1. Агасикл[1]
[208] 1. Царь Лакедемона Агасикл любил внимать мудрецам, но не [b] допускал к себе софиста Филофана.[2] Когда кто-то выразил по этому поводу недоумение, он ответил: «Я желал бы быть учеником только того, кого бы я был не прочь иметь родителем».
2. Когда один человек спросил его, может ли правитель, не имеющий телохранителей, командовать согражданами, не рискуя своей жизнью, Агасикл ответил: «Только если он будет делать это как отец, отдающий приказания своим сыновьям».[3]
2. Агесилай Великий[4]
1. Однажды Агесилаю Великому выпал жребий быть на пиру симпосиархом.[5] Виночерпий спросил его, сколько вина наливать каждому. «Если приготовлено много, — сказал Агесилай, — наливай столько, сколько каждый попросит; если же мало, то всем давай поровну».
2. Когда некий преступник стойко держался под пыткой, Агесилай [с] сказал: «Какой же опасный злодей этот человек, если даже в позорных обстоятельствах он проявляет такую твердость и выносливость».
3. Когда кто-то хвалил ритора за то, что тот умеет представить великими даже незначительные дела, Агесилай сказал: «Я не считаю хорошим сапожником того, кто обувает маленькую ногу в большой башмак».[6]
4. Однажды какой-то человек сказал Агесилаю: «Но ведь ты уже согласился». А потом много раз повторял эти слова. Царь возразил: «Да, [d] я согласился, если это было правильно, а если нет, считай, что сказать-то я сказал, а соглашаться не согласился».[7] «Однако, — возмутился тот, — подобает, чтобы цари выполняли то, что они обещали „кивнув головой!“».[8] На что Агесилай ответил: «Еще больше подобает, чтобы обращающиеся к царям просили только справедливого и говорили только правду; а также чтобы они выбирали для просьб подходящее время и не просили того, что царям исполнять не следует».
5. Если Агесилай слышал, что кого-либо хвалят или порицают, он полагал, что не менее важно знать характер тех, кто говорит, чем тех, о ком судят.[9]
6. Когда царь был еще мальчиком, руководитель гимнопедий[10] не предоставил ему сколько-нибудь заметного места для выступлений, хотя уже было известно, что Агесилаю предназначено стать царем.[11] Он подчинился, говоря: «Хорошо, я сумею показать, что не места придают почет людям, а люди местам».[12]
7. Когда некий врач предписал ему тщательно разработанный курс [e] лечения, выполнять который было очень трудно, царь воскликнул: «Клянусь богами,[13] нигде не сказано, что мне непременно нужно жить и на все идти ради этого».
8. Как-то, когда Агесилай стоял у алтаря Афины Меднодомной,[14] принося жертву богине, его укусила вошь. Царь, нисколько не стесняясь, извлек насекомое и на глазах у всех раздавил его, говоря: «Клянусь богами, даже стоя у алтаря приятно разделаться с тем, кто злоумышляет против тебя».[15]
[f] 9. В другой раз, увидев, как мальчик тащил из норы мышь, а та, извернувшись, укусила схватившую ее руку и убежала, Агесилай привлек внимание окружающих к этой сцене и сказал: «Смотрите, даже ничтожнейшее животное столь отчаянно защищается от тех, кто хочет его обидеть. Судите сами, как следует поступать людям!»[16]
10. Намереваясь начать войну с персами за освобождение проживающих в Азии эллинов, Агесилай запросил оракул Зевса в Додоне. Оракул [209] приказал ему начать поход,[17] и царь сообщил об этом эфорам. Те приказали Агесилаю отправиться в Дельфы, чтобы получить и там предсказание. Придя в Дельфы, он задал вопрос следующим образом: «Согласен ли ты, Аполлон, с мнением твоего отца?» Когда бог подтвердил предсказание, Агесилай был выбран полководцем и выступил в поход.[18]
11. В начале командования Тиссаферна персидский полководец из страха перед Агесилаем заключил с ним мир, согласно которому персы признавали свободу и независимость греческих городов; однако потом, [b] когда царь прислал ему на помощь большое войско, Тиссаферн объявил, что снова начнет войну, если Агесилай не покинет Азию. Последнего обрадовало это известие, и он сделал вид, что направил свое войско в сторону Карий. Тиссаферн собрал там все свои силы, а Агесилай внезапно вторгся во Фригию. Захватив там множество городов и богатую добычу, он сказал друзьям: «Нечестно, конечно, заключив договор, нарушать его, но обмануть врагов не только справедливо и достойно, но [с] вдобавок приятно и выгодно».[19]
12. Имея немногочисленную конницу, Агесилай отступил к Эфесу и обратился к тамошним богачам, предлагая, чтобы взамен вступления в армию каждый предоставил ему лошадь и всадника. Таким образом, взамен трусливых богачей войско получило лошадей и мужей, годных для несения военной службы. Агесилай сказал, что он вступил в. соревнование с Агамемноном, который точно так же, получив хорошую кобылу, освободил от участия в походе трусливого богача.[20]
13. Агесилай приказал продавать захваченных на войне пленников голыми. Оказалось, что нашлось много покупателей на их одежду, которые, высмеивая самих пленников, не желали платить за них ни гроша, говоря, что люди эти вследствие изнеженности бесполезны, что видно по их телам — рыхлым и белым.[21] Агесилай, подойдя к ним, сказал: «Глядите, вот добыча, ради которой вы сражаетесь, а вот люди, с которыми вы сражаетесь».[22]
14. Разбив Тиссаферна в Лидии и уничтожив многих его воинов, [d] он продолжал опустошать земли царя. Тот послал Агесилаю деньги и просил его закончить войну. Агесилай ответил, что только государство имеет право заключать мир, а ему больше нравится обогащать своих воинов, чем богатеть самому. «У греков, — сказал он, — существует хороший обычай: брать у врага не подарки, а добычу».[23]
15. Когда Мегабат, сын Спифридата, очень красивый мальчик, подошел к Агесилаю, чтобы приветствовать его и поцеловать, так как хорошо знал, что Агесилай к нему неравнодушен, царь все-таки уклонился от поцелуя. После этого мальчик перестал к нему приходить, а когда Агесилай осведомился о причинах этого, друзья ответили, что он сам тому виной, потому что остерегался поцелуев красавцев. «Если, — сказали они, — он не будет малодушен, то мальчик снова придет к нему». Агесилай [e] помолчал, размышляя, и наконец сказал: «Не стоит убеждать его. Я считаю, что быть выше подобных вещей мне даже важнее, чем завоевать густонаселенный и хорошо укрепленный город. Ибо лучше сохранить собственную свободу, чем лишить ее других».[24]
16. Во всем остальном Агесилай тщательно придерживался законов, но в делах, связанных с дружбой, он считал всякие ссылки на правосудие пустыми речами. Во всяком случае известно его письмо, адресованное карийцу Гидриэю, в котором царь ходатайствует за одного из своих друзей: «Если, — пишет он, — Никий невиновен, отпусти его; если же виновен, отпусти его ради меня: отпусти в любом случае».[25]
17. В большинстве случаев Агесилай подобным образом относился к друзьям, но были случаи, когда в критических обстоятельствах он предпочитал [f] действовать ради пользы дела. Как-то, когда по тревоге пришлось оставлять лагерь, Агесилай покинул там своего заболевшего возлюбленного: когда тот стал со слезами звать его, умоляя не оставлять в лагере, Агесилай повернулся к нему и сказал: «Как трудно одновременно быть и милосердным и рассудительным».[26]
18. Образ жизни Агесилая ничем не отличался от образа жизни его сотоварищей: он вел простую жизнь, воздерживаясь от пьянства и пресыщения. Агесилай не признавал сон своим господином и отдавался ему лишь тогда, когда это допускали обстоятельства. Подобным образом [210] он относился и к жаре и к холоду: он как никто умел пользоваться преимуществами всех сезонов, а не зависеть от них. Его ложе ничем не отличалось от постели воинов, и он спал в палатке, стоявшей посреди палаток остальных воинов.[27]
19. Агесилай постоянно повторял, что тот, кто стоит во главе, должен превосходить остальных не изнеженностью и роскошью, но храбростью и мужеством.[28]
20. Когда его спрашивали, что самое важное дали законы Ликурга Спарте, он отвечал: «Презрение к удовольствиям».
21. Одному человеку, удивлявшемуся простоте одежды самого царя и остальных спартанцев, Агесилай сказал: «Так ведь этот образ жизни — почва, на которой возросла наша свобода».
22. Когда кто-то другой убеждал его отдохнуть и говорил, что судьба [b] может перемениться и такая возможность больше никогда не представится, Агесилай сказал: «А я уже давно упражнением приучил себя[29] находить радость разнообразия в отсутствии перемен».
23. Даже состарившись, Агесилай придерживался того же образа жизни. На чей-то вопрос, почему в преклонном возрасте он даже в холодную погоду не носит хитона,[30] царь сказал: «Для того, чтобы старые люди, стоящие во главе государства, могли служить молодым примером для подражания». [c]
24. Когда вместе с войском Агесилай проходил мимо острова Фасоса, островитяне послали ему муку, гусей, медовые лепешки и другие виды изысканной пищи и напитков. Агесилай принял только муку и приказал доставившим пищу возчикам везти все остальное назад, так как спартанцам эти лакомства не нужны. Когда же фасосцы продолжали уговаривать его принять все, царь распорядился раздать яства илотам. Когда его спросили о причине такого решения, Агесилай сказал: «Не годится, чтобы мужественные люди питались лакомствами, ибо то, что прельщает рабов, должно быть чуждо свободным».[31]
[d] 25. В другой раз фасосцы, полагавшие, что Агесилай оказал им много благодеяний, почтили его сооружением храмов и божескими почестями. Они прислали посольство, чтобы сообщить ему об этом. Когда царь прочел доставленное фасосцами послание, он спросил их, способна ли их родина превращать людей в богов. Когда те ответили утвердительно, Агесилай сказал: «Превратите сперва себя в богов, и, если вам это удастся, тогда я поверю, что и меня вы можете сделать богом».
26. Когда малоазиатские греки приняли решение поставить Агесилаю статуи в самых главных городах, царь написал им: «Пусть не рисуют моих изображений, пусть не ваяют и не воздвигают мне памятников».[32]
[e] 27. Увидев в Азии крытый четырехугольными плахами дом, Агесилай спросил у его владельца: «А что, деревья, у вас растут тоже четырехугольными?» Когда тот ответил, что деревья у них, как у всех, растут круглыми, Агесилай сказал: «А если бы они росли четырехугольными, стали бы вы стараться придавать им круглую форму?»[33]
28. Когда его однажды спросили, как далеко распространяются границы Спарты, он, потрясая копьем, ответил: «Они отстоят настолько, насколько может достигнуть это копье».[34]
29. Когда в другой раз кто-то спросил его, почему у Спарты нет городских стен, Агесилай показал на вооруженных граждан и сказал: «Вот — спартанские стены».[35]
30. Когда тот же вопрос задал кто-то другой, царь сказал: «Города надо укреплять не камнями и бревнами, а доблестью жителей».
31. Агесилай советовал друзьям богатеть не деньгами, а храбростью и достоинствами.
[f] 32. Когда Агесилаю было нужно, чтобы его воины сделали что-либо быстро, он на глазах у всех первый брался за дело.[36]
33. Он больше гордился тем, что мог работать не хуже любого спартанца и что постоянно владел собой, чем своим царским достоинством.
34. Когда царь увидел отправлявшегося на войну хромого спартанца, который, готовясь в поход, разыскивал себе лошадь, он сказал: «Ты что не знаешь, что на войне хромота не страшна: нужны не те, кто умеет бегать, а те, кто способен устоять на месте».[37]
35. Когда Агесилая спросили, каким способом ему удалось так прославиться, он ответил: «Презрением к смерти».[38]
[211] 36. Когда кто-то поинтересовался, почему спартанцы сражаются под звуки флейты, Агесилай сказал: «Это делается для того, чтобы по соблюдению ритма сразу выявить, кто храбр, а кто трус».[39]
37. Когда кто-то прославлял счастливую жизнь персидского царя, в ту пору еще очень молодого, Агесилай сказал: «Так ведь н Приам в этом возрасте не знал никаких несчастий».[40]
38. Добившись того, что под его власть попала большая часть Азии, Агесилай решил начать поход против самого персидского царя. Он хотел покончить с тем, что, не прилагая никаких усилий, персидский царь вредил эллинам, подкупая их демагогов.[41]
39. Когда эфоры отозвали Агесилая домой, так как окружающие Спарту эллинские государства объявили ей войну, подкупленные персидскими деньгами, Агесилай заявил, что хороший командующий должен [b] подчиняться законам и отплыл из Азии, оставив тамошних эллинов глубоко опечаленными его отъездом.[42]
40. На персидских монетах было изображение лучников. Снимаясь с лагеря, Агесилай сказал, что его изгоняет из Азии «царь с 30 тысячами лучников». Ведь таково было число персидских золотых монет, привезенных Тимократом в Афины и Фивы и розданных демагогам, после чего эти государства выступили против Спарты.[43]
41. Агесилай написал эфорам письмо: «Агесилай эфорам шлет привет! Большую часть Азии мы покорили и варваров обратили в бегство, в Ионии мы построили много военных лагерей. Так как вы приказываете [c] мне явиться в установленный вами срок, то я последую сразу же за этим письмом, а может быть, даже опережу его. Я принял командование не для того, чтобы получить власть, но ради государства и наших союзников. Командующий лишь тогда правит справедливо и правильно, когда руководствуется законами и подчиняется эфорам или другим лицам, стоящим во главе государства».[44]
42. Когда Агесилай перешел Геллеспонт и двигался по Фракии, он не испрашивал разрешения на проход ни у одного из варварских племен, а только обращался к ним с вопросом, будут ли они враждебны или [d] дружественны к его войску. Все народы принимали Агесилая дружелюбно и пропускали его армию, но одно племя, так называемые траллы,[45] которым, как говорят, сам Ксеркс посылал дары, потребовали от Агесилая в качестве платы сто серебряных талантов и столько же женщин. Он же, насмехаясь, спросил, почему они не пришли, чтобы забрать все это. Двинувшись вперед, он напал на них, ожидавших в боевом строю, и, многих убив, обратил траллов в бегство и прошел через их страну.
43. Такой же вопрос он задал македонскому царю;[46] тот ответил, что подумает. Агесилай сказал: «Пусть думает, а мы пойдем вперед». Удивившись его дерзости и испугавшись, Македонец разрешил проход.
44. Так как фессалийцы были в союзе с его врагами, Агесилай опустошил их страну. А в город Лариссу он послал Ксенокла и Скифа с предложением [e] дружбы.[47] Они были схвачены и заключены под стражу, а возмущенные этим остальные участники посольства считали, что Агесилай должен стать лагерем вокруг Лариссы и осадить город. Однако царь сказал, что даже ради одного из этих мужей он отказался бы от всей Фессалии, и, чтобы выручить их, заключил с фессалийцами перемирие.
45. Узнав, что возле Коринфа произошла битва,[48] в которой пали немногие из спартанцев, но погибло множество коринфян, афинян и их союзников, Агесилай, как говорят очевидцы, не слишком обрадовался [f] и не восторгался этой победой. С глубоким вздохом он сказал: «Горе Элладе, своими руками погубившей так много людей; ведь их было бы достаточно, чтобы уничтожить всех варваров».
46. Когда жители Фарсала[49] стали нападать и беспокоить его войска, он обратил их в бегство и водрузил трофей у подножия горы Нарфакия. Агесилай больше радовался этой победе, чем всем остальным, так как спартанская конница была создана его усилиями, и теперь с ней одной ему удалось одолеть тех, кто так гордился искусством своей кавалерии.
[212] 47. Прибывший из дому Дифрид[50] передал Агесилаю приказание немедленно с ходу вторгнуться в Беотию. Царь считал, что лучше бы это сделать попозже, после основательной подготовки, но, подчинившись властям, Агесилай вызвал из сражавшейся под Коринфом армии две моры спартанцев[51] и вторгся в Беотию. Сразившись под Коронеей с фиванцами, афинянами, аргосцами и коринфянами и с обоими народами локрийцев,[52] Агесилай, хотя и очень страдал от нанесенных ему многочисленных ран, все же одержал победу в этой, как говорит Ксенофонт, величайшей из происходивших в его время битв.[53]
48. После возвращения домой Агесилай, несмотря на свои успехи и одержанные победы, ни в чем не стал менять своего образа жизни и привычек.
[b] 49. Видя, что некоторые граждане стали чрезмерно возноситься и чванились тем, что держали племенных коней, Агесилай убедил свою сестру Киниску тоже послать колесницу для участия в Олимпийских играх. Он хотел показать грекам, что участие в состязании требует от человека не доблести, а только богатства и щедрости.[54]
50. При Агесилае находился мудрец Ксенофонт,[55] и царь уделял ему большое внимание. Он побудил Ксенофонта вызвать к себе сыновей и воспитывать их в Спарте, чтобы обучить лучшей из наук — уметь повелевать и подчиняться.
