Латинские эпиграфические стихотворения, сохранившиеся на каменных плитах, на стенах домов, на предметах утвари и т. д., составляют особый вид литературного жанра, крупнейшим представителем которого в Риме был Марциал. Это либо посвятительные надписи божествам или живым людям, либо надгробные надписи, либо надписи на предметах хозяйственного обихода (ложках, тарелках и т. п.). Особого вида надписи - стихи на стенах.
Стихотворных надписей времен республик"! сохранилось сравнительно мало. Надписи, помещенные в настоящем сборнике, относятся к императорскому времени, но точная датировка их в большинстве случаев затруднительна. Надгробные надписи обычно составлялись по шаблонам, и поэтому, даже при возможности сколько-нибудь точной : их датировки, все-таки нельзя решить, к какому времени восходит тот или другой шаблон. Но есть и такие эпитафии, которые составлены применительно к определенному случаю. Такие надписи (ср., например, надгробие Непоту или эпитафию коню императора Адриана) наиболее интересны, как по содержанию, так и по своим поэтическим достоинствам. Авторов надписей мы не знаем, но некоторые из них сочинены людьми, несомненно обладавшими подлинным поэтическим дарованием.
1[1]
Гению божества Приапа сильного, мощного, непобедимого Юлий Агафемер, отпущенник Августа старанием друзей по внушению сна.
Славься, вышний Приап, родитель мира!
Подари ты мне в юности веселье,
Наколдуй, чтоб мальчишкам и девчонкам
Я нахальным бы взглядом полюбился,
Чтобы шутка и радостная песня
Облегчала гнетущие заботы,
Не пугала бы тягостная старость,
Не сжималось бы горло страхом смерти,
Уводящей в обители Аверна,
10 Где томятся таинственные Маны,
И откуда никто не возвращался.
Славься, вышний Приап, родитель, славься!
- - -
Все сюда, все сюда, красотки-нимфы,
О священной пекущиеся роще,
священных пекущиеся струях!
Все сюда, и согласно величайте
Голосами певучими Приапа:
"Славься, вышний Приап, родитель мира!"
Приложитесь к Приапову величью,
20 Увенчайте венком благоуханным
Божью мощь и опять провозгласите:
"Славься, вышний Приап, родитель мира!"
Это он, отгоняя нечестивцев,
Вам позволил резвиться по тенистым
Тихим рощам, не ведающим скверны;
Это он от источников священных
Гонит тех, кто преступною ногою
В них вступает, мутя святую влагу,
Кто в ней руки полощет и при этом
30 Не помолится вам, красотки-нимфы.
"Будь же милостив!" - молвите вы богу, -
"Славься, вышний Приап, родитель, славься!"
- - -
О Приап, благодетель мощный, славься!
Зачинателем звать тебя, творцом ли,
Называть ли Природой или Паном?
Ибо в силе твоей берет начало
Все живое на суше, в море, в небе,
Все, что славит великого Приапа!
Сам Юпитер по твоему веленью,
40 Отлагая палящие перуны,
Покидает свой трон, пылая страстью.
Ты - любимец Венеры благодатной,
Нежных Граций и пылкого Амура,
И Лиэя, несущего веселье:
Без тебя нам и Грации не милы,
И Венера, и Купидон, и Бахус.
О Приап, благодетель мощный, славься!
Девы чистые шлют тебе моленья -
Развязать их девичьи поясочки;
50 Молят жены, да будут их супруги
Сил полны и в любви неутомимы.
Славься, вышний Приап, родитель, славься!
2[2]
Из всеродящей, всеплодной земли поднимаются всходы,
Солнцем согретая днесь их рожает искусница-почва,
Радует все, веселит, зеленеют леса, расцветают
Свежие всюду цветы в плодотворном дыхании вешнем.
Дружно поэтому все воздадим мы отчую почесть
Богу Сильвану, кому поют и ручьи и дубравы,
Роща из камня растет, разрастаются ветви деревьев.
