был созван совет; на это собрание было приказано явиться[77] с кинжалами за пазухой юношам, имевшим репутацию наиболее отважных. (24) По прибытии Ферамена Критий, взойдя на кафедру, произнес следующую речь: «Члены совета! У многих из вас, вероятно, появилась мысль, что слишком много гибнет народу, — больше, чем это необходимо[78]. Но примите во внимание то, что так бывает при государственных переворотах всегда и везде. Наибольшее же число врагов сторонники олигархического переворота, само собой разумеется, должны иметь здесь, в Афинах: ведь наш город многолюднейший в Элладе, и народ здесь наиболее продолжительное время рос и воспитывался на гражданской свободе. (25) Для таких людей, как мы с вами, демократический строй, конечно, крайне тягостен и невыносим; вдобавок лакедемонянам, даровавшим нам жизнь и свободу, сторонники народовластия испокон века были врагами, тогда как благонадежные слои населения были всегда им преданы. (26) Поэтому–то, с одобрения лакедемонян, мы и установили этот государственный строй; поэтому–то, если до нашего сведения доходит, что кто–либо враждебно относится к олигархическому правлению, мы принимаем все возможные меры для устранения таких лиц. А если в рядах поносящих новый государственный строй окажется кто–либо из нашей среды, мы должны его преследовать еще более энергично. Такой случай, граждане, ныне налицо: оказывается, что находящийся здесь Ферамен всячески добивается гибели — как нашей, так и вашей. В истинности моих слов вы убедитесь, (27) если обратите внимание на то, что никто еще не выступал с таким резким порицанием существующих порядков, как присутствующий здесь Ферамен; точно так же каждый раз, как мы хотим устранить с нашего пути кого–либо из демагогов, мы наталкиваемся на сопротивление с его стороны. Пусть бы он был с самого начала такого образа мыслей, — (28) мы бы его считали, конечно, нашим врагом, но у нас не было бы никакого основания обвинять его в непорядочности. Но нет! Именно он положил начало союзу и дружбе с лакедемонянами, именно он первый организовал уничтожение народовластия; наконец, именно он–то и побуждал вас наказать тех, которые первыми предстали перед вами как обвиняемые. А теперь, когда мы с вами открыто выступили врагами народовластия, он почему–то возмущается происходящим. Цель его ясна: он хочет оградить себя от возможной опасности, взвалив на нас всю вину за то, что творится теперь. Вот почему нам и вам следует наказать его не только как врага, но и как предателя. (29) Ведь предательство тем ужаснее открытой войны, что от тайных козней труднее уберечься, чем от открытого нападения. И к предателю следует относиться суровее, чем к врагу; с врагом возможно ведь примирение и обмен дружественными клятвами, тогда как никто и никогда не станет заключать договоров или вообще в чем–либо доверять человеку, уличенному в предательстве. Теперь я напомню вам обо всех делах Ферамена, чтобы вы убедились, (30) что он меняет свои убеждения не впервые, что предательство впитано им с молоком матери. Он начал свою деятельность с того, что вступил в число вожаков демократии. И он же, по примеру своего отца Агнона, стал ревностным сторонником переворота, поставившего на место народовластия «правление четырехсот», и даже играл руководящую роль[79] в этом правительстве. Но затем тот же Ферамен, проведав, что против господствующей олигархии начинается возмущение, оказался в числе первых вождей народного движения против правителей. За это–то и прозвали его «котурном». (31) Ведь и котурн[80] как будто приходится впору на обе ноги, но плохо сидит как на правой, так и на левой[81]. Да, Ферамен: не тот человек имеет право на жизнь[82], который ловко заводит своих товарищей на опасный путь, а сам меняет фронт при первом же препятствии, а тот, который подобно отважному мореплавателю борется со стихиями, пока не подует попутный ветер. Если же при каждой буре мы будем менять направление пути и плыть по ветру, мы никак не сможем когда–либо приплыть к намеченной цели. (32) Ты обвиняешь нас в том, что мы казнили слишком много народу, но никто из нас не повинен в таком количестве смертей, как ты сам: действительно, всякий политический переворот приносит с собой ряд смертных казней; без тебя же не обходится ни один переворот, и потому ты повинен как в смерти олигархов, погибших от рук демократии, так и в смерти демократов, погибших от рук знати. Ты, а не кто другой получил приказание стратегов подобрать жертвы кораблекрушения в морской битве близ Лесбоса[83]. Ты не исполнил этого приказания и тем не менее решился выступить с обвинением против стратегов и добился их смертной казни, (33) дабы остаться самому безнаказанным. Можно ли щадить человека, который явно во всем ищет лишь своей выгоды, нимало не заботясь ни об общем благе, ни о своих друзьях? Зная о его политических метаморфозах, можем ли мы не принимать предосторожностей, чтобы он не мог поступить и с нами так же, как поступил с другими? По всем этим причинам мы его и привлекли к суду по обвинению в злоумышлении и предательстве против нас и вас. (34) Правильность нашего поведения видна еще и из следующего. Несомненно, наилучший государственный строй — это лакедемонский. А у них если кто–нибудь из эфоров не подчинится безусловно постановлению большинства и станет выказывать дерзостное неуважение к власти и противиться ее решениям, он, разумеется, будет подвергнут эфорами и народным собранием тягчайшему наказанию. Если вы действительно мудры, то будьте же более сострадательны к себе самим, чем к нему. Ведь, если он избегнет казни, это даст повод поднять голову многим нашим политическим противникам, а его гибель отнимет последнюю надежду у всех мятежников, как скрывающихся в нашем городе, так и бежавших за границу»[84].
(35) Этими словами Критий закончил свою речь и удалился на свое место.
Его сменил Ферамен. «Я начну, о мужи, — заявил он, — с того обвинения против меня, которым закончил свою речь предыдущий оратор. Он сказал, что, выставив обвинение против стратегов, я был виной их смерти. Но не я первый выступил с обвинением, а они, обвинив меня в том, что я не исполнил их приказания и не подобрал несчастных жертв морского боя при Лесбосе. Тогда я в свою защиту сослался на бурю, которая была так сильна, что нельзя было даже выплыть в море, а не то что подбирать затонувших. Народное собрание удовлетворилось моими объяснениями и признало, что выставленное стратегами против меня обвинение должно быть обращено на них же самих: ведь они, будучи убеждены, что спасение погибших возможно, тем не менее уплыли, оставив несчастных погибать[85]. (36) Впрочем, меня нисколько не удивляет, что рассказ Крития не соответствует действительности[86]: ведь, когда все описанное происходило, его не было в нашем городе, он находился в Фессалии[87] и был занят тем, что помогал Прометею устраивать демократический переворот и вооружал пенестов[88] для борьбы со своими господами. Вот чего он там добивался, — да не случится того же и у нас! (37) Только в одном я согласен с Критием: если кто–либо злоумышляет лишить вас власти и содействует усилению злоумышляющих против вас, он должен по справедливости подвергнуться высшей мере наказания. Но кто из нас так поступает, вы прекрасно рассудите, я в этом не сомневаюсь, если сравните все мое поведение — в прошлом и в настоящем — с поведением того же Крития. (38) Разве между всеми нами не было полного единодушия, пока деятельность наша была направлена на привлечение к суду заведомых сикофантов, в ту эпоху, когда мы призвали вас в члены совета и назначали новых магистратов. Но с тех пор как правители стали арестовывать добрых граждан, я разошелся с ними во взглядах. Когда был казнен Леонт Саламинец[89], (39) который не только считался, но и действительно был вполне добропорядочным человеком и решительно ни в чем не был повинен, я понял, что эта казнь не может не привести в ужас всех подобных ему добрых граждан и что эти граждане силою вещей должны будут стать врагами существующему государственному порядку. Точно так же арест богача Никерата[90], сына Никия, по моему глубокому убеждению, не мог не создать враждебного настроения к правительству в кругах богатых и благонамеренных граждан: ведь ни сам Никерат, ни отец его никогда и ни в чем не проявляли симпатий к демократии. (40) Но когда от наших рук погиб тот самый Антифонт, который снарядил на свой счет ко время войны две быстроходные триэры, я окончательно понял, что с этих пор все те, которые прежде сочувственно относились к новоорганизованному государству, станут смотреть на нас с подозрением. В другой раз я выступил с возражением, когда правители издали постановление, что каждый из них может собственной властью арестовать одного метэка: ведь было совершенно ясно, что с гибелью этих метэков весь этот слой станет врагом господствующего строя. (41) Далее, когда правители отняли у народа оружие, я снова выступил с возражением, считая вредным ослабление мощи нашего народа. Я прекрасно понимал, что лакедемоняне вовсе не для того сохранили нам жизнь и свободу, чтобы мы, будучи бессильными, не в состоянии были оказать им помощи. Ведь, если такова их цель, они могли бы никого из нас не оставить в живых, помучив нас еще короткое время голодом. (42) Не понравилось мне и приглашение наемного гарнизона, — ведь, нетрудно было набрать из среды самих граждан столько стражей, чтобы правительство могло беспрепятственно управлять подчиненным ему народом. Далее, когда я увидел, что в государстве появилось много противников этого правительства и что много народу удалено в изгнание, мне показалось нецелесообразным присуждать к изгнанию Фрасибула, Анита[91] или Алкивиада[92]. Я считал, что это наилучший способ для усиления противников: народ получал таким образом надежных вождей, а люди с жаждой ко власти — множество союзников. (43) После всего сказанного — как вы думаете, следует ли по справедливости считать человека, открыто подающего такие советы, благожелательным или же предателем? Критий! Не те люди, которые препятствуют увеличению числа врагов и дают способ приобрести как можно больше союзников, играют на руку врагу, а, наоборот, те, которые несправедливо отнимают деньги у сограждан и убивают ни в чем не повинных людей, (44) безусловно содействуют увеличению числа противников и своим низким корыстолюбием предают не только своих друзей, но и самих себя. Если вы еще не убедились в правильности моих слов, то обратите внимание хотя бы на следующее: неужели вы думаете, что Фрасибул, Анит и прочие изгнанники больше хотели бы, чтобы здесь царили те порядки, которых я добиваюсь, чем то положение дел, до которого мои соправители довели государство? Нет, я думаю, что при нынешнем положении вещей они убеждены, что они всюду встречают скрытое сочувствие; но если бы нам удалось привлечь на свою сторону лучшие части населения — они считали бы самую мысль вернуться когда–либо на родину почти несбыточной. (45) Еще было выдвинуто им против меня обвинение, что я постоянно готов менять свои убеждения. Рассмотрим же, насколько оно основательно. Заметьте, что «правление четырехсот» было установлено голосованием самого народного собрания, которому удалось внушить, что лакедемоняне охотнее заключат мир и вступят в союз при каком угодно другом строе, только не при демократическом. (46) Но расчет этот оказался ошибочным, лакедемоняне ничуть не стали снисходительнее в выставляемых ими мирных условиях, а стратеги с Аристотелем, Меланфием и Аристархом во главе были уличены в том, что соорудили на городском рву[93] укрепление и рассчитывали, впустив сюда врагов, при их помощи заполучить власть в свои руки и в руки своих единомышленников. Узнав об этом, я действительно всячески противодействовал их затее, — но разве это называется предать друзей? (47) Критий называет меня «котурном», так как я стараюсь угодить и нашим и вашим. Но скажите, бога ради, как же назвать того, который не нравится ни тем ни другим? Ведь, ты в демократическом государстве был злейшим врагом демократии, а в аристократическом — злейшим врагом добрых граждан. (48) Я же, Критий, все время неустанно борюсь с крайними течениями: я борюсь с теми демократами, которые считают, что настоящая демократия — только тогда, когда в правлении участвуют рабы и нищие, которые, нуждаясь в драхме, готовы за драхму продать государство; борюсь и с теми олигархами, которые считают, что настоящая олигархия — только тогда, когда государством управляют по своему произволу несколько неограниченных владык. Я всегда — и прежде и теперь — был сторонником такого строя, при котором власть принадлежала бы тем, которые в состоянии защитить государство от врага, сражаясь на коне или в тяжелом вооружении[94]. (49) Ну же, Критий, укажи мне случай, когда бы я пытался устранить от участия в государственных делах добрых граждан, став на сторону крайних демократов или неограниченных тиранов. Если тебе удастся уличить меня в том, что я поступал когда–либо или теперь поступаю так, я согласен, претерпев самые ужасные муки, подвергнуться справедливой смертной казни».
(50) Этими словами Ферамен окончил речь. Раздался одобрительный гул и стало ясно, что сочувствие большинства на его стороне. Критий понял, что если он позволит совету голосовать вопрос о Ферамене, то тот избегнет наказания, а с таким решением он никак примириться не мог. Поэтому он после предварительного совещания с соправителями вышел из помещения совета и приказал юношам, вооруженным кинжалами[95], занять места на ограде, так, чтобы они были видны членам совета. (51) Затем он вернулся к совету и сказал: «Члены совета! Я полагаю, что только тот достойным образом защищает своих друзей, кто, видя, что они вовлечены в обман, приходит им на помощь и не позволяет, чтобы этот обман продолжался. Я хочу в настоящем случае поступить таким же образом; ведь, стоящие там люди[96] говорят, что они не позволят, чтобы я выпустил из рук человека, явно поносящего олигархию. По новым законам правительство не имеет права казнить никого из среды трех тысяч, если вы не примете большинством голосов соответствующего постановления. Зато лиц, не включенных в список, правители могут казнить по собственному усмотрению[97]. Поэтому я, согласно желанию всех тридцати правителей, вычеркиваю из списка вышеуказанного Ферамена, и мы предадим его казни собственной властью». (52) Ферамен, услышав это, вскочил на алтарь Гестии[98] и воскликнул: «Граждане, умоляю вас оказать мне законнейшую услугу: да не будет Критию предоставлено право вычеркивать из списка по своему усмотрению ни меня, ни кого–либо другого из числа вас. Пусть они судят и меня и вас по тому закону, который они сами составили относительно судопроизводства над лицами, попавшими в список. (53) Я прекрасно знаю, клянусь богами, что и этот священный алтарь мне не принесет никакого спасения; я припал к нему только для того, чтобы показать, что наши правители не только бессовестнейшие нарушители человеческих установлений, но и величайшие безбожники. Я буду крайне поражен, почтеннейшие граждане, если вы в этом деле не придете мне на помощь. Ведь этим вы защитите ваши собственные интересы, так как правители с таким же легким сердцем, как меня, могут вычеркнуть каждого из вас». (54) После этого глашатай тридцати правителей приказал «коллегии одиннадцати»[99] арестовать Ферамена. Последние явились в сопровождении служителей, начальником их был Сатир, самый наглый и храбрый во всей компании. Тогда Критий сказал: «Вот мы передаем вам Ферамена, осужденного по закону. Схватите этого человека, отведите его куда следует, и поступите с ним так, как полагается вслед за приговором»[100]. После этого Сатир и служители оторвали его от алтаря. (55) При этом Ферамен, как обыкновенно бывает в таких случаях, призывал и богов и людей в свидетели происходящего. Но члены совета не нарушили спокойствия, так как они видели, что на ограде стоят молодцы, вроде Сатира, что все пространство перед помещением совета полно гарнизонными воинами, и хорошо знали, что все они вооружены кинжалами. (56) Ферамен, пока его вели через агору, громким голосом жаловался на учиненную над ним несправедливость. Передают такую, будто бы сказанную им, остроту. Сатир велел ему замолчать, говоря, что в противном случае ему будет худо. На это Ферамен возразил: «А если я замолчу, разве мне не будет худо?» Когда же Ферамена, осужденного на смерть, заставили выпить кубок цикуты, он выплеснул оставшееся на дне и проговорил при этом, как это делается при игре в коттаб[101]: «Дарю это моему ненаглядному Критию». Я хорошо знаю, что эти изречения вряд ли достойны упоминания; однако, в человеке достойно уважения то, что, стоя лицом к лицу со смертью, он не теряет ни ясности ума, ни весело–игривого настроения духа[102].
4. (1) Так погиб Ферамен. Теперь правители могли уже властвовать и распоряжаться, ничего не опасаясь. Они закрыли для лиц, не вошедших в список[103], доступ в город; кроме того они арестовывали и сгоняли этих людей с усадеб вне города, желая завладеть их землею, а также раздать ее своим друзьям. Изгнанники бежали в Пирей[104], но и там они подвергались той же участи; поэтому Мегара и Фивы наполнились беглецами[105].
(2) Сейчас вслед за этими событиями Фрасибул[106], совершив из Фив вылазку с отрядом приблизительно из семидесяти человек[107], захватил укрепленный пункт Фила[108]. Тридцать правителей вышли ему навстречу из города с отрядом из трех тысяч вошедших в список граждан и всадников[109]. Была чудная ясная погода. Тотчас же по прибытии этого отряда группа самонадеянной молодежи пошла приступом на крепость; но они получили лишь раны и, не достигнув никакого результата, вынуждены были отступить. (3) Тогда тридцать правителей решили обнести крепость со всех сторон стеною, чтобы повести правильную осаду и отрезать подвоз съестных припасов. Но ночью выпал густой снег и шел весь следующий день. Окоченевшие от снега, они вернулись в Афины, причем обоз потерпел жестокий урон от стрел защитников Филы. (4) Тогда правители поняли, что если не будет надлежащей охраны, неприятель примется грабить поля Аттики, и отправили к границе почти весь лакедемонский гарнизон и две филы[110] всадников. Этот караул был размещен стадиях в пятнадцати от Филы. Здесь он расположился лагерем в кустах и был настороже.
(5) После того как собравшийся в Филе отряд достиг почти семисот человек[111], Фрасибул с этим отрядом ночью спустился в равнину, занял пост приблизительно в трех или четырех стадиях от вражеского гарнизона и выжидал. (6) На рассвете, когда гарнизонные солдаты разошлись из лагеря по своим надобностям и конюхи с громким шумом чистили скребницей лошадей, солдаты Фрасибулова отряда, вооружившись, бегом устремились на гарнизон[112]. Кое–кто был убит на месте, остальных Фрасибул обратил в бегство и преследовал на расстоянии шести–семи стадий, убив более ста двадцати человек гоплитов, а из всадников — Никострата, известного под прозванием Красавца, и еще двух. Они были захвачены врасплох и убиты на своих постелях. (7) После этого отряд Фрасибула вернулся к месту стоянки. Поставили трофей, увязали отнятые у неприятеля оружие и утварь и затем удалились в Филу. Пришли на подмогу всадники из города, но они уже не застали никого из врагов и прождали лишь, пока прибывшие родственники убитых подобрали трупы, а затем вернулись в город. (8) После всех этих событий тридцать правителей поняли, что их положение стало далеко не безопасным, и поэтому остановились на мысли завладеть Элевсином, чтобы иметь, в случае нужды, убежище. Дав приказ коннице сопровождать их, правители, с Критием во главе, отправились в Элевсин. Здесь они устроили перепись местных жителей в присутствии всадников под тем предлогом, что якобы желают выяснить число этих жителей и в какой вооруженной охране они нуждаются. Они приказали всем по очереди подходить и записываться, а записавшиеся должны были поодиночке через калитку проходить к морю. На берегу же моря были расставлены справа и слева всадники, и каждого выходящего прислужники хватали и вязали. Когда все были связаны, правители приказали гиппарху[113] Лисимаху отвести их в город и передать «одиннадцати». (9) На следующий день правители созвали в Одеон[114] вошедших в список гоплитов и всех всадников. Ораторскую трибуну занял Критий и сказал следующее: «Введенный нами, правителями, государственный строй преследует не в меньшей мере ваши интересы, чем наши собственные. Вы пользуетесь преимуществами, которые вам предоставляет этот строй, а потому должны подвергаться и сопряженным с новым устройством опасностям. Мы с вами должны решаться на одни и те же рискованные шаги и нести одинаковую ответственность; поэтому вы должны подать голос за то, чтобы арестованные элевсинцы были казнены». Затем он указал место, в которое каждый должен был открыто класть свой камешек[115]. (10) Посреди же Одеона стоял вооруженный лаконский гарнизон; все это было по душе не только правителям, но и тем из граждан, которыми руководила только жажда власти и наживы.
Вскоре после этих событий Фрасибул во главе собравшихся в Филе, число которых достигло уже тысячи, прибыл ночью в Пирей. Узнав об этом, правители тотчас же вышли ему навстречу, ведя с собой всадников, гоплитов и лаконский гарнизон, и направились по большой дороге, ведущей в Пирей. (11) Прибывшие из Филы сперва пытались не пропустить их; но, так как окружность, по которой надлежало расставить гарнизон, оказалась слишком велика и требовала очень большого количества солдат, а отряд их был весьма малочислен, то они стянули все свое войско в один пункт, в Мунихию[116]. Войско же, пришедшее из города, прибыв на Гипподамов рынок[117], первым делом выстроилось так, что заполнило всю дорогу, ведущую к святилищу Артемиды Мунихии и к Бендидию[118]. В глубину это войско имело не меньше чем 50 щитов. Выстроившись таким образом, войско двинулось вверх. (12) Пришедший из Филы отряд вышел им навстречу по той же дороге, имея в глубину не более десяти гоплитов, за этими гоплитами выстроились пельтофоры и легковооруженные метатели дротиков, за ними отряд, вооруженный камнями для метания. Этих последних было много, так как сюда прибывало порядочно и местного народу. Пока неприятель приближался, Фрасибул приказал солдатам оставаться под оружием, сняв только щиты, и, сделав то же и сам, вышел на середину войска и сказал следующее: (13) «Граждане! То, что я хочу вам сказать, одни из вас узнают впервые; другим это уже известно и послужит только напоминанием. В наступающем на нас войске правый фланг занимают те, кого вы четыре дня тому назад обратили в бегство и преследовали бегущими. Что же касается тех, которых вы видите с краю на левом фланге, — это те самые тридцать правителей, которые лишили нас безо всякой вины отечества, выгнали из насиженных мест и лишили нас самых дорогих и близких людей. Но теперь дело в таком положении, какого они никогда не предвидели, но которое было всегда нашей заветной целью: мы противостоим нашим противникам с оружием[119] в руках. (14) Много пришлось нам перенести несправедливостей: одни из нас были захвачены во время обеда, другие во время сна, третьи на рынке; некоторые не только не совершили никакого преступления, но даже в то время, как были объявлены изгнанниками, были вдали от родины. За все это боги теперь явно выступили нам на помощь: когда нам это полезно, они ниспосылают грозу при ясном небе[120]; благодаря их помощи нам удается, будучи малочисленными, побеждать в бою огромные полчища врагов и ставить трофеи[121]. (15) И теперь они привели нас в такое место, что враги не могут пускать стрел и дротиков, так как они выстроились вверх по косогору, благодаря чему передние ряды мешают задним; мы же, бросая вниз по склону копья, дротики и камни, легко попадаем в них и многих раним. (16) Не думайте, что первым рядам придется сражаться на равных условиях: если вы теперь, как и следует ожидать, храбро пустите во врага град стрел, то ни одна стрела не пропадет даром, — все попадут в цель, так как на всей дороге нет ни местечка, которое не было бы занято вражеским солдатом. Защищаясь от стрел, им придется прятаться за щиты, так что можно будет как слепым наносить им удары куда вздумается и, нападая, обращать их в бегство. (17) Граждане! Вы должны вести себя так, чтобы каждый из вас был в глубине души убежден, что он главный виновник победы. С божьей помощью эта победа вернет нам родину, домашний очаг, свободу, почет, детей — тем, у кого они есть, — и жен. Блаженны те из нас, которым суждено победить и увидеть этот радостнейший день. Счастливы и те, кому суждено пасть в бою: ни один богач в мире не воздвигнет себе такого чудного памятника. Когда наступит подходящий момент, я первый запою пэан[122]; при словах песни, призывающих Эниалия, мы единодушно бросимся на врага и отомстим тем, которые оскорбили нас».
(18) Сказав это и обратив фронт к неприятелю, Фрасибул спокойно ждал неприятельского нападения. Дело в том, что прорицатель изрек ему, что он может нападать на врага не прежде, чем кто–либо из его войска будет ранен или убит. «Случится же это, — сказал прорицатель, — так, что я буду идти впереди, а вы пойдете вслед за мной, и вы победите, а меня, мнится мне, ожидает смерть». (19) Он не ошибся в своем предсказании: как только воюющие выступили в бой, сам он, как будто руководимый каким–то тайным роком, первый выскочил из строя и, ворвавшись в ряды неприятеля, нашел там смерть. Похоронен он в Кефисе, в том месте, где его переходят вброд. Но его товарищи по оружию действительно победили и преследовали неприятеля до самой равнины. Из тридцати правителей в этом бою погибли Критий и Гиппомах, из Пирейской «коллегии десяти»[123] — Хармид[124], сын Главконов, кроме того в этом бою пало около семидесяти человек. Солдаты Фрасибула сняли оружие с побежденных, но ни с кого из граждан не сняли хитонов. После этого было заключено перемирие для уборки трупов. Многие солдаты воюющих сторон подходили друг к другу и дружелюбно разговаривали. (20) Глашатай мистов[125] Клеокрит, обладавший звучным голосом, дав знак, чтобы водворилась тишина, сказал следующее: «Граждане, за что вы нас изгоняете? За что хотите нашей смерти? Ведь, мы никогда не причинили вам никакого зла, мы были вашими соучастниками в самых священнейших богослужениях и жертвоприношениях, в самых пышных празднествах; мы вместе плясали, вместе ходили в школу, вместе сражались, вместе неоднократно мы обрекали себя на крайнюю опасность и на суше и на море за общее наше спасение и свободу. (21) Во имя богов — покровителей наших отцов и матерей, во имя родственников, свойственников и друзей — все это, ведь, у многих из нас общее — постыдитесь богов и людей и положите конец творимому вами преступлению против отечества, перестаньте повиноваться безбожнейшим тридцати правителям, которые ради собственной прибыли убили за восемь месяцев чуть ли не больше афинян[126], чем все пелопоннесское войско за десять лет войны[127]. (22) И тогда, когда ничто нам не препятствует наслаждаться благами мира и пользоваться хорошим государственным устройством, они заставляют нас сражаться друг с другом в самой позорной, тягостной, безбожной, враждебной и богам и людям войне. Вы, ведь, и сами хорошо знаете, что по многим из тех, которые теперь погибли от наших рук, горюете не только вы, но и мы плачем горючими слезами».
Такую речь произнес Клеокрит. Оставшиеся же в живых из правителей, принужденные в дополнение к поражению еще выслушать такую речь, увели своих воинов в город. (23) На следующий день правители сидели в заседании совета, всеми покинутые и глубоко удрученные. Что же касается трех тысяч граждан, то они на своих постах вели между собою оживленные споры. Те, которые имели на своей совести какое–нибудь насилие и потому опасались, упорно повторяли, что не следует уступать занявшим Пирей[128]; те же, которые не знали за собой никакого преступления, прекрасно понимали и других убеждали, что нет никакой необходимости оставаться дальше в беде, говоря, что не надо повиноваться правителям и позволять им губить народ. В конце концов они приняли постановление отнять власть у правителей и выбрать на их место других. Было выбрано десять человек[129], по одному от каждой филы.
(24) После этого тридцать правителей бежали в Элевсин, а власть над горожанами, крайне испуганными и не доверяющими друг другу, перешла в руки избранных десяти лиц и гиппархов. По ночам в Одеоне дежурил гарнизон всадников, имея наготове и коней и щиты[130]; вследствие тревожного состояния эти всадники ходили дозором по городской стене вечером со щитами, а утром верхом, постоянно опасаясь, чтобы на горожан не напал кто–нибудь из засевших в Пирее. (25) Последние, вследствие стечения разнообразного народа, стали уже очень многочисленными; они сделали себе щиты — одни из массивного дерева, другие из ивовых прутьев — и выкрасили их в белую краску. Ранее чем прошло десять дней с захвата Пирея, они дали клятву, что чужеземцы, которые будут воевать вместе с ними, будут уравнены в податях[131] с гражданами, и стали совершать вылазки из стен. В их войске было очень много гоплитов и множество легковооруженных; были у них и всадники в числе около семидесяти. Они производили фуражировку и, захватывая дрова и плоды, к ночи возвращались назад в Пирей. (26) Что же касается городских войск, то из пехотинцев никто не решался выйти, но всадникам удавалось от времени до времени уводить в плен отдельных грабителей из числа пирейских солдат и наносить им урон, когда они выходили сплоченным строем. Встретились они также с несколькими эксонейцами[132], отправившимися за припасами на свои поля. Гиппарх Лисимах казнил их, несмотря на их мольбы и негодование многих всадников. (27) Засевшие в Пирее, со своей стороны, убили из числа всадников Каллистрата из филы Леонтиды, захваченного на поле. Они стали настолько уверены в себе, что стали атаковать городскую стену. Позволю себе еще рассказать следующее о городском военном механике. Узнав, что неприятель собирается подвести стенобитные машины к городской стене и расставить их на пространстве между нею и Ликеем, он приказал, чтобы на каждую телегу был положен огромный камень, чтобы пара лошадей отвезла каждый такой камень к стене и чтобы эти камни были сброшены в различных местах указанного пространства. Когда это было исполнено, каждый из камней причинил массу хлопот неприятелю. (28) Затем были отправлены послы в Лакедемон; тридцать правителей послали своих послов из Элевсина[133], а граждане, попавшие в список, — своих, из города[134]. Послы просили их прислать помощь, заявляя, что афинский народ отложился от лакедемонян. Лисандр полагал, что засевших в Пирее можно будет скоро взять осадой, если запереть их с суши и с моря и лишить подвоза съестных припасов; он исходатайствовал афинянам ссуду в сто талантов[135] и добился того, что сам он был послан гармостом во главе сухопутного войска[136], а брат его Либий — навархом. (29) Направившись в Элевсин, он присоединил к себе по пути много пелопоннесских гоплитов; наварх же сторожил на море, чтобы к засевшим в Пирее не было никакого подвоза съестных припасов. Таким образом последние скоро оказались в самом затруднительном положении, а городское войско в виду поддержки Лисандра стало снова верить в свой успех. Вследствие такого блестящего положения дел царь Павсаний стал завидовать Лисандру[137]: он боялся, что тот, выполнив свое предприятие, прославится и сделает Афины своим владением. Поэтому он, склонив на свою сторону троих[138] из числа эфоров, снаряжает экспедицию в Афины. За ним последовали все союзники, кроме беотийцев и коринфян. (30) Последние заявили, что они считают клятвопреступлением идти на афинян, ничем не нарушивших союзного договора. Они знали, что лакедемоняне имеют в виду покорить афинян и сделать их своими верноподданными, и это было действительной причиной их отказа. Павсаний расположился лагерем в так называемом Галипеде[139], около Пирея, занимая правый фланг; Лисандр же с наемниками занял левый. (31) Затем Павсаний послал послов к засевшим в Пирее с предложением прекратить войну и вернуться к мирному труду, получив назад свое прежнее имущество; когда же они отказались, он стал атаковать их только для вида, чтобы не выдать своего расположения к ним. Этот приступ был безрезультатным, и он вынужден был отступить, но на следующий день, взяв с собой две моры[140] лакедемонских и три филы афинских всадников, он прибыл в Тихую гавань[141], чтобы высмотреть, с какой стороны Пирея удобнее всего возвести осадные укрепления. (32) На обратном пути на него напал отряд врагов и причинил ему много беспокойства; он рассердился и приказал всадникам погнаться во весь опор за ними, а вместе с ними и пехоте призыва последних десяти лет; вслед за ними двинулся он сам с остальными солдатами. Они убили около тридцати легковооруженных, а остальных преследовали до Пирейского театра. (33) Там стояли под оружием все пирейские пельтасты и гоплиты. Легковооруженные тотчас же выбежали и стали бросать дротики, крупные камни, стрелы и камешки из пращей. Лакедемоняне, после того как многие из них были ранены, оказались в трудном положении и стали шаг за шагом отступать, не поворачивая фронта; но враги, заметя это, стали наступать еще ожесточеннее. Тогда в лакедемонском войске оказались даже и убитые: Херон и Фибрах, оба полемарха[142], победитель на олимпийских играх Лакрат и много других; это те самые лакедемоняне, могилы которых можно видеть перед воротами в Керамике[143]. (34) Увидя это, Фрасибул и прочие гоплиты бросились на подмогу и тотчас же выстроились по восемь человек в ряд перед легковооруженными. Павсаний оказался в крайне затруднительном положении; он отступил приблизительно на четыре или пять стадий к какому–то холму и известил лакедемонян и прочих союзников, чтобы они шли к нему. Там он выстроился в очень глубокую фалангу и двинулся на афинян. Противник не уклонился от рукопашного боя, но вскоре часть афинян была оттеснена в расположенное в Галийском деме[144] топкое место, а часть была обращена в бегство; из них погибло при этом около полутораста человек. (35) После этого Павсаний поставил трофей и удалился. Он не только не думал гневаться на противников, но даже втайне подослал к ним людей, которые вразумили засевших в Пирее, с какими предложениями они должны послать послов к нему и к бывшим с ним эфорам. Те послушались его совета. Павсанию удалось также расколоть и находившихся в городе афинян на две партии; сторонникам одной из них[145] он предложил, чтобы они, собравшись в как можно большем числе, явились к нему и к эфорам и заявили, что им нет никакого смысла воевать с занявшими Пирей, но что они хотят примириться и сообща быть друзьями лакедемонян. Навклид, один из эфоров, с удовольствием выслушал такие речи афинян. (36) У лакедемонян полагается, что царя сопровождают в поход двое из числа эфоров; поэтому в лагере и присутствовал Навклид и другой эфор; оба они больше склонялись к образу мыслей Павсания, нежели Лисандра. Поэтому они охотно препроводили в Лакедемон послов от засевших в Пирее, шедших с предложениями мира, а также и представителей партии меньшинства в городе — Кефисофонта и Мелета. (37) После того как они ушли в Лакедемон, туда отправились послы от афинского правительства с заявлением, что они предают самих себя и все свои укрепления на волю лакедемонян. «Пусть же, — сказали они, — и засевшие в Пирее, если они действительно, как они утверждают, друзья лакедемонянам, сдадут им Пирей и Мунихию». (38) Услышав обо всем этом, эфоры и экклеты[146] послали в Афины пятнадцать человек и поручили им вместе с Павсанием постараться изыскать наилучшие условия для примирения враждующих партий. Им удалось помирить афинян на следующих условиях: 1) обе партии должны отныне не враждовать между собой; 2) каждый получает свое прежнее имущество, кроме тридцати правителей, «коллегии одиннадцати» и десяти бывших начальников Пирея; 3) кто из владевших городом боится народного мщения, может поселиться в Элевсине. (39) Добившись примирения на таких условиях, Павсаний распустил свое войско, а засевшие в Пирее взошли с оружием в руках на Акрополь и совершили жертвоприношение Афине. (40) Когда они спустились с Акрополя, стратеги созвали народное собрание[147], и Фрасибул сказал следующее: «Я очень рекомендовал бы вам, занимавшим прежде город, дать себе отчет в вашем образе действий. Для этого прежде всего рассудите, пожалуйста: какие такие заслуги дали вам право быть настолько самонадеянными, чтобы претендовать на власть над нами? Не считаете ли вы себя более справедливыми, нежели мы? Но, ведь, народ, будучи беднее вас, никогда не причинял вам обид с целью выгоды, вы же, будучи самой богатой частью населения города, учинили целый ряд гнусностей корысти ради. (41) Итак, вы нас нисколько не превосходите в справедливости. Теперь рассмотрим, не может ли, чего доброго, ваше самомнение основываться на храбрости. Но разве мог быть лучший случай убедиться в том, кто из нас храбрее, чем та борьба, которую мы вели друг с другом? Или, может быть, вы скажете, что вы превосходите нас разумом? Но, ведь, вы имели в своих руках и крепость, и оружие, и деньги, и союзников–пелопоннесцев, — и тем не менее вашей власти положили конец люди, лишенные всего этого! Или ваше самомнение основано на расположении к вам лакедемонян, — тех самых лакедемонян, которые теперь спокойно ушли, выдав вас обиженному вами народу, как выдают пострадавшему укусившую его собаку, предварительно посадив ее на цепь?[148] (42) Вы же, занимавшие Пирей, несомненно не только никогда не нарушали своих клятв, но, в дополнение к прочим душевным качествам, доказали, что вы верны слову и благочестивы». Он говорил еще много подобных вещей и закончил тем, что не следует устраивать никаких переворотов, но надо исполнять старые афинские законы. Затем он распустил народное собрание. (43) С этих пор[149], выбрав должностных лиц, они стали жить под сенью старых законов. Через некоторое время[150], однако, пришло известие, что засевшие в Элевсине приглашают к себе на службу наемников. Тогда составилось всенародное ополчение, отправившееся против них. Стратеги элевсинцев, вышедшие для переговоров, были убиты, а к остальным были подосланы друзья и родственники, которые убедили их заключить мир с афинянами. Обе стороны дали клятвы, что не будут помнить прошлого зла[151]; засевшие в Элевсине по сию пору пользуются гражданскими правами, и народ не нарушает своих клятв.