51. В другой раз, когда его спросили, почему спартанцы счастливее [c] всех остальных народов, Агесилай ответил: «Потому что больше всех остальных упражняются в искусстве повелевать и подчиняться».[56]
52. После смерти Лисандра юн раскрыл большую группу заговорщиков, которую тот собрал сразу после возвращения из Азии, чтобы свергнуть Агесилая. Царь решил рассказать об этом всем, чтобы показать, каким гражданином на самом деле был Лисандр. Прочитав в оставшихся после смерти Лисандра записях составленную галикарнассцем Клеоном речь[57] о необходимости переворота и о новом государственном устройстве, которую Лисандр [d] от своего имени намеревался прочесть перед народом, Агесилай хотел ее обнародовать. Но когда один из геронтов, ознакомившись с этой речью и напуганный ее силой, посоветовал царю не раскапывать дело Лисандра, а лучше закопать его вместе с речью, Агесилай дал себя уговорить и успокоился.[58]
53. Агесилай не пытался открыто сокрушать своих противников, но устраивал таким образом, чтобы кое-кого из них назначили стратегами или другими начальниками, а потом уличал их в корыстолюбии или недобросовестности. Когда дело доходило до суда, Агесилай помогал им, поддерживая бывших противников, и таким образом привлекал на свою сторону и добивался от них преданности; так что в результате у него не оставалось ни одного противника.[59]
54. Кто-то попросил Агесилая написать его друзьям в Азии, чтобы те [e] хорошо приняли подателя письма и оценили его достоинства. «Но зачем, — спросил Агесилай, — мои друзья поступают справедливо и хорошо и без моих писем».
55. Раз кто-то показал Агесилаю высокую, хорошо укрепленную стену города и спросил, нравится ли она ему. «Клянусь Зевсом, — сказал царь, — стена прекрасна, но она должна окружать город, где живут не мужчины, а женщины».[60]
56. Когда какой-то мегарец стал чересчур хвалить свое государство, Агесилай сказал ему: «Юноша, твоим словам не достает убедительности, которую может придать им только сила».[61]
57. Казалось, что Агесилай не обращает никакого внимания на то, что восхищает всех остальных. Однажды трагический актер Каллипид, прославленный среди греков,[62] которого все принимали с почетом, встал [f] перед царем, приветствуя его. Потом величаво войдя в толпу прогуливавшихся с Агесилаем людей, он дал понять, что ожидает от царя знаков расположения. Не дождавшись, Каллипид сказал: «Ты не узнаешь меня, царь? Разве ты не слышал обо мне?» Агесилай, посмотрев на него, сказал: «Почему, разве ты не Каллипид дикеликт?» Этим словом спартанцы называли уличных гаеров.[63]
58. Когда Агесилая пригласили послушать человека, подражавшего пению соловья, он отказался и сказал: «Я уже не раз слышал самих соловьев».[64]
59. Врача Менекрата, успешно лечившего безнадежных больных, [213] называли за это Зевсом. Он сам назойливо напоминал об этом всем и даже Агесилаю дерзнул написать таким образом: «Зевс Менекрат царю Агесилаю желает радоваться». На что тот, не читая дальше, отвечал: «Царь Агесилай Менекрату желает здравого ума».[65]
60. Когда Конон и Фарнабаз,[66] командовавшие флотом Великого царя, властвовали на море и блокировали побережье Лакедемона, а Афины были защищены стенами, отстроенными заново на деньги Фарнабаза, спартанцам ничего не оставалось, кроме как заключить с Великим царем мир.[67] Они послали к Тирпбазу Анталкида,[68] одного из своих [b] граждан, и признали власть царя над азиатскими греками, за свободу которых воевал Агесилай. Понятно, что Агесилай не мог принимать участия в этом бесславном деле: ведь Анталкпд был его врагом и всеми силами способствовал заключению мира, так как полагал, что война увеличивает влияние Агесилая и способствует росту его славы и значения.
61. Говорят, что в ответ на слова некоего человека, сказавшего, что спартанцы уподобляются персам, Агесилай ответил: «Наоборот. Это персы оспартаниваются».[69]
62. Когда его спросили, что считать более важной добродетелью — храбрость или справедливость, Агесилай ответил, что при отсутствии [с] справедливости храбрость бесполезна; но если все люди станут справедливыми, в храбрости не будет нужды.[70]
63. Жители Малой Азии привыкли называть персидского царя Великим. «Почему же, — спросил Агесилай, — он более велик, чем я, если он нисколько не справедливее и ие благоразумнее меня?»[71]
64. Агесилай говорил, что жители Малой Азии — никуда не годные свободные граждане, но как рабы они превосходны.[72]
65. Когда его однажды спросили, как вернее всего добиться у людей доброй славы, он ответил: «Говорить самое лучшее и делать самое доблестное».
66. Агесилай часто говаривал, что стратег должен быть храбр с врагами, но добродетелей с подчиненными.
67. Когда кто-то спросил Агесилая, чему следует учить мальчиков, [d] он ответил: «Тому, что им понадобится, когда они станут мужами».[73]
68. Однажды, когда Агесилай заседал в судилище, обвинитель блистал красноречием, а защитник говорил плохо, повторяя каждый раз: «Агесилай как царь[74] должен поддержать соблюдение законов». На это Агесилай сказал: «Что же, если кто-нибудь сломает твой дом или отберет у тебя плащ, ты станешь ждать, что на помощь придет строитель дома или ткач, выткавший гиматий?»
69. После того, как был заключен мир, Агесилаю передали письмо персидского царя, доставленное одним из персов и спартанцем Каллием, где царь предлагал свою дружбу и союз гостеприимства.[75] Агесилай не принял письма и приказал объявить царю, чтобы тот не присылал [e] ему впредь частных писем: «Если, — сказал он, — царь покажет себя другом Спарты и доброжелателем всей Эллады, то и я, по мере сил, стану его другом. Если же выяснится, что царь злоумышляет против Эллады, то, — продолжал он, — пусть не надеется, что я буду ему другом, даже если получу от него множество писем».[76]
70. Говорят, что Агесилай особенно любил детей: дома, играя с маленькими в лошадки, он скакал на палочке. Когда за этим занятием его застал один из друзей, царь попросил его не рассказывать об этом никому, пока сам не станет отцом.[77]
71. Агесилай постоянно воевал с фиванцами. Говорят, что, когда он был ранен в одном из сражений,[78] Анталкид сказал: «Ты получил эту [f] рану в благодарность за твои уроки военного дела, преподанные фиванцам против их воли, когда они еще не умели воевать». Действительно, фиванцы стали более воинственными именно потому, что спартанцы совершали против них раньше многочисленные походы. Именно в этом была причина запрета, который древний Лпкург внес в свои так называемые «ретры». Он не разрешал многократно воевать с одними и теми же противниками, чтобы не обучать их военному искусству.[79]
72. Как-то Агесилай услышал, что союзники недовольны необходимостью [214] участвовать в непрерывных походах, причем небольшое количество спартанцев должно было сопровождать многочисленные отряды.
Желая показать цену их численности, Агесилай распорядился, чтобы все союзники без разбора сели рядом друг с другом, а чтобы спартанцы сидели отдельно от них, неподалеку. Через глашатая он приказал встать всем, знающим гончарное ремесло; когда это было сделано, должны были встать все кузнецы, затем — плотники, строители и по очереди все остальные ремесленники. За небольшим исключением все союзники уже стояли, а из спартанцев не поднялся никто. Ведь в Спарте гражданам было запрещено заниматься и даже изучать какое-либо ремесло. Засмеявшись, Агесилай сказал: «Теперь вы видите, мужи, насколько больше воинов [b] посылаем мы, спартанцы».[80]
73. В битве при Левктре[81] многие спартанцы побежали с поля битвы и, согласно закону, подлежали за это лишению гражданской чести (атимии). Однако эфоры, видя, что город таким образом в момент крайней нужды в воинах потеряет своих мужчин, не знали, как избегнуть атимии и вместе с тем соблюсти законы.[82] Тогда законодателем избрали Агесилая. Придя на площадь народного собрания, он сказал: «Я не согласился бы стать законодателем, чтобы вводить новые законы; и в нынешние я не стану вносить ни дополнений, ни сокращений, ни изменений. Наши нынешние законы хороши и должны сохраняться во всей силе. начиная с завтрашнего дня».[83]
74. Хотя огромная армия Эпаминонда вторглась в Лаконию подобно нахлынувшему потоку[84] и фиванцы со своими союзниками уже похвалялись [c] победой, Агесилай не допустил врагов в город и заставил их повернуть назад, несмотря на то, что в городе уже было мало защитников.[85]
75. В битве при Мантинее[86] Агесилай убеждал спартанцев, не обращая внимание на остальных врагов, сражаться только против Эпаминонда. Он утверждал, что настоящей доблестью обладают только умные люди, и именно они определяют, кому достанется победа. Если только удастся устранить Эпаминонда, нетрудно будет заставить подчиниться всех остальных, ибо они глупы и ничего не стоят. Случилось так, как он и предполагал. Когда победа склонялась на сторону фиванцев, а спартанцы уже обратились в бегство, Эпаминонд повернулся, чтобы ободрить своих, и в этот момент один из спартанцев нанес ему смертельный удар.[87] Когда Эпаминонд [d] упал, воины Агесилая, прекратив бегство, устремились в битву, добиваясь победы; при этом оказалось, что фиванцы значительно слабее, чем предполагали, а спартанцы сильнее.
76. Спарта нуждалась в средствах для ведения войны, ибо содержала наемные войска, и Агесилай отправился в Египет, соблазненный египетским царем, обещавшим ему вознаграждение.[88] Однако из-за простоты его одежды местные жители отнеслись к нему с презрением. Они предполагали [e] увидеть спартанского царя таким же разодетым и разукрашенным, как и персидского (такое уж у них было наивное представление о царях). Однако за время своего пребывания Агесилай сумел им показать, что достоинство и величие приобретаются мужеством и умом.
77. Однажды, когда его люди испугались надвигающейся опасности, ибо врагов было множество (двести тысяч), а спартанцев совсем мало[89] [f] и они были готовы сдаться, Агесилай, перед тем как построить воинов к бою, придумал хитрость, о которой никому не сказал. На своей руке он написал слово «победа», так что буквы смотрели справа налево.[90] Когда прорицатель передал ему печень жертвенного животного, Агесилай положил ее на ту руку, на которой была сделана надпись, и, изобразив замешательство, делая вид, что не знает, куда ее деть, продержал некоторое время печень на ладони, пока буквы не отпечатались на ней. Тогда он показал ее своим соратникам, говоря, что этой надписью сами боги предвещают будущую победу. Сочтя, что получили надежное знамение, сулящее им успех, воины Агесилая устремились в бой.[91]
78. Численно превосходящие враги окружили рвом лагерь Агесилая, и его союзник Нектанабид[92] настаивал на вылазке, требуя завязать сражение. Агесилай сказал, что не станет мешать противнику уравнивать [215] свои силы с силами защитников лагеря. Когда между концами окружающего лагерь рва оставался лишь узкий промежуток, Агесилай построил в нем свое войско и, сражаясь с равным противником, несмотря на малочисленность своих сил, добился поражения врагов, истребил их во множестве и, захватив много денег, отослал их в Спарту.[93]
79. На пути из Египта Агесилай умер;[94] он приказал окружавшим его соратникам, чтобы они не воздвигали в память о нем ни лепных, ни писаных, ни других каких-либо изображений. «Если, — сказал он, — я сделал что-либо хорошее, это и будет мне памятником; если же нет — пе помогут все статуи мира — ничего не стоящие изделия жалких ремесленников».[95]
3. Агесиполид, сын Клеомброта[96]
[b] 1. Когда кто-то сказал, что Филипп в течение нескольких дней стер с лица земли город Олинф,[97] Агесиполид, сын Клеомброта, воскликнул: «Клянусь богами, второго такого города он не построит даже за значительно больший срок».
2. Кто-то выразил удивление, что сам царь вместе с другими людьми цветущего возраста пошли в заложники,[98] а не их женщины и дети. На это Агесиполид сказал: «Это только справедливо, ибо нам самим надо расплачиваться за свои ошибки».
3. Однажды, когда Агесиполид распорядился, чтобы ему с родины прислали щенков, кто-то заметил: «Ведь закон не разрешает их вывозить». «Как в прошлом не разрешал и людей,[99] — заметил царь. — но ведь вывозят же их теперь!»
4. Агесиполид, сын Павсания[100]
[с] Когда у афинян со спартанцами были взаимные претензии и они призвали в качестве посредника мегарское государство, Агесиполид сказал: «Это позор, афиняне, что стоявшие во главе Эллады меньше разбираются в справедливости, чем мегарцы».[101]
5. Агид, сын Архидама[102]
1. Однажды спартанские эфоры приказали Агиду, сыну Архидама: «Вторгнись с молодыми людьми в страну этого человека: он сам покажет тебе путь к Акрополю». «А стоит ли, — сказал Агид, — доверять судьбу стольких молодых людей предателю собственной родины?»[103]
2. На вопрос, что именно больше всего изучают в Спарте, он ответил: [d] «Науку повелевать и подчиняться».[104]
3. Царь Агид говорил, что лакедемоняне о врагах спрашивают, не сколько их, а где они.[105]
4. Раз при Мантинее Агида уговаривали не вступать в битву с превосходящим противником, он же сказал: «Кто хочет повелевать многими, тот должен и со многими сражаться».[106]
5. На вопрос о количестве лакедемонян он ответил: «Нас достаточно, чтобы дать отпор трусам».[107]
6. Проходя мимо стен Коринфа и рассматривая высоту, прочность и протяженность стен города, Агид спросил: «Женщины что ли живут в этом месте?»[108]
7. Одному софисту, утверждавшему, что самое ценное в человеке — [e] речь, Агид сказал: «Выходит, когда ты молчишь, ты ничего не стоишь».
8. Когда вскоре после поражения аргосцы снова храбро бросились в атаку, Агид увидел, что союзники испугались, и сказал: «Смелее, мужи! Если, одержав победу, мы будем бояться, что же делать тем, кого мы победили?»
9. Когда абдерский посол, закончив наконец свою длинную речь, спросил Агида, какой ответ должен он передать согражданам, тот сказал: «Передай им, что все то время, пока ты разглагольствовал, я внимал тебе молча».[109]
10. Когда некоторые расхваливали элейцев за их выдающуюся справедливость во время проведения Олимпийских игр, Агид сказал: «Что же [f] удивительного и особенно замечательного в том, что раз в четыре года один день они поступают справедливо».[110]
11. Тем, кто болтал, что ему завидуют сородичи второго царя,[111] Агид сказал: «Если это действительно так, то теперь кроме собственных горестей их вдобавок будут печалить еще удачи мои и моих друзей».
12. Кто-то посоветовал Агиду оставить для отступающих врагов свободный проход.[112] Царь сказал: «Если мы уклонимся от битвы даже с бегущими трусами, станем ли мы сражаться с теми, кто храбро удерживает позиции».
13. Однажды некий человек выдвинул смелый, но трудновыполнимый [216] план освобождения греков. Агид сказал: «Твои речи, о друг, нуждаются еще в наличии силы и денег».[113]
14. Когда кто-то сказал, что Филипп закрыл спартанцам доступ в Грецию, Агид ответил: «А нам, друг, вполне достаточно доступа в собственные земли».[114]
15. Посол Перинфа, придя в Лакедемон, держал там очень длинную речь. Когда он закончил ее и спросил Агида, что передать перинфянам, тот ответил: «Ничего, кроме того, что ты с трудом закончил речь, а я молчал».[115]
16. Агид явился к Филиппу в качестве посла без сопровождающих [b] лиц. «Как? — спросил тот, — ты пришел один?» «Да, — ответил Агид, — ведь я пришел только к одному».[116]
17. Один старец жаловался Агиду, уже достигшему преклонного возраста, что старые законы пришли в забвение, а новые — плохи, и что все в Спарте перевернулось вверх дном.[117] Царь рассмеялся и сказал: «Если так, то все идет своим порядком. В детстве я слышал от моего отца, что и в его время все перевернулось вверх дном. Отец мой говорил, что, когда он был мальчиком, его отец говорил ему то же самое. Так что удивляться следует не тому, что последующая жизнь хуже предыдущей, а тому, если обстоятельства жизни становятся где-то лучше илп остаются на прежнем уровне».
[с] 18. Когда Агида спросили, каким образом человек может всегда оставаться свободным, он ответил: «Презирая смерть».[118]
6. Агид Младший[119]
1. Демад утверждал, что глотающие мечи фокусники всегда предпочитают спартанские, потому что они самые короткие. На это Агид Младший сказал: «А все-таки спартанцы достают и этими мечами до врагов».[120]
2. Один негодяй часто спрашивал его, кто из спартанцев самый лучший: «Тот, — ответил Агид, — кто меньше всего похож на тебя».[121]
7. Последний Агид[122]
Последний из спартанских царей,[123] Агид III, был схвачен благодаря предательству и приговорен к смертп эфорами без суда. Когда его уже [d] уводили, чтобы удавить, он увидел, что один из служителей плачет, и сказал: «Прекрати, друже, оплакивать меня, ибо, хотя меня приговорили к. смерти вопреки закону и справедливости, я все-таки сильнее убивающих меня». С этими словами он добровольно просунул свою шею в петлю.[124]
8. Акротат[125]
Когда родители Акротата просили его совершить вместе с ними какое-то несправедливое деяние, он, сколько мог, отговаривался. Но когда они продолжали настаивать, он сказал: «Пока я жил с вами, у меня еще не было никакого представления о справедливости, но после того, как вы передали меня государству с его законами, да и сами, как умели, учили [e] меня справедливости и правилам благородного поведения, я буду уже следовать им, а не вашим указаниям. Ведь вы хотите, чтобы я поступал благородно (а благородно — это значит поступать справедливо как частному лицу, так еще больше правителю), я и поступаю как вы. желаете. А от того, что вы предлагаете, прошу меня освободить».[126]
9. Алкамен, сын Телекла[127]
1. Кто-то спросил Алкамена, сына Телекла, как лучше всего удержать царскую власть, и он ответил: «Не ставить свою выгоду превыше всего».
