Как юноше слушать поэтические произведения

Πώς δει τον νέον ποιημάτων ακούειν

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Фрейберг Л.А.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

*[1]
1. Известны, Марк Седатий, слова поэта Филоксена [2], что самое вкусное мясо не похоже на мясо, а самая вкусная рыба не похожа на рыбу. Если мы согласимся с этим, мы уподобимся людям, у которых, как говорил Катон [3], язык более тонко чувствует, чем сердце. А в философии - нам это совершенно ясно - самое привлекательное, убедительное и пленительное для нашей "зеленой" молодежи далеко от серьезных философских рассуждений. Ведь юноши не только читают побасенки Эзопа и поэтические бредни вроде Гераклидова "Абариса" и Аристоновского "Ликона" [4], но еще и упиваются учением о душе, где примешана мифология. Поэтому мало следить, чтобы юноши не увлекались сладкой едой и питьем; надо еще приучать их к мысли, что при чтении и слушании они прежде всего должны искать целительное и полезное, а наслаждение при этом получать небольшими порциями, словно вкусную приправу. Зачем запирать все находящиеся в городе ворота, если через одни из них все-таки смогут проникнуть враги? Для юноши напрасно воздержание от наслаждений, если он как-нибудь случайно услышит хотя бы об одном. И если не обратить внимания на услышанное, то оно все больше будет влиять на разум и мысли и все вреднее и гибельнее будет для слушающего. А так как невозможно да и бесполезно удерживаться от чтения в таком возрасте, как мой Соклар и твой Клеандр, то мы должны наблюдать за ними со всем вниманием; руководство в чтении им более необходимо, чем сопровождение на прогулках.
Поэтому я написал и решил послать тебе то, о чем я недавно говорил в беседе о произведениях поэтов. Прими и прочти. Возможно, тебе покажется это не менее полезным, чем так называемые аметисты [5] - камни, которые иные люди надевают во время пиршеств перед тем, как пить. Если так, то поделись всем этим с Клеандром. Таким образом ты оградишь от дурных влияний юношу, отнюдь не тупого и безразличного, но живого и наблюдательного. Прочтя эти наставления, он станет более восприимчивым.

Зло и добро у полипа в одной голове обитают...[6]

Голова полипа-очень вкусное блюдо. И все же оно нарушает спокойный сон невероятно странными и страшными образами. Так и в поэзии содержится много приятного и полезного для молодой души, но не меньше и такого, что может смутить ее и внушить вздорные мысли, если слушанье не сопровождается правильными пояснениями. Ведь, по-видимому, не только о земле египтян, но и о поэзии можно сказать, что для тех, кто соприкасается с нею, она

...много
Злаков рождает: и добрых, целебных, и злых, ядовитых.

Или:

Там и любовь, и желанья, там и знакомства, и просьбы,
Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных [7].

Но люди неразвитые и неумные совершенно не воспринимают поэтических вымыслов. Симонид [8] на вопрос: "Почему ты не обманываешь одних только фессалийцев?" ответил: "Для этого они слишком невежественны!".
Горгий [9] называл трагедию обманом, где обманщик справедливее честного, а обманутый мудрее необманутого. Так что же лучше? Залепить уши юношам, как спутникам Одиссея, чем-то вроде твердого, сухого воска и заставить их плыть в челне Эпикура, избегая и обходя поэзию? [10] Или подчинить суждения юношей правильному, как мы полагаем, ходу мысли? В этом случае мы отвлечем нашу молодежь на верный путь и воспрепятствует тому, чтобы наслаждение увлекало их в сторону вредного.
"Нет, и могучий Ликург, знаменитая отрасль Дрианта", вовсе не обнаружил здравого ума: когда многие стали напиваться и безобразничать, он вырубил кругом виноградные лозы вместо того, чтобы подвести ближе источники и, как говорит Платон [11], усмирить беснующегося бога другим, отрезвляющим божеством. Ведь смесь воды и вина устраняет вредное, сохраняя вместе с тем полезное. Также и мы не должны ни вырубать, ни истреблять поэтической лозы муз. Бывают случаи, что поэзия, в погоне за одним только удовольствием и славой, не зная меры, с необузданной дерзостью и наглостью открывает нам свою фантастичность и неестественность. В этом случае мы помешаем ей и заставим ее замолчать. Когда же поэзия воспринимает что-либо от истинной прелести какой-либо музы, так что сладость и увлекательность слова не остаются в ней бесплодными и пустыми, мы введем в нее философию и смешаем их. Подобно тому, как мандрагора [12], растущая возле виноградных лоз, сообщает свой букет вину и скрашивает сон опьяневших, поэзия, черпая-слова вперемежку из мифов и из философии, делает учение для юношей приятным и легким. Поэтому желающим заниматься философией следует не избегать поэзии, а учиться философствовать уже при изучении поэтических произведений.
В приятном юноши должны привыкать находить и любить полезное. А если не найдут, пусть победят себя и откажутся от приятного.
Вот начало воспитания по Софоклу:

Любое дело, если кто-нибудь начнет
С успехом, то окончит также хорошо [13].

2. Итак, сначала мы введем в поэзию того, кто ничего иного не знает и всегда готов повторять:

аэды много врут...[14]

Врут они отчасти с умыслом, а отчасти и без умысла. С умыслом потому, что с точки зрения удовольствия для слуха и привлекательности, к чему стремится большинство людей, они считают правду более неприятной, чем ложь. Ведь правдивый рассказ, основанный на верных фактах, не допускает никаких изменений, хотя бы конец его был печален. А выдумку, это сплетение слов, очень легко изменить и обратить из печального в приятное. В самом деле, и размеренность речи, и ее характер, и возвышенность стиля, и удачные метафоры, и слаженность, и композиция в хорошо составленных сказочных историях обладают особой прелестью.
В живописи, например, из-за кажущегося сходства с натурой, краски производят более сильное впечатление, чем контуры. Так и в поэзии, сочетание правды с ложью сильнее потрясает и больше привлекает, чем стихотворные произведения без занимательности, и полета фантазии.
Нет ничего удивительного в том, что Сократа [15] некоторые сны побуждали к поэтическому творчеству. Но он сам всю жизнь был прирожденным борцом за истину, а поэтому не мог искусно и убедительно сочинять фантастические истории. Вот он и перелагал стихами басни Эзопа: то, что лишено вымысла, он не считал поэзией.
Мы знаем жертвоприношения без плясок и флейт, но не знаем поэзии без сказок и выдумки. А поэмы Эмпедокла и Парменида, сочинение о животных Никандра и гномические изречения Феогнида [16] - все это произведения, которые взяли взаймы у поэзии размер и высокий стиль, словно телегу, чтобы не ходить пешком. Значит, когда известный и выдающийся человек говорит какие-нибудь нелепости о богах, демонах или о добродетели, то один слушатель принимает это всерьез, дает себя увлечь и получает обо всем неверное представление. А другой ясно видит обманные хитросплетения поэзии и никогда не забывает о них, так что в любую минуту может сказать ей: "Ты, превзошедшая сфинкса в своей загадочности! Что ты хмуришься, играя? Зачем притворяешься, будто учишь нас?" Такой слушатель не поддастся вздорным убеждениям и не поверит ни во что дурное. Напротив, он удержит свой страх перед Посейдоном и ужас, что тот разверзнет землю и обнажит предо всеми царство Аида [17]. Он сдержит гнев на Аполлона за лучшего из · ахейцев:

Кого он в гимнах пел, с кем вместе на пиру
Сидел, того он, сам приговорив, убил [18].

Он не будет уже оплакивать умерших Ахилла и Агамемнона, которые в царстве Аида, страстно желая вернуться к жизни, простирают бескровные и бессильные руки. А если душой этого человека даже и овладеют страсти, если его все-таки отравит яд, содержащийся в поэзии, он тотчас скажет себе:

Ты же на радостный свет поспеши возвратиться, но помни,
Что я сказала, чтоб все повторить при свиданье супруге.

Гомер удачно сказал это о "Некии" [19], которую из-за ее сказочности читают женщины. Вот какие вещи поэты придумывают умышленно.
Но в большинстве случаев даже и то, что не выдумано ими, во что они верят, приобретает в наших глазах оттенок ложности. Как, например, Гомер говорит о Зевсе:

Зевс распростер, промыслитель, весы золотые, на них он
Бросил два жребия Смерти, в сон погружающей долгий:
Жребий один Ахиллеса, другой - Приамова сына,
Взял посредине и поднял: поникнул Гектора жребий,
Тяжкий к Аиду упал; Аполлон от него удалился.

А Эсхил всю свою трагедию на эту тему сделал сказочной, назвал ее "Психостасия" и поставил у весов с одной стороны Фетиду, с другой - Эос, которые просят за своих враждующих сыновей. Всякому ясно, что вымысел и выдумка в этой трагедии предназначены для того, чтобы доставить удовольствие слушателю или поразить его.
А вот стихи:

Зевс всемогущий, который меж смертными браней решитель [20].

Или:

Всегда для смертных божество вину создаст,
Когда захочет с корнем погубить их род[21]

Подобные вещи поэты пишут в соответствии со своими убеждениями и взглядами. Такое обманчивое представление о богах и незнание божественных вещей они несут нам и распространяют среди нас.
И все же почти ни от кого не ускользает, что много вымысла и лжи, словно отрава в пище, примешано ко всем этим описаниям ужасов подземного царства, в которых нагромождения страшных слов порождают в слушателе фантастические образы огненных рек, неприступных и диких мест, жестоких наказаний.
Ни Гомер, ни Пиндар, ни Софокл не были убеждены, что это на самом деле именно так, когда писали, например, следующее:

Там бесконечный мрак исходит из глубин
Безжизненных потоков ночи вековой [22].

Или:

Мимо Левкада скалы и стремительных вод Океана Шли они...[23]

Или:

Теснины Гадеса и зыби мрачных вод...[24]

А все те, кто считал смерть чем-то скорбным, а непогребение - ужасным, говорили так:

Да не сойду я в Аид неоплаканным, непогребенным.

Или:

Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,
Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность[25]

Или:

Так рано не губи меня! Смотреть на свет
Мне сладко: ты мне взор под землю обратил [26].

Все эти мысли свойственны тем, кого убедили ложные мнения и кто попал в плен обмана. Тем более такие мысли влияют, на нас, смущая душу, наполняя ее страхом и бессилием, от которого они исходят. А к этому прибавим опять же старую, избитую мысль, что поэзии нет дела до правды. Более того, правда в этих вещах весьма трудно уловима и трудно постигаема, даже для тех, кто ничем иным не занимается, кроме изучения и познания действительности. Они сами признаются в этом_ Очень подходят сюда слова Эмпедокла:

Это незримо для глаз человеческих, скрыто для слуха,
Непостижимо умом...[27]

Или, например, слова Ксенофана [28]:

Не было ни одного мудреца, да и впредь не родится
Тот, кто бы знал о богах все то, что я здесь излагаю.

Этого же вопроса, я уверен, касаются и слова Сократа, как передает их Платон: именно, Сократ клянется, что человеческое знание в этой области невозможно [29].
3. Мы привлечем внимание юноши еще больше, если, вводя его в чтение поэтических произведений, определим поэзию как искусство подражательное, подобное в этом отношении искусству живописи. Юноша должен слушать не только те известные слова, которые нам уже надоели, а именно, что поэзия - звучащая живопись, а живопись - немая поэзия. Юноше следует еще и внушать мысль, что, когда мы видим изображение ящерицы, обезьяны, лица Терсита [30], мы наслаждаемся и восхищаемся не красотой, а сходством. В действительности ведь безобразное не может превратиться в красивое. А удачное подражание заслуживает похвалы независимо от того, воспроизводит ли оно дурное или прекрасное. Напротив, если изображение уродливого тела окажется прекрасным, оно не будет соответствовать ни действительности, ни своему назначению. Некоторые изображают нелепые и преступные вещи, как, например, Тимомах - убийство детей Медеей, Феон - убийство Орестом матери, Паррасий -· притворное безумие Одиссея, Хайрефан [31] - необузданное распутство женщин и мужчин. В таких случаях следует юношу приучать к мысли, что одобрения заслуживает не то, чему подражают, а само искусство. Если оно правдоподобно воспроизводит действительность. Нередко поэзии приходится рассказывать путем воспроизведения о дурных делах, о порочных страстях, об испорченных нравах: то, что воспроизведено удачно и вызывает восхищение, следует считать не прекрасным и правдивым, но соответствующим и подходящим лишь данному действующему лицу. Когда мы слышим хрюканье свиньи, скрип ворота, шум ветра, нам бывает неприятно, и нас раздражает это. Но если кто-то удачно воспроизводит эти звуки, как, например, Парменон, подражая свинье, или Феодор [32] - звукам ворота, мы испытываем наслаждение. Болезненного и нездорового человека мы избегаем, как зрелища, которое удовольствия нам не доставляет; но при виде Иокасты Силания и Филоктета Аристофонта [33], изображенных в момент гибели, мы восхищаемся.
Читая о шутовских выходках Терсита, о корыстолюбце Сизифе, о том, что говорит и проделывает сводник Батрах [34], юноша должен учиться ценить искусство и способность подражания, а воспроизводимые события и поступки - порицать и презирать. Подражать хорошему и подражать хорошо - не одно и то же. Подражать хорошо -· значит воспроизводить точно и сообразно предмету. В таком случае дурные вещи дают и уродливые изображения. Так, сапоги хромого Демонида [35], хотя он и желал, чтобы они пришлись вору по ноге, оказались для всех негодны, и только ему одному были впору.
Возьмем такие примеры:

Неправедный поступок, если нужен он,
Всегда прекрасней ради власти совершить.

Или:

Все, что захочешь, делай, лишь бы честным слыть -
И не покинет счастье дом твой никогда.

Или:

Дают приданого талант... Я ль откажусь?
Как буду жить, коль я талантом пренебрег?
Смогу ли спать спокойно, деньги упустив?
Пожалуй, и в Аиде я не искуплю
Вины, так оскорбив серебряный талант!

Слова низкие, полные лжи, но для Этеокла, Иксиона [36] и старого ростовщика подходящие! Так вот следует напоминать юношам, что поэты пишут такие вещи не потому, что они одобряют и ценят это, но потому, что эти нелепые и дурные слова должны исходить из уст людей дурных и безнравственных. И тогда молодежь не будет превратного мнения о поэтах.
Наоборот, если действующее лицо изображено с недостатками, это представит в плохом свете все его слова и дела, так как говорить и поступать дурно свойственно людям дурным. Это относится, например, к рассказу Гомера, как Парис, убежав из битвы, пришел к Елене [37]. Ведь поэт не изобразил никого из других людей, проводящим время с женщиной средь бела дня. Он показал, что такая невоздержанность свойственна только разнузданному и развратному человеку.
4. В этих местах особенно надо обращать внимание, объясняет ли сам поэт слова своих действующих лиц, выражая таким образом свое порицание. Так сделал Менандр в прологе к "Таиде" [38]:

Красотку помоги, богиня, мне воспеть,
Чтоб в ней смешались дерзость с обаянием,
Чтоб оскорбляла часто воздыхателей
И, не любя, искусно притворялась бы.

Лучше всего таким приемом пользуется Гомер. А именно, осуждение он предпосылает порочным речам, а одобрение - хорошим. Заранее хвалит он, например, так:

С словом приятно-ласкательным он обратился к царевне [39].

И еще:

К каждому он подходил и удерживал кроткою речью.

А осуждая что-либо заранее, Гомер выражает таким образом почти запрещение использовать и обращать внимание на эти порочные и нелепые вещи. Например, перед тем, как описать безжалостное обхождение Агамемнона со жрецом, он говорит:

Только царя Агамемнона было то не любо сердцу;
Гордо жреца отослал (и прирек ему грозное слово).

Это грубо, жестоко и противно обычаю. В уста Ахилла, наоборот, он вкладывает слова дерзновенные:

Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя!

выразив предварительно собственное суждение:

Но Пелид быстроногий суровыми снова словами
К сыну Атрея вещал и отнюдь не обуздывал гнева.

Ведь нет ничего прекрасного в гневных и резких словах. То же можно сказать и об изображаемых поступках:

Рек, - и на Гектора он недостойное дело замыслил:
Ниц пред Патрокла одром распростер Дарданиона в прахе.

Гомер хорошо пользуется порицаниями, точно так же давая этим собственную оценку тому, что говорится и происходит. Например, о прелюбодеянии Ареса он заставляет говорить богов так:

Злое не впрок; над проворством здесь медленность верх одержала.

О надменности Гектора:

Так, возносясь, восклицал он; прогневалась мощная Гера.

О стрельбе из лука Пандара:

Так говоря, безрассудного сердце Афина подвигла [40].

Такие места, где автор откровенно высказывает собственное мнение, может увидеть каждый внимательный человек. В других случаях эти оценки поэты выражают самими поступками действующих лиц. Так, например, передают ответ Еврипида тем, кто осуждал его Иксиона, как нечестивого и преступного: "Все-таки я увел его со сцены не раньше, чем пригвоздил к колесу!"
У Гомера есть вот какой вид скрытых наставлений. Не без пользы тщательно исследует он мифы наиболее порочного содержания. Некоторые философы искажают эти мифы, толкуя их по-своему [41]. Под влиянием того, что раньше называлось скрытым смыслом, а теперь аллегорией, они говорят, что Афродиту, когда ее соблазнил Ареc, указало солнце, и что звезда Ареса, сошедшись со звездой Афродиты, создают развратные поколения людей, а скрыться от восходящего и заходящего солнца эти звезды не могут. В наряде Геры, надетом ею ради Зевса, и обольщении супруга волшебным поясом Афродиты они хотят видеть какое-то очищение воздуха, близкое к природе огня, как будто сам Гомер не объяснил это.
В мифах об Афродите поэт учит тех, кого это касается, что скверная музыка, гнусные песенки и развратные слова делают нравы распущенными, образ жизни - презренным, а мужей учат любить роскошь, изнеженность и сожительство с женщинами:

Свежесть одежд, сладострастные бани и мягкое ложе.

Поэтому и Одиссей приказывает кифареду:

...Теперь о-коне деревянном,
Чудном Эпеоса с помощью девы Паллады созданье,
Спой нам...[42]

На этом примере Гомер ясно показывает, что поэтам и музыкантам следует черпать материал для своих сочинений из того, что содержит в себе мудрость и здравый смысл.
В мифах о Гере прекрасно показано, что связь с мужчинами и ласки, вызванные при помощи зелий, заклинаний и уловок, не только мимолетны и ненадежны, но оборачиваются враждой и гневом, когда утихает страсть.
Зевс обращается к Гере с такими угрозами:

В помощь ли злобе твоей и любовь и объятия были,
Коими ты, от богов удаляя, меня обольстила [43].

Ведь изображение на сцене и описание злодеяний, окончившихся ущербом и позором для преступника, не вредит, а приносит пользу слушающему.
В самом деле, для наставлений и воспитания философы пользуются образцами, которые им доставляет жизнь, а поэты для тех же целей сами придумывают примеры и сочиняют сказки. Так, Мелантий [44] то ли в шутку, то ли всерьез, говорил, что город афинян долго спасала смута и распря среди ораторов. В таких случаях обычно не бывает, чтобы все тянули в одну сторону. Наоборот, разногласие правителей порождает какое-то сопротивление тому, что приносит ущерб государству. Так и противоречения поэтов, внушая к себе недоверие, не дают большого перевеса вредному началу. Если в одних и тех же местах поэты явно противоречат самим себе, следует соглашаться с лучшим, как например:

Дитя, во многом боги для людей враги.
- Идешь путем ты легким: обвинять богов.

И еще:

Ликуй - богатства много, о другом забудь.
- Жить лишь одним богатством - тупоумие.

И еще:

Зачем терпеть страданья? Лучше умереть.
- Труда нет никакого почитать богов [45].

В подобных случаях опровержения порочных мыслей с полной ясностью выступят перед нами, если, как сказано выше, мы научим юношей отличать хорошее от плохого. А все нелепости, вслед за которыми нет их опровержений, следует сводить на нет при помощи того, что сказано самим же автором в других местах в противоположном смысле. При этом не следует сердиться и негодовать на поэта: он ведь применяется к характеру своих действующих лиц и отдает дань шутке.
Возьмем, к примеру, гомеровские выдумки: боги друг друга сбрасывают с Олимпа, между ними происходят тягчайшие ссоры, их ранят люди.

Мог ты совет и другой, благотворнейший, всем нам примыслить!

Клянусь Зевсом, в других местах ты мыслишь правильнее и говоришь лучше:

...мирно живущие боги [46].

Или:

Там для богов в несказанных утехах все дни пробегают [47].

Или:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях: боги одни беспечальны [48].

Это - здравые и правдивые суждения о богах, а все иное выдумано, чтобы поражать воображение людей. Например, у Еврипида мы находим:

Так боги, превзошедши силою людей,
Обманывать умеют их софизмами.

Тогда неплохо привести и такие его слова:

Они не боги, коль от них исходит зло [49].

Это уже лучше.
На слова Пиндара, полные озлобления и горечи, "уничтожить врага надо всеми способами", можно ответить: "А сам-то ты говоришь:

У радости, несправедливо полученной,
Очень печальный конец" [50].

И Софоклу, когда он говорит:

Доход приятен и неправдой нажитый, -

можно возразить: "Да ведь от тебя же мы слышали:

От слов, где есть неправда, толку вовсе нет".

Вот, например, что сказал тот же Софокл о богатстве:

В доступные места и недоступные
Богатство проникает ловко, без труда,
А бедняку желанной цели не достичь,
Хоть и близка порою: превратит молва
Красивого - в урода, дурня - в мудреца.

Этому многое противоречит у него же:

Бедняк достоин также уважения.

Или:

Других не хуже нищий, если разум есть.

Или:

...От многих благ Нет радости, коль рождены они
Богатством, гнусно приобретенным [51].

А Менандр несомненно поднял на высоту стремление к удовольствиям полными тщеславия, пламенными, прославляющими любовь словами:

Все, что живет на свете, видя солнца блеск,
В плену у наслаждений...

Но в то же (время он снова обратил, нас и увлек к прекрасному, снова уничтожил дерзкую разнузданность, сказав:

Позорна жизнь в разврате, хоть утех полна [52].

Эти слова противоречат первым, но они лучше и приносят больше пользы.
Одним словом, такое сравнение и толкование противоположных по смыслу мест приведет к тому, что слушающий или возьмет для себя только хорошее или хотя бы утратит веру в авторитет того, что плохо. А если сами поэты не опровергают своя нелепости, слушающим неплохо сопоставить с их словами высказанное другими знаменитыми людьми, и взвесив, как на весах, и те и другие мысли, выбрать лучшее.
Так, например, на некоторых производят впечатление такие слова Алексида [53]:

Мудрец пусть все увидит удовольствия,
Но силы животворной только три из них:
Питье, еда, любовь. А на все прочее
Смотреть он должен как на дополнение.

При этом следует напомнить, что Сократ говорил обратное, а именно, что дурные люди живут ради того, чтобы есть и пить, а хорошие пьют и едят, чтобы жить.
Кто-то написал: "По отношению к подлому подлость - не бесполезное оружие". Этот человек советует в некотором роде уподобляться подлецам, и ему можно возразить словами Диогена [54]. Последний, когда его спросили, что нужно сделать, чтобы отразить врага, сказал: "Стать благородным".
Слова Диогена можно использовать и против Софокла, который множество человеческих душ наполнил унынием, написав о таинствах следующее:

Счастливы трижды те из смертных, кто ушел
В Аид, обряды таинств увидать успев;
В Аиде сносно пребыванье лишь для них,
Для прочих это - лишь одни мучения [55].

