Приступая к изложению системы Гераклита, Гегель замечает: "Здесь перед нами открывается новая земля; нет ни одного положения Гераклита, которого я не принял в свою "Логику""[1]. Замечание Гегеля подтверждает оценку древних. Современники прозвали философа Гераклитом Темным и Гераклитом Загадочным. Рассказывали, что даже Сократ лишь наполовину понимал написанное Гераклитом (Диоген Лаэртский II, 22). Для нас проблема стала еще более острой. Хотя мы располагаем сотней фрагментов его сочинения, нам трудно реконструировать из этих обломков возведенное Гераклитом сооружение. "Quot philologi, tot Heracliti" - сколько филологов, столько и Гераклитов.
Гераклит родился в Эфесе около 540 г. до P. X. в семействе басилевса. Он разработал философскую систему и обнародовал ее или в форме афоризмов, или в более или менее систематичном трактате под названием О природе. Мышление Гераклита отличается самобытностью, которой он тщеславился; но он был по преимуществу physikos и распахивал уже возделанную землю.
Предшественников своих Гераклит презирал:
"Многознание уму не научает, а не то научило бы Гесиода и Пифагора, равно как и Ксенофана с Гекатеем" (Диоген Лаэртский IX, 1; DK 22 В 40; Dumont, 75; KRS, n° 190, p. 193: "Многознайство уму не научает, иначе оно научило бы и Гесиода с Пифагором, и Ксенофана с Гекатеем")[2].
В самом деле, знание достигается только благодаря большому усилию и исключительному таланту, ибо "природа любит скрываться" (Фемистий. Речь V, 69 В; DK 22 В 123). Презрение не мешало Гераклиту следовать своим предшественникам. Как и милетяне, он предположил, что мироздание должно быть упорядоченным и единообразным космосом, этот космос он попытался описать и объяснить.
В начале своей кг/иги Гераклит возвещает:
"Вечно сущий логос люди неспособны понять ни прежде, чем внемлют ему, ни уже вняв ему однажды. Ибо, хотя все вершится согласно логосу, люди кажутся несведущими, даже когда узнают те слова и дела, которые я описываю, различая каждое согласно сто природе и каждое изъясняя, как оно есть. От прочих же людей ускользает, что они делали, бодрствуя, как забывают они и то, что делали во сне" (Секст Эмпирик. Против ученых VII, 132; DK 22 В 1; Dumont, 65-66; KRS, n° 194, p. 199: "Хотя этот Логос существует вечно, недоступен он пониманию людей ни раньше, чем они услышат его, ни тогда, когда впервые коснется он их слуха. Ведь все совершается по этому Логосу, и тем не менее они <люди> оказываются незнающими всякий раз, когда они приступают к таким словам и делам, каковы те, которые я излагаю, разъясняя каждую вещь согласно ее природе и показывая, какова она. Остальные же люди <сами> не знают, что они, бодрствуя, делают, подобно тому как они забывают то, что происходит с ними во сне"[3].)
Знаменитый логос Гераклита есть одновременно и то, что Гераклит изрекает в своей книге, и закон, управляющий мирозданием. Это значит, что книга эфесянина, так же как и сочинения милетских философов, дает рациональное объяснение природы.
Объяснение это не упускает деталей - Гераклит создал, например, астрономию, соперничающую с астрономией Анаксимандра. (Недавно в одном папирусе из Оксиринха, греческого города в Среднем Египте, где было найдено важное собрание папирусов, обнаружили новый фрагмент, относящийся к астрономии Гераклита.) В основу объяснений положено регулирующее начало, которое Гераклит отождествил с огнем, ибо
"все обменивается на огонь и огонь на все, подобно тому как на золото товары и на товары золото" (Плутарх. О Дельфийском Ε (De Ε apud Delphos), 8; Moralia, 388 e; DK 22 В 90[4]; Dumont, 86-87; KRS> n° 219, p. 211: "Все может в равных мерах обращаться в огонь, а огонь - во все, так же как имущество {обращается} в золото, а золото - в имущество").
Природные события, регулируемые огнем, происходят по определенным законам.
У Гераклита мы обнаруживаем также темы, интересовавшие пифагорейцев. Он размышлял о природе души:
"Я исследовал самого себя" (Плутарх. Против Колота, 20; Moralia, 1118 с; DK 22 В 101; Dumont, 89; KRS, n° 246: "Я искал самого себя"[5]) -
занятие нелегкое, потому что,
"направляясь к пределам души, их не найдешь, сколь бы долгим ни был твой путь, - такой глубокий она содержит в себе логос" (Диоген Лаэртский IX, 7; DK 22 В 45; Dumont, 76; KRS, n° 232, p. 217: "Границ души тебе не отыскать, по какому бы пути <= в каком бы направлении> ты ни пошел: столь глубока ее мера..."[6]).
