СОКРАЩЕНИЕ РИМСКОЙ ИСТОРИИ

Автор: 
Флор
Переводчик: 
Кузнецова Т.И.

ПРЕДИСЛОВИЕ
Римский народ, начиная ют царя Ромула до Цезаря Августа в продолжении семисот лет, совершил столько дел во время мира и войны, что сравни. кто-нибудь величие его империи с продолжительностью ее существования, он счел бы ее древнее. Он так широко по свету распространил свое оружие, что те, которые читают о его деяниях, узнают историю не одного города, а всего человечества. Ведь столько он преодолел трудностей и опасностей, что кажется, будто сами Храбрость и Фортуна приложили усилия для установления его власти. Поэтому, хотя это наиболее важно, стоит узнать и прочее. Но, так как величина темы сама себе создает осложнение, а разнообразие фактов ослабляет остроту внимания, я поступлю подобно географам: изображу картину всего Рима как бы на небольшой табличке и, надеюсь, этим кое-что будет прибавлено к восхищению, внушаемому римским народом, если я разом продемонстрирую все его величие.
Итак, если бы кто стал рассматривать римский народ как одного человека [1] и беглым взглядом окинул всю его жизнь: как он ее начал, как подрастал и достиг цветущей юности, а затем словно бы состарился, то он нашел бы в процессе его развития четыре последовательные ступени. Первый возраст, при царях, насчитывает почти двести пятьдесят лет, в течение которых римский народ сражался с соседями у границ своей родины: это было его детством. Следующий возраст, от консульства Брута и Коллатина до консульства Аппия Клавдия и Квинта Фульвия [2], охватывает двести пятьдесят лет, в которые он покорил Италию: это был самый побудительный для героев и войн период, поэтому его можно назвать отрочеством. С этих пор до Цезаря Августа прошло двести лет, в течение которых он усмирил весь свет: это сам расцвет империи, подобный некоей могущественной зрелости. От цезаря Августа до наших дней немногим меньше двухсот лет, в продолжении которых из-за беспечности цезарей римский народ как будто состарился и обессилел; разве что в правление Траяна [3] империя напрягает силы и, сверх ожиданий, старость ее будто вновь обрела молодость и снова расцветает.

ДЕТСТВО РИМСКОГО НАРОДА
(7, 8)
Вот первый возраст, и как бы детство, римского народа, в котором он находился при семи царях, наделенных, по какому-то особому стечению обстоятельств, различными талантами именно так, как того требовали интересы и выгоды государства. В самом деле, кто более горяч, чем Ромул? Такой нужен был, чтобы захватить царство. Кто более благочестив, чем Нума? [4] А обстоятельства как раз требовали смягчить суровый народ страхом перед божеством. Кто как не этот Туллий [5], создатель военного искусства, был нужнее воинственным людям, чтобы дополнить их храбрость разумом! А строитель городов Анк? [6] Он расширил город колонией, навел мост, защитил стеной. Далее: какую придали величественность великому народу украшения и отличия Тарквиния [7] одним своим внешним видом! Чего достигла произведенная Сервием перепись, если не того, что государство само себя узнало? Наконец, и ненавистное господство Тарквиния Гордого было кое в чем полезным, скорее даже очень во многом: ведь следствием его было то, что народ, мучимый несправедливостями, загорелся стремлением к свободе.

ВОЙНА С ПИРРОМ
(7, 18, 22)
Далее следует тарентинская война-по названию война с одним городом, но в действительности со многими. Она как бы в одну общую лавину вовлекла кампанцев, апулийцев, также луканов и зачинщиков войны - тарентинцев, словом всю Италию, а с ними вместе Пирра [8], знаменитого греческого царя, чтобы в одно и то же время объединить Италию и предвестить победы за морями.
Тарент, сооружение лакедемонян, некогда столица Калабрии, Апулии и всей Лукании, славится как своей огромной территорией, стенами и гаванью, так и удивительным местоположением, так как, будучи расположен у самого залива Адриатического моря, он отправляет (отсюда) корабли во все страны: Истрию, Иллирию, Эпир, Ахайю, Африку, Сицилию. Над гаванью возвышается громадный, обращенный к морю, театр, что, разумеется, и было причиной всех бедствий несчастных жителей города.
Случилось так, что они праздновали игры, когда увидели римскую эскадру, гребущую к берегу; приняв ее за неприятельскую, они высыпали навстречу и, не разобравшись, принялись насмехаться: "Кто эти римляне? Откуда они взялись?" Мало того: когда к ним тотчас прибыли послы с жалобой, они их так же позорно оскорбили, осыпав гадкими и постыдными словами. Оттого и началась война. Приготовления к ней наводили ужас, когда столько народов вместе поднялись на Тарент, и всех их сильнее - Пирр, прибывший для защиты полугреческого, основанного лакедемонянами города с военной силой всего Эпира, Фессалии, Македонии, сушей и морем, с пехотой и конницей, оружием и, сверх того, с неизвестными в то время римлянам слонами, усугубившими ужас.
