Младшим современником Геродота был Фукидид, автор "Истории", посвященной описанию событий Пелопоннесской войны [1]. О жизни Фукидида, как и о жизни большей части древних греческих и римских писателей, мы почти не имеем достоверных известий. Вполне достоверными сведениями о его жизни можно считать лишь те, которые мы узнаем из его собственного сочинения. Он сообщает о себе очень немного. Отца его звали Олором (IV, 104, 4). Фукидид пережил всю Пелопоннесскую войну. В самом начале Пелопоннесской войны он понял ее важность и начал собирать материалы для ее описания (I, 1, 1), стараясь получать точные сведения о ее ходе (V, 26, 5). На втором году войны (т. е. в 430 г. до н. э.) Фукидид пострадал от эпидемии чумы, посетившей тогда Афины, и описал эту болезнь (II, 48, 3); на восьмом году войны (т. е. в конце 424 г. до н. э.) он в должности стратега находился во главе эскадры в семь кораблей около острова Фасоса недалеко от берегов Фракии. В это время спартанский полководец Брасид появился под городом Амфиполем с целью взять его. Сторонники Афин, бывшие в Амфиполе, во главе с Евклом, другим стратегом, отправили гонца к Фукидиду с требованием возможно скорее явиться на помощь. Хотя Фукидид со всей поспешностью прибыл с эскадрой к Эиону, городу на побережье Фракии (приблизительно в семи километрах от Амфиполя) и спас его от Брасида, но Амфиполя спасти не мог, потому что Брасид предложил очень выгодные условия осажденным жителям Амфиполя, и они сдались ему раньше прибытия Фукидида (IV, 104, 2-107, 1). Это событие было роковым в жизни Фукидида: следствием его было то, что ему пришлось жить в изгнании в течение двадцати лет (V, 26, 5). Но это печальное для Фукидида событие принесло ему пользу как историку: находясь вне родины, он стоял близко к делам обеих воюющих сторон, преимущественно пелопоннесцев, и потому на досуге имел больше возможности узнать некоторые факты (V, 26, 5).
Вот все сведения из жизни Фукидида, которые нам известны с его собственных слов; только они и могут считаться вполне достоверными.
По отношению к жизнеописанию Фукидида мы находимся, как может показаться на первый взгляд, в счастливом положении: помимо некоторых отрывочных свидетельств, случайно сообщаемых древними авторами, до нас дошло из поздних веков древности несколько биографий его, а именно: 1) из схолиев Маркеллина к Фукидиду "О жизни Фукидида и свойствах его речи", 2) "Жизнеописание Фукидида" неизвестного автора, 3) краткая заметка в словаре Свиды.
Из них самая обширная - биография, написанная Маркеллином. Кто был Маркеллин, мы не знаем, и относительно этого существует несколько предположений. По большей части в настоящее время его считают ритором V века н. э. Но эти соображения о личности биографа не особенно важны. Важнее то, что Маркеллин в своем трактате ссылается на более древних авторов: историков Кратиппа и Тимея, писателей аттической истории, так называемых "аттидографов", Андротиона, Филохора и Праксифана, александрийского ученого Гермиппа, путешественника Полемона, комментаторов Дидима и Антилла. Время его жизни определяется, с одной стороны, тем, что он упоминает о Дионисии Галикарнасском, писателе I века до н. в., а с другой стороны, тем, что о нем самом впервые упоминает Свида; следовательно, время его жизни относится к какому-либо периоду между началом нашей эры и X веком.
Биография эта дает много сведений о Фукидиде. Хотя у нас нет веских оснований брать под сомнение правдивость большей части их, но бросается в глаза то, что все известия этого жизнеописания или могли быть выведены путем догадки из слов самого Фукидида (как будет показано ниже), или похожи на вымысел, отдаленным источником которого служат опять-таки некоторые произвольно толкуемые намеки самого Фукидида. При ближайшем анализе трактата Маркеллина критика пришла к выводу, что не только у самого Маркеллина, но даже и у более древних упоминаемых им авторов не было других сведений, кроме показаний самого Фукидида [2].
Биография Фукидида, написанная Маркеллином, распадается на три части, из которых только первая принадлежит самому Маркеллину, остальные же две составлены другими авторами на основании этой первой части. Биография неизвестного автора, как и биография в словаре Свиды, тоже восходят к биографии Маркеллина и потому самостоятельного значения не имеют.
Таким образом, если почти единственным вполне надежным источником для воссоздания биографии Фукидида служат его собственные заметки, указанные выше, то вполне естественно, что мы знаем о жизни автора очень мало. Так, прежде всего мы не знаем точно ни года рождения, ни года смерти его.
Год рождения Фукидида определяется на основании следующих данных. По свидетельству Памфилы, "Фукидиду в начале Пелопоннесской войны [т. е. в 431 г. до н. э.], кажется, было 40 лет"; стало быть", он родился в 471 г. Однако это свидетельство ослабляется теми же соображениями, какие приведены выше для определения года рождения Геродота по указанию Памфилы[3]. Свида в своей заметке, о Фукидиде также говорит, что он "процветал" (ἤκμαζε) в 87-ю олимпиаду (432-429 гг. до н. э.). Очевидно, это сообщение (восходящее, вероятно, к Аполлодору) выведено лишь путем догадки из слов Фукидида, что он "пережил всю войну, будучи сознательным человеком", и понято в том смысле, что историк способен был приступить к столь серьезному труду не раньше, как в цветущем возрасте, т. е. сорока лет.
Правда, это только гипотеза, но если она верна, то ясно, что сообщения Памфилы и Свиды никакой цены не имеют.
В противоречии с этими свидетельствами находится показание Маркеллина (§ 34), по которому Фукидид умер в возрасте свыше 50 лет, не доведя своего труда до конца. Слова "свыше 50 лет" - выражение неопределенное, они могут значить и 51 год и 59 лет. Так как год смерти Фукидида нельзя считать раньше года окончания Пелопоннесской войны (404 г.), то на основании этой заметки следовало бы предполагать рождение Фукидида не раньше как между 463 и 455 гг. Вероятно свидетельство Маркеллина также основано на приведенных выше словах Фукидида, которые Свида истолковал в том смысле, что Фукидид при окончании войны не был еще очень стар, а за зрелый его возраст в начале войны он принимал более ранний - лет около 25.
Мало помогает определению года рождения Фукидида и сообщение самого историка о выборе его в стратеги в 424 г. Дело в том, что минимум возраста для выбора в стратеги или не был определен законом, или, по крайней мере, нам не известен. Судя по тому, что для гелиастов (членов суда) [4] и для булевтов (членов Совета пятисот) [5] минимум возраста был 30 лет, можно предполагать, что и в стратеги выбирали, по крайней мере по обычаю, если не по закону, людей не моложе этого возраста. В таком случае, если Фукидиду в 424 г. было не менее 30 лет, то год рождения его был не позже 454 г., а в начале войны ему было не менее 23 лет.
Таким образом, год рождения Фукидида должен находиться между 471 и 454 гг. Среди ученых относительно этого полное разногласие: указывают на 471, 464, 460, 454, даже 450 г., но нельзя считать абсолютно невозможным, что Фукидид родился и раньше 471 г., так как он мог быть и старше 40 лет при начале войны в 431 г., следовательно, ни на какой год в точности указать нельзя.
Какие шаткие, иногда даже нелепые аргументы выставляются некоторыми учеными за или против какой-нибудь даты, видно из следующих примеров. Крюгер находит, что свидетельству Маркеллина следует отдать преимущество перед свидетельством Памфилы на том основании, что Памфила - женщина! Шталю не нравится ранний год рождения Фукидида, потому что в таком случае ему было бы в конце войны 67 лет, "а в этом возрасте, - замечает Шталь, - у людей обыкновенно слабеют и телесные и духовные силы"! Гренди подтверждает это мнение ссылкой на то, что в "сухом климате Греции люди старятся скорее, чем в более влажных климатах Северной и Средней Европы"[6]. Ясно, однако, что и в Греции сколько-то людей доживает до глубокой старости, почему же одним из таких не мог быть Фукидид? И если Софокл, как нам известно, и Ксенофонт, по свидетельству Лукиана, прожили 80 лет с лишком и все-таки могли заниматься литературной деятельностью, почему этого нельзя предполагать о Фукидиде? Другие ученые, напротив, возражали против принятия одного из поздних годов для рождения Фукидида на том основании, что только в возрасте 40 лет или около того Фукидид "мог, не опасаясь сомнений и возражений, говорить о своих летах, как о ручательстве за верность понимания важнейших исторических событий"[7].
Едва ли и этот аргумент достаточно убедителен: если Аристофан начал свою литературную деятельность очень молодым и считал себя достаточно зрелым, чтобы обсуждать политические вопросы, почему это было невозможно для Фукидида?
Год смерти Фукидида тоже в точности неизвестен. Сам он говорит, что прожил всю Пелопоннесскую войну (V, 26, 3), следовательно, он умер после 404 г. Упоминая об извержении вулкана Этны в 425 г., он сообщает, что всего их было три с того времени, как Сицилия была заселена эллинами (III, 116). Из этого можно заключить, что он ничего не знает о четвертом извержении, бывшем в 396 г. по свидетельству историка Диодора; следовательно, он не дожил до этого года. Однако этот аргумент "ex silentio" не надежен: Фукидид мог, даже зная об этом событии, не поправить своего прежнего рассказа по какой-нибудь причине, тем более что его сочинение считалось не проредактированным окончательно. Таким образом, можно с уверенностью сказать только то, что он умер после 404 г.
По традиции почти единогласно принято утверждать, что Фукидид погиб насильственной смертью; только в анонимной биографии (§ 9) сказано, что он умер от болезни. Но относительно места его смерти источники расходятся. Маркеллин (§§ 31-33) сообщает следующее: "Одни говорят, что Фукидид умер там же, где жил изгнанником, и в подтверждение указывают на то, что прах его покоится не в Аттике; по словам этих свидетелей, на гробнице его лежит "икрий" (ἴκριον), местный, употребительный в Аттике знак того, что гробница пуста, что она принадлежит умершему в изгнании и похороненному не в Афинах. Напротив, Дидим утверждает, что Фукидид умер насильственною смертью в Афинах по возвращении из изгнания. По его словам, то же самое говорит Зопир: афиняне, сообщает он, после поражения в Сицилии дали позволение всем изгнанникам, кроме Писистратидов, возвратиться в Афины. Фукидид по прибытии туда умер насильственной смертью и погребен среди Кимоновых гробниц. Дидим замечает, что он считает нелепым то мнение, по которому Фукидид умер в изгнании, хотя и погребен в Аттике; в таком случае, продолжает он, Фукидид не был бы похоронен подле родственных могил или же, будучи похоронен тайком, не имел бы ни плиты, ни надписи, которая положена на могилу и указывает на имя историка. Таким образом, ясно, что разрешение возвратиться в Аттику изгнанникам было дано, как об этом сообщают Филохор [8] и Деметрий[9] в сочинении "Архонты" (§§ 31, 32). Маркеллин приводит еще свидетельство - "уверения Тимея [историка IV века до н. э.] и других, будто историк погребен в Италии" (§ 33).
Из перечня мест смерти Фукидида видно, что уже и древние не имели никаких достоверных сведений об этом. по видимому, это только догадки, основанные, между прочим, на том, что на могиле Фукидида лежал "икрий", какое-то бревно от корабля, например мачта.