[1] О предшествующих событиях см. выше, кн. I,  гл.7, § 36.
[2] Бывший в союзе с Лакедемоном.
[3] Греческие врачи посещали больных на дому, а также принимали у себя в приемной или лечебнице, служившей также и аптекой, так как отдельных аптек тогда не было. Кроме врача, здесь находились также его помощники и ученики, в том числе часто рабы (рабов преимущественно лечили рабы).
[4] О событиях, предшествовавших назначению во флот Лисандра, рассказывают почти в тех же словах Диодор (XIII, 100,7) и Плутарх (Лисандр, 7). По Диодору, собрание, пославшее депутацию в Спарту, происходило в Эфесе: «Лакедемонские союзники в эолийских и ионийских колониях и на островах собрались в Эфесе и решили отправить депутацию в Спарту с просьбой назначить навархом Лисандра».
[5] См. выше, кн. I,  гл.5, § 12 сл.
[6] См. коммент. к кн. I,  гл.1, § 23.
[7] Ср.: Диодор, XIII, 100,8: «Они выбрали навархом Арака, а Лисандра прикомандировали к нему как частного человека, приказав Араку во всем ему повиноваться; Плутарх, Лисандр, 7: «Внешне должность наварха была вверена некоему Араку, Лисандра же отправили формально в качестве эпистолея, в действительности же в качестве полновластного главнокомандующего».
[8] Отрывок от этих слов и далее до § 10 Эд. Мейер ввиду хронологических (прошло 26, а не 25 лет) и исторических несообразностей (Дарий был сыном Артаксеркса, а не Ксеркса) считает позднейшей интерполяцией (Gesch. d. Alt., с. 653).
[9] По–видимому, родители убитых.
[10] 405/404 г. до н. э.
[11] См. коммент. к кн. I,  гл.2, § 1.
[12] Конон, Адимант и Филокл; см. выше, кн. I,  гл.7, § 1.
[13] О сношениях Лисандра с Киром рассказывают почти в тех же словах Диодор (XIII, 104) и Плутарх (Лисандр, 9). Общая сумма выданных персами спартанцам субсидий, по Исократу (8, 179), превышает 5000 талантов (15 миллионов рублей).
[14] Ксенофонт прибавляет это для того, чтобы оправдать жестокость Лисандра (как справедливо указал К. Вернике).
[15] Т. е. для охраны подплывающих лакедемонских судов, конфискации афинских и для воспрепятствования снабжению провиантом вражеского побережья.
[16] См. выше, кн. I,  гл.3, § 14 сл.
[17] О взятии Лампсака сообщает также Диодор (XIII, 104, 8): «Взяв Лампсак, Лисандр заключил мирный договор с афинским гарнизоном на условии, чтобы он ушел из города; затем он разграбил все имущество и отдал город назад во власть его жителей».
[18] Кроме Ксенофонта, бой при Эгоспотамах описывают Диодор (XIII, 105 сл.) и Плутарх (Лисандр, 10–12). Основным источником и здесь является наш автор. Необходимо заметить, что рассказ Диодора имеет специальной целью реабилитировать афинских стратегов (Эд. Mейер).
[19] Так же у Плутарха (Лисандр, 11).
[20] См. выше, кн. I,  гл.5, § 17 с коммент.
[21] О вмешательстве Алкивиада Плутарх (Лисандр, 10) рассказывает то же, что и Ксенофонт; зато Диодор (XIII, 105, 3–4) передает совершенно иную, фантастическую историю: «Алкивиад пришел к афинянам и сказал им, что фракийские цари Медок и Севф, состоя с ним в дружественных отношениях, обещали предоставить в его распоряжение большое войско, если он захочет воевать с лакедемонянами. Поэтому он просил допустить его к участию в начальствовании над войском, обещая афинянам одно из двух — или вынудить врагов принять морской бой, или сразиться с ними на суше, имея союзниками фракийцев. Алкивиад, поступая так, имел в виду совершить славный подвиг для отечества и за свою помощь приобрести прежнее расположение народа. Однако афинские стратеги, считая, что за неудачи придется расплачиваться им самим, тогда как все удачи будут приписаны Алкивиаду, приказали ему удалиться и впредь не приближаться к лагерю».
[22] В изложении событий, предшествующих выступлению Лисандрау наши источники расходятся: по Ксенофонту, Лисандр воспользовался тем, что афиняне вышли из гавани и рассеялись по Херсонесу для покупки хлеба; Диодор (XIII, 106, 1–3) рассказывает следующее: «Бывший в этот день главнокомандующим Филокл приказал триэрархам снарядить триэры и следовать за ним, а сам, так как его тридцать триэр стояли уже наготове, выплыл вперед. Узнав об этом от каких–то перебежчиков, Лисандр вышел в море со всем своим флотом, заставил Филокла повернуть к остальным кораблям и преследовал его. У афинян экипаж еще не успел сесть на триэры, и все были приведены в крайнее замешательство неожиданным появлением врагов». Наконец, Плутарх (Лисандр, 11) вовсе не указывает, что выбранный Лисандром момент для нападения представлял какое–либо особенное удобство; Лисандр воспользовался лишь тем, что афиняне, имея уже четыре дня опыта, совершенно не ожидали его нападения, «а так как они не ожидали, то делали покупки на рынке, гуляли по окрестностям, спали в палатках, завтракали, даже не подозревая, вследствие неопытности военачальников, о надвигающейся беде».
[23] Полный список военачальников, руководивших флотом Лисандра, дает Павсаний (X, 9,9) при описании статуй, посвященных в Дельфийский храм: «Позади перечисленных посвящений находятся статуи товарищей Лисандра в битве при Эгоспотамах, — как спартиатов, так и союзников. Это следующие лица: Арак и Эрианф, первый из Лакедемона, второй — беотиец, оттуда же (?) Астикрат; хиосцы — Кефисокл, Гермофант и Гике–сий, родосцы — Тимарх и Диагор, книдиец Феодам, Киммерий из Эфеса, милетянин Эантид… миндиец Феопомп, самосец Клеомед; из Евбеи — ка–ристиец Аристокл и эретриец Автоном; коринфянин Аристофант, трезе–нец Аполлодор, Дион из Эпидавра в Арголиде… ахейцы Аксионик из Пел–лены и Феар из Гермиона, фокеец Пиррий, мегарец Комон, сикионец Агасимен; из Амбракии, Коринфа и Левкады: Теликрат, коринфянин Пифодор и амбракиец Евантид; наконец, лакедемоняне Эпикурид и Этеоник».
[24] У афинян в это время было два парадных корабля: «Паралия» и «Саламиния». Они служили для праздничных процессий, для перевозки посольств, для передачи приказаний правительства военачальникам.
[25] По Плутарху (Лисандр, 11) — 3000, по Павсанию (IX, 32, 9) — 4000 человек.
[26] В Сест, ср.: Диодор, XIII, 106, 6 и 8: «Из воинов большинство бежало по берегу и спаслось в Сеет… Лисандр пошел походом на афинян, запершихся в Сеете, взял город, а с афинянами заключил перемирие на условии, чтобы они удалились из крепости». Конечно, прав Диодор, а Ксе–нофонт ошибается — умышленно или неумышленно: экипаж состоял приблизительно из 18 000 – 20 000 чел., так что 3000 – 4000 пленных составляют не большинство, а незначительное меньшинство.
[27] Античные писатели объясняют этот поступок различно. Диодор, XIII, 106,6: «Он решил не возвращаться в Афины, боясь народного гнева, и бежал к Евагору, правителю Кипра». Плутарх, Артаксеркс, 21: «После морского боя при Эгоспотамах он находился на Кипре, не из стремления к личной безопасности, а выжидая перемены событий». Исократ, Евагор, 52: «Он отправился к Евагору, считая, что и жизнь его будет там в наибольшей безопасности и что он сможет скорее всего прийти на помощь своему государству».
[28] Суда пиратов отличались быстроходностью.
[29] Ср.: Плутарх, Лисандр, 9: «В числе афинских стратегов был и Фи–локл, убедивший за некоторое время до того Народное собрание отрубить большой палец правой руки всем взятым в плен на войне, чтобы они не могли носить копья, но могли бы грести».
[30] Рассказ о предательстве повторяется у целого ряда авторов. Плутарх (Лисандр, 11) заканчивает рассказ о вмешательстве Алкивиада так: «Алкивиад удалился, подозревая, что здесь пахнет предательством». Лисий (14, 38), наоборот, считает предателями Алкивиада и Адиманта. Павсаний (IV, 17,3) нравоучительно замечает: «Поскольку мы знаем, лакедемоняне были первыми, поднесшими дары неприятельскому полководцу и применившими подкуп в военном деле… Лакедемоняне проявили себя и впоследствии, когда они выступили против афинского флота при Эгоспотамах, подкупив Адиманта, а также и прочих афинских стратегов»; ниже (X, 9,11) он же говорит: «Афиняне утверждают, что поражение при Эгоспотамах они претерпели незаслуженно, — они были преданы подкупленными стратегами; имена взявших подкуп у Лисандра — Тидей и Адимант». Наконец, у Демосфена (19, 191) Конон обвиняет Адиманта в предательстве.
[31] За вопросом Лисандра в одной из рукописей следует такой ответ Филокла: «Будучи победителем, поступай так, как поступили бы с тобой, если бы ты был побежден». Эта интерполяция (позднейшая вставка), вероятно, имеет источником Плутарха (Лисандр, 13), в свою очередь цитирующего здесь Феофраста: «Филокл, ничуть не упавши духом от постигшего его несчастья, заявил, что нечего предъявлять обвинения там, где нет (беспристрастного) судьи; победив, подвергни меня тому, что бы ты претерпел сам, если бы был побежден. Затем он умылся, надел чистый плащ и двинулся на казнь первый, впереди своих сограждан. Так рассказывает Феофраст».
[32] См. выше, кн. I,  гл.3, § 14 сл.
[33] Ср.: Плутарх, Лисандр, 13: «Послеэтого Лисандр поплыл по городам и всем встречным афинянам велел отправляться в Афины; при этом он заявлял, что он без всякой пощады казнит всех тех афинян, которых он застигнет вне их города».
[34] Длинные стены связывали город с гаванью Пиреем; длина их достигала 7,5 км.
[35] В 416 г. до н. э. афиняне, покорив после долгой осады мелийцев, по совету Алкивиада перебили мужчин, а женщин и детей продали в рабство (Фукидид, V, 116; Плутарх, Лисандр, 14). Гистиейцы (на Евбее) были вынуждены покинуть свой город после покорения его в 446 г. до н. э. афинянами (Фукидид, 1,114; Диодор, XII, 7; Плутарх, Перикл,23).Халкидские города Скиона и Торона отпали от афинян; покорив их в 421 г. до н. э., афиняне продали в рабство женщин и детей; мужчины–торонейцы были отведены военнопленными в Афины, а мужчины–скионейцы казнены (Фукидид, V, 3 и 32). Эгинцы были в начале Пелопоннесской войны выселены из Эгины из страха, чтобы они не примкнули к врагу (Фукидид, II, 27).
[36] Афины имели следующие гавани: 1) главная гавань — Пирей, состоявшая из военной (Канфар) и коммерческой (Эмпорий); 2) к востоку от Пирея — Мунихия; 3) Зея; 4) заброшенная со времен Фемистокла Фалерская гавань.
[37] Т. е. ввел олигархический строй и поставил у власти лаконофильские партии.
[38] Относительно Самоса ср. афинскую надпись в честь самосцев (Inscriptiones Graecae, II, № lb, suppl. p. 1).
[39] Аргивяне были с 420 г. до н. э. в союзе с афинянами.
[40] Академия — гимнасий, расположенным к северу от Афин.
[41] См. коммент. к § 3.
[42] Которые подвозили хлеб.
[43] Она была предоставлена в силу постановления, внесенного Патрок–лидом (Андокид, 1, 77 сл.; ср.: Лисий, речь XXV, 27).
[44] О дальнейших событиях, излагаемых в этой главе, мы имеем также свидетельство современника — Лисия (речь XIII, 5–14): «Через короткое время после того, как были уничтожены наши корабли и основы нашего государственного строя заколебались, в Пирей прибыл лакедемонский флот, и одновременно с этим начались переговоры с лакедемонянами о мире. В то же время стали злоумышлять сторонники государственного переворота; они находили момент наиболее подходящим, полагая, что при создавшихся обстоятельствах легче всего добиться введения того государственного строя, который был им желателен. Единственной преградой для достижения намеченной цели они считали главарей народа, стратегов и таксиархов. Поэтому они старались устранить этих людей тем или иным способом, чтобы облегчить себе достижение желанной цели. Прежде всего они повели кампанию против Клеофонта. Действовали они при этом следующим образом. Когда собралось первое Народное собрание по вопросу о мире, пред вами выступили ваши послы, прибывшие от лакедемонян с заявлением об условиях, на которых лакедемоняне были готовы заключить мир; они требовали, чтобы была срыта часть Длинных стен — на десять стадий с каждой стороны. Вы, афиняне, не могли тогда даже спокойно слышать о том, чтобы стены были срыты, и Клеофонт, выступив от имени всех вас, ответил лакедемонянам, что ничего подобного вы не допустите. После этого Ферамен, втайне злоумышлявший против нашего народа, выступил с заявлением, что если вы выберете его полномочным послом для ведения переговоров о мире, то он добьется того, что стены не будут срыты и вообще городу не придется претерпеть никакого ущерба. Сверх того он, по его словам, полагал, что ему удастся добиться от лакедемонян для города и еще кое–каких выгод. Вы поверили ему и выбрали его полномочным послом, несмотря на то что в предыдущем году вы не утвердили его, когда он был избран на должность стратега, считая, что он настроен недоброжелательно к демократии. Отправившись в Лакедемон, он пробыл там долгое время, оставив вас осажденными неприятелем: он знал, что весь ваш народ находится в тяжелом положении, лишенный вследствие войны и бедствий большей части предметов первой необходимости, и рассчитывал, что, когда он доведет народ до такого состояния, до какого он его и довел в действительности, — афиняне с радостью примут какие угодно условия мира. Оставшиеся в городе его единомышленники, замыслившие уничтожить демократический строй, привлекли Клеофонта к суду под тем предлогом, что он не явился на свой военный пост; действительной же причиной было то, что он выступил от вашего имени с протестом против того, чтобы стены были срыты. Лица, стремившиеся к введению олигархического строя, добились того, что для него было устроено специальное судилище; здесь они выступили с обвинением против него, и он был присужден к смертной казни, причем предлогом было указанное выше преступление. Затем вернулся из Лакедемона Ферамен. С ним вступили в беседу некоторые из стратегов и таксиархов, в том числе Стромбихид и Дионисодор, и еще несколько граждан, настроенных благожелательно к демократии; как выяснилось впоследствии, они крайне возмущались его поведением; действительно, он принес с собой такой мир, все радости которого мы узнали впоследствии: мы лишились многих добрых граждан, а сами были изгнаны тридцатью правителями. Вместо прежнего требования срыть Длинные стены на десять стадий, теперь, по принесенным Фераменом условиям мира, мы должны были совершенно уничтожить стены; вместо обещанных Фераменом «еще кое–каких выгод» мы нашли в этих условиях пункт, по которому мы должны были выдать лакедемонянам корабли и срыть стену вокруг Пирея».
Если принять в соображение, что Лисий хотя и писал свои речи лишь короткое время спустя после описываемых событий, но тем не менее часто искажает правду там, где это выгодно его клиенту (так, он умышленно соединяет воедино первое посольство Ферамена к Лисандру и его поездку в Спарту в качестве полномочного посла), то мы увидим, насколько близок к истине и объективен рассказ Ксенофонта. Имени Клеофонта наш автор не упоминает умышленно, не желая, чтобы оно было увековечено историей. В этом он следует примеру Фукидида, поступившего так же с Клеоном и другими демагогами.
[45] Это, конечно, вставка позднейшего интерполятора, вдобавок ошибочная: Селласия находится в самой Лаконии. Как видно из приведенного выше указания Лисия, эфоры требовали от них срытия Длинных стен на 10 стадий с каждой стороны. См. также ниже, § 15.
[46] Последний находился в это время в Азии. См.: Плутарх, Лисандр, 14: «Так как афиняне оказали сопротивление, Лисандр приплыл со своим флотом назад в Азию».
[47] Ср.: Исократ, Платейская речь, 31: «Из всех союзников одни лишь фиванцы подали голос за то, чтобы все афиняне были обращены в рабство, а место, на котором стоит город, было превращено навеки в пастбище для скота». По Плутарху (Лисандр, 15), это предложение было внесено фиванцем Эрианфом. Далее Плутарх рассказывает следующее: «Когда после этого военачальники собрались на общую попойку, кто–то из фокейцев запел парод из Еврипидовой «Электры», которая начинается так: «О Электра, дочь Агамемнона, я пришел к твоей деревенской хижине…» Это вызвало у всех слезы, и всем показалось ужасным предать разрушению и уничтожению такой славный город, давший Греции столько выдающихся людей». Эти подробности Эд. Мейер считает историческими (Gesch. d. Alt., IV, 665); во всяком случае, вмешательство в пользу афинян фокейцев, бывших исконными врагами фиванцев. (Ср.: Павсаний, III, 10: «афиняне помнили о благодеянии, оказанном им некогда фокейцами».)
[48] Надо думать, что причиной такого великодушия спартанцев была боязнь усиления влияния Беотии в Северной Греции и желание противопоставить ей сильного противника.
[49] Во время Персидских войн. Точный текст постановления лакедемонского правительства по поводу мира с афинянами приведен у Плутарха (Лисандр, 14): «Постановили лакедемонские власти: вы должны срыть укрепления Пирея и Длинные стены; вы должны удалиться из всех подчиненных вам городов, сохранив только вашу собственную территорию. Выполнив эти условия, вы можете, если вам угодно, получить мир, но вы должны еще принять назад изгнанников. Относительно количества кораблей вы должны поступить согласно нашим указаниям». Диодор (XIV, 3,2), Аристотель (Афинская полития, 34, 3) и Юстин (V, 8) прибавляют к этим условиям еще требование ввести «исконный», т. е. олигархический строй, но вряд ли это верно.
[50] Лисий (XII, 71–76) умышленно смешивает описываемое здесь Народное собрание с собранием, состоявшимся в следующем году, на котором было решено выбрать 30 правителей (см. ниже, коммент. к  гл.3, § 2).
[51] Дату вступления Лисандра в Афины дает Плутарх (Лисандр, 15): «16 мунихиона (в конце апреля 404 г. до н. э.), в тот самый день, когда греки в Саламинской битве победили варваров» (при Саламине на Кипре, в 449 г. до н. э.).
[52] Как Дионисий стал сиракузским тираном, подробно рассказывает Диодор (XIII, 91–96); он относит это событие уже к 406 г. до н. э. О дальнейших излагаемых здесь исторических фактах Ксенофонт говорит, очевидно, по недосмотру; он уже упоминал о них в кн. I,  гл.5, § 21; см. также коммент. к этому месту.
[53] В 404/403 г. до н. э. Далее следует интерполяция.
[54] Дословно: для составления отцовских законов. «Отцовские законы» — это не только должно означать возвращение к каким–нибудь прежним законам, а просто введение олигархического строя, который, в общем, был, конечно, ближе к отжившим порядкам старины.
[55] Об этом постановлении, внесенном Драконтидом, рассказывает подробно Лисий (XII, 71–76); приведу его рассказ целиком: «Ферамен допустил созыв Народного собрания не прежде, чем наступил тщательно подготовленный заговорщиками заранее условленный момент. К этому времени он призвал из Самоса Лисандра с его флотом; кроме того и все вражеское войско находилось в Аттике. При таких обстоятельствах и было созвано Народное собрание по вопросу о государственном устройстве, в присутствии Лисандра, Филохара и Мильтиада. При этом заговорщики преследовали ту цель, чтобы ни один оратор не выступил против них и не угрожал им и чтобы вы не могли свободно выбирать полезное для государства, а должны были бы голосовать за все то, что они предложат. На этом собрании выступил Ферамен с предложением вверить управление городом тридцати правителям и принять государственный строй, предложенный Драконтидом. Несмотря на все принятые заговорщиками меры, вы, однако, подняли неодобрительный шум и отказывались последовать их советам: вы знали, что на этом собрании решается вопрос о том, быть ли вам свободными или рабами. Но Ферамен (чему вы сами, судьи, можете быть свидетелями) заявил, что ему мало дела до вашего неудовольствия, так как у него много соучастников из среды афинян, а кроме того, его предложение внесено им с одобрения Лисандра и лакедемонян. После этого выступил Лисандр с длинной речью. Он, между прочим, указал, что вы уже нарушили условия мира (так как истек уже срок, в течение которого афиняне обязались срыть стены (Диодор, XIV, 3)) и что поэтому, если вы не согласитесь на предложения Ферамена, возникнет уже вопрос не о государственном устройстве, а о вашей жизни и свободе. Добрые граждане, присутствовавшие на этом собрании, поняв, что все это подстроено заранее и что выхода уже нет, частью остались в полном безмолвии, а частью удалились; совесть их была чиста, так как они во всяком случае не голосовали за вредное для интересов народа предложение. Лишь немногие из присутствующих — люди низких нравственных качеств и дурного образа мыслей — подняли руку за внесенное Фераменом предложение. Им было объявлено, что они выбрали десять человек из лиц, указанных Фераменом, десять из лиц, предложенных эфорами (так назывались члены состоящего из 5 лиц тайного исполнительного комитета, выбранного олигархическими клубами (Лисий, XII, 43)), и десять из своей среды. Заговорщики настолько были уверены в вашей слабости и так верили в свою силу, что заранее знали все, что произойдет в Народном собрании».
Об этом же собрании рассказывает и Диодор (XIV, 3); но его (точнее, его источника — Эфора) пристрастие к Ферамену приводит к тому, что Ферамен становится у него вождем оппозиции против Лисандра и вводимого им олигархического строя, так что последний даже угрожает его убить! Собрание это состоялось в театре в Мунихии (Лисий, XIII, 32), вероятно, уже в июле 404 г. до н. э. Действительно, с одной стороны, из § 1 мы узнаем, что постановление это было принято «в следующем году» (аттический год начинается 7 июля); с другой стороны, в § 11 Ксенофонт сообщает, что «тридцать правителей были избраны тотчас же по срытии Длинных стен» (в конце апреля; см.  гл.1, § 23).
[56] Солнечное затмение произошло, по выкладкам нынешних астрономов, 3 сентября 404 г. до н. э.
[57] Описание событий сицилийской истории, судя по бессвязности изложения, представляет собой, быть может, позднейшую интерполяцию (так думает, напр., Эд. Mейер, Gesch. d. Alt., V, 84). Подробно эти события излагает Диодор (XIII, 108 сл.). Приведу вкратце содержание его рассказа. После того как Акрагант был разрушен, Гимилькон двинулся на Гелу и осадил ее. На помощь городу пришел Дионисий с 30 000пехоты, 1000 всадников и 50 военными кораблями. Он имел в виду при помощи сложного маневра взять верх над карфагенянами, но ему не удалось осуществить свой план и он был разбит, потеряв 1600 человек. Дальше бороться не было никакой возможности: ночью Дионисий вывел население из Гелы и смежной Камарины, которая после падения Гелы не могла уже сопротивляться, и уступил эти города карфагенянам. Неудача Дионисия вызвала брожение в войске. Против него выступили всадники, ряды которых состояли из сиракузской аристократии. Они двинулись на Сиракузы и овладели городом; но вскоре город был взят Дионисием, и им пришлось бежать в Этну (а не в Катану, куда их, по Ксенофонту, «отправил» Дионисий). В это же время от Дионисия отпали бывшие в его войске жители Гелы и Камарины и удалились в Леонтины.
[58] О взятии Самоса рассказывает также Плутарх (Лисандр, 14): «(Лисандр) изгнал всех самосцев и передал город прежним изгнанникам». О судьбе изгнанных мы узнаем из афинской надписи (Inscriptiones Graecae, II, № lb) (см. выше), где афинское Народное собрание постановляет «похвалить жителей Эфеса и Нотия за то, что они радушно приняли оказавшихся на чужбине самосцев».
[59] Четыремстам аристократам, изгнанным демократией в 412 г. до н. э. при помощи афинян (Фукидид, VIII, 21).
[60] См. коммент. к кн. III,  гл.4, § 2.
[61] Гарнизоном этим командовал гармост спартиат Форак (Диодор, XIV, 3,5).
[62] Акротерии — украшения на носу корабля.
Здесь мы имеем дело с позднейшей интерполяцией; Пелопоннесская война продолжалась (если ее считать до этого пункта) не 28,5, а 27,5 лет; такой счет и принят у Фукидида. Ксенофонт, вероятно, считал концом войны свержение олигархии и реставрацию демократии; по крайней мере, он заканчивает на этом пункте вторую книгу, после чего следует хронологический перерыв в 1,5 года (см. коммент. к III, 1, 1). При таком счете война продолжалась действительно 28,5 лет. Этот счет, несомненно, лег в основанне «Hellenika Oxyrhynchia» (см. Приложение). Действительно, здесь (IV, 1) 395/394 г. до н. э. назван «восьмым годом лакедемонского владычества». Значит, этот счет велся с 402/401 г. до н. э., а счет по годам Пелопоннесской войны заканчивался 403/402 г. до н. э. Отсюда, вероятно, и позаимствовал это исчисление интерполятор, но по небрежности сделал вставку в ненадлежащем месте. (Ed. Meyer. Theopomps Hellenika, с. 62 сл.)
[63] По Плутарху (Лисандр, 16), он поручил отвезти добычу в Спарту начальнику сицилийской экспедиции Гилиппу, а сам отправился во Фракию. По Диодору (XIII, 106, 8–9), Гилипп был отправлен с добычей в Спарту еще до взятия Самоса. Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., 27) полагает, что здесь правы и Ксенофонт и Диодор: в 405 г. до н. э. был послан в Спарту Гилипп с 1500 талантами (Диодор, XIII, 106, 8); в 402/401 г. до н. э. прибыл сам Лисандр с остальными 470 талантами.
[64] Это произошло в 446 г. до н. э., а тридцатилетнее перемирие было заключено в следующем, 445 г. до н. э. (Фу кидид, I, 114).
[65] В изложении дальнейших событий главнейшим источником служил Диодору (XIV, 4 сл.) наш автор.
[66] Т. е. промышляют политическими доносами: с одной стороны, получают часть штрафов, а с другой — вымогают деньги угрозами.
[67] Т. е. аристократам.
[68] Оба они входили в число 30 правителей (см. выше, § 2). Этот Аристотель во время войны бежал из Афин в лакедемонский лагерь (см. кн. II,  гл.2, § 18). По Аристотелю (Афинская полития, 37), лакедемонский гарнизон был приглашен только после казни Ферамена; но при этом он искажает действительность с целью обелить Ферамена (Ed. Meyer. Gesch. d. Alt., V, 23 – 24).
[69] T. е. демократов.
[70] См. примеч. 37 к кн. II.
[71] Эта речь Ферамена приведена почти в тех же словах у Аристотеля (Афинская полития, 36, 2).
[72] Попавшим в список.
[73] Афины.
[74] По Аристотелю (Афинская полития 37) и Диодору (XIV, 5,5), эти казни начались только после смерти Ферамена (ср. коммент. к § 13): «Был казнен Никерат, сын Никия, бывшего стратегом в Сиракузском походе, известный своей человечностью и отзывчивостью ко всем, почти что первый по популярности и богатству из всех греков… Затем правители казнили шестьдесят богатейших неграждан (вероятно, речь идет о метеках, но их было казнено гораздо меньше. См. ниже. — С. Л.) с целью овладеть их деньгами… Убили они и Автолика, победителя во всех видах состязаний». Имена других погибших (Леонта и Антифонта) см. ниже, § 39 и § 40.
[75] Метеками назывались иностранцы, поселившиеся в Афинах. Они пользовались личной свободой; должны были платить особую подать; были лишены политических прав, права выступать на суде (за них выступал их покровитель — простат) и права владеть домом и недвижимостью. Они занимались главным образом торговлей, ремеслами и ростовщичеством. Метеки были сплошь и рядом очень богатыми людьми. О репрессиях против метеков рассказывает Лисий (в речи XII, написанной против Эратосфена, одного из тридцати правителей — § 6 сл.), бывший сам в числе преследуемых метеков: «Феогнид и Писон на собрании тридцати правителей заявили, что среди метеков есть враги существующего строя. Это будет, заявили они, благовидным предлогом для того, чтобы обогащаться под видом политического возмездия; ведь граждане крайне обеднели, а правительство нуждается в деньгах. Им не трудно было убедить присутствующих: убить человека они считали пустяком, важнее всего для них было приобретение денег. Поэтому было решено арестовать десять метеков, в том числе двух бедняков, для того чтобы у них было оправдание перед другими, что они поступили так не ради денег, а для блага отечества». Далее следует описание возмутительной жестокости, жадности, вероломства и продажности, проявленных при этих арестах. Самому Лисию удалось бежать в Мегары, но брат его Полемарх принужден был исполнить «обычное приказание правителей — выпить цикуту, причем ему не сказали даже, за что его казнят, — что и говорить уже о судебном процессе и возможности оправдаться».
[76] По Диодору (XIV, 4, 5), причиной вражды правителей к Ферамену было то, что «он угрожал выступить против них во главе тех, кому дорого спасение отечества».
[77] Они стали, конечно, за оградой собрания.
[78] Для поддержания порядка в государстве.
[79] Ср.: Лисий, XII, 65: «Уже раньше он был главным виновником олигархического переворота; он убедил вас принять государственный строй, при котором во главе правления были поставлены «четыреста». Отец его также содействовал этому перевороту, будучи одним из пробулов; сам же он был выбран правителями на должность стратега, так как считался наиболее ревностным приверженцем нового строя. Однако он был верен правительству только до тех пор, пока он был в почете; когда же он увидел, что Писандр, Каллесхр и другие превзошли его во влиянии и что вы, народ, больше не желаете подчиняться, он из зависти к соперникам и из страха перед вами вступил в заговор Аристократа». Ср. также: Фукидид, VIII, 68, 4, 89 сл.
[80] Котурн — обувь на высоких каблуках, употребляющаяся охотниками; в ней же выступали артисты.
[81] Я не считаю это место позднейшей интерполяцией (как поступают почти все ученые), так как указание Плутарха (Praec. reip. ger., 32), по моему мнению, — парафраз этого места, если принять конъектуру Lavec'a.
[82] Т. е. ты достоин смертной казни.
[83] При Аргинусах. См. кн. I,  гл.7, § 4 сл.
[84] Критий был ревностным приверженцем спартанского строя; он даже написал трактат, посвященный спартанскому государственному устройству.
[85] Заявление Ферамена не соответствует действительности (см. выше, кн. I,  гл.7). Не Ферамен, а сами стратеги ссылались на бурю; не стратеги, а Ферамен выступил первый с обвинением.
[86] Текст здесь испорчен. Перевожу по смыслу.
[87] В Фессалию Критий отправился после того, как был изгнан из Афин (см. выше, § 15).
[88] Пенестами назывались фессалийские крепостные, бывшие в таком же положении, как гелоты в Спарте.
[89] Леонт Саламинец — начальник афинского флота, подписавший вместе с другими мир, заключенный Никием со спартанцами (Фукидид, V, 19, 24). Затем он активно выступил против «правления четырехсот» (Фукидид, VIII, 73, 3), чем и навлек, вероятно, впоследствии на себя гнев тридцати правителей. Далее он был одним из военачальников в Аргинус–ском бою (см. выше). Когда в Афинах власть захватили тридцать правителей, он удалился на Саламин. Сократу было приказано правителями привести его из Саламина в Афины на казнь, но он отказался исполнить это противозаконное приказание (Воспоминания о Сократе, IV, 4, 3; Платон, Апология Сократа, р. 32 С). Леонт был тем не менее казнен без суда (Андокид, О мистериях, 94).
[90] Никерат — сын Никия, военачальника Сицилийского похода. Ср. выше, коммент. к § 10, и Лисий, XVIII, 6.
[91] Анит — впоследствии прославился как один из обвинителей Сократа. Вместе с Фрасибулом он руководил восстанием против тридцати правителей (Лисий, XIII, 78); после свержения правителей оба они стали играть руководящую роль в Афинах (И со крат, XVIII, 23).
[92] Алкивиад — после того как был объявлен изгнанником, был убит Фарнабазом по наущению Лисандра, желавшего угодить Критию (Плутарх, Алкивиад, 38 сл.). Однако Эфор (Диодор, XIV, 11) в кн. XVII своей «Истории» сообщал, что Фарнабаз убил его совсем из других соображений.
[93] Когда афинское войско, находившееся на Самосе, стало угрожать «правительству четырехсот» и готово было двинуться на Афины для восстановления демократии, правители устроили укрепление на мысе Ээтио–нее, господствовавшем над Пиреем, затевая измену. Это укрепление было уничтожено повстанцами с Фераменом во главе (Фукидид, VIII, 90–92).
[94] Государственное устройство, при котором политические права были бы предоставлены всем тем (и только тем), которые в состоянии на свой счет приобрести себе тяжелое вооружение (такой строй был в это время в соседней Беотии) — действительно было политическим идеалом Ферамена. Под его влиянием такой строй был введен в Афинах в 411 г. до н. э. (Фукидид, VIII, 97, 1); в 404 г. до н. э. он снова добивался, однако безуспешно, введения такого строя (§ 19).
[95] См. выше, § 23.
[96] Юноши, вооруженные кинжалами. См. § 23 и § 50.
[97] Это неверно; Ферамен был вычеркнут из списка на законном основании, так как по «новым законам» политических прав были лишены «все те, которые принимали участие в срытии укрепления на Ээтионее или вообще в чем–либо поступали во вред интересам «правительства четырехсот»» (Аристотель, Афинская полития, 37,1). Ферамен был, как известно, как раз в числе этих лиц (см. коммент. к § 46).
[98] Гестия — богиня домашнего очага.
[99] См. выше, кн. I,  гл.7, § 10. В «правление тридцати» их власть была, по–видимому, значительно расширена. Ср.: Платон, Письмо VII, р. 424: «Во главе государства стоял 51 правитель: «коллегия одиннадцати» в городе, «коллегия десяти» в Пирее (этим двум коллегиям был поручен надзор за рынком и за городскими делами) и тридцать верховных правителей с неограниченными полномочиями».
[100] Т. е. казните его (эвфемизм),
[101] Коттаб — веселая игра, которой развлекались на попойках. Игра состояла в том, что вино, находившееся в одной чаше, надлежало выплеснуть в другую, находившуюся на более или менее значительном расстоянии, так, чтобы вино не разбрызгивалось, а влилось в чашу одной струею. Если это было сделано удачно, то раздавался звонкий плеск. При этом играющий произносил имя своего возлюбленного или возлюбленной, которому он и дарил «выигравшую» чашу: это, по поверию, сулило удачу в любви. Этот же эпизод рассказывает Цицерон (Тускуланские беседы, 1,40, 96): «Остаток он выплеснул так, что раздался звонкий плеск. При этом плеске он воскликнул: «За здоровье моего ненаглядного Крития»».
[102] Привожу трогательно–наивный (и, конечно, не соответствующий действительности) рассказ Диодора (XIV, 5, 1–4) о последних минутах жизни Ферамена: «Ферамен мужественно переносил несчастье, так как он усвоил от Сократа глубоко философский взгляд на вещи, но вся остальная толпа сострадала несчастью Ферамена. Однако никто не решился ему помочь, так как со всех сторон его окружала масса вооруженных. Только философ Сократ с двумя из своих учеников подбежал к нему и пытался вырвать его из рук служителей. Ферамен просил его не делать этого. «Конечно, — заметил он, — я глубоко тронут вашей дружбой и мужеством; но для меня самого будет величайшим несчастьем, если я окажусь виновником смерти столь преданных мне людей». Сократ и его ученики, видя, что никто не приходит к ним на помощь и что надменность их торжествующих противников увеличивается, прекратили свою попытку».
[103] В список трех тысяч.
[104] Об изгнании в Пирей всех, не внесенных в список трех тысяч, сообщает ряд авторов (Аристотель, Афинская полития; Диодор, XIV, 32,4; Лисий, XIII, 47; XXV, 22; XXVI, 2; XXXI, 8; Исократ, VII, 67; Юстин, V, 9,12).
[105] Ср.: Диодор, XIV, 6: «Лакедемоняне издали постановление, по которому приспешникам тридцати правителей разрешалось арестовывать афинских беглецов во всяком греческом городе. Всякий, кто станет им препятствовать, должен заплатить пять талантов штрафа. Как ни жестоко было это постановление, почти все греческие государства повиновались ему из страха пред могуществом спартанцев. Только аргивяне, ненавидевшие бессердечность лакедемонян, первые сжалились над бесприютными изгнанниками, выразили им сочувствие и дали убежище. Фиванцы же, кроме того, еще и наложили штраф на того, кто допустит, чтобы беглецы были насильно уводимы и не окажет им посильного заступничества». Постановление фиванцев приведено целиком у Плутарха (Лисандр, 27): «Всякий дом и всякий город в Беотии должен быть открыт для нуждающихся афинян. Кто не заступится за насильно уводимого афинского беглеца, должен заплатить талант штрафу. Если кто–нибудь будет провозить через Беотию в Афины оружие для борьбы с тираном, — ни один фиванец не должен ни видеть этого, ни слышать об этом». Внезапная перемена отношения бео–тийцев к афинянам (ср. выше,  гл.2, § 19) объясняется тем, что в 404 г. до н. э. в Беотии власть перешла в руки более демократической партии, стоявшей в оппозиции к Спарте (см.: С. Я. Лурье. Беотийский союз. С. 36). В Мегарах нашел убежище Лисий (Лисий, XII, 17; см. выше, коммент. к  гл.3, § 21). Кроме этих государств убежище беглецам дали Халкида (Лисий, XXIV, 25: «во время «правления тридцати» … я бежал вместе с вашим народом в Халкиду») и Ороп (Лисий, XXXI, 9), находившийся под беотийским влиянием.
[106] Во главе повстанцев был, кроме Фрасибула, еще Анит (Лисий, XIII, 78). Ср. коммент. к III, 5, 2. См. выше,  гл.3, § 42.
[107] По Павсанию (I, 38, 3), их было только 60.
[108] Ср.: Диодор, XIV, 32,1: «Фрасибул, по прозванию Стириец, афинянин по национальности, изгнанный тридцатью правителями, при тайном содействии фиванцев захватил аттическое местечко Филу. Это было очень сильное укрепление, находившееся в 100 стадиях (17 км) от Афин». Фила находилась на большой дороге, ведшей из Фив в Афины.
Неудачное выступление афинян против повстанцев, занявших Филу, почти в тех же словах описывает Диодор (XIV, 32, 2 и сл.); он прибавляет еще сюда анекдот о паническом страхе, якобы охватившем войско тридцати правителей. После неудачи под Филой, как сообщает тот же Диодор (XIV, 32, 5), правители отправили послов к Фрасибулу. «Официальным поводом этого посольства были переговоры о каких–то пленных, но втайне правители предлагали Фрасибулу расстроить заговор беглецов и за то вступить на место Ферамена в число правителей, причем ему будет предоставлено вернуть в отечество десять изгнанников по своему выбору». Фрасибул ответил категорическим отказом на это предложение.
[109] См. ниже, кн. III,  гл.1, § 4.
[110] Афинские граждане делились на 10 фил; соответственно этому и войско делилось на 10 частей.
[111] По Диодору (XIV, 33, 1), их было 1200.
[112] По Диодору (XIV, 32, 6), это столкновение произошло в Ахарнах.
[113] Гиппарх — начальник конницы.
[114] Одеон — общественное здание, куда собирались послушать музыку и декламацию.
[115] Подробно описывает эту процедуру Лисий (XIII, 37): «Тридцать правителей сидели на тех местах, на которых обыкновенно сидят пританы. Перед правителями стояло два стола. Камешки бросали не в урны, а их полагалось открыто класть на столе: оправдательные — на первый стол, обвинительные — на второй. При таком способе голосования мог ли кто–либо быть оправданным?»
[116] Мунихия — холм на восточной стороне того мыса, на котором находится Пирей.
[117] Гипподамов рынок — рынок, построенный по новой системе архитектором Гипподамом Милетским, современником Перикла.
[118] Бендидий — храм фракийской богини Артемиды Бендиды.
[119] Несмотря на то что оружие у них было отобрано. См.  гл.3, § 20.
[120] См. выше, § 2 и 3.
[121] См. выше, § 6.
[122] Пэан — искупительная песнь, своего рода призыв к Аполлону—Искупителю, исполнявшаяся и в честь победы, и во время битвы. В последнем случае — распевный речитатив, служивший пробуждению воинского духа и обретению покровительства демонов–керов. Бог кровопролития Эниалий призывался криком: «А–ля–ля!» (Р. С.)
[123] См. коммент. к  гл.3, § 54.
[124] Дядя философа Платона.
[125] Об элевсинских мистериях см. выше, коммент. к кн. I,  гл.4, § 20. Глашатай мистов — очень почетная должность, которую могли занимать только члены старинного рода Евмолпидов.
[126] Всего было убито правителями 1500 граждан (Аристотель, Афинская полития, 35, 4; Исократ, XII, 67; XX, 11; Эсхин, III, 23, 5).
[127] Имеется в виду последняя часть Пелопоннесской — Декелейская война, которая велась непрерывно с 414 до 405 г. до н. э.
[128] Т. е. соратникам Фрасибула.
[129] Каждый из них назывался декадухом (Гарпократион, s. ν. δεκα). О характере правления декадухов рассказывает Диодор (XIV, 33,5): «Граждане, находившиеся в Афинах, лишили власти тридцать правителей и изгнали их из города; вместо них они избрали десять человек с неограниченными полномочиями для изыскания способа прекращения войны и примирения с противниками. Но, захватив власть, последние и не думали делать того, для чего они были избраны, стали сами тиранами и призвали из Лакедемона войско из 40 кораблей и 1000 солдат с Лисандром во главе». Еще определеннее говорит о них Лисий (XII, 54 сл.): «Они изгнали тридцать правителей, исключая Фидона и Эратосфена, и выбрали правителями их злейших врагов, ожидая, что они будут относиться со справедливой ненавистью к тридцати правителям и с симпатией к находившимся в Пирее гражданам. Однако те самые… которых считали злейшими врагами Харак–ла, Крития и всей их компании, оказавшись сами во главе правления, только раздули среди горожан еще большую вражду к пирейским изгнанникам. Этим они явно обнаружили, что боролись они не за пирейских изгнанников и не за убитых без вины, что им было мало дела до совершенных уже правителями казней и до тех казней, которые они могли совершить еще в будущем… Нет, их удручало то, что были люди, имевшие большую власть и быстрее обогащающиеся, чем они сами». По–видимому, декадухи принадлежали к умеренно–олигархической партии, одинаково враждебной и к демократам и к тиранам. Нет основания обвинять их в беззакониях: по возвращении изгнанников они представили отчет о своей деятельности междупартийной комиссии, ион был утвержден (Юстин, V, 10, 7; Не π от, Биография Фрасибула, 3, 1). Поэтому они не упомянуты (см. ниже, § 38) в числе лиц, на которых амнистия не распространяется (см. коммент. к § 43). Аристотелю, как полагает Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 40), должно было казаться странным, что эти десять лиц, с одной стороны, боролись с демократами в Пирее и казнили крайних демократов, обнаруженных в городе; с другой — в их среде были столь симпатичные этому ученому люди, как Ринон и Фаилл, и отчет, представленный ими, был утвержден народом. Поэтому он и сделал (Афинская полития, 38) несоответствующее действительности допущение, что выбранная после свержения тридцати правителей «коллегия десяти» была вскоре лишена полномочий, так как она правила в духе своих предшественников и была заменена другой такой же коллегией, уже лояльной и либеральной.
[130] Всадники не всегда носили щиты; но в данном случае они должны были быть готовы выступить и как всадники, и как гоплиты.
[131] См. коммент. к кн. I,  гл.2, § 10.
[132] Эксонейцы — жители прибрежного аттического дема Эксоны.
[133] По Диодору (XIV, 32, 6), тридцать правителей отправили своих послов еще до смерти Крития; Аристотель (Афинская полития, 37,2) смешивает это посольство с посольством, призвавшим Каллибия (см. выше,  гл.3, § 13).
[134] Об этом посольстве подробно рассказывает Лисий (XII, 58): «Фидон (один из десяти правителей), отправившись в Лакедемон, стал убеждать лакедемонян идти походом на Афины, ложно утверждая, что иначе город попадает в руки беотийцев, и приводя другие доводы, которые он считал наиболее убедительными для них. Однако ему не удалось добиться этого — потому ли, что жертвоприношения не давали благоприятных предзнаменований, или просто потому, что лакедемоняне не желали вмешиваться. Зато ему удалось получить ссуду в сто талантов для найма охотников и согласие на то, чтобы во главе этого наемного войска стал Лисандр, благосклонно относившийся к олигархии». Призванное войско состояло из 1000 воинов и 40 кораблей (см. коммент. к § 23).
[135] О том, как эти деньги были впоследствии возвращены лакедемонянам, рассказывает Демосфен (XX, 11–12): «Когда граждане примирились между собой и был водворен прочный порядок в государстве, лакедемоняне прислали послов с требованием возврата денег. Произошел спор: одни говорили, что эти деньги должны вернуть те, кто их занимал, т. е. партия, в руках которой был город; другие же полагали, что надо выплатить эти деньги из общих — казенных — сумм, дабы это было первым проявлением общего согласия. И народ, как говорят, склонился на сторону того, чтобы внести эти деньги из казенных сумм, и таким образом согласился участвовать в этом расходе, чтобы ничем не расстраивать установившейся солидарности». Ср. также: Исократ, VII, 68.
[136] Это было не гражданское ополчение, а наемное войско.
[137] Другие писатели объясняют поведение Павсания мотивами гуманности. Так, Юстин (V, 10) говорит, что Павсанием руководило сострадание к изгнанникам и ему хотелось вернуть их на родину. Периэгет Павсаний (III, 5,2) говорит, что «он не желал, усиливая тираническую власть безбожных людей, покрыть Спарту несмываемым позором». Диодор (XIV, 33,6) контаминирует обе причины: «Лакедемонский царь Павсаний, с одной стороны, завидовал Лисандру, с другой — видел, что Спарта приобретает печальную репутацию у греков».
[138] Т. е. большинство, так как всего эфоров было пять. См. коммент. к кн. 1,  гл.2, § 1.
[139] Галипед — прибрежная низменность между Пиреем и Афинами.
[140] Все лакедемонское войско делилось на шесть мор; численность каждой моры не была постоянной.
[141] Часть Пирейской гавани; точное положение ее неизвестно.
[142] В сражении участвовали только две моры (§ 31), следовательно, и только два полемарха, так как во главе каждой моры стоял полемарх (см. ниже, коммент. к VI, 4, 12).
[143] Керамик — северо–западная часть Афин.
[144] Дем Галы Эксонидские находился на Галипеде (см. выше).
[145] Бывшей в меньшинстве. См. § 36.
[146] В Спарте часто упоминается Народное собрание — экклесия. В экклесии могли принимать участие все сиартиаты; с другой стороны, наш автор (III, 3,8) упоминает малую экклесию, в которой, вероятно, принимали участие только «гомеи» (равноправные, см. ниже, коммент. к кн. III,  гл.3, § 5), да и из них, вероятно, только достигшие определенного возраста. Так думают Schömann‑Lipsius (Griech. Altertümer, 240). Кто назывались экклетами — члены большой или малой экклесии, — при современном состоянии наших знаний решить невозможно.
[147] Текст испорчен. Перевожу по смыслу.
[148] Имеется в виду закон Солона «о вреде, причиненном четвероногими», по которому полагалось «кусающуюся собаку выдать пострадавшему, посадив ее на цепь длиной в четыре фута» (Плутарх, Солон, 24).
[149] Возвращение пирейских изгнанников произошло 12 боэдромия (4 октября) 403 г. до н. э.
[150] На третий год (Аристотель, Афинская полития, 40).
[151] Этому закону впоследствии (Плутарх, Цицерон, 42; Геродиан, V, 4, 18) было дано столь распространенное теперь название — амнистия, т. е. «забвение» («oblivio» — Непот, Биография Фрасибула, 3, 2). Формула клятвы сохранилась у Андокида (О мистериях, 90): «Я не буду помнить зла и мстить никому из граждан, кроме тридцати правителей и «коллегии одиннадцати»; из последних я не буду мстить тем, кто согласится дать ответ в своей деятельности во время власти».