У Гераклеи и кампанской реки Лириса произошло первое сражение против консула Левина [9]; сеча была так яростна, что Обсидий, начальник Ферентинского эскадрона, бросился на царя, привел его в замешательство и принудил бежать с поля боя, сбросив украшения. Все было бы кончено, если бы не устремились вперед слоны, направленные к месту битвы; величиной их, уродливостью, непривычным запахом и ревом напуганные лошади, которым неведомые чудовища показались гораздо большими, чем были в действительности, обратились в бегство и повсюду произвели смятение.
Потом в Апулии, при Аускуле консулы Курий и Фабриций [10] сражались с большим успехом. К этому времени ужас, внушаемый чудовищами, уже рассеялся, и Гай Нумиций, стрелок четвертого легиона, отрубив у одного слона хобот, показал, что и они могут умирать. Поэтому и в них стали бросать копья, а факелы, метаемые в башни, покрыли все вражеское войско горящими обломками. Только ночь положила конец сражению. Сам царь, бегущий последним, был ранен в плечо и отнесен телохранителями на своем щите.
Последнее сражение произошло в Лукании, на так называемых Арусинских полях, под командованием тех же самых полководцев [11], но тогда случай решил окончательную победу, которую должна была обеспечить храбрость. Ведь, когда слоны были вновь выведены на переднюю линию, одного из них, совсем еще молодого, сильный удар копья в голову обратил в бегство; когда он, мчась сквозь гущу своих и сбивая их, издавал жалобный рев, мать узнала его и, словно желая отомстить, стала метаться из стороны в сторону, словно среди врагов, сея ужас и смятение. Таким образом, эти звери, которые первую победу у нас похитили, вторую сделали обоюдной, - третью отдали без боя.
Однако не только оружием и на поле боя, но также разумом и на родине, в стенах Рима, мы должны были сражаться с царем Пирром. После первой же победы, испытав храбрость римлян, хитрый царь потерял надежду на победу своего оружия, и прибегнул к козням: убитых он сжег, с пленными обошелся милостиво и без выкупа возвратил их, а потом отправил послов в Рим и всеми средствами старался добиться того, чтобы, заключив договор, мы ему вернули дружбу.
Но и в войне и мире, вне государства и внутри его, со всех сторон прославила себя римская доблесть и никакая другая победа, более чем тарентинская, не показала храбрость римского народа, мудрость сената, благородство полководцев. И что за люди были те, которые в первом сражении были раздавлены слонами! У всех в груди раны, некоторые умерли на трупах своих врагов, у всех в руках мечи и на лицах следы угрозы; и в самой смерти еще жил в них гнев. Пирр был до такой степени удивлен этим, что воскликнул: "О! как легко было бы овладеть целым миром или мне с римскими воинами или римлянам под моим царствованием!" А каково рвение у еще оставшихся в живых в пополнении войска! "Вижу я, - сказал Пирр, - что рожден под созвездием Геркулеса: ведь, словно у гидры Лернейской, столько сбитых вражеских голов возрождаются из своей крови!" А каков был тот сенат, когда, после речи Аппия Слепого [12], изгнанные со своими дарами из Рима послы на вопрос своего царя, что они думают о вражеском городе, признались: Рим показался им храмом, сенат - собранием царей. Каковы, наконец, сами полководцы! на войне ли, когда Курий отослал назад лекаря [13], предлагающего продать ему жизнь царя Пирра, а Фабриций отверг предложенную ему царем часть владений, или в мирное время, когда Курий предпочел свои глиняные сосуды самнитскому золоту, Фабриций же, облеченный цензорской властью, осудил, как бы за роскошь, консула Руфина [14], у которого было около десяти фунтов серебряной посуды! А потому удивительно ли, что с такими нравами, с такой воинской храбростью римский народ стал победителем и в одну только тарентинскую войну, за четыре года, подчинил своей власти большую часть Италии, наиболее сильные народы, богатейшие города и самые плодородные области?
