ОДЫ И ЭПОДЫ. I. ОТЗВУКИ ЭЛЛАДЫ

Переводчик: 

Голосовкер Я.

Переводчик: 

Семенов-Тян-Шанский А.

Переводчик: 

Вольпин Н.

Переводчик: 

Казмичев М.

Переводчик: 

Пастернак Б

Переводчик: 

Верховский Ю.

Переводчик: 

Бобров С.

Переводчик: 

Церетели Г.

Переводчик: 

Блок А.

Переводчик: 

Лапков Б.

Переводчик: 

Крешев И.

Переводчик: 

Язвицкий В.

Переводчик: 

Анненский

Переводчик: 

Шенгели Г.

Переводчик: 

Гинцбург Н.

Переводчик: 

Пушкин А.

Переводчик: 

Столяров Н.

1. ГИМНЫ
ГИМН ВАКХУ[1]
(II,19)
Я Вакха видел, - верьте мне, правнуки,
Учил он песням в дальней расселине,
И нимфы-ученицы, вторя,
Всё озирались на уши фавнов.
Эво! трепещет и потрясен мой ум.
Я полон Вакха и ликования.
Зову, дрожу, эво! пьянею.
О, пощади, не грози мне тирсом.
В стихи виденья просятся: дикие
Бегут вакханки, бьет искрометный ключ
Струей вина, близ рек молочных
Мед из дуплистых дерев сочится.
В дыму видений к звездам возносится
Стан Ариадны. Вижу, как рушится
Чертог безумного Пентея,
Вижу Ликурга-фракийца гибель.
Ты оплетаешь реки притоками,
Ты укрощаешь море индийское,
Ты волосы менад, хмелея,
Вдруг перетянешь узлом змеиным.
Ты опрокинул Рета, грозящего
Свирепой пастью, лапами львиными,
Когда гиганты штурмовали
Трон Олимпийца ордой безбожной.
Хотя ты склонен к пляске и пению,
К игре и шуткам и не для битв рожден,
Не мастер наносить удары, -
Равен ты мощью в войне и в мире.
Тебя увидя, золоторогого,
У врат Аида, Цербер, виляющий
Хвостом, всей пастью треязычной
Лижет покорно твои колени.
Перев. Я. Голосовкер

МИФ О ДАНАИДАХ[2]
(III, 11)
О Меркурий, мог Амфион кифарой
Камни громоздить - ученик твой верный:
Так звени же в лад, черепаха! Пой мне,
Щит семиструнный!
Говорливой ты не бывала прежде.
Ныне голос твой - на пиру и в храме.
Так звени же в лад! Да преклонит Лида
Слух прихотливый.
Я б сравнил ее с кобылицей в поле:
Любо ей играть - не дается в руки,
Брачных уз бежит, отбивая круто
Натиск влюбленных.
Лира, за тобой, чаровницей, тигры
И леса толпой. Ты звенишь, и реки
Замедляют бег, и завороженный
Вратарь Аида,
Цербер путь тебе уступает: змеи
Злобно по плечам у него клубятся,
Смрадом дышит пасть, и слюна сочится
Из треязычной.
И невольный вздох Иксион и Титий,
Просветлев лицом, издают, и урна
Данаид суха, пока ты жестоких
Песней пленяешь.
Спой же Лиде быль о преступных девах,
Расскажи, за что их карают казнью,
Осудив черпать для бездонной бочки
Воду бессрочно.
Спой об их судьбе и во мраке Орка.
Прокляты они! И на что дерзнули!..
Прокляты! Мужей-новобрачных ночью
Сонных зарезать!
Но одна из дев, клятвопреступленьем
Осквернив уста, освятила брак свой
И за то почет обрела навеки
Ложью высокой.
"Встань, - сказала, - встань, пробудись, супруг мой,
Пробудись, иль сон непробудным станет.
Тестя обмани и сестер бесчестных,
Встань, мой желанный!
Словно стая львиц меж телят лютуя,
Юношей они в одиночку губят.
Я душой нежна: не убью, не брошу
Друга в темницу.
Пусть отец меня отягчит цепями,
Лишь за то, что я пожалела мужа,
Или пусть сошлет на край света морем
К дальним нумидам.
О, беги, молю, без оглядки, милый,
Пока ночь тебе и любовь защитой!
Добрый путь! А мне, горемычной, вырежь
Надпись над гробом".
Перев. Я. Голосовкер

МИФ О ПОХИЩЕНИИ ЕВРОПЫ[3]
(III, 27)
Пусть напутствует нечестивых криком
Птица бед, сова, или завыванье
Суки, иль лисы, или ланувийской
Щенной волчицы.
Пусть пересечет им змея дорогу,
Чтоб шарахнулись от испуга кони.
Я же в час тревог о далеком друге -
Верный гадатель,
К ворону взову: от восхода солнца
Пусть летит ко мне для приметы доброй,
Прежде чем уйдет пред ненастьем в топи
Вещая птица.
Помни обо мне, Галатея, в счастье,
Для тебя одной все дороги глажу,
Чтобы дятла стук иль ворона слева
Не задержали.
Видишь, как дрожит и тревожно блещет
На краю небес Орион. Несет ли
Адрий черный шторм или Япиг грозы, -
Всё прозреваю.
Пусть на вражьих жен и детей обрушит
В бешенстве слепом ураган востока
Злой пучины рев и прибрежный грохот
Скал потрясенных.
О, припомни быль, как Европа, тело
Белое быку, хитрецу, доверив,
Побледнела вдруг: закипело море
Тьмою чудовищ.
На заре цветы по лугам сбирала
И венки плела так искусно нимфам,
А теперь кругом, куда взор ни кинуть, -
Звезды да волны.
Вот на брег крутой многоградный Крита
Выбралась в слезах, восклицая: "Славу
Добрую мою, о отец, и скромность
Страсть победила.
Где? Откуда я? Только смерть искупит
Мой девичий грех. Наяву ли плачу,
Вспоминая срам, или непорочной
Девой играют
Призраки, пустых сновидений сонмы,
Пролетев порог из слоновой кости?
Ах, что лучше: плыть по волнам иль в поле
Рвать повилику?
Если бы сейчас мне попался в руки
Тот проклятый бык, я бы истерзала
Милого дружка, я б рога сломала
В ярости зверю.
Стыд мне, стыд, увы! Позабыть пенаты!
Стыд мне, жгучий стыд! Смерть зову и медлю.
Лучше мне блуждать среди львов, о боги,
В полдень нагою.
Но пока еще не запали щеки
И бурлива кровь у добычи нежной,
Красотой моей, о, молю, насытьте
Тигров голодных".
"Жалкая, - твердит мне отец далекий, -
Что ж не смеешь ты умереть, Европа?
Пояс при тебе. Вот и ясень. Только -
Петлю на шею.
Иль тебе милей об утесы биться,
О зубцы камней? Так вверяйся буре,
И раздумье прочь!.. Или ты, царевна,
Предпочитаешь
Быть второй и шерсть теребить для ложа
Варварки, твоей госпожи?" Горюет
Дева, и, смеясь, так коварно внемлет
Плачу Венера
И Амур-шалун с отзвеневшим луком.
А повеселясь: "Берегись, - ей молвит, -
Удержи свой гнев, коль рога преклонит
Бык примиренно.
Знай, тебя любил, как жену, Юпитер.
Так не плачь навзрыд и судьбу Европы
С гордостью неси. Твое имя примет
Вскоре полмира".
Перев. Я. Голосовкер

ПАРИС-ПОХИТИТЕЛЬ[4]
(I, 15)
Вез Елену Парис по морю в отчий дом,
Опозорил пастух гостеприимный кров.
Вдруг Нерей спеленал ветры гульливые,
Судьбы грозные провещал:
"Не к добру ты добыл в жены красавицу,
Будет день - соберет Греция воинство:
Поклянется оно грешный расторгнуть брак
И обрушить Приамов град.
Сколько поту прольют кони и воины!
Горе! Сколько могил роду Дарданову!
Наготове эгид, и четверня гремит
Пред Палладой неистовой.
О, напрасно, Парис, будешь расчесывать
Гордо кудри твои, будешь кифарою -
Негой песен пленять женщин забывчивых,
Тщетно будешь в альковной мгле
Укрываться от стрел кносского лучника,
И от гула борьбы, и от погони злой:
Неотступен Аянт - поздно, увы! Лишь пыль
Умастит волоса твои.
Оглянись, уж летит гибель троянская -
Лаэртид, а за ним видишь ли Нестора?
Настигает тебя Тевкр Саламинянин
И Сфенел - он и в битве смел,
И конями рукой правит искусною.
В бой вступил Мерион. Фурией взмыл, летит:
Вот он, бешеный, вот, - ищет в бою тебя
Сам Тидит, что страшней отца.
Как в ложбине, вдали волка завидя, мчит,
Вкус травы позабыв, серна стремительно,
Так, дрожа, побежишь, еще дыша, и ты, -
Это ли обещал любви?
Долгий гнев кораблей, силы Ахилловой, -
Илиону продлит срок перед гибелью:
За зимою зима... Испепелит дотла
Огнь ахеян златой Пергам.
Перев. Я. Голосовкер

ГИМН ДИАНЕ И АПОЛЛОНУ
(I, 21)
Пой Диане хвалу, нежный хор девичий,
Вы же пойте хвалу Кинфию, юноши,
И Латоне, любезной
Зевсу, богу всевышнему!
Славьте, девы, ее, в реки влюбленную,
Как и в сени лесов хладного Алгида,
Бора на Эриманфе,
В кудри Крага зеленого.
Вы же, юноши, все славьте Темпейский дол,
Аполлону родной Делос и светлого
Бога, рамо чье лирой
И колчаном украшено.
Пусть он, жаркой мольбой вашею тронутый
Горе войн отвратит с мором и голодом
От народа, направив
Их на персов с британцами!
Перев. А. Семенов-Тян-Шанский

К ДИАНЕ
(III, 22)
Ты, дубрав и гор властелинша-дева,
Троеликий страж! Ты у жадной смерти
Вырываешь жен-рожениц, услышав
Зов троекратный!
Быть навек твоей той сосне столетней.
Что ни год ее обагряю кровью
Вепря, веселясь, и клыков удара
В бок не дождавшись.
Перев. Н. Вольпин

ВЕНЕРЕ
(I, 30)
Книд и трон Пафосский забудь, Венера,
Милый Кипр покинь и слети к молящей
В дом, где фимиам для тебя Гликера
Жжет в ожиданьи.
Пусть летит с тобою твой пылкий мальчик,
Нимфы, Граций хор, распустив хитоны,
Юность, невеселая без Киприды,
Мудрый Меркурий.
Перев. М. Казмичев

ГИМН МЕРКУРИЮ[5]
(I, 10)
О красноречивый Атланта отпрыск,
Речью и атлетикой на палестре
Дикарей обычаи обративший
В нравы гражданства.
Я тебя, глашатая неба, славлю,
Лиры измыслителя криворогой,
Краж веселых мастера, чуть лукавцу
Что приглянулось.
Некогда пугая тебя, малютку,
Требуя возврата коров, коварно
Угнанных тобою, колчан утратив,
Бог рассмеялся.
Под твоим водительством с грудой злата
Царь Приам покинул твердыни Трои,
Обманул Атридов, огни дозора,
Стан Фессалийский.
Ты в страну блаженства уводишь души
Праведных и толпы теней смиряешь
Золотым уреем, любимый небом
И преисподней.
Перев. Я. Голосовкер

2. ПОЭЗИЯ
К МЕЛЬПОМЕНЕ
(IV, 3)
На кого в час рождения,
Мельпомена, упал взор твой приветливый,
Уж того ни кулачный бой
Не прельстит, ни успех в конском ристании.
И ему не сужден триумф
В Капитолии в честь воинских подвигов
И венок победителя,
Растоптавшего спесь гордого недруга.
Но в тибурской глуши стоит
Шум лесов, и ручьи плещут и шепчутся.
Он опишет в стихах их шум
И надолго в веках этим прославится.
Я горжусь - молодежь меня
Причисляет к своим лучшим избранникам,
И с годами звучит слабей
Ропот зависти и - недружелюбия.
Муза, сладостным звоном струн
Переполнившая щит черепаховый,
Кажется, бессловесных рыб
Ты могла б одарить голосом лебедя.
Удивительно ли тогда,
Что показывают пальцем прохожие
На меня? Если я любим,
Я обязан тебе честию выпавшей.
Перев. Б. Пастернак

КВИНТУ ЭДИЮ ЛАМИЮ
(I, 26)
Во славу музам горесть и груз тревог
Ветрам отдам я. По морю Критскому
Пусть горечь дум моих развеют.
Буду беспечен и глух. Не слышу.
Какой властитель Арктики громы шлет,
Пред кем трепещет царь Тиридат. О ты,
Пимплея, муза ликованья
Чистых ключей, увенчай, сплетая
Цветы в гирлянду, милого Ламия.
Коль слово косно, так славословь со мной,
Под хор сестер лесбосским плектром -
Песнею Ламия обессмерти!
Перев. Я. Голосовкер

К БАРБИТОНУ[6]
(I, 31)
К нам - призыв. Коль мы под привольной сенью
Песни не для дней - для веков слагаем,
Так споем же вновь мы латинской речью
Барбитон верный -
Мерой той, что ввел гражданин лесбосский;
Ярый в дни войны, он под гул сражений
Или свой корабль в непогоду злую
К брегу причалив,
Либера, и муз, и Венеру славил,
И дитя ее неизменно с нею,
Черных глаз огонь, смоляные кудри
Лика красавца,
Фебу лучший дар и пирам бессмертных,
Черепаха, друг Олимпийца, здравствуй,
Радость всех трудов и целитель! К песням
Будь мне вожатым.
Перев. Ю. Верховский

СЕПТИМИЮ
(II,6)
На край света рад со мной плыть Септимий,
До Гадары, вдаль до кантабров диких,
К варварам, туда, где в Сиртах клокочет
Вал мавританский.
Если бы Тибур, городок аргосских
Поселенцев, дал мне приют, о, если б
Дал под старость мне отдохнуть от долгих
Странствий, походов!
А откажут зло в том приюте Парки,
Удалюсь тогда к берегам Галеза,
К пастбищам овец тонкорунных, к весям
Древним Фаланта.
На земле милей уголок едва ли
Я найду, - где мед золотой Гимету
Не уступит, где урожай оливок
Спорит с Венафром,
Где весне дает долгий срок Юпитер,
А зиме тепло, где Авлон роскошно
Вакхом одарен - не ревнует даже
К гроздьям Фалерна.
В тот элизий мы на холмы блаженства
Званы. Там закрой мне глаза навеки
И скупой слезой ороси горячий
Пепел поэта.
Перев. Я. Голосовкер

ПОЭТУ
(I, 31)
О чем ты молишь Феба в святилище,
Поэт, из чаши струи прозрачные
Вина лия? Не жатв сардинских -
Славных полей золотое бремя,
Не стад дородных знойной Калабрии,
Слоновой кости, злата индийского,
Не деревеньки, близ которой
Лирис несет молчаливы воды.
Пусть те срезают гроздья каленские,
Кому фортуной дан благосклонный серп,
И пусть купец черпает кубком
Сирии вина, окончив куплю.
Богам любезный, воды Атлантики
Он за год трижды видит бестрепетно,
Меня ж питают здесь оливки,
Легкие мальвы, цикорий дикий.
Дай, сын Латоны, тем, что имею я,
Дышать и жить мне, тихую старость дай,
Оставь мне здравый толк и даруй
С милой кифарой не знать разлуки.
Перев. С. Бобров
АГРИППЕ
(I,6)
Пусть тебя, храбреца многопобедного,
Варий славит - орел в песнях Меонии -
За дружины лихой подвиги на море
И на суше с тобой, вождем.
Я ль, Агриппа, дерзну петь твои подвиги,
Гнев Ахилла, к врагам неумолимого,
Путь Улисса морской, хитро-лукавого,
И Пелоповы ужасы?
Стыд и Музы запрет, лировладычицы
Мирной, мне не велят, чуждому подвигов,
Что велик в мелочах, Цезаря славного
И тебя унижать хвалой.
Как достойно воспеть Марса в броне стальной,
Мериона, что крыт пылью троянскою,
И Тидида вождя, мощной Палладою
До богов вознесенного?
Я пою о пирах и о прелестницах,
Острый чей ноготок страшен для юношей,
Будь я страстью объят или не мучим ей,
Я - поэт легкомысленный.
Перев. Г. Церетели

ЮЛЛУ АНТОНИЮ[7]
(IV, 2)
(ФРАГМЕНТ)
Кто дерзает, Юлл, возомнить: "Я - Пиндар",
Тот взлетает ввысь на вощаных крыльях,
Позабыв, что воск их креплений каплет
В море Икара.
Как стремглав поток, напоенный ливнем,
Мчит, свергаясь с гор, берега смывая,
Так кипит, дыша не устами - бездной,
Пиндар безмерный.
На его челе не увянут лавры -
Громоздит ли он в дифирамбах смелых
Невидаль-слова, для мелодий вольных
Слух приневолив.
Иль полубогов он поет, по праву
Покаравших род роковой кентавров
В дни крылатых битв, когда меркло пламя
Дивной Химеры.
Иль прославит тех, кто с элейской веткой
Словно на Олимп шел под кров родимый,
Дар вверяя им, драгоценней сотни
Статуй, - бессмертье.
Иль оплачет он в утешенье деве
Скорбной жениха, его дух и душу
Золотую, мощь вознесет на звезды,
Орк укоряя.
Только устремит мой диркейский лебедь
К облакам полет, рой ветров, Антоний,
Подхватив, умчит его в небо. Я же
Пчелке подобен,
Что, сбирая дань с тимиана медом,
Вьется день-деньской по брегам Тибура
В рощах: так и я изощряюсь в песнях -
Сам невеличка.
Перев. Я. Голосовкер

