После эпохи Гомера и Гесиода красноречие, по видимому, процветало в Греции повсюду; лучшим доказательством тому может служить перешедший из гомеровского эпоса в историографию и прочно утвердившийся в ней прием вставлять в повествование речи (передававшие, конечно, лишь общее содержание речей, сказанных в действительности). Но, разумеется, не всегда и не везде красноречие процветало одинаково; с этой точки зрения правильно противопоставление афинян другим грекам, ввиду того, что ни в одном из греческих городов-государств ораторское искусство не достигло такого высокого развития, как в Афинах.
Историю красноречия в Афинах можно разделить на два больших периода: первый период - с начала более или менее достоверной истории Афин до 462 г., после которого афинский государственный строй особенно демократизируется; второй период - от 462 до 322 г., года смерти двух последних знаменитых ораторов - Демосфена и Гиперида, когда Афины должны были подчиниться владычеству Македонии.
История красноречия первого периода нам почти не известна. То немногое, что мы знаем, дошло до нас не непосредственно по подлинным образцам, а лишь по отзывам позднейших писателей. Образцов красноречия этого периода мы не имеем, да и не можем их иметь, потому что тогда не было обычая писать речи. Этот период, по крайней мере до персидских войн, т. е. до начала V века до н. э., едва ли мог представлять благоприятные условия для развития ораторского искусства. После упразднения монархии наступило время господства аристократии. Эвпатриды были полновластными распорядителями в государстве: из их среды выбирались жрецы, они имели преимущественное право на занятие государственных должностей, толковали законы и решали судебные дела по своему произволу. Правда, народное собрание, существовавшее в Греции в гомеровскую эпоху, было и в Афинах, но оно созывалось, вероятно, редко и при господстве аристократии значения не имело.
При Солоне (VII-VI века до н. э.) народное собрание ("экклесия") получило несколько большее значение; Солоном же было положено начало народному суду или суду присяжных ("гелиэ́е"), ставшим впоследствии одним из важнейших демократических учреждений. Но Солон сохранил и Совет Ареопага, который остался по-прежнему учреждением чисто аристократическим. Однако такой смешанный государственный строй существовал очень недолго. Правление Писистрата и его сыновей (с 561 до 510 г.) на полстолетие задержало развитие афинского города-государства в демократическом направлении, а тем самым и развитие красноречия. Только в 508/7 г. Клисфен успешно провел задуманные им государственные реформы, придавшие конституции Солона чисто демократический характер; увеличилось значение народного собрания, которое стало собираться гораздо чаще, чем прежде, и получило значительно большее влияние на государственные дела.
О деятелях времени греко-персидских войн, даже о Фемистокле, мы имеем только краткие отзывы писателей следующего за ним поколения. Так, автор II речи, приписываемой Лисию (II, 42), характеризует его как выдающегося оратора, между тем как отзыв более авторитетного в этом случае Фукидида (I, 138) гораздо сдержаннее: "Он мог объяснить [на словах] и то, к чему он не имел непосредственного касательства". Ничего не было известно древним также и об ораторском таланте Аристида.
После окончания греко-персидских войн (479 г.) демократический строй в Афинах стал быстро укрепляться. Деятельность Ареопага была значительно ограничена; вся судебная власть передана в руки народного суда и присяжных ("гелиастов").
Отнятие у Ареопага судебной власти и передача ее народному суду были очень благоприятны для развития ораторского искусства. После же реформ Эфиальта и Перикла (в середине V века до н. э.) главную роль в государственном строе Афин V века стали играть три учреждения: народное собрание, дававшее законы, Совет пятисот, подготовлявший и рассматривавший вносимые в народное собрание предложения, и суд. Так как во всех этих учреждениях дела подвергались публичному обсуждению и решались большинством голосов, то между партиями в народном собрании и противными сторонами в суде велась часто ожесточенная борьба, в которой наступательным и оборонительным оружием было слово. Громадное количество всякого рода процессов, государственных и частных и вообще дел, подлежавших рассмотрению суда, требовало ежедневных собраний суда, который был подразделен на десять секций, заседавших одновременно в разных частях города.
