Проблема социально-экономических отношений в Понтийском царстве имеет большое значение. Отличительной особенностью Понтийского царства было сочетание древних традиций сельской общины, пережитков родоплеменных отношений, полисного землевладения. В политико-административном плане это вызвало к жизни громоздкую бюрократическо-управленчсскую систему, основанную на повсеместном подчинении царской власти и санкционированных ею правах автономии и самоуправления греческих городов.
Вопрос о землевладении в Понтийском царстве не получил освещения в научной литературе. Там констатировалось, что в отличие от соседней Вифинии в Понте городская жизнь развивалась слабо. Это привело к тому, что обширные земельные владения принадлежали царю, который одаривал своих друзей (φίλοι έταίροι), евнухов и царедворцев большими земельными доменами[1]. Большое значение имело также храмовое землевладение (см. ниже). Что касается местного населения, то оно, согласно мнению исследователей (М. И. Ростовцев, Д. Мёджи, Е. Ольсхаузен), обитало в деревнях-комах на царских землях или объединялось в союзы племен[2]. Все это дополнялось небольшими земельными участками жителей крупнейших греческих городов[3]. Структура землевладения и землепользования была основана на подчинении обширных доменов царской земли наместнику царя, который контролировал ближайшую округу, следя за окрестным местным населением посредством системы укрепленных поселений[4].
Эта схема чересчур грешит условностью. На протяжении многих лет Понтийское царство прошло длительный путь развития, в ходе которого территория, подвластная Митридатам, увеличивалась, а понтийские властители распространяли свою власть на другие народы и государства. Поэтому социальная структура царства и система земельных отношений не могли остаться неизменными в течение многих лет. Исследователи не учитывают это обстоятельство, характеризуя царское и полисное землевладение как застывшее явление. Они почти не принимают во внимание, что распределение земли в Понтийском царстве тесно связано с его административно-территориальной структурой, которая менялась в зависимости от политики царей. Недостаточно выяснена роль полисных владений[5]. Остался также в стороне вопрос о зависимости полисного землевладения от верховной власти понтийского царя и его роли в государстве как основного собственника земли. До сих пор неясно соотношение царских и полисных земель в рамках государства. Все это ставит перед нами следующие задачи: во-первых, выяснить структуру хоры Понтийского царства в различные периоды его истории; во-вторых, попытаться определить соотношение полисной и царской земель дать характеристику населения этих земельных владений; в-третьих, выявить особенность административно-территориальной системы Понта и Пафлагонии и ее зависимость от царского и полисного землевладения. Речь пойдет не только о землях в родовых владениях понтийских царей, которые античные авторы определяли как ή Ποντική χώρα (App. Mithr. 19), Καππαδοκία ή περί τον Εὔξεινον (Polyb. V.43.1; Strabo. ΧΙΙ.3.12; Syll.³. 742; Posid. apud Athen. V.53), но и о северных районах, которые вошли в состав Причерноморской державы при Митридате Евпаторе.
Для представления о положении греческого полиса в составе эллинистической Понтийской монархии большое значение имеет надпись из пафлагонского города Абонутейх (Ионополь, совр. Инеболи) от 161 г. п. э. = 137 г. до н. э. времени царствования Митридата V Эвергета[6], в которой говорится:
"В добрый час! В царствование Митридата Эвергета, в 161 г. месяца Дия (октябрь. - С. С.), постановили члены фратрии; Даипп, сын Крито-на, жрец, предложил: поскольку Алким, сын Менофила, стратег, почтенный общим собранием золотым венком, будучи отмеченным уважением, возвеличил фратрию многочисленными знаками почтения и пожертвованиями, и одарив 200 драхмами серебра, некоторых старейших сверх того украсив золотыми венками, то члены фратрии постановили восхвалить его и сделать приписку в устав членов фратрии, для того, чтобы не только при нынешнем поколении провозглашения увенчаний и восхвалений всегда надлежит совершать, согласно постановленному, но и при потомках до конца эти же почести должны быть налицо, как ему самому, так и его потомкам; Матрию вырезать это постановление на белокаменной стеле и выставить ее у храма Зевса Поарина".
Это постановление фратрии Абонутейха в честь стратега Алкима, который являлся ее почетным членом. В свое время он был увенчан фратрией золотым венком и за это отблагодарил ее, одарив фратеров двумястами драхмами серебра и украсив старейших из них венками из золота. В ответ на эти благодеяния общее собрание фратрии постановило сделать в уставе организации приписку ежегодно увенчивать и восхвалять Алкима как при жизни, так и после смерти, оказывая те же почести его потомкам и наследникам.
Уже первоиздатели документа Р. Х. Лепер и Т. Рейнак считали, что Абонутейх это типичный греческий полис, граждане которого распределялись по фратриям, древним родовым организациям, заимствованным из Милета[7]. Это положение было использовано М. И. Максимовой, которая отмечала, что при понтийских царях город мог иметь значительную долю автономии и самоуправления, поскольку там сохранялись пережитки деления граждан на фратрии[8]. Между тем предположения об автономии и самоуправлении Абонутейха при Митридате Эвергете не заслуживают доверия.
Представляется не совсем верным, что в Абонутейхе в середине II в. до н. э. было несколько фратрий, принадлежность к которым давала право гражданства. В надписи три раза упоминается слово ό φράτηρ в Dat. Plur. (τοις φράτορσιν) (стк. 3, 13), что значит "членам фратрий, фратерам" (φράτωρ - φράτηρ), один раз в Gen. Plur. (стк. 15), а в стк. 10 прямо говорится о фратрии в Асс. Sing, (τήν φρά[τρ]αν). Отсюда следует, что в документе речь шла не о нескольких фратриях[9], а лишь об одной фратрии города. Это ставит под сомнение возможность деления его граждан по фратриям в период позднего эллинизма. К тому же не верится, что такой небольшой городок мог сохранить в неприкосновенности до II в. древнее государственное устройство, заимствованное из Милета еще в эпоху Великой греческой колонизации. Ведь ни в одной из соседних более крупных милетских апойкий Синопе, Тие, Керасунте, Котиоре и Трапезунте даже в ранний период не встречается указаний на деление граждан по фратриям.
Тон и лексика надписи показывают, что фратрия, увенчавшая Алки-ма, не имела особых политических прав и привилегий. На это намекают отсутствие в документе упоминаний о городских властях, внесение предложения на общем собрании фратеров со стороны жреца культа Зевса Даиппа, сына Критона, решение выставить стелу с надписью у храма Зевса Поарина, который, очевидно, являлся божеством, объединявшим вокруг себя всех членов фратрии. Это мог быть как раз тот храм, вокруг которого группировались члены фратрии. Подобная практика достаточно широко распространена в Греции и других областях античного мира в период позднего эллинизма и раннего римского времени (ср. CIA. IV. 2, 618b-IG. II/III. 1301; КБН. 1134)[10]. Некоторые термины, встречающиеся в тексте надписи, показывают, что речь в ней идет о религиозной, а не политической группировке. Например, выражение υπό τοΰ κοινοΰ χρυσω στεφάνω (стк. 7), так как значение то κοινόν в надписях религиозных союзов имеет ярко выраженный культовый характер. Е. Цибарт и Ф. Поланд отмечали, что понятия κοινόν и σύνοδος в эллинистическое и римское время тождественны. А поскольку ή σύνοδος имеет характер сугубо религиозной группировки[11], то то κοινόν, следовательно, принимает такой же оттенок. Вообще этот термин, по мнению Ф. Поланда, обозначал корпоративные объединения государственно-правового и религиозно-культового характера. Об этом свидетельствует употребление такого названия применительно к фратриям и филам в Аттике (IG. II. 601-603b), а также к религиозным объединениям, от имени которых выносились общие постановления (ср. Syll.² 735; IG. II.5.620 b = BCH. 1883. Р. 68 etsuiv.; IG. II. 5. 630 b (I в. до н. э.). Поэтому очевидно, что то κοινόν фратрии Абонутейха специально собрался для награждения венком Алкима, сына Менофила согласно способу и практике, которые свойственны были религиозно-культовым группировкам в Восточном Средиземноморье.
О том, что фратрия Абонутейха имела свой устав (ό νόμος), говорится в стк. 15. Р. Х. Jlenep полагал, что это закон о воздаянии благодарности за услуги, оказанные фратрии. Однако параллельный материал из других районов показывает, что когда дело доходило до постановлений о награждении венками κατά τόν νόμον, то контроль со стороны государственных властей ослабевал и ό νόμος превращался в устав-закон, присущий исключительно членам данного союза[12]. Когда дело касалось почетных постановлений, ό νόμος фиасов, фратрий и фил с III в. все более выходил из-под контроля официальных властей. Надпись из Абонутейха - сугубо почетный декрет, поэтому ό των φρατόρων νόμος мог быть уставом исключительно членов данной фратрии и потому не касался всего гражданского населения городка. Провозглашения и увенчания, как явствует из декрета, делались только согласно приписке в устав, который был составлен и принят заранее на общем собрании членов организации. Все это не позволяет усматривать в нем государственно-правовой институт. А это значит, что надпись не может доказывать автономию и самоуправление Абонутейха в составе царства при Митридате V.
К IV в. до н. э. в Греции фратрии перестают играть видную роль в политической жизни полисов, так как постепенно переходят к делам религии[13]. Вот почему еще Ф. Поланд заметил, что в Малой Азии на рубеже н. э. фратрии стали исключительно культовыми объединениями. В их число он включил и фратрию Абонутейха[14].
Стратег Алким, сын Менофила, который был почтен фратрией, являлся ее членом. Относительно его положения в иерархической структуре царства ведутся споры. Считается, что Алким был либо военачальником, либо стратегом-правителем эпархии, одной из областей Понта[15], либо должностным лицом, назначенным Митридатом V осуществлять военную или гражданскую власть над городом, уроженцем которого являлся[16], либо просто царским чиновником[17]. Думается, правы те, кто принимает Алкима за стратега-наместника царя над территорией, в состав которой входил Абонутейх. Об этом свидетельствует тон декрета фратеров, полный заискивания и лести перед царским вельможей. Пожертвования в пользу фратрии, удостоившей его венком, также подтверждают превосходство Алкима перед гражданами города, входившими во фратрию; большой размер суммы, которую получили от него старейшины фратрии, золотые венки, которыми те были увенчаны в ответ на их знаки внимания Алкиму, - все это указывает, что стратег не столько из этических, сколько из политических соображений заигрывал с гражданами греческого города и стал, вероятно, почетным членом фратрии во главе со жрецом культа Зевса, одного из наиболее почитаемых в Понтийском царстве[18]. В монархиях эллинистического типа (ср., например, Боспор - КБН. 1134) почетными лицами в фиасах были царские вельможи, представители дворцовой администрации. Та же картина наблюдалась в Понте, где стратег Алким как почетный член фратрии, перед которым заискивают горожане, одаривает их "своей милостью" и, очевидно, "милостью царя". Все это приводит к заключению, что стратег Алким мог быть царским сановником, от которого зависело благосостояние городка и его граждан-фратеров. Он мог быть только царским наместником, которого уместно сравнить со стратегом Пифом, сыном Дионисия, известным по надписи из Карусы, древнего городка близ Синопы, столицы царства[19], который совершил благодарственный дар Зевсу. Очевидно, уже во II в. во главе военно-административных округов Понтийского царства стояли стратеги, которые подчинялись царской администрации, а сами округа назывались стратегиями, как в некоторых других эллинистических государствах (Египет, Фракия).
Надпись из Инеболи уместно сопоставить с декретом середины I в. до н. э. из Одесса в честь Меногена, сына Асклепиада, назначенного фракийским одрисским царем Садалом II стратегом соседней с греческим городом территории (στρατηγός επι τῆς προσχώρου) (BCH. LV. 1931. P. 43 et suiv. = IGB. I². 43). Из этого декрета следует, что царские земли одриссов, поделенные на округа - стратегии, граничили с хорой Одесса, которая находилась под управлением полисного коллектива[20]. В надписи из Пафлагонии картина противоположная: власть стратега, наместника Митридата V Эвергета, по всей видимости, распространялась и на город, ибо абонутейхиты не имели прав самоуправления и автономии, что ограничивало их самостоятельность в делах полиса. Это означает, что полисные земли в случае их наличия должны были подчиняться стратегу и составлять часть царской стратегии. Но, скорее всего, в составе царства Понт такие незначительные центры, как Абонутейх, не имели права во II в. владеть сельскохозяйственной территорией, так как подчинялись наместнику царской области. Итак, надпись из Абонутейха подводит нас к рассмотрению сложных вопросов социально-экономических отношений в Понтийском царстве.
Для правильного понимания царского и полисного землевладений, взаимоотношений царской администрации и греческого полиса в Понте большое значение имеет так называемый "Евпаторов закон о наследовании", известный по рескриптам Горгиппии, одному из крупнейших городов Боспора, боспорского царя Аспурга[21]. В первом из них (письмо А) говорится о том, что Аспург определил "сообразно данным распоряжениям, что на будущее время правила родственного наследования останутся у них (горгиппийцев. - С. С.) неизменяемыми согласно наследственному закону Евпатора" (κατὰ τὰς ύπ' ἑμοῦ δεδομένας έντολὰς δοκιμάζω [ε]ἰς τό λοιπόν τάς κ[λ]ηρονομία[ς] μένειν αύτοῖς βεβαίως κατά τόν Εύπάτορος άνχι[στ]ευτικόν νόμον). Во втором (письмо В), вырезанном на той же плите, упоминается об освобождении граждан Горгиппии от уплаты пошлины в царскую казну с вина, пшеницы, ячменя и проса. По поводу данного закона издатель надписей ограничился указанием, что речь в нем должна идти о наследовании по праву близкого родства, как это установил Митридат VI Евпатор, унифицировавший городское право. По мнению Т. В. Блаватской, жители Горгиппии получили при Митридате VI такие же законы о наследовании, какие были введены им в полисах Понтийского царства, а значение их в том, что они расширили круг родичей-наследников[22]. Насколько известно, никто не пытался осмыслить характер содержания закона, хотя в ряде работ мы старались раскрыть его смысл в связи с особенностями полисной земельной собственности[23],специального исследования этого явления эллинистической юрисдикции до сих пор не сделано.
Сопоставление папирусных документов из греко-римского Египта о наследовании земли клерухов и граждан полисов, папируса из Дура-Европос в Месопотамии с текстом закона о наследовании ab intestato, а также надписей и показаний древних авторов о правах наследования в Балканской Греции позволяют раскрыть сущность "Евпаторова закона". В Египте закрепление наследственного права за детьми умершего клеруха на царской земле ко II в. до н. э. способствовало усилению личной собственности. Ближайшими наследниками умершего были его дети: старший сын имел преимущество, так как получал двойную порцию наследства, остальное переходило младшим сыновьям и дочерям. При отсутствии детей и внуков в наследство вступали жены умерших. Закон о наследовании ab intestato из Дура-Европос гласит: "Имущество умерших отдается ближайшим родичам. Эти родичи следующие: если покойный не оставил детей или не усыновил кого-либо в соответствии с законами, то ему наследуют отец или мать, не живущая в супружестве с другим мужчиной; если же нет никого (из перечисленных родственников), то наследуют отец или мать отца или кузен по отцовской линии. Если же не окажется и этих родственников, то имущество передается в царскую казну. В соответствии с этим пусть устанавливаются права наследования".[24]
Закон предусматривает наследование прежде всего недвижимого имущества, в том случае, если умерший гражданин не оставил завещания о наследстве. Первоочередным наследником являлся старший сын покойного, затем, вероятно, младшие дети. При отсутствии детей в наследство вступали отец или мать умершего. В случае их смерти до того, как умер сам владелец имущества, наследниками становились его дед или бабка по отцовской линии, либо двоюродный брат по линии отца. Таким образом, закон предписывает строгое наследование почти исключительно по мужской линии (отца или старшего сына)[25], что сближает его с наследственными актами классических Афин.
Однако, по сравнению с законами свободных греческих полисов, в папирусе из Дура-Европос есть очень важное отличие: в нем говорится, что в случае отсутствия означенных категорий родственников имущество передается в царскую казну (βασιλική ή ουσία ἔστω). Это напоминает юридические нормы наследования имущества (клера) военными поселенцами в Птолемеевском Египте, когда царь как верховный собственник земли имел право на возвращение себе переданного в дар участка при отсутствии наследников у умершего клеруха или катэка. Упомянутая в законе оговорка показывает, что, хотя граждане Дура-Европос и имели в коллективном владении прилегающую к городу сельскохозяйственную территорию, личная собственность граждан на земельные участки была в конечном счете опосредована верховной собственностью царя на землю[26]. Это, естественно, несколько ограничивало полисную самостоятельность, поскольку над полисным коллективом довлела власть царской администрации[27]. Эллинистические законы о наследовании в полисах принижали контроль полисных коллективов за земельной собственностью отдельных его членов, ибо верховным собственником земли в государстве оставался царь.
Таким образом, эллинистические правовые нормы наследования как в полисах, так и у военных поселенцев - катойков или клерухов, подчинявшихся царской власти, до некоторой степени ограничивали политическую самостоятельность тех и других, так как соответствовали тем условиям, которые сложились в эллинистических монархиях. Причиной подобного положения являлся объект дарения - клер, который предоставлялся на условиях несения военной службы[28].
В этом отношении наследственные законы в свободных эллинских полисах показывают большую самостоятельность гражданских общин. Наиболее показательно наследственное право Афин, где преимущество имели наследники по мужской линии: первым поколением преемников являлись родственники со стороны отца, затем деда, а только йотом матери. Для греческого права характерно преимущество старшего сына перед остальными детьми (Dem. XXXVI. 34; XXXIX. 29). Права на наследство могли предъявлять родственники до четвертого поколения кровных родных (Is. VIII. 34), но границей αγχιστεία обычно выступали дети первых двоюродных братьев и сестер. Если у покойного отсутствовали прямые наследники, то в наследство могли вступать его братья от того же отца и их потомки либо сестры и их потомки (Dem. XLIII. 51; XLIV. 12; Is, VII.20; XI. 17; V. 27). В случае отсутствия означенных категорий родственников, полисные власти сами следили за имуществом, которое осталось без наследника (Dem. XLIII. 57; 75). Этот факт показывает, что полис мог распоряжаться имуществом граждан, если они умирали ab intestato и у них отсутствовали родственники, которые юридически могли входить в круг потенциальных наследников[29]. Данное обстоятельство в корне отличает аттические законы от описанного выше законодательства эллинистического полиса Дура-Европос, где имущество в таких ситуациях передавалось царю.
Дарование горгиппийцам прав наследования по "закону Евпатора" являлось актом некоторого ослабления царской собственности за счет усиления частного землевладения в рамках полиса. Это вело к повышению полисного самоуправления и автономии. Освобождение Горгиппии от поземельной подати, о чем говорит второй рескрипт Аспурга, стоит, таким образом, в тесной зависимости от расширения прав полисного самоуправления согласно "закону Евпатора о наследовании". Граждане города получали отныне больше прав контролировать собственную хору и доходы с нее, чем до сих пор. Очевидно, подобное положение существовало при Митридате VI, но в последующем автономные привилегии горгиппийцев были отменены и только Аспург вновь вернул то, что граждане имели при Евпаторе. Иными словами, освобождение горгиппийской общины от поземельного налога выявляет тесную генетическую связь обоих рескриптов как дарующих гражданам довольно значительные полисные привилегии.
Ввиду того что "закон Евпатора о наследовании" давал привилегии городской общине, можно сопоставить его с законами греческих полисов о наследовании с обозначенными в них родственниками, имевшими право наследовать имущество как по завещанию, так и без такового. По всей видимости, "закон Евпатора" гарантировал: а) наследственное право детей в случае смерти владельца участка-клера при том, что наследование осуществлялось по мужской линии и старший сын имел преимущество в наследовании перед другими детьми; б) при отсутствии указанных выше родственников клер переходил в собственность всего полисного коллектива и оставался у граждан неотчуждаемым; в) этим законом царь Понта признавал коллективное право граждан полисов на землю в рамках царства, давая им автономию в пользовании доходами с полисной земли в ущерб некоторым интересам царской земельной собственности. Мы не знаем, совпадал ли круг родственников, могущих наследовать имущество покойного по "закону Евпатора" полностью, с тем, который мы находим в Афинах или в Дура-Европос (здесь возможны различные варианты), но обозначенные выше особенности поименованного закона, несомненно, имели место, ибо отвечали политике Митридата VI Евпатора, которую он проводил и в отношении эллинских полисов царства. Главное же ради чего этот закон был введен в действие, это закрепить собственность одной семьи на земельный участок и позволить землевладельцам упрочить позиции в полисе. Возможно, что данный закон отвечал интересам средних и мелких землевладельцев. Поэтому его принятие могло смягчить острый земельный кризис в эллинских государствах Причерноморья, вошедших в державу Митридата VI. Характерно, например, что в последние годы Третьей Митридатовой войны, когда флот римлян блокировал Черное море, а сам Митридат столкнулся с оппозицией в ряде греческих городов Северного Причерноморья, зажиточные слои полисов все более выражали недовольство политикой царя, в то время как средние и малоимущие граждане не выступили против него[30]. Возможно, они помнили еще о тех привилегиях, которые давал им царский закон о наследовании.
Первоначально, по-видимому, этот закон, был введен в греческих городах Понта и Пафлагонии. Косвенным подтверждением служит надпись на бронзовой пластине I в. до н. э. из г. Анисы в Каппадокии. В ней говорится о праве граждан на наследство выморочного клера умершего жителя города, не оставившего наследников. Граждане просят царя Архелая, как верховного собственника всей земли в государстве, предоставить им право распоряжаться этим клером[31]. Иначе говоря, у царя было право оставить или не оставить за коллективом граждан собственность одного из его членов. Если учесть, что социально-экономические отношения, политическое и административное устройство Понтийского и Каппадокийского царств были близкими, то можно сделать вывод, что и в Понте царская власть оставляла за собой право распоряжаться всей земельной собственностью. Царь мог разрешить греческим городам владеть хорой (γη πολιτική) или, наоборот, лишить их этой возможности[32].
Тчким образом, надпись из Абонутейха и "Евпаторов закон о наследовании" свидетельствуют о делении земли в Понтийском царстве на две категории: γῆ πολιτική и γῆ βασιλική. При этом цари являлись верховными собственниками земли и от них зависело право полисов царства распоряжаться подвластной территрией. Попытаемся на примере родовых владений Митридатидов в Малой Азии проследить организацию хоры и структуру управления землями.
Изучение этого вопроса уместно начать с Фарнакии, основанной на землях халибов путем синойкизма городов Котиоры и Керасунта. В V- III вв. до н. э. они были полноправными греческими полисами с собственной хорой (Xen. Anab. V. 3.1-3; 5.3-5; Ps. - Scymn. 911-916), хотя и управлялись наместниками-гармостами из Синопы как ее апойкии[33]. После того, как Синопа была захвачена Фарнаком I, а ее территория присоединена к Понтийскому царству, царь переселил жителей Керасунта и Котиоры в новооснованный полис Фарнакию. При этом Керасунт и Котиора утратили былое значение как полисы, особенно последняя, которая превратилась в обыкновенную деревушку - кому на царской земле (Ps. - Arr. PPE. 23). По всей вероятности, мероприятия Фарнака заключались в сокращении принадлежащей Синопе земли с подвластными городами и превращении их в царские владения с последующим делением на административно-территориальные округа - стратегии. Ведь и Абонутейх в Пафлагонии попал под власть понтийских царей не позднее правления Фарнака I, поскольку расположенная к западу Амастрия оказалась в их руках еще в 279-278 гг. (Memn. XVI). За этим городом цари оставили некоторые привилегии, в частности, право выпуска монеты, что говорит о некоторой полисной самостоятельности[34]. Однако соседние греческие города утратили былое значение. Это видно из данных нериплов. Если в более ранних источниках некоторые из них названы полисами (ή πόλις Έλληνΐς), как, например, Кромны (Ps. - Scymn. 958-967) или Кинолис (Ps. - Scylax. 90), то в периплах римского времени они уже фигурируют как комы (деревни), хорионы (местечки) или эмпории, не имевшие полисного статуса (Anonym. PPE. 17, 20; Ps. - Arr. PPE, 21; Marc. Per. Menip. 9). Последнее могло быть результатом как политико-административных мероприятий понтийских царей, так и более поздних реформ римлян, но перераспределение земельного фонда вследствие сохранения за крупными городами полисного статуса, а за мелкими - подчинение царскому наместнику без права владеть хорой бесспорно. Следовательно, во II в. в состав владений Митридатидов входили царские земли с туземным населением и небольшими греческими городами, не имевшими собственной округи. Они подчинялись царским наместникам-стратегам. Земли же крупных греческих городов, за которыми были оставлены некоторые права самоуправления и автономии, были поделены на клеры граждан. Они подчинялись полисам, над которыми довлела царская власть.