* * *[8]
(II, 20)
Не на простых крылах, на мощных я взлечу,
Поэт-пророк, в чистейшие глубины,
Я зависти далек, и больше не хочу
Земного бытия, и города покину.
Не я, бедняк, увы, рожденный средь утрат,
Исчезну навсегда, и не меня, я знаю,
Кого возлюбленным зовешь ты, Меценат,
Предаст забвенью Стикс, волною покрывая.
Уже бежит, бежит шершавый мой убор
По голеням, и вверх, и тело человечье
Лебяжьим я сменил, и крылья лишь простер,
Весь оперился стан - и руки, и заплечья.
Уж безопасней, чем Икар, Дэдалов сын,
Бросаю звонкий клич над ропщущим Босфором,
Минуя дальний край полунощных равнин,
Гетульские Сирты окидываю взором.
Меня прослышит Дак, таящий страх войны
С Марсийским племенем, и дальние Гелоны,
Изучат и узрят Иберии сыны,
Не чуждые стихов, и пьющий воды Роны.
Смолкай, позорный плач! Уйми, о Меценат,
Все стоны похорон, - печали места нету,
Зане и смерти нет. Пускай же прекратят
Надгробные хвалы, не нужные поэту.
Перев. А. Блок

ПАМЯТНИК[9]
(III, 30)
Крепче бронзы литой создал я памятник;
Выше он пирамид царского зодчества,
Не разъест его ржой дождь разрушительный,
Не сметет ураган, в прах бесконечною
Цепью лет не сотрет времени быстрый бег.
Нет! Я весь не умру, - всё, чем прославлен я,
Будет жить, расцветать славой всё новою
До тех пор, пока жрец будет торжественно
В Капитолий вступать с девой безмолвною.
Речь пройдет обо мне там, где неистовый
Ауфид мчится, где Давн правил селянами
В бедной влагой стране. Скажут: незнатный, он
Стал великим, как царь, - сделал нам близкими
В италийских стихах песни Эолии.
Мельпомена! Гордись славой заслуженной,
Лавром Дельф увенчай кудри любовно мне.
Перев. Б. Лапков

<ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА>
Создал памятник я бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушат его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет - время бегущее.
Нет, не весь я умру, лучшая часть меня
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
Назван буду везде - там, где неистовый
Авфид ропщет, где Давн, скудный водой, царем
Был у грубых селян. Встав из ничтожества,
Первый я приобщил песню Эолии
К италийским стихам. Славой заслуженной,
Мельпомена, гордись и, благосклонная,
Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.
Перев. С. Шервинский
3. ЛЮБОВЬ[10]

* * *
(IV, 9)
ФРАГМЕНТ
Нет, не исчезла прелесть игривая
Анакреона. Дышит, как встарь, любовь,
Тот жар души в напевах давних
Девы Эолии, дивной Сафо.
Перев. Я. Голосовкер

ЛИДИИ[11]
(I, 13)
Не хвалила бы, Лидия,
Бледно-розовый блеск шеи у Телефа,
Белокурого Телефа:
Ядовитая боль сердце пронзает мне.
И чернеет лицо мое...
И скупая слеза, тайная, жаркая,
Прожигая дыхание,
Выдавая меня, медленно катится.
Я пылаю от бешенства,
Когда в брызгах вина блещет плечо твое,
А какой-нибудь ветреник,
Как тавром, заклеймит зубом губу твою.
Ах, не верь этим варварам,
Истерзавшим уста, нектар приявшие
От Венеры божественной:
Эта дикая страсть вспыхнет и выгорит!
Но как счастливы, Лидия,
Две души, что слились в душу единую:
Их любовь безмятежную
Погасит навсегда только предсмертный вздох.
Перев. И. Сельвинский

ЛИДИИ
(I, 25)
Лидия, увы! Миновали ночи
Юности твоей, когда то и дело
Слышался призыв под твоим окошком
Модных сатиров.
Хлопала тогда твоя дверь до света...
А теперь ты спишь, и никто не скажет:
"Как ты можешь спать, когда я, о нимфа,
Глаз не смыкаю?"
Скоро облетят и поблекнут краски.
Будешь ты ловить облыселой ведьмой
Где-нибудь в углу под порывом ветра
Похоть прохожих.
А когда тебя сладострастья голос,
В бешеный полет кобылиц зовущий,
Жарко позовет, возопишь ты, дева,
В жалобе горькой,
Укоряя мир, что ценить умеет
В жесткости своей молодую зелень,
А увядший лист отдает без грусти
Бурному Эвру.
Перев. И. Сельвинский

ЛИДИИ
(III, 9)
Он
Вспомни время, когда тебе
Был я мил, и другой, шею обвив твою,
Не ласкал тебя в дерзкий час, -
Ах, блаженней меня не был и царь царей!
Она
Вспомни время, когда и ты
Не пленялся другой, Лидию милую
Не меняя на Хлою. Верь!
Я славнее жила сказочной Илии.
Он
Ныне Хлоя владеет мной,
Песней тешит она, нежит кифарою,
За нее умереть - ничто,
Только б Хлою мою рок сохранил живой.
Она
Жжет меня, и сама горю,
Калаид молодой, Орнита пылкий сын,
Дважды мне умереть - ничто,
Только б рок сохранил милого мне живым.
Он
Да?.. А если б наш пыл былой
Вдруг вернулся - и вновь скованы страстью мы?
Если б Хлою из сердца прочь, -
Не откроется ль дверь прежняя к Лидии?
Она
Да?.. Хотя он пышнее звезд,
Ты ж скорлупки пустой легче и вспыльчивей
Вероломного Адрия, -
Жить с тобой мне милей и умереть с тобой!
Перев. Я. Голосовкер

ЛИДИИ
(I, 8)
О, ради всех богов, скажи мне, для чего
Так рано губишь ты любовью Сибарита?
Зачем на площади в жар не видать его,
Хоть не нужна ему ни в пыль, ни в зной защита?
Что ж между сверстников, доспехами звеня,
Не скачет он верхом и, натянув поводья,
Не укрощает бег строптивого коня?
Давно ли наш пловец боится мелководья?
Давно ли не блестит оливы сок на нем,
И, как ехидны кровь, противен стал атлету?
Иль уж оружие руке той не в подъем,
Которая копье бросала через мету?
Зачем он прячется, как, говорят, Ахилл,
Когда висела смерть над бедным Илионом,
Скрывался, чтоб мужской наряд не потащил
Его из неги в бой, к ликийским легионам?
Перев. И. Крегиев

ПИРРЕ
(I, 5)
Что за щеголь - омыт весь ароматами,
Весь в гирляндах из роз - в гроте так яростно
Стан сжимает твой, Пирра?
Для кого эти локоны
Скромно вяжешь узлом? Ох, и оплачет он,
Будет клясть, и не раз, клятвы неверные,
Будет на море бурном,
Черным тучам в свой черный час,
Удивляясь, глотать соль накипевших слез.
Он теперь - золотой, нежною, верною -
Не на миг, а навеки -
Он тобой упоен. Увы,
Ослепительна ты. Горе слепым! А я,
Из пучины едва выплыв, спасителю -
Богу моря одежды,
Еще влажные, в дар принес.
Перев. Я. Голосовкер

ЛИКЕ
(III, 10)
Если б даже струя Дона далекого
Утоляла тебя в доме у варвара,
Ты меня у твоей двери, продрогшего
На ветру, пожалела бы.
Лика, вслушайся в ночь: створы ворот скрипят,
Там, под кровлями вилл, воем на вой ветров
Отзывается сад, и леденит снега
Сам Юпитер, властитель стуж.
Пред любовью сломи жестокосердие,
Берегись, побежит вспять колесо судьбы,
Иль тиренец тебя недосягаемой
Пенелопой на свет родил?
Ах, тебя ни мольбы, ни драгоценный дар,
Ни влюбленной толпы бледность - фиалки цвет,
Не преклонят, ни месть мужу, гречанкою
Уязвленному. Смилуйся,
Пощади! Хотя ты сердцем, как дуб, мягка
И нежней, чем укус змей Мавритании.
Мне ли век под дождем, даже с небес любви,
У порога погоды ждать?
Перев. Я. Голосовкер

ЛИКЕ
(IV, 13)
Я богов заклинал, Лика, - заклятиям
Вняли боги. Клянусь, ты постарела, да,
А заигрывать рада?
Слыть красавицей? пить? любить?
Запоздалую страсть песней подхлестывать,
Под хмельком вереща: "Эрос!" А он приник
К щечкам Хрии цветущим,
Мастерицы под цитру петь!
Прихотлив, не летит к дубу усохшему,
Мимо, - мимо тебя, мимо, позорище:
Зубы желты, морщины,
Взбились клочья волос седых.
Нет, забудь, не вернут косские пурпуры
И каменья тебе тех золотых былых
Дней, которые в фастах
Отсчитал календарный рок.
Где же чары твои? Где обаянья дар?
Прелесть пляски? Увы! Где же та Лика, где!
Вся - дыхание страсти,
Чуть поманит - я сам не свой.
Ей на поприще нег даже с Кинарою
Состязаться не грех. Только Кинаре срок
Краткий Парки судили,
А красавице Лике век,
Каркая, коротать старой вороною
На посмешище всем юным искателям
Пылких встреч. Полюбуйтесь-ка:
Факел стал головешкою.
Перев. Я. Голосовкер

ВЕНЕРЕ[12]
(I, 19)
Мать страстная страстей людских,
Мне Семелы дитя - бог опьянения,
И разгула веселый час
Позабытой любви сердце вернуть велят.
Жжет мне душу Гликеры блеск, -
Ослепительней он мрамора Пароса,
Жжет дразнящая дерзость, - глаз
Отвести не могу от обольстительной.
Обуян я Венерой: в миг
С Кипра вихрем ко мне - и не опомниться
Где там скифы! Какой там парф
Скакуна горячит в бегстве обманчивом!
Дерна, мальчики, листьев мне,
Мирта, лавров сюда! мирры, двухлетнего
В чаше жертвенной дать вина!
Жертва склонит любовь быть милосерднее.
Перев. Я. Голосовкер

ПОЭТУ АЛЬБИЮ ТИБУЛЛУ
(I, 33)
Альбий, полно терзать память Гликерою,
Вероломную клясть, полно элегии,
Полуночник, слагать - знаю, затмил тебя
Мальчуган у отступницы.
К Киру пьяная страсть жжет Ликориду. Лоб
Узкий хмурит она. Кир же к Фолое льнет,
Недотроге, - скорей волки Апулии
Коз покроют непуганых,
Чем Фолоя впадет в грех любострастия.
Знать, Венере дано души несродные
И тела сопрягать уз неразрывностью
По злокозненной прихоти.
Открывалось и мне небо любви, но был
Я Мирталой пленен, вольноотпущенной:
Притянула меня яростней Адрия
Близ излучин Калабрии.
Перев. Я. Голосовкер

РАЗДУМЬЕ НЕОБУЛЫ
(III,12)
О, как грустно, Необула, избегать игры Амура,
Не осмелиться похмельем смыть тоску, а осмелеешь,
Языком отхлещет ментор.
Где же, баловень Киферы, где плетенка для кудели,
Трудолюбие Минервы? Ты унес их в сновиденья
О красавце из Липары.
Как у юноши, у Гебра, тиберийскою волною
Торс лоснящийся омоет - он затмит Беллерофонта,
И в борьбе и в беге спорый,
Он оленя на поляне вдоль стремительного стада
Легким дротиком нагонит, кабана в колючей чаще
На рогатину подденет.
Перев. Я. Голосовкер

АСТЕРИЯ И ГИГ
(III, 7)
Гиг вернется, не плачь! Ветры весной тебе,
Астерия, примчат верного юношу, -
А товары какие
Вывез Гиг из Вифинии!
Гиг вернется, - его к берегу Орика
Нот свирепый занес в пору безумства бурь.
Там в холодной постели
Ночь за ночью он слезы льет.
Был подослан женой юной хозяина
К Гигу сводник. "Больна Хлоя, несчастную
Твой же пламень сжигает, -
Так посол улещал его
И преданьем пугал: - Вспомни, поддался Прет
Злым наветам жены блудной и чистого
Сердцем Беллерофонта
Торопливо на смерть послал.
Близок был и Пелей к мрачному Тартару:
Ипполиту отверг. Гибель настигла бы,
Но..." Всё новые были
Греховодную нить плели.
Тщетно! Глух, как скала дальней Икарии,
Гиг внимает словам. Сердцем он тверд. И ты
Эпинею, соседу,
Не дари, Астерия, глаз.
Он наездник лихой! Пусть же гарцует он!
В поле Марсовом нет равных соперников, -
Пусть пловцов пересилит,
Рассекая ладонью Тибр, -
Только к ночи запри дверь, не выглядывай
Из окна на призыв флейты и, жалобы
И упрек принимая,
К переулку жестокой будь.
Перев. Я. Голосовкер

ПОЭТУ АРИСТИЮ ФУСКУ
(I, 22)
Кто насилью чужд, простодушен, Фусций,
Не живет, как мавр, на скаку хватаясь
За копье, за лук, за колчан, где в стрелах
Яды таятся.
Жгучую ли он посетит пустыню,
Сирт или Кавказ, неприютно дикий,
Или ту страну, где Гидаст ласкает
Сказочный берег.
Помню, от меня средь лесов Сабинских
Волк бежал, когда, безоружный, в дебрях
Я бродил и пел о моей Лалаге -
Зверю добыча.
Не вскормили, верь, чудища такого
Ни дубовый лес Давнии недоброй,
Ни пестунья львов обожженным лоном -
Родина Юбы.
Бросят ли меня средь равнин унылых,
Где ни деревца, ни дыханья лета,
В тот забытый мир, где сокрыт в туманах
Хмурый Юпитер.
Бросят ли меня под колеса солнца
На краю земли, где жилья не строят,
Буду я любить милый смех Лалаги,
Милые речи.
Перев. Я. Голосовкер

ХЛОЕ
(I, 23)
Что бежишь от меня, Хлоя, испуганно,
Словно в горной глуши лань малолетняя!
Ищет мать она: в страхе
К шуму леса прислушалась.
Шевельнет ли весна листьями взлетными,
Промелькнет ли, шурша, прозелень ящерки
В ежевике душистой, -
Дрожью робкая изойдет.
Оглянись, я не тигр и не гетульский лев,
Чтобы хищной стопой жертву выслеживать.
Полно, зову покорствуй,
Мать на мужа сменить пора.
Перев. Я. Голосовкер

К ВЕНЕРЕ[13]
(III, 26)
Забыть, казалось, надобно девушек,
Сложив оружье. После побед любви
Пора как будто бой мне кончить,
Лиру на стену повесив мирно.
И тут же бросить лук свой со стрелами,
И лом, и факел. Были грозой они
Дверям упорным ночью темной!
Здесь, у Венеры, теперь им место
Но нет мне мира, Кипра владычица.
О матерь страсти, милости жду твоей:
Зажги хоть раз гордячку Хлою,
Жалом жестоким кольнув ей сердце.
Перев. В. Язвицкий

КСАНТИЮ ФОКЕЙЦУ
(II, 4)
Ксантий, нет стыда и в любви к рабыне!
Вспомни, не раба ль Бризеида белым
Телом ураган пробудила в гордом
Сердце Ахилла?
Не был ли пленен красотой Текмессы,
Пленницы, Аянт - Теламона племя?
Не Атрида ль страсть опалила к деве,
Жадно добытой,
В час, когда в дыму заклубились башни
Трои под стопой фессалийца Пирра,
Гектор пал - и град стал добычей легкой
Грекам усталым.
Ты смущен: тебя назовет ли зятем
Важная родня золотой Филлиды?
Явно, кровь царей у красотки - только
Доля чернавки.
Верь, такую дочь от трущобной черни
Не рождала мать, как дитя позора:
И верна по гроб, и чужда корысти -
Чудо и только.
Одобряю я и лицо, и руки,
Голени ее, - не ревнуй, приятель,
Где уж мне! Вот-вот, как ни грустно, стукнет
Полностью сорок.
Перев. Я. Голосовкер

БАРИНЕ[14]
(II, 8)
Когда б измена красу губила,
Моя Барина, когда бы трогать
То зубы тушью она любила,
То гладкий ноготь,
Тебе б я верил, но ты божбою
Коварной, дева, неуязвима,
Лишь ярче блещешь, и за тобою
Хвостом пол-Рима.
Недаром клятвой ты поносила
Родимой пепел, и хор безгласный
Светил, и вышних, над кем не властна
Аида сила...
Расцвел улыбкой Киприды пламень
И нимф наивность, и уж не хмуро
Глядит на алый точильный камень
Лицо Амура.
Тебе, Барина, рабов мы ростим,
Но не редеет и старых стая,
Себя лишь тешат, пред новым гостем
Мораль читая.
То мать за сына, то дед за траты
Клянут Барину, а девам сна нет,
Что их утеху на ароматы
Барины манит...
Перев. И. Анненский

ОТПОВЕДЬ ХЛОРИДЕ
(III, 15)
Разоренного Ивика
Озорная жена! Ох, не пора ли знать
Непотребным делам предел:
У порога, увы! жадной могилы ты.
Брось же пляски меж юных дев:
Мглою блеск затмевать - тучею звездный рой!
Что Фолое к лицу - тебе
Не пристало: стара! В пору для дочери
Рваться к юношам буйно в дом,
Бить в тимпаны, кружить бурно вакханкою.
Полюбился девчонке Нот -
Вот и скачет она резвою козочкой.
А старухе пристало прясть
Шерсть лукринских овец. Цитрой - не ей звенеть!
Пурпур роз - не к ее кудрям,
Пить, черпая, - не ей полную кадь до дна.
Перев. Н. Вольпин