Выступления в народном собрании, Совете и суде, как в Афинах, так и во всех других городах-государствах Греции, естественным образом, носили ярко выраженный политический характер и являлись отражением борьбы между различными политическими партиями, особенно усилившейся во времена Пелопоннесской войны. В народном собрании и в Совете, где надо было убедить присутствующих в правоте сказанного, выступавшие обыкновенно произносили длинные речи. Поэтому развилось так называемое "совещательное" (συμβουλευτική) красноречие. Но для выступления в суде одного искусства произносить длинные речи было недостаточно; в такой же, и даже в большей, мере необходимо было уменье вести споры. Оратор, говоривший непрерывно, пока его не перебивали, но немевший тотчас же, как только к нему обращались с вопросом, не мог рассчитывать на успех в суде, где часто дело сводилось к тому, чтобы самому ловко поставить вопрос и удачно ответить на вопрос противника. Таким образом, суд стал постоянной школой риторической ловкости и способствовал развитию другого вида красноречия- "судебного" (δικανική).
Можно считать, что именно со времени Перикла история красноречия вступила во второй период своего развития. От самого Перикла, наиболее прославленного оратора своего времени, до нас не дошло ничего; из свидетельств Цицерона и Плутарха нельзя заключить, остались ли какие-либо его записанные речи.
На основании слов Цицерона: "До Перикла нет ни одной буквы, которая имела бы какое-нибудь риторическое украшение и казалась бы произведением оратора" ("Брут" 7, 27), можно было бы предположить, что от Перикла сохранились какие-то сочинения в писанном виде, но "ничего писанного, кроме постановлений, он после не оставил", - говорит. Плутарх (Перикл, 8).
Правда, под именем Перикла были известны в древности какие-то сочинения, но уже Квинтилиан (III, 1, 2) считал их подложными. Фукидид в своей "Истории" приводит полностью три большие речи Перикла, из которых особенной известностью пользуется надгробная речь, произнесенная им при погребении афинян, убитых в первый год Пелопоннесской войны, однако они, может быть, только отражают дух речей, действительно произнесенных Периклом, но не воспроизводят в точности их словесной формы.
Кроме этих речей, нам известно только несколько отдельных выражений - "крылатых слов" Перикла, сохранившихся в "Риторике" Аристотеля. В одном из них государство, потерявшее на войне свою молодежь, уподобляется году, из которого изъята весна; в другом остров Эгина назван "бельмом Пирея". Исключительное красноречие Перикла достоверно засвидетельствовано его современниками, настроенными к нему как дружественно, так и враждебно.
Платон, недоброжелательно относившийся к Периклу, тем не менее называет его "совершеннейшим в ораторском искусстве" ("Федр", 269 Е), а в "Воспоминаниях" Ксенофонта Сократ сравнивает Перикла с сиренами. Ту же мысль высказывает и Фукидид, одобрявший политику Перикла, в словах: "Самый могучий и словом и делом" (I, 139). У Аристофана, относившегося к Периклу недружелюбно, Дикеополь, выражающий, несомненно, мысли самого автора, говорит: "Перикл Олимпиец в гневе метал громы и молнии, всю Элладу взбудоражил" (Ахарняне, 531). Древние объясняли различно причину того, что современники Перикла присвоили ему эпитет "Олимпиец" (комик Кратин называет его прямо Зевсом). По большей части они видели повод к этому в красноречии Перикла. Особенно восторженный отзыв об ораторском таланте Перикла мы находим в отрывке одной (не дошедшей до нас) комедии Эвполида, современника Аристофана: "Он превосходит всех даром слова... На устах его сидела богиня Убеждения: так очаровывал он и был единственным из всех ораторов, оставлявшим жало в слушателях". Другие авторы также одобрительно отзываются об ораторских приемах Перикла; он старался действовать на свою аудиторию путем логических рассуждений; стремление возбуждать чувства и страсти, свойственное позднейшим ораторам, было ему чуждо. На ораторской трибуне Перикл держал себя с достоинством, спокойно; выражение лица у него мало менялось во время речи; он не прибегал к жестикуляции; голос его был всегда ровной силы; он никогда не смеялся на трибуне и не смешил народ какими-нибудь забавными рассказами и выходками (как это часто делали другие).
