I. AMORES

Переводчик: 
Шервинский С.
Переводчик: 
Вольпин Н.
Переводчик: 
Любин В.
Переводчик: 
Голосовкер Я.
Переводчик: 
Краснов П.
Переводчик: 
Шербаненко В.
Переводчик: 
Бельский С.

* * *
(I, 1)
Битвы и войны жестокие петь я хотел величаво,
Так, чтоб сюжет и размер дали единства пример.
Строки все были равны. Купидон же со смехом лукавым
В четных строках одной менее сделал стопой.
Кто тебе, резвый юнец, над стихами дал право такое?
Муз я служитель - не твой и не в числе я твоих.
Разве закон, коль доспех у Минервы отнимет Венера,
Та же в ответ в свой черед факелы страсти зажжет.
Видано ли, чтоб в трущобе лесов царила Церера
И чтоб царила в полях Дева с луною в кудрях.
Феба кудрявого в шлем нарядить - он стал бы химерой.
Марсу-бойцу не под стать нежно на лире играть.
Царство и так, Купидон, велико твое, власть же могуча.
Иль, честолюбьем гоним, хочешь заняться иным?
Мало ль полей у тебя? Иль поля Геликонские лучше?
Значит, сам Аполлон не защищен от тебя?
Новая чуть началася страница строкою певучей,
Струны лиры моей петь ты заставил нежней.
Но для размера такого сюжеты еще мне не даны:
Нет ни юнош, ни дев - мой бесполезен напев.
Чуть я то пожалел, как вдруг Купидон из колчана
Вынул стрелы, увы! - горькие стрелы любви.
Лук дугой изогнув, он нанес неизбежные раны,
Мне прибавил: "Поэт! Вот тебе песни сюжет!"
Горе мне! сыпет Амур разящими верно стрелами,
Сердце мое горит, в нем Купидон лишь царит.
Так, с шести начиная, пятью я кончаю стопами,
А героический строй, - битвы и войны - долой!
Миртом прибрежным обвей чело, златокудрая Муза,
Песню в одиннадцать стоп новым размером сложи.
Перев. В. Щербаненко

* * *
(I, 2)
Чем объясню я себе, что постель неудобною стала,
Что одеяло мое - будто совсем не мое?
Ночь вся, до самой зари, без сна для меня миновала,
Кости изныли, болят, в теле усталости яд.
Думаю, знал бы, наверно, когда бы влюблен был я снова.
Или коварный божок свил уж себе уголок
В сердце, пустив неизбежные стрелы без лишнего слова?
Чую бремя оков - лют ведь Амур и суров.
Сдаться мне? иль в борьбе лишь разжечь это новое пламя?
Легче бремя сносить, если податливым быть.
Очень часто видал я, гасли факелы сами,
А коль трясли посильней, вспыхивал свет их огней.
Больше быка того бьют, чем надо, во время паханья,
Если к ярму не привык, нехотя пашет и дик.
Также строптивых и буйных коней усмиряют уздою:
Меньший дает он отпор - чувствует меньше и шпор.
Так и Амур: к непокорным не знает пощады-участья;
Чуть ты о мире взмолил, станет он нежен и мил.
Да, признаюсь Амуру: попался опять в его власть я;
Ты победил. И с мольбой падаю ниц пред тобой.
Нет, не хочу я войны, а пощады прошу я скорее.
Слабого ты победил - много ли славы добыл?
Миртом чело увенчай, свяжи голубей вереницей,
А чтоб триумф был пышней, даст колесницу Арей,
Так в колеснице дареной, при кликах народа, надменный,
Станешь владыкой возниц, правящий стаею птиц.
Сзади шествие дев и юношей шествие пленных:
Трудной победой гордись, пышным триумфом кичись!
Сам я, плененный недавно и весь изнывая от муки.
Буду покорно идти, буду и цепи нести.
Здравый смысл позади, и за спину сплетены руки,
Честь позади и стыд - всё, что Амуру вредит.
Всё пред тобой затрепещет, и чернь закричит в исступленьи,
Руки подняв: "О, ликуй, о триумфатор, ликуй!"
Лесть с тобой рядом пойдет, да безумье и все заблужденья
Вечно привычной гурьбой в свите пойдут за тобой.
С помощью их ты богов и людей уловляешь сетями,
Кто б от тебя их отнял - голым тебя б увидал.
Мать, улыбаясь с вершины Олимпа, бросает горстями
Роз своих нежных запас, прямо в лицо то как раз.
Редкие камни на крыльях сверкают и меж волосами,
И, осиян красотой, едешь средь злата златой.
Тут, поскольку я знаю, поймаются многие сами,
Многих ты сам поразишь - ведь втихомолку шалишь.
Хочешь не хочешь, летят непрестанно любовные стрелы,
И коль вблизи поразят - вреден соседства их яд.
Вакх был таким, покоривши далекие Ганга пределы:
Там был триумф тигриц, здесь - стая резвая птиц.
Правда, мне место по праву в триумфе за колесницей:
Ты, признаюсь, победил. Даром не трать всё же сил,
Следуй примеру родимого Цезаря: в крепкой деснице
Цезарь великий несет всем покоренным оплот.
Перев. В. Щербаненко

* * *
(I, 3)
Скромны желанья мои: пусть та, что царицей мне стала,
Страсть мне в ответ подарит иль хоть любить разрешит.
Терпит лишь дева любовь, и желал я, должно быть, немало -
Лучше к Венере родной я обращуся с мольбой.
Знать ты не хочешь, кто служит так верно тебе год за годом?
Чья любовь лишь одной может пленить чистотой?
Если кичиться нельзя мне ни именем славным, ни родом -
Род неплохой, наконец: всадником был мой отец;
Если плуги без числа не взрывают огромных владений -
Скромно семья вся живет, ладит с приходом расход, -
Феб тогда, девять сестер и открывший вином наслажденье
Вместе с Амуром-плутом дело закончат венцом.
Твердая верность поможет моя тут и нрав голубицы,
Сердце простое и стыд, что на ланитах горит.
Я постоянен в любви, и немилы мне дев вереницы,
Ты лишь для всех моих дней будешь заботой моей.
Сколько Парки дадут, проживем мы с тобой неразлучно,
А коль умру, то одной смерть усладишь ты слезой.
Я героиней тебя возьму для поэмы прекрасной,
И как источник чиста будет ее красота.
Песни ведь славу создали для Ио, быком устрашенной,
Создали славу и той, птицей любимой речной,
И чрез моря Европе, на мнимом быке увезенной -
Дева дрожащей рукой рог охватила кривой.
В песне и ты со мной будешь всем миром воспета:
В звучной песне поэт связан с любовью своей.
Перев. В. Щербаненко