Но познание души все же отчасти возможно:
"На входящих в те же самые реки набегают все новые и новые воды, так и души испаряются из влажного" (Арий Дидим, у Евсевия, Приготовление к Евангелию XV, 20, 2; DK 22 В 12; Dumont, 69; KRS, n° 214, p. 207: "На входящих в те же самые реки всякий раз набегают другие воды").
Душа есть род испарения; она обновляется, насыщаясь парами - из воздуха, который мы вдыхаем, из пищи, переваривающейся в желудке. Несмотря на постоянное изменение, душа сохраняет свое тождество, так же как не утрачивает самотождественности река, хотя образующие ее воды всегда различны.
С подобной психологией у Гераклита связаны размышления о смерти и потустороннем мире.
"Людей ожидает после смерти то, чего они не чают и не воображают" (Климент Александрийский. Строматы IV, 22, 144. 3; DK В 27[7]; Dumont, 72).
Логос, таким образом, распространяется и на наше состояние post mortem[8]. Кроме того, он предписывает нормы поведения для нашей дольней жизни:
"Кто намерен говорить <= "изрекать свой логос"> с умом, те должны крепко опираться на общее для всех, как граждане полиса - на закон, и даже гораздо крепче. Ибо все человеческие законы зависят от одного, божественного: он простирает свою власть так далеко, как только пожелает, и всему довлеет, и <все> превосходит" (Стобей. Антология III, 1,179; DK 22 В 114[9]; Dumont, 91-92; KRS, n° 250, p. 225: "Желающие говорить разумно должны основываться на общем для всех, подобно тому как государство основывается на законе, и даже еще более твердо. Ибо все человеческие законы питает единый божественный закон: он имеет безграничную власть, довлеет всему, и сила его не убывает").
Из этики Гераклита нам известно лишь немногое; но некоторые древние экзегеты целью всей его философии считали теорию морали.
Так же как Ксенофан, Гераклит говорил о богах; и, как Ксенофан, изъяснялся он необычно:
"Единая мудрость называться не желает и желает именем Зевса" (Климент Александрийский. Строматы V, 14, 115. i; DK 22 В 32; Dumont, 74; KRS, n° 228, p. 216: "Одно, единственно мудрое, не желает и желает называться именем Зевса".
Хотя Гераклитово божество (которое, очевидно, тождественно мировому огню, самому логосу) обладает величием и могуществом Зевса, понятие о нем далеко от традиционного представления о богах.
Так же как и Ксенофан, Гераклит размышлял над проблемами теории познания. Он полагал, что
"человеческое существо не обладает разумом, а божественное обладает" (Ориген. Против Цельса VI,12; DK 22 В 78; Dumont, 84; KRS, n° 205, p. 203, n. 10: "Человеческому складу {мышления} не присуще безошибочное суждение, божественному- присуще"),
ибо природа любит скрываться от нас. Тем не менее знание все-таки возможно, если правильно подходить к изучению природы:
"То, о чем осведомляют зрение и слух, я ценю более всего" (Ипполит. Опровержение всех ересей IX, 9, 5; DK 22 В 55; Dumont, 78; KRS, n° 197, p. 200: "Что можно видеть, слышать, узнать, то я предпочитаю"[10]).
Однако пользоваться этими способностями надо с осторожностью:
"Глаза и уши - плохие свидетели для людей, если души у них варварские" (Секст Эмпирик. Против ученых VII, 126; DK 22 В 107; Dumont, 90; KRS, n° 198, p. 200, n. 7. "Глаза и уши - плохие свидетели для людей, чьим душам невнятен язык").
На эмпирические наблюдения можно полагаться, только если их поверяют рассудком и разумом.
Взгляды Гераклита нас пока еще не удивляют: кажется, что он следовал проторенным путем; и хотя он ввел некоторые новшества в частностях, целое не создает впечатления большой оригинальности. (За исключением его тщательно отработанного стиля, который почти невозможно отразить в переводе.) Оригинальность Гераклита проявляется в трех тезисах, трех доктринах, составляющих подлинное ядро его философии.
Во-первых, Гераклит не выдвинул теорию происхождения мира; напротив, он отрицал возможность космогонии:
"Этот космос, один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но ом всегда был, есть и будет вечно живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий" (Климент Александрийский. Строматы V, 14, 104. 1; DK 22 В 30; Dumont, 73; KRS, n° 217, p. 210: "Этот мировой порядок, тождественный для всех, не создал никто ни из богов, ни из людей, но он всегда был, есть и будет вечно живым огнем, мерами вспыхивающим и мерами угасающим")[11].
Универсум, отождествляемый здесь с огнем, который является его материальным началом, не имеет никакого происхождения; он вечен, у него не было начала во времени - его никто не сотворил. Мысль в высшей степени оригинальная и наверняка поразившая современников Гераклита, ведь для них первая задача физики состояла именно в том, чтобы объяснить происхождение космоса. К сожалению, в дошедших до нас фрагментах сочинения Гераклита нет почти никаких сведений относительно того, как обосновывалось это, прежде никем еще не высказанное, положение.