Отличительной особенностью эллинистистического полиса было опосредование полисного землевладения царским и, как следствие, ограничение полисной самостоятельности со стороны официальных царских властей. Это означало, что граждане греческих полисов, входивших в состав эллинистической монархии, могли владеть собственной землей, но это право зависело от царя как верховного собственника земли в государстве. Поэтому при желании монарх имел основание отобрать у граждан часть земли или, наоборот, приписать ее им[35]. При этом Понтийское царство не исключение.
Амасия, древняя столица понтийских царей, во времена Страбона являла собой довольно крупный укрепленный город со своей хорой. Со всех сторон его окружала царская земля, где в непосредственной близости от города возвышались царские укрепления. Одно из них - сильная крепость (φρούριον έρυμνόν) Икидзари (Ίκίζαρι). Страбон неоднократно упоминает о стране (области) амасийцев (των Άμασέων χώρας), разросшейся за счет присоединенных к ней Помпеем земель (см. ниже). Амасия имела предместья (προαστείων) и окрестности, соединенные с городом и предместьем (άπο του προαστείου πρός την έξω χώραν). Отсюда следует, что и при понтийских царях город владел небольшой округой. При Митридате VI вместе с другими центрами Понта и Пафлагонии Амасия чеканила медную монету, что может свидетельствовать о некоторых элементах полисной самостоятельности (WBR. I². 1. Р. 32, 33) (рис. I. 13). В ряде надписей римского времени упоминается демос (ό δῆμος) Амасии (SP. III. 97-99), что подтверждает факт существования органов полисного управления (экклесии). Однако полисная независимость постоянно ущемлялась царской властью, стремившейся урезать принадлежавшие городу земельные владения. Страбон сообщает (XII. 3.39), что "в нашей стране (έν τή ήμετέρα χώρα) (т. е. в области амасийцев. - С. С.) есть несколько разрушенных укреплений (έρύματα πλείω κατεσκαμμενα) и покинутой земли вследствие Митридатовой войны". Здесь то ερυμα - царское укрепление на царской земле. Амасии подчинялись "долина 1000 деревень" (Χιλιόκωμον πεδίον), области Диакопена и Пимолисена, вошедшие в состав подвластной ей территории, очевидно, после мероприятий Гн. Помпея. До его реформ, как будет указано ниже, эти три области входили в разряд царской земли. Но Помпей, желая сделать греков своей опорой в северных областях Малой Азии и учитывая, что цари ограничивали там полисные привилегии, отменил эти ограничения и разрушил многие укрепления, например, Пимолису. Подвластные этим укреплениям земли он приписал греческим полисам, которые до него были ущемлены в отношении земельной собственности, и тем, которые были основаны им самим (см. часть IV, гл. 1). Отсюда следует, что до Помпея цари Понтийского государства стремились увеличить и укрепить принадлежавшую им хору за счет полисных земельных владений[36].
Столица государства Синопа также имела незначительную территорию. После мероприятий Фарнака I, ограничившего подвластную ей область, у города осталась небольшая полоска земли, прилегавшая к его стенам. Страбон (XII. 3. 11) сообщает, что "во внутренней части страны земля плодородна и украшена множеством нолей, разделанных под сады, в особенности же предместья города". Далее он пишет: "В настоящее время Синопе пришлось принять римскую колонию, так что и часть города и городской земли (μέρος της πόλεως και της χώρας) принадлежит колонистам". Из этих свидетельств можно сделать вывод, что к середине I в. до н. э., когда Цезарь отправил в Синопу колонию италиков, город имел власть над территорией, разделенной на участки и доходившей до Армены (Strabo. XII. 3. 10; Plin. VI.2. 6 - κώμη των Σινοπέων). Очевидно, городская территория, как и в случае с Амасией, увеличилась при Помпее, ибо Страбон (XII. 3.12; 38) неоднократно говорит о Синопской области (ἡ Σινωπῖτις). Следовательно, и здесь понтийские цари ограничивали хору города.
Третий по значению город Понтийского царства, Амис, также имел сельскохозяйственную территорию. По сообщению Плутарха (Luc. XIX), в разгар Третьей Митридатовой войны, когда город был взят Л. Лукуллом, римский полководец добавил ему 120 стадий земли (≈ 22 км) по берегу моря. Как отмечала М. И. Максимова, в тексте Плутарха использован глагол προσορίζω, что значит "присоединять что-либо к границам (государства)", и это позволяет заключить, что Лукулл как благодеяние добавил к уже существовавшей городской земле новые территории, правда, незначительные по размерам[37]. Действительно, со времени включения Амиса в состав Понтийского царства при Митридате I Ктисте, город имел ряд полисных привилегий: право чекана монеты со своим названием, собственные органы управления и, вероятно, незначительную сельскую округу, разделенную на клеры. Поскольку Лукулл оказал благодеяние гражданам полиса, увеличив их земельные владения, следует думать, что цари Понта стремились не допустить чрезмерного роста его хоры. И это несмотря на то, что Амис пользовался особым положением, когда права его самоуправления сохранялись особенно долго (см. выше). Дальнейшее увеличение территории Амиса происходило уже при Помпее. После 63 г. в разряд полисных владений вошли Сидена и Фемискира, часть земель из состава Газелонитиды и Сарамены. В состав Сидены, когда она при Митридатидах являлась одной из административно-территориальных единиц царства, входили царские укрепления (χωρία έρυμνά) Сида, Хабакта и Фабда (Strabo. XII. 3, 13; 30; 38). Таким образом, владения города к началу новой эры охватывали обширное количество прежней царской земли, что позволило Страбону говорить о ή Άμισηνή - области Амиса. Здесь мы сталкиваемся с той же картиной, что и в Амасии: полисные земли со всех сторон окружены царскими крепостями, что должно было ограничить рост полисных владений. После падения Митридатидов римляне, желая подчинить греков и сделать их своей опорой в завоеванной стране, разрушили царские укрепления, угрожавшие полису, а земли, находившиеся под их контролем, передали гражданам Амиса. Следуя обратной логике, это показывает, что при Митридатидах земельные владения греческих городов были урезаны, а приписанная к ним земля находилась не столько в ведении полисных властей, сколько в собственности царей. Последние могли либо предоставить ее полисам в дар по своему усмотрению в том размере, в каком считали нужным, либо ограничить до минимума или совсем отобрать.
Этот вывод подтверждается на примере других городов Понта, в частности Кабиры, Зелы, Команы Понтийской. Первый, лежащий на нравом берегу р. Лик, не являлся самостоятельным полисом в полном смысле слова. Менее чем в 200 стадиях от него находилось укрепление Кайнон Хорион (τό Καινόν Χωρίον), расположенное, вероятно, на царской земле, как и другие подобные крепости (Strabo. XII. 3. 31). Только после реформ Помпея Кабира получила полисное устройство. Так что при Фарнаке I центром территории, охватывавшей Кабиру и находившийся неподалеку храмовый городок (ή κωμόπολις) Амсрию со святилищем Мена-Фарнака, являлся, очевидно, Кайнон Хорион. Здесь положение было близко к тому, о котором мы говорили в случае с Абонутейхом. Город, не имевший до Митридата VI Евпатора прав автономии и самуправления, контролировался царской властью через наместника (стратега) территории, в состав которой входил. Даже при Митридате VI картина не изменилась: в городе был выстроен дворец царя, водяная мельница, зверинец, а близлежащие угодья стали местом царской охоты. Сам город получил право одновременно с другими центрами Понта и Пафлагонии чеканить медную монету со своим названием (WBR I2. 1. Р. 117, 118)[38]. Последнее должно было несколько расширить его политические права в составе царства, хотя, как мы полагаем, это не способствовало существенному росту его городской территории. Если вспомнить, что полисный статус Кабира обрела после мероприятий Гн. Помпея, то, очевидно, только после падения Евпатора город получил землю в распоряжение полисного коллектива. Такая парадоксальная в сравнении с другими полисами Понта и Пафлагонии ситуация сложилась потому, что городская территория и окрестные земли при Митридатидах продолжали рассматриваться как царские, поскольку там находились охотничьи угодья и другие сооружения для увеселения царя и его свиты. Только Помней предоставил гражданам Кабиры земельные владения, изъяв их у бывшей царской канцелярии.
Таким образом, перед нами обычная для Понтийского царства картина: царь мог как приписать земли городу, так и отказать в этом. Когда же городу предоставлялись пусть и самые скромные, но политические права, его автономия контролировалась через расположенные неподалеку царские укрепления типа Кайнон Хорион (Кабира), Сида, Хабакта и Фабда (Амис), Икидзари (Амасия). Полисное самоуправление в Понтийском государстве в этом аспекте было крайне ограниченным; царская власть осуществляла надзор за полисами не только строительством поблизости от них царских крепостей, но и через командиров гарнизонов (фрурархов)[39] и особых чиновников (эпистатов)[40], следивших за выполнением царских указов и законов, а также за уплатой налогов.
При Митридате VI на царской земле было основано два города - Евпаторий и Митридатий. Первый ко времени Помпея был отстроен лишь частично, так что римский полководец увеличил его территорию (προσθείς· χώραν) и население и переименовал в Магнополь (Strabo. XII. 3.30; App. Mithr. 115; Plin. VI. 2.6). Есть основания полагать, что до Помпея Евпаторий не имел полисного статуса, так как не чеканил монету и был не до конца застроен, а после реформ Помпея получил землю и полисные привилегии[41]. Вероятно, до 65 г. город не владел сельской округой, а "хора", которую увеличил Помпей, очевидно, просто городская территория, отведенная под застройку домов. Евпаторий, подобно другим укреплениям, выстроенным в окрестностях полисов, мог стать при Митридате VI противовесом Кабире. Предоставив Кабире ограниченные права автономии, царь в то же время начал создавать в непосредственной близости от нее сеть укреплений, одним из которых стал Евпаторий. Помпей, отстраивавший на месте бывших царских укреплений эллинские города, стремился ликвидировать насаждавшееся царями противопоставление полисов царским крепостям и уравнял статус Кабиры и Евпатория. Городской хоры не имел и Митридатий, который вообще назван τό φρούριον - "царское укрепление", так что он, очевидно, не являлся полисом. Митридатий находился в Галатии и был отдан Помпеем одному из ее правителей Богодиатару (Strabo. XII. 5.2).
Из сказанного вытекает сосуществование в Понтийском царстве двух категорий городов, статус которых находился в зависимости от воли царя как верховного собственника земли: во-первых, это небольшие городки (το πολίχνιον), не имевшие статуса полиса, не владевшие сельскохозяйственной хорой и подчинявшиеся власти царского наместника (стратега, диойкета); во-вторых - греческие полисы (Синопа, Амасия, Амастрия, Комана, Фарнакия), получившие от царской власти как "дар" ограниченные права самоуправления и политию для граждан, а также небольшую аграрную территорию, разделенную на участки, вместе с жившими там крестьянами-общинниками (комитами). Но, предоставив эллинам ограниченную автономию, цари, как показано выше, окружили владения полисов своими крепостями, ставя свободу греков под сомнение. Это одна из главных отличительных черт Понтийского царства[42], хотя ограничение полисных свобод есть общий признак эллинистических монархий[43].
В Малой Азии (Приена) в эпоху эллинизма греческие полисы получали от царей право владеть хорой, которая принадлежала им в древности, а затем была изъята царями. Царские земледельцы, жившие на этой земле, после передачи ее под контроль полиса, становились неполноправными членами гражданского коллектива, оставаясь при этом жителями ком-деревень (общин)[44]. За неимением данных мы не можем подробно восстановить структуру γῆ δημοσία понтийских городов, соотношение земель, прилегающих к полисам, и территорий, им подвластных. Только пример с Команой позволяет приблизительно очертить эти вопросы. На "подвластной" Комане земле жили сельские общинники-комиты (см. ниже). Но ввиду того, что они платили подать не полису Комане, а в храм, находившийся во власти жреца и царя, то полис, вероятно, не осуществлял юрисдикции над этими территориями. Очевидно, и другие полисы Понтийской Каппадокии не владели хорой, которую принято называть "подконтрольной" полисному коллективу, ибо им разрешалось иметь в собственности только землю из разряда "прилегающей" к полису и разделенную на участки, принадлежавшие членам гражданского коллектива. Предоставление автономии и земельных владений полисам регламентировалось и уравновешивалось возведением в непосредственной близости от них укреплений на царской земле, подобных катойкиям других эллинистических государств Передней Азии.
Как же была организована царская земля в Понтийском государстве? Страбон ведет описание областей Понта по округам, названия которых следующие: Камисена, Кулупена (у истоков р. Галис), Неаполигида (Фаземонитида), Хилиокомон, Диакопена, Пимолисена, Ксимсна, Зели-тида, Даксимонитида, Газакена, Фанароя, Каранитида, Кимиатена, Бабаном, Бласна, Доманитида, Мегалополитида, Амисена, Синопида, Комана, Сидена, Газелонитида, Сарамсна, Фемискира, Фарнакия, Тра-пезусия. Как видим, перечень включает и территории, которые подчинялись крупным греческим полисам (Амис, Трапезунд, Фарнакия, Синопа). Надо принять во внимание, что Страбон дает список областей уже после мероприятий Помпея, Гая Юлия Цезаря и Марка Антония, поэтому некоторые округа возникли уже после падения Митридатидов. Это, например, Мегалополитида, объединенная с Камисеной и Кулупеной, отчасти Фаземонитида, превращенная Помпсем в Неаполитиду по названию основанного им полиса Неаполя на месте бывшей ή κατοικία в селении (ή κώμη) Фаземон, а также территории греческих городов, увеличенные римским полководцем за счет прежних царских владений[45]. Однако список в своей основе отражает систему, которая существовала в Понтийском царстве Митридатидов.
У исследователей нет единого мнения, как именовать округа в Понтийском государстве. Признавая их административно-территориальными единицами царства, одни считают их стратегиями во главе со стратегом[46], другие - эпархиями во главе со стратегами[47], или энархами[48], а третьи вообще выражают сомнение, что области Понта, описанные Страбоном, являлись административными округами царства. По их мнению, это названия географических областей, на что указывает якобы термин ή χώρα в тексте древнего географа[49]. Думается, однако, что последняя точка зрения неверна. Во времена Страбона многие области уже не входили в Понтийское царство, поэтому использование термина ή χώρα, т. е. "страна, область" в географическом смысле без оттенка административного деления, понятно. Но это не исключает вероятности того, что данные территории ранее входили в Понтийское государство в качестве его административно-территориальных единиц. Последнее подтверждается их этимологией: большинство их названий образовано от названий укреплений, сел и городов- центров каждой округи. Например, Σίδη > ηνη > Σιδηνή; Γαζηλών > itiç > Γαζηλωνιτις; "Αμισός >ηνη > Άμισηνή и т. д. Суффиксы и окончания топонимов на -ηνη, - ιτις доримского происхождения, о чем свидетельствуют названия соседних с Понтом стратегий Великой Каппадокии (Лавиансена, Хаманена, Моримена) или самостоятельных областей (Софена, Кадена). Подобная этимология восходит к Ахеменидам[50] и может указывать на то, что укрепление как центр округа, давшего ему название, могло контролировать ближайшую территорию и служить его столицей. Это подтверждается тем, что название каждого из округов было производным от того или иного укрепления: Фаземонитида от селения (κώμη) Фаземон; Нсаполитида от города (ή πόλις·) Неаполя; Фанарея от укрепления (castellum) Фанория (Plin. VI. 3.8); Зелитида от города Зела; Камисена от укрепления (το ερυμα) Камиса (позднее Помпей, основавший Мегалополь и соответственно новую область Мегалополитиду, объединил ее с Камисеной и Кулупеной; впоследствии одна часть этих двух областей отошла к Зелитиде, другая - к Комане, третья к тетрарху Галатии Атепоригу; еще позднее к ним была присоединена Каранитида, названная по городку (το πολίχνιον) Караны (Strabo. XII. 3.37). Все это показывает, что Камисена при понтийских царях могла быть самостоятельным административно-территориальным целым. Это может относиться и к Каранитиде, являвшейся также частью царских земель. Пимолисена получила название от укрепления (το φρούριον) Пимолиса; Кимиатена - от укрепления (φρουριον ἔρυμνον) Кимиата (Strabo. XII. 3. 40-41); Галзелонитида от Газелона (Strabo. XII. 3. 13-14; Plin. VI. 2; Ptol. V. 6.9 - Γαζαλήνα (вар. Γαζαληνή, Γαζαλίνη); Сидена от укрепления (χωρίον έρυμνόν) Сида (Strabo. XII. 3.16); Фемискира от города Фемискир (Mela. I. 19), где, по преданию, находился лагерь амазонок (ср. Justin. II. 4. 2-6; Schol. Apol. Rhod. II. 369-373). Дакопена или Диакоиена получила, вероятно, наименование от селения Dacozae = = Δακών, Δακνών (Vita Basil. // Act. S. Mart. I. P. 237; SP. I. P. 247). Что касается остальных областей, то они также поименованы соответственно крепостям-эпонимам, но сведений о них не сохранилось. Заметим, что все эти области перечисляются Страбоном вместе с территориями крупнейших городов Понта и Пафлагонии, а этимология их названий подобна обозначению территорий этих городов. Поэтому можно сделать вывод, что каждая крепость или город-эпоним контролировали определенную территорию, которая получала соответствующее наименование и административно-территориальный статус. Последнее подтверждается тем, что Гн. Помпей, как уже говорилось, перераспределил основную часть земельного фонда бывшего Понтийского царства между основанными им городами и сделал их, прежде не имевших собственной округи, центрами соответствующих областей, уменьшив при этом количество земли, которая принадлежала до того царским укреплениям на χώρα Βασιλική. И наконец, до нас дошел фрагмент надписи из Кале-Кёй (древн. Дакопа), который являлся, по некоторым предположениям, пограничным столбом, отмечавшим границу двух округов[51]. В ней отчетливо читается Δακοπηνής Γα[δ]άλων. Эти названия соответствуют упомянутым у Страбона (XII. 3.39; 3.13) Диаконене и Газелонитиде. Поскольку эти области могли быть административно-территориальными единицами царства, то данная надпись подтверждает деление царских территорий на самостоятельные округа и указывает, что описание Страбона соответствует административной структуре Понтийского государства.
Царских наместников этих округов справедливо все-таки считать стратегами, по крайней мере для III-II вв., когда сложилась административная система Понтийского царства. На это указывает разобранная выше надпись фратеров из Абонутейха и изложение Полибием (XX. 2) условий сдачи Фарнаком I в 179 г. захваченной им в ходе войны 183-179 гг. Пафлагонии: "Равным образом надлежит ему очистить Пафлагонию, а жителей, которых раньше оттуда выселил, возвратить назад, вместе с ними вооружение, метательные снаряды и прочие военные приспособления". На западе Понта военные действия велись под командованием стратега Леокрита (Polyb. XXIV. 8; Diod. XXIX. 23). В отрывке Полибия, несомненно, речь идет о военных поселенцах-катойках, которые были "выселены", т. е., вероятно, использованы в войсках Леокрита против царей, раз их приказано было вернуть и вновь поселить в Пафлагонии вместе с вооружением после окончания военных действий. Этим делом, очевидно, занимался наместник царя, его полководец-стратег, осуществлявший командование в этой части страны. А это подразумевает, что уже при Фарнаке I царские земли могли находиться под управлением стратегов.
Рост царских земельных владений шел постепенно и отчасти с использованием военной силы. Основатель Понтийского царства Митридат I Ктист первоначально укрепился к западу от Галиса в небольшой крепости (φρούριον έρυμνόν) Кимиате в области Кимиатена (Strabo. XII. 3.41; App. Mithr. 9). Страбон называет Кимиату то φρούριον, а Аппиан τό χωρίον - "укрепление, крепость, страна, поместье". Особого различия между терминами нет, так как оба относятся к укрепленному поселению. Но термин τό χωρίον нередко переводится "поселок, деревня, село", а τό φρούριον имеет исключительно военный оттенок, обозначая "крепость с гарнизоном или стражей"[52]. Если сопоставить эти термины у Страбона и Аппиана друг с другом, то получится, что Кимиата - крепость, принадлежавшая царю, где был расквартирован гарнизон царских войск. По всей видимости, Страбон имел в виду именно военный аспект означенного укрепления, тогда как Аппиан хотел подчеркнуть его принадлежность царю, царским владениям. Поскольку большая часть крепостей-эпонимов соответствующих областей Понтийской Каппадокии обозначается Страбоном как τά φρούρια, есть основание полагать, что в каждой находился гарнизон царских войск во главе с фрурахом, которому подчинялась и прилегавшая к укреплениям территория. А если справедливо предположение, что во главе каждой области стоял стратег или эпарх, то иерархическая структура управления царскими владениями будет выглядеть следующим образом; наместником или командиром гарнизонов на местах в расположенных по всей территории округа крепостях являлся фрурарх, командиром царского гарнизона в укреплении-эпониме того же округа - стратег, или эпарх, осуществлявший общее управление всей территорией и командующий войсками округа. Он отвечал за сбор налогов и их поступление в царскую казну. Доверенными лицами стратега на местах могли быть эпистаты или эпископы (ό επίσκοπος), как в других эллинистических государствах[53]. Такая полувоенная организация управления в Понтийском царстве диктовалась внешней и внутренней обстановкой в начальный период его существования. На протяжении III в. Митридатидам постоянно приходилось вести войны для расширения границ своих владений. К тому же само появление царства стало возможным в результате войн диадохов, и Митридат I Ктист, используя противоречия между ними, укреплял свое могущество. Эд. Мейер и Т. Рейнак отмечали, что первым понтийским царям удалось сохранить власть постольку, поскольку местное население Понтийской Карпадокии опасалось македонского завоевания и сплотилось вокруг новых властителей[54]. У того же Аппиана находим следующее описание действий первого царя Понта: "...много народу пришло к нему, и он захватил не только Каппадокию, но и соседние племена по Понту" (App. Mithr. 9).
Столь быстрый рост военного могущества понтийских царей свидетельствует, что их государство обладало внушительным военным потенциалом. Особенности такой ситуации крылись, несомненно, в гибкой централизованной военно-административной организации, при которой цари, привлекая на свою сторону многие местные племена и народы, могли использовать их в качестве военной силы, наделять землей и вовлекать в занятия сельским хозяйством как полувоенных поселенцев. Последнее облегчалось тем, что многие местные народы Пафлагонии и Понта были организованы на военно-хозяйственный манер еще до возвышения Митридата I в Кимиате[55]. В восточной Малой Азии с древнейших времен существовало множество укреплений, которые Митридатидам оставалось только сделать своей опорой и превратить в центры, которые притягивали бы к себе в экономическом и военном отношении варварское и греческое население, оседавшее на их земле.
Согласно Ксенофонту, население северо-восточных районов Малой Азии жило в деревнях-комах, укреплениях - τα χωρία и городах-полисах. Последние не являлись городами в полном смысле слова, а представляли собой укрепленные поселения, которые Ксенофонт обозначил знакомым ему греческим термином. Система этих поселений была организована таким образом, что все они подчинялись одному крупному укреплению - χωρίον μητρόπολις, или просто μητρόπολις·. Он был не только важнейшим центром обороны соответствующего племени или союза племен, но и столицей округа, так как в таком укреплении находился акрополь и резиденция царя или вождя племени. Все укрепления располагались на возвышенностях и служили убежищами для жителей деревень на равнинах или местом хранения урожая (Xen. Anab. IV. 7.2; 19; V. 4.31). Вот почему ахеменидским сатрапам и понтийским владыкам не составило труда закрепить эту сложившуюся издревле форму контроля за подвластным населением и сделать ее более прочной и гибкой[56].
Организация территории по "военному" принципу, использование древних укреплений в качестве опоры власти на хоре, превращение их в центры (τα φρούρια) военно-хозяйственных поселений, объединенных по округам, - все это стало залогом успешных действий первых понтийских царей по расширению границ государства. В этот период сложилась административно-территориальная система царства, упрочившаяся при Фарнаке I (см. выше). Тогда округа и получили, вероятно, название стратегий. Система эллинистических стратегий усиливала могущество царской власти, укрепляла управление царскими землями и, по выражению Г. Бенгтсона, "сделала возможным строгое, централизованно построенное управление, что способствовало сохранению господства эллинистической монархии по отношению к местному населению", в конечном счете - "сохранение государства как такового"[57].