* * *
(I,5)
Жарко было в тот день, а время уж близилось к полдню.
Поразморило меня, и на постель я прилег.
Ставня одна лишь закрыта была, другая - открыта,
Так что была полутень в комнате, словно в лесу, -
Мягкий, мерцающий свет, как в час перед самым закатом
Иль когда ночь отошла, но не возник еще день.
Кстати такой полумрак для девушек скромного нрава,
В нем их опасливый стыд нужный находит приют.
Тут Коринна вошла в распоясанной легкой рубашке,
По белоснежным плечам пряди спадали волос.
В спальню входила такой, по преданию, Семирамида
Или Лайда, любовь знавшая многих мужей...
Легкую ткань я сорвал, хоть, тонкая, мало мешала, -
Скромница из-за нее всё же боролась со мной.
Только сражалась, как те, кто своей не желает победы,
Вскоре, себе изменив, другу сдалась без труда.
И показалась она пред взором моим обнаженной...
Мне в безупречной красе тело явилось ее.
Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
Как были груди полны - только б их страстно сжимать!
Как был гладок живот под ее совершенною грудью!
Стан так пышен и прям, юное крепко бедро!
Стоит ли перечислять?.. Всё было восторга достойно.
Тело нагое ее я к своему прижимал...
Прочее знает любой... Уснули усталые вместе...
О, проходили бы так чаще полудни мои!
Перев. С. Шервинский

* * *
(I,6)
Слушай, привратник, - увы! - позорной прикованный цепью!
Выдвинь засов, отвори эту упрямую дверь!
Многого я не прошу, проход лишь узенький сделай,
Чтобы я боком пролезть в полуоткрытую мог.
Я ведь от долгой любви исхудал, и это мне кстати, -
Вовсе я тоненьким стал, в щелку легко проскользну...
Учит любовь обходить дозор сторожей потихоньку
И без препятствий ведет легкие ноги мои.
Раньше боялся и я темноты, пустых привидений,
Я удивлялся, что в ночь храбро идет человек.
Мне усмехнулись в лицо Купидон и матерь Венера,
Молвили полушутя: "Станешь отважен и ты!"
Я полюбил - и уже ни призраков, реющих ночью,
Не опасаюсь, ни рук, жизни грозящих моей.
Нет, я боюсь лишь тебя и льщу лишь тебе, лежебока!
Молнию держишь в руках, можешь меня поразить.
Выгляни, дверь отомкни, - тогда ты увидишь, жестокий:
Стала уж мокрою дверь, столько я выплакал слез.
Вспомни: когда ты дрожал, без рубахи, бича ожидая,
Я ведь тебя защищал перед твоей госпожой.
Милость в тот памятный день заслужили тебе мои просьбы, -
Что же - о, низость! - ко мне нынче не милостив ты?
Долг благодарности мне возврати! Ты и хочешь и можешь, -
Время ночное бежит, - выдвинь у двери засов!
Выдвинь!.. Желаю тебе когда-нибудь сбросить оковы
И перестать наконец хлеб свой невольничий есть.
Нет, ты не слушаешь просьб... Ты сам из железа, привратник!..
Дверь на дубовых столбах окоченелой висит.
С крепким запором врата городам осажденным полезны, -
Но опасаться врагов надо ли в мирные дни?
Как ты поступишь с врагом, коль так влюбленного гонишь?
Время ночное бежит, - выдвинь у двери засов!
Я подошел без солдат, без оружья... один... но не вовсе:
Знай, что гневливый Амур рядом со мною стоит.
Если б я даже хотел, его отстранить я не в силах, -
Легче было бы мне с телом расстаться своим.
Стало быть, здесь один лишь Амур со мною, да легкий
Хмель в голове, да венок, сбившийся с мокрых кудрей.
Страшно ль оружье мое? Кто на битву со мною не выйдет?
Время ночное бежит, - выдвинь у двери засов!
Или ты дремлешь и сон, помеха влюбленным, кидает
На ветер речи мои, слух миновавшие твой?
Помню, в глубокую ночь, когда я, бывало, старался
Скрыться от взоров твоих, ты никогда не дремал...
Может быть, нынче с тобой и твоя почивает подруга? -
Ах! Насколько ж твой рок рока милей моего!
Мне бы удачу твою, - и готов я надеть твои цепи...
Время ночное бежит, - выдвинь у двери засов!
Или мне чудится?.. Дверь на своих вереях повернулась...
Дрогнули створы, и мне скрип их пророчит успех?..
Нет... Я ошибся... На дверь налетело дыхание ветра...
Горе мне! Как далеко ветер надежды унес!
Если еще ты, Борей, похищенье Орифии помнишь, -
О, появись и подуй, двери глухие взломай!
В Риме кругом тишина... Сверкая хрустальной росою,
Время ночное бежит, - выдвинь у двери засов!
Или с мечом и огнем, которым пылает мой факел,
Переступлю, не спросясь, этот надменный порог!
Ночь, любовь и вино терпенью не очень-то учат:
Ночи стыдливость чужда, Вакху с Амуром - боязнь.
Средства я все истощил, но тебя ни мольбы, ни угрозы
Всё же не тронули... Сам глуше ты двери глухой!
Нет, порог охранять подобает тебе не прекрасной
Женщины, - быть бы тебе сторожем мрачной тюрьмы!..
Вот уж денница встает и воздух смягчает морозный,
Бедных к обычным трудам вновь призывает петух.
Что ж, мой несчастный венок! С кудрей безрадостных сорван,
У неприютных дверей здесь до рассвета лежи!
Тут на пороге тебя госпожа поутру заметит, -
Будешь свидетелем ты, как я провел эту ночь...
Ладно, привратник, прощай!.. Тебе бы терпеть мои муки!
Соня, любовника в дом не пропустивший, - прощай!
Будьте здоровы и вы, порог, столбы и затворы
Крепкие, - сами рабы хуже цепного раба!
Перев. С. Шервинский

