Заглавие этого раздела - условное. Античность не оставила нам такого полного и систематизированного свода латинской "легкой" поэзии", каким в греческой литературе является известная Палатинская Антология. Латинские эпиграммы, рассеянные по множеству рукописных сборников, были собраны воедино лишь учеными нового времени. Это собрание и принято называть "Латинской антологией". Ядро ее образует так называемый Салмазиевский сборник - открытая в 1615 г. французским филологом Клавдием Салмазием неполная копия обширного свода мелких стихотворений, составленного в начале VI в. н. э. в Африке, при дворе вандальских королей. В значительной части этот сборник состоит из стихов африканских поэтов вандальского времени во главе с талантливым версификатором Луксорием. Но в нем немало также произведений предшествующих веков. Впрочем, датировка отдельных стихотворений Антологии сплошь и рядом представляет непреодолимые трудности.
Эпиграмма была едва ли не самым популярным поэтическим жанром античности. Малый объем, привычные темы и приемы, а также превосходные образцы в греческой поэзии способствовали широкому распространению эпиграмматического творчества. Поэтому эпиграмма быстро стала достоянием дилетантов, имена которых не сохранились в истории литературы. Отсюда обилие безымянных произведений в Антологии. Но даже наличие имени автора редко что-нибудь дает для понимания стихотворений. Так, мы знаем, что поэт Анний Флор был придворным императора Адриана, обменивался с ним шутливыми стишками; может быть, этот Флор и историк Флор являются одним и тем же лицом. Поэт Тибериан, вероятно, тождествен с Тиберианом, крупным провинциальным чиновником, который в 335 г. был наместником Галлии. "Брату Пентадию" посвятил одно из своих сочинений знаменитый Лактанций, христианский писатель конца III - начала IV в. н. э., но нет уверенности, что этот Пентадий и поэт Антологии - одно и то же лицо. Странствующим ритором был Веспа, учеными грамматиками - Симфосий и "Двенадцать мудрецов" с их звучными именами. Вот все, что мы знаем о представленных здесь поэтах. Тукциан, Региан, Модестин, Сульпиций Луперк и многие другие остаются для нас только именами.
Состав "Латинской антологии" пестр и разнообразен. Наряду с обычными краткими эпиграммами в нее входят довольно обширные лирические стихотворения и целые поэмы. Содержание большей части этих стихотворений традиционно: это стихи на случай, разработки мифологических и любовных тем. Поэты упадка подражали поэтам расцвета, и лишь местами в их гладких стихотворных упражнениях угадываются следы породившей их эпохи. Таковы анонимные эпиграммы о разорении древних храмов и библиотек. Такова "Хвала Солнцу", в которой отразился культ Непобедимого Солнца, пользовавшийся широким распространением в империи, особенно при Северах. Таково чувство красоты природы в "Ночном празднестве Венеры" и в стихах Тибериана - чувство, незнакомое классической поре древности. Таково ироническое отношение к традиционным формам - героикомическая поэма Веспы - и поиски нового материала для поэтической обработки - сборник загадок Симфосия. Таков интерес к сложным стихотворным экспериментам: "змеиные стихи" с повторяющимися полустишиями, "анациклические стихи", которые можно читать от начала к концу и от конца к началу, стихотворение о Пасифае, составленное из строк всех размеров, какие встречаются в произведениях Горация, и т. д.
В этих небольших стихотворениях явственнее, чем где-нибудь, выступают характерные черты поэзии поздней античности: с одной стороны, упадок самостоятельного творческого духа, и, с другой стороны, замечательное мастерство использования классического наследия.[1]
*[1]
Все, с чем резвилось дитя, чем тешился возраст любовный,.
В чем пиерийскую соль сеял болтливый язык,
Все в эту книгу вошло.
И ты, искушенный читатель, Перелистав ее всю, выбери, что по душе.
*[1]
В оное время, когда природа зиждила тверди,
Солнце день даровало земле и, косматые тучи
Свеяв с небес, явило свой лик озаренному миру
И в светоносном полете рассыпало ясные звезды.
Хаос был бессолнечной мглой. А ныне впервые
Свет мы познали дневной и тепло животворное неба.
Вот из розовых волн подъемлются дивные кони,
Грудь широка, из раздутых ноздрей сияние пышет,
Солнце гонит мрак, загораясь на рдяном востоке
10 И по эфирным браздам рассевает огнистые светы.
Роды людей и скотов - от семени этих посевов,
Роды отселе зверей и птиц и тварей подводных, -
Все, что небо и все, что земля и море лелеют.
Жар отселе течет, проницающий все мирозданье,
Жизни сладостный дар несущий в медовом потоке.
Путь продолжает Титан, восходя по небесному своду, -
Все раскрывается въявь, что таилось в молчании ночи,
И зеленеют леса и луга и цветущие нивы.
Море недвижно лежит, успокоились в вешнем разливе
20 Реки: свет золотой бежит по трепещущим водам.
Солнце власть над миром вершит, времена размеряет,
В горний эфир возвышая чело от окраинной зыби.
Чуют крепость блещущих уз крылоногие кони,
Златом кована ось, колесница златом сверкает,
Блеском своим драгоценным подобясь сиянию Феба.
Бог, сильнее которого нет, его любо увидеть:
Благоговея, следят его бег цветущие нивы.
О, безмерно добро, творимое дивною мощью:
Пламенем солнце своим и свет дарует и чувства,
30 Плоть отселе и жизнь отселе, подвластная солнцу.
Этому феникс пример [2], который, рассыпавшись пеплом,
Вновь обретает жизнь, обновленный касанием Феба.
В смерти жизнь для него, в злой участи новые силы;
Был он рожден умереть, умирая рождается снова;
Столько же, сколько смертей, он знает рождений и жизней.
Сев на высокой скале, впивает он фебово пламя,
Пламя, несущее жар, какого и смерть не сильнее.