Несомненно только одно, что в фамильном склепе стратега Кимона Афинах стоял надгробный памятник Фукидиду подле могилы сестры Ким на Эльпиники. На этом памятнике была надпись: "Фукидид, сын Олор галимунтец". Всего естественнее предположение, что если могила Фукидида была в Афинах, то он и умер в Афинах.
Кроме приведенных выше сведений, которые Фукидид сам сообщает о себе, мы узнаем некоторые биографические подробности о нем из сочинения Маркеллина и из других источников. Сведения эти, как уже сказано, не могут считаться вполне достоверными.
Фукидид называет себя сыном Олора (IV, 104, 4), афинянином (I, 1, 1). Из надписи на его надгробном памятнике видно, что он был галимунтец, т. е. принадлежал к дему Галимунту, входившему в состав филы Леонтиды и расположенному на морском берегу, недалеко от Фалера (гавани Афин), на расстоянии полутора часов пути от Афин. Имя "Олор" - не греческое. По словам Маркеллина (§ 2), отец Фукидида получил это имя от Олора, царя Фракийского. Дочь этого Олора, Гегесипила, была замужем за Мильтиадом, победителем персов при Марафоне. От этого брака родились Кимон, афинский полководец, и дочь, имя которой неизвестно. Дочь эта вышла замуж за какого-то афинянина из дема Галимунта, и от их брака родился отец Фукидида, Олор. Таким образом, Фукидид был правнуком Мильтиада со стороны матери.
От своих фракийских предков или от своей жены, фракиянки, Фукидид получил золотые прииски во Фракии, благодаря чему пользовался "значением среди влиятельнейших людей материка", т. е. Фракии (Фук. IV, 105, 1). Эти золотые прииски не принадлежали Фукидиду по праву собственности; он только арендовал их. Во всяком случае это показывает, что он был человеком состоятельным.
О юношеских годах Фукидида никаких достоверных сведений у нас нет. Правда, Маркеллин (§ 54) сообщает об одном событии из времен детства Фукидида: "Говорят, будто однажды Геродот читал публично свою "Историю", а присутствовавший при этом Фукидид, слушая чтение, заплакал. Геродот, как говорят, заметил это и сказал отцу Фукидида, Олору: "Олор, натура твоего сына жаждет знания". Этот рассказ в несколько измененной форме есть и у других поздних авторов.
Между учеными нового времени было много споров относительно достоверности этого рассказа. В настоящее время по большей части его считают вымыслом и притом довольно позднего происхождения, так как ни Дионисий Галикарнасский (I век до н. э.), ни Лукиан (II век н. э.), ни даже Евсевий (III-IV век н. э.) в своей "Хронике" не упоминают его. А между тем Дионисий едва ли упустил бы случай упомянуть это предание, если бы оно было ему известно, так как оно должно было подтверждать его симпатию к Фукидиду. Лукиан, впервые сообщающий о чтении Геродотом его "Истории" на Олимпийском празднестве и восхваляющий его, тоже, вероятно, не умолчал бы об этом предании. Напротив, этот рассказ приводится писателями более позднего времени: в сочинении Маркеллина (и притом, не в основной части его, а в третьей, добавочной части), у Фотия (IX век), у Свиды (X век), у Цеца (XII век). Замечательно, что это предание с течением времени становится более категорическим и осложняется подробностями: в компиляции Маркеллина не названо место, где произошла встреча Геродота с Фукидидом, не указан возраст Фукидида, прибавлено слово "говорят" λέγεται, φασί; у Фотия слово "говорят" λέγεται также поставлено, но сделано пояснение, что Фукидид был тогда "совсем молод" - κομιὸῇ, νέον ὄντα; у Свиды уже нет слова "говорят", а это событие передается как факт и указано, что оно произошло в Олимпии. Если Геродот читал какие-нибудь отрывки из своей "Истории" в 446 г., как об этом свидетельствует Евсевий, то нельзя считать невозможным, что Фукидид присутствовал при этом (конечно, надо отбросить сентиментальную часть рассказа). Во всяком случае Фукидид был знаком с трудом Геродота, но не относился к нему с уважением, как видно из его собственных слов (см. ниже).
Наши источники называют также учителей Фукидида, именно философа-материалиста Анаксагора и политического деятеля и ритора Антифонта. "Что касается наставников, - говорит Маркеллин (§ 22), - то Фукидид слушал философа Анаксагора, вследствие чего признан был, как уверяет Антилл [10], безбожником, потому что проникся убеждениями Анаксагора. Слушал Фукидид оратора Антифонта, человека замечательного в ораторском искусстве; о нем Фукидид упоминает в восьмой книге, как о виновнике низвержения демократии и установления правления Четырехсот. Из расположения к Антифонту, как к наставнику, Фукидид умолчал о том, что после его смерти афиняне из мести выбросили его труп за город". Это же об Антифонте сообщают и другие источники. Мы не можем проверить, насколько правдивы или лживы эти свидетельства, но всего вероятнее, что они основаны не на какой-либо достоверной традиции, а представляют собою догадки греческих ученых-филологов ("грамматиков") на основании слов самого Фукидида. Вообще у древних ученых была тенденция предполагать отношения учителя и ученика между знаменитыми писателями, жившими приблизительно в одно и то же время. Возможно, что и эти догадки относительно Фукидида возникли таким же путем. Так, предположение, что между Антифонтом и Фукидидом существовали отношения учителя и ученика, могло возникнуть на основе лестного отзыва Фукидида о нем (VIII, 68), где историк, вообще очень сдержанный в своих отзывах о политических деятелях, прямо свидетельствует, что Антифонт не уступал никому из современных ему афинян в личной нравственности и был вообще не только человеком сильного ума, но и выдающимся оратором.
Поводом для того, чтобы считать Фукидида учеником Анаксагора и даже безбожником, могло послужить стремление Фукидида объяснять исторические факты не вмешательством богов (как это делает Геродот), но действием чисто исторических причин, объяснение чудесных явлений естественным путем, скептическое отношение к суевериям вообще и в частности к оракулам и гадателям.
Что философская система Анаксагора должна была быть, хотя бы в общих чертах, известна Фукидиду, в этом невозможно сомневаться. Анаксагор близко стоял к кружку Перикла, к которому Фукидид относится с особенным интересом; не могли остаться ему неизвестными и процесс по обвинению Анаксагора в безбожии и спасение его Периклом в 432/31 г., когда Фукидид был еще в Афинах.
Однако все это еще не доказывает, что Фукидид был учеником Анаксагора в собственном смысле. Но если он и не был учеником Анаксагора и Антифонта, то подвергся их влиянию. Его школой были Афины эпохи Перикла, с их высокой культурой, которые он сам называет "школой Эллады" - τῆς Ελλάδος παίδευσιν (II, 41, 1).
О высоком образовании Фукидида мы можем судить на основании его сочинения, по научному, философскому складу его истории, по его знакомству с поэтической литературой, с историками предшествовавшего времени. Так, Гомера он упоминает несколько раз, критикует его с исторической точки зрения (I, 9; II, 41), приводит цитаты из гомеровского гимна к Аполлону (III, 104), упоминает о Гесиоде (III, 96), говорит вообще о древних поэтах, разумея под ними главным образом Гомера (I, 5, 11, 15, 21; VI, 2). На знакомство Фукидида с историками указывает его скрытая полемика, направленная против логографов и, вероятно, против Геродота (I, 21-22), и явное недоверие к хронологическим изысканиям Гелланика (I. 97).
Обнаруживается влияние на него и учения софистов, что заметили еще древние ученые: Маркеллин (§ 36) прямо говорит, что Фукидид подражал Горгию и Продику.
Нам неизвестно, какова была роль Фукидида в общественной жизни и участвовал ли он в каких-нибудь походах до своей злополучной стратегии 424 г. Сам он об этом ничего не говорит. Маркеллин (§ 23) категорически утверждает, что он "не принимал участия в государственном управлении, не всходил и на ораторскую трибуну". У Дионисия и Цицерона находим совершенно противоположное свидетельство. Дионисий ("Письмо к Помпею") говорит, что афиняне считали Фукидида в числе первых, удостоивая стратегий и прочих почестей, а по словам Цицерона ("Оратор" II, 13, 56), Фукидид "занимался государственными делами" - est in republica versatus. Действительно, трудно предположить, что Фукидид до 424 г. не принимал никакого участия ни в государственных делах, ни в войне и сразу был выбран на высокую должность стратега, тем более что круг деятельности стратега не ограничивался одними функциями военачальника, а распространялся почти на все стороны как внешней, так отчасти и внутренней политики [11]. Причиной избрания его в стратеги могло, между прочим, быть то, что, благодаря разработке золотых приисков в той части Фракии, куда он был назначен стратегом, он "пользовался значением среди влиятельнейших людей материка". Он сам говорит об этом (IV, 105).
Как уже было сказано выше, Фукидиду не удалось предотвратить взятие Амфиполя спартанцами. Следствием этого было то, что ему пришлось жить в изгнании в течение двадцати лет (V, 26, 5)[12]. Никаких подробностей относительно этого события Фукидид не сообщает, и остается неизвестным, был ли над ним суд и если был, то каков был приговор. Возможны два случая: он мог вернуться в Афины (по требованию суда), подвергся суду и был приговорен к изгнанию (как, например, случилось со стратегами Пифодором и Софоклом, II, 65) [13] или же он не вернулся на родину и остался в добровольном изгнании (как поступил стратег Демосфен, "боясь афинян", III, 98); в этом случае суд над Фукидидом мог быть и не быть в его отсутствие. Неизвестно даже, в чем он был обвинен, если был судим, - только ли в небрежности или в государственной измене(προδοσία). Показания наших источников относительно этого различны. Анонимный биограф говорит (§ 3): "В Пелопоннесскую войну он был обвинен в государственной измене за свою медлительность и небрежность"; а Маркеллин сообщает (§ 55): "Нельзя было бы открыто похоронить в Афинах человека, изгнанного за измену".
Что над Фукидидом происходил суд, можно заключить из слов Цицерона ("Об ораторе" II, 13, 56): "Он был устранен от государственных дел и удален в ссылку, как обыкновенно случалось с наилучшими гражданами в Афинах". Это же видно из слов Маркеллина (§ 46): "За это он был изгнан афинянами по обвинению Клеона". Таким образом, автор этого сообщения знает даже, что виновником изгнания Фукидида был Клеон. Новые критики, как, например, немецкий ученый XIX века Бузольт, не считая вообще достоверными известия, сообщаемые Маркеллином и другими биографами, находят, что и эта подробность выведена из слов самого Фукидида, который с явным несочувствием относился к Клеону. Хотя это только догадка, но догадка вполне основательная, так как Клеон тогда был всемогущим демагогом, и если был суд над Фукидидом, то вполне вероятно, что Клеон так или иначе принимал в нем участие. Однако если Фукидид был обвинен в государственной измене и решился предстать перед судом, то за такое важное преступление он должен был быть приговорен к смертной казни и конфискации имущества, а не к изгнанию. Но под понятие προδοσία подходили также и более легкие правонарушения, например преступная небрежность, и потому виновный в προδοσία мог быть осужден на изгнание [14]. В конце концов приходится признать, что достоверным фактом является только то, что Фукидид за свою неудачу под Амфиполем поплатился изгнанием, а насколько достоверны подробности, касающиеся этого факта, судить трудно.
