I. ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ ПЕРЕЖИТОК ДРЕВНОСТИ: ПАРСЫ. - АНКЕТИЛЬ ДЮПЕРРОН.

I. - Из числа так называемых языческих религий, все еще исповедуемых большей половиной человеческого рода, нет ни одной, заслуживающей в такой мере внимания и уважения, как религия парсов, которых принято называть, хотя и ошибочно, "огнепоклонниками". Уж конечно, не численная сила делает эту секту такою интересною и замечательною; в этом отношении она утопает незаметной каплей в океане человечества: парсов, в настоящее время, менее 100.000, -не более одного на 14.000 душ всего населения земного шара, или около того. Но, как ни ничтожна эта цифра, все же парсы представляют небольшой осколочек от одной из самых могущественных, благороднейших наций древнего мира - персов, которая, хотя и теперь не вымерла и даже считается одною из великих держав современного востока, но выродилась до неузнаваемости, под влиянием иноплеменного владычества, вынужденной перемены веры и смешения рас. вера же, которую изгнанные из родной земли потомки древних персов так ревниво сохранили вместе с чистотою расы и стародавними обычаями, - есть вера древнего Ирана, пророк и возвещатель которой, Спитама Заратуштра, смутно, но с благоговением упоминается писателями древней Греции и Рима, и был известен позднейшим ученым Европы под именем Зороастра.
2. - Все религии, кроме трех великих семитских религий: иудейства, христианства и ислама, принято собирать под одно общее название "языческих". Между тем, сомнительно, насколько, в том или другом случае таковое наименование можно признать подходящим. К религии парсов, например, оно положительно неприменимо, потому что они ревностно, страстно, исповедуют единого истинного бога и с омерзением относятся ко всякого рода многобожию. Неужели же, при такой вере, они не заслужили права называться единобожниками? На этот вопрос пусть ответит краткий обзор их вероучения и священных обычаев.
3. - В 642 г. по p. x. арабы, в полном разгаре своего фанатизма и воинственного опьянения, наученные своим пророком Мохаммедом смотреть на себя, как на избранников божьих, посланных возвещать по всей земле истинную веру, одержали (близ Нехавенда, верстах в восьмидесяти от древнего города Экбатаны), победу, совершенно изменившую лицо Ирана и превратившую народ, уважаемый и победоносный в течение четырех столетий, под своей национальной династией сассанидов, в обездоленное, порабощенное, нещадно угнетаемое население. Иездегерд III, последний сассанид, был предательски убит и ограблен во время бегства, и не было даже сделано попытки отмстить за ужасное поражение, которым окончилась восьмилетняя геройская борьба: духовная силы народа были сломлены в конец.
4. Вера побежденных естественно сделалась первым предметом гонений со стороны победителей, ставших свирепыми воинами, и завоевателями именно из религиозного фанатизма. Гонение прежде всего обратилось против персидского духовенства; храмы подверглись поруганию и разрушению; погибли и священные книги, а усердные последователи древней народной веры терпели столько обид, притеснений и вымогательству что жизнь становилась не то что невыносимою, а прямо невозможною. Их разоряли непосильными налогами, отстраняли от всех общественных должностей, от всякого участия в государственной жизни, наконец, почти-что лишали покровительства законов; во всяком случае им систематически отказывали в правосудии или удовлетворении, когда ответчиком являлся мусульманин. Одним словом, их честь, имущество, самая жизнь, зависали от произвола дерзких и жадных иноземцев - иноверцев. оставалось одно спасение: принять веру этих иноземцев, поклониться Мохаммеду, отречься от всех родных преданий, верований, обычаев. Этим одним шагом побежденные могли сразу перейти из состояния попранных рабов, если и не в полное равенство со своими притеснителями, то по крайней мере в звание охраняемых законом подданных. Можно ли же дивиться, если вероотступничество стало обыденным явлением? Но насильственное обращение редко бывает искренним, и не подлежит сомнению, что первое поколение подневольных мусульман исповедало новую веру лишь наружно, ради самообороны. нельзя того же сказать о их потомках. Навязанная отцам вера для внуков была уже родною; привычка, детская привязанность, взяли свое, и теперь нет ревностнее последователей аравийского пророка, чем персияне.