Солнце, чей пурпурный свет заливает земные пределы,
Солнце, пред кем земля ароматами вешними дышит,
40 Солнце, пред кем луга зеленеют сочной травою,
Солнце, зерцало небес, подобие божеской мощи,
43 Солнце, лик мирозданья, округлая храмина неба,
42 Солнце, юный бог, колесничным правящий бегом,
Солнце - Либер [3], Солнце - Церера, Солнце - Юпитер,
Солнце - Тривии [4] брат, у коей тысяча прозвищ,
Солнце, чья четверня разливает сиянье в полете,
Солнце и гиперборейскую ночь сменяет рассветом,
Солнце, Олимпа краса, выводит нам дни зоревые,
49 Солнце - лето, осень, зима и весенняя сладость,
51 Солнце - час и день и месяц и год и столетье,
Солнце - эфирный шар, золотое сиялище мира,
Солнце - друг поселян, надежда пловца в океане,
Солнце, все миновав, ко всему возвращается снова,
Солнце, пред кем бледны на кругах своих ясные звезды,
Солнце, которому понт ответствует ровным сверканьем,
Солнце всему очищенье несет стремительным жаром -
58 Солнце, на чьем восходе поют ливийские волны,
Солнце, на чьем закате моря насыщаются жаром,
Солнце, мира и неба краса, для всех ты едино,
Солнце - бог ночей и дней, конец и начало.
*[1]
Гордость мира - Луна, наибольшее в небе светило,
Солнечный блеск отраженный - Луна, сиянье и влажность,
Месяцев матерь - Луна, возрожденная в щедром потомстве.
Небом, подвластная Солнцу, ты звездной упряжкою правишь,
Ты появилась - и родственный день часы набирает;
Смотрит отец-Океан на тебя волной обновленной;
Дышит тобою земля, заключаешь ты Тартар в оковы;
Систром [2] звуча, воскрешаешь ты зимнее солнцестоянье.
Кора, Исида, Луна! Ты - Церера, Юнона, Кибела!
10 Чередованию дней ты на месяц даруешь названье;
Месяца дни, что на смену идет, опять обновляя;
Ты убываешь, когда ты полна; и сделавшись меньше,
Снова полнеешь; всегда ты растешь и всегда убываешь.
Так, появись и пребудь благосклонной к молениям нашим,
Кротких тельцов размести по сверкающим в небе созвездьям,
Чтобы вращала судьба колесо, приносящее счастье.
*[1]
Волн повелитель и моря творец, владеющий миром,
Все ты объемлешь своей, Океан, волною спокойной,
Ты для земель назначаешь закон границей разумной,
Ты созидаешь моря и источники все и озера;
Даже все реки тебя своим отцом называют.
Пьют облака твою воду и нивам дожди возбращают;
Все говорят, что свои берега без конца и без края,
Ты, обнимая, сливаешь с густой синевой небосвода.
Феба упряжке усталой ты отдых даруешь в пучине
10 И утомленным лучам среди дня доставляешь питанье,
Чтобы сверкающий день дал ясное солнце народам.
Если над морем царишь ты, над землями, небом и миром,
То и меня, их малую часть, услышь, досточтимый,
Мира родитель благой; я с мольбою к тебе обращаюсь:
Где б ни велели суровые судьбы довериться морю,
Морем твоим проходить, и по грозно шумящей равнине
Путь совершать, сохрани корабль на пути невредимым.
Глубь голубую раскинь по спокойной спине беспредельной;
Пусть лишь, колеблясь слегка, лазурью кудрявятся воды,
20 Только б надуть паруса и веслам отдых доставить.
Пусть возникают теченья, которые силу имеют
Двигать корабль; их я рад бы считать, и рад их увидеть.
Пусть же борта корабля в равновесье всегда пребывают,
Вторит журчанье воды кораблю бороздящему море.
Счастливо дай нам, отец, ты плаванье наше закончить;
На берегу безопасном доставь в желанную гавань
Спутников всех и меня. И поскольку ты это даруешь,
Я благодарность тебе принесу за дар твой великий.
*[1]
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Вновь весна, весна и песни; мир весною возрожден.
Вся любовь весной взаимна, птицы все вступают в брак.
Дождь - супруг своею влагой роще косы распустил.
И Диона, что скрепляет связь любви в тени ветвей,
Обвивает стены хижин веткой мирта молодой.
На высоком троне завтра будет суд она вершить.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Из высоко бьющей крови волн пенящихся своих,
10 Средь морских просторов синих и своих морских коней
Из дождей -супругов создал Понт Диону в плеске волн.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Ведь сама богиня красит цветом пурпурным весну,
Теплым ветра дуновеньем почки свежие растит,
Распускает их на ветках, и сверкающей росы
Рассыпает капли - перлы, этой влажной ночи след.
И дрожа слезинки блещут, вниз готовые упасть.
Вот стремительная капля задержалась на лугу
И, раскрывшись, почки пурпур, не стыдясь, являют свой.
20 Влажный воздух, что ночами звезды светлые струят,
Утром с девушек-бутонов покрывала снимет их.
Всем Диона влажным розам повелела в брак вступить.
Создана Киприда кровью, поцелуями любви,
Создана она из перлов, страсти, солнечных лучей.
И стыдливость, что скрывало покрывало лишь вчера,
Одному супруга завтра мужу явит не стыдясь.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Нимфам всем велит богиня к роще миртовой идти.
Спутник дев, шагает мальчик, но поверить не могу,
30 Что Амур не занят делом, если стрелы носит он.
Нимфы, в путь! Оружье бросил и свободным стал Амур;
Безоружным быть обязан, обнаженным должен быть,
Чтоб не ранил он стрелою и огнем не опалил.
Все же, нимфы, берегитесь! Ведь прекрасен Купидон.
Ибо он, и обнаженный, до зубов вооружен.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Целомудренно Венера посылает дев к тебе.
Об одном мы только просим: ты, о Делия, уйди [2],
Чтобы лес звериной кровью больше не был обагрен.
40 И сама б тебя просила, если б упросить могла,
И сама тебя позвала б, если б ты могла прийти.
Ты могла б три ночи видеть, как ликует хоровод;
Собрались народа толпы, чтобы весело плясать
Средь увитых миртом хижин, на себя надев венки.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Трон убрать цветами Гиблы повелела нам она:
60 Будет суд вершить богиня, сядут Грации вблизи.
Гибла, всех осыпь цветами, сколько есть их у весны!
Гибла, рви цветов одежды, Эннский расстели ковер!
Нимфы гор сюда сойдутся, будут здесь и Нимфы сел,
Кто в лесной тиши и в рощах и в источниках живет.
Мать-богиня всем велела им с Амуром рядом сесть,
Но ни в чем ему не верить, пусть он даже обнажен.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Пусть она в цветы оденет зеленеющую сень;
Завтра день, когда впервые сам Эфир скрепляет брак [3].
60 Чтобы создал год весенний нам отец из облаков,
В лоно всеблагой супруги ливень пролился - супруг.