Диоген, услышав слова примерно такого же смысла, сказал: "Что это значит? Вор Патэкион посвящен в таинства, - значит, после смерти он получит лучший удел, чем Эпаминонд!" [56].
А Тимофею, когда он пел в театре и назвал Артемиду менадой, неистовой жрицей Феба, Кинесий [57] в ответ крикнул: "Тебе бы такую дочь!". Остроумно и замечание Биона по поводу слов Феогнида [58]:

Бедности бремя несущий свершить ничего не умеет,
Также и слова сказать: связан язык у него.

Мудрец как бы ответил поэту: "Так что же ты, бедняк, столько болтаешь и уже надоел нам?"
5. Не следует также упускать повод и для тех объяснений, которых требуют отдельные мысли или все произведение в целом. Врачи уверены, что ножки и крылья шпанской мушки, хотя бы и мертвой, помогают и придают силы больному [59]. И в поэзии, если отдельное слово или целая фраза скрывают от нас истинную мысль поэта, надо на это тотчас обращать внимание и тут же объяснять. Некоторые так и поступают. Вот, например, Гомер говорит:

Нам, земнородным, страдальцам, одна здесь надежная почесть:
Слезы с ланит и отрезанный локон волос на могиле [60].

Или:

Боги судили всесильные нам, человекам несчастным,
Жить на земле в огорченьях [61].

Ведь горестную жизнь боги дают в удел не всем людям, а одним только безрассудным и глупцам. Поэт не говорит об этом прямо. Но под "страдальцами" и "несчастными" он подразумевает именно тех, кто жалок и ничтожен из-за своей порочности.
6. Другой способ исправления заключается в том, чтобы толковать двусмысленные места поэтических произведений в хорошую, а не в плохую сторону. При этом надо приучать юношу к употреблению обыкновенных слов, а не к так называемым глоссам [62]. Конечно, знание некоторых вещей приятно, да и свидетельствует об учености. Например, что слово ρίχεδανή означает "причиняющий трагическую смерть", так как македоняне "смерть" называют δάνος, что победа у этолян именуется καμμονία от слов επιμονή - "выносливость" и καρτερία - "твердость", что дриопы [63] зовут демонов πόποί. Но если мы хотим получить пользу, а не вред от поэтических произведений, полезно и необходимо знать, как поэты употребляют имена богов, названия пороков и добродетелей, что подразумевают они под словами "судьба" - τύχη и "участь" - μοίρα, и употребляются ли эти названия у поэтов в одном значении или в разных, как и многое другое. Так, "домом", они называют то жилище ("дом с высокой крышей"), то имущество ("гибнет мой дом!"), "жизнью" - то самую жизнь:

...ее острие обессилил,
В жизни героя врагу отказав Посейдон черновласый [64],

то деньги:

...жизнь мою проедают другие [65],

И αλόω - "волноваться" означает то "страдать, томиться":

Рек, - и она удаляется смутная, с скорбью глубокой [66].

то "ликовать, радоваться":

...Иль, осилив
Бедного Ира, так поднял ты нос, - берегися однако [67].

Слово θοάζειν одни, как Еврипид, употребляют в значении "быстро двигаться":

Плывущий кит по зыби Атлантической [68],

другие, наоборот, в значении "быть неподвижным, сидеть", как Софокл:

О деда Кадма юные потомки,
Зачем сидите здесь у алтарей?[69]

Приятно находить объяснение словам в соответствии с тем моментом, когда они употребляются, если эти слова, как учат грамматики, принимают различные значения, по ходу действия. Например:

Меньший хвали корабль, а на больший взваливай грузы [70].

У некоторых поэтов αινεΐν. - "хвалить" значит "высказывать похвалу", а у Гееиода έπαίνεΐν - "хвалить" заменяет слово "отказываться". Так и в повседневной жизни мы говорим: "Ну и прекрасно!" или "Покорно благодарю!", когда мы чего-либо не хотим и не принимаем. И Персефону называют Επαινη - "Достойная похвалы" в смысле "Грозная".
Поэтому одновременно с наблюдением за выбором слов и разнообразием их значений в наиболее серьезных и важных местах поэтических сочинений нам следует начать обучение юношей с упоминаний имен богов. Мы объясним, что поэты пользуются этими именами, то намекая на самих богов, то имея в виду некие жизненные силы, которые созданы и управляются богами. Например, Архилох [71] говорит:

Внемли, владыка Гефест, пред тобой преклонил я колена,
Будь милосерд, помоги, дай все, что можешь ты дать.

Яоно, что он призывает самого бога. Но когда он оплакивает мужа сестры, погибшего в море и лишенного обряда погребения, и говорит, что перенес бы это несчастье более стойко,

Если бы пряди кудрей и тело прекрасное в белом
Саване мощный Гефест охватил, укрывши от взоров, -

то здесь он имеет в виду не бога, а огонь.
И опять, если Еврипид произносит клятву:

Арей кровавый, звезды, Зевс - свидетели! [72] - ·

он называет самих богов. А из слов Софокла:

Смотрите, женщины, слепой Арес смешал,
Свинье подобно, беды и несчастья все [73], -

можно понять, что речь идет о войне.
Точно так же можно уловить, что Гомер подразумевает оружие, когда говорит:

Коих черную кровь по брегам пышноструйного Ксанфа
Бурный Арей разлиял, и в Аид погрузились их души.

Кроме всех этих примеров следует знать и помнить, что именем "Зевс" или "Дий" поэты называют то самого бога, то судьбу, то рок. Так:

Мощный Зевес, обладающий с Иды, преславный, великий![74]

Или:

О Зевс, кто может счесть себя мудрей, чем ты? [75] -
говорят они о самом божестве.

Но если они называют Дия в числе причин всех явлений и говорят:

Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам... [76],

они подразумевают рок.
Ведь поэт не думает, что божество злокозненно по отношению к людям, он лишь правильно изображает необходимый ход событий. Он показывает, что городам, воинам и полководцам, если они поступают разумно, определено счастье и победа над врагом, а тем, кто предается страстям и порокам, как ахейцы под Троей, тем, кто затевает распрю и впадает во вражду, даны в удел позор, душевные муки и бесславный конец.

За помыслы плохие как возмездие
Пожать плохую жатву смертным суждено [77].

Так и Гесиод, рассказывая, как Прометей учит Эпиметея.

...чтобы дара
От Олимпийского Зевса не брать никогда, но обратно
Тотчас его отправлять...[78]

употребляет имя Зевса в значении судьбы. Он называет дарами Зевса преходящие блага - богатство, брак, власть и вообще все внешнее, то, что приобретать бессмысленно людям, не умеющим этим разумно пользоваться. Поэтому, по мнению Гесиода, ничтожному и безрассудному Эпиметею следует всячески остерегаться благополучения как несущего вред и гибель.

Также людей не дерзай попрекать разрушающей душу
Гибельной бедностью: шлют ее людям блаженные боги.

В этом случае он называет дарами богов то, что дано судьбой. Поэтому стыдно порицать тех, кому суждена бедность; порицания и презрения заслуживает тот, кто беден из-за лени, изнеженности, расточительства. Люди еще не знали самого слова "судьба", когда они постигли могучую силу бесконечного ряда причин, произвольно действующих всюду, силу, перед которой человеческий ум беззащитен. Эту силу стали называть именами богов. Так и теперь мы имеем обыкновение называть демоническими и божественными события, нравы и даже, клянусь Зевсом, слова и людей. Следует исправить многое из того, что нелепо сказано о Зевсе. В том числе, например:

Две глубокие урны лежат перед прагом Зевеса
Полны даров: счастлйвых одна и несчастных другая.

Или:

Наших условий высокоцарящий Кронид не исполнил,
Но, беды совещающий, нам обоюдно готовит
Битвы...[79]

Или:

А случилось то в самом начале
Бедствий, ниспосланных богом богов на троян и данаев [80].

В этих местах говорится о судьбе и роке, так как причина событий непостижима и вообще мы не в силах ее изменить. Мы считаем, что следует называть богов их настоящими именами там, где это уместно, разумно и вошло в привычку, как, например, в следующих местах:

Он и другие ряды обходил ратоборцев ахейских,
Их и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющий;
Но с Аяксом борьбы избегал, с Теламоновым сыном:
Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился [81].

Или:

Для смертных Зевс печется только о большом,
Все малое оставил он другим богам [82].

Следует также очень внимательно относиться и к другим названиям, применяемым поэтами в зависимости от множества различных обстоятельств и употребляемым в разных значениях. Таково, например, слово "добродетель". Оно не только прилагается к людям разумным, справедливым и добрым, но также в известной мере обозначает славу и авторитет, с чем согласны поэты. Для сравнения вспомним, что "маслина" и "фига" получили названия от деревьев, их приносящих. А в сочинениях поэтов можно найти следующее:

Но добродетель от нас отделили бессмертные боги
Тягостным потом...[83]

Или:

В час сей ахеяне силой своей разорвали фаланги [84].

Или:

Коль выпал жребий умереть, прекрасна смерть,
Для тех, кто прожил добродетельную жизнь [85].

Читая это, пусть юноша думает, что здесь говорится о лучшем и божественном начале в нас, под которым мы понимаем хорошее направление ума, остроту мысли и гармоничное состояние души. А если юноша прочтет такие строки:

Доблесть же смертных властительный Зевс и величит и малит.

Или:

Вслед за богатством идут добродетель с почетом [86],

он не должен, раскрыв рот от изумления, смотреть на богачей и думать, будто они покупают добродетель за деньги, а также не должен полагать, что во власти судьбы отнять или прибавить человеку разума. Юноше следует понять, что поэт употребил слово "добродетель" вместо слов "слава", "авторитет", "благополучие" или чего-либо подобного этому. Ведь и словом κακότης - "зло" поэты иногда обозначают порочность или распущенность души, как, например, Гесиод:

Зла натворить, сколько хочешь, совсем немудреное дело [87],

а иногда какую-то злосчастность и неудачливость, как Гомер:

...в несчастии люди стареются скоро[88]

Было бы ошибкой думать, что поэты употребляют слово "благоденствие" в таком же смысле, как и философы, подразумевающие в этом случае приобретение всех жизненных благ, обладание ими и даже совершенство жизни, наиболее близкой к природе. Нет, поэты часто пользуются разнообразными значениями этого слова и называют благоденствующим или счастливым богатого, а славу и авторитет - "благоденствием". В прямом значении употребляет это слово Гомер:

С тех пор и все уж мои мне сокровища стали постылы.

Также и Менандр:

Владею многим я, и все меня зовут
Богатым, - но счастливым не зовет никто [89].

А Еврипид вносит большой. беспорядок и смятение словами:

В моей печальной жизни благ не надо мне.

Или:

Ты тираннию чтишь, а знаешь ли, что в ней
С несправедливостью блага переплелись?[90]

Читающий это избежит путаницы только в том случае, если обратит внимание на метафоры и на изменение значений слов. Итак, об этом довольно.
7. Не один, а много раз следует напоминать и показывать юношам, что, с одной стороны, поэзия как подражательное искусство использует прикрасы и блеск для изображения событий и нравов, а, с другой стороны, она стремится к правдивости, потому что подражание успешно лишь тогда, когда оно убедительно. Поэтому, если подражание не пренебрегает правдой окончательно, оно воспроизводит присущее вещам сочетание порочности и добродетели. Таково, например, подражание Гомера, весьма резко опровергающее учение стоиков, которые говорят, что в добродетели не может быть ничего дурного, а в порочности ничего хорошего, что невежда всегда поступает неправильно, а мудрец никогда ни в чем не ошибается. Именно это мы слышим в школах. Но. на самом деле, в жизни, получается по Еврипиду:

Отдельно не родится ни добро, ни зло,
Всегда они в смешенье...[91]

Если же поэзия лишена правды, она использует в очень большом количестве вещи разнородные, допускающие много толкований. Ведь именно внезапные перемены вносят в мифы возвышенное, чудесное, неожиданное, - то, что влечет за собой и величайшее потрясение и огромное удовольствие. А в гладком течении событий нет ни высоких чувств, ни полета фантазии. Вот почему у поэтов не бывает так, чтобы те же самые люди во всем побеждали, постоянно были счастливы и всегда поступали правильно. Мало того, даже богов, которые соприкасаются с делами человеческими, поэты изображают способными к страданиям и ошибкам, чтобы впечатляющая сила поэзии не дремала, если только ей ничто не угрожает и не противодействует.
8. А раз все это так, пусть юноша, приобщаясь к поэзии, не думает при славных и великих именах прошлого, будто люди были мудрыми и справедливыми, а цари - великодушными и к тому же образцами всяческой добродетели и праведности. Юноше может повредить, если он будет все их поступки оценивать как великие и восхищаться ими, ничем не возмущаясь, ничего не слыша и не зная об их порочных словах и деяниях, как например:

Если б, о вечный Зевес, Аполлон и Афина Паллада,
Если б и Трои сыны, и ахеяне, сколько ни есть их,
Все истребили друг друга, а мы лишь, избывшие смерти,
Мы бы одни разметали троянские гордые башни.

Или:

Громкие крики Приамовой дочери, юной Кассандры,
Близко услышал я: нож ей во грудь Клитемнестра вонзала
Подле меня...

Или:

...молила
С девою прежде почить, чтоб стал ненавистен ей старец,
Я покорился и сделал.

Или:

Зевс, ни один из бессмертных подобно тебе не злотворен![92]

Итак, пусть юноша не будет притворно-послушным и хитрым, пусть у него не появится привычка хвалить подобные вещи, прибегая к уверткам и выдумывая оправдания в объяснении дурного. Напротив, пусть он убедится, что люди, жизнь и нравы, воспроизводимые поэзией, не совершенны, не чисты, не безупречны во всех отношениях, в них сталкиваются чувство и разум, ложь и незнание, хотя в силу врожденной склонности к добру часто берет перевес лучшее.
Такое воспитание и образ мыслей сделают чтение поэзии для юноши безвредным, так что при хороших словах и делах он будет испытывать подъем и воодушевление, а дурное вызовет в нем отвращение и негодование. Но тот, кто считает все для себя приемлемым, кто всем восхищается, кто бывает ослеплен именами героев, тот, подобно подражателям сутулости Платона или шепелявости Аристотеля [93], незаметно для себя станет восприимчивым ко множеству дурных вещей. Юноше не нужно трусости или благоговейного страха, словно в храме: о правильном и пристойном, о неправильном и непристойном он должен привыкнуть судить равным образом безбоязненно и прямо. Так, например, Ахилл созывает собрание из больных воинов, негодуя, что война затянулась, и особенно, что сам он пользуется известностью и славой среди войска. Но так как он знаком с врачебным искусством, по прошествии девятого дня - срок, когда болезнь можно определить, - он убеждается, что недуг не обычен и возник не от обыкновенных причин. Тогда, поднявшись, Ахилл обращается за советом не ко всему собранию, а к одному Агамемнону:

Должно, Атрид, нам, как вижу, обратно исплававши море,
В домы свои возвратиться, когда лишь от смерти спасемся.

Это правильно, скромно и как подобает. Но когда прорицатель говорит, что боится гнева сильнейшего из эллинов, Ахилл поступает неправильно и дерзко, клятвенно обещая, что, пока он жив, никто не поднимет руку на Калхаса, и добавляет:

...хотя бы назвал самого ты Атрида.

Этим он показывает пренебрежение и презрение к царю. Затем в порыве сильного раздражения Ахилл хватается за меч с намерением пронзить царя. Это безобразно и бессмысленно. Но передумав, он

...огромный свой меч в ножны опустил, покоряся
Слову Паллады...

Это опять-таки правильно и красиво: будучи не в силах подавить окончательно вспышку гнева, все же, прежде чем сделать что-нибудь необдуманно, он остановился и сдержал свой дух, подчинив его рассудку.
Речи и поступки Агамемнона на собрании смешны. А в том, что касается Xрисеиды, он более преисполнен достоинства и более царствен. Ведь когда увели Брисеиду,

Бросил друзей Ахиллес, и, далеко от всех, одинокий
Сел у пучины седой...

Агамемнон, напротив, без всяких гнусностей и откровенных проявлений любви сам поднялся на корабль, чтобы передать и отослать пленницу, которую, как он говорил незадолго до этого, он ставил в мыслях выше, чем супругу. И Феникс, проклятый отцом из-за наложницы, рассказывает вот что:

В гневе убить я отца изощренною медью решился;
Будет в народе молва, и какой мне позор в человеках,
Ежели отцеубийцей меня прозовут аргивяне![94]

И действительно, Аристарх, испугавшись, изъял эти строки [95].. Но это оправдано по отношению к данному моменту, так как Феникс объясняет Ахиллу, каким бывает гнев, на что отваживаются люди в состоянии невменяемости, не обращаясь к разуму и не внемля уговорам. Также и Мелеагра Гомер изображает разгневанным на своих сограждан, а затем успокоенным [96]. Он правильно порицает страсти и хвалит как нечто прекрасное и приносящее пользу умение не поддаваться порывам, противостоять им, владеть собой и обдумывать свои поступки.
В этих примерах очевидно разное отношение поэта к изображаемому им. Но где мысль его неясна, там следует нам самим найти это различие, объясняя его юноше примерно следующим образом. Вот Навзикая увидела чужеземца Одиссея. Если такие же чувства, как у Калипсо, возникли и у этой избалованной девушки, которой пора выходить замуж, и она по глупости разбалтывает об этом служанкам:

О, когда бы подобный супруг мне нашелся, который,
Здесь поселившись у нас, навсегда захотел бы остаться,

ее следует порицать за дерзость и распущенность. Если же она, узнав из речей незнакомца его характер и восхищаясь его остроумной находчивостью, предпочитает быть его супругой, чем супругой любого из своих сограждан, какого-нибудь матроса или музыканта, этому следует радоваться. И когда Пенелопа разговаривает с женихами не неприветливо, а они дарят ей одежды, золото и другие украшения, Одиссей радуется:

Было приятно ему, что от них пожелала подарков [97].

Если он радуется подаркам как прибыли, он превосходит в сводничестве Полиагра, часто изображаемого в комедиях:

Зевса козу кормить, в дом богатство несущую,
Счастлив был Полиагр [98].

Но если он думает, что ему будет легче справиться с женихами, когда они ослеплены надеждой и не предвидят будущего, его дерзость и радость обоснованны. Так же и с подсчетом вещей, которые феаки погрузили к нему на корабль при отплытии. Если на самом деле Одиссей боится за имущество, очутившись в полном одиночестве и неизвестности:

Цело ли все, не украли ль чего в корабле быстроходном? [99] -

клянусь Зевсом, его корыстолюбие вызывает жалость, доходящую до отвращения. Однако некоторые говорят, что Одиссей, сомневаясь, действительно ли он находится в Итаке, думает, что сохранение богатства есть доказательство честности феаков: ведь не затем везли они его на корабле, чтобы безвозмездно высадить в чужой стране и оставить, не прикоснувшись к вещам. В этом случае ход его мыслей правильный, и дальновидность достойна похвалы. А иные порицают Одиссея за то, что он спал во время высадки. Рассказывают при этом, что у тирренцев [100] есть предание, будто Одиссей от природы был сонлив и поэтому часто не могли его добудиться. Есть и такие, которые считают, что он вовсе и не спал, но, с одной стороны, стыдясь отослать феаков без прощальных подарков, а с другой стороны, будучи не в состоянии скрыться от врагов, если бы они оказались близко, прибегнул к уловке и притворился спящим. За это он достоин одобрения.
Ставя в пример такие толкования, мы не должны допускать, чтобы мысли молодых людей получили дурное направление. В юношах надо пробуждать стремление к лучшему, чтобы они к месту и хвалили и порицали, отдавая должное таким образом и хорошему и плохому. Особенно это важно при чтении трагедий, в которых убедительные и меткие слова относятся к делам бесславным и позорным. Не совсем верно говорит Софокл:

От дел плохих исходят гнусные слова [101].

А между тем как раз он-то и соединяет обыкновенно испорченные нравы и безобразные поступки с юмором и смягчающими вину обстоятельствами. А его товарищ по сцене, как ты знаешь, изобразил Федру, упрекающую Тезея в том, что из-за его несправедливости возникла ее противозаконная страсть к Ипполиту [102]. Точно такая же дерзость по отношению к Гекубе приписана в "Троянках" Елене, которая думает, что больше всех следует наказать Гекубу за то, что она родила Париса [103]. При таких отступлениях юноше следует не улыбаться, так как в этом вовсе нет ни остроумия, ни тонкости, а привыкать к мысли, что беспорядочных слов надо остерегаться нисколько не меньше, чем разнузданных поступков.
9. Во всех случаях полезно еще и отыскивать причину каждого высказываемого положения. Так, например, Катон [104] в детстве исполнял все, что ни прикажет воспитатель, но всегда хотел знать причину и объяснение приказания. Так и поэтам не следует повиноваться, словно учителям или законодателям, если их слова не имеют смысла. Но смысл содержится в том, что приносит пользу, а приносящее вред должно быть признано пустым и напрасным. Тем не менее многие настойчиво требуют объяснения таких мест, как например:

Также в то время, как пьют, черпака на кратерную чашу
Не помещай никогда.

Или:

Кто ж в колеснице своей на другую придет колесницу,
Пику вперед уставь [105].

В то же время более серьезные вещи они принимают на веру, не исследуя их.

И самый смелый рабски клонит голову,
Стыд матери припомнив и клеймо отца.

Или:

В несчастьи скромность не должна покинуть нас [106].

И все же эти места могут повлиять на характер и нарушить спокойную жизнь, .внушая дурные суждения и неблагородные мысли, если мы не будем отвечать на каждую фразу, в соответствии с нашим образом мыслей. Почему человек, попавший в несчастье, должен ходить с поникшей головой, а не, .наоборот, противостоять судьбе, оставаясь гордым и несломленным? Почему, если я-потомок негодного отца, то моя добродетель не дает мне повода гордиться, а из-за преступности отца я должен быть униженным и забытым? Тот, кто встречает это и отвечает, как полагается, не поддастся всякому слову, как ветру. Тот, кто уверен в правоте слов: "Не умеющий мыслить от каждого слова приходит в ужас", будет избавлен от вредного влияния многого, сказанного неправильно и впустую. А для такого человека чтение поэзии уже безопасно.
10. Но нередко, подобно плоду, затерянному в листьях лозы и в молодых побегах, полезная и нужная часть поэзии скрыта в поэтических выражениях и затуманивающих все мифах. Ни терпеть, ни избегать этого нельзя. Напротив, ко всему, что ведет к добродетели и может сформировать характер, надо относиться очень внимательно.
Неплохо вкратце коснуться самого предмета, разобрав в общих чертах суть дела и предоставив пространные толкования, уловки и нагромождения примеров тем, кто стремится показать свою ученость. Итак, сначала пусть юноша разберется в положительных и отрицательных персонажах и характерах данного произведения, а затем уже обращает внимание на слова и поступки, которыми поэт соответственно наделил каждое действующее лицо. Так, Ахилл говорит Агамемпону, хотя и в гневе:

Но с тобой никогда не имею награды я равной,
Если троянский цветущий ахеяне град разгромляют.

А Терсит поносит Агамемнона следующими словами:

Кущи твои преисполнены меди, и множество пленниц
В кущах твоих, которых тебе, аргивяне, избранных
Первому в рати даем, когда города разоряем [107].

Опять же Ахилл:

Если дарует Зевс крепкостенную Трою разрушить.