Во-вторых, самая известная концепция эфесянина такова:
"Гераклит говорит где-то: "все движется и ничто не остается на месте", а еще, уподобляя все сущее течению реки, он говорит, что "дважды тебе не войти в одну и ту же реку"" (Платон. Кратил, 402 а)[12].
Panta khōrei kai oyden menei / Πάντα χωρεῖ καὶ οὐδὲν μένει, "все движется и ничто не остается на месте" - вот ключевая мысль Гераклита, пусть даже слова panta rhei, которыми часто передавалась эта концепция, - не ipsissima verba[13] эфесского философа. Этот тезис с неожиданной ясностью иллюстрируется в одном небольшом почти тривиальном фрагменте:
"Холодное нагревается, теплое охлаждается, влажное высыхает, сухое орошается" (Цецес. Комментарий к "Илиаде", р. 126 Hermann; DK 22 В 126; Dumont, 94).
Образ "кикеона" - напитка, который "расслаивается, если его не взбалтывать"[14] (Теофраст. О головокружении, 9, р. 138 Wimmer; DK 22 В 125; Dumont, 94), так же символизирует всеобщее движение, как и образ реки, в которой мы не можем омыться дважды.
Все беспрестанно изменяется, но изменение это не случайно и не опасно. Напротив, с позволения сказать, "болтушка" перестала бы существовать, если бы ее прекратили встряхивать: встряхивание, изменение для нее необходимы, они не вредят ей, а поддерживают ее. Всякая вещь есть, по существу, смесь элементов; сама вселенная представляется философу как вечное смешение, как божественный Огонь.
Третий тезис - утверждение единства противоположностей. Он непосредственно связан со вторым:
"Одно и то же в нас - живое и мертвое, бодрствующее и спящее, молодое и старое, ибо эти <противоположности>, переменившись, суть те, а те, вновь переменившись, суть эти" ([Плутарх.] Утешение к Аполлонию, 10; Moralia, 106 е; DK 22 В 88; Dumont, 86; KRS, n° 202, p. 201: "В нас <всегда> одно и то же жизнь и смерть, бдение и сон, юность и старость. Ибо это, изменившись, есть то, и обратно, то, изменившись, есть это")[15].
Второе предложение в этом фрагменте объясняет первое ("ибо"): именно потому, что все постоянно изменяется (а всякое изменение происходит в пределах каких-то противоположностей), все должно состоять из противоположных или враждующих элементов. Гераклит поясняет свой третий тезис рядом повседневных наблюдений: день и ночь - одно и то же явление; начало и конец кольца совпадают; путь вверх и путь вниз - один и тот же (см. Ипполит. Опровержение всех ересей IX, 10, 4; DK 22 В 60).
Единство противоположностей следует понимать как нечто динамичное:
"Должно знать, что война всеобща, что вражда есть справедливость и что все возникает через вражду и согласно необходимости" (Ориген. Против Цельса VI, 42; DK 22 В 80; Dumont, 84; KRS, n° 211, p. 206: "Должно знать, что война всеобща, и что закон есть борьба, и что все происходит через борьбу и по необходимости").
Война означает внутреннее напряжение вещей, динамичное единство противоположностей, открываемое, путем тщательного анализа, во всем мире естества; но это правая война, без которой ничто бы не существовало.
Ипполит сохранил один фрагмент, выражающий, как он уверяет нас, суть философии Гераклита:
"Бог есть день и ночь, зима и лето, война и мир, изобилие и голод (подразумеваются все противоположности); он принимает различный вид точно так, как оливковое масло, когда смешивается с благовониями, именуется по запаху каждого из них" (Ипполит. Опровержение всех ересей IX, 10, 8; DK 22 В 67; Dumont, 81; KRS, n° 204, p. 203: "Бог есть день-ночь, зима-лето, война-мир, пресыщение-голод (все противоположности - таков смысл); он изменяется подобно тому, как огонь, смешиваясь с курениями, получает название соответственно аромату каждого из них").
Во времена Гераклита умащения изготовляли, напитывая масляную основу смесью различных благовоний: полученным душистым мазям давали разные наименования в зависимости от присущих этим благовониям ароматов, - но основой служила одна-единственная связующая субстанция - масло. Точно так же, по Гераклиту, мы даем разные названия различным наблюдаемым в природе явлениям в зависимости от их противоположных свойств. Но за этой противоречивой изменчивой множественностью обнаруживается первоосновное единство, тождественное божественному Огню.
Гераклитовский универсум предстает перед нами во всем своем многообразии, со всеми своими противоположностями; мы видим тут беспощадную вечную борьбу. Однако эта борьба обеспечивает вещам существование, точнее - полное столкновений сосуществование, которое сохраняет природы и самотождественность вещей и которое завершается согласно предустановленным праведным законам. Таково видение Гераклита, и обязано оно отнюдь не поэтическому воображению или эзотерическому мистицизму. Это видение, основанное на рациональном анализе, подтверждаемое скрупулезным эмпиризмом и поверяемое душой, в которой, без сомнения, не было ничего варварского.