Слившись с нею мощным телом, он плоды земли вскормил;
А сама богиня правит и рассудком и душой,
Проникая в нас дыханьем сил таинственных своих.
Через небо, через землю, через ей подвластный Понт
Напоила семенами непрерывный жизни ток,
Чтобы мир пути рожденья своего познать сумел.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Ведь она сама троянских внуков в Лаций привела,
70 Из Лаврента деву в жены сыну отдала сама.
Вскоре Марсу даст из храма деву чистую она,
И сабинянок, и римлян ею был устроен брак;
От него квириты, рамны, внуки Ромула пошли [4];
И отец и юный цезарь тоже ею рождены.
80 Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Села полнятся блаженством, села все Венеру чтут:
Сам Амур, дитя Дионы, говорят, в селе рожден.
И его, лишь он родился, поле приняло на грудь,
И, приняв, дитя вскормило поцелуями цветов.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
Выше дроков, на полянах бычьи лоснятся бока;
Без помехи жаждет каждый брачный заключить союз.
Овцы скрылись в тень деревьев, с ними их мужья - самцы.
Птицам певчим повелела петь богиня - не молчать,
Оглашаются озера резким криком лебедей,
В пышной тополевой сени Филомела [5] вторит им.
Верь, любви волненье слышно в музыкальной песне уст
И на варвара-супруга в ней не сетует сестра.
Вот запела. Мы умолкли. Где же ты, весна моя?
90 Словно ласточка, когда же перестану я молчать!
Музу я сгубил молчаньем, Феб не смотрит на меня.
Так Амиклы [6] их молчанье погубило навсегда.
Пусть полюбит нелюбивший, кто любил, пусть любит вновь!
*[1]
Песни рождают любовь, и любовью рождаются песни:
Пой, чтоб тебя полюбили, люби, чтоб тебя воспевали.
О ПРИХОДЕ ВЕСНЫ[1]
Вижу, уходит зима; над землею трепещут зефиры,
Воды от Эвра теплы: вижу, уходит зима.
Всюду набухли поля и земля теплоту ожидает,
Зеленью новых ростков всюду набухли поля.
Дивные тучны луга и листва одевает деревья,
Солнце в долинах царит, дивные тучны луга.
Стон Филомелы летит недостойной, по Итису, сыну,
Что на съедение дан, стон Филомелы летит.
С гор зашумела вода и по гладким торопится скалам,
10 Звуки летят далеко: с гор зашумела вода.
Сонмом весенних цветов красит землю дыханье Авроры,
Дышат Темпеи луга сонмом весенних цветов.
Эхо в пещерах звучит, мычанию стад подражая;
И, отразившись в горах, Эхо в пещерах звучит.
Вьется младая лоза, что привязана к ближнему вязу,
Там, обрученная с ним, вьется младая лоза.
Мажет стропила домов щебетунья-ласточка утром:
Новое строя гнездо, мажет стропила домов.
Там под платаном в тени забыться сном - наслажденье;
Вьются гирлянды венков там под платаном в тени.
Сладко тогда умереть; жизни нити, теките беспечно;
И средь объятий любви сладко тогда умереть.
НАРЦИСС[2]
Тот, чьим отцом был поток, любовался розами мальчик,
И потоки любил тот, чьим отцом был поток.
Видит себя самого, отца увидеть мечтая,
В ясном, зеркальном ручье видит себя самого.
Тот, кто дриадой любим, над этой любовью смеялся,
Честью ее не считал тот, кто дриадой любим.
Замер, дрожит, изумлен, любит, смотрит, горит, вопрошает,
Льнет, упрекает, зовет, замер, дрожит, изумлен.
Кажет он сам, что влюблен, ликом, просьбами, взором, слезами,
Тщетно целуя поток, кажет он сам, что влюблен.
МОГИЛА АЦИДА[3]
Ацида здесь, на вершине горы, ты видишь гробницу,
Видишь бегущий поток там, у подножья холмов?
В них остается доныне память о гневе циклопа,
В них и печаль и любовь, светлая нимфа, твои!
Но, и погибнув, лежит он здесь, погребен, не без славы:
Имя его навсегда шумные воды стремят.
Здесь он еще пребывает, и кажется нам, он не умер:
Чья-то лазурная жизнь зыблется в ясной воде.
ХРИСОКОМА[4]
Хрисокома спаслась от меча грозившего мужа,
Свой покрыла она грех соучастьем судьи.
О ЖЕНСКОЙ ВЕРНОСТИ[5]
Бурному морю доверь корабли, но не женщине душу,
Ибо морская волна верности женской верней.
Жен добродетельных нет, - а если какую и встретишь,
Все же, неведомо как, злом обернется добро.
Всякий влюбленный — солдат, и есть у Амура свой лагерь.
В этом мне, Аттик, поверь: всякий влюбленный — солдат.
[2] Нарцисс (Р. 265, Б. IV, 422). «Нарцисс почитался сыном потока Кефиса и нимфы Лириопы. Влюблена в него была Эхо, которую Пентадий называет дриадой» (примеч. В. Брюсова).
[3] Могила Ацида (Р. 886, Б. V, 83). Принадлежность Нентадйю сомнительна. «Ацид — река в Сицилии, у подножья Этны, названная, по мифу, в память сына Фавна, любовника Галатеи, убитого Циклопом. Caerulea vita (ст. 8) — может быть, «темная», «незримая жизнь» (примеч. В. Брюсова).
[4] Хрисокома (Р. 267, Б. IV, 424). Двустишие «замечательно необыкновенной сжатостью речи. Некая Хрисокома (т. е. «златовласая») была обвинена в неверности мужем, который в гневе едва ее не убил. Тогда Хрисокома отдалась тому судье, который должен был ее судить. Судья оправдал преступницу, так как сам был соучастником преступления. Этот анекдот втиснут Пентадием в пределы одного двустишия, которое требует от читателя острого внимания и умения понимать намеки (примеч. В. Брюсова).
[5] О женской верности (Р. 268, Б. IV, 425). Кроме Пентадия, эта эпиграмма приписывалась также оратору Цицерону, его брату Квинту, Петронию, Авзонию и панегиристу Константина Порфирию.
СПЯЩИЙ АМУР[1]
Как-то младенец Амур, побежден легкокрылой дремотой,
В зарослях мирта лежал на траве, увлажненной росою.