И Терсит:

в искупление сына,
Коего в узах я бы привел, иль другой аргивянин?[108]

Когда Агамемнон при обходе войска порицает Диомеда, этот последний молчит:

...Ни слова царю Диомед не ответствовал храбрый,
Внемля с почтеньем укоры почтенного саном владыки.

А какой-то Сфенел возразил:

Нам, о Атрид, не неправдуй, тогда как и правду ты знаешь,
Мы справедливо гордимся, что наших отцов мы храбрее [109].

Если юноша постоянно будет обращать внимание на разницу. в словах и поступках изображаемых людей, это научит его относиться к скромности и умеренности как к ценным свойствам души, а самонадеянности и хвастовства остерегаться как дурного. В приведенном месте полезно рассмотреть поведение и Агамемнона. Мимо Сфенела он прошел молча, а возмущение Одиссея не оставил без внимания и заговорил:

Гневным узрев Одиссея, осклабился царь Агамемнон,
И, к нему обращался, начал он новое слово [110].

Ведь оправдываться перед всеми - несолидно и недостойно; а презирать всех - признак надменности и глупости. Всего лучше в подобных. обстоятельствах поступает Диомед, который, слыша во время битвы оскорбления царя, молчит, а после битвы осмеливается заговорить с ним:

Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью ахейской[111]

Хорошо также отметить разницу между мудрым человеком и тщеславным предсказателем. Калхант, например, не задумавшись, удобно ли это, в присутствии многих стал несправедливо порицать царя за то, что тот якобы навлек на войско болезнь. Другое дело Нестор. Он хочет замолвить слово о примирении с Ахиллом, но так, чтобы в глазах воинов это не было осуждением Агамемнона, который, дав волю гневу, совершает ошибку. Поэтому Нестор говорит:

Пир для старейшин устрой: и прилично тебе и способно...
Собранным многим, того ты послушайся, кто между ними
Лучший совет присоветует...[112]

И после обеда он посылает к Ахиллу послов. Это - исправление ошибок изображаемых людей, а случай со жрецом - порицание их и обвинение.
Следует еще рассмотреть, чем отличаются друг от друга по характеру греческие племена. Троянцы бросаются в атаку с криком, в безумной отваге, а ахейцы

...молчат, почитая начальников [113].

Ведь если воины уже одержали победу над врагами и при этом не вышли из повиновения, это признак храбрости, а вместе с тем и воздержанности. Поэтому Платон внушает, что следует бояться позорных поступков и упреков за них в большей мере, чем трудностей и опасностей, а Катон [114] говорил, что людям бледнеющим он предпочитает людей краснеющих. Даже и обещания имеют свои особенности. Долон обещает так:

Стан от конца до конца я пройду и к судам доступлю я,
К самым судам Агамемнона [115].

А вот Диомед ничего не обещает, но говорит, что боялся бы меньше, если бы его послали вместе с кем-нибудь другим. Предусмотрительность свойственна утонченным натурам эллинов, а безрассудное дерзание и удальство -· дурным людям и варварам. И к первому надо стремиться, второе - отвергать.
Не менее полезно обратить внимание на чувства троянцев и в частности Гектора, когда Аянт собирается вступить с ним в единоборство. На Истмийских играх, когда кого-то из участников ударили в лицо и среди зрителей поднялся крик, Эсхил, находившийся там, сказал: "Что за обычай! Те, кто смотрит, кричат, а те, кого бьют, молчат". Так и Гомер говорит, что греки радостно приветствовали сверкающего доспехами Аянта:

Но троянину каждому трепет вступил во все члены;
Даже у Гектора сердце в могучей груди содрогалось [116].

Кого не порадует это различие? У того, кто подвергается действительной опасности, клянусь Зевсом, только сердце колотится, как у борца перед состязаниями, а зрители - те и бледнеют и трясутся от страха за царя и сочувствия к нему.
И, наконец, следует коснуться контраста лучшего и худшего.
Терсит -

Враг Одиссея и злейший еще ненавистник Пелида,
Их он всегда порицал...

Аянт, напротив, дружески расположенный к Ахиллу, говорит о нем Гектору так:

Гектор, теперь ты узнаешь, один на один подвизаясь
В рати ахейской земли, каковы и другие герои
Есть, без Пелида, фаланг разрывателя, с львиной душою!

И это как будто похвала Ахиллу. Но вот что говорит Аянт в пользу остальных;

Нас же, ахеян, которые выйти с тобою готовы, Много таких...[117]

Аянт показывает, что он не единственный и не самый лучший, а такой же, как и многие, которые могут выступить в единоборстве.
На этом можно было бы кончить наши рассуждения о контрастах, но следует добавить, что много троянцев попало в плен живыми, а из ахейцев никто. И некоторые троянцы покорились врагам, как например Адраcт, сыновья Антимаха, Ликаон [118], сам Гектор, просящий Ахилла о погребении. А из греков никто не подвергся этой участи. Как будто умолять и быть побежденным - дело варваров, а греки могут лишь побеждать в сражении или умирать.
11. На лугах и пастбищах пчела ищет цветы, коза - зеленые побеги, свинья - корни, а иные животные - семена и плоды. Также и в чтении поэтических сочинений один тщательно исследует содержание, а другого целиком захватывает красота слов и их расположение, как Аристофан говорит об Еврипиде:

Я речи закругленность у него беру [119].

А есть и такие, которые считают полезными рассуждения о морали. Именно к ним теперь и обращена наша речь. Напомним им тот замечательный факт, что от любящего сказки не скроется необычное и новое в рассказе, что ученого-филолога не минует соответствие изложенного правилам грамматики и риторики. Также человек с чувством собственного достоинства и любящий добродетель, а поэтому читающий поэзию не ради забавы, а в целях воспитательных, не станет вяло и невнимательно слушать то, что говорится о храбрости, мудрости, справедливости, вроде таких слов:

Что, Диомед, мы стоим и забыли воинскую доблесть?
Шествуй сюда ты и стань близ меня: нестерпимый позор нам,
Если у нас корабли завоюет божественный Гектор [120].

Юноша станет тем более восприимчивым к добродетели, если увидит, что очень разумный человек, находясь под угрозой погибнуть вместе со своими соратниками, боится не смерти, а стыда и позора.
В таком случае и стих:

Был ей (Афине) приятен поступок разумного юноши, -

допускает такое толкование: богиню радует в человеке не сила, не красота и не богатство, а разум и справедливость. Также, когда она говорит, что не презирает и не покинет Одиссея:

Мне невозможно в несчастье покинуть тебя: ты приемлешь
Ласково каждый совет, ты понятлив, ты смел в исполненьи [121], -

она дает понять этим, что из человеческих качеств лишь одна добродетель - божественное начало в нас, - и угодна богам, раз так устроено, что все стремятся к своему подобию. Подавление в себе гнева - .великое дело. И это не только кажется нам, но и на самом деле так. Однако осторожность и предусмотрительность, ограждающие нас от того, чтобы не впасть в гнев и не сделаться его рабами, - -нечто большее. А раз это так, то на некоторые факты мы должны указывать читателю не мимоходом, а обстоятельно. Например, Ахилл, не будучи ни сдержанным, ни Кротким, убеждает Приама не раздражать его и вести себя спокойно:

Старец, не гневай меня! Разумею и сам я, что должно
Сына тебе возвратить. От Зевеса. мне весть приносила
Матерь моя среброногая, нифма морская Фетида.
............................................................................................
Или страшись, да тебя, невзирая, что ты и молитель,
В куще моей я не брошу и Зевсов завет не нарушу [122].

Затем, прежде чем показать Приаму обезображенного сына, Ахилл приказывает омыть и убрать Гектора; он собственноручно кладет тело на повозку:

Он опасался, чтоб гневом не вспыхнул отец огорченный,
Сына узрев, и чтоб сам он тогда не подвигнулся духом
Старца убить или нарушить священные Зевса заветы.

Такая дальновидность достойна восхищения. Человек суровый, горячий, легко поддающийся гневу, не лицемерит, а всеми силами остерегается того, что может раздражить его, и стремится предусмотреть на возможно большее время все обстоятельства, чтобы не стать рабом страсти. Это следует усвоить и тому, кто любит выпить, и тому, кто предается любви. Например, Агесилай не позволил, чтобы пришедший к нему красавец-мальчик поцеловал его, а Кир не осмелился увидеть Панфею [123]. А между тем люди невоспитанные выискивают средства, разжигающие страсть, и потворствуют этим самым своей невоздержанности я дурным наклонностям. И Одиссей, поняв из слов Телемаха, что тот настроен по отношению к женихам враждебно и нетерпимо, не только сам воздерживается от гнева, но еще и сыну приказывает быть спокойным и сдержанным:

...Когда там ругаться
Станут они надо мною в жилище моем, не давай ты
Милому сердцу свободы, и чтоб б ни терпел я, хотя бы
За ногу вытащен был из палаты и выброшен в двери,
Или хотя бы в меня чем швырнули - ты будь равнодушен [124].

С людьми, склонными к порывам и способными на безрассудство, поступают так же, как с конями, которых взнуздывают не во время бега, а перед состязаниями. Таких людей предупреждают о последствиях и разумными доводами охлаждают их пыл, а затем уже пускают на борьбу.
Следует вникать даже, в смысл отдельных слов, но при этом надо отвергнуть игру Клеанфа [125]. А он действительно шутит, делая вид при этом, что толкует такие выражения, как-

Мощный Зевс, обладающий с Иды

Или:

Зевс, повелитель Додоны [126].

Клеанф приказывает читать второе как одно слово, потому что (будто бы он так думает) воздух, поднимающийся от земли, и есть 'αναδωδωναΐος. И Хрисипп часто занимается чепухой. Правда, он не шутит, но неубедительно предается пустословию, превращая "далеко зрящего Кронида" [127] в ловкого собеседника, все побеждающего силой своей речи. А лучше, предоставив все это грамматикам, обращать больше внимания на то, в чем содержится полезное и убедительное:

Сердце мне то запретит: научился быть я бесстрашным.

Или:

...доколе дышал, приветен со всеми
Быть он умел...[128]

Ведь тот, кто показывает, что храбрость есть наука, и кто считает, что знание вместе с разумом порождает в нас дружелюбное отношение к людям, учит нас не пренебрегать собой. Мы должны познавать прекрасное и внимательно относиться к тем, кто нас убеждает, что неумение держать себя и трусость есть не что иное как недостаток знаний и невежественность.
К этому очень подходит то, что Гомер говорит о Зевсе и Посейдоне:

Оба они и единая кровь и единое племя;
Зевс лишь Кронион и прежде родился и более ведал [129].

Ведь поэт показывает здесь разум как божественное и царящее надо всем начало, в котором он видит величайшее превосходство Зевса, считая, что другие добродетели подчинены разуму.
Следует также учить юношу прислушиваться и к таким словам:

Лжи он, конечно, не скажет, умом одаренный великим.

Или:

Что, Антилох, ты сделал, всегда рассудительным слывший?
Славу мою помрачил и коней у меня ты расстроил.

Или:

Главк, и таков ты будучи, так говоришь безрассудно!
Мыслил, о друг, я доныне, что разумом ты превосходишь
Всех населяющих землю пространной державы Ликийской [130],

Слушающий должен заключить из этого, что разумные люди не лгут, не прибегают к уверткам в сражениях, не обвиняют других незаслуженно. А рассказывая, как Пандар по собственной глупости поддался уговорам нарушить клятву, поэт несомненно хочет оказать этим, что разумный человек так не поступил бы.
Подобные примеры можно привести и о мудрости, если обратить внимание юноши на следующее:

С юношей Прета жена возжелала, Антия младая,
Тайной любви насладиться; но к жаждущей был непреклонен
Чувств благородных исполненный, Беллерофонт непорочный.[131]

Или:

Прежде самой Клитемнестре божественной было противно
Дело постыдное - мыслей порочных она не имела [132].

Этим поэт хочет сказать, что даже целомудрие есть следствие мудрости. А к сражениям он побуждает примерно так:

Стыд, о ликийцы! Бежите? Теперь вы отважными будьте!

Или:

...Опомнитесь, други! Представьте себе вы
Стыд и укоры людей! Решительный бой наступает!

Видимо, Гомер наделяет мудрых и храбростью, потому что они стыдятся гадких поступков, а также могут пренебречь удовольствиями и противостоять опасностям.
Неплохи и строки Тимофея [133]. Этот поэт, движимый теми же чувствами, что и Гомер, обращается к грекам в своей поэме "Персы":

Честь уважайте, она в сраженье отваге поможет.

А Эсхил. вводит в понятие разума еще скромное отношение к славе, отсутствие кичливости и заносчивости, когда многие хвалят. Он пишет об Амфиарае [134]:

Он хочет быть, а не казаться праведным,
Он из борозд глубоких сердца жатву жнет,
И в нем решенья созревают добрые.

Ведь именно разумный человек может гордиться самим собой и своим образом мыслей - тем, что в нем действительно лучше всего.
Итак, принимая разум за основу всего, поэт показывает, что всякая добродетель может быть достигнута обучением и воспитанием.
12. Пчела в силу природного инстинкта выискивает в душистых цветах очень сладкий и очень нежный мед. Так и дети, если они будут правильно воспринимать поэтические произведения, так или иначе научатся извлекать нужное и полезное даже из тех мест, которые дают повод к нелепым и дурным подозрениям. Подозрителен, например, поступок Агамемнона: он позволил богатому человеку, который подарил ему Эфу, не участвовать в походе:

Дал, чтоб ему не идти на войну под ветристую Трою,
Но наслаждаться спокойствием дома: богатством от Зевса
Был одарен он великим...[135]

Правильно сделал, говорит Аристотель, тот, кто предпочел хорошую лошадь такому человеку. Клянусь Зевсом, такой слабый, трусливый, изнеженный, избалованный богатством человек стоит не более осла или собаки. Также некрасивым представляется нам и поступок Фетиды, когда она зовет сына к удовольствиям и напоминает ему о любовных наслаждениях [136]. Но и в этом месте следует обратить внимание на воздержанность Ахилла: несмотря на то, что он любит вернувшуюся к нему Брисеиду и знает, что конец его жизни близок, он не спешит вкусить наслаждений. Оплакивая Друга, Ахилл не предается бездействию, как многие другие в этом случае, и не отказывается от своих обязанностей. Печаль удерживает его от наслаждений, но зато в делах войны он деятелен и неутомим.
Не заслуживает похвалы и Архилох [137], который, грустя о погибшем в море муже сестры, все же хочет разогнать печаль вином и весельем. Однако объяснение его не лишено смысла:

Слезы мои ничего не поправят, и хуже не будет,
Если предамся любви и наслажденью пиров.

Если Архилох считал, что он ничего плохого не делает, проводя время на пирах и празднествах, то мы и подавно должны быть довольны своим времяпрепровождением, так как мы занимаемся философией и государственными делами, идем то в Академию, то на площадь или обрабатываем землю.
Поэтому изменения, которые вносили в тексты трагедий Антисфен и Клеанф [138], не так уж плохи. Первый, увидев, какое волнение в театре среди афинян вызывает стих Еврипида:

Позора нет, коль я его не нахожу
В своем поступке...[139]

сейчас же переделал:

Позор позорен, - видишь ты его иль нет.

А Клеанф вот что оказал о богатстве. Стих:

Друзьям дать денег и недуги излечить
Расходами...[140]

он изменил так:

Дать денег девкам и недуги накопить
Расходами.

Зенон [141], исправляя слова Софокла:

Явившийся к тиранну станет рабствовать,
Хотя бы не рабом, свободным был рожден, -

написал:

Рабом уже не станет, кто свободным был.

Так Зенон показывает, что человек, не знающий страха, великодушный, бодрый духом, и человек свободный - одно и то же. Что же мешает. нам звать юношей к лучшему при помощи подобных мыслей? Надо пользоваться текстом примерно так:

Достойно зависти, когда стрела забот
Желанной цели достигает у людей [142], -

не годится, а следует поправить:

...когда стрела забот
Полезной цели достигает у людей.

Ведь достижение желаемого и обладание им, если оно не приносит пользы, заслуживает не подражания, а сожаления.

Иль ты мнил, на бессменное счастье тебя,
Агамемнон, родил повелитель Атрей?
Боги смертнорожденному в долю дают
Лишь с печалями счастье [143].

Клянусь Зевсом, мы скажем не так. Если ты достиг того, что тебе определено судьбой, так что ни горе, ни радость не коснутся тебя больше, тебе следует радоваться, а не печалиться:

Иль ты мнил, на бессменное счастье тебя,
Агамемнон, родил повелитель Атрей?
.................................
О ужас! Боги людям насылают зло:
Лишь зная о хорошем, дурно поступать [144].

Нет, это не так. Видеть для-себя путь добродетели, но идти по стопам дурного из-за изнеженности и безволия - удел людей жалких, неразумных, подобных животным.

Волнует нрав, не слово говорящего [145].

Это не совсем верно: волнует и речь и характер, а еще лучше-характер посредством речи, как всадник управляет при помощи узды, а рулевой - при помощи кормила. Ведь у добродетели нет более естественного и приятного для людей средства, чем слово. Мысль:

С кем дружен он, с мужчиной или с женщиной?
За красотой идет он в обе стороны

лучше было бы выразить так:

За мудростью идет он в обе стороны.

Это правильнее и пристойнее. А тот, на кого действуют красота и удовольствие, порочен и неустойчив.

Богов знаменья страшны даже мудрецам, -

так нельзя читать ни в коем случае. Надо:

Богов знаменья храбрость мудрым придают [146].

Страх следует оставить людям грубым, глупым и не умеющим мыслить, потому что причину, начало и внутреннюю силу всякого блага они встречают подозрительно, как нечто, приносящее вред.
Вот какого рода должны быть исправления поэтических текстов.
13. Употребление слов в широком смысле правильно показал Хрисипп. А именно, он считает, что полезные мысли следует распространять не на один предмет, а применять ко многим похожим обстоятельствам. Так, если Гесиод говорит:

Если бы не был сосед твой дурен, то и бык не погиб бы [147], -

он говорит этим то же самое и о собаке, и об осле, одним словом, обо всех животных, которые могут погибнуть подобным образом.
И под словами Еврипида:

Найдется ль раб, что смерти не боялся бы?[148]

следует подразумевать, что это сказано им также о трудностях и болезнях. Врачи, например, изучив силу лекарства, пригодного для одной болезни, расширяют границы его действия и пользуются им во всех близких случаях. Также и любую мысль в поэтических произведениях нельзя рассматривать в связи с чем-то одним; надо применять ее ко всем подобным обстоятельствам, приучая так юношей видеть общее и быстро переходить к частному, чтобы на этих многочисленных примерах вырабатывалась и развивалась острая восприимчивость.
Тогда, читая-слова Менандра:

Счастливец тот, кто и разумен, и богат [149], -

юноши правильно отнесут их к славе, авторитету, силе слова.
Другой пример. Одиссей упрекает Ахилла, сидящего среди скиросских девушек:

Ты гасишь светоч славы рода своего,
Сын лучшего из греков, сидишь с веретеном [150].

Это можно применить и к распутному, и к корыстолюбивому, и к легкомысленному, и к невоспитанному:

Сын лучшего из греков, без удержу ты пьешь.

Равным образом можно подставить "играешь в кости", "сбиваешь перепелов", [151] "торгуешь в лавке", "занимаешься ростовщичеством". Разве это занятия, требующие высокого полета мысли и достойные человека благородного происхождения? Или возьмем такие слова:

Молчи - я богом Плутоса не назову:
Его достигнет и негодный ведь легко.[152]

А нельзя ли сказать то же и о славе, красоте, одежде полководца, жреческом венке - одним словом, обо всем том, чего достигают также и худшие люди?

У трусости родятся гнусные плоды, -

но, клянусь Зевсом, тоже и у распущенности, у суеверия, у зависти и у всех других недугов души. Лучше всего говорит Гомер:

Гнусный Парис и внешне красивый [153].

Или:

С прекрасной наружностью Гектор!

Поэт показывает, что тот, у кого нет ничего лучше внешней красоты, достоин осуждения и порицания. Это надо распространить на подобные явления, препятствуя чрезмерной заносчивости некоторых людей и приучая юношей считать оскорбительным и постыдным, если к кому-нибудь обращаются, например, так: "Ты, превзошедший всех богатством!", "Ты, первый в пирах!", "Ты, более всех прославившийся детьми!", "Ты, у кого больше всего скота!" и уж, конечно, "Ты, самый способный гладко говорить речи!".
Ведь стремиться к высшей степени, занимать первое место и быть великим в величайшем надо только в области прекрасного. А слава, возникшая от мелких и дурных дел, ничтожна и недостойна почета. Как. внимательно следует относиться к порицаниям и похвалам, напоминают нам примеры, приведенные очень кстати в гомеровских поэмах. Особого внимания заслуживает мысль, что не следует придавать большого значения внешности и преходящим качествам. Во-первых, герои Гомера в обращениях и приветствиях не называют друг друга "красивый", "богатый" или "сильный", но пользуются другими словами, чтобы выразить почтительность:

Сын благородный Лаэрта, герой, Одиссей многоумный!

Или:

О, Ахиллес Пелейон, величайший воитель ахейский!

Или:

О, Менетид благородный, о друг, любезнейший сердцу.

Также и бранят они друг друга, не касаясь внешних качеств, но обращая внимание на порочность нравственную:

Грузный вином, со взорами песьими, с сердцем еленя.

Или:

Спорщик первейший, Аякс злоречивый!

Или:

Но и всегда ты лишь праздно болтаешь; тебе неприлично
Здесь пустословить: и лучше тебя здесь присутствуют мужи.

Или:

Праздные звуки, Аякс! велеречишь огромностью гордый.

И, наконец, Терсита Одиссей называет не "хромым", "плешивым" или "кривым", а несущим вздор; к Гефесту мать обращается ласково, говоря о его хромоте:

В бой, хромоножка! Бросайся, о сын мой![154]

Так Гомер осмеивает тех, кто стыдится хромоты или слепоты. По его мнению, невозможно порицать то, что вовсе не позорно или что позорно не по нашей вине, а потому, что так устроено судьбой.
И вот люди, привыкающие внимательно слушать поэзию, обладают двумя преимуществами: во-первых, это чувство меры, то есть умение никого не задевать жестокими и бессмысленными упреками за то, что дано судьбой, а во-вторых, это - сила души, которая заключается в том, чтобы, находясь в беде, не вешать голову и не впадать в смятение, а кротко переносить и язвительные насмешки и оскорбления, хорошо помня при этом слова Филемона [155]:

Что более приятно и утончено,
Чем в силах быть любую брань перенести?

Если же кто-нибудь покажется явно достойным порицания, следует обратиться к его ошибкам и страстям, подобно тому, как в трагедия Адраст на слова Алкмеона:

Убившей мужа братом ты приходишься, -

ответил:

Убийца матери, тебя родившей, ты![156]

Находятся люди, которые, когда им случается сечь кого-либо, бьют по платью, не касаясь тела. С ними можно сравнить тех, кто порицает других за неудачливость или низкое происхождение, суетно и безрассудно нападая на внешнее и обходя душу, а следовательно, и то, что как раз требует резкого осуждения и исправления.
14. В предыдущих главах мы противопоставляли слова и мысли славных и занятых государственной деятельностью людей дурным и вредным стихам, чтобы пресекать и уничтожать доверие к последним. Так и теперь надо остановиться на том, что мы нашли изящного и полезного в этих стихах, развивая и подкрепляя свои мысли примерами и свидетельствами из философии.
Ведь если доверие приобретает силу и авторитет, то правильно и полезно, чтобы все, что говорится со сцены, что поется в сопровождении лиры или что произносится как упражнение в риторской школе, согласовалось с мыслями Платона и Пифагора и приводило к положениям Хилона и Бианта [157], которыми наставляют юношей. Поэтому не будет лишним привести такие примеры:

Милая дочь! Не тебе заповеданы шумные брани.
Ты занимайся делами приятными сладостных браков.

