Глава XIII КАТОН

Автор: 
Грабарь-Пассек М.Е.

1. БИОГРАФИЯ КАТОНА

Первым римским прозаиком, решившимся писать сочинения по истории и другим наукам на латинском языке, был Марк Порций Катон (M. Porcius Cato).
Относительно третьего имени этого писателя - Катон -мнения расходятся. По Плутарху ("Катон Старший", 1, 2): "Раньше третье его имя было Приск, а не Катон. Имя Катона дано ему позже за его ум - умного человека римляне называют catus". Цицерон нигде не говорит ни о таком происхождении прозвища Cato, ни о прозвище Priscus, но упоминает о прозвище Sapiens (мудрый), которое было ему дано в старости, "потому что он обладал опытом во многих делах" ("Лелий", II, 6).
Никакого сопоставления имени Cato с прилагательным catus (по-сабински = acutus) Цицерон не делает. Вернее всего, это домысел Плутарха. Прозвище же Priscus (древний, или maior - старший - было дано ему потомками в отличие от его правнука Катона Утического или minor - младшего). Впоследствии к нему прилагали еще прозвище "Цензор".
Источниками биографии Катона служат: 1) краткая биография - из фрагментов книги Корнелия Непота "О латинских историках" (вся книга не дошла до нас), являющаяся сокращением его подробной биографии, на которую ссылается сам Непот: "О жизни и нравах его я рассказал больше в той книге, которую написал специально о нем по просьбе Тита Помпония Аттика" ("Катон", III, 5); 2) биография в "Жизнеописаниях" Плутарха; 3) ряд упоминаний о нем у Полибия, Цицерона, Тита Ливия и у позднейших авторов (Авла Геллия, Юлия Виктора, Нония и др.). Годом рождения Катона считается 234 г. до н. э.[1]; год смерти - 149 - совпадает с началом третьей Пунической войны.
Из произведений Катона полностью дошло только одно - "О земледелии" (De agri cultura), - в некоторых изданиях называемое "О сельском хозяйстве" (De re rustica) в 162 главах. От всех остальных дошли только фрагменты, иногда имеются лишь ссылки на них у позднейших авторов (особенно много у Авла Геллия). Произведений, не дошедших до нас, было, по-видимому, восемь:
1) История Рима и италийских племен, обычно называемая "Начала" (Origines).
2) Энциклопедия, составленная Катоном для его сына и охватывавшая три раздела: сельское хозяйство, медицину и ораторское искусство. Есть предположение, что в ней были и разделы, касавшиеся права и военного дела и явившиеся сокращением самостоятельных сочинений по этим вопросам. Латинское название этого произведения неизвестно, у позднейших авторов оно передается по-разному; вернее всего, оно было озаглавлено "К сыну" (Ad filium).
3) Так называемое "Carmen de moribus" ("Поэма о нравах"; Авл Геллий, XI, 2, 2). Несмотря на название "Carmen", эта книга, по-видимому, была написана прозой; приводимые из нее места не укладываются ни в какой стихотворный размер.
4) Лечебник, на который ссылается Плиний Старший (XXIX, 1, 14-15).
5) Работа по праву, упоминаемая Цицероном ("Об ораторе", III, 33 г. 135), хотя ее существование не вполне достоверно.
6) Сочинение о военном деле (De re militari; Авл Геллий, VI (VII), 4, 4).
7) Речи и письма. Ссылок на речи Катона встречается много (особенно у того же Геллия); имеются фрагменты приблизительно из 80 речей. По всей вероятности, Катон сам собрал свои речи, или они были собраны вскоре после его смерти. У Цицерона было 150 его речей ("Брут", 17, 65). Есть ссылки и на письма (например, Плутарх, "Катон Старший", 20, 8).
8) Сборник изречений по образцу греческих Ἀποφθέγματα и Γνωμολογίαι, частью переведенных с греческого (Плутарх, "Катон Старший", 2,4). Из него дошло только несколько отдельных метких выражений.
Свидетельства о произведениях Катона встречаются у тех же авторов, которые дают сведения о его жизни и в особенности о его характерных чертах и поступках.
Катон происходил из плебейского рода Порциев, члены которого до него не занимали крупных магистратур. Он родился в Тускуле, недалеко от Рима, и принадлежал, следовательно, к коренному населению римской области, но детство и юность провел в поместье своего отца в Самнии. С ранних лет он был знаком с сельскохозяйственными работами. Семья Катона была небогата; по своему происхождению и состоянию он принадлежал к разряду некрупных землевладельцев-помещиков. На государственном поприще он был homo novus, но в его время нобилитет еще не превратился в строго замкнутую касту, и настойчивый, честолюбивый человек с сильным характером, каким был Катон, имел возможность выдвинуться, особенно если он имел покровителей в среде самой знати.
Государственная деятельность Катона развертывалась во всех областях, в которых должен был проявлять себя римский гражданин в эпоху республики: Катон был храбрым воином, любил и хорошо знал военное дело и немало участвовал в боях; его ранняя молодость протекала в тяжелые годы второй Пунической войны, он участвовал во взятии Тарента под командой Фабия Максима, который на всю жизнь остался его любимым героем; в 195 г., будучи уже консулом, он с большой жестокостью подавил восстание в Испании, а через четыре года проявил личную храбрость и стратегические способности в войне с Антиохом (особенно в сражении при Фермопилах в 191 г.).
В области государственного управления Катон достиг высшего поста - цензуры: начав свой путь воинским трибуном в 209 г., он прошел всю лестницу государственных должностей - был квестором в Сицилии в 204 г., эдилом в 199 г., претором в Сардинии в 198, консулом в 195, легатом во Фракии в 194-191 гг. и цензором в 184 г. Его цензура вошла в историю. "Став цензором, - говорит Корнелий Непот, - Катон оказался очень строгим при выполнении этой должности: он покарал многих знатных лиц и провел много новых мероприятий, имевших целью подавить стремление к роскоши, которое в то время начало распространяться все шире".