Тут-то, скользнув из пропастей Дита, его обступили
Души, которых когда-то терзал он жестокою страстью.
"Вот он, вот мой охотник! связать его!" - Федра вскричала.
Злобная Сцилла в ответ: "По волосу волосы вырвать!"
"Нет, изрубить на куски!" - Медея и сирая Прокна,
"Душу исторгнуть мечом!" - Дидона и Канака просят,
"Бросить в огонь!" - Эвадна, "Повесить на дереве!" - Мирра,
10 "Лучше в реке утопить!" - Аретуса кричит и Библида.
Тут, проснувшись, Амур: "Ну, крылья, на вас вся надежда!"
КУПАНЬЯ В БАЙЯХ[1]
Прежде, чем в Байские воды войти, благая Венера
Сыну Амуру велела с факелом в них окунуться.
Плавая, искру огня обронил он в студеные струи.
Жар растворился в волне: кто войдет в нее, выйдет влюбленным.
ПРЕКРАСНЫЙ ЛУГ[2]
Марс, владыка войны, любезный Венере соложник,
Здесь спокойно люби. Вот место для нежных объятий:
Влага - преграда Вулкану, а тень - защита от Солнца.
О ВОЗРАСТЕ[1]
Если хочешь ты жизнь прожить счастливо
И Лахеса дала б увидеть старость, -
В десять лет ты резвись и забавляйся,
В двадцать должен отдаться ты наукам,
В тридцать лет ты стремись вести процессы,
В сорок лет говори изящной речью,
В пятьдесят научись писать искусно,
В шестьдесят насладись приобретенным;
Семь десятков прошло, - пора в могилу;
Если восемь прожил, страшись недугов;
В девяносто рассудок станет шатким,
В сто и дети с тобой болтать не станут.
О ТОМ, КАКОВА ЖИЗНЬ[1]
* * *
Грушу с яблоней в саду я деревцами посадил,
На коре пометил имя той, которую любил.
'Ни конца нет, ни покоя с той поры для страстных мук:
Сад все гуще, страсть все жгучей, ветви тянутся из букв.
* * *
Два есть бога-огненосца: Аполлон и Дионис.
Оба в пламени повиты, дух в обоих огневой.
Оба жар приносят людям: тот лучами, тот вином.
Этот гонит сумрак ночи, этот сумерки души,
* * *
Злой не может уродиться злым от чрева матери,
Но становится злодеем, кто со злыми водится.
* * *
Презирай чужие нравы, много в них зазорного.
Лучший в мире образ жизни - гражданина римского.
Мне один Катон милее, чем Сократов тысяча.
Всякий это заявляет, но никто не делает.
* * *
Плохо, если ты без денег; плохо, если при деньгах.
Плохо, если ты смиренен; - плохо, если ты наглец.
Плохо, если ты безмолвен; плохо, если говорлив.
Плохо, если нет подружки; плохо, если есть жена.
* * *
Каждый год приносит новых консулов, проконсулов;
Лишь поэт и царь родятся далеко не каждый год.
ЭПИГРАММА ФЛОРА НА ИМПЕРАТОРА АДРИАНА
Цезарем быть не желаю,
По британцам всяким шляться,
[По германцам] укрываться,
От снегов страдая скифских.
ОТВЕТ ИМПЕРАТОРА АДРИАНА ФЛОРУ
Флором быть я не желаю,
По трактирам всяким шляться,
По харчевням укрываться,
От клопов страдая круглых.
ПРЕНИЕ ПЕКАРЯ С ПОВАРОМ[1]
Трижды трое сестер, наставницы всякого знанья,
С гор Пиерийских сойдите и правьте моею рукою!
Тот я Веспа молюсь, которому милостью вашей
Многих народ городов дарил вниманье и славу.
Больший замыслил я труд, слагаю сладчайшую песню:
Будет не только в ней мед, но и нечто от мудрости права.
Подал в суд хлебопек; соперником выступил повар;
Им судия - Вулкан, которому ведомы оба.
Первым пекарь выходит и первую речь начинает
10 (Вся у него голова от пыли мучной (поседела):
"Мощью Цереры клянусь, клянусь Аполлоновым луком,
Дивно, воистину дивно: едва могу я поверить, -
Как это кухарь посмел держать ответ предо мною?
С мужем, чьи руки творят хлеба для всех на потребу,
Как он дерзнул тягаться о том, кто полезнее людям?
Право мое подтвердят календы нового года,
С ними же все, кто меня испытали в дни сатурналий [2],
В дни, когда для пиров я готовлю отменные яства.
Вспомни, вспомни, Сатурн, твоих участника празднеств,
20 И за усердье мое укрепи мне манием душу!
Ты нам открыл муку и с ней - века золотые;
Если бы ты не послал Церере священного дара,
Грыз бы и до сих пор под дубом желуди повар!
Каждому надобен хлеб: никто его не отвергнет:
Чем бы стали без хлеба пышнейшие пиршества наши?
Хлеб нам силы дает, хлеб в первую голову нужен;
Сеет его земледел, лелеет эфир высочайший;
Хлеб родитель Эней к нам вез от берега Трои [3];
И без него - ничто поварские твои притязанья!
30 Ты захотел, новобранец, сражаться со мной, ветераном,
С тем, кого научил мастерству выделывать хлебы
Сам Цереал из Песта, наставник всякого знанья?[4]
Или не ведаешь ты, каковы Пифагора заветы?
Да не дерзнет никто вкушать кровавого мяса!
Если убьете овец, говорил он, кто вас оденет?
Если убьете волов - без пользы останутся плуги,
И не подарит земля плодородная щедрою жатвой.
Впрочем, тебя равняя со мной, я себя унижаю,
Ибо я властью моей самим небожителям равен!
40 Грозен громом Юпитер - а я грохочу жерновами.
Марс кровавым ярмом гнетет земные народы -
Я же бескровно во прах повергаю желтую жатву.
Есть у Кибелы тимпан - а я решетом потрясаю.
Тирс у Вакха в руках - а я орудую скалкой.
Вакху сопутствует Пан- и хлеб называется "панис".
Все, что я в руки беру, исполняется сладости дивной:
Мы, не жалея сил, для народа печем кулебяки,
Жарим сочни в жиру, готовим канопские сласти,
Янусу дарим печенье, супругам лепешки на сусле [5].