* * *
(I, 16)
О, дочь, пред коей дивная меркнет мать!
За ямбы злые можешь карать меня
Любою карой: кинь ли в пламя
Иль утопи в глубине Адрийской!
Ни Диндимена, ни - в алтаре святом -
Пифийский житель не потрясает так
Жрецов, ни вакх, ни корибанты,
Столь вопиющие острой медью,
Как гнев прискорбный, - с коим ни норский меч
Не может сладить, ни беспощадный огнь,
Ни кораблекрушенье в море,
Ни сам Юпитер, катящий громы!
Был, по преданью, вынужден Прометей
Начальной глине силу крупицы дать,
Везде рассеянной, - и львиной
Яростью наше наполнить сердце.
Но гнев Тиесту страшную смерть принес;
Столицам гордым создал он тьму причин,
Повлекших гибель, - и глубоко
Стен их руины надменным плугом
Вспахало войско вражье... Смири же нрав:
И я был в пору сладостных оных лет
Охвачен гневом, и меня он
В дерзкие ямбы направил - сердца
Излить кипенье. Кротостью ныне я
Стереть пытаюсь грустное, - чтобы вновь,
Забыв обиду, для меня ты
Стала подругой, вернув мне душу!
Перев. Г. Шенгели
* * *
(III, 20)
Ты не видишь, Пирр, как тебе опасно
Трогать юных львят африканской львицы?
Вскоре ты сбежишь после жарких схваток,
Трус-похититель;
Вот, стремясь найти своего Неарха,
Юных круг прорвет лишь она, - и страшный
Бой решит тогда, за тобой, за ней ли
Будет добыча;
Ты спешишь достать из колчана стрелы,
Зубы та меж тем, угрожая, точит;
Сам судья борьбы наступил на пальму
Голой ногою;
Легкий ветр ему освежает плечи,
Кроют их кудрей надушенных волны -
Был таков Нирей иль с дождливой Иды
На небо взятый.
Перев. Н. Гинцбург

НЕЭРЕ
(ЭПОД 5)
Ты помнишь эту ночь: среди меньших светил
Луна плыла по тверди ясной,
Когда бы, не боясь небесных даже сил,
Как иву плющ объемлет страстный,
Руками вкруг меня, ласкаясь, обвилась
И в лад словам моим, послушная, клялась.
"Покуда Орион пловцов на гибель гонит,
И волк преследует овец,
И ветер, шелестя, густые лавры клонит,
У нас взаимный жар сердец!"
О, пострадаешь ты, мою увидев твердость!
Гораций мужествен, поверь, -
И красоте твоей не покорится гордость,
Так оскорбленная теперь...
Но ты, счастливейший, довольный в новой доле,
Кому смешно чужое зло, -
Хотя бы сотни стад в твоем паслися поле,
Хотя бы золото Пактола там текло,
Хотя бы ты постиг все тайны Пифагора,
Красив был, как Нерей, - не радуйся вперед...
Увы! тебе любовь изменит так же скоро -
И улыбнусь я в свой черед.
Перев. И. Крешев

4. ПИРУШКИ С ДРУЗЬЯМИ[15]
ПИРУШКА
(I, 27)
Не для сражений чаши назначены,
А для веселья скромного в добрый час.
Ну что за варварский обычай
Распрей кровавой кончать пирушку.
Вино и свечи, право, не вяжутся
С мечом мидийским. Други, уймите крик!
Долой бесчинство! Крепче левой
Облокотись и пируй пристойно.
И мне налили щедро фалернского,
Не разбавляя. Пусть же признается
Мегиллы брат, с какого неба
Ранен он насмерть и чьей стрелою.
Ах, он уперся! Только за выкуп пью!
Плати признаньем! Кто б ни была она,
Огонь стыда не жжет Венеры.
Ты благородной любовью грешен.
Так начистую! Смело выкладывай!
Надежны уши. Ну же! О мученик!
Увы, какой Харибде гиблой
Ты отдаешь свой чистейший пламень!
Какая ведьма иль фессалийский маг,
Какое зелье может спасти тебя?
Иль бог? От этакой Химеры
Даже Пегас не упас бы чудом.
Перев. Я. Голосовкер

ЛИДЕ[16]
(II, 11)
(ФРАГМЕНТ)
Друг, не всегда цветут холмы,
Блестит луна в узор сиреней...
К чему же слабые умы
Томить обузой размышлений!
Не лучше ли беспечно лечь
Под ясень иль платан высокий
И кудри, павшие до плеч,
Опрыскать амброю востока,
Прославить Бахуса?.. В груди
Разгонит он туман неверный;
Беги же, мальчик, остуди
В ручье столетний сон Фалерна!
Зови к нам Лидию скорей:
Всё чудно в ней - уста, ланиты,
И пряди черные кудрей
В роскошный венчик ловко свиты.
Перев. И. Крешев

ЛИДЕ В ПРАЗДНИК НЕПТУНАЛИЙ
(III, 28)
Как отпраздновать веселей
День Нептуна? Открой, Лида, цекубское,
Дар заветный, о мой провор,
Искру жизни придай чопорной мудрости.
Полдень клонится в тень, а ты
Медлишь, словно застыл в небе летучий день,
Не выносишь из погреба,
Нам амфору времен консульства Бибула.
Мы прославим Нептуна мощь,
Нереид волоса густо-зеленые
И на лире изогнутой
Мать Латону и бег Цинтии-лучницы.
Завершим же владычицей,
Что над Книдом царит и над Кикладами:
Мчат на Паф ее лебеди.
Но достойна и Ночь горестной нении.
Перев. Я. Голосовкер

ФИЛЛИДЕ
(IV, 11)
В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МЕЦЕНАТА
Есть кувшин вина у меня, Филлида,
Девять лет храню альбанин душистый,
Есть и сельдерей для венков, разросся
Плющ в изобилье;
Кудри им обвей - ослепишь красою.
В доме у меня серебро смеется,
Лаврами алтарь оплетен и алчет
Крови ягненка.
Полон двор людей. Суета. Хлопочут
И снуют туда и сюда подростки,
Девушки. Огня языки завились
Клубами дыма.
В честь кого даю этот пир - не скрою:
Иды подошли. Мой апрель любимый.
Пополам они разделяют - месяц
Пенорожденной.
Свят мне этот день и почти святее
Дня рожденья. Знай, этот день отметив,
Долгих лет число Меценат мой новым
Годом пополнит.
Не видать тебе Телефа. Богачка
У тебя его перебила ловко
И к ноге своей приковала цепью,
Пленнику милой.
Дерзкою мечтой одержимых учит -
Это ль не урок! - Фаэтон сожженный.
Сбросил и Пегас с облаков на землю
Беллерофонта.
Достижимого домогайся. В мире
О несбыточном и мечтать напрасно.
Ровню выбирай. Так приди, мой вечер
Неги любовной!
Жду тебя: к другой уж не вспыхну страстью.
Поздно. Не забудь разучить размеры.
Милый голос твой их споет: смиряет
Песня тревогу.
Перев. Я. Голосовкер

ВЕРГИЛИЮ[17]
(IV, 12)
Уже веют весной ветры фракийские,
Гонят вдаль паруса, море баюкая,
Не гремят от снегов реки набухшие,
Цепенея, не спят луга.
Вьет гнездо и зовет жалобно ласточка:
"Итис, Итис, вернись!" - Прокна злосчастная.
Опозорила род местью кровавою
Сладострастному варвару.
На свирели в траве нежной по пастбищам
Тучных стад пастухи песнями тешатся,
Бога радуя: мил Пану аркадскому
Скот и горной дубравы мрак.
Есть, Вергилий, пора жажды томительной,
Коль по вкусу тебе вина каленские,
Знай, приятель-клиент выспренних нобилей,
Нардом выкупишь Вакха дар.
Банка нарда бутыль целую выманит, -
Та бутыль в погребах спит у Сульпиция,
От нее у надежд крылья расплещутся,
Горечь дум как рукой сметет.
Коль согласен вкусить радости пиршества,
Плату мне прихвати! И не подумаю
Безвозмездно тебя, как богатей какой,
Чашей полною потчевать.
Так не медли, отбрось мысли корыстные,
Погребальный костер не за горами - ждет,
Каплю глупости, друг, в бочку премудрости
Примешать иногда не грех.
Перев. Я. Голосовкер

ПОМПЕЮ ВАРУ[18]
(II, 7)
Кто из богов мне возвратил
Того, с кем первые походы
И браней ужас я делил,
Когда за призраком свободы
Нас Брут отчаянный водил?
С кем я тревоги боевые
В шатре за чашей забывал
И кудри, плющем увитые,
Сирийским мирром умащал?
Ты помнишь час ужасный битвы,
Когда я, трепетный квирит,
Бежал, нечестно брося щит,
Творя обеты и молитвы?
Как я боялся, как бежал!
Но Эрмий сам незапной тучей
Меня покрыл и вдаль умчал
И спас от смерти неминучей.
А ты, любимец первый мой,
Ты снова в битвах очутился...
И ныне в Рим ты возвратился,
В мой домик темный и простой.
Садись под сень моих пенатов.
Давайте чаши. Не жалей
Ни вин моих, ни ароматов.
Венки готовы. Мальчик! Лей.
Теперь некстати воздержанье:
Как дикий скиф хочу я пить.
Я с другом праздную свиданье,
Я рад рассудок утопить.
Перев. А. Пушкин

<ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА>
В дни бурь и бедствий, друг неразлучный мой
Былой свидетель Брутовой гибели,
Каким ты чудом очутился
Снова у нас под родимым небом?
Помпей, о, лучший из собутыльников,
Ты помнишь, как мы время до вечера
С тобой за чашей коротали,
Вымочив волосы в благовоньях?
Ты был со мною в день замешательства,
Когда я бросил щит под Филиппами
И, в прах зарыв покорно лица,
Войско сложило свое оружье.
Меня Меркурий с поля сражения
В тумане вынес вон незамеченным,
А ты подхвачен был теченьем
В новые войны, как в волны моря.
Но ты вернулся, слава Юпитеру!
Воздай ему за это пирушкою.
Уставшее в походах тело
Надо расправить под тенью лавра.
Забудемся над чашами массика,
Натремся маслом ароматическим,
И нам сплетут венки из мирта
Или из свежего сельдерея.
Кто будет пира распорядителем?
Клянусь тебе, я буду дурачиться
Не хуже выпивших фракийцев
В честь возвращенья такого друга.
Перев. Б. Пастернак

ПЛОТИЮ НУМИДУ[19]
(I, 36)
Фимиамом, и пеньем струн,
И закланьем тельца ныне почтим богов:
Из далекой Гесперии
Возвратился Нумид в добром здоровьи к нам.
Он целует своих друзей,
Горячее же всех милого Ламия:
Тот же выходил дядька их,
В тот же час довелось тогой облечься им.
Белой меткой отмечен будь
Ты отныне для нас, встречи счастливый день.
Пусть амфоры несут чредой,
Пусть забудет нога в пляске об отдыхе,
Пусть, счет кубкам утратив, Басс
С Дамалидой самой ныне сравняется,
Пусть нам розы украсят пир,
Темнолиственный плющ, белые лилии,
На тебя заглядятся все,
Дамалида. Вотще! Всех позабыв, прильнешь
Ты к любовнику новому,
Как извилистый плющ листьями льнет к скале.
Перев. Н. Столяров

* * *
(I, 38)
Персидской роскоши я не терплю, не надо
Венка, сплетенного древесною корой,
И запоздалых роз в уединеньи сада
Осенней не ищи порой.
Довольно мирты нам зеленой, без прикрас;
Обоим нам пристал венок из мирты скромной,
Тебе, слуга, и мне, когда я пью подчас
Под сенью винограда темной.
Перев. И. Крешев

* * *
(III, 17)
Мой Элий, отпрыск дерева Ламиев,
О первом предке - праотце Ламии,
О прадедах твоих и дедах
Летопись нам сохранила память.
От мужа славы, Элий, ты род ведешь.
Твердыней Формий он в старину владел
И Лириса долиной правил,
Нимфы Марики приютом тихим, -
Широк властитель! Завтра устелет Эвр,
Сердито дуя, рощи и лес листвой
И водорослями прибрежье,
Разве старуха-ворона зря нам
Пророчит бурю? - Что ж, заготовь к утру
Сухой валежник: Доброго Гения
Вином почтить и поросенком,
Потчуя слуг чуть хмельных и праздных.
Перев. Б. Лейтин
ПЛАНКУ
(I, 7)
Пусть кто хочет поет дивный Родос, иль Митилену,
Или Эфес, иль Коринф у двуморья,
Фивы, град Вакха, поет, иль поет Аполлоновы Дельфы
Славные, иль Фессалийскую Темпу.
Только заботы и есть у других, чтобы длинною песнью
Славить столицу безбрачной Паллады
И украшать чело отовсюду взятой оливой.
Кто восхвалением занят Юноны,
Конный пусть славит Аргос и с ним золотые Микены.
Мне же не так по душе терпеливый
Лакедемон и простор полей многоплодной Лариссы,
Как Албунеи чертог говорливый,
Быстрый Анио ток, и Тибурна рощи, и влажный
Берег зыбучий в садах плодовитых.
Как иногда ясный Нот гонит тучи с туманного неба
И не всегда он дожди порождает,
Так же и ты, мой Планк, и печали и тягости жизни
Нежным вином разгонять научайся,
Если владеет тобой значками блистающий лагерь
Или Тибур приманил густотенный.
Тевкр, когда покидал Саламин и отца, как изгнанник,
Всё же вином увлажнил свои кудри
И, возложивши на них венок из тополя веток,
Так обратился к друзьям огорченным:
"Нас куда бы ни мчала судьба, что родителя лучше,
В путь мы пойдем, о соратники-други, -
Где предводителем Тевкр, где боги за Тевкра, крушиться
Нечего: ведь Аполлон непреложно
Нам обещал на земле обрести Саламин неизвестный.
Вы, храбрецы, что со мною и раньше
Много горя снесли, вином отгоните заботы, -
Завтра опять в беспредельное море!"
Перев. Г. Церетели

ВАРУ
(I, 18)
Вар, дерев никаких ты не сажай раньше священных лоз
В рыхлой почве, вблизи Тибура рощ, подле стен Катила;
Трудным делает Вакх тем, кто не пьет, жизненный путь; нельзя
Едких сердца тревог прочь отогнать, кроме вина, ничем.
Кто же службу в войсках станет, хмельной, иль свою бедность клясть?
Кто не славит тебя, Вакха-отца, сладкой Венеры чар?
Пусть никто не прейдет меры в питье: Либер блюдет предел.
Вой кентавров возник после вина с родом лапифов, - вот
Пьяным лучший урок; Вакх, не щадя, диким фракийцам мстит:
То, что можно свершать, то, что нельзя, узкой межой они
Делят, жадные пить. Я же тебя, бог, не дерзну пытать
Против воли твоей; таинств твоих, скрытых от всех плющом,
Я толпе не предам. Радостный бог! Грозных тимпанов звон,
Рог фригийский сдержи, - с ними идут рядом: Любовь к себе
И Тщеславье с пустой, поднятой вверх, меру презрев, главой,
И Болтливость, кому вверенных тайн, словно стеклу, не скрыть.
Перев. Н. Гинцбург

К АМФОРЕ
(III, 2l)
Мой друг амфора, к жизни рожденная
Со мною вместе в консульство Манлия!
Что ни дари мне - смех ли, ссоры,
Дрему любви, ликованье страсти;
При ком бы ни был собран массийский Вакх,
Тобой хранимый, - ныне для праздника,
Как повелел Корвин, откройся,
Сок заскучавший налей нам в чаши.
Мудрец, Сократа выбрав наставником.
Не будет, право, пренебрегать тобой;
И сам Катон свой дух высокий
Цельным вином согревал охотно.
Ты горькой мукой мучаешь доброго
И горшей злого; тайные замыслы,
Живущие в коварном сердце,
В шутках Лиэя раскрыть умеешь.
Вдыхаешь силу ты в малодушного
И жар надежды; ты неимущему
Даешь отвагу не страшиться
ГНева царей и меча убийцы.
О, если Л ибер вместе с Венерою
Придут - и с ними граций согласный хор, -
Пусть факелы горят, доколе
Не побегут перед Фебом звезды!
Перев. Н. Вольпин
5. СЕЛЬСКАЯ ЖИЗНЬ
К ФАВНУ[20]
(III, 18)
Фавн, приятель нимф, догоняй беглянок!
Но, мои поля в час полудня знойный
Медленной стопой обходя, к приплоду
Будь благосклонным.
Вот заклали, год завершив, козленка:
Тут вино рекой, - пей, любовь-подруга
Чаши круговой, и дымись, алтарь мой,
От благовоний!
А придет твой день декабря, - для стада
Разлилось кругом травяное море,
Высыпал народ на простор, ликуют
Вол и хозяин.
Бродит шалый волк меж ягнят бесстрашных.
Славит лес тебя листопадом, пахарь
Трепака пошел - да как топнет обземь
Трижды ногою.
Перев. Я. Голосовкер