* * *
(I, 8)
Есть такая одна... Узнать кто хочет про сводню, -
Слушай: Дипсадой ее, старую сводню, зовут.
Имя под стать: никогда еще трезвой ей не случалось
Встретить Мемнонову мать на розоцветных конях.
Магию знает она, заклинанья восточные знает,
Может к истоку погнать быстрых течение рек.
Ведает свойства и трав и льна на стволе веретенном,
Действие ведомо ей слизи влюбленных кобыл.
Вмиг по желанью ее покрывается тучами небо,
Вмиг по желанью ее день лучезарен опять.
Видел я, верьте иль нет, как звезды кровь источали,
Видел я, как у луны кровью алело лицо.
Подозреваю, во тьме по ночам она реет живая,
В перьях тогда, как у птиц, старое тело карги.
Подозреваю еще - да и ходит молва, - что двоятся
Оба зрачка у нее и выпускают огонь.
Дедов из древних могил и прадедов вызвать умеет,
Твердую почву и ту долгим заклятьем дробит...
Цель у развратной карги - порочить законные браки, -
Подлинно, красноречив этот зловредный язык!
Стал я коварных речей случайным свидетелем. Вот как
Увещевала она (был я за дверью двойной):
"Знаешь, мой свет, ты вечор молодого прельстила счастливца,
Он от лица твоего взоров не мог оторвать!
Да и кого не прельстишь? Красой никому не уступишь.
Только беда: красоте нужен достойный убор.
Сколь ты прекрасна собой, будь столь же удачлива в жизни:
Станешь богата - и мне бедной тогда не бывать.
Раньше вредила тебе звезда враждебная Марса:
Марс отошел, - на тебя стала Венера глядеть.
Счастье богиня сулит: смотри-ка, богатый любовник
Жаждет тебя и узнать хочет все нужды твои.
Да и лицом он таков, что с тобою, пожалуй, сравнится,
И не торгуй он тебя, надо б его торговать..."
Та покраснела. "Идет к белизне твоей стыд. Но на пользу
Стыд лишь притворный, поверь: а настоящий - во вред.
Если ты книзу глядишь, потупив невинные глазки,
Думать при этом должна, сколько предложат тебе.
Может быть, в Татиев век грязнухи - сабинские бабы
Не захотели б себя многим мужьям отдавать...
Марс, однако, теперь вдохновляет иные народы, -
Только Венера одна в Граде Энея царит.
Смело, красотки! Чиста лишь та, которой не ищут;
Кто попроворней умом, ищет добычи сама.
Ну-ка, морщинки сгони, расправь нахмуренный лобик, -
Ах, на морщины не раз нам приходилось пенять...
Юных своих женихов стрельбой Пенелопа пытала:
Мощь их доказывал лук, - был он из рога, смекни!..
Прочь незаметно бежит, ускользает летучее время, -
Так убегает река, быстрые воды неся...
Медь лишь в работе блестит, и платье хорошее - носят,
Скоро заброшенный дом станет от плесени сер.
Полно скупиться, поверь: красота без друга хиреет...
Только один-то не впрок... да маловато и двух...
Если их много, доход верней... Да и зависти меньше:
Волк добычи искать любит в обширных стадах.
Вот, например, твой поэт: что дарит тебе, кроме новых
Песен? Его капитал можешь ты только... прочесть!
Бог поэтов и тот знаменит золотым одеяньем,
И золотая звенит лира в бессмертной руке.
Знай: тороватый дружок великого больше Гомера!
В этом уж ты мне поверь: славное дело - дарить.
Не презирай и того, кто выкупил волю за деньги:
Знак меловой на ногах - это еще не позор.
Не обольщайся, мой свет, и пышностью древнего рода:
Если ты беден, с собой предков своих уноси!
Что ж? Коль мужчина красив, так потребует ночи бесплатной?
Пусть у дружка своего выпросит денег сперва!
Платы проси небольшой, пока расставляешь ты сети, -
Чтоб не удрал. А поймав, смело себе подчиняй.
Можешь разыгрывать страсть: обманешь его - и отлично.
Но одного берегись: даром не дать бы любви!
В ночи отказывай им почаще, на боль головную
Иль на иное на что, хоть на Изиду, сошлись.
Изредка всё ж допускай, - не вошло бы терпенье в привычку:
Частый отказ от любви может ослабить ее.
Будь твоя дверь к просящим глуха, но открыта - дающим.
Пусть несчастливца слова слышит допущенный друг.
А разобидев, сама рассердись на того, кто обижен,
Чтобы обида его вмиг растворилась в твоей.
Но никогда на него сама ты не гневайся долго:
Слишком затянутый гнев может вражду породить.
Плакать по мере нужды научись, да как следует плакать,
Так, чтобы щеки твои мокрыми стали от слез.
Если ты вводишь в обман, не бойся не сдерживать клятвы:
Волей Венеры Олимп к бедным обманутым глух.
Кстати, раба приспособь, заведи половчее служанку,
Пусть подскажут ему, что покупать для тебя.
Перепадет тут и им. У многих просить понемножку -
Значит по колосу скирд мало-помалу собрать.
Сестры, кормилица, мать - пускай влюбленного чистят:
Быстро добыча растет, если рука не одна.
Л коли поводов нет потребовать прямо подарка,
Так на рожденье свое хоть пирогом намекни.
Да чтоб покоя не знал, чтоб были соперники, помни!
Если не будет борьбы, плохо пойдет и любовь.
Пусть по спальне твоей другого он чует мужчину
И - сладострастия знак - видит на шейке подтек.
А особливо пускай примечает подарки другого...
Коль не принес ничего, лавки напомни Святой...
Вытянув много, скажи, чтоб он не вконец разорялся.
В долг попроси, но лишь с тем, чтоб никогда не отдать.
Лживою речью скрывай свои мысли, губи его лаской:
Самый зловредный яд можно в меду затаить.
Если ты выполнишь всё, что по долгому опыту знаю,
И коли ветер моих не поразвеет речей,
Будешь мне счастья желать, а умру - так будешь молиться,
Чтоб не давила земля старые кости мои".
Речь продолжалась, но вдруг я собственной тенью был выдан.
В эту минуту едва руки я мог удержать,
Чтобы не вырвать волос седых и этих от пьянства
Вечно слезящихся глаз, не расцарапать ей щек!
Боги тебе да пошлют бездомную жалкую старость,
Ряд продолжительных зим, жажду везде и всегда!
Перев. С. Шервинский