Или:

Зевс раздражился бы, если б он с мужем сильнейшим сразился [158].

Это нисколько не отличается по смыслу от слов "познай самого себя".

Дурни не знают, что больше бывает, чем все, половина.

Или:

Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил [159],

- то же самое, что говорит Платон в "Государстве" и в "Горгии", а именно, что "поступать несправедливо хуже, чем испытывать несправедливость самому" и совершать зло более вредно, чем терпеть страдания. К словам Эсхила:

Будь бодр! Предел страданий времени лишен! [160] -

следует добавить, что то же самое высказано и Эпикуром: "большие страдания быстро проходят, а долго длящиеся - ничтожны". Первая половина этой мысли ясно выражена Эсхилом, а вторая следует из сказанного им. Ведь если большое и сильное страдание непродолжительно, то длящееся - невелико и терпимо.

Смотри на Зевса: величайший из богов
Лжи чужд, насмешек также, слов пустых;
Но он один не знает наслаждения.

Чем эти слова Феспида [161] отличаются от слов Платона "божественное далеко от печали и наслаждения"? [162] А то, что сказал Вакхилид [163]:

Лишь благородство славу верную создаст,
Богатством же и трус распоряжается, -

близко к мысли Еврипида:

Почтенней мудрости не знаю ничего:
Она - всегдашний спутник доблестных людей.

Или, например, следующее:

Вы добились этой почести, думая,
Что богатство увеличит вашу добродетель.
Но став благородными, вы не станете счастливыми [164].

Разве это не подтверждает то, что говорят философы о богатстве и о прочих внешних благах, бесполезных и бессмысленных без добродетели для обладающих ими.
Такая общность и связь с философией уводит поэзию от сказочности и театральности, придавая значение словам, содержащим полезное, и побуждает юношу к занятиям философией. Юноша приступает к этим занятиям уже не будучи совершенным невеждой. Он не будет без разбора вмещать в себя то, что он слышал от матери, няньки, даже от отца и воспитателя. Ведь все эти люди почитают и считают счастливыми богатых, страшно боятся трудностей и смерти, называют жалкими добродетель и все то, что совершается без славы и денег. И когда молодые люди слышат все это, отрицающее слова философов, сначала их охватывает ужас, страх, смятение, если они не приучены стойко выдерживать подобное и не пытаться бежать от отраженного света и слабого блеска правды, смешанной с поэтическим вымыслом. Так бывает с теми, кому после глубокой тьмы предстоит увидеть солнце. Юноши могут прочесть в поэтических произведениях:

Навстречу многим бедам новорожденный
Пришел - его оплачем, а умершего,
Чьи муки кончены, проводим с радостью.

Или:

Что надо человеку кроме двух вещей -
Даров Деметры и обильных влаги струй?

Или:

Ты, тиранния, варваров любимица!

Или:

У тех из смертных в счастье недостатка нет,
Кто меньше всех с невзгодами знаком [165].

И прочтя это, они в меньшей степени испытают смущение и затруднение, если услышат от философов: "Смерть для нас ничто", или "Богатства природы ограничены" [166], или "Блаженство и счастье заключается не во множестве богатств, не в удачном ведении дел, не во власти, не во влиятельности, а в отсутствии печалей, в безмятежности и в духовной гармонии с природой".
Из этого, а также из ранее сказанного понятно, что хорошее руководство в чтении необходимо юноше для того, чтобы никто его не осуждал предвзято: ведь получив предварительную подготовку, он перейдет от поэзии к философии, уже любя эту науку и чувствуя в ней себя как дома.

---

[1] Слушание было у древних важнейшим элементом школьного образования и в большой мере заменяло чтение. Поэтому слово «слушать» Плутарх часто употребляет в значении «читать».
[2] Марк Седатий — видимо, друг Плутарха; подробных сведений о нем не сохранилось. Филоксен с острова Киферы — лирический поэт VIV вв. до н. э.; произведения его не сохранились.
[3] Имеется в виду Катон Старший (234–149 гг. до н. э.), известный римский государственный деятель. Упомянутое суждение Плутарх приводит также в его жизнеописании (гл. IX).
[4] Абарис из Скифии — легендарный прорицатель и поэт, жрец Аполлона. Ямвлих (IV в. н. э.) рассказывает, что Абарис воспел путешествие Аполлона в страну гиперборейцев и за это получил от бога золотую стрелу, на которой мог летать по воздуху. Геродот приписывает Абарису прекращение чумы в Спарте. Что за произведение о нем имеется здесь в виду, определить невозможно. Гераклид — по–видимому, Гераклид Понтийский, ученый и поэт IV в. до н. э., ученик Платона и Спевсиппа. Ликон из Троа–ды — философ III в. до н. э., в течение долгого времени глава перипатетической школы. Аристон — из Иулиды (остров Кеос) — ученик и преемник Ликона. Здесь говорится, видимо, о философском сочинении (трактате или диалоге), которое Аристон посвятил своему учителю.
[5] Аметист считался в древности средством против опьянения.
[6] Источник цитаты неизвестен. Полипы — морские животные, самые крупные из которых (кальмары, морские зайцы, каракатицы) считались у греков лакомым блюдом (Плиний, «Естественная история», IX, 29).
[7] «Одиссея», IV, 230; «Илиада», XIV, 216.
[8] Снмонид Кеосский — знаменитый лирический поэт VI в. до н. э.
[9] Горгий — философ–софист VIV вв. до н. э., современник Сократа.
[10] Намек на пренебрежение эпикурейцев к поэзии. Образ здесь взят из «Одиссеи» (XII, 39), где Одиссей залепил воском уши своим спутникам, чтобы они не слышали пения сирен.
[11] «Илиада», VI, 130; в мифе о легендарном царе Фракии Ликурге, который преследовал пьянство, отражено сопротивление культу Диониса, введенному в Греции позже культов олимпийских богов. Вопрос об опьянении подробно разбирается Платоном в первой книге «Законов».
[12] Мандрагора–многолетнее растение семейства пасленовых. В древности считалась волшебным средством; применялась также для приготовления снотворного напитка.
[13] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[14] Аристотель, «Метафизика», гл. II.
[15] Платон, «Федон», гл. IV, 60с — 61в.
[16] Эмпедокл — философ V в. до н. э., автор научных поэм о происхождении вселенной. Парменид (VI в. до н. э.) — философ элейской школы; написал поэму «О природе». Никандру Колофонскому (III вв. до н. э.) принадлежала поэма «О зельях», из нее сохранился отрывок о средствах против укусов ядовитых змей. Феогнид–лирический поэт VI в. до н. э.. автор нравоучительных элегий.
[17] Известный эпитет Посейдона — «земли колебатель». Здесь Плутарх имеет в виду «Битву богов» в «Илиаде»:
В ужас пришел под землею Аид, преисподних владыка, В ужасе с трона он прянул и громко вскричал, да над ним бы Лона земли не разверз Посейдон, потрясающий землю.
(XX, 61–63)
[18] Отрывок из несохранившейся трагедии Эсхила, предположительно «Психостасии» («Взвешивание душ»). По одному из вариантов мифа, Ахилл был убит Аполлоном, когда прибыл в Трою для свадьбы с Поликсеной.
[19] «Некия» — название XI песни «Одиссеи», где повествуется о схождении Одиссея в царство Аида. Все предшествующее описание относится к этому месту поэмы. Цитата передает слова умершей матери Одиссея (XI, 223).
[20] «Илиада», XXII, 210 и IV, 84.
[21] Отрывок из несохранившейся трагедии Эсхила «Ниоба».
[22] Отрывок из несохранившегося френа Пиндара.
[23] «Одиссея», XXIV, 11.
[24] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[25] «Одиссея», XI, 72; «Илиада», XVI, 856.
[26] Еврипид, «Ифигения в Авлиде», ст. 1396; пер. И. Ф. Анненского.
[27] См. примечание 16.
[28] Ксенофан — философ VI в. до н, э., основатель элейской школы
[29] Платон, «Протагор», 357с·-361 d.
[30] Терсит — в «Илиаде» греческий воин, обличавший Агамемнона в корыстолюбии и жадности; Гомер изобразил его чрезвычайно уродливым:

Муж безобразнейший, он меж данаев пришел к Илиону;
Был косоглаз, хромоног; совершенно горбатые сзади
Плечи на персях сходились; глава у него подымалась
Вверх острием и была лишь редким усеяна пухом.
(II, 216–219)
[31] Тимомах — уроженец Византии, живописец I в. до н. э., Феон — живописец IV в. до н. э., современник Александра Македонского. Паррасий из Эфеса — известный живописец первой половины IV в. до и. э. Хайрефан — живописец, годы его жизни неизвестны.
[32] Парменон и Феодор — имена актеров.
[33] Силаний (III в. до н. э.) — скульптор аттической школы, последователь Скопаса и Пракснтеля; стремясь передать с предельной выразительностью лицо умирающей Иокасты, он применил смесь серебра и бронзы. Аристофонт — живописец; по–видимому, современник Плутарха.
[34] Здесь Сизиф и сводник Батрах упомянуты как действующие лица комедии, написанной, по–видимому, Менандром.
[35] Демонид — лицо неизвестное, по–видимому, из какогото ходячего анекдота.
[36] Первая цитата — слова Зтеокла из трагедии Еврнпида «Финикиянки» (ст. 524–525). Властолюбивый Этеокл нарушил договор со своим братом Полиником о поочередном правлении Фивами; изза этого началась братоубийственная война, известная Kaj; поход «семерых против Фив», финал которой Еврипид использовал в качестве сюжета трагедия. Вторая цитата — из недошедшей трагедии Еврипида «Иксион». Иксион – жестокий царь лапифов, вероломно убивший своего тестя Дейонея. Прощенный Зевсом, он был взят на Олимп, но за то, что стал добиваться любви Геры, был прикован к огненному колесу в подземном царстве.
[37] «Илиада», III, 380–448.
[38] Несохранившаяся комедия Менандра.
[39] «Одиссея», VI, 48.
[40] «Илиада». II, 189; 1, 24; I, 225; I, 223–224; XXIII, 24; VIII, 329; VIII, 198; IV, 104.
[41] Плутарх имеет в виду возникшее в VIV вв. до н. э. и существовавшее на всем протяжении античности направление аллегорического толкования поэм Гомера, к которому принадлежали многие знаменитые фио–софы–стоики: Клеанф, Хрисшш, киник Антисфен, перипатетик Гераклид Понтийский.
[42] «Одиссея», VIII, 249 и 492.
[43] «Илиада», XV, 32.
[44] Судя по содержанию, высказывания Мелантия. Плутарх имеет в виду парасита при дворе тиранна Александра из Фер (369–358 гг. до н. э.). Парасит этот прославился остроумием, примеры которого приведены Плутархом в других сочинениях («О слушании», VII, 41с и «О льстеце и друге», III, 50d).
[45] Отрывки из несохранившихся трагедий Еврипида.
[46] «Илиада», VII, 358 и VI, 138 (ср. «Одиссея», IV, 805).
[47] «Одиссея», VI, 46.
[48] «Илиада», XXIV, 525–526.
[49] Отрывки из несохранившихся трагедий Еврипида.
[50] Пиндар, «Истмийские оды», IV, 49 и VII, 47.
[51] Отрывки из несохранившихся трагедий Софокла.
[52] Фрагменты несохранившихся трагедий Менандра.
[53] Алексид — комедиограф IV в. до н, э., представитель средней аттической комедии; произведения его известны только по фрагментам и заглавиям, приводимым писателем III в. н. э. Афинеем.
[54] Диоген из Синопа (IV в. до н. э.) – знаменитый философ кинической школы.
[55] Несохранившаяся трагедия Софокла.
[56] Эпаминонд (IV в. н. э.) – фиванский государственный деятель и полководец во время войны Беотии со Спартой. Эпаминонд победил спартанцев в сражениях при Левктрах (371 г.) и Мантинее (362 г.); в последней битве он погиб.
[57] Тимофей Милетский и Кинесий Афинский — лирические поэты V и IV вв. до н. э., авторы дифирамбов.
[58] Бион (III в. н. э.) из Борисфена (Скифия) – философ кинической школы, создатель жанра диатрибы. Феогнид – см. примечание 16.
[59] Шпанская мушка — жук золотисто–зеленой окраски, обитающий на листве некоторых деревьев. В сушеном виде применяется в медицине, при неумеренном употреблении может вызвать тяжелое отравление организма. По распространенному в древности поверью, крылья, ножки и голова жука служат противоядием (аналогичные мысли содержатся в «Естественной истории» Плиния и у Галена).
[60] «Одиссея», IV, 197.
[61] «Илиада», XXIV, 525.
[62] Глоссы — слова устаревшие, вышедшие из употребления, или необычные, заимствованные из другого языка.
[63] Дриопы — племя у–подножия горы Эты, переселившееся впоследствии в Македонию.
[64] «Илиада», XIII, 562.
[65] «Одиссея», IV. 318.
[66] «Илиада», V, 352.
[67] «Одиссея», XXIII, 332; в греческом тексте «скорбя глубоко» и «поднял ты нос» выражены глаголом 'αλύω, означающим волнение, потрясение — следствие и горя и радости. Ир — прозвище бродяги на Итаке (от имени Ириды, вестницы богов, так как он был у всех на посылках; настоящее его имя было Арнеон). Одиссей, вернувшись домой под видом тищего, вынужден был вступить с Иром в драку.
[68] Несохранившаяся трагедия Еврипида.
[69] Софокл, «Царь Эдип», 1–2. Противоположные значения глагола θόαζειν современная наука объясняет наличием в греческом языке двух омонимов.
[70] Гесиод, «Труды и дни», 643.
[71] Архилох — крупнейший лирический поэт VII в. до н. э.
[72] Еврипид, «Финикиянки», 1006.
[73] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла.
[74] «Илиада», VII, 329 и III, 276.
[75] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[76] «Илиада», I, 3–5.
[77] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[78] Гесиод, «Труды и дни», 86–87. Намек на то, что Пандора была прислана Эпиметею Зевсом в подарок. Следующая цитата — «Труды и дни»,715–716.
[79] «Илиада», XXIV, 527 и VII, 69.
[80] «Одиссея», VIII, 81.
[81] «Илиада», XI, 540–543.
[82] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[83] Гесиод, «Труды и дни», 289.
[84] «Илиада», XI, 90.
[85] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[86] «Илиада», XX, 242; Гесиод, «Труды и дни», 310.
[87] Гесиод, «Труды и дни», 285; «Одиссея», XIX, 360.
[88] «Одиссея», VI, 93.
[89] Фрагмент несохранившейся комедии Менандра.
[90] Еврипид, «Медея», 603 и «Финикиянки», 552.
[91] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида «Эол».
[92] «Илиада», XVI, 97; «Одиссея», XI, 422; «Илиада», IX, 449 и III, 365.
[93] Плутарх имеет в виду те легенды, которые связаны с именами обоих знаменитых философов. У каждого из них были ученики, любившие их настолько, что старались подражать даже их физическим недостаткам.
[94] «Илиада», I, 59; I, 90; I, 220; I, 349; IX, 458.
[95] Аристарх Самофракийский (II в. н. э.) — знаменитый филолог, хранитель Александрийской библиотеки, осуществивший первое подробное критическое издание поэм Гомера.
[96] Плутарх имеет в виду изложенный в «Илиаде» вариант мифа о Мелеагре (IX, 525 слл.; II, 641, XIV, 115). По этой версии Мелеагр был участником войны между этолянами и куретами изза головы и шкуры кали–донского вепря. Мелеагр сражался на стороне этолян и убил в бою брата матери, за что был проклят ею. Тогда Мелеагр отказался от участия в войне и уступил лишь просьбам своей жены Клеопатры. Он помог этолянам одержать победу, но сам попиб.
[97] «Одиссея», VI, 244; XVIII, 282.
[98] Фрагмент комедии неизвестного автора; «небесная коза» или «коза Зевса» — Амалфея, отождествляемая здесь с женой Полиагра.
[99] «Одиссея», XIII, 216.
[100] Тирренцы — жители прибрежных областей Тирренского моря, т. е. этруски.
[101] Фрагмент несохранившейся трагедии Софокла.
[102] В известной трагедии Еврипида «Ипполит» этого эпизода нет; возможно, Плутарх имеет в виду трагедию «Ипполит закрывающийся», которая известна только по названию.
[103] Еврипид, «Троянки», 919.
[104] Марк Порций Катон Утический — римский государственный деятель и полководец I в. до и. э., консерватор и защитник республики.
[105] Оба места неясны. Первое (Гесиод, «Труды и дни», 742), по мнению известного комментатора «Моралий» Виттенбаха (XVIII в.), относится к обычаям, связанным с пиршествами. Ковш, положенный на чашу с вином, означал конец пира. Во втором месте («Илиада», IV, 306), видимо, речь идет о правилах сражения на колесницах.
[106] Еврипид, «Ипполит», 425; пер. А. Пиотровского; фрагмент несохранившейся трагедии.
[107] «Илиада», I, 163; И, 226–228.
[108] «Илиада», I, 128; II, 231. Для большей ясности приводим слова Терсита полностью:
Жаждешь ли злата еще, чтоб его ктонибудь из Троянских Конников славных принес для тебя, в искупление сына, Коего в узах я бы привел, иль другой аргивянин.
[109] «Илиада», IV, 402 и 404–405. Сфенел, сын Капанея, участник похода «семерых против Фив».
[110] «Илиада», IV, 357.
[111] «Илиада», IX, 34.
[112] «Илиада». IX, 70 и 74–75.
[113] «Илиада», IV, 431.
[114] Марк Порций Катон Старший, по прозвищу Цензорий — римский государственный деятель и полководец IIIII вв. н. э., непримиримый враг Карфагена и автор сочинения «О сельском хозяйстве».
[115] «Илиада», X, 325.
[116] «Илиада», VII, 215.
[117] «Илиада», II, 220; VII, 226–228; VII, 231.
[118] Адраст — троянец, преследуемый в бою Менелаем и убитый Агамемноном («Илиада», VI, 46–65); сыновья подкупленного Парисом троянца Антимаха были сбиты с колесницы в бою и умерщвлены Агамемноном («Илиада», XI, 123–147); Ликаон — сын царя Приама, убитый Ахиллом («Илиада», XXI, 34–135).
[119] Фрагмент несохранившейся комедии Аристофана.
[120] «Илиада», XI, 313.
[121] «Одиссея», III, 52; XIII, 332.
[122] «Илиада», XXIV, 560–562 и 569–570; 584–586.
[123] Ксенофонт, «Воспитание Кира», V, 1.
[124] «Одиссея», XVI, 273–277.
[125] Клеанф (III в. до н. э.) – ученик Зенона и после его смерти глава стоической школы; от его сочинений сохранились только названия. Некоторые комментаторы «Моралий» считают, что здесь идет речь о некоем Клеанфе, который говорит стихами в «Пирующих софистах» Афинея.
[126] «Илиада», III, 320; XVII, 233; До дона — город в Эпире со святилищем Зевса и посвященной ему рощей.
[127] Хрисипп (IIIII в. до н. э.) – ученик Клеанфа, философ стоической школы. «Далеко зрящий Кронид» — часто встречающийся в «Илиаде» эпитет Зевса.
[128] «Илиада», IV, 444 и XVII, 671.
[129] «Илиада», ХШ, 354.
[130] «Одиссея», III, 20; «Илиада», XXIII, 570; XVII, 170. На играх в честь Патрокла Антилох оттеснил повозку Менелая и взял первый приз в конных состязаниях.
[131] «Илиада», VI, 160.
[132] «Одиссея», III, 265.
[133] См. примечание 57.
[134] Эсхил, «Семеро против Фив», 599 слл. Амфиарай — аргосский царь, предсказатель, участник Калидонской охоты, похода аргонавтов и войны «семерых против Фив».
[135] «Илиада», XXIII, 297; «богатый человек» — Эхепол, сын Анхиза
[136] «Илиада», XXIV, 128.
[137] См. примечание 71.
[138] Антисфен — основатель кинической философской школы, ученик Сократа. Клеанф — см. примечание 125.
[139] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[140] Еврипид, «Электра», 428.
[141] Зенон (IVIII вв. до н. э.) из Китиона на Кипре — основатель стоической философской школы. Из Софокла приведен фрагмент несохранившейся трагедии.
[142] Фрагмент трагедии неизвестного автора.
[143] Еврипид, «Ифигения в Авлиде», 29–32.
[144] Два фрагмента из несохранившейся трагедии Еврипида «Хрисипп».
[145] Фрагмент несохранившейся комедии Менандра.
[146] Фрагменты трагедий неизвестного автора.
[147] Гесиод, «Труды и дни», 348.
[148] Еврипид, фрагмент несохранившейся трагедии.
[149] Фрагмент несохранившейся комедии.
[150] Отрывок из несохранившейся трагедии Софокла «Скирянки». Миф о пребывании Ахилла на острове Скиросе повествует, что Фетида, желая избавить сына от гибели в Троянской войне, послала его под именем Пирры ко двору Ликомеда, царя Скироса. Там Ахилл сидел в женской одежде вместе с прядущими девушками.
[151] Игра у греков: перепела, стоящего в описанном кругу, один из участников толкал пальцем. Если птица вылетала за пределы круга, толкнувший ее проигрывал и платил штраф. Здесь как синоним бессмысленного времяпрепровождения.
[152] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида.
[153] «Илиада», III, 39 и XVIII, 142.
[154] «Илиада», II, 173; VII, 47; XIX, 216, XI, 608; 1, 225; XXIII, 483; XXIII, 479; XIII, 823; XXI, 331.
[155] Филемоя (IV в. до н. э.) из Сиракуз — комедиограф, представитель новой аттической комедии.
[156] Фрагмент несохранившейся трагедии Еврипида. Эрифила, сестра Адраста и жена Амфиарая (см. примечание 134), была подкуплена Полаником и указала место, где скрывался ее муж, не желавший принимать участия в походе «семерых против Фив». Амфиарай погиб во время этого похода, и Эрифила таким образом стала причиной его смерти. Алкмеон — сын. Амфиарая и Эрифилы, убивший мать из мести за отца.
[157] Хилон Спартанский и Биант Приенский (VIIVI вв. до н. э.) причислялись к кругу «семи мудрецов», полулегендарных наставников практической нравственности. Хилону приписывалось изречение «Познай само»о себя». Бианту — «Многолюдство портит дело».
[158] «Илиада», V, 428; XI, 543.
[159] Гесиод, «Труды и дни», 40 и 265.
[160] Фрагмент несохранившейся трагедии.
[161] Феспид — афинский трагик V в. до н. э.
[162] Платон, «Письма», III, 523.
[163] Вакхилид (V в. до н. э.) – лирический поэт, представитель торжественной хоровой лирики.
[164] Фрагменты несохранившихся трагедий Еврипида.
[165] Фрагменты несохранившихся трагедий Еврипида.
[166] Мысли Эпикура, приводимые Диогеном Лаэртским («Жизнеописания философов», X, 159 и 144).