ТИНДАРИДЕ
(I,17)
Гостит охотно в рощах Лукретила
Сильван проворный, друг моих козочек.
Он бережет их от палящих
Солнца лучей и ветров осенних.
Беспечно бродят жены пахучего
Супруга, в чаще скрытые ягоды
Спокойно ищут, - не страшат их
Жала змеиные, зубы волчьи,
Когда в окрестных долах и в узеньких,
Бегущих в гору, уличках Устики
Звучат божественной цевницы
Полные сладостных чар напевы.
Богам любезен я благочестием
И даром песен. О Тиндарида, здесь
Найдешь ты сельских благ обилье
И насладишься привольной негой.
Уйдя от зноя в уединенную
Ложбину, будешь петь на теосский лад
Про Пенелопу и Цирцею,
Тайных соперниц в любовной муке;
В саду тенистом будешь потягивать
Со мной за кубком кубок - лесбийское
С его небуйным, легким хмелем,
И опасаться тебе не надо,
Что Кир в припадке яростном ревности
С тебя руками нетерпеливыми
Сорвет венок и растерзает
Ткань неповинной твоей одежды.
Перев. О. Румер

ФИДИЛЕ
(III, 23)
СЕЛЬСКОЕ ЖЕРТВОПРИНОШЕНИЕ
Ладони к небу, к месяцу юному
Воздень, Фидила, - сельский обычай свят:
Умилостиви лар плодами,
Ладаном и поросенком жадным.
Тогда минует вихрь, иссушающий
Лозу, и колос нивы помилует,
Твои питомцы и ягнята
Осенью пышной хворать не будут.
В лесах Алгида - дубы и падубы,
Тельцы пасутся, к жертвам пригодные,
Тучнеет скот в лугах альбанских,
Ждет их секира жрецов суровых, -
Тебе ж не нужны жертвы обильные,
Двухлеток выи, кровью залитые, -
Ты убираешь хрупким миртом
И розмарином божков-пенатов.
Рукой невинной жертвенник трогая,
Не льстивой жертвой дара богатого
Смягчишь нахмуренных пенатов -
Полбой священной, крупинкой соли.
Перев. С. Бобров

БАНДУЗИЙСКИЙ КЛЮЧ
(III, 13)
Ключ, звенящий хрусталь, мой Бандузийский ключ,
Я бы чистым вином, я бы венком почтил.
Жди же козлика в жертву.
Уж набухли на лбу его
Рожки, пыла любви буйные вестники.
Но не буйствовать им. В струи студеные,
Берег твой обагряя,
Брызнет кровь у питомца стад.
Не иссушит тебя жгучим лобзаньем луч
В пору Сириуса, ты - прохлада и сень
Утомленным от плуга
Бугаям и отарам гор.
Будь прославлен, мой ключ! Будь из ключей ключом,
В честь твою восхвалю дуб над расщелиной,
Там, где ток говорливый
Струй твоих по камням бурлит.
Перев. Я. Голосовкер

ПРЕЛЕСТИ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ
( ЭПОД 2)
"Блажен, кто от забот житейских вдалеке,
Как древле смертные, возделывает просто
Волами почву на отцовском уголке,
Не зная лихвенного роста;
Кто, видя моря гнев, в испуге не дрожит,
Кого труба врасплох не пробуждает к рати
И кто подалее от Форума бежит
И от порогов сильной знати...
Но виноградных лоз окрепнувший росток
Венчает с тополем высоким или сучья
Пустые режет и, к пеньку привив глазок,
Ждет большего благополучья;
Порой любуется на свой мычащий скот
В уединении долины;
Стрижет пушок овец или отжатый сок
Сбирает в чистые кувшины.
Когда ж чело свое, венком из наливных
Плодов нарядное, поднимет осень с пашни, -
Как рад он!.. Груши рвет с деревьев прививных
И пурпур гроздий - дар всегдашний
Тебе, Приап, тебе, садовых рубежей
Блюститель, батюшка-Сильван!.. Пришла охотка
Под старым падубом прилечь, где посвежей,
Не то в густой траве... Там кротко
В высоких берегах, журча, скользят ручьи,
В лесах чиликают, не умолкая, птицы,
И тихим говором бегущие струи
Зовут сон легкий на ресницы.
Когда же, ливнями и снегом холодна,
Зима Юпитера закрадется - что ж? в эти
Дни рыщет селянин со сворой, кабана
В расставленные гонит сети;
То петли редкие на жердочках, шаля,
Готовит для дроздов прожорливых; в засаду
Поймает зайца иль бродягу-журавля,
Приятную за труд награду.
О, кто б не позабыл среди таких затей
Тревоги тяжкие любви?., когда ж супруга
Хозяйство бережет и миленьких детей,
Сабинянка ль она иль юга
Дочь загорелая, Апулянка; когда
К приходу мужнему она очаг прилежно
Сухим валежником наполнит, и, стада
Загнав за плетень хлева, нежно
Доит раздутые сосцы, и сладких вин
Из бочки льет, несет непокупные блюда...
Не надо устриц мне, прославленный Лукрин,
Ни камбал, ни какого чуда,
Которых гонит к нам на берега зима
Восточным ветром! Нет, ни рябчики, ни даже
Пеструха-курица нумидская сама
Не сходит в мой желудок глаже,
Чем эта сочная маслина, на отбор
Снятая со стеблей, или благоуханный
Щавель, иль проскурняк, целебный тем, кто хвор,
Иль агнец, Термину закланный.
Да, любо за такой трапезою взглянуть,
Как сытые волы идут домой, с натуги
Усталые, влача с полей в обратный путь
Уж опрокинутые плуги,
А там, под ларами, лежат счастливцы-слуги".
Так Алфий-ростовщик, беседуя, решил
Сам быть помещиком, для вожделенной цели
Об идах деньги все из росту воротил
И... снова отдал в рост их через две недели!
Перев. И. Крегиев

6. РАЗДУМЬЯ
ЛЕВКОНОЕ
(I,11)
Левконоя, увы, тщетно пытать мудрость халдейскую!
Метят жизни предел боги без нас. Зиму ль последнюю
Нам прожить суждено - скрыто навек волей Юпитера.
Да и нужно ль гадать, год иль года море Тирренское
Будет биться у скал? Друг, не мудри, чашу пьянящую
Знай, вином наполняй, к радостям дня время завистливо.
Миг лови! Улетит - завтра не жди счастья случайного.
Что заглядывать в даль! Кратки пути к тягостной старости.
Перев. В. Язвицкий

"ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА"
Милая дева, зачем тебе знать, что жизнь нам готовит,
Мы, Левконоя, богов оскорбляем страстью познанья.
Пусть халдеи одни ум изощряют в гаданьи,
Мы же будем довольны нашим нынешним счастьем.
Дева! узнать не стремись, когда перестанет Юпитер
Скалы у брега крошить волнами Тирренского моря.
Будь разумна, вино очищай для верного друга;
Что в напрасных сомненьях жизнь проводить молодую.
Век завистливый быстро умчится среди рассуждений,
Ты же светлое время лови - от мглы удаляйся.
Перев. А. Блок

ЛИГУРИНУ
(IV, 10)
Бог мой, как ты жесток!
Но и красив,
прелести юной полн.
Не гордись, погоди,
первый пушок -
гость неожиданный:
И девичью красу,
кудри до плеч,
срежут безжалостно.
И поблекнет, мой друг,
бархат ланит:
с розой пунийскою
Не поспорит, как встарь,
мой Лигурин,
кожа заросшая.
Глядя в зеркало, ты
скажешь не раз:
- Это ли я, увы!
Поздний ум, почему
не был ты дан
глупому мальчику?
Почему, если жар
чувств не угас,
гаснет румянец щек?
Перев. Я. Голосовкер

К ПАРУСНИКУ
(I, 14)
Не зарыться б тебе, парусник, сызнова
В зыбь! Куда ты уплыл? Выберись к пристани
Быстро! Сам видишь, вёсел
Нет в увечных уключинах,
И ревут меж снастей смерчи из Африки
И веревки им рвут; брусья надрублены;
Швы и те не могли бы
Дно упрочить пред гибельной
Хлябью. Немощен ты, в драных полотнищах;
Нет богов, чтоб воззвать с жаром молитвенным.
Чадо сосен понтийских,
Дщерей бора священного,
Всё ж вотще ты раздул спесь родословием:
Роспись их корабля тонущих радует
Мало. Моря забавой
Можешь стать, не одумавшись.
Ты, с кем только что жил в грустном разладе я,
Ныне камнем лежишь тяжким на совести,
Прочь плыви от соблазнов,
Не прельщаясь Кикладами!
Перев. М. Тарловский

ЛЮЦИЮ ЛИЦИНИЮ МУРЕНЕ
(II, 10)
Суть, Лициний, в том, чтоб морским простором
Не прельщался взор и чтоб к зыбкой тверди
Между тем не льнуть, даже если чуешь
Убыль от бури.
Кто, средь буйства дней, золотой средины
Путь благой избрал, тот обходит здраво
Смрад сырых трущоб, но и спесь чертогов
Трезво обходит.
Вековой сосне достается крепче
От ветров, и столп тем грознее рухнет,
Чем тяжеле он, и скорее кручу
Гром поражает.
В испытаньях тверд, на восторг не падок
Ум, который всем поворотам рока
Знает цену. Тьмой клятых зим Юпитер
Давит и он же
Обрывает их. Если ныне худо,
Так не будет впредь: смолкшей музе струны
Могут пыл вернуть. Аполлон в них видит
Отдых от лука.
В полосе невзгод будь упорен духом
И исполнен сил. В то же время парус
Приспустить не грех, если ветер слишком
Благоприятен.
Перев. М. Тарловский

НА ОТЪЕЗД ИКЦИЯ
(I, 29)
Друг Икций, ты ли грезишь богатствами
Арабов, ты ли жадной грозишь войной
Царям Сабеи непокорной,
Персам свирепым куешь оковы?
Скажи, какая варварка юная,
Оплакав мужа, станет рабой твоей?
Какой сирийский знатный отрок,
Стоя за ложем твоим, рукою,
Сгибавшей ловко дедовский лук тугой,
В твой кубок будет влагу хмельную лить?
Какой поток к вершинам горным
Не устремится иль Тибр к истоку,
Коль ты, скупивший книги Панеция,
Весь углубленный в мудрость Сократову,
Ошеломляешь Рим решеньем
Их променять на испанский панцирь?
Перев. Н. Столяров

ТАЛИАРХУ
(I, 9)
ЗИМНЯЯ ПОРА
Смотри: белеет под толщей снежною
Соракт, и рощи отягощенные
Под грузом страждут, и недвижно
Замерли реки от стужи лютой.
Гони же холод. Вдоволь поленьями
Очаг заполни, тут же с отрадою
Глотни хмельной старинной влаги,
Друг Талиарх, из сабинской чащи.
Богам доверься в прочих делах: они
Смиряют ветры ярые на море, -
Стихает бой, и кипарисы
Так же спокойны, как старцы-вязы.
Что завтра будет - лучше не спрашивай,
Из дней какой бы рок ни послал, прими
Во благо - и не презри, мальчик,
Сладкой любви, хороводных песен.
Пока цветешь ты, угрюмой старостью
Не взыскан, пусть же длятся в условный час
И днем лихие состязанья,
И лепетанья в полночной неге,
И смех-предатель из уголка, куда
Тайком укрылась шалунья-девушка,
И тот залог любви, что с локтя
Или с перста соскользнет невольно.
Перев. Ю. Верховский

ОТРЕЧЕНИЕ
(I,34)
Пока, безумной мудрости преданный,
Я нерадивым богопоклонником
Беспечно жил, я заблуждался.
Ныне ладью повернул и правлю
К теченьям давним. Тучегонитель-бог,
Сверканьем молний тьму рассекающий,
Вдруг прогремел на колеснице
По небу ясному четвернею:
И твердь от грома, реки-скиталицы,
И Стикс, и недра Тартаром страшного
Тенара, и предел Атланта
Потрясены. Переменчив жребий:
Возвысить властен бог из ничтожества
И гордых славой ввергнуть в бесславие.
Смеясь, сорвет венец Фортуна
И, улыбаясь, им увенчает.
Перев. Я. Голосовкер

ГРОСФУ ПОМПЕЮ
(II, 16)
МИРА!
Мира у богов при дыханье шквала
Молит мореход. Над Эгеем тучи
Месяц кроют тьмой, поглотив мерцанье
Звезд путеводных.
Мира! - Пыл бойца остудил фракиец.
Мира! - Мид устал колыхать колчаном.
Где же купишь, Гросф, этот мир за геммы,
Злато иль пурпур?
Роскошью прикрой, консуларским саном:
Крикнет ликтор: "Эй! Сторонитесь!" Тщетно:
Вьется рой забот под лепным карнизом,
Ум суетится.
Труженик простой упрощает счастье:
Отчая блестит на столе солонка,
Легких снов его не тревожит алчность,
Страх да оглядка.
Краток жизни срок, а желаньям жадным
Нет числа. Зачем? И зачем так манит
Свет иных земель? От себя едва ли
Бегством спасемся.
Всходит и на борт корабля забота,
Конников она, как ни шпорь, догонит -
Диких серн быстрей и быстрее бури,
Спутницы Эвра.
Чем душа жива, тем живи сегодня.
Завтра счет иной. И в лазурном смехе
Горечь утопи. Не бывает счастья
Без червоточин.
Славен был Ахилл, да недолго прожил.
Долго жил Тифон - всё старел и высох.
Может быть, тот час, что тебе на гибель, -
Мне во спасенье.
У тебя мычат по лугам коровы,
Кобылица ржет - к четверне по масти,
Плащ роскошен твой - из багряной шерсти,
Крашеной дважды.
Я же принял в дар от нелживой Парки
Деревеньку[21], дух эолийской музы,
Утонченный стиль да еще презренье
К черни зловредной.
Перев. Я. Голосовкер

КРИСПУ САЛЛЮСТИЮ
(II, 2)
Крисп Саллюстий, "враг подлого металла,
Коль не блещет он в блеске умной траты",
Пользы в деньгах нет, коль они зарыты
В землю скупцами.
Будет Прокулей жить в веках грядущих,
Нежного отца заменив для братьев,
Вознесет его на нетленных крыльях
Вечная слава.
Алчность обуздав, будешь ты скорее
На земле царем, чем к далеким Гадам
Ливию придав и рабами сделав
Два Карфагена.
Жажде волю дав, всё растет водянка,
Теша блажь свою, коль болезни сущность
Не оставит жил и с ней вместе недуг
Бледного тела.
Пусть сидит Фраат на престоле Кира!
Отучая чернь от понятий ложных
И с ней врозь идя, не узрит счастливца
В нем Добродетель.
Ведь она и власть, и венец надежный,
И победный лавр лишь тому дарует, -
Кто бы ни был он, - кто глядит на злато
Взором бесстрастным.
Перев. Г. Церетели

КОРЫСТОЛЮБЦУ
(II,18)
В жилье моем вдоль стен не блещет позолота,
Не вьется из кости узор;
Гиметский архитрав не прибавляет гнета
Столбам, иссеченным из гор
Далекой Африки; в Атталовы чертоги
Я не врывался, как пришлец;
Клиентки не прядут мне для пурпурной тоги
Руна пушистого овец.
Зато я сердцем чист, и в нем - дар силы вышней -
Кипит поэзия ключом;
Я не прошу богов о милости излишней;
Бедняк, но чтимый богачом,
У дружбы сильных я не вымоляю дара;
С меня довольно и Сабин!
День дню бежит вослед; луна опять из шара
В серп обращается... Но, сын
Корысти, в гроб скользя, еще ты мрамор гордый
Пилишь на плиты; позабыв
О смерти, строишь дом; тебе уж мало твердой
Земли, и, кажется, в залив,
Шумящий возле Бай, ты хочешь сдвинуть берег...
Да, алчный человек! Скажи,
Не ты ли на поле в час сумерек,
Срывал священные межи
И у клиентов мял снопы на бедных пашнях?
Тобою изгнаны - гляди! -
Муж и жена, в слезах, несут богов домашних
И чад, прижавшихся к груди...
Но - верно лишь одно богатому жилище:
В селеньях Орковых оно!
О чем хлопочешь ты? И сын вельмож, и нищий
Землей поглотятся равно.
За горсти золота не вывез Прометея
Из ада страж подземных вод;
Тантала держит он, где узы, тяготея,
Легли на весь Танталов род,
И, званый или нет, в положенное время
Снимает с бедного тяжелой жизни бремя.
Перев. И. Крегиев

* * *
(III, l)
Противна чернь мне, чуждая тайн моих,
Благоговейте молча: служитель муз -
Досель неслыханные песни
Девам и юношам я слагаю.
Цари внушают подданных стаду страх,
А бог Юпитер грозен самим царям:
Гигантов одолевший, всё он
В трепет движеньем бровей приводит.
Один - бывает - шире других в бразды
Сажает лозы; родом знатней, другой
Сойдет искателем на поле;
В славе иль доблести тот поспорит;
Толпой клиентов будет иной сильней, -
Но без пристрастья жребьем решает Смерть
Судьбу и знатных, и ничтожных:
Выкинет урна любое имя.
Над чьей безбожной шеей повиснул меч,
Изъят из ножен, вкус усладить тому
Не сможет пир и сицилийский:
Сна не вернут ему птичек песни
Иль звон кифары. Сон не гнушается
Лачугой скромной сельского жителя,
Реки тенистого прибрежья,
Зыблемых ветром лощин Темпейских.
А кто доволен только насущным, тем
Совсем не страшен бурного моря шум,
Когда свирепый вихрь нагонит
Гед, восходя, иль Арктур, склоняясь;
Иль град, побивший лоз виноградных цвет;
Земли обманы: ливень, - когда шумят
Деревья, - жгучий зной созвездий,
Холод чрезмерный зимы суровой.
Уж рыбы чуют - водный простор стеснен,
Камней громады ввергнуты в моря глубь,
И вновь рабы спускают глыбы:
Смотрит подрядчик и сам хозяин,
Земли гнушаясь. Сходит, однако, Страх
Тотчас туда же, злые Угрозы вслед
И черная за ним Забота,
В крепкой ладье ль он, верхом ли едет.
Итак, ни красный мрамор, ни - ярче звезд -
Одежды пурпур мук не смягчал моих,
Ни лучший виноград, ни также
Мазь Ахемена... Зачем же стану
Я в новом стиле ввысь громоздить мой зал
С будящей зависть дверью? Зачем менять
На хлопотливые богатства
Мирные нивы долин Сабинских?
Перев. Н. Гинцбург