- - -
Вот в твою честь жертвуем здесь резвую мы овечку,
Вот в твою честь - волей отца с острым серпом - козленок,
Вот в твою честь милый тебе свежий венок сосновый.
- - -
Так вещает мне жрец верховный бога.
Веселитесь, фавны и дриады,
Веселитесь, пойте здесь во храме,
Из моей выходя, наяды, рощи.
- - -
Фавн играть будет здесь на свирели своей,
И парнасский напев будет громко звучать,
Бассариды пускай громко флейта поет,
Сдержит пусть Аполлон бег ретивых коней
3[3]
Нимфа здешних я мест, охраняю священный источник,
Дремлю и слышу сквозь сон ропот журчащей струи.
О, берегись, не прерви, водоем беломраморный тронув,
Сон мой: будешь ли пить, иль умываться, молчи.
4[1]
Жил покуда, пил я вволю. Пейте, кто остался жив!
5[2]
Тот я, кто некогда был по всей Паннонии славен.
Первенство мне присудил Адриан, когда из Батавской
Тысячи храбрых мужей удалось мне Дуная глубины
Преодолеть, переплыв его воды при полном доспехе.
Я и стрелу налету, как повиснет она и обратно
В воздухе падает вниз, расщеплял своею стрелою;
Да и в метанье копья ни римский воин, ни варвар
Не побеждали меня, ни в стрельбе из лука парфянин.
Увековечены здесь дела мои памятным камнем.
Видевший это пускай моим подвигам следует славным,
Мне же примером служу я сам, совершивший их первым.
6[3]
Скорбно когда я рыдал о похищенном смертью Непоте,
Воплем унылым кляня Парок прогнившую нить,
И безутешно стенал об участи юности горькой,
Сердце мое же томил тягостный новый недуг,
Плакал я о себе одиноком, покинутом, жалком
Так, что потоками слез тронуть и камни я мог, -
В час предрассветный, когда Светоносец росистый огнями
Все озарял, восходя на окрыленном коне,
В звездном сияния я увидел сверкающий образ,
10 С неба спускавшийся вниз. Был это вовсе не сон:
Истинный был у него и облик и речь, но осанкой
Превосходил он своей юношу, милого мне.
Взором пылающих глаз и плечами ярко блистая,
Он обратился ко мне с речью из розовых уст:
"Родич почтенный, зачем напрасно по мне, вознесенном
К звездам, тебе горевать? Бога оплакивать брось,
Чтоб, по неведенью, ты, о взятом в обители неба
Горько скорбя, не навлек гнева божеств на себя.
Нет, не свергнут меня к угрюмым Тартара волнам,
20 Не повлекут мою тень по Ахеронтову дну,
Нет, я не буду веслом подталкивать темную лодку,
Не устрашусь твоего жуткого лика, Харон,
И не осудит Минос меня престарелый; по мрачной
Не побреду я земле, не утону я в воде.
Матери, встань, расскажи, чтоб не плакала денно и нощно
Так обо мне, как скорбит в Аттике Итиса мать.
Ведать мне смерти края запретила святая Венера
И водворила меня в светлые выси небес".
Я поднимаюсь, мне дрожь охладелые члены объяла,
30 Благоуханием все было наполнено здесь.
Благословенный Непот! Иль, Амуров толпой окруженный,
Как Адонис ты играть весело будешь теперь,
Или в кругу Пиэрид наслаждаться, иль в свите Паллады, -
Сонм небожителей всех радостно примет тебя.
Если захочешь ты тирс плющом плодовитым украсить
И виноградной лозой голову, - будешь ты Вакх.
Если отпустишь власы и лавром увьешь их, а в руку
Лук ты с колчаном возьмешь, - будешь ты Феб-Аполлон.
Коль с рукавами наденешь тунику фригийскую, - Аттис
40 Новый в Кибеле зажжет страстное пламя любви.