Что более невероятно, чем эта война, если сопоставить начало ее с ее исходом? Победитель в первом сражении Пирр, приведя в трепет всю Италию, опустошив Кампанию, берега Лириса и Фрегеллы, взирал с пренестинской крепости [15] на Рим почти как на свою добычу, и с расстояния двадцати миль он веял в глаза встревоженных граждан дымом и пылью. А потом тот же самый Пирр, вынужденный дважды покинуть поле боя, два раза раненный, бежал через сушу и море в свою Грецию; наступил мир и покой. И так велика была военная добыча от столь многих и богатейших народов, что Рим не вмещал плодов своей победы. Не было ведь в городе ни одного более прекрасного или более блестящего триумфа. Что видел Рим до этого дня? ничего, кроме скота вольсков, стад сабинян [16], двухколесных повозок галлов, сломанного оружия самнитов; а теперь, если взглянуть на пленников: молоссы, фессалы, македоняне, бруттийцы [17], апулийцы и луканцы; если на великолепие: золото, пурпур, знамена, картины и роскошь Тарента! Но ни на что римский народ не смотрел охотнее, чем на тех зверей, наводивших страх своими башнями, которые теперь, почуя свое пленение, понурив головы, следовали за конями-победителями.
Это второй возраст римского народа и как бы его юность, он находился тогда в силе и расцвете, бурлил и кипел, сохраняя в го же время какую-то пастушескую грубость, он дышал неукротимой гордостью.

ПЕРВАЯ ПУНИЧЕСКАЯ ВОЙНА
(II, 1-2)
Италия покорена и подчинена, римский народ, существовавший уже почти пятьсот лет, с гордостью наблюдал рост своего могущества; и вот он, сильный и юный, стал помышлять об овладении вселенной. Удивительно и невероятно, что народ, который в течение пятисот лет воевал на родине, с большим трудом подчинив себе Италию, в эти последующие двести лет прошел войной и победами по Африке, Европе, Азии и затем по всему миру.
Подобно пожару, который опустошает стоящие на пути леса, но, дойдя до реки, внезапно затихает, римский народ, победитель Италии, дойдя до пролива, на короткое время остановился. Вскоре, увидев богатейшую добычу, находящуюся под рукой и как бы оторванную от его Италии, он загорелся страстью захватить ее и подчинить континенту, полагая, что война и оружие сделают то, чего не могли сделать ни мосты, ни дороги. Но вот случай представился, и сама судьба открыла путь в ту сторону, когда союзный город Сицилии Мессана обратился к нему с жалобой на деспотизм карфагенцев. Рим, так же как и Карфаген, страстно желал завладеть Сицилией, и оба, равные по стремлению и силе, одновременно домогались господства над миром.
Итак, под видом помощи союзникам, а на деле подстрекаемый добычей, невзирая на пугающую новизну предприятия (такова была уверенность в своих силах), этот грубый, этот пастушеский и поистине сухопутный народ доказал вскоре, что для храброго безразлично: воевать ли на лошадях или на кораблях, на суше или на море.
В консульство Аппия Клавдия римляне в первый раз вошли в пролив, пользующийся дурной известностью из-за баснословных чудовищ и бурных вод [18], однако они до такой степени были далеки от страха, что эту самую неистовую силу волн приняли за дар, устремились вперед и сразу, без промедления, с такой молниеносностью победили Гиерона Сиракузского [19], что по его собственному признанию он был побежден прежде, чем увидел врага.
При консулах Дуилии и Корнелии [20] Рим даже дерзнул сражаться на море. Тогда, пожалуй, сама быстрота сооружения флота была предзнаменованием победы. Ведь спустя шестьдесят дней, после того как был нарублен лес, на якоре стал флот в сто шестьдесят судов, так что казалось, будто не рукой человека они сколочены, а по какому-то благоволению богов деревья сами вдруг преобразились и превратились в корабли. Удивительным было зрелище битвы, когда эти тяжеловесные и неуклюжие суда останавливали те быстроходные и словно летевшие по волнам неприятельские корабли. Бесполезными для карфагенцев стали их приемы морского боя: ломать неприятельские весла и ловкой уверткой обманывать таран. Ведь на них обрушились железные крючья и тяжелые машины, осмеянные ими до боя и заставившие их теперь сражаться, как на земле. Итак, победитель при Липарских островах [21], римский народ, сокрушив или обратив в бегство вражеский флот, торжествовал свою первую морскую победу. Радость по поводу этого была столь велика, что командующий флотом Дуилий, не удовольствовавшись однодневным торжеством, приказал, чтобы в течение всей его жизни по дороге с ужина домой его сопровождали светом факела и звуком флейты, как если бы он торжествовал каждый день. По сравнению с такой победой ущерб от этого сражения был незначительным: Азина Корнелий, другой консул, вызванный будто бы для переговоров, был схвачен и таким образом побежден. Вот образец вероломства карфагенян!
Диктатор Калатин изгнал почти все карфагенские гарнизоны из Агригента, Дрепана, Панорма, Эрикса и Лилибея [22]. Один раз, все же, римская армия испытала затруднение близ Камеринских лесов, но и тут она была спасена отменной храбростью военного трибуна Кальпурния Фламмы [23], который с отрядом в триста солдат захватил занятый противником холм и до тех пор задерживал его, пока все римское войско не спаслось. Таким блестящим своим успехом он сравнялся со славой Фермопил и Леонида и был тем более знаменит, хотя ничего не начертал кровью [24], что в таком рискованном походе остался в живых.
