Ораторы I в., от которых принято вести начало новой, или второй, софистики, происходят в большинстве своем с побережья Малой Азии - из Смирны и других городов; даже при наших весьма скудных знаниях можно наметить разные направления среди ораторов этого времени и разные риторические цели, которые они себе ставят. В некоторых школах сохранились традиции азианского красноречия. Таков был Никита из Смирны, отличавшийся "вакхическим и дифирамбическим стилем" и "оригинальными и парадоксальными замыслами" [1]. К этой же манере тяготел ученик Никиты Скопелиан. Смирнская школа приписывает главное значение природной одаренности и стремится к величавости, блеску и красоте стиля. Школа Исея хотя и сохраняет азианский стиль, но больше подчеркивает роль профессионального мастерства и техники, уделяет внимание развитию способностей к импровизации и укреплению памяти; главные цели этих софистов (Исей, Лоллиан, Дионисий Милетский) - изысканная простота и ясность.
Широкой известностью пользовался современник Траяна Антоний Полемон, который впоследствии по поручению Адриана выступил с большою речью при освящении Олимпийского храма в Афинах. Сохранились две декламации, позволяющие судить о его стиле. Действие одной из них происходит после Марафонского боя, и отцы двух убитых афинян - Кинегира и Каллимаха - притязают на право произнести надгробную речь над павшими бойцами. Азианская склонность к преувеличенному пафосу сказывается в эффектных и фантастических искажениях истории (флот персов отбит с суши), в конкретизации метафор (отрубленная рука Кинегира решила исход сражения), в гротескных вымыслах (в Каллимаха вонзается столько стрел и дротиков, что они не дают ему упасть). Выбор темы из аттической истории и чистота аттической речи свидетельствуют о сильном влиянии аттикизма, вступающего в любопытнейшее сочетание с азианской манерой. Полемон, стиль которого был подобен "Олимпийской трубе" [2], может служить интересным примером той высокой преданности своему призванию, которую иногда проявляли софисты. Рассказывали, что, чувствуя приближение смерти, он велел похоронить себя еще живым и закрыть склеп, "дабы солнце не увидело его безмолвствующим" [3].
Современником и соперником Полемона был уроженец Галлии Фаворин, проявлявший, по словам Геллия, очень большую осведомленность не только в греческой, но и в римской литературе, однако особенно хорошо знавший и высоко ценивший первую. В сферу его интересов помимо риторики входили и основные проблемы философии, причем сам он занимал скептическую позицию. Кроме того, Фаворин проявлял себя как "полигистор" (энциклопедист) и написал объемистый труд грамматического и исторического характера. Ему принадлежал ряд эпидиктических речей, из коих одна или две, азианские по стилю, сохранились среди речей, приписываемых Диону Хрисостому. Были у него и шутливые декламации на такие, например, темы, как похвала Ферситу или похвала лихорадке.
Греческий оратор, философ и общественный деятель Дион, получивший в истории прозвище "Хрисостома" (Златоуста) за свое красноречие, был ярким представителем софистики и ораторского мастерства I в. н. э.
Год рождения Диона точно неизвестен. Однако, так как он, уже будучи взрослым, был лично знаком с Веспасианом и Титом, можно предположить, что он родился между 40 и 50 гг. н. э. Это предположение подтверждается и тем, что в речах, относящихся к правлению Траяна, он называет себя стариком; о нем упоминает в своих письмах Плиний Младший, в 112 г.; год смерти Диона тоже неизвестен, terminus post quem - 112 г.
Источником биографических сведений о Дионе служат в первую очередь его собственные речи: Дион много и охотно говорит о своей семье и о себе. Далее, Диона выводит в качестве действующего лица Филострат в романе об Аполлонии Тианском. Эти сведения, конечно, нельзя считать вполне достоверными, так как роман Филострата во многом уклоняется от исторической правды. Тот же Филострат написал биографию Диона в своих "Жизнеописаниях софистов", опираясь на речи самого Диона. Имеется еще одно анонимное жизнеописание в рукописях речей Диона, но и оно не дает ничего существенного сравнительно с тем, что говорит он сам.
