Глава 1. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ПРАВЛЕНИЯ МИТРИДАТА VI ЕВПАТОРА

Юность и начало правления Митридата VI - это сложный и малоизученный период в истории Понтийского царства, слабо освещенный источниками, сведения которых окружены полулегендарными подробностями. В науке существуют диаметрально противоположные подходы к трактовке ряда важнейших событий в Понте в этот отрезок времени. Поэтому сопоставляя все свидетельства письменных источников и особенно показательные данные нумизматики, попытаемся прояснить ситуацию в государстве в период прихода к власти молодого царя. Начнем с исследования монет, которые помогут лучше понять события этого "темного" периода понтийской истории.
В историографии давно приобрели известность многочисленные медные монеты без точной атрибутики, которые получили название "понтийской анонимной меди". Они распределяются на четыре группы и имеют общий тип оборотной стороны (о. е.) - восьмилучевую звезду. Аверс этих монет различный, но изображения, как правило, тематически связаны друг с другом: цветок розы, кожаный шлем - кирбасия, мужская голова в кирбасии, лук в горите, два полумесяца. Эти монеты объединяет серия разнообразных надчеканок (WBR. I². 1. Pl. suppl. M. № 10- 24) (рис. II). Впервые они были изучены Ф. Имхоф-Блумером, который считал их чеканкой наместников Митридата VI Евпатора на Боспоре и Колхиде[1]. Эту точку зрения поддержал А. Н. Зограф[2]. А. Болдуин полагала, что монеты выпущены при Митридате Евпаторе в его родовом царстве и их следует разделить на четыре группы: группа I - л. с. мужская голова в кожаном шлеме влево (в поступательном возрастном развитии от юноши до мужчины) - о. е. восьмилучевая звезда, лук в качестве основного типа, монограммы, надчеканки: горгонейон, шлем, молния, номинал - обол (рис. II. 10-15); группа II - л. с. лук в горите - о. е. восьмилучевая звезда, лук в качестве основного типа, надчеканки: шлем, трезубец, номинал - обол (рис. Я. 16, 22); группа III - л. с. кожаный шлем - о. е. восьмилучевая звезда, иногда с двумя полумесяцами, лук в качестве основного типа, но иногда без него, надчеканки: горгонейон, шлем, молния, монограммы, имена магистратов в овальной над-чеканке с луком и в качестве основного типа, номинал - тетрахалк, ди-халк, халк (рис. II. 17-19; 20-24); группа IV - л. с. цветок розы, иногда монограммы -- о. е. восьмилучевая звезда, два полумесяца, номинал - тетрахалк, гемихалк[3]. Соглашаясь в целом с этой классификацией, П. Кольб датировал монеты временем Митридата III и Митридата IV[4]. Однако К. В. Голенко отнес их к так называемой наместнической чеканке понтийских сатрапов и датировал серединой III - 30-ми годами II в. до н. э. Уточнив классификацию А. Болдуин, он предложил следующую последовательность выпуска серий: группа I, тип: "цветок розы- звезда"; группа II, тип: "кожаный шлем-звезда"; группа III, тип: "голова в кожаном шлеме-звезда"; группа IV, тип: "горит-звезда". Кроме того, Голенко установил порядок выпуска серий внутри каждой из групп[5].
Понтийское происхождение монет признается всеми исследователями, однако существуют серьезные расхождения по поводу датировки, назначения и классификации. К. В. Голенко в целом правильно распределил их по группам согласно порядку выпуска серий. Вызывают сомнения только отдельные его положения. Во-первых, Голенко пишет, что "надчеканки, свойственные монетам с изображением одного шлема, не встречаются на монетах типа голова в шлеме и горит"[6], хотя надчеканки, о которых идет речь - горгонейон, шлем, молния - как раз засвидетельствованы на обеих группах монет и только подтверждают порядок их выпуска, предложенный Голенко: сначала монеты типа "шлем-звезда", а затем оболы с головой в шлеме и одновременные им тетрахалки с горитом. Во-вторых, сомнительно, чтобы монеты типа "цветок розы-звезда" предшествовали выпускам групп II-IV. Это самая немногочисленная серия анонимной меди, лишенная надчеканок, тогда как монеты всех остальных групп имеют надчеканки в большей или меньшей степени. Если бы монеты с цветком предшествовали остальным выпускам, то и они должны были бы иметь надчеканки, поскольку продолжали находиться в обращении вместе с монетами других групп. А в связи с тем, что они отсутствуют, напрашивается вывод, что эти монеты должны завершать всю серию анонимной меди, когда отпала потребность в контрмаркировании[7].
В качестве terminus ante quem серии с цветком могут служить медные колхидские монеты с изображением бутона на л. с. и восьмиконечной звезды на о. е., чеканенные по некоторым предположениям в Вани (Суриум). Они были обнаружены вместе с тетрахалком Амиса типа Арес-меч 105-90 гг. до н. э. (рис. II. 2) и выпущены при понтийском владычестве в Колхиде. По типам лицевых и оборотных сторон эти монеты очень близки "понтийской анонимной меди с цветком", так что даты выпуска тех и других вряд ли намного отстоят друг от друга. Поскольку Колхида вошла в состав Понтийского царства не ранее рубежа II-I вв. (см. ниже), то выпуск "ванской меди с бутоном" следует датировать первой четвертью I в. до н. э.[8] А это означает, что и серия монет собственно Понта с типом цветка могла быть чеканена примерно в это же время, т. е. на рубеже II-I вв.
Для хронологической классификации других групп анонимной меди важное значение имеют медные оболы Амиса и Синопы типа "голова юноши в кирбасии вправо-горит" (рис. II. 1,3), которые датируются Ф. Имхоф-Блумером 120-111 гг.[9] Х. Пфайлер доказал, что портрет юноши - Митрадата VI Евпатора - на этих монетах отражает возраст царя в развитии, и последние выпуски оболов соответствуют тем годам, когда Митридат был уже молодым мужчиной, т. е. около 110 г. Последние эмиссии амисских и синопских оболов с типом молодого мужчины идентичны выпускам анонимной понтийской меди с портретом молодого мужчины в кирбасии[10]. Следовательно, выпуски городских оболов и анонимной меди группы III ("голова в шлеме- звезда") практически одновременны, а это означает, что одна часть монет этой группы выпущена в предпоследнем десятилетии II в. до н. э., другая, где изображен уже зрелый, но еще молодой мужчина, в последней декаде столетия.
Важнейшее значение для хронологической последовательности выпусков групп анонимных монет имеет незамеченный исследователями факт перечеканки анонимного тетрахалка типа "горит-звезда" на понтийском тетрахалке автономного чекана типа "Apec-меч." На этой монете под изображением горита и звезды отчетливо читаются следы оригинального типа: "голова в шлеме", "нос", "подбородок", "глаза и брови", "остатки меча и ремня"[11]. К сожалению, трудно сказать, к какой группе Ф. Имхоф-Блумера относится оригинал - 111-105 или 105-90 гг. Но это не имеет значения, так как анонимные тетрахалки с горитом практически одновременны заключительным эмиссиям анонимных оболов с головой в кожаном шлеме и служили даже более мелкими фракциями этого типа монет[12]. Ввиду того, что говорилось выше относительно выпуска названных оболов, можно полагать, что группа IV (горит-звезда) отчеканена в последней четверти II в., точнее на рубеже предпоследней - последней его декады и продолжалась до конца века. Такая датировка вполне согласуется с эмиссией городских оболов с колчаном (горитом), последние выпуски которых относятся к 111/110 гг. Это укладывается и в возможность перечеканки тетрахалков типа "Арес-меч" на монету типа "горит- звезда", ибо и те и другие совпадают по времени.
Предложенные замечания о времени и порядке выпуска серий анонимных монет позволяют констатировать, что совершенно правы исследователи, которые относили понтийскую анонимную медь к Митридату Евпатору. Сейчас можно утверждать, что эти монеты датируются первыми годами его правления[13]. Учитывая вышеизложенное, порядок выпуска меди, очевидно, был такой: группа I (шлем- звезда); группа II (голова в кирбасии-звезда); группа III (горит- звезда); группа IV (цветок-звезда). Монеты со шлемом-кирбасией убедительно датированы К. В. Голенко начальными годами выпуска всей меди. К его аргументации считаем возможным добавить следующее.
На монетах типа "шлем-звезда" часто встречаются имена магистратов в надчеканке и в качестве основного типа. До Митридата VI монета в Понте чеканилась от имени царей и крупнейших городов, в основном Амиса, драхмы которого до 125 г. были без названия города, но с именами различных монетных чиновников[14]. Примерно со 120 г. в обращение поступили многочисленные выпуски меди с полным названием города, но без имен магистратов. Очевидно, традиции более раннего чекана сохранялись долго, поэтому и на первой по времени серии анонимной меди в продолжение устойчивой традиции монетного дела ставили имена монетных магистратов, ответственных за выпуски монет. Это показывает, что группа меди с кожаным шлемом по времени должна предшествовать остальным выпускам, поскольку там чаще засвидетельствованы имена магистратов. Что до остальных групп, то имена присутствуют лишь спорадически на монетах с горитом и цветком. Очевидно, к началу I в. до н. э. эта традиция в Понте окончательно отмерла в связи с увеличением царского чекана золота, серебра и автономной меди. Значит первая группа анонимных монет могла быть выпущена в то время, когда в обращении широко участвовали серебряные драхмы Амиса, т. е. в начале последней четверти II в. Далее, значительный диапазон выпуска анонимной меди, предложенный К. В. Голенко, невозможен по той простой причине, что на некоторых монетах различных групп засвидетельствованы одни и те же имена магистратов, например, аббревиатура ΑΝΔΡΟ, которая встречается в группе с кожаным шлемом и в группе с цветком. Вряд ли это омонимы, так как других совпадений личных имен не зафиксировано. Если принять во внимание замечание А. Болдуин, что вся серия анонимной меди непродолжительна по времени[15], то это скорее всего имя одного и того же человека. Отсюда следует, что монеты групп I и IV не должны отстоять друг от друга на длительный отрезок времени, и вся серия меди представляет собой компактный выпуск. Это свидетельствует против датировки К. В. Голенко.
Нельзя согласиться, что анонимная медь представляла собой наместнический сатрапский чекан. Уже сам К. В. Голенко исключил возможность чеканки анонимной меди на Боспоре и в Колхиде. Эти монеты не могли выпускать и понтийские сатрапы - наместники других областей Понтийского царства, поскольку Великая Фригия, Пафлагония, Галатия - области, находившиеся под протекторатом царей Понта, перестали подчиняться ему уже в первые годы правления Митридата Евпатора. Малая Армения же вообще не выпускала монету. Нет никаких оснований приписывать эту серию меди и понтийским стратегам или диойкстам - наместникам царя в военно-административных округах царства (стратегиях). Таких областей в Понтийском царстве было много, а анонимная медь чеканилась в одном месте, ибо составляет четыре связанные друг с другом группы. К тому же в начальный период правления Митридата VI Евпатора ни одна из военно-административных областей не пользовалась какими-либо привилегиями. Если учесть, что оболы Амиса и Синоны с головой юноши в кирбасии и горитом представляют унифицированный квазиавтономный, санкционированный царской властью выпуск, то они не могут принадлежать чеканке сатрапов, так как Амис и Синопа располагались в разных военно-административных округах. Поскольку в датировке и типологии они совпадают с анонимными оболами и тетрахалками, то и последние соответственно не могут принадлежать чекану сатрапов. Следовательно, в портрете юноши в кожаном шлеме нельзя усматривать обобщенный образ сатрапа, как нельзя усматривать его и в портретном изображении на оболах анонимной серии.
На лицевой стороне автономных оболов Амиса и Синопы исследователи видят портрет молодого Митридата Евпатора[16], поэтому сходные портреты на анонимных оболах также могли представлять этого царя. Вот почему предположение Голенко о принадлежности анонимной меди стратегам Понтийского царства маловероятно.
Решающим аргументом Голенко в пользу данного положения служат медные монеты Каппадокийского царства, чеканенные в первой половине III в. до того, как цари Каппадокии стали выпускать серебро с царской легендой. Согласно его точке зрения, эти монеты чеканили не цари, а правители Каппадокии в качестве вассалов Селевкидов с титулом стратегов или династов[17]. Однако в большинстве своем - это монеты жрецов-правителей теократических государств Тианы. Моримы, Анисы. Жрецы принадлежали к правящей династии Ариаратидов и были родственниками правителей страны. Когда правитель Мазакского царства Ариарамна захватил Тиану, он продолжил выпуск монеты такого же типа, какой до него чеканил жрец-правитель Тианы, но со своим портретом[18]. Это показывает, что медный чекан в Каппадокии осуществляли не сатрапы, а независимые жрецы-правители храмовых центров и правители страны. Поскольку они принадлежали к династии Ариаратидов, потомков персидских Ахеменидов, то их головной убор - кирбасию можно рассматривать как символ этой династии[19]. Предком Ахеменидов считался мифический герой Персей, поэтому правители каппадокийских теократических государств могли возводить и себя к этому легендарному персонажу и потому помещали свой портрет в кирбасии или кожаной шапке. Аналогию этим изображениям можно найти на одной из серий автомной меди Амиса и Хабакты 80-70-х годов I в. до н. э., на которой запечатлен в образе Персея другой его потомок, царь Митридат VI Евпатор, в таком же головном уборе (рис. II. 4, 5)[20]. Так что нет необходимости усматривать в портрете на анонимных понтийских оболах некий отвлеченный образ сатрапа, а весь чекан рассматривать как наместнический.
Решающим для определения места чекана анонимных монет является наличие монограмм. Они во многом напоминают те, которые встречаются на медных монетах митридатовского времени ряда понтийских городов, а также золотых и серебряных монетах Митридата III, Фарнака I и Митридата VI. В этом легко убедиться на основании приводимой ниже таблицы.

---

---

Как видно из таблицы, монограммы на анонимных монетах близки монограммам царских монетных магистратов. Некоторые монограммы анонимной меди повторяются на медных монетах Команы Понтийской, Синопы, Амастрии и Амиса. Известно, что медный чекан Понта представлял собой квазиавтомный унифицированный выпуск однотипных монет, осуществлявшийся в городах под контролем царской власти в лице царских монетных магистратов[21], которые ставили свои монограммы и на царские выпуски монет. В связи с тем, что ряд монограмм на автономных монетах городов Понта и Пафлагонии повторяется на анонимной меди, следует полагать, что одни и те же царские чиновники следили за выпуском обоих монетных серий. В таком случае производство этих монет в Синопе, Амисе или Амастрии следует исключить сразу, так как в этих городах, начиная со 120 г., выпускалась своя медная монета, что делает невероятным параллельный чекан анонимной меди[22]. Остается допустить, что анонимные монеты выпускались в Комане Понтийской, крупном храмовом центре Понтийского царства, известном своими святилищами далеко за пределами страны. Это предположение подтверждается тем, что как минимум семь монограмм на монетах Команы 105-90 гг. почти полностью или в модифицированном виде повторяют монограммы на анонимной меди.
Автономная полисная монета Команы при Митридатс Евнаторе появилась не ранее 105 г., причем на монеты 105-90 гг. приходится наибольшее число таких совпадений. Как выше указывалось, анонимные монеты Понта стали чеканиться в первые годы правления Митридата VI, когда Комана еще не получила право выпуска монеты с названием города. В связи с тем, что параллельный выпуск автономной и анонимной понтийской меди в одном городе невозможен, вполне вероятно, что между 123/120-105/90 гг. в Комане могли быть отчеканены интересующие нас монеты. Следует отметить, что в Комане отсутствуют монеты типа "Арес-меч" 105-90 гг., выпущенные непосредственно после монет такого же типа более ранней группы 111/105 гг.
В нумизматической литературе подмечено, что медь типа "Арес- меч" 105/90 гг. чеканена раньше монет той же группы типа "Эгида- Ника" (рис. II. б)[23]. Это обстоятельство должно означать, что последние выпущены не в 105 г., когда били монеты типа "Арес-меч", а позднее, и завершали серию городской меди IV группы Ф. Имхоф-Блумера. Значит они выпущены в самом начале I в. до н. э., из чего следует, что медный чекан полисной монеты в Комане начался не ранее рубежа II-I вв. - 90-х годов. Данный интервал увязывается с нижней хронологической границей выпуска последней группы анонимной меди с цветком. Отсюда можно сделать вывод, что весь чекан этой меди не должен выходить за пределы 123/120-96 гг., когда в обращение поступили первые царские монеты из благородных металлов и полисные монеты Команы Понтийской.
Установив место чекана, легко объяснить типологию монет. Основные их типы "шлем-кирбасия", "голова в кирбасии", "восьмиконечная звезда", "лук и горит", "два полумесяца и цветок". Команы Понтийская и Каппадокийская были известны святилищами богини Ма-Эннио - покровительницы природы земли, воды и всего сущего. Ей посвящались оргиастические мистерии, сопровождавшиеся выносом богини и одержимостью ее почитателей. Культ Ма-Эннио тесно смыкался с культом богини подземного мира Беллоной, малоазийским культом Матери Богов и фригийской Кибелой или Кубабой. Греки отождествляли с каппадокийской Ма культ Девы-Парфенос, одной из разновидностей которой была Ифигения, а также своих богинь Артемиду Таврополу и Афродиту[24]. Страбон (XIII. 2. 3) передает миф о том, что обряды Артемиды перенесли из Таврии в Коману Орест и Ифигения, оставившие там свои волосы. Одной из греческих ипостасей местной богини была также Афина[25].
Как видим, для культа женского божества в Комане характерен синкретизм, свойственный религиозной жизни Понтийского царства. Культ богини Ма тесно переплетается с культом Анаит (Анахиты), которую греки также отождествляли с Артемидой Таврополой. Поэтому многие обряды в обоих культах тождественны, в частности торжественное заклание быка и священные празднества - тавроболии[26]. Одним из символов Анахиты была Луна, и для Артемиды характерно почитание Луны и Солнца. Не случайно Артемида Эфесская, близкая богине Анаит, изображалась вместе с солярно-лунарными знаками. Религиозные представления греков нередко отождествляли умерших женщин с Луной и потому на памятниках религиозного культа изображали умершую в сопровождении Луны и Солнца[27]. Поскольку в каппадокийском культе Ма прослеживаются черты подземной богини Беллоны, то не удивительно, что на монетах Команы наряду с изображением символа Солнца - восьмилучевой звезды присутствует и лунарная символика - два полумесяца. Звезда-Солнце и полумесяц фигурируют также в обрядах Кибелы и Аттиса[28]. Звезда (Солнце) является атрибутом верховного бога иранской религии Ахура-Мазды - покровителя династии Ахеменидов, а богиня Анахита входила в официальный пантеон Ахеменидов, поэтому солярные символы могли относиться и к ней[29]. Так что восьмилучевая звезда-Солнце и полумесяцы не противоречат культу верховного женского божества в Комане и вполне могли фигурировать на ее монетах.
Цветок являлся символом богинь плодородия Коры-Персефоны, Деметры, Афродиты, Артемиды, Исиды и атрибутом элевсинских мистерий. Кора-Персефона часто изображалась с цветком или бутоном в руке[30]. По значению эта богиня близка Беллоне и могла восприниматься как одна из ипостасей Ма-Эннио, и потому цветок на монете Команы закономерен.
Мужским парсдром Анахиты был солнечный бог Митра, а Кибелы - Аттис, которого в Понтийском царстве почитали как Митру[31]. Для анатолийского пантеона характерно почитание Аттиса в образе Мена[32], мужского лунного бога, одного из покровителей Митридатидов, паредра женской богини Луны (Strabo. XII. 3. 31). В культах этих богов популярны солярно-лунарные символы - звезда (Солнце) и полумесяцы. Ахура-Мазда и Митра являлись покровителями персидских царей Ахеменидов, а значит и их потомков понтийских Митридатидов и каппадокийских Ариаратидов. Не менее популярен был культ Персея, который почитался как родоначальник персов и предок Ахеменидов, Ариаратидов и Митридатидов, возводивших себя к Ахемену и Отану[33]. В соответствии с религиозным синкретизмом в греко-иранском Понтийском царстве Персей почитался и как Митра, о чем свидетельствует его тиара (митра) на монетах и скульптурных изображениях. Культ Персея в Малой Азии включал в себя ряд элементов культов Мена, Сабазия и Аттиса[34]. Следовательно, мужское изображение на анонимной меди не противоречит солярно-лунарным символам женских божеств ирано-малоазийского пантеона, почитаемых в Комане. Наоборот, подтверждает, что в этом священном полисе культ Ма-Эннио с чертами Кибелы и эллинских богинь элевсинского круга непременно должен включать в себя и мужской паредр этой богини - черты, обязательные для любого оргиастического культа, связанного с идеей плодородия, жизни и смерти вообще.
В источниках сохранилось упоминание о храме Аполлона в Комане (Actes St. Basiliscus: Act. SS. Mart. T. I. P. 140 = SP. II. P. 249-251). Он, вероятно, был построен при Митридате V Эвергете в начале 120-х годов, когда царь сделал этот культ официальным и способствовал реконструкции его общегреческой святыни на Делосе (см. выше). Аполлон как брат Артемиды по всем параметрам подходил в качестве мужского паредра Ма-Эннио. Этот эллинский солнечный бог отождествлялся в иранском мире с Ахура-Маздой и Митрой-Гелиосом[35], что делало его составной частью религиозных мистерий в Комане. Ведь оба последних были соалтарными божествами Анаит и близкой к ней Ма, что в греческом варианте давало пару Артемида- Аполлон. Таким образом, наличие лука и горита на монетах Команы находит объяснение в культе бога Аполлона и его женского pendant - Артемиды, атрибутами которых они являлись. Аполлону-Гелиосу-Митре с чертами Персея не противоречит помещение на реверс монет восьмиконечной звезды - символа Солнца. Так что типология означенных монет тесно связана с синкретическим греко-иранским культом Великого женского божества в Понтийской Комане, где, как представляется, и была отчеканена понтийская анонимная медь.
Важное значение имеют надчеканки: "горгонейон", "лук", "шлем", "трезубец", "молния", "Пан". Надчеканка "горгонейон" засвидетельствована только на монете с кожаным шлемом и головой в кожаном шлеме, что показывает связь типов лицевых сторон с популярным в Понте культом Персея. Надчеканка "молния" связана с культами Афины Паллады и Зевса[36]. В то же время известны монеты митридатовской квазиавтономной чеканки с изображением Афины и Персея, подтверждающими связь этих культов (WBR. I². 1. P. 63. № 17. Pl. VII, 103; P. 107. № 1. Pl. XI. 24) (рис. II. 7.). Молнии были также атрибутом культа Мена-Фарнака[37]. Шлем может быть символом Ареса, Афины и Беллоны, культ которой тесно связан с культом Ареса. Что касается лука, то это символ многих богов от Аполлона и Артемиды до Персея. Надчеканка "трезубец", несомненно, указывает на культ Посейдона, которого почитали не только в качестве покровителя водной стихии, но и как хтоническое божество элевсинского круга. В этой ипостаси он связан с богиней подземного мира Персефоной, которую воспринимали и в образе Ма-Эннио. Пан - лесной бог также фигурировал среди элевсинских божеств. Всё это показывает, что надчеканки тесно связаны с основными типами анонимных монет и не выходят за рамки синкретических культов греко-малоазийско-иранских богов, которым посвящены храмовые комплексы в Комане, предполагаемом месте чекана анонимной меди.
А. Болдуин и К. В. Голенко подметили, что некоторые надчеканки перекрывают друг друга, а типология реверса монет со шлемом чередуется: если нет изображения лука, присутствуют два полумесяца и наоборот. На реверсе некоторых монет со шлемом имеется имя магистрата в контрамарке с луком или отдельно от лука, поставленное на монету позднее. При этом некоторые монеты с такими надчеканками первоначально имели два полумесяца, а затем были перечеканены на тип с луком и одновременно контрмаркированы надчеканкой "лук в овале". Следовательно, заключает Болдуин, монеты с полумесяцами древнее монет с луком и выпускались в одной мастерской. Есть монеты, которые первоначально имели два полумесяца, а затем были перечеканены новым типом звезды без полумесяцев и лука в качестве основного типа, одновременно с контрмаркированием в виде надчеканки "лук в овале и имя". К. В. Голенко заметил, что это попытка заменить старые символы (полумесяцы) на новые (лук), чему придавалось большое значение[38].
По всей вероятности, этим чередованием надчеканок ранее выпущенные монеты, предназначенные для одного культа, пытались использовать для другого, но близкого по характеру. А это значит, что надчеканки свидетельствовали об использовании монет в разных обрядовых церемониях, проводившихся в одном месте. Интересно, что некоторые имена монетных магистратов, например, ΑΠΟΛΛ и ΣΤΕΦΑ (рис. II. 16, 18), напоминают жреческие и указывают на культ Аполлона, одного из мужских паредров женской богини, почитаемой в Комане. Очевидно надчеканки и имена принадлежали лицам, следившим за выпуском монет, предназначавшихся для оплаты расходов на отправление тех культов, за которые они отвечали. Такое чередование типов и надчеканок должно указывать на то, что за производство монет в Комане помимо царских монетариев несли ответственность поочередно служители храмов Ма-Эннио (цветок) и Аполлона (лук, горит). Религиозно-храмовый характер анонимной понтийской меди косвенно подтверждается тем, что близкие ей колхидские монеты из Вани, по всей видимости, также служили для религиозно-культовых обрядов, поскольку найдены в большом количестве перед алтарем и тесно связаны с культом Верховного женского божества природы и всего сущего.
Сказанное подтверждается упоминавшимися выше тетрадрахмами Митридата V Эвергета, одну из которых Л. Робер датировал 128 г., а другая относится к 125/124 г. согласно указанной на ней дате ΓΟΡ (= 173 г. п. э.). На оборотной стороне монет представлена фигура стоящего обнаженного божества, которую Л. Робер предложил считать древней культовой статуей Аполлона Делосского VI в. до н. э., будто бы восстановленной понтийским царем в знак уважения к Делосскому храму и Афинам (см. часть 1, гл. 3). Однако голову бога украшает шлем-кирбасия, совершенно аналогичный представленному на анонимной понтийской меди. В левой руке бога лук скифского типа[39], аналогичный луку на анонимных оболах как в виде основного типа, так и в надчеканках (рис. I. 12). Нет сомнения, что между тетрадрахмой Митридата V Эвергета и понтийскими анонимными медными монетами существует, таким образом, прямая связь. Следовательно, terminus post quem для анонимной меди следует считать последние годы правления Митридата V. Поскольку голова бога на анонимных монетах близка фигуре стоящего Аполлона на тетрадрахмах и сопровождается символами Митры-Аттиса-Персея, то в этой фигуре, скорее всего, узнается не статуя Аполлона Делосского эпохи архаики, а изображение этого божества, почитавшееся в Понтийском царстве. На это указывают сугубо местные символы и детали ее изображения, совпадающие как на анонимных монетах, так и на тетрадрахмах. В таком случае, с учетом филэллинства Эвергета и его покровительства греческим святыням Аполлона мы вряд ли ошибемся в предположении, что на царских монетах и анонимной понтийской меди представлено синкретическое греко-ирано-малоазийское божество Аполлон-Персей-Митра в ипостаси, почитаемой в великих понтийских святилищах Зеле и Комане, а может быть и Америи, где стояла статуя Мена-Фарнака, близкого Митре-Персею божества. Являясь в каждом из них паредром Великих женских богинь Понта и Каппадокии, оно могло с удвоенной силой почитаться при Митридате V, который поместил одну из его культовых статуй (скорее всего, команскую) на собственных праздничных монетах. Следовательно, отнесение анонимных монет к чекану одного из храмовых центров Понта, вероятнее всего Команы, является вполне возможным.
Остается выяснить, кого же изображали портреты на анонимных оболах. Учитывая место их чекана, можно было бы предположить, что это жрецы-правители Команы Понтийской. Ведь правители теократических центров в соседней Каппадокии имели на монетах аналогичный головной убор. Выше отмечалось, что кирбасия, или шапка Персея - не столько знак отличия наместника-сатрапа, сколько свидетельство родства с Ахеменидами. Страбон говорит, что правители теократических государств, в том числе Команы в Понте и Каппадокии, были родственны царским династиям (XII. 2. 3), а значит имели отношение к Ахеменидам. Однако усматривать в портретах на монетах жрецов-правителей Команы вряд ли возможно по следующим соображениям. Во-первых, в Каппадокии жрецы-правители помещали свой лик на монету только тогда, когда их теократические государства были самостоятельными. Как показывает отмеченный выше случай с Ариарамной, правителем Мазаки, тотчас после установления в храмовом центре светской власти портрет жреца-правителя был вытеснен портретом правителя государства. Это согласуется с замечанием Страбона, что жрецы Команы занимали по положению и достоинству второе место после царя. Во-вторых, анонимная медь датируется первыми десятилетиями правления Митридата Евпатора. К этому времени Комана длительное время подчинялась царям Понтийского государства и вряд ли последние смирились бы с помещением на монету портрета жреца, стоявшего по положению ниже их самих. К тому же со времени Митридата Евпатора на должность жрецов в Коману стали назначаться лица, не имевшие отношения к Ахеменидам, например, Дорилай Младший, всего лишь приближенный царя (см. ниже). Это подчеркивало приоритет царской власти перед жрецом-правителем. В-третьих, отличительным признаком верховных жрецов Команы была не шапка Персея, а диадема, которую они надевали в наиболее торжественных случаях при "выносе" статуи богини (Strabo. XII.3.32) как напоминание об их некогда царском происхождении. Поэтому на монетах Команы времени Митридата VI, вероятнее всего, следует видеть самого царя в образе своего покровителя Персея, отождествляемого с мужским паредром верховной богини Команы.
Этому не противоречит наличие царских монограмм на упомянутых монетах. Если сопоставить эти монеты с автономными понтийскими монетами митридатовского чекана ранних групп и наместническими оболами Махара, то легко заметить, что царь повсеместно изображался в образе Эрота, Ареса, Персея или Диониса (рис. I. 13; II. 1-5, 7). Первоначально он представлен в виде мальчика, затем юноши, впоследствии молодого мужчины, но всегда в образе бога согласно эллинистической практике, восходящей к ахеменидским традициям. Это означает, что на оболах Амиса и Синопы с типом "юноши в кирбасии" изображен Митридат в образе Персея, следовательно, и на одновременных им оболах храмового чекана Команы также мог быть представлен юноша-царь. Поскольку монеты эти выпускались вплоть до конца II в. до н. э., то возраст царя, естественно, прибавлялся и он уже фигурировал на монете не как юноша, а как мужчина. Следует отметить, что в отсутствие серебряного чекана означенные выпуски Команы должны были покрывать потребности рынка в царской монете.
Если высказанные соображения верны, то можно дать объяснение беспрецедентному для нумизматики факту помещения на монету одной кирбасии без головы ее носителя. Смысл этого изображения заключается в том, что в широко распространенном в эллинском мире мифе Персей смог победить Горгону-Медузу только с помощью сделавшей его невидимым шапки[40]. Если на монетах последующей серии представлен Митридат в образе Персея, то на ранних выпусках шапка Персея должна в иносказательной форме запечатлеть "невидимость" или отсутствие царя во время чекана означенных монет. И, обратившись к истории Понта первых лет царствования Евпатора, мы находим разгадку данного сюжета на монетах, чеканенных как раз в первые годы его правления.
Согласно завещанию Митридата V Эвергета власть в Понтийском царстве перешла по наследству к его супруге и детям (Strabo. X.4.10). Вдову Эвергета принято считать дочерью сирийского царя Антиоха IV Епифана Лаодикой, хотя это и спорно[41], во всяком случае её селевкидское происхождение сомнений не вызывает (Justin. XXXVIII.7.1). У Митридата Эвергета помимо старшего сына Митридата Евпатора были еще младший сын Митридат Хрест (OGIS.368;369) и пять дочерей - две Лаодики (Justin. XXXVII.3; XXXVIII. 1.1), Роксана, Статира и Ниса (Plut. Luc. 18)[42], получившие эти популярные в селевкидском царском доме имена не без влияния матери - сирийской принцессы. Прямым наследником являлся Митридат Евпатор как старший из сыновей, но в связи с тем, что он не достиг совершеннолетия, его мать взяла на себя регентство (Memn. XXX.2; Justin. XXXVII. 1.6).
Источники, в том числе и Страбон, называют Евпатора законным преемником, а мать - его отправительницей, хотя Страбон тут же поясняет, что власть в Понте перешла к жене Эвергета и его детям. Поскольку в двух делосских посвящениях, которых мы коснемся ниже, названы имена Евпатора и Хреста при том, что только Евпатор титулуется царем, следует полагать, что именно он по закону наследовал власть, но делил ее с матерью-регентшей и братом. То, что во главе правления встала царица, не противоречит практике наследования трона в Понтийском царстве при отсутствии совершеннолетнего царя (см. выше). Но почему рядом с законным наследником-царем находился его соправитель - младший брат и к тому же без титула, это объяснить затруднительно.
Существует мнение, что мать Митридата Евпатора Лаодика, замешанная в убийстве мужа, не желала видеть старшего сына на престоле и потому злоумышляла против него, стремясь противопоставить ему младшего сына Хреста[43]. Эта точка зрения имеет право на существование, поскольку молодой Евпатор уже с раннего возраста стремился следовать филэллинской политике своего отца, о чем свидетельствует появление квазиавтономных монет понтийских городов предпоследнего десятилетия II в. до н. э. Некоторые ученые-нумизматы даже усматривают на автономной и анонимной меди последней четверти II в. портрет Митридата V[44]. По свидетельству Страбона (X.4.10), Дорилай Тактик, приближенный к Эвергету государственный и военный деятель, узнав о гибели своего патрона, остался на чужбине, поскольку власть перешла в руки его политических противников во главе с бывшей супругой царя. Его отказ вернуться может быть объяснен тем, что существенно претерпела изменения внешняя политика Понта, отныне потворствовавшая римским территориальным амбициям в Азии (см. выше). Но как только Митридат Евпатор закрепился на престоле, он тотчас призвал к себе всех сторонников Дорилая Тактика - его дочь и сыновей Лагету и Стратарха, живших в Кноссе, а также его племянника Дорилая Младшего, сына Филетера, своего совоспитанника в юношеские годы. Все они были окружены заботой и вниманием при понтийском дворе[45]. Продолжение политики Эвергета вызывало недовольство его противников, среди которых немаловажную роль играла его вдова. Тот факт, что семья Дорилая вернулась в Понт только после упрочения политических позиций Евпатора, спустя длительное время после переворота в Синопе, говорит о том, что в первые годы правления молодой царь столкнулся с серьезной оппозицией внутри царства, во главе которой стояли силы, враждебные его отцу.
Помпей Трог (Юстин) сообщает о кознях против Митридата, когда он был ребенком: мальчика сажали на дикого коня и заставляли метать копье, затем пытались отравить, но безуспешно, так как Митридат постоянно принимал противоядия и закалил свой организм, ставший невосприимчивым к ядам (Justin. XXXVII.2.5-6; App. Mithr. III; Val. Max. IX.2 ext. 3). Опасаясь смерти от удара кинжалом, молодой царь вынужден был бежать из столицы и заняться охотой на диких зверей. В течение семи лет он, по сообщению Юстина, жил на дикой природе и ни разу не появился ни в городе, ни в деревне, закалив тело и дух (Justin. XXVII.2.7-9). По другим рассказам, когда он был совсем маленьким, ему в колыбель ударила молния, зажгла пеленки и оставила на теле рубцы. По иной версии, молния ударила в его колчан и зажгла стрелы (Plut. Quaest. conv. 1.62). В год рождения и в год прихода к власти в небе в течение семидесяти дней светила комета, которая занимала четвертую часть неба и затмевала солнце своим блеском. Между ее восходом и заходом проходило четыре часа (Justin. XXXVII.2.1-3).
Эти рассказы имеют полулегендарный характер и выдуманы придворной историографией с целью создать образ богоизбранного и обожествленного правителя. Легенда о коне отражает попытку отождествить Митридата Евпатора с Александром Македонским и Буцефалом, а рассказ о скитаниях навеян иранской традицией. Персидские цари по обыкновению распространяли легенду о своих тайных скитаниях. Что касается наездничества и охоты на диких зверей, то это элемент воспитания персидской и греко-македонской высшей знати. Миф об ударе молнии и яркой комете символизировал величие и значимость будущих побед богоизбранного повелителя, провозглашение его новым Дионисом. В этих рассказах отразились иранские и греко-македонские корни правящей в Понте династии; легенда о семилетнем отсутствии царя, по мнению ряда исследователей, не должна восприниматься всерьез, так как существуют медные монеты 120-110 гг. с портретом молодого монарха, что говорит против его изгнания[46].
Другая группа ученых принимает рассказ об изгнании Евпатора[47]. Т. Рейнак, ссылаясь на показания Юстина (XXXVIII.8.1), что Митридат через 23 года после начала царствования вступил в войну с Римом, полагает, что Митридат VI вынужден был спасаться от козней матери в горах в течение семи лет. В соответствии с этим единоличное правление Митридата Евпатора, который по вступлении на престол расправился с матерью, а затем и братом (Memn. XXX; App. Mithr. 112; Sallust. Hist. Fr. II. 75 Maur.= Fr. II. 54 Kritz.; Sen. Controv. VII.1.15), должно быть датировано 113/112 гг. до н. э. (официальное начало царствования Евпатора - 120 г., так как I Митридатова война началась, как известно, в 89 г.)[48] Противники этой точки зрения апеллируют к двум делосским посвящениям, из которых одно - афинянина Дионисия, сына Неона, гимнасиарха - за царя Митридата Евпатора и его брата Митридата Хреста, а второе - также за царя Митридата Евпатора, Митридата Хреста и их деяния (OGIS. 368;369 = ID. 1560; 1561 = Durrbach F. Choix... N 113, 114; SEG. XXXVIII.668). Надписи датируются 116/115 и 115/114 гг. и показывают, что к этому времени мать обоих братьев была уже лишена власти и, вероятно, убита. Учитывая датировку этих документов, предположение о семилетнем отсутствии Митридата VI якобы теряет силу.
Конечно, рассказ о жизни Митридата среди дикой природы навеян легендами о детских годах Кира II (см.: Herod. 1.95; 107-121), однако и в этих романтических историях есть доля истины. Охота на диких зверей и верховая езда входили в комплекс обязательного обучения юношей из знатных персидских родов, поэтому Митридата Евпатора обучали и этим занятиям[49]. Появление же комет подтверждается астрономическими наблюдениями (см. выше). До нашего времени дошли также любопытные медные монеты, относимые к понтийскому чекану: 1) шестилучевая звезда, полумесяц-комета, от которой тянется хвост, перекрывающая шестилучевую звезду-Солнце; 2) протома коня-комета. Они удивительно точно отразили в типологии сообщения Юстина о комете, затмившей Солнце в год начала царствования Евпатора, и о его воспитании как наездника. Поскольку монеты считают подлинными[50], то они могут подтверждать упомянутое небесное явление и датироваться соответственно начальными годами правления молодого Митридата VI. Их анонимность и один из типов согласуются с чеканкой в указанное время анонимной меди и полным отсутствием царских монет с легендами и титулатурой правителя. Очевидно, двойственность положения Митридата, которая не позволяла ему, считавшемуся наследником, выпускать монету от своего имени и с титулом царя, давала возможность ограничиться лишь серией меди анонимных типов и автономным чеканом городов. Поэтому данные монеты в некоторой степени подтверждают сообщения о первых годах правления Евпатора. К тому же оппозиция молодому царю со стороны его ближайшего окружения делала вполне резонным бегство из страны в поисках убежища от преследований.
Два делосских посвящения не препятствуют положительно отнестись к версии о бегстве царя и пребывании за пределами царского двора в течение семи лет. Как указывалось, Т. Рейнак отсчитывал двадцать три года самостоятельного правления Евпатора с начала Первой Митридатовой войны в 90/89 г. Однако первое вооруженное столкновение царя с Римом произошло еще в 95-94 гг., когда пропретор в Азии, а затем наместник в Киликии Л. Корнелий Сулла вторгся в Каппадокию, изгнал оттуда Гордия, ставленника Митридата Евпатора и Тиграна II Армянского, и восстановил на престоле царя Ариобарзана I (Plut. Sulla. V.6-7; Liv. Epit. 70; Justin. XXXVIII. 3. 1-3).
В ходе этой кампании римляне вооруженным путем противостояли нонтийцам, в частности посланному в Каппадокию стратегу Митридата VI Архелаю (Frontin. 1.5.18)[51]. Свидетельство Юстина о вступлении в войну с Римом через 23 года после начала царствования Митридата, приуроченное им к Первой Митридатовой войне, вполне может относиться к эпизоду с Суллой и Архелаем, поскольку римские историки по-разному датировали противоборство римлян и Митридата: одни считали, что царь воевал с Римом в течение 46 лет (Justin. XXXVII. 1.7), другие - 40 лет (App. Mithr. 112). Разница в шесть лет зависела от того, какое событие брали за начало или конец противоборства: либо это утверждение в Каппадокии (102 г.) или Пафлагонии (108 г.), либо это потеря Митридатом родовых владений (69-68 гг.) и гибель в 63 г. на Боспоре (см. ниже).
За начало войны с Римом можно принять и указанный вооруженный конфликт с Суллой, ибо разница между ним и официальной датой начала Первой войны с Римом составляет те же шесть лет. Тогда первый год единоличного правления Митридата VI падает на 117 г. до н. э., когда, вернувшись в Понт, он сместил регентшу-мать, упрятал ее в темницу и там убил. Вот почему в делосских посвящениях ее имя не фигурирует вообще. Чуть позже, может быть между 113-111 гг., он расправился и с братом Хрестом. Следовательно, если справедливо относить восшествие на престол Митридата Евпатора к 123/122 гг., о чем говорилось выше, то семь лет изгнания молодого царя должны приходиться на 123-117 гг. За эти годы оппозиционные силы могли выдвинуть Хреста в качестве законного престолонаследника. Поэтому по возвращении Митридат Евпатор вынужден был какое-то время мириться с его соправитсльством. Что до автономной меди Амиса и Синопы с портретом молодого царя от 120-111 гг., то она не может свидетельствовать против его семилетнего отсутствия. Ведь в точности неизвестно, когда на протяжении 10 лет чекана начался выпуск этих монет. Не исключено, что к нему приступили тотчас после возвращения царя в 117 г. К тому же Митридат даже во время вынужденного отсутствия официально считался наследником и законным царем Понта, так что монетарии имели полное право помещать его портрет в образе различных божеств на автономные монеты городов. Таким образом, мы не видим веских причин отвергать свидетельство Юстина о семилетнем отсутствии Митридата VI в Синопе.
Если вернуться к анонимной меди, легко заметить, что выпуск монет со шлемом приходится на годы отсутствия молодого царя. Учитывая беспрецедентность в выборе типа, можно предположить, что изображение шапки Персея символизировало семилетнее отсутствие молодого монарха на престоле Понта. Так как Митридата современники воспринимали в образе его покровителя Персея, которого при борьбе с Горгоной шапка, подарок Афины Паллады, сделала невидимым и потому неуязвимым для врагов, изображение одной шапки показывало не только отсутствие, "сокрытие" царя, но и косвенно намекало на его борьбу с оппозицией и потому тайное убежище от козней врагов. Ясно то, что в первые годы Митридат VI действительно столкнулся с огромными трудностями.
Наиболее значительной из них была аннексия римлянами некоторых владений, полученных при Эвергете. Это прежде всего Каппадокия, Галатия, Пафлагония и Великая Фригия (App. Mithr. 11-13; 15; 56; Justin. XXXVII. 5.3,6). Воспользовавшись ослаблением Понта после убийства Эвергета и решением сената от 123 г., римляне, при содействии ироримски настроенных кругов во главе с царицей-регентшей, вывели Великую Фригию в 120/119 г. из-под понтийского контроля и объявили свободной, а в 116 г., когда на престоле закрепился Митридат Евпатор, демонстративно присоединили к провинции Азия[52]. Тем самым наносился серьезный урон политической линии Митридата V, направленной на расширение понтийских владений за счет дружбы и союза с Римом. Поскольку Митридат VI Евпатор с самого начала выступил преемником отца во внутренней и внешней политике, то эта акция наносила удар по планам молодого царя добиться суверенитета Понта над всеми землями его предков Отанидов. С другой стороны, в связи со значительным влиянием в Понтийском государстве проримски настроенных слоев, согласившихся на передачу Фригии Риму, Митридат Евпатор не имел еще возможности открыто противопоставить себя римлянам и вынужден был пойти на уступку. Но он не отказался от генеральной линии понтийской политики, которую проводили его дед и отец: молодой царь даже присвоил себе прозвище отца "Эвергет", если справедливо такое восстановление в делосском посвящении за двух братьев (OGIS. 369 = ID, 1560 = Durrbach F. Choix... N 113)[53]. В соответствии с этим царь привлек к себе сторонников отца, своих οίφιλοι и οι σύντροφοι, с которыми воспитывался но его повелению, - Дорилая Младшего и Гая[54], окружил себя греческими военными и государственными деятелями. Как и Эвергет, молодой Евпатор оказывал услуги делосскому храму Аполлона, поощрял храмовый комплекс в Комане. о чем свидетельствуют анонимные монеты, и вообще старался предстать филэллином во внешних и внутренних делах. Следуя политике отца, Митридат не порывал и с Римом, хотя был им унижен. Это мудрый шаг со стороны правителя Понта, ибо у его подданных и союзников создавалась видимость продолжения дружбы с римлянами. А при неизбежности роста территориальных владений царства в будущем конфликт с римскими властями был неминуем. Это давало царю политическое и моральное преимущество, поскольку позволяло заявлять о несправедливости и вероломстве римлян, лишивших своего друга и союзника территорий, на которые у него имелись наследственные права. Именно это явилось в дальнейшем ядром так называемой антиримской митридатовской пропаганды.