5. - Однако, даже после повального обращения народа в ислам, которое окончательно со вершилось меньше чем в двести лет, многие все еще предпочитали всякие невзгоды отступничеству. Только, так как жизнь, при таких условиях, стала совершенно невыносимою у себя дома, большинство этих непоколебимых патриотов приняло отчаянное решение: уйти в добровольное изгнание, искать убежища на чужбине, где бы их терпели, как безобидных гостей, где бы они могли исповедовать свою веру, свободные от гонений. Осталась только горсть робких людей, у которых не хватила духа разорвать все старые узы и слепо идти на полную - неизвестность, - и участь этих немногих была поистине плачевная. "В десятом веке христианской эры, - по словам одного ученого современного писателя, парса {Досабхай Фрамджи Карака, в своей "Истории парсов" (Лондон, 1884).}, - остатки населения, исповедующего веру Зороастра, можно было найти только в двух областях: Фарсе и Кермане, и читатель составит себе понятие о том, с какой быстротой вымирал этот остаток даже за последнее время, узнав, что, со ста тысяч, цифра его в полтораста лет сошла на семь или восемь тысяч".
6. - Добровольным изгнанникам повезло лучше. Несколько лет они странствовали, так сказать, на удачу, останавливаясь в разных местах, но нигде не пытаясь устроиться совсем, пока они не сошли на западный берег Индии, на полуостров Гуджерат. Тамошний князь, индус, принял их приветливо и позволил им поселиться на его земле, на не тяжелых условиях: чтоб они сложили оружие, объяснили, в чем состоит их вера, научились языку местных жителей и подчинялись некоторым местным обычаям. С этих пор изгнанники, которых местные жители стали называть "парсами", благоденствовали и процветали. Не имея оружия, ни надобности в нем, они сделались народом миролюбивым, трудящимся, хозяйственным, каким остались и доселе. земледелие и торговля сделались их любимыми занятиями, и так как никто их движений не стеснял, они дошли до Пенджаба (северо-западной области Индии) и стали селиться и там. Около 1300 г. по Р. Х., на них снова нагрянула беда: мусульманское нашесте, кончившееся занятием Гуджерата, разорило их и еще раз сделало бездомными скитальцами. На этот раз, однако, они недалеко ушли: в двух приморских городах: Навсари и Сурате, они столкнулись с европейцами и вступили с ними в обоюдно выгодные торговые сношения. Эти-то новые сношения, без сомнения, и завлекли их далее к югу, к главному коммерческому центру западного побережья, городу Бомбею, где мы их застаем в 1650 г., когда Португалия передала самый город и его территорию английской короне, в счет приданого португальской принцессы, выходившей за короля английского, Карла II. Парсы окончательно тут основались; тут и теперь их главный центр, хотя не мало их поселилось и в других частях Индии. Всех парсов в 1891 г. было около 90.000.
7. - В Европе всегда было известно, что парсы (или гебры, "неверные", как их презрительно называют мусульмане), крайне привязаны к своей религии, самая поразительная внешняя черта которой состоит в почитании огня; что у них молельнях постоянно содержатся священные огни, и что они при каждом перемещении всегда берут с собою эти огни. Изо всего этого довольно естественно заключили, что огонь - их божество, и их стали называть не иначе, как "огнепоклонниками". Были, конечно, и такие, которые, заглянув в дело поглубже, составили себе более верное понятие о том, на что масса публики смотрела, как на нелепое суеверие, и убедились, что парсы вовсе не поклоняются огню, якобы божеству, а любят и почитают его, как чистейшую и совершеннейшую эмблему божества. Приведенный выше писатель, Д. Фрамджи Карака, оправдывая своих братьев от взведенного на них обвинения в язычестве, весьма кстати приводит слова епископа Мерена (Meurin), главы католической общины в Бомбее: "чистое, ничем не оскверненное пламя, конечно, есть самое чудное представление в природе того, кто сам есть вечный свет". Ученые также знали, что парсы верят в множество духов, которые, якобы, пекутся о мироздании под надзором и по велению создателя, в шесть духов еще более возвышенного разряда, имеющих нечто божественное в своем естестве, наконец, в существование и могущество праведных, блаженных душ, и что они обращаются молитвенно ко всем этим существам, в роде того, как мы молимся святым и почитаем ангелов и архангелов. наконец, еще было известно ученым, что парсы гордятся строгим, неукоснительным соблюдением закона Зороастра, в том виде, в каком он дошел до них от предков, живших до мусульманского нашествия, т.е. персов эпохи сассанидов, которые в свою очередь, как говорят, получили его от глубокой древности. Все это вполне подтверждается многими местами из греческих и римских писателей разных времен, отзывы которых о верованиях и религиозных обычаях современных им персов, хотя и отрывочные, замечательно совпадают со всем, что известно нам о нынешних парсах. Имя Зороастра упоминается многими классиками, правда, довольно неопределенно и с немалыми противоречиями, но всегда с благоговением, как имя личности святой и таинственной. итак, в ученом мире давно уже сложилось убеждение: 1) что у парсов непременно есть священные книги, очень старинные, в которых излагаются законы одной из замечательнейших религий древности; 2) что было бы крайне желательно, в интересах исторических и религиозных исследований, получить доступ к этим книгам и, если возможно, добыть копии с них для главных европейских библиотек.
