АЛЬБИЙ ТИБУЛЛ

Автор: 
Тибулл

ок. 50-19 до н. э.


ЭЛЕГИИ

Переводчик: 
Батюшков К.

ВСТУПЛЕНИЕ
(I, 10)
Кто первый изострил железный меч и стрелы?
Жестокий, он изгнал в безвестные пределы
Пир сладостный и в ад открыл обширный путь!
Но он виновен ли, что мы на ближних грудь
За золото, за прах железо устремляем,
А не чудовищей им диких поражаем?
Когда на пиршествах стоял сосуд святой
Из буковой коры меж утвари простой,
И стол был отягчен избытком сельских брашен,
Тогда не знали мы щитов и твердых башен,
И пастырь близ овец спокойно засыпал,
Тогда бы дни мои я радостьми считал,
Тогда б не чувствовал невольно трепетанья
При гласе бранных труб! О, тщетное мечтанье!
Я с Марсом на войне: быть может, лук тугой
Натянут на меня пернатою стрелой...
О боги, сей удар вы мимо пронесите,
Вы, лары отчески, от гибели спасите,
И вы, хранившие меня в тени своей,
В беспечности златой от колыбельных дней,
Не постыдитеся, что лик богов священный,
Иссеченный из пня и пылью покровенный,
В жилище праотцев уединен стоит!
Не знали смертные ни злобы, ни обид,
Ни клятв нарушенных, ни почестей, ни злата,
Когда священный лик домашнего пената
Еще скудельный был на пепелище их!
Он благодатен нам, когда из чаш простых
Мы учиним пред ним обильны возлиянья,
Иль на чело его, в знак мирного венчанья,
Возложим мы венки из миртов и лилей;
Он благодатен нам, сей мирный бог полей,
Когда на празднествах, в дни майские веселы,
С толпою чад своих оратай престарелый
Опресноки ему священны принесет,
А девы красные - из улья чистый мед.
Спасите ж вы меня, отеческие боги,
От копий, от мечей! Вам дар несу убогий -
Кошницу полную Церериных даров,
А в жертву - сей овен, краса моих лугов.
Я сам, увенчанный и в ризы облеченный,
Явлюсь на утрие пред ваш алтарь священный.
Пускай - скажу - в полях неистовый герой,
Обрызган кровию, выигрывает бой,
А мне - пусть благости сей буду я достоин! -
О подвигах своих расскажет древний воин,
Товарищ юности, и, сидя за столом,
Мне лагерь начертит веселых чаш вином,
Почто же вызывать нам смерть из царства тени
Когда в подземный дом везде равны ступени?
Она, как тать в ночи, невидимой стопой,
Но быстро гонится и всюду за тобой
И низведет тебя в те мрачные вертепы,
Где лает адский пес, где фурии свирепы
И кормчий в челноке на Стиксовых водах.
Там теней бледных полк толпится на брегах,
Власы обожжены и впалы их ланиты!..
Хвала, хвала тебе, оратай домовитый!
Твой вечереет век средь счастливой семьи;
Ты сам в тени дубрав пасешь стада свои;
Супругам между тем трапезу учреждает,
Для омовенья ног сосуды нагревает
С кристальною водой. О боги, если б я
Узрел еще мои родительски поля!
У светлого огня, с подругою младою,
Я б юность вспомянул за чашей круговою
И были, и дела давно протекших дней!
Сын неба, светлый Мир, ты сам среди полей
Вола дебелого ярмом отягощаешь,
Ты благодать свою на нивы проливаешь
И в отческий сосуд, наследие сынов,
Лиешь багряный сок из Вакховых даров!
В дни мира острый плуг и заступ вам священны,
А меч, кровавый меч и шлемы оперенны
Снедает ржавчина безмолвно на стенах.
Оратай из лесу там едет на волах
С женою и с детьми, вином развеселенный.
Дни мира, вы любви игривой драгоценны!
Под знаменем ее воюем с красотой.
Ты плачешь, Дивия! Но победитель твой,
Смотри, у ног твоих колена преклоняет.
Любовь коварная украдкой подступает,
И вот уж среди вас размолвивших сидит.
Пусть молния богов безщадно поразит
Того, кто красоту обидел на сраженье!
Но счастлив, если мог в минутном исступленьи
Венок на волосах каштановых измять
И пояс невзначай у девы развязать!
Счастлив, трикрат счастлив, когда твои угрозы
Исторгли из очей любви бесценны слезы!
А ты, взлелеянный меж копий и мечей,
Беги, кровавый Марс, от наших алтарей!
Перев. К. Батюшков, А Фёт


1. ДРУЖЕСКИЕ ПОСЛАНИЯ

Переводчик: 
Батюшков К.
Переводчик: 
Краснов П.
Переводчик: 
Остроумов Л.

МЕССАЛЕ
(I, 3)
Мессала, без меня ты мчишься по волнам
С орлами римскими к восточным берегам,
А я, в Феакии оставленный друзьями,
Их заклинаю всем - и дружбой, и богами,
Тибулла не забыть в далекой стороне!
Здесь Парка бледная конец готовит мне,
Здесь жизнь мою прервет безжалостной рукою...
Неумолимая, нет матери со мною!
Кто будет принимать мой пепел от костра?
Кто будет без тебя, о, милая сестра,
За гробом следовать в одежде погребальной
И миро изливать над урною печальной?
Нет друга моего, нет Делии со мной!
Она и в самый час разлуки роковой
Обряды тайные и чары совершала:
В священном ужасе бессмертных вопрошала,
И жребий счастливый нам отрок вынимал.
Что пользы от того? Час гибельный настал,
И снова Делия печальна и уныла,
Слезами полный взор невольно обратила
На дальний путь. Я сам, лишенный скорбью сил,
"Утешься" Делии сквозь слезы говорил,
"Утешься", и еще с невольным трепетаньем
Печальную лобзал последним лобызаньем.
Казалось, некий бог меня остановлял:
То ворон мне беду внезапно предвещал,
То в день, отцу богов Сатурну посвященный,
Я слышал гром глухой за рощей отдаленной.
О вы, которые умеете любить,
Страшитеся любовь разлукой прогневить!
Но, Делия, к чему Изиде приношенья,
Сии в ночи глухой протяжны песнопенья
И волхвованье жриц, и меди звучной стон?
К чему, о Делия, в безбрачном ложе сон
И очищения священною водою?
Всё тщетно, милая! Тибулла нет с тобою!
"Богиня грозная, спаси его от бед!"
И снова Делия мастики принесет,
Украсит дивный храм весенними цветами
И с распущенными по ветру волосами,
Как дева чистая, во ткань облечена,
Воссядет на помост: и звезды, и луна,
До восхождения румяныя Авроры,
Услышат глас ее и жриц фарийских хоры.
Отдай, богиня, мне родимые поля,
Отдай знакомый шум домашнего ручья,
Отдай мне Делию: и вам дары богаты
Я в жертву принесу, о лары и пенаты!
Зачем мы не живем в златые времена?
Тогда беспечные народов племена
Путей среди лесов и гор не пролагали
И ралом никогда полей не раздирали;
Тогда не мчалась ель на легких парусах,
Несома ветрами в лазоревых морях,
И кормчий не дерзал по хлябям разъяренным
С сидонским багрецом и с золотом бесценным,
На утлом корабле скитаться здесь и там;
Дебелый вол бродил свободно по лугам,
Топтал душистый злак и спал в тени зеленой,
Конь борзый не кропил узды кровавой пеной,
Не зрели на полях столбов и рубежей,
И кущи сельские стояли без дверей;
Мед капал из дубов янтарною слезою,
В сосуды молоко обильною струею
Лилося из сосцов, питающих овец.
О мирны пастыри, в невинности сердец
Беспечно жившие среди пустынь безмолвных!
При вас, на пагубу друзей единокровных,
На наковальне млат не исковал мечей,
И ратник не гремел оружьем средь полей.
О век Юпитеров, о времена несчастны!
Война, везде война, и глад, и мор ужасный,
Повсюду рыщет смерть - на суше, на водах!
Но ты, держащий гром и молнию в руках,
Будь мирному певцу Тибуллу благосклонен!
Ни словом, ни душой я не был вероломен;
Я с трепетом богов отчизны обожал,
И если мой конец безвременный настал,
Пусть камень обо мне прохожим возвещает:
"Тибулл, Мессалы друг, здесь с миром почивает".
Единственный мой бог и сердца властелин,
Я был твоим жрецом, Киприды милый сын!
До гроба я носил твои оковы нежны,
И ты, Амур, меня в жилища безмятежны,
В Элизий приведешь таинственной стезей,
Туда, где вечный май меж рощей и полей,
Где расцветает нард и киннамона лозы,
И воздух напоен благоуханьем розы.
Там слышно пенье птиц и шум биющих вод,
Там девы юные, сплетяся в хоровод,
Мелькают меж древес, как легки привиденья,
И тот, кого постиг, в минуту упоенья,
В объятиях любви неумолимый рок,
Тот носит на челе из свежих мирт венок.
А там, внутри земли, во пропастях ужасных,
Жилище вечное преступников несчастных,
Там реки пламенем сверкают по пескам,
Мегера страшная и Тизифона там.
С челом, опутанным шипящими змеями,
Бегут на дикий брег за бледными тенями.
Где скрыться? Адский пес лежит у медных врат,
Рыкает зев его... и рой теней назад!
Богами ввержены во пропасти бездонны,
Ужасный Энкелад и Тифий преогромный
Питает жадных птиц утробою своей.
Там хищный Иксион, окованный змией,
На быстром колесе вертится бесконечно,
Там в жажде пламенной Тантал бесчеловечной
Над хладною рекой сгорает и дрожит...
Всё тщетно! Вспять вода коварная бежит...
И черпают ее напрасно Данаиды,
Все жертвы вечные карающей Киприды.
Пусть там страдает тот, кто рушил наш покой
И разлучил меня, о Делия, с тобой!
Но ты, мне верная, друг милый и бесценный,
И в мирной хижине, от взоров сокровенной,
С наперсницей любви, с подругою твоей
На миг не покидай домашних алтарей!
При шуме зимних вьюг, под сенью безопасной
Подруга в темну ночь зажжет светильник ясный
И, тихо вретено кружа в руке своей,
Расскажет повести и были старых дней,
А ты, склоняя слух на сладки небылицы,
Забудешься, мой друг, и томные зеницы
Закроет тихий сон, и пряслице из рук
Падет... и у дверей предстанет твой супруг,
Как небом посланный внезапно добрый гений:
Беги навстречу мне, беги из мирной сени,
В прелестной наготе явись моим очам:
Власы развеяны небрежно по плечам,
Вся грудь лилейная и ноги обнаженны...
Когда ж Аврора нам, когда сей день блаженный
На розовых конях в блистаньи принесет,
И Делию Тибулл в восторге обоймет?
Перев. К. Батюшков