Книга III

1. (1) Так окончился мятеж в Афинах. Через короткое время после этого[1] Кир, отправив послов[2] в Лакедемон, просил, чтобы лакедемоняне приняли в нем такое же участие, какое он сам принял в них во время их войны с афинянами[3]. Эфоры сочли его просьбу справедливой и поручили Самию[4], занимавшему тогда пост наварха, оказать потребную помощь Киру. Последний охотно исполнил просьбу Кира: во главе своего флота и флота Кира он поплыл вдоль берега в Киликию и добился того, что властитель Киликии Сиеннесий потерял возможность оказывать на суше противодействие Киру, идущему походом на персидского царя. (2) Как Кир собрал войско, как он с этим войском отправился вглубь страны против брата, при каких обстоятельствах произошла битва[5], как Кир погиб и как после этого грекам удалось благополучно добраться к берегу моря[6], — обо всем этом написано уже в книге сиракузца Фемистогена[7].
(3) Тиссаферн, оказавший неоценимые услуги царю в его войне с братом, был назначен сатрапом не только тех областей, в которых он начальствовал прежде, но и тех, где начальником был прежде Кир. Прибыв в свою сатрапию, он тотчас же решил подчинить себе все ионийские города. Эти города, с одной стороны, желали сохранить свободу, а с другой, опасались мщения Тиссаферна за то, что они при жизни Кира отпали от Тиссаферна и стали на сторону Кира[8]; поэтому они не открыли городских ворот Тиссаферну, а отправили послов в Лакедемон. Эти послы просили их, как защитников всей Греции, позаботиться и о них, азиатских греках, спасти их страну от опустошения и выступить на защиту их свободы. (4) Лакедемоняне же послали к ним гармостом Фиброна, давши им и войско — около тысячи неодамодов[9] и около четырех тысяч прочих пелопоннесцев. Фиброн попросил и у афинян триста всадников, обещая дать им жалованье. Афиняне же послали тех, которые служили в коннице[10] в правление тридцати, полагая, что для демократии будет благом, если они будут вдали от родины и погибнут. (5) Когда они прибыли в Азию[11], Фиброн присоединил к ним ополчения из греческих городов, расположенных на материке, так как тогда все греческие города беспрекословно повиновались приказаниям каждого лакедемонянина. Но даже и с таким войском[12] Фиброн из страха перед неприятельской конницей[13] не решался спуститься в долину; с него довольно было и того, что те позиции, которые он занимал, давали ему возможность предохранить страну от вражеского опустошения. (6) Когда же греческое войско, участвовавшее в походе Кира[14], благополучно спасшись, присоединилось к нему, он стал уже спускаться в долину и открыто выступать против Тиссаферна; ему удалось взять добровольно сдавшийся город Пергам, а также Тевфранию и Алисарну, над которыми начальствовали Еврисфен и Прокл, потомки лакедемонянина Демарата[15]. Последний получил эту область в дар от царя за то, что он участвовал в походе на Грецию. На его сторону перешли также братья Горгион и Гонгил, владевшие: первый — Гамбрием и Палегамбрием, а второй — Мириной и Гринием. И эти города были царским даром Гонгилу[16] за то, что он — единственный из эретрийцев — был изгнан за персофильство. (7) Были и такие слабо укрепленные города, которые Фиброн взял вооруженной силой; что же касается Ларисы, так называемой Египетской[17], то, так как она не подчинилась его требованиям, он ее обнес осадными укреплениями и осаждал. Так как ему никак не удалось взять город, он стал копать колодец, отведя в него воду из городского подземного водопровода, чтобы лишить город воды. Тогда осажденные стали совершать частые вылазки из стен и бросать в вырытую яму бревна и камни[18]; чтобы избежать этого, Фиброн сделал над колодцем деревянный предохранительный щит. Но ларисцы сделали ночью вылазку и сожгли этот щит. После этого эфоры, решив, что он попусту тратит время, отправили к нему послов с приказанием, оставив Ларису, отправиться в Карию[19].
(8) Когда он по пути в Карию прибыл уже в Эфес, его настиг здесь Деркилид[20], пришедший сменить его на посту. Это был, по общему мнению, очень ловкий и изобретательный человек[21], почему он и носил прозвище Сисифа. Фиброн вернулся на родину, был осужден и принужден отправиться в изгнание; союзники его обвинили в том, что он позволил своему войску грабить дружественные города[22]. (9) Вступив в командование войском, Деркилид, зная что Тиссаферн и Фарнабаз относятся друг к другу недоверчиво и подозрительно, вступив в соглашение с Тиссаферном, повел войско на территорию Фарнабаза, предпочитая вести войну с одним, чем с обоими сразу. Деркилид был и до того времени врагом Фарнабаза: будучи гармостом в Абидосе[23] в навархию Лисандра[24], он был оклеветан Фарнабазом и приговорен к стоянию на карауле со щитом в руках, что считается позором у добропорядочных лакедемонян: это принятое у них наказание за недостаток дисциплины. Поэтому–то он с гораздо большей охотой пошел воевать с Фарнабазом. (10) И тотчас же обнаружилось, какая большая разница между его начальствованием и Фиброновым: он провел войско через дружественную страну до Фарнабазовой Эолиды, не причинив никакого вреда союзникам[25].
Эта Эолида находилась под верховной командой Фарнабаза; должность же сатрапа этой области занимал у него до самой смерти дарданец Зений. Когда последний заболел и умер, и Фарнабаз собирался уже передать сатрапию другому, жена Зения Мания, тоже дарданка, снарядила пышный кортеж ко двору с богатыми дарами как для самого Фарнабаза, так и для расположения к себе наложниц и влиятельных лиц при его дворе. (11) Получив у него аудиенцию, она сказала: «Фарнабаз, мой покойный муж всегда вносил тебе положенные подати и во всем прочем был тебе другом, так что ты его всегда хвалил и уважал. Если я буду тебе служить ничуть не хуже его, зачем тебе нужно назначать другого сатрапа? Если же я тебе в чем–нибудь не угожу, от тебя будет зависеть отнять у меня власть и отдать ее другому». (12) Выслушав все это, Фарнабаз признал справедливым, чтобы Мания занимала должность сатрапа. Она же, став владыкой страны, ничуть не хуже мужа собирала и передавала подати, и к тому же каждый раз, когда прибывала ко двору Фарнабаза, привозила ему подарки и всякий раз, как он прибывал в ее страну, принимала его много лучше и любезнее всех прочих подчиненных ему властителей; (13) она удержала под своей властью все полученные ею в удел города и, кроме того, присоединила к своим владениям приморские города Ларису, Гамаксит и Колоны, прежде ей не подчиненные. Она атаковала стены этих городов во главе отряда греческих наемников; сама же она наблюдала за ходом сражения, сидя в коляске. Кого она считала достойным похвалы, тот получал щедрые дары; таким образом она сформировала прекрасное наемническое войско. Она участвовала также и в походах Фарнабаза, каждый раз, как он совершал набеги на мисийцев или писидов[26] за то, что они грабили царские владения. Фарнабаз со своей стороны оказывал ей всяческое уважение и иногда спрашивал у нее совета в государственных делах. (14) Когда ей было уже более сорока лет, Мидий, муж ее дочери, подстрекаемый окружающими, говорившими ему, что позорно, чтобы он стоял в стороне от дел, а правила женщина, задушил ее[27], как рассказывают, в ее покоях. Вообще она тщательно оберегала себя от посторонних людей, как всегда поступают тираны, но ему она доверяла и любила его, как своего зятя. Он убил также и ее сына, красавца лицом, имевшего около семнадцати лет от роду. (15) Сделав это, он овладел укрепленными городами Скепсием и Гергифом, где преимущественно хранились сокровища Мании. Прочие города не открыли ему ворот, но бывший в них гарнизон удержал их для Фарнабаза. После этого Мидий послал Фарнабазу дары и просил его, чтобы он остался властителем этой области, как владела ею Мания. Фарнабаз же, возвратив ему дары, велел ему повременить с поднесением, пока он не придет к Мидию и не возьмет эти подарки вместе с его головой: он говорил, что он не хочет больше жить, если не отомстит за Манию. (16) В это время прибывает сюда Деркилид и тотчас же берет в один день без сопротивления приморские города Ларису[28], Гамаксит и Колоны. Затем он послал послов в города Эолиды с предложением стать свободными[29], открыть ему ворота и вступить с ним в союз. Это предложение было принято жителями Неандрии, Илия и Кокилии, так как стоявшие в них греческие гарнизоны после смерти Мании подверглись очень скверному обращению. (17) Зато начальник гарнизона в неприступной крепости Кебрене не открыл ворот Деркилиду, надеясь получить награду от Фарнабаза за то, что он сохранил ему город. Деркилид был раздражен этим и собирался атаковать Кебрен. Он совершил жертвоприношение, но не получил благоприятных предзнаменований[30]. На следующий день он тоже принес жертву, и также не получил хороших результатов; то же было и на третий день. До четвертого дня он крепился и приносил жертвы, сдерживая досаду. Досадовал он потому, что спешил овладеть всей Эолидой прежде, чем Фарнабаз придет к ней на помощь. (18) Какой–то сикионский лохаг Афинад, находя, что Деркилид попусту тратит время, решил, что он сможет собственными силами лишить кебренцев воды. Он бросился со своим отрядом к источнику и стал его засыпать. Тогда сидевшие в крепости сделали вылазку, ранили его самого, убили двоих из его отряда, а остальных прогнали, нанося им удары и бросая в них снаряды. Это привело в негодование Деркилида, который полагал, что вследствие этого и атака будет вестись с меньшим воодушевлением. Но как раз в это время пришли из крепости послы от греков и сказали, что им не нравится образ действий начальника и что они предпочитают союз с греками союзу с варварами.
(19) Не успели окончиться эти переговоры, как пришел посланный от начальника гарнизона и сообщил, что последний присоединяется ко всем заявлениям горожан. В этот же день Деркилид получил, наконец, хорошие предзнаменования; поэтому он приказал войску немедленно стать под оружие и повел его к городским воротам. Горожане открыли ворота и впустили их в город. Поставив и здесь гарнизон, Деркилид тотчас же пошел на Скепсий и Гергиф. (20) Мидий же ждал прибытия Фарнабаза, но из страха перед гражданами послал посла к Деркилиду с предложением вступить в переговоры, если тот пришлет заложников. Деркилид послал ему по одному гражданину из каждого союзного города и предложил взять из них в заложники кого он хочет и в каком угодно числе. Тот, взяв десятерых, вышел из крепости[31] и, вступив в переговоры с Деркилидом, спросил его, на каких условиях он согласен вступить с ним в союз. Тот отвечал, что он ставит условием предоставление свободы и независимости гражданам. Еще до окончания этих переговоров Деркилид двинулся к Скепсию. (21) Мидий понял, что он не сможет ему воспрепятствовать против воли граждан, и позволил ему войти в город. По принесении жертв Афине в Скепсийском акрополе Деркилид вывел из города гарнизон Мидия, передал город гражданам и, указав им в торжественной речи, что они могут учредить у себя такой строй, какой подобает свободным эллинам, вышел из города и направился к Гергифу. (22) С ним вместе двинулись и многие из скепсийцев; они ликовали и воздавали ему почести за содеянное. Мидий, последовав за ним, просил отдать ему в управление город Гергиф; Деркилид ответил ему, что он получит все то, чего заслуживает. Затем он подошел вместе с Мидием к воротам Гергифа; за ним шло войско, выстроенное по два в ряд, как в мирное время. Караульные, стоявшие на городских башнях, имевших громадную высоту, не стреляли, так как видели, что войско сопровождает Мидий. Деркилид сказал Мидию: «Прикажи открыть ворота; мы вступим под твоим предводительством в город; я войду вместе с тобой в святилище и принесу жертву Афине». Мидий боялся открыть ворота, но, испугавшись, чтобы его не лишили свободы, приказал все же открыть. Войдя в город, Деркилид отправился вместе с Мидием в акрополь, (23) затем он со своими телохранителями вошел в храм Афины для принесения жертв; прочим же воинам он приказал занять посты вокруг стен. Принеся жертву, он приказал телохранителям Мидия занять посты во фронте его войска, так как он принимает их к себе на службу: (24) ведь Мидию уже нечего было бояться[32]. Мидий пришел в замешательство и сказал: «Ну, я уйду, чтобы приготовить тебе дары гостеприимства». Деркилид возразил на это: «Нет, клянусь Зевсом, не делай этого, не подобает, чтобы я, приносивший жертву[33], получал дары от тебя; наоборот, я должен угощать тебя. Останься же с нами, пока будет готов обед; мы с тобой все обсудим между собой и поступим по справедливости». (25) Когда они расселись, Деркилид задал вопрос: «Скажи мне, Мидий, отец твой оставил тебя домовладыкой, не правда ли?» — «Конечно», — ответил тот. «Сколько у тебя было домов, сколько пахотных участков, сколько лугов?» Когда он все это записал, присутствовавшие там скепсийцы сказали: (26) «Он тебя обманывает, Деркилид». «А вы не слишком придирайтесь к мелочам», — сказал Деркилид и, записав все отцовское имение, прибавил: «Чьей была Мания?»[34] Все присутствующие сказали, что Фарнабаза. «В таком случае не должно ли и ее имущество принадлежать Фарнабазу?» — «Конечно», — ответили окружающие. «Но ведь Фарнабаз нам враг; и поэтому, раз мы победили его, то его владения становятся нашими. Так пусть же кто–нибудь поведет нас туда, где хранятся сокровища Мании и Фарнабаза». (27) Его повели ко дворцу Мании, которым завладел Мидий; последний шел вместе с ними. Войдя внутрь, Деркилид позвал казначеев; он приказал прислужникам арестовать их и заявил им, что если они будут уличены в утайке чего–либо из сокровищ Мании с целью присвоения, то немедленно будут перебиты. Тогда они показали ему все сокровища. Осмотрев их, он запер все на замок, опечатал и приставил караульных. (28) Выйдя из дворца, он сказал тем из лохагов и таксиархов, которых он застал у ворот: «Здесь хватит жалованья для войска приблизительно на год при восьми тысячах воинов[35]. Если же мы еще что–нибудь раздобудем, то и это будет расходоваться на уплату жалованья». Он сказал это, зная, что, услышав об этом, они станут гораздо более послушными и услужливыми. После этого Мидий спросил: «А где мне прикажешь жить, Деркилид?» Последний ответил: «Там, мой милый Мидий, где это будет справедливее всего: в твоем родном городе Скепсии, в твоем отцовском доме».
2. (1) Совершив все это и взяв в восемь дней девять городов, Деркилид стал думать, как бы ему устроить так, чтобы не ложиться тяжким бременем на союзников, оставаясь на зимовку в дружественной стране (как было с Фиброном), и чтобы Фарнабаз, надеясь на превосходство своей конницы, не разорял греческих городов. Он шлет послов к Фарнабазу с вопросом, чтó тот предпочитает, — войну или мир? Фарнабаз, зная, что Эолида сильно укреплена и что это угрожает его резиденции Фригии[36], предпочел перемирие[37].
(2) После этого Деркилид, придя в Вифинскую Фракию, расположился там на зимовку. Это не вызвало неудовольствия Фарнабаза, так как вифинцы часто совершали на него набеги. Деркилид все время имел возможность безопасно и беспрепятственно грабить Вифинию и имел съестные припасы в изобилии; единственной неудачей была следующая. К нему пришли с другого берега Геллеспонта, от Севфа, союзники–одрисы[38], в числе около двухсот всадников и около трехсот пельтастов. Они расположились лагерем и окружили себя тыном приблизительно в двенадцати стадиях от греческого лагеря. Попросив у Деркилида караульных для лагеря из числа тяжеловооруженных, они отправились за добычей и захватили много рабов и сокровищ. (3) Когда весь их лагерь наполнился многочисленными пленными, вифинские пельтасты и всадники, узнав, сколько человек вышло за добычей и скольких греческих караульных они оставили в лагере, собравшись в очень большом числе, на заре напали на тяжеловооруженных, которых было около двухсот. Приблизившись к лагерю, вифинцы стали бросать камни и дротики в греков. Последние, несмотря на то, что получали раны, часто даже смертельные, не могли ничего сделать внутри ограды, имеющей приблизительно человеческий рост. Тогда они сорвали ограду и унесли ее в лагерь. (4) Та часть вифинцев, на которую было непосредственно направлено нападение, каждый раз отступала, им не трудно было отступать от тяжеловооруженных, так как они были в легком вооружении, но в то же время остальные вифинцы справа и слева осыпали греков дротиками и при каждой вылазке многих из них убивали. Наконец они, как скотина в загородке, были перебиты дротиками. Из них только приблизительно пятнадцати человекам удалось спастись и бежать в греческий лагерь, да и то только потому, что они обратились в бегство как только узнали, в чем дело, и ускользнули во время битвы по недосмотру вифинцев. (5) Быстро выполнив это и перебив сторожей шатров одрисских фракийцев, они ушли, захватив всех пленных. Таким образом, когда греки узнали об этом и пришли на помощь, они не нашли в лагере ничего, кроме обнаженных трупов. Когда одрисы вернулись с набега, они похоронили своих погибших соотечественников, почтили их память обильной выпивкой и конными ристаниями, присоединились к греческому лагерю и с этих пор сообща грабили и опустошали Вифинию.
(6) С наступлением весны Деркилид отправился из Вифинии в Лампсак. Во время его пребывания в этом городе к нему пришли послы от лакедемонского правительства: Арак, Навбат и Антисфен. Они прибыли для наблюдения за ходом дел в Азии и в частности для того, чтобы передать Деркилиду, что он остается во главе войска еще на год и что эфоры уполномочили их, созвав воинов, передать им, что они порицают войско за его прежнее поведение, но хвалят его за то, что оно теперь ни в чем не нарушает законов[39]. И на будущее время, говорили эфоры, они не допустят нарушения законов; если же воины проявят справедливое отношение к союзникам, то они и впредь будут их удостаивать похвалы. (7) Когда, собрав солдат, послы передали им это, вождь наемников Кира отвечал: «Лакедемоняне, мы–то одни и те же и теперь и в прошлом году, но начальник у нас не тот, что в прошлом году. Вам легко поэтому понять причину, почему мы теперь не нарушаем законов, а тогда нарушали». (8) Когда Деркилид пригласил к своему столу послов с родины, кто–то из свиты Арака упомянул, что они оставили в Лакедемоне послов от херсоннесцев. Последние, как рассказывали послы, заявили, что уже нет никакой возможности обрабатывать поля на Херсоннесе, так как эта местность подвергается постоянным грабежам фракийцев. Но, если бы была построена стена через весь перешеек, от моря до моря, то могли бы обрабатывать огромные пространства плодородной земли как они сами, так и лакедемонские колонисты, сколько бы ни пожелали. Таким образом, заявили они, они были бы очень довольны, если бы был послан по поручению государства кто–нибудь из лакедемонян с войском для исполнения этого предприятия. (9) Деркилид, услышав это, не сказал им, какого он мнения по этому поводу, но и послал их в Эфес через греческие города, радуясь, что им предстоит увидеть города, наслаждающиеся благами мира. Послы отправились, а Деркилид, узнав, что он оставлен еще на год военачальником, снова отправил послов к Фарнабазу и спросил его, хочет ли он, чтобы продолжалось перемирие, заключенное на зимнее время, или предпочитает войну. Когда Фарнабаз предпочел и на этот раз перемирие, Деркилид, оставив дружественные ему пограничные города наслаждающимися благами мира, переправляется со своим войском через Геллеспонт в Европу; затем он прошел через дружественную Фракию, получив дары гостеприимства от Севфа, и прибыл в Херсоннес. (10) Здесь он узнал, что на этом полуострове расположено одиннадцать или двенадцать городов[40], что земля здесь очень плодородна и приносит богатый урожай, но только, как уже было сказано, подвергается постоянным грабежам фракийцев. Он произвел измерения, и оказалось, что перешеек имеет в ширину семь стадий. Тогда он решил не медлить и, совершив жертвоприношения, стал строить стену[41], разделив предназначенную для постройки полосу земли на участки для отдельных отрядов воинов. Он обещал дать награду тем из воинов, которые первые соорудят стену, а остальным — по мере их заслуг. Постройка стены началась весной и окончилась до наступления осени; внутри стены оказалось одиннадцать городов, много гаваней, большое пространство плодородной и удобной для посева земли, много земли уже занятой нивами и многочисленные прекрасные пастбища для всякого рода скота. Выполнив это, он вернулся назад в Азию.
(11) Произведя осмотр подчиненных ему городов, он нашел все в порядке, исключая лишь того, что беглецы с Хиоса заняли укрепление Атарней[42] и, пользуясь этой крепостью как разбойничьим гнездом, подвергали опустошительным грабежам Ионию, изыскивая себе таким образом средства к пропитанию. Узнав, что у них в крепости большие запасы хлеба, Деркилид окружил ее укреплениями и стал осаждать. На восьмой месяц он заставил осажденных сдаться и, назначив здесь начальником пелленца Драконта[43], устроил в этом месте склад всевозможных съестных припасов, чтобы Атарней мог служить ему стоянкой, когда он сюда прибудет. Затем он ушел в Эфес, от которого до Сард три дня пути.
(12) До этого времени[44] Тиссаферн, Деркилид и живущие в этих местах эллины и варвары были между собой в мире[45]. Но вскоре после описываемых событий пришли в Лакедемон послы от ионийских городов, которые заявили, что от Тиссаферна зависит дать автономию греческим городам, если бы только он пожелал этого. Поэтому, если бы Кария, где находится дворец и усадьба Тиссаферна, оказалась в опасности, то, заявили они, по их мнению, он скорее всего согласился бы дать им автономию. Услышав это, эфоры послали Деркилиду приказание совершить поход в Карию. Туда же приказали они плыть наварху Фараку во главе флота. (13) Они повиновались. В это же время на помощь к Тиссаферну пришел Фарнабаз, во–первых, потому, что Тиссаферн был назначен главноначальствующим всех боевых сил[46], а во–вторых, чтобы засвидетельствовать, что он готов сражаться вместе с ним, быть его союзником и сообща изгнать греков из владений царя. (Вообще же, Фарнабаз завидовал тому, что Тиссаферн был главным начальником; особенно его удручала потеря Эолиды). Услыша дружественные предложения Фарнабаза, Тиссаферн сказал ему: «Первым делом пойдем со мной походом в Карию, а затем подумаем и об этом»[47]. (14) По прибытии туда они решили поставить здесь надежные гарнизоны в крепостях, а затем перейти назад в Ионию. Деркилид, услышав, что они перешли снова через Меандр, заметил Фараку, что он боится, что Тиссаферн и Фарнабаз станут совершать набеги на беззащитную страну и подвергать ее разграблению. Потому и он стал переправляться через Меандр. Во время переправы войска, не выстроенного в боевой порядок (так как Деркилид думал, что враги достигли уже Эфесской области), лакедемоняне внезапно увидели перед собой стоящих на надгробных памятниках разведчиков. (15) Взобравшись на находившиеся перед ними памятники и башни, они увидели впереди, на дороге, по которой им предстояло идти, выстроенных против них в боевом порядке карийцев с белыми щитами, все персидское войско, все греческое войско, которое имели оба персидских полководца[48], и очень многочисленную конницу: Тиссафернову — на правом фланге, а Фарнабазову — на левом. (16) Заметив это, Деркилид приказал таксиархам и лохагам как можно скорее построить войско по восемь в ряд, пельтастам стать на обоих флангах; туда же он поместил всадников, всех, каких он только имел, а сам стал совершать жертвоприношение. (17) Все пелопоннесское войско соблюдало полное спокойствие и приготовлялось к сражению. Что же касается воинов из Приены, Ахиллея, островов и ионических городов, то часть их бежала, оставивши оружие между колосьями нив (рожь в долине Меандра очень высока); остальная же часть хотя и осталась, но ясно было, что и она собирается бежать. (18) Вскоре пришло известие, что Фарнабаз дал приказ вступить в бой; Тиссаферн же еще не забыл наемников Кира, с которыми ему пришлось сражаться, и, полагая, что все эллины похожи на них[49], желал избегнуть сражения. Послав вестников к Деркилиду, он приказал ему передать, что желает вступить с ним в переговоры. Деркилид, взяв с собой из своей свиты всадников и пехотинцев с самой величественной осанкой, вышел к вестникам и сказал им: «А я, как видите, совсем уже приготовился сражаться. Но раз он хочет вступить со мной в переговоры, я ничего не имею против этого. В таком случае необходимо обменяться клятвами и заложниками». (19) Когда представители Тиссаферна согласились на эти условия, и они были выполнены, оба войска вернулись на свои квартиры: варварское — в карийские Траллы, а греческое — в Левкофрий, где было очень почитаемое святилище Артемиды и озеро, величиной больше стадии, с песчаным дном, наполненное проточной, теплой, годной для питья водой. Таковы были события этого дня; на следующий же день они сошлись в условленное место и решили расспросить друг друга об условиях мира. (20) Деркилид поставил условием, чтобы царь даровал автономию греческим городам, а Тиссаферн и Фарнабаз — чтобы греческое войско покинуло страну, а лакедемонские гармосты ушли из городов. После этих взаимных заявлений было заключено перемирие, действительное до тех пор, пока заявления Деркилида не будут утверждены в Лакедемоне, а условия Тиссаферна — царем.
(21) В то же время[50], когда Деркилид совершал в Азии описанное выше, в Лакедемоне происходило следующее: лакедемоняне давно негодовали на элейцев за то, что они заключили союз с афинянами, аргивянами и мантинейцами, и за то, что они, утверждая, что лакедемоняне не уплатили наложенного на них штрафа[51], не позволили им участвовать в конном и гимнастическом состязаниях; вдобавок же, элейцы не удовольствовались и этим, но после того как Лихас передал свою колесницу фиванцам, когда последние были объявлены победителями, (22) и Лихас вышел, чтобы венчать возницу[52], они прогнали его, человека преклонных лет, ударами бича. Некоторое время спустя, когда Агис, в силу какого–то предсказания, был послан своим государством принести жертву Зевсу[53], элейцы воспрепятствовали ему совершить молебствие о даровании победы на войне, указывая ему, что было древнее постановление, что греки не могут обращаться к оракулу, идя на войну с греками же. Таким образом, ему пришлось вернуться, не совершив жертвоприношения. (23) Гневаясь на все это, эфоры и экклесия постановили дать хороший урок элейцам. Отправив послов в Элиду, они сказали, что лакедемонское правительство считает справедливым, чтобы они даровали автономию подчиненным городам[54]. Когда же элейцы ответили, что они этого не сделают, так как добыли эти города как военную добычу, эфоры объявили сбор войска[55]. Агис во главе войска вторгся через Ахею в Элею близ Ларисы. (24) Через самое короткое время после того, как войско вторглось во вражескую страну и стало вырубать деревья, произошло землетрясение. Агис счел это божественным предзнаменованием, удалился из страны и распустил войско. После этого элейцы стали гораздо более уверенными в себе и отправили послов[56] в государства, которые, по их сведениям, были враждебны лакедемонянам. (25) В том же году эфоры объявляют новый поход на Элиду[57]; союзниками Агиса в этом походе были афиняне и все союзники, кроме беотийцев и коринфян. Когда Агис вторгся в Элиду через Авлон, тотчас же к нему присоединились отложившиеся от элейцев лепреаты, затем макистийцы, а вместе с ними эпиталийцы. Когда же он перешел через реку[58], к нему присоединились еще летринцы, амфидольцы и марганейцы. (26) После этого он прибыл в Олимпию и стал совершать жертвоприношения Зевсу Олимпийскому, причем никто уже не пытался ему препятствовать. Совершив жертвоприношения, он отправился к городу, сжигая и вырубая все вокруг себя, и захватил в этой области очень много скота и рабов. Услышав это, также и многие не участвовавшие в походе аркадяне и ахейцы по собственной воле вторглись в Элиду и приняли участие в разграблении страны. Таким образом, этот поход был как бы заготовкой провизии для Пелопоннеса. (27) Подойдя к городу, он разрушил предместья и гимнасии[59], отличавшиеся своей красотой, самого же города он не взял, хотя он не был укреплен. Полагали, что скорее он не хотел его взять, чем не мог[60]. В то время как он опустошал страну и войско было близ Киллены, приверженцы Ксения[61], про которого говорили, что ему приходилось измерять медимном серебро[62], полученное в наследство от отца, желая против воли своих сограждан присоединиться к лакедемонянам, собрались в каком–то доме и, устремившись оттуда с обнаженными мечами, устроили побоище. В числе прочих они убили кого–то, похожего на народного вождя Фрасидея, думая, что убили самого Фрасидея. При вести о его смерти народ впал в глубокое уныние и не пытался бунтовать, а убийцы думали, что все уже сделано, и их единомышленники вынесли оружие на площадь. (28) В действительности же Фрасидей еще спал там, где он свалился пьяный. Когда же народ узнал, что Фрасидей не умер, весь дом его наполнился посетителями, они обступили также его дом со всех сторон, как рой вокруг пчелиной матки. Когда же народ вышел на бой с Фрасидеем во главе, он победил в произошедшей схватке, а учинившие побоище бежали к лакедемонянам. (29) Агис, вернувшись, снова перешел Алфей, оставил в Эпиталии, вблизи Алфея, гарнизон с гармостом Лисиппом[63] во главе и беглецов из Элиды, распустил войско и сам вернулся на родину[64]. Остальную часть лета и наступившую зиму Элида подвергалась грабежам Лисиппа и его отряда. (30) На следующее лето Фрасидей отправил в Лакедемон послов, передавших, что он соглашается срыть стены Феи и Киллены, даровать автономию трифилидским городам Фриксе и Эпиталию, Летринам, Амфидолам и Марганеям и, кроме того, всей Акрорее, в том числе и Ласиону, оспариваемому аркадянами[65]. Зато элейцы считали справедливым удержать за собой город Эпей, расположенный между Гереей и Макистом, так как они, по их словам, купили всю эту область у владевших прежде городом за тридцать талантов и уплатили им наличные деньги. (31) Но лакедемоняне, полагая, что ничуть не более справедливо насильно купить, чем насильно отобрать у слабейшего, заставили элейцев дать автономию и этому городу. Заведывать же святилищем Зевса Олимпийского лакедемоняне не помешали элейцам, хотя это право искони и не принадлежало им[66], так как оспаривавшие эту честь у элейцев были крестьянами и им, по мнению лакедемонян, совсем не подобало заведывать святилищем. На таких условиях был заключен мир и союз элейцев с лакедемонянами. Так окончилась война между этими государствами.
3. (1) После этого Агис прибыл в Дельфы и принес в жертву десятину[67] добычи. На пути из Дельф, в Герее, Агис, бывший уже глубоким стариком, занемог и был перенесен еще живым в Лакедемон, где вскоре скончался. При погребении ему были оказаны бо́льшие почести, чем воздаются смертным[68]. Когда же дни публичного траура[69] прошли и надлежало решить, кому быть царем, возникло соревнование за царскую власть между Леотихидом, (2) утверждавшим, что он сын Агиса, и Агесилаем, братом последнего. Леотихид сказал: «Агесилай, по закону царствовать надлежит не брату, а сыну царя; только если нет сына, престол занимает брат». — «Так значит, — ответил тот, — мне следует быть царем». — «Каким образом? Я же существую!» — «Потому что тот, кого ты называешь отцом, сказал, что ты не его сын». — «Но мать, которая гораздо лучше его должна знать об этом, и по сию пору утверждает обратное». — «Но, ведь, Посейдон дал знамение, что твое утверждение совершенно ложно, изгнав при помощи землетрясения твоего настоящего отца[70] из спальни твоей матери на улицу, где его увидели все. Другим свидетелем этого является и время, про которое недаром говорят, что оно всегда обнаруживает истину: ты родился как раз на десятый месяц после того времени, как он проник в спальню твоей матери и зачал тебя». (3) На этом кончился их разговор. Диопиф, известный как хороший прорицатель, будучи сторонником Леотихида, заявил, что есть предсказание от Аполлона, предписывающее остерегаться хромого царствования[71]. Лисандр же, будучи сторонником Агесилая, возразил ему, что, по его мнению, и божество не имеет здесь в виду хромоту как физический недостаток, но скорее предписывает остерегаться, чтобы престола не занял человек, не принадлежащий к царскому роду. (4) «Ведь очень уж хромым будет у нас царствование, если во главе города будет стоять не принадлежащий к потомству Геракла»[72]. Выслушав эти заявления обоих, город избрал царем Агесилая.
Агесилай не процарствовал еще года[73], как однажды, в то время как он приносил одно из установленных жертвоприношений от имени города, прорицатель заявил, что боги указывают на какой–то ужаснейший заговор. Он принес еще раз жертву, и она свидетельствовала о еще более ужасных событиях. Царь принес жертву в третий раз, и прорицатель воскликнул: «Знамения обнаруживают, что мы со всех сторон окружены врагами». После этого они принесли жертву богам спасителям и отвратителям несчастий[74] и, с трудом добившись хороших знамений, окончили жертвоприношение. (5) Не прошло и пяти дней после этого жертвоприношения, как кто–то возбудил пред эфорами обвинение в заговоре, причем был указан и руководитель его — Кинадон; это был юноша сильный телом и духом, но не принадлежавший к сословию гомеев[75]. Когда эфоры спросили, каков был план заговора, доносчик сказал, что дело произошло таким образом: Кинадон отвел его в отдельную часть агоры и приказал ему сосчитать, сколько спартиатов на агоре. (6) Тот насчитал, кроме царя, эфоров и геронтов, еще около сорока спартиатов. «С какой целью, Кинадон, ты приказал мне их сосчитать?» Тот ответил: «Вот этих считай своими врагами, а всех прочих, находящихся на агоре в числе более четырех тысяч, своими союзниками». Далее он указывал ему, встречаясь на дороге с людьми, одного–двух врагов, а всех прочих называл союзниками. Далее он говорил, что во всех загородных усадьбах спартиатов есть только один враг — хозяин, а союзников в каждой усадьбе много. На вопрос эфоров, сколько было, по его мнению, соучастников в заговоре, тот ответил, что и об этом сообщил ему Кинадон: руководители заговора посвятили в свои планы лишь немногих, и притом лишь самых надежных людей, но они хорошо знают, что их замыслы совпадают со стремлениями всех гелотов, неодамодов, гипомейонов и периэков[76]: ведь, когда среди них заходит разговор о спартиатах, то никто не может скрыть, что он с удовольствием съел бы их живьем. (7) На следующий вопрос — откуда предполагалось достать оружие — он заявил, что, как сказал ему Кинадон, те из заговорщиков, которые были в рядах войска, имели собственное оружие. Что же касается вооружения народа, то Кинадон, вместо ответа на этот вопрос, повел его в железный ряд, где показал ему много ножей, мечей, вертелов, секир, топоров и серпов. Кинадон сказал ему при этом: «Оружие такого сорта имеется у всех тех людей, которые занимаются обработкой земли, дерева или камня; да и в большей части всяких других ремесел употребляется достаточно инструментов, которые могут служить оружием для людей, не имеющих никакого другого оружия». На следующий вопрос — на какой срок было назначено восстание — он ответил, что ему запрещено было отлучаться из города. (8) Услышав это, эфоры сочли его известие вполне достоверным и пришли в ужас. Они не созвали даже так называемой малой экклесии[77], но лишь некоторые геронты[78] собрались группами в различных местах и вынесли решение послать Кинадона в Авлон в сопровождении еще нескольких граждан младших призывных категорий[79] и приказать ему привести из Авлона нескольких авлонитов и гелотов, имена которых были написаны на скитале[80]. Ему приказали также привести одну женщину, которая считалась в Авлоне первой красавицей и обвинялась в том, что поносила прибывавших в город лакедемонян — молодых и стариков, (9) Кинадон уже не раз исполнял такого рода поручения эфоров. Одновременно ему была вручена скитала, в которой были написаны имена тех, кого следовало арестовать. На вопрос его, кто же пойдет с ним из граждан младших призывных возрастов, ему ответили: «Иди и скажи старшему из гиппагретов[81], чтобы он послал с тобой шестерых или семерых из тех, которые окажутся налицо». Они уже заранее позаботились о том, чтобы гиппагрет послал подходящих людей, а посланные знали, что им надлежит арестовать Кинадона. Эфоры сказали также Кинадону, что они пошлют с ними три телеги, дабы не пришлось вести арестованных пешком; это было сделано для того, чтобы как можно лучше скрыть от него, что все это предприятие направлено только против него одного. (10) Арестовать его в самом городе они не решались, так как не знали, насколько уже успел разрастись заговор; вдобавок они хотели узнать от него имена соучастников прежде, чем те узнают, что на них донесли, чтобы они не успели убежать. Имелось в виду, что его арестуют, узнают от него имена соучастников и, записав их, немедленно отошлют в письме эфорам. Эфоры придавали такое большое значение этому делу, что отрядили для похода в Авлон также отряд всадников. (11) Когда Кинадон был арестован и конный гонец принес протокол допроса с именами выданных Кинадоном соучастников, эфоры тотчас же арестовали прорицателя Тисамена и других наиболее влиятельных из заговорщиков. Затем Кинадон был приведен в Лакедемон и изобличен. Он сознался во всем и назвал имена соучастников. Когда все это было выяснено, ему задали вопрос, с какой целью он это делал. Он отвечал, что затеял заговор из желания быть не ниже всякого другого в Лакедемоне. После этого ему надели на шею железное кольцо, к которому железными цепями были прикованы руки. Затем его вели по всему городу и били бичом и стрекалом. Такая же судьба постигла его соучастников. И так они понесли заслуженное наказание.
4. (1) После этого какой–то сиракузец Герод, прибывший в Финикию на борту купеческого судна, увидел там финикийские триэры: одни приплывали из других мест, другие экипировались на месте, третьи еще только строились. Всего их, как он слышал, должно было собраться триста[82]. Герод сел на первое отплывающее в Элладу судно и сообщил лакедемонянам про этот флот[83], снаряжаемый царем и Тиссаферном[84] для похода неизвестно против кого. Лакедемоняне были очень обеспокоены этим, созвали союзников и стали думать, что им делать. (2) Лисандр, считая, что греки и флотом будут значительно превосходить персов[85], а также принимая во внимание пехотное войско[86], участвовавшее в походе Кира и благополучно вернувшееся, убеждает Агесилая взять на себя поход в Азию при условии, что ему будет дано тридцать человек спартиатов[87], до двух тысяч неодамодов[88] и до шести тысяч человек союзнических контингентов. Кроме соображения о превосходстве греческой армии им руководило еще желание самому участвовать в этом походе[89], чтобы при помощи Агесилая снова восстановить учрежденные им в городах декархии, уничтоженные эфорами, которые ввели здесь прежнее управление[90]. (3) Когда Агесилай сделал заявление о предпринимаемом им походе, лакедемоняне дали ему все, что он просил, да еще на шесть месяцев хлеба в зерне. Совершив установленные на этот случай жертвоприношения, в том числе диабатерии[91], он отправился в путь, разослав гонцов по городам с указанием, сколько воинов должно послать каждое государство[92] и куда эти отряды должны прибыть. Сам же он решил отправиться в Авлиду и принести жертву на том же месте, где Агамемнон совершил жертвоприношение перед отплытием в Трою. (4) Но когда он туда прибыл, беотархи[93], узнав, что он хочет совершить жертвоприношения, послали всадников с запрещением продолжать жертвоприношения[94]; всадники эти сбросили с алтаря лежавшие на нем части жертвенных животных. Агесилай пришел в страшный гнев и, призывая в свидетели богов, сел на корабль и отплыл. Он прибыл в Гераст, собрал там как можно больше войска и двинулся на Эфес.
(5) Как только он прибыл туда[95], Тиссаферн послал к нему гонца, которому было приказано спросить у Агесилая, чего ради он прибыл. Тот отвечал, что он требует такой же автономии для азиатских городов, какую имеют города метрополии. Тиссаферн ответил ему на это: «Если ты согласен заключить со мной перемирие до тех пор, пока я не пошлю гонца к царю, то я думаю, что ты достигнешь этого результата и, если хочешь, можешь отплыть назад». — «Я бы на это согласился, если бы не боялся быть обманутым тобою». — «Но ведь ты можешь взять с меня клятву (что я тебя не обману». — «Тогда и я, — ответил Агесилай, — дам тебе клятву)[96], что если ты будешь поступать бесхитростно, и я не буду разорять твоих владений во время перемирия». (6) На этих условиях Тиссаферн поклялся перед послами Агесилая Гериппидом, Деркилидом и Мегиллом, что он будет бесхитростно соблюдать условия мира, а они поклялись Тиссаферну от имени Агесилая в том, что если он будет верен условиям мира, то и Агесилай не нарушит клятвы[97]. Тиссаферн тотчас же оказался клятвопреступником: вместо того, чтобы ходатайствовать перед царем о мире, он истребовал от него большое войско в дополнение к тому, которое он имел. Агесилай же остался верен клятвам, хотя и знал о нарушении договора противником.
(7) Агесилай находился в Эфесе в полном спокойствии и бездействии. Ввиду того, что государственный строй в городах представлял собой настоящий хаос[98] — уже не было ни демократического строя, как было под афинской властью, ни декархий, как было под властью Лисандра, — заинтересованные лица осаждали Лисандра различными ходатайствами, прося его заступничества перед Агесилаем в их нуждах, так как все они были уже знакомы с Лисандром. Поэтому его всегда угодливо сопровождала многочисленная толпа, так что Агесилай казался частным человеком, а Лисандр царем. (8) Впоследствии обнаружилось, что это злило и самого Агесилая, но уже тогда остальным членам коллегии тридцати естественная зависть не позволяла молчать, и они заявляли Агесилаю, что Лисандр совершает беззаконие, окружив себя большей пышностью, чем подобает даже царю. Когда же Лисандр начал представлять некоторых лиц Агесилаю, последний стал оставлять неудовлетворенными просьбы всех тех, которым по его сведениям в чем–либо содействовал Лисандр[99]. Последний, видя, что все происходит наперекор ему, понял, наконец, в чем дело. Он запретил толпе сопровождать его и прямо заявил всем тем, которые просили его содействия, что его помощь только ухудшит дело. (9) Будучи глубоко оскорблен нанесенным ему бесчестием, он сказал Агесилаю: «Агесилай, ты, однако, умеешь унижать своих друзей». — «Клянусь Зевсом, — ответил тот, — я унижаю тех, которые хотят быть выше меня. Если же бы я не умел отвечать благодарностью на благодарность тем, которые хотят меня возвысить, это было бы действительно позором». На это Лисандр сказал: «Что ж, может быть, ты действительно поступаешь со мной справедливее[100], чем я держал себя по отношению к тебе. Но окажи мне хотя бы одну только услугу: чтобы я не срамился, служа тебе помехой и лишившись у тебя всякого влияния, отошли меня куда–нибудь от двора. Где бы я ни оказался, я постараюсь быть тебе полезным». (10) Агесилай согласился с его доводами и послал его на побережье Геллеспонта. Там Лисандр узнал, что перс Спифридат был оскорблен Фарнабазом[101]. Он вступил с ним в переговоры и убедил его отложиться от царя к Агесилаю вместе со своими детьми, двумястами всадников и бывшей в его распоряжении казной. После этого Лисандр повез его вместе с сыном[102] на корабле к Агесилаю[103], свиту же и имущество оставил в Кизике. Увидев его, Агесилай обрадовался совершившемуся и стал расспрашивать Спифридата о стране и управлении Фарнабаза.
(11) Тиссаферн, будучи уверен в успехе благодаря пришедшему от царя войску, объявил Агесилаю войну, если тот не уйдет из Азии. Присутствовавшие лакедемоняне и все союзники приняли это известие с нескрываемым огорчением, считая, что войско, находившееся в распоряжении Агесилая, было меньше снаряженного царем. Агесилай же с сияющим лицом приказал послам передать Тиссаферну глубокую благодарность за то, что он, совершив клятвопреступление[104], сделал богов себе врагами, а грекам — союзниками. После этого он тотчас же приказал воинам снаряжаться в поход, а городам, которые находились на пути из Эфеса в Карию, приказал устроить у себя рынки[105]. Он послал также гонцов к ионийцам, эолийцам и жителям побережья Геллеспонта с просьбой прислать к нему в Эфес союзные контингенты. (12) Тиссаферн ждал, что Агесилай действительно исполнит свою угрозу и нападет на его исконное владение и резиденцию — Карию, во–первых, потому, что Агесилай не имел конницы, а Кария была неудобна для действий конницы, во–вторых, потому, что, как полагал Тиссаферн, Агесилай гневался на него за обман[106]. Поэтому Тиссаферн перевел сюда всю пехоту, а конницу повел кружным путем в долину Меандра, рассчитывая, что у него хватит сил, чтобы уничтожить греков конницей прежде, чем они прибудут в места, где действия его конницы будут невозможны из–за природных условий. Но Агесилай вместо того, чтобы идти на Карию, тотчас же, повернув в обратную сторону, отправился на Фригию. Попадавшиеся на пути города он подчинял и, вторгаясь в них неожиданно, захватывал очень большое количество денег. Все время он совершал поход в полной безопасности, исключая один только случай. (13) Недалеко от Даскилия[107] конница его, уйдя вперед, взобралась на какой–то холм, чтобы посмотреть, не было ли чего–либо перед ними. По случайному стечению обстоятельств и всадники Фарнабаза, предводительствуемые Рафином[108] и Багеем, его незаконнорожденным братом, будучи приблизительно в том же числе, что и греки, по поручению Фарнабаза въехали как раз на тот же холм. Увидевши друг друга на расстоянии менее четырех плефров, сначала и те и другие стояли в недоумении. Греческие всадники были выстроены длинной линией в четыре ряда, варварское же войско имело большую глубину, причем во фронте было не больше двенадцати воинов. (14) Затем варвары перешли в наступление. Когда же дело дошло до рукопашной, все те греки, которые пытались поражать персов копьями, обломали себе наконечники, персы же, будучи вооружены дерновыми дротиками[109], скоро убили двенадцать всадников и двух лошадей, после чего греческие всадники были обращены в бегство. Но тут пришел на помощь Агесилай с тяжеловооруженными, и варвары снова отступили, причем один из них погиб. (15) На следующий день после этой битвы Агесилай совершал жертвоприношения о благополучном продолжении пути вперед, но печень жертвенного животного оказалась без одной дольки[110]. Вследствие такого предзнаменования он повернул фронт и пошел к морю[111]. Поняв, что без достаточного количества конницы он не сможет продолжать похода по равнине, он решил непременно обзавестись ею, чтобы ему не приходилось больше бороться с врагом, отступая шаг за шагом. Он приказал некоторым богатейшим жителям всех расположенных там городов кормить и взращивать лошадей для конницы. Он обещал, что тот, кто представит лошадь, тяжелое вооружение и всадника, годных для военной службы, будет сам освобожден от военной службы. Благодаря этой мере подготовление конницы пошло с большой быстротой, так как, разумеется, каждый готов сделать какие угодно усилия, чтобы найти человека, готового умереть вместо него.
(16) После этого, с наступлением весны[112], он собрал все войско в Эфес. Желая приучить его к военным упражнениям, он назначил награды тем из тяжеловооруженных отрядов, у которых окажется наилучшая военная выправка, и тем из конных, которые лучше всех владеют конем. Он назначил награды также тем из пельтастов и стрелков, которые исполняли лучше других свое назначение. Поэтому гимнасии наполнились упражняющимися, гипподром — обучающимися верховой езде, а метатели дротиков и стрелки целый день упражнялись в своем деле. (17) Итак, благодаря ему, в городе, где он находился, было на что полюбоваться: рынок был полон всяких товаров, потребных для конницы и гоплитов; все кузнецы, медных дел мастера, плотники, кожевники и живописцы[113] занимались изготовлением оружия, так что весь город представлял собой настоящую военную мастерскую. (18) Видя, как Агесилай, а вслед за ним и остальные воины выходили в венках из гимнасиев, а затем посвящали эти венки Артемиде[114], все окрылялись надеждой. И действительно, как можно не преисполниться веры в будущее там, где люди и богов чтут, и регулярно совершают военные упражнения, и охотно повинуются начальству? (19) Полагая также, что презрение к силе врага побудит воинов охотнее и храбрее бросаться в бой, он приказал глашатаям на публичных аукционах продавать пойманных при набегах на вражескую территорию варваров голыми. Воины увидели, что кожа их бела, так как они никогда не раздевались, что они изнежены и не привыкли к тяжелой работе, так как они всегда совершали передвижение на повозках. Заметивши это, они решили, что война, которую им предстоит вести, ничем не отличается от войны с бабами.
(20) В это время как раз окончился год с тех пор, как Агесилай отплыл из Лакедемона. Поэтому прикомандированные к Агесилаю тридцать человек с Лисандром во главе отплыли на родину, на смену им явились другие тридцать во главе с Гериппидом. Из них Агесилай назначил Ксенокла[115] и еще одного начальниками конницы, Скифа — начальником тяжеловооруженных неодамодов, Гериппида — начальником наемников Кира[116], а Мигдона — начальником выставленных союзными городами контингентов. Он им заявил, что намерен сейчас же повести их кратчайшим путем в плодороднейшие места страны[117]; поэтому пусть они сейчас же подготовят тела и дух воинов к бою. (21) Тиссаферн решил, что он это говорит нарочно, желая его снова обмануть, и что в действительности теперь он вторгнется уже в Карию. Поэтому он, как и прежде, перевел свою пехоту в Карию, а конницу поместил в долине Меандра. Но Агесилай не солгал, а вторгся, как он и сказал, в область Сард. Три дня он двигался по этой стране, совершенно не защищаемой вражескими войсками, причем он успел захватить в большом количестве провиант для войска, и только на четвертый прибыла конница врагов[118]. (22) Командующий персидской конницей приказал начальнику обоза, перейдя реку Пактол[119], расположиться лагерем. Увидя греческих обозных[120], рассеявшихся в беспорядке за добычей, персы убили очень многих из них. Агесилай заметил это и приказал коннице прийти к ним на помощь. Персы, увидя эту подмогу, собрались вместе и выстроили против него весьма многочисленные отряды своей конницы. (23) Это время Агесилай счел самым подходящим для того, чтобы, если только это возможно, начать сражение[121], так как он знал, что пехота врагов еще не прибыла, а у него все было в полном порядке. Совершив жертвоприношения, он тотчас же повел свое войско на выстроенную против него конницу, сверх того он приказал призывным последних десяти лет из числа тяжеловооруженных бежать туда же: а пельтастам сопровождать их бегóм. Он приказал всадникам храбро броситься на врага[122], (23) так как он сам со всем войском следует за ними. Персы выдержали натиск всадников, но когда, к их ужасу, им пришлось иметь дело со всем греческим войском, они дрогнули; одни из них тотчас попáдали в реку, а другие бежали. Греки бросились вслед за ними и захватили весь их лагерь. Пельтасты, как это обыкновенно бывает, занялись грабежом; тогда Агесилай, соединив бывшее у него имущество с захваченным во вражеском лагере, поместил его внутрь расположения своего войска. Он захватил много вещей, за которые выручил при продаже более семидесяти талантов; были захвачены также верблюды, которые были отправлены в Элладу.
(25) Во время этой битвы Тиссаферн находился в Сардах[123], почему персы и обвиняли его в том, что он их предал. Сам царь персов признал, что Тиссаферн повинен в его неудачах[124], и послал Тифравста с приказанием отрубить голову Тиссаферну. Выполнив это поручение, Тифравст посылает к Агесилаю послов со следующим заявлением: «Агесилай, виновник и нашего и вашего беспокойства получил достойное наказание. Царь же считает правильным, чтобы ты отплыл домой, а азиатские города получат автономию, с тем, чтобы они платили прежнюю подать царю». Агесилай ответил, что он не может этого сделать без разрешения лакедемонских властей. (26) На это Тифравст ответил: «Хорошо, так хоть пока, в ожидании ответа от своего государства, перейди во владения Фарнабаза, так как и я горю мщением к твоему врагу». — «Так дай же, — сказал Агесилай, — моему войску необходимые припасы для этого похода»[125]. Тифравст дал ему тридцать талантов[126], после чего он отправился на Фарнабазову Фригию. (27) Когда он находился на равнине за Кимой, получилось распоряжение от лакедемонского правительства о разрешении Агесилаю управлять также и флотом[127] по собственному усмотрению, с правом назначать наварха по своему выбору. Лакедемоняне сделали это с таким расчетом, что при одном и том же начальнике, вследствие согласованности морских и сухопутных сил, усилится не только сухопутное войско, но и флот, так как армия в любой момент сможет в случае нужды придти к нему на помощь. (28) Узнав об этом, Агесилай прежде всего приказал каждому из городов как островных, так и сухопутных, лежащих на море, снарядить триэры в таком числе, в каком им будет угодно. На средства городов и частных лиц, желавших угодить Агесилаю, было снаряжено сто двадцать новых судов. (29) Навархом Агесилай назначил Писандра, брата своей жены, человека честолюбивого и храброго, но мало знакомого с военными снаряжениями. Последний отправился снаряжать флот, а Агесилай продолжал свой поход во Фригию.
5. (1) Тифравст, считая несомненным, что Агесилай ничуть не заботится о благе царя и не думает уходить из Азии, но, наоборот, питает большие надежды одержать окончательную победу над царем, оказался в крайне затруднительном положении. Он шлет в Грецию родосца Тимократа[128], дает ему с собой деньги золотой монетой, равноценной приблизительно пятидесяти талантам серебра[129], и поручает ему попытаться вручить эти деньги виднейшим политическим деятелям в греческих государствах, взяв с них клятвенные заверения, что они возбудят войну против лакедемонян. Тимократ отправился в Грецию и подкупил: в Фивах — Андроклида, Исмения и Галаксидора, в Коринфе — Тимолая и Полианфа, в Аргосе — Килона и его единомышленников. (2) Что же касается афинян, то они и без подкупа жаждали этой войны, считая (несправедливым), чтобы над ними властвовали (другие)[130]. Принявшие подкуп всячески старались опорочить лакедемонян в глазах своих сограждан. Когда же им удалось возбудить ненависть к лакедемонянам, крупнейшие греческие государства стали объединяться друг с другом в союзы.
(3) Руководители фиванцев прекрасно понимали, что если кто–либо из союзников не начнет войны, лакедемоняне не захотят нарушить мирного договора. Поэтому они убеждают опунтских локрийцев взыскать подати с жителей области, бывшей спорной между фокейцами и локрийцами. Предполагалось, что фокейцы в ответ на это вторгнутся в Локриду. (4) Расчет этот оказался верным: фокейцы немедленно же вторглись в Локриду и захватили всякого добра во много раз больше, нежели локрийцы. Тогда Андроклид и его единомышленники без труда убедили фиванцев прийти на помощь локрийцам, так как не могло уже быть сомнения, что фокейцы вторглись не в спорную область, а в самую Локриду, бывшую дружественной и союзной фиванцам. Итак, фиванцы ответили вторжением в Фокиду[131] и опустошением этой страны. Фокейцы тотчас же послали послов в Лакедемон с просьбой прийти им на помощь, указывая, что они не были зачинщиками войны, но, защищаясь выступили против локрийцев. (5) Лакедемоняне с радостью ухватились за предлог вступить в войну с фиванцами, гневаясь на них уже с давних пор за то, что они после Декелейской войны предъявили притязания[132] на десятую часть добычи, посвящавшуюся Аполлону, и за то, что они не хотели сопровождать их в походе на Пирей[133]. Фиванцы обвинялись в том, что они убедили также коринфян не участвовать в этом походе. Не забыли лакедемоняне и того, что фиванцы не позволили Агесилаю совершить жертвоприношения[134] в Авлиде и сбросили части жертвенных животных с алтаря, и что они не сопровождали Агесилая[135] в его азиатском походе. К тому же они считали момент крайне подходящим для того, чтобы совершить поход на Фивы и положить конец наглости фиванцев в отношениях к Спарте: в Азии благодаря победам Агесилая положение было, по их мнению, блестящим, и в Греции не было никакой войны, которая бы отвлекала их силы. (6) При таком настроении умов в Лакедемоне эфоры объявили сбор войскам[136] и отправили Лисандра в Фокею с поручением: присоединив к себе ополчения фокейцев, этейцев, гераклейцев[137] и мелиейцев, двинуться на Галиарт. Туда же должен был прибыть в условленный день и Павсаний, которому поручалось верховное начальствование, во главе лакедемонян и прочих пелопоннесцев. (7) Лисандр исполнил все, что ему было приказано, и сверх того склонил орхоменцев к отложению от фиванцев[138]. Павсаний же, после того как диабатерии[139] дали хорошие предзнаменования, засел в Тегее[140]; здесь он ожидал воинов из подчиненных городов, послав за ними ксенагов[141]. Фиванцы же, когда для них стало очевидно, что лакедемоняне вторгаются в их область, послали в Афины послов, которые произнесли следующую речь:
(8) «Афиняне, если вы гневаетесь на нас за то, что мы при окончании войны подали голос за то, чтобы поступить с вами сурово[142], то вы несправедливо на нас гневаетесь: ведь не все наше государство вынесло такое решение, а один наш гражданин[143], случайно тогда заседавший в собрании союзников. Но заметьте, что когда лакедемоняне приглашали нас идти на Пирей, тогда уже не отдельные граждане, а все государство постановило не участвовать в этом походе. Из–за вас, ведь, больше всего и гневаются на нас лакедемоняне; поэтому–то мы считаем справедливым, чтобы вы помогли нашему государству. (9) Еще более мы считаем справедливым, чтобы отважно устремились в бой с лакедемонянами все те из вас, которые во время борьбы партий занимали город[144]. Ведь, лакедемоняне сперва учредили у вас олигархический строй, сделав вас тем самым врагами демократии, а затем, придя к вам как союзники с большим войском, выдали вас народу. Таким образом они совершенно спокойно предали вас верной гибели, спасла же вас вот эта демократия. (10) Далее, всем нам очень хорошо известно, что вам хотелось бы снова иметь прежнюю власть. А какой лучший способ достичь этого, как не помочь обиженным лакедемонянами? Вас не должно пугать тó, что они теперь властвуют над столькими людьми; наоборот, это должно придавать вам храбрости. Вспомните, что и вы имели больше всего врагов тогда, когда властвовали над наибольшим количеством людей. Но, пока не к кому было отпасть, ваши подданные скрывали свою вражду к вам. (11) Когда же лакедемоняне выступили против вас, тогда они обнаружили настоящее свое отношение к вам. И теперь, как только мы с вами выступим открыто, как соратники, против лакедемонян, можете быть уверены, обнаружится, что очень многие ненавидят их. Вдумайтесь, и вы тотчас поймете, что мы говорим правду. Кто еще остался к ним благосклонен? Разве аргивяне не были испокон века их постоянными врагами? (12) Что же касается элейцев, то они, лишившись большого пространства земли и городов[145], также стали в ряды их противников. Что и говорить уже о коринфянах, аркадянах и ахейцах, которые во время войны с вами, вняв их настоятельным просьбам, участвовали во всех трудах, опасностях и расходах, а когда исполнили то, чего хотели от них лакедемоняне, не получили никакой доли ни во власти, ни в почестях, ни в военной добыче! Они не стесняются назначать гармостами своих гелотов[146], а над свободными союзниками сами, добившись успеха в войне, распоряжаются, как хозяева. (13) Они явно обманули и тех, которых освободили из–под вашей власти; вместо свободы они наложили на них ярмо двойного рабства: над ними владычествуют и гармосты и те десятеро[147], которых Лисандр поставил во главе каждого государства. И сам царь Азии, прежде всячески помогавший им одержать победу над вами, теперь в сущности принужден вести себя как раз так, как если бы он в союзе с вами воевал с лакедемонянами. (14) Если вы теперь поможете нам, столь явно терпящим обиду от лакедемонян, несомненно, вы теперь станете самыми великими из всех великих людей, которые только когда–либо существовали. Когда вы властвовали, вам подчинены были только приморские народы, теперь же вы будете властвовать и над теми, которые и прежде были под вашей властью, и над нами, и над пелопоннесцами, и над самим царем, имеющим величайшую власть в мире. Мы оказались, как вам хорошо известно, весьма достойными союзниками даже для лакедемонян. Вполне естественно, что мы еще с гораздо бóльшим рвением выступим теперь как ваши союзники, чем прежде как союзники лакедемонян: мы теперь заступимся не за островитян или сиракузцев и вообще не за чужих людей, как тогда, а за самих себя, обиженных лакедемонянами. (15) К тому же надо принять в расчет, что лакедемонской заносчивости гораздо легче положить конец, чем вашей прежней власти: ведь вы, имея флот, властвовали над не имеющими его, они же, будучи малочисленными, надменно распоряжаются судьбой людей, во много раз превосходящих их численностью и вооруженных ничуть не хуже их самих. Вот все, что мы хотели вам сказать. Знайте, афиняне, что по нашему глубокому убеждению эта война сулит гораздо больше благ вашему государству, чем нашему».
(16) Этим закончил фиванский посол свою речь. Многочисленные афинские ораторы говорили в том же духе, как и он, и народное собрание приняло постановление помочь фиванцам. Фрасибул в ответном постановлении народного собрания указал, между прочим, на то, что афиняне окажут своей помощью бóльшую услугу фиванцам, чем получили от них, если принять в соображение, что Пирей не укреплен: ведь вся услуга фиванцев заключалась в том, что они не участвовали в походе против афинян, афиняне же при вести о наступлении лакедемонян готовы вместе с фиванцами сразиться с последними. (17) После возвращения послов фиванцы стали подготовляться к обороне, а афиняне к тому, чтобы помочь им. Лакедемоняне также не медлили: царь Павсаний отправился в Беотию во главе лакедемонского и пелопоннесского войска; одни лишь коринфяне не сопровождали его. Лисандр же с ополчением из Фокеи, Орхомена и других прилежащих мест пришел в Галиарт раньше Павсания. (18) Прибыв, он не ожидал спокойно лакедемонского войска, но пошел к Галиартской крепости с тем войском, которое было у него под руками. Сперва он стал было убеждать галиартян отложиться от фиванцев и стать автономными, но так как этим переговорам воспрепятствовали какие–то фиванцы[148], находившиеся в крепости, он пошел приступом на городские стены. Услышавши об этом, фиванцы, гоплиты и всадники, бегом бросились на помощь Галиарту. (19) Мне не удалось выяснить, напали ли они на Лисандра неожиданно, или же он знал об их приближении, но не отступил, рассчитывая победить. Во всяком случае несомненно, что битва произошла под городскими стенами и что трофей был поставлен у самых ворот Галиарта. Когда Лисандр погиб и воины его побежали к горе[149], фиванцы изо всех сил преследовали их. (20) Когда же они, преследуя, взобрались на верх горы, где продолжению пути мешало бездорожье и узость теснин, лакедемонские гоплиты повернули фронт к неприятелю и стали метать дротики и стрелы. После того, как двое или трое из передовых фиванских воинов пало, а на остальных лакедемоняне скатывали по спуску камни и нападали с большим ожесточением, фиванцы стали отступать по спуску, и из них погибло больше двухсот. (21) В этот день фиванцы были в угнетенном состоянии духа, считая, что они сами претерпели не меньше бедствий, чем причинили лакедемонянам, но на следующий день они узнали, что фокейские и другие контингенты разошлись ночью каждый к себе на родину. Узнав об этом, они стали лучшего мнения о своих успехах накануне. (22) Когда же появился Павсаний с лакедемонским войском, они снова сочли положение весьма опасным и, как передавали, в их войске царило глубокое молчание и малодушие. Когда же на следующий день прибыли афиняне и выстроились вместе с фиванцами[150], а Павсаний все не вступал в бой, настроение духа фиванцев опять поднялось. (23) Павсаний, созвав полемархов и пентеконтеров[151], устроил совещание по вопросу о том, сражаться ли или, заключив перемирие, под защитой его предать погребению Лисандра и других, павших вместе с ним. Павсаний и другие лакедемонские начальники обращали внимание на то, что Лисандр погиб, что сопровождавшее его войско побеждено и отступило, что коринфяне вовсе не приняли участия в походе и что наспех собранное войско не имеет охоты сражаться; указывалось и на то, что вражеская конница в противоположность лакедемонской очень многочисленна и, что важнее всего, трупы лежат под стенами города, так что даже при превосходстве в силах их не легко будет предать погребению, в то время как враги будут стрелять с башен. Ввиду всего этого и решено было заключить перемирие, чтобы получить возможность предать трупы погребению. (24) Фиванцы же ответили, что они согласны выдать трупы только на том условии, чтобы лакедемоняне удалились из Беотии. Лакедемоняне с радостью выслушали этот ответ и, предав земле трупы, двинулись из Беотии. При этом лакедемоняне были в унынии, фиванцы же относились к ним крайне заносчиво, и, если кто–нибудь сворачивал хоть на шаг с пути на чью–нибудь землю, заставляли его ударами снова вступать на дорогу. (25) Так кончился этот поход лакедемонян. По прибытии Павсания на родину он был привлечен к суду и ему угрожала смертная казнь. Он обвинялся и в том, что опоздал в Галиарт, куда он условился прибыть в один день с Лисандром, и в том, что он предал земле трупы, заключив для этого перемирие, не попытавшись овладеть ими с бою, и в том, что, овладев афинскими демократами в Пирее, он отпустил их[152], и — вдобавок ко всему этому — в том, что он не явился на суд. Ему был вынесен смертный приговор, но он бежал в Тегею[153], где и скончался от болезни. Вот какие события произошли в Греции.