Основная часть земельного фонда в Понте и Пафлагонии находилась в руках царя. Это подтверждается, во-первых, свидетельством Цицерона: во второй речи об аграрном законе Рулла оратор говорит, что этот закон "предусматривает продажу земель", которые сделались собственностью римского народа после завоеваний на Востоке. К их числу относятся "царские земли в Вифинии, доходы с которых в настоящее время получают откупщики, земли Аттала в Херсонесе, земли в Македонии, принадлежащие царю Филиппу и Персею", а также "царские земли, которыми Митридат владел в Пафлагонии, Понте и Каппадокии" (Cic. De leg. agr. II. 50, 51). Во-вторых, на это указывает и характеристика некоторых укреплений у античных авторов. Так, укрепление (ερυμα ιδρυμένον) Сагилий Страбон называет "полезным царям во многих отношениях" (XII. 3.28), крепость Пимолису он характеризует как "царскую" (φρούριον βασιλικόν) (XII. 3.40). Об укреплении Кимиата как царском владении выше уже была речь. Митридат Евпатор, завладев областями к Востоку от Понтийской Каппадокии - Малой Арменией, Софеной, Колхидой, страной халдеев и тибаренов, основал там 75 укреплений, превращенных в газофилакии (казнохранилища). Им было основано множество укрепленных казнохранилищ вдоль всей горной цепи Париадра, представлявшего собой сеть превосходных естественных укреплений (Strabo. XII. 3.28). Аппиан сообщает, что означенные крепости (τά φρούρια) имели огромное значение для царя: он описывает некое укрепление Митридата VI, в подземельях которого хранилось большое количество денег. Оно находилось в ведении одной из жен-наложниц царя Стратоники, которая сдала его Гн. Помпею (App. Mithr. 107). От Аппиана мы узнаем также, что укрепление Синорега (Σινόρηγα φρούριον) также служило важным казнохранилищем и убежищем царских войск (Ibid. 101). Эти сведения показывают, что укрепления были расположены в царских владениях и являлись центрами поступления налогов с этих земель, взимаемых представителями царской администрации - наместниками территорий и округов, в состав которых данные крепости входили. Такая практика хорошо известна в других эллинистических монархиях, в частности в государстве Селевкидов[58].
Военно-административная система являлась основой царского землевладения в Понте и Пафлагонии, так как гарантировала сохранность крупной земельной собственности лиц, составлявших ближайшее окружение царя. В большинстве из των φρουρίων находились гарнизоны царских войск под командованием фрурархов. Аппиан свидетельствует, что в 86 г. Сулла при обсуждении с Архелаем, полководцем Митридата Евпатора, условий мирного договора, потребовал, чтобы царь вывел гарнизоны (τάς φρουράς) из всех укреплений (των φρουρίων) за исключением тех, которыми владел до нарушения мира (App. Mithr. 55). Во время Третьей Митридатовой войны, когда Л. Лукулл нанес решающее поражение Митридату Евпатору и тот вынужден был бежать к своему зятю Тиграну II, начальники гарнизонов Митридата (οι φρούραρχοι του Μιθριδάτου) в массовом порядке стали сдаваться римлянам (App. Mithr. 82). Гарнизоны стояли и в городах, пользовавшихся некоторым самуправлением: в Амасии, где фрурархом при Фарнаке I был некий Метродор (OGIS. 365 = SP. III. 94), в Газиуре, где при Митридате VI находились царские войска, которые располагались на акрополе и подчинялись начальнику цитадели (ό άκροφύλαξ) (BCH. XXXIII. 1909. N 23 = SP. III. 278), Синопе, Амисе, Гераклее Понтийской и др. Назначение в греческие полисы царства военных наместников связано с вхождением их в военно-административную систему управления и подчинением царской канцелярии. Это результат того, что полисная земля была составной частью общего земельного фонда царства, рассматривавшегося как собственность монарха.
Структура управления Понтийским царством, основанная на царских крепостях (τα φρούρια), как база всей системы налогообложения сконцентрированных вокруг поселений, требовала соответствующей полувоенно-полуаграрной организации последних. Выше уже говорилось, что такими поселениями на царских землях Понтийской Каппадокии могли быть οὶ φρούριοι и οί κατοικίαι. Само их появление диктовалось необходимостью регулярно пополнять царские войска для ведения постоянных войн с соседями. В настоящее время господствующая точка зрения на причины возникновения военно-хозяйственных поселений сводится к тому, что они появлялись не в результате предоставления земли отслужившим срок воинам, как считалось ранее, а наоборот, их возводили на земле в целях последующего привлечения поселенцев-катойков на военную службу. При этом эллинистические цари преследовали две главные цели: во-первых, расселять воинов в наиболее ненадежных с точки зрения лояльности центральной власти районах, чем достигалось их умиротворение; во-вторых, обезопасить наиболее угрожаемые области от вторжений извне, для чего сеть военно-хозяйственных поселений создавалась близ границ или во вновь присоединенных местах[59]. Все это соответствовало условиям Понтийской Каппадокии, цари которой стремились расширить свое государство за счет соседних территорий и потому испытывали постоянную угрозу внешних вторжений как с запада (Вифиния, Пергам, галаты), так с юга и востока (Селевкиды, армяне, колхи, парфяне и др.). К тому же в состав Понта на разных этапах его истории входили различные племена и народы (колхи, макроны, пафлагонцы, моссинойки, тибарены, халибы, галаты и др.), держать в повиновении которых помогали укрепленные поселения. К тому же, привлекая различные племена на службу в царские войска, предоставляя им для поселения землю, Митридатиды делали их лояльными центральной власти и опорой против других племен, которых считали ненадежными. В науке уже отмечалось, что земли от Трапезунта до мыса Ясония в конце V- IV вв. до н. э. занимали племена колхов, моссинойков, халибов и тибаренов, из которых к концу I в. до н. э. остались только тибарены и халибы, к которым прибавились макроны[60].
Эта перестановка, по всей видимости, вызвана вынужденным переселением части племен в связи с изменившейся военно-политической ситуацией. После того, как область Трапезунта, а также территория халибов и тибаренов вернулись обратно под власть понтийских владык при Митридате VI Евпаторе, тибарены и халибы стали верными союзниками царя, пополнив его войска в качестве царских (βασιλικοί) воинов (App. Mithr., 69; Plut. Luc. XIV. XIX). Моссинойки не подчинились Митридату, колхи же выказывали нерасположение[61], поэтому эти племена были вытеснены к востоку другими народами, заняв территорию их прежнего расселения с ведома и согласия царя Понта, ставшего господином всех этих областей (Strabo. XII. 3, 28). Таким-то образом макроны оказались к юго-западу от Трапезунта, потеснив колхов и моссинойков. Мы полагаем, что переселение племен этого региона диктовалось степенью лояльности царям Понта. В годы войны Митридата VI с римлянами различные народы Северного, Восточного и Южного Причерноморья пополняли его войска, переселяясь в совершенно далекие от их исконных мест обитания районы, так что создание военных поселений на царской земле из представителей племен должно было стать в Понтийском государстве в порядке вещей. Назначение гарнизонов по этническому принципу в города, признававшие власть царя Понта, является доказательством возможности поселения воинов - выходцев из местных этнических групп и на царских землях Понтийской Каппадокии[62]. Это тем более вероятно, что каждая крепость имела гарнизон царских войск, а в войсках Митридата VI служили греки, галаты, халибы, тибарены, армяне, киликийцы, скифы, сарматы, тавры, ахейцы, гениохи, левкосиры, колхи, языги, кораллы, фракийцы, бастарны и др.[63] Одни были наемниками, другие союзниками, а третьи, в основном коренные жители Каппадокии и Пафлагонии, являлись регулярным контингентом царских войск. О возможности создания военно-хозяйственных поселений свидетельствуют источники. По данным Аппиана, потерпев поражение в Греции, понтийский царь решил закрепиться в Галатии и с этой целью ввел гарнизоны в города, назначив туда сатрапом Евмаха. Но тетрархи галатов, собрав войско из сельских местностей (στρατίαν άγάραντες· άπό των αγρών), тотчас же изгнали его из Галатии (App. Mithr. 46). В 83-81 гг., когда Мурена, наместник провинции Азия, развязал военные действия, Митридат VI "приказал Гордию напасть на деревни" по ту сторону Галиса (ές τάς κώμας έσβαλεῖν), вследствие чего было захвачено большое количество "вьючного скота, людей, как простых, так и солдат") (στρατιώτας) (Ibid. 65). В другом месте (Ibid. 69) сказано, что к Митридату на службу пришли "и те, которые живут на землях так называемых амазонок около р. Фермодонт". По всей вероятности, это были жители плодородной равнины Фемискиры - одного из наиболее важных аграрных районов Понтийского царства, которых Аппиан именует οι θεμισκύρίοι (Ibid. 78). Они прославились своим упорным сопротивлением войскам Л. Лициния Лукулла. Так, когда Митридат Евпатор вынужден был бежать к Тиграну в ходе Третьей войны с Римом (74-63 гг.), то для продолжения военных действий оба царя, "обходя области (очевидно, Армении и пограничных с ней владений Митридата. - С. С.), собирали другое войско" (Ibid. 87). Это можно было сделать только, если на подвластных им землях находилось верное население, способное пополнить поредевшие царские войска. Естественно, что ими в первую очередь должны были стать жители полувоенных сельских поселений.
Из отрывочных показаний Аппиана видно, что в Понте и соседних странах на царских землях обитали как обычные земледельцы-общинники, так и поселенцы, выполнявшие военно-хозяйственные функции, и именно они являлись одним из главных резервов понтийских царей. И хотя Аппиан нигде не называет их катойками, подобные поселенцы могли именоваться именно так.
Описывая понтийское побережье между Фарнакией и Трапезунтом, Страбон называет Зигополь, Исхополь, Керасунт и Гермонассу μέτριοι κατοικίαι (XII. 3.17). До создания Фарнакии, которая объединяла население Керасунта и Котиоры, греческие писатели называли Керасунт полисом (Ps. - Scylax. 89) и апойкией синопейцев (Ps. - Scymn. II. 911-916; Xen. Anab. V. 3. 1-2). После основания Фарнакии этот полис потерял былое значение и при понтийских царях мог превратиться в обыкновенную деревню подобно соседней Котиоре, которую постигла та же участь[64]. Следовательно, организация в этом районе военных колоний с целью удержать в повиновении местное население, вполне вероятна. Вывод катойкий на побережье между Ясонисм и Трапезунтом был вызван выселением из этой части царства колхских племен и моссинойков и поселением на их месте макронов, халибов и тибаренов. Организацией колоний цари Понта хотели несколько оживить хозяйственную деятельность запахнувших было древних эллинских центров Керасунта, Котиоры и Гермонассы. Не исключено, что военные колонии-катойкии в окрестностях Фарнакии должны были, по расчетам Митридата Евпатора, стать опорой власти царя на χώρα βασιλική в противовес полису Фарнакии, получившей в конце II в. некоторые права самоуправления и автономии. Если это предположение верно, то налицо политика укрепления царской хоры путем организации катойкий, подобная той, которую мы отмечали для западных районов Понтийской Каппадокии, где в противовес полисам цари возводили крепости - τά φρούρια (см. выше). В восточных районах царства еще Фарнаком I были произведены административно-территориальные изменения, поэтому присоединение при Евпаторе пограничных с Малой Арменией земель потребовало укрепления системы управления, что и должны были выполнить подчинявшиеся царю катойкии.
Если исходить из названия катойкий (Ζυγόττολις, Ίσχόπολις), то вторая часть двухсоставной основы - πόλις, может быть, указывает на получение этими колониями полисного статуса. Однако отсутствие монетного чекана, незначительные территории и население (μέτριαι - по выражению Страбона), обозначение их термином "катойкия" говорят об отсутствии, по-видимому, у них этого статуса, а если он и был, то не связан с получением земельных владений (хоры), остававшихся в собственности царя. Это означает, что названные пункты не являлись центрами административно-территориальных округов, а, напротив, подчинялись царским наместникам территорий, в состав которых входили. Организация военных колоний-катойкий в Понтийской Каппадокии подтверждается тем, что в соседней Великой Каппадокии существовали полуаграрные-полувоенные поселения (αί κατοικίαι), жители которых занимались земледелием и садоводством (Strabo. XII. 2.8).
Большое значение для понимания характера земельных отношений в Пафлагонии имеет присяга-клятва жителей этой страны Августу, принятая в 6/5 г. до н. э. после присоединения к Римской империи (OGIS. II. 532 = SP. III. 66), а также сообщение Страбона (XII. 3. 38) о преобразовании Помпеем деревушки (ή κώμη) Фаземон в полис Неаполь. В преамбуле присяги говорится, что "клятва была совершена населяющими Пафлагонию..." ([ύ]πό τώ[ν] κατοικίούντων Πα]φλαγονία[ν]), а в заключительных строках сказано, что "равным образом и Фаземониты, которые населяют ныне так называемый Неаполь, находились все вместе в Храме Августа возле алтаря Августа" (Ὀμοίως τε Φαζιμωνεῖται οί[τήν νυν Νεάπο]λιν λεγομένη ν κατοικουν[τες]). В последних строках упоминаются Фаземониты, т. е. жители Фаземонитиды, одного из округов бывшего Понтийского царства, получившего название от ή κώμη Фаземон, столицы округа. В контексте надписи οί κατοικοῦντες не означает исключительно население военных колоний - катойкий, а имеет скорее значение "населять, жить". Если же сопоставить указанные строки надписи с сообщением Страбона о преобразованиях Помпея в Фаземоне, о которых географ пишет: "После Амисенской области вплоть до р. Галис лежит Фаземонитида (ή Φαζημωνιτίς), которую Помпей переименовал в Неаполитиду, объявив городом (την πόλιν) поселение (ή κατοικία) в селении Фаземона (κατά Φαζημώνα κώμην)", то картина несколько усложнится[65]. Считается, что Помпей переименовал в Неаполь и сделал полисом деревню Фаземону[66], хотя текст Страбона определенно указывает, что речь должна идти о поселении (катойкии) близ Фаземоны. Предлог κατά с Асс. означает распространение, направление действия по чему-либо или куда-либо, а также имеет разделительное значение и показывает объект или действие по отношению к другому объекту или действию. Исходя из этого, можно сделать вывод, что к селению (ή κώμη) Фаземон, столице административно-территориального округа (стратегии, эпархии?), относилась какая-то ή κατοικία, которую Помпей превратил в полис, назвал Неаполем и весь округ переименовал в Неаполитиду. Это предполагает превращение бывшей катойкии в столицу округа, а бывшей столицы в кому - второстепенный населенный пункт, подчиненный новой столице. Изложенное выше подтверждается тем, что город Неаполь, основанный Помпеем в 65 г. до н. э., со II в. н. э. стал именоваться Андрапа, по названию, которое бытовало еще до Помпея (SP. III. P. 74)[67]. Отсюда следует, что Помпей превратил в столицу нового округа не Фаземон, а катойкию Андрапу, ставшую городом Неаполем.
Такая метаморфоза вполне объяснима. Весьма странно, что в Понтийском царстве, где столицами округов являлись τα φρούρια, в одной из самых значительных областей, Фаземонитиде, столицей была простая деревушка-кома. По всей вероятности, до Помпея Фаземона была такой же крепостью (τὸ φρούριον), как и остальные столицы округов в Понте. Поблизости находилось военно-хозяйственное поселение (катойкия) Андрапа, связанная с Фаземоной экономическими и военно-административными узами. Обе подчинялись царю. После того, как Помпей перераспределил царский земельный фонд, разрушил все укрепления в Фаземонитиде (Strabo. XII. 3.38), Фаземона из укрепления превратилась в простую кому, а царская катойкия Андрапа - в полис, центр всей округи.
К 6/5 г. до н. э. картина была такой, какой запечатлел ее Страбон, уроженец Амасии. Вот почему в тексте присяги потребовалось уточнить, кто такие жители Неаполя, основанного Помпеем. Поэтому в термине οὶ κατοικοῦιτίές присяги мог отразиться первоначальный смысл понятия ή κατοικία - "военная колония, военно-хозяйственное поселение", т. е. тип того поселения, которое существовало на месте Неаполя. А это значит, что на царских землях в Пафлагонии и Понте функционировали военные колонии-катойкии.
Установлено, что в ходе преобразований Помпея на Востоке, в частности, когда речь идет об основании городов, римский полководец сохранил эллинистическую систему землевладения и колонизационную практику. Число основанных им городов (наибольшая цифра у Плутарха - 39), как показал А. Драйцентер, завышено. На самом деле Помпей не основывал города, а организовывал во многих городских центрах Понта, Сирии, Вифинии и Каппадокии подобия эллинистическим катойкиям, являвшимся на деле гражданскими колониями (coloniae civium = κατοικιάι πολιτών)[68]. Это можно рассматривать как свидетельство наличия эллинистических катойкий в Понтийском царстве. Он же объясняет реорганизацию катойкии на месте будущего Неаполя.
Организация катойкий предполагает выделение поселенцам в пользование участка земли - клера, который со временем становится собственностью клеруха[69]. К сожалению, у нас нет данных о системе клеров в Понте. Но на основании посвятительной надписи римского времени из соседней Великой Каппадокии (совр. Дильмуссин): Διί και... Αυρήλιος Μάρκος Διονυσίου εύξάμενος ύπερ της κληρουχίας - можно сделать вывод о делении участков между поселенцами-клерухами и на царской земле, поскольку названный в ней Аврелий Марк молил богов за лучший участок, расположенный на императорской земле[70], которая раньше была жреческим, а впоследствии царским доменом.
Таким образом, τα φρούρια и αί κατοικίαι на царских землях Понта выступали главной опорой власти монарха на местах. Очевидно, население катойкий подчинялось командирам гарнизонов в крепостях, а в конечном итоге наместникам царя - правителям (стратегам или диойкетам). Поэтому в Понтийском государстве катойкии являлись важным звеном военно-административного управления.
Другим термином, которым характеризуются укрепления Понтийского царства, является τό χωρίον. В Малой Азии он употребляется в следующих случаях: как общее понятие в смысле "местность, место, местечко, населенный пункт"; как крепость, укрепление; владение, недвижимость; и, наконец деревня. Применительно к античным государствам Малой Азии, Страбон противопоставляет его термину ή πόλις и вкладывает в него первые два значения[71]. Что касается Понтийского царства, то здесь у Страбона το χωρίον выступает исключительно во втором значении: крепость Синория на границах Малой Армении, построенная Митридатом VI в числе 75 укреплений для удержания этого района (XII. 3.28); Кайнон Хорион (то Καινόν χωρίον), естественное укрепление близ Кабиры, окруженное стенами (служило казнохранилищем, как и Синория) (XII. 3.31); Сида, Хабакта, Фабда (χωρία έρυμνά) из которых первая была столицей округа Сидена (XII. 3.16) (см. выше). Здесь τό χωρίον тождественно τό φρούριον, ибо в качестве столицы округа в Понтийском царстве выступал обычно последний. Превращение Сиды из центра округа в рядовое укрепление связано с тем, что после реформ Помпея царские крепости, выстроенные ранее в противовес полисам на χώρα βασιλική; были либо разрушены, либо вошли в состав территорий этих полисов, утратив былое значение. Помпей отдал Амису часть Сидены, поэтому Сида оказалась под властью этого города и ее статус должен был измениться, что отразилось на терминологии Страбона. Отсюда можно сделать вывод, что τό χωρίον обозначал укрепление, подчиненное какому-либо другому центру, будь то полис, как в случае с Амисом, или τό φρούριον, столица округа. В последнем случае τό χωρίον располагается на царской земле. До получения Хабактой при Митридате Евпаторе некоторых незначительных полисных привилегий она и, очевидно, Фабда, входили в систему укреплений административно-территориального округа Сидена как подчиненные наместнику этого округа с резиденцией в Сиде. Вот почему после присоединения этих трех укреплений к Амису и упразднения Сиды как столицы округа они стали именоваться τά χωρία, не отличаясь друг от друга но значению.
О возможности рассматривать τά χωρία в Понте как часть военно-административной системы, где размещались гарнизоны царских войск, которые, подобно катойкиям, подчинялись фрурархам и стоявшим над ними наместникам областей (стратегам, диойкетам, эпархам), свидетельствуют данные источников о царской крепости Кимиате, столице округа Кимиатена (см. выше). Страбон (XII. 3.41) называет Кимиату то φρούριον, Аппиан (App. Mithr. 9) - то χωρίον. Данное обстоятельство должно показывать, что в укреплениях типа τά χωρία могли размещаться царские гарнизоны. Ведь обязательной принадлежностью то φρούριον был гарнизон во главе с фрурархом. А если в отношении укрепления античные авторы употребляют два в целом равнозначных термина, то это подразумевает возможность размещения гарнизонов и в τά χωρία. Поскольку τό φρούριον выступал как столица округа, то входившие в него τά χωρία вместе с гарнизонами должны были, естественно, подчиняться этой столице и властям округа. Означенные укрепления, как представляется, уместно сблизить с τά χωρία в окрестностях Смирны и северо-восточных районах Лидии, где в конце II в. были расквартированы военные гарнизоны.
В найденном близ Смирны декрете 129 г. размещенные в укреплении воины обозначаются οί κατοικουντες·, что позволило сделать вывод о превращении солдат таких гарнизонов в военных колонистов-катойков[72]. Из надписи с текстом договора Смирны с жителями Магнесии на Сипиле и Палеомагнесии видно, что военные поселенцы в укреплениях типа τό χωρίον приравнивались к катойкам и имели право на участок земли вблизи укрепления. Поскольку в Понте τά φρούρια καῖ αί κατοικίαι были близкими по характеру поселениями, а τά χωρία являлись как бы "уменьшенным" вариантом τά φρούρια, можно сделать вывод, что и там аналогичные укрепления находились в подчинении у гарнизонов царских воинов, имевших земельные владения-клеры в ближайшей округе.
Таким образом, система царского землевладения и управления χώρα βασιλική основывалась на столице округа (τό φρούριον), где находился гарнизон воинов, подчинявшийся командиру гарнизона - фрурарху, подотчетному наместнику округа - стратегу. Существовали и военно-хозяйственные поселения (αί κατοικίαι, τά χωρία), жители которых были воинами и имели своих командиров (οί ήγεμώνες). Последние подчинялись стратегам округа, а в конечном итоге - самому монарху. При этом они владели земельными участками, с которых взимались налоги в царскую казну. Часть этих налогов - доходов казны хранилась в царских крепостях, разбросанных по всему царству.
В рассмотренную военно-административную систему управления вписывается и четвертый тип укрепленного поселения - τό τείχος. Описывая ситуацию в Понтийском царстве после смерти Митридата VI, Дион Кассий (XXXVII. 14.3) указывает, что не все гарнизоны в крепостях за пределами Боспора, где скончался царь, тотчас же сдались римлянам (τείχη γαρ τίνα φρουροί έξω τοῦ Βοσπόρου έτι και τότε έχοντες ουκ εύθύς ώμολόγησαν). В этом контексте τα τείχη могут означать как "города", так и "укрепления, крепости". Л. Робер отмечает, что как составная часть названий укрепленных поселений то τείχος встречается обычно там, где греческий элемент как бы внедрился в варварскую периферию. Сопоставляя τα τείχη, τα χωρία и τα φρούρια, он делает заключение, что такие укрепления имели гарнизоны и строились по границам хоры для защиты от врагов. При этом фрурархи, командиры гарнизонов в τα τείχη, имели большие полномочия и власть[73].
Данный вывод подтверждается указанием Диона Кассия, что в царских крепостях (τα τείχη) находились гарнизоны воинов, которые охраняли размещенные там казнохранилища. Этот факт заставляет отождествить их с τα φρούρια и τα χωρία, где также хранились сокровища царя. Но если τα φρούρια были главными укреплениями, а τά χωρία второстепенными, то τα τείχη можно рассматривать как крепости с гарнизонами, подвластные в военном, политическом и экономическом отношениях τα φρούρια как столицам округов-наместничеств. Подобно обитателям τά χωρία, воины в τα τείχη также могли иметь часть земли в собственном владении. А это значит, что они, вероятно, контролировали подвластную им ближайшую округу.
Согласно декрету из Селевкидского царства, принятому жителями двух деревень Неонтейхос и Киддиукоме в честь властителя их округа-тона (κυρίωι του τόπου), τό τείχος в Малой Азии могло выступать как военно-административное подразделение более крупной округи на царской земле. В непосредственной зависимости от него находились комы - деревни местного земледельческого населения[74]. Не исключено, что Абонутейх, о котором выше шла речь, до времени Митридата VI мог быть одним из укреплений, которые не имели нрав самоуправления и зависели от царского наместника-стратега, осуществлявшего наместничество в округе, в состав которого входил городок, приравненный, судя по названию, к разряду укреплений τά τείχη- τα χωρία на царской земле.
