Юлиан был верховным понтификом, и в силу этого чувствовал себя ответственным за то, какие доктрины исповедует высшее жречество, и за его образ жизни. По мнению Юлиана, для того чтобы достичь влияния христианских клириков, обусловленного, как он считал, отчасти их нравственным учением, а отчасти милосердием к неимущим, язычники должны следовать их примеру. До сих пор нравственная проповедь возлагалась на философов. Юлиановы положения об обращении с неимущими и заключенными, а также установленные им правила частной жизни жрецов, явно позаимствованы им у христиан.
В издании Вассиана (Vossianus MS) этот фрагмент был помещен внутри Письма к Фемистию (см. 256c: между τό δή λεγόμενον и και πεποιήκασι), но затем был выделен и опубликован отдельно Петавием. Он написан, вероятно, в Антиохии, на пути в Персию.
...если[1] только кто-нибудь не слушается их царя, того немедленно наказывают. Род злых демонов предназначен для наказания тех, кто не прибегает к богам. <288b> Чтобы жечь, благодаря им, безумием атеистов, умирающих в уверенности, что они вознесутся на небеса, если их жизнь прервется насильственно. Равно и те, кто ищет пустынь вместо городов, [несмотря на то, что человек есть существо политическое и облагороженное [ήμερου]), отданы злым демонам и ведо́мы ими в своей мизантропии. Многие из них уже нашли темницы и цепи[2] - таким вот образом отовсюду стеснил их злой демон, которому они добровольно себя предали, отступив от вечных и спасающих богов. <288c> Но об этих достаточно сказанного; вернусь к тому, от чего отступил.
Поддержание законосообразного и справедливого поведения есть, очевидно, дело политиков, твоя же задача состоит в том, чтобы увещевать граждан не переступать законов богов, ибо они священны. Поскольку же жизнь жреца <289a> должна быть более святой[3], чем жизнь политическая, то ты должен вести [людей] к такой жизни и в ней наставлять. Я молюсь, чтобы все люди достигли [этой жизни], и надеюсь, что те, кто но природе ревностен и серьезен, будут поступать именно так, ибо поймут, что твои слова им родственны.
Итак, прежде всего ты должен упражняться в человеколюбии, ибо из него происходят и иные многие блага, более того, выдающееся [έξαίρετον] и величайшее благо <289b> - милость богов. Ибо как те рабы, что живут со своими господами в согласии дружбы, трудов и любви более любимы, чем их товарищи по рабству; также следует полагать, что по природе человеколюбивый Бог относится с любовью к человеколюбцам. Человеколюбие многолико и разнообразно; оно проявляется и в умеренном наказании ради наилучшего для наказываемого - такое наказание имеет место, когда учителя наказывают детей ради их исправления и когда [мудрецы] заботятся о нуждах людей, <289c> подобно тому, как о них заботятся боги. Ты видишь все блага, происшедшие из земли, которые они даровали нам, всевозможную пищу, и в таком изобилии, какое они не дали всем остальным живым существам вместе взятым. И поскольку мы были рождены голыми, они защитили нас власами животных и тем, что произрастает на земле и деревьях. Они были в состоянии сделать это не наскоро и не случайно - не так, как об этом говорит Моисей, <289d> что люди получили ризы кожаные[4], но ты видишь, сколько суть даров Афины Эрганы[5]. А разве пользуются другие животные вином? А оливковым маслом? Разве что в тех случаях, когда мы даем им, даже если не даем людям. Кто из обитателей моря пользуется хлебом, кто из населяющих сушу - тем, что доставляется морем? Я еще не говорил о золоте, меди и железе, хотя всем этим боги весьма обогатили нас - не для того, чтобы мы поносили их, презирая бродящих <290a> среди нас бедняков, особенно тех, которые имеют добрый характер, но кому, например, не довелось унаследовать отцовское имущество, или тех, что бедны, потому что в силу великодушия не желают денег[6]. Многие, видя таких людей, поносят богов. Но отнюдь не боги суть причина их бедности, но куда более ненасытная алчность, являющаяся причиной возникновения этого ложного взгляда на богов, да и несправедливых обвинений в их адрес. <290b> Что же, молить, чтобы Бог пролил золото на бедных так же, как на родосцев[7]? Но если бы это и случилось, мы немедленно поставили бы своих домашних, расставили бы повсюду сосуды и отогнали всех остальных, чтобы лишь самим урвать предназначающиеся всем дары богов. Было бы удивительно, если бы мы требовали того, что не возникает естественно и что во всех остальных отношениях вредно, не предпринимая, однако, того, что в наших силах. <290c> Кто стал беден из-за даяний своим ближним[8]? В самом деле, я, скажем, часто получал то, что было дадено нуждающимся, из рук богов многократно умноженным, хоть я дурной делец, и никогда не жалел утраченного. О том, что сейчас, я ничего не скажу, ибо было бы нелепо сравнивать пожертвования [χορηγίας] частного человека и государя, <290d> но я знаю, что когда я был частным лицом, это со мной нередко случалось. Например, имение моей бабушки, которым насильственно завладели другие, сохранилось для меня в целостности потому, что из того малого, что имел [έκβραχέων], я издерживался и делился с нуждающимися.