Ничего не дошло до нас и из речей Клеона, не менее популярного оратора, выдвинувшегося после Перикла. Ненавидевший его Фукидид называет его и "наглейшим из граждан" (III, 36), и "влиятельнейшим в то время в глазах народной массы демагогом" (IV, 21). Аристофан, тоже его враг, указывает, что он достиг еще большего могущества, чем даже Перикл (Всадники, 283), и признает его изворотливость: "Он - хитрый малый и умеет находить выход из безвыходного положения" (Всадники, 758). Обвинения Клеона были страшны и убедительны: в противников своих он "бросал скалы и не стеснялся возводить на них небылицы" (Всадники, 626- 628). Фукидид (III, 37-41) приводит одну его речь, в которой Клеон советует казнить всех восставших жителей Митилены. Но трудно сказать относительно этой речи, как и относительно других речей у Фукидида, насколько она соответствует речи, действительно произнесенной Клеоном.
Об ораторских приемах Клеона сохранилась недобрая слава, вероятно, на основании отзывов его врагов· "Он отбросил всякую благопристойность на ораторской трибуне, - замечает Плутарх. - Он первый, обращаясь к народу, начал кричать, сбрасывать с себя плащ, ударять себя по бедрам, бегать во время речи, и тем подал людям, занимавшимся государственными делами, пример того своеволия и пренебрежения к приличию, которое потом привело все в беспорядок и расстройство" (Никий, 8).
Красноречие и Перикла и Клеона, не говоря уже об их предшественниках, было, по видимому, чисто практическое, не основывающееся на правилах теории ораторского искусства. Клеон в упомянутой только что нами речи у Фукидида с негодованием отзывается об "ораторах, пленяющих красноречием", и одним из самых гибельных для власти чувств считает "увлечение красноречием" (III, 40, 2). Конечно, трудно предполагать, чтобы Перикл и другие афинские ораторы совсем не имели представления о приемах ораторского искусства.
На то, что Перикл готовился к речам в Народном собрании, имеется указание у Плутарха (О воспитании детей, 9). Плутарх сообщает, будто Перикл, несмотря на приглашение народа, часто отказывался говорить, ссылаясь на то, что он еще не успел подготовиться: но учился ли он теории красноречия, неизвестно, так как едва ли можно принимать всерьез утверждение Сократа в диалоге "Федр" Платона ("Федр", 270А), что своим ораторским талантом Перикл был обязан тому, что "преисполнился учения Анаксагора о небесных телах".
Несомненно, однако, что с укреплением демократического строя каждый политический деятель должен был быть и хорошим оратором. В связи с этим и появились как профессионалы-ораторы, так и учителя красноречия- софисты или риторы. Выступления в народном собрании и в Совете требовали выучки. Даже для выступлений в суде по частным делам нужны были умение владеть речью, знание законов и изворотливость. Люди, желавшие быть особенно подготовленными к государственной деятельности, должны были обращаться к специальным преподавателям. Поэтому в Греции со второй половины V века до н. э. появились профессиональные учителя, называвшие себя софистами[1]. Это были преподаватели, бравшие плату за обучение искусству речи.
Все софисты учили "ловко говорить", но одни из них занимались преимущественно теоретической и практической разработкой общих правил риторики, другие обучали учеников составлению и произнесению политических и судебных речей, третьи учили вести споры (были "эристиками", от слова ἔρις - спор).
Интерес к искусству речи, как таковому, все увеличивался, и это увлечение словесными ухищрениями породило, помимо видов красноречия, имевших практические задачи, третий вид его - так называемое "эпидейктическое" (ἑπιδεικτικη), т. е. торжественное красноречие, имевшее целью только усладить или позабавить слушателей. Темы его не имели прямого отношения к практической жизни. Такими темами служили: мифы о богах (например, Эроте), о героях (Ахилле, Геракле), рассказы о знаменитых людях древности (Гомере, Аристиде), история городов, наконец, отвлеченные понятия, например храбрость, справедливость и др.
Научная разработка теории ораторского искусства - "риторики" - началась за пределами собственно Греции. Эта теория проникла в Афины с двух сторон: с Востока и с Запада.
Из восточных софистов наибольшей известностью пользовались Протагор, Продик и Гиппий.
Протагор был родом из Абдеры, городка на побережье Фракии. Родился он около 485 г. до и. э. В точение 40 лет он с блестящим успехом занимался педагогической деятельностью, странствуя по всей Элладе, не раз бывал в Афинах, где сблизился с Периклом. В числе предметов, которые он преподавал своим ученикам, было и искусство хорошо говорить; между прочим, он обращал большое внимание на грамматически точный способ выражения ("ортоэпию").