В своей служебной карьере Катон, однако, не обошелся без сильного покровителя из патрициев. Его сосед по имению, Валерий Флакк, "человек, принадлежавший к одной из первых римских аристократических фамилий, пользовавшийся влиянием... убедил его ехать в Рим и принять участие в политической жизни" (Плутарх, "Катон Старший", 3). Судя по тому, что и консульскую и цензорскую должность Катон занимал вместе с тем же Валерием Фланком, покровительство последнего не ограничилось первыми шагами политической жизни Катона, а продолжалось до ее наивысшей точки - цензуры; очевидно, воюя постоянно с более молодой знатью, Катон имел возможность опираться на влиятельного представителя - и едва ли только одного представителя -старинного патрициата.
В заседаниях сената и в народном собрании Катон принимал горячее участие до конца своей жизни. Судебная деятельность его, в то время тесно связанная с государственной службой, была тоже очень обширна: он постоянно выступал в суде, притом почти всегда как обвинитель; сам же привлекался к суду 44 раза, но ни разу не был осужден. Выступления в сенате и в судах требовали владения ораторским искусством, и Катон овладел им настолько, что получил прозвище "римского Демосфена". Именно с этой практической целью он изучал речи греческих ораторов. Греческий язык он знал хорошо, но во время своего пребывания в Греции "говорил с афинянами через переводчика", "смеялся над теми, кто был влюблен во все греческое" (Плутарх, "Катон Старший", 12, 4) и к греческому образованию, как и к самим грекам, относился недоброжелательно.
В своей семейной жизни Катон старался следовать древнеримским обычаям. Своего сына от первой жены, Лицинии, происходившей из знатной, но небогатой семьи, он очень любил, сам обучал и "вывел в люди". Сын его достиг в молодые годы должности претора, написал книгу о праве, проявил большую храбрость в войне с Персеем, а своей женитьбой на сестре Сципиона Младшего, дочери Эмилия Павла, породнился с той самой эллинофильской верхушкой нобилитета, против которой боролся его отец. Он умер несколько раньше отца. Уже будучи восьмидесятилетним стариком, Катон женился вторично на дочери свое клиента Салония и имел от нее сына Катона Салониана, внуком которого был Катон Младший Утический, ярый представитель сенатской партии в борьбе с Цезарем. Из этого видно, что консервативно-республиканские традиции в семье Катона прочно сохранялись: имя самого Катона вошло в литературу и в историю как имя образцового римлянина старого закала, типичного представителя древнеримской "доблести". Однако при ближайшем рассмотрении политических взглядов и политической деятельности Катона, а также и его своеобразного личного характера виден ряд противоречий, которые делались все заметнее и в государственном строе Республики в целом.


[1] Если верить сведениям Плутарха, что Катон выступал против Сервия Гальбы в 149 г. перед самой смертью уже в возрасте 90 лет, то его год рождения 239; но этому противоречат данные о его служебной карьере.

2. ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВЗГЛЯДЫ КАТОНА

Позиция, занятая Катоном, как в вопросах внутренней, так и в вопросах внешней политики Рима, скрывала в себе ряд противоречащих друг другу моментов. В течение всей своей долгой служебной карьеры Катон выступал против распущенности, легкомыслия и любви к роскоши - пороков, все более распространявшихся в среде нобилитета; поэтому на первый взгляд он может показаться отъявленным врагом этой верхушки римского общества. Однако на самом деле это было не так: борьба шла между двумя группировками самого нобилитета, из которых одну, более прогрессивную, возглавлял Сципион Африканский Старший; для руководства же группой ревнителей отеческих традиций наиболее подходящей фигурой оказался Катон. В это время руководящая роль в Риме перешла от рода Фабиев, с крупнейшим представителем которого, Фабием Максимом Кунктатором Катон был тесно связан, к роду Корнелиев, к которому принадлежала семья Сципионов. Поэтому Катон боролся отнюдь не против власти нобилитета вообще, а только против преобладания отдельных его представителей.
Его вошедшая в поговорку суровая цензура не привела, по существу, ни к каким серьезным реформам: он исключил из сената нескольких сенаторов по совершенно незначительным поводам и уменьшил, очевидно, сообразуясь с желаниями старой аристократии, число сенаторов из сословия всадников. Еще при жизни Катона, при проведении следующего ценза, эти мероприятия были отменены.
Ненависть к Сципионам побуждала Катона бороться с ними любыми средствами. Уже Плутарх отмечает, что Катон едва не сорвал подготовку к походу Сципиона в Африку из-за личной ненависти к нему: "Он кричал в сенате, что Сципион тратит громадные суммы и беззаботно проводит время в палестрах и театрах, как будто не командует войсками, а справляет праздник. Он добился того, что к Сципиону были посланы трибуны с приказанием доставить его в Рим, если обвинения окажутся справедливыми. Сципион одними своими приготовлениями к войне убедил их в близкой победе и дал понять, что ему приятно проводить свободное время в кругу друзей, но что веселое времяпровождение не сделало его небрежным в серьезных и важных делах" (Плутарх, "Катон Старший" 3, 7). Напротив, совершено прав был Катон, когда возбудил дело против брата Сципиона Африканского, Луция Сципиона, ничтожного жестокого человека; он вполне справедливо исключил его из сената за то, что тот в угоду своему фавориту казнил пленного во время пирушки.
О выступлениях Катона против отдельных представителей враждебной ему группы нобилей сохранилось немало рассказов, послуживших основанием его громкой славы. Так, например, широкой известностью пользовалась его речь против наместника Сицилии Терма, сперва подвергшего публичной порке, а потом казнившего десятерых видных горожан за несвоевременную доставку продовольствия. Сохранились два отрывка, по-видимому, из двух речей Катона: одной до казни этих децемвиров, другой - после казни. "Кто может терпеть такое оскорбление, такую власть, такое рабство? Ни один царь не осмелился на такое дело; а этот поступок совершен по отношению к благородным людям, знатного рода, высокого положения? Где же верность союзникам? Где заветы предков?.. Сколько я слышал плача, вздохов, сколько видел слез и рыданий! Даже рабы тяжело переносят несправедливость; что же, вы думаете, чувствуют эти люди знатного рода и большой доблести, что будут они чувствовать в течение всей жизни!" (Авл Геллий, X, 3, 17). После казни децемвиров Катон говорит еще резче: "Твое беззаконное деяние ты хочешь прикрыть еще худшим преступлением: ты совершаешь убийство, ты устраиваешь бойню, по десяти человекам носят траур, ты рубишь десять голов свободных людей, ты у десяти человек вырываешь жизнь, у людей, не подвергшихся суду и не осужденных" (Авл Геллий, XIII, 25(24), 12).