Если удил острие в устах ты вспененных почуешь,
Киллар, верхом на тебе будет красавец сидеть.
Кем бы ни стали, Непот, величать тебя - богом, героем,
Сын твой, и мать, и сестра пусть будут счастливо жить!
Это - чудеснейший дар, прекрасней венков, благовоний,
Не уничтожат его время и пламя костра.
7[4]
Сам я, Виталий, себе при жизни сделал гробницу
И, когда мимо иду, читаю я сам свои вирши.
Исколесил я весь округ пешком со своей подорожной,
Зайцев собаками брал, и лисиц случалось травить мне.
Кроме того, я непрочь подчас был и чарочку выпить:
Юности я потакал во многом, будучи смертен.
Юноша умный! поставь себе ты при жизни гробницу.
8[5]
Он, кто всю свою жизнь, ему данную, прожил, как скряга,
Был и к наследнику скуп, да и себя не щадил,
Здесь, по кончине, велел на веселом пиру возлежащим
Изобразить он себя мастеру ловкой рукой,
Чтобы хоть в смерти он мог найти покой безмятежный
И без тревог и забот, им наслаждаясь, лежать.
Справа сидит его сын, который в походе военном
Пал еще до похорон скорбных отца своего.
Но разве можно помочь усопшим веселой картиной?
Лучше гораздо для них было бы в радости жить.
9[6]
Веселись, живущий в жизни, жизнь дана в недолгий дар:
Не успеет зародиться - расцветет и кончится.
10[7]
То, что должна была дочь отцу начертать на гробнице,
Дочери это отец вместо того начертал.
11[8]
Я, кому строгий закон не давал гражданской свободы,
В смертной доле теперь вечной свободы достиг.
12[9]
Надпись читающий здесь, не забудь, что и ты тоже смертен.
13[10]
Были мы смертными, стали ничем.
Посмотри же, прохожий,
Как недалек наш путь от ничего к ничему.
14[11]
Эй ты, прохожий, видно, ты устал идти,
Пусть долог путь твой, но он здесь окончится.
15[12]
Я наживался и вновь растрачивал все нажитое;
Смерть наступила, и вот нет ни наживы, ни трат.
16[13]
Вырвался я, убежал. Судьба и Надежда, прощайте!
Нет мне дела до вас: вы надувайте других.
17[14]
Ты, кто здесь имена наши прочел, будь здоров.
18[15]
Горько, прохожий, оплачь, человека печальную участь:
Помни, тебе предстоит та же судьба, что и мне.
Мне предоставлен землей этот дом и могила для праха,
Червь ненасытный грызет бренное тело мое:
Кто всемогущим творцом поселен был в обители рая,
Грех несказанный тому тленье в удел присудил.
Мать и отец называли меня когда-то Счастливым,
Всю свою жизнь посвятил я врачеванью людей:
Многих излечивать мог я от их тяжелых недугов,
Сам же болезни своей так и не смог одолеть.
19[16]
В Галлии я родилась; от богатого жемчугом моря
Имя мое: красоте это достойная честь.
Смело в дремучих лесах умела я рыскать по следу
И по высоким холмам зверя пушистого гнать.
Не приучали меня ходить на своре несносной,
Да и не били совсем по белоснежной спине.
Мягко мне было лежать у хозяев моих на коленях
И на постельке своей сладко усталой дремать.
Молча могла бы сказать я больше всякой собаки
И не пугала ничуть лаем своим никого.
Но погубили меня роковые несчастные роды,
И на могиле мой прах мрамором скромным покрыт.
20[17]
Борисфенит Аланский,
Цезаря конь проворный,
По полю и болотам
И по холмам этрусским
Носившийся, как птица,
За кабаном паннонским;
И вепрь его в погоне
Белым клыком поранить
Ни разу не решился,
Хотя б из уст слюною
Хвост он ему обрызгал,
Что происходит часто.
Но в цвете лет и силы
И невредимый телом,
Своим настигнут роком,
Здесь погребен он в поле