Продик с острова Кеоса и Гиппий из Элиды были младшими современниками Протагора и также не раз бывали в Афинах. О жизни их мы мало знаем. Продик известен своими изысканиями по установлению точного синонимического значения отдельных выражений. Гиппий обладал всесторонними познаниями в области математики, естественных наук, истории и грамматики.
Однако восточные софисты лишь подготовили почву в Афинах для развития ораторского искусства. Начала риторики, оказавшей впоследствии огромное влияние на ораторское искусство в Афинах, были положены в Сицилии. Софисты, или, как они чаще называются, риторы, этой западной группы и должны считаться основоположниками научной теории художественной прозы.
История возникновения италийской школы риторов тесно связана с политическим положением Сиракуз. После низвержения в Сиракузах тиранна Фрасибула (в 466 г.) там была установлена демократия; возникло множество судебных процессов по поводу имущественных дел, для ведения которых нужны были люди, владевшие искусством слова. Народ поручил управление Кораку, опытному государственному деятелю, бывшему советнику тиранна Гиерона. Однако Корак скоро оставил общественную деятельность; он открыл школу, где стал преподавать "искусство убеждать". Впоследствии он изложил письменно правила этого искусства, т. е. составил руководство (τέχνη) по риторике.
Учеником Корака был Тисий, родившийся около 485 г. О его отношении к учителю сохранилось такое предание. Научившись от Корака риторическому искусству, Тисий сам сделался учителем риторики и, полагаясь на свою ловкость вести судебные дела, не пожелал заплатить своему учителю условленное вознаграждение. Корак привлек Тисия к суду. "Скажи мне, Корак, - обратился к своему бывшему наставнику Тисий, - учителем чего я объявляю себя?" - "Искусства убеждать кого угодно", - отвечал Корак. - "Но если ты выучил меня этому искусству, то вот я тебя убеждаю ничего с меня не брать; если же ты меня не выучил убеждать, то и в этом случае я тебе ничего не должен, так как ты не научил меня тому, чему обещал". На это Корак возразил: "Если, научившись у меня искусству убеждать, ты убеждаешь меня ничего с тебя не брать, то ты должен отдать мне вознаграждение, так как ты умеешь убеждать; если же ты меня не убеждаешь, то ты опять-таки должен заплатить мне деньги, так как я тобою не убежден не брать с тебя денег". Судьи вместо приговора сказали: "У дурного ворона дурные и яйца[2]. Как воронята готовы пожрать своих родителей, точно так же и вы здесь пожираете друг друга".
По примеру своего учителя Тисий также основал риторическую школу, сперва, по видимому, в Сиракузах, потом в Фуриях, где у него занимался и Лисий. Затем Тисий переселился в Афины и был там преподавателем риторики. Продолжительность его пребывания в Афинах неизвестна. В то время в числе его учеников был и Исократ. Тисий также составил руководство по риторике; вероятно, оно было очень близко к руководству по риторике его учителя Корака.
На основании отзывов Платона и Аристотеля мы можем составить приблизительное понятие о том, каково было содержание руководств Корака и Тисия. Оба руководства были приспособлены к ведению судебных процессов и не давали указаний на то, как составлять и располагать речи; в них содержались правила того, как представить суду какой-нибудь факт правдоподобным (вероятным) или неправдоподобным (невероятным): Корак и Тисий нашли, что правдоподобное имеет более шансов на успех в глазах судей, чем сама истина. "Пусть, - сказано в этих руководствах, - слабосильный несправедливо обвиняется в нанесении побоев; он может в оправдание указать на свою слабость: невероятно, чтобы он, слабый, мог наносить побои. Пусть, с другой стороны, в том же преступлении обвиняется человек сильный, действительно нанесший побои; он может в оправдание указать на свое сильное телосложение: невероятно, чтобы он мог нанести побои, так как на суде это должно показаться вероятным"[3].
Руководство по риторике Корака было широко распространено в Греции. Мы имеем прямые указания на то, что по нему обучались Горгий, Антифонт и другие афинские ораторы.