2. Другой человек хотел узнать, почему он не принял от мессенцев дары.[128] «Потому, — ответил царь, — что, взяв их, я уже не смог бы сохранять мир, не нарушая законов».
3. Когда кто-то сказал про него, что оп живет очень умеренно, несмотря на то, что обладает большим состоянием,[129] Алкамен сказал: «Владея богатством, [f] благородный человек подчиняет свою жизнь пе влечениям, а разуму».
10. Анаксандрид[130]
1. Анаксандрид, сын Леонта, сказал как-то человеку, сокрушавшемуся, что его приговорили к изгнанию из страны: «Страшись, любезный, удаления не от страны, а от справедливости».
2. Человеку, сообщавшему эфорам полезные сведения, но говорившему при этом слишком долго, Анаксандрид сказал: «Ты, приятель, говоришь дело, но не дельно,[131] слишком много».
3. Когда кто-то спросил, почему спартанцы передают свои поля ил отам [217], а не заботятся о них сами, Анаксандрид ответил: «Ведь мы приобретали наши земли, тоже заботясь не о земледелии, а о самих себе».[132]
4. Когда кто-то сказал, что стремление к славе вредит людям и что счастлив тот, кто свободен от него, Анаксандрид возразил: «Тебя послушать, так и преступники должны быть счастливы. Разве, совершая преступления и святотатства, они стремятся к славе?»
5. Другой человек спросил его, почему на войне спартанцы не боятся опасности. Анаксандрид сказал: «Причина в том, что мы уважаем жизнь, но не боимся за нее, как другие».
6. Анаксандрида спросили, почему геронты разбирают дела о смертной казни много дней и оставляют даже оправданного обвиняемого под судом. [b] Царь ответил: «Много дней они судят потому, что в этих делах судьи, совершившие ошибку, уже не смогут ее исправить; обвиняемого же оставляют под судом потому, что по этому делу могут еще вынести и более правильное решение».[133]
11. Анаксандр, сын Еврикрата
Когда кто-то спросил сына Еврикрата Анаксандра, почему спартанцы не держат деньги в общественной сокровищнице, тот ответил: «Чтобы не совращать тех, кто будет их охранять».
12. Анаксил[134]
Один человек недоумевал, почему эфоры не встают перед царями, [с] тогда как те назначили их на должность. «По той самой причине, — сказал Анаксил, — что они назначены на должность эфоров».[135]
13. Андроклид[136]
Андроклид, спартанец с изувеченной ногой, встал в строй воинов. Когда некоторые стали возражать, ссылаясь на его увечье, он сказал: «Сражаться ведь придется с выстроившимися против нас врагами, стоя на месте, а не убегая».[137]
14. Анталкид[138]
1. Когда Анталкида посвящали в Самофракийские мистерии,[139] жрец спросил его, какой из своих поступков он считает самым ужасным. На это он ответил: «Если я и совершил что-нибудь подобное, то боги и так будут знать об этом».[140]
[d] 2. Отвечая афинянину, называвшему спартанцев неучами, он сказал: «Это верно. Мы единственные, которые не научились у вас ничему плохому».[141]
3. Другой афинянин сказал ему: «А ведь мы не раз прогоняли вас с берегов Кефиса». На что Анталкид ответил: «Зато мы вас с берегов Еврота ни разу».[142]
4. Когда его спросили, как вернее всего понравиться людям, он сказал: «Надо как можно ласковее разговаривать с ними и предлагать всегда самое полезное».[143]
5. Когда один софист хотел произнести похвалу Гераклу, Анталкид [e] спросил: «Разве кто-нибудь его порицает?»[144]
6. Агесилаю, раненному в битве с фиванцами, он сказал: «Теперь ты расплачиваешься за уроки, которые давал им, не умевшим и не желавшим сражаться». Действительно, можно сказать, что фиванцы, благодаря постоянным походам, которые против них совершал Агесилай, стали сражаться лучше и успешнее.[145]
7. Анталкид говаривал, что стены Спарты — это ее юноши, а границы — острия их копий.[146]
8. Отвечая человеку, который спросил, почему спартанцы на войне пользуются короткими мечами, Анталкид сказал: «Потому, что сражаемся, подойдя к врагу вплотную».[147]
15. Антиох[148]
[f] Антиох, в бытность эфором, услыхав, что Филипп дал мессенцам землю, спросил: «Дал ли он им также силу, чтобы, сражаясь, ее удерживать?»[149]
16. Арей[150]
1. Какие-то люди расхвалили при Арее чужих жен. «Клянусь богами, — воскликнул Арей, — судить о благородных женщинах и знать, какие они на самом деле, не может первый встречный. Они должны быть тайной для всех, за исключением супругов».[151]
2. Однажды, когда Арей проезжал через Селинунт на Сицилии,[152] он увидел вырезанное на памятнике стихотворение, написанное элегическим размером:
Те, кто пожар тираннии тушить попытались, лежат здесь.
У Селинунтских ворот медный настиг их Арес.
«И справедливо сделал, — сказал царь. — Вы заслужили смерть, замышляя потушить пожар тираннии, которой надо было дать догореть дотла».
17. Аристон[153]
Кто-то одобрил высказывание Клеомена,[154] который на вопрос, что должен [218] делать хороший царь, сказал: «Друзьям — добро, а врагам — зло». Аристон же заметил: «Насколько лучше, дорогой, было бы сказать: „Друзьям делать добро, а врагов делать друзьями“». (По общему мнению, эти слова принадлежат Сократу,[155] но их приписывают также Аристону).
2. Когда кто-то спросил, сколько всего спартанцев, он ответил: «Достаточно, чтобы отразить врагов».[156]
3. Когда какой-то афинянин прочел в надгробной надписи восхваление своих земляков, павших от рук спартанцев, Аристон спросил: «А каковы [b] же были те, которые победили этих героев?»[157]
18. Архидамид
1. Кто-то хвалил Харилла[158] за то, что он одинаково ласков со всеми, Архидамид сказал: «А справедливо ли хвалить человека, который ласков даже с подлецами?»[159]
2. Какой-то человек порицал софиста Гекатея[160] за то, что, приглашенный на сисситию, он пришел, но не проронил ни слова. «Мне кажется, — сказал Архидамид, — ты не понимаешь, что человек, сведущий в искусстве речи, сведущ и в том, когда и где речи надо произносить».[161]
19. Архидам, сын Зевксидама[162]
1. Когда кто-то спросил Архидама, сына Зевксидама, кто стоит во главе [с] Спарты, тот ответил: «Законы и власти, действующие по закону».
2. Отвечая человеку, расхваливавшему кифареда и удивлявшемуся силе его дарования, Архидам сказал: «Если ты так расхваливаешь кифареда, то какие же слова ты найдешь, любезный, чтобы восхвалять людей благородных?»
3. Однажды кто-то представлял ему музыканта, говоря: «Это — замечательный лирник!» «А у нас, — сказал царь, — этот человек славится как знаменитый кашевар, который умеет варить черную похлебку». Этим Архидам хотел сказать, что не делает различия между теми, кто доставляет удовольствие звуками инструментов, и темп, кто делает это, изготовляя похлебку или жаркое.[163] [d]
4. Человеку, обещавшему ему сделать вино более сладким, он ответил: «Зачем? Расходовать его станут больше, а общественные трапезы станут менее благопристойными».[164]
5. Однажды он осаждал Коринф и увидел, что в одном месте из-под стены выбежали зайцы. «Ну, — сказал Архидам соратникам, — враги в наших руках!»[165]
6. Когда двое спорящих выбрали Архидама третейским судьей, он отвел их на священный участок Афины Меднодомной[166] и заставил поклясться подчиниться его решению. Те поклялись, и Архидам сказал: «Итак, я решил, что вы не покинете этот священный участок, пока не уладите ваш [e] спор».
7. Сицилийский тиран Дионисий прислал его дочерям богатые платья, но Архидам не принял подарка, говоря: «Боюсь, как бы, надев эти платья, девушки не показались бы мне безобразными».[167]
8. Видя, как отчаянно бьется его сын с афинянами, Архидам сказал: «Или умножь свои силы, или уменьши пыл!»[168]
20. Архидам, сын Агесилая[169]
1. После битвы при Херонее Филипп обратился к Архидаму, сыну [f] Агесилая, с письмом, написанным весьма надменно. Тот ответил: «Если ты, царь, измеришь свою тень, то обнаружишь, что она не стала больше, чем была до победы».
2. Когда его спросили, велика ли земля, находящаяся под властью спартанцев, он сказал: «Наша земля такой величины, что спартанцы до любого места могут достать своим копьем».[170]
3. Некий Периандр был отличным врачом, и его постоянно восхваляли за врачебное искусство, но стихи он писал очень слабые. «Чего ради, Периандр, — спросил его Архидам, — ты стремишься называться плохим поэтом, а не искусным врачом?»
4. Во время войны с Филиппом некоторые считали более выгодным завязать битву подальше от дома.[171] «Не об этом следует думать, — сказал Архидам, — а о том, чтобы там, где придется сражаться, быть сильней противника».
5. Отвечая тем, кто хвалил его за победу над аркадянами,[172] он сказал: «Было бы лучше, если бы мы победили их умом, а не силой».
[219] 6. Когда Архидам вторгся в Аркадию и узнал, что элейцы поддерживают аркадян, он послал им письмо: «Архидам — элейцам. Прекрасен покой».[173]
7. Во время Пелопоннесской войны союзники Спарты хотели узнать, сколько средств от них потребуется, и настаивали, чтобы ограничили союзнические взносы. Архидам сказал: «Войну не прокормишь заранее установленным пайком».[174]
8. Увидев стрелу катапульты, впервые привезенной из Сицилии, Архидам воскликнул: «О, Геракл! Конец мужской доблести!»[175]
9. Эллины не последовали его совету и не стали, разорвав соглашение [b] с Антигоном и с македонцем Кратером,[176] пытаться вернуть себе свободу.
Они считали, что власть лакедемонян будет для них даже тяжелее македонской. Архидам об этом сказал так: «Каждая скотина имеет собственный голос, и только человек, прежде чем исполнить задуманное, говорит на разные, весьма отличающиеся друг от друга голоса».
21. Астикратид[177]
После поражения при Мегалополе[178] во время войны, которую царь Агис вел против Антипатра, кто-то сказал Астикратиду: «Ну, что вы теперь будете делать, лакедемоняне? Станете рабами македонян?» На что тот ответил: «А что? Разве Антипатр может помешать нам умереть в сражении за Спарту?»
22. Биант
Афинский стратег заманил Бианта в засаду, и воины спрашивали полководца, [c] что теперь делать. «А что еще остается, — отвечал Биант, — кроме как вам спасаться, а мне умереть, сражаясь?»
23. Брасид[179]
1. Однажды Брасид поймал мышь в сушеных смоквах, которая, укусив его, вырвалась на свободу. Повернувшись к окружающим, Брасид сказал: «Нет столь мелкой твари, чтобы не пыталась, храбро обороняясь, спастись от обидчиков».[180]
2. Как-то в битве Брасид был ранен копьем, пробившим его щит. Вырвав копье из раны, Брасид им же убил врага. Когда его спросили, каким образом он был ранен, он ответил: «Мой щит предал меня».[181] [d]
3. Отправляясь на войну, он написал эфорам: «Что сделать должен, сделаю, как на войне положено, или умру».[182]
4. Брасид пал во время похода за освобождение фракийских эллинов. Чтобы сообщить об этом, в Лакедемон были отправлены гонцы. Когда они пришли к его матери Аргилеониде, та прежде всего спросила, достойно ли Брасид умер. Фракийцы расхвалили его и сказали, что другого такого воина не существует. «Нет, чужестранцы, — возразила она, — вы ошибаетесь [e]. Брасид был достойным человеком, но много в Спарте и более достойных мужей».[183]
24. Дамонид[184]
Когда составитель хора поставил Дамонида с краю, тот воскликнул: «Хорошо, о хорег, что ты нашел способ сделать почетным это малопочетное место».[185]
25. Дамид[186]
Александр потребовал, чтобы постановлением народного собрания его провозгласили богом. «Ну что ж, — сказал Дамид, — уступим Александру. Если ему так хочется, пусть называется богом».[187]
26. Дамиид[188]
Филипп вторгся в Пелопоннес, и кто-то сказал, что лакедемонянам [f] грозят ужасные беды,[189] если они не заключат перемирия с македонцами. «Эх ты, баба, — воскликнул Дамиид. — Чего нам бояться, если мы презираем саму смерть!»
27. Деркилид[190]
Армия Пирра стояла уже недалеко от Спарты, и Деркилида отправили к нему послом. Пирр потребовал, чтобы спартанцы приняли назад изгнанного царя Клеонима, если не хотят убедиться, что в военном отношении они не превосходят других и что их ожидает судьба покоренных народов. Деркплид перебил его, воскликнув: «Если Пирр — бог,[191] то мы не боимся его, ибо ни в чем не прегрешили. Если же он — человек, мы тоже не боимся, ибо не признаем его превосходства».
28. Демарат[192]
1. Так как Оронт[193] высокомерно обращался с Демаратом, кто-то заметил [220]: «Сурово обращается с тобой Оронт, Демарат!» На что тот ответил: «В этом нет ничего худого: вредят те, кто с тобой ласков, а не те, кто говорит с тобой неприязненно».
2. Когда Демарата спросили, почему спартанцы подвергают бесчестию бросающих свой щит, а тех, кто теряет шлем или панцирь, не наказывают, он ответил: «Шлемы и панцири носят ради собственной безопасности, а щиты прикрывают боевые порядки».
3. Слушая музыканта, Демарат сказал: «Мне кажется, он неплохо делает свое пустейшее дело».[194]
4. На каком-то совещании Демарата спросили, объясняется ли его [b] молчание глупостью или ему не хватает нужных слов. Он ответил: «Только дурак не умеет попридержать свой язык».[195]
5. Как-то Демарата спросили, почему он, царь, был вынужден бежать из Спарты. «Потому, — ответил он, — что законы там сильнее, чем я».
6. Один из персов непрерывно задаривал юношу, в которого был влюблен Демарат, и переманил его к себе. «Что, спартанец, — сказал он, — отбил я твоего возлюбленного». «Нет, — отвечал тот, — клянусь богами, не отбил, а купил».
7. Когда один из персов отложился от царя, Демарат уговорил его вернуться под власть своего государя. Так как царь все-таки намеревался казнить этого перса, Демарат сказал ему: «Позор ляжет на тебя, о царь, если, пока он был твоим врагом, ты не сумел наказать отступника, а теперь, [c] когда он стал твоим другом, ты убьешь его».
8. Отвечая какому-то царскому прихлебателю, потешавшемуся над его изгнанием, Демарат сказал: «Не стану спорить с тобой, приятель, ибо я действительно сбился с жизненного пути».[196]
29. Экиреп[197]
Эфор Экиреп перерубил две из девяти струн инструмента музыканта Фринида,[198] сказав при этом: «Не вреди музыке».[199]
30. Эпэнет
Эпэнет говорил, что лживость лежит в основе всех проступков и преступлений.
31. Евбед[200]
[d] Услышав, что какие-то люди хвалят чужую жену, Евбед не одобрил этого, а сказал: «Люди посторонние вообще не должны судить о достоинствах чужих жен».[201]
32. Евдамид, сын Архидама
1. Увидев в Академии Ксенократа,[202] уже пожилого человека, обсуждавшего философские вопросы со своими знакомыми, Евдамид, сын Архидама и брат Агида, поинтересовался, кто этот старец. Ему сказали, что это один из тех мудрецов, что заняты поиском добродетели. «Когда же, — спросил Евдамид, — он воспользуется ею, если теперь он ее только ищет».[203]
2. Услыхав однажды, как один философ доказывал, что только [e] мудрец может быть хорошим полководцем, Евдамид сказал: «Речь прекрасная, но верить оратору не следует: никогда не слышал он сигнала боевой трубы».[204]
3. Однажды Евдамид вошел в тот момент, когда обосновавший свой тезис Ксенократ отдыхал. Один из его спутников сказал: «Стоило нам войти, как он замолчал». «И хорошо сделал, — заметил Евдамид, — если все, что было нужно, уже сказано». «А все-таки хотелось бы послушать его», — сказал тот. «Конечно, — согласился Евдамид. — Но, если бы мы пришли к человеку, только что отобедавшему, разве стали бы мы просить его пообедать второй раз?»[205]
4. Как-то у Евдамида спросили, почему в то время, когда все граждане говорят, что они за объявление войны Македонии, сам он предпочитает сохранять мир. «А потому, — ответил Евдамид, — что мне нет надобности изобличать этих болтунов, доказав, что их слова ничего не стоят».[206]
5. Другой человек, высказываясь за объявление войны македонянам, [f] привел в пример успехи эллинов в борьбе с персами. Евдамид сказал на это: «Ты, кажется, не понимаешь, что твои слова звучат так же, как если бы, одолев тысячу овец, ты предложил мне вступить в бой с пятьюдесятью волками».
6. Евдамида спросили, как он, оценивает музыканта, имевшего очень большой успех. «Великий мастер, — отвечал он, — но в мелком деле».[207]
7. Когда кто-то при нем расхваливал Афины, он сказал: «Ну как, по совести, можно восхвалять этот город, который ни один благородный человек не любит».