---

[1] lmhoof-Blümer F. Griechische Münzen. B., 1890. S. 409 u. folg. (= 564 u. folg.). Taf. III. 7; Idem. Die Kupferprägung des Mithradatichen Reichs und anderen Münzen des Pontus und Paphlagoniens // NZ. 1912. Bd. 45, H. 2. S. 184–186. № 81. Taf. II. 31.
[2] Зограф А. Н. Античные монеты. М.; Л., 1951. С. 186. См. также: Price M. Sylloge Nummorum Graecorum. L., 1993. Vol. IX: The British Museum. Pt. 1: The Black Sea. Pl. XXXVII, 972–984 (он не исключает их чекан в Понте (Амисе?)).
[3] Baldwin A. Les monnaies de bronze dites incertaines du Pont ou du royaume de Mithridate jator // RN. 1913. 4 ser. T. 18. P. 285–313.
[4] Kolb P. Monnaies de bronze incertaines du Pont // RN. 1926. P. 23.
[5] Голенко К. В. Понтийская анонимная медь // ВДИ. 1969. № 1. С. 130— !54.
[6] Там же. С. 147.
[7] Baldwin A. Op. cit. P. 299, 300.
[8] Дундуа Г. Ф. Чеканились ли монеты в Вани? // Мацне. 1974. № 2. С. 158,159; Дундуа Г. Ф., Лордкипанидзе Г. А. Денежное обращение Центральной Колхиды. Тбилиси, 1983. С. 22–36; Дундуа Г. Ф. Нумизматика античной Грузии. Тбилиси, 1987. С. 110–122.
[9] WBR. I². F. I. P. 62, № 13. Pl. VII. 6, № 58. Pl. XXVI. 14; SNG Deutschlands. Sammlung von Aulock. B., 1957. T. 1. № 57–58; Price M. Op. cit. Pl. XLII, 1135–1138 (125–100 гг.); Pl. LVI, 1523 (120–100 гг.).
[10] Pfeiler H. Die Frühesten porträts des Mithridates Eupator und die Bronzeprägung seiner Vorgänger // Schweizer Münzblätter. 1968. H. 18. S. 75–78.
[11] Baldwin A. Op. cit. P. 288. Pl. VIII. 15, № 16 g.
[12] Idid. P. 304; Голенко К. В. Понтийская анонимная медь. С. 146–150.
[13] Kleiner G. Pontische Reichsmünzen // IM. 1955. Bd. IV. S. 11–13.
[14] WBR. I². F. 1. P. 59–62, N 9–12; Malloy A. G. The Coinage of Amisus. N. Y., 1970. P. 7. № 7–12; Price M. Op. cit. Pl. XLI, 1084–1126.
[15] Baldwin A. Op. cit. P. 310, 311.
[16] Kleiner G. Op. cit. S. 6; Pfeiler H. Op. cit. S. 75; Böhm C. Imitatio Alexandri in Hellenismus: Untersuchungen zum politischen Nachwirken Alexanders des Grossen in hoch- und späthellenistischen Monarchien. München, 1989. S. 156–158.
[17] Голенко К. В. Понтийская анонимная медь. С. 139–141.
[18] Regling K. Dynastenmünzen von Tyana, Morima und Anisa in Kappadokien // ZfN. 1932/1935. Bd. 42, H. 1/2. S. 6–8; Периханян А. Г. Храмовые объединения Малой Азии и Армении. М., 1959. С. 54–56; Yarkin U. An Unpublisched Coin of Ariarathes III for Cybistra in Cappadocia // NC. 1981. Vol. 141. P. 144–145.
[19] Kleiner G. Op. cit. S. 15–18; Pfeiler H. Op. cit. S. 77.
[20] WBR. I². 1. P. 69. № 32. Pl. VII. 25, 57 (Амис); P. 104. № 1. Pl. XI. 21. (Хабакта); SNG Deutschlands. Sammlung von Aulock. 62; 89; 90; Kleiner G. Op. cit S. 11. Taf. 1, 5.
[21] Imhoof—Blümer F. Die Kupferprägung… S. 183 f.; Reinach T. Mithridates Eupator, König von Pontos. Hildesheim; N. Y., 1975. S. 257; Kleiner G. Op. cit. S. 12; Klein U. Zum Aigis Nike—Typ der pontisch–paphlagonischen Bronzeprägung aus der Zeit des Mithridates Eupator // Schweizer Münzblätter. 1969. XIX, H. 74. S. 27, 28.
[22] Это обстоятельство отмечено К. В. Голенко (Понтийская анонимная медь. С. 144, 145).
[23] WBR. I²· 1. Pl. VII. № 22–24; Pl. XVIII. № 16; Pl. XXV. № 17, 18 (Арес–меч); Pl. VIII. № 1–4; Pl. XI. № 25; Pl. XUII. № 12, 13 (Эгида—Ника); Голенко К. Н Монетная медь городов Понта и Пафлагонии времени Митридата VI в боспорских находках // ПС. 1964. Вып. 11 (74). С. 62.
[24] Leonhard R. Paphlagonia. B., 1915. S. 239; Uepding A. Attis, seine Mythen und sein Kult. Gieszen, 1908. S. 125; Reding—Hourcade N. Recherches sur l'iconographie de la diesse Anahitâ 11 Archeologie et religions de l'Anatolie ancienne. Louvain–la–Neuve, 1984. P. 201; Лурье С. Я. Культ Матери и Девы в Боспорском царстве // ВДИ. 1948. № 3. С. 207 и след.
[25] Robert L. Noms indigènes dans l'Asie Mineure greco–romaine. P.. 1963. P. 494; ср.: Ruge O. Komana // RE. 1921. Hbd. XXI. S. 1126–1128.
[26] Cumont F. Notes sur le culte d'Anaitis // RA. 1905. Vol. 5. P. 24–31.
[27] Van Haeperen—Pourhaix A. Recherches sur les origines, la nature et les attributs du dieu Mên // Archcologie et religions de l'Anatolie ancienne. 1984. P. 226. Ср.: Cumont F. Recherches sur le symbolisme funeraire des romains. P., 1942. P. 242.
[28] Ср., например, серебряную пластину из Ай—Ханум с изображением Кибелы на колеснице, Гелиосом и солярно–лунарными знаками на небе (Francfort H. — P. Fouilles d'Aï—Khanoum III. P., 1984. P. 23–104, pl. XII).
[29] Reding—Hourcade N. Op. cit. P. 200. Pl. XIII. F. 2; ср.: Сапрыкин С. Ю. Золотая платина из Горгиппии // ВДИ. 1983. № 1. С. 73 и след.
[30] Сапрыкин С. Ю. Культ Деметры в Боспорском царстве в VI–IV вв. до н. э. // Из истории античного общества. Горький, 1983. С. 63–65; ср.: САИ. Ч. II. С. 83. Табл. 30,6; 36,4; Ч. III. Табл. 7, 2.
[31] Blawatsky W.. Kochelenko G. Le culte de Mithra sur la côte septentrionale de la Mer Noire. Leiden, 1966. P. 14–20; ср.: Cumont F. Textes et monuments figurés relatifs aux mystères de Mithra. Brusselles, 1899. Vol. I. P. 231, 232, 333–334
[32] van Haeperen—Pourbaix A. Op. cit. P. 245–247.
[33] Cumont F. Le Pcrsée d'Amisos // RA. 1905. Vol. V. P. 181–189.
[34] Ibid. P. 187–189; van Haeperen—Pourbaix A. Op. cit. P. 233.
[35] Duchesne—Guillemm I. La religion de l'Iran ancien. P., 1962. P. 254; Wüst E. Mithras // RE. 1932. Bd. 15, Hbd. 2. S. 2136.
[36] Cumont F. Le Zeus Stratios de Mithridate // RHR. 1901. Vol. 43. P. 47–49.
[37] WBR. I². 1. P. 11. № 4. Pl. I, 7–9; Oppermann H. Men—Pharnaku // RE. 1938. Bd. XIX, H bd. 2. S. 1854.
[38] Голенко К В. Понтийская анонимная медь. С. 151, 152.
[39] Καραμεσιντι—Οιχονομίδου Μ. Άνεκδότο άργύρο τετραδρόχμο Μιθριδατου Ε Έύεργίτου // ΣΤΗΛΗ: Τόμος εις μιήμην Νικολάου Κοντολέοντος. Αθήνα, 1980. Σ. 149–153. Πιν 49, Ια; Πίν. 51, 10; Robert L. Tetradrachmes de Mithridate V Euerget // Journal de Savants. 1978. Juillet—Sept. P. 151–162.
[40] Graves R. Les mythes Grecs. P., 1967. P. 195.
[41] Remach T. Mithridates Eupator… S. 41; Oishausen E. Pontos // RH. 1978. Suppl. Bd. XV. S. 419; Geyer F. Mithridates // RE. 1932. Bd. XV, Hbd. 2. 30. S. 2163. В настоящее время получила распространение точка зрения, что мать Евпатора и Хреста звали Нисой (Sherwin—White A. N. Roman Foreign Policy in the East, 168 B. C. — A. D. I. Oklahoma, 1984. P. 96).
[42] Oishausen E. Op. cit. S. 399–400.
[43] Meyer Ed. Geschichte des Königreichs Pontos. Leipzig, 1879. S. 84, 85; Reinach T. Mithridates Eupator…S. 44–46.
[44] Pfeiler //. Op. cit. S. 77.
[45] Geyer F. Op. cit. S. 2163; Максимова М. И. Античные города юго–восточного Причерноморья. М.; Л., 1956. С. 199; Ломоури Н. Ю. К истории Понтийского царства. Тбилиси, 1979. С. 75.
[46] McGing B. The Foreign Policy of Mithridates VI Eupator, King of Pontus. Leiden, 1986. P. 43, 44; Pfeiler //. Op. cit. S. 75, 76.
[47] Reinach T. Mithridates Eupator…S. 45; Geyer F. Op. cit. S. 2163; Calderini A. Mithridate IV Eupatore, re del Ponto. Milano, 1950. P. 42; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 74.
[48] Bernhardt //. Chronologic der Mithridatischen Kriege // Realgymnasium zu Dortmund. Jahresbericht 1895/1896. S. 7; McGing B. The Foreign Policy… P. 109.
[49] Митридат Евпатор славился как превосходный наездник (Suet. Nero. 24; Plut. Pomp. 37; App. Mithr. 112). На Хиосе он четырежды добивался победы на конных ристалищах. См.: Robert L. Sur les inscriptions de Chios // BCH. 1935. Vol. 59. P. 459^165 = Robert L. Opera Minora Selecta. Amsterdam. 1969. Vol. 1. P. 518–524; ср. аналогичный агонистический каталог с Родоса: Robert L. Opera… Vol. 2. P. 861. В версиях Геродота и Ктесия о детстве Кира историческим является вопрос о его происхождении, который лег в основу всех повествований, навеянных легендарными мотивами (Дьяконов М. М. Очерк истории древнего Ирана. М., 1961. С. 68). Версия Геродота более исторична, чем рассказ Ктесия (Дандамаев М. Л. Политическая история Ахеменидской державы. М., 1985. С. 12–14).
[50] Imhoof—Blümer F. Die Kupfepräung… S. 185. N 82. T. 11.32; Idem. Zur griechischen und römischen Münzkunde // Revue de Numismatique. 1908. P. 170. N 17; Голенко К. В. Понтийская анонимная медь. С. 141, 142.
[51] Glew D. Mithridate [iupator and Rome: a Study of the Background of the First Mithridatic War // Athenaeum. 1977. Vol. 55. P. 389. Здесь подвергается сомнению вооруженное столкновение Митридата и Рима. Ср.. однако: McGmg B. The Foreign Policy… P. 78.
[52] О подчинении Римом Фригии см.: Harris W. War and Imperialism in Republican Rome, 327–70 B. C. Oxford. 1979. P. 152–154; McGing B. Appian, Manius Aquillius and Phrygia // Greek. Roman and Byzantine Studies. 1980. Vol. 21, N 1. P. 41; Idem. The Foreign Policy… P. 68. О потере Пафлагонии, Галатии см.: Reinach T. Mithridates Eupator… S. 47; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 75.
[53] Robert L. Tetradrachmes de Mithridate V F.uergéte… P. 160.
[54] Гай, сын Гермея (Plut. Pomp. 42: ID. 1570 = Durrbach F. Choix… N 136d; Chapouthier F. Le sanctuaire des dieux de Samothrace // EAD. 1935. Vol. XVI. P. 32. N 1; Дорилай, сын Филетера (Strabo. X.4.10; XII.3.33; ID. 1572 = Durrbach F. Choix… P. 220. N 136 f; Chapouthier F. Op. cit. P. 32. N 3). См. также: Максимова М. И. Указ. соч. С. 205–208; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 75; McGing B. The Foreign Policy… P. 91.

Монеты городов Понта и Пафлагонии и анонимные монеты понта. Эпоха Митридата VI Евпатора.

	1 - Голова юноши в кирбасии (Митридат Евпатор?) - горит". Амис. 120-111 гт. До н. э. Обол.
	2 - "Арес-меч". Амис. 105-90 гг. до н. э. Тетрахалк;
	4 - "Персей-пьющий Пегас". Амис. 80-70 гг. до н. э. Обол;
	7 - "Афина-Персей". Амастрия. 105-90 гт. до н. э. Обол;
	8 - "Зевс-орел на молнии". Пимолиса. 111-105 гг. до н. э. Обол;

---

Глава 2. МИТРИДАТ ЕВПАТОР И ПРИЧЕРНОМОРЬЕ

Столкнувшись с огромными трудностями, Митридат Евпатор понял, что политика предшественников, направленная на установление власти над всеми землями Отанидов потерпела крах в результате противодействия Рима и проримских кругов при его дворе. Апофеозом этого краха стала вероломная аннексия Великой Фригии, из-за которой его предки вели спор более века. Поэтому, покончив с теми, кто, как казалось молодому царю, являлся главным виновником смерти отца, Митридат VI должен был предпринять меры по укреплению собственного царства и своего положения. Путь, который он для этого выбрал, отличался от традиционной политики предшественников. Митридат VI стал законным продолжателем дела отца, известного как "истинный филэллин" и "друг римлян". Если бы молодой царь вернулся к агрессивным поползновениям в Малой Азии, открыто выступив против установленного Римом порядка, то это подорвало бы его авторитет как преемника Эвергета. К тому же в последней четверти [I в. до н. э. Понтийское царство еще не могло противодействовать римлянам в Азии, ибо его позиции были серьезно подорваны убийством Эвергета, регентством Лаодики и семилетним изгнанием Евпатора. Немало сил отняла у Митридата VI и борьба за престол. К тому же в Понте существовали еще влиятельные круги, противившиеся любой попытке реставрировать завоевательную политику в малоазийском регионе. Об этом свидетельствует заговор, составленный в 110/109 гг. супругой царя, его сестрой Лаодикой. Он возник тогда, когда стало ясно, что Митридат VI готовится к аннексиям в Малой Азии и с этой целью инкогнито совершил поездку в римскую провинцию Азия и соседнюю Вифинию (Justin. XXXVII.3.4-8). Поэтому Митридат VI сохранял лояльность Риму и не предпринимал ничего во вред его интересам.
Другой чертой политики, которую Евпатор воспринял у отца, был филэллинизм. Как некогда его дед Фарнак I, он призван был теперь стать той силой, которая вернет благополучие и могущество Понтийской державе. Фарнак I и в особенности Митридат V активно покровительствовали греческим городам Причерноморья и Восточного Средиземноморья и использовали для этого торгово-политические связи столицы их царства Синопы. Митридат Евпатор обратил взоры к другому крупному эллинскому центру державы - Амису, отношения которого с греками Причерноморья и Средиземноморья не уступали Синопе. В первые годы правления он опирался на выходцев из этого города, получивших важные государственные посты в Понтийском царстве. Среди них выделялись служившие еще его отцу Дорилай Тактик, его племянник Дорилай Младший, сын Филетера (Durrbach F. Choix... 136 f; ID. 1572 = OGIS. 372; Strabo. XII.3.32-33; App. Mithr. 17; Plut. Luc. 17) и Гай, сын Гермея (Durrbach F. Choix... 136(1 = IG. 1570; Plut. Pomp. 42) - "сверстники" (οί σύντροφοι), т. е товарищи царя в детстве. Выходцем из Амиса являлся и Папий, сын Менофила, один из "первых друзей" (των πρώτων φίλων) Митридата Евпатора, его главный врач и "начальник следствия" (Durrbach F. Choix... 136c = ID. 1573 = OGIS. 374). Сведениями об этом мы обязаны надписям при медальонах из часовни Митридата VI в святилище Кабиров-Диоскуров на Делосе, построенном в 102 г. афинянином жрецом Гелианактом, сыном Асклепиодора[1]. Среди этих медальонов с именами ближайших друзей, сторонников и союзников Митридата VI на особо почетном месте был медальон какого-то лица, имя которого не дошло, но полностью сохранился этникон, из которого следует, что он также был амисенцем (Durrbach F. Choix...136a = ID. 1569). Эти надписи свидетельствуют об исключительно тесных связях царя и рабовладельческой торгово-ремесленной верхушки Амиса. Знаменательно, что среди 13 наиболее почетных лиц на медальонах четверо амисенцев и нет ни одного представителя столицы царства - Синопы. По всей видимости, в наиболее сложный для Митридата период борьбы за престол граждане Синопы не оказали ему действенной поддержки, какую предоставил Амис. У синопейцев, наверное, не прошла еще обида за вероломный захват предками Митридата VI их города.
Ориентация Митридата на Амис способствовала его вовлечению в дела причерноморского региона, обстановка в котором к последней четверти II в. до н. э. значительно осложнилась. В III-II вв. в Северном Причерноморье и Карпато-Дунайском регионе произошли важные изменения, вызвавшие образование новой этнокультурной ситуации и ухудшившие положение греческих полисов. Уже в конце IV в. сарматские кочевые племена перешли на правобережье Дона и распространили влияние до Днепра, вытесняя скифов в Крым. Во второй половине III в. до н. э. эти племена фактически установили господство в степях Северного Причерноморья. В середине этого века усилилось давление гетов на население к северу от Дуная. В результате участились перемещения гето-фракийских племен на восток к Днестру. Положение усугубило появление в конце III в. в Подунавье бастарнов. Под их напором геты (тирагеты) в низовьях Днестра и Прута увеличили натиск на скифов, проникших в Западное Причерноморье ранее. В течение III-II вв. в ходе борьбы с кельтами и бастарнами окрепло могущество фракийских племен, в первую очередь одриссов и астов. Поэтому изменения в соотношении сил на варварской периферии Причерноморья создали чрезвычайно напряженную обстановку для греческих городов от Северного Кавказа до Южной Фракии. Многочисленные надписи из Аполлонии, Месембрии, Истрии, Каллатиса, монетные находки наглядно свидетельствуют о попытках фракийских, гетских племен, скифов Добруджи, галатов, бастарнов установить протекторат над эллинскими городами Левобережного Понта. Это приводило к нарушению традиционного товарообмена с варварским окружением, сокращению подвластной территории, выплате дани варварским царькам и племенным вождям.
Не менее напряженная обстановка сложилась на северном побережье Черного моря. Здесь беспокойство грекам доставляли скифы и сарматы, в меньшей степени бастарны и сатархи. После образования Скифского царства в Крыму усилилось давление сарматов, прозванных "царскими", на Ольвию и другие города Северо-Западного Причерноморья. Из декрета второй половины III в. в честь Протогена, знатного гражданина Ольвии (IosPE. I². 32), следует, что город был вынужден откупаться данью от соседних сайев, т. е. сарматов. На протяжении II в. сарматские племена активно требовали дань и с боспорских династов, особенно с последнего из Спартокидов - Перисада V. Однако наибольшую агрессивность во II в. проявляли скифы. Начиная с первой четверти III в. они неоднократно вторгались во владения херсонеситов в Северо-Западном Крыму и в середине II в. полностью их отторгли. В создавшейся ситуации Херсонес искал помощи и союза у враждебных скифам сарматов[2]. Около середины II в. скифский царь Скилур установил протекторат над ольвийским полисом, чему предшествовала угроза городу со стороны бастарнов[3].
Эпиграфические памятники из Ольвии, Истрии, Томи и других полисов рисуют картину обострения социально-экономических и политических противоречий, которые выливались в борьбу политических группировок, волнения рабского и полузависимого населения. Полисным властям приходилось все чаще обращаться за помощью к зажиточным горожанам, которые из собственных средств оплачивали закупки хлеба и различные строительные мероприятия, организовывали посольства к правителям окрестных племен и участвовали в поддержании боеготовности полисного ополчения. В то же время концентрация значительных богатств в руках узкой группы лиц способствовала некоторому подъему ремесла и торговли. В ряде центров, особенно на Боспоре и в Херсонесе, развивались торговля, ремесла, главным образом, керамическое, металлообрабатывающее и ювелирное, строительное дело[4]. Тем не менее доходы от экспорта хлеба неуклонно сокращались вследствие упадка хоры и невозможности средиземноморских центров -традиционных потребителей северопричерноморской пшеницы -поддерживать на прежнем уровне торговую деятельность в Причерноморье. С конца IV, а в особенности в III-II вв., среди причерноморских полисов усилилась тенденция к объединению с целью создать единый внутрипонтийский рынок. Это отвечало экономическим потребностям торгово-ремесленной верхушки полисов, видевшей здесь средство дальнейшего обогащения и противостояния варварской угрозе. Вышеперечисленные трудности совпали с филэллинской политикой Фарнака I, Митридата V и Митридата VI.
Стремясь использовать внутрипонтийские связи и покровительство эллинам, они пытались поднять экономическое могущество своей державы, чем невольно играли на руку торгово-ремесленной знати в южнопонтийских полисах, традиционно осуществлявших транзитную торговлю между северопричерноморскими областями и странами Восточного Средиземноморья. В связи с тем, что греческие города севера Малой Азии пользовались активной поддержкой Родоса, Коса и Книда, превратившихся со второй половины III в. до н. э. в главных торговых контрагенов эллинских государств Причерноморья[5], торгово-ремесленные круги полисов региона стали присматриваться к Синопе и Амису, вокруг которых могла бы строиться вся торговая деятельность в причерноморском бассейне. А поскольку за их спиной стояли понтийские властители, поощрявшие установление более тесных отношений с греками Восточного Средиземноморья и Причерноморья, то цари Понта невольно превратились в ту силу, которая в глазах греков могла бы стать основой их общепричерноморского единства.
Митридат VI в первые годы правления попытался использовать доброе отношение к амисенцам для активной политики в регионе. Во второй половине II в. Амис имел большое торгово-экономическое влияние в Причерноморье. Об этом свидетельствуют находки серебряных драхм города в Никонии (Роксоланское городище), Тиритаке, Фанагории, Западной Грузии (Кобулети). Ранние выпуски пантикапейского автономного серебра, драхмы Горгиппии и Фанагории времени Митридата VI во множестве перечеканены из амисских драхм и триоболов типа "Гера-сова с распростертыми крыльями", выпускавшимися в IV -конце II в.[6], что говорит о распространении монет Амиса на Боспоре до начала I в. до н. э.[7], а также о возможности сохранения за Амисом при Митридате VI права выпускать серебряную монету по крайней мере до начала регулярного чекана царского серебра в 96 г.[8] Концентрация находок этих монет на Боспоре дала возможность В. А. Анохину выдвинуть даже интересное предположение о финансовой дотации Митридата VI греческим полисам Боспора в ранние годы его владычества[9].
На тесные связи Амиса с Боспором при последних Спартокидах указывает чекан их поздних медных монет на кружках из желтой понтийской меди, которая, очевидно, попадала на Боспор из Амиса как центра, наиболее близко расположенного к меднорудным разработкам халибов и тибаренов[10]. Наконец, преобладание в городах Северного и Восточного Причерноморья амисских автономных медных монет ранних групп классификации Ф. Имхоф-Блумера наглядно подтверждает обширные экономические связи города уже в начале царствования Евпатора[11]. С ведома и содействия царя Понта Амис осуществлял активную деятельность, способствуя подъему авторитета Митридата VI среди населения Причерноморья.
В связи с тем, что Митридат Евпатор предоставил крупнейшим городам царства право выпускать автономную медь, а Амису разрешил продолжать чекан серебряных драхм и триоболов - случай беспрецедентный для монетного дела Понта, - то греческое население связанных с Амисом городов усмотрело в царе славного продолжателя дела Эвергета, а значит и реальную силу, способную объединить эллинские центры. В свою очередь, Евпатор, используя покровительство торгово-ремесленной знати Амиса и Синопы, привлекал на свою сторону греческие города региона и усыплял бдительность римлян, давая им повод думать, что он не намерен в ближайшие годы нарушать установленный ими порядок на севере Малой Азии, а, напротив, склонен продолжать филэллинскую политику предшественников. Тем более, что занявшись делами Причерноморья, невольно выступил продолжателем дела своего деда Фарнака I, который в аналогичной ситуации руководствовался условием мирного договора 179 г. до н. э. "соблюдать дружбу с римлянами" (см. выше). Так что Рим имел все основания не беспокоиться за судьбу своих владений и союзников в Азии. Митридат VI понимал, что перед столкновением с Римской республикой ему необходимо иметь прочный тыл и могущественную державу. С этих позиций он и рассматривал проникновение в Причерноморье, которое должно было стать его опорой и плацдармом для активных завоеваний в Средиземноморье.
Учитывая сказанное, рассмотрим каждый регион Причерноморья с точки зрения отношения к царю и зависимости от него. Это позволит составить представление о Причерноморской державе Митридата в целом и выявить характерные особенности, присущие каждой из ее составных частей. Попытаемся осветить ряд вопросов экономического характера, политической истории, обрисовав юридическое и правовое положение различных центров в составе государства Митридата.