[1] В 402/401 г. до н. э. Поход Кира произошел летом 401 г. до н. э.; полуторагодичный промежуток с осени 403 по весну 401 г. до н. э. Ксенофонт опускает совершенно.
[2] Об этом посольстве упоминают также Диодор (XIV, 19) и Плутарх (Артаксеркс, 6). Ксенофонт в «Анабасисе» умалчивает о нем, см. коммент. к § 2.
[3] См. кн. I,  гл.5, § 2 сл.
[4] См. коммент. к § 2.
[5] При Кунаксе, близ Вавилона. Произошла она осенью 401 г. до н. э. (Анабасис, 1, 8).
[6] Черного.
[7] Речь идет о знаменитом «Анабасисе» того же Ксенофонта, где описывается этот поход. По господствующему ныне в науке мнению, уже до выхода в свет «Анабасиса» появилось несколько мемуаров об этом походе, и в них, по мнению Ксенофонта, его роль была недостаточно подчеркнута. Действительно, источник Диодора, как доказал Месс (Rhein. Mus., LXI, 360 сл.), главным образом пользовался при описании похода Кира (XIV, 19 сл.) Ксенофонтовым «Анабасисом»; однако из того факта, что имя Ксенофонта здесь умышленно не упоминается до  гл.37, когда остатки участников похода прибыли во Фракию, можно заключить, что источник Диодора не верил сообщениям Ксенофонта о его роли в этом походе и исправлял эти известия на основании труда, восходящего к другому первоисточнику, быть может к мемуарам Софенета Стимфалийского. Появлением в свет таких мемуаров и обусловлено возникновение «Анабасиса», носящего таким образом апологетический характер. Чтобы внушить больше доверия к своему рассказу, Ксенофонт выпустил этот труд от имени сиракузянина Фемистогена. Ср.: Плутарх, (О славе афинян, С. 345 Е): «Ксенофонт был собственным историком, так как он описал свое командование, увенчавшееся успехом. Он приписал это повествование сиракузянину Фемистогену, уступив другому славу написания этого труда, чтобы рассказ его, трактующий как бы не о самом авторе, а о другом лице, казался достовернее». Вообще, как указывает Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 185), Ксенофонт в «Анабасисе» охотно заменяет исторические лица псевдонимами: так, упоминаемый в кн. II,  гл.1, § 12 «юный философ Феопомп из Афин» не кто иной, как сам Ксенофонт. Далее, «Анабасис» был написан между 379 и 371 гг. до н. э. (Gesch. d. Alt., III, 278), когда Спарта еще была в хороших отношениях с Персией, и поэтому выгодно было затушевывать ее бывшую связь с повстанцем Киром; поэтому Ксенофонт в «Анабасисе» ничего не упоминает об официальных сношениях Кира со Спартой, а лакедемонский наварх Са–мий (о нем рассказывает также Диодор (XIV, 19)) фигурирует здесь под псевдонимом Пифагора (Анабасис, 1,4, 2). Наша «Греческая история» написана уже после 367 г. до н. э., когда Персия стала на сторону Фив; поэтому здесь открыто рассказывается о посольстве Кира к лакедемонянам, и Са–мий назван собственным именем.
[8] Здесь мы имеем дело с односторонним изложением фактов: под властью Кира эти города, разумеется, были не более свободными, чем под властью Тиссаферна. Далее, города эти не «отпали от Тиссаферна к Киру», а были отторгнуты Лисандром, который ввел в них олигархический строй в самой тяжелой форме, в форме «правления десяти». (Об этом «отпадении» Ксенофонт сообщает также в «Анабасисе» (I, 1, 6).) Теперь, после подавления мятежа Кира, персидское правительство, естественно, становится на сторону враждебных ему демократий и, где только может, свергает олигархов. Такой переворот произвел за некоторое время до этого Тис–саферн в Милете (Полиэн, VII, 18, 2). Поэтому эти «города», т. е. господствующие в них олигархии, обратились за помощью к Спарте не из любви к «свободе», а ради своих собственных интересов. Точно так же и Спарта, решившись открыто выступить против персов, не руководилась патриотизмом; спартанское правительство понимало, что ряд демократических переворотов в городах Малой Азии подымет дух его политических врагов и подорвет его престиж. Однако, несмотря на такое положение вещей, лакедемонянам был очень нежелателен открытый разрыв с царем; поэтому, как сообщает Диодор (XIV, 35,6), они, прежде чем открыть военные действия, отправили к Тиссаферну послов с заявлением, чтобы он не выступал с вооруженной силой против греческих городов, но это посольство осталось безрезультатным: Тиссаферн первый открыл военные действия, осадив Киму. Однако зима уже надвигалась, а взять этого города он все не мог; поэтому он, сняв осаду, выдал военнопленных за большой выкуп.
[9] По Диодору (XIV, 36,1), была послана тысяча граждан; но здесь «граждане» простой синомим слова «лакедемоняне» (Ed. Meyer. Theopomps Hellenika, 107, пр. 1) и противопоставляются пелопоннесцам. Действительно, спартиаты вообще никогда не вербовались в солдаты для экспедиций в Азии и участвовали в них только в качестве высших полководцев. Нео–дамоды (см. выше, кн. I,  гл.2, § 18) хотя и не имели политических прав, но тем не менее подводились под понятие «лакедемоняне».
[10] См. выше, кн. II,  гл.4, § 2,8, 24 и 31; эти всадники были главной опорой олигархов. Как мы узнаем из Лисия (XVI, 6), после свержения олигархов они были удалены со службы, и с них было взыскано назад выданное им жалованье.
[11] Не раньше начала 399 г. до н. э., так как осада Кима была снята только поздней осенью 400 г. до н. э. (см. выше).
[12] По Диодору (XIV, 3), в нем было более 7000 человек (не считая наемников Кира).
[13] Другое толкование этого места: «сознавая слабость своей конницы».
[14] Описание операций Фиброна мы имеем в двух различных версиях: Ксенофонта, стремящегося всячески возвеличить роль этих людей в этих операциях, и Диодора (XIV, 36), источник которого, как я говорил уже в коммент. к § 2, относится с плохо скрытой завистью к своему сопернику Ксенофонту и не доверяет его сообщениям о подвигах руководимых им наемников Кира. По Ксенофонту, операции Фиброна были безрезультатными до присоединения к нему наемников, после этого он, наоборот, имел ряд успехов в эолийских городах. По Диодору же, Фиброн выполнил ряд удачных предприятий в Карии, и только после его возвращения в Эфес (см. § 8) к нему присоединились наемники. Что касается дальнейших военных действий, то здесь Диодор умышленно ограничивается кратким замечанием (XIV, 37,4), что Ксенофонт со своими наемниками «вместе с лакедемонянами продолжали войну с персами». Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 108–112) показал, что описанные у Диодора операции в Карии (как, например, перенесение города Магнесии на новое место) должны были потребовать долгого времени, тогда как всего он находился у власти немногим более полугода. Поэтому они не могли иметь места в эту войну; как показал тот же ученый, они относятся ко второму походу Фиброна в 381 г. до н. э. (см. ниже, IV, 8,17) и помещены на надлежащем месте. Факты же, упоминаемые у Ксенофонта, безусловно имели место в эту войну; однако значительная часть их, как видно из указаний нашего же автора в «Анабасисе», произошла еще до присоединения отряда Кира к Фиброну; следовательно, эти события отнесены здесь ко времени их присоединения для вящего прославления боевых товарищей Ксенофонта и из личного нерасположения последнего к Фиброну. Действительно, из «Анабасиса» (VII, 8, 24) мы узнаем, что наемники Кира соединились с войском Фиброна в Перга–ме и что, следовательно, Пергам был уже в это время лакедемонским. Точно так же Тевфрания, Алисарна, Гамбрий, Палегамбрий, Мирина и Гриний (Анабасис, VII, 8 и 17) отпали к лакедемонянам еще до соединения наемников с Фиброном. Остальными описываемыми здесь успехами (особенно взятием Ларисы Египетской) лакедемоняне, вероятно, были действительно обязаны содействию наемников. Отрядом последних в войске Фиброна руководил Ксенофонт. Об этом прямо говорит враждебный Ксенофонту источник Диодора (Диодор, XIV, 37, 3). Указание самого Ксенофонта в «Анабасисе» (VII, 7, 57) не опровергает, а только подтверждает это: действительно, Ксенофонт говорит здесь, что он хотел, передав войско Фиброну, вернуться на родину, «так как он еще не знал о состоявшемся постановлении об его изгнании». Отсюда ясно, что, когда он узнал об этом постановлении, он отказался от своего намерения (вдобавок как раз в это время был казнен учитель Ксенофонта — Сократ). О причинах, по которым Ксенофонт не упоминает, что он был предводителем наемников, см. ниже, коммент. к  гл.2, § 7.
[15] Как сообщает Геродот (VI, 65 сл.), Демарат был признан плодом прелюбодеяния, а не законным сыном царя Аристона, и лишен престола. Он бежал к Дарию и затем участвовал в походе Ксеркса на Грецию.
[16] О предательстве этого Гонгила во время похода Ксеркса сообщает Фукидид (1, 128): он служил посредником между Ксерксом и Павсанием, желавшим предать Грецию персам. По–видимому, деду этих братьев.
[17] Такое название она получила потому, что здесь, по преданию, были поселены Киром Старшим пленные египтяне.
[18] Целью их было завалить колодец; тогда стекавшая в него из водопроводной трубы вода вернулась бы обратно в нее и потекла бы в город.
[19] Такие предписания лакедемонское правительство давало и преемнику Фиброна (см.: II, 2,12). До Спарты уже доходили слухи о снаряжении флота персами, покорение Эолиды имело большое военное значение, которого бы оно совершенно лишилось, если бы персам удалось одержать верх на море, тогда как покорение Карии лишило бы персов их морских баз и помешало бы им утвердиться на Эгейском море (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 9).
[20] В конце лета 399 г. до н. э.
[21] Эфор (Афиней, XI, 500 с) переложил это замечание в длинный, широковещательный период.
[22] Ср.: Диодор, XIV, 38, 2: «Лакедемоняне узнали, что Фиброн ведет войну ненадлежащим образом», а также ниже, коммент. к  гл.2, § 7.
[23] Как указывает Фукидид (VIII, 61), Деркилид был гармостом Абидоса также в 411 г. до н. э.
[24] В 407 г. до н. э. См. выше, кн. I,  гл.5, § 1.
[25] Ср. § 8.
[26] Непонятное указание: область писидов вовсе не граничила с владениями Фарнабаза.
[27] Об этом злодеянии рассказывает также Полиэн (VIII, 54).
[28] Ср.: Диодор, XIV, 38, 3: «Деркилид пошел походом на города Троады и взял Гамаксит, Колоны и Арисбу…» Арисба, вероятно, попала сюда по недосмотру вместо Ларисы.
[29] См. коммент. к § 3.
[30] Вероятно, весь этот фокус с жертвоприношениями имел целью дождаться результатов деятельности тайных агентов Деркилида в Кебрене, увенчавшейся, как видим, полным успехом.
Об этом эпизоде несколько по–иному сообщает Полиэн (VIII, 54): «Деркилид дал клятву Мидию, тирану Скепсия, что он предоставит ему возможность после того, как тот выйдет к нему из крепости и переговорит с ним, вернуться тотчас же назад в город. Тиран вышел к нему. Тогда Деркилид приказал Мидию немедленно открыть ему городские ворота; в противном случае он угрожал ему смертью. Мидий испугался и открыл ворота. Тогда Деркилид сказал: «Теперь я тебе позволяю вернуться в город — в этом–то ведь я и поклялся — но и я со своим войском также войду туда»». Диодор упоминает об этом вскользь (XIV, 38, 3): «Он покорил Илион, Кебрению и все другие города Троады частью — хитростью, частью — силой».
[31] Т. е. из Скепсия, куда он удалился после того, как убил свою тещу.
[32] Так как он становился частным человеком.
[33] Был обычай, по которому совершавшие жертвоприношение угощали своих друзей мясом жертвенных животных.
[34] У персов подданные считались собственностью государя, и он был единственным свободным человеком в стране. Ср. ниже, VI, 1,12: «Мне известно, что весь персидский народ, исключая лишь одного человека, это — толпа рабов, чуждая гражданских добродетелей», Еврипид, Елена, 276:

Все варвары — рабы; свободен лишь — один.
[35] По Диодору (XIV, 3, 9, 5), «во всем войске Деркилида насчитывалось не больше семи тысяч солдат». По Исократу (Панегирик, 144), их было лишь 1000, но это — явное преуменьшение.
[36] Т. е. Малой Фригии с главным городом Даскилием, ср. ниже, II, 4, 13.
[37] Оно было заключено, как мы увидим ниже (§ 9), на зиму, а затем возобновлено. По Диодору (XIV, 38, 3), оно было заключено на 8 месяцев.
[38] Одрисы (царем которых и был Севф) — фракийское племя, жившее на европейском берегу Геллеспонта.
[39] Сопоставив с § 8  гл.1, мы увидим, что дело обстояло так. Войско Фиброна стояло лагерем на территории союзника. При тогдашнем несовершенстве коммуникации это было неразрывно связано с безвозмездной реквизицией и другими притеснениями местного населения. Недаром Деркилид, не желавший обижать союзников «для того, чтобы не ложиться тяжким бременем на союзников, оставаясь на зимовку в дружественной стране, как было с Фиброном», нашел один только выход — перейти на территорию враждебных вифинцев (см. выше, § 1). Однако насилие Фиброна превысило всякую меру; терпение союзников истощилось, и они отправились с жалобой в Лакедемон, результатом чего было отрешение от должности и бегство Фиброна (см. выше,  гл.1, § 8). Деркилид имел пред собой печальный пример своего предшественника и поэтому всячески старался щадить союзников; за это эфоры и выражают здесь благодарность войску. Каково же было в отношении к союзникам поведение наемников Кира, представлявших собой почти автономную боевую группу? Несомненно, что попытка Ксенофонта свалить всю вину на Фиброна — довольно сомнительный и непорядочный прием. Из того факта, что «Ксенофонт вообще неохотно говорит об этих вещах» и что он стесняется назвать себя по имени и скрывается под титулом «вождь наемников Кира» (§ 7), Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 107 с примеч. 3) правильно заключает, что и сами наемники были крайне скомпрометированы в деле о притеснении союзников.
[40] Ниже Ксенофонт точно указывает, что этих городов было одиннадцать.
[41] Стена через Херсонесский перешеек строилась неоднократно. Впервые ее соорудил Мильтиад: «Он преградил Херсонесский перешеек стеной, шедшей от города Кардии до Пактии, чтобы апсинфийцы не могли разорять жителей полуострова, вторгаясь в их страну. Ширина перешейка тридцать шесть стадиев. Затем эта стена была возобновлена Периклом» (Плутарх, Перикл, 19). Длина стены, по указанию нашего автора, — 37 стадий, т. е. приблизительно 6,88 км. Плиний (Естественная история, IV, 11) определяет длину этой стены в 5 римских миль, что равно 40 стадиям, но это, вероятно, округленная цифра. О постройке этой стены сообщает также Диодор (XIV, 38,5–7): «В это время фракийцы большими полчищами вторгались в Херсонес, опустошали всю область и заставляли жителей запираться в городах. Изнуряемые этой войной херсонесцы призвали к себе из Азии лакедемонянина Деркилида. Он перешел со своим войском через Геллеспонт, изгнал фракийцев из этой области и преградил Херсонес стеной от моря до моря. Таким образом ему удалось положить конец набегам фракийцев; получив щедрые почетные дары, он переправил свое войско назад в Азию».
[42] Как Атарней попал в руки изгнанных из Хиоса демократов, рассказывает также Диодор (XVIII, 65, 4). Сообщив о том, как демократы были изгнаны из Хиоса (XVIII, 3; см. коммент. к кн. I,  гл.1, § 32), он прибавляет: «Они заняли Атарней, расположенный на материке против Хиоса, очень сильную природную крепость, и с этого времени стали выступать отсюда против хиосцев, делая вылазки». О том же: Исократ, Панегирик, 144. Как указывает Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 113, примеч. 2), «Атарней был занят при содействии персов, ставших в это время ревностными защитниками греческих демократий».
[43] Ср.: Исократ, Панегирик, 40: «Драконт занял Атарней и, собрав войско из 3000 пелтастов, принудил к отпадению Мисийскую равнину».
[44] До 397 г. дон. э.
[45] Таким образом, Тиссаферн считал себя обязанным соблюдать мир, заключенный Фарнабазом (см. выше,  гл.2, § 1 и 9).
[46] См. выше,  гл.1, § 3 (ср. также кн. I,  гл.4, § 3).
[47] Т. е. о том, как бы выгнать греков из владений царя.
[48] Тиссаферн и Фарнабаз.
[49] Ксенофонт при всяком удобном случае рекламирует себя и своих бывших подчиненных.
[50] Неточное выражение, поставленное исключительно для того, чтобы придать изложению связность. Диодор (XIV, 17, 1) относит начало этого похода к архонтату Микона, т. е. к 402 г. до н. э. По выкладкам нынешних ученых (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 52; Forschungen zur alten Geschichte, II, 506 и сл.), эта война началась в 401 г. до н. э. На те же причины этой войны указывает Павсаний (III, 17,4); но у последнего при описании этой войны вместо Агиса всюду ошибочно назван Павсаний. Союз этот был заключен в 420 г. до н. э. и носил враждебный лакедемонянам характер.
[51] Вооруженные силы лакедемонян вторглись во время Олимпийских торжеств в Элиду, за это они были присуждены элейцами к штрафу в 2000 мин. Лакедемоняне отказались уплатить этот штраф, и за это в 420 г. до н. э. не были допущены к участию в Олимпийских состязаниях.
[52] «Чтобы показать, что он является действительным владельцем колесницы» (Фукидид, 50) и что фиванцы — только подставное лицо. О том же Павсаний в указ. месте.
[53] Олимпийскому.
[54] Диодор (XIV, 17, 5) передает еще следующие маловероятные подробности: «Они отправили десять послов с требованием, во–первых, даровать автономию подчиненным городам, а во–вторых — взять на себя соответственную часть расходов по войне с афинянами». На это, по Диодору, элейцы ответили, что «лакедемоняне хотят поработить себе всех эллинов», и отказались выполнить их требования; по Павсанию (III, 8, 3), «элейцы ответили, что они не замедлят даровать автономию этим городам, как только они узнают об освобождении городов, подчиненных Спарте». Но это просто переделка заявления Эпаминонда на конгрессе 371 г. до н. э. в Спарте (Павсаний, IX, 13, 2).
[55] Термин этот, выражаясь нынешним языком, означает и «объявление мобилизации» и «открытие военных действий».
[56] См. ниже, примеч. 60. Об этом первом, неудачном походе рассказывает и Павсаний (III, 8,4): «В этот раз войско, пройдя от Олимпии и Алфея, отошло назад, так как случилось землетрясение».
[57] Рассказ Диодора (XIV, 17,6–9) об этом вторжении почти ни в чем не совпадает с изложением нашего автора: «Они послали второго из царей, Павсания, против элейцев с войском из 4000 человек. С ним вместе выступили также значительные отряды, посланные почти всеми союзниками, исключая беотийцев и коринфян (последние были недовольны действиями лакедемонян и поэтому не участвовали в походе на Элиду). Павсаний вторгся в Элиду из Аркадии, одним ударом взял крепость Ласион, а затем повел войско по Акрорее и присоединил к себе четыре города: Фрест, Алий, Эпиталий и Опунт. Затем он пошел приступом на Пилос и овладел и этим пунктом, отстоящим приблизительно на семьдесят стадий от Элиды». Этот рассказ Диодора возбуждает недоумение; Павсаний, конечно, указан по ошибке вместо Агиса, но нельзя допустить, чтобы весь этот рассказ был позднейшим домыслом. Мне кажется правильной догадка Эд. Мейера (Theopomps Hellenika, 115): «(В рассказе Диодора) речь идет о вторжении аркадян (и ахейцев), которые, получив известие об успехах Агиса, «по собственной воле вторглись в Элиду и приняли участие в разграблении страны» (см. ниже, § 26). Как раз теперь они и захватили Ласион (ср. ниже, § 30: «Ласиону, оспариваемому аркадянами»)… В этом походе могли принимать участие и спартанцы…»
[58] Алфей.
[59] Гимнасии — здания, в которых занимались гимнастическими упражнениями. В Элиде они наполнялись главным образом теми, которые тренировались перед выступлением на олимпийских состязаниях.
[60] О событиях, затушевываемых здесь Ксенофонтом, мы узнаем из Диодора (XIV, 17, 9–10): «После этого он пошел на Элиду и расположился лагерем на холмах, находившихся на другом берегу реки. Элейцы за короткое время до этого призвали к себе на помощь отборный отряд за тысячи союзных этолийцев, которому было поручено охранять местность близ гимнасия. (Ср. выше, § 24: «Отправили послов в государства, которые, по их сведениям, были враждебны лакедемонянам». — С. Л.) Павсаний пошел было приступом на эту местность, не приняв необходимых мер предосторожности: он был убежден, что элейцы никогда не отважатся на вылазку. Вдруг из города вышли и ринулись на лакедемонян этолийцы и большая толпа граждан; при этом они убили около тридцати человек. Павсаний сперва прекратил осаду, а затем, увидя, что взятие города — трудное дело, двинулся по стране, грабя и опустошая ее, хотя она и была священной».
[61] Об этом мятеже Павсаний (III, 8,4) рассказывает следующее: «Элеец Ксений, бывший лично в союзе гостеприимства с Агисом и, кроме того, носивший титул проксена Лакедемонского государства, вместе с заправилами в государстве выступил против демократии; но прежде чем прибыл Агис со своим войском, чтобы поддержать их восстание, Фрасидей, бывший в то время вождем элидской демократии, победил в бою Ксения и его соратников и принудил их бежать из города».
[62] Поговорка, вероятно, означающая неизмеримое богатство. Медимн — мера сыпучих тел, равная 59 л.
[63] Этот рассказ повторяется у Павсания (II, 8, 5); только Лисиппа он ошибочно называет Лисистратом.
[64] Несколько по–иному рассказывает об этом Диодор (XIV, 17,12): «Так как приближалась уже зима, он усилил элидские укрепления, оставил в них потребное количество войска, а сам с остальным войском отправился на зимовку в Диму».
[65] По Павсанию (III, 8, 5), элейцы обязались еще срыть стены их города (по нашему автору, см. выше, § 27, он их никогда не имел), по Диодору (XIV, 34, 1) — выдать свои триэры.
[66] Первоначально руководство Олимпийскими празднествами принадлежало жителям Писы; они не имели крупных поселений и жили в деревнях, тогда как Элида с 471 г. до н. э. уже была крупным городом. Около 580 г. до н. э. руководство Олимпийскими празднествами перешло к элейцам.
[67] Десятина — десятая часть добычи обыкновенно посвящалась богам.
[68] Т. е. божеские почести. Ср. трактат нашего автора «О государственном устройстве лакедемонян» (XV, 9): «Воздаваемыми покойному царю почестями законы Ликурга имеют целью обнаружить, что лакедемонские цари почитаются не как люди, а как полубоги». Способ погребения спартанских царей подробно описывает Геродот (VI, 58). Основной труд, посвященный вопросу о «божественном» характере царской власти в Спарте: U. Kahrstedt, Griechisches Staatsrecht, I. Göttingen, 1922. См. также мою книгу: История античной общественной мысли. М.: ГИЗ., 1929. С. 35 и 174 и указанную в примечаниях к этим местам литературу.
[69] Ср.: Геродот, VI, 58. «После погребения царя в течение десяти дней не совершается никаких дел на агоре (т. е. торга, комерческих сделок, суда, собраний. — С. Л.) и не производятся выборы должностных лиц, но все эти дни посвящены трауру».
[70] Слово «настоящего» добавлено мною для смысла, так как обыкновенно под «твоим отцом» здесь разумеют Агиса. (Впервые правильно понял это место О. Келлер (в его издании «Греческой истории» Ксенофонта). — С. Л.) Эта ошибка очень стара и освящена авторитетом древности: уже Плутарх именно так понял это место. При этом в дальнейшем получается бессмыслица; не будучи в силах справиться с нею, Плутарх в одном месте (Агесилай, III, 6) слова «на десятый месяц» заменил выражением: «более чем через десять месяцев», в другом (Алкивиад, 23): «по истечении которых (десяти месяцев)». Вслед за Плутархом и новейшие комментаторы видят в «твоем отце» Агиса, а чтобы получился смысл, предлагают всевозможные «поправки» к дошедшему до нас тексту Ксенофонта. Настоящим отцом Леотихида, по сообщению самосского историка IV в. до н. э. перипатетика Дурида (очень доверять которому не стоит, так как он большой любитель сенсационных анекдотов) (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt. Ill, 258, § 152; IV, 64, § 422 с примеч. Основные свидетельства о нем: Jacoby, Fragmente der Griechischen Historiker, 76, T. 8, T. 11, F. 67,70. Ср. также: В. Бузескул. Введение в историю Греции. 3‑е изд. П.: 1915. С. 174.), был якобы Алкивиад (Плутарх, Агесилай, 3, со ссылкой на Дурида; Алкивиад, 20; Лисандр, 22; Павсаний, III, 8, 7–10, сообщая об этих событиях, имени Алкивиада не упоминает). Алкивиад якобы соблазнил Тимею, жену Агиса, не удовольствия и озорства ради, а из честолюбия, желая, чтобы его потомки царствовали в Спарте. Наряду с версией, дружественной Агесилаю, имевшей источником Ксенофонта, существовала и другая, дружественная Леотихиду. К ней восходит сообщение Павсания (III, 8, 7). В противоположность Ду–риду, Павсаний не верит сплетне об Алкивиаде. По его словам, Агис совершил необдуманный шаг по отношению к своему сыну Леотихиду; какой–то злой демон внушил ему заявить в присутствии эфоров, что он не считает Леотихида своим сыном. Впоследствии Агисом овладело раскаяние; когда его больного несли на родину из Аркадии, во время нахождения его в Герее он поклялся в присутствии многочисленных свидетелей, что Лео–тихид — его настоящий сын, и просил их с мольбой и слезами довести это до сведения лакедемонян. Надо, однако, думать, что рассказ о заявлении Агиса в присутствии эфоров создан под влиянием точь–в–точь такого же рассказа Геродота (VI, 63 и 69) о спартанском царе Аристоне и его сыне Демарате, на что указывает и сам Павсаний. Достаточно сравнить свидетельства Геродота (VI, 63) и Павсания (III, 8, 7). Поэтому быть уверенным в правильности сообщения, будто Агис когда–то сам отрекся от своего сына, нельзя. Как я показал в своей статье «Zum politischen Kampf in Sparta gegen Ende des V Jahrhunderts» («Klio», 21, 1927, c. 404–420), обвинение спартанского царя в незаконном рождении было шаблонным приемом, которым пользовались для устранения царей неугодного направления.
[71] Выступление Диопифа было, разумеется, инспирировано партией Леотихида. Относительно приводимого здесь прорицания Плутарх (Агесилай, 3) рассказывает следующее: «В Спарте жил в это время прорицатель Диопиф, ум его был преисполнен всякими старинными прорицаниями, и вообще он считался в божественных делах мудрым выдающимся человеком. Он заявил, что будет грехом, если спартанцы выберут царем хромого (Агесилай был хромым), и прочел во время разбора этого дела следующее прорицание:

Гордая Спарта! Хотя у тебя и здоровые ноги,
Бойся: ты можешь взрастить на престоле хромое царенье;
Долго ты будешь тогда изнывать от нежданной болезни,
Долго ты будешь носиться по волнам убийственной брани».