Значит, следует делиться своим имуществом со всеми людьми [и особенно свободно с людьми благими, бедствующими и пребывающими в нищете], сколько потребно им для удовлетворения их нужд. Скажу, хотя это и прозвучит парадоксально, что благочестиво делиться одеждой и пищей <291a> даже с людьми порочными[9], ибо мы даем человеку, а не его образу действий. Потому, я думаю, достойны такой заботы и те, кто заключен в тюрьмах, ибо такое человеколюбие не препятствует справедливости. Ведь заключенные в тюрьмах ждут суда, и одни будут найдены виновными, а другие невинными, но было бы жестоко, боясь оказать милость не только невинным, но и порочным, <291b> быть безжалостным и бесчеловечным с теми, кто не совершил несправедливости. Когда я над этим задумываюсь, мне кажется всецело неприемлемым вот что: мы именуем Зевса Ксением[10], сами будучи к иноземцам недоброжелательнее скифов. Как же может желающий принести жертву Зевсу - богу Ксению - даже приближаться к его храму! С какой же совестью [συνειδότος] может он делать это, забывший, что
Зевс к нам приводит нищих и странников;
Дар и убогий Зевсу угоден[11]!
И опять же, если человек, служащий Зевсу Гетерию[12], <291c> хотя и видит, что его ближние нуждаются, не даст им ничего даже на драхму, то как может думать, что он хорошо служит Зевсу? Когда я смотрю на это, то сильнейше изумляюсь, ибо вижу что эти эпонимы[13] суть от начала начертанные их образы [εικόνας γραπάς], хотя в своих делах мы и не обращаем на такие вещи внимания. Боги называются нами родовыми [όμόγνιοι], мы именуем Зевса богом - <291d> покровителем рода [όμόγνιος], и при этом относимся к своим родственникам, как к чужеземцам. Я говорю: "родственникам", ибо каждый человек, хочет того или не хочет, является родственником каждому другому; это истинно и в том случае, если, как некоторые утверждают, все люди произошли от одного мужчины и одной женщины, и в том случае, если дело обстоит иным образом, и боги разом и изначально дали всем нам ипостасное бытие в космосе: <292a> не одному мужчине и одной женщине, но многим мужчинам и женщинам сразу. Ибо имевшие силу дать ипостасное бытие одному и одной были способны [сотворить] и многих мужчин и женщин, ибо способ [творения] одного и одной тот же, что многих[14]. Если кто-нибудь обратит внимание на различие нравов и законов, и еще более - на славное и господственное по преимуществу, имею в виду идущее от богов и переданное нам благодаря теургам от времен изначальных [свидетельство о том, что] когда Зевс <292b> упорядочивал и украшал все вещи, то из оброненных им капель священной крови произрос род человеков. Отсюда следует, что все мы - родственники, но может быть, все произошли от одного мужчины и одной женщины, то есть от двух, а может, мы все произошли от богов - так, как нам говорят об этом сами боги и как мы должны верить в то, что засвидетельствовано <292c> самим делом. Дело же говорит о том, что многие люди возникли разом; я буду говорить об этом в другом месте со всей обстоятельностью, здесь же будет достаточно следующего: если люди произошли от одного и одной, то нашим законам не было бы свойственно такое различие; равно непохоже и на то, что всю землю наполнил людьми один человек, даже если предположить, что многие жены рожали ему разом помногу, как свиньи. Но когда боги породили[15] человека, то таким именно способом, каким был произведен один, произошли и многие, кому выпало стать достоянием богов рождений[16]: те и явили[17] их, <292d> получив их души от Демиурга, где они суть извечно[18].