1. Ольвия, Тира и Херсонес Таврический

В последней четверти II в. до н. э. греческие полисы Северо-Западного Причерноморья попали под власть Скифского царства Скилура. Включив в состав своего государства Ольвию, крымские скифы пытались установить протекторат и над Херсонесом Таврическим. Упорную борьбу со скифами Скилура и его сына Палака херсонеситы вели на протяжении II в., в результате чего их силы были на исходе[12]. Если ранее херсонесцы могли рассчитывать на помощь сарматов[13], то к концу столетия последние, среди которых выделялось племя роксоланов (или ревксиналов), выступили против Херсонеса в союзе со скифами. Как повествует Страбон (VII.3.17), роксоланы под предводительством царя Тасия воевали со стратегами Митридата VI, придя на помощь Палаку, сыну Скилура. Из того же Страбона и херсонесского почетного декрета в честь стратега Митридата Евпатора Диофанта, сына Асклепиодора (IosPE. I².352), следует, что роксоланы присоединились к Палаку уже в самый разгар кампании в степях Северного Причерноморья и не смогли устоять против хорошо организованной греческой фаланги Диофанта из 6 тыс. воинов. Очевидно, при Скилуре сарматы еще не перешли в стан союзников скифов и лишь следили за тем, как разворачивалась борьба полководцев Митридата и скифов.
Страбон говорит, что Херсонес, подвергавшийся постоянным разорениям варваров, выбрал себе покровителя в лице Митридата Евпатора, а тот, желая стать во главе всех варваров за перешейком Таврии вплоть до Борисфена и Адрия, послал войско и с радостью начал войну со Скилуром, а затем сыновьями последнего (Strabo. VII.4.3). Поэтому следует думать, что первыми, с кем вступил в борьбу царь Понта, были скифы, а первыми, кто призвал его в качестве защитника-простата и отдался под его власть, были Херсонес Таврический и Ольвия. В таком случае сарматы-роксоланы вступили в войну только после того, как поняли истинные намерения Митридата в Тавриде и Северо-Западном Причерноморье и потому присоединились к своим извечным противникам - скифам, предав Херсонес.
Выбор Херсонеса в качестве опорного пункта для ведения войны в Северном Причерноморье был не случаен. Город установил хорошие отношения еще с Фарнаком I и в их договор о дружбе и союзе был включен пункт о помощи со стороны царя в случае нападения варваров на подвластные херсонесцам земли (см. выше). Существует предположение, что Митридат VI мог воспользоваться этим договором для отправки войск в юго-западный Крым[14]. С возобновлением условий данного договора принято связывать посольство Митридата в Херсонес, в ознаменование успеха которого граждане дали проксению послу - некоему сыну Кефалы, уроженцу Амиса (лишнее подтверждение активной роли Амиса в проведении политики Евпатора в Северном Причерноморье). В этом постановлении, между прочим, говорится, что амисенец выказывает себя во всем благорасположении, а пребывание свое делает достойным для города и царя - явный намек на успех миссии (IosPE. I².349 = = НЭПХ.II.110)[15].
Вполне вероятно, что в результате посольства Митридат отправил войско в Крым для борьбы со скифами. Однако вряд ли царь лишь обговорил условия этой помощи, просто возобновив старый договор с Фарнаком. Скорее всего ему понадобилось выяснить обстановку в этом районе, узнать позицию сарматов, которые, как выше указывалось, опасались распространения влияния Понта в степях между Танаисом и Борисфеном. Ведь со времен Фарнака у Понта существовали и какие-то отношения с сарматскими царями, которые вряд ли выпадали из категории дружественных (см. выше). По свидетельству Трога (Юстина) Митридат приступал к войне со скифами с большой робостью и неуверенностью, так как сам был неопытен и неискушен в военном деле; к тому же над ним довлела слава о непобедимости скифов (XXXVIII. 7.4; ср. XXXVII. 3.2; XXXVIII. 7.3). Так что результатом посольства могли быть, в первую очередь, ознакомление при содействии херсонесцев с тактикой скифов, местами будущих сражений, выбор подходящей тактики и определение позиций Херсонеса и сарматских царей.
Косвенные указания Страбона и декрета в честь Диофанта позволяют говорить о каких-то безымянных стратегах Митридата, против которых воевали Скилур и его сыновья во главе с Палаком, а также роксоланы под предводительством их царя Тасия (πρός τους Μιθριδάτου στρατηγούς) (Strabo. VII. 3. 17; 4,7; IosPE. I². 352. Стк. 3-4). Поначалу военные действия, которые вели предшественники Диофанта, складывались не очень удачно[16], поскольку скифы в конце II в. подошли к стенам Херсонеса. Только после этого прибыл и взял на себя командование Диофант.
К сожалению, точно определить начало Крымской кампании Митридата и войн Диофанта не представляется возможным. Предлагались даты от 116 до 107 гг., причем наиболее распространенной является точка зрения Т. Рейнака - 110-107 гг. до н. э.[17] Бесспорно одно: Митридат вступил в Скифию только тогда, когда полностью стал единоличным владыкой царства, так как источники ничего не говорят о его соправителях или регентах к началу военных действий. Поскольку, как выше указывалось, Митридат VI расправился с братом Хрестом в 115/114 г., то этот год можно условно взять в качестве terminus post quem высадки понтийских войск в Скифии и посольства в Херсонес. Известно, что в 109/108 г. Митридат активизировал действия в Малой Азии, для чего более года изучал расположение соседних областей на месте, отсутствуя в родовом царстве. А это вряд ли было возможно до окончательного закрепления за ним Северного Причерноморья, ибо требовало значительных сил и затрат. Еще в древности период противоборства Рима с Митридатом VI определяли по-разному - от 46 до 40 лет. Оно полностью прекратилось лишь со смертью царя в 63 г. В таком случае 46 лет его борьбы с Римом дают 109 г. как начало кампании по захвату Пафлагонии, а 40 лет охватывали, вероятно, только продолжительность борьбы во время пребывания в родовом царстве. Поскольку в 70/69 г. до н. э. Митридат, потерпев поражение, впервые был лишен царства и укрывался в Армении, то эту дату можно рассматривать как переломную в войне с римскими полководцами, лишившими его исконных владений. Отсчет от нее 40 годов дает опять 109 г. как начало его антиримской деятельности. Следовательно, кампанию за овладение Пафлагонией рассматривали как антиримскую акцию, которая была невозможна до установления господства Митридата на северном побережье Черного моря, поскольку в противном случае он был бы скован рамками договора 179 г., предписывавшего сохранять дружбу с Римом и не предпринимать ничего ему во вред. С включением Херсонеса и других северочерноморских областей в Причерноморскую державу отпала юридическая сила означенного договора, ибо Херсонес как самостоятельное государство перестал существовать. Как следствие, было ликвидировано и требование соблюдать дружбу с Римом, что толкало понтийского монарха к внешнеполитическим и военным акциям в Малой Азии без ущерба собственному престижу филэллина и формального "друга римлян". Таким образом, 109 г. можно брать за terminus ante quem понтийских войн Митридата. Поэтому начало кампании следует датировать 114/113 г., а диофантовы войны- 113-111 гг.[18]
Диофант, прибыв в город и приняв командование понтийским войском, совершил "переправу на ту сторону", т. е. на северную оконечность современной Севастопольской бухты, где подвергся внезапному нападению Палака. Здесь понтийцы в первый раз нанесли скифам поражение и отогнали их от города. Затем, совершив рейд и подчинив окрестных тавров, Диофант заложил в тех местах крепость Евпаторий (IosPE. I². 352. Стк. 10; Strabo. VII. 4. 7; Ptol. VI. 2), которую декрет и Клавдий Птолемей называют городом (ή πόλις), и отбыл на Боспор. Из сопоставления сообщения Страбона (VII. 4.7) и декрета следует, что Евпаторий состоял из собственно города, т. е. ряда жилых и хозяйственных построек, и укрепления на мысе, обороняемого гарнизоном понтийских войск. Он находился где-то в районе современной Южной бухты в окрестностях Севастополя[19] и был построен по традиционным канонам возведения укреплений в Понтийском царстве (см. ниже), когда в центре новооснованного поселения выделялась цитадель - в данном случае укрепление на мысе, вокруг которого группировались прочие постройки. Основание Евпатория диктовалось двумя обстоятельствами: во-первых, создать плацдарм для наступления в глубь Скифии и на Северо-Западное побережье Таврики, отвлекая неприятеля от Херсонеса, а во-вторых, иметь опорный пункт вблизи Херсонеса для устранения возможных попыток с его стороны к большей автономии и самостоятельности от Митридата VI. С этой целью в Понте, кстати, было основано немало царских крепостей близ греческих полисов, получивших при Митридате Евпаторе некоторые права политической автономии (см. часть III, гл. 1).
Вернувшись с Боспора, Диофант с помощью ополчения граждан Херсонеса предпринял поход против Скифского царства, взял царские укрепления Хабеи и Неаполь и поставил скифов в зависимость от понтийского царя. Есть основания полагать, что к началу этой кампании Северо-Западный Крым вновь был в руках Херсонеса[20]. Таким образом, главная миссия понтийского стратега оказалась выполненной: Херсонес и его ближайшая округа, Скифское царство в Крыму и, вероятно, Ольвия как полис, находившийся под скифским протекторатом, оказались во власти Митридата VI. На это намекают слова диофантова декрета, что "почти все сделались подвластными царю Митридату Евпатору" (стк. 13-14). Несмотря на то, что наши источники не говорят ничего о времени подчинения Ольвии Понту, можно составить об этом некоторое представление привлечением данных нумизматики.
Одним из главных показателей взаимоотношений городов в рамках державы Митридата являются медные монеты Понта и Пафлагонии, которые были важным элементом денежного обращения в Причерноморье в конце II - первой половине I в. до н. э. Согласно подсчетам А. Н. Зографа, П. О. Карышковского и К. В. Голенко, среди находок понтийских автономных медных монет в Ольвии полностью преобладают выпуски 111-105 гг. до н. э. (III группа Ф. Имхоф-Блумера) - 82 экз., что составляет 59,85%; для сравнения - монет I-II групп (120- 111 гг.) обнаружено в Ольвии всего 1 экз., IV группы (105-90 гг.) - 49 экз., а V группы (90-80 гг.) - 2 экз. В Херсонесе монет I-II групп (120-111 гг.) найдено 9 экз., III группы (111-105 г.) - 73 экз. (55%), IV группы (105-90 гг.) - 40 экз., V группы (90-80 гг.) - 6 экз. На Боспоре: монет I-II групп - 1 экз., III группы - 18 экз. (18,75%), IV группы - 19 экз., V группы - 9 экз.[21]
Из перечня видно, что наибольшее количество понтийской меди в Ольвии и Херсонесе приходится на 111-105 гг., а на Боспор в эти годы означенные монеты поступали в значительно меньшем количестве. Это следует объяснить более поздним включением Боспора в состав владений Митридата, о чем говорится в декрете в честь Диофанта (см. ниже). Следовательно примерное равенство в показателях поступления автономной меди в Ольвию и Херсонес именно в 111-105 гг. явилось результатом почти единовременного вхождения двух городов в державу понтийского царя после успешных походов Диофанта в Скифию. Тот факт, что в Ольвии обнаружено даже больше монет III группы, чем в Херсонесе, объясняется тем, что она с самого начала прочно вошла в состав владений Митридата, тогда как Херсонес на рубеже предпоследнего-последнего десятилетий II в. вторично оказался подвержен нападению Палака.
Одновременность включения Херсонеса и Ольвии в политическую структуру Понтийского царства косвенно подтверждается эпиграфическими находками. Согласно ольвийскому декрету в честь амисского кибсрнета (IosPE. I². 35), который убедительно датирован рубежом II-I вв.[22], Митридат VI переселил в Ольвию и ее округу (ήμέτεροι τόποι, ср. в диофантовом декрете: εις τούς καθάμε τόπους επέστρεφε - явный намек на возврат Херсонесу ближайших к городу земель) гарнизон воинов-арменийцев. Затем туда был направлен новый отряд "арменийцев", содержание которого взял на себя сам царь. В ответ на просьбу послов из Ольвии гарнизон был расквартирован в самом городе и ему была послана из Синопы дополнительная продовольственная помощь. Устроить все это взялся некий амисский капитан, доверенное лицо Митридата Евпатора, который, пренебрегая опасностями плавания, выполнил поручение блестящим образом и удостоился от благодарных граждан почетного декрета. Надпись показывает не только отсутствие у Ольвии средств оплатить содержание понтийских воинов, но и элементарным образом накормить их, так как город длительное время вынужден был выплачивать дань скифам. Из Херсонеса происходит фрагмент эпитафии токсарха Айхмона, сына Зарея, павшего во время Диофантовой кампании против скифов и погребенного херсонеситами, выходца из Малой Армении (IosPE. I². 597=НЭПХ. 1.44 + fragmentum novum[23]). Это позволило усмотреть в "арменийцах" ольвийского гарнизона не уроженцев небольшого городка Армена под Синопой[24], а воинов из Малой Армении, которая входила в царство Митридата (см. ниже)[25]. Поскольку лучники из Малой Армении находились и в Херсонесе, и в Ольвии, следует полагать, что они попали туда одновременно в составе одного воинского контингента, ибо до 70-х годов до н. э. понтийская армия комплектовалась строго по этническому принципу[26]. Следовательно, Ольвия и Херсонес почти одновременно приняли у себя гарнизоны, а значит и признали власть понтийского царя.
Скифы, однако, вскоре вновь напали на Херсонес. С этим эпизодом войны следует связать пассаж Страбона (VII. 4.7) об обороне воинами Митридата укрепления на мысе, где был построен Евпаторий. Он не может относиться ко времени первого похода понтийского стратега, так как данная крепость возникла только после первого поражения скифов; в дальнейшем же, за исключением лета-осени 112 г., варвары под стенами Херсонеса не появлялись. Отбыв в Понт, Диофант, вероятно, оставил в Евпатории гарнизон воинов, которые первыми испытали удар Палака, отложившегося от Митридата Евпатора. Это произошло потому, то скифы прекрасно поняли стратегическое значение города-крепости. Опасаясь за судьбу своих владений, Митридат Евпатор опять послал Диофанта с войском.
По прибытии в Херсонес тот немедленно двинулся против царских крепостей Неаполя, Хабеи, Палакия (Strabo. VII. 4.7) и, вероятно, Напита (НЭПХ. I. 1). Молчание декрета об Ольвии свидетельствует об отсутствии в отношении ее какой-либо угрозы со стороны Палака. В этом походе Диофанту опять помогало херсонееское ополчение. Однако из-за непогоды он вынужден был повернуть в Северо-Западный Крым, где отвоевал и вернул херсонесцам Керкинитиду и различные укрепления, приступив к осаде Калос Лимена. В 1987 г. на городище Кара-Тобе в Северо-Западном Крыму была найдена надпись, в которой говорилось о возведении победного трофея покровительнице херсонесцев Деве. Верховная богиня города, как сказано в диофантовом декрете (стк. 23-25), вдохновила понтийцев и помогла одержать победу над скифами. В надписи упоминается имя Аристоника, который в годы Третьей Митридатовой войны был навархом Митридата VI, а в период скифских войн, очевидно, находился под началом Диофанта и отличился при взятии одной из крепостей скифов, бывших прежде во владении Херсонеса. С победами Диофанта и херсонесцев в Северо-Западном Крыму во время второго похода и связана надпись, поставленная, вероятно, в ознаменование чудодейственной помощи Девы понтийскому и херсонесскому войску при завоевании Западной Таврии[27].
Собрав все силы и призвав в союзники роксаланов, Палак в начале весны 111 г. обрушился на Диофанта. Оставив под стенами Прекрасного порта отряд херсонесских граждан с целью полного освобождения от скифов (IosPE. I². 353), понтийский стратег принял битву и наголову разбил Палака. Пользуясь замешательством противника, Диофант начал новый поход вглубь Скифского царства, завладел Хабеями и Неаполем и поставил скифов в вассальную зависимость от Митридата Евпатора[28]. Таким образом, Херсонес и Ольвия были избавлены от скифской угрозы и, как можно предполагать из ольвийского декрета в честь амисского кибернета и херсонесского декрета в честь Диофанта, вернули себе по крайней мере часть подвластных прежде аграрных территорий. Очевидно, в немалой степени этим объясняется активное участие Херсонеса в войнах Диофанта на Западном побережье Крыма, в степях Таврической Скифии и на Боспоре.
О вхождении Тиры в державу Митридата практически ничего не известно. В. А. Анохин датирует серию медных монет с изображением головы Аполлона - сидящего орла на молнии и названием города 70- 63 гг. до н. э.[29], однако Д. Б. Шелов выдвинул убедительные аргументы в пользу датировки ее концом II в. до н. э.: это сходство изображения на оборотной стороне с автономными монетами городов Понта и Пафлагонии 111-105 гг.[30] Любопытно, что среди находок понтийской меди в Тире присутствуют исключительно тетрахалки Амиса III группы классификации Ф. Имхоф-Блумера, датируемые 111 -105 гг.[31] Если справедливо относить к Тире серебряные монеты варварского чекана с остатками имен и титулатуры каких-то туземных царей, датируемые ок. 110-100 гг.[32], то город, подобно Ольвии, мог находиться под протекторатом местных династов. В связи с тем, что митридатовское влияние в нумизматике Тиры отчетливо проявляется с рубежа предпоследнего--последнего десятилетия II в. до н. э., можно предполагать, что город вошел если не в состав державы Митридата, то, по крайней мере, с сферу его влияния одновременно с Ольвией после первых поражений скифов от Диофанта. Об этом косвенно свидетельствует Страбон (1.2.1), утверждавший, что Митридат Евпатор и его полководцы познакомили греков с областями к востоку от Тираса.

2. Боспорское царство

Обстоятельства перехода Боспора под власть Митридата Евпатора излагаются Страбоном (VII.4.4) таким образом: "Долгое время городом (Пантикапеем. - С. С.) как и всеми соседними поселениями близ устья Меотиды по обеим сторонам, управляли властители, как Левкон, Сатир и Перисад, пока Перисад не передал свою власть Митридату... Последний тиран также назывался Перисадом; он был не в силах противиться варварам, которые требовали большей прежнего дани, и потому передал свою власть Митридату Евпатору. Со времени Митридата царство перешло под власть римлян."
До последнего времени ученые были почти единодушны в том, то варвары, требовавшие с боспорских Спартокидов дань, - это скифские подданные Скилура и Палака[33]. Однако эпиграфические находки последних лет в Пантикапее показали, что взаимоотношения Боспора и Скифского царства в Крыму были совсем неплохими. Более того, некоторые представители скифской знати проживали в столице Боспора и по положению приравнивались к тамошней аристократии. Одна из дочерей Скилура была даже замужем за неким Гераклидом, может быть побочным представителем правящей династии. На этом основании высказано убедительное предположение о союзе Боспора и скифов против сарматских племен, которые и требовали "большей, чем прежде" дани с Боспора[34]. Среди аргументов в пользу этой точки зрения фигурирует и краткое сообщение декрета в честь Диофанта о том, что после первой победы над скифами и непосредственно перед первым походом в Скифию понтийский стратег отправился на Боспор, где "совершил в короткое время много важных подвигов" (стк. 10-11).
Вопреки устоявшемуся в литературе мнению, что уже в эту поездку было достигнуто принципиальное согласие Перисада V уступить власть Митридату, высказано предположение, что главным на переговорах был вопрос о нейтралитете Боспора в предстоящей вскоре войне понтийцев в глубине Скифии, а только потом об условиях передачи власти Евпатору[35]. Думается, главным было все же установить условия и сроки передачи власти царю Понта. За это говорит переход после этой поездки значительного сарматского племени роксолан, бывшего до того нейтральным, на сторону Палака. Это надо объяснить тем, что сарматские цари почувствовали угрозу своим интересам на Боспоре, а это стало возможно только после договоренности о переходе его к Митридату VI. Следовательно, основной целью Диофанта было добиться от Перисада V согласия на передачу власти Митридату Евпатору.
О том, как развивались события дальше, повествует декрет в честь Диофанта. После окончательного разгрома Палака, захвата всех скифских крепостей и водворения туда своих гарнизонов (Justin. XXXVIII. 3.7: ср. Memn. XXX), Диофант опять направился на Боспор, где "устроил тамошние дела прекрасно и полезно для царя Митридата Евпатора" (стк. 32-33). Это явный намек на окончательное решение вопроса о передаче последним Спартокидом власти Митридату Евпатору. О том, что случилось дальше, декрет свидетельствует буквально следующее: των περί Σαύμακον Σκυθαν νεωτεριζόντων και τόν μεν έκθρέψαντα αυτόν [βα]|σιλεα Βοσπόρου Παιρισάδαν ανελόντων, αύτώι δ'έπιβουλευσάντων: "когда скифы во главе с Савмаком совершили государственный переворот и убили воспитавшего его царя Боспора Перисада, а против него составили заговор..." (стк. 34-35).
Ни одно свидетельство источников о боспорских делах не вызывало столько споров и противоречивых толкований, как означенное место херсонесского декрета. Не имея возможности изложить подробно все точки зрения, которые недавно были критически рассмотрены[36], ограничусь лишь суммированием их сути. Одни считали Савмака скифским царевичем, воспитанником Перисада V[37], другие во главе с С. А. Жебелсвым - дворцовым рабом, вскормленником боспорского царя. В виду толкования Жебелевым выражения τόν έκύρέψαντα αύτόν как "вскормившего его", т. е. Савмака, что якобы подчеркивало рабский статус этого человека, означенная точка зрения стала на долгие годы общепризнанной в научной литературе. Ее сторонники полагали, что Савмак возглавил движение скифских рабов на Боспоре, поднявших восстание в результате обострения социально-экономических отношений и кризиса на Боспоре на рубеже II-I вв. до н. э., усугубленного передачей власти Митридату Евпатору[38]. Однако на основании тщательного филологического анализа данного пассажа декрета С. Я. Лурье и особенно Э. Л. Казакевич было показано, что выражение "вскормившего (или воспитавшего) его" не может относиться к Савмаку. А значит нельзя говорить о его рабском статусе и тем более о "рабском" характере возглавляемого им движения. Основной козырь оппонентов Жебелёва сводится к следующему: "наличие в тексте частиц μέν...δέ (стк. 34-35) противопоставляет не два αύτός, а лишь понятие "воспитавший его" и "он сам", тем самым частицы оттеняют именно идентичность лиц, замененных местоимением αυτός в том и другом случае". С филологической точки зрения этот вывод бесспорен, как бесспорны в этой связи отрицание рабского происхождения Савмака и всего движения как восстания рабов. Новые находки надписей убедительно это подтверждают. Однако сделанный на основании указанного филологического толкования исторический вывод, а именно - что сам Диофант был "вскормленником" боспорского царя Перисада V и против него был составлен заговор скифов, возглавленный Савмаком[39], - представляется не только спорным, но и уязвимым.
А. И. Немировский, возражая С. Я. Лурье, отмечал, что в декрете под местоимением αύτός подразумевается не только Диофант, но и сам Митридат Евпатор, пославший стратега в Таврику. Из трех случаев употребления данного местоимения в мотивировочной части декрета (не считая стк. 34-35) дважды имеется в виду Митридат Евпатор и лишь один раз Диофант. Что касается стк. 34-35, то в данном контексте Немировский понимает αύτόν в первом случае как "воспитавшего его", т. е. Митридата Евпатора, а во втором αύτώι как "а против него, т. е. Диофанта, составили заговор". Таким образом, получилось, что понтийский царь Митридат Евпатор воспитывался при дворе Перисада V. Обосновывая этот вывод, исследователь считает, что это было возможно только в период семилетнего изгнания молодого монарха из родового царства[40].
Означенный вывод, однако, не учитывает верного текстологического наблюдения Лурье и Казакевич, что под αυτόν в стк. 34 и αύτώι в стк. 35 подразумевается одно и то же лицо. От того, какое это лицо, зависит правильное понимание перехода Боспора под власть Понта.
Одним из главных аргументов Немировского в пользу предложенного им толкования αυτόν в стк. 34 является контекст предыдущей фразы (ст. 32-33), в которой говорилось об устройстве дел на Боспоре Диофантом "прекрасно и полезно для царя Митридата Евпатора", поэтому местоимение "его" в следующей фразе (стк. 34), естественно, относится к человеку, на которого падает логическое ударение всего контекста пассажа о развитии событий на Боспоре после окончательного разгрома скифов. Развивая аргументацию Немировского, следует отметить, что Диофант как гражданин Синопы не мог воспитываться при дворе Перисада V по той причине, что был не царского рода - обстоятельство, отмеченное еще В. Ф. Гайдукевичем в споре с оппонентами С. А. Жебелёва[41]. В эллинистическую эпоху отдавать детей знатных фамилий на воспитание в другие царские дома было делом обычным, особенно в греко-иранских династических фамилиях. В Понтийском царстве был даже институт совоспитанников (οί σύντροφοι), когда выходцы из аристократических семей воспитывались, т. е. обучались наукам и военному делу, вместе с наследником престола[42]. Если бы Диофант воспитывался при дворе Спартокидов, то он должен был непременно быть таким совоспитанником, т. е. сотоварищем наследника трона. А поскольку у последнего Перисада такового не было, то и Диофант не мог воспитываться при царском дворе, ибо по положению был рангом ниже и его не могли там принять как царственную особу. В тексте декрета употребляется причастие аориста от глагола έκτρέφω: "растить, вскармливать, воспитывать потомка" (для себя), что применительно к свободному человеку, имеет прежде всего, значение "вскармливание отцами своих детей или вскармливание приемными отцами своих воспитанников". Этот глагол иногда встречается в источниках с дополнением слова υιός, т. е. "сын", либо подразумевает его, ибо имеет оттенок усыновления[43]. Если бы τόν έκύρέψαντα αύτόν относилось к Диофанту, мы вправе были бы думать, что усыновил его Перисад V, а этого быть не могло, поскольку не соответствовало практике усыновления монархами других особ. Это могло случиться только в том случае, если бы понтийский полководец был царского рода. Даже если допустить исключение, то Диофант все равно должен был быть "совоспитанником" и в надписи употреблялся бы глагол συντρεφω, а не εκτρέφω. А поскольку в тексте стоит последний и Диофант совоспитанником быть не мог, то к нему не может относиться и причастие.
Действительно, в истории Понтийского царства имеется ряд примеров воспитания будущих монархов при дворах эллинистических царей и римских императоров. Например, уже Митридат I Ктист воспитывался при дворе Антигона Одноглазого и был сотоварищем его сына Деметрия Полиоркета, после чего стал царем Понта. Дети фракийского династа Котиса III и Антонии Трифены, дочери Полемона I, воспитывались при дворе императора Тиберия и являлись совоспитанниками Калигулы, после чего получили в управления Фракию, Понт (Полемон II) и Малую Армению (Котис). Митридат V Эвергет как "сын" пафлагонского царя Пилемена II получил власть в Пафлагонии (см. выше). Во всех этих случаях только Митридат V был усыновлен Пилеменом II и благодаря этому присоединил Пафлагонию. Племянник Антиоха III, сын его сестры Лаодики и какого-то близкого родственника понтийско-каппадокийских царей, также Митридат, был усыновлен последним, а впоследствии объявлен царем Малой Армении. Это стало причиной передачи Митридату Евпатору власти над этой страной Антипатром, сыном Сисина, также очевидно, усыновившим молодого понтийского царя, своего родственника (см. ниже). Всё это показывает, что для получения власти над какой-либо территорией с целью последующего ее включения в собственное царство понтийскис монархи использовали институт усыновления и получали, таким образом, право наследственного владения. Поскольку ни к Савмаку ни к Диофанту причастие τον έκθρέψαντα αυτόν относиться не может, то оно, надо думать, относится к Митридату VI Евпатору.
Используя наследственное право в царском доме Спартокидов, согласно которому власть обыкновенно переходила от отца к старшему сыну, подчас через соправительство, Перисад V, будучи бездетным, мог провозгласить Евпатора своим сыном и наследником трона, как это было ранее в Пафлагонии и, вероятно, в Малой Армении. На это косвенно намекает Помпей Трог (Юстин), сообщающий, будто Митридат Евпатор гордился тем, что он единственный из всех царей владеет не только отцовским царством, но и чужеземными, приобретенными благодаря его широкой щедрости путем наследования, а именно: колхами, Пафлагонией, Боспором (Justin. XXXVIII. 7.10). В пользу этого же свидетельствует то, что в полученных по наследству царствах Малой Армении, Колхиде и Боспоре правили сыновья понтийского царя, иными словами, они выступали там как соправители отца при сохранении верховной власти за Митридатом Евпатором. Тем самым подчеркивалось не столько уважение к династическим традициям царств, вошедших в состав Понта, сколько законность наследственной власти понтийских династов.
Мы не знаем, в каких родственных отношениях состояли боспорские цари с наследниками Отанидов и Ахеменидов, однако получающая все большее распространение точка зрения об иранских корнях Спартокидов делает такое предположение вероятным. Не исключено, что Митридат Евпатор в годы изгнаний действительно какое-то время находился при Перисаде V, косвенным свидетельством чего может быть обнаружение на Боспоре анонимных монет Понта, битых в годы его семилетнего отсутствия[44]. Однако, скорее всего, именно Диофанту было поручено дипломатическим путем договориться о передаче власти над Боспором через усыновление Перисадом Митридата или соправительство по праву достигнутого таким путем родства. На это указывают туманные ссылки декрета, что в первое посещение Пантикапея стратег совершил там много важных подвигов, а во время второго пребывания устроил дела прекрасно и полезно для Митридата. Очевидно, уже в первый приезд было принято решение об усыновлении понтийского царя, что поставило под угрозу интересы сарматов на Боспоре и вовлекло их в войну с Диофантом, а во второй приезд достигнута договоренность об окончательном переходе царства иод юрисдикцию Понта.
Как только подчинение Боспора Митридату стало de facto, скифы во главе с Савмаком составили заговор, но не против Диофанта, а против Митридата, убив предварительно Перисада V. В стк. 35 декрета местоимение αύτώι относится к Митридату, так как μεν... δε не противопоставляет Митридата и Диофанта (в чем заключалась ошибка Немировского), а оттеняет акции скифов в отношении различных объектов действия: в первом случае к Перисаду, во втором - к Митридату. Они убили Перисада потому, что он передал власть Митридату, а против Митридата направили заговор потому, что теперь именно он стал во главе Боспорского царства. Выражение αύτώι έπιβουλευσάντων, διαφ[υγών τόν] κίνδυνον έπέβα... показывает, что, когда скифы составили заговор против Митридата, то Диофант, избежав опасности, сел на отправленный за ним гражданами Херсонеса корабль. Такое толкование вытекает из того, что αυτόν и αύτώι должны относиться к одному человеку (т. е. Митридату), а в декрете в тех случаях, когда речь идет о деяниях Диофанта и употребляется причастие, то, как правило, (исключения - стк. 18-19 и 26), личное имя полководца не названо, а подразумевается в качестве логического подлежащего. Глагол έπιβουλεύω в политическом значении имеет преимущественно отношение к заговорам против существующей царской власти или режима[45]. Поэтому скифы могли составить заговор только против Митридата, ибо он был носителем верховной власти на Боспорс после убийства Перисада и это ему незадолго до смерти последнего юридически была оформлена передача власти, а не против Диофанта, лишь исполнителя воли своего царя. Именно этим надо объяснять дальнейшие действия полководца, который после подавления мятежа не казнил Савмака, что он, казалось, должен был сделать, если бы против него злоумышляли скифы, а отправил его в Синопу для последующего решения царя.
В этой связи прибытие корабля из Херсонеса за Диофантом следует рассматривать в рамках помощи царю, как и содействие Диофанту в последующей ликвидации мятежа. Ведь в основу декрета положена херсонесская хроника, написанная херсонесским историком школы Сириска, который описывал эпифании Девы и отношения Херсонеса и царей Боспора. Вот почему разделы декрета, касающиеся Херсонеса, составлены подробнее тех, где речь идет о Боспоре[46]. Заговор Савмака и его ликвидация тесно связаны с херсонесской помощью Диофанту и в его лице Митридату, поэтому о ней и говорится больше, нежели о поездках Диофанта на Боспор. Все это позволяет видеть в описываемых событиях прежде всего интересы Херсонеса и Митридата VI как носителя верховной власти в Таврике.
Скифы потому и восстали, что власть уже была передана Митридату. Согласно распространенному в эллинистических монархиях институту соправительства, в особенности на Боспоре, отец еще какое-то время правил вместе с сыном. Если Митридат был усыновлен Перисадом для последующей передачи всей полноты власти, то к моменту заговора Савмака последний Спартокид еще осуществлял правление вместе с молодым понтийским царем. Вот почему декрет с использованием частиц μέν.,.δέ говорит о том, что скифы убили Перисада, а Митридату угрожали свержением власти, ибо тот на Боспоре отсутствовал. А поскольку в Пантикапее находился Диофант как представитель царя, то он вынужден был спасаться бегством в Херсонес. Там Диофант привлек на свою сторону граждан, побудив их к походу на восставших, затем отбыл в Понт за новыми отрядами для своего войска. Прибыв снова в Херсонес в начале весны следующего года, он в сопровождении херсонеситов на трех кораблях отплыл на Боспор. В декрете сказано, что он, "имел ревностное содействие со стороны пославшего его царя Митридата Евпатора", значит царь был крайне обеспокоен развитием событий на Боспоре и приказал стратегу во что бы то ни стало подавить сопротивление скифов. Диофант, взяв Феодосию и Пантикапей, расправился с восставшими, а Савмака захватил в плен и отправил в Синопу к царю. После этого Боспор окончательно перешел под власть Митридата.
В настоящее время можно говорить о том, что Савмак выступал как представитель скифской правящей верхушки в Пантикапее, на которого была сделана ставка воспрепятствовать передаче власти понтийскому царю. Скорее всего, заговорщики ставили цель закрепить Боспор как составную часть владения скифов, потерявших львиную долю территорий в Крыму в результате побед Диофанта. Это тем более вероятно, что от Митридата отпала лишь западная, таврическая часть Боспора, восточная же, азиатская, половина оставалась лояльной. К тому же между Боспором и крымскими скифами существовал оборонительный союз, который облегчал скифам возможность укрепиться в этом царстве. Отсюда вытекает, что костяк заговора составляли отнюдь не рабы, а знатные эллинизованные скифы, имевшие немалое влияние в столице. К сожалению, социальный статус Савмака неизвестен, не вызывает сомнений только его аристократическое происхождение. Попытки усматривать в Савмаке представителя царской скифской династии Скилура и Палака и наследника Перисада V были подвергнуты критике Е. А. Молевым, который предложил видеть в нем лидера группы связанной с Боспорским царством скифской аристократии[47]. Последняя точка зрения представляется все же более близкой к истине, хотя до обнаружения дополнительных свидетельств и она пока остается в области предположений.
В этой связи заслуживает упоминания замечание В. В. Струве, что испорченное лакуной окончание стк. 34 декрета можно восстановить как έκθρέψαντα αύτο[ύς], т. е. "воспитавшего (вскормившего)" их [скифов][48]. Ныне его следует отвергнуть, так как на эстампаже надписи у Лурье четко читается ΑΥΤΟΝ. Поэтому, если изложенная выше гипотеза верна, то и Савмак, и Митридат могли претендовать на власть над Боспором, причем понтийский царь усилиями Диофанта оказался удачливее, что и вызвало заговор против него. Нельзя пройти мимо предположения, что упомянутый Аппианом скиф Собадак. замысливший перебежать к Л. Лукуллу (Mithr. 79) - это искаженное в поздней античной традиции скифское имя Савмак[49]. В таком случае плененный Диофантом Савмак был оставлен в свите Митридата как знатный пленник царя. Последнее, однако, догадки и их должно воспринимать лишь с большой осторожностью.
Таким образом, для эллинов Северного Причерноморья скифская угроза была ликвидирована. Митридат Евпатор укрепил власть над бывшими скифскими владениями: во многих крепостях скифов были размещены понтийские гарнизоны (см. выше), а сам он даже воспринимался современниками как царь скифский (Schol. ad Clem. Alex. IV. 54; Justin. XXXVII. 3.1; XXXVIII. 7.3; App. Mithr. 111). Однако скифские племена тяготились прямой зависимостью от понтийского царя, поэтому, очевидно, не без их просьб римский сенат ок. 96 г. до н. э. постановил Митридату возвратить скифским царям их родовые владения (Метп. XXX)[50]. Эта акция не поколебала позиции царя в Скифии, поскольку он тут же заключил с этими властителями союзные договоры (Memn. XXX; App. Mithr. 15; 57; 69; 88; 101; 102; 108; 119), по которым получал право призывать из Скифии войска для борьбы с Римом (App. Mithr. 41; Justin. XXXVIII. 3.5). Союз со скифами Митридат сохранял на протяжении всего периода войны с римскими полководцами (ср. App. Mithr. 69; 78; 88), даже во время тяжелейших неудач и отступления на Боспор в результате потери владений в Малой Азии понтийский царь пытался опираться на скифских подданных (App. Mithr. 108; 109; 116; Plut. Pomp. 35; 45 ; Schol. ad Ibin. 329). Столь прочный союз со скифами следует объяснить тем, что Митридат пошел навстречу пожеланиям варваров и вернул их царям родовые владения их предков, признав их юридически своими союзниками, а не подданными. Хотя на самом деле они считались вассалами Понтийской державы. К тому же скифская знать имела большие выгоды от связей с греками прибрежных городов, получивших возможность поднять торговую активность в рамках Причерноморской державы Митридата VI.
Если взаимоотношения со скифами складывались благоприятно, то этого нельзя сказать о других местных племенах, в особенности о сарматах и бастарнах. Страбон сохранил известие, что полководец Митридата Евпатора Неоптолем разбил в Керченском проливе варваров летом в морском сражении, а зимой в конной стычке (VII. 3,18). Варваров - противников Неоптолема, как и время этих событий, определяли по-разному: в них видели скифов[51], синдо-меотские племена[52] и даже боспорцев[53], а сами походы датировали последним десятилетием II в. до н. э.[54] или концом 80-х годов I в.[55] Из сообщения географа можно только понять, что война велась не менее года и в ней был задействован флот Митридата и боспорцев и корабли варваров. Не менее важно и указание Страбона, что при устье Тираса (Днестра) находилась так называемая Неоптолемова башня (VII. 3.16), прозванная так, по мнению большинства исследователей, в память о походах в этом регионе означенного стратега Митридата[56].
Соображения относительно личности полководца и надпись Митридата Евпатора из Нимфея могут дать нам некоторые хронологические вехи этих походов. Касательно первых следует принять во внимание, что Неоптолем был родным братом другого полководца Митридата, Архелая, главнокомандующего понтийской армией в годы Первой Митридатовой войны (App. Mithr. 17-19; 34; Plut. Luc. 3). В результате поражений от римлян Архелай в 85 г. до н. э. изменил Митридату и переметнулся к римлянам, после чего его брат, также один из верховных стратегов и наварх понтийцев в годы Первой войны с Римом, вряд ли мог осуществлять командование понтийским войском[57]. Поэтому конец Первой Митридатовой войны можно рассматривать как верхнюю хронологическую границу деятельности Неоптолема. В качестве нижней следует, вероятно, взять 95/94 г., когда его брат Архелай впервые начал карьеру в должности верховного стратега царя в конфликте из-за Каппадокии (см. ниже). Неоптолем, который всегда находился в тени военной карьеры брата, вряд ли до того получил командование войсками в Северном Причерноморье. Поэтому временные рамки походов Неоптолема следует сузить до 95/94-85 гг. до н. э.
В 1975 г. в Нимфее была найдена база статуи Митридата VI с надписью, сохранившейся, к сожалению, не полностью. Согласно одному из вариантов восстановления, она читается так: "Царя царей [Митридата] Евпатора Диониса, [своего спасителя и] благодетеля, ставшего [хозяином положения на Боспоре] и подчинившего [варваров...]". Второй из предложенных вариантов выглядит так: "[Статую Великого] царя царей [Митридата) Евпатора Диониса, [спасителя и] благодетеля [нимфейцев], победившего [скифов, за его] деяния и [благосклонность к нимфейцам]." Как видим, постановка статуи и надписи связана с какой-то победой Митридата над варварскими племенами[58], согласно одной из версий - скифскими. Между тем надпись фрагментарна, поэтому с уверенностью говорить о победе над скифами нельзя. Издатели документа отмечали, что упоминание титула "царь царей" применительно к Митридату Евпатору возможно только в 89/88-85 гг. до н. э., когда он перешел к нему от парфянских царей, а в 86/85 г. был заимствован Тиграном II Армянским[59]. Другим критерием является эпитет "Дионис", который Митридат носил со 102 г. и который с 89 г. получил особенно большое значение вследствие изображения Евпатора на понтийских царских монетах в образе Диониса[60]. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и возможность титуловаться "царем царей" в результате побед над различными варварскими народами, вошедшими в состав Понта или признавшими его власть на рубеже II-I вв. до н. э. Таких народов было более двадцати и многие имели собственных царей - вассалов Митридата (Plut. Pomp. 35; Plin. XXV. 5; Quint. Just. Or. XI. 2)[61]. Постановка надписи в ознаменование побед Диофанта невозможна[62], как некорректна ее увязка с победами над скифами в первой четверти I в. до н. э. из-за их лояльности в то время Митридату. Единственная война, с которой можно смело связывать интересующую нас надпись, - это надежно датированный длительный конфликт Митридата с сарматами и бастарнами, произшедший в годы Марсийской (Союзнической) войны в Италии 91-88 гг. (Plut. De fort. Rom. 11 = Mar. 11.324).
Так как Неоптолем воевал в Северном и Северо-Западном Причерноморье, логично увязать его победы в проливе Боспора Киммерийского с сарматами, а в районе Тиры и Ольвии с бастарнами, которые локализовались в этом регионе[63]. Война завершилась победой понтийцев, поскольку, по данным источников, в 89 г. митридатовский посол Пелопид утверждал в Риме, что бастарны и сарматы вошли в число друзей Митридата Евпатора (App. Mithr. 15; Justin. XXXVII. 3.5), а в 86 г. в переправившихся в Элладу войсках Архелая наряду со скифами были "и все другие племена, недавно покоренные Митридатом" (App. Mithr. 41). В число "недавно покоренных", вероятно, входили и сарматы вместе с бастарнами, так как Аппиан далее говорит, что, "когда Митридат переправился в Европу (т. е. в Грецию. - С. С.), к нему присоединились из числа савроматов царские, языги и кораллы... сверх того - бастарны" (Mithr. 69). Как известно, в Балканской Греции Митридат высадился в 88/87 г., следовательно, война с сарматами и бастарнами завершилась около этого времени. Поскольку нимфейская надпись хронологически совпадает с окончанием войны с сарматами и бастарнами, то ее можно связать с победами Неоптолема над этими варварами.
Как выше говорилось, во время Диофантовых войн только племя роксоланов потерпело поражение от Митридата, остальные же сарматские племена конфликтом не были затронуты. После перехода Боспора под власть понтийского властителя, сарматские цари лишились традиционного источника дани, а их исконные враги, скифы, стали покорными Митридату. Поэтому сарматам ничего не оставалось, как начать борьбу с новым могущественным врагом - Митридатом VI. Со своей стороны, царь Понта и Боспора понимал, что его господство над побережьем Северного Причерноморья будет непрочным, если он окончательно не уничтожит исходившую от сарматских племен угрозу тамошним грекам. Это и побудило его послать войско во главе с опытным стратегом Неонтолемом, который завершил начатый Диофантом разгром варваров. Из тех же соображений исходил, вероятно, Митридат и в случае с бастарнами, угрожавшими греческим полисам Западного и Северо-Западного побережья. После их усмирения позиции царя в этой части Причерноморья еще более упрочились (см. ниже).
Победив сарматов, Митридат сумел поставить в зависимость от себя дандариев, обитавших в северо-восточных районах Причерноморья (Plut. Luc. 16), а также меотов (App. Mithr. 15; 101; 102; Plut. Pomp. 35; Sulla. 11). К Митридату примкнули племена кимвров и кораллов (Justin. XXXVIII.3.5; App. Mithr. 69), так что у современника Митридата греческого географа Посидония были веские причины утверждать, что "царь Митридат владеет Вифинией (89-85 гг. - С. С.) и верхней Каппадокией, а также всеми соседними областями Азии до Памфилии и Киликии; его почитают цари армян и персов и властители народов, живущих кругом Меотиды и всего Понта на пространстве 30 тыс. стадий (Posid. apud Athen. V. C. 50. P. 213L). Такова была ситуация в начале 80-х гг. до н. э., т. е. именно тогда, когда благодарные боспорцы в лице граждан Нимфея возвели в знак избавления от сарматской угрозы статую Митридату, назвав его с полным правом "царем царей" и, возможно, "Великим". Таким образом, к 90/89 г. Боспор и прилегающие к нему территории, за исключением области ахейцев, гениохов и зигов (о чем ниже), окончательно признали могущество понтийского царя. Они снабжали его материальными ресурсами и войсками в предстоящей войне с Римом.