Когда Сицилия была уже загородной провинцией римского народа, война распространилась дальше; консул Луций Корнелий Сципион перешел в Сардинию и прилегающую к ней Корсику. Он нагнал страх на жителей разорением городов Ольбии и Алерии [25] и столько повсюду, и на земле и на море, покорил карфагенян, что уж ничего для победы и не оставалось, кроме самой Африки.
Под предводительством Марка Атилия Регула [26] война, перейдя на воду, приближалась уже к Африке. Не мало было солдат, которые при одном только упоминании о Пуническом море теряли присутствие духа. Вдобавок и трибун Манний усиливал их робость: ему командующий грозил снести голову за отказ повиноваться, и он под страхом смерти отважился на морской поход. Вскоре затем с помощью весел и ветра была набрана скорость, и приход неприятеля внушил такой ужас карфагенянам, что Карфаген был взят чуть ли не через открытые ворота. Первой добычей войны был город Клипея, потому что он первый выступал на африканском берегу, являясь как бы крепостью и наблюдательным постом. И эта крепость и свыше трехсот других были опустошены.
И не только с людьми, но даже и с чудовищами происходило сражение: удивительной величины змеи, рожденные как бы для защиты Африки, то и дело тревожили лагерь нападениями у Баграды [27]. Но Регул был победителем всех, повсюду нагоняя ужас одним своим именем; множество молодых солдат и самих предводителей были или убиты им или закованы в цепи, в Рим он отправил флот, нагруженный богатой добычей и исполненный торжества, а сам в это же время осадил Карфаген, самый очаг войны, засев у самых его ворот. Тут счастье несколько переменилось, однако настолько, что бы еще более увеличить примеры римской доблести, величие которой лишь испытывается бедствиями. Ведь неприятели прибегнули к помощи иностранцев, и как только Лакедемон прислал к ним полководца Ксантиппа [28], мы были побеждены этим искуснейшим в военном деле человеком. В этом несчастном, еще не испытанном римлянами поражении, отважный наш главнокомандующий Регул живым попал в руки врагов. Однако он, по крайней мере, держался соответственно такому несчастью, его не поколебала ни карфагенская тюрьма, ни посольство [29], которым он был облечен: ведь он высказывал сенату мнение, противоположное тому, которое ему поручили неприятели, он внушал, чтобы не был заключен мир и не состоялся обмен пленными. Но ни добровольным возвращением к своим врагам, ни тюрьмой, ни пытками, ни казнью не было ущемлено его достоинство; напротив, удивительнее всего то, что побежденный был более велик, чем его победители, поскольку он торжествовал над своей судьбой, раз не удалось над Карфагеном. Римский же народ с большой ожесточенностью и неистовством добивался мщения за Регула, чем самой победы над ними.
И вот консул Метелл [30], в то время как карфагеняне стремились все к большему, а война уже перешла в Сицилию, поразил неприятелей у Панорма так, что они больше об этом острове и не помышляли. Доказательством грандиозности этой победы было около ста захваченных слонов, добыча настолько большая, что можно было подумать, будто не на войне, а на охоте взято это стадо.
Консул Аппий Клавдий был побежден не врагами, а скорее самими богами, предзнаменованиями которых пренебрег: его флот затонул вскоре в том месте, где он приказал побросать в воду священных цыплят, потому что они запрещали сражение.
Консул Марк Фабий Бутеон [31] на африканском море у Эгимура [32] наголову разбил неприятельский флот, плывущий по направлению к Италии. О, какой триумф пропал из-за бури, когда флот, нагруженный богатой добычей, гонимый неблагоприятными ветрами, наполнил обломками своего кораблекрушения Африку и Сирты и берега всех лежащих между ними островов! Великое несчастье, хоть и не без некоторой славы для римского народа, - отнятая бурей победа и триумф, погубленный кораблекрушением! И все же, когда карфагенская добыча носилась по волнам мимо всех мысов и островов, римский народ и тут торжествовал.
Наконец, при так называемых Эгатских островах консулом Лутацием Катулом [33] войне - был положен конец. Никогда морская битва не была более страшной. Вражеский флот, нагруженный провиантом, войском, военными машинами, оружием, казалось, вмещал в себе весь Карфаген, что и было причиной его гибели. Римский же флот, полный боевой готовности, проворный, ловкий, как будто дело было на суше, управлялся веслами, словно поводьями в конном сражении, а подвижные корабельные носы наносили удары так ловко, что казались живыми. Итак, в одно мгновение вражеские корабли, разбитые вдребезги, покрыли своим кораблекрушением все море между Сицилией и Сардинией. Словом, победа была столь полной, что римский народ и не беспокоился о разрушении вражеского города. Казалось ему излишним свирепствовать против крепости и стен, раз уж Карфаген истреблен на море.