* * *
(I, 9)
Каждый любовник - солдат, и есть у Амура свой лагерь:
Мне, о Аттик, поверь - каждый любовник солдат.
Для войны и любви одинаковый возраст подходит:
Стыдно служить старику, стыдно любить старику.
Те года, что для службы военной вожди назначают,
Требует также она, милая дева твоя.
Бодрствуют оба - и тот и другой на земле почивают:
Этот вход к госпоже, тот к полководцу хранит.
Служба солдата - походы. Отправь ты девицу подальше,
Вслед за ней без конца будет любовник спешить:
Он на горы крутые пойдет и в разлив через реки,
И по сугробам снегов будет за нею идти.
И, собирался в море, не будет ссылаться на эвры,
И созвездий искать в небе не будет тогда.
Только солдат да любовник выносят хладные ночи
И потоки дождя вместе со снегом густым.
Смотрит один за врагом, лазутчиком будучи послан;
Очи не сводит другой: это - соперник его.
Тот города осаждает, а этот двери подруги;
Ломит ворота один, в двери стучится другой.
Часто служило на пользу напасть на врага, когда спит он,
И безоружных людей сильной рукой избивать.
Так суровые орды погибли фракийского Реза,
И не стало коней, отнятых смелой рукой.
Сон мужей любовникам также на пользу бывает,
И для сонливых врагов много оружья у них.
Через стражей отряды пройти и умело, и ловко
Как искусен солдат, так и любовник всегда.
Марс, как Венера, сомнителен; и побежденные часто
Снова встают, а те, что побеждали, лежат.
Значит, оставь называть любовное чувство ты праздным:
Свойственно чувство любви и энергичным мужам.
Страстью горит Ахиллес, лишившись Бризовой дщери:
Пусть сокрушают сыны Трои аргивян добро.
Гектор в битву ходил после сладостных ласк Андромахи,
И на главе у него шлем был женою надет.
Даже ты, о Атрид, прельстился дщерью Приама:
Как у менады, у ней были красивы власы.
Также и Марс, попавшись, узнал художника сети:
Там, на небе, рассказ этот известнее всех.
Я и сам был вял и для отдыха нежного создан:
Ложе и тихая жизнь сердце смягчили мое;
Но кручина по деве прогнала безумную леность
И приказала служить в лагере строгом ее.
Вот и подвижным я стал, и войны ночные ведущим.
Кто от лени бежит, пусть тот полюбит скорей.
Перев. С. Вельский

* * *
(I, 11)
Пряди спутанных кос расчесать и убрать мастерица,
Ты не служанка, Напе, ты - наш испытанный друг.
В тайной службе ночной устроить умеешь свиданье
И хитроумно подать тонкий условленный знак.
Было не раз, что ко мне прийти ты склоняла Коринну;
Верная, в трудный час мне помогла ты не раз!
Эти исчерченные дощечки возьми и скорее,
Всех помех избежав, их передай госпоже.
Жилы твои - не кремень, у тебя не железное сердце,
Я излишней в тебе не примечал простоты;
Может быть, стрелы любви испытала и ты. Так почти же
Знамя, которому ты служишь со мной наравне.
Спросит: "Как я живу?" "Надеждой на ночь", - ты ответишь.
Прочее скажет воск, льстивой послушен руке.
Я говорю, а время бежит. Передай же дощечки
Ей на свободе - и пусть сразу прочтет их она.
Ты ж за глазами ее проследи, за лбом, за бровями -
И без слов по лицу можно судьбу разгадать.
Ей вели, как прочтет, ответ написать - и не краткий:
Мне противен на вид праздный лоснящийся воск!
Строки пусть выводит тесней, тогда задержу я
Глаз на самом краю у недописанных букв.
Впрочем, пальцы зачем утруждать, на стилет нажимая?
Пусть на дощечке одно значится слово: "Приди!"
Лавром немедленно я обовью победные письма
И, как жертвенный дар, в храм Венеры сложу -
С надписью: "Верных послов Назон посвящает Венере.
Были недавно они грубой кленовой доской".
Перев. Н. Вольпин

* * *
(I, 12)
Плачьте со мной, друзья! Печальный ответ получил я -
На безотрадной доске значится: "Нынче нельзя".
Видно, приметы не лгут: выходя, у порога споткнулась
И задержалась в дверях с письмами теми Напе.
Если вторично пошлют, потрудись шагать осторожней
Через порог: поднимай ногу - не пьяная ж ты...
Прочь, упрямые доски, прочь! Вы - костер погребальный!
Прочь, непотребный воск, мне возвестивший отказ!
Верно, собран ты был с цветков долговязой цикуты
Под омерзительный мед злой корсиканской пчелой,
Рдеешь ты, будто насквозь пропитанный краской; на деле ж
Это не киноварь, нет - кровь напоила тебя!
В прахе дорог валяйтесь вы, доски, и пусть ненароком
В щепья раздавит вас медленный груз колеса!
Кто вас пустил в обиход, отделал - того уличаю,
Он из клена вас резал нечистой рукой!
Этот клен приманил повеситься самоубийцу,
Этот клен палачу дал для распятья кресты,
Хриплых филинов он приютил под недоброю сенью,
Яйца на нем несли коршуниха и сова.
Я же, безумный, нашу любовь тем доскам доверил,
Дал им слова любви пересказать госпоже!
Им бы вызов на суд нести, чтоб голосом резким
Длинный, путаный текст хмурый законник читал.
Им бы лежать меж таблиц дневника, в котором, тоскуя,
Счет ведет скупец не сбереженной казне.
Вижу, двойственны вы, как двойственно ваше названье -
Самое это число не предвещало добра.
Что я в сердцах на вас призову? Чтоб лютая старость
Сгрызла вас, чтобы воск белым от плесени стал!
Перев. Н. Вольпин