8. Когда какой-то аргосец бранил спартанцев за то, что, выезжая в чужие края и освобождаясь от влияния отеческих законов, они сразу становятся хуже, Евдамид сказал: «Зато вы, аргосцы, посещая Спарту, становитесь не хуже, а лучше».[208]
[221] 9. Когда Александр приказал объявить в Олимпии, что все изгнанники, кроме фиванцев, могут вернуться в свои государства,[209] Евдамид сказал: «Этот приказ, фиванцы, звучит для вас хоть и тягостно, но лестно. Выходит, что вас одних и боится Александр».
10. Когда Евдамида спросили, для чего спартанцы приносят перед опасными походами жертву Музам, он ответил: «Для того, чтобы рассказ о нас был достоин наших подвигов».[210]
33. Еврикратид, сын Анаксандрида
[b] Еврикратида, сына Анаксандрида, спросили, для чего эфоры, никогда не откладывая, ежедневно разбирают все дела, связанные с договорами.[211] Царь ответил: «Чтобы, окруженные врагами, мы не теряли доверия друг к другу».
34. Зевксидам[212]
1. Когда Зевксидама спросили, почему в Спарте не записаны законы о военной доблести и юношей не знакомят с ними, тот ответил: «Потому, что юношам полезнее видеть воочию военную доблесть, чем знакомиться с ней из писаний».
2. Какой-то этолиец утверждал, что для людей, способных к подвигам, [c] война лучше мира. «Клянусь богами, — воскликнул Зевксидам, — это не так! Людям, о которых ты говоришь, смерть лучше жизни».[213]
35. Геронд[214]
Во время пребывания Геронда в Афинах некий человек там был арестован по закону о праздности. Геронд попросил показать ему человека, наказанного за то, что он вел себя так, как подобает свободному.[215]
36. Феарид
Как-то Феарид точил свой меч. Его спросили, достаточно ли он остер. «Острее злословия», — ответил он.
37. Фемистей
Прорицатель Фемистей предсказал царю Леониду и его соратникам [d] гибель под Фермопилами. Леонид послал Фемистея в Спарту якобы для того, чтобы сообщить о том, что должно произойти, а на самом деле, чтобы он не погиб вместе со всеми. Тот, однако, не согласился, сказав: «Я прислан сюда воином, а не вестником».[216]
38. Феопомп[217]
1. На вопрос, как надежнее всего сохранить власть в государстве, Феопомп ответил: «Предоставить друзьям их законное право на откровенность [e] и свободу речи, а подданных, насколько хватит сил, ограждать от обид».
2. Один иноземец утверждал, что среди своих сограждан он слывет приверженцем Спарты. Феопомп сказал: «Лучше было бы, если бы они называли тебя приверженцем собственного государства, а не поклонником Спарты».
3. Когда элейский посол[218] сказал, что сограждане выбрали его для посольства в Спарту потому, что он один в их государстве ревностно подражает спартанскому образу жизни,[219] Феопомп спросил его: «Какой же образ жизни — твой или твоих сограждан — кажется тебе лучше?» Тот объявил, что избранный им — лучше. «Тогда, — сказал Феопомп, — можно ли считать жизнеспособным государство, в котором среди множества граждан только один ведет себя достойно?»
4. Кто-то сказал, что Спарта спаслась только благодаря тому, что цари обнаружили способности к управлению. Феопомп с этим не согласился: «Причина не в этом, — сказал он, — а в том, что граждане обнаружили способность к подчинению».[220]
5. Когда жители Пилоса постановили почтить Феопомпа небывалыми [f] отличиями, он написал им в ответ, что умеренные почести время возвеличит, а чрезмерные предаст забвению.
6. Как-то ему показали крепостную стену и спросили, считает ли он ее достаточно крепкой и высокой. Феопомп же спросил: «Ее что, для женщин строили?»[221]
39. Форикион
Когда Форикион прибыл из Дельф и увидел на Истме лагерь Филиппа, уже занявшего узкий перешеек, он сказал: «Вы, коринфяне, оказались плохими привратниками Пелопоннеса».[222]
40. Фектамен[223]
Осужденный эфорами на смерть, Фектамен шел с суда улыбаясь. Кто-то из присутствующих спросил его, неужели он до такой степени презирает спартанские законы. «Нет, — сказал он, — но я радуюсь, что я понесу это наказание, ни у кого ничего не попросив и никому не оставшись обязанным».[224]
41. Гипподам[225]
[222] Когда Агид встал в строй рядом с Архидамом, Гипподам, которого пытались отослать в Спарту вместе с Агидом, чтобы он нес службу[226] там, промолвил: «Нет, милый, разве я найду где-либо более достойную смерть, чем здесь, сражаясь за Спарту?» А было ему в ту пору больше 80 лет. Сказав это, он взял в руки оружие и, встав по правую руку от царя, сражался, пока не погиб.
42. Гиппократид[227]
1. Сатрап Карий написал Гиппократиду письмо, где сообщал, что [b] один спартанец не донес ему, зная о заговоре злоумышленников. Сатрап запрашивал, как с ним поступить. «Если ты сделал этому человеку много добра, — отвечал Гиппократид, — то убей его; если же не делал, вышли из твоей страны как подлеца».[228]
2. Однажды Гиппократиду встретился подросток, который смутился, так как с ним шел его покровитель. Гиппократид сказал, увидев его: «Гулять надо с такими людьми, чтобы не краснеть, если с кем-нибудь повстречаешься».
43. Калликратид[229]
1. Когда друзья Лисандра попросили наварха Калликратида за 50 талантов предоставить им возможность расправиться с одним из врагов, [c] он не согласился, хотя и сильно нуждался в деньгах, чтобы кормить своих моряков. Его советник Клеандр сказал: «Я, если бы был Калликратидом, взял бы эти деньги». «Да и я, — отвечал Калликратид, — взял бы, если бы был тобой».[230]
2. Калликратид отправился к союзнику Спарты Киру Младшему[231] в Сарды, чтобы получить деньги для своих моряков. По прибытии, уже в первый день, он приказал передать, что хочет встретиться с Киром. Услыхав, [d] что Кир пьет вино, он сказал, что подождет, пока тот кончит пить. Калликратид ждал напрасно и отошел от дверей только тогда, когда понял, что встретиться с Киром в этот день ему не удастся, оставив у всех впечатление человека неотесанного. На другой день, когда ему снова сказали, что Кир пьет и не выйдет, Калликратид воскликнул: «Так ли уж важно получить эти деньги, чтобы ради этого стоило совершать что-либо недостойное Спарты?» С этими словами он отправился в Эфес, призывая беды на головы тех развращенных роскошной жизнью людей, кто научил варваров наглеть, опираясь на свое богатство. Он поклялся перед всеми присутствующими, что, как только приедет в Спарту, сделает все [e] для восстановления мира между греками, чтобы впредь они не просили у варваров помощи в борьбе друг с другом, а внушали им ужас.[232]
3. Когда его спросили, что за люди ионяне, он ответил: «Граждане — плохие, а как рабы — хороши».[233]
4. Однажды Кир, посылая деньги для наемников, добавил дружеский дар для Калликратида. Однако спартанец взял только плату для своих воинов, а подарок отослал обратно, сказав, что нет необходимости, чтобы между ним и Киром существовала личная дружба. Надо только, чтобы дружеское отношение, распространяющееся на всех спартанцев, относилось бы и к нему, Калликратиду.[234]
5. Когда он собирался вступить в морскую битву возле Аргинусских островов, один из кормчих, Гермон, советовал лучше увести корабли, так как афиняне обладают гораздо большим количеством триер. На это Калликратид возразил: «Ну и что из этого? Все равно пускаться в бегство [f] — позорно и нанесет урон славе Спарты. Лучше, оставшись на месте, победить или погибнуть».[235]
6. Калликратид приносил жертву и услышал от прорицателя, следившего за пламенем сгоравших приношений, что войску предстоит победа, а полководцу — смерть. Нисколько не расстроенный этим, он сказал: «Один человек не решает судьбы Спарты. Если я погибну, родина не будет унижена, а если отступлю перед врагами, это будет унижением».[236] Назначив своим преемником Клеандра, Калликратид устремился в бой и, сражаясь, погиб.
44. Клеомброт, сын Павсания[237]
Когда какой-то иноземец поспорил с его отцом о добродетели, Клеомброт, [223] сын Павсания, сказал: «Мой отец[238] все равно будет более достойным человеком, чем ты, до тех пор, пока ты тоже не станешь отцом».[239]
45. Клеомен, сын Анаксандрида
1. Клеомен, сын Анаксандрида, утверждал, что Гомер был спартанским поэтом, а Гесиод — плотским, ибо первый наставляет, как повелевать, а второй — как заниматься сельским хозяйством.[240]
2. Однажды Клеомен заключил с аргосцами перемирие на семь дней; но уже на третью ночь[241] напал на стражей противника, пока они, полагаясь на договор, спали. Одних он перебил, а других взял в плен. [b]
3. Когда его стали бранить за клятвопреступление, он отвечал, что в клятве не упоминались ночи, а только дни. «Кроме того, — утверждал он, — нанести вред врагам и у людей и у богов считается важнее, чем соблюдать справедливость».[242]
4. Случилось так, что от Аргоса, из-за которого он пошел на клятвопреступление, он все-таки был отброшен. Это сделали аргосские женщины, захватившие хранившееся в святилищах оружие и с его помощью отразившие натиск Клеомена. Впоследствии Клеомен сошел с ума, схватил какой-то кинжал и стал колоть себя, начиная с лодыжек, а потом все выше, [c] пока не дошел до важнейших частей тела. Так, скаля зубы и гогоча, он покончил с собой.[243]
5. Прорицатель отговаривал его вести войско на Аргос, говоря, что возвращение оттуда будет позорным. Подойдя к городу и увидев запертые ворота и стоящих на стенах женщин, Клеомен воскликнул: «Не покажется ли позорным отступление от этого города, где мужчины перебиты, а женщины заперли ворота».
6. Тем аргосцам, которые ругали его, называя нечестивым клятвопреступником, Клеомен отвечал: «Вы властны ругать меня, но расправиться с вами в моей власти».
[d] 7. Послы с острова Самоса убеждали его начать войну с тиранном Поликратом[244] и говорили очень долго: «Начало речи, — перебил он, — я не запомнил, поэтому середину не понял, конец я не одобряю».
8. Некий пират совершал набеги на страну. Когда его поймали, он стал объяснять: «У меня не было продовольствия для моих воинов; вот я и стал отбирать его у тех, кто им владел, но не хотел отдавать добровольно». На это Клеомен сказал: «Короче говоря, ты разбойничал».
9. Услышав, как какой-то негодяй бранит его, Клеомен сказал: «Не для того ли ты постоянно всех поносишь, чтобы мы оправдывались и не находили времени поговорить о твоей собственной зловредности».
[e] 10. Когда кто-то из граждан сказал, что хорошему царю всегда и во всем следует быть кротким и сдержанным, Клеомен согласился с этим: «Но не до такой степени, — сказал он, — чтобы его стали презирать».
11. Терзаемый тяжелой болезнью, он стал прислушиваться к разного рода целителям и прорицателям, на которых раньше не обращал внимания. Кто-то выразил удивление этой перемене. «А чему удивляться? — сказал царь. — Ведь я теперь не тот человек, каким был когда-то; а став другим человеком, я уже по-другому и думаю».
[f] 12. Когда какой-то софист долго разглагольствовал о мужестве, царь рассмеялся. «Почему, Клеомен, ты, спартанский царь, смеешься, слушая, как человек говорит о мужестве?» — спросил софист. «Я поступил бы так же, чужестранец, — ответил царь, — если бы о мужестве заговорила ласточка, а вот если бы говорил орел, я бы слушал со всем вниманием».
13. Аргосцы утверждали, что смоют позор прошлого поражения,[245] сразившись снова. «Удивляюсь, — сказал Клеомен, — не думают же они, что, добавив это словечко из двух слогов, они станут сильнее, чем были раньше».
[224] 14. Когда кто-то бранил его, говоря: «Ты, Клеомен, роскошествуешь» — он отвечал: «Это все-таки лучше, чем быть ненасытным. Вот ты, например, имея достаточно, все-таки жадничаешь».
15. Кто-то хотел представить ему музыканта и всячески расхваливал достоинства этого человека, утверждая, что это лучший музыкант из всех эллинов. Клеомен же, указав на одного из стоящих возле, воскликнул: «А вот этот у меня, клянусь богами, лучший кашевар!»[246]
16. Когда самосский тиранн Меандрий бежал в Спарту, спасаясь от вторжения персов, он показал Клеомену, сколько золотых и серебряных сосудов он привез с собой, и предложил подарить их, сколько бы он ни пожелал. Царь не взял ни одного, но принял меры, чтобы Меандрий не раздавал сосуды и другим гражданам. Отправившись к эфорам, он сказал, что для Спарты будет лучше, если самосец, хотя тот и был его кунаком, все же будет удален из Пелопоннеса, чтобы он не подтолкнул кого-либо из спартанцев, к предательству. Выслушав его, эфоры в тот же день [b] объявили об изгнании Меандрия.[247]
17. Когда кто-то спросил его, почему часто побеждавшие спартанцы не уничтожили нападавших на них аргосцев, Клеомен ответил: «И, наверно, не уничтожим никогда. Нашей молодежи нужно ведь на ком-то упражняться».
18. Когда кто-то спросил, почему спартанцы не посвящают богам захваченные у врага доспехи, он ответил: «Потому что они принадлежали трусам».[248]
46. Клеомен, сын Клеомброта
Когда кто-то дал Клеомену, сыну Клеомброта, бойцовых петухов, [с] обещая, что эти петухи умрут, сражаясь за победу, тот сказал: «Дай мне из тех, которые ради победы убивают. Те будут получше».[249]
47. Лабот[250]
Когда кто-то произносил чересчур длинную речь, Лабот сказал: «Зачем к ерундовому делу такое длинное вступление? Речь должна соответствовать важности дела. Каково дело, такова и речь».[251]
48. Леотихид[252]
1. Когда кто-то выразил неудовольствие, что Леотихид Первый часто меняет свои решения, царь сказал: «Я-то меняю по обстоятельствам, [d] а вы — вследствие подлости».
2. Когда его спросили, как лучше всего сохранить блага, которыми располагаешь, он сказал: «Не все доверять случаю».
3. Когда его спросили, чему важнее всего обучать свободнорожденных детей, он ответил: «Тому, что им пригодится, когда они станут взрослыми».[253]
4. Когда кто-то спросил, почему спартанцы мало пьют, Леотихид ответил: «Чтобы не другие за нас думали, а мы за них».
49. Леотихид, сын Аристона[254]
1. Когда Леотихнду, сыну Аристона, сказали, что сыновья Демарата[255] говорят о нем дурно, он воскликнул: «Клянусь богами, ничего [e] удивительного: ни один из них ничего хорошего и не способен сказать».[256]
2. Когда на ближних воротах змея обвилась вокруг ключа, прорицатели объявили, что это чудо. «А мне кажется, — сказал Леотихид, — в этом нет ничего чудесного. Вот если бы ключ обвился вокруг змеи — тогда было бы чудо».[257]
3. Нищий орфический жрец Филипп уверял, что те, кого он посвятил в мистерии, после смерти будут счастливы. Леотихид сказал: «Что же, [f] неразумный, ты не умрешь, как можно скорей, чтобы разом покончить и с бедностью и с постоянными несчастьями».[258]
4. Когда кто-то спросил Леотихида, почему спартанцы не посвящают богам захваченное у врагов оружие, он ответил, что вещи, отобранные у трусов, нехорошо ни выставлять на обозрение молодым, ни посвящать богам.[259]
50. Леонт, сын Еврикратида[260]
1. Когда Леонта, сына Еврпкратида, спросили, в каком городе безопасно жить, он ответил: «Там, где богатства жителей не слишком велики и не слишком малы; где закон властен, а беззаконие бессильно».
2. Увидев в Олимпии бегунов, стремящихся выгадать время в начале бега, он заметил: «Насколько больше заботятся они о скорости, чем о справедливости».
3. Какой-то человек в самое неподходящее время держал речь о важных делах. «Говоришь-то ты, приятель, о деле, — сказал Леонт, — а время тратишь как бездельник».[261]
51. Леонид, сын Анаксандрида[262]
1. Один человек сказал Леониду, сыну Анаксандрида, брату Клеомена: [225] «Ты ведь ничем не лучше нас, за исключением того, что ты царь». Тот ответил: «Если бы я не был лучше, то не был бы и царем над вами».
2. Когда он шел на битву с Персом[263] под Фермопилы, его жена Горго[264] спросила, какие он оставляет ей распоряжения, Леонид ответил: «Вступать в брак с благородными людьми и рожать только благородных».
3. Когда эфоры указывали ему, что он берет под Фермопилы слишком мало людей, он ответил: «Для того дела, на которое мы идем, даже слишком много».[265]
4. Эфоры спросили: «Уж не думаешь ли ты, что идешь для того, чтобы задержать варваров у прохода?» «В речах так, — сказал он, — а на деле иду умирать за эллинов».
[b] 5. Придя к Фермопилам, он обратился к своим соратникам: «Говорят, что варвар близко и выступает, пока мы теряем время. Ну что ж, либо перебьем их, либо самим умирать».[266]
6. Когда во время боя кто-то воскликнул: «Из-за варварских стрел не видно солнца», — Леонид сказал: «И хорошо, будем сражаться в тени».[267]
7. Другой сказал: «Варвары уже рядом». Леонид ответил: «Стало быть, и мы рядом с ними».
8. Кто-то спросил его: «Неужели, Леонид, ты пришел сюда с немногими, чтобы сразиться с таким множеством». Царь ответил: «Если бить [с] числом, то не хватит и всего эллинства; ведь оно составляет лишь малую часть варварского мира. Если же полагаться на доблесть, то моих вполне достаточно».