Однако вся эта деятельность Катона носила очень односторонний характер, была всегда направлена против отдельных лиц, и ни в коем случае нельзя на основании подобных его выступлений делать заключение о демократизме его убеждений: он не провел ни одного подлинно демократического закона, действительно облегчающего участь беднейших слоев населения. Весь его интерес был сосредоточен на уменьшении расходов государственной казны и на ограничении трат частных лиц. Так, например, были вдесятеро повышены цены на предметы домашнего обихода, выходившие за пределы строго необходимого; был запрещен отвод воды из государственного водопровода в собственные дома богачей.
Катон не только не хотел изменить в чем бы то ни было консервативно-республиканский строй, но протестовал как раз против малейших попыток нарушить установленные традиции и боролся против тех людей, которые это делали; именно такой характер носит, например, его столкновение с Фульвием Нобилиором, о котором рассказывает Геллий. "Марк Катон упрекал Фульвия Нобилиора в том, что он дарит солдатам венки по пустячным поводам, желая задобрить их (per ambitum). По этому поводу привожу слова Катона: "Кто видел в прежние времена, чтобы кому-либо давали венок, если не был взят город или подожжен лагерь врагов?" А Фульвий, против которого Катон выступал с этими словами, давал солдатам венки, если они хорошо починяли вал или упорно рыли колодец" (Авл Геллий, V, 6, 24 сл.).
Во внешней политике Катон тоже занимал позицию, противоположную линии, проводимой Сципионом. Он стоял за образование провинций в покоряемых Римом областях, желая сделать их полностью зависимыми от Рима, Сципион же считал более полезным окружить Рим системой вассальных государств с известной долей автономии. Относительно Испании, где Катону пришлось воевать в год, последовавший за его консульством, он настолько неуклонно и жестко провел свою линию, что это привело к массовым самоубийствам среди населения. Однако в последний год своей жизни Катон, наоборот, выступил защитником прав испанцев против Сервия Гальбы, нарушившего мирный договор с лузитанцами и казнившего около 10 000 пленных; правда, добиться осуждения Гальбы ему не удалось, но репутация Гальбы была погублена.
В тех случаях, когда не было надежды установить полное господство Рима, Катон умел проявить дипломатическую снисходительность и предпочесть примирение открытой вражде. Известно, например, что он с большим успехом выступил в защиту жителей Родоса от обвинения в измене Риму при войне с Персеем. Совершенно верно оценив положение и поняв, что дружба с Родосом, игравшим большую роль в торговле на Востоке, выгоднее вражды, Катон добился отмены карательных мер, которые сенат предполагал применить к Родосу. Напротив, к Карфагену, в это время ничем не провинившемуся против римлян, но являющемуся опасным конкурентом в западной части Средиземного моря, Катон подошел иначе: после поездки в Карфаген в 157 г. в составе римского посольства он разжигал всеми средствами ненависть римлян к Карфагену, повторяя свою знаменитую фразу: "Впрочем, я полагаю, следует уничтожить Карфаген" [1] - и даже намеренно возбуждал в римлянах самую низменную жадность, восхваляя богатства Карфагена и его роскошную природу.
Наибольшую славу и у современников и потомков Катон заслужил своим личным образом жизни, умеренным и суровым. Желая показать, что для него является примером древний римлянин времен Цинцинната, он был чрезвычайно прост в своей одежде и в быту, крайне экономен, даже скуп в расходах на себя. О его строгости к себе и о его честности в расходовании государственных средств ходило много рассказов, например, что он не перевез в Италию своего коня, на котором проделал весь испанский поход, чтобы не доставлять излишнего расхода казне и т. п. Вполне естественно, что в то время, когда управители римских провинций уже начали смотреть на свою должность как на средство обогащения за счет провинциалов, эта личная честность Катона вызывала к нему уважение и симпатию именно за то, что он боролся с произволом и отстаивал непоколебимый, хотя бы и жесткий закон. О его беспощадности тоже свидетельствует анекдот о том, как он заставил повернуть к берегу свой флот, чтобы подобрать одного солдата, оставшегося на территории врага, но спасши ему жизнь, казнил его на корабле за то, что он опоздал к отплытию (Фронтон, IV, 1, 33).
Однако эта преувеличенная простота и строгость его нравов была по существу таким же демагогическим приемом, как щедрость и кажущееся легкомыслие Сципиона Африканского, ненавистного Катону; но она была приемом более оригинальным, более трудным для него самого и поэтому имевшим большой успех у народа, который восхищался его выпадами против отдельных богачей и не видел его жестокой расчетливости. Кроме того, осуждая крупные расходы, Катон вовсе не был против крупных доходов. В его жизнеописании у Плутарха (гл. 21) находятся интересные сведения о том, как Катон систематически занимался ростовщичеством, давая деньги своим рабам для дешевой покупки детей-рабов в целях их воспитания и перепродажи, и создавал из своих клиентов акционерные торговые компании для заморских торговых операций, при успехе которых он выигрывал много, а при неуспехе терял мало. Между тем, в 1-й главе своей книги "О сельском хозяйстве" он самым резким образом высказывается против отдачи денег в рост: "Предки наши так полагали и так постановили в законах: вор присуждается к двукратной пене, ростовщик к четырехкратной. Отсюда можно понять, насколько по их пониманию, ростовщик был худшим гражданином, чем вор" ("О сельском хозяйстве", предисл., 1). Это явное противоречие в его личном поведении еще более подчеркивает двойственность его политической позиции. Оно являлось прямым следствием из основного противоречия в его взглядах на политику Рима в его время. Отнюдь не обладая широким политическим кругозором, Катон не видел, что борьба против роскоши и против произвола отдельных лиц прямо идет вразрез с той широкой завоевательной политикой, следствием которой являются и роскошь, и произвол, и в которой сам Катон участвовал по мере сил. Катон не понял, что, расширяя крут римских провинций и содействуя тем самым превращению Рима в мировую державу из италийской общины, он противоречит самому себе и подрывает тот самый древнеримский строй, который он своими выступлениями против отдельных нобилей хотел возродить.