50 Истинно, ведома всем пирожных сладость изделий,
Так же, как ведома всем поварских жестокость деяний:
Ты пировать во мраке заставил беднягу Фиеста [6],
Ты, нечестивец, Терею зарезал Тереева сына,
Из-за тебя соловей тоскует в вечерней дубраве,
И под застрехой касатка лепечет о страшном убийстве.
Нет, ничего не свершил, ничего не внушил я такого:
Первое место - мое, и мне причитается пальма".
Кончил речь хлебопек; и повар, ответствуя, начал
(Весь от усердья в золе, а лицо измазано сажей):
60 "Если права поваров посмел оспаривать пекарь,
Сам торгующий дымом и сам сознающийся в этом, -
Веры ему не давай, потому он на выдумки мастер,
И оттого, как Сисиф, всегда ворочает камень
Он, который сумел из муки, орехов и меда
Столько повыдумать блюд. Таково ли мое достоянье?
Лес дает нам зверей, рыб - море, небо - пернатых;
Бромий [7] дарит вино, Паллада приносит оливу,
Шлет кабанов Калидона [8], чьих ланей солю я и перчу;
Я потрошу куропаток, и часто Юнонина птица[9]
70 Блещущий перьями хвост предо мной расстилает покорно.
Хлеб, которым ты чванишься, хлеб, который ты славишь,
Сам этот хлеб, поверь, без всего, что при нем подается,
Будь он медовым насквозь, никому не придется по вкусу.
Кто не восхвалит меня, возлагателя рыбы на блюдо,
Видя, как ромб [10], едва из воды, блестит на подносе!
Мало того: докажу, что с богами я более сходен!
Вакх Пенфея сразил - мне бык заменит Пенфея [11].
В пламени умер Алкид -и пламя меня опаляет.
Словно Нептун, заставляю кипеть я воду в кастрюле.
80 Феб Аполлон касается струн искусной рукою -
Тех же бычьих кишок мои касаются пальцы.
Я холощу петухов, как галлов Великая Матерь [12].
Всяк у меня на пиру получит желанную долю:
Ноги - страдалец Эдип [13], Прометей истерзанный - печень,
Голову-оный Пенфей, а Титий - опять же печенку;
Тантал, от голода сух, наделить его просит желудком;
Дам Актеону оленины, дам Мелеагру свинины,
Пелию - мясо баранье, Аянту- мясо говяжье;
Я предложу кишки Орфею, мышцу - Леандру;
90 Матка - Ниобы удел, языком Филомелу утешу;
Перья отдам Филоктету, а крылья, по чести, Икару;
Бычий окорок дам Европе, другой - Пасифае;
Рыбку я дам золотую Данае и лебедя Леде;
Но приговор судьи да положит конец словопренью!"
Молвив, повар умол. И Мульцибер [14] так заявляет:
"Повар, ты нравишься мне; но и ты мне по вкусу, пирожник
Равными вас признаю: мне, богу, вы ведомы оба.
Пагубен добрым раздор: да будет меж вами отныне
Мир, - а не то погашу я огонь в очагах у обоих!"
*[1]
* * *
По долине, по поляне пробегал, звеня, ручей.
Затканный в цветы, смеялся искорками камешков.
Ветерок над ним, играя, ласково повеивал,
Темной лавра, светлой мирта шелестящий зеленью.
А кругом цвела цветами мурава зеленая
И румянилась шафраном, и белела лилиями,
И фиалки ароматом наполняли рощицу.
А среди даров весенних, серебрящихся росой,
Всех дыханий благовонней, всех сияний царственней,
10 Роза, пламенник Дионы, возносила голову.
Стройно высились деревья над росистою травой,
Ручейки в траве журчали, пробиваясь там и тут,
И во мшистые пещеры, оплетенные плющом,
Просочась, точили влагу каплями хрустальными.
А по веткам пели птицы, пели звонче звонкого,
Вешнее сливая пенье с нежным воркованием.
Говор вод перекликался с шелестами зелени,
Нежным веяньем зефира сладостно колеблемой.
Зелень, свежесть, запах, пенье - рощи, струй, цветов птиц -
20 Утомленного дорогой радовали путника.
* * *
Птица, влажной застигнутая тучей,
Замедляет полет обремененный:
Ни к чему непрестанные усилья,
Тягость перьев гнетет ее и давит -
Крылья, прежней лишившиеся мощи,
Ей несут не спасение, а гибель.
Кто, крылатый, стремился к небосводу,
Тот низвергнут и падает, разбитый.
Ах. зачем возноситься так высоко!
10 Самый сильный, и тот лежит во прахе.
Вы, с попутным несущиеся ветром
Гордецы, не о вас ли эта притча?
О ТЛЕННОСТИ[1]
Суждена всему, что творит природа,
Как его ни мним мы могучим, - гибель.
Все являет нам роковое время
Хрупким и бренным.
Новое русло пролагают реки,
Путь привычный свой на прямой меняя,
Руша пред собой неуклонным током
Берег размытый.
Роет толщу скал водопад, спадая,
10 Тупится сошник на полях железный,
Блещет, потускнев, украшенье пальцев -
Золото перстня...
ЗАГАДКИ[1]
1. ГРИФЕЛЬ[2]
Гладок мой верхний конец, а нижний вовсе не гладок.
Ловкой руке то одной, то другой стороной я полезен.
То, что создаст одна моя часть, уничтожит другая.
11. РЕКА И РЫБЫ
В мире есть дом; его голос звучит и шумит постоянно;
Те же, что в доме живут, всегда молчаливы, безгласны.
В вечном движении дом и жители в вечном движенье.
13. ЛАДЬЯ
Длинная, быстрая, мчусь, порожденная пышной дубравой.
Полое тело мое наполняют несчетные толпы.
Много я знала дорог, но нигде не оставила следа.
14. ЦЫПЛЕНОК В ЯЙЦЕ
Первые дни моей жизни являют великое чудо.
Я еще не был рожден, но уже я покинул утробу.
Так родила меня мать, но рожденного вы не видали.
15, КНИЖНЫЙ ЧЕРВЬ
Буквы кормят меня, хоть я и читать не умею.
Век прожив среди книг, не стал оттого я ученей.
Всех причастился муз, но прибыли в этом немного.
25. МЫШЬ[3]
Домик мой мал, но зато в нем дверь постоянно открыта.
Чем я живу? Я воришка, но самую малость ворую.
Имя - гордость моя, так консулы римские звались.
37. МУЛ.
Ни на отца, ни на мать не похож моим я обличьем.