Это же прорицание приведено в Плутарховой биографии Лисандра, 22, и у Павсания (III, 8,9).
[72] Обе царские фамилии в Спарте считались потомками Гилла, сына Геракла.
[73] Бесправные спартанцы, ждавшие со дня на день своей эмансипации, не могли не видеть в избрании царем Агесилая прямого вызова; вот почему Ксенофонт и рассказывает о восстании Кинадона в непосредственной связи с воцарением Агесилая. Предвещание жреца — конечно, обычная в Спарте инсценировка.
[74] Именно Гераклу, Зевсу и Диоскурам.
[75] Ср. трактат нашего автора о государственном устройстве лакедемонян, X, 7: «(Ликург) сделал равноправными в государственных делах всех, исполняющих его постановления, не принимая во внимание ни бедности, ни физических недостатков; он постановил, чтобы только те не считались в числе равноправных граждан, которые уклоняются от исполнения его суровых постановлений». Таким образом, из числа гомеев (равноправных) исключались прежде всего те, которые при воспитании детей или в собственной жизни не соблюдали сурового режима, установленного, по преданию, Ликургом. Кроме того, как мы узнаем из Аристотеля (Политика, II, 6), сюда принадлежала еще одна категория лиц — все те, кто по бедности не мог делать установленных взносов на содержание общего стола (сисситий). Все эти лица исключались из категории гомеев и составляли особый разряд неполноправных гипомейонов (см. ниже, § 6). Они лишались всех политических прав (кроме, может быть, права участия в Народном собрании. — С. Л.) (Плутарх, Лаконские изречения, с. 235, Varia, 51), но пользовались всеми личными и имущественными правами. К этому разряду и принадлежал Кинадон (см.: Schömann‑Lipsius, Griechische Altertümer, 224–227).
[76] Периэками назывались (по мнению некоторых ученых, некогда покоренные) жители лаконских городов, составлявшие большинство населения Спартанского государства. Они пользовались личной свободой и гражданскими правами, но были лишены всех политических прав. В войске они служили большей частью в качестве тяжеловооруженных, составляя его главную силу. Им были предоставлены лишь очень небольшие участки земли, и поэтому они занимались преимущественно ремеслами, занятие которыми было запрещено спартиатам.
[77] См. коммен. к кн. II,  гл.4, § 38.
[78] Т. е. члены Совета старейшин (герусии). Это был Верховный совет, разделявший с царями их государственную власть; он состоял из 28 членов, выбиравшихся пожизненно из «равноправных» граждан не моложе 50 лет.
[79] В Греции молодые люди по выходе из эфебии, во время прохождения которой они получали военное образование, двадцати лет от роду, зачислялись в войска. Возрасты от 20 до 40 лет назывались «младшими призывными возрастами» (нечто вроде «запаса»), а от 40 до 60 лет — «старшими» (нечто вроде «ополчения»).
[80] Когда какой–либо спартанский военачальник или вообще магистрат отправлялся на службу за границу, ему давался с собой деревянный жезл с винтовой нарезкой, называвшийся «скиталой». Как раз такой же экземпляр скиталы оставался на родине. Если заграничному представителю нужно было передать важное секретное поручение, на оставшуюся на родине скиталу по нарезке навертывалась полоса кожи и затем на ней писали вдоль скиталы. Затем ремень снимали, написанное на нем мог прочесть только адресат, снова навернув ремень тем же способом на свою скиталу (Плутарх, Лисандр, 19).
[81] Гиппагреты — три лица, назначаемые эфорами; они стояли во главе царской гвардии, состоявшей из трехсот отборных юношей. Ср.: Фукидид, V, 72; Геродот, VIII, 124.
По поводу заговора Кинадона Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 52) справедливо замечает: «Рассказ Ксенофонта о заговоре Кинадона представляет собой во всех деталях официозную версию, мы не можем даже приблизительно представить себе, какую роль играли в этом заговоре те или иные партии из среды полноправных граждан».
[82] По Диодору (XIV, 39, 2), на выданные царем 500 талантов было построено только 100 триэр.
[83] Известие Ксенофонта, будто лакедемоняне из этого источника впервые узнали о снаряжении персами флота, не совсем верно. Фарнабаз после заключенного перемирия (см. выше,  гл.2, § 20) отправился к царю и убедил его снарядить флот под руководством афинянина Конона. Главной базой этого флота должен был быть Саламин на Кипре, где царствовал союзник персов Евагор. Царь принял предложение Фарнабаза и дал ему с собой 500 талантов серебра (Диодор, XIV, 39; Πавсаний, I, 3, 2). При этом велись оживленные переговоры между царем, Фарнабазом, Евагором и Кононом (Фотий, Эксцерпт из Ктесия, § 63; Плутарх, Артаксеркс, 23). Из тех же источников мы узнаем, что по совету Конона (переданному через Ктесия) спартанское посольство при царском дворе было арестовано; впоследствии эти же послы арестовали Ктесия на Родосе. Таким образом, ясно, что известие нашего автора о том, что спартанцы ничего не знали о снаряжениях персов, может относиться только к последним, решительным мероприятиям; все эти переговоры не могли не быть известны спартанцам. Далее, как я уже указывал выше (в коммент. к § 7,  гл.1), неоднократные предписания главнокомандующим сухопутной партии идти на Карию объяснялись именно желанием воспрепятствовать начавшемуся усилению Персии на море.
[84] Фактически руководящую роль играл Фарнабаз, но, как мы видели выше (гл. 2, § 13), он был подчинен Тиссаферну, назначенному главноначальствующим всех боевых сил; вот почему Ксенофонт выражается таким образом.
[85] Отсюда нетрудно понять, что и спартанцы снарядили сильный флот. Ксенофонт ограничивается этим брошенным мимоходом замечанием, так как он умышленно умалчивает обо всем, что происходило на море до битвы при Книде, включая и эту битву, так как эти события не вплетали новых лавров в победный венок спартанцев.
[86] См. коммент. к  гл.2, § 17.
[87] Это не были рядовые воины (в заграничных экспедициях спартиаты в качестве рядовых воинов не участвовали), а Верховный военный совет, прикомандированный государством к войску для надзора за действиями царя. Плутарх называет их «руководителями и советниками» (Агесилай, 6; Лисандр, 23), Диодор — «Верховным советом» (XIV, 79,1). В число их входил и Лисандр; он был как бы первым лицом в этой коллегии (см. ниже, § 20; Плутарх, Лисандр, 23). Этот Совет был учрежден в 418 г. до н. э. первоначально в числе 10 человек, причем без их санкции царь не мог принимать важных решений (Фукидид, V, 6, 3, 4; Диодор, XII, 78,6).
[88] По Диодору (XIV, 79,1), все войско насчитывало только 6000 чел. Уже в Эфесе к нему присоединились еще 4000.
[89] В последние годы царствования Агиса Лисандр потерял большую часть своего прежнего влияния. Главной его опорой были олигархические партии в малоазиатских городах, которым он отдал всю власть в них, учредив здесь декархии (правление спартанского гармоста и десяти местных олигархов). Эти декархии были уничтожены царем Павсанием и эфорами отчасти из желания ослабить Лисандра, отчасти под давлением местных жителей. Желая вернуть себе потерянное могущество, Лисандр содействовал воцарению Агесилая, думая, что ему удастся сделать последнего послушным исполнителем своих желаний (Плутарх, Лисандр, 23). Далее, когда зашла речь о походе в Азию, он содействовал тому, чтобы военачальником был избран Агесилай, рассчитывая, что благодаря своему опыту и связям в малоазиатском мире ему удастся взять в свои руки фактическую власть, а Агесилай будет только подставным лицом (как прежде Арак). Он устроил даже, что преданные ему олигархи (большей частью изгнанные из родных городов) послали в Спарту депутации от имени малоазиатских греков с просьбой назначить военачальником Агесилая (Плутарх, Агесилай, 6; Лисандр, 23). Однако, как мы увидим, Агесилай оказался слишком самостоятельным и слишком честолюбивым человеком для того, чтобы чаяния Лисандра могли осуществиться.
[90] Т. е. умеренные олигархии, которые здесь существовали ранее владычества афинян.
[91] Т. е. жертвоприношения о благополучном переходе через границу. Как указывает наш автор (Трактат о государственном устройстве лакедемонян, XIII, 2), они состояли в следующем: «…Как выступает царь с войском. Сперва он совершает в своем дворце жертвоприношение Зевсу—Водителю и соприсущим богам. Если эта жертва дает хорошие знамения, жрец–огненосец берет с алтаря пылающую головню и идет впереди войска к границе страны. Здесь царь приносит жертву Зевсу и Афине. Если жертвоприношения обоим божествам дают хорошие предзнаменования, — войско переходит границы страны».
[92] Эти посольства были отправлены во все государства, кроме Аргоса (Павсаний, III,9,1). Однако коринфяне и беотийцы отказались прислать свои контингенты (см. ниже,  гл.5, § 5).
По Плутарху (Лисандр, 6; Пелопид, 21), он решил совершить это жертвоприношение вследствие якобы виденного им сновидения. Я не вижу основания сомневаться в этом. Не удивительно и то, что наш автор ничего не упоминает об этом сновидении: неудача жертвоприношения, предписанного богами, могла бы привести читателя к самым печальным заключениям, к которым и приходит Плутарх в указанном месте. Рассказ Павсания (III, 9, 3–4) вполне совпадает с рассказом Ксенофонта.
[93] См. в Приложении «Отрывок из греческой истории», 11, 3, с. 495.
[94] Ксенофонт не сообщает, что этот отказ имел законный предлог: жертвоприношения предполагалось совершить не по установленному в Беотии ритуалу, устранив беотийского жреца (Плутарх, Агесилай, 6).
[95] Весной 396 г. до н. э. Действительно, в § 16 мы читаем: «с наступлением весны», а в § 20: «в это время как раз окончился год с тех пор, как Агесилай отплыл из Лакедемона».
[96] Дополнение Кобета взято в скобки; без него не получается смысла.
[97] Как сообщает наш автор в «Агесилае» (1, 10), Агесилай прибавил к этому, что перемирие заключается только на три месяца. Это очень важно для суждения о дальнейших событиях.
[98] Здесь Ксенофонт становится на точку зрения устраненных от власти олигархов, обивавших пороги Лисандра. Как мы видели в § 20  гл.2 и других местах, спартанские гармосты остались; политический строй представлял собой большей частью умеренную олигархию (см. коммент. к § 2), но эта олигархия была вполне независимой, что не могло нравиться ни Лисан–дру, ни любимцу Ксенофонта Агесилаю. Как можно заключить из «Агесилая» (1, 37), последний поставил у власти преданных ему людей. Как мы видим из того же произведения (1,18–19), Агесилай умел угождать своим друзьям законными и незаконными путями.
[99] Плутарх (Агесилай, 8; Лисандр, 23) прибавляет к этому еще совершенно невероятную подробность — будто Агесилай, чтобы окончательно унизить Лисандра, назначил его своим креодетом (собств. «прислужник, разделявший мясо гостям»; придворная должность; ср.: виночерпий). Просителям он будто бы говорил: «Ступайте и унижайтесь перед моим креодетом».
[100] Горькая ирония: Лисандр намекает здесь на то, что Агесилай обязан ему престолом.
[101] Об этом подробнее рассказывает наш автор в «Агесилае» (III, 3): «Перс Спифридат, узнав, что Фарнабаз ведет переговоры о вступлении в брак с царской дочерью, а его дочь хочет держать у себя без брака, был возмущен этим оскорблением и передался Агесилаю вместе с женой, детьми и войском». В нашем труде Ксенофонт не упоминает об этом умышленно, так как иначе его сообщение (см. ниже, кн. IV,  гл.1, § 4–15) о том, как Агесилай сватал дочь Спифридата, получило бы совсем другой привкус. Автор нового отрывка (см. Приложение, 16, 4) относит присоединение Спифридата лишь к осени 395 г. до н. э.
[102] См. ниже, кн. IV,  гл.1, § 28, и «Отрывок…» (Приложение, 16, 4).
[103] В Эфес.
[104] Теперь понятно, почему Ксенофонт выше, в § 6, не упомянул, что перемирие было заключено только на 3 месяца (см. коммент. к этому месту). С тех пор до объявления войны Тиссаферном срок этот уже истек, и, следовательно, только путем такого умолчания можно было превратить поступок Тиссаферна в клятвопреступление.
[105] В древности воинам не выдавалось казенного пайка; они получали жалованье, на которое они сами должны были себя прокармливать. Поэтому в обязанности полководцев входило, чтобы на местах стоянок можно было купить провиант.
[106] Таким образом, если верить Ксенофонту, Тиссаферн оказался круглым дураком; наш автор так и заявляет в своем «Агесилае» (1, 17): «Он показал, что и в искусстве обманывать Тиссаферн — настоящее дитя» (по сравнению с ним). Однако Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 11–13 и другие места) показал, что такое впечатление создается только вследствие искажений и умолчаний нашего автора. Действительно, Ксенофонт указывает две причины, вследствие которых Агесилая можно было ждать в Карии: 1) желание отомстить Тиссаферну, 2) особенное удобство операций в Карии, так как тут главная сила персов — конница — не могла развернуться. Первое соображение, конечно, могло играть лишь второстепенную роль. Что же касается второго, то оно прямо противоречит действительности: для того чтобы пройти в южную, гористую часть Карии, неудобную для конницы, надо было прежде пройти долину Меандра и всю Северную Карию, где поступательное движение Агесилая легко могло быть остановлено персидской конницей (здесь действительно ждал Агесилая Тиссаферн). Итак, поход в Карию отнюдь не представлял особого удобства, а наоборот был чрезвычайно труден. Почему же Тиссаферн ждал Агесилая сюда? Как я уже указывал выше, Кария была единственной удобной морской базой, и здесь Конон снаряжал персидский флот. Предыдущий опыт показал, что сухопутной войне не суждено увенчаться решительным результатом; все зависело от исхода будущего морского боя. Таким образом, победа в Карии была бы полным поражением Персии; сюда и только сюда должны были направляться усилия Агесилая. Недаром спартанское правительство постоянно понуждало своих полководцев идти на Карию (см. выше). Поэтому, куда бы ни направлялся Агесилай, Тиссаферн должен был делать только одно — защищать Карию от возможного вторжения. Поход Агесилая во Фригию не мог иметь никакого значения для общего хода войны и, таким образом, являлся не «ловкой военной хитростью», а только признанием в своей слабости: «Агесилай чувствовал, что у него не хватает сил для того, чтобы делать то, что было целью его поездки, и для отвода глаз он предпринял набег на Фригию.
[107] В этом фригийском городе была резиденция Фарнабаза. По Диодору (XIV, 79, 2), он дошел не до Даскилия, а до Кимы, но это известие, как указывает Эд. Мейер, не заслуживает доверия.
[108] В «Отрывке…» (Приложение, 16,6) он назван Рафаном.
[109] О преимуществах этого способа вооружения говорит наш автор в «Трактате о коннице» (12, 12): «Вместо нашего копья, представляющего собой простой кол, тяжелого и неуклюжего, мы рекомендуем лучше носить по два дерновых дротика».
[110] Всякое отступление от нормального строения (вида, цвета и т. д.) во внутренностях жертвенных животных считалось дурным предзнаменованием. В действительности Агесилай, конечно, отступил, не выдержав напора неприятельской конницы и легковооруженных, причем, как указывает Полиэн (II, 1, 30; Фронтин, I, 4, 2), он оказался в очень тяжелом положении: чтобы защитить свое войско и богатую добычу от упорных нападений неприятеля, он заставил обнаженных и закованных в цепи пленных идти с обеих сторон его войска; после этого враги не решились уже метать в его войско дротики. Вероятно, это же мучительное отступление имеется в виду в туманной заключительной фразе нашего места: «приходилось… бороться с врагом, отступая шаг за шагом».
[111] В Эфес (Агесилай, 1,18,25; Плутарх, Агесилай, 9; Диодор, XIV, 79,3).
[112] 395 г. до н. э.
[113] Щиты часто разрисовывались геральдическими изображениями.
[114] В Эфесе находился ее знаменитый храм.
[115] Он упоминается также в «Отрывке…» (см. Приложение, 6,4) и у Диодора, в приводимом ниже месте (XIV, 80, 2).
[116] Таким образом, наш автор уже не командует наемниками. Вероятно (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 6), он был куда–то командирован Агесилаем. Следовательно, дальнейшие события переданы им из третьих рук и имеют не больше цены, чем другие дошедшие до нас известия об этих фактах.
[117] В Лидию.
[118] Сюда относится все то, что было сказано в комментарии к § 12.
Об этом походе совсем иное рассказывает Диодор (XIV, 80, 1): «После этого Агесилай, выведя войско в долину Каистра и местность, прилежавшую к Сипилу, опустошал усадьбы жителей этих мест. Тиссаферн шел по следам лакедемонян, собрав под свои знамена 10 000 всадников и 50 000 пехотинцев; при этом он убивал тех, которые отставали, удаляясь из строя, для поиска продовольствия. Тогда Агесилай выстроил войско сомкнутым строем и стал продвигаться, плотно держась подножья Сипила, выжидая удобного момента для нападения на врага. Так он шел до самых Сард». (Далее описывается опустошение парка Тиссаферна.) Почти то же самое рассказывалось и в испорченном месте «Отрывка…» (6, 1–3), который и был в этом случае источником Диодора. Здесь изложение гораздо подробнее, чем у Диодора. Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 6, 13) показал, что рассказ в «Отрывке…» (у Диодора) заслуживает предпочтения: если конница и могла прибыть из долины Меандра в окрестности Сард за три дня, то для пехоты и обоза переход настолько быстрый невозможен. Ксенофонт понимал это: у него пехота не успевает прийти на поле сражения; однако обоз, по его сообщению, приходит вовремя. Ксенофонт строит свой рассказ так для того, чтобы иметь возможность сообщить о богатой добыче, захваченной Агесилаем в персидском лагере. «Итак, — замечает Эд. Мейер, — рассказ Ксенофонта здесь внутренне несостоятелен и тенденциозен; по–видимому, Агесилай подвигался к Сардам гораздо медленнее, чем передает Ксенофонт. Вполне допустимо, конечно, что он на четвертый день после своего выступления из Эфеса был настигнут преследовавшей его персидской армией (и как раз конницей); но Ксенофонт извращает события, непосредственно пристегивая сюда битву при Сардах. Скорее прав автор (отрывка), который рассказывает, что Агесилай под напором вражеских войск должен был прекратить ограбление и подвигаться по возможности по защищенной местности, выстроившись в каре» (Ed. Meyer, Theopomps Hellenika, 13).
[119] По Павсанию (III, 9,6), эта битва произошла в долине реки Герма; по Диодору (XIV, 80,2) — между Сардами и Фибарнами. Месторасположение Фибарн нам неизвестно.
[120] Ксенофонт и автор «Отрывка…» постоянно называют войско Агесилая «греками», а Диодор (XIV, 80, 1 и 5) и другие — лакедемонянами. Это — не случайность: первые рассматривают этот поход как предприятие различных полисов Эллады, Диодор — как частное дело лакедемонян.
[121] В описании этой битвы Плутарх (Агесилай, 10) точно придерживается Ксенофонта, Диодор (XIV, 80,2–4) в общем следует рассказу «Отрывка…» (см. Приложение, 6, 4–5), но кое–что заимствует и у Ксенофонта: «(Дойдя до Сард) он повернул назад (маневр, имевший целью запутать врага. — С. Л.) и, когда он дошел до средины пути между Сардами и Фибарнами, послал ночью спартиата Ксенокла с 1400 воинами в густо заросшее место, желая устроить там засаду. На рассвете он сам двинулся со своим войском; когда он миновал уже место засады и варвары беспорядочными массами стали нападать на отряд, прикрывающий его тыл, он вдруг неожиданно повернул фронт против персов. Произошла жестокая сеча; был подан сигнал сидевшим в засаде, и они с пением пэана понеслись на врагов. Персы, увидев, что они оказались между двух огней, пришли в ужас и тотчас же обратились в бегство. Войско Агесилая некоторое время преследовало их, причем было убито свыше шести тысяч (sic!), захватили огромное количество пленных и разграбили лагерь, в изобилии наполненный всяким добром». Павсаний (III, 8, 6) также следует «Отрывку…»: «Агесилай победил персидскую конницу, а также и пехоту: последняя была очень многочисленной, уступая в этом отношении только персидскому войску во время похода Ксеркса и предшествовавших ему походов Дария на скифов и на Афины». Обе версии — и Ксенофонта и «Отрывка…» — внутренних противоречий не содержат и вполне мыслимы; однако ввиду того, что, как мы доказали, описание похода Агесилая в Лидию у Ксенофонта противоречит общей исторической картине, мы должны и здесь отдать предпочтение «Отрывку…».
[122] Ср.: Плутарх, Агесилай, 10: «Расставив пелтастов вперемежку с всадниками, он приказал им с величайшей быстротой нестись на противника и врезаться в его ряды; сам же он двинулся вслед за ними во главе тяжеловооруженных».
[123] Даже если принять версию Ксенофонта, это сообщение не представляется вероятным. Действительно, в этом случае придется допустить, что Тиссаферн, после того как он прибыл со своей конницей из долины Меандра в окрестности Сард, бросил свое войско и спрятался в Сардах. Но это вообще невероятно, и вдобавок, несомненно, Ксенофонт прямо указал бы на это в соответствующем месте. Даже у Плутарха (Агесилай, 10), примыкающего во всем к рассказу Ксенофонта, Тиссаферн принимает непосредственное участие в сражении. По «Отрывку…» и Диодору, он удалился в Сарды (вместе с войском) лишь по окончании боя.
Последствия этой битвы свелись исключительно к грабежу; как мы видим из «Отрывка…» (см. Приложение, 7, 1), Агесилай три дня грабил окрестности Сард (см. выше, § 24), затем он опустошил всю Лидийскую равнину (7, 2), вступил во Фригию, дошел до Меандра, но проникнуть в Карию он все же не решился даже и теперь, «так как жертвоприношения не дали хороших предзнаменований» (Отрывок…, 7,4; также: Диодор, XIV, 80, 5). К этому Ксенофонт (Агесилай, 1, 33) прибавляет еще, что Агесилай пытался взять Сарды, разорил предместья, но города взять не смог. Итак, как бы ни была велика военная добыча Агесилая, нужно признать, что он не сумел использовать эту победу.
[124] Также: Диодор, XIV, 80, 6: «Царь Азии Артаксеркс, узнав о поражениях и приведенный в ужас ходом войны с греками, гневался на Тиссаферна». В действительности, вероятно, в умах современников–греков временная связь, как это часто бывает, превратилась в причинную: слишком мал промежуток между битвой близ Сард и смертью Тиссаферна, чтобы одно могло быть причиной другого. Об обстоятельствах смерти Тиссаферна подробнее всего рассказывает Полиэн (VII, 16,1): «Артаксеркс послал Тифравста с поручением арестовать Тиссаферна и дал ему с собой два письма — одно к самому Тиссаферну — относительно войны с греками, в котором все поручалось его усмотрению, другое к Ариею с поручением помочь Тифравсту арестовать Тиссаферна. Арией находился во фригийском городе Колоссах; прочтя это письмо, он призвал к себе Тиссаферна на совещание по разным вопросам, главным же образом относительно греков. Последний, ничего не подозревая, оставил свое войско в Сардах, прибыл с тридцатью телохранителями–аркадянами и милетцами и заехал во дворец Ариея. Собираясь принять ванну, он стал раздеваться, но, как только он снял кинжал, Арией при помощи служителей схватил его, запер в закрытую дорожную коляску, обшитую со всех сторон, и поручил везти его к Тифра–всту. Тот вез его таким образом до Келен; здесь он отрубил ему голову и отослал ее царю. Царь послал эту голову своей матери Парисатиде, которая горела жаждой мщения к Тиссаферну за смерть Кира». Также: Диодор, XIV, 80,68, судя по сохранившимся обрывкам, автор даваемой в приложении «Греческой истории» (в  гл.8) и Π лутарх, Агесилай, 10; Артаксеркс, 23. По Непоту (Конон, 2 и сл.) (ср.: Павсаний, III, 9, 2), эта казнь была вызвана агитацией Конона при дворе, но это сообщение неверно: как доказал Эд. Мейер (Указ. соч., 79), поездка Конона ко двору имела место только зимой 395/394 г. до н. э. (ср.: Диодор, XIV, 81,4 сл.).
[125] Соглашение это носило, в сущности, характер временного перемирия, так как обеим сторонам было ясно, что лакедемонское правительство не согласится на предложенные Тифравстом условия. Ср.: Диодор, XIV, 80, 8: «(Тифравст) убедил Агесилая вступить с ним в переговоры и заключил с ним перемирие на шесть месяцев». По Исократу (Панегирик, 41), это перемирие было заключено на 8 месяцев. Об этом перемирии упоминается и в «Отрывке…» (см. Приложение, 16,1).
[126] Также: Π лутарх, Агесилай, 10; ср.: Исократ, ук. м.
[127] По «Отрывку…» (см. Приложение, 14, 1; 17,4), еще зимой 395/394 г. до н. э. навархом был Хирикрат, и, следовательно, назначение Агесилая навархом последовало гораздо позднее. Эд. Мейер (Указ. соч., 33) отдает здесь предпочтение известию, содержащемуся в новом отрывке. За этим почетным предложением скрывается упрек и указание на необходимость немедленно перейти в Карию на помощь флоту (Эд. Мейер, Указ. соч., 18). «Такая честь из всех смертных выпала на долю одного Агесилая» (Плутарх, Агесилай, 10). Агесилай, однако, и на этот раз не пошел в Карию.
[128] Как мы видим, по Ксенофонту (также: Павсаний, III, 9, 8, Плутарх, Артаксеркс, 20), Тимократ был послан в Грецию уже после битвы при Сардах Тифравстом. В таком случае этот подкуп не мог быть причиной локро–фокидской войны, так как она разразилась в то время, как хлеб еще был на корню (т. е. в мае, см.: Πавсаний, III, 9, 9), а Тифравст прибыл в Малую Азию лишь в конце лета 395 г. до н. э. Несомненно, Ксенофонт вместе со своими современниками ошибался, относя этот подкуп лишь к тому времени, когда он дал видимые результаты и слухи о нем получили широкое распространение. Как справедливо указывает автор «Отрывка…» (см. Приложение, 2, 5), деньги эти были присланы уже в конце 396 г. до н. э. и не Тифравстом, а Фарнабазом. Также: Полиэн, 1,48, 3: «В то время, как Агесилай грабил Азию (т. е. в 396 г. до н. э.) Конон, будучи союзником Фарнабаза, убедил Перса послать золото для подкупа демагогов в греческих государствах». Диодор, будучи врагом Спарты, совсем не упоминает об этом подкупе, считая его, по–видимому, злостной выдумкой.
[129] По Плутарху (Агесилай, 15) — 10 тысяч дариков, что равно 43 талантам. Он же (Артаксеркс, 2; Лаконские изречения, 211В) дает противоречащую цифру— 20 тысяч дариков; здесь, вероятно, простой недосмотр.
[130] Из всех дошедших до нас известий о начале Беотийской войны вполне очевидно, что обе стороны ее желали (ср. ниже, § 5); разногласие существует только в вопросе о том, кто был зачинщиком войны. Так, Диодор (XIV, 81,1) говорит: «Фокейцы вследствие каких–то претензий вступили в войну с беотийцами и убедили лакедемонян быть их союзниками». Ясно, что его источник (Эфор) считал единственным виновником этой войны спартанское правительство (в лице руководителя тогдашней спартанской политики Лисандра). В то, что беотийцы подстрекнули локрийцев к нападению, он не верил. Автор «Отрывка…» (см. Приложение, 11, 1; 13, 1–7) стоит на той же точке зрения, что и Ксенофонт, но дает гораздо более подробный, хотя и более поверхностный, рассказ. К этому взгляду примыкает и источник Павсания (III, 9, 9), если это только не тот же автор «Отрывка…». Плутарх (Агесилай, 27) приводит оба взгляда: «Есть два взгляда. Одни считают виновником (этой войны) Лисандра, другие — фиванцев, третьи — обе стороны». Вероятно, Ксенофонт прав, и формальный повод подали фиванцы. С другой стороны, прав и автор «Отрывка…», указывая (2, 2) на то, что персидский подкуп, вопреки мнению нашего автора, был лишь одной из второстепенных причин поворота в политической ориентации беотийцев, афинян, коринфян и аргивян; но выставляемая в «Отрывке…» (13,1) причина — личные соображения и честолюбие политических вождей — еще более маловажная причина. На настоящую причину этого поворота — стремление к политическому равновесию в Греции — Ксенофонт справедливо указывает ниже, в § 10–13.
Рассказ нашего автора о начале войны резко отличается от изложения автора «Отрывка…» (см. Приложение, 13, 3–5). Однако при первом же взгляде видно (Эд. Мейер. Указ. соч., 85–90), что следует отдать предпочтение рассказу Ксенофонта: слишком уже искусственно изложение в «Отрывке…»; беотийцы, конечно, подстрекнули к войне своих друзей–локрий–цев, а не врагов–фокейцев. Западные (озольские) локрийцы попали в труд автора «Отрывка…», как думает Эд. Мейер, вследствие бессознательной аналогии с событиями «священной войны» 356 г. до н. э. Рассказ о всемогуществе и миролюбии Спарты крайне тенденциозен и противоречит действительности. Павсаний (III, 9,9–11) контаминирует оба рассказа: у него выступают, как в «Отрывке…», озольские (амфисские) локрийцы; однако ход войны изложен по нашему автору. Для вящего прославления Афин он вкладывает в их уста приписываемое «Отрывком…» спартанцам предложение передать спор на разрешение собрания союзников.
Перевод довольно гадательный; место испорченное.
[131] Этот поход подробно описан в «Отрывке...» (13, 6–7).
[132] Т. е. хотели, чтобы десятина добычи была посвящена не только от имени лакедемонян, но и от их имени. Требование это не было удовлетворено, ср. ниже, § 12. Ср.: Плутарх, Лисандр, 27: «Говорят, что Лисандр гневался на фиванцев за то, что они одни только осмелились предъявить притязания на десятину военной добычи, тогда как остальные союзники и не заикались об этом, и посмели роптать на то, что Лисандр отослал добычу в Спарту». Главной же причиной вражды спартанцев к беотийцам была, как указывает в том же месте Плутарх, помощь, оказанная ими афинянам для свержения власти тридцати правителей (см. Коммент. к кн. II,  гл.4, § 1).
[133] См. кн. II,  гл.4, § 30.
[134] См. выше,  гл.4, § 4.
[135] См. коммент. к  гл.4, § 3.
[136] См. выше, коммент. к  гл.2, § 23.
[137] См. выше, кн. I,  гл.2, § 18 и коммент. После того как в 410 г. до н. э. гераклейцы во время борьбы с этейцами предали лакедемонских колонистов, Спарта долго медлила с мщением. Только в 399 г. до н. э. представился случай расправиться с ними. Вот что сообщает об этом Диодор (XIV, 38, 4–5): «В Гераклее, что близ Трахина, произошел какой–то мятеж, и лакедемоняне послали туда Гериппида, чтобы он привел государственные дела гераклейцев в порядок. Прибыв в Гераклею, он собрал весь народ на собрание и, окружив всех собравшихся вооруженным отрядом, арестовал виновников мятежа и всех их, в числе около пятисот, казнил. (По Полиэну (II, 2), были арестованы все трахинцы, т. е. коренные жители Гераклеи, противопоставлявшиеся лакедемонским колонистам. — С. Л.) Затем он повел войну против жителей местностей, прилегающих к Эте (этейцев. — С. Л.), отпавших от лакедемонян; поставив их в самое тяжелое положение, он принудил их оставить свою область. Большая часть их вместе с детьми и женами бежала в Фессалию и лишь через пять лет могла вернуться назад благодаря содействию беотийцев». (По понятным причинам наш автор умалчивает об этих жестокостях лакедемонян. — С. Л.) Таким образом, ко времени нашего рассказа эти племена были уже окончательно усмирены, и поэтому мы видим их контингенты в спартанском войске.
[138] Причиной этого было прежде всего то, что узко–олигархическая партия, по всей вероятности продолжавшая стоять здесь у власти, не желала признавать главенства Фив, где бразды правления захватили теперь их политические противники («Отрывок...», см. Приложение, 11,12; 1,2). Далее, еще более они были недовольны отделением от их государства Херонеи, происшедшем за короткое время до этого (действительно, в 426 г. до н. э. Херонея еще принадлежит Орхомену — Фукидид, IV, 76, 3, — тогда как в 395 г. до н. э. она уже независимое государство — «Отрывок...», см. Приложение, 11, 3). (С. Я. Лурье. Беотийский союз, 239–240, ср. 94.)
[139] См. коммент. к  гл.4, § 3.
[140] См. также: Πавсаний, III, 5,4. По Плутарху (Лисандр, 28), Павсаний не пришел на помощь Лисандру потому, что его письмо, отправленное последним из Галиарта в Платею, где находился Павсаний, было перехвачено фиванцами и не могло дойти по назначению. Как мы видим из предъявленного к Павсанию обвинения (см. ниже, § 25), существовала также версия, что он опоздал умышленно.
[141] Так назывались чиновники, посылавшиеся лакедемонянами в союзные города для вербовки контингентов. Они же предводительствовали этими контингентами во время боя.
[142] См. кн. И,  гл.2, § 19.
[143] Именно: фиванец Эрианф (Плутарх, Лисандр, 15).
[144] См. кн. II,  гл.4, § 7.
[145] См.  гл.2, § 30.
[146] Умышленная неточность для усиления впечатления; лакедемоняне действительно назначали гармостами мофаков, но это не гелоты, а незаконнорожденные: дети отцов–спартиатов и матерей–гелоток; они воспитывались вместе с детьми спартиатов и часто получали не только свободу, но и гражданские права. (Schömann‑Lipsius. Griechishe Altertümer, 1, 206 с примеч. 5.)
[147] Об этих декархиях см.  гл.4, § 2, и коммент. к этому месту. Во время произнесения этой речи декархии были уже упразднены.
[148] По Плутарху (Лисандр, 28) и Павсанию (III, 5, 3), часть фиванского войска успела войти в крепость еще до прибытия спартанцев (неверно в моей книге «Беотийский союз», 1927); поэтому, когда Лисандр пошел приступом на Галиарт, беотийцы напали на него и с тыла и с фронта. Сообщение же нашего автора, подтверждаемое указанием Диодора (XIV, 81, 2), можно понять только в том случае, что Лисандр подошел к Галиарту раньше, чем фиванское войско, и что, следовательно, фиванский гарнизон был помещен в Галиарт заблаговременно.
[149] Либефрию, отрогу Геликона.
[150] Павсаний (III, 5, 5) рассказывает об этом несколько по–иному: «Фи–ванцы выстроились напротив (т. е. против лакедемонян); кроме того, (Павсаний) получил известие, что Фрасибул находится неподалеку во главе приближающегося афинского войска. Последний выжидал, пока лакедемоняне не начнут бой, чтобы напасть на них с тыла, когда завяжется бой. Павсаний испугался, что ему придется выдерживать натиск врагов и с тыла и с фронта, заключил с фиванцами перемирие и предал погребению тела погибших под стенами Галиарта».
[151] См. ниже, коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12.
[152] По Павсанию (III, 5, 2), за этот проступок он привлекался к суду отдельно, гораздо раньше — тотчас по возвращении из похода на Пирей, и был оправдан голосами 14 геронтов и 5 эфоров против голосов остальных 14 геронтов и второго царя.
[153] Здесь он нашел убежище в храме Афины Алей (Павсаний, III, 5,6; Плутарх, Лисандр, 30).