ГРАЖДАНСКИЕ ВОЙНЫ
(III, 12)
Вот третий возраст римского народа, заморский, в котором он дерзнул выйти за пределы Италии, распространив по всему свету свое оружие. Первые сто лет этого возраста были священными и благочестивыми и, как мы уже сказали, золотыми, без позора и преступления, до тех пор пока подлинная и невинная честность этого пастушеского народа и постоянный страх перед карфагенским оружием поддерживали еще древнюю дисциплину. Последующие сто лет, прошедшие от разрушения Карфагена, Коринфа, Нуманции [34] и азиатского наследства царя Аттала [35] до времени Цезаря и Помпея и следующего за ним Августа (мы еще будем говорить о нем) прославились как великими военными событиями, так и внутренними бедствиями, достойными сожаления и постыдными. Несомненно, сколь славно и почетно приобрести Галлию, Фракию, Киликию, Каппадокию, эти плодороднейшие и сильнейшие провинции, и даже Армению и Британию, если уж не для пользы, то, по крайней мере, хоть для внушительности империи, столь в то же время позорно и унизительно вести у себя на родине гражданскую войну, сражаться против союзников, рабов, гладиаторов и даже целому сенату между собой. Я не знаю, не лучше ли было бы для римского народа довольствоваться Сицилией и Африкой или даже, обойдясь без них, господствовать над своей Италией, чем возвыситься до такого величия, чтобы пасть от собственной силы. В самом деле, какова другая причина гражданских распрей, если не чрезмерное благополучие? Первой нас испортила побежденная Сирия, потом азиатское наследство пергамского царя. Это богатство и изобилие развратили нравы времени и погруженную в свои пороки, словно в клоаку, республику привели к полному упадку. Ведь отчего римский народ требовал у трибунов земель и провианта, если не от голода, который произвела роскошь? Отсюда первое и второе возмущение Гракхов и третье Сатурнина [36]. Почему могло бы управлять судебными законами отторгнутое от сената сословие всадников, если не по причине алчности, чтобы доходы республики, а также и сам суд служили источником обогащения? Отсюда Друз [37] и право гражданства, обещанное Лациуму, и война с союзниками. À восстания рабов? Откуда они, если не от увеличения челяди? Как могли бы подняться армии гладиаторов против своих начальников, если бы чрезмерная щедрость, потворствующая зрелищам для того, чтобы снискать расположение народа, не превращала в искусство то, что служило некогда для наказания врагов? А если коснуться более существенных пороков, не это ли же самое богатство возбудило домогательство почетных должностей путем интриг? От него же разразилась марианская и сулланская гроза. Все эти великолепно обставленные пиршества и расточительные даяния, - не от богатства ли они, носящего в себе зачатки нищеты? Оно-то и толкнуло Катилину [38] против своей родины. Наконец, это самое стремление к первенству и власти, не исходит ли оно от безмерного богатства? Именно оно вооружило Цезаря и Помпея [39] ужасными факелами на погибель республики. Итак, все эти внутренние волнения римского народа, отделенные от внешних и справедливых войн, изложим по порядку.

ВОССТАНИЕ СПАРТАКА [40]
(III, 20)
Вдобавок ко всему, Риму пришлось перенести еще и позор вооруженного восстания рабов: хотя они по своей судьбе обречены на рабство и унижены во всех отношениях, все же они люди, пускай второго сорта, и причастны благам нашей свободы. Каким именем назвать войну под начальством Спартака, я не знаю. Так как ведь, когда рабы стали воинами, а гладиаторы стали предводителями, первые по положению люди низшие, а вторые наименее заслуживающие почтения, они своими надругательствами увеличили бедствия римлян.