К МУЖЕСТВУ
(III, 2)
Пусть воин юный, к битвам приученный,
В походной жизни терпит лишения,
Но пусть копьем неутомимым
Гонит упорно летучих парфов.
В ночах бессонных пусть закаляется,
Чтобы царица вражьего племени,
Взойдя на стены перед битвой,
Юной царевне, вздыхая тяжко,
Могла промолвить: "О, если б юноша
Твой нареченный в битве не встретился
Лицом к лицу с тем львом свирепым,
В гневе своем ненасытно-жадным!"
Пасть за отчизну - славно и сладостно.
Ведь смерть и труса равно преследует,
Не пощадит колен дрожащих
И поражает бегущих в спину!
Есть в мире доблесть несокрушимая,
Она нетленной славою светится,
Опустят иль взнесут секиру
Ликторы по мановенью черни.
Есть в мире доблесть, что открывает нам
К бессмертной славе путь заповеданный,
И этот путь открыт героям,
Что им наветы и грязь земная!
Но так же свята тайна молчания:
Под общей кровлей я не желаю спать
И не войду в тот челн, где рядом
Дерзко усядется осквернитель
Священных Таинств. В гневе отец громов
С виновным вместе губит невинного.
Хотя и хромонога кара,
Но от нее не уйти злодею.
Перев. Арго

7. МИР ЗАГРОБНЫХ ТЕНЕЙ
ПОСТУМУ
(II, 14)
О Постум! Постум! Льются, скользят года!
Какой молитвой мы отдалим приход
Морщин, и старости грядущей,
И неотступной от смертных смерти?
Хотя б трехстами в день гекатомбами
Ты чтил Плутона неумолимого,
Волной печальной Леты властно
Скован навек Гиерон трехтелый
И дерзкий Титий. Друг мой, увы, и мы,
Земли питомцы, переплывем предел
Реки скорбей - богов потомки
Иль обнищалые мы подонки.
Кровавой битвы зря избегаем мы
И волн громовых бурного Адрия
И зря оберегаем тело
От вредоносных ветров осенних.
Дано узреть нам мутный и медленный
Коцит, во мраке ада блуждающий,
И Данаид бесславных длани,
И нескончаемый труд Сизифа.
Дано покинуть землю, и дом, и плоть
Жены, и сколько б ты ни растил дерев,
За кратковременным владыкой
Лишь кипарис безотрадный сходит.
А мот-наследник, смело откупорив
Цекуб, хранимый в дедовском погребе,
Достойный кубка понтификов,
На пол рукою прольет небрежной.
Перев. Я. Голосовкер

КВИНТУ ДЕЛЛИЮ
(II, 3)
За мудрость духа! Круто придется ли, -
Невозмутимость выкажи, счастье ли
Сверкнет, - смири восторгов бурю,
Ибо ты смертен, о друг мой Деллий:
Рабом ли скорби ты проскучаешь век.
Рабом ли неги с кубком фалернского,
В траве под небом полулежа,
Вкусишь ты, празднуя, дни блаженства.
Зачем, скажи мне, тополь серебряный,
Сплетясь ветвями с мощной сосной, зовет
Под сень прохладную, и воды
Перебегают в ручье нагорном?
Вина подать нам! Нежный бальзам сюда!
Рассыпать розы, краткие прелестью,
Пока дела, года и нити
Черные Парок не возбраняют.
А там усадьбу - домик с угодьями,
Где плещут волны желтые Тибра, - всё,
Что ты скупал, копил годами,
Неотвратимый наследник примет.
Будь ты потомком древнего Инаха,
Будь богатеем, будь простолюдином,
Будь нищим без гроша и крова,
Ты обречен преисподней - Орку.
Вращайся, урна! Рано ли, поздно ли,
Но рок свершится, жребии выпадут,
И увлечет ладья Харона
Нас в безвозвратную мглу изгнанья
Перев. Я. Голосовкер

К КОРАБЛЮ ВЕРГИЛИЯ[22]
(I,3)
Пусть Киприда хранит тебя,
Пусть хранят Близнецы, звезды-водители,
И родитель ветров Эол,
Провожая тебя веяньем Япига.
Я доверил тебе, корабль,
И ветрилам твоим друга Вергилия,
Половину души моей, -
Принеси же его к берегу Аттики.
Трижды медная грудь была
У того удальца, у дерзновенного,
Кто впервые свой хрупкий струг
Предал ярости волн, штормы и смерч презрев -
Аквилона, и Африка,
И дождливых Гиад, нота неистовства,
Нота властного буйство вод
Возмущать и смирять в логове Адрия.
Что угрозы и смерть тому,
Кто воочию зрел чудищ невиданных
И взбешенного моря зев
Между скал роковых Акрокеравнии!
О, напрасно провидец-бог
Отделил океан и оградил им твердь,
Раз суда святотатственно
Разрезают кормой даль заповедных вод.
С дерзким вызовом, всё презрев,
Род мятется людской, руша святой запрет,
Дерзкий отпрыск Япета нам
Не к добру дар огня хитростью выманил.
Только с высей эфира был
Им похищен огонь, тотчас нахлынула
Хворь ордой лихорадок; смерть
Свой ускорила шаг, прежде медлительный.
Дал созданью бескрылому
Крылья мудрый Дедал - средь пустоты парить.
Переплыл Ахерон Геракл -
Возвратился, как был, из безвозвратной мглы.
Нет для смертных преград земных!
Безрассудная ж дурь на небо просится,
Но не терпит, чтоб всех за грех
Громовержец поверг гневною молнией.
Перев. Я. Голосовкер

ВЕРГИЛИЮ
(I, 24)
НА СМЕРТЬ КВИНТИЛИЯ ВАРА
Сколько слез ни прольешь, всё будет мало их -
Так утрата горька! Плачу надгробному,
Муза, нас научи: дар благозвучия
От отца получила ты.
Наш Квинтилий - увы! - спит непробудным сном.
Канут в бездну века, прежде чем Праведность,
Честь и Верность найдут мужа, усопшему
В добродетелях равного.
Много честных сердец ранила смерть его;
Но, Вергилий, твое ранено всех больней.
Тщетно молишь богов друга вернуть тебе,
Им любовно врученного.
Пусть рокочет твоя лира нежнее той,
Чьим напевам внимал бор зачарованный, -
Не наполнится вновь кровью живительной
Тень, что страшным жезлом своим
Бог Меркурий, глухой к просьбам и жалобам,
Оттеснил в мрачный круг немощных призраков.
Тяжко! Но, не ропща, легче мы вынесем
То, чего изменить нельзя.
Перев. О. Румер

МАНЛИЮ ТОРКВАТУ[23]
(IV, 7)
ПРИХОД ВЕСНЫ
Снег покидает поля, зеленеют кудрявые травы,
В буйном цвету дерева,
Облик меняет земля; что ни день, то спокойнее в руслах
Шумные воды бегут.
Грация стала смелей, повела в хороводе - нагая -
Нимф и сестер-близнецов.
Что нам бессмертия ждать? Похищает летучее время
Наши блаженные дни.
Стужу развеял Зефир, но и лето весну молодую
Губит и гибнет само,
Не принимая даров, что приносит нам осень. И снова
Зимние бури придут.
В круговороте времен возмещается месяцем месяц,
Мы же, в загробную мглу
Канув, как пращур Эней, или Тулл, или Анк, превратимся
В пыль и бесплотную тень.
Кто поклянется тебе, о Торкват, что не будет последним
Завтрашний день для тебя!
Всё, что при жизни скопил, да минует наследников жадных,
Рук не минуя твоих.
Если ты завтра умрешь и Минос на суде преисподнем
Свой приговор изречет,
Ни красноречье твое, ни твоя родовитость, ни кротость
К жизни тебя не вернут.
Даже Диана сама не могла своего Ипполита
Девственный прах оживить,
Даже Тезей не разбил на застывших руках Пиритоя
Леты холодных цепей.
Перев. А. Тарковский

К РУХНУВШЕМУ ДЕРЕВУ[24]
(II, 13)
Кто в день недобрый, кто посадил тебя,
О дуб, мой недруг? Кто святотатственной
Рукой растил тебя на гибель
Правнукам и на позор поселку?
Он ненароком мог бы родителю
Расплющить темя, мог бы и гостя в ночь
Зарезать и обрызгать кровью
Опочивальню. И яд Колхиды
И злодеяний ад нипочем тому,
Кто смел воздвигнуть здесь, на земле моей,
Тебя, злосчастный ствол, на горе
И на погибель мою обрушив.
Не там, где ждем мы, нас стережет беда,
Коль час не ровен. Грозен Босфор: пред ним
Трепещет мореход, без страха
Козням негаданным вверив парус.
Трепещет воин стрел и стремительно
Бегущих парфов; их же тюрьма страшит
И Рима мощь. Но всех нежданно
Смерть упреждает, как упреждала.
Я Прозерпины, мрачной владычицы,
Так близко видел царство: Эака суд,
Блаженных сонм в селеньях дальних,
Струн трепетанье от жалоб Сафо
На круг девичий юных эолянок,
И ты в сверканье плектра алмазного,
Алкей, там пел о лютом море,
Лютых скитаниях, лютых войнах.
Дивясь обоим, с благоговением
Внимали тени, но о боях былых
Иль песнь о гибели тиранов
Жадно впивала толпа густая.
И диво ль, если чудо стоглавое
Поникло долу лохмами черными
Ушей, и в космах, оживая,
У эвменид шевелятся змеи.
И даже Тантал и Прометей, познав
Ту сладость звуков, дремлют в забвении,
И Орион застыл - не гонит
Львов и неслышно скользящих рысей.
Перев. Я. Голосовкер

СЕКСТИЮ
(I, 4)
ВЕСНА
Суровая зима растаяла с возвратом
Зефира и Весны; засохший киль канатом
Сдвигают на воду; не манит стада хлев,
Ни пахаря очаг; не спит луг, побелев
Под инеем... Но хор выводит Цитерея
При блеске месяца, и, скромностью алея,
Из нимф и граций круг в лад ножкой топчет дерн,
Пока Вулкан калит огнем циклопов горн,
Теперь-то и носить на кудрях надушенных
Венок зеленых мирт, цветы полей взрыхленных;
Теперь-то, в сени рощ, для Фавна, их отца,
Заклать - что хочет он - козленка иль тельца.
Смерть бледная стучит ногою без разбора
В лачужку и дворец... О Секстий! сумма дней,
Нам данных, не велит вдаль замышлять...
Уж скоро
Тебя захватит Ночь, мир сказочных теней,
Плутонов бедный дом... Вступив за те ворота,
Не кинешь жребия на власть вокруг диота,
Не восхитит тебя там нежный Лицидас,
Любимец юношей, кумир девичьих глаз.
Перев. И. Крешев

* * *
(I, 3)
Моря, земли и песков измеритель несчетных, Архита,
Скудные ныне тебя покрывают
Горсти ничтожного праха у брега Матинского мыса,
Пользы тебе никакой не приносит
То, что эфира обитель исследовал ты и всё небо
Мыслью обегал, на смерть обреченный.
Пал и Пелопа отец, хоть и был сотрапезник бессмертных,
Умер Тифон, к небесам вознесенный,
Умер Минос, посвященный Юпитером в тайны; владеет
Орк Пантоидом, вернувшимся в Тартар,
Хоть доказал он щитом, снятым в Герином храме, что жил он
В пору Троянской войны, утверждая,
Будто лишь кожа да жилы подвластны безжалостной смерти.
Сам же он был знатоком не последним
Истин, сокрытых в природе, по-твоему. Но по дороге
К Ночи уходим мы все и к могиле.
Фурии многих дают на потеху свирепому Марсу,
Губит пловцов ненасытное море,
Старых и юных гробы теснятся везде: Прозерпина
Злая ничьей головы не минует.
Так и меня потопил в Иллирийских волнах буреносный
Нот, Ориона сходящего спутник.
О мореплаватель, ты мне песку хоть летучею горстью
Кости прикрой и главу, не скупися:
Я ведь могилы лишен. За это пускай все угрозы
Евр от Гесперии волн направляет
К рощам Венузии, ты ж невредим оставайся: награды
Пусть на тебя справедливый Юпитер
Щедро прольет и Нептун, святыни Тарента хранитель.
Грех совершить ни во что ты не ставишь?
Может ведь это и детям твоим повредить неповинным,
Суд по заслугам с возмездием строгим
Ждет и тебя: не пребудут мольбы мои без отмщенья,
Жертвы тебя не спасут никакие.
Пусть ты спешишь, - недолга ведь задержка: три горсти
Брось на могилу мою - и в дорогу!
Перев. Н. Гинцбург

---

[1] «Гимн Вакху». Предположительно, подражание греческому оригиналу.
[2] «Миф о Данаидах». Не упомянутое в оде имя одной из Данаид, благородной ослушницы, вопреки воле отца пощадившей мужа Линкея, — Гипермнестра.
[3] «Миф о похищении Европы». Благое напутствие поэта к Неизвестной, названной Горацием именем одной из Нереид, Галатеей, написано, по–видимому, по поводу ее от–плытия в далекие страны и имеет отношение к какому–то та–инственному браку с высокопоставленным лицом, за которым последовал разрыв. Иначе трудно объяснить связь адресата оды с мифом о Европе, которая смущает многих комментато¬ров. Слова «Перелетев порог из слоновой кости» находят свое разъяснение в Одиссее (XIX, 562—7):

Создано двое ворот для вступления снам бестелесным
В мир наш: одни роговые, другие из кости слоновой.
Сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой,
Лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен;
Те же, которые в мир роговыми воротами входят,
Верны, сбываются все приносимые ими виденья.
[4] «Парис–похититель». В оригинале оды стоит слово «пастух». После истолкования зловещего сна Гекубы троянский царевич Парис был в младенческом возрасте брошен в ущелье Иды на съедение хищникам. Спасенный пастухами, он сам стал пастухом по имени Идей: перед нами обычная схема чудесных биографий героев. Часто вместо пастухов их вскармливают дикие звери. Гораций, по–видимому, следует в этой оде неизвестному нам греческому оригиналу. Сомнительно усматривать в ней аллегории на Антония и Клеопатру.
[5] «Гимн Меркурию». Гимн перечисляет все много–образные функции Меркурия как бога красноречия, изобретателя лиры, покровителя торговли и с ней связанной плутни, вестника и посредника богов, душеводителя. Атланта Отпрыск — т. к. Майя, мать Гермеса, дочь Атланта.
[6] «К Барбитону». Гораций тщательно изучал «Стасиотику» — «Песни восстания» Алкея («Alcaei minaces Camenae». IV, 9), вводя в свои оды (I: 18, 32; II: 13; IV: 9) детали, извлеченные из них, особенно из группы «Буря», опубликованные впервые в Антологии. У Горация даны только намеки, кото¬рые теперь получают ясность. Мы слышим в одах о жестокой (гражданской) борьбе, о скитании по морю, полном опасности и лишений (dura navis), о пирушке на берегу, когда буря прибивала корабль к берегу в дни борьбы (inter arma), о ликовании по поводу гибели тиранов. Реальное понимание образов не исключает аллегорического. Алкей назван «гражданин Лесбосский». Симпотическая и политическая лирика слиты воедино. Уже Квинтилиан истолковал его оду (I, 14) как аллегорию (см. «Парусник»): судно, захваченное бурей в море, — государство, захваченное бурей гражданской войны. Гораций имел в виду Антония и Клеопатру. В стихе 17 сквозит чувство горечи при воспоминании о битве при Филиппах.
[7] «Юллу Антонию». Диркейский лебедь — Пиндар, фиванец по рождению. В Фивах находился ключ, посвященный Дирке.
[8] «Не на простых крылах…». Перевод оды II, 20, первого варианта темы «Памятник», сделан юным А. Блоком в 1901 году (16 октября). Алкеева строфа подлинника передана александрийским стихом (кроме 2–й строки). При чтении после «чем» в 1–й строке 4–й строфы надо сделать паузу: односложное слово «чем» перед цезурой после запятой создает ритмическое затруднение. Поэтому помещаем в Приложении перевод этой замечательной оды размером подлинника.
[9] «Памятник». Русская поэзия располагает немалым числом переводов, от Ломоносова до наших дней, этой самой знаменитой оды Горация (III, 30). Однако две вольные вариации на нее — «Памятник» Державина и Пушкина, сделанные привычными размерами, а не 1–й асклепиадовой строфой подлинника (вынуждающей при точном переводе преодолевать большие ритмические и, вследствие этого, языковые трудности), настолько превосходят переводы, что соперничать с ними может только оригинал. В Антологию включены два новых перевода оды «Памятник».
[10] «Любовь». Целых двадцать пять од входят в раздел «Любовь». Обычно большинство из них не включали в избранные оды для школ. Не покажется ли читателю странным, что Гораций, этот милый гедоник, поклонник блистательных Лидий и Гликер, вдруг рекомендует вечную и единую любовь — нечто романтическое, нечто от александрийской идиллической новеллы о разлученных влюбленных. Чем иным является его ода об Астерии и Гиге (III, 7) и заключительная строфа оды о Лидии и Телефе (I, 13), как не проповедью такой идиллической любви:

Но как счастливы, Лидия,
Две души, что слились в душу единую:
Их любовь безмятежную
Погасит навсегда только предсмертный вздох
(Перев. С. С.).