МЕССАЛЕ
(I, 1)
Пускай себе другой обширными полями
И светлым золотом богатство создает:
В нем роскошь вызовет боязнь перед врагами,
И он под звуки труб военных не заснет.
Я - бедный человек; живу я беззаботно,
Лишь бы горел огонь на очаге моем,
И сам я посажу рукой своей охотно
Плоды и виноград в имении своем.
И я не обманусь в надежде: получу я
Озерами вино и множество плодов,
Затем, что божество всегда, повсюду чту я -
В венках у алтарей и в статуях богов.
С молитвой приношу, как жертву, пред богами
Я самый лучший плод садов и нив моих:
Тебе, Церера, я в твоем повешу храме
Перед дверьми венок колосьев золотых;
В плодовые сады Приапа я поставлю,
Чтобы он сад от птиц косою охранял;
Вас, Лары, также я без дара не оставлю,
Хоть из богатого теперь я бедным стал.
Был жертвой за стада тогда телец тяжелый,
Теперь я приношу овечку только вам.
Я заколю ее среди толпы веселой,
Молящей: "Урожай пошлите, Лары, нам!"
Да, я теперь могу довольствоваться малым,
Охотно избежав далекого пути,
И летом дать могу покой костям усталым
И в рощу к ручейку от знойных дней уйти.
И не краснею я, что сам соху тащу я,
Что медленных волов я сам гоню бичом,
И что забытую овечку отношу я
Сам из полей своих, держа в объятьях, в дом.
О, волки и воры! У вас молю покоя
Для стада бедного: вредите богачам!
Здесь лью на жертвенник Палесе молоко я
И каждый год молюсь за пастуха богам.
Вы, боги, бедного даров не отвергайте
И кубков глиняных с вином не презирайте:
Их земледелец встарь одних изготовлял
И прежде всех вещей лепил и обжигал.
Я с дедом не стремлюсь богатствами сравниться:
И малой жатвою вполне доволен я,
Доволен, если сном могу я позабыться,
Хоть и была б вполне проста постель моя.
Как весело внимать холодных ветров вою
И, с милою своей обнявшись, отдыхать!
Под мерный звук дождя, осеннею порою
Идущего с небес, отрадно, сладко спать...
Пусть тот заслуженно свой век живет богато,
Кто может перенесть свирепость бурь и гроз.
Я ж взять бы не хотел ни жемчуга, ни злата
За капельку одну пролитых милой слез.
Мессала! Твой удел войной сражать народы,
Чтоб их богатствами чертог украсить свой.
В оковах милой я, забывши про походы,
Перед дверьми ее сижу теперь с мольбой.
Я не ищу похвал: я, Делия, с тобою,
И пусть меня весь свет ленивцем назовет.
Я одного хочу: слабеющей рукою
Обвить твой тонкий стан, как смерти час придет,
С тобой последнею расстаться, умирая,
И бросить на тебя мертвеющий мой взор...
Заплачешь, Делия, и, труп мой обнимая,
Его положишь ты, целуя, на костер.
Заплачешь: грудь твоя не скована кольчугой,
И сердце у тебя не камень, не кремень...
И с грустных похорон возлюбленного друга
Никто не отойдет, не плакав в этот день.
Не огорчай тогда моей печальной тени,
Не порти щек слезой, не рви своих волос...
Но рано умирать. Пока средь наслаждений
Я буду жить с тобой без горестей, без слез.
К нам старость подойдет, а с ней и смерть седая,
И поздно будет нам при седине любить.
Теперь пора любви, пока, стыда не зная,
Мы рады буйствовать и ссоры заводить.
Я в этом знаю толк. Вы, воины, идите,
Врагам позор и смерть, друзьям успех несите,
А я, довольствуясь вполне судьбой моей,
Здесь презрю нищету и презрю богачей.
Перев. П. Краснов

МЕССАЛЕ
(I, 7)
День этот так предрекли нам Парки, прядущие судьбы
(Нитей же их перервать даже богам не дано):
"В день этот явится тот, кто сразит племена аквитанов,
И пред отважным бойцом трепетный ляжет Атак".
Ныне свершилась судьба, и римские юноши видят
Цепи плененных вождей, новый встречая триумф.
Ты же, Мессала, с челом, увенчанным лавром победы,
Ты в колеснице летишь на белоснежных конях.
Так! Не без Марса ты славу стяжал: Пиренеев тарбельских
Знает об этом хребет, моря Сантонского брег,
Знает Арар, Гаронны поток и стремительный Родан,
Лигера чистая синь - рыжих карнутов страна.
Но воспою ли я Кидн, струящий неспешные воды,
Вьющий в песке, как змею, тихой лазури струю,
Или же Тавр ледяной, приют киликийцев косматых,
Спрятавший в оползни туч темя небесных вершин?
Я расскажу ли о том, как в Сирии и в Палестине
Голубь порхает святой, белый - по всем городам,
Или как смотрится Тир в моря с высоты своих башен -
Первый, кто древле дерзнул ветру доверить корабль,
Как в пламенеющий зной, когда Сириус землю терзает,
Нил благодатный несет вод своих летний разлив?
Нил-прародитель! Твои описать я сумею ль истоки,
Молвить, в каких рубежах ты укрываешь главу?
Лишь по щедротам твоим долины не требуют ливней,
Не вопиют о росе травы сухие к богам.
Вечную славу поют, тебя и Озириса славят
Варвары, свой вознося плач над мемфисским быком.
Первым Озирис был, кто сделал искусной рукою
Плуг и железом рассек нежное лоно земли,
Первым он семена рассыпал по девственным нивам
И с незнакомых дерев сочные снял он плоды.
Он научил нас к жердям подвязывать юные лозы
И непреклонным серпом кудри зеленые стричь;
Он же был первым, кто дал человеку сладчайший напиток,
Выжатый грубой пятой из виноградных кистей.
Сок этот нас научил, как голос возвысить до песни,
Также размеренный лад дал неискусным ногам;
Вакх земледельца живит, утомленного тяжкой работой,
Хмурому сердцу дает отпуск от вечных скорбей;
Вакх и несчастным рабам посылает покой долгожданный,
Хоть и звенят кандалы на изможденных ногах.
Нет у тебя ни скорбей, ни мрачной печали, Озирис,
Любишь ты гимны и хор, легкие игры любви,
Любишь богатство цветов и лоб, увенчанный хмелем,
Паллы шафранный покров, льющийся к нежным стопам,
Пурпура тирского ткань и сладостной флейты напевы,
Любишь и легкий ларец - тайных обрядов предмет.
К нам снизойди и Гения славь игрою и пляской,
Гения славь и виски чистым вином ороси:
Пусть благовонье струят блестящие волосы бога,
Пусть вязеницы цветов падают с плеч и с чела.
Дня сего Гений, приди: почту я тебя фимиамом,
Сладкий пирог испеку на мопсопийском меду.
Ты же потомство расти, Мессала! Оно да умножит
Подвиг отца, окружив почестью старость его.
Память дороги твоей не угаснет в земле Тускуланской,
Белая Альба ее в древних домах сбережет,
Ибо щедроты твои усыпали гравием крепким
Этот прославленный путь, в камень одели его.
Пахарь воздаст тебе честь, когда он из дальнего Рима
Ночью вернется домой, не повредив себе ног.
Гений рождения твой будь славен на многие лета,
Светел во веки веков, с каждым приходом светлей!
Перев. Л. Остроумов

КОРНУТУ
(II, 2)
Твой праздник наступил. В торжественном молчаньи
Вкруг жертвенника стал, - молитеся богам,
Да с благосклонностью приемлют возлиянья,
Да ниспошлют с небес покой и милость нам.
Вот здесь на алтаре пусть жгутся ароматы,
Дары восточных стран, Аравии богатой;
Пусть к небу ладана несется синий дым,
Чтоб добрый Гений к нам явился, вызван им.
Святые волосы душистыми цветами
Украсивши ему, их нардом обольем;
Пускай, насытившись священными хлебами,
И жажду утолит он жертвенным вином.
Пусть, о Корнут, твоим внимает он моленьям.
Не медли же, молись: услышит он тебя.
Я знаю: следуя божественным внушеньям,
Ты верную жену испросишь для себя.
Ты это предпочтешь и урожаям вечным,
И всем сокровищам индийских берегов,
Где море Красное в волненьи бесконечном
Несет за рядом ряд алеющих валов.
Мольбы исполнятся. О, если бы оковы
Из золота Амур веселый ваш принес,
Чтоб вас сковать навек, пока Хронос суровый
Не проведет морщин, не убелит волос.
И в старости твоей пускай все дни рожденья
В кругу твоих родных без горя пролетят;
Да будешь окружен в последние мгновенья
Вниманием детей и играми внучат.
Перев. П. Краснов


2. ЛЮБОВНЫЕ ЭЛЕГИИ

Переводчик: 
Голосовкер Я.
Переводчик: 
Богоявленский
Переводчик: 
Краснов П.
Переводчик: 
Остроумов Л.