Вот над чем еще достойно поразмыслить. Сколько было в прошлом потрачено слов, чтобы показать, что человек по природе общественное живое существо! Неужели же мы, говоря и утверждая это, будем необщительны со своими близкими? Пусть каждый утвердит на этом свой нрав и соответствующее поведение относительно почитания богов, порядочность в отношении людей <293a> и чистоту в отношении тела; да изобилует он делами благочестия, всегда стараясь мыслить о богах с трепетом, взирая на их храмы и изваяния с уважением и благоговением, почитая их так, как если бы видел присутствующими. Ибо наши отцы устроили статуи, алтари, охрану неугасимого огня и все такого рода вещи как символы присутствия богов - не для того, чтобы мы полагали богами эти символы, <293b> но чтобы посредством их служили богам. Ибо, будучи в телах, мы должны сотворить богам службу телесно, хотя сами они бестелесны; но они в первых- изваяниях [άγαλματα], явили нам вторых, которые после этих первых - тех, что следуют за первыми, что обходят по кругу всё небо. <293c> Но поскольку даже им невозможно воздать служения телесно - ибо они, естественно, ни в чем не нуждаются[19], то иной род изваяний был открыт на земле, служа которым мы располагаем к себе благосклонность богов. Ибо как те, что служат образам [εικόνας] царей, которые ни в чем не нуждаются, все равно привлекают к себе расположение царей, так же и те, что служат изваяниям богов, <293d> хотя те ни в чем не нуждаются, все равно убеждают их помогать и заботиться. Ибо желание делать всё, на что способен, есть, поистине, свидетельство благочестия, и тот, кто полон таким желанием, обладает, поистине, свидетельством наибольшего благочестия. Тот же, кто пренебрегая тем, что в его силах, стремится к невозможному, очевидно, упустив возможное, не достигнет и невозможного. <294a> Ибо хотя Бог и не нуждается ни в чем, из этого не следует, что не должно делать Ему приношений. Он отнюдь не нуждается и в словесных восхвалениях. И что из этого? Неужели следует лишить Его и их? А значит, остаются <294b> неотменяемыми и деяния, совершающиеся в Его честь, которые заповедано воздавать не три года и не три тысячи лет, но все время всем народам земли.
Итак, взирая на изваяния богов, <294c> не будем думать ни того, что это камень или дерево, ни того, что это сами боги; в самом деле, образы царей не суть дерево, камень или медь, еще меньше это - сами цари, но именно образы царей. Значит, тот, кто любит царя, получает удовольствие, взирая на его образ, как любящий своё чадо при взгляде на его изображение, <294d> а любящий отца - на его. Следовательно, тот, кто любит богов, получает удовольствие, взирая на их изваяния и изображения, испытывая сразу изумление и ужас перед богами, видящими его из невидимого мира. Если же кто-нибудь думает, что поскольку [изваяния] провозглашаются образами богов, они не могут разрушиться, то мне кажется, он совершенный дурак [παντελώς ἄφρων], ибо в этом случае они не могли бы и возникнуть благодаря человеку. <295a> Но то, что может быть сделано мужем мудрым и благим, может быть уничтожено глупым и дурным человеком. Что же до тех, что были приуготовлены богами быть живыми изваяниями их невидимой сущности - говорю о богах, круговращающихся в небе, - то они пребывают неизменно в течение всего времени. Итак, никто да не отступит от веры, видя и слыша, как некоторые люди оскорбляют изваяния богов и их храмы. Разве они не предали многих добрых людей смерти, например Сократа, Диона <295b> и великого Эмпедотима[20]? Хотя я твердо знаю, что боги пеклись о них более, чем о храмах. Смотрите: поскольку тела даже этих людей были тленны, боги позволили им уступить и подчиниться природе, взыскав позднее с их убийц; так случалось и на наших глазах со всеми святотатцами.