В науке до настоящего времени не разрешен вопрос, был ли виновен Фукидид в том, что не мог защитить Амфиполь, или не был. Мнения расходятся, и это вполне понятно, потому что никаких данных ни за, ни против его виновности у нас нет. Сам Фукидид ничего не говорит ни в свое оправдание, ни в свое обвинение (IV, 106), а только сообщает, что. по получении известия об опасности, грозившей Амфиполю, он "поспешно выступил с семью кораблями, которые были в его распоряжении" (IV, 104, 5) и "вечером того же дня прибыл со своими кораблями в Эион" (IV, 106, 3).
Был ли виноват Фукидид. или не был, во всяком случае понятно раздражение против него афинян. Потеря Амфиполя была для них слишком чувствительным ударом. Нужно было найти виновника, и таковым сочли Фукидида. Но "основными мотивами наказания в древности служили месть и устранение, а в вопросе о вменяемости первостепенное значение имел самый факт преступления и внешние последствия его, а не внутренние побуждения обвиняемого"[15]. В изгнании Фукидид прожил двадцать лет, как он сам говорит (V, 26, 5). Где он жил в это время, он не говорит, но сообщает, что "стоял близко к делам той и другой стороны, преимущественно пелопоннесцев, так как был изгнанником, и потому на досуге имел больше возможности постигнуть многие события" (V, 26, 5).
По словам Маркеллина (§ 46) и других писателей [16], во время изгнания Фукидид жил во Фракии. Маркеллин (§ 25) определяет это место даже точнее: "Проживая в Скаптегиле, под сенью платана, писал свою историю". То же говорит и Плутарх. Но это едва ли верно, так как Скаптегила (или Скаптесила), маленький город на берегу Фракии, откуда, по словам Маркеллина (§ 19), была родом жена Фукидида[17], с 463 г. принадлежала афинянам и потому Фукидид, как изгнанник, не мог жить в афинских владениях.
Хотя Дионисий и утверждает, что Фукидид, "изгнанный из отечества, все остальное время войны пробыл во Фракии", это едва ли возможно. Из упомянутого выше свидетельства Фукидида (V, 26, 5) с несомненностью можно заключить, что он во время своего изгнания предпринимал путешествия в разные местности, служившие театром военных действий. Во время этих путешествий он должен был собирать главным образом сведения о тех событиях войны, очевидцем которых сам не был. К этому времени следует отнести те посещения различных частей собственно Эллады, Сицилии, южной Италии и передней Азии, те расспросы очевидцев войны, без которых у него не было бы столь точных и живописных рассказов о сражениях я местах сражений в Акарнании, Этолии, Сицилии и на малоазийском побережье. Так, описание осады Сиракуз столь точно, что не могло быть сделано без знакомства с самою местностью.
По свидетельству историка Тимея (Маркеллин 25, 33), Фукидид будто бы во время изгнания жил в Италии и там был похоронен. Но это отрицает Маркеллин. Однако возможно, что на пути в Сицилию или на обратном пути из нее Фукидид мог посетить и южную Италию. В схолиях к кн. V, 26, 5 сказано, что Фукидид жил в Пелопоннесе (περί Πελοπόννήσον σιέτριβε); если под этим понимать временные посещения им Пелопоннеса, то это вполне правдоподобно. Но совершенно вздорно сообщение анонимного биографа (§ 7), будто "во время изгнания Фукидид проживал на Эгине и там, как говорят, написал свою историю. Тогда же с наибольшей очевидностью проявилось его корыстолюбие, потому что ростовщичеством он разорил всех эгинян" [18]. Эгина с 431 г. принадлежала афинянам, и потому Фукидид не мог жить там.
Личное несчастье Фукидида, таким образом, дало ему возможность довести почти до конца его труд и "лучше постигнуть многие события", как он сам говорит (V, 26, 5).
Пробыв двадцать лет в изгнании, Фукидид вернулся на родину. Жил ли он в Афинах все время до своей смерти или уезжал оттуда, об этом сведений нет, но во всяком случае он видел родной город после взятия его Лисандром. Он сам говорит (I, 93, 5), что, по совету Фемистокла, афиняне возвели стену такой толщины, "какая видна еще и теперь вокруг Пирея". Отсюда следует, что Фукидид видел развалины стены вокруг Пирея, разрушенной по приказанию Лисандра после сдачи города в 404 г.
Вполне возможно, что Фукидид и в это время уезжал из Афин на неопределенный или короткий срок, например в свое фракийское поместье.
Когда именно Фукидид получил право вернуться на родину, определить в точности невозможно. Если понимать буквально его слова о двадцати годах изгнания и началом изгнания считать конец 424 г. (см. выше), то временем прекращения изгнания надо считать конец 404 г. или более ранние его месяцы. Это наиболее вероятная дата данного события, так как весною 404 г. афиняне, по требованию спартанцев при заключении мира, обязались предоставить возможность изгнанникам вернуться на родину, в Афины[19]. Затем в 403 г., при восстановлении демократии Фрасибулом, была объявлена всеобщая амнистия. Но, судя по свидетельству Павсания, путешественника II века н. э. (I, 23, 11), надо полагать, что в деле Фукидида были какие-то особенные, отягчающие обстоятельства, вследствие которых для восстановления его в гражданских правах мало было всеобщей амнистии, а требовалось специальное народное постановление.
Получив право вернуться на родину, Фукидид прожил, по видимому" недолго (о смерти его сказано выше).
а) Содержание "Истории"
От Фукидида до нас дошло сочинение, содержащее описание Пелопоннесской войны, озаглавленное в большей части рукописей и изданий Θουκυδίδου ξυγγραφή; или Θουκυδίδου ίστορίαι. Это заглавие, возможно, принадлежит не самому автору, а кому-либо из позднейших греческих ученых. В наших рукописях и изданиях это сочинение разделяется на 8 книг; вероятно, деление принадлежит александрийским ученым, так как оно известно уже Диодору и Дионисию и было господствующим. По свидетельству древних (Диодор XII, 37) и схолиаста к концу IV книги Фукидида. также существовало деление "Истории" на 9 (и даже на 13) книг. Фукидид сам в первых словах своего труда определяет содержание его (I, 1, 1): "Фукидид афинянин написал историю войны между пелопоннесцами и афинянами, как они вели ее друг против друга. Приступил он к труду своему тотчас с момента возникновения войны в той уверенности, что война эта будет войною важною и самою достопримечательною из всех предшествовавших".
План сочинения таков. I книга содержит введение ко всему труду; II, III, IV и половина V книги (кончая главой 24) содержат описание так называемой Архидамовой войны, продолжавшейся 10 лет до Никиева мира (в 421 г.); во второй половине V книги говорится об "обманчивом мире", последовавшем за договором Никия и продолжавшемся 6 лет и 10 месяцев; в книгах VI и VII описывается поход в Сицилию; в VIII книге - так называемая Декелейская война, описание которой прерывается на 21-м году всей войны, на 410 г. до н. э. Таким образом, автор не довел свое сочинение до конца, хотя имел намерение описать все 27 лет войны: сказав о том, как после Никиева мира возобновились военные действия, он говорит (V, 26,2): "Тот же Фукидид афинянин описал и эти события в том порядке, как совершались они, по летним и зимним кампаниям, до тех пор, пока лакедемоняне и их союзники не положили конец владычеству афинян и не овладели длинными стенами и Пиреем. До этого момента война длилась в общей сложности двадцать семь лет". О предполагаемых причинах незаконченности сочинения будет сказано дальше.
Содержание I книги необходимо изложить подробнее. В самом начале автор высказывает мысль, что эта война (т. е. Пелопоннесская, как она называется со времени Цицерона и Диодора) замечательнее всех прежде бывших, и доказывает это рассмотрением прежних событий греческой истории, кончая персидскими войнами. Эта часть книги I, обнимающая главы 2-19, называется "Археология" - Ἀρχαιολογία[1]. Автор рассматривает древнейшие времена, события Троянской войны, последующие века, персидские войны· и показывает, что все военные действия времен до Пелопоннесской войны велись не с таким напряжением сил, как эта война, главным образом потому, что деньги и флот появились у эллинов сравнительно поздно [2]. Указав на важность своей темы, Фукидид говорит об отсутствии критики у людей, готовых принимать всякое известие на веру, дает краткий отчет читателям о способе составления им своей истории (гл. 22), говоря, что он стремился к правдивому изложению событий, а не к развлечению слушателей. После этого указания автор переходит к рассказу о причинах войны. Он делит их на официальные причины и на причины скрытые, но истинные, которые заключались в том, что афиняне становились сильными и внушали страх спартанцам (гл. 23). Поводом к войне послужило следующее обстоятельство. В Эпидамне, колонии керкирян, народная партия изгнала аристократов. Последние в союзе с окрестными варварами стали нападать на своих противников, так что те вынуждены были наконец обратиться за помощью в свою метрополию Керкиру. Но здесь им было отказано, и они обратились в Коринф, откуда и получили помощь. Узнав об этом, керкиряне, которым не нравилось, что их колония передалась Коринфу, послали войско против Эпидамна и в союзе с изгнанными аристократами стали осаждать город. Произошла морская битва между керкирянами и коринфянами, в которой последние были побеждены. Коринфяне стали готовиться к войне и собирать флот и войско, а керкиряне в страхе явились в Афины просить помощи. Коринфяне также прислали сюда послов, чтобы помешать керкирянам, но афиняне приняли сторону керкирян и заключили с ними оборонительный союз. После этого коринфяне послали против Керкиры флот, а афиняне отправили несколько кораблей на помощь своим новым союзникам, запретив при этом своим полководцам вступать в бой с коринфянами, если они не будут нападать на керкирян. Однако дело дошло до битвы, в которой приняли участие и афиняне. Это было первое основание вражды коринфян к афинянам. Второй причиной их раздора была Потидея. Этот город, лежащий на перешейке Паллены, был колонией коринфян, но принадлежал к афинскому союзу. Опасаясь отпадения его от союза, афиняне приказали жителям срыть часть укреплений, дать заложников и не принимать к себе старшин, ежегодно присылавшихся к ним из Коринфа. Вместе с тем афиняне, опасаясь враждебных замыслов со стороны македонского царя Пердикки, отправили в те места флот и войско. Потидеяне просили афинян ничего не изменять в их положении, а в то же время явились вместе с коринфянами в Спарту с просьбой заготовить им на всякий случай вспомогательный отряд против афинян. Спартанцы обещали, и тогда потидеяне, получив отказ в своей просьбе со стороны афинян, отложились от них вместе с другими соседними городами, так что афиняне прибыли в Потидею уже во время восстания. Потидеяне получили помощь от коринфян, но афиняне разбили потидеян и заперли их в городе. Тогда коринфяне обратились за помощью к Спарте, созвав туда всех ее союзников, и на союзном совещании обвиняли афинян в нарушении мира. Выслушав их, спартанцы сперва совещались одни и тут, несмотря на увещания царя Архидама, советовавшего предварительно запастись деньгами и флотом, решили воевать, подстрекаемые эфором Стенелаидом. Таков был повод к войне. Истинные причины войны заключались в соперничестве и боязни спартанцев усиливающегося могущества Афин. Это дает повод историку проследить увеличение сил афинян со времени персидских войн и обозреть все походы и политические меры, благодаря которым афиняне, получив от островитян и азиатских эллинов гегемонию в войне против персов, мало-помалу сделались властителям" всего Эгейского моря и его берегов. Эта часть истории Фукидида (гл. 88-117) называется в схолиях к Фукидиду "пятидесятилетие".