8. - Поэтому, как было не благодарить судьбу, когда, в начале XVIII века, англичанин Джордж Буршье (Bourchier), ученый путешественник, пользуясь счастливой случайностью, в бытность свою в Сурате получил от священников-парсов драгоценную рукопись. она содержала Вендидад-Садэ, т.е. собрание молитв и песнопений в том порядке, в каком они читаются и поются на священных службах парсов. Рукопись была отдана в университетскую библиотеку в Оксфорде. после того получались еще разные рукописи, так что, около половины XVIII века, знаменитый университет обладал почти полной коллекцией. Одна беда: не было никого, кто бы мог разобрать эти никому незнакомые письмена, да и в будущем мало предвиделось надежды разрешить загадку.
9. - К счастью, в Париж попали четыре страницы, скалькированный с одной из оксфордских рукописей, и их случайно увидел молодой ориенталист, Анкетиль Дюперрон (Anquetil Duperron). двадцатидвухлетний юноша, честолюбивый, любознательный до страсти, в этом обстоятельстве усмотрел перст провидения, указывающий ему на великое дело, - задачу, которой лестно будет посвятить всю свою энергию, все силы своей восторженной натуры; одним словом, он видел перед собою драгоценнейшее благо: цель жизни. "Я тотчас же решился подарить моей родине эту литературную диковину, - пишет он. - я дал смелый обет перевести эти книги и решился отправиться для этой цели на восток и изучить древний персидский язык в Гуджерате и Кермане". Будучи членом знатного рода, он располагал обширными связями и, конечно, мог бы со временем получить хорошее место в одной из контор французской Ост-Индской компании. но такой окольный путь к цели с неизбежными проволочками претил его юношескому нетерпению, и он, ни с кем не посоветовавшись, очертя голову, вступил рядовым на военную службу компании, как раз отсылавшей в индию партию рекрутов. Только когда все было бесповоротно решено, он сообщил старшему брату о сделанном шаге и, не взирая ни на какие просьбы, ни слезы, выступил пешком со своей ротой, в одно пасмурное, холодное ноябрьское утро 1754 г.
10. - Как ни предприимчив был Анкетиль и отважен до безумия, по личному темпераменту, по национальному складу характера и по молодости лет, однако навряд ли бы он ринулся так слепо в столь дикое приключение, если бы хоть отчасти мог предвидеть, скольким и какого рода неприятностям он подвергнется, несмотря даже на то, что друзья его выпросили ему у правительства, еще прежде чем корабль его вышел в море, отставку из военной службы, небольшое содержание и обещание помогать ему в его предприятии. Эта добрая весть догнала его в морском порте Лориане (Lorient), откуда отправляли рекрутов, так что он ступил на палубу корабля в феврале 1755 г. уже свободным человеком. Счастье его, что дело уладилось. Читая его описание плавания и того, что ему пришлось вытерпеть в эти ужасные месяцы даже в офицерской кают-компании, невольно содрогаешься и спрашиваешь себя, что бы сталось с ним, если бы он совершил плавание с жалкими бродягами, мошенниками, преступниками, отбросами тюрем и полков, из которых состояло компанейское войско, если бы он разделял их помещение, пищу и вообще обстановку во время шестимесячного плавания, большею частью бурного, в тропических морях.