Спартак, Крикс, Эномай, выломав двери гладиаторской школы Лентула [41], не более как с тридцатью [42] людьми такого же положения, вырвались в Капую. Они призвали рабов под свои знамена; и увидев, что к ним немедленно собралось более десяти тысяч, эти люди, которые только что были довольны бегством, уже захотели и мести. Первым своим местопребыванием они, словно звери, облюбовали гору Везувий [43]. Когда они там были осаждены Клавдием Глабром [44], то, спустившись по голым стремнинам горы на веревках, связанных из прутьев виноградной лозы, они сошли к самой подошве горы. И, выйдя незамеченными, разгромили внезапным нападением лагерь ничего подобного не ожидавшего вождя. Затем они разгромили другой лагерь, Вариния, а следом за ним и лагерь Торания [45]. Они растекаются по всей Кампании. Не удовлетворившись разгромом поместий и поселков, они, произведя страшное избиение, опустошают Нолу, Нуцерию, Фурий и Метанонт [46]. Когда со дня на день стекались к ним новые силы и когда у них уже образовалось настоящее войско, они из прутьев и из шкур животных сделали себе необычные щиты, а из железа в рабских мастерских и тюрьмах, переплавивши его, они сделали себе мечи и копья. И, чтобы придать достодолжный вид настоящего войска, они, захватив встречные табуны, сформировали конницу и приносили своему начальнику взятые от преторов знаки отличия и ликторские связки. От этих знаков отличия не отказался Спартак, этот солдат из фригийских наемников, ставший из солдата дезертиром, из дезертира разбойником, а затем, благодаря его физической силе, гладиатором. Даже и погребение вождей, павших в сражении, он справлял с торжествами, подобавшими полководцам. Он приказывал пленным сражаться с оружием в руках около погребального костра, как будто желая вполне загладить всякий позор прошедшего, если только он, сам бывший прежде гладиатором, будет устраивать похороны, как какой-нибудь вельможа, с гладиаторскими боями [47]. Затем уже, напав в Апеннинах на консула Лентула, разбил и его войско и у Мутины уничтожил лагерь Публия Кассия [48]. Окрыленный этими победами, он - чего уже одного достаточно для нашего позора - составил план нападения даже на Рим. Наконец-то римляне всеми силами государства поднимаются против этого гладиатора, и от этого позора освобождает римлян Лициний Красс [49]. Эти, стыдно сказать, враги, разбитые и обращенные им в бегство, убежали в крайние пределы Италии. Там, запертые в бруттийском углу [50], они стали готовиться к бегству в Сицилию и, не имея лодок, напрасно пытались переплыть через бурный пролив на плотах из бревен и на бочках, связанных ветвями; наконец, сделав вылазку, они погибли смертью, достойной храбрых людей, сражаясь не на жизнь, а на смерть, что было вполне естественно в войсках под начальством гладиатора. Сам Спартак, сражаясь храбрейшим образом в первом ряду, был убит и погиб, как подобало бы великому полководцу.

ВОЙНА С АНТОНИЕМ И КЛЕОПАТРОЙ
(IV, 11)
Ярость Антония, поскольку она не могла быть подавлена честолюбием, была погашена роскошью и распутством. Ведь он. после парфянской войны, возненавидев оружие, предался праздности и, охваченный страстью и Клеопатре, отдыхал, как будто после триумфа, :в ее царственных объятиях. Эта египтянка запросила у опьяненного любовью императора римскую империю как награду за ее ласки. И Антоний обещал, словно римляне были доступнее, чем парфяне. Итак, он открыто готовил тираннию, забыв свое отечество, имя, тогу и фаски, он стал похож на то чудовище (Клеопатру) как умом, так и сердцем и даже одеждой, Золотой жезл в руке, сабля на боку, багряница, стянутая огромными драгоценными камнями, и даже диадема, чтобы именно царь наслаждался царицей.
По первому слуху о новых волнениях, Цезарь отправился из Брундизия [51] навстречу надвигающейся войне. Разбив лагерь в Эпире, он окружил готовым к нападению флотом все побережье Акция [52], остров Левкаду, город Левкату [53] и оба мыса Амбракийского залива [54]. У нас было не менее четырехсот кораблей, у неприятеля не более двухсот, но недостаточность числа возмещалась их величиной. Имея от шести до девяти рядов весел, обремененные к тому же башнями в несколько ярусов, наподобие крепостей и городов, они двигались под шум моря лишь благодаря усилию ветров. Эта самая тяжесть и была причиной их гибели. Корабли Цезаря [55], имея от трех до шести рядов весел, не более, были, таким образом, приспособлены ко всему, что требовала необходимость: к натиску, отступлению, развороту; несколько кораблей вместе атаковали каждое из этих тяжелых и неповоротливых судов дротиками и одновременно поражали тараном, затем забрасывали их факелами и уничтожали. И никогда не были очевиднее размеры вражеской силы, чем после победы, так как обломки громадного, разбитого войной, как кораблекрушением, флота носились по всему морю. И море, волнуемое ветрами, беспрестанно выкидывало на берег сокровища арабов, сабеян и множества других народов Азии, а также пурпур и золото.
Первая обратилась в бегство царица, выйдя в открытое море на корабле с золотой кормой и пурпуровыми парусами. Вскоре последовал за ней Антоний [56], но Цезарь преследовал их по пятам. Таким образом и подготовленное бегство по океану и укрепленные гарнизоном оба мыса Египта, Паретония и Пелузия [57] оказались бесполезными. Вот-вот они должны уже были попасть в руки Октавиана. Антоний [тогда] первый пронзил себя мечом; царица же, бросившись к ногам Цезаря, тщетно пыталась пленить его, ибо красота имела для него меньшую ценность, чем скромность. И не только о жизни, которая была ей дарована, заботилась Клеопатра, но и о сохранении части государства. Когда же она отчаялась в своей просьбе и увидела, что оставлена лишь ради триумфа, то, воспользовавшись беспечностью стражи, проникла в мавзолей (так называли гробницу царей); здесь, надев, как обычно бывало, самый лучший наряд, она расположилась на благоуханном саркофаге рядом со своим Антонием, и, подпустив к жилам змей, умерла, как будто заснула.