ДЕЛИИ
(I, 2)
(ФРАГМЕНТ)
Лей - не жалей! Вином утоли мое новое горе.
Веки усталые мне, сон-победитель, сомкни.
Только б никто не будил под Вакховым грузом поникшей
Этой хмельной головы, этой печальной любви.
Люди кругом, - сторожат подругу любимую. Глухо
Замкнута дверь, и угрюм неумолимый засов.
Дверь, своенравная дверь, пусть дождь исхлещет нещадно,
Пусть громовержец тебя молнией в гневе разит.
Дверь, предо мною одним откройся, мольбам уступая.
Крюк, не греми, - я тайком, тихо тебя подниму.
Если безумный язык тебя клял - прости мне безумье:
Я на себя накликал эти проклятья. Взгляни,
Вспомни, не раз моему ты внимала молящему стону,
Вспомни, венками твои я украшал косяки.
Делия, робость отбрось, обмани неусыпную стражу,
Делия, дерзких в любви любит богиня страстей.
Как благосклонна она, когда юноша к милой стучится,
И отмыкает ему девушка хитрым ключом.
Учит богиня тайком соскальзывать с теплой постели,
Учит бесшумно ступать по полу умной ногой,
Учит при муже вести полузнаками переговоры,
Нежные речи прикрыв сетью незначащих слов.
Учит, - но только не тех, кто рабствует в робком безволье,
В страхе не смеет дрожа выбежать в темную ночь.
Разве, когда я брожу по городу в сумраке улиц,
В смутной тревоге, меня не охраняет любовь,
Оберегая от встреч роковых - от ножа мое тело
И от недоброй руки платье на теле моем?
Перев. Я. Голосовкер

* * *
(I,5)
Как я кичился, твердя: превосходно с разлукою справлюсь...
Как далеко от меня эта кичливость теперь.
Словно на ровном полу волчок, что рукою привычной
Бойкий крутит мальчуган ловким кнутом, я верчусь.
Жги же глупца и терзай, оборви неразумные речи,
Чтобы потом как-нибудь их повторить не посмел...
Только прости меня: всем - мимолетной взаимностью, ложем,
Страстным лобзаньем твоим - я заклинаю тебя.
Вспомни, я тот, кто тебя в дни, когда ты томилась болезнью,
Жаром молений моих к жизни вернул, - говорят.
Сам троекратно курил вкруг тебя очистительной серой,
Что у колдуньи пред тем чарами песен святил...
Сам хлопотал я о том, чтобы горестных снов предсказанья
Все от тебя отвести трижды священной мукой.
Сам я в повязке, таясь, в распоясанной тунике ночью
Тривии девять молитв в полной тиши совершил.
Всё совершил, но другой наслаждается ныне любовью:
В пользу свою обратил баловень счастья мольбы.
Глупый, - блаженную жизнь (о, только бы встала с постели!),
Воли богов не спросясь, начал себе рисовать.
Вот я вспахал, - а зерна всей уборкою Делии ведать,
В ясные дни на току обмолотить урожай,
Чан доглядеть, чтобы он до краев виноградом был полон,
Чтобы отжат был муст дочиста ловкой ногой,
Зорко глядеть за скотом... На коленях у доброй хозяйки
Будет рабыни сынок-говорунишка играть.
Пахарь - бога почтить за лозу виноградом сумеет:
Вязью колосьев - за хлеб, пышною жертвой - за скот.
Всё на руках у нее, на ее пусть всё попеченье, -
Сам я с охотой ничем быть в моем доме готов.
К нам мой Мессала зайдет, и Делия яблоков сладких
С яблонь отборных сортов чинно предложит ему...
Знатность героя почтив, пусть его угощает с усердьем,
Всё приготовит, сама вместо рабыни подаст.
Так я мечтал, а теперь благовонной страной аравийской
Эвр и полуденный Нот мчат те мечтанья мои...
Часто тревогу вином отогнать я старался от сердца...
Каждая капля вина горькой вскипела слезой.
Часто другую обняв, вот-вот насладиться готовый,
Милую вспомню, и в миг страсть погасает моя.
Дева, спеша удалиться, меня ругает заклятым, -
Горе и стыд! Говорит: "Знаю, чей здесь наговор",
Нет, наговор ни при чем, глазами и негой объятий,
Кольцами русых кудрей дева пленила меня.
Смело дельфина взнуздав, нереида Фетида к Пелею,
Моря красавица, встарь так к Фессалийцу плыла.
Что погубило меня? - Любовник-богач отыскался,
Да на несчастье мое хитрая сводня нашлась.
Мясо кровавое пусть пожирает, пусть мерзкие кубки,
Желчью налив до краев, ртом окровавленным пьет,
Вечно свой жребий кляня. Пусть Навье над нею кружится,
Бед прорицатель-сова с крыши гугукает вслед.
В муках от голода пусть, обезумев, трав на могилах
Ищет она и костей, брошенных волком степным.
Пусть с обнаженной спиной, улюлюкая, городом мчится:
Вслед из проулков за ней - свора взъерошенных псов!
Сбудется, бог подтвердит. Для влюбленного тоже есть боги...
Зло мстит Венера тому, кто без вины разлюбил.
Ах! Поскорее забудь наставления жадной колдуньи.
Знаю, - осилить дары каждую могут любовь.
Бедный с тобою всегда, всегда появляется первый,
Бедный всегда под рукой милой окажется вдруг...
Бедный и в гуще толпы надежный тебе провожатый,
Руку предложит и путь мигом проложит тебе.
Бедный и к тайным друзьям отвести потихоньку сумеет,
Сам с белоснежной ноги перевязь снять поспешит.
Горе! Напрасно тружусь; не на песни откроются двери.
Видно, приходится в них полною горстью стучать...
Ты же, минутный герой, берегись моих злоключений:
Быстро вращаясь, Судьбу легкое мчит колесо.
Некто недаром стоит перед дверью ее постоянно:
Глянет, заглянет - и прочь быстро как будто идет,
Сам же вернется тотчас, как будто бы мимо проходит,
Точь-в-точь, как прежде, и вдруг кашлять начнет у дверей.
Что воровская любовь замышляет, не знаю. Доколе
Челн твой на тихой воде, пользуйся днем и люби.
Перев. Богоявленский

* * *
(II, 4)
Рабство себе я предвижу, а с ним и владычицу сердца...
Вольности предков моих должен я молвить: прости!
Тягостна эта неволя: я крепкими узами связан,
И не снимает Эрот тяжких оков ни на миг.
И окажу ли услугу, проступок свершу ли - увы мне!
Жгут меня, ах! Убери факел, жестокая, прочь.
О, чтобы только не чувствовать этой мучительной боли,
Как бы хотел я лежать камнем на снежных горах,
Или скалою стоять на пути свирепеющих ветров,
Чтоб ударяли в меня бурные волны морей...
Тягостны дни мои ныне и тягостны тени ночные:
Горькие жизни часы желчью напитаны все.
Не помогают элегии, ни Аполлон-стихотворец:
Денег, лишь денег она требует жадной рукой.
Прочь уходите, музы: влюбленному вы бесполезны,
Я же вас чту не затем, чтобы войну воспевать,
Или описывать солнца пути и куда убегает,
Путь окончив, луна, вспять обращая коней.
Требую я от элегий свободного доступа к милой:
Музы, идите назад, если бессильны стихи.
Должен подарки я ей добывать грабежом и убийством,
Чтоб не валяться в слезах пред запертыми дверьми.
Или же мне похищать приношенья из храмов священных?
Но, оскорбляя богов, должно с Венеры начать:
Жадную деву она мне, мысли дурные внушает,
Эта богиня, - так пусть страждет от дерзостных рук.
О, да погибнут все те, кто ищет зеленых смарагдов
И обагряет руно в тирских улиток крови!
Алчности девушек роскошь причиной, и косские ткани,
И из восточных морей добытый скатный жемчуг.
Роскошь испортила их: оттого познакомился с дверью
Ключ, оттого у ворот сторожем пса завели.
Но если с ценным подарком прийти, покоряется стража,
И не мешают ключи, даже собака молчит.
Тот из бессмертных богов, кто красавицу алчною создал,
Сколько прекрасного он, к злу примешав, погубил!
Вот отчего и рыданья и ссоры, и вот где причина,
Что из бессмертных богов стал ненавистным Эрот.
И пусть за то, что влюбленных ценой побежденных отвергла,
Пусть расхищают огонь с ветром богатства твои.
Юноши будут смотреть на пожар твой, злорадствуя в сердце,
И не найдется такой, кто бы огонь заливал.
Смерть ли приблизится, плакать не будет никто по кончине.
В день похорон и даров скорбных тебе не дадут.
Той же, кто доброй была и не жадной, хоть сто лет придется
Жить - над костром у нее многие будут рыдать.
Некто, преклонный годами, о старой любви вспоминая,
Будет, что год, приносить ей на могилу венки
И говорить, удаляясь: "Покойся здесь мирно и тихо,
Пусть твоим бренным костям легкою будет земля!"
Истину я говорю; но только что в истине толку?
Надо любовь выражать так, как захочет она.
Если прикажет любовь продать родовое именье,
Лары, идите тогда живо с публичных торгов!
Сколько бы ядов Цирцея и сколько б Медея ни знала,
Сколько бы трав ни росло на фессалийской земле,
Сколько бы ни истекло из чресл у кобыл гиппомана
Там, где дикая страсть дикий безумит табун, -
Только бы мне Немезида приветливый взгляд подарила,
Сколько угодно смешай ядов - я выпью, мешай!
Перев. П. Краснов

