Не кажется ли нам, что мы еще в живых,
Мы, эллины, упав под тяжестью невзгод
И жизни видимость считая бытием?
Иль мы еще живем, а жизнь уже мертва?
(X. 82, пер. Ю. Шульца).
Период II-V веков для жанра эпиграммы не был однородным. Жившие в начале этого периода Дионисий Родосский, Безантин, Птолемей и другие поэты оставили сравнительно небольшое эпиграмматическое наследие. Из поэтов II века наибольшее число эпиграмм дошло до нас под именем Лукиана (около 50). Но несомненно крупнейшим поэтом-эпиграмматистом данного периода был Паллад (около 360 - между 430 и 440 гг.). С именем этого последнего "языческого" поэта-эпиграмматиста связан поздний расцвет античной эпиграммы. Паллад был школьным учителем грамматики, бедствовал всю жизнь и лишь на склоне лет поступил на государственную службу. Должность мелкого чиновника, которую мог получить поэт, избавляла его от нищеты.
Вместе с эпиграммами других греческих поэтов произведения Паллада сохранились в составе "Палатинской Антологии" - огромного свода эпиграмматической поэзии, более чем за тысячу лет, в 16 книгах, не считая "Приложений" (appendices, сокращенно App.). В "Палатинской Антологии" около 150 эпиграмм Паллада. В них он предстает перед нами сторонником гибнущей эллинской культуры. К христианству он относится отрицательно. События, связанные с эдиктом Феодосия I (388 г.), обрекавшего на разрушение храмы и статуи древних богов, убийство толпой фанатиков-христиан женщины-философа Ипатии (415 г.), к кружку которой принадлежал Паллад, - все это вызывает глубокую печаль поэта.
По своим философским взглядам Паллад-эклектик, но мотивы эпикуреизма, этой "истинной философии Римской империи", занимают у него особое место. Поэт часто сетует на враждебность Судьбы. По его словам, даже само Счастье стало "несчастным" в его время (IX, 181). Но поэт также завет к тому, чтобы наперекор печальному жребию "радость в душе ощутить".
Все 150 эпиграмм Паллада можно, пожалуй, разделить на три большие группы: 1) эпиграммы описательные, 2) увещательные, 3) сатирические. Паллад - блестящий мастер главным образом сатирической эпиграммы: его стихи - вершина античного эпиграмматического творчества. Современники дали ему прозвище "Метеор", т. е. "Высокий", "Выдающийся".
Ряд сатирических эпиграмм Паллада посвящен грамматике и грамматикам. Во многих из них он ополчается на женщин: его знаменитое двустишие (XI, 381) Проспер Мериме взял эпиграфом к новелле "Кармен". Во многих эпиграммах поэт обрушивается на своих идейных противников (Гессия, Фемистия). Он высмеивает, монашество, порицает богатство и алчность богачей, прославляет умеренность и скромность. Необычайно трогательная эпиграмма (IX, 400) посвящена Ипатии:
Я на тебя смотрю и слышу голос твой;
И вот передо мной пречистый звездный храм.
Ведь словно небеса чисты дела твои,
Ипатия, а ты - изысканности слов,
Ума и знания блестящая звезда.
(Пер. Ю. Шульца)
Оценивая роль Паллада в истории греческой эпиграммы, можно согласиться с мнением И. Ирмшера ("Паллад", "Византийский временник", т. XI, стр. 270), что Паллад "заново открыл для своей эпохи эпиграмму... и подготовил расцвет этого жанра в период Юстиниана". Этот расцвет связан уже с именами Павла Силенциария и Агафия из Мирины.
(I-II века)
(VII, 716)
Юный, но всеми любимый в Иалисе [1] нашем, скончавшись,
В мрачную Леты волну канул навек, но успел,
Мало на свете прожив, ты мудрость постигнуть; над гробом
Совы, не знавшие слез, плачут теперь по тебе,
О Фенокрит! И пока на земле останутся люди,
Даже грядущим певцам так не прославить тебя.