Сравнение Аристофана с Менандром

Συγκρίσεως Αριστοφάνους και Μενάνδρου επιτομή

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Фрейберг Л.А.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Если говорить в общем и целом, большие преимущества на стороне Менандра. А по частностям можно прибавить еще вот что. У Менандра нет напыщенности, искусственности и грубости, свойственных Аристофану. Поэтому простолюдин и невежда, к кому обращается Аристофан, бывает пленен им, а образованному человеку это не нравится. Я имею в виду противопоставления, рифмы [1] и каламбуры.
Менандр ими пользуется кстати, умеренно и со смыслом, Аристофан невпопад, не зная меры и бессодержательно.
Ведь он заслуживает похвалы, говорят, за то, что он утопил гамиев [казначеев], которые были на самом деле не тамиями. а ламиями [2].
Вот еще примеры из его сочинений:

Ведь это дует Кекий, ветер клеветы [3];

или:

По брюху бей его кишками, требухой [4];

или:

От смеха я, пожалуй, и до Гел дойду [5];

или:

Что делать мне с тобой, несчастье-амфора,
Плод остракизма?[6]

Или:

Он, жены, по-мужицки грубо нас ругал;
Ведь сам он вырос на мужицких овощах [7];

или:

Что если вдруг султаны молью съедены?[8]

или:

- Подай сюда мой круглый щит с Горгоною![9]
- Пирог мне круглый с сырною начинкою!

И действительно, у него в сочетаниях слов есть трагическое, комическое, гордое, низменное, туманные общие места, возвышенное и величественное, вздор и тошнотворная болтовня. Речь, заключающая в себе такие несогласованности и несоответствия, не бывает характерной для каждого действующего лица в отдельности. Я утверждаю, что, например, царю приличен стиль высокий, оратору - выразительный, женщине - простой, человеку среднему - обыденный, участнику народного собрания - площадной.
Аристофан, словно по жребию, распределяет между действующими лицами случайно попавшиеся ему слова, и невозможно узнать, говорит ли сын или отец, крестьянин или бог, старуха или герой.
2. А речь Менандра так отполирована и обладает такой соразмерностью, что кажется однородной, хотя она сопутствует многим чувствам и нравам. В применении к различным действующим лицам она сохраняет ровность в употреблении обычных, ходовых слов. Если же случается, что по ходу действия нужно шутовство и громкие речи, звук флейт становится более резким, но скоро мягкими звуками он успокаивает голос и ставит его на место.
Несмотря на то, что было много славных мастеров, ни один сапожник не изготовил обуви, ни один театральный художник не сделал маски, никто не сшил костюма, годных сразу и мужчине, и женщине, и юноше, и старику, и рабу-домочадцу.
Но Менандр так использует речь, что она сообразуется со всяким характером, положением и возрастом. Притом, хотя Менандр начал писать еще юношей, а умер в расцвете сил и таланта, он, по свидетельству Аристотеля, в отношении языка делал огромные успехи по сравнению с другими писателями. И поэтому если кто-либо станет сравнивать первые произведения Менандра со средними и последними, он узнает таким образом, как много мог бы сделать поэт и прибавить к существующим сочинениям другие, если бы прожил дольше.
3. Ведь одни из драматургов пишут для толпы, для черни, другие для немногих, а сказать нечто, составленное из обоих видов поэзии, то, что подходит воем и каждому, нелегко.
Аристофан, конечно, неприятен толпе и невыносим для воспитанных людей. Его поэзия похожа на поэзию уличной девки, в зрелом возрасте подражающей замужней женщине. Самонадеянности ее не выносит толпа, а распущенность и порочность ее вызывают отвращение у почтенных людей. Менандр, напротив, представив поэзию в ее прелести, показал себя в высшей степени своеобразным и на сцене, и в школах, и во время пиршеств, очень близким к тому лучшему, что создала Греция в литературе, в науке и в искусстве спора. Он показал, что собой представляет в действительности искусство речи, являясь всюду с неопровержимой убедительностью, подчиняя себе всю славу и дух греческого языка. Ведь ради кого, как не ради Менандра, пойти в театр образованному человеку? Когда бывает переполнен театр, если показывают комедию? Кто более заслуживает, чтобы сотрапезники уступали, а Дионис [10] давал место за столом? Подобно тому, как живописцы, когда у них устают глаза, обращаются к пестрым и зеленым краскам, Менандр служит отдыхом для философов и ученых от их чрезмерно напряженных размышлений, словно он черпает свои мысли с цветущего луга, богатого тенью и полного благоуханий.
4. Да и хороших актеров-комиков в это время было много в греческом государстве...[11]
Комедии Менандра содержат неиссякаемую и благодатную соль остроумия, как бы порожденную тем морем, из которого родилась Афродита. А соль Аристофана, горькая и шероховатая, обладает язвительной едкостью. И я не знаю, в чем выражается его трескучее остроумие: в словах или в действующих лицах.
То, что он заимствует, он, безусловно, портит. Интрига у него не поднимается до изящества, а остается в рамках низости; деревенская угловатость не простая, а глупая, забавное вызывает не смех, а насмешку, любовные дела не веселы, а фривольны. Кажется, что этот человек не то, чтобы писал произведения для скромных людей, нет, он расточал свои гнусности и бесчинства для разнузданных, а свое злопыхательство и желчь для завистливых и негодных.

---

[1] Рифмы в нашем смысле слова греческая поэзия не знала. Встречается лишь, как в поэзии, так и в прозе, риторическая фигура пмпйпфЭлеыфпн, заключавшаяся в совпадении окончаний одинаковых грамматических форм. Здесь имеется в виду разновидность этой фигуры — слова, стоящие в одинаковом падеже.
[2] Речь идет об одной из несохранившихся комедий Аристофана. Ταμιεύς — «казначей» в сочетании с Λαμίες — «жители города Ламия» (в фессалийской Фтиотиде) создает игру слов.
[3] Аристофан, «Всадники», ст. 437. Кекий — северо–восточный ветер, неблагоприятный для плавания.
[4] Аристофан, «Всадники», ст. 454.
[5] Фрагмент из недошедшей комедии Аристофана. Гелы или Гела — город в Сицилии. Игра слов: — · «смех».
[6] Фрагмент из недошедшей комедии Аристофана.
[7] Аристофан, «Женщины на нразднике Фесмофорий», ст. 455.
[8] Аристофан, «Ахарняне», ст. 1110.
[9] Горгона — изображение чудовища на щите.
[10] Дионис упомянут здесь как покровитель театрального искусства.
[11] В этом месте в греческом оригинале пропуск.

Римские вопросы

Αίτια Ρωμαϊκά

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Гаспаров М.Л.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Отчего у римлян новобрачную заставляют прикасаться к огню и к воде?
Может быть, потому, что из этих стихий и начал один знаменует мужское начало, а другая - женское, и первый вносит с собой начало движения, а вторая-силу материи?
Или потому, что огонь очищает, а вода омывает, невеста же должна пребывать чистой и незапятнанной?
Или потому, что как огонь без влаги непитателен и сух, а влага без огня неподвижна и бесплодна, так и мужское и женское начала друг без друга бессильны, соединение же того и другого в браке устанавливает совершенную общность их жизни?
Или потому, что муж и жена не должны покидать друг друга, а должны жить вместе во всякой доле, даже если ничего у них больше не будет, кроме огня и воды?
2. Отчего на свадьбах зажигают пять восковых факелов, не больше и не меньше?
Может быть, как пишет Варрон, потому, что у преторов таких факелов было три, у эдилов же больше, а новобрачные зажигали свои факелы именно у эдилов?
Или потому, что из множества чисел, какими мы пользуемся, нечетные считаются и во всем остальном совершеннее и лучше, и для бракосочетания свойственнее всего? Ведь четное число можно разделить пополам, и половины его будут противовесить с равными силами, тогда как нечетное число никак разделить нельзя: всегда при делении останется какая-то часть, общая двум половинам. А из нечетных чисел пятерка для свадьбы подходит больше всего: три есть первое нечетное число, два - первое четное, и из них, как из мужского и женского начала, складывается пятерка [1].
Или, скорее, потому, что свет есть символ рождения, а женщина может за один раз родить не более пяти младенцев, и поэтому зажигают именно столько факелов?
Или же потому, что считается, что новобрачные нуждаются в покровительстве пяти богов: Зевса совершенного, Геры совершенной, Афродиты, Пейфо и в особенности Артемиды, которую женщины призывают при разрешении и родах?
4. Почему все святилища Артемиды украшают положенным образом оленьими рогами, и только то, которое на Авентине, - коровьими?
Может быть, в память о древнем событии? [2] Была, говорят, у сабинца Антрона Корация дивная корова, красотою и ростом превосходившая всех остальных; и один предсказатель объявил ему, что тот, кто принесет эту корову в жертву Артемиде на Авентине, обретет этим для своего города грядущее величие и царство над всей Италией. Антрон отправился в Рим, чтобы совершить это жертвоприношение; но раб его потихоньку сообщил о предсказании царю Сервию, а тот-жрецу Корнелию; и Корнелий велел Антрону перед жертвоприношением совершить омовение в Тибре - такой здесь был закон для всех, приносящих жертвы. Тот пошел омыться; и тогда Сервий поспешно сам принес его корову в жертву богине, а рога ее пригвоздил к стене храма. Так повествуют и Юба [3] и Варрон: только Варрон не называет имени Антрона, и у него обманывает сабина не жрен Корнелий, а храмовый служитель.
5. Почему, если возвращаются те, кого ложно считали умершими на чужбине, то их не пускают домой в дверь, и они должны спускаться внутрь с крыши?
Варрон говорит, что причиной тут такое предание. Во время Сицилийской войны была большая морская битва, после которой о многих распространилась ложная молва, будто они погибли. А они вернулись, но немного времени спустя все скончались. Только один из них, входя, обнаружил, что дверь перед ним захлопнулась сама собой и не открывалась, несмотря на все усилия. Здесь, перед дверью, он и заснул; но во сне он имел видение, которое и указало ему спуститься в дом через крышу. Так он и сделал, и был после этого счастлив и долголетен. Отсюда и пошел этот обычай у потомков.
Но посмотрим, не напоминает ли это один обычай у эллинов? Человека, который был похоронен и положен в гробницу как мертвый, эллины считали нечистым, не общались с ним, не подпускали его к жертвоприношениям. И, говорят, один человек по имени Аристин, сделавшись жертвой такого суеверия, послал в Дельфы спросить бога, как же высвободиться ему из положения, в которое он поставлен обычаем? И пифия сказала:

То, что делает женщина, мучась на ложе родильном,
Сделай и ты, а потом богам соверши приношенья.

Тогда Аристин понял, что он должен дать женщинам омыть себя, как новорожденного, спеленать и приложить к груди и что так должны делать и все другие мнимоумершие. Впрочем, некоторые говорят, что обычай этот древний и что с мнимоумершими так поступали еще до Аристина. Поэтому неудивительно, что и римляне не считают возможным допускать тех, кого уже однажды считали погребенными и причастными смерти, в ту дверь, через которую люди выходят для жертвоприношений и входят после жертвоприношений: они должны переходить снаружи вэ двор прямо под открытое небо, потому что все очищения положенным образом совершаются под открытым небом.
6. Почему женщины, здороваясь с родственниками, целуют их?
Может быть, как полагает большинство писателей, потому, что женщинам запрещено было пить вино, и обычай поцелуя был установлен, чтобы они не могли скрыть нарушения запрета и родственники разоблачили бы их при встрече?
Или, может быть, по той причине, о которой рассказывает Аристотель? [4] Действительно, как кажется, этот смелый поступок, о котором так много говорят и который относят ко многим местам, был совершен в Италии троянками. Когда они причалили и мужчины сошли на берег, женщины подожгли корабли, чтобы положить конец морским скитаниям; но в страхе перед мужчинами они после этого стали своих родственников и близких при встрече и целовать и обнимать. Те смягчились и примирились с ними, а ласка эта так и осталась у них в последующие времена.
Или, может быть, женщинам дано это право, чтобы к ним относились с почетом и уважением, видя, как много у них достойных родственников и близких?
Или же, так как родственникам не дозволено было вступать в брак, любовь у них простиралась лишь до поцелуя, и он остался знаком общности рода? Ведь в старину нельзя было жениться на кровных родственницах, как и теперь - на тетках и сестрах; даже двоюродным родственникам позволено было вступать в брак лишь позднее, и вот по какому случаю. Один человек, бедный, но весьма достойный и уважаемый народом не менее, чем всякий другой гражданин, взял в жены, как утверждали, двоюродную сестру-наследницу и благодаря этому разбогател; на него за это подали в суд, но народ, не разбирая дела, освободил его от обвинения и принял постановление, разрешавшее вступать в брак всем родственникам до второго колена, но не ближе.
9. Почему, когда мужья возвращаются из деревни или из путешествия, они посылают предупредить жен о своем прибытии?
Может быть, это показывает, что муж не подозревает жену ни в каком легкомыслии, тогда как внезапное и неожиданное появление было бы похоже на попытку застичь ее врасплох?
Или мужья спешат обрадовать доброй вестью о себе жен, которые тоскуют о них и ждут?
Или, скорее, они сами жаждут узнать, живы ли дома их жены и тоскуют ли они о мужьях?
Или, может быть, так как у жен в отсутствие мужей бывает много дел и забот по дому, много хлопот и беготни, оттого их и предупреждают, чтобы они, оставив все это, приняли возвращающегося мужа ласково и без суматохи?
14. Почему на похоронах родителей сыновья покрывают головы, а дочери идут с непокрытой головой и распущенными волосами?
Может быть, потому, что сыновья должны почитать отца как бога, а дочери - оплакивать как покойника, и таким образом закон каждому полу предписывает дополняющие друг друга проявления скорби?
Или потому, что в горе людям свойственно вести себя необычно, обычно же как раз женщины появляются на людях с покрытой, а мужчины - с непокрытой головой? Ведь и у эллинов при несчастии женщины остригают волосы, а мужчины отпускают, потому что обычно первые носят длинные волосы, а вторые - короткие.
Или, может быть, первая указанная причина [5] относится только к сыновьям? ведь, по словам Варрона, они и над могилами молятся на все стороны, и гробницы отцов чтут, как храмы богов, и над погребальными пепелищами, подняв первую кость, объявляют, что покойник сделался богом. А женщинам в таком случае, может быть, и вовсе не было позволено покрывать голову? Ведь рассказывают, что первым в Риме дал развод своей жене Спурий Карвилий за бездетность, вторым - Сульпиций Галл за то, что увидал ее с плащом, накинутым на голову, третьим - Публий Семпроний за то, что она смотрела на погребальные игры.
15. Почему Термину, которого считают богом и в честь которого справляют Терминалии, не приносят в жертву ничего живого?
Может быть, потому, что Ромул не положил римской земле никаких границ, желая, чтобы римляне всегда могли двигаться вперед, захватывать новые земли и считать своим все, до чего можно достать копьем, по слову спартанца? а Нума Помпилий, справедливый человек, гражданин и философ, положивший границы между своими и соседскими владениями и посвятивший их Термину как хранителю и блюстителю мира и дружбы, рассудил, что такой бог должен быть незапятнан и чист от крови и убийства?
28. Почему детям запрещают клясться именем Геракла под кровом и заставляют их выходить под открытое небо?
Может быть, как уверяют некоторые, дело в том, что Гераклу по душе не домашний уют, а жизнь под открытым небом и на вольном воздухе?
Или, может быть, оттого, что среди богов он не изначальный бог, а пришелец и гость? Ведь именем Вакха тоже не клянутся под кровом, потому что это тоже гость среди богов, если точно, что Дионис, и Вакх - одно существо.
Или же это говорится детям только в шутку, а на деле, как полагает Фаворин, придумано было лишь как средство удержать их от легкомысленных и опрометчивых клятв? В самом деле, такое условие заставляет их помедлить и дает возможность одуматься. Можно согласиться с Фаворином и в том, что этот обычай относится не ко всем богам, а только к Гераклу, ибо таковы рассказы об этом божестве: говорят, что Геракл был настолько сдержан в клятвах, что за всю жизнь поклялся один только раз - перед Филеем, сыном Авгия. Оттого и пифия попрекнула спартанцев такой клятвой, сказав, что достойнее и лучше держать свое слово без клятв.
34. Отчего все римляне приносят возлияния и жертвы усопшим в феврале месяце, а Децим Брут, по словам Цицерона, делал это в декабре? Речь идет о том Бруте, который ходил войной на Лузитанию и первый там перешел со своим войском через реку Лету [6].
Может быть, подобно тому как обычно люди приносят такие жертвы на закате дня и на исходе месяца, вполне разумно для почитания усопших выбирать и конец года, его последний месяц; а декабрь и есть последний месяц года.
Или дело в том, что почитание воздается подземным богам, а срок почитать подземных богов наступает тогда, когда собраны уже все земные плоды? Или же вспомнить о подземных своевременнее всего тогда, когда начинают поднимать землю перед севом?
Или же этот месяц посвящен у римлян Сатурну, а Сатурна причисляют не к небесным " богам, а к подземным? Или оттого, что самый большой праздник у римлян·Сатурналии, пора самых веселых пиров и развлечений, и решено было начатки их уделять умершим?
Или же вообще неверно, что один только Брут приносил жертвы в декабре, потому что и в честь Ларенции совершают жертвоприношения и надгробные возлияния в декабре?[7]
35. Отчего же оказывают такие почести Ларенции, которая была блудницей?
В самом деле, говорят, что это не та Акка Ларенция, кормилица Ромула, которую почитают в апреле месяце: это - блудница Ларенция по прозвищу Фабула, и известна она вот по какой причине. Был один прислужник в храме Геракла; у него, как водится, много было свободного времени, и он целые дни проводил, играя в кости и в бабки. Однажды случилось, что никого из его обычных товарищей по игре и подобным забавам не оказалось поблизости, и он со скуки предложил самому божеству сыграть с ним в кости на таком условии: если он выиграет, то бог ему окажет какую-нибудь добрую услугу, если же он проиграет, то устроит для бога пир и приведет ему хорошенькую девчонку для развлечения. После этого он бросил кости один раз за себя, другой раз за бога и проиграл. Верный обещанию, он приготовил для бога отличный ужин и пригласил Ларенцию, которая открыто занималась своим промыслом; ее он уложил в храме, а сам запер двери и ушел. И рассказывают, что ночью к ней явился Геракл в своей сверхчеловеческой силе и велел на рассвете отправиться на площадь, подойти к первому встречному мужчине и стать его любовницей. А когда Ларенция встала и пошла, то ей встретился некий Тарруций, человек богатый, холостой и уже преклонных лет. Он ее взял к себе, и пока он был жив, она была хозяйкой в его доме, а когда он умер, стала его наследницей; а когда потом и сама она умерла, то оставила все имение государству и за это получила такие почести.
37. Отчего из всех приношений богам только отбитые у врага доспехи не пользуются ни почитанием, ни уходом, и их оставляют погибать от времени?
Может быть, для того, чтобы люди видели, как погибает с давней добычею их слава, и стремились приносить все новые и новые памятники своей доблести?
Или дело в том, что, подновляя и освежая эти самим временем стираемые следы былых раздоров с недругами, люди тем самым поддерживают ненависть и вражду? Ведь и эллины осуждают тех, кто первыми стали ставить трофеи из камня и бронзы.
39. Отчего те, кто не состоял на военной службе, но находился в лагере, не имели права убивать или ранить неприятеля? Об этом свидетельствует Катон Старший в одном письме к сыну, где приказывает ему по истечении срока службы оставить войско или же, в противном случае, испросить у полководца право ранить и убивать неприятеля.
Может быть, только необходимость дает право человеку убивать человека, а кто делает это без устава и приказания, тот просто убийца? Потому и Кир похвалил Хрисанта, который готов был убить врага и уже выбил у него меч, но, услыхав, что затрубили отбой, отпустил его невредимым, словно что-то его остановило [8].
Или дело в том, что человек, вступивший в бой и сражающийся, в случае трусости уже не должен быть свободен от взысканий и наказаний? Ведь не столько приносит пользы человек, сразивший или ранивший кого-нибудь, сколько вреда - покидающий строй и бегущий. А человек, отслуживший военную службу, воинским законам уже не подчинен, и только тот, кто испросит дозволения вернуться к воинскому делу, вновь предаст себя уставу и полководцу.

---

[1] Пифагорейская символика чисел.
[2] Ср. рассказы Ливия, I, 45 и Валерия Максима, VII, 3, 1.
[3] Юба — нумидийский царь, современник Августа; получил образование в Риме и стал писателем; автор исторических и географических сочинений, от которых дошли лишь отрывки.
[4] Произведение Аристотеля не сохранилось.
[5] Т. е. почитание умерших как богов.
[6] Поход Брута против лузитанцев — 136 г. до н. э. Цицерон упоминает об этом в сочинении «О законах», II, 21, 54.
[7] В действительности обычай требовал совершать поминальные празднества в последний месяц года (последним месяцем римского года был февраль), и эта традиция сохранилась даже тогда, когда последним месяцем стал считаться декабрь; только в роде Юниев срок поминальных празднеств был изменен в соответствии с новым календарем.
[8] Ксенофонт, «Киропедия», IV, 1, 3.