3. Фракия и Западное Причерноморье

В состав Причерноморской державы Митридата VI входил обширный регион Западного Причерноморья и Фракии. В то время, как взаимоотношения понтийского царя с греческими полисами левобережного Понта изучены достаточно полно[64], его отношения с Фракией и племенами Подунавья известны хуже. В науке только констатировались факты вторжения фракийских племен в римские провинции Македонию и Ахайю под влиянием Митридата VI, однако их значение для римско-понтийских отношений в целом и последствия для внутриполитической ситуации в Понте и Фракии не учитывались[65].
В последней четверти III в. до н. э. в ходе борьбы с кельтским царством Тила произошло укрепление сил фракийских племен. С этого времени фракийцы совместно выступали друг с другом против македонян, сарматов и бастарнов. Скордиски, племя кельтского происхождения, объединило вокруг себя бессов, дарданов и медов для набегов на Македонию (Strabo. VII.5.6-12; App. Illyr. 3(5)). Параллельно росло могущество асгов и одриссов, которые совместно с мадуатенами и коралами успешно сражались с легионами претора Гн. Манлия Вульсона, возвращавшегося через Фракию после войны с Антиохом III (Liv. XXXVIII.40.7-15; App. Syr. 43). Однако политика македонских царей Филиппа V и Персея, направленная против фракийского союза племен во главе с Амадоком, привела к ослаблению астов и одриссов и возвышению соперников фракийских и иллирийских племен - бастарнов (Liv. XXXIX.35.4; Polyb. XIII. 10.6-10). В результате этих действий силы фракийцев были временно ослаблены, а могущество скордисков и бастарнов, наоборот, возросло. Поэтому, когда Рим завладел Македонией, его главными противниками на севере Балкан оказались кельтские племена[66].
После того, как на месте бывшего Македонского царства были созданы четыре отдельные области, а в 146 г. образована римская провинция, скордиски и союзные им фракийские племена, опасаясь включения в состав римских владений, начали вторгаться в пределы новой провинции. А когда под власть наместников Македонии отошли владения бывшего Пергамского царства на Фракийском Херсонесе, взаимоотношения Рима с его северными соседями еще более обострились. Причиной тому было строительство военно-стратегической дороги via Egnatia от Диррахия до эгейского побережья Фракии и укрепление границ провинции. В этой связи к традиционным противникам римлян на северо-востоке Балканского полуострова - бессам, медам, скордискам - прибавились кениты, которые во II в. претендовали на Фракийский Херсонес. Однако, римляне смогли воспользоваться внутриполитической борьбой между кенитскими царями и племенной верхушкой для того, чтобы добиться ликвидации позитивных процессов создания централизованного государства у кенитов с целью овладеть их территорией на Фракийском Херсонесе (Diod. XXXIII. 12-14; App. Mithr. 6)[67].
В 117 и 114 гг. объединенные силы скордисков. медов, дарданов и бессов вторглись в пределы римских владений в Македонии. С этого времени такие нападения стали чуть ли не ежегодными (Flor. 1.39.3.2- 7; Vell. Pat. 11.8,3; Frontin. 11.4.3; Sall. Jug. 35,3; Ruf. Fest. 9; Eutr. IV.27.5; Syll.³.700; 710). Означенные военные акции, с одной стороны, способствовали сплочению ряда племен, росту авторитета их племенных вождей и стимулированию процессов социально-имущественной дифференциации и классообразования. С другой - они приводили к обострению противоречий и соперничеству между отдельными фракийскими племенами, в частности вышеназванной коалицией племен и одриссами, проводившими проримскую политику (Polyb. XXVn.12; Diod. XXX.2.3; Liv. XLI.67.3)[68]. Данное обстоятельство не мог не учитывать Митридат Евпатор, который пытался использовать антиримские настроения во Фракии для распространения там своего влияния.
Вопрос о власти Митридата во Фракии и Западном Причерноморье до сих пор дискуссионен: предлагаемые даты его протектората над этой территорией колеблются от 106 до 85 г. до н. э.[69] Для определения начала понтийского влияния во фракийском хинтерланде важное значение имеют монеты царя бессов Мостиса. Часть исследователей считает, что он правил в первой половине II в.[70] Но одна из его тетрадрахм перечеканена из фасосской тетрадрахмы II периода, выпущенной не ранее 146 г. Это делает вероятной датировку правления Мостиса во второй половине II - начале I в., что подтверждается еще и тем, что две серии медных монет этого царя одним из своих типов (орел на молнии) напоминают ряд монет городов Понта и Пафлагонии 111-105 гг. и монетную медь Боспора, Херсонеса и Тиры времени их вхождения в державу Митридата. Тиритские монеты с типом "орла на молнии" датируются концом II - началом I в. Они заимствовали тип непосредственно с понтийских медных монет[71], тогда как остальные центры Северного Причерноморья восприняли его с поздней VII группы понтийской меди (по Ф. Имхоф-Блумеру - 80-70 гг. до н. э.). Поскольку правление Мостиса закончилось в 86 г. до н. э.,[72] то типология его монет восходит непосредственно к ранней хронологической группе понтийской городской меди (III группа по Ф. Имхоф-Блумеру). А это означает, что Мостис мог стать союзником понтийского царя ок. 111-105 гг., ибо только так можно объяснить заимствование им понтийского монетного типа. Очевидно, это произошло около 108 г., когда Митридат, присоединив Херсонес и Боспорское царство, начал активные дипломатические и военные действия в Малой Азии. Имея планы расширить влияние на Балканах для вытеснения оттуда римлян, царь Понта не мог не возлагать надежды на бессов, медов, скордисков и дарданов - активных противников римских правителей Македонии.
Другим объектом его интересов стали эллинские города побережья. Золотые статеры лисимаховского типа, чеканенные в Истрии, Томи, Каллатисе, имеют традиционный портрет Александра Македонского, которому приданы черты Митридата Евпатора и его сыновей Ариарата IX Каппадокийского и Фарнака. Они выпускались в течение узкого хронологического периода, когда Митридат вел борьбу за Македонию и Грецию, а его сын Ариарат IX в 89-87 гг. командовал понтийскими войсками в Македонии и Фракии, после чего его сменил другой сын царя, Акафий, а затем Таксилл (App. Mithr. 35; Plut. Sulla. 11). В родовом царстве Митридат чеканил золотые статеры по аттическому весовому стандарту только в 93-85 гг., статеры лисимаховского типа из западнопонтийских городов с его портретными чертами также биты по этому стандарту. Поэтому вряд ли означенные города осмелились помещать на монету портреты Митридатидов после того, как в Понтийском царстве выпуск золота с портретом царя прекратился вообще. Власть Митридата в Малой Скифии пала после походов Марка Лукулла[73], поэтому, принимая во внимание количество монограмм монетных чиновников на статерах лисимаховского типа с портретом Митридата из Каллатиса (11) и с портретом Фарнака из Томи (13), можно сделать вывод, что начало эмиссии золота лисимаховского типа с портретными чертами членов понтийского царствующего дома должно датироваться рубежом II-I вв., а оканчиваться - около середины 80-х гг. I в. до н. э. Это, несомненно, результат сближения полисов и царя Понта.
Протекторат Евпатора над городами современного румынского побережья был следствием ухудшения их взаимоотношений с бастарнами, сарматами, гетскими племенами. Нападения местных племен на города вызывали необходимость в объединении их друг с другом для отпора врагу или поиска возможного защитника и покровителя на стороне. Им мог стать только Митридат VI Евпатор - основная политическая сила того времени в Причерноморье. Власть Митридата в полисах Добруджи окончательно установилась после побед Неоптолема, одержанных на рубеже 80-90-х годов I в. до н. э. над сарматами и бастарнами (см. выше), которые превратили последних в союзников Понта, часть гетов признала власть Митридата, а греческие полисы Добруджи вошли с ним в симмахию (App. Mithr. 15; 32; 41; Strabo. 1.2.1; VII.3.8; 14; Justin. XXXVIII.3.6; Cass. Dio. XXXVI.9.3-4).
Греческие города фракийского побережья - Одесс, Месембрия и Аполлония - также признали верховную власть Митридата. Существует предположение, что это произошло в результате давления со стороны враждебных им фракийских племен[74]. Однако, города фракийского побережья имели тесные связи с одриссами, астами, сапеями и другими племенами, многие из которых были настроены проримски. Среди населения этих полисов был большой процент фракийского этноса, Месембрия и Одесс имели обширные связи с фракийскими племенами, о чем свидетельствуют многочисленные клады тетрадрахм двух городов во внутренних районах Фракии, а также "варварские" подражания им. Некоторые фракийские династы даже чеканили свои монеты в Одессе, например, Кирсаблепт в последней четверти II в. Сильное фракийское влияние прослеживается и в религиозных воззрениях горожан[75].
В отличие от Истрии, Томи, Каллатиса митридатовский чекан в Одессе и Месембрии был совершенно иным: здесь митридатовские монеты чеканились из серебра и представляли собой тетрадрахмы, которые также имели портрет Александра Македонского в образе Геракла с чертами Митридата VI[76]. М. Джессоп Прайс указывает, что митридатовские выпуски Одесса и Месембрии датируются 88/86-70 гг. до н. э.[77] Следовательно, подчинение этих полисов Митридату произошло в середине 80-х годов I в. Примерно с этого времени в самом Понтийском царстве прекращается чекан золотых статеров с портретом царя, в обращение поступают только серебряные тетрадрахмы с его портретом. Данное обстоятельство и обусловило выбор номиналов и металла для монет Одесса и Месембрии, что косвенно подтверждает их присоединение к державе Евпатора в упомянутое время.
Найденный в Аполлонии фрагмент почетного декрета в честь Эпитинханона из Тарса свидетельствует о подчинении этого города Митридату и размещении там понтийского гарнизона согласно союзу (IGB. I².392). Х. Данов датирует размещение в Аполлонии понтийских воинов 72-71 гг. и связывает с наступлением Марка Лукулла, а Т. В. Блаватская относит его к 86-85 гг. и объясняет угрозой Аполлонии со стороны соседних одрисских племен, настроенных проримски[78]. Однако, отношения аполлониатов с окрестными фракийскими племенами были отнюдь не враждебными, поэтому точка зрения Х. Данова в той части, которая касается размещения гарнизона, кажется предпочтительнее. Более позднее присоединение городов фракийского черноморского побережья к союзу с Евпатором следует, на наш взгляд, объяснить их тесными связями с одрисскими царями, которые в годы Первой Митридатовой войны (89-84 гг.) выступали на стороне Рима. Об этом свидетельствует декрет из Херонеи в честь хилиарха Аматока, сына Тереса, посланного царем Садалом I на помощь Сулле во главе конного отряда[79].
Переход Аполлонии Понтийской в стан союзников царя Митридата в середине - конце 80-х годов I в. до н. э. произошел вследствие политики Рима в отношении Фасоса. Этот островной центр имел обширные экономические связи на севере Балканского полуострова, о чем говорит широкое хождение его серебряных тетрадрахм с головой безбородого Диониса II периода чеканки в среде фракийских племен. Торговое влияние Фасоса на материке было результатом его откровенно проримской политики[80]. Естественно, что Аполлония, Месембрия и Одесс, которые также имели обширные торговые интересы во фракийской среде, не могли не рассматривать Фасос в качестве торгового и политического соперника на континенте. После окончания Первой Митридатовой войны римский сенат, учитывая вклад Фасоса в войну с Митридатом и ходатайство Суллы, в 80-х годах I в. постановил вернуть ему владения на эгейском побережье Фракии и право на все доходы с подвластных территорий и областей, куда распространилось его влияние[81]. В результате влияния острова во Фракии усилилось: увеличилось количество так называемых "варварских" подражаний фасосским тетрадрахмам, чеканенным во Фракии. При этом стиль и штемпель оригинальных фасосских монет, послуживших основанием для подражаний, сходны с фасосской монетой римского квестора Македонии 92-88 гг. Кв. Бруттия Суры, а некоторые тетрадрахмы вообще перечеканивались из монет другого квестора, Езиласа[82]. Даже ряд монет союзного Понту царя бессов Мостиса перечеканен из фасосских тетрадрахм II периода.
В подобной ситуации торгово-экономические соперники Фасоса и прежде всего Аполлония Понтийская, должны были пересмотреть политику ориентации на проримски настроенные племена и даже изменить отношение к Риму. Вот почему около середины 80-х гг. I в. до н. э. они начали сближаться с Митридатом VI и его союзниками во Фракии, в первую очередь с племенами, которые в интересах понтийского царя тревожили Фасос и римские владения в Македонии своими набегами. Так что симмахия греческих полисов Фракии с Митридатом VI должна датироваться на пятьдесят лет позднее его союза с полисами Малой Скифии и Добруджи.
После того, как Мостис, царь бессов, входивших в союз со скордисками, медами и дарданами для нападений на Македонию и Ахайю, заключил соглашение с Митридатом VI, число вторжений фракийцев в пределы римских владений увеличилось. В ответ наместник Македонии Т. Дидий в 101/100 г. аннексировал область Кенитского Херсонеса и включил ее в состав провинции. Вслед за этим там была установлена жесткая налоговая система, расширены чрезвычайные полномочия наместника, укреплены границы. Как следствие, усилилась антиримская пропаганда Митридата Евпатора среди фракийцев подобно тому, как царь пытался использовать недовольство населения ряда областей Малой Азии деятельностью римских публиканов и ростовщиков для усиления своих позиций. Под влиянием этой пропаганды меды и дарданы в 97-96 гг. вновь напали на Македонию и Т. Дидию, а затем Манлию Вульсону пришлось их усмирять с помощью военной силы (Liv. Epit. 70; Flor. I. 39.3.2-7; Jul. Obs. (108)). Следующее крупное вторжение медов произошло в 92 г., а во время I Митридатовой войны военные действия между римлянами и фракийцами, главным образом медами, почти не прекращались. Митридат стремился использовать своих фракийских союзников для дестабилизации обстановки в Греции. Не случайно Дион Кассий говорит, что фракийцы по наущению Митридата совершили набег на Эпир и дошли до Додоны (Cass. Dio. XXXI.101.2).
Митридат VI стремился укрепить влияние в основном в юго-восточных областях Фракии, так как здесь недовольство римской политикой было особенно велико. Главными союзниками царя по-прежнему были скордиски, меды, бессы, дарданы, к которым примкнули и сапеи, стремившиеся отвоевать у Фасоса его владения на материке. Только одриссы и дентелеты оставались верными Риму: царь одриссов Котис III сорвал антиримское выступление в Македонии накануне войны Митридата с Римом (Diod. XXXVII.5a). Согласно Титу Ливию, в 89-86 гг. фракийцы ежегодно тревожили римлян (Liv. Epit. 76; 81; 82). Поэтому, учитывая союзный договор Понта с медами, ясно, что нападения осуществлялись по согласованию с Митридатом VI. Так, в 87/86 г. меды, дараданы, скордиски совершили поход до Дельф, разграбив множество храмов. Но новый наместник Македонии Луций Сципион Азиаген с помощью союзных Риму племен разбил скордисков, а с медами и дарданами заключил соглашение о выкупе части их добычи. Римляне, однако, не доверяли медам, поэтому Сулла и Гортензий в 86-85 гг. предприняли походы против медов, дарданов, синтов и энетов, что на десять лет положило конец провокациям фракийцев на границах с Македонией (App. Mithr. 55;56; Plut. Sulla. 23; Liv. Epit. 83). Отсутствие среди противников Суллы скордисков, ярых врагов Рима, показывает, что походы Суллы были совершены уже после разгрома этих кельтских племен Азиагеном. Это обстоятельство не позволяет согласиться с теми, кто относит разграбление Дельф и мероприятия Азиагена к 84/83 г.
Подчинение фракийцев политике Митридата Евпатора обезопасило греческие полисы от нападений со стороны местного населения, поскольку отвлекало их на борьбу с римлянами. Ведь в годы войны Рима с Понтом действия племен совпали с походами стратегов Митридата в Греции. Фракийцы являлись в основном наемниками понтийского царя и составляли особые отряды, командиры которых - фракийцы - подчинялись царским стратегам. Ограбление римских провинций способствовало социальному и имущественному расслоению у фракийцев, привлекало к понтийцам их знать. Поддержку Митридату оказывали и рядовые общинники, в основном ради карьеры в царских войсках. Для фракийской общины эллинистического времени характерно расслоение ее членов согласно отношению к земле[83], поэтому для Митридата VI не составляло труда привлечь на службу или использовать в антиримской борьбе большую массу обнищавших фракийских общинников. Союз с Понтом способствовал сплочению фракийских племен, росту их государственности. В то же время это обострило противоречия между отдельными племенами, что обусловило, в частности, проримскую позицию одрисских династов.
Господство по́нтийцев во Фракии, главным образом, в юго-восточных ее районах, длилось не более трех лет. В остальное время племена не испытывали на себе прямого управления царя и его ставленников, а считались его союзниками. Это должно было закрепить территориальное и племенное деление страны. У Аппиана (Mithr. 35) имеется сообщение, что в захваченных областях Македонии и Фракии понтийские стратеги оставляли сатрапов для управления территорией. Известно и то, что вся Фракия делилась на стратегии по племенному принципу[84]. Поскольку и для Понта характерна структура военно-административного деления в виде стратегий, диойкесий и гиппархий (см. ниже), то указание Аппиана можно считать косвенным подтверждением попытки укрепить военно-административное управление во Фракии при Митридате VI. Греческим же полисам вхождение в общепонтийскую конфедерацию Митридата гарантировало автономию и самоуправление, способствуя их сплочению.
Перед Третьей Митридатовой войной столкновения фракийцев и римлян возобновились. На этот раз военная инициатива полностью перешла к Риму. В 79-78 гг. Митридат попытался спровоцировать обострение ситуации на границах Македонии с участием фракийцев. Но наместник Македонии Аппий Клавдий Пульхр, упредив выступление Митридата и фракийцев, сам совершил поход против них и дошел до Дуная. Его преемник Гай Скрибоний Курион продолжил борьбу с медами и дарданами. В войсках понтийского царя перед Третьей Митридатовой войной служили фракийцы, жившие в предгорьях Родоп и Тема, бастарны, кораллы. Поскольку дарданы и меды по-прежнему являлись главными противниками римских полководцев, очевидно, что Митридат сохранил во Фракии прежних союзников[85]. Он все еще рассматривал Фракию как плацдарм для борьбы за Грецию. Как и ранее, его целью было захватить via Egnatia и создать опорные точки для овладения Иллирией, а затем, возможно, и Италией.
Данное обстоятельство побудило римлян в лице М. Варрона Лукулла в 72-71 г. совершить походы во Фракию и Западное Причерноморье. Тем самым ставилась цель лишить Митридата его союзников в регионе и расширить там римское влияние. В 72 г. Лукулл выступил против бессов, овладел их столицей Ускудамой, Евмолпиадой и Кабиле, покорил фракийцев в предгорьях Гема. В ходе этой операции Лукулл овладел Аполлонией Понтийской и разграбил город в отместку за жестокое сопротивление. После этого под власть Лукулла перешла соседняя Месембрия, где был оставлен римский гарнизон. Весной 71 г. Лукулл приступил к завоеванию областей к северу от Гема, дошел до Дуная, а затем спустился по побережью и захватил города Истрию, Томи, Каллатис, Дионисополь, Бизону, Парфенополь, Одесс. Города и земли к северу от Гема подчинились римскому военачальнику почти без сопротивления[86]. Это объясняется тем, что северные районы Фракии чуть ранее подверглись завоеванию Аппия Клавдия Пульхра и Гая Скрибония Куриона; в результате традиционные связи местных племен и греческих полисов нарушились. Поэтому города сочли за благо перейти на сторону Лукулла. К югу от Гема в области бессов и медов влияние Митридата ощущалось отчетливее, что и обусловило упорное их сопротивление Лукуллу. Интересно, что Лукулл начал завоевание с походов против фракийцев, а не греческих полисов. Этим он рассчитывал лишить греков надежного тыла, чтобы впоследствии успешнее вести войну против городов, где "митридатизм" пустил более глубокие корни. Это обстоятельство лишний раз свидетельствует, что присоединение западнопонтийских городов к державе Митридата Евпатора было совершено только после того, как взаимоотношения греков и местного населения стабилизировались. Они еще более упрочились после создания причерноморской державы царя. Таким образом в 71 г. с влиянием Митридата во Фракии и Западном Причерноморье было покончено. Гарантом независимости полисов региона по отношению к окружающему населению отныне выступал Рим.
Митридат VI установил отношения с фракийцами как только начал агрессивную политику в Причерноморье. На протяжении тридцати с лишним лет он рассматривал Фракию и Западное Причерноморье как плацдарм для захвата Македонии и Греции. Овладение Балканским полуостровом необходимо ему было для расширения своего влияния в эллинистическом мире и для успешной борьбы с Римом. В этом плане отношения с фракийскими племенами имели для царя первостепенное значение. Вот почему Фракия приобрела статус важного стратегического звена во время Митридатовых войн. К тому же этот район являлся частью Причерноморской державы Митридата, что обеспечивало ему прочный тыл для проведения активной внешней политики в Малой Азии и Средиземноморье.

4. Колхида и Малая Армения

Со второй половины IV в. до н. э. Колхида входит в сферу торговых интересов Южного Причерноморья. Об этом свидетельствуют находки клейменой керамической тары, черепицы, монет, среди которых преобладает продукция Синопы и в меньшей степени Амиса. Синопские монеты обнаружены в Эшери, Пичвнари, Дапнари и других местах Грузии, тогда как амисских монет найдено меньше[87]. Синопа была заинтересована в торговом пути по р. Риони через Кавказ в районы Центральной Азии и Индии[88], поскольку торговый путь в эти земли, проходившей через Восточную Анатолию и Трансевфратскую область, находился в руках враждебных Синопе династов Понта, Малой Армении и Каппадокии. Поэтому после включения в состав Понтийского царства Синопа должна была поддерживать понтийских царей в их проникновении в Колхиду. Очевидно, уже Фарнак I предпринимал подобные попытки, ибо неизвестный Акусилох, фигурировавший в договоре 179 г. до н. э., являлся скорее всего царем Колхиды (Ака?), опасавшимся территориальных захватов Фарнака на Востоке (см. выше). Не исключено, что уже в начале II в. были установлены политические связи Понта и Колхидского царства[89].
О времени и обстоятельствах подчинения Колхиды Понту сохранились крайне отрывочные и противоречивые сведения. Страбон (XII.3.1; 28) дважды говорит о присоединении Колхиды к державе Митридата Евпатора вместе с Малой Арменией, а также областями тибаренов и халибов. В другом месте географ указывает, что Колхида была присоединена после того, как "власть Митридата Евпатора значительно усилилась" (XI.2.18). Помпей Трог (Юстин) (XXXVIII.7.10) сообщает, что Колхида, подобно Боспору и Пафлагонии, была получена Митридатом путем наследования, т. е. мирным законным путем. Как мы убедились, Боспорское царство перешло к Митридату в результате завещания через усыновление, как до того Пафлагония - его отцу Эвергету, значит и Колхида была получена если не по наследству, то через признание законных прав на нее. Однако Мемнон (XXX) утверждает, что Митридат "подчинил себе царей вокруг Фасиса вплоть до областей за Кавказом путем войны", что вроде бы ставит под сомнение мирный характер перехода колхов под власть Понта. В этой связи в науке постулируется то мирный, то насильственный путь присоединения Колхиды[90], хотя встречаются попытки примирить разноречивые сведения утверждением, что независимо от формального права на власть в Колхиде понтийский царь прибег все же к насильственным действиям[91].
Что касается времени этого подчинения, то распространение получили три точки зрения: первая - страна перешла к Понту в 111-110 гг. до Диофантовых войн в Северном Причерноморье[92], вторая - на рубеже II-I вв.[93] и третья - в 80-х годах I в. до н. э.[94] Большинство исследователей, ссылаясь на Страбона, ставит подчинение Восточного Причерноморья в связь с включением в состав Понта соседней Малой Армении. А поскольку, как полагают, та была передана последним ее царем Антипатром, сыном Сисина, Митридату по завещанию еще 114- 112 гг.[95], то соответственно и в Колхиде понтийский царь должен был укрепиться около этого времени. Попытаемся точнее определить дату перехода Малой Армении под управление царя Понта и в зависимости от этого установить начало понтийского господства в Грузии.
Уже в III в. до н. э. понтийские Митридатиды оспаривали у каппадокийских Ариаратидов право именовать себя первыми и главными потомками Ахеменидов и Отанидов в Малой Азии. Это выразилось в стремлении объединить под своей властью все прежние земли предков - потомков рода Отана. Главным объектом их территориальных амбиций, как уже было подробно рассмотрено выше, была Каппадокия, где наибольшую агрессивность проявлял Фарнак I. Пытаясь там закрепиться, он заключил союз со своим родственником царем Малой Армении Митридатом, также имевшим виды на Каппадокию (см. выше). Этот Митридат был сыном сестры Антиоха III Великого Лаодики, вышедшей замуж за некоего родственника понтийских царей, союзников Антиоха[96]. Во время похода Антиоха III в Малую Армению Митридата прочили там на царство, однако сирийский царь предпочел местного династа Ксеркса, судя по имени - потомка Ахеменидов (Polyb. VIII.23.3). Чуть позднее в 197 г. этот Митридат принял участие в кампании против вассалов Птолемея V Эпифана на западе Малой Азии уже как сын Антиоха III (Liv. XXXIII. 19.10; Agatharchides. Fr. 16= FGrH.86.F16), что позволило некоторым исследователям констатировать его усыновление дядей[97]. Эта точка зрения нашла недавно подтверждение в надписи из Гераклеи на Латме, в которой Митридат прямо назван сыном Антиоха III[98].
Однако вряд ли следует говорить об усыновлении: по сообщению Полибия (VII.23.3) матерью Митридата была Лаодика, сестра Антиоха III. Поскольку из сообщения того же Полибия известно, что этот сирийский царь был женат на своей двоюродной сестре Лаодике, дочери Митридата II Понтийского и сестры Селевка II Каллиника Лаодики (V.43), а Митридат действительно был сыном Антиоха Великого, то напрашивается вполне вероятное предположение, что Полибий, очевидно, под матерью Митридата Лаодикой имел в виду супругу Антиоха III, его двоюродную сестру. В таком случае сын сирийского царя являлся прямым потомком Митридатидов, а значит, Отанидов и Ахеменидов. Вероятно, в начале II в. Антиох все же назначил сына царем Малой Армении, чтобы прочнее связать эту область с царством Селевкидов. После падения Антиоха III Митридат стал самостоятельным правителем и вступил в союз с царем Понта Фарнаком I, своим родственником.
Любопытно, что имя отца последнего царя Малой Армении Антипатра "Сисин" иранское и встречается преимущественно в Каппадокии[99] вместе с близким ему личным именем Σατας. На монетах IV в. с арамейскими надписями и символикой Синопы засвидетельствованы родственные имена Абд Сасан, Сисинна, Абдссн, которые принадлежали местным династам из рода каппадокийских Ариаратидов и Датама, имевших связи с Синопой[100] и считавшихся потомками Ахеменидов и Отана. Поэтому и властители Малой Армении могли считать себя потомками Отанидов и Ахеменидских царей, а их прямое родство с понтийскими Митридатидами давало им юридическое право завещать свое царство Понту. А это означает, что передача власти Митридату Евпатору происходила мирно путем завещания или усыновления его Антипатром с соблюдением династических наследственных традиций, выражавшихся в признании законным наследником власти в стране и преемником персидских царей.
При Ахeменидах Малая Армения вместе с Великой Арменией и частью Каппадокии входила в XIII сатрапию. До правления Кира большая часть Каппадокии находилась в составе Армении и управлялась армянскими правителями. Только при Кире она была выделена в самостоятельную III сатрапию. Что касается XIII сатрапии, которая именовалась Арменией, то в ее состав вошли земли по побережью Черного моря к востоку и западу от Трапезунта, населенные колхскими племенами (Xen. Anab. IV.8.22-24; V.2.1; Ps. - Arr. PPE. 15; Anonym. PPE. 49). Далее к востоку территория по побережью входила уже в XIX сатрапию, которую составляли земли мосхов, тибаренов, макронов, моссинойков, маров и колхов до р. Фасис[101]. При этом колхи обязаны были поставлять персидским царям воинские контингенты и выплачивать "дары" (Herod. III.97; VII.79). Вопреки мнению ряда ученых, что колхи в VI-V вв. до н. э. сохраняли независимость и "добровольно" платили персам дань[102], территория Колхиды до р. Риони все-таки входила в состав Персидской державы, поскольку "отец истории" говорит, что власть персов распространилась даже на соседей колхов "до Кавказских гор"[103]. Так что область расселения колхских и других менгрело-чанских племен подчинялась персидским наместникам отчасти XIII, большей же частью XIX сатрапий.
Считая себя потомками Отанидов и Ахеменидских правителей Ирана, цари Понта выступали преемниками их власти, в особенности последнего ахеменидского царя Дария III Кодоманна (см. выше) и под этим предлогом пытались установить собственное господство в ряде районов Анатолии. Поскольку Дарий III одно время являлся наместником в Армении (Diod. XVI.6.1), а Каппадокия и Армения (Малая) при Ахеменидах составляли одну сатрапию, то установление власти Митридатидов в Каппадокии и Малой Армении должно было происходить одновременно как в наследственных владениях предков[104]. Как известно, Митридат Евпатор стал полновластным правителем в Каппадокийском царстве в 101 г., когда посадил там в качестве царя своего сына Ариарата IX. Этим он хотел закрепить за собой соседнее государство в качестве наследственного домена (см. ниже). Вероятно, не будет преувеличением предположение, что одновременно или чуть ранее в состав его владений вошла и Малая Армения, присоединение которой к Понтийской державе делало власть Митридата VI в Каппадокии прочнее. К тому же со времен Фарнака политика Понта в Каппадокии была тесно взаимосвязана с политикой по отношению к Малой Армении. Так что признание Митридата законным правителем Каппадокии непременно подкреплялось законностью его власти и в Малой Армении как землях, подчинявшихся ранее предкам понтийских царей. Вот почему присоединение Малой Армении к Понту следует датировать рубежом II-I вв. до н. э.
Косвенно это подтверждается тем, что согласно практике наследования территорий понтийскими царями туда назначались сыновья в качестве верховных правителей. Не была исключением и Малая Армения, где царем стал Акафий (App. Mithr. 17; 18; 35; 41), один из самых старших сыновей Митридата. Он правил там до начала 80-х годов I в. Если бы эту область Митридат присоединил, как иногда полагают, в 114-112 гг., то он не смог бы назначить туда правителем сына, который в эти годы либо еще не родился, либо был совсем малолетним. Напротив, к началу I в. до н. э. Акафию было уже достаточно лет для того, чтобы стать правителем. Данный факт нельзя не принимать во внимание при установлении даты вхождения Малой Армении в державу Митридата Евпатора.
Учитывая показания Страбона об одновременном присоединении Малой Армении, тибаренов, халибов и Колхиды к Понтийскому царству, следует думать, что и колхские племена к югу от Фасиса признали Митридата Евпатора своим царем - законным наследником персидских Ахеменидов и их сатрапов, которым подчинялись ранее. Это согласуется и с данными Юстина о получении Митридатом власти в Колхиде по наследству. В таком случае и ее присоединение следует датировать рубежом II-I вв. и поставить в связь с общим направлением политики понтийского царя на Востоке. Обладание Малой Арменией и Колхидой создавало для Каппадокии надежный заслон с северо-востока. А закрепление всех этих районов вместе с Боспорским царством в одном государстве делало Митридата могущественнейшим властителем в Восточном Причерноморье и Закавказье, создавая прочную базу для захватов на Западе.
Однако, учитывая, раздробленность Колхиды на самостоятельные мелкие княжества - скептухии и то, что племена к северу от р. Риони никогда не подчинялись Ахеменидам, а являлись потомками Аэтидов - местных колхских царей, следует полагать, что правители этих районов не сразу признали власть Митридата в Колхиде законной. Возможно, что они даже оказали ему сопротивление, что позволило Мемнону говорить о подчинении царей вокруг Фасиса военной силой, а Юстину - о широкой щедрости царя Понта, т. е. о подкупе им тех правителей-скептухов, которые не желали подчиняться его власти. Как бы то ни было, это не надолго задержало покорение Колхиды и в начале I в. страна полностью перешла под власть Митридата.
Предложенная дата подтверждается нумизматическим материалом. Среди митридатовского чекана в Колхиде выделяются медные монеты Диоскурии - единственного полиса, получившего там право чеканки своей монеты. Первоначально их датировали 86-76 гг., затем предпоследним десятилетием II в.[105], поэтому завоевание Колхиды Митридатом ставили ранее подчинения Северного Причерноморья. Однако новое исследование этих монет позволило передатировать их выпуск 105-90 гг.[106], что, соответственно, повлекло и снижение даты присоединения Колхиды к Митридату до рубежа II-I вв. С этой датой перекликаются находки в Западной Грузии медных автономных монет Понта митридатовского чекана. При раскопках Эшерского городища обнаружено 9 экз. монет 105-90 гг. типа "Эгида-Ника" (7 экз.) и "Арес-меч" (2 экз.), согласно классификации Ф. Имхоф-Блумера. Монет поздних митридатовеких серий там зафиксировано всего 3 экз., а более ранних - ни одной[107].
Показательна ситуация на городище Вани (древний Сурий): здесь самая ранняя из понтийских монет - тетрахалк Амиса типа "Арес-меч" 111-105 гг. (1 экз.), преобладают же монеты IV гр. Ф. Имхоф-Блумера типа "Арес-меч" и "Эгида-Ника" 105-90 гг., которых найдено более 30 экз.; что до монет V гр. 90-80 гг. и VII гр. 80-70 гг., то их обнаружено соответственно всего 1 и 5 экз. Сравнение этих данных с находками в Северном Причерноморье показало, что, если интенсивное проникновение автономной понтийской меди в Ольвию, Херсонес и Боспор начинается в конце предпоследнего десятилетия II в. до н. э. (при этом в Ольвию и Херсонес чуть раньше, чем на Боспор - см. выше), то в Колхиде этот процесс наиболее ярко протекает на рубеже II-I вв., т. е. примерно лет на 10-15 позднее. Это связано с тем, что Колхида вошла в состав державы Митридата VI позднее городов Северного Причерноморья, в 105-90 гг. до н. э.[108] Поскольку никакого хронологического разрыва между находками понтийской меди на побережье Колхиды и во внутренних районах страны нет, то подчинение ее Митридату следует рассматривать как единовременный[109], а не поэтапный акт, когда первоначально были захвачены прибрежные города, а затем внутренняя часть[110].
Таким образом покорение Колхиды произошло между 105-90 гг. и могло быть связано с установлением власти Митридата Евпатора в Малой Армении и Каппадокии.