Военно-административная структура Понтийского царства, основанная на обширных царских земельных владениях, базировалась на системе крепостей и укреплений, приравненных к военным колониям. Данное обстоятельство обусловливалось тем, что в Ахеменидской державе, в состав которой входила Понтийская Каппадокия, основные земельные владения находились в царской собственности[75]. У местных племен Понта и Каппадокии экономическая и политическая жизнь издревле концентрировалась в различных укреплениях, среди которых были своего рода столицы, контролировавшие близлежащую территорию (см. выше). Описывая область мазакенов в Великой Каппадокии, Страбон указывает: "Город являлся для них в некотором смысле лагерем. В остальных отношениях они находили безопасность как для себя, так и для своих рабов в горных крепостях, которых было много, частью царских, частью принадлежавших "друзьям царя"" (Strabo. XII. 2.9). Эллинистические цари при создании административно-территориальной системы учитывали сложившуюся практику постройки укреплений, когда крупные крепости служили укрытием для населения близлежащей округи. Возле Мазаки известна деревня Тетрапиргия (Ptol. V. 6.13), которая ранее, вероятно, была крепостью с четырьмя башнями. А исследования в Галатии и Ликаонии показали, что территории этих областей были сплошь покрыты крепостями и укрепленными поселениями, которые в эллинистическую эпоху нередко выступали как деревушки или небольшие городки, подчиненные греко-римским городам и являвшиеся, по выражению В. Рамсея, "держаниями местного неэллинского духа"[76].
Одной из главных причин создания крепостей на γη βασιλική следует считать сохранение самоуправления деревенских (сельских) общин - ком в Малой Азии с древнейших времен. В противовес такому самоуправлению в целях удержания ком в повиновении и для сбора налогов цари, в том числе Митридатиды, создавали царские крепости по всему царству, стремясь связать с ними многочисленные сельские общины земледельцев. Поэтому военно-административная система в Понте, Каппадокии и Пафлагонии имела прочную политико-экономическую основу.
Об одной из составных единиц такой структуры - сельских общинах (комах) в Пафлагонии - говорит Страбон: "в 10 схенах от Амастрии на Эгиале находилась деревушка (ή κώμη), получившая название от населявших этот район побережья генетов" (XII. 3.8). Эгиал, давший название местности, также охарактеризован как кома (XII. 3.10). Перипл Анонимного автора (Anon. PPE. 17) упоминает в этих местах ή Κλίμαξ κώμη, которая отстоит от Эгиала, обозначенного в перипле как то χωρίον, на 50 стадий. Далее к востоку на принадлежавших Синопе землях находилось небольшое поселение Армена, которое нередко именуется комой (ή κώμη των Σινοπέων) (Strabo. XII. 3.10; Anon. PPE. 20)[77]. В перипле Анонимного автора и Маркиана Гераклейского о Стефане и Киноле говорится как о деревнях (αί κώμαι) (Anon. PPE. 20; Marc. Per. Menip. IX)[78], тогда как другие источники величают их эмпориями, стоянками для судов (Ps. - Arr. PPE. 21), гаванями (Ps. - Scylax. 90), городами (Plin. VI. 2.6). Страбон (XII. 3.10) и Помпоний Мела (I. 19) никак не характеризуют эти пункты, хотя и приводят их названия. Такое разночтение терминов можно объяснить тем, что до завоевания Синопы понтийскими царями Армена было полисом; в I в. до н. э. - I в. н. э. она превратилась в незначительную деревушку - кому. После падения Митридата VI и возвращения при Помпее Синопе се прежних земель стало возможным вновь вывести туда колонию синонейцев, о чем свидетельствуют Страбон и Плиний. Мы не знаем статуса Армены и других поселений при понтийском владычестве. Но, учитывая, что Синопа, Амис и другие полисы, утратив контроль над большей частью своих территорий, ограничились распространением своей власти в непосредственной близости от стен (см. выше), можно утверждать, что Армена временно оказалась на подвластной царям Понта земле. Вот почему ее статус снизился до комы, и даже после вернувшего ее Синопе Помпея она какое-то время по традиции величалась комой. Но ко времени Плиния Старшего она вновь обрела статус полиса. Вероятно, то же относится и к другим населенным пунктам, бывшим ранее полисами, которые в результате митридатовских реформ и деятельности римских полководцев стали деревнями-комами.
В перипле Маркиана (Marc. Per. Menip. IX) в окрестностях мыса Карамбис упоминается кома Каллистратия, которую Анонимный автор пе-рипла (Anon. PPE. 19) называет полисом. К сожалению, этот населенный пункт по другим источникам неизвестен, но, судя по названию, может быть весьма древним. Это подразумевает его вхождение в состав γη βασιλική во времена владычества Митридатидов в Пафлагонии.
В Понтийской Каппадокии также существовали деревни-комы, например упоминавшийся Фаземон, "400 деревень Митридата", опустошенные Муреной в 83 г. (τετρακόσιας του Μιύριδάτου κώμας) (App. Mithr. 65), деревни "по ту сторону" Галиса, разоренные в ответ на это Гордием, τό Χιλιόκωμον πεδίον, т. е. "равнина тысячи деревень" к северу от Амасии в долине р. Ирис (Strabo. XII. 3.39). В восточных районах Понтийской Каппадокии в отрогах Париадра жили так называемые гептакомиты (οι Έπτακωμήται), или "семиобщинные", которых Страбон (XII. 3.18) относит к моссинойкам. Последние, обитавшие в окрестностях Фарнакии и Трапезунда, прославились тем, что их цари почти все время проводили в специальных укреплениях - "башнях", откуда давали распоряжения (Xen. Anab. V. 4.26; Diod. XIV. 30.7; Strabo. XII. 3.18; Ps. - Scymn. 900-910). Согласно Ксенофонту, соседние с моссинойками колхи также жили в деревнях-комах, т. е. сельских общинах, которые являлись основной формой организации земледельческого населения в южных районах Колхиды, Малой Армении и Каппадокии[79].
На основании сообщений о "равнине тысячи деревень"и моссинойках-гептакомитах можно сделать вывод, что земледельческое население восточной Малой Азии объединялось в союзы деревень (κοινά) по племенному и религиозному принципу. Такая форма организации населения вообще характерна для Фригии, Писидии, Каппадокии, Ликаонии, Памфилии и других областей Малой Азии. Союзы деревень нередко были независимы в плане организации и управления, выступали в качестве самостоятельных податных единиц[80]. Об экономической и юридической самостоятельности сельких общин-ком в Понте свидетельствуют надписи: в посвящении элевсинским богиням плодородия из Тхорума (Эвхаита) упоминается судья, или законовед общины (ό νομικός), являвшийся одновременно и жрецом Зевса Эпикарпия (SP. III. 189). В другой надписи говорится об экономе (ὀ οικονόμος) комы Хагонды (Χαγόνδας), следившем за финансовыми делами общины (SP. III.94).
Объединенные по этническому и племенному принципу автономные союзы ком и племена, которые жили на царских землях или землях, отданных царями "в дар" своим приближенным, носили название εύνη и возглавлялись этнархом (εύναρχος). Прямые подтверждения такой должности в Понтийском царстве в источниках отсутствуют, однако имеются косвенные доказательства. Так, Митридат VI, вероломно уничтожив тетрархов галатов, "поставил над этим племенем (галатов. - С. С.) в качестве сатрапа Евмаха" (σατράπην èç το εθνος επεμψεν) (App. Mithr. 40). Здесь сатрап Евмах по положению приравнивается к этнарху, т. е. начальнику, или предводителю племени или группы племен. Например, на Боспоре, который, в середине I в. до н. э. сохранил в своей структуре много заимствованных из Понта при Митридате VI черт в экономике, политике и культуре, Фарнак II, отправляясь в поход на римлян в Малую Азию, оставил наместником в государстве своего доверенного этнарха Асандра (Ps. - Luc. Mac. 17).
Этнархи следили за своевременным поступлением в казну доходов с деревень и племен, что согласуется с рассмотренной нами военно-административной системой управления в государстве Митридатидов. Ведь из сообщений Страбона о племенах Восточного Понта создается впечатление, что некоторые из них вообще не подпадали под нее. Возможно, что некоторые неподвергшиеея значительной эллинизации племена, признавая понтийских владык царями, жили общинами на царской земле по своим законам и обычаям. А их предводители-этнархи, выполняя в целом те же обязанности, что и наместники областей (стратеги, эпархи, диойкеты) в западных районах царства, считались доверенными лицами царей в "неблагонадежных" районах Каппадокии и Малой Армении. Впрочем, это не исключает возможности организации здесь катойкий. Отсутствие данных не позволяет говорить о причинах объединения ком в союзы "многокомии" и κοινά. По аналогии с другими регионами Малой Азии можно думать о политических, экономических и культурно-религиозных предпосылках подобных форм организации общин[81].
Практически ничего нельзя сказать о формах зависимости членов сельских общин. Исходя из положения, что основная часть земельного фонда в Понте и Каппадокии принадлежала χώρα βασιλική, следует предположить, что общинники в массе являлись царскими земледельцами и приближались по статусу к λαοί βασιλικοί. Это подтверждается на примере "равнины тысячи деревень" - во времена Страбона она принадлежала Амасии, составляя часть ее хоры, что было сделано по упоминавшемуся распоряжению Гн. Помпея, который приписывал эллинским городам большие порции бывшей царской земли. Следовательно, территория с равниной Хилиокомон стала городской посредством προσενέγκασθαι, что было заимствовано римлянами из практики эллинистических царей, например, в отношении Приены и зависимых от нее сельских жителей - педиеев. Еще Александр Македонский превратил их в царских земледельцев (λαοί), а в III в. с возвращением полисных земель к Приене педиеи вновь стали паройками (RC. 8.1. 1-6), которые по юридическому положению приближались к неполноправным гражданам[82]. Аналогичный процесс, вероятно, происходил с комитами "равнины тысячи деревень": при понтийских царях они уплачивали форос в царскую казну как царские земледельцы, а после присоединения к хоре амасийцев превратились либо в паройков, или катойков, т. е. неполноправных граждан Амасии, либо остались на положении λαοί, но подчиненных всему коллективу граждан полиса. Отсюда вытекает, что при понтийских царях комиты на γη βασιλική могли относиться к категории царских земледельцев, уплачивавших форос в царскую казну. Такое положение закреплялось юридическим подчинением их крепостям-столицам округов и военным поселениям, которые, как мы уже отметили, следили за исправным поступлением налогов и во многом сами существовали за счет эксплуатации местного земледельческого населения.
Подводя итог, констатируем, что основная часть земли в Понте относилась к категории царской и делилась на округа (стратегии, эпархии, диойкесии). Главным средством удержания ее в собственности, а живших на ней земледельцев-общинников в повиновении были царские крепости и военные колонии-катойкии. Понтийские цари размещали в таких укреплениях своих воинов с правом владения земельными участками. Такая система, с одной стороны, позволяла контролировать незначительное по объему полисное землевладение, а с другой - давала возможность следить за многочисленными сельскими общинами-комами, которые втягивались в структуру царского землевладения и постепенно эллинизировались. Военно-административная организация создавала видимость внешней самостоятельности сельских общин-ком, что было непременным условием общинного землепользования в Передней Азии с ахеменидских времен.
Как мы выяснили, основанная на обширных царских земельных владениях военно-административная система управления в Понтийском царстве могла быть жизнеспособной только потому, что цари считались верховными собственниками всей земли в государстве. Даже земельные владения греческих городов зависели от воли монарха. В годы правления Митридата VI Евпатора в системе отношений полис-царская власть произошли некоторые изменения. Они были вызваны тем, что, с одной стороны, царь укреплял царское землевладение путем строительства новых укреплений на γη βασιλική, а с другой - поощрял полисное самоуправление, предоставляя основным полисам и обращенным в полисы царским крепостям права на закрепление за собой определенного количества земли в качестве своих владений.
Такое положение обусловливалось рядом причин. Наличие катойкий и контролировавших округу и приравненных к военным колониям крепостей приводило к тому, что сельские общины-комы постепенно втягивались в товарно-денежные отношения и экономически становились зависимыми от столиц округов. Это вызывало процессы социального и имущественного расслоения в среде общинников-кометов. В результате часть их оказывалась в числе жителей разраставшихся укреплений. А население последних, получившее от царя земельные участки-клеры, вследствие развития аграрного и ремесленного производств, становилось более самостоятельным в экономическом отношении. Со временем такая самостоятельность неизбежно закреплялась политически и юридически. А это выражалось в постепенном превращении бывших военных колоний-катойкий, царских укреплений и незначительных городов (τό πολίχνιον) в полисы, которые получали относительную свободу, автономию и политию, хотя и под царским контролем.
Как правило, эллинистические цари обращали в полисы те катойкии, которые возникали рядом с деревнями местного населения, при этом решающим было объединение колонистов с туземцами[83]. Примером тому в Восточной Малой Азии может служить созданный Гн. Помпеем в Малой Армении полис Никополь на р. Лик. Когда в 66 г. Помпей отдал город ветеранам и раненным в сражениях воинам, туда с окрестных территорий хлынул поток местных жителей, которые составили костяк населения новооснованного полиса. Местный этнический компонент сохранялся там до III в. н. э. (Cass. Dio. XXXVI. 50.3). О том, что подобная ситуация могла сложиться и при Митридате VI, свидетельствуют обстоятельства создания Евпатория (Магнополя). Митридат не успел превратить его в полис, Помпей же увеличил его площадь, хору, население и переименовал в Магнополь (Strabo. XII. 3.30), завершив то, что начал понтийский царь.
При Митридате происходило постепенное перерастание бывших укрепленных поселений в полисы. В состав их включалась в качестве городской хоры часть территории, которая прежде выступала как γή βασιλική и подчинялась столицам округов. Местное население, повторим, либо вливалось в коллектив граждан, либо оставалось на правах зависимых от полисов λαοί. Оно могло превратиться и в паройков, т. е. неполноправных граждан, живших на "подвластной" полисам земле. Однако имеющиеся данные сообщают лишь о земельной собственности граждан городов Понта и Пафлагонии из разряда "прилегающих к полису" (см. выше). Практика превращения бывших царских укреплений в полисы может свидетельствовать об участии местных эллинизованных жителей Восточной Анатолии в становлении полисной жизни при Митридате Евпаторе (ср. OGIS. 338 -Пергам).
Выявленный социально-экономический процесс совпал с филэллинской политикой Митридата VI. Любопытно, что в первые же годы после его прихода к власти в монетном деле Понта произошли важные изменения: с санкции царской власти медные монеты стали чеканить не только древние полисные центры Понтийской Каппадокии и Пафлагонии (Синопа, Амис, Амастрия), выпускавшие полисную монету и раньше, но даже такие города и укрепления, которые до того вообще не чеканили монету, а многие не имели и полисного статуса (Фарнакия, Абонутейх, Амасия, Кабира, Комана, Лаодикея, Газиура, Хабакта, Талаура, Пимолиза). Медные монеты этих центров отличались единообразием в типологии, фактуре, весе, эмблемах, монограммах (рис. II. 1-9) и обращались одновременно, что доказывает их обнаружение в кладах[84]. Все это показывает, что царская власть стремилась не только унифицировать монетные выпуски греческих городов, но и разрешала ставить на монеты название гражданского коллектива в родительном падеже. Единообразие типов, отражающих генеалогические мифические корни правящей династии, исключительно митридатовская символика свидетельствуют, что это была в общем царская чеканка, возложенная с санкции правящей династии на города. Монетные легенды и монограммы, которые свойственны только определенным тинам монет в конкретном городском центре, говорят о том, что в лице Митридата VI царская власть санкционировала выпуск монет городами под контролем царских монетных чиновников. По сравнению с более ранним периодом данные прерогативы расширяли политические права полисов, давали им мизерные, но все же осязаемые элементы автономии и самоуправления. Так как право выпуска монеты со своим названием получили и крупные города, и незначительные центры, подтверждается предположение, что все они имели при Евпаторе статус полиса. Но, как выше отмечалось, он ограничивался правом владеть только той землей, которая находилась в непосредственной близости от города и принадлежала его гражданам. Сохранение за полисами некоторой автономии в области монетной политики и административно-политической сфере наводит на мысль, что эллинские города Понта при Митридате VI заново получили политические привилегии. Следовательно, и в законодательном отношении могло произойти изменение в сторону расширения прав гражданских коллективов, в частности, касательно наследования ab intestat et per testamentum.
О полисных привилегиях при Митридате VI свидетельствует ситуация в Северном Причерноморье и Колхиде. После того, как Митридат VI там укрепился, он стал активно проводить филэллинскую политику. В результате крупнейшие города Боспора - Пантикапей, Фанагория и Горгиппия, а в Колхиде - Диоскурия, получили разрешение чеканить монету. Этим царь Понта продемонстрировал готовность считаться с нравами эллинских городов[85]. Он понимал, что удержать греков в рамках созданной им общепричерноморской державы можно лишь соблюдая (хотя бы для вида) полисные права и привилегии. Право выпускать собственную монету было дано также другим эллинским полисам. При этом прекращение в ряде центров Причерноморья чекана монеты на рубеже 80-70-х годов до н. э. означало отход Митридата Евпатора от традиционных филэллинских принципов первых лет господства на Эвксинском Понте. Это повлекло и сокращение автономных привилегий греческих полисов (см. часть II, гл. 2).
"Евпаторов закон о наследовании", который расширял права полисов в царстве Митридата VI и полностью отвечал задачам его филэллинской политики, мог быть введен тотчас после создания Причерноморской державы в конце II в. Этот закон эффективно действовал до начала 70-х годов I в. до н. э., т. е. в то время, когда Митридат поощрял привилегии греков Причерноморья и своего родового царства. Любопытно, что тогда же Горгиппия, которой мы обязаны сведениями о законе, единственный раз в своей истории выпустила монету со своим названием и из благородного металла. Это может косвенно подтвердить предположение, что "закон Евпатора о наследовании" использовался понтийским царем в политических целях именно в указанный хронологический отрезок времени. Тем самым Митридат VI Евпатор пытался сделать свою власть более прочной, способствовать объединению эллинов в рамках одного государства, противопоставить свою филэллинскую политику восточной политике римлян, ущемлявшей их интересы деятельностью ростовщиков и публиканов.
Однако после неудач Митридата VI в Первой войне с Римом (89-84 гг.) эллинские центры Причерноморья начали выказывать недовольство политикой царя. Это явилось причиной перемены отношения Митридата к греческим городам, ужесточения и урезывания тех куцых политических свобод, которыми они были наделены в первые два с половиной десятилетия союза с Евпатором. Была приостановлена квазиавтономная чеканка, в Северном Причерноморье и Колхиде посажены новые наместники, а сам царь пытался больше внимания уделять местным племенам, нежели эллинским городам[86]. В противовес тенденции городов проявлять самостоятельность, царь и его наместники стали создавать укрепленные поселения, на царской земле, привлекая для этого туземные племена[87], главным образом сарматские (см. ниже). И несмотря на то, что в целом города сохраняли верность Митридату Евпатору до самой его гибели в 63 г., они начинали тяготиться властью царя Понта, пытаясь при малейшей возможности отложиться. Так случилось в начале 60-х годов I в. до н. э., когда некоторые города Северного Причерноморья перешли на сторону Махара (App. Mithr. 107; 108), так произошло и в 63 г., когда против Митридата выступил другой его сын, Фарнак (App. Mithr. 101-108)[88].
В этой связи мы полагаем, что "Евпаторов закон о наследовании" мог быть отменен в некоторых городах Северного Причерноморья в 80 - начале 70-х годов I в. и это стало одной из причин роста антимитридатовских настроений. В этот период Митридат VI открыто перешел от поддержки зажиточных кругов в греческих городах к жесткой политике, пытаясь противопоставить им недовольство малоимущих и обездоленных слоев[89]. В последующем преемники Митридата на боспорском престоле из политических соображений либо давали городам право пользоваться означенным законом, либо отменяли его, проводя, как и их предшественник Митридат Евпатор, более жесткую политику в отношении греческих полисов.
В Понтийской Каппадокии ситуация была похожей: санкционировав выпуск городской меди, Митридат VI расширил полисные привилегии, некоторым военно-хозяйственным поселениям присвоил статус полисов, что дало им возможность иметь незначительное количество земли (γη πολιτική) вместе со старыми греческими центрами. Но земля, хотя и перешла из разряда царской в категорию полисной, в конечном итоге контролировалась царем, который оставался верховным собственником земли в государстве.
Об изменениях в положении полисов при Митридате VI свидетельствуют надписи. Из Зелы происходит фрагмент мраморной политы с посвящением от имени Совета и Народа этого полиса (REG. XV. 1902. P. 319, N 15 = SP. III. 261), который датируется концом II - началом I в. до н. э. Из Газиуры известна надпись конца II - начала I в. Она вырезана у подножия акрополя-цитадели и гласит: "Никакому иностранцу (ξένον μηδένα) без приказа начальника цитадели (του άκροφύλακος) не проходить внутрь (цитадели - С. С.), кто бы он ни был, он будет захвачен. Раб (ό οίκέτης) будет наказан поркой, свободный же (ό έλευθέρος) пусть пеняет сам на себя" (SP. III. 278 = REG. 1910. P. 324 = BCH. 1909. XXXIII. P. 23). Из этой надписи следует, что в Газиуре на акрополе стоял гарнизон царских войск. Среди свободного населения этой бывшей крепости находились метеки, которые, как и повсюду в эллинском мире, не имели всей полноты гражданских прав. Им без особого разрешения командира гарнизона (акрофилака, фрурарха) запрещалось подниматься на акрополь. Поскольку в надписи проводится четкое разграничение между рабами и свободными, между иностранцами и, вероятно, коренными гражданами, которых пропускали в цитадель без особых препятствий, следует полагать, что Газиура по положению приравнивалась к полису и могла иметь свои гражданские органы управления. Последние, несомненно, координировали деятельность с царскими должностными лицами. Если это предположение справедливо, то граждане Газиуры, в прошлом одном из царских укреплений, должны были иметь в распоряжении систему наделов - клерухию, перешедшую из состава γη βασιλική в γη πολιτική как часть принадлежавшей полису территории. Так же могло обстоять дело и с другими полисными центрами Понта и Пафлагонии, в частности, Абонутейхом, который получил часть бывшей царской земли, прежде подчинявшейся царскому наместнику. Таким образом, при Митридате Евпаторе произошло расширение полисных привилегий, особенно у тех центров, которые ранее не имели полисного статуса. Это выражалось в увеличении фонда земель γη πολιτική.
Параллельно с этим Митридат укреплял царские земельные владения, так как в областях, прилегающих к Фарнакии, Трапезунту, Малой Армении и Колхиде, он построил 75 укреплений, самые значительные из которых Гидара, Басгедариза, Синория (Strabo. XII. 3, 28), Синорега (Σινόρηγα φρούριον - App. Mithr. 101), Фадисант (Φαδισάνη φρούριον) (Ps. - Arr. PPE. 23). Некоторые, как, например, Кайнон Хорион, Сида, Фабда, возникли в непосредственной близости от крупнейших греческих центров царства, что позволяло держать города под постоянным контролем. Грандиозное строительство укреплений и присоединение многих новых территорий неизбежно должны были вызвать изменения в административном управлении царскими землями при Митридате VI. Есть основания полагать, что старая система стратегий была упразднена, а во главе наместников над округами были поставлены диойкеты, которым подчинялись сатрапы и эпархи. Возможно, что сатрапы заменили в иерархической структуре управления прежних стратегов. Об этом повествует Страбон, когда описывает назначение в Колхиду диойкетов и эпархов при Митридате VI (XI.2.18). Такими диойкетами были Дорилай Младший, управлявший наместничеством в Комане Понтийской (см. ниже), сыновья Митридата VI Акафий, правитель Малой Армении, Митридат Старший и Махар, наместники на Киммерийском Боспоре. От наместников-диойкетов зависели сатрапы, о чем свидетельствует Аппиан (Mithr. 35), описывая действия Акафия в Македонии в годы Первой Митридатовой войны. "Акафий, - пишет римский историк, - подчинил всю Македонию и, поручив ее сатрапам, двинулся против Суллы (σατράπας έπιτρέφας αυτός)". Очевидно, что и в Малой Армении сын Митридата правил с помощью сатрапов. У Аппиана находим упоминание о том, что Митридат поставил сатрапов над племенами в покоренных им районах Малой Азии (σατράπας*... τοις· ἔθνεσιν) (App. Mithr. 21; 46). Наконец, в одном из своих посланий Митридат Евпатор обращается непосредственно к одному из таких сатрапов (Βασιλ[εὺς Μιθραδ]άτης Λεωνίππω σατράπη [χαί]ρειν - Syll. II⁴. 741). Диойкетами-наместниками назначались лица из числа "друзей" (φίλοι, έταίροι) царя или его сыновья. Одним из таких "друзей" Митридата VI был дед географа Страбона с материнской стороны. В ходе III Митридатовой войны он склонил к отпадению от Митридата 15 укреплений (τά φρούρια) (Strabo. XII.3.33). Это было возможно потому, что дедушка Страбона выступал правителем одной из частей Понтийской державы, как и его брат Моаферн, а также их дальний родственник Дорилай Младший. Поскольку в распоряжении этого человека находилось 15 крепостей (τά φρούρια) вместе с гарнизонами, которые являлись центрами округов Понтийского царства, то следует предполагать, что ко второй четверти I в. эти округа потеряли самостоятельное административное значение и подчинялись более высокопоставленному наместнику, очевидно, диойксту (ср. διωκεῖτο - применительно к Дорилаю Младшему и διοικητής της χώρας και ύπαρχος - к Моаферну), коим являлся и дед Страбоиа. Такая реорганизация находит подтверждение в одном эпиграфическом документе из Амасии, в котором говорится: "Властитель Мерион (Μηριόνου τοῦ κυρίου) повелел воздвигнуть стелу в память о Фарнабазе за его службу (или подчинение?) властителю (δια τό έξηκολουόηκέναι τώι κυρίωι) справедливо и самоотверженно (SΡ.III.95a). Термин ό κύριος в нарративных и эпиграфических памятниках часто имеет значение "повелитель", "властитель", "владыка"[90]. Речь, несомненно, идет о крупном вельможе, очевидно, землевладельце или правителе - наместнике части государства, коль скоро у него в подчинении состоял Фарнабаз, судя по имени, перс. Здесь напрашивается параллель с рассматривавшейся выше надписью из Денизли, где речь идет о некоем Ахее, землевладельце или правителе области (ό κύριος) при Антиохе I, входившем в число друзей этого царя, под управлением которого находились укрепления и сельские общины-комы. Не исключено, что в надписи из Амасии Фарнабаз, как предположили авторы Studia Pontica, служил Мериону на войне (SP. III. P.117). Следовательно, он мог быть одним из стратегов или командиров гарнизона в крепости, входившей в состав земельных владений властителя Мери-она или подвластной ему в административном отношении. Поскольку памятник датируется временем Митридата Евпатора, то ό κύριος можно отождествить с ό διοικητής в качестве наместника территории.