За этим следует третья, главная часть книги I, содержащая в себе рассказ о переговорах союзных пелопоннесских государств между собой и с Афинами. Спартанцы, решив воевать с афинянами, призвали опять союзников и спросили их мнение. Большая часть союзников высказалась за войну с Афинами, в том числе, конечно, и коринфяне. Но предпринять войну тотчас было невозможно, так как пелопоннесцы были не подготовлены; поэтому было решено, чтобы каждое государство доставило все нужное без промедления. Так прошло около года до открытого объявления войны. Тем временем пелопоннесцы отправляли в Афины посольства с жалобами, чтобы в случае неудовлетворения их иметь предлог к войне. Так, прежде всего они потребовали от афинян изгнания из Афин лиц, предки которых запятнали себя убийством сообщников Килона, искавших спасения у алтаря Афины. Это требование спартанцев было рассчитано на то, чтобы был изгнан или, по крайней мере, очернен в глазах народа Перикл, который по матери был потомком Алкмеона, одного из главных виновников этого преступления. Афиняне не исполнили желания спартанцев и со своей стороны потребовали, чтобы спартанцы также очистились от преступления против Афины, так как некогда их эфоры уморили голодом Павсания в ее святилище. При этом Фукидид подробно рассказывает о деле Павсания и кстати об изгнании Фемистокла из Афин. Далее, спартанцы потребовали, чтобы афиняне сняли осаду с Потидеи, дали независимость Эгине и открыли свои гавани мегарянам. Афиняне и в этом им отказали. Наконец, в Афины явились в последний раз спартанские послы с таким предложением: "Спартанцы желают мира, и он будет, если вы предоставите эллинам автономию" (139). Афиняне, по совету Перикла, ответили на это, что они готовы предоставить автономию эллинским государствам, если и спартанцы дозволят своим городам управляться также по собственному усмотрению. Тем и кончились переговоры спартанцев с афинянами.
б) Время и порядок составления "Истории"
При чтении "Истории" Фукидида невольно возникает вопрос, когда именно он написал ее, всю ли по окончании войны или писал ее частями во время войны. Сам автор в начале своего труда говорит, что он ее "начал тотчас при возникновении войны" (I, 1, 1), но это слишком неопределенно: что именно начал, - собирать ли материалы и делать черновые заметки или уже описывать события в окончательной, отделанной форме?
В нескольких местах биографии Фукидида, составленной Маркеллином, даются указания, на то, что Фукидид писал "Историю" уже во время войны; так, в § 25 сказано, что он, "проживая в Скаптегиле, под сенью платана писал свою "Историю""; в §§ 46-47 дается более определенное указание: "Удалившись [из Афин после изгнания] во Фракию, он, как говорят, составил там красоту своей истории [свою прекрасную "Историю"]. Дело в том, что с самого начала войны он делал заметки обо всем, что говорилось и совершалось, однако, о красоте [об изяществе] он не заботился сначала, но заботился лишь о том, чтобы заметками сохранить события [от забвения], а впоследствии, после изгнания, живя во фракийском местечке Скаптегиле, он изложил с красотой [с изяществом] те заметки, которые сначала делал для памяти". В § 45 сказано, что он "умер после войны во Фракии, описывая события двадцать первого года". Плутарх ("De exsilio", 14) также говорит, что Фукидид "описал войну пелепоннесцев и афинян во Фракии около Скаптегилы".
Цицерон ("Об ораторе" II, 13, 56) высказывает, по видимому, ту же мысль: "Эти самые книги он, как говорят, написал тогда, когда был удален от государственных дел и отправлен в ссылку".
Как видно из этих свидетельств, у древних ученых сложилось убеждение (может быть, основанное на приведенном выше показании самого Фукидида), что Фукидид во Фракии, во время своего изгнания, т. е. еще в течение войны, не только составил черновые записи, но и привел в окончательную форму свою "Историю", оканчивающуюся событиями 411 г.
Древние ученые не обратили внимания на то, что некоторые места "Истории" могли быть написаны лишь после окончания войны, например указание на то, что война продолжалась 27 лет и окончилась поражением афинян (V, 26, 1-6).
Поэтому ученые нового времени высказали предположение, что Фукидид во время войны занимался только собиранием материалов, предварительной записью их и т. п., но привел свой труд в окончательный вид, в каком он дошел до нас, лишь после войны, и что смерть помешала ему довести его до конца. Однакс и при этом предположении остаются некоторые трудности, и вопрос о том, в какой момент Фукидид начал обрабатывать собранные им материалы, остается и сейчас нерешенным.
в) Издание "Истории"
По общепризнанному мнению, "История" Фукидида осталась неоконченной) вследствие его смерти. Таким образом, кто-то другой издал его сочинение. Единственное указание на это находится у Диогена Лаэртского в биографии Ксенофонта (II, 6, 13, 57).
До некоторой степени это указание подтверждается тем, что Ксенофонт начинает свою "Греческую историю" как раз с того пункта, на котором кончается "История" Фукидида, и притом словами "а после этого" - μετὰ δὲ ταύτα,которые показывают, что его "История" служит продолжением "Истории" Фукидида. Конечно, это обстоятельство не может быть неопровержимым доказательством того, что Ксенофонт был издателем труда Фукидида, но до некоторой степени говорит в пользу этого. Правда, историк Кратипп также продолжал "Историю" Фукидида, но так как неизвестно, был ли Кратипп современником Фукидида, то и нет основания считать его издателем труда Фукидида. Никаких других лиц, подходящих для этой роли, не известно.
В подтверждение гипотезы о Ксенофонте как издателе сочинения Фукидида можно выставить еще следующее соображение. Если Фукидид, как говорят, был убит во Фракии около 400 г. и там находилось его сочинение, то Ксенофонт во время своего пребывания во Фракии в 399 г. или немного позднее мог посетить местожительство Фукидида, получить сочинение от его дочери (о которой упоминает Маркеллин в § 43) и опубликовать его. Но все это не более как предположения.
Можно с некоторой степенью вероятности определить время, когда издана была "История" Фукидида. В речи Элия Аристида (II век н. э.) "О четырех" приведен отрывок из диалога Эсхина Сократика "Алкивиад". Там речь идет о Фемистокле, причем характеристика Фемистокла дается более по Фукидиду, чем по Геродоту. Из этого можно заключить, что "История" Фукидида была известна Эсхину во время сочинения им диалога "Алкивиад". Этот диалог был написан между 394/3 и 391/0 гг.[3] Следовательно, "История" Фукидида была в это время уже опубликована.
а) Введение
Как говорит сам Фукидид (I, 1, 1), темой его сочинения было описание войны между пелопоннесцами и афинянами, которая впоследствии была названа "Пелопоннесской". Выбрал он эту тему потому, что, по его убеждению, эта война "будет войною важною и самою достопримечательною из всех предшествовавших" (I, 1, 1), а поэтому он "приступил к труду своему тотчас с момента возникновения войны" (там же).
Первое достоинство всякой истории - ее правдивость и критическая проверка сообщаемых фактов. Каких принципов держался Фукидид в этом отношении при составлении своей "Истории", он сообщает сам. "Я пережил всю войну, - говорит он (V, 26, 5), - благодаря своему возрасту понимал ее и внимательно наблюдал, с тем, чтобы узнать в точности отдельные события". Он с неодобрением указывает (I, 20, 3), что "большинство людей мало озабочено отысканием истины и охотнее принимает готовые мнения". К самому себе, как к историку, он предъявлял очень высокие требования: "Что касается событий, происходивших во время войны, - говорит он (I, 22, 2-3), то я не считал себя вправе записывать то, что узнавал от первого встречного, или так, как мне казалось, но записывал события, очевидцем которых был сам, и то, что слышал от других, после точных, насколько возможно, исследований каждого факта, в отдельности взятого. Изыскания были трудны, потому что очевидцы отдельных фактов передавали об одном и том же неодинаково, но так, как каждый мог передавать, руководясь симпатиями к той или другой из воюющих сторон, или основываясь на своей памяти". Таким образом, Фукидид был первым по времени ученым историком и родоначальником того, что теперь называется исторической критикой. До времени своего изгнания в конце 424 г. Фукидид мог быть всегда в курсе дела; но после этого он уже не был очевидцем событий, а должен был собирать сведения от других.
Собственные наблюдения и расспросы других лиц были главным источником сведений Фукидида. Но кроме этого он пользовался, хотя и в малой степени, трудами своих предшественников; так, ему известны, кроме поэтов, сочинения логографов и Геродота, а также "Сицилийская история" Антиоха Сиракузского, которой он пользовался для изложения древнейшей истории Сицилии (VI, 2-5) и для истории первой сицилийской войны (III, 90, 1).
Фукидид первый оценил важность документов и некоторые из них целиком внес в свою "Историю". Таковы договоры: 1) о перемирии между Афинами и Спартою в 423 г. (IV, 118-119); 2) о заключении пятидесятилетнего мира между Афинами и Спартой в 421 г. (V, 18-19); 3) о заключении союза между Афинами и Спартой в 421 г. (V, 23-24); 4) о заключении союза между Афинами с одной стороны и Аргосом, Мантинеей и Элидой с другой стороны (V, 47) и др. Текст последнего документа сохранился до нашего времени в оригинале. Из сличения его с текстом Фукидида оказалось, что договор передан им точно, встречаются лишь незначительные изменения, но они ограничиваются пропуском малозначащих слов, небольшими перестановками слов и заменой одной формы или выражения другими, близкими по значению. Эти изменения отчасти могут быть объяснены неисправностями нашего рукописного текста или тем, что в таком именно виде Фукидиду доставлена, была копия данного документа. Это свидетельствует об аккуратности Фукидида в сообщении фактов.
Историю далекого прошлого Фукидид воссоздает на основании экономического развития, археологических данных, на рассуждениях о господствовавших в отдаленные времена нравах и обычаях, существовавших тогда средствах сообщения, способах кораблестроения, на рассмотрении местоположения городов, результатов могильных раскопок и т. д. (I, 2, 6; 3, 1; 6, 1; 8, 1; 11, 1). Так, например, Фукидид находит, что Троянский поход был совсем незначительным, что эллинов под Трою явилось немного, что причиною этого была не столько малочисленность населения, сколько отсутствие у него материальных средств; из-за скудости провианта эллины выступили с меньшим войском, таким, какое, по их расчетам, могло содержаться во время войны на взятые средства, и т. д. (I, 10-11).