О доблестях женщин

Γυναικών αρεταί

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Аверинцев С.С.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964

В том, что касается женской добродетели, Клея [1], я не согласен с Фукидидом [2]: ведь по его суждению наилучшая из женщин - та, о которой меньше всего говорят чужие, безразлично, в порицание или в похвалу. Иными словами, он полагает, что имя честной женщины, как и она сама, должно таиться под замком и на люди не выходить. Но мне кажется более тонкой мысль Горгия, предписавшего, чтобы женщину знали многие, однако же не в лицо, но будучи наслышаны о ее добронравии. Прекрасным представляется мне и тот римский закон, по которому и женщинам наравне с мужчинами назначено после смерти похвальное слово в меру их заслуг [3]. Вот причина, по которой вскоре после кончины достойнейшей Леонтиды мы вели с тобою немало бесед, причастных философскому утешению. Так и ныне, исполняя твое пожелание, я записал для тебя то, что осталось привести в подтверждение единства и тождественности мужской и женской добродетели, пользуясь при этом историей.
Я не отделывал своего сочинения так, чтобы оно льстило слуху; и все же, коль скоро в самой природе, моих примеров заложено свойство не только убеждать, но и доставлять удовольствие, мое рассуждение не оттолкнет помощи, предлагаемой прелестью рассказов, и не убоится

На помощь музам сладостных харит призвать,
Прекраснейшим союзом сочетать богинь [4],

как говорит Еврипид, хотя прежде всего оно будет взывать о доверии к той части души, где обитает любовь к нравственно прекрасному. Скажи, если бы мы выдвигали положение, что мужчины и женщины в равной степени владеют искусством живописи, и в качестве доказательства представили бы выполненные женщинами картины, которые не уступали бы по достоинству апеллесовым, зевксидовым, никомаховым [5], - упрекнул бы нас кто-нибудь в том, что мы скорее воздействуем на чувство, нежели на разум? Не думаю. Ну, а если бы мы в доказательство того, что поэтический или пророческий дар не является одним для мужчин, другим для женщин, но один и тот же и у тех и у других, сравнили бы с песнями Анакреонта - песни Сапфо, а с бакидовыми [6] прорицаниями-сивиллины, смог бы кто-нибудь по справедливости бросить нашему способу доказывать упрек в том, что он вкрадывается в доверие слушателя своей приятностью и завлекательностью? Нет, этого нельзя было бы сказать. Так и для того, чтобы исследовать сходство и различие женской и мужской добродетели, не найти лучшего средства, нежели сопоставлять с жизнью и деяниями одних - жизнь и деяния других, как сравнивают творения большого мастерства, и рассмотреть, одинаковый ли облик и черты имело стремление к великим делам - у Семирамиды и Сесостриса, проворство ума - у Танаквилы и царя Сервия, душевное величие - у Порции и Брута, у Тимоклеи [7] и Пелопида; при этом мы должны смотреть на сходство и силу их доблести в самом существенном. Что же касается до иных, малозначительных различий, вроде тех, какие наблюдаются между оттенками кожи, то они от природы присущи добродетелям разных людей, завися от их нравов, телосложения, пищи и образа жизни. Так, по-своему отважен Ахилл, по-своему - Аянт; одиссеева рассудительность непохожа на несторову, не на один и тот же лад справедливы Катон и Агесилай, и Эйрена в супружеской любви не повторяла Алкестиду, а Корнелия в душевном величии - Олимпиаду [8]. Однако ведь это не причина для того, чтобы признавать множество отличных друг от друга видов отваги, рассудительности и справедливости, коль скоро частные различия не отнимают ни у одной из этих добродетелей присущего ей наименования.
Вещи избитые, которые, как я полагаю, достаточно знакомы тебе по достойным доверия сочинениям, я на этот раз опущу, выбирая лишь то, что заслуживает изложения, но ускользнуло от внимания тех наших предшественников, чьи рассказы пользуются всеобщей известностью. Поскольку же много таких дел, о которых стоит сказать, совершено женщинами сообща, а много - поодиночке, то уместно будет для начала вкратце изложить совместные подвиги.[9]

АРГИВЯНКИ
Никакому другому подвигу, совершенному женщинами сообща, не уступит та борьба за родной город с Клеоменом, которую вели аргивянки по почину поэтессы Телесиллы. Об этой последней сообщают, что она родом была знатна, но телом болезненна: послали вопросить бога о ее исцелении, и прорицание повелело ей служить музам. Она повиновалась божеству и занялась песнями и созвучиями; вскоре она избавилась от недуга и снискала своим искусством восхищение со стороны женщин Аргоса.
Когда спартанский царь Клеомен, перебив множество аргивян (но уж, конечно, не семь тысяч семьсот семьдесят семь человек, как передают иные), пошел на город, [10] единый порыв и свыше внушенная отвага побудили женщин, которые по возрасту были в расцвете сил, сразиться с врагами за отчизну. Под началом Телесиллы они взялись за оружие и заняли посты на стенах, окружив город как бы венком, врагам на изумление. И вот они отразили Клеомена, уложив немало из его воинов. Второго царя, Демарата, который, по словам Сократа [11], ворвался в город и засел в Памфилиаке, они выбили оттуда. Когда город был таким образом спасен, павших в битве женщин они схоронили у Аргосской дороги, а спасшимся было позволено в воспоминание об их подвиге воздвигнуть святилище Эниалия [12]. Что касается самой битвы, то она происходила по одним сведениям - седьмого числа, по другим - в новолуние месяца, который теперь является четвертым и который в старину назывался у аргивян Гермеем. В этот день они и поныне совершают "Обидные" празднества: женщины надевают мужские хитоны и хламиды, а мужчины - женские пеплосы и покрывала.
Недостачу мужчин аргивяне восполнили не за счет рабов, как рассказывает Геродот, но приняли в граждане лучших из числа неполноправных поселенцев и выдали за них женщин. А те, как казалось, ни во что не ставили своих мужей и смотрели на них сверху вниз, как на слабейших. Поэтому был установлен закон, по которому замужняя женщина должна была нацеплять бороду, ложась почивать с мужем.

ПЕРСИДСКИЕ ЖЕНЩИНЫ[13]
Когда Кир поднял персов против царя Астиага и мидян, он проиграл сражение. Персы бежали в город; и вот, когда враги уже готовы были ворваться вместе с ними, навстречу им из городских ворот вышли женщины и, задрав подолы, принялись кричать: "Куда вы бежите, негоднейшие из людей? Туда-то вам уже не укрыться, откуда вы явились на свет!" Персы были пристыжены и этим зрелищем и криками; обругав самих себя, они повернулись, возобновили сражение и обратили врагов в бегство.
В память об этом, по почину Кира, был установлен закон, чтобы всякий раз, как в этот город будет вступать царь, каждой женщине выдавать по золотому. При этом рассказывают про Оха [14], что он, в придачу ко всем своим порокам и самый жадный из царей, всю жизнь объезжал этот город стороной и ни разу в него не входил, чтобы лишить-таки женщин их подарка. Но Александр вступал в город дважды, и беременных женщин при этом одаривал вдвойне.

МИККА И МЕГИСТО
Аристотим, сев в Элиде тиранном, оставался в силе по милости царя Антигона [15]. Не для добрых и пристойных дел пользовался он своей властью. И сам он имел нрав зверский, и к тому же заискивал из трусости перед варварским сбродом - стражами своей власти и жизни. Много дерзких и кровавых насилий над гражданами он спускал им с рук.
Такого рода беда постигла и Филодема. У него была красавица дочь, по имени Микка; и вот некий предводитель наемников - звали его Левкий, - влекомый скорее наглостью, нежели любовью, возымел намерение овладеть ею. Он послал за ней и велел прийти к нему. Родители, понимая безвыходность положения, посоветовали ей идти. Но дитя их, девушка благородная родом и душою, стала умолять отца, обнимая его и припадая к его стопам, чтобы он лучше согласился на ее смерть, нежели на столь позорное и беззаконное насилие над ее девственностью.
Проходит время; Левкий, обуреваемый похотью и вином, сам в ярости встал и ушел с попойки. Придя и увидев Микку, положившую голову на колени отцу, он велел ей идти с ним. Она не хотела этого делать - он сорвал с нее хитон и бичевал нагую. Она молча переносила страдания; отец и мать, ничего не добившись мольбами и слезами, призывали богов и людей в свидетели того, что над ними совершается дело страшное и беззаконное. Варвар же, окончательно обезумев от бешенства и вина, закалывает девушку, припавшую лицом к груди отца!
Тиранна такие вещи нимало не трогали. Много народу он казнил, еще больше отправил в изгнание; как передают, восемьсот изгнанников бежали к этолийцам и молили, чтобы им помогли увести из-под власти тиранна жен и детей, находившихся еще в младенческом возрасте. Немного времени спустя Аристотим сам объявил через глашатая разрешение женам изгнанников отправиться к мужьям, взяв с собою сколько захотят из приданого. Когда он узнал, что все они приняли указ с радостью, - а именно, желающих оказалось свыше шестисот, - он приказал идти всем вместе в назначенный день, якобы ради их безопасности. Когда этот день наступил, женщины собрались у ворот, уложив пожитки и взяв детей, кто на руках, кто на телегах, и поджидали друг друга. Внезапно накинулось множество людей тиранна; еще издали они кричали, чтобы те стояли на месте. Приблизившись, они велели женщинам идти назад, а повозки и телеги повернули, направили на женщин и без всякой жалости погнали через толпу. Они не давали женщинам ни идти, ни стоять, ни спасать младенцев - а те погибали, или выпадая из телег, или попадая под колеса. Наемники гнали женщин, как стадо овец, окриками и бичами, валили их друг на друга, пока не загнали всех в темницу. Их добро было отдано в казну Аристотима.
Это вызвало негодование элейцев. Посвятившие себя Дионису женщины, которых называют "Шестнадцать", взяв масличные ветви и повязки божества, вышли на площадь навстречу Аристотиму и, когда копьеносцы почтительно расступились, вначале стояли в молчании, по обряду простирая священные ветви [16]. Когда же выяснилось, что они просят и заступаются за тех самых женщин, тиранн, в ярости выбранив копьеносцев за то, что они допустили жриц подойти к нему, заставил пинками и ударами разогнать их с площади; на каждую он наложил пеню в два таланта.
Когда это произошло, в самом городе начал готовить заговор против тиранна Гелланик, человек уже старый и потерявший двух своих сыновей; поэтому тиранн не обращал на него внимания, считая бессильным. Изгнанники же из Этолии перешли в Элиду, захватили там местность Амимону, удобный оплот для ведения военных действий, и принимали толпами сбегавшихся к ним граждан Элиды.
Устрашенный этим, Аристотим пришел к узницам и, предпочтя действовать угрозами, нежели ласкою, приказал написать мужьям, чтобы они ушли из страны. В противном случае он пригрозил всех перерезать, подвергнув истязаниям и убив еще при их жизни их детей. И вот, пока он в течение долгого времени стоял перед ними и требовал ответа, сделают ли они что-нибудь из приказанного, все они ничего ему не отвечали, но молча переглядывались между собою и кивали друг другу в знак того, что нимало не боятся и не устрашены угрозою. А Мегисто, супруга Тимолеонта, из-за своего мужа и благодаря собственной доблести пользовавшаяся авторитетом руководительницы, не сочла должным встать перед ним и другим не разрешила - сидя отвечала она ему: "Будь ты человек разумный, ты не вел бы о мужчинах переговоров с их женами, но послал бы вестника к ним самим, имеющим над нами власть, да придумал бы речь получше той, которой ты обманул нас. Если же ты отчаялся сам убедить их и потому намерен их опутать с нашей помощью, - не надейся, что мы снова дадимся в обман; ими же да не овладеет такое безумие, чтобы они из жалости к малым детям и женам предали свободу отчизны! Не такая уж беда для них потерять нас, - нас, которых они и так лишены, - но сколь великим благом было бы избавить сограждан от твоей свирепости и наглости!"
Когда Мегисто молвила это, Аристотим, не владея собой, велел привести ее ребенка, чтобы убить на глазах у матери. Когда стражи разыскивали его между другими детьми, резвившимися и боровшимися друг с другом, мать позвала его по имени и крикнула: "Иди сюда, дитя мое, и избавься от горькой тираннии прежде, чем ты научился чувствовать и понимать! Мне горше было бы увидеть твое незаслуженное рабство, нежели смерть". Аристотим извлек меч и в бешенстве бросился уже на нее самое. Однако один из его приближенных, по имени Килон, пользовавшийся его доверием, но на деле ненавидевший его и бывший в заговоре с Геллаником, воспротивился и удержал его, упрашивая и уговаривая, что это было бы неблагородно, по-женски и недостойно-де его власти и опытности. Так он с трудом привел Аристотима в себя, и тот ушел.
Тиранну было великое знамение. Был полдень, он почивал с женой; готовили пир; вдруг в небе показался орел, который кружил над дворцом, а затем, словно с разумным намерением, выпустил из лап изрядной величины камень на ту часть крыши, где была спальня и где как раз лежал Аристотим. Одновременно и сверху раздался сильный грохот, и на улице закричали те, кто видел птицу. Тиранн был поражен шумом; узнав, что случилось, он призвал предсказателя, услугами которого всегда пользовался на агоре, и в смятении расспрашивал его о значении знамения; а тот его обнадеживал, говоря, что это-де Зевс его ободряет и приходит к нему на помощь. Тем же из граждан, кому он доверял, он возвестил, что уже не сегодня-завтра падет на голову тиранна нависшая над ним кара.
Поэтому и товарищи Гелланика решили не медлить, но выступать на следующий же день. В ту ночь Гелланику приснилось, будто один из его умерших сыновей предстал перед ним со словами: "Что ты спишь, отец? Завтра должно тебе стать главой граждан!" Ободренный сновидением, Гелланик обнадеживал товарищей. Аристотим же, услышав, что Кратер выступил ему на помощь с большими силами и стал лагерем в Олимпии, проникся такой уверенностью в своем положении, что без копьеносцев вышел на площадь в сопровождении. Килона. И вот, когда Гелланик увидел представившийся случай, он не стал давать условленного знака к началу Действий, но закричал громким голосом, простирая руки: "Что вы медлите, храбрые мужи? Прекрасная сцена в средоточии отчизны предложена нашей борьбе!"
И вот первым Килон, выхватив меч, поражает одного из свиты Аристотима; когда же налетели с обеих сторон Фрасибул и Лампид, Аристотим бежал в святилище Зевса. Заговорщики убили его там, выставили труп на площади и призвали народ к свободе. Не на много опередили они своих жен: те тотчас же прибежали с криками ликования и, окружив мужей, стали их увенчивать.
Затем толпа ринулась на дворец тиранна. Его жена заперлась в спальне и удавилась. Было у него еще две дочери, незамужние, очень красивые и по возрасту на выданьи. Ворвавшиеся схватили их и потащили из дворца, намереваясь предать смерти, но сперва подвергнуть истязаниям и надругательствам. Однако попавшаяся им навстречу с другими женщинами Мегисто возопила, что они творят ужасное дело, если, считая себя свободным народом, отваживаются на такие же гнусности, что и тиранн. Почтение к откровенности и слезам этой женщины пристыдило многих; было решено отказаться от насилий и разрешить девушкам самим умертвить себя.
Их повели обратно в дом и приказали немедленно приступить к самоубийству. Старшая сестра, Миро, развязав пояс и затянув петлю, обнимала сестру и увещевала ее следить со вниманием и делать то, что на ее глазах сделает она сама. "Пусть мы окончим нашу жизнь", - молвила она, - "но без унижений и бесчестия!" Когда же младшая стала просить, чтобы та дозволила ей умереть первой, и сама взялась за пояс, Миро ответила: "Я еще никогда не отказывала тебе ни в одной твоей просьбе; прими же и этот подарок, а я подожду и снесу то, что тяжелее смерти, - видеть, как ты, милая сестра моя, умираешь первой". Затем она сама научила сестру, как накинуть петлю на шею; когда она увидела, что та мертва, она сама вынула ее из петли и накрыла. Позаботиться о ней самой и не допустить, чтобы ее тело бросили непристойным образом, она попросила Мегисто.
Поэтому не нашлось среди присутствовавших такого жестокосердного человека или такого ненавистника тираннов, который не прослезился бы и не пожалел этих благородных девушек.

КАММА[17]
Жили некогда в Галатии Синат и Синорикс, первые по могуществу из тетрархов [18] и по происхождению родня друг другу. У Сината была жена, вступившая в брак девой, по имени Камма, привлекавшая взгляды цветущей красотой своего тела, но еще большее восхищение вызывавшая своей добродетелью. Она отличалась не только целомудрием и любовью к супругу, но также умом и душевным величием, и ее необычайно любили подданные за ее благожелательность и доброту. Еще большую славу принесло ей то, что она была жрицей Артемиды, которую галаты чтят превыше всего, и ее постоянно видели при шествиях и жертвоприношениях в великолепном облачении.
И вот Синорикс воспылал к ней страстью. Убедившись в невозможности овладеть ею обольщением или насилием при жизни мужа, он совершил страшное дело - обманом убил Сината и немного времени спустя посватался к Камме. Она теперь проводила дни в храме и сносила свое горе без слабодушных жалоб, сохраняя ясность рассудка и поджидая возможности отомстить Синориксу. А тот не прекращал своих неотвязных просьб, и речь его была не совсем лишена внешней благопристойности. Он говорил, что-де во всем прочем превосходит Сината, убил же его из любви к Камме, а не по какой-нибудь иной, низкой причине. И что ж! - Уже вначале ее отказы были не слишком суровыми, затем она, казалось, начала мало-помалу смягчаться; и то сказать, ее родичи и друзья, всячески угождавшие Синориксу, первому по могуществу человеку, упрашивали и принуждали ее к этому. Наконец, она дала согласие и пригласила его к себе, дабы согласие на брак и клятвы верности даны были пред лицом богини.
Когда он пришел, она ласково встретила его и подвела к алтарю, затем совершила возлияние из фиала, а оставшееся отпила сама и предложила отпить ему. То был отравленный медовый напиток. Когда она увидела, что он выпил, она испустила громкий вопль ликования, поверглась на колени перед богиней и молвила: "Тебя зову я в свидетели, о многочтимое божество, что единственно ради этого дня я осталась жить после гибели Сината, столько времени ничего доброго в жизни своей не видя, кроме надежды на мщение. Добившись его, я ухожу к моему супругу. А тебе, гнуснейший из людей, пусть твои близкие готовят могилу взамен брака и свадьбы!"
Когда галат услышал эти слова и в тот же миг почувствовал, как яд начал действовать и разливаться по телу, он сел в повозку, чтобы вылечить себя тряской. Однако вскоре же он вышел и пересел в носилки, а вечером умер. Камма прожила еще до утра; узнав, что с ним покончено, она умерла со светлой и радостной душой.

ТИМОКЛЕЯ[19]
Фиванец Феаген, в делах государственных разделявший образ мыслей Эпаминонда, Пелопида и других лучших людей своей отчизны, пал при Херонее, где свершалась общая судьба всей Эллады. Он был убит после того, как уже одолел было врага и преследовал тех, кто с ним бился. Ведь это именно он, когда враг вскричал: "Да до каких же пор ты будешь меня гнать?", отвечал: "До самой Македонии!" Погибнув, он оставил сестру, которая доказала, что это природная доблесть их семейства сделала его таким славным и великим. Самой же ей довелось вкусить благой плод своей доблести, что облегчило для нее бремя ее доли в общественных бедствиях.
Когда Александр овладел Фивами [20], воины грабили город и каждый брал, что попадет под руку. Случилось так, что дом Тимоклеи захватил непорядочный и несдержанный человек, но разнузданный насильник: он командовал каким-то фракийским отрядом и был тезкой царя, ни в чем не будучи с ним сходным. Без всякого уважения к происхождению и к честной жизни этой женщины он после ужина, напившись пьян, принудил ее провести с ним ночь. Но и этого ему не было достаточно: он еще принялся требовать у нее золото и серебро, если она кое-что припрятала. При этом он то угрожал, то обещал жить с ней всегда как с женой.
Она ухватилась за предлог, который он же давал ей, и ответила: "О, если бы мне умереть, не дожив до этой ночи! Тогда я, все потеряв, хоть тело свое уберегла бы от бесчестия. Но раз уж это свершилось, раз мне остается только видеть в тебе богом данного мне заступника, господина и мужа, - я не лишу тебя того, что тебе принадлежит. Ведь я вижу, что и мне самой суждено быть тем, чем ты пожелаешь. Были у меня женские украшения и серебряные сосуды, было и золота немного и монет. Когда брали город, я велела служанкам все собрать и побросала, или скорее сложила на хранение, в колодец, в котором нет воды и который мало кому известен: он сверху накрыт, и его со всех сторон окружает густая роща. Бери все, и тебе пусть это будет на счастье! Для меня же это послужит перед тобой доказательством того, что семья наша была богатой и знатной".
Когда македонянин это услыхал, он не стал ждать и дня, но незамедлительно пошел на то место, куда повела его Тимоклея: велев даже запереть сад, чтобы никто ничего не проведал, он в хитоне спустился в колодец. Вела же его грозная Клото - отмстительница в образе Тимоклеи, стоявшей над ним. Когда она услышала, что его голос доносится со дна, она сама стала сбрасывать на него камень за камнем; много, и пребольших, наваливали и служанки, пока не прикончили и не завалили его.
Когда македоняне узнали об этом и извлекли труп, то поскольку было уже объявлено о запрещении убивать фиванцев, ее схватили, повели к царю и рассказали ему, на что она дерзнула. Александр, приметив в ней по невозмутимости лица и спокойствию походки нечто, свидетельствующее о достоинстве и благородстве, прежде всего спросил ее, что она за женщина. Она отвечала с полным самообладанием и бесстрашием: "Братом моим был Феаген; он пал при Херонее, сражаясь с вами как полководец и воин за свободу Эллады, за то, чтобы нам не приходилось терпеть такие дела. Ныне, когда я претерпела недостойное моего рода унижение, я готова принять смерть. Нисколько не лучше было бы для меня, оставшись в живых, испытать, быть может, другую подобную ночь, если ты этому не воспрепятствуешь!"
Наиболее благородные сердцем люди из числа присутствовавших прослезились, Александр же не стал выражать жалости к ней, - нет, он счел ее выше этого и восхищался ее доблестью и произнесенной ею речью, в которой она так смело обвиняла его. Начальникам он повелел позаботиться и принять меры, дабы не было вторично нанесено подобное оскорбление славной семье, а Тимоклею отпустил - ее самое и всех ее родичей, сколько их ни оказалось.

---

[1] Жрице Клее посвящено еще одно из дошедших сочинений Плутарха — «Об Исиде и Осирисе».
[2] Фукидид, II, 45: «Если я должен упомянуть и о доблести женщин… то я выскажу все в кратком увещании: быть не слабее присущей женщинам природы — великая для вас слава, особенно если возможно менее громко говорят о ней в среде мужчин в похвалу или порицание». Эти слова Фукидид вкладывает в уста Перикла.
[3] О введении этого обычая Плутарх говорит в биографии Камилла (ср. также у Тита Ливия, V, 50 и у Цицерона, «Об ораторе», II, 10, 44). Известно, что Цезарь произносил подобные речи на похоронах своей тетки Юлии и своей первой жены.
[4] Еврипид, «Безумный Геракл», ст. 673. Цитата приведена неточно. Хариты — дочери Зевса, символ гармонического цветения природы, изящества и радости, а в данном контексте — художественной занимательности, которая должна оживлять философско–моралистические рассуждения.
[5] Никомах фиванский — знаменитый живописец конца IV в. до н. э.
[6] Бакид — легендарный прорицатель. Под его именем был распространен сборник пророчеств, пользовавшийся большой популярностью.
[7] Сесострис — легендарный образ фараона–завоевателя, в основе которого, по–видимому, лежит исторический образ Рамсеса II. Танакзила — супруга Тарквиния Старшего, своей энергией, умом и умением разгадывать знамения богов помогшая прийти к власти двум римским царям. Порция — жена Марка Брута, его подруга в заговоре против Цезаря. Пелопид — вождь фиванской демократии, один из организаторов демократического переворота в Фивах в 379 г. до н. э. О Тимоклее см. примечание 19.
[8] Эйрена — лицо неизвестное. Корнелия — мать Тиберия и Гая Гракхов, одна из самых одаренных, образованных и энергичных женщин своего времени. Олимпиада — жена Филиппа II Македонского, мать Александра, женщина гордая, властолюбивая и энергичная, не чуждая коварства и жестокости.
[9] Трактат «О доблестях женщин» делится, таким образом, на две приблизительно равные части, в первой из которых излагаются примеры коллективного героизма женщин, во второй — индивидуального. Новеллы обеих частей резко разнятся не только по тематике, но и по стилю. В первой части изложение отличается сжатостью и краткостью и производит впечатление эпизода из какогонибудь исторического сочинения. Характерными примерами новелл первой части являются приводимые у нас «Аргивянки» и «Персидские женщины». Для второй части характерно более подробное и художественное изложение, включающее речи действующих лиц и близкое к повествовательному стилю «Параллельных жизнеописаний». В этой манере написаны «Камма» и «Тимоклея». Промежуточное место между ними занимает «Микка и Мегисто», далеко не случайно расположенная в сборнике между обеими частями: поскольку эта новелла не представляет «монографии» о подвиге одной женщины, она относится к первой части, однако стиль, объем (самая большая новелла сборника) и яркие индивидуальные образы ставят ее ближе к новеллам второй части.
[10] О походе Клеомена против Аргоса (первое десятилетие V в. до н. э.) рассказывают Геродот, VI, 76-83 (он ничего не говорит о подвиге аргивянок и объясняет отступление Клеомена 1иначе) и Павсаний, II, 20, 8-10.
[11] Сократ Аргосский — грамматик и историк, которому принадлежали труды «Описание Аргоса» и «Об обрядах».
[12] Эниалий («Воинственный») — эпитет Ареса, бога войны.
[13] Этот анекдот о персидских женщинах приведен также у Полиена, «Военные хитрости», V, 5, 1 и у Юстина, I, 6. Вариант, где героиней выступает уже некая спартанка, бранящая своих дезертировавших сыновей, мы встречаем в приписывавшихся Плутарху «Изречениях опартанок».
[14] Артаксеркс III Ох, персидский царь из династии Ахеменидов 359-338 гг. до н. э. Источники рисуют его жестоким деспотом, истребившим почти всех своих родственников.
[15] Об элидском тиранне Аристотиме, сыне Дамарета, этот рассказ Плутарха — почти единственный наш источник. Кроме чего мы располагаем краткими упоминаниями у Павсания, V, 5, 1 и VI, 14, 11, а также у Юстина XXVI, 1. Сохранились монеты с именем Аристотима. Павсаний также характеризует Аристотима как ставленника Антигона Гоната (283-239 гг. до н. э.) — македонского царя, стремившегося к господству над Грецией.
[16] Так называемый обряд гикесии, придающий просьбе религиозное значение.
[17] Сюжет этой новеллы Плутарха был использован А. Теннисоном и лег в основу его драмы «Чаша», с успехом шедшей в Лондоне в 1881 г.
[18] Галатия — область в центре Малой Азии, населенная эллинизированными пришельцами–кельтами. До середины I в. до н. э. делилась на четыре политически автономные области, управлявшиеся тетрархами («четвертовластниками»).
[19] Плутарх рассказывает вкратце о Тимоклее в биографии Александра. Ее упоминают также Полиен, «Военные хитрости», VIII, 40, и другие античные авторы.
[20] В 335 г. до н. э. на Фивах Александр хотел показать другим греческим государствам пример своей суровости, поэтому город был разрушен до основания (за исключением святилищ и дома поэта Пиндара), жители Проданы в рабство.