КОРНУТУ
(II, 3)
Виллы, Корнут, и деревни теперь моей девой владеют...
Только железные жить в городе могут теперь,
Ныне Венера сама поселилась на нивах веселых
И языку поселян учится резвый Эрот.
О, если б милую видел я, как бы охотно и мощно
Жирную почву взрывал крепкой двузубой киркой!
И на манер земледельцев ходил бы за плугом кривым я,
И погонял бы волов вдоль засеваемых нив.
Я бы не сетовал, что загорят грациозные члены
Или испортит мои нежные руки мозоль:
Пас же и сам Аполлон миловидный быков у Адмета;
Цитра и роскошь кудрей тут и помочь не могли;
Не исцелили заботы его и целебные травы:
Все ухищренья врачей хитрый Эрот победил.
Бог привыкал сам коров выгонять на пастбище из стойла
И к водопою водить стадо к ближайшей реке.
Тут научил пастухов молоко он створаживать; так что,
Если прибавить сычуг, станет густеть молоко.
Быстро из гибких стеблей камыша сплеталась корзинка,
Чтобы в плетенках таких свежий творог отжимать.
О, сколько раз, как с полей относил на руках он теленка,
Встретившись с ним, говорят, сильно краснела сестра!
О, сколько раз, когда петь начинал он в глубокой долине,
Ревом своим прерывал песню искусную бык!
Часто вожди вопрошали оракул в делах неотложных;
Но, обманувшись, домой шли огорченно ни с чем.
Часто скорбела Латона священных волос беспорядку,
Прежде внушавших восторг мачехе даже и той.
Всякий, кто видел тогда непричесанной голову Феба,
Верно бы начал искать Фебовых пышных кудрей.
Где же твой Делос, о Феб, где Пифо Дельфийский твой, где он?
В хижине тесной тебе жить повелела любовь.
Счастливы те времена, когда не считалось постыдным
Даже бессмертным богам явно Венере служить.
Всё это сказки; но тот, кто о милой своей помышляет,
Сказкою быть предпочтет, чем божеством без любви.
Вам же, к кому Купидон обращается с взглядом сердитым,
Кем бы вы ни были, пусть лагерем будет мой дом.
Ныне в железный наш век не Венеру поют, а стяжанье,
Даром что стало оно стольких причиною бед.
Это стяжанье снабдило враждебные рати оружьем,
Разом явились и кровь, и убиенье, и смерть.
Это стяжанье велело удвоить опасности в море,
Крепкий воинственный нос утлым придав кораблям,
Алчный стремится присвоить себе необъятные земли,
Чтоб на обширных полях овцы без счета паслись.
Нужен и камень ему чужеземный, и Риму на диво.
Тащат колонну с трудом тысячи сильных быков.
Мол запирает шумящий залив, чтоб ленивая рыба
Позабывала за ним вовсе угрозы зимы.
Ты же довольствуйся в праздничный мир и самосской посудой
Или же кубком простым гладкой Куманской земли!
Горе, мне горе! Вы, девы, к богатым одним благосклонны.
Пусть же стяжанье царит, если Венера велит.
Пусть Немезида моя утопает в роскоши, чтобы
Век красоваться могла в Риме в подарках моих.
Будет носить она тонкие ткани, что косские жены
Ткали, по ним выводя золотом много полос.
Спутники черными будут: зной Индии их обжигает;
И удручает огнем Фебовых близость коней...
Будут соперничать, ей доставляя отборные краски:
Африка - будто огонь, темно-пурпурную - Тир.
Тщетно, увы, говорю: владеет красоткой, кто часто
На чужеземных досках ноги в мелу выставлял.
Пусть же за то, что мою Немезиду из Рима похитил,
Жатвы неверные год зерен тебе не дают.
Ты же, о Бахус любезный, приятной лозы насадитель,
Тоже скорее покинь мной проклятые чаны.
Право, нельзя безнаказанно прятать в глуши деревенской
Стройных красавиц: твои вина не стоят того.
Вовсе не надо плодов, лишь бы девы не жили в деревне:
Пищей пусть будет, как встарь, желудь, питьем же - вода.
Желудь и древних питал, и меж тем все повсюду любили;
Что за беда не иметь плугом прорытых борозд?
Древле тем, кто дышал любовью, Венера дарила
Мирно под сенью дерев счастье взаимной любви.
Не было там сторожей, ни закрытой пред страждущим двери...
Если возможно, вернись, милый обычай, опять!
Пусть пропадет совсем и наряд и пурпурное платье!
Шкуры косматые пусть нам одевают тела!
Ныне она заперта, я так редко красавицу вижу,
Что за охота теперь пышную тогу носить?
К ней приведите, и там обрабатывать землю согласен,
Даже оковы носить, даже удары терпеть.
Перев. П. Краснов

* * *
(II, 6)
Макр на войну собрался. Что делать бедняжке Эроту?
Следом пойдет ли за ним, тяжким оружьем гремя?
Будет ли возле порхать, играя своими стрелами,
Странствуя в дальних краях и по безбрежным морям?
Отрок прекрасный! Отмсти тому, кто покинул безделье,
И вороти беглеца вновь под знамена твои.
Если ж ты кроток к военным, смотри, - я стану солдатом;
Буду в шлеме носить чистую воду себе;
В лагерь уйду - и прощайте, любовь и юные девы!
Я ведь не хуже других с службой военной знаком.
Хвастаюсь я; но это хвастливые жесткие речи...
Их исторгает из уст к деве закрытая дверь.
О, сколько раз я клялся, что к ней никогда не вернуся,
Искренне клялся; но клятв слушать не хочет нога.
О жестокий Эрот! Когда, наконец, я увижу
Стрелы в обломках твои, факел угаснувшим твой!
Мучишь несчастного ты. И сам себе зла я желаю,
И, обезумный совсем, бог весть что я говорю.
С жизнью покончить я рад... легковерная только надежда
Теплится в сердце и всё счастье на завтра сулит.
Правда, надежда питает всех земледельцев; бросают
В борозды зерна они, чтобы собрать урожай;
Но ведь та же надежда и птицу в силки, и рыбу
В сеть рыбака привлечет, пищей туда заманив.
Как заключенных в оковы надежда легко утешает,
И под бряцанье цепей, бедные, песни поют, -
Так обещает она и мне Немезиду; напрасно!
Тех обещаний ее дева не хочет признать.
Милая, сжалься! Во имя покойной сестры умоляю:
Мирно под хладной землей бедная девочка спит.
Память ее мне священна. Когда на могилу покойной
Я окропленных слезой свежих цветов принесу
И, к могильному холму припавши, молить ее буду,
На злоключенья мои жалуясь праху ее, -
То не оставит она своего неутешным клиента
И, чтоб по слову ее ты помирилась со мной,
В час, когда страшные сны ниспошлют оскорбленные Маны,
Грустная встанет сестра перед постелью твоей,
Облик принявши такой же, в каком, из окошка упавши,
К темным подземным богам в ранах кровавых сошла.
Но умолкаю... Зачем растравлять незажившую рану?..
Я не хочу исторгать слезы из глаз дорогой.
Да почему же и портить слезами болтливые глазки? -
В ссоре ж старуха со мной; милая ж тут ни при чем.
Фрина-старуха меня не пускает и, тайно записки
Пряча на старой груди, носит их к ней от других,
В комнате милой порой голосок серебристый я слышу;
Фрина ж упрямо твердит - дома нет милой моей.
Часто, когда мне обещана ночь, уверяет старуха,
Что Немезида больна или боится угроз.
Я умираю в тоске. А ревнивое сердце рисует,
Как обнимает ее, жарко целуя, другой...
Фрина, старуха проклятая! Если хоть часть пожеланий
Боги исполнят моих, жизнь тебе будет не в жизнь...
Перев. П. Краснов