Книга IV

1. (1) Агесилай, прибыв с наступлением осени[1] в Фарнабазову Фригию[2], предал эту область сожжению и опустошению и присоединил к себе находящиеся в ней города[3] — частью силой, частью добровольно. (2) Затем Спифридат[4] пообещал ему, в случае если он отправится с ним к границам Пафлагонии, привести к нему для переговоров и склонить к заключению союза пафлагонского царя. Агесилай с большой охотой отправился туда, так как он уже давно желал склонить какое–либо племя к отпадению от царя.
(3) По прибытии[5] Агесилая в Пафлагонию в его лагерь пришел Отий[6] и заключил с ним союз (в это время он отпал уже от Персии и не явился в Верхнюю Азию по зову царя). Спифридат склонил его также оставить Агесилаю тысячу всадников и две тысячи пельтастов. (4) Желая отблагодарить за это Спифридата, Агесилай обратился к нему с такими словами: «Скажи мне, Спифридат, согласился ли бы ты выдать за Отия свою дочь?» — «Еще бы, — ответил тот, — с гораздо большей охотой, чем он бы согласился жениться на дочери бездомного беглеца, будучи владыкой обширной страны и большого войска». В тот раз разговор о браке на этом и окончился.
(5) Перед отправлением Отий пришел прощаться с Агесилаем. Сказав Спифридату удалиться, Агесилай в присутствии «коллегии тридцати»[7] обратился к Отию с такими словами: «Скажи мне, Отий, какого происхождения Спифридат?». (6) Тот ответил, что он не уступает никому из персов. «А видел ли ты его сына и заметил ли, как он красив?»[8] — «А как же иначе. Ведь я вчера вечером ужинал вместе с ним». — «А говорят, что его дочь еще красивее сына». — «Клянусь Зевсом, — ответил Отий, — она действительно красавица». — «Так как ты отныне мне друг, то я бы тебе посоветовал взять эту девушку себе в жены; ведь, она — красавица, а что приятнее этого для мужчины? (7) Что же касается ее отца, то он родовит и настолько могуществен, что, будучи обижен Фарнабазом, отметил ему тем, что изгнал его и лишил, как видишь, всей прежней территории. Будь уверен, что он в силах в такой же степени, как отмстил врагу, облагодетельствовать друга. (8) И знай, что если это свершится, ты вступишь в свойство не только с ним, но и со мной, а равно и с прочими лакедемонянами, а так как мы главенствуем в Греции, то и со всей Грецией. (9) Вряд ли кто–либо заключал когда–нибудь более блестящий брак, чем ты, если послушаешься моего совета! Какую новобрачную сопровождало когда–нибудь столько всадников, пельстастов и гоплитов, как твою будущую жену в ее чертоги?» Отий ответил на это: «Говоришь ли ты, Агесилай, об этом с ведома Спифридата?» — (10) «Клянусь богами, — возразил Агесилай, — я говорю это не по его наущению; но у меня такой характер, что, хотя я и очень рад, когда мне удается отмстить врагу, но еще большее удовольствие мне доставляет придумать что–либо, чем я мог бы угодить другу». — «В таком случае, — возразил тот, — узнай же у него, угодно ли ему это». (11) Тогда Агесилай сказал Гериппиду и другим присутствующим: «Ступайте и вразумите Спифридата, чтобы он согласился на то, чего желаем мы». Они пошли для переговоров с Спифридатом. (12) Так как они долго не возвращались, Агесилай сказал: «Не хочешь ли, Отий, чтоб и я пошел за Спифридатом и позвал его сюда?» — «Да, я думаю, что он скорее послушается тебя, чем всех остальных». После этих слов Агесилай позвал Спифридата и посланных за ним приближенных. Как только они подошли, Гериппид сейчас же заявил: (13) «Агесилай, я не вижу нужды излагать тебе в подробностях наши переговоры; знай лишь, что в конце концов Спифридат заявил, что он с удовольствием сделает все то, что угодно тебе». Тогда Агесилай сказал: (14) «Ну, так мне угодно, чтобы ты, Спифридат, в добрый час выдал свою дочь за Отия, и чтобы ты, Отий, взял ее себе в жены. Но только до наступления весны мы не сможем привезти сюда невесту сухопутным путем». — «Но, клянусь Зевсом, возразил Отий, — если соизволишь, она может быть отправлена сейчас же морским путем». После этого они пожали друг другу правую руку в знак верности договору, и Отий отбыл.
(15) Агесилай, заметив, что Отий торопится, тотчас же отдал приказание лакедемонянину Каллию отправиться с триэрами за девушкой, а сам отправился в Даскилий. Здесь был дворец Фарнабаза, а вокруг него много больших деревень, имевших в изобилии всякие продукты; там были также чудные места для охоты как в загороженных садах, так и на открытом пространстве. (16) Мимо этого дворца протекала также река[9], полная всякой рыбы. Для умеющих охотиться за дичью тут было также много птицы. Здесь–то Агесилай и расположился на зимовку, добывая припасы для войска как из этих мест, так и путем походов за провиантом. (17) Однажды, когда его воины, рассеянные по равнине, беззаботно и без всяких мер предосторожности забирали припасы, так как до этого случая они не подвергались ни разу опасности, они внезапно столкнулись с Фарнабазом, имевшим с собой около четырехсот всадников и две боевых колесницы[10], вооруженные серпами. (18) Увидя, что войска Фарнабаза быстро приближаются к ним, греки сбежались вместе, числом около семисот. Фарнабаз не мешкал: выставив вперед колесницы и расположившись со своей конницей за ними, он приказал наступать. (19) Вслед за колесницами, врезавшимися в греческие войска и расстроившими их ряды, устремились и всадники и уложили на месте до ста человек; остальные бежали к Агесилаю, находившемуся неподалеку с тяжеловооруженными. (20) На третий или четвертый день после этого Спифридат, узнав, что Фарнабаз расположился лагерем в большой деревне Каве, отстоящей приблизительно на сто шестьдесят стадий[11], тотчас же передает об этом Гериппиду. (21) Гериппид же воспылал желанием совершить какой–нибудь подвиг и просит у Агесилая до двух тысяч гоплитов, столько же пельтастов, всадников, бывших со Спифридатом, пафлагонцев и тех из греков, кого удастся убедить принять участие в этом предприятии. (22) Когда это войско было обещано ему Агесилаем, он приступил к жертвоприношению, которое закончил с наступлением сумерек, когда получились хорошие предзнаменования. Тогда он дал приказ, чтобы все назначенные в поход по окончании ужина собрались перед лагерем, но ввиду наступления темноты из каждой группы не явилось и половины. (23) Тем не менее он отправился в поход с теми воинами, которые явились, чтобы остальные члены коллегии тридцати не подняли его на смех, если он откажется от своего предприятия. На рассвете он напал на лагерь Фарнабаза. (24) Из передовой стражи, состоявшей из мисийцев, большинство было убито, бывшие в лагере воины бежали, а весь лагерь попал в руки греков. В числе добычи было много драгоценных кубков и других вещей, которые, естественно, должны были находиться в ставке такого человека, как Фарнабаз; сверх того много всякой утвари и вьючные животные. Фарнабаз не сооружал постоянного лагеря, (25) так как боялся быть окруженным и осажденным: он все время двигался, как кочевники, с места на место и строил как можно менее заметные лагерные сооружения. (26) Пафлагонцы и Спифридат унесли захваченную добычу, но Гериппид приказал таксиархам и лохагам преградить им дорогу и отобрать у них[12] все это, чтобы представить лафирополам[13] как можно больше захваченной добычи. (27) Спифридат и пафлагонцы не перенесли этого, но, чувствуя себя оскорбленными и обесчещенными, ночью собрались в путь и отправились в Сарды к Ариэю; ему они могли смело доверять, так как и он когда–то отложился от царя[14] и воевал с ним. (28) Во всем этом походе Агесилая ничто так не огорчило[15], как отпадение Спифридата, Мегабата и пафлагонцев.
Был некто Аполлофан из Кизика, давнишний гостеприимец Фарнабаза; (29) в это время он вступил в союз гостеприимства и с Агесилаем.
Он сказал Агесилаю, что имеет в виду привести Фарнабаза для переговоров о дружественном союзе[16]. (30) После того как его предложение было благосклонно выслушано, Аполлофан, заручившись клятвой[17] Агесилая в форме возлияний и рукопожатия, отправился и прибыл с Фарнабазом в условленное место. Здесь их ждали, сидя на траве лужайки, Агесилай и тридцать его приближенных. Фарнабаз прибыл в одежде, стоящей много золота; но когда слуги хотели подостлать ковры, на которых обыкновенно небрежно восседают персы, он устыдился такой роскоши, видя простоту нравов Агесилая, и сел также попросту на землю. (31) Сперва они приветствовали друг друга словами, а затем Фарнабаз протянул Агесилаю правую руку, и то же сделал Агесилай. После этого первым стал говорить Фарнабаз, так как он был старшим. (32) «Агесилай и все присутствующие здесь лакедемоняне, — сказал он, — когда вы воевали с афинянами, я был вам другом и союзником, — я дал вам денег на усиление вашего флота, а на суше сам сражался верхом на коне и вместе с вами загнал врагов в море. К тому же никто не мог бы меня обвинить, что я когда–либо говорил или поступал в чем либо двусмысленно, как Тиссаферн[18]. (33) И вот за все эти мои заслуги я терплю от вас такое отношение, что, находясь на своей собственной земле, не имею уже чем пообедать и мне приходится только подбирать ваши остатки, как какому–нибудь животному. Все те красивые дворцы и сады, полные деревьев и диких зверей, которые оставил мне мой отец и которые доставляли мне столько удовольствия, я вижу теперь либо вырубленными, либо сожженными. Может быть, я не знаю, чтоó справедливо по отношению к богам и людям и чтó несправедливо, и в этом причина вашей вражды; тогда разъясните мне, пожалуйста, вы, — неужели же людям, знающим, что такое благодарность, следует поступать так?» (34) Все члены коллегии тридцати устыдились этих слов и хранили молчание; Агесилай же, помолчав немного, сказал: «Фарнабаз, я полагаю, что тебе хорошо известно, что и между жителями различных греческих городов часто заключаются союзы гостеприимства. Однако, когда эти города вступают между собой в войну, приходится воевать со всеми подданными враждебного города, хотя бы они были твоими гостеприимцами. При этом случается даже, что гостеприимцы убивают друг друга. И вот теперь мы воюем с вашим царем, и потому принуждены все, принадлежащее ему, считать вражеским; с тобой же лично мы хотели бы больше всего на свете стать друзьями. (35) Конечно, если бы тебе предстояло получить во владыки вместо царя нас, я первый не посоветовал бы тебе этого; но теперь ты можешь, вступив с нами в союз, не быть ничьим рабом[19] и не иметь никакого владыки, а жить плодами своей земли, А свобода, кажется мне, стóит любой другой вещи в мире. (36) И ведь не тó я тебе советую, чтобы ты был свободным нищим, но чтобы ты, опираясь на наш союз, расширял не царскую власть, а свою собственную, подчиняя себе тех, которые ныне такие же рабы царя, как и ты, а будут служить тебе. Ну, а если ты будешь и свободен и богат, чего тебе еще нужно будет для полного счастья?» — (37) «Не хочешь ли, — сказал Фарнабаз, — чтобы я тебе искренно ответил, что собираюсь делать?» — «Это будет достойно тебя». — «Так знай, что я соглашусь стать вашим другом и союзником, если царь назначит командующим другого, а меня поставит под его начальство; если же я получу верховное командование (что значит честолюбие!), то можешь не сомневаться, что я буду бороться с вами изо всех моих сил». Услышав это, Агесилай взял его за руку и сказал ему: (38) «О, прекраснейший человек! Пусть бы случилось так, чтобы ты стал нашим другом! Будь же уверен, по крайней мере, хоть в том, что и теперь я как можно скорее удалюсь из твоей страны и на будущее время в случае войны, пока будет возможность идти походом на кого–нибудь другого, не трону ни тебя, ни твоей области!»
После этих слов собрание было распущено. Фарнабаз сел на коня и уехал, а сын его от Парапеты, (39) еще блиставший красотой юности, остался и, подбежав к Агесилаю, сказал: «Я тебя нарекаю своим гостеприимцем». — «Я принимаю эту честь». — «Так помни же», — сказал тот и тотчас же подал ему свое копье дивной красоты. Агесилай принял дар и дал ему взамен две роскошные бляхи, сняв их со сбруи коня своего архиграмматика Идея. Тогда юноша, вскочив на коня, пустился за отцом. (40) Впоследствии, когда, в отсутствии Фарнабаза, сына Парапиты лишил власти его брат и отправил в изгнание, Агесилай принял в нем живейшее участие. Так, узнав, что он влюблен в сына афинянина Евалка, он ради гостеприимца приложил все старания, чтобы тот был допущен к участию в олимпийском беге; этот Евалк был крупнее всех прочих детей[20].
(41) Верный своему слову, данному Фарнабазу, Агесилай тотчас же удалился из его области. Это было как раз перед наступлением весны[21]. Отсюда он прибыл в Фивскую долину и расположился лагерем близ храма астирской Артемиды. Кроме того войска, которое он имел с собой, он стал здесь собирать со всех сторон еще очень много воинов. Он собирался идти походом как можно более вглубь страны[22], считая, что все те племена, которые останутся позади его, будут тем самым отторгнуты от царя, и делал надлежащие приготовления к этому походу.
2. (1) Такими приготовлениями был занят Агесилай. Лакедемоняне же[23], узнав с достоверностью, что персидский царь послал в Грецию деньги[24] и что все наиболее значительные государства соединились для войны со Спартой, пришли к убеждению, что отечество в опасности и что необходим поход. (2) Они делали сами надлежащие приготовления, а кроме того немедленно послали Эпикидида[25] за Агесилаем. Эпикидид прибыл к нему и, рассказав ему, как обстоят дела, передал ему от имени государства приказание как можно скорее спешить на помощь отечеству.
(3) Агесилай, услышав это, был очень огорчен при мысли о том, сколько его честолюбивых надежд должно остаться неудовлетворенными. Однако же он созвал союзников[26], передал им о полученном с родины приказании и сказал, что считает необходимым идти на помощь отечеству. «Если же там я добьюсь успеха, то будьте уверены, союзники, — сказал он, — что я вас не забуду, но, наоборот, прибуду снова сюда, дабы совершить то, в чем вы нуждаетесь». (4) При этих словах многие заплакали и единогласно было вынесено решение идти вместе с Агесилаем на помощь Лакедемону; если там они будут иметь успех, то они вернутся вместе с Агесилаем в Азию. (5) После этого они стали приготовляться к походу, чтобы сопровождать Агесилая. Последний оставил в Азии гармостом Евксена и с ним гарнизон по крайней мере из четырех тысяч человек, чтобы он мог защищать города. Видя, что большинство воинов[27] не желало идти походом на греков и предпочло бы остаться, и желая взять с собой воинов в возможно большем числе и наиболее искусных, он назначил награды тем из городов, которые пошлют наилучшее войско, тому из лохагов[28] наемников, который явится с наилучшим по вооружению отрядов гоплитов, стрелков или пельтастов. Он обещал также дать никетерии[29] тем из гиппархов, отряды которых будут выделяться по коням и вооружению. (6) Он заявил, что распределение наград произойдет по переходе из Азии в Европу, на Херсоннесе, чтобы им было вполне очевидно, что только принявшие участие в походе будут допущены к участию в розыгрыше наград[30]. (7) Большинство этих наград было оружие прекрасной работы, — гоплитское и всадническое. Кроме того в числе наград были и золотые венки; все же эти награды стоили не меньше четырех талантов. Правда, было затрачено много денег; но Агесилай достиг этим того, что в погоне за наградами все приобрели себе оружие, стоящее во много раз больше этой суммы. (8) По переходе через Геллеспонт были назначены судьями из лакедемонян Менаск, Гериппид и Орсипп, а от союзников по одному от каждого города. По распределении наград Агесилай с войском отправился по тому же пути[31], по которому персидский царь[32] шел походом на Грецию.
(9) В это время эфоры объявили сбор в поход. Было издано народное постановление, по которому предводительство войском вручалось, за малолетством царя Агесиполида[33], его родственнику и опекуну Аристодему. (10) В то время как лакедемоняне уже вышли в поход, противники их собрались и обсуждали, при каких условиях им выгоднее всего принять сражение[34]. (11) На этом собрании коринфянин Тимолай сказал следующее: «Я бы сравнил, союзники, лакедемонское могущество с рекой. Действительно, реки у своих источников невелики и легко могут быть переходимы вброд. Но чем дальше мы спустимся вниз по течению, тем шире и глубже их русло, так как они принимают в себя другие реки. (12) Точно также и лакедемоняне отправляются с родины одни, но, пройдя вперед и присоединив к себе контингенты союзных городов, становятся более многочисленными и победить их уже представляет более трудную задачу. Заметьте также, что те, которые хотят уничтожить осиное гнездо, подвергнутся многим укусам, если попытаются ловить вылетающих ос; если же они поднесут огонь к гнезду, пока осы внутри, то, не получив никакого повреждения, совладают с осами. По этим–то соображениям я и считаю выгодным заставить их принять бой лучше всего в самом Лакедемоне, если же это не удастся, то как можно ближе к их городу». (13) Прочие присутствующие одобрили это предложение и приняли его голосованием. В то время как они спорили о гегемонии и договаривались о том, какой глубины должно быть войско, чтобы из–за слишком глубокой фаланги враг не получил возможности обойти войско с флангов[35], — лакедемоняне, присоединив к себе тегейцев и мантинейцев, подходили уже к Истму[36]. (14) Коринфяне и их союзники также вышли в поход, и приблизительно в то же время, как они были в Немейской области, лакедемоняне со своими союзниками были уже в области Сикиона. Когда последние вторглись (в Коринфскую область) около Эпиикии, им на первых порах причиняли большой ущерб легковооруженные противники, бросая в них камни и стрелы с возвышенных мест. (15) Когда же лакедемоняне спустились к морю[37], они стали подвигаться вперед, вырубая и сжигая все вокруг. Противники их приблизились к ним и расположились лагерем, имея перед собой русло реки[38]. Лакедемоняне двинулись по направлению к врагу и, расположившись лагерем на расстоянии менее 10 стадий, спокойно выжидали.
(16) Теперь я скажу о численности тех и других[39]. Лакедемонских гоплитов собралось до 6000, элейских, трифилийских, акрорейских и ласионских — около 3000, сикионских 1500; эпидаврских, трезенских, гермионских и галийских было не меньше 3000; далее было еще около 600 всадников из Лакедемона; сверх того в походе принимало участие около 300 критских стрелков и не менее 400 марганейских, летринских и амфидольских пращников. Только флиунтцы[40] не пошли с ними, так как им в это время, по их словам, нельзя было вести войну по религиозным соображениям. (17) Таково было войско лакедемонян и их союзников. У противников же их собралось такое число гоплитов: афинских до 6000, аргосских, как передавали, около 7000, беотийских около 5000, так как орхоменцы не явились, коринфских до 3000 и, наконец, из всей Евбеи не меньше 3000. Столько было гоплитов; всадников же беотийских было до 800, так как орхоменцы не явились, афинских до 600, из Халкиды на Евбее до 100, из Опунтской Локриды до 50. Числом легковооруженных коринфяне и их союзники также превосходили лакедемонян: с ними были локрийцы озольские, мелийцы и акарнанцы.
(18) Такова была численность обоих войск. Беотийцы, пока они занимали левый фланг, нисколько не рвались в бой. Когда же афиняне выстроились против лакедемонян, а беотийцы заняли правый фланг против ахейцев, они тотчас же объявили, что жертвы дают хорошие предзнаменования, и дали сигнал приготовляться к битве. Но они допустили две ошибки: во–первых, они выстроили фалангу чрезмерно глубокой, не считаясь с решением[41] строиться в одиннадцать рядов; кроме того, они отвели ее направо, чтобы выступить дальше вражеского фланга. Тогда афиняне, чтобы не оставалось промежутка между ними и беотийцами, последовали за ними[42], хотя и знали, что при этом возникает опасность быть обойденными с фланга[43]. (19) Сперва лакедемоняне не заметили, что враг приближается, так как место было покрыто кустами; они поняли это только тогда, когда раздалось пение пэана[44], и тотчас же отдали приказание, чтобы все готовились в бой. Когда войско выстроилось так, как его поставили ксенаги[45], и воины передали друг другу из уст в уста[46] приказ следовать за руководящим флангом, войско двинулось направо[47] с лакедемонянами во главе. Последние так растянули свое крыло, что только шесть афинских фил пришлось против лакедемонян, остальные же четыре — (20) против тегейцев[48]. Когда между армиями осталось меньше стадии расстояния, лакедемоняне принесли, как у них водится, в жертву Сельской Артемиде козу и пошли против врага, приготовившись обогнуть выступающей частью войска левый фланг врага. Когда войска сошлись, пелленцы, оказавшиеся против феспийцев, упорно сражались, причем и те и другие, несмотря на страшный урон, удержались на своих местах; все прочие союзники лакедемонян были побеждены противниками. (21) Сами же лакедемоняне одержали верх над той частью афинян, которая приходилась против них, и, обойдя их выступавшей частью, перебили очень многих из них, причем сами не потерпели никакого ущерба; затем они снова выстроились в боевой порядок и двинулись (на остальных противников)[49]. Они прошли мимо того места, где стояли остальные четыре афинские филы, прежде чем те, оставив преследование врага, вернулись на свои места; таким образом из этих афинян, (22) кроме тех, которые пали в стычке с тегейцами, не было убито никого. Затем лакедемоняне столкнулись с аргивянами, возвращавшимися на свои места (по окончании преследования пелопоннесцев). Передовой полемарх[50] хотел было напасть на них с фронта, но ему был дан приказ дать пройти мимо первому ряду врагов. Когда первый ряд прошел, лакедемоняне устремились на невооруженный фланг врагов и, осыпая его градом ударов, перебили много людей. Им удалось напасть также и на возвращавшихся коринфян, а также и на разрозненные отряды фиванцев, окончивших преследование противника, и перебить очень многих из них[51]. (23) После этого побежденные сперва побежали к коринфским стенам; но коринфяне не впустили их в город[52], и они принуждены были разместиться в прежнем лагере. Лакедемоняне же отошли к тому месту, где они впервые столкнулись с врагом, и поставили там трофей. Таков был ход этой битвы.
3. (1) В это же время Агесилай спешил на помощь из Азии[53]. В Амфиполе с ним встретился Деркилид, посланный к нему с известием, что лакедемоняне победили и что из них погибло лишь восьмеро[54], тогда как со стороны врагов пало бесчисленное множество. Рассказал он ему также, что немало погибло и союзников. (2) Тогда Агесилай спросил у него: «А не находишь ли ты, Деркилид, подходящим, чтобы города[55], контингенты которых участвуют в моем походе, как можно скорее узнали об этой победе?» Деркилид ответил на это: «Конечно, эта весть подымет в них бодрость духа». — «Так не лучше ли всего, чтобы ты, который принес эту весть, передал ее и союзникам». Тот с удовольствием услышал это, так как любил путешествовать[56], и сказал: «Я исполню, что ты прикажешь». — «Так я приказываю тебе это, — ответил тот, — и еще велю тебе объявить им, что если и наш поход будет удачным, то мы вернемся в Азию, как мы обещали»[57]. (3) Деркилид направился прежде всего на побережье Геллеспонта, Агесилай же прошел через Македонию и прибыл в Фессалию[58]. Лариссцы, краннонцы, скотусцы и фарсалийцы, как союзники беотийцев, и все прочие фессалийцы, кроме тех, которые были тогда изгнаны из своих городов, наносили всякий ущерб Агесилаю, следуя за ним. (4) Агесилай на первых порах двигался, выстроив войско сомкнутым строем, причем половина конницы была выстроена перед войском, а половина позади. Когда фессалийские всадники стали мешать движению, нападая на задние ряды, он послал в замыкающий отряд и конницу, бывшую впереди, кроме лишь всадников, составлявших его личную охрану[59]. Оба войска выстроились друг против друга; (5) фессалийцы, считая невыгодным сражаться на конях против тяжеловооруженных[60], стали медленно отступать, лакедемоняне же следовали за ними с большой осторожностью. (6) Агесилай понял ошибку и тех и других и послал на помощь коннице самых лучших всадников, принадлежащих к его свите, с тем, чтобы они и сами преследовали с наибольшей быстротой фессалийцев и другим всадникам приказали бы поступать таким же образом, чтобы не дать фессалийцам возможности повернуться. Когда фессалийцы увидели сверх ожидания, (7) что их преследуют, часть их даже не сделала попытки повернуться лицом к врагу, те же, которые пытались это сделать, были захвачены в тот момент, когда поворачивали коней. Только фарсалийский гиппарх Полихарм со своим отрядом успел повернуться лицом к врагу и погиб, сражаясь. (8) После этого фессалийцы обратились в паническое бегство, так что частью были перебиты, частью взяты в плен. Они остановились только тогда, когда достигли горы Нарфакия. Агесилай же поставил трофей между Прантом и Нарфакием и остановился здесь, (9) преисполненный радости по поводу удачного предприятия: ему удалось при помощи конницы, составленной из случайных отрядов, победить фессалийцев, столь гордящихся своей конницей. На следующий день он перевалил через Ахейские горы в области Фтии и вплоть до самых границ Беотии[61] шел уже по дружественной стране.
(10) Когда он находился в ущелье[62], солнце показалось в форме лунного серпа[63] и в то же время получилось известие, что лакедемоняне побеждены в морской битве и что наварх Писандр погиб. Были переданы также и обстоятельства этой битвы. (11) Встреча произошла около Книда, причем навархом противников был Фарнабаз с финикийскими судами[64]; первую линию занимал Конон во главе греческого флота[65]. (12) Писандр выстроил свой флот против врага, и тогда стало ясно, что у него гораздо меньше кораблей, чем в греческом флоте Конона[66]. Союзники Писандра, выстроившиеся на левом фланге, тотчас же бежали, сам же он вступил в бой с врагами, но триэра его, получив пробоины, была выкинута на берег. Весь экипаж, выкинутый на берег, оставил корабль и спасся в Книд, напрягши для этого все силы. (13) Сам же он погиб, сражаясь, на корабле. Агесилай, узнав об этом, был очень огорчен; но затем он подумал о том, что большая часть его войска[67] при счастливых обстоятельствах охотно будет участвовать в его походе; если же они узнают о какой–либо неудаче, то ничто не вынудит их больше быть его соратниками. Поэтому он, исказив истину, объявил, будто получено известие, что Писандр пал победителем в морской битве. Передавая эту весть, он принес в жертву быка за доброе известие и разослал многим части жертвенных животных. (14) Ободренные ложным известием о победе лакедемонян в морской битве, войска Агесилая одержали верх над противниками в происшедшем затем бою.
(15) Против Агесилая были выставлены войска следующих племен: беотийцы, афиняне, аргивяне, коринфяне, евбейцы, энианцы, те и другие локрийцы[68]; в войске Агесилая сражались: мора лакедемонян[69], переправившихся[70] из Коринфа, и еще полморы стоявших в Орхомене; кроме того в войско входили неодамоды, прибывшие из Лакедемона, далее наемники, под предводительством Гериппида[71], затем отряды от греческих городов в Азии и от европейских городов, которых Агесилай присоединил к себе по пути. Уже на самом месте битвы к нему присоединились орхоменские[72] и фокейские гоплиты. Пельтастов было гораздо больше[73] у Агесилая, число же всадников в обоих войсках было приблизительно одинаковое. (16) Таковы были силы обоих; а теперь я расскажу, как произошла эта величайшая из всех бывших на нашей памяти битв[74]. Войска сошлись на равнине под Коронеей, куда воины Агесилая вступили со стороны Кефиса, а фиванцы и их союзники — со стороны Геликона. Агесилай занимал правый фланг в своем войске, а на левом фланге с краю у него стояли орхоменцы. Фиванцы занимали в своем войске правый фланг, а на левом у них стояли аргивяне. (17) Когда войска сошлись, на первых порах царило глубокое молчание с обеих сторон. Когда же они оказались друг от друга на расстоянии приблизительно стадии, фиванцы с военным криком бегом устремились на врага. Им осталось пробежать еще около трех плефров, когда из строя войска Агесилая выбежали наемники под начальством Гериппида[75], а вместе с ними ионийцы, эолийцы и жители Геллеспонта[76]. Все эти отряды приняли участие в нападении и в бою на копьях обратили стоявших против них противников в бегство: аргивяне не выдержали нападения агесилаевых войск и бежали к Геликону. (18) Некоторые из наемников уже собирались увенчать Агесилая венком, как вдруг пришло известие, что фиванцы перерубили орхоменцев и находятся уже среди лакедемонского обоза. Агесилай тотчас же, сделав маневр поворота[77], двинулся на них; фиванцы же, увидев, что их союзники[78] бежали к Геликону, желая прорваться к остальной части своего войска, сомкнули ряды[79] и мужественно двинулись по направлению к ним. (19) В этом положении Агесилай бесспорно проявил себя очень мужественным, но избранный им способ не был самым безопасным. Имея возможность предоставить врагу прорваться, а затем погнаться за ним и напасть на задние ряды, он не поступил так, а встретился лицом к лицу с фиванцами[80]. Произошла рукопашная схватка, очень жаркая и кровопролитная[81]. Кончилась она тем, что лишь некоторым из фиванцев удалось прорваться в Геликон[82], а большинство отступило и пало. (20) После того как эта победа была одержана, и раненый Агесилай был пронесен перед строем, к нему приблизилось несколько всадников и, передав, что около восьмидесяти вооруженных врагов скрылись в храме[83], спросили как с ними поступить. Агесилай, несмотря на полученные им многочисленные раны[84], не забыл долга перед богами и приказал позволить скрывшимся в храме уйти, куда им будет угодно, строго запретив обижать их. В этот день (так как было уже поздно) они ограничились тем, что поужинали и легли спать. (21) На следующий же день, на заре, Агесилай приказал полемарху Гилиду выстроить войско в боевой порядок, поставить трофей, одеть всем венки во славу бога и всем флейтистам играть. Все эти приказания были исполнены. Затем пришли послы от фиванцев с просьбой, заключив перемирие, выдать трупы для погребения. Перемирие было заключено, а Агесилай отправился в Дельфы и принес богу в жертву десятую часть денег, вырученных от продажи добычи[85], что составило не менее ста талантов. Полемарх Гилид с войском направился в Фокиду, (22) а оттуда вторгся в Локриду. Вплоть до вечера воины грабили по деревням разную утварь и хлеб; с наступлением же вечера, когда войско стало удаляться из страны, локрийцы следовали за ними, бросая в задние ряды, состоявшие из лакедемонян, стрелы и дротики. Когда же лакедемоняне, повернув назад и устремившись на них, убили нескольких локрийцев, последние перестали преследовать войско сзади, а стали осыпать их стрелами с возвышенных мест. (23) Лакедемоняне пытались гнаться за ними по склонам гор, но, ввиду наступления сумерек, стали отступать вниз; при этом одни гибли из–за бездорожья, другие из–за того, что не видели ничего пред собой, третьи от стрел. Здесь погибли полемарх Гилид, один из его приближенных Пеллей, а всего около восемнадцати спартиатов, частью побитые камнями, частью от ран. Если бы им не помогли воины из лагеря, прервав ужин, то они могли бы погибнуть все до одного[86].
4. (1) После этого Агесилай отплыл на родину, а войско было распущено по городам. Начиная с этого времени воевали с одной стороны афиняне, беотийцы, аргивяне и их союзники, имея исходным пунктом Коринф, а с другой лакедемоняне со своими союзниками, с опорой в Сикионе. Коринфяне видели, что земля их опустошается, а (граждане) гибнут, так как враг все время находится близ их города, тогда как в союзных с ними государствах и граждане пользуются благами мира, и земля возделывается; поэтому большинство их, в том числе самые знатные[87], желало во что бы то ни стало мира; сходясь, они беседовали об этом друг с другом. (2) Аргивяне же, афиняне, беотийцы и те из коринфян, которые были подкуплены[88] персидским царем и были главными виновниками этой войны, прекрасно знали, что если им не удастся устранить сторонников мира, то их государствам угрожает опасность снова подпасть под лаконское влияние. Поэтому они организовали погром в Коринфе. Прежде всего, задуманное ими дело было крайне безбожным: ведь прочие греки, даже если кто–либо приговорен к смертной казни в силу закона, не приводят приговора в исполнение в праздничные дни, а они выбрали для осуществления своего замысла последний день Евклейских празднеств[89], так как они надеялись, что в этот день сойдется на агоре больше всего людей из числа намеченных для убийства. (3) После того как убийцам, заранее осведомленным об именах тех, кого надлежало убить, был дан условный знак, они обнажили кинжалы и стали наносить удары направо и налево. Один погиб стоя, во время дружеской беседы, другой сидя, третий в театре, а иные даже при исполнении обязанностей арбитра на состязаниях. Когда стало ясно, в чем дело, знатные граждане бросились искать убежища — одни к подножьям статуй богов, стоявших на агоре, другие к алтарям. Но и дававшие приказания и исполнявшие их были безбожнейшими людьми, и вообще им была совершенно чужда справедливость: они убивали и прильнувших к алтарям. Поэтому многие из добропорядочных граждан, (4) даже не вошедшие в число жертв, терзались душой, видя это кощунство. В этот день погибло очень много людей старшего возраста, так как ими–то преимущественно и была наполнена агора, молодые же выжидали событий в Кранее[90], так как Пасимел[91] подозревал, чтó должно произойти. Когда же они услышали крик и некоторые из зрителей кровавого дела прибежали к ним, они заняли Акрокоринф и отражали атаковавших их аргивян с союзниками. (5) В то время как они обдумывали, как быть дальше, с колонны падает капитель, несмотря на то, что не было ни землетрясения, ни ветра. Они принесли жертву; результаты ее были истолкованы предсказателями в том смысле, что им лучше оставить крепость и спуститься на равнину. Сперва они ушли из Коринфской области, решившись оказаться на положении беглецов, но к ним явились с увещаниями друзья, матери и братья, а также некоторые из захвативших власть в городе[92], клятвенно обещая им, что они не претерпят никакой кары. (6) Тогда некоторые из них[93] вернулись на родину и увидели, что город находится под властью тиранов, что былая государственная независимость их города исчезла вместе с удалением пограничных камней, что их отечество уже называется не Коринфом, а Аргосом, что они принуждены участвовать в аргосских государственных учреждениях, чего они вовсе не желали, что они в своем государстве имеют меньше влияния, чем метеки[94]. И некоторые из них решили, чти так дальше жить нельзя; что их долг сделать попытку, восстановив исконное устройство, превратить отечество снова в Коринф, вернуть ему свободу, очистить от осквернителей[95], установить законный порядок[96]. Они полагали, что их замысел достоин похвалы: если им удастся достичь своей цели, то они окажутся спасителями отечества; если же их сил не хватит для этого, они умрут славной смертью в борьбе за самые дорогие и высшие блага. Так, два гражданина, Пасимел и Алкимен, нырнув в поток и переплыв на другую его сторону, сделали попытку вступить в переговоры с лакедемонским полемархом Пракситом, (7) который как раз находился тогда со своей морой[97] караульных солдат в Сикионе. Они сказали Пракситу, что могут ему предоставить свободный вход внутрь стен[98], которые тянутся к Лехейской гавани. Праксит поверил им, так как они и прежде были ему известны как люди, достойные доверия. Он добился, чтобы и та мора, которая собиралась уже выступить из Сикиона, была задержана, и стал приготовляться к вторжению внутрь стен. (8) Отчасти вследствие благоприятного стечения обстоятельств, а отчасти благодаря их стараниям, упомянутые два гражданина оказались стражами тех ворот, где был поставлен победный трофей[99]. При таком положении дел Праксит подходит к стенам с отрядом сикионцев и находившимися в Сикионе коринфскими беглецами[100]. Подойдя к воротам, он не решился сразу войти и решил прежде послать одного из преданных ему людей, который бы высмотрел, чтó делается внутри. Караульные ввели его внутрь и так простодушно все ему показали, (9) что он вернувшись доложил, что в их предложении не заключалось никакой хитрости. После этого он вошел внутрь, но так как стены отстояли далеко друг от друга, то, когда вошедшие выстроились, обнаружилось, что их слишком мало[101], поэтому они соорудили перед собой частокол и ров (какой можно было в такое короткое время) для того, чтобы обороняться до прибытия на помощь союзников, так как и позади их, в гавани, стоял беотийский гарнизон. День, последовавший за той ночью, в которую они вторглись, прошел без боя. На следующий же день пришли аргивяне со всем войском и увидели, что против них выстроены на правом фланге своей армии лакедемоняне, рядом с ними сикионцы, а у восточной стены коринфские изгнанники в числе около ста пятидесяти; тогда они выстраиваются против лакедемонян и их союзников так, что к восточной стене примыкали наемники под начальством Ификрата, рядом с ними стояли аргивяне, а левый фланг занимали коринфяне, оставшиеся в городе. (10) Увидя малочисленность врага, они преисполнились самоуверенности, тотчас же перешли в нападение, одержали верх над сикионцами и, разрушив часть частокола, погнали врагов по направлению к морю, причем многих из них уничтожили. Гиппармост[102] Пасимах, имевший небольшое количество всадников, когда увидел, что сикионцы терпят поражение, отобрал у них щиты и, приказав привязать лошадей к деревьям, пошел против аргивян с добровольцами из своего отряда. Аргивяне же, увидев на щитах букву Σ[103], решили, что это сикионяне, и вступили в бой без страха. Тогда Пасимах, как говорят, сказал: «Клянусь двумя богами[104], аргивяне, обманет вас эта буква». Затем он бросился в рукопашную и, сражаясь с небольшим отрядом против многочисленного врага, погиб вместе со всем своим войском. (11) Зато коринфским изгнанникам удалось победить стоявших против них[105] и, прорвавшись вверх, приблизиться к стенам, окружавшим самый город. Лакедемоняне, заметив, что та часть войск, где находились сикионяне, потерпела поражение, бросились на помощь, выйдя за частокол и примыкая к нему левым флангом. Аргивяне[106], услышав, что позади их лакедемоняне, повернули фронт и бегом устремились сюда из–за частокола[107]. Воины, стоявшие на самом краю на правом фланге, после натиска лакедемонян на невооруженный фланг[108] были перебиты. Остальная часть аргосского войска, примыкавшая к стене, всей массой отступила к городу в большом замешательстве, но здесь она встретилась с коринфскими изгнанниками[109] и, увидев, что и против нее враги, снова устремилась назад. Тогда часть аргивян стала восходить по лестницам на стены, причем одни погибли, взобравшись по лестницам и прыгая со стен, другие пали под натиском и ударами врагов у самых лестниц; (12) некоторые были растоптаны и удушены своими же. Лакедемоняне же имели возможность убивать направо и налево, ибо божество предоставило им случай, на который они никогда не могли надеяться. Как же не считать делом богов то, что запуганная и приведенная в ужас масса врагов сама отдавалась им в руки, подставляя им невооруженные части, причем никто и не пытался сражаться, а всякий как бы делал все, что нужно было для гибели? Тогда на маленьком пространстве погибло так много народу, что можно было там увидеть людей, лежавших огромными кучами, как лежат кучи зерна, дерева, камней. Перебит был также беотийский гарнизон[110], находившийся в гавани; воины из этого гарнизона искали спасения частью на стенах, частью на крышах доков. (13) После этого коринфяне и аргивяне убрали трупы, испросив для этого перемирие. В то же время пришли на помощь союзники лакедемонян[111]. Когда они собрались, Праксит решил прежде всего срыть часть стен, так, чтобы получился достаточный проход для войска[112], а затем, взяв с собой войско, пошел по направлению к Мегарам и взял приступом прежде всего Сидунт, а потом и Кроммион. Поставив в этих крепостях гарнизон, он отправился назад. Вслед затем он укрепил Эпиикию, так как больше доверял гарнизону, чем дружбе союзников, после чего распустил войско, а сам отправился назад к Лакедемону[113].
(14) После этого большие всенародные походы обеих воюющих сторон прекратились, но все эти государства довольствовались тем, что охраняли свои крепости, посылая гарнизоны: одни — в Коринф, другие — в Сикион. Тем не менее, обе стороны продолжали ожесточенную войну, но только при помощи наемников.
(15) В то же время Ификрат вторгся в Флиунтскую область[114] и засел со всем своим войском в засаду, выслав небольшой отряд грабить страну. Когда горожане вышли на помощь сельчанам, ничего не подозревая, он напал на них из засады и перебил огромное число их, наведя на них такую панику, что они решились призвать к себе лакедемонян и поручили им охранять город и крепость, несмотря на то, что они прежде ни за что не хотели впустить лакедемонян в крепость, боясь, чтобы они не возвратили в город изгнанников, которые скажут им, что они изгнаны за приверженность к лакедемонянам. Лакедемоняне же, хотя и отнеслись сочувственно к изгнанникам, тем не менее за все время своего пребывания в городе даже не упомянули ни разу о возвращении их, а когда город почувствовал себя вне опасности, удалились, оставив здесь такой же строй и такие же законы, какие были в момент их прибытия. Отряд Ификрата вторгался также во многие места Аркадии, (16) где он грабил страну и атаковал городские укрепления. В открытый бой из городских стен аркадские гоплиты никогда не выходили: до такой степени они боялись пельтастов[115]. Пельтасты же, со своей стороны, боялись лакедемонян до такой степени, что они никогда не подходили к гоплитам так близко, чтобы попасть под удары дротиков. Случалось, что и со столь большого расстояния лакедемонские воины младших призывных возрастов бросались их преследовать, настигали своими дротиками и кое–кого убивали. (17) Но если лакедемоняне относились с пренебрежением к пельтастам, то еще с бóльшим пренебрежением они относились к своим союзникам: действительно, когда однажды мантинейцы выбежали навстречу пельтастам, сделавшим вылазку из пространства между стенами, ведущими к Лехею, они принуждены были отступить под градом дротиков, причем часть бегущих была перебита. Поэтому лакедемоняне позволяли себе шутить над союзниками, что они боятся пельтастов, как малые ребята — буки. Лакедемоняне, направившись из Лехея со своим отрядом и коринфскими изгнанниками, расположились лагерем вокруг коринфской городской крепости. (18) Афиняне же, боясь могущества лакедемонян и ожидая, что они пойдут в их страну ввиду уничтожения коринфских Длинных стен[116], считали наиболее целесообразным восстановить разрушенные Пракситом стены[117]. Они прибыли сюда всенародным ополчением с каменщиками и плотниками и в несколько дней выстроили самым тщательным образом западную стену, обращенную к Сикиону, после чего уже гораздо более спокойно сооружали восточную стену[118].
(19) Лакедемоняне обратили внимание на то, что аргивяне спокойно пожинают плоды своей земли и что война их только радует. Поэтому они пошли походом на аргивян под предводительством Агесилая. Последний опустошил всю их страну, а затем, не теряя времени, перевалил через горы близ Тенеи, вторгся в Коринфскую область и завладел стенами, которые соорудили афиняне. Ему помогал с моря его брат Телевтий, с флотом из двенадцати триэр. Какое счастье выпало на долю их матери, из детей которой в один и тот же день один овладел на суше вражескими стенами, а другой — на море кораблями и доками! Выполнив это, Агесилай распустил союзническое войско, а лакедемонское отвел на родину.
5. (1) Вскоре после описанных событий лакедемоняне услышали от изгнанников, что весь скот коринфских жителей находится в их владении и согнан в Пирей, а многие также кормятся из запасов, имеющихся в самом городе; поэтому они снова отправились походом в Коринф под предводительством того же Агесилая. Прежде всего он прибыл на Истм. Это случилось как раз в том месяце, когда справляются Истмии[119]; поэтому аргивяне находились тогда здесь для совершения жертвоприношений Посейдону, так как Коринф теперь составлял часть Аргосского государства[120]. Когда они узнали, что Агесилай приближается, они побросали части жертвенных животных и яства и в крайнем замешательстве и страхе отступили к городу по дороге, ведущей на Кенхреи. (2) Агесилай, хотя и заметил это, не преследовал их, а расположился в храме, сам принес жертву богу и переждал, пока не окончатся жертвоприношения и состязания, устроенные в честь Посейдона под руководительством прибывших сюда коринфских изгнанников. Когда же Агесилай удалился, аргивяне снова справили Истмии, так что в этом году были такие виды состязаний, на которых каждый участник потерпел поражение дважды, а, с другой стороны, были и такие, на которых те же лица были дважды провозглашены победителями. (3) На четвертый день Агесилай подошел с войском к Пирею. Увидя, что он охраняется большим количеством войск, он после завтрака отступил к городской крепости[121], желая возбудить в коринфянах подозрение, что среди них имеются изменники, собирающиеся предать город; поэтому коринфяне из страха, чтобы кто–либо не предал города, призвали к себе[122] Ификрата с большей частью его пельтастов. Агесилай, заметив, что они ночью перешли в город, на заре повернул обратно и пошел к Пирею. Сам он пошел по дороге, идущей мимо теплых источников, а отдельный отряд послал на вершину хребта. В эту ночь он сам расположился лагерем близ теплых источников, а посланный им отряд ночевал на занятой им вершине. (4) В это время Агесилай обнаружил необыкновенную догадливость по очень мелкому поводу, но очень кстати. Из принесших припасы отряду, занявшему вершину, никто не захватил огня, а было холодно, так как место было очень высокое, вдобавок к вечеру выпал дождь с градом, а воины взобрались на гору в летнем платье. Холод и мрак лишили их всякого аппетита. Агесилай послал к ним не менее десяти человек с горшками, в которых был огонь. Они расположились в разных местах вершины и развели много больших костров, так как лес здесь был в изобилии. Все воины натерлись маслом[123], а некоторые только теперь поужинали. В эту ночь было видно, как горит храм Посейдона (кто его поджег — никому неизвестно). (5) Когда находившиеся в Пирее узнали, что вершина занята, они не стали и думать о защите, но все устремились в поисках убежища в святилище Геры — мужчины и женщины, рабы и свободные, туда же была согнана и большая часть скота. Агесилай со своим войском отправился вдоль морского берега, отряд же, занимавший вершину, спустился оттуда и овладел Пирейским фортом Эноей. Он завладел всеми запасами, находившимися внутри, и все воины в этот день захватили много съестных припасов из окрестных местностей. Спасшиеся в святилище Геры вышли оттуда, отдавшись на милость Агесилая. Он приказал им, чтобы они выдали коринфским беглецам тех из них, которые были в числе убийц[124]. Все же остальное[125] должно было быть продано. После этого из святилища Геры вышла большая масса военнопленных. (6) Со всех сторон прибыли многочисленные посольства по вопросу об условиях мира; в том числе были и беотийцы. Агесилай отнесся к ним очень высокомерно и сделал вид, что не заметил их, несмотря на ходатайство их проксена Фарака, чтобы им дана была аудиенция. Он сидел в круглом сооружении, выстроенном по берегу озера, и смотрел на многочисленных пленных и вывозимые из Пирея запасы. Пленных сопровождали караульные с копьями из лакедемонского лагеря, и на них были устремлены многочисленные взгляды присутствующих: счастливцы и победители всегда представляют приятное зрелище. (7) Агесилай еще сидел на своем месте, обнаруживая радость по поводу происшедшего, как вдруг прискакал всадник на совершенно взмыленном коне. Многие задавали ему вопросы, с какой вестью он прибыл, но он никому ничего не ответил. Приблизившись к Агесилаю, он соскочил с коня, подбежал к нему с очень нахмуренным лицом и сообщил о гибели находившегося в Лехее отряда. Услышав об этом, (8) Агесилай тотчас вскочил с места, схватил копье, приказал глашатаю созвать полимархов, пентеконтеров[126] и ксенагов. Когда все они сбежались, он приказал войску, наскоро приняв пищу, так как завтрак еще не был готов, следовать за ним как можно скорее, а сам с царскими сотрапезниками[127], вовсе не позавтракав, двинулся впереди войска. Копьеносцы, неся его доспехи, сопровождали его с величайшей поспешностью, причем один шел впереди, а остальные позади его. Когда они прошли уже мимо теплых источников и вышли на Лехейскую равнину, к ним подъехали три всадника с известием, что трупы погребены. Услышав это, он приказал снять оружие и устроил короткий отдых[128]; затем он повел войско обратно к святилищу Геры. На следующий день пленные были проданы с публичного торга.
(9) Беотийские послы были призваны к Агесилаю и им был задан вопрос, — какова цель их прибытия? Однако они уже ни словом не обмолвились о мире[129], а спросили только, не встречается ли с его стороны препятствий к тому, чтобы они прошли в город к своим воинам. При этих их словах Агесилай рассмеялся и сказал: «Я хорошо понимаю, что вы пришли вовсе не за тем, чтобы посмотреть на ваших воинов, а чтобы узнать, не изменяет ли вашим друзьям военное счастье… Но погодите, я сам поведу вас, и, находясь со мной, вы лучше узнаете, в каком положении дела». (10) Агесилай не обманул их: на следующий же день он, совершив жертву, повел войско к городу. Исключая только трофея[130], он все остальные деревья выжег и вырубил, показав этим послам, что, несмотря на такие его поступки, никто из города не решается выйти ему навстречу. После этого он расположился лагерем близ Лехея. Фиванских послов он в город не пропустил, а отправил их назад по морю в Кревсиду. Лакедемоняне же не привыкли к поражениям, подобным происшедшему, и лакедемонское войско было охвачено глубоким горем. Не горевали только те, у которых сыновья, отцы или братья погибли, не сходя со своего места; они веселые расхаживали по лагерю, с видом победителей, как бы гордясь несчастием, постигшем их родственников. (11) Обстоятельства же упомянутого поражения лакедемонского отряда таковы. Жители Амикл всегда возвращаются на родину на праздник Гиакинфий[131] для пэана[132], даже если они находятся в походе или вообще вне родины. В тот раз Агесилай оставил амиклейцев, находившихся во всех частях войска, в Лехее. Заведывавший охраной города полемарх расставил на караульные посты в крепости гарнизон союзников, а сам с морой[133] всадников и тяжеловооруженных провожал амиклейцев мимо Коринфской городской крепости. (12) На расстоянии приблизительно двадцати или тридцати стадий от Сикиона полемарх с тяжеловооруженными, которых было около шестисот, повернул назад к Лехею, а гиппармосту с отрядом всадников приказал, проводив амиклейцев до того места, до которого они сами прикажут, догонять тяжеловооруженных. Они хорошо знали, что в Коринфе было много и пельтастов и тяжеловооруженных, но, так как прежде на них никто не нападал, они пренебрегли этой опасностью. (13) Их заметили из Коринфской крепости стратег афинских тяжеловооруженных Каллий, сын Гиппоника, и Ификрат, начальник пельтастов. Увидя, что врагов немного, и что при них нет ни пельтастов, ни всадников, афиняне решили, что можно без всякого риска напасть на них с отрядом пельтастов. При этом они рассчитывали, что если противники будут продолжать следовать по тому же пути, то они погибнут, поражаемые дротиками в невооруженные части[134]; если же те попытаются преследовать их, то им со своими подвижными пельтастами без труда удастся убежать от гоплитов. (14) С таким расчетом они выводят войско из крепости; Каллий выстроил гоплитов недалеко от города[135], а Ификрат с пельтастами напал на лакедемонян. Последние были осыпаны градом дротиков и кое–кто был ранен, а некоторые убиты. Гипаспистам[136] было приказано подобрать пострадавших и внести их в Лехей, и только они и спаслись в действительности из всего отряда. Полемарх[137] же приказал призывным последних десяти лет преследовать неприятеля. (15) Воины бросились преследовать, но не могли, будучи гоплитами, причинить никакого вреда пельтастам, находясь от них на таком расстоянии, какое может пролететь брошенный дротик[138]. Ификрат приказал своим двинуться назад, прежде чем гоплиты соберутся вместе. В то время как лакедемонские гоплиты отступали в беспорядке, так как они нападали с величайшей быстротою, воины Ификрата опять повернули назад и стали метать дротики с фронта, а, кроме того, другие пельтасты подбежали с фланга, поражая невооруженные части. (16) Тотчас же, при первом натиске, они поразили дротиками десять или одиннадцать лакедемонян, после чего стали нападать с еще большей уверенностью. Так как лакедемоняне попали в трудное положение, полемарх приказал на этот раз уже призывным последних пятнадцати лет преследовать врага, но при отступлении они потеряли больше воинов, чем в первый раз. Когда цвет войска уже погиб, к лакедемонянам пришла на помощь конница[139], и вместе с ней они снова стали преследовать врага. Но при отступлении пельтастов всадники нападали недостаточно храбро: они не старались настигнуть кого–нибудь и убить, а только сопровождали пехотные отряды, делающие вылазки, находясь с ними на одной линии, и вместе с ними и преследовали врага и отступали. Поступая так же, как пехотинцы, они несли при каждой вылазке такой же урон, как и те: таким образом лакедемонское войско становилось все более малочисленным и робким, а враг становился все отважнее, и число решавшихся нападать становилось все больше. (17) В полной растерянности лакедемоняне заняли невысокий холм, отстоящий на две стадии от моря и на шестнадцать или семнадцать стадий от Лехея. Заметив это, гарнизон, находившийся в Лехее, разместился на лодках и проплыл морем до места, ближайшего к холму. Но в это время лакедемоняне, и без того уже доведенные до края гибели перенесенными ими неудачами, потерями и полной невозможностью применить свои силы, увидели, что из–под Коринфа идут на помощь их врагам гоплиты[140]. Этого было достаточно для того, чтобы они обратились в бегство. Некоторые из них бросились в море, а немногие, в том числе всадники, спаслись в Лехей. (18) Во всех этих битвах и во время бегства погибло около двухсот пятидесяти человек[141]. Так закончилось это столкновение.
После этого Агесилай ушел, забрав с собой остатки пострадавшего отряда, взамен которого в Лехее был оставлен другой. Двигаясь на родину, он останавливался в попутных городах, прибывая в них как можно позже и выходя из них как можно раньше. Так он, поднявшись рано утром, вышел из Орхомена и прибыл в Мантинею еще в тот же день в сумерки, — так тяжело было его воинам видеть[142], как мантинейцы будут радоваться их несчастью. (19) После этого и в остальном Ификрата сопровождала удача. Он взял Сидунт и Кроммион, где стоял гарнизон, поставленный Пракситом по взятии этих крепостей[143], и Эною, где Агесилай поставил гарнизон, взяв Пирей[144]. В Лехее же остался гарнизон лакедемонян и их союзников. Коринфские изгнанники, не имея уже возможности прибыть пешком из Сикиона вследствие поражения, понесенного лакедемонской морой, поплыли по морю в Лехей и, пользуясь им как базой, с переменным счастьем атаковали Коринф.
6. (1) Калидон, издавна принадлежавший к Этолии, теперь был занят ахейцами, давшими калидонцам право ахейского гражданства. После описанных событий они вынуждены были оставить здесь гарнизон. Акарнанцы пошли походом на Калидон; к ним, согласно союзному договору, присоединились в небольшом числе афиняне и беотийцы. Теснимые врагом, ахейцы послали послов в Лакедемон. Послы прибыли в Лакедемон и заявили, что лакедемоняне несправедливы по отношению к ахейцам. (2) «Мы, — сказали они, — по первому вашему зову выставили свои отряды в союзное войско и следовали за вами, куда вы нас ни вели. Вам же нет никакого дела до нас, когда нас осаждают акарнанцы и их союзники афиняне и беотийцы. Мы не можем допустить, чтобы такое положение продолжалось: нам останется одно из двух — или приказать нашим отрядам оставить союзное войско и, устранившись от участия в пелопоннесской войне, отправиться всей массой для борьбы с акарнанцами и их союзниками, или же заключить с ними мир на таких условиях, на каких будет возможно». (3) Вот что говорили они; при этом они угрожали лакедемонянам расторгнуть союзный договор, если те не придут к ним на помощь. После этих речей эфоры и народное собрание постановили, что необходимо отправиться походом вместе с ахейцами против акарнанцев. Был послан Агесилай с двумя морами лакедемонян и соответственным числом союзников, (4) ахейцы же пошли в этот поход всенародным ополчением. Когда Агесилай переправился в Акарнанию, все сельские жители бежали в города, угнав скот как можно дальше, чтобы он не попал в руки лакедемонян. Подойдя к границе вражеской страны, Агесилай послал в Страт, к правительству Акарнанского союза, посла, который должен был передать, что если акарнанцы не расторгнут союза с беотийцами и афинянами и не станут на сторону лакедемонян и их союзников, Агесилай предаст систематическому опустошению всю их страну и не оставит ни одного живого места. (5) Так как они не повиновались, он исполнил свою угрозу и систематически вырубал все, что находил в их стране, не проходя в день более десяти или двенадцати стадий. Акарнанцы, полагая вследствие медленности продвижения войска, что они находятся в безопасности, привели обратно с гор в долины стада и вспахали большую часть земли. (6) Когда Агесилай увидел, что они вовсе перестали его бояться, он на пятнадцатый или шестнадцатый день после вторжения в Акарнанию, рано утром, совершив жертвоприношение, отправился в поход, до наступления сумерек прибыл к озеру[145], около которого находились почти все стада акарнанцев, и захватил огромное количество быков, лошадей, всякого другого скота и рабов. В этом месте он пробыл весь следующий день и продал с публичного торга пленных. (7) Сюда пришли в большом числе акарнанские пельтасты и стали из луков и дротиков стрелять с вершины в войско, расположившееся у подножия горы. Они при этом не понесли никакого урона, но заставили Агесилая перенести лагерь на открытую равнину, несмотря на то, что войско как раз в это время уже садилось за ужин. (8) С наступлением ночи акарнанцы ушли, а воины, оставив гарнизон, легли спать. На следующий день Агесилай с войском вышел из этого места. Равнина и пастбище, примыкавшие к озеру, были со всех сторон окружены горами, через которые вел узкий выход. Акарнанцы заняли вершины гор, метали сверху копья и дротики, временами нападали на войско, сбегая к подошве гор, и не давали войску никакой возможности пройти. (9) Гоплиты и всадники, выбегая из строя, преследовали их при каждом нападении, но не могли причинить им никакого ущерба, так как акарнанцам достаточно было самого короткого времени, чтобы успеть отступить на неприступные позиции. Агесилай, считая затруднительным пройти через ущелье при таком положении вещей, решил преследовать ахейцев, нападавших на него с левого фланга, хотя они и были очень многочисленны, — в этом месте подъем на гору был легче как для гоплитов, так и для всадников. (10) В то время как он приносил жертву, акарнанцы усиленно наступали, бросая стрелы и дротики, подошли совсем близко и нанесли много ран. Когда было дано приказание взбираться на гору, впереди побежали из числа гоплитов призывные последних пятнадцати лет, за ними всадники, сам же Агесилай со своим войском следовал сзади. (11) Спустившиеся вниз акарнанцы, осыпаемые градом стрел, быстро были обращены в бегство и погибли, подымаясь на гору. На вершине были выстроены акарнанские гоплиты и большая часть из пельтастов; они сохранили за собой позиции, пока не выпустили всех снарядов, в том числе и копий[146], при этом они нанесли раны всадникам и убили несколько лошадей. Однако, когда им предстояло уже схватиться с лакедемонским гоплитами в рукопашную, они обратились в бегство; всего их погибло в этот день около трехсот. (12) После этого Агесилай поставил трофей. Затем он обошел всю страну, предавая ее огню и мечу. На некоторые города он шел также приступом, понуждаемый к тому ахейцами, но не взял ни одного. С наступлением осени он удалился из Акарнании. (13) Ахейцы считали его поход совершенно безрезультатным, так как он не взял ни одного города ни силой, ни увещанием, и просили его по крайней мере хоть подождать до тех пор, пока не придет время посева, и он помешает акарнанцам совершить его. Агесилай же ответил ахейцам, что их совет противоположен тому, что действительно полезно. «Я, — сказал он, — снова приду сюда с наступлением следующего лета; что же касается акарнанцев, то, чем больше они посеют, тем больше они будут желать мира». (14) Сказав это, он отправился по суше через Этолию по таким путям, по которым невозможно против воли этолийцев пройти не только большому войску, но даже небольшому отряду. Агесилаю же они предоставили возможность пройти, надеясь, что при его содействии им удастся захватить Навпакт. Дойдя до Рийского хребта, он перевалил через него и пошел домой по суше, так как при переправе из Калидона в Пелопоннес по морю угрожала опасность подвергнуться нападению афинских триэр, имевших базу в Эниадах.
7. (1) После того как прошла зима, Агесилай, верный своему обещанию, данному ахейцам, с наступлением весны снова объявил поход на Акарнанию. Акарнанцы, узнав об этом и считая, что для них истребление хлеба равносильно блокаде, так как их города расположены вдали от морского берега, отправили послов в Лакедемон и заключили мир с ахейцами и союз с лакедемонянами. Так окончилось столкновение с акарнанцами.
(2) После этого лакедемоняне объявили поход на Аргос, так как они считали рискованным делом отправиться походом на Афины и Беотию, оставив позади враждебное Лакедемону, соседнее с ним и столь крупное государство, как Аргос. Агесиполид, узнав, что ему вверено начальствование в этом походе, после того как диабатерии дали хорошие предзнаменования, отправился в Олимпию к оракулу и вопросил бога[147], благочестиво ли он поступит, если не примет перемирия, предложенного аргивянами, которые ссылались на наступление праздничных месяцев. По мнению Агесиполида, этот месяц наступал у них не тогда, когда он должен был наступить по календарю, а всякий раз, как[148] они слышали, что лакедемоняне собираются идти на них войной. Божество изъявило ему через свои знамения, что вполне благочестиво не принимать перемирия, если оно является только придиркой, выставленной без всякого законного основания. Оттуда он немедленно отправился в Дельфы и вопросил Аполлона, держится ли и он по поводу перемирия такого же мнения, как его отец[149]. Аполлон в самой решительной форме одобрил поведение Агесиполида. (3) Агесиполид, получив такие ответы от богов, вывел войско из Флиунта, где оно у него собиралось, пока он путешествовал по святыням, и вторгся в Арголиду через Немею. Аргивяне, увидев, что они не в состоянии будут воспрепятствовать вторжению, послали к нему по своему обыкновению двух вестников в венках с заявлением о перемирии. Агесиполид ответил, что боги признали это заявление несправедливым; поэтому он отказался принять перемирие и совершил вторжение, произведя страшный переполох и панику в деревнях и городе. (4) Когда он ужинал в первый вечер своего пребывания в Арголиде, — во время возлияния, совершаемого после ужина, произошло землетрясение. Тогда «обедающие в царской палатке»[150] запели пэан Посейдону[151], а все прочие вторили им. Воины полагали, что следует уйти из Арголиды, так как и Агис после землетрясения удалился из Элиды[152]. Агесиполид возразил на это, что если бы землетрясение произошло тогда, когда он собирался вторгнуться в Арголиду, он бы считал, что божество против похода; если же землетрясение произошло уже после вторжения, то оно только знак божеского одобрения. (5) Поэтому он на следующий же день принес жертву Посейдону и продвинулся на некоторое расстояние вглубь страны. (6) Ввиду того, что Агесилай за короткое время[153] перед тем также совершил поход на Аргос, Агесиполид, разузнав у солдат, как близко Агесилай подходил к стенам Аргоса и до каких мест он опустошал страну, во всем старался его превзойти, точно они состязались во всех пяти видах борьбы[154]. Ему случалось, уже перейдя через ров, отступать через него назад под градом стрел, бросаемых с укреплений; зато однажды, когда большинство аргивян отправилось опустошать Лаконию, он подошел так близко к городским воротам, что воины, приставленные аргивянами для охраны ворот, заперли ворота и не дали войти в город беотийским всадникам, боясь, чтобы вместе с ними не вторглись через ворота и лакедемоняне. Поэтому эти всадники были принуждены стоять под земляной насыпью, прижавшись, подобно летучим мышам, плотно к стене, и если бы как раз в это время критяне[155] не ушли из–под Аргоса для совершения набега на Навплию, много людей и лошадей погибло бы от стрел. (7) После этого, в то время как Агесиполид стоял лагерем перед оградой[156], — в его войско ударила молния, и в войске погибло несколько человек, — одни от страха, а другие — пораженные молнией. Некоторое время спустя он приносил жертву по поводу предполагаемого им сооружения крепости в теснине под Келусой. Жертвоприношения дали дурные предзнаменования[157]; поэтому он вывел войско из Арголиды и распустил по домам. Его вторжение, благодаря своей неожиданности, принесло большой вред аргивянам.
8. (1) Такими событиями ознаменовалась война на суше[158]. Теперь я перейду к описанию событий, происшедших в то же время на море и в приморских городах, причем я буду описывать лишь наиболее достопамятные события, пропуская несущественные факты. Фарнабаз и Конон, как только они победили лакедемонян в морской битве[159], поплыли по островам и приморским городам, изгоняя лаконских гармостов; они уверяли жителей этих городов, что они не будут оставлять гарнизонов в их крепостях, а предоставят им полную автономию. (2) Услышав это, последние обрадовались, превозносили Фарнабаза и слали ему щедрые дары. Конон поучал Фарнабаза, что, если он будет поступать таким образом, все города будут к нему дружественно расположены; если же обнаружится, что он хочет их поработить, то, говорил Конон, каждый город в отдельности может причинить ему много хлопот, а кроме того возникнет опасность, чтобы греки[160], узнав об этом, не возмутились сообща. Фарнабаз следовал его советам. (3) Отправившись в Эфес, он дал Конону сорок триэр, приказав ему двинуться в Сест, где войска снова встретятся; сам же он направился сухим путем в свою сатрапию. Деркилид[161], бывший его давнишним врагом[162], находился во время морской битвы[163] в Абидосе; он не покинул города, как другие гармосты, но удержал за собой Абидос и сохранил его дружественным лакедемонянам. (4) Он созвал абидосцев и сказал им следующее: «Теперь вы имеете возможность в дополнение к вашей прошлой дружбе к нашему государству проявить себя истинными благодетелями лакедемонян. Нет ничего доблестного в том, что люди верны своим друзьям, когда они счастливы; но такого друга помнят до гроба, который остается верным в несчастьи. К тому же дело обстоит вовсе не так, что, вследствие поражения на море, мы потеряли всякую силу: ведь и прежде, когда афиняне властвовали на море, наш город был, само собой разумеется, в силах награждать друзей и мстить врагам. То, что от нас отвернулись в этом несчастии другие города, еще увеличивает значение вашей верности. Если же кто–нибудь из вас боится того, что мы будем осаждены и с суши и с моря, то пусть он обратит внимание на то, что греческого флота еще нет на море; если же варвары попытаются владычествовать над морем, то Греция этого не допустит и, таким образом, радея о собственной пользе, сделается вашим союзником». Услышав это, абидосцы повиновались по доброй воле и даже с рвением. (5) Они дружелюбно принимали бежавших к ним гармостов и даже зазывали к себе других, не прибывших к ним. Деркилид, после того как в город собралось много надежных людей, переправился в Сест, расположенный как раз против Абидоса и отстоящий от него не более чем на восемь стадий. Он собрал к себе всех тех, которые получили земли на Херсоннесе от лакедемонян: он принял также и тех гармостов, которые были изгнаны из европейских городов, увещевая их не унывать и подумать о том, что и в Азии, испокон века принадлежавшей царю, жители маленького городка Темноса, Эг и некоторых других местностей в состоянии просуществовать, не будучи подданными царя. «Вдобавок, — сказал он, — где вы найдете укрепление сильнее и неприступнее Сеста, для осады которого были бы необходимы и корабли и сухопутные силы?» Такими речами он рассеял их страх. Фарнабаз, застав Абидос и Сест в таком положении, объявил жителям этих городов, что, если они не прогонят лакедемонян, он пойдет на них войной. (6) Когда же они не повиновались, он приказал Конону препятствовать их выходу в море, а сам опустошал Абидосскую область. Не добившись этим ничего в деле покорения абидосцев, он ушел на родину, приказав Конону позаботиться о том, чтобы из прилегающих к Геллеспонту городов к весне был собран как можно больший флот. Гневаясь на лакедемонян за все то, чтó он претерпел, он считал настоятельнейшей необходимостью отправиться походом в их страну и всячески отомстить им. (7) Вся зима прошла в этих приготовлениях. С наступлением весны[164] Фарнабаз снарядил большое количество судов и, собрав наемное войско, поплыл вместе с Кононом между островами (Архипелага, — С. Л.) в Мелос; там они устроили лагерь и отправились дальше в Лакедемон. Причалив к берегу прежде всего в Ферах, он опустошил окрестности этого города; затем он и в других местах морского побережья сходил с корабля и всячески опустошал страну. Но, опасаясь лакедемонского войска, недостатка в съестных припасах, а также того, что в этой стране не было хорошей гавани, он через короткое время отплыл назад и причалил к Феникунту на Кифере. (8) Те, в чьих руках был город[165], из страха, что они будут взяты приступом, покинули крепость, заключив с Фарнабазом перемирие, гарантировавшее свободный пропуск в Лаконию. После этого Фарнабаз привел в боевую готовность Киферские укрепления и оставил в Кифере гармостом[166] афинянина Никофема[167] с гарнизоном. Выполнив это, он причалил к Коринфскому Истму и обратился здесь к союзникам с увещанием храбро сражаться и выказать себя верными персидскому царю. (9) Затем он оставил им все деньги, которые имел с собой, и отплыл домой[168]. Конон заявил Фарнабазу, что если тот оставит в его распоряжении флот, то он будет добывать провиант при помощи сбора продовольствия с островов, благодаря чему он сможет вернуться на родину и помочь афинянам восстановить их Длинные стены[169] и стены вокруг Пирея. «Я хорошо знаю, — говорил он, — что лакедемонянам это будет крайне тягостно, и таким образом ты в одно и то же время угодишь афинянам и отомстишь лакедемонянам: одним ударом ты уничтожишь плод их долгих усилий».
(10) Услышав это, Фарнабаз охотно отправил его в Афины, дав ему с собой денег на восстановление стен. Конон прибыл в Афины и восстановил большую часть стены[170], причем работа эта производилась как его экипажем, так и нанятыми за плату плотниками и каменщиками: он же выдавал деньги и на все прочие нужды. Над постройкой других частей стены работали, кроме самих афинян, Беотия и другие государства, добровольно присоединившиеся к ним. Коринфяне на те деньги, что им оставил Фарнабаз, строили суда; при помощи этого флота, руководимого вновь назначенным навархом Агафином, они господствовали в заливе, омывающем берега Ахеи и Лехей[171]. (11) Лакедемоняне также снаряжали флот под командой Поданема. Последний погиб при каком–то нападении; его эпистолей[172] Поллид[173] также был ранен и принужден уйти от флота; поэтому начальствование над флотом перенял Гериппид. Преемник Агафина коринфянин Проэн оставил Рий, который был вслед затем занят лакедемонянами. После Гериппида начальство над флотом перешло к Телевтию[174], которому удалось снова овладеть заливом.
(12) Лакедемоняне услышали, что Конон восстанавливает на царские деньги афинские укрепления и что он им подчиняет острова и приморские материковые города при помощи флота, содержимого на те же средства. Поэтому они решили, что если они познакомят со всем этим Тирибаза, царского стратега, то Тирибаз[175] или перейдет на сторону лакедемонян, или по крайней мере хоть прекратит выдачу субсидий флоту Конона. Приняв такое решение, они послали к Тирибазу Анталкида с поручением действовать в этом направлении и добиваться заключения мира между царем и лакедемонянами. (13) Узнав об этом, и афиняне отправили вместе с Кононом посольство к Тирибазу, состоявшее из Гермогена, Диона, Каллисфена и Каллимедонта. Союзникам было предложено, чтобы и они прислали представителей в это посольство; на этот зов откликнулись представители беотийцев, Коринфа и Аргоса. (14) По прибытии к Тирибазу Анталкид обратился к нему с заявлением, что он прибыл ходатайствовать о мире, условия которого совпадают с волей царя: лакедемоняне не оспаривают у царя греческих городов, находящихся в Азии; с них достаточно того, чтобы прочие города и все острова были провозглашены автономными. «Поскольку мы согласны на эти условия, — сказал он, — чего ради царь станет воевать с нами и расходовать деньги? Ведь теперь никто уже не сможет идти войной на царя: ни афиняне, так как они не будут руководить нами, ни мы, так как все города станут автономными»[176]. (15) Тирибаз пришел в восторг, услышав эти речи Анталкида, но на противников они произвели как раз обратное впечатление[177]. Афиняне не желали согласиться на автономию островов, боясь, что им придется лишиться Лемноса, Имброса и Скироса; фиванцы — из страха, что их заставят признать независимыми беотийские города[178]; аргивяне — полагая, что при таком мирном договоре они теряют всякую возможность владеть Коринфом, как частью Аргосского государства[179], что было предметом их постоянных вожделений. Таким образом, мир не удался, и послы разошлись по домам.
(16) Тирибаз считал непрочным соглашение с лакедемонянами без одобрения царя; но он дал тайком Анталкиду деньги, чтобы афиняне и их союзники, узнав о снаряжении флота лакедемонянами, сильнее почувствовали необходимость принять эти мирные условия. Он признал, что лакедемоняне были правы, обвиняя Конона в преступлении против царя, и заключил его в темницу[180]. После этого он отправился вглубь страны к царю, чтобы передать ему предложение лакедемонян, сообщить, что Конон арестован как преступник, и спросить, как ему держать себя при всех этих обстоятельствах. (17) Ввиду того, что Тирибаз был в глубине страны, при дворе, царь прислал Струфа для начальствования над морским побережьем[181]. Этот Струф был ревностным сторонником афинян и их союзников, так как он хорошо помнил, каким бедствиям подверг владения царя Агесилай. Лакедемоняне увидели, что Струф относится к ним враждебно, а к афинянам дружественно, и послали для борьбы с ним Фиброна[182]. Фиброн перешел через Геллеспонт и предавал опустошению царские владения, пользуясь, (18) как опорами, Эфесом и расположенными в долине Меандра городами Приеной, Левкофрием и Ахиллеем. Прошло немного времени, и Струф заметил, что Фиброн из презрения к противнику при нападениях не выстраивает войска в боевой порядок. Поэтому он приказал всадникам выехать на равнину, совершить набег на греческое войско и, окружив часть его, угнать с собой все, что только будет возможно. Фиброн занимался после завтрака метанием диска в обществе флейтиста Ферсандра (этот Ферсандр был не только хорошим флейтистом, но, как человек с лаконскими привычками[183], был искусен в физических состязаниях). (19) Струф, увидя, что греки движутся в беспорядке и что в первых рядах очень мало воинов, неожиданно появляется во главе многочисленной и правильно построенной конницы. Первыми были убиты Фиброн и Ферсандр; после их гибели удалось обратить в бегство и все остальное войско. При преследовании очень многие были убиты; лишь некоторым удалось найти спасение в союзных городах, большинство же (погибло)[184], так как слишком поздно заметили, что враг нападает. Струф часто нападал на врага без предупреждения; так он поступил и в этот раз. Таковы были обстоятельства этого столкновения[185].
(20) В это же время прибыли в Лакедемон родосские аристократы, изгнанные народом[186], и убеждали, что недостойно лакедемонян терпеть, чтобы Родос находился под афинской властью и чтобы афиняне настолько увеличили этим свое могущество. Лакедемоняне понимали, что, если верх возьмет демократия, то весь Родос попадет в руки афинян, если же богачи, то он достанется им. Поэтому они снарядили восемь судов, назначив навархом Экдика. (21) С этим же флотом был послан и Дифрид[187]; последнему было приказано, переправившись в Азию, идти на защиту городов, открывших ворота Фиброну, а затем присоединить к себе уцелевшую часть войска и, собрав, по мере возможности, новое войско, выступить против Струфа. Дифрид приступил к выполнению этого поручения очень удачно: так, ему удалось захватить в плен Тиграна вместе с женой его, дочерью Струфа, в то время как тот ехал в Сарды. Дифрид взял у него большой выкуп за освобождение, что дало ему возможность тотчас же после этого раздать жалованье воинам. (22) Он был способен внушить к себе любовь не в меньшей степени, чем Фиброн, но был более преданным делу и более энергичным полководцем. Он никогда не становился рабом физических удовольствий и посвящал себя целиком тому делу, за которое он брался. Экдик, приплыв к Книду, узнал, что на Родосе демократия захватила в свои руки всю власть и одержала победу и на море и на суше, обладая триэрами, в два раза превосходящими по численности его флот. Получив эти сведения, Экдик остался на Книде, ничего не предпринимая. Узнав, что Экдик не располагает достаточными силами, чтобы помочь друзьям, лакедемоняне приказали Телевтию плыть вокруг Пелопоннеса к Экдику с теми двенадцатью кораблями, которые находились под его командой в заливе, омывающем Ахею и Лехей[188], и велеть ему вернуться на родину. Телевтию[189] же поручалось позаботиться о тех, которые изъявили желание быть друзьями лакедемонян, и всячески вредить врагу. Прибыв на Самос и присоединив самосские корабли к своей эскадре, Телевтий отплыл в Книд; Экдик же вернулся на родину. (23) Затем Телевтий поплыл к Родосу, имея уже под командой 27 кораблей. По пути он встретил Филократа, сына Эфиальта; последний плыл с десятью триэрами на Кипр на соединение с флотом Евагора[190]. Все эти десять триэр были захвачены Телевтием. При этом и афиняне и лакедемоняне делали совершенно обратное, по сравнению с тем, (24) что им надлежало делать: афиняне, будучи в дружбе с царем, слали Евагору помощь для борьбы с ним; Телевтий уничтожил силы, шедшие на войну с царем, тогда как лакедемоняне с ним воевали. Затем он снова поплыл на Книд, продал там с аукциона свою добычу и снова вернулся к Родосу на помощь лаконофильской партии.
(25) Увидев, что лакедемоняне снова усиливаются на море, афиняне выслали против них Фрасибула[191] Стирийца[192] с флотом из сорока кораблей. Выплыв в море, он решил не плыть к Родосу, считая, что нелегко будет наказать лакедемонских союзников, так как в их руках укрепление[193] и вдобавок там же находился их союзник Телевтий с флотом. Кроме того он полагал, что и без его помощи афинская партия устоит против своих противников, так как ее сторонники были более многочисленными, владели городами и вышли уже победителями из битвы. (26) Он поплыл в Геллеспонт, где рассчитывал без сопротивления достичь выгод для отечества. Узнав, что царь одрисов Медок и владыка приморской области Севф[194] враждовали между собой, он помирил их и убедил вступить в дружественный союз с афинянами; при этом он полагал, (27) что, заручившись их дружбой, ему скорее удастся склонить на сторону афинян греческие города на Фракийском побережье. Во всем этом афиняне имели успех; кроме того, благодаря дружбе персидского царя, и малоазиатские города были расположены к афинянам. Затем Фрасибул поплыл в Византий, где сдал на откуп десятипроцентную пошлину с товаров, вывозимых из Понта. Олигархический строй, бывший в это время в Византии[195], он заменил демократическим; (28) поэтому нахождение в городе очень большого числа афинян не вызывало неудовольствия византийского народа. Выполнив все это и склонив на сторону афинян калхедонцев, он выплыл из Геллеспонта. Все города Лесбоса, исключая Митилену, были на стороне лакедемонян; поэтому он не пристал ни к одному из этих городов, а первым делом высадился в Митилене и составил здесь войско из четырехсот гоплитов, находившихся на его судах, и из бежавших граждан лесбийских городов, нашедших приют в Митилене. Сюда он присоединил еще наилучшую часть митиленского войска. Митиленцам он внушил надежду, что если он возьмет города, то он предоставит им верховную власть над всем Лесбосом. (29) Изгнанников Фрасибул обнадежил, что если они соберутся вместе и всей массой пойдут против каждого города в отдельности, то у всех их хватит сил, чтобы добиться возвращения в отечество. Морских воинов он соблазнил тем, что если им удастся склонить Лесбос на сторону афинян, то в их распоряжении окажется много свободных денег. После таких увещеваний он выстроил войско и повел его к Мефимне. Услышав, что Фрасибул приближается, Феримах, бывший в то время лакедемонским гармостом, вышел ему навстречу к границе с войском, составленным из его морских воинов, мефимнских граждан и находившихся в Мефимне митиленских изгнанников. В происшедшем столкновении Феримах погиб, а войско его бежало, причем многие были убиты. (30) После этого Фрасибул принудил часть лесбийских городов перейти на сторону афинян; территорию же тех государств, которых ему не удалось подчинить, он предал разграблению и вырученные от продажи добычи деньги раздал воинам[196]. Затем он поспешно отправился на Родос. Для укрепления духа войска он собрал дань со многих городов и причалил к Аспенду, въехав в русло реки Евримедонта. Он собрал уже дань с аспендийцев, когда жители, разгневавшись за грабежи, произведенные воинами на их полях, ночью напали на его палатку и изрубили его[197].
(31) Так погиб Фрасибул[198], стяжавший славу доблестного мужа. Афиняне выбрали ему заместителем во флоте Агиррия[199]. Лакедемоняне же, узнав, что афиняне сдали на откуп десятинную подать в Византии и овладели Калхедоном и что и остальные геллеспонтские города расположены к афинянам вследствие дружбы их с Фарнабазом, решили, что необходимо принять меры. (32) Хотя на Деркилида[200] не было никаких нареканий, однако Анаксибию, благодаря дружбе с эфорами, удалось добиться того, что ему было приказано плыть в Абидос, куда он был назначен гармостом. Он обещал, в случае если ему дадут необходимые средства и корабли, вступить в борьбу с афинянами и добиться того, (33) что дела в Геллеспонте примут для них дурной оборот. Лакедемоняне дали Анаксибию три триэры и денег, достаточных для уплаты тысяче наемников, и он отправился в путь. Прибыв на место, он собрал наемное сухопутное войско, склонил к отложению от Фарнабаза некоторые эолийские города и пошел походом на те государства, войска которых выступили против Абидоса, предавая опустошению их территорию. (34) В Абидосе он снарядил еще три корабля и захватывал все попадавшиеся ему грузовые суда афинян и их союзников. Узнав об этом, афиняне, опасаясь потери того, что им удалось достигнуть на Геллеспонте благодаря Фрасибулу, выслали против Анаксибия Ификрата[201] с флотом из восьми кораблей и тысячею двумястами пельтастов, большая часть которых служила уже под его командой в Коринфе. После того как аргивянам удалось сделать Коринф частью Аргосского государства[202], они заявили, что больше в его войсках не нуждаются. Причиной этого было то, что он казнил нескольких приверженцев аргивской партии. Тогда он отбыл в Афины[203]. (35) Таким образом он оказался в это время на родине. Он отплыл на Херсоннес, и первое время военные действия заключались лишь в том, что Анаксибий и Ификрат грабили территорию городов, ставших на сторону их противников. Но через некоторое время Ификрат узнал, что Анаксибий во главе войска, состоящего из наемников, лакедемонян его свиты и двухсот абидосских гоплитов, отправился походом на Антандр; до него дошли также слухи, что Анаксибию удалось уже склонить Антандр на сторону лакедемонян. Он рассчитывал, что Анаксибий, оставив там гарнизон, вернется назад и отведет абидосцев на родину. Поэтому он переправился ночью в самое пустынное место Абидосской области и, взобравшись на горы, устроил засаду. Триэрам, на которых он переправился, он приказал отплыть на рассвете вверх по Геллеспонту мимо берегов Херсоннеса, чтобы произвести впечатление, что он производит обычную экспедицию для сбора дани. Он не ошибся в своих расчетах: (36) Анаксибий действительно поплыл назад, несмотря на то, что по слухам, в этот день жертвоприношение не дало ему благоприятных предзнаменований[204]. Он не обратил на это внимания, так как плыть приходилось мимо дружественных областей в дружественный город, и плыл тем беззаботнее, что узнал от встречных об отправлении Ификрата вверх по Геллеспонту по пути в Проконнес. (37) Ификрат же не выходил из засады, пока войско Анаксибия шло по ровной местности. Он выбрал момент, когда передовые отряды абидосцев были уже в равнине близ Кремасты, где находятся их золотые рудники, остальное войско следовало за ними вниз по склону, а Анаксибий со своими лакедемонянами только стал спускаться с горы, — и, выскочив из засады, бегом бросился на войско Анаксибия. (38) Тут Анаксибий понял, что нет уже надежды на спасение, так как он видел, что его войско растянуто по длинному ущелью, и ему было ясно, что передовые отряды не могут взобраться вверх по крутому склону и прийти ему на помощь; положение усугублялось еще всеобщей паникой, вызванной неожиданной засадой. Тогда он обратился к воинам со следующими словами: «Мне, о мужи, подобает погибнуть на этом месте; вам же советую искать спасения, не вступая в бой с врагом». (39) С этими словами он взял щит у оруженосцев и, сражаясь, пал, не сходя со своего места. Кроме него, врага встретили лицом к лицу лишь юноша — его возлюбленный — и около двенадцати лаконских гармостов, прибывших из своих городов; все они пали, сражаясь. Прочие же бежали и гибли, отступая, причем афиняне преследовали их до самого города. Тогда погибло около пятидесяти абидосских гоплитов и прочих около двухсот. Выполнив это предприятие, Ификрат отплыл назад на Херсоннес.