Таким образом, укрепление царской хоры при Митридате VI потребовало усложнения системы управления землями, находившимися в собственности царя и его ближайшего окружения. Это ответ на предоставление городам некоторых полисных привилегий, в частности крайне незначительных земельных владений. Царские крепости на хоре должны были укрепить власть монарха, чтобы стать его опорой на местах. Решающая роль в строительстве и управлении ими отводилась царским ставленникам-диойкетам и сатрапам, призванным одновременно пополнять царское войско контингентами зависимого от них местного населения, а казну - новыми налогами. Военно-административная система при Митридате VI Евпаторе получила, таким образом, новый стимул. Ее основным предназначением было противостоять тенденции к автономии и самостоятельности греческих полисов царства, игнорировать которую в своей политике Митридат VI Евпатор не мог. Вся земля в государстве контролировалась царской властью. Царь мог приписать ее полисам или отдельным лицам по своему усмотрению, что ограничивало автономию гражданских коллективов, не получавших права собственности над всей той землей, которая при их свободном статусе обычно им подчинялась. Иными словами, полисы лишались земли, подпадавшей под понятие "подвластной полису", а за царем оставалось право регулировать их земельные владения.
При разработке вопросов социально-экономической истории Понта нельзя обойти молчанием особенности храмового землевладения и роль храмовых объединений, так как большое место в жизни Понтийского царства занимали крупнейшие храмы Восточной Анатолии Комана Понтийская, Зела, Кабира и Америя. Составными частями храмовых объединений Понтийской и Великой Каппадокии являлись храм, город, основанный в непосредственной близости от него, и сельскохозяйственная округа - священный участок, который обрабатывался иеродулами, платившими налоги (ό φόρος) в священную казну. Организация храмовых центров, как полагают, имеет восточное происхождение, напоминая в основных чертах храмовые комплексы древневосточных государств[1]. Исследователи, которые занимались храмовым землевладением с точки зрения общих вопросов аграрных отношений в эллинистических государствах, отмечали: поскольку царь выступал в качестве верховного земельного собственника, то земля храмов и доходы с нее, которыми распоряжались жрецы, подпадали под юрисдикцию царской канцелярии. Однако открытым оставался вопрос о соотношении χώρα ίερά и γῆ βασιλική в Каппадокии. Он был только поставлен В. Рамсеем в связи с политикой Селевкидских царей и Атталидов на западе Анатолии, а применительно к Восточной Малой Азии решен не был.
Точка зрения Рамсея сводится к тому, что храмовые объединения Малой Азии обладали большими земельными угодьями. Эллинистические властители, стремясь укрепить ή βασιλική χώρα и ограничить владения жрецов, конфисковывали храмовую землю для передачи ее колониям или катойкиям[2]. Эта гипотеза была принята в науке. Исследователи (М. И. Ростовцев, Е. Хансен) полагали, что эллинистические правители пытались завладеть священной собственностью храмов. Жрецы же каппадокийских святилищ лишь пользовались храмовой землей, так как она принадлежала царю. Зависимое и полузависимое население храмовых центров подчинялось царю[3], а не верховному жрецу храма. Однако после того как стали известны документы, относящиеся к храму Зевса Эзанейского (Αίζανοι) в области Фригия Эпиктет, было выдвинуто предположение, что эллинистические монархи выделяли землю из своих доменов для передачи храмам, а подать с этой земли поступала в храмовую казну. Царь же оставался верховным собственником земли в государстве, поэтому формально и земля храма должна была находиться в его распоряжении[4]. В Каппадокии и Понте, но мнению ученых, царская власть оставила без изменений всю систему храмового землевладения, но из политических соображений выделяла храмам часть земли из состава γη βασιλική[5]. Вне поля зрения, однако, всегда оставалось социальное и правовое положение различных категорий населения великих каппадокийских храмовых центров.
В советской историографии А. Г. Периханян подчеркивает, что эллинистические властители предоставляли крупным храмовым объединениям статус полисов, что должно было закрепить храмово-гражданские коллективы в качестве самостоятельного целого в составе эллинистической монархии и обезопасить от нападок со стороны царской власти. По ее мнению, жреческие общины Команы, Зелы и Америи пользовались значительной долей самостоятельности[6].
В последнее время вопросы храмового землевладения в Понте затрагивались П. Дебором, Х. Ваймертом и Э. Ольсхаузеном. П. Дебор считает, что жрецы были хозяевами всех дел, а их домены росли за счет царских подачек. Римляне же ограничивали их политическую свободу[7]. По мнению Ольсхаузена и Ваймерта, население Комены подчинялось жрецу, иеродулы не являлись рабами, а крестьяне выступали арендаторами храмовых земель. При этом часть населения Команы и других центров находилась в непосредственном подчинении у царя, а другая часть - у верховного жрецах[8].
Таким образом, единого мнения о положении храмовых общин в царстве Митридатидов и соотношении храмовых земельных владений и γη βασιλική нет. Исследователи оставили без внимания взаимоотношения полисных коллективов Команы, Кабиры и Зелы с храмовой администрацией и их храмово-гражданских коллективов с царской властью. Нет единства и в вопросе о статусе разных групп населения храмовых общин Понта: иеродулов, к примеру, считают крестьянами или крепостными-сервами, рабами, затворниками, подобно средневековым монахам[9]. Учитывая такое положение, мы попытаемся дать характеристику храмовых центров Понта, показать их место в структуре царства, отношения с царской властью и римлянами, определить социальное и правовое положение иеродулов, иерой, теофоретов и других категорий населения.
Храмовые объединения в Комане и Зеле существовали при Ахеменидах и даже ранее, так как Страбон указывает, что храм в Зеле был основан задолго до Митридатидов. Он ссылается на почитание в Зелетиде персидских богов Анаит, Омана и Анадата (Strabo. XII.3.37) и приводит храмовую легенду, согласно которой саки (скифы), завладев Бактрией и Арменией, дошли до Понтийской Каппадокии. "Персидские полководцы, находившиеся тогда в той стране, напали на них ночью во время всенародного праздника после дележа добычи и совершенно уничтожили это племя. Возведя на этой равнине на какой-то скале насыпь, полководцы придали скале форму холма, затем построили стену и воздвигли святилище Анаит и богам, имеющим с ней общий алтарь, - персидским божествам Оману и Анадату, установив ежегодное священное празднество Сакеи, которое жители Зел (так называется это место) справляют еще и теперь" (Strabo XI.8.4). Далее (XII.3.37) он сообщает, что город Зела (ή πόλις Ζήλα) был возведен на насыпи Семирамиды.
Возникновение святилища персидских богов и учреждение празднества Сакеи в ознаменование побед над скифами следует датировать первой четвертью VI в. до н. э. Страбон свидетельствует, что во время постройки храма Анаит город Зела уже существовал, воздвигнутый на насыпи (кургане) Семирамиды. Он различает город (ή ττόλις) и святилище (τό ιερόν) в этом городе. Упоминание насыпи Семирамиды служит доказательством отождествления Анаит с богами плодородия, поскольку Семирамида была одной из ипостасей богинь плодородия и в этом сказалось влияние доперсидской традиции[10]. Следовательно, ко времени персидского владычества город Зела уже существовал.
О Комане в древнейшую эпоху известно мало. Страбон передает легенду, что Каппадокийская Комана в Катаонии возникла на том месте, где Орест и Ифигения оставили свои волосы, перенеся сюда из Таврики обряды Артемиды Таврополы (XII.2.3). Эта легенда бытовала и в одноименном храмовом центре в Каппадокии Понтийской. Версия Страбона опирается на греческий вариант мифа об Оресте и Пиладе, изложенный в художественной форме еще в V в. до н. э. Еврипидом и Софоклом[11]. Несмотря на то, что миф может отражать события в крито-микенском мире непосредственно перед дорийским завоеванием[12], данная легенда является обычной эллинской версией о происхождении обрядов местной богини Ма-Эннио, почитавшейся в команских святилищах. Греки, познакомившись с Ма-Беллоной, местным вариантом Великого женского божества природы и всего сущего (Γῆ Μήτηρ, ποτνία θηρῶν)[13], отождествили с ней свою Артемиду Таврополу, функции которой, согласно их представлениям, близки каппадокийской богине[14]. В греческом мире множество различных городов стремилось связать свою историю с легендой об Ифигении[15], поэтому и поселившиеся в Комане греки не желали отстать от моды. Так что версия мифа, имевшего хождение в Каппадокии, ни в коей мере не служит надежным свидетельством возникновения команского храма в ΧΙΙ-ΧΙ вв., поскольку приводимый Страбоном вариант легенды датируется не ранее VI-V вв. Это всего лишь попытка греков объяснить этимологию названия незнакомого им места Κόμανα, Κούμανα известным для них словом ή κόμη - "волосы", "листья", "зелень". Поэтому предположение Эд. Мейера о связи топонима "Комана" с этнонимом ассирийских источников Qumani[16] заслуживает внимания как серьезный аргумент в пользу реальности поселения на месте Команы еще во II тыс. до н. э.
Таким образом, уже в раннее время на месте Зелы и Команы могли появиться храмовые общины, которые владели определенной территорией. В Восточной Анатолии, бедной на городские центры, различные божества играли большую роль в жизни сельских общин[17]. В Малой Азии сохранилось немало деревень, составной частью названий которых было имя божества, выступавшего в качестве суверена общины (Диоскоме, Аттиокоме, Иеракоме и т. п.). Члены общин почитали соответствующее божество, которое иногда распространяло свою власть и на другие деревни. Тогда деревня, где было святилище, превращалась как бы в столицу - центр небольшой округи типа прихода или епископства христианских времен, где почитатели божества собирались для отправления совместных религиозных празднеств. Подобные общины со святилищами богов-покровителей могли существовать и в Понте.
У подножья священной горы Ольгасс в Пафлагонии в окрестностях Синопы находилось большое количество святилищ пафлагонцев (Strabo. XII.3.40). Это можно рассматривать как указание на святилища богов-покровителей в общинах данного региона. На то же намекает и почитание Зевса Коропидзоса в долинах Пафлагонии[18]. В посвятительной надписи из Тхорума упоминается ό οικονόμος деревни Хагонды (SP. III. 194), который, помимо управления финансами общины, осуществлял и сакральные функции[19]. Многочисленные надписи с посвящениями божествам из сельских районов Понта (SP. III. 146, 146a; 152; 189) также свидетельствуют о почитании жителями сельских общин Восточной Анатолии богов - покровителей деревень.
Таким образом, в Понтийской Каппадокии, как и других районах Малой Азии, сложились предпосылки для формирования вокруг отдельных святилищ небольших союзов деревень. Так постепенно росли территориальные владения святилищ, которые превращались в центры больших объединений. В Каппадокии такими территориальными объединениями храмов являлись Тиана и Аниса, жрецы-правители которых даже чеканили монету[20]. Земельные владения в царстве Митридатидов сформировались, вероятно, аналогичным образом. Понтийские цари, столкнувшись с проблемой включения крупных храмовых государств в состав царства, должны были строить политику с учетом их прежней автономии. Рассмотрим, какова была эта политика применительно к каждому из трех главных храмов Понтийской Каппадокии.
Начнем с Команы. Страбон сообщает, что она построена по образцу одноименного города в Каппадокии, и там находился храм богини Ма-Эннио. Главный жрец храма в государственной иерархии занимал второе место после царя и нередко принадлежал к тому же роду. При "выносе" культовой статуи богини он носил диадему. "Выносы" богини случались два раза в год, когда справлялись празднества, на которые съезжались жители округи и других более отдаленных районов, "из городов и области" (έκ τε των πόλεων καῖ της χώρας). Комана представляла собой город (ή πόλις), но большая часть его населения состояла из храмовых служителей (ίεροδούλων) и одержимых божеством (θεοφορήτων). Жители города, пишет Страбон, вообще подвластны царю (υπό τω βασιλεί τεταγμένοι), но в большинстве случаев подчиняются жрецу (του δε ίερέως ύπακούοντες). Жрец -глава (ὁ κύροις) храма и иеродулов, которых было более шести тысяч. Храму принадлежал большой участок земли, доходы с которого шли в храмовую казну и находились в распоряжении жреца (Strabo. XII.2.3).
При Митридате VI Евпаторе во главе жреческого клана в Комане был поставлен Дорилай Младший, один из друзей (τῶν φίλων) царя, но затем он был заподозрен в переходе на сторону римлян. После падения Митридатидов Помпей посадил в Комане жрецом Архелая, сына Архелая, стратега понтийцев в годы Первой Митридатовой войны. Помпей, передававший под власть городов бывшего царства Митридата большие участки царских владений, выделил Комане 2 схена (60 стадий) земли, которая была включена в состав священных земель храма (πρός τῆ ίερά). Жители города и присоединенных Помпеем земель подчинялись Архелаю как правителю (ό ήγεμών). Одновременно он оставался ό κύριος (владыкой) 6 тыс. иеродулов. В 55 г. до н. э. Архелай, выдававший себя за сына Митридата Евпатора, вместе с римским консулом Габинием собирался принять участие в войне с парфянами. Но из-за запрета римского сената ему пришлось ввязаться в династические распри в Египте, где он в течение полугода царствовал как муж сестры царицы Клеопатры, а затем был убит Габинием. В Комане ему наследовал сын Архелай, отец последнего царя Каппадокии Архелая (36 г. до н. э. - 17 г. н. э.) (Strabo. XII.3.32-35; XVII.1.11)[21].
В 47 г. до н. э. Цезарь сместил Архелая, заменив Ликомедом; при нем Комана получила от римлян еще 4 схена (120 стадий) земли (Strabo. XII.3.35; App. Mithr. 121; Bel. Alex. 66). Этот Ликомед был царского рода и вскоре римляне признали его царем (Strabo. XII.3.38). После битвы при Акции жрецом-правителем Команы оказался Медей (Cass. Dio. LI.2), который унаследовал территорию около 100 схенов (3 тыс. стадий), поскольку при Антонии жрец Команы получил часть земель Кулупены и Камисены, объединенных Помпеем с городскими землями Мегалополя (Strabo. XII.3.37). После Медея жрецом стал Клеон из Гордиукомы, бывший до этого жрецом Зевса Абреттенского в Мисии и правителем части Морены. Через месяц после вступления в должность верховного жреца Клеон умер от какой-то болезни. За время его правления священные обычаи храма Ма часто нарушались. Так, он разрешал употреблять в пищу свинину не только в ограде священного участка храма (τό τέμενος), где находились жилища жреца и жрицы, но и в самом городе (ή πόλις), что запрещалось рамками священного воздержания (Strabo. XII.8.9). После его смерти жрецом в Комане с разрешения Августа стал галат Дитевт, сын Адиаторига (Strabo. XII.3.37). В 34 г. н. э. Комана Понтийская была присоединена к римской провинции Pontus Galaticus, с 64 г. н. э. - к провинции Pontus Polemoniacus.
Заканчивая описание Команы, Страбон свидетельствует, что город является важным торговым центром, в котором обосновались купцы из Армении. Ведь здесь сходились два пути из Армении, один из которых связывал Арташат и долину Аракса через Верхний Евфрат с долиной реки Лик, а другой - Тигранокерт с долиной Галиса. Кроме того, через Коману шел путь из крепости Дазимон в Кабиру и на юг в Мегалополь-Себастейю[22]. Поскольку Комана выступала как важный торговый центр, она имела большое число жителей. Горожане проживали в роскоши и богатстве, а их земельные участки (τά κτήματα) были отведены под виноградники. Многие жили здесь по обету и приносили жертвы богине Ма.
Источники показывают, что в Комане земля делилась на несколько категорий: а) священный участок храма (теменос); б) священные земли храма (χώρα ιερά); в) участки - клеры граждан города (τά κτήματα); г) земли, которые не были включены в состав священной земли храма, но находились под властью верховного жреца. Последняя категория земель изменила статус после того, как Комана вышла из-под власти царей Понта.
О Комане при Митридатидах Страбон говорит: "под властью царей Комана управлялась (διωκεῖτο) как сказано выше" (XII.3.34). А выше у Страбона речь шла о храме и его жреце Дорилае Младшем (XII.3.33). Как мы отмечали в предыдущей главе, после прихода к власти Митридата Евпатора диойкеты являлись царскими наместниками над обширными частями царских владений в Понтийской державе (ср. Strabo. XI.2.18). Употребление глагола διοικέω - "управлять" применительно к верховным жрецам Команы показывает, что правители храмово-гражданского коллектива, подобно другим наместникам, могли именоваться диойкетами (ό διοικητής της χώρας)[23]. Следовательно, жрецы Команы должны были управлять как царские ставленники царскими землями и территорией, которая издревле находилась во владении храма Ма-Эннио и именовалась χώρα ιερά. Они управляли также землей коллектива граждан Команы. Вот почему жители города подвластны царю и подчиняются жрецу, второму по положению после царя. Это следствие того, что царь в Понтийском царстве являлся верховным собственником земли[24].
Высказанные положения подтверждаются надписью из Каппадокийской Команы: [Οί Κατάονες οί έ]ν [τ]ῆ ί[ερᾲ Κομάνων πόλ]ει Τ[ρ]ι[τανταίχ]μην Ἰαζήμ[ιος τον ιερέ]α της Νικηφόρου θ[εᾶς και] στρατηγον Καταονία[ς ή]γησάμενον αὑτῶν ἑπιεικ[ῶς τε] και εύεργετικώς. "Катаонцы, которые живут в священном полисе Комане, Тритантохму, сыну Ядземия, жрецу богини Никефоры и стратегу Катаонии, управляющему ими со снисходительностью и благодеяниями". Уже В. Рамсей отмечал, что жрец богини Никефоры - это верховный жрец Ма-Эннио, с которой она отождествлялась[25], поэтому Л. Робер предлагал восстанавливать в надписи должность [άρχιερέ]α[26]. Если это так, то первосвященник Команы одновременно и стратег - царский наместник Катаонии, одной из десяти военно-административных областей Каппадокии (Strabo. XII.1.2). В таком случае ему подчинялось население обширного района царских земель, которое платило подать в царскую казну. Следовательно, помимо священных земель Команы, жрец Ма - царский наместник - управлял территорией, которая не относилась к означенному святилищу, а находилась под контролем царя. Учитывая близость военно-административных структур управления Каппадокийского и Понтийского царств, можно утверждать, что жрецы Понтийской Команы, будучи царскими наместниками, также являли собой правителей обширных районов Дазимонитиды - области, в состав которой входила Комана вместе с храмом Ма. Но эти территории не относились к храмовым землям, а подчинялись царю как ή βασιλική χώρα. В таком случае официальной резиденцией наместников-жрецов должна была стать не Комана, а укрепление (το φρούριον) Дазимон, столица означенной округи. Эта крепость царская и вместе с другими подобными укреплениями была оплотом царской власти на землях престола (ср. Strabo. XII.3.15). Впрочем, жрец Команы как царский наместник имел, вероятно, две резиденции - священный центр Коману и официальную административную столицу округа Дазимон[27].
Внутренняя политика царей Понтийского царства, особенно Митридата VI Евпатора, заключалась в том, что, поощряя свободу и частичное самоуправление гражданских коллективов полисов, они усиливали царский контроль над γη βασιλική. Это сдерживало тенденцию к автономии и самоуправлению полисов и храмовых общин (см. выше). В таком случае назначение царским стратегом или диойкетом-наместником верховного жреца Команы предусматривало: а) видимость автономии храмового коллектива; б) контроль за деятельностью храма, так как царь считался верховным собственником земли в государстве; в) контроль за полисом Команой, граждане которого имели участки-клеры на землях, прилегающих к полису. Не случайно Т. Броутон отмечал, что цари Понта имели возможность вмешиваться в дела храмов[28]. Таким образом, храмовая земельная собственность, находившаяся в распоряжении главного жреца, а также земельная собственность гражданского коллектива Команы были опосредованы царем как верховным собственником земли через своего наместника-жреца Ма, который, по выражению Страбона, являлся "владыкой" (ό κύριος) всего в Комане.
Главный жрец Команы, осуществлявший наместничество над царской областью Дазимонитидой, имел в своем подчинении немало царских земельных владений. Эта "остальная" земля не принадлежала храмово-гражданскому коллективу, поскольку являлась царской. Жившие на ней крестьяне должны были вносить подать (έκφόριον, συνταξις) не в храмовую казну, а царю. Поскольку управление землями царя в Понте и Каппадокии было построено по военно-административному принципу, жрецы-стратеги как наместники царя являлись командирами воинских формирований из состава военных поселенцев на этих землях. Об этом сохранилось упоминание в одном из писем Цицерона к М. Порцию Катону в бытность его проконсулом Киликии от 50 г. до н. э. Описывая перипетии междоусобной войны в Каппадокийском царстве, Цицерон сообщает, что жрец Команы играл важную роль в династической борьбе. Он располагал значительной военной силой, в состав которой входила конница, пехота, а также необходимые средства для привлечения новых воинов (Cic. Ad. fam. XV.4.6). Это свидетельствует о том, что главные жрецы храмов Ма в Каппадокии и Понте могли использовать права стратегов-наместников для создания собственного войска, которое действовало как в интересах царей, так и самих жрецов.
Однако после того, как римские полководцы Помпей, Цезарь и Марк Антоний ликвидировали зависимость Команы от царей, исчезла и необходимость для жрецов Ма осуществлять наместничество над царскими землями. А значит, и земля, которая была подвластна царю и управлялась жрецами, перестала считаться царской. В таком случае есть основание предполагать, что добавленные римлянами Архелаю и Ликомеду земельные владения из разряда бывшей царской земли вошли в состав земельного фонда храмово-гражданской общины. Население этих территорий теперь уплачивало форос не царю, а храмово-гражданскому коллективу Команы и по положению может быть приравнено к паройкам эллинских городов, плативших подать полисам. Таким образом, это не владения храма, а земля, которую обычно относят к разряду "подвластной" полисам. Но поскольку главный жрец являлся правителем (ό ήγεμών) этих земель, ему фактически шли все доходы с этих территорий. Так что и в период независимости от царей храмово-гражданский коллектив Команы был ограничен в самоуправлении.
Перейдем теперь к земле, которая была поделена на участки граждан полиса. В литературе иногда встречается утверждение, что земельные участки (τα κτήματα), отведенные в Комане под виноградники, принадлежали иеродулам[29]. Между тем Страбон говорит, что земельные участки с виноградниками принадлежали жителям города (οί ένοικοῦντες). Этот термин обозначает у Страбона жителей города и деревень на землях, которые Помпей дал Архелаю. В одном случае οι ένοικοῦντες в качестве собирательного термина относится к катаонцам, населяющим Коману Каппадокийскую (XII.2.3), а в другом (toiς ένοικοῦσι) - к населению, правителем-гегемоном которого являлся Архелай (XII.3.4). При этом географ отделяет τοῖς ένοικοῦσι этих земель и города от την πάλιν οίκούντων ίεροδούλων, владыкой (ό κύριος) которых Архелай также состоял. Свидетельство Страбона о τοῖς ένοικοῦσι уместно поставить в связь с οί Καταονες οί έν τή ιερά Κομάνων πόλει, которые почтили жреца-стратега и наместника царя согласно вышеприведенной надписи из Команы в Каппадокии. Тогда под ol ένοικοΰντες Страбона подразумеваются жители города и полусвободные земледельцы, обитавшие на хоре Команы, не попадавшей в разряд священной. Основными производителями вина в Комане были граждане города и крестьяне типа паройков или лаой, населявшие земли, подвластные первоначально царям и их наместникам (стратегам либо диойкетам), а после падения царей - жрецам и всему храмово-гражданскому коллективу.