Смешанной кровью живу, двух родов недостойный потомок.
Сам я рожден, как и все, от меня же никто не родится.
38. ТИГР[4]
Имя реки я ношу, а быть может, она мое носит.
С ветром в браке живу, сама быстрее, чем ветер.
Он моим детям отец, и другого не надо мне мужа.
48. МИРРА[5]
Слезы меня породили, слезам я стала заменой.
Прежде текла из очей, теперь из коры на деревьях, -
Прелесть веселой листвы и образ горького горя.
49. СЛОНОВАЯ КОСТЬ
Я - исполинский зуб, известный народам Восхода.
Ныне, разрублен на части, я стал из единого многим.
Прежняя сила ушла, красота неизменной осталась.
53. ЛОЗА
Брачных не ведаю уз, хоть мила мне супружняя доля.
Мужа не знает постель, без отца порождается отпрыск.
Я не хочу погребенья, но знаю, что буду зарыта.
69. ЗЕРКАЛО
Нет у меня лица, но ничье лицо мне не чуждо.
Дивный блеск изнутри ответит упавшему свету,
Но ничего не покажет, пока пред собой не увидит.
70. КЛЕПСИДРА[6]
Щедрая мера словам и строгая мера молчанью,
Алчным закон языкам, бесконечным конец словопрекьям,
Влага течет, пока речи текут, в ожиданье покоя.
77. КОЛЕСА
Четверо мчатся сестер, похожих одна на другую,
Словно бегут вперегонки, хоть общее делают дело.
Все они рядом бегут, но друг друга никак не догонят.
89. БАНЯ[7]
Все строенье насквозь безвредным проникнуто жаром.
Страшный огонь в середине, но он никого не пугает.
Пышно разубран чертог, но люди в нем ходят нагие.
91. ДЕНЬГИ
Были мы прежде землей, сокрыты в подземных темнотах.
Ныне дал нам огонь другое имя и цену.
Мы уж теперь не земля, но за нас ты и землю получишь.
99. СОН
Я прихожу, к кому захочу, в различных обличьях,
Страхом томлю пустым, за которым опасности нету;
Но не увидит меня никто, коли глаз не закроет.
*[1]
ТЕМА
В Мантуе был я рожден, у калабров умер, покоюсь
В Парфенопее: я пел пастбища, села, вождей.
ВАРИАЦИИ
АСКЛЕПИАДИЙ
Я, Марон, воспевал пастуха, посевы и брани.
В Мантуе был я рожден, в Парфенопее лежу.
ЕВСФЕНИЙ
Здесь Вергилий лежит, который прославил стихами
Пастбища, труд на полях, мужа фригийского брань.
ПОМПИЛИАН
Кто воспевал стада, поля и битвы героев,
Тот в калабрийской земле умер и здесь погребен.
МАКСИМИН
Песнями славя стада, и села, и брань, и героя,
Я, Вергилий, стяжал славное имя в веках.
ВИТАЛИС
Родина - Мантуя, имя - Вергилий, песни - дубравы,
Села и буйная брань, Парфенопея мне - гроб.
ВАСИЛИЙ
Тот, кто украсил стихом дубравы, поля и сраженья,
Здесь под плитою лежит: это писатель Марон.
АСМЕНИЙ
Я - пастуший поэт, но пел и села и битвы.
Ныне здесь я лежу, горьким покоем объят.
ВОМАНИЙ
Рощи покинув, к полям, поля покинув, к сраженьям
Дивный песенный дар музу Маронову влек.
ЕВФОРБИЙ
Песни я пел пастухам, советы давал земледельцам,
Битвы облек в стихи; умер, и здесь погребен.
ЮЛИАН
Здесь обретает покой Вергилий, что сладостной песней
Пана, труд полевой пел и жестокую брань.
ГИЛАСИЙ
Я воспевал пастухов, научил возделывать поле,
Битвы вождей описал, ныне лежу под землей.
ПАЛЛАДИЙ
Здесь Вергилий почил - поэт, чья сельская муза,
Рощи забыв и поля, пела героя и брань.
О САДЕ, ГДЕ БЫЛИ ПОСАЖЕНЫ ВСЕ ЛЕКАРСТВЕННЫЕ ТРАВЫ[1]
Средь исполинских строений, вздымающих стены высоко,
Дивный раскинулся сад, он и хозяину мил.
Здесь из различных семян растут жизненосные травы;
Свойства лечебные их нам исцеленье несут.
Все здесь наука имеет для Феба с Асклепием; явно
Здесь от недугов любых средство открыто тебе.
Я полагаю, что сад - это неба частица, где правят
Боги: ведь травам дано самую смерть победить.
ПОХВАЛА САДУ ЕВГЕЦИЯ[2]
Сад, где легкой стопой текут Напей,
Где дриады шумят зеленым сонмом,
Где Диана царит средь нимф прекрасных;
Где Венера таит красы сверканье,
Где усталый Амур, колчан повесив,
Вольный, снова готов зажечь пожары,
Ацидальские где резвятся девы;
Там зеленой красы всегда обилье,
Там весны аромат струят амомы [3],
Там кристальные льет источник струи
И по лону из мха играя мчится,
Дивно птицы поют, журчанью вторя.
... ... ...... ... ... ... ...·
Тирских всех городов любая слава
Пред таким уголком склонись покорно.
О РУЧНОМ ВЕПРЕ, ВСКОРМЛЕННОМ ПРИ ОБЕДЕННОМ ЗАЛЕ[4]
;Вепрь, для бога войны рожденный жить на кручах гор,
В чащах круша дерева, шумящие под бурями,
Корм принимает из рук в чертогах раззолоченных,
Буйный смиряя нрав привычкою к покорности.
Он беломраморных стен не тронет бившем пенистым,
Комнатных пышных убранств копытом не запачкает -
Так он жмется и льнет к руке господской ласковой,
Словно в служители взят не Марсом, а Венерою.
НА ПЬЯНИЦУ, КОТОРЫЙ НИЧЕГО НЕ ЕЛ, А ТОЛЬКО ПИЛ[5]
Столько чаш один осушил ты, сколько
Остальные все, - и не тронув яства:
Дар Цереры, видно, тебе противен;
Нет иных забот - раздобыть вина бы.
Не могу тебя человеком, Нерфа,
Я назвать: бутыль ты с широким горлом!