[1] Здесь Флор, очевидно, подражает Сенеке (см. Аммиан Марцеллин XVI, 6).
[2] Т. е. от 509 г. (первого консульства Луция Юния Брута) до 258 г. до н. э. (консульства Аппия Клавдия и в 257 г. — Квинта Фульвия Флакка).
[3] Траян — римский император с 98 по 117 г. н. э., завоеватель и опытный администратор; пользовался большой популярностью и получил при жизни титул «optimus» («наилучший»).
[4] Нума Помпилий — второй римский царь, которому традиция приписывает учреждение различных культов, создание жреческих коллегий, наделяя его благочестием, мудростью, справедливостью.
[5] Туллий Сервий — по преданию третий царь Рима. Присоединил к Риму город Альба–Лонгу, предоставив ему римское гражданство.
[6] Анк Марций — (VII в., до н. э.), четвертый римский царь, построивший, согласно традиции, мост через Тибр и основавший в устье Тибра гавань Остию.
[7] Тарквиний Древний (Приск) — по преданию пятый царь Рима, построил Форум и цирк, при нем был заложен Капитолийский храм, проведена клоака. Сервий Туллий (VI в. до н. э.) — шестой царь, которому приписывается разделение гражданства Рима на пять имущественных разрядов. Тарквиний Гордый (конец VI в. до н. э.) — последний царь Рима, тираническое правление которого, вызвавшее восстание в Риме, явилось причиной его изгнания и установления республиканского режима.
[8] Пирр — см. Геллий, примечание 160.
[9] Флор ошибается. Гераклея расположена не в Кампании и не на берегу реки Лириса, это приморский город в Лукании, на реке Сирис. Сражение произошло здесь в 280 г. до н. э. Левин Публий Валерий — консул 280 г. до н. э.
[10] Маний Курий Дентат — консул 290, 275 и 274 г. до н. э., Квинт Фабриций Лусцин участвовал в сражении при Аускуле в 279 г. в качестве легата. Оба — знаменитые полководцы.
[11] Т. е. Курия и Фабриция. Сражение происходило при Беневенте в 275 г. и закончилось полной победой римлян.
[12] Аппий Клавдий Цек — цензор 312 г. до н. э., консул 307 и 296 гг. В старости ослеп. Когда Пирр через посла пытался склонить сенат к миру, Клавдий произнес пламенную речь против заключения мира, и сенат отверг предложения Пирра.
[13] Цицерон приписывает этот поступок Фабрицию («Об обязанностях», III, 22).
[14] Публий Корнелий Руфин — консул 290 г. (см. примечание 161 к Геллию), изгнан из сената в 275 г.
[15] Фрегеллы — город вольсков в Лации, на реке Лирисе. Пренесте — древний город в Лации, к юго–востоку от Рима.
[16] Вольски — древнее италийское племя, жившее по берегам реки Лирис, сабиняне — племя в гористой области к северо–востоку от Рима.
[17] Бруттийцы — см. Геллий, XX, примечание 87.
[18] Т. е. Сицилийский, или Мессинский, пролив, узкий и опасный (пролив Сциллы и Харибды), отличающийся сильным течением и острыми скалистыми берегами. Чудовища Сцилла и Харибда в греческой мифологии олицетворяли опасность плавания по Мессинскому проливу. Впервые римляне вошли в пролив в 264 г. до н. э.
[19] Т. е. тиранн Сиракуз Гиерон II, правивший с 269 г., союзник Рима в первой Пунической войне.
[20] Гай Дуилий и Гней Корнелий Сципион Азина одержали победу над карфагенским флотом в 260 г. в битве при Милах близ Липарских островов. Корнелий попал в плен к карфагенянам и был позднее освобожден Регулом.
[21] Липарские острова — Эолийские острова.
[22] Калатин Атилий — консул 258 и 254 г. до н. э., когда он взял Панорм, диктатор 249 г. Агригент, Дрепан, Панорм, Эрике и Лилибей — города и порты Сицилии.
[23] Кальпурний Фламма — военный трибун в войске Атилия Калатина, спас своим самоотвержением римское войско от гибели при нападении его на город Камарину в Сицилии.
[24] Флор ошибочно приписывает спартанскому царю Леониду (V в. до н. э.) то, что рассказывали о спартанце Отриаде, который, один оставшись в живых из 300 спартанцев, сражавшихся против аргивян за обладание Фиреей (669 г. до н. э.), поразил себя на поле боя, написав кровью на щите, что Фирея принадлежит спартанцам (Геродот, I, 82).