* * *
(I, 15)
Зависть! Укоры ты шлешь за года, проведенные в лени,
Вымыслом праздной души песни поэта зовешь.
Полно подобно отцам говорить, что могучему мужу
Славу и честь обрести лишь в награжденьях дано.
Многоречивых законов не стал изучать я, мой голос
В целях защиты не мог форум глухой оглашать.
Всё преходяще, к чему ты стремишься, но славу навеки
Жажду себе заслужить, в мире оставить себя.
Имя Гомера в веках Тенедос сберегает и Ида,
Жив он, доколе волну к морю несет Симоис.
Славен Аскрей, пока в садах наливаются лозы
Или покуда серпом режут колосья в полях.
Будут всегда распевать на земле Каллимаховы песни,
Духом поэт не высок, но мастерством знаменит.
В пышных котурнах Софокл не забудется вечно в потомстве.
С солнцем, с луной заодно путь свой свершает Арат.
Плутни рабов представляя, родителей грозных иль сводню,
С ними прелестниц своих миру оставил Менандр.
Акция стих окрыленный и Энний, певец простодушный,
Также в грядущих веках славу свою сохранят.
Первый корабль аргонавтов Варрон описал, о Язоне
Нам рассказал, как добыл он золотое руно.
В день лишь, когда суждено вселенной навеки померкнуть,
Гордый Лукреция стих больше не станет звучать.
Будут Титира читать и битвы Энея не смолкнут,
Сколько б наш Рим ни стоял средь побежденной страны.
Там, где стрелы и факел в руках Купидона пребудут,
Будет читаем всегда тонкий писатель Тибулл.
Галлу восход и закат бессмертную славу подарят,
Громкой хвалой наградят и Ликориду его.
Помни, рассыплются камни, железо у плуга сотрется,
Смерть всех живущих сразит, песни пребудут вовек.
Чтут их высоко цари, им подчас и триумфы покорны,
Таг им приносит дары - злато своих берегов.
Вздорным поступкам дивится толпа, мне же кубок подносит,
Полный кастальской струей, златоволосый Лиэй.
Пусть овевают чело мне зыбкие нежные мирты,
Пусть прочитает меня знающий горе любви, -
Зависть присуща живым, лишь смерть от нее избавляет.
Каждый, почив, обретет славу по мере заслуг.
Пусть, когда и со мной догоревшее пламя погаснет,
Я не исчезну: векам лучшую часть сохраню.
Перев. В. Любин

* * *
(II, 4)
Я никогда б не посмел защищать развращенные нравы,
Ради пороков своих лживым оружьем бряцать.
Я признаюсь - коли нам признанье проступков на пользу, -
Все я безумства готов, все свои вины раскрыть.
Я ненавижу порок... но сам ненавистного жажду.
Ах, как нести тяжело то, что желал бы свалить!
Нет, себя побороть ни сил не хватает, ни воли...
Так и кидает меня, словно корабль на волнах!..
Определенного нет, что любовь бы мою возбуждало,
Поводов сотни - и вот я постоянно влюблен!
Стоит глаза опустить какой-нибудь женщине скромно, -
Я уже весь запылал, видя стыдливость ее.
Если другая смела, так, значит, она не простушка, -
Будет, наверно, резва в мягкой постели она.
Встретится ль строгая мне, наподобье суровых сабинок, -
Думаю: хочет любви, только скрывает - горда!
Коль образованна ты, так нравишься мне воспитаньем;
Не учена ничему - так простотою мила.
И Каллимаха стихи для иной пред моими топорны, -
Нравятся, значит, мои, - нравится мне и она.
Та же и песни мои, и меня, стихотворца, порочит, -
Хоть и порочит, хочу ей запрокинуть бедро.
Эта походкой пленит, а эта пряма, неподвижна, -
Гибкою станет она, ласку мужскую познав.
Сладко иная поет, и льется легко ее голос, -
Хочется мне поцелуй и у певицы сорвать.
Эта умелым перстом пробегает по жалобным струнам, -
Можно ли не полюбить этих искуснейших рук?
Эта в движенье пленит, разводит размеренно руки,
Мягко умеет и в такт юное тело сгибать.
Что обо мне говорить - я пылаю от всякой причины, -
Тут Ипполита возьми: станет Приапом и он.
Ты меня ростом пленишь: героиням древним подобна, -
Длинная, можешь собой целое ложе занять
Эта желанна мне тем, что мала: прельстительны обе.
Рослая, низкая - все будят желанья мои.
Эта - не прибрана? Что ж, нарядившись, прекраснее станет.
Та разодета: вполне может себя показать.
Белая нравится мне, золотистая нравится кожа;
Смуглой Венерой и той я увлекаюсь подчас.
Темных ли пряди кудрей к белоснежной шее прильнули:
Славою Леды была черных волос красота.
Светлы они? - но шафраном кудрей Аврора прельщает...
В мифах всегда для меня нужный найдется пример.
Юный я возраст ценю, но тронут и более зрелым:
Эта красою милей, та подкупает умом...
Словом, какую ни взять из женщин, хвалимых в столице,
Все привлекают меня, всех я добиться хочу!
Перев. С. Шервинский