5. Особенности экономического и политического положения в Причерноморье при Митридате Евпаторе

Создание Причерноморской державы не стало единовременным актом, поскольку отдельные территории вошли в ее состав в разное время и на различных основаниях. Ольвия и Херсонес были первыми, кто призвал Митридата как простата-защитника от варварской угрозы, поэтому они первыми были включены в его державу. Боспорское царство, Малая Армения и Колхида добились этого чуть позднее и как его наследственные владения. Греческие полисы и местные племена Западного Причерноморья признавали власть Понта лишь формально, оставаясь фактически его союзниками. Так же обстояло дело со многими варварскими народами на северном побережье и вокруг Меотиды. Так что наиболее прочно в состав Понтийского царства входили только Ольвия и ее округа, Херсонес Таврический, Боспор, Колхида и Малая Армения, территории которых подчинялись непосредственно понтийскому царю. Признавший протекторат Митридата значительно позднее район левобережного Понта не входил в экономическую и политическую структуры царства, а на правах союзной территории рассматривался как плацдарм в борьбе с римлянами в Европе. Такое деление обусловило не только дальнейшую судьбу территорий, но и их внутренние особенности. Если земли Северного и Восточного Причерноморья и после падения Евпатора сохраняли заложенные при нем социально-экономическую и политическую структуры, то Западное Причерноморье и Фракия, также как и варварская периферия Северного Причерноморья, фактически утратили все митридатовские традиции в управлении и политико-экономической жизни.
Тем не менее даже там, где власть понтийского царя утвердилась рано и прочно, ситуация была неоднозначной. Исследование понтийско-пафлагонских монет митридатовской автономной чеканки, поступавших на рынки Причерноморья, показало, что своей наибольшей интенсивности их циркуляция в Ольвии, Херсонесе и Колхиде достигает с конца предпоследнего десятилетия II в. до рубежа 90-80-х годов I до н. э. В Ольвии и на Боспоре найдено всего по 1 экз. монет 120-111 гг. (тетрахалк типа "Артемида-треножник")[111], в Колхиде же ни одного. Особняком стоит Херсонес, где обнаружено 10 монет этого периода. Из них пять принадлежат Амису, четыре - Синопе и одна неопределяемая. А. М. Гилевич полагала, что эта медь попала в Херсонес в результате походов Диофанта вместе с потоком монет 111-105 гг., тогда как К. В. Голенко справедливо связывает это с ранним установлением власти Митридата VI в Херсонесе и хлынувшей сюда вслед за этим волной понтийской меди последнего десятилетия II в.[112] Обращает на себя внимание преобладание среди ранних находок монет амисского чекана. Оно согласуется с большой ролью Амиса в Причерноморье в ранние годы правления Митридата, что позволило царю начать активную политику в этом районе (см. выше).
Городской автономный чекан Херсонеса во второй половине II в. испытывает на себе боспорское влияние (типология монет города заимствована из нумизматики Пантикапея последних спартокидовских выпусков)[113]. Медь спартокидовских серий Боспора 120-110 гг. не только находится под воздействием типов автономных монет городов Понта и Пафлагонии (факт, свойственный и заключительным сериям автономной чеканки Херсонеса), но и чеканена на монетных кружках из желтой меди, характерной для понтийских монет. При этом некоторые монеты 120-110 гг. перечеканены из монет третьей четверти II в. из той же желтой меди. Данное обстоятельство позволило сделать правильный вывод о тесной связи Боспора с Понтийским царством еще в годы правления Митридата V Эвергета, что подтверждается и перечеканкой на Боспоре драхм Амиса во второй половине II в. (см. выше).
Поскольку монетное дело Херсонеса этого периода носит следы боспорского влияния, то можно говорить о тесных связях Херсонеса и Боспора. А это означает, что оба государства могли иметь и прочные контакты с Амисом задолго до официального подчинения Херсонеса Понту. Поэтому раннее проникновение понтийской монеты в Херсонес связано, несомненно, с ориентацией города на Понт уже в начале последней четверти II в. и превращением его в плацдарм понтийского господства в Северном Причерноморье.
Нельзя пройти мимо появления в это время в Херсонесс крупных номиналов меди - оболов и тетрахалков. Наиболее распространенными номиналами херсонесской медной монеты в это время были халк и дихалк. Если в 111-90 гг. массовый наплыв понтийских тетрахалков практически вытеснил из денежного обращения местную медь, в то время как серебро не выпускалось по крайней мере со 110 г.[114], то в 120-111 гг. в обращении еще были серебряные драхмы и гемидрахмы с местными типами, а также мелкая медь. Так как в это время стали укрепляться связи с Боспором и Понтом и город все больше втягивался в систему денежного обращения Понтийской державы, особенно в последнем десятилетии II в., то понтийская крупная медь на ранней стадии должна была стать тем объединителем местного и понтийского чеканов, который предшествовал окончательному переходу денежного рынка Херсонеса к использованию крупных номиналов меди Амиса и Синопы. И вплоть до конца II в. в обращении продолжали находиться местные херсонесские монеты, которые стали окончательно вытесняться на рубеже II-I вв. огромным притоком тетрахалков типа "Арес-меч" III группы, а также монетой того же типа, но IV группы Ф. Имхоф-Блумера. Этим, по нашему мнению, объясняется единичный характер крупных номиналов понтийской меди ранних групп в Херсонесе.
В связи с окончательным присоединением Ольвии и Херсонеса к Митридату в 111-105 гг. резко возрастает уже отмечавшееся ранее поступление туда понтийской медной монеты по подсчетам К. В. Голенко: Ольвия - 82 экз. (59,85%); Херсонес - 73 экз. (55%); Боспор - 18 экз. (18,75%). Некоторое отставание Боспора вызвано, как говорилось уже, более поздним присоединением к Митридату VI и продолжающимся обращением последних спартокидовских серий меди. По сравнению с Северным Причерноморьем находки понтийских монет этого времени в Колхиде единичны (см. выше). В 105-90 гг. (IV группа Ф. Имхоф-Блумера) интенсивное проникновение понтийской меди продолжалось: Ольвия - 49 экз. (36%); Херсонес - 40 экз. (28%); Боспор - 24 экз. (21%). За период 111-90 гг. наибольшее распространение получили тетрахалки Амиса и Синопы типа "Арес-меч" и "Эгида-Ника", хотя встречаются и монеты Амастрии, Газиуры, Лаодикеи и Команы. В 105-90 гг. наблюдается массовое проникновение в Колхиду понтийской меди указанных типов и номиналов, среди которых преобладают выпуски Амиса и Амастрии.
Однако в 90-80 гг. (V гр.) произошли изменения в количестве поступавших в Причерноморье понтийских монет: в Ольвии их всего 2 экз., в Херсонесе - 6, на Боспоре - 9, в Колхиде (Вани-Сурии) - 1 экз. В основном это амисские тетрахалки типа "Дионис-циста". Как видим, начиная со 105-90 и кончая рубежом 80/70-х годов I в. в денежном обращении Причерноморья прослеживаются сходные черты как на северном, так и на восточном побережье: это распространение одних и тех же крупных номиналов меди городов Понта и Пафлагонии (преимущественно из Амиса, Синопы и Амастрии), одинаковая степень интенсивности их поступления на рынки и снижение их количества в обращении к концу первой четверти I в. до н. э. По общему объему монет III и IV групп Ольвия неизменно занимает первое место, второе удерживает Херсонес, а третье примерно поровну делят Колхида и Боспор.
В последний период чеканки монетной меди Понта и Пафлагонии в 80-70 гг. (гр. VI-VII) картина следующая: Ольвия - 3 экз. (2,19%); Херсонес - 33 (23%); Боспор - 49 (51,04%); Колхида - 6 экз. (Вани - 5, Эшеры - 1 экз.) (3%). Здесь картина обратная той, которая сложилась в предшествующий период. Первое место уверенно занимает уже Боспорское царство, затем следует Херсонес, а города Колхиды и Ольвия значительно им уступают[115]. За пределами античных городов Северного Причерноморья известен только один клад понтийско-пафлагонских медных монет, найденный в районе Днепрогэса. В разбитой амфоре, поднятой со дна реки, находилось несколько десятков монет Синопы, Таулары, Газиуры и других центров, которые попали сюда из городов Северного Причерноморья в результате торговых операций. Не исключено, что отдельные монеты из музеев Херсона, Николаева, Днепропетровска и других городов происходят из районов, населенных варварскими племенами. Известны случаи обнаружения понтийских медных монет на Алтае[116]. Поскольку названные монеты имели широкое хождение в греческих городах Причерноморья, составляя органический элемент их денежного хозяйства, вероятность обращения их у осуществлявших торговлю с греками местных племен весьма реальна. Медные монеты Амиса, Синопы, Амастрии засвидетельствованы и в Восточной Грузии (Иберии): 111-90 гг. - 5, 80-70 гг. - 2 экз., большая часть которых происходит из района Мцхеты[117]. Эти монеты могли попасть сюда из западных и центральных областей Колхиды, входивших в Понтийское царство. Несмотря на разную степень изученности отдельных регионов, соотношение количества находок монет позволяет сделать ряд выводов и наблюдений относительно экономической и политической ситуации в Причерноморье при Митридате Евпаторе.
Подавляющее количество понтийских монет в различных областях Причерноморья в разные периоды имеют одни и те же типы и принадлежат к одним и тем же группам классификации Ф. Имхоф-Блумера. Большая их часть относится к продукции амисских монетариев, в меньшей степени - синопских. Только в последний период в Северном Причерноморье количество тетрахалков Синопы вытесняет амисскую медь, но в Восточном Причерноморье монеты Амиса даже и в этот отрезок времени преобладают. Это следует расценить как попытку Митридата унифицировать денежное обращение в своей державе, дабы связывать ее составные части более прочными экономическими узами. Ведущая роль в данном процессе отводилась Амису как главному торговому партнеру греческих полисов Причерноморья. Только в последний период господства Евпатора Синопа постепенно завоевывает надлежащее ей место в общепонтийских торгово-экономических и финансовых отношениях, но это заметно лишь на денежном рынке боспорских городов.
Сравнительно меньшее количество понтийской меди заключительных серий типа "Зевс-орел на молнии" в Колхиде, нежели на Боспоре, Херсонесе и Ольвии, где она служила материалом для пере-чеканок местной меди заключительных выпусков в догетский период, следует объяснять с учетом политической ситуации в это время. Как известно, в 66/65 гг. Колхида вышла из подчинения понтийскому царю, а города Северного Причерноморья были ему подвластны еще до 63 г. до н. э. В последний период жизни Митридат находился на Боспоре и готовился к продолжению войны с римлянами. Следовательно, большая часть монет синопского чекана могла попасть на Боспор именно тогда и предназначалась для оплаты расходов но подготовке похода. Не исключено, что их перечеканка в Ольвии и на Боспоре в 60-е годы I в. до н. э. была вызвана потребностями в таких расходах. В Херсонесе же в 70-63 гг. возобновляется чекан местных тетрахалков типа "Дева-орел на молнии", повторявших тип понтийских тетрахалков 80-70-х годов I в.[118] Одна из причин их появления состоит в том, что прибывший в это время на Боспор Митридат VI пытался вновь объединить северопричерноморские государства для борьбы с Римом. В области монетной политики он прибег к уже апробированному накануне Первой Митридатовой войны средству унифицировать денежное обращение в подвластных городах. Поскольку в этот период в обращении на Боспоре находилось подавляющее большинство синопских тетрахалков типа "Зевс-орел", а в пользовавшемся определенной долей самостоятельности Херсонесе их количество уступало Боспору (45 экз. на Боспоре против 15 в Херсонесе), то были выпущены местные херсонесские монеты такого же типа и номинала с целью выровнять дисбаланс в монетном деле двух государств и этим прочнее сплотить их под властью царя Понта. Покрыть разрыв дополнительным поступлением монет Синопы уже не представлялось возможным, поскольку с 70 г. она перешла под власть римлян.
Изложенные обстоятельства позволяют говорить, что города Северного Причерноморья, включая Ольвию, находились под властью Митридата до его смерти в 63 г. до н. э. Однако утверждать, что на протяжении этого периода они полностью его поддерживали[119], невозможно.
Понтийская автономная медь в Ольвии особенно широко распространялась в 111-90/80 гг. до н. э. Выпуски местной ольвийской монеты в это время крайне незначительны: это серия меди типа "Афина-щит и копье" последнего десятилетия II в.[120], две серии халков 90-80 гг. с характерными ольвийскими типами, связанными с культами Аполлона Врача и Дельфиния. Однако наиболее массовыми были выпуски 80-70 гг. включившие четыре или пять серий монет от халков до тетрахалков, которые также имеют преимущественно ольвийские типы - "Аполлон", "дельфин", "Тихе", "Гермес", "тимпан" и проч. Выпуски Ольвией во втором-третьем десятилетии I в. собственной монеты совпадают с резким сокращением притока понтийско-пафлагонской меди[121]. В означенное время такая картина зафиксирована в Херсонесе, Боспоре и Колхиде. В Херсонесе в 90-80 гг. чеканятся драхмы типа "Дева-Дева, поражающая лань", без названия города и с именем магистрата Деметрия, а также три выпуска меди типа "Дева-пасущаяся лань". В отличие от Ольвии эти монеты по типологии ближе понтийско-боспорским монетам митридатовского чекана[122].
После присоединения к Митридату на Боспоре чеканятся оболы типа "Посейдон-прора" (Пантикапей) и тетрахалки типа "Артемида-лежащий олень" (Пантикапей, Фанагория), датируемые В. А. Анохиным и Д. Б. Шеловым 109-100, а К. В. Голенко - 100-90 гг.[123]. К концу II -самому началу I в. следует, вероятно, отнести серебряные гемидрахмы и медные дихалки Пантикапея типа "звезда-треножник", помещаемые А. Н. Зографом и К. В. Голенко в первую четверть I в.[124]. В. А. Анохин причисляет сюда и редкие драхмы Горгиппии типа "Гелиос-рог изобилия" между звездами Диоскуров, а также пантикапейские драхмы типа "Аполлон-горит"[125], однако их следует датировать временем до походов Диофанта, хотя они обращались и после присоединения Боспора к Понту[126]. Вторую группу монет митридатовского боспорского чекана составляют драхмы Пантикапея и Горгиппии типа "Дионис-бегущая лань, тирс", датируемые В. А. Анохиным 100-90, Д. Б. Шеловым - 109-100 гг., А. Н. Зографом - первой четвертью I в., а Голенко - 90-80 гг. до н. э.[127] Датировка их началом I в. более правомерна, поскольку они перечеканены из амисских драхм конца II - начала I в. Самый массовый выпуск автономной боспорской монеты приходится на 90-80 гг., когда в обращение поступили дидрахмы: "Дионис-венок" (Пантикапей, Фанагория, Горгиппия), гемидрахмы: "Дионис-тирс" (Пантикапей, Фанагория), драхмы: "Артемида-пасущийся олень" (Пантикапей), медные оболы: "Мен-стоящий Дионис" (Пантикапей, Фанагория, Горгиппия), тетрахалки: "Дионис-треножник, тирс" (Пантикапей, Фанагория, Горгиппия)[128].
Эти монеты показывают, что уже после включения в державу понтийского царя Ольвия, Херсонес и ведущие полисы Боспора получили права автономии и самоуправления, что дало им возможность бить монету. Как и в Понте, эти права были ограничены и регламентировались царем, который контролировал монетные выпуски. Это явно результат филэллинской политики Евпатора[129], которую он заимствовал у своих предков на понтийском престоле. Как результат, монеты Ольвии и Херсонеса сохранили больше исконно полисных типов, нежели монеты городов Боспора. Последние вообще ограничились унифицированным чеканом, выразившемся в том, что монеты различных центров несли одни и те же типы, связанные с личностью Митридата VI. Аналогичную картину можно видеть в родовом царстве Митридата. Это следствие жесткого контроля со стороны царской власти. Однако, наряду с чертами сходства, есть и различия в чекане городов северного и южного берегов Понта.
Во-первых, обращают на себя внимание выпуски серебра Пантикапеем, Фанагорией, Горгиппией и Херсонесом. Право выпускать монету из серебра и золота[130] в Понтийском царстве имел только монарх, однако в порядке исключения Амис в ознаменование заслуг перед Митридатом Евпатором получил ненадолго такое же право. В 96 г. его драхмы были полностью вытеснены царскими тетрадрахмами. Поэтому предоставление права чекана серебра полисам Северного Причерноморья одновременно с выпуском в Понте царских тетрадрахм в высшей степени необычно. Это не столько результат поощрения полисных свобод, сколько финансовая мера, способствовавшая повышению экономической мощи полисов. Ведь массовый выпуск серебра на Боспоре привел к тому, что царские тетрадрахмы там фактически не обращались[131]. В Колхиде же, где в отличие от Боспора монета из благородных металлов не выпускалась (если не считать варварских подражаний статерам Лисимаха и Александра), царские тетрадрахмы и статеры имели хождение[132]. Таким способом даже в ущерб своим финансовым интересам понтийский царь поощрял экономический подъем северных территорий и прежде всего полисов с целью активно воспользоваться сырьевой базой для поставок материальных ресурсов и продовольствия в родовое царство.
Если сравнить чекан Ольвии, Херсонеса и Боспора, то нельзя не заметить большую свободу Ольвии в выборе типов своих монет, нежели в Херсонесе и на Боспоре. В то же время Херсонес в меньшей степени, чем Ольвия, но в большей степени, чем Боспор, несет исконные черты в типологии монет. Во всех центрах одновременно с этим активно обращаются медные монеты Понта и Пафлагонии в качестве средства монетного обмена, при том, что их типы и номиналы везде одинаковы. Это показывает, что, предоставив Ольвии и Херсонесу относительно большую свободу в полисных правах сравнительно с городами Боспора, царь пытался одновременно экономически привязать все три региона не только друг к другу, но и к своему царству. Сопоставляя автономную чеканку трех областей Северного Причерноморья с объемом поступления понтийско-пафлагонской меди, легко заметить, что увеличение местного чекана прямо пропорционально снижению поступления понтийской меди в Северное Причерноморье и Колхиду. Резкое снижение в Северном Причерноморье и Колхиде обращения понтийской монеты в 90-80 гг. сопровождалось увеличением объема местного медного и серебряного чекана на Боспоре, Ольвии и Херсонесе. Не вызывает сомнений, что это результат изменений правового положения этих центров в государстве Митридата, вероятно, в сторону большего расширения полисных свобод.
Существует предположение, что города Северного Причерноморья занимали антимитридатовскую позицию в связи с военно-политическими неудачами царя в Греции и Азии[133]. Однако Д. Б. Шелов полагает, что ярко выраженных антимитридатовских настроений в городах не было, а прекращение автономного чекана вызвано изменениями в политике царя[134]. Но причиной изменения послужило все же недовольство населения Причерноморья состоянием взаимоотношений с Митридатом. Ведь налицо было явное сокращение притока понтийской монеты по всему Причерноморью, особенно заметное на фоне значительного преобладания понтийской меди в 111-90 и 80-70 гг., когда отношения с царем были наиболее прочными. Появление квазиавтономной чеканки городов в этот период принято объяснять расцветом филэллинской политики Митридата VI, поощрявшего полисные свободы и привилегии. Но филэллинство царя ярко проявлялось и ранее, когда поступление понтийско-пафлагонской меди в Ольвию, Херсонес и Боспор достигало апогея. Так что сокращение притока меди в 90-80 гг. нельзя объяснить только филэллинской политикой и предоставлением северопричерноморским эллинам прав автономного чекана.
В качестве первопричины можно назвать два обстоятельства: первое - открытое филэллинство царя, выразившееся в поощрении экономического роста полисов, второе - военно-политические неудачи в Восточном Средиземноморье, повлекшие сокращение выпуска меди в Понте и снижение объема торгово-экономических операций в Причерноморской державе. В результате поражений Митридата в Первой войне с Римом сократился и объем посреднической торговли южно-понтийских городов с Восточным Средиземноморьем и причерноморскими странами. Краеугольным камнем филэллинской политики Митридата в Азии и Греции было сокращение до минимума частных и общественных долгов полисов, освобождение их от налогов на пять лет, поощрение производственной деятельности торгово-ремесленных слоев. Царь провозгласил освобождение рабов, право полисов давать гражданские свободы ксенам и метекам, отмену долгов, перераспределение собственности, в том числе земельной. Хотя большая часть этих мер была направлена против римских порядков, они во многом способствовали подъему экономической жизни полисов, росту их политической самостоятельности[135]. Перечисленные мероприятия коснулись и Северного Причерноморья. Показатель тому - предоставление серебряной чеканки городам, что служит критерием высокого уровня благосостояния.
В нашем распоряжении имеется надпись, которая свидетельствует, что в 88/87 г. Совет и Народ Фанагории предоставили права гражданства чужеземным воинам, достойно отслужившим срок службы. В связи с тем, что воины вели себя по отношению к городу дружелюбно, им дали эти привилегии на том условии, что они не будут платить установленный гражданский налог за пользование местом жительства при расселении и усыновлении, а также будут освобождены от всех полагающихся метекам взносов и повинностей кроме призыва на военную службу[136]. Названные привилегии тесно связаны с мероприятиями Митридата Евпатора, которые он проводил в 80-х годах в Азии. Надпись свидетельствует, что Фанагория и, вероятно, другие города Боспора получили значительные права полисного самоуправления и не испытывали особой нужды в средствах. В то же время освобождение фанагорийцами метеков от полагающегося им налога показывает, что полис имел право взимать налог с иностранцев в свою казну, что усиливало его финансовую самостоятельность и коррелировало с чеканом собственной монеты из благородного металла.
Развивающиеся потребности экономики греческих городов требовали усиления торгово-экономических связей и расширения самостоятельности полисов в рамках общепричерноморской державы. Однако в результате неудач царя в Средиземноморье эти процессы начали давать сбои, свидетельством чему стало резкое сокращение поступлений понтийской монеты на рынки Причерноморья. В такой ситуации города не спешили отложиться от Митридата, а попытались использовать предоставленные им права для укрепления собственного экономического положения. Как следствие были во множестве выпущены местные монеты унифицированного типа с целью упрочить межполисные связи. Знаменательно, что в Херсонесе вследствие ослабления притока понтийской меди усилилось обращение монет соседнего Боспора[137]. Это говорит о том, что при Митридате Херсонес тяготел к Боспору в политико-административном и экономическом плане и был заинтересован сохранить связи, налаженные за годы подчинения понтийскому царю. В Ольвии и Тире, напротив, боспорские монеты этого времени практически неизвестны, однако, в 90-80 гг. там выпускались местные подражания монетам понтийских городов как реакция на резкое сокращение их поступления[138]. В этом случае налицо стремление не прерывать плодотворные контакты с Понтом и не выпадать из сложившейся панпонтийской системы денежного обращения. Всё это показывает, что во втором десятилетии I в. до н. э. города не отпали от Митридата (доказательством чему - митридатовский характер выпусков монет и их типология на Боспоре и в Херсонесе), а несколько ослабили политическую и экономическую зависимость от него.
Каковы же были последствия? Плутарх сообщает, что, когда Сулла готовился отплыть из Италии для войны с Митридатом, а сам царь находился в Пергаме, из сыновей его один, не тревожимый никем, управлял старинными владениями в Понте и на Боспоре вплоть до необитаемых областей за Меотидой (Sulla. XI). Как известно, в Пергаме Митридат находился в 89-85 гг.[139], а Сулла готовился к борьбе с ним в 87/86 г., следовательно, по крайней мере в первой-второй декадах I в. до н. э. на Боспоре в качестве наместника мог находиться один из сыновей Митридата, одновременно помогавший ему управлять Понтом. Фактически речь идет о правлении всеми наследственными землями Евпатора на время его отсутствия. Такая привилегия обычно давалась старшему сыну, считавшемуся реальным наследником. Самыми старшими сыновьями Евпатора были Митридат и Акафий. Последний в эти годы управлял Малой Арменией, следовательно речь может идти только о Митридате Младшем, который замещал отца на Боспоре и в Понте. Что до Колхиды, то она в это время управлялась царскими сатрапами[140].
Любопытно, что на боспорских монетах 90-80 гг. встречаются монограммы , , , , , засвидетельствованные также на монетах Понта. Исследователи вычитывают в них имена Митридата Евпатора и каких-то представителей местной знати[141], однако аналогичные или близкие монограммы на монетах Амиса и Синопы исключают последнее предположение. Учитывая, что боспорские монеты этого времени строго унифицировались и выпускались от имени разных городов на одном монетном дворе столицы Боспора[142], в названных монограммах следует предполагать либо имя наместника, т. е. Митридата Младшего, либо царских чиновников, отвечавших за чекан монет от его имени или имени его отца. Аппиан передаст: "Митридат, уйдя в Понт (85/84 г. из Пергама. - С. С.) воевал с колхами и жителями Боспора, отпавшими от него. Колхи просили его дать им царем сына его Митридата и, получив его, тотчас подчинились. Но так как у царя возникло подозрение, что это произошло по плану его сына, желавшего стать царем, то он, призвав его к себе, заключил в золотые оковы и немного спустя казнил, хотя он оказал ему большую помощь в Азии против Фимбрии. Против же жителей Боспора он начал строить большой флот и готовить огромное войско, при этом размах приготовлений сразу создал впечатление, что все это собирается не против боспорцев, но против римлян" (Mithr. 64).
Легко убедиться, что у Плутарха и Аппиана речь идет об одном человеке - Митридате Младшем, поскольку только он мог помогать отцу в борьбе с Фимбрией, так как осуществлял за него правление в Понтийской Каппадокии. Не вызывает также сомнений, что события в Колхиде и на Боспоре, о которых говорит Аппиан, происходили одновременно и в них был задействован Митридат Младший. Считается, что указанные события имели место либо в 85-83[143], либо в 83-81 гг.[144] Нам кажется предпочтительнее первая дата, поскольку она согласуется с порядком изложения у Аппиана. Просьбу колхов дать им в цари сына Митридата Евпатора некоторые исследователи объясняют устойчивостью монархических настроений в Колхиде[145]. Этот упрощенный взгляд уже подвергался справедливой критике, в ходе которой отмечалось, что Митридат Младший являлся не царем, а лишь наместником.
Суть конфликта, как мы полагаем, заключалась в том, что население Причерноморья было заинтересовано в усилении межпонтийских связей, нарушенных Первой Митридатовой войной. Поскольку Колхида присоединилась к Понту на правах наследственной территории (см. выше), ее население посчитало несправедливым, что такие же наследственные вотчины Евпатора, как Понт и Боспор, управлялись законным наследником, а их область находилась иод властью всего лишь простых сатрапов, не имевших наследственных прав в этой стране. Митридат Евпатор, желая укрепить пошатнувшиеся позиции в регионе, попытался связать Боспор и Колхиду единой наследственной властью, выбрав для этого старшего сына - правителя Боспорского царства. Расчет царя заключался еще и в том, что, объединяя их одной унией, он создавал реальную базу для присоединения зигов, ахейцев и гениохов, обитавших в Северо-Восточном Причерноморье и не признававших "царя царей". Однако Митридат Младший в собственных интересах использовал объективную тенденцию ослабления власти отца в регионе, сделался почти независимым, будучи к тому же наследником престола, что и вызвало его казнь. Косвенно эти события подтверждаются резким сокращением в Ольвии, Боспоре и Колхиде обращения понтийской монеты. Почувствовав неудачу в попытке восстановить свой пошатнувшийся престиж в "наследственных" владениях, Митридат VI послал на Боспор и в Колхиду наместником другого сына, Махара, что произошло в 81/80 г. тотчас после окончания Второй войны с Римом[146].
Этот процесс на Боспоре и Колхиде проходил мирным путем, так как Аппиан не говорит, что военные приготовления Евпатора для похода против боспорцев завершились военным вторжением. Более того, из сообщения Цицерона (De Imp. Gn. Pomp. IV.9) прямо следует, что Митридат готовил поход только для вида, поскольку использовал накопленные резервы в борьбе против римлян. И все же при назначении на Боспор и в Колхиду Махара военные действия со стороны понтийцев имели место, но не против боспорцев, а против ахейцев и гениохов. Война с ними закончилась вначале неудачей (App. Mithr. 67), однако в дальнейшем эти народы поняли бесперспективность сопротивления и, зажатые понтийцами между Боспором и Колхидой, признали протекторат Митридата Евпатора. Но власть царя в этом районе была все же зыбкой (App. Mithr. 69; 102: Strabo. XI.2.13). Господство Митридата над ахейцами, зигами и гениохами становилось более или менее стабильным только тогда, когда его власть на Боспоре и в Колхиде была прочной.
Таким образом, Боспор и Херсонес, Ольвия и Колхида были заинтересованы во власти над ними Митридата Евпатора, однако его филэллинская политика объективно вызвала ослабление связей с царской властью. Поэтому Митридат VI пошел на усиление позиций наследственного правления этими территориями, связав их политически прочнее друг с другом. Впоследствии это укрепило экономические отношения, что отвечало потребностям тамошних народов и областей. В этом суть изменений политики Митридата в Причерноморье в 81/80 г., выразившихся в отказе от филэллинства.
С установлением наместничества Махара в городах Северного Причерноморья прекратилась всякая автономная чеканка, что явилось следствием отказа царя от полисных свобод и установлений, попыткой усилить царскую власть[147]. Прекращение автономной чеканки вызвало новый приток понтийско-пафлагонской меди, однако не в столь большом количестве, как ранее. По-прежнему одно из первых мест в денежном обращении Причерноморья занимали оболы и тетрахалки Амиса, однако и монетная медь Синопы завоевывала ведущие позиции. Так, в 80-70 гг. в Херсонесе синопские тетрахалки типа "Зевс-орел" (VI группа) - 9 экз. вместе с монетами других центров (Амастрия и Фарнакия - по 1 экз.) количественно преобладают над амисскими. На Боспоре же они вообще составляют львиную долю монет этого периода.
В указанный отрезок времени и в Херсонесе и на Боспоре все больше появляется монет Фарнакии и Амастрии. По-видимому, это результат укрепления экономических отношений и торговых связей между различными центрами державы Митридата. Правильнее, однако, говорить не о прямых связях рассмотренных городов с Северным Причерноморьем, а об усилении внутриэкономических контактов между отдельными областями собственно Понтийского царства, благодаря которым через Синопу и Амис энергично вывозилась продукция из других регионов в ответ на поставки хлеба из северопонтийских областей. Это подтверждается практически полным отсутствием находок монет северопричерноморских городов в Понтийской Каппадокии и по-прежнему монопольной ролью Амиса в денежном обращении Понта.
Во всех кладах медных монет, зарытых между 85-65 гг., представлены монеты преимущественно амисского чекана: в кладе из Газакены (Амасия) 177 экз. монет Амиса, 17 - Синопы, 10 - Амастрии, по 1 -Газиуры, Команы, Кабиры (IGCH. 183. № 1382); в кладе из Мерзифона (Хилиокомон) засвидетельствовало 43 экз. монет Амиса, 14 - Амастрии, 2 - Синопы, по 1 - Команы и Пантикапея; в другом кладе оттуда же обнаружено 16 экз. монет Амиса, по 3 экз. монет Синопы и Амастрии, по 1 - Амасии, Команы, Дии (IGCH. 184. № 1386, 1387); в монетном кладе из Баш-Кёй (к югу от Котиоры) содержалось 2003 медные монеты Амиса заключительного периода митридатовского чекана (IGCH. 184. № 1388); клад из Гемене (Дазимонитида): 190 экз. монет Амиса, 27 - Синопы, 21 - Амастрии (IGCH. 183. № 1385); клад из Понта: 42 экз. монет Амиса, 1 - Синопы (IGCH. 184. № 1389). Обнаруженный в 1981 г. клад из окрестностей Зелы содержал 295 монет Амиса (72,12%), 48 - Синопы (11,74%), 38 - Амастрии (9,29%), 15 - Команы (3,66%), 10 - Кабиры (2,45%), 3 - Хабакты (0,74%)[148].
Эти клады показывают, что амисские монеты продолжали оставаться ведущими в денежном обращении Понтийской Каппадокии и Пафлагонии, что соответствует их роли и на рынках Причерноморья и родового царства Митридата как отвечавших потребностям сближения всех входивших в состав державы территорий. Значительный процент находок в кладах из Понта монет Синопы и Амастрии совпадает с несколько большим их проникновением в Северное Причерноморье в 80-70 гг. сравнительно с ранним периодом. Обращение в Колхиде в 80-70 гг. преимущественно амисских монет последних групп свидетельствует о большей ориентации на Амис, нежели на Боспоре, где крепнут в это время позиции Синопы.
Если сравнить количество амисских оболов 80-70 гг. типа "Персей-Пегас" на Боспоре и в Херсонесе с упомянутыми тетрахалками типа "Зевс-орел", то бросается в глаза, что в боспорских городах оболы уступают тетрахалкам в 9 раз, а в Херсонесе их соотношение почти одинаково, и первые даже несколько превосходят последние (19 против 15). К. В. Голенко правильно объяснил этот феномен на Боспоре массовым выпуском анонимных оболов[149]. В Херсонесе эти оболы представлены всего 4 экземплярами. Вот почему потребность в самом крупном номинале меди на денежном рынке Херсонеса могла быть удовлетворена только за счет привозных амисских оболов тина "Персей-Пегас". Это говорит не столько о некоторой ущемленности прав автономного чекана в Херсонесе в указанный период, сколько об определенной самостоятельности денежного рынка города по отношению к Боспору в рамках общепонтийской державы Митридата VI и большей ориентации на Амис. В то же время увеличение количества тетрахалков типа "Зевс-орел" синопского чекана на рынках Херсонеса и Боспора свидетельствует, что оба государства продолжали тесные связи друг с другом и в одинаковой мере несли обязанности по поставкам в Синопу продовольствия для войск Митридата (Memn. 54.1). Нельзя сбрасывать со счетов и стремление понтийского царя к унификации монетного дела в подвластных городах при сохранении некоторых черт самостоятельности в их монетном хозяйстве, что также может объяснить сходство ряда процессов в монетной политике Херсонеса и Боспора.
Отмеченные особенности обращения понтийских монет в различных частях державы Митридата, подвластных Махару, показывают, что попытки понтийского царя создать одинаковые условия во всех областях были не совсем успешными. При том, что Херсонес в политико-административном отношении подчинялся Боспору, он сохранял самостоятельность в денежном обращении, например, большую (подобно Колхиде) ориентацию на Амис. Это находит подтверждение в сообщении Мемнона (XLVII; XLIX), что в 72-70 гг. Херсонес и Феодосия пользовались правами автономии, находясь под властью Махара. Очевидно, города Северного Причерноморья и Колхида сумели сохранить традиционные торговые связи с Южным Причерноморьем. В этом заключалась одна из причин поддержки городами Причерноморья Митридата VI Евпатора вплоть до бегства его из Малой Азии в 67/66 гг. даже несмотря на отказ от филэллинской политики.
Особняком стоят в этом отношении Ольвия и Тира. В связи с тем, что в Северо-Западное Причерноморье после 80-х годов I в. практически не поступала понтийско-пафлагонская медь, следует полагать, что этот район в середине 80-х годов вышел из подчинения Митридату Евпатору, Хотя существует мнение, что это произошло позднее, в 70-х годах после отпадения от Митридата Левобережного Понта и Фракии (см. выше), в Ольвии тем не менее засвидетельствовано немалое число монет типа "Зевс-орел", чеканенных после 75 г., поскольку на них били ольвийскую медь заключительных анонимных серий типа "Аполлон-кифара", убедительно датированную П. О. Карышковским первой половиной - серединой 60-х годов I в. до н. э.[150] Следовательно, после измены Махара и в годы пребывания Митридата в Северном Причерноморье город вновь подчинился понтийскому царю. В пользу такого мнения говорит чекан монет с типом восьмилучевой звезды и надчеканка в эти годы монет выпущенных ранее серий такими же типами, заимствованными из нумизматики Понта и Колхиды эпохи Митридата VI. В это же время в Херсонесе, как мы убедились выше, чеканятся монеты с изображением Девы и символами "Зевса - орел на молнии", а на Боспоре идет массовая перечеканка тетрахалков Синопы с типом орла на пантикапейские монеты типа "Аполлон-треножник" и анонимных оболов Махара на пантикапейские оболы типа "Аполлон-орел на молнии, звезда". Они датируются последними годами Митридата и началом правления Фарнака[151].
Совпадение перечеканок и типов монет неслучайно, так как налицо явная попытка предоставить полисам больше автономных прав, чем при Махаре. Несомненно, это связано с планом Митридата создать в Северном Причерноморье плацдарм для вторжения в Италию и Грецию[152], для чего потребовалось включить в состав царства Ольвию и предоставить греческим полисам ряд автономных привилегий, дабы прочнее связать их с царской властью. Очевидно, в эти годы в Ольвию был послан гарнизон царских войск, состоявший из наемников-фракийцев (IosPE. I². 223) и уроженцев малоазийских областей (Ibid. 222)[153]. Однако факт массовых перечеканок показывает, что колоссальные расходы Митридата не покрывались притоком монет из родового царства, утраченного в борьбе с римлянами. Приходилось рассчитывать только на обескровленные более ранними поборами ресурсы городов Северного Причерноморья и помощь варваров, главным образом, скифов.
Античные авторы сообщают, что во время измены Махара в конце 70-х годов ряд греческих городов Пантикапей, Нимфей, Феодосия, Херсонес и другие "по берегу Понта очень удобные в военном отношении" отпали от Митридата и в течение 65-63 гг. стратегам царя пришлось брать их заново, применив военную силу (App. Mithr. 107-108). Вероятно, позиции понтийского царя в Диоскурии и Фанагории также были непрочными, поскольку первый город ему пришлось быстро покинуть и бежать на Боспор, а во второй послать часть войска для удержания за собой обоих берегов Керченского пролива (Ibid. 108). Как только в Фанагории вспыхнуло восстание, вызванное этой акцией, к нему тотчас примкнули и другие полисы, отложившиеся от царя. Это показывает, что города вовсе не стояли на стороне Митридата в годы измены Махара, а использовали малейший повод отложиться. Причины надо искать в отпадении от Митридата к 70 г. южнопонтийских полисов, игравших важнейшую роль в торгово-экономических отношениях в Причерноморской державе. Как только Гераклея, Синопа и Амис перешли к римлянам, полностью прекратилось осуществление ими торгово-экономических посреднических функций в регионе. Как следствие была прекращена эмиссия их монет и кончилось поступление их на причерноморский рынок, что нарушило сложившиеся в державе экономические связи. А поскольку города Северного Причерноморья были истощены поборами, то среди граждан росло недовольство. Это потребовало от Митридата смягчить царский контроль за их автономиями, вновь предоставить им ограниченные права самоуправления с целью поднять их экономическое значение и попытаться удержать за собой. Косвенным подтверждением является подчинение в это время Колхиды сатрапам-диойкетам или гиппархам, как до Митридата Младшего[154]. Однако зажиточные торгово-ремесленные круги полисов не были удовлетворены создавшимся положением, так как главный источник их материального благополучия - экономические связи с Южным Причерноморьем и Восточным Средиземноморьем -иссяк, а царь требовал новых расходов. Отсюда - массовая перечеканка монет в городах, эмиссии, не подкрепленные необходимым количеством товаров и прочие свидетельства кризисного положения. Поэтому одна из причин отпадения полисов от Митридата заключалась в экономических неурядицах.
Таким образом, филэллинская политика Митридата в Причерноморье была действенной только тогда, когда активно работали экономические связи между различными частями его державы, прежде всего между основными центрами собственно Понта, координировавшими поступление товаров из Причерноморья на рынки Малой Азии и наоборот.
В научной литературе многократно упоминалось о находках в Северном Причерноморье медных монет Диоскурии 105-90 гг.: Боспор - 14 экз., Херсонес - 28, Ольвия - 5, Судак - 1 экз. Эти монеты составили часть денежного обращения в Причерноморской державе вместе с понтийско-пафлагонской автономной медью. Исследователей давно занимал вопрос, почему эти монеты редко встречаются в Восточном Причерноморье и других частях государства Митридата (известен лишь один случай коллективной находки этих монет близ Сухуми), в то время как для Северного Причерноморья они обычны. Существуют предположения об особом их предназначении для экономических связей Колхиды с Причерноморьем или появлении там в результате перемещений войск Митридата[155], однако и они не устраняют вопроса, почему в других частях Причерноморья монеты Диоскурии не найдены. Их распространение в Северном Причерноморье надо, очевидно, поставить в связь с наместничеством Митридата Младшего и Махара в Колхиде и на Боспоре. Поскольку Ольвия, Херсонес и Боспор до 90-85 г. составляли единую политико-административную и экономическую зоны в державе понтийского царя, а в середине 80-х годов к ним добавилась и Колхида, то участие диоскуриадской меди в монетном обращении Северного Причерноморья и Колхиды, подчинявшихся одному наместнику, вполне резонно. Очевидно, наибольшее распространение рассмотренных монет приходилось на конец первого-третье десятилетие I в. до н. э., когда отношения Восточного и Северного Причерноморья достигли наибольшей интенсивности[156].
Важное научное значение имеет клад из 119 медных анонимных монет, найденный в Вани перед алтарем храма. Все монеты одного типа: "бутон лотоса-восьмилучевая звезда (солнце)", номинал - халки и гемихалки. Находки таких монет известны еще в Эшери (1 экз.). В последнее время в Северо-Западной Колхиде обнаружены и серебряные экземпляры монет данного типа. Существует предположение, что их чеканил в Вани (Сурий) Митридат Младший в бытность наместником Колхиды[157]. Отмечалось также, что по типу они близки понтийским анонимным медным монетам, которые, как мы пытались показать (см. часть II, гл. 1), чеканились в храмовом центре Понтийской Каппадокии Комане в конце II - начале I в. и предназначались для нужд храма и религиозных церемоний.
Типология понтийской анонимной меди тесно связана с почитаемыми в команском святилище женским божеством производительных сил природы и всего сущего и ее мужским паредром, отождествляемыми с различными богами греческого и ирано-малоазийского пантеона, близкими Афродите, Артемиде и Аполлону. Типология ванских монет связана с представлениями о женском божестве природы и всего сущего, скрываемого под эпиклесой "Владычица" (Ἄνασσα). В то же время аверсный тип указывает на культ Исиды. Исследователи исходили из того, что это атрибутика сугубо местных богинь, почитаемых колхскими племенами[158]. Между тем в Понтийском царстве, в котором господствовал синкретизм культов, Афродиту сближали с Исидой[159], а в Малой Азии и Средиземноморье под именем Владычицы почитали Афродиту[160]. Поскольку в Вани этой богине был посвящен привратный храм, а в Понтийском царстве богом - охранителем ворот и городов считался Пилон, одна из ипостасей Зевса Пилея, женским паредром которого была Деметра Пилайя и прочие божества элевсинского круга[161], то в богине Владычице города Вани (Сурия) можно видеть ипостась женского божества природы, почитавшегося в Понтийском царстве, куда входила и Колхида. Учитывая параллели в культах колхидской Владычицы, Афродиты-Исиды и Афродиты-Анаит в Понте, Ма-Эннио - Кибелы в Малой Азии и Ино-Левкотеи в Колхиде, а также близость мужских паредров этих богинь Аполлона, Озириса, Аттиса, Мена и Диониса, более вероятно, что ванские монеты, подобно команским, чеканились на нужды религиозных церемоний в одном из святилищ Колхиды, может быть в том же Вани, где популярностью пользовался культ Ино-Левкотеи[162], близкий команской Ма-Эннио. Ведь Вани (Сурий) не мог быть столицей Митридата Младшего, что подтверждается сообщением Плутарха о его резиденции на Боспоре. К тому же Махар, который сменил брата на Боспоре и в Колхиде, выпускал совершенно иные монеты как по типологии, так и по номиналу.
Слишком мелкие фракции ванских монет говорят против принадлежности их сатрапской наместнической чеканке царского наследника, которым был Митридат Младший. Разбираемые монеты чеканены в начале I в. до н. э., что подтверждает датировка тетрахалка Амиса 111-90 гг., обнаруженного вместе с ними в кладе. А находка их у алтаря углубляет сделанное предположение. Эти аргументы позволяют считать колхидские анонимные монеты храмовой чеканкой одного из священных центров Колхиды после присоединения к Митридату VI Евпатору. А это значит, что царь по примеру родового царства поощрял храмовый чекан и укреплял значение храмовых объединений. Одновременно он предоставлял городам ограниченные права автономии и политии, поэтому благодеяния храмам можно считать частью его филэллинской политики.
В этой связи нельзя пройти мимо пантикапейских монет с типом восьмилучевой звезды и треножника, хронология которых совпадает с выпуском монет Команой и одним из святилищ Колхиды, с которых заимствовано изображение их лицевой стороны (звезда). Изображение треножника позволяет связать их с культом Аполлона, одного из самых популярных в Понтийском царстве богов - мужского паредра популярных там женских божеств. Аполлон очень почитался в столице Боспора, поэтому пантикапейские монеты этого типа могли чеканиться от имени городской общины и храма Аполлона на их нужды, в том числе на оплату религиозных церемоний, значение которых повысилось в связи с присоединением Боспора к Понтийской державе. Не исключено, что ольвийские анонимные монеты с такими же типами выпускались в Ольвии с аналогичными целями храмом Аполлона Дельфиния или Врача, который функционировал и в первой половине I в. В Ольвии в период кризисов функции общественно-политического центра полиса переходили к храму Аполлона, где устраивались трапезы для голодающих, защищались права почетных граждан и иностранцев, рассматривались жалобы и тяжбы, активно функционировала храмовая сокровищница[163]
Храмовая чеканка в державе Митридата показывает, что Колхида, Боспор, Херсонес и отчасти Ольвия составляли единую структуру в ее составе и рассматривались как "старинные" владения Понта. Поэтому социально-политические процессы, происходившие на этих территориях, и их организация были аналогичны тем, которые имели место в родовом царстве Митридата. Вместе с Понтийской Каппадокией они образовывали единый наследственный домен. В этом коренное отличие в период владычества Митридата Евпатора Северного, Восточного и Южного Причерноморья от Западной его половины, где практически нет находок понтийских монет. Эта часть державы рассматривалась скорее как союзная, нежели подвластная территория, ибо не была втянута во взаимный экономический обмен. Таким образом, полученные в результате наследования и по завещанию новые территории обрели в Понтийском государстве совершенно иной статус, чем земли, присоединенные путем заключения союзов - симмахий или завоеваний.