Потому пусть не обманывают нас словами, не смущают нашу веру в провидение. А те, что порицают <295c> нас таким образом - имею в виду иудейских пророков, - то что они сами говорят о своем храме, который был разрушен три раза и не восстановлен еще и доныне? Я говорю это не порицая их, ибо сам собираюсь после столь многого прошедшего времени восстановить его в честь того бога, который [изначально] в нем славился[21]. Я использую сейчас этот пример, ибо желаю показать, что ничто, созданное человеком, <295d> не может быть нетленным, и что писавшие об этом пророки несли чушь, обращенную к выжившим из ума старухам. Впрочем, я думаю, ничто не препятствует этому богу быть великим, несмотря на то, что ему не случилось иметь ни пророков хороших, ни экзегетов. Причина же этого в том, что они не доставили своим душам очищения кругом наук[22], не позволили знанию раскрыть их крепко сомкнутые вежды и очистить облегающую их тьму. <296a> Однако эти люди сквозь туман видели великий свет, видели не чисто и не ясно, полагая, что это не чистый свет, но огонь, и не видя все то, что окружает его, но громко крича: "Трепещите! Убоитесь! Огонь! Пламя! Смерть! Кинжал! Меч!" - описывая многими именами поражающую мощь огня. Но о них лучше написать отдельно, <296b> показав, сколь хуже наших поэтов эти учителя богословия.
Нам следует не только припадать к статуям богов, но также поклоняться их храмам, священным рощам и алтарям. Разумно воздавать честь и жрецам, как слугам и рабам богов; а поскольку они служат [διακονούντας] нам во всем, что касается богов, они содействуют даянию[23] благ из богов к нам, <296c> ибо они возносят жертвы и молятся за всех людей. А значит, справедливо воздавать им всякую честь, и ничуть не меньшую, если не большую, чем городским магистратам. Возможно, кто-нибудь думает, что мы должны наделить их равной честью, ибо начальствующие тоже неким образом священнодействуют, будучи защитниками законов, однако нам следует куда больше наделять своим благоволением жрецов. <296d> Ахейцы, например, приказали своему царю[24] примириться со жрецом, хотя он и был одним из их врагов, в то время как мы не можем примириться с иереями, которые являются нам друзьями, приносящими за нас жертвы и молящимися за нас.
Поскольку же наше рассуждение вновь вернулось к началу, чего я давно желал, то теперь, я думаю, достойно будет дать изложение того, каким человеком должен быть иерей, чтобы он и богов мог почитать, и сам по справедливости почитаться. Мы же не должны ни исследовать, ни рассматривать его поведения, но пока он именуется иереем, <297a> воздавать ему честь и служение, а если он окажется человеком порочным, следует лишить его священнического служения, как явившего себя недостойным его. Но пока он приносит за нас жертвы, совершает посвятительные обряды, вводит нас в присутствие богов, мы должны относиться к нему уважительно и благочестиво, как к наичестнейшей собственности[25] богов. Ибо было бы нелепо воздавать почет камням, из которых сделаны алтари, в силу того, что они посвящены богам, благодаря наличию у них определенной формы и образа, позволяющих им использоваться во время литургий, <297b> и в то же время не считать, что следует воздавать честь посвященному богам человеку. Возможно, кто-нибудь возразит: "А если он будет человеком несправедливым и весьма часто пренебрегающим посвященными богам обрядами?" Тогда, отвечаю, мы должны изобличить такого человека, чтобы не был богам в тягость человек порочный, пока же не изобличен, не достоин бесчестья. Ибо отнюдь не было бы разумным <297c> лишить почестей не только таких вот служителей, но и тех, кто достоин чествования. Тогда пусть как каждый магистрат, так и каждый иерей пользуется уважением, ибо это же гласит и дидимский оракул[26]:
Тем, кто в своем нечестивом и жалком умишке
Вред причинить жрецам бессмертных богов замышляет
И в своих мыслях безбожных им оскорбленье наносит, -
Жизненный путь пройти до конца не удастся.
Так же и тем, кто богов дерзает бесчестить блаженных,
Честь служенья кому они получили от предков[27].
И опять, в иных словах бог[28] говорит: <298a>
Все мои служители от вредоносного зла ...[29],
и после этого говорит, что наложит на их обидчиков справедливое наказание.