Дион происходил из знатной и культурной семьи города Прусы в Вифинии. Его отец и оба деда играли видную роль в городе - о чем Дион упоминает не раз - и употребляли значительную часть своего большого состояния на общественные нужды и повинности: городские постройки, раздачи хлеба, масла и т. п. Об отце Дион сообщает даже, что однажды ему пришлось пожертвовать все свое состояние в пользу города и наживать его снова.
После смерти отца огромная задолженность по имению тяжелым бременем· легла на самого Диона и его братьев и сестру; совместное владение и управление большим имуществом имело свои неудобства. Обо всем этом Дион неоднократно упоминает в своих речах.
Дион получил основательное образование и начал выступать как оратор и софист. Имел ли он свою школу, неизвестно; сам он об этом нигде не говорит, и мы не знаем, каким образом ему удалось достигнуть настолько большой известности, что он был приглашен в Рим, жил при дворе Веспасиана и Тита и вступил в дружбу с учеными и государственными деятелями. Возможно, что он познакомился с основателем династии Флавиев еще во время его восточных походов; и сам Веспасиан, и его старший сын благосклонно относились к выходцам с Востока и приближали их к себе, и Дион мог оказаться в их числе; в романе Филострата есть довольно фантастический рассказ о свидании Веспасиана с Аполлонием Тианским, Дионом и Евфратом Тирским, но в основе этого рассказа может лежать исторический факт встречи Диона с Веспасианом в Азии.
Придворная карьера Диона потерпела неожиданное и страшное крушение, когда на престол вступил Домициан. Ненавистник философов и софистов, Домициан издал распоряжение об изгнании их из Рима. Однако бедствия, постигшие Диона, были, по-видимому, следствием не этого декрета Домициана, а близкой дружбы, которая связывала Диона с одним из родственников Домициана; Дион не называет его имени, но из его слов - "родственник и свойственник" (речь 13)-можно сделать вывод, что это был Флавий Сабин, муж дочери Тита, Юлии, казненный Домицианом в 82 г.. Дион был приговорен не только к выселению из Рима, но и к пожизненному изгнанию со своей родины Вифинии; однако имущество его не было конфисковано, а жена и дети имели право оставаться в Прусе, но, по-видимому, провели все время изгнания Диона в соседнем городе Апамее, где у жены Диона были родственники. Сам Дион поступил очень решительно и оригинально. Вместо того, чтобы поселиться в любом из городов вне Вифинии, - что ему было разрешено, - и заниматься преподаванием ораторского искусства, он избрал жизнь бродячего философа, и за 14 лет изгнания, не имея постоянного места жительства, обошел Малую Азию, Грецию и берега Черного моря; на пропитание он зарабатывал физическим трудом, работая в садах, виноградниках и на полях. Увлеченный идеалами киников и подражая во всем Диогену, он перешел от ораторской деятельности к кратким философским беседам, так называемым диатрибам, носившим политическую окраску и направленным на осуждение богатых и сильных, в особенности тиранов. Громя в абстрактных выражениях тиранию, что было вполне в духе кинической философии, Дион подразумевал под этим владычество ненавистного ему Домициана. Впоследствии Дион не раз подчеркивал политический характер своих странствий, но, отдавая дань религиозным предрассудкам своего времени, он объяснял их также и велением Аполлона: приговоренный к изгнанию, он обратился к оракулу в Дельфах, и Аполлон повелел ему странствовать, предсказав, что его изгнание кончится, когда он дойдет до пределов земли. Именно поэтому, говорит Дион, он и направился в Скифию. На обратном пути, когда Дион находился в лагере римского легиона на Истре (летом 96 г.), пришло известие о смерти Домициана, и вступлении на престол Нервы, личного друга Диона со времен его пребывания в Риме при Веспасиане и Тите. Одним из первых распоряжений нового императора было восстановление Диона в правах. Дион, даже не дожидаясь этого, раскрыл свое инкогнито в римском лагере и, развив агитацию в пользу нового императора, уговорил солдат, избалованных Домицианом, не бунтовать и присягнуть Нерве. После этого он возвратился в Прусу.