Как всегда, на лицо этого римского «стоика–эпикурейца» и полупридворного поэта надета лукавейшая маска сельского полуотшельника и мыслителя. Может быть, лаская обольсти–тельную красавицу, этот скептик по положению и циник поневоле мечтает действительно, втайне, о единой и вечной любви, как это выражено в оде I, 5:

Он теперь золотой, верною, вечною,
Не на миг, а навеки,
Он тобой упоен. Увы.
Ослепительна ты… Горе слепым.

Во всяком случае, Гораций вдруг стал явно к этому призывать в Ш–й книге од, где вслед за серией морально–политических стихов следует и ода–новелла об Астерии и Гиге, и знаменитая ода III, 9:

Вспомни время, когда тебе
Был я мил, и никто, шею обвив твою,
Не ласкал тебя в дерзкий час,
Ах, счастливей меня не был и царь царей.

Ода как будто игриво–шутливая, а по существу заканчивается тем же призывом к верной любви:

Жить с тобой мне милей и умереть с тобой

И тут же ода к Лике (III, 10), где звучит подлинная страсть:

Если б даже струя Дона далекого
Утоляла тебя в доме у варвара,
Ты меня, у твоей двери продрогшего
На ветру, пожалела бы.

То, что страсть Горация к Лике подлинная, и то, что перед нами автобиографическое стихотворение, доказывает второе, посвященное ей через 12 лет стихотворение (IV, 12): «Я богов заклинал, Лика…», где чувство торжествующей мести к престарелой красавице дает о себе знать в каждой строке. И вслед за одой к Лике следует ода (III, 11) о строптивой Лиде, для которой Гораций приберег миф о Гипермнестре, той единственной из дочерей Даная, которая, рискуя жизнью, спасла жизнь своему юному мужу Линкею в кровавую для новобрачных ночь. Очевидно, Гораций, следуя за Августом, хо–чет оздоровить нравы Рима. Если в I книге од Гораций толь–ко мастер стиха, то здесь, в III книге, он — моралист–проповедник. Перед нами всё те же два лица римского лукавца, так изумительно разгаданного Пушкиным. Полупридворному стихотворцу–отшельнику приходилось очень осторожно обнаруживать свой ум в эпоху Августа, вовремя выявляя среди всеобщей распущенности свою моральность, впрочем, не без изящной чувственности.
Умеренность для Горация — это достаток, но не богатство, не та восточная сказочная роскошь, для которой существует слово gaza: умеренность — это довольство немногим, например, своей небольшой тибурской деревенькой — подарком Мецената.
Гораций не урбанист. Он только за уход к шелесту рощ и к простору полей. Но это не значит, что он за блаженный анималет философов–циников: наоборот, он всецело за культуру, за мысль, но, конечно, не дерзкую, за мораль, но, конечно, изящную, за искусство, но, конечно, приятное и полезное. Но если бы Горация серьезно спросить: «Что безнравственно?», он ответил бы: «Безнравственно иметь небрежный стиль». Он за мир, а не за войну. Война нужна только для упрочения длительного мира. Этим миром его мира была сельская идиллия на идиллическом — в аспекте литературы — фоне августова века после проскрипционных годов гражданских войн.
Далее следуют мотивы о предельности и краткости жизни и неизбежности смерти — второй рефрен его лирики. А раз так, то стоит ли предаваться скорби? И снова воскресает, как единственный выход, изящный гедонизм:

Рабом ли скорби ты проскучаешь век,
Рабом ли неги, с кубком фалернского
В траве под небом полулежа,
Вкусишь ты празднуя дни блаженства.

Итак, бокал искрящегося процеженного вина, волосы, надушенные сирийским алебастром или ароматическим маслом, венки из цветов, из плюща, из сельдерея, веток мирта или лавра, серебряная посуда и прелесть женщины — безразлично, служанка ли она, вольноотпущенница, певица, красавица полусвета или иная представительница римского общества. Таково содержание горацианской мудрости его застольных од, которыми два тысячелетия пленяется мир.
Упоминаемое в нескольких одах греческое имя Гликера, взятое, быть может, из александрийской поэзии, вошло в русскую поэзию через стихотворение Батюшкова «Мечта» («В счастливом Тибуре, в твоем уединеньи, / Ты ждал Глицерию…», «У ног Глицерин стыдливой и прекрасной…»).
[11] «Лидии» («О, ради всех богов…»). Эта знамени¬тая ода (I, 8) написана т. н. большой сафической строфой, быть может, изобретенной самим Горацием. Среди наследия Сафо мы ее не находим. Попытки перевода ее на русский язык размерами подлинника, предпринятые Семеновым–Тян–Шанским и В. Брюсовым, оказались неудачными. Сам переводчик это признал, напечатав другой перевод, сделанный более до¬ступной для перевода строфой. В Антологии приведен пере¬вод обычным стихом И. Крешева, талантливого рано умер¬шего поэта, переводчика античных поэтов, напечатанный в книжке, изданной после его смерти (в 1861 СПб.) и мало кому известной.
[12] «Венере» («Мать страстная…»). Какой там парф… — Гораций несколько раз указывает в стихах на коварный прием парфянской кавалерийской тактики: обратиться в мнимое бегство, а затем неожиданно поворачивать коней против преследователей.
[13] «К Венере» («Забыть, казалось…»). Последнюю строфу этого стихотворения приводим в более точном переводе С. Шервинского:

Богиня, ты, в чьей власти счастливый Кипр,
Мемфис, не знавший снега ситонского,
Царица, ты бичом высоким
Хлои коснись, неизменно дерзкой.
[14] «Барине». Ода (II, 8) переведена удачно И. Анненским строфой, напоминающей сафическую строфу подлинника.
[15] «Пирушки с друзьями». Гораций неоднократно приглашал на пирушку своих друзей. Его оды с приглашением одновременно и литературный жанр застольной песни, и биография. Пирушка для него не оргия. Это чинное времяпрепровождение за умной беседой, это пение гимнов, услаждение музыкой и пляской, чтение стихов:

Не для сраженья чаши назначены,
А для веселья скромного в добрый час.
Ну что за варварский обычай
Распрей кровавой кончать пирушку.
[16] «Лиде» («Друг, не всегда…»). Вольная вариация перевода оды II, 11. Первые две строфы и конец опущены переводчиком.
[17] Поэту Вергилию, другу Горация, посвящены три оды: 1) «К кораблю Вергилия» (I, 3); 2) «На смерть Квинтилия Вара (I, 24); 3) «Приглашение на пирушку» (IV, 12). Наличие оды 3 в 1–й книге сборника издавна смущало горациеведов. Она написана в 19 году до н. э. по поводу отплытия Вергилия в Грецию. Автор «Энеиды» не вернулся в Рим: он умер в том же 19 г. (22 сентября) на обратном пути в Брундизии. Первые же три книги од Горация изданы в 23 г., т. е. за четыре года до смерти Вергилия и до написания оды I, 3. Ода с приглашением Вергилия на пирушку включена в четвертую книгу од (IV, 12), к составлению которой Гораций приступил, по–видимому, в 17 г. до н. э. Существует догадка, что оды I, 3 и IV, 12 случайно поменялись местами. В таком случае ода I, 3 до включения в IV–ю книгу лежала в литературном ящике Горация с 19 года. Ошибочно было бы думать, что годы опубликования и годы написания од непременно совпадают. В IV–ю книгу могли несомненно войти и оды, написанные ранее, в период между 23 и 14 годами. Сомнительно, чтобы ода IV, 12 с приглашением на пирушку была обращена не к поэту Вергилию, а к какому–то другому Вергилию, виноторговцу или торговцу восточными благовониями. Зато, что адресат этой оды поэт Вергилий и что стихотворение написано при жизни Вергилия, говорит обращение Горация к адресату с восклицанием «Vergili» (О, Вергилий). Так обращается он к своему другу в оде I, 3 и в оде I, 24 на смерть Квинтилия Вара, написанной в 24 г. до н. э. Только о прославленном, всем известном поэте Вергилии можно писать «Vergili», а не о никому неизвестном торговце. Да и странно было бы, чтобы Гораций в двух случаях подразумевал под Вергилием поэта, в тре¬тьем же торговца, именуя обоих одинаково. Признать адресата оды IV, 12 за поэта Вергилия якобы мешала хронология. Дата смерти Вергилия (19 г.) опережает на два года дату на¬чала составления IV–й книги од, т. е. 17 г. Но если принять догадку, что оды I, 3 и IV, 12 поменялись местами и что ода IV, 12 была включена первоначально в I–ю книгу од, возражение, опирающееся на хронологию, отпадает. Но если даже и не принимать этой догадки, стихотворение с приглашением Вергилия на пирушку могло быть написано при жизни последнего до 19 г. и остаться в литературном ящике Горация. Это вполне отвечало бы заявлению поэта, что стихи надо 9 лет держать под спудом, прежде чем их опубликовывать.
[18] «Помпею Вару». Ода представлена в вольном переводе А. Пушкина и в переводе алкеевой строфой подлинника Б. Пастернака.
[19] «Плотию Нумиду». Слово «rex», стоящее в оригинале, переведено «дядька». Комментаторы дают этому слову двойное толкование: 1. Дядька–педагог и 2. Царь. Имеется в виду детская игра «в царя», о которой упоминает Гораций в послании (I, 1.59): At pueri ludentes «rex eris» aiunt, si recte fecies.
[20] «К Фавну». Упомянутое слово «трепак» — не специфически восточнославянская пляска. Подобно чечетке, трепак знаком и другим народам. Здесь слово «трепак» введено как фонетически близкое Горациеву звукоподражательному выражению ter pede terram.
[21] Вилла Горация, обозначенная здесь словом «деревенька», была подарена ему Меценатом в 33 году до н. э. Она была расположена на берегу Дигенции, притока Анио, недалеко от Тибура (ныне Тиволи). Была открыта близ Личенцы в Сабинских горах. Описана проф. Zugli: Monumenti antichi, 1926, стр. 457.
[22] «К кораблю Вергилия». Рассказ о перевозчике Хароне, подкупленном Гераклом для обратной переправы через реку смерти, мог быть успешно использован комедий¬ным репертуаром, ибо, согласно эпической традиции, Геракл совершает свои подвиги «без платы и помощи», только в силу отваги, мощи и труда.
[23] «Манлию Торквату». Ода IV, 7 написана 1–й архилоховой строфой, легко передаваемой по–русски, т. к. она состоит из обычных дактилей с отчетливыми цезурами и внут¬ренними рифмами.
[24] «К рухнувшему дереву». Трудности для перевода представляет 3–я архилохова строфа (ода I, 4), которую мы даем в переводе вольным размером И. Крешева, т. к. содержание оды только очень искусственно укладывается в сложный стих оригинала (состоящий из дактилического тетраметра, хореической триподии и ямбического триметра с усечением) и с усилием скандируется.
В послании к Меценату по поводу эподов Гораций писал: «Первый паросские ямбы Лацию я показал: Архилоха размер лишь и страстность, но не темы его, не слова, что травили Ликамба».

II. РИМ

Переводчик: 

Церетели Г.

Переводчик: 

Петровский Ф.

Переводчик: 

Пушкин А.

Переводчик: 

Семенов-Тян-Шанский А.

Переводчик: 

Вольпин Н.

Переводчик: 

Крешев И.

Переводчик: 

Фет А.

Переводчик: 

Гинцбург Н.

Переводчик: 

Любин В.

I. ОБЩЕГРАЖДАНСКИЕ МОТИВЫ

* * *
(I, 2)
Довольно граду и снегов
Отец наслал земле, с размаха
Бросая в куполы богов
Десницей молнию!.. Дал страха
И Риму, и народам!.. Дал
Век Пирры, думали, с хаосом
Чудес вернется вновь: когда
Протей гнал скот вверх по утесам;
Когда в местах для голубей,
На высях вязов висли рыбы
И серны плыли средь зыбей,
Заливших земляные глыбы.
Мы зрели желтый Тибр: назад
Катясь от вод этрусских, в гневе
Грозил он камням колоннад,
И Храму Нумы, Весте-деве.
Поток, заступник женин, он
За плач Илии вел расправу -
И левый берег затоплен,
Хоть Зевсу то и не по нраву.
Грехом отцов разрежены,
Услышат внуки, что Квириты
Точили, в стыд своей страны,
Тот меч, которым Персы биты.
К кому же из богов народ
Взовет пред гибельным паденьем?
Не к Весте ль? Но и хоровод
Дев чистых ей наскучил пеньем.
Кому ж Юпитер даст в удел
Быть избавителем?.. Приди ты,
Жрец-Аполлон, чьи плечи - мел,
Сияньем облака облиты!
Или с улыбкой вечной ты,
Эрицина, с игривым хором!
Иль ты, родитель, с высоты
Род гибнущий помилуй взором!
Но ты еще не сыт войной,
Ты шлемы любишь, свалку с криком,
И Марса взор, в труп кровяной
Врага вперенный в блеске диком.
Но ты уже среди земли
Явился юношей, крылатый
Сын нежной Майи! Нарекли
Тебя отмстителем утраты...
Замедли ж поздний свой возврат
На небо! Долго будь оплотом
Меж граждан; в гневе на разврат
Наш, не спеши в эфир полетом!
Тебя зовут: "Наш вождь! Отец!"
Здесь торжество твоим победам;
Не гарцевать безвредно Медам,
Твой видя Кесарский венец.
Перев. И. Крешев

* * *
(II, 1)
Времен Метелла распри гражданские,
Причина войн, их ход, преступления,
Игра судьбы, вождей союзы,
Страшные гражданам, и оружье,
Неотомщенной кровью залитое, -
Об этом ныне с полной отвагою
Ты пишешь, по огню ступая,
Что под золою обманно тлеет.
Пусть ненадолго мрачной трагедии
Примолкнет Муза, - лишь обработаешь
Дела людей, займись вновь делом
Важным, надевши котурн Кекропа, -
О Поллион, ты - щит обвиняемых,
При совещаньи - помощь для курии,
Тебя триумфом далматинским
Увековечил венок лавровый...
Слух оглушен рогов грозным ропотом,
Уже я слышу труб рокотание,
Уже доспехов блеск пугает
Всадников строй и коней ретивых.
Уже я слышу глас ободряющий
Вождей, покрытых пылью почетною,
И весть, что мир склонился долу,
Кроме упорной души Катона.
Кто из богов с Юноной был афрам друг
И, не отмстив, в бессильи покинул их,
Тот победителей потомство
Ныне Югурте приносит в жертву.
Какое поле, кровью латинскою
Насытясь, нам не кажет могилами
Безбожность битв и гром паденья
Царства Гесперии, слышный персам?
Какой поток, пучина - не ведают
О мрачной брани? Море Давнийской
Резня какая не багрила?
Где не лилась наша кровь ручьями?
Но, чтоб, расставшись с песнью шутливою,
Не затянуть нам плача Кеосского,
Срывай, о Муза, легким плектром
В гроте Дионы иные звуки.
Перев. Г. Церетели

К РОСКОШИ СВОЕГО ВЕКА
(II, 15)
За десятиной десятину
Дворцам всё уступает плуг;
Подобно озеру Лукрину,
Пруды раскинулись вокруг.
Всё клен безбрачный. Ильмов мало,
Средь мирт фиалка расцвела,
Где у хозяина, бывало,
С плодами маслина росла.
Хотят, чтоб лавр, листвой укрытый,
Лучи полудня украшал...
Не так судил Катон небритый,
Не то нам Ромул завещал:
Свои у них скудели клады -
Но общий был обогащен,
И портик длинный для прохлады
На север не был обращен.
Гражданам кирпичом дерновым
Претил закон пренебрегать,
Казне внушая камнем новым
Градские храмы украшать.
Перев. А. Фет

УВЕЩАНИЕ
(III, 24)
Затми ты роскошью непочатые склады
Богатств Аравии, сокровища царей
Индийских; пусть займут домов твоих громады
Всю зыбь Апульского, Тирренского морей;
Но если тяжкая нужда тебя придавит
С высот закрепными гвоздями вдруг, - увы!
Ничто души твоей от страха не избавит,
От смертных петель не избавит головы!..
Нет, лучше в подвижном домишке, на телеге
(Обычай древности) кочует в поле Скиф!
Счастливый Гет живет, не привыкавший к неге!
С не размежеванных по десятинам нив
Они снимают сноп, Цереры плод свободный;
Один лишь год у них взрывает землю плуг;
Смененному с работ преемник очередный
Трудами равными дает вкушать досуг.
Лишенным матери, там пасынкам питье
Коварно мачеха не разбавляет ядом;
Жена не властвует над мужем за свое
Приданое, маня красавца грешным взглядом.
Жена приносит там с собою больший дар:
Отцовы доблести, соблазнов удаленье
И неизменного союза чистый жар.
Измену смертью там казнят, как преступленье.
О, если хочет кто борьбу граждан пресечь,
Исторгнуть с кознями злодейства и безбожье;
Кто жаждет, чтоб под ним, на всех статуях, речь -
"Отцу отечества" украсила подножье,
Пусть этой вольнице наденет он бразды,
Потомству дорогой затем, что - стыд! - квирита
Живую доблесть мы не терпим и следы
Ее ценим, когда она из глаз сокрыта...
Что наши жалобы плакучие, пока
Пороков строгое не скосит наказанье?
К чему ведет закон без нравов? Он строка
Бесплодная, когда корыстное стяжанье
Торговца не страшат ни мира полоса,
Кругом объятая всегда палящим зноем,
Ни сопредельные Борею небеса,
Ни полуночный снег, льдяным окрепший слоем;
Когда моряк схитрил пучину превозмочь,
И бедность, как позор гонимая, велела
Всё делать, всё терпеть, и убегает прочь
С тропинки честного, возвышенного дела.
Что ж медлить? Понесем в капитолийский храм,
Откуда нам толпа кричит и рукоплещет,
Иль в море ближнее мы отдадим волнам
Жемчуг и золото, что бесполезно блещет...
Зародыши всех зол - всё бросим, если мы
Вполне раскаялись!.. Долой корысти семя!
Изнеженные вновь перекалим умы
В занятьях мужеских!.. Сказать ли? В наше время
Свободный юноша стал шаток на коне,
На зверя не идет; зато на игры ловок:
И обруч греческий метнет и, в стороне,
Зернь запрещенную... Отец же, в сеть уловок
Запутав своего товарища, как плут,
Лишь копит деньги для развратника и мота...
И так бесчестные сокровища растут...
Но жалким благам всё ж не достает чего-то.
Перев. И. Крешев