Многие изречения бога имеют тот же смысл, и благодаря им мы достигаем познания, как должно чтить и помогать священству, о чем я скажу, и весьма пространно, в других местах. Сейчас же довольно и этого, чтобы не скакать по верхам, ибо достаточно демонстрации изречений бога <298b> и приказа, выраженного в его словах. Так что если кто-нибудь считает, что как учитель таких предметов я не достоин доверия, то пусть устыдится самого бога, пусть ему явит послушание и уважит священников богов более, чем кого бы то ни было. Теперь я постараюсь описать, каков должен быть сам иерей, и не ради тебя, ибо если бы я уже не знал ни от наставника[30], ни от самих великих богов, насколько хорошо ты справляешь священнослужение [λειτουργίαν], <298c> да и все, что входит в круг твоих полномочий, то в деле такой важности я не дерзнул бы тебе довериться), но чтобы ты, на основании мною сказанного, мог с большей убедительностью и свободой учить других священников - не только городских, но и сельских, ибо и ты не сам от себя так мыслишь и поступаешь, но имеешь опору в том, кто благодаря богам является великим архиереем[31]. Я никоим образом не достоин этого сана, хотя желаю и непрестанно молю богов, чтобы быть мне его достойным. <298d> Ибо ты должен знать, что боги возвещают нам великую надежду на то, что после смерти, и мы должны им всецело верить. Ибо боги не лгут никогда ни относительно той [жизни], ни относительно того, что в этой. Поскольку же в преизобилии своей мощи они способны преодолеть смятение <299a> здешней жизни, исправить здешние нестроение и неестественность, то не тем ли более в тамошней, где разделены враждующие [начала]: бессмертная душа отделена от тела, а смертное тело стало землей? Неужели там не будет того, о чем они возвещают здесь человечеству? Итак, поскольку мы знаем, что боги дали своим жрецам великие награды, то да будет позволено нам сделать их ответственными за всё, связанное с почитанием богов, <299b> используя их собственные жизни как образец для того, что они должны проповедовать людям.
В первую очередь мы должны проповедовать благочестие но отношению к богам. А значит, прилично нам литургисать, имея в виду, что боги реально присутствуют и видят нас, оставаясь для нас невидимыми, и они способны проницать своим взглядом, превосходящим свет, всё, вплоть до сокровеннейших <299c> наших помыслов. Это не мои слова[32], но их, провозглашенные ими через многих[33]; для меня же достаточно и одного такого речения, говорящего сразу и о том, что боги видят все вещи, и о том, что радуются благочестивым.
Стрелы далеко разящие Феба проникнут повсюду -
Даже и твердые скалы взор его быстрый пронзает, <299d>
И темно-синее море. Нет, от него не сокрыто
Множество звезд, в непрерывном вечном вращенье бредущих
В небе вечернем, по мудрым законам судьбы неизбежной,
Ни те страдальцы, что в мрачном Тартаре навеки сокрыты,
В царстве подземном, в страшной обители вечного мрака, <300a>
Благочестивым же людям радуюсь я, как Олимпу[34].
Всякая душа, и особенно душа человека, роднее[35] и родственней [συγγενέστερον] богам, чем камни и скалы, и чем более она им подобна, тем быстрее и легче проницает ее божественный взгляд. Посмотри <300b> на человеколюбие бога, говорящего, что он радуется образу мыслей[36] благочестивых мужей так же, как и чистоте Олимпа. В таком случае, разве не возведет он наши души от тьмы и Тартара, если мы с благоговением приблизимся к нему? В самом деле, он знает даже заключенных в Тартаре - и эта область не выпала из власти богов, - благочестивым же возвещает Олимп вместо <300c> Тартара. Потому изо всех сил следует держаться благочестивых дел, приступая к богам с благоговением, не произнося и не слушая ничего постыдного. Священники должны сохранить себя в чистоте не только от нечистых и постыдных деяний, но также от произнесения или слушания о подобных вещах. Соответственно, должны быть исключены все мерзкие шутки и распутные беседы. Чтобы ты понял, что я имею в виду: пусть никто из возведенных в жреческий сан не читает ни Архилоха, ни Гиппонакта[37], <300d> ни кого-нибудь иного, писавшего подобные вещи. И в старой комедии пусть избегает подобного рода вещей, так лучше; вообще, будем же отличаться мы лишь знанием философии, а из философов - лишь тех, кто избрал водителями своего воспитания богов, как, например, Пифагор, Платон, Аристотель и круг Хрисиппа и Зенона. Мы не должны внимать ни всем философам, ни всем догматам, но только тем, <301a> которые делают человека благочестивым, учат о богах - во-первых, что они существуют, во-вторых, что промышляют об этих вещах, и далее, что они не совершают никакого зла ни человеку, ни друг другу, что они не завидуют, не клевещут[38] и не враждуют. Я имею в виду, прежде всего, те писания, которыми так опозорились наши поэты, а потом и россказни вроде тех, что напряженно измышляли иудейские пророки, и которыми восхищаются <301b> жалкие люди, причисляющие себя к галилеянам.