---

[1] Chapnuthier F. Le sanctuaire des dieux de Samothrace // EAD. 1935. Vol. 16. P. 13–14; Risom S. Le "Monument de Mithridate" à Delos // Acta Archaeologica. 1948. Vol. XIX. P. 204–209; Olshausen E. Zum hellenisierungsprozess am Pontischen Königshof // Ancient Society. 1974. Bd. V. P. 160–168; Максимова М. И. Античные города юго–восточного Причерноморья. M.; Л., 1956. С. 203–206.
[2] Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Л., 1925. С. 137, 138; Сапрыкин С. Ю. Гераклея Понтийская и Херсонес Таврический. М., 1986. С. 194–196.
[3] Виноградов Ю. Г. Политическая история Ольвийского полиса VII–I вв. до н. э. М., 1989. С. 230 и след.
[4] Блаватский В. Д. О боспорском ремесле IV–I вв. до н. э. // CA. 1959. T. XXIX/XXX. С. 44 и след.; Он же. Пантикапей. М., 1964. С. 114–117; Белов Г. Д. Херсонес Таврический. Л., 1948. С. 82–84; Шелов Д. Б. К истории керамического производства на Боспоре // CA. 1954. T. XXI. С. 119–130.
[5] Данов Х. Изъ древнота икономическа история на западното Черноморие до установявато на римското владычество // ИБАИ. 1958. T. XXVIII. С. 333–336; Шелов Д. Б. Из истории связей эллинистического Боспора с Родосом //СЛ. 1958. № XXVIII. С. 333–336: Он же. Керамические клейма из Танаиса III—1 вв. до н. э. М., 1975. С. 127–134; Брашинский И. Б. Методы исследования античной торговли. Л., 1984. С. 141.
[6] Голенко К. В. Несколько серебряных монет Пантикапея II в. до н. э. со следами перечеканки // НЭ. 1968. T. VII. С. 37–42; Idem Pontos und Paphlagonien II Chiron. 1973. Bd. 111. S. 470.
[7] Шелов Д. Б. Материалы к истории денежного обращения в городах Боспора в VI–I вв. до н. э. // НЭ. 1965. T. V. С. 46; Нестеренко Н. Д. Заметки по денежному обращению меди Боспора последней четверти II в. до н. э. // ВДИ. 1987. № 2. С. 81.
[8] Голенко К. В. Из истории монетного дела на Боспоре в I в. до н. э. // НЭ. 1960. T. II. С. 33.
[9] Анохин В. А. Монетное дело Боспора. Киев, 1986. С. 74–76.
[10] Карышковский П. О. Еще раз о книге А. Н. Зографа "Античные монеты" // ВДИ. 1953. № 1. С. 108–109; Голенко КВ. Монетная медь городов Понта и Пафлагонии времени Митридата VI в боспорских находках // ПС. 1964. Вып. 11(74). С. 61, пр. 15; Нестеренко Н. Д. Указ. соч. С. 80.
[11] Максимова М. И. Указ. соч. С. 224–227.
[12] Slrabo. VII.4.3; Белов Г. Д. Античный дом в Херсонесе // ВДИ. 1950. № 2. С. 121; Сапрыкин С. Ю. Гераклея… С. 215.
[13] Ростовцев М. И. Амага и Тиргатао // ЗООИД. 1915. Т. 32. С. 4–6; Он же. Скифия и Боспор. С. 137 и след.; Смирнов К. Ф. Сарматы и утверждение их политического господства в Скифии. М., 1984. С. 120.
[14] Minns E. Scythians and Greeks. Cambridge, 1913. P. 519; Гайдукевич В. Ф. История античных городов Северного Причерноморья // Античные города Северного Причерноморья. М.; Л., 1955. С. 87; Белов Г. Д. Херсонес Таврический. С. 91.
[15] Э. И. Соломоник (Новые эпиграфические памятники Херсонеса. Киев, 1973. С. 16) считает, что целью миссии было возобновление условий договора с Фарнаком I от 179 г. до н. э., однако, более справедливо мнение Л. А. Пальцевой (Херсонес и понтийские цари // Античный полис. Л., 1979. С. 77), согласно которому были обговорены новые условия соглашения с Митридатом Евпатором. См. также: Молев Е. А. Митридат Евпатор. Саратов, 1976. С. 29; Сапрыкин С. Ю. Гераклея… С. 212.
[16] Молев Е. А. Указ. соч. С. 29; Пальцева Л. А. Указ. соч. С. 78; Соломоник Э. И. Сравнительный анализ свидетельства Страбона и декрета в честь Диофанта о скифских царях // ВДИ. 1977. № 3. С. 56. Авторы считают, что еще до Диофанта в Северном Причерноморье могли находиться гарнизоны понтийских воинов. Более прав Ю. Г. Виноградов (Вотивная надпись дочери царя Скилура из Пантикапея и проблемы истории Скифии и Боспора во II в. до н. э. // ВДИ. 1987. № 1. С. 69), указавший, что речь должна идти о регулярных военных действиях стратегов понтийского царя против скифов, см. также: Сапрыкин С. Ю. Гераклея… С. 213.
[17] Niese B. Straboniana VI: Die Erwerbung der Küsten des Pontos durch Mithridates VI // RM. 1887. Bd. 42. S. 567; Olshausen E. Pontos // RE. 1978. Suppl. XV. S. 420; Reinach T. Mithridates Eupator, König von Pontos. Leipzig, 1895. S. 45; Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись… С. 70; McGing B. The Foreign Policy of Mithridates VI Eupator, King of Pontos. Leiden, 1986, P. 46, 47; Boffo L. Grecità di frontiera: Chersonasos Taurica e i signori del Ponto Eusino (SIG³. 709) // Athenaeum. 1989. T. 67, № 5. P. 220–221.
[18] McGing B. Op. cit. P. 47; Виноградов Ю. Г. [Выступл. в дискуссии] // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси, 1985. С. 645; Он же. Вотивная надпись… С. 73–75. Ни в коем случае не можем согласиться с Е. С. Гаджеро (Gaggero E. S. La lotta antiromana di Mitridate: Divergenze cronologiche nelle fonti // Sandalion. 1979. T. 2. P. 138–140), что северопричерноморская кампания Митридата началась не ранее 109 г., ибо в это время царь приступил к активным действиям в Малой Азии. Не исключено, что верхнюю дату походов Диофанта следует снизить до 110/109 г.
[19] Сапрыкин С. Ю. Гераклея… С. 215.
[20] Там же. С. 219; Ланцов С. Б. Западный Крым в составе Херсонесского государства: Автореф. дис….канд. ист. наук. Киев, 1991. С. 15.
[21] О понтийской монете в Ольвии см.: Зограф А. Н. Находки понтийских монет митри–датовского времени в Ольвии // Ольвия. Киев, 1940. Т II. С. 293–297: Карышковский П. О. Денежное обращение Ольвии в конце II и в первой половине I в. до н. э. // НЭ. 1965. T. V. С. 62–67; Он же Монеты Ольвии. Киев, 1988. С. 102, 103; о монетах в Херсонесе Таврическом см.: Гилевич А. М. Античные иногородние монеты из раскопок Херсонеса // НСФ. 1968. Т. III. С. 19–23; Голенко К. В Состав денежного обращения Херсонеса в I в. до н. э. // ВДИ. 1964. № 4. С. 69; Сапрыкин С. Ю. Монеты Понта из раскопок Херсонеса Таврического // ХСб (в печати); на Боспоре: Голенко К. В. Монетная медь…. С. 67 и след.; Он же. Понтийская монета времени Митридата VI на Боспоре // Klio. 1965. Bd. 46. S. 308 u. folg.
[22] Ростовцев М. И. (Митридат Понтийский и Ольвия // ИАК. 1907. Вып. 23. С. 22— 25) датировал декрет 70–ми годами до н. э. Против см.: Жебелев С. А. Ольвия и Митридат Евпатор // Северное Причерноморье. М.; Л., 1953. С. 285–287; Виноградов Ю. Г. Политическая история… С. 251.
[23] Виноградов Ю. Г., Кадеев В. И. Армянские лучники на службе Митридата Евпатора // Второй Всесоюзный симпозиум по проблемам эллинистической культуры на Востоке. Ереван, 1984. С. 12–13.
[24] Жебелёв С. А. Ольвия и Митридат Евпатор. С. 288–290.
[25] Wilhelm A. König Mithridates und Olbia // Klio. 1936. Bd. 29. S. 50–59. Автор считал их армянами. Ср.: McGing B. Op. cit. P. 55, 56. Однако, судя по дате декрета, это выходцы из Малой Армении (Молев Е. А. Указ. соч. С. 51, 53; Максимова М. И. Указ. соч. С. 226; Виноградов С. Ю. Политическая история… С. 253–255).
[26] Reinach T. Op. cit. S. 261, 262; Launey M. Recherches sur les armées hellenistiques. P., 1949/1950.
[27] Виноградов Ю. Г., Внуков С. Ю. Греческая надпись со скифского городища Кара—Тобе // Проблемы скифо–сарматской археологии Северного Причерноморья. Запорожье, 1989. С. 28–29.
[28] Gavnlov A. Das Diophantosdekret IosPE. I². 352 // Die Antike und Europa: Zentrum und peripheric in der antiken Welt. B., 1986. S. 66.
[29] Анохин В. А. Монеты античных городов Северо—Западного Причерноморья. Киев, 1989. С. 96.
[30] Шелов Д. Б. Тира и Митридат Евпатор // ВДИ. 1962. № 2. С. 99, 100.
[31] Golenko K. V. Op. cit. S. 474. 492. № 2, 88; Шелов Д. Б. Тира… С. 102.
[32] Анохин В. А. Монеты… С. 95. 117. №471,472. Таб. XXVII. 471, 472.
[33] Brandis C. Bosporos // RH. 1987. Bd. III, 1, Hbd. 5. S. 772; Жебелев С. А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре // Северное Причерноморье. М.; Л., 1953. С. 91; Reinach T. Op. cit. S. 55 Minns E. Op. cit. P. 518; Gajdukevic V. Das Bosporanische Reich. B.; Amsterdam, 1971. S. 313.
[34] Блаватская Т. В. Очерки политической истории Боспора в V–IV вв. до н. э. М., 1959. С. 122–143; Виноградов Ю. Г., Молев Е. А., Толстиков В. П. Новые эпиграфические источники по истории митридатовой эпохи // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси, 1985. С. 583; Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись… С. 85. Ср., однако, противоположное мнение: Молев Е. А. Боспор в период эллинизма. Нижний Новгород, 1994. С. 117.
[35] Reinach T. Op. cit. S. 59; Minns E. Op. cit. P. 582: Жебелёв С. А. Последний Перисад… С. 95–97: Гайдукевич В. Ф. Еще о восстании Савмака // ВДИ. 1962. № 1. С. 18: Против см.: Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись… С. 71–73.
[36] Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись… С. 76–82; см. также: Rubinsohn Z. W. Saumakos: Ancient History, Modern Politics // Historia. 1980. Vol. 29. P. 50–65.
[37] Эта точка зрения отстаивалась в ряде старых работ и критически переосмыслена С. А. Жебелёвым (Последний Перисад… С. 104, 105), однако, в последнее время к ней вернулся Е. А. Молев (Установление власти Митридата VI Евпатора на Боспоре // АМА. 1974. Вып. 2. С. 64–66).
[38] Жебелев С. А. Последний Перисад… С. 106 и след.; Гайдукевич В. Ф. О скифском восстании на Боспоре в конце II в. до н. э. // Античное общество. М., 1967. С. 17–22; Каллистов Д. П. Северное Причерноморье в античную эпоху. М., 1952. С. 139–141.
[39] Lurie S. J. leszcze o dckrecie ku czci Diofantosa // Meander. 1959. Rok 14. T. 2. S. 69— 74; Казакевич Э. Л. К полемике о восстании Савмака // ВДИ. 1963. № 1. С. 59; Виноградов Ю. Г. Вотивная надпись… С. 77.
[40] Немировский А. И. Митридат Евпатор, Боспор и восстание скифов // Византиноведческие этюды. Тбилиси, 1978. С. 66–70. Эту точку зрения разделяют также Н. Ю. Ломоури (К истории Понтийского царства. Тбилиси. 1979. С. 79, 80) и Т. Т. Тодуа (Колхида в составе Понтийского царства. Тбилиси, 1990. С. 50–52).
[41] Гайдукевич В. Ф. Еще о восстании Савмака. С. 3–12; Он же. К дискуссии о восстании Савмака // Античная история и культура Средиземноморья и Причерноморья. Л., 1968. С. 82.
[42] К таковым относились Дорилай Младший и Гай, сын Гермея (см. выше).
[43] Коцевалов А. С. Рец. на ст.: Жебелев С. А. Последний Перисад и скифское восстание на Боспоре // Науковi записки Институту iсторii матерiальноi культури. 1937. Кн. 1. С. 109–114; Гайдукевич В. Ф. О скифском восстании… С. 20. Εκτρέφω в значении "воспитывать сына" см., например: Aristoph. Nu. 796; Soph. Oed. Tyr. 827; в значении "воспитываю" с оттенком усыновления см.: Homer. Hym. Dem. 166; Lys. XIX. 8; Herod 1.122; в значении "воспитывать" чужого сына (нянчить)" см.: Aesch. Choef. 750. Подробнее см.: Moussy Cl. Recherches sur τρέφω et les verbes grecs significant nourrir. P., 1969.
[44] Голенко К. В. Понтийская анонимная медь // ВДИ. 1969. № 1. С. 135; Golenko K. V. Op. cit. S. 474, 476; Шелов Д. Б. Материалы… С. 46. Подробнее о них см.: Giel Ch. Kleine Beiträge zur Numismatik Südrusslands. Moskau, 1886. S. 5, 9. Taf. 1. 12, 13; Taf. V. 1, 2.
[45] Ср., например: Herod. III. 119; 122 (где говорится о заговоре против Дария I Гистаспа с целью его свержения, а затем о планах тирана Самоса Поликрата свергнуть власть персов в Ионии). Ср. также: Thyc. VI. 54 (о заговоре против тирании в Афинах).
[46] Струве В. В. Этюды по истории Северного Причерноморья, Кавказа и Средней Азии. Л., 1968. С. 148. На последнее обстоятельство указали уже П. Фукар (см. ниже примеч. 49) и Ю. Г. Виноградов (Вотивная надпись… С. 83).
[47] Молев Е. А. Установление власти… С. 64–67; Он же. Митридат Евпатор… С. 38— 41; Он же. Боспор… С. 120–128; Виноградов Ю. Г. Нотивная надпись… С. 85; Gavrilov A. Op. cit. S. 67; Гаврилов А. Скифы Савмака — восстание или вторжение? // Этюды по античной истории и культуре Северного Причерноморья. СПб., 1992. С. 61 —72. Ср. также точку зрения М. И. Ростовцева. См.: Rostowtzeff M. I. SEHHW. Vol. III. P. 1512.
[48] Струве В. В. Указ. соч. С. 204–206.
[49] Foucart P. Dccret de la ville de Chersonésos en l'honneur de Diophantos, général de Mithridate // BCH. 1881. T. 5. P. 86; Niese B. Straboniana VI… S. 566.
[50] Современные исследователи нередко оспаривают это сообщение (McGing B. Op. cit. P. 63–65); ср.. однако: Reinach T. Op. cit. S. 63.
[51] Граков Б. Н. Скифы. М., 1971. С. 39; Он же. Каменское городище на Днепре. М, 1954. С. 29.
[52] Reinach T. Op. cit. S. 67: Жебелев С. А. Последний Перисад… С. 103; Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 45–47; McGing B. Op. cit. P. 54.
[53] Gajdukevic V. F. Op. cit. P. 318; Он же. История… С. 124; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 104; Шелов Д. Б. Северное Причерноморье: 2000 лет назад. М., 1975. С. 88.
[54] Gajdukevic V. F. Op. cit. S. 318; Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 46.
[55] Гайдукевич В. Ф. История… С. 124; Шелов Д. Б. Северное Причерноморье… С. 88; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 104; Minns E. Op. cit. P. 587; Niese B. Op. cit. S. 570; Brandis C. Op. cit. S. 776. Особняком стоит мнение Б. Н. Гракова (Каменское городище. С. 29), который датировал походы Неоптолема 95/94 г. до н. э.
[56] Шелон Д. Б. Тира… С. 97; Niese B. Op. cit. S. 570; Reinach T. Op. cit. S. 64; Жебелев С. А. Митридат Евпатор и Ольвия… С. 285; McGing B. Op. cit. P. 55. Согласно другим предположениям, сведения о Неоптолемовой башне относятся к греческим источникам домитридатовой эпохи и не имеют отношения к полководцу Митридата Евпатора. См.: Агбунов М. В. Загадки Понта Эвксинского. M., 1985. С. 67.
[57] Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 46.
[58] Предварительная публикация: Молев Е. А. О пропонтийской ориентации боспорян в период подчинения Боспора Понту // Проблемы античной истории и классической филологии: Тез. Харьков, 1980. С. 43–44. См. также: Виноградов Ю. Т., Молев Е. А., Толстиков В. П. Указ. соч. С. 595–600; Яйленко В. П. Новые эпиграфические данные о Митридате Евпаторе и Фарнаке // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси. 1985. С. 617–619; ср. теперь: Ballesteros Pastor L. Notas sobre una inscripciôn de Nimfeo en honor de Mitridates Eupator. reu del Ponto // DHA. 1995. T. 21, 1. P. 111–117.
[59] Виноградов Ю. Г., Молев Е. А., Толстиков В. П. Указ. соч. С. 598; Карышковский П. О. О титуле Митридата VI Евпатора (к вопросу об иранских и эллинских традициях в Понтийской державе) //Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси, 1985. С. 573, 574.
[60] Карышковский П. О. О титуле… С. 575; Неверов О. Я. Митридат—Дионис // СГЭ. 1973. Т. 37. С:. 43–46.
[61] Sands P. Client Princes of the Roman Empire. Cambridge, 1908. P. 73, Яйленко В. П. Династическая история Боспора от Митридата Евпатора до Котиса I // Эпиграфические памятники и языки древней Анатолии, Кипра и античного Северного Причерноморья. М., 1990. С. 183–185.
[62] На это указывает эпитет царя "Дионис" и его титул "царь царей", отсутствующие в Диофантовом декрете. См.: Виноградов Ю. Г., Молев Е. А., Толстиков В. П. Указ. соч. С. 595 и след.
[63] Vulpe R. Le problèmes des Bastarnes à la lumier des découvertes archéologiques en Moldavie. Bucarest, 1955. P. 2–5. Ср.: Ballesteros Pastor L. Op. cit. P. 113 (автор датирует надпись 89 г. до н. э.).
[64] Блаватская Т. В. Западнопонтийские города в VII–I вв. до н. э. М., 1952. С. 160— 165; Молев Е. А. Западнопонтийские города в антиримских войнах Митридата VI // Terra Antiqua Balcanica. Sofia, 1985. II. P. 286–293; Gaggero E. S. Relations politiques et militaires de Mithridate VI Eupator avec les populations et les cites de la Thrace et avec les colonies grecques de la Mer Noire occidentale // Pulpudeva. Sofia, 1978. T. II. P. 294–305.
[65] Молев Е. А. Западнопонтийские города… С. 287; Lenk B. Thrake // RE. 1936. Bd. VI, Abt. I. Reiche 2. S. 439–441; Gerov B. Der Thrakischen Stamm der Mäden: Ethnographisch—Historische Untersuchung //Omagiu lui Constantin Daicoviciu. Bucuresti, 1960. S. 241–250; Danov Ch. Die Thraker auf dem Ostbalkan von der hellenistischen Zeit bis zur Gründung Konstantinopels // ANRW. 1979. Bd. II. 7, 1. S. 110 u. folg.
[66] Patsch C. Beiträge zur Völkerkunde von Südosteuropa. Wien, 1932. Vol. 1; Bis zur Festsetzung der Römer in Transdanubien. S. 10–13.
[67] Walbank F. Prelude to Spartaeus: The Romans in Southern Thrace, 150–70 B. C. // Spartacus. Sofia, 1981. P. 19–21; Данов Х. Траки. С, 1982. С. 138–139.
[68] Opperman M. Thraker zwischen Karpatenbogen und Ägäis. Leipzig, 1984. S. 170.
[69] Reinach T. Op. cit. S. 66; Olshausen E. Pontos. S. 421 (предлагают одновременное подчинение городов и племен); Т. Н. Блаватская (Западнопонтийские города… С. 161) и Н. Ю. Ломоури (Указ. соч. С. 92) датируют протекторат Митридата 104–103 гг.; Д. Б. Шелов (Shelov D. B. Le royaume pontique de Mithridate Eupator // Journal des Savants. 1982. Juil. — Sept. P. 251) относит его к 90–м годам до н. э.; Д. Пиппиди (Pippidi D. Zur Geschichte Histrias im III bis II Jh.v.u. Z. // Klio. 1959. Bd. 37. S. 132, 133; Idem. Scythica Minora. Bucuresti; Amsterdam, 1975. P. 165) — к концу II — началу I в.; Б. МакГинг (McGing B. Op. cit. P. 57) — к 90–88 гг. до н. э.
[70] Moretti L. Iscrizioni storiche ellenistiche. Firenza, 1976. II. P. 118–120.
[71] Jurukova J. Les monnaies thraces // Pulpudeva. 1976. Vol. I. P. 67–69; Eadem. Coins of the Ancient Thracians. Oxford, 1976. P. 35, 36; ср.: WBR. I². 1. P. 63. Pl. VII. 8; Шелов Д. Б. Тира… С. 99; Зограф А. И. Античные монеты. М.; Л., 1951. С. 187, табл. XLIII. 20; Анохин В. А. Монетное дело Боспора… С. 73. Табл. IX. 214; Он же. Монетное дело Херсонеса… С. 59. Табл. XIII. 197, 198.
[72] Jurukova J. Les monnaies thraces… P. 68; Eadem. Coins… P, 38, 39; Плакидов Б. Среборното монетосечение на тракийския владетел Мостис // Нумизматика. 1988. Т. 22, кн. 1. С. 37–41.
[73] Pick B., Regling K. Die Antike Münzen Nordgriechenlands. B., 1899. Bd. I, Hbd. I. S. 64, 105. 106; Hbd. II. Abt. 1. S. 520, 534, 539, 591; Danov Ch. Die Thraker… S. 110–115; Pippidi D. Scythica Minora… P. 165–167; Gaggero E. S. Op. cit. P. 299, 300.
[74] Pippidi D. Sur les relations politiques des cités grecques de la cote occidentale de l'Euxin a l'epoque hellenistique // Nouvelles études d'histoire. Bucurest. 1960. P. 46; Gaggero E. S. Op. cit. P. 296–298; Niese B. Op. cit. S. 572.
[75] Danov Ch. Thracian Penetration into the Greek Cities on the West Coast of the Black Sea //Klio. 1960. Bd. XXXVllt. P. 73–80.
[76] Pick B., Regling K. Op. cit. Hbd. II, Abt. I. S. S. 520–539; Герасимов Т. Находки от месемврийски и одесосски тетрадрахми // ИВАД. 1956. T. X. С. 65.
[77] Jessop Price M. Mithridates VI Eupator, Dionysos and the Coinages of the Black Sea // NC. 1968. Vol. VIII. Ser. 7. P. 6–9.
[78] Danov Ch. Eine neue Inschrift aus Apollonia Pontica // JOAI. 1936. Bd. XXX. S. 87–94; Блаватская Т. В. Западнопонтийские города… С. 164.
[79] Holieaux M. Etudes d'épigraphie et d'histoire grecques. P., 1938. P. 143–159.
[80] Dunant Ch.. Pomlloux J. Recherches sur l'histoire et les cultes de Thasos // Etudes Thasiennes. P., 1958. Vol. V. P. 6–7.
[81] Ibid. P. 37–55.
[82] Strack M., Münzer F. Die Antiken Münzen von Thrakien. B., 1912. S. 2–3; Dunant Ch.. Pouilleux J. Op. cit. P. 6–7; Кацарова Г. Нови данни за датировката на тетрадрахмите на остров Тасос от втори период на монетосечениетому и на тракийските тетрадрахми от I в. пр. н. е. // МАИ. 1964. T. XXVII. С. 140; Прокопов И., Иванов Д. Находка от тасоски тетрадрахми // Музеи и памятници на культурата. 1986. № 4. С. 48–51.
[83] Фол Л. Демографска и социална структура на Древна Гракия. С., 1970. С. 23–45.
[84] Михайлов Г. Към въпроса за стратсгиите в Тракия // ГСУ. 1967. Т. 61, Вып. 2. С. 31 и след.; Фол. А. Указ. соч. С. 153.
[85] Germ. B. Op. cit. S. 247–248.
[86] Strabo. V1I.6.1; Cic. In Pison. 19, 44; Sall. Hist. III. 51; IV. 18M; Liv. Per. 97; App. Illyr. 30; Plin. XXXIV. 33; Flor. 1. 39.6; Oros. VI.3; Amm. Marc. XXVII.4.11; Eutrop. V1.10; 7.1; 8.1.10; Ruf. Fest. IX. 2–3; ср. IGB. I².3I4. См. также: Данов Х. Към историята на Тракия и Западното Черноморие от втората половина на III в. до средата на 1 век преди н. э. // ГСУ. 1952. T. XVII: Историко–филос. ф-т. Кн. 2. С. 148–153; Денев Д. Принос към историята на западнопонтийските градове // ИAИ. 1950. T. XVII. С. 59–69.
[87] Голенко К. В. Кобулетский клад серебряных монет середины IV в. до н. э. // CA. 1957. T. XXVII. С. 290–297; Дундуа Г. Ф. Синопские монеты, найденные на территории Грузии // Мацне. 1971. № 1. С. 144–148 (на груз, яз.); Кахидзе Л. Ю. Привозные монеты из могильника Пичвнари // ВДИ. 1974. № 3. С. 90; Дундуа Г. Ф. Нумизматика античной Грузии. Тбилиси, 1987. С. 34–39; Инадзе М. П. Причерноморские города древней Колхиды. Тбилиси, 1968. С. 207, 208; Лордкипанидзе О. Д. Торгово–экономические и культурные взаимоотношения античного мира с Колхидой в эпоху эллинизма // АИКСП. Л., 1968. С. 234.
[88] Лордкипанидзе О. Д. Древняя Колхида. Тбилиси, 1979. С. 192.
[89] Тодуа Т. Т. Колхида в составе Понтийского царства. Тбилиси, 1990. С. 39–45.
[90] Reinach T. Op. cit. S. 69 (силой оружия и подкупом); Meyer Ed. Geschichte des Pontischcn Reiches. S. 88 (мирным путем); Лордкипанидзе Г. А. К истории древней Колхиды. Тбилиси, 1970. С. 19; Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 26; Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 55; McGing B. Op. cit. P. 59 (путем войны).
[91] Шелов Д. Б. Колхида в системе Понтийской державы Митридата VI // ВДИ. 1980. № 3. С. 30–32.
[92] Meyer Ed. Op. cit. S. 87–88; Niese B. Straboniana. VI. S. 559; Лордкипанидзе Г. А. К истории древней Колхиды… С. 17–19; Инадзе М. П. Указ. соч. С. 231; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 76; Шелов Д. Б. Колхида… С. 29; Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 26.
[93] Голенко К. В. К датировке монет Диоскуриады // Нумизматический сб. Тбилиси, 1977. С. 61; Дундуа Г. Ф., Лордкипанидзе Г. А. Грузия и Митридат VI (по нумизматическим данным) // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси. 1985. С. 603; Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 55.
[94] Саникидзе Л. Д. Понтийское царство. Тбилиси, 1956. С. 28 (на грузинском языке).
[95] Meyer Ed. Op. cil. S. 87–88: Молев E.Л. Малая Армения и Митридат Евпатор // Проблемы античной истории и культуры. Ереван, 1979. T. I. С. 188. Т. Рейнак (Remach T. Op. cit. S. 70) датирует аннексию Малой Армении после присоединения Таврики и Колхиды (ср. Will E. Op. cit. Vol. II. P. 394); Д. Меджи (Magie D. Op. cit. Vol. I. P. 195) относит это событие ко времени крымской кампании.
[96] Seibert J. Historische Heiträge zu den dynastischen Verbindungen in hellenistischer Zeit. Wiesbaden, 1967. S. 60; ср.: Reinach T. Op. cit. S. 70.
[97] Bevan E. The House of Seleucus. L., 1902. Vol. II. P. 16. N 3; Niese B. Geschichte der Griechischen und Makedonischen Staaten seit der Schlacht bei Chaeronea. Gotha, 1893–1903. Teil II. S. 394. N 4. Против см.: Holleaux M. Etudes d'epigraphie et d'histoire grecques. P., 1938. Vol. III. P. 183–193.
[98] Sahin S. Epigraphica Asiac Minoris neglecta et iacentia. II: Dokumente aus Herakleia am Latmos // LA. 1987. H. 9. S. 55–59; Wörrle M. Inschriften von Herakleia am Latmos: Antiochos III, Zeuxis und Herakleia//Chiron. 1988. Bd. 18. S. 451–454.
[99] Robert L. Noms… Р. 519. 539; Zgusla L. Die Personennamen griechischer Städte der nördlichen Schwarzmeerküstc. Pr., 1955. S. 142.
[100] WBR. I². F. 1. P. 197–200; Максимова М. И. Указ. соч. С. 107.
[101] Дьяконов И. М. История Мидии. М.; Л., 1956. С. 356; Дьяконов М. М. Очерки истории древнего Ирана. М., 1961. С. 90–91; Болтунова А. И. Колхи и держава Ахеменидов // Проблемы античной истории и культуры. Ереван, 1979. Т. 1. С. 51–55.
[102] Меликишвили Г. Л. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959. С. 236: Инадзе М. П. Указ. соч. С. 161, Лордкипанидзе Г. А. Колхида в VI–II вв. до н. э. Тбилиси, 1978. С 29.
[103] Болтунова А. И. Указ. соч. С. 51–55.
[104] Передача Малой Армении царю Понта облегчалась тем, что правители–сатрапы, а впоследствии цари Армении вплоть до последнего Оронта—Ерванда (начало II в. до н. э.) считались приближенными к Ахеменидам как потомки Гидарна. одного из "Семи персов" (Sttabo XI.14.15), а Отаниды, к коим причисляли себя Митридатиды и Ариаратиды, также были потомками одного из "Семи магов" (см. часть I, гл. 1).
[105] Дундуа Г. Ф. Взаимоотношения Грузии и Понтийского царства (по нумизматическим данным) // Дзеглис Мегобари. 1967. № 10/11. С. 59 и след. (на груз, яз.); Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 18.
[106] Голенко К. В. К датировке… С. 64; Цецхладзе Г. Р. Монеты Диоскуриады из Херсонеса Таврического // ВДИ. 1989. № 4. С. 92.
[107] Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 108–110; ср.: Шамба С. М. Монеты Эшерского городища // Мацне. 1980. № 3. С. 142–145.
[108] Дундуа Г. Ф., Лордкипанидзе Г. А. Монетные находки из Вани // Вани III. Тбилиси, 1977. С. 197–199 (насчитывают 49 экз. монет городов Понта и Пафлагонии); Они же. Денежное обращение Центральной Колхиды. Тбилиси, 1983. С. 16–18, 64–75 (55 экз.); Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 128–130. Ср.: Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 20–21; Dunclua G.. Lordkipanidze G. Hellenistic Coins from the Site of Vani in Colchis (Western Georgia) // NC. 1979. 7th ser. Vol. XIX (XXXIX). P. 1–5.
[109] Лордкипанидзе Г. А., Дундуа Г. Ф. Монетные находки… С. 197; Шелов Д. Б. Колхида… С. 31. Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 170.
[110] Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 20–21.
[111] Карышковский П. О. Денежное обращение Ольвии… С. 62–64; Голенко К. В. Монетная медь… С. 58–60.
[112] Гилевич А. М. Античные иногородние монеты… С. 19, 20; Она же. Херсонес и Понтийская держава Митридата VI по нумизматическим данным // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси, 1985. С. 612; Голенко К. В. Состав денежного обращения Херсонеса в I в. до н. э. // ВДИ. 1964. № 4. С. 55. 61.
[113] Голенко К. В. Несколько малоизвестных монет позднеэллинистического Херсонеса // ВДИ. 1967. № 2. С. 171–174.
[114] Голенко К. В. Состав… С. 54; Анохин В. А. Монетное дело Херсонеса. С. 56, 145, № 179–186; Гиленич А. М. Херсонес и Понтийская держава… С. 609, 610.
[115] Количество находок и процентное соотношение понтийско–пафлагонских монет в различных центрах Причерноморья подсчитано в работах: Golenko K. V. Op. cit. S. 467 et suiv.; Он же. Монетная медь… С. 67 и след.; Он же. Понтийская монета… С. 310–32); Он же. Состав денежного обращения… С. 58–70; Карышковский П. О. Монеты Ольвии… С. 102–103; Он же. Денежное обращение Ольвии… С. 62–71; Шелов Д. Б. Материалы… С. 46–48; Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 20; Дундуа Г. Ф.. Лордкипанидзе Г. А. Медные находки из Вани… С. 1985; Они же. Денежное обращение Центральной Колхиды… С. 17; Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 129.
[116] Golenko K. V. Op. cit. S. 476 et suiv.; Киселев С. Находки античных и византийских монет на Алтае // ВДИ. 1940. № 3/4. С. 360–363 (монета Амасии 111–105 гг.). На территорию Ровенской, Винницкой, Черкасской областей Украины, Польши, Австрии, Германии монеты Амиса, Синопы. Команы попадали через Ольвию, а в Подонье — через Танаис. Подробнее о находках понтийских монет в Восточной Европе см.: Mielczarek M. Ancient Greek Coins founded in Central, Eastern and Northern Europe. Wroclaw; Warzawa, 1989. P. 75–80.
[117] Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 145, 146; ср.: Golenko K. V. Op. cit. S. 482,483. По определению Д. Г. Капанадзе 6 из них принадлежат Амису.
[118] Херсонесские монеты этой серии К. В. Голенко датировал временем Фарнака II или Асандра, т. е. не ранее 63 г. См.: Голенко К. В. К датировке некоторых монет Херсонеса // НЭ. 1962. Т. III. С. 49–51; Он же. Состав денежного обращения… С. 52 и след. Однако В. Л. Анохин убедительно опровергает эту датировку и справедливо относит монеты к заключительным годам правления Митридата Евпатора. См.: Анохин В. А. Монетное дело Херсонеса… С. 58–60; ср. также: Зограф А. Л. Античные монеты. С. 152; Гиленич А. М. Херсонес и Понтийская держава… С. 614.
[119] Шелов Д. В. Махар, правитель Боспора // ВДИ. 1978. № 1. С. 58–72; Он же. Города Северного Причерноморья и Митридат Евпатор // ВДИ. 1983. № 2. С. 54; Он же. Понтийская держава Митридата Евпатора // Причерноморье в эпоху эллинизма. Тбилиси, 1985. С. 570–572; Shelov D. B. Le royaume Pontique de Mithridate Eupator // Journal des Savants. 1982. Juil. — déc. P. 264. Против см.: Каллистов Д. П. Этюды из истории Боспора в римский период // ВДИ. 1938. № 2(3). С. 282–284: Сапрыкин С. Ю. Гераклея… С. 236; Д. Б. Шелов считает, что в 71/70 г. до н. э. Ольвия вышла из подчинения Митридату Евпатору. что опровергается перечеканкой там понтийской меди 70–х годов I в. См.: Карышковский П. О. Монеты Ольвии…. С. 105.
[120] Карышковский П. О. Денежное обращение… С. 68; Анохин В. Л. Монеты… С. 53–56. Позднее Карышковский датировал этот выпуск первой четвертью I в. до н. э. (Монеты Ольвии… С. 103).
[121] Карышковский П. О. Денежное обращение… С. 69–71; Он же. Монеты Ольвии… С. 103–104; В. А. Анохин удревняет выпуск этих серий до 100–90 гг. до н. э. (Монеты… С. 53–56).
[122] Зограф А. Н. Античные монеты. С. 151; Голенко К. В. Херсонесские драхмы с именем магистрата Деметрия // СГМИИ. 1964. Вып. 2. С. 45 и след.; Он же. Состав денежного обращения… С. 52–55; Анохин В А. Монетное дело Херсонеса… С. 57; Гилевич А. М. Херсонес… С. 614.
[123] Шелов Д. Б. Материалы… С. 43; Анохин В. А. Монетное дело Боспора. С. 72; ср.: Голенко К. В. Из истории… С. 35.
[124] Анохин В. А. Монетное дело Боспора. С. 72–74; Зограф А. Н. Античные монеты. С. 187; Голенко К. В. Монетная медь… С. 63; однако Д. Б. Шелов (Материалы… С. 44, 45) и К. В. Голенко (Несколько серебряных монет… С. 41) справедливо передатировали их концом II в. до н. э.
[125] Анохин В. А. Монетное дело Боспора… С. 72, 73.
[126] Шелов Д. Б. Монетное дело Боспора VI–II вв. до н. э. М„ 1956. С. 203; Он же. Города… С. 46. Примеч. 44
[127] Зограф А. Н. Античные монеты. С. 186; Шелов Д. Б. Материалы… С. 43; Голенко К. В. Из истории… С. 28–30; Анохин В. А. Монетное дело Боспора… С. 72–74; ср.: Голенко К. В. Монетная медь… С. 63; Он же. Несколько серебряных монет… С. 39–41 (100–90 гг.); Шелов Д. Б. Города… С. 45.
[128] Зограф А. Н. Античные монеты. С. 186, 187; Анохин В. А. Монетное дело Боспора… С. 72–74; Голенко К. В. Монетная медь… С. 63; Он же. Фанталовский клад боспорских дидрахм I в. до н. э. // ВДИ. 1965. № 4. С. 143–151; Он же. Из истории… С. 34–35; Шелов Д. Б. Материалы… С. 44–45; Он же. Города… С. 45–46.
[129] Шелов Д. Б. Понтийская держава… С. 536; Idem. Le royaume… P. 263. Об этом же свидетельствует сохранение Митридатом традиционных для Боспора монетных типов (Дюков Ю. Л. О монетной чеканке Боспора при Митридате Евпаторе // Прошлое нашей Родины в памятниках нумизматики. Л., 1977. С. 158).
[130] Шелов Д. Б. Понтийская держава… С. 566; McGing B. Op. cit. P. 93–94.
[131] Существует предположение, что золотая монета типа SNG, s.v. Aulock. 1.5 чеканена на Боспоре (Зигинайло А. Г. Золотая боспорская монета Митридата Евпатора // КСОАМ, 1961, Одесса, 1963. С. 113–115), но это монета понтийского чекана (ср. WBR. I².I. P. 14, 15, N 10, 14 с аналогичной сокращенной легендой). На Боспоре, однако, выбита драхма Пантикапея с типом венка на обороте, на л. с. которой вместо традиционной головы Диониса портрет Митридата в образе этого бога (Wroth W. Greek Coins Acquired by the British Museum in the 1889 // NC. 1890. 3rd ser. T. X. P. 315, N 6. pi. 19, 4; Загинайло А. Г. Указ. соч. С. 116–118). Тетрадрахмы Митридата известны среди монетных находок в святилище у перевала Гурзуфское Седло.
[132] Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 54, 128 (статер — Кутаиси, тетрадрахмы — Вани, Агаяни (Иберия)).
[133] Каллистов Д. П. Этюды… С. 281; Голубцова Е. С. Северное Причерноморье и Рим на рубеже н. э. М., 1951. С. 38.
[134] См. примеч. 119.
[135] McGing B. Op. cit. P. 114–116.
[136] Надпись опубл.: Виноградов Ю. Г. Фанагорийские наемники // ВДИ. 1991. № 4. С. 14–33 = Vinogradov J. Worrle M. // Chiron. 1992. Bd. 22. S. 159–170.
[137] Голенко К. В. Состав денежного обращения Херсонеса… С. 54–58.
[138] Голенко К. В. Подражания медным монетам городов Понта и Пафлагонии времени Митридата VI Евпатора // ВДИ. 1966. № 3. С. 142–149.
[139] Reinach T. Trois royaumes de l'Asie Mineure. P., 1888. P. 193; Idem. Mithridates Eupator… S. 143.
[140] Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 72, 73; Шелов Д. Б. Колхида… С. 35–36.
[141] Анохин В. А. Монетное дело Боспора… С. 75.
[142] Голенко К. В. Из истории монетного дела… С. 35–36.
[143] Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 22–23; Молев Е. А. Митридат Евпатор… С. 28; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 175; Шелов Д. Б. Колхида… С. 37.
[144] Инадзе М. П. Причерноморские города… С. 232; Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 73.
[145] Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 24; Инадзе М. П. Причерноморские города. С. 232; Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 63; против см.: Шелов Д. Б. Колхида… С. 37, 38.
[146] Шелов Д. Б. Махар… С. 63, 64; Он же. Города… С. 52; Он же. Понтийская держава… С. 568.
[147] Крушкол Ю. С. Монеты с монограммами из Патрейского клада 1950 г. // ВДИ. 1952. № 3. С. 138: Голенко К. В. О характере боспорских анонимных оболов // НСФ. 1965. № 2. С. 41 и след.: Shelov D. B. Op. cit. P. 262–263. До последнего времени исследователи были убеждены, что так называемые анонимные оболы типа "Дионис–горит" принадлежали чекану наместника Махара, однако обнаружение новых монограмм на этих оболах, общее число которых к настоящему моменту достигло 50, заставило отказаться от прежнего устоявшегося предположения и выдвинуть убедительное заключение, что данные оболы чеканили не наместники Митридата, а царские монетные чиновники, т. е. вся чеканка являлась царской. Это обстоятельство заставило пересмотреть и хронологию их выпуска, датируемого теперь 100–75 гг. до н. э. См.: Фролова Н. А., Масленников А. А. Монеты из клада боспорских монет начала–середины I в. до н. э. из поселения "Полянка" как исторический источник // Международная конференция по применению методов естественных наук в археологии: Тез. СПб., 1994. Т. П. С. 186.
[148] Weimert H. Wirtschaft als landschaftsgebundenes Phänomen: Die Antike Landschaft Pontos. Frankfurt a. Mein. 1984. S. 28, 38, 42, 49, 177; 52, 104, 120–123; Mehl A. Der Überseehandel von Pontos // Stuttgarter Kolloquium zur Historischen Geographie des Altertums. 1980. Bonn, 1987. Bd. 1. S. 162–176; Amandry M„ LeGuen—Pollet B., Özcan B.,Remy B. Le trésor de Binbasioglu (Tokat, Turquie) — monnaies de bronze des villes du Pont frappees sous Mithridate VI Eupator // Pontica I: Recherches sur l'histoire du Pont dans l'Antiquité. Saint—Etienne; Istanbul. 1991. P. 61–76.
[149] Голенко К. В. Состав денежного обращения… С. 61.
[150] Карышковский П. О. Денежное обращение Ольвии… С. 69–72; Он же. Монеты Ольвии… С. 105; против см.: Шелов Д. Б. Города… С. 52; Анохин В. А. Монеты… С. 53–56.
[151] Голенко К. В. Из истории… С. 36–39.
[152] Havas L. Mithridate et son plan d'attaque contre l'Italie // Acta Classica Université Scient. Debrecen, 1968. T. 4. P. 19–22.
[153] Виноградом Ю. Г. Политическая история… С. 255, 256: автор, правда, больше склоняется к тому, что оба надгробия принадлежат уроженцам севера Балканского п-ва.
[154] Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 73.
[155] Голенко К. В. К датировке монет Диоскуриады… С. 61; Шелов Д. Б. Материалы… С. 42; Он же. Колхида… С. 42, 43; Цецхладзе Г. Р. Указ. соч. С. 91–95; Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 105–108.
[156] Это совпадает с увеличением в указанный промежуток времени Колхидской керамики в Северном Причерноморье (Внуков С. Ю., Царладзе Г. Р. Колхидские амфоры Северо—Западного Крыма // Памятники железного века в окрестностях Евпатории. М„ 1991. С. 175–177).
[157] Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 110–119; Тодуа Т. Т. Указ. соч. С. 66.
[158] Дундуа Г. Ф. Нумизматика… С. 117; ср.: Лордкипанидзе Г. А. К истории… С. 124.
[159] В Понте Афродиту почитали как иранскую Анахиту (Анаит) и сближали с Ма—Кибелой или Великой Матерью, близкой по значению египетской Исиде (Cumont E. Notes sur le culte d'Anaitis // RA. 1905. Vol. 5, P. 24–31). В эллинистическую эпоху атрибутика греческих богов плодородия сближается с египетским культом Исиды и Озириса (Magie D. Egyptian Deities in Asia Minor in Inscriptions and Coins // AJA. 1953. Vol. 57, N 3. P. 167–180; Heerma van Voss M. S. The Cysta Mystica in the Cult and Mysteries of Isis // Studies in Hellenistic Religions. Leiden. 1979. P. 25).
[160] На Пафосе, см.: Debord P. Aspects sociaux et économiques de la vie religieuse dans l'Anatolie greco–romaine. Leiden, 1982. P. 55.
[161] Mitford T. The God Pylon in Rastern Pontus // Byzantion. 1966. Vol. 36. Pt. 2. P. 471–484.
[162] Лордкипанидзе О. Д. Город–храм Колхиды. M., 1978. С. 74–76.
[163] Русяэва А. С. Громадсько–полiтичнi функцii еллiнiстичного храму Аполлона в Ольвii // Археологiя. 1989. №4. С. 34.