9. Когда другой человек тоже удивился немногочисленности его воинов, Леонид сказал: «Чтобы умереть, хватит и этих».[268]
10. Ксеркс написал ему: «Перейдя на мою сторону, можешь, не борясь с богом, сделаться единоличным правителем всей Эллады». В ответ Леонид написал: «Если бы ты понимал истинные блага жизни, не стал бы домогаться чужих владений. Я же предпочитаю умереть за Элладу, чем единолично властвовать над нею».
11. Тогда Ксеркс снова написал ему: «Сдавай оружие!» Он ответил: «Приди и возьми». [d]
12. Леонид хотел напасть на врага не медля, но полемархи требовали, чтобы он подождал остальных союзников. Леонид сказал: «Разве здесь не все, кто будет сражаться?[269] Вы что, не знаете, что с врагом дерутся только те, у кого есть цари, которых почитают и боятся?»
13. Он приказал своим воинам завтракать, объявив, что обедать будут уже в Аиде.
14. Когда его спросили, почему лучшие люди предпочитают славную смерть бесславной жизни, он ответил: «Они считают, что жизнь и смерть — дело природы, а слава и бесславие — наше».
15. Леонид желал сохранить цвет молодежи, но был уверен, что юноши [e] не захотят, чтобы их щадили. Поэтому он пустился на хитрость: дал каждому юноше по скитале[270] и отослал как бы с поручением к эфорам. Он хотел так же спасти и троих зрелых мужей, но те догадались и не согласились взять скиталы.[271] «Я пришел сюда не вестником, а воином», — сказал один. «Останусь здесь, лучше будет», — сказал второй. А третий: «Не отстану от друзей, впереди буду биться».
52. Лохаг
Когда кто-то сообщил Лохагу, отцу Полиэнида и Сирона, что один из его сыновей погиб, отец сказал: «Я давно знал, что он смертен».
53. Ликург[272]
[f] 1. Законодатель Ликург, стремясь перестроить образ жизни граждан, сделав его более скромным и нравственно совершенным (ибо спартанцы отличались в то время изнеженностью), выкормил двух щенков одного помета. Одного из них он приучил к лакомой пище и разрешал ему проводить время в доме, а другого сразу стал приучать к псовой охоте. Потом он привел этих щенков в Народное собрание и, положив перед ними кости и другие лакомства, выпустил на волю зайца. Каждая из собак устремилась к тому, к чему она была приучена. Когда собака догнала зайца, Ликург сказал: «Видите, сограждане, эти собаки одной породы, [226] но благодаря различным условиям, в которых они жили, значительно отличаются друг от друга. Не следует ли из этого, что воспитание для выработки добрых качеств значит больше, чем природа?»[273]
Другие говорят, что щенки были не одного помета, а один был из породы сторожевых собак, другой — из охотничьих. К охоте Ликург стал приучать только сторожевого пса, а того, что был лучшей породы, кормил одной лакомой пищей. Когда впоследствии каждый из них набросился на то, к чему был приучен, стало ясно, насколько важно воспитание для выработки хороших и дурных качеств. Ликург сказал: «Не [b] так ли, граждане, обстоит дело и с нами? Знатность нашего рода, столь ценимая толпой, не принесет никакой пользы. Не поможет нам даже то, что мы ведем свое происхождение от самого Геракла, если мы не станем постоянно упражнять себя в том, что сделало этого героя самым благородным и самым знаменитым из всех людей, то есть не будем в течение всей жизни учиться доблести».
2. Ликург произвел передел земли и всех граждан наделил равными участками. Рассказывают, что, когда позднее он вернулся из путешествия в чужие земли, проезжая по стране, где как раз заканчивали жатву, Ликург увидел сложенные неподалеку друг от друга равные кучи зерна. Улыбнувшись, он с удовлетворением сказал находившимся поблизости, что вся Лаконика кажется ему собственностью множества братьев, лишь недавно получивших свои наделы.[274]
3. Проведя отмену долгов, он решил поделить поровну и всю домашнюю [c] утварь, чтобы полностью покончить со всеми различиями и неравенством людей. Увидев, однако, что люди враждебно относятся к прямому изъятию имущества, Ликург решил упразднить золотую и серебряную монету и постановил, чтобы в Спарте пользовались только железной. [d] При этом он ограничил время, в течение которого можно было обменивать старую монету. Когда же это было сделано, всякое беззаконие было изгнано из Спарты. Никто не мог ни воровать, ни брать взятки, ни грабить, ни обманывать. Ведь полученное нельзя было скрыть, им нельзя было наслаждаться не рискуя; собственность не вызывала зависти, так как ее нельзя было невозбранно ни вывезти, ни ввезти. В дополнение к этой мере он изгнал из страны все лишнее и бесполезное. Действительно, посещать Спарту не имело теперь никакого смысла ни софистам, ни нищим предсказателям, ни ремесленникам, производящим различные предметы. Ведь Ликург запретил ту монету, которая у них была в ходу, а ввел железную: ценность эгинской мины этих денег равнялась всего четырем халкам.[275]
4. Начав поход против роскоши и решив положить конец стремлению [e] к богатству, Ликург ввел сисситии. Отвечая тем, кто спрашивал его, зачем он это сделал и ввел небольшие военные подразделения, Ликург ответил: «Это сделано для того, чтобы приказы доходили до них тотчас же, а если возникнет какая-нибудь смута, вина ляжет лишь на немногих. Кроме того, в небольшом отряде легче соблюсти равенство: люди будут равны в еде и питье, да и не только в этом; одинаковы будут их постели и все остальное. Богатый человек не будет иметь больше бедного».[276]
5. Он сделал так, что богатство не вызывало зависти, так как никто не мог ни воспользоваться им, ни показать его. Ликург говаривал своим [f] близким: «Хорошо показать на деле, друзья, что же такое богатство: ведь оно слепо».[277]
6. Ликург наблюдал за тем, чтобы никто не обедал дома и не приходил в сисситию, наевшись и напившись.[278] Сотрапезники порицали того, кто не ел и не пил с ними, считая, что это человек невоздержанный и слишком изнеженный для участия в общих трапезах. Того, кто попадался в нарушении порядка, наказывали. Как-то царь Агид, вернувшись из длительного похода, в котором он добился победы над афинянами, хотел [227] всего один раз пообедать дома с женой и послал за своей порцией, но полемархи не разрешили выдать ее. На следующий день это дело дошло до эфоров, которые подвергли Агида наказанию.[279]
7. Подобные постановления казались зажиточным гражданам невыносимыми: они составили заговор, стали порочить Ликурга и бросать в него камнями, желая забить до смерти. Преследуемый ими, Ликург с трудом пробился через рыночную площадь и, обогнав всех, нашел убежище в храме Афины Меднодомной, но когда он обернулся, чтобы взглянуть на преследовавших, один из них, Алкандр, выбил ему палкой глаз. Позднее, согласно общему решению, этого Алкандра передали для наказания во власть Ликурга, но тот не сделал ему ничего плохого. Ликург даже не упрекал его, но, поселив вместе с собой, довел до того, [b] что Алкандр, став поклонником всех его установлений, начал хвалить и самого Ликурга и образ жизни, который они вели. В память своей беды Ликург соорудил на участке Афины Меднодомной памятник и добавил к ее имени прозвище Оптиллетис — Зрящая, ибо дорийцы в этой стране называют глаза оптиллами».[280]
8. Когда его спросили, почему он не ввел писанные законы, он ответил: «Потому, что образованные люди, прошедшие надлежащее воспитание, сами могут решить, какое в каждом случае решение будет наиболее уместным».[281]
9. Его спросили также, почему он при сооружении кровли разрешил пользоваться одним только топором, а двери позволил делать лишь с помощью [c] пилы; другие же орудия были запрещены. Ликург ответил: «Я хотел, чтобы граждане соблюдали умеренность в домашнем хозяйстве и не держали бы у себя в доме ничего, что может вызвать зависть других».[282]
10. Этим же правилом руководствовался царь Леотихид Первый. Обедая у кого-то в гостях, он посмотрел на красиво украшенную кровлю дома и наборный потолок и спросил у иноземца, хозяина дома, не растут ли в их стране четырехгранные деревья.[283]
11. Когда Ликурга спросили, почему он запретил часто воевать с одними и теми же неприятелями, он ответил: «Чтобы, обороняясь, они не обучились воевать и не приобрели в этом опыт». Поэтому впоследствии справедливо осуждали Агесилая, который своими постоянными вторжениями в Беотию сделал фиванцев достойными соперниками лакедемонян. [d] Когда Анталкид увидел раненного Агесилая, он сказал: «Хорошую же плату ты получил, научив сражаться фиванцев, которые раньше не умели этого, да и не хотели учиться».[284]
12. Кто-то другой спросил его, зачем он изнуряет тела девушек бегом, борьбой, метанием дисков и копий. «Для того, — ответил Ликург, — чтобы рост зачатых в сильных телах детей с самого начала шел быстро и они рано становились бы могучими и сильными; чтобы сила и здоровье позволяли женщинам производить на свет детей легко, с достоинством выдерживая родовые муки; если же возникнет необходимость, чтобы они могли сразиться за себя, своих детей и свою родину».
[e] 13. Какие-то люди порицали обычай девушек показываться во время процессий обнаженными и интересовались, для чего они это делают. Ликург сказал: «Это для того, чтобы девушки, следуя обычаям мужчинг нисколько не уступали им ни силой тела, ни здоровьем, ни твердостью души, ни честолюбием. Мнение же толпы они презирают». В связи с этим приводят такое высказывание Горго, жены Леонида. Кто-то, по всей вероятности иностранец, сказал ей: «Вы, лаконянки, командуете своими мужами». На что она ответила: «Да, но мы и рожаем мужей».[285]
[f] 14. Лишив холостых мужей права смотреть выступления во время гимнопедий и наложив на них атимию и другие знаки бесчестия,[286] Ликург предусмотрительно позаботился о деторождении. Он отнял у холостяков то уважение и заботы, которыми юноши окружали пожилых людей. Так, никто не возразил против замечания, которое сделали Деркилиду. хотя он был прославленным полководцем. Когда Деркилид подошел к одному из юношей, тот не уступил ему места, сказав: «Ты же не породил того, кто уступит место мне».[287]
15. Когда Ликурга спросили, для чего он издал закон, согласно которому девушек выдают замуж без приданого, он сказал: «Для того, чтобы одни из них вследствие нужды не остались в девушках, а других бы не домогались, стремясь к их богатству. Надо, чтобы мужчина прежде всего интересовался образом жизни девушки и сообразовал свой выбор [228] только с ее благородством». С этой целью он запретил в Спарте всякие украшения.[288]
16. Он ограничил время для вступления в брак как для мужчин, так и для женщин. Отвечая человеку, удивлявшемуся, зачем он это сделал, Ликург сказал: «Чтобы от цветущих родителей происходили здоровые дети».[289]
17. Один человек удивлялся, почему он запретил женатым людям ночевать со своими женами и приказал им проводить большую часть дня и всю ночь вместе со сверстниками; с подругой спартанец должен был встречаться тайно, со всевозможными предосторожностями. «Это сделано для того, — сказал Ликург, — чтобы юноши были крепки телом [b] и не испытывали пресыщения, а всегда как бы начинали любовь сначала: и это даст здоровых детей».[290]
18. Он запретил благовонные масла, чтобы не тратили оливки на притирания, а также ношение крашеных тканей, чтобы они не льстили нашим чувствам.
19. Всем ремесленникам, производящим украшения, он запретил въезд в Спарту, говоря, что, употребляя свое искусство во зло, они только позорят его.[291]
20. Сильно было в то время целомудрие женщин, и так сильно отличалось оно от последующей распущенности, что прелюбодеяние казалось [с] просто невероятным.[292] Передают, что живший в очень давние времена спартанец Герад, которого какой-то иноземец спросил, как в его стране поступают с прелюбодеем (ведь в законах Ликурга об этом нет ни слова), ответил: «У нас, иноземец, не бывает прелюбодеев». Тот возразил: «Но может появиться». Герад сказал: «Ну, если появится, уплатит такого быка, который, разлегшись на Тайгете, будет лакать воду из Еврота». Иноземец удивился и спросил: «Откуда же возьмется бык такой величины?» Герад засмеялся:[293] «А откуда в Спарте, где богатство, роскошь и всякие украшения влекут за собой бесчестие, а порядочность и подчинение властям почитается превыше всего, откуда здесь может взяться прелюбодей?»
21. Отвечая человеку, предлагавшему установить в государстве демократию, Ликург сказал: «Сперва установи демократию у себя в доме».[294] [d]
22. Когда кто-то спросил, почему он ввел такие маленькие и дешевые жертвы богам, Ликург ответил: «Чтобы не было перерывов в жертвоприношениях».[295]
23. Ликург разрешил гражданам соревноваться только в таких видах атлетики, где не приходится вытягивать вверх руку.[296] Кто-то спросил, чем он прп этом руководствовался: «Я не хотел, — ответил Ликург, — чтобы у граждан возникала привычка, попав в трудные обстоятельства, идти на мировую».[297]
24. Когда кто-то спросил его, почему он приказывает постоянно менять место стоянок во время военных действий, Ликург ответил: «Чтобы доставить больше трудностей врагу».[298]
25. Кто-то другой спросил его, почему он отказывается штурмовать крепости: «Обидно, чтобы доблестные мужи, — ответил Ликург, — гибли от рук женщин, детей или кого-нибудь в этом роде».[299] [e]
26. Когда фиванцы стали советоваться с Ликургом по поводу учрежденных ими священнодействий и траура в честь Левкофеи,[300] он сказал: «Если вы считаете Левкофею божеством, не надо оплакивать ее гибель, если же полагаете, что она человеческой природы, не творите в ее честь священнослужений».
27. Некоторые граждане спрашивали его: «Как вернее избежать вторжения врагов?» Ликург ответил: «Оставаться бедными и не стремиться стать выше других».[301]
28. Другой раз его снова спросили об укреплениях города, и Ликург ответил, что нельзя считать город неукрепленным, если его оборона зиждется на мужах, а не на кирпичах.[302]
29. Спартанцы очень заботились о своих волосах, памятуя слова [f] Ликурга, что прическа красивого делает еще красивее, а безобразного — страшным для врагов.[303]
30. Ликург приказал, чтобы, добившись победы и обратив врагов в бегство, спартанцы преследовали их недолго, только для того, чтобы закрепить победу, а потом сразу возвращались назад. Он говорил, что убивать оставивших битву и не благородно и не по-эллински,[304] оставить же в живых — не только благородно и великодушно, но и полезно. Ведь враги, зная, что спартанцы щадят сдающихся и убивают сопротивляющихся, будут понимать, что выгодней бежать, чем оставаться в строю.[305]
31. Ликурга спросили, зачем он запретил снимать доспехи с убитых [229] врагов, на что он ответил: «Для того, чтобы воины не наклонялись за добычей, пренебрегая сражением, а хранили бы в нерушимости и свою бедность и военный строй».
54. Лисандр[306]
1. Когда сицилийский тиранн Дионисий послал в подарок дочерям Лисандра пышные платья, спартанец не принял их, говоря, что опасается, что дочери в этих обновах покажутся ему безобразными. Немного позже, когда родной город направил Лисандра послом к этому тиранну, Дионисий дал ему две столы и предложил выбрать, какую он хочет послать дочери. Лисандр сказал, что лучше, если дочь сама сделает выбор, и уехал, забрав обе.[307]
2. Лисандр был ловким софистом и часто прибегал к хитростям и обманам, считая справедливым то, что ему полезно, и благородным то, что ему выгодно. Он признавал, что правда лучше лжи, но истинная [b] ценность и достоинство того и другого могут быть установлены только в каждом отдельном случае.[308]
3. Люди порицали Лисандра за то, что своих целей он добивался обычно с помощью обманов, и утверждали, что не достойно потомка Геракла добиваться своего не честным путем, а хитростью. Лисандр же со смехом отвечал им: «Где не годится львиная шкура, нужно подшить к ней лисью».[309]
4. Когда некоторые жаловались на то, что Лисандр нарушил клятвы, которые дал в Милете,[310] он сказал: «Детей обманывают во время игры в бабки, а взрослых, давая клятвы».[311]
5. Лисандр победил афинян, заманив их в засаду у Эгоспотамов, а затем, лишив город пищи, вынудил его сдаться. Тогда-то он написал эфорам: «Афины взяты».[312]
[с] 6. Аргивяне спорили со спартанцами относительно своих границ и утверждали, что их притязания справедливы. Лисандр, схватив меч, воскликнул: «У кого в руках вот это — тот лучше всех о границах рассуждает».[313]
7. Видя, что беотийцы никак не могут решить, пропускать ли войско Лисандра через свою страну или нет, он послал спросить у них, должен ли он продвигаться держа копья вертикально или наперевес.[314]
8. В общем собрании один мегарец дерзко выступил против него. Лисандр сказал: «Твоим словам, чужеземец, не достает только города за спиной».[315] [d] 9. Во время восстания коринфян Лисандр вел своих воинов вдоль стен города и заметил, что они боятся его штурмовать. В это время он увидел, что какой-то заяц перепрыгнул через ров. «Не стыдно вам, спартанцы, — воскликнул Лисандр, — бояться врагов, которые настолько ленивы, что у них под стенами спят зайцы».[316]
10. Однажды Лисандр обратился к Самофракийскому оракулу, и жрец приказал ему назвать самое беззаконное дело, которое он совершил в жизни. «А кто этого требует, — спросил Лисандр, — ты или боги?» «Боги», — ответил жрец. «Тогда уйди прочь, — потребовал полководец. — Я сам им скажу, если они спросят».[317]
11. Когда какой-то перс спросил его, какое государственное управление [e] нравится ему больше всего, Лисандр ответил: «То, которое воздает по заслугам как достойным, так и подлым».