Древние прославляли "беспристрастие" Фукидида в описании истории. Так, Цицерон называет его "беспристрастным и великим повествователем событий" ("Брут", 83, 287), Маркеллин- $1любителем истины" (§42). Лукиан в своем трактате "Как следует писать историю" (39), сказав о льстивых историках, искажающих истину, продолжает: "Но этого не сделает ни Ксенофонт, честный историк, ни Фукидид; напротив, если даже он [Фукидид] ненавидит кого-нибудь, он будет считать гораздо более близким ему общественный интерес и будет ставить истину выше вражды; а если любит кого-нибудь - все-таки не пощадит его, если он ошибается". Дионисий в трактате "О Фукидиде") (гл. 8, стр. 824 R = 334 Us. Rad.) указывает, что мнение о правдивости и беспристрастности этого историка было всеобщим. "Может быть, все философы и ораторы, - говорит он, - а если не все, то большинство, свидетельствуют, что он проявлял величайшую заботу об истине... не прибавляя к событиям ничего несправедливого и не убавляя, и не писал по своему произволу, но хранил свои принципы безупречными и чистыми от всякой зависти и всякой лести".
Как пример правдивости и беспристрастия Фукидида Маркеллин указывает (§ 26) на то, что, "несмотря на изгнание, он писал свою "Историю", не злопамятствуя на афинян, но правдиво и беспристрастно; он даже не поносит ни Клеона, ни Брасида, виновника его несчастья, как подобало бы раздраженному историку".
Эта всеобщая вера древних в правдивость и беспристрастность Фукидида перешла и в новую литературу, и до половины XIX столетия эти качества его считались стоящими выше критики. Но после этого стали высказываться сомнения в его точности. Указывают, например, на некоторые географические или топографические неточности и неясности в его изложении. Так, остров Сфактерия имеет протяжение не 15 стадий, как говорит Фукидид (IV, 8, 6), но по меньшей мере 24 стадии; ширина пролива, отделяющего этот остров от материка, показана также неточно.
Гораздо более существенный упрек делается Фукидиду за его характеристику Клеона. "Это был вообще наглейший из граждан", - говорит Фукидид (III, 36, 5); он противодействовал заключению мира между Афинами и Спартой, потому что знал, что "с водворением мира низости его легче обнаружатся, а клеветнические наветы его будут внушать меньше доверия" (V, 16, 1). Вся процедура избрания Клеона в стратеги для завоевания Сфактерии изображена Фукидидом в неблагоприятном для него освещении (IV, 27-28). Новая критика находит, что отрицательное отношение Фукидида к Клеону обусловливалось личной неприязнью, так как Клеон, может быть, был обвинителем историка по амфипольскому делу 424 г. Однако нам совершенно неизвестно, был ли действительно Клеон виновником изгнания Фукидида; быть может, Фукидид руководился другими мотивами в своей характеристике, быть может, даже ошибался, но из этого не следует, что он сознательно оклеветал Клеона.
Немецкий ученый XIX века Мюллер-Штрюбинг заметил, что у других писателей находится немало таких известий из времен Пелопоннесской войны, о которых Фукидид вовсе не упоминает. Он полагает, что Фукидид делал это сознательно, нарочно умалчивая о внутреннем состоянии Афин того времени. Обвинение это не выдерживает критики. Дело в том, что Фукидид поставил себе задачей дать только историю Пелопоннесской войны (как он сам заявляет в начале своего труда), а не историю Эллады во время этой войны. Поэтому все, что во внешних делах государств и в политике не касается этой борьбы, исключено из его сочинения и, напротив, вошли в его состав только те события, которые имеют отношение к ней, где бы они ни произошли. "История" Фукидида - это история войны. Но даже и из событий, касающихся войны, он брал далеко не все, а только те, какие считал важными. "Я упомяну только о наиболее достопримечательных военных действиях", - говорит он сам в одном месте (III, 90, 1).
Одной из характерных особенностей "Истории" Фукидида, за которую его часто упрекали в новое время, являются его многочисленные отступления или экскурсы. Эти экскурсы в книгах II-VIII следующие:
1) объединение городов и селений древней Аттики, произведенное Тезеем, так называемый "синойкизм" (II, 15);
2) царство племени одрисов во Фракии; Македония при царе Пердикке (II, 96-98);
3) состав афинского флота и издержки на его содержание (III, 17);
4) очищение острова Делоса и праздники там в честь Аполлона (III, 104);
5) этнография и древнейшая история Сицилии (VI, 2-5);
6) заговор против Писистратидов (VI, 54-59).
Все эти отступления, на первый взгляд нарушающие непрерывность изложения, на самом деле органически связаны с основной темой сочинения Фукидида, и присутствие их с логической точки зрения может быть, вполне оправдано. Так, например, большое отступление, повествующее о заговоре против Писистратидов, вставленное в рассказ об отозвании Алкивиада из Сицилии вследствие обвинения его в кощунстве над гермами, имеет целью показать, что это обвинение было лишь предлогом, а истинной причиной был страх афинян перед стремлением Алкивиада, действительным или мнимым, заменить демократию олигархией или тираннией.
"Народ знал по слухам, - говорит Фукидид, - насколько стала тяжела под конец тиранния Писистрата и сыновей его, знал также, что она низвергнута была не самими афинянами и не Гармодием, а потому постоянно был в тревоге и ко всему относился подозрительно". Это и дает повод Фукидиду рассказать историю о свержении тираннии. "Имея в виду эти события [о тираннии Писистрата и сыновей его], - продолжает Фукидид (VI, 60), - и вспоминая все, что было известно о них по рассказам, .афинский народ в описываемое нами время негодовал, относился подозрительно к тем, которые навлекли на себя обвинение в деле, касающемся мистерий, и решил, что все это учинено заговорщиками с целью установить олигархию или тираннию". Таким образом, этот экскурс находится в связи с рассказом о настроении народа и о привлечении к суду Алкивиада. Что в Афинах страх перед тираннией был распространен, видно также из слов Аристофана. В "Лисистрате" (ст. 619) хор стариков говорит, что он "чует запах тираннии Гиппия". Фукидид хотел в этом рассказе исправить некоторые неточности народной молвы об этом событии. "Я докажу, - говорит он (VI, 54, 1), - что даже афиняне, не говоря уже о прочих эллинах, не имеют о своих тираннах и вообще о своем прошлом никаких точных сведений". Надо, однако, признать, что безусловной необходимости в этом экскурсе не было, и Маркеллин (§ 18), ссылаясь на Гермиппа (писателя приблизительно 200 г. до н. э.), видит причину вставки его в том, что будто бы "род Фукидида происходит от тираннов Писистратидов, и что поэтому историк в своем сочинении с ненавистью повествует о Гармодии и Аристогитоне и отрицает, что они были тиранноубийцами, так как они убили не тиранна, а брата тиранна, Гиппарха".
Однако экскурсы занимают ничтожное место в сочинении историка, и, если даже считать их ненужными, они не нарушают единства его сочинения, посвященного исключительно истории Пелопоннесской войны. Этим единством темы труд Фукидида резко отличается от трудов его предшественников логографов и Геродота.
К числу особенностей изложения в "Истории" Фукидида относится также способ счисления времени. Счисление по олимпиадам было усвоено историками не раньше времени Птолемея Филадельфа (в первой половине III века до н. э.). Счисление по архонтам, эфорам и другим должностным лицам Фукидид отвергает, как не отвечающее требованиям точности. "Вернее исследовать события по периодам времени, - говорит он, - не отдавая предпочтения перечислению имен лиц должностных или иных, облеченных теми или иными почетными должностями в каждом государстве, по которым обозначаются прошлые события. Такое счисление неточно, так как то или другое событие произошло в начале, в середине или в какой-нибудь другой срок службы такого лица" (V, 20, 2). Под "периодами времени" Фукидид разумеет лето и зиму. Такое деление года на летние и зимние кампании находится в соответствии с состоянием тогдашнего военного искусства, когда военные операции совершались главным образом в летнюю пору года. Начало летней кампании, подразделяющейся еще на весну и осень, совпадает у Фукидида приблизительно с началом войны; начало зимы приурочивается приблизительно к началу нашего ноября.
Иногда Фукидид в пределах этих делений года дает еще более точные даты: "в середине лета", "в разгаре лета", "в пору созревания хлеба", "в пору зимнего солнцеповорота", "к восходу Арктура" и т. п.
Описание событий каждого года войны Фукидид обыкновенно заканчивает фразой такого типа: "Это произошло зимою, и кончался второй год войны, которую описал Фукидид" (II, 70, 5).
Лишь при описании особенно важных событий Фукидид датирует их по должностным лицам. Так, необходимо было датировать этим способом начало войны, а именно, нападение фиванцев на Платею, послужившее началом войны, и Фукидид определяет время этого события тем, что оно произошло "в сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте был Энесий, а архонтству Пифодора в Афинах оставалось до срока четыре месяца, на шестнадцатом месяце после сражения при Потидее" (11,2,1).
Хронологическая система, принятая Фукидидом, представляла собою большой шаг вперед в исторической литературе того времени. Однако, уточняя хронологию событий, эта система портит связность изложения, описывая одно и то же событие в разных местах, если оно занимало более одного периода времени. За это укоряет Фукидида Дионисий Галикарнасский. Для примера он приводит рассказ Фукидида о митиленянах (книга III), который несколько раз прерывается рассказами о других событиях.
б) Политические взгляды Фукидида
Фукидид нигде не высказывает своего политического кредо, которое нам поэтому приходится извлекать из его суждений о различных событиях. Вопрос о его политических убеждениях решается противоречиво: одни считают его олигархически настроенным, другие - приверженцем демократии; некоторые говорят даже, что ему нельзя приписывать склонности ни к какой определенной форме правления, что он признавал все существующие государственные формы имеющими право на существование, не отдавая преимущества ни одной из них, что всякий строй, в его глазах, был хорош, лишь бы он удовлетворял нуждам страны. Так, например, изображая ожесточенную борьбу демократической и олигархической партий на острове Керкире, он одинаково отрицательно относился и к той и к другой партии (III, 82). "Источником всех этих зол, - говорит он, - является жажда власти, которой добиваются люди из корыстолюбия и честолюбия. Отсюда и происходит та страстность, с какой люди соперничают между собой. И в самом деле, лица, становившиеся во главе государства, выставляли на вид благопристойные соображения: одни отдавали предпочтение политическому равноправию народной массы, другие - умеренному правлению аристократии... Совесть та и другая партия ставила ни во что... Лица, не принадлежавшие ни к одной партии, истреблялись обеими сторонами или потому, что не принимали участия в борьбе, или потому, что возбуждали зависть тем, что оставались целы".
Фукидид, как можно судить по его родству с Кимоном принадлежал к аристократии; поэтому естественно является предположение, что он должен был быть противником демократии.
Действительно, о демосе Функидид не раз высказывает нелестные мне ния, указывая на непостоянство толпы (II, 65, 4; IV, 28, 3; VI, 63, 2; VIII, 1, 4). Демагоги, как Клеон и Гипербол (VIII, 73, 3), ему ненавистны. Но, отзываясь отрицательно о некоторых сторонах афинской демократии, Фукидид превозносит вождя ее Перикла (II, 65) и его политику: "Государство, - говорит он, - достигло при Перикле наивысшего могущества" (II, 65, 5). Однако считать Фукидида принципиальным сторонником демократического строя невозможно. В самом деле, характеризуя Перикла, Фукидид отмечает преимущественно то, что Перикл правил умеренно, сдерживал демос, не льстил и не подчинялся ему, то, что при нем только по имени была демократия, а на деле "господство лучшего мужа"; последующим же вождям Фукидид ставил в упрек, что они из соперничества друг с другом, в угоду демосу предоставляли ему управление государством (II, 65, 10).