ФОЛОЯ И МАРАТ
(I, 8)
Не утаить от меня значенья любовных намеков,
Тайны, звенящей подчас в шепоте сдержанных слов.
Жребий, внутренность жертв не нужны мне для их толкованья,
Я предсказаний судьбы в щебете птиц не ловлю:
Руки волшебным узлом сама мне Венера связала, -
Мудрость я эту постиг, многими битый плетьми.
Брось притворяться и знай: сжигает бог беспощадный
Тех, кто не хочет ему волю свою подчинить.
Что тебе пользы сейчас расчесывать мягкие кудри,
Так и этак взбивать их шаловливую прядь?
Что тебе на щеки класть блестящий румянец и ногти
Столь мастерски подстригать опытной в деле рукой?
Зря подбираешь ты плащ, и зря ты меняешь одежды,
Обувью узкой такой ноги напрасно трудишь:
Видишь, иная мила, хоть и вовсе она не нарядна,
Хоть не лелеет кудрей хитростью долгих затей.
Уж не заклятьем ли злым, не крепким ли зельем старуха
Околдовала тебя в тихий полуночный час?
Чары старух урожай уводят в соседнее поле,
Чары и лютой змее вдруг заграждают пути,
Чары грозят и Луну совлечь с ее колесницы, -
И одолели б ее, если б не гулкая медь...
Что я тужу? Не опасны тебе ни заклятья, ни травы.
Нет, не нужна красоте помощь ночной ворожбы:
Чар и дурмана вредней - прикоснуться к любимому телу,
В долгом лобзанье прильнуть, ноги с ногами сплести.
Ты же, Фолоя, не будь суровою с мальчиком пылким
(Помни, Венера воздаст за горделивый отказ!).
Ценных даров не проси: пусть сыплет их старец влюбленный,
Чтобы на мягкой груди грела ты дряхлую плоть.
Гор золотых милей молодой, чьи щеки пылают
Гладкие, чья борода шею тебе не шерстит;
Вкруг его плеч ты обвей свои белоснежные руки, -
Жалким покажется вмиг даже богатство царей.
Скажет Венера тебе, как к мальчику льнуть потихоньку,
Чтобы не робел и скорей к нежным глубинам приник,
Как, языками борясь, во влажных сгорать поцелуях.
В шею, целуя, врезать страстные знаки зубов.
Дев же холодных, увы, ни алмазы не красят, ни жемчуг;
Их не желают мужи, спать им одним суждено.
Поздно любовь к себе призывать и позднюю юность
В годы, когда сединой дряхлые тронет виски
Срок - красоту наводить: скорлупою зеленых орехов
Волосы красить начнешь, годы скрывая свои;
Хватит заботы тогда вырывать поседевшие пряди,
С кожи морщины сгонять, омоложая лицо.
Помни: покуда еще цветут твои первые весны,
Пользуйся ими, - бегут резвой стопою они.
Сердце Марата не рви: что славы - мальчика мучить?
Строгой, красавица, будь только к седым старикам!
Сжалься над нежным, молю: ему причиняет желтуху
Не роковая болезнь, но непосильная страсть.
Бедный! Покинут тобой, как часто он в жалобах горьких
Здесь изнывал и вокруг всё было влажно от слез!
"Что за презренье ко мне? - стонал он. - Я стражу сломил бы:
Тех, кто желаньем горит, хитростям учит сам бог.
Тайной любви я уловки постиг: умею беззвучно
Тихий сорвать поцелуй, страстные вздохи сдержать;
Всюду я, всюду смогу прокрасться во мраке полночном
И потаенным ключом двери бесшумно открыть.
Что мне в искусстве моем, если презрен любовник несчастный,
Если злодейка моя даже с постели бежит?
Ах, обещает не раз, но всегда вероломно обманет:
Часто в терзаниях злых ночь я не сплю напролет,
Жду, не придет ли она, и в каждом шорохе легком
Жадно готов я ловить звук отдаленных шагов".
Мальчик мой бедный, не плачь: ведь ты ей сердца не тронешь!
Верь мне, напрасно твои веки распухли от слез.
Ты же, Фолоя, узнай, что гордость богам ненавистна,
Что не поможет тебе ладан святых алтарей.
Некогда так и Марат шутил над несчастной любовью;
Чуял ли он, что над ним реет уж мстительный бог?
Он, говорят, смеяться дерзал над слезами страданья,
И отговоркой пустой страсть он любил разжигать.
Нынче претит ему спесь, и нынче уж он ненавидит
Крепкий засов на дверях с неодолимым замком.
Кара грозит и тебе, если гордость свою не оставишь.
Как ты захочешь мольбой нынешний день возвратить!
Перев. Л. Остроумов


3. ЭЛЕГИИ ЛИГДАМА

Переводчик: 
Батюшков К.
Переводчик: 
Остроумов Л.

ВСТУПЛЕНИЕ
(III, 3)
(ВОЛЬНАЯ ВАРИАЦИЯ)
Напрасно осыпал я жертвенник цветами,
Напрасно фимиам курил пред алтарями,
Напрасно!.. Делии еще с Тибуллом нет!
Бессмертны, слышали вы скромный мой обет?
Молил ли вас когда о почестях и злате,
Желал ли обитать во мраморной палате?
К чему мне пажитей обширная земля,
Златыми класами венчанные поля
И стадо кобылиц, рабами охраненно?..
О бедности молил, с тобою разделенной,
Молил, чтоб смерть меня застала при тебе,
Хоть нища, но с тобой!.. К чему желать себе
Богатства Азии или волов дебелых!
Ужели более мы дней сочтем веселых
В садах и в храминах, где дивный ряд столбов
Иссечен хитростью наемных пришлецов,
Где всё один порфир Тенара и Кариста,
Помосты мраморны и урны злата чиста,
Луга пространные, где силою трудов
Легла священна тень от кедровых лесов?
К чему эритрские жемчужины бесценны
И руна тирские, багрянцем напоенны?
В богатстве ль счастие? В нем призрак, тщетный вид,
Мудрец от лар своих за златом не бежит,
Колен пред случаем вовек не преклоняет
И в хижине своей с фортуной обитает.
И бедность, Делия, мне радостна с тобой!
Тот кров соломенный, Тибуллу золотой,
Под коим сопряжен любовию с тобою,
Стократ благословен!.. Но если предо мною
Бессмертные весов судьбы не преклонят,
Утешит ли тогда сей Рим, сей пышный град?
Ах, нет! И золото блестящего Пактола,
И громкий славы шум, и самый блеск престола
Без Делии - ничто, а с ней и куща - храм,
Безвестность, нищета завидны небесам!
О, дочь Сатурнова, услышь мое моленье,
И ты, любови мать! Когда же Парк сужденье,
Когда суровых сестр противно вретено
И Делией владеть Тибуллу не дано,
Пускай теперь сойду во области Плутона,
Где блата топкие и воды Ахерона
Широкой цепию вкруг ада облежат,
Где беспробудным сном печальны тени спят.
Перев. К. Батюшков

