Книга Двадцать Третья

1. Аннибал, после сражения под Каннами, взял и разграбил лагерь; а потом немедленно двинулся из Апулии в Самний. Туда, в область Гирпинов, приглашал его Статий Требий; он обещал предать ему Компсу. Требий был житель Компсы, приобретший значение между своими согражданами; его теснила партия Мопсиев, фамилии сильной поддержкою Римлян. Когда получено было известие о Каннской битве, и Требий громко проповедывал приближение Аннибала; то Мопсианы вышли из города, который таким образом безо всякого сопротивления предан был Карфагенянам, поставившим туда свой гарнизон. Оставив там всю добычу и обозы, Аннибал разделил свое войско: Магону приказал он как принимать покорность жителей городов этого околотка, которые добровольно захотят отпасть от Римлян, так и силою принуждать их к тому в случае, если бы они стали сопротивляться. А сам Аннибал через Кампанское поле отправился к Нижнему морю с целью овладеть Неаполем, чтобы иметь пристань на море. Когда Аннибал пришел в земли Неаполитапцев, то он часть Нумидов поставил в засаду в местах, для этого благоприятных, (дороги здесь по большой части идут в лощинах и представляют много скрытных поворотов); а остальным велел подскакать к самим воротам города, как бы загоняя найденные ими в полях стада. Так как эти Нумиды были в небольшом числе и притом же по-видимому в беспорядке, то из города устремился на них отряд конницы. Нумиды с умыслом отступали, пока не завели его в засаду, где он был окружен; не спаслось бы ни одного человека, если бы не близость морского берега, у которого находилось много судов, большою частью рыбачьих; туда спаслись те из бежавших Неаполитанцев, которые умели плавать. Впрочем, в этом сражении пало несколько молодых людей лучших фамилий; в числе их был Гегеас, начальник конницы: он слишком горячо преследовал отступавших неприятелей. От мысли овладеть Неаполем отказались Кзрфагеняне, видя перед собою крепкие стены, с которыми совладать требовалось много временя и усилий.
2. Затем Аннибал двинулся в Капую. Этот город процветал вследствие многих благоприятных обстоятельств, по особенной милости судьбы, несмотря на общую испорченность его жителей. Особенно была здесь своевольна чернь; без меры пользовалась она свободою. Один гражданин благородной фамилии, умевши привязать к себе народ, подчинил своей воле и сенат и чернь; впрочем для достижения этого прибегал он более к дурным средствам. В тот год, когда случилось несчастное для Римлян Тразименское сражение, Пакувий был главным сановником города. Он предвидел, что чернь, давно ненавидевшая сенат, воспользуется этим благоприятным случаем и не отступит перед страшным преступлением: стоило бы только Аннибалу с победоносным войском прийти в эту сторону, и чернь, возмутившись, перерезала бы сенат и Кануло предала бы во власть Карфагенян. Пакувий, хотя и не был человеком вполне честным, но и не вполне был испорчен. Он предпочитал пользоваться властью и влиянием в государстве благоустроенном, чем, господствовать на развалинах отечества; а он был убежден, что оно погибнет с истреблением общественного совета; а потому Пакувий решился действовать так, чтобы, не губя сенат, подчинить его вполне себе и черни. Созвав сенат, Пакувий в собрании его сказал между прочим, что никогда не изменил бы он делу Римлян, если бы не было в том крайней необходимости: «ведь он и сам имеет детей от дочери Ап. Клавдия, а дочь его за мужем в Риме за Ливием; но грозит им беда страшная и неизбежная. Чернь хочет не только, изменив Римлянам, уничтожить значение сената; но, истребив самих сенаторов, она предаст город без защиты и начальства во власть Аннибала и Карфагенян. Впрочем он, Пакувий, избавит сенаторов от грозящей ни опасности, если они, забыв старинную вражду, вполне ему доварятся.» Все под влиянием страха изъявили на то полную готовность. Тогда Пакувий сказал им: «я вас запру здесь в здании сената и как будто сам соучастник преступного замысла черни, против которого идти явно было бы с моей стороны и безумно и безуспешно, я найду средство спасти вас, и в этом берите с меня клятву, какую хотите.» Дав клятву, Пакувий вышел из здания сената, велел за собою запереть двери и оставил у них стражу, приказав без своего приказания никого не впускать туда и не выпускать.
3. Тогда созвал Пакувий народное собрание и сказал следующее: «Кампанцы! ваше давнишнее желание — излить месть вашу и справедливое негодование на ваших бессовестных и ненавистных сенаторов — исполнилось, и не нужно вам для этого с большего для вас опасностью брать открытою силою дом каждого сенатора, защищенный толпою клиентов и рабов; можете вы казнить сенаторов без малейшей для вас опасности. Они в вашей власти, все заперты в здании сената, безоружные и бессильные. Об одном прошу вас — не действуйте торопливо и необдуманно. О каждом из сенаторов отдельно выскажете вы ваш приговор, и пусть каждый примет то наказание, какого вы его признаете достойным. Впрочем, давая волю негодованию вашему, не забудьте о том, чего требует ваша собственная польза и безопасность. Вы, я знаю, ненавидите теперешних сенаторов; но конечно не желаете вовсе не иметь сената. Одно из двух: или в вольном государстве необходимо иметь общественный совет из лучших граждан, или вам нужно будет избрать царя; но и говорить вам об этом ненавистно. А потому должны вы иметь в виду два обстоятельства: уничтожить прежний сенат и на место его выбрать новый. Я прикажу вызывать бывших сенаторов каждого поочередно и по одиночке и буду спрашивать вашего о нем мнения; с ним будет поступлено так, как вы определите; но прежде чем казнить виновного, выберите на его место человека хорошего и достойного.» Сказав это, Пакувий сел на свое место; он приказал имена сенаторов, написанные на билетиках, перемешать в урне и какое первое вынулось, того сенатора привести из места заседаний. Когда провозглашено было имя этого сенатора, то все граждане в один голос закричали, что человек он дурной зловредный и достоин казни. Пакувий сказал на это: «хорошо, вижу ваше мнение об этом сенаторе, его не будет; но вместо этого дурного и зловредного человека выберите прежде хорошего и честного.» Сначала слова Пакувия встречены были общим молчанием; каждый совестился сказать; наконец кто-то, преодолев это чувство совестливости, назвал одно имя. Тут то поднялись крики: одни говорили, что вовсе его не знают, а другие прямо укоряли его или дурными поступками или низостью происхождения и гнусностью занятия и ремесла. То же самое еще сильнее случилось при выборе второго и третьего сенатора. Прежний сенатор не нравился гражданам, но заменить его кем — они никак не могли согласиться между собою. Бесполезно было бы вновь называть тех, имена коих были уже раз отвергнуты; а те, которые вместо их были предложены, оказались принадлежащими таким людям, которые как по качествам душевным, так и по значению в обществе, далеко были ниже первых. Таким образом народное собрание разошлось, не сделав ничего; граждане остановились на том, что лучше переносить то зло, мера которого известна, и на этом основании велели сенаторов выпустить из заключения.
4. Таким образом Пакувий, спасши жизнь сенаторов, задобрил их более в свою пользу, чем в пользу черни, и с того времени господствовал он уже спокойно, с общего согласия граждан, не имея нужды прибегать к оружию. Сенаторы, подавив в себе чувство благородной гордости и сознание свободы, сами стали заискивать в простых гражданах: приветствовали их, сами первые заговаривали, ласково приглашали к себе в дом разделить с ними трапезу, брали на себя ходатайство по делам, хлопотали по ним усердно и решали преимущественно в пользу той стороны, которая более пользовалась расположением черни. Сенат походил уже на сборище простого народа, так усердно служил его делу. Жители Капуи вообще имели наклонность к наслаждениям всякого рода, не только вследствие какого-то врожденного к тому расположения, но и вследствие обилия всех предметов роскоши в стране, куда стекались все лучшие произведения суши и моря. К тому же своеволие черни и раболепство аристократии не знало пределов: а потому господствовал полный разгул страстей и роскошь не знала меры. А после Каннского побоища последнее, какое еще может было уважение к законам, сановникам и сенату исчезло вследствие того, что единственное опасение Римского могущества, не остававшееся дотоле без влияния, сменилось презрением. Потому только жители Капуи медлили изменою, что старинные родственные связи существовали между ними и лучшими Римскими Фамилиями. Притом лучшим обеспечением для Римлян в верности Кампанцев было то, что триста всадников, молодых людей лучших Кампанских семейств, несколько времени сражавшиеся за Римлян, были отправлены Римским правительством в Сицилию для охранения тамошних городов.
5. Родственники этих всадников с трудом успела настоять на том, чтобы отправить послов к консулу Римскому. Послы застали консула прежде его движения в Канузий еще в Венузии с бедными и почти безоружными остатками войска; для верных союзников они представляли зрелище самое жалкое и способное возбудить сострадание; но в вероломных и надменных Кампанцах они возбудило только презрение. Консул, неловко открыв все бедственное свое положение еще увеличил это чувство. Когда послы со стороны сената и народа Кампанского высказали огорчение вследствие несчастья, претерпленного Римлянами и готовность помочь им всем, в чем оказалась бы им надобность, то Консул отвечал Кампанским послам на это следующею речью: «Хотя вы, Кампанцы, и выразили ваши чувства так, как верные союзники привыкли их выражать, то есть готовностью, по нашему приказанию, помочь всем, в чем бы мы ни имели нужду на войне; но такое выражение уже не соответствует нашему теперешнему положению. Каннское побоище не оставило нам ровно ничего, чтобы мы могли пополнить содействием союзников. Мы вам велим выставить вспоможение пехотою; но осталась ли у нас конница? Если мы скажем, что у нас денег нет; но что же у вас есть? Судьба не оставила нам ровно ничего, что было бы нам пополнять. Легионы наши, конница, оружие, военные значки, кони и люди, деньги, провиант — все погибло или на поле сражения или на другой день в двух лагерях, взятых неприятелем. А потому, Кампанцы, не вспоможения от вас ждем мы на эту войну; хотим, чтобы вы за нас вели ее с Карфагенянами. Вспомните вы то, как мы предков ваших, теснимых уже не Самнитами, но Сидицинами, трепетавших и в стенах города за свою безопасность, взяли под свою защиту, и спасли их битвою под Сатикулою, Из за вас начав войну с Самнитами, вели мы ее в продолжении ста лет с переменным счастием. Не забудьте и того, что мы заключили с вами союз для вас честный, не пользуясь вашим стесненным положением, что мы ваши законы оставили неприкосновенными и наконец (событие самое важное до Каннского побоища) мы большой части ваших граждан дали права Римского гражданства. А потому, Кампанцы, наше несчастье должны вы считать своим собственным и не щадить усилий для сохранения нашего общего отечества. Теперь война не с Самнитами и Этрусками; тогда, и в случае нашего поражения, верховная власть все-таки оставалась бы в Италии. Но дело имеем мы с Карфагенянами, народом, который и Африку не может назвать своим отечеством, народом, пришедшим от самих отдаленных краев населенной земли. Аннибал, переплыв Океан, перешагнув Геркулесовы столбы привел с собою воинов, чуждых нравов и обычаев народов образованных, не имеющих понятия о праве; самые звуки их голоса с трудом походят на человеческую речь. Этих-то людей, от природы диких и необузданных, сам вождь остервенил еще более, заставив их переходить по мостам и гатям сложенным из человеческих трупов и, что и говорить даже гадко, питаться человеческим мясом. Какому же уроженцу Италии не будет омерзительно видеть и признавать над собою господство варваров, привыкших питаться гнусною пищею, до которой и притронуться не следует, получать законы из Африки и Карфагена и допустить, чтобы Италия сделалась провинциею Нумидов и Мавров. Честь и слава будет вам, Кампанцы, если вы усилиями вашими и вашею верностью поддержите и спасете Римское могущество, в основании потрясенное последними несчастьями. Кампания может, как я полагаю, выставить тридцать тысяч человек пехоты и четыре тысячи всадников, что же касается до денег и хлеба, то в них она не имеет недостатка. Если верность ваша будет соответствовать средствам, которыми судьба вас наградила, то и победа, Аннибалом одержанная, не принесет ему никакой пользы, и Римляне не почувствуют того, что они были побеждены.»
6. После этой речи консул отпустил Кампанских послов. Когда они возвращались домой, то один из них, Вибий Виррий, сказал: «настал час, когда Кампанцы не только могут возвратить себе поле, несправедливо отнятое у них Римлянами, но и стяжать себе верховную власть над Италиею. Теперь они могут заключить с Карфагенянами союзный договор на таких условиях, какие им самим заблагорассудятся, и нет сомнения, что когда Аннибал, победителем окончив войну, удалится с войском из Италии в Африку, то верховную власть в Италии предоставить Кампанцам.» Прочие послы одобрили мысль Виррия и передали виденное ими и слышанное в таком виде, что, казалось всем, могущество Римлян погибло безвозвратно. Тотчас в черни и большей части сената обнаружилась готовность к измене. С трудом старейшие сенаторы протянули на несколько дней решение дела: наконец восторжествовало мнение большинства и положено отправить к Аннибалу тех же послов, которые ездили к Римскому консулу. В некоторых летописях нахожу я известие, что прежде отправления послов к Аннибалу и обнаружения таким образом своей измены, Кампанцы посылали послов еще раз в Рим, требуя как вознаграждение за содействие, которое они окажут Римлянам, чтобы один из консулов был выбираем из числа их сограждан. Такое предложение встречено было сильным негодованием, и послов Кампанских велено вывести из здания сената. К послам приставлен урядник, которому приказано удалить их из города и наблюсти, чтобы в тот же день их не было в пределах Римских. Впрочем известие это слишком напоминает подобное требование Латинян, и потому я остерегся выдавать его за верное, полагая, что Цэлий и другие историки не без основания пропустили это обстоятельство.
7. Кампанские послы, пришед к Аннибалу, заключили с ним мир на следующих условиях: «ни главный вождь Карфагенян и никакой сановник их не имеет права суда над Кампанским гражданином. Ни один Кампанский гражданин не может быть принужден против его воли отправлять военную службу или идти в поход. Кампанцы сохраняют свои законы и своих сановников. Карфагеняне должны дать Кампанцам на выбор триста человек из пленных римлян для обмена на Кампанских всадников, находившихся на службе Римлян в Сицилии.» Таковы были условия договора; впрочем Кампанцы не замедлили решиться и на такие злодейские поступки, на которые они ничем обязаны не были. Чернь вдруг схватила всех Римских граждан, находившихся в Кампанской области или по обязанности военной службы, или по своим частным делам, и заперла их в бани будто бы для того, чтобы держать их там под караулом; но они там не замедлили потонуть мучительною смертью — задохнуться от тесноты и жару. Этому преступлению и намерению отправить послов к Аннибалу, — всеми силами сопротивлялся Деций Магий, человек, которому чтобы играть первую роль между его соотечественниками, не доставало только того, чтобы они были в полном уме. Услыхав, что Аннибал шлет в Капую свой гарнизон, Деций Магий во всеуслышание, пока не прибыл он, кричал, чтобы его не принимать, живо напоминал он надменное господство Пирра и бедственное порабощение Тарентинцев. Когда же Карфагенский гарнизон уже прибыл в город, то Деций уговаривал граждан или выгнать его, или загладить преступление, сделанное ими против их старинных и верных союзников, связанных с ними узами крови — поступком смелым и решительным: истребив Карфагенский гарнизон, передаться снова Римлянам. Все эти слова и действия Магия — каковых он и не скрывал, переданы Аннибалу. Он сначала послал звать Магия к себе в лагерь. Тот на отрез отказался, не признавая за Аннибалом права суда против Кампанского гражданина. Взбешенный этим, Аннибал велел было схватить Магия связанного и притащить к себе; но, опасаясь, как бы вследствие воодушевления черни и могущего возникнуть мятежа, не открылось какой-нибудь опасной вспышки, последствий которой вперед и рассчитать не возможно, Аннибал послал гонца к претору Кампанскому, Марию Блозию, предупредить его, что он, Аннибал, на другой день сам приедет в Капую; куда он действительно и отправился с небольшим конвоем. Марий, созвав народное собрание, приказал гражданам, чтобы они на другой день с женами и детьми вышли на встречу Аннибалу. Приказание это исполнено со стороны граждан не только с большою готовностью, но и с усердием; все они были расположены к Аннибалу и весьма хотели видеть знаменитого вождя, прославившегося столькими победами. Деций Магий не вышел на встречу Аннибалу, но и не оставался дома для того, чтобы не дать повода думать, будто он это делает из робости: он с сыном и немногими приятелями покойно разгуливал по общественной площади тогда, как все граждане суетились, спеша на встречу Аннибалу и горя нетерпением его видеть. Аннибал, вступив в город, тотчас было велел собрать Сенат; но главные сановники Кампанские просили его не заниматься в этот день важными делами, а покойно и весело провести день, сделавшийся праздничным вследствие его прибытия. Хотя Аннибал и не любил сдерживать гнев свой, но, не желая на первый раз огорчить знатнейших Кампанцев отказом, провел большую часть дня, осматривая город.
8. Аннибал остановился в доме у Нинниев Целеров и Стения Пакувия, граждан Кампанских, знаменитых и родом, и богатствами. Пакувий Калавий, о котором мы говорили выше, стоял во главе той партии, которая предала Капую Карфагенянам; он успел привести домой сына; почти силою увел он его от Деция, с которым вместе он самим сильным образом стоял за союз с Римлянами против замысла передаться Карфагенянам. Молодого человека не могло заставить отказаться от своих убеждений ни го, что дело было уже сделано, ни влияние и советы отца. Впрочем, отец успел склонить Аннибала — простить молодого человека более по снисхождению к его вине — чем оправдывая его. Уступая просьбам и слезам отца, Аннибал даже приказал молодого человека вместе с отцом пригласить на ужин; из Кампанцев никого не было приглашено, кроме хозяев и Юбеллия Тавреи, прославившегося военными подвигами. Пиршество началось прежде конца дня и не соответствовало оно ни Карфагенским нравам, ни суровым воинским обычаям. Напротив здесь, как и надо было ожидать в богатом доме богатого города, собрано было все, что только могло льстить чувствам. Только сын Пакувия — Перолла не хотел уважить ни приглашения хозяев, ни самого Аннибала. Он оправдывался нездоровьем и ссылался на него, когда отец спрашивал его, отчего он так встревожен. Перед заходом солнца сын подстерег отца, когда тот оставил на время залу пиршества и отвел его в уединенное место сада, находившегося позади дома; тут он сказал ему: «батюшка! Хочу сообщить тебе план, исполнением которого не только можешь получить от Римлян прощение за измену, но и стяжать их союз и дружбу крепче прежнего.» Отец, удивленный словами сына, спрашивал: «что это значит?» Тогда сын, сбросив с плеча плащ, показал меч, находившийся у него при бедре: «вот скоро — сказал он — кровью Аннибала запечатлю я прочный союз с Римлянами. Я хотел предупредить тебя на случай: может ты предпочтешь удалиться на то время, пока я буду совершать великое дело.»
9. Слыша слова сына и видя его действия, старец так испугался, как будто то уже совершалось, чего он опасался. С трепетом стал он умолять сына; он говорил ему: «сын, заклинаю тебя тобою самим, если в тебе есть какая побудь тень чувства к родителю, обыкновенно связывающего детей с отцами, пожалей меня и себя, не дай видеть ни этого преступления, ни ужасных его для тебя последствий. Давно ли мы клялись всем, что есть священного, призывали всех богов в свидетели дружественного нашего рукопожатия; и тотчас же руки, связанные клятвою, предательски вооружим губительным мечом, оставивши приятельскую беседу? Вспомни, что ты один из трех Кампанцев, которых только Аннибал удостоил пригласить на пиршество с собою. И ты встанешь из-за дружеского стола, чтобы облить его кровью нашего гостя?' Неужели я не умолю сына за Аннибала, когда я Аннибала успел склонить на милость к моему сыну? Но положим, что нет ничего святого, нет ни веры, ни уважения к святыне, ни набожности, ни закона божественного. Решимся на преступление, но ведь оно сопряжено с нашею собственною гибелью. Ты один бросишься на Аннибала; но тут будет толпа и вольных людей и рабов. Разве не знаешь ты, что они с него глаз не сводят? Или не думаешь ли ты, что они безмолвно и в бездействии будут смотреть на совершаемое в их глазах, преступление. Выдержишь ли ты сам взгляд Аннибала, которого трепещут вооруженные воины, перед которым стынет кровь в жилах Римлян? Но пусть никто не заступится за Аннибала, дерзнешь ли ты поразить мечом меня, а тебе нужно будет пронзить прежде грудь мою, которою я его закрою. Итак лучше откажись здесь добровольно, чем там, уступая силе. Пусть просьбы мои у тебя имеют такую же силу, какую имели нынче за тебя.» Видя, что сын плачет, отец обнял его, целовал и умолял до того, что наконец уговорил его бросить меч и оставить свой умысел. Молодой человек сказал отцу: «сыновним чувствам жертвую я обязанностями к отчизне. Но жаль мне тебя, отец; на тебе лежит преступление троекратного предания отечества: первого, когда ты замыслил передаться Карфагенянам; второе, когда ты заключил союзный договор с Аннибалом и в третий раз теперь, когда ты воспрепятствовал возвратить Капую Римлянам. А ты, отечество, прими меч, исторгнутый у меня отцом, меч, с которым вошел я для спасения его в этот вертеп врагов твоих.» Сказав эти слова, молодой человек бросил меч на улицу через забор сада и, чтобы не подать подозрения, тотчас сам отправился вместе с отцом на пиршество.
10. На другой день, в присутствии Аннибала, собралось сенаторы в большом числе. Здесь Аннибал сказал речь прельстивую и преласковую; он в ней благодарил Кампанцев за то, что они предпочли его дружбу союзу с Римлянами. Не щадил он самых пышных обещаний и между прочим обнадеживал их, что в непродолжительном времени Капуя сделается столицею всей Италии, и что в числе прочих народов и сами Римляне будут от них получать законы. Один только человек не может быть другом Карфагенян и пользоваться благодеяниями их союза, так как он не Кампанский гражданин и не должен быть называем таковым, а именно Магий Деций. Аннибал требует, чтобы Магия ему выдали, чтобы в его Аннибала присутствии было доложено об этом Сенату и состоялся сенатский секрет. Все сенаторы изъявили на это свое согласие; хотя большая часть внутренне жалели Магия, зная его за человека, незаслуживающего столь бедственную участь, и притом такой поступок Аннибала был плохим предвестием обещанной свободы. Вышед из здания Сената, Аннибал сел на возвышении, где обыкновенно заседали правительственные лица города и отдал приказание схватить Магия Деция, а когда тот был приведен, Аннибал велел ему немедленно оправдаться. Магий не потерял присутствия духа и, ссылаясь на союзный договор его сограждан с Карфагенянами, не признал за Аннибалом права его судить. Тогда Аннибал велел надеть на него цепи и ликтору вести его скованного в Карфагенский лагерь. Магий, пока его вели с непокровенною головою, шел, громко крича столпившимся около него согражданам: «Кампанцы, вот свобода, которой вы искали! Среди белого дна, по вашей общественной площади, в ваших глазах, меня, не последнего из ваших сограждан, связанного, влекут на смерть. Могло ли что быть хуже и в том случае, если бы Капуя была взята приступом? Ступайте же на встречу Аннибала, украшайте дома ваши для торжественной ему встречи, празднуйте день прибытия его к вам, как священное торжество за то, что он доставил вам зрелище его победы над вашим же согражданином.» Так как слова Магия производили по-видимому впечатление на чернь, то ему, по приказанию Аннибала, покрыли голову и поспешно вывели из города. Таким образом Магий приведен был в Карфагенский лагерь, тотчас посажен на корабль и отослан в Карфаген. Поспешность эта была нужна потому, что вследствие вопиющей несправедливости такого поступка со стороны Аннибала, мог произойти бунт черни и сам сенат мог раскаяться в несправедливом своем приговоре относительно одного из лучших граждан своих. В таком случае сенат мог отправить посольство с просьбою возвратить Магия, и тогда Аннибал поставлен был бы в затруднение; он должен был бы или отказом огорчить новых союзников, или освобождением Магия дать пищу смутам и беспокойствам против него Аннибала и Карфагенян. Корабль, на котором находился Магий, был бурею прибит к Кирене; город этот в то время был под властью Египетских царей. Здесь Магий нашел убежище у статуи царя Птоломея, а караульными был отвезен в Александрию к царю Птоломею. Птоломей, узнав, что Магий, вопреки союзного договора Кампанцев с Карфагенянами, схвачен и привезен Аннибалом, освободил его от оков и позволил ему или возвратиться в Капую или удалиться в Рим. Но Магий сказал на это: «что Капую он не считает для себя безопасным местом жительства, а в Риме, по случаю войны Римлян с Кампанцами, он будет на ноге не столько гостя, сколько перебежчика. Он, Магий, предпочитает остаться жить у того царя, которому он одолжен своею свободою.»
11. Пока это происходило, посол Римский, К. Фабий Пиктор, вернулся из Дельф, куда его посылали. Оп прочел письменный ответ оракула. Все боги и богини стояли на том, чтобы их умилостивить всеми возможными средствами: «Если вы. Римляне — говорил оракул — поступите таким образом, то дела ваши будут в цветущем положении, государство ваше будет спасено и обеспечено и победа в этой войне будет на стороне народа Римского. Когда отечество ваше будет вне опасности и дела его в хорошем положении, то вы из ваших праведных прибытков пошлите дар Аполлону Пифийскому и воздайте ему должную часть из добычи, которая вам достанется от неприятеля. (Воздержитесь притом от сладострастия!).» Сначала Фабий прочел ответ оракула с Греческого подлинника в стихах; потом он сказал: «что лишь только вышел он от оракула, тотчас воздал всем богам и богиням должную честь фимиамом и вином. А жрец храма ему отдал приказание: тот лавровой венок, в котором он и ходил к оракулу и умилостивлял богов, не снимать, а в нем сесть на корабль и снять его не прежде, как по приезде в Рим; что он, Фабий, исполнил все, что ему приказано было, с набожностью и аккуратностью и, сняв лавровый венок, он положил его в Риме на жертвенник Аполлона.» Сенат определил: немедленно и с величайшим тщанием заняться умилостивлением богов. — Между тем как вышеописанные события происходили в Италии, в Карфаген прибыл с известием о победе при Каннах Магон, сын Гамилькара. Он был не тотчас с места битвы отправлен братом; притом он промедлил несколько дней в земле Бруттиев, принимая изъявления покорности тамошних городов, изменивших было союзу с Карфагенянами. Магон, в собрании сената, нарочно для этого случая назначенном, излагал подвиги брата в Италии: «Аннибал встретил в открытом бою шесть полководцев; из них четыре было консула, один диктатор и один предводитель всадников и с ними шесть консульских войск: более двухсот тысяч человек воинов неприятельских пало в битвах, более пятидесяти тысяч человек взято в плен. Из четырех консулов двое легло на месте битвы; а из остальных двух один ранен, а другой, лишившись всего войска, едва спасся бегством, имея при себе пятьдесят человек воинов. Предводитель всадников, властью равный консулам, разбит на голову и обращен в бегство. Диктатор лишь слывет единственным полководцем, вследствие того, что он пока не дерзает вступить в бой. Бруттии, Апулийцы, часть Самнитов и Луканцев передались Карфагенянам. Капуя, город, который должно считать при несчастном положении Римских дел, главным городом не одной только Кампании, но уже всей Италии, отдалась во власть Аннибала. За такие блистательные успехи справедливо будет воздать должное благодарение богам бессмертным.
12. В доказательство справедливости столь благоприятных известий, Магон велел высыпать в преддверии Курии кучу золотых колец; никоторые писатели утверждают, что этих колец намеряли три четверика с половиною. По другому, более правдоподобному известию, их оказалось не более меры. На словах Магон прибавил, чтобы показать всю громадность понесенных Римлянами потерь, что только одни всадники, да и из тех самые именитые, носят эти кольца. Сущность речи, Магоном сказанной в Сенате, заключалась в следующем: «чем ближе надежда привести войну к благоприятному концу, тем усерднее нужно оказать помощь Аннибалу. Война идет далеко от отечества, в центре неприятельской земли: нужно большое количество провианта и денег; столько сражений, где были истреблены силы неприятельские, не могли не уменьшить и число победителей. Итак, нужно послать вспоможение людьми, а равно жалованье и провиант воинам, оказавшим столь великие услуги Карфагенскому народу.» Слова Магона произвели во всех сенаторах радость; но Гимилькон, глава Барцинской партии, счел случай благоприятным к нападке на Ганнона и, обратясь к нему, он сказал: «ну, что теперь скажешь Ганнон? И теперь ты все еще будешь продолжать горевать по поводу войны, начатой с Римлянами? Не прикажешь ли нам выдать Аннибала? Не запретишь ли воздать благодарение богам бессмертным при столь счастливых событиях? Послушаем, что скажет теперь Римский Сенатор, заседающий среди Карфагенского сената.» На это Ганнон отвечал: «При настоящем случае, почтенные сенаторы, я сохранил бы молчание, чтобы не отравить вашей общей радости своими речами не совсем веселого содержания. Но если теперь на вопрос сенатора, продолжаю ли я жалеть, что мы начали войну с Римлянами — отвечу молчанием, то я или покажусь вам надменным или сознаю себя виновным: в первом случае не имел бы я уважения к правам свободы другого, а во втором забуду собственное достоинство. А потому я отвечу Гимилькону: не перестал я жалеть о войне и не прежде перестану пенять на нашего непобедимого вождя, как когда увижу, что война будет окончена на сносных для нас условиях; только новый прочный мир заставит меня забыть нарушение прежнего. То, чем гордился сейчас Магон, может принести радость разв только одному Гимилькону и другим клевретам Аннибала. Известия, привезенные Магоном, только в том случае могут меня обрадовать, если мы, пользуясь благоприятным случаем, исторгнем у судьбы мир на условиях, для нас благоприятных. Но если же мы упустим теперешний случай, когда по-видимому мы скорее можем предписать условия мира, чем принять их, то боюсь я, как бы радость ваша не была преждевременна и не обратилась бы в печаль. Да и притом, что теперь вы слышите? Истреблены войска неприятельские — а ваш вождь говорит: пришлите мне воинов. Но чего оставалось бы требовать Аннибалу и в случае поражения, как не того же? «Я взял — говорит вам ваш полководец — два лагеря неприятельских, полных военной добычи и провианта; а вы пришлите мне денег и хлеба.» Но чего же бы иного просил он и в том случае, когда сам бы он потерял лагерь и лишился всего? Пусть же отвечу я также удивлением на удивление, и вопрос Гимилькона дает и мне полное право задать ему или Магону такой же: положим, что поражение при Каннах нанесло решительный удар Римскому могуществу; но достоверно ли то, что вся Италия отпала от Рима. Первое, передался ли к нам хотя один народ Латинского племени? Потом, хотя один Римлянин из тридцати пяти триб перебежал ли к Аннибалу?» Магон на то и другое отвечал отрицательно; тогда Ганнон сказал: «ну так еще много врагов осталось у вас в Риме, и желал бы я знать, большинство народа там в каком настроении духа и чего ожидает?»
13. Когда Магон отвечал: «что он этого не знает», го Ганнон сказал: «а ничего нет легче как знать это. Посылали ли Римляне хоть раз к Аннибалу послов о мире? Дошло ли хоть до вас известие о том, чтобы в Рим толковали о необходимости мира?» Магон и ни эти вопросы отвечал отрицательно. «Итак — сказал тогда Ганнон — война предстоит нам еще также непочатою, как и в тот день, как Аннибал вступил в Италию. Еще много в живых из нас тех, которые помнят, как в первую Пуническую войну непостоянно было военное счастие. Ни разу дела наши не были по-видимому в столь блестящем положении как перед вступлением в должность консулов К. Лутация и А. Постумия; а при них потерпели мы страшное поражение при Эгатских островах. Если же — не дай бог, чтобы это случилось — военное счастие нам изменит, то какого мира ждать нам в случае поражения, когда нам победителям его никто не дает? А потому, буде кто сделает здесь предложение о заключении мира, с нашей ли стороны будет он предложен, или со стороны неприятеля, то я скажу тогда мое мнение; но если вы меня спросите о том, чего просит Магон, то я полагаю: что или победители не имеют нужды в нашей помощи, или они, обманывая нас призраком бесплодной победы, не заслуживают с нашей стороны помощи.» Речь Ганнона не произвела большего впечатления: и личная вражда его с Барцинскою партиею заставляла заподазривать его искренность; притом умы предались чувству настоящей радости, и не допускали и в будущем ни одной черной мысли, которая могла бы омрачить ее. Все были того мнения, что еще немного усилий, и война окончена в их пользу. А потому огромным большинством голосов состоялось сенатское определение — Аннибалу послать в пособие четыре тысячи Нумидов, сорок слонов, и тысячу талантов серебра; и особенный сановник отправлен вперед в Испанию с Магном для набора двадцати тысяч пехоты и четырех конницы; войско это должно было идти в Италию в подкрепление Аннибалу.
14. Впрочем, как обыкновенно бывает при благоприятных обстоятельствах, все эти распоряжения со стороны Карфагенян приведены в исполнение медленно и без старания. А Римлянам, кроме врожденной у них жажды деятельности, медлить не позволяли самые обстоятельства. И консул со своей стороны делал все то, что нужно было, и диктатор, М. Юний Пера, по совершении общественных молитв, испросил, как то обыкновенно бывает, согласие народного собрания на выступление в поле. Он имел в своем распоряжения два легиона городских, в начале года избранных консулами, толпы набранных в службу рабов и когорты, сформированные в землях Пиценской и Галльской. При отчаянном почти положения общественных дел, диктатор решился следовать лучше внушению необходимости, чем самолюбия, и потому издал эдикт: «все те, которые содержатся в заключение по делам уголовным и за долги, и изъявят желание вступить на службу в его диктатора войско, будут освобождены по его диктатора распоряжению и от наказания и от взыскания денег.» Таких воинов набралось шесть тысяч человек; их вооружил диктатор оружием, отнятым у Галлов, украшавшим некогда торжественный въезд К. Фламиния. Таким образом диктатор выступил из Рима с войском, состоявшим из 25.000 человек. Между тем Аннибал, по взятии Капуи, не раз пытался привлечь на свою сторону Неаполитанцев частью льстивыми обещаниями, частью страхом; но в этих попытках не имел успеха; тогда Аннибал перешел на земли города Нолы. Тут он не приступил тотчас к открытым неприязненным действиям, надеясь все еще склонить жителей к покорности средствами мирными. С другой стороны Аннибал грозил жителям Нолы в случае их нерешительности всем, что только война может представить ужасного. Сенат, особенно главные в нем лица, ни за что не хотели изменить союзу Римлян; чернь же вся только и помышляла о переменах и о том как бы отдаться Аннибалу; она опасалась опустошения полей и бедствий, неизбежных в случае осады города неприятелем; не было недостатка в людях, возмущавших чернь. Сенаторы видели очень ясно, что они не в состоянии идти явно против волнения черни и сочли за лучшее отсрочить гибельные его последствия и притворно принимая в нем участие. Сенаторы одобрили по видимому намерение черни передаться Аннибалу; только спорили об условиях, на которых должен быть заключен с ним союзный трактат. Выигрывая в совещаниях об этом время, сенаторы поспешно отправляют послов к претору Римскому, Марцеллу Клавдию, находившемуся с войском в Казилине и дают ему знать, в какой опасности находится Нола. Он приказывает ему сказать, что земли Нолы уже во власти Аннибала и Карфагенян, и самый город не замедлит принадлежать им, если в скором времени не будет подана помощь Римлянами. Только изъявлением готовности изменить вместе с чернью, сенат удержал ее пока от решительных действий. Марцелл осыпал похвалами Ноланцев и велел им хитростью тянуть время, пока он подоспеет и до времени скрывать и переговоры с ним и надежду на помощь со стороны Римлян. Немедленно Марцелл из Казилина двинулся в Калацию; оттуда, переправившись через реку Вултурн, он по землям Сатикульской и Требулльской через Суессулу по горам достиг Нолы.
15. Вместе с приближением претора Римского Аннибал оставил Ноланскую область и приблизился к морю в окрестностях Неаполя; его задушевною мыслью было овладеть приморским городом для того, чтобы иметь безопасное сообщение на судах с Африкою. Впрочем узнав, что в Неаполе находится Римский префект (то был М. Юний Силан, призванный в город самими жителями Неаполя), Аннибал отказался от мысли овладеть Неаполем, как прежде Нолою и двинулся к Нуцерии. В продолжение нескольких дней осаждал Аннибал этот город; пытал он и приступы и старался, хотя без пользы, задобрить на свою сторону то аристократию, то простой народ; наконец голодом вынудил он жителей к сдаче, на том условии, чтобы они вышли из города в одних одеждах, которые на себе они имели. Притом Аннибал, верный своей политике, с начала похода показываться милостивым ко всем жителям Италии кроме Римлян, обещал почести и награды тем из жителей Нуцерии, которые пожелают у него остаться и воевать вместе с ним. Но ни один не прельстился обещаниями Аннибала, а все разошлись или по знакомым или, по указанию случая, в разные города Кампании, особенно Нолу и Неаполь. Тридцать сенаторов, и в том числе самых значительных, отправились было в Капую, но не были туда впущены за то, что затворили перед Аннибалом ворота своего города, и удалились в Кумы. Добыча, найденная в Нуцерии. отдана Аннибалом своим воинам, а город разграблен и сожжен. Власть Марцелла в Ноле опиралась не столько на силу его гарнизона, сколько на сочувствие к нему первых лиц города. Но опасались черни, a особенно стоявшего во глав её Л. Бантия: сознание уже открытого им покушения к измене и вследствие этого страх претора Римского, побуждали его повторить попытку к преданию отечества Аннибалу, а в случае неудачи к бегству в Карфагенский лагерь. Бантий был весьма острый человек, и чуть ли не первый всадник в союзной коннице. Его в сражении при Каннах нашли в куче мертвых тел полуживого от ран, Аннибал обратил на него особенное внимание, велел благосклонно вылечить его раны и, осыпав подарками, отправил домой. В благодарность за такой благородный поступок, Бантий хотел свой родной город предать Аннибалу. Претор Римский видел очень хорошо, что Бантий только и думает о том, как бы произвести переворот. Надобно было или удержать его страхом наказания или привязать благодеяниями и ласкою. Марцелл предпочел тому, чтобы лишить врагов его сообщника приобрести себе верного союзника и хорошего слугу; а потому, призвав к себе Баптия, он стал ему ласково говорить следующее: «Много он, Бантий имеет завистников из среды своих граждан и только этим можно объяснить, что доселе он, Марцелл, ни от кого не слыхал о его прекрасных военных подвигах; но доблести тех, которые сражались в Римском лагере, не могут долго оставаться в неизвестности. А потому многие из его Марцелла воинов, участвовавшие с ним Бантием в одних походах, передали ему Марцеллу, что он за человек и то, сколько раз и каким великом опасностям подвергался он за безопасность и честь народа Римского. Не безызвестно ему Марцеллу и то, как он Бантий в Каннском сражении не прежде отказался от боя, как когда, обессилев от потери крови вследствие полученных ран, он пал на месте битвы под груды трупов людских и конских и оружия. А потому — продолжал Марцелл — мужайся духом, Бантий! От меня получишь ты всевозможные почести и награды; ты не замедлишь убедиться, что чем чаще будешь ты при мне, то тем почетнее и выгоднее будет это для тебя.» От таких похвал не мог не прийти в восторг пылкий юноша. Марцелл тут же подарил ему прекрасного коня и квестору велел выдать ему пятьсот червонцев; а своим ликторам Марцелл приказал во всякое время пускать к нему Бантия без докладу.
16. Ласковое обращение Марцелла так подействовало на впечатлительный дух молодого человека, что с того времени не было в союзном Римлянам войск ни одного человека полезнее и преданнее. Аннибал был у стен городских (от Нуцерии он перенес лагерь к Ноле) и чернь Ноланская снова только и думала, что об измене. Марцелл с приближением неприятеля, удалился с войском в город не потому, чтобы он не считал себя довольно безопасным в лагере, но чтобы не дать случая предать город неприятелю, о чем заботились многие из граждан. С обеих сторон выходила войска, готовые к бою. Римляне стояли строем перед стенами Нолы, а Карфагеняне перед своим лагерем. Происходили тут маленькие схватки между обеими враждующими сторонами с различным успехом. Вожди не хотели ни препятствовать немногим частным вызовам на бой, ни дать сигнала к общему сражению. Несколько времени продолжалась такое вооруженное наблюдение одного войска за другим; когда некоторые из первых граждан города дают знать Марцеллу: что по ночам бывают переговоры у граждан с Карфагенянами и что между ними условлено: «Как только Римское войско выйдет за городские ворота, то чернь бросится разграбить его обоз, запрет за ним ворота и займет степы, а потом, располагая таким образом участью города, чернь впустит в него Карфагенян вместо Римлян.» Марцелл, получив это известие, похвалил сенаторов Ноланских, принесших ему его и решился попытать счастия в бою, прежде нежели вспыхнет в городе попытка к возмущению. Разделив войско на три части, Марцелл поставил их против трех ворот, обращенных к неприятелю; а обозу велел непосредственно следовать за собою. Прислужники армейские, маркитанты и воины, не годившиеся в строй, должны были нести палисады. Против средних ворот стояла отборная пехота легионов и Римская конница; против боковых ворот расположил Марцелл вновь набранных воинов, легкую пехоту и конницу союзников. Жителям Нолы запрещено подходить к стенам и воротам. Резерв нарочно оставлен прикрывать обоз для того, чтобы граждане Нолы не вздумали, когда Римское войско будет занято боем, овладеть им. Расположив свое войско в таком порядке, Марцелл стоял внутри стен городских неподвижно. Аннибал, но примеру прежних дней, выстроил войско впереди лагеря в боевом порядке и простоял так большую часть дня. Сначала дивился он не мало, что ни войско Римское не выходит из города и на стенах его нет ни одного вооруженного воина. Догадываясь, что, значит, переговоры его с жителями Нолы открыты и что Марцелл, опасаясь измены, не выходит из города. Аннибал тотчас послал часть воинов принести из лагеря все, что нужно для приступа к городу. Он надеялся воспользоваться замешательством неприятеля и возбудить граждан к содействию; а потому двинулся к стенам города: в первых рядах его было некоторое замешательство вследствие отданных им новых приказаний. Вдруг отворились ворота городские; по приказанию Марцелла заиграли воинские трубы, раздалось военные клики и сначала пехота, а потом конница со страшною силою бросились на неприятеля. Ужас и смятение распространилось в центре неприятельского войска; как вдруг, в довершение этого, в боковые ворота бросились на фланги Карфагенского войска легаты П. Валерий Флакк и К. Аврелий. Шум увеличивали воинские прислужники и маркитанты, а равно отряд, которому поручено было беречь обоз. Карфагеняне, дотоле презиравшие малочисленность неприятеля, думали видеть перед собою огромное войско. Не смею положить за верное показание некоторых историков, будто бы неприятель потерял в этом деле две тысячи пятьсот человек, тогда как у Римлян выбыло из строя не более 500 человек. Так ли велика была победа наша или нет, во всяком случае успех этот едва ли не самый значительный во время всей кампании. В то время не быть побежденными Аннибалом для Римлян уже значило более, чем впоследствии самая блистательная над ним победа.
17. Аннибал, потеряв надежду овладеть Нолою, отступил к Ацерр. Марцелл тотчас отдал приказание запереть все ворота и расположить караулы для того, чтобы не дать никому из граждан возможности уйти. Потом, на общественной площади произвел он следствие о тех жителях Нолы, которые имели тайные переговоры с неприятелем. До семидесяти человек было уличено в измене: виновные наказаны отсечением головы, а имение их, но приказанию консула, взято в казну народа Римского. Вверив сенату главную власть в городе, Марцелл вышел из города со всем войском и расположился в лагере повыше Суессулы. — Аннибал сначала пытался уговорить жителей Ацерры к добровольной сдаче; но, видя их упорство, стал силою приступать к городу. Мужеству Ацерран не соответствовали их силы и средства к обороне. Видя дальнейшую невозможность защищать город, так как неприятель успешно производил осадные работы около города, жители его, прежде чем они были приведены к последней крайности, пользуясь оплошностью стражи неприятельской, ночью пробрались там, где работы не были приведены к концу и, рассеявшись по дорогам, удалились частью по собственному побуждению, а больше по указанию случая в те из городов Кампании, которые еще по слуху были на стороне Римлян. Аннибал предал город Ацерры огню и грабежу и услыхав, что в Казилин призывают диктатора Римского со вновь набранными легионами, он возымел основательное опасение за безопасность Капуи в случае такой близости неприятельского лагеря, а потому двинулся с войском к Казилину. В Казилине в это время находился отряд Пренестинцев из пятисот человек и небольшое число Римлян и Латинцев, ушедших сюда по получении известия о поражении при Каннах. Так как в Пренесте набор к сроку произведен не был, то эти воины и опоздала выходом из домов. Они прибыли в Казилин еще до получения известия о несчастном исходе Каннского сражения; тут присоединились к ним некоторые Римские граждане и союзники. Образовался довольно значительный отряд, который и двинулся вперед из Казилина; гонец с известием о Каннском побоищ заставил этот отряд возвратиться назад в Казилин. Тут эти воины провели нисколько дней: будучи предметом продолжительного опасения со стороны Кампанцев, они и сами питали к ним те же чувства; и с той и с другой стороны готовились пагубные ковы. Пренестинцы, услыхав достоверно, что Капуя изменяет и принимает в свои стены Аннибала, ночью избили жителей города и овладели частью его по сю сторону Вултурна (эта река делит город на две части). Такой-то Римский гарнизон находился в Казилине. Присоединилась к нему когорта из Перузии, состоявшая из 460 человек; ее вернул в Казилин тот же гонец, который заставил несколько дней прежде Пренестинцев там же искать убежища. Для защиты небольшого пространства города, с одной стороны прикрытого рекою, этого гарнизона было достаточно; а, принимая в соображение недостаток провианта, он заключал в себе даже слишком много людей.
18. Аннибал, находясь уже по в дальнем от города расстояний, послал вперед префекта Изалка с отрядом Гетулов. Он приказал ему, если заметит в осажденных готовность к переговорам, действовать на них ласкою и склонять убеждениями отворить ворота и принять гарнизон. Если же встретят со стороны их упорство, то действовать оружием и пытаться ворваться в город силою. Гетулы приблизились к городу и нашли совершенную тишину и признаки запустения. Полагая, что гарнизон под влиянием страха очистил город, неприятельский вождь приказал отбивать ворота и лезть на стены. Вдруг отворились ворота, и две когорты, заранее нарочно для этого заготовленные внутри города, бросились со страшным шумом, и быстрым натиском распространили замешательство и смерть в рядах неприятельских. Вслед за поражением первого отряда, Магарбал был послан с отрядом более многочисленным, но и он не мог выдержать натиска когорт. Тогда Аннибал, став лагерем почти пред самыми стенами города, собирается всеми силами своими и всеми войсками атаковать маленькой город, защищенный слабым гарнизоном. В одно и то же время приступая к городу со всех сторон, Аннибал расположил войско венцом около него; он имел огорчение потерять довольно воинов, и в том числе некоторых самих лучших, убитых меткими ударами осажденных со стен и башен. Раз когда осажденные сделали вылазку, Аннибал ввел в дело слонов и ими почти преградил неприятелю путь отступления; приведши в расстройство неприятеля, он заставил его отступить после значительной потери в людях, весьма для него чувствительной вследствие самой его малочисленности. Потеря Римского гарнизона была бы еще больше, если бы не наступление ночи. На другой день Карфагеняне возобновили приступ с большим жаром, Аннибал выставил для ободрения воинов золотой венок как награду тому, кто первый взойдет на стены. Аннибал с упреком говорил своим воинам, что неужели они, победители Сагунта, не в состоянии овладеть небольшим городом, расположенным в равнине; он напоминал всему войску и каждому воину в особенности Канны, Тразимен и Требию. Вслед за тем Аннибал приступил к правильным осадным работам и ведению подкопов; но и тут, как и в открытом поле, осажденные не остались в долгу у неприятеля; подкопы неприятельские они останавливали такими же поперечными, а против крытых ходов усиливали городские укрепления, возводя новые бойницы. Вообще с неусыпною деятельностью осажденные и явно и тайно противодействовали всем намерениям неприятеля. Наконец Аннибал устыдился сам своих усилий; чтобы не показать, что он вынужден был отказаться от своего намерения, он оставил перед городом укрепленный лагерь и в нем небольшой отряд войска, а сам с остальным удалился на зимние квартиры в Капую. Здесь он большую часть зимы провел в домах с войском вытерпевшим все, что только могут перенести силы человека, и совершенно непривыкшим к удобствам и роскоши жизни. Вследствие этого те же люди, которых силу не могли сломить никакие страдания и лишения, без сопротивления поддались разрушительному, хотя и неприметному, действию роскоши и сладострастия; а им они предались тем сильнее, что они еще не испытали ничего подобного и проводили они время во сне, без меры предавались они удовольствиям роскошного стола, упивались вином в обществе распутных женщин. Со дня на день более и более втягивались они в эту пагубную для физического и нравственного здоровья жизнь и в ней истратили они все свои силы; так что с тех пор защиту их составляла слава прежних подвигов, а не их действительные силы. Люди, опытные в деле военного искусства, полагают, что эта ошибка со стороны Аннибала важнее той, вследствие которой он не двинулся на Рим с войском немедленно после Каннского сражения. Промедление в этом случае могло только отсрочить на несколько времени победу, тогда как ошибка в последнем случае сразила навсегда силы его войска и сделала для него победу невозможною. Строгий порядок и военная дисциплина в войске Аннибала исчезли совершенно: то войско, которое он увел из Капуи, ни мало не походило на то, с которым он стал на зимовку. Большая часть воинов и в поход взяли с собою распутных женщин; а как только пришлось снова жить в палатках, делать переходы и переносить военные труды, то изнеженные воины оказались для этого, вследствие источения сил, столь же слабыми как бы вновь набранные рекруты. Летом большая часть воинов оставили свои знамена и уходили без дозволения вождей; беглецы конечно стремились в Капую и находили там убежище.
19. Когда зима уже подходила к концу, то Аннибал вывел войско с зимних квартир и возвратился к Казилину. Между тем здесь хотя приступов не было; но город находился в тесном и упорном облежании, которое и довело осажденных до крайней степени голода и нужды. В Римском лагере главное начальство принадлежало Т. Семпронию, вследствие того, что диктатор для произведения новых гаданий отправился в Рим. Марцелл и сам хотел подать помощь осажденным; но его удерживали разлитие реки Вултурна и просьбы жителей Нолы и Ацерры, опасавшихся за свою безопасность со стороны Кампанцев в случае удаления от них Римского войска. Гракх находился недалеко от Казилина, но оставался в бездействии, вследствие приказания диктатора не вступать в дело с неприятелем в его, диктатора, отсутствии. А из Казилина приходили вести, перед которыми должно было лопнуть всякое терпение. Достоверно знали, что некоторые воины, терзаемые мучениями голода, бросались со стен; а другие без оружия стояли на стенах, подставляя свои обнаженные тела стрелам неприятельским. Весьма тяжело было Гракху знать все это; но нельзя было ему вступить в бой с неприятелем против формального приказания диктатора (а ввести в город съестные припасы открыто — без боя было невозможно). Тайно ввезти в город припасы также не было никаких средств. Собрав со всех сторон сколько можно больше муки, Гракх велел наполнить ею множество бочек и через гонца дал знать Казилинскому гарнизону, чтобы он старался переловить бочки, которые течением воды будет нести мимо города. На следующую ночь осажденные, предупрежденные Римским гонцом обратили все внимание на реку и переловили бочки, увлекаемые течением по средине реки. Полученный таким образом провиант разделен между всеми осажденными поровну; тоже случилось еще на второй и на третий день. Ночью бочки с мукою и были отправляемы и перехвачиваемы, а потому стража неприятельская об этой проделке и не догадывалась. Но от сильных дождей вода в реке весьма прибавилась, от чего быстрота течения усилилась и, вследствие его бокового направления, бочки были прибиты волною к берегу, где находились неприятельские посты, и остановились там, запутавшись в ветвях ив, росших по берегу. Об этом дано звать Аннибалу, и с тех пор неприятельские караулы строже смотрели за тем, чтобы ничего рекою не пропустить в город. Впрочем Римляне умудрилось сыпать в воду орехи; уносимые водою по середине реки, они были переловлены осажденными посредством решет. Однако крайность осажденных вскоре сделалась так велика, что они вынуждены были кормиться ремнями и кожами, содранными с щитов, размачивая их в кипятке; а также не брезгали они более ни мышами, — ни всякого рода животными; вся трава и коренья, какие только росли у подошвы городских стен, были собраны и употреблены в пищу. Когда осаждающие вспахали поля, окружавшие город, то осажденные бросили туда семена репы. Аннибал, услыхав об этом, воскликнул: «неужели мне придется стоять под Казилином, пока эти семена вырастут и дадут плод?» Тут только согласился он вести переговоры с осажденными на основании выкупа свободных граждан; положено за каждого взять семь унций золота. Получив клятвенное ручательство Аннибала, осажденные сдались. Пока не был заплачен условленный выкуп пленные находились в узах; а потом честно отпущены в Кумы. Это известие справедливее того, будто бы пленные отказались от уговора и были избиты всадниками Аннибала. Большая часть пленных были уроженцы Пренесты. Из четырехсот семидесяти человек, находившихся в Казилине, менее половины погибло от голода и меча неприятельского; а прочие возвратились благополучно в Пренест с претором своим М. Аницием (прежде он был у них писарем). В память этого события поставлена на общественной площади города Пренесты статуя Марка Аниция. Здесь он изображен в панцире (сверху накинута тога) и с покровенною головою; кругом еще три изображения, а на медной дощечке надпись: «исполнение обета данного М. Аницием за воинов, находившихся с ним вместе в гарнизоне Казилинском.» Такая же надпись находится на трех изображениях, поставленных в храме Счастия.
20. Аннибал возвратил Казилин Кампанцам и в нем оставил в гарнизон 700 человек из своего войска для того, чтобы Римляне не овладели им по удалении от него. Сенат Римский определил в награду воинам Пренестинским двойное жалованье и на пять лет увольнение от военной службы. Предлагали им за верную службу Римское гражданство, но они сами не захотели. Участь Перузинцев гораздо менее известна; не засвидетельствована она ни одним общественным с их стороны памятником, ни декретом Римского Правительства. В это время Петелины, единственный из народов Бруттии, устоявший в верности Римскому союзу, был предметом постоянных нападений не только Карфагенян, имевших силу в этой стороне, но и своих земляков Бруттиев. Последние мстили им за то, что они не последовали их примеру. Петелины, видя невозможность сопротивляться, отправили послов в Рим, прося о помощи и присылке гарнизона. Их мольбы и слезы (когда им объявлено было решение сената, чтобы они защищались собственными силами, то они с воплями и стенаниями повалились на пол в преддверии курии) сильно разжалобили и сенат и народ. Претор М. Помпоний снова доложил об этом деле сенату, но сенаторы, сообразив тщательно силы государства, вынуждены были признаться в решительной невозможности подать руку помощи столь отдаленным союзникам. А потому сенат объявил послам Петелинов, чтобы они возвратились домой, что их соотечественники, сдержав данную ими клятву в верности до конца, теперь вольны избирать те средства для своей безопасности, которые найдут лучшими. Когда послы Петелинов отдали отчет своим согражданам в своем посольстве, то сенаторами их овладела такая скорбь и испуг, что одни полагали тотчас оставить город и бежать куда глаза глядят. Другие были того мнения, что Петелины, будучи брошены своими старыми союзниками на произвол судьбы, имеют право пристать к прочим Бруттиям и, через их посредство, отдаться в покровительство Аннибала. Впрочем восторжествовало мнение благоразумнейших сенаторов — не делать ничего сразу и под влиянием первого впечатления, а обсудить вновь это дело. На этот раз заседание было закрыто, а на другой день сенаторы собралось уже гораздо спокойнее духом и положили: с полей все свезти в город и принять все меры, нужные к обороне стен и города.
21. Около этого времени в Риме получены были письма из Сицилии и Сардинии. Сначала прочитано в Сенате письмо Т. Отацилия, исправлявшего в Сицилии должность претора. Отацилий писал: «что претор П. Фурий из Африки с флотом прибыл в Лилибей, что, будучи тяжело ранен, он находится в опасности жизни; что и сухопутному войску и матросам к сроку ни жалованье, ни провиант не выданы; да и не предвидится источников, откуда взять хлеба и денег для выдачи. Усердно он просит всего этого прислать поскорее и, буде сенату это будет не противно, прислать на место его кого-нибудь из преторов.» Тоже почти самое о жалованьи и хлебе писал из Сардинии, исправлявший там должность претора, А. Корнелий Маммула. И тому, и другому сенат отвечал, что он находится в совершенной невозможности им чем-либо пособить и чтобы они, пропреторы, сами изыскивали средства спасти и флот и войска. Т. Отацилий отправил тогда послов к Гиерону, всегдашней опоре народа Римского, и тот прислал денег сколько нужно было на жалованье войску и провианту на шесть месяцев. В Сардинии Корнелию помогли с большою готовностью союзные города. В Риме, по случаю недостатка в деньгах, по предложению народного трибуна М. Мануция, избраны три сановника для изыскания средств к исправлению финансов. То были Л. Эмилий Пап (он был консулом и цензором), М. Атилий Регул (который был два раза консулом) и Л. Скрибоний Либон, бывший в то время трибуном народным. Избранные два сановника, оба Атилии, Марк и Кай, освятили храм Согласия, выстроенный по обету претора Л. Манлия. Избраны три первосвященника К. Цецилий Метелл, К. Фабий Максим и К. Фульвий Флакк на место П. Скантиния, умершего своею смертью, консула Л. Эмилия Павла и К. Элия Пэта; последние два в сражении при Каннах.
22. Таким образом сенаторы восполнили, сколько то возможно было, урон, нанесенный многократными ударами судьбы в других отношениях. Наконец не могли они не обратить внимания на пустоту, господствовавшую в здании Сената, и на малочисленность лиц, собиравшихся для совещания об общественных делах. Со времени цензоров Л. Эмилия и К. Фламиния никто не был вновь избран в сенаторы, а между тем в течение пяти лет много сенаторов убыло как павших в бою, так и умерших своею смертью. Об этом по общему желанию всех сенаторов доложил сенату претор М. Помноний (диктатор в это время после потери Казилина отправился к войску). Тут Сп. Карвалий в длинной речи жаловался не только на малочисленность сената, но и на малочисленность самих граждан, из среды которых должны быть выбираемы сенаторы. Он предложил в видах пополнения сената и вместе для того, чтобы скрепить теснее Латинские племена с народом Римским, допустить на места убылых сенаторов в сенат, по его усмотрению, по два человека из каждого Латинского народа, дав им предварительно права гражданства. Карвилий сильно склонял к этой мере; но сенаторы встретили его мнение с таким же негодованием, с каким некогда выслушали подобное предложение Латинов. Раздался ропот негодования по всей зале. Т. Манлий особенно резко высказал свое неудовольствие; он сказал: «еще существует потомок того родоначальника, который, быв консулом, сказал: что собственной рукою в здании сената умертвит он Латина, если увидит его в стенах сената.» К. Фабий Максим сказал: «никогда еще подобное предложение не было сделано так не кстати, как в настоящую минуту; теперь затронут самим сенатом щекотливый вопрос, который и без того волнует союзников, а верность их держится на ниточке. А потому необдуманный голос одного сенатора надобно подавить общим молчанием и если когда-либо что-нибудь из происходившего в Курии должно содержаться в глубочайшем секрете, то ото именно подробности нынешнего заседания. Скройте, забудьте все как будто ничего и говорено не было!» Таким образом это предложение было предано забвению. Сенат определил избрать диктатором для назначения новых сенаторов старейшего из бывших прежде цензоров, какой только находился в живых; а для назначения диктатора положил пригласить консула К. Теренция. Он, оставив войска в Апулии, большими переходами поспешно прибыл в Рим и тут в первую же ночь, по принятому издавна обычаю, назначил М. Фабия Бутеона диктатором на основании сенатского декрета, без назначения к нему предводителя всадников.
23. Фабий, в сопровождении ликторов, вошел на ростры (подмостки, украшенные носами кораблей); он сказал: «что не одобряет и того, что в одно и тоже время назначены два диктатора, чего прежде никогда не было — ни того, что он назначен диктатором без предводителя всадников; ни того, что власть цензора вверена одному лицу и притом второй раз; ни того, наконец. что диктатору, избранному не для ведения воины, дана власть на 6 месяцев. Впрочем он, Фабий, постарается исправить недостатки этой меры, условленные временем, обстоятельствами и необходимостью. Из сената не удалит он никого из тех, которые выбраны туда цензорами К. Фламинием и Л. Эмилием. Он только велит составить из них список и прочитать: один гражданин не может быть судьею поступков и нравственности сенатора. На места же умерших изберет он так, чтобы оказать предпочтение должности перед должностью, но не человеку перед человеком.» По прочтении списка прежних сенаторов, Фабий вновь избрал на убылые места сначала тех, которые со времени цензоров Л. Эмилия и К. Фламиния занимали курульные должности, но в сенат приняты еще не были — в том порядке, в каком кто занимал должность. Вслед за ними поступили те, которые были эдилами, народными трибунами и квесторами и наконец те, которые хотя и не занимали этих должностей, но имели в доме отбитое ими неприятельское оружие или получили венок за гражданские доблести. Таким образом, среди громкого и единодушного одобрения граждан, избраны в сенат 170 членов. Тотчас Фабий сложил с себя должность и сошел с ростр частным человеком, приказав ликторам уйти. Он вмешался в толпу простых граждан, толковавших о своих собственных делах с умыслом продолжая время, чтобы граждане не ушли с форума его провожать домой. Впрочем усердие граждан от этого замедления не ослабело, и огромною толпою они проводили домой Фабия. На следующую ночь консул возвратился к войску; он не предупредил сенат о своем отъезде, опасаясь, как бы его не оставил он в городе по случаю наступавших выборов.
24. На другой день сенат, по предложению претора М. Помнопия, определил: написать диктатору, чтобы он, если только позволяют интересы государства, явился для замещения новыми старых консулов, в сопровождении предводителя всадников и претора М. Марцелла: сенат хотел от них самих знать положение общественных дел для того, чтобы принять те меры, которые будут им условлены. Все приглашенные приехали, оставив легатов командовать легионами. Диктатор в сенате о себе выразился вскользь и умеренно, а большую часть славы отнес к Ти. Семпронию Гракху, своему предводителю всадников. Потом он произвел выборы: консулами назначены Л. Постумий заочно в третий раз и Ти. Семпроний Гракх, в это время бывший вместе и предводителем всадников и курульным эдилем. Потом избраны преторами: М. Валерий Левин, Ап. Клавдии Пульхер, К. Фульвий Флакк и К. Муций Сцевола. Диктатор, по выборе новых сановников, возвратился к войску в Теан на зимние квартиры; а предводитель всадников остался в Риме; он должен был через несколько дней вступить в звание консула и потом потолковать с сенатом о наборе и укомплектовании войск на предстоявший год. Между тем как общее внимание обращено было на этот предмет, получено известие о новом бедствии, приготовленном судьбою в этот год, и без того обильный несчастьями; а именно: Л. Постумий, заочно назначенный консулом, погиб в Галлии сам со всем войском. Ему нужно было вести войско через огромный лес, который Галлы называют Литавою. По правую и левую сторону дороги, по которой надлежало идти Римскому войску, Галлы подрубили деревья так, что они стояли неподвижно, но достаточно было малейшего толчка, чтобы свалить их. У Постумия было два Римских легиона, да из союзников от берегов Верхнего моря вновь набранное вспомогательное войско, так что Постумий вошел в неприятельскую землю с 25 тысячами вооруженных воинов. Галлы заняли между тем опушку Леса, и как только Римское войско вошло в лес, то они повалили ближайшие к ним деревья; те, падая на другие, едва державшиеся, увлекали их за собою и скоро Римляне подавлены были кучами упавшего леса: все было смято — и люди и лошади; оружие было тут бесполезно; едва 10 человек ушли от общей гибели. Большая часть задавлены были падавшими бревнами и сучьями, а другие, в смятении страха от такого неожиданного случая не знавшие что делать, погибли под мечами Галлов, окружавших лес с оружием в руках. Немного было взято пленных; то были те из Римлян, которые прорвались было до мосту, но как неприятель предварительно его занял, то они и сделались его добычею. Постумий пал храбро сражаясь, чтобы не допустить себя взять в плен. Сняв одежду с консула, Бойи ее и голову консула, отрубленную от тела, с торжеством внесли в храм, считавшийся у них самим священным. Очистив внутренность головы по своему обычаю, Бойи череп консула обделали в золото и с тех пор он служил священным сосудом, из которого они на праздник делали возлияние богам. Он же служил чашею для питья как первосвященнику, так и другим жрецам храма. Добыча, полученная Галлами, была столь не значительна, сколько победа, ими одержанная, блистательна. Хотя большая часть коней погибла под упавшими деревьями, но за то прочее все найдено на месте побоища, так как бежать было невозможно и некуда.
25. Но получении известия об этом поражении, жители города Рима в продолжении многих дней находились в таком страхе, что даже позаперли все лавки, и город погрузился в мертвую тишину, какая только бывает среди ночи. Сенат поручил эдилам обойти город и велел отворить лавки, чтобы спять общий траур, тяготевший над городом. Ти: Семпроний в собрании Сената говорил речь, в которой утешал сенаторов, представляя им: «как тем, которые хладнокровно перенесли поражение при Каинах, не следует падать духом при менее значительных потерях. Были бы только, чего он и надеется, удачны на будущее время военные дела с Карфагенянами и Аннибалом; а войну с Галлами можно и отложить до другого времени безо всяких дурных последствий. Во власти богов и народа Римского отмстить со временем Галлам за их вероломство.» Сначала он сам изложил сколько именно пеших и конных воинов, как из граждан Римских, так и из союзников в армии диктатора. Потом Марцелл изложил состав своих войск. Хорошо следующие люди были спрошены о силах, которые находились с консулом К. Теренцием в Апулии, Не было средств сформировать довольно сильное консульское войско для ведения новой войны и потому, несмотря на то, что чувство праведного гнева повелевало отмщение, военные действия с Галлами отложены до другого времени. Бывшее у диктатора войско отдано консулу. Относительно воинов Марцелла положено: тех из них, которые бежали с поля сражения, отправить в Сицилию, где они и должны были находиться на службе, пока будет продолжаться война в Италии. Туда же велено отправить и из войска диктатора менее надежных воинов впрочем с выслугою только обыкновенного, положенного законом, срока службе. Два легиона, набранные в Риме, отданы другому консулу, который заступит место убитого Л. Постумия; а нового консула положено избрать тотчас же, как только это можно будет сделать без нарушения священных законов о гадании. Кроме того положено как можно скорее вызвать два легиона из Сицилии и тот консул, под начальством которого будут находиться городские легионы, должен был из Сицилийских взять столько воинов, сколько ему понадобится. Бывшему консулу К. Теренцию продолжена власть еще на год и из войска, оберегавшего Апулию, не убавлено ни одного солдата.
26. Пока в Италии происходили эти события и делались эти приготовления, война в Испании не слабела; но по это время счастие там лучше служило Римлянам. П. и Кн. Сципионы разделили между собою военные силы так, что Кней взял на свою часть сухопутные, а Публий флот. Главнокомандующий Карфагенян Аздрубал, не доверяя своим силам, ни сухопутным ни морским, держался в отдалении от неприятеля, стараясь найти защиту в самом расстоянии и в укрепленных местностях. Наконец, после многих и долгих просьб Аздрубала, Сенат Карфагенский прислал ему вспоможение, состоявшее из четырех тысяч пехоты и пятисот всадников. Тогда, ободрившись духом, Аздрубал придвинул свой лагерь к неприятельскому и отдал приказание готовить и снаряжать флот для защиты островов и морского прибрежья. Но среди самих приготовлений к тому, чтобы поставить все снова на военную ногу, Аздрубала неприятно поразила измена начальников корабельных. Они, получив строгий выговор за постыдное бегство с судов на Ибере, с того времени питали тайное недоброжелательство как к самому вождю, так и ко всему делу Карфагенян. Эти изменники произвели волнение в народе Карпезиев, и по их убеждению несколько городов этого народа отпали от Карфагенян; инсургенты даже взяли приступом один из городов, верных Карфагенянам. А потому Аздрубал должен был обратить против новых неприятелей силы, приготовленные против Римлян. Он вошел с войском в землю неприятелей и решился напасть на Гальбу, именитого вождя Карпезийцев, стоявшего со значительным войском у стен, недавно отнятого им у Карфагенян, города. Согласно принятому им намерению, Аздрубал отправил вперед легковооруженные войска, а часть пехоты послал по полям забирать в плен рассеянных неприятелей. И в неприятельском лагере сделалась тревога, а по полям жители или бежали или гибли от мечей Карфагенян. Впрочем скоро разными путями все неприятельские силы сосредоточились в лагере и тогда так быстро переменилось в них расположение духа, что не только смело стали они защищать укрепления, но и сами перешли к наступательным действиям. Они быстро бросились из лагеря толпами в припрыжку по, свойственному их народу, обыкновению. Такая неожиданная смелость поразила ужасом Карфагенян, еще недавно бывших зачинщиками. Аздрубал увел войско на крутой холм, защищенный кроме того рекою и призвал туда же легковооруженные войско и конницу, отправленные было для грабежа. Не довольствуясь природною крепостью занятой им позиции, Аздрубал обвел лагерь валом. При таком взаимном страхе враждующих сторон все-таки были некоторые схватки: в них Нумидский всадник уступал Испанскому и Маврский стрелок не мог с успехом бороться с воином, вооруженным цетрою, столь же как он поворотливым, но более смелым и храбрым.
27. Тщетны были попытки инсургентов выманить Карфагенян из лагеря на бой; сделать же приступ было делом нелегким. Тогда они взяли силою город Аскую, где Аздрубал сложил, но вступлении в неприятельскую область, весь свой запас хлеба и других военных припасов, и овладели всею его окрестностью. С того времени никакая власть ни в поле, ни в лагере не могла более их обуздать. Аздрубал понял, что вслед за успехом неминуемо последует и ослабление строгого порядка; а потому, предупредив воинов, что они будут иметь дело с беспорядочными толпами неприятеля, оставившими свои знамена, Аздрубал спустился с холма и повел свои войска в боевом порядке к неприятельскому лагерю. Второпях прибежали туда караульные и распространили смятение в лагере, где раздались крики: к оружию. Схватив оружие, воины нестройными толпами бросились в сражение, не дожидаясь ничьих ни приказаний, ни распоряжений. Одни уже вступили в бой, между тем как другие только подходили к месту боя, а третьи и из лагеря еще не выходили. Сначала смелость их даже произвела робость в Карфагенянах; но малочисленность не позволяла сделать дружного нападения и потому, отбитые на всех пунктах, Карпезийцы сбились в кучу, чтобы лучше защититься. Тесно сжались они друг к другу до того, что даже действовать свободно оружием не могли. Окруженные неприятелем, Карпезийцы были в продолжении большой частя дня его готовою жертвою. Весьма немногие успели пробиться сквозь неприятельские ряды и уйти в леса и в горы. Под влиянием ужаса, неприятель оставил лагерь, и на другой день все племя изъявило покорность. Впрочем не долго продолжалось это положение. Вскоре Аздрубал получил из Карфагена приказание: как можно скорее войско, состоявшее под его начальством, вести в Италию к Аннибалу. Как только известие это распространилось между народами Испании, то они почти все обратились к Римлянам. Аздрубал тотчас написал в Карфаген письмо, в котором излагал, какое пагубное влияние произвела одна молва о его удалении: «Стоить только мне — писал он — выступить в поход, то я еще не успею перейти Ибра, а уже вся Испания будет во власти Римлян. Не говоря уже о том, что нет ни вождя, ни войска, которые могли бы заменить меня и мое войско, полководцы Римские таковы, что и с равными силами трудно с ними бороться. А потому, если только Сенат Карфагенский сколько-нибудь дорожит Испанией, то пусть пришлет мне преемника с сильным войском: он может быть уверен, что, и в случае самого счастливого хода дел, ему слишком много будет дела в Испании.»
28. Письмо Аздрубала произвело было сначала сильное впечатление на Сенат Карфагенский; но как главною его заботою были Итальянские дела, то распоряжение относительно Аздрубала и его войска осталось без перемены. А в Испанию, для удержания ее в повиновении, отправлен Гимилькон с порядочным войском и увеличенными морскими силами. Гимилькон, высадившись на берег в Испании, стал лагерем, суда вытащил на берег и обнес их окопами; а сам с отборными всадниками сколько мог поспешнее, отправился к Аздрубалу, к которому и прибыл с величайшею осторожностью по землям народов, уже или открыто враждебных или сомнительной верности. Он передал Аздрубалу декреты и распоряжения сената, а сам от него научился, как должно вести войну в Испании, и потом возвратился в свой лагерь. Быстрота его движений составляла первое условие его безопасности: везде он исчезал уже, прежде чем неприятели успевали привести свои замыслы в действие. Аздрубал, прежде чем выступать в поход, приказал всем подвластным народам выставить денежное пособие. Он знал, что и Аннибал не раз деньгами покупал право перехода; на помощь Галлов можно было также рассчитывать, только имея деньги в руках. Отправься Аннибал без денег в такой дальний путь, то вряд ли бы он достиг Альпов. Собрав поспешно деньги, Аздрубал спустился к Ибру. Когда Римляне узнали и о декретах Карфагенского сената и о походе Аздрубала, то оба их вождя, оставив все прочие дела, решились, соединив войска, идти против Аздрубала и преградить ему путь. Справедливо полагали они, что если и Аннибалу с трудом сопротивляется Италия, то с присоединением к нему Аздрубала и Испанского войска, падение Рима будет неизбежно. Озабоченные этою мыслью, Римские вожди стягивают войска к Ибру. Перешед реку, они долго обдумывали, расположиться ли лагерем против лагеря Аздрубала или удовольствоваться нападением на союзников Карфагенян, и тем самим замедлить движение Аздрубала. Наконец они решились всеми силами атаковать город, по богатству первый из городов этой страны, от реки получивший название Иберы. Услыхав об этом, Аздрубал, вместо того, чтобы идти на помощь союзникам, сам двинулся к городу, недавно только отдавшемуся Римлянам и стал к нему приступать. Тогда Римляне оставили начатую осаду и обратились против самого Аздрубала.
29. В продолжении несколько дней об враждующие стороны стояли в лагерях в пяти милях один от другого; были легкие стычки, но до решительного боя не доходило. Наконец в один день, как бы по взаимному соглашению, с обеих сторон дан знак к битве и оба войска сошли в равнину. Римское войско стояло тремя массами: часть легкой пехоты поставлена была в первых рядах войска находившегося впереди знамен, а часть принята внутрь стоявшей позади Римской пехоты; конница стояла по бокам. У Аздрубала центр составляли Испанцы; по флангам — на правом Карфагеняне, а на левом Африканцы и вспомогательное наемное войско. Нумидские всадники находились при Карфагенской пехоте, а прочие при Африканской. Впрочем не все Нумиды находились на правом крыле; но те, которые, как настоящие волтижеры, вступили в дело с двумя лошадьми, из которых одну держали в поводу, потом в самом жару битвы они перескакивали с усталой лошади на свежую. Так были ловки и всадники, и так хорошо обучены лошади! Таким образом оба войска расположены были в боевом порядке; одни и те же надежды воодушевляли вождей обеих сторон: и численность, и самый род войск и там и здесь были почти одинаковы. Но весьма различен был дух воинов с той, и с другой стороны. Что касается Римлян, то хотя приходилось им сражаться и вдали от отечества, но вожди их вселили в них убеждение, что они будут сражаться за Италию и город Рим. А потому Римские воины, зная, что от участи сражения зависит их возвращение на родину, решились или победить или умереть. Менее было упорства в другом войске: оно состояло по большой части из Испанцев и предпочитало лучше потерпеть поражение на родине тому, чтобы одерживать победы вдали от неё. А потому, едва только с обеих сторон брошены были дротики, как центр Карфагенской армии, состоявший из Испанцев, не выдержал натиска Римлян и обратил тыл; тем не менее по флангам бой продолжался с большим упорством: с одной стороны Карфагеняне, с другой Африканцы сильно теснят Римлян, которым пришлось отбиваться с двух сторон, но так как Римские силы всею массою сосредоточились в центре, то их было слишком достаточно, чтобы раздвинуть флаги неприятельские и не дать им сомкнуться. Таким образом бой был в двух местах; но там и там Римляне, одолев еще прежде центр неприятельской армии, имели перевес численностью и силами, а потому без труда одержали решительный успех. Велика была потеря неприятелей, да немного бы их и осталось вовсе, если бы Испанцы, при первом натиске Римлян, не рассеялись в беспорядочном бегстве. Конница почти не участвовала в деле. Мавры и Нумиды, видя расстройство центра, тотчас пустились бежать и обнажили даже фланги пехоты, угнав слонов. Аздрубал оставался в деле да самого конца и ушел из побоища в сопровождении немногих воинов. Римляне взяли и разграбили лагерь неприятельской. Последствием этого сражения было то, что и те народы Испании, которые дотоле колебались, присоединились окончательно к Римлянам. Аздрубалу не только не было надежды перейти в Италию, но даже его безопасность в Испании не была обеспечена. Когда письма Сципионов принесли это известие в Рим, то там радовались не столько победе, сколько тому, что Аздрубала лишили возможности перейти в Италию.
30. Между тем, как это происходило в Испании, в земле Бруттиев город Петелия должен был покориться Гимилькону. префекту Аннибала, после осады, продолжавшейся несколько месяцев. Много крови и потерь стоила Карфагенянам эта победа; осажденные уступили наконец не силе, но терзаниям голода. Не только поели они хлеб в зерне всякого рода, какой только у них был и мясо всех животных, какие только у ни были, но и питались кожею с обуви, травою, кореньями, корою понежнее и листьями кустарников. Осажденные уступили врагу не прежде, как уже потеряв силы стоять на стенах и держать оружие. Взяв Петелию, Карфагенский вождь повел войска к Козенции; город этот оказал менее сопротивления и через несколько дней покорился. Почти в то же время войско Бруттиев осадило Кротону, Греческий город, некогда славный и богатством жителей и силою, но в то время уже, вследствие многих потерь, находившийся в упадке и заключавший в себе не более 20,000 жителей всякого возраста. Не трудно было Бруттиям овладеть городом, в котором недоставало защитников для стен. Уцелела впрочем крепость, куда, пользуясь замешательством, последовавшим за взятием города, ушли из среды побоища некоторые из его жителей. Локрийцы, где аристократия изменила простому народу, перешли также на сторону Бруттиев и Карфагенян. Изо всех народов этой страны одни Регийцы оставались верны Римлянам, и до конца войны сохранили свою независимость. И Сицилия не осталась чужда этого волнения умов; измена вкралась даже в самый дом Гиерона. Старший сын его — Гелон, презирая уже одряхлевшего отца и считая дело Римлян, вследствие Каннского поражения, потерянным, перешел на сторону Карфагенян. Большие беспорядки произвел бы он в Сицилии, но смерть до того внезапная и пришедшаяся кстати, что самого отца считали не чуждым её, застала его в самих приготовлениях к войне, когда он вооружал народ и приглашал союзников. Таковы были события войны этого года столь разнообразные: в Италии, в Африке, в Сицилии и в Испании. В конце года К. Фабий Максим потребовал от сената, чтобы он распорядился освящением храма Венеры Эрицинской, воздвигнутого но обету его Фабия, когда он был диктатором. Сенат определил, чтобы консул Ти: Семпроний, как только вступит в должность, предложил народу назначить К. Фабия священным сановником для освящения этого храма. В честь умершего М. Эмилия Лепида, бывшего два раза консулом и авгуром, три его сына Луций, Марк и Квинт сделали погребальные игры, продолжавшиеся три дня и, в продолжении трех дней, двадцать две пары гладиаторов не сходили с форума. Курульные эдили — К. Латорий и Ти: Семпроний Гракх, вновь избранный консул (он, бывши эдилем, назначен был вместе с тем предводителем всадников) дали Римские игры, продолжавшиеся три дня. Три раза праздновались плебейские игры эдилей М. Аврелия Котты и М. Клавдия Марцелла. По окончании третьего года второй Пунической войны, в Мартовские Иды, вновь избранный консул Ти: Семпроний вступил в должность. Из Преторов судопроизводство над гражданами в Рим досталось К. Фульвию Флакку, который прежде был два раза консулом и два раза цензором, а над иностранцами М. Валерию Лэвину. Ап. Клавдию Пульхеру досталась Сицилия, а К. Муцию Сцеволе Сардиния. М. Марцелла народ оставил своим определением в должности консула за то, что он, один изо всех полководцев Римских в Италии, с успехом сражался против неприятеля.
31. Сенат в первое же заседание, по предложению консула, положил: из назначенного на нынешний год двойного налога тотчас собрать половину, и из этих денег выдать жалованье всем воинам кроме тех, которые были под Каннами. Относительно армий сенат распорядился так: двум городским легионам консул Ти: Семпроний назначил к известному дню собраться в Калес; оттуда эти легионы должны была идти в Клавдиев лагерь, находившийся повыше Суессулы. Находившиеся же там легионы (состоявшие по преимуществу из воинов, участвовавших в Каннском сражении) должны были, под начальством претора Ап. Клавдия Пульхра, идти в Спцплию; а те, которые находились в Сицилии, должны были возвратиться в Рим. К войску, которому назначено к известному дню явиться в Калес, послан М. Клавдий Марцелл, и ему поручено городские легионы отвести в Клавдиев лагерь. Принять прежнее войско и отвести его в Сицилию — Ап. Клавдий поручил легату Т. Метилию Кротону. Сначала граждане терпеливо и в молчании дожидались, чтобы консул произвел выборы для назначения ему товарища; но когда они увидали, что Марцелл, которого они, за его прекрасные действия в бытность претором, весьма хотели иметь консулом, отправлен из Рима как бы нарочно; то в сенате сделался ропот. Консул тогда сказал: «почтенные сенаторы! Пользы отечества требовали и того, чтобы М. Клавдий отправился в Кампанию для смены войск и того, чтобы выборы отложены были до возвращения его, когда он исполнит данное ему поручение. Тогда будете иметь вы беспрепятственно консула, которого вы желаете и который весьма нужен отечеству при теперешних его обстоятельствах.» Таким образом до возвращения Марцелла не было речи о выборах. Между тем выбраны в священные дуумвиры: К. Фабий Максим и Т. Отацилий Красс для освящения храмов: Отацилий — Мудрости, а Фабий — Венеры Эрицинской; и тот и другой находятся в Капитолие и отделены только рвом. Относительно трехсот Кампанских всадников, прибывших в Рим из Сицилии, где они выслужили верно свой срок службы, предложено собранию и им принято — даровать им права Римского гражданства. Предоставлено им право остаться и в числе граждан прежнего их отечества — Кум, которыми они были прежде чем Кампанцы передались Карфагенянам. Народное собрание было побуждено к такому решению главное и тем обстоятельством, что эти Кампанские всадники сами, по собственному признанию, не знали куда пристать, к какому классу людей: старое отечество они оставили, а новое еще их не приняло. По возвращении Марцелла назначены выборы для замещения одной консульской вакансии оставшейся после смерти Л. Постумия. Огромным большинством избран в консулы Марцелл и он должен был тотчас вступить в должность. Загремел гром когда Марцелл принимал на себя консульство и потому авгуры объявили, что выбор консула по-видимому неправеден; а патриции везде рассказывали, что богам неугодно того, чтобы оба консула были из плебеев (дотоле еще первый случай), Вместо Марцелла, сложившего с себя должность, избран К. Фабий Максим в третий раз. В этом году море казалось в огне; у Синуессы бык произвел на свет жеребейка; в Ланувие, в храме Юноны Спасительницы, на изображениях её выступал кровавой пот; а около храма упал каменный дождь. По случаю его было совершено по принятому обыкновению богослужение в продолжении 9 дней; да и относительно прочих чудесных явлений тщательно пополнены искупительные обряды.
32. Консулы поделили между собою войска: Фабию досталось то, которым начальствовал диктатор М. Юний; Семпронию — составленное из рабов, изъявивших желание служить за свободу, и из 25. 000 человек союзного войска. Претору М. Валерию назначены легионы, которые должны были возвратиться из Сицилии. Проконсул М. Клавдий послан к тому войску, которое стояло перед Нолою повыше Суессулы. В Сицилию и в Сардинию отправлены преторы. Консулы объявили, чтобы сенаторы и все те, которые имеют право вместе с ними подавать голоса, по их консулов приглашению, собирались у Капенских ворот. Преторы, избранные для судопроизводства, поместили свои трибуналы близ общественных рыбных ловель, туда приказали они являться свидетелям и, в продолжении этого года, там было разбирательство судебных дел. — Между тем в Карфагене приготовился к отплытию в Италию брат Аннибала Магон с десятью тысячами пехоты, полутора тысячею всадников, двадцатью слонами и тысячею талантов серебра с флотом из шестидесяти длинных судов. Как вдруг пришло известие о поражении Аздрубала в Испании и о том, что почти все народы этой страны перешли на сторону Римлян. Многие из Карфагенских сенаторов были того мнения, что Магона, с приготовленным войском и флотом, нужно послать в Испанию вместо Италии. Вдруг возникла надежда — отнять у Римлян Сардинию. — (Немногочисленно находящееся там войско Римское; прежний опытный и хорошо знакомый с провинциею претор, А. Корнелий, отозван в Рим, а заступивший его место еще не прибыл. Надоело наконец Сардинцам долговременное владычество Римлян; притом, в прошлом году, испытали они много жестокостей и притеснений; отягчены были они большими денежными поборами и несправедливым сбором хлеба. Недостает только случая и возможности изменить Римлянам.» Такова была сущность тайного посольства, Сардинскою аристократиею присланного в Карфаген. Главным зачинщиком этого заговора был Гампсикора, а он занимал между соотечественниками первое место и по влиянию на них и по богатству. — Одно известие сильно огорчило сенат Карфагенский, но другое обрадовало. Он положил Магона с находившимся у него флотом и войском отправить в Испанию; а в Сардинию послать Аздрубала, дав ему такие же силы, какие находились у Магона. В Риме консулы, окончив все предварительные занятия, готовились к военным действиям. Ти: Семпроний назначил воинам день, в который они должны были явиться в Синуессу. К. Фабий, посоветовавшись прежде с Сенатом, отдал приказание, чтобы к первым июньском Календам весь хлеб, находившийся в поле, был свезен в укрепленные города. «Кто ослушается — пригрозил Фабий — того нивы будут опустошены, рабы проданы с молотка, а усадьба предана огню.» Даже преторы, назначенные для судопроизводства, не были освобождены от занятия войною. Сенат велел претору Валерию идти в Апулию — принять от Теренция войско и, по прибытии легионов из Сицилии, ими защищать ту страну, а бывшее у Теренция отослать туда с кем-нибудь из легатов. П. Валерию даны 25 судов для оберегания приморья между Брундузием и Тарентом. Такое же число судов дано претору города Рима К. Фульвию для защиты близлежащих берегов. Исправляющему должность консула К. Теренцию поручено в Пиценской области произвести набор солдат и, с составленным таким образом войском, защищать те края. Т. Отацилий Красс, по исполнении возложенного на него поручения относительно освящения храма Мудрости в Капитолие, отправлен в Сицилию для принятия там начальства над флотом.
33. Все народы и цари со вниманием следили за борьбою двух сильнейших народов мира. Особенно интересовался ею царь Македонии Филипп, вследствие близкого соседства с Италией, отделенною от него одним проливом. Когда он только узнал, что Аннибал перешел Альпы, то с удовольствием услыхал он о войне, загоревшейся между Римлянами и Карфагенянами; но он, не зная сил обеих сторон, еще колебался, которой пожелать победу. Между тем, уже в третьей битве победа благоприятствовала Карфагенянам, а потому Филипп также склонился на ту сторону, куда и счастие, и отправил послов к Аннибалу. Они старались как можно далее держаться от пристаней Брундузийской и Тарентинской, где стояли сторожевые суда Римлян, и вышли на берег у храма Юноны Лацинской. Оттуда они через Апулию отправились в Капую, по дорогою попали в средину неприятельских разъездов, и были отведены к претору Римскому, М. Валерию Левину, стоявшему лагерем около Луцерии. Здесь Ксенофан, старший посол, смело солгал перед претором, будто его послал царь Филипп для заключения дружественного союза с народом Римским и что вследствие этого имеет он от царя поручения к сенату и народу Римскому. Претор весьма обрадовался, что при измене прежних союзников нашелся новый и столь знаменитый, обласкал послов, и врагов принял за дорогих гостей. Он дал им проводников, тщательно и подробно указал им дорогу и все места, как запятые Римскими войсками, так и находившийся во власти Карфагенян. Ксснофан благополучно пробрался через Римские посты по Кампании; а оттуда прямо отправился в лагерь Аннибала, и заключил с ним дружественный союз на следующих условиях: «Царь Филипп со всеми морскими силами, какие только может собрать, (он мог, как полагали, выставить до 200 судов) должен двинуться к Италии и опустошать ее берега. Он должен всеми силами сражаться с Римлянами на суше и на море. По окончании воины, Италия вся, вместе с Римом, достанется Карфагенянам и всю добычу военную Филипп уступает Аннибалу. Когда Италия будет завоевана, то Аннибал перейдет в Грецию и будет весть для Филиппа войну со всеми народами, с кем он пожелает, и все, прилежащие к владениям Филиппа в Македонии, земли, как на материке, так и на островах, должны принадлежать ему Филиппу.»
34. Таковы были условия, на которых заключен союзный договор между вождем Карфагенским и послами царя Македонского. С ними вместе отправлены для приведения царя Филиппа к присяге послы: Гисгон, Бостар и Магон; они благополучно достигли пристани у храма Юноны Лацинской, где у них спрятано было судно. Они сели на него и уже были в открытом море, как их увидали с судов флотилии Римской, оберегавшей берега Калабрии. П. Валерий Флакк послал тотчас легкие суда в погоню; сначала было Македоняне пытались уйти; но видя, что неприятель их нагоняет, они сдались Римлянам и приведены к префекту их флота. Когда тот спросил послов Македонских: «кто они такие, откуда идут, куда и за каким делом?» — то Ксенофан, которому уже раз удалась ложь, попытался еще к ней прибегнуть: «мы — говорил он — отправлены были царем Филиппом в Рим, но могли только безопасно дойти до лагеря М. Валерия; а через Кампанию, занятую неприятельскими войсками, не могли проехать.» Но послам Аннибала изменила сначала их наружность и манера жителей юга; а когда стали с ними говорить, то самое произношение. Тогда употреблены были меры подкупа и строгости с людьми, сопровождавшими послов, и, вследствие их показаний, найдены письма Аннибала к царю Филиппу и договор, заключенный его послами с Карфагенским вождем. Когда все это было узнано хорошенько, то признано за лучшее захваченных в плен послов со свитою отправить как можно скорее в Рим к сенату или к консулам. Для этого назначены пять судов, самых легких на ходу, а начальником сделан Л. Валерий Антиас; ему приказано, чтобы он послов посадил на суда каждого порознь и поставил к ним стражу, а вместе строго наблюдал, чтобы они не имели друг с другом никаких ни совещаний, ни разговоров.
В это время в Риме, прибывший из Сардинии, бывший там претором, А. Корнелий Маммула, донес сенату, что дела в этой провинции в плохом положении и что умы тамошних жителей настроены к возмущению и войне; что К. Муций, назначенный ему Корнелию в преемники, немедленно по прибытии, захворал вследствие суровости климата и дурного качества вод; что хотя болезнь его неопасна, но надолго лишает его возможности лично командовать войском и что наконец Римского войска в Сардинии находится довольно для оберегания её в спокойное время, но на случай воины, по-видимому неизбежной, его там весьма мало. Сенат постановил декретом: «К. Фульвию Флакку набрать пять тысяч пехоты и 400 всадников и этот легион тотчас отправить в Сардинию, поручив власть над ним впредь до выздоровления Муция, кому он, Флакк, заблагорассудит. Флакк избрал для этого дела Т. Манлия Торквата, который два раза был консулом и цензором, и в бытность свою консулом покорил Сардинцев.
В это же почти время Карфагеняне отправили под начальством Аздрубала, по прозванию Лысого, флот в Сардинию. Он в море вытерпел страшную бурю и брошен ее к Балеарским островам. Здесь суда Карфагенские были введены в гавань для починки, так как они не только потерпели большие повреждения в такелаже, но и самые их бока были расшатаны; на эту починку не мало времени было потрачено.
35. В Италии военные действия шли вяло после Каннского сражения: Римляне ослабели силами вследствие потерь, а Карфагеняне изнежились вследствие роскоши. Тут Кампанцы задумали было, ограничиваясь своими силами, завладеть городом Кумами. Сначала попробовали было они склонить жителей убеждениями изменить делу Римлян; но как это не удалось, то Кампанцы вздумали прибегнуть к хитрости. Все жители Кампании участвовало в общем ежегодном жертвоприношении у Гам. Кампанцы сообщили Куманцам, что туда явится весь сенат Кампанский и просили их прислать и их сенаторов для общего совещания о том, как бы всему их народу иметь одних и тех же друзей и врагов; что, для безопасности как со стороны Римлян, так и Карфагенян, будет стоять вооруженный отряд. Куманцы подозревали коварный умысел, но, имея намерение отплатить тою же монетою, согласились на предложение Кампанцев. Между тем консул Римский Ти: Семпроний, осмотрев войско в Синуессе, куда он назначил ему собраться, перешел с ним через реку Вултурн и стал лагерем около Литерна. Здесь стоянка была спокойная и потому Семпроний, чтобы не оставлять воинов в праздности, занимал их воинскими упражнениями, заставлял новобранцев (а из них, преимущественно же из рабов, записавшихся добровольно в военную службу, состояла большая часть его войска) часто делать поспешные и длинные переходы, приучал их стройно следовать за знаменами. и уметь в самом жару боя беречь строй. Но главною заботою вождя было поддержать в войске доброе согласие и единодушие; а потому он легатам и трибунам строго приказал: «чтобы никто не смел сеять раздор между воинами, упрекая кого-либо из них в прежнем звании; старый воин должен во всем равняться с новобранцем и свободный не должен гордиться перед отпущенным на волю рабом. Все те, кому, вместе с оружием, сенат и народ Римский вверили судьбу отечества, все те достаточно честны и благородны. Если судьба заставила принять подобные меры, то по её же воле они навсегда останутся неизменны.» Как тщательно вселял вождь в воинов эти убеждения, так усердно они их усваивали, и скоро такое единодушие господствовало в войске, что почти совершенно изгладилось даже из памяти воинов, какого кто из них был происхождения. Между тем как Гракх обучал свое войско, Куманцы дали ему знать: какого рода было у них посольство от Кампанцев и что они сами на него отвечали; через три дня будет праздник, в котором примет участие не только весь сенат Кампанский, но и весь народ и все войско Кампанцев. Гракх приказал Кумнцам с полей все свезти в город и оставаться внутри его стен; а сам, накануне того дня, когда у Кампанцев назначено было жертвоприношение, подвинул лагерь к городу Кумам, от которого Гамы только в 3 милях. Кампанцы с умыслом явились на праздник в большом числе; а по близости стал лагерем, сколько возможно секретнее, Марий Альфий Медикстутик (то был верховный сановник Кампанцев), с 14 тысячами воинов. Впрочем, он более обратил свое внимание на приготовления к жертвоприношению и замышляемой воинской хитрости, чем на то, чтобы укрепить лагерь или заняться другими военными делами. Жертвоприношения у Гам продолжались 3 дня; праздник совершался главное ночью, но так, чтобы к 12 часам её он оканчивался. Гракх счел это время лучшим для приведения в успех своего замысла; расставив стражу у ворот, чтобы никто не мог о его намерениях предупредить неприятеля, Гракх велел воинам до 10 часу дня отдыхать и подкрепить сном силы тела так, чтобы они с наступлением сумерек готовы были к выступлению; в первую же стражу ночи Гракх подал сигнал похода; в глубокой тишине вел он войско и пришел к Гамам в полночь. Лагерь Кампанский, после праздничного пиршества, был совершенно беззащитен, и Римское войско вошло в него в одно и то же время во все ворота разом: одни из неприятельских воинов гибли во сне, другие пали безоружные, возвращаясь от места жертвоприношении. В этом ночном побоище погибло Кампанцев более двух тысяч, и в том числе пал вождь их Марии Альфий; военных значков досталось в руки Римлян тридцать четыре.
36. Таким образом Гракх овладел неприятельским лагерем; эта победа стоила ему менее 100 человек воинов. Потом он поспешно отступил в Кумы, опасаясь Аннибала, стоявшего лагерем повыше Капуи на Тифатских высотах. То, чего опасался с благоразумною предусмотрительностью Гракх, и случилось. Как только пришло в Капую известие о поражении Кампанцев, то Аннибал поспешно выступил к Гамам; он полагал, что воины Гракха, но большей части новобранцы и рабы, отуманенные чадом успеха, останутся на месте победы, собирая добычу и обирая мертвые тела. Быстро двинулся Аннибал мимо Капуи; ему на встречу попадались Кампанцы, которым удалось у идти из побоища. Аннибал дал им конвой из воинов и велел отвести их в Капую, а тех, которые были ранены, отвести туда на телегах. У Гам Аннибал застал лагерь уже оставленный неприятелем, свежие следы бывшего побоища и везде валявшиеся тела убитых союзников. Некоторые из приближенных Аннибала советовали ему прямо вести войско к Кумам и попытаться взять этот город силою. Мысль эта улыбалась самому Аннибалу: не удалось ему овладеть Неаполем, а, взяв Кумы, он имел бы в своей власти город на море; но так как, по случаю поспешности выступления в поход, воины с собою ничего не взяли, кроме одного оружия, то Аннибал и должен был возвратиться в свой Тифатский лагерь. Тут, уступая усильным просьбам Кампанцев, Аннибал на следующий же день выступил опять к Кумам, забрав с собою все, что нужно было для приступа к городу. Опустошив Куманские поля, Аннибал расположился лагерем в одной миле от города. Гракх находился в нем, не слишком полагаясь на свои силы, но уступая чувству стыда — оставить в такой крайности союзников, возложивших всю надежду на него и на народ Римский. Другой консул Фабий, стоявший лагерем у Калеса, не решался со своим войском перейти Вултурн. Он сначала повторял гадания; потом, вследствие известия о многих чудесных явлениях, он приносил о них искупительные жертвы, которые впрочем, по словам жрецов, не совсем милостиво были приняты богами.
37. Вот что задерживало Фабия; а между тем Семпроний находился в осаде. Неприятель уже начал осадные работы: он устроил против стен города громадную башню; но консул Римский воздвиг на самих стенах города другую еще по выше; основанием ее служила стена, сама по себе довольно высокая и крепкая, притом же она укреплена была твердыми подпорками. С этой башни осажденные защищали город и стены; сначала бросали они в них камни, колья и разные метательные снаряды. Но когда башня осаждающих все приближалась к городу и уже почти касалась его стен, то осажденные, бросив в нее множество зажженных факелов, подожгли ее в одну минуту. Испуганные пожаром, неприятельские воины, находившиеся на башне, бросились с неё поспешно; в то же время осажденные сделали вылазку из обоих ворот городских, обратили в бегство неприятельские посты и гнали их до лагеря. В этот день можно было подумать, что не Карфагеняне нападают на город, а что они сами предмет атаки. Карфагеняне в этом деле потеряли убитыми до 1300 человек, а 59 человек взято в плен; то были воины, захваченные врасплох около стен и башни, так как менее всего ожидали они вылазки со стороны осажденных. Прежде чем Карфагеняне успели опомниться от поразившего их ужаса, Гракх велел играть отбой и удалился со своими воинами внутрь городских стен. На другой день Аннибал, полагая, что консул, обнадеженный успехом, решится принять сражение в открытом поле, вышел из лагеря и стал в боевом порядке между городом и лагерем. Но никто из осажденных не оставлял своего поста, довольствуясь обережением стен и не решаясь на необдуманную смелость; тогда Аннибал, видя неуспех своих ожиданий, без успеха возвратился в лагерь на Тифатские высоты. В тот самый день, когда Кумы освободились от осады, в земле Луканцев, у Грумета, Ти: Семпроний, по прозванию Долгой, имел счастливое дело с Карфагенским вождем Ганноном; до 2.000 неприятелей пало в бою и 41 военный значок достался Римлянам, тогда как они потеряли только 280 воинов, Выгнанный из земли Луканцев, Ганнон удалился назад в землю Бруттиев. Три города Гирпинских, изменивших народу Римскому: Верцеллин, Весцеллий и Сицилин, были взяты силою претором М. Валерием; виновники измены казнены смертью. Более тысячи пленных продано в рабство с молотка; прочая добыча отдана воинам, а войско Римское отведено в Луцерию.
38. Между тем как вышеописанные события происходили в земле Луканцев и Гирпинов, пять судов, которые везли в Рим взятых в плен послов Македонских и Карфагенских, плыли вдоль берегов Италии, которых они обогнули большую часть по дорог из Верхнего моря в Нижнее. Когда они проходили мимо Кум, то Гракх, не зная чьи это суда свои или чужие, послал им на встречу несколько кораблей. Из расспросов людей, находившихся на судах, узнали, что консул находится в Кумах, а потому они вышли в гавань, пленных привели к консулу и вручили ему письма. Консул, прочитав письма Филиппа и Аннибала, запечатал их своею печатью и отправил с нарочным сухим путем к Сенату Римскому; а послов приказал отвезти на судах. Почти в одно и то же время получены были в Риме депеши консула и привезены были пленные послы. Когда допросы подтвердили то, что уже найдено было на письме, то сенат Римский сначала был весьма озабочен тем, что к войне с Карфагенянами, которая и то едва были под силу, присоединялась новая, и весьма опасная, война с Македонянами. Впрочем, сенаторы не только не упали духом, но даже только о том и помышляли, как бы перенести войну в земли неприятеля и тем отвратить опасность, угрожающую Италии. Вследствие этого, сенат распорядился: пленных послов держать в оковах; людей, находившихся у них в свите, продать в рабство с молотка; к 25 судам, находившимся под начальством префекта П. Валерия Флакка, прибавить еще 25, которых приготовлением немедленно заняться. Когда они были совсем готовы, то к ним присоединяли еще те пять судов, на которых привезли взятых в плен послов и вся флотилия, состоявшая таким образом из 30 судов, отплыла из Остии в Тарент. П. Валерию сенат отдал приказание посадить на суда бывших воинов Варрона, находившихся в Таренте под начальством легата Л. Апустия, и с флотом из 50 судов не только защищать берега Италии, но и принять меры как бы перенести войну в Македонию. Буде намерения Филиппа все те же, которые высказаны на письме и известны по показанию послов, то пусть он уведомит об этом письмом претора М. Валерия, а тот, вверив войско легату Л. Апустию, пусть отправится в Тарент к флоту. И как можно скорее переправится в Македонию. Главною целью его действий пусть будет задержать Филиппа в его владениях. Деньги на устройство этого флота и ведение войны с Македонянами ассигнованы те, которые были отправлены в Сицилию Ап. Клавдию для возвращения царю Гиерону, а теперь они отвезены в Тарент — легатом Апустием. Тогда же Гиерон прислал Римлянам двести тысяч мер пшеницы и сто тысяч мер ржи.
39. Между тем как Римляне занимались этими приготовлениями и делами, одно из судов, захваченных вместе с послами и отправленных в Рим, ушло с дороги к царю Филиппу: только тут узнал он, что его послы со всеми документами сделались добычею неприятеля. А потому Филипп был в совершенном неведении того, на каких условиях послы его заключили союзный договор с Аннибалом, и какого рода поручения послы его должны были ему передать, вследствие этого царь Филипп отправил новое посольство к Аннибалу о том же, о чем и первое. Оно состояло из Гераклита, по прозванию Скотина, Критона Бароцейского и Созитея Магнеса; успешно они исполнили предмет посольства. Но лето таким образом прошло прежде, чем царь успел осуществить на деле какой-либо из своих замыслов: так взятие в плен одного неприятельского судна надолго отсрочило, неизбежно угрожавшую Римлянам, войну.
Фабий умилостивил наконец богов искупительными по поводу чудесных явлений жертвами и перешел реку Вултурн; таким образом оба консула вели военные действия около Капуи. Фабий открытою силою взял города — Компультерию, Требулу и Сатикулу, которые передались было Карфагенянам; в этих городах захвачены в плен большие гарнизоны Аннибала и Кампанцев. В Ноле, как и в предшествующем году, сенат держал сторону Римлян, а чернь была расположена к Аннибалу: то и дело она составляла заговоры избить аристократию и предать город Карфагенянам. В предупреждение этих замыслов Фабий стал с войском между Капуею и лагерем Аннибала, находившимся на Тифатских высотах, повыше Суессулы в Клавдиевом лагере. Оттуда он послал в Нолу оберегать этот город пропретора М. Марцелла с теми войсками, которые находилось у него Марцелла под начальством.
40. В Сардинии претор Т. Манлий начал устраивать дела, прошедшие было в совершенное запущение по случаю тяжкой болезни претора К. Муция. Манлий в Каралесе вытащил свои суда на берег, вооружил самих матросов для ведения воины на сухом пути и, присоединив эти новые силы к тем, которые принял от претора, составил таким образом войско из 22 тысяч пехоты и 1200 всадников. С этими пешими и конными войсками Т. Маилий двинулся в землю неприятелей и стал лагерем близ лагеря Гампсикоры. Сам Гампсикора тогда был в отлучке: он отправился к Пеллитским Сардам вооружать их молодежь, чтобы ею умножить свои силы. В неприятельском лагере, в отсутствие Гампсикоры командовал Гиост, сын его, пылкий молодой человек; он необдуманно вступил с Римлянами в сражение, в котором и разбит на голову. До трех тысяч Сардинцев пало в этом сражении, и 800 человек живых взято в плен. Прочее войско сначала разбежалось бегством по лесам и полям; потом, услыхав, что самый вождь его ушел в Корн, главный город этой страны, бежавшие Сардинцы собрались туда. Одним этим сражением покопчено было бы возмущение в Сардинии, если бы кстати для того, чтобы поддержать надежды заговорщиков, не подоспел Карфагенский флот под начальством Газдрубала; он бурею быль отброшен к Балеарским островам. Манлий, услыхав о прибытии Карфагенского Флота, возвратился в Каралес, и таким образом дал возможность Гампсикоре соединиться с Карфагенянами. Газдрубал высадил свои войска на берег, флот отправил обратно в Карфаген, а сам, следуя указаниям Гампсикоры, отправился опустошать земли союзников народа Римского. Он достиг бы самого Каралеса; но Манлий, выступив в поле, остановил дальнейшее опустошение окрестностей. Сначала оба войска стали лагерем в небольшом друг от друга расстоянии; потом происходили незначительные схватки с различным успехом: наконец завязалось генеральное сражение, которое продолжалось более четырех часов. Долго Карфагеняне оспаривали победу у Римлян, тогда как Сардинцы привыкли уже быть побежденными; но наконец и они обратили тыл, когда на поле битвы Сардинцы произвели общее замешательство своим бегством. Римляне успели тем крылом, которым разбили Сардинцев, обойти с тылу приходивших в расстройство Карфагенян и преградить им путь; тогда погибло более неприятелей, чем в самом пылу битвы. Двенадцать тысяч воинов Карфагенских и Сардинских легло на месте битвы, 3700 человек взято в плен и отбито двадцать семь знамен.
41. Но особенно победа эта была блистательною вследствие того, что в числе пленных находился главный вождь Карфагенян Газдрубал и с ним два знатных Карфагенянина — Ганнон и Магон. Магон был из Барцинский фамилии и связан с Аннибалом близкими узами родства. Ганнон было виновником возмущения Сардинцев и зачинщиком всей этой войны. Потеря Сардинской аристократии в этой битве была не менее важна: сын Гампсикоры — Гиост — пал в сражении; а Гампсикора успел уйти в сопровождении нескольких всадников; но услыхав смерть сына, переполнившую меру постигших его несчастий, он ночью, чтобы никто не воспрепятствовал пагубному его замыслу, лишил себя жизни. Беглецам послужил убежищем как и прежде, город Корн. Манлий атаковал его своим победоносным войском и овладел им после непродолжительной осады. Вслед за тем сдались ему, представив заложников в обеспечение верности прочие города, принявшие было сторону Гампсикоры и Карфагенян. Обложив их соразмерно силам и вине каждого, известным количеством денег на жалованье войску и хлеба на его продовольствие, Манлий удалился в Каралес. Здесь он спустил опять суда на воду, посадил на них тех воинов, которых провез с собою, направился в Рим, где и донес Сенату, что Сардиния совершенно усмирена. Деньги, собранные на жалование воинам, Манлий отдал квесторам, провиант эдилям, а пленных претору К. Фульвию. В тоже время претор Т. Отацилий с флотом из 50 судов вышел из Лилибея к берегам Африки, которые и опустошил; оттуда он поплыл было к Сардинии, куда, как он узнал, отправился, не задолго перед тем, от Балеарских островов Газдрубал с флотом. Отацилий встретил флот Газдрубала на обратном пути в Африку, имел с ним небольшое дело, в котором овладел семью судами с их экипажем; прочие неприятельские суда рассеялись по морю частью вследствие страха, частью вследствие случившейся бури. Около этого времени прибыль в землю Локров Бомилькар, присланный из Карфагена с вспомогательным войском, слонами и провиантом. Ап. Клавдий хотел захватить его врасплох и потому, собрав поспешно войско, отправился в Мессану под видом осмотра провинции; пользуясь благоприятным ветром, он немедленно переплыл в землю Локров. но Бомилькар выступил уже оттуда в землю Бруттиев к Ганнону, а жители Локров заперли перед Римлянами ворота их города. Таким образом сильное старание Ап. Клавдия осталось без пользы и он возвратился ни с чем в Мессану. В продолжении этого лета Марцелл, стоявший в поле с Римским гарнизоном, делал безпрестан6ые набеги в землю Гирпинцев и Кавдниских Самнитов. Сильно опустошая огнем и мечом земли этих народов, он напомнил Самнитам тяжкие для них времена давнишней войны с Римлянами.
42. Немедленно послы обоих народов отправились к Аннибалу; они ему говорили следующее: Анниабал, сначала мы одни вели войну с Римлянами, пока находили достаточно зашиты в нашем оружии и наших силах. Не доверяя им, мы в последствии пристали к царю Пирру. Будучи им оставлены, ми должны были принять от Римлян мир, как условие необходимости, и его мы соблюдало верно в продолжении почти 50 лет до твоего прихода в Италию. И не столько твоя доблесть и счастие привязали нас к тебе, сколько беспримерное твое снисхождение и ласки к нашим согражданам, которых ты, взяв в плен, возвратил родине. А потому, лишь бы ты только был здоров и благополучен, а будь уверен, что с тобою не побоимся мы не только народа Римского, но самых богов в их гневе (если только прилично так выразиться). Но к сожалению между тем, как ты здоров и невредим и победа увенчала тебя, ты можешь слышать плач жен и детей наших и видеть зарево от преданных огню жилищ наших. В продолжении этого лета, мы столько пострадали от опустошения, как будто победителем у Канн был не Аннибал, а Марцелл. Римляне не без основания могут хвалиться, что будто ты годился только на один удар и, раз выпустив жало, осужден на бездействие. В продолжении почти ста лет мы вели войну с народом Римским без помощи чужого вождя или войска: только в продолжении 2-х лет царь Пирр скорее нашими воинами умножил свои силы, чем защитил нас своими. Не стану я хвалиться нашими славными подвигами, как мы пропустили под наше ярмо двух консулов с их войсками; но — оставим в покое эти события, которые служили нам утехою и славою. Но и то, что мы тогда терпели несчастья и потери сноснее переносили мы, чем то, что теперь делается. Великие диктаторы с предводителями всадников, два консула с двумя войсками входили в пределы наши. Они шли на опустошение земель наших с распущенными знаменами, прежде разведав местность и укрепившись резервами. А теперь мы — готовая добыча одного претора и небольшого гарнизона оставленного Римлянами для защиты Нолы. Притом уже не отрядами, но разбойничьими шайками гуляют они по нашей области с таким пренебрежением, как бы они у себя в Римской области. А причина та, что ты нас не защищаешь, а наша молодежь, которая, если бы находилась дома, не допустила бы такого безнаказанного грабежа, вся сражается под твоими знаменами. Показал бы я совершенное незнание как тебя, так и твоего войска, если бы хоть на минуту усомнился, что тебе, столько раз поражавшему и обращавшему в бегство целые Римские армии, ничего не будет стоить истребить грабителей наших, которые, без знамен, без порядка, рассеялись по нашей стране, куда кого повлекла, хотя и пустая, жажда добычи. Они сделаются легкою добычею немногих Нумидских всадников, которые без труда истребят этот отряд Римский — бичь и для Нолы и для нас; если только ты, сочтя нас достойными быть в числе твоих союзников, заблагорассудишь защитить нас, уже раз приняв нас в дружественный твой союз.»
43. Аннибал отвечал на это: «Гирпины и Самниты в одно и то же время делают слишком много: обозначают свои потери, просят защиты и жалуются, что они будто оставлены на произвол судьбы. Но прежде надобно было им дать знать о случившемся, потом просить защиты и тогда, когда бы они ее не получили, тогда только имели бы они право жаловаться, что вотще взывали о помощи. Войско свое не поведет он, Аннибал. на поля Гирпинов и Самнитов, чтобы не служит им отягощением, но в прилежащие места союзников народа Римского: опустошением их обогатит он своих воинов, а от них страхом далеко отгонит неприятелей. Что касается с войны с Римлянами, то если победа при Тразимене была блистательнее победы при Требии, а и та должна уступить Каннской. Теперь же не замедлит он затмить славу Каннской победы еще лучшею и блистательнейшею.» С этим ответом и щедрыми подарками Аннибал отпустил послов; а сам, оставив небольшой гарнизон в Тифатском лагере, с остальным войском двинулся в поход по направлению к Ноле. Туда же прибыл Ганнон со вспоможением, привезенным из Карфагена, и слонами. Став лагерем в недальнем расстоянии от Нолы, из тщательных розысков Аннибал узнал совсем противное показанию послов. Марцелл действовал так осторожно, что не давал ни малейшего повода торжествовать над собою ни случайностям войны, ни неприятелю. Ходил он на опустошение неприятельской земли, послав предварительно разъезды, сильными отрядами и обеспечив себе вполне отступление; во всем он действовал с такою предусмотрительностью и осторожностью, как будто на всякую минуту ожидал видеть перед собою Аннибала. Узнав о приближении неприятеля, Марцелл задержал войска в город; а сенаторам Ноланским велел ходить по городским стенам и рассматривать, что будет происходить у неприятелей. Из них один, по имени Ганнон, приблизился к стенам и вызвал на совещание Геренния Бассу и Герия Петтия; те, с дозволения Марцелла, вышли из города, тогда начались переговоры через переводчика. Ганнон превозносил до небес доблести Аннибала и его славу; а о народ Римском выразился, что его величие стареет вместе с силами. «Будь даже они — так говорил Ганнон, — таковы как и прежде, то союзники народа Римского уже достаточно испытали, как тягостна власть его, а с другой стороны так велика снисходительность Аннибала к пленным всех народов Италии, а потому не лучше ли предпочесть дружбу и союз с Карфагенянами таковому же с Римлянами. Будь даже оба консула со своими войсками у Нолы, то и тут они так же мало были бы в состоянии бороться с ними, как недавно у Канн. Может ли после этого претор с немногими, вновь набранными воинами, защитить Нолу от Аннибала. Но для них жителей Нолы не все равно — силою ли оружия Аннибал овладеет их городом или они сами отдадут его ему. Нола не минует рук Аннибала, как Капуя и Нуцерия; но какая разница между судьбою Капуи и Нуцерии, сами Ноланы, живя между этих городов, хорошо знают. Не хочу быть пророком несчастья, описывая бедствия, которые следуют за взятием города приступом. В одном только может он поручиться, что, если только они отдадут Аннибалу Нолу и Марцелла с войском, то не кто другой, как они сами, продиктуют условия, на которых приобретут дружбу и союз Аннибала.»
44. Геренний Басса отвечал на это следующее: «Много лет уже продолжаются дружественные отношения между жителями Рима и Нолы, и доселе не было повода ни тем, ни другим жалеть об этом; да и ему Гереннию, если бы он вздумал свою верность менять с оборотами счастья, поздно будет это делать. Если бы они располагали отдаться Аннибалу, то не следовало призывать к себе Римский гарнизон; теперь же с теми, которые явились для их защиты, будет у них все общее до конца.» Результат этих переговоров лишил Аннибала надежды овладеть Нолою посредством предательства. Вследствие этого он подступил к городу, окружив его войсками и одновременно на всех пунктах производя нападение. Марцелл, видя, что неприятель подошел к стенам, сделал вдруг с большим шумом вылазку с войском, заранее уже внутри стен приготовленным к бою. Первым натиском Римляне привело было в смятение Карфагенян: но потом те оправились и при ровных силах загорелся отчаянный бои. Он был бы замечателен так как немногие, если бы не проливной дождь заставивший сражающихся разойтись. С чувством озлобления, которое не успело высказаться в бою, продолжавшемся недолго, обе враждебные стороны удалялись — Римляне в город, а Карфагеняне в свой лагерь. Впрочем, при первой схватке Карфагеняне потеряли до 400 человек, тогда как Римляне не более 50-ти. Дождь шел постоянно во всю ночь до третьего часу другого дн, а потому, хотя и та и другая сторона жаждала боя, но вынуждена была оставаться этот день внутри укреплении. На третий день Аннибал отправил часть войска опустошать Ноланскую область. Заметив это, Марцелл тотчас вывел войско в поле: Аннибал со своей стороны не отказался принять бой; почти тысячу шагов расстояния было между городом и лагерем; на этом то пространстве (город Нола окружен ровными и открытыми полями) сразились оба войска. Воинский крик, поднявшийся с обеих сторон, быль так громок, что услыхав его, некоторые отряды, еще недалеко ушедшие на грабеж, успели возвратиться на бой, уже начавшийся. Жители Нолы изъявили готовность помогать Римскому войску; похвалив их усердие, Марцелл поставил их в резерв и велел им раненых уносить с поля битвы; а участия в бою не принимать, пока не получат от него особенного приказания.
45. Долго победа была оспариваема: вожди не щадили убеждений, а воины своих сил. Марцелл говорил своим воинам, чтобы они сильнее напирали на тех самих неприятелей, которых они два дни тому назад поразили, которые, несколько дней тому назад, были позорно прогнаны от Кум и которых он же Марцелл в прошлом году, хотя и с другими воинами, отразил от Нолы: «притом, говорил он, не все неприятели в сборе; многие шатаются по полям за добычею; но и те, которые на поле битвы, изнурены в Кампании сладострастием, пьянством и распутным образом жизни: одна зима, так проведенная, состарила их на многие годы. Исчезла сила и крепость, навсегда погибла та доблесть душевная и телесная, с каковою им нипочем были непроходимые вершины Пиренеи и Альпов; теперь сражаются только тени тех мужей; их ослабевшие руки едва могут держать оружие. Капуя для Аннибала была Каннами. Здесь навсегда погибла великая доблесть, военная дисциплина его воинов, навсегда утратилась, как слава прошедшего, так надежда будущего.» Такого рода упреками неприятелю Марцелл ободрял своих воинов. Аннибал со своей стороны не щадил ругательств и более важных: «он, Аннибал, узнает тоже оружие и те знамена, которые он видел, а потом имел в своей власти при Требии, Тразимене и Каннах. Неужели они одних бойцов привел на зимние квартиры в Капую, а вывел оттуда совсем других. «Неужели вы, — так говорил он воинам — которые столько раз побуждали соединенные войска обоих консулов, с трудом выдерживаете напор одного пехотного легиона и одного эскадрона конницы? Неужели в другой раз Марцелл не будет проучен за свою дерзость, с какою сам он на нас нападает со вновь набранными воинами и Ноланцами? Где же тот воин мой, который, стащив консула К. Фламиния с лошади, отрубил ему голову? Где тот, который умертвил у Канн Л. Павла? Или оружие у вас притупилось или руки ослабли, или вы под влиянием какой-нибудь сверхъестественной чары? Привыкнув в малом числе побеждать превосходного силами неприятеля, неужели теперь едва достанет у вас сил побороть неприятеля, уступающего вам численностью. Еще недавно вы, храбрые на язык, хвалились взять Рим, если вас поведут к нему; теперь предстоит вам дело, менее значительное, на котором хочу испытать ваши силы и доблесть. Возьмите Нолу, город, расположенный в открытом поле, не защищенный ни морем, ни рекою. А потом вас, обремененных добычею столь богатого города, поведу я куда вы хотите или, правильное, последую за вами.»
46. Но ни слова одобрения, ни порицания не придали мужества Карфагенянам; на всех пунктах они уступали. А у Римлян мужество росло; они ободряемы были не только словами вождя, но и криками Ноланцев, высказывавших свое сочувствие, и потому, действуя с усиленным жаром, не замедлили обратить Карфагенян в совершенное бегство; те вынуждены были искать спасения в лагере. Воздержав воинов от приступа к лагерю Аннибала, которого они жаждали, Марцелл отвел свое войску в Нолу, где та же чернь, которая еще недавно так была расположена к Карфагенянам, встретила его с великими изъявлениями радости и поздравлениями. Более 5,000 Карфагенян пало в бою, до 600 взято в плен, 19 военных знамен и 2 слона досталась во власть Римлян, четыре слона убито в сражении. Римляне потеряли менее 1000 человек. Следующий день прошел мирно: оба войска, как бы по взаимному соглашению, хоронили своих убитых. Добычу неприятельскую Марцелл обрек Вулкану и сжег ее. На третий день 1272 всадника, частью Нумиды, частью Испанцы, перешли к Римлянам или под влиянием какого-нибудь раздражения или может быть надеясь более выиграть по службе. В этой войне Римляне часто пользовались этими воинами и оставались довольны их верностью и усердием. По окончании войны, за их храбрость Испанцы награждены землями в Испании, а Нумиды в Африке. Аннибал, от Нолы Ганнона отправил в землю Бруттиев, а сам с теми войсками, с которыми прибыл, отправился в Апулию зимовать и стал там близ Арпов. К. Фабий, узнав, что Аннибал отправился в Апулию, приказал из Нолы и Неаполя свезти хлеб в лагерь, находившийся по выше Суессулы и оставил там отряд достаточный для защиты по случаю зимнего времени; а сам лагерь перенес к Капуе, опустошая огнем и мечом Кампанские поля. Тогда Кампанцы, хотя и не доверяли силам своим, вынуждены были выступить из города и стать лагерем в открытом поле. Они имели в строю 6000 человек: пехота их была весьма слаба, но конница получше и потому они задирали Римлян более всадниками. Из многих благородных Кампанских всадников замечательнее всех был Церрин Юбиллий, прозванием Тавреа. Он быль вместе и гражданином Римским, а из всадников Кампанских он всех превосходил далеко доблестью, так что когда он сражался в рядах Римлян, то только один всадник Римский, по имени Клавдий Азелл, мог равняться с ним подвигами. Тавреа долго на всем скаку осматривал ряды неприятелей, как бы отыскивая глазами кого-то. Среди общего молчания, Тавреа спросил: «где Клавдий Азелл?» и присоединил к этому: «словами некогда состязался он со мною о мужестве; не худо бы теперь испробовать нам на деле, и пусть или он сделается моею добычею, или я ему доставлю таковую же.»
47. Когда Азеллу дано было об этом знать в лагерь, то он, промедлив столько, сколько нужно было на то, чтобы спросить консула, позволит ли он не в правильном бою принять вызов неприятеля. Получив на это дозволение, Азелл тотчас взял оружие, на коне выехал за передовые посты, назвал Таврею по имени и предложил ему сразиться с ним, буде он желает. Римляне в большом числе вышли посмотреть на это единоборство и зрители из Кампанцев не только облепили лагерные валы, но и унизали степы города. Так как уже они довольно и прежде в гордых словах высказали свое достоинство, то теперь они тотчас бросились друг на друга с устремленными копьями. Долго они сражались, но, беспрестанно увертываясь друг от друга по обширности места, они даже не ранили один другого. Тогда Кампанец сказал Римлянину: «у нас идет состязание не в храбрости всадников, но в быстроте коней, а потому спустимся в эту лощину, где и сразимся грудь с грудью, так как там не будет места для лошадиных эволюции.» Едва он успел сказать это, как Клавдия уже стал спускаться в лощину. Тавреа, более храбрый на словах, чем на деле, сказал про Клавдия: «сиди, когда тебе угодно, во рву» — слова, обратившиеся в простонародную пословицу. Клавдий проехал далеко лощиною, отыскивая своего противника и, не найдя его, он выехал опять в открытое поле, громко понося трусость Тавреи. Таким образом с победою возвратился он в лагерь, среди изъявлений радости и поздравлений своих соотечественников. Некоторые писатели к этому событию прибавляют обстоятельство, хотя и правдоподобное, но возбуждающее удивление: будто бы Клавдий, преследуя бежавшего в город Таврею, проник туда за ним и, проскакав через город, пользуясь удивлением неприятеля к поступку неслыханной смелости, безо всякого вреда вышел в другие ворота города.
48. С этого времени дальнейшая стоянка Римлян не была ознаменована неприязненными действиями. Даже консул снял лагерь и отступил далее, чтобы дать Кампанцам возможность произвести посевы. Не прежде вступил он опять в Кампанию, как когда хлеба были довольно высоки и годились уже в корм. Собранный таким образом фураж консул велел отвезти в Клавдиев лагерь повыше Суессулы, где он положил провести зиму, для чего и устроил надлежащее помещение. Бывшему в должности консула М. Клавдию, консул приказал: оставив в Ноле гарнизон, достаточный для защиты города, прочих воинов отослать в Рим, чтобы они не служили в тягость союзникам и не стоили больших издержек государству. Ти: Гракх отвел легионы из Кум в Луцерию (в Апулии); отсюда он претора М. Валерия с тем войском, которое было под его начальством в Луцерии, послал в Брундузий защищать Саллентинское приморье и вместе иметь наблюдение за действиями Царя Филиппа и за всем, что относится до войны с Македонянами. В конце лета, в которое происходили все описанные выше события, пришли письма от П. и Кн. Сципионов о их неоднократных счастливых действиях в Испании: но вместе с тем писали они, что нет у них ни жалованья воинам, ни одежд, ни хлеба и что экипажи судов во всем нуждаются. Что касается денег, буде государство их не имеет, то он изыщет какой-нибудь способ получить их от Испанцев; прочее же все должно быть прислано из Рима, иначе нет возможности сохранить ни войско, ни провинцию. Когда письма Сципионов были прочитаны в Сенате, то все сенаторы сознавали, что все, написанное в них, основательно и что требования Сципионов справедливы; но умы их озабочивало то, как значительные силы, и сухопутные, и морские надобно было содержать на военной ноге и то, что в случае предстоявшей войны с Македонянами какой сильный флот надлежало снарядить вновь. Сицилия и Сардиния, до начала войны платимою ими данью, своими средствами, содержали войска, находившиеся в этих провинциях для их защиты. Подать с граждан оставалась одна для покрытия всех издержек; но число плативших подать уменьшилось вследствие страшных потерь в сражениях Тразименском и Каннском; если же на остальных граждан возложить всю тягость податей, то они должны будут ли погибнуть под гнетом другого бедствия; а потому решено прибегнуть к кредиту, без которого средства государства оказывались недостаточны. Вследствие этого претор М. Фульвий вышел к собранию граждан, объяснил им затруднительное положение государственных Финансов и увещевал тех, которые разными поставками увеличило свое состояние — помочь временно отечеству, доставившему им средства и возможность обогатиться выставить на свой счет все нужное для Испанского войска; а государство, лишь только будет иметь деньги, им первым выплатит долг. Так говорил претор в народном собрании и назначил день, в который он объяснит, сколько одежд и хлеба нужно для войска в Испанию и какие именно предметы необходимы для находившихся там флотских экипажей.
49. В назначенный день явилось желающих взять поставку три кампании из 19 человек на двух условиях: пока их деньги будут за правительством, они не должны быть употреблены в военную службу. Второе условие заключалось в том: в случае, если бы выставленные ими на свой счет вещи, нужные для Испанского войска, погибли от бури или от неприятеля, то государство во всяком случае принимает их на своя страх. На то и другое условие они получили согласие, и общественные нужды удовлетворены деньгами частных людей. Таково было тогда расположение умов, и все сословия воодушевлены были одним чувством любви к отечеству. Как великодушно предложена была поставка, так верно исполнена и все предметы были предложены в лучшем виде так, как только это бывало некогда при самом цветущем состоянии казны общественной. В то время, когда подоспели эти подвозы из Рима, Карфагенские вожди Аздрубал, Магов и Гамилькар, сын Бомилькара, осаждали город Иллитурги за то, что он отпал к Римлянам. Сципионы пробились, с большим пролитием крови и при упорном сопротивлении неприятеля, сквозь три лагеря неприятельских и ввезли в союзный город хлеб, в котором жители его имели сильную нужду. Осажденных они убеждали оборонять стены с тем же мужеством, с каким, как они видят, за них сражаются перед их глазами Римляне; потом Сципионы повели свое войско к атаке большего неприятельского лагеря, где главным начальником был Аздрубал. На защиту его явились два вождя Карфагенян с двумя войсками. Сражение началось вылазкою из лагеря. В этот день в деле участвовали со стороны неприятелей шестьдесят тысяч человек, а у Римлян в строю было только близ шестнадцати. Впрочем победа Римлян была столь значительна, что число убитых ими неприятелей превосходило число их самих. Римлянам досталось более трех тысяч человек пленных, немного менее тысячи лошадей, пятьдесят девять военных знамен, семь слонов, а пять убито в сражении; три лагеря в этот день взяты Сципионами. Карфагенское войско, оставив осаду Иллитурги, пополнило ряды свои набором из находившихся в его власти провинций (молодежь, весьма многочисленная этих стран, готова была тотчас принять участие в войне, рассчитывая или на большую добычу или на значительное жалованье) и перешло к осаде города Интибила. У стен его произошло новое сражение, имевшее такой же результат, как и первое: более тринадцати тысяч неприятелей пало; более двух тысяч взято в плен; 42 военных знамени и девять слонов достались во власть Римлян. Тогда-то почти все народы Испании перешли к Римлянам; таким образом в продолжении этого лета в Испании произошли события гораздо более значительные, чем в Италии.