При Митридате VI Комана имела права самоуправления и автономии, о чем свидетельствуют медные монеты с легендой ΚΟΜΑΝΩΝ и монограммами царских и городских монетных магистратов (WBR. I².1. P. 107, 108) (рис. II), которые входят в серию так называемой псевдоавтономной чеканки греческих городов Понта и Пафлагонии. Они показывают наличие в Комане органов полисной власти. В ряде надписей из Понтийской и Каппадокийской Коман встречается упоминание Совета и Народа (IGR. III. 121-125; REG. 1895. Vol. VIII. P. 86, N31=IGR. III. 107) и полисных магистратур. Это показывает, что гражданские коллективы Коман имели статусы полисов и могли распоряжаться незначительным земельным фондом, состоявшим из участков-клеров. В Понтийском царстве предоставление городам этого права зависело от верховной собственности царя на землю. При Митридате VI права полисов в земельном отношении были расширены, поскольку участки отходили в распоряжение властей полисов. В Комане, очевидно, сложилась аналогичная ситуация. А это означает, что контроль со стороны полисных магистратов, опосредованный попечением царя через его наместников-жрецов, несколько ограничивал собственность священных властей храма на эту категорию земель. Следовательно, храмовая община при царях не пользовалась значительной самостоятельностью в области землеустройства. То же, вероятно, наблюдалось и в независимой Комане, с той лишь разницей, что место царей в этом процессе заняли жрецы храма, которые, как, например, Ликомед, сами владели царским титулом. Наш вывод подтверждается тем, что, скажем, в Селевкидском государстве цари нередко проводили политику подчинения себе храмовых общин путем основания городов или колоний, так как город получал в распоряжение хору за счет земель храма[30]. В Комане же суверенитет храмовых властей подрывался наличием полисных земель, ибо это давало возможность царю через его ставленников в городах (эпистатов или эпископов) осуществлять над этими землями свой контроль. К тому же расширение привилегий полисных властей не могло не поколебать позиций жречества. Так что Комана, хотя и имела видимость автономии и самоуправления, на деле была поставлена под жесткий царский контроль как за суверенитетом над полисной частью ее земельных владений, так и над землями, которые входили в состав γή βασιλική и управлялись царской канцелярией через верховного жреца, бывшего одновременно царским наместником.
Теперь проследим, как обстояло дело с γη ίερά - землей храма Ма-Эннио. Наши источники не сообщают, каким образом пополнялась эта категория земель - арендой ли у гражданского коллектива или дарением царей храму. А может, цари пытались конфисковывать обширные домены храмовой земли, чтобы ограничить самостоятельность жрецов? Думаю, что последнее вряд ли имело место, так как у царей была возможность не допустить роста могущества команского жречества посредством поощрения автономных привилегий полисно-гражданского коллектива Команы и укрепления χώρα βασιλική в Дазимонитиде, наместником которой выступал верховный жрец храма Ма-Эннио. К тому же царь оставался собственником всей земли в государстве. Возможно, что понтийские владыки выделяли храму земельные владения, как это практиковалось в эпоху эллинизма (RC. 62; OGIS. 262=IGR. III. 1020=RC 70; OGIS. 383). Не исключено, что существенных дотаций храму в Комане не выделялось, несмотря на то что подвластная ему территория составляла, по подсчетам Завадского, 90-120 кв. км[31]. Однако в эту цифру входят и домены, которые, не являясь частью γή ίερα, подчинялись храмово-гражданскому коллективу во главе со жрецом. Установить размер лишь священной земли не представляется возможным. Тот факт, что после падения Митридатидов римляне давали дополнительные дотации Комане, показывает, что цари в этом отношении не отличались особой щедростью.
Вероятно, цари Понта пытались контролировать храмовую территорию. Несмотря на то, что доход с нее шел в казну храма, Митридатиды, как и другие эллинистические правители, могли изымать часть его в свою пользу. Ведь и Селевкиды, и Атталиды в случае необходимости отбирали жреческое имущество: в известной надписи Мнесимаха (AJA. XVI. 1912. P. 11-82) говорится о праве царя конфисковывать ставшую священной собственность храма. Царская власть действовала в таких случаях через своих чиновников, вроде τεταγμένος έπι τοῦ ίεροῦ или επιστάτης[32]. Указание Страбона, что жители храмово-гражданской общины Команы подвластны царю, можно трактовать как косвенное подтверждение вмешательства понтийских царей в дела храма Ма и возможность распоряжаться его собственностью, тем более что верховный жрец был царским наместником. Но из политико-религиозных соображений они этого не делали, и когда Комана вошла в состав Понтийского царства, вероятно, оставили священные земли храма в неприкосновенности.
Поскольку храмово-гражданский коллектив Команы имел некоторое количество полисной земли, не исключено, что храм Ма мог скупать земельные участки граждан, а затем сдавать их в аренду прежним владельцам, как это было принято в других храмовых объединениях Малой Азии[33]. Другим источником роста храмовых владений могла быть практика передачи храму земли под залог, после чего она становилась храмовым владением. К сожалению, для Команы это не засвидетельствовано источниками.
Из всего сказанного вытекает, что Комана Понтийская ощущала на себе довольно жесткий контроль царей Понта как верховных собственников земли в государстве. Эта версия противоречит утверждениям ряда исследователей, будто данное храмовое объединение имело свободный статус, а права его жречества не ущемлялись царской канцелярией. После падения Митридатидов контроль со стороны царей был ликвидирован, но усилилась власть верховного жреца, который фактически превратился в единственного правителя Команы; все это существенно урезало привилегии храмово-гражданской общины.
Источники сообщают о трех основных группах жителей Команы: населении города (οι ένοικουντες), храмовых служителях (οι ίεροδούλοι), одержимых божеством (ol θεοφόρητοι)· Каждая из групп распадалась на несколько категорий. Т. Завадский установил, что население территории храмового центра делилось на две части: иеродулов, которые группировались вокруг святилища и являлись культовыми служителями; крестьян, которые жили на землях священного полиса. Они не подчинялись жрецу в той степени, в какой это свойственно иеродулам храма[34]. Однако исследователь не учел, что последние, в свою очередь, подразделяются на две категории: первая -живущие в городе и обслуживающие религиозные церемонии; вторая -обитатели хоры, священной земли храма. И те и другие подчиняются жрецу, считая его ό κύριος. В ряде храмовых общин Малой Азии, в частности в храме Аполлона Тарсения, жрец был главой живших на земле храма катойков, с которых была снята десятина на скот. М. Фей-ель отмечал, что вокруг святилища объединялись не только поселенцы-катойки, но и другие категории сельскохозяйственного населения, т. е. "люди, которые живут вокруг святилищ и которые объединяются, когда совершается периодическое празднество"[35]. Кто бы ни были эти люди - катойки или периэки (паройки), они являлись жителями священной земли, которые платили десятину царю. Освобождая их от уплаты десятины, царь способствовал повышению платежеспособности этих людей храму, что давало средства для отправления религиозных церемоний[36]. Иеродулы понтийских и каппадокийских святилищ также уплачивали налог (ό πρόσοδος) жрецам за право обрабатывать землю храмов (Strabo. XII.2.5 - о ежегодном доходе жреца храма Зевса в Венасах, равном 15 талантам)[37]. Если сопоставить ателию храму Аполлона Тарсения с сообщением Страбона, что в Комане на "выходы" богини стекались люди из городов и области, то можно сделать вывод, что иеродулы храма Ма, жившие на γη ιερά, также принимали участие в культовых действиях. А значит, подобно паройкам храма Аполлона, и они уплачивали налог, а их социальное положение было близко последним[38].
Поскольку и те и другие жили общинами (αί κώμαι) и платили налоги в храм, а также, весьма вероятно, царю, то вполне допустимо, что у них наблюдалось имущественное и социальное расслоение; какая-то часть иеродулов порывала с земледелием и переселялась в город для обслуживания храма и культа. Если сравнить данные Страбона о количестве храмовых служителей в Комане (6 тыс.) и Венасах (3 тыс.) с тем, что в храме Афродиты в Коринфе было всего лишь чуть более тысячи иеродулов (Strabo. VIII.6.20), то можно сделать вывод, что для нужд храма и культа достаточно было и тысячи иеродулов. В таком случае остальные могли жить на хоре и съезжаться в город только на празднества богини.
Для характеристики социального положения иеродулов крайне важно свидетельство Страбона, что жрецы Команы не имели права продавать их (Strabo. XII.3.34). Оно совпадает с тем, что известно о зависимых и полузависимых жителях хоры греческих городов - Приены, мариандинах Гераклеи Понтийской, кларотах Крита, илотах Спарты, которые не являлись рабами[39]. Следовательно, иеродулы Команы приближались по положению к различным категориям сельского населения эллинских полисов: периэкам, катойкам, οί γεωργουντες, но не рабам (ό δούλος). Конечно, в среде храмовых служителей могли быть лица и рабского статуса[40], но в массе своей иеродулы - люди либо свободные, либо полусвободные, имевшие право участвовать в мистериях. Не случайно, в сузианских манумиссиях II в. до н. э., посвященных в храм рабынь, становившихся иеродулами, запрещалось порабощать и продавать[41].
Не менее многочисленной группой населения Команы были οί ένοικοῦντες. Она объединяла жителей города и округи, метеков, ксенов, вольноотпущенников, οί ιεροί. В качестве параллели можно привести так называемый "Первый закон Эфеса" 87 г., согласно которому во время войны с Митридатом VI власти города распорядились, чтобы все ίσοτελεῖς, паройки, ιεροί, вольноотпущенники, ксены взяли оружие и зарегистрировались у гегемонов (προς τούς ηγεμόνας άπογράψοντας) и были гражданами на равных правах (IJG. I. P. 22-29. 6=Syll³. 364)[42].
Из надписи явствует, что перечисленные категории жителей не являлись полноправными гражданами. Следовательно, и в Комане, где проживало довольно много торговцев - выходцев из Армении и других стран, находившихся на положении метеков и ксенов, значительное количество οί ένοικοῦντε? не имело гражданских прав в полном объеме. Ими, вероятно, обладали только полноправные граждане города, владевшие земельными участками - клерами. Для нас интерес представляет та часть οί ένοικουντες, которая, как отмечалось, тождественна οί Κατάονες οί έν τή ίερά Κομάνων πόλει, т. е. катаонцам в Каппадокийской Комане. Применительно к Комане Понтийской это могли быть жители царских земель типа λαοί βασιλικοί, свободные крестьяне-общинники или военные поселенцы - катойки и клерухи, обитавшие в многочисленных укреплениях и крепостях, разбросанных по хоре в Дазимонитиде. Они не подчинялись непосредственно храму, а находились под командованием верховного жреца как царского наместника в округе. В период независимости верховные жрецы являлись их ηγεμόνες, а сами жители считались уже не подданными царей, а крестьянами (οί γεωργοί, οί πάροικοι) или воинами-земледельцами, подчинявшимися храмово-гражданской общине во главе со жрецом. Их уместно увязать с военными сельскими поселенцами в Фиатирс (Лидия) (OGIS. 211) во главе с гегемоном-стратегом (ср. приведенную выше надпись Эфеса), в Магнесии (OGIS. 229), и станет очевидно, что мы имеем дело с гражданскими и военными поселенцами в городе и хоре[43]. В таком случае понятно, почему катаонцы Команы Капнадокийской сделали посвящение жрецу-стратегу одной из областей Великой Каппадокии. Вероятно, это был их военный предводитель, подобно тому, как верховный жрец Команы Понтийской Архелай был ό ήγεμών такой же группы жителей в городе и хоре. Таким образом, эти жители Команы в корне отличались от иеродулов. Возможно, что большинство из них пользовались гражданскими правами.
Очень мало известно о теофоретах ("боговдохновенных"). М. И. Ростовцев считал их "зависимыми от бога" и объединял с иеродулами, которых называл крепостными[44]. А. Г. Периханян, напротив, отличает теофоретов от иеродулов, но затрудняется определить их положение[45]. Для суждения о статусе этих людей при храме важно, как представляется, наблюдение В. Ваддингтона, что в ономастике Каппадокийской Команы преобладают теофорные личные имена, производные от имени богини Афины, которая являлась греческой разновидностью одной из ипостасей каппадокийской богини Ма - Νικηφόρου θεά: Афиней, Афинодор, Афинаида. Они принадлежали свободным людям, в большинстве гражданам полиса и, по убедительному заключению В. Рамсея и В. Ваддингтона, не входившим в число иеродулов. Лица, носители теофорных имен, их далекие или близкие предки, были "собственниками" богини и через "божественный энтузиазм" (теофорию) приносили себя в жертву божеству[46]. В таком случае команские теофореты - это участники оргиастических мистерий Ма-Эннио, божественные поклонники культа, свободные по социальному положению и почтенные члены храмово-гражданского коллектива. В их число, вероятно, входили и лица, прибывавшие специально для участия в празднествах из других городов и областей царства, а также ксены и метеки. Следовательно, теофореты - это не социальная категория, а религиозная группа, а теофория, подобно священной проституции, являлась почетной обязанностью, которой не брезговали даже люди из аристократических слоев населения.
Вторым по значению религиозным центром в Понте был храм Анаит (Анахиты) в Зеле. Страбон сообщает, что Зела была столицей округа Зелитида. Он различает храм Анаит и полис Зелу, при этом из контекста его свидетельства о причинах строительства храма (см. выше) следует, что город возник после появления храмового комплекса. К моменту вхождения в царство Митридатидов Зела уже пользовалась известностью как храмово-гражданская община, владевшая значительной округой. Это можно вывести из слов географа о том, что при Митридатидах прилегающая к храму территория была урезана и разделена между различными владениями (Strabo. XII.3.37). Следовательно, при понтийских властителях Зелитида как военно-административная территория-округ, именовавшаяся первоначально стратегией, а затем диойкесией или гиппархией, уступала по размерам храмовой территории домитридатовской эпохи.
"Цари, - пишет Страбон, - управляли Зелой не как городом (ούχ ώς πολιν, άλλ ώς ίερον διῷκουν), а как святилищем персидских богов Анахиты, Омана и Анадата. Жрец в Зеле, как и в Комане, был там владыкой всего (ό κύριος των πάντων). Положение жреца и иеродулов храма в Зеле, согласно Страбону, тождественно их положению в Комане: верховный жрец занимал второе место после царя. Он был главным распорядителем доходов со священной земли храма и земли жреца, т. е., вероятно, теменоса - священного участка храма Анаит. Верховный жрец имел много помощников, следивших за поступлением налогов в священную казну.
После победы над Митридатом VI Помпей объявил Зелу полисом и расширил ее священную территорию, вернув ей часть земель, которые прежде цари конфисковали у храма и сделали царскими. Употребление глагола προσορίζω показывает, что к тому моменту Зела владела только священной землей храма. Марк Антоний увеличил подвластную Зеле область, вернув жрецу Анаит земли вокруг Мегалополя, т. е. объединенные Помпеем в одно целое области Мегалополитиду, Кулупену и Камисену. Во времена Страбона храмовый центр в Зеле входил в состав Понтийского царства Полемонидов, однако Пифодорида отобрала у жрецов Мегалополитиду, сделав ее самостоятельным округом (Strabo. XII.3.31; 37).
Из показаний Страбона можно вывести заключение, что при понтийских царях обеих династий верховный жрец Анаит, подобно жрецу Команы, мог быть наместником царя в Зелитиде, а город при храме считался столицей округа. Вероятно, и в Зеле жрец именовался диойкетом, если учесть, что наш источник употребляет глагол διοικεω. Иеродулы храма и в Зеле но социальному статусу близки команским. Однако, в отличие от Команы, храмово-гражданский коллектив Зелы имел значительно меньше прав автономии и самоуправления. Цари не санкционировали Зеле выпуск монеты, а это означает, что у нее не было полисного статуса и соответственно полисных земельных владений. Большая часть земли в Зелитиде принадлежала царю и его приближенным, а у храмовой общины оставалась только ή ίερα χώρα. Поскольку Страбон сообщает, что цари управляли Зелой не как полисом, а как храмом, да к тому же еще конфисковали большую часть земельных владений храма, то можно сделать вывод, что царская власть оставляла за собой право вмешиваться в дела святилища, ограничивая самоуправление храмово-гражданской общины.
В период независимости от царей Понта Зела получила полисный статус и право чекана монеты (WBR. I².1. P. 158, N1, PI Suppl. M., 6), имела свои Совет и Народное собрание (SP. III.261), полисную землю и хору, подвластную храмово-гражданскому коллективу помимо γη ίερα. Правда, при Пифодориде эта земля вновь стала царской, но права полисной независимости за Зелой, очевидно, были сохранены[47]. Население города во многом аналогично команскому. В 64 г. н. э. Зела вошла в состав римской провинции Pontus Polemoniacus.
Третьим по значению было святилище Мена-Фарнака. Некоторые ученые полагают, что оно находилось в Америи[48], городке (ή κωμόπολίς) близ Кабиры. Однако справедливее локализовать его в Кабире[49]. Согласно Страбону, Пифодорида сделала Кабиру-Себасту своей резиденцией. Сразу после этих слов географ пишет буквально следующее: "...имеет так называемое святилище Мена-Фарнака, городок Америю, имеющий множество иеродулов и священную землю, доходы с которого всегда принадлежат жрецу. Цари почитали это святилище превыше всякой меры, так что они произносили так называемую царскую клятву: "Клянусь счастьем царя и Меном Фарнака. Это святилище является храмом Селены"" (Strabo. XII.3.31).
Кабира представляла собой городской центр, возникший при храме богини Луны, подобно тому, как Комана и Зела выросли вблизи храмов Великого женского божества. При Фарнаке I, как явствует из названия культа, обозначающего учредителя, в храмовом комплексе лунной богини стал почитаться другой лунный бог - Мен, получивший второе составное имя Фарнака, правившего в Понте царя[50]. С тех пор храм для Митридатидов стал священным. Как и другие великие понтийские святыни, храмово-гражданский коллектив Кабиры владел священной территорией и жившими на ней иеродулами, по положению приравненными команским и зелитским. При установлении культа Фарнак I, вероятно, пожаловал храмовой общине часть земли из состава царских владений, как это сделал позднее в Коммагене Антиох I. Жившие на ней крестьяне стали иеродулами храма, а доход взимался непосредственно в казну храма. Знаменательно, что расположенная рядом с Кабирой Америя поименована Страбоном как ή κωμόπολις и, несомненно, имела отношение к территории храма Мена-Фарнака.
Обычно цари приписывали землю храмам вместе с деревнями[51]. В некоторых из них находились небольшие местные святилища, объединявшие ряд сельских общин (ком) в союзы деревень (κοινά). Одной из таких ком и была Америя, которая после присоединения к храмовому комплексу в Кабире превратилась в центр ремесла и торговли (ή πόλις). В связи с тем, что Америя не утратила черты сельского ιερόν, но уже выступала как административный центр на ή ίερά χώρα святилища Мена-Фарнака, то она и названа Страбоном как ή κωμόπολις (местечко, деревня - город). Отсюда ясно, что это был не самостоятельный храмовый центр, а кома на приписанной Фарнаком к храму Мена земле. Поскольку сельское святилище в Америи объединяло население ряда деревень, то при включении в состав храмовой общины в Кабире их жители превратились в иеродулов. Примеры таких священных деревень известны в Малой Азии (Strabo. XIV. 1 A4)[52].
Помимо Америи в состав храмового объединения Мена в Кабире могли входить и другие сельские общины, о которых Страбон ничего не упоминает. Известно, что царские пожалования храмам делались из политических соображений, причем нередко для возвеличивания царя и установления его культа. Это целиком соответствовало внутренней политике, которую проводил в Понте Фарнак I (см. часть I, гл. 3). В этом видится причина пожалования земли храму Мена, в результате чего образовался синкретический культ Мена-Фарнака.
При Митридате VI Кабира получила ограниченный полисный статус (см. выше). Центр области Фанарои, где находился этот город, представляло царское укрепление Фанория (Plin. HN. VI.3.8), столица округа, а недалеко располагалось другое царское укрепление Кайнон Хорион. С их помощью Митридат VI осуществлял контроль за Кабирой, ограничивая ее автономию и политик), а также за жречеством храмового комплекса Селены и Мена-Фарнака, сдерживая рост его могущества. Очевидно, соотношение царской, полисной и храмовой земельной собственности в Кабире было близким Понтийской Комане.
В 65 г. до н. э. Помпей сделал Кабиру административным центром Фанарои, переименовав в Диосполь, а затем уже Пифодорида объявила ее столицей, назвав Себастой. У нас нет данных о святилище Мена-Фарнака в указанное время, поэтому можно только предполагать, что статус святилища и религиозные обряды остались такими же, какими они были в эпоху Митридатидов.
Таким образом, мы убедились, что цари Понтийского государства пытались вмешиваться в дела великих святилищ Понтийской Каппадокии, ибо считались верховными собственниками земли в государстве. Несмотря на то что их политика по отношению к Комане, Зеле и Кабире предусматривала земельные дотации, предоставление ателии, асилии и различных полисных привилегий членам гражданской общины, они постоянно держали в руках мощные экономические и политические рычаги, чтобы удерживать в повиновении жречество и членов храмово-гражданских общин. Поэтому утверждения о привилегированном и независимом положении храмовых объединений Восточной Анатолии, по крайней мере на землях Понтийского царства, не соответствуют истинному положению дел.
*[1]
После исследования земельных отношений в родовых владениях понтийских царей встает вопрос об организации землевладения и управления территориями, вошедшими в состав Понта при Митридате Евнаторе. Эта проблема осложняется тем, что статус государств Причерноморья под властью царя Понта был различным: города Левобережья и _ряд фракийских племен признавали только протекторат понтийского царя, а многие местные племена считались лишь его союзниками. В таких же отношениях с Митридатом VI находились племена степной и лесостепной зон Северного Причерноморья, тогда как Боспор, Херсонес Таврический, Ольвия и Колхида были инкорпорированы в состав царства как наследственные владения, население которых полностью признавало его как царя, а не союзного монарха. Поэтому внутренние преобразования, которые царь проводил в своих родовых владениях в Понте, должны были в первую очередь затронуть северную и восточную половины Причерноморской державы. В связи с тем, что в западных районах Причерноморья власть Митридата практически не закрепилась или существовала очень короткое время, вопросы, касающиеся землевладения, организации и управления территориями в этом регионе, в данной главе рассматриваться не будут. Основное внимание будет сконцентрировано на северных и восточных областях. Перед нами встает несколько узловых проблем: состояние хоры на рубеже II-I вв. и I в. до н. э., взаимоотношения хоры и полисов, организация сельской территории и степень влияния на эти процессы военно-административной системы управления, сложившейся в Понтийской Каппадокии, Пафлагонии и Малой Армении.
Митридат Евпатор, его сыновья-наместники, а также Фарнак, ставший после смерти отца единоличным правителем Боспора, рассматривали Таврику и Колхиду как материально-сырьевую базу для выкачивания ресурсов. По свидетельству античных авторов, Северное Причерноморье и в первую очередь Боспор, служили источником хлеба для родового царства Митридата (Strabo. VII. 4. 6; Memn. XIX; LIV). Боспор выплачивал ему 180 тыс. медимнов хлеба и 200 талантов серебра. Такое количество зерна могло предназначаться для 36 тыс. воинов (60 когорт) Митридата Евпатора, с которыми он в последний период жизни готовился на Боспоре к продолжению борьбы с Римом (App. Mithr. 108). А в ранний период власть царя распространялась на обширный регион Таврики и Северо-Западного Причерноморья, славившихся выращиванием и экспортом пшеницы. Потому поставки зерна в конце II - первой четверти I в. до н. э. были еще большими. Накануне Третьей Митридатовой войны царь собрал в разных местах Причерноморья 2 млн медимнов хлеба (App. Mithr. 69). Поскольку во время этой войны в осажденные римлянами Гераклею и Синопу хлеб поступал главным образом с Боспора, следует полагать, что и до войны пшеница была получена Митридатом в основном из Таврики и Синдики (Memn. LIII, LIV). Колхида поставляла сырье для строительства и оснастки флота: корабельный лес и пеньку, различное продовольствие, золото[2].