[1] Ceterum censeo Carthaginem delendam esse.

3. "НАЧАЛА" КАТОНА И ЕГО ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Среди разнообразных сочинений Катона самым важным было его историческое сочинение "Origines" ("Начала"). Оно состояло из семи книг, написано было, в противоположность древним анналистам, на латинском языке и обнимало историю Рима от начала почти до времени смерти автора. О содержании его и о времени его написания мы узнаем из сообщения Корнелия Непота, который говорит, что Катон начал писать это сочинение уже в старости ("Катон", 3, 3). Он передает его содержание так: "Первая книга содержит деяния царей народа римского; вторая и третья - о том, откуда началось каждое италийское государство, вследствие чего и все сочинение, кажется, он озаглавил "Origines". В четвертой говорится о первой Пунической войне, в пятой - о второй. Все это изложено лишь (c) главных чертах. Так же изложил он и остальные войны до преторства Сервия Гальбы [156 г. до и. э.], но военачальников, ведших эти войны, ой не назвал по именам, а лишь обозначил их деяния без упоминания имен".
От этого сочинения дошли до нас только ничтожные отрывки, приводимые в произведениях позднейших авторов, и то по большей части не в подлинных словах, а в виде пересказа.
Это сочинение не было сухой хроникой, как видно из слов самого Катона: в IV книге его он прямо заявляет, что не имеет намерения писать то, что написано "на доске" у великого понтифика, сколько раз цена на хлеб была дорогая, сколько раз происходило солнечное или лунное затмение (Авл Геллий, II, 28, 6).
Катоп иногда старался оживить рассказ внесением в него речей действующих лиц, а для последнего времени - даже и своих собственных. Конечно, это сочинение должно было отличаться римским патриотизмом. Такой характер носит, например, рассказ о геройском подвиге одного воинского трибуна во время первой Пунической войны, приведенный Авлом Геллием (III, 7) из IV книги.
Этот трибун вызвался идти с 400 воинов на верную смерть, чтобы отвлечь внимание неприятелей и спасти римское войско из безвыходного положения. Действительно, все 400 воинов пали, но римское войско спаслось. Сам трибун получил много тяжелых ран, но потом был найден между убитыми и спасен.
Катон старался исследовать также причины, создавшие славу его отечества: "Государственное устройство наше, - говорит он, - превосходит строй других государств по той причине, что в них законы по большей части были установлены отдельными лицами: в Крите - Миносом, в Спарте - Ликургом, в Афипах, где часто все изменялось, то Тезеем, то Драконом, то Солоном, то Клисфеном, то многими другими, пока, наконец, бескровное и пришедшее в упадок государство не восстановил ученый муж Деметрий Фалерский, а наша республика устроена умом не одного человека, а многих, и не в продолжение жизни одного человека, а в продолжение нескольких веков и поколений" (Цицерон, "О государстве", II, 1, 2).
Если Катон не хотел сделать свою историю подобной летописи понтифика, то было бы интересно знать, каково было построение его истории. Некоторые ученые полагают, что изложение в ней было связное, по отделам, в зависимости от однородности собранных фактов. Такого мнения держится из числа русских ученых Д. Нагуевский, основываясь на слове capitulatim у Корнелия Непота ("Катон", 3, 3). По-видимому, это мнение основано только на этом слове: ему придано значение "по отделам". Но такое значение этого слова сомнительно; это слово лишь два раза встречается в литературе: кроме указанного сейчас места Корнелия Непота (где значение его неясно), оно есть у Плиния Старшего (II, 12, 55): nunc confessa de iisdem breviter atque eapitulatim attingam, где оно при breviter имеет определенное значение "[кратко и] в главных чертах [коснусь]". Это же значение оно должно иметь и у Корнелия Непота. А в таком случае исчезает основание думать, что Катон в своем сочинении группировал материал по отделам содержания, и вопрос о строении "Начал" остается не решенным. Из слов Корнелия Непота можно заключить только то, что события, описанные в первых пяти книгах, были изложены лишь в главных чертах, т. е. были изложены лишь главные события; но это не исключает возможности, что эти главные события были изложены обстоятельно. По крайней мере, в фрагменте 62, взятом из книги II, Сервий, приводящий этот фрагмент, прибавляет от себя, что описываемое тут событие (изгнание вольсками царя Метаба) Катон "изложил очень подробно" [1] (plenissime exsecutus est).
"Об остальных войнах, - говорит далее Корнелий Непот, - Катон рассказывал таким же образом [иными словами, также излагал лишь главные· события], но имен вождей в этих войнах он не называл, а без имен излагал лишь главные события". Из того, что Цицерон ("Об ораторе", II, 12, 51) ставит Катона наряду с Фабием Пиктором и Пизоном, надо заключить, что его история была тоже летописью, как и называет ее Плиний Старший ("Естественная история", VIII, 11), указывающий, что "Катон, устранив из своей летописи имена полководцев, сообщил, что слона, с чрезвычайной храбростью сражавшегося в карфагенском войске, звали Суром" [2]. Очень возможно, что отсутствие в историческом труде Катона имен полководцев вызвано было нежеланием прославлять враждебных ему лиц.
Ученых интересовал вопрос, почему Катон после изложения истории царского периода перешел к истории первой Пунической войны, пропустив изложение событий двух с половиной веков. Большинство историков объясняют это недостатком сведений об этом времени. По их мнению, для истории царского периода и времени, предшествовавшего основанию Рима, автор мог пользоваться многочисленными легендами, в повествовании о Пунических войнах он основывался на личных наблюдениях и рассказах очевидцов. Но для истории первого времени Республики не было ничего, кроме Летописи понтификов, повторять которую было бы скучно. Но это - только гипотеза. Справедливее будет отказаться от решения этого вопроса за неимением данных.