[25] Ольбия и Алерия — города Сардинии и Корсики.
[26] Марк Атилий Регул — консул 267 и 256 г. до н. э. и полководец, в 256 г. высадился на африканском берегу, где был разбит Ксантиппом (см. ниже) и попал в плен.
[27] Баграда — сама большая река в Африке между Утикой и Карфагеном (современная Меджерда). По утверждению Плиния, змеи здесь были величиной в 120 шагов.
[28] Ксантипп — спартанский, полководец, был приглашен Карфагеном для борьбы с римлянами. В 255 г. при Тунете нанес поражение римскому корпусу под командованием Регула.
[29] Историческая верность предания, связанного с отправлением в Рим Регула в качества посла, сомнительна.
[30] Луций Цецилий Метелл — консул 251 г. до н. э., в 250 г. нанес при Панорме поражение римскому полководцу Гасдрубалу.
[31] Марк Фабий Бутеон в 241 г. (год окончания первой Пунической войны) был цензором.
[32] Эгимур — остров против Карфагена.
[33] Гай Лутаций Катул — консул 242 г., под его начальством в 241 г, римский флот одержал решительную победу над карфагенской эскадрой при Эгатских островах (близ западной части Сицилии).
[34] Нуманция — город во внутренней Испании, взят и разрушен римлянами в 133 г. до н. э.
[35] Имеется в виду пергамский царь Аттал III, завещавший в 133 г. до н. э. Пергам Риму. Наследство это, принятое Римом, образовало часть провинции Азии.
[36] Тиберий (163-132 г. до н. э.) и Гай (153-121 г. до н. э.) Гракхи — братья, политические деятели, боровшиеся за проведение аграрных законов в интересах крестьянства; Аппулей Сатурнин выдвинул в 103 г. до н. э. программу демократических реформ, повторявших и дополнявших реформы Гракхов.
[37] Друз Марк Ливий — в 91 г. до н. э. в должности народного трибуна выступил с программой реформ против обеднения народных масс и бесправия италиков.
[38] Луций Сергий Катилина (98-62 г. до н. э.) — политический деятель, руководитель заговора против сенаторской олигархии в 63 г. Благодаря демагогическим обещаниям Катилине удалось привлечь на свою сторону часть плебса.
[39] Гней Помпей (96-48 г. до н. э.) — римский политический деятель и полководец, консул 70 г., союзник, а потом соперник Цезаря.
[40] Отрывок о восстании Спартака дается в переводе А. В. Мишулина.
[41] Война со Спартаком началась в 73 г. до н. э. и продолжалась 3 года. Крикс и Эномай — помощники Спартака, вожди восстания. Лентул Батиат — владелец гладиаторской школы в Капуе.
[42] О числе гладиаторов, сопровождающих Спартака, существуют различные сведения.
[43] Везувий тогда еще не был действующим вулканом (первое извержение произошло в 79 г. н. э., когда были засыпаны Геркуланум и Помпея).
[44] Гай Клодий Глабр — претор 73 г. до н. э.
[45] Публий Вариний — пропретор Азии 72 г., разбит Спартаком в 73 г. Тораний Гай — командующий карательного отряда, разбитого Спартаком.
[46] Нола, Нуцерия — города в Кампании, Турин — порт на Тарентском заливе, Метапонт — город в Лукании.
[47] В Риме III в. был обычай устраивать на похоронах знатных римлян битвы гладиаторов.
[48] Гней Корнелий Лентул — консул 72 г. Публий Кассий — наместник цизальпийской Галлии.
[49] Марк Лициний Красс (ок. 97-53 гг. до н. э.) — римский государственный деятель и полководец, подавивший движение Спартака в 71 г., консул в 70 и 55 гг. до н. э., участник первого триумвирата (Красс, Помпей, Цезарь).
[50] Т. е. на самом, краю Бруттийского полуострова.
[51] Брундизий — портовый город на юго–западе Италии, в Калабрии.
[52] Акций — город и мыс в Акарнании, где в 31 г. Антоний и Клеопатра потерпели поражение от Октавиана.
[53] Левката — южный мыс на острове Левкада, расположенном у западного побережья Акарнании.
[54] Амбракийский залив — на западе Греции, между Эпиром и Акарнанией.
[55] Т. е. Гай Юлий Цезарь Октавиан (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.), внучатый племянник Юлия Цезаря, после победы над Антонием стал единовластным правителем римского государства под именем Цезаря Августа.
[56] Ср. Вергилий, «Энеида», VIII, 688 («За ним супруга египтянка следом»).
[57] Паретоний — порт между Египтом и Сирией. Пелузий — укрепленный город в Нижнем Египте.