[1] Для осеннего похода 395 г. до н. э. в нашем распоряжении имеются только два источника: рассказ нашего автора и  гл.16–17 «Отрывка…» (см. Приложение). С первого взгляда может показаться, что труд автора «Отрывка…» в этом отношении более ценен: он подробно описывает военные операции, тогда как наш автор вовсе опускает их и занимается преимущественно описанием дружеских союзов и любовных историй. Но более вдумчивое отношение показывает, что здесь причина не только в том, что Ксенофонт, как я указал уже выше, не находился уже при войске (он лишился военной команды и, по–видимому, исполнял поручения дипломатического характера) и поэтому был лучше осведомлен об этих историях, чем о военных предприятиях. Дело в том, что все, даже удачные, операции этого похода имели ничтожное значение для общего хода дел, тогда как отпадение Спифридата и Отия к Агесилаю, тесное соединение их между собой брачными узами и т. д. могло в случае удачи послужить прецедентом для других персидских магнатов и иметь результатом полное падение персидского могущества без всякого кровопролития. Таким образом, рассказ нашего автора имеет большую историческую ценность. (Эд. Mейер. Указ. Соч., 22–23, 28–29.)
[2] Здесь наш автор возвращается к рассказу, прерванному в кн. III,  гл.4, § 29. События этого трудного похода он не описывает; они описаны подробно в «Отрывке…» (см. Приложение, 16, 1–3).
[3] Сильное преувеличение. Здесь речь может идти только о неукрепленных пунктах: как мы видим из «Отрывка…» (см. Приложение, 16,3–6), все попытки его атаковать укрепленные города окончились неудачей.
[4] См. кн. III,  гл.4, § 10 с коммент. Автор «Отрывка…» (см. Приложение) относит присоединение Спифридата только к этому времени (он называет его Спифрадатом).
[5] По «Отрывку…» (см. Приложение, 17, 1–2), Отий не явился лично в ставку Агесилая; к нему был отправлен Спифридат, и он прислал к Агесилаю своих послов, с которыми и заключен был договор. Детальный рассказ нашего автора показывает, что он был очевидцем, и поэтому его рассказ заслуживает большого доверия.
[6] Имя это транскрибируется очень различно в различных источниках.
[7] См. коммент. к кн. III,  гл.4, § 1.
[8] По слухам, Агесилай был в связи с этим красивым юношей (Мегабатом, — Отрывок…, 16, 4; Плутарх, Агесилай, 11); наш автор (Агесилай, 4–7) считает эти слухи злостной выдумкой (Агесилай даже не позволил Мегабату по персидскому обычаю поцеловать его).
[9] Имеется в виду Одрис, вытекающий из Даскилийского озера и впадающий в Риндак. Относительно зимовки Агесилая в Даскилии ср. рассказ в «Отрывке…» (Приложение, 17, 3–4).
[10] Подробное описание этих смертоносных колесниц, вооруженных косами, прикрепленными к осям, — у нашего автора в «Анабасисе» (1,8,10) и «Киропедии» (VI, 1, 30) и у Диодора (XVII, 53).
[11] 27 км.
[12] Ср.: Πлутарх, Агесилай, 11: «Гериппид установил строгий надзор за расхищенной добычей; он заставлял варваров возвращать ее, произведя при этом самый тщательный допрос и следствие. Этими мерами он вывел из себя Спифридата».
[13] Вся военная добыча спартанцев считалась достоянием казны. Лафирополы — это должностные лица, хранившие военную добычу и продававшие ее с аукциона в пользу государства.
[14] Во время восстания Кира Младшего (Анабасис, I, 8, 5; II, 4, 2 сл.). В описываемое время Арией (вместе с Пасаферном) занимал должность верховного военачальника персидского царя, взамен казненного Тиссаферна (Отрывок…, см. Приложение, 14, 4).
[15] Прежде всего по политическим соображениям, см. вступ. комментарий к § 1. Почему здесь упомянут также Мегабат, ясно из сказанного в коммент. к § 6.
[16] С потерей всех союзников Агесилай не мог уже надеяться удержаться в Даскилии; поэтому перемирие с Фарнабазом и очищение Фригии было необходимостью (а не актом великодушия, как хочет нас уверить Ксенофонт).
[17] Гарантировавший Фарнабазу неприкосновенность, когда он придет для переговоров.
[18] См. кн. I,  гл.1, § 31.
[19] Ср. коммент. к кн. III,  гл.1, § 26.
[20] Место это толкуется двояко. Естественнее всего понимать его в том смысле, что Евалк не достиг еще минимального возраста, дающего право принимать участие в состязании (взрослых) в Олимпии; но так как он отличался огромным ростом и богатырским телосложением, Агесилаю удалось исходатайствовать ему разрешение участвовать в беге. Однако Плутарх (Агесилай, 13) понимает это место иначе: «(Сын Фарнабаза) был влюблен в мальчика–атлета из Афин. Он имел очень крупную и массивную фигуру; поэтому ему угрожало не быть допущенным к состязаниям (подразумевается: детей) в Олимпии».
[21] 394 г. до н. э.
[22] По «Отрывку…» (17, 5), в Каппадокию, но это маловероятно.
[23] Здесь продолжается рассказ, прерванный в конце кн. III.
[24] См. кн. III,  гл.5, § 1.
[25] См. также: Плутарх, Агесилай, 15.
[26] Малоазийских греков.
[27] Речь идет, разумеется, только об азиатских греках и наемниках; см. дальнейший рассказ.
[28] Лохаги — начальники отрядов пехоты (лохов), гиппархи — начальники конных ополчений.
[29] Никетерий — приз, награда за победу в состязании.
[30] В высшей степени гадательный перевод; место темное.
[31] Ср. у нашего автора (Агесилай, 2, 1): «Перейдя через Геллеспонт, он двинулся по территории тех же племен, мимо которых проходил персидский царь со своим огромным войском; и тот путь, который был пройден варваром за год, отнял у него меньше месяца» (несомненное преувеличение).
[32] Ксеркс в 480 г. до н. э.
[33] Агесиполид — сын приговоренного к смерти царя Павсания (см. выше, кн. III,  гл.5, § 25).
[34] Ксенофонт ни словом не упомянул об образовании антиспартанской коалиции, о чем мы узнаем из Диодора (XIV, 82). Ядром этой коалиции были беотийцы, афиняне, коринфяне и аргивяне; далее к этому союзу примкнула вся Евбея, левкадяне, акарнанцы, амбракийцы и жители фракийской Халкиды. Из жителей Пелопоннеса к этому союзу никто не присоединился. Коалиция эта вступила в союз с одной из враждовавших между собой партий в Фессалии и помогла ей отобрать у лакедемонян Фарсал. Затем беотийцы с аргивянами захватили Гераклею Трахинскую и возвратили сюда прежних ее жителей. После этого беотийский полководец Исмений с войском из беотийцев, энианцев и афаманов разбил наголову фокейцев, чем окончательно утвердил господство коалиции в Северной Греции.
[35] Чем глубже построение войска, тем короче фланг. Если фронт неприятеля длиннее, то он получит возможность, повернув вперед оба крыла, напасть одновременно с фронта и с обоих флангов.
[36] Место темное. Перевожу по смыслу.
[37] К Коринфскому заливу; чтобы не подвергаться обстрелу с гор.
[38] Немей, см.: Диодор, XIV; Эсхин, О фальшивом посольстве, 168.
[39] Данные о числе сражающихся с той и другой стороны очень разнятся от данных Диодора (XIV, 82, 10; 83, 1) и представляют собою результат умышленной подтасовки. Если бы войско Коринфского союза действительно значительно превосходило численностью пелопоннесцев, то первые не могли бы опасаться быть окруженными врагом с фронта и флангов, а об этом их спасении свидетельствует наш же автор (§ 13 и § 18; на это обратил внимание Брейтенбах).

Вот эти данные:

 

Пелопоннесцы

Коринфский союз

Пехота

Конница

Пехота

Конница

Наш автор

14 200

600

25 000

1550

Диодор

23 000

500

15 000

500

Что касается пелопоннесцев, то цифра 14 200 получается путем очень простого приема: Ксенофонт забыл о тегейцах, мантинейцах и ахейцах, хотя он же (§ 13, 18, 20) указывает, что они участвовали в этом походе. Что же касается членов Коринфского союза, то наш автор (это видно уже из округленности цифр) просто приводит здесь официальные данные о числе лиц, подлежащих призыву в каждом из государств, безотносительно к числу лиц, принимавших действительное участие в походе (ср., напр., официальные контингенты в  гл.11 «Отрывка…»). Этим и объясняется его двукратное указание: «так как орхоменцы не явились»; он просто из общей цифры призывных по беотийскому закону вычел число призывных, приходящееся на Орхомен. Заметим, что наш автор не хочет производить впечатления сознательного фальсификатора и поэтому скрывается под осторожным выражением: «как передавали» (§ 17).
[40] 3десь в это время взяла верх демократическая партия.
[41] См.§ 13.
[42] Вправо.
[43] Конечно, с левого.
[44] См. коммент. к кн. II,  гл.4, § 17.
[45] См. коммент. к кн. III,  гл.5, § 7.
[46] В спартанском войске приказания военачальников не передавались звуками трубы или поднятием сигнала, что могли бы легко заметить враги. Каждый воин устно передавал команду своему соседу, и таким образом она обходила все войско.
[47] Для обхода афинян с левого фланга.
[48] Бывших, очевидно, соседями лакедемонян слева.
[49] Двинулись они, очевидно, влево, вдоль первоначального фронта союзников. См. схему в комментарии.
[50] Полемарх — высшее должностное лицо на войне после царя, начальник моры (см. коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12). Полемархов было шесть. Эти лица избирались не только в военное, но и в мирное время, так как Спарта представляла собою и в мирное время вооруженный лагерь. Полемархам в мирное время принадлежало верховное наблюдение за общими трапезами спартиатов (Schömann‑Lipsius. Указ. Соч., 253).
[51] Диодор (XIV, 83, 2) рассказывает об этой битве следующее: «Битва произошла на берегу реки Немей и продолжалась до ночи. В каждом войске одна часть победила; при этом со стороны лакедемонян и их союзников пало 1100 человек, со стороны беотийцев и прочих членов союза — около 2800». Итак, по Диодору, битва не имела решительного результата. В данном случае, однако, прав Ксенофонт: в окончательном результате союзники потерпели решительное поражение. О решительном поражении афинян свидетельствует Лисий (XIV, 15; III, 45); отсюда мы узнаем, что афинским войском предводительствовал Фрасибул. Как указывает Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 236), война эта произошла уже в год архонтства Ев–булида, начавшийся 17 июля 394 г. до н. э. Это видно из свидетельства Аристида (речь XLIV, р. 370, Dindorf) и надгробной надписи над могилой погибшего в этой битве Дексила (Inscriptiones Graecae, II, 2084). Вероятно, она произошла в первые дни правления этого архонта.
[52] Как указывает Демосфен (Против Лептина, 53), лаконофильской партии удалось добиться того, что бежавшие с поля битвы не были впущены в город. Через некоторое время, однако, верх взяла противная партия, и союзники были впущены в город.
[53] Продолжается рассказ, прерванный в § 8 предыд. гл.
[54] Речь идет, по–видимому, только о спартиатах. Число убитых точнее в «Агесилае» (VII, 5): «в сражении близ Коринфа пало восьмеро лакедемонян и около десяти тысяч врагов». Цифра эта преувеличена; ср. указание Диодора в коммент. к § 22 предыд. гл.

Схема расположения войск в Немейской битве


[55] Малоазиатские.
[56] В кн. III,  гл.4, § 6 он также выступает как член посольства.
[57] См. выше,  гл.2, § 3.
[58] Прежде чем вступить в Македонию, Агесилаю пришлось сразиться с фракийцами. Диодор, XIV, 83, 3: «Агесилай, переправив войско из Азии в Европу, прежде всего победил в бою какое–то фракийское племя, вышедшее ему навстречу с большим войском, причем перебил большую часть варваров». Плутарх (Агесилай, 16) называет это фракийское племя траллами.
[59] См. коммент. к кн. III,  гл.3, § 9.
[60] Фессалийцы ошибочно полагали, что против них выступила не только конница, но и все войско Агесилая.
По Плутарху (Агесилай, 16), в этом бою из фессалийцев участвовали только фарсалийцы; число всадников, вступивших с ними в бой, равнялось пятистам. Трофей был поставлен под горой Нарфакием.
[61] Ср.: Π лутарх, Агесилай, 17: «Здесь (в Нарфакии) его настиг прибывший с родины эфор Дифрид и передал ему приказание немедленно вторгнуться в Беотию. Хотя Агесилай рассчитывал сделать это позже, когда увеличатся его боевые силы, тем не менее он решил повиноваться властям».
[62] Ведущем через горы из Фокиды в Беотию, в Херонейскую область (Плутарх, Агесилай, 17).
[63] Это затмение произошло 14 августа 394 г. до н. э.
[64] См. кн. III,  гл.4, § 1.
[65] Контингент его состоял преимущественно из наемников. Однако ср. «Отрывок…» (Приложение, 1, 1; 3, 2).
Диодор (XIV, 83, 4–7) дает такое описание этой битвы: «Афиняне Конон и Фарнабаз командовали царским флотом, стоявшим в Херсонесе, близ Лорим, и состоявшим более чем из девяноста триэр. Узнав, что вражеский флот стоит в Книде, они стали готовиться к морскому бою. Лаке–демонский наварх Лисандр выплыл из Книда с флотом из восьмидесяти пяти триэр и причалил к Фиску на Херсонесе. Выплывши оттуда, он столкнулся с царским флотом. В происшедшем столкновении с передовыми судами неприятеля ему удалось одержать верх; но когда к месту боя подоспели персидские триэры во всем своем составе, все союзники лакедемонян бежали на сушу. Тогда Лисандр повернул свой корабль носом к врагу, считая, что низкое бегство позорно и недостойно Спарты. Он сражался отважно и сразил многих врагов, но в конце концов пал, сражаясь, не посрамив своего отечества. Эскадра Конона преследовала лакедемонян до берега, причем овладела пятьюдесятью триэрами. Из экипажа большей части удалось выплыть на берег и спастись бегством; однако около пятисот было взято в плен. Остальные триэры спаслись бегством в Книд».
[66] О нем см. выше, кн. II,  гл.1, § 29 и коммент. к кн. III,  гл.4, § 1. Зимой 395/394 г. после битвы при Галиарте он отправился в Вавилон, в зимнюю резиденцию персидского царя. Его поездка увенчалась полным успехом. Он получил большую сумму денег, и по его представлению главноначаль–ствование на море было передано Фарнабазу. В феврале или марте 394 г. до н. э. Конон вернулся к своему флоту (Диодор, XIV, 81, 4–6).
[67] А именно — контингенты азиатских городов.
[68] Это войско прибыло сюда из–под Коринфа. Ср.: Лисий, XVI, 16: «После этого, когда в Коринфской области были заняты укрепленные пункты, так что удалось обезопасить себя от вражеского нападения, а в Беотию вторгся Агесилай, было принято внесенное архонтами предложение отделить те части войска, которые выступят для борьбы с ним в Беотию».
[69] Устройство спартанского войска описано ниже, кн. VI,  гл.4, § 12. По Плутарху (Агесилай, 17), лакедемонян было больше: «Он призвал к себе две моры из числа участвовавших в деле под Коринфом. Лакедемоняне, оставшиеся на родине, преисполненные уважения к Агесилаю, открыли среди граждан младших призывных категорий запись желающих присоединиться к войску царя. Все с большой охотой записывались; правительство выбрало из них пятьдесят наиболее цветущих и сильных и послало к Агесилаю».
[70] Через Коринфский залив.
[71] См. ниже, коммент. к § 17.
[72] См. кн. III,  гл.5, § 6.
[73] Гоплитов, по Ксенофонту, было одинаково у обеих сторон. Ср.: Агесилай, 2, 9: «Стало видно, что фаланги обеих сторон как раз равны друг другу по силе; точно так же и обе конницы по численности были равны друг другу».
[74] «Ксенофонт преувеличивал военное значение этой битвы, так как это было величайшее из сражений, в котором он сам участвовал» (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 237). См.: Плутарх, Агесилай, 18: «Ксенофонт называет эту битву величайшей из всех бывших когда–либо битв; о н сам принимал в ней участие, переправившись вместе с Агесилаем из Азии и сражаясь на его стороне».
[75] Не навстречу фиванцам, против которых (на левом фланге Агесилая) стояли орхоменцы: они устремились на стоявших против них аргивян, занимавших левый фланг в войске фиванцев.
[76] Возможно, что они также были под командой Герипиида. Ср. недостаточно ясное указание нашего автора в «Агесилае» (2, 11): «Им осталось пробежать еще около трех плефров, когда из строя войска Агесилая также выбежали наемники под начальством Гериппида. Это были кое–кто из отправившихся с ним в поход с родины и из наемников Кира, а вместе с ними ионийцы, эолийцы и жители Геллеспонта».
[77] Маневр поворота состоял в том, что войско, оставаясь на той же площади, при помощи внутренних перемещений перестраивалось так, что фронт его оказывался обращенным против врага, напавшего с фланга или с тыла. В нашем случае фронт занял место прежнего тыла, а тыл — фронта. См.: Ксенофонт, Киропедия, VIII, 5, 15.
[78] Аргивяне.
[79] Т. е. расставили воинов плотнее друг к другу.
[80] Агесилай поступил так, потому что хотел извлечь всю возможную пользу из этой победы и окончательно уничтожить фиванцев (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 237).
Совсем по–иному описывает эту битву беотиец Плутарх (Агесилай, 18).
[81] В «Агесилае» (2, 12) Ксенофонт прибавляет еще: «Не слышно было яростных криков, но не было и полной тишины: был тот шум, который так характерен для ожесточения и битвы».
[82] Совсем по–иному описывает эту битву беотиец Плутарх (Агесилай, 18): «Лакедемоняне боролись на жизнь и на смерть с крайним ожесточением. Им не удалось уберечь от ран Агесилая: он получил сквозь панцирь целый ряд ударов копьями и кинжалами, и его с трудом удалось вынести живым из сражения. Они выстроились перед ним плотной стеной и убили много врагов, причем и сами потеряли очень много людей. Когда обнаружилось, что разбить фиванцев с фронта — очень трудная задача, они принуждены были принять план, отвергнутый ими в начале сражения. Они нарочно расступились перед фиванцами и дали им пройти между своими рядами, а затем, когда последние, увидев, что прорыв уже совершен, стали подвигаться более беспорядочными массами, погнались за ними и, поравнявшись, напали на них с флангов. Однако им не удалось обратить врагов в бегство: фиванцы отошли к Геликону, причем эта битва преисполнила их самомнением, так как им удалось остаться непобедимыми, несмотря на то что они были одни, без союзников».
[83] Афины Итонии (Плутарх, Агесилай, 19; Павсаний, III, 9, 13).
[84] Подробнее в «Агесилае» (2, 13–15): «Агесилай, несмотря на полученные им во все места тела и всевозможным оружием многочисленные раны, не забыл долга перед богами и приказал позволить скрывшимся в храме уйти, куда им будет угодно, строго запретив обижать их и приказав всадникам своей гвардии сопровождать их до тех пор, пока они не прибудут в безопасное место. Когда окончилась битва, в том месте, где произошла схватка, можно было видеть ужасное зрелище: вся земля была напоена кровью, трупы — свои и вражеские — кучами лежали вместе; здесь же валялись пробитые щиты, сломанные копья и кинжалы без ножен, — частью на земле, частью вонзенные в тела, а частью еще в руках. В этот день (так как было уже поздно) они ограничились тем, что стащили трупы в одно место внутрь расположения войск, поужинали и легли спать».
[85] Речь идет, конечно, не о добыче, отобранной у беотийцев, а о той, которую Агесилай награбил еще в Азии. Это понял уже Плутарх (Агесилай, 19).
[86] По Диодору (XIV, 84, 1–2), битва эта окончилась вничью. «Когда произошел бой, фиванцы обратили в бегство стоящую против них часть неприятельского войска и преследовали до самого лагеря; остальная часть фиванского войска некоторое время выдерживала натиск Агесилая и его воинов, а затем была вынуждена бежать. Поэтому–то лакедемоняне и решили, что (они — победители) в этой битве и поставили трофей, а затем выдали трупы врагам. В этой битве со стороны беотийцев и их союзников погибло более шестисот, со стороны же лакедемонян и их соратников — триста пятьдесят. Сам Агесилай также был весь покрыт ранами; его отвезли в Дельфы, и здесь он посвятил себя заботам о своем здоровье».
[87] Дословно: лучшие. У авторов того направления, к которому принадлежал Ксенофонт, это — синонимы.
[88] См. кн. III,  гл.5, § 1.
[89] В честь Артемиды Евклеи (т. е. Достославной). Во время этих празднеств происходили публичные сценические состязания в театре (ниже и Диодор, XIV, 86, 1).
[90] Краней — расположенный близ Коринфа гимнасий с кипарисовой рощей.
[91] См. ниже, § 7.
[92] Т. е. из сторонников демократии.
[93] Остальные, как можно заключить из § 8, бежали в Сикион. Такое изменение государственного строя, когда государство лишается всех своих установлений и всякой самостоятельности, а граждане его входят как полноправные члены в другой государственный организм, называлось в Греции синтелией.
[94] Метеки (поселившиеся в государстве иностранцы, не получавшие никаких политических прав, а также стесненные и в гражданских правах) — точнее, бывшие метеки. Речь идет об аргивянах.
[95] Т. е. изгнать повинных в кощунственном осквернении алтарей убийством и совершить очистительные возлияния.
[96] Т. е. аристократический строй. Для Ксенофонта это — синонимы.
[97] См. ниже, коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12.
[98] Дорога из города в гавань в Коринфе (как и в Афинах и многих других городах) была огорожена с обеих сторон параллельными друг другу стенами. Размещение войск изображено на прилагаемой схеме (см. с. 590).
[99] См. выше,  гл.2, § 23.
[100] Их было только 150 человек (§ 9); однако отсюда еще нельзя заключать, что и стоявшие против них наемники с Ификратом во главе были также малочисленны: по–видимому, это был только что собранный, плохо обученный сброд; выше эти наемники нигде не упоминаются.
[101] Т. е. что, вследствие слишком большой длины фронта, строй получается недостаточно глубоким.
[102] То же, что гиппарх, начальник эскадрона лакедемонской конницы.
[103] Очевидно, на щитах была начертана первая буква названия города: на фиванских — Θ, на лакедемонских — Λ, на сикионских — Σ.
[104] Кастором и Поллуксом.
[105] Ификрата со своими наемниками. См. схему II.
[106] По–видимому, коринфяне были вместе с ними.
[107] Став в положение, отмеченное на схеме II пунктиром.
[108] Щиты аргивян были обращены к Коринфу, так что к лакедемонянам были обращены их ничем не прикрытые правые бока.
[109] Возвращавшимися после того, как им удалось загнать Ификрата с его наемниками в город.
[110] См. § 9.
[111] Которых лакедемоняне давно уже ждали (см. § 9).
[112] Проходящего из Сикиона на Истм.
[113] Теперь приведу рассказ Диодора (XIV, 86) об описанных событиях: «Некоторые приверженцы правящей партии в Коринфе, руководимые личными соображениями, составили заговор и устроили погром в то время, как в театре шли публичные сценические состязания, посеяв в городе братоубийственную рознь, причем в этом дерзком замысле приняли участие и аргивяне. Во время этого погрома было убито сто двадцать граждан, и пятьсот было отправлено в изгнание. В то время как лакедемоняне приготовлялись к тому, чтобы вооруженной силой заставить коринфян впустить назад в город изгнанников, афиняне и беотийцы пришли на помощь убийцам, желая сделать Коринф своим владением. Коринфские беглецы вместе с лакедемонянами и их союзниками напали ночью на Лехей и пристань и овладели ими с боя. На следующий день выступило войско горожан под предводительством Ификрата, и произошла битва, в которой победили лакедемоняне, перебив немало людей. После этого беотийцы и афиняне, а вместе с ними аргивяне и коринфяне подвели все свое войско к Лехею. Сперва им удалось осадить город и даже прорваться внутрь стен; но лакедемоняне и коринфские изгнанники дали им мужественный отпор и вытеснили из крепости беотийцев и всех их союзников. Последние, потеряв около тысячи воинов, принуждены были отступить в город» (Коринф).



Присоединение Коринфа к аргосскому государству произошло, по Диодору, значительно позже — лишь в следующем, 392 г. до н. э. Он рассказывает об этом событии в  гл.92, после победы Ификрата над амиклей–ским гарнизоном (см. ниже,  гл.5, § 11–17) и его похода на Флиунт (см. ниже,  гл.4, § 15): «После этого аргивяне всенародным ополчением выступили против Коринфа, захватили акрополь и, овладев городом, сделали Коринф частью Аргосского государства». Этот рассказ неверен; несомненно, прав наш автор: Коринф присоединился к Аргосу тотчас после избиения злоумышлявших аристократов, по свободному решению правившей здесь демократии.
[114] О нападении на Флиунт рассказывает также Диодор (XIV, 91,3): «Ификрат с отрядом пелтастов отправился походом на Флинтскую область и, вступив в бой с войском, вышедшим из города, перебил более трехсот флиунтцев».
[115] Ификрат довел этот род войск до высокой степени боевого совершенства. В отличие от легковооруженных, он дал им полное боевое снаряжение, но доспехи их были много легче и удобнее гоплитского воооружения, благодаря чему пелтасты отличались большой удобоподвижностью. С течением времени благодаря реформе Ификрата пелтасты вытеснили и гоплитов и легковооруженных (Диодор, XV, 44).
[116] Бывших единственной преградой на их пути из Пелопоннеса в Афины.
[117] Восстановление этих стен Эд. Мейер относит к 392 г. до н. э.
[118] Описанные в этом параграфе события Эд. Мейер относит к 391 г. до н. э. Аргивяне, как мы узнаем из Андокида (3, 27), при вести о приближении спартанцев подтасовали календарь так, что как раз в это время наступил священный месяц Карней, в который, согласно общедорийскому обычаю, запрещалось воевать; таким образом, оказалось невозможным идти войной на Аргос. Агесилай, однако, как мы видим, не захотел считаться с этим (о чем умышленно умалчивает наш автор).
[119] Речь идет, как указывает Эд. Мейер (Gesch. d. Alt., V, 284, 255), об Истмиях 390 г. до н. э.
Ср.: Плутарх, Агесилай, 21: «В это время аргивяне овладели Коринфом и справляли Истмийские празднества. Появившись в Коринфской области в то время, как они только что приступили к жертвоприношению, Агесилай заставил их бежать, оставив все снаряжения для празднества.