Нам пристало читать исторические повествования об имевших место событиях, однако следует избегать всех тех присутствующих в этих историях вымыслов, какие имели хождение между людьми прошлого, всего этого - любовных историй, да и остального тому подобного. Как не всякая дорога приспособлена быть дорогой иерея, но она должна быть приуготовлена, так <301c> и не всякое чтение ему пристало. Ибо слова вызывают определенное состояние в душе и потихоньку пробуждают влечения, и затем внезапно вспыхивает пламя, против которого, я полагаю, следует ополчиться заранее.
Не допускайте ни учения Пиррона, ни Эпикура, но и уже прекрасно сделали боги, уничтожив труды их, так что на настоящий момент большая часть <301d> их книг утрачена. Ничто, однако, не препятствует мне упомянуть и о них, с тем, чтобы показать, каких речей следует избегать жрецу в наибольшей степени; если же дело обстоит так в отношении речей, то конечно, много раньше следует избегать жрецу таких мыслей. Ибо, на мой взгляд, грех языка не тождествен ошибке мысли, но более всего следует быть внимательным к последней, ибо язык грешит вместе с ней. Следует изучать гимны богам - много их суть, прекрасных, созданных и в древние, и в новые времена, ведь и в самом деле, должно стараться знать поющееся в святилищах. Ибо малая часть их была творением человека, многое же - даром богов в ответ на молитвы <302a>; это было создано в честь богов, благодаря божественному вдохновению и недоступности души злу.
Такие вот вещи достойны быть предметом изучения, и мы должны часто молиться и публичным, и частным образом, лучше всего трижды в день, если же нет, то, во всяком случае, на рассвете и вечером. Ибо неразумно посвященному в жрецы проводить день или ночь без жертвы [ἄθυτον][39], рассвет же - начало дня, <302b> а сумерки - ночи. И это разумно - начинать так оба [временных] промежутка, даже если не случится тебе, будучи служащим иереем, литургисать[40]. Ибо нам пристало сохранить все священнодействия, которые предписал нам совершать отеческий закон, не должно совершать ни больше, ни меньше, ибо вечны боги, и нам следует подражать их сущности, чтобы умилостивить их этим. <302c>
Если бы мы могли быть только чистыми душами, и наши тела ни в чем не мешали нам, то такую жизнь прекрасно было бы предписать иереям. Но поскольку имеет обязанности не жрец вообще, но этот вот иерей, тогда что же допустимо для человека, посвященного в жреческий сан, в случае, когда он не должен служить литургию? Я полагаю, иерей должен хранить себя от всякой скверны <302d> ночью и днем, и затем, после очищения себя, в течение следующей ночи. Очистившись же теми очищениями, что предписываются священными законами, он должен в этом состоянии входить в храм и пребывать там столько дней, сколько предписывает закон. Тридцать дней - так это у нас, в Риме, но в других местах - по-другому. Разумно, я полагаю, все эти дни ему не покидать священной ограды[41], не посещая ни дома, ни рынка, не видя <303a> даже никого из архонтов, разве что в пределах священной ограды, заботясь только о служении богам, наблюдая за всем и все устраивая; а когда исполнятся дни [его служения], он уступит другому совершение литургии. И когда он вернется опять к обычной жизни людской[42], он может прийти в дом друга и, если пригласят, на пир[43], но не ко всем, <303b> а лишь к лучшим. В этот период не будет неприличным время от времени обходить рынки, не нелепо поприветствовать власти [ήγεμόνα] и своих архонтов [ἔθνους ἄρχοντα], помогая, насколько возможно, людям благомыслящим в их нуждах.