"ВАРИАНТ ПЕРЕВОДА"
Хоть казною своей затмишь
Ты Аравию всю с Индией пышною,
Хоть займешь ты строеньями
Сушу всю и для всех море открытое,
Но едва Неминуемость
В крышу дома вобьет гвозди железные,
Не уйдешь ты от ужаса
И главы из петли смертной не вызволишь.
Лучше жить, как равнинный скиф,
Чья повозка жилье тащит подвижное,
Или как непреклонный гет,
Где межою поля не разделенные
Хлеб родят на потребу всем;
Где не больше, чем год, заняты пашнею,
А затем утомленного
Заменяет другой, с долею равною;
Там безвредная мачеха
Не изводит сирот - пасынков, падчериц;
Жен-приданниц там гнета нет,
И не клонит жена слух к полюбовнику;
Там приданым для девушки
Служит доблесть отцов и целомудрие,
Что бежит от разлучника,
И грешить там нельзя: смерть за неверность ждет!
О, кто хочет безбожную
Брань и ярость пресечь междоусобицы,
Если он домогается,
Чтоб "Отец городов" было под статуей,
Пусть он сдержит распущенность,
И он будет почтен: только... потомками:
Мы завистливы, - доблесть нам
Ненавистна, но лишь скрылась, скорбим по ней!
Для чего втуне сетовать,
Коль проступок мечом не отсекается?
Что без нравов, без дедовских,
Значит тщетный закон, если ни дальние
Страны, зноем палимые,
Ни конечный предел Севера хладного,
Ни края, снегом крытые,
Не пугают купца? Если справляется
С грозным морем моряк лихой?
Это - бедность, презрев трудный путь доблести,
Всё свершать, всё сносить велит, -
Бедность, что за позор всеми считается.
Не снести ль в Капитолий нам,
Кликам внемля толпы, нам рукоплещущей,
Иль спустить в море ближнее
Жемчуг, камни и всё злато бесплодное,
Зла источник великого,
Если только в грехах вправду мы каемся?
Надо страсть эту низкую
С корнем вырвать давно, и на суровый лад
Молодежь, слишком нежную,
Воспитать... На коня вряд ли сумеет сесть
Знатный отрок, охотою
Тяготится, зато с большею ловкостью
Обруч гнать тебе греческий
Будет он иль играть в кости запретные.
Вероломный отец меж тем
Надувает друзей или товарищей,
Чтоб для сына негодного
Больше денег собрать. Деньги бесчестные
Что ни день, то растут, и всё ж
Недохват есть всегда у ненасытного!
Перев. Г. Церетели

* * *
(IV, 8)
Я б друзьям подарил с полной охотою
Чаши, мой Цензорин, медь, им желанную,
И треножники всем - греков почетные
Роздал я бы дары, не позабыв тебя,
Если б был я богат теми издельями,
Что Паррасий создал или создал Скопас, -
Этот в мраморе, тот краской текучею
Мастер изображать бога иль смертного.
Но нет средства у меня, и не нуждается
В дивах этих твой ум и обеспеченность.
В песне радость твоя, - песню ж могу я дать
И, даря, оценить всю ее стоимость...
Знаки, что на камнях врезаны волею
Граждан, дабы вернуть рати водителю
Жизнь по смерти и дух; бегство поспешное
Ганнибала; гроза, вспять обращенная
На него же; пожар града безбожного,
Карфагена, - вождя, имя кому дала
Покоренная им силою Африка,
Не прославят звончей песни калабрских Муз.
И, коль свиток хранить будет молчание,
За деянья свои ты не получишь мзды.
Чем бы стал славный сын Марса и Илии,
Если б зависть, сокрыв, подвиги Ромула
Обошла? А Эак? Милость, талант и глас
Всемогущих певцов перенесли его
В край блаженных, из вод выхватив Стиксовых
Муза смерти не даст славы достойному:
К небу Муза ведет! И неустанного
Геркулеса на пир вводит к Юпитеру;
Тиндаридов звезда чуть не со дна морей
Извлекает корабль, бурей расшатанный,
И, лозою увит, Либер желаниям
Задушевным людей добрый исход дает.
Перев. Г. Церетели

2. КАРТИНЫ БЫТА <
КОЛДУНЬЯ
( ЭПОД 5)
"О боги, кто б ни правил с высоты небес
Землей и человечеством,
Что значат этот шум и взоры грозные,
Ко мне все обращенные?
Детьми твоими заклинаю я тебя,
Коль впрямь была ты матерью,
Ничтожной этой оторочкой пурпурной
И карами Юпитера,
Зачем ты смотришь на меня, как мачеха,
Как зверь, стрелою раненный?"
Лишь кончил мальчик умолять дрожащими
Устами и, лишен одежд,
Предстал (он детским телом и безбожные
Сердца фракийцев тронул бы), -
Канидия, чьи волосы нечесаны
И перевиты змейками,
Велит и ветви фиг, с могил добытые,
И кипарис кладбищенский
И яйца, кровью жабы окропленные,
И перья мрачных филинов,
И травы, ядом на лугах набухшие
В Иолке и в Иберии,
И кость, из пасти суки тощей взятую, -
Сжигать в колхидском пламени.
Меж тем Сагана быстрая весь дом вокруг
Кропит водой авернскою,
Как у бегущих вепрей иль ежей морских
Волосья ощетинились.
А Вейя, совесть всякую забывшая,
Кряхтя с натуги тягостной,
Копает землю крепкою мотыгою,
Чтоб яму вырыть мальчику,
Где б, видя смену пред собою кушаний,
Он умирал бы медленно,
Лицо не выше над землею выставив,
Чем подбородок тонущих.
Пойдет сухая печень с мозгом вынутым
На зелье приворотное,
Когда, вперившись в яства недоступные,
Зрачки угаснут детские.
Мужскою страстью одержима, Фолия
Была тут Ариминская:
И весь Неаполь праздный и соседние
С ним города уверены,
Что фессалийским сводит заклинанием
Она луну со звездами.
Свинцовым зубом тут грызя Канидия
Свой ноготь неостриженный,
О чем молчала, что сказала? "Верные
Делам моим пособницы,
Ночь и Диана, что блюдешь безмолвие
При совершенье таинства,
Ко мне! На помощь! На дома враждебные
Направьте гнев божественный!
Пока в зловещих дебрях звери прячутся
В дремоте сладкой сонные,
Пускай, всем на смех, лаем псы субурские
Загонят старца блудного!
Таким он нардом умащен, что лучшего
Рука моя не делала.
Но что случилось? Почему же яростной
Медеи яд не действует,
Которым гордой отомстив сопернице,
Царя Креонта дочери,
Она бежала прочь, а новобрачную
Спалил наряд отравленный?
Травой и корнем я не обозналася,
По крутизнам сокрытыми!
Ведь отворотным от любовниц снадобьем
Постель его намазана!
Ага! Гуляет он, от чар избавленный
Колдуньей, что сильней меня.
О Вар, придется много слез пролить тебе:
Питьем еще неведомым
Тебя приважу: не вернут марсийские
Тебе заклятья разума.
Сильней, сильнее зелье приготовлю я,
Тебе волью, изменнику!
Скорее ниже неба море спустится,
А суша ляжет поверху,
Чем, распаленный страстью, не зажжешься ты,
Как нефть, коптящим пламенем!"
Тут мальчик бросил ведьм безбожных жалобно
Смягчать словами кроткими
И бросил им, чтобы прервать молчание,
Фиестовы проклятия:
"Волшебный яд ваш, правду сделав кривдою,
Не властен над судьбой людей.
Проклятье вам! И этого проклятия
Не искупить вам жертвами!
Лишь, обреченный смерти, испущу я дух,
Ночным явлюсь чудовищем,
Вцеплюсь кривыми я когтями в лица вам,
Владея силой адскою,
На грудь налягу вашу беспокойную
И сна лишу вас ужасом!
Всех вас, старухи мерзкие, каменьями
Побьет толпа на улице,
А трупы волки растерзают хищные
И птицы эсквилинские.
И пусть отец мой с матерью несчастною
Увидят это зрелище!"
Перев. Ф. Петровский

3. МЕЦЕНАТУ
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ[1]
Царей потомок, Меценат,
Мой покровитель стародавной!
Иные колесницу мчат
В ристалище под пылью славной
И, заповеданной ограды
Касаясь жгучим колесом,
Победной ждут себе награды
И мнят быть равны с божеством.
Другие на свою главу
Сбирают титла знамениты,
Непостоянные квириты
Им предают... молву.
Перев. А. Пушкин

* * *
(I, 1)
Славный внук, Меценат, праотцев царственных,
О отрада моя, честь и прибежище!
Есть такие, кому высшее счастие
Пыль арены дает в беге увертливом
Раскаленных колес: пальма победная
Их возносит к богам, мира властителям.
Есть другие, кому любо избранником
Быть квиритов толпы, пылкой и ветреной.
Этот счастлив, когда с поля ливийского
Он собрал урожай в житницы бережно;
А того, кто привык плугом распахивать
Лишь отцовский удел, - даже и Аттала
Всем богатством, увы, в море не выманишь
Кораблем рассекать волны коварные.
А купца, если он, бури неистовой
Устрашася, начнет пылко расхваливать
Мир родимых полей, - вновь за починкою
Видим мы корабля в страхе пред бедностью.
Есть иные, кому с чашей вина сам-друг
Любо день коротать, лежа под деревом
Земляничным, в тени ласковой зелени,
Или у родника вод заповеданных.
Многих лагерь манит, - зык перемешанный
И рогов, и трубы, и ненавистная
Матерям всем война. Зимнего холода
Не боясь, о жене нежной не думая,
Всё охотник в лесу, - лань ли почуял
Свора верных собак, сети ль кабан прорвал.
Но меня только плющ, славных отличие,
К вышним близит, меня роща прохладная,
Там, где Нимф хоровод легкий с Сатирами,
Ставит выше толпы, - только б Евтерпа лишь
В руки флейты взяла, и Полигимния
Мне наладить пришла лиру лесбийскую.
Если ж ты сопричтешь к лирным певцам меня,
Я до звезд вознесу гордую голову.
Перев. А. Семенов-Тян-Шанский

* * *
(I, 20)
Простого выпьешь ты вина
Сабинских лоз из кружки бедной...
Амфора та заменена,
Когда в театре клик победный
Раздался, друг, на твой приход,
И тяжкий гром рукоплесканий
Дрожал на лоне отчих вод
И замирал на Ватикане.
Ты у себя в чертогах пей
Сок виноградников Калена,
А в чаше не кипят моей
Ни Формий, ни Фалерна пена.
Перев. И. Крегиев

* * *
(II, 12)
Не требуй: не для струн, изнеженных любовью,
Нуманции война, суровый Аннибал,
Иль сицилийских вод, облитых Пуннов кровью,
Еще досель багряный вал,
Иль бой Лапитов и Гилея хмель угарный,
И Геркулесовой сраженные рукой
Сыны Земли, и дом Сатурна лучезарный,
Дрожавший от борьбы такой.
Ты лучше, Меценат, непринужденной прозой
Расскажешь Цезаря воинские дела,
И как вождей, еще сверкающих угрозой,
Победа под ярмом вела...
А мне дан музою строй сладостного пенья,
Чтоб славить ясный взор Лицимнии моей
И сердце верного взаимные биенья...
Как милы, как пристали к ней
И танцы легкие, и шуток спор игривый,
Когда на празднике Дианы, под напев,
Рука ее, шутя, сплетается в извивах
Веселой пляски свежих дев!
Ужели б отдал ты за пажити и слитки
Мигдонской Фригии, за сундуки царей,
За дом, где сложены Аравии избытки,
Кольцо Лицимнии кудрей,
Когда к пылающим губам она немного
То склонит шейку, то - лукавица! - любя
Насильный поцелуй, заспорит полустрого -
И поцелует вдруг тебя?
Перев. И. Крешев

* * *
(III, 8)
Ты смущен, знаток языков обоих! -
Мне, холостяку, до Календ ли марта?
Для чего цветы? С фимиамом ящик?
Или из дерна
Сложенный алтарь и горящий уголь?
Белого козла и обед веселый
Вакху обещал я, когда чуть не был
Древом придавлен.
В этот светлый день, с возвращеньем года,
Снимут из коры просмоленной пробку
С амфоры, что дым впитывать училась
В консульство Тулла.
Выпей, Меценат, за здоровье друга
Кружек сотню ты, и пускай до света
Светочи огни, и да будут чужды
Крик нам и ссора.
Брось заботы все ты о граде нашем, -
Котизона-дака полки погибли,
Мидянин, наш враг, сам себя же губит
Слезным оружьем.
Стал рабом кантабр, старый друг испанский,
Укрощенный, пусть хоть и поздно, цепью,
И, оставя лук, уж готовы скифы
Край свой покинуть.
Брось заботы все: человек ты частный;
Не волнуйся ты за народ; текущим
Насладися днем и его дарами, -
Брось свои думы!
Перев. Г. Церетели

* * *
(III, 29)
Царей тирренских отпрыск! Тебе давно
Храню, не тронув, с легким вином кувшин
И роз цветы; и из орехов
Масло тебе, Меценат, на кудри
Уже отжато: вырвись из уз своих -
Не век же Тибур будешь ты зреть сырой,
Над полем Эфулы покатым
Зреть Телегона-злодея горы.
Покинь же роскошь ты ненавистную,
Чертог, достигший выси далеких туч;
В богатом Риме брось дивиться
Грохоту, дыму и пышным зданьям;
Богатым радость - жизни уклад сменять;
Под кровлей низкой скромный для них обед
Без багреца, без балдахина
Часто морщины со лба сгонял им.
Уж Андромеды светлый отец, Кефей
Огнем блистает: Малый бушует Пес
И Льва безумного созвездье;
Знойные дни возвращает Солнце.
С бредущим вяло стадом уж в тень спеша,
Пастух усталый ищет ручей в кустах
Косматого Сильвана; смолкнул
Брег, ветерок перелетный замер.
Тебя заботит, лучше какой уклад
Для граждан: ты ведь полон тревог за Рим;
Готовят что нам серы, бактры,
Киру покорные встарь, и скифы.
Но мудро боги скрыли от нас исход
Времен грядущих мраком густым: для них
Смешно, коль то, что не дано им,
Смертных тревожит. Что есть, спокойно
Наладить надо; прочее мчится всё,
Подобно Тибру: в русле сейчас своем
В Этрусское он море льется
Мирно, - а завтра, подъявши камни,
Деревья с корнем вырвав, дома и скот -
Всё вместе катит: шум оглашает вкруг
Леса соседние и горы;
Дразнит и тихие реки дикий
Разлив. Проводит весело жизнь свою
Как хочет тот, кто может сказать: сей день
Я прожил, завтра - черной тучей
Пусть занимает Юпитер небо
Иль ясным солнцем, - всё же не властен он,
Что раз свершилось, то повернуть назад;
Что время быстрое умчало,
То отменить иль небывшим сделать.
Фортуна рада злую игру играть,
С упорством диким тешить жестокий нрав:
То мне даруя благосклонно
Почести шаткие, то - другому.
Ее хвалю я, если со мной; когда ж
Летит к другому, то, возвратив дары
И в добродетель облачившись,
Бедности рад я и бесприданной.
Ведь мне не нужно, если корабль трещит
От южной бури, жалкие слать мольбы
Богам, давать обеты, лишь бы
Жадному морю богатств не придал
Из Тира, с Кипра ценных товаров груз.
Нет! я отважно, в челн двухвесельный сев,
Доверюсь Близнецам и ветру,
В бурю помчусь по волнам эгейским.
Перев. Н. Гинцбург

К БОЛЬНОМУ MEЦЕНАТУ
(II,17)
Зачем мне ранишь сердце стенаньями?
Нет, не угодно вышним, чтоб сирого
Ты, Меценат, меня оставил, -
Ты моя гордость, краса, опора!
Но, если б грозный рок поразил тебя,
Разъяв мне душу, - части души лишен,
Став самому себе постылым,
Я бы не медлил. Конец обоим
Тот день принес бы. Дал ведь не ложно я
Обет высокий всюду с тобой идти.
Куда б ни повелел, пойду я, -
Путь и последний свершим мы вместе!
Ничто не сможет нас разлучить с тобой,
Будь то химеры огненный дых иль сам
Гигант сторукий воскрешенный.
Парки и правда так порешили.
И кто б ни встретил первый, осилив всех,
Меня младенцем, злой Скорпиона взор,
Весы ль благие, Козерог ли,
Гордый властитель волн гесперийских.
Светил значенье дивно похоже так
У нас с тобою, - грозный Сатурна свет
Затмив, - спас нам тебя Юпитер,
Крылья разящей судьбы замедлив.
Твое спасенье славили все тогда,
В театре трижды рукоплескал народ, -
Ствол надо мной в тот миг повиснул, -
Фавн тут - хранитель сынов Гермеса
Рукой искусной грозный смягчил удар.
Воздай же вышним жертвы обильные;
Ты по обету храм воздвигни,
Я же смиренно почту ягненком.
Перев. В. Любин