С 96 г. начинается третий период жизни Диона. Заботы его в это время направлены на улучшение политического положения родного города Прусы. Однако мелкие дрязги провинциального города в конце концов заставляют его отказаться от дальнейшего участия в городских делах, и он возвращается к прежней деятельности странствующего софиста; Дион принимает многочисленные приглашения разных городов переднего Востока и выступает там в качестве политического советника по различным вопросам организации городского управления и хозяйства. Умер Дион уже в правление Траяна. Много биографических деталей, относящихся к концу жизни Диона и характеризующих борьбу общественных сил провинциального городка, находим мы в переписке Плиния Младшего с Траяном.
Насколько разнообразна жизнь Диона, настолько же разнохарактерны и его произведения. Изгнание сыграло огромную роль в его литературной деятельности. Его произведения до изгнания и во время изгнания настолько резко отличаются друг от друга, что, по-видимому, на самых первых списках его речей делались пометки: "до изгнания" и "после изгнания".
Об этом говорит страстный поклонник Диона Синесий (конец IV- начало V в. н. э.), посвятивший ему целую книгу и считающий, что все произведения Диона следовало бы снабдить такой пометкой. До изгнания Дион был только талантливым ритором; содержание его речей этого периода не отличается особой глубиной. Философские интересы не трогают его, и рассуждения на отвлеченные темы не выходят за рамки общих ходячих истин, не принадлежащих по существу никакой философской школе. Литературой Дион, напротив, сильно интересуется и посвящает ей несколько речей.
К этому периоду относятся две его надгробные речи о рано погибшем кулачном бойце Меланкомаде, две речи "О законе и обычае" (75 и 76), две речи "О судьбе" (64 и 65) и несколько речей на чисто литературные темы; очень интересна с литературной точки зрения речь 18, в которой Дион дает советы, что и как следует читать, а также речи о трагедии "Филоктет" (52 и 59). Особенно ценна 52 речь, в которой Дион сравнивает "Филоктета" Софокла с не дошедшими до нас трагедиями Эсхила и Эврипида на ту же тему. Вероятно, к этому же периоду относятся литературные "этюды" об Ахилле (58), Хрисеиде (61), Агамемноне (56), Несторе (57), о Гомере (53) и большая речь - так называемая "Троянская" (11), в которой с чисто софистической ловкостью и многоречивостью перечисляются отклонения Гомера от исторической истины и доказывается неправдоподобность мифа о Троянской войне.
Кроме этих произведений, известны еще названия двух чисто софистических забав Диона: "Похвала попугаю" и "Похвала кудрям". В противовес последнему произведению Синесий написал "Похвалу плеши", из которой вполне ясно построение "Похвалы кудрям"; по-видимому, это была обычная софистическая полушуточная речь, уснащенная цитатами из авторов и софизмами. Более важной утратой являются речи Диона "Против философов" и "Против Мусония Руфа". В первой речи, по свидетельству Синесия, Дион обрушивается на философов со всем блеском софистического остроумия; во второй - в более серьезном тоне, так как Мусоний Руф был очень уважаемым лицом, - опровергает стоическую систему.
Совершенно иным духом проникнуты его кинические речи, и облечены они в иную форму. Это короткие, резкие, остроумные, местами даже грубоватые диалоги; в большинстве их главную роль играет Диоген, срывающий маски со всего, что кажется людям ценным: имущество, положение в обществе, власть, даже брак и семья, - все подвергается язвительной уничтожающей критике (таковы диалоги 6, 8, 9, 10, 14, 15, 62-71). Язык их предельно прост, и мы можем легко представить себе, какой успех они должны были иметь среди самых простых слушателей, когда их произносил блестящий ритор, скрывавшийся под рваным плащом киника.
Несомненно, крайние формы кинизма были для Диона только временным увлечением, но, весьма возможно, вполне искренним; потерпев жизненное крушение, Дион должен был за что-то ухватиться, найти в чем-нибудь утешение, и таким спасательным кругом явился для него кинизм, убеждавший его в ничтожности всего, что он потерял.
Увлечение кинизмом сказывается и в третий период его жизни; оно ясно звучит в "Вифинских речах" и в четырех речах "О царской власти". Впрочем, главный интерес "Вифинских речей" (38, 41, 45, 48-50) заключается не в философской, а в бытовой стороне: они дают интереснейшую картину греческого провинциального города. Кроме того, эти речи очень ценны для биографии Диона: большинство сведений о себе он сообщает именно в них.