ВСТРЕЧА С МУЗАМИ
(III, 1)
Старый нерубленый бор стоит уже долгие годы.
Верно, неведомый бог в дебрях таится лесных.
Каплет священный родник в глубине, в сталактитовом гроте,
И отовсюду звучит нежное пение птиц.
Помню, по тропам глухим я бродил под нависшей листвою,
К музе взывая: труду верной приспешницей быть.
Вижу, Элегия вдруг мне навстречу в прическе душистой.
Будто нога у нее чуть подлиннее другой.
Что за осанка, покров тончайший, в очах упоенье.
Стоп хромоту прикрывал этот изящный наряд.
Шагом стремительным вслед выступала Трагедия в гневе:
Буря волос над челом, волоком плащ по земле.
Левой рукою она помавала царственным скиптром.
Ноги лидийский котурн ей до колен обвивал.
"Скоро ль наступит конец твоим бредням любовным? - спросила.
О стихотворство твое, негой плененный поэт!
Твой легкомысленный вздор у пьянчуг на губах за попойкой,
Все перекрестки полны этих беспутных стихов.
Часто прохожий перстом на тебя, на творца, указует:
"Вот он, кого укусил в бешенство впавший Амур".
Сказкой города стал, иль не чувствуешь славы бесславной
Вольных проделок своих, влитых в озвученный стих?
Время приспело тебе с тяжким тирсом ступать по подмосткам.
Вдоволь ты медлил. Пора труд величавый начать:
Подвиги храбрых воспой. Содержанье - узда дарованью.
"Вот оно, поприще, вот где развернусь я", - скажи.
Шалости музы твоей предназначены нежному полу,
Девушкам. Ходкий товар для молодежи стихи.
Римской Трагедией ты возвеличь мое имя сегодня.
Строгость законов моих дух твой способен принять".
Так изрекла и главой, на узорчатых стоя котурнах,
Пышно и царственно мне трижды кивнула она.
С легкой усмешкой, скосив глаза, в ответ ей другая
(Был ли в правой руке миртовый прут, не скажу):
"Что укоряешь меня, Вдохновенная, тяжко словами?
Иль неразлучен с тобой этот карающий тон?
Неравностопными ты двустрочьями вдруг овладела:
И в поединке со мной бьешься моим же стихом.
До песнопений твоих моим песенкам не дотянуться:
Ты - величавый портал, я - неприметная дверь.
Да, я легка, и, как я, Купидон, мой воспитанник, легок.
И содержанье мое, впрочем, не глубже меня.
Всё же заслуги мои посильнее твоих: не смогла бы
Многого ты претерпеть, бровью не дрогнув, как я.
Грубой была б без меня мать любовной забавы по хватке:
Ловкой наперсницей я этой богине служу.
Дверь, которую ты не откроешь тяжелым котурном,
Мягко уступит моей вкрадчиво нежной стопе.
Под руководством моим научилась Коринна, обманом
Стража опутав, порог одолевать и засов,
В тунике вольной рывком соскальзывать с теплой постели
И обнаженной ногой красться бесшумно в ночи.
Помню, бывало, не раз я на двери висела прибитой
Днем, не боясь, что прочтет мимо идущий народ,
Даже однажды, когда отлучился сторож суровый,
Вдруг у служанки послом скрылась за пазухой я.
Раз в день рожденья меня ты в подарок послал. Но рабыня
Выдала: варварство! я - долго тонула в воде.
Первый счастливый посев твоей мысли не я ли растила?
Мне ты обязан, что льнет милая ныне к тебе".
Кончила. Я приступил - заклинаю и ту и другую:
Пусть от обеих текут в робкие уши слова.
"Ты - меня скиптром своим и высоким котурном возносишь:
Вот уж возвышенный звук рвется согласно из уст.
Ты - моей смертной любви даешь бессмертное имя:
Не покидай же! стиху длинному краткий придай.
Малое время, чуть-чуть, предоставь мне, Трагедия, сжалься:
Труд твой - на веки веков. Ей же я мил - на часок".
Сжалилась. Отпуск дала. "Торопитесь, Амуры. Не долог
Срок. За спиной у меня важное дело стоит".
Перев. Я. Голосовкера

* * *
(II, 16)
Вот я в Сульмоне живу, третьем округе края пелигнов.
Округ, богатый водой, хоть невелик, но здоров.
Пусть себе солнца лучи накаляют накаляют землю до трещин,
Пусть Икарийского пса злобная блещет звезда, -
Вод проточных струи орошают пашни пелигнов;
Тучная почва рыхла, буйные травы в лугах.
Здесь изобильны хлеба, виноград еще изобильней,
А на участках иных есть и Паллады плоды.
Здесь зелена мурава везде, где ручьи протекают,
Тенью покров травяной влажную землю одел.
Нет лишь огня моего... Нет, я в выраженье ошибся:
Нет лишь причины огня, самое ж пламя при мне.
Если бы я поселен меж Кастором был и Поллуксом,
И в небесах без тебя не захотел бы я жить!
Будь же земля тяжела, будь вечный сон беспокоен
Для взбороздивших весь мир множеством длинных дорог!
За молодыми людьми хоть велели бы следовать девам,
Если уж мир бороздить множеством длинных дорог...
Я же, когда бы пришлось мне мерзнуть и в ветреных Альпах,
Путь свой легким бы счел, будь я вдвоем с госпожой.
С милой вдвоем переплыть я решился б ливийские Сирты
И переменчивым дать Нотам мой парус нести.
Нет, ни чудовищ морских, под девичьим лающих лоном,
Не устрашился б, ни вас, скалы Малей кривой!
Даже Харибды самой, что, насытясь судов потопленьем,
Воду извергнув, опять пастью вбирает пустой.
Если же сила ветров самого одолеет Нептуна
И благосклонных ко мне воды богов унесут,
На плечи мне положи свои белоснежные руки, -
Я без труда поплыву с легкою ношей своей.
Юный любовник Геро доплывал к ней по морю часто...
Мог и в тот раз переплыть... только темна была ночь.
Но без тебя... Пускай виноградом обильные земли
Здесь окружают меня, поле потоки поят,
Гонит в канавы к себе земледелец послушные воды,
Свежий пускай ветерок волосы нежит дерев, -
Славить я всё ж не хочу целебного края пелигнов,
Сёл - достоянья отцов, - места, где я родился.
Скифов прославлю скорей, дикарей киликийских, британов,
Скалы, что стали красны, кровь Прометея впитав...
Вяз полюбит лозу, - и лоза не отстанет от вяза...
Я же томлюсь почему от госпожи вдалеке?
Вспомни, не ты ли клялась мне спутницей быть неизменной,
Мной и глазами клялась, звездами жизни моей?
Вижу, девичьи слова облетающим листьям подобны, -
Ветер их злобный несет, мчит, убегая, волна...
Нет, если ты обо мне сохранила хоть долю заботы,
Так к обещаньям твоим дело добавить пора.
Ждет колесница, спеши! Горячие рвут иноходцы.
Между развившихся грив вожжи сама натяни!
Вы же у ней на пути принизьтесь, надменные горы, -
В ваших долинах кривых легок да будет ей путь!
Перев. С. Шервинский