НА ПОДАГРИКА, УВЛЕКАЮЩЕГОСЯ ОХОТОЙ[6]
Диких коз, кабанов и легких ланей
Он на быстрых "конях, согбенный, гонит,
Но напрасно их гонит и хватает.
Быть с юнцами он хочет, зваться Бавдом;
Сам же стонет от жалкого недуга,
Сил лишившись совсем. Чего ж он хочет?
Хочет в скачке себе свернуть он шею,
Хоть ему умереть в постели б надо.
НА СЛЕПЦА, КОТОРЫЙ ОЩУПЬЮ УЗНАВАЛ КРАСИВЫХ ЖЕНЩИН[7]
Света не видя лбом сиротливым,
Слепо блуждая, пылкий любовник
Женское тело гладит руками
И осязает нежные члены,
Краше и чище белого снега,
Право же, вряд ли он пожелает
Сделаться зрячим: что ему зренье?
Похотью движим, видит он зорче.
О ЖЕНЩИНЕ ПО ИМЕНИ МАРИНА[8]
Некто, страстью горя, схватив нагую Марину,
В море, в соленой волне с нею сошелся, как муж.
Не порицании - похвал достоин любовник, который
Помнит: Венера сама в море была рождена!
О САРКОФАГЕ, УКРАШЕННОМ НЕПРИСТОЙНЫМИ ИЗОБРАЖЕНИЯМИ[9]
Бальб на гробнице своей изваянья бесстыдные сделал:
Чем он срамил небеса, тем же и Тартар срамит.
Горе! Жизни лишась, не лишился он мерзкого нрава:
Нет и в Аиде конца наглому блуду скульптур.
ИЗРЕЧЕНИЯ СЕМИ МУДРЕЦОВ [1], ИЗЛОЖЕННЫЕ СЕМЬЮ СТИХОТВОРНЫМИ РАЗМЕРАМИ
БИАНТ ПРИЕНСКИЙ
В чем величайшее благо? В уме справедливом и честном.
В чем человека погибель? Она лишь в другом человеке.
Кто обладает богатством? Довольный. Кто нищ? Ненасытный.
В чем наилучший у женщины дар? В целомудренной жизни.
Кто целомудренна? Та, пред которой молва умолкает.
Свойственно что мудрецу? Хоть и мог бы вредить, да не хочет.
Что отличает глупца? И не может вредить, но стремится.
ПИТТАК МИТИЛЕНСКИЙ
Сказать не сможет, кто не знал молчания.
Коль хвалит честный, - лучше, чем злодеев тьма.
К счастливцам гордым глупый полон зависти.
Смеется глупый над людским несчастием.
Законам, чтя их, должен подчиняться ты.
Когда ты счастлив, много у тебя друзей;
В несчастье, из друзей с тобой немногие.
КЛЕОБУЛ ЛИНДСКИЙ
Пусть, чем больше дано, меньше бы нам желать.
Разве в злобе судьбы сам виноват бедняк?
Счастье только на миг, коль преступленье в нем.
Можешь многим простить, но не прощай себе.
Всякий злого щадит, честного рад сгубить.
Не прославят теперь даже больших заслуг,
Но и за пустяки частый удел - позор.
ПЕРИАНДР КОРИНФСКИЙ
Польза вечно с пристойностью в согласье.
Беспокойный в душе и счастлив больше.
Плохо - смерти желать, бояться - хуже.
Только то исполняй, что сделать должен.
Пусть страшится других, кто страшен многим.
Если счастлив удел, - к чему тревоги;
Если счастия нет, - к чему стараться.
СОЛОН АФИНСКИЙ
Назову я жизнь счастливой, если ход ее свершен.
Коль ровня супруги, - вместе, не ровня, так значит, - врозь.
За случайную услугу не видать тебе заслуг.
Подбирай ты друга втайне, но хвали его при всех.
Лучше, если благородным ты воспитан, - не рожден.
Если жребий предначертан, избегать тогда чего?
Если все неверно в мире, то чего бояться нам?
ХИЛОН СПАРТАНСКИЙ
Пусть не внушу младшему страх и неприязни старшим.
Помня про смерть, жизнь проводи и о здоровье помня.
Беды свои все побеждай, духом силен иль другом.
Если добро ты совершил, помнить о том не надо;
Помни всегда ты о добре, что для тебя свершили.
Нам по душе старость, коль та молодости подобна;
Молодость та тягостна нам, если она как старость.
СКИФ АНАХАРСИС
Бойся, чтоб тайный навет вдруг не коснулся тебя.
Жизнь пронеслась, но ее слава вовек не умрет.
То, что задумал свершить, не торопись объявлять.
Если ты страхом объят, - быть побежденным тебе.
Коль справедливо бранишь, - враг, ты полезен тогда;
Ложно похвалишь, - тогда, будучи другом, вредишь.
Лишку ни в чем: перейти мера в чрезмерность спешит.
ПЕСНЯ ГРЕБЦОВ[2]
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Моря бескрайнего бог, улыбаясь безоблачным ликом,
Гладь широко распростер, успокоив неистовство бури,
И усмиренные, спят неспокойно тяжелые волны.
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Пусть заскользит, встрепенувшись, корабль под ударами весел.
Небо смеется само и в согласии с морем дарует
Нам дуновенье ветров, чтоб наполнить стремительный парус.
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
10 Нос корабельный, резвясь как дельфин, пусть режет пучину;
Дышит она глубоко, богатырскую мощь обнажая
И за кормой проводя убеленную борозду пены.
Эйа, гребцы! Пусть эхо в ответ нам откликнется: Эйа!
Слышится Кора [3] призыв; так воскликнем же громкое:
Эйа! Море запенится пусть в завихрениях весельных: Эйа!
И непрерывно в ответ берега откликаются: Эйа!
ХРАМ ВЕНЕРЫ, РАЗРУШЕННЫЙ ДЛЯ ПОСТРОЙКИ СТЕН[4]
Дивный древний храм разрушен ударами лома,
И на потребу войны кровы святые идут.
Сброшены камни во прах, и влекутся тяжкие груды,
Чтобы на новых местах грозной сложиться стеной.
Марс Амура низверг, и его же о помощи просит:
Ныне Венера свой храм ищет в стене городской.
БИБЛИОТЕКА, ПРЕВРАЩЕННАЯ В ОБЕДЕННЫЙ ЗАЛ[5]
Ныне владеет им Вакх и называет своим.
Там, где столько хранится трудов писателей древних,
Стала богиня любви тешиться сладким вином.