Вот почему сельскохозяйственные районы Северного и Восточного Причерноморья представляли для понтийского царя наибольший интерес и он предпринимал усилия там закрепиться. Особенно большое значение приобрели для него северочерноморские земли в последний период борьбы с Римом, когда он лишился владений в Малой Азии. Именно тогда Митридат вынужден был обратить особое внимание на хору подвластных территорий, так как был заинтересован в дополнительных ресурсах для своей армии. С этой целью он начал опираться на местные племена[3], поскольку от них зависело во многом состояние дел на хоре. Это касалось в первую очередь Боспора, ставшего в 60-х годах I в. до н. э. последним пристанищем понтийского царя. Сменивший Митридата Евпатора Фарнак II также рассматривал Боспор как базу для ведения войны с римлянами. Поэтому потребности и оснащении войск и снабжении продовольствием потребовали увеличить поборы и подати с сельского и городского населения. В то же время это должно было способствовать оживлению хозяйственной деятельности, строительству новых поселений, военных лагерей и укреплению их связей с городами.
Античные авторы сообщают о недовольстве в Причерноморье тяжестью податей и поставок Митридату. Археологические исследования показали, что в конце II-I в. резко сокращается число сельских поселений на хоре Боспора, главной хлебной житнице Митридата Евпатора[4]. Близкая картина наблюдалась в Херсонесе, где к концу II в. прекращают существование сельские усадьбы граждан, а некогда подвластные им хлебородные земли в Северо-Западном Крыму выходят из-под их контроля. Сходная ситуация была в Ольвии и в ряде городов Западного Причерноморья[5]. В Колхиде к концу II в. также наблюдается упадок хоры и сельскохозяйственного производства. Сокращается количество сельских поселений, приходит в запустение аграрная территория Диоскурии, Фасиса, Вани (Суриум) и др. В окрестностях Вани резко сокращается количество могильников, что говорит о деструктивных процессах на хоре. Часть поселений, как, например, на хоре Диоскурии (Красный Маяк, Гуад-иху) гибнет вследствие внутренних процессов, связанных с децентрализацией государственной власти и социальной дифференциацией на сельской территории. Другие (Сакан-чия, Пичвнари) погибают в результате военных действий Митридата VI при завоевании Колхиды[6]. Важной причиной упадка хоры по всему Северному и Западному Причерноморью являются усилившиеся во II в. вторжения варварских племен. На Боспоре же опустошение его хоры и сокращение производства в не меньшей степени вызвано было обострением социально-экономических противоречий, а также действиями Диофанта против скифской оппозиции на рубеже II-I вв. Для получения необходимых поставок зернового хлеба и другого продовольствия из Колхиды и Северного Причерноморья Митридат VI должен был возродить сельскохозяйственное производство, серьезно пошатнувшееся в этот период, и этим сбить недовольство тяжестью поборов и поставок продовольствия в Понт. Для этого понтийский царь не мог не использовать экономический потенциал еще сохранившихся сельских усадеб и поселений. В то же время царь Понта стремился преодолеть запустение плодородных земель путем строительства новых и перестройки старых разрушившихся поселений.
Говоря о положении в Колхиде и на Боспоре при Митридате Евпаторе, нельзя не отметить существенную деталь: несмотря на некоторое захирение сельскохозяйственного производства, к концу II в. наблюдается подъем ремесла и торговли. В Вани и Эшери развивается городское строительство, возводятся постройки фортификационного, общественно-политического и культового характера. В городах Западной Колхиды получает развитие производство строительных материалов, керамической тары, ткачество, оружейное дело. Понтийский царь поощрял рост городского хозяйства и торговых связей в Колхиде[7]. В то же время в городах Восточного Причерноморья, как, например, в Диоскурии и Гиэносе, засвидетельствованы следы запустения некоторых жилых кварталов, датируемые рубежом II-I вв. Аналогичная картина и на Боспоре. В Мирмекии во второй половине II - начале I в. сооружалась каменная вымостка улицы, функционировала винодельня, велось строительство жилых помещений[8]. В то же время на рубеже II-I вв. приходит в негодность оборонительная стена, построенная в IV в., прекращается жизнь на раскопанном Боспорской экспедицией центральном участке И, который подвергся разрушению[9]. В указанное время и в Пантикапее сгорел в пожаре построенный во II в. пританей, разрушено большое здание близ северной башни, а также здание недалеко от въездных ворот[10]. В первой половине I в. прекращается жизнь на городище Порфмий[11]. Следы разрушений прослеживаются и в азиатской половине царства (Кепы, Фанагория).
Разрушения связывают с восстанием Савмака, войнами Митридата VI с Римом и варварами, его чрезмерными поборами, разорившими страну[12]. Мнение тех, кто связывает запустения в столице Боспора с борьбой между Савмаком, Перисадом V и Диофантом, отстаивавшим интересы царя Понта, справедливо. Но для Мирмекия и Порфмия вырисовывается несколько другая картина. В этом смысле интересен так называемый мирмекийский клад монет времени Митридата Евпатора. В нем содержалось 16 медных монет: два тетрахалка Синопы и один Амиса, соответственно 80-70 и 105-90 гг., пантикапейский обол 90-80 гг., 12 боспорских анонимных оболов 80-70-х годов I в., самые поздние монеты клада, выпущенные наместником понтийского царя Махаром (см. часть II, гл. 2; ч. III, гл. I)[13]. Если вслед за Е. Г. Кастанаян допустить, что клад был зарыт в результате нападения на город неприятеля, то запустение Мирмекия следует связать с прибытием в Боспор царя Митридата VI для борьбы с Махаром на рубеже 70-60-х годов I в., что привело к расправе над изменившими ему боспорцами[14].
Следовательно, разрушение и гибель поселений на Керченском полуострове в конце II-I в. нельзя объяснять одним лишь восстанием Савмака. На их судьбе сказался весь комплекс причин: оккупация Диофантом европейского Боспора, варварская угроза и дань кочевникам-сарматам, войны Неоптолема против сарматов и бастарнов, борьба Митридата VI с восставшими городами и изменниками-сыновьями Махаром и Фарнаком. Возможно, сыграло негативную роль и катастрофическое землетрясение 63 г. до н. э. Поэтому одна часть сельских поселений могла погибнуть еще в конце II, а другая - в первой четверти I в. до н. э. Однако мы не беремся утверждать, что Митридат VI был заинтересован в разрушении этих поселений, а их гибель - следствие субъективных факторов. Ведь царю было крайне важно, чтобы Боспор и Колхида находились в его руках как можно дольше и служили опорой при проведении агрессивной политики в Малой Азии. Для этого он поощрял рост городского хозяйства в этих регионах. Поскольку экономика греческих полисов во многом зависела от сельского хозяйства, усилия понтийского монарха по подъему уровня городской жизни во всех ее областях неизбежно должны были отражаться на состоянии городской хоры и окружавших ее царских доменов. Поэтому строительство в городах непременно сопровождалось активными мероприятиями на хоре, где при Митридате должны были появиться многочисленные укрепления и крепости, подобные тем, которые возникли в его малоазийских владениях.
Обратимся к сельской территории Боспора I в. до н. э. - I в. н. э. О состоянии ближней, городской хоры на европейском Боспоре мы можем судить отчасти по усадьбе (villa urbica) близ так называемой Солдатской слободки. Она возникла в III в. до н. э., а самые поздние из найденных здесь монет не выходят за пределы первой четверти I в.[15]; усадьба гибнет в 80-х годах этого столетия. Причем монеты не дают оснований связывать ее гибель с восстанием Савмака и войнами Диофанта в последней четверти II в. Разрушение могло иметь место в те годы, когда Митридат VI приводил к покорности своих боспорских подданных, попытавшихся отпасть от него после неудач в первой войне с Римом (App. Mithr. 67)[16]. Кстати, эта усадьба не единична - вблизи выявлено еще несколько аналогичных строений.
На склоне Темир-горы существовала другая усадьба - villa rustica, которая датируется второй половиной III в. до н. э. - II в. н. э. В середине I в. до н. э. здесь производились какие-то перестройки[17]. На хоре Пантикапея и Нимфея находились усадьбы I в. до н. э. - I в. н. э.: Героевка, Октябрьское, Чурубашское. Поблизости выявлены остатки земельных участков[18]. Находки фрагментов посуды 1в. до н. э. - I в. н. э. встречены на небольшом поселении Каменка к северо-востоку от Керчи. К югу от поселения у с. Бондаренково заметны следы подтеса скалы и стены постройки, площадью не более 250 м². Слой митридатовского времени зафиксирован и на поселении Войково-Северное, возникшем, вероятно, в IV-III вв. до н. э. и просуществовавшем до IV-VI вв. н. э.
Далее на север-северо-восток у дороги Керчь - Курортное на возвышенности располагалось поселение Придорожное, которое относилось к типу укрепленных четырехугольных в плане поселений с очень мощными стенами до 3 м шириной. Вокруг основной постройки имелись другие строения.
На многослойном поселении на мысе Зюк, известном как "Зенонов Херсонес", прослеживается слой пожара и разрушений конца II или начала I в. до н. э., а также следы землетрясения 63 г. Поселение "Полянка", расположенное в 5,5 км западнее мыса Зюк[19], существовало еще в III-II вв., а в конце II в. гибнет. Во второй четверти - середине I в. до н. э. здесь возникает другое поселение, застроенное хаотично, с беспорядочной планировкой помещений и непрямолинейной разбивкой.
Почти в центре поселения в квадратном помещении с двойными толстыми, тщательно сложенными стенами и входом с южной стороны найдено более 30 целых и фрагментированных терракотовых статуэток и украшений в виде розеток. Среди терракот изображения Аттиса, Мена, Геракла, Афродиты, Силена, Кибелы, Диониса, Эрота и Психеи, Митры, убивающего быка, конного божества, бородатого быка- Аписа, маски Диониса (Зевса?) и другие, которые показывают синкретизм религиозных представлений митридатовской эпохи. Отсюда же происходят две высокие вазы-курильницы александрийского типа также со следами краски и позолоты. Весь набор терракот и культовых предметов по религиозному значению и жанру близок находкам из так называемого дома Хрисалиска на азиатском Боспоре[20], относящегося ко времени Асандра.
В соседнем помещении обнаружено два клада медных монет, представлявших единый археологический комплекс. Первый, меньший клад состоял из 60 анонимных оболов, оболов типа "Аполлон-орел на молнии" (перечеканенных из анонимных оболов) и тетрахалков Асандра типа "Ника-прора", тетрахалков Пантикапея, Горгиппии (90- 80-х гг.), Херсонеса (70-63 гг.), а также Амиса, Амастрии и Синопы времени Митридата. Второй клад состоял из 1100 оболов, 80% которых имеет тип "Аполлон-орел на молнии", остальные - анонимные боспорские оболы и оболы городов Понта[21]. Поскольку самые поздние монеты относятся к первым годам правления Асандра-архонта, а поселение гибнет в пожаре и более не восстанавливается, то есть основание считать, что это произошло между 47 и 42 гг., ибо в кладе нет монет Асандра-царя. Монеты являлись жалованием жившим на поселении воинам. Учитывая набор статуэток и лепную керамику, можно предположить, что население состояло из скифов, выходцев из Малой Азии, боспорян, несших военную службу и занимавшихся земледелием. Об этом говорит и наличие зернотерок, пряслиц, ткацких грузил, очагов. Означенное военно-хозяйственное поселение-катойкия было построено еще при Митридате VI, хотя расцвет его пришелся на годы правления Фарнака II и архонта Асандра.
В I в. до н. э. возникает поселение "Зеленый мыс" в 2 км к западу от "Полянки". То же можно сказать о поселениях "Сиреневая бухта" и Генеральское-Восточное; в I в. н. э. уже существовали поселения Куль-тепе (Западное и Восточное) и Золотое-Восточное (в бухте). Верхний рубеж поселения Золотое-Восточное (Сююрташ) теряется где-то во II в. до н. э. и в эпоху Митридата VI оно, вероятно, не функционировало. Какое-то поселение или усадьба существовала на месте поселения Золотое в конце III-II в., затем, после кратковременного запустения в I в. до н. э., жизнь здесь возобновилась. Правда, несколько могил В. Н. Корпусова считает возможным датировать II-I вв.[22], но анализ погребального инвентаря не препятствует отнести их к I в. В равной мере это касается и одного захоронения II-I вв. из некрополя соседнего Новоотрадненского поселения[23].
Эллинистическое поселение Новоотрадное погибло в конце II в. и некоторое время оставалось необитаемым. Во второй четверти или середине I в. до н. э. здесь возникает новое укрепленное поселение (28×18,5 м) с квадратной башней на углу и стенками на сырцово-каменном основании. В таком виде укрепление просуществовало до рубежа I в. до н. э. - I в. н. э., когда оно было расширено, а позднее изменило планировку[24]. В I в. до н. э. весьма вероятны перестройки на поселении Афанасьевка. На поселении Семеновка зафиксированы следы пожара в слое I в. до н. э., после чего оно отстраивается заново[25] и в таком виде существует до III в. н. э. К сожалению, невыяснено, когда именно в I в. до н. э. возрождается это поселение.
Далее к западу поселений этого времени неизвестно, за исключением значительного городища в Кутлакской бухте западнее Судака. Это пятиугольная в плане крепость площадью 2400 м² с мощными стенами (2-2,8 м) и пятью башнями. Внутри исследована постройка, напоминающая казарму из шести одинаковых помещений с очагами. Дата поселения I в. до н. э.[26], хотя, возможно, оно возникло и ранее. Об этом свидетельствуют принципы строительства его оборонительных сооружений, имеющих параллели в фортификации Вани, Эшерского городища, акрополя Пантикапея, Мирмекия Митридатовской эпохи. Вероятно, это далекий боспорский форпост, возникший в период влияния последнего в Таврике. Наконец, недавние разведки укрепленного городища на вершине г. Оиук позволили говорить о его существовании уже в I в. до н. э.
Большинство поселений в глубине полуострова также, вероятно, возникло в этом столетии. Слой I в. есть на Михайловском городище[27], поселениях Либкнехтовка[28], Тасуново, Чурубашский маяк, на вершине Атаманской горы, Артезиан, Андреевка-Северная. Можно считать установленным, что в I в. до н. э. появляются поселения всех типов, характерных для европейской хоры Боспора в последующие столетия. Примерно на рубеже II-I вв. все существовавшие прежде поселения и усадьбы Азовского побережья были разрушены. Так что слова Страбона о том, что область, которой владеют правители Боспора (в Крыму), опустошена постоянными войнами, а берег Меотийского озера, мимо которого приходится плыть из Пантикапея в Танаис, "со стороны Европы пустынен" (Strabo. VII. 1, 5), вполне соответствуют реалиям первой четверти или даже половины I в. до н. э. Уцелели только усадьбы ближайшей, пригородной хоры, которые вместе с городами азиатского Боспора обеспечивали Митридату VI исправное поступление "дани". К середине века ситуация меняется: эти усадьбы гибнут или перестраиваются, а на царской земле полным ходом ведется строительство целой системы поселений и крепостей.
Перенесемся теперь мысленно на азиатскую территорию Боспора, где исследовано немало поселений интересующей нас эпохи. Поселения-усадьбы ближней городской хоры изучены пока лишь в окрестностях Горгиппии. В районе пос. Джемете I и II выявлены остатки более 80 построек: это прямоугольные строения из двух небольших помещений с двориком и оградой, расположенные в линию в углах земельных наделов площадью около 7700 м². Они датируются концом III - началом I в. до н. э., о чем говорят монеты Команы Понтийской типа "Эгида-Ника" 105-90 гг. и тетрахалки Пантикапея типа "Дионис-тирс" 90-80 гг.[29] Поселения IV в. до н. э. - III в. н. э. засвидетельствованы у поселков Красный Курган, Красная Скала, Уташ, Су-Псех[30].
Между Анапой и Новороссийском исследованы простые автономные жилищно-хозяйственные идентичные по планировке двухкамерные постройки площадью от 110 до 200 м² с мощными стенами, дворами и оградами. Они находятся на расстоянии 3,5-5 км друг от друга. Ю. С. Крушкол датировала одно из таких поселений у х. Рассвет временем до рубежа II-I вв. на основании обломка боспорского калиптера с клеймом Спартака. Однако, в основном, находки здесь не выходят за пределы середины I в. до н. э. - I в. н. э.[31] "Усадьбы" у с. Владимировка и Цемдолинское Н. А. Онайко относила к рубежу II-I вв. до н. э. - середине I в. н. э.[32] Поскольку среди находок здесь преобладает керамика середины I в. до н. э., их основание несколько занижено, как и на соседних поселениях у ст. Анапской[33] и Натухаевской. Н. А. Онайко связывает возникновение этих поселений с деятельностью Митридата Евпатора, стремившегося укрепить пути передвижения своих войск. По ее мнению, появление укреплений в этом районе, а также расцвет поселений Мысхако, Широкая балка и других связаны с экономическим и политическим подъемом в Горгиппии, Фанагории и Батах вследствие филэллинской политики Митридата VI на рубеже II-I вв.[34]
В один ряд с описанными следует поставить усадьбу Цемесская роща и здание между Раевским городищем и с. Владимировка. Н. А. Онайко справедливо относит укрепленные поселения, расположенные по линии Горгиппия-Раевское городище-Баты (Джемете, Анапская, Рассвет, Раевское городище, окрестности с. Владимировка, Владимировка, Цемдолинское, Цемесская роща) к единой оборонительной системе, защищавшей юго-восточные земли Боспора от вторжений варварских племен с востока. По ее мнению, обитатели поселений являлись слабо эллинизированными представителями меотов, торетов, керкстов. Она отмечает близость этой цепочки поселений укреплениям "острова" и области аспургиан[35]. Это показывает, что большая часть названных поселений возникла одновременно и находилась под постоянным контролем центральной власти.
К выдвинутым Н. А. Онайко и А. В. Дмитриевым положениям относительно обстоятельств создания оборонительной системы на юго-восточных рубежах Боспора хотелось бы добавить ряд соображений. Поскольку укрепленный рубеж обороны из военно-хозяйственных поселений между Батами и Горгиипией возник во второй четверти - середине I в. до н. э., есть основания связывать его появление с борьбой Митридата VI и ахейцев, которые жили на побережье Северного Кавказа между Меотидой и Колхидой. Известно, что позиции понтийского царя на северо-восточном побережье Черного моря были очень непрочными[36]. В 81-80 гг. Митридат предпринял неудачный поход против ахейцев, в результате чего потерял две трети войска (App. Mithr. 67). Однако через пять-шесть лет накануне Третьей Митридатовой войны ахейцы уже были союзниками царя Понта (Ibid. 69). Правда, когда Митридат, разбитый Помпеем, пробивался на Боспор в 66-65 гг., ахейцы снова оказали ему сопротивление, но были побеждены и обращены в бегство (Ibid. 102). Страбон, однако, говорит, что ахейцы оказали гостеприимство и поддержку царю во время его отступления на Боспор (XI. 2. 13). Как бы то ни было, это свидетельствует о неустойчивом отношении ахейцев и других племен прибрежных районов Северного Кавказа к Митридату VI. Вот почему Митридат на заключительном этапе своего господства в Причерноморье мог уделять повышенное внимание защите юго-восточных земель Боспора от непокорных соседей. Как обычно в таких случаях, он приступил к созданию военно-хозяйственных поселений типа катойкий из посаженных на землю преданных ему местных племен. Так что начало работ по созданию отмеченной выше системы укреплений должно датироваться, но нашему мнению, 80-65 гг., а расцвет их пришелся уже на послемитридатовский период.
Подобные поселения характерны и для других районов Боспора. В качестве примера сошлемся на поселение Юбилейное I недалеко от Кеп, основанное приблизительно в то же время[37]. Рядом находилось прямоугольное в плане поселение (или усадьба) Юбилейное II, в хронологическом отношении аналогичное первому.
На рубеже II-I вв. было выстроено укрепленное здание Семибратнего городища[38]. Однако наибольшую известность среди боспорских поселений первых веков н. э. получили так называемые "батарейки". Планировка и площадь их различна, хотя в целом у них много общего. О времени их возникновения ведутся споры, вызванные недостаточной изученностью памятников. Так, крепость-усадьбу у пос. "За Родину" Н. И. Соколький датировал последней четвертью II - концом I в. до н. э.[39] Цитадель Ильичевского городища была возведена в I в. до н. э. - I в. н. э., но, возможно на полстолетия раньше[40]. Крепость Батарейка I с четырьмя башнями и укрепленная часть Батарейки II с шестью башнями продатированы серединой I в. до н. э.[41], хотя здесь встречены отдельные находки II-I вв. до н. э.[42]
На городище Патрей после большого пожара на акрополе, хорошо датируемого по кладу медных монет Митридата VI рубежом 70-60-х годов[43], в середине I в. до н. э. была построена крепость[44], ставшая звеном в системе обороны "острова" (Фонталовского п-ова). А. С. Башкиров и Ю. С. Крушкол[45] связывали разрушение акрополя с карательными акциями Фарнака II против городов азиатского Боспора, однако Фарнак расправился с рядом боспорских городов в середине - второй половине 50-х годов до н. э. (см. ниже). Поэтому пожар в Патрее логичнее увязать с борьбой Митридата VI и Махара, которая затронула Таманский п-ов и европейский Боспор. Построенная в середине I в. крепость имела вал, ров и стены из сырцовых кирпичей; в восточной стене находились ворота, укрепленные прямоугольными пилонами[46]. Таким образом, здесь мы сталкиваемся с такой же ситуацией, что и на европейском Боспоре: на месте разрушенного укрепления ближе к середине I в. отстраивается новая крепость, призванная осуществлять контроль над близлежащей территорией. Наиболее интенсивным периодом монетного обращения Патрея является время Митридата VI Евпатора, что подчеркивает важное экономическое значение городища при этом царе[47]. Аналогичная ситуация прослеживается и на поселении Кучугуры И: вместо разрушенных в начале I в. строений во второй четверти - середине I в. там была сооружена сырцовая крепость[48]. И Каменная Батарейка, по углам которой располагались башни, также возникает в это время. Эта прямоугольная в плане крепость близка укреплению Батарейка II и, очевидно, также может быть охарактеризована как тетрапиргия. Одновременно рядом с ней появляется неукрепленное поселение[49].
Самая крупная из "Батареек" - Красноармейская, шестиугольная в плане, относится к I в. до н. э.[50], а крепость у Ахтанизовского лимана, по Н. И. Сокольскому, строится на рубеже II-I вв. и гибнет в конце этого столетия. Фундаменты ее стен были сложены из синдо-меотских надгробий IV-II вв., взятых, вероятно, с близлежащего некрополя[51], - свидетельство того, что крепость строилась в спешке в условиях внешней опасности. Аналогичная картина и на укрепленной усадьбе Юбилейное I[52]. Фундаменты ее стен выложены из архитектурных и скульптурных деталей здания IV-III вв. до н. э. Все это подтверждает, что при Митридате VI и его ближайших преемниках шел интенсивный процесс возрождения хоры Боспора, пришедшей во многих местах в запустение, вероятно, еще при Спартокидах.
Из сказанного можно сделать следующие выводы. Во-первых, хора городов функционировала нормально вплоть до второй четверти I в. до н. э. Во-вторых, на азиатской стороне пролива картина вырисовывается идентичная Керченскому п-ову. В силу нескольких причин гибнут или разрушаются на рубеже II-I вв. до н. э. поселения северо-западной и приазовской части Тамани, в чем имеется определенное сходство с европейским Боспором. В последние годы жизни Митридата VI, но, вероятнее, при Асандре (ок. середины I в. до н. э.), возникает целая система разнотипных, но взаимосвязанных друг с другом поселений, что опять повторяет ситуацию по другую сторону пролива.
Использование пригородных усадеб в первые десятилетия правления Митридата на Боспоре могло быть связано с филэллинской политикой, поощрявшей полисные права и привилегии. Однако на рубеже 80-70-х годов царь изменил политику, стремясь ограничить полисы в правах самоуправления. В противовес им он приступил к укреплению царских земель, особенно после известных событий конца 80-х годов, когда ряд эллинских полисов выказал ему недоверие. Это могло стать предпосылкой к захирению пригородных усадеб в окрестностях Пантикапея и Горгиппии. К тому же сельская территория Боспора стала приходить в упадок в результате ряда военных катаклизмов, которых было, как минимум, четыре. Из них два - измена боспорцев в годы первой войны с Римом и выступление Махара - приходятся на 80-70-е годы. Так что примерно в одно и то же время в обеих частях боспорской хоры образовались лакуны, вызванные разрушениями в результате военных действий самого царя и его полководцев. Это совпало с изменением политики в отношении полисов, что серьезно поколебало возможности понтийцев взимать с боспорских земель нужное количество зернового хлеба.