В заключительных словах своей характеристики "Начал" Корнелий Непот говорит:
"Он изложил в них также то, что. казалось удивительным (admiranda) в Италии и в Испании: в этом видно большое старание и точность (industria et diligentia), но нет никакой учености". Под словом admiranda (у греческих авторов - παράδοξα) разумеются всякие удивительные явления в природе (в морях, реках, источниках, озерах, камнях, животных): таков, например, рассказ в фрагменте 52 о диких козах, прыгающих со скалы слишком на 60 футов (т. е. слишком на 18 метров) ; в фрагменте· 39 рассказ о том, что в Италии свиньи бывают до того жирны, что не могут стоять и ходить, и потому приходится переносить их на плечах; в фрагменте 93 рассказ о том, что в Испании (по эту сторону Ибера) есть большая гора из одной соли, и сколько ее снимешь, столько опять нарастает, и т. п.
Корнелий Непот указывает на "большое старание и точность" Катона. Это качество находят в нем и другие писатели: Цицерон, Дионисий, Веллей, Авл Геллий, Сервий. Так Цицерон говорит: "В нашем государстве в те времена ничего нельзя было знать и изучить такого, чего бы он [Катон] не исследовал и не знал, а потом и написал" ("Об ораторе", III, 33, 135). Непот в другом месте так характеризует Катона: "Он во всем отличался необыкновенной тщательностью: был искусный земледелец, опытный знаток права, великий полководец, достойный похвалы оратор, страстный любитель наук. Хотя он стал заниматься науками в пожилом возрасте, все-таки он достиг такого успеха, что не легко найти что-либо из истории Греции или Италии, что было бы ему неизвестно" ("Катон", 3, 1-2).
Вопрос об источниках, которыми пользовался Катон при составлении "Начал", не разрешим. Прямых указаний на это нет, а догадок можно выставить много. Надо полагать, конечно, что он знал не только Летопись понтификов, но и сочинения своих предшественников (Фабия и др.), а при описании событий своего времени пользовался своими наблюдениями и рассказами других. Но, пожалуй, самый трудный вопрос - об источниках, касающихся происхождения италийских городов. Об этом были сочинения греческих историков, например, Тимея, но пользовался ли Катон ими или собирал предания сам в этих городах? Одни утверждают, что Катон не знал ни Антиоха Сиракузского, ни Тимея, которые написали специальные сочинения об Италии; другие держатся иного мнения.
Мы не знаем, каков был успех "Начал" у современников Катона, но тот факт, что ближайшие к нему по времени анналисты не пошли по его стопам, показывает, что это сочинение было чем-то для них неудобно, и они предпочитали ему сочинение Фабия Пиктора.
И в самом деле, уже одно то, что Катон не называл имен полководцев, было чрезвычайно неудобно для пользования его историей. Во времена Цицерона, как он сам говорит, любителей Катона было мало; Цицерон имеет в виду главным образом речи Катона, но то же касается и его "Начал". "Кто из наших ораторов, - говорит Цицерон, - читает или вообще знает Катона... Его "Начала" никакого цвета, никакого блеска красноречия не имеют. Любителей нет у него, как много уже веков назад не было любителей у Филиста Сиракузского и у самого Фукидида... Блеск Катона затемнила эта, так сказать, высоко построенная речь позднейших... Почему Лисия и Гиперида любят, тогда как Катона совсем не знают... Его речь устарела, некоторые слова грубоваты: так тогда говорили" ("Брут", 17, 65- 68). Саллюстий, правда, читал и любил Катона, но не столько за содержание, сколько за его архаический способ выражения, которому он так подражал, что заимствовал из "Начал" не только некоторые слова, но даже целые фразы (Светоний, "Август", 86). Ливий читал и пользовался "Началами", но только в четвертой декаде. Попадаются, правда, и в первых книгах места, в которых Ливий передает то же, что Катон, но они не дают права заключать о прямом заимствовании у Катона. Дионисий сам указывает в числе своих источников сочинение Катона и везде, где он его упоминает, он восхваляет его; тем не менее, кажется, его краткому изложению он предпочитал более риторический слог позднейших историков (Валерия Анциата, Клавдия Квадригария, Кальпурния Пизона).
Пользовались Катоном как историком также Овидий, Веррий Флакк, Веллей Патеркул, Плиний Старший, Сервий в комментарии к Вергилию, Макробий, Авл Геллий, который приводит довольно значительное число цитат из него. Встречаются следы пользования Катоном и у других авторов, но трудно определить, знали ли они его сочинение непосредственно, или они заимствовали сведения о нем из вторых рук.
Кроме писателей, которые пользовались Катоном как историком, было немало таких, которые ценили его архаический язык. Большая часть таких любителей старинного языка жили в век императора Адриана, который сам любил древнюю латынь и предпочитал Катона Цицерону (по словам Спартиана в биографии Адриана, 16, 6). В эту эпоху возродился интерес к архаической литературе, и Катон был опять в почете. Так Фронтон, учитель Марка Аврелия, был его поклонником и находил, что следовало бы в каждом городе воздвигнуть ему статую. Марк Аврелий, идя по стопам своего учителя, также уважал Катона. Но кажется, "Начала" не были так читаемы, как речи.
Сочинения Катона служили для грамматиков источником устарелых слов. Так, грамматик Веррий Флакк (живший при Августе) пользовался сочинениями Катона не только для объяснения римской старины в реальном отношении, но и написал специальную работу "О темных выражениях Катона" ("De obscuris Catonis"), в которой объяснял непонятные уже в век Августа слова Катона. Это сочинение не дошло до нас в полном виде, но значительная часть его перешла в лексикон Феста, извлечение из которого, сделанное Павлом Диаконом при Карле Великом, сохранилось до нашего времени; в нем имеются цитаты из сочинений Катона, в том числе и из "Начал", в подлинном виде.
Приводят цитаты из сочинений Катона и другие грамматики (Харисий, Присциан, Ноний), но неизвестно, непосредственно ли из него, или из других источников; в числе цитат есть и цитаты из "Начал".