Иной круг интересов раскрывается в тех речах Диона, которые принято относить к последнему периоду его жизни. Это речи, обращенные к жителям городов, довольно далеких от его родины: "Олимпийская речь" (12), речи 32-35, обращенные к жителям Александрии, Тарса и Келен во Фригии. Во всех них Дион судит о делах городов с общегосударственной и философской точек зрения. Речи имеют спокойный, повествовательный и увещевательный характер; они менее ярки и оживлены, чем диалоги времени изгнания и "Вифинские речи"; в них выражены мысли уже утомленного жизнью человека, готового поделиться своим опытом.
Очень интересной речью, которую принято относить тоже к последнему периоду деятельности Диона, является "Эвбейская" (7), в которой Дион в почти беллетристической форме излагает свои мысли о преимуществах сельской жизни перед городской и предлагает проект разгрузки городов и помощи городским беднякам.
Общее число произведений Диона, дошедших до нас, - 79.
Подробное изучение произведений Диона может дать очень много для знакомства с его эпохой. С общественной и политической точек зрения особенно интересны речи-диалоги времени его изгнания: в них Дион не раз касается проблемы, острота которой в его эпоху уже сильно чувствовалась, - вопроса о рабстве. В 15 речи Дион передает якобы слышанный им разговор между свободным и рабом, в которой образованный и умеющий вести спор раб сперва доказывает, издеваясь над собеседником и снабжая, конечно, все свое рассуждение примерами из мифологии и истории, что никто не может назвать себя ни свободным, ни рабом, так как никто не знает с достоверностью, кто его отец; далее, в более серьезном тоне, собеседники переходят к беседе о доблести и делается вывод: "не тот является подлинным рабом, за чье тело кто-либо заплатил деньги, и не тот, кто родился от людей, считающихся рабами, как полагает толпа, но тот, кто несвободен [т. е. имеет несвободный образ мысли] и рабски настроен. Из тех, кого называют рабами, мы согласимся многих назвать поистине свободными, а из свободных - назвать очень многих подобными рабам" [1]. В 9 речи Дион рассказывает, как Диоген на Истме встретил одного знакомого, который искал убежавшего от него раба, и доказал ему, что он должен радоваться его бегству: он избавился от множества неприятностей и неудобств, а ту работу, которую делал за него раб, он сделает без труда и сам с помощью членов своей семьи.
В настоящее время мы едва ли можем полностью понять ту огромную славу, какая выпала на долю Диона и доставила ему прозвище Хрисостома. Он интересен, главным образом, с бытовой и исторической точки зрения, однако его литературные достоинства все же значительны. Даже темы, касающиеся мелких вопросов городского управления или столкновений между городскими партиями, Дион умеет излагать необыкновенно ярко и живо; его маленькие диалоги полны намеков на злободневные, к сожалению, не всегда для нас ясные, современные события.
Литературные познания Диона были обширны; это видно даже по одной из его ранних речей - "О чтении" (18). К Диону, по-видимому, обратился за советом не ученик, а человек, уже занимающий известное общественное положение, и Дион подбирает ему наиболее подходящих авторов; он советует ему хорошо изучить Гомера, не увлекаться лирикой, для которой у занятого человека нет времени, прочесть историков (Геродота, Фукидида и Феопомпа, которого он ставит ниже Фукидида) и всех известных ораторов; особенной любовью Диона пользуется Ксенофонт, у которого, по его мнению, государственный деятель может научиться всему, что ему нужно: он сумеет говорить и в собраниях, и с царями, и с солдатами. Сохранил ли Дион на всю жизнь такое высокое мнение о Ксенофонте, мы не знаем, но во всяком случае он сам многому научился у него в отношении формы изложения.
Язык Диона богат и разнообразен, литературно-изобразительный талант его также значителен; может быть, лучшим его произведением является "Приднепровская речь" ("Борисфенитская", № 36), в которой необыкновенно наглядно описывается его приезд в устье Днепра, воинственное и любознательное население этой окраины, гостеприимство и добрые нравы жителей. Прекрасной идиллической новеллой является и упомянутая уже "Эвбейская речь".