Хорошо ли сказано: "Живи незаметно?"

Ει καλώς είρηται το λάθε βιώσας

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Аверинцев С.С.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

*[1]

1. Однако ведь сам-то человек, сказавший эти слова, не пожелал остаться незамеченным: даже это суждение он высказал ради того, чтобы его заметили как человека необыкновенного образа мыслей, - иначе говоря, призывом к бесславию лукаво готовил себе славу!

Смешон мудрец, немудрый в деле собственном![2]

Рассказывают про Филоксена из Эриксиды и про сицилийца Гнафона [3], будто они были такими обжорами, что сморкались в блюда с лакомствами, чтобы внушить сотрапезникам отвращение к этим яствам, а самим наесться вволю; вот так и люди, не в меру жадные до славы, хотят оклеветать ее перед другими, как бы своими соперниками в любви к ней, лишь бы получить ее без состязания. Еще они похожи на гребцов, которые усаживаются лицом к корме, но корабль-то однако же гонят вперед, и обратное движение воды, возникающее от ударов весел, подталкивает суденышко, - так и эти люди, давая подобные советы, гоняются за славой, как бы отвернув от нее лицо. К чему было говорить все это, к чему записывать, к чему издавать для будущих времен, если он хотел остаться неизвестным для своих современников, - это он-то, который позаботился, чтобы о нем узнали даже потомки!
2. Но довольно об этом. Но разве само по себе изречение не худо? "Живи незаметно" - такой совет подходит гробокраду. Или, может быть, жить позорно? Почему это о нас никто и знать не должен? А вот я посоветовал бы: "Даже если ты живешь скверно - не силься жить незаметно; лучше образумься, раскайся, исправься. Если в тебе есть что-нибудь хорошее, не будь бесполезным, если дурное - не избегай воспитания".
Но лучше разграничить и обособить, кому, собственно, ты даешь такое наставление. Положим, что человеку невежественному, порочному, вздорному, - так ведь это все равно, что сказать: "Скрывай свою лихорадку, скрывай свое помешательство, а то врач узнает! Ступай, забейся в уголок потемнее, чтобы остаться со своими недугами незамеченным!" Вот твои слова: "Ты болен неотвязной и гибельной болезнью - своей порочностью; так ступай и спрячь эту зависть, эти приступы суеверия, но страшись отдать себя в руки тех, кто способен вразумлять и врачевать!"[4]
А вот в глубокой древности и больных пользовали всенародно: каждый, если сам раньше перенес ту же хворь или ходил за больным и по опыту мог сообщить что-нибудь полезное, давал нуждающемуся совет [5]: так-то, если верить рассказам, из накапливаемого опыта родилось великое искусство врачевания. Наподобие этого следовало бы и нездоровые нравы и душевные язвы обнажать перед глазами всех, чтобы каждый мог рассмотреть положение дела и сказать: "Ты гневлив? Остерегайся того-то. Ты завистлив? Предприми то-то. Ты влюблен? Когда-то и я был влюблен, но образумился". Но вместо этого люди отрицают, скрывают, прячут свои пороки и тем самым загоняют их вглубь.
Но положим, что ты советуешь таиться и скрываться достойным людям. В таком случае ты говоришь Эпаминонду: "Не начальствуй воинами!", Ликургу - "Не издавай законов!", Фрасибулу [6] - "Не свергай тираннов!", Пифагору - "Не воспитывай юношей!", Сократу - "Не веди бесед!", да и себе же первому, Эпикур, - "Не пиши писем асийским друзьям! Не зови учеников из Египта! Не сопровождай повсюду лампсакских эфебов! [7] Да и книг не рассылай, не показывай всем и каждому свою мудрость, - и не делай распоряжений о своих похоронах!" [8] В самом деле, к чему совместные трапезы, к чему собрания друзей и красавцев, к чему все эти тысячи строк, так трудолюбиво сочиненных и составленных и посвященных Метродору, или Аристобулу, или Хередему [9], дабы они и после смерти не были безвестными, коль скоро ты предписываешь добродетели - бесславие, мудрости - безмолвие, успеху - забвение?
4. Но если ты хочешь изгнать из жизни гласность, как на пирушке гасят свет, чтобы в безвестности можно было предаваться каким угодно видам наслаждения, - что же, тогда ты можешь сказать: "Живи незаметно". Еще бы - коль скоро я намерен жить с гетерой Гедией и с Леонтион [10], "плевать на прекрасное" [11] и видеть благо "в плотских ощущениях" [12] - такие вещи нуждаются во мраке и в ночи, для этого нужны забвение и безвестность. Не если кто-нибудь восхваляет в миропорядке бога, справедливость, провидение [13], в нравственном мире - закон, согласие, гражданскую общность, а в последней - достойное, а не "пользу" [14], чего ради такому человеку скрывать свою жизнь? Чтобы ни на кого не оказать доброго воздействия, никого не побудить к соревнованию в добродетели, ни для кого не послужить прекрасным примером?
Если бы Фемистокл таился от афинян, Камилл - от римлян, Платон - от Диона [15], то Эллада не одолела бы Ксеркса, не устоял бы город Рим, и Сицилия не была бы освобождена. Свет, как мне кажется, помогает нам не только видеть друг друга, но, прежде всего, быть друг для друга полезными; так и гласность доставляет добродетели не только славу, но и случай проявить себя на деле. В самом деле, Эпаминонд до сорока лет оставался безвестным и за это время не смог принести фиванцам никакой пользы; но когда ему оказали доверие и предоставили власть, он спас от гибели отчизну и избавил от рабства Элладу, воспользовавшись славой, как светом, чтобы в должный миг явить готовую к делу доблесть.

Он обжитой сияет, словно меди блеск;
Но, праздный, и заброшенный, погибнет... [16] -

не только "дом", как говорит Софокл, но и дух человеческий: в бездействии и безвестности он как бы ржавеет и дряхлеет. Тупой покой и праздная, вялая жизнь расслабляют не только тела, но и души. Как вода при отсутствии света и стока загнивает, так и у людей, ведущих неподвижную жизнь, если в них и было что хорошего, все эти врожденные силы гибнут и преждевременно иссякают.
5. Разве ты не видишь, как с приходом ночи тела людей сковывает ленивое оцепенение, а души охватывает сонная вялость, и рассудок, ограниченный пределами самого себя, словно едва тлеющий огонь, от праздности и изнеможения сотрясается несвязными видениями, свидетельствуя лишь о том, что еще живет человек?

Но едва лишь разгонит видений обманчивых стаю[17]

восходящее солнце, едва оно, как бы соединяя воедино, всех разбудит и обратит своим светом к действию и мысли, - тогда люди, "с новыми думами при начале нового дня", как говорит Демокрит [18], влекомые друг к другу душевным побуждением, словно неизбывной тягой, из разных мест собираются, чтобы приступить к трудам.
6. Мне представляется, что и самая жизнь, то, что мы вообще появляемся на свет и становимся причастными рождению, дано человеку божеством для того, чтобы о нем узнали. Никто во всем свете не знает и не ведает человека, пока он пребывает ничтожным и обособленным; когда же он родится, когда он придет к людям и вырастет, он становится известным из безвестного и заметным из скрытого. Ведь рождение - стезя не к бытию, как говорят иные, но к тому, чтобы о твоем бытии знали: кто рождается, тот еще не становится человеком, а лишь является на свет. Так и гибель существующего - это не переход в небытие, но скорее сведение через распад к недоступному для восприятия состоянию. Поэтому-то эллины, полагая, в соответствии с древними отеческими установлениями, что Аполлон - это Солнце, именуют его Делием и Пифийским [19], а владыке противоположного удела [20] - будь то бог или демон - дают прозвание в соответствии с тем, что в недоступное зрению место отходим мы, подвергаясь разрушению: его называют "темной ночи царем и праздного сна".
Я думаю, что и человека древние потому называли φως [21], что в каждом из нас живет врожденное страстное желание - познавать других и быть узнанным в общении самому. Да и самое душу некоторые философы считают по ее сущности светом; при этом они пользуются как другими доводами, так и тем соображением, что из всего сущего тяжелее всего душа переносит неведение, что она ненавидит мрак и боится темноты, внушающей ей страхи и подозрения. Свет же столь сладостен, столь желанен для нее, что ничем из иных вещей, по природе своей приятных, она не хочет насладиться без него, во мраке: свет, как всеобщая приправа, сообщает всякому удовольствию, всякой утехе и забаве привлекательность для человека. Тот же, кто ввергает себя самого в безвестность, облачается во мрак и хоронит себя заживо, тот, похоже, недоволен тем, что родился, и отказывается от бытия.
7. Ведь природа славы и бытия не чужда, по рассказам поэтов, обители блаженных [22].

Им и ночью сияет в глубинах подземных солнце,
В лугах, что покрыты пурпурными розами [23],

и перед ними простирается долина, красующаяся цветами плодоносных, цветущих и тенистых деревьев; тихо и спокойно протекают некие реки. А обитатели тех мест проводят время в воспоминаниях и беседах о делах прошедших и настоящих.
Третья же стезя, уготованная тем, кто прожил жизнь нечестиво и беззаконно, ввергает души в некий мрак, в бездну,

Отколе медлительные реки мрачной ночи Безбрежную мглу изрыгают [24].

Реки эти подхватывают обреченных каре и скрывают их в безвестности и забвении. Ведь лежащим в земле злодеям коршуны не терзают печень - она или сгорела, или сгнила! - тела наказуемых не страдают и не изнемогают под бременем груза ведь:[25]

Крепкие жилы уже не связуют ни мышц, ни костей их [26],

и у мертвых не остается плоти, которая могла бы принять наложенное наказание. Нет, - но одна кара воистину существует для тех, кто прожил дурную жизнь: бесславие, безвестность, бесследное уничтожение, которое влечет их в скорбную реку Забвения [27] и топит в бездонном и пустынном море, ввергая в никчемность и праздность, в полную безвестность и бесславие.

---

[1] «Живи незаметно» — известное изречение Эпикура (фр. 551 Usener), пользовавшееся в древности большой популярностью: упоминания о нем, его отголоски и полемика с ним встречаются у многих античных писателей, от Горация и Овидия до Фемистия и Юлиана Отступника.
[2] Эврипид, фрагмент 905.
[3] Анекдот о Филоксене и Гнафоне у других авторов не встречается. Плутарх упоминает Гнафона. как образец наглого парасита, любящего обжираться на даровщинку, также в «Застольных изысканиях», VII, 6.
[4] К сходному сопоставлению больных телесными болезнями и тех, кто нуждается во врачевании души, Плутарх прибегает в своем трактате «Как можно почувствовать свои успехи в нравственном самоусовершенствовании», гл. 11.
[5] Встречающиеся у античных авторов описания обычая всенародного консультирования больных на древнем Востоке (у вавилонян) восходят к Геродоту, I, 1–97.
[6] Фрасибул — афинский политический деятель и полководец VIV вв. до н. э., возглавивший в 404–403 гг. реставрацию афинской демократии.
[7] Об отношениях ж переписке Эпикура со своими малоазиатскими и египетскими последователями известно только из этого упоминания. В Лам–псаке (город в Малой Азии), Эпикур бывал сам и имел талантливых учеников из числа его уроженцев (Метродор, Идоменей, Колот и др.).
[8] Завещание Эпикура приводится у Диогена Лаэртского, X, 18. Оно обязывало учеников ежегодно в день рождения своего учителя совершать жертвоприношения ему самому, его родителям и братьям и, кроме того, в память о нем собираться по 20–м числам каждого месяца.
[9] Метродор из Лампсака (330–277 до н. э.) — последователь и один из ближайших друзей Эпикура, которому были посвящены многие сочинения учителя. Аристобул и Хередем — братья Эпикура; некоторые утраченные сочинения Эпикура имели форму посланий к ним, а после их смерти философ каждого из них почтил похвальным словом.
[10] Гедия и Леонтион — гетеры. Из них особенно известна вторая, характеризуемая преданием как ученая женщина: ей даже приписывалось сочинение «Против Теофраста» (Цицерон, «О природе богов», I, 33, 93).
[11] Имеются в виду слова Эпикура (фр. 512 Usener) «Я плюю на красоту и на тех, кто попусту восхищается ею, когда она не доставляет никакого удовольствия».
[12] Это высказывание Эпикура вызывает взрыв негодования у Сенеки, письмо 92, 6: «Так счастливым делает телесное ощущение? Что же ты колеблешься сказать, что человеку хорошо, если хорошо его нёбу? И ты причислишь — не скажу к мужам, но к людям — того, чье высшее благо заключено во вкусовых, зрительных и звуковых ощущениях!»
[13] Защита идеи божественного промысла, благого провидения является основным мотивом антиэпикуровской полемики Плутарха, привлекающего, по выражению Маркса, «философию на суд религии». См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Из ранних произведений. М., 1956, стр. 24. Впрочем, в нашей диатрибе вопросы отношения к религии занимают очень мало места, отступая на второй план перед основной темой.
[14] По–видимому, Эпикур говорил в какомто из своих утраченных сочинений о практической пользе как источнике морали и основе общественной жизни людей (фр. 524 Usener). Эти взгляды встречают у Плутарха немного ханжеское возмущение.
[15] Дион Сиракузский, страстный последователь и друг Платона, в 357 г. сверг в Сиракузах тиранна Дионисия Младшего. Однако из его попыток претворения в жизни аристократической утопии Платона ничего не вышло, сам он вскоре был убит своими же сторонниками, и Дионисий Младший вернулся к власти. Плутарх написал жизнеописание Диона.
[16] Софокл, фрагмент 780.
[17] Каллимах, фрагмент 93.
[18] Демокрит, II, 91, 19 слл. Diels.
[19] Эти рассуждения о природе Аполлона в высшей степени характерны для Плутарха. О солнечной сущности Аполлона Плутарх говорит неоднократно (например, «О падении оракулов», 42, «О надписи «Е» в Дельфах», 21, и др.). Эпитеты «Делий» (т. е. «Делосский») и «Пифийский» (т. е. «Дельфийский») используются Плутархом для игры слов: первое сопоставляется с прилагательным δῇλος («ясный»), второе, по–видимому, с глаголом πυνθάνομαι («узнаю»), так как солнечный свет дает возможность познавать мир.
[20] Имеется в виду Аид, имя которого, прямо не называемое, также служит поводом для игры слов ввиду · своего сходства с прилагательным ἀειδής — «незримый» (ср. ниже «в недоступное зрению место отходим мы…»). Аналогичную антитезу Аполлона и Аида как мировых начал света и тьмы мы находим у Плутарха в его диалоге «О надписи «Е» в Дельфах», 20.
[21] Снова игра слов: φώς (слово архаическое) — «муж», «человек»; φῶς — «свет».
[22] В начале седьмой главы текст сильно испорчен и содержит значительную лакуну. Перевод первой фразы главы приблизительный, по смыслу. Фразу о «третьей стезе», по–видимому, следует понимать так: одна дорога ведет человека на Олимп (если герой после смерти становится богом, как это было с Гераклом), вторая — в страну блаженных, описываемую в начале главы, третья — в места, где наказывают грешников.
[23] Пиндар, фрагмент 129.
[24] Пиндар, фрагмент 130.
[25] По распространенному мифу, коршуны терзают в загробном мире печень Тития, оскорбившего богиню Латону; что касается «бремени груза», то Плутарх мог иметь в виду Сизифа, вкатывающего камень в гору, или водоносиц–Данаид.
[26] «Одиссея», XI, 218 (пер. В. Жуковского).
[27] «Река Забвения» — Лета (λήθη по–гречески и означает «забвение»).

К непросвещенному властителю

Προς ηγεμόνα απαίδευτον

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Аверинцев С.С.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Киренцы звали к себе Платона, чтобы тот дал им законы и упорядочил их государственный строй, но Платон отказался, заявив, что трудно быть законодателем у киренцев, пока они наслаждаются таким благополучием. "Ни в чем нет столько дерзости", столько строптивости и непослушания, "как в муже том", [1] который достиг, как ему кажется, полного счастья. Именно поэтому трудно выступать советчиком правителей относительно дел правления: они страшатся дать наставлению власть над собой, чтобы оно не умалило блага их власти, подчинив ее долгу. Не знают они изречения Феопомпа, спартанского царя, который первым из царствовавших в Спарте разделил власть с эфорами [2]: когда его после этого бранила жена, укоряя, что он-де передаст детям меньше власти, нежели унаследовал сам, он возразил: "Да, меньше, но настолько же и прочнее!" В самом деле, убавив мощь своей власти и ограничив ее, он избежал зависти, а с ней и опасности.
И все же Феопомп, отведя от своей власти долю другим, как отводят воду от большого потока в каналы, все, что роздал, отнял у себя самого; но философское наставление, если правитель примет его в сопрестольники и стражи, отнимает у его власти (как это делают при чрезмерном телесном развитии) только все опасное, а здоровое оставляет.
2. Однако многие цари и правители, которым недостает ума, подражают неумелым ваятелям: как те воображают, будто их колоссы будут казаться исполненными величия и мощи, если они их изваяют с широко расставленными ногами, напряженными мышцами и разверзнутым ртом, так и они думают посредством сурового голоса, мрачного взгляда, грубого обращения, нелюдимого поведения придать достоинство и значительность своей власти. Ничуть не отличаются они от изваяний-колоссов, которые снаружи имеют герою или божеству приличествующий облик, внутри же полны земли, камня и свинца! Впрочем, громады этих статуй хотя бы осанку свою сохраняют недвижно и неколебимо, а непросвещенных полководцев и властителей их внутреннее невежество частенько заставляет шататься и падать. Не выровняв по наугольнику основания, они, возводя высокое здание могущества своего, клонятся набок.
Нужно, чтобы прежде всего само правило стояло прямо и незыблемо; затем уже, прилаживая и подгоняя к нему, выравнивают все остальное. Так и правителю следует прежде всего подчинить своей власти самого себя, выпрямить свою душу и упорядочить свои нравы, а затем уже приноровлять к себе то, что ему подвластно. Ведь не дело павшего поднимать, неуча - учить, не дело того, кто неупорядочен сам, приводить в порядок, не тому, кто не умеет покоряться, приличествует требовать покорности от других. Однако толпа имеет ложные понятия о власти и полагает, что первейшим благом является в ней то, что сам властитель не подвластен никому. Действительно, персидский царь и считал всех рабами, кроме своей супруги, господином которой он должен был бы быть прежде всего!
3. Но кто же будет править правителем? Закон, "всем смертным царь и бессмертным" [3], как сказал Пиндар, не внешним образом начертанный в книгах или на каких-нибудь скрижалях, но живущий в его душе, всегда присутствующий в ней и бодрствующий и никогда не допускающий ее остаться без руководства. У персидского царя был слуга, обязанностью которого было по утрам входить к нему и обращаться с такими словами: "Вставай, царь, и позаботься о делах, о которых велел тебе заботиться великий Оромазд! [4]" Но правитель просвещенный и разумный в себе самом имеет внутренний голос, который постоянно твердит и внушает ему это [5].
4. Анаксарх [6] сказал в утешение Александру, терзавшемуся после убийства Клита, что на. то, мол, и Зевс имеет сопрестольницами Справедливость и Правосудие [7], дабы все дела царя почитались правосудными и справедливыми. Нехорошо и бесчестно действовал он, врачуя раскаяние решимостью и впредь поступать так! Если уж пользоваться такими уподоблениями, то Зевс не сопрестольницей своей имеет Справедливость, но сам он есть Справедливость и Правосудие, сам он - всех законов начало и конец. Древние же так говорили, писали и учили, что без Справедливости и сам Зевс не может хорошо править, Справедливость же, по Гесиоду [8], - непорочная подруга совестливости, благоразумия и простоты. Поэтому в древности царей называли "совестливыми" [9]: следует, чтобы особенно чуткими к голосу совести были те, кто менее всех подвержен чувству страха. Страх же испытывать должен правитель больше перед тем, как бы не сделать это дурное, нежели - как бы не испытать: ведь первое - причина второго.
Но есть род страха, который, если он присущ правителю, свидетельствует о его человеколюбии и благородстве: это страх за подвластных ему, как бы они неприметно для себя не потерпели вреда,

Словно как псы у овчарни овец стерегут беспокойно,
Сильного зверя зачуяв [10],

и не о себе беспокоясь, но о тех, кто вверен их защите. Когда фиванцы во время какого-то праздника предались попойкам, Эпаминонд один проверял оружие и обходил дозором стены, говоря, что он трезв и бодрствует для того, чтобы другим можно было напиваться и спать. Так и Катон в Утике всем воинам, оставшимся в живых после поражения, через глашатая велел отплывать, посадил их на суда и помолился за них о счастливом плавании, а сам вернулся домой и покончил с собой: он дал своим поведением урок, о чем правитель должен тревожиться, а что ему надлежит презреть.
А вот Клеарх [11], тиранн понтийский, спал, забравшись в сундук, как змея. Аристодем [12], тиранн Аргоса, поставил свое ложе в верхнем покое над люком и спал там с гетерой, причем мать этой гетеры на ночь потихоньку убирала снизу лесенку, а утром снова притаскивала ее и подставляла. Как вы думаете, до какой же степени должен был страшиться театра и правительственного здания, Совета и пиров тот, кто из спальни сделал себе тюрьму! Да, истинные цари боятся за подданных, а тиранны - подданных, и поэтому вместе с могуществом возрастает у них боязливость: чем больше людей им подвластно, тем больше у них оснований для страха.
5. [13] В небесах Солнце являет, как в зеркале, прекраснейшее изображение и образ бога тем, кто способен узреть его в этом отражении; общинам же людским бог даровал свет справедливости и некое подобие своего разума, которое и воспроизводят люди блаженные и мудрые, усовершенствуя себя в соответствии с наипрекраснейшим образцом.
Такого образа мыслей не дает человеку ничто, кроме философского наставления. Пусть с нами не случится того, что случилось некогда с Александром: он увидел в Коринфе Диогена и молвил, восхищаясь его природными способностями и преклоняясь перед его разумом и величием душевным: "Не будь я Александром, я хотел бы быть Диогеном". Недоставало только, чтобы он сказал, что тяготится своей удачливостью, славою и могуществом, что завидует рубищу и суме - ведь при их помощи Диоген был таким непобедимым и неуязвимым, каким его, Александра, не делали войска, кони и сариссы [14]. Но ведь он имел возможность предаться философии и стать по образу мысли Диогеном, по судьбе оставаясь Александром; тем более следовало ему стать Диогеном, что он был Александром, и ему, дабы противостоять своей великой судьбе, готовившей ему много ветров и бурь, нужно было иметь много балласта и хорошего кормчего.
6. У людей маленьких, ничтожных и неопытных их бессилие в сочетании с глупостью не дает им согрешить и только волнует страстями, словно дурными сновидениями, их души: их желания не могут быть осуществлены. Но если с порочностью соединяется могущество, то оно предоставляет страстям средства и силу. Верно сказал Дионисий, что человек больше всего наслаждается властью тогда, когда его желания быстро исполняются. Потому-то велика опасность, как бы тот, кто может делать, что хочет, не захотел того, что не должен!