Как видно из содержания, название "Начала" подходит лишь к первым трем книгам этого сочинения, в которых, действительно, шла речь об основании Рима и других городов Италии. Почему это заглавие присвоено целому сочинению, решить с достаточной вероятностью невозможно; всего вероятнее предположение, что первые три книги первоначально были изданы одни под заглавием "Origines" и лишь впоследствии к ним были присоединены четыре последние книги (может быть, уже по смерти автора), причем прежнее заглавие было сохранено.
О стиле "Начал" мы не можем составить самостоятельного суждения за неимением отрывков значительного размера. Мнение Цицерона о стиле Катона приведено выше; оно в высшей степени благоприятно. Однако эта похвала ослабляется возражением Аттика (в том же сочинении Цицерона - "Брут", 85, 293-294), который говорит: "Я едва мог удержаться от смеха, когда ты сравнивал с Лисием нашего Катона, величайшего, необыкновенного мужа, но как оратора." А когда ты говорил, что его "Начала" полны всякими ораторскими достоинствами, и сравнивал Катона с Филистом и Фукидидом, неужели ты мог думать, что это будет убедительно для Брута и для меня? Им и из греков никто не может подражать, а ты сравниваешь с ними тускуланца, который даже не подозревает, какие свойства имеет речь пространная и украшенная".
Получить представление о стиле "Начал" лучше всего можно из следующего фрагмента (самого крупного из числа дошедших до нас). Он приведен Авлом Геллием (III, 7) отчасти в изложении, отчасти словами подлинника; из него же видна манера Катона не называть имен полководцев. Стиль его - отрывистый, напоминающий стиль греческих логографов. Вот перевод его, по возможности близкий.
"Карфагенский полководец в Сицилии в первую Пуническую войну идет навстречу римскому войску, холмы и места удобные первый занимает. Римские воины, когда началось дело, попадают в место, угрожающее им засадой и гибелью. Трибун приходит к консулу, указывает на скорую гибель вследствие неблагоприятного места и окружения врагами. "Я думаю, - говорит он, - если ты хочешь спасти дело, что надо приказать четырем стам воинов идти к той "бородавке" [так Катон называет место возвышенное и неровное] и приказать и увещевать, чтобы они ее заняли. Неприятели, конечно, как только это увидят, самые храбрые и решительные, обратятся прежде всего к тому, чтобы идти им навстречу и сражаться против них, и свяжут себя одним этим делом.
И те все четыреста, без сомнения, будут перебиты. Тогда между тем, пока неприятели будут заняты этой резней, ты будешь иметь время вывести войско из этого места. Другого, кроме этого, пути спасения нет". Консул ответил трибуну, что совет этот, правда, ему кажется предусмотрительным, но "тех воинов, - сказал он, - четыреста кто поведет к тому месту в клинья неприятелей?" - "Если другого, - сказал трибун, - ты никого не находишь, то можешь употребить меня для этой опасности; я даю эту душу тебе и республике". Консул благодарит и восхваляет трибуна. Трибун и четыреста отправляются на смерть. Неприятели удивляются их смелости, недоумевая, куда они собираются идти, находятся в ожидании. Но как только стало ясно, что они направляют путь к занятию той же "бородавки", полководец карфагенский посылает против них пехоту и конницу, самых отважных мужей, каких имел в войске. Римские воины окружаются; окруженные, отбиваются; сражение долго происходит нерешительное. Наконец, численность одолевает. Четыреста, все до одного пронзенные мечами и пораженные метательными снарядами, падают. Между тем, консул, пока там идет бой, незаметно удаляется в места безопасные и возвышенные. Но что случилось с тем трибуном, вождем четырехсот воинов, по соизволению богов в том сражении, мы присоединили уже не своими словами, а словами самого Катона:
"Бессмертные боги даровали военному трибуну участь по его доблести. Именно, случилось так: хотя он был ранен во многих местах, но ни одна рана не пришлась в голову, и его узнали среди мертвых, изнуренного от ран и от того, что кровь его вытекла. Его подняли, и он выздоровел и часто после этой заслуги оказывал республике услуги смелые и решительные; а тем подвигом, что он повел тех воинов, он спас остальное войско. Но чрезвычайно большая разница, в каком месте совершишь одно и то же хорошее дело. Наконец Леонид, совершивший подобное дело при Фермопилах, - за его доблесть вся Греция его славу и особенную признательность украсила памятниками, изображениями, статуями знаменитейшей славы; восхвалениями, историческими повествованиями и другими делами они сделали этот его подвиг в высшей степени привлекательным[3]. А военному трибуну осталась малая похвала за его подвиги, который совершил то же и спас республику".
В своей литературной деятельности Катон пытался, на словах, придерживаться тех же заветов предков, что и в своей политической карьере. Однако на этом поприще он показал себя более прозорливым и менее ограниченным. Греческая образованность была ему чужда по духу как в своих глубоких проявлениях - абстрактных философских системах и в изысканной поэзии, - так и в том внешнем изяществе, которое бросалось в глаза и увлекало молодежь. Обо всем этом Катон высказывался отрицательно. Вероятно, этому и была посвящена "Поэма о нравах", из которой Геллий приводит два характерных отрывка: один говорит о тех, с кем Катон борется, второй - об обычаях отцов. "Они считали, что скупость - худший порок: только человек расточительный, изящный, порочный, беспорядочный удостаивался похвалы" (Авл Геллий, XI, 2). Напротив, нравы отцов Геллий (там же) изображает так: "Идя на форум, они имели обыкновение одеваться хорошо, а дома носили то, что необходимо. Они дороже платили за коней, чем за поваров. Искусство поэзии не было в почете. Если кто занимался им и выступал на пирах, его называли пустомелей (grassator)". Авла Альбина, написавшего историю Рима по-гречески и извинявшегося в предисловии за плохой греческий язык, Катон едко высмеял: "Мы обычно просим извинения, - сказал он, - либо если по неразумию ошибемся, либо погрешим под чьим-либо принуждением. Скажи же, пожалуйста, тебя кто заставил поступать так, что ты просишь извинить тебя раньше, чем ты совершил проступок?" (Авл Геллий, XI, 8, 4).