Во многих речах Дион охотно говорит о себе; иногда он любит по-хвастать благосклонностью императоров или своим героизмом во времена изгнания; он часто упоминает также о своих хозяйственных и семейных делах. И, надо сказать, именно все эти личные подробности Дион умеет по-дать особенно живо и интересно.
В эту позднюю эпоху греческой литературы речь, по-видимому, до некоторой степени заменяет лирику. Индивидуализм становится все сильнее и ищет выхода, а лирическая поэзия настолько застыла в традиционных формах, что в ней можно говорить не "свое", а только "по-своему". Основоположником такой "личной" речи и следует считать Диона. Может быть, именно оттого с таким преувеличенным, на наш взгляд, восхищением относились ораторы и писатели IV и V вв. к Диону Хрисостому.
Среди ораторов, относимых к новой софистике, если не самым крупным, то наиболее влиятельным был Герод Аттик; именно в этой форме обычно упоминается его имя, которое в официальных документах звучит несравненно торжественнее и сложнее: Вибуллий Гиппарх Тиберий Клавдий Аттик Герод. В силу ряда причин его биография известна довольно хорошо и должна быть изложена несколько подробнее, поскольку она содержит много деталей, интересных для истории софистики и выяснения условий, в которых проходила работа софистов.
Герод Аттик происходил из старинного и богатого аттического рода. Его дед, обвиненный в государственном преступлении, был казнен, причем имущество его было конфисковано, но сын казненного, Тиберий Клавдий Герод, сумевший сохранить часть богатства, нашел в одном из своих владений большой клад (а кроме того, выгодно женился). Герод Аттик родился в очень состоятельной семье в 101 г. н. э.
В имении своего отца в Марафоне Герод Аттик получает превосходное образование, причем к нему приставляются самые лучшие учителя - грамматики, философы и риторы. Еще мальчиком он побывал в Риме, а в 117 г. получил первую возможность выдвинуться в качестве оратора. Он должен был произнести приветственную речь перед Адрианом, отправлявшимся в поход против сарматов; однако это первое выступление Герода было неудачным, и ему пришлось еще долго брать уроки у Скопелиана. В дальнейшем Герод Аттик занимает сперва сравнительно скромные посты, а затем достигает высочайших званий, доступных римскому гражданину. Так, в 127/8 или 128/9 г. его выбирают первым архонтом, что дает ему возможность лично встречаться с императором Адрианом, когда тот посещает Грецию. Вскоре после смерти отца (138 или 139 г.) Герод Аттик, располагающий огромным состоянием, берет на себя оплату великолепного убранства города Афин и сложного устройства церемонии для праздника Панафиней; в 143 г. он делается консулом. Герод обучает риторике приемных сыновей императора - будущих императоров Луция Вера и Марка Аврелия. Одновременно продолжаются его публичные выступления с софистическими речами.
Затем Герод Аттик возвращается в Грецию. Наступает новая полоса его жизни, отмеченная все возрастающим общественным влиянием и ознаменованная рядом великолепных построек, возводившихся по его почину и на его средства.
Смерть любимого младшего сына и дочери, а затем и жены повергают Герода Аттика в отчаяние. В честь умершей дочери он строит знаменитый афинский Одейон (концертный зал), рассчитанный на 5000-6000 человек.
В Афинах Герод развивает широкую ораторскую деятельность, соединяя с ней работу преподавателя риторики. В то же время он становится в своем городе своеобразным меценатом. Вокруг него складывается большое содружество учеников, внутри которого Герод создает более тесный круг из десяти наиболее одаренных. Эти избранники выступают под его личным наблюдением с краткими докладами, время которых отмеривалось водяными часами - клепсидрой, отчего сам этот кружок стал называться "Клепсидрией". Среди учеников Герода Аттика были Элий Аристид и Авл Геллий. В 177 или 178 г. Герод Аттик умер в своем родном Марафоне, где он и хотел быть похороненным, но по настоянию афинян он был с большой торжественностью похоронен в Афинах.
Помимо того, что Герод Аттик привлекает к себе внимание как влиятельная и оригинальная историческая личность, он занимает центральное положение в новой софистике в силу своей педагогической деятельности.