11. - Нельзя себе представить чтения более занимательного, часто увлекательного и драматичного, нежели книга, в которой Анкетиль подробно рассказывает свои долгие странствования и бесчисленные приключения. Однако, мало кто читает ее в наше время. Мы привыкли принимать результаты самоотверженных трудов замечательных людей, не спрашивая, какой ценой они добыты. А между тем, сколько полезных уроков можно бы извлечь из похождений героев науки, которые жертвуют родиной, друзьями, карьерой, рискуя здоровьем и жизнью, не щадя ни времени, ни денег, а еще чаще работая вовсе без денег, добиваясь своей цели одной энергией и упорством, и считая свою награду превыше всяких богатств, если им удалось завладеть хотя частицей того знания, которого они искали. Такие люди всегда бывали; они есть и ныне, - и не один-два, а много их. Они трудятся, совершают начатое, страдают, - нередко погибают жертвами своего энтузиазма и самоотвержения, - и мало кто об этом знает. Так погибли Джордж Смит, {Cм. "Историю Халдеи", стр. 123-125.}, Ленорман - отец и сын, Шарль и Франсуа, и много, много других, - сраженные болезнями за работой в далеких странах. Анкетиль Дюперрон в полном смысле принадлежал к этому разряду героев. Немногие вытерпели столько, сколько вытерпел он, и если он остался жив и мог насладиться плодами своих подвигов, то он этим был обязан единственно исключительно своей крепкой натуре.
12. - Он пробыл в отсутствии семь лет, - не даром пропали эти годы. Когда он возвратился в Париж в начале 1762 г., ему было ровно тридцать лет. За ним была самая трудная, отчасти опасная, часть его задачи, благополучно совершенная, а впереди - лучшая пора зрелого возраста, с полной возможностью посвятить ее сравнительно легкому и во всяком случае привлекательному труду: переводу книг, составляющих священное писание парсов, и получивших название (впрочем, неверное), Зенд-Авесты. Перевод этот, вместе с подробным описанием странствований автора и всего им пережитого, вышел в свет уже в 1771 г., в трех томах, в четвертую долю листа (in 4°), под подробным, несколько тяжеловесным заглавием: "Зенд-Авеста, сочинение Зороастра, - содержащее идеи сего законодателя по богословию, естественные наукам и этике, обряды богослужения, им установленные, и разные важные черты, относящиеся к древней истории персов". Рукопись, по которой он работал, уже была отдана в королевскую библиотеку. Стало-быть, он всецело исполнил обет, данный им самому себе семнадцать лет перед тем, когда он впервые увидел загадочные восточные письмена на скалькированных в Оксфорде страницах, - и ему оставалось дожидаться с понятным любопытством, какое впечатление его труд произведет в ученом мире Европы.
13. - Но тут ему предстояли разочарование и не заслуженное огорчение. раздалось несколько хвалебных голосов, но огромное большинство ученых как будто боялось высказываться и чего-то выжидало, в неуверенности и недоумении. К несчастью, Анкетиль когда-то позволил себе неуместную и несправедливую выходку против оксфордского университета, и теперь английские ученые отплатили ему единодушным враждебным отношением к его капитальному труду. За всех заговорил знаменитый впоследствии ориенталист, Уильям Джонс, тогда еще очень молодой человек, но уже обративший на себя внимание, как лингвист и знаток Востока. Он напечатал на французском языке, в виде брошюры, анонимное письмо "Lettre а Mr. А - du Р-". Письмо это было просто ругательное, но очень остроумное, а язык и слог были до того безукоризненны, что долго никто даже не подозревал, что автор не француз, тем менее - англичанин. Джонс прямо обвинял своего старшего собрата в подлоге, или же в легковерии, превосходящем всякую позволительную меру. Он утверждал, что то, что Дюперрон выдает за сочинение одного из величайших мыслителей всех веков, большей частью не представляет никакого смысла, те же места, в которых можно было уловить смысл - невыносимо глупы и скучны. "Хотя бы за достоверность этих писаний ручался весь сонм гебров, - писал Джонс: - мы никогда не поверим, чтобы даже наименее ловкий шарлатан понес такую белиберду, какою наполнены ваши последние два тома... Или Зороастр был вовсе дураком, или он никогда не писал книгу, которую вы ему приписываете. В первом случае, вы должны были оставить его во мраке неизвестности; если же он книги не писал, то бесстыдно с вашей стороны издавать ее под его именем. Делая это, вы или надругались над публикой, предлагая ей такую чепуху, или старались обмануть ее, угощая ее собственным враньем; и в том и в другом случае вы заслуживаете её презрение." На эту тему много лет разыгрывали всевозможный вариации. "Не вдаваясь в более веские аргументы (против книги), - писал другой противник Анкетиля, тоже англичанин: - довольно будет указать на нелепость ее".