* * *
(III, 16)
Башни медная грудь, крепких ворот литье,
Неусыпных собак стража угрюмая
Быть Данае могли б верной защитою
От лихих полуночников, -
Если б с Киприей Зевс не насмеялись зло
Над жестоким отцом, стражем напуганным
Девы-узницы: где ж не был свободен путь
Богу, золотом ставшему?
Средостенье любых телохранителей
Может золото снять, каменный кряж пробить,
Жарче молний разя. Амфиарая дом
Пал, погибели преданный
Злой корыстью людской. Крепости брал не раз
Македонский хитрец и побеждал царей
Властной силой даров. Флотоводителя
Дар не раз совращал с пути.
Где жиреет казна, там и забот мошна;
Алчут новых богатств. Не понапрасну я
Избегал, Меценат, лучший из всадников,
Возноситься над ближними.
Кто откажет себе, трижды тому воздаст
Щедрость божья. Презрев долю стяжателей,
Вот я к стану пристал чуждых имения
И ликую, хоть гол и наг!
Лучше пусть говорят: "Скуден его надел!"
Чем сказали бы так: "Он в закрома нагреб
Всё, что труженик снял с пашен Апулии,
Нищий средь изобилия!"
Чистый в поле ручей, несколько югеров
Леса, свой урожай - скудный, но верный хлеб,
Я ль не взыскан стократ рядом с владетелем
Африканских бескрайных нив?
Пусть не копят мне мед пчелы Калабрии,
Лестригонским вином пусть не томится Вакх
В погребах у меня; пастбища Галлии
Пусть растят для других руно, -
Всё ж докучливой нет бедности. И когда
Большего захочу, разве откажешь ты?
Лучше мне сокращать нужды свои - и тем
Небольшой повышать доход,
Чем Лидийским владеть царством и зариться
На Мигдонское. Знай: где притязания,
Там нехватка. Блажен, кто получил сполна
В меру малой потребности.
Перев. Н. Вольпин

* * *
( ЭПОД 3)
Коль сын рукою нечестивой где-нибудь
Отца задушит старого,
Пусть ест чеснок: цикуты он зловреднее!
О, крепкие жнецов кишки!
Что за отрава мне в утробу въелася?
Иль кровь змеи мне с этою
Травой варилась назло? Иль Канидия
Мне зелье это стряпала?
Когда Медею Аргонавтов вождь пленил
Своей красой блистательной,
Она, чтоб мог он диких укротить быков,
Язона этим смазала;
И, влив такой же яд в дары сопернице,
Умчалась на крылах змеи.
Еще ни разу звезды так не жарили
Засушливой Апулии,
И плеч Геракла так не жег могучего
Кентавра дар мучительный.
А коль, затейник-Меценат, захочешь ты
Опять такого кушанья,
Пусть поцелуй твой дева отстранит рукой
И дальше отодвинется!
Перев. Ф. Петровский

* * *
(ЭПОД 4)
Вражда такая ж, как у волка с овцами,
И мне с тобою выпала.
Бичами бок твой весь прожжен испанскими,
А голени - железами.
Ходи ты, сколько хочешь, гордый деньгами, -
Богатством свой не скроешь род!
Ты видишь, идя улицей Священною,
Одетый в тогу длинную,
Как сторонятся все тебя прохожие,
Полны негодования?
"Плетьми запорот так он триумвирскими,
Что и глашатай выдохся;
В Фалерне ж он помещик: иноходцами
Он бьет дорогу Аппия.
Как видный всадник, в первых он рядах сидит,
С Отоном не считался.
К чему же столько кораблей тяжелых нам
Вести с носами острыми
На шайки беглых, на морских разбойников,
Коль он - трибун наш воинский?"
Перев. Ф. Петровский

4. АВГУСТ

* * *
(III, 25)
Вакх, я полон тобой! Куда
Увлекаешь меня? Я, возрожденный, мчусь
В лес иль в грот? Где пещера та,
Что услышит, как я Цезаря славного
Блеск извечный стихом своим
Воздымаю к звездам, к трону Юпитера?
Небывалое буду петь
И доселе никем в мире не петое!
Как вакханка, восстав от сна,
Видя Гебр пред собой, снежную Фракию
И Родоп, что лишь варварской
Попираем стопой, диву дивуется,
Так, с пути своего сойдя,
Я на берег дивлюсь и на пустынный лес.
Вождь Наяд и Менад, легко
Дуб высокий рукой вмиг исторгающих,
Петь ничтожное, дольнее
Больше я не могу! Сладко и боязно,
О Леней, за тобой идти,
За тобою, лозой лоб свой венчающим.
Перев. Г. Церетели

* * *
( I, 37)
Теперь - пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья
Салийским угощеньем щедро
Ложа кумиров почтить во храме!
В подвалах древних не подобало нам
Цедить вино, доколь Капитолию
И всей империи крушеньем
Смела в безумье грозить царица
С блудливой сворой хворых любимчиков,
Уже не зная меры мечтам с тех пор,
Как ей вскружил успех любовный
Голову. Но поутихло буйство,
Когда один лишь спасся от пламени
Корабль, и душу, разгоряченную
Вином Египта, в страх и трепет
Цезарь поверг, на упругих веслах
Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
Иль в снежном поле фессалийском
Зайца охотник. Готовил цепи
Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
Не закололась малодушно,
К дальним краям не помчалась морем.
Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
Руками взяв бесстрашно, черным
Тело свое напоила ядом,
Вдвойне отважна. Так, умереть решив,
Не допустила, чтобы суда врагов
Венца лишенную царицу
Мчали рабой на триумф их гордый.
Перев. С. Шервинский

ФОРТУНЕ
(I, 35)
Богиня! Ты, что царствуешь в Антии!
Ты властна смертных с низшей ступени ввысь
Вознесть, и гордые триумфы
В плач обратить похоронный можешь.
К тебе взывает, слезной мольбой томя,
Крестьянин бедный; вод госпожу, тебя
Зовет и тот, кто кораблями
Критское море дразнить дерзает.
И дак свирепый, скифы, бродя в степях,
Тебя страшатся. Грады, народы все,
Суровый Лаций, властелинов
Матери, грозный тиран в порфире -
Трепещут, как бы дерзкой стопою ты
Их власть не свергла; как бы толпа, сойдясь,
"К оружью!" не звала, "к оружью!"
Медлящих граждан, чтоб власть низвергнуть.
И Неизбежность ходит с тобой везде,
В руке железной гвозди всегда неся,
Свинец расплавленный и клинья,
Скобы кривые - для глыб скрепленья.
Тебя Надежда, редкая Верность чтит,
Но, в белой ткани, вслед за тобой нейдет
В тот час, как в гневе ты оставишь
Взысканных домы, облекшись в траур.
Но, руша верность, с блудной женою чернь
Отходит прочь; и все разбегутся врозь
Друзья, допив вино с осадком:
Друга ярмо разделять не склонны.
Храни ж, богиня, Цезаря! - В бриттов край
Пойдет он дальний; юношей свежий рой
Храни, чтоб рос он, страх внушая
Красному морю, всему Востоку.
Увы! Нам стыдно ран и убийств своих
Граждан! Жестокий род, от каких мы дел
Ушли? Чего не запятнали
Мы, нечестивцы? Чего руками,
Богов страшася, юность не тронула?
Дала пощаду чьим алтарям?.. О, пусть
Ты вновь мечи перековала б
Против арабов и скифов диких!
Перев. Н. Гинцбург

ВАЛЬГИЮ
(II, 9)
Не век над полем небу туманиться,
Не век носиться ветру над Каспием,
Он дни и ночи там не стонет.
Вспомни, надолго ли, друг мой Вальгий,
Окован стужей берег Армении?
Под Аквилоном, веющим с севера,
Дубравы Гаргана не гнутся;
Вязам недолго знать платье вдовье.
Скажи, зачем же песней крылатою
К Мистиде рвешься, тайно похищенной?
Горит ли Веспер или меркнет -
Не покидает тебя твой пламень.
Ты помнишь старца многовекового?
Не вечно плакал он по Антилоху,
И над Троилом не грустили
Сестры-фригиянки год за годом.
Забудь же, Вальгий, жалобы женские!
Прославь нам лучше Августа-цезаря,
Грядущего в победных лаврах,
Снежный покров нам прославь Нифаты,
Реку мидийцев, ныне покорную,
Волною прежде бурно кипящую,
И в областях, им отведенных,
Конников скифских неутомимых.
Перев. Т. Казмичева

К РИМСКОМУ НАРОДУ
(III, 14)
Граждане! Давно ль, победитель смерти,
Цезарь в Рим вступил, лаврами венчанный, -
Ныне, как Геракл, он, разбив испанцев,
Прибыл к пенатам.
Помолясь богам, поспешит супруга
Встретить у стены цезаря-героя;
Вслед за ней сестра, от восторга плача,
Брата обнимет.
Матери невест и бойцов спасенных
Празднуют. А вы, юные сироты,
Вдовы, - так стенать в день народной славы
Вам не пристало.
Не к лицу и мне горевать сегодня!
Каждый гражданин пьет вино победы,
Не страшит мятеж и насилье: миром
Цезарь владеет!
Мальчик, где венки? Благовоний сладость?
Принеси кувшин тех времен марсийских:
Толпы Спартака мы помянем, если
Всё не допили.
Ты беги скорей за Ниерой звонкой.
Что ей! Косы в жгут! Торопи красотку!
Только бы... Но чур! коль привратник схватит -
Мигом обратно.
Проседь на висках укрощает бури:
Сила уж не та и не та сноровка.
Видели б меня в золотое время
Консула Планка!
Перев. А. Квятковский

МИР И БЛАГОВОЛЕНИЕ
(IV, 5)
Сын блаженных богов, рода ты римского
Охранитель благой, мы заждались тебя!
Ты пред сонмом отцов нам обещал возврат
Скорый, - о, воротись скорей!
Вождь наш добрый, верни свет своей родине!
Лишь блеснет, как весна, лик лучезарный твой
Пред народом, для нас дни веселей пойдут,
Солнце ярче светить начнет.
Как по сыну скорбит мать, если злобный Нот
По карпатским волнам плыть не дает ему,
Не давая узреть дома родимого
Больше года; как мать, молясь,
Иль обеты творя, или гадаючи,
Не отводит очей от берегов крутых,
Так, тоской исходя, родина верная
Всё томится по Цезарю.
Безопасно бредет ныне по пашне вол;
Сев Церера хранит и Изобилие;
Корабли по морям смело проносятся;
Ни пятна нет на честности;
Не бесчестит семьи любодеяние;
Добрый нрав и закон - цель для распутников;
Матери родовым сходством детей горды;
За виной кара следует.
Кто боится парфян, кто скифа дерзкого?
Кто германской страны, диким отродием
Столь чреватой? На то Цезарь наш здравствует!
Кто войны с злой Иберией?
На холмах у себя день свой проводит всяк,
Сочетая с лозой дерево вдовое,
И, домой воротясь, пьет, на пиру к тебе,
Словно к богу, взываючи.
Он, с мольбою к тебе и с возлиянием
Обращаясь, твое чтит имя божие,
Приобщая его к Ларам, - так в Греции
Чтут Геракла и Кастора.
"О, продли, добрый вождь, ты для Гесперии
Счастья дни!" - по утрам так мы и трезвые
Молим, молим мы так и за вином, когда
Солнце к морю склоняется.
Перев. Г. Церетели

* * *
(IV, 14)
Какою в камень врезанной надписью
Смогли б сенат и римские граждане
Тебя достойно возвеличить,
Гордость народа, великий Август,
В краях подлунных между владыками
Себе величьем равных не знающий.
Недавно мощь твоей десницы
Вольнице винделицийских взгорий
Пришлось изведать: ратью твоею Друз
Удар нанес ей незабываемый;
Генавнов отогнав и бревнов,
Крепости их на альпийских высях
С землей сровнял он. Новой победы мы
Недолго ждали: в жарком сражении
Разбито было племя ретов
Старшим Нероном, твоим посланцем.
Он вихрем мчался по полю бранному,
Разя нещадно варварских воинов,
Свободу выше жизни чтущих.
Как необузданный южный ветер
Стегает волны в полночь осеннюю,
Так он отряды вражьи без устали
Крушил и конской потной грудью
Путь пробивал себе в гущу боя.
Как Авфид в грозный час половодия,
Беснуясь, мчится через Апулию
И, страшно воя, угрожает
Всё затопить - и луга, и пашни, -
Так храбрый Клавдий бешеным натиском
Поверг врага и вражьими трупами
Устлал всё поле, оснащенный
Ратью твоею, твоею волей,
Благим участьем мощных богов твоих.
Не в тот ли самый день достопамятный,
Когда тебе Александрия
С плачем открыла свои ворота,
Фортуна снова через пятнадцать лет
Страде военной добрый дала исход
И новой увенчала славой
Мудрое, Август, твое правленье.
Тебе дивятся Индия, Мидия,
Кочевник-скиф и еле смиренные
Кантабры, о оплот священный
Нашего края, державы нашей!
Тебе подвластны Тигр, и Дунай, и Нил,
Свои истоки в дебрях скрывающий,
И Океан, кормилец чудищ,
Дальним британцам ревущий песни.
Тебе послушны галлы бесстрашные
И дети гордой нравом Иберии;
К твоим стопам свое оружье
Племя сигамбров, смирясь, сложило.
Перев. О. Румер

* * *
(IV, 4)
Орел, хранитель молнии блещущей,
В пернатом царстве стал повелителем,
Когда похитил Ганимеда,
Волю Юпитера выполняя.
Сначала юность, пылкость врожденная
Птенца толкнули к первому вылету;
Потом учил его отваге
Ветер весенний, развеяв тучи
В лазурном небе; вскоре за овцами
Орленок начал алчно охотиться;
А там - напал и на удава,
В жажде борьбы и поживы щедрой.
Косматый львенок, львицею вскормленный,
Едва завидит серну на пастбище,
Стремится к жертве обреченной,
Острые зубы свирепо скаля!
Таким в Ретийских Альпах винделики
Узнали Друза... Странен обычай их
Топорики носить с собою,
Словно у них амазонки - предки.
Откуда навык этот - неведомо,
Но весть правдива: лютых винделиков,
Непобедимых в дни былые,
Юный воитель разбил в сраженьи!
Ясна отныне мощь добродетели,
Возросшей в доме, ларами взысканном;
Так явен смысл заботы отчей
Августа о молодых Неронах!
Отважны только отпрыски смелого;
Быки и кони все от родителей
Наследуют; смиренный голубь
Не вырастает в гнезде орлином.
Ученье - помощь силе наследственной,
Душа мужает при воспитании;
Но если кто прельщен пороком -
Всё благородное в нем погибнет.
Чем Рим обязан роду Неронову,
Метавр об этом знает: у вод его
Смерть Гасдрубал нашел... Для римлян
Солнце впервые в тот день блеснуло.
Улыбке славы сумрачный Лациум
Тогда поверил: долго Италией
Пуниец шел, как пламень чащей,
Как ураган Сицилийским морем.
И мир услышал речь Ганнибалову:
"Мы - стадо ланей, волчья добыча мы!
Не в битве, только в отступленье
Будем отныне искать триумфа.
О люд троянский, после пожарища
Проплывший смело море Этрусское,
Чтоб дети, старцы и пенаты
Мир обрели под авзонским небом,
Ты впрямь подобен дубу алгидскому,
Который в страшный час, под ударами
Секир, судьбе не покоряясь,
Твердостью спорит с самим железом!
И даже Гидра многоголовая
Смущала меньше взоры Геракловы!
Подобных чудищ не бывало
В дебрях Колхиды и в древних Фивах!
Врага утопишь - выплывет в ярости,
Низринешь наземь - он победителя,
Восстав, повергнет. Скорбным вдовам
Памятна громкая битва будет!
Не слать отныне мне карфагенянам
Посланцев пышных: рушатся, рушатся
Надежды! Гибель Гасдрубала
Нам предвещает позор великий.
Увы, всесильны воины Клавдиев!
Им сам Юпитер грозный сопутствует:
Решенья, принятые мудро,
Оберегают их в трудных войнах".
Перев. И. Поступальский

* * *
(IV, I5)
Хотел воспеть я брань и крушение
Держав, но лира грянула Фебова,
Чтоб робкий парус не боролся
С морем Тирренским. В твой век, о Цезарь,
Тучнеют нивы, солнцем согретые,
Знамена дремлют в храме Юпитера,
Забыв позорный плен у парфов;
Долго пустевший приют Квирина -
Святыня снова! Ты обуздать сумел
Рукой железной зло своеволия;
Изгнав навеки преступленья,
Ты возвратил нам былую доблесть.
Она когда-то мощь италийскую -
Латинов имя - грозно прославила
В безмерном мире: от восхода
До гесперийской закатной грани!
Ты наш защитник, Цезарь! Ни гибельной
Войны гражданской ужас не страшен нам,
Ни гнев, кующий меч, чтоб распрю
Города с городом вызвать снова!
Твоим законам, Август, покорствуют
Дуная воду пьющие варвары
И гет, и сер, и парф лукавый,
И порожденные Доном скифы.
А мы, ликуя в будни и праздники,
Дары вкушаем доброго Либера
В кругу детей и жен любимых,
Не забывая богам молиться.
А мы, как наши пращуры, песнями
Под флейту славим доблесть и праведность
Мужей троянских, и Анхиза
С отпрыском дивным благой Венеры.
Перев. И. Поступальский

---

[1] «Вместо предисловия» («Царей потомок, Меценат…»). Этот отрывок в три строфы — недоработанный перевод Пушкина оды I, 1. Во второй и третьей строфе недостает по одному слову. Во второй строфе стих восполняется словом «славу», в третьей стих остается незавершенным. Смысл подлинника подходящего слова не подсказывает.