12. Человеку, утверждавшему, что очень любит и восхваляет его, Лисандр сказал: «В поле у меня два быка и оба молчат, но я-то хорошо знаю, кто из них трудяга, а кто бездельник».
13. Когда кто-то бранил его, Лисандр сказал: «Болтай побольше, иностранишка. Не упусти чего-нибудь, облегчи свою душу от тех пакостей, какими она, похоже, переполнена».
14. Вскоре после смерти Лисандра возникли споры с союзниками, [f] и Агесилай пришел в дом Лисандра, чтобы посмотреть записи, относящиеся к военному союзу, ибо Лисандр держал эти записи у себя. Там он нашел также книгу о государственном устройстве, написанную Лисандром. В ней излагалось, что Агиадов и Еврипонтидов[318] надо отстранить от царской власти, а выбирать царей из самых достойных представителей знати. Надо, чтобы должность царя доставалась не тем, кто происходит от Геракла, а тем, кто, подобно этому герою, будет избран за доблесть, ибо именно по этой причине Геракл был удостоен божеского почитания. Эту речь Лисандра Агесилай задумал обнародовать перед согражданами, чтобы показать им, каким на самом деле гражданином был Лисандр, и вместе с тем очернить его друзей. Говорят, что Кратид, который тогда стоял во главе эфоров, опасаясь, как бы обнародование речи не убедило граждан пойти по этому пути, удержал Агесилая, сказав, что не следует выкапывать из потемок речь Лисандра, а, наоборот, [230] лучше закопать ее вместе с ним самим, так как составлена она хитро и убедительно.[319]
15. Когда после смерти Лисандра оказалось, что он был бедным человеком, женихи его дочерей отказались от них. Эфоры наказали этих людей за то, что, пока они считали Лисандра богатым, они старались завоевать его расположение, а когда вследствие его бедности выяснилось, что оп был честный и достойный человек, женихи пренебрегли уважением к его памяти.[320]
55. Намерт
Когда Намерт был отправлен послом за пределы государства, какой-то чужеземец стал восхвалять его за то, что у него много друзей. Намерт [b] спросил, знает ли он, чем проверяют, действительно ли человек имеет много друзей, и, когда тот пожелал узнать, ответил: «Несчастьем».[321]
56. Никандр[322]
1. Один человек рассказал Никандру, что аргосцы отзываются о нем плохо. «Ну что же, — сказал Никандр, — они и расплачиваются за то, что плохо отзываются о благородных людях».[323]
2. Когда кто-то спросил, почему спартанцы отращивают волосы и бороды, царь ответил: «Потому, что для мужчин волосы на голове и лице — самое лучшее украшение, которое к тому же ничего не стоит».[324]
3. Какой-то афинянин сказал Никандру: «Уж очень вы, спартанцы, склонны к безделью». «Правильно, — согласился тот, — мы не суетимся, как вы, по всякому поводу».[325]
57. Панфед[326]
[c] 1. Когда Панфед отправился послом в Азию, ему там показали укрепленную стену: «Клянусь богами, иноземцы, — воскликнул он, — хорошее у вас убежище для женщин!»[327]
2. После того как в Академии философы долго и серьезно обсуждали какой-то вопрос, они спросили Панфеда, какими показались ему их мысли. «Серьезными, но бесполезными, — отвечал он, — поскольку вы сами им не следуете».[328]
58. Павсаний, сын Клеомброта[329]
1. Когда делосцы справедливо отстаивали против афинян право на свой родной остров,[330] говоря, что, согласно их законам, ни женщины не имеют право рожать на нем, ни похороны не могут производиться, Павсаний, сын Клеомброта, сказал: «Как же этот остров может быть [d] вашей родиной, если никто из вас не был здесь рожден и никто не будет похоронен».[331]
2. Некоторые из изгнанников склоняли Павсания повести войска на Афины, утверждая, что, когда в Олимпии было названо его имя, афиняне, одни-единственные, свистели.[332] Павсаний ответил: «Как же вы думаете поступят эти люди, которые при хорошем к ним отношении освистали меня, если я поступлю с ними плохо?»
3. Кто-то спросил Павсания, зачем спартанцы предоставили права гражданства поэту Тиртею. «Для того, — ответил Павсаний, — чтобы ни при каких обстоятельствах во главе нас не шел иноземец».[333]
[e] 4. Какой-то слабосильный человек советовал ему дать врагам бой как на суше, так и на море. «Так, может быть, ты разденешься, — сказал Павсаний, — и покажешь всем, каков тот, кто советует нам вступить в сражение?»
5. Людям, удивлявшимся великолепию одежд, обнаруженных в захваченной у варваров добыче, Павсаний сказал, что лучше быть великолепными людьми, чем носить великолепные одежды.[334]
6. После победы над персами при Платеях Павсаний приказал подать его [f] свите обед, который был приготовлен для персов. Удивляясь его великолепию, он сказал: «Клянусь богами, каким же извращенным должен быть вкус этого Перса, если, располагая такой пищей, он позарился на наш ячменный хлеб».[335]
59. Павсаний, сын Плистоанакта[336]
1. Когда Павсания, сына Плистоанакта, спросили, почему спартанцы не разрешают изменять древние законы, он ответил: «Потому, что законы должны господствовать над людьми, а не люди над законами».
2. Изгнанный из Спарты и находясь в Тегее, Павсаний все-таки хвалил лакедемонян. Кто-то спросил его: «Почему же ты не остался в Спарте, а бежал оттуда?» «Потому, — ответил Павсаний, — что врачи обыкновенно находятся не возле здоровых, а возле больных».[337]
3. Кто-то спросил его, как победить фракийцев? «Для этого, — посоветовал Павсаний, — надо поставить во главе войска самого лучшего».
4. Когда осмотревший его врач сказал: «Не нахожу ничего худого», [231] Павсаний заметил: «Ведь я же не пользовался твоими врачебными услугами».
5. Один из друзей ругал Павсания за то, что тот плохо отзывался о каком-то враче, услугами которого никогда не пользовался. Павсаний сказал: «Если бы я воспользовался его услугами, меня бы в живых уже не было».
6. Один врач сказал Павсанию: «Ты стал стар». «Потому, — отвечал царь, — что не лечился у тебя».
7. Павсаний говорил, что лучшим надо признать врача, который не гноит больных, а сразу их хоронит.
60. Педарет[338]
1. Кто-то донес Педарету, что враг многочислен. «Тем больше будет [b] славы. Больше убьем», — сказал тот.
2. Увидев человека мягкого и кроткого, которого все хвалили за его характер, Педарет сказал: «Не следует хвалить ни мужей, похожих на женщин, ни женщин, принимающих обличье мужчин, если только необходимость не принудит женщину к этому».
3. Когда его не зачислили в дружину «трехсот»,[339] что считалось в спартанском войске самым почетным, Педарет ушел, весело улыбаясь. Эфоры позвали его назад и спросили, чего он смеется. «Радуюсь, — ответил оп, — что в государстве есть триста граждан, лучших, чем я».[340] [с]
61. Плистарх[341]
1. Кто-то спросил Плистарха, сына Леонида, почему царские роды получили имена не от первых правителей,[342] а от последующих. «Потому, — ответил Плистарх, — что первым приходилось править очень жестоко, а тем, кто за ними последовал, в этом уже не было необходимости».
2. Какой-то защитник уснащал свою речь шутками, на что Плистарх сказал: «Поостерегся бы ты, чужеземец, шутить так много, чтобы и вовсе не превратиться в шута, подобно тому как люди, которые, занимаясь все время борьбой, становятся борцами».
3. Человеку, подражавшему соловью, Плистарх сказал: «А мне, чужеземец, больше понравилось, когда я слышал настоящего соловья».[343]
[d] 4. Плистарху передали, что один очень злоязычный человек отзывается о нем хорошо. «Уж не сказал ли ему кто-нибудь, — удивился Плистарх, — что я умер. Он же не способен сказать хорошего слова ни об одном живущем».[344]
62. Плистоанакт[345]
Когда какой-то афинский оратор назвал спартанцев неучами, Плистоанакт, сын Павсания, сказал: «Правильно, мы одни из всех эллинов не научились от вас ничему дурному».[346]
63. Полидор[347]
1. Один человек постоянно угрожал своим недругам расправой. Полидор, сын Алкамена, сказал ему: «Неужели ты не понимаешь, что на эти угрозы ты растрачиваешь большую часть своего запала?»
[e] 2. Когда Полидор вел свое войско на Мессену, его спросили, неужели он собирается воевать со своими братьями. «Нет, — ответил царь, — я только хочу пройти к неразделенным землям».[348]
3. После «битвы трехсот»[349] аргосцы, вступив в бой уже всеми силами., потерпели поражение. Союзники убеждали Полидора не упускать случая, штурмовать стены и захватить город. Они говорили, что сделать это легко, так как мужчины перебиты, и в стенах остались только женщины. Полидор сказал: «По мне, хорошо, сражаясь на равных, победить врага, но я не считаю справедливым, отстояв границы своей земли, стараться [f] захватить чужой город. Я шел сюда отвоевывать свою землю, а не захватывать чужой город».
4. Когда Полидора спросили, почему в сражениях спартанцы храбро рискуют жизнью, он ответил: «Их приучили не бояться вождей, а совеститься их».[350]
64. Поликратид
Однажды Поликратид вместе с другими был отправлен к полководцам Царя с каким-то делом. Те спросили, прибыли ли они как частные лица или с государственным поручением. «Если договоримся, то с государственным, — сказали они. — Если же нет, то как частные лица».[351]
65. Фебид[352]
Накануне решающей битвы при Левктрах некоторые говорили, что наступающий день покажет, кто из воинов храбр по-настоящему. Фебид сказал, что день будет действительно замечательным, если сумеет выявить истинно храбрых.[353]
66. Сой[354]
[232] Говорят, что, когда клиторийцы осадили Соя в труднодоступном и безводном месте, царь согласился уступить им «копьем захваченную землю» при условии, что те дадут возможность всем спартанцам попить из охраняемых клиторийским гарнизоном[355] источников. Когда клятвы были даны, Сой собрал своих и предложил царскую власть тому, кто не станет пить. Однако никто не удержался, и все попили. Тогда Сой на глазах у врагов после всех подошел к источнику, только побрызгал на себя водой и тотчас отошел. Таким образом, спартанцы удержали землю, поскольку один из них воздержался от питья.[356]
67. Телекл[357]
1. Когда Телеклу сказали, что его отец плохо о нем отзывается, он [b] заметил: «Значит, у него есть основания так говорить».
2. Брат как-то пожаловался Телеклу, что сограждане относятся к ним неодинаково и обращаются с ним более дерзко, хотя они и из одной семьи. «Это потому, — сказал Телекл, — что ты не умеешь сносить несправедливости, а я умею».[358]
3. Когда у него спросили, почему у спартанцев младшие уступают место старшим, Телекл ответил: «Чтобы, привыкнув вести себя так с чужими людьми, не родственниками, они еще больше уважали бы родителей».[359]
4. Когда его спросили, много ли у него имущества, он ответил: «Не больше, чем необходимо».
68. Харилл[360]
1. Когда Харилла спросили, почему Ликург издал мало законов, он [с] ответил: «Кто мало разговаривает, не нуждается в большом количестве законов».[361]
2. Кто-то спросил Харилла, почему спартанцы выводят на люди женщин в накидках, а девушек без. «Девушкам, — сказал он, — надо искать мужей, а женщинам держаться тех, которых имеют».
3. Как-то один плот дерзко вел себя с ним. «Если бы, — сказал Харилл, — я не был разгневан, я бы убил тебя».[362]
4. Когда Харилла спросили, какую форму государства он считает наилучшей, он ответил: «Такую, где большинство граждан, будучи добродетельными, склонны мирно жить друг с другом, принимая участие в правлении и не подымая смут».[363]
5. Кто-то спросил его, для чего в Спарте все деревянные изображения [d] представляют богов вооруженными: «Для того, — ответил Харилл, — чтобы мы, хотя бы из трусости, не смели изрыгать на богов ту брань, с которой нередко обращаемся к людям, а также для того, чтобы юноши не молились невооруженным богам».[364]
6. Когда кто-то спросил, почему спартанцы отращивают длинные волосы, он ответил: «Потому что это — естественно, да к тому же ничего не стоит».[365]
Изречения неизвестных спартанцев
1. Однажды, когда самосские послы говорили чересчур долго, спартанцы сказали им: «Первую часть вашей речи мы забыли, а последующую не поняли, так как забыли первую».
[e] 2. Когда оратор, растянувший свою речь надолго, потребовал ответа, чтобы передать его своим согражданам, спартанцы сказали: «Передай им, что ты еле-еле закончил речь, а мы едва дослушали».[366]
3. Отвечая фиванцам, которые о чем-то спорили с ними, спартанцы сказали: «Надо иметь или больше сил, или меньше претензий».
4. Одного спартанца спросили, для чего он носит такую длинную бороду. «Для того, — ответил тот, — чтобы, видя свои седые волосы, не сделать чего-либо недостойного их».
5. Другого спросили: «Почему вы пользуетесь короткими мечами?» «Чтобы быть ближе к врагу», — гласил ответ.
6. Когда кто-то говорил, что аргосские воины храбро сражаются, спартанец подхватил: «Да. Под Троей».[367]
7. Другой, услышав, как некоторые говорят, что, бывает, в конце обеда их вынуждают пить вино, спросил: «А что, есть вас тоже вынуждают?»
8. Когда Пиндар написал:
Афины — оплот Эллады,[368]
какой-то спартанец сказал, что, пожалуй, Эллада погибнет, имея такой оплот.
[f] 9. Кто-то, рассматривая картину, где были нарисованы афиняне, убивающие спартанцев, воскликнул: «Однако эти афиняне храбрецы!» Спартанец, перебив его, добавил: «На картине».
10. Одному человеку нравилась всякая клевета и ругань. Спартанец предупредил его: «Перестань терзать слух, прохаживаясь на наш счет».[369]
11. Однажды человека наказывали, а тот отговаривался тем, что прегрешил невольно. «Невольное и неси наказание», — сказал спартанец.
12. Один спартанец увидел, как люди восседают в отхожем месте на креслах. «Да не случится, — сказал он, — и мне восседать тут, где даже не встать, чтобы уступить место старшему».[370]
13. Как-то во время пребывания в Спарте нескольких хиосцев, они. пообедав в зале эфоров, оставили на полу следы рвоты и даже справили нужду [233] на кресла, на которых сидели. Сперва спартанцы провели тщательное расследование, не сделал ли это кто из сограждан, но когда выяснилось, что это были хиосцы, то через глашатая объявили: «Хиосцам разрешается гадить».[371]
14. Когда кто-то увидел, что чрезвычайно твердый миндаль продают по двойной цене, он спросил: «Не стали ли у вас камни редкостью?»
15. Один спартанец, ощипав соловья и обнаружив в нем совсем мало мяса, сказал: «Да ты просто голос и ничего больше».
16. Однажды спартанец в сильный мороз, увидав обнимавшего бронзовую статую киника Диогена,[372] спросил, не холодно ли ему. Когда тот отрицал это, спартанец удивился: «Чего же ради, — спросил он, — тогда ты стараешься?»
17. Когда некий спартанец обвинил жителя Метапонта[373] в трусости, тот сказал: «Однако мы, метапонтцы, захватили немало чужой земли». [b] «Выходит, вы не только трусливы, но и несправедливы», — заметил спартанец.
18. Какой-то посетивший Спарту иноземец, простояв некоторое время на одной ноге, обратился к спартанцу: «Не думаю, что ты, спартанец, сможешь простоять столько времени». Тот подтвердил это, сказав: «Нет, конечно. Но любой гусь может».
19. Когда какой-то человек похвалялся искусством красноречия, спартанец сказал: «Клянусь богами, нет и никогда не будет искусства, не основанного на истине».[374]
20. Однажды какой-то аргосец хвастался, что на их земле немало [с] спартанских могил. Спартанец заметил: «Зато на нашей не встретишь ни одной аргосской». Ведь спартанцы много раз вторгались в Аргос, а аргосцы никогда не пересекали границ Лакедемопа.[375]
21. Один спартанец попал в плен и был выставлен на продажу. Когда глашатай объявил: «Продаю лаконца», тот заставил его замолчать, потребовав, чтобы он кричал: «Продаю военнопленного».[376]
22. Однажды Лпсимах спросил одного из своих воинов, не из илотов ли он. «Уж не думаешь ли ты, — отвечал тот, — что за те четыре обола, которые ты платишь, к тебе наймется настоящий спартанец?»
23. Когда фиванцы победили при Левктрах лакедемонян и дошли До самого Еврота, один из них, расхваставшись, сказал: «Интересно, где же это теперь спартанцы?» Захваченный в плен спартанец ответил: «Их здесь нет. Иначе не было бы вас».
24. Когда афиняне сдали свой город,[377] они просили разрешить им владеть хотя бы одним Самосом. Спартанцы ответили: «Зачем сейчас, когда вы и себе не принадлежите, просите чужое?» Отсюда пошла поговорка:[378] [d]
Кто над собой не властен, ищет Самоса.
25. Когда спартанцы захватили город.[379] эфоры сказали: «Ну, теперь нельзя будет обучать юношей искусству войны: не будет у них соперников».[380]
26. Однажды царь Лакедемона пообещал полностью уничтожить еще какой-то город, который, случалось, доставлял спартанцам большие [e] неприятности. Однако граждане не позволили ему сделать это, говоря: «Не следует устранять или уничтожать оселка, на котором оттачивается мужество наших юношей».