Из такой характеристики рабовладельческой демократии эпохи Перикла никак нельзя вывести заключение, что Фукидид был принципиальным сторонником демократии.
В "Истории" Фукидида встречаются и определенные указания на личные воззрения автора по поводу той или другой формы правления.
Описывая установление в Афинах правления "Пяти тысяч" (VIII, 97, 3), он совершенно определенно, от собственного лица, признается в своем расположении к смешанной системе государственного устройства, в которой умеренно соединены элементы демократии и олигархии и которая позже в различных видоизменениях привлекала к себе симпатии и Платона. "По видимому, - говорит Фукидид, - афиняне первое время после этого [периода правления "Пяти тысяч"] имели наилучший государственный строй на моей, по крайней мере, памяти. Действительно, это было умеренное смешение немногих и многих [т. е. олигархии и демократии], и такого рода конституция прежде всего вывела государство из того печального положения, в каком оно было".
У Фукидида, главным образом в речах разных лиц, мы находим множество рассуждений на общие политические темы: о влиянии войн на характер народа, о качествах хорошего человека и гражданина, о преимуществах и недостатках незыблемых законов в государстве и т. п.; но наибольшее внимание, по самому свойству избранного им сюжета, он посвящает вопросам афинской политики; он рассуждает об особенностях афинской державы (ἀρχή), о возможностях ее расширения, какова должна быть в ней юрисдикция, каким образом следует сохранять ее целость и спокойствие.
На основании пристрастия Фукидида к политическим рассуждениям мы можем с полным правом считать его политическим мыслителем. Встает вопрос, под какими влияниями возник у него интерес к разрешению политических проблем.
Само собою разумеется, что на этот вопрос нельзя дать вполне определенный ответ; можно высказать лишь несколько предположений.
В этом отношении на него могли оказать влияние отдельные государственные люди того времени, например Перикл, но более всего, по видимому, атмосфера напряженной общественной жизни Афин его времени. Напряженность этой жизни отражена Фукидидом в знаменитой характеристике афинян в речи коринфян (I, 70), где, между прочим, сказано: "Свою жизнь афиняне отдают за свое государство так, как будто она вовсе не принадлежит им; напротив, духовные свои силы они берегут, как неотъемлемую собственность, чтобы служить ими государству". В надгробной речи в честь афинян, павших в бою, Перикл говорит (II, 40, 2): "Одним и тем же лицам можно у нас и заботиться о своих домашних делах и заниматься делами государственными, да и прочим гражданам, отдавшимся другим делам, не чуждо понимание дел государственных. Только мы одни считаем того, кто вовсе не участвует в государственной деятельности, не свободным от занятий и трудов, но бесполезным человеком". В другом месте той же надгробной речи высказана следующая мысль (II, 43, 1): "Вы обязаны ежедневно на деле взирать на могущество государства и полюбить его".
Далее, на политическое мышление Фукидида могла оказать влияние тогдашняя политико-философская литература, отрывки которой дошли до нас[1]. Так, софист Антифонт был автором какого-то политического трактата; ясно выраженный политический характер имеет сочинение "Афинское государственное устройство", приписываемое Ксенофонту. Протагор, по свидетельству Диогена Лаэртского (IX, 55), написал сочинение "О государственном устройстве". Даже Пифагору приписывали "Политическое сочинение" (Диоген Л., VIII, 6). У Геродота к этому жанру относится рассуждение персидских вельмож о государственном устройстве (Геродот, III, 80-82).
Нельзя не обратить внимание на то значение, какое могла иметь для Фукидида драматическая литература. Обыкновенно об этом жанре поэтического творчества, в связи с рассмотрением сочинений Фукидида, говорят только тогда, когда касаются его языка и внешней формы его произведения. Однако влияние драмы на Фукидида было несомненно гораздо глубже.
Греческая драма в те времена ярко отражала политическую борьбу в Афинах и постоянно затрагивала вопросы о предпочтительности той или другой формы правления, касаясь животрепещущих проблем текущей политики. "Эвмениды" Эсхила с их скрытой борьбой против реформ Эфиальта [2] были не единственным произведением такого рода. В "Антигоне" Софокла поднимался вопрос о границах государственной власти [3]. Эврипид откликается на целый ряд политических вопросов, интересовавших его современников. В его "Финикиянках", "Гераклидах", "Оресте", "Просительницах" [4] и в других сочинениях разбросан целый ряд диалогов, речей и отдельных сентенций политического содержания, которые живо напоминают нам рассуждения, встречающиеся позже у философов. Вполне возможно, что Фукидид воспринял от драматургов и элементы софистического учения: в это время театр был главным местом, где знакомились с новыми учениями. Аристофан говорил: "Для взрослых людей учителями являются поэты" ("Лягушки", 1055).
в) Рационализм Фукидида
Кроме внешних отличий "Истории Фукидида" от повествований его предшественников, есть еще очень важное внутреннее различие между ними в принципе описаний исторических событий, в выявлении причин их возникновения. В "Истории" Геродота, наряду с человеческими факторами, постоянно действуют сверхчеловеческие силы - слепой рок, воля божества, даже его зависть к человеку. Геродот, правда, верит в существование закона, руководящего историческими событиями, но этот закон - исключительно религиозного порядка, идущий скорее извне и свыше, чем вытекающий из-самих фактов. Это - старый закон религиозной политической морали, "закон Немесиды". По этому закону всякая вина влечет за собою наказание. Преклонение перед религиозным законом побуждает Геродота вносить в историческое изложение много предсказаний оракулов, отводить много места чудесам. Напротив, Фукидид обозревает исторические события и устанавливает связь между ними независимо от религии. Во всем сочинении Фукидида нельзя указать ни одного места, которое обличало бы в авторе теологическую точку зрения, в котором превратности судьбы отдельных лиц или государств изображались бы в зависимости от религиозных верований. Ни одной военной неудачи, ни одного бедствия историк не объясняет сверхъестественным вмешательством. Он не признает чудес. По мнению Фукидида, все в мире совершается по незыблемым законам природы, без вмешательства божества. Однако критики народных верований он не дает нигде.
Правда, отдельные лица его "Истории" в своих речах высказывают мнения о возможности вмешательства божества, но из этого не следует, что Фукидид сам разделял эти мнения. Так, например, Никий очень серьезно убеждает своих солдат надеяться исключительно на помощь богов и прибавляет, что состояние, в котором находится его войско, может пробудить скорее сострадание, чем зависть богов (VII, 77, 4). Но из этого нельзя сделать вывод (как делают некоторые комментаторы), что Фукидид верил, подобно Геродоту, в Немесиду или в то, что благополучие людей внушает богам зависть.
В знаменитом диалоге мелосцев с афинянами (V, 85-113) мелосцы выражают надежду на помощь богов. "Судьба, управляемая божеством, - говорят они, - не допустит нашего унижения, потому что мы, люди богобоязненные, выступаем против людей несправедливых" (104). На это афиняне возражают, что "повсюду, где люди имеют силу, они властвуют по непререкаемому велению природы", т. е. афиняне ссылаются на право сильного. Который же из двух принципов сам Фукидид считает господствующим в мире? Он не говорит этого прямо, но ясно, что верит в господство второго принципа, и поэтому совершенно неправы те комментаторы (например, Шталь), которые выводят из этого места заключение, будто Фукидид твердо верил во вмешательство богов в людские дела.
Правильнее поступали древние ученые, которые на основании подобных мест считали Фукидида "безбожником", "проникшимся воззрениями Анаксагора" (Маркеллин, § 22).
Убеждения в божеском промысле, который ведет человека к известной цели, у него нет. Есть, правда, у него некоторые выражения, которые заставляют его комментаторов думать, что Фукидиду не чужда была вера в принадлежность окончательного решения человеческих дел божественному произволу, что человек несет ответственность за свои дела перед богами и что от них зависит вся его деятельность. Его противоположение, например, понятия судьбы человеческому расчету ("они отразили варваров более благодаря благоразумию, чем судьбе" - I, 140, 1; 144, 4), указания на бедствия, ниспосылаемые богами, и на то, что главным признаком упадка общественных нравов надо считать ослабление в людях страха перед богами и несоблюдение верности клятвам, - все это толкуется некоторыми учеными как свидетельство религиозности Фукидида. Но нельзя не заметить, что все эти указания большей частью даются Фукидидом в очень неопределенных выражениях и никоим образом не допускают подобного толкования. Анализ текста Фукидида показывает, что под судьбой (τύχη) Фукидид разумеет совокупность чисто естественных причин, которых только по несовершенству своей природы не мог предусмотреть человеческий ум; о непосредственном проявлении в этом случае "божественного промысла" Фукидид не обмолвился ни одним словом. Таким образом, судьба у него есть лишь "случай", "случайность".
Веря, что все в мире совершается по незыблемым законам природы, Фукидид убежден, что человеческая натура всегда останется одной и той же (III, 82, 2) и что "минувшее, по свойству человеческой природы, может повториться когда-либо в будущем, в том же самом или подобном виде" (I, 22, 4). На этом основании он полагает, что его труд будет полезен людям и в будущем. "Быть может, - говорит он, - история моя, чуждая басен, покажется менее приятной для слушания; но для меня будет достаточно, что ее будут считать полезною те, которые захотят иметь верные сведения как о минувшем, так и о том, что когда-нибудь опять, по свойству человеческой природы, будет таким же или подобным. Она написана больше для того, чтобы быть достоянием навеки, чем для того, чтобы служить предметом состязания для слушания в данный момент" (I, 22, 4). Такой практический взгляд, на историю как на "наставницу жизни" свойственен античным ученым и более позднего времени.
Фукидид считает срой главной задачей изложение событий, поэтому он уделяет значительно меньше внимания роли отдельных личностей. Некоторые ученые высказывают мнение, что Фукидид считал значение личности в истории ничтожным. Это мнение едва ли верно. Правда, он довольно редко дает характеристики лиц от своего имени, но все-таки лица, которые благодаря своему индивидуальному превосходству, силе своего дарования оказали на ход событий решающее влияние, обрисованы им с достаточною определенностью. Таковы Перикл (II, 65, 5 сл.), Клеон (III, 36, 6; IV, 21, 3; V, 16, 1), Брасид (II, 25, 2; IV, 81, 1 сл.. 108, 2; V, 16, 1), Гермократ (VI, 72, 2), Алкивиад (V, 43, 2; VI, 15, 2); иногда он ограничивается лишь краткой заметкой, например, о Никии, что он "менее всех из эллинов того времени заслуживал столь несчастной кончины, потому что во всем своем поведении он следовал установленным принципам благородства" (VII, 86, 5).
Гораздо чаще читатель сам должен составить себе представление о каком-либо лице на основании описания его действий или на основании суждений о нем других. Очень часто Фукидид передает свои наблюдения над историческими деятелями, выводя их самих говорящими по тому или другому случаю речи, в которых они высказывают свои мысли.
В историческом деятеле Фукидид выше всего ставит ум, способность составлять ясное и правильное суждение о положении дел и таким образом предусматривать будущее. Но судит он о государственном деятеле не с точки зрения конечного успеха. Так, например, хотя начатая при Перикле война в конце концов привела к катастрофе, он тем не менее восхваляет Перикла. Напротив, Клеон взял Сфактерию и сдержал данное обещание, однако это не мешает Фукидиду считать его легкомысленным и сумасбродным.