Однако Катон был слишком практичен и наблюдателен, чтобы не видеть пользы образования и остановиться полностью на уровне "заветов отцов". Прежде всего его привлекло ораторское искусство, столь полезное для государственной карьеры, и он приложил усилия к полному овладению им с помощью греческих образцов. Правда, и здесь он остался верен себе; преклоняясь перед Демосфеном, он смеялся над Исократом, составлявшим речи, не имевшие практического значения. История родины, необходимая для развития чувства патриотизма, была ему настолько интересна и дорога, что он сам учил ей своего сына по рукописи, написанной им самим, притом особо большими буквами; в работе над своим историческим сочинением он тоже не избегал греческих образцов и читал Фукидида. В этом стремлении извлечь из образования только то, что практически нужно, Катон пришел к мысли создать Энциклопедию полезных знаний для римлян. В дошедших до нас отрывках Энциклопедии он обращается к своему сыну, но, несомненно, он рассчитывал на более широкий круг читателей. Необходимыми элементами образования, по его мнению, были: хозяйство, военное дело, право, практическая медицина, ораторское искусство. Вошли ли все эти элементы в Энциклопедию, неизвестно, но они были разработаны в отдельных сочинениях Катона.
В дошедшей до нас полностью книге Катона "О сельском хозяйстве" противоречия политической линии Катона отразились достаточно явно, хотя и косвенным образом. Он является горячим поклонником скромного деревенского образа жизни и личного занятия сельским хозяйством. Ссылаясь опять-таки на обычаи предков, Катон считает, что из "земледельцев выходят самые мужественные люди и самые дельные воины; доход земледельца самый чистый, самый верный и менее всего возбуждает зависть. Люди, занятые этим делом, благонамеренны" ("О сельском хозяйстве", Предисловие, 3). Однако в своем собственном хозяйстве он отнюдь не ограничивается такими его размерами, в которых хозяйство должно только прокормить его самого и его familia, а советует развивать его так, чтобы как можно больше продавать и постепенно увеличивать свое состояние: "Следует смотреть [при покупке участка], чтобы земля не требовала больших расходов (sumptuosus ne siet) ; надо запомнить, что от земли, как и от человека, если они требуют больших расходов, бывает мало прибыли" (там же, I, 5-6).
В связи с этим он расценивает качество земли совсем не в согласии с принципами древнеримского землепашества: пахотное поле он ставит на шестое место по полезности; выше его стоят все другие культуры (виноград, плодовый сад, оливки и даже пастбища), а ниже - только лес для вырубки, лесной питомник и орешник. В конце каждого рабочего года он рекомендует "продавать излишки хлеба, старых волов, увечный скотг увечных овец, шерсть, шкуры, старую телегу, старые железные орудия, старого раба, больного раба и вообще продавать все, если есть что лишнее ("О сельском хозяйстве", II, 7). Включение "старых рабов и больных рабов" в список "ненужного инвентаря" вызвало негодование Плутарха, который, против своего обыкновения, включил свою неблагосклонную к Катону критику не в заключительное сравнение его с Аристидом, а в биографию Катона (гл. 5), сравнение же с Аристидом тоже проводится им далеко не в пользу Катона.
Помимо такой мелкой случайной торговли, Катон упоминает и о торговле в более широких размерах, но указывает на опасности, с которыми она сопряжена. По-видимому, здесь он подразумевает торговлю заморскую ("О сельском хозяйстве", Предисловие).
Во всех советах, которые Катон дает земледельцу, чувствуется рука сурового, прижимистого хозяина. Особенно это заметно в точном вычислении выдачи порций хлеба и вина в рабочие и праздничные дни для рабов и в расчете корма для волов (гл. 56-60). Весьма экономен также и расчет одежды для рабов. "Туника в 31/2 фунта весом и плащ через год. Всякий раз, как даешь тунику или плащ, возьми сначала старые, чтобы сделать из них лоскутные одеяла (centones)" (гл. 59). "Рабам не должно быть плохо; пусть они не мерзнут и не голодают. Управляющий неизменно должен держать их в работе; так легче удержит он их от воровства" (гл. 5).
Книга "О сельском хозяйстве" представляет, помимо чисто специального интереса для историй экономики, большой интерес с точки зрения познаний быта: очень забавны советы об обращении с управляющими (vilicus) и обязанностях последнего: "Хозяину следует проверить по отчету уроки и рабочие дни. Если он не видит дела, а вилик говорит, что он старался, что рабам нездоровилось, погода была плохая, рабы убегали, то, когда он привел эти причины и множество других, - верни его к отчету уроков и рабочих дней..." (гл. 2). "Пусть вилик не будет гуляка, никуда не ходит на обеды... смотрит, чтобы делалось, что приказал хозяин, и не думает, что понимает больше хозяина. Пусть друзей хозяина он считает друзьями себе... без приказания хозяина никому не дает в долг... Дармоедов пусть у себя не принимает, не совещается с предсказателями, авгурами, гадателями и астрологами" (гл.5).
Так же подробно изложены обязанности главной экономки, которую хозяин обычно дает в жены управляющему (гл. 143).
Неблагосклонно относясь к "нерегулярным" религиозным обрядам (предсказаниям, гаданьям), Катон поощряет все древние культовые обряды и точно указывает время и способ выполнения их. Благодаря Катоду до нас дошли интересные культовые обращения к Юпитеру и Янусу на праздниках урожая, например: "Юпитер! Предлагая лепешку сию, каковую предложить должно, усердно молю тебя, буди благ и милостив ко мне и к детям моим, к дому и к домочадцам моим, почтен будучи лепешкою сею" ("О сельском хозяйстве", 134, 2). Еще большей древностью веет от заговора на вправление вывиха или перелома (гл. 160), заключающего в себе непонятные магические слова: "huat haut istasis tarsis ardannabou dannaustra".