НЕЭРЕ
(III, 1)
Марта календы пришли, и римлянин праздник встречает
(Прадед его в старину днем этим год начинал);
Всюду сегодня летят вереницею пышной подарки,
Сыплются по площадям и по нарядным домам.
Почесть какую воздать, Пиериды, прекрасной Неэре, -
Нашей, не нашей - как знать? - всё же любимой вовек?
Нежных красавиц на песнь, а жадных на золото ловят:
Что ж! коль достойна стихов - пусть веселится стихам.
Желтым пергаментом я оберну белоснежную книжку,
С кожи очистив сперва пемзою пепельный пух;
Сверху на тонком листе папируса сделаю надпись,
Чтобы те буквы векам имя вещали твое,
А на обоих концах раскрашу рога я у палки:
Следует именно так песни любви подносить.
Вы же, о музы, творцы стихов моих, - я умоляю
Тенью кастальскою вас и пиерийской струей, -
Мчитесь к любимой моей и вручите изящную книжку:
Да не поблекнет ничто в радостных красках ее.
Дева ответит тогда, любим ли я равною страстью,
Или слабей, чем люблю, или совсем позабыт.
Прежде всего воздайте ей честь сердечным приветом
И передайте затем тихо такие слова:
"Некогда муж, а теперь только брат недоступной Неэры
Молит тебя этот дар малый принять от него
И уверяет, что ты останешься жизни дороже,
Будешь ли нежной женой или далекой сестрой.
Лучше будь мне женой: унесет надежду на это
Лишь после смерти моей в Дитовом царстве река".
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 2)
С сердцем железным был тот, кто у девушки отнял впервые
Юношу иль у него силой любимую взял.
Был бессердечен и тот, кого тоска не сломила,
Кто в состоянье был жить даже в разлуке с женой.
Тут уже твердости мне не хватит, тупое терпенье
Мне не по силам: тоска крепкие рушит сердца.
Не постыжусь я правду сказать и смело сознаюсь
В том, что полна моя жизнь множеством горьких обид.
Что же! Когда наконец я тенью прозрачною стану,
Черная скроет зола бледные кости мои,
Пусть и Неэра придет, распустив свои длинные кудри,
Пусть над костром роковым в горести плачет она.
С матерью милой она пусть придет - со спутницей в скорби:
Зятя оплачет она, мужа оплачет жена.
Манам моим мольбу вознеся и душе помолившись,
Благочестиво затем руки водою омыв,
Всё, что от плоти моей останется, - белые кости -
Вместе они соберут, черные платья надев.
А подобравши, сперва оросят многолетним Лиэем
И белоснежным потом их окропят молоком;
Влажные кости они полотняным покровом осушат
И, осушив, наконец сложат во мраморный склеп.
Будут пролиты там товары богатой Панхеи,
Всё, что Ассирия даст и аравийский Восток;
Слезы прольются тогда, посвященные памяти нашей:
Так бы хотел опочить я, обратившись во прах.
Надпись пускай огласит причину печальной кончины,
Пусть на гробнице моей каждый прохожий прочтет:
"Здесь почиет Лигдам: тоска и скорбь о Неэре,
Злая разлука с женой гибель ему принесли".
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 3)
Много ли проку, что я, отягчая обетами небо,
Часто мольбы вознося, ладан обильный куря,
Вовсе прошу не о том, чтоб из мраморных пышных чертогов
Дома, известного всем, мне выходить по утрам,
Чтобы побольше волы мне югеров перепахали
И всеблагая земля пышный дала урожай,
Но лишь о том, чтоб с Неэрой делить все радости жизни,
Чтобы на лоне ее старость угасла моя
В час, когда наконец, распростившись с прожитыми днями,
Я без одежды земной сяду в летейский челнок?
Разве поможет тогда мне золота грузная тяжесть
Или могучая новь, взрытая сотней волов?
Разве поможет дворец, что стоит на фригийских колоннах, -
Хоть на твоих, о Тенар, хоть на твоих, о Карист,
Или сады во дворцах, подобные рощам священным,
Или поток золотой, или же мраморный пол?
Жемчуг ли радость мне даст, с берегов эритрейских добытый,
Шерсть ли, чей пламенный цвет - пурпур сидонских пучин, -
Все, что пленяет толпу? Но блага эти рождают
Зависть: многое, верь, любит бессмысленно чернь.
Нет, не богатство целит и заботы и души людские:
Ибо Фортуна в веках прихотью правит своей.
Пусть даже бедность с тобой мне будет отрадна, Неэра,
А без тебя не хочу царской казною владеть.
О, белоснежный рассвет, который тебя возвратит мне!
О, мой счастливейший день! Он мне четырежды мил.
Если же просьбам любви о сладком твоем возвращенье
С неблагосклонной душой внемлет неласковый бог,
Мне не поможет ни власть, ни Лидии брег златоносный,
Ни драгоценности все на беспредельной земле.
Пусть их желает другой, а мне да позволено будет
В бедности весело жить с милой моею женой.
Так снизойди же, склонись, Сатурния, к робким моленьям.
В створке жемчужной плыви ты, о Киприда, ко мне!
Если ж ее не вернут судьба и суровые сестры,
Вечно ведущие нить, ткущие будущий день, -
К черным болотам меня и к рекам Дита унылым
Бледный пусть Орк призовет, вялых владыка пучин.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 4)
Лучшего жду от богов! Да не сбудутся те сновиденья,
Что во вчерашнюю ночь мой отравляли покой!
Прочь вы, лживые сны, сокройтесь вы, мнимые лики,
Бросьте доверья к себе в разуме нашем искать.
Боги правду гласят, и гласят, по слову этрусков,
Нам о грядущей судьбе недра разъятые жертв;
Сны безрассудной толпой играют в обманчивом мраке,
Ложью внушая своей ужас трусливой душе.
Смертных же суетный род ублажить видения ночи
Полбой святою спешит, солью трескучей смирить.
Всё же, хотят ли внимать наставлениям истины люди
Иль доверяют они лживым обманчивым снам,
Да обезвредит теперь ночные тревоги Люцина,
В призрак пускай обратит мой незаслуженный страх,
Ибо совесть моя чиста от позорных поступков,
Да и богов не хулил благочестивый язык.
Но, хоть по своду небес промчалась на черной квадриге
Ночь и в лазурной реке оси омыла колес,
Не усыпил меня бог, исцеляющий душу больную:
Сон не подходит к домам, где обитает печаль,
Только когда восходил лучезарный Феб на востоке,
Очи усталые мне поздний овеял покой.
Юноша светлый, обвив чело целомудренным лавром,
Вижу, в жилище мое тихой стопою вошел;
Лика прекрасней его даже древние дни не видали,
И человеческий дом гостя такого не знал.
Пышные кудри лились на стройную шею, струились
Капли сирийской росы с благоуханных волос.
Весь он сиял, как Луна, дитя Латоны, сияет,
И розовело слегка снежное тело его.
Так у невесты, впервой приведенной к мужу младому,
Красит румянец живой нежных ланит белизну;
Так горит амарант, средь белых лилий вплетенный,
Светлого яблока так осенью пурпур горит.
Шел он, и вкруг его ног струилась длинная палла,
И покрывала она светлое тело его.
Редкой работы была из золота и черепахи
Лира, которую он левой рукою держал.
Сразу, представ предо мной, он плектром из кости слоновой
Струн коснувшись, запел звонко отрадную песнь.
Но, прекративши затем перекличку напева и пальцев,
Сладостным голосом речь молвил печальную он:
"Здравствуй, любимец богов: к доподлинно чистым поэтам
Феб, Пиреиды и Вакх милости вечной полны.
Но ни Вакх, что Семелой рожден, ни искусные сестры
Не в состоянии знать тайну грядущих часов.
Мне же дозволил отец открывать веления рока:
Видят далеко в веках зоркие очи мои.
Сих прорицаний слова принимай за чистую правду,
Ибо у Цинтия, знай, истина льется из уст.
Та, что тебе дорога и дороже, чем матери дочка,
Чем молодая жена страстному мужу ее,
Ради которой ты мольбой властителей неба тревожишь,
Та, что мешает тебе дни без тревог проводить,
И, когда сон своим темным плащом тебя покрывает,
Мучит напрасно толпой лживых видений ночных,
Та, кого песни твои за красу прославляют, - Неэра
Предпочитает себе мужа иного найти;
Душу преступную ей томят иные мечтанья:
Твой добродетельный дом скучен Неэре твоей.
О, безжалостный род, вероломное женское племя!
О, пусть неверной жене гибель измена несет!
Всё же смягчится она: изменчиво женское сердце;
Только со страстной мольбой руки ты к ней простирай.
Грозный Амур научил презирать и труды и лишенья,
Грозный Амур приучил стойко побои сносить.
Некогда сам я пас Адмета белое стадо.
И не для шутки пустой сложен об этом рассказ:
Помню, не стало уж сил мне тешиться звонкой кифарой,
Струнам певучим я в лад голосом вторить не мог,
Но без конца в эти дни играл на пастушеской дудке,
Я - Юпитера сын, гордой Латоны дитя.
Нет, ты не знаешь любви, о юноша, если не можешь
Злую терпеть госпожу, брачные цепи носить;
Так не смущайся же впредь обращаться к жалобам нежным:
Сердце жестокое ты слезной мольбою смягчишь.
Если же в храмах святых оракулы правду вещают,
То от лица моего речь вот что ты ей предскажи:
"В этом супружестве, знай, тебе посылает сам Делий
Счастье: пора перестать мужа иного искать".
Молвил - и сон отлетел, и всей грудью глубоко вздохнул я.
О, если б мне не видать столько печали и зла!
Мог ли я думать, что ты взаимные клятвы нарушишь
Иль что проступок такой в сердце гнездится твоем:
Ведь не пучины тебя пустынного моря родили,
И не Химера, чья пасть мечет жестокий огонь,
И не собака из бездн, с обвитой гадами шеей,
С грозной тройной головой, с жалами трех языков,
Ведь не Скиллой, чей стан оплетен свирепыми псами,
Или не хищною ты львицей была зачата;
Ты не на Скифской земле родилась, не на Сирте коварном,
Но в утонченном дому, где не злодеи живут, -
Мать, превзошедшая всех добротою своей несказанной,
Мягкосердечный отец, с кем не сравнится другой.
Пусть эти страшные сны мне бог ко благу направит,
Теплым дыханием Нот их без следа разнесет!
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 5)
Вас полонили, друзья, ключевые этрусские воды,
Воды, к которым пути в знойные дни не ищи;
В дни же, когда земля весенним пурпуром блещет,
Байским священным струям не уступают они.
Мне ж Персефона, увы, недобрый час предвещает;
Сжалься, богиня, молю, - юность невинна моя!
Доброй Богини святых радений, мужам недоступных,
Я не пытался открыть, дерзким желаньем смущен,
Не наливала рука в стакан смертоносных напитков,
Я роковых порошков не подсыпал никому;
Не поджигал по ночам святотатственным пламенем храма,
Не волновал никогда сердце преступной мечтой
Или, в безумной душе замышляя злодейскую распрю,
Бреда кощунственных слов не возносил на богов.
Не осквернила еще седина мои черные кудри,
И не подкралась ко мне старость походкой хромой.
День рождения мой впервые увидел родитель
В год, как обоих сразил консулов день роковой.
Много ли пользы - срывать с лозы недозрелые грозди,
Злою рукою ломать первую завязь плодов?
О, пощадите меня, властители заводей бледных,
Боги, которым вручен третьего царства престол!
Пусть Елисейские мне поля увидеть придется,
Встретить на Лете челнок и Киммерии пруды,
Только когда испещрит мне лицо морщинами старость
И о былых временах сказывать внукам начну.
Если б томительный жар меня лишь пугал понапрасну!
Три пятидневья уже тело страдает мое.
Вы же этрусских ключей божества прославляете ныне,
Неторопливой рукой плещетесь в тихой воде.
Счастливы будьте и нас в блаженстве своем не забудьте,
Буду ли жив я еще или уж час. мой настал.
Диту во здравье мое чернорунных овец посвящайте,
В чашах несите вино, с белым смешав молоком.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(III, 6)
Либер пресветлый, приди (да будут с тобою вовеки
Лозы таинств твоих, плющ да венчает чело),
Прочь унеси мою скорбь, исцелив ее чашей своею:
Часто подарки твои в нас побеждают любовь.
Милый мой мальчик, стакан благородным да полнится Вакхом,
Щедрой рукою для нас струи фалернского лей!
Тяжких трудов и забот сокройся, проклятое племя,
Делий да блещет средь нас нежными крыльями птиц!
Вы ж, дорогие друзья, предложенный лад соблюдайте:
Буду я вашим вождем, будь мне соратником, гость.
Если же винную брань тихоня какой-нибудь бросит,
Пусть обморочит его милая дева тайком.
Бог этот полнит нам дух, необузданных он укрощает,
Деве-владычице их в полную власть отдает,
Он и армянских тигриц и львиц темно-желтых смиряет,
Неукротимым зверям нежность вливает в сердца.
В этом силен и Амур. Но у Вакха просите подарков:
Пользу кому же из вас кубок сухой принесет?
Милостив Либер идет и вовсе суров не бывает
С теми, кто радостно чтит бога и влагу его.
Сходит он гневен лишь к тем, которые слишком угрюмы:
Тот, кто боится сердить гневного бога, - да пьет!
Как он ужасен порой и каким он грозит наказаньем,
Учит кадмейская мать страшной добычей своей.
Но да умчится от нас далеко этот страх, а иная
Да испытает, как зол в гневе обиженный бог...
Глупый, чего я прошу? Безрассудные эти желанья
Тучи воздушные, вихрь да разнесут над землей!
Хоть не осталось любви ко мне в твоем сердце, Неэра,
Счастлива будь, и светлы судьбы да будут твои.
Мы же сегодня досуг отдадим беззаботному пиру:
После бесчисленных бед выдался радостный день.
Горе мне! Трудно теперь притворяться беспечно-веселым,
Трудно шутить за столом, если на сердце печаль,
Горько губы мои улыбкой притворной кривятся,
Горько у хмурых людей пьяные речи звучат.
Жалкий, о чем я молю? Да сокроются злые заботы:
Скорбные, отче Леней, ты ненавидишь слова...
Плакала некогда ты над обманом Тезея, критянка,
Брошена им и одна средь незнакомых морей.
Дочка Миноса, была ты воспета ученым Катуллом,
Мужа преступного он неблагодарность явил.
Вам же я ныне скажу: блажен, кто из горя чужого
Опыт полезный извлек, как своего избежать.
Пусть же вас в плен не возьмут вкруг шеи обвитые руки,
Пусть вас лукавой мольбой лживый язык не смутит.
Если же лгунья тебе поклянется глазами своими,
Даже Юноной своей или Венерой своей,
Ты ей нимало не верь: смеется над клятвой влюбленных
Мудрый Юпитер, велит ветру развеять ее.
Так для чего ж без конца я на хитрые девичьи речи
Жалуюсь? Прочь от меня, скука серьезных речей!
Как бы хотел я с тобой покоиться долгою ночью,
Только с тобою одной долгие дни проводить,
О вероломный мой друг, о достойного враг недостойный,
О вероломный мой враг, - все же любимый навек!
Вакх обожает наяд: что медлишь, ленивый прислужник?
Хмель многолетний вина Марция влагой разбавь!
Если от пира сбежит красавица вздорная эта,
Жадным волненьем горя новое ложе познать,
Целую ночь напролет не буду вздыхать я, горюя.
Ну же, мой мальчик, скорей крепкого в чашу мне лей!
Мне уж давно надлежит, обрызгав нардом сирийским
Голову, на волоса свежий венок возложить.
Перев. Л. Остроумов