Прилично, я полагаю, для иереев быть одетыми в роскошнейшие одежды, когда они литургисают внутри храма, но когда они находятся вне священной ограды, подобает им быть одетыми в обычную одежду без какой-либо пышности. Ибо неразумно употреблять то, что дается нам во имя богов, ради пустого тщеславия. Потому мы не должны появляться на агоре в чересчур <303c> роскошном платье, не должны выглядеть крикливыми, и вообще, никоим образом не хвастать. Посмотри, как боги, будучи удивлены совершенной скромностью Амфиарая[44], после того, как приняли решение уничтожить то знаменитое воинство, - а он, хотя и знал, что должно быть так, все-таки пошел с ним, и тем самым не отверг сужденный ему конец - боги, говорю, совершенно преобразили его, сделали из иного иным и перенесли в область богов. Ибо все другие, воевавшие против Фив, начертали девизы на своих щитах <303d> и воздвигли трофеи в честь падения кадмейцев прежде, чем превозмогли врагов, но он, общник богов, ополчившись и воздев оружие, не имел на нем начертаний, но был скромен и кроток, о чем свидетельствовали даже враги. Потому, я думаю, и мы, иереи, должны являть скромность в одежде, чтобы стяжать благоволение богов; ибо немалое мы наносим богам оскорбление, нося на людях священные одежды, делая их народными, <304a> отняв их у богов [δημοσιεύοντες], предоставляя повод поглазеть на них, как на что-то чудесное. Но когда такое случается, многие не очистившиеся подходят к нам и тем самым сквернят символы богов. А каково беззаконие, когда богов презирают из-за нас, носящих священные одежды, но живущих отнюдь не священно! Однако и об этом тоже я скажу подробнее в другом месте, то, что я тебе сейчас написал - я набросал в общих чертах.
Ни один иерей не должен присутствовать на распутных представлениях, <304b> в театре ли, вводя ли их в свой дом, это ему никоим образом не пристало. В самом деле, если бы было возможно изгнать такие зрелища из всех театров, возвратить вновь театр Дионису - чистый, как в древности, то я от всего сердца постарался бы сделать это. Теперь же <304c> я думаю, что это, с одной стороны, невозможно, а с другой, даже если бы это представилось возможным, то не было бы полезным. Итак, я требую, чтобы иереи избегали распутных представлений, предоставив это толпе. Пусть никто из иереев не входит в театр и не имеет своим другом ни актера, ни возничего, пусть ни танцовщик, ни мим даже близко не подходят к его порогу. Что же до священных игр, то желающий может посетить те из них, <304d> где женщинам запрещено участие не только в состязаниях, по и в качестве зрителей. Что же касается собачьих потрав, которые совершаются в городских театрах, то нужно ли говорить о том, что не только жрецы, но и их дети должны держаться от этого в стороне?
Возможно, было бы хорошо еще ранее сказать о том, какого рода люди и каким способом должны назначаться жрецами, но отнюдь не нелепо и завершить этим свою речь. <305a> Говорю, что наилучший человек в каждом из городов, наиболее боголюбивый, а затем и человеколюбивый, должен быть поставляем, беден он или богат. Да не будет иметь значения в этом вопросе, известный это человек или безвестный. Ибо тому, кто благодаря своей кротости остался безвестен, не должен послужить препятствием недостаток славы. Даже если это бедный и простой человек, но он имеет внутри себя любовь к Богу и человеколюбие, то да будет посвящен. Доказательством <305b> его любви к Богу служит то, что он привел всех своих домашних к благочестивому отношению к богам; доказательством же его человеколюбия - то, что он легко делится с нуждающимися даже малым из своего имущества, охотно его им давая, творя столько доброго [έπιχειρών], сколько сможет.
На это следует обратить особое внимание, и потому нужно использовать это для врачевания [человеческих душ]. Я думаю, что когда бедняки были не присмотрены и не ухожены иереями, нечестивые галилеяне, <305c> видя это, обратились к человеколюбию, то приобретя этим добрую славу, усилили то худшее, что было в их поступках[45]. Они подобны тем, что соблазняют детей пирожными - угостив два или три раза, убеждают пойти с ними, а когда удалятся подальше от дома, забрасывают на борт корабля и продают в рабство: то, что на секунду показалось сладким, оборачивается горечью на всю жизнь; таким же образом и галилеяне начинают с того, <305d> что называется у них агапами, приютами [εύποδοχής], трапезным служением [многие способы, потому и многие имена], а в результате приводят они весьма многих к атеизму. <...>[46]