(II век)
1 (App., IV, 46)
Ты не горюй, коль с тобою несчастье нежданно случилось.
Равно довольствуясь всем, что ниопошлет божество.
Даже мудрец Периандр, пав духом, угас невозвратно:
Он не добился того, чем захотел обладать.
2 (App., V. 38)
Ты, Аристон, и старец, и плешив; и вот
Подставил солнцу темя, чтобы спалить его.
Теплее стать, чем надо, видно, хочешь ты
И не желаешь хладным угодить в Аид.
(III век)
НА ИЗОБРАЖЕНИЕ РАНЕНОГО ТЕ́ЛЕФА
(XIV, 110)
Он - предводитель тевтранцев [1], он - Тёлеф, не ведавший страха,
Грозные греков войска кровью в бою обагрил;
Даже мисийский Каик [2] окрасился кровью убитых;
Он же, достойный копье в битве с Пелидом скрестить,
Ныне, в бедро пораженный, скрывая мученья, не дышит,
Но, как живая, вокруг раны натянута плоть.
И пред поверженным, в страхе, смятенные духом ахейцы
Все поспешают отплыть прочь от тевтранских брегов.
(IV век)
ОРГАН (IX, 365)
Странную я постигаю природу тростинок. Из медной
Почвы они рождены и, строптивые, нам не подвластны;
Наше дыханье не в силах звучанье из трубок исторгнуть.
Воздух, рванувшийся с силой из бычьего меха, однако,
От основанья тростинок в их глубь проникает. И может
Тот, кто усталости чужд и проворные пальцы имеет,
Встать, управляя законом созвучия трубок; они же
Кверху взлетают и нам отвечают сладостной песней.
ОРАКУЛ АПОЛЛОНА ПИФИЙСКОГО ВРАЧУ ОРИБАСИЮ[1]
(App., VI, 122)
Вы возвестите царю, что храм мой блестящий разрушен.
Нет больше крова у Феба и нет прорицателя - лавра;
Ключ говоряший умолк: говорливая влага иссякла.
(конец IV - начало V века)
(IX, 41)
Щит, охранявший когда-то от вражеских копий, сумевший
Бурю кровавой войны, страха не зная, сдержать,
В час, когда дикое море вселило смятение в душу
И средь пучины морской гибли уже моряки, -
Щит не. покинул владельца, но, словно неся дорогую
Ношу, как истинный друг, плыл он до гавани с ним.
(IV-V века)
1 (V, 257)
Я убедился, что Зевс не такой уж и влюбчивый, если
Ради такой красоты он превращаться не стал.
Ибо не хуже Европы она и не хуже Данаи,
Не уступает она в нежности Леде самой.
Может быть, Зевсу противны блудницы? Пожалуй. Я знаю:
Царственных девушек он только и рад соблазнять.
2 (VII, 610)
Некто похитил жену, но и счастье у этого брака
Демон какой-то украл, многих на свадьбе сгубив.
Брак этот, хоть и один, двадцать пять породил погребений,
Этот единственный брак в смерть обратился для всех.
Пенфесилея - невеста, и ты, о Пенфей многослезный,
Брак ваш несчастный богат множеством был мертвецов.
3 (VII, 687)
Культа Аммонова ложь [1] едва лишь Гессий изведал,
Тотчас изгнанником он с жизнью простился навек.
Проклял он веру свою и науку, в которую верил,
Проклял невежество тех, кто вещунам доверял.
4 (VII, 688)
Гессия двое Калхантов [2] сгубили своей ворожбою;
Кресло ипатов [3] ему пообещали они.
Люди, пустые как ветер, себя же язвящие злобой,
В вечном невежестве вы вплоть до последнего дня!
5 (IX, 5)
Груша, ты сладостный труд моих рук; я летней порою,
Нежную взрезав кору, привил тебе новую ветку.
И прижилась она, став выше всех, и плоды заменила:
Снизу все те же дички, а вверху ароматные груши.