Современником Тисия был Горгий из города Леонтины в Сицилии (приблизительно 483-375 гг.), ученик философа Эмпедокла. Горгий считается творцом греческой художественной прозы. В истории афинского красноречия ему принадлежит выдающееся место. В 427 г. сограждане Горгия, теснимые жителями Сиракуз, отправили его во главе посольства в Афины просить помощи. Здесь в народном собрании он говорил с такой убедительностью, что афиняне тотчас же постановили оказать леонтинцам помощь. Вскоре после этого он опять приехал в Афины и основал там школу, в которой преподавал риторику.
Трагик Агафон, афинский государственный деятель Критий, знаменитый впоследствии оратор Исократ и многие другие называются в числе ближайших учеников и последователей Горгия. Горгий многократно выступал с речами и в других городах Греции (в Дельфах, в Олимпии). Особенно долго он жил в Фессалии, где и умер 108 или 109 лет отроду.
Нам теперь очень трудно составить ясное представление о том, что привлекало афинян в сочинениях Горгия. Правда, до нас дошло под его именем только две речи: "Похвала Елене" и "Апология Паламеда". В "Паламеде" дается сюжет, разрабатывавшийся также в одноименных пьесах Софокла и Эврипида. Паламед, обвиненный Одиссеем в измене, защищается перед судом ахейских вождей. Он строит свою защиту так: он не мог бы совершить приписываемой ему измены, даже если бы хотел; он не захотел бы ее совершить, даже если бы мог.
В "Похвале Елене" Горгий ставит задачу оправдать виновницу Троянской войны. Во вступлении к этой речи содержится рассуждение о сущности похвалы и порицания. Затем следует краткое восхваление Елены и оправдание ее Горгием. Вероятных причин отправления Елены в Трою можно, по мнению Горгия, предположить четыре: судьба, насилие, убеждение и, наконец, любовь. Какой бы мотив ни взять, все равно выходит, что Елена невиновна. В случае насильного увоза Елены она заслуживает даже сострадания. "Захотелось мне, - говорит автор речи, - написать слово - Елене на славу, мне же на забаву "παίγνιον" [4].
Однако многие не считают обе эти речи принадлежащими Горгию, и потому основывать на них суждение о нем было рискованно. Ввиду этого нам приходится руководствоваться мнением о нем древних авторов, которые знали подлинные его сочинения.
Из сочинений Горгия, не дошедших до нас, особенно славилась "Олимпийская речь" (392), которую он держал к народу со ступеней храма Зевса, убеждая эллинов прекратить распри и сделать предметом побед своего оружия не греческие города, а страну варваров.
Особенностью манеры речей Горгия прежде всего является приближение их к поэзии. Простая, безыскусственная речь старинной прозы ему не нравилась. Новая, созданная им речь заимствовала из поэзии и редкие, изысканные, иногда необычные выражения, и торжественные эпитеты, и образные и метафорические обороты, и, самое главное, симметричное до известной степени построение речи с ее равенством по длине противополагаемых и одинаково построенных предложений, которые иногда даже оканчиваются словами с похожими окончаниями (вроде теперешней рифмы). Его речь была уснащена многочисленными метафорами, иногда довольно странными; так, например, коршуны, пожирающие трупы, у него были названы "живыми могилами", царь Ксеркс - "Зевсом персов". Ритм, симметричность расположения, приподнятость языка речей Горгия - все это нравилось и привлекало слушателей. Античная терминология назвала эти особенности "фигурами речи", или "горгиевыми фигурами" (σχηματα)[5].
Все эти приемы красноречия существовали, конечно, в греческом языке и до Горгия. Если же именно за Горгием закрепилась в античности слава, что он первый "нашел" (изобрел) все эти "фигуры речи", которые так и были названы по его имени, то это верно только в том смысле, что Горгий первый стал широко пользоваться этими фигурами и в своих речах соединял их в группы.
Что касается педагогических приемов Горгия, то они обусловливались главным образом его убеждением, что ораторское искусство приобретается только эмпирическим путем. Систематического руководства по риторике, вроде руководства Корака и Тисия, Горгий, вероятно, не составлял. Метод его обучения заключался в составлении для учеников типических образцов, которые он рекомендовал заучивать наизусть. Этот метод имел в виду красноречие лишь торжественное, а не совещательное или судебное.