Без попеченья богов не останется эта обитель:
Был здесь хозяином Феб, стал здесь хозяином Вакх.
Кров сей был посвящен девяти сопутницам Феба,
ВОДОНАЛИВНОЕ КОЛЕСО[6]
Черпает воду и льет; подымает, чтоб снова низвергнуть;
Пьет из реки, изрыгая, что выпито. Дивное дело!
Воду несет, водою несомо. Волна через волны
Льется, и древнюю влагу новая плещет машина.
НА ЧЕЛОВЕКА, КОТОРЫЙ САМ СЕБЕ МОЛОЛ МУКУ[7]
Ты по дешевой цене без труда приобрел бы осленка, -
Ведь не впервые ослам жернов о жернов тереть.
Так почему же настолько ты скуп, что, себя унижая,
Сам предпочел под ярмо шею подставить свою?
Брось жернова, прошу! Наняв раба-мукомола,
Ты бы имел без хлопот точно такую муку.
Ты же, трудясь над дарами Цереры, не меньше страдаешь,
Чем и Церера сама в поисках Коры своей.
ВЛЮБЛЕННЫЙ АМУР[8]
Что за огонь меня жжет? Доселе вздыхать не умел я.
Бог ли какой нашелся сильней Амурова лука?
Или богиня-мать, злому року покорствуя, брата
Мне родила? Или стрелы мои, разлетевшись по свету,
Ранили самое небо, и ныне мир уязвленный Кару мне изобрел?
Мои знакомы мне раны: Это пламя - мое, и оно не знает пощады.
Жжет меня страсть и месть! Ликуй в надмирных пределах
Ты, Юпитер! Скрывайся, Нептун, в подводные глуби!
10 Недра казнящего Тартара пусть ограждают Плутона! -
Сброшу я тяжкий гнет! Полечу по оси мирозданья,
Через пространства небес, через буйный понт, через хаос,
Скорбных обитель теней; адамантные створы [9] разверзну;
Пусть отшатнется Беллона с ее бичом ядовитым!
Кару, мир, прими, цепеней, покорись, задыхайся!
Мстит свирепый Амур и, раненый, полон коварства!
К ДУЛЬЦИИ[10]
Счастливы мать и отец, тебя подарившие миру!
Счастливо солнце, что видит тебя в пути повседневном!
Счастливы камни, каких ты касаешься белой ногою!
Счастливы ткани, собою обвившие тело любимой!
Счастливо ложе, к которому Дульция всходит нагая!
Птицу ловят силком, а вепря путают сетью;
Я же навеки пленен жестокою к Дульции страстью.
Видел, коснуться не смел; снова вижу и снова не смею;
Весь горю огнем, не сгорел и гореть не устану.
ОТКАЗ ОТ СЕРЬЕЗНОЙ ПОЭЗИИ[11]
Время пришло для любви, для ласки тайной и нежной.
Час веселья настал: строгая Муза, прощай!
Пусть же входит в стихи Аретуса с грудью упругой,
То распустив волоса, то завязав их узлом!
Пусть на пороге моем постучится условленным стуком,
Смело во мраке ночном ловкой ступая ногой.
Пусть обовьют мне шею знакомые нежные руки,
Пусть белоснежный стан гибко скользнет на постель!
Пусть на все лады подражает игривым картинам,
Пусть в объятьях моих все испытает она!
Пусть, бесстыдней меня самого, ни о чем не заботясь,
Неугомонно любя, ложе колеблет мое!
И без меня воспоют Ахилла, оплачут Приама!
Час веселья настал: строгая Муза, прощай!
СОН ПЬЯНИЦЫ[12]
Феб во сне мне вещал: не касайся даров Диониса.
Чтоб не грешить во сне, вот я и пью наяву.
ГРОЗДЬ[13]
Мстит виноградная гроздь за то, что она испытала:
Сок, что давили ногой, валит давившего с ног.
КНИГИ ЭНЕИДЫ, СЪЕДЕННЫЕ ОСЛОМ[14]
Свитки стихов илионских сожрал ничтожный осленок.
Сколь плачевна судьба Трои! то конь, то осел.
КЕНТАВР ХИРОН[15]
Хирон о двух телах стоит, ни единым не полный.
ПАСИФАЯ[16]
В дочери Солнца
Новый пылает огонь,
И она, обезумев,
Все стремится к быку в луга.
Брачное ложе стыда в ней не будит,
Ей не помеха ни царская честь, ни страх перед мужем, -
Только, только на быка
Хотят глядеть ее глаза,
Она завидует Претидам[17]
10 И славит Ио - не за мощь Исиды [18],
Но за рога, чело ее венчавшие.
А добьется когда встречи желаемой, -
Обнимает грубую бычью шею,
Рога цветами красит весенними,
Тянется сблизить уста с устами
(Видно, сил придают нежной душе стрелы Амуровы!),
Рада любви запретной.
Телку из досок сколотив, в ней укрывает тело,
Чтоб, забыв стыд, утолить пыл, ибо зла страсть.
20 Грешной похоти плод, рождается сын с двумя телами -
Тот, что дланью сражен потомка Эрехфеева [19],
Которого из страшных стен вывела кносянки нить.
АНАЦИКЛИЧЕСКИЕ СТИХИ[20]
Волн колыхание так наяд побеждает стремленье,
Моря Икарова вал как пламенеющий Нот.
Нот пламенеющий как вал Икарова моря, - стремленье
Побеждает наяд так колыхание волн.
ЗМЕИНЫЕ СТИХИ[21]
СУД ПАРИСА
Суд Приамида привел Елену в славную Трою;
Трою к злому концу суд Приамида привел.
ГЕРО И ЛЕАНДР
Путь проложила любовь Леандру сквозь бурные волны -
К скорбной смерти ему путь проложила любовь.
ДОЛОН И АХИЛЛ
Славной добычей Долон прельстился - упряжкой Ахилла;
Сам, зарезанный, стал славной добычей Долон.
НИС И ЭВРИАЛ
Дружества сладкий удел да будет тебе драгоценен:
Жизни великая часть - дружества сладкий удел.
К АПОЛЛОНУ И К ЧИТАТЕЛЮ
Благодаренье тебе, Аполлон, вдохновитель поэтов!
Друг-читатель, прощай: благодаренье тебе.
ЭПИТАФИЯ
Смерть не погубит меня: по себе оставляю я память.
Ты только, книга, живи: смерть не погубит меня.