14. - Время и успехи науки оправдали Дюперрона и давно уже поставили его на надлежащее ему место, установив великую и существенную заслугу его труда, а также его недостатки. С одной стороны, никому в наше время не придет в голову отрицать подлинность книг, которые он взялся перевести; но, с другой стороны, перевод его так плох, исполнен на таких безусловно ошибочных началах, что положительно никуда не годится, - останется навсегда памятником крупного подвига и крупной неудачи. Он не имел ни надлежащего метода, ни надлежащей подготовки. Дюперрон вполне доверился своим парсам - учителям, дестурам (священникам), и их подстрочным переводам на современный персидский язык, не подозревая, до чего неверны эти переводы. Правда, он знал, что масса парсов слушает и читает свои священные тексты, не понимая ни слова и не видя надобности понимать, в том убеждении, что достаточно строго соблюдать предписанные обряды. Но ему говорили, что на высшем духовенстве лежит обязанность изучать мертвые языки своего народа, чтобы из рода в род передавать не только букву и внешние формы закона, но и дух его. Мог ли же он подозревать, что, неся в руках сосуд, они дорогой пролили почти все содержание его, и что они полагались единственно на тонкую нить предания, - правда, нигде не порванную, но с каждым днем более гнилую, ненадежную? Он добросовестно записывал каждое слово по новоперсидски, как ему диктовали дестуры, затем переводил полученное буквально на французский язык, и, - надо отдать справедливость его противникам, -половина того, что он написал, действительно не имело смысла.
15. - Итак, одна загадка, по-видимому, только заменялась другою, не менее безвыходной. Нужен был великий и, главное, - светлый ум, чтобы разобрать эту путаницу и продолжать работу, выроненную из неумелых рук. Такой ум нашелся только шестьдесят лег спустя, в лице другого француза, ориенталиста Эжена Бюрнуфа. Он провидел путь к пониманию священных книг парсов, посредством более разумного и более проникающего в глубь дела метода, и, хотя такой опыт собственно не входил в программу его занятий, однако он предпринял его, больше для того, чтобы открыть путь другим и показать им, как нужно приняться за дело; сам он не имел цели пойти по этому пути до конца. Правда, приступая к этому опыту, он уже имел то, чего всю жизнь недоставало Анкетилю, а именно: основательное знание санскритского языка, самого древнего языка арийцев в Индии, родственного тому языку, на котором написаны священные книги, приписываемые Зороастру. Любопытно то, что сам сэр Уильям Джонс, ожесточенный враг и поноситель Анкетиля, некоторым образом доставил соотечественнику его средство блистательно оправдать его и доказать его право на признательность ученого мира, хотя и обнаруживая в то же время его погрешности. Этот великий лингвист, призванный в Индию на высокий административный пост, первый принялся изучать классически язык древней индии и воодушевил тем же духом любознательности своих сослуживцев и подчиненных, так что он заслужил название основателя санскритской филологии, которой предстояло сделаться одним из главных устоев еще столь юной тогда науки, - сравнительная языковедения. Большое сходство, оказавшееся между древними арийскими языками Индии и Ирана, дало Бюрнуфу мысль, что, применяя к иранским текстам знание санскритского языка, можно подвергнуть строгой критике и исправить традиционные, большей частью бессмысленные переводы дестуров, и добиться гораздо более верного понимания их священных писаний, нежели какого они сами способны достигнуть. он по этому плану разработал всего одну главу. Но о том, с какой основательностью и в каких размерах он исполнил эту работу, можно судить по тому, что труд этот занимает большой том in 4° (в четвертую долю листа), в 800 страниц. {"Commentaire sur le Yaçna". издано в 1833-35 гг.}
16. - Все, что с тех пор сделано в этой области, делалось по плану, намеченному Бюрнуфом в этом первом опыте. Это - исполинская сокровищница знания и находчивости. Самый предмет изучения - крайне темный и многотрудный, и, хотя терпеливому, кропотливому труду удалось восстановить утраченную-было религию, приписываемую Зороастру, в её главных чертах и общем духе, рассортировать различные элементы, вошедшие в её состав, однако, еще очень много остается спорных пунктов; многих мест, - нередко первостатейной важности, - имеются несколько разногласных переводов, между которыми даже опытному специалисту трудно разобраться и сделать окончательный выбор. Во многих отношениях даже дешифрование клинописи представляется менее сомнительным. Все же много сделано и делается каждый год, и то, что мы теперь уже знаем, дает нам право признать религию, почти чудесным образом сохраненную горстью верных последователей, одною из самых мудрых, возвышенных, прекрасных не в одном древнем мире. Так как веру эту исповедало то племя, которое, по историческому порядку, становится во главе восточных народов в тот момент, до которого довели нас предыдущее два тома, мы приостановимся на пути, чтобы поближе познакомиться с нею и этим подготовиться к большему пониманию и более верной оценке деяний этого славного племени.