* * *
(III, 3)
Можно ли верить в богов? Поклявшись, она изменила;
И остается меж тем той же, что прежде была.
Так же, как прежде, ее волоса и роскошны, и длинны,
Хоть оскорбила она святость великих богов.
Прежде сквозь белую кожу просвечивал яркий румянец;
Тот же румянец у ней на белоснежном лице.
Ножкой могла похвалиться, - по прежнему ножка изящна;
Стройной, высокой была, - так же осталась стройна.
Так же, как прежде, живые глаза, будто звезды, сияют;
Ими, коварная, мне часто ты прежде лгала!
Что же? Неужели женщинам боги готовы позволить
Клятвы всегда нарушать? и красота сама - бог?
Как-то недавно глазами своими и вместе моими,
Помню, она поклялась - и заболели мои.
Боги, скажите: когда безнаказанно лгать она может,
Я-то наказан за что за преступленье ее?
Не был вам срам, что Кефеевой дочери вы присудили
Смерть оттого, что ее мать столь прекрасна была?
Вам не довольно, что ваше свидетельство было напрасно,
Что осмеяла она вместе с богами меня?
Или ее преступленья моей искупаются казнью,
И не обманщик, а я, тот, кто обманут, казнюсь?
Значит: иль бог только имя; тогда понапрасну страшится
И в суеверии чтит бога нелепый народ.
Или же если есть бог, то влюблен он в хорошеньких женщин,
И чересчур уже им много он власти дает.
Нам ведь, мужчинам, оружьем губительным Марс угрожает;
Нас и Паллада разит непобедимым копьем;
Гибкий свой лук Аполлон против нас же, мужчин, напрягает;
Молнией с горных небес гневный Юпитер разит.
Женщин же слабых казнить оскорбленные боги не смеют
И опасаются тех, кто не боится богов.
Право, к чему воскурять пред богами священные смолы?
Стало быть, надо и нам более твердыми быть,
Если Юпитер свои поражает и рощи, и храмы,
А запрещает огню клятвопреступниц разить,
Хоть заслужили они? А когда-то Семелу сожег он
Только за то, что она слишком любила его.
Если б она удалилась с его приближеньем, для Вакха
Не был бы должен отец матери бремя нести.
Впрочем, что ж жалуюсь я, посылая ругательства небу?
Боги имеют глаза, сердце имеют они.
Если бы сам я был богом, позволил бы ложною клятвой
Женщинам, сколько хотят, святость мою оскорблять.
Сам бы еще подтверждал, что они справедливо клянутся,
И не считался бы я богом суровым и злым,
Ты же, подруга, умеренней пользуйся милостью бога
И пожалей, наконец, эти больные глаза.
Перев. П. Краснов

* * *
(III, 2)
В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых, -
Нынче желаю побед тем, кого ты избрала.
Чтобы с тобой говорить, сидеть с тобою, пришел я, -
Чтобы могла ты узнать пыл, пробужденный тобой...
Ты на арену глядишь, а я на тебя: наблюдаем
Оба мы то, что хотим, сыты обоих глаза.
Счастлив возница, тобой предпочтенный, кто бы он ни был!
Значит, ему удалось вызвать вниманье твое.
Мне бы удачу его!.. Упряжку погнав из ограды,
Смело бы я отдался бурном бегу коней;
Спины бичом бы хлестал, тугие б натягивал вожжи;
Мчась, того и гляди осью бы мету задел!
Но, лишь тебя увидав, я бег замедлил бы тотчас,
И ослабевшие вмиг выпали б вожжи из рук...
Ах, и Пелопс едва не упал на ристании в Пизе
Лишь оттого, что узнал твой, Гипподамия, лик.
Всё же победу ему принесла благосклонность подруги, -
Пусть же победу и нам даст благосклонность подруг!..
Хочешь сбежать?.. О, сиди!.. В одном мы ряду и бок о бок...
Да, преимущества есть в правилах мест цирковых.
"Вы, направо от нас, над девушкой сжальтесь, соседка:
Ей нестерпимо, ведь вы вся на нее налегли!
Также и вы, позади, подберите немножечко ноги,
Полно вам спину ее твердым коленом давить!.."
Твой опустился подол и волочится по полу, - складки
Приподыми, а не то я их тебе подберу.
Ну и ревнивец подол! Скрывает прелестные ноги,
Видеть их хочет один... Ну и ревнивец подол!
Ноги такой красоты Меланион у Аталанты,
Бегом несущейся прочь, тронуть стремился рукой.
Ноги такие еще у Дианы в подобранном платье
Пишут, когда за зверьем, смелых смелее, бежит.
Их не видал, а горю... Что ж будет, когда их увижу?
Пламя питаешь огнем, в море вливаешь воды!
Судя по этим красам, представляю себе и другие,
Те, что от взоров таят тонкие ткани одежд...
Хочешь, пока на тебя ветерочком я легким повею,
Перед тобою махать веером стану? Иль нет?
Видно, в душе у меня, а вовсе не в воздухе, жарко:
Женской пленен я красой, грудь мою сушит любовь...
Мы говорим, а уж пыль у тебя оседает на платье.
Прочь, недостойная пыль! С белого тела сойди!..
Тише!.. Торжественный миг... Притаитесь теперь и молчите...
Рукоплещите! Пора! Вот он, - торжественный миг...
Шествие... Первой летит на раскинутых крыльях Победа.
К нам, о богиня! Ко мне! Дай мне в любви победить!
Кто почитатель морей, пускай рукоплещет Нептуну, -
Я равнодушен к воде, землю свою я люблю...
Марсу ты хлопай, боец! А я ненавижу оружье:
Предпочитаю я мир, - с миром приходит любовь.
Будь к прорицателям, Феб, благосклонен, к охотникам, Феба!
Рук же искусных привет ты, о Минерва, прими!
Ты, земледел, поклонись Церере и томному Вакху!
Всадник, кулачный боец, с вами Кастор и Поллукс!
Я же, Венера, тебе и мальчикам с луком их метким
Рукоплещу, я молю мне в моем в деле помочь.
Мысли моей госпожи измени: чтоб любить дозволяла...
Вижу: богиня сулит счастье кивком головы!
Ну же, прошу, обещай, подтверди обещанье богини, -
Будешь мне ты божеством, пусть уж Венера простит!
Всеми богами клянусь в торжественном шествии этом -
Будешь на все времена ты госпожою моей!..
Ноги свисают твои, - ты можешь, ежели хочешь,
На перекладинку здесь кончики их опереть...
Снова арена пуста... Начиная Великие игры,
Претор пустил четверни первым забегом вперед.
Вижу, кто избран тобой. О, пусть победит твой избранник!
Кажется, кони и те чуют желанья твои...
Горе! Как далеко по кругу он столб огибает!
Что ж ты наделал? Другой ближе прошел колесом!
Что ты наделал? Беда! Ты красавицы предал желанья...
Туже рукой натяни левые вожжи, молю!..
Неуча выбрали мы... Отзовите его, о квириты!
Дайте же знак поскорей, тогой махните ему!..
Вот... Отозвали... Боюсь, прическу собьют тебе тоги, -
Спрячься-ка лучше сюда, в складки одежды моей...
Но уж ворота опять распахнулись, и вновь из ограды
Ряд разноцветных возниц гонит ретивых коней.
Ну, победи хоть теперь, пронесись на свободном пространстве,
Чтобы ее и мои осуществились мольбы!..
Осуществились мольбы... госпожи... Мои же - напрасны...
Пальмы он ветвь получил, - мне ж предстоит добывать...
Ты улыбнулась, глазком кое-что обещая игриво...
Будет пока... Но потом и остальное мне дай!
Перев. С. Шервинский