Демос не имеет у Фукидида самостоятельного значения; его настроение подчинено скорее действиям того человека, который в данное время является руководителем государственной политики. Поэтому демос, как таковой, выступает у него в качестве значительного исторического фактора главным образом тогда, когда он сталкивается с действиями этого руководителя. Так, например, Фукидид прекрасно обрисовывает настроение и поведение афинского демоса по отношению к Периклу в момент кратковременной утраты последним своего политического влияния (II, 65, 1-4) или по отношению к Алкивиаду, когда над ним нависло обвинение в кощунстве над гермами и мистериями (VI, 53, 2; 61). Но это моменты высшего напряжения в жизни народа, моменты, имеющие историческое значение и потому приковывающие к себе внимание историка. Наоборот, мимо того, что в жизни народа повторяется постоянно, что не возбуждает особого исторического интереса, Фукидид проходит довольно равнодушно и довольствуется слегка ироническим замечанием: "как обыкновенно поступает толпа" (II, 65 4; IV, 28, 3; VI, 63, 2; VIII, 1, 4). Фукидид останавливается лишь мимоходом на внутренней истории афинской демократии, совсем не упоминая о быстрой смене афинских демагогов и т. п.
г) Фукидид как писатель
В древности на историческое произведение смотрели не только как на научное, но и как на литературное произведение. Поэтому и в истории античной литературы сочинения историографического характера, за некоторыми исключениями, занимают равное место с произведениями, преследующими исключительно литературные цели.
Древние критики ценили Фукидида главным образом как писателя. Это видно даже из маркеллиновой биографии, где об отличительных свойствах творчества Фукидида как историка содержится очень мало данных, тогда как об особенностях его как писателя автор говорит много (§§ 35- 42; 50-53; 56). По словам Плиния, "афиняне изгнали Фукидида полководца, призвали его обратно как историка, удивлялись красноречию того, чью доблесть ранее осудили" ("Естественная история", VII, 111). Дионисий Галикарнасский также критикует Фукидида главным образом как писателя.
Одним из главных достоинств всякого художественного произведения является единство плана. "История" Фукидида вполне удовлетворяет этому требованию. Как уже сказано выше, Фукидид поставил перед собой задачу дать только историю Пелопоннесской войны, и поэтому в состав его сочинения вошло только то, что имеет отношение к ней. Кажущиеся отступления от этой темы на самом деле органически связаны с нею. Так он и ведет свое повествование, не уклоняясь в сторону, вплоть до 410 г., хотя имел намерение описать все 27 лет войны. Таким образом, сочинение осталось неоконченным. О причинах этого в науке было высказано несколько мнений. "По мнению некоторых, - говорит Маркеллин, - восьмая книга Истории подложна и не принадлежит Фукидиду, причем одни приписывают ее дочери историка, другие Ксенофонту. Им мы возразим: несомненно, книга эта не есть произведение дочери историка, потому что женщина не в состоянии воспроизвести такие достоинства и искусство... Что восьмая книга принадлежит не Ксенофонту, об этом свидетельствует уже слог ее, потому что замечается большая разница между низким слогом и высоким [5]. Не принадлежит она, наверное, и Феопомпу [6], как некоторые желали доказать. Другие, более просвещенные, полагают, что книга эта принадлежит Фукидиду, но что она не отделана, написана только в виде первоначального наброска, содержит в себе вкратце множество предметов, описание которых могло бы быть отделано и распространено. Этим, по нашему мнению, и объясняется, что восьмая книга изложена слабее; по видимому, она такова отчасти и потому, что историк составил ее во время болезни: когда тело сколько-нибудь нездорово, слабеют обыкновенно и умственные силы, так как ум и тело находятся между собою почти в полном согласии" (§§ 43-44).
Бо́льшая часть исследователей Фукидида также находят в книге VIII некоторые недостатки по сравнению с предшествующими книгами, частью в языке, частью в способе изложения. Однако подлинность ее в настоящее время не подвергается сомнению. Сам Фукидид называет себя ее автором (VIII, 6, 5; 60, 3); в ней в общем тот же язык с излюбленными Фукидидом, ему одному свойственными словами и оборотами речи и другие признаки его авторства. Можно сказать только, что книга эта осталась неоконченной: рассказ прерывается на половине фразы. Причина этого неизвестна; вероятнее всего, смерть помешала автору довести до конца свой труд.
В незаконченности труда Фукидида, вероятно, следует искать объяснения важнейшей особенности книги VIII - почти полного отсутствия прямых речей. Дионисий Галикарнасский передает мнение Кратиппа, будто Фукидид опустил в VIII книге речи умышленно, придя к убеждению, что они препятствуют изложению и досаждают читателю. Объяснение это неприемлемо: было бы странно, что автор лишь в конце труда убедился в непригодности прямых речей.
Некоторые из новых ученых объясняют отсутствие прямых речей в книге VIII характером излагаемых в ней событий, - именно тем, что изложение партийной борьбы, политических интриг и дипломатических переговоров, составляющее главное содержание книги VIII, давало мало поводов для включения в нее прямых речей. Однако изложение содержания речей в косвенной форме дается в ней чаще, чем во всех остальных книгах, следовательно, поводы для речей были. И если тем не менее Фукидид не приводит в книге VIII ни одной прямой речи, то объяснение этого скорее всего следует искать лишь в том, что он не успел книгу VIII отделать с такою же тщательностью, как предшествующие.
Фукидид принадлежит к числу писателей, трудных для понимания; особенно трудно понимать у него речи, повествовательные части значительно легче. Основной особенностью сочинения Фукидида является сжатость стиля, стремление в немногих словах выразить как можно больше мыслей. Это главным образом и приводит к затемнению языка и к трудности понимания.
Фукидид, как и другие греческие прозаики, пользуется приемами риторики. Из числа риторических фигур особенно часто употребляются антитезы, т. е. сопоставления противоположных слов, с которыми соединен и контраст мысли.
Однако, если оставить в стороне некоторые грамматические и стилистические недостатки Фукидида, а смотреть лишь на литературные свойства его как исторического повествователя, то труд его надо с полным правом признать прекрасным. В нем много истинно художественных страниц; так, все описание Сицилийской экспедиции (книги VI и VII) полно драматизма; с огромной выразительностью изображена эпидемия чумы, свирепствовавшая в Афинах (II, 47-54), недаром Лукреций воспроизвел это описание в своей поэме "О природе вещей" (VI, 1138;-1286).
Кроме того, можно указать еще на ряд замечательных мест: 1) речь коринфян (I, 67-71), 2) смерть Фемистокла и суждение о нем (I, 135- 138), 3) надгробная речь Перикла (II, 35-44), 4) характеристика Перикла (II, 65), 5) осада Платеи (II, 74-78), 6) жестокости партийной борьбы (III, 81-83), 7) завоевание Сфактерии (IV, 29-41), 8) отплытие афинян в Сицилию (VI, 30-32), 9) поражение афинян в Сиракузской гавани (VII, 69-71), 10) отступление афинян в Сицилии (VII, 75-80), 11) гибель Никия и его войска (VII, 83-87).
Историческое повествование Фукидида часто прерывается речами разных действующих лиц, либо прямыми, либо косвенными. Прямые речи имеются во всех книгах истории Фукидида, за исключением восьмой, косвенные - во всех книгах, кроме первой; особенно много косвенных речей в книге VIII. В семи книгах содержится 40 больших прямых речей, неравномерно распределенных между отдельными книгами. К прямым речам можно присоединить письма: Павсания - Ксерксу и ответное письмо Ксеркса Павсанию (I, 128, 9; 129, 3), Фемистокла - Артаксерксу (I, 137, 4), Никия - афинянам (VII, 11-15). Наконец, в один разряд с речами и письмами можно поставить два диалога: длинный диалог афинян с мелосцами (V, 87-111) и короткий диалог ампракиотского глашатая с одним из акарнанов (III, 113, 3-4).
Речи у Фукидида делятся на следующие категории: 1) речи, произнесенные в народных собраниях, 2) воззвания полководцев, 3) судебные речи - платейцев и фиванцев перед спартанцами (III, 53-59; 61-67), 4) надгробная речь, произнесенная Периклом во время похорон павших в сражении афинян (II, 35-45). Речи эти не являются вставками, нарушающими повествование, но составляют с ним одно неразрывное целое.
Ближайшее назначение прямых речей у Фукидида - это усиление эффекта рассказа. Они были для Фукидида средством, с помощью которого он вводил читателя в историческую обстановку изображаемых событий, давал ему возможность как бы лично присутствовать при них. Это было тем более необходимо, что Фукидид в повествовательных частях своей "Истории" сознательно уклонялся от того, чтобы сообщать читателю свои личные мнения. Поводы к помещению речей возникали сами собой, так как речи играли важную роль и в государственной жизни эллинов и на поле брани, когда вожди обращались к воинам со словами ободрения.
Речи давали Фукидиду средство освещать политическое и стратегическое положение государств и характеризовать государственных деятелей и полководцев. Они придавали изложению большую жизненность и должны были "сделать слушателя [или читателя] как бы зрителем" событий [7].
Вот несколько примеров. Речь коринфских послов на первом собрании в Спарте (I, 68-71) представляет характеристику спартанцев и афинян. Ответная речь афинских послов на том же собрании (I, 72-78) имеет целью доказать, что Афины занимают по праву первенствующее положение в ряду эллинских государств, и оправдать афинскую политику по отношению к союзникам. Выступающий вслед за афинскими послами спартанский царь Архидам в своей речи (I, 80-85) выражает настроение сторонников партии мира в Спарте, а эфор Сфенелаид в своей речи (I, 86) является выразителем спартанской воинственной политики.
Все речи Перикла служат как бы реальным подтверждением той характеристики, какую дает ему Фукидид как государственному деятелю и главному инициатору войны (II, 65, 5-9). В первой своей речи (I, 140- 144) Перикл убеждает афинян в неизбежности войны и вселяет в них уверенность, на основании реальных данных, в конечном ее успехе. Вторая речь Перикла, знаменитая надгробная речь (II, 35-46), содержит идеальную характеристику афинской демократии, как ее понимал Перикл и как он пытался осуществить ее во время своего правления. Это. как бы программная речь Перикла. Наконец, в третьей речи (II, 60-64) Перикл преследует не столько цель оправдать свою политику в глазах афинян, сколько укрепить в них уверенность в конечной победе.
Представляется естественным вопрос, насколько речи разных лиц у Фукидида соответствуют речам, действительно ими произнесенным. На этот вопрос Фукидид сам дает ответ. "Что касается речей, - говорит он, - произнесенных отдельными лицами или в пору приготовления к войне, или во время уже самой войны, то и для меня трудно было бы запомнить сказанное в этих речах со всею точностью то, что я слышал сам, да и для тех, которые передавали мне сказанное в каком-нибудь другом месте. Речи составлены у меня так, как, по моему мнению, каждый оратор, сообразуясь всегда с обстоятельствами данного момента, скорее всего мог говорить о настоящем положении дел, причем я держался врзможно ближе общего смысла действительно сказанного" (I, 22, 1).