Почти все видные софисты эпохи Антонинов были учениками Герода, который своими философскими и филологическими познаниями значительно превосходил современных ему учителей риторики; понятно, что авторитет его был огромен. Гораздо труднее уловить и ощутить индивидуальные особенности его стиля, потому что почти все, им написанное, утрачено. Из множества его речей сохранилась лишь одна декламация, известная под названием "О государстве". В ней все характерно для архаиста и поклонника классических образцов. Речь исходит из совершенно определенной политической ситуации, сложившейся в Ларисе, одном из городов Фессалии, около 400 г. до н. э., т. е. почти за шестьсот лет до времени жизни Герода Аттика. Один из жителей Ларисы высказывается в пользу предложения спартанцев заключить с ними союз для совместной борьбы с македонским царем Архелаем. Интересно, что самая возможность выступления с подобной речью предполагает точное знание исторических событий и политических отношений очень отдаленной эпохи. Автор мастерски воспроизводит язык и манеру ранних аттических ораторов; лишь изредка проскальзывают слова и обороты, свойственные языку Греции римской эпохи и обличающие подделку.
Весьма вероятно, что ближайшим образцом Герода Аттика была речь современника Сократа, софиста Фрасимаха из Халкедона. Для стиля Герода характерно было, по-видимому, стремление в поисках образцов чистого аттического слова опираться на сравнительно мало известных представителей аттического красноречия (Фрасимах, Критий); даже среди сторонников аттикизма он был крайним архаистом.
К последовательному аттикизму, к максимально точному воспроизведению всех особенностей и оттенков аттической речи он стремился неуклонно и постоянно: его обвиняли даже в "чрезмерном аттикизме". Тем самым он противопоставлял себя большинству своих предшественников, склонявшихся к азианской манере и не боявшихся прибегать к словам и оборотам, не засвидетельствованным у старых писателей. Весьма правдоподобно, что именно влиянию Герода Аттика надлежит приписывать широкое распространение в конце II в. лексиконов чистой аттической речи.
В Героде одинаково ценили и дар импровизации и уменье произносить тщательно подготовленные речи. Идеалом словесного мастерства были для Герода не знаменитые ораторы IV в., а начинатели аттического красноречия, жившие в V в. и еще не владевшие изощренным искусством. Филострат особенно подчеркивает его тяготение к древнейшим ораторам, особенно к Критию, до тех пор забытому [1].
Знаменитейшим из учеников Герода Аттика и продолжателем его направления был Элий Аристид. И Герод Аттик, и Элий Аристид принадлежат к социальным верхам, происходят от знатных родителей, располагают богатством и получают блестящее образование. От широких народных масс они, разумеется, чрезвычайно далеки, и их творчество свидетельствует об оторванности от жизни. По сравнению с такими софистами-риторами, каким был, например, Дион Хрисостом, искавший новых путей для счастья человечества, риторы типа Элия Аристида отличаются узостью духовных интересов и бессодержательностью мысли. Интересует их почти исключительно внешняя форма речи, причем в форме они подражают образцам славного, но давно изжитого прошлого древней Греции.
Элий Аристид родился в 117 или, может быть, в 129 г.; он был родом из Малоазийской Мисии. Аристид получил хорошее образование. Среди его учителей, кроме Герода, числятся грамматик Александр из Котиея, бывший также воспитателем Марка Аврелия, и пергамский ритор Аристокл.
Еще молодым человеком Аристид совершает длительное путешествие: ему удается побывать даже в Египте, у самых нильских порогов. Он выступает публично с риторическими декламациями в Афинах, затем на истмийских играх и, наконец, в 156 г. в самом Риме. Об его успехах и большой славе свидетельствуют статуи, поставленные ему при жизни в нескольких городах Египта, Греции и Малой Азии. Однако большую часть своей жизни он провел в Смирне, где занимал видное положение. Около 156 г. Элий Аристид заболел какой-то мучительной болезнью, тянувшейся с перерывами 17 лет. Религиозный и мнительный, Элий Аристид был постоянным посетителем святилищ Асклепия, бога-целителя, памятником чему остались его "Священные речи".