6 (IX, 119)
Если властитель желает льстецов со вниманием слушать,
Многих погубят тогда гнусные их языки.
Вот почему человек справедливый поистине должен
Всех ненавидеть льстецов, как и внимающих им.
7 (IX, 134-135)
Ныне прощайте, Судьба и Надежда: я выбрал дорогу.
Ваших услад мне уже не изведать. Уйдите же обе,
Вы, кто повинны бесспорно во многих людских заблужденьях.
Фантасмагории нам вы внушаете ложные, словно
Призраки сна, уверяя, что все наяву совершится.
Сгинь же, презренная дева, виновница мук! Уходите
Обе! Не мною играйте, - другими, кто явится после:
Кто и не ведает вовсе, о чем ему следует думать.
Счастье для каждого здесь - несомненно обман, ибо счастье
Слово пустое; вернее - ты в мире его и не сыщешь.
8 (IX, 169)
И для меня, кто учил грамматическим знаньям, причиной
"Гибельной" бедности был "гнев Ахиллеса". Когда б
Вместе с данайцами он и меня погубил, ополчившись,
Нежели голод убьет, спутник науки моей! [4]
Ведь Агамемнон давно Брисеиду похитил; Елену
Раньше похитил Парис: мне уже нечего взять.
9 (IX, 174)
Здесь обучают все те, на кого разгневан Сарапис,
Кто начинают с азов "гибельный гнев" воскрешать.
Здесь - только месяц пройдет - ученик является с платой,
В книгу и в лист обернув жалкую бедность свою;
И, словно ладан богам, пред учителем, как на могилу,
Руку свою протянув, маленький сверток кладет.
Но ведь бывает: один похищает и малую плату,
К деньгам свинец подмешав, платит монетой такой.
Если ж иной обязался за год заплатить золотыми,
В месяц последний уйдя, сменит наставника он,
Нагло его обманув и нарушив договор прежний [5];
Целого года труды зря пропадают тогда.
10 (IX, 180)
Судьба людей, дурача, норовит надуть.
Ее непостоянен и коварен нрав;
Смятенье сея всюду и колебля всё,
Она теперь торговка - не богиня, нет.
И нрав ее подходит к ремеслу её.
11 (IX, 182)
Где, о Судьба-госпожа, ты взяла столь несчастное счастье?'
Счастье дающая, как стала несчастною ты?
Бедствий пучину своих приучайся терпеть, и познаешь
Беды, которые ты людям приносишь другим.
12 (X, 48)
"Пусть никогда госпожою не станет служанка", - такая
Есть поговорка. И я то же на это скажу:
Тот, кто в суде защищал, да не будет вовеки судьею,
Пусть Исократа в речах он превзошел самого.
Ибо привыкший за деньги служить наподобие шлюхи
Разве сумеет в суде честно дела разбирать?
13 (X, 51)
"Лучше завидуют пусть, чем жалеют", - вот Пиндара слово [6].
Люди завидуют тем, кто беспечально живет;
Тех же, кто в жизни несчастен, жалеют. Но я не желаю
Лишнего счастья себе, как и участья людей.
Лучше всего - середина: высоко подняться - опасно;
Если же ниже других ты опустился - позор.
14 (X, 55)
Если ты всюду хвастливо кричишь, что жене не подвластен,
Вздор ты болтаешь; ведь ты, как говорится, не "сук
Крепкого дуба, не камень утеса" [7]. Тебе, как и многим,
Если не всем, суждено быть под началом жены.
"Если сандалией, - ты говоришь, - не дерется супруга,
Коль не распутна она, надо молчать и терпеть".
Да, у тебя, я согласен, не слишком тяжелая доля:
Продали в рабство тебя честной жене и не злой.
15 (X, 60)
Пусть ты богат. Ну так что же? Коль час твой последний настанет,
Разве сумеешь с собой деньги в Аид унести?