Скоро, как было сказано слово, исполнено дело [15];

порок, когда могущество открыло ему быструю дорогу, добивается удовлетворения любой страсти, превращая гнев в убийство, похоть - в любодеяние, алчность - в захват чужого добра. "Скоро, как было сказано слово", уже погиб тот, кто вызвал недовольство властителя; одно подозрение и ·-· оклеветанный казнен! Молния, по словам естествоиспытателей, в своем возникновении следует за громом - как поток крови за нанесением раны, - но воспринимаем мы сначала ее, потому что слух наш дожидается звука, а зрение идет навстречу свету; вроде этого и у сильных мира сего кары предшествуют законному обвинению и осуждение опережает доказательство виновности.

Бессилен дух страстям противоборствовать,
Как цепкий якорь волн напор выдерживать [16],

если только серьезное размышление не остановит и не сдержит произвола правителя, и он не будет брать пример с солнца: когда оно, поднявшись к северу, достигает наибольшей высоты, оно движется особенно медлительно, неторопливостью делая свое движение безопасным.
7. К тому же скрыть пороки власть имущего невозможно.. Если страдающие падучей болезнью окажутся на каком-нибудь высоком месте, их одолевает головокружение и судороги, выдавая их болезнь. Так и с людьми непросвещенными и невежественными: если судьба немного вознесет их, дав им хоть какое-нибудь богатство, или славу, или власть, то в скором времени она даст увидеть их нравственное падение. Или лучше скажем так: пока сосуды пусты, ты не отличишь целого от треснувшего, но наполни их, и ты увидишь, откуда льется: так и души, тронутые пороком, не удерживают могущества, но изливают через дыры, причиняемые их похотью, раздражительностью, кичливостью, невежеством.
Да что уж говорить, если самые ничтожные недостатки дают пищу для сплетен о людях выдающихся и прославленных. Кимона укоряли за пристрастие к вину, Сципиона за излишнюю сонливость, Лукуллу ставили в вину не в меру роскошные пиры.[17]

---

[1] «Ни в чем нет столько дерзости, как в муже том», — Еврипид, фрагмент 788, 1.
[2] Феопомп — спартанский царь, правивший приблизительно в середине VIII в. до н. э. Эфоры — высшие должностные лица Спарты, числом пять, которые в длительной борьбе с царями постепенно добились полного контроля над ними.
[3] Пиндар, фрагмент 169.
[4] Оромазд — переделанное на греческий лад имя верховного божества персов (Ахурамазда).
[5] Мы пропускаем конец главы — расплывчатые рассуждения о правителе как «образе бога всеустрояющего».
[6] Анаксарх из Абдеры — философ, ученик Демокрита; сопровождал Александра Великого в его походах. Как Александр на пиру убил своего лучшего друга Клита и как мучительно он потом раскаивался, Плутарх описывает в биографии Александра.
[7] Слова «справедливость» и «правосудие» по–гречески тождественны с именами богинь Дикэ ж Фемиды.
[8] Гесиод, «Труды и дни», ст. 256.
[9] Игра слов: греческое прилагательное αἰδοῖος обозначает как «того, кто стыдится», т. е. «совестливого», так и «того, кого стыдятся», т. е. «почтенного», «уважаемого», «чтимого» человека. К царям это слово применялось, разумеется, во втором значении.
[10] «Илиада», X, 183 сл.; пер. Н. Гнедича.
[11] Имя понтийского тиранна Клеарха не встречается больше ни у одного древнего писателя.
[12] То же самое Плутарх рассказывает в биографии Арата о тиранне по имени Аристипп.
[13] Мы опускаем начало главы — мало связанную с темой трактата — критику стоического пантеизма с платонических позиций.
[14] Сарисса — длинное македонское копье.
[15] «Илиада», XIX, 242; пер. Н. Гнедича.
[16] Стихи из трагедии неизвестного автора.
[17] В биографии Кимона (гл. 15) Плутарх горячо защищает его от обвинения в излишней приверженности вину. О пирах Лукулла он сам отзывается в жизнеописании последнего (гл. 40) достаточно неодобрительно.

О том, что не надо делать долгов

Περί του μη δειν δανείζεσθαι

Автор: 

Плутарх

Переводчик: 

Аверинцев С.С.

Источник текста: 

Памятники поздней античной научно-художественной литературы. Наука. 1964.

1. Платон в своих "Законах"[1] воспрещает просить воду у соседа, за исключением случая, когда ты уже копал на своей земле вплоть до так называемого глиняного слоя и все-таки не обнаружил родника: дело в том, что этот глиняный слой по своей жирности и плотности имеет свойство задерживать воду. Подобает, стало быть, чтобы у другого брал только тот, кто не может найти необходимое у себя самого: закон хочет оказывать помощь только нужде. Разве не хорошо было бы иметь такой же закон и о деньгах - воспретить занимать их у соседа и ходить по чужим колодцам, пока ты наперед у себя дома не проверишь свои средства и не соберешь по крохам все, что может выручить в нужде? А то ведь, глядишь, по привычке к тратам, к мотовству, к распущенности те, кто и мог бы обернуться своим добром, вместо этого без надобности занимают под большие проценты. И вот тому веское доказательство: ведь неимущим-то ссуды не дают. Ссужают того, кто хочет широкой жизни, и для получения ссуды он должен представить поручителя и установленные доказательства своей платежеспособности; а между тем как раз платежеспособному стыдно делать долги.
2. Зачем тебе пресмыкаться перед менялой, перед ростовщиком? Обратись за ссудой к собственному столу. У тебя есть серебряные кубки, блюда, подносы: если нужно, откажись от них! Взамен них прекрасная Авлида или Тенедос украсят твой стол глиняной утварью, и она будет чище серебряной: от нее не будет непереносимо вонять долгами, которые изо дня в день не хуже ржавчины разъедают твою роскошь. Глиняная утварь не станет напоминать тебе о календах и новолунии, этом священнейшем дне месяца, который ростовщики превратили в несчастливый и роковой день. Тех, кто вместо продажи своего имущества предлагает его в обеспечение заимодавцу, не избавит и сам Зевс, Хранитель достояний (Ктесий), - этих-то людей, которым стыдно принимать плату за свои вещи и не стыдно выплачивать этими же вещами проценты! Распорядился же Перикл сделать убор самой богини [2], в котором было на сорок талантов чистого золота, свободно снимающимся, дабы можно было, по его словам,"воспользоваться золотом в случае военной необходимости и затем сполна вернуть". Вот так и нам, когда нас осаждает нужда, вместо того, чтобы открывать ворота неприятелю-заимодавцу и позволять ему уводить в рабство наше добро, лучше пожертвовать всем излишним на нашем столе, в постели, выездах, во всей нашей жизни: лишь бы сберечь свободу в надежде на лучшие времена, а уже там все можно будет без труда вернуть себе. 3. Вспомним, как римские женщины пожертвовали Аполлону Пифийскому свои украшения, переплавили их в золотой кратер и отослали в Дельфы; как карфагенские женщины остригли головы и передали свои волосы на веревки для военных машин, на благо отечества! А мы, стыдясь жить скромно, сами предаем себя в рабство закладами и расписками, между тем как наш долг - ограничить нужды, уничтожить и распродать все излишки и через это воздвигнуть алтарь свободы для нас самих, для наших жен и детей. В Эфесе Артемида дарует прибегающим к ее алтарю должникам безопасность и свободу от заимодавцев; но святилище Бережливости повсеместно раскрывает свои двери для рассудительных людей, предоставляя им надежное убежище и светлый, полный достоинства покой. Во время мидийских войн пифия возвестила афинянам, что бог дарует им"деревянную стену"[3], и они ради свободы покинули землю, город, имущество и дома, спасшись на корабли. Так и нам, если мы хотим жить свободными людьми, бог тоже дарует деревянный... стол, глиняное блюдо и грубый плащ.

Не помышляй о конях...[4]

ни об упряжи разукрашенных серебром повозок - стремительный бег процентов нагонит тебя и на них. Нет, лучше на любом осле или лошаденке беги заимодавца, этого злого тиранна, который требует не"земли и воды", как некогда мидянин [5], но протягивает руку к твоей свободе и посягает на доброе имя! Когда гы не платишь, он к тебе пристает; когда платишь, не берет; когда распродаешь добро - снижает цену; когда не хочешь продавать -· заставляет; когда ты судишь - подает на тебя жалобу; когда под присягой отрекаешься - уличает в клятвопреступлении; когда идешь к нему - его нет дома; когда ты сидишь у себя - сторожит у порога и барабанит в дверь.
4. Что проку афинянам от того, что Солон запретил ссужать деньги под залог личной свободы? Граждане и так в рабстве у любого ростовщика, и даже не у него самого -- это бы еще не обидно! - но у его наглых, грубых и злобных рабов, подобных тем огненным палачам и истязателям, которые, если верить Платону [6], приставлены к нечестивцам в Аиде. Ведь и эти люди превращают для несчастных должников агору в какую-то"обитель грешных душ", не хуже коршунов терзают их,

Роясь в утробе глубоко...[7]

и не дают им, словно Танталам, притронуться к плодам своего же мнения.
Дарий послал некогда Датиса и Артаферна [8] с цепями и веревками для пленных в руках; вот так и они таскают с собой ящички с расписками и договорами - настоящие цепи для Эллады! От города к городу странствуют они и всюду сеют - не благое семя, как некогда Триптолем [9], но зловещие, плодовитые, цепкие корни долгов, которые дают такие разрастающиеся побеги, что эта поросль удушает целые города. Говорят, будто зайчиха, рожая один приплод, в это самое время выкармливает другой и вынашивает третий; так и у этих мерзостных варваров лихва порождает лихву, не успев зачать. Действительно, выдав деньги, они немедленно требуют часть назад, положив, снова берут и пускают в рост то, что получили за выдачу ссуды.
5. У мессенян говорят:

Есть, кроме Пилоса, Пилос, но есть еще Пилос и третий,

а про ростовщиков можно сказать так:

Кроме лихвы, есть лихва, но есть лихва еще третья!

И смеются же они, надо полагать, над утверждениями естествоиспытателей, будто"из ничего не происходит ничто"[10]! Ведь у них-то из того, чего еще нет, что еще не существует, получаются проценты. Заниматься откупами и действовать в пределах закона эти люди считают за бесчестие; вместо этого они отдают деньги в рост на совершенно беззаконных или, лучше сказать, грабительских условиях. Ибо тот, кто получает меньше, чем значится в расписке, ограблен.
Персы считают ложь вторым по значению пороком, а первым - склонность залезать в долги: ведь должникам все равно приходится то и дело прибегать и ко лжи. Но еще больше прибегают к ней заимодавцы, которым ничего не стоит записать в своих расходных книгах, будто они выдали имярек такую-то сумму, а на деле дать меньше. И ведь эта ложь проистекает не от нужды, не от безвыходности, но единственно от жадности, от ненасытности, которая в конце концов не приносит никакого удовольствия им самим, но только бессмысленную гибель их жертвам. Ведь заимодавцы не возделывают полей, которые они отняли у своих должников, не живут в домах, из которых вышвырнули хозяев, не едят с их столов и не носят их одежд. Вместо этого, как только один погибнет, его гибель служит к уловлению в эти же сети другого. Эта напасть, как огонь, жарче разгорается, пожрав и истребив то, что ей попалось, и от этого шире распространяется. Но тот, кто разжигал этот пожар и подкладывал топливо, - сам ростовщик - получает от этого одну корысть: он может время от времени читать в своих записях, сколько народу он продал, сколько разорил и по каким путям движутся деньги, чтобы стекаться в одну груду.
6. Не подумайте, что я говорю все это потому, что у меня война с ростовщиками:

Муж их ни коней моих, ни тельцов никогда не похитил - [11]

я только хочу показать тем, кто не бережется долгов, с каким бесчестием, с каким рабством это сопряжено, так что идти к ростовщику - признак крайнего неразумия и слабодушия. У тебя есть средства? Так не занимай без нужды. У тебя ничего нет? Так не занимай, коль скоро все равно не сможешь отдать. Вот как следует рассматривать каждый отдельный случай.
Катон сказал одному старику, который предосудительно вел себя:"Мой друг, у старости и так много тягот, к чему ты прибавляешь к ним еще и позор?"Так и ты не прибавляй к тяготам бедности, которых и без того много, еще и безвыходной задолженности; не отнимай у бедности ее единственного преимущества перед богатством - спокойствия! Не то к тебе подойдет забавное присловье:

Мне козы не снести - навали мне на плечи корову!

Ты не можешь нести бремя бедности и сажаешь себе на шею еще и ростовщика - поклажу, непосильную и для богача!
"Как же мне прокормить себя?" - И ты это спрашиваешь, располагая руками, ногами, голосом, будучи человеком, которому дано любить и быть любимым, оказывать услуги и с благодарностью их принимать? Учи грамоте, наймись дядькой, привратником, моряком, лодочником: ничто из этого не может быть ни постыднее, ни горше, чем выслушивать слова:"Отдавай долг!"
7. Однажды Рутилий подошел в Риме к Мусонию [12] со словами:"Мусоний, а ведь Зевс-Спаситель, которому ты хочешь следовать и подражать, не берет в долг!"Мусоний улыбнулся и возразил:"Но ведь и не дает!"Дело в том, что Рутилий сам занимался ростовщичеством, а Мусония попрекал его долгами. Но какова, однако, стоическая гордыня! Что тебе за нужда тревожить самого Зевса-Спасителя? Разве ты не мог почерпнуть примера из того, что перед глазами? Не берут в долг ласточки, не берут в долг муравьи, а ведь их природа не снабдила ни руками, ни речью, ни ремеслами! Но ведь и люди, одаренные разумом, держат при себе коней, держат псов, куропаток, галок - за то, что те поддаются выучке. Как же ты можешь так плохо думать о себе: неужели же твоя речь нескладнее, чем у галки, твой голос слабее, чем у куропатки, твоя порода хуже, чем у пса? Неужели ты ни при едином человеке не можешь снискать пропитание, как его слуга, собеседник, сторож, боец? Как ты не видишь все выходы, которые предлагают тебе земля и море?
Комик Кратет говорит [13]:

Видеть пришлось и Микилла: прилежно трудяся, сидел он,
Шерсть торопливо чесал. В трудах и жена помогала:
Так боролись они с нуждою и голодом...;

а Клеанф [14], когда царь Антигон, долго его не видавший, встретил его в Афинах и спросил:"Что, Клеанф, все работаешь на мельнице?" - ответил ему:"Все работаю, царь, чтобы не пришлось расстаться с Зеноном и с философией". Что за мужество было у человека, который тою самой рукой, которой вращал жернова и месил тесто, затем писал о богах, о луне, о звездах, о солнце! А нам подобные занятия кажутся рабскими, и мы, чтобы сохранить достоинство свободного человека, влезаем в долги, а после заискиваем и лебезим перед рабами, угощаем их, задариваем, подкупаем - и все это не из бедности, ибо бедному никто в долг не поверит, но ради тщеславия! Если бы мы довольствовались необходимым для жизни, то самой породы ростовщиков не было бы на свете, как нет кентавров и Горгон: роскошь породила заимодавцев, как золотых дел мастеров, как чеканщиков по серебру, как торговцев благовониями и притираниями. Не на хлеб и не на вино занимаем мы в долг, но на приобретение земли, рабов, мулов, лож, столов, на игры, которые мы из честолюбия устраиваем для народа, не получая за это никакой благодарности. Но кто однажды попался в эту сеть, остается должником до гроба, попадая от одного наездника к другому, как взнузданная лошадь, которая уже никогда не увидит своих лугов и пастбищ. Должник обречен блуждать, как демоны, изгнанные из. среды богов и с небес у Эмпедокла [15]:

Сила эфирная их низвергает в пространное море,
Море на землю кидает, земля же гонит в сиянье
Неистомного солнца, а Гелий в эфирные выси
Снова ввергает, -

так и его передают один другому то ростовщик или барышник из Коринфа, то из Патр, то из Афин, покуда он, отовсюду получая удары, наконец сам окончательно не раздробится и не разменяется на проценты! Если ты упал в грязь, надо немедля вставать или спокойно лежать, а если начнешь шевелиться и вертеться, вымокшее тело измарается еще больше: так и должники усугубляют свои невзгоды, если пытаются отделаться от одних долгов, влезая в другие и беря на себя новые проценты, так что уподобляются больным разлитием желчи, которые обычно не позволяют ухаживать за собой, не принимают врачебных предписаний и только собирают желчь: так же точно и эти не хотят принять решительных мер к выздоровлению, но в назначенные годовые сроки с мучениями и терзаниями вносят проценты, и когда набегают новые, испытывают те же приступы тошноты и головокружения. Вместо этого им следовало бы раз и навсегда разделаться с долгами и вернуть себе свободу.
8. Теперь моя речь обращается уже к тем состоятельным и бесхарактерным людям, которые говорят:"Что же мне, жить без рабов, без дома, без крова?"Так мог бы сказать врачу раздувшийся от водянки больной:"Что же мне, прикажешь исхудать?" - "А почему бы и нет, если это необходимо для выздоровления?"Так и ты откажись от рабов, чтобы самому не стать рабом; распродай вещи, чтобы не продали тебя самого! Послушай-ка басню про коршунов: когда одного из них вырвало, и он закричал, что у него вышла наружу кишка, другой возразил:"Что же тут страшного? это кишка не твоя, а того трупа, который мы недавно растерзали!"Так и любой должник продает не свой участок, не свой дом, но землю и дом своего заимодавца,, которого он по закону сделал хозяином всего этого. - "Но, клянусь Зевсом, - скажет он, - это поле оставил мне отец!" - Но ведь он тебе оставил еще и свободу и честь, которые ты должен ценить еще выше! Твой родитель дал тебе еще руки и ноги, однако если твоя рука или нога будет поражена гангреной, ты сам заплатишь за то, что ее тебе отрежут. Калипсо надела на Одиссея плащ,

Благовонным одевши покровом [16],

еще издававшим запах бессмертной плоти, - памятный дар своей любви: но когда Одиссей, потерпев кораблекрушение и погрузившись в волны, с трудом выбился на поверхность, а ткань намокла и отяжелела, он стянул ее с себя и отбросил, препоясал нагую грудь покрывалом и так

Поплыл, на землю взор устремляя [17],

а когда спасся, не испытал недостатка ни в одежде, ни в еде. Гак что же, разве это не настоящая буря для должников, когда в назначенный срок появляется заимодавец со словами:"Отдай долг!" -

Рек, и тучи собрал, и подъял пучину морскую:
Быстро слетелись и Эвр, и Нот, и Зефир необорный [18],

и проценты начали бурно вздыматься. Теснимый волнами должник борется с их бременем, но выплыть наверх он не в силах, так что погружается в пучину и исчезает вместе с поручившимися за него друзьями.
А вот фиванец Кратет [19], не терпя никакого принуждения, не будучи никому ничего должен, но тяготясь проистекающими от богатства хлопотами и беспокойствами, отказался от своего имущества в 8 талантов и, взяв рубище и суму, бежал к философии дорогой нищеты. Так и Анаксагор бросил свои стада и земли. Да нужны ли такие примеры, если поэт Филоксен, владевший в сицилийской колонии земельным наделом, обеспечивавшим ему совершенно безбедное существование, когда увидел, что в этих краях царят роскошь, разврат и невежество, молвил:"Клянусь богами, чем мне пропадать из-за этого имения, лучше уж пусть оно пропадает из-за меня", отдал надел другим и отплыл прочь. Между тем должники терпят грубые напоминания, суровые требования, рабскую жизнь, пускаются на ухищрения; все это они сносят и не перестают, подобно Финею, кормить некиих крылатых гарпий, которые приносят и сейчас же вновь уносят их еду, и к тому же не сообразуясь со временем: нет, они закупают хлеб еще до жатвы, и скупают масло прежде, чем поспеют оливы. Ростовщик говорит:"Вино я забираю за столько-то", и вписывает цену в книжечку, между тем как гроздь еще висит на лозе и зреет, дожидаясь Арктура.

---

[1] Платон,«Законы», VIII, 844в.
[2] Статуя Афины в Парфеноне.
[3] Двусмысленное пророчество дельфийского оракула афинянам перед персидским нашествием:«укрыться за деревянной стеной». Некоторые видели в этом указание на стены акрополя, но возобладало аллегорическое толкование, согласно которому»деревянные стены»означали борта кораблей; афиняне вывезли жен и детей из Аттики, сами сели на корабли и одержали победу в морском бою при Саламине.
[4] Начало вышеупомянутого пророчества.
[5] Формула требования покорности, с которой приходили в Грецию вестники персидского (индийского) царя.
[6] Платон,«Государство», X, 615е.
[7] «Одиссея», XI, 579.
[8] Персидские полководцы, возглавлявшие поход на Грецию в 490 г. до н. э., закончившийся поражением при Марафоне.
[9] Триптолем — герой элевсинского культа, изобретатель плуга и любимец Деметры, которая научила его земледелию, чтобы он, в свою очередь, обучил ему человечество, облетая землю на колеснице, запряженной крылатыми змеями.
[10] Одно из основных положений античной материалистической натурфилософии; Лукреций переложил этот тезис в стих: «Из ничего ничего даже волей богов не бывает»(I, 150).
[11] «Илиада», I, 154.
[12] Гай Мусоний Руф — римский философ–стоик первой половины I в. н. э. Приводимый эпизод и комментарий к. нему характерен для отношения Плутарха к стоицизму.
[13] Кратет — афинский комик V в. до н. э., старший современник Аристофана.
[14] Клеанф (вторая половина III в. до н. э.) — глава стоической школы, преемник Зенона, по преданию зарабатывавший на жизнь тяжелым физическим трудом, чтобы иметь возможность учиться философии.
[15] Эмпедокл переосмыслял в духе пифагорейски окрашенной философской мистики старое мифологическое представление о десятилетних мучениях божества, нарушившего принятую на Олимпе клятву водой Стикса.
[16] «Одиссея», V, 264.
[17] «Одиссея», V, 439.
[18] «Одиссея», V, 291, 295.
[19] Кратет — философ–киник, смягчавший в своем учении крайности кинизма и потому симпатичный Плутарху; Плутарх написал его биографию, которая до нас не дошла.