Глава 3. МИТРИДАТ ЕВПАТОР И РИМ

Взаимоотношения с Римской республикой занимали важное место в политике царей Понта. Во второй половине II в. до н. э. Понтийское царство при явном содействии Рима сумело присоединить к себе большую часть прежних земель Отанидов. Однако в дальнейшем Рим, верный своей традиционной тактике ослаблять им же усиленного союзника, попытался ограничить могущество Понта. Поэтому начало царствования Митридата Евпатора ознаменовалось резким ослаблением влияния Понта в малоазийских делах, что привело к почти полной потере приобретенных ранее территорий. Поскольку укрепление политических позиций Евпатора происходило на фоне обострения борьбы за престол с проримски настроенными кругами при понтийском дворе, а сам молодой монарх провозгласил преемственность политики своего отца, известного дружбой к Риму, то взаимоотношения двух государств с самого начала приобрели особую сложность и противоречивость. Апогеем развития двусторонних отношений явился открытый вооруженный конфликт между ними, оказавший огромное влияние на внутриполитическое положение в самом Риме и на судьбы эллинистической цивилизации. В ходе этого противоборства Понтийская держава достигла не только наивысшего, пусть и кратковременного, могущества, но и пережила период полного упадка и краха. Вот почему именно римско-понтийские взаимоотношения вызывали наибольший интерес исследователей не только римской истории, но и эллинистического мира в целом.
Из всех вопросов, связанных с Понтийским царством, отношения Митридата Евпатора и Рима являются наиболее изученными с точки зрения социального, политического и военно-исторического аспектов проблемы. Пристальный интерес к ней вызван не в последнюю очередь хорошей источниковой базой, опирающейся на римскую историческую традицию, освещавшую Митридатовы войны с позиции официальной римской политики укрепления интересов Республики на Востоке, и эллинистическую историко-новеллистическую литературу, выдвигавшую на передний план личные заслуги и успехи Митридата VI, который выступил защитником эллинства перед угрозой римского завоевания. Поэтому мы не ставим задачу всестороннего исследования отношений Понта и Рима, ибо оно исчерпывающе проведено в трудах многих известных исследователей античности[1], а попытаемся дать общую картину этих взаимоотношений, показать их влияние на социально-экономические процессы в Понтийском государстве и их роль на фоне выполнения главной исторической миссии династии Митридатидов - реставрации в полном объеме всех наследственных владений предков Отанидов и Ахеменидов в Малой Азии. Именно противоборство с Римом способствовало развитию в Понтийском царстве эллинистических по сути процессов укрепления экономической и социальной базы царской власти и полисного землевладения, их трансформации и поглощению второго первым, а также усилению понтийского влияния во вновь присоединенных землях. Это питало идею возвращения исторических владений Ахеменидов под власть Митридатовской династии, а с другой стороны - сама идея содействовала усилению эллинистических устоев на означенных землях. Данный аспект большой проблемы наименее изучен в литературе.
В 116 г., когда влияние Понтийского царства в Малой Азии снизилось из-за внутренних раздоров и интриг римлян, Митридат Евпатор начал укреплять свои позиции в соседней Каппадокии. Воспользовавшись недовольством местной знати правлением царя Ариарата VI, мужа его сестры Лаодики, он сблизился с Гордием, возглавившим заговор против царя и осуществившим его убийство. Большую помощь в этом оказала Лаодика, ставшая регентшей при малолетнем сыне убитого царя Ариарате VII и проводником понтийского влияния в стране (Justin. XXXVIII. I. 1). Дата начала экспансионистской политики Евпатора устанавливается по монетам Ариарата VI, датируемым 15 годом его правления- последним в его жизни. Поскольку первый год его царствования приходится на 131/130 г., то 15 лет правления включали протекторат Митридата Эвергета, интронизацию Евпатора и семь лет его вынужденного изгнания[2]. К этому времени Митридат VI уже расправился с матерью и братом Хрестом (см. выше) и управлял самостоятельно. Следовательно установление даты проникновения в Каппадокию доказывает правомерность сделанного ранее вывода о приходе к власти Евпатора тотчас после убийства Эвергета в 123/122 г., что согласуется с 116 г. как началом его активной внешнеполитической деятельности. Если же отстаивать 120 г. в качестве традиционной даты восшествия на престол, то убийство Ариарата VI должно было бы прийтись на 113/112 г., что противоречит данным нумизматики. Поэтому ясно, что политика Митридата VI в отношении Ариарата VI явилась ответом на действия Рима по ограничению влияния Понта в Анатолии путем аннексии Великой Фригии, Пафлагонии и Галатии и превращения первой из них в провинцию.
Любопытно, что политика понтийского царя в Каппадокии не ознаменовалась ее прямым захватом, а строилась на поддержке ставленников Лаодики, Ариарата VII и Гордия, что указывало на преемственность политической линии Эвергета и не могло вызвать у римлян особых подозрений. Действия царя были призваны продемонстрировать его верность проримской политике даже несмотря на аннексионистские захваты понтийских владений римскими властями, а также уважение династийных традиций каппадокийских царей.
После успешных северопричерноморских кампаний, Митридат Евпатор в 109-108 гг. совершил инкогнито поездку в Вифинию и римскую провинцию Азию с целью узнать состояние дел у римлян и отношение к их правлению на западе Малой Азии[3]. Поскольку после этой поездки началась активная деятельность Понта в Вифинии и Пафлагонии, то нам представляется, что одной из задач путешествия было определить расстановку сил перед началом борьбы за восстановление понтийской гегемонии в Пафлагонии, Галатии и Великой Фригии (Justin. XXXVII. 3.4-6).
Одним из результатов этой поездки было заключение союза с Вифинией. Ранее отношения Понта и Никомеда III были прохладными из-за территориальных споров вокруг Великой Фригии. Теперь, после того, как эта область отошла к римлянам, создались условия для сближения двух государств, одинаково недовольных позицией Рима. Из слов Юстина, будто Митридат после посещения Вифинии "точно был уже владыкой ее" (XXXVII.3.5), можно заключить, что его позиции в этом царстве были весьма сильными, а его царь - верным союзником. Очевидно, в качестве компенсации за потерю Фригии для той и другой стороны была выбрана соседняя Пафлагония и оба монарха договорились разделить ее между собой. На протяжении 108-103 гг. они вторгались в Пафлагонию. Митридату достались земли по побережью до Гераклеи Понтийской и долина р. Амний (Justin. XXXVII. 4.3; XXXVIII. 5.4; 7.10; Strabo. XII .3.1; 9), а Никомеду внутренние районы[4]. Римский сенат, куда обратились изгнанные оттуда династы, либерально отнеся к этому событию, постановив "вернуть народу (пафлагонскому) его прежнее положение". Однако, Митридат сослался на законное право владеть Пафлагонией как наследственным доменом отца (Justin. XXXVII. 4.5-6), что являлось явным намеком на претензию править наследственными вотчинами Отанидов (ср. XXXVIII. 7.10). Под этим предлогом он не только не покинул страну, а захватил еще и Галатию, приблизившись к границам вожделенной Фригии и другим римским владениям. Никомед же, не имевший никаких оснований на власть в Пафлагонии, вынужден был действовать через ставленников, объявив своего сына царем и дав ему местное тронное имя Пилемен.
Знаменательно, что римляне не отреагировали на эти захватнические действия, хотя невооруженным глазом было заметно, что Митридат подбирается к отторгнутой у него ранее Великой Фригии. Принято считать, что в этом деле сыграла свою роль взятка, с помощью которой послы понтийского царя в 103-101 гг. подкупили сенаторов и при их поддержке добились публичного суда над Апулеем Сатурнином, народным трибуном 103/102 и 100 гг., обвинившим и сенат, и послов во взяточничестве (Diod. XXXVI. 15.1-2)[5]. Возможно, что взятка и осложнения во взаимоотношениях Рима с кимврами сыграли свою роль, но дело, как представляется, было в другом.
Поскольку в эти годы наметилось противостояние Никомеда и Митридата VI в Каппадокии, а вифинские земли всегда находились в поле зрения понтийских царей, метивших в преемники Отанидов, то раскол во взаимоотношениях двух временных союзников был для римлян очевиден. К тому же прибытие послов Митридата для "умиротворения" сената совпало по времени с началом экспансии Понта в соседней Каппадокии, поэтому целью посольства могла быть попытка склонить сенаторов на свою сторону в предстоявшей войне в Каппадокии. Вот почему в Риме решили прибегнуть к традиционной тактике во взаимоотношениях с восточными союзниками: не вмешиваясь открыто, добиться их распри и последующего взаимного ослабления, чтобы затем легко склонить к выгодной для Рима уступчивости. А борьба за влияние в Каппадокии отвлекала царей от римской Фригии и провинции Азии. Это стало причиной сохранения за ними всего захваченного в Пафлагонии.
После каппадокийского кризиса 116 г. Митридат Евпатор поддерживал влияние в Каппадокии через сестру Лаодику и ее сына Ариарата VII, считавшегося его верным вассалом. Последнее послужило причиной включения его портрета в 102 г. в галерею союзников и друзей Митридата Евпатора в Делосском герооне, построенном жрецом Гелианактом (Durrbach F. Choix... P. 221, N 136 g = ID. 1576), где он находился вместе с бюстами сирийского царя Антиоха VIII Грипа и двух представителей парфянских Аршакидов[6], в союзные отношения с которыми Митридат вступил перед тем, как окончательно закрепить Каппадокийское царство за собой. Как показывают монеты Ариарата VII, такая политика продолжалась в течение 16 лет (116- 101 гг.)[7]. В 103/102 гг. Никомед III вторгся в Каппадокию, и Лаодика, очевидно, знавшая о намерениях брата полностью завладеть страной и убрать с престола ее и сына как последнего из законных царей династии Ариаратидов, пошла на союз с вифинским правителем (Justin. XXXVIII. 1.1-2). Не исключено, что Лаодика вступила в сговор с Никомедом и это послужило причиной его вторжения в страну, поскольку Митридат, узнав об акции соседнего царя, послал сестре войско, а она, отказавшись от помощи брата, вышла за Никомеда замуж (Ibid. 3-5). Такую переориентацию регентши-матери в то время, когда она и ее сын пользовались полной поддержкой Понта, трудно объяснить, поэтому напрашивается вывод о заранее готовившейся измене и, видимо, дошедших до царицы сведениях о планах Митридата в Каппадокии[8]. Для их предотвращения и был выбран Никомед III, увидевший шанс установить собственную власть в стране.
Однако неожиданно Митридат изменил планы и в противовес Вифинии поддержал законного царя Каппадокии, своего племянника Ариарата VII, предоставив Риму повод думать, что не питает надежды прибрать к рукам соседнее царство и уважает династийные традиции каппадокийского ответвления рода Отанидов. Напротив, он дает понять, что это Никомед Вифинский незаконно вторгся и аннексировал страну, союзницу и Рима и Понта. Под таким предлогом у него появилась возможность оправдать ввод войск в Каппадокию и установить там свою гегемонию. Получалось, что такой мудрой тактикой Митридат Евпатор создавал видимость продолжения политики своего отца по поддержанию дружбы с Римом и под ее прикрытием поэтапно захватывал наследственные территории. Вот почему правы те исследователи, которые считают, что планы войны с Римом созрели у царя задолго до Митридатовых войн[9]. Он понимал, что вооруженной конфронтации с римлянами не избежать, так как бо́льшая часть наследственного домена Отанидов находилась в их руках. Однако, действуя, как и его отец, под маской их друга и союзника, он хотел усилиться еще больше и представить римлян перед греками Азии в качестве несправедливых захватчиков, а себя пострадавшим от их империализма и носителем правого дела объединения народов под властью законного царя, преемника истинных властителей региона - Отанидов и персидских Ахеменидов.
Вторгшись в Каппадокию, Митридат Евпатор изгнал оттуда вифинцев и Лаодику, которая вынуждена была бежать в Вифинию, а единоличным правителем страны сделал Ариарата VII. Однако он потребовал вернуть в Каппадокию Гордия, изгнанного за убийство Ариарата VI. Когда возмущенный племянник отказался, Митридат двинулся во главе войска в Каппадокию. Несмотря на то, что в его распоряжении были значительные силы- 80 тыс. пехоты, 10 тыс. конницы, 600 боевых колесниц, снабженных сернами, - царь Понта опасался за исход войны и решил действовать коварством. Он склонил Ариарата на переговоры и во время беседы самолично заколол молодого царя (Memn. XXX. 1). Это случилось в 101/100 г., после чего на престол был посажен сын Митридата, получивший местное династийное имя Ариарата IX, а регентом нового властителя стал давний друг и сторонник Митридата Гордий, фактически управлявший страной (Justin. XXXVIII. 1.5-10)[10]. Так Каппадокия полностью оказалась во власти Понта, а царская династия Ариаратидов, правившая свыше двухсот лет, была устранена с престола. Интронизацией сына и наречением его местным царским именем понтийский властитель хотел доказать, что он соблюдает местные традиции царской власти, а это было важно для сохранения лояльности к Риму и завоевания популярности у широких масс населения. Но фактически в глазах остальных царей Передней Азии Митридат VI, отстранив Ариаратидов, превращался в единственного преемника Отанидов и Ахеменидов в Анатолии. Тем самым у него появлялись дополнительные козыри утверждать, что только он имеет право на власть в прежних владениях Отанидов, в том числе и в тех, которые оставались в руках римлян. Так что упомянутую акцию в Каппадокии можно рассматривать как антиримскую.
В свое время Э. Бадиан отмечал, что в Каппадокийском царстве в это время шла ожесточенная политическая борьба между двумя группировками аристократии: пропонтийской, возглавляемой Гордием, ставленником Митридата Евпатора, и проримской, которую олицетворял будущий царь Ариобарзан I[11]. Мы ничего не знаем о происхождении Гордия, однако то, что он упорно добивался свержения Ариаратидов, имел прочные связи при понтийском и армянском дворах и способствовал объединению внешнеполитических интересов Великой Армении и Понта, позволяет раскрыть значение этой важной политической фигуры. Имя "Гордий" тождественно имени фригийского царя, который, согласно легендам, переселился в район Армении, где на границе с Вавилонией от его имени пошло название области Гордиеи или Гордиены и ее жителей гордиеев. И хотя Л. Робер считает имя каппадокийским[12], не исключено, особенно в свете теории И. М. Дьяконова о фригийских корнях армян[13], что Гордий был армянского происхождения. А в связи с тем, что в Армении правили потомки Гидарна, сподвижника Отана и Дария I в убийстве Гауматы (Strabo. XI.14.15), партия Гордия могла выступать за передачу Каппадокии либо потомкам Отана, либо наследникам Гидарна как лицам, наиболее близко стоявшим к Ахеменидам в лице Дария I Гистаспа, поделившего Восточную Анатолию между этими двумя из "Семи персов". С этой точки зрения понятны не только прочный союз Митридата VI и Тиграна II Армянского, но и попытка понтийского царя усилиями Гордия использовать Тиграна для восстановления митридатовского протектората над Каппадокией. Союз этот еще более упрочивался в связи с тем, что Дарий III, от которого вели отсчет своего правления первые Митридатиды, начинал карьеру с наместничества в Армении (см. выше).
Увидев, что события стали развиваться не совсем так, как они того хотели, римляне всерьез забеспокоились о судьбе Великой Фригии и провинции Азии. Ведь стало ясно, что Митридат VI открыто перешел к реализации давних планов своих предков по объединению под властью Митридатидов наследственных земель Отана и персов. И хотя прямой угрозы римским владениям еще не было, потенциальная опасность для них возросла. Для оказания давления на Митридата Евпатора к нему отправился Гай Марий, который встретился с царем и провел с ним переговоры в 99/98 г. (Plut. Mar. XXXI. 2-3)[14].
Из описания Плутархом миссии Мария видно, что римский полководец хотел спровоцировать понтийского царя на войну для достижения личных выгод, поэтому действовал на переговорах весьма жестко. По этому поводу в современной литературе существуют два подхода: согласно одному - Марий действительно искал повод к войне, чтобы повысить свой политический вес в Риме, так как Митридат VI уже давно замышлял войну с Республикой[15], согласно другому- Марий изучал возможность войны, но не стремился вызвать ее во что бы то ни стало[16]. Второе мнение представляется нам ближе к истине. В Риме видели, что война с Митридатом неизбежна, и это понимал сам понтийский царь. Однако он еще был не готов к ней, поскольку не завершил завоевания в Причерноморье: оставались непокоренными Северо-Восточное и Северо-Западное его побережья, а позиции во Фракии недостаточно прочными. К тому же он видел, и миссия Мария это наглядно показала, что Рим не хочет войны, а угрозы главы посольства скорее его личные амбиции, нежели официальная позиция сената, продолжавшего линию на переговоры. Если бы Митридат ответил вооруженным путем на угрозы Мария, это было бы расценено как нарушение дружбы с Римом, что выставило бы его перед населением Малой Азии откровенным захватчиком, а римлян - пострадавшей стороной. Поэтому царь решил пока не обострять отношений с Римом и дождаться откровенно враждебной акции с его стороны, чтобы этим привлечь к себе как можно большее число сочувствующих и сторонников. Вот почему, по сообщению Плутарха, он как бы испугался угроз Мария, а это, как следует из текста Юстина (XXXVIII. 2.1-2), привело к выводу его войск из Каппадокии и отзыву оттуда сына и Гордия. Эти действия, несомненно, связаны с посольством Мария, поскольку, согласно монетам, правление Ариарата IX Евсебия длилось не более пяти лет[17]. Если воцарение сына Евпатора имело место в 101/100 г., то его отзыв датируется 97/96 г., что последовало сразу за прибытием Гая Мария в Рим.
Была и другая причина подобного шага: согласно Трогу (Юстину) население Каппадокии, недовольное правлением ставленников Митридата VI, отложилось от него, призвав на царство Ариарата VIII, брата Ариарата VII, воспитывавшегося в римской провинции Азия. Это указывает на вероятные проримские симпатии нового царя и дает повод думать о маневрах Рима против Митридата VI с целью ослабить влияние последнего в Каппадокии, когда тот, поддавшись давлению Мария и Сената, вынужден был уйти оттуда. Это вызвало ответную реакцию царя, опять вторгшегося в страну и изгнавшего Ариарата VIII, который вскоре умер.
В связи с ослаблением власти Митридата Евпатора в Каппадокии снова активизировал действия Никомед III, не оставивший намерений присоединить ее к своим владениям. С этой целью он вознамерился посадить на каппадокийский престол собственного ставленника, выдав его за третьего сына Ариарата VI и Лаодики. Добиваясь поддержки в Риме, он направил туда посольство во главе с Лаодикой. В ответ Митридат отправил свое посольство во главе с Гордием, которое должно было доказать, что Ариарат IX являлся сыном Ариарата V, союзника римлян в войне против Аристоника (см. выше) и потому имел все нрава на Каппадокию. Столь явный обман со стороны Митридата становится понятен, если принять во внимание сообщение Валерия Максима (III. 7.8), будто legatio Asiatica Марка Эмилия Скавра замешано во взятках от Митридата. Поскольку посольство Скавра к понтийскому царю датируется 97-96 гг.[18], то передача ему взятки, очевидно, связана с попыткой Митридата усилиями этого римского деятеля склонить решение сената в пользу своего претендента на трон Каппадокии перед ставленником Вифинии. Это предположение подтверждается тем, что Скавр и Ариарат VIII имели отношение к провинции Азия, а события, в которых они принимали участие, происходили в одно и то же время. Однако сенаторы поняли обман и вынесли решение отобрать у Митридата VI Каппадокию, а у Никомеда III принадлежавшую ему часть Пафлагонии (то же произошло, очевидно, и с удерживаемой Митридатом частью Пафлагонии) и даровать им свободу (Justin. XXXVIII. 1-8). Поручение довести это решение до сведения понтийского царя было возложено на Скавра.
Получив свободу из рук римлян, каппадокийцы попросили сенат назначить им нового царя, ссылаясь на невозможность жить без него. В соответствии с договором о дружбе и союзе Рим позволил им голосованием выбрать правителя и в 96 г. им стал Ариобарзан I Филоромей, представитель проримской партии (Strabo. XII. 2.11; Justin. XXXVIII. 2.8). Римское влияние в этом царстве значительно усилилось. Гордий также участвовал в выборах в качестве кандидата, но проиграл (Justin. XXXVIII. 5.9). Таким образом, Митридат Евпатор временно вынужден был уступить свои позиции в Каппадокии, хотя продолжал поддерживать Гордия[19], который попытался восстановить свою власть.
В 94 г. Гордий и Митридат склонили Тиграна II начать войну с Ариобарзаном. В связи с укреплением власти Армении в Софене граница Армянского царства приблизилась к Каппадокии; это толкало Тиграна на расширение влияния в соседней стране, ибо гарантировало контроль над Софеной, спорной с Каппадокией территорией. Данным обстоятельством воспользовался Понт, склонив Армению к союзу. Договор с Митридатом был крайне выгоден Тиграну II, обеспечивая поддержку могущественного соседа в связи с угрозой со стороны Парфии, с которой Митридат имел неплохие отношения. Он был направлен и против Рима, поскольку интересы обоих царей сошлись на дружественной Риму Каппадокии[20]. Митридату Евпатору дружба и союз с Арменией давали нового союзника в предстоящей борьбе за возврат земель Отанидов, закладывая основу для антиримской коалиции наследников Ахеменидов, противостоявшей римской экспансии. В то же время договор открывал понтийскому царю возможность чужими руками действовать в Каппадокии, сохраняя для вида дружбу с Римом[21]. Руководствуясь этими соображениями, Митридат VI скрепил союз с Арменией браком с Тиграном своей дочери Клеопатры (Justin. XXXVIII. 3.2). Нельзя исключить предположение, что Митридат преследовал далеко идущие планы со временем присоединить к своей державе и Армению. Поэтому действовал в стиле своего отца, который некогда пытался вначале укрепить влияние в Каппадокии через брак одной из дочерей с местным царем с целью включить ее в будущем в состав своих владений.
Когда армянские и понтийские войска вторглись в страну, Ариобарзан I бежал в Рим. Каппадокия опять оказалась во власти Митридата и на престол вновь взошел Ариарат IX и его опекун Гордий (Justin. XXXVIII. 3.3). Дальнейший ход событий восстанавливается на основании сопоставления различных источников, так как связное их изложение у Трога сильно сокращено его эпитоматором Юстином. Согласно Плутарху (Sulla. V. 6), Сулла после своего преторства был послан в Каппадокию, чтобы исполнить решение сената и вернуть туда Ариобарзана I, восстановить там влияние Рима и изгнать Митридата. Собрав незначительные силы в провинции Киликия, наместником которой он являлся, и используя помощь союзников, Сулла вступил в битву с полководцем Митридата Архелаем, командовавшим объединенным армяно-понтийским контингентом, и перебив многих армян и каппадокийцев (понтийцев, т. е. воинов из Понтийской Каппадокии, пришедших с Архелаем), одержал победу (Plut. Sulla. V. 6; Liv. Ep. 70; Frontin. I. 5.18). После этого он изгнал Гордия и водворил на царство Ариобарзана (Plut. Sulla. V. 6; App. Mithr. 10; 57); при этом Митридат подчинился решению Рима и не оспаривал правомерности действий Суллы, предпочтя снова не обострять отношений, чтобы в дальнейшем обвинить римлян в развязывании войны и предстать их жертвой.
Хронология указанных событий вызывает расхождения среди современных историков. Опираясь на сведения Веллея Патеркула (II. 15.3), что за год до Союзнической войны (91/90 г.) Сулла был претором, преторство будущего диктатора датируют 93 г., а каппадокийскую экспедицию, совпадающую по времени с его наместничеством в Киликии, 92 г. до н. э.[22] Однако Э. Бадиан и Э. Ольсхаузен несколько удревнили события, продатировав их, соответственно, 97 и 96 гг.[23] Последняя хронология кажется нам наименее вероятной по следующим причинам: после первого пятилетнего отрезка правления Ариарата IX, завершившегося в 97 г. (101-97 гг.), и небольшого перерыва, когда в Каппадокии вообще не было царей (кратковременный эпизод с Ариаратом VIII не может считаться полноценным правлением, очередная оккупация страны Митридатом VI, выборы нового царя) в 96/95 г. на престол вступил Ариобарзан I, правивший как показывают монеты, первые три года без перерыва[24]. После этого он был изгнан Тиграном II и Гордием, что не могло произойти ранее 95 г. до н. э. - года вступления на престол Великой Армении Тиграна II и смерти Артавазда 1, а точнее имело место в 94 г. до н. э. (96/95-94/93 гг. - первые три года правления Ариобарзана I). Вот почему 94/93 г. представляется наиболее вероятной датой изгнания Ариобарзана I, а 93/92 г. более всего подходит для каппадокийской кампании Суллы и реставрации Ариобарзана I[25]. А это не позволяет согласиться с теми, кто считает, будто во время каппадокийского похода Сулла воевал только с Гордием и Митридатом Евпатором, а Тигран II никакого участия в означенных событиях не принимал[26], равно как и с теми, кто полагает, будто в этом эпизоде были задействованы лишь Тигран и Гордий, а Митридат VI и его сын Ариарат IX сохраняли нейтралитет и лояльность к Риму[27]. Как свидетельствуют источники, Сулле пришлось применить силу против Тиграна II и его союзника Митридата Евпатора, а значит и его сына, поддерживаемого Гордием. Таким образом, следует согласиться с Б. Макгингом, что данный эпизод - первое вооруженное столкновение Митридата с Римом[28]. Неудача в этом конфликте способствовала еще большей уступчивости понтийского царя, не пожелавшего до поры до времени обострять отношения с римлянами и отступившего в который раз из Каппадокии.
Вынужденный оставить Каппадокию, Митридат обратил взоры на соседнюю Вифинию, с которой соперничал за господство в Каппадокийском царстве. В 94 г. до н. э. умер Никомед III, не имевший прямых наследников, рожденных в законном браке, но оставивший двух сыновей от внебрачных связей - старшего Никомеда и младшего Сократа Хреста. По закону престолонаследником стал Никомед, сын танцовщицы Нисы. Для закрепления своих прав на престол Никомед IV женился на Нисе, дочери Ариарата VI и Лаодики, сестры Митридата, племяннице понтийского царя. Такой ход событий не устраивал Митридата; поскольку он вел длительную борьбу с отцом и тещей нового вифинского правителя за власть в Каппадокии, провозглашение царицей Вифинского государства ее наследницы грозило вывести эту борьбу на новый виток. Имея особые виды на Вифинию как домен своих предков, который должен был войти в качестве одной из областей в его будущую империю, составленную из наследственных земель Отанидов и Ахеменидов, Митридат понимал, что укрепление позиций Никомеда IV в отцовском царстве отодвигает эти планы на неопределенное время. А своим проникновением в соседнее государство он вызывал на ответные действия Рим, понимавший, что, присоединив Вифинию, Понтийское царство вплотную приблизилось бы к римским владениям в Азии и угрожало Великой Фригии. Поэтому царь Понта ожидал как вполне вероятные провокации со стороны римских властей (что и произошло, но об этом ниже), а это давало Евпатору повод предстать жертвой агрессора и вызвать к себе сочувствие и поддержку всех недовольных римских господством слоев населения. Наконец, устранением Никомеда IV Митридат лишал Рим важного союзника против Понта. По этим соображениям царь сначала подослал к нему наемного убийцу, а когда это преступление не удалось, поддержал притязания на вифинский престол Сократа Хреста, получившего в 91 г. отказ сената в признании царем и обратившегося за помощью к Понту. Дав Хресту войско, Митридат изгнал Никомеда IV, вынужденного бежать в Рим, и водворил на престол его младшего сводного брата (Licinianus. P. 36 (Bonn); Justin. XXXVIII. 3.4; 5.10; Memn. XXX. 3.; App. Mithr. 7; 10; 13; 57; Liv. Ep. 76; Trog. Prol. 38; Cic. De Orat. III. 229)[29].