Схема расположения войск в Левктрском сражении


Бывшие с ним коринфские изгнанники обратились к нему с просьбой взять на себя распорядительство в состязании, но он отказался от этого и переждал, пока не окончатся жертвоприношения и состязания, устроенные под председательством самих коринфских изгнанников, чтобы обезопасить их от нападения. Некоторое время спустя, когда он удалился, аргивяне снова устроили Истмии под своим председательством. При этом из числа состязавшихся оказались такие, которые дважды были провозглашены победителями; были и такие, которые в первый раз победили, а во второй — были внесены в список побежденных».
[120] См.  гл.4, § 6.
[121] Т. е. к Коринфу.
[122] Из Пирея.
[123] Чтобы размягчить окоченевшие члены.
[124] См.  гл.4, § 3.
[125] Т. е. как пленные, так и добыча.
[126] См. ниже, коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12.
[127] Чести обедать в царской палатке удостаивались только полемархи и еще три лица из сословия гомеев («равноправных»), на обязанности которых лежали заботы о довольствии царя и полемархов (Ксенофонт. Лаке–демонская полития, 13, 1).
[128] Так как стало ясно, что битва уже окончилась и он ничем не может помочь.
[129] Так как весть о поражении спартанцев вдохнула в них новое мужество.
[130] Трофей считался предметом, посвященным богам. Об этом поражении Диодор (XIV, 91,2) рассказывает в следующих словах: «Часть лакедемонского войска проходила через Коринфскую область. Ификрат кое с кем из союзников напал на них и перебил большую часть».
[131] Гиакинфии справлялись в память об ужасной смерти красавца Гиа–кинфа, сына Амикла, основателя Амикл. Торжества эти устраивались спартанцами в Амиклах и продолжались три дня: первый день праздника носил тяжелый, мрачный характер и был посвящен трауру; два следующих, наоборот, были веселым празднеством, которое состояло из процессий и состязаний.
[132] Чаще всего это слово употребляется в значении вообще победного гимна, но здесь это слово употреблено в тесном смысле гимна в честь Аполлона—Целителя, культ которого играл важную роль на празднестве Гиакинфий.
[133] См. коммент. к кн. VI,  гл.6, § 12.
[134] Т. е. в правый фланг, так как Коринф находился вправо от дороги, ведущей из Амикл в Лехей.
[135] Коринфа.
[136] Гипасписты — рабы, шедшие в сражение вместе с тяжеловооруженными как оруженосцы и оказывавшие им всяческие услуги. Правда, из § 17 мы видим, что в действительности спаслось еще некоторое количество бежавших с поля сражения, но такие люди лишались всех прав и потому, со спартанской точки зрения, не могли считаться спасшимися.
[137] См. коммент. к кн. VI,  гл.4, § 12.
[138] Так как гоплиты не имели никаких метательных орудий.
[139] О которой упоминалось выше, § 11–12.
[140] Под командой Каллия. См. § 14.
[141] Цифра эта, вероятно, преуменьшена, так как в мору входило около 600 человек, а спастись удалось только очень немногим.
[142] Мантинейцы, хотя и были союзниками спартанцев, но в душе ненавидели их. Ср.: кн. III,  гл.2, § 21; кн. V,  гл.2, § 1. Спартанцы платили им за это презрением. См. выше,  гл.4, § 1.
[143] См.  гл.4, § 13.
[144] См. выше, § 5.
[145] Нам не известно, что это за озеро.
[146] Вовсе не предназначенных для метания.
[147] Зевса Олимпийского.
[148] См. коммент. к  гл.4, § 19.
[149] Вопрос умышленно задан в такой форме, чтобы поставить Аполлона в затруднительное положение. Ср.: Аристотель, Риторика, II,  стр.1398 в. 31.
[150] См. коммент. к  гл.5, § 8.
[151] Так как, по религиозным верованиям греков, он производил землетрясения.
[152] См. кн. III,  гл.2, § 24.
[153] За два года. См.  гл.4, § 19.
[154] Этими пятью видами борьбы были: прыгание, бег, кулачный бой, метание дротика и метание диска.
[155] Ср.  гл.2, § 16. Критские стрелки служили в лакедемонском войске.
[156] Что это за ограда — нам не известно.
[157] Точнее — печень оказалась без одной дольки, что считалось дурным предзнаменованием. Ср. кн. III,  гл.4, § 15.
[158] Война эта носит обыкновенно название Коринфской.
[159] При Книде. См.  гл.3, § 11 сл.
[160] Имеются в виду греки метрополии, которые в таком случае могут забыть о внутренней вражде и объединиться.
[161] О нем см.  гл.3,§ 1–3.
[162] См. кн. III,  гл.1, § 9.
[163] При Книде.
[164] В конце  гл.7 рассказ о событиях на суше оборвался на 390 г. до н. э.;  гл.8 перенесла нас снова ко времени битвы при Книде (394/393 г. до н. э.). Упоминаемая здесь весна есть весна 393 г. до н. э.
[165] Т. е. киферские аристократы.
[166] В широком смысле; собственно, так назывались только спартанские коменданты.
[167] В рукописях Диодора (XIV, 81, 4) он ошибочно назван Никодемом. См. в комментарии цитату из Лисия и там же примечание.
[168] Об изложенных здесь событиях Диодор (XIV, 84,3–6) рассказывает следующее: «После морского боя Фарнабаз и Конон двинулись со всем своим флотом на союзников–лакедемонян. Прежде всего им удалось склонить к отложению Кос, затем Нисир и Теос. После этих успехов хиосцы изгнали лакедемонский гарнизон и перешли на сторону Конона; точно так же к ним перешли Митилена, Эфес и Эрифры. Один за другим союзные города отпали от лакедемонян: одни, изгнав лакедемонский гарнизон, сохранили полную свободу, другие — переходили к Конону. С этого времени лакедемоняне потеряли всю свою власть на море. Конон решил плыть со всем своим флотом к Аттике. Он пустился в путь и, подчинив Киклады, причалил к острову Кифере. Он овладел этим городом с первого же натиска; с киферцами было заключено перемирие, в силу которого им предоставлено было уйти в Лаконию. В городе был оставлен достаточный гарнизон, а флот поплыл к Коринфу. Приплыв сюда, начальники флота вели переговоры с членами Совета союзников по интересовавшим их вопросам, заключили с ним союз, оставили им деньги и затем уплыли в Азию».
О блокаде побережья Лаконии источник Диодора, по–видимому, умышленно ничего не упоминал; об этом имеется указание у Лисия (19, 12— 13): «Когда Конон был стратегом пелопоннесской экспедиции, а мой отец, бывший его давнишним другом, триэрархом, тот попросил отца выдать мою сестру за сватавшегося к ней сына Никофема. Отец мой видел, что эти люди пользуются доверием Конона, а также в то время и симпатиями нашего государства». Отсюда видно, что в этой экспедиции принимали косвенное участие и Афины, что и стремится затушевать источник Диодора. Никофем был ближайшим доверенным лицом Конона. Так, ему Конон поручил в 396 г. до н. э. руководить избиением аристократов на Родосе («Отрывок…», см. Приложение,  гл.10).
[169] Об их разрушении см. кн. II,  гл.2, § 23.
[170] О восстановлении афинских стен рассказывает также Диодор (XIV, 85, 2–4): «В это время Конон, стратег царского флота, приплыл с флотом из 80 триэр в Пирей и предложил гражданам восстановить окружавшие город стены… Наняв за плату большое число мастеров и дав им в помощь весь свой экипаж, он в короткое время выстроил большую часть стен. Фиванцы также прислали пятьсот мастеров и каменщиков, равно как и некоторые другие государства».
[171] Т. е. в Коринфском заливе.
[172] См. коммент. к кн. I,  гл.1, § 23.
[173] Поллид был уже навархом в 395 г. до н. э. Имя его читается в «Отрывке…» (14, 1) и дополняется — 4, 2 (см. Приложение). Впоследствии, в 376 г. до н. э., он был снова навархом (кн. V,  гл.4, § 61).
[174] Брату Агесилая. См.  гл.4, § 19.
[175] Тирибаз прежде занимал должность сатрапа Армении (Анабасис, IV, 4, 4), затем сатрапа Ионии (см. ниже, кн. V,  гл.1, § 28).
[176] Эти переговоры велись во всяком случае ранее 392 г. до н. э. В этом году была поставлена на сцене комедия Аристофана «Женщины в Народном собрании»; здесь слова: «появилась надежда на спасение» (ст. 202) содержат намек на эти переговоры (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 250); следовательно, факты, излагаемые в § 12, хронологически предшествуют § 11.
[177] Место темное и, несомненно, испорченное. Перевожу по смыслу.
[178] Беотия представляла собою юридически союз равноправных государств, но фактически фиванцы были полновластными хозяевами в союзе. Впрочем, Ксенофонт — заклятый враг Фив и все его указания на взаимоотношения между фиванцами и остальными беотийцами грешат односторонностью: распадение союза отнюдь не было в интересах беотийских провинциалов, и они никогда этого не добивались.
События, описываемые в следующих параграфах, относятся к 391 г. до н. э.
[179] См.  гл.4, § 6.
[180] Ср.: Диодор, XIV, 85,4: «Тирибаз, начальник царской пехоты в Азии, завидовал удачам Конона; под тем предлогом, что Конон якобы пользуется царскими войсками для расширения владений афинян, он отвел его в Сарды, где арестовал и бросил в темницу». Впоследствии Конону удалось бежать из заключения; он нашел убежище у тирана Евагора на Кипре, где вскоре и умер от болезни (Непот, Конон, 5). Ср. указание Лисия (XIX, 39, 40): «Смерть Конона и его завещание, составленное на Кипре… своему племяннику, заведывавшему всем его имуществом на Кипре и охранявшему его».
[181] Официальное наименование Струфа было «сатрап Ионии» (см. милетскую надпись того времени, опубликованную Кекуле в Berichte der Berliner Akademie der Wiss., 1900, 112 сл.).
[182] См. III, 1,4–8. Таким образом, к этому времени он уже был возвращен из ссылки.
[183] Ферсандрбыл ионийцем. См.: Полиэн, VI, 10: «Он пригласил к себе на службу лучших артистов из Ионии: флейтистов Ферсандра и Филоксена» и т. д.
[184] Текст искажен. Добавляю это слово для смысла.
[185] Об этой экспедиции Фиброна рассказывает и Диодор (XIV, 99,1–3): «В то же время Артаксеркс, назначив Струфа военачальником, послал его с войском к морю для войны с лакедемонянами. Узнав о его прибытии, спартанцы послали в Азию военачальником Фиброна. Он овладел укреплением Ионд и высокой горою Коресс, отстоящей на сорок стадий от Эфеса. Войско его, вместе с навербованными в Азии, насчитывало в своих рядах восемь тысяч воинов. Фиброн двинулся по царским владениям, предавая их опустошению; в то же время Струф с многочисленной варварской конницей, пятью тысячами гоплитов и более чем с двадцатью тысячами легковооруженных расположился лагерем недалеко от лакедемонян. Когда наконец Фиброн с частью своего войска выступил из лагеря и захватил большое количество добычи, Струф напал на него; в сражении был убит сам Фиброн и большая часть воинов, остальные были живыми захвачены в плен. Лишь немногим удалось спастись в укреплении Книдиний». К этому же походу Эд. Мейер (Theopomps Hellenika, 108–112) относит операции Фиброна, описанные Диодором (XIV, 36, 3) под 399 г. до н. э., где Фиброн, как и у Ксенофонта, направляется из Эфеса в Магнесию (Левкофрий).
[186] Родосские аристократы неоднократно злоумышляли против демократии, за что и были избиваемы и изгоняемы. Так было, например, в 396 г. до н. э. (Отрывок…, 10, см. Приложение), так было и в настоящем случае. Впрочем, здесь «изгнанные народом» — неточное выражение: эти послы отправились в Лакедемон как представители правящей партии и только некоторое время спустя были объявлены заочно изгнанниками. По Брейтенбаху (Xenophontis Hellenika, II, 153), они здесь названы так потому, что были изгнанниками ранее 391 г. до н. э. Так толкую я это выражение, так как только таким путем можно устранить противоречие этого места с § 22 (согласно которому захват власти на Родосе демократией оказался для Эк–дика неприятным сюрпризом)ис рассказом Диодора (XIV, 97): «Лаконофильская партия на Родосе восстала против демократии и изгнала из города сторонников Афин. Последние собрались вместе, выступили про–тив них вооруженной массой и пытались снова захватить власть, но верх одержали союзники лакедемонян: многие были перебиты, а успевшие бежать были объявлены изгнанниками. Тотчас же вслед за тем (родосские аристократы) отправили послов в Лакедемон с просьбой о помощи из опасения, чтобы их сограждане не организовали нового переворота». Переворот этот, как видно из нашего места и § 22, произошел прежде, чем лакедемоняне успели прийти на помощь; таким образом, указание Диодора (§ 3 и 4), будто Родос сделался одной из баз прибывших в Азию лакедемонян, несомненно, ошибочно.
[187] В качестве начальника сухопутной армии….Экдика… Дифрид… — ср.: Диодор, XIV, 97, 3: «Лакедемоняне послали к ним семь триэр и трех лиц, которым надлежало взять в руки бразды правления: Евдокима, Фило–дика (оба эти имени представляют собою позднейшее искажение вместо первоначального «Экдика») и Дифила (искажено из «Дифрида»)».
[188] См. выше, § 10.
[189] Телевтий был назначен навархом летом 390 г. до н. э. Как мы видели, он уже был навархом в 392/391 г. до н. э.; очевидно, к этому времени был уже отменен закон, воспрещавший одному и тому же лицу дважды занимать должность наварха (см. выше, кн. II,  гл.1, § 7).
[190] Евагор (см.: II, 1,29) — властитель Саламина и ряда других городов на Кипре, до этого (390/89) года был преданным союзником Персии; все переговоры между афинянами, Кононом и персидским двором велись при его посредстве. Но в этом году, как сообщает Диодор (XIV, 98), между Евагором и персидским царем произошел разрыв: Евагор стал подчинять себе персидские города на Кипре. Часть ему удалось подчинить силой или убеждением, но жители Амафунта, Сол и Кития не захотели подчиниться ему и отправили посольство к персидскому царю с просьбой о помощи. Царь, конечно, не мог отказать им в этом. Афиняне, в силу союзного договора, пришли на помощь Евагору, и получилась та невероятная политическая неразбериха, на которую обращает внимание Ксенофонт в этом параграфе.
[191] Датировать поход Фрасибула мы можем довольно точно на основании замечания Аристофана в «Богатстве», ст. 550:

…Прослывает у вас так Фразибул Дионисию ровней!

Этот стих мог быть произнесен перед зрителями только после отъезда Фрасибула, но ранее его гибели, а «Богатство», как известно, поставлено на сцене в начале 388 г. до н. э. (Ed. Meyer, Gesch. d. Alt., V, 263).
[192] Стирии — аттический дем (поселок и административный округ). Фрасибул здесь назван Стирийцем для того, чтобы ясно было, что речь идет о Фрасибуле, освободившем Афины от господства «тридцати» (см. выше), а не о другом известном Фрасибуле из Коллита (кн. V,  гл.1, § 26). Экспедиция Фрасибула была снаряжена в силу внесенного им же предложения (Лисий, XXVIII, 4).
[193] Не укрепления самого Родоса, а небольшой укрепленный пункт близ этого города. См.: Диодор, XIV, 99, 5.
[194] См. кн. III,  гл.2, § 2.
[195] Он был введен здесь Лисандром, покорившим Византий в 404 г. до н. э. после битвы при Эгоспотамах (см. выше, кн. II,  гл.2, § 2).
[196] Приведу рассказ Диодора (XIV, 94) об экспедиции Фрасибула: «Афиняне выбрали стратегом Фрасибула; он отправился в поход с флотом из сорока триэр. Прежде всего он поплыл в Ионию, взыскал дань с союзников и затем двинулся дальше. На некоторое время он задержался в Херсонесе: здесь ему удалось склонить к союзу с афинянами фракийских царей Медока и Севфа. Некоторое время спустя он поплыл из Геллеспонта на Лесбос и причалил к берегу близ Эреса. Здесь вследствие страшной бури из его триэр погибло двадцать три. Во главе уцелевших триэр он двинулся с целью подчинить лесбийские города Афинам, так как все они, за исключением Митилены, отпали от Афин. Прежде всего он подошел к Мефимне и вступил в бой с войском, выступившим из города под предводительством спартиата Феримаха. Солдаты Фрасибула отважно сражались: убит был сам Феримах и значительное количество мефимнцев; остальные заперлись внутри стен, а всю их область Фрасибул предал опустошению. Эрес и Антиссу удалось присоединить путем переговоров. После этого он составил флот из кораблей союзных хиосцев и митиленцев и отплыл к Родосу». О дальнейших событиях Ксенофонт умалчивает из уважения к памяти Фрасибула; о них мы узнаем из речи XXVIII Лисия. Чтобы содержать свое войско, Фрасибул прибегал к поборам с союзных городов. Города эти отправили своих представителей в Афины с жалобами на притеснения Фрасибула и его ставленников. Кроме того, против них было возбуждено обвинение в том, что они присвоили себе взысканные ими с союзников деньги. По постановлению Народного собрания Фрасибул и его товарищи были вызваны немедленно в Афины: они обязаны были представить точный счет всех взысканных ими с союзников денег и отчет о произведенных ими расходах. Фрасибул игнорировал это решение и двинулся со своим войском против Аспенда.
[197] Ср.: Диодор, XIV, 99, 4: «Афинский стратег Фрасибул, прибыв со своим флотом из Лесбоса в Аспенд, вошел в устье реки Евримедонта. Несмотря на то, что аспендийцы уплатили ему положенную дань, некоторые из его солдат грабили страну. Выведенные из себя этими беззакониями аспендийцы напали ночью на афинян, причем убили Фрасибула и еще нескольких человек». Корнелий Непот, Фрасибул, 4, 4: «Некоторое время спустя этот полководец причалил со своим флотом к берегам Киликии. Так как лагерь недостаточно тщательно охранялся караулом, он был убит ночью в палатке во время вылазки, совершенной варварами из города».
[198] Несмотря на полную противоположность во взглядах, Ксенофонт уважает Фрасибула, составляющего столь резкий контраст с демагогами того времени. Ср. слова Лисия (XXVIII, 8) по тому же поводу: «Итак, афиняне, Фрасибул умер — ограничимся этим замечанием о нем. Эта смерть была наилучшим выходом из его положения: с одной стороны, ему не следовало продолжать жить, раз у него были такие умыслы (его обвиняли в стремлении к тирании. — С. Л.), с друг ой — нехорошо бы было, если бы он умер по приговору того же государства, которому он, по общему мнению, сделал много добра. Но теперь государство избавилось от него наилучшим образом».
[199] См. также: Диодор, XIV, 99, 5.
[200] Абидосского гармоста. См. выше, § 3.
[201] См. выше,  гл.4, § 9 и  гл.5, § 19.
[202] См.  гл.4, § 3 сл.
[203] Однако афинский гарнизон продолжал стоять в Коринфе; он стоял здесь еще в 388 г. до н. э. (Аристофан, Богатство, 173). По Диодору (XIV, 920, 2), заместителем Ификрата в Коринфе был Хабрий. Описываемые здесь события относятся к 388 г. до н. э.
[204] Несомненное измышление Ксенофонта.

Книга V

1. (1) Такова история борьбы на Геллеспонте между афинянами и лакедемонянами[1].
До этих пор у эгинцев были оживленные межгосударственные отношения с афинянами. Но, когда разразилась открытая морская война, Этеоник[2] снова появился на Эгине[3] и с согласия эфоров разрешил всем желающим совершать грабительские набеги на Аттику. (2) Теснимые эгинцами, афиняне послали на Эгину стратега Памфила с гоплитами, окружили Эгину осадными сооружениями и осаждали ее как с суши, так и с моря, располагая флотом из десяти триэр. Телевтий[4] в это время находился где–то в Архипелаге, куда он отправился взыскивать дань; услыша об этих осадных приготовлениях, он устремился на помощь эгинцам. Он заставил удалиться афинский флот, но в осадных укреплениях Памфилу удалось удержаться.
После этого прибыл из Лакедемона новый наварх Гиерак. Он вступил в управление флотом, а Телевтий отплыл на родину, сопровождаемый трогательными знаками уважения. На всем пути его от ставки до морского берега не было воина, который бы не подошел пожать ему руку; (3) каждый встречный считал своим долгом украсить его венком или лентой; даже те, которые опоздали и прибыли, когда он уже отчалил от берега, все же бросали венки в воду и посылали ему много добрых пожеланий. (4) Конечно, описываемое мною не представляет собою ничего замечательного: это — не стоящая огромных затрат затея, не опасный подвиг, не хитроумный замысел; однако, клянусь Зевсом, я считаю вполне достойным делом поразмыслить о том, какими средствами удалось Телевтию так расположить к себе подчиненных; в этом заключается истинное мужество, которое выше всяких сокровищ и дерзких подвигов.
(5) Гиерак оставил в Эгине гармостом своего эпистолея[5] Горгопа с флотом из двенадцати триэр; сам же он с остальною частью флота отплыл назад[6] на Родос. С этого времени в положении осажденных были скорее засевшие в осадных укреплениях афиняне, чем находившиеся в крепости эгинцы. Поэтому на основании постановления народного собрания афиняне снарядили многочисленный флот и на пятый месяц вывезли из Эгины всех находившихся в осадных укреплениях воинов. После этого афинянам снова доставили немало хлопот Горгоп и грабительские отряды. Для борьбы с ними был снаряжен флот из тринадцати кораблей, навархом которого был избран Евном. (6) Между тем лакедемоняне отправили Анталкида навархом на Родос[7], где находился Гиерак. Они полагали, что, поступая так, больше угодят Тирибазу[8]. Анталкид прибыл в Эгину, забрал с собой флот Горгопа и поплыл в Эфес. Оттуда он послал Горгопа назад в Эгину с его двенадцатью кораблями[9], начальником же остальных назначил своего эпистолея Николоха. Николох поплыл в Абидос на помощь жителям этого города[10], но по дороге он свернул в Тенедос, опустошил страну, захватил деньги и оттуда уже поплыл в Абидос. (7) Афинские стратеги, собравшись из Самофраки, Фасоса и других соседних местностей, пришли на помощь тенедосцам. Узнав, что Николох поплыл в Абидос, они, имея исходной базой Херсоннес, блокировали флот Николоха, состоящий из двадцати пяти кораблей, располагая флотом из тридцати двух кораблей. В это же время Горгоп по пути из Эфеса встретился с Евномом. Он избежал столкновения, пристав пред самым заходом солнца к Эгине; здесь он высадил воинов и приказал расположиться на завтрак. (8) Евном подождал его некоторое время и уплыл в море. С наступлением ночи Евном, как это обыкновенно делается, велел зажечь сигнальный огонь на переднем корабле, чтобы указывать путь остальным. Горгоп тотчас же посадил на корабли воинов и следовал позади, за сигнальным огнем, держась на некотором расстоянии, чтобы не быть ни увиденным, ни услышанным; для того чтобы враг ничего не услышал, он приказал также давать такт гребцам не голосом, а падением камней и грести как можно тише. (9) Когда же флот Евнома подошел к берегу в Аттике около Зостера[11], он велел трубить сигнал к наступлению. В то же время как во флоте Евнома с некоторых судов воины только что сошли на берег, некоторые только причаливали к берегу, а иные еще только подплывали, Горгоп напал на афинян, и при лунном свете произошла морская битва, причем Горгопу удалось захватить четыре триэры, которые он привез на буксире в Эгину. Остальные афинские корабли спаслись в Пирей.
(10) После этого Хабрий отправился[12] на Кипр на помощь Евагору[13]. Он располагал восемьюстами пельтастами и десятью триэрами; сюда присоединилось еще некоторое количество кораблей и гоплитов из Афин. Ночью он высадился на Эгине и засел в засаду в лощине близ святилища Геракла; с ним был отряд пельтастов. С наступлением дня прибыли, как было условлено, афинские гоплиты под предводительством Деменета и высадились в шестнадцати стадиях позади святилища Геракла, в местности, именуемой Трипиргией. (11) Услыша об этом, Горгоп выступил против них с войском из его собственных морских воинов и бывших при нем в Эгине восьми спартиатов. Кроме того, он объявил через глашатая, чтобы к походу присоединились те из матросов его экипажа, которые были свободными гражданами[14]; из них явилось очень много людей, причем каждый был вооружен таким оружием, какое смог достать. Как только первые ряды прошли мимо места засады, (12) отряд Хабрия вышел из лощины и стал бросать камни и дротики в противника. Затем к месту битвы подошли и афинские гоплиты, сошедшие с кораблей. Бывшие в первых рядах быстро были перебиты, так как они шли в беспорядке. В числе погибших были Горгоп и лакедемоняне. После их гибели и остальные обратились в бегство. При этом эгинцев погибло около полутораста, а пришедших им на помощь наемников, метэков и матросов не меньше двухсот. (13) После этого афиняне спокойно поплыли по морю, как бы в мирное время: матросы Этеоника, несмотря на его понуждения, отказывались садиться на суда[15], так как он не уплатил им жалованья.
После этого лакедемоняне снова[16] назначили навархом Телевтия[17] и послали его к флоту. Когда солдаты увидели его вернувшимся, их ликованию не было предела. (14) Телевтий созвал их и обратился к ним с такой речью: «Воины, я прибыл к вам, не имея с собой никаких денег; но если богу так угодно и вы приложите все ваше усердие, — я постараюсь доставить вам в изобилии все необходимое. Вам хорошо известно, что, когда я у вас начальником, я прилагаю все старания, чтобы доставить вам возможность жить не хуже, чем живу я сам; но я прибавлю еще, как это ни покажется вам удивительным, что для меня приятнее, чтобы вы были снабжены всем необходимым, чем я сам, и, клянусь богами, я предпочел бы голодать два дня, чем знать, что вы голодны один день. Дверь моего жилища до сих пор была всегда открыта для каждого желающего; так будет и теперь. (15) Поэтому, когда у вас самих припасы будут в изобилии, вы увидите, что и мой стол изобилует кушаньями. Если же вы увидите, что я страдаю от холода, жары или от бодрствования, значит, и вы в таком состоянии. Приказывая всем подвергаться всему этому, я не буду иметь целью вас мучить, но буду при этом преследовать вашу же пользу. (16) Ведь наше отечество, воины, несомненно приобрело репутацию счастливого государства потому, что достигло всех благ, не пребывая в беспечности, а всегда готовое в случае нужды подвергаться трудам и опасностям. Вы и прежде были (я никак не сомневался в этом) доблестными мужами; теперь вы должны попытаться стать еще доблестнее; вместе мы бодро перенесем ратные труды, чтобы затем бодро наслаждаться общим счастьем. (17) Ведь, что может быть приятнее нашего будущего, когда мы не должны будем льстить ни одному человеку в мире — ни греку, ни варвару — ради снискания себе жалования? Мы будем в состоянии сами добыть себе все необходимое и притом из самого славного источника. Изобилие, приобретенное благодаря победе над врагом, доставляет сразу и пропитание и славу среди всего человечества».
(18) Когда он окончил речь, все присутствующие громогласно заявили, что они готовы во всем повиноваться ему; пусть же он приказывает, что им делать. Он как раз в это время совершал жертвоприношения. На заявления воинов он ответил: «Мужи, ужинайте так, как вы предполагали до моего прибытия; запаситесь также припасами на один день, затем, не теряя времени отправляйтесь на корабли, дабы мы поплыли, куда угодно божеству[18], и прибыли во время». (19) Когда они вернулись с ужина, Телевтий посадил их на корабли и поплыл ночью в афинскую гавань, то делая роздых и приказывая отдыхать, то приказывая налечь на весла. Если кто–нибудь усомнится в целесообразности его предприятия и сочтет безрассудным выступлением с двенадцатью триэрами против Афин, (20) где было множество кораблей, то пусть он вдумается в план Телевтия. Он рассчитывал, что афиняне, после гибели Горгопа, не принимают никаких мер для охраны флота, стоящего в гавани. Но, если там и были триэры, готовые к отплытию, то он все же считал безопаснее напасть в самих Афинах на двадцать кораблей, чем где–нибудь в другом месте на десять: он знал, что, когда афиняне находятся вне родины, моряки ночуют у себя на кораблях, когда же они находятся в Афинах, (21) триэрархи ночуют у себя дома, а моряки в различных местах. На это он рассчитывал. Когда он находился в пяти или шести стадиях от гавани, он велел сложить весла и оставался без движения. На заре его корабль двинулся впереди, а остальные следовали за ним. Он запретил топить торговые корабли[19] или вообще причинять им какой–нибудь вред; если же он видел где–либо стоящую на якоре триэру, он приказывал прилагать все усилия к тому, чтобы привести ее в боевую негодность. Транспортные суда, наполненные грузом, он приказал уводить из гавани на буксире. На большие из этих судов он приказывал входить своим воинам и по мере возможности брать в плен экипаж. Некоторые воины даже вышли на берег в Дигму[20], и, схватив, унесли на корабли несколько купцов и судовладельцев. (22) Так поступил Телевтий; из афинян же одни, узнав об этом, выбежали из домов, чтобы посмотреть, чем был вызван шум, другие бежали с улицы в дома за оружием, третьи направлялись в город, чтобы известить о происшедшем. Тогда вышли на защиту все афиняне, гоплиты и всадники, как будто Пирей уже был взят неприятелем. (23) Телевтий же отослал захваченные им грузовые корабли в Эгину, приставив к ним для охраны три или четыре триэры. С остальными судами он поплыл вдоль берега Аттики и, делая вид, что он плывет из гавани[21], захватил много рыболовных и транспортных судов, шедших с островов и наполненных невооруженными людьми. Затем он подплыл к Сунию и захватил несколько барок, наполненных частью хлебом, частью товарами. (24) После этого он уплыл в Эгину. Здесь он продал добычу и дал солдатам жалованье вперед за месяц. И впоследствии он совершал набеги на Аттику и захватывал все, что удавалось. Благодаря этому ему удалось довести экипаж на судах до полного состава и солдаты охотно и расторопно исполняли его приказания.
(25) В это время Анталкид[22] уже возвращался вместе с Тирибазом от царя[23], добившись у него согласия на союз с лакедемонянами, если афиняне и их союзники не примут мирных условий, предложенных им. Услыша, что Николох[24] со своим флотом блокирован в Абидосе Ификратом и Диотимом, Анталкид отправился по суше в Абидос. Там он взял флот и отплыл оттуда ночью, распустив слух, будто его призвали на помощь калхедоняне; в действительности же он причалил к Перкоте и спокойно стоял на якоре. (26) Деменет[25], Дионисий, Леонтих, Фаний и прочие, бывшие с ними, услышав об этом, преследовали его, устремившись по направлению к Проконнесу. Как только они проплыли мимо его стоянки, он возвратился в Абидос, так как он слышал, что должен был прибыть Поликсен с двадцатью судами из Сиракуз и Италии, и эти суда он хотел присоединить к своему флоту. Вскоре после этого из Фракии выплыл Фрасибул из Коллита[26] с восемью кораблями с целью соединиться с остальными аттическими кораблями. (27) Когда дозорные сообщили Анталкиду, что подплывает восемь триэр, он велел экипажу двенадцати быстрейших кораблей занять свои места, причем случайно отсутствующих из экипажа заменил моряками с других кораблей. Этим кораблям он велел скрыться в засаду, расположившись так, чтобы быть наименее заметными врагу. Когда неприятельский флот проплывал мимо, они вышли из засады и погнались за ним. Неприятель, заметив их, стал убегать. Лакедемонянам быстро удалось догнать медленно плывущие неприятельские суда своими быстроходными триэрами. Анталкид приказал передовым судам не нападать на задние суда неприятеля, а стараться непременно настичь передовые. Когда эти суда были захвачены, экипаж следовавших за ними кораблей, заметив, что передовые триэры в руках неприятеля, пал духом и без труда был взят в плен. (28) Таким образом удалось захватить весь флот. Затем к Анталкиду пришли на помощь двадцать сиракузских кораблей и флот из Ионии, которая была подчинена Тирибазу[27]. Экипаж для этих судов был набран в области Ариобарзана[28], бывшего с давних пор гостеприимцем Тирибаза. В это время Фарнабаз был уже отозван к царю, так как он должен был вступить в брак с царской дочерью. Анталкид же, имея под своей командой флот, насчитывавший больше восьмидесяти кораблей, господствовал на море, и ему удалось воспрепятствовать кораблям, идущим из Понта[29], проплыть в Афины, загнав их в гавани союзных с Афинами городов. (29) Афиняне видели, что неприятельский флот многочислен, и боялись, что они будут, как прежде, разбиты, так как и персидский царь стал союзником лакедемонянам. Вдобавок эгинцы терзали их постоянными набегами. Все эти причины заставили афинян сильно желать мира. Лакедемоняне также крайне тяготились войной: один отряд их стоял гарнизоном в Лехее[30], другой в Орхомене[31]; те города, населению которых они доверяли, приходилось охранять от вражеского нашествия; в тех городах, на население которых лакедемоняне не полагались, приходилось оставлять охрану, чтобы они не отложились; в Коринфе военное счастье переходило то на сторону лакедемонян, то на сторону врага. И аргивяне сильно желали мира; они знали, что в Лакедемоне объявлен на них поход и что ссылка на праздничный месяц[32] уже им не поможет. (30) Поэтому, когда Тирибаз объявил, чтобы все желающие прибыли для выслушания присланных персидским царем условий мира, все немедленно прибыли. Когда послы собрались, Тирибаз, указав на царскую печать[33], прочел грамоту. Вот что было в ней написано:
(31) «Царь Артаксеркс считает справедливым, чтобы ему принадлежали все города Азии, а из островов — Клазомены и Кипр. Всем прочим же эллинским городам, большим и малым, — должна быть предоставлена автономия, кроме Лемноса, Имброса и Скироса, которые по–прежнему остаются во власти афинян. Той из воюющих сторон, которая не примет этих условий, я вместе с принявшими мир, объявляю войну на суше и на море и воюющим с ними окажу поддержку кораблями и деньгами»[34].
(32) Услышав это, послы разъехались, чтобы известить об этих условиях каждый свое государство. Перед отъездом все дали присягу, что они будут верны условиям мира. Только фиванцы[35] выразили желание присягнуть от имени всех беотийцев[36]. Но Агесилай отказался принять такую присягу и потребовал, чтобы фиванцы присягнули на точном основании царской грамоты, — что всякий город — большой и малый — станет с этих пор автономным. На это фиванские послы заявили, что такая клятва превышает их полномочия. Тогда Агесилай сказал: «Ступайте на родину и попросите соответствующих полномочий. Но передайте также своим согражданам, что, если они откажутся присягнуть так, как от них требуют, (33) то мир не будет распространяться на них». После этого послы удалились, а Агесилай, вследствие враждебного отношения к фиванцам, не стал выжидать их возвращения, а, добившись согласия эфоров, совершил диабатерии[37]. Получив хорошие предзнаменования, он отправился в Тегею и оттуда разослал всадников для вербовки периэков, а в города послал ксенагов[38] для набора наемников. Прежде чем он двинулся из Тегеи, прибыли представители фиванцев и заявили, что они согласны на автономию всех городов. Тогда лакедемоняне вернулись на родину, а фиванцы были принуждены присоединиться к общей присяге и предоставить автономию беотийским городам.
(34) Коринфяне до этого времени все еще не изгоняли из своего города аргосского гарнизона. Агесилай объявил и коринфянам и аргивянам, что он пойдет на них войной, — на первых, если они не заставят удалиться аргивян, на вторых — если они не удалятся из Коринфа. И те и другие испугались этого, и этот город стал независимым. Устроители погрома[39] и их соучастники сами покинули Коринф[40]; прочие же граждане добровольно[41] разрешили вернуться прежним изгнанникам.
(35) После того как все это свершилось и все государства дали клятву быть верными присланным царем мирным условиям, были распущены сухопутные и морские контингенты. Это был первый мир между лакедемонянами, афинянами и союзниками их за всю войну, начавшуюся после разрушения афинских стен. (36) В то время как в течение этой борьбы силы противников приблизительно равнялись друг другу, теперь лакедемоняне получили значительное превосходство благодаря этому миру, называемому Анталкидовым[42]. Они стали блюстителями присланных царем мирных условий и добывали автономию греческим городам. Благодаря этому они приобрели нового союзника — Коринф, сделали беотийские города независимыми от Фив, что было уже давно их заветным стремлением, и добились того, что аргивяне признали независимость Коринфа, прежде захваченного ими; лакедемоняне пригрозили им, что пойдут на них походом, если они не уйдут из Коринфа.
2. (1) После того как во всем этом лакедемоняне достигли того, чего они желали, они решили приступить к наказанию[43] тех из союзников, которые были в течение войны им враждебны и более сочувствовали их врагам, чем Лакедемону, чтобы сделать невозможным новое их отпадение. Прежде всего они отправили послов к мантинейцам с приказанием снести городские стены; в противном случае лакедемоняне отказывались верить, что они — не на стороне их врагов; (2) вдобавок они утверждали, что до них дошли слухи, будто мантинейцы послали хлеб аргивянам, когда они воевали с Лакедемоном; что иногда они отказывались сопровождать их в походе, ссылаясь на празднества, запрещавшие воевать; что мантинейцы, даже и сопровождая их в походе, недобросовестно относились к делу. К этому они прибавляли, что, как им известно, мантинейцы завидовали им, если их сопровождала какая–либо удача, и радовались, если их постигало несчастье[44]. Кроме того, они указывали, что в этом году истек срок тридцатилетнего перемирия[45], заключенного с мантинейцами после битвы при Мантинее. (3) Так как мантинейцы не согласились срыть стены, лакедемоняне объявили сбор войска[46] для похода против них. Агесилай попросил у государственных властей уволить его от участия в этом походе, ссылаясь на то, что Мантинейское государство оказало значительную помощь его отцу во время Мессенских войн[47]. Во главе похода стал Агесиполид, несмотря на то, что отец его Павсаний[48] был в очень дружественных отношениях с вождями мантинейской демократии. (4) Он вторгся и прежде всего предал разграблению территории врага. Когда мантинейцы и после этого не срыли городских стен, он стал рыть ров вокруг города, причем половина воинов охраняла с оружием в руках землекопов, а остальная половина выполняла земляные работы. Когда ров был вырыт, он уже в полной безопасности выстроил стену вокруг города. Но он получил известия, что в городе были большие запасы хлеба, так как в предыдущем году был обильный урожай. Считая крайне обременительным в течение долгого времени возлагать на сограждан и союзников тяготы походов, он запрудил очень многоводную реку[49], протекавшую сквозь город. (5) Задержанная плотиной река разлилась, причем уровень воды поднялся выше фундамента домов и городской стены. После этого, когда нижние ряды кирпичей размякли[50] и не могли больше поддерживать верхние, стена прежде всего дала трещины, а затем покосилась. Мантинейцам некоторое время удавалось подпирать стену деревянными брусьями и временными сооружениями удерживать крепостную башню от падения; но, увидев, что им не совладать с силой воды, и опасаясь, в случае падения части стены, сделаться военнопленными, они принуждены были согласиться срыть стену. Но лакедемоняне теперь уже не соглашались заключить мир и на этих условиях и потребовали, чтобы они (уничтожили городское устройство и) образовали отдельные деревни. Мантинейцы, считая, что они попали в безвыходное положение, согласились и на это. (6) Приверженцы аргивян и вожди демократии в числе шестидесяти человек боялись, что они будут казнены, но отец Агесиполида[51] уговорил его сохранить им жизнь и свободу и позволить им удалиться из города. По обеим сторонам пути за городскими воротами стояли цепями лакедемонские воины с копьями, глядя вслед уходящим, но, хотя они и пылали ненавистью к изгнанникам, однако же держали себя по отношению к ним лучше, чем мантинейские аристократы. Вот прекрасный образец лакедемонской дисциплины! (7) После этого были срыты городские стены, и Мантинея была превращена в четыре отдельных поселения[52], как было в прежние времена. На первых порах мантинейцы были недовольны, что им приходилось разрушать уже готовые жилища и строить новые. Но и в новом устройстве оказалось много преимуществ: теперь жилища зажиточных людей оказались недалеко от их земель, лежавших вдали от города; далее было введено аристократическое устройство, и они избавились от назойливых демагогов. Поэтому зажиточные люди были довольны новым устройством. Теперь лакедемоняне каждый раз, как посылали к ним ксенагов[53], посылали уже не одного, а четырех — по одному в каждую из деревень. Из этих деревень гораздо охотнее шли союзные контингенты в войска, чем при демократическом устройстве. Так кончилось мантинейское дело; военный опыт людей обогатился новой истиной — что не следует устраивать крепость так, чтобы через нее протекала река.
(8) Изгнанники из Флиунта[54] проведали, что лакедемоняне тщательно исследуют, как держало себя каждое из союзных государств по отношению к ним в минувшей войне. Поэтому они решили воспользоваться подходящим случаем и, отправившись в Лакедемон, указывали там, что, пока они были на родине, их город дружелюбно принимал лакедемонян в крепость и следовал за лакедемонянами во всех их походах; но с тех пор, как они были изгнаны, их сограждане отказывались сопровождать в каком бы то ни было походе лакедемонян и из всех людей только лакедемонянам не открывали городских ворот. (9) Услышав это, эфоры решили, что флиунтцы за все это заслуживают наказания, и, отправив к ним послов, заявили, что изгнанники — друзья лакедемонского государства и изгнаны без всякой вины. Поэтому, мол, они по справедливости настаивают на том, чтобы изгнанники были возвращены в город — не по принуждению, а по добровольному решению сограждан. Когда флиунтцы выслушали это, их охватил страх, чтобы, в случае похода лакедемонян на Флиунт, среди их сограждан не оказалось таких, которые откроют им ворота: в городе было много родственников изгнанных и вообще им сочувствующих; вдобавок, как бывает в большинстве случаев, сторонники государственного переворота желали возвращения изгнанников. (10) Исходя из таких опасений, народное собрание постановило разрешить изгнанникам вернуться на родину и вернуть им все их имущество, принадлежавшее к тому, что называется явным[55], уплатив из государственного казначейства стоимость конфискованного имущества тем, которые его приобрели; в случае же возникновения на этой почве каких–либо недоразумений предоставить разбор их суду. Таков был результат ходатайства за флиунтских изгнанников[56].
(11) Вслед за тем прибыли в Лакедемон послы из Аканфа и Аполлонии, значительнейших из городов в окрестностях Олинфа. Узнав о цели их прибытия, эфоры представили их народному собранию и союзникам. (12) Здесь Клиген из Аканфа произнес такую речь: «Лакедемоняне и союзники, вы, по–видимому, не замечаете, что в Греции назревает новое событие первостепенной важности. Вероятно, вы все знаете, что Олинф — самый крупный из городов на Фракийском побережьи. Жителям его уже удалось добиться того, что некоторые города стали частью их государства и подчинились их законам; вслед за мелкими к ним присоединились и некоторые более значительные города. Затем они сделали попытку освободить и македонские города из–под власти македонского царя Аминты[57]. (13) После того как им вняли соседние с ними македонские города, они тотчас же отправились походом и на более отдаленные от них и более значительные пункты. В момент нашего отбытия они уже владели, в числе многих других, и Пеллой, величайшим македонским городом. Аминта, как мы слышали, вовсе удалился из городов и вытеснен уже почти из всей Македонии. Олинфяне отправили также послов к нам и аполлонийцам с заявлением, что, если мы не выставим своих контингентов в их войско, то они пойдут на нас войной. (14) Конечно, лакедемоняне, нам бы хотелось, чтобы наши государства были суверенными и управлялись искони установленными законами; но, если вы не придете к нам на помощь, то нам все же придется стать частью их государства: они располагают уж не менее, чем восемьюстами[58] гоплитов и еще гораздо большим числом пельтастов, численность же их конницы, в случае нашего присоединения, превысит тысячу человек. (15) Когда мы уезжали, в Олинфе находились послы от афинян и беотийцев; кроме того, как мы слышали, и сами олинфяне решили послать послов в эти государства и предложить им союз. Берегитесь: если такие силы присоединятся к афинским и фиванским, то вам уже нелегко будет с ними справиться. Они уже овладели Потидеей, лежащей на Палленском перешейке; поэтому можете считать несомненным, что все города, отделенные от материка этим перешейком, подчинятся им. Доказательством того, что действительно жителей этих городов охватил панический ужас перед олинфянами, может служить то, что они, при всей их ненависти к Олинфу, не решились отправить вместе с нами посольство, чтобы известить вас об этом. (16) Далее заметьте, что было бы крайне непоследовательным с вашей стороны всячески стараться, чтобы Беотия не объединилась воедино, и в то же время пренебрегать возникновением гораздо более внушительной силы из соединения городов, и притом не только на суше, но и на море. Действительно, что может воспрепятствовать ее возникновению? В самой стране растет прекрасный корабельный лес; многочисленные гавани и рынки вызывают обильный приток денег; прекрасные урожаи хлеба служат причиной густоты населения. (17) Вдобавок соседи их — фракийцы, не управляющиеся царями, которые уже теперь заискивают у олинфян; если они подчинятся олинфянам, то они увеличат их мощь крупными военными силами. Благодаря содействию фракийцев[59], Пангейские рудники[60] как бы сами раскрывают пред ними свои золотоносные недра. (18) Все то, что мы здесь говорили, тысячекратно и на все лады уже давно обсуждается в олинфском народе. Нельзя выразить словами, до чего возросло их самомнение: видно, бог уж так устроил, чтобы вместе с ростом могущества росло и людское высокомерие. Итак, лакедемоняне и союзники, мы изложили вам положение дел в наших местах; обсудить же, действительно ли надо принять меры, это — уже ваше дело. При этом примите в соображение и то, что описывая, как возросло могущество олинфян, мы вовсе не хотели этим сказать, что оно уже стало непреодолимым. Нет, пока еще те из городов, которые примкнули к ним против своей воли, как только увидят, что олинфянам противостоит какая–нибудь сила, тотчас же отпадут от них. (19) Но если пройдет время, они успеют слиться друг с другом благодаря взаимным бракам и приобретению имущества в соединенных с ними городах, что разрешено состоявшимися уже постановлениями Народного собрания[61], и поймут всю выгоду следования за могущественным соседом, — как мы это видим на примере аркадян, которые, благодаря тому, что примыкают к вам, и свое добро оберегают и грабят чужое, — тогда, пожалуй, уже нелегко будет расторгнуть эту связь».
(20) По окончании этой речи лакедемоняне предоставили союзникам слово по вопросу о том, какой образ действий кажется им наилучшим для Пелопоннеса и союзников. Вслед затем выступил целый ряд ораторов, предлагавших совершить поход; такого мнения держались главным образом те, которые хотели угодить лакедемонянам. (21) Было постановлено, чтобы каждое государство послало приходящийся на его долю отряд в союзное войско, общая численность которого была определена в десять тысяч человек. Было предложено также, чтобы союзные государства могли по желанию вместо контингентов вносить деньги, вместо каждого воина три эгинских обола[62]; если же кто–либо из союзников был обязан выставлять в союзное войско всадников, то выдаваемое всаднику жалованье считалось равносильным четырем выставленным в войско гоплитам. (22) Если же какое–либо государство вовсе уклоняется от воинской повинности, лакедемонянам было предоставлено налагать на него штраф в размере одного статера[63] за каждого человека в день. (23) После того как эти решения были приняты, выступили снова послы из Ака