Тратишь ты дни, не жалея, на то, чтоб умножить богатства;
Как ни старайся, но дней ты не прибавишь себе.
16 (X, 62)
Не рассуждает Судьба, признавать не желает законов;
Не размышляя, она - деспот - царит над людьми.
Честных людей ненавидит, но любит зато нечестивых,
Этим являя свою смысла лишенную власть.
17 (X, 63)
Смертный бедняк никогда не живет и не ведает смерти:
Жил он, казалось, но был трупом при жизни живым.
Лишь для счастливых людей и стяжавших богатства без меры.
Только для них, говорю, смерть - это жизни конец.
18 (Χ, 73)
Если влечешься, Судьбою влеком, так влекись, не противясь;
Как ты ни рвись, - все равно будешь Судьбою влеком.
19 (X, 75)
Все мы, живущие в мире, вдыхаем колеблемый воздух,
Тянем ноздрями его, смотрим на солнечный блеск.
Все мы при жизни своей лишь орудья, что служат тому лишь,
Чтобьг дыханьем своим жизнь сохранить на земле.
Если же кто-либо это дыхание рукою закроет,
Жизнь погубивши, в Аид сам он себя низведет.
Значит, мы люди - ничто; а еще преисполнены спеси
Мы, кто и живы-то все малостью воздуха в нас.
20 (X, 77)
О человек, не напрасно ль в стараниях ты и в волненьях,
Если с рожденья тебе рабство Судьбой суждено?
Лучше оставить все это и вовсе с Судьбой не бороться;
Долей довольный своей, в жизни покой возлюби.
Лучше однако всего, если только возможно, стараться
Жребию наперекор радость в душе ощутить.
21 (X, 78)
Брось же грустить и рыдать! Коль сравнить бесконечность могилы
С временем жизни твоей, - разница будет большой.
А потому до кончины, пока ты не съеден червями,
Душу не мучай свою, словно уже обречен.
(V-VI века)
1. НА СОФИАНСКИЙ ДВОРЕЦ [1]
(IX, 657)
Где обрывается суша и в море вдается уступом,
Где, колыхаясь, пролив бьется в его берега,
Этот чертог золотой супруге своей и царице,
Софье преславной, воздвиг дивный властитель-супруг.
Рим всемогущий, красу, что достойна себя, созерцаешь
Ты из Европы своей в Азии перед собой.
2. НА ПРИГОРОД АМАСИИ, НАЗЫВАЕМЫЙ "ЭРОТ"[2]
(IX, 669)
Путник, прилечь поспеши в этой роще тенистой, и отдых
После неближних дорог телу усталому дай.
Здесь меж платанов текут, изливаясь, прозрачные воды;
Из родников без числа щедро струятся они.
Влаголюбивая здесь над весенней землею фиалка,
Благоухая, цветет вместе с бутонами роз.
Глянь! Покрывая равнину росистого, свежего луга,
Плющ густолиственный все зеленью буйной обвил.
Мимо заросших брегов протекает река, подмывая
Кромку долины, и все в ней вырастает само.
Это - "Эрот". И какое другое названье подходит
Месту, где всюду найдешь ты вожделенных Харит!
3. НА УВЕНЧАННОГО ЭРОТА
(XVI, 201)
Лук твой изогнутый где и стрелы куда подевались,
Что посылаешь всегда в сердце без промаха ты?
Крылья и факел, несущий так много страданий?
Откуда Эти четыре венка [3] - на голове и в руках? -
Ведь не Кипридой доступной, о гость, не землею рожден я,
И не от плотской любви я появился на свет.
Но зажигаю я в чистом уме человеческом пламя
Истинных знаний и ввысь душу веду к небесам.
Из добродетелей свил я четыре венка и увенчан
Мудростью - первым венком, а остальные - в руках.
ПЛУТАРХУ
(App., III, 220)
Кто речь очистить жаждет, освежить свой ум,
Твою откроет книгу; словно ключ она,
Что через край обильно влагу льет свою.