Слог Катона в этом единственном сочинении, дошедшем до нас полностью, четкий и сухой; предписания даются в кратких предложениях в старинной форме императива 3-го лица (scito, habeto и т. п.), употреблявшегося в законах, и носят категорический характер, отмеченный уже Плинием. Этот сжатый и четкий способ выражений был, вероятно, наиболее характерен для Катона, судя по тому большому количеству афоризмов, которые приписываются ему позднейшими авторами (Плутарх посвящает им 8 и 9 главы биографии Катона). Изречение, приводимое ритором Юлием Виктором ("Искусство риторики", 1), - "rem tene, paene divinum" -вполне соответствует характеру Катона: в речи против Целия он говорит: "Никогда не замолчит тот, кто заболел болезнью болтовни" (Геллий, I, 15, 9). Его изречение о жизни очень образно: "Человеческая жизнь подобна железу: если употребляешь ее на работу, она стачивается; если не употребляешь, ее губит ржавчина" (Геллий, XI, 2, 6)· Катон не избегает и игры слов: "Ut popuhis sua opera potius ob rem bene gestam coronatus subplicatum eat quam re male gesta coronatus veneat" [4] (Авл Геллий, VI (VII), 4, 5); игра слов заключается в том, что слово coronatus в первом случае имеет в виду венок победителя, а во втором - венок, который надевали на рабов при продаже, а также в созвучии слов eat и veneat.
В своих речах Катон несколько отступал от такого лаконизма. Геллий приводит как образец чисто делового стиля речи не его, а Гая Гракха, Катона же считает до известной степени предшественником Цицерона. "Я полагаю, - говорит он, - что Катон, очевидно, не был удовлетворен красноречием своего времени и уже тогда хотел сделать то, что впоследствии сделал Цицерон" (Авл Геллий, X, 3, 16). Он хвалит язык Катона в речи против Гальбы за "изящество, ясность и чистоту" [5] (Авл Геллий, I, 23, 1), указывает, что Катон охотно пользовался синонимами для украшения речи и приводит пример из речи за родосцев: "в делах удачных, счастливых и благополучных" [6] (Авл Геллий, XIII, 25 (24), 14). По-видимому, Катон уже тщательно заботился о выборе соответствующих слов, о чем свидетельствует выписка того же Геллия из его речи "О своих подвигах" (Авл Геллий, XVI, 14, 1-2): "Поспешать" и "торопиться" - дело разное. Кто выполняет что-либо рано, тот поспешает; а кто разом начинает много дел и не доводит их до конца, тот торопится" [7]; очевидно, для Катона первое понятие - положительное, второе - отрицательное. Геллий уж этой разницы не чувствует.
Ораторские приемы Катона еще довольно однообразны, судя по уцелевшим отрывкам. Он охотно кончает фразы одним и тем же словом, желая как бы закрепить его в памяти слушателей; например, в приведенной выше речи против Терма: "Succidias humanas facis tantam trucidationem facis decern funera facis decern capito libera interficis". Также в речи за родосцев: "Если кто больше пятисот югеров иметь пожелает, да будет тот же штраф; если кто больше скота иметь пожелает, да будет тот же приговор; мы же всего как можно больше иметь желаем, и наказания нам за это нет" [8] (Авл Геллий, VI (VII), 3, 37).
Дальнейшая судьба Катона и его произведений была очень своеобразна. Не его сочинения, а он сам стал своего рода литературным образом, идеальной фигурой консервативно-республиканских кругов; оттого его имя упоминается у Цицерона каждый раз, когда он начинает восхвалять нравы предков (mos maiorum). Тит Ливий описывает его с глубоким уважением; однако уже Цицерон упрекает своих современников в невнимании к речам Катона ("Брут", 17, 68); по-видимому, язык Катона быстро устарел в течение бурного времени, наступившего вскоре после его смерти, а содержание его речей уже никого не интересовало, как слишком тесно связанное с его временем. Его образ, так восхваляемый Цицероном, был им, однако, неверно изображен в диалоге "Катон Старший". Сентиментальный, умудренный жизнью старец в этом диалоге, восхваляющий жизнь на лоне природы и прелести старости, не похож ни на "dominus vendax non emax" ("хозяин, которому любо продавать, а не покупать- "О сельском хозяйстве", 2, 7), ни на насмешливого цензора, который сказал одному порочному старику: "Друг мой, старость безобразна сама по себе, не прибавляй к ней безобразия порока" (Плутарх, "Катон Старший", 9, 6).
В императорское время Катон привлекал к себе внимание читателей и грамматиков именно теми "грубоватыми словами" (horridiora verba), о которых говорит Цицерон. Любителем его речей был император Адриан, предпочитавший его Цицерону, как Энния Вергилию. Читал их еще и Квинтилиан, который, однако, предупреждает своих учеников от опасности durescere, стать horridi et ieiuni, если они будут слишком часто читать Катона.
Таким образом, Катон, стремившийся только к практической деятельности и презиравший литературу, с течением времени стал сам определенным литературным образом, нарицательным именем для поклонников простоты и строгих гонителей роскоши и пороков; а его произведения долгое время привлекали читателей именно тем, о чем он менее всего заботился - своими своеобразными формальными качествами. В настоящее же время как его общественная деятельность, так и его специальное сочинение дают богатый материал для истории начинающегося распада римского республиканского строя.


[1] О краткости повествования Катона можно судить, сравнивая его рассказ о второй Пунической войне с рассказом Тита Ливия: у Ливия повествование об этой войне занимает десять книг (XXI–XXX), у Катона — лишь одну.
[2] Cato, cum imperatorum nomina annalibus detraxerit, eum elephantum, qui fortiasime praeliatus esset in Punica acie, Surum tradidit vocatum.
[3] Вся эта фраза выражена в подлиннике крайне бессвязно и неясно. В переводе эта неправильность речи и неясность по возможности воспроизведена.
[4] Приблизительный перевод: «Лучше, чтобы люди, хорошо сделав свое дело, увенчанные, шли на молебствие, нежели чтобы, дурно сделав свое дело, увенчанные, шли на продажу».
[5] Gum venustate atque luce atque munditia verborum.
[6] In rebus secundi atque prolixis atque prosperis.
[7] Aliud est properare, aliud festinare. Qui unum quid mature transigit, is properat; qui multa simul incipit neque perfiat, is festinat.
[8] Si quis plus quingenta jugera habere voluerit, tanta poena esto; si quis maiorem pecuum numerum habere voluerit, tantum damnas esto? Atqui nos omnia plura habere volumus et id nobis impune est.