4. КЕРИНТ И СУЛЬПИЦИЯ

Переводчик: 
Остроумов Л.
Переводчик: 
Глушков Д.
Переводчик: 
Холодняк И.

ВСТУПЛЕНИЕ
(IV, 2)
В твои календы, Марс, Сульпиция прекрасна,
Хоть сам сойди взглянуть! Венера знать о том
Не будет... Да смотри, не попадись! Опасно,
Не растерял бы ты оружье со стыдом!
В глазах ее Амур, чтоб сжечь любовью бога,
Затеплил факелы безжалостных огней.
Куда бы у нее ни пролегла дорога -
Изящество тайком повсюду вместе с ней.
Развеет волосы - идет к ней в этом виде,
Причешется - и так прелестна и нежна!
Блистательна она и в пурпурной хламиде,
И в снежной тунике блистательна она.
На высях вечного Олимпа так блаженный
Вертумн в бесчисленных убранствах мил равно...
Достойней всех она, чтоб в пурпур драгоценный
Тир перекрашивал ей мягкое руно.
Чтоб с ароматных нив душистые коренья
Усердно собирал Араб богатый ей
И чтобы с красного прибрежья слал каменья
Ей черный Инд, сосед Эойских лошадей.
Спешите же ее в календы, Музы, славить!
Воспой же, Феб, ее на лире роговой!
На много лет и впредь ей праздник этот править:
Милей ее средь вас нет девушки другой!
Перев. Д. Глушков

ГЕНИЮ
(IV, 5)
МОЛИТВА СУЛЬПИЦИИ
День, когда узнала, мой Керинт, тебя я,
Буду чтить я вечно, праздником считая.
При твоем рожденьи Парки предсказали
Плен прекрасным девам и над ними дали
Власть тебе. Всех раньше я тобой пленилась,
И я рада, если в сердце зародилась
У тебя взаимность. Ради поцелуя,
Ради глаз блестящих Гения молю я:
Пусть она возникнет. Ладан благовонный
Ты прими, великий Гений, благосклонно,
Если, вспоминая обо мне, мой милый
Страстию пылает сам с такой же силой.
Если же томится по другой он деве,
То покинь нечистый жертвенник ты в гневе!
Ты ж не будь, Венера, для меня суровой;
Заключи обоих нас в любви оковы
Иль с меня сними их. Лучше ж пусть мы оба
В узах нерушимых проживем до гроба.
Знаю я: того же, что и я, он жаждет;
Но, боясь открыться, бедный молча страждет.
Всё тебе известно, Гений богоравный,
Так внемли молитвам тайной, как и явной!
Перев. И. Холодняк

ЮНОНЕ
(IV, 6)
Прими, Юнона, в праздник твой
Дым смол и ладана священный,
Своею нежною рукой
Их жжет здесь дева пред тобой
В одежде пышной, драгоценной.
Она сегодня вся твоя...
Убравши волосы цветами,
Стоит она у алтаря
На самом видном месте в храме.
Святейшая, она сложить
Лишь на тебя была бы рада
Причину пышного наряда;
Но в тайне надо ей пленить
Красавца юного. Так ныне
Будь благосклонна к ней, богиня!
Храни красавицы любовь
Всегда невинной, безмятежной,
И вместе с тем любовный, нежный
Прием ей друга приготовь.
Они подходят так друг к другу:
Не мог он лучшую подругу
Найти для счастья своего:
Для ней достойней нет его.
Так пусть их счастью не мешает
И мимо них пусть не пройдет
Бессонный страж; пускай толкает
На ложный путь его Эрот.
Услышь мольбу мою и с неба
Сойди, сияющая, к ним!
Мы трижды принесем в дар хлеба,
Его вином мы окропим.
Вот ей читает наставленье,
О чем молиться надо, мать;
Но дочке хочется моленье
Другое тайное шептать.
Она пылает страстью новой,
Как яркий пламень алтарей;
Она больна; но вновь здоровой
Совсем не хочется стать ей.
Пусть их любовь не изменится,
И пусть, как этот год промчится,
Соединит здесь, в храме, вновь
Навек их прежняя любовь.
Перев. И. Холодняк

* * *
(IV, 3)
Юношу ты моего, - живешь ли на пастбищах тучных
Иль на дремучих горах, - ты пощади, о кабан!
Дикий, свирепых клыков не оттачивай ты для сражений, -
Да сохранит его мне в целости сторож Амур.
Как далеко для облав заводит Дианино рвенье:
Пусть же погибнут леса, пусть разбегаются псы!
Что за безумье и бред - раскидывать в чащах тенета
И, оплетая холмы, руки царапать себе?
Что за охота - тайком проникать в звериные логи,
Белые ноги терзать на ежевичных шипах?
Всё ж, о Керинф, если б только с тобой могла я скитаться,
Даже по склонам крутым сети таскала б сама,
Я б научилась искать следы быстроногих оленей,
С резвых снимала бы псов путы железных оков.
Тут-то бы лес и приятен мне стал, когда бы с тобою,
Свет мой, обнявшись, могла возле тенет я лежать;
Тут уж, к сетям подойдя, убежал бы кабан невредимо,
Чтобы Венеры забав, страстной любви, не смущать.
А без меня пусть Венере не будь, - по закону Дианы,
Мальчик мой скромный, силки скромной рукой расставляй;
Если ж другая тайком к моей любви подберется,
Пусть растерзают ее страшные зубы зверей!
Так уступи же отцу свое пылкое рвенье к охоте
И возвращайся скорей снова в объятья мои.
Перев. А. Фёт

КЕРИНФУ
(IV, 4)
К нам снизойди и болезнь изгони из красавицы нежной,
К нам снизойди ты, о Феб, гордый блистаньем кудрей.
Верь мне, скорей прилетай: не будет ведь Фебу зазорно
На красоте применить силу целительных рук.
Сделай, чтоб ей худоба не окутала бледностью тело,
Чтоб не испортился цвет матовой кожи ее.
Всякую злую беду и всякие грозные скорби
Да унесет поскорей в море проворный поток.
Вышний, приди, принеси с собою тех снадобий сладких,
Те заклинанья, что в нас новые силы вольют.
Юношу не истязай, - он в страхе за участь любимой,
Он за свою госпожу счету не знает мольбам.
То, о бессильи ее скорбя, он обеты возносит,
То он предвечных богов в горестной скорби клянет.
Брось свои страхи, Керинф: ведь бог не обидит влюбленных.
Только будь верен в любви: вот и здорова она.
Не к чему горько рыдать: успеешь наплакаться вдоволь,
Если, поссорясь, с тобой станет она холодна.
Нынче твоя она вся, лишь с тобой - ее чистые думы,
Тщетно искатели вкруг ждут легковерной толпой.
Смилуйся, Феб: ты великой хвалы удостоишься, если,
Тело одно сохранив, вылечишь сразу двоих.
Будь возвеличен и радостен будь, когда с ликованьем
Оба тебе отдадут долг пред святым алтарем.
Праведный сонм богов наречет тебя дружно счастливцем,
Каждый захочет владеть дивным искусством твоим.
Перев. Л. Остроумов


5. СУЛЬПИЦИЯ. ЭЛЕГИИ (IV, 7—12)

Переводчик: 
Остроумов Л.
Переводчик: 
Глушков Д.