* * *
(III, 15)
Нужен поэт не такой для тебя, о мать наслаждений,
В песнях, оконченных мной, - на рубеже я стою.
Всё, что я пел до сих пор, рожденный в полях Пелигонских,
Славу поэту даря, радости мне принесло.
Если же это ценить, почет подарили мне предки,
Не на дорогах войны всадником я наречен.
Мантуи слава - Вергилий, горда Катуллом Верона,
И в пелигонских речах станут меня прославлять.
Славится вечно народ, свободу в боях отстоявший
В те времена, когда Рим перед врагом трепетал.
Путник, завидев вдали Сульмон, окруженный волнами,
Малый отрезок земли, спрятанный в стенах его,
Молвит: "О город, ты мал, но славен великим поэтом!
Ты, что певца породил, имя свое сохранишь".
Юноша нежный и ты, Аматузия, матерь ребенка,
Вы раззолоченный стяг можете взять у меня.
С тирсом, разящим мощнее, Лией, пробеги ты, рогатый,
Мчаться на сильных конях должно ареной большой.
Нежные песни любви, веселые музы, прощайте,
Но по кончине моей долгие знайте века!
Перев. В. Любин

СНОВИДЕНЬЕ
(III, 5)
Ночь нависала, и сон мне смежил усталые веки.
Темные образы грез мой возмутили покой.
Видел я склоны холма, заросшие рощей дубовой
На солнцепеке, и птиц множество в гуще ветвей.
Вдаль от подножья в лучах уходили луга, зеленея.
Неторопливо журча, влагой поил их ручей,
Сам я под сенью дерев от палящего зноя укрылся:
Но и под сенью листвы зной нестерпимо томил.
Вдруг удивились глаза: меж цветов, корма выбирая,
Белая, белая вся медленно телка брела,
Белая, снега белей, упавшего ранней порошей
В пору, пока не успел снег обернуться водой,
Белая, как молоко парное, с шипящей пеной,
Только нацеженное - свежий овечий удой.
Был ее спутником бык, счастливый супруг-обладатель.
Оба на всходы травы грузно телами легли.
Мирно покоился бык; пережевывал жвачку лениво:
Корм поглощенный ему кормом вторично служил.
Дрема томила быка, расслабляя могучие мышцы,
И рогоносную он голову наземь склонил.
Тут на беду принесли по воздуху крылья ворону.
На зеленеющий дерн села каркунья болтать.
В белую телку она троекратно впивается клювом,
В самую грудь - и кругом белые клочья дождем.
Телка сомнений полна. Помедлив, быка покидает,
Но на груди у нее черная метка - пятно.
Пастбище видит вдали и быков травоядное стадо.
Вкусные травы быки жадно щипали, жуя.
К ним устремилась она, замешалась в могучее племя,
Требуя в дар от земли более сочной травы.
Так разгадай же мое наважденье ночное, гадатель:
Что мне виденье сулит, если правдиво оно?
Кончил я речь. И сказал толкователь ночных сновидений,
Темный рассказ мой в уме взвесив зерно за зерном:
"Зной, от которого ты под сенью лесной укрывался,
Но не укрылся вполне, - жар твоей жгучей любви.
Телка - подруга твоя. Белый цвет чистоте ее сроден.
Бык же - напарник-супруг, тот рогоносец - то ты.
Грудь, что ворона во сне проклевала, недоброе значит:
Старая сводня ввела в сладкий соблазн госпожу.
Если быка своего, помедлив, покинула телка:
Впредь холодна и пуста будет постель у тебя.
Кровоподтек на груди, как отметина черная срама, -
Знак, что измена в любви на душу ляжет пятном".
Смолк толкователь... Вся кровь от сердца отхлынула. Холод.
Дрожь. Потемнело в глазах. Ночь пред глазами стоит.
Перев. Я. Голосовкер