Как только его позиции в Вифинии упрочились и она практически полностью перешла под его власть, Митридат в союзе с Тиграном в 91/90 г. опять вторгся в Каппадокию и выгнал Ариобарзана. В этом ему помогли армянские военачальники Митраас и Багой, командовавшие войсками (App. Mithr. 10; Liv. Ep. 74)[30]. Столь дерзкая и наглая акция понтийского царя, совершенная менее чем через год после статус-кво Л. Корнелия Суллы в Каппадокии и совпавшая с антиримским по сути переворотом в Вифинии, показывает, что Митридат VI открыто провоцировал римлян к войне. Он хотел использовать их обеспокоенность возросшим могуществом Понта и его территориальными приобретениями за счет римских союзников и друзей, что позволило ему окружить своими владениями лакомый кусочек земель Отанидов, а ныне Рима - область Великой Фригии и Фригии Эпиктет, а также Галатию. В подобной ситуации Рим не мог не ответить на вызов царя Понта, а это было то, в чем теперь так нуждался Митридат, когда у него сложился союз с Тиграном II и парфянами, сарматы и бастарны практически ему подчинились, а позиции в Колхиде и Иберии становились как никогда прочными (App. Mithr. 15; Memn. XXX. 3). Митридат ждал реакции римлян, готовился к ней и провоцировал ее всеми возможными способами. Ответные действия римских властей не заставили себя ждать.
Тотчас после очередной провокации Митридата римский Сенат постановил вернуть Ариобарзана I и Никомеда IV в их законные владения. Для проведения этой акции он назначил консуляра Мания Аквилия и наместника провинции Азия Луция Кассия. Митридату было предписано оказывать им содействие - акт, кажущийся странным, если учесть, что именно понтийский властитель являлся виновником создавшегося положения. Митридат отказался, сославшись на враждебность к нему Рима, и нам представляется, что со стороны последнего указанный акт был ни чем иным, как заранее планировавшейся акцией, рассчитанной на заведомый отказ Митридата помочь римлянам, и использование ее в качестве повода к военным действиям. Однако царь Понта вновь сделал вид, что готов выполнить волю римлян, хотя все говорит за то, что он уже не сомневался в неизбежности войны и потому прибег к апробированной тактике предстать прямой жертвой агрессии. Он убил Сократа Хреста и освободил каппадокийский престол, что восстанавливало Никомеда IV и Ариобарзана I в их правах (89 г. до н. э.) (Justin. XXXVIII. 3.4; 5.8; App. Mithr. 11, 57; Memn. XXX, 3; Liv. Epit. 74, 76).
Маний Аквилий, обуреваемый личным тщеславием, а на самом деле действуя в русле тех установок, которые возложил на него сенат, стремившийся положить конец могуществу Митридата, стал склонять Никомеда и Ариобарзана напасть на Понтийское царство. Оба царя боялись Митридата, который, имея уже союз с Великой Арменией, послал за помощью к галатам, сарматам, бастарнам, кимврам[31] и другим народам, входившим в его обширную державу, и подготовился к столкновению с Римом на должном уровне. Однако, задолжавший Манию Аквилию и Луцию Кассию, а также римским ростовщикам за финансовую поддержку своему возвращению в Вифинию, Никомед недолго противился приказанию римлян, вторгся с войском в Пафлагонию и опустошил ее территорию до Амастрии. Даже после этого Митридат не начинал войны, а отправил посольство во главе с Пелопидом к римским полководцам с обоснованием своих претензий и жалобой на Никомеда. Когда из ответа римлян стало ясным, что они поддерживают Никомеда и активно ведут дело к войне, Митридат в 89 г, до н. э. вновь вторгся в Канпадокию, изгнал в очередной раз Ариобарзана и посадил на трон Ариарата IX. Одновременно к римлянам опять прибыл Пелопид и стал укорять их за нарушение договора о дружбе с Понтом и потворство врагам Митридата. Это посольство Пелопида было уже открытым призывом к войне со стороны понтийского царя, который осудил Рим и представил себя в качестве жертвы агрессоров, т. е. публично объявил то, к чему вел дело все годы борьбы за Капнадокию, Вифинию, Пафлагонию и другие наследственные земли Отанидов.
Вооруженный конфликт стал неизбежен, поскольку обе стороны сделали всё, чтобы его развязать: римляне из желания сохранить свои владения и союзников в Азии перед угрозой аннексии их Понтом, а Митридат из стремления во что бы то ни стало завладеть исторически, как он считал, принадлежавшими ему и его предкам землями. Так что война между ними - это логическое завершение той политики, которую проводили понтийские цари, начиная с первых Митридатидов. Однако тот факт, что, начиная с Фарнака I, а в особенности при Митридате V и Митридате VI, римляне имели с Понтийским царством дружественные отношения и при этом добились отторжения у него ряда земель, делало цель Митридата VI в означенной войне с точки зрения большинства недовольных Римом жителей Малой Азии более справедливой. А объявление царем во всеуслышание, что он сам стал жертвой агрессии со стороны римлян, еще больше повышало его моральный престиж. Это отразилось в тех речах, которые, согласно Аппиану и Помпею Трогу, держали Пелопид, перед римлянами и сам Митридат перед своими солдатами. Там всячески подчеркивалось законное право на земли, из-за которых началась война[32].
Военные действия между Митридатом и Римом велись с некоторыми перерывами в течение почти двадцати шести лет. Они вошли в историю под названием Митридатовых войн и подразделяются на Первую (89-85 гг.), Вторую (83-81 гг.) и Третью (74/73-63 гг.). Как говорилось выше, мы не ставим задачу всесторонне исследовать их ход и военно-стратегическое значение, так как намереваемся сделать это в другом месте. Здесь же хотим обрисовать общую картину и показать их влияние на внутреннюю политику династов Понтийского царства и социально-экономические отношения в нем.
Время начала военных действий Митридат VI выбрал очень подходящее: в Италии вспыхнула Союзническая война и силы римлян были отвлечены. К тому же в самом Риме обострилась политическая борьба между Марием и Суллой, предпринимались попытки ослабить влияние сената, развернулось соперничество за право командовать римскими войсками в предстоящей войне с Митридатом. К понтийскому царю обратились за помощью даже италийские союзники, прося его высадиться в Италии и идти походом на Рим. Однако царь заявил, что он сделает это только после захвата всех римских владений в Азии (Diod. XXXVIII.2.11; Poseidonius ap. Athenaeus. V.213 с = FGrH. 87. Fr. 36. P. 246, 9 ff; Sallust. Hist. VI. 13), что служит доказательством первоочередной цели Митридата в войне - захватить все наследственные земли в Малой Азии. На это намекает также и фраза, брошенная им в речи перед войском накануне начала военных действий: "Ведь они (солдаты. - С. С.) слышали о недавно накопленных богатствах царства Аттала и о древних сокровищах Лидии и Ионии, которые они идут не завоевывать, а вступить во владение ими" (Justin. XXXVIII.7.7). Последнее - явный намек на право распоряжаться названными территориями, которые некогда входили в состав домена персидского сатрапа Ариобарзана, сына Митридата, наместника Каппадокии, предка понтийских царей (см. гл. 1). Митридат заранее позаботился о союзниках: его поддерживало большинство греческих городов Малой Азии, Афины, карфагеняне, Египет, Сирия, Парфия, киликийские пираты, хотя реальную помощь оказали далеко не все. Тем не менее царю удалось собрать громадное войско: 190 тыс. пехоты и 10 тыс. конницы (Memn. XXXI. 1), а по другим подсчетам, явно завышенным, даже 250 тыс. пехоты, 50 тыс. конницы, 400 кораблей и 130 колесниц (App. Mithr. 17), что выдает его длительную и кропотливую подготовку к войне.
Военные действия начались с вторжения в Понт Никомеда IV, которому помогали римские полководцы Маний Аквилий, Квинт Оппий и Луций Кассий с сухопутной армией и римский флот под командованием Минуция Руфа и Гая Попилия[33]. Римская и вифинская армии значительно уступали понтийской и это сказалось на ходе военных действий: в битве при р. Амний войска Митридата одержали победу. После этого царь занял Пафлагонию, Вифинию, Фригию, затем Мисию, Памфилию, Ликаонию, Лидию, Ионию, Карию, Галатию, т. е. к нему перешли практически все земли, на которые претендовали цари Понта еще с III в. Греческое и местное население, страдавшее от римских налогов и произвола наместников, с радостью встретило Митридата, усмотрев в нем освободителя эллинства от чужеземного господства. Некоторые греческие полисы, например, Траллы и Анамея, сами перешли на сторону понтийского царя, другие - Кос, Магнесия, Митилена, Эфес приглашали его как освободителя, а третьи - Афродисий, Лаодикея на Лике были им взяты. В 88 г. уже вся Малая Азия подчинялась Митридату, который перенес столицу в Пергам и сделал его своей резиденцией. Там же он чеканил царскую монету по особой пергамской эре. Ненависть к римлянам у населения греческих полисов была столь велика, что оно выдало Митридату трех римских полководцев, виновников войны с царем. Понтийцы милостиво обходились с пленными из малоазийских областей, но жестоко обращались с римлянами, что привлекало к ним местное население. Это объясняется тем, что Митридату крайне необходима была поддержка для удержания покоренных территорий. В 88 г. по призыву Митридата в греческих городах началось массовое уничтожение римлян и италийцев вместе с семьями и вольноотпущенниками (Cic. De Imp. Gn. Pomp. 7), что позволило греческим полисам уменьшить частные и общественные долги, а царской казне пополнить запасы новыми поступлениями за счет конфискаций[34].
Однако Митридат Евпатор не ограничился захватом малоазийских областей. Он решил повторить маршрут своих предков из рода персидских Ахеменидов и покорить Элладу, тем более, что имел прочные связи с Делосом и Афинами[35]. Он захватил ряд островов Эгеиды, Южную Фракию, Македонию, Беотию, Пелопоннес, Аттику, Эвбею и к 87 г. превратился в правителя огромной державы, охватывавшей практически весь эллинистический мир Восточного Средиземноморья. Однако в 86 г. в войну вступил Сулла и после победоносных для римлян битв при Херонее и Орхомснах в Беотии понтийцы были окончательно вытеснены из Эллады. Война была перенесена в Азию, где понтийские войска потерпели ряд чувствительных поражений у Пропонтиды и вынуждены были оставить Пергам под ударами Гая Флавия Фимбрии, нового командующего римской армией на Востоке, заменившего убитого Валерия Флакка, назначенного сенатом вместо Суллы командовать в войне с Митридатом после антисулланского переворота в Риме. Поскольку в результате неудач стратегов Митридата в битвах с римскими войсками во многих греческих городах стало зреть недовольство господством понтийцев, Митридат в 85 г. до н. э. поспешил вступить с Суллой в переговоры о мире и вскоре между ними в местечке Дарданы был заключен мирный договор, который предписывал Митридату оставить захваченные земли, уплатить 2 тыс. талантов контрибуции и отдать 70 боевых кораблей, вернуть на царства в Вифинию и Канпа-докию законных правителей, а хиосцам, которых Митридат изгнал, а землю на острове отдал понтийским клерухам, вернуть законные владения (Plut. Sulla. XXII; App. Mithr. 55)[36].
Вторая Митридатова война была спровоцирована римлянами, которые попытались использовать внутренние трудности в Понтийском царстве, связанные с попыткой отпадения Колхиды и Боспора. Луций Лициний Мурена, оставленный Суллой в 84 г. командующим римскими войсками в Азии, по свидетельству Аппиана, сам искал повод к войне, обуреваемый жаждой триумфа. Формальный повод у него был: это нежелание Митридата выполнить все условия Дарданского мира и попытка сохранить часть Каппадокии, военные приготовления в Понте для войны с боспорцами, воспринимавшиеся в Риме как антиримские, измена стратега царя Архелая. Вторгшись в Понт и Каппадокию, Мурена разорил страну, но был разбит войсками Митридата. Это дало царю повод снова, как до Первой войны, предстать перед греками Азии в качестве жертвы римского нападения, склонить их на свою сторону и реанимировать политику, проводившуюся в 90-х годах, а именно под маской дружбы и согласия с римским миропорядком (для чего он вынужден был примириться с Ариобарзаном I) сохранить за собой часть Каппадокии, собраться с силами и выступить объединителем эллинства против римлян под лозунгом законного права владеть Малой Азией как наследственным доменом предков. А римлян же выставить на этом фоне как несправедливых властителей земель в Азии. Поскольку после поражения Мурены римляне подорвали свой престиж, Митридат получил шанс воспользоваться передышкой в военных действиях, тщательно подготовиться и начать новый этап борьбы за расширение господства Понта в Малой Азии[37].
Поскольку царь понимал, что римляне никогда не согласятся с независимым существованием Понта как государства, угрожавшего их стратегическим интересам в Азии, и будут по-прежнему искать любой шанс к войне с ним, Митридат решил дипломатическим путем заранее перехватить инициативу в будущей Третьей войне с Римом и добиться письменного подписания и ратификации в сенате его договора с Суллой от 85 г. Это давало бы ему шанс в дальнейшем обвинять римлян в нарушении ими же установленного порядка и привлечь еще больше симпатий местного населения на свою сторону. Поэтому в 79 г. царь для вида оставил северную часть Каппадокии и отправил несколько посольств в Рим, однако римляне отказались идти на соглашение с ним.
Тогда Митридат решил использовать и этот фактор в противоборстве с Римом - он обвинил его в нарушении мира. Вступив в союз с Серторием, реорганизовав свою армию на римский манер, Митридат подговорил Тиграна II вступить в Каппадокию, а сам, воспользовавшись смертью в 74 г. Никомеда IV и завещанием его царства Риму, вторгся, как и двадцать лет назад, в Вифинию с целью поддержать права сына умершего царя. Здесь мы сталкиваемся стой же политикой, которую понтийский царь проводил на протяжении многих лет - не желая ссоры с Римом, не допуская роста его владений за счет наследственных земель Отанидов и скрываясь под маской его друга и филэллина, добиться для себя территориальных преимуществ. Вот почему он не пошел на оккупацию Каппадокии, дабы не предстать нарушителем "римского порядка дел в Азии", а подговорил на это своего союзника Тиграна. На виду у ираноязычного населения Каппадокия переходила не под юрисдикцию римлян, а оставалась у наследников Ахеменидов, что выставляло понтийского царя в глазах большинства населения Востока поборником иранских традиций и уважающим свои обязательства перед Суллой. А это давало возможность рассчитывать на поддержку греков, эллинизированных варваров и могущественной Парфии, на что указывает его письмо царю Аршаку, приводимое Саллюстием (Sallust. Hist. VI). Таким образом, в ходе войн с Римом рельефно проявились открытое филэллинство и исконное проиранство царя как две главные линии в антиримской борьбе. Вокруг них строилась и его внутренняя политика.
Оккупация в 73 г. Вифинии означала новую войну с Римом, к чему стремились обе стороны. Поначалу успех был у Митридата, к нему перешли города Вифинии и Мисии. Но когда римляне поручили командование Луцию Лицинию Лукуллу и Марку Аврелию Котте, инициатива перешла к ним. При осаде Кизика Митридат потерпел неудачу, затем он был разбит Лукуллом на море и на суше в битве при р. Риндакс. После этого М. Лициний Лукулл освободил от понтийского господства Левобережный Понт, Фракию, а его брат - Вифинию и Понт. Митридат вынужден был бежать в Армению, но Лукулл вторгся и в пределы владений Тиграна II. Это способствовало сохранению союза последнего с царем Понта. В результате противоречий, возникших в лагере римлян между войсками и командующим, Митридат совместно с Тиграном в 69/68 гг. сумел отвоевать свое родовое царство, но ненадолго. В 66 г. на Восток прибыл новый командующий римской армией Гней Помпей, которому удалось вытеснить Митридата VI сначала в Колхиду, а потом на Боспор. Отсюда Митридат хотел через причерноморские степи, собрав всех подвластных ему варваров, обрушиться на Подунавье, а затем на Рим. Но в результате восстания, вызванного ухудшением материального положения местных городов, он вынужден был капитулировать перед своим сыном Фарнаком и покончить собой в 63 г, до н. э. Так прекратило существование царство Понт, а Рим получил свободу действий на Востоке.
В оценках деятельности Митридата Евпатора до войны исследователи разделились: одни, следуя Т. Моммзену, считали его политику капитулянтской, нетвердой и непоследовательной, выдававшей слабость и проримскую позицию[38]. Другие полагали, что она с самого начала строилась на противоборстве с Римом[39]. Последнее ближе к истине и стало краеугольным камнем всей деятельности царя. Стремясь выступить объединителем земель своих предков, за что боролись его предшественники, Евпатор невольно стал сплачивающей силой всех греков, страдавших от произвола римских властей и их союзников. Продолжая филэллинскую политику отца, делая вид, что сохраняет дружбу к Риму, хотя на деле давно замыслил борьбу с ним, Митридат поощрял полисные привилегии не только в наследственных доменах Понтийской Каппадокии, Пафлагонии, Малой Армении, Колхиде и Боспорском царстве, но и в покоренных областях Западной Малой Азии. А это неизбежно заставляло его расширять полисное землевладение и его социальную базу. Выставляя себя спасителем эллинства, он строил политику на пропаганде любви ко всему греческому как в экономике, так и в религии и культуре. Этим он привлекал широкие слои в городах[40], делая их своей опорой в антиримской борьбе и склоняя к признанию себя законным воспреемником власти прежних наместников. Он провозгласил отмену долгов, освобождение рабов, перераспределение собственности в городах. Особенно широко эти меры применялись в первой половине 80-х годов до н. э. в момент наивысших успехов в Средиземноморье.
Однако власть Митридата в покоренных городах Азии была непрочной (Oros. VI.2.8), так как аристократия и зажиточные круги были недовольны мерами социального характера, проводимыми в интересах средних и малоимущих слоев, и назначением в города тиранов, боровшихся с аристократией. После неудач 87-85 гг. аристократия попыталась привлечь широкие слои горожан на свою сторону, что особенно наглядно показывает так называемый эфесский закон о долгах (OGIS. 338 = Syll.³, 742)[41]. В ответ Митридат объявил свободу греческим городам, дал гражданство метекам, отменил долги и предоставил свободу рабам. Эти меры коснулись и северопричерноморских полисов (Фанагория). Восстания в городах против господства понтийцев (Траллы, Смирна, Колофон, Сарды), сильная оппозиция его власти и проримские настроения (Адрамиттий, Афины, Делос, Хиос) заставляли царя прибегать к чрезвычайным мерам по укреплению своей власти. Среди них главным было усилить военно-административную систему управления, когда центр тяжести с полисного землевладения переносился на царское. Как следствие в окрестностях городов, пользовавшихся политическими привилегиями и некоторой автономией, стали появляться укрепления и военные колонии-катойкии и клерухии на царских землях из царских же воинов, посаженных на землю. Эпизод с хиосцами подтверждает данную тенденцию.
С другой стороны, Митридат с самого начала поставил цель добиться возврата наследственных владений и тщательно готовился к борьбе с Римом. Для увеличения своего могущества он должен был усилить войско, а это можно было сделать привлечением различных категорий населения, многие из которых наделялись землей. Такая политика стала особенно актуальной в годы Митридатовых войн, когда повысилась роль гарнизонов царских воинов, разбросанных по всему царству и призванных сдерживать наступление врага на родовые владения царя. Не вызывает сомнений, что и на покоренных землях подобные поселения на царской земле также были необходимы, так как позволяли удерживать в повиновении местное население, противостоять сепаратистским настроениям в полисах. Поэтому создание военно-административной системы управления в покоренных землях явилось прямым следствием стремления царя предстать наследником Ахеменидов и Отанидов в Малой Азии.
Одной из причин поражения Митридата стало последовательное претворение в жизнь данной политики. Греки поняли, что под маской их друга и союзника скрывался обычный восточный деспот, который стремился установить свое господство за счет насаждения полуиранских порядков в лице сатрапов, тиранов и прочих ставленников из собственного окружения. А после перенесения Митридатом военных действий в Европу и вовсе стало очевидно, что на первый план выдвигаются не привлекательные идеи объединения наследственных земель под властью монарха-филэллина, а заурядное стремление к территориальным захватам. Это привело к некоторому разочарованию среди населения Малой Азии и спровоцировало еще большее усиление гнета со стороны Митридата, пытавшегося подавить такие опасные для него настроения укреплением царской власти на местах опорой на создаваемую им структуру военно-административного управления и царского землевладения, в которой полисные привилегии отодвигались на задний план. Таким образом прогреческая ипостась политики царя уступила место проиранской основе его власти, которая выразилась в усилении царского контроля над всеми землями в Понтийской державе. Все это способствовало поражению Митридата.

---

[1] Моммзен Т. История Рима. М„ 1937. T. II. С. 250–284; 1941. Т. III. С. 45–65, 99— 112; Reinach T. Mithridates Eupator, König von Pontos. Hildesheim; N. Y.. 1975. S. 72–205, 296–409; Holmes T. The Roman Republic. Oxford, 1923. Vol. I. P. 176–217; Magie D. Roman Rule in Asia Minor. Princeton, 1952. Vol. I. P. 208–231, 321–365; Vol. II. P. 1182— 1233; Will E. Histoire politique du monde hellenistique. Nancy, 1967. T. II. P. 387–422; Olshausen E. Mithridates VI und Rom // ANRW. 1972. Bd. I, 1. S. 808–814; Sherwin—White A. Roman Foreign Policy in the East, 168 B. C. — A. D. I. Oklahoma, 1984.
[2] Simoneita B. The Coins of the Cappadocian Kings. Fribourg, 1977. P. 30; Sherwin—White A. A Roman Foreign Policy… P. 105.
[3] Reinach T. Mithridates Eupator… S. 72; McGing B. The Foreign Policy of Mithridates VI Eupator, King of Pontus. Leiden, 1986. P. 66. Дату убийства Ариарата VI— 105 ι. (Meyer Ed. Geschichte des Königreichs Pontos. Leipzig, 1879, S. 103) и 11 I ι. (Reinach T. Mithridates Eupator… P.81; Geyer F. Mithridates // RÈ. 1932. Bd. XV, 2. Hbd. 30. S.2166) следует отклонить.
[4] Reinach T. Mithridates Eupator… S. 86–88: Geyer F. Mithridates. S. 2166; Otshausen E. Pontos// RE. 1978. Suppl. Bd. XV. S. 423; Sherwin—White A. A Roman Foreign Policy… P. 105. Об объеме завоеваний Митридата в Пафлагонии см. Niese B. Straboniana // RhM. 1883. Bd. 38. S. 571 u. folg.; Anderson J. — G. Some Questions Bearing on the Date and Place of Composition of Strabo's Geography // AS presented to Sir W. Ramsay. Manchester, 1923. P. 5.
[5] Reinach T. Mithridates Eupator… S. 88; Sherwin—White A. A Roman Foreign Policy. P. 105; Daux G. Notes de chronologie Delphique // BCH. 1933. Vol. 57. P. 81–83.
[6] ID. 1552: 1581: 1582 = Durrbach F. Choix… N 136h-i; McGing B. Op.cit. P.91.
[7] Simonetta B. Op. cit. P. 35; McGing B. Op. cit. P. 173–175; Sherwin—White A. A Roman Foreign Policy… P. 106.
[8] Я. Зайберт (Seibert J. Historische Beiträge zu den dynastischen Verbindungen in hellenistischer Zeit. Wiesbaden, 1967. S. 117) считает, что Лаодика отстаивала интересы своего сына Ариарата VII.
[9] Ломоури Н. Ю. К истории Понтийского царства. Тбилиси, 1979. С. 82, 83.
[10] Когда Ариарат IX стал царем Каппадокии, ему было 8 лет, а рожден он был в 109/108 г. до н. э. (Reinach T. Mithridates Eupator… S. 86). следовательно, смерть Ариарата VII случилась в 101/100 г., ибо в 102 г. он еще значился в друзьях Митридата VI и удостоился портрета в делосском герооне (см. выше).
[11] Badian E. Sulla's Cilician Command // Athenaeum. 1959. Vol. 37. P. 291.
[12] Robert L. Noms indigènes dans l'Asie Mineure gréco–romaines. P., 1963. P. 526, 548, 549. О Гордиене и гордиеях в Армении см.: Strabo. XI.14.2; 15; XIV. 1.21, 25; 2.5.
[13] Дьяконов И. М. Хетты, фригийцы, армяне // Переднеазиатский сб. М., 1961. С. 360.
[14] Bulin R. Untersuchungen zur Politik und Kriegsführung Roms im Osten von 100–68 v. Chr. Frankfurt a. Mein; Bern, 1983. S. 27–31; Бадиан (Badian E. Sulla's… P. 300, 303) датирует встречу 98 г. до н. э., однако в другой работе (Badian E. Roman Imperialism in the Late Republic. Oxford, 1968. P. 32) — 99 г., как и А. Шервин—Уайт. См.: Sherwin—White A. A Roman Foreign Policy… P. 107, 108.
[15] Luce T. Marius and the Mithridatic Command // Historia. 1970. Vol. 19. P. 186; Remach T. Mithridates Eupator… S. 91.
[16] Sherwm—White A. A Roman Foreign Policy… P. 108; McGing В. Op. cit. P. 76; Bulin R. Op. cit. S. 31.
[17] Mørkholm O. The Coinage of Ariarathcs VII and Ariarathes IX of Cappadocia// Essays in Greek Coinage presented to Stanley Robinson. Oxford, 1968. P. 242 ss.: Simonetta B. Op. cit. P. 38, 39; McGing B. Op. cit. P. 175; ср. также; Reinach T. Trois royaumes de l'Asie Mineure. P.. 1888. P. 51.
[18] Вadian E. Q. Mucius Scaevola and Province of Asia // Athenaeum. 1956. Vol. 34. P. 120— 123; Idem. Sulla's… P. 300.
[19] Существует предположение, что Гордий удерживал за собой, а значит и для Митридата, часть Каппадокийского царства. См.: Badian E. Sulla's… P. 292; Bulin R. Up. cit. S. 41.
[20] Минандян Я. А. Тигран II и Рим. Ереван, 1943. С. 80 и след. Он считает, что договор Понта с Арменией не имел антиримской направленности; против этого убедительные аргументы высказали: Севастьянова О. И. Новый труд по древней "истории Армении // ВДИ. 1946. № 2. С. 116; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 83.
[21] Моммзен T. Указ. соч. T. II. С. 264: Glew D. Mithridates Eupator and Rome: A Study of the Background of the First Mithndatic War // Athenaeum. 1977. F. 3/4. P. 391.
[22] Reinaih T. Mithridates F.upator… S. 98, 99; Geyer F. Op. cit. 2167: Моммзен T. Указ. соч. Т. 11. С. 263; Magie D. Op. cit. Vol. I. P. 206; Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 87; Bulin R. Op. cit. S. 41.
[23] Badian E. Sulla's… P. 287; Olshausen E. Pontos. S. 425.
[24] Simonetta B. Op. cit. P. 89. McGing B. Op. cit. P. 172.
[25] Шервин—Уайт предложил 95 и 94 гг. (Shenvin—White A. Ariobarzanes, Mithridates and Sulla // CQ. 1977. Vol. 27. P. 173 et suiv.), но затем вернулся к традиционной дате 92— 91 гг. (Idem. Roman Foreign Policy. P. III), что не согласуется с показаниями монет. Поэтому 95 г. для преторства Суллы и 94 г. для вторжения в Каппадокию представляются более реальными (Sumner G. V. Sulla's Career in the 90's // Athenaeum. 1978. Vol. 56. P. 395: McGing B. Op. cit. P. 78), но всё же неточными. Лучше всего с данными источников согласуется 93/92 г. как год экспедиции Суллы.
[26] Sordi M. La legatio in Cappadocia di C. Mario nel 99–98 a. C. // RIL. 1973. T. 107. P. 376: Badian E. Sulla's… P. 293.
[27] Glew D. Op. cit. P. 392; Sherwin—White A. Roman Foreign Policy… P. 111 ; Bulin R. Op. cit. S. 41. Последний полагает, что Митридат оказал поддержку Гордию.
[28] McGing B. Op. cit. P. 78.
[29] Reinach T. Mithridates Eupator… S. 106–109; Magie D. Op. cit. Vol. I. P. 207; Calderini A. Op. cit. P. 50, 51.
[30] Desideri P. Posidonio e la guerra Mithridatica // Athenaeum. 1973. Vol. 51. P. 239, 240; Bilin R. Op. cit. S. 43.
[31] Р. Булин предлагает заменить в тексте Юстина (XXXVIII.3.6) племя кимвров на собирательный термин киммерийцы (Bulin R. Op. cit. S. 49–52), что кажется нам неправомерным, так как киммерийцы сошли с исторической арены еще в VI в., а союз с кимврами. кельто–германским племенем, вполне возможен на рубеже 90–80–х годов, особенно в свете недавних успехов Митридата в войне с бастарнами (см. часть II, гл. 2).
[32] Не случайно В. Макгинг (Op. cit. Р. 80–81) оценивает деятельность Пелопида как попытку предотвратить неизбежную войну, что однако, не исключает возможность считать его миссию тактическим маневром его царя. Ср.: Sherwin—White A. Roman Foreign Policy… P. 125.
[33] Война началась в 89 г. до н. э. См.: Badian E. Rome, Athens and Mithridates // AJAH. 1976. Vol. 1. P. 109; Sherwin—White A. The Opening of the Mithridatic War // Miscellanea di studi Classici in onore di Eugenio Manni. Roma, 1980. T. VI. P. 1981.
[34] McGing B. Op. cit. P. 109–111.
[35] Weil R. Das Bundniss der Athener mit Mithridates // AM. 1881. Bd. I. S. 324; Wilamowitz—Moellendorf U. von. Athenion und Aristion // Kleine Schriften. В., 1937. Bd. V. T. 1. S. 204–219; Habicht Ch. Zur Geschichte Athens in der Zeit Mithridates VI // Chiron. 1976. Bd. 6. S. 127 u. folg.
[36] Rostovtzeff M. I., Ormerod H. A. Pontus and It's Neighbours: The First Mithridatic War // CAH. 1932. Vol. IX. P. 238–260; Will E. Op. cit. Vol. II. P. 399–406.
[37] Glew D. G. Between the Wars: Mithridate Eupator and Rome, 85–73 B. C. // Chiron. 1981. Bd. XI. P. 108–130.
[38] Моммзен Т. Указ. соч. T. II. С. 364; Glew D. Mithridates Eupator and Rome.., P. 380— 406.
[39] Ломоури Н. Ю. Указ. соч. С. 89.
[40] Gaggero E. S. La propaganda anliromana di Mithridate VI Eupatore in Asia Minore e in Grecia // Contributi di storia antica in onore di Albino Garzetti. Genova, 1976. P. 108–111.
[41] Oliver J. H. On the F.phesian Debtor Law of 85 B. C. // AJPh. 1939. Vol. 60. P. 468–170; ср.: Asheri D. Leggi Greche sul problema dei debiti // SCO. 1969. Vol. XV11I. P. 92 sg.