* * *
(IV, 7)
Вот и любовь наконец: и скорее было бы стыдно
Это скрывать, чем о ней каждому мне говорить,
Внявши Каменам моим, любимого мне Киферея
И привлекла за собой, и положила на грудь.
Всё мне Венера дала: об утехах моих пусть расскажет
Тот, про кого говорят, что он своих и не знал,
Я не хочу ничего вверять запечатанным письмам:
Пусть их кто хочет прочтет раньше любимого мной.
Я забываться люблю, прикрываться личиной от сплетен
Тошно. Пускай говорят: оба они хороши.
Перев. Л. Остроумов

МЕССАЛЕ
(IV, 8)
Близок рождения день ненавистный: в несносной деревне
Мне без Керинфа, одной, встретить придется его.
Что мне отрадней, чем Рим? И подходит ли девушке вилла,
Воды реки ледяной меж Арретинских полей?
Не хлопочи же ты так обо мне, успокойся, Мессала,
Часто бывает, родной, нам не ко времени путь.
Если меня увезешь, я оставлю здесь душу и чувства,
Раз уж ты мне не даешь так поступать, как хочу.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(IV, 9)
Знаешь, угрюмый наш путь скатился у девушки с сердца:
День рождения твой в Риме я встретить могу.
Пусть же нам праздник блеснет таким же весельем нежданным,
Как неожиданно он послан судьбою тебе.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(IV, 10)
Слава богам, что сейчас ты вольность себе позволяешь,
Да не погибну потом, впавши нежданно в беду:
Если все мысли твои - о тоге да пряхе блудливой,
Лучше Сульпицию брось, знатного Сервия дочь;
Сердце у многих скорбит и многие молятся с болью,
Да не погубит меня низкое ложе твое.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(IV, 11)
Нежное есть ли, Керинф, у тебя сострадание к милой,
Тело которой томит жар нестерпимый теперь?
Ах, лишь тогда победить захотела б я злые недуги,
Если бы знала, что ты этого жаждешь и сам.
Стоит ли, право, теперь болезнь побеждать, если можешь
Ты с безмятежной душой муки мои выносить?
Перев. Л. Остроумов

ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА:"
Так ты встревожился, Керинт, болезнью друга?!
Я обессилела, измучилась в огне...
Но не хотела бы избегнуть я недуга,
Не знай я, что и ты того же хочешь мне:
Что пользы, если б я поправилась вполне,
А ты бы снес мои страданья без испуга?!
Перев. Д. Глушков

* * *
(IV, 12)
Пусть я не буду тебе, мой свет, такою желанной,
Как я, казалось, была несколько дней перед тем,
Если не повинюсь в ошибке юности глупой,
Ныне томящей меня неодолимым стыдом, -
В том, что тебя одного оставила прошлою ночью,
Жаркое пламя любви тщетно стараясь сокрыть.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(IV, 13)
Нет, не разделит со мной иная женщина ложе:
Этим условием нас сразу сковала любовь.
Только тебя я люблю, и в целом городе краше
Нежно любимой моей нет для меня ни одной.
Но если б мне одному ты могла казаться прелестной!
Будь ты другим не мила, я бы тревоги не знал.
Дела до зависти нет; хвастовство пред толпой мне противно.
Пусть кто истинно мудр, радостен будет в тиши.
Мне бы отрадно жилось в глуши потаенной дубравы,
Где не найдется тропы для человеческих ног.
Ты мне - покой от забот, ты - свет среди ночи туманной,
Ты мне дороже толпы в уединенье моем!
Если бы даже с небес подруга к Тибуллу слетела,
Зря бы слетела она: не увлекла бы меня.
В этом клянусь я тебе священною волей Юноны,
Чтимою в сердце твоем выше всех прочих богов...
Что я наделал! Увы, залоги, безумец, теряю!
Глупо поклявшись: теперь страха не будешь ты знать,
Будешь смела ты теперь и станешь без удержу мучить.
Сколько беды натворил мне мой болтливый язык!
Что ж, поступай как прихоть велит: твой раб я навеки,
Не убегу никуда я от моей госпожи,
Но припаду я в цепях к алтарям священной Венеры.
Любит просящих она, а непокорных клеймит.
Перев. Л. Остроумов

* * *
(IV, 14)
Злобная сплетня шипит, что частенько грешит моя дева:
Право, для толков таких я бы оглохнуть хотел!
Все преступленья ее перенес я, увы, не без боли:
Что ты несчастного жжешь, горькая сплетня? Молчи!
Перев. Л. Остроумов


ДОПОЛНЕНИЕ

Переводчик: 
Корш Ф.

К ДЕЛИИ
(I, 1)
Пусть иной, любя наживу,
Грудой золото гребет
И поля, за нивой ниву
Без конца под сев берет;
Но зато он страх и муки
Терпит жизни боевой,
И трубы военной звуки
Гонят с глаз его покой.
Мне милей мой быт смиренный
Без хлопот и передряг,
Лишь пылал бы неизменно
Ярким светом мой очаг.
Самому садить отрада
Мне искусною рукой
В пору лозы винограда
И дерев плодовых строй.
Я недаром жду от почвы,
Что мне каждый год она
Всякий плод подаст и ночвы
Еще мутного вина.
Я склоняюсь поневоле,
Лишь завижу где венок,
На столбе ли, врытом в поле,
Иль на камне меж дорог.
И всего, что здесь владельцу
Порождает новый год,
В жертву богу-земледельцу
Ставлю часть за каждый род.
Жатва, русая богиня!
Вот венок с моих полей,
Чтобы он, как благостыня,
У твоих висел дверей.
Пусть Приап стоит багровый,
Сторожа мои сады,
И косой своей суровой
Бережет от птиц плоды.
Встарь богатого именья,
Ныне скудного покров,
Вам, о Лары, без сомненья
Должный дар всегда готов.
За стада быков телица
Приносилась той порой,
А теперь моя землица
Шлет овечку на убой.
Так, овечку в дар посильный
Вам заколет селянин
С криком: "Дайте нам обильный
Урожай хлебов и вин!"
Наделен достатком скромным,
Предпочту хоть нужду я,
Чем скитальцем жить бездомным,
Рыща в дальние края.
Лучше летом в пору зноя,
Удалясь под тень ветвей,
В холодке искать покоя,
Где, журча, бежит ручей.
Мне не стыдно на досуге
В руки взять овцы приплод
И волов, бредущих в плуге.
Ускорить стрекалом ход,
И овечку иль козленка,
Маткой брошенных шальной,
Мне не трудно, как ребенка,
На груди снести домой.
Стаду малому - пощада!
Вас прошу я, волк и вор:
Многочисленное стадо
Пусть и платит вам побор.
Каждый год благословляю
Здесь я пастыря с мольбой
И Палею окропляю
Молоком, чтоб был покой.
Не отвергните молений
Вы, о боги, и даров
Со стола без украшений
И из глиняных горшков.
Из посуды лишь гончарной
Поселянин древле пил:
Он из глины благодарной
Кубки первые лепил.
Ни отцов удел богатый
Мне не мил, ни тот ужин,
Что мой дед сбирал когда-то
По работе в свой овин.
Мне довольно жатвы малой,
Мне довольно, если спать
Мирно лягу я, усталый,
На привычную кровать.
Как приятно вихрь и вьюгу,
Лежа, слушать за стеной
И дремать, прижав подругу
К груди нежною рукой,
Иль, когда вослед морозам
С юга ливень грянет вдруг,
Предаваться сладко грезам
Под дождя сонливый стук!
Вот и всё, что сердце просит.
Тот богатством и владей,
Моря гнев кто бодро сносит
И унылый мрак дождей.
Лучше злату в мире сгинуть
И каменьям дорогим,
Чем в слезах решусь я кинуть
Ту, которой я любим.
Ты, Мессала, призван к бою
И на суше и средь вод,
Чтобы вражеской бронею
Был к тебе украшен вход;
А меня, красой чаруя,
Держит милая в цепях,
И привратником сижу я
При бесчувственных дверях
Что мне, Делия, до славы?
Я с тобой не разлучусь,
И враги пусть будут правы,
Что ленивец я и трус.
На тебя хочу взирать я,
Как конец настанет мой,
И привлечь тебя в объятья
Коченеющей рукой.
Будешь плакать на прощанье,
На костре мой видя прах,
И, рыдая, дашь лобзанье,
Омоченное в слезах.
Будешь плакать: не обита
У тебя железом грудь,
Сердце в ней - не из гранита,
И в него не замкнут путь.
Дева ль, юноша ль случится
На моих похоронах,
Ни один не возвратится
Без слезинок на глазах.
Ты, чтоб тщетною тревогой
Дух мой мучиться не мог,
Кос распущенных не трогай,
Не царапай нежных щек.
Между тем, пока не поздно,
Будем чтить любви призыв.
Смерть в свой час подступит грозно,
Мраком голову закрыв,
Возраст крадется бессильный,
И тогда любовь смешна,
Странен речи склад умильный,
Как проглянет седина.
Должно ветреной Венере
Дань платить, пока под стать
К девам вламываться в двери,
Шум и драки затевать.
Здесь я вождь и воин рьяный,
Но без труб и без знамен.
Пусть при них добьется раны,
Кто корыстью увлечен,
Пусть добьется и надела.
Я когда сберу плоды,
До богатства нет мне дела,
Дела нет и до нужды.
Перев. Ф. Корш.