Несмотря на недостатки преподавательского метода Горгия, его манера изложения долго была господствующей во всех родах прозы и даже распространялась на поэзию. Поэтизированный стиль Горгия и впоследствии не вполне вышел из моды: "Невежды, - презрительно говорит Аристотель, - и теперь еще думают, что речи подобных ораторов очень красивы" (Риторика, III, 1, 1404a). Однако, потому ли, что крайности, в которые впадали последователи этого софиста, уже рано обратили внимание афинян на ложность и призрачность его теории, или потому, что судебное красноречие, быстро начавшее развиваться в это время в Афинах, не допускало возможности сосредоточиться только на формальной стороне изложения, а требовало соответственной разработки и аргументации, афинские судебные ораторы уже очень рано начинают пользоваться, по видимому, более практическим руководством Тисия и обращают столь же большое внимание на содержательность речи, как и на ее внешнее выражение.
Из трех видов красноречия практика жизни выдвинула в Афинах на первый план судебное красноречие. Огромное количество судебных процессов как между самими афинскими гражданами, так и между подчиненными им союзниками, которые, по афинским законам, должны были судиться не у себя дома, а в Афинах, требовало, с одной стороны, знания законов и, с другой - искусства убедительно говорить.
В афинском суде тяжущиеся стороны должны были лично и обвинять и защищаться. Лишь в делах малолетних и женщин разрешалось допущение представителя. Такие ораторы-помощники назывались синегорами, а их речи - синегорией. Вследствие этого в Афинах должна была возникнуть та специальность, которая в наше время называется адвокатурой. Но как афинское судопроизводство отличалось от современного, так и афинская адвокатура отличалась от адвокатуры современной.
По нашим понятиям, адвокат - это человек, выступающий перед судом в защиту интересов своего клиента. В Афинах адвокатов в таком смысле, за немногими исключениями, не было. Заинтересованное лицо должно было вести само свой процесс перед судом. Понятно, что мелкие частные процессы заинтересованные лица могли вести и без посторонней помощи, хотя иногда и в этих случаях обращались за советом к людям опытным и знающим право. Но в более крупных и сложных процессах нельзя было ограничиться установлением фактов, разъяснявших дело; здесь нужно было в речи сгруппировать факты в надлежащем порядке и осветить их так, чтобы дело для судей было совершенно ясно, потому что речи сторон заменяли наше судебное следствие. В силу этого речи сторон приобретали в процессе громадное судебное значение, и не всякий мог рассчитывать на благоприятный исход дела, опираясь только на свою правоту. Естественно, понадобились люди, которые знанием права, законов, народных постановлений и т. п. могли бы помочь повести дело удачно. Но этого мало: самая речь перед судом должна была быть составлена умело, чтобы произвести впечатление на судей, т. е. явилась необходимость в людях, которых можно сравнить с нынешними адвокатами. Такими людьми были "логографы" (λογογραφοι), т. е. "писатели или составители речей"[6].
Для того чтобы сделаться логографом, несомненно нужна была подготовка, которая и приобреталась в школах риторов. Специальной юридической подготовки эти школы, правда, не давали, но в круг преподаваемых предметов входило все, что могло сделать человека того времени всесторонне образованным, в том числе и элементы юриспруденции. С такой подготовкой ученики риторов могли впоследствии и сами открывать школы риторики, делаться учеными, логографами или общественными деятелями. В последнем случае им открывалось широкое поприще для применения приобретенных знаний и уменья говорить. Нелегка была такого рода деятельность, и не все лица, прошедшие школы риторики, решались взяться за нее. Как бы ни была превосходна речь сама по себе, она не могла произвести на афинян надлежащее впечатление, если оратор не обладал всеми данными для произнесения ее вполне безукоризненно. Здесь играли важную роль такие моменты, как сила голоса, уменье держать себя в собрании с достоинством и необходимым спокойствием. Неясное произношение отдельных звуков, неуместная и излишняя жестикуляция - все это вызывало смех и снижало силу воздействия речи на слушателей. Сколько пришлось поработать над собой Демосфену для того, чтобы избавиться от подобных недостатков и заставить, наконец, афинян слушать себя без смеха![7] По закону трибуна была открыта для всех полноправных граждан, но в действительности в любой момент жизни Афин было каких-нибудь 30, много 50 человек, которые осмеливались войти на трибуну, да и из этих 50 только несколько человек привлекали к себе почти все внимание демоса; их-то и выдвигали политические партии в той ожесточенной политической борьбе, которая развернулась в Афинах во второй половине V века.