27. Спартанцы не поручали учителям гимнастики обучать юношей приемам борьбы, чтобы те гордились в соревнованиях не искусством, а доблестью.[381] Поэтому и Лисанорид, когда его спросили, каким образом его победил Харон, ответил, оправдываясь: «Хитростью».
28. Филипп, вступая в страну спартанцев, письменно запросил жителей, как бы они хотели, чтобы он прошел ее, как друг или как враг. Они ответили: «И не так и не этак».
29. Спартанцы по возвращении наказали своего посла, отправленного к Антигону, сыну Деметрия, за то, что тот называл Антигона царем,[382] [f] и это несмотря на то, что Антигон прислал пшеницу, по медимну на каждого, а у них в это время был голод.
30. Когда Деметрий[383] упрекал спартанцев, отправивших к нему посольство, состоявшее только из одного человека, те ответили: «Разве не достаточно к одному посылать одного?»
31. Когда какой-то порочный человек внес хорошее предложение, спартанцы приняли его, но постановили считать, что предложение внесено не им, а другим человеком, ведшим достойную жизнь.[384]
32. Если у братьев возникал раздор, спартанцы наказывали отца за то, что его сыновья восстают друг на друга.
33. Спартанцы наказали одного заезжего кифариста за то, что тот играл на кифаре пальцами.[385]
34. Два мальчика сражались, и один смертельно ранил другого ударом серпа. Его друзья перед тем, как разойтись, объявили, что будут [234] мстить и убьют того, кто поразил их товарища. «Ради всех богов, не делайте этого! — воскликнул умирающий. — Это же несправедливо! Я ведь сам убил бы его, действуй я быстрее и окажись более ловким».
35. Другой мальчик достиг возраста, когда согласно спартанскому обычаю свободные мальчики должны воровать все что угодно, но только пе попадаться; его товарищи украли живого лисенка и передали ему на сохранение. В это время те, кто потерял лисенка, явились его разыскивать. Мальчик спрятал лисенка под плащ, и рассерженный зверек начал грызть его бок, пока не добрался до внутренностей; мальчик, боясь, что его уличат, не подавал виду. Когда наконец преследователи ушли и его товарищи увидели, что произошло, они стали бранить мальчика, говоря, [b] что лучше было показать лисенка, чем прятать, жертвуя ради этого жизнью. «Нет, — сказал мальчик, — лучше умереть, не поддавшись боли, чем, проявив слабость, обнаружить себя и ценой позора сохранить жизнь».[386]
36. Какие-то люди, встретившись на дороге со спартанцами, сказали: «Вам повезло. Только что отсюда ушли разбойники». «Эниалий свидетель, — отвечали спартанцы, — это им повезло, что они не встретили нас!»
37. Когда как-то спартанца спросили, что он умеет, тот ответил: «Быть свободным».
[с] 38. Взятый в плен царем Антигоном спартанский мальчик был продан в рабство. Он был послушен купившему его и выполнял все, что пристало делать свободному человеку. Но когда хозяин приказал ему принести ночной горшок, мальчик не выдержал и сказал: «Не буду я рабствовать!» Хозяин настаивал. Тогда мальчик залез на крышу и с криком: «Не много же ты выгадал от своей покупки!»[387] — бросился вниз и погиб.
39. Когда продавали какого-то другого спартанского мальчика, покупатель спросил: «Если я тебя куплю, будешь ли вести себя как честный человек?» «Да, — был ответ, — даже если и не купишь».[388]
40. Другой спартанец попал в плен, и когда его выставили на продажу и глашатай объявил, что продается раб, закричал: «Почему ты, мерзавец, говоришь „раб“, а не „военнопленный“?»[389]
41. У одного спартанца на щите была вычеканена муха такого размера, что она была не больше настоящей. Смеясь над ним, некоторые утверждали, что он сделал ее такой, чтобы его нельзя было признать. Он же сказал: «Напротив, благодаря этому знаку меня легко узнать, [d] Ведь я подхожу к врагам настолько близко, что они могут разглядеть даже такую маленькую муху».
42. Другой сказал как-то, когда на пир принесли лиру: «Не к лицу спартанцам заниматься вздором».[390]
43. Какого-то спартанца спросили, безопасна ли ведущая в Спарту дорога. Он ответил: «Смотря кому! Львы гуляют, где им вздумается, а на зайцев мы в тех местах охотимся даже возле самых палаток».
44. Однажды во время борьбы один зажал спартанца за шею и бросил его на землю. Так как упавший не мог собраться с силами, он укусил [e] в плечо придавившего его. «Не стыдно тебе, спартанцу, кусаться подобно женщине?» — воскликнул тот. «Не женщине, а льву»,[391] — был ответ.
45. Когда один хромой спартанец отправился на войну, люди, сопровождавшие его, насмехались над ним. Повернувшись, спартанец сказал: «Эх вы — дурьи головы! Сражаясь с врагами, нужно не бегать от них, а оставаться на месте, удерживая свое место в строю».[392]
46. Смертельно раненный стрелой спартанец сказал, умирая: «Меня печалит не смерть, а то, что умираю от руки жалкого лучника, так и не успев ничего совершить».[393]
47. Остановившись в гостинице, спартанец попросил трактирщика поджарить ему мясо. Трактирщик кроме мяса попросил для жаркого еще масла и сыру. Спартанец воскликнул: «Вот еще, если бы у меня был сыр, зачем бы мне понадобилось жаркое!»[394] [f]
48. Один человек прославлял счастье Ламписа Эгинского,[395] владельца множества торговых кораблей, считая его самым крупным богачом, «Не слишком я доверяю богатству, — сказал спартанец, — зависящему от корабельных снастей».
49. Когда кто-то сказал ему, что он лжет, спартанец ответил: «Мы-то люди свободные. Вот другие, если вздумают врать, то поплатятся!»[396]
50. Спартанец, тщетно пытавшийся заставить труп стоять прямо, сказал: «Клянусь Зевсом, для этого надо, чтобы что-нибудь было у него внутри!»[397]
51. Тинних, когда умер его сын Фрасибул, перенес это мужественно. [235] Об этом рассказывает надгробная надпись:
«Вот Фрасибула в Питану внесли на щите бездыханным.
Семь губительных ран он от аргосцев принял.
Спереди все были раны, и Тинних кровавое тело
Старшего сына в костер сам положил, говоря:
«Плач пускай провожает трусливых. Тебя же, мой милый,
Похороню я без слез. Ты ведь из Спарты, сынок».[398]
52. Как-то банщик, готовя баню для Алкивиада, налил воды больше обычного; спартанец спросил его: «Зачем столько? Лучше вылей! Уж больно много идет на него одного, как па какого-нибудь грязнулю».[399]
53. Филипп Македонянин отправил спартанцам послание с каким-то [b] приказом; те ответили ему так: «О том, что ты нам написал: нет ».[400]
Когда македоняне вторглись в Лаконику, все думали, что Спарта погибла. Филипп обратился к одному из жителей: «А теперь что станете делать, спартанцы?» «Что же остается, — ответил тот, — как не умереть достойно? Ведь мы единственные эллины, которые приучены чувствовать себя свободными, а не подчиняться другим».
54. После поражения Агида[401] Антипатр потребовал прислать ему 50 мальчиков заложниками. Эфор Этеокл отказался дать мальчиков, чтобы не оставить их без принятого у спартанцев с прадедовских времен образования: ведь тогда они не смогут стать гражданами. «Если Антипатр хочет, — предложил он, — Спарта может дать взамен вдвое больше старцев или женщин». Когда же Антипатр стал угрожать ужасными карами, [c] если не получит мальчиков, спартанцы по общему решению ответили: «Если твои приказы будут для нас тяжелее смерти, предпочтем умереть».[402]
55. В Олимпии шли соревнования, и один старец, желавший их посмотреть, никак не находил, где сесть. Он проходил мимо множества мест, но везде его встречали насмешками и оскорблениями, и никто не давал ему присесть. Когда же он пришел туда, где сидели спартанцы, все мальчики и многие из мужчин встали, освобождая места. Все эллины наградили этот поступок аплодисментами, одобряя спартанский обычай, старик же, покачав
белой своей головой и седой бородою.[403]
сказал со слезами на глазах: «О, горе! Все эллины знают, как поступать хорошо, [d] но одни спартанцы так и поступают». Некоторые утверждают, что это произошло на Панафинейских играх в Афинах. Афиняне дразнили старца, подзывая его как бы для того, чтобы уступить ему место, но, когда он подходил, не вставали. Пройдя почти мимо всех, он оказался возле спартанских феоров,[404] которые все встали со ступеней амфитеатра, чтобы уступить ему место. Восхищенная толпа выразила одобрение аплодисментами, а один из спартанцев сказал: «Клянусь богами, афиняне знают, [e] как надо поступать, но не делают этого».
56. Однажды нищий попросил милостыни у спартанца. «Если я подам тебе, — сказал тот, — ты будешь нищенствовать и дальше. Тот, кто первый подал тебе милостыню, сделав тебя бездельником, и виновен в твоем позоре».
57. Видя, как кто-то собирает для богов подаяние, спартанец сказал, что ему нет дела до таких богов, которые беднее его самого.
58. Застав однажды человека, распутничавшего с безобразной женщиной, спартанец спросил: «Несчастный, что за нужда толкнула тебя на это? Неужели тебя принудили?»[405]
59. Другой спартанец, услышав ритора, нагромождавшего один период на другой, сказал: «Клянусь богами, это храбрый человек! Не имея, о чем говорить, он все-таки ловко вертит языком».
60. Какой-то человек, придя в Спарту и наблюдая, с каким уважением [f] молодые относятся к старикам, сказал: «Только в Спарте выгодно стареть».[406]
61. Когда спартанца спросили, какого он мнения о поэте Тиртее, тот ответил: «Хорош для закалки юных душ».
62. Другой, страдавший заболеванием глаз, решил отправиться на войну. «Куда ты, — спросил кто-то, — и что ты сможешь там сделать?» «Даже если не будет другой пользы, — ответил спартанец, — об меня по крайней мере затупится меч врага».
63. Спартанцы Булис и Сперхис добровольно отправились к персидскому царю Ксерксу, чтобы выполнить приказ оракула, потребовавшего, чтобы спартанцы искупили свое преступление:[407] некогда они убили посланных к ним персидских вестников. Придя к Ксерксу, Булис и Сперхис [236] предложили царю казнить их любым способом за преступление спартанцев. Пораженный их поступком, Ксеркс предоставил им свободу и просил остаться у него. Они ответили: «Как мы можем остаться здесь, покинув нашу страну, наши законы и тех людей, за которых хотели умереть, проделав столь длинный путь?» Полководец Индарн долго их уговаривал, обещая приравнять к «друзьям царя», занимавшим у персов наиболее высокое положение. Они же сказали: «Похоже, ты не понимаешь, [b] как надо ценить свободу: ни один разумный человек не променяет ее даже на все персидское царство».
64. Однажды, когда к нему приехал спартанец, его ксен,[408] чтобы не выполнять своих обязательств, спрятался; но на следующий день, заняв постельные принадлежности, он роскошно принял гостя. Спартанец же, вскочив на одеяла, стал пинать их ногами, объясняя, что из-за этих одеял у него вчера даже соломы не было под боком.
65. Другой спартанец, придя в Афины, поразился, что афиняне продают соленую и жареную рыбу, берут на откуп и собирают налоги, предлагают публичных женщин, а также занимаются другими недостойными [c] делами, не считая это зазорным. Когда по возвращении на родину сограждане расспрашивали его, как идут дела в Афинах, он, насмехаясь, сказал: «Все у них хорошо», — имея в виду, что афиняне все считают хорошим и ни в чем не видят позора.
66. Другого спартанца о чем-то спросили, а он ответил: «Нет». «Лжешь!» — воскликнул расспрашивающий. На что спартанец: «Видишь сам, что незачем расспрашивать о том, что и так знаешь».
67. Однажды к тиранну Лигдамиду[409] пришли спартанские послы., но тот. многократно перенося свидание, все откладывал встречу. Наконец кто-то сообщил, что он не расположен к свиданию, так как чувствует слабость. «Передай ему, во имя богов, — сказали послы, — что мы пришли не бороться с ним, а разговаривать». [d]
68. Мистагог, посвящая спартанца в мистерии, спросил его, какой из своих проступков он считает самым нечестивым. «Это знают боги», — ответил спартанец. Но когда мистагог продолжал настаивать и потребовал, чтобы он непременно рассказал все, спартанец ответил вопросом: «Кому рассказать: тебе или богу?» «Богу». «Ладно, тогда отойди», — сказал спартанец.[410]
69. Другой спартанец проходил ночью мимо могилы, и ему привиделся какой-то дух. Нацелив копье, он устремился на него и закричал: «Куда бежишь от меня, дух, остановись или умрешь дважды».
70. Спартанец, давший обет броситься с Левкадской скалы,[411] поднялся наверх, но, когда увидел, насколько она высока, спустился вниз. [e] Когда его стали упрекать, он сказал: «Я поклялся не такой высокой клятвой, здесь требуется более высокая».
71. Другой спартанец в разгар битвы уже готов был опустить меч на врага, но, услышав сигнал к отступлению, не нанес удара. Кто-то спросил, почему, имея возможность, он не убил противника. Спартанец ответил: «Подчиниться начальнику важнее, чем убить врага».[412]
72. Одному спартанцу, потерпевшему поражение на Олимпийских играх, кто-то сказал: «Что, спартанец, противник-то оказался сильнее тебя?» «Не сильнее, — ответил тот, — но ухватистей».[413]
Не сосчитать друзей, пока благоденствие длится,
Если же небо твое хмурится, ты одинок.
(Скорбные элегии» I 9, 5- 6. Пер. Н. Вольпин).
О Намерте и цели его посольства нам ничего не известно.
[322] О времени жизни автора этих изречений, одного из первых царей рода Еврипонтидов, сына воспитанника Ликурга царя Харилла, известно только, что на время его правления приходится учреждение Олимпийских игр (776 г. до н. э.).
[323] …о благородных людях». — О вторжении спартанцев в Арголиду и об опустошении этой страны рассказывает Павсаний (III 7, 4).
[324] «…ничего не стоит». — О длинных волосах спартанцев Плутарх, основываясь, по-видимому, на Ксенофонте (Лаконское государство, 11, 3), упоминает многократно. См. Лисандр, 1; Ликург, 22; Изр. царей, 189 Е; 189 F; Изр. спарт. 228 F.
[325] «…по всякому поводу». — Обвинение в суетности (polipragmosyne) характерно для аристократического мышления (ср. Платон, Законы, 803 с—d). Спартанцы, которые ничем, кроме военных упражнений, не занимались, презирали афинян за их деловую активность (см. Изр. спарт. 221 С, Изречение Геронда и примеч. 1).
[326] Изречения Панфеда, командовавшего одним из спартанских гарнизонов в начале IV в. до н. э. в Беотии (см. Плутарх, Пелопид, 15), отражают мировоззрение среднего спартанца этого времени.
[327] «…для женщин». — Повторение высказывании Феопомпа (Изр. царей, 190 А), Агесилая (Изр. спарт. 212 Е), Агиса (там же, 215 D) и др.
[328] «…не следуете». — Об отношении спартанцев к философам см.: Изр. царей., 192 В; Изр. спарт. 220 D.
[329] Высказывания Павсания, ставшего правителем вместо малолетнего сына Леонида Плнстарха в 480 г. до н. э. и командовавшего объединенными силами греков в битве при Платеях, содержат на удивление мало исторического материала. Павсаний первым в Спарте перешел к активной захватнической политике за пределами Пелопоннеса, захватывая опорные пункты в области проливов и пытаясь противостоять Афинам., создавшим Первый Афинский Морской союз. На этой почве он вступил в борьбу с консервативно настроенными эфорами, пе желавшими выводить войска за пределы Пелопоннеса. Эта борьба закончилась отозванием Павсания, после чего он был уморен голодом в храме Афины Меднодомной (468 г. до н. э.).
[330] …родной остров… — Борьба Афин за гегемонию привела к возникновению Морского союза (симмахии), центром которого был объявлен остров Делос.
[331] «…никто не будет похоронен». — Закон о запрещении хоронить покойников на острове Делос был принят в 426/425 г. до н. э., когда Павсания уже не было в живых. Это делает приведенное изречение исторически недостоверным.
[332] …одни-единственные свистели. — Авторитет Павсания после битвы при Платеях (479 г. до н. э.) был исключительно велик; однако афиняне видели в спартанском полководце соперника, готового на все, чтобы воспрепятствовать их возраставшему могуществу.
[333] «…не шел иноземец». — Тиртея считали уроженцем Афин, пришедшим в Спарту из Аттики (Павсаний, IV 15, 6; Страбон, VIII 4, 362), но современные ученые считают на основе других источников и анализа его стихов, что Тиртей был коренным спартанцем.
[334] …великолепные одежды. — Ср. Платон, Законы, 870 В.
[335] «…ячменный хлеб». — Ср. Геродот, IX 82. «Персом» Плутарх называет здесь Ксеркса (см. выше, с. 545).