Приведенные слова Фукидида можно понимать только в таком смысле: 1) одни из приводимых им речей он слышал сам, содержание других ему было сообщено другими лицами; 2) ни одна из речей не представляет дословного воспроизведения слов оратора; 3) все речи составлял сам Фукидид, руководствуясь той обстановкой, в которой речь произносилась, и придерживаясь возможно ближе общего смысла действительно сказанного. О каких-либо письменных пособиях, вроде конспектов, он не говорит ни слова, а, напротив, заявляет, что передает речи по памяти. Таким образом, автор снимает с себя всякую ответственность за точную передачу речей отдельных ораторов. Поэтому несправедливо некоторые критики упрекали Фукидида в том, что в передаче речей он не соблюдает исторической точности, - он и не обещает ее соблюдать.
Анализ речей, приведенных у Фукидида, показывает, что в них несомненно есть мысли, которых не мог высказать сам оратор. Таким образом, уже из слов Фукидида надо заключить, что в этих речах смешаны мысли и ораторов и самого историка. Определить с точностью, какие мысли принадлежат ораторам и какие Фукидиду, - дело невозможное; можно только иногда предполагать, с некоторой степенью вероятности, о принадлежности их или оратору, или историку. На этом основании нельзя утверждать, что мнение, высказанное оратором, разделяется и Фукидидом. Это бывает вполне очевидно, когда Фукидид приводит речи двух противоположных сторон, каковы, например, речи Клеона и Диодота (III, 37-40; 42-48), из которых первый указывает на необходимость суровой политики по отношению к возмутившимся союзникам, а второй высказывает противоположное мнение. В диалоге мелосцев с афинянами (V, 85-113) Фукидид также приводит два противоположных мнения, и, конечно, сам он согласен лишь с одним из них. В общем можно считать достоверным, что в речах выведенных Фукидидом лиц он часто высказывает свои собственные мысли.
Внешняя форма речей, несомненно, принадлежит самому Фукидиду. Это видно хотя бы из того, что речи, произнесенные в действительности на каком-либо неаттическом диалекте, например на дорийском - спартанцами, коринфянами, сицилийцами, у Фукидида изложены по-аттически и притом язык речей в стилистическом отношении одинаков: это-язык автора.
Характер человека, как понимает его Фукидид, выражается в характере его речей. Миролюбивый, нерешительный, суеверный Никий является точно таким же и в своих речах и в письме (VI, 9-14; 20-23; VII, 11-15). Честолюбие, расточительность, смелость в замыслах и эгоизм налагают соответственную печать на речи Алкивиада (VI, 16-19; 89-92). Резкий и решительный характер Клеона выражен в его речи, в которой он укоряет народ в малодушии, настаивает на строгом выполнении долга возмездия и требует немедленного применения жесточайшей меры наказания к виновным союзникам (III, 37-40). Еще более характерна в этом отношении речь сиракузского демагога Афинагора, который беспощадно разоблачает происки олигархической партии, клеймит ее представителей и грозит суровыми карами (VI, 36-41). Очевидно, борьба партий в Сиракузах достигла в это время высокой степени напряжения. Все три речи Перикла, которого не раз должен был слышать Фукидид, не только передают властолюбивый характер оратора, но и служат отражением его внешней политики и высокомерного отношения к народному собранию (I, 140-144; II, 35-46; 60-64).
Сочинение Фукидида вызвало интерес и современников, и последующих поколений. Это видно уже хотя бы из того, что оказались люди, пожелавшие продолжать его труд, - Ксенофонт, Феопомп (ученик Исократа) и Кратипп. До нас дошло только продолжение "Истории" Фукидида, написанное Ксенофонтом ("Греческая история"); от сочинений Феопомпа и Кратиппа сохранились лишь фрагменты. В сочинении Энея Тактика "Об искусстве полководца", написанном около 350 г. до н. э., есть заимствования из "Истории" Фукидида (без упоминания его имени). Но в общем "История" Фукидида довольно редко упоминается у писателей непосредственно следующих за ним поколений: ни Платон, ни Аристотель его не упоминают. Только в "Политике" и в "Афинской политии" Аристотель (правда, в очень немногих случаях) все же принимает во внимание "Историю" Фукидида и полемизирует с ним, не называя его по имени. Ораторы из школы Исократа игнорировали Фукидида как стилиста, не удовлетворяющего правилам их школы. "Из ораторов, - говорит Дионисий, - только один Демосфен стал подражателем Фукидида во многих отношениях" ("О характере Фукидида", 53). Древние рассказывали, будто Демосфен переписал восемь раз сочинение Фукидида [1].
Но со II века до н. э., с возвращением к аттикизму, начинается увлечение стилем Фукидида, которое веком позже стало настолько заметным, что Дионисий считал полезным предостерегать против этого увлечения.
Во II веке до н. э. с Фукидидом знакомятся и в Риме: Катон Старший (234-149 гг. до н. э.) читал его в преклонном возрасте [2]. Цицерон много раз упоминает о нем, но не находит речи его пригодными для подражания. "Речи его, - говорит он, - я обыкновенно хвалю, но подражать им я не мог бы, если бы и хотел, а может быть и не хотел бы, если бы мог" ("Брут", 83, 287). "Фукидид, - говорит он в другом месте, - рассказывает о событиях, войнах и сражениях, правда, с достоинством и искусством, но из него нельзя ничего позаимствовать для судебного и политического красноречия. Даже знаменитые речи его заключают в себе так много темных, туманных мыслей, что их едва можно понять, а это в политической речи порок особенно большой" ("Оратор", 9, 30). Тем не менее уже в век Цицерона были ораторы, подражавшие Фукидиду ("Оратор", 9, 30).
Немного лет спустя после смерти Цицерона в Рим переселился Дионисий Галикарнасский и жил там с 30 по 8 г. до н. э. Как уже сказано выше, Дионисий посвятил Фукидиду три трактата. По внешней форме это письма, адресованные разным людям: Кв. Элию Туберону, Аммею и Гн. Помпею, о которых нам ничего не известно; важно то, что в Риме того времени были люди, не только знакомые с сочинением Фукидида, но и основательно его изучавшие.
Дионисий разбирает сочинение Фукидида со стороны содержания и композиции, а также со стороны стиля и языка. По мнению Дионисия, историк должен выбирать сюжет, приятный для читателя, и в этом отношении Геродот гораздо выше Фукидида, потому что Фукидид в своей "Истории" Пелопоннесской войны представляет согражданам зрелище печальное и унизительное, а Геродот очаровывает эллинов, описывая их торжество над варварами. Дионисий критикует хронологическую систему Фукидида - описывать события войны по лету и зиме, так как эта система портит связность изложения. Дионисий находит неправильным, что Фукидид сперва излагает (в I книге) ложные, а потом истинные причины войны, тогда как следовало бы поступить наоборот. По мнению Дионисия, Фукидид не исполняет своего обещания описать всю войну, он доводит свой рассказ только до 22-го года ее[3]. Дионисий ("О Фукидиде", гл. 18) порицает Фукидида за то, что тот поместил знаменитую надгробную речь Перикла по поводу гибели небольшого числа афинских воинов в первых сражениях со спартанцами во II книге. Дионисий хотел бы, чтобы Фукидид использовал эту прекрасную речь позже для прославления воинов, погибших в походе под Пилос под командой Демосфена. По видимому, Дионисий предполагает, что историк может ставить такие речи, где ему вздумается!
Однако Фукидид еще долгое время считался образцом для риторов. И в области стиля, который, по мнению Дионисия, у Фукидида "удивителен", он до поздней древности и даже в византийскую эпоху признавался образцовым писателем.
Вследствие трудности текста Фукидида для понимания сочинение Фукидида нуждалось в комментариях уже в древние времена. Александрийские ученые, разделившие его "Историю" на книги, писали о Фукидиде исследования и комментировали его труд.
Дошедшие до нас схолии к Фукидиду, по видимому, являются извлечениями из этих древних трудов и самостоятельного значения не имеют.
Уважение к Фукидиду перешло и к ученым нового времени, которые, начиная с известного французского гуманиста Генриха Стефана (Henri Estienne, 1531-1598), сумели оценить его больше, чем древние.
Восторженный отзыв о Фукидиде как историке дал Гоббс, английский философ-материалист, выпустивший в 1629 г. перевод "Истории" Фукидида.
В XIX веке "История" Фукидида подверглась тщательному изучению и историков и экономистов.
К. Маркс находит, что отдельные высказывания Фукидида, в известной степени, соответствуют его учению о возникновении товаропроизводства и разделении труда.
"Афинянин, - пишет Маркс, - как производитель товаров чувствовал свое превосходство над спартанцами, так как последние располагали для войны лишь людьми, а не деньгами, что Фукидид и заставляет высказать Перикла в речи, призывающей афинян к Пелопоннесской войне: "Σωμασί τε ἑτοιμότεροι οί αὺτουργοί τῶν ἀνθρωπων ἤ χρήμασι πολεμεῖν". ("Люди, производящие для собственного потребления, скорее отдадут войне свои тела, нежели деньги") (Фукидид, кн. I, отдел 141)"[4].
Обращаясь, в частности, к теме разделения труда, К. Маркс делает следующую ссылку на Фукидида (I, 142):
"Морское дело есть такое же искусство, как и всякое другое, и им нельзя заниматься между прочим, как побочным занятием; скорее наоборот, оно не терпит рядом с собою никакого иного побочного занятия" [5].
На Фукидида же ссылается и Ф. Энгельс, доказывая родовое происхождение власти царей:
"Фукидид определенно называет древнюю basileiapatrikê, т. е. происходящей от родов, и говорит, что она обладала точно установленными, следовательно, ограниченными правами"[6].
Из зарубежных историков XIX и XX столетий Фукидида высоко ставят Маколей, Ранке и Нибур. Приведем отзыв последнего в переводе Т. Н. Грановского: "Фукидид достигнул высшего, доступного историку совершенства касательно твердости, ясности и живого изложения. В последнем отношении с ним, может быть, сравнился бы Тацит, если бы до нас дошли утраченные книги его истории: в тех, которые сохранились, он еще не является очевидцем и участником в событиях, подобно Фукидиду. У Тацита нет такой непринужденности и наглядности. Фукидид пишет так, как будто он еще присутствует при описываемом и видит его своими глазами. В этом он неподражаем; вероятно, в последних книгах Ливия была такая же наглядность, хотя в другом роде. Мы находим ее также в речах у Саллюстия. Может быть, она была и в утраченных книгах его. Прежние порицания Фукидида бессмысленны: у него и у Демосфена каждое слово тяжело весит"[7].
В. Л. Пушкин в "Послании к Дашкову" (1811 г.) говорит: "С восхищением читал я Фукидида".
Оба русских переводчика - Ф. Г. Мищенко и С. А. Жебелев - в предисловиях к переводу также дали Фукидиду высокую оценку. "Сочинение Фукидида, - говорит С. А. Жебелев, - является одним из характерных образцов тех, далеко не часто встречающихся, художественных произведений, в которых содержание соответствует форме, а форма соответствует содержанию. Фукидиду приходилось нередко бороться, и бороться очень смело, с формой словесного выражения, приспособлять ее к тому, чтобы облечь в нее те мысли, которые он желал выразить наиболее подходящим образом. И в этой смелой борьбе с формой выступает у Фукидида еще нагляднее все величие содержания его труда, и она, эта борьба, придает всему труду Фукидида совершенно своеобразную прелесть" [8].