Большинство же учеников риторских школ, желавших использовать свои знания как средство к жизни, делались учителями риторики и логографами.
Обязанности логографов по отношению к клиентам были довольно многочисленны. Логограф должен был собрать весь материал, необходимый для предварительного следствия, указать ту инстанцию, ведению которой подлежало данное дело, избрать наиболее выгодный вид жалобы и, наконец, в тех случаях, когда наказание определялось самим судом, наметить подходящую кару, так как в противном случае он рисковал тем, что его предложение будет отвергнуто и будет принято предложение противной стороны Но главным делом логографа было написать речь, которую клиент выучивал наизусть и произносил на суде. В этом отношении древний логограф существенно отличался от современного адвоката: в то время как адвокат произносит речь от своего лица и потому нисколько не обязан сообразоваться в ней с характером клиента, логографу приходилось всячески стараться замаскировать свое творчество и представить речь как сочинение клиента. Для этого необходимо было составить ее применительно к социальному положению клиента, его характеру, умственному кругозору и т. д. При этом логограф попадал в положение драматурга, который влагает в уста своему герою речи, соответствующие его характеру и положению. Кроме того, так как судьи относились к искусным ораторам подозрительно, опасаясь предвзятости мнения с их стороны [8], то нужно было составлять речь так, чтобы она казалась речью человека простого, неискушенного в красноречии. Мы нередко находим в речах заявление говорящего о его незнакомстве с ораторским искусством и вообще с судебной практикой. Так, например, один клиент Лисия заявляет: "Я не только неспособен говорить о вещах, меня не касающихся, а напротив, боюсь, что буду не в состоянии сказать, что нужно, даже о деле, о котором мне необходимо говорить" (Лисий, XVII, 1). Другой клиент говорит: "Необходимо мне, хотя я и неопытен в таких вещах, помочь и отцу и себе самому, как могу. Вы видите козни и старания моих врагов; нечего мне говорить об этом, а моя неопытность известна всем, кто меня знает" (Лисий, XIX, 1-2).
Но логографу было мало изобразить своего клиента простаком, надо было еще составить речь так, чтобы она казалась заранее не подготовленной, а импровизированной. Об этом мы имеем ясное указание в речи Алкидаманта (одного из учеников Горгия) о софистах: "Составители судебных речей подражают способу выражения людей, говорящих без подготовки, и считается, что они лучше всего пишут тогда, когда их речи бывают наименее похожи на писанные" (Алкидамант. О софистах, 13). Это искусство древнего логографа составить речь так, как говорил бы его клиент от себя, обозначается у древних техников речи термином "этопея" (ήθοποιία - обрисовка характера). Трудность составления речи увеличивалась еще оттого, что при этой кажущейся простоте истца или ответчика все-таки приходилось прибегать к толкованию закона. Так как афинское законодательство не отличалось большой точностью и судьи сами были плохими юристами, то можно было толковать один и тот же закон по-разному, конечно, в выгодном для заинтересованного лица смысле.
Итак, во второй половине V века и в IV веке аттическое ораторское искусство достигает своего высшего расцвета. При высоком умственном развитии большей части афинян, при их широком знакомстве через театр с лучшими образцами поэтической риторики, а через народгое собрание, Совет и суд - с лучшими образцами риторики законодательной и судебной, воздействовать на слушателей могла лишь особенно выдающаяся речь. Красноречие второй половины V века было поэтому неутомимо в изыскании средств производить сильное впечатление.
Из большого числа аттических ораторов, известных в свое время, позднейшие греческие ученые в эллинистическую эпоху признали наилучшими только десять, и потому только речи этой "декады" и сохранились до нашего времени. Так называемый "Канон десяти аттических ораторов", возникший на основе отбора, произведенного пергамскими учеными во II веке до н. э., был окончательно утвержден, по некоторым сведениям, в эпоху Августа Кекилием Калактинским. В канон входят: Антифонт, Андокид, Лисий, Исократ, Исей, Ликург, Демосфен, Эсхин, Гиперид, Динарх. Горгий в этот канон включен не был. Изучение произведений этих десяти авторов считалось достаточной тренировкой в риторике. Конечно, нам предпочтительно было бы изучать аттическое красноречие безотносительно к этому канону, но наши сведения об ораторах сильно им обусловлены.