Умер Аристид в 189 г., окруженный славою.
Под именем Аристида сохранилось 55 речей и два небольших риторических руководства, а кроме того, скудные остатки поэтического творчества.
В подавляющем большинстве произведения Элия Аристида представляют собою речи, заранее приготовленные им для публичного произнесения и поэтому тщательно отделанные; импровизация никогда не была его сильной стороной. Зато его заблаговременно и основательно продуманные декламации отличаются гибкостью и блеском ораторского стиля и превосходной имитацией аттической речи. Наряду с произведениями, далекими от политической злободневности, есть и речи, произнесенные на современные Аристиду политические темы, например речь "О единомыслии", обращенная к Пергаму, Смирне и Эфесу (XVII). Следует отметить, что подобно Исократу, подражать языку которого он вообще стремился, Аристид часто писал свои речи для оглашения их другими, т. е. для чтения. Иначе говоря, ораторская проза переходит у него зачастую в публицистическую.
Единственный в своем роде литературный памятник - шесть речей Элия Аристида (XXIII-XXVIII), называемых "Священными речами"; они представляют собой нечто вроде дневника или истории многолетней болезни, главным и успешным врачевателем которой оказался, как уверяет Элий Аристид, сам Асклепий, вступавший в теснейшее личное общение со своим пациентом. Между прочим, являясь больному во сне, Асклепий велит ему записывать свои сны, и об этих снах Аристид рассказывает. Для Аристида - убежденного поклонника старины - характерно, что в этих снах появляются Софокл, Лисий, Платон.
Элий Аристид сознательно и убежденно стремился с возможной точностью воспроизводить язык и стиль величайших из мастеров и аттического красноречия.
Но любопытно, что этот последовательный сторонник классицизма в иных случаях обнаруживает изумительное умение пускать в ход весь ослепительный словесный аппарат азианизма, например в монодии на разрушение Смирны (XX) или в "Элевсинской речи" (XIX).
Виртуозность, с которой он владеет языком классической литературной прозы, сыграла, конечно, немалую роль в славе Аристида. Уже ближайшие к нему поколения расценивают его как классика красноречия. В IV в. н. э. Аристиду усиленно подражают и считают его, наравне с Гомером, гордостью Смирны.
Теоретиком второй софистики был Гермоген из Тарса (род. ок. 161 г., умер в глубокой старости).
Довольно обширное собрание отдельных теоретических трудов Гермогена было, по-видимому, им самим объединено в "Руководство", очень сильно повлиявшее на последующую школьную традицию; особенною популярностью оно пользовалось в IV в. и впоследствии в Византии, начиная с IX столетия.
Риторический материал Гермоген делит на две большие группы: речи "политические", куда включены и судебные (стилистические законы их он устанавливает, пользуясь десятью аттическими ораторами и Критием), и "панегирические", образцы которых ему дают сочинения Ксенофонта, Геродота, Фукидида и в особенности Платона.
Вершиною политического красноречия он считает Демосфена. Гермоген окончательно устанавливает порядок школьных ораторских упражнений, получивший в дальнейшем каноническое значение. Он развил и разработал учение ритора II в. до н. э. Гермагора об основных вопросах, которые каждый оратор должен обдумать и поставить применительно к конкретному юридическому казусу: установление самого факта, его правовая характеристика, его качественная оценка в смысле наличия оправдывающих обстоятельств, правомерность избранной обвинителем процессуальной формы. Эти простые категории Гермагора усложнены и дополнены Гермогеном.
В своем трактате "О типах речи" он заменяет, как это делали уже некоторые его предшественники, старое учение о типах речи учением о ее качествах, или, как он в этих случаях говорит, "об идеях" [1]. Гермоген оперирует здесь такими категориями, как "ясность", "величавость", "красота", понимаемыми как стилистические характеристики ораторской речи. Уменье свободно ими распоряжаться и сочетать их надлежащим образом обусловливает собою мастерство оратора.
Свои основные положения Гермоген строит на стилистическом анализе речей Демосфена. Принцип подражания классическим образцам пронизывает собою все его учение. Интерес к Критию, как и у Герода, свидетельствует о тенденции к архаизированию.