[336] Этот спартанский царь, правивший с 408 до 394 г. до н. э., был внуком предыдущего. Его объявили царем еще в младенчестве в 444 г. до н. э. вместо его изгнанного отца Плистоанакта. Павсаний соперничал в конце Пелопоннесской войны с Лисандром (см. выше, с. 547) и, чтобы досадить тому, согласился на восстановление демократии в Афинах (Ксенофонт, Греческая история, 11 4, 29—39). Возможно, Павсаний был причиной поражения и гибели Лисандра при Галиарте, в результате чего и был изгнан из Спарты (там же, III 15, 17 сл.). Павсаний бежал в Тегею, где прожил до 385 г. до н. э.
[337] «…возле больных». — Слова Павсания были «хорошей миной при плохой игре». Остаться в Спарте он не мог, так как был присужден там к смерти (там же). Сходное» изречение Диоген Лаэртский приписывает Аристиппу (Д. Л. II 70).
[338] Этот неизвестный из других источников спартанский полководец времени конца Пелопоннесской войны привлек внимание Плутарха тем, что сумел сохранить черты идеального представителя спартанского образа жизни в эпоху, когда разложение спартанских нравов стало повсеместным и очевидным.
[339] …в дружину «трехсот»… О дружине 300 см. Ксенофонт, Лаконское государство, 4, 3; «Эфоры выбирают трех человек из людей достигших зрелости… Каждый из них подбирает себе по сто человек, разъясняя всем, по какой причине он предпочитает одних и отвергает других. Те, кто не попал в число избранных, враждуют с теми, кто их отверг, и с теми, кого выбрали вместо них». См. также: Геродот, VIII 124.
[340] «…лучших, чем я». — То же: Изр. царей, 191 F; Ликург, 25.
[341] Плистарх из рода Агиадов был сыном погибшего при Фермопилах царя Леонида и правил с 480 по 458 г. до н. э. Значительную часть этого периода (до 468 г.) за него правил его дядя Павсаний. Среди изречений Плистарха некоторые, возможно, не принадлежат ему, и Плутарх, не включил ни одно из них в свои позднейшие сочинения.
[342] …не от первых правителей… — Названия спартанских династий происходят не от имен первых вернувшихся Гераклидов — Еврпсфена и Прокла, а от имен сына Прокла Еврипонта и сына Еврисфена Агида. Плутарх считает, что правление этих царей было менее жестоким, чем правление их родителей, вынужденных подавлять сопротивление местного населения. В действительности вторжение Гераклидов (дорийцев) шло несколькими волнами, начиная с XI в. до н. э.; две спартанские династии едва ли возникли одновременно. Об этом существует большая литература. См., например: Chrimes К. М. Т. Ancient Sparta. Manchester, 1949; Huxley G. L. Early Sparta. London, 1962.
[343] «…настоящего соловья». — Это изречение, по-видимому, принадлежит Агесилаю. См. Изр. спарт., 212 F и примеч. 60.
[344] «…ни об одном живущем». — Выше (Изр. спарт. 224 Е) Плутарх приписывает такое же изречение Леотихиду; Диоген Лаэртский (Д. Л. II 35) приписывает его Сократу, а Стобей (Stob. XIX 5) — Платону.
[345] Изречение царя из рода Агиадов Плистоанакта, правившего во второй половине V в. до н. э., характерно для периода острой вражды Спарты и Афин, переживавших период экономического и культурного подъема.
[346] «…ничему дурному» — В другом сочинении Плутарх приписывает это изречение полководцу IV в. до н. э. Анталкиду, что маловероятно, потому что отношения Спарты с Афинами в то время были менее враждебными (Изр. царей, 192 В). Ср. Плутарх, Ликург, 20.
[347] Шестой царь из рода Агиадов, младший современник Феопомпа (см. выше с. 541Ϊ Полидор считался его соавтором в составлении добавления к «Ликурговой ретре». На самом деле Полидор жил значительно позднее Феопомпа, не ранее VII в. Приведенные Плутархом высказывания отразили обстановку завоевания Спартой Мессении.
[348] «…к неразделенным землям». — Мессеной Плутарх называет область на юге Пелопоннеса к западу от Лаконии. Жители Мессены так же, как и спартанцы, считались потомками Геракла, почему они и названы братьями. Захваченные у мессенцев земли спартанцы делили между своими общинниками, оставляя местных жителей для продолжения работ. Вот почему Полидор называет еще свободные земли «неразделенными».
[349] После «битвы трехсот»… — О ней см. Геродот, I 82. Битва произошла во время войны с Аргосом за Кинурию, спорную область на восточном берегу Пелопоннеса. Согласно архаическим законам, оба войска выделили по триста человек с каждой стороны, договорившись, что Кинурия достанется тому, чей отряд победит. Силы оказались примерно равными, и в бой вступили обе армии, причем спартанцы добились победы.
[350] «…не бояться… а совеститься их». — О храбрости спартанцев в бою Плутарх упоминает и выше (217 А).
[351] «…как частные лица». — Смысл высказывания заключается в том, что, если переговоры окажутся неудачными, авторитету Спарты не будет нанесен урон. В случае неудачи послы просят не считать их представителями государства.
[352] Фебид был одним из самых агрессивных спартанских военачальников. В 379 г. до н. э. во время похода спартанцев на север, он, не имея на то приказа, захватил фиванский кремль Кадмею, потом командовал гарнизоном в Беотии, где и был убит фиванцами (Ксенофонт, Греческая история, 2, 25; 4, 42). Из приведенного Плутархом рассказа видно, что Фебид дожил во всяком случае до битвы при Левктрах (371 г. до н. э.).
[353] …выявить истинно храбрых. — Фебид намекает, что даже во время битвы качества человека не всегда раскрываются полностью.
[354] Рассказ о легендарном спартанском царе, одном из первых Еврипонтидов, носит фольклорный характер.
[355] …клиторийским гарнизоном… — Клиторийцы — народ, живший в северной Аркадии. Столкновения Спарты с Аркадией начались не в IX в. до н. э., которым датируется царствование Соя, а значительно позже.
[356] …воздержался от питья. — То же: Плутарх, Ликург, 2.
[357] Высказывания этого легендарного царя VIII в. из рода Агиадов рисуют нам образ древнего властителя, скромного, почитающего родителей и старших, терпеливого и бескорыстного человека.
[358] «…я умею». — То же: Плутарх, Изр. царей, 190 А.
[359] …уважали бы родителей. — О поведении спартанцев и их уважении к старшим см. также: Плутарх, Древн. об. 237 D; Ксенофонт, Лаконское государство, 6, 2.
[360] О Харилле (Харилае), племяннике легендарного законодателя Ликурга, упоминалось выше в связи с чрезмерной мягкостью его характера (Изр. спарт. 218 В); ср. Плутарх. Ликург, 1—3.
[361] «…количестве законов». — Ср. Изр. царей, 189 F.
[362] «…я бы убил тебя». — Это изречение не гармонирует с образом царя, который «был ласков даже с подлецами» (Изр. спарт. 218 В). Возможное объяснение надо искать в том, что царю надерзил не свободный, а илот (ср. Изр. царей, 189 F).
[363] «…не подымая смут». — Ср. Пир семи мудрецов (154 Е).
[364] «…невооруженным богам». — Это высказывание подтверждается изображениями статуй богов на монетах. См.: Head В. V. Historia Numorum. Oxford, 1911. P. 434.
[365] «…ничего не стоит». — Введение обычая носить длинные кудри приписывают еще Ликургу, который объяснял его полезность несколько иначе. Сведения восходят к Ксенофонту (Лаконское государство, II 3). Ср. Изр. царей, 189 Е, 189 F; Изр. спарт. 228 F; а также Плутарх, Ликург, 22.
[366] «…едва дослушали». — Сходное высказывание Плутарх приписывает выше царю Агиду II (215 Е; 216 А).
[367] «Да. Под Троей». — В гомеровских поэмах осаждавшие Трою ахейцы часто называются аргивяне.
[368] Афины — оплот Эллады. — Фрагмент недошедшего гимна Пиндара (фр. 76).
[369] …прохаживаясь на наш счет». — Сходное изречение приписано Симониду (Стоб. II 42).
[370] «…место старшему». — Ср. Ликург, 20.
[371] «Хиосцам разрешается гадить». — Сходная история (только про жителей Клазомен) рассказана Элианом (Пестрые рассказы, II 15).
[372] …киника Диогена… — О Диогене и его жизни см. Д. Л. VI 23. Диоген, обнимая бронзовую статую, приучал свое тело к холоду; летом, приучая себя к жару, он закапывался в горячий песок.
[373] …жителя Метапонта… — Метапонт, город в южной Италии, недалеко от Тарента, завладел землями местного племени луканов. Об упреках спартанца рассказывает также Диодор Сицилийский (D. S. XX, 104), называя при этом имя спартанского царевича Клеонима.
[374] «…основанного на истине». — Эта фраза, возможно, заимствована Плутархом у Платона (Федр, 260 Е).
[375] …не пересекала границ Лакедемона. — Ср.: Плутарх, Агесилай, 31. Там спартанец гордится тем, что «ни один аргосец не похоронен в Лаконии».
[376] «Продаю военнопленного». — Это изречение повторяется в несколько ином виде ниже (234 С).
[377] …сдали свой город… — Речь идет о событиях 404 г. до н. э. В конце Пелопоннесской войны Самос был базой афинского флота в Эгейском море.
[378] …пошла поговорка… — Эта поговорка встречается у Диона Хрисостома (D. Ckr. Η. 74, 637 Μ, 395 R), ср. Paroemiographi, I 292, II 571.
[379] …захватили город… — Речь идет, вероятно, о тех же событиях — захвате Афин в 404 г. до н. э. Позиция эфоров определялась не столько заботой об обучении юношей, сколько опасением, как бы уничтожение Афин не привело к усилению Аргоса и Коринфа.
[380] «…не будет у них соперников». — Эти слова, возможно, вставленная в текст Плутарха разъяснительная схолия. Некоторые (Пантазидис) предлагают не включать эти слова в текст.
[381] …а доблестью. — Об этом см. Заст. бес. 639 Е; Пелопид, 7.
[382] …называл Антигона царем… — Плутарх имеет в виду сына Деметрия Полиоркета Антигона Гоната (годы жизни 319—239 до н. э.). Этот правитель Македонии впервые стал царем в 294 г. до н. э. В начале III в. власть Македонии не распространялась южнее Коринфа, хотя Антигон и пытался подчинить себе Пелопоннес. К какому эпизоду войны за Пелопоннес относятся сообщаемые Плутархом факты, определить невозможно. Спартанцы, у которых сильно было традиционное стремление к независимости, не считали македонских правителей своими царями; Антигон же, как видно из нашего сообщения, старался завоевать их расположение.
[383] Когда Деметрии… — Неясно, идет ли речь об отце Антигона Гоната Деметрии Полиоркете (годы правления 306—283 до н. э.) или о его сыне Деметрии II (239— 229). Об отношениях Спарты и Македонии см. выше, примеч. 17. Остроумный ответ спартанца Плутарх выше приписал Агиду, прибывшему к Филиппу II (Изр. спарт. 216 В).
[384] …человеком, ведшим достойную жизнь. — Ср. Плутарх, Об умении слушать, 41 В, и Наставления о государственных делах, 801 В.
[385] …играл на кифаре пальцами. — Спартанцы были очень консервативны и сурово карали тех, кто нарушал издревле установленный обычай игры на музыкальных инструментах (см. выше: Изр. спарт. 220 С; и ниже, 238 С). Обычно на кифаре играли с помощью плектра.
[386] «…сохранить жизнь». — Историю с украденным лисенком Плутарх в сокращенном и обработанном виде приводит в биографии Ликурга (Ликург, 18).
[387] «…от своей покупки!» — Слова, обращенные к хозяину, заставляющему спартанца делать то, что не подобает свободнорожденному, повторяются ниже, в рассказе о спартанской женщине, покончившей самоубийством при сходных обстоятельствах. Ср. Изр. спарт. жен. 242 D.
[388] «…если и не купишь». — В «Изречениях спартанских женщин» (242 С) Плутарх повторяет эти слова, но влагает их в уста спартанки.
[389] «…а не „военнопленный“». — См. выше, 233 С.
[390] «…заниматься вздором». — Об отношении спартанцев к музыке см. выше, 220 А и примечание к этому месту.
[391] «Не женщине, а льву». — В других местах Плутарх приписывает этот ответ Алкивиаду (Изр. царей, 186 D; Алкивиад II).
[392] «…место в строю». — Выше Плутарх приписывает это изречение то хромому Агесилаю (210 F), то Андроклиду (217 С).
[393] «…не успев ничего совершить». — Это изречение Плутарх использовал в биографии Аристида (Аристид, 17). Рассказ восходит к Геродоту (IX 72), где указано имя спартанца — Калликрат и обстоятельства его смерти (он был при Платеях смертельно ранен стрелой до начала рукопашной схватки).
[394] «…зачем бы мне понадобилось жаркое!» — Рассказы о скудости спартанской пищи встречаются у многих древних писателей: Ксенофонт, Лаконское государство, V 3—7; Демосфен, XXIII 211; Элиан, Пестрые рассказы XIV 7; ср. Древн. об. 237 e и Plu. De es earn. 995 В.
[395] …счастье Ламписа Эгинского… — Об эгейском богаче IV в. до н. э. Ламписе мы знаем из речи Демосфена (Демосфен, XXIII 211). См. также Plu. An seni. 787 Α. О непрочности состояния, вложенного в морскую торговлю, см. также Цицерон, Тускуланские беседы, V 14: «Не хотел бы я такого богатства, которое держится лишь на веслах».
[396] «…то поплатятся!» — О своеобразном понимании честности у спартанцев см. выше изречения Лисандра (229 А). В переводе не передана обыгранная Плутархом диалектная грубость речи говорящего.
[397] «…у него внутри!» — Смысл изречения не понятен. По-видимому, Плутарх высмеивает бессмысленность попытки спартанца и недостаток его сообразительности.
[398] «Ты ведь из Спарты, сынок». — В «Палатинской антологии» (АР VII 229) это стихотворение приписано Диоскориду. Два последних стиха повторены дословно в «Изр. спарт. жен.» 241 А.
[399] «…как на какого-нибудь грязнулю». — Спартанцы мылись редко и мало. См. ниже: Древн. об. 237 В.
[400] О том, что ты нам написал: нет». — Этот же ответ спартанцев Плутарх приводит еще раз (О болтливости, 513 А).
[401] После поражения Агида… — Речь идет о поражении Агида III в битве с македонцами, которое он потерпел в 331 г. до н. э.
[402] «…предпочтем умереть». — Об этом ответе спартанцев Плутарх рассказывает несколько иначе также в другом месте (Plu. Quom. adul. 64 D).
[403] …и седой бородою… — Фраза, дважды повторяющаяся в «Илиаде» (XXII 74; XXIV 516). Почти дословно это выражение встречается и у Тиртея (7, 23 D).
[404] спартанских феоров… — Феорами называли участников торжественного посольства, направляемого на игры или в святилище общегреческого религиозного центра.
[405] «…что за нужда толкнула тебя на это?.. » — Комизм высказывания подчеркивается в подлиннике дорийским диалектом спартанца. В другом месте (Plu. Decupiditate divitiarum, 525 D) эти же слова (без особенностей дорического диалекта) приписаны жителю Византии.
[406] «…выгодно стареть». — Цицерон (О старости, 18) приписывает эту мысль Лисандру.
[407] …искупили свое преступление… — Речь идет о начале походов персов на Грецию, когда спартанцы в ответ на требование Дария I дать ему «землю и воду» бросили послов царя в колодец. Убийство послов считалось религиозным преступлением и должно было быть искуплено смертью такого же количества спартанцев. Рассказ Плутарха восходит к Геродоту (VII 134—136). С целью драматической насыщенности Плутарх объединил два эпизода — разговор с Ксерксом и разговор с персидским вельможей (у Геродота его зовут Гидарн). Из обоих разговоров Плутарх выбрал только слова о преимуществах свободы, добавив, что спартанцы не променяют ее даже «на все персидское царство». На анализе этого отрывка можно наблюдать художественный метод Плутарха.
[408] …его ксен… — Ксен — иноземец, заключивший с кем-либо союз гостеприимства, обязывающий принимать и защищать гражданина чужого государства, если тот приедет в страну, где проживает его ксен. При недостатке гостиниц и отсутствии правовой защиты иноземца такие договоры имели большое значение и часто обязанности ксена, сулившие определенные выгоды, переходили по наследству от отца к сыну.
[409] Однажды к тиранну Лигдамиду… — Лигдамид возглавил народную партию и правил на острове Наксос в тесном союзе с афинским тиранном Писистратом во второй половине VI в. до н. э. В это время Спарта, опасаясь восстания илотов, энергично борется с тиранниями и демократиями различных греческих городов, изгоняя Кипселидов из Коринфа, Гиппия из Афин, Лигдамида из Наксоса (Геродот, I 61—64; Аристотель, Афинская полития, 19, 2). Войне с Лигдамидом. по-видимому, предшествовали дипломатические переговоры.
[410] …сказал спартанец. — Эта же история несколько выше (217 С) была рассказана про Анталкида и про Лисандра (229 D). Там уточняется, что мистерии происходили на острове Самофракия. Мистагогами называли жрецов, руководивших мистериями.
[411] …с Левкадской скалы… — Эта скала находилась на западе Средней Греции в Акарнании. По легенде, с этой выдававшейся в море скалы бросилась поэтесса Сапфо, и с тех пор она стала излюбленным местом самоубийств.
[412] «…чем убить врага». — Источником Плутарха была «Киропедия» Ксенофонта (IV, 193), где названо имя спартанца — Хризант. Ср. Рим. воп. 273 F; Сравнение Пелопида и Марцелла, 3.
[413] «…но ухватистей». — Почти то же самое рассказано выше, где названы имена боровшихся (233 Е).