В Херсонесе Таврическом, который в административном отношении подчинялся Босиору как часть владений Митридата, ситуация на хоре повторяет то, что отмечено применительно к крупнейшим боспорским полисам. Археологические изыскания 1974-1983 гг. на наделах граждан Херсонеса в окрестностях Круглой и Камышевой бухт на Гераклейском п-ове (земельные наделы № 9 и 86) вскрыли остатки усадеб, существовавших в первой половине I в. до н. э. При этом некоторые черты планировочного решения этих укрепленных усадеб, в частности, большая прямоугольная башня на усадьбе надела 9, напоминают укрепленные прямоугольные в плане поселения Европейского и Азиатского Боспора I в. до н. э. - I в. н. э. После включения города в состав державы понтийского царя не все сельские усадьбы в округе Херсонеса возрождаются. Восстанавливаются усадьбы лишь в северной части полуострова. Несмотря на возвращение Херсонесу после походов Диофанта Калос Лимена, Керкинитиды и некоторых других укреплений в Северо-Западном Крыму, прежний статус этих земель Херсонесского государства был утрачен. Херсонес более не осуществлял контроль над всей аграрной территорией этой части Таврики и не мог удерживать ее долго под своей властью, так как скифские крепости, возникшие на месте прежних херсонесских усадеб и укреплений, продолжали существовать. Это показывает, что так же как греческие полисы в Понте, Пафлагонии и Боспоре, Херсонес при Митридате получил право распоряжаться лишь незначительными земельными владениями в непосредственной близости от самого города и, вероятно, от Ксркинитиды и Калос Лимена. Остальные аграрные территории в этом регионе сначала были объявлены царскими, а впоследствии, когда понтийский царь был вынужден вернуть скифским царям, ставшим его вассалами и союзниками, Таврическую Скифию, возвращены под власть скифов (см. часть II, гл. 2). Поэтому Херсонес не мог полностью восстановить свою власть на этих землях. Вот почему он занимал в державе понтийского царя подобное другим полисам Причерноморья положение, будучи объявленным составной частью "родовых и наследственных" владений Евпатора[53].
Что касается Ольвии, то с середины II до середины I в. до н. э. никаких следов сельских поселений в Нижнебугском регионе не найдено. Это говорит за то, что жители города вели хозяйство только на землях, непосредственно прилегавших к стенам Ольвии[54]. О том, что какая-то часть сельской округи подчинялась ольвиополитам при Митридате Евпаторе, свидетельствует ольвийский декрет в честь амисского кибернета[55] (см. часть II, гл. 2). Следовательно, Ольвия занимала при Митридате положение, близкое Херсонесу, Пантикапею, Горгиппии, Фанагории и другим полисам.
Для Колхиды к концу II в. до н. э. отмечается резкое сокращение хоры Диоскурии, Вани, Пичвнари. Однако часть земли, прилегающей к Диоскурии, оставалась при понтийском владычестве у ее граждан. В это время активная строительная и ремесленная деятельность в окрестностях Сухуми (ремесленные центры близ пос. Красный Маяк, юго-восточнее с. Гульрипш и юго-западнее Лечкопского плато) позволяет говорить об использовании городской хоры Диоскурии при Митридате Евпаторе[56]. В окрестностях Ванского городища (Сурий?) также выявлены поселения (Саканчиа, Дапнари, Мтисдзири, Цихесу-лори), которые существуют одновременно с ним и являются составными элементами его экономической урбанистической структуры приблизительно до рубежа II-I вв. до н. э.[57] Следуя филэллинской политике, Митридат VI поначалу поощрял использование хоры крупных городских центров в недавно присоединенных владениях. Так как на рубеже II-I вв. он опирался на города, то немалое значение в его экономической политике играли поначалу старые поселения и сельские усадьбы, расположенные в их округе. Однако позднее начались попытки поднять на новый уровень сельскохозяйственное производство для возрождения его товарности и бесперебойных поставок хлеба. На Боспоре, хора которого в археологическом отношении известна лучше, Митридат сначала больше полагался на ресурсы сельских поселений азиатской половины. А уже затем по всей территории Боспора начал интенсивно строить укрепления. Данный вывод косвенно подтверждается наблюдениями Н. И. Сокольского[58], который отмечает сравнительно больший уровень развития виноделия в Тамани, чем в Восточном Крыму. В Колхиде же это привело к резкому сокращению сельских поселений внутренних районов и активной строительной деятельности в больших городах.
Земельный фонд Боспорского царства на рубеже н. э., как и в других эллинистических государствах, подразделялся на царскую, полисную и общинную, принадлежавшую зависимым от боспорских царей племенам. Деление на γη βασιλική и γη πολιτική наглядно проявляется при характеристике административно-территориальных округов царства. Вся территория Боспора состояла из следующих округов: Феодосии, Горгиппии, царской области[59], "острова", "аспургиан", во главе которых стояли наместники. Если сравнивать их друг с другом, то бросается в глаза четкое деление на земли полисные и неполисные. К первым относятся области Феодосии, Горгиппии, ко вторым - территории "острова", "аспургиан" и царской земли. Последняя, вероятно, охватывала большую часть земель Боспора в разных частях, подчиняясь соответственно различным наместникам ό έπί της βασιλείας. Эта должность засвидетельствована в Пантикапее, Гермонассе, Горгиппии и Танаисе. В надписи из Керчи, поставленной от имени религиозного союза аристополитов, назван Менестрат, сын Госемфлия, наместник царской земли и одновременно наместник Феодосии (КБН. 36. Стк. 15). В горгиппийских надписях наместник царской земли и наместник Горгиппии входили в руководство фиаса (КБН. 1134). Иными словами, царские наместники полисов, таких как Феодосия и Горгиппия, подчинялись более крупным должностным лицам - наместникам царских земель. А это означает, что хотя формально полисные территории находились под контролем властей полисов, на деле они были под суверенитетом царской канцелярии вследствие того, что официально царь считался верховным собственником земли в государстве. Такая практика находит подтверждение в системе землевладения элинистических полисов Малой Азии, в частности Каппадокийском царстве и близком ему по структуре царстве Понтийском. Без ведома царя полис не имел нрава распоряжаться земельными участками граждан (см. часть III, гл. 1), о чем свидетельствует "Евпаторов закон о наследовании". Этот закон подтверждает права самоуправления и автономии ряда городов, поэтому можно сделать вывод о существовании на Боспоре при Митридате VI категории земель γή πολιτική. Если закон по каким-то причинам отменялся, то это было результатом того, что царь оставался верховным собственником земли и стремился укрепить царские земельные владения (γη βασιλική)[60].
Укрепленные поселения, появившиеся на Боспоре в середине I в. до н. э., расположены в основном на царской земле. Некоторые (Рассвет, Анапская, Натухаевская, Джемете, окрестности Бат) имели вид обычной сельской усадьбы - пирги, другие (Новоотрадное I в. до н. э.) - πύργος και οικία. Подобные сельские постройки хорошо известны в Восточном Средиземноморье[61]. Крепость Батарейку I можно охарактеризовать как тетрапиргию; цитадель поселения Батарейка II вообще имела 6 башен. Крупным шестиугольным в плане укреплением являлось Красноармейское, которое в планировочном решении близко Батарейке II. Тетрапиргии и шестиугольные (шестибашенные) укрепления существовали в эпоху эллинизма во Фригии (ср. Plut. Eum. VIII), Сирии, Фракии, Каппадокии, Галатии. В Малой Азии они входили в состав крупного земельного владения[62]. И боспорские четырехбашенные батарейки входили в большой территориальный округ, коим был в древности "остров". Поэтому аналогии поселениям Батарейка II и Красноармейское также находятся в Малой Азии.
Поселения Семеновка, Илурат, Тасуново, Раевское служили ядром отдельных округов, охватывающих мелкие крепости. Рядом находились неукрепленные постройки, что характерно для укреплений Тамани ("острова") и Восточного Крыма (Новоотрадное). Такая практика также имеет аналогии в Малой Азии: в рескрипте пергамского царя Евмена II о положении катойков говорится, что жители деревни кардаков должны иметь укрепление-башню[63]. Поскольку многие из перечисленных выше деревень и укреплений входили в административно-территориальные округа Боспорского государства, можно предполагать, что они, как в эллинистических царствах Переднего Востока, подчинялись более крупному укрепленному поселению, составлявшему экономическое и политическое ядро района или территории[64]. Перечисленные факты позволяют предположить, что система укрепленных поселений возникла на Боспоре как единая военно-хозяйственная структура в середине - второй половине I в. до н. э. под влиянием эллинистических традиций Малой Азии.
Наличие рва, вала, мощных укреплений, находки оружия, терракотовых изображений воинов, весь уклад жизни обитателей свидетельствуют, что они занимались военно-хозяйственной деятельностью[65], а их поселения подобны эллинистическим катойкиям. Военные колонии-катойкии создавались при чрезвычайных обстоятельствах в военных целях. Поселенцы-катойки, или клерухи, получали земельные участки на царской земле, а их поселение оплачивалось царской казной. Царская администрация назначала им в командиры стратега, фрурарха или гиппарха (этнарха) (см. выше). Этнический состав таких укреплений мог быть весьма пестрым, что ярко проявляется и на Боспоре[66].
Наместник области аспургиан был одновременно хилиархом (КБН. 36). В сардской надписи Мнесимаха говорится, что во владение-ойкос одного человека могли входить деревни и клеры, с которых собирали подать хилиархи, царские чиновники, следившие за поступлениями подати в казну[67]. Наместник области аспургиан-хилиарх, очевидно, также собирал в царскую казну подать с клерухов в его округе. Это выявляет близость земельных отношений Боспора и Малой Азии.
В Понтийском царстве, составной частью которого при Митридате Евпаторе и позднее при Фарнаке II и первых Полемонидах был Боспор, сложилась централизованная система организации земель, при которой земельные отношения тесно увязывались с военно-административной системой управления. Вся территория царства делилась на округа-стратегии, диойкесии или гиппархии с центром в виде крупного укрепления - то φρούριον, контролировавшего округу. Фрурарху, командиру царского гарнизона в такой крепости, подчинялись начальники более мелких крепостей. После того, как при Митридате VI произошла реформа управления подвластными территориями Понтийской Каппадокии и Пафлагонии, связанная с укрупнением военно-административных округов и предоставлением некоторой автономии ряду греческих полисов, царская власть стала активно вести строительство крепостей на царских землях с целью превратить их в свой оплот против полисов с их стремлением к большей самостоятельности в политической и социально-экономической областях. Так что при Митридате Евпаторе эллинские города оказались в окружении царских укреплений, державших в повиновении и местное земледельческое население.
Эти укрепления возводились во всех наследственных владениях Митридата Евпатора - Пафлагонии, Понтийской Каппадокии, Малой Армении. Как правило, они устраивались на горных возвышенностях и холмах, пригодных для обороны. В Колхиде на рубеже II-I вв. заново отстраиваются оборонительные стены в Вани, на Эшерском городище появляются фортификационные сооружения из сырца и камня. Некоторые из крепостей Митридата в Колхиде находились в горах над Сурамским перевалом. Крупнейшим, однако, было колхское укрепление Сарапаны, прикрывавшее путь в Иберию (Strabo. XI. 2. 17; 3, 4)[68]. Митридатовское укрепление в Эшери не только защищало с севера греческий полис Диоскурию, но и служило опорой царской власти в попытках держать в повиновении этот крупный полисный центр. Очевидно, здесь имела место ситуация, которая отмечена нами в Южном Причерноморье. Строительство укреплений на вершинах холмов и горных возвышенностях характерно для многих малоазийских областей, соседствовавших с Понтом. Поскольку укрепления Боспора по планировке и расположению испытывают на себе восточно-анатолийскую традицию использовать рельеф местности для усиления фортификационных сооружений в виде цитадели, то, думается, можно говорить о единой системе подобных крепостей по всему царству Митридата Евпатора, в особенности на царских землях.
Примерное совпадение сроков возведения укреплений в Понте, Каппадокии, Пафлагонии, Малой Армении, Колхиде и Боспоре не случайно. Первоначально такие укрепления появились в малоазийских владениях, затем в Колхиде, где использовались и древние колхские укрепленные поселения, а только потом на Боспоре. Поселения-катойкии, возникшие во второй четверти - середине I в., могли появиться под непосредственным влиянием Понтийского царства и других эллинистических государств. В связи с тем, что организация управления хорой Боспора в I в. до н. э. - первых веках н. э. близка системе, сложившейся в Понте и Каппадокии, а также других эллинистических государствах, не будет, вероятно, преувеличением предположение, что административно-территориальное деление Боспора могло в общих чертах сформироваться при Митридате Евпаторе и его ближайших преемниках, составляя часть общей боспоро-понтийской военно-административной системы[69].
Когда и в какой связи следует датировать возникновение боспорских укрепленных поселений? Монетная чеканка городов Боспора при Митридате VI подтверждает права автономии и самоуправления, которыми они пользовались вместе с городами Понта и Пафлагонии с благословения царя. Тогда же царь активно использовал в своих экономических интересах ресурсы боспорских усадеб, сохранявших значение со времени Сиартокидов (Карантинная слободка, Джемете). После восстания боспорцев в 80-х годах Митридат VI перестал разыгрывать из себя филэллина и относительные полисные свободы в Северном Причерноморье были существенно им ограничены[70]. Как уже говорилось, следствием стало укрепление земель, относимых к разряду царских. В виду того, что катойкии и другие военно-хозяйственные поселения организовывались на царской земле и зависели от царской власти, очевидно, что укрепления на царских землях рассматривались как антипод полисам и появились в противовес им, когда Митридат перестал заигрывать с греками. Расчет понтийского царя был прост: в случае неповиновения подданных в городах он мог воспользоваться укреплениями как оплотом своей власти. Такое положение, собственно, было одной из причин сравнительно устойчивого характера отношений Митридата VI с боспорскими городами (см. ч. II, гл. 2).
Именно с переходом от одной политики к другой совпали по времени опустошение большей части боспорской территории, разрушения в ряде городов и гибель тех усадеб и поселений спартокидовского времени, которые до того использовались Евпатором. В конце 80-70-х годов, как уже отмечалось, созрели условия для новой структуры управления и организации хоры, что выразилось в строительстве укрепленных поселений. Вот почему мы полагаем, что в 70-60-х годах до н. э. царь попытался осуществить на Боспоре политику, опробованную ранее в родовом царстве. Он приступил к активному строительству укреплений и военно-хозяйственных поселений на царских землях, стремясь опереться на них против непокорных эллинских городов.
Выше говорилось, что при Митридате Евпаторе в царские войска активно вовлекались местные племена Северного, Восточного и Южного Причерноморья, которые составили особые отряды во главе со своими командирами. Не исключена возможность, что военно-хозяйственные поселения Боспора могли быть созданы из привлеченных на службу и посаженных на землю представителей местных варварских племен. Митридат VI использовал в войсках варваров (App. Mithr. 57; 69; 119; Justin. XXVIII. 3. 7; Plut. Luc. XVI), заключая с ними договоры о борьбе против Рима. Этот процесс усилился во время Третьей Митридатовой войны, особенно на последнем ее этапе[71]. Так что понтийский царь имел все возможности привлечь на свою сторону варваров в качестве военно-хозяйственных поселенцев. Такую практику переняли его ближайшие преемники, и к концу I в. до н. э. система поселений на χώρα βασιλική была создана.
Высказанные положения можно подтвердить, например, тем, что большинство укрепленных поселений были отстроены по единому плану. Они сооружались на расстоянии 2,5-10 км друг от друга и имели между собой зрительную связь, их стены часто возводились из сырцовых кирпичей, а толщина колебалась от 1,6-1,7 до 2,5-3 м. Площади укреплений во многих случаях соотносимы в зависимости от типа поселения. Многие из боспорских укреплений представляли собой цитадели, которые, как уже говорилось, в Понтийской Каппадокии и Пафлагонии являлись характерной формой укрепления. Таковы, в частности, крепости Сагилий, Икидзари, Евпаторий, укрепления в окрестностях Кабиры, которые находились на вершинах холмов или выступах скал[72]. Именно поэтому в своих нынешних названиях они сохранили обязательную приставку "тепе" или "кале", как, например, крепость Кале-Кёй к юго-западу от Амасии[73] и Хороз-Тепе - эллинистическое укрепление близ Таулары[74].
Основные принципы строительства укреплений Митридата VI иллюстрируются текстом Аппиана, где рассказывается о борьбе Суллы с полководцем Митридата Архелаем в годы Первой Митридатовой войны в Элладе. После того как Афины были взяты римскими войсками, Сулла двинул против Пирея "стенобитные орудия, стрелков... И он подкопал и разрушил стены в виде полумесяца, которые были еще очень сырыми (ὑγροτέρου) и слабыми (άσυενεοτέρου), так как недавно были построены. Так как Архелай предвидел это и раньше, то перед ними внутри укреплений он выстроил много подобных же укреплений, и Сулле приходилось непрерывно вести бой, так как он попадал с одного укрепления на другое такое же" (App. Mithr. 40).
Из этого сообщения следует, что во время господства понтийцев в Греции там осуществлялось строительство оборонительных стен, вероятно, на сырцово-каменной основе, коль скоро они были сырыми и влажными. К тому же, укрепления были построены как бы в виде изолированных цитаделей, которые приходилось брать штурмом. Согласно данным Страбона (VII. 4. 2; 3) и херсонесского декрета в честь Диофанта (IosPE. I². 352), этот стратег Митридата Евпатора тотчас после высадки в Крыму для отпора скифам, осадившим Херсонес, основал в его окрестностях город Евпаторий, который соединялся перемычкой с укреплением-цитаделью на мысу, обороняемому гарнизоном понтийцев. Это также свидетельство того, что одним из главных принципов понтийской фортификации в эпоху эллинизма было возведение крепостей-цитаделей.
Исследования на акрополе Пантикапея показали, что на рубеже II-I вв. там началось строительство оборонительных сооружений. Были воздвигнуты стена и два прямоугольных в плане бастиона, а приблизительно в середине I в. внутри куртины вырубили дополнительные отсеки (φυλακτέρια), в которых хранились ядра для метательных орудий. Подобная система укреплений была создана в митридатовскую эпоху в Мирмекии, Вани, Эшерском городище и, может быть, на укреплении в Кутлакской бухте (см. выше), что говорит о едином фортификационном плане крепостных сооружений. Главной особенностью оборонительной системы пантикапейского акрополя являлась независимая оборона с использованием особых способов углубления в скалах и их подтески для возведения укреплений на господствующих высотах[75]. Именно по такому принципу в середине I в. до н. э. на вершине Первого кресла горы Митридат была выстроена цитадель с возвышающейся центральной башней, а другие укрепления - на Скалистом выступе. Выходы скалы использовались для сооружения вылазных калиток, пилонов, выездных пандусов, водоотводных желобов и вырубленных в ней лестниц, которых в цитадели акрополя известно две. Строительный принцип впуска в скалу использован и при постройке цитадели на горе Опук в окрестностях древнего Киммерика. Цитадель квадратной формы располагалась на вершине холма и имела стены толщиной 4,26 м, протейхизму ок. 2 м, квадратные башни, ворота, ров. Она была центром большого укрепленного района на южных рубежах Боспора и служила важным звеном в цепи обороны так называемого Аккосова или Узунларского вала. Время ее возведения - первая половина -середина I в.[76] Подобная практика использования рельефа скалы для создания оборонительных сооружений различного характера хорошо прослеживается в Понте, Пафлагонии и Каппадокии, где на месте существовавших в эллинистическую эпоху укреплений сохранились наскальные лестницы и вырубленные в скалах туннели[77]. Именно по этим признакам судят об укреплениях эллинистического времени. Поскольку оборонительные сооружения акрополя Пантикапея и цитадели Киммерика хронологически совпадают со строительством укреплений на хоре Боспора, возведенных по принципу выделения цитадели на господствующей возвышенности, то можно говорить о единой оборонительной структуре, появившейся на Боспоре не без влияния понтийской эллинистической фортификации при Митридате VI Евпаторе.
С этой точки зрения, большой интерес представляет сохранившийся в окрестностях Аджимушкая колодец с подземной галереей и вырубленной в скале шахтой-туннелем для подведения к нему лестничного спуска. В. Ф. Гайдукевич предположил вначале, что колодец относился к загородному святилищу Асклепия[78], однако впоследствии справедливо заметил, что это остатки сельскохозяйственной усадьбы эллинистического времени[79]. Похожий колодец со спуском открыт у подножья холма у северной оконечности укрепления Илурат. Он наглядно показывает, что такие колодцы использовались для военных нужд на случай осады, чтобы тайком брать воду[80]. Подземный спуск обнаружен и на одном из сельских поселений в районе мыса Казантип, которое существовало на рубеже новой эры.
Исследования Х. фон Голля свидетельствуют, что многие укрепленные поселения и цитадели в Малой Азии имели подобные вырубленные в скале резервуары для воды и колодцы с ведущими к ним подземными ходами - галереями и лестничными спусками. При этом из известных на сегодняшний день колодцев с подземными спусками наибольшее число (24) приходится на укрепленные поселения эллинистической эпохи в Понте, Пафлагонии и Каппадокии. Такие колодцы и подскальные лестничные спуски в Малой Азии предназначались для культовых, но главным образом, для военных целей на случай осады[81]. Так что имеются основания утверждать, что подземные колодцы с лестничными спусками могли появиться как атрибут ряда поселений и усадеб Боспора в результате воздействия принципов архитектурного строительства эллинистических укреплений Восточной Малой Азии. А это важный штрих в пользу предположения о создании системы укрепленных усадеб и поселений I в. до н. э. - I в. н. э. на Боспоре при Митридате VI и его ближайших преемниках - Фарнаке, Асандре и Аспурге.
В декрете Совета и Народа Фанагории 88/87 г. до н. э. о внесении в списки граждан отслуживших срок чужеземных воинов, к которому мы неоднократно обращались выше, речь идет о правах самоуправления и политии Фанагории в царстве Митридата, принявшей у себя гарнизон воинов понтийского царя. Гражданская община взимала с них налог за жилье, как в самом городе, так, очевидно, и в окрестностях. А это свидетельствует, что Фанагория имела сельскую округу, а царь мог расселять там своих воинов. Отсюда опять таки следует, что на Боспоре и в Понте царь выступал верховным собственником земли и стремился иметь свои гарнизоны в пользовавшихся некоторой долей самоуправления эллинских полисах и на поселениях их ближайшей округи. Надпись показывает также, что при понтийском владычестве на Боспоре сложились основные элементы земельных отношений, характерные для развитых эллинистических монархий. Данное обстоятельство позволило даже выдвинуть предположение, что период эллинизма начинается там только после перехода этого региона под власть Митридата Евпатора[82]. Это предположение, хотя и выглядит категоричным, верно передает суть произошедших там в конце II-I в. перемен, которые выразились в создании общественных и экономических структур, заимствованных из сугубо эллинистического по своей сути Понтийского царства Митридатидов.
Подводя итог, необходимо отметить, что создание развитой системы царского землевладения, подминавшего под себя все традиции полисных и общинных отношений, способствовало усилению власти понтийского царя, который показал себя достойным наследником персидских династий Отанидов и Ахеменидов. Эта система дала толчок росту военного могущества Понта, укреплению армии и позволило вести продолжительные военные действия против римлян.
Несмотря на активное строительство укреплений по всему царству, государство Митридата Евпатора было внутренне непрочным. Оставаясь верховным земельным собственником, царь противопоставлял царские земельные владения полисным, ограничивал объективное стремление городов к большей самостоятельности. Вошедшие в состав его Панпонтийской державы обширные регионы Причерноморья находились на разных уровнях социально-экономического развития, а интересы больших групп населения далеко не совпадали. Используя в своих интересах филэллинскую политику Митридата, торгово-ремесленная верхушка городов сумела добиться для себя выгод от торговой деятельности и роста экономического могущества полисов. Поэтому со временем она все более проявляла тенденцию к политической и экономической независимости, которая усиливалась с ростом неудач царя в войнах с Римом. Такая опасность заставляла Митридата ужесточать царский контроль над городами путем укрепления связей с населением варварской округи и царских земель. Это, в свою очередь, вело к росту противоречий и объективно ослабляло царскую власть в покоренных районах. Зажиточная верхушка греческих полисов поддерживала Митридата VI только тогда, когда извлекала выгоды от использования посреднических торговых связей южнопонтийских городов с Восточным Средиземноморьем. Но как только прибрежные города малоазийских владений отпали от царя, греческие полисы Боспора и других регионов Северного и Западного Причерноморья также тотчас отвернулись от него навстречу союзу с римлянами. Это же обстоятельство объясняет упорную поддержку Митридата полисной верхушкой Гераклеи, Амиса и Синопы и их ожесточенное сопротивление римлянам[83]. Не желая терять доходы от налаженных связей при своем посредничестве между северным и западным побережьями Причерноморья со средиземноморскими странами, эти полисы северного побережья Малой Азии (точнее их торгово-ремесленная знать) не горели желанием выходить из-под эгиды понтийского монарха. Поэтому при общей индифферентности средних и малоимущих слоев позиция знати городов Пафлагонии и Каппадокии в отношении царя была более устойчивой, нежели у знати других причерноморских городов. И в этом также кроется одна из причин непрочного положения Митридата в Таврике